«Зигмунд Фрейд»

Зигмунд Фрейд (fb2) - Зигмунд Фрейд 867K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Давид Мессер

Давид Мессер Зигмунд Фрейд

Памяти Зигмунда Фрейда посвящается

Оговорка по Фрейду

Этой истории бы не было, если в одном из телефонных разговоров мой издатель не предложил бы мне написать книгу.

«Напишите о Фрейде!» – подал идею он, зная мою профессиональную деятельность.

«О Фрейде?! – словно осенило меня. – Это моя любимая тема!» – воодушевленно заверил я ее.

«Моя любимая тема?! Вот уж оговорка по Фрейду!» – подумал я по окончанию разговора. Это может показаться странным, но на тот момент о Фрейде я не знал практически ничего. На курсе клинической психологии мы, студенты медицинского факультета, достаточно поверхностно изучили основные концепции учения Фрейда. И все мои представления о Фрейде складывались из банальных шуток о нем и факта, что он был отцом психоаналитики. Для меня этого было достаточно, чтобы при любом подходящем случае ссылаться на «дедушку Фрейда», добавляя при этом «мой любимый дедушка Фрейд». В этом, конечно, можно было найти долю внутреннего тщеславия, но основная причина была в личной, необъяснимой симпатии к Фрейду. Просто по его внешности, выдающей незаурядность его ума и трогательную сентиментальность. И даже не имея о Фрейде никаких знаний, что-то внутри подсказало, что именно о нем я бы и хотел написать книгу. В тот же день родился основной сюжет и первая глава «Странный визитер». По замыслу Зигмунд Фрейд покинул этот мир раньше отведенного ему срока, поэтому он вернулся в наши дни в Лондон, чтобы получить ответы на мучившие его вопросы. Только после написания этой главы я стал собирать биографические материалы о Фрейде. Какого же было мое потрясение, когда выяснилось, что выдуманные мною события, места и имена перекликаются с реальной жизнью Фрейда: и то, что его смерть действительно была раньше срока, и то, что Лондон является не моим случайным выбором, потому что сам проживаю в нем, а последним приютом Фрейда. Даже некоторые придуманные имена, которые я дал своим персонажам, как выяснилось позже, имели своих прототипов в реальной жизни Фрейда. Коллега Фрейда – доктор (Йозеф) Поллак, Берта – настоящее имя знаменитой пациентки Фрейда Анны О, Салли – первая жена отца Фрейда, Лора созвучное Доре, имя другой пациентки Фрейда. В своей начальной исповеди мой герой доктор Поллак жалуется, что ему «44 года и у него все есть», через несколько дней мне впервые попадается на глаза откровение Фрейда, где он сетует, что ему «44 года, а он беден и нищ». Я мог бы попытаться найти подсознательные объяснения всем этим мистическим совпадениям, о которых даже не догадывался на момент написания книги. Но тот факт, что я искренен сам с собой и со своими читателями в этих «случайных» совпадениях, дает мне достаточно оснований отнестись к этим знакам с молчаливым уважением и без спекуляций.

Что же касается самой истории, то она словно сон, где реальные места и события переплетены с фантазиями и вымыслами. Но вряд ли бы это смутило человека, не побоявшегося покорять человеческое сознание во всех его отражениях, человека, большую часть своей жизни прожившего в круговороте чужих тайных вожделений и мотивов. Порой мне казалось, что я не сочиняю эту историю, а лишь излагаю кем-то задуманное и предрешенное.

Может быть, поэтому она родилась на свет на одном дыхании, за достаточно скоротечный для моих способностей срок. И если поначалу меня терзали сомнения по поводу выбранного жанра и сюжетов, то по завершении книги осталось ощущение, что именно такой история и должна быть. Я несказанно благодарен судьбе за эта книгу, позволившую узнать Фрейда ближе. И очень рад, что он не разочаровал меня. Напротив, я как и герой этой истории, доктор Поллак, хочу признаться Фрейду: «Я бы гордился таким отцом, как вы, Зигмунд…»

Давид Мессер

Последний укол

Я отчетливо помню ту сентябрьскую ночь тридцать девятого года. Она остро вонзилась мне в память и не покинет меня до самого моего последнего вдоха. Накануне той ночи, поздно вечером я получил срочное сообщение от своего близкого друга Макса Шура, лечащего врача моего любимого учителя Зигмунда Фрейда, что тот просит меня прибыть к нему домой как можно скорее. Это сообщение очень встревожило меня. Мучимый страшным предчувствием, я незамедлительно отправился в Хампстед, на Мэрсфилд Гардене 20, где на пороге дома меня встретила Анна, младшая дочь Фрейда. По ее молчаливому взгляду я догадался, что трагедия, близости которой мы так боялись и в своих надеждах отодвигали прочь, была уже совсем рядом. Еще по едва уловимому смущению, пробежавшему по ее лицу, я понял, что ее чувства ко мне до конца не угасли. Когда-то по молодости между нами был любовный роман. Но тогда, дабы не рассориться со своим учителем, я был вынужден оказать предпочтение другой женщине. Сейчас же, не подав виду, что и мои чувства к ней оставались по-прежнему взаимными, я, сохраняя хладнокровие, устремился к человеку, которого преданно любил.

– Извините за мой вид, мой дорогой друг Эрнест! – обессиленно, но радостно поприветствовал меня Зигмунд, пытаясь подняться с кресла.

– Прошу Вас, Зигмунд, не утруждайте себя лишними движениями!

Подскочив к нему, я осторожно помог ему сесть обратно.

Он выглядел крайне изможденным и иссохшим и явно стеснялся своей зияющей раны на щеке, но, несмотря на свою беспомощность, а также нечеловеческие страдания и боль, вызванные злокачественными рецидивами, он держался с присущими ему достоинством и вежливостью. Я даже почувствовал некоторое облегчение от того, что мои опасения увидеть его на смертном одре оказались ложными, вызванными отчаянием.

– Анна, милое мое дитя, – Зигмунд обратил свой любящий взор на стоящую рядом дочь. – Я благодарен тебе за то, что ты согласилась прекратить мое мучение.

Услышав это, Анна рухнула на колени и, не в силах сдерживать плача, прильнула губами к его свисающей кисти. Зигмунд мягко провел рукой по волосам дочери и, борясь со слезами, посмотрел на нее с безграничной любовью и нежностью. Она взглянула на отца с тоской, с которой в последний раз смотрят на близких людей, и, поняв его ласковый взгляд без слов, поднялась и вышла из комнаты.

– Что тут происходит? – испуганно запричитал я, умоляюще глядя на Макса, но тот скорбно уткнулся глазами в пол, словно о чем-то умалчивая.

– Дорогой Эрнест, я принял решение, – с торжественной печалью сообщил Зигмунд, вздернув подбородок.

– Решение?… – растерянно пробормотал я.

– Мне не победить эту болезнь… Она забрала все мои силы, изуродовав мое тело… – на какое-то мгновение он печально поник.

– Вы же знаете… – словно погрузившись в себя, задумчиво продолжил он. – Я всегда был реалистом… Возможно, будь я религиозен, как мои собратья, мне было бы легче принять это испытание…

– Вы всегда были примером мужества и стойкости!

Я попытался подбодрить его, помня о том, что этот величайший человек ни разу в жизни не пожаловался на судьбу и, даже перенеся тридцать три операции на протяжении последних шестнадцати лет, он постоянно отказывался от приема обезболивающих средств, чтобы их действие не смогло затуманить ясность его разума, которым он дорожил больше своего физического здоровья.

– Спасибо, мой верный друг… – с грустной признательностью улыбнулся мне Зигмунд и снова впал в задумчивость.

– Когда только появились первые признаки болезни, я спросил специалиста, каков его прогноз на дальнейшее развитие опухоли, на что тот ответил: «Никто не может жить вечно…» Он убедил меня, что операция будет легкой. Но если бы я знал правду о диагнозе с самого начала, если бы я мог предвидеть, что меня ждет в течение последующих долгих лет, то я бы решился на этот шаг гораздо раньше… чтобы уйти достойно…

– Зигмунд, я не очень понимаю Вас… О чем это Вы? – встревожился я от такого признания.

– По моей настоятельной просьбе доктор Шур сделал мне две инъекции морфия за последние сутки… Мой организм смертельно ослаб… И третьей инъекции он не выдержит…

– Зигмунд, прошу Вас… – догадавшись о его замысле, взмолился я.

– Я не вправе более быть обузой моим дорогим и любимым людям… – решительно заявил Фрейд, приподнявшись в кресле. По его искаженному мукой лицу было заметно, с каким неимоверным усилием давалось ему каждое движение.

– Вам известно, с какой болью я отношусь к потере возможности практиковать и трудиться… Но еще большую боль мне приносят страдания моих близких, которые им причиняет мое состояние. Я вижу страдания родных мне людей, которые мужественно пытаются их скрыть из-за любви и уважения ко мне… И все, что я прошу… – Зигмунд проникновенно взглянул на меня, – это понимания близких… и возможности дать мне достойно уйти…

Я опустил глаза, горестно осознавая, что ни у меня, ни у кого-либо другого нет ни моральных, ни этических прав осуждать или переубеждать этого великого человека, мучения которого перевешивали наш личный эгоизм держаться за него.

– Мне грех жаловаться на жизнь… – просветлев лицом, немного оживился Зигмунд и восторженно произнес: – Я дожил до таких лет, находя столь много теплой любви в своей семье, среди друзей… У меня была увлекательная, интригующая и полная невиданных до сих пор открытий работа… Это может показаться странным, но я никогда не считал себя ни ученым мужем, ни наблюдателем, ни экспериментатором и ни даже мыслителем… Я был темпераментным конкистадором… искателем приключений… со всем тем любопытством, смелостью и упорством, которые свойственны людям данного типа… Я пустился в длительные поиски разгадки темной стороны человеческого сознания и долго пробыл в ожидании успеха в своем рискованном предприятии… и, возможно, я таки достиг этого успеха… Кто еще может похвастать столь многим?.. Да, наверно, я не все успел сделать в этой жизни, что должен был… но боюсь, что теперь у меня не осталось на это времени…

Печально улыбнулся он и замолк. Я выжидательно замер, не проронив ни слова, уважительно и скорбно глядя на него.

– Доктор Джонс! – вдруг обратился он ко мне с официальной ноткой в голосе. – Вы знаете, как я всегда оберегал мою личную жизнь от чужих, не в меру любопытных глаз и ушей. Меня раздражали беспардонные и пошлые попытки всяких журналистов и так называемых поклонников моего труда влезть в мою жизнь с одной лишь целью – порыться в грязном белье и вынести оттуда хоть что-нибудь на обозрение жаждущей сенсаций публике. Я также всегда был против написания каких-либо биографических книг о себе. Все, что необходимо знать моим будущим последователям и противникам, я оставил в своих трудах… Только мои идеи, а не сам я или моя личная жизнь могут представлять интерес для мира… Возможно, моя скрытность помогла кому-то породить множество ложных толков и вымыслов обо мне… и даже мерзких предположений… Я оставлю это на их совести… Но вы – один из немногих моих учеников, кто оставался верным мне с момента нашего знакомства… не предавший и не отступившийся от меня, как это сделали многие… Я бесконечно благодарен вам за вашу преданность ко мне и моему делу…

На глазах Зигмунда блеснули слезы, тронувшие меня до такой глубины души, что я и сам едва сдержался, растроганно сглотнув подобравшийся к горлу ком.

– Честно признаться, я бы не очень хотел, чтобы писали какие-либо биографические книги о моей персоне… – без тени притворства или ложной скромности произнес он. – Но если кто и смог бы изложить правдивое воспоминание о моей жизни, так это вы.

Я посчитал корректным промолчать, зная, насколько эта тема была болезненна для моего учителя, и лишь благодарно поклонился. Зигмунд напутственно кивнул мне в ответ и, повернувшись к доктору Шуру, вежливо спросил:

– Можем ли мы покончить с этим делом сейчас?

– Да, – несколько волнуясь, ответил тот и открыл свой медицинский чемоданчик.

Зигмунд покорно закрыл глаза. Я тоже отвел взгляд в сторону, не в состоянии смотреть на то, как доктор Шур, стойко выполняя волю своего пациента, ввел ему последнюю, смертельную дозу морфия.

– Будучи далеким от религии человеком, я часто воображал сцены встреч и разговоров с Богом… – с долгожданным облегчением на лице, не открывая глаз, тихо признался учитель. – В основном мои обращения к Всевышнему состояли из моих упреков в том, что тот не дал мне лучших мозгов…

– Я не встречал людей с более живым и пронзительным умом, чем у Вас, – заверил я, подойдя к его креслу и взяв его за руку Зигмунд благодарно сжал мою ладонь.

– Я не знаю, в чем бы я мог упрекнуть сейчас Бога… Мне не в чем его упрекнуть… Хотя я не думаю, что меня там что-либо вообще ждет… Разве что пустота и тишина…

В его слабеющем голосе слышалось глубокое сожаление, словно о чем-то безвозвратно упущенном.

– Удивительное совпадение… именно сегодня Йом-Киппур… еврейский день искупления… – промолвил он, и я заметил, как одинокая слеза скатилась с уголка его глаза и исчезла на щеке.

– Нам будет Вас не хватать, Зигмунд… Но я верю, что Вас ждет чувство безмерной радости и свободы… – прошептал я ему на прощание, поразившись этим последним, внезапно вырвавшимся словам, показавшимся мне в тот миг такими нужными и правдивыми в своей естественности, но столь не соотносящимися с моим жизненным воззрением.

На кончиках его губ блеснула улыбка. Его грудь высоко поднялась и медленно опустилась. Он погрузился в мирный сон. Его страдания кончились. Он покинул этот мир, как и жил, реалистом.

Странный визитер

– Как же я от всего этого устал! Каждый день одно и то же! И ради чего все это? В чем смысл? Ведь у меня есть все, о чем может мечтать любой мужчина… Мне сорок четыре года… У меня красавица жена… Трое детей… Просторный дом… Любимый «Бэнтли»… Я бы уже давно мог отстраниться от чужих капризов… от необходимости выслушивать эти бесконечные проблемы и раздавать желанные советы, как конфеты на Хэллоуин… Ты можешь себе представить?! Кира Найтли отказывается играть с Джудом Лоу!.. Хотя он утверждает обратное!.. А эти ночные звонки от Роберта Де Ниро! У него снова скверное настроение… Спрашивает, когда я в следующий раз буду в Лос-Анджелесе…

Дэвид сокрушенно помотал головой и печально посмотрел на свою ассистентку Шерил, с невозмутимым видом восседавшую за высоким столом в приемной и хладнокровно слушающую утреннюю исповедь своего босса. За четырнадцать лет совместной работы Дэвид так и не научился разгадывать по ее лишенному каких-либо эмоций лицу, то ли она глубоко сочувствует ему, то ли ей не менее глубоко наплевать на все его душевные излияния. Впрочем, Дэвид и сам лукавил. Будучи одним из самых востребованных и дорогих частных психотерапевтов на Харлей Стрит, он никогда не знал недостатка в клиентуре из звездных персон и аристократической публики, поэтому все его жалобы на тягости и усталость были в известной степени преувеличены и выдавали легкое самолюбование.

– Только за эту неделю я слышу это уже второй раз, – будто с неким укором иронично произнесла Шерил.

– Правда? – искренне изумился Дэвид. – Ты только подумай… Может, мне стоит отдохнуть? – он озадаченно взглянул на помощницу.

Та безразлично пожала плечами.

– Недели на две… На какие-нибудь острова… В Индийском океане… – мечтательно задумался он. – Сейшелы, например! У детей как раз скоро весенние каникулы! – с энтузиазмом озвучил он потенциальный выбор и, получив одобрительную улыбку Шерил, принял серьезный вид и настроился на рабочий лад.

– Хорошо! Кто у нас там сегодня?

Отклонившись вбок, он посмотрел через открытую дверь своего кабинета и несколько обомлел, обнаружив у себя странного посетителя. Это был старик с седой, короткой, но очень ухоженной бородой и в старомодных круглых очках. Не замечая Дэвида, он по-детски скукожился на стуле и что-то разглядывал впереди себя на полу.

– А это что еще за Зигмунд Фрейд? – вполголоса насмешливо спросил Дэвид у Шерил, налегая грудью на декоративную стенку стола. С игривой улыбкой на лице та протянула ему заполненную анкету.

– Ты меня пугаешь своим загадочным видом, – шутливо предупредил Дэвид, недоуменно нахмурившись, но тут же остолбенел, прочитав лицевую сторону анкеты.

– Зигмунд Фрейд?! Восемьдесят три года?!. Это что, шутка?!.

Он испуганно уставился на Шерил, но ее прозрачный взгляд дал ясно понять, всё, что она могла, она уже ему предоставила и ничем другим помочь, увы, больше не может. Растерянно обернувшись в сторону кабинета, Дэвид словно завороженный поплелся на лившийся из двери солнечный свет, нелепо передвигая вдруг обмягшими ногами, будто волочившимися вслед за сгорбленным телом. Ввалившись внутрь кабинета, он остановился напротив старика и, разглядывая его, невнятно пробубнил:

– Здравствуйте… Я доктор Поллак…

– А! Доброе утро, коллега! – оживился старик и почтительно привстал со стула. – Очень рад с вами познакомиться!

Посетитель говорил на очень приличном английском, но как послышалось Дэвиду, с явным немецким акцентом, от чего холодный озноб пробежал по его спине.

– Зигмунд Фрейд, – представился старик.

Дэвид почувствовал странную слабость в голове.

– Подождите! – умоляюще попросил он, видя, что перед ним стоит точная копия основателя психоаналитики, но не понимая, что это за чертовщина.

– Вы кем-то приходитесь Зигмунду Фрейду? Я имею в виду… тому самому… Зигмунду… – с надеждой промямлил Дэвид, для доходчивости махнув рукой куда-то в сторону окна.

– Кем-то прихожусь? – удивился старик. – В общем-то да. Я им себе и прихожусь, – рассмеялся он хорошей шутке.

«Пластическая операция! Фанат! Маниакальное расстройство! Бред!» – с облегчением подумал Дэвид, мысленно прокрутив очевидные версии. Выпрямив спину, он расслабленно поинтересовался:

– И чем я могу вам помочь?

– О! – заинтригованно отозвался старик. – Я уверен, что вы мне многим сможете помочь! – словно что-то предвкушая, вращательными движениями кистей он принялся ритуально массировать костяшки пальцев, будто обмывая их перед хирургической операцией.

– Вы, кстати, не предложите мне занять место пациента?.. – вежливо намекнул он, указывая на кушетку.

– Да! Конечно! – с сарказмом воскликнул Дэвид, гостеприимно разведя руками и изображая жестами, что все тут к услугам клиента.

– Спасибо! – поблагодарил старик и бесцеремонно улегся на кушетку. – С чего начнем? – повернув голову к Дэвиду, довольно спросил он.

– Да с чего угодно! – предложил Дэвид и, умиленный такой непосредственностью гостя, плюхнулся в свое кожаное кресло. Стараясь непринужденно улыбаться, он закинул ногу на ногу, не заметив, как принял тем самым защитную позу. Старик хитро прищурил глаз.

– Вас наверно интересует, как я оказался здесь? В вашем времени, – с понимающей улыбкой произнес он.

– Действительно! Интересно узнать! – скатываясь все больше к непозволительному для профессионала паясничеству, язвительно подтвердил его догадку Дэвид.

– Все дело в том, – флегматично приступил к объяснению старик, не обращая внимания на нервозность психотерапевта, – что я умер на тринадцать дней раньше положенного мне срока… Двадцать третьего сентября 1939-го года… Тогда, как должен был отойти в мир иной шестого октября… Я узнал об этом недавно… – старик грустно замолк.

– Да-да… – словно засыпая под сладкую байку, уютно уложив голову на ладонь и причмокивая, Дэвид призвал рассказчика не прерывать своего сказочного повествования.

– Еще при жизни меня начало тревожить смутное чувство… что я что-то безвозвратно упускаю… как будто бы я должен был что-то сделать, но никак не мог разобрать, что именно… Я все время давал себе отсрочку, обещая самому себе понять причину своего внутреннего беспокойства… но так и не успел… – старик взволнованно взглянул на скучающего психотерапевта и просветлел лицом. – Вам может показаться забавным, но даже там мы не сразу находим ответ!

Дэвид с театральными сожалением выпятил нижнюю губу, но старик безо всякой обиды продолжил:

– Может быть, поэтому мне вернули те тринадцать дней, чтобы после… перерыва… я возвратился снова сюда… для поиска ответа… – таинственно расширив глаза, он опять замолчал и уставился на своего слушателя.

– Хорошо! – начиная терять терпение, всплеснул руками Дэвид, но тут же, совладав с собой, медленно свел ладони вместе и, растопырив пальцы на манер петушиного гребеня, направил их на сумасбродного старика. – То есть, по-вашему, вы умерли в 1939-м году и сейчас снова родились в 2014-м году! Сегодня, я так понимаю! – чеканя каждое слово, попытался он достучаться до старческого рассудка.

Старик слегка приподнял подбородок, внимательно прислушиваясь к скептическим рассуждениям. Удовлетворенный реакцией, Дэвид решил его добить:

– И кто же вас сумел сегодня родить в таком виде? Не хочу быть грубым, но, извините, на младенца вы не очень-то смахиваете! Впрочем, на восемьдесят три вы тоже не тянете. Свежи, как огурчик!

– А! Вы про это? – расплывшись в добродушной улыбке, указал на свое тело старик. – Нет! Все гораздо проще! – поспешил успокоить он. – Я не родился сегодня. Я воплотился сегодня… В чужое тело… Кстати, как мне там объяснили, тело принадлежало бездомному бродяге, которого недавно вытащили из состояния клинической смерти в «неотложке»… Вы не поверите! – восторженно воскликнул старик. – Но ему тем самым продлили жизнь ровно на тринадцать дней!

– А главное, этот бродяга как две капли воды был похож на Зигмунда Фрейда! – торжественно завершил душещипательную историю Дэвид.

– Не совсем… – сморщившись, тихо произнес старик.

Дэвид насторожился.

– Я понимаю, вам сложно в это поверить… – сочувственно и мягко сказал старик. – На вашем месте я бы и сам заподозрил наличие переноса скрытых фантазий…

– Стоп, стоп, стоп! – запротестовал Дэвид, почувствовав угрозу быть погребенным под психоаналитической терминологией.

– Но я пришел к вам за помощью… Как коллега к коллеге… – не останавливаясь, продолжил старик. – Тем более вас мне рекомендовал лорд Бедфорд.

– Лорд Бедфорд! – возбужденно ухватился за спасительную информацию Дэвид. – Лорд Бедфорд, который умер три года назад от передозировки виагры напополам с кокаином?!

– По правде сказать, он мне не сообщал причину своей смерти, – лукаво ухмыльнулся старик.

– Ну конечно! – подозрительно протянул Дэвид. – Об этом писали все газеты!

– Ну как вы можете догадываться, я не мог этого читать там! – многозначительно подметил старик.

– А что так?! – выпалил Дэвид. – В следующий раз, когда будете там, – он пренебрежительно ткнул указательным пальцем вверх, – предложите Святому Петру, чтобы на входе у райских врат вместе с рекламными листовками он раздавал бы еще и свежие издания газет. Например, «Метро»! Вполне сойдет, чтобы быть в курсе всех земных новостей!

– Предложить Святому Петру?! – прыснул от смеха старик. – У райских ворот?! Издания газет?!

Не в силах более сдерживаться, он схватился за живот и разразился заразительным хихиканьем, страдальчески корчась и беспрерывно вытирая набежавшие слезы.

– Очень смешно! – завистливо пробурчал Дэвид. – Смотрите, не обмочитесь от счастья на кушетку, а то, знаете ли, бывали случаи!

– Правда?! – в миг успокоился старик и, забегав глазами, словно анализируя варианты, с серьезным видом поинтересовался: – А вы не пробовали…

– Нет, не пробовал! – резко оборвал его Дэвид, не дав тому договорить. – И знаете что! – недовольно нахмурился он. – Возможно, вас это огорчит, но боюсь, что я ничем не смогу вам помочь! Мне очень жаль!

– Ну что ж… – покладисто согласился старик, сползая с кушетки. – По крайней мере, мы попытались.

– Да, – успокоился Дэвид. – Кстати, не беспокойтесь об оплате. Будем считать, что «сеанс» был бесплатным. – Он выдавил улыбку и протянул руку в сторону двери.

Старик признательно улыбнулся и медленно направился к выходу.

– Вот и прекрасно! – обрадовался Дэвид и, выпроваживая старика, вышел в коридор.

– О, Дэвид! – раздался вдруг звучный голос, полный наивной доверчивости.

– Доброе утро, Рассел! – сухо поприветствовал Дэвид моложаво выглядевшего актера, только что громко хохотавшего с его ассистенткой.

– Я немного раньше времени… – виновато залебезил Рассел.

– Ничего страшного. Я тебя сейчас приму, – заверил его Дэвид.

– О, боже! – ошарашенно выпучил глаза Рассел. – Вы же этот! – На его лице отобразилась мучительная работа мысли. – Вуди Аллен! – хлопнул он в ладоши. – Вам с бородкой даже еще лучше! Я обожаю ваши фильмы! Особенно этот… «Ты встретишь таинственного незнакомца!» – рассыпался в комплиментах он.

– Вуди Аллен? – старик удивленно посмотрел на Дэвида.

– Да! Знаменитый голливудский режиссер! Фактически ваш ровесник! Должны знать! – съязвил тот.

Старик нахмурился, будто стараясь припомнить что-то знакомое.

– Шерил, проводите, пожалуйста, этого господина! – приказал Дэвид помощнице и, отделавшись от странного посетителя, пригласил Рассела пройти в кабинет.

– Так это не Вуди Аллен?! А кто тогда?! – недоуменно спросил тот.

– Без понятия, – тихо буркнул Дэвид и шепотом раздраженно пояснил: Какой-то старикашка… Несносный…

– Итак, Рассел! – подобрел он, по-хозяйски усаживаясь в свое кресло.

– Дэвид! – по-свойски сев на кушетку, Рассел спустил ноги вниз и, непоседливо задрыгав ими, взволнованно затараторил. Его возбужденное поведение создавало впечатление, что он до сих пор не вышел из роли Артура. – Ты знаешь, я тут подумал недавно! А что, если все-таки то мое желание, как-то повлиять на общественное мнение и изменить ход событий, сделав их неподвластными парламентариям, и есть мое истинное предназначение?! Ведь если только допустить…

– Подожди, подожди! Не торопись! – прервал его Дэвид, почувствовав некое разочарование от отсутствия видимого прогресса. – Во-первых, ляг!.. Замечательно! А потом… мне кажется, мы снова возвращаемся назад… к нашей опорной точке разговора… Я бы больше сконцентрировался на нашей последней встрече… Ты можешь мне рассказать о своих чувствах после нашего последнего разговора? – мягко, но настоятельно попросил Дэвид.

– Думаю, что могу… – озадаченно промямлил Рассел, напряженно вспоминая их последний разговор.

– Прекрасно! – вздохнул Дэвид.

Он еще некоторое время последил за возобновившимся словесным потоком Рассела, но к середине монолога погрустнел. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно за свою несдержанность и хамство, с которым он накинулся на странного старика. Почему он так поступил? Что его так взбесило? Это было так не похоже на него. Даже если старик был случайно забредшим к нему чокнутым фантазером, даже если и просто шарлатаном! Все это никак не оправдывает его поведения! Горькое чувство от того, что необоснованно нанесенную обиду нельзя исправить, не давало покоя. Закончив наспех с Расселом, Дэвид оставил Шерил распоряжение, чтобы никто его сегодня не тревожил, и покинул клинику Выскочив на улицу, он рассеянно двинулся вдоль по улице к своему «Бэнтли» и вдруг остановился, ощутив невероятное облегчение, обрушившееся на него. На скамейке под крышей автобусной остановки одиноко сидел старик. Дэвид подошел к нему и нерешительно замялся, словно не зная, с чего начать свои извинения.

– Он никогда не был в обиде на вас за ту поездку, – вдруг ни с того ни с сего выдал грустно старик, посмотрев на Дэвида.

– Что, извините? – оторопел тот.

– Ваш брат. Майкл. Он не в обиде на вас.

Дэвид побледнел и с отчаянной мольбой в глазах посмотрел на старика. «Откуда он мог это знать?!» – промелькнула леденящая душу мысль. Майкл был близнецом Дэвида. Их отец, состоявшийся инженер, очень любил задавать сыновьям математические задачки, убеждая их, что это лучше всего развивает интеллект, без которого в жизни придется туго. Однажды отец задал им очередную задачу, пообещав взять с собой в командировку в Париж того, кто быстрее ее решит. Им было тогда по двенадцать лет, но Майкл явно отличался большей смышленностью по сравнению с Дэвидом, а главное он был еще и более ответственным. Он без труда решил задачу, тогда как Дэвид решил себя не утруждать и еще немного побездельничать. Ночью, правда, Дэвид спохватился и, поняв, что задача ему не по силам, совершил нечестный поступок. Бессовестно списав решение задачи в тетради брата, он подложил «свое» решение отцу на тумбочку у его кровати. И когда утром Майкл принес тетрадь, то отец его, конечно же, похвалил, но сообщил, что Дэвид был первым. Майкл стойко выдержал удар и даже не попытался опротестовать вердикт отца взять с собой Дэвида. Через три месяца Майкл погиб в результате несчастного случая, его сбила машина. Дэвид всю жизнь проклинал себя за ту поездку… Услышав шокирующее заявление старика, Дэвид стал испуганно озираться по сторонам.

– Вы сейчас, наверное, решили, что я шпион, – спокойно произнес старик. – Подумайте сами, откуда мне знать такие подробности вашего детства. Вы никому об этом не говорили. И даже если вас терзают сомнения, то задайтесь простым вопросом, с какой стати вами должны интересоваться секретные службы, агентов которых вы сейчас ищите?.. Все гораздо проще… – старик сочувственно посмотрел в глаза растерявшегося Дэвида.

– Я думаю, нам нужно поговорить, – предложил Дэвид. Он оглянулся в сторону своей клиники, но передумал возвращаться. – Вам ведь негде остановиться? – спросил он и, тотчас поняв бессмысленность своего вопроса, добавил: – Вы не против поехать со мной… ко мне домой?..

Старик согласно кивнул.

Речные угри

– В детстве я мечтал стать фокусником… Как-то воскресным утром отец взял меня с собой на прогулку по старой Вене. Мне было около восьми… Я помню, как, пройдясь по улочкам, мы вышли на площадь Ам-Хоф, где увидели возбужденную толпу горожан, собравшуюся вокруг заезжего иллюзиониста… Стройный, красивый и уверенный в себе парень, с вьющимися волосами, убранными на затылке в длинный хвост, он демонстрировал зевакам свои трюки с разноцветными шарами и игральными картами, которые то незаметно исчезали в его руках, то появлялись из воздуха. Публика была в восторге. Очарованная им, она бросала ему мелочь, щедро вознаграждая аплодисментами… Однажды на улице незнакомка предсказала моей маме, что я стану знаменитым, великим человеком. Мамина непоколебимая убежденность в мою избранность быстро меня заразила… После той прогулки с отцом я понял, что люди хотят быть соучастниками тайны, создавать себе кумиров. А из-за своего любопытства готовы жертвовать целыми состояниями… Фокусы стали воплощением моих детских амбиций. Вечерами напролет я пытался постичь искусство манипуляций с мамиными картами, но во время домашних представлений они глупо застревали меж пальцев и предательски выпадали из рукавов, чем жутко смешили моих младших сестер. И только мама с нежностью смотрела на мои неумелые трюки… Она была прекрасна… Я ее очень любил…

Зигмунд замолчал, с безутешной печалью смотря куда-то в глубь комнаты, утонувшей в вечерних сумерках. Дэвид замер в кресле, внимательно слушая и не мешая его воспоминаниям.

– Потом мне в руки попалась одна потертая книжка… вернее брошюрка с рассказами одного английского путешественника об индусских магах… Она поразила меня… Идея о всемогущей внутренней энергии вдохновила мою веру в личное всесилие… К тому времени отец решил, что из меня получится величайший врач Австрии. И хотя я больше мечтал стать неустрашимым полководцем Ганнибалом и победоносным военачальником Кромвелем в одном лице, перечить отцу я все же не стал. Весть о юном врачевателе незамедлительно разлетелась по нашему еврейскому кварталу. И несмотря на то, что мне было тогда всего-то лет десять и всякая мысль о медицине наводила на меня смертельную тоску, вся наша бесчисленная родня с соседями вмиг прониклась убеждением, что «золотой мальчик Зиги» – такой врач, о каких мир еще не слыхивал. Уважаемые мужи в синагоге со знанием дела рассматривали меня и умудренно качали головами, женщины осаждали мою мать, напрашиваясь на частный прием. Самой настырной оказалась наша соседка Ривка, полная женщина за шестьдесят, подрабатывающая домработницей в семье раввина. Отказать ей маме было неудобно. Во время магического сеанса я посадил ее напротив себя и, вытаращив на нее страшные глаза, начал вырисовывать руками завихристые круги перед ее лицом. Она испуганно вылупилась на меня, затаив дыхание и вцепившись в свою сумку. «Что-нибудь чувствуете?» – грозно спросил я ее. «Кажется, прилив жара», – словно прислушиваясь к себе, залепетала она, после чего произошло нечто невероятное. «О, боже!» – стыдливо прикрыла она рот ладонью, но не в силах сдерживаться, повторила сей возглас еще раз семь и внезапно заголосила. Отец решил, что она испускает дух, и вылил на нее ушат холодной воды. Отдышавшись и успокоившись, соседка стеснительно призналась, что такого с ней не было с тех самых пор, как ее муж покинул эту бренную жизнь. Ночью я проанализировал произошедшее и пришел к выводу, что моя магическая сила вызвала в соседке реакцию скрытых чувств, которые она безответно испытывала к лавочнику Якобу, овдовевшему двумя годами ранее. На следующий день я задумал опробовать свою магическую власть над одним из своих одноклассников, мерзким типом родом из восточной Пруссии, который постоянно издевался и подтрунивал надо мной. Как ни странно, но мои сосредоточенные вращения ладонями перед моим противником ни по ходу солнца, ни против того никакого эффекта на него не возымели. Заливаясь смехом, он язвительно заявил, что я веду себя, как девчонка, заставив меня тем самым опустить глаза вниз. Вполне возможно, решил я, что неподатливость моего противника к магическому воздействию объяснялась его вероятной неприязнью к своей матери или же его глубинными гомосексуальными наклонностями. Так или иначе, но в силе магии я вскоре разуверился, став рьяным реалистом-скептиком, что, в общем, и предрешило мой будущий выбор – поступление на медицинский факультет Венского университета… Поначалу я нашел учебу достаточно скучным занятием. Перспектива возиться с безнадежными пациентами тоже представлялась малорадостной. К тому же мне часто приходилось выносить нападки сокурсников, которых я раздражал своей еврейской принадлежностью, но что в итоге побудило меня выработать стойкость к трудностям и к критике. Желая как можно меньше общаться с людьми, я обретал покой, проводя время за лабораторным столом среди склянок и банок с анатомическими препаратами в надежде на самостоятельную исследовательскую практику. И вскоре удача улыбнулась мне в лице зоолога Карла Клауса. Он предложил провести научную работу в Институте зоологических исследований в Триесте. За эту возможность я с радостью и ухватился… Это было изумительное время… Я мог часами наблюдать за земноводными тварями. Особенно мне нравилось следить за парой лягушек, от безделья спаривающимися друг с дружкой в промежутках между кормежкой. Самца я назвал Зигмундом. Мне импонировал его напор. С противоположным полом он был гораздо увереннее меня. Без лишних прелюдий он вскарабкивался на свою пассию и жадно овладевал ею, раздувая щеки и выбрасывая вперед язык. Она не сопротивлялась ему и лишь томно закатывала свои пучеглазые глазки. «Ей тоже стоило бы дать какое-нибудь имя», – подумал я, но тут же осекся от чувства острого стыда. Первое женское имя, которое мне пришло на ум, было Амалия. Имя моей матери.

Старясь как можно скорее забыть свой конфуз, я назвал ее Бертой… Через несколько дней, к моему горькому сожалению, мне пришлось разрушить их любовную идиллию. Для эксперимента по мышечной рефлексии понадобилась лягушка… Я выбрал Зигмунда… Взяв в руки скальпель, я проколол ему голову насквозь… Он дернул пару раз лапкой и безжизненно замер…

– Ну что ж! – подал голос Дэвид и, взглянув на часы, привстал с кресла. – Для первого раза, я думаю, хватит. Как вы сами и напутствовали своих последователей, сеанс должен быть не более сорока – пятидесяти минут.

– Второе условие, сеанс не может быть дешевым, чтобы клиент ощущал, за что он платит, – напомнил Зигмунд, с хитринкой улыбнувшись своему личному психотерапевту.

– Я запишу это вам в кредит! Рассчитаемся позже! – отшутился Дэвид.

– Такой вариант меня устраивает, – одобрил предложение Зигмунд, не спеша покидать кушетку.

– Вы знаете… История с лягушками… она произвела на меня впечатление… – задумчиво произнес Дэвид, терпеливо ожидая, пока Зигмунд решится последовать за ним.

– О! Это вы еще не слышали моей истории о речных угрях! – оживился Зигмунд.

– Речные угри? – Дэвид озадаченно сел обратно в кресло.

Зигмунд полыценно засиял.

– Клаус поставил передо мной задачу! – довольно начал он свое новое повествование. – Выявить гонадическую систему угря! Нужно сказать, что, несмотря на бесчисленные попытки, предпринимаемые столетиями со времен Аристотеля, никто так и не смог обнаружить яички зрелого самца угря! Трудность такого выявления связывали, как правило, с его необычной миграцией перед брачным периодом. Все дело в том, что яички у угрей можно обнаружить лишь в брачный сезон, но в это время угри находятся в море, где их никто не вылавливал. Однако в 1874 году доктор Сирский описал маленький дольчатый орган угря и предположил, что он представляет собой недостающие яички. Мне поручили проверить это открытие! Я препарировал около четырехсот угрей и обнаружил у многих из них орган Сирского. Микроскопические исследования гистологической структуры данного органа подтвердили высокую вероятность того, что найденный мною орган являлся незрелым семенником. Мой преподаватель был вполне удовлетворен моей работой. Но несмотря на то, что это был явный прорыв в серии подобных исследований, который подтверждал предположение Сирского, я был по-юношески слишком честолюбив, чтобы считать свою находку победой в науке. Мне хотелось предоставить миру неопровержимые доказательства наличия яичек у самцов угря. Полностью посвятив свое время решению этой задачи, я фактически начал бредить угрями. Они стояли у меня перед глазами и днем и ночью. Мне стали сниться кошмарные сны… Длинные, как шланги, угри с болтающимися бычьими яйцами… Шипя и извиваясь, они вырывались из моих рук и пытались парить в воздухе, но под тяжестью яиц падали мне на голову, отчего однажды я даже проснулся посреди ночи в холодном поту… Наутро меня осенило. Я понял, что наш разум подсознательно ищет в природе сходство с фаллическим символом.

– Невероятно! – потрясенный услышанным, Дэвид разинул в изумлении рот.

– Дэвид!.. Дэйв!.. Ты дома? – послышался женский голос снизу. Дэвид вздрогнул, словно прийдя в себя.

– Это моя жена, – лаконично объяснил он.

– Как хорошо, что ты уже дома, дорогой! – обрадовалась она спускающемуся по лестнице мужу, ставя на пол несколько бумажных пакетов. – Мы только что из Хэрродс, привезли вкусненького на ужин. Ребята, не забудьте помыть руки! – кратко отчитавшись, строго обратилась она к троим детям, выскочившим из-за ее спины и стремглав помчавшимся в гостиную комнату.

– Если ты не занят, то не мог бы… Ой, извините! Я не заметила вас сразу! – повернувшись снова к мужу, опешила она, увидев на лестнице появившегося за ним старика.

– Ничего страшного. Со мной такое часто случалось, – иронично произнес Зигмунд, элегантно поклонившись, как он успел оценить, уточненной и весьма эффектной женщине.

– Моя супруга Рейчел… – представил Дэвид жену и пробежался взглядом по застывшим у входа в гостинную детям. – Арон, наш старший. Ему одиннадцать лет. Ребекке семь лет и Натану, младшему, пять.

– Очень приятно. Зигмунд, – представился семейству гость Дэвида, расплывшись в доброй улыбке.

– Зигмунд! – воскликнула Рейчел. – Вы так похоже на…

– Вуди Аллена? – подсказал тот, лукаво подмигнув ей.

– Да… И на него тоже… – растерянно протянула она.

– Дорогая, на пару слов? – позвал Дэвид жену, незаметно покосившись на кухню.

– Да… Конечно… – ничего не понимая, она последовала за ним.

– Ты папин пациент? – осмелела девочка, подойдя к Зигмунду, пока родители о чем-то возбужденно перешептывались на кухне.

– Думаю, что да, – ответил Зигмунд, робко подсматривая за Рейчел, которая с отвисшей челюстью испуганно вертела головой, поглядывая то на него, то на супруга. Видимо, дар убеждения мужа взял вверх над чудовищным смятением, которое, как январский снег в Лондоне, внезапно свалилось на нее. Выдохнув и решительно вытянув руки по швам, она встряхнула головой и с несколько искусственной улыбкой на лице вышла из кухни.

– Зигмунд, вы не останетесь у нас на ужин? Это было бы большой честью для нас! – стараясь держаться естественно, обратилась она к таинственному гостю.

– С удовольствием, – не отказался Зигмунд.

– И какие у вас планы на ближайшее время? – без тени спеси или недовольства поинтересовалась она за вечерним ужином.

– Прошу не воспринимать это за намек! – с намеком на легкое негодование, поспешил уточнить Дэвид, укоризненно посмотрев на жену.

– О нет! Ни в коем случае! Я ничего такого не имела в виду! – заволновалась Рейчел, виновато взглянув сначала на мужа, потом на старика.

– Не стоит беспокоиться. Абсолютно резонная, а главное своевременная постановка вопроса, – спокойно заверил Зигмунд, остановив вилку на полпути ко рту. – О планах стоит серьезно задуматься, – погрустнел он, слегка нахмурив брови.

– Может, тебе сходить в IMAX? – предложила Ребекка, размазывая ложкой кусок шоколадного торта по тарелке.

– IMAX? А что это? – искренне удивился Зигмунд.

– Ты что, не знаешь, что такое IMAX? – с детской непосредственностью звонко рассмеялась она.

Зигмунд затряс головой, недоуменно улыбаясь.

– Это кино! Ты надеваешь очки и как будто оказываешься внутри. Как в реальности! – размахивая рукой, восторженно объяснила она.

– Милая, осторожнее с ложкой, а то раскидаешь торт по всей кухне, – ласково предупредила ее мать.

– Как в реальности это очень хорошо, – игриво прокомментировал Зигмунд. – А очки такие, как у меня? – приподнял он оправу.

– Нет! 3D! – расхохоталась Ребекка.

Зигмунд округлил глаза.

– А какой твой любимый фильм? – присоединился к разговору Арон.

– Пожалуй, «Огни большого города». С Чарли Чаплином, – поразмыслив, ответил Зигмунд. – Но я не прочь посмотреть что-нибудь из Вуди Аллана, – шутливо предложил он, переведя взгляд на Дэвида.

Арон скептически поморщился:

– Нет… Мне нравиться «Гадкий я».

– Хм… Гадкий ты?

– Хорошо, ребята! – вмешался Дэвид, желая отвлечь детей, чтобы они не докучали старику. – Заканчивайте ужин и можете потом еще немного поиграть перед тем, как пойдете спать.

Дети послушно притихли и уткнулись в свои тарелки. Зигмунд с умилением уставился на них и пытливо прищурил глаз, наблюдая за тем, как младший из них, Натан, очистил банан и сунул его себе в рот.

– Поразительно, сколько может рассказать о ребенке поедание банана, – словно беседуя со своим давним коллегой, обратил внимание Дэвида Зигмунд.

– Зигмунд! Я вас умоляю! – цокнул Дэвид вилкой по краю тарелки. – Иногда бананы – это просто бананы! Разве не так? – призвал он его к милосердию.

– Так и есть, – согласился тот и довольно выпрямился на стуле. – Иногда бананы – это просто бананы, – состроил он хитрую физиономию, оглядываясь по сторонам.

– А чем еще могут быть бананы? – не удержалась от наивного вопроса Ребекка.

Зигмунд всем своим плутовским видом показал, что он проглотил язык.

– Вы не против прогуляться? – предложил ему Дэвид.

– Почему бы и нет! – озорно согласился тот.

Кокаин

– Я всегда хотел жить здесь… в этом городе… Я полюбил его с первого взгляда… – трогательно поведал Зигмунд, глядя через пассажирское окно на замаячивший по ту сторону Темзы Вестминстерский дворец. Словно высеченный из песочной глыбы, в отблеске вечерних фонарей, его стены казались безупречными в своей строгости и неприступности.

– Вы не находите его прекрасным? – обернувшись на Дэвида, с долей претензии спросил Зигмунд.

– Да… Пожалуй да, – неуверенно пролепетал тот, заворачивая на Вестминстерский мост. – Хотя мне наверно сложнее оценить. Я родился здесь и видел все это миллионы раз. Мне кажется, за повседневностью я, как и многие местные жители, перестал его замечать.

Будто оправдываясь, он пожал плечами. Зигмунд непонимающе хмыкнул и умиротворенно откинулся на подголовник сиденья, залюбовавшись видом приближающегося Биг Бена.

– Великое место разумной свободы… Героический английский пуританизм с благородной преданностью общественному благу, упрямством и обостренным чувством справедливости среди граждан… с огнем общего интереса, высоким представлением о жизни, которую следует прожить стойко, мужественно и почетно… – с торжественной гордостью заявил Зигмунд. Впечатленный такой пылкой речью, Дэвид пригнулся к рулю и сквозь лобовое стекло пригляделся к башне Елизаветы, пытаясь новым и незамыленным взглядом уловить скрытый в ней образ.

– Мне кажется, что с тех пор тут мало что изменилось, – высказал предположение Зигмунд, поубавив в тональности патетичность.

– Да… Нет… – путано согласился Дэвид, не желая разочаровывать старика на ночь. – Разве что приезжих стало больше, – острожно добавил он.

– Я всегда завидовал моему старшему сводному брату Эммануилу в том, что он имел возможность уехать и жить в Англии и что его дети выросли в условиях, далеких от ежедневных репрессий, которым подвергались мы в Австрии, – не слыша Дэвида, погруженный в свои раздумья, продолжил Зигмунд.

– Знаете… в своих фантазиях я часто отождествлял себя с сыном Эммануила, – тихо признался он. – Ведь тогда бы мне не пришлось проходить столь трудный жизненный путь.

– Ну, может, тогда бы вы не стали тем, кем вы стали? – робко сказал Дэвид.

Зигмунд прислушался к его словам и величаво вдохнул полной грудью. Признав бесспорную правоту довода, он принялся молча рассматривать мелькающие за окном улицы, здания и толпы молодых, веселящихся людей, которыми буквально кишил центр Лондона.

– Как на счет прогуляться по парку? – спросил Дэвид своего именитого пассажира, притормозив у свободного парковочного пятачка на углу Грин-парк.

– Вполне, – узнав знакомые места, согласился Зигмунд.

Они вышли из машины и довольно переглянулись, ощутив, каким необычайно теплым был этот поздний весенний вечер.

– Зигмунд, извините! – вдруг опомнился Дэвид, увидев по близости еще открытый магазинчик Marks & Spencer. – Я заскочу на минутку? Куплю парацетамол Рейчел, а то у нее снова обострилась мигрень.

– Конечно же! – с пониманием отнесся Зигмунд.

– Спасибо! Только никуда не уходите! Ждите меня здесь! Я мигом! – потребовал Дэвид и направился в магазин.

Оставшись один, Зигмунд посмотрел по сторонам и стал вылавливать внимательным взглядом проходивших мимо людей, оценивая их одежды, манеры и настрой. В какой-то миг он заметил стоявшего неподалеку чернокожего парня, достаточно крепкого телосложения, в джинсовой куртке поверх спортивной кофты, прятавшего лицо под плотным капюшоном. Тот явно обратил внимание на одинокого, пожилого джентльмена, как ему показалось, ищущего ночных приключений. Не решаясь подойти к старику поближе, парень остался стоять в тени переулка, дергано оглядываясь и потирая руки. Наконец осмелев, он рванул к старику и, делая вид, что проходит мимо, сквозь зубы процедил:

– Дурь нужна?

– Что, пардон? – не расслышал Зигмунд.

– Травка, колеса, кокс, – озвучил список парень, резко развернувшись и пройдя в обратном направлении.

– Кокс? – удивился Зигмунд.

– Да, кокс! Кокаин! Интересует? – настороженно оглядевшись, наркодилер остановился.

– У вас есть кокаин?

– Все что угодно! – сверкнул в темноте золотым зубом дилер. – Будешь брать? – распахнув куртку, он вытащил из потайного кармана уголок маленького целлофанового квадратика с белым порошком внутри. Зигмунд слегка наклонился к груди парня, чтобы разглядеть пакетик, но тот резко задернул полы куртки.

– Было время, когда я мог прославиться благодаря кокаину, – отпрянув назад, Зигмунд, с нескрываемым сожалением в голосе, почему-то решил поделиться своей историей с криминального вида парнем.

– Чё, серьезно, что ли?! – недоверчиво оскалился тот.

– Да… Но этого не случилось по вине моей жены… – пожаловался Зигмунд недоброму незнакомцу.

– Да, эти женщины они такие… Всю жизнь нам портят! – поддержал его парень, нервничая, что торчит около старика уже подозрительно долго.

– Я ознакомился с литературой о кокаине, содержащемся в листьях коки, которые жевали некоторые индейские племена для снятия напряжения и усталости, – начал Зигмунд свое поучительное повествование. – Потом узнал, что немцы испытывали кокаин на солдатах и сообщали, что он увеличивает их жизненную силу и повышает стойкость. Я раздобыл немного кокаина и попробовал испытать его воздействие на себе и выявил, что кокаин способствует улучшению настроения и вызывает ощущение сытости, снимая бремя всех забот, но не притупляя моего разума!

Зигмунд восторженно посмотрел на своего случайного собеседника. Тот со знанием дела ухмыльнулся.

– Сделав это важное открытие, я стал регулярно принимать малые дозы этого волшебного вещества против изводившей меня депрессии и несварения желудка! – продолжил Зигмунд. – Позже я открыл новые возможности применения этого целительного средства и предложил моему другу использовать кокаин через роговицу глаза, и обнаружил в случае моего другого приятеля, страдающего от болезненного пристрастия к морфину, что эту проблему можно устранить с помощью подкожных инъекций кокаина, не беспокоясь о его накапливании в организме.

– Да ты, чувак, в теме! – потеряв бдительность и все больше проникаясь интересом к чумовому старику, потрясенно зашумел наркодилер.

– Я был вдохновлен эффектом этого драгоценного средства, – печально улыбнулся Зигмунд и горько добавил: – Правда, мне пришлось столкнуться с нападками со всех сторон и яростно протестовать против клеветы по поводу применения кокаина…

– Черт! Вот это уважуха! – завелся детина. – Моим парням бы такой характер! А то они каждый раз начинают сопли жевать при любой облаве!

С нескрываемым восхищением он вытаращился на старика, ловя каждое его слово с такой же верой, с какой приблудная паства слушает библейское откровение из уст пастора.

– Однако я не сдавался, – стойко заверил Зигмунд. – Работая в Париже, я продолжал изучать действие кокаина.

– Подожди! – взволнованно перебил его парень. – В Париже?! А где ты там брал кокс? Не у моего кузена Этьена? Он похож на меня, но только более тупой…

– Нет. Кокаин мне поставляла фармакологическая фирма «Мерк», – без задней мысли проболтался Зигмунд.

– Твою-то мать! Охренеть! – возбужденно проревел наркоделец. – Я так и знал, что эти компании в доле! То-то нас власть так прессует! – потрясенный, он уставился на старика.

– Регулярные поставки позволили мне сконцентрироваться на дальнейшем исследовании кокаина, – не обращая внимания на бурную реакцию собеседника, продолжил Зигмунд. – Правда, Мерк запрашивал слишком высокую цену за него. И у меня даже стали появляться сомнения, смогу ли я когда-либо расплатиться за очередную дозу.

– Мы все через это прошли, брат! Эти ублюдки такие жлобы! – чуть ли не прослезившись, фамильярно протянул парень и с теплотой распростер руки, словно своему брату по несчастью на сеансе анонимных наркоманов.

Тронутый такой открытостью Зигмунд разоткровенничался:

– Поняв, что кокаин обладает благотворным действием, я немного отправил его своей жене в Австрию для общего укрепления организма.

– Серьезно?! Отправил свой жене?! – наркодилер выпучил глаза.

– Да. Почтой, – без тени смущения подтвердил Зигмунд.

– Почтой?! Да ты крутой чувак!! – лицо бедолаги перекосилось от ошеломления, граничащего с помешательством.

Не понимая причины столь буйной реакции со стороны своего, как уже казалось, приятного слушателя, Зигмунд решил быть откровенным до конца:

– В письме к жене я также настойчиво порекомендовал употреблять кокаин своим сестрам, друзьям и коллегам…

Услышав это признание, уличный делец вконец обезумел и беззвучно раскрыл рот. Хладнокровие, с которым этот пожилой респектабельный человек «подсадил» свою семейку и знакомых на кокаин, просто не укладывалось в его малообразованной голове.

– Без курьезов, правда, не обошлось, – смущенно покачал головой Зигмунд.

– В один пятничный вечер у жены собрались родственники на Шаббат, куда был приглашен раввин нашей местной синагоги. Она, следуя моим инструкциям, приготовила кокаин на блюдечке для вечернего употребления после ужина, но не заметила, как сидящей по соседству раввин обмакнул в блюдце халу и слизал всю ее дозу. Через несколько минут собравшиеся за столом оказались свидетелями божественного преображения нашего раввина. С криком «я – Миссия» он вскочил из-за стола и, схватив ложку, выбежал на улицу… На утро его нашли в синагоге, где он протанцевал всю ночь, восхваляя свое пришествие… В ответном письме жена попросила прислать немного больше кокаина, чем прежде. Я отправил ей целый грамм… Как я узнал позже, на следующий Шаббат у нее дома собралось шесть раввинов… После той ночи синагогу было решено прикрыть на время разбирательства…

– Очуметь! – обрел снова дар речи наркодилер. – Вот это крутые ребята! Я всегда говорил, мы черные и евреи – братья и должны держаться друг за друга!

Закинув голову, он уважительно выпятил нижнюю губу.

– А знаешь, как меня однажды вштырило от кокаина?! – доверительно выпалил он и замахал руками. – Я как-то перенюхал кокса, и меня так колбасило всю ночь! Вообразил, что я 50 центов и гнал гребаный рэп!

– 50 центов? – озадаченно нахмурился Зигмунд, соединив для наглядности свои большой и указательный пальцы, словно оценивая диаметр окружности. – Интересная ассоциация! – с энтузиазмом прокомментировал он.

– Сексуальная тяга к деньгам…

– Точно! – возбудился наркоделец. – Ты прямо в корень зришь! Сексуальная тяга к деньгам! Да у меня стояк начинается, как только представляю, что могу срубить хотя бы немного бабок! Знаешь! – выдохнул он. – Я не знаю, кто ты такой, но ты – реально крутой чувак! Ты – гений!!! Ты открыл мне глаза на жизнь! Черт побери!! И знаешь что?! На возьми вот это! Даром!

Вытащив из кармана пакетик, он щедро всучил его старику.

– Подцепи каких-нибудь цыпок! Их полно тут шастает по улицам. Оттянись как следует! Веселись в свое удовольствие! – размахивая руками, дружески посоветовал он на прощание и, выдохнувшись, хлопнул ладонями по своим бедрам.

– Эй! Что тут происходит?! Отойди от него! – раздался гневный голос Дэвида. Увидев какого-то здоровяка рядом с Зигмундом, он бросился на помощь.

– Да ладно, брат, не кипятись! – обиженно загундел наркоделец. – Всего лишь дал твоему отцу пакетик кокса. Там, кстати, на двоих хватит! Веселитесь, парни!

– Что?! – нахмурился в недоумении Дэвид, бессильно разведя руками и с опаской следя за подозрительным типом.

– У тебя просто классный папаша! – позавидовал тот ему, проковыляв мимо. – Не то что мой! Из тюряги не вылезал! – пожаловался он на ходу и достал свой телефон.

– И где ты сейчас?! – недовольно рявкнул он в трубку. – И какого хрена, скажи мне, ты торчишь в Сохо?! Какие на хрен клиенты в Сохо в пятницу вечером?! Ты последние мозги спустил?! – гневно заорал он. – Поднимай свою тощую задницу и гони в Голдерс Грин! Конечно же, я в курсе, что это еврейский район! С какого бы я стал тебе названивать, по-твоему?! Тебе даже невдомек, тупая башка, какие там вечеринки закатывают раввины! Быстро дуй туда! Через час встречаемся там у метро! Готовься наполнить карманы! Шаббат шолом, брат! – воодушевленно закончил он разговор и скрылся в темном переулке.

– Что тут произошло?!. Что это у вас?! – словно оглушенный, Дэвид растерянным взглядом проводил странного типа и брезгливо ткнул пальцем в пакетик в руках Зигмунда.

– Кокаин, – спокойно ответил тот.

– Боже мой! Зигмунд! – раздосадованно вспылил Дэвид. – Вас нельзя ни на минуту оставить, чтобы вы не вляпались во что-нибудь!

Он выхватил пакетик и хотел было бросить его на тротуар, но, заметив вальяжно плывущую на встречу парочку констеблей, испуганно спрятал пакетик в карман брюк.

– Уходим в парк! – конспиративно приказал он Зигмунду и, подхватив его под руку, перевел через проезжую часть дороги ко входу в парк.

– Весьма интересный и любознательный молодой человек, – неспешно прогуливаясь по парку, позитивно охарактеризовал Зигмунд своего недавнего собеседника.

– Да? И о чем это вы так занимательно беседовали с первым встречным? – ревниво огрызнулся Дэвид.

– О моей несбывшейся мечте открыть препарат счастья, – грустно поведал Зигмунд.

– Зигмунд, кокаин – это зло! – с сожалением в голосе, будто раскрывая безжалостную правду, сказал Дэвид.

– Да… Я знаю… – горестно вздохнул Зигмунд, усаживаясь на ближайшую скамейку.

– Удивительная ночь! – романтично произнес он, глядя в черное звездное небо. – У меня был близкий друг. Эрнст фон Фляйшль, – вдруг выдал он. Дэвид внимательно посмотрел на Зигмунда.

– Дружба с ним много значила для меня… Он всегда был моим идеалом… Красивый, энергичный человек, обладающий чарующими манерами, присущими высшему венскому обществу… Прекрасный оратор, блестящий педагог и удивительный собеседник… Безгранично преданный своему делу… Мученик физиологии… Из-за собственной небрежности однажды при анатомическом исследовании он занес себе инфекцию. От смерти его спасла ампутация большого пальца руки, но продолжающийся рост невромы требовал повторных операций… Его мучили невыносимые боли и безмерные страдания, изнурявшие его в течение последующих десяти лет… Ему пришлось прибегнуть к морфию, к которому он болезненно пристрастился… Его рассудок под воздействием больших доз морфия стал изменять ему… Он пытался освободиться от пагубного пристрастия, но эти попытки лишь приводили к усилению его физических мучений… После смерти горячо любимых им родителей он много раз повторял, что покончит с собой, поскольку, по его мнению, ему так долго не продержаться… «Я не могу этого выносить, – говорил он, – постоянно заставлять себя делать все с усилием в три раза большим, чем это требуется другим, когда я так привык делать все легче, чем они. Никто другой не вытерпел бы того, что я терплю»… В то время я наткнулся на сообщение в Детройтской терапевтической газете об использовании кокаина вместо морфия и предложил ему перейти на кокаин… Фляйшль ухватился за него, как за спасительную соломинку… но я, вдохновленный целительными свойствами кокаина, даже не подозревал, каким несчастьем обернется моя идея…

Зигмунд погрустнел и съежился от порыва легкого ветра.

– На какое-то время кокаин оказался очень действенным, однако вскоре состояние Фляйшля ухудшилось. Однажды, придя к нему, я не мог достучаться в дверь. Позвав на помощь Оберштейнера и Экснера, я обнаружил Фляйшля лежащим на полу в полубессознательном состоянии… Я просидел с ним всю ночь… И это была лишь одна из многих подобных ночей, которые я провел с ним в течение следующих месяцев. К этому времени Фляйшль принимал громадные дозы кокаина… Я заметил, что за прошедшие три месяца он потратил на кокаин не менее 1800 марок, что означало прием целого грамма кокаина в день… Эти ужасные дозы сильно повредили ему… Среди симптомов кокаиновой интоксикации у Фляйшля были приступы, потеря сознания, часто с конвульсиями, сильная бессонница и отсутствие самоконтроля, выражавшееся, в том числе и в эксцентричном поведении… Постоянное увеличение ежедневной дозы приема кокаина привело, в конце концов, к белой горячке… Ему мерещились белые змеи, ползущие по его коже… Он был неудержим в своем страхе и возбуждении… Вскоре наступил кризис… Придя как-то вечером к нему, я застал его в ужасном состоянии и вызвал его лечащего врача Брейера. Я снова остался у Фляйшля на всю ночь… Это была самая ужасная из всех проведенных в этом доме ночей… Я полагал, что мой бедный друг не протянет больше шести месяцев, однако ошибся… Его болезнь затянулась на шесть долгих и мучительных лет… Пока в один день его состояние безнадежно не ухудшилось… Его безвременная кончина стала для меня страшным ударом…

– Мне очень жаль… – тихо произнес Дэвид, чувствуя неловкость за свое негодование ранее. Зигмунд признательно покивал головой.

Дэвид достал из штанины злосчастный пакетик и повертел его в руках, не зная, что с ним дальше делать.

– Вы знаете! – взбодрился Зигмунд, заметив его замешательство. – Мой коллега, доктор Карл Коллер – человек, отнявший мою славу… После моих успешных опытов с кокаином я предсказал, что скоро будут найдены новые способы применения этого средства. Тогда-то я и рассказал Колл еру о возможности применения анестезирующих свойств кокаина на больном глазу. В то время он был простым интерном в офтальмологическом отделении и из-за своей одержимостью исключительно офтальмологией слыл среди коллег скучным занудой. Но к моим словам он отнесся с большим интересом. Я же был настолько счастлив, что получил долгожданный отпуск и что смогу, наконец-то, навестить свою будущую жену, что покинул лабораторию безо всяких сомнений. Возвратившись из отпуска, я узнал, что мой друг Карл Коллер, провел решающие опыты на глазах животных и продемонстрировал их на Конгрессе офтальмологов в Гейдельберге… Он ознакомился с моей статьей про кокаин и, воспользовавшись моим отъездом, сказал ассистенту Института патологической анатомии, что у него есть основания полагать, что кокаин анестезирует глаз. Вместе с ассистентом они успешно опробовали кокаин на глазах лягушки, кролика, собаки и человека, а затем и на своих собственных. После чего, окрыленный результатом, Коллер выступил с докладом в Вене перед Медицинским обществом и вскоре после этого опубликовывал результаты своего исследования. Нужно признать, что при публикации своей статьи он таки сослался на мою работу, но допустив при этом «систематическую ошибку». Он датировал мою статью, как вышедшую месяцем позже, создавая, таким образом, впечатление, что его статья была написана одновременно с моей, а не после нее. Когда эта «ошибка» была замечена, то Коллер стал утверждать, что моя статья появилась на целый год позже сделанного им открытия, которое в силу этого обстоятельства становилось совершенно независимым от меня… В итоге, Коллер был признан изобретателем местной анестезии с помощью кокаина, которая оказалась столь важной для малой хирургии… Его открытие произвело громадную сенсацию во всем мире… я же остался в тени чужой славы… Но я не держал зла на него… Та слава была ему гораздо нужнее, чем мне… Более того, несмотря на его непорядочность по отношению ко мне, я оставался с ним в самых дружеских отношениях и был искренне рад его достижениям. К тому же я был крайне благодарен ему за точный диагноз глаукомы, поставленный им моему отцу, когда тот стал жаловаться на ухудшение зрения… Я даже принял участие в операции отца, во время которой Коллер вскользь заметил, что в данной процедуре принимают участие все лица, которым медицина обязана открытием анестезирующего свойства кокаина… Я был горд тем, что смог помочь, и доказал отцу, что в конце концов из меня вышел какой-то толк.

Зигмунд засиял почти детской улыбкой и снова сконцентрировался на торчащем в руках Дэвида пакетике, словно что-то задумывая.

– К слову сказать! – продолжил он. – Коллер мне здорово помог с одним исследованием. Я как-то задался целью определить возрастание мускульной силы под воздействием кокаина и пытался выяснить, является ли мое суждение сугубо субъективной фантазией или же в нем есть зерно рациональной объективности. Колл ер согласился сотрудничать со мной в этих опытах. Мы оба проглотили какое-то количество кокаина, но, кроме онемения рта и губ, никаких других изменений в себе не отметили. Таким образом, наше исследование осталось неполноценным… Я бы даже сказал незавершенным…

– Вы это серьезно?! – опешил Дэвид, разгадав намек в лукавом взгляде Зигмунда.

– Только из научных побуждений! – поспешил ответить тот.

Не веря, что он на такое способен, Дэвид внутренне сжался, борясь с соблазном. Воспользовавшись возникшей паузой, Зигмунд выдернул из рук Дэвида пакетик и, раскрыв его по зубчатому краю, отсыпал себе горстку порошка на два пальца, после чего жестом опытного человека втер кокаин себе в слизистую под верхней губой. Оставлять старика наедине с его экспериментом Дэвид не осмелился. Поэтому, взяв пакетик, он быстро повторил то же самое с остатком порошка. С онемевшими лицами и полураскрытыми ртами они отрешенно уставились на ночное небо, и звезды испуганно запульсировали в их расширившихся зрачках. В какой-то миг Зигмунд увидел себя танцующим чарльстон в окружении двух молоденьких, откровенно одетых и крайне раскрепощенных девиц под какую-то кислотно-пульсирующую музыку, на подобие той, что гремела из проезжающей мимо парка спортивной машины. Впрочем, картинка эта вскоре зарябила и потухла, оставив перед глазами черный, как экран, кусок неба, на котором, успокоившись, мирно мерцали звезды, изредка срываясь вниз серебряной слезой. Не шевелясь, Зигмунд и Дэвид сидели в тишине и безмолвии, пока вдруг, словно из-под земли, не выросли две настороженные головы констеблей, озабоченно вглядывающиеся в лица застывших на скамейке джентльменов.

– Доброй ночи, господа! Все в порядке? – поинтересовалась одна из них.

– Да… все хорошо! – не в силах пошевелить окаменевшими губами, гортанным голосом заверил Дэвид.

Констебли еще немного постояли у скамейки, дабы удостовериться в беспричинности своих волнений, и двинулись прочь.

– Пожалуй, нам лучше пойти домой, с трудом повернув шею, пророкотал Дэвид. Возражений от Зигмунда не поступило.

Вернувшись домой, Дэвид проводил Зигмунда в гостевую комнату, показав на приготовленный для него диван.

– Если что-то нужно, то, пожалуйста, чувствуете себя как дома, – кивнул он в сторону кухни.

– Да… Спасибо… – поблагодарил за гостеприимство Зигмунд, выглядевший так, будто ему неловко. – И спасибо за изумительную прогулку… – с признательностью посмотрел он на Дэвида.

– Да… Было очень приятно с вами прогуляться! – смутившись, ответил Дэвид. – Спокойной ночи! – пожелал он и, чуть помявшись, поднялся по лестнице в спальню.

– Как прогулялись? – лежа в постели, оторвалась от ночного чтения Рейчел при появлении мужа.

– Да… Прекрасно! – без подробностей отчитался Дэвид, задумчиво расстегивая рубашку.

– Я все приготовила внизу, – заботливо сообщила она на всякий случай.

– Очень любезно с твоей стороны! – отозвался Дэвид. – Я все показал ему… он уже спит…

– Если что-то нужно…

– Да-да… Я ему сказал… чтобы он не стеснялся…

– Он забавный, – подметила Рейчел.

– Ты находишь? – взволнованно отреагировал Дэвид, словно она уловила его мысли.

– В общем-то да… – будто обдумывая свои ощущения еще раз, подтвердила Рейчел. – И детям он понравился, – озвучила она дополнительный довод. – К тому же он очень похож на твоего отца!

– Правда? – Дэвид заинтригованно застыл на месте.

– О да! – уверенно рассмеялась Рейчел. – Такой же сентиментальный и трогательный. А главное, глаза и нос. Один к одному!

– Ну да… – погрузился в раздумья Дэвид. – Все евреи чем-то друг на друга похожи… – резонно пробубнил он. – Пойду-ка я выпью воды, а то все горло пересохло из-за этого… – он чуть было не проговорился «кокаина», но вовремя опомнился и исправился, – сухого воздуха.

– Сухой воздух? – удивленно приподняла бровь Рейчел, но спорить с мужем не стала и снова уткнулась в книжку.

Стараясь не скрипеть ступеньками, Дэвид осторожно спустился вниз и направился было на кухню, как вдруг заметил в темноте гостевой комнаты силуэт Зигмунда, возвышающийся над спинкой дивана. Тот неподвижно сидел. Одинокий и молчаливый.

– Почему вы не спите? – тихо подойдя к дивану, спросил Дэвид, тревожно всматриваясь в Зигмунда.

– Мне страшно заснуть, – признался тот, виновато подняв глаза.

– Не стоило нам экспериментировать с кокаином… – с досадой вздохнул Дэвид и присел рядом с ним. – Знаете, когда моей дочери не спится, то мы играем с ней в ассоциации, – поделился он своим отцовским секретом и выжидательно взглянул на Зигмунда.

– И помогает? – улыбнулся тот.

– Да… Ваш метод хорош! – одобрительно кивнул Дэвид. – Попробуем? – предложил он и, устремив взгляд вперед, предложил первое слово:

– Окно…

– Ветер, – подхватил игру Зигмунд.

– Ночь…

– Страх…

– Смех…

– Горечь…

– Жизнь…

– Вечность…

– Свет…

– Тепло…

– Весна… – Дэвид убаюкивающе зевнул.

– Ожидание… – голос Зигмунда устало сник.

– Любовь…

– Лора… – сквозь сон произнес он, медленно склоняя голову на плечо Дэвида.

Дэвид удивленно притих, вслушиваясь в его ровное дыхание. Убедившись, что Зигмунд глубоко заснул, он аккуратно развернулся и мягко уложил его на диван. Накрыв его одеялом, он ласково посмотрел на беспечно спящего старика и тихо прошептал:

– Добрых снов, Зигмунд.

Американская мечта

– Все это пустая болтовня! – заявил Джейсон своим четверым приятелям, таким же как он, двадцатилетним студентам Мичиганского университета. Обложившись книгами в самом углу пустующей университетской библиотеки, они уже битый час провели в дискуссиях о будущем устройстве Америки.

– Помните предвыборное выступление Кеннеди в прошлом году? «Сколько человек из присутствующих здесь готовы провести свои дни в Гане? Сколько готовы работать на дипломатической службе и проводить свою жизнь в поездках по всему миру?» Миссионерская самоотдача для продвижения мира и дружбы во всем мире, лучшего взаимопонимания наций и гуманитарного просвящения… Вот что я вам на это скажу! Все это пустое сотрясание воздуха! – восседая на столе, критично подытожил Джейсон.

– Но гуманитарная миссия, провозглашенная Корпусом мира, может стать настоящим прорывом в межнациональных отношениях, – попробовал оппонировать ему Алан, щуплый парень в очках с толстой оправой и мощными стеклами.

– Ха! Корпус мира! – зло усмехнулся Джейсон. – Русские покорили космос, пока мы тут грезим каким-то Корпусом мира! Вот это прорыв в межнациональных отношениях! Только вспомните, что творилось на прошлой неделе! Весь мир стоял на ушах! А эти газетные заметки! Юрий Гагарин – первый человек в космосе! Потрясающий триумф русских в соревновании с Соединенными Штатами! Ученые всего мира славят русское достижение! Советы заставили весь мир ахнуть от изумления и восторга, они одержали колоссальную, ни с чем не сравнимую победу! Они окончательно возьмут в плен сердца и умы миллионов людей во всем мире и заставят поверить в то, что советская наука и техника, а главное – социалистический строй, обещают человечеству невиданные горизонты и на Земле, и в космическом пространстве Вселенной!

Джейсон окинул своих сокурсников решительным взглядом:

– Америка должна сделать ответный ход, который превзошел бы все победы Советов! Не разбрасываться деньгами на реализацию сомнительных затей вроде отправки добровольцев по недоразвитым странам с миссией обучения аборигенов, а сосредоточиться на стратегических и жизненно важных приоритетах Америки! И космос один из таких приоритетов! Кто станет хозяином в космосе, тот станет хозяином всего человечества! За достижениями в космосе будущее! – пафосно заключил он с металлом в голосе и воинственностью, которую можно услышать в речах национальных лидеров в период избирательных компаний.

– Ты это слышал, Зиги? За космосом будущее! Послушай умных людей, а то уткнулся в свою социологию! – по-дружески, с наигранной насмешкой, лениво раскачиваясь на стуле, проронил Гильберт сидящему за соседним столом парню. От остальных приятелей его отличала серьезность, с которой он подходил к своему обучению, обдуманность суждений, позволявшая ему не отвлекаться на бесплодные споры и незаурядный ум. К тому же у него была весьма примечательная внешность – он был невероятно хорошо сложен, с красивыми, строгими чертами лица, выразительным взглядом и черными вьющимися волосами. Он наверняка мог бы стать завидным завоевателем девичьих сердец, если бы не выдающий себя оттенок стеснительности на его лице.

– Я рад, что хоть за чем-то есть будущее, – с изрядной долей скепсиса отозвался он на зубоскальство друга, так и не оторвавшись от книги.

– Кстати, объясни, зачем будущему экономисту вся эта социальная ерунда? – с искренним недоумением возмутился партнер Гильберта по безделью Дастин.

– Много вы в этом понимаете! – язвительно вмешался Джейсон. – У нашего Зиги идейная мечта – создать справедливую систему социального финансирования на благо американского народа!

– А у меня мечта стать крутым боссом, заработать кучу денег, обзавестись собственным домом где-нибудь в Калифорнии, купить классную тачку, завести семью и наслаждаться жизнью… – сладко зажмурился Гильберт.

– Вот! Нормальная капиталистическая мечта! – похвалил его Джейсон.

– Без всяких левых социалистических кривотолков! И все потому, что ты в отличие от некоторых, – исподлобья зыркнул он на Зита, – не увлекаешься всякой чушью, типа «Капитала» Карла Маркса.

– Да будет тебе известно, – страстно начал защищаться тот, – что, разделив в своей теории капитал на постоянный и переменный, Карл Маркс стал первым, кто смог досконально описать процесс образования прибавочной стоимости и найти ему практическое объяснение, чего не смогли сделать его предшественники. И именно это разделение является до сих пор ключом для решения различных экономических проблем, с которыми сталкиваются многие нынешние финансовые системы.

– Сплошное занудство, – отмахнулся Джейсон, боясь показать свое невежество в данном вопросе.

– Отчего же! – победоносно воскликнул Зит. – В труде Маркса можно отыскать много интересного и полезного! Например, в своем «Капитале» он дает прекрасный кулинарный рецепт супа Румфорда. К слову сказать, эта похлебка являлась основой для питания солдат практически всех армий. Тебе с твоим воинствующим духом этот рецепт мог бы пригодиться, – иронично завершил он под одобрительные смешки приятелей.

– Уверен, будь этот «Капитал» кулинарной книгой, он точно так же пользовался бы успехом среди коммунистов, – огрызнулся Джейсон на изящную подколку друга.

– Сомневаюсь, что только среди них, – ухмыльнулся Зит. – Тот же Франклин Рузвельт после прочтения «Капитала» сказал: «Мы эту умную книгу одним коммунистам не отдадим». Думаю, это касается кулинарных рецептов тоже, – сострил он.

– Тебе, как внуку коммуниста, виднее! – съехидничал Джейсон.

– Ну сколько раз объяснять! – раздосадованно вздохнул Зит. – Мой дед не был коммунистом. Он, как и многие в еврейских кварталах, разделял революционные взгляды, но вскоре разочаровался, поняв, кто рвется к власти, и эмигрировал с семьей из Литвы в Штаты. Мамина семья эмигрировала из Венгрии при первых вестниках немецкого нацизма…

– А все мои родственники эмигрировали из Одессы после свержения царского режима, – робко поделился своей историей Алан.

– Мои тоже! Правда, немного позже! – воодушевленно признался Гильберт. – Но коммунистические взгляды не были особо популярными в нашей семье, ну разве что только при дележке еды, – захохотал он.

– У всех нас родня когда-то эмигрировала в Америку, – солидарно поддержал приятелей Дастин.

– Мои были здесь со дня основания Америки! – гордо произнес Джейсон. – И я счастлив, что мои предки отстояли эту страну! Страну свободы и новых возможностей! Кстати, еще каких-то тридцать лет тому назад многим из вас из-за квот было бы не попасть в Университеты Лиги плюща, и Мичиганский университет был бы вашей единственной возможностью, – нравоучительно подметил он.

– Да он и сейчас остается единственным! – озираясь по сторонам, рассмеялся Гильберт.

– Чтобы стать действительно свободной страной, нам необходимо добиться равных прав для всех слоев населения Штатов, – повысил голос Алан.

– Бесправие чернокожих американцев идет в разрыв с демократическими ценностями…

– Ну, давайте еще присоединимся к «рейсам свободы» или устроим сидячие забастовки в кафе и ресторанах! – с горечью отреагировал Джейсон.

– А что? Я не против устроить забастовку в каком-нибудь ресторане, если меня при этом накормят! – шутовски откликнулся Гильберт, забарабанив кулаками по столу.

– Парни, тихо! – пригнулся Дастин. – Лора идет!

Нахмуренные лица парней вмиг просветлели, словно не было между ними никаких политических разногласий, и с блеском в глазах все уставились на парящую в их сторону красотку с параллельного курса. Заметив, как Зит при упоминании любимого имени смутился и взволнованно обернулся, Гильберт расплылся в хитрой улыбке и призывающе ткнул локтем в бок Дастина, довольно махнув головой в сторону влюбленного страдальца.

– Всем привет!

Сияя лучезарной улыбкой, Лора на ходу поздоровалась с парнями и элегантно присела на колени Зита, играючи обхватив его за шею и томно прильнув к груди.

– Привет, Лора! – загалдели на четыре голоса приятели, глупо лыбясь парочке.

– Ты еще долго? – Лора нежно запустила пальцы в густую шевелюру Зита.

– Нет. Часик побьюсь над книгой, и все на сегодня, – ответил он, стараясь выглядеть как можно брутальнее в ее глазах.

– И все-таки при всем моем уважении к Фрэнку Синатре, будущий стиль в музыке будут задавать такие ребята, как Пресли, – словно продолжая незаконченную тему, нарочно громко и деловито произнес Джейсон, исподтишка поглядывая на двух воркующих голубков.

– Я согласен, что как актер Синатра бесподобен. Взять хотя бы его блистательную игру в «Одиннадцати друзьях Оушена», но задор, с каким преподносит себя Элвис, заставляет меркнуть на его фоне даже маститых звезд.

– Не знаю… По-моему, это дело вкуса… – не согласился Дастин.

– Именно! – высокомерно заявил Джейсон, ткнув в него указательным пальцем. – Дело вкуса! У кого-то он хороший, а у кого-то, простите, какой есть!..

– Лора… – заискивающим тоном отвлек он красотку от предмета ее увлечения, ничем не заслуживающим такой девушки.

– А кого бы ты предпочла? Фрэнка Синатру или Элвиса Пресли? – промурлыкал он.

– Я уже сделала свой выбор, – уверенно ответила та, бросив на завистника насмешливый взгляд.

– Ну да… – стушевался Джейсон. – Ты такая же дерзкая и прекрасная, как Мэрилин Монро, в ее последней роли «Займемся любовью», – польстил он ей.

– Никогда не сравнивала себя с ней! – парировала Лора и демонстративно поцеловала Зита в губы. Поцелуй оказался долгим и страстным.

Все трое парней, оказавшиеся не у дел, потупили взгляды, огорошенно взлохмачивая волосы, и лишь Алан, покраснев как рак, застыл в полном онемении.

– Увидимся позже, – оторвавшись от своего избранника, Лора ласково погладила его по щеке и ушла так же легко и непринужденно, как и появилась.

– Вот это да! – проводив ее взглядом, залихватски присвистнул Гильберт, как и все остальные, находясь еще под впечатлением от произошедшей на их глазах чувственной сцены.

– Зиги, с такой девчонкой, как Лора, нужно кое-что еще, кроме знаний в социологии, – дружески посоветовал он.

Тот, ничего не ответив, облокотил голову об спинку стула и умиротворенно закрыл глаза, предавшись томительным мечтаниям, пока его приятели обсуждали между собой увиденное.

– Нет, вы посмотрите на этого подлеца! – шутливо возмутился Джейсон.

– Он еще и нагло спит!

– Не может быть! – не поверил Гильберт и, подкравшись к другу, приторным голоском зашептал ему на ухо: – Зит… Зиги… Эй… Ты спишь?..

Любовь бессмертна

– Эй, ты спишь?.. Эй?..

Зигмунд почувствовал, как кто-то настырно тычет ему маленьким кулачком в живот. Открыв глаза, он увидел нависающего над ним младшего сына Дэвида. Присев на край дивана, мальчишка поправил напяленные на нос чужие очки и доверительно поделился своим секретом:

– Я сегодня ночью описался.

– Правда? – откликнулся Зигмунд, близоруко щурясь.

С полной серьезностью Натан утвердительно кивнул.

– А ты нет? – участливо поинтересовался он и снова поправил сползающие очки. То, что он разбудил старика спозаранку, его, судя по всему, не волновало совсем.

– Вроде бы нет… – нахмурился Зигмунд. – В последний раз со мной такое случилось, когда мне было лет семь… Я это сделал назло отцу, – признался он.

– Он тебя ругал? – испугавшись за старика, искренне заволновался Натан.

– Нет, – успокоил его Зигмунд. – Немного поворчал, но быстро остыл. Хотя я думал, что он мне задаст трепку.

Зигмунд аккуратно снял свои очки с носа Натана и нацепил их на себя.

– Он у тебя был плохой? – заслушавшись, Натан не заметил потери.

– Нет… Он был очень хороший и мягкий человек… – грустно улыбнулся Зигмунд.

– Тогда зачем ты это сделал? – резонно спросил Натан.

– Наверное, из-за ревности… Я очень любил маму…

– Я тоже люблю мою маму!

– Это хорошо! – похвалил его Зигмунд. – Ну, ты же не сделал это назло папе? – строго спросил он.

– Нет! – весело протянул Натан. – Я слишком много выпил лимонада, а вставать ночью в туалет было лень.

– Ааа! – с пониманием кивнул Зигмунд.

– Доброе утро, Зигмунд! – спустившись по лестнице, Дэвид в веселом расположении духа прошел через гостевую комнату. – Не хотите позавтракать со мной? Я буду в саду, – указал он на открытую дверь в кухне, ведущую на веранду.

– Хорошая идея! – одобрил предложение Зигмунд и, кряхтя, присел на диване. – Не покажешь, где тут туалет, а то мне тоже было лень ночью вставать? – обратился он к Натану, шутливо подмигнув.

– Пойдем! – засмеялся тот, взяв старика за руку.

– Прошу, Зигмунд, присаживайтесь! – Дэвид услужливо отодвинул от стола свободный стул.

– Чудесное утро, – довольно пропел Зигмунд, садясь за стол и любуясь магнолией, распустившейся нежно-розовыми бутонами и тянущейся ветвями к безоблачной синеве неба.

– Как спали? – поинтересовался Дэвид, намазывая свежий круассан сливочным маслом, тающим в горячей мякоти сдобы.

– Спасибо… Хорошо…

– Когда вы засыпали… – энергично орудуя ножом и вилкой, неловко замялся Дэвид, – вы произнесли одно имя… Лора…

– Лора… – чуть дрогнувшим голосом повторил Зигмунд и грустно застыл.

– Неважно! – быстро произнес Дэвид, разделываясь с яичницей. – Я тут ночью поразмыслил… – деловито продолжил он. – Обдумал несколько вариантов… Возможно, это слишком личное… И все же я хотел бы вас спросить… Вы были счастливы в браке? – насадив на вилку обжаренный шампиньон, он отправил его в рот и, тщательно пережевывая, уставился на Зигмунда.

– Да… я был счастлив… – разламывая пополам кусочек хлеба, с ноткой ностальгии ответил тот.

– Расскажите о своем браке… о ней… – отложив вилку в сторону, попросил Дэвид и приготовился к откровенному рассказу.

– Она появилась в моей жизни внезапно, как удивительное наваждение… – взгляд Зигмунда затуманился, казалось, он растворился в счастливом воспоминании. – Однажды апрельским вечером я возвращался из типографии домой, с очередной моей статьей под мышкой. Я был настолько погружен в свои мысли, что не обратил внимания на проезжавший мимо меня экипаж. Колесо экипажа провалилось в яму на дороге, обдав меня с головы до ног грязью. Увернуться я не успел, но что еще хуже, от неожиданности уронил мою рукопись в лужу. Я уже приготовился было закатить скандал, но тут же остолбенел. Из окошка экипажа испуганно выглянула девушка. На ее миловидном личике было такое неподдельное отчаяние, а сама она была настолько прелестной, что я, позабыв о своем гневе, застыл как истукан, безмолвно таращась на нее ошарашенными глазами. Она пролепетала какие-то извинения, но тут в экипаже раздался звонкий девичий смех, после чего кто-то отдернул ее внутрь, и экипаж умчался прочь. Я еще минут пять не мог прийти в себя, пребывая в состоянии шока от странных и неизвестных мне до сей поры чувств. Ничего подобного я раньше не испытывал… Это была любовь… Подобрав размякшую от воды рукопись и стряхнув грязь с одежды, я побрел домой, коря себя за нерешительность и упущенную возможность познакомиться с этой прелестной девушкой. Каким же было мое удивление, когда, придя домой, я увидел ее за нашим семейным столом. Очищая от кожуры яблоко, она оживленно болтала с моими родителями, которые, как мне вскоре стало известно, были знакомы с ее родней. Не веря такому счастливому для меня стечению обстоятельств, я направился через комнату к ней. Как вдруг на моем пути возникла другая девушка, заставившая меня разинуть рот от еще большего изумления. Она была точной копией той, сидящей за столом.

– Я Минна, а она Марта, указала она тонкой ручкой на сестру-близнеца. – А вы, если я не ошибаюсь, тот самый несчастный молодой человек, которого окатил наш экипаж! Какое совпадение! Мне очень жаль! – состроила она извиняющуюся рожицу и рассмеялась, глядя на мое, должно быть, совершенно глупое выражения лица.

– Так это значит, я вас видел в карете? – растерянно пробормотал я, визуально сравнивая их между собой.

– Нет! – залилась звонким смехом она. – Вы видели Марту, но я вас тоже заметила… А что? – вдруг серьезно спросила она. – Неужели я вам понравилась меньше? – будто обидевшись, она надула губки и наивно захлопала ресничками, но, не удержавшись от смеха, легко, как балерина, убежала в другую комнату. Я снова посмотрел в сторону стола и, поймав заинтересованный взгляд Марты, пошел на него. Машинально поздоровавшись со всеми, я так же машинально, словно не отдавая отчета своим действиям, представился гостье, сел за стол, выслушал разъяснения родителей и даже что-то им ответил, но сам при этом словно находился в другой реальности, куда манило меня неудержимое влечение к ней… К моей радости, влечение оказалось взаимным, хотя еще несколько недель я вел себя с ней более чем странно и загадочно. Моя неискушенность в отношениях с девушками давала о себе знать… Марта была родом из Гамбурга, и я с большой охотой водил ее по моим любимым местам Вены. Как-то в сопровождении Минны мы отправились вверх по аллее Бетховена, где любовались бюстом композитора и говорили о его жизни в Вене. В какой-то момент Марта отвернулась, чтобы подтянуть чулки… мне стало неловко, но я не смог оторвать от нее взгляда… от изгиба ее ноги, обнаженной так высоко, что я почувствовал какое непристойное и дерзкое желание мной овладело… В тот же вечер я написал ей мое первое любовное письмо, в котором признался, что она изменила мою жизнь. После этого мои ухаживания приняли более уверенный характер. Каждый день я посылал ей красную розу, а как-то отправил книгу Диккенса «Дэвид Копперфилд». Как же я был счастлив, когда в знак благодарности получил от нее собственноручно испеченный пирог с пожеланием «отпрепарировать его». Через два дня я тайно сделал ей предложение и получил ее согласие. Наша помолвка с Мартой состоялась 17 июня, но по моим расчетам жениться на ней я смог бы лишь лет через девять… В то время я был молодым врачом, без гроша за душой и прекрасно понимал, что не могу обрекать себя и это милое создание на нищенское существование. После помолвки нам пришлось находиться в разлуке целых три года из-за моих поисков необходимой работы для скорейшего построения удачной карьеры. Чтобы как-то утолить свою тоску по ней, я писал ей письма, иногда по два-три в день… В общей сложности я написал своей невесте более девятисот писем… Нужно сказать, что краткостью изложения я не отличался. Четыре исписанные страницы считались очень коротким письмом. В дни особых порывов мои письма достигали двенадцати страниц, однажды даже двадцати двух… В самом начале переписки я спросил Марту, как ей больше нравится, чтобы я писал латинскими или готическими буквами, она предпочла последние… Мне пришлось помучиться.

Зигмунд рассмеялся и повернулся к Дэвиду:

– Я вам, наверное, уже надоел со своей старческой болтовней.

– Нет, нет! Это очень увлекательно… и так… – Дэвид не знал, какое слово лучше подобрать.

– Старомодно? – безо всякой обиды подсказал Зигмунд.

– Я бы сказал, трогательно… – неловко улыбнулся Дэвид. – Три года разлуки… Как вы это вынесли? – поразился он.

– Это было непросто! – словно и сам удивляясь, как он пережил те годы, подхватил Зигмунд.

– Я страдал без нее так, что даже случайные перерывы в нашей переписке в два-три дня были событием, которое требовало подробного объяснения. Каждый раз, когда я не получал очередного письма от нее, мои товарищи подшучивали надо мной, говоря, что она ко мне охладела… В такие дни я начинал вести себя не совсем подобающим образом, если не сказать глупо… В одном из своих писем я написал, что не считаю ее красивой в том смысле, как это понимают художники или скульпторы, и что если использовать более точную терминологию, то она не красавица. При этом со всей искренностью я заверил ее, что она обладает магическим очарованием, которое выражано в ее фигуре, движениях и манере держаться, а также признал, что некоторые считают ее красивой и даже поразительно красивой… Возможно, мои слова были вызваны внутренней нервозностью перед еще несостоявшейся между нами близостью и неуверенностью в ее чувствах ко мне… Признаться, я ее очень ревновал… Ее грациозность привлекала множество мужчин, так что в поклонниках недостатка у нее не было. Тем более ее прочили в жены одному почтенному бизнесмену, Гуго Кадишу. От этого брака Марту отговорил ее брат Эли, настаивая на том, что глупо выходить замуж, если не любишь по-настоящему… Я же был кандидатом без ясных перспектив на будущее… Поэтому в своей ревности я был невыносим. Заботясь о приличиях, я запретил ей оставаться у подруги, которая «вышла замуж до свадьбы», что было, по моему мнению, совершенно непозволительно. Я не разрешал ей кататься на коньках, если была малейшая вероятность того, что она будет держаться за руку другого мужчины.

Словно ища поддержки, Зигмунд вопросительно взглянул на Дэвида.

– Да! – спохватился тот. – Запретить держаться за руку другого мужчины – это… вполне уместное требование…

– Потом я вспомнил, что подарил ей как-то «Дон Кихота» и понял, как опрометчив был тот мой поступок и насколько далеко я зашел… Я написал ей, что это чтение не для девушек, поскольку там много грубых, да просто отвратительных мест, которые могут вызвать у одинокой девушки непристойные желания… Хотя, если честно… – Зигмунд склонил голову и хитро посмотрел на Дэвида: – в тот момент, когда я ей подарил эту книгу, я хотел, чтобы она ее прочитала.

Дэвид криво улыбнулся в ответ и с пониманием закивал, вспомнив, как и сам однажды подсунул Рейчел порнографический журнал с наигранным возмущением: «Нет, ты только почитай, о чем они тут пишут!». Он тоже тогда надеялся, что она извлечет из статьи что-то «новенькое».

– Впрочем, и я, в свою очередь, давал Марте предостаточно поводов для ревности, – заинтриговал Зигмунд. – Параллельно с ней, я вел переписку с Минной, часто затрагивая в письмах откровенные и даже пикантные темы. Марта была не в восторге от нашей переписки.

Как показалось Дэвиду, это было сказано не без удовольствия.

– Они были абсолютно одинаковыми? – изобразил заинтересованность Дэвид, желая ненавязчиво отойти от этой темы.

– Да. Близняшки, – с восторгом подтвердил Зигмунд.

– Как вы их только не путали?! – допустил роковую ошибку Дэвид.

– Честно признаться, иногда путал.

Лицо Зигмунда приняло подозрительно лукавый вид. Дэвид недоуменно поморщился и решил обойтись без подробностей, но Зигмунд решил их поведать сам.

– Обо мне ходило много слухов, некоторые из них были придуманы самой Минной. Например, о том, что я якобы их периодически путал… не только в обыденной обстановке, но и в постели…

Зигмунд загадочно поджал губы. Дэвид сочувственно ухмыльнулся нелепости подобных домыслов, но тут же понял, что явно поторопился с первоначальными выводами.

– По правде сказать, в своих фантазиях я был не против перепутать сестер… И даже уложить в постель их обеих разом… – бесстыдно разоткровенничался Зигмунд.

– Зигмунд! – огорошенно понизил голос Дэвид. – Да вы извращенец! – с еще сдерживаемым восхищением воскликнул он.

– Вы находите? – заволновался Зигмунд. – Я всегда был убежден, что это одна из самых распространенных сексуальных фантазий мужчин.

– В целом… да… – поостыл Дэвид. – Я и сам иногда мечтаю, чтобы к нам с Рейчел присоединилась какая-нибудь красотка… – преодолевая смущение, пробормотал он. – Ну а если бы у нее оказалась такая же сестра-близняшка… Ну, в общем вы понимаете… – вдруг смутился он.

– Вот видите! – одобрительно поддержал его Зигмунд. – Нас уже двое таких извращенцев!

– Да… – согласился Дэвид, нелепо изогнув бровь, одновременно чувствуя стыд и облегчение от того, что выговорился. – Трое! – добавил он после легкой заминки.

– Трое? – удивился Зигмунд.

– Еще один мой приятель… – не договорив, Дэвид неуклюже пожал плечами.

– Нас уже более чем достаточно, – философски заметил Зигмунд.

– Доброе утро! Как ваш завтрак?

Внезапно раздавшийся голос Рейчел заставил их вздрогнуть.

– И о чем вы тут беседуете? – подойдя к ним, поинтересовалась она.

– Да так… – замялся Дэвид, пытаясь придумать нечто приличное для обсуждения за завтраком. – О новых психомоделях комплексных расстройств личности… Недавние научные новшества… – соврал он.

– Ох уж эти ученые мужи! – иронично пожурила их Рейчел. – Все разговоры только о науке!

Ученые мужи сконфуженно переглянулись и стыдливо примолкли.

– Кстати, дети хотели сходить сегодня в научный музей. Так что я веду их туда. Может, к вечеру созвонимся? – ласково посмотрела она на мужа.

– Да… Конечно! – встрепенулся тот.

– Тогда до вечера! – кокетливо улыбнулась Рейчел обоим и вернулась в дом.

– Она чудесная! – поделился своим впечатлением Зигмунд, проводив ее умиленным взглядом.

– Да… спасибо, – заскромничал Дэвид.

– А как вы познакомились?

– В принципе, достаточно банально… – потер ухо Дэвид. – В туалете…

– Где?!

– Да я знаю, это звучит странно… – согласился Дэвид. – Мы с друзьями сидели в одном итальянском ресторане, и мне понадобилось сходить в туалет… Но когда я дошел до туалета, то растерялся. У них на дверях были только надписи «Signore» и «Signori»… Итальянским я не владею, поэтому и не понял, кто есть кто… где мужской, а где женский… вот и вломился наугад. А когда открыл дверь кабинки, то увидел ее… На унитазе… – Дэвид покосился на Зигмунда. – Она так громко завизжала «пошел вон!», что я чуть не обмочился от страха… Выскочил в коридор и стал прокручивать в голове варианты извинения… И вот она выходит из туалета и бросает на меня презрительный взгляд.

– Так набрался, что не соображаешь, куда прешь?! – воскликнула она.

– Извините! – запричитал я. – Я не разобрал, где мужской туалет… Эти Signore… Signori…

– Действительно! Так сложно разобраться! – ехидно заметила она.

– Да, согласен… Толко полный болван вроде меня может перепутать мужской туалет с женским…

– А может, вы сексуальный маньяк? – сурово спросила она.

– Нет! Что вы! – испугался я. – Я не маньяк… Я психотерапевт…

– Да? – она сменила гнев на милость и, улыбнувшись, игриво добавила: – А мне как раз и нужен психотерапевт…

– Вскоре она действительно оказалась у меня в кабинете на кушетке… Только не в качестве пациентки… А вместе со мной… В общем, мы занялись любовью… – признался Дэвид, помотав головой.

– Какая интересная история! – восхищенно произнес Зигмунд.

– Да… – Дэвид нервно зачесался. – Правда, в пылу страсти мы не заметили, как свидетельницей нашей любовной сцены стала одна моя клиентка, актриса… – Дэвид почувствовал себя уже совсем неуютно.

– Актриса?

– Да… Одна местная актриса, сыгравшая Сабину Шпильрейн в «Опасном методе»… Как-то позже она призналась, что увиденное помогло ей войти в драматический образ…

– Сабину Шпильрейн в «Опасном методе»?! – взволнованно переспросил Зигмунд.

– Да… фильм Кроненберга об отношениях… Вас., и Карла Юнга с русской пациенткой… Сабиной Шпильрейн… – Дэвид осознал курьезность ситуации, но не нашел ничего более глупого, как уточнить: – Не смотрели? Ох! Извините! – смущенно опустил глаза он, заметив немой вопрос на лице Зигмунда.

– Надеюсь, Юнг был сыгран отвратительно! – с явным пренебрежением спросил Зигмунд.

– Да! – поторопился убедить старика Дэвид. – Вы были гораздо лучше и убедительнее… Я имею в виду вашу роль…, то есть роль Мортенсена… вас… – запутался он, пытаясь подольстить и успокоить одновременно.

Зигмунд довольно улыбнулся.

– Юнг пренебрег моим учением, ударился в мистику…, увлекся порочными связями… – перечислил он претензии к своему бывшему ученику. – Я всегда предостерегал моих учеников об опасностях психоанализа, о нашей уязвимости… Наши пациентки были нервными, пылкими, привлекательными женщинами, многие из которых охотно делились своими сексуальными фантазиями, а некоторые были не прочь перейти границы дозволенного и претворить их в жизнь… Вам не попадались такие?

Зигмунд внимательно посмотрел на Дэвида.

– Да… Встречались… – натянуто признался тот.

– Но многие из моих учеников меня не послушались… Среди них был и Ференци… Один из моих любимейших учеников, отступившихся от меня… Он был мне как сын, – погрустнел Зигмунд. – Он исказил основные принципы моей методики и создал свою модель, в которой давал пациенткам возможность выражать эмоциональное состояние более свободно… Он не делал секрета из того факта, что целовал своих пациенток и позволял им целовать себя… Дошло до того, что однажды он уже не смог остановиться в своих эротических удовольствиях и потерял чувство реальности… У него развилось глубокое расстройство личности, в итоге свою жизнь он закончил душевнобольным… Я не смог его уберечь… – вздохнул Зигмунд. – Как не смог однажды уберечься и сам… – двумысленно добавил он.

– Вы можете об этом рассказать? – осторожно спросил Дэвид, будто боясь своим любопытством спугнуть настрой старика. Тот грустно взглянул на заинтригованного слушателя и решил, что может доверить ему свою тайну.

– Мне было чуть больше сорока лет… У нас был сложный период в отношениях с Мартой… Хотя я не думаю, что именно это стало причиной произошедшего… Я вел частную практику, и моей клиентурой в основном были истеричные и невротичные дамочки, но однажды появилась она… В траурно-черном одеянии и элегантной шляпке с вуалью, скрывающей черты ее лица… Она была таинственной, прекрасной…, словно неземной… Помимо красоты и какой-то особой утонченности, от остальных моих клиенток ее отличали какие-то необъяснимые грусть и обреченность… Ее муж был видным американским дипломатом, человеком бескомпромиссным и даже жестким… Их брак вряд ли можно было назвать счастливым… Она была очень умна и умела блистательно держаться в обществе, в том числе и на важных приемах мужа, подкупая собеседников легкостью общения и чарующей привлекательностью… Никто и не догадывался, что за этими обезоруживающими красотой, остротой ума и безупречными манерами скрывались одиночество и женская слабость… Во время первого сеанса, лежа на кушетке, она долго рассказывала о своих снах, переплетенных с реальностью и личными фантазиями, и в какой-то миг, увлекшись своими чувствами, она медленно провела рукой по своей груди и опустила ее вниз живота, запустив тонкие пальцы себе между ног… Я сидел у ее изголовья, абсолютно шокированный и притихший от ее действий… Достигнув оргазма, она вскочила с кушетки, смущенно отводя глаза в сторону, попрощалась со мной, оставила деньги на столе и быстро покинула кабинет… Весь оставшийся вечер и последующие дни я прибывал в смятении и рассеянности… Я боялся признаться себе, что желал лишь одного – снова увидеть ее… И через неделю она снова пришла… На ее лице не было той застенчивости и неловкости, которые я заметил при первом сеансе… Скорее решительность и четкое желание… Я был словно парализован ее взглядом… Она подошла ко мне и страстно поцеловала меня в губы… Я почувствовал, что схожу с ума… После происшедшего мы стали регулярно встречаться в моем рабочем кабинете… В дни, когда она должна была прийти, я стоял у окна, нервничая в ожидании ее… Мы оба понимали, что все больше и больше запутываемся в своей страсти, но не знали, как от нее отказаться, а главное, мы и не хотели освобождения от этого мучительно сладкого чувства… Мы были на верном пути к гибели и не боялись этого… Но она решила спасти меня… В день очередного свидания она не пришла… Я прождал ее до утра, объяснив Марте свое отсутствие необходимостью работы над книгой… Ее не было целую неделю… Она исчезла… Не в силах терзаться неизвестностью и тоской по ней, я встретился с одними нашими общими знакомыми, через которых ненавязчиво узнал, что они с мужем срочно покинули страну… Я долго мучался, не имея рядом никого, кому бы мог рассказать о моей тайной любви… Я терзался сомнениями и безответными вопросами… Я страдал, как наркоман, лишенный желанной дозы ее любви… За время острой боли я написал много писем Минне…

Я нашел способ излить свою душу путем, как ей показалось, странных оборотов и намеков… Я все это объяснял своими впечатлениями от врачебных наблюдений… Она же была польщена, что со своими чувствами я делился с ней, а не с женой… Ей было невдомек, что те мои письма были адресованы не ей…

Зигмунд замолчал. Печаль промелькнула в его глазах.

Дэвид тяжело сглотнул, подобно человеку, ставшему свидетелем шокирующего откровения, и, растерянно посмотрев на Зигмунда, спросил:

– Вы ее до сих пор любите?

– Любовь не умирает… – грустно улыбнулся тот.

Дэвид раскрыл рот, но не нашел что сказать. Этот старик столько испытал и познал в жизни, что в какой-то момент Дэвид почувствовал себя неискушенным ребенком. Это чувство ошеломило его.

– У вас замечательные дети! – решил замять неловкую паузу Зигмунд.

– Да… Они прелесть… – отозвался Дэвид. – У вас же тоже было трое детей?

– Шестеро! – просиял старик.

– О шестеро!

– Три девочки и три мальчика, – с гордостью заявил Зигмунд.

– Это чудесно! – искренне порадовался за него Дэвид.

– Да… В те времена в еврейских семьях было много детей… Женщины беременели часто… – посетовал Зигмунд. – Моя мать за десять лет беременела восемь раз… Марта за восемь лет родила мне шестерых детей… Хотя когда-то мы мечтали только о троих…

Они оба вздохнули, улыбаясь вникуда.

– Когда Марта рожала нашего первого ребенка – Матильду, то так волновалась, что каждый раз, как только ей нужно было кричать, извинялась перед врачом и акушеркой, – продолжил Зигмунд. – После рождения первенца мы пытались отложить появление второго ребенка, но дети стали появляться на свет один за другим… Я возлагал большие надежды на своего друга Флисса… Он был востребованным отоларингологом… Я верил, что он изобретет приемлемый способ контрацепции, чем принесет большую пользу человечеству… Впрочем, время шло, а Марта продолжала беременеть. Через какое-то время после рождения нашего пятого ребенка я выразил уверенность, что Флисе – мессия, который должен был решить проблему контрацепции… Правда, к тому времени Марта уже два месяца носила шестого ребенка, поэтому я написал ему, что для меня спасение на пару месяцев опоздало, но, быть может, оно пригодится в следующем году… Осталось только дождаться от него этого изобретения… Вы знаете, контрацепция в то время была не самой удобной штукой. Все эти колпачки, губки, диафрагмы… Хуже прерванного секса! – брезгливо поморщился Зигмунд. – Резиновые презервативы были довольно грубыми, а те, что делались из кишок животных, явно устарели! – пожаловался он.

– Сейчас немного лучше… Из натурального латекса… – деликатно проинформировал старика Дэвид.

– Правда? – заинтересовался Зигмунд. – И действительно удобные?

– В общем, нормально… – без энтузиазма помахал рукой Дэвид. – Хотя тоже рвутся… не натягиваются толком…

– А ощущение как? – не имея опыта в вопросах латекса, спросил Зигмунд.

Дэвид скорчил скептичную физиономию.

– То есть не то? – догадался Зигмунд.

– Да… без них лучше… – не делая из этого секрета, поделился Дэвид. Судя по растерянности на его лице, он еще не пришел окончательно в себя от рассказа Зигмунда.

– В том-то и дело! – безнадежно развел руками Зигмунд. – А эти женские приспособления! – с горечью воскликнул он. – Они ранят нежные чувства женщин! Марта находила маточные кольца и диафрагмы неэстетичными!

– Да… Рейчел тоже не в восторге от всяких там… спиралек… Приходиться предохраняться гормональными пилюлями… – отрешенно забубнил Дэвид.

– Гормональные пилюли? – не уставая удивляться новому, воскликнул Зигмунд.

– Такие таблетки, на основе синтетических аналогов женских половых гормонов, подавляют овуляцию… – пояснил Дэвид.

Зигмунд посмотрел на него с восхищением:

– А их случайно не Флисе изобрел?

– Это ваш друг по ушам и горлу? – уточнил Дэвид.

– Он самый!

– Нет… – неуверенно промямлил Дэвид. – Не думаю, что он…

– Но они действительно удобны? – вернулся к пилюлям Зигмунд.

– Да… Правда, иногда мы из-за них спорим с Рейчел… – вынужден был признаться Дэвид. – Она временами протестует и не хочет их принимать, говорит: «Какого черта я должна насиловать свою гормональную систему?! Тебе нужно, сам и предохраняйся!»

– Боже! Слово в слово! – возбужденно воскликнул Зигмунд. – Моя Марта говорила мне точно то же самое: «Тебе нужно, сам и занимайся контрацепцией!»… И что вы их… стали…? – намекнул он.

– Что? – не сразу понял Дэвид. – А! Нет! Это женские таблетки… Для женщин… Хотя мужчины транссексуалы ими тоже пользуются…

Посмотрев на совершенно ошеломленное лицо Зигмунда, он сообразил, что тут придется слишком многое объяснять, поэтому решил отвлечь его «новинкой».

– Рейчел предложила мне стерилизоваться… Сделать вазэктомию… – доверительно пожаловался он.

Эффект оказался непредсказуемым:

– Стерилизация?! Вазэктомия?!

Дэвид обреченно вздохнул:

– Ну да… Такая простая, в сущности, операция. Семявыводящие протоки фиксируются по обе стороны мошонки, над ними разрезают кожу и мышечный слой, протоки изолируют, перевязывают и пересекают.

– Это же бесчеловечно! – с неподдельным ужасом в глазах потрясенно произнес Зигмунд.

– Да… – согласился Дэвид. Он казался не менее напуганным угрожающей перспективой.

На какое-то время они оба замолчали, обдумывая необходимость и последствия операции. Скорбное молчание нарушил Зигмунд.

– Кстати, а как прошло ваше бракосочетание? В гражданской или религиозной форме?

– Что, извините? – отвлекся от своих невеселых дум Дэвид.

– Нам с Мартой пришлось сыграть две свадьбы. Сначала мы провели гражданскую церемонию в Вандсбекской ратуше, как настаивал я, потом на следующей день мы сыграли еврейскую свадьбу, на которой настояли родственники Марты, – помог ему разобраться в тонкостях свадебных церемоний Зигмунд.

– Ааа, нет… – сообразил Дэвид. – Мы с Рейчел решили ограничиться только гражданской церемонией… Хотя наши родители тоже ожидали от нас более традиционной свадьбы…

– Да… – удрученно вздохнул Зигмунд. – Я ничего не имел против наших традиций. Они прекрасны! Но все эти ритуалы…, обряды…, Хупа над головой…, Кидуш… Все это меня страшно смущало… Дядя Марты, Элиас, опекавший ее, косо смотрел на меня, зная мои атеистические взгляды… Он учил меня всем необходимым молитвам… Барух Ата Адонай, Элогейну… – сбился Зигмунд.

– Мелех Га Олам Борей При Ха Гафен, – пришел ему на выручку Дэвид. – Когда-то я принимал весьма активное участие в нашей еврейской общине, – пояснил он свою осведомленность впечатленному Зигмунду. Тот похвально кивнул и внезапно спросил:

– Вы не отвезете меня на кладбище?

– Куда?! – удивился Дэвид.

– На мою могилу, – улыбнулся Зигмунд.

– Аа… да… – растерялся Дэвид. – Конечно! С удовольствием! – пообещал он, но тут же опомнился: – То есть извините! Я имел в виду, что мне это не составит труда… – попытался оправдаться он.

– Ничего страшного! – с пониманием рассмеялся Зигмунд. – Я рад, что хоть кому-то это доставит удовольствие, – не удержался он от соблазна подколоть своего собеседника. Тот еще раз сокрушенно покачал головой, но тут же расслабился и, улыбнувшись, отпил из чашки остывший уже чай. Зигмунд умиротворенно вытянул ноги, откинулся на спинку стула, его взгляд снова упал на магнолию. «Какой же все-таки нежнорозовый цвет у этого цветка», – подумал он.

Последний приют

– Какой драматичный финал! – голосом полным трагизма произнес Зигмунд, сев на удобное пассажирское сиденье так понравившейся ему машины.

Дэвид бросил на него сочувствующий взгляд и медленно отъехал от крематория на Голдерс-грин, а затем повернул на Фишлей Роуд.

– Умереть, быть кремированным, покоиться с прахом жены в одной урне в колумбарии, чтобы в новогоднюю ночь забравшиеся грабители разбили ее об каменный пол, – старик горестно вздохнул.

– Мне очень жаль, Зигмунд, – попытался поддержать его Дэвид. – Это были циничные и бездушные мерзавцы. Я надеюсь, полиция найдет их…

– Ведь это же произошло в этом году? – уточняя, спросил Зигмунд.

– Да… Меньше четырех месяцев назад…

– Какая ирония судьбы! – горько усмехнулся Зигмунд.

– Я должен был бы знать об этой истории… Но на рождественских праздниках мы с семьей были на Бора-Бора, потом еще неделю в Лос-Анджелесе… – ища себе оправдание, пробубнил Дэвид.

– Вы ни в чем не виноваты, – мягко произнес его Зигмунд. – А знаете?! – воодушевился он. – Этих незадачливых похитителей, не сумевших унести урну, можно понять! Это была весьма ценная ваза! Этрусская, третий век нашей эры! Мне ее подарила сама принцесса Мари Бонапарт, правнучка брата Наполеона! С точки зрения искусства эта ваза представляла более высокую ценность, чем какой-то прах еврейских супругов…

– Сомневаюсь, что похитители действительно разбирались в ценностях, иначе бы знали, что содержимое в вазе с точки зрения человеческой истории бесценно! – громко заявил Дэвид, не позволив Зигмунду принизить самого себя.

– Одно радует, – с энтузиазмом сказал Зигмунд, явно польщенный услышанным. – Ваза, как я понимаю, хоть и значительно пострадала, но теперь с нашим с Мартой прахом находиться в надежном месте!

– Да, жаль, правда, что место оказалось недоступным для нас… – огорченно согласился Дэвид, остановив машину на узкой улочке. – Но зато вот это место для нас доступно…, и я подумал, что вы бы наверняка… захотели еще раз здесь… побывать…

Он взволнованно посмотрел на Зигмунда, призывая его обернуться. Тот осторожно повернул голову в сторону бокового окна и потрясенно застыл. Было видно, как дрогнул его подбородок, а на глаза набежали слезы. Дрожащей рукой Зигмунд толкнул дверцу и вышел из машины. Подойдя к трехэтажному особняку из красного кирпича, он встал перед ним, разглядывая родные окна и крышу с такой завороженной грустью и любовью, которая бывает после долгой разлуки с дорогим сердцу местом. Его взгляд остановился на двух настенных табличках. Та, что была о нем самом, его не заинтересовала, а вот вторая поглотила его целиком. «Анна Фрейд – пионер детского психоанализа жила здесь 1938–1982», – гласила она.

– Спасибо! Это действительно… Спасибо! – не находя слов, растроганно поблагодарил он подошедшего Дэвида. Тот улыбнулся, невероятно счастливый тем, что сумел порадовать старика. Взяв Зигмунда под локоть, бережно поддерживая, Дэвид предложил войти в дом.

Зигмунд подошел к парадной двери и с замиранием сердца прикоснулся к ней. Дверь оказалась не заперта. Словно не решаясь переступить порог, он остановился.

– Теперь это музей Зигмунда Фрейда, – пояснил Дэвид, подбадривая его.

Зигмунд вошел в свой дом, окинул влажным от переполняемых его эмоций взглядом вестибюль…, свой застекленный шкаф, где висело его пальто из светло-зеленого габардина…, полки, на которых лежали его пенсне, обручальное кольцо с выгравированным именем жены и салфетка с их свадьбы, а затем привычно направился в комнату, где находился его кабинет. Обойдя ограждение, он подошел к своему рабочему столу, нежно проведя рукой по стоявшим на нем любимым статуэткам. Трогательно улыбнувшись, он погладил иголки бронзового дикобраза, притаившегося на краю стола, и осторожно прикоснулся к своим очкам в тонкой, круглой оправе. Опустившись на кожаное кресло с причудливой спинкой в виде человеческой фигуры, он, как в старые времена, развернулся боком и, перекинув ноги через подлокотник, закинул за голову руки и блаженно закрыл глаза. С чувством выполненного долга, Дэвид остался стоять в стороне, удивляясь отсутствию людей в доме. Впрочем, появление еще одной живой души не заставило себя долго ждать. Шаркая, в вестибюль вошла смотрительница музея – старушка преклонных лет. Наткнувшись на стоящего у кабинета Дэвида, она скрипучим голосом вежливо обратилась к нему:

– Извините, но музей сегодня уже закрыт… Что вы делаете?! – тут же возмущенно взвизгнула она, заметив пожилого наглеца, оккупировавшего кресло Фрейда.

– Немедленно покиньте комнату, иначе…

Внезапно гневная речь оборвалась, и в комнате раздался глухой стук.

– Что-то произошло? – спокойно поинтересовался Зигмунд, не открывая глаз.

– Кажется… она шлепнулась в обморок… – растерянно промямлил Дэвид, наклонившись над старушкой.

– Посмотрите на кухне. Где-то там должен быть аммиак, – невозмутимо распорядился Зигмунд, даже не думая открыть глаза и встать с кресла.

К счастью, старушка вскоре зашевелилась и заохала.

– О господи! – настороженно приподняла голову смотрительница, проверяя, не померещился ли ей призрак.

– С вами все в порядке? – заботливо спросил Дэвид, помогая ей встать на ноги.

– Вы его видите?! – вцепившись в его руку, она заклинающим взглядом впилась в него, будто умоляя рассеять ее сомнения.

– Вижу, – испуганно признался Дэвид. – Но вам не стоит бояться!

– Прошу извинить нас за столь внезапный визит. – Зигмунд опустил затекшие ноги с подлокотника вниз и, поднявшись с кресла, направился к пострадавшей.

– Эммануил, – представился он не своим именем. – Эммануил Фрейд.

– Боже… – простонала смотрительница. – Как вы похожи на Зигмунда Фрейда! – все еще не веря своим глазам, она понемногу стала приходить в себя.

– Действительно! – радостно подтвердил Зигмунд. – Мне об этом часто говорили! – он хитро посмотрел на Дэвида, пытающегося скрыть свое восхищение находчивостью Зигмунда.

– Так вы, значит, родственник Фрейда! – облегченно вздохнула смотрительница музея.

– Да…, дальний… – ненадолго задумался старик. – Фрейд был двоюродным братом моему прадеду. Хотя мой прадед был старше Фрейда на двадцать лет. Отец Фрейда женился во второй раз, когда мой прадед был уже юношей. То есть мой прадед приходился сыном племянника отца Фрейда. В общем, путаное это дело! – отчаявшись разобраться в хитросплетении родственных связей, махнул рукой Зигмунд.

– Удивительно! – старушечьи глазки заблестели фанатичным огнем.

– Музей закрыт, – на этот раз несколько восторженно повторила она. – Но для вас я сделаю исключение! – великодушно произнесла старушка, задрав кверху седую голову.

– Хотите, я покажу вам дом вашего… эээ?

Она беспомощно посмотрела на гостя, так и не разобравшись, кем же в итоге приходился ему великий психоаналитик.

– Дальнего родственника, – избавил ее от мучений Зигмунд.

– Да, – хлопнула она ртом и обвела рукой помещение. – Это последнее пристанище Фрейда! Здесь он обрел свой приют! Как он сам сказал: «Я приехал сюда, чтобы умереть в свободной стране!».

Ее иссохший крючкообразный палец торжественно пополз вверх. Зигмунд сосредоточился. Начало повествования ему понравилось.

– Несмотря на то что Фрейд прожил и проработал более сорока лет в Вене, на улице Бергассе 19, а в Лондоне ему выпало прожить всего лишь один год, именно здесь, в этом доме сохранилась вся аура его жизни. Во многом благодаря его вещам и коллекциям, которые он сумел сюда перевести, – поведала старушка двум джентльменам.

– Доктор Фрейд был заядлым коллекционером и всю жизнь собирал статуэтки и диковинные вещицы. В доме хранятся собранные им коллекции восточных, греческих и римских древностей. Кроме того, в его обширной библиотеке представлены самые разнообразные авторы… Гете, Шекспир, Гейне, Мультатули, Франс… Как говорил сам Фрейд, поэты и философы описывали бессознательное еще до того, как этим явлением заинтересовалась наука. Метод психоанализа лишь систематизировал знания о бессознательном, которые давно были известны поэтам…

Смотрительница внимательно посмотрела на своих нежданных посетителей и, убедившись, что оба с неподдельным интересом следят за ее повествованием, продолжила:

– Конечно же этот музей, в известном смысле, место паломничества… но все-таки люди приходят сюда далеко не затем, чтобы полюбоваться коллекциями Фрейда, а чтобы с их помощью заглянуть в его подсознание… – поделилась она своими наблюдениями и подвела джентльменов к столу.

– Взять, к примеру, его коллекцию статуэток. Для Фрейда они были чем-то особенным, иначе он не держал бы их перед собой на письменном столе. Он относился к ним как к своим друзьям, окружил себя ими и часто с ними разговаривал. Посмотрите хотя бы на эту статуэтку! – обратила она их внимание на небольшую фигурку богини Афины. – Она выглядит очень незначительной, но сам факт того, что она стоит в самом центре стола, показывает, насколько она важна была для Фрейда! Когда он покидал Вену, то еще не был уверен, удастся ли ему перевезти все свои вещи, и тогда его приятельница, принцесса Мари Бонапарт, тайно вывезла именно эту фигурку Афины. На пути из Вены в Лондон Фрейд остановился в Париже, где принцесса отдала ему статуэтку, таким образом Афина первой приехала вместе с ним сюда. Почему именно Афина была так дорога Фрейду? – задалась логичным вопросом старушка. – Возможно, она импонировала ему как образ сильной женщины. А может, ему нравился тот факт, что она родилась без участия матери, прямо из головы своего отца Зевса… Такое исключительно духовное появление на свет как будто бы повторила и младшая дочь Фрейда Анна… – предположила смотрительница и остановила взгляд на «Эммануиле». Тот удивленно повел бровью и кивнул, словно вполне допускал такую интересную интерпретацию.

– Вы знаете… – гордо сообщила смотрительница. – Анна Фрейд, ставшая продолжательницей великого дела своего отца, была хранителем его памяти и прожила в этом доме сорок четыре года… Мне посчастливилось знать ее лично…

– Правда? – воскликнул Зигмунд.

– Да! – мельком улыбнувшись, похвасталась та. – Мы были почти соседями… Я часто бывала у нее в гостях. Люди очень хорошо относились к мисс Фрейд… Она была очень энергичным и занятным человеком… Основала Хэмпстедскую клинику – первое учреждение для лечения детей методом психоанализа, а также она занималась развитием в Лондоне детских терапевтических курсов… Она никогда не была замужем и не имела собственных детей, потому что была полностью поглощена своим делом и сохранением наследия отца… И умерла в одиночестве… К сожалению, в доме почти нет вещей, принадлежавших ей, – печально призналась старушка. – Из всего музея лишь одна комната наверху посвящена ей. Но мы собираемся расширить экспозицию, посвященную Анне Фрейд и ее работе! – добавила она.

– Это было бы очень уместно и справедливо! – растроганно одобрил инициативу Зигмунд.

– Страшно представить, что могло бы стать с этими великими людьми, если бы Фрейд не захотел покинуть Вену! – сокрушенно покачала головой старушка. – Его преданный ученик, доктор Эрнест Джонс, спас Фрейда и его близких от страшной участи!

Понизив голос и слегка наклонившись к джентльменам, будто в целях конспирации она поведала ел едущее:

– Как только нацисты вторглись в Австрию и над семьей Фрейда нависла угроза, он предпринял все меры, чтобы вывезти своего учителя из Вены в Лондон. Он обил пороги всех инстанций, чтобы получить для Фрейдов британские визы и разрешение на работу. В тот печальный период Англия неохотно принимала беженцев. Они должны были располагать материальной поддержкой британских граждан, а разрешение на работу давалось крайне редко. Но доктор Джонс обратился к Королевскому обществу, которое хоть и не вмешивалось в политические дела, но, ввиду исключительности и важности вопроса, выдало рекомендательное письмо министру внутренних дел сэру Сэмюелу Хору. Джонс блестяще изложил дело Фрейда, благодаря чему министр одобрил документы и разрешил въезд профессору Фрейду, его семье, домашнему врачу и всем тем, кто еще ему потребуется. Однако идею переезда Фрейд воспринял пессимистично. Он понимал, что в случае отъезда за границу ему придется повторить путь своих предков, которым столь часто приходилось прозябать на чужбине. Поэтому даже в такой критический момент, как оккупация Австрии, он все еще не желал обсуждать тему переезда и намеревался остаться в Вене. На довод доктора Джонса о том, что он не один в мире и что его жизнь дорога многим людям, он со вздохом ответил: «Один… Да если бы я только был один, я бы давно уже свел счеты с жизнью». Фрейд считал, что он слишком слаб, чтобы осилить долгое путешествие. К тому же он высказал основную причину, почему он не может покинуть родину… Он верил, что это будет похоже на дезертирство… Тогда доктор Джонс привел в пример случай, произошедший с Лайтоллером, помощником капитана «Титаника», который так и не покинул свой корабль, но которого выбросило в океан, когда взорвался котел… Его спросили: «В какой момент вы покинули корабль?», на что тот гордо ответил: «Я никогда не покидал корабля, сэр; он покинул меня»… В итоге Фрейд согласился с аргументами своего ученика и дал добро на отъезд… Бесчинства оккупантов и поборников нацизма в Вене, а главное арест его дочери Анны, которую чудом удалось вырвать из лап нацистов, убедили Фрейда в необходимости покинуть Австрию… Четвертого июня, 1938-го года, имея на руках все необходимые документы и разрешение на выезд, Фрейд, его жена и дочь Анна в последний раз простились с городом, в котором он прожил 79 лет и который так любил… Они поехали в Париж на «Восточном экспрессе» через Австрию и Германию, проходя массу проверок на границах, и облегченно вздохнули лишь, когда пересекли Рейн… В Париже они остановились у Марии Бонапарт. Тогда-то принцесса и отдала ему статуэтку Афины, которую она практически выкрала из-под носа нацистов во время своего последнего визита на Берггассе. Фрейд был тронут этим поступком до глубины души. Он погладил статуэтку, а потом сказал, что теперь они все будут жить под сенью ее защиты. Он провел чудесные двенадцать часов в доме Бонапартов, окруженный их любовью… Вечером Фрейд с семьей сел на паром через Ла-Манш, а утром они были уже в Дувре, откуда поездом прибыли на вокзал Виктория… Их очень тепло приняли в Лондоне. Фрейд был поражен теми почестями, которые были оказаны его семье. Они утопали в цветах, почта заваливала их восторженными письмами, газеты и медицинские журналы были полны фотографий и описаний прибытия Фрейда. Он ощутил такой подъем и счастье от приема и перемен в своей жизни, что во время прогулки по саду, примыкающему к Примроуз-хилл, вскинул руки вверх и произнес свое знаменитое: «Я чувствую почти непреодолимое искушение воскликнуть “Хайль Гитлер”…» К сожалению, его счастье было скоротечным… Из-за рецидива рака ему пришлось сделать очередную хирургическую операцию. Для Фрейда это была самая тяжелая и болезненная операция… Он чувствовал себя слабым и смертельно уставшим, ему было трудно писать и говорить… Несмотря на заверения врачей о скором выздоровлении, в действительности, он так и не оправился от последствий этой операции… Возникли новые, уже неоперабельные метастазы, и болезнь вскоре перешла в конечную стадию. Большую часть времени Фрейд проводил в своем кабинете, из окна которого он мог видеть любимые цветы в саду… Несмотря на боль и муки, он не переставал следить за событиями в мире вплоть до самого своего конца, и был абсолютно уверен, что приближающаяся Вторая мировая война будет означать крах Гитлера… В один из дней, когда война уже началась, а в городе была объявлена воздушная тревога, он продолжал лежать на своей кушетке в саду как ни в чем не бывало. Когда по радио сказали, что эта война будет последней, то его лечащий врач Макс Шур спросил, верит ли он в это. На что Фрейд печально ответил: «Так или иначе, это моя последняя война»…

Незадолго до смерти он смог прочитать книгу Бальзака «Шагреневая кожа», относительно которой он сухо заметил: «Эта книга как раз про меня. В ней идет речь о голодной смерти». К тому времени он едва мог что-либо есть… Скорее всего, он имел в виду постепенное, столь ядовито описанное Бальзаком, усыхание, при котором человек становится все тоньше и худее день ото дня… Фрейд всегда следовал философии неизбежности… – смотрительница музея прервала свое повествование и обеспокоенно посмотрела на «родственника» Фрейда. По его запавшим щекам текли слезы.

– Ох, простите меня! Я не хотела вас так расстроить… – виновато залепетала она.

– Ничего страшного! – остановил ее извинения Зигмунд. – Вы так правдоподобно все рассказали… Я будто бы… побывал при этом…

Зигмунд чуть было не добавил «снова».

– Может быть, вы хотите выйти в сад? – с трепетом предложила старушка, желая исправить впечатление от своего рассказа и внести в него позитивные нотки. – Фрейд и его дочь очень любили этот сад. В нем до сих пор растут их любимые цветы… Красная герань, розы, клематисы, гортензия, слива, миндаль…

Перечисляя все растения подряд, она провела джентльменов к выходу в сад, но внезапно остановилась, изменившись в лице:

– О господи! Как я могла забыть! Это же невероятно!

Она растерянно оглянулась, сетуя на то, что запамятовала важную вещь, и, извинившись, скрылась в соседней комнате. Зигмунд и Дэвид недоуменно переглянулись.

– Вы не поверите! – вернувшись с каким-то письмом в руках, с волнением сказала она. – На прошлой неделе мы получили письмо из Нью-Йорка. От одной девушки… Она дизайнер мебели… И как мне кажется весьма успешный дизайнер, каких не так уж и много… Так вот! – одернула сама себя смотрительница музея, поняв, что отвлекается от главного. – В своем письме она написала, что ее прабабушка была пациенткой Фрейда. – Старушка завороженно посмотрела на поразительно похожего на гения психоанализа родственника.

– Моей… – от нахлынувшего волнения, чуть сам себя не разоблачил Зигмунд. – Пациенткой Фрейда?

– Да… Вашего… дальнего родственника… – подтвердила она. – Ее прабабушка была замужем за американским дипломатом. Когда они жили в Вене, то она проходила психоаналитические сеансы у Фрейда.

Зигмунд побледнел, но старушка, увлекшись очередной историей, не заметила этого.

– Им пришлось срочно покинуть Австрию, но вскоре по возвращении в Америку она написала письмо, как я понимаю, с каким-то очень личным объяснением, которое в итоге не решилась отправить. Это письмо хранилось как семейная реликвия, пока ее правнучка с разрешения своей матери не отправила его сюда… Возможно, она хотела отправить его в архив Фрейда, но оно попало к нам… И вдруг вы посетили музей…

Она посмотрела на джентльменов, потрясенная таким неожиданным стечением обстоятельств.

– Так жаль, что Фрейд не смог прочитать это письмо, но может быть есть какая-то историческая справедливость в том, что его сможете прочитать вы…

Она протянула конверт Зигмунду. Тот с растерянным видом принял конверт дрожащей рукой, раскрыл его, достал письмо и сразу же узнал почерк.

– А как зовут девушку, приславшую письмо? – поинтересовался Дэвид, проследив за тем, как Зигмунд вышел в сад и сосредоточенно читает письмо.

– Дженнифер Беннетт, – захлопала глазами старушка.

Дэвид хотел спросить еще кое-что, но его отвлек телефонный звонок.

– Да… Привет, милая!.. У нас день проходит замечательно. Мы с Зит… Эммануилом в музее… я тебе позже объясню… не сейчас… – перешел он на шепот, но тут же, пресекая возможные подозрения, деловито повысил голос: – А вы где?.. В Westfîeld-центре?! Как вас туда занесло?.. Ну хорошо… Я думаю, мы сможем к вам присоединиться… Минут через сорок… Договорились! Целую!

Дэвид закончил разговор и мило улыбнулся сбитой с толку старушке.

Дорогой Зигмунд!

Не знаю, смогу ли я когда-нибудь заслужить Ваше прощение за мое внезапное исчезновение. Я была вынуждена сделать этот невыносимый шаг ради сохранения Вашего имени. Узы, связавшие меня с Вами, были настолько безумными и сладостными, что в какой-то момент я со страхом осознала, в какую пропасть они могут унести нас обоих, не остановись мы вовремя. Нет, не подумайте, что я оказалась малодушной и трусливой. Во мне не было страха за себя. Более того, я бы отдала многое, если не все, чтобы остаться с Вами. Но я не смогла бы простить себе, если наши с Вами отношения хоть как-то причинили бы вред Вам, Вашему делу и Вашей репутации, стань они публичным достоянием. Я решила уйти из Вашей жизни, зная, насколько тяжело мне дастся разлука с Вами. Простите, если эта разлука причинила боль и Вам. Я не знаю, сколько мне суждено будет прожить на этой земле, но клянусь, что Вы навсегда останетесь в моем сердце и в моей памяти. До конца дней во мне останется неутолимое желание снова познать Ваши руки, Ваши губы, Ваше тело… Желание снова услышать Ваш голос и заснуть от Ваших слов…

С любовью, Искренне Ваша, Лорен.

Зигмунд бережно сложил письмо пополам, убрал его в конверт и вернулся в дом. Его лицо, казалось, отражало все только что пережитые чувства: счастье, щемящую сердце тоску, мудрое смирение и юношескую взволнованность. Он подошел к пожилой смотрительнице музея и, глядя на нее с нежностью, вернул письмо.

– Вы возвратили меня к жизни, – загадочно улыбнулся он.

– Разве вы не оставите письмо себе? – околдованная его взглядом, чуть дыша, произнесла старушка.

– Я буду Вам очень признателен, если Вы передадите его в архив… Пусть оно хранится там… До следующего визита… родственника Фрейда…

Рот старушки беззвучно раскрылся, морщинистой ладонью она прижала письмо к груди и растерянным взглядом проводила вежливо раскланявшихся джентльменов.

Дорога от дома-музея Фрейда на юг Лондона была приятна и легка.

– Скажите, на что вы способны ради любви? – мечтательно спросил Дэвида старик.

– Ради любви?.. – застигнутый врасплох, задумался тот, стараясь не терять из вида едущие впереди машины. – Наверное, на многое…

– Да… – удовлетворенно протянул Зигмунд. – Я всегда был уверен, что ради любви могу пойти на все…

Жертва

– Что может быть лучше, чем просто валяться под летним солнцем и ни о чем не думать?

Подложив руки под голову и мусоля в зубах травинку, растянулся на земле Гильберт, наслаждаясь беззаботным ничегонеделанием в кругу своих друзей.

– Еще лучше валяться с красивой девчонкой… – полулежа, оперевшись на локти, пробурчал Джейсон, ревниво следя за упоенно целующимися Зигом и Лорой, для которых весь мир, включая их приятелей, перестал существовать.

– Да… С девчонкой это было бы здорово! – согласился с Джейсоном Дастин, разглядывая компанию весело хохочущих девушек, что загорали у самой кромки реки. День выдался на загляденье солнечным и жарким. Казалось, что вся молодежь Энн-Арбора вывалила в Gallup Park, поэтому посмотреть было на кого. Единственный, кто не замечал никого и ничего вокруг себя, был Алан. Сидя в позе лотоса и опустив голову вниз, он погрузился в чтение «Старика и море» Хемингуэя, изредка поправляя тяжелые очки, съезжавшие с горбинки носа.

– Девчонки… Все наши беды из-за них! – повернулся набок Гильберт и, подперев рукой голову, тоскливо посмотрел на плещущихся в воде девушек.

– Да ладно! Какие от них беды? – возразил Джейсон.

– Да взять хотя бы Кеннеди! Стоило ему замутить с Монро, и чем все это кончилось? Ее нашли мертвой, а его через год убили! – напомнил о недавних и таких шумных трагедиях Гильберт.

– И какая тут связь? – поморщился в недоумении Джейсон.

– Самая что ни на есть прямая! – с наивной простотой заверил Гильберт. – Президент Соединенных Штатов – любовник голливудской звезды. Она могла слишком многое узнать от него!

– И что?

– Как – что?! Ее убрали, чтобы она ничего лишнего не разболтала! Это же очевидно!

– А его за что?

– Ну не знаю… Может, он узнал об истинной причине ее смерти и решил провести расследование… Как-то отомстить… – запутался в своих домыслах Гильберт.

– Ерунда полная! – разочарованно махнул рукой Джейсон. – Начитался всякой чуши из желтых газетенок!

– Но это же логично! – не унимался Гильберт.

– Что – логично?

– Что они были любовниками и из-за этого все и началось!

– Что – началось?! Мало ли кто у кого был любовником?! – возмутился Джейсон. – К тому же с чего вообще ты взял, что они действительно были любовниками?! Репортерские слухи?! Ну даже если и были! И что?! С ней же все понятно… Передозировка снотворными таблетками…

Возбужденный Джейсон покосился на Дастина в поисках поддержки. Тот, поджав губы и взвесив аргументы, солидарно закивал головой, подтверждая логичность сказанного Джейсоном.

– Или ей помогли и устроили передозировку? – дотошно доказывал свою точку зрения Гильберт.

– Слишком глубоко копаешь! – отмахнулся Джейсон. – Не делай из нее жертву заговора! Это было самоубийство! Да спроси хоть у нашего умника! – кивнул он головой в сторону Алана: – Алан, скажи, можно превысить дозировку снотворного и умереть? Что там у тебя про это пишут в книжке? – с издевкой ухмыльнулся Джейсон.

– Про это тут ничего не пишут, – не отрываясь от книги, пробурчал в ответ Алан.

– Не те книги читаешь, приятель! – в шутку пожурил его Джейсон и вернулся к разговору с Гильбертом. – Это было самоубийство!

– Но Кеннеди-то был убит! – не переставал настаивать Гильберт.

– Да, убит… Ли Харви Освальдом… Чокнутым коммунистом, бывшим морским пехотинецем, завербованным КГБ, – констатировал очевидный факт Джейсон. – Или ты решил, что это был тайный поклонник Монро? – усмехнулся он.

– Не все так просто! – стоял на своем Гильберт. – В одиночку такое не провернешь. И уж очень подозрительно, что его сразу же поймали на месте преступления, а через два дня после ареста его решили публично перевести в окружную тюрьму Далласа, и тут какой-то владелец ночного клуба Джек Руби выходит из толпы и стреляет предполагаемому убийце Кеннеди в живот.

– Ничего подозрительного! Руби же признался, что сильно расстроился, узнав об убийстве Кеннеди, и хотел избавить миссис Кеннеди от дополнительных переживаний, связанных с рассмотрением этого дела в суде! Многие бы так поступили на его месте. Уж поверь! – без сомнения заявил Джейсон.

– Ирония судьбы… Жертва и убийца – оба скончались в одной и той же клинике от пулевых ранений с разницей в два дня… – мрачно подытожил Дастин.

– Не знаю, не знаю…, что-то тут явно не чисто… ЦРУ наверняка утаивает какие-то свои темные делишки… И эти разговоры про мафиозные кланы… Все очень странно… Зря он связался с Монро… – никак не мог угомониться Гильберт, но его уже никто не слушал.

– Что ни говори, но девушки это чудо! – сладко протянул Джейсон, глядя на Лору в объятиях Зита. – Ради них можно пойти на многое! Как ты думаешь, дружище? – обратился он к Дастину.

– Конечно! Все, что мужчина делает, он делает в итоге ради женщины! – поддержал тот товарища.

– Так и есть! – похвалил его Джейсон. – Именно – все! Все мужские подвиги, что мифические, что реальные – ради любви, ну или хотя бы просто ради внимания и признания со стороны противоположного пола. Гладиаторы и рыцари выходили на поединки ради женского восхищения!

– Гладиаторы были рабами, вынужденными развлекать публику. Они дрались не на жизнь, а на смерть, и каждый раз побеждая, они отодвигали свою предрешенную участь еще на день, – возразил Гильберт.

– Не все так просто! – парировал его же словами Джейсон, желая уколоть того за проявленное упрямство. – Одно дело бороться за свою жизнь, другое – биться с противником за взгляд вожделенной женщины!

– Ха! Но с таким успехом и все войны можно списать на женщин! Все войны начинались из-за них! – съязвил в ответ Гильберт.

– Верно мыслишь! – не растерялся Джейсон. – Взять, к примеру, Наполеона! Ну что, ему было мало своей Франции? Нет же, но амбиции! Ему захотелось Европы, а потом еще и России. Ради чего? Власти? Богатства?.. Это все отговорки! Копни глубже, как ты это любишь, Гильберт, и ты поймешь, что всю эту военную авантюру он затеял, чтобы произвести впечатление на свою возлюбленную! Жозефину! Возможно, ей и не нужно было столько, но что поделаешь, раз мужчина решился на что-то ради женщины, то, если это, конечно, настоящий мужчина, остановиться он уже не может! Прет как танк!

– Наполеон – танк, это смешно! – засмеялся Дастин.

– Конная повозка, – снизошел Джейсон.

– А Гитлер, по-твоему, развязал Вторую мировую войну из-за Евы Браун? – подловил его Гильберт.

– Ну это же логично! – опять спопугайничал Джейсон, ехидно улыбаясь.

– Да брось! – раздосадованно воскликнул Гильберт. – При чем тут Ева Браун? Гитлер был настоящим психом с нездоровыми идеями о превосходстве одних над другими.

– Одно другому не мешает! – не отступал Джейсон.

– Хорошо! Тогда объясни, с какой стати мы лезем во Вьетнам? Тоже из-за женщин?!

– Гильберт, ты сам должен знать ответ на свой же вопрос! Кеннеди пошел на это, потому что незадолго до смерти его попросила об этом Мерилин! – сострил Дастин, опередив Джейсона.

– Тупая шутка! – огрызнулся Гильберт.

– О’кей! Признаю! – пристыженно замолчал Дастин.

– Вьетнам – это совсем другая история, – сказал Джейсон, вальяжно развалившись на земле.

– Чем же это?! – Гильберта было не остановить. – Непонятно куда, непонятно зачем мы посылаем своих солдат! А как же твоя теория о том, что все ради женщин?!

– Вьетнам – это совсем другая история, – сохраняя самообладание, повторился Джейсон. – Я бы мог долго тут рассуждать о правильности такого шага со стороны нашего государства, но мне сейчас лень, – уклонился он от ответа.

– Ну конечно! – лег на землю Гильберт, потеряв интерес к дальнейшему спору.

– Я, кстати, знаю нескольких парней, которые отправились во Вьетнам добровольцами, присоединившись к подразделению специального назначения «Зеленые береты». Они раньше учились в нашем Университете, – гордо поделился Дастин.

– Зеленые береты – это настоящие патриоты Америки! – отрапортовал Джейсон и сменил тему. – Ладно! Знаете что? Давайте сыграем в игру! – предложил он приятелям.

– В игру? В какую? – включился Дастин.

Джейсон пристально посмотрел на Лору и произнес:

– Игра называется…, скажем так…: «На что я готов ради Лоры»… Лора, ты не против, если мы сыграем в такую игру? – громко окликнул он ее.

– В какую игру? – лениво обернувшись, умиротворенно переспросила она.

– Игра: «На что я готов ради Лоры»! – отважно повторил Джейсон.

– Да пожалуйста! – рассмеялась она и прижалась обратно к Зигу.

– Итак, ребята! Кто и на что готов ради Лоры? – Джейсон торжественно призвал к началу игры.

– О! – вскочил на ноги Гильберт. – Ради Лоры я могу ходить на руках!

Акробатически вскинув руки вверх, он оттолкнулся в прыжке от земли и ловко встал на руки.

– Смотри, Лора! Ты видишь? – мастерски удерживая равновесие, зашагал он на руках по земле, глядя на Лору снизу вверх.

– Браво! – похлопала она.

– Эй! Я тоже так могу! – бросил вызов Гильберту Дастин и с не меньшей ловкостью встал на руки.

Пыхтя как паровозы, приятели топтались друг перед другом, соревнуясь за внимание Лоры, пока один нарочно не задел ногой другого, свалившись при этом и сам.

– Эй! Ты меня толкнул!

– Сам меня задел!

Дружески пободавшись, акробаты захохотали.

– Алан, а что ты можешь сделать ради Лоры? – с напускной строгостью спросил Джейсон.

Алан украдкой взглянул на Лору и, быстро опустив взгляд, покраснел.

– Ха-ха! Ради Лоры наш Алан может перестать читать!

– Ты прям, как вареный рак! – загалдели Дастин и Гильберт.

– А сам-то ты на что готов ради Лоры? – спросил Дастин Джейсона.

– Я? – гордо выпятил грудь тот. – Да на что угодно!

– И на убийство президента? – прищурился Гильберт.

– Если Лора попросит, то да! – без раздумья зло подтвердил Джейсон.

– Ого! – шокированные откровением, приятели притихли.

– Я тебя об этом не попрошу! – безразлично ответила Лора.

– Я знаю… – горько улыбнулся Джейсон.

– Нет, если серьезно… Без всяких там убийств, то на что ты готов ради Лоры? – продолжил выпытывать Дастин.

– Ну что ж… – Джейсон сделал вид, что прикидывает варианты в уме. – Готов потерять друга! – уверенно заявил он, окинув Зита взглядом соперника.

– Дааа! Это большая жертва! – пораженно покачал головой Дастин.

– Ну а ты…, Зиги… На что ты готов ради Лоры? – слащаво, словно змей-искуситель, спросил Джейсон у друга. – Отбросим там всякие преступления и злодеяния… Их от тебя никто не требует… – уточнил он. – Без всего этого… Просто скажи нам… На что?

Зит с нежностью посмотрел во влюбленные глаза Лоры.

– Ради нее я готов на все! – со спокойной уверенностью тихо сказал он, не отрывая взгляда от своей невесты.

– Еее! – одобрительно захлопали Гильберт и Дастин.

– Похвально, похвально… – присоединился к ним Джейсон. – И даже пошел бы на войну защищать свободу и интересы страны, зная, что тем самым… защищаешь ее?

Будто охотник, выслеживающий жертву, затаил дыхание Джейсон.

– Да. Пошел бы! – серьезно ответил Зит.

– Прекрасно… – довольный ответом, коварно закивал Джейсон. – Вот и прекрасно…

50 оттенков секса

– Вот и прекрасно! – довольно промурлыкал себе под нос Дэвид, наткнувшись на свободное парковочное место на подземной парковке торгового комплекса. – Вы, кажется, вздремнули? – бодрым голосом спросил он Зигмунда.

– Нет… Немного замечтался… – разглаживая бородку, ответил тот.

– Ну хорошо! – не споря с ним, Дэвид кратко изложил свой план. – Сейчас отыщем Рейчел с детьми, где-нибудь тут отужинаем и домой. Торговый комплекс большой, толпы народа, так что держитесь все время около меня! – закончил он строгое напутствие.

– Охотно примерю на себя роль выжившего из ума старикашки, – язвительно улыбнулся Зигмунд.

– Это было смешно! Вот все что вы до этого говорили, смешно не было… А вот это было смешно! – с кислым лицом похвалил Дэвид, давящегося от неудержимого смеха старика. – Ладно, пошли уже! – не выдержав и рассмеявшись сам, по-дружески поторопил его Дэвид.

Они поднялись на лифте на этаж выше и вышли к центральной площадке торгового здания. Повертевшись по сторонам, Дэвид заметил жену с детьми, ждущих их на условленном месте и радостно машущих ему.

– Как ваш научный музей? – поинтересовался он у подбежавших к нему детей.

– Натан и Арон стащили на пол скафандр, чтобы посмотреть, как он одевается, – наябедничала Ребекка на братьев.

– Да? – хмуро покосился на сыновей Дэвид. – Эта была не самая лучшая идея, ребята! – отчитал он их и погладил по голове дочь: – Но ты же была хорошей девочкой? Ты не трогала скафандр?

– Нет, не трогала! Я была хорошая! – развеселившись, покривлялась она перед отцом.

– Молодец! – похвалил он.

– Я лазила по луноходу! – выпалила следом Ребекка.

– По луноходу?! – ошеломленно уставился на нее Дэвид.

– Угу! Ты не представляешь! Это намного интереснее, чем лазалки на детской площадке! – рассказывала дочь о своих захватывающих приключениях.

Дэвид повернулся к жене, всем своим видом требуя объяснений.

– Ничего страшного! – отмахнулась та. – Нам настойчиво предложили перейти в другой зал. И мы пошли смотреть на самолеты. А как ваш музей? Вы тоже куда-то ходили? – спросила она мужа, мимолетно взглянув на Зигмунда.

– Да! – воскликнул Дэвид и важно заявил: – Мы были в музее Фрейда!

– Оу! – восхитилась Рейчел. – Должно быть, очень интересное место.

– Да, это было замечательно… – скромно потупил взгляд Зигмунд.

– Так значит, вы проголодались? – сделала неожиданный вывод она.

– Да вообще-то нет… – растерялся старик.

– По-моему, это хорошая мысль что-нибудь перекусить! – правильно понял намек жены Дэвид. – Может, поднимемся в кошерный ресторан «Isola Bella»?

– Сегодня суббота, он закрыт, как ты понимаешь, – с укоризной напомнила ему Рейчел.

– Ах да…, точно – огорченно сник Дэвид. – Ну можно тогда в «Bill’s» – та же рыба в сухарях и картошка фри, только без хумуса.

– Нет! Сначала магазин «Дисней»! – запротестовали дети.

– Ну хорошо! – уступил Дэвид. – Быстро заскочим в «Дисней» и сразу же в ресторан.

Дети с радостными криками кинулись вперед, не дожидаясь взрослых. Родители и Зигмунд спешно последовали за ними, пробиваясь сквозь двухсторонний поток, куда-то спешивших и вальяжно прогуливающихся по центру обывателей и гостей города.

– Зигмунд, вы с нами или подождете здесь? – с тревогой спросил Дэвид, остановившись перед диснеевским магазином, разрываясь между желанием остаться с беззащитным стариком и неугомонными детьми, атаковавшими полки.

– Не беспокойтесь, все в порядке. Я никуда не денусь, – пообещал Зигмунд.

– Хорошо, – отступил Дэвид и, убедив себя, что все действительно будет хорошо, метнулся на подмогу Рейчел.

Зигмунд расслабленно вздохнул и, пытаясь сориентироваться, огляделся вокруг. Его взор привлекла манящая к себе витрина, находящаяся фактически напротив детского магазина, уставленная женскими манекенами в эротичном белье. Над входом красовалось название «Энн Саммерс» с эмблемой в виде красного, похоже надкусанного самой Евой, яблока… Зигмунд обернулся, посмотрел на увлеченно перебирающих игрушки детей и их не менее увлеченных родителей и, решив, что никуда они не денутся, смело шагнул в сторону порочного магазина…

– Добрый вечер! – по-кошачьи прогнулась за прилавком молоденькая продавщица. – Я могу вам чем-нибудь помочь? – предложила она, подойдя к Зигмунду.

Рыжеволосая мулатка с завитыми спиральками, грудью напоказ, в приталенном красном платье и на высоких каблуках, она, пожалуй, могла помочь.

– Я даже не знаю… – на мгновение Зигмунд оторопел от окружающего его засилья странных, фаллосообразных предметов и, как ему показалось, статуэток полового члена, выглядевших весьма реалистично и так естественно отличающихся друг от друга цветом и размером.

– Что вас больше интересует? – поинтересовалась девушка.

– Что? – почти запаниковал Зигмунд.

– Вы ищите вибратор или дилдо? – подсказала она и, наконец, сообразив, что пожилой человек прибывает в некоторой растерянности, заученным текстом бегло отбарабанила: – У нас в ассортименте есть богатый выбор вибраторов: клиторальные, вагинальные, анальные, а также комбинированные. Соответственно, вы можете использовать их для массажа клитора, вагины и заднепроходного канала. Ну а также простаты.

На мгновение остановилась она.

– Если вы предпочитаете не вибрирующую модель эрегированного полового члена, то тогда лучше использовать дилдо. У нас в продаже есть на любой вкус, даже для самого требовательного покупателя: из акрила, стекла, камня, дерева, металла, пластика или латекса. Хотя в настоящее время самые популярные – силиконовые, они упругие, но при этом мягкие и гладкие, а также достаточно прочные. Кстати, женщины больше предпочитают пользоваться дилдо ярких цветов и неестественных форм, в то время как мужчины, пользующиеся дилдо, предпочитают приближенные к натуральным цветам и формам. Дилдо очень приятно использовать для вагинальной или анальной пенетрации, а также для стимуляции клитора или точки G у женщин или простаты у мужчин. Они подходят как для мастурбации, так и для сексуальных игр во время полового акта. В наличии имеется также двусторонний дилдо, который может использоваться как двумя женщинами для вагинальной, так и двумя мужчинами для анальной стимуляции.

Прорекламировав продукцию, девушка уставилась на Зигмунда, терпеливо ожидая его реакцию. Но тот был нем как рыба и лишь таращился на нее, внутренне преклоняясь перед той отчаянной храбростью и тем искренним бесстыдством, с которыми она все это только что произнесла. Самым невинным из того, что она сказала, ему показалось знакомое слово «латекс». Его мозг даже обрисовал в воображении член в виде презерватива, но потом в голове снова замкнуло и все вернулось на круги своя.

– Поразительно! – восхищенно вырвалось у него. – Вы так запросто об этом говорите! Вагинальная пенетрация… Анальная стимуляция… – по памяти воспроизвел он и задумчиво покачал головой. – В мое время для того, чтобы женщина произнесла в слух название мужского органа, нужно было просидеть с ней на сеансах недели две!

– О да! – с пониманием согласилась бесстыдница. – Моя бабушка такая же! Когда она в первый раз увидела фаллоимитатор, то так засмущалась, что не могла заснуть всю ночь. Правда, через неделю она тайно попросила его у меня… Позже она призналась, что он оказался не хуже, чем дедушкин «прибор»… – игриво, словно по большому секрету прошептала продавщица. Зигмунд понял, о чем шла речь, и непроизвольно заморгал.

– И что… Вот все эти предметы… для пенетрации и стимуляции… – осторожно окинул он взглядом полки магазина. – Они действительно пользуются спросом?

– О да! – манерно закатив глаза, без капли сомнения заверила его девушка. – Вы даже не представляете какое количество желающих разнообразить свою сексуальную жизнь и испытать что-нибудь новенькое приходят сюда! Особенно женщины средних лет. Обычно они делятся на две категории: затраханные карьерой стервы или недотраханные и замученные семейной жизнью мамашы, – не выбирая выражений, объяснила она. – И тем и другим легче положиться на силиконовый член, чем дождаться чего-либо путевого от жизни. Кстати, это очень эффективно! Двадцать минут попыхтела с вибратором, и от неудовлетворенной стервы не остается и следа. Жаль, только эффект не долгосрочен, – со знанием дела подытожила она. – Остается два выхода: подсаживаться на фаллоимитаторы или же найти себе нормального мужика. С последними гораздо сложней… – с досадой поджала губы и скорчила скорбную мордашку продавщица.

– Да… – сочувственно вздохнул Зигмунд и вспомнил случай из своей практики: – В мое время зачастую мужчина был единственным выходом для истеричных дамочек. У меня как-то была одна пациентка, крайне неудовлетворенная качеством своей сексуальной жизни, которой, точнее сказать, у нее попросту не было. На этом фоне у нее развилась устойчивая истерия, причину которой другие доктора выявить не смогли. В итоге, когда я понял, в чем заключалась пикантность дела, выписал ей рецепт: «Мужчина. Принимать внутрь. Три раза в день».

– Аааа! Ха-ха-ха… – ничуть не смущаясь, громко расхохоталась девушка. – Это очень оригинально! Так вы, значит, что-то вроде семейного врача? – немного успокоившись и аккуратно, чтобы не испортить макияж, смахивая слезинку с ресниц, спросила она.

– Да… Что-то вроде семейного врача, – умиленно отозвался Зигмунд.

– Ох! – перевела дух продавщица, обмахивая ладошкой лицо, и откровенно добавила: – Я бы не отказалась от такого рецепта.

– Правда? – удивился Зигмунд. – Но вы такая… красивая и…, извините за прямоту, эротичная… Неужели вам сложно найти… достойного партнера? – запнулся он в недоумении.

Девушка внимательно посмотрела на старика, словно оценивая его, и с нескромным томлением в голосе медленно произнесла:

– А вы мне нравитесь… Элегантный… С чувством юмора… Вашей партнерше повезло с вами.

– Это да… Ей со мной повезло, – просиял довольный Зигмунд.

– А какие позы в сексе предпочитает ваша партнерша? – бесцеремонно переступила грань приличия продавщица.

– Позы? – задумался Зигмунд, нисколько не смутившись. – Боюсь, что она уже никакие позы не предпочитает… – его брови сложились печальным домиком. – Хотя кто ее знает, чем она там сейчас занимается… – чуть ревниво пробубнил он после короткого размышления.

– Извините… Вы не могли бы мне посоветовать? – раздался вдруг сбоку чей-то осторожный голос. Зигмунд и продавщица дружно обернулись на голос и увидели низкорослого мужичка, по виду офисного клерка, или того зануднее – работника социальной службы. В каждой руке он держал по вибратору.

– Я хотел бы что-нибудь похожее, но только от розетки. Не подскажете, где такие найти?

– В смысле от розетки? – не поняла продавщица.

– Ну, чтобы вибратор был постоянно подсоединен проводом к розетке электрического питания, – озвучил свое пожелание неказистый покупатель.

– Вообще-то это вибратор, а не утюг! – пренебрежительно фыркнула девушка.

– Я знаю различие между вибратором и утюгом, – обидевшись, насупился тот. – Просто эти батарейки… Они часто подводят… В прошлый раз они сели, как раз когда моя жена готова была вот – вот кончить… Она меня чуть не убила, когда узнала, что я одалживал батарейки для своей машинки на дистанционном управлении. Хотя я поиграл-то с ней всего пару раз… – пожаловался он.

– Не знаю… – смягчилась продавщица, несколько оторопев от такого по-детски наивного признания. – Возьмите дилдо… Там никаких батареек… Правда, придется поработать вручную… – предупредила она.

– Так может это то, что нужно! – обрадовался мужичок и скрылся за полкой.

– Вы знаете, в мое время ни один из уважающих себя врачей не стал бы тратить время на женскую истерию, – почему-то вспомнил Зигмунд, глядя вслед странноватому покупателю. – Истерию считали либо предметом симуляции, либо особой болезнью матки, которую можно было вылечить посредством удаления клитора. В легких случаях «блуждающую» матку можно было переместить назад на свое место с помощью валерьянки, но многие женщины не выносили ее запаха.

– Боже, удаление клитора! – перекосилось от ужаса лицо продавщицы.

– Да… – согласно кивнул старик. – Скольких можно было бы сберечь, будь в наше время такие вот вспомогательные инструменты… Впрочем, я для лечения истеричных женщин использовал электротерапию в совокупности с ваннами и массажем. Иногда прибегал к расслаблению с помощью гипнотического внушения… Признаюсь честно, я был доволен своими результатами и даже ощущал себя в некоторой степени «чудотворцем» – похвастался Зигмунд.

– О! Это так здорово звучит. Как будто о спа-процедурах говорите. Ванна… массаж… электротерапия… расслабление… – мечтательно зажмурилась девушка. – Вы больше не занимаетесь этим? Я хочу к вам на процедуры! – с совершенно серьезным личиком изъявила желание она.

– Извините, а как насчет этого?

В их милый разговор снова вмешался тот самый чудаковатый тип, что досаждал им немногим ранее. На этот раз он держал в руках колыхающегося из стороны в сторону силиконового мутанта, состоящего из двух спаянных друг с другом членов. При виде этого монстра глаза Зигмунда неестественно расширились.

– Что именно вас интересует? – недовольно рыкнула на него продавщица, которой начал надоедать этот несуразный покупатель. – Я не могу разобраться, какой из них идет во влагалище, а какой в анус, – бестолково вертя в руках находку, пытался сообразить мужчина.

– Как душе заблагорассудиться. Разницы нет. На любителя. Этот чуть длиннее, этот чуть короче. Можете менять местами, – сухо разъяснила девушка.

– А для новичков это не больно? – скорчил болезненную физиономию тугодум.

– Если использовать смазку, то не должно, – ответила продавщица.

– И не будет щипать?! – не унимался тот.

– Ну если вы будете использовать правильную смазку, а не гель для дезинфекции рук, то щипать не будет, – ехидно заметила она.

– А как для новичков-мужчин?.. Туда он хорошо подходит?.. – несколько напрягшись и покосившись себе за спину, дотошно полюбопытствовал «новичок».

– Новичкам лучше начать с анальной втулки. Там в углу на полке можете найти подходящую, – снисходительно отослала его прочь продавщица.

– Втулка?! – с возбужденным придыханием обрадовался искатель новизны и кинулся в указанный угол.

– Позже, правда, в результате моих тщательных наблюдений мне наконец удалось установить, что единственную причину неврастении составляют отклонения в сексуальной жизни, – дождавшись уединения с привлекательной продавщицей, продолжил Зигмунд, полностью завладев ее вниманием.

– Я заметил, что при неврастении наблюдалось недостаточное облегчение от сексуального напряжения, вызываемое в основном посредством некоторой формы ауто-эротических действий… иными словами, мастурбации.

Он невольно замолк, снова оглядев «этот интересный магазин».

– О да! – увлеченно подхватила девушка, приятно взбудораженная тем, что может поговорить с этим «семейным врачом» на равных.

– Онанисты – это большая часть наших клиентов!

– Тогда-то мне и пришла в голову мысль, что психоанализ способствует выявлению сексуальных причин неврозов.

– О психоанализ! Это же так захватывающе! Наши фантазии в глубинах подсознания, – подыгрывая себе легкими, танцевальными изворотами головы, она причудливо завертела пальцами у висков, словно в такт ритмичной музыки.

– Так и есть! – любуясь этой умницей, улыбнулся Зигмунд. – Это лучшее описание психоанализа, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться.

– Простите, но это снова я.

«Да не может быть!» – раздраженно прошипела продавщица, обернувшись и прожигая взглядом неунимавшегося придурка, бегающего по магазину с членами в руках и отвлекающего ее от разговора с интересным собеседником.

– А как правильно использовать этот экземпляр? – держа кончиками пальцев ремешок, он поднял до уровня своего носа очередной член, прикрепленный к кожаному поясу.

– Что тут непонятного? – огрызнулась она. – Надеваешь на себя, и вперед!

– Да…, но какой ремешок куда прикрепляется… и куда просовывать ноги? – беспомощно запричитал незадачливый покупатель.

– Все очень просто… – вздохнув и набравшись терпения, она ловко напялила на себя пояс с эрегированным членом.

– А ремешки на поясе регулируются?.. Моя жена чуть шире вас… – нервно сглотнул он.

– Естественно! – продавщица демонстративно оттянула по бокам ремешки. – Что-нибудь еще? – нетерпеливо спросила она. С недобрым лицом и торчащим членом, девушка выглядела устрашающе.

– Я еще немного поищу… что-нибудь… – с опаской глядя на ее воинственную позу, решил ретироваться мужичок. Продавщица с презрением прикрыла глаза, выдержала уничижительную паузу, сорвала с себя член, отложила его в сторону и уже с радужной улыбкой на лице повернулась к своему увлекательному собеседнику, готовая продолжить незавершенный разговор.

– Я даже собирался написать четыре статьи для Нью-Йоркского журнала «Космополитен» о рациональном использовании психоанализа, – словно ничего не произошло, воодушевленно продолжил Зигмунд.

– Вот это да! – раскрыла рот продавщица.

– Но редактор предложил за первую статью всего лишь 1000 долларов и обещал напечатать остальные статьи в случае, если первая будет иметь успех, – расстроенно поделился Зигмунд.

– 1000 долларов?! – солидарно возмутилась девушка. – Я уверена, что они должны платить больше!

– Вот и мне так показалось! – взглянул на нее Зигмунд. – К тому же вместо предложенной мною темы они хотели навязать мне свои, крайне бездарные и скучные. Вот например, «Роль жены в доме», «Роль мужа в доме» и тому подобное, – с негодованием продолжил Зигмунд.

– Сплошная скука! – полностью согласилась она. – Кстати! Вам стоит написать книгу про облегчение сексуального напряжения…, сексуальные источники нервозности… или что там у вас… – тоном эксперта заявила девушка, перебирая кудряшки пальчиками. – Тут одна местная писательница написала роман про сексуальные игры между красавцем миллиардером и студенткой девственницей. Так этот роман просто взорвал мир, как бомба! Разошелся миллионными тиражами! Был даже переведен на многие языки. Все просто с ума посходили, кинулись его читать, а она заработала кучу миллионов и зажила припеваючи! А многие семьи стали распадаться, поскольку отчаявшиеся домохозяйки подают на развод из-за неудовлетворенности своими мужьями… Вот так романчик получился! «Пятьдесят оттенков секса» называется… Не читали?

– Нет… Не читал… – растерянно пробормотал Зигмунд, находясь под впечатлением от такого небывалого, но чужого успеха на столь близкую ему тему. – А эта писательница…, она какой-то известный психолог?

– Да вроде нет… По-моему, она обыкновенная домохозяйка… – неуверенно ответила продавщица.

– А как ее имя? – Зигмунд решил навести справки о конкурентке.

– Э. Л. Джеймс, но это ее псевдоним. Ее настоящее имя Эрика Митчелл, – сообщила она.

– Нет… Не припомню… – не удалось вспомнить Зигмунду никого из своих учеников, кто мог бы быть предком этой, на зависть, удачливой писательницы.

– Самое интересное то, что описанное ею в романе стало пользоваться диким спросом! Люди хватают все подряд! – осуждающе сказала продавщица. – Вообще люди такие извращенцы! Я таких тут фриков навидалась! – чуть склонившись к Зигмунду, тихим голосом призналась она. – Как-то одна, достаточно пожилая женщина, к слову сказать, учительница в школе, приобрела вибрирующие заклепки на соски. Представляете, она их нацепляла на уши. Оказывается, мочки ушей у нее были самой эрогенной зоной!

Девушка жеманно покачала головой.

– Мало того что она проспала, не снимая их всю ночь, так она еще забыла с утра их снять, так и пришла с ними в школу. На вопрос учеников, а что это за странные штуки у нее на ушах, ей пришлось наврать, что это новые слуховые аппараты. Один из учеников, правда, оказался сообразительным и скептично поинтересовался, как «слуховой аппарат» работает через мочки. «Тактильно», – нашлась она и сказала, что это якобы новая разработка.

– Вибрирующие заклепки? – уточнил Зигмунд, анализируя случай.

– Да, – весело подтвердила она. – А еще был тип! – нашла благодарного слушателя продавщица. – Купил как-то мастурбатор. Вот видите стоит банка, похожая на пивную? – показала она пальцем на дальнюю полку.

– Да… – прищурился Зигмунд.

– Так вот, это на самом деле мужской мастурбатор, замаскированный под пивную банку. Называется – «секс в жестянку». Открываешь крышку, а там внутри из суперкожи упругая дырка…, вставляешь в нее…, ну и понимаете, да? – не то чтобы смутилась, но не договорила она. – И вот этот тип однажды так напился, что спьяну насадил на свой член настоящую пивную банку. В итоге его пришлось везти в больницу. Говорят, он орал там как резаный. Что, впрочем, и понятно, так как весь его член был изрезан в лохмотья!

– Жуткая история… – выдавил Зигмунд.

– И таких – куча! – предупредительно подняла указательный палец продавщица. Она, может быть, и вспомнила бы еще какой-нибудь интересный случай из жизни, но к ним подошла нервного вида дама.

– Простите, сколько стоит эта открывашка? – поинтересовалась она, протягивая продавщице забавный предмет в виде зубчатого колеса на тонкой черной ручке, со стороны на самом деле напоминавший дизайнерскую открывашку для жестяных консервов.

– Это не открывашка! – с сочувствием в голосе произнесла продавщица.

– Нет? – напряглась дамочка.

– Нет! – эхом повторила продавщица. – Это – электрический стимулятор…

Стимулятор чего и где, пояснять она не стала.

– Оу! – вырвалось у дамочки. – Я тогда зайду в другой магазин, неподалеку отсюда был «Debenhams», посмотрю открывашку там, и сконфуженно удалилась.

– Сегодня что, день открытых дверей в психушке?! – захихикала продавщица, но вдруг, сморщившись, она смачно чихнула.

– Извините! – неловко рассмеялась она, прикрывая ладошкой нос. – У меня иногда от смеха так раздражается слизистая, что я даже начинаю непроизвольно чихать.

– Один мой добрый друг… – врач-отоларинголог… утверждал, что существует известная связь между слизистой оболочкой носа и деятельностью половых органов. В частности, он верил, что слизистая носа часто разбухает во время сексуального возбуждения или в период менструации. Он был также убежден, что нарушение менструального цикла имеет носовое происхождение, – с заигрывающими нотками в голосе просветил ее Зигмунд.

– Ваш друг был шутник! Могу с уверенностью сказать, что месячных у меня сейчас нет, а насчет возбуждения…, кто знает? – не боясь снова расчихаться, залилась кокетливым смехом продавщица и как бы невзначай коснулась плеча Зигмунда. Ему такое интимное прикосновение показалось приятным.

– Он был большой чудак! – улыбнулся Зигмунд. – Любил всякие числовые тайны и загадки. Ему казалось, что он нашел ключ к постижению периодичности во всех жизненных действиях при помощи двух чисел, 28 и 23. Число 28 по его вычислениям соответствовало женскому принципу, 23 – мужскому. Все жизненные процессы, включая сексуальные, он рассчитывал исходя из этих чисел. И даже если что-то не сходилось в его расчетах, то он посредством умножения 23 и 28 на разность между ними, или путем сложения или деления результатов, или даже посредством еще более сложной арифметики всегда получал требуемое ему число.

– Невероятно! – изумилась продавщица. – Между прочим, в номере моего телефона есть цифра 28! – намекнула она.

– Ну вот видите! Его арифметика действует! – пошутил Зигмунд.

– Знаете! А может, нам обменяться телефонами? Вы такой классный! Я бы с удовольствием еще с вами пообщалась! – предложила продавщица.

– Обменяться телефонами? – плохо представляя, как это, переспросил Зигмунд.

– Да! Телефонными номерами! – и она первая написала свой номер на клочке бумаги и протянула его Зигмунду.

– Телефонный номер… – рассеянно пробурчал тот. – У меня даже телефона нет…

Он убито посмотрел на девушку.

– Возьмите мой номер! Будет время и возможность, позвоните мне! – игриво засмеялась она.

– С удовольствием позвоню, – взял кусочек бумаги Зигмунд, проницательно глядя ей в глаза. – А могу ли я узнать, как вас зовут?

– Конечно! – будто опомнившись, воскликнула продавщица и подала ему руку: – Салли!

– Какое красивое имя! – восхитился старик, галантно поцеловав ее мягкую и теплую ручку. – Зигмунд! – выпрямившись, гордо представился он.

– О! Зигмунд! – с уважением и ноткой вожделения повторила она.

Они взглянули друг на друга и многозначительно улыбнулись.

– Вот он где!!!!

Вдруг раздался запыхавшийся голос, заставивший их обоих вздрогнуть.

– Я с ног сбился в поисках! – с упреком выпалил Дэвид, удивленно осматривая содержимое магазина. – Нам уже пора уходить!

Он приветливо кивнул продавщице и подхватил Зигмунда под локоть, так же решительно, как накануне у парка.

– Я буду ждать звонка! – мило улыбнулась на прощание Салли, решив, что сын пришел за отцом.

Зигмунд галантно раскланялся и неторопливо двинулся на выход.

Дэвид недоуменно нахмурился, переводя взгляд с продавщицы на уходящего Зигмунда, и поспешил за ним.

– Как вас только сюда занесло? – выйдя из магазина, почти шепотом возмутился он.

– Профессиональное любопытство, – лаконично ответил Зигмунд. – Весьма интересный магазинчик, должен вам доложить! – поделился он своими впечатлениями. – Будь такие магазины в мое время, я был бы безработным, если бы не решился, конечно же, сам стать там продавцом, – уверенно предположил Зигмунд, иронично улыбнувшись.

– Да бросьте! – скептически махнул рукой Дэвид. – У вас было бы не меньше работы! С появлением вибраторов невротиков меньше не стало! – заверил он. – Так что они бы по-прежнему к вам ходили! Ну может быть, только с той лишь разницей, что, помимо своих сексуальных фантазий, они бы еще захватывали с собой персональные дилдо, – захохотал Дэвид. Старик одобрительно подмигнул.

– Ну хорошо! Ужинаем, и домой! – взяв себя в руки, скомандовал Дэвид.

– Как скажете, – подчинился Зигмунд.

Сдвиг по фазе

– Смотри! Твоя задача бежать по поляне и ловить сачком вот эти штучки. Нужно поймать как можно больше! – важно косясь на старика и размеренно махая рукой в воздухе, инструктировал Арон Зигмунда. Тот, прижавшись на диване к мальчишке, внимательно вникал во все его наставления и с большим интересом разглядывал диковинку, лежавшую на его коленях и называемую странным словом «айпад».

– А как же я их поймаю, если они летают? – пытаясь понять секрет игры, спросил Зигмунд.

– Это очень просто! Пальцем легко ведешь вверх по экрану, и ты подпрыгиваешь, – продемонстрировал Арон. – Самое главное, когда бежишь, не попадаться тем, что побольше. Они бьют молнией и уничтожают твой жизненный запас. Три попадания молнией, и жизнь сгорает, – предупредил он, передавая айпад старику.

– Очень интересно… – с горящими глазами взял тот устройство и нажал на старт игры.

– Всем привет! – появился в гостиной комнате Дэвид. – Я вижу, мои ребята пристрастили вас к детским играм, – довольно улыбнулся он Зигмунду, увлеченно тыкающему в планшет в компании занятых своими делами детей.

– Что за игра? Твой любимый Спанч Боб? – спросил он на ходу Арона с ноткой отцовской гордости.

– Нет, – тихо буркнул тот, не поднимая головы и не отрывая глаз от своего гаджета.

– Нет? – удивился Дэвид. Ему показалось, что сын как-то странно смутился и даже слегка покраснел.

– А что такое Спанч Боб? – отвлекся от игры Зигмунд.

– Такой мультяшный герой… Он как бы тоже бегает по поляне и ловит медуз… – смущенно разъяснил Арон.

– Ааа! – сообразил Зигмунд. – Нет! Это игра называется «Фрейд», – ответил он за Арона и на всякий случай уточнил у последнего. – Я же правильно понял?

– Да… – кивнул тот и предупредительно показал пальцем на айпад Зигмунда: – Сейчас она тебя молнией ударит!

– Ой! Это уже второй раз! Срочно бежать! – сосредоточенно пробубнил себе под нос старик и вернулся к игре.

– Я что-то не понимаю… Во что вы играете? – заволновался Дэвид и, не получив ответа, настороженно нагнулся к Зигмунду.

– Зигмунд, вы что, с ума сошли?! – воскрикнул он, увидев на экране планшета вместо ожидаемой забавной детской игры какой-то разврат. Под пальцем Зигмунда бежал некий старикашка, действительно похожий на Фрейда; с сачком в виде фаллоса в руке он гонялся по поляне за женскими половыми губами, по бокам которых торчали ангельские крылышки и которые нежно порхали над его головой. Поймав сачком очередную жертву, анимационный старикашка хищно скалился и в экстазе кувыркался в воздухе через голову. Управлявший им живой прототип при этом тоже имел крайне довольный вид.

– На вас дурно сказывается визит в секс-шоп, Зигмунд! – отчитал его Дэвид и строго обратился к сыну: – Арон, где ты взял эту гадость?

– Среди приложений скачал… – пристыженно признался тот.

– Почему же гадость?.. Весьма забавная и не лишенная смысла игрушка… – возразил Зигмунд, азартно водя пальцем по экрану.

– Сейчас она меня убьет!.. – засуетился он при виде одной из тех, что «побольше». Та нависла над «ним» и ударила «его» в голову разрядом молнии, на чем «старикашка» и кончился.

– Папа, а ты знал, что есть пять фаз психосексуального развития? – радостно подала голос Ребекка из своего угла дивана.

– Пять чего?! – остолбенел Дэвид.

– Пять фаз: оральная… анальная… фаллическая… латентная и генитальная, – без запинки, загибая пальцы, перечислила она.

– Пять фаз… – растерянно повторил он, но, словно очнувшись, подозрительно спросил: – А ты во что играешь?

– В парикмахерскую, – обиженно надулась дочь на отца, который, как всегда, без должного внимания отнесся к ее словам.

– Хорошо… Хорошо… – пробормотал Дэвид. – Натан? – призвал к ответу он младшего сына.

– В гонки, – отчитался тот, даже не соизволив оторваться от своего планшета.

– Ладно… Ладно… – немного успокоился Дэвид.

– Все люди, начиная с самого рождения, проходят через пять фаз психосексуального развития, – с важным видом Ребекка решила снова попытаться просветить отца. – Они помогают формировать характер человека. Например, у Натана сейчас фаллическая фаза развития. Это третья стадия детской сексуальности, когда ребенок начинает рассматривать и трогать свою писю.

– Ничего я себе не трогаю! – возмущенно запротестовал Натан, погруженный в свои машинки. Проигнорировав вопль младшего брата, Ребекка спокойно продолжила.

– У меня с Ароном сейчас латентная фаза. В общем, ничего особого, но у Арона скоро начнется генитальная фаза. Это когда у подростка формируются зрелые сексуальные отношения, и он начинает искать свое место в обществе, выбирать полового партнера и освобождается от привязанности к родителям, а также от их авторитета.

Арон состроил равнодушно-унылую физиономию, тогда как его родитель от удивления открыл рот.

– Вообще, каждая фаза связана со своей эрогенной зоной на теле, в которой концентрируется энергия… – Ребекка неуверенно нахмурилась. – Ли… либи… либидо! – наконец вспомнила она. – Эта энергия связана с ощущением удовольствия в период определенного возраста ребенка. Со дня рождения эта энергия ли… бидо концентрируется вокруг рта, который является первым источником детского сексуального удовлетворения. Поэтому эта фаза так и называется – оральная. У некоторых взрослых людей, если что-то развивается неправильно или что-то отклоняется, может произойти фиксация, ну это значит застревание, на этой оральной фазе, потому что у них сохраняется бессознательная память о психических травмах во время оральной фазы или целиком о всей фазе.

Ребекка торжествующе посмотрела на отца. Тот молча таращился на нее с шокированным выражением лица и все так же открытым ртом, который он срочно прикрыл, чтобы не навести на себя ложные подозрения.

– Где ты это все вычитала? – наконец-то решился спросить он.

– Зигмунд рассказал! – ответила она, счастливая от того, что ей наконец-то удалось полностью завладеть вниманием отца и заставить его выслушать.

– Зигмунд! – сквозь зубы прошипел Дэвид, наклонившись к старику. – Они же еще дети!

– Она большая умница. Очень верно изложила основную суть, – похвалил тот смышленую девочку.

– Так… – поперхнулся Дэвид. – Марш на кухню! Мама приготовила завтрак! – приказал он своим отпрыскам и с натянутой улыбкой деликатно обратился к старику: – Зигмунд, вы не окажите мне услугу пройтись со мной?

– С большим удовольствием! – отозвался тот, откладывая планшет в сторону.

– Прошу присаживайтесь! – поднявшись на второй этаж к себе в кабинет, указал Дэвид на кресло. То, что он предложил присесть на кресло напротив себя, а не расположится на кушетке, дало Зигмунду понять, что Дэвид настроился на серьезный разговор, а не на роль пассивного слушателя. И он не ошибся.

– Зигмунд… Я много думал прошлой ночью… – аккуратно подбирая слова, начал Дэвид. – Дело в том, что с того момента, как мы встретились… Ну, конечно, не самого первого момента, чуть позже… – неловко поправился Дэвид. – Меня стал мучать один вопрос… Почему именно сейчас?.. Почему именно в это, нынешнее время, вы… вернулись сюда?.. Я не в коей мере не хочу показаться грубым. Поймите меня верно… Но в вашем появлении должен быть какой-то смысл… И я пытаюсь найти разгадку на этот вопрос… Какая особая связь… Какое нерешенное дело привело вас в наше время…

Дэвид растерянно посмотрел на Зигмунда.

– И вы нашли эту разгадку? – спросил тот с надеждой и с таким блеском в глазах, словно знающий верный ответ учитель, который ждет его и от своего ученика.

– Еще нет… – опустил взгляд Дэвид.

Зигмунд понимающе кивнул и подпер ладонью подбородок, неторопливо теребя кончиками пальцев бородку на щеке.

– Понимаете… – продолжил Дэвид. – Наше время весьма своеобразное… В нем практически не осталось запретных тем, которые нельзя было бы вынести на публичное суждение или обозрение. Многие табу пали. То, о чем в ваше время стеснялись говорить вслух, сегодня пестрит со всех таблоидов и телевидения, и даже преподносится, как признак успешной и гламурной жизни. Мы стали не просто сексуально свободными, мы стали сексуально распущенными… У нас для этого теперь есть весь необходимый арсенал… Впрочем, кое-что вы и сами вчера видели…

Дэвид удрученно взглянул на Зигмунда. Тот согласно вздохнул.

– Нынешние человеческие страхи заключаются не в том, чтобы скрыть свои пороки и комплексы, а в том, что кому-то удается более соблазнительно выставить свою порочность на показ… Джинн, который томился в нас веками, был выпущен наружу и овладел нашим рассудком. Он диктует нам жизненные приоритеты и ценности. Говоря об этом, я нисколько не хочу показаться ханжой, напротив, сексуальность меня очень привлекает, но неограниченная все-доступность и вседозволенность иногда приводит в недоумение…

– Вы полагаете, что в этом есть моя вина? – обеспокоенно прервал Зигмунд Дэвида.

– Нет, нет! Что вы! – замахал руками тот. – Я вовсе не имел в виду, что вы сподвигли человечество к освобождению своих сексуальных фантазий. Рано или поздно, с той или иной помощью это все равно бы случилось.

– Правда? – ревниво спросил Зигмунд, не желая мириться с возможностью того, что лавры первопроходца в сексуальные пещеры человеческого подсознания могли бы достаться кому-то другому.

– То есть благодаря вам сексуальная революция стала неминуемой! – быстро исправился Дэвид, почувствовав обиженность старика. Поправка оказалось успешной. Уголки рта Зигмунда довольно поползли вверх.

– Другое дело, что до сих пор непонятно…, кто выиграл от этой революции…

Дэвид почувствовал себя неуверенно, высказав все это Зигмунду, а главное, озвучив свои сомнения. Зигмунд напряженно свел брови, анализируя сказанное.

– В любом случае, мне не кажется, что вы здесь, чтобы оценить результат своих трудов… или посмотреть на их последствия в условиях сегодняшней реальности… – вернулся к основной мысли Дэвид.

– Пожалуй нет… – согласился Зигмунд. – Тем более что и тогда мои труды были восприняты неоднозначно… Но сегодня, судя по тому, что я успел увидеть, и тому, что вы сейчас сказали, мои научные размышления и находки являются детской невинностью.

– Ну некоторые, скажем так, до сих пор считают вас извращенцем и прародителем зла! – усмехнулся Дэвид, не желая обидеть старика, но стремясь подчеркнуть актуальность его трудов.

– Действительно? – был польщен Зигмунд.

– Лично я считаю, что такое мнение связано с профессиональной некомпетентностью или собственной ущербностью! – поспешил отделиться от глупцов Дэвид.

Зигмунд доверчиво улыбнулся.

– Возможно, я окажусь не прав…, но у меня сложилось ощущение, что есть одна главная причина, почему вы здесь… – Дэвид выжидательно замолк. Зигмунд напрягся и даже слегка приподнялся в кресле.

– Возможно, вас держат какие-то воспоминания о близких или важных вам людях… или же связь с теми, о судьбе которых вы бы хотели узнать… – предположил Дэвид, внутренне удивившись своей формулировке.

– Это интересная мысль… – произнес Зигмунд.

– Взять хотя бы то вчерашнее письмо, – вдохновленный реакцией старика, Дэвид решил развить тему дальше. – Глядя на то, как вы его читали, я понял, что оно было для вас настолько важным, словно вы ждали его всю свою жизнь… Ну вы понимаете, о чем я? – осознав двусмысленность фразы «всю свою жизнь», осекся Дэвид. – И вы знаете? Я вчера порылся в Интернете… В виртуальной поисковой системе, – объяснил он. – И нашел страничку Дженнифер Беннетт! Она действительно дизайнер мебели, живет и работает в Нью-Йорке! Мне даже пришла в голову идея, что может быть вы… захотели бы ее навестить… Ведь она же является правнучкой… вашей той… пациентки… женщины… – замямлил он под конец, тревожно глядя на Зигмунда. Тот с минуту помолчал, будто обдумывая предложение, и с благодарностью посмотрел на Дэвида.

– Я не думаю, что в этом есть необходимость, – тихо ответил он.

– Нет? – разочарованно удивился Дэвид.

Зигмунд пессимистично покачал головой:

– Ее же самой там нет.

– Да… Вы правы… – погаснул Дэвид, не зная, что можно противопоставить столь очевидному факту.

– Но мне кажется, что ход ваших мыслей абсолютно верен! – попытался поддержать его Зигмунд. – Письмо было очень важно для меня! И только ради него одного уже стоило сюда вернуться! Осталось разобраться с остальным! К тому же у меня такая замечательная компания! – выразительно посмотрел он на Дэвида.

– Ну и славно! – обрадовался тот, решив пока больше не затрагивать эту тему – Надеюсь, компания вас не очень утомляет.

– О нет! Нисколько! Это я надеюсь, что еще не очень надоел компании своим присутствием! – вежливо подметил Зигмунд.

Дэвид замахал обеими руками, как бы уверяя, что никаких неудобств старик его семье не причиняет.

– Мы все рады вашему присутствию! – заверил он и иронично добавил: – А дети, глядишь, научатся чему-нибудь новому и полезному.

– Они у вас все схватывают на лету! – оценил шутку Зигмунд.

– Да… – задумался Дэвид, вспоминая недавнюю лекцию дочери. – Интересно… как вам удалось открыть пять фаз психосексуального развития у детей? Ведь это достаточно… тонкая область…

– О! Это долгая история! Могу вам ее поведать, если вы располагаете некоторым временем, – заинтриговал Зигмунд.

– Да, конечно! – с готовностью воскликнул Дэвид, развалившись в кресле.

– Будучи еще молодым врачом, я как-то устроился в Венской больнице в отделение нервных болезней, чтобы как можно многостороннее и лучше подготовиться к будущей частной практике, – начал свое повествование Зигмунд. – Во главе этого отделения был доктор Шольц, имевший репутацию безгранично жадного крохобора и крайне зашоренного специалиста. Он экономил практически на всем, на чем только можно было: на лекарствах, питании, освещении и даже на уборке палат. По его указанию больным назначались исключительно дешевые лекарства. Кормили же их так скудно, что голод истощал их скорее, чем сама болезнь. В палатах стояла такая грязь, что во время редкого, профилактического подметания полов пыль поднималась столбом. Врачам же с наступлением сумерек приходилось совершать обходы и проводить неотложные операции при свете уличных фонарей. Шольца нисколько не волновал лечебный процесс. От сложных и безнадежных пациентов он предпочитал как можно быстрее избавляться, поэтому у его врачей были всегда развязаны руки для проведения всякого рода экспериментов. Нужно признаться, что все увиденное задело меня до глубины души, хотя уходить из больницы я не стал. Даже при том, что мои ожидания от работы в отделении не оправдались, у меня все же появилась возможность изучать органические нервные заболевания. Ко всему прочему Шольц оказался по-старчески ленивым и дряхлым, поэтому он не вмешивался в мою работу, что дало мне полную свободу действий и позволило совместить врачебную деятельность с научной работой, и даже выкраивать время на лабораторные исследования. Вскоре, после начала практики в отделении, мне предстояло замещать его в течение двух месяцев, пока он находился в отпуске, но незадолго до этого произошла моя встреча с одним пациентом. Его звали Вильгельм. Мы познакомились банально. Был рутинный утренний обход. Шольц показывал мне и еще двум молодым коллегам пациентов отделения. Вильгельм был последним из тех, кого мы осматривали. Его держали в отдельной палате. Он был ничем не примечательный, пожилой мужчина. Можно даже сказать простолюдин, страдающий очень странным расстройством, по поводу которого собиралось несколько врачебных консилиумов, ни разу не пришедших к единому мнению. Одни считали, что Вильгельм страдал старческим слабоумием, другие видели в его клинической картине явные поведенческие отклонения, схожие с примитивными повадками животных. Когда же Вильгельма увидел я, то с первого взгляда понял, что передо мной весьма неординарный пациент.

– Вильгельм, доброе утро! – зайдя в палату, сухо поздоровался с ним Шольц. Он спрятал руки за спиной и, дергая пальцами, подзывал нас подойти поближе. Мы вплотную прижались к спине Шольца, испуганно впившись глазами в Вильгельма. Тот сидел на кровати, свесив ноги вниз, беззвучно, но бурно жестикулируя сам с собой, от чего представлялся нам угрожающе непредсказуемым Приветствие главврача он пропустил мимо ушей.

– Как спалось, Вильгельм? – поинтересовался Шольц, уже привыкший к недоброжелательности пациента. Вопрос заставил Вильгельма изменить свою тактику. Подняв голову, он выпучил на нас высохшие, серые глаза и, выпятив языком нижнюю губу, стал корчить обезьяньи рожи.

Дождавшись прогресса в общении с пациентом, Шольц безынтересно обратился к нам:

– Как вы видите, пациент крайне неохотно идет на контакт. Вильгельм немногословен. Вернее сказать, он не говорит совсем. Полгода назад, по словам его семьи, он отказался пользоваться речью и перешел на язык жестов. Причину такого решения он никому не объяснил.

Вильгельм грозно сморщил нос и зачавкал беззубым ртом, передразнивая Шольца. Не обращая внимания на выходки пациента, тот продолжил посвящать нас в историю его болезни.

– Клиническая картина, которую вы сейчас имеете возможность наблюдать, характеризуется весьма своеобразными проявлениями. Вильгельм выработал достаточно скудный, но очень доходчивый способ передачи внутренних посылов.

Шольц оглянулся на нас, призывая взглядом внимательнее присмотреться к сумасбродному пациенту.

– Одна из излюбленных реакций Вильгельма на попытку заговорить с ним – это использование лицевых мышц, в частности, окологубных, для выражения своих эмоций.

Разоблаченный Вильгельм зачавкал с еще большим усердием и нескрываемым пренебрежением ко всем собравшимся вокруг него. Ужимки, сопровождавшие беззвучное чавканье, приняли, в свою очередь, крайне издевательский характер.

– Сейчас мы наблюдаем выражение недовольства Вильгельма, – скучно прокомментировал Шольц поведение своего подопечного. – В случае хорошего расположения духа, его лицевая экспрессия принимает более умиротворенное и спокойное выражение. И будет замечательно, если он еще не будет совать себе в рот всякую дрянь! – нравоучительно потряс указательным пальцем Штольц.

Вильгельм, которому явно наскучила утренняя проповедь лечащего врача, на миг застыл и, как нам всем показалось, натужился. Его лицо покрылось лиловым багрянцем.

– А вот и вторая реакция Вильгельма! – предупредил Штольц.

Вильгельм скособочился и, слегка приподнявшись с постели, бесстыже испортил воздух. По палате разнеслась густая вонь.

– К этой реакции Вильгельм прибегает в случае недовольства или несогласия с любой критикой и осуждением в свой адрес, – зажав пальцами нос, прогнусавил Штольц. Не вправе покидать раньше времени палату, мы спасались от удушающего смрада, отчаянно обмахиваясь руками.

Насладившись зрелищем, Вильгельм заторможенно опустил голову вниз и сник, словно погрузившись в сон.

– Самая безобидная реакция, – с облегчением озвучил Шольц. – В таком положении Вильгельм может сидеть часами, не доставляя никому никаких хлопот.

Но не тут-то было! Видимо, не желая превращать наш утренний обход в легкую прогулку, Вильгельм оживился и запустил руку в штаны, ощупывая себя до не приличия аутоэрогенным образом.

– Самая вызывающая реакция! – насторожился Шольц, с опаской следя, как его пациент, закатив глаза, принялся яростно стимулировать себя. Проще говоря, мастурбировать.

– Нам стоит удалиться, прежде чем он нас всех тут обрызгает, – предусмотрительно предложил Шольц, после чего мы быстро покинули палату.

– Вот такой пациент, – пробурчал Шольц, повернувшись ко мне. – Что вы о нем думаете, коллега?

– Очень занимательный случай, – сказал я и, немного поразмыслив, добавил: – Вполне возможно, что мы имеем дело с «диссолюцией Джексона», имеющей под собой поражение трех основных центров мозга: моторного, акустического и визуального, что привело к моторной и сенсорной афазии с осложненной алексией.

По обескураженному виду Шольца я догадался, что он мало, что понял из сказанного мною, но дабы не потерять лицо, он скептически промолвил:

– Кто знает, кто знает? В голову ему, к сожалению, не заглянешь…

Через несколько дней Шольц отправился в отпуск, передав руководство отделением мне. Под мою ответственность целиком перешло сто шесть пациентов, а в подчинении оказались десять медицинских сестер, два младших врача и один аспирант. Я очень быстро освоился с руководящей должностью и с важностью подошел к своему делу Мне нравилось осматривать пациентов, изучая их симптомы и выявляя правильные диагнозы. Так, например, одному из пациентов только я сумел поставить верный диагноз, что вызвало со стороны прочих коллег глубокое уважение ко мне, и о чем с восхищением пересказывали друг другу члены Венского общества неврологов. Обо мне прошел слух даже в Америке, когда мой диагноз подтвердился биопсией мозга пациента, проведенной после его неожиданной кончины. Но Вильгельм… Он был для меня словно неразгаданный ребус. Мне пришлось просидеть с ним не один вечер, порой до поздней ночи, чтобы понять суть его болезни. Должен признаться, что поначалу я мало верил в успех моего метода, поскольку все мои попытки разговорить Вильгельма разбивались об его ожесточенное сопротивление.

– Вильгельм, я знаю, что вы необычный пациент! – рискнул я как-то задобрить его. – И мне бы очень хотелось понять, в чем заключается ваша уникальность!

Вильгельм в ответ округлил губы и закивал головой. Не очень понимая, что он мне хочет этим сказать, я решился на уловку.

– Есть что-нибудь, что вам хотелось бы сейчас больше всего?

Расплывшись в идиотской улыбке, Вильгельм довольно захрипел и потянулся рукой вниз под стол.

– Нет, нет! Только не сейчас! – остановил я его от легкомысленного поступка. Вильгельм недовольно надул щеки и натужился.

– А вот это было не очень культурно! – пристыдил я его, стараясь дышать редко и поверхностно.

Вильгельм расстроился и в знак протеста впал в ступор.

– Ну что ж… Попробуем в следующий раз… – признал я свое поражение.

Последующие вечера я решил не докучать Вильгельму расспросами, но позволил ему сидеть в моем кабинете, пока я разбирался с научными трудами. Он, на удивление, вел себя тихо. Что-то мычал себе под нос, увлеченно разглядывая паутину на книжной полке и лишь изредка по привычке портил воздух. Когда же ему становилось совсем скучно, то он начинал себя аутоэрогенно стимулировать, но тут же прекращал это непристойное занятие, повинуясь моим строгим приказам. Так проходил вечер за вечером, пока однажды не произошло чудо. Все было как и в прежние вечера, я изучал статьи, а Вильгельм был занят сам собой в углу комнаты.

– Хочу жареный бифштекс! – вдруг капризно произнес он.

– Что?! – не поверил я своим ушам и резко повернулся в его сторону.

– Бифштекс! Жареный! И с кровавой прожилкой! – истерично завопил он.

– Хорошо… Хорошо… Вильгельм… – боясь спугнуть внезапное исцеление, я аккуратно сполз со стула на пол и на коленках подобрался к нему поближе.

– Ты поговоришь со мной, если я достану тебе жареный бифштекс?

– С кровавой прожилкой! – требовательно насупился он.

– Договорились… – как можно мягче ответил я и стал судорожно вспоминать, где в Вене можно было бы достать приготовленный бифштекс в пол двенадцатого ночи. На ум пришел мой кузен по материнской линии, бредивший нелепой идеей – открыть круглосуточное заведение, торгующее жареными котлетами, зажатыми меж двух горбушек халы и политыми каким-то острокислым соусом. Впрочем если быть до конца откровенным, то в тот поздний вечер я на какой-то миг даже уверовал, что его идея, возможно, когда-нибудь будет пользоваться спросом. Разбудив аспиранта, я отправил его к своему кузену, строго наказав, чтобы тот принес бифштекс в точности такой, как этого хотел Вильгельм. К моей радости и к беспредельному счастью Вильгельма, аспирант вернулся через час с сочным прожаренным бифштексом с кровавой прожилкой. Бифштекс тут же был передан Вильгельму. Две же горбушки халы я разделил с аспирантом.

– Теперь ты расскажешь мне, почему ты отказался пользоваться нормальной человеческой речью? – осторожно спросил я, наблюдая, как Вильгельм разделывается с бифштексом. Жадно вцепившись редкими пожелтевшими зубами в мякоть мяса, он сверкнул своими мелкими глазенками:

– Достали они меня!

– Кто они? – не понял я.

– Жена и дочка, – прожевав кусок бифштекса, отрыгнул он.

– В каком смысле? – с замиранием сердца уточнил я, брезгливо сморщившись, но не акцентируя внимание на его трапезе, поскольку какое-то невероятное предчувствие внутри меня вдруг заговорило о близости сенсационного открытия.

– Они все время относились ко мне, как к несмышленому ребенку! Нельзя пукнуть, нельзя почесать яйца, нельзя без дела поваляться на софе. А мне это все доставляет удовольствие! – пожаловался он, смахнув ладонью капающий с губ кровавый жир и вытерев его об штанину. – Тогда я решил устроить им бойкот! – захихикал он, хрюкая и тряся головой.

В течение часа он пересказывал мне, как придумал план мщения своей семье, буквально одним днем превратившись в безмолвного самодура. Назло им он делал все, что так бесило их и что так нравилось ему, испытывая наслаждение от их беспомощности и от своих мерзких выходок. Он говорил об этом с таким возбуждением, что я не мог оторваться от его увлекательного рассказа, пока меня вдруг не осенило. Я понял, что за его нарочно вызванным, примитивным поведением скрывалась сексуальная неудовлетворенность, ищущая выход через разные телесные зоны, точнее сказать через естественные отверстия. Так я определил четыре фазы психосексуального развития человека: оральную, анальную, фаллическую и латентную. Позже я открыл еще одну фазу – генитальную. Но это была уже совсем другая история!

Зигмунд довольно сощурился и посмотрел на Дэвида.

– Это просто… Невероятно! Вы каждый раз меня поражаете своими откровениями! Как вам удавалось делать такие открытия? – Дэвид растерянно развел руками и потрясенно уставился на старика.

– Для этого я ничего специально не делал. Все, что мне было нужно для открытий, это лишь моя наблюдательность и умение делать правильные выводы! – закокетничал Зигмунд.

– Уму непостижимо! – замотал головой Дэвид. – И после этого случая ваше открытие получило широкое признание? – предположил он.

– Ну, не сразу и не всеми. Хотя в общем-то да! – тщеславно похвастался Зигмунд. – Правда, иногда это признание меня очень сильно выводило из себя, – вдруг признался он.

– В самом деле? – недоверчиво поднял бровь Дэвид.

– Вы даже не представляете, с какой опасностью сталкивается любой исследователь человеческой природы, если, благодаря своим находкам, он вдруг обретает армию влюбленных поклонниц! Причем самые страшные из них – аристократки! – посетовал Зигмунд с видом человека, порядочно натерпевшегося от женского произвола. – Как только мое учение о психосексуальных фазах обрело популярность, меня тут же окружили дамочки из титулованных родов: герцогини, баронессы, маркизы и графини, – продолжал он. – Как-то я получил приглашение на светский бал в Вене, куда съехалась вся местная знать и важные особы из ближайших городов. Я не очень хотел тащиться на это мероприятие, но поскольку услышал, что музицировать на балу обещался сам Густав Малер, то убедил себя не лишаться такого удовольствия. Удовольствие, к сожалению, вышло сомнительным. Густав Малер приехать не смог. Вместо него публику развлекал своими крайне бездарными музыкальными новинками какой-то малоизвестный композитор с Бродвея, позже устроившийся в компанию Уолта Диснея, где продолжал творить для анимации. Но это было еще полбеды. Церемониймейстер так громко и торжественно объявил о моем прибытии на бал, что на встречу мне тут же засеменили все знатные дамочки.

– О, Зигмунд! О, Зигмунд! Какое счастье! Какая приятная неожиданность! – защебетали они со всех сторон.

– Я как раз думала о Вас! Вы-то мне и нужны! – по-королевски оттесняя остальных, взяла меня под руку баронесса фон Альвенслебен.

«Ну конечно!» – раздосадованно подумал я. – «А прийти ко мне на прием ты не удосужилась!»

– У меня к Вам весьма важный разговор! – атаковала она меня.

– И у меня! И у меня! – загалдели остальные.

– Ваше учение об этих фазах… Оно изумительно! – льстиво прильнула ко мне баронесса фон Альвенслебен. – Я не знаю, что мне делать с моим мужем! – тут же воскликнула она и захлопала ресницами.

– Что?! – пикнул я, но тут на меня обрушился такой шквал жалоб, начался такой шум, что я уже не смог вставить ни единого слова.

– И я со своим сыном! – прорываясь сквозь круговую осаду, запричитала герцогиня Генгебах.

– У моего мужа никак не закрывается оральная фаза! Он все время только и делает, что жрет и орет, жрет и орет! – наябедничала баронесса фон Альвенслебен.

– Что?!..

– Даже сейчас, вот посмотрите… – прислонившись ко мне, она осторожно тыкнула пальцем в глубь зала на вальяжного господина крупного телосложения, громко хохотавшего в кругу своих друзей. – Даже здесь его оральная фаза не знает рамок приличий! Жрет и ржет как конь! А ведь будет еще и орать!

– Подождите, но это же…

– Зигмунд! – не дав мне хотя бы попытаться разъяснить истинную суть моего учения, втиснулась герцогиня Генгебах. – У моего взрослого сына очень развита фаллическая фаза… Я это заметила случайно… – засмущалась она. – Но его интересует исключительно анальная фаза других юношей! – ее лицо огорченно вытянулось.

– Что?!. При чем тут?!.

– Боже, а вы слышали, что у маркизы Вильчек появилась новая генитальная фаза! – по секрету донесла какая-то стоявшая с краю дамочка.

– Она меняет эти генитальные фазы как перчатки! – укоризненно добавила ее соседка.

– Как она может?! Как она может?! И это при живом маркизе!! – закудахтали дамы.

– Боже, но как?!.

– А я бы не отказалась от какой-нибудь случайной генитальной фазы, а то у меня сплошная латентная, – не обращая внимания на мои страдания, разоткровенничалась пожилая графиня.

– Ааааа!!! – схватился я за голову.

– Зигмунд, что с Вами? – дамы притихли и взволнованно уставились на меня.

– Все! Я уезжаю домой! – с горечью махнул я на все рукой и ринулся к выходу.

– Как прошел бал? – поинтересовалась дома моя жена Марта.

– Это невыносимо! – разразился я праведным гневом. – Эти тупые курицы! Они свихнулись по фазе! Вот как раз такие дуры и переврут все мое учение и исказят его до неузнаваемости!

– Истину исказить нельзя, – успокоила меня Марта, заботливо расправив лацканы пиджака на моей груди. От ее нежных слов я снова почувствовал прилив уверенности в себе.

Зигмунд улыбнулся и замолчал. В тишине кабинета минуты две слышалось лишь мирное тиканье настенных часов, отсчитывающих секунды.

– Так значит, пять фаз, – подытожил Дэвид.

– Пять.

– Может, по чашечке кофе?

– С удовольствием! В саду?

– Разумеется!

Оба встали со своих кресел и заторопились вниз.

Отступники

– Зигмунд, срочно собираемся! – влетел в гостиную взъерошенный Дэвид, на ходу застегивая запонки на рукавах рубахи.

– Что-то произошло? – невозмутимо сложив утреннюю газету, поинтересовался Зигмунд причиной столь внезапной спешки.

– Хорошо, что я об этом вовремя вспомнил, – пробубнил Дэвид, мучаясь с застрявшей в петельке запонкой. – Хочу взять вас с собой на один семинар, – обратился он к старику и многообещающе добавил, – Вам понравится! Такси уже ждет!

– Ну что ж, – хмыкнул Зигмунд и медленно приподнялся с кресла. – Если мне понравится, тогда конечно!

Покинув гостиную, они вышли из дома и немного постояли на крыльце, разглядывая хмурое небо.

– Будем надеяться, что дождя сегодня не будет, – оптимистично загадал Дэвид, не желая занимать руки зонтами. Заметив черное лондонское такси, поджидающее их у обочины, Дэвид приветливо помахал водителю.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули! – начал разговор он, удобно устроившись с Зигмундом на заднем сиденье просторного автомобиля.

– О да! После вчерашней прогулки я спал как убитый! – поблагодарил Зигмунд, довольно вспоминая воскресный семейный поход в Гайд-парк.

Дэвид удовлетворенно кивнул.

– Расскажите о ваших учениках! – вдруг попросил он. – Я знаю, некоторые из них… ушли от вас…

– Да… Они были непослушными мальчишками, – с отцовской болью в голосе отозвался о них Зигмунд.

– У вас же было психоаналитическое общество? – попытался обратить внимание на более приятные воспоминания Дэвид.

– Психоаналитическое движение, – поправил его Зигмунд, с ностальгией посмотрел в окно и улыбнулся. – Это были счастливые годы моей жизни. Конец моей изоляции и вынужденного «гордого одиночества», куда меня загнали противники психоанализа. Мои теории, мои труды стали обретать международное признание все с более возрастающим успехом. Ко мне примкнуло множество юных и жаждущих личных открытий ученых. Среди них было много амбициозных и подающих большие надежды молодых людей. К некоторым из них я успел очень сильно привязаться за годы нашего знакомства… – горестно вздохнул он. – Я был так самонадеян, так уверен в их преданности моему делу. Я всячески способствовал их индивидуальному становлению, что, по моему мнению, было бы только на благо нашему общему движению… Но я заблуждался… В марте 1910 года в Нюрнберге прошел наш второй международный психоаналитический конгресс, подготовку которого я поручил своему близкому соратнику, Юнгу Научная часть оказалась блистательной и показала, насколько плодотворными являлись новые идеи, насколько перспективна психоаналитическая терапия. К тому времени меня уже давно занимала мысль связать аналитиков более тесными узами, и поэтому я хотел озвучить в ходе конгресса необходимые предложения. По моему поручению, один из самых моих любимых учеников, Ференци, после окончания научной части обратился к собранию с предложениями о будущей организации аналитиков и их работы, но за его призывом сразу же последовал шквал протестов. При всей моей любви к Ференци, он обладал явно диктаторскими чертами и уже перед конгрессом заявил мне, что «психоаналитическое мировоззрение не ведет к демократическому равенству: в психоанализе должно быть правление элиты, построенное, скорее, в соответствии с правлением философов у Платона». В своей речи он в унижительной форме отозвался о венских аналитиках и высказался за то, чтобы центр движения находился только в Цюрихе, во главе с Юнгом в качестве президента. Это стало началом конца… Между отделениями психоаналитического объединения разных стран начались склоки и подковерная возня, переросшая в открытое противостояние. Американские аналитики стремились отделиться от европейских, которые хотели занять главенствующее место. Среди моих учеников и приверженцев возникли разногласия. Я пытался остановить распад нашего движения и как-то выступил перед своей группой со страстной речью, призывая всех к единству и предупреждая, что нас окружает общая враждебность общества и что мы нуждаемся в помощи извне для того, чтобы ей противостоять. Мне даже пришлось драматично сбросить свой сюртук, воскликнув: «Моим врагам хотелось бы увидеть меня умирающим с голоду; мне не оставят даже этого сюртука». Однако мне не удалось остановить бунт, разгоревшийся из-за жажды лидерства. Чтобы как-то успокоить своих соратников и учеников, я заявил о своем уходе с поста президента Венского общества аналитиков, уступив президентское кресло Адлеру. Но даже это не спасло наших отношений. В следующем году у меня произошел болезненный разрыв с Адлером, а еще через очень короткий промежуток времени я был вынужден расстаться с Юнгом и со многими другими моими учениками. Нам вдруг стало не по пути…

Зигмунд скорбно замолчал, обратив свой взор на массивное красное здание, показавшееся в боковом окне.

– Мдаа… – посочувствовал ему Дэвид. – Можете остановиться здесь? Мы пройдемся. – попросил он шофера и, расплатившись крупной купюрой, открыл для Зигмунда дверь.

– Один мой хороший приятель, коллега, является почетным старшим лектором в Лондонском городском университете и проводит своеобразные курсы по психологии. Он их делает в виде ролевых представлений. Дает студентам роли и задания, чтобы те отстояли точку зрения или передали смысл учения какого-нибудь известного психолога, – объяснил Дэвид. – Вас это может поразить, но сегодня первая часть его семинара посвящена именно вам! И мы успели как раз вовремя.

Посмотрев на часы, Дэвид замолчал в предвкушении.

– Вы меня заинтриговали! – не скрывая приятного удивления, произнес Зигмунд.

– Тогда нам стоит поспешить!

Они прошли вдоль маленького сквера, свернули в университетские закоулки и, войдя через главный вход здания, сверившись с указателем, направились к амфитеатру Оливера Томпсона.

Не привлекая внимания, они осторожно прошли в полутемный лекторский зал и никем не замеченные расположились на пустующем верхнем ряду амфитеатра. Нижние ряды были заняты студентами и зеваками из академического состава, пришедшими посмотреть на постановочные дебаты на психологические темы. На сцене за столом восседал главный режиссер сегодняшнего представления – руководитель семинара. В дорогом костюме, с аккуратно зачесанными волосами и солидной неторопливостью в движениях, он, как и Дэвид, производил впечатление состоявшегося в профессии и в жизни человека.

– Я думаю, что мы можем начать, – мягким баритоном промолвил он. – Если вы готовы, то прошу на сцену по списку: Стив Брикман, «Зигмунд Фрейд», Нил Хоулмз – «Карл Юнг», Крис Уоллер – «Альфред Адлер», Тони Матьюз – «Вильгельм Штекель», Джим Милн «Отто Ранк» и Эми Аддерли – «Карен Хорни».

Шестеро студентов один за другим вышли на сцену «Фрейд» встал посередине площадки, остальные полукругом окружили его с краю.

– Как вы знаете, между Фрейдом и некоторыми его последователями в какой-то период начались серьезные разногласия, приведшие к тому, что многие ученики и приверженцы Фрейда отошли от него и сформировали свои школы психоанализа, – напомнил руководитель семинара аудитории и участникам баталии об этом малоприятном для Зигмунда факте. – Причем многие из бывших соратников Фрейда в основу своих теорий и направлений положили критику фрейдизма. Наша задача сегодня представить дискуссию, которая была или могла произойти между Фрейдом и его учениками. Это необходимо, чтобы лучше разобраться в их взглядах на учение Фрейда и психоанализ в целом. Начнем мы с критических замечаний в адрес Фрейда, после чего, хочу надеяться, мы услышим аргументы самого «Фрейда» в защиту своего учения. Пожалуйста. Пусть начнет «Карл Юнг», – предложил начать он юноше в образе Юнга.

– Да, хорошо… Ээ… – замялся тот, пытаясь освежить в памяти «свои» основные претензии к Фрейду. – В общем так, Стив!

– Я бы все же хотел, чтобы вы обращались к персонажам, а не к игрокам, – прервал его руководитель.

– Да, конечно! – стушевался «Юнг». – Уважаемый Фрейд!

– Ну, может, не так официально, – снова вмешался преподаватель. Зал рассмеялся. «Юнг» почувствовал себя более уверенно.

– Дорогой Зигмунд! – поймал он необходимый настрой. – Смею вам возразить по поводу некоторых ваших постулатов и методики, которая была введена вами в практику психоанализа. Вы знаете, что я долгое время разделял ваши взгляды на многие выдвинутые вами теории, в частности, о природе бессознательного и сексуальности человека, но в результате собственных поисков и более глубокого анализа пришел к выводу о неполноценности и ошибочности вашего учения. В какой-то момент я осознал, что вы необоснованно свели всю человеческую деятельность к биологически унаследованному сексуальному инстинкту, тогда как инстинкты человека имеют не биологическую, а всецело символическую природу. Благодаря моим размышлениям о данном предмете, я выявил, что символика является составной частью самой психики и что бессознательное вырабатывает определенные формы или идеи, носящие схематический характер и составляющие основу всех представлений человека. Как только мне открылась эта истина, то тут же все изъяны вашего учения со всеми их недостатками предстали передо мной. Либидо, которому вы приписывали чуть ли не господствующую роль над мотивами и поведением человека, на деле имело не большее значение, чем общее напряжение. Сексуальный аспект, которому вы так много уделяли внимания, являлся лишь производной от символического стремления вернуться к источнику жизни. Так я вскоре понял, что будет более разумно не выдвигать вашу теорию сексуальности на передний план. Я много думал об этом, особенно об этических аспектах этого вопроса. Я считаю, что при публичном провозглашении определенных вещей мы рубим ветвь, на которой покоится цивилизация… Как со студентами, так и с пациентами я пошел еще дальше, не выводя тему сексуальности на первый план. На практике это избавило нас от необходимости вдаваться в детали неприятных для пациентов тем, в то время как вы продолжаете придерживаться бескомпромиссного пути обсуждения серьезных и неприятных аспектов. Кроме того, я убежден, что видение ситуации целиком зависит от человека. А поскольку у разных людей и психическая организация различна, то они, соответственно, и видят по-разному, и выражают разное. То, что вы говорили о роли сексуальности, об инфантильном удовольствии и его конфликте с «принципом реальности», об инцесте и тому подобном, – все это прежде всего является самым верным выражением вашей личной психологии, ваших личных неврозов. И я не могу удержаться от упрека вашей школе. Она чрезмерно много внимания уделяет изучению человека под углом его дефектов и патологий. В отличие же от вас я предпочитаю изучать человека, исходя из его здоровья, а также стремлюсь освобождать больных от навязанных вашим учением взглядов на психологию. Я не знаю о случаях, где вы хоть в чем-то вышли бы за рамки собственной психологии и избавили своего пациента от того недуга, от которого страдает и сам врач, то есть вы. Ваша психология представляет собой психологию невротического состояния определенной чеканки, следовательно, она является действительно истинной лишь в пределах соответствующего состояния. В рамках этих границ вы правы и законны – даже там, где ошибались. Впрочем, я отдаю себе отчет, что я всего лишь служил цели человеческого познания, цели, которой также хотели служить и вы, и которой вы, несмотря ни на что, служили. Разница же в наших взглядах основывается главным образом на различии принципиальных предварительных положений. Но предварительные положения неизбежны, а поскольку это так, то и не надо делать вид, будто бы их вовсе не было.

На этой победной ноте «Юнг» пренебрежительно ухмыльнулся и умолк. «Фрейд» сделал глубокий вдох сквозь расширенные ноздри, готовясь к ответному выпаду.

Наблюдавший за ними сверху Зигмунд в волнении потер взмокшие ладони.

– Спасибо за такой искрометный монолог, – беспристрастно прокомментировал преподаватель и обратился к следующему оппоненту: – Альфред Адлер, ваш черед.

– Хорошо, – чуть боязливо шагнул вперед тот. – Вы знаете, что я уважительно относился ко многим вашим трудам, – стараясь не смотреть в глаза «Фрейда», начал он. – И даже активно защищал вашу вышедшую в печать книгу «Толкование сновидений». Вы были глубоко тронуты моей смелой защитой вашей работы и прислали мне письмо с благодарностью и приглашением участвовать в только что сформированной дискуссионной группе по психоанализу Я примкнул к вашему кружку, но тем не менее я никогда не был сторонником вашего тезиса об универсальной роли детской сексуальности в развитии человеческой психики. В частности, я был убежден, что введенное вами в психоанализ понятие Эдиповою комплекса было на деле сфабриковано… К тому же оно пренебрегало влиянием братьев и сестер на психическую сторону жизни человека. Впоследствии я полностью переформулировал все процессы, затрагиваемые Эдиповым комплексом, используя термины и понятия своей школы. Я настаивал на том, что интерпретацию Эдипова комплекса следует строить исключительно на избалованности ребенка и, что, более того, Эдипов комплекс является нечем иным, как одним из многих проявлений избалованности. Сексуальный же аспект вступает в силу по той причине, что избалованный ребенок, привыкший к удовлетворению всех своих желаний, созревает в ускоренном темпе и в сексуальном отношении, а провоцирующие ласки матери только усиливают формирование упомянутых явлений. На мой взгляд, Эдипов комплекс не краеугольный камень, а просто порочный неестественный результат материнского попустительства… Я знал, что психоанализ не должен быть ограничен только одним подходом. В отличие от вас, акцентировавшего роль бессознательного и сексуальности как детерминант человеческого поведения, я ввел в объяснение социальный фактор, предподожив, что характер человека складывается под воздействием его жизненного стиля, то есть сложившейся в детстве системы целенаправленных стремлений, в которой реализуется потребность в достижении превосходства, самоутверждении как компенсации комплекса неполноценности, который формируется у ребенка под воздействием ощущения собственной ущербности по сравнению со всемогущими взрослыми. Поэтому развитие личности, согласно мои воззрениям, зависит не от сексуальных инстинктов, как верили вы, а от того, каким образом комплекс неполноценности ребенка будет компенсироваться. Очевидно, что в патологических случаях человек может пытаться компенсировать свой комплекс неполноценности за счет стремления к власти над другими, – подытожил «Адлер» и мельком взглянул на руководителя семинара.

– Прекрасно, – без лишних эмоций похвалил тот и вызвал следующего по списку.

– Вильгельм Штекель.

– Да! – бойко отозвался «тот». – Мне, честно говоря, нечего добавить к тому, что только что сказали мои коллеги, – с неуместной бравадой заявил он.

– Но какие-то претензии к учению Фрейда у вас имеются? – спросил преподаватель.

– Немного, – засомневался в себе «Штекель». – Разве что в отличие от Фрейда я был сторонником активно-наступательной позиции аналитика в отношениях с пациентом. Помимо этого, я считал, что содержание сновидений сводится к набору предзаданных фаллических и вагинальных символов, что изложил в своем труде «Язык сновидения». Некоторые положения книги Фрейд даже одобрил и хорошо воспринял, хотя в целом указал на очевидный редукционизм моих трактовок. Я же, в свою очередь, поставил под сомнение значение Эдипова комплекса и страха кастрации в качестве отправной точки большинства неврозов. На мой взгляд, основной проблемой является скрытая гомосексуальность всех людей. К тому же мы разошлись во мнении об онанизме. Фрейд был уверен, что онанизм наносит ущерб здоровью, тогда как мои личные исследования доказывали его благотворность в отношении половой разрядки… Вроде бы все, – закончил свою непродолжительную речь «Штекель», не соизволив напрямую обратиться к «Фрейду».

– Ну что ж. Спасибо и на этом, – разочарованно произнес руководитель семинара. – Что нам скажет некогда верный ученик Фрейда – Отто Ранк? – назначил следующего оппонента он.

– На вряд ли мои суждения по поводу учения Фрейда будут отличаться какой-то оригинальностью от того, что мы сейчас выслушали, – неуверенно начал свою речь «Ранк». – Я, как и остальные, поставил под сомнение первостепенную значимость Эдипова комплекса как такового в психической жизни индивида. По-моему, основным фактором в образовании всех неврозов является так называемая травма рождения, явившаяся следствием отторжения ребенка от чрева матери, а аналогом фрейдовского инцестуозного влечения выступает стремление индивида вернуться в материнское лоно… Я полагал, что невроз возникает на почве внутрипсихического конфликта между стремлением человека вернуться в первоначальное состояние дородовой гармонии и воспоминанием об ужасе рождения. Что же касается психоаналитической терапии, то я считал, что в своей завершающей фазе процесс исцеления является для пациента своего рода новым рождением. В бессознательном состоянии процесс исцеления соотносится с символикой рождения, и пациент может воспринимать себя в качестве новорожденного, то есть духовного ребенка аналитика. Фантазия пациента о перерождении в анализе оказывается повторением его собственного рождения. Таким образом, анализ можно рассматривать в качестве успешного завершения ранее неудачной для пациента попытки преодолеть травму рождения… В теориях же Фрейда фактор травмы рождения отсутствовал… Мне также показалась сомнительной позиция Фрейда, согласно которой ключевым в образовании Сверх-Я являются кастрационные угрозы отца. Кроме того, Фрейд исходил из того, что психосексуальное развитие ребенка сопровождается познавательной деятельностью, направленной как на свое собственное тело, так и на тела окружающих его людей. Раннее детское сексуальное исследование мальчика приводит его к обнаружению пениса, с которым он может играть и совершать различные манипуляции. Мальчик полагает, что точно такой же пенис есть у всех людей, включая мать, сестру, других девочек. Позднее он обнаруживает, что девочки отличаются от мальчиков. У них нет того, что в глазах мальчиков является само собой разумеющимся и необходимым. Естественно, у мальчика возникают вопросы. Например, почему у девочки нет пениса, в то время как у мальчика он есть? Не является ли его отсутствие у девочки результатом наказания за дурные поступки? Пытаясь ответить на вопросы, возникающие с обнаружения анатомического различия, мальчик полагает, что с девочкой что-то случилось. Первоначально у нее был такой же пенис, как у мальчика, но она чем-то провинилась и ее лишили мужской принадлежности. Мальчик начинает испытывать страх. Он боится того, что то же самое сделают и с ним. Его страх подкрепляется угрозами со стороны родителей и воспитателей, которые в той или иной форме готовы наказать мальчика за дурные поступки. Застав мальчика за игрой со своим маленьким пенисом и пытаясь отучить его от этой привычки, они грозятся, например, отрезать ему пальчик или сам пенис. Страх утраты пениса ведет к возникновению того, что Фрейд назвал комплексом кастрации. Взамен этих предположений Фрейда я придерживался взгляда, что в нормальном развитии Сверх-Я принимает участие в первую очередь образ строгой матери, то есть не реальной, а той, как в садистском аспекте ее понимает ребенок. По моей теории, ребенок стремится к тому из родителей, который менее посягает на его индивидуальность. В случае с мальчиком таковым родителем, как правило, оказывается мать, поскольку отец относится к сыну, как к продолжению своего эго. Поэтому родители борются открыто или подспудно за душу ребенка в биологическом или эгоистическом смысле. Ребенок соответственно использует родителей и настраивает их друг против друга, чтобы спасти свою индивидуальность… Этот аспект также не рассматривался Фрейдом… – завершил свою речь «Ранк», ни разу не взглянув на «Фрейда».

– Превосходно! – сделал пометку на своих листах руководитель и подбадривающим кивком обратился к чертовски привлекательной девушке, ждущей своей очереди.

– Карен Хорни, прошу вас!

Та решительно поправила челку и рьяно кинулась в бой.

– У меня несколько претензий к моему оппоненту! Я конечно же могла бы озвучить их все, но остановлюсь на основной, – набросилась она на «Фрейда». – Меня просто поражает самоуверенность некоторых типов, мнящих себя безжалостными мачо, которые разбивают чужие сердца и делают вид, что ничего не было! – с нескрываемым презрением в голосе выпалила она. – Конечно, когда природа наделила тебя смазливым личиком, и ты весь такой из себя, а кругом только и слышишь вопли глупышек «о, какой красавчик!», то начинаешь верить «Куда она денется? Могу крутить ею как вздумается», но в этом и есть глубокое заблуждение, расплата за которое будет горькой, а утрата безвозвратной! – пригрозила она и перевела дыхание.

– Извини, что перебиваю тебя, Эми, – ненавязчиво прервал ее порыв руководитель. – Но мы бы предпочли вместо твоих личных претензий к Стиву услышать претензии Карен Хорни к Фрейду, – сохраняя деликатность, сыронизировал он. – Карен Хорни, молодой врач из довоенного Берлина, была очарована работами Фрейда и стала одной из первых женщин в психоанализе. Она начала задавать вопросы, на которые никому из аналитиков не хотелось отвечать. В своей статье «Бегство от женственности» она сетовала, что психоанализ меряет женщин по мужской мерке, и была поражена, насколько неточно это выражает истинную природу женщин. Она резко отзывалась о зависти к пенису, воспевала материнство и считала, что это мужчины должны завидовать женщинам за их огромное физиологическое превосходство. На Фрейда ее воззрения не произвели никакого впечатления… Между тем представители феминизма подвергили широкомасштабной критике понимание развития Эдипова комплекса у девочек. Они считали, что концепция зависти к пенису является продуктом патриархального общества, которое долгое время считало женщину неполноценной, бессильной и подчиненной. Как указывала американская феминистка Кейт Миллет, Фрейд с подобными идеями и воплощением их на практике является скорее угнетателем женщины, нежели независимым наблюдателем и психотерапевтом. Известно, что Фрейд настороженно относился к возрастающему феминизму. По поводу феминисток Америки он говорил, что они «водят мужчин за нос, делают из них дураков». По другую сторону Атлантики царил матриархат. «В Европе управляют мужчины. Так и должно быть!» – считал он. На что Джозеф Уортис, молодой американский врач, осторожно осведомился, не стало бы равенство решением проблемы. «Это невозможно на практике!» – отрезал Фрейд.

Провел краткий экскурс руководитель. Последний факт задел Дэвида за живое, от чего он с потрясенным видом развернулся к Зигмунду, но тот ничего пояснять не стал и лишь пожал плечами.

– Я бы оттолкнулся от этих сведений, – посоветовал преподаватель разгоряченной студентке.

– Хорошо… – постаралась она взять себя в руки.

– Подумай еще, – дал он ей время и обратил свой взгляд на «Фрейда».

– А пока ваш ответный ход, Зигмунд Фрейд!

– Спасибо! – поблагодарил тот и пальцами рук величественно сложил пирамиду.

– Ну что ж, я внимательно вас выслушал, господа, и должен сказать, что поражен вашим «мужеством», с каким вы принялись изобличать мои недостатки и ошибки, – с досадой он посмотрел на стоящих напротив него джентльменов. – В своем желании отстраниться от меня вы разве что не обвинили меня во всех смертных грехах. Вам явно доставило удовольствие продемонстрировать мне, как вам казалось, свою независимость, большую, чем у меня, продвинутость и проницательность в вопросах психоанализа и психического устройства человека. Вы поспешили позабыть то время, когда вы, как птенцы, слетелись под мое крыло, ища поощрения и покровительства. Вы позабыли, как, прилетев ко мне, вы неуверенно щебетали о своих «революционных» идеях, боясь показаться смешными и наивными. Вы окрепли под моим крылом и, как только почувствовали, что более не нуждаетесь в родительской опеке, покинули свое гнездо, гордо заявив всему миру о своей самостоятельности. Вы не заметили, как ваша утренняя, самовосхваляющая трель, унижающая меня, была отголоском моей вечерней колыбельной для вас. Круша мое учение, вы возводили свои собственные теории на моем фундаменте. Я никогда не ждал от вас ни поклонения, ни благодарности, но элементарное уважение к своему учителю вас бы только украсило. Вместо этого, – «Фрейд» кинул суровый взгляд на «Юнга», – вы принялись выискивать «бревна» в моем глазу, намекая на мои неврозы, усугубленные самоанализом, и хвалясь своим психологическим здоровьем. Действительно, я был единственным психоаналитиком, кто подверг себя глубокому самоанализу, честно, без прикрас, взглянувший в свое бессознательное и не побоявшийся вынести наружу свои страхи и выводы. И я советовал каждому из вас обращать внимание на собственные неврозы, а не на неврозы соседа, что было бы гораздо достойнее и правдивее… Дорогой мой друг, помните ли вы историю о «кройцлинген-ском жесте»? – спросил он «Юнга».

– История о «кройцлингенском жесте»? – растерянно промямлил явно не готовый к такому вопросу «Юнг», ища ответ в глазах руководителя. Но взгляд последнего ничего не выражал.

– Не утруждайте себя! Я вам напомню! – с издевкой утешил его «Фрейд». – В 1912 году я отправился на Троицу к Бинсвангеру, живущему в Кройцлингене, так как давно уже обещал приехать к нему в ответ на его визиты в Вену. В четверг, 23 мая я написал как Бинсвангеру, так и вам, сообщая, что выезжаю на следующий день. Имея лишь двое суток в своем распоряжении, я не собирался ехать в Цюрих, но предполагал, что вы воспользуетесь этой возможностью и посетите нас в Кройцлингене. Я находился там с середины субботы до середины понедельника. К моему удивлению и разочарованию, от вас не было никаких известий, как и не последовало вашего визита.

Однако в своих письмах ко мне, датированных следующим месяцем и нескольких более поздних, вы высказывали саркастические замечания по поводу моего «кройцлингенского жеста». Эта фраза меня очень озадачила, и прояснить ее удалось лишь спустя шесть месяцев. Во время одной из наших последних прогулок вы объяснили свое негодование тем, что сообщение о моем визите в Кройцлинген получили в понедельник, то есть в день моего возвращения в Вену. Я согласился, что это действительно явилось бы неучтивым предложением с моей стороны, но уверил вас, что послал оба письма, Бинсвангеру и вам, одновременно, в предшествующий поездке четверг. Затем вы внезапно вспомнили, что в конце той недели отсутствовали в течение двух дней. Я, естественно, спросил вас, почему же вы не посмотрели на почтовый штемпель или не спросили у жены, когда прибыло мое письмо, прежде чем высказывать свои упреки. Я предположил, что ваше негодование явно проистекало из другого источника, и вы ухватились за этот шаткий предлог, чтобы оправдать себя. После чего вы стали каяться и согласились, что у вас трудный характер. Признаюсь, у меня также многое накопилось в душе, что требовало выхода, и я прочел вам почти отцовскую лекцию о правильном поведении и восприятии окружающих. Вы согласились с критикой в свой адрес и обещали многое пересмотреть…

– Да…, но как все это относится к моей критике вашего учения?! – недоуменно спросил «Юнг».

– Очень просто, мой друг! – парировал «Фрейд». – В своих письмах и в частных разговорах вы не скрывали вашего раздражения ко мне, причина которого мне часто была не понятна. Учитывая к тому же, что я старался держаться в рамках приличия в нашей с вами переписке и беседах. Но я не уверен… задавались ли вы вопросом… – «Фрейд» намеренно делал паузы между словами. – Насколько искренне и правомерно автор может считать свое детище истинным и совершенным, если оно создано из пренебрежения к своему вдохновителю?.. Вы погрузились в ваше озеро мифологии и мистицизма, разбрызгивая капли раздражения и плюя на берега, от которых оттолкнулись. Потеряв контроль над собой, вы не погнушались обвинить меня, что я якобы относился к своим ученикам как к пациентам, получая либо рабски повинующихся сыновей, либо «дерзких щенков» вроде «Адлера, Штекеля и всей этой наглой шайки, шатающейся по Вене». «Я достаточно объективен, чтобы понимать вашу хитрость. Вы вынюхиваете все симптоматические поступки у людей вокруг вас, и все они опускаются до уровня сыновей и дочерей, которые смущенно сознаются в своих пороках. А вы остаетесь наверху, как отец, – ловко устроились!» – вот ваши финальные в наших отношениях слова, которые вы произнесли в ответ на мое замечание о сходстве ваших теорий с точкой зрения Адлера, что окончательно вывело вас из себя… Поступки, значение и последствия которых вы недооценивали, говорят порой гораздо больше, чем символы и слова.

«Фрейд» отвел взгляд от капитулировавшего «Юнга» и перевел его на притихшую троицу «Адлера, Штекеля и Ранка».

– Я мог бы во многом вас упрекнуть. И в несовершенном знании техники психоанализа, искажающем его суть, и в ревнивом соперничестве за мою благосклонность с целью улучшить ваше материальное благополучие и в отсутствии научной совести, позволяющей наполнять ваши труды откровенными вымыслами. Я мог бы напомнить, как кто-то из вас, попав под влияние социал-революционеров, решил напрочь снести мои основные постулаты и бросился «спасать мир от сексуальности, заново строя его на идеях агрессии». Кто-то же впал в моральное сумасшествие, проявив себя прирожденным журналистом грубого пошива, для которого производимый эффект был намного важнее, чем истинность сообщаемых фактов. Отсюда эти надменные и небрежные в своей самоуверенности утверждения: «Я нахожусь здесь для того, чтобы делать открытия; другие люди могут их доказывать, если им это заблагорассудится». А кто-то, однажды преуспев, превратился из «бедного родственника» в банального хвастуна, кичащегося своим богатством, но быстро забывшего, благодаря кому он сделал свою карьеру и к тому же имевшего бесстыдство заливаться истерическим смехом при упоминании моего имени, когда появились слухи о моей раковой болезни… Мне горько, господа, все это вспоминать, не говоря уже о том, что я нахожу крайне безынтересным и бессмысленным дискутировать с вами о том, что вы отреклись от меня, так до конца меня и не поняв… Что ж… Дискуссию с «женщинами» я нахожу куда более интересной…

«Фрейд» повернул голову в сторону «Карен Хорни»:

– Я понимаю, что мои высказывания о женщинах бывали иногда резкими, а выводы об их психологии суровыми, но разве я не восхищался женщинами, которые были достаточно умны, чтобы я чувствовал себя с ними свободно, разве мне не нравилась их независимость, разве не я критиковал нелепые медицинские взгляды, утверждавшие, что у женщин отсутствует чувственность…, разве женщины не сидели у моих ног, внимая моим словам? – разошелся довольный «Фрейд».

«Карен Хорин» уничижительно улыбнулась.

– Мне кажется, что некоторые женщины необоснованно строги ко мне… – обидчиво надулся он, но тут же серьезно продолжил: – И вот что еще… – его голос смягчился и стал снова чувственно волнительным. – Совсем недавно я прочитал про одного водяного жука – лодочника. Он не более двух миллиметров в длину, но является самым громким созданием на земле, относительно размера своего тела. Так вот он, когда призывает к спариванию самку, трет пенисом о свой живот, порождая тем самым звук, достигающий ста децибел, что эквивалентно классическому оркестру в его полной силе. Но для обыкновенного слуха он не уловим, так как большая часть звука теряется в воде, в которой обитает жук…

Руководитель, нахмурившись, заглянул в свою папку, но не найдя там ничего схожего по сценарию, недоуменно отодвинул ее от себя.

– Эми… – Стив остановил свой полный внутренних терзаний взгляд на девушке. – Иногда я чувствую себя этим самым жуком, который не может дозваться тебя… В моем сердце звучит невероятная симфония о тебе, но преодолевая расстояние между нами, она словно угасает в полете… Но я хочу, чтобы ты знала, что ты самое прекрасное, что у меня было, есть и я надеюсь, останется в моей жизни, потому что никого удивительнее и прекраснее тебя я не встречал…

Эми прикусила губу и растроганно отвернулась, пряча набежавшие от такого признания слезы. Стив с любовью взирал на нее.

– Вау!!! Еее!!! – восторженно загремела аудитория, одобрительно топая ногами, аплодируя и шумно свистя.

– Ну, хорошо, хорошо! – снисходительно произнес руководитель семинара, понимающе кивая в такт неугомонной публике. – Это было превосходно! – сказал он и захлопнул папку. – Сделаем перерыв на тридцать минут, после чего Эрих Фромм и религиозные деятели.

– По-моему, это было великолепно! – выйдя из здания университета на улицу, поделился впечатлениями Дэвид.

– Да! «Фрейд» был блистательным! – просиял Зигмунд.

– Очень перспективный парень! – похвалил его Дэвид.

– Из него получится очень толковый психоаналитик. Он очень верно видит истинную суть! – прозорливо подметил Зигмунд.

– Да… – солидарно протянул Дэвид. – Может, прогуляемся по городу, раз дождя не намечается? – посмотрев на просветлевшее небо, предложил он.

– Ведите! – махнул вперед рукой Зигмунд, уступая ему дорогу.

Человек-крыса

Молодой человек, лет тридцати или немногим более, с узким лицом и каким-то землистосерым отенком лица появился в толпе на станции Клэпхем Джанкшн. Стараясь не привлекать к себе чужого внимания, втянув голову в плечи и пряча руки в карманах, он крался по наземному переходу в сторону удаленных платформ, стараясь держаться ближе к стене и настороженно оглядываясь на спешащих мимо людей. Он был одним из тех, кого обычно не видят или заметив случайно, быстро отводят глаза, как от прокаженного. Он был никому не интересен. Никто не задавался вопросом, кто он, куда идет или какие мысли бродят в его голове. Он просто не существовал для других.

– Извините, Зигмунд, это было не самое лучшее решение возвращаться поездом, – раскаиваясь, посмотрел Дэвид на уставшего от долгих прогулок старика. Предположив, что в это время суток на такси они застрянут в пробках, Дэвид решил, что быстрее будет вернуться поездом. Совершив две пересадки, им еще предстояло найти правильную платформу, чтобы наконец-то сесть на нужный поезд. Впрочем, Зигмунд держался стойко: терпеливо и без капризов.

– Ок. Нам туда! – отыскав информацию о необходимом направлении на информационных мониторах, Дэвид снова взглянул на Зигмунда.

– С вами все в порядке? – испугался он, увидев, как тот побледнел.

– Да… – едва слышно промолвил Зигмунд, с неподдельным страхом на лице, глядя на приближающегося молодого человека. Заметив старика, тот зло сверкнул глазами и омерзительно оскалился. Не замедляя шага, он прошмыгнул вдоль стены и, обойдя старика стороной, устремился к своей цели. Холодный озноб пробежал по спине Зигмунда. Что-то ужасное, неладное прочел он на лице этого человека. Сорвавшись с места, стараясь не потерять его из виду, Зигмунд кинулся вдогонку.

– Нам в другую сторону! – попытался остановить старика Дэвид, но поняв, что тот уже не слышит, побежал за ним.

Резко свернув к спуску на платформу, молодой человек, перескакивая через несколько лестничных ступенек разом, приземлился на ноги и хищно осмотрелся вокруг. Выглядел он словно рыщущий в поисках жертвы зверь. Побежав за странным молодым человеком, Зигмунд резво спустился по лестнице и взволнованно оглядел толпу, выискивая его силуэт глазами. Он нашел его затаившимся посередине платформы, недалеко от стоящей у края девушки. Ничего не подозревая, она что-то быстро строчила в телефоне и не замечала, как кто-то все ближе подбирался к ней. Нервно косясь на подъезжающий поезд, он пристроился за ее спиной и вытащил руку из кармана, предвкушая завершение своего чудовищного плана. Доли секунды, отделявшие девушку от ее неминуемой гибели, показались Зигмунду спасительной нитью, безвозвратно ускользающей сквозь пальцы. Бросившись в их сторону, он громко закричал:

– Не смей! Отойди от нее!

Девушка испуганно обернулась на крик и, увидев летящую на нее раскрытую, как когтистая лапа, ладонь, в ужасе отпрянула в сторону. Рука убийцы провалилась вперед, по инерции затягивая за собой в черную пропасть тело маньяка. С истошным писклявым визгом тело полетело вниз и, глухо ударившись о поезд, было отброшено на рельсы. Жутко скрипя тормозами, поезд остановился примерно на середине платформы. Оцепеневшие очевидцы замерли, и лишь спасшаяся благодаря неимоверной случайности девушка, вся дрожа, рухнула наземь и обеими руками зажала себе рот, глуша истерический вопль. Как в сумрачном сне, Зигмунд медленно зашагал к краю платформы и с опаской посмотрел вниз. Изуродованное тело виднелось из-под колес, а окровавленные, скорченные, словно в последней схватке, руки вцепились в воздух, не в силах остановить поезд. Размозженная от удара голова была вывернута набок, а на разорванном лице с запекающейся кровью застыл хищный оскал. В уцелевшем открытом глазу, как в остывающем угольке, угасал огонь безумия. Зигмунд отвернулся, почувствовав приступ тошноты. Из кабины поезда выскочил машинист. Привычный к тому, что в Лондоне чуть ли не каждую неделю люди бросаются под поезд, он, подавляя шок, пошел вдоль поезда, насвистывая под нос бессмысленную мелодию. Выглянувший из вагона в середине состава кондуктор растерянно смотрел на него, догадываясь о причине столь внезапной остановки. Машинист показал ему рукой, чтобы тот выпускал людей только из одной двери, и бегло объяснил ситуацию подбежавшим к нему работникам станции. Мгновенно организовавшись, те выстроились в цепочку и попросили всех без паники покинуть платформу. Двое из них подошли к спасенной девушке, взяли ее под руки и осторожно помогли подняться на ноги. Беспрерывно дрожа и всхлипывая, она повисла на их руках, как на поручнях, бессильно волочась за успокаивающими ее работниками подземки, прочь от этого кошмарного места. По громкоговорителю спокойный голос объявил, что выход к платформам временно закрыт.

– Зигмунд, пойдемте… – белый как полотно позвал Дэвид остолбеневшего старика. Тот вздрогнул и молча кивнул.

– Попробуем взять такси, – удрученно произнес Дэвид, протискиваясь вместе с Зигмундом сквозь толпу, скопившуюся у выхода со станции. Он хотел как можно скорее скрыться от этого невыносимого воя сирен, пронзающего воздух, и от этих взбудораженных лиц на улице, неустанно переспрашивающих друг у друга о произошедшем внизу. Увидев стоявшее на светофоре свободное такси, он с облегчением вздохнул.

– Это невероятно! – оторвавшись от монитора компьютера, воскликнул Дэвид и резко развернулся на стуле к Зигмунду. Тот, провалившись в кресло, задумчиво сидел, укутавшись в шерстяной плед, обняв руками кружку с горячим чаем, будто грея озябшие пальцы.

– Уже появилась информация об этом сумасшедшем маньяке! Оперативно же они работают! Его звали Норман Смит. Оказывается, он модерировал интернет-страничку под псевдонимом «Летучая Мышь», где пропагандировал ксенофобские идеи, выкладывал ссылки с информацией извращенного характера и давал советы желающим покончить жизнь самоубийством.

Его опознал один из пользователей странички… – поделился новостями Дэвид. – Чокнутый тип… – с негодованием замотал он головой и взглянул на Зигмунда. – Я даже не представляю, скольких несчастных людей вы спасли своим сегодняшним поступком!

Но тот, казалось, его не слышал, и, словно напуганный ребенок, он тихо произнес:

– Я узнал его глаза…

– Что? – опешил Дэвид.

– Его глаза… – мучительно повторил Зигмунд.

– Кого… его? – Дэвид не на шутку встревожился, но старик в задумчивости ничего не ответил. Через какое-то время он сказал:

– Как-то ко мне обратился один молодой человек с университетским образованием по поводу своего состояния, которое заключалось в том, что с детских лет он страдал от обсессий. Главной особенностью его расстройства были страхи, что что-то может случиться с двумя близкими ему людьми, которых он очень любил – с его отцом и с женщиной, которой он восхищался. Кроме того, он страдал от импульсивных порывов. Одним из которых, например, было навязчивое желание перерезать себе горло бритвой. Еще он налагал на себя запреты, иногда в связи с довольно незначительными вещами. Он напрасно потратил годы в борьбе со своими неприятными идеями и за это время пропустил многое в жизни. Он испробовал различные способы лечения, но ничто не принесло ему хоть какой-нибудь пользы или облегчения, кроме курса гидротерапии. Он полагал, что это было из-за случайного знакомства, которое позволяло вести регулярную половую жизнь. Когда он обратился ко мне, возможностей подобного рода у него не было, он редко и нерегулярно вступал в сексуальные взаимоотношения. Он также чувствовал отвращение к проституткам. В общем, по его словам, сексуальная жизнь у него остановилась… Он произвел на меня впечатление здравомыслящего и практичного человека. Когда я спросил, почему он придает такое значение именно вопросам сексуальной жизни, то он ответил, что знает о моих теориях. На самом же деле он не читал моих работ. Единственным случаем ознакомления с моим учением можно считать тот факт, что, пролистывая страницы одной из моих книг, он набрел на объяснение любопытной вербальной ассоциации, которая напомнила ему его собственное «мысленное усилие», и в связи с этим он решил прийти ко мне на прием. На следующий день после первой встречи я взял с него обещание подчиниться одному и единственному условию лечения, а именно – говорить все, что придет ему в голову, даже если это будет ему неприятно или покажется неважным, неуместным или бессмысленным. Затем я попросил его начать рассказывать, с чего он хочет. И он начал с истории о своем друге, которого исключительно высоко ценил. Он всегда приходил к нему, когда его тревожили некие криминальные мысли, и спрашивал друга, презирает ли тот его и считает ли его преступником. Друг оказывал ему моральную поддержку, заверяя в том, что считает его человеком безупречного поведения и предполагал, что, вероятно, с юных лет он обладал прогрессирующей привычкой видеть свою жизнь в черном цвете. Ранее, рассказал мне пациент, другой человек имел на него схожее влияние. Это был девятнадцатилетний студент, в то время как ему самому было лет четырнадцать. Своими разговорами тот способствовал повышению самооценки моего пациента в такой невероятной степени, что он начинал казаться себе кем-то вроде гения. Этот студент в будущем стал его куратором и внезапно изменил свое отношение, стал обходиться с ним как с идиотом. Пациент заметил, что его куратор интересовался одной из его сестер и рассудил, что тот сближался с ним только ради доступа в дом. Это был первый большой удар в его жизни… Я приступил к анализу данного случая, который продлился около года, и вскрыл основные причины формирования у него невроза навязчивости.

Зигмунд настолько погрузился в дальнейшую историю болезни, что не заметил, как его рассказ принял форму клинического анамнеза.

– В возрасте трех лет он перенес психологическую травму во время наказания его отцом. Не зная ругательств, он дал выход своему яростному гневу, обзывая отца: «Ты – лампа, ты – тарелка… ты – табуретка!» Даже его отец был настолько удивлен и шокирован таким поведением сына, что прекратил его избивать и никогда более его не наказывал. Но с того времени ребенок стал испытывать страх перед насилием над собой.

В возрасте шести лет его соблазнила молодая гувернантка, позволившая рассматривать себя и трогать ее гениталии, что вызвало у него сильную эрекцию. Он намеревался сообщить об этом матери, однако подумал: «Зачем? Они и так все про меня знают…» Так в возрасте семи лет у него развился завершенный невроз навязчивости. Он находился под доминирующим влиянием компонента сексуального влечения – скоптофилии, влечение к разглядыванию. Результатом было постоянное возобновление в нем желания, связанного с персонами женского пола, которые ему нравились – желания видеть их обнаженными. Его обсессивный страх, реставрированный в своем первичном значении, выглядел так: «Если у меня есть желание видеть женщин раздетыми, то мой отец должен будет умереть». Его аффект определенно имел оттенок суеверного страха, который послужил толчком к возникновению импульса делать что-то, чтобы предотвращать неминуемое зло. Эти импульсы были впоследствии преобразованы в защитные ритуалы, которым он следовал. Главным же результатом болезни явилась упорная неработоспособность, которая на годы задержала завершение его образования. Его состояние усугубилось после смерти отца, которая явилась главным источником интенсивности его расстройства. В частности, покойный отец стал одним из объектов его беспокойства. Сидя по ночам за книгами, он ждал появления призрака отца. Это превратилось в ритуал. Он открывал парадную дверь для того, чтобы отец мог войти, а в ожидании его доставал свой пенис и смотрел на него через зеркало. Он смог избавиться от этого ритуала, решив, что если он будет продолжать так делать, то с его отцом в загробном мире случится что-то плохое. Во взрослом возрасте его состояние ухудшилось. Будучи лейтенантом запаса, он провел месяц на военных маневрах в Галиции, где у него появилась навязчивая идея, связанная с крысами и с тем, что они могут сделать с его дамой и покойным отцом. Ужасное впечатление произвел на него рассказ капитана, явно обладающего садистскими наклонностями, который поведал ему о якобы существующей на Востоке казни, во время которой жертву привязывают к горшку, наполненному крысами, которые вгрызаются в анус, пытаясь прогрызть себе путь наружу. У него развилась фантазия, что человеком, подвергшимся этому наказанию, была дама, которой он восхищался. Позже, после интенсивного лечения он признал, что думал о том, что данный вид наказания мог быть применен и к его отцу. Я установил, что причиной, по которой наказание крысами так возбудило пациента, был его анальный эротизм, который играл большую роль в детстве и сохранился в течение многих лет. Я дал ему имя «человек-крыса», исходя из его навязчивых представлений, а также различных фантазий и символизма в анализе, касающихся крыс. В его навязчивом неврозе постоянно прослеживалась амбивалентность, борьба между любовью и ненавистью, садизмом и стремлением защитить любимый объект. В его обсессивных мыслях по поводу отца и дамы интенсификация либидо склоняла его к возобновлению былой борьбы против отцовской власти, и он даже отважился размышлять о возможности сексуальных отношений с другими женщинами. Его лояльность к отцу слабела, а его сомнения относительно достоинства избранной дамы возрастали. Метаясь между двумя диаметрально противоположными чувствами, он позволял себе оскорблять обоих, но затем наказывать себя за это. Поступая таким образом, он постоянно копировал старую инфантильную модель. Я предположил, что его столь интенсивная любовь к отцу и даме есть условие вытесненной ненависти. Я также обнаружил, что он словно распался на три личности: на бессознательную и на две предсознательные, между которыми могло колебаться его сознание. Его бессознательное охватывало побуждения, подавленные в раннем детстве, которые можно характеризовать как страстные и недобрые. В своем нормальном состоянии он был добрым, жизнерадостным, уверенным в себе, умным и свободомыслящим, но в своей третьей психической организации он предавался суеверию и аскетизму и поэтому мог иметь два убеждения и отстаивать двойственное мировоззрение. Эта предсознательная личность содержала преимущественно реактивные образования в ответ на свои вытесненные желания, и не трудно было предвидеть, что при дальнейшем сохранении болезни она истощила бы нормальную личность. Тема крыс привела меня к открытию садистских наклонностей пациента, что объяснило, почему рассказ жестокого капитана о пытке смог возбудить его бессознательное. Когда с помощью психоанализа я помог ему разобраться в этих внутренних противоречиях, он понял себя и вновь обрел психическое здоровье. К сожалению, в 1914 году он опять попал в австрийскую армию и, как многие другие стоящие и многообещающие молодые люди, пошел на великую войну, где его взяли в плен русские и вскоре он погиб.

Голос Зигмунда прервался. Его печальный взгляд был устремлен на дно кружки, которую он все еще сжимал в руках. Чайная пленка на остывшей поверхности задрожала. Дэвид был несколько озадачен. Ему показалось, что он что-то упустил в повествовании старика, так как не смог уловить связь между «человеком-крысой» и тем маньяком на железнодорожной станции. Он только хотел задать уточняющий вопрос, как Зигмунд сам неожиданно продолжил:

– Но был еще один молодой человек, по поводу которого у меня сложилось схожее впечатление, но который оказался гораздо более жестоким в своих фантазиях…

Его голос зазвучал таинственно, словно из глубины прошлого.

– Мне было 54 года. Я был уже достаточно признанным ученым. К тому времени вышел мой самый значимый труд «Толкование сновидений». Моя теория была официально признана, и я даже получил звание почетного гражданина Вены. Чтобы попасть ко мне на прием, нужно было записываться заранее, но пациенты готовы были ждать неделями, только бы получить мою консультацию. Жизнь мне казалось налаженной и устоявшейся, и вот тогда-то я увидел его. Однажды вечером, возвращаясь домой через нижнюю часть Берггассе, я наткнулся на неотесанного узколицего юнца с нелепыми усиками. В поношенной одежде и засаленной черной шляпе он продавал акварельные картинки, разложенные на тротуаре неподалеку от моего дома. Я помню, как он посмотрел на меня… очень странно и неприятно…, словно зыркающий из темноты недобрый зверек… Стараясь не придавать его взгляду особого значения, я вежливо улыбнулся и прошел мимо. В течение нескольких последующих дней я неоднократно видел его на нашей улице и даже поинтересовался у домочадцев, знает ли кто-нибудь, что это за молодой человек. Не скажу, что меня пугало его присутствие около дома, но что-то настораживающее и отталкивающее было во всем его обличии. На следующей день мне рассказали, что этот юноша живет в мужском общежитии в северном районе Бригиттенау, что находится в трех километрах от Берггассе, и влачит крайне жалкое существование. Я также узнал, что, приехав в Вену, он поселился в старом доме возле Западного вокзала, принадлежавшем некоей польке, и вскоре отправился на вступительный экзамен в Имперскую академию искусств. Но его работы не удовлетворили комиссию, посчитавшую, что «рисунки-образцы неадекватны и содержат слишком мало портретов», и поэтому в число поступивших он не попал. Отвергнутый Веной как студент-художник, он жил на небольшие деньги, которые получал от своей матери, но после ее смерти от рака деньги закончились, и ему пришлось искать случайные заработки, в том числе трудиться чернорабочим. По некоторым слухам, он укрывался от службы в армии, отчего постоянно менял квартиры, оказываясь порой и в ночлежках рядом с городскими бродягами. Нищета, безысходность и бродяжничество вынудили его спасаться продажей своих рисунков. Судя по тому, что изо дня в день он раскладывал у дороги одни и те же картинки, они не пользовались большим спросом у горожан. Признаться, мне стало даже жаль этого бедолагу, и я решил приобрести одно из его творений. Он был крайне смущен моей заинтересованностью и выглядел застигнутым врасплох. Пока я рассматривал его картинки, он безучастно стоял в стороне, нервно скукожившись и недоверчиво следя за мной. Мне показалось, что чем дольше я находился рядом с ним, тем больше меня охватывал необъяснимый ужас, будто бы я оказался в лапах одержимого психопата. В какой-то миг я пожалел, что остановился около его картинок. Чтобы поскорее избавиться от этого невыносимого чувства, я наспех выбрал небольшой акварельный рисунок, изображавший каменную церквушку на фоне зелени и гор. Он попросил за нее какую-то ничтожно малую цену. Я заплатил сумму в три раза превышающую ее и, забрав рисунок, пожелал ему всего хорошего. Дома, разглядывая картинку, я захотел отыскать, нет ли на ней подписи автора. В углу рисунка я нашел автограф: «Адольф Гитлер. 1910 год».

– У меня нет слов! – сраженный концовкой, воскликнул Дэвид. – Так значит, «человек-крыса» и Гитлер между собой как-то связаны?

– Насколько мне было известно, Гитлер испытывал двойственные чувства к покойному отцу и нездоровую привязанность к матери… Но я считаю, что он был просто сумасшедшим… – не вдаваясь в подробности, уклончиво ответил Зигмунд.

Мистические концы ошеломляющей истории и драматичного случая на станции цеплялись друг за друга в воображении Дэвида и сплетались в пугающую сеть догадок, разорвать которую его логика никак не могла. Он задумался, но Зигмунд его отвлек:

– Вы позволите мне сделать один телефонный звонок? – попросил он, устав от своей болтовни и откинув плед.

– Да, конечно, – занятый своими мыслями, Дэвид автоматически достал свой телефон и протянул его старику. Зигмунд вытащил из кармана аккуратно сложенный пополам блокнотный листок и поморщился, глядя на непривычный аппарат.

– Вы не поможете набрать номер?

– Извините! – спохватился Дэвид и быстро набрал цифры с листа.

– Спасибо… Если вы не против… – поблагодарил его Зигмунд и, встав с кресла, собрался выйти за дверь для личного разговора.

– Да! Чувствуйте себя как дома! – пробормотал Дэвид, все еще размышляя. Зигмунд, улыбнувшись, приложил телефон к уху и вышел из комнаты. Через минут пять он вернулся воодушевленный и будто даже помолодевший.

– Знаете, я хотел бы прогуляться по городу – заявил он.

– По городу?! – опешил Дэвид. – Но сейчас девятый час, может, мы прогуляемся завтра? Тем более, сегодня был такой тяжелый день…

– Честно говоря… – слегка замялся Зигмунд. – Я хотел бы сам… прогуляться…

– Как сам?! То есть один?!

– Не то чтобы совсем один… С девушкой…

– С девушкой?!

– Да… С той продавщицей из магазина…

Зигмунд ощутил себя неловко из-за того, что ему приходится отчитываться, как подростку, перед человеком, годящимся ему в сыновья. Но Дэвид был так явно обескуражен столь неожиданным развитием событий, что никак не мог сообразить, как же ему реагировать. Запрещать или отговаривать старика казалось бестактным и невежливым, потакать же его сомнительной прихоти – авантюрным и безответственным. Соломоново решение оказалось где-то посередине его терзаний и убеждений.

– Честно говоря, я немного растерян, – начал он.

– Я понимаю, – снисходительно согласился Зигмунд.

– Вы уверены, что не потеряетесь в городе? – решил лишний раз удостовериться Дэвид перед тем, как поставить условия.

– Не беспокойтесь, я еще помню Лондон, – поддел того Зигмунд.

– Хорошо… – засуетился Дэвид, ощупывая карманы пиджака. – Я вызову вам такси. Прошу обратно возвращайтесь тоже только на такси. Деньги я вам дам. На вечер тоже…, в случае если вы пригласите эту девушку…, продавщицу… Боже! Зигмунд, вы с ума сошли! – воскликнул он, но, увидев абсолютное спокойствие на лице старика, взял себя в руки.

– И пожалуйста, еще кое-что! Вот, возьмите мой телефон и держите его при себе! – потребовал Дэвид, возвращая свой мобильный Зигмунду.

– Не знаю, пригодится ли он… – засомневался тот. – К тому же я не уверен, что сумею им воспользоваться.

– Все очень просто! – подбодрил его Дэвид. – Во время звонка тут появится зеленый кружок. Тыкните на него пальцем! Отвечайте только, если появится надпись «Крошка»! Это будет звонить моя жена, вернее я с ее телефона! Ни на какие другие звонки не отвечайте! Вам понятно?

– Предельно! – с иронией заверил старик.

– И прошу вас, Зигмунд! – взмолился Дэвид. – Только не вляпайтесь в какую-нибудь историю! Будьте осторожны…

– Я постараюсь, – на этот раз совершенно серьезно, без кривляний, пообещал тот.

Ночное свидание

– Сегодня был просто сумасшедший день! – полным драматизма голосом пожаловалась Салли, изящно пригубив бокал игристого шампанского Moet & Chandon.

– Правда? – посочувствовал ей Зигмунд, так естественно изобразив на лице озабоченность.

– Врагу бы не пожелала! – замученным голоском прощебетала она, хмелея от прохладного напитка и трогательной заботы в глазах Зигмунда.

– Привезли новою коллекцию нижнего белья. Полдня ушло, чтобы обновить витрины. К тому же пока все это перемерила! – кокетливо посмотрела она на него, теряя контроль над собой. Зигмунд завороженно вздернул брови.

– Между прочим, кое-что из коллекции сейчас на мне, – рассмеялась Салли, все больше умиляя его своей непосредственностью. Зигмунд держался по-джентльменски – скромно хмыкнул и понимающе выпятил губу. На нескромный вопрос он не решился.

– Это ведь то самое здание, где находится ваш замечательный магазин? – чтобы как-то отвлечься, он обратил внимание на возвышающийся напротив ресторана массив торгового центра.

– Да, здесь, – подтвердила Салли, невольно оглянувшись на «то самое здание». – Нужно всего лишь подняться по эскалатору и немного пройтись.

На ее лице появилась озорная улыбка.

– Это ничего, что мы остановились здесь? Или, может, вы хотели посидеть где-то в другом месте? – вдруг встревожилась она, осознав, что не предоставила никакого выбора ночного заведения. Мысль о «другом месте» Зигмунду показалась заманчивой, но ее решением расположиться под теплом обогревательных ламп на уютной веранде этого ресторана он был вполне доволен. К тому же вокруг почти никого не было, а весь персонал суетился внутри ресторана. Так что столь приятный тет-а-тет проходил в довольно интимной обстановке.

– Абсолютно подходящее и симпатичное место – осмотрелся Зигмунд и внимательно взглянул на нее. – А главное, в такой милой компании…

Салли одарила его нежным взглядом и из вежливости поинтересовалась:

– А как прошел ваш день?

– В общем-то ничего особенного, – словно стараясь припомнить прошедший день, Зигмунд состроил скучную физиономию. – Сходил на один семинар с утра, потом прогулялся по городу.

– Оу, мне бы так… Прогуляться по городу… Без всяких хлопот…

Мечтательно изогнулась она на диванчике. Зигмунд грустно улыбнулся.

– В следующий раз возьмите меня с собой! – в шутку потребовала она.

Не исключая такую возможность, Зигмунд охотно кивнул.

– Хотя, могу предположить, что ваш молодой человек не будет в восторге, – предостерег ее он.

– Его уже месяц как след простыл, – равнодушно махнула рукой Салли. – Вернее, я его выставила за дверь… Бесполезное трепло. Столько самовлюбленных разговоров о себе, хотя было бы там хоть чем на деле хвастаться! – посетовала она.

– Ах вот в чем дело! – смекнул Зигмунд.

– О да! – простонала Салли. – Самое забавное, что всем своим бывшим подружкам он плел про себя одни и те же сказки. Сейчас наверняка морочит голову очередной дурехе.

– Потрясающе! – воскликнул Зигмунд, несколько удивив ее такой реакцией. – Этот ваш молодой человек напомнил мне одного пациента!

– Пациента? – насторожилась Салли.

– Да! – подтвердил Зигмунд. – Господина Зелленка!.. Как-то ко мне на прием пришла одна девушка, страдающая постоянными головными болями и потерей голоса. Я решил, что причиной ее симптомов была истерия, и предложил ей курс лечения, но она отказалась. Через два года ее состояние ухудшилось. Она стала подавленной и враждебной по отношению к отцу, отказывалась помогать своей чрезмерно домовитой матери и начала посещать «лекции для женщин». Когда же родители обнаружили намеренно оставленную на видном месте письменного стола записку о самоубийстве, то настояли, чтобы она снова отправилась ко мне. Тогда-то она мне и рассказала о некоторых скелетах в их семейном шкафу. Как оказалось, ее родители были очень дружны со одной супружеской парой по фамилии Зелленка. Нужно сказать, что ее отец вел достаточно разгульный образ жизни и подхватил от какой-то проститутки сифилис. Это может показаться странным, но во время обострения сифилиса за ним стала ухаживать госпожа Зелленка, а не его жена, и у них начался роман, немного ограниченный состоянием его здоровья. Девушка узнала об их порочной связи, но разоблачать отца не стала. Впрочем, вскоре она и сама стала вызывать несдержанный интерес со стороны господина Зелленка. Как-то он устроил так, чтобы оказаться с ней наедине в своем магазине. В тот день был церковный праздник, и он пригласил ее якобы для того, чтобы посмотреть на процессию. Там он схватил ее и поцеловал. Во время его страстного объятия она почувствовала не только поцелуй на своих губах, но и давление его эрегированного члена. Это вызвало у нее отвращение, и она убежала. Два года спустя господин Зелленка повторил свою попытку. На этот раз они были у альпийского озера, где их семья и супруги Зелленка проводили летний отдых. Господин Зелленка сделал ей непристойное предложение, посетовав, что «не может ничего получить от своей жены». Она дала ему пощечину, а потом рассказала обо всем матери. Та передала все мужу, и тот обвинил господина Зелленка в домогательствах. Последний же не только стал отрицать все обвинения, но и сказал, что слышал от жены о нездоровом интересе девушки к сексу и о том, что та читает книги на эту тему. Отец девушки поверил ему и решил, что у его дочери была сексуальная фантазия о господине Зелленка, что и стало причиной ее депрессии, раздражительности и мыслей о самоубийстве. Казалось бы, на этом история себя исчерпала, но тут вмешался неожиданный сюжетный поворот. Эта девушка случайно встретилась с домработницей супругов Зелленка, и та по секрету проболталась, что хозяин дома якобы добился от нее близости, на которую та пошла из сочувствия к нему, так как он жаловался, что «не может ничего получить от своей жены». Такая возмутительная наглость, с которой этот «подлец» прибегал к одному и тому же ухищрению для покорения женщин, возмутила ее до глубины души. На следующий день она с твердостью заявила, что отдалась господину Зелленка, поскольку была «не в силах сопротивляться его сексуальным чарам». Я был несколько обескуражен таким признанием, полагая, что оно надуманное и является следствием девичьей ревности, и предложил ей какое-то время отдохнуть, чтобы успокоиться и прийти в себя. Она согласилась и ушла. Я поспешил забыть об этом странном случае, но тут город буквально охватило безумие. Через неделю мой кабинет стали атаковать излишне возбужденные женщины, требующие выслушать их и дать им что-нибудь для успокоения. Все они как одна утверждали, что якобы имели интимную связь с господином Зелленка, который «бедненький не может ничего получить от своей жены», но поскольку в большинстве своем эти женщины были дамами замужними, то их стали мучить смежные чувства: стыд за содеянное и желание «как-нибудь повторить». Это было похоже на индуцированный бред, передающийся воздушно-капельным путем. Не было ни дня, чтобы ко мне не обратилось с десяток женщин со своей душераздирающей «историей». Причем каждая последующая история обрастала все более и более невероятными фактами. Так одна девушка, надрываясь в плаче, поведала мне, как во время оперного представления в театре она поймала на себе чей-то дьявольски соблазнительный взгляд. Она пригляделась сквозь тьму зала и узнала господина Зелленка. По ее словам, он был неотразим, как Бог. Не удержавшись от искушения, она сбежала с ним на самый верхний ярус, где они предались сладострастной любви. Примечательно, что истории, очень схожие с последней, мне пришлось услышать еще множество раз. В итоге «выяснилось», что за один и тот же вечер, в том же самом театре господин Зелленка овладел пятнадцатью юными девами, двадцатью девятьми замужними женщинами, четырьмя вдовами и даже самой оперной примадонной во время антракта! Я был бессилен что-либо с этим поделать! В газетах появились статьи, предупреждающие несмышленых девиц о коварной пленительности господина Зелленка, мужчинам же давались практические советы, как уберечь своих жен от измены. Но все было безтолку. Никто не знал, когда и откуда в очередной раз появится господин Зелленка, так как никто не мог точно описать, как он выглядит. Одни поговаривали о жгучем брюнете с чувственными, зелеными глазами, другие же уверяли, что он блондин с холодным, как осеннее озеро, взглядом. Кто-то распространил слух, что на самом деле господин Зелленка это не один человек, а группа единомышленников, в рядах которых затесалась даже маскирующаяся под мужчину женщина. Многие же сошлись во мнении, что загадочный господин Зелленка ни кто иной, как воплотившийся демон-искуситель, спустившийся на землю, чтобы насытиться совращением женских душ, после чего должен был наступить напророченный конец Света. В общем, в городе царил хаос. Женщины впадали в истерию, сомневаясь, что окажутся способны долго сохранять верность своим избранниками, и, страшась, что наверняка подчиняться соблазнителю. Моему же терпению пришел конец! Я больше не мог слышать и слова об этом господине Зелленка! Последней каплей стала моя очередная пациентка – одинокая, девяностолетняя старуха, глуховатая на ухо, изжившая из ума и одной ногой стоявшая в могиле. Придя ко мне на прием, она «открыла мне ужасную тайну».

– Ко мне ночью приходил мистер Зелленка! – вытаращив на меня впалые глаза, проскрипела она.

– Вы уверены в этом? – почувствовав приступ невыносимой скуки, скептично спросил я.

– А? – не расслышала старуха.

– Вы уверены, что это был «мистер Зелленка?» – наклонившись, прокричал я ей прямо в лицо.

– Конечно же! – изумилась она вопросу, причмокивая языком.

– И как вы поняли, что это был «мистер Зелленка»?

– А?

– Я спрашиваю, как вы поняли, что это был «мистер Зелленка»??

– Очень просто… Он был в черном плаще и на коне, – возмущенно ответила она, словно я оскорбил ее чувства.

– На коне…? – простонал я. – Ваша спальня находится на третьем этаже…?

– А?

– Как он на коне пробрался в вашу спальну?! Она находится на третьем этаже?! – гаркнул я ей в ухо.

– Я думаю, что через окно… Моя сиделка все время оставляет его открытым… – немного озадаченно предположила она.

– Это какой-то кошмар! – вырвалось у меня.

– Они оба были эрегированы, – не слушая меня, затрясла челюстью старуха.

– Кто они?!

– А?

– Кто они оба??

– Как кто?!. Мистер Зелленка и его конь!

– Эрегированный конь?! Боже, за что мне все это?! – мне захотелось, чтобы этот разговор оказался кошмарным сном и чтобы я немедленно проснулся.

– Может, вам в темноте почудилось? – попытался я ее образумить.

– А?

– Я говорю, может, вам показалось??

– Может, у коня и показалось… – обиженно насупилась старуха. – Но мистер Зелленка был точно эрегирован! – заверила она.

– Хорошо… – бессмысленно было ее переубеждать, легче было с ней согласиться. – Я направлю вас на курс гирудотерапии!

– А?

– Полечим вас пиявками!! – прикрикнул я.

– А мистер Зелленка больше не придет? – обеспокоенно прошамкала она беззубым ртом.

– Обещаю, что нет! – выпроводил я ее за дверь.

Домой я вернулся выжатый как лимон, с одной лишь мыслью в голове – уединиться в своем кабинете и никого больше не видеть. Но первое, что я услышал с порога своего дома, так это все ту же болтовню про господина Зелленка, «А вы знаете, что господин Зелленка на самом деле никогда не был женат?! А вы слышали, что господин Зелленка родом из Трансильвании?! А вы в курсе, что господин Зелленка то, а вы в курсе, что господин Зелленка се, а вы в курсе, что господин Зелленка это…?!»

– Хватит! – заорал я на весь дом. – Я больше не в состоянии переваривать вашего «господина Зелленка»! Кто он, черт побери, такой?! Кто-то его вообще видел?! Кто-то знает его в лицо?! Кто-то из вас с ним встречался?! То-то же! И чтобы в моем доме больше никаких упоминаний об этом чертовом господине Зелленка!

Не получив ответа от притихших домочадцев, я направился в мой кабинет и раздраженно хлопнул дверью. Остыв, я собрался почитать корреспонденцию, как вдруг в дверь постучалась наша домработница.

– Извините, что тревожу вас… Вас спрашивает какой-то господин, – с опаской сообщила она мне.

– Кого это еще черти принесли в такое время?! – недовольно буркнул я и вышел в парадную.

У входной двери мялся какой-то маленький, невзрачный мужичок в сером сюртуке и с тросточкой в руках. На вид лет пятидесяти – пятидесяти пяти. Завидев меня, он смутился и, низко поклонившись, представился:

– Меня зовут Франц Зелленка… Я очень извиняюсь за столь поздний визит… Просто мне больше не к кому обратиться…

– Зелленка?! Вы тот самый господин Зелленка, о котором шумит весь город?! – не веря своим глазам, ошеломленно переспросил я, едва сдерживая подкатывающий смех.

– Да… – тихо признался он, опустив глаза. – Понимаете…, у меня были определенные трудности с женой… Тогда я в отчаянии придумал историю, что овладел чужой женщиной, поскольку собственная была ко мне прохладна… Эту байку разнесла моя служанка, чтобы помочь заполучить одну понравившуюся мне девушку…, но я даже не мог и предположить, что безобидная выдумка выльется в такую трагедию… Мне стыдно встречаться со своими родственниками и знакомыми, поскольку приходится оправдываться, объяснять, что «загадочный господин Зелленка» и я совершенно разные люди, что это какой-то однофамилец или авантюрист, присвоивший себе мое имя… Однако моя жена не поверила моим отговоркам и в наказание требует от меня исполнения супружеского долга несколько раз в день, чтобы я, как сказала она, «больше не жаловался»… Но дело в том, что я далеко не молод и не могу похвастаться своей силой…, поэтому с «наказанием» справляюсь весьма вяло, на что жена пригрозила мне… кастрацией и скандальным разводом… Вся надежда только на вас…, на то, что вы сможете хоть чем-то мне помочь… – жалостливо посмотрел он на меня снизу вверх. Я нахмурился и пообещал разобраться в его проблеме, попросив его для начала записаться ко мне на прием на следующей неделе. Он был бесконечно счастлив и долго расшаркивался перед уходом. Когда же я закрыл за ним дверь, то не смог удержаться от хохота, напугав моих близких и прислугу.

– Пожалейте меня! Я больше не могу! – задыхаясь от смеха, взмолилась Салли. – Господин Зелленка! Теперь я точно знаю, кто был родственником моего бывшего!

Немного отдышавшись, она расслабленно вздохнула и, скользнув ладонями по столу, накрыла ими кисти рук Зигмунда.

– Вы такой забавный… – влюбленно прошептала она.

Зигмунд почувствовал жар от ее прикосновения и притих, боясь спугнуть это волшебное мгновение. Они безмолвно смотрели друг на друга, пока в их душевное единение не ворвалась телефонная трель.

– У вас, кажется, телефон? – улыбнулась она.

– Ах да…

Зигмунд заерзал, вспоминая, куда он засунул это штуковину, и, выловив ее из кармана, ткнул наугад. Телефон замолк.

– Вам кто-то звонил? – спросила Салли, стараясь казаться безразличной к ночному звонку.

– Да… – смущенно промямлил Зигмунд, убирая телефон обратно в карман. – Одна крошка…

– Хм… – ревниво хмыкнула Салли. – Может, стоило ей ответить, чтобы она не волновалась?

– Я поговорю с ней позже, – без задней мысли, наивно попытался успокоить ее Зигмунд.

– Да вы ловелас! – не удержалась она от обиженного упрека. – Я так полагаю, что дефицита в женском внимании у вас нет!

– Это правда. Чего-чего, а вот этого у меня всегда было предостаточно, – не стал скромничать Зигмунд.

– Хм?! Могли бы меня пожалеть! – уязвленно воскликнула Салли и залпом осушила бокал.

– Вокруг меня было много женщин. Почти все они относились ко мне почтительно, с долей восхищения, иногда с проникновенной сексуальностью, которая чувствовалась, как капля духов на запястье. Одна из них была родственницей Наполеона Бонапарта… Я предполагаю, что она была даже влюблена в меня и ждала от меня взаимности, в частности, эротических признаний… – без какого-либо посягательства на самолюбие Салли просто поделился фактом Зигмунд.

– Родственница Наполеона? – с ноткой зависти протянула Салли. – Ну куда уж мне обыкновенной продавщице секс-шопа! – тут же надулась она.

– Ну что вы! – забеспокоился Зигмунд. – Вы очаровательная…, удивительная девушка…, чистая как Офелия…

Есть ива над потоком, что склоняет Седые листья к зеркалу волны; Туда она пришла, сплетя в гирлянды Крапиву, лютик, ирис, орхидеи, — У вольных пастухов грубей их кличка, Для скромных дев они – персты умерших: Она старалась по ветвям развесить Свои венки; коварный сук сломался, И травы и она сама упали В рыдающий поток. Ее одежды, Раскинувшись, несли ее, как нимфу; Она меж тем обрывки песен пела…

– Это так красиво! Это ваше стихотворение? – забыв об обиде, обомлела Салли.

– Я был бы безмерно рад, но меня опередил Шекспир, – вздохнул Зигмунд.

– Вы любите Шекспира? – околдованная тембром его голоса и лучшим в ее жизни признанием, завороженно спросила Салли.

– О да! Я начал читать Шекспира в восьмилетием возрасте и потом перечитывал его снова и снова. Я восхищался непревзойденной силой его выразительности и еще более его обширнейшим знанием человеческой натуры. Кстати, я уверен, что черты его лица являются не англосаксонскими, а французскими и что его имя могло происходить от искаженного Jacques Pierre.

Салли окончательно расстаяла.

– О Зигмунд! Я очень хочу сделать с вами селфи! – внезапно выпалила она.

– И я с вами хочу! – разделил ее порыв Зигмунд.

– Тогда можно? – обрадовалась Салли.

– Разумеется! А что это?

Салли, мило улыбнувшись, подсела вплотную к своему спутнику, нежно прижалась щекой к его щеке и, нацелив руку с телефоном, возбужденно произнесла:

– А теперь смотрите на экран.

Зигмунд устремил взгляд по указанному направлению. В глаза брызнула вспышка.

– А мы классно получились! – восхитилась Салли, глядя на удачный снимок. – И очень здорово смотримся вместе! Правда? – передала она телефон Зигмунду.

– Правда, – согласился тот. – А вы не расскажите о себе? – попросил он.

– Рассказать о себе? – не ожидала такого вопроса Салли. – Даже не знаю, будет ли вам это интересно… – засомневалась она.

Зигмунд подбадривающе кивнул.

– Ну не знаю! – решилась она. – Самая обыкновенная лондонская девушка… Ну хорошо! Природа не обделила меня вот этим, – она изящно обвела пальчиками контур своего милого личика, опускаясь вниз к груди и ниже…

– У вас, должно быть, красивые родители? – предположил Зигмунд, с удовольствием наблюдая за ней.

– О да! – подтвердила она. – Они у меня оба красавцы! Мама в молодости была моделью, она и сейчас прекрасно выглядит. В свое время ей пророчили большое будущее в модельном бизнесе, но она предпочла журналистику. Теперь она занимается писательской деятельностью. Пишет всякие мемуары и женские истории о смазливых дурочках семидесятых. – Салли чуть погрустнела. – Папа родом с Барбадоса. В восьмидесятых он переехал в Лондон, где и познакомился с моей мамой. Они безумно влюбились друг в друга, в результате чего и получилась я…

– Очень хорошо получились! – не сводя с нее глаз, произнес Зигмунд.

Салли благодарно улыбнулась и на миг задумалась.

– Ваши родители… Они до сих пор вместе? – осторожно спросил Зигмунд.

– Нет… – мотнула головой Салли. – Они прожили вместе десять лет. За это время у меня появились младшая сестра и брат… Но когда мои родители еще состояли в браке, то папа очень часто ездил на Барбадос. Он говорил, что навещает там больных родителей и остальную родню, но однажды мама нашла спрятанные письма, из которых выяснилось, что на Барбадосе у него была другая семья… В общем, она его выставила… Нам она не запрещала встречаться с отцом, но сама простить предательство не смогла… Я даже несколько раз ездила к нему в гости… Встречалась со своими младшими сводными братьями и сестрами… Они все очень забавные.

Салли печально посмотрела вдаль, потом с оптимизмом продолжила:

– Вообще отец у меня музыкант. Я от него унаследовала неплохой слух и вокальные способности. Мечтала даже стать певицей, как Рианна. Не слышали? Очень популярная. Тоже родом с Барбадоса… Ну не важно, – заметила она извиняющееся выражение на лице Зигмунда. – Вскоре я убедилась в наивности этой мечты и поняла, что мне ничего не светит… Так я стала продавщицей в секс-шопе… У вас снова телефон – сникла Салли, услышав знакомую мелодию, назойливо доносящуюся из кармана Зигмунда.

– А ваша крошка неугомонная! – язвительно заметила она.

– Да…, «ей», видимо, не спится… – виновато пробубнил он, в очередной раз вытащив бестолковый аппарат. – Вы не знаете, как это остановить?

– Давайте помогу! – Салли бесцеремонно выхватила телефон из его рук и с глубоким удовлетворением отключила. – Теперь вас никто не потревожит! – радостно вернула она выключенный мобильный.

– Спасибо, – поблагодарил ее Зигмунд, надеясь, что «крошкино» возмущение будет недолгим.

– Но если вам уже нужно идти… – вдруг почувствовала угрызения совести Салли.

– Нет, нет! Все в порядке! – заверил ее Зигмунд.

– Правда…? Я пойму… Тем более я живу недалеко отсюда – не успокаивалась Салли, вызвав в нем легкое замешательство от столь интересной оговорки.

– Живете неподалеку?… – переспросил он.

– Да… – ее голос стих. Она выжидательно посмотрела на него.

– Вы не против, если я вас провожу? – вкрадчиво спросил Зигмунд.

– Конечно нет! – оживившись, воскликнула она.

Зигмунд поднялся с дивана и элегантно предложил ей руку. Она игриво улыбнулась в ответ и опустила свою ручку на его локоть. Они покинули веранду и направились по узкому переулку в сторону дорожного кольца.

– Ого-го! Вот это да! Эй, красотка, ты решила выгулять своего дедушку? – раздался сбоку мерзкий хохот.

Зигмунд резко повернул голову и заметил трех, изрядно выпивших, вульгарных мужиков, откровенно оценивающих вид его спутницы.

– Пойдем лучше с нами развлечешься! Мы угостим крепеньким! – выкрикнул один из них.

Зигмунд замедлил шаг.

– Не обращайте внимания на этих болванов! – испуганно попросила его Салли.

– Ой, ой! Что нам сейчас будет! – распоясался главный заводила, заметив намерения старика.

Это непристойное кривляние, оскорбляющее молодую, красивую девушку и нацеленное на унижение достоинства Зигмунда перед ней, напомнило ему один инцидент из прошлого, произошедший с ним и его повзрослевшими детьми во время отдыха в горах. Тогда они возвращались с прогулки и обнаружили, что дорогу к их отелю преграждает шумная толпа, из которой в их адрес доносились антисемитские выкрики. Размахивая в воздухе тростью для прогулок, Зигмунд без колебаний пошел на них с таким выражением лица, что заставил их расступиться перед собой.

В случае необходимости он мог производить пугающее впечатление своим суровым и гневным взглядом. Именно так он смотрел на нацистов, вломившихся в его дом в 1938 году.

Такой же гнев, яростный и беспощадный, бушевал сейчас в его груди. Оставив Салли в стороне, он грозно двинулся на этих ублюдков.

– Сейчас же попросите у нее извинений! Иначе вам не поздоровится! – прорычал Зигмунд, воинственно сведя брови.

– Хорошо, хорошо, – трусливо забормотал заводила, изменившись в лице.

– Не слышу! – рявкнул Зигмунд.

– Извиняюсь! – промямлил заводила.

– Что?! – грозно повторил Зигмунд.

– Прошу меня извинить… Это была неуместная выходка, – поправился мужчина.

– Вам что, нужно особое приглашение?! – гневно обратился Зигмунд к двум оставшимся, странно притихшим мужчинам.

– Прошу извинить… – в два голоса заскулили они, виновато тряся головами.

Зигмунд с призрением оглядел каждого. Заметив, как трусливо уткнулись в землю их пьяные взгляды, он, удовлетворенный эффектом, зашагал обратно к Салли. Вновь предложив ей руку, он повел ее дальше по направлению к дому. Потрясенная его мужеством, она безмолвно шла рядом, держа Зигмунда под руку и гордо подняв голову, чувствуя себя настоящей королевой. Остановившись на полутемной улице, она с восхищением посмотрела ему в глаза и негромко, с грустью в голосе, произнесла:

– Вот мой дом…

Взглянув на невысокое здание, Зигмунд печально улыбнулся, с досадой понимая, что их встреча закончилась, и впереди ждет лишь расставание. Салли, едва касаясь, провела пальцами по его щеке, приблизила свое лицо к его лицу и нежно поцеловала в губы. Зигмунд стоял не шевелясь, робко глядя на ее таящий в тени лик. Она сделала неуверенный шаг к дому, но вдруг обернувшись к нему, слегка смутившись, спросила:

– Вы не зайдете ко мне?

Второй раз повторять не пришлось…

В темноте послышалось, как осторожно открылась входная дверь. Щелкнул настенный выключатель, и мягкий свет, забрезживший сквозь коридорный проем, под косым углом лег на край потолка и стену.

Дэвид вскочил с дивана, завязал пояс халата, подцепил ногами домашние тапочки и зашаркал из гостиной в коридор.

– Ну Зигмунд! – потирая глаза, заныл он. – Где вас носит? Три часа ночи! Я тут уже весь извелся, названивая вам! И почему телефон был отключен?.. Вы что, пьяны?! – прищурился Дэвид, увидев подозрительно довольное выражение лица старика.

– Моя душа, возможно, опьянена любовью, но мой рассудок трезв и ясен.

Счастливый Зигмунд заговорил «шекспировским» слогом и, скинув с ног ботинки, пошел к себе в гостинную.

– Все в порядке? – проводил его недоуменным взглядом Дэвид.

– Более чем! – раздалось в ответ из темноты.

Волчий правнук

Не решаясь начать разговор, оба понуро склонили головы над своими чашками, помешивая горячее какао. Дэвид разбалтывал шоколад усердно и нетерпеливо, то и дело поглядывая на старика, в надежде, что он все-таки выложит ему о своих ночных похождениях, но Зигмунд откровенничать не спешил, поэтому свой утренний напиток помешивал медленно и чинно.

– Скажите… – первым нарушил молчание Зигмунд, обратившись к Дэвиду.

– Да! – с готовностью отреагировал тот, резко прекратив штормить какао в чашке.

– Вчера вы читали новости по такому… аппарату…

– Компьютеру? – с досадой подсказал Дэвид, булькнув ложкой.

– Да… – неуверенно ответил Зигмунд и полюбопытствовал: – Я так понимаю, что там можно читать разные новости?

– Ааа… вы про Интернет… – совершенно расстроился Дэвид и, поставив чашку на стол, открыл валяющийся на кухне лаптоп.

– Вот смотрите! Это поисковая система в виртуальной сети, – продемонстрировал он старику принцип работы Интернета. – В ней можно найти любую информацию про что и кого угодно.

– Кого угодно? – изумился Зигмунд.

– Да! – кивнул Дэвид. – К примеру, о вас! – подтвердил он, быстро ввел в поисковую строку Google имя Фрейда и продемонстрировал множество ссылок и снимков, появившихся на экране.

– Потрясающе! – зачарованно прошептал Зигмунд, разглядывая сквозь стекляшки очков свое изображение на фотографиях.

– А можно еще кого-нибудь найти? – взволнованно посмотрел он на Дэвида.

– Конечно!.. Хм… – призадумался тот на миг. – Кстати! – будто осенило его, и он быстро напечатал следующее имя.

– Люсьен Фрейд! Ваш внук! – торжественно объявил Дэвид.

Зигмунд обомлел, а затем перевел взгляд на монитор и посмотрел на фотографию пожилого человека, внимательно разглядывая черты его лица и выражение глаз, пристально смотрящих вдаль.

– Он умер три года назад… Ему было восемьдесят восемь лет… – печально сказал Дэвид.

– Я любил этого мальчишку… Он был вторым ребенком моего младшего сына Эрнста… В тридцать третьем они перебрались из Германии в Лондон из-за нацистов… – тяжело вздохнул Зигмунд, не отрывая глаз от экрана. – Надеюсь, его жизнь тут сложилась благополучно… – тихо добавил он.

– Он был художником! – поспешил утешить его Дэвид. – Мне как-то попалась одна статья про него. Он специализировался на портретной живописи и обнаженной натуре и был одним из самых высокооплачиваемых современных художников! Между прочим, он писал портрет королевы Елизаветы второй! – с гордостью добавил Дэвид, желая порадовать старика. – Хотя его самой знаменитой картиной была «Спящая соцработница», которая была продана на аукционе Кристис в Нью-Йорке за небывалую сумму в 33,6 миллионов долларов! Это был абсолютный рекорд за полотно живого мастера на то время. Картину приобрел русский олигарх Роман Абрамович, теперь один из богатейших людей Великобритании. – Дэвид с нескрываемым пиететом в голосе прервал свою речь и для наглядности открыл галерею картин именитого внука не менее знаменитого деда.

Судя по тому, как сосредоточенно Зигмунд рассматривал изображенную на картине тучную женщину, заполнившую собой весь диван, этот шедевр произвел на него сильное впечатление. Возможно такое же, какое испытал в свое время олигарх родом из России.

– Если я не ошибаюсь, ваш внук был дважды женат и только официально являлся отцом четырнадцати детей, большинство из которых родились в результате различных внебрачных связей. Впрочем, сколько детей было на самом деле, кажется, не знал даже он сам.

Его многочисленные дети впервые встретились на его похоронах. Сводные братья и сестры были вынуждены познакомиться при таких вот печальных обстоятельствах. Некоторые из них вообще никогда не видели собственного отца живым. Вскоре после похорон вскрыли его завещание, от которого ахнула вся Великобритания, поскольку его наследие составляло 156 миллионов долларов. Ни один художник за всю историю Соединенного Королевства не оставлял после себя таких денег. Однако признанным и непризнанным детям радоваться не пришлось. Никому из них ничего не досталось от несказанно богатого родителя. При том, что все они были люди весьма скромного достатка. Кто-то биржевой маклер, кто-то программист, домохозяйка, бухгалтер, один не слишком преуспевающий дизайнер, одна не слишком известная писательница… Зато Люсьен щедро оплатил услуги своего ассистента, завещав тому роскошный дом в районе Холланд-парк и 4 миллиона долларов, как предположили, за позирование для последней, увы, незаконченной картины. Все же остальное он попросту передал своему юристу, попросив разобраться с его наследством «как-нибудь». Говорили, что деньги для него всегда являлись довольно абстрактным понятием, предметом далеко не первой необходимости. Даже, наблюдая по телевизору, как проходит продажа его картин с аукциона Кристис, он следил вовсе не за нулями, прибавлявшимися к начальной сумме, а за людьми, пожиравшими эти нули глазами. За их судорожными жестами, невольно сжимающимися кулаками, меняющимися выражениями лиц, – не упуская мелочей, поведал Дэвид старику некоторые факты о жизни и смерти его внука. Лицо деда излучало довольство. В этом рассказе он узнал свою родную кровь.

– Еще я читал, что Люсьен постоянно ходил в старомодном черном пальто с меховым воротником! – продолжил Дэвид. – Пальто было изрядно поношенным, но он трясся над ним, как над священной реликвией… Говорили, что оно досталось ему от вас… Я полагаю, что он очень тепло относился к вашей памяти и обожал вас цитировать: «Люди куда более моральны, чем они думают, и гораздо более аморальны, чем могут себе вообразить, вы в курсе, мой друг?»; «Ребенок, сосущий грудь матери, это вообще-то прототип любых любовных отношений… Уверен, вы никогда над этим не задумывались!»

На этом Дэвид умолк, оставив счастливого старика наедине со своим внуком и массой информации о нем в Интернете.

– Вы не знаете, можно ли где-то в Лондоне посмотреть его картины в оригинале? За исключением конечно же спящей социальной работницы, – не отрываясь от экрана, спросил Зигмунд, с иронией акцентируя последнюю фразу.

– Сейчас посмотрю! – достал свой айфон Дэвид. – Так…так…так… забубнил он, водя пальцем по телефону. – К сожалению, ближайшее место, где сейчас проходит его выставка – это Испания…

– Жаль! – разочарованно покачал головой Зигмунд.

– Но если хотите, то можем сходить на выставку Паоло Веронезе «Роскошь эпохи Возрождения в Венеции» в Национальную галерею! – предложил Дэвид.

– Веронезе «Роскошь в Венеции»? – на секунду задумался Зигмунд и, не имея ничего против, пожал плечами. – Можно посмотреть и Веронезе с его «Роскошью в Венеции»!

– Это крупнейшая выставка Паоло Веронезе в истории музеев Великобритании. Тут собраны пятьдесят его лучших работ, относящихся ко всем жанрам, в которых работал итальянский мастер! – зачитал вслух аннотацию Дэвид, заходя с Зигмундом в зал галереи.

– «Мученичество святого Георгия», «Обручение святой Екатерины» ранее здесь никогда не выставлялись! Тут даже есть «Обращение святого Пантелеймона», написанное Веронезе за год до смерти! – продолжил Дэвид.

– С чего хотите начать? – обратился он к Зигмунду.

– С «Портрета джентльмена», – решил тот.

– С «Портрета джентльмена»?! – озадаченно повторил Дэвид, пораженный эрудированностью старика, и послушно пошел за ним.

– Как вам это полотно? – остановился Зигмунд около одной из картин. – Марс, раздевающий Венеру в присутствии маленького Купидона… Тут есть где разгуляться психоаналитику. Не находите?

Взглядом подковыристого экзаменатора пытливо посмотрел он на Дэвида. Словно застигнутый врасплох студент, тот начал судорожно анализировать произведение, спеша родить умные выводы. Но Зигмунд, устав ждать, заинтересовался размещенным рядом произведением и отошел в сторону. Он с минуту постоял напротив картины и был готов перейти к следующей, как вдруг его внимание привлекла троица, стоявшая по соседству. Достаточно высокий, плотный, барского вида, мужчина и две женщины: одна суетливо деловитая, вторая богемно вальяжная. Судя по повадкам и той степени раскрепощенности, которую позволял себе мужчина, он был как минимум крупным бизнесменом. Исходя из того, как он перескакивал с русского на английский и наоборот в обращениях к первой женщине, и того, как придерживался упрощенного английского в разговоре со второй спутницей, он был явно русского происхождения. С женщинами, как показалось Зигмунду, все было совсем просто. Та, что с папкой в руках – его ассистентка, та, что колыхалась рядом в одеянии и украшениях под стать венецианской роскоши, была его супругой. Показная чопорность, цепкий взгляд и безупречность произношения доказывали, что родом она из английского высшего общества, поэтому роль любовницы была бы для нее мелковатой и недостойной. Позади троицы уныло стояли два шкафообразных амбала в черных, строгих костюмах. Охрана бизнесмена и его близких ничем не привлекла Зигмунда, но об уровне доходов этого солидного человека он стал приблизительно догадываться. Впрочем, не это стало предметом любопытства Зигмунда. Одна странная особенность в поведении бизнесмена сразу же бросилась ему в глаза.

– На кого вы так внимательно смотрите? – подойдя вплотную к Зигмунду, тихо спросил Дэвид.

– Он поразительно похож на моего пациента! – не отрывая взгляда от заинтересовавшей его троицы, произнес Зигмунд.

– На какого еще пациента?!

– На волчьего человека, – ни один мускул не дрогнул на лице старика.

– Боже, Зигмунд! Человек-крыса, волчий человек! У вас вообще когда-нибудь были нормальные пациенты?! – взвыл Дэвид.

Зигмунд лукаво взглянул на него, чарующе улыбнулся и снова вернулся к троице, дав тем самым понять, что еще не закончил свое наблюдение.

– Наталья Олеговна, посмотрите, какая красивая женщина! – подозвал бизнесмен свою помощницу к женскому портрету. – Вся такая таинственная! – отвесил он восторженный комплимент.

– Да, Сергей Сергеевич! – мгновенно разделила его восхищение ассистентка, прижав к груди кожаную папку.

– Замечательно… – почти пропел Сергей Сергеевич и собрался озвучить что-нибудь еще столь же прекрасное, но вдруг его лицо свело судорогой и, словно кот, давящийся комком шерсти, он три раза изрыгнул из себя:

– Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Облегчившись, он несколько виновато улыбнулся своим спутницам и как ни в чем не бывало принялся дальше любоваться портретом. Случайным очевидцам это могло бы показаться диким, но судя по отсутствию какой-либо реакции со стороны его свиты, их такое возмутительное кощунство нисколько не задело. Супруга сохраняла привычное хладнокровие, и только Наталья Олеговна, во время святотатства из уст своего босса внутренне сжалась, как часовая пружинка, но тут же распрямилась и вновь нацепила на лицо маску привычного умиления. Охране и вовсе ничего из ряда вон выходящего не послышалось и не привиделось.

– Наталья Олеговна, а что у нас со встречей с немецкими инвесторами? – наклонив голову в бок и присматриваясь к какой-то детали портрета, спросил он свою помощницу.

– К встрече все готово, Сергей Сергеевич! Она состоится послезавтра в отеле «Савой», – шустро отчиталась та.

– Спасибо, Наталья Олеговна. Чтобы я без вас делал, моя дорогуша? Вы просто золотце! – похвалил он ее.

Наталья Олеговна скромно потупила глаза, приготовившись к «ласковому» продолжению, которое последовало незамедлительно. Сергей Сергеевич с высоты своего роста окутал ее широченной доброты взглядом и, нервно закивав головой, болезненно процедил сквозь зубы:

– Очкастая жаба! Чтоб ты сдохла!

Комплимент с милым пожеланием в свой адрес Наталья Олеговна выслушала, как и всегда – молча, с признательной улыбкой. Утираться ей было не впервой.

– Да, еще, Наталья Олеговна! – слащаво продолжил Сергей Сергеевич, отойдя от очередного приступа. – Мне нужна телеконференция с нашими американскими партнерами. Желательно сегодня. После обеда. У них как раз будет утреннее собрание. Пусть найдут время. Или знаете что?! Давайте, я сначала позвоню Саймону, а там мы договоримся о конференции!

– Может, лучше мне… самой… позвонить ему… и обо всем договориться? – ненавязчиво предложила Наталья Олеговна свои услуги, тонко намекая на конфуз, произошедший во время недавних телефонных переговоров, которые босс пожелал вести лично.

– Действительно… позвоните сами! – охотно согласился Сергей Сергеевич и бархатным голосом поблагодарил ее, непроизвольно закидывая голову назад и вновь сбиваясь на параллельные обороты.

– Спасибо!.. Чувырла очкастая!.. Вы у меня умничка!.. Вылупилась тут она на меня!.. Спасибо, моя хорошая!.. Гори в аду, сучка!..

Отмучившись, он достал из кармана носовой платок, высморкался, провел им по массивному лбу, потом по взмокшему затылку и измученно обратился к жене:

– Милая, может, съездим…

Договорить у него не получилось, так как он почувствовал приближение нового приступа, но, нарвавшись на строгий взгляд супруги, вовремя успел обернуться к портрету.

– Собачье дерьмо! Дерьмо собачье! Собачье дерьмо! – поэкспериментировал он с порядком слов и безнадежно помотал головой.

– Ну что ж. Мне все понятно, – став свидетелем его мук, удовлетворенно произнес Зигмунд.

– Что понятно?! – не понял Дэвид.

Не удосужившись ответить, Зигмунд целенаправленно зашагал к страдальцу.

– Доброе утро! – приветливо обратился он к русскому бизнесмену. – Извините, что лезу не в свое дело, просто я случайно заметил ваши некоторые… интересные признаки… – деликатно начал разговор Зигмунд, обдумывая, как бы доходчивее изложить суть проблемы.

– Интересные признаки?.. – опешил Сергей Сергеевич, не ожидавший такой прямоты со стороны незнакомца.

Охрана за его спиной напряглась и приподнялась на носки, оценивая, не таит ли старик потенциальной угрозы, но, заметив усмиряющий жест руки хозяина, мгновенно раслабилась и опустилась на пятки.

– Я попытаюсь вам объяснить! – пообещал Зигмунд и увлеченно облизал губы. – Но для начала разрешите спросить…, каких животных вы больше всего боитесь?

– Животных?.. – растерялся Сергей Сергеевич, но почему-то, вдруг проникшись смутным доверием к этому старику, признался: – Волков!

– Я так и думал! – не скрывая самодовольства, сложил руки на груди Зигмунд. – И вы помните, с какого возраста?

– С трех или нет… с четырех лет… – сам не понимая, зачем он это делает, но, повинуясь магическому взгляду незнакомца, Сергей Сергеевич выложил всю подноготную.

– Мне приснился кошмарный сон… Как будто бы я лежал в постели…, вдруг распахнулось окно…, само собой…, и я увидел шесть или семь белых волков, которые неподвижно сидели на ореховом дереве и смотрели на меня… Помню, как я проснулся в ужасе, испугавшись, что они придут за мной… С тех пор волки кажутся мне самыми страшными хищниками, у которых не пойми что на уме…

Сергей Сергеевич страдальчески скорчился и ритуально выпалил вслух, словно чихая от сенной аллергии:

– Собачье дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!.. Извините… Это я не вам…

Как ребенок, посмотрел он на Зигмунда большими, молящими о прощении глазами и неловко улыбнулся сопровождавшим его женщинам. Те, прибывая в легком замешательстве, с недоумением слушали этот странный диалог, но, не решаясь перечить, терпеливо молчали.

– Это у меня наследственное… – пояснил Сергей Сергеевич Зигмунду.

Тот отнесся с пониманием, зная об этой напасти, как никто другой.

– А можете ли вы припомнить что-нибудь из вашего самого раннего детства, что могло вызвать у вас сильное потрясение? – понизив голос, спросил Зигмунд.

– Сильное потрясение?… – как загипнотизированный повторил Сергей Сергеевич, задумавшись. – Помню, мне было года два… – будто сквозь сон забормотал он. – Я спал в своей кроватке… Она находилась в спальне родителей… Ранним утром меня разбудили стоны… Я поднялся в кроватке и увидел, как мои родители занимаются любовью… Моя мать стояла в коленно-локтевой позе… на белоснежной простыне… а отец стоял на коленях позади нее… Я увидел их гениталии… и испугался… Я даже наделал под себя и криком привлек к себе их внимание…

Он очнулся и испуганно уставился на Зигмунда.

– Вы, должно быть, испытывали страх перед отцом? – спросил тот.

– Да… – кивнул Сергей Сергеевич.

– Он был для вас авторитетом, которому вы боялись сказать что-либо плохое?

Сергею Сергеевичу почудилось, что старик видит его насквозь и знает все его потайные страхи.

– Да… – его губы задрожали.

– Тогда все очевидно! Ваш страх перед его авторитетом был настолько большим, что вы подменили его богохульством. Однажды вы вообразили себе, что, злословя вслух, вы посягаете на святость авторитета отца. Но желание облегчить свое невыносимое внутреннее напряжение и боязнь наказания, к которому неминуемо привело бы ваше сквернословие, так сильно сплелись между собой и вросли в ваше подсознание, что вы стали заложником импульсов, неподвластных вашей воле. Белые волки в вашем детском сновидении – это лишь замещенный образ ваших родителей, одетых в белое. Ваш отец, стоявший на коленях за склонившейся вперед матерью, напоминал вам волка на задних лапах. Вы видели свою мать, как кастрированного волка, а отца, как волка кастрирующего. Это и вызвало у вас благоговейный ужас перед силой отца сделать с вами тоже самое! – закончил Зигмунд, с победным блеском в глазах показав, что для него больше нет неразгаданных тайн.

Сергей Сергеевич, казалось, потерял дар речи. Разинув рот, он потерянно оглянулся на свою супругу и охрану, потом покосился на женский портрет и осторожно перевел взгляд на Наталью Олеговну. Та непроизвольно скукожилась под его «непредсказуемым» взором.

– Наталья Олеговна…, Наталья Олеговна…, Наталья Олеговна… – словно обезумевший затараторил Сергей Сергеевич. – Вы… Вы… Вы прекрасная…, удивительная…, замечательная женщина! Наталья Олеговна! Боже! Как же легко! Боже! – заорал он по-русски, заставив супругу недовольно поморщиться.

– Это надо же! Нет, ну это надо же! – он обхватил своими огромными руками поникшие плечи старика и, не в состоянии подобрать слова, бешено закачал головой.

– Наталья Олеговна! – снова обратился он к своей помощнице.

– Да…, Сергей Сергеевич… – не узнавая своего босса, робко отозвалась она.

– Дайте я вас расцелую! – вдохнул он полной грудью и кинулся ее обнимать, целуя в обе щеки. Та нервно захихикала и тут же испуганно покосилась на жену босса, высокомерно следящую за этим русским балаганом.

– Ух! – облегченно проурчал Сергей Сергеевич. – Тьфу! Тьфу! Тьфу!

Сплюнув три раза через левое плечо, он осмотрелся по сторонам и, не найдя ничего более подходящего, подошел и постучал костяшкой указательного пальца по раме женского портрета, божественного творения руки Веронезе.

– Экспонаты запрещено трогать! – возмущенно заверещала смотрительница зала, все это время крутившаяся около «вульгарного посетителя», привлекшего ее внимание своим несдержанным поведением.

– Прошу прощения! – сказал Сергей Сергеевич. – У нас так положено – постучать три раза по дереву, чтобы не сглазить!

Тут же утратив всякий интерес к искусству, он повернулся к Зигмунду:

– Вы мой спаситель! Вы должны оказать мне честь! Я вас не отпущу, пока вы не отобедаете у нас дома!

Для пущей убедительности серьезности своих намерений он выловил за рукав жену и подтащил ее к себе поближе, чтобы та заодно наконец-то представилась.

– Прошу, не откажите мне! – попросил он Зигмунда и приветственно кивнул Дэвиду, который уже начал испытывать по поводу всего происходящего определенное беспокойство и незаметно подошел к старику Сергей Сергеевич весело окинул взглядом двух джентльменов и, не дав им опомниться, властно приказал одному из охранников:

– Позвони Петру! Пусть подгонит лимузин, а то в этом Майбахе места нет!

Он широко улыбнулся своим «новым друзьям», недоуменное молчание которых означало для него «полное согласие».

– Это у нас семейное! – гордо повторил Сергей Сергеевич, по-хозяйски развалившись на длинном сиденье лимузина в окружении жены и Натальи Олеговны. На противоположной стороне, внимательно слушая историю русского богача, расположились Зигмунд и Дэвид. Зигмунд слушал с неподдельным интересом, тогда как Дэвид постоянно отвлекался на тревожащие его мысли, не забывая при этом изображать интерес к рассказу бизнесмена.

– Мой прадед, Сергей Панкеев, был из очень богатой семьи, имевшей роскошное имение под Одессой, на Черном море. В шесть лет он вдруг стал страшно богохульствовать. Называл Бога свиньей, собакой, сравнивал с другими животными… А когда он однажды увидел на улице три кучки дерьма, то у него возникли неприятные ассоциации со Святой Троицей, и он с тревогой начал искать четвертую, чтобы разрушить эти намеки. Его жизнь превратилась в кошмар. Он мучился сквернословием и богохульством долгие годы, до тех пор пока как-то не отправился в Австрию, кажется в Вену. Там он встретился с одним врачом, о гениальности которого ходило множество слухов. Тот врач действительно очень помог прадеду, буквально спас его от жалкого существования… Он сказал моему прадеду, что у него было что-то не так с нервами на почве детской травмы. Что-то, связанное со страхом волков. Он даже назвал моего прадеда волчьим человеком. Моему прадеду так понравилось объяснение врача, что он и сам, отвечая на телефонные звонки, говорил: «Волчий человек слушает!»… Представляете?!

Эмоционально размахивая руками, Сергей Сергеевич с волнением посмотрел на сидевших по бокам женщин.

– Я помню, как Серж Панкеев после первого же сеанса признался мне в следующем психологическом переносе. Этот еврейский жулик хотел бы «использовать меня сзади и испражниться мне на голову», – с лукавой усмешкой тихо поделился Зигмунд с Дэвидом собственными воспоминаниями о «волчьем человеке», пока его правнук искал сочувствия у женщин.

– Мой прадед вернулся в Россию другим человеком! – продолжил рассказывать свою биографию Сергей Сергеевич. – Но вскоре случилась Октябрьская революция, а через год в Одессу вошли австрийские войска. Дела шли плохо, даже чудовищно. Их имение было разорено, поэтому прадед покинул Россию и вернулся в Европу, оставив мою прабабку с ребенком на руках… Она была простой крестьянской девушкой. Мой прадед заметил ее, прогуливаясь у пруда. Она стояла на коленях с оттопыренными ягодицами у воды и стирала белье. Ее вид так возбудил его, что, даже не видя ее лица, он тут же возжелал ее с неодолимой силой. Через девять месяцев после той встречи появился на свет мой дед… От своего отца он унаследовал болезненную тягу к богохульству и страсть к ругательству, которые показались так созвучны духу того времени. Его святотатство стало лучшим примером воинствующего атеизма, а свой скверный язык он очень умело направил против врагов социализма. Новые вожди быстро обратили на него внимание. Им импонировали его прямота и бесстрашие, с которыми он клеймил врагов. Мой дед довольно скоро оказался у власти. Соратники ставили его в пример другим, но никто из них даже не догадывался, как, на самом деле, мой дед боялся своего языка. И вот однажды судьба послала ему самое страшное испытание. Его вызвал сам товарищ Сталин. Узнав об этом, мой дед не спал всю ночь, прося прощения перед Господом и взывая Его дать ему силы, чтобы ничего не ляпнуть перед Отцом народов. Когда же он предстал перед великим Вождем, то трясся как осиновый лист. Он спасся благодаря моей бабке. Она была женщиной набожной, но недалекой, и как ни странно именно она надоумила его, как справиться с грешным соблазном. Она дала ему две швейные иголки, которые он, стоя перед Вождем, незаметно вгонял себе под ногти пальцев, скорчившись от боли и прикусив язык. Товарищу Сталину, не догадывающемуся о мучительной, внутренней борьбе и самоистязании моего деда, такое раболепное, страдальческое почитание, с каким простой смертный выслушивал его речь, очень понравилось. Он похвалил моего деда за преданность общему делу и отпустил. Дед вернулся домой поседевшим на всю голову. Но этим он не только спас свою жизнь, но и обеспечил дальнейшее привилегированное существование всей своей семье. Хотя была одна досадная вещь… Его сын, мой отец, унаследовал от него тот же самый порок, как проклятие, тянувшееся от «волчьего человека». К счастью для отца, в школе все его злословие было направлено против детей врагов народа, поэтому ему это скорее вменялось в заслугу, как похвальная сознательность, а не как повод для порицания. Когда же он стал коммунистом и вошел в правящие ряды Коммунистической партии, то его злостный язык пригодился как минимум дважды. Сначала во время разоблачения культа личности Сталина под председательством товарища Хрущева, потом во времена безжалостной критики курса самого Хрущева при захвате власти товарищем Брежневым. Члены Политбюро видели в моем отце правильные задатки и возлагали на него большие надежды. Правда, однажды у отца произошел-таки прокол, который удалось замять только благодаря связям деда. Все списали на «неопытность и молодость», ставшими причинами «опрометчивой шутки» в адрес всеми любимого генерального секретаря, товарища Брежнева. И хотя поговаривали, что сам товарищ Брежнев отнесся к «остроте» моего отца с юмором, но от греха подальше «болтливого юнца» перевели в министерство легкой промышленности. Там его «особенность» оказалась весьма кстати…

Моя же жизнь поначалу складывалась трудно. Я оказался менее адаптированным к реалиям, чем мой дед и отец. Мое сквернословие и проклятия были адресованы советскому строю. Отца часто вызывали в школу, и он «не стеснялся» «срываться» на меня при директоре и учителях, я, в свою очередь, материл в ответ учение Маркса, Энгельса и Ленина, чем еще больше приводил в «бешенство» отца. Школьная комиссия шокировано наблюдала за такими бурными классовыми разногласиями в нашей семье. И только из уважения к моему отцу и деду меня не выгоняли из школы. Им было невдомек, что отец чувствовал вину за «дурную наследсвенноть», и весь этот «концерт» он устраивал, чтобы защитить меня. Дома же он становился ко мне привычно ласковым и добрым. Он умолял меня «постараться быть в одном русле с ним», чтобы никто из «этих чертовых школьных советов, администраций и номенклатуры» не смог ко мне привязаться. Я обещал ему, но каждый раз «язык мой – враг мой», как проклятый поворачивался против советской власти. В итоге меня хотели исключить из пионерской организации и предупредили, что о комсомоле я могу забыть, а стать коммунистом, как мои предки, могу и вовсе не мечтать. Мой ответный мат на их «угрозы» вызывал у меня чувство глубокого удовлетворения. Казалось, моя жизнь была загублена, но тут Советский Союз дал крен. По стране уверенно шагали перестройка и гласность. Новые приспособленцы без моего ведома зачислили меня в ряды борцов за свободу против ненавистного советского строя. Я быстро приобрел авторитет, который выгодно конвертировал в предпринимательскую деятельность. К тому же настали годы беспредела в девяностые, поэтому мой стиль разговора в бизнесе был общепринят и крайне убедителен. Но когда бизнес из криминального превратился в современный бизнес с «цивилизованным» лицом, то мне при всей моей хватке и связях стало все сложнее и сложнее показываться на людях и вести с ними дела… Но теперь… после того, что вы сделали!

Сергей Сергеевич с восторгом уставился на Зигмунда. Тот признательно качнул головой в ответ, смакуя чувство собственного триумфа. Дэвид спохватился и вежливо кивнул русскому, но тут же осекся от понимания собственной непричастности к успешному исходу дела и сильно смутился.

– Теперь-то мы заживем! – в эйфории предупредил на английском Сергей Сергеевич сидящую по правую руку Наталью Олеговну, смешливо хихикающую и щелкающую соленые орешки.

– Теперь-то мы заживем! – повернувшись к жене, Сергей Сергеевич почему-то повторил наказ на русском и, как подвыпивший мужик, толкнул ее в плечо.

– У меня нет сомнения! – на ломаном русском с прекрасным оксфордским наречием ответила она, манерно закатив глаза.

Довольный Сергей Сергеевич захохотал на весь салон. Дэвид грустно улыбнулся и почувствовал необъяснимую, острую тоску. Он посмотрел на Зигмунда, увлеченно наблюдающего за происходящим, и незаметно приблизился к его уху.

– А куда мы вообще едем? – чревовещающим голосом тихо задал он резонный вопрос.

– Понятия не имею! Но интересно же! – честно ответил Зигмунд и с упоением опять уставился на излеченного бизнесмена и его женщин.

А главное: «Зачем мы согласились ехать?» – Дэвид решил уже не уточнять.

Толкователь снов

– Ну вот мы и приехали! – потер ладони Сергей Сергеевич и, выждав, пока подбежавший к машине охранник откроет дверь, на правах хозяина первым вылез из лимузина. Зигмунд и Дэвид учтиво пропустили дам вперед и следом выбрались наружу.

– Здесь мы и живем… Прошу, проходите…

Сергей Сергеевич приглашающе махнул рукой в сторону выложенной гравием дорожки, приказав одному из своих телохранителей:

– Алексей, проводи господ внутрь! И скажи там, чтоб пошевеливались с обедом! Извините, мне нужно сделать один телефонный звонок, после чего я к вам присоединюсь. Катя вам все покажет.

Как мальчишка, получивший вожделенный подарок и до сих пор не поверивший в свое счастье, Сергей Сергеевич улыбнулся гостям, кивнул супруге и, прихватив с собой Наталью Олеговну, удалился.

– Я – Кэтрин! – на всякий случай еще раз представилась жена Сергея Сергеевича немного высокомерным тоном. – Прошу извинить моего мужа. Иногда он может показаться несколько неучтивым. Постоянная занятость и сфера деятельности сказываются.

Ограничившись этим объяснением, она грациозно расправила плечи и величественно обронила:

– Прошу в наш скромный дом!

– Мы еще в Англии?! – шепотом спросил Дэвид Зигмунда, шокированно озираясь по сторонам. Владения русского бизнесмена можно было назвать как угодно, но вряд ли скромными. Дом оказался белокаменным особняком в пять этажей и периметром в несколько сотен ярдов, с тремя лестничными спусками: два вели с обзорных площадок и один от главного входа. Его окружал парк с аккуратно подстриженными кустарниками и изысканными фонтанами.

Алексей, как и было велено, проводил гостей и жену босса до входа в дом и распахнул перед ними тяжелые дубовые двери. Внутреннее убранство дома слепило глаза. Роскошь Венеции меркла перед русским воображением и деньгами. В парадном холле, больше смахивающем на зал какого-то музея, царил такой византийский дух, что Дэвид, вспомнив свою прихожую комнатушку, печально задумался. Колонны, статуи, предметы искусства, лепнина и роспись на потолке отбрасывали ореол недосягаемости и высокомерно провозглашали: здесь обитают привилегированность, богатство и власть.

– Чувствуйте себя как дома! Я распоряжусь, чтобы прислуга принесла вам напитки, – указала Кэтрин гостям на стоящие в центре гостиной бархатные диваны, украшенные вдоль кромки шелковыми кисточками, и скрылась за дверью.

– Я даже боюсь предположить, сколько может стоить весь этот дворец! – не постеснялся показать своих эмоции Дэвид.

– Как бы сказал один мой знакомый: «Все относительно!» Иногда дворцы не имеют цены, – спокойно ответил Зигмунд.

– Вы так полагаете? – наивно удивился Дэвид этой «странной житейской философии».

– О да! – уверенно сказал тот. – Вы знаете, в свое время моя жизнь измерялась дворцами! – похвастался Зигмунд.

Непонимающий взгляд Дэвида требовал пояснений. Зигмунд с удовольствием их предоставил:

– Дело в том, что с приходом Гитлера к власти нацисты занесли меня в черный список. Решив уничтожить психоанализ как учение, они в Берлине начали с сожжения моих книг. Поначалу меня это не сильно тревожило и вызывало лишь горькую усмешку. «Какой прогресс! В Средние века они сожгли бы меня, а теперь удовлетворяются всего лишь сожжением моих книг», – говорил я. – Но тогда я еще не осознавал размер предстоящей катастрофы, поэтому отказывался верить в то, что моей жизни может грозить смертельная опасность. По причине своей недальновидности я предупредил близких и знакомых, что в случае оккупации Австрии я покину свой дом только при самом крайнем и неблагоприятном развитии событий. Когда же немцы захватили Вену и начались репрессии, я понял, какая звериная ненависть к евреям двигала нацистами. Я принял решение об отъезде, но время было упущено. Гестапо заперло меня в ловушке и не хотело отпускать. Меня, всемирно известного ученого, как и миллион моих сородичей, ждал Освенцим. Я был обречен на смерть, если бы не мои верные друзья, в частности, принцесса Мари Бонапарт, спасшая мне жизнь. Находясь под пристальным вниманием гестапо, она три месяца вела отчаянную схватку с нацистской верхушкой в борьбе за мое право жить. Благодаря ее усилиям и личным связям с американским послом, ей удалось подключить к моей защите президента Соединенных Штатов Франклина Рузвельта. На тот момент США не состояли в конфронтации с Германией, и человеку, занимающему такое ответственное положение в мире, требовалось хорошенько подумать, прежде чем вмешиваться во внутренние дела другой страны. Однако Рузвельт поручил государственному секретарю послать распоряжение американскому поверенному в делах в Вене господину Уайли сделать все возможное относительно решения этого вопроса, что Уайли в пределах своих возможностей добросовестно и сделал. По его просьбе американский дипломат в Париже зашел к графу фон Велцеку, германскому послу во Франции, и совершенно недвусмысленно дал ему понять, какого масштаба разразится скандал, если нацисты причинят мне зло. Граф фон Велцека был культурным и очень образованным человеком. Его не пришлось убеждать, и он сразу же предпринял шаги, чтобы довести этот ультиматум до сведения самых высоких нацистских чинов. В итоге решение моего вопроса было на время отложено, что дало мне небольшую отсрочку. Мое же спасение пришло совершенно неожиданно… Один человек, который с большим интересом относился к моим трудам, как-то попросил меня прислать ему свои книги. Я охотно выполнил его просьбу, не подозревая, каким везением в будущем это обернется. В то самое время, когда решалась моя судьба, благодарный читатель лично позвонил самому фюреру с просьбой помочь мне с отъездом. Адольф Гитлер тогда ощущал искреннюю благодарность к этому человеку за ту свободу действий, которую он получил при захвате Австрии и не мог отказать своему доброму другу и итальянскому «коллеге» по фашизму, Бенито Муссолини. После того судьбоносного звонка я наконец-то получил разрешение на выезд из Вены. Правда, на прощание нацисты решили потрепать мне нервы. Правая рука фюрера, Генрих Гиммлер потребовал выкуп за мою голову в 4824 доллара. Принцесса Бонапарт тут же выплатила эту сумму, которую позже я смог ей вернуть… Однако я не догадывался об истинной цене выкупа… Помимо этой суммы она без колебаний отдала за меня два своих великолепных дворца…

– Два дворца?! – оглядывая холл, Дэвид пытался измерить величину выкупа.

– Ну за этот, возможно, меня и не отпустили бы, – пошутил Зигмунд.

– Нет, нет! Вы стоите гораздо больше! – пробормотал Дэвид, пробежав взглядом по фреске на потолке. – Вы бесценны!

– Самое забавное, – улыбнулся Зигмунд на неуклюжий комплимент Дэвида, – что когда я уже был в Англии, то во время одного из выступлений высказал мнение, что Чехословакия является островом свободы, окруженным тоталитарными государствами. Гитлер пришел от этого в бешенство и приказал своим генералам «ликвидировать» меня, как только они оккупируют туманный Альбион.

– Извините…, могу ли я предложить вам что-нибудь выпить? – подкатил к дивану стеклянный сервировочный столик с напитками немного стеснительный парень, одетый в костюм Викторианской эпохи.

– Да, конечно, – оторопел от его внешнего вида Дэвид и, растерянно переглянувшись с Зигмундом, спросил: – А что у вас есть?

– Вино, шампанское, коктейли, водка, – перечислил парень с отзвычивостью бывалой стюардессы.

– А какой-нибудь сок? – попросил Дэвид.

– Есть морс из свежеразмятой клюквы. Очень хорошо освежает, – порекомендовал парень, с непонятной жалостью глядя на гостей хозяина.

– Морс из клюквы?.. Подходит?..

Вопросительно посмотрел Дэвид на старика, сморщив кисло нос. Зигмунд неприхотливо кивнул. Парень разлил ярко-бордовый напиток из хрустального графина по бокалам и подал их джентльменам.

– Мм! – одобрительно протянул Дэвид, отпив глоток морса. – Действительно, освежает! – согласился он, не нуждаясь больше в услугах парня. Тот понятливо кивнул и удалился, оставив столик у дивана.

– Очень даже неплохо! – поделился ощущением Дэвид, подняв бокал до уровня глаз и рассматривая осевшую на стенках мякоть.

– Вполне, – поддержал его Зигмунд.

Оба приняли несколько отрешенный вид, подобающий светским людям. В этот миг, откуда ни возьмись, около дивана появился мальчишка лет шести. Ерзая за спинкой дивана, он с детским любопытством подглядывал за двумя растерявшимися от его внезапного появления мужчинами. Те сделали вид, что не замечают его, но поняв, что мальчишка никуда не испарится, решились заговорить.

– Как тебя зовут? – спросил Зигмунд.

– Филипп, – ответил тот, залезая на спинку дивана.

– Ты сын Сергея Сергеевича? – предположил Зигмунд.

– He-а! – помотал головой мальчишка. – Он друг моего папы.

– Ага! – принял к сведению Зигмунд.

– А я знаю, как тебя зовут! – деловито глядя на старика, уверенно заявил маленький Филипп.

– Да? И как? – рассмеявшись, вмешался Дэвид.

– Зигмунд! – хмуро произнес мальчишка.

Глупая улыбка спала с лица Дэвида.

– А откуда ты меня знаешь? – с должной серьезностью отнесся к словам Филиппа Зигмунд.

– Ты мне во сне приснился, – доверчиво признался тот старику.

– Во сне?.. Как интересно!.. – заинтригованно встрепенулся Зигмунд.

– Да, во сне! – Филипп, оживленно махая руками, спрыгнул на пол и снова вскарабкался обратно на спинку дивана. – Ты рассказал мне, что когда был маленький, то тебе приснился один страшный сон.

Он округлил глаза и без умолку затарахтел.

– Ты увидел, как твою маму схватили какие-то мужчины. У них были настоящие клювы, как у птиц! Они унесли твою маму на постель и стали ее там клевать. Тогда ты закричал и проснулся. Ты боялся, что твоя мама умрет! А еще ты сказал, что у тебя был товарищ, с которым ты играл. Его звали, как меня, Филипп. Он научил тебя одному плохому слову. Оно похоже на слово «птица»… На немецком, кажется… Но только оно означало, то, что делают друг с другом дяди и тети в кровати… Я однажды видел, как это делали мои папа с мамой!

– А я тебе еще что-нибудь рассказывал во сне? – взволнованно прервал Зигмунд мальчишку, вернув его обратно к рассказу об увиденном сне.

– Да! – хитро зажмурился он. – Ты сказал, что твой брат, ну тот, что от другой мамы, мог быть папой твоей младшей сестры. Потому что он и твоя мама были почти одного возраста и оставались вдвоем. И его тоже звали Филиппом! Теперь у тебя три знакомых Филиппа! – возбужденно воскликнул мальчишка.

– Это правда… Теперь у меня три знакомых Филиппа… – озадаченно задумался Зигмунд.

– Это что, действительно правдивая история, то что он сейчас тут наговорил? – тихо поинтересовался Дэвид у Зигмунда, недоверчиво косясь на мальчишку.

– Абсолютно правдивая, – горько подтвердил Зигмунд. – Один к одному.

– Неужели вы ему верите?! – скептично спросил Дэвид.

– Я бы хотел иметь выбор, – растерянно взглянул на него Зигмунд.

– Ну же, бросьте! – призвал Дэвид хорошенько подумать над рассказанным. – Современные дети очень смышленые. Им с пеленок доступны компьютеры, телефоны и другие устройства. Он наверняка начитался о вас в Интернете. Ну в той поисковой системе, что я вам с утра показывал. Увидел, что вы похожи на Фрейда, то есть на самого себя, но он-то об этом не знает, поэтому и решил вас разыграть. Всего лишь детская шутка забавы ради, – попытался он убедить старика.

Но Зигмунду доводы показались сомнительными. Уловив внутренние колебания старика, Дэвид предпринял хитроумную попытку разоблачить маленького врунишку.

– Филипп… – заискивающе подозвал он мальчишку. – А ты знаешь, как меня зовут?

– Нет! Тебя же не было в моем сне! – невозмутимо ответил тот.

– Я так и подумал! Спасибо! – поблагодарил «мелкого выдумщика» Дэвид, мысленно пожурив его за «бессовестный розыгрыш».

– Что и требовалось доказать! – многозначительно проронил он, обернувшись к Зигмунду.

Не обращая внимания на его умозаключения, Филипп вспомнил кое-что еще из своего сна и обратился к старику:

– А еще ты сказал, что тебе обязательно нужно попасть в твой город!

– В мой город? – потрясенно переспросил Зигмунд.

– Да! Но я забыл его название, – виновато затих Филипп.

– Может быть, Вена? – подсказал Зигмунд.

– Точно, Вена! – обрадовался мальчишка.

– А зачем?

– Я не знаю… Ты не успел мне рассказать… Я проснулся… – снова расстроился мальчишка.

– Филипп! Кушать! – через холл прокричала ему молодая статная женщина, появившаяся из соседнего зала.

Мальчишка беспрекословно отреагировал на зов матери и, ни с кем не попрощавшись, побежал к ней.

– Скажите…, могу я попросить вас об одной услуге?.. Я понимаю, что она может прозвучать дико… – Зигмунд поднял на Дэвида взгляд, полный надежды.

– Да… – смутился тот и, догадавшись, что сейчас на уме старика, с досадой простонал: – Зигмунд…, ну нельзя же верить всему, что выдумывают дети! Нет, я не к тому, что хотел бы вам отказать! – заволновался он, боясь показаться слишком категоричным. – Если вы так хотите, то я могу подумать, как это организовать… В случае действительной необходимости! – уточнил он. – Но здесь, по-моему, все очевидно… Глупые детские фантазии…

Дэвид с сожалением взглянул на старика, но тот лишь покачал головой.

– Нет… Я чувствую, что за этим что-то кроется… Тогда я смог растолковать мой сон про мать… Но его сон… В нем есть что-то особенное… Возможно, если я вернусь в Вену, то пойму смысл всего происходящего… – с надеждой произнес Зигмунд. – Мне это очень важно… Понять…

Дэвид застыл, прочитав в глазах Зигмунда боль. Внезапно он понял, что есть только один вариант, и он не имеет права поступить по-другому.

– Прошу в столовую!

Внезапно прозвучавший голос Кэтрин заставил его вздрогнуть. Подойдя к гостям, она с любезной улыбкой посмотрела на них.

– Да, хорошо, спасибо! – поблагодарил ее Дэвид. – Мы сейчас поедем, то есть прийдем! – оговорился он и пристально посмотрел на старика. – Мы поедем туда, Зигмунд! – пообещал он.

Влечение к смерти

– Почему мы не могли полететь самолетом? – скорчив недовольную рожицу, проныла Ребекка, с опаской поглядывая на огромный свод вокзала Сент-Панкрас.

– Потому что Зигмунд боится летать, – лаконично озвучил Дэвид самую вескую причину, по которой выбор транспорта пал на поезд.

– И если честно, то я тоже не очень-то люблю самолеты, а поездом мы давно не ездили. Так что будет интересно! – вынужденно признавшись в своей фобии, подбодрил он себя и остальных.

– А поезд идет до Вены? – встрял в разговор Арон, поправляя соскользнувшую с плеча лямку рюкзака.

– Вообще-то нет… – осунулся Дэвид, предвкушая все свои мучения и лишения в дорожной тряске. – Сначала мы доедем до Парижа…

– Да! – закричала Ребекка. – В Диснейленд!

– Не в этот раз, милая, – огорчил ее отец.

– Ну так всегда! – обиженно надулась она.

– Хотя, возможно, на обратном пути, если мы не поменяем маршрут, то остановимся в Париже и, так и быть, сходим в Диснейленд! – дипломатично обнадежил дочь Дэвид, заранее устраняя ненужный перед долгой дорогой скандал.

– Ты обещал! – тыкнула в него пальчиком Ребекка.

– Окей! – покорно кивнул тот.

– Сначала доедем до Парижа, а потом? – спросил Арон, побуждая отца не отвлекаться от главного вопроса.

– Сначала до Парижа, потом пересядем на поезд в Мюнхен, там пересядем еще на один поезд и через Зальцбург и Линц доберемся до Вены… – совсем грустно сказал Дэвид и решил немного попугать детей: – Надеюсь, за неделю доедем…

– Шучу! Завтра будем уже на месте! – решил он не наводить панику и посмотрел часы. – Времени у нас еще предостаточно… – пробубнил он себе под нос и с оживлением в голосе обратился ко взрослым: – Какие у кого планы?

– Зайду в магазин купить что-нибудь в дорогу, – ответила Рейчел.

– Если вы не против, то я подожду вас здесь, – не горя желанием ходить по магазинам, Зигмунд устало посмотрел на скамейку.

– Хорошо… Вы в магазин, – Дэвид взглядом проводил жену с детьми. – Вы на скамейку, – отправил он старика. – Тогда я – к машине, разберусь с нашими чемоданами! – и заторопился на выход с вокзала.

Зигмунд подошел к скамейке и присел на свободное место с краю, рядом с молодым парнем, который своим необычным видом невольно привлек к себе его внимание. Одет он был в военную форму В ногах, обутых в тяжелые, кожаные боты, валялся плотно набитый мешок. Нахмурив брови и подергивая уголком рта, парень сосредоточенно играл в телефоне в какую-то, как сумел подсмотреть Зигмунд, военного характера игрушку.

– Интересная игра? – спросил Зигмунд, следя, как ловко скользя пальцами, молодой человек ведет беспощадный бой.

– Угу, – не отрываясь от боевых действий, проронил тот.

– А в чем, извините за любопытство, смысл игры? – поинтересовался Зигмунд, не стесняясь показаться назойливым.

– Ну как… Нужно бить врага… Захватывать его в плен… Уворачиваться, чтобы самому не быть убитым… – вежливо разъяснил парень, затеяв очередную перестрелку.

– Как интересно! Это ваша любимая игра? – предположил Зигмунд, судя по детской увлеченности весьма взрослого человека в военной форме.

– Да…, одна из моих любимых! – признался тот, уклоняясь от падающего снаряда.

– А вы знаете, у меня тоже есть одна любимая игра! – найдя родственную душу, радостно сообщил Зигмунд.

– Правда? – парень посмотрел на старика, бросив главного героя игры под обстрелом.

– Да! Там тоже нужно бегать…, ловить в плен… и тоже нужно уворачиваться, чтобы в тебя не попали… – Зигмунд покачал головой, вспоминая детали понравившейся ему «охоты с сачком».

– Клево! – уважительно произнес молодой человек.

– Вас, кажется, убили… – с огорчением сказал Зигмунд, указывая на замертво упавшего бойца на телефонном экране.

– Ничего страшного! – заверил парень, убрав телефон.

– А вы, я так понимаю, военный? – спросил его Зигмунд в продолжении так легко завязавшегося разговора.

– Да. Учусь в военной академии, – ответил парень, как показалась Зигмунду, несколько поникшим голосом. – Едем сегодня в Шеффилд на теоретическую подготовку, а потом нас перебросят на базу для учений, приближенных к реально-боевым условиям, – разоткровенничался он.

– Ндаа… – сочувственно протянул Зигмунд, словно переживая за своего внука или сына.

– Когда мне было примерно столько же, сколько сейчас вам, то меня призвали на годичную военную службу! – вдруг почувствовал он непреодолимое желание поддержать парня, рассказав ему о своем опыте. – В наше время она требовала от молодого человека намного меньше усилий, чем сейчас. А уж тем более я, как новобранец-медик, никаких тягот и подавно не испытывал. Мне предписывалось жить дома, а в качестве военной обязанности вменялось ходить по госпиталям. Заниматься непосредственно общей воинской подготовкой студенты-медики стали только несколько лет спустя после моего призыва, поэтому свою службу я нашел страшно скучной.

– Прикольно, – хмыкнул парень, заслушавшись началом истории пожилого человека. – Это такая армейская служба была в Англии? – изумился он.

– Нет. Это было в Австрии. До войны… – пояснил Зигмунд, не вдаваясь в подробности того, что это было не только до начала Первой мировой войны, но и еще в позапрошлом веке.

– Понятно… – кивнул парень.

– Хотя незадолго до окончания срока службы со мной произошел казус! – Зигмунду вспомнился забавный случай. – Я попал под арест за то, что несколько дней отсутствовал без увольнительной. Это произошло в день моего рождения. Я сбежал к своей невесте, – захохотал он.

– Нормально! – одобрил парень поступок старика, хорошо его понимая. – На свой день рождения к своей девчонке – самый лучший подарок!

– Это точно! – подхватил Зигмунд и продолжил: – Кстати, пятью годами позже на званом вечере я познакомился с генералом Подратски, которому был обязан тем арестом, но я уже не испытывал к нему какой-либо неприязни, поскольку действительно нарушил дисциплину.

Парень согласно кивнул. Солдатская жилка старика вызывала у него все большее уважение.

– Когда же меня призвали в армию во второй раз, то в течение месяца мне пришлось находиться на маневрах, проводимых в Ольмюце, небольшом городке в Моравии. Но вскоре меня перевели офицером медицинской службы в ландвер, где я пробыл до конца следующего года. Я занял должность медицинского обер-лейтенанта, но со временем дослужился до звания полкового врача. На этот раз служба требовала больших усилий и очень утомляла даже мой крепкий организм. После подъема в 3.30 утра мне приходилось маршировать до полудня, после чего следовало выполнять непосредственно мои медицинские обязанности. Моя невеста в своих письмах советовала мне не заниматься строевой подготовкой во время жаркой погоды, быть осторожным и, по возможности, не слишком усердствовать. Признаюсь, я и сам не был в восторге от военной профессии и был по горло сыт и ею и той отвратительной дырой, куда меня загнали. Мы все время играли в войну. Однажды мы даже осаждали крепость, а я исполнял роль армейского врача, раздавая записки, на которых были указаны ужасные раны. Помню, как в то самое время, когда мой батальон атаковал, я лежал на каком-то каменистом поле со своими подопечными. На них была дурацкая форма, да и у командования она была не лучше. Все это меня порядком раздражало… Единственной терпимой вещью в Ольмюце было первоклассное кафе с мороженым, газетами и хорошей выпечкой! Хотя, подобно всему окружавшему нас, и на обслуживание в нем оказала влияние военная система. Когда в кафе собирались два или три генерала, то вся группа официантов окружала их, словно более никого не существовало. Однажды, в отчаянии, мне пришлось прибегнуть к хитрости. Я схватил одного из официантов полу фрака и заорал: «Посмотри сюда, я тоже могу когда-нибудь стать генералом, поэтому принеси мне стакан воды». Как ни странно, это помогло, и официант шустро сбегал за водой для меня. Хотя ни о каком чине я и в помине не мечтал. Наши генералы вызывали у меня неоднозначные чувства. Они всегда напоминали мне длиннохвостых попугаев, ибо млекопитающие обычно не одеваются в такие цвета, разве что ими сверкают бабуины на своих задних частях тела! Но самым несчастным созданием у нас был офицер. Каждый завидовал коллегам, задирал своих подчиненных и боялся старших по званию; чем выше они были по званию, тем более он их боялся… В общем, я не любил свою армейскую службу… Мне была ненавистна сама мысль о том, чтобы на моем воротничке указывалась моя стоимость, как если бы я был товарным образцом. Впрочем, в нашей военной системе были свои недостатки. Помнится, около нашего гарнизона был расквартирован командир части из Брюнна, и, когда он пошел в бассейн, я был изумлен, заметив, что на его спортивных трусах не было знаков отличия!

– Знаки отличия на трусах?! – не поверил молодой человек.

Зигмунд без комментариев ухмыльнулся.

– Прикольная у вас была армия, – почесал затылок парень. – В Австрии, говорите?

– Да, – довольно подтвердил Зигмунд. – Конечно же! Было бы неблагодарным не признать, что военная жизнь с ее неизменным «должен» оказалась очень полезной для исчезновения моей неврастении, которая возникла из-за разлуки с моей невестой… Неврастения полностью исчезла в первую же неделю… – правды ради, признался он, намекая на весьма интимную деталь, о которой молодой человек сразу же догадался.

– Это да! Без девушек в армии тяжело!

– И все же, после возвращения домой я без сожаления позабыл о том сумасшедшем времени, что провел в армии, – без какой-либо ностальгии поведал Зигмунд.

– Да… Каждому свое. Армия не всем подходит, – мудро подметил парень.

Зигмунд отрешенно кивнул головой.

– Еще я очень хорошо помню солдат… вернувшихся с войны… – мрачно произнес Зигмунд. – С обрубками вместо рук и ног, с искаженными от ужаса лицами, с нечеловеческим страхом в глазах… Они бежали от войны…, от своих воспоминаний…, от самих себя… Ослепшие и оглохшие, они бились в конвульсиях, моля лишь об одном… о смерти…

Зигмунд замолчал. Парень испуганно сглотнул ком и растерянно посмотрел на старика.

– Нас скоро отправят в Афганистан, – дрожащим голосом сказал он, будто это был его последний шанс услышать чей-то опытный совет и сделать верный выбор. – Если быть честным…, то я боюсь смерти… Я не хочу умирать… Я не могу понять, почему мир и люди так устроены, что мы не можем жить в добре и согласии. Что нам делить? Нам всем хватит для счастья одного солнца, одного воздуха, одной планеты… Почему кто-то решает, кому жить, а кому нет? Вероисповедание…, политика…, деньги… Никто и ничто не вправе лишать жизни другого. Убийству нет оправдания ни перед людьми, ни перед Богом… Все что я хочу, так это жить нормальной жизнью… Любить, радоваться жизни, искать свой путь и делать хоть что-то полезное для других, на что я сгожусь… Еще… я просто хочу быть с ней…

Он вытащил телефон и показал фотографию своей девушки, опустив на нее грустный взгляд.

– Очень хорошенькая, – оценил девушку Зигмунд.

– Да, – вздохнул парень и показал другую фотографию, где они, как два юных птенца, стояли тесно прижавшись друг к другу щеками.

– Вы красивая пара! – последовал комплимент от Зигмунда.

– Спасибо! – засиял парень, скользя большим пальцем по экрану и демонстрируя одну фотографию за другой. – А это мы на отдыхе на Канарских островах.

Показал он старику еще одно совместное с девушкой фото, на котором их влюбленные лица, озаренные солнечным светом, излучали счастье и беспечность.

– Ой! – смутившись, парень быстро перескочил со слишком откровенной фотографии обратно на предыдущую и, вспомнив, что там идет дальше, убрал телефон.

Зигмунд откинулся на спинку скамейки и хитро улыбнулся, делая вид, что ничего не успел разглядеть.

– Рядовой Аттвуд! – раздался над ними грозный голос. Оба резко подняли головы и увидели чернокожего, крепкого телосложения военного в звании старшего капрала. За его спиной тревожно замаячил Дэвид, недоуменно косясь на человека в военной форме и вопрошающе взирая на Зигмунда.

– Присоединитесь к команде! – коротко приказал капрал своему подчиненному.

Парень схватил свой мешок и, резво вскочив на ноги, обернулся на старика.

– Спасибо за беседу! Было приятно с вами поговорить… Всего вам доброго… – словно отрапортовал он и вытянулся по струнке около старшего капрала.

– Мне тоже было приятно с вами побеседовать, – не торопясь его отпускать, медленно сказал Зигмунд, вглядываясь в юное лицо.

– Берегите себя… – напутственно попросил он.

Парень неловко поджал губы и обещающе кивнул. Вышколенно развернувшись, он последовал за своим командиром в сторону платформы к сбившейся в кучку группе молодых ребят, решивших посвятить свои жизни служению на благо государства.

– Бедный юноша, – с горечью провидца произнес Зигмунд.

– Да…, жизнь военных – не сахар, – согласился Дэвид, подсев к нему на освободившееся место. – Мир полон тревог и бед… Люди так ничему и не научились, – сокрушенно вздохнул он. – Влечение к смерти… Кажется, вы так это назвали?

– Влечение к смерти… – повторил за ним Зигмунд то ли подтверждая, то ли задумавшись о чем-то своем. – Это безумие… – прошептал он.

Интервенция

– Это безумие! – замотал головой Зиг, с ужасом глядя вперед себя.

Как будто только сейчас он осознал, какую роковую ошибку совершил.

– Это был выбор мужчины! Выбор настоящего патриота Америки! Теперь ты ее солдат и должен оставаться таковым! – повернувшись лицом к нему и перекрикивая гул пропеллеров, прорычал в ухо сидящий сбоку от него Джейсон.

В каждом его слове слышались решительность и презрение к слабостям.

– Это ошибка! Мы совершаем ошибку! – Зиг схватил его за рукав.

– Перестань! – безжалостно оборвал его Джейсон. – Посмотри на этих парней!

Он с маниакальным исступлением показал рукой на салон военного самолета Фэйрчайлд YC-123H, набитого молодыми новобранцами, добровольно шедшими на войну во Вьетнам.

– Ради чего? – взмолился Зиг.

– Как?! – Джейсон сделал вид, что потерял дар речи, а после притворно зашлепал дрожащими губами: – Ради Лоры… Ради Америки… Ради чертовою будущего! – с ненавистью зыркнув на Зита, гаркнул он и гневно напомнил об их споре: – Мы же обо этом говорили! Ты же сам согласился!

– Послушай…

Тут же решив, что он слишком перегибает с эмоциями, Джейсон вынужденно смягчился:

– Год назад я бы тоже задумался, «а может, не стоит нам суваться на эту войну?», но эти коммунисты сами напросились! Это они напали летом на два наших эсминца, это они продолжают экспансию против Южного Вьетнама, как чуму распространяя идеи коммунизма! Не забудь, что сказал президент: «Это не просто война в джунглях, но борьба за свободу на всех фронтах человеческой деятельности». Конгресс обязан был принять Тонкинскую резолюцию, и теперь мы должны спасти не столько этих узкоглазых, сколько будущее нашей страны! Будущее наших семей! Твое с Лорой будущее!

Зиту показалось, что устами друга говорит искуситель. Нервно дернув головой, он искоса посмотрел на Джейсона и не промолвил в ответ ни слова.

– Да и потом… – не услышав возражений, расслабился Джейсон и непринужденно посмотрел на сидящих напротив солдат. – Повоюем там месяц, а может даже просто отсидимся на базе, и домой!

– Что вылупился? – зло процедил он, поймав с противоположной стороны неодобрительный взгляд угрюмого парня, выглядевшего старше остальных.

– Не тешь себя и других глупыми надеждами, – мрачно проронил парень.

– А много ты знаешь! – огрызнулся Джейсон.

– Я пробыл во Вьетнаме уже три месяца, – стеклянными глазами смотрел он на новичка.

– А что ты тогда тут с нами делаешь? – недоверчиво усмехнулся Джейсон, ощущая, как вся его бравада начинает потихоньку испаряться, а сам он съеживается от этого взгляда, лишенного каких-либо человеческих эмоций.

– Возвращаюсь из увольнительной. У матери не выдержало сердце. Был на похоронах, – с каким-то зловещим бездушием монотонно ответил он.

– А насколько нас туда забрасывают? – испуганно спросил у него щуплый мальчишка, сидящий рядом с Зигом.

– Если повезет и выживите, то на год, – как приговор, произнес солдат.

– А ты что…, не мог остаться дома? – Джейсон старался, чтобы его голос прозвучал уверенно и даже надменно.

– Нет, – недобро усмехнулся парень. – Мне больше нечего делать дома. Мой дом там, где война.

Джейсон почувствовал, как у него замерло сердце, а по спине пробежал озноб. Он понял, что перед ним сидит «мертвец». Говорящий и двигающийся, но абсолютно безжизненный.

– Это правда…, что там очень страшно? – загипнотизированно уставившись на него, спросил сосед Зита.

– Страшно? – ухмыльнулся парень. – Первый месяц страшно, когда видишь, как на твоих глазах гибнут товарищи…, когда после боя лежишь ночи напролет с одной только мыслью: «лишь бы не уснуть», чтобы не видеть снов…, где твои мертвые друзья, изувеченные и окровавленные, молят тебя о помощи… Страшно, когда видишь молодых, только что пришедших на войну, мальчишек, которые рыдают, как девчонки, потому что их заставили столкнуться лицом к лицу со смертью, а ведь еще недавно все они считали себя бессмертными… Страшно видеть, как рушатся их романтические представления о войне, как им насильно приходится усваивать уроки: о дружбе и страхе, храбрости и трусости, боли и страдании, жестокости и милосердии…, как каждое утро они вступают в новый день, радуясь, что еще живы, и не знают, проклятье это или благословение… Но однажды весь этот страх уходит… Он исчезает так же, как исчезает утром мучившая ночью боль, после которой остаются лишь усталость и равнодушие… Ты перестаешь вздрагивать от разрывов, ложащихся рядом снарядов… Тебя перестают шокировать лица убитых…, ты проходишь мимо них, словно они всегда были холодными камнями… Ты забываешь о мирном времени, когда все в жизни тебя волновало… Тебе кажется, что всю свою жизнь ты только и делал, что воевал… В твоей душе настолько плотно утрамбовываются боль, потеря, отчаяние и злоба, что в ней не остается места для страха… Страх настигнет тебя, если ты возвратишься домой… Когда ты останешься один в пустой тишине своей комнаты, то он выползет из душевных трещин и отравит твое сознание, но пока ты на войне, он будет сидеть глубоко внутри тебя, словно притаившийся хищник… Единственное, что может еще тебя напугать, так это вражеский плен, потому что лучше погибнуть в бою, чем оказаться в лапах врага, жаждущего долгой и мучительной расправы над тобой…

– А если угодишь в плен…, то что они сделают? – испуганный таким откровением, промямлил сосед Зига.

– Вам крупно повезет, если за вас в плену возьмется кто-то неопытный. Есть такие горячие головы, которые так усердствуют с пытками, что после первых же допросов у них никто не выживает… Но вьетнамцы уже просекли, что это неэффективно, а главное, что это слишком милосердно по отношению к нам – дать своим заклятым врагам возможность быстро умереть… Вы будете сидеть в бамбуковых клетках, на дне гнилых ям, кишащих личинками, что заползают под кожу. То, что вьетнамцы с вами сделают, не приснится даже в самом кошмарном сне. Они умеют наслаждаться нашими воплями и бессилием. Закованные в кандалы, в перерывах между пытками, окровавленные после побоев, с вывернутыми до потери чувствительности конечностями, с перетянутыми проводами яйцами, лишенные сутками сна, вы будете молить о смерти, но день за днем с садистским удовольствием они будут отодвигать это сладостное для вас освобождение…

От его слов тошнило, но он рассказывал об этом без содрогания.

– А откуда ты это знаешь? Ты же сам не был в плену, – дерзко спросил Джейсон, уговаривая себя не верить во все эти страшилки.

– Я видел одного солдата, кому удалось сбежать из плена, – поднял на него потухший взгляд парень. – Ему повезло, а это большая редкость на войне. Двум другим до него повезло гораздо меньше. Их поймали и вернули обратно… Один из них не выдержал и умер в первую же ночь после наказания за побег… Крики другого были слышны еще неделю, а потом и они затихли… навсегда… Так что мой вам совет: лучше не попадайтесь в плен. Лучше умереть на поле боя, чем оказаться в их выгребной яме… И вообще, когда прибудете на базу, то пристройтесь к обстрелянным воякам. Они вас научат многому, весьма полезному для выживания. Как себя вести во время операций, куда не лезть в городе во время увольнительных, где лучше снять проституток или достать наркоту… С последним будьте осторожнее – голову сносит мгновенно. Но шприц с героином или морфием иметь при себе было бы не лишним… будет чем заглушить боль в случае ранения… – щедро поделился он опытом.

– А ты сам убивал?.. – робко, будто боясь ответа, спросил кто-то поблизости.

Парень взглянул на него, как на наивного придурка.

– И как это… убивать? – сглотнул тот.

– Просто… Поначалу ты не понимаешь, как это получилось, но потом привыкаешь и спускаешь курок, не задумываясь, словно выполняешь скучную, механическую работу. В джунглях, конечно, проще. Ты охотишься на них, они охотятся на тебя. Кто первый попал, тот и выжил. Стрелять же в толпу нужно научиться… Как-то мы собрали целую толпу сторонников Северного Вьетнама. Они кричали, визжали, брыкались и не могли понять, что происходит… А потом грянул выстрел, за ним другой, и кто-то закричал: «Так тебе и надо, грязный ублюдок!» Меня это так завело, что я несколько раз выстрелил в толпу… Я увидел, как после этого несколько человек замертво упали… Сначала мне это показалось ужасным, но я выстрелил еще и еще раз, чтобы придать этой бойне смысл…

– И в чем смысл? – перебил его Зит, но тот лишь странно улыбнулся и ничего не ответил.

– Эй, парни! – бодрым голосом окликнул новобранцев капрал. – Идем на посадку. Сейчас будет бесплатный аттракцион! Приземляться будем с большой высоты, иначе с малой можем нарваться на ракету или снайперский выстрел. Так что накиньте-ка ремни, чтобы не улететь в кабину пилотов, а то потом придется собирать ваши кости по салону.

Молодняк послушно накинул лямки и вжался в сиденья, словно готовясь к прыжку с парашютом. Рев моторов стал глуше и прерывистее. Самолет провалился резко вниз и, пикируя, понесся к земле. Самые набожные, наклонив голову и зажмурившись, страстно молились за спасение. Зит обернулся, посмотрел в иллюминатор и увидел, как в небе засверкали сигнальные ракеты. Где-то совсем рядом в воздухе прогремели артиллерийские залпы. Он понял, что аэропорт атакован. Отвернувшись, он, как и все, стал отсчитывать секунды до приземления, сбиваясь со счета и начиная заново. Никто бы не смог сказать, сколько прошло времени. Пять минут, пятнадцать или вечность до того момента, когда шасси тяжело ударились о посадочную полосу и самолет, пронзительно визжа тормозами, заглох на площадке у аэропорта. В хвостовом отсеке со скрежетом откинулся грузовой люк, впуская в салон блеклый свет.

– Выходим, парни, выходим! – подгоняя солдат, прокричал капрал.

Похватав свои походные мешки, все выбежали из самолета и по указанию встречающих их у трапа двух сержантов, пригнувшись, побежали к зданию аэропорта. Над Сайгоном стоял ухающий грохот гаубиц, похожий на летнюю грозу и вздымающий пепельного цвета облака. С неба на посадочную площадку один за другим падали вертолеты, подобные огромным железным москитам, выбрасывающим из брюха десантников, одетых в защитного цвета камуфляж. Со всех сторон, как треск крошащегося стекла, раздавались снайперские выстрелы. Зиту показалось, что он участвует в какой-то чудовищной по своему масштабу театральной постановке, где даже время не поддается определению, было ли сейчас утро, день или вечер. И только влажный воздух, горячий, тяжелый, душащий нехваткой кислорода, был реалистичен, как ничто другое. Зиг принюхался к его мерзкому запаху, отдающему керосином и мертвечиной, и почувствовал нестерпимую тошноту.

– Чуешь это? – подошел к нему капрал.

– Что? – удивленно переспросил Зиг.

– Этот запах! – закрыв глаза от удовольствия, капрал потянул ноздрями воздух. – Это напалм! – вдохнув вонючий воздух полной грудью, он по-отцовски посмотрел на Зига.

– Этот запах ни с чем не спутаешь. Люблю его. Особенно по утрам… Знаешь, как-то раз мы двенадцать часов кряду бомбили одну высоту. Когда все было кончено, мы туда поднялись и не нашли там ни единого узкоглазого трупа, а вот запах…, этот бензиновый аромат…, он был повсюду… Вся высота пропахла им! Это запах преисподней!

Капрал опустил ладонь на плечо Зига и, словно подбадривая, произнес:

– Добро пожаловать в ад, сынок!

Город призраков

– Вы действительно не хотите зайти?.. Он откроется через час, мы могли бы подождать…

Дэвид с сочувствием посмотрел на Зигмунда, представляя, какие чувства он сейчас переживает, стоя перед своим домом на улице Брюгассе, где прожил почти всю свою жизнь. Ничего не ответив, старик перевел взгляд на черный столб с красным щитом, на котором по вертикали было написано его имя «Freud». Затем он подошел к широкому окну, расположенному рядом с лестницей, ведущей в дом. Он заглянул в него, но на его темной, непроницаемой поверхности увидел лишь свое отражение. Постояв молча еще пару минут, он, словно отрекаясь, помотал головой и нерешительно отступил назад.

– Очень странно…

Зигмунд оглянулся на улицу, непривычно пустынную и тихую даже для такого раннего утра.

– Я верил, что, вернувшись сюда, смогу понять причину моей тревоги и обрету успокоение, но я этого не почувствовал…, напротив…, все это мне кажется очень странным и непонятным…

Он обреченно опустился на скамейку, будто бы разочаровавшись в самом себе. Дэвид огорченно встал рядом с ним, не зная, что сказать в поддержку…

– Возможно, я его не так понял! – предположил Зигмунд, встрепенувшись.

– Кого? – рассеянно откликнулся Дэвид.

– Того мальчишку, Филиппа… Я ведь подсказал ему, что мой родной город Вена.

– Он это и подтвердил, – не понимая, к чему клонит Зигмунд, напомнил Дэвид.

– А вдруг он имел в виду Фрайберг, а я сбил его с толку? – взволнованно предположил Зигмунд.

– Фрайберг? – не понял Дэвид.

– Да. Место, где я родился и прожил мои первые годы жизни. В ста пятидесяти милях к северо-востоку от Вены.

– В ста пятидесяти? – прикинул Дэвид и, пожав плечами, открыл карту в Google через свой телефон.

– Сегодня, наверное, не получится. Когда мои вернутся из зоопарка, будет уже вечер. А завтра возьмем машину и отправимся во Фрайберг! – с энтузиазмом решил Дэвид, ковыряясь в телефоне.

– Фрайберг, это тот, что горно-университетский город, административный центр, расположенный в центре земли Саксония между Дрезденом и Хемницем? – удрученно вычитал он из Интернета, не ожидая, что придется ехать в Германию.

– Нет… – нахмурился Зигмунд. – Фрайберг находится на востоке Чехии, в Моравии. Мелкий такой городишка.

– Ах да! – облегченно выдохнул Дэвид. – В Чехии! Он теперь называется… Прши́бор… – с трудом выговорил он чешское название. – Город был основан немецкими колонистами и назывался по-немецки Фрайберг. Первое упоминание о нем датировано 1251 годом. В 1596 году построена церковь святого Валентина, в 1875 году открылся политехнический институт, с 2006 года в доме, где родился Зигмунд Фрейд… открылся музей…

Дэвид вслух ознакомился с основными знаменательными датами, связанными с родным городом Зигмунда, и запнулся на последнем факте, боясь взволновать раньше времени старика, но тот был само спокойствие.

– Фрейбург – это мой Эдем… В глубине моей души все еще живет счастливый фрейбургский мальчишка, – сказал он, замечтавшись. – У меня была старая и жутко некрасивая нянька…, доисторическая старуха, жившая в нашем доме. Она была весьма умелой и расторопной, со свойственной всем нянькам смесью любви к детям и строгости к их шалостям. Я любил ее и отдавал ей по обыкновению все свои крейцеры… Она была чешкой и общалась со мной на ее родном языке, который, после того как ее уволили за воровство, я постепенно забыл. Хотя мне она запомнилась совсем по другому поводу. Она была католичкой и обычно брала меня с собой на церковные службы, внушая мне представления об аде и рае, а также идеи спасения и воскрешения. После посещения церкви для меня было привычным читать проповедь дома и толковать деяния Бога… Позже я осознал, что христианство мне чуждо. Когда моя семья переехала в Вену, то мой отец очень любил гулять со мной по городу. Однажды он рассказал мне, как по молодости во Фрейбурге он надел в субботу новую меховую шапку. Какой-то проходивший мимо христианин сбросил с него шапку в грязь и приказал убираться с тротуара. Я спросил его: «Что же ты сделал?», на что отец ответил: «Вышел на дорогу и подобрал шапку». Я был шокирован этой историей, ярким свидетельством того, как католики помыкали евреями, но еще больше я был разгневан безволием и покорностью отца. Его авторитет упал тогда в моих глазах… Хотите узнать историю моей семьи? Я много интересовался ею, будучи молодым, – вдруг прервав свои воспоминания, спросил Зигмунд у Дэвида.

– Конечно же! – незамедлительно ответил тот, усаживаясь на скамейку.

Зигмунд польщенно улыбнулся.

– У меня есть основания полагать, что предки по линии моего отца долгое время жили на Рейне в Кельне. В четырнадцатом веке из-за преследования евреев они бежали на восток, и в течение девятнадцатого века они проделали обратный путь из Литвы через Галицию в немецкие области Австрии. Когда нацисты провозгласили свои «расистские» доктрины, я с горькой иронией заметил, что евреи имеют, по крайней мере, такое же право жить на Рейне, как и немцы, поскольку поселились здесь уже во времена Римской империи, пока немцы все еще были заняты вытеснением кельтов на восток. Интересно, что подтверждением нашим «кельнским» корням стало обнаружение в 1910 году фрески в соборе Бриксена, расположенного в Южном Тироле, которая была подписана «Фрейд из Кельна». Чтобы осмотреть находку, я поехал туда вместе со своим братом, но был ли в действительности художник этой фрески одним из наших предков или однофамильцем, установить не удалось… Вообще, наша фамилия «Фрейд» в переводе с немецкого означает «радость»… Вы знаете, евреи из Галиции везде вызывали неприязнь, потому что были не такими, как все. Наверное, поэтому они чаще сталкивались с суровыми законами и платили большие налоги, их веру объявили подчиненной римскому католицизму, а фамилии было приказано сменить на немецкие, причем за хорошую фамилию нужно было дать чиновнику взятку Вероятно, один из моих предков, который придумал себе фамилию «Фрейд», вложил в нее свою надежду на лучшее будущее… С такими же надеждами жил и мой отец… Он был торговцем шерстью, но в течение последних двадцати лет, что он провел во Фрайберге, текстильная мануфактура приходила в упадок. Как и повсюду в Центральной Европе, внедрение машин вытесняло ручной труд. К тому же в сороковых годах новая железная дорога прошла мимо Фрайберга, расстроив тем самым торговлю и приведя к значительной безработице. Инфляция, последовавшая за Реставрацией 1851 года, усугубила нищету города, и к 1859 году, за год до австро-итальянской войны, город пришел уже в значительный упадок. Все это конечно же затронуло бизнес моего отца. Помимо этого в то время чешский национализм боролся против немецкого влияния, что в итоге обернулось против «козлов отпущения» – евреев, являвшихся «немцами» по языку и образованию. У моего отца не было сомнений в том, что для него и его семьи во Фрайберге нет никаких перспектив. Вот почему, когда мне исполнилось всего три года, мы были вынуждены покинуть Фрайберг и отправиться в Лейпциг, где моей семье предстояло прожить около года, прежде чем мы переехали в Вену. Путь в Лейпциг пролегал через Бреслау, я помню, как из окна поезда впервые увидел газовые факелы, вызвавшие у меня мысли о душах грешников, горящих в аду. После этого путешествия я стал панически бояться езды на поезде.

– Как?! Вы и поездов боитесь?! – встревожился Дэвид, удивившись тому, как старик смог скрыть свой страх и перенести недавнее путешествие на поезде.

– Я страдал этой фобией почти двенадцать лет, пока не смог развеять ее с помощью моего аналитического метода, – успокоил его Зигмунд. – Оказалось, что фобия была связана с потерей дома и, в конечном счете, груди своей матери. Это была паника голода, которая, в свою очередь, несомненно, являлась реакцией на некоторую инфантильную жадность. Следы этой фобии остались у меня и в более поздние годы в форме несколько чрезмерного беспокойства о том, как бы не опоздать на поезд… Так или иначе, но через год мы перебрались в Вену, – вернулся он к своему повествованию.

– Первые годы нашего пребывания в Вене были не очень приятными. Времена были тяжелыми… Квартира, которую достаточно продолжительное время занимала моя семья, находилась на Пфеффергассе – маленькой улице в еврейском квартале, называемом Леопольдштадт. С каждым поездом, привозившим с востока людей, ищущих свое счастье, квартал становился все более густо населенным. Самым бедным приходилось снимать часть комнаты, очерченную на полу мелом, а иногда и просто покупать право спать в кровати, когда та была свободна. Моя семья находилась не в столь плачевном положении, поэтому вскоре мы переехали в более просторную квартиру на улице Кайзера Иосифа…

– А в этот дом? – боясь запутаться в переездах семьи Зигмунда, указал Дэвид на вход в музей.

– В этот дом гораздо позже, когда я смог себе это позволить…, и я прожил в нем сорок семь лет… – грустно сказал Зигмунд и тут же воскликнул: – Представляете! Вот эту самую улицу в 1930 году городской совет предложил переименовать в «Sigmund Freudgasse», следуя, таким образом, венской традиции увековечивания памяти знаменитых врачей. Я назвал эту идею бессмысленной. Впрочем, и без моего вмешательства это предложение было снято, так как оно провоцировало политические конфликты.

– Городские власти могли бы быть более благодарными и прозорливыми, учитывая, сколько вы сделали для страны, – с упреком в адрес политиков произнес Дэвид.

– О да! С австрийскими властями у меня были трогательные отношения! – сострил Зигмунд. – Однажды городской департамент прислал мне письмо, в котором выражалось удивление, что мой доход является столь небольшим, «тогда как все знают, что слава о Фрейде простирается далеко за пределы Австрии». Нужно сказать, что среди жителей Австрии не было принято скрупулезно платить налоги со своих доходов. По понятым причинам, я также ставил потребности своей семьи выше, чем заботу об императоре, но на их письмо я едко ответил: «Профессор Фрейд очень польщен получением известия от правительства. Это первый случай, когда правительство обратило на него какое-то внимание, и он признателен за это. Однако он не может согласиться с одним из пунктов в присланном ему письме, а именно, что его слава простирается далеко за пределы Австрии. Она начинается на ее границе».

Сияя, Зигмунд гордо улыбнулся.

– По правде сказать… – победная улыбка сбежала с его лица, – моя семья приехала в Вену навсегда. Я прожил здесь восемьдесят лет и, если бы не нацизм, то остался бы в этом городе до конца моих дней. Я часто проклинал Вену, насмехался над ней, недолюбливал ее, высказывался о «гротескных, звериных лицах» ее жителей, их «деформированных черепах и носах картошкой». Хотя в разлуке с Веной я тоже долго прожить не мог. У меня была другая, особая Вена, в которой молодые дамы-буржуа, подчиненные своим мужьям, поверяли мне свои сны и страхи. Вена, где под толстым слоем обмана и лицемерия я нашел почву для моих фантазий и открытий… А знаете, что было моей самой большой страстью? – устав от собственной сентиментальности, Зигмунд лукаво обратился к Дэвиду.

– Нет… – оторопел тот.

– Сбор грибов! – довольно промурлыкал старик. – Я обладал каким-то чутьем к угадыванию тех мест, где они могли расти, и даже указывал на такие места, когда ехал в вагоне поезда. На прогулке, оставив детей, я часто углублялся в лес, и дети были уверены, что вскоре услышат мой радостный крик. Увидев гриб, я молча подкрадывался и внезапно делал резкий выпад, чтобы «поймать» его своей шляпой, как если бы это была птица или бабочка.

«Сняв» с головы воображаемую шляпу, Зигмунд, словно кошачьей лапой, «накрыл» воображаемый гриб перед собой и замер. Его взгляд уперся в молодую женщину, стоявшую напротив него и державшую за руку мальчугана лет пяти. Ошарашенно уставившись на Зигмунда, она дрожащим от слез голосом едва слышно что-то проронила на немецком.

– Папа… Папа! – вырвался душераздирающий крик. Девушка бросилась Зигмунду в ноги и, судорожно обхватив его колени, бессвязно залепетала: – Почему тебя так долго не было? Мы так волновались. Ты надолго? Я все время ходила… Боже, ты здесь!

Тряхнув головой, чтобы смахнуть с лица спутанные волосы, смеялась и плакала от счастья она. Зигмунд нежно провел ладонью по ее голове, с любовью взирая на это дитя, и страдальчески прошептал:

– Все хорошо, моя милая… Все хорошо…

– Посмотри, как он вырос, – радостно всхлипывая, она подозвала сына. – Подойди к дедушке. Поздоровайся с ним.

– Доброе утро, – скованно промямлил мальчишка, исподлобья поглядывая на мать.

– Он тебя, наверное, плохо помнит, – смущенно произнесла она, нервно поправляя волосы. На ее лице появилась неловкая улыбка.

– Ты помнишь его? – умоляющим голосом спросила она Зигмунда. Тот ласково улыбнулся ей в ответ.

– Я скажу Дитфриду, что ты здесь. Он будет очень рад этому… – снова вспыхнула она.

– Дорогая…

Девушка обернулась на голос.

– Дитфрид! Он вернулся! – восторженно оповестила она, выскочившего из противоположного дома мужа. Мужчина средних лет склонился над ней и, что-то быстро, но сдержанно сказав ей на ухо, помог подняться на ноги. С натянутой улыбкой, он виновато кивнул двум незнакомым мужчинам и отвел жену с сыном в сторону. Оставив их там, он подошел к мужчинам и сконфуженно замялся, испытывая неловкость за случившееся.

– Прошу извинить мою жену… Дело в том, что она страдает шизофренией… Несколько лет назад умер ее отец, но она до сих пор верит, что он просто вышел из дома и потерялся…

Объяснив случившееся, он вернулся к жене, возбужденно рассказывающей ему о произошедшей встрече. Он терпеливо и спокойно слушал ее и также терпеливо и спокойно пытался ее переубедить.

– Она приняла вас за своего отца?!

Озадаченно переспросил Дэвид Зигмунда, поражаясь тому, чему он только что стал свидетелем – и невозмутимости старика, и странному поведению девушки, и той, вероятно, очень глубокой, личной боли ее мужа, из-за которой тот даже не заметил в Зигмунде ничего «необычного».

– Да… – подтвердил тот погрустневшим голосом и признался: – Она напомнила мне мою прекрасную дочь Софию… Мое воскресное дитя… Она умерла, когда ей было всего двадцать шесть лет, а через три года в четырехлетнем возрасте умер ее сын… Мой любимый внук… Хайнц… Его смерть стала страшным ударом для меня, я переживал ее как потерю части себя. Смерть Софии нанесла мне глубокую рану, которая так и не зажила. Утрата маленького Хайнца окончательно сломила меня.

– Мне очень жаль… – промолвил Дэвид, соболезнуя его чувствам и жалея, что вынудил снова вспомнить об этом.

– Все хорошо… – заверил его Зигмунд, печально следя за бедной девушкой.

Та была очень эмоциональна и явно хотела что-то сказать ему. В итоге ее супруг сдался, видимо решив, что так будет легче для всех, и разрешил ей сделать то, о чем она его так пронзительно и искренне просила.

– Папа! – с отчаянной мольбой посмотрела она на Зигмунда. – Сходи к нему… Он ждет тебя…

– К кому? – побледнел Зигмунд.

– К часовщику… Гансу Майеру… Он ждет тебя около церкви… Servitenkirche…

Сказав это, она прижала к себе сына и, повинуясь мужу, пошла прочь по пустующей улице.

– Что она сказала? – не понимая немецкого, спросил Дэвид.

– Она сказала, что Ганс Майер ждет меня около церкви и просила сходить к нему… – недоуменно пробормотал Зигмунд.

– Вы его знаете? – насторожился Дэвид.

Зигмунд безмолвно уставился на Дэвида, словно не понимая, о ком речь.

– Это рядом! – внезапно сорвался он с места и заторопился вдоль дома в сторону пересечения дорог.

Дэвид поспешил за ним, смекнув, что спрашивать о чем-либо, а уж тем более останавливать старика смысла нет. Они миновали один квартал и вышли к небольшому скверу, при входе в который возвышалась старинная, двухбашенная церквушка. Зигмунд осмотрелся по сторонам и заметил сгобленного пожилого человека, одиноко сидящего на скамье сбоку от церкви. Интуитивно поняв, что это он – часовщик, Зигмунд направился к нему. Дэвид остановился перед церковью, наблюдая на расстоянии за тем, как Зигмунд подсел к старичку и завел с ним разговор, такой легкий и непринужденный, словно они были давними приятелями. Было видно, как угрюмое, безжизненное лицо пожилого человека в какой-то миг просветлело. Выпрямившись, он с благодарностью протянул руки Зигмунду, облегченно вздохнул и что-то пообещал. Зигмунд улыбнулся ему в ответ, ладонью сжал его кисть и, попрощавшись, вернулся к Дэвиду.

– И как его зовут? – все больше пугаясь от происходящих на его глазах почти мистических событий, посмотрел на него Дэвид, надеясь, что это были всего лишь фантазии несчастной женщины.

– Ганс Майер, – произнес Зигмунд.

– Ганс Майер?.. И что вы ему сказали?..

– Сказал, что жизнь прекрасна и что он поступил правильно.

Зигмунд поднял голову вверх и зажмурился от пробивающегося сквозь облака луча солнца.

Вьетнамский капкан

Солнце у самого зенита пробилось сквозь кучевые облака и опалило лицо жгучими лучами. Всю прошедшую ночь непрерывной дробью по палаткам гарнизона Лонг Биня стучал ливень, заглушая ропот гаубиц и успокаивая нервы измотанных солдат. Только под утро дождь стих, оставив на земле липкое месиво из грязи, доходившее до щиколоток, пройти которое, не поскользнувшись и не упав, казалось невозможным. Нагрузившись автоматами и рюкзаками, взвод хмуро брел к поджидавшим их автобусам, которые должны были доставить их на военный аэродром.

– Чертовы москиты! – выругался Джейсон, потерев расчесанную до крови шею. – Зиги, у тебя не осталось оранжевой таблетки? – спросил он у идущего рядом друга.

– Боюсь, что нет, – ответил тот, обводя взглядом Лонг Бинь, напоминающий скорее лунный ландшафт, чем военный объект. Несколько миль размякшей от ливней глины, запекающейся сухой корочкой под жарким солнцем, были опутаны неимоверным количеством колючей проволоки, скрученной в спираль, с блиндажами и сторожевыми вышками через каждые тридцать метров, с которых просматривались трущобы вдоль шоссе на Бьен Хоа. За два месяца, что он провел тут, ему так и не удалось привыкнуть к этому удручающему пейзажу с невыносимым, тропическим климатом.

– Надеюсь, что на новом месте нам будут их давать. Не хотелось бы подхватить малярию, – пробубнил Джейсон.

– Эта дрянь полдивизии скосила, – поддакнул ему кто-то в строю.

– Болотная лихорадка, дизентерия, желтуха. Все прелести Вьетнама! Только успевай блевать и дристать! – подзадорил сослуживцев сосед Джейсона.

– Главное – триппер не подцепить! – отозвался голос впереди.

– Все старики уже давно подцепили! – парировал другой под дружный хохот.

– А я бы не прочь сейчас отодрать какую-нибудь косую шлюшку.

– Может, наведаемся в гости к тетушке Ко Май? У нее много девочек с узкими щелочками. Натянем на дорожку!

– Лишь бы нас сегодня не натянули!

Вдоволь покуражившись, солдаты разбрелись по автобусам защитного оливкового цвета. В день прибытия во Вьетнам Джейсон, впервые увидев такие автобусы, поинтересовался у шофера, почему на их окнах вместо стекол металлическая сетка.

– На случай, если партизаны попробуют закинуть в салон гранату, – доходчиво объяснил тот.

Автобусы затарахтели и тронулись с места, следуя привычному маршруту через Сайгон. Тусклым взорам солдат в который раз открылся один и тот же вид города с привычными уличными звуками, рикшами, старухами, несущими ведра с водой на коромыслах, с вонью, нищетой, тучей черных мух и певучими голосами вьетнамцев, кое-как проживающих очередной день. Любой из сидящих внутри автобуса прекрасно понимал, что в кажущемся внешнем спокойствии улиц их всегда поджидает ловушка. Ни сопровождавшие автобусы полицейские джипы с установленными на крышах 12,7-мм пулеметами, ни тщательные зачистки дороги из Лонг Биня не уберегали их от шанса попасть под артиллерийский огонь или наткнуться на хорошо замаскированную мину. Каждый раз этот путь был, как русская рулетка. Наперекор опасениям дорога оказалась спокойной, может, потому что приближался Тет, вьетнамский Новый год, время, когда враждующие стороны объявляли короткое перемирие, чтобы почтить своих предков в независимости от части Вьетнама, за которую они боролись. Для американских же солдат этот местный обычай был лишь одним из немногих дней, когда можно было надеяться на затишье. Прибыв в аэропорт, взвод вышел из автобусов и по команде сержанта, не задерживаясь, погрузился в допотопный транспортник С-130, взявший курс на Ан Кхе, находящийся в двухстах милях к северу от Лонг Биня, где располагалась элитная первая аэромобильная дивизия. Полет проходил скверно. Самолет постоянно трясло и болтало в воздухе. Иллюминаторы в нем отсутствовали, а сиденья из нейлоновых полос были настолько неудобными, что складывалось впечатление, будто тебя перевозят в жестяной банке.

– Зиги, ты скучаешь по дому? – понуро опустив голову, спросил Джейсон у приятеля.

– Да, – прислонившись затылком к стенке фюзеляжа, тихо ответил тот и прикрыл глаза.

– Дастин… Гильберт… Алан… – грустно усмехнулся Джейсон. – Как они там?.. Лора… Она давно тебе писала? – взглянул он на Зита.

– Три недели назад, – ответил Зит, глубоко вдохнув.

– Нда… Ничего! Скоро мы из всех увидим! – с надеждой сказал Джейсон.

Зит промолчал, почувствовав жжение в груди около внутреннего кармана форменной рубашки, куда он спрятал незаконченное письмо Лоре. Каких-то пару месяцев назад он и предположить не мог, как изменится его отношение к жизни. Нет, его чувства к Лоре не угасли. Напротив, она была единственная, к кому его неудержимо тянуло и в чьей близости хотелось полностью раствориться, чтобы забыться и больше не вспоминать о прожитом кошмаре, но его прежняя жажда к жизни словно иссякла. Не только он, но и Джейсон и все остальные, прибывшие вместе с ним во Вьетнам, необратимо изменились. Их лица стали старше и суровее, взгляды мрачными, а цвет кожи, даже несмотря на палящее солнце, серым, будто выкуренным. Война никого не пожалела.

«Поскорее бы все это закончилось», – заезженной пластинкой крутилась в голове Зита одна и та же мысль.

Прилетев в Ан Кхе, взвод организованно разбился на кучки и осел вдоль взлетной полосы в ожидании отправки в дивизию. В небе появился конвой вертолетов, возвращающийся с войсками на борту с передовой линии на аэродром. В грязных, изодранных в клочья униформах солдаты, как призраки с испепеленными взглядами, сходили на землю и, едва тащя боевой скарб, молча брели мимо своей замены к грузовикам, которые должны были перевезти их в тыл, передохнуть день-другой. Последними из вертушек стали выносить мертвых. В зеленых брезентовых мешках их сложили в ряд на обочине взлетной полосы. Ровно семнадцать мешков, по всей длине каждого из которых шла толстая, наглухо застегнутая молния. Сквозь ткань зловещих мешков просматривались очертания тел, а из стянутого веревкой конца выпирали ботинки. Из некоторых мешков просачивалась кровь, капавшая на землю и притягивающая к себе скопище мух.

– Не знаешь, как это случилось? – тихо спросил один паренек у приятеля.

– Какая разница? Мертвые есть мертвые, – отрезал тот, гася сигарету об каблук.

– Должно быть, их убили сегодня.

– Да, наверное, утром, когда нас перебрасывали сюда.

– Как думаешь, из пулемета?

– Может быть. Или из гранатомета. А может, из миномета. Не знаю.

– Просто интересно.

– У-гу.

– Сколько, по-твоему, им было лет?

– Ну, восемнадцать, девятнадцать. А что?

– Это такая потеря.

– Это война.

– Черт возьми, у меня мурашки по телу.

Солдаты не отрываясь смотрели на мертвецов, как будто говорящих им: «Добро пожаловать, новичок! Ты скоро пожалеешь, что попал сюда. Ты даже не представляешь, что узкоглазые приготовили тебе. Для нас война уже кончилась. Удачи тебе и берегись Люка-Азиата!»

– Слышали, как на прошлой неделе во время операции у границы с Камбоджей наша рота наткнулась на вьетконговский батальон? – спросил кто-то из солдат своих товарищей.

– Там был кромешный ад! Одно отделение взвода было отрезано, и связь с ним потеряна. Командир даже не знал, где оно, поэтому взял другое отделение, сел на БТР и отправился на поиски, но впопыхах забыл сообщить об этом старшему офицеру или хотя бы взять рацию. Тут же машина попала под орудийный огонь, оказавшись в засаде Вьет Конга. Снаряды взорвали машину, и все, кто в ней был, погибли. Подкрепление прибыло на вертолетах, при поддержке артиллерии и ударов с воздуха отбросило врага. Потерянный патруль нашли, но в нем погибли все. Тела обгорели до неузнаваемости – сплошная обуглившаяся масса, – парнишка рассказал страшную историю, одну из тех, что случались здесь практически каждый день.

– Эй, бойцы! Загружаемся на борт! – прокричал из вертолета командир взвода, махнув солдатам рукой. Шустро похватав снаряжение, те, пригибаясь, перебежали полосу к шумевшим вертушкам.

– Парни! – прохрипел командир, когда вертолеты поднялись в небо. – Нам поступил приказ до заката солнца зачистить одну местность в Нагорье. Скоро там начнется кровавое месиво. Пока узкоглазые встречают свой Новый год, мы там закрепим свои позиции к предстоящей операции… Боюсь, это не очень вас обрадует, но ночевать вам сегодня придется в джунглях…

Солдаты помрачнели, ничего хорошего неожиданный приказ им не сулил, но восприняли слова командира беззвучно, и только Джейсон, отвернувшись в сторону, недовольно буркнул:

– Черт… Теперь эти насекомые заживо зажрут… Только чесаться перестал…

Летели недолго. Минут двадцать или тридцать. Зиг посмотрел в иллюминатор на открывающуюся с высоты птичьего полета панораму. Над ярко-зелеными горами низко плыли облака. Вдалеке в долине курился туман. Если бы не война, то эти места могли бы сойти за райские. Зиг вздрогнул, почувствовав, как кто-то хлопнул его по плечу.

– Приготовься, сынок! Пойдешь первым, – навис над ним командир, показав на просвет в джунглях, откуда поднимался вверх красный дым, отмечая зону высадки взвода.

Вертолет накренился вбок и резко пошел на снижение, заскользив лишь в нескольких дюймах от верхушек деревьев, чтобы уберечься от возможного обстрела снизу Пролетающая мимо земля слилась в один сплошной поток, и только какие-то тени пугливо замелькали на ней. Зависнув над местом десантирования, вертолет еще немного приблизился к земле и, как железный дракон, завилял хвостом.

– Нужно прыгать! Пошел! – гаркнул командир.

Зит кивнул, вставил обойму в винтовку и присел на краю вертушки, ботинками почти касаясь лыжного шасси.

– Давай!

Зит почувствовал, как напряглись все его мышцы и бешено побежала кровь по жилам. Вертолет нырнул и коснулся верхушек слоновой травы. Воздушный поток от лопастей поднял пыль и мусор, примяв траву кругом. Зиг схватил в одну руку каску, в другую – винтовку и прыгнул. Пролетев пятнадцать футов, он ударился о землю и откатился в сторону. Подобрав винтовку и вскочив на ноги, пригнувшись, он добежал до зарослей травы и, присев на корточки, стал наблюдать, как из четырех вертолетов один за другим выпрыгивали солдаты. Падая на землю, они кубарем рассыпались по сторонам, освобождая площадку для прыгающих следом. Высадив взвод, вертушки взвились в небо и, прибавив обороты, понеслись над джунглями прочь в сторону рисовых полей, унося с собой стрекот лопастей и оставляя взамен щемящую тревогу. Жестом руки командир указал на прорубленную сквозь густую чащу тропу, ведущую вверх к джунглям.

«Кто-то из своих накануне славно поработал здесь мачете», – мелькнула мысль у Зита.

Солдаты стянулись в цепочку и осторожно вступили в узкую просеку, продвигаясь вперед и держа между собой интервалы в пару десятков шагов. Тропа петляла, а местами уходила в заросли травы настолько, что не было видно ни того, кто шел впереди, ни того, кто сзади. Моментами у Зита складывалось странное ощущение, будто он шел один или свернул не туда и отстал от взвода. Взобравшись по склону холма, солдаты вышли на лесную тропу и, нарушая колонну, инстинктивно сбились в кучу. Солнечный свет почти не проникал через высокие заросли джунглей, а тишина вокруг стояла такая, что в ушах до сих пор гудело от пропеллеров вертушек.

– Внимательно смотрите под ноги, парни! – приглушенным голосом приказал командир, кивнув головой на заточенный колышек, как гриб, торчащий на тропинке.

Джунгли были усеяны такими врытыми в землю колышками, наступив на которые можно было запросто продырявить солдатский ботинок. Коварные вьетконговцы покрывали острые концы колышек змеиным ядом или забродившим животным жиром. И даже если это не убивало, то заставляло так страдать, что лучше было умереть сразу. Солдаты рыскали взглядами по земле, то и дело натыкаясь глазами на свежевырытые ямы-пунджи – дьявольское изобретение Вьет Конга. Изнутри ямы был утыканы бамбуковыми кольями, торчавшими остриями вверх, концы которых были измазаны вражескими испражнениями. Упав в такую яму, солдат, насаженный на кол, умирал в страшной агонии.

– Вот дерьмо! – с опаской вытянул шею Джейсон, брезгливо разглядывая дно ловушки, стоя у ее края. – Да тут полно таких сюрпризов! – посетовал он, догоняя Зита. – О! Смотри, Зиги, что я нашел!

Шагнув в сторону от тропы, он поднял с земли листовку, видимо, сброшенную на джунгли с вертолета во время пропагандистского рейда. На одной стороне был изображен бомбардировщик Б-52, роняющий бомбы. На обороте по-вьетнамски было написано: «Вот что вы получили вчера ночью. Если хотите сдаться, возьмите эту листовку и идите в ближайший американский командный пункт, с вами поступят справедливо».

– Я видел такую в Сайгоне! На их месте я бы не сдавался, а сдох бы прямо здесь! – хмыкнул Джейсон и, остановившись, сложил из листовки самолетик. Полюбовавшись своей поделкой, он пульнул самолетик в спину Зита и, довольный своей детской шалостью, ускорил шаг… На встречу к смерти. Потеряв бдительность, Джейсон не заметил чуть торчавшие из земли усики. Наступив на них, он услышал тихий механический щелчок, но нога по инерции оторвалась от почвы, и из под нее выскочила «прыгающая Бетти», мина-лягушка. Джейсон даже не успел осознать, какую роковую ошибку он совершил, так как в следующий же миг раздался взрыв. Миной ему оторвало ноги выше колен, а его тело взлетело в воздух и упало тряпичной куклой. Солдата, идущего следом за ним, изрешетило осколками. Тот, как подкошенный, рухнул наземь. В пробитом легком вздувались и лопались кровавые пузыри, в горле клокотала кровь. Захлебываясь ею, он судорожно хватался руками за воздух, словно призывая на помощь, но издав пару хрипов, застыл. Зит только почувствовал, как воздушная волна ударила его по затылку, и несколько острых ножей одновременно впились ему в спину и бедро. Его с силой отбросило вперед и ударило оземь. Каску забросило в кусты, и на какой-то миг он потерял сознание. Этот миг показался вечностью. Он словно заснул сладким сном, и ему приснилось, что он лежал на белоснежной простыне, будто парящей среди белого пространства, а рядом с ним была Лора.

– Я так счастлива, что ты вернулся, Зиги, – произнесла она.

– Я всегда был с тобой, любимая… Это был сон… Страшный сон, не более… – ответил Зит.

Он очнулся, окруженный несмолкаемыми очередями автоматов и гулом рвущихся гранат. Свинцовый дождь пронзал воздух и крошил лес в труху. Вьетконговцы хорошо окопались и перекрестным огнем беспощадно расстреливали взвод из замаскированных окопов. Снайперы с деревьев подстреливали своих врагов, как уток. Засевшие в блиндажах партизаны пригоршнями швыряли китайские гранаты. Застигнутые врасплох солдаты метались меж деревьев, не понимая, откуда шел убийственный ливень. Они падали, кричали, молили о помощи и ругались.

Лихорадочно пытаясь спастись, они опорожняли магазин за магазином, стреляя наугад в глубь джунглей.

– Засада! Попались! – орал кто-то.

– Назад! Назад! Отходим! – срывал в крике голос командир и, выхватив рацию, вызывал артиллерию, чтобы та прикрыла заградительными залпами отступление по густым джунглям.

Зит всем телом прижался к земле, не зная, куда спрятаться от осколков и пуль, с визгом вгрызающихся в кору деревьев над его головой. Распластавшись, он обернулся назад в поисках Джейсона, но трава перед глазами мешала что-либо разглядеть. Зит почувствовал, что режущая боль мешала сделать глубокий вдох. Ему не хватало воздуха. В левом бедре зияла кровоточащая рана с обгорелыми краями и виднелась раздробленная осколком кость.

«Господи, прошу, дай мне пройти через это! Дай мне выкарабкаться из этого ада! Это не моя война! Я не готов умереть! Дай мне жить!» – как заклинание пульсировала единственная мысль в его голове.

Превозмогая боль, собрав в кулак все свое мужество и злость, он привстал и, волоча левую ногу, метнулся из джунглей в сторону просвета, но тут же, подскочив, взвыл и рухнул на землю. Он угодил ногой в стальные челюсти медвежьего капкана, вонзившегося ржавыми зубьями в мясо голени. Зит попытался разжать капкан, но хватка была мертвой. Скорчившись от нечеловеческой боли, он дополз до ближайшего дерева и укрылся за стволом. С трудом приподнявшись, он огляделся вокруг, ища кого-нибудь для подмоги. В пяти шагах от него лежало искореженное тело Джейсона. Из его вспоротого живота вывалились наружу влажные и скользкие кишки, утопающие в темно-красной луже, посреди плавающих кусков кожи и хрящей. Единственное, что осталось невредимым, было его лицо. Растерянное, детское лицо человека, так ничего и не понявшего в этой жизни.

– Ааа, – стиснув зубы, простонал Зиг, стараясь не шевелить ногой. Он затаил дыхание, вслушиваясь в неожиданно упавшую тишину, в которой не было ни одного живого звука. Осторожно выглянув из-за дерева, он посмотрел назад на чащу джунглей, не видя перед собой никого, ни своих, ни врагов. Его сердце чуть не остановилось от ужаса, когда, продираясь сквозь переплетения лиан и заросли гевей, на него внезапно выскочил кто-то из солдат. Заметив Зига, он нырнул в траву и, кувыркнувшись, шустро развернулся и подполз к нему на животе, испуганно уставившись на его окровавленные ноги.

– Как ты? – пересохшим от страха голосом спросил он, бегло осматривая Зига.

– Бывало и лучше, – мучительно оскалился Зиг, подтягивая к себе руками ногу, зажатую капканом.

– Черт! Как же тебя угораздило?! – пробормотал парень, сбросив с плеча винтовку.

Схватившись пальцами за стальные челюсти, он напрягся изо всех сил, отрывая их от окровавленной плоти, но они не подавались. Зиг снова взвыл.

– Черт! Черт! – Беспомощно запричитал парень, убирая руки прочь от капкана. Он оглянулся на просвет, ведущий к спасению, соизмеряя расстояние, которое необходимо было протащить на себе раненого, надеясь при этом, что вьетконговцы не подстрелят их обоих на пути назад. Потом всмотрелся в джунгли, выискивая взглядом партизан, но те явно притаились, то ли выжидая, пока жертва сама не оплошает, то ли готовясь к бегству до начала ответного огня артиллерии. Ясно было одно, они все еще были рядом, все еще начеку, сжимая кольцо вокруг них.

– Даже не думай! – разгадав замысел солдата, отговорил его Зиг. – Нам вдвоем не выбраться…

– Я не могу оставить тебя здесь! – решительно посмотрел парень.

– Послушай… Возьми это… – Зиг достал из кармана письмо. – Обещай мне, что ты его отправишь… В Энн-Арбор, Мичиган… адрес на конверте…

Парень взял письмо, кивая головой и пряча мокрые от чувства вины глаза, словно не находя оправдания своему бессилию.

– Откуда ты родом? – захотел подбодрить Зиг парня, от которого теперь зависело исполнение его последнего желания.

– Из Филадельфии… – будто вспомнив самое важное для себя, тихо ответил тот. – Хотя мои родители из Австрии… из Вены…

– Здорово… – перебарывая боль, улыбнулся Зиг. – Ты обязательно вернешься домой, ты слышишь? Обязательно!

Парень всхлипнул, не в силах сдерживать слезы.

– Послушай… Ты должен еще кое-что для меня сделать… – Зиг подобрал лежащую рядом винтовку и протянул ее парню.

– Нет… Нет… – шарахнулся от него тот.

– Прошу тебя… Ты же знаешь, что они со мной сделают, когда поймают…

– Хей, хей… – из глубины джунглей послышалась перекличка партизан.

– Прошу… – взмолился снова Зиг. – Тебе нужно уходить… Не оставляй меня им…

Парень нервно огляделся по сторонам. Счет пошел на секунды. Он схватил винтовку, трясущейся рукой направил ее на Зита, но тут же, отбросив оружие в сторону, полез в свою санитарную сумочку. Достав из нее шприц с морфином, он вколол полную дозу в неповрежденное бедро Зита. Долгожданная, упоительная пелена затмила боль и освободила сознание. Парень схватил винтовку и опять наставил ее на Зита, но теперь решительно и уверенно.

– Подожди секунду… – попросил его Зиг. – Как тебя зовут…?

– Ганс… Ганс Майер… – дрогнули губы парня.

– Жизнь прекрасна, не правда ли, Ганс…? Ты поступаешь правильно… – улыбнулся ему на прощание Зиг.

Яркий свет залил пространство перед его глазами. Где-то издалека, будто из другой жизни, раздался глухой хлопок.

Примирение

Яркий шар света замерцал вдалеке, подобно автомобильной фаре в глубине дорожной тьмы. Тишина и сумрак слились воедино под сводом мраморной пещеры, и лишь гулкое эхо вторило падающим откуда-то сверху каплям, разбивающимся о водную гладь колодца. Зигмунд набрал в ладони воды и, сделав жадный глоток, остатками влаги умыл лицо. Он устало прислонился к колодцу, тяжелый взгляд упал на воду, но, увидев отражение в дрожащей ряби, Зигмунд не узнал себя. Со дна колодца на него смотрел мужественный, крепкий старец с мудрым лицом и густыми прядями седых волос и бороды. Одет он был в туго подпоясанный темно-синий хитон с разрезом спереди, поверх которого был накинут бордово-красный ефод. На ногах его были плетеные сандали. Он был Моисеем. Взяв в руки стоящий возле колодца посох, он медленно двинулся по склону вверх навстречу льющемуся свету, ощущая с каждым шагом прилив новых сил. Он успел пройти немного, как вдруг заметил своих учеников, появившихся из тени пещеры. Стоя близко друг к другу, с ипуганными лицами, они смотрели на своего учителя, боясь, что тот пройдет мимо.

– Учитель, ты покидаешь нас? – как брошенные жены, суетливо засеменили они к нему.

– Я прошел свой путь и привел вас к вашей свободе, – ответил им пророк.

– И что нам дальше делать? – не отпускали они его.

– Вы вольны делать все, что хотите. Теперь вы сами в ответе за себя, – благословил их старец.

– Учитель! Подожди! – остановили они его. – Просим, прими от нас это приношение.

Стоящий впереди остальных протянул ему медальон, обрамленный с одной стороны надписью на греческом языке: «ος κλειν αινιγηατ ηδει χρατισοζ ην ανηρ».

– «И загадок разрешитель, и могущественный царь», – донесся сверху женский голос.

На каменистом выступе сидело чудовище с человеческой головой и лицом смутно знакомой женщины, с лапами и телом льва, крыльями орла и хвостом быка.

– Ты разгадал мою загадку, Эдип. – Снисходительно посмотрел Сфинкс на помолодевшего мудреца.

Тот с юношеской резвостью устремился вперед, но замедлил шаг около одиноко стоящего на краю тропы джентльмена, с волнением в глазах ждущего его приближения.

– Дорогой Эрнест! – обрадовался ему Зигмунд. – Как же я счастлив вас снова видеть!

– И я вас! – учтиво поклонился тот, не скрывая своего возвышенного настроения.

– Нам необходимо с вами встретиться! Мне есть, что вам рассказать и что обсудить с вами! – назначил скорую встречу со своим преданным учеником Зигмунд.

– Я буду ждать, – снова поклонился тот, провожая учителя взглядом.

– Мой любимый друг! – воскликнул Зигмунд, обратив внимание на человека впереди.

– Мой любимый друг Флисс, – нежно повторил Зигмунд, подойдя к нему.

– Зигмунд, – неуклюже улыбнулся тот, причудливо поведя плечом, словно что-то мешало ему на спине.

– Мой друг… Простите меня! – с раскаиванием в голосе попросил прощения Зигмунд. – Мы так глупо рассорились и расстались… После того как вы отказали мне в дружбе, я сказал, что у вас развился тяжелый случай паранойи… Извините меня за эту грубость, мой друг… Вы знаете, что я не стеснялся выражений и с легкостью приписывал этот столь удобный диагноз, когда необходимо было провести психоанализ бывших друзей… У меня всегда была потребность иметь близкого друга и ненавистного врага… А вы всегда были моим дорогим другом…

– Я очень тронут, Зигмунд, но, пожалуйста, не извиняйтесь! Я и сам был во многом виноват… Увлекался своими идеями, забывал поддерживать вас в трудную минуту… К тому же я не оправдал ваших надежд… – смутившись, замялся Флисс и виновато взглянул на Зигмунда. – Я так и не изобрел контрацептивов…

– О, что вы, мой друг! Не беспокойтесь об этом! – бросился утешать его Зигмунд. – У людей теперь есть гормональные пилюли и даже вазэктомия!

– Вазэктомия?! – округлил в изумлении глаза Флисе.

– Я как-нибудь расскажу вам об этом! – пообещал Зигмунд и, улыбнувшись, стал удаляться от друга, оставив того с растерянным выражением на лице.

– Профессор Фрейд! – капризно заверещала пожилая дама на его пути.

– Фрейлейн Элизабет! – громко поприветствовал Зигмунд свою бывшую пациентку, так и засидевшуюся в старых девах. – Как поживаете? – вежливо поинтересовался он.

– Премного вам благодарна! Я вам что-то хотела сказать… Что же я хотела вам сказать?… – запамятовала она, щелкая перстнями в воздухе.

– Закройте глаза, – мягко приказал Зигмунд и проверенным когда-то на ней способом слегка надавил своей ладонью на ее лоб.

– Сейчас мы постараемся воскресить в вашей памяти мысли, – гипнотизирующим голосом произнес он.

Фрейлейн Элизабет расслабленно простонала.

– Ну, теперь вспомнили?

– Что же я хотела?… – в полудреме снова промямлила она.

– Игнорируйте любую внутреннюю критику и выражайте всякую мысль, даже если она кажется вам не относящейся к делу или не имеющей большого значения, – дал установку Зигмунд. – Теперь вспомнили?

– Вы своими вопросами только мешаете мне наслаждаться свободным потоком моих мыслей! – с привычным раздражением отчитала она его.

– Хорошо. Молчу, – послушно умолк Зигмунд.

– Оу! Вспомнила! – воскликнула фрейлейн Элизабет, уставившись на профессора. – Я недавно познакомилась с одним очень благородным господином, но никак не могу решить, стоит ли мне осмелиться на серьезные отношения с ним или еще немного повременить? Что бы вы мне посоветовали, профессор Фрейд?

– Фрейлейн Элизабет, вы знаете, как приготовить павлина? – неожиданно задал Зигмунд, как ей показалось, совершенно нелогичный вопрос.

– Нет… – пригнулась она.

– Я вас научу! – заверил ее Зигмунд. – Вначале заройте павлина на неделю в землю!

– Так… И что дальше? – возбудилась от любопытства пожилая фрейлейн, внимательно прислушиваясь к каждому его слову.

– Затем выкопайте его обратно!

– А потом?

– А потом, выбросьте его!

Фрейлейн Элизабет на секунду замерла, пытаясь уловить мысль. Зигмунд раскланялся и был таков.

– Оу! – осенило фрейлейн Элизабет. – Так значит, мне стоит приготовить ему павлина?!

– Приготовьте ему павлина! – уходя прочь, раздосадованно согласился Зигмунд. – Но только не пережарьте птицу, а то мясо будет жестким! И не жалейте уксусного соуса!

– Я все запишу! – благодарно помахала ему вслед фрейлейн Элизабет.

Сбивая ноги о камни, Зигмунд добрался до выхода из пещеры и обнаружил в себе невероятную метаморфозу Его грудная клетка расширилась до исполинского размера, а сам он стал на три головы выше. Мышцы на руках и ногах вздулись, окрепли и обросли жилами. В столбе солнечного света стоял Геракл. Перед ним, заслоняя выход, возвышалась могучая фигура Зевса. Восседая на камне, как на троне, он наклонился к своему сыну, показав в тени свой лик. Зигмунд-Геракл узнал в нем родное лицо, принадлежавшее его отцу, простому еврейскому торговцу шерстью, Якобу Фрейду.

– Мой дорогой сын, – меланхолично произнес он. – На седьмом году жизни Божий дух овладел тобой, и Он обратился к тебе: «Иди, читай мою Книгу; и источники ума, знания и понимания откроются тебе». Это Книга книг; это кладезь, который выкопан мудрыми людьми и из которого законодатели узнавали статуты и права. Ты узрел в этой Книге лик Всемогущего, ты услышал Его и постарался воспитать себя, и ты тут же воспарил на крыльях Разума. С того времени и до сих пор я храню эту Библию. Когда-то, в день твоего тридцатипятилетия, я вытащил ее из хранилища и послал тебе в знак моей любви. Прими ее и сейчас.

Отец бережно передал сыну Библию с изречениями на древнееврейском языке.

Сын взял книгу и вздрогнул от того, как вдруг тонкое, неопаляющее сияние охватило ее и осветило все вокруг. Мускулистые руки съежились и утончились, а тело превратилось в молодое, полное сил и порывов создание. Юный Зигмунд поднял глаза и увидел в лучах божественного света облаченного в белое одеяние и распростершего к нему объятия Христа.

– Отныне обретешь ты покой и любовь в Царстве Моем, – провозгласил Он.

Зигмунд шагнул в Его благодатный свет, и чувство упоительной свободы наполнило его душу. Его глазам открылся безбрежный простор вожделенного мира, где среди луговых цветов стояла она. Зигмунд сорвался с места и понесся к ней, желая как можно скорее заключить ее в свои объятия. Она заметила его и озарилась счастливой улыбкой. Несколько шагов отделяло влюбленные сердца, как вдруг под ступнями Зигмунда содрогнулась твердь…

– Сделаем маленькую остановку, заодно и заправимся.

Дэвид заглушил мотор арендованной машины возле бензоколонки. Зигмунд открыл глаза и оглядел автозаправку с небольшим магазинчиком и отдельно стоящим домиком уборной.

– Кому надо по делам – бегом туда! – указал Дэвид детям на домик.

– Нет, нам не надо! – запротестовал Натан.

– А можно мороженое? – заискивающе попросила Ребекка.

– Нам еще долго ехать, поэтому сначала сходите в туалет, как сказал папа, а потом посмотрим насчет мороженого, – взяла инициативу в свои руки Рейчел, выпроваживая детей из машины.

– Мы на пять минут…, так что, если вам надо… – намекнул Дэвид Зигмунду.

– Да, спасибо! – заерзал тот, доставая из кармана сложенный пополам блокнотный листок. – Вы позволите мне сделать один звонок? – попросил он Дэвида.

– Конечно! – Дэвид набрал с листка знакомый номер и сконфуженно передал телефон.

– Спасибо! – кратко поблагодарил Зигмунд и вышел из машины, вслушиваясь в долгие гудки.

– Алло, Салли! – оживился он, услышав веселый голос.

– О, Зигмунд! – пришла в восторг Салли, показывая жестами подруге, сидящей вместе с ней на уличной веранде бара, что ей звонит один знакомый. То, что знакомый был, во всех смыслах, приятным типом, подруга догадалась по непритворной улыбке Салли и ее ангельскому голосочку. Набравшись терпения, она сделала глоток коктейля и мысленно приготовилась слушать историю, полную интимных подробностей.

– Вас так плохо слышно, будто вы где-то в горах! – пошутила Салли, сетуя в сердцах на плохую связь.

– Да. Я сейчас в Моравии, – подтвердил Зигмунд.

– В Моравии?! Это где? В Африке? – забеспокоилась Салли, узнав про его внезапный отъезд.

– Нет, это в Чехии.

– Фух. Ну слава Богу! – выдохнула она. – А вы надолго там?

– Не думаю, что надолго… – как-то странно ответил он.

– Потому что я уже соскучилась! – кокетливо рассмеялась Салли.

– По праву сказать, я тоже, – признался Зигмунд.

– Как только вернетесь в Лондон, обязательно позвоните мне! В любое время дня и ночи!

Лицо подруги от таких неслыханных откровений заинтригованно вытянулось, а в глазах промелькнула мелкая женская обида из-за того, что о таких интересных событиях она узнает так поздно и почти случайно.

– Непременно позвоню… – с грустью пообещал Зигмунд.

– Тогда до скорого! – попрощалась с ним довольная Салли и взглянула на подругу.

– Зигмунд?! – требуя немедленных подробностей, выпалила подруга.

– Знаю, знаю! – как бы раскаиваясь, захлопала ресницами Салли. – Я тебе еще ничего не рассказывала.

– Хм, – обиделась для виду подруга и романтично протянула: – Зигмунд! Прямо как Зигмунд Фрейд!

– Точно! – в шоке раскрыла рот Салли.

– Что-то не так? – заметив внезапную перемену в ее лице, настороженно спросила подруга.

Словно сраженная безумной мыслью, Салли впопыхах вытащила снова телефон из сумочки.

Зайдя в Интернет, она набрала в поисковике имя Фрейда и, увидев первую же предложенную фотографию, обомлела.

– Что происходит? – начала терять самообладание подруга.

– Подожди… – Салли открыла свой фотоальбом и отыскала их общую с Зигмундом фотографию.

– Мм… Красотка! Губки уточкой! – похвалила фотографию подруга.

Салли растерянно посмотрела на нее. На фотографии она была одна…

– Помните, как вы сказали, что меня могут держать воспоминания о близких людях? – спросил Дэвида Зигмунд, возвращая ему телефон.

– Да: – завинтив крышку бензобака, кивнул тот.

– Вы знаете…, нам здесь порой очень сложно разглядеть, какие узы связывают нас с родственными душами… – печально начал Зигмунд.

– Папа, мы за мороженым! – прокричал Арон, пробегая мимо.

– Хорошо! Только в салон с мороженым нельзя! – отвлекшись, предупредил Дэвид и снова озадаченно посмотрел на Зигмунда.

– Мы не случайно выбираем друг друга… Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании, – продолжил Зигмунд, с нежностью посмотрев на Дэвида.

– Вам что-нибудь купить? – спросила у мужчин Рейчел, проходя мимо них по направлению к магазинчику.

– Нет… Мы в порядке… Спасибо… – уверенно ответил за двоих Дэвид.

– Я вам очень признателен, Дэвид. Ваше присутствие – это то, что согревает мне сердце.

Старик трогательно положил руку на плечо Дэвида и, грустно улыбнувшись ему, удалился в уборную. Дэвид, опешив от такого откровения, недоуменно проследил за ним взглядом и загорелся желанием порадовать старика чем-то особенным в течение поездки. Дождавшись возвращения семьи из магазинчика, он благосклонно разрешил детям покончить с мороженым в машине и, подойдя к двери мужского туалета, негромко крикнул.

– Зигмунд, вы скоро? Что вы там застряли на анальной фазе?

В эйфории Дэвид позволил себе остроумную шутку, зная почти наверняка, что старик воспримет ее с присущим ему чувством юмора. Не услышав ответа, он отошел в сторону и все также с превосходным настроением принялся размышлять о ближайших планах. Минуты две спустя он проверил время на телефоне и усмехнулся парным цифрам на экране – 13:13.

«Все дело в том, что я умер на тринадцать дней раньше положенного мне срока», – прозвучал голос Зигмунда в голове Дэвида. Содрогаясь от ужаса, он отнял в уме дни и облился холодным потом. Получилось ровно тринадцать.

– Зигмунд… – прошептал он и кинулся в уборную.

– Зигмунд! – с криком ворвался он внутрь помещения и оцепенел.

Старик бездыханно лежал на полу. Не чувствуя под собой ног, с затуманивающей взор пеленой на глазах, Дэвид, как подкошенный, упал на колени рядом со стариком. Обхватив руками старческую голову, он с болью посмотрел на чужое, морщинистое лицо с неухоженной, редкой бородкой и пожелтевшими, скомканными волосами.

– Что, какой-то бездомный преставился? – раздался вдруг язвительный голос.

Дэвид медленно поднял глаза на зашедшего в туалет мужчину, с ехидной насмешкой на омерзительной физиономии пялящегося сверху на мертвое тело старика. Гнев и ненависть вскипели в груди Дэвида.

– Вы, кажется, пришли сюда справить нужду…?! – сквозь зубы зло процедил он. – Ну так идите и справляйте себе спокойно, пока в штаны не наделали! – рявкнул он.

Стерев ухмылку с лица, мужчина испуганно замолчал и ринулся к крайнему рукомойнику. Сполоснув наспех руки и даже не обсушив их, он без оглядки выскочил из туалета, будто только за этим и заходил. Оставшись наедине со стариком, Дэвид скорбно склонился над ним и, уткнувшись лицом в его шею, беззвучно зарыдал.

Облака

По необъятному небосклону, цвета лазури, переливаясь в причудливых изгибах и рассыпаясь на ватные волокна, медленно плыли облака. Их несло небесным течением из неведомой глубины в края, где зарождалось солнце и, казалось, ничто не могло нарушить их величественный строй. Провалившись в воздушную траву, он и она, склонив друг к другу головы и держась за руки, смотрели на небо, забыв о времени и разлуках.

– Почему мы перестаем их замечать, когда взрослеем? – философски вслух спросил Зиг.

– Кого? – улыбнулась Лора.

– Облака… – задумался он. – Когда мы еще дети, то любим наблюдать за ними… Воображать, что видим среди них разные предметы, животных…, лица людей… Детьми мы очарованы облаками и их волшебством, но когда становимся взрослыми, то редко поднимаем голову вверх, чтоб вновь полюбоваться ими также беспечно и наивно, как в детстве… Вся жизнь взрослого человека может пройти с опущенным под ноги взглядом, будто в поисках потерянного счастья, тогда как оно проходит над головой…

– Просто взрослые придумывают себе слишком много проблем, – нашла логичное объяснение Лора.

Повернувшись к нему, она облокотила голову на ладонь и наклонилась к его лицу. Она заглянула ему в глаза, отражающие небо и бегущие по нему облака, и нежными пальцами расправила непонятно когда появившуюся складку, которая появлялась на переносице, когда Зиг хмурился. Потом осторожно убрала прядь волос с его виска и коснулась его губами.

– Эти облака похожи на холмы…, а еще на смешных человечков… – просветлел его взгляд, устремленный ввысь.

– А есть облака, похожие на нас…? – приподнялась она.

– Есть… Два облака, и они сейчас спустились с небес… – озарилось улыбкой его лицо.

Она засмеялась и положила голову ему на грудь.

– Мне хорошо с тобой, Зиги… – призналась она. – А тебе со мной?

– Да… – счастливо ответил он, прижимая ее к себе.

Прощальное выступление

Встав с утра пораньше, Дэвид тихо, чтобы не разбудить Рейчел, вышел из спальни в гостиную номера и подошел к окну. Из окна одного из верхних этажей, на котором находился их номер, Гонконг был как на ладони. Игрушечные люди внизу спешили по делам, игрушечные машины нескончаемым потоком неслись по автомагистралям. Вечно в движении, город, который никогда не спит. Дэвид окинул взглядом небоскребы, словно скалистые зубья, грызущие высь, и, отойдя от окна, сел за рабочий стол. Он открыл лаптоп и еще раз пересмотрел слайды своего выступления. Не найдя ничего, что нужно было бы поправить, он кликнул на иконку браузера.

– Почему ты так рано? – потягиваясь, появилась в комнате Рейчел. Подойдя к мужу, она нежно обняла его сзади и умиротворенно посмотрела на экран компьютера.

– Это ты на фотографии?! Когда ты ее сделал?! – протянула она руку к монитору, изумленно разглядывая старинную или сделанную под старину фотографию, запечатлевшую «ее мужа» в военной форме, с пилоткой на голове и орденом на груди.

– Это Жан Мартин Фрейд, – вздохнул Дэвид. – Старший сын Зигмунда.

– Хм. Если бы ты отпустил усы, то я бы вас не различила, – с улыбкой подметила Рейчел.

– Н-да… – погрустнел Дэвид.

– Ты в порядке? – понимая, что он сейчас чувствует, спросила она его.

– Да. Да, я в порядке! – будто уговаривая себя, решительно ответил он и, развернувшись к жене, усадил ее на колени. – Ты знаешь…, я тут подумал…, может, нам стоит уехать из Лондона?

– Переехать? – она удивленно изогнула бровь, но, недолго поразмыслив, согласилась с предложением мужа: – Интересная идея… А куда?

– Не знаю пока… – засомневался Дэвид. – Может, сюда, в Гонконг, или там… в Сингапур, – озвучил он спонтанное решение.

– Сингапур?… Звучит заманчиво… Да и детям здесь тоже будет легко устроиться, – поддержала его Рейчел.

– Тогда обговорим это за ужином! – вдохновился идеей Дэвид и поцеловал жену.

– Ты сегодня поздно будешь? – спросила она.

– Не думаю… Наша сессия закончится в полдень. После нее, наверно, сразу и освобожусь, – ответил Дэвид и, вставая, уперся ладонями на подлокотники кресла. – Ну что ж, пожалуй, начну собираться на конференцию.

– Ты не пойдешь с нами на завтрак? – забеспокоилась Рейчел.

– Позавтракаю в конгресс-центре, – принял решение он и рассудительно добавил: – Лучше потом с вами пообедаю!

– Хорошо! – обрадовалась Рейчел.

– Кстати, какие у вас планы? – поинтересовался он.

– Хочу с ребятами съездить на пляж, – неуверенно пожала плечами жена.

– Да… Замечательный план! – одобрил Дэвид.

– Тебе плавки захватить? – засмеялась Рейчел.

– Захвати! Или, пожалуй, я их сразу одену, – пошутил он и снова ее поцеловал.

Быстро собравшись, он спустился вниз и, сев в заказанное для него такси, назвал пункт назначения.

– Expo Drive. Конгресс-центр!

Прибыв на место, Дэвид зарегистрировался на конференцию, получил лекторский бейдж, передал файл своего выступления молодому парню из технической поддержки и направился в сторону главного зала.

– О, Дэвид! – на пути ему встретился старый знакомый, Брайан, проходивший как-то вместе с ним общий мастер-класс по поведенческой психотерапии.

– Рад тебя видеть! Как жизнь, дружище? Ты все там же, в Лондоне? – щегольски побрякивая дорогими часами на запястье, приятельски похлопал он Дэвида по плечу.

– Да… Пока там… – уныло подтвердил Дэвид.

– Перебирайся в LA! Скоро уже семь лет, как я там! Ты же знаешь, золотое дно! – вполголоса доверительно поделился Брайан.

Дэвид улыбнулся и задумчиво покачал головой.

– Я посмотрел в программе, у тебя сегодня лекция! – перескочил на другую тему Брайан. – Обязательно приду тебя послушать! Только вот разберусь с предоплатой за экскурсию по городу, а то они, оказывается, не могут ее найти! – пожаловался он и заторопился к регистрационным столам.

Дэвид двинулся дальше и, слившись с толпой, просочился внутрь зала, до отказа наполненного участниками международного конгресса по когнитивной психотерапии. У первого ряда, забронированного для лекторов и организаторов конференции, Дэвида радостно встретил модератор утренней сессии, приветственно обнявшись с ним и представив другим докладчикам. Кратко обменявшись с коллегами дружественными репликами, Дэвид занял свое место и попытался сконцентрироваться на вводном слове модератора, потом на первом докладе, но воспоминания, щемящие сердце, уносили его далеко от темы доклада. Он точно забылся грустным сном и очнулся, лишь когда услышал свое имя.

– Доктор Дэвид Поллак. Прошу вас! – модератор представил его аудитории, плавным жестом указывая на трибуну Дэвид бодро поднялся на сцену, бросил беглый взгляд на первый слайд своей презентации и поправил микрофон.

– Уважаемый модератор, дорогие коллеги, друзья, дамы и господа! – не забыв никого упомянуть, пламенно начал он свою речь.

– Прежде всего, я должен извиниться за изменение темы моего выступления. В прошлом году, получив приглашение от организаторов этого замечательного и потрясающего своим масштабом конгресса, я не мог и предположить, насколько изменится мое представление о природе человека и о мифических сторонах его жизни… Лишь совсем недавно у меня буквально открылись глаза на некоторые тайны человеческого бытия, в его сознательном и подсознательном проявлениях, на которые раньше я не обращал особого внимания. Своим, я бы сказал, прозрением я обязан одному человеку, чье имя… Зигмунд Фрейд. Именно ему я и хочу посвятить свое сегодняшнее выступление.

Дэвид посмотрел в зал, на лица притихшей аудитории, сосредоточенно следящей за его речью, и, убедившись, что завладел их вниманием, продолжил свой доклад:

– Можно по-разному относиться к учению и теориям Зигмунда Фрейда. Кто-то считает, что он наилучшим образом определил, в чем основная причина проблем человека, кто-то объявляет его шарлатаном, который искусно манипулировал имеющимися данными. Я не сторонник идеализации первой точки зрения, но я точно противник второй, основывающейся на оголтелых заявлениях от ревизионистов прошлых и современных. Мне очевидно одно, как бы мы не относились к трудам Фрейда, остается факт, который невозможно опровергнуть… Зигмунд Фрейд был незаурядной и чрезвычайно выдающейся личностью, образ жизни, принципы и убеждения которого были на порядок выше и порядочнее, чем у многих, если не сказать, у большинства, его приверженцев и критиков. Ему выпало пройти через множество тяжелых испытаний и подвергнуться гнусным и лживым нападкам, но он прошел свой путь, не потеряв своего лица и не уронив достоинства. Он искренне верил в правоту своего дела, в истинность изначального психоанализа, который он открыл миру и который он исповедовал. Он был категоричен в своей вере, и именно его личная стойкость и непоколебимость помогли не только выстоять против яростной оппозиции, но и укрепить саму суть психоанализа, от которой, в итоге, как от ствола древа разрослись ветви последующих психологических теорий и методов. Фрейд первым осмелился обнажить пороки человечества и публично разоблачить скрытые вожделения и фантазии человеческого подсознания, изменив тем самым само общество. Он никогда не призывал общество к вседозволенности или распущенности. Он лишь, как Моисей, вывел человечество из рабства собственных страхов и неврозов на путь индивидуальной свободы, предоставив людям выбор самовыражения. То, как общество распорядилось свободой, в том числе сексуальной, скинув с себя оковы стеснения, есть только наша, общественная и личная, ответственность. Однако, как горько заметил сам Фрейд, большинство людей, в действительности, не хотят свободы, потому что она предполагает ответственность, которая пугает большую часть людей. Прямота и отсутствие заигрывания в своих суждениях и умозаключениях – это то, что критики и оппоненты не смогли простить Фрейду. «Чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов у него внутри», – говорил он. Фрейд не пытался приукрасить человеческую сущность, что отчасти стало причиной разрыва со многими его учениками, стремившимися найти человеку опору в его тяге к обществу и идеализировавшими его внутреннюю природу, тогда как Фрейд прикоснулся к изначальной энергии, к ее порочности, владеющей всей жизнью человека. Помимо жизнеутверждающей силы, он увидел, какое противоположное зло может управлять человеком, подчиняя его деструктивным импульсам и завлекая его в капкан саморазрушения и смерти. Фрейд предупреждал нас, что «в силу изначальной враждебности людей друг к другу культурному обществу постоянно грозит развал, поэтому культура должна мобилизовать все свои силы, чтобы поставить предел агрессивным первичным влечениям человека»… Казалось, что он разгадал, по крайней мере, для себя природу человека и не питал больших иллюзий. Он был первым среди исследователей человеческих душ, кто бесстрашно подверг себя беспристрастному самоанализу, изучив все свои страхи и пороки, поэтому он имел право делать собственные выводы о человеке, как бы безжалостно по отношению к его чувствам они ни звучали. «Задача сделать человека счастливым не входила в план сотворения мира», – утверждал Фрейд, возможно разочаровавшись в эволюционном пути людей. И тем не менее он не переставал призывать людей к внутреннему освобождению и прогрессу, к «поиску силы и уверенности не вовне, а в самом себе, где, по его мнению, они всегда и были». «Единственный человек, с которым вы должны сравнивать себя, это вы в прошлом. И единственный человек, лучше которого вы должны быть, это тот, кто вы есть сейчас», – напутствовал он…

Дэвид выдержал паузу и перешел к финальной части своего выступления:

– Сегодня, говоря о Зигмунде Фрейде, я задаюсь правомерным вопросом: насколько хорошо мы знаем его, насколько глубоко и верно мы понимаем его личность? Он долго шел к заслуженному признанию, будучи до этого многократно отвергнутым и не понятым. Но даже когда слава нашла его, он, по-прежнему, оставался сомневающимся в себе человеком, терзающим себя бесконечными вопросами и постоянно ищущим на них ответы. Я хочу рассказать об одном показательном случае. В двадцатых годах одна прусская женщина, Ева Розенфельд, работавшая с трудными детьми, благодаря дружбе с младшей дочерью Фрейда, Анной, оказалась в его семейном кругу. В 1929 году, уже будучи в преклонном возрасте, Фрейд проанализировал ее. Она сочла это полезным, потому что анализ изменил ее восприятие того, что важно в жизни, не повлияв на ее личность. «Я не стала другим человеком, но и не осталась такой, как я была всегда», – сказала она. Во время психоанализа, лежа на кушетке и глядя вверх, она заметила, что в шестирожковой люстре один плафон отличается от остальных, и обратила на это внимание Фрейда. Тот ответил, что она ошибается, и они даже немного поспорили, после чего он включил свет и подошел ближе к люстре, чтобы рассмотреть ее. «Вы правы, – произнес он. – Но, однако, это не помешает мне сказать, что вы имеете в виду, будто положение Анны среди моих шестерых детей отличается от остальных». Как заметил биограф Людвиг, «в этой комнате на простой вопрос редко находился простой ответ»… В этом был весь Фрейд… Даже когда он был окружен вниманием поклонников и последователей, то некоторая неудовлетворенность собой и постоянная рефлексия, возможно, заставляли его чувствовать себя глубоко одиноким человеком. «Мы входим в мир одинокими и одинокими покидаем его», – было его жизненной правдой. В отличие от многих своих оппонентов, он умел быть самоироничным. «Старый, немного жалкий на вид еврей» – так однажды саркастично описал он себя. Что же касается нашего видения Фрейда, то он именно таков, каким мы хотим его видеть… Да, у него был сложный характер, а порой он бывал несносным, но не знаю, как вам, а мне очень не хватает старика Фрейда…

Дэвид замолчал. По залу прошлась волна смеха, после чего аудитория разразилась бурными аплодисментами. В этом шуме никто не расслышал, как Дэвид, обернувшись на портрет Зигмунда, проецированный на экран, дрогнувшим голосом тихо произнес:

– Я бы гордился таким отцом, как вы, Зигмунд…

И сквозь замерцавшую на ресницах слезу Дэвиду показалось, что Зигмунд улыбнулся ему в ответ.

Слова благодарности

Выражаю глубокое уважение и благодарность доктору Эрнесту Джонсу, чей биографический труд «Жизнь и творения Зигмунда Фрейда» лег в основу данной книги. Я также признателен доктору Полу Феррису за его отдельный взгляд на жизнь Зигмунда Фрейда, изложенный в одноименной книге. Особую благодарность хочу высказать Брэду Брекку, автору потрясающего произведения «Вьетнамский кошмар», которое помогло мне в написании двух соответствующих глав. Его описание тех событий настолько шокирует своей правдивостью и остротой, что я местами намеренно не искажал его текст, чтобы передать читателю яркость его личных воспоминаний. Моя искренняя благодарность Евгении Лариной за ее доверие и удивительную идею, моим друзьям за поддержку и моей верной спутнице жизни Диане за ее вдохновение и неоценимую помощь.

Оглавление

Оговорка по Фрейду

Последний укол

Странный визитер

Речные угри

Кокаин

Американская мечта

Любовь бессмертна

Последний приют

Жертва

50 оттенков секса

Сдвиг по фазе

Отступники

Человек-крыса

Ночное свидание

Волчий правнук

Толкователь снов

Влечение к смерти

Интервенция

Город призраков

Вьетнамский капкан

Примирение

Облака

Прощальное выступление

Слова благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg