«Выжить в Сталинграде»

Матерям посвящается

В наши дни, когда человечество научилось расщеплять атом, народы наконец поняли, что великие блага, человечность, мир и страдание неразделимы. Всякая боль изливает в мир свой свет; с начала веков небеса вздрагивали от этой боли. Нет такого человека, который не чувствовал бы эту боль с каждым биением своего сердца. Один лишь Каин смог избежать этого чувства, чем навеки отлучил себя от людей.

Над степью витает его молчаливая тень. Белый снежный покров давно утратил свой зимний блеск. Разорвавшиеся артиллерийские снаряды испятнали снег грязными воронками. Над головой висит смрадный дымный туман. В тумане одиноко гудит мотор заблудившегося транспортного самолета.

Стены идущего вправо хода сообщения зияют коричневыми отвалами замерзшей земли — это входы в бункеры.

В «крепости Сталинград» бункерами называли кое-как вырытые в земле ямы, в которых солдаты жили, мерзли, голодали, мучились, грезили и надеялись. Отсюда они, повинуясь приказам, шли сражаться и умирать.

Однажды утром двое из нас прошли по ходу сообщения в штабной бункер 131-го полка.

— Лейтенант Келлер, — представил нам ординарец худого офицера и добавил: — Его отец был генералом царской армии.

На Келлере были грубые сапоги и коричневая форма румынской армии. Рота Келлера была почти полностью уничтожена, и ему самому едва ли осталось долго жить.

Слева, откуда-то из темноты, раздался голос:

— Подойдите ко мне!

Это оказался мускулистый великан, полковой врач, мой земляк. Нога его была разорвана в клочья. Позже он умер на руках своего командира. Командиру, впрочем, было не до нас — он отправился выяснять, сколько у него раненых.

В это время началась русская атака. Командир говорил по одному из полевых телефонов с командным пунктом батальона Хайдера, на участок которого было направлено острие атаки. На проводе был адъютант генерала подполковник Ратке.

— Господин подполковник, нужны танки на участок батальона Хайдера.

Между нами и колхозной фермой, огибая позицию батальона промчался советский танк Т-34.

— Летит, как бешеный осел, — меланхолично произнес Лемп.

Командир мрачно рассмеялся.