«Она развалилась»

Она развалилась (fb2) - Она развалилась [Повседневная история СССР и России в 1985—1999 гг.] 3692K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Юрьевич Бузев - Станислав Кувалдин - Дмитрий Окрест

Коллектив авторов Она развалилась. Повседневная история СССР и России в 1985–1999 гг

© Коллектив авторов, текст, 2017

© Кашин О. В., вступительная статья, 2017

© Бузев Е.Ю., составление, 2017

© Горева Е. А., дизайн и оформление обложки, 2017

© Русский фонд содействия образованию и науке, 2017

От издательства

Сборник «Она развалилась» – не совсем обычный для научного издательства проект. Вместо строгих терминов читателя ждут экспрессивные выражения; вместо схем и таблиц – фотографии из личных архивов; вместо единой проблематики – калейдоскоп сюжетов и тем, волнующих героев книги – очевидцев стремительно уходящей в прошлое эпохи с середины 1980-х годов до начала XXI века.

Идею собрать под одним корешком публицистические статьи и интервью мемуарного характера Евгению Бузеву, создателю паблика «Она развалилась», помогли реализовать журналисты Дмитрий Окрест и Станислав Кувалдин. Подготовленные ими материалы были объединены в тематические блоки, посвященные экономике, политике, обществу, пространству бывшего СССР и культуре.

Данная книга поможет воссоздать жизнь и атмосферу конца XX века. Некоторые тексты непременно найдут живой отклик в сердцах тех, кто застал описываемые события. Однако сборник будет интересен и профессиональным исследователям, ведь книга представляет собой своеобразный исторический источник, в котором сохраняется манера изложения каждого, кто делится на следующих страницах своими воспоминаниями о недавнем прошлом.

Приятного чтения.

Чтобы не забывали

Автор идеи Евгений Бузев об истории создания книги «Она развалилась»

Паблик «Она развалилась», посвященный распаду СССР, существует на базе социальной сети «ВКонтакте» с 2014 года (vk.com/ussrchaosss). Это информационный агрегатор, позволяющий собрать на одном ресурсе фотографии, бессистемно разбросанные в сети, опубликовать забытые мемуары или познакомить подписчиков с неизвестными видеокадрами. Один из основателей проекта Евгений Бузев рассказывает о том, как родилась идея выйти за пределы социальной сети и написать эту книгу.

Историю паблика я рассказывал несколько раз, пришла пора рассказать историю этой книги. Я до сих пор удивляюсь той популярности, которую получил проект «Она развалилась». Удивлялся и тогда, когда мы впервые задумались о том, как выйти за пределы социальной сети, хотя в паблике на тот момент состояло в два раза меньше людей, чем на момент написания этих строк.

Варианты были разные: от магнитиков на холодильник до перевода сообщества в формат сайта. Но идея с книгой показалась наиболее глобальной и, что ли, материальной. Наконец, именно этот вариант позволил аккумулировать хотя бы часть накопленного материала, сделать его ценным не только в развлекательном, но и в историческом смысле.

Как писать? – задумались мы. Грандиозный объем работы не позволял и думать о том, чтобы заняться этим непосредственно администраторам сообщества, у многих из которых к тому же не было опыта журналистской или писательской деятельности. Нанять профессионального автора? Ведь существуют люди, которые специализируются на написании исторического научпопа и издают десятки книг на всевозможные темы. Но я работал в книгоиздании и хорошо знал, что это за люди. Не говоря даже об уровне большинства специалистов такого рода – они привыкли работать для аудитории совсем не нашей. Нас читают люди до тридцати (вот и повод для удивления, ведь получается, что девяностых они почти и не видели, не говоря уж о перестройке). А эти авторы обычно пишут для куда более взрослых людей.

При этом сегодня очевиден интерес к научно-популярной публицистике, регулярно появляются сайты и другие площадки такого рода. От этой мысли мы и оттолкнулись, когда решили привлечь к работе над книгой не профессиональных историков или писателей, а журналистов. Журналист – это профессиональный популяризатор.

И, как я считаю, не прогадали, потому что, когда работа была закончена, я посмотрел на рабочее оглавление и понял, что такую книгу я бы и сам приобрел с удовольствием.

Когда дело дошло уже до конкретного обсуждения творческих планов, мы видели два варианта: учебник по истории перестройки и девяностых годов или же бумажный аналог паблика с отрывочной информацией понемногу обо всем.

Но и первое, и даже второе уже было написано до нас. И мы решили сделать то, что не написано: книгу о забытых девяностых. Какие-то большие, но слишком очевидные темы мы сознательно оставили в стороне, чтобы рассказать о том, что обычно забывают. Например, о войне в Таджикистане у нас гораздо больше, чем о чеченских кампаниях. Политическим кризисом 1993 года мы пожертвовали, чтобы подробно рассказать о величайших в российской истории шахтерских стачках 1998 года. Так что эта книга, во-первых, о том, что забывают учебники.

Во-вторых, когда паблик «набрал вес», то к нам на огонек начали регулярно заглядывать участники тех событий, о которых мы писали. Участники боевых действий, политические активисты, обыватели, даже некоторые забытые уже медиаперсоны, вроде известного националистического деятеля девяностых Александра Баркашова.

Они рассказывали о том, как исторические события были для них повседневной реальностью, поправляли, спорили, а иногда просто ругались. И это второй важный элемент нашей книги – рассказы очевидцев, oral history. Немало страниц мы отвели интервью с людьми, которые или делали историю, или переживали ее день за днем.

При этом мы не оживляем историю, мы не про историю, а про память. Знаменитый французский историк Пьер Нора сформулировал концепцию «мест памяти» – ключевых точек, которые заставляют переживать людей «непрерывное настоящее». Сегодня России не хватает именно памяти, памяти как реакции на события нашего прошлого.

Надеюсь, что книга станет важным элементом очень хрупкой памяти о том не очень большом, но очень насыщенном периоде, о котором сейчас не хотят вспоминать. Память не предполагает идеализации или осуждения. Память – это, прежде всего, уроки и выводы, которые, кстати, могут и меняться. Но чтобы они были, нужно помнить.

Будем помнить вместе.

Евгений Бузев

Красно-коричневое колесо

Журналист Олег Кашин, автор книг «Горби-дрим» и «Развал. Действовавшие лица свидетельствуют», о важности свободного восприятия истории

Собрание сочинений Солженицына странно смотрится на полке. Меньшая его часть – это то, что сделало Солженицына Солженицыным. Первые три рассказа, два романа и тот самый «опыт художественного исследования». Ранние и поздние вещи. Ну да, для того и существуют собрания сочинений, чтобы мы прочитали, с чего всё начиналось и чем всё закончилось. Нельзя снимать сливки без молока: и «крохотки», и довольно дикие стихотворные пьесы – это то молоко, которое, очевидно, заслуживает читательского любопытства. Но это сколько еще томов? Два, пускай три. А всё остальное – «Красное колесо», которое, в общем, мешает. Неидеальное по исполнению, уплотняющееся от «узла» к «узлу» и срывающееся на хорошо заметную скоропись, оно могло бы иметь ценность, если бы о предреволюционной и революционной России больше никто не писал, а если и писал, то мы бы были лишены возможности прочитать. Сейчас, когда всё доступно, такое повествование едва ли имеет ценность, и это читательская досада – обнаруживать, что Солженицын большей частью состоит из «Красного колеса», которое не станешь читать взахлеб и которое не перевернет твоего представления о мире. Без «Архипелага ГУЛАГа» обойтись нельзя, без «Красного колеса» – можно.

И, видимо, стоило бы снабдить какое-нибудь новое его издание подробными примечаниями, но не о министрах и генералах, которые мелькают там, в «узлах», а о том контексте, в котором появлялись, по крайней мере, первые узлы – когда автор «Ивана Денисовича» оказался любимым героем шестидесятнической советской интеллигенции, воевавшей с призраком Сталина при помощи призрака Ленина и всерьез желавшей вернуться к, как тогда говорили, «ленинским нормам».

Это был системообразующий дефект всего поколения. Годы спустя мемуаристы списывали его на свою наивность и молодость. Но нет, это был сознательный выбор и сознательный конформистский компромисс, объединивший и молодежь, и ветеранов. Важно понимать, что Сталина развенчал Хрущев, а не Евтушенко и не Твардовский. Более того, есть очень большое подозрение, что, окажись посмертная судьба Сталина в руках не бронебойного номенклатурщика, а творческой интеллигенции, далеко не факт, что поэты и художники решились бы самостоятельно устроить свой «XX съезд»: кого-то остановила бы хранящаяся в серванте лауреатская медаль сталинской премии, кому-то повезло лично разговаривать с вождем, и тот разговор заставил бы его отнестись к собственному антисталинизму как к предательству, кто-то просто происходил из семьи, многим обязанной воле Сталина. И в итоге вышел бы такой компромисс, в результате которого сейчас на Украине сносили бы не только памятники Ленину, но и памятники Сталину – за прошлые шестьдесят лет их бы никто не тронул.

Я так уверенно рассуждаю об этом, потому что есть исторический факт – на самостоятельный отказ от Ленина советская интеллигенция не решилась. У кого-то папа был старым большевиком, кто-то сам в молодости «Ленина видел» и пронес свой восторг через всю жизнь. Фактор «старых большевиков» нельзя сбрасывать со счетов – к началу шестидесятых эти люди еще были вполне влиятельной группой. Тот же Эренбург, изобретатель слова «оттепель» в известном значении, знал Ленина еще по дореволюционной эмиграции и гордился данным ему Лениным прозвищем «Илья Лохматый» – что, он стал бы ниспровергать Ленина в шестидесятые? Об этом не принято говорить и думать, но советское шестидесятничество, несмотря на всю фронду, было принципиально лоялистским, и даже его антисталинизм – что это, как не следование решениям партийного съезда в духе демократического централизма?

У Солженицына, безусловно, была возможность стать настоящим шестидесятником и, когда с приходом Брежнева борьба с культом личности была сведена на нет, уйти за «Захаром-Калитой», который давал именно такую возможность, в солоухинский мир разрешенного консерватизма. Советские писатели Абрамов, Солженицын и Можаев приняли участие в конференции ВООПиК – да легко. По большому счету, это и было подвигом Солженицына – не санкционированный на высшем уровне «Иван Денисович», а личная война с Лениным, материальным свидетельством которой (не только ее, конечно) и стало «Красное колесо». Война, в которой на стороне Ленина были и власть, и интеллигенция, а против – да только один Солженицын и был, по крайней мере, тогда.

* * *

В 2013 году исполнилось двадцать лет ельцинскому указу № 1400 и расстрелу Белого дома. В студии телеканала «Дождь» снимали юбилейное ток-шоу. Я сидел на студийной лавочке и слушал, как мои добрые знакомые, товарищи по Болотной и по неприятию Путина вообще, – те, которые старше меня на двадцать и более лет, – начиная говорить, вдруг превращались в трансляторов самой циничной пропаганды из девяносто третьего года. Паттерн «Макашов-Баркашов» окажется настолько живучим, что во время украинских событий его возродят в неизменном виде применительно к «Правому сектору»: пропаганде удобно ставить знак равенства между всем протестным движением и фашистами на вторых или третьих ролях. Я сидел и слушал программу «Время» двадцатилетней давности, а потом понял, в чем дело. Это телеканал «Дождь», и на нем вообще-то так можно. Когда его инвестор Александр Винокуров куда-то выдвигался и участвовал в теледебатах, на экране «Дождя» был титр – «Конфликт интересов»: то есть имейте в виду, уважаемые зрители, перед вами не просто кандидат, но и человек, от которого зависит канал, и к его словам надо относиться особенно осторожно, потому что может так случиться, что зависящие от инвестора ведущие и журналисты не решатся его перебить или возразить ему.

Это очень правильный титр, и в ток-шоу о девяносто третьем годе я бы его давал ко всем формально беспристрастным комментаторам – историкам, политологам, деятелям искусства. Конфликт интересов – этот человек в девяносто третьем году работал на государственном телевидении. Конфликт интересов – этот милый профессор в девяносто третьем году был сотрудником Администрации Президента. Конфликт интересов – эта актриса в октябрьскую ночь девяносто третьего года, выступая по телевизору, звала в город танки.

Важно, очень важно ни на секунду не забывать, что наше представление о девяностых – не только о том октябре, но вообще обо всем, что происходило в промежутке между Горбачевым и Путиным, – сейчас во многом формируют буквально те же люди, которые двадцать лет назад были важными действующими лицами, принимали решения или уговаривали нас сделать выбор. У этих людей конфликт интересов, и им всегда будет важно оставаться уверенными в своей тогдашней правоте и заражать нас этой уверенностью. «Повтори, малыш: Макашов-Баркашов», – как бы просит меня седой политолог из того времени, точно так же, как старый большевик в шестьдесят каком-нибудь году говорил юному современнику о плохом Сталине и хорошем Ленине.

Девяностым нужен свой Солженицын, свое «Красное (красно-коричневое? – О.К.) колесо», чтобы старый большевик утерся и не смел больше тиражировать старую ложь. Монополия коллективного «Ельцин-центра» на то, чтобы рассказывать нам о девяностых, должна быть разрушена – без этого нам так и придется до скончания века играть в плохого Путина и хорошего Ельцина, путешествуя по кругу, чередуя оттепели и закручивания гаек. В наших условиях появление постшестидесятнического взгляда на ельцинское десятилетие было вопросом не героизма, как во времена «Августа четырнадцатого», а просто времени – надо было дождаться, когда вырастут подростки девяностых, у которых нет конфликта интересов.

Олег Кашин

#USSRCHAOSSS_economics

Привет, капитализм!

Финансовый аналитик Владимир Рожанковский об эре кооператоров

19 ноября 1986 года в рамках перестройки советское правительство приняло закон «Об индивидуальной трудовой деятельности» – частный извоз и репетиторство в свободное от основной работы время стали легальны. В феврале 1987-го принято постановление «О создании кооперативов по производству товаров народного потребления» – советскому человеку впервые со времен НЭПа разрешили заниматься предпринимательством. В марте 1988-го правительство решает, что пора стричь купоны: министр финансов СССР Борис Гостев потребовал «изъятия сверхдоходов». Вскоре выяснилось, что руководитель кооператива «Техника» Артем Тарасов уплатил 180000 рублей, став таким образом первым легальным советским миллионером.

В мае того же года принят закон «О кооперации», позволявший кооперативам заниматься любыми разрешенными видами деятельности и использовать наемный труд. Экономист Владимир Рожанковский рассказывает о первых шагах новых предпринимателей и проблемах, с которыми столкнулись строители капитализма. С 1996-го он работал в крупнейшем инвестиционном банке HSBC James Capel в Лондоне, затем брокером в США. После возвращения в Москву возглавлял аналитические департаменты ведущих инвестиционных компаний.

Я поступил в Московский энергетический институт в восемьдесят четвертом году. Здесь училось много иностранцев из капстран: Египта, Перу, Боливии, Индии. Мы им заказывали винилы, которые затем на Горбушке расходились на ура. Еще был Комок напротив планетария – это была тусовка меломанов, но с элементами частного предпринимательства. Люди рассчитывали на Комке приобрести пластинку за 10 рублей и затем перезаписать ее на бобины. Хорошим людям, энтузиастам, мы бобины продавали по 5, а плохим – по 10 рублей. Таким образом получали хороший приработок к стипендии, которая не превышала 35-40 рублей в месяц. Для ценителей стали делать красивые коробки для бобин с обложками: фотографировали «Зенитом» оригинальное оформление и распечатывали на цветной бумаге.

Когда в восемьдесят седьмом вернулся из армии, то все уже фарцевали – перед любым университетом располагались так называемые сачки, они же толчки. Рок-музыку уже выпускали на Апрелевском заводе пластинок, но там еще работал худсовет – Motorhead, AC/DC или Pink Floyd найти было трудно. На разрешенный же Beatles был такой спрос, что винилы распределяли между своими, и они не доходили до широкого рынка. Толчки не поощрялись, но профессора и не препятствовали. Оборот был небольшой – бандитов такие мелкие деньги не интересовали. Здесь появились предвестники челночных рейдов: шмоточники приходили со спортивными сумками, откуда доставали вареные джинсы, майки с оригинальными слоганами и дутики (модные тогда дутые куртки). Затем все побежали регистрироваться кооператорами, стали делать пристройки к ларькам мороженого, раскладывали товар перед метро.

Вторым серьезным направлением кооперативной волны стали мастерские, где паяли ушедшие с электронных заводов. Они спаивали светомузыку, собирали из обломков аудиосистемы, восстанавливали сломанную радиотехнику. К девяностому году рубль сильно упал, и знаменитая магнитола SHARP 777 стала стоить 800 рублей – ну совсем недоступно. Тогда же стоматологи массово бежали из поликлиник, где платили совсем копейки. На старом месте работы они арендовали кабинет и ставили людям пломбы. Вся техника была советская, а материалы для пломб – из Германии. Все окупались буквально за два месяца. Доступ к прочим инициативам простым людям был ограничен: например, поиск работы за рубежом курировался работниками МИД.

Сахар-песок и сухое молоко

До и после у человека, окончившего институт, был ограниченный список перспектив. В Союзе ты банально устраивался на завод и пахал там до смерти, ведь в обмен на лояльность предприятие давало жилплощадь. В перестройку у людей сильно разошлись пути – та эпоха позволяла выбрать свой коридор возможностей. ГКЧП я увидел, когда был в США. Расстрел Верховного Совета телевизор показал мне в Сингапуре.

В США у меня вызвал потрясение даже не Нью-Йорк с небоскребами, а мотивационная атмосфера. Если в Москве спрашивали, где ты учился, то там – что ты умеешь и чем можешь быть полезен. Поразило, как пропускают на улице, ведь homo soveticus был озлобленным существом, которое постоянно бегало за дефицитом. Вопрос о том, как заработать, был вторичен для советского человека, так как независимо от количества денег ты не мог просто купить билет в Большой театр. Шанс на талон на «Жигули» у тебя был, только если ты оказал услугу в стиле «ты мне – я тебе».

Пока в стране формировался рынок, стартовала банковская система, приватизировали предприятия, куча моих однокурсников продолжали сидеть на кафедрах в здании со скрипучими полами. «Я боюсь, я не знаю, куда идти, я ведь получил диплом инженера-электрика, я боюсь сменить специализацию», – говорили мне знакомые, словно оправдываясь. Эти консерваторы прозябали всю эпоху, пока дело не дошло до госучреждений, которые тоже начали сокращать.

В девяносто втором году я вернулся в страну – универмаги утратили связь с подрядчиками, и никто не мог найти поставщиков сахара или сухого молока. Пастеризованного молока, которое не скисает, еще не было, поэтому у каждого добропорядочного россиянина стояло на полке килограмма три сухого молока. Большинство посредников хронически оказывались в пролете, так как работали по неправильной схеме. Есть такой анекдот: один сказал, что у него есть вагон сигарет, а другой – что у него есть деньги. Как только договорились, первый пошел искать курево, а второй – бабло. Мы же поняли, что лучше сперва привозить товар в Москву и уже тогда спрашивать универсамы. В условиях нестабильности и спонтанных решений это оказалось выигрышной стратегией.

Сейчас рынок узкий и заработать сложно, ведь все цены в интернете легко пробиваются. Тогда же ты сам определял цену: если чувствовал, насколько товар нужен, и понимал, по какой максимальной цене могут выставить на прилавке, то предлагал дороже. Норма прибыли доходила до 60 %. До места товар возили ночью мелкими партиями на легковушках, чтобы избежать ненужных встреч с милицией и бандитами. При этом деньги, несмотря на объемы, сперва возили налом в набитых кейсах – азарт был адский. Потом решили через Сбербанк: в стране был бардак и ходили огромные суммы, поэтому на наши переводы внимания не обращали.

Мы были очень голодными в те годы, и большинство предпочитало инвестировать в пьянки-гулянки. Кто-то, конечно, отнес в оказавшиеся пузырями «Чару» или «МММ», но мне после хорошей сделки больше хотелось купить мужикам коньяк «Наполеон», а девушкам ликер «Amaretto» и конфеты «Fazer». Классовая ненависть была к публичным предпринимателям, работавшим непосредственно с потребителями. У них была хорошая норма прибыли – они раньше нас купили автомобили, – но я предпочитал мобильность и не оформляться. Все официальные формы собственности рождают ненужный интерес со стороны привыкших жить на ренте. Рейдеры вычисляли предпринимателей, когда те вставали в госреестр.

Крыша

Рэкет стал развиваться, когда начались частные инициативы на госпредприятиях.

Например, на «Тольяттиазоте» часть людей откололась от руководства и сбывала продукцию мимо главных ворот. Другие монопольно поставляли продукцию «АвтоВАЗа» или листовой прогон Череповецкого завода. А, например, братья Черные сибирским алюминиевым заводам предложили толлинговую схему: из их глинозема делался алюминий, который братья затем выкупали, однако рабочие денег не видели. И сегодня фирмы, аффилированные с хозяевами, поставляют в Россию сырье, а вывозят готовую продукцию. В итоге ни глинозем, ни переработка не облагаются пошлинами. Я интересовался этими схемами – хотели присоединиться, но такие вещи трудно промутить, когда тебя не прикрывают.

С девяносто второго работягам выдавали ваучеры их предприятий, подлежащих приватизации. Народ не понимал, что с ними делать, и охотно продавал. Предпринимателям нужно было не только выкупить ваучеры у работников, но и договориться с крышей. Ваучер стоил дешево – червонец, но возможности управлять независимо он не давал. Если ты попытался бы прийти на ЗИЛ с дипломатом ваучеров и сказать, что у тебя треть акций, а значит, ты мажоритарный акционер, то тебя бы вынесли вперед ногами. Я прорабатывал десятки вариантов с ваучерами, но везде требовалось быть вхожим в круг местной элиты, нужно было дружить с начальником милиции, судебными органами и функционерами партийных ячеек, которые мигом перекрасились в либералов.

Затем договориться о том, кто будет хозяином, и уступить долю. Если же хозяин не годился, то были разные способы убеждения – фильм «Бригада» имеет определенный исторический прообраз. На деле люди задолго до физической сделки знали все расклады. С толком использовать приобретенные ваучеры смогли только «Телетрейд» и «Финансовый попечитель», чей руководитель увлекся православием и сменил имя на Василий Бойко-Великий.

Картофель – верная подмога в жизни россиян. Из личного архива Ксении Николаевны

Это неправда, когда говорят, что кооператоры выскочили, как кавалеристы, а после их разведки пошли чиновники. Возможность пройти путь от продажи футболок со смешными надписями до владельца сети бензоколонок – это сказка для романтичности картинки. Серьезные люди занимались заводами, а не продажей джинсов. Все залоговые аукционы по приватизации авторства вице-премьера Анатолия Чубайса были исключительно для своих. Пока кооператоры возили из Турции шмотки, все чиновники и их приближенные шли своим параллельным курсом – у них уже были связи и доступ к активам.

Челнок в лучшем случае мог вырасти в бутик – у таких людей был потолок развития. К девяносто шестому году у нас тоже наметился предел: для масштабирования нужно было легализоваться – то есть подставиться под сборы со стороны крыши. В итоге я принял решение учиться и работать за рубежом. Спорадически я приезжал в Москву, но понимал, что поздно начинать свое дело, ведь сверстники пахали на свои проекты, а я выпал из обоймы. Во время визитов у меня не было ощущения радикальных перемен – люди продолжали оставаться homo soveticus. Только в 2006-м, когда я вернулся, у граждан изменился менталитет – к тому времени они уже вдоволь наездились по заграницам и стали щеголять выражениями типа «что нам тот Запад, нас и здесь неплохо кормят».

Материал подготовил Дмитрий Окрест

В рынок с головой

Пенсионерка Лариса Александрова о том, как советские граждане начинали рыночные отношения

Пенсионерка Лариса Александрова – жена кадрового офицера. Вместе с ним она моталась по всему Союзу – от Заполярья и Сибири до Кавказа и Донбасса. После отставки супруг работал на заводе, но решил заняться бизнесом, позитивно оценив кооператорские успехи сыновей. Эта история – типичный рассказ о том, как на фоне безработицы, дефицита и девальвации советские люди, не имевшие прежде предпринимательского опыта, пытались заработать свой первый капитал.

Жили мы на Украине с восемьдесят четвертого года, в апогей перестройки муж вдруг решил брокером стать. Я и слова такого прежде не слышала. Рассчитался с заводом, бросил свой отдел стандартизации и поехал в Киев на курсы. Муж глядел на сыновей, как у них дела пошли, когда кооперативное движение началось, да тоже захотел попробовать. Тогда все сразу стали бизнесменами: видеосалоны, купи-продай сплошное. К примеру, зарплата на заводе была под 120 рублей, а ателье открыл – и уже 800 получаешь.

Обязанности брокера – прийти на завод, где на складе стоят уже ненужные автоматы, оценить их и найти покупателя. Завод отдает, допустим, это старье за 1500, брокер – по 1700, а всю разницу себе. В общем, сколько муж ни находил клиентов, разницу ему директора ни разу не отдавали – их сразу жаба заедала.

Раз поехал в Киев, чтобы договориться насчет перепродажи бензина. Мы должны были получить несколько миллионов за то, что свели покупателя и продавца. Они же как встретились, так и отписали посредников, не дав ни копейки, так муж и вернулся с пустым чемоданом. Накануне поездки он всё переживал, что в его новый черный кейс вся сумма не влезет.

Мы, как и все, подписались за отдельное государство, чтобы была независимая Украина. Считалось, что всё равно все славянские республики будут в одном союзе. Народ подкупили тем, что разрешили приватизировать квартиру и тем самым стать собственником своего жилья. Раньше ведь только обменять можно было. Как приватизацию разрешили, так уже всем было на всё плевать – и на политику, и на промышленность. Вот директор завода получил право приватизации целого предприятия: ему – 51 % акций, а пяти тысячам рабочих – 49 %. Всё хотели побыстрее перевести на капитализм.

Народ пошел за эту власть, так как жрать было нечего – вокруг пустые прилавки. Даже председательница поселкового совета ничего не могла купить. За пельменями в столицу ездила – тащила на себе в бабушкином платке. Когда народ узнал о том, как хорошо живет бюрократия со своими талонами, так и захотел изменений. Все захотели снять партию коммунистов и сделать частную собственность.

После краха Союза брокерство у нас не заладилось, зато решили организовать свою фирму. Тут как раз племянник из России, тоже бывший офицер, подогнал на 4 миллиона рублей целый вагон цветных телевизоров «Темп». Сдали в магазины, но деньги пообещали отдать, когда всё продадут, – к тому времени на Украине ввели купоны[1], и деньги подешевели. Только тот нажился, у кого папа в райкоме партии сидел. Вот соседка наша работала на торговой базе, брала детские курточки, чтобы границу пересечь и перепродать. За сами куртки не платила, так как ее родня прикрывала. Офигительная гонка на выживание тогда пошла.

На полученные наконец-таки от универмага деньги купили стиральные машины-полуавтомат, каждая машина по 16 тысяч рублей. Может, и дороже, тогда все расчеты шли в долларах, так как прочие деньги всё время скакали. Муж поехал в Донецк, где стиральные машины погрузили в состав, а когда к нам пришли, то вагон уже вскрыли. Железная дорога через пару месяцев страховку выплатила – да только тогда деньги опять обесценились.

Митинг против радикальной экономической реформы. 2 января 1992 года. Фотография предоставлена Ельцин Центром

Неожиданно муж договорился купить газовые плиты и сдать их в колхоз. Они в качестве части оплаты прислали 10 мешков сахара, но расплатиться за плиты всё равно не хватало – пошла опять к подруге из финансового отдела. Да что говорить, все кооперативные эксперименты проводились за счет хаоса и бардака по всей стране. У меня ведь куча друзей, да и язык подвешенный – вот и удавалось договориться. Нам тогда как раз из-за бугра прислали целый вагон теплых одеял – они у нас до сих пор лежат, мы ими картошку укрываем. В общем, прихватила я это одеяло и денег в придачу. Подруга же посоветовала поехать в Москву и договориться с заводом кафельной плитки – вскоре приехал вагон плитки, вот ею мы и расплачивались с кредиторами.

Плитку потихоньку продавали на городском рынке, всё хорошо шло, заодно сгущенку и молоко толкали. Но тут нас конкуренты выследили и налоговую инспекцию натравили. В накладной дату не проставили – вот и заплатили штраф, а инспекторы говорят: «Еще раз на рынке появитесь, так вообще не рассчитаетесь». Отчетность мне приходилось всю делать самой – ради этого пошла на бухгалтерские курсы, но мне всё это казалось такой фикцией. Первая же проверка увидит, что у нас вся отчетность шита белыми ниткам. Тут ведь всё государственное – плиты, стиралки, телевизоры. А в итоге всё это не пошло – одни убытки.

Дохода, если честно, это не приносило, жили же мы за счет военной пенсии мужа и моей зарплаты. К девяносто четвертому году решили уезжать в Россию – и дети поближе, и от греха подальше. Как деньги за квартиру получили, так вечером сели в поезд и уехали. Боялись, что ночью к нам нагрянут. Деньги же распихали в специально сшитый пояс и провезли через границу на себе. Как приехали в Россию, так сожгли всю документацию.

Поселились мы в поселке в ста километрах от Москвы. Здесь же сдали в киоск привезенную сгущенку. На Украине на ней много не заработаешь – разрешалось только 10 % наценку делать. К тому времени в поселке завод закрыли, зарплату никому не платили, молодежь начала караулить палатки, а детские сады, школы, поликлинику – уже всё растащили.

Раз встретила на скамейке школьную подругу и спросила, можно ли через нее сахар привезенный продать, а она: «Ради Бога, не связывайтесь с моим сыном». Он тогда с пацанами подмял под себя райсовет, конструкторское бюро, милицию и завод. Начали контролировать вскоре и Киевский вокзал, и Дорогомиловский рынок. Через год из-за разборок сына и убили. Младший тоже пошел в мафиози, но далеко не ушел – передознулся наркотиками. Друзья потом установили барельеф с ним в полный рост прямо в квартире подруги.

Сейчас на кладбище в поселке под соснами проложены целые улицы мафиозников. У одной подруги убили сына в гараже, другого – в парке ножиком после кутежа, третьего расстреляли в машине на перекрестке. Страшновато, конечно, было. Когда из поселка после замужества уезжала, то у нас дома образцового содержания были, все в ПТУ стремились учиться на «отлично», мечтали инженерами стать. Мы – люди советской закалки – для новой элиты были «старыми русскими», ведь к успеху стремились на шестисотых мерсах «новые русские» в малиновых пиджаках. Выжившие мафиози сейчас в поселке перешли на легальное: теперь контролируют ритуальные услуги. Морг, бригада копателей, продажа цветов – всё под ними.

В девяностые денег было мало, считай, совсем почти не было. Но вот подруга вернулась из Москвы и говорит: «Ой, знаешь, я несколько месяцев назад деньги положила в банк „Тибет“[2] и уже получила процент». Я говорю мужу: «Ну, а что теряем? У нас 600 долларов есть, так давай поедем и положим». 600 долларов тогда огромная сумма – в месяц на сотку семья могла прожить. В облцентре как раз открыли отделение, солидный договор дали, и уже в первый месяц мы получили процент – такие мы были довольные. На третий месяц приехали получать, а там такая паника – народу уйма, к кассам не протолкнешься, двери штурмуют, все кричат: «Беда, закрывают наш „Тибет“».

Доллары нам так и не вернули, а взамен предложили куртку и три пары джинсов-варенок циклопических размеров, которые до сих пор лежат в шкафу. Джинсы были отечественные – на них без сострадания и не посмотришь. Да и такая возможность была не у всех – нам только как пенсионерам дали возможность зайти на склад и выбрать себе вещи, чтобы возместить ущерб.

«Тибет» обанкротился, здание продавали вместе со всей оргтехникой, а на вырученные деньги, чтобы успокоить людей, привезли товар. В Москве вкладчики и вовсе захватили офис, вскрыли сейфы и всё разграбили. Основа «Тибета» была простой – первым платят за счет тех, кто пришел, а последним уже ничего и не остается. В общем, после этого решили больше в бизнес не соваться – не такие всё-таки наглые. Муж же нашел работу охранником в Москве – сутки через двое дежурил. Копейка хоть и маленькая, зато стабильная.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Лишь бы страховка не подвела

Альпинист Борис Кашевник о советском импортозамещении

7 декабря 1988 года в Армении произошло землетрясение, унесшее жизни 25 тысяч человек[3]. Помощь спасателям оказали сотни альпинистов, у которых прежде здесь проходили сборы. Об уровне технического обеспечения спортсменов и их находчивости в эпоху дефицита рассказывает чемпион СССР Борис Кашевник, автор свыше 20 патентов и изобретений.

У нас в альпинизме было много ценного: хорошие традиции, отличные инструкторы, лучшая школа воспитания ответственности и взаимопомощи. Однако в производстве снаряжения к восьмидесятым мы очень отставали от Запада, где оборудованием занималось много частных фирм, причем на достойном уровне. В нашем альпинизме, прямо скажу, не было особо большого разнообразия ни в веревках, ни в креплениях. Отсутствовали, казалось бы, привычные на сегодня вещи, без которых не представишь ныне подъем. В те годы в советском альпинизме даже не было действительно стоящих веревок! Для альп лагерей по линии Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов поставлялся лишь 10-миллиметровый рыболовецкий фал. И это тогда, когда европейцы уже свыше десяти лет имели отличные, специально созданные для альпинизма веревки из синтетических волокон. Завидовали мы им со страшной силой!

В начале восьмидесятых годов Управление альпинизма закупило первое оборудование для производства качественных веревок. Создание снаряжения на постоянной основе у меня началось со спусковых устройств «Букашка», которые были сделаны для экспедиции на Эверест в восемьдесят втором году В научно-техническом объединении промрыболовства в Калининграде начались наработки и поиски конструкций веревок, которые можно сделать на наших мощностях. В то время, к сожалению, был очень плохой обмен какой-либо информацией, и не только в области новинок – в пору было бы заниматься промышленным шпионажем. Мы, может, и отставали технологично, но зато было полно своих Кулибиных, готовых придумать из ничего что тебе угодно.

К восемьдесят восьмому перестройка начала буксовать. Горбачев, впрочем, еще более-менее держал штурвал, ну а я, по достижении требуемого возраста, вышел на пенсию. Пятьдесят пять лет отданы альпинизму, чемпион СССР, был тренером школы инструкторов, руководил сборами Федерации по испытанию снаряжения, провел в горах много «спасаловок» – так что вопрос, чем заняться, передо мной не стоял. И так уже всё понятно! Как-никак, вся моя жизнь связана с горами, экспедициями, восхождениями – Мамисон, Чанчахи, пик Коммунизма, Ужба, Дыхтау, Пти-Дрю. Так что же удивительного, что, выйдя на пенсию, я решил заняться созданием снаряжения – благо всякие подвязки были.

Уже к восемьдесят девятому году удалось на базе собственного сырья изготовить первую партию. Кроме того, выпустили отечественные «Технические условия» на более-менее приличные веревки. Все испытания новинок проводились на базе наших сборов на Эльбрусе. Тестировали всё подряд, в том числе и западное снаряжение, и самодельное, которое привозили курсанты школы инструкторов. До этого все сведения по страховке и снаряжению в условиях «железного занавеса» мы черпали в основном из переведенной нашими ребятами зарубежной литературы. Однажды пожарные обратились с просьбой создать термостойкую веревку. Изначально спасатели заимствовали для своих целей традиционное альпинистское и спелеологическое снаряжение. Подумать только, я ведь был уверен, что у кого-кого, а у пожарных есть всё – на основе этого я позже создал портативный комплект для самоспасения пожарного.

Многочисленные техногенные катастрофы и Ленинаканское землетрясение в Армении 8 декабря 1988 года привели меня к мысли о разработке специализированного снаряжения в условиях ЧС. То землетрясение – это страшное дело, требовалась массовая эвакуация населения. Помню, была адская нехватка специалистов, так ведь еще и труднодоступность региона. Когда всё случилось, то буквально вся альпинистская среда совершенно стихийно, как лавина, рванула туда. Это решение было не остановить! Все бросали дела и мчались помогать. Местность ведь знакомая, каждый из нас не раз там бывал, это не была какая-то отдаленная от нас трагедия, мы знали этих людей, эти перевалы. Добирались попутками, автобусами, любыми средствами, чуть ли не пешком – кто на чем мог.

Тогда-то и познакомилась широкая общественность с нынешним министром обороны Сергеем Шойгу. Он вовремя сориентировался и оперативно привлек спасателей из числа альпинистов. В результате при всей советской неразберихе и при всём разгильдяйстве ситуация всё-таки была взята под контроль. Трагедию хорошо описал спелеолог Константин Серафимов в своей книге «Армения. Записки спасателя»[4].

Потом девяностые: инфляция, приватизация, обесценивающиеся деньги, разваливающаяся промышленность. Ничего, руки прокормят! Сначала, конечно, пришлось поработать с теми, кто имел какие-то деньги, с теми, кто предлагал свою помощь. Постепенно стал предпринимателем, если так можно выразиться. Время такое, что каждый старался найти возможность подзаработать. У меня был производственный опыт с сорок третьего года, и еще не были утеряны связи с уже разваливающейся ленинградской промышленностью – вот и был кусок хлеба. Не деньги были столь важны, сколько возможность развивать собственную технику – тем более уже было и соответствующее оборудование. Параллельно работал в альпинистском клубе «Эдельвейс» при Ленинградском институте точной механики и оптики. После падения СССР в погоне за прибылью возводятся жилые здания высотой 150 и более метров. При этом, как показала практика, эвакуировать людей с таких высот действительно не на чем. Да и у бойцов противопожарных подразделений не было ни опыта ведения высотных спасательных работ, ни нужного снаряжения.

Мы ничего не передрали с западных образцов, ведь все разработки доводились до получения патента. Наиболее интересными оказались комплекты «Карусель» для групповой эвакуации неподготовленных людей с больших высот и комплекты для индивидуального вертолетного десантирования спасателей. Сегодня свое отечественное альпинистское снаряжение разрабатывать дорого и невыгодно. Привезти и перепродать безопаснее, дешевле и проще – хотя и в восьмидесятые, когда не было никакой почти информации, и в голодные девяностые мы предпочитали действовать иначе. Когда-то воин-афганец сказал Горбачеву: «За державу обидно!» Ну, что тут еще добавить?

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Соната для каски

Профессор Давид Мандель об особенностях рабочего движения в СССР и России

В июне 1989 года прекратили работу горняки в Междуреченске: уже полгода они требовали отрегулировать оплату работы в ночное время и вернуть ставшее дефицитом мыло. К ним присоединись шахтеры других угольных бассейнов. Вскоре экономические требования сменились политическими – просили отменить в статью Конституции о «руководящей и направляющей роли партии». В 1990 году благодаря поддержке шахтеров депутата Бориса Ельцина избрали председателем Верховного Совета России. Начавшаяся всесоюзная забастовка прошла под лозунгом «Борис – шахтеры с тобой!».

Спустя девять лет, 1 мая 1998 года, работники шахт Анжеро-Судженска объявили голодовку с требованием выплатить многолетние долги по зарплате. Чуть позже в знак солидарности железную дорогу перекрыли по всей стране: горняки ставили палатки на железнодорожном полотне и требовали отставки президента Ельцина. Об отличиях протестов рассказывает профессор политологии Университета Квебека в Монреале Давид Мандель, исследующий рабочее движение России с 1970-х годов.

В семьдесят шестом году я стажировался в Ленинграде. Люди были закрытые, провинциалы меня боялись – для них я был словно инопланетянин. Тогда я работал над диссертацией, посвященной рабочему движению в 1917-1918 годах. Хотел понять, почему революция не развилась, вопреки ожиданиям ее участников, и все выродилось в сталинизм. Начал копать историю Гражданской войны и понял, что первопричины нужно искать в более ранние годы.

В следующий раз я посетил СССР в восемьдесят пятом, но большой разницы в людях не увидел, хотя процесс разлома стал более заметным. В восемьдесят седьмом интервьюировал участников новочеркасских событий 1962 года. Тогда при разгоне демонстрации рабочих электровозостроительного завода убили как минимум 26 человек. Нас прослушивали и меня арестовали, так как я не имел права покидать Москву – в итоге мне запретили въезд в страну. Через несколько лет я написал письмо главе МИД Эдуарду Шеварднадзе, позднее грузинскому президенту. Меня простили и разрешили вновь посетить СССР.

Постепенно я перешел на изучение современного рабочего класса. Когда у власти была номенклатура, невозможно было изучать рабочих. Я много поездил по стране: Питер, Ярославль, Уфа, Свердловск, Минск. В Канаде был большой интерес к процессам в СССР, особенно среди левых, которые жили надеждой, что уж теперь страна повернется к настоящему социализму.

Таран для элиты

В 1989 году организовались сообща шахтеры Донбасса, Воркуты, Кузбасса и Караганды. В то время у всех шахт был один собственник – власть. Она казалось сильной – КГБ, армия, цензура, а на самом деле была очень непрочной. Она не могла терпеть другого мнения, но первая удачная демонстрация несогласия показала слабость системы. Действия бастующих были впечатляющими – по сути они пошатнули систему. Попутно действующий в Воркуте «Независимый профсоюз горняков» заключил союз с Ельциным. В Москве я был на съезде трудовых коллективов, выдвинувших программу, согласно которой именно рабочие должны управлять заводами. В ответ Ельцин заявил, что будет обязательно следовать их рекомендациям.

Шахтеры не боялись потерять свои места, не боялись они и закрытия шахт. Они считали, что иметь нормальные условия труда – это их право, ведь они как будто бы даже правящий класс. Это мощное низовое движение было такими смелым, так как никто попросту не знал, что такое безработица – на протяжении 60 лет абсолютно у всех была работа. При этом шахтеры из-за тяжелого и опасного труда получали достаточно много по советским меркам.

Исторические параллели всегда неточны, и я не хочу сравнивать события 1917 и 1991 годов. Сто лет назад рабочее движение было совсем другого качества, у трудящихся было развитое классовое сознание. При крушении СССР казалось, что народ сам не знал, чего хотел. Если бы перемены длились хотя бы десять лет, то люди получили бы навыки кооперации, но всё произошло слишком быстро. Самоорганизация если и была, то использовалась элитами в качестве тарана для достижения своих целей.

Во время всеобщей забастовки я неделю провел на Донбассе, где общался с делегатами со всего союза. Помню, тогда многие донецкие хотели остаться с Россией, ведь на ней была плотно завязана местная экономика. Еще длительное время рабочие помнили свое положение при советской власти, и отчасти в этом можно искать причину проявления проросийских тенденций в этом регионе 20 лет спустя, после долгого периода бедности и экономической нестабильности.

Дезориентация

Каждый май, когда в моем университете заканчивалась сессия, я на несколько месяцев приезжал в Россию. После развала Союза мы вместе с профессором экономического факультета МГУ Борисом Ракитским основали Школу трудовой демократии, которая стала главным каналом общения с рабочими. Мы пробили грант для поездки активистов в Канаду ради обмена опытом, и из 10 человек трое были из Ярославля. Этот город был самым активным – именно на Ярославском моторном заводе впервые в СССР прошла забастовка против «черных суббот», когда людей заставляли работать в свой выходной. Название закрепилось: на календаре выходные отмечались красной краской, а рабочие дни – черной.

Задачей нашей школы было освободить движение трудящихся от идеологического влияния капитала и склонности отождествлять старую систему с социализмом. Помимо меня и Ракитского, школу координировала его супруга Галина Ракитская, которая работала в Институте экономики РАН. Это были редкие представители интеллигенции, оставшиеся верными социалистическим идеалам. В девяностые все изменилось радикально, ведь случилась революция, и у всех знакомых изменилось место и статус в обществе. Как указал Маркс, бытие определяет сознание, следовательно поменялись и сами люди.

То, что новая власть была антинародной, поняли все почти сразу. Когда в 1992 году Ельцин подписал меры по «шоковой терапии», то утверждал, что весной будет легкий спад, а уж по осени – непременно рост. Как мне говорили шахтеры, это была борьба за выживание, и не было времени разочаровываться итогами борьбы. Люди хотели свободы и демократии, но не думали, что потеряют социальные блага. При этом люди не поддержали Верховный Совет – фактически у рабочих не было никакой реакции на бомбардировку Белого дома. Только кировские заводы выступили против.

Горбатый мост

Неверно считать 1998 год временем, когда произошла консолидация протеста – это был просто очередной, еще более массовый всплеск. Очагов типа стачек и перекрывания дорог было много, но они были разобщены и потому неэффективны. Это была оборонительная стратегия, когда люди требовали зарплаты – когда же спустя месяцы ее выдавали, то из-за инфляции на эти деньги ничего нельзя было купить.

Неуверенность в завтрашнем дне не придавала очков в пользу коллективных действий. Рабочий класс никогда не восставал из-за куска хлеба. Восстание поднимает не нищета, вперед толкает чувство достоинства. Тогда же вместо солидарности все пытались выйти из положения индивидуальным образом. Такая психология действует до сих пор, а начавшееся повсеместное кредитование усугубляет ситуацию. Когда у тебя долги за квартиру, машину и холодильник, то как тут бастовать?

Когда Ельцин расстреливал Белый дом, то из Кузбасса направили поезд сторонников. Теперь же они сами оказались возле этих стен. Чем-то лагерь напоминал Occupy Wall Street – куча палаток, долгие споры по вечерам с подошедшими горожанами. Тогдашней музыкой лагеря стал монотонный перестук касок, который мне запомнился за те шесть раз, что я ходил к ним в гости. Акция у Горбатого моста была символическим жестом, который должен был спровоцировать народ на подъем и оказать моральное воздействие на власти.

Работодатели без проблем отпустили своих сотрудников к Горбатому мосту. Впрочем, потом руководство «Независимого профсоюза горняков» после длительных торгов банально предало своих. Сами шахтеры потом рассказывали, как удивились, что без всякой борьбы их выгнали и отправили по поездам. В то же время в Ярославле родилась идея замкнуть, как они называли, огненное кольцо вокруг Москвы. Поднялись рабочие автомобилестроительных и моторных заводов. Компартия все время обещала поддержку, но когда наступил день акций, то слилась – в итоге лишь женщины на час перекрыли главную улицу. Несмотря на боевой задор рядовых активистов, компартия стала лояльной, и оказывала лишь мнимое сопротивление. В то время они надеялись на то, что пост премьера получит Евгений Примаков, которого считали своим человеком. Да, при Примакове внешняя политика стала более патриотической, но изменения неолиберального курса в экономике не произошло.

Я вовсе не удивлен, что социологические опросы фиксировали мнения, будто шахтеры – это эгоисты, которые шантажируют власти только ради своих интересов. Согласно опросам многие были убеждены, что акции были не спонтанными, а спланироваными. Безусловно, если руководители освободили подчиненных ради участия в протестах, то здесь не всё так просто. У красных директоров, конечно, были свои интересы, но нельзя сказать, что это исключительно их инициатива.

У русских никогда просто так ничего не происходит – здесь всегда во всем ищут чей-то коварный замысел и не довольствуются простыми объяснениями. Но когда я в Тутаеве спрашивал, как люди живут, не получая по шесть месяцев денег, то мне отвечали: «Пашем на огороде, копим родительские пенсии и меньше едим». Очевидно, почему эти люди готовы бастовать. В Канаде, если нет зарплаты, то люди бунтуют или уходят. Но куда уйти, если во всей области нет ни одного рабочего места?

Дефолт летом того же года еще больше усугубил положение, скосив 30-50 % дохода. На подобный провал государственной политики уже никто не отреагировал, что меня удивило. У людей ведь украли ползарплаты, а все промолчали. Западные политики и МВФ подобное воровство даже поощряли. Ельцину ставят в плюс, что он развил демократические институты, но когда вы не платите денег по полгода, то что это за демократия?

Только последующее в нулевые повышение цен на нефть, а также возможность колымить – набирать частным образом заказы – в итоге скрасили положение. При этом наиболее активных выдавливали. Так, знакомый высококвалифицированный мастер по инструментам был председателем ячейки на заводе, но его рассчитали, несмотря на то, что такой опыт можно получить спустя годы. Рабочим приходится выступать не только против руководства, но и против «Федерации независимых профсоюзов России», членами которого стали даже директора. ФНПР занимается лишь распределением отпусков и выразила свое мнение только раз, когда охранники открыли огонь по забаррикадировавшимся рабочим под Питером. Именно поэтому в России сейчас реально действующие союзы есть только у работников авиаотрасли, портов и западных автоконцернов.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Стояние у Горбатого моста

Поражение шахтеров в «рельсовой войне» 1998 года на страницах газет

«Рельсовая война» и стояние шахтеров у Горбатого моста стали одним из заметных и характерных событий весны и лета 1998 года. Это была массовая протестная акция в период, когда власть казалась слабой, была уже почти повсеместно нелюбимой, и, как казалось многим, любой толчок мог заставить ее рухнуть под радостные аплодисменты большинства. Однако все, что могло быть похоже на такой толчок, в итоге оборачивалось либо малоосмысленным и безопасным шумом, либо достаточно быстрыми уступками после удовлетворения минимальных экономических требований. Примерно так произошло и с шахтерскими протестами, которые в какой-то момент – после перекрытия железнодорожных магистралей – действительно создали реальную угрозу функционированию власти и экономики страны.

Сама ситуация, приведшая к началу массовых шахтерских протестов, была понятна и объяснима. Шахтерам в течение многих месяцев задерживали зарплату. К тому же в стране проходила волна закрытия неэффективных шахт, оставляющая горняков без работы. Уже в начале 1998 года ряд шахтеров проводили голодовки и предупредительные акции. Не добившись эффекта, горняки начали задумываться над более радикальными акциями. Первыми на перекрытие магистралей решились на полярном Урале.

Практически сразу акция получила свое название – «рельсовая война». Так, первая большая заметка, посвященная событиям, случившимся 13 мая в Инте и Воркуте, напечатанная в «Известиях» 16 мая (ранее – 14 мая – в газете помещалось лишь краткое сообщение о шахтерских протестах), уже называется «Шахтеры начали „рельсовую войну“». В частности, там сообщалось о волнениях в Инте: «Около полутора тысяч жителей этого заполярного города перекрыли железную дорогу Москва – Воркута в знак протеста против хронических задержек зарплаты. К протестующим шахтерам присоединились бюджетники, работники других предприятий Инты». Также «Известия» написали об «аресте» в собственных кабинетах группами протестующих шахтеров генерального директора ОАО «Воркутауголь» Виктора Экгардта и мэра Воркуты Игоря Шпектора. Именно в Воркуте, судя по сообщению «Известий», были сформулированы политические требования угольных профсоюзов о досрочной отставке Бориса Ельцина, а также о национализации угольной промышленности.

Как ни странно, о состоявшемся 15 мая перекрытии Транссиба в районе Анжеро-Судженска в материале газеты сообщалось в последнюю очередь. Возможно потому, что в Кузбассе перекрытия случались и раньше. Основным двигателем протеста воспринимался Печорский угольный бассейн. Информация же о перекрытии Транссибирской магистрали была прокомментирована при помощи классического оборота, используемого в том случае, когда корреспондент не представляет, о чем писать: «Сколько продлится начавшаяся блокада и к чему приведет новый бунт на рельсах в Кузбассе, пока предсказать трудно» («Шахтеры начали „рельсовую войну“», «Известия», 16.05.1998).

Скорее всего, особое внимание к Воркуте объяснялось также и тем, что накануне – 14 мая – в городе состоялась встреча руководителей угольных предприятий с правительственной делегацией, возглавляемой вице-премьером Борисом Немцовым, курировавшим топливный сектор, – ему вскоре предстояло стать одним из главных героев будущего многомесячного противостояния властей с шахтерами. Тогда, по сообщению корреспондентов «Известий», переговоры прошли крайне неудачно из-за жесткой позиции, занятой вице-премьером. «Б. Немцов заявил, что правительство ничего не должно шахтерам, и поэтому никаких дополнительных средств из бюджета давать не будут», – писали в «Известиях». Хотя с формальной точки зрения Немцов был прав (шахты не могли получить деньги, поскольку средства за проданный уголь, как это нередко происходило в те годы, застревали у кого-то из многочисленных финансовых посредников), такую позицию угольщики – как рядовые шахтеры, так и руководители предприятий – сочли неприемлемой. Предложенные на этом же совещании Борисом Немцовым деньги на отправку детей шахтеров к местам летнего отдыха также были восприняты как несерьезная подачка (с учетом того, что долги по зарплате на многих шахтах достигали нескольких месяцев, позиция была объяснимой).

Следует обратить внимание: в период массовых уличных протестов 2011-2012 годов председатель Российского независимого профсоюза горняков Иван Мохначук, уже давно связанный с различными околовластными структурами и принимавший участие в массовых акциях в поддержку Владимира Путина, заявил, что именно жесткая позиция Немцова на переговорах в Воркуте привела к началу массовых протестов. «8 мая 1998 года я пришел к нему и сказал: „Борис Ефимович, у нас проблема: люди могут выйти на рельсы, перекрыть дороги“. – „Никуда они не денутся, выйдут, посидят и уйдут“, – это был его ответ практически дословно», – сообщал Мохначук. Статья профсоюзного лидера была опубликована в газете «Не дай Бог» – проекте, пытавшемся повторить легендарное издание 1996 года, но на этот раз направленном против лидеров «Болотного движения», некоторое время выпускаемом силами «Комсомольской правды» в 2012 году[5].

Стоит отметить, что какое-то время в «Известиях» высказывали оптимистические прогнозы по поводу скорого прекращения «рельсовой войны». В частности, об этом писали после встречи лидеров шахтерских профсоюзов с Борисом Немцовым в Москве, состоявшейся 16 мая. Наэтот раз о бескомпромиссности Немцова ничего не сообщалось. Наоборот, утверждалось, что встреча прошла в конструктивном ключе, правительство пообещало отрасли определенную финансовую помощь, а профсоюзы были настроены на совместную работу (таким образом, речи об отставке Ельцина уже не шло). «Завтра-послезавтра шахтеры должны закончить „рельсовую войну“», – писала газета («Угольные проблемы частично решили», «Известия», 18.05.1998).

«Независимая газета» высказывала гораздо большую уверенность в предстоящем обострении конфликта. Возможно, это объяснялось также и тем, что тематику шахтерских протестов там в это время освещал Александр Желенин, политолог левых убеждений, занимавшийся среди прочего консультацией независимых профсоюзов (в настоящее время работает в ИА «Росбалт»). В частности, 16 мая Александр Желенин, упоминая о жесткой позиции, занятой на переговорах правительством, писал, что «правительство Кириенко-Немцова решило вспомнить о методах усмирения шахтеров их неолиберальным кумиром Маргарет Тэтчер». Однако, по мнению Желенина, младореформаторы совершенно не учли реального положения дел в России, где их действия следует считать «игрой с огнем» («Шахтеры не намерены отступать», НГ, 16.05.1998). «Значит ли это, что они готовы на применение силы в отношении горняков? – задавался вопросом Желенин. – Если они решатся на крайние меры, результат может оказаться обратно пропорционален тому, чего они ожидают». После правительственного совещания по проблемам угольных регионов, давшего «Известиям» повод для оптимизма, Александр Желенин не был склонен видеть возможности для быстрого урегулирования ситуации. «Очевидно уже, что несмотря на то, что правительство отказалось от жесткого тона общения с шахтерами и судорожно пытается изыскать средства на погашение хотя бы части долгов… ситуация начинает всё больше выходить из-под контроля. Главным требованием… становится отставка президента. Второе требование – решение глобальных проблем отрасли с обеспечением ее жизнеспособности, то есть будущего шахтеров. И только третьим пунктом стоит выплата долгов по заработной плате» («Преддверие революции?», НГ, 19.05.1998). Распространение протестов, присоединение к ним угольщиков Ростовской области, кажется, не давали поводов предполагать, что ситуация будет урегулирована.

Уже 20 мая от прежних оптимистических прогнозов в «Известиях» не осталось и следа. В газете писали о разгорающейся «рельсовой войне», помещали материалы о трудностях с железнодорожным передвижением в Республике Коми и Ростовской области, где шахтеры также перекрыли трассу, а также в Сибири. В том же номере был помещен небольшой репортаж с Ярославского вокзала в Москве, на маршрутах которого перекрытие рельсов шахтерами сказывалось прежде всего. «Самые ходовые слова на Ярославском вокзале столицы: „Инта“, „шахтеры“, оскорбительные прилагательные. Возле справочных толпится народ, время от времени высылая гонцов к администрации вокзала. Под сводами Ярославского клубится с трудом скрываемая ярость», – писали «Известия» («Ярославский вокзал стал памятником „рельсовой войне“», «Известия», 20.05.1998).

Впрочем, единой линии в отношении происходящего у газеты, кажется, не было, поскольку уже 21 мая корреспондент газеты Борис Синявский в репортаже из Инты, где фактически солидаризировался с шахтерами, писал: «Увиденное в Заполярье, вести из Кузбасса заставляют думать, что шахтеры не урок преподнесли новому правительству России, но вынесли ему свой приговор. Он может оказаться окончательным и не подлежащим обжалованию. Напомню: шахтеры России имеют опыт смены политического строя страны. Они и сегодня берут всю ответственность на себя, не прячась ни за какие политические стяги». Последнее замечание относилось к эпизоду, увиденному корреспондентом в Инте, где протестующие прогнали местных коммунистов, желавших присоединиться к акции вместе со своей символикой. В репортаже сообщалось также о решении шахтеров не пропускать не только вагоны с углем, но и составы с продовольствием для Инты и Воркуты, несмотря на то, что отсутствие поставок приводило к росту цен на продукты.

Окончательно серьезность ситуации стала понятна после того, как 19 мая Конфедерация трудовых коллективов Прокопьевска постановила присоединиться к блокаде железной дороги. Это решение фактически перекрывало последнюю железнодорожную линию, связывающую Европейскую Россию и Сибирь. После этого о шахтерских протестах впервые написал «Коммерсант», ранее игнорировавший ситуацию. Заглавие материала – «Шахтеры отрезали Сибирь от России» – вполне соответствовало главной новости.

Следует учитывать, что фоном для новостей о перекрытии железнодорожных путей шахтерами в этот момент были сообщения о первых признаках кризиса на рынке ГКО, угрозе девальвации рубля, победе Александра Лебедя на губернаторских выборах в Красноярском крае, состоявшейся 17 мая и воспринимавшейся как тяжелое поражение «партии власти», а также о начавшейся в Государственной Думе процедуре по импичменту Бориса Ельцина (специальная комиссия по этому вопросу была создана 19 мая 1998 года). Кроме того, 21 мая в Махачкале депутат Государственной Думы, лидер лакского народа Надиршах Хачилаев и его брат Магомет, считавшиеся связанными с дагестанскими ваххабитами (а также занимавшиеся собственными переговорами по освобождению захваченных в Чечне заложников) при помощи оружия на сутки захватили здание Госсовета Дагестана. А важными международными новостями были вести о массовых беспорядках и погромах в Индонезии с требованием отстранения престарелого диктатора Сухарто. Ситуация в России казалась трещавшей по швам. О роли шахтеров в «революционизации» общественной ситуации в 1989 году помнили многие. Мировые новости тоже подсказывали варианты действий.

Пожалуй, наиболее экзальтированно на новости из шахтерских регионов реагировала газета «Завтра». Половину первой полосы 20-го номера газеты заняли набранные крупным шрифтом лозунги: «Лимит на революции не исчерпан! Сбросим режим в шахту! Ельцин – в Москве, Сухарто – в Джакарте! В дома банкиров – по скелету! Мразь, верни наворованное! Гаечный ключ системы „Калашников“». Этот голос эмоционального бессознательного, которым в газете иногда описывалась реальность, был в данном случае достаточно красноречив и вполне адекватен для описания событий.

Впрочем, власти пытались принимать меры для того, чтобы каким-то образом урегулировать ситуацию. Следует отметить, что на практике набор возможных действий был весьма ограничен, так как у правительства не было ни необходимых финансовых средств для того, чтобы погасить всю задолженность перед шахтерами и решить проблемы угольной отрасли, ни решимости или фактической возможности использовать силу против протестующих, не получающих зарплату уже несколько месяцев. Поэтому приходилось комбинировать различные доступные меры. С другой стороны, многое зависело и от готовности шахтеров «стоять до конца».

В 20-х числах мая в очаги шахтерских протестов отправляются представители правительства. Одновременно делается попытка косвенно задействовать имеющийся у властей силовой ресурс. Поскольку решения о силовом деблокировании путей принято не было, речь пошла о применении несколько других инструментов. В частности, в правительстве заявили, что деньги не доходят до шахтеров из-за преступных махинаций, и направили в регионы оперативные группы налоговых инспекторов, МВД и ФСБ для вскрытия незаконных схем. 21 мая, впрочем, расследованием законности шахтерских действий занялась Генеральная прокуратура. На следующий день президент Борис Ельцин провел встречу с Юрием Скуратовым (до мема «человек, похожий на генерального прокурора» было еще очень далеко) и побеседовал с ним о ситуации в шахтерских регионах. Против организаторов блокады путей, в том случае если, как писала газета «Коммерсант», шахтерская акция не «вызвана крайней необходимостью», решено было возбуждать уголовные дела («Шахтеров ведут на забой», «Коммерсант», 23.05.1998).

Сейчас десант налоговиков и ФСБ в регионы и ответные действия прокуратуры на протестные акции означают неизбежные крупные последствия для всех, против кого они направлены. Тогда же это была, скорее, демонстрация хоть какой-то правовой реакции. Во всяком случае, никто из участников акции, кажется, не воспринял происходящее всерьез. Люди ждали денег и кое-где требовали отставки президента. Было понятно, что воздействовать на ситуацию можно только с помощью переговоров.

Между прочим, в конце июля, когда директором ФСБ был неожиданно назначен Владимир Путин и газеты начали судорожно искать информацию о новом назначенце и круге его предыдущих занятий, в «Независимой газете» упомянули, что на должности первого заместителя главы Администрации Президента, откуда Путин пришел в ФСБ, ему приходилось заниматься, в том числе, «такими делами, как, например, выяснение причин и выявление зачинщиков шахтерских забастовок» («Кремль укрепил свое присутствие на Лубянке», НГ, 28.07.1998).

В числе других членов правительства в переговорах с шахтерами участвовал и Борис Немцов, отправившийся 22 мая в Ростовскую область. От газеты «Коммерсант» данную поездку освещал Андрей Колесников, который, как ему давно было свойственно, старался сосредоточиться на комической стороне перекрытия дороги не получающими зарплату шахтерами и нашел для этого немало поводов. В частности, он приводит такую версию начала протестов в Ростовской области (где они начались уже как реакция на события в Инте): «Как рассказали мне потом шахтеры с „Юбилейной“, рано утром пришли они к зданию объединения „Ростовуголь“, чтобы в который раз рассказать о своем отчаянном положении. Никакой стачком сюда их не звал. Сами пришли. Они стояли у входа до полудня, но к ним так никто и не вышел. Шахтеры собрались было уходить. Тут к ним и подошли московские телевизионщики.

– Нет, так не пойдет, – твердо сказали они. – Нам сюжет пора перегонять в Москву, а перегонять пока нечего. Вон недалеко вокзал, идите туда и садитесь на рельсы. А мы снимем. Будет хороший сюжет. А то все уже бастуют, а вы нет.

Шахтеры подумали и пошли на вокзал. Так началась эта история». В остальном Андрей Колесников также пытался описать происходящее как абсурдное действие, совершаемое людьми, не понимающими, есть ли в происходящем какой-то смысл: «Четвертый день шахтеры играли в карты и лузгали семечки. Полторы тысячи человек лузгали семечки. Сильный ветер без конца подметал шелуху, и вихрь ее всё время кружил над лагерем». Он же приводил данные о том, что участники протестов с разных шахт находятся в разном положении в зависимости от активности профсоюзов. В частности, когда одни получают трехразовое питание, другие сидят на рельсах впроголодь, и солидарности между горняками разных шахт не наблюдается («Шахтеры сидели на своем до конца», «Коммерсант», 26.05.1998).

У Колесникова приводятся многочисленные детали посещения лагеря шахтеров эмиссарами разных политических сил, в частности, «Трудовой России», а также движением Льва Рохлина. Сам Рохлин, по свидетельству Колесникова, также приезжал в Ростовскую область. Впрочем, как рассказывает журналист, после того, как в результате многочисленных совещаний с региональными властями и руководителями предприятий Немцову удалось найти и перечислить шахтам часть средств, которые задолжали потребители угля, акция начала достаточно быстро сворачиваться.

Директора шахт также принимали участие в переговорах и фактически выступали посредниками между протестующими и правительством. Колесников приводит, в частности, такой диалог между работниками шахты «Западная-Капитальная» с директором шахты Николаем Лазаревым:

«- Мужики, забудьте о деньгах за 96-й год, – сказал директор. – Не даст. Забудьте, а? А за 97-й можно побороться. Тем более за 98-й. Тем более, что тут все свои, журналистов нет (я к этому времени провел с шахтерами уже целый день и, видимо, не сильно от них отличался. – А.К.). Ну что, сильно много нам должны, что ли? Понемногу давали практически каждый месяц, как и всем. Переговоры – это всегда торг. Вот и давайте торговаться. У него, мне кажется, еще немного денег в запасе есть. Он, говорит, нашел 174 миллиона. Но я чувствую – еще есть! Надо вытрясти. Так что вы пока тут стойте. А потом, может, и хватит, мужики. А?

– Может, и хватит, – сказал кто-то неуверенно.

– Не хватит! – вскочил с лавки молодой парень. – У меня пять миллионов накопилось с 96-го года.

Мне их жалко! Пускай всё до копейки возвращает.

– Я чего боюсь-то, мужики, – перешел на громкий шепот директор. – Вы знаете, тут рядом дивизия „Дон“ стоит.

– Знаем, – осторожно сказали мужики.

– Если не пойдем ему навстречу, он объявит чрезвычайное положение, приведет дивизию, разгонят – и не видать нам и этих денежек, а денежки не такие уж маленькие, нам, по секрету скажу, больше всех дали» («Шахтеры сидели на своем до конца», «Коммерсант», 26.05.1998).

По сообщению Колесникова, через некоторое время директора всех шахт, участвующих в протесте, приехали к своим шахтерам уговаривать их покинуть пути: «Больше денег Немцов не достанет, похоже, выложился до конца. Если не уйдете, отнимут и это. А то и пострадать можно, дивизия-то, как известно, рядом». Поскольку на некоторых шахтах действительно начали выдавать задолженность, то постепенно протестующие начали расходиться и, в конце концов, блокада путей была снята.

При всей возможной предвзятости Колесникова ясно, что, несмотря на радикальность лозунгов, среди которых фигурировали отставка президента и правительства, фактически рядовые участники готовы были удовлетвориться простой выплатой хотя бы части задолженности. Тем не менее в российских условиях тех лет даже эта проблема требовала принятия чрезвычайных мер. Потенциальная возможность применения силы со стороны властей, судя по всему, тоже учитывалась, однако и в этом случае шахтеров приходилось пугать стоящей где-то недалеко армейской дивизией. То есть всем было ясно, что задействовать в разгоне шахтеров милицию не удастся.

Одновременно с Немцовым в другой протестный регион – Кемеровскую область – отправился вице-премьер Олег Сысуев, а в Коми, где также проводились совещания и решался вопрос о выделении финансирования шахтерам, – министр экономики Яков Уринсон.

К переговорам Олега Сысуева с кузбасскими шахтерами относится эпизод, вошедший в книгу воспоминаний Бориса Ельцина: «…Вице-премьер Олег Сысуев, отвечавший за социальные вопросы, метался из одного региона в другой, почти не глядя подписывал любые соглашения, лишь бы договориться. В одном из таких подписанных им документов я с удивлением обнаружил пункт о том, что да, правительство согласно с тем, что Ельцин должен уйти в отставку. Конечно, юридически этот договор был нелепым, я попросил сохранить его как историческую ценность. Но вместе с тем было понятно: правительство находится уже почти в невменяемом состоянии»[6]. Подписанная Сысуевым бумага, по-видимому, дала много поводов для разговоров во властных кругах. Во всяком случае, сам Олег Сысуев упоминает эту историю в своих воспоминаниях о Немцове, при этом, по его словам, именно Немцов любил рассказывать об этом случае, придумывая многочисленные подробности. «И у Бориса потом была любимая легенда, что я, якобы, подписал условия освобождения Транссиба в Анжеро-Судженске, но одним из пунктов была отставка президента Ельцина. И что, якобы, злой [кемеровский губернатор Аман] Тулеев – Боря очень красочно всё это всегда рассказывал – завел меня в темную шахту вместе с какими-то бородатыми шахтерами и угрозами заставил подписать этот документ. Я никогда не опровергал это, хотя всё было не совсем так», – говорит Олег Сысуев[7].

Впрочем, это действительно весьма красноречивый эпизод, свидетельствующий о том, насколько ответственно власти относились тогда к подписываемым документам (а равно и о том, насколько люди действительно собирались бороться за свои требования).

Следует заметить, что Кемеровская область, где оказался перекрыт Транссиб в это время, уже возглавлялась Аманом Тулеевым, считавшимся оппозиционно настроенным по отношению к действующей власти. Однако к радикальным шахтерским протестам Тулеев отнесся с недоверием и скепсисом. 20 мая в Кузбассе была объявлена чрезвычайная ситуация. Тулеев постоянно подчеркивал, что блокада железных дорог ударяет по предприятиям региона, и явно не собирался солидаризироваться с шахтерами.

О позиции Тулеева можно судить, в частности, по публикациям журналистки Аллы Головановой в Кемеровской газете «Левый берег». Алла Голованова в течение многих лет писала восторженные статьи о Тулееве и даже опубликовала их отдельным сборником. В одной из статей периода майской «рельсовой войны», которую можно считать высоким образцом провинциальной прогубернаторской публицистики тех лет, есть такой пассаж: «Кто сегодня убивает свою малую родину – Кузбасс? Мы. Кому станет плохо от того, что умрут домны в мартеновских цехах, остановятся заводы и фабрики, перестанут ворчать на полях трактора? Нам… Не Ельцин и бестолковые реформаторы хрипят от удушения, а мы – кузбассовцы, ждущие милости от Москвы, пугающие ее самоубийством»[8].

«Скоро в ход пойдет кнут, – писала автор. – Первый удар примет на себя не Петров из Анжерки, не Сидоров из Юрги, а губернатор Аман Тулеев, одно имя которого вызывает у московской номенклатуры серьезное недомогание». Среди прочего в статье Головановой постоянно подчеркивается мысль о «подачке», привезенной шахтерам из Москвы вместо денег за приватизированные шахты, которые, по мнению Тулеева, несправедливо оказались выведены из региона[9]. Между прочим, это совпадает с одним из важных тезисов Тулеева в период «рельсовой войны», когда он подчеркивал, что проблемы Кузбасса решит повышение самостоятельности региона[10]. Так или иначе, у губернатора было явно свое видение ситуации, и он собирался добиться от федеральных властей выгодных ему политических уступок. Блокада Транссиба же никак не входила в его интересы. Это объективно превращало Амана Тулеева в хоть и сложного, но потенциального партнера властей в разрешении ситуации. Комментируя ситуацию для газеты «Новые известия», Аман Тулеев формулировал свою позицию так: «Я понимаю людей. Но ведь я тот же, что был в 1991 г., – я по-прежнему ненавижу любой развал, всё, что добивает нашу экономику. Как не понять: это как раз на руку нашим недругам, всем, кто хочет ввести внешнее управление Международного валютного фонда не только в России (тут оно уже давно действует), но и в регионах». Также он пояснял: «Почему я решил в мае ввести чрезвычайное положение в области? Так ведь уже выдвигались требования: отключим холодную воду, электроэнергию! Ну, не абсурд? При чем здесь дети, при чем старики… Я им говорю: езжайте туда, откуда вся беда, и отключайте, что хотите, отключи Кремль, Дом Правительства – это будет подвиг, а что ты своим же жизнь добиваешь. Кроме того, скопилось много вагонов с опасными, ядовитыми грузами»[11].

Хозяйственник в Тулееве в конечном итоге оказался сильнее оппозиционера, выступающего за смену режима. Впрочем, довольно сложно утверждать, насколько сами шахтеры действительно были «революционной силой». Радикальные лозунги об отставке президента, а также перекрытие рельсов были, в принципе, всего лишь способом добиться узко практических целей – выплаты зарплаты за выполненную работу. Они достаточно настороженно относились к попыткам использовать протесты со стороны политических сил: как можно понять из репортажей, представители различных оппозиционных сил, например, КПРФ или «Трудовой России», встречались с шахтерами и иногда принимали какое-то участие в жизни шахтерских лагерей у железных дорог, однако полной солидарности с ними шахтеры не проявляли.

По мере того, как масштабы акции были осознаны, поддержать шахтеров решила Федерация независимых профсоюзов России, наиболее лояльная властям профсоюзная организация. 22 мая на Генеральном совете ФНПР было объявлено о начале сбора средств для помощи протестующим, а также о поддержке требований объявления импичмента Борису Ельцину. Впрочем, последнее, скорее, происходило в рамках поддержки думской оппозиционной повестки, продвигаемой в то время силами КПРФ. В это же время состоялось обновление руководства политического отделения ФНПР – партии «Союз труда», которую в эти дни возглавил Андрей Исаев. Александр Желенин, писавший о происходящем в руководстве ФНПР для «Независимой газеты», выражал уверенность в том, что на волне радикализации снизу у ФНПР и «Союза Труда» есть все возможности стать аналогом лейбористской партии в российской политической системе («Нелояльные профсоюзы», НГ, 23.05.1998). Впрочем, как показали дальнейшие события, это стало лишь путем к будущему созданию партии «Отечество», а позже – «Единой России».

Газета «Завтра» спустя некоторое время после начала «рельсовой войны» тоже начала выражать беспокойство за ее последствия. В передовице Александра Проханова в 21 номере газеты было написано следующее: «Неделю, пока длятся шахтерские бунты и разорваны железные дороги, связывающие страну в единое целое, Россия живет, как конфедерация, отдельными кусками, с несуществующим Центром, и это репетиция распада России»[12]. Проханов писал о желании неназванных «банкиров» использовать шахтерские протесты и предполагал, что скрытая цель происходящего – попытка превратить Россию в конфедерацию с максимально ослабленным центром. Таким образом, постепенно представители разных политических сил находили свои причины, чтобы критично высказываться о происходящем или подозревать тайные механизмы, приводящие протест в движение.

Одновременно шахтеры подвергались критике по центральным каналам и в части федеральной прессы, основным посылом которой были проблемы, создаваемые перекрытием дорог всей национальной экономике.

Как бы то ни было, первые усилия властей, приезд министров в регионы и начало выплат, а также обещание дополнительных денежных средств вскоре привели к разрешению ситуации. Уже 24 мая шахтеры очистили рельсы во всех регионах страны. В этом смысле вряд ли приходится говорить о том, что участники протестов действительно ставили далекоидущие планы по обязательной смене власти.

Впрочем, вскоре требования об отставке президента вновь появились среди шахтерских лозунгов. Однако на этот раз сам протест принял хоть и отчасти яркую, но достаточно безопасную форму. Шахтеры разбили лагерь у Дома Правительства на Краснопресненской набережной и начали многомесячную акцию у ограды правительственной резиденции на Горбатом мосту. Акция началась 11 июня с приезда в Москву шахтеров из Воркуты, представляющих Независимый профсоюз горняков. Если судить по репортажу «Известий» от 16 июня 1998 года «Московская лава оказалась пустой», появлению шахтеров у Горбатого моста предшествовала демонстрация, во всяком случае, отмечается, что горняки прошли от Ярославского вокзала до Белого дома «стройными рядами». Об этом сообщал автор материала Петр Брантов, проведший один день в лагере шахтеров. Также в репортаже Брантова рассказывается и о поддержке, оказанной шахтерам мэром Москвы Юрием Лужковым: «В этот день знакомый с народными чаяниями московский мэр послал шахтерам пирожки и квас из „Русского бистро“». Про пирожки и помощь московского мэра упоминается не один раз. В частности, мэрия поставила на территории лагеря мобильный туалет, а также прислала цистерну воды для гигиенических процедур. По поводу присланных туалетов Брантов приводит следующий диалог шахтеров:

«- Ты смотри, когда их привезти-то успели? Автоматические, наверное, – весело говорил один горняк другому. – Ага, автоматические, – приседая и прыская в кулак, отвечал тот. – Там кнопка такая есть. Нажимаешь, говоришь: „Лужкова – в президенты“. И дверь открывается».

В общем, практически с первых дней было понятно, что у протеста есть свои покровители, готовые использовать шахтерский лагерь у Дома Правительства в своей борьбе перед уже приближающейся схваткой за президентское кресло.

Шахтеры при этом дистанцировались от политических партий. Брантов рассказывает о том, как участники акции фактически прогнали лидера «Трудовой России» Виктора Анпилова, принесшего в лагерь ящик пива «Очаковское» (упоминание брендов в газетных статьях в то время не запрещалось), и «Анпилов, с трудом волоча ящик, ушел куда-то к Красной Пресне». Главными требованиями участников протеста при этом были отставка президента и национализация угольной отрасли. Правительство изначально заняло позицию, которая не предполагала обсуждения политических лозунгов. Шахтеры же отказываться от них не собирались. А значит, протесты в подобной форме могли продолжаться очень долго.

Вскоре к воркутинским шахтерам присоединились товарищи из других регионов, а также другие профсоюзы, в частности, «Росуглепро» и «Защита». В целом, лагерем стояло около 300 горняков из разных регионов, при этом участники протестов периодически сменялись, приезжая в Москву своеобразными вахтами.

17 июня представители шахтерского лагеря выступили в Госдуме, заявив, что главное их требование – именно отставка президента («Шахтер в Думе», НГ, 18.06.1998). «Независимая газета» сообщала о том, что шахтеры были приглашены в парламент фракцией КПРФ. Таким образом, горняки присоединились к стартовавшей в Думе по инициативе коммунистов кампании за импичмент президента (изначально почти безнадежной, учитывая сложность процедуры, прописанной в Конституции, но обеспечивающей некоторый элемент давления на власть в течение нескольких месяцев).

Неожиданно 23 июня акция по перекрытию Транссиба состоялась у его конечного пункта во Владивостоке. В акции участвовали приморские шахтеры, а также учителя, медики и ученые. Примечательной особенностью приморской акции было требование «Вся власть Совету Федерации», которое оказалось среди лозунгов протестующих наравне с требованием выплаты задолженности по зарплате, а также непременным призывом к отставке Ельцина. Сложно сказать, чем объяснялось появление этого лозунга, однако стоит заметить, что губернатор Приморья Евгений Наздратенко отзывался об акции достаточно сочувственно («Вся власть Совету Федерации», НГ, 24.06.1998).

24 июня лидер Независимого профсоюза горняков Александр Сергеев объявил о выходе из Президентского совета, открыто призвав Ельцина подать в отставку. Таким образом, один из профсоюзов, участвующих в акции, сделал радикальный выбор. Примечательно, что 27 июня в «Независимой газете» Александр Желенин писал о том, что шаг Сергеева вызвал раскол в профсоюзной среде, и приводил «намеки», высказываемые Андреем Исаевым, о том, что сама акция у Горбатого – результат «взыгравших амбиций господина Сергеева», а сама акция, возможно, спонсируется кем-то из олигархов («Политические разногласия шахтерских лидеров», НГ, 27.06.1998). Желенин при этом не стал однозначно отрицать возможность такой поддержки, утверждая лишь, что рядовые шахтеры ставят собственные цели вне зависимости от игр олигархов.

Сами рассуждения на эту тему в «Независимой газете» выглядят достаточно интересно с учетом того, что в негласной поддержке акций шахтеров в это время обвиняли Бориса Березовского, которому принадлежала «Независимая газета». В частности, о том, что именно Березовский спонсировал акцию шахтеров на Горбатом мосту, пишет Борис Немцов в своей книге воспоминаний[13].

Стоит заметить, что вскоре к самой акции, проходящей на Горбатом мосту, газеты потеряли особенный интерес. В частности, «Независимая газета» писала о радикализации позиций профсоюзов, в том числе до тех пор достаточно лояльной властям ФНПР. В частности, в июле ФНПР объявила о подготовке всероссийской забастовки, намеченной на октябрь, при этом ФНПР собиралась обойти прописанный в законе запрет на политические забастовки, планируя параллельное выдвижение политических требований связанной с ФНПР партией «Союз Труда», которую тогда возглавлял Андрей Исаев («Профсоюзы как оппозиция оппозиции», НГ, 14.07.98). Профсоюзы планировали играть в собственную игру, и лагерь у Белого дома превращался, скорее, в символ. Он не представлял опасность сам по себе, не был достаточно ярким или многолюдным, чтобы привлекать внимание. По новостям показывали кадры с шахтерами, регулярно стучащими касками по Горбатому мосту. Но кадры эти вскоре примелькались.

Один из участников пикетов – шахтер из г. Копейска Челябинской области – оставил обширные воспоминания о лагере пикетчиков на Горбатом мосту. Сам он упоминает о том, что цели стояния лагерем были не вполне определенными: «Правительственные СМИ, как правило, занимались одним: поиском сюжета для осмеяния и очернительства Пикета на Горбатом мосту. „Левые“ же, оппозиционные правительству издания, старались освещать в печати Пикет объективно, но и сами не понимали, какие цели преследует Пикет и шахтеры Пикета. Самым странным было то, что все назначенные старшими групп пикетчиков и входящие в Координационный Совет Пикета, ежедневно проводя совещания, не только не облегчали, но даже ухудшали обстановку на Пикете.

– Что решили на Совете? – обычно спрашивали пикетчики у своего, назначенного старшим группы товарища, когда тот возвращался с очередного ежедневного заседания.

– Ничего, – обычно отвечал старший или рассказывал, какая группа покидает Пикет и уезжает домой, но, возможно, из какого региона на Пикет ожидается новая группа пикетчиков.

– Что нового в регионах и дома? – спрашивали пикетчики.

И старший группы опять обычно повторял: „Ничего“»[14].

В воспоминаниях Бармина приводятся некоторые подробности отношений пикетчиков с оппозиционными партиями. В частности, по его словам, большую поддержку оказывала «Трудовая Россия». Несмотря на то, что в первые дни пикета Виктор Анпилов, как уже упоминалось, был вместе с ящиком пива изгнан за пределы лагеря, позже отношения наладились.

«Да и как было дистанцировать шахтеров от политики и от партий, если в течение двух месяцев Пикета (я описываю события которым сам очевидец) шахтеров обслуживал микроавтобус „Рафик“ от „Трудовой России“ В. И. Анпилова, который по несколько раз в день возил шахтеров мыться под душем, сначала на заводе „Рассвет“, что на улице Красная Песня, а несколько раз в гостинице „Россия“, – пишет Виктор Бармин. – Благодаря этому „Рафику“, часть шахтеров смогла даже искупаться в реке Москве в один из редких солнечных дней. Часто на этом же „Рафике“ в Пикет привозили и продукты питания, и одежду, и табак, собранные по московским организациям, поддерживающим пикетчиков в их требованиях»[15].

Также, по словам Бармина, помощь оказывали рядовые члены и районные организации КПРФ и ряда других коммунистических партий, а также НБП. Он же упоминает, что приехавшего в лагерь с полевой кухней Владимира Жириновского шахтеры прогнали.

Судя по воспоминаниям Бармина, шахтерский лагерь постепенно становился местом притяжения как разного рода политических активистов и просто оппозиционно настроенных москвичей, так и религиозных проповедников различных сект и конфессий и просто городских сумасшедших: «Все они не только не побрезговали, но даже мечтали отметиться на нашем Пикете с подробными разъяснениями наших (пикетчиков) заблуждений и еще более подробнейшими советами от Космического Разума, которые надо неукоснительно исполнять во избежание всевозможных бед… и прочее, и прочее. Далее, обычно в течение полутора часов, шел рассказ, какие беды подстерегают всю будущую историю, само будущее, Время, Пространство и всю Вселенную, которая из-за наших неправильных действий провалится в „черную дыру“, которая в свою очередь окончательно „захлопнется“, так как тоже провалится в „астрал“. Хорошо помнится одна из таких ясновидец. Это была, так и хочется написать, „малоухоженная“ женщина 25-30 лет с полностью отсутствующими зубами и с „тенями“ под одним глазом от еще не до конца сошедшей гематомы. Проще говоря, с синяком под глазом. Как я вежливо не пытался отстраниться от ее предсказаний ближайшего и глобального ясновидения, но и мне, на мою голову, пришлось выслушать ее ясновидческие способности с прогнозом ближайшего будущего России:

– Всё будет хуже, всё будет гораздо хуже! – не уставала твердить она всем на Горбатом мосту и так понятные истины. Конечно, всё это было не более, чем кликушество полностью отчаявшегося в жизни человека. Я даже несколько шутя пытался ее утешить, опровергая ее ясновидение.

– Но, ведь олигархи живут хорошо, как и кремлевские наши благодетели, – говорил я.

– Нет, нет, нет! – заученно продолжала ясновидящая, – Вы здесь, и им тоже плохо. Им тоже будет хуже… но и Вам гораздо хуже»[16].

Для полноты картины стоит добавить, что в июне выступать перед горняками приезжал Иосиф Кобзон. Иными словами, жизнь в лагере проходила примерно по тому же сценарию, что и все протесты, получившие в последующем модное название «Оккупай», притягивая активистов и городских сумасшедших и постепенно теряя какой-то формулируемый смысл существования. Что, впрочем, не мешало политикам использовать лагерь для своих целей. Московские власти регулярно продлевали сроки акции, явно не имея ничего против того, чтобы шахтеры стучали касками напротив резиденции правительства Сергея Кириенко[17]. И требуя отставки президента – напомним, что это оставалось единственным неизменным требованием пикетчиков.

«Всё вокруг шахтеров было настолько спокойно, я бы сказал лениво, что явно никто не собирался поддерживать их протест. Но за шахтерами, уныло сидевшими на Горбатом мосту, стояла огромная сила: озлобившиеся шахтерские регионы, начавшие „рельсовую войну“ с правительством», – пишет в своих мемуарах Борис Ельцин[18]. Иными словами, если оценки Ельцина действительно отражают настроения тех дней, власти относились к происходящему с некоторой опаской. Возможно, воспоминания о забастовках 1989 года действительно заставляли видеть в любых шахтерских протестах потенциально серьезную угрозу.

В июле на Кузбассе случился новый эпизод «рельсовой войны», также с требованиями отставки президента. Однако в этом случае дорога не перекрывалась намертво, акция не была поддержана в других регионах, и вместе с приездом представителей правительства, а также под давлением губернатора Амана Тулеева ситуацию в целом удалось разрешить.

В своих воспоминаниях Борис Немцов рассказывает о своем первом столкновении с Владимиром Путиным, связанном именно с проведением совещания о путях разблокирования железной дороги: «Я как вице-премьер руководил комиссией по урегулированию ситуации. Собрал экстренное совещание, пригласили всех силовиков. Все пришли, кроме директора ФСБ Владимира Путина… Путин позвонил и сказал, что он прийти не может, потому что у него заболела собака. Я был в шоке и долго не мог прийти в себя»[19].

Впрочем, стоит учитывать, что Путин был назначен директором ФСБ лишь в конце июля, когда ситуация с перекрытием дорог стабилизировалась, так что, возможно, Немцов говорит об экстренной майской ситуации с перекрытием дорог в нескольких регионах страны. Путин, впрочем, мог принимать участие и в майском совещании, так как занимался вопросами забастовок в Администрации Президента. Как бы то ни было, но Немцов запомнил обиду, нанесенную ему Путиным именно в связи с совещанием о шахтерской проблеме.

В результате краха российской биржи и последовавшего за ним объявления Россией фактического дефолта по ГКО 17 августа 1998 года страна должна была решать проблемы, отодвинувшие шахтеров на второй план. Во всяком случае присоединяться в требованиях отставки президента именно к шахтерам в этот момент, кажется, никто не захотел.

Шахтерский лагерь стал одной из декораций для сцены отставки правительства Сергея Кириенко, состоявшейся 23 августа. Тогда сам Сергей Кириенко вместе с Борисом Немцовым вечером уже после отставки решили зайти в лагерь к шахтерам. Причем Борис Немцов взял с собой бутылку водки. Впрочем, никакого задушевного разговора не получилось, пить с бывшими членами правительства шахтеры отказались. Тем не менее символическая и визуальная связь Бориса Немцова с шахтерами дополнительно закрепилась.

Формально лагерь продолжал функционировать вплоть до октября – когда правительство уже возглавлял Евгений Примаков. Впрочем, осмысленность акции стала, очевидно, теряться. Официально организатор пикета – Независимый профсоюз горняков – объявил об окончании акции 3 октября. Но какая-то жизнь в лагере теплилась еще до середины месяца.

Шахтерские акции, безусловно, стали одним из фонов в целом богатого на кризисные события 1998 года. Впрочем, несмотря на многомесячное выдвижение требований отставки президента, едва ли можно говорить о действительной опасности этого движения для властей. Фактически по-настоящему радикальные действия по полному перекрытию путей в разных регионах страны шахтеры предприняли всего лишь на несколько дней в мае и быстро сняли акцию после получения части задолженности по зарплате. Требования же отставки Ельцина к 1998 году превратились в некоторый обязательный набор политических лозунгов многих оппозиционных сил, и шахтеры не сказали здесь чего-то принципиально нового.

Нельзя исключать и того, что сама акция действительно поддерживалась кем-то из тех, кто в эпоху позднего Ельцина уже начал задумываться о будущей неизбежной смене власти. Во всяком случае, активность профсоюзного руководства в это время явно походила на начало сложных политических игр (в итоге приведших в том числе к созданию «Отечество – Вся Россия», одного из претендентов на власть в постельцинской России).

Сам же шахтерский лагерь действительно отчасти напоминал акцию «Оккупай» (если бы его организаторы могли об этом знать) – правда, с гораздо более неустроенными и злыми участниками и несколько другим характером городского сумасшествия вокруг. Впрочем, этим девяностые годы и отличались от десятых.

Станислав Кувалдин

#USSRCHAOSSS_politics

Период полураспада: хроника ускорения

Основатель «Яблока» Вячеслав Игрунов о роли диссидентского движения

Трансформация Советского Союза была позитивно воспринята диссидентами, которые еще с 1950-х открыто выражали свои политические взгляды, существенно отличавшиеся от господствовавших. Общей протестной идеологии не существовало – диссидентами считались либералы, националисты, религиозные группы и коммунисты, считавшие искаженными в СССР принципы марксизма. Начало движения несогласных обычно связывают с судебным процессом над писателями Даниэлем и Синявским в 1965 году и протестом против ввода войск в Прагу в 1968 году. В конце 1960-х годов 45 % всех инакомыслящих составляли ученые, 13 % – инженеры и техники. Для противодействия было создано Пятое управление КГБ по борьбе с «идеологическими диверсиями» – всего по статьям об антисоветской деятельности в 1956-1987 годах осудили 8145 человек.

О роли диссидентов в революционную пору рассказывает Вячеслав Игрунов, в прошлом – создатель первой в СССР библиотеки неподцензурной литературы, зампредседателя партии «Яблоко» и депутат в 1994-2003 годах. За активность КГБ наградила Игрунова диагнозом «вялотекущая шизофрения» и запретом на высокооплачиваемые работы.

Будучи антисоветчиком, я думал о трансформации строя. Но я точно знал, что никакие перемены невозможны снизу – нет той самоорганизации людей, которая могла бы повлиять на ход событий. Когда я занимался подготовкой к революции против советского строя, то был глупым мальчиком. Чем больше учился, тем больше видел, что революция отбрасывает общество назад. Да, иногда она решает некоторые вопросы позитивно, но в целом баланс отрицательный. Я перестал любить революцию, но, разлюбив ее, хотел собрать команду интеллектуалов ради модернизации. Со временем я понял, что возможности реформ зависят от первого лица в государстве, и поэтому внимательно следил за переменами во власти. Сначала в воздухе витала надежда, что сразу после смерти Юрия Андропова в восемьдесят четвертом году на место генсека выберут молодого Михаила Горбачева, но предпочли опять старика.

Когда Горбачева назначили, мы радовались, но как послушал его, так разочаровался. Через некоторое время же, несмотря на реформистские тезисы ускорения, началось неприемлемое – борьба за дисциплину и с алкоголизмом.

Андропов пробовал уже такое и отказался, однако Горбачев наступал на те же грабли. Резко ограничили продажу спиртного, вырубали виноградники, по парикмахерским и баням искали прогульщиков. Я работал старшим мастером, и политика ускорения на моем заводе точного оборудования проявилась в том, что квалифицированные рабочие делали ключи для консервных банок.

Я не занимался публичной критикой, сосредоточившись на выработке программы реформ. После освобождения работал садовником, почтальоном и сторожем, прежде чем сумел устроиться техником-экономистом. Арестован я был в семьдесят пятом году. Начало следствию дали показания Глеба Павловского[20], который оказался не готов к допросам в КГБ. Но, пережив потрясение, он пришел ко мне и принял стратегию поведения, которую я ему предложил. Он твердо выдержал линию поведения, и никаких претензий по этому эпизоду у меня к нему нет. Любой человек слаб и может оступиться, но если есть осознание вины, то нельзя ставить клеймо. Позже Глеб легко вошел в диссидентскую среду, хотя, с точки зрения моральных требований, некоторые считали, что он вел себя так себе.

В восемьдесят шестом Горбачев после встречи с Миттераном дал с ним совместную пресс-конференцию. Барская уверенность Горбачева при общении с советской прессой неожиданно сменилась нервозностью и желанием объясниться. Мне показалось, что он искренне переживает за страну. Тогда я решил оставить в Одессе жену с детьми и попытаться что-то сделать в Москве. С осени восемьдесят шестого я регулярно ездил в столицу. В то же время Павловский пролоббировал выпуск моей статьи в журнале «Век XX и мир», хотя я был уверен, что такого антисоветчика никто не опубликует. После публикации сразу несколько изданий предлагали работать журналистом.

Памятник жертвам Сталина

В мае восемьдесят шестого через Павловского я втянулся в деятельность неформальных клубов. Для себя я видел задачей создание интеллектуальных центров реформ. Но понимания в Москве я не нашел. В июне восемьдесят седьмого встретились с Юрием Самодуровым[21], вернувшимся из экспедиции в Казахстан, где он работал геологом. У него была идея добиться от властей памятника реабилитированным жертвам сталинских репрессий со скрипторием, куда каждый год пионеры под барабанный бой будут помещать реабилитационные списки.

Я же полагал, что мы вползали в революцию и нужно быть готовыми: организовывать единомышленников и продумывать программу реформ. Чтобы появился памятник, считал я, необходимо организовать исследовательский центр и пересмотреть историю страны. Тогда сменятся ценности, и можно будет влиять на общественное мнение. Иначе поставят памятник, а всё останется по-прежнему – мало ли у нас памятников, мимо которых проходят. Поставить памятник реабилитированным жертвам – это не сделать ни шага вперед.

Мне отвечали, что КПСС вообще не даст ничего сделать. Мою декларацию в «Мемориале» посчитали слишком радикальной и ее даже не зачитали на конференции неформалов. Тогда я распространил свое предложение среди активистов – тему подхватили, группа сторонников памятника переименовалась в «Мемориал», стали выходить на сбор подписей.

В восемьдесят восьмом создали оргкомитет, куда вошли люди из журнала «Огонек», «Литературной газеты», Союза архитекторов, Союза художников и Союза кинематографистов.

Нам препятствовали в регистрации, задерживали при сборе подписей, закрыли расчетный счет. Самодуров и Лев Пономарев[22] убеждали, что не нужно действовать без ЦК, а я противился такому контролю – меня поддержал академик Андрей Сахаров, впавший в опалу создатель советской водородной бомбы. Из-за давления ЦК часть официоза из оргкомитета грозилась уйти, если мы проведем учредительный съезд. В итоге оказалось, что организовать независимо от власти движение против тоталитаризма проще, чем добиться от государства воздвижения памятника.

Западные фонды

В то время деньги мне удавалось зарабатывать двумя способами. Помогал тиражировать литературу через свою организацию «М-БИО», создавшую неформальную альтернативу «Союзпечати». Заказы также получал и от Людмилы Алексеевой[23], затем их направляли в прибалтийские типографии.

Во-вторых, приезжали американские леваки, желавшие познакомиться с СССР. Этих революционных туристов я возил от Одессы до Таллина. Раньше возможности свободно прокатиться у иностранцев не было, а они мечтали увидеть колыбель революции и надеялись, что будет новый социализм. Я организовал всю турпрограмму – в итоге заработал на квартиру.

В восемьдесят восьмом году я ходил с идеей создать структуру для адаптации неизбежных после крушения Союза беженцев. Я полагал, что идет революция и, хотя Бастилия еще не взорвана, заряды уже заложены. Я уже тогда считал, что крах СССР реален, а потому не надо подталкивать к необдуманным реформам. Но мне никто не верил – беженцы армяно-азербайджанского противостояния казались обществу эпизодом. Из-за возможного краха государства я боялся, что хлынут огромные потоки русскоязычных. Нечто аналогичное случалось при распаде колониальных систем Англии и Франции. В восемьдесят девятом году я разочаровался в той элите, на которую делал ставки, – ив Горбачеве, и в новых демократах. Пытался собрать молодежь и содействовать возникновению новой политической элиты, но времени для этого не было. Процессы в революции идут слишком быстро – надо работать с теми, кто есть.

В тот же год американский финансист Джордж Сорос пригласил меня в фонд «Открытое общество» возглавить программу «Гражданское общество». Для начала дал 100 тысяч долларов, и я сам написал заявки на все проекты – Московскую школу политических исследований, Высшие социологические курсы, правозащитную группу «Мемориал», группу поддержки беженцев, о которой я мечтал.

Грант обеспечивал техникой: купленный ксерокс дали в пользование «Литгазете», которая предоставила комнату для собраний и сбора вещей для беженцев. Здесь же комитет нарекли «Гражданским содействием». Мы занимались помощью пострадавшим, госполитики в отношении беженцев не существовало. Помимо Сороса, помогали французы и швейцарцы – слали и деньги, и гуманитарку.

Также программа «Гражданское общество» поддерживала газеты и интеллектуальные центры по всему Союзу – в Киеве, Ташкенте, Ереване, Новосибирске, Крыму, Саратове, Донецке, Риге. В конце девяносто первого года Сорос сказал, что раз демократия победила и Егор Гайдар во главе российского правительства, то надо сотрудничать с ними. Я отказался – считал, что нужно опираться на низовую активность. К тому же мне не нравилось начавшееся сотрудничество Сороса с националистами Украины и других постсоветских государств. Мне не нравилась экономическая политика Гайдара и его ленинградских экономистов – я общался с ним еще в восьмидесятых. В обществе доминировало ощущение, что достаточно принять европейские законы, чтобы в СССР, а затем в России возникло европейское общество. Протест против либерализации начался, когда отпустили цены и население обнищало. Но было уже поздно – Ельцин утвердился во власти, и общество стали ломать через колено.

«Яблоко»

В девяностом я участвовал в работе оргкомитета движения «Демократическая Россия» и видел, что это популистское движение, которое вытаскивало на свет нереализуемые лозунги и обращалось к Ельцину, как к «своему». Хотя Ельцин, набрав популярность, видел их известно где в белых тапочках. К осени девяносто второго года сложилось впечатление, что не только Союз распался, но и Россия идет по этому пути. Я решил вернуться в политическую жизнь. Павловский помог организовать встречу с Григорием Явлинским.

В девяностом я резко выступал против его программы 500 дней[24]. Подобный план реформ похож на то, как заполненный автобус на скорости разворачивают в обратном направлении. У нас до сих пор есть госсобственность, а тогда предлагали абсолютно всё приватизировать за 100 дней. Явлинский первоначально не отозвался, но Юрий Болдырев пообещал помочь – тоже хотел активности. В мае девяносто третьего Павловский послал за мной машину – мы встретились с Явлинским на даче у историка Михаила Гефтера и проговорили семь часов. Договорились, что я помогаю в его президентской кампании, а он мне – в создании фракции в Верховном Совете.

Через полгода – госпереворот и указ № 1400. Я пытаюсь убедить Григория, что если уж он хочет быть политиком, то пусть обратится к народу с требованием собрать Совет Федерации, который призовет к одновременной отставке парламента и президента. В ответ что-то невнятное, а вскоре он призвал Ельцина подавить «путч». Я перестал с ним связываться, но 8 октября он позвонил мне, сказал, что готов исправлять ошибки, и просил меня вернуться к проекту парламентской фракции. С этого началась партия «Яблоко»[25].

На государственной должности

Когда я стал депутатом в девяносто третьем году, в руках появился серьезный инструмент, чтобы помогать беженцам и «Гражданскому содействию». Я получал от организации казусы и писал письма – мне как депутату никто не имел права отказать. За время депутатства я отправил 15 тысяч запросов – сначала беженцы из Армении и Азербайджана, потом турки-месхетинцы, абхазы и осетины, затем началась чеченская волна беженцев. Только депутатским запросом можно было добиться, чтобы детей взяли в школу и обеспечили беженцев медобслуживанием.

Перед избранием в Думу я руководил аналитическим центром Министерства по делам национальностей. Министр прислушивался ко мне, а коллектив не принимал человека ниоткуда. Коллектив состоял из докторов наук, а я как бы от сохи, у меня даже не было диплома о высшем образовании. В Думе добился принятия норм закона по переселенцам и инициировал комитет по делам СНГ и соотечественникам. В рамках комитета я добился выделения средств на космодром Байконур. Депутаты не хотели финансировать из бюджета космическую программу, и я долго объяснял, почему это уже не может быть бесплатным. Декларация о поддержке российской диаспоры и о покровительстве российским соотечественникам, с таким трудом проголосованная Госдумой, не получила развития в следующем созыве.

В комитете по делам СНГ у меня не заладились отношения с председателем, который стремился к расчленению Украины и Грузии, аннексии Крыма, Донбасса, Абхазии. Я же считал, что нужна дружественная стабильная и целостная Украина, настаивал на подписании договора и признании границ. Киев должен быть политическим союзником Москвы, а если мы отняли бы тогда Крым, то навсегда бы потеряли соседа. Другое дело, наша политика и так привела к утрате влияния. Теперь я иначе отношусь к проблеме Крыма: обеспечить достойную жизнь крымчанам в постмайданной Украине было бы невозможно. Из гуманитарных и геополитических соображений присоединение Крыма стало естественным шагом.

Депутаты любого созыва никогда не были готовы идти на настоящую конфронтацию с президентом. Они были готовы пошуметь, но идти ва-банк не решались, ведь их могли вполне распустить. Так было и в марте девяносто третьего, и в апреле девяносто девятого, когда президента обвиняли в развале Союза, геноциде русского народа и чеченской войне. Я не поддерживал голосование по импичменту – ведь Дума не смогла даже принять закон об отстранении президента от власти, никак нельзя было реализовать такое решение.

В девяносто шестом все считали, что лидер КПРФ Зюганов станет президентом, но коммунисты поджали хвост и согласились, чтобы результат оказался не в их пользу[26] Я никогда не считал свой статус депутата выше, чем мое положение почтальона в прошлом. Мне работать было комфортно, ведь я занимался тем, чего хотел всю жизнь, но мало что мог сделать. Испытывал и тяжелую ф устрацию: ведь статус Думы, где я был в ничтожнейшем меньшинстве в собственной же фракции, был жалок. Эксперимент по трансформации СССР мы провалили, аналогично получилось и с Российской Федерацией.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Прощай, нерушимым

Анализ освещения развала СССР на страницах газет в 1991 году

Неожиданный крах ГКЧП после трех дней массовых протестов вокруг Белого дома, возвращение в Москву Михаила Горбачева и арест участников комитета, безусловно, стали событиями, последствия которых невозможно было полностью спрогнозировать. Едва ли обо всем, что последует за подавлением того, что тогда было принято называть «путчем», могли догадываться активные участники событий как на рядовом уровне, так и представляющие руководство ведущих политических сил. Тем не менее у событий последующих месяцев была своя логика. Влияли на эту логику среди прочего и те ожидания, которые были у участников и наблюдателей событий. Мы, разумеется, не беремся воссоздать полную эмоциональную и рациональную картину происходящего для всех его участников. Однако какое-то представление об этом могут дать определенные влиятельные СМИ того времени, выполнявшие роль ретрансляторов общественного мнения. Прежде всего нас будут интересовать прогнозы и оценки, публиковавшиеся в тех СМИ, которые считались сторонниками решительных политических преобразований. Ожидания тех политических и интеллектуальных кругов, которые концентрировались в это время вокруг газет, в первые месяцы после августовских событий так или иначе отражались на их страницах. Сейчас они представляют заметный интерес, поскольку дают понять, как виделось происходящее тем, кто так или иначе приложил усилие к тому, чтобы события развивались именно в этом направлении.

В качестве основы взят еженедельник «Московские новости» – пожалуй, одна из наиболее влиятельных газет периода перестройки, безусловно поддерживающая радикальные политические преобразования. Стоит отметить, что, поддержав курс Бориса Ельцина на повышение самостоятельного статуса РСФСР и критикуя «консерваторов» в окружении Горбачева, «Московские новости» тем не менее сохраняли определенную лояльность по отношению к президенту СССР, поэтому оценка поставгустовских событий авторами газеты особенно интересна. Дополнительное же внимание к этим публикациям привлекает то, что среди авторов газеты того времени можно найти много известных фигур, сыгравших разную роль в политической и культурной жизни России последующих десятилетий. В качестве определенного дополнения мы приведем публикации из некоторых других изданий. Однако они сыграют лишь вспомогательную роль в качестве некоторых ориентиров в сложной картине российской публицистики тех лет.

Если говорить о первых материалах, появившихся в «Московских новостях» вскоре после поражения ГКЧП, то можно увидеть, что само это поражение воспринималось как повод для решительных и радикальных действий. После 21 августа «Московские новости» настаивали на коренном преобразовании действующей политической системы. Одним из показательных материалов того времени можно считать статью знаменитого обозревателя «Известий» Отто Лациса, опубликованную в номере от 24 августа – в это время газета печатала материалы, писавшиеся непосредственно в дни событий, связанных с ГКЧП, – именно этим, видимо, объясняется, что Отто Лацис решил написать материал именно для приостановленных после введения чрезвычайного положения «Московских новостей» («Известия» приостановлены не были и заняли противоречивую позицию). В статье «Конец эры компромисса» Отто Лацис призывал к немедленному роспуску КПСС: «Шестилетняя эпоха медленного, непоследовательного движения вперед, эпоха политики Горбачева закончилась (…) Вместе с эрой компромисса 19 августа умерла КПСС. Ее руководство, возможно, не участвовало в принятии решения о создании ГКЧП – значит, это не правящая партия. Ее руководство двое суток молчало по поводу захвата хунтой своего генерального секретаря, избранного съездом, – значит, это вообще не партия(…) Демократии придется теперь действовать по-новому, с учетом страшного урока. Только этим мы сможем возместить малую часть долга перед павшими, только так мы восполним долг перед будущими поколениями», – писал он. Возможно, эти строки были написаны в некоторой горячке. Тем не менее они выражали определенное настроение. При некоторой сумбурности событий 19-21 августа (как это видится сейчас) тогда они представлялись патентом на самые радикальные преобразования как политические, так и экономические. Попытка части государственного руководства совершить не предусмотренные конституцией действия в этот момент казалась достаточным поводом для демонтажа некоторых конструкций традиционной политической системы, в частности, КПСС.

О финале перестройки писал в это время и обозреватель «Московских новостей», будущий редактор газеты Лен Карпинский. Его материал в номере от 1 сентября так и назывался: «Перестройка кончилась, начинается новостройка». «Именно прежний курс полушагов оказался порочным(…) – писал Карпинский, – поэтому, проходясь по лицам, замешанным в перевороте, предстоит пройтись по структурам, его породившим. Подвергнуть ревизии необходимо и политический курс, который вел нас в пропасть». Иными словами, мысль о коренном демонтаже государственной системы после того, как некоторые лица из этой системы неудачно ввели в Москву танки, была достаточно популярна, по крайней мере, среди тех, кто мог считать себя победителями в произошедших событиях.

Впрочем, определение круга победителей было отдельной задачей, которая решалась далеко не только в «Московских новостях». Революционность событий требовала описать, кто был движущей силой революции. Этот жанр требовал определенного пафоса, а также неизбежной идеализации происходящего.

Среди разных тем, обсуждавшихся в эти дни, появлялась и тема новых поколений, которые внесли свой вклад в успех общественного сопротивления. При этом рассуждать о «поколениях перестройки» было не очень просто, учитывая, что с момента ее начала прошло всего 6 лет. Поэтому особое внимание обращалось на совсем юных участников стояния у Белого дома. Восторженную статью им посвятила, в частности, Ирина Овчинникова – специальный корреспондент «Известий», писавшая на тему школьного и вузовского образования. Статья «Непуганые дети» вышла в газете 23 августа. «Им было десять, двенадцать, пятнадцать в 85-м, и глина, из которой они слеплены, еще не успела отвердеть. Поэтому они, как выяснилось в трагические дни и ночи с 19 по 22 августа, не ведают страха, впитавшегося в плоть и кровь старшего поколения, им не пришлось ломать себя, чтобы свободно отдаться зову гражданской совести», – писала автор. Статья поет дифирамбы новому поколению, которое, по мысли Овчинниковой, свободно от пороков сознания советского человека: «Да, десять дней спустя на первых уроках учителю наконец-то не надо будет далеко ходить за так называемыми положительными примерами. Пережитые нами три дня явили их в таком множестве, что позволяет разрушить нравственные завалы, образовавшиеся за десятилетия и состоявшие более всего из искаженных понятий. Сегодня есть возможность каждое из них наполнить подлинным смыслом. Как под увеличительным стеклом мы видели преданность и предательство, трусость и рыцарство, верность и измену. Ни душой не придется кривить, ни в книжную пыль погружаться, чтобы рассказать детям, кто есть кто и что есть что». Сопротивление ГКЧП действительно представлялось поворотным моментом истории и чем-то таким, что будет формировать коллективную память целых поколений.

Верховный Совет РСФСР. 22 августа 1991 года. Фотография предоставлена Ельцин Центром

Похожий материал был помещен также и в первом номере «Литературной газеты» от 28 августа, вышедшем после августовских событий, в статье «Гаврики». Он также был посвящен школьникам, оказавшимся на баррикадах у Белого дома. Автор В. Голованов предсказуемо сравнивал их с гаврошами и также посвятил им восторженный панегирик: «Эти московские мальчишки даже не представляют, до какой степени им повезло. Что они вошли в жизнь с этой августовской победой, а не с битой мордой униженных, раздавленных, беспрерывно обманываемых и вынужденных беспрерывно врать верноподданных (…) Я дико завидую им. Всего три ночи и такой прорыв. Они быстрее нас поняли, что почем».

Далее в заметке гавроши противопоставляются равнодушному большинству общества, на которое надеется «любая хунта». Большинство это, между прочим, описывалось так: «Другие притерпелись к ярму и чувствуют себя в нем уютно: воруют друг у друга, спекулируют жратвой и барахлом, пьют пиво. И если бы вас, гаврики, раздавили у Белого дома, они продолжали бы делать то же самое».

«Невинные» подростки, таким образом, описывались как некая легенда «революции» – те, перед кем впоследствии может стать стыдно, если что-то пойдет не так. А сами эти подростки становились олицетворением новой свободы, некоторым «результатом» перестройки. А в случае автора «Литературной газеты» среди пороков общества, от которых далеки «гавроши», перечисляется также стремление к спекуляции и привычка пить пиво – этот наивный антикапиталистический и антиобывательский пафос, возможно, последнее (и вряд ли сознательное) напоминание о первоначальной линии на обновление социализма, с которой начиналась перестройка.

В том же номере «Литературной газеты» был помещен небольшой материал с воспоминаниями о событиях вокруг Белого дома за авторством А. Никитина. В нем так же характерно выведена мысль о преображении, которое пережил народ благодаря участию в протестах против ГКЧП. Описывая сцены на баррикадах и вокруг автор с жаром провозглашает: «Это мы – „совки“ несчастные, не способные проехать в автобусе, чтобы не переругаться, затаптывающие в очередях за водкой и колбасой стариков и женщин (…) Мы не такие, такими нас сделала эта сволочь, гудящая вокруг нас танками. Мы – великий, гордый, прекрасный народ великой страны. Среди нас чуть ли не все оттенки цветов кожи, разреза глаз. Всегда так было: миллионы прекрасных разноплеменных сыновей у России. А вот так не было: независимые соседи-друзья на ее границах. Так будет. Мы подняли на аэростате флаг независимой России, а с ним на одном тросе флаги Литвы, Армении, Грузии, Украины». Написанная еще в явном состоянии эйфории статья, между прочим, интересна тем, что одно из идеальных ожиданий было связано именно с распадом Союза. Хотя едва ли кто-то представлял себе возможные технические детали, с Союзом прощались как с чем-то отжившим. «Независимые соседи-друзья» виделись более радостной картиной, чем союзные республики.

Первые дни после провала ГКЧП оспаривать доминирующее мнение о свершившейся революционной победе осмеливались далеко не многие. Весьма характерно, что орган ЦК КПСС газета «Правда», выпуск которой после провала ГКЧП был временно приостановлен, в первые дни после возобновления выпуска (уже в качестве общеполитической газеты, выпускаемой трудовым коллективом) действовала крайне осторожно и демонстрировала полную лояльность победителям. Так, в первом после снятия запрета на выход газеты номере, вышедшем 31 августа 1991 года, была помещена статья «Этот урок мы усвоили?», где, в частности, писалось следующее: «Мы (…) не были удостоены хунтой чести быть закрытой. Это сделала новая власть. Не закрыв, а только приостановив наш выход, – чтобы правдисты одумались, стряхнули с себя идеологическую перхоть. Сегодня мы выходим вновь и, дай Бог, доказать людям, что перемены, которые они обнаружили в облике газеты – не бутафория. Мы будем стремиться работать так, чтобы следующая хунта, если такое случится, первой закрыла „Правду“».

Примечательно, кстати, что эта статья сопровождалась фотографиями, сделанными фотографами «Правды» на улицах Москвы в дни ГКЧП. Так правдисты демонстрировали, что тоже следили за происходящим и были вместе со всеми в гуще событий, что, вероятно, с точки зрения редакции, подтверждало, что они хотя бы отчасти были вместе с победившей стороной.

Стоит отметить, что и о перспективах распада Советского Союза в эти дни в «Правде» писали без особенного беспокойства. В частности, статья «В котле бурлит» от 4 сентября, комментирующая работу последнего чрезвычайного Съезда народных депутатов СССР (проходившего с 2 по 5 сентября 1991 года и завершившегося фактическим самороспуском этого органа), начиналась с лиричного захода: «В течение двух дней прений в зале Кремлевского Дворца съездов слышался отчетливый хруст. Очень походило на то, что Съезд народных депутатов СССР угодил под суровое колесо истории». Далее авторы статьи Е. Сорокин и В. Широков спокойно констатировали, что СССР в прежнем виде прекращает существование, а на его месте, по-видимому, возникнет какое-то новое образование: «Ничего страшного в этом нет – один из выступавших народных депутатов напомнил о судьбе Британской империи, преобразовавшейся в Содружество наций и живущей-поживающей ныне не так уж плохо. Тем более, если новый Союз, все его участники обязательно продекларируют права и свободы всех своих граждан, независимо от их национальности, религиозных и идеологических убеждений».

Митинг в Екатеринбурге. 1991 год. Фотография предоставлена Ельцин Центром

Впрочем, эйфория от победы у «демократов» уходила достаточно быстро, в том числе и в газетах, всецело поддерживающих случившиеся перемены. В частности, в «Московских новостях» уже 1 сентября Александр Кабаков в статье «Тень на пиру» сменил пафосный стиль и сокрушался по поводу обращения с Михаилом Горбачевым на Съезде народных депутатов РСФСР, где произошла знаменитая сцена между Горбачевым и Ельциным, который фактически требовал от президента СССР подписать указ о роспуске КПСС и всячески демонстрировал ему полноту власти, приобретенную после провала ГКЧП. «Невеликодушно унижать спасенного президента (…) Мы-то должны сообразить, что перебивать его, кричать, задавать издевательские вопросы недостойно российских депутатов! Это не демократия – это просто плохое воспитание». В статье упоминается также о закрытии коммунистических газет и некоторых других неоднозначных решениях: «Конечно, всё это можно считать издержками победы. Люди устали за семьдесят четыре без малого года. Еще больше устали за трое бессонных суток. Но страшно, что так, издержка за издержкой, можно исчерпать весь, небольшой пока, капитал демократии».

Вопрос о том, как относиться к Михаилу Горбачеву после августа, среди сторонников радикальных перемен однозначного ответа не получил. Александр Гельман в статье «Горбачев и свобода» предложил относиться к нему по-прежнему как к лидеру перемен, однако лишь в случае признания им своих ошибок и под контролем «победившего» народа. «И было трехдневное стояние у белых стен, и произошло чудо, – писал Александр Гельман, – и уже 21 августа после обеда народ России, народы всей страны вновь обрели свободу. Но не ту, не горбачевскую. Это была уже другая свобода. Та свобода пришла сверху, ту свободу дал он, а эту свободу дали ему».

В новой послеавгустовской ситуации Гельман призывает Горбачева объяснить народу, почему он доверял своему окружению, что определяло его кадровые решения на экономическом направлении, и раскрыть другие «тайны»: «Исповедавшись, он почувствует себя увереннее, спокойнее. Без такой откровенности ему будет трудно преодолеть внутренние противоречия». Дальше в идеях Александра Гельмана Горбачев превращается в некоего почетного заложника революционного народа: «Президент стал ближе к нам после всего, что случилось с ним (…) Сегодня он может действовать как подлинно свободный президент. Такого никогда не было в этой стране. Но и мы сегодня можем спрашивать с него как подлинно свободный народ».

При этом начавшееся в конце августа принятие деклараций о независимости рядом союзных республик, в частности Украиной и Белоруссией, воспринималось как попытка изолироваться от общих перемен. В коллективном материале «Московских новостей» «Союз вывернулся наизнанку», также напечатанном 1 сентября, прямо утверждалось, что Ельцин в противостоянии ГКЧП «олицетворял не только Россию, но и демократически обновленный Союз в целом, то есть блок Ельцин-Горбачев». «От чего они ищут спасения? От имперского центра или от демократической заразы, источником которой он неожиданно стал?» – задавалась вопросом газета.

Так, постепенно формировалось представление о том, что некоторые из составных частей СССР представляют препятствие на пути прогрессивных перемен (дорога к которым, как полагали их сторонники, открылась вместе с поражением ГКЧП). Подразумеваемым выводом из этого заключения становилась мысль о том, что сама возможность осуществить перемены важнее, чем территориальные границы, в пределах которых они будут осуществляться.

1 сентября в «Московских новостях» под заголовком «Вчера мы защищались – сегодня давайте думать» печатались материалы заседания так называемого Совета учредителей «Московских новостей» от 22 августа. Совет учредителей включал близких к редакции интеллектуалов, общественных деятелей и ведущих журналистов. В заседании 22 августа, в частности, приняли участие Александр Бовин, Олег Богомолов, Андрей Грачев (вскоре ставший пресс-секретарем Михаила Горбачева), Григорий Явлинский и другие. Учредители обсуждали повестку дня, сформировавшуюся после провала ГКЧП. Мнения, высказанные на заседании, формулировались без ссылок на конкретных авторов, как общая позиция Совета. В частности, в связи с обсуждением перспектив подписания нового союзного договора (предотвращение заключения которого, как предполагается, было одной из целей ГКЧП) говорилось следующее: «Победа Ельцина создает новую ситуацию, когда Россия становится центром реформаторства во всей стране. Диапазон возможностей Ельцина расширился. Союзный договор, проект которого писался под давлением крючковых, Лукьяновых и иже с ними, должен быть пересмотрен, он не соответствует новому соотношению сил (…) Функции Кремля как центра союза должны быть ограничены функциями консультативно-координирующими, согласительными, вот о чем надо думать (…) Республики должны обрести право свободного решения своей судьбы». Таким образом, уже на следующий день после провала ГКЧП среди сторонников радикальных перемен появилось представление о том, что фактический центр власти переместился в сторону российских структур. За Горбачевым же, а соответственно, и вообще за структурами союзного уровня могут быть оставлены лишь почетные представительские функции. И, возможно, посредничество в межреспубликанских спорах.

Вместе с рассуждениями членов совета учредителей был помещен материал Евгении Альбац и Наталии Геворкян «КГБ СССР: что будет с ним завтра?» Эта статья, содержащая ряд ссылок на анонимных и малоизвестных сотрудников КГБ, в целом утверждает, что КГБ уже неоднороден и многие сотрудники фактически поддержали российское руководство. «На фоне этого факты конкретной помощи действующих и бывших сотрудников Комитета уже не удивляют. Именно они, по словам подполковника КГБ в отставке Владимира Рубакова, обеспечили распространение информации из Белого дома через 600 абонентов спецсвязи (…) Бывшие комитетчики, занявшиеся коммерческой деятельностью, сумели снять со счета и довести до Белого дома миллион рублей наличными».

Сложно сказать, о чем именно шла речь в последнем случае и какие бывшие комитетчики привозили на Краснопресненскую набережную миллион рублей, но, так или иначе, это подтверждает общий и важный в контексте тех дней вывод: КГБ не абсолютное зло, а со спецслужбами можно работать. Там же приводится мнение бывшего разведчика Михаила Любимова (отца одного из ведущих «Взгляда» и нынешнего члена совета директоров холдинга РБК Александра Любимова), что «загонять в угол чекистов нельзя». Таким образом, в одной из наиболее влиятельных газет «демократического направления» фактически появилось обоснование необходимости использования старых спецслужб новой властью. То, что авторами этого материала были Евгения Альбац и Наталия Геворкян, кажется определенной исторической иронией.

Тема отношений с КГБ продолжилась в следующем номере газеты, вышедшем 8 сентября, где было помещено интервью с новым председателем КГБ СССР Вадимом Бакатиным. Вадим Юрьевич рассказывал о планах реорганизации комитета, выведения из него Пограничной службы, военной контрразведки, военных подразделений и других структур. Однако среди прочего делился своими мыслями об отношениях нового КГБ с обществом. В частности, на вопрос «Как избежать катастрофического для людей госбезопасности общественного негодования, которое валом продолжает катиться на КГБ?» Бакатин ответил следующим образом: «Если говорить в целом, тень прошлых репрессий и других преступлений ложится на карательные (…) органы, но общество должно же понять, что оно само виновато, – ведь терпели же, жили, а теперь все стали героями, все хотят кого-то обвинять. Нельзя так. Нам надо многое друг другу простить» (Эта характерная цитата была взята в качестве заголовка интервью).

В том же номере была опубликована колонка Елены Боннэр «Держать? Кого?», которую можно считать квинтэссенцией наиболее радикальной оценки происходящего в стране с точки зрения представителей «демократических убеждений». «А с утра Украине независимой и Казахстану сказано было: не рыпайтесь, а то мы – победители, Великая Россия – территориальные претензии вам предъявим. Бог ты мой, ну почему моя любимая, моя единственная и действительно великая Россия ничему на собственной крови, на собственном опыте не учится? Ведь дала судьба Ельцина (…) Что дала нам та великая, насквозь кровью пропитанная победа? Триста миллионов рабов в собственном доме, гидру военно-промышленного комплекса, горы оружия (…) только для того (или за то?), чтобы мы чуть ли не половину Европы в собственную вонючую тюрьму затащили. По новой пойдем?» – писала Елена Боннэр, комментируя эпизоды IV съезда Народных депутатов СССР. «Прозревшие люди, научившиеся различать правду и ложь (великий урок и пример Андрея Дмитриевича Сахарова), будут жить в суверенных и, надеюсь, если у лидеров от победы голова не закружится, дружественных государствах», – писала вдова академика. В статье она упоминает о человечески хорошем отношении к Борису Ельцину и тем не менее считает нужным предупредить: «Это не значит, что я буду молчать, если его и дальше понесет в великую Россию. Державу. От слова „держать“».

Можно упомянуть, что метафора про «вонючую камеру», в которую Россия затащила Восточную Европу в 1945-м – цитата из выступления Елены Боннэр перед народными депутатами России и Союза 28 августа. Так, во всяком случае, эта речь определяется в газете «Куранты», где она была опубликована 3 сентября 1991 года. Тогда, констатируя смерть СССР, Боннэр предложила предоставить право полной государственной самостоятельности всем автономным образованиям на территории СССР, заключив с ними при посредничестве Съезда народных депутатов СССР договор о гарантировании прав меньшинств, после этого Съезд и Верховный Совет должны объявить о самороспуске. Ядерное оружие, с точки зрения Боннэр, должно быть передано некоему высшему контрольному совету (по-видимому, состоящему из представителей новых государств), а офицерам Советской армии следует предоставить гарантии пенсии и жилья в местах службы или в любой другой точке по их выбору. В этом же выступлении Елена Боннэр с возмущением приводила реплику из обсуждения, свидетелем которого она стала. Речь шла о возможном создании общего правительства из представителей всех союзных республик. В разговоре, как можно понять, участвовали представители российского руководства и, если верить Боннэр, велся он так: «Россия есть Россия, и ей в будущем межреспубликанском правительстве должно быть премьерство (…) Ну а Министерство образования отдадим какому-нибудь там Усман-задэ». Заканчивалось выступление следующей тирадой: «И еще одно требование. Нравственное требование России. Всё-таки много лет мы были сытее, чем хлопковый Узбекистан или еще кто-нибудь. Нам придется им помогать. Я на себя беру очень большую функцию на ближайшие месяцы. Я буду объяснять Западу, а Запад меня слышит, что нельзя помогать только России. Я голову разобью за то, чтобы помогали всем республикам. А вам, товарищи депутаты, надо думать, допустимо ли нас согнать в очередной раз в великую Россию, в тюрьму народов» («Россия не должна стать тюрьмой народов», «Куранты», 03.09.1991).

Замечание Боннэр о территориальных претензиях России относилось к краткому эпизоду политических событий тех дней – 26 августа пресс-секретарь президента Ельцина Павел Вощанов сделал неожиданное заявление о том, что Россия может предъявить территориальные претензии к республикам, отказывающимся подписать новый союзный договор. История появления данного заявления (вскоре дезавуированного российским руководством после резкой реакции со стороны Украины и Казахстана) не вполне ясна. Тем не менее сама мысль о подобной возможности стала предметом публицистических обсуждений, о чем пойдет речь ниже.

Между тем к середине сентября мысль о том, что Союз, скорее всего, сохранить не удастся, постепенно становилась очевидной. Во всяком случае, на страницах «Московских новостей» начали всё серьезнее обсуждать альтернативные сценарии. Один из них в статье «Что дальше?» был представлен 15 сентября Александром Ципко, в 1988-1990 годах работавшим помощником члена Политбюро Александра Яковлева и бывшего одним из интеллектуалов, обеспечивавших поддержку официального курса перестройки. На этот раз Ципко выступил как сторонник скорейшего превращения РСФСР в самостоятельное государство: «На мой взгляд, если не удастся объявившие государственную самостоятельность Украину и Казахстан привлечь к строительству нового обновленного Союза, то руководству РСФСР надо немедленно приступить к окончательному оформлению своей государственности (…) На территории бывшего СССР должен быть хоть один сильный и прочный центр. Если его не смог создать Горбачев, то решить эту задачу предстоит Ельцину». При этом он предостерегал российских политиков от любых попыток влиять на выбор суверенных республик: «И не дай Бог российским демократам переступить через собственные принципы суверенизации советских республик, верховенства республиканских законов над союзными. Демократический империализм еще более неприличен, чем коммунистический (…) Великороссам пора научиться ответственности за свои поступки и свои политические идеи».

22 сентября в «Московских новостях» появилась статья «Между нами равными говоря». Ее автором была Ксения Мяло, старший научный сотрудник ИНИОН, в будущем активный деятель русского национального движения. В этой статье, среди прочего, рассматриваются вопросы о взаимоотношениях России и будущих суверенных республик, а также вопрос границ. В частности, Мяло писала о том, что многими политиками теперь суверенных республик подразумевается, что Россия «снова как „большая“, „первая среди равных“ должна уступить „маленьким“, что рекомендовал еще Ленин». Мяло формулирует мысль о том, что «необходимым условием плавного перехода от общесоюзных к российско-республиканским отношениям является, если угодно, распространение на Россию „презумпции невиновности“, которой пользуются все государства мира. По идущей от большевиков традиции любое государственное самопроявление России неизбежно трактуется как великодержавный шовинизм». Что касается национальных отношений на пространствах бывшего Союза, то Мяло выдвигает тезис, что «население большинства республик не образует наций в международно-правовом смысле» – исключением при этом является Россия, где процесс формирования нации «исторически прошел уже давно, и которая даже в советский период привычно выступала в образе общего для всех государства». Именно поэтому, по мнению Мяло, не следует фиксировать границы союзных республик, поскольку «некоторые республики уже сегодня должны быть готовы, что демонтаж Союза вряд ли ограничится лишь верхними его этажами. Следующим этапом станет демонтаж некоторых из ленинско-сталинских республик, и речь может идти только о его способах: правовых или под резким давлением снизу». При этом Мяло предостерегала Россию от политического вмешательства в процессы, которые могут начаться в среднеазиатских республиках. «Думаю, дружелюбная дистанция при одновременно поставленной на правовую основу защите российских интересов и российских граждан будет оптимальной позицией. И, разумеется, для своей реализации она вовсе не требует заключения нового союзного договора».

Впрочем, в следующем номере еженедельника 29 сентября была опубликована колонка министра иностранных дел РСФСР Андрея Козырева «Россия стремится на Запад». В ней Козырев, официально не исключая возможности сохранения Союза в какой-то форме, настаивал на невозможности любых пересмотров границ. «Отношения с бывшими и будущими союзными республиками целесообразно основывать на принципах, оправдавших себя в общеевропейском процессе, – нерушимость и открытость границ, права человека и национальных меньшинств, взаимовыгодное сотрудничество. Пожалуй, ни одному государству в мире история не оставила идеальных границ», – писал российский министр иностранных дел.

29 сентября со своим прогнозом в газете выступил Алексей Улюкаев, в недавнем прошлом министр экономического развития России, а ныне обвиняемый в уголовном деле по вымогательству взятки от «Роснефти» (в 1991 году он был политическим обозревателем «Московских новостей»). Он, в частности, писал об «обреченности» России на имперский характер государства, что, с его точки зрения, не означало обреченности на авторитарное правление. Далее же он выдвигал предположение, что Россия займет по отношению к прежним союзным республикам роль Советского Союза по отношению к странам СЭВ, а регионы РСФСР окажутся в той же позиции, что и Союзные республики в годы перестройки. «И так же, как в старом конфликте, возможно будет совместное выступление нескольких регионов против центра. Причем это, я думаю, не будет определяться политико-идеологическими характеристиками, – писал Улюкаев, – как демократическая Эстония, автократический Казахстан и тоталитарная Грузия критиковали Москву примерно с одних позиций, так теперь демократический Санкт-Петербург может иметь больше точек соприкосновения с консервативной Кубанью, чем с руководством федерации» («Найдется ли новый центр», МН, 29.09.1991).

Впрочем, главное, к чему призывал Улюкаев, – обеспечение единой макроэкономической стратегии. Она может быть разной степени продуманности и удачности. «Но если при имперской структуре есть центр, проводящий разумную и сильную экономическую политику, реформы пойдут. Найдется ли такой центр?» При некоторой несвязности и отсутствии четких предложений колонка Улюкаева вписывалась в общую установку, что российская власть должна сформировать эффективный центр и самостоятельно начать экономические преобразования.

6 октября в «Московских новостях» появилась еще одна статья о необходимости скорейшего оформления Россией своей государственности и превращения ее в новый центр для всего пространства бывшего Советского Союза – «Может ли выжить ельцинская Россия». Ее автором был Андраник Мигранян. «У победителей над путчистами хватило мудрости не покончить одним ударом с провалившимся центром. Но остатки его необходимы лишь для легитимной передачи власти в республики. И в первую очередь в Россию», – писал он. По мысли Миграняна, Россия должна сыграть роль «гаранта безболезненного роспуска империи», но для этого «обрести собственную историческую и юридическую легитимность», иными словами, выступить в роли теперь уже бывшей метрополии на общем пространстве. При этом Мигранян полагал возможным пересмотр границ с республиками, во всяком случае, считал границы предметом двусторонних переговоров. Роль новой России он также понимал однозначно: «В конце концов, Россия сегодня остается единственной великой державой в военно-политическом и экономическом отношениях на всем огромном евразийском пространстве. На нее естественным образом возлагаются функции по стабилизации этого пространства. Какие бы неприятные ассоциации и страхи ни вызывали подобные функции, важно понять, что великие державы объективно несут свое бремя. Никому в голову не приходит поставить под сомнение роль США в обеспечении стабильности в таких регионах, как Центральная Америка или Ближний Восток». Иными словами, Андраник Мигранян рисовал роль новой России, отвечающей за политику на постсоветском пространстве по примеру Англии и Франции, сохраняющих влияния в своей бывшей колониальной сфере. Будущее рисовалось как решение ответственной, но выполнимой задачи, результатом чего будет закрепление новой, но не менее важной перспективной роли Москвы на постсоветском пространстве.

Примечательно, что следующий номер «Московских новостей», вышедший 13 октября, наоборот, был тревожным и наполненным оценками вероятности новых попыток государственного переворота.

В частности, Евгения Альбац описывала опубликованный незадолго до этого документ Аналитического управления КГБ СССР под названием «Угроза безопасности и необходимость сотрудничества республик». Гарантией же от этого, как пишет Альбац, с точки зрения авторов записки, должно стать подписание республиками договора о создании системы коллективной безопасности, формирования четкой центральной власти, а также раздача собственности, чтобы создать заинтересованность в новой власти" ("Нас не предупредят, когда это случится", МН, 13.10.1991). Иными словами, приводимые Евгенией Альбац записки аналитического управления КГБ обрисовывали сценарий, соответствующий всем мрачным предапокалиптическим ожиданиям того времени. Иногда подобные сценарии полного развала страны, голода и гражданской войны становились в те годы материалами художественных произведений, подобных популярному тогда "Невозвращенцу" Александра Кабакова, однако на этот раз подобное подавалось не как фантазии, а как прогноз аналитиков государственной службы безопасности. Защитой от подобных страшных сценариев должно было стать выстраивание твердой централизованной власти под началом российских властей и раздача заинтересованным лицам государственной собственности.

В том же номере были статьи, рассматривающие готовность армии совершить новый переворот. "Что мешает армии еще раз отказаться что-либо делать, если будет проводиться "работа над ошибками" 19 августа? А что мешает ее среднему звену проследить, чтобы на этот раз всё было сделано профессионально?", – писали Владимир Губарев и нынешний директор Московского центра Карнеги Дмитрий Тренин ("Армия после путча или накануне?", МН, 13.10.1991). Одновременно в другом материале предупреждали о возможности балканизации России и повторения сценария Югославии, переживавшей в этот момент острую фазу распада – имелось в виду образование блока военных и бывших коммунистов и начало вооруженной борьбы за сохранение единого государства ("Югославский синдром. Возможен ли он в Советской Армии?" МН, 13.10.1991).

Дальше "Московские новости" также продолжили рассматривать различные сценарии будущего, посвящая им отдельные номера. В частности, номер от 20 октября был посвящен рассмотрению темы выхода России из состава СССР. Характерно, что в данном номере также писалось о различных апокалиптических слухах. В частности, колонка заместителя главного редактора "Московских новостей" Степана Киселева "…из пены на губах ангела" начиналась со следующего пассажа: "Из источника, заслуживающего абсолютного доверия, стало известно, что на прошлой неделе в кулуарах Российского правительства обсуждался вопрос о возможности обмена ядерными ударами между независимой Украиной и РСФСР". Что бы ни стояло фактически за этой информацией, это показывает круг возможных тем для обсуждения в газетах в эти месяцы.

Одновременно, впрочем, в колонке Александра Кабакова "Солдатик, спаси!", опубликованной в том же номере газеты формулировалась позиция, которая до того казалась абсолютно неприемлемой на страницах "демократического" издания. Писатель говорил о необходимости армии вмешаться в гражданские конфликты на территории бывшего СССР и обоснованности поддержки такого решения со стороны Москвы. "Я помню, как мы – десятка полтора литераторов – позапрошлой зимой собирались на Чистопрудном бульваре демонстрировать у Иранского посольства против охоты на Салмана Рушди (…) Что-то не видно сегодня демонстраций на московской улице Палиашвили у грузинского представительства. Что-то не слыхал я о широких протестах относительно демонстрации и убийств в Карабахе (…) Боимся. Неловко как-то. Демократические россияне – стесняемся, что заподозрят в великодержавности, обзовут осколками империи, заклеймят", – писал Александр Кабаков. Там же он пишет о том, что ему стыдно как за то, что советские солдаты входили в Будапешт и Прагу, так и за то, что "теперь регулярные войска сидят в казармах, когда рядом неизвестно кем вооруженные люди убивают безоружных" (МН, 20.10.1991). Таким образом, роль военных на фоне обострения обстановки на постсоветском пространстве начала медленно пересматриваться – в том числе и теми общественными силами, кто прежде скорее страшился армии. Косвенно это также было связано с осознанием изменения роли России, а значит, и таких атрибутов государства, каким является армия.

Впрочем, выход России из СССР, обсуждавшийся в номере, прежде всего интересовал авторов как возможность проведения радикальных реформ. Об этом, например, писал Владимир Гуревич в статье "Россия выходит из себя". Одновременно в газете осторожно поднимался вопрос о необходимости урегулирования отношений с автономиями. Репортаж "Ахиллесова пята России" о происходящем на Северном Кавказе, где Джохар Дудаев уже стал президентом Чечни, при этом был наполнен отчетливо паническими нотками: "Сегодня практически в любой точке вдоль почти тысячеверстной линии от юга Дагестана до Владикавказа может начаться беда российского масштаба, – писал автор материала Сергей Минеев, – и противостоять ей можно только действиями такого же масштаба, не пытаясь предотвратить огромный пожар стаканом воды".

Выход России из состава СССР представлялся по материалам этого номера, а также другим предыдущим материалам еженедельника скорее неизбежным шагом, дающим многие преимущества в сфере экономической политики (которая на тот момент занимала, по-видимому, приоритетное место в общественном сознании). Различные же вопросы государственно-политического и исторического характера, в том числе связанные с отношениями между бывшими республиками, хотя и обозначались, но в ряде случаев не осознавались как острые. Скорее именно в оформлении российской государственности, взгляде на РСФСР как на историческую Россию виделись пути к решению многих проблем (в том числе и вызывавших откровенную тревогу, подобных ситуации на Северном Кавказе – решительные меры, о которых мечтал автор материала, могло подразумеваемо принять только российское государство).

Своеобразной кульминации обсуждение новой реальности в отношениях с бывшим советским пространством достигло в номере 3 ноября, который был посвящен независимой Украине. Учитывая традиционную остроту восприятия темы украинской независимости российским общественным сознанием и связанные с этим многочисленные исторические и культурные коннотации, здесь тема нового постсоветского мира и прогнозов развития отношений между новыми государствами могла раскрыться особенно широко.

Коронным материалом этого номера можно считать обширную статью Глеба Павловского (представленного в газете просто как "публицист") "СССР умер, не оставив завещания", посвященную будущему независимой Украины и возможным отношениям нового государства с Россией. Данная статья интересна, прежде всего, не только обозначением возможных критических моментов в развитии украинской государственности и российско-украинских отношений (некоторые из которых оказались очень точными), но и предложением собственной концепции в отношении к реальности украинского государства. Этой концепции также суждено было сыграть свою роль в будущих российско-украинских сюжетах, в том числе в борьбе оценок различными общественными силами России Первого и Второго Майдана.

Уроженец Одессы Глеб Павловский скорее позитивно воспринимал появление независимой Украины, хотя и видел ряд серьезных внутренних и внешних рисков для ее будущего. При этом он особо предостерегал Россию от рассмотрения русскоговорящих жителей национальных республик в качестве своих возможных граждан и попыток разыгрывать эту карту: "Эта доктрина – граждане РСФСР есть все говорящие по-русски, либо преследуемые в качестве русских – самая опасная часть новой идеологии. Ее гуманитарная оболочка обманчива. Российская Федерация, еще не определившая понятие гражданина РСФСР, фактически объявляет по всему Союзу вербовку таковых, при этом не связывая принятие гражданства с переездом лица на территорию РСФСР! Как и прежде, во времена "защиты православных в Османской империи", гуманизм метрополии совершенно свободен от формальных обязательств: "кто русский" будут решать в Кремле применительно к ситуации", – писал он. При этом, по оценке Павловского, применение такой доктрины превратит российскую государственность в "обновленную машину вмешательства", что поставит крест на любых попытках экономического переустройства и демократизации государства. Фактически Глеб Павловский предугадал некоторые политические процессы, которые начали развиваться на постсоветском пространстве много лет спустя и особенно ярко проявились в отношениях с Украиной.

Павловский формулировал значение украинской независимости так: "Если не злоупотреблять историческими претензиями, сегодня в Европе существуют как минимум два российских государства: российско-московское и украинско-российское". Фактически именно в этих строчках была, по-видимому, впервые после краха СССР сформулирована идея новой Украины как альтернативной России – именно та концепция, которая станет особенно популярна в кругах русской оппозиции после "Оранжевой революции" 2004 года, и особенно отстаиваемая тогда Станиславом Белковским. Как можно видеть, ее истоки отыскиваются в концепции Глеба Павловского 1991 года.

Собственно, защитой подобного альтернативного российского государства со стороны Москвы и занимается Глеб Павловский. При этом он даже готов признать обоснованность претензий Украины на часть советского ядерного арсенала – именно как на атрибут старого советского суверенитета. "Ради русских", по мысли Павловского, следовало признать, что "у покойного Союза нет единого наследника".

Стоит заметить, что Украина не видится ему национальным государством украинцев, и защита интересов украинского государства связана именно с надеждой на появление "альтернативной России". Павловский пишет о том, что, с его точки зрения, "нет и не может быть единой, централизованной, однородно-национальной Украины – большой соблазн, которым южане заразились от империи, за что и лишились своей первой республики в 1918-19 гг. В отличие от России, Украина достигала единства лишь тогда, когда не пыталась к нему принудить". Как считал Павловский, "бюрократическая принудительная украинизация" разрушит шанс Украины на государственность. И именно в мягкости и либерализме в национальных и культурных вопросах может заключаться ее преимущество в отношениях с Россией. Именно это, с точки зрения Павловского, может минимизировать угрозу переориентации русских регионов Украины на Москву. Павловский, ссылаясь на некоторые заявления российских политиков, опасался, что в Москве могут попытаться организовать русские образования на территории других республик в случае ухудшения отношений с ними – в этом случае Советский Союз будет заменен "Союзом русского народа от Москвы до Кушки".

Обрисовывая же перспективы независимой Украины, Павловский пишет именно о том, что, когда в Москве "политическая дискуссия превращается в конкурс на оптимальный вариант авторитаризма, именно существование на юге большого и богатого, не зависящего от Кремля очага людей, нестесняемо говорящих по-украински и по-русски, – великая надежда демократии в постсоветской Европе. Однако эта надежда рухнет, если в Киеве придут к власти безумцы, а другие безумцы возьмут верх в Харькове, Крыму и Донбасе" ("СССР умер, не оставив завещания", МН, 03.11.1991).

Фактически Павловский наметил этой статьей целое направление российской общественной мысли, которая предпочитала смотреть на Украину как на альтернативное русскоговорящее государство и считала, что именно так Украина может укрепить свои государственные позиции. У данной концепции оказалась сложная судьба – на нее по-разному глядели оппоненты Кремля, видевшие надежду на появление оппозиционного политического центра в Киеве, или российские государственники, предпочитавшие говорить об угрозе, которую представляет для Украины борьба с двуязычием. Но так или иначе, многие мысли и предположения, высказанные Глебом Павловским 25 лет назад, выглядят очень актуальными и сейчас, особенно после того, как некоторые из его тревожных прогнозов и предположений об опасных политических механизмах, находящихся в распоряжении России, практически полностью сбылись.

Набор идей и предположений, обсуждавшийся в авторитетных "демократических" СМИ в первые месяцы после провала ГКЧП, по-видимому, может показаться противоречивым. Тем не менее можно видеть, что, с точки зрения многих журналистов, политологов и общественных деятелей, говорить всерьез о сохранении некоторого общесоюзного пространства после августа-91 казалось фактически невозможным. Постепенно, после первых дней некоторой неразберихи, газета всё больше стала задумываться о том, что будет представлять собой постсоветское пространство с Россией в качестве независимого государства. В этих размышлениях часто так или иначе прослеживалась мысль о желательности радикальных экономических реформ внутри России и в отрыве от остальных республик. Однако задавалась газета и вопросом о том, что будет значить самостоятельность России для остального постсоветского пространства. В этих размышлениях можно увидеть прообраз многих идей о неизбежности доминациии России, которые стали популярны, скорее, в последующие десятилетия, а также некоторые прогнозы, которые сбылись либо независимо, либо при некотором участии их авторов.

Станислав Кувалдин

ОМОН: "Обяжем Молчать Оппозиционно Настроенных"

Из истории постсоветского ОМОНа

Первые отряды ОМОНа появились в Советском Союзе за три года до его конца, в 1988 году. До того с массовыми беспорядками боролись армией и "обычной" милицией. Но перестройка вместе с гласностью и ускорением принесла массовые беспорядки такого размаха, что "обычная" милиция оказалась против них бессильна.

Если для СССР "riot police" была перестроечной новинкой, то соседи по Восточному блоку в этом вопросе обогнали Советский Союз на десятилетия. Польские спецподразделения милиции ZOMO гоняли недовольных еще с конца 1950-х. Особенно "зомовцы" отметились, подавляя выступления "Солидарности": они не стеснялись применять огнестрельное оружие. На вооружении ZOMO стоял серьезный арсенал, которым поляки помогали "старшему брату". В частности, польские производители в 1980-е годы поставляли советской милиции специализированные бронированные кузова "SHL-740", которые устанавливались на милицейские грузовики.

Советский милицейский спецназ сразу втянуло в водоворот перестроечной политики. Тем более что ОМОН появился не только в Москве и Ленинграде, но и в столицах союзных республик, которые уже начали активную борьбу за независимость. Например, прямым потомком первых пяти украинских отрядов ОМОНа стал расформированный ныне "Беркут".

История ОМОНа – это история военных и социальных конфликтов на всей территории бывшего СССР. В отряды отбирали опытных и физически подготовленных сотрудников, тех, кто служил в ВДВ и морской пехоте, а в идеале и участников боевых действий. Ветераном Афганистана был Чеслав Млынник, командир самого известного советского ОМОНа – рижского.

Рижский ОМОН считался одним из самых подготовленных и жестоких подразделений во всей структуре советского милицейского спецназа. В мае 1990 года, после провозглашения независимости Латвии, ОМОН спас молодую независимость, разогнав демонстрацию "Интерфронта", шедшего штурмовать здание республиканского Верховного Совета. "Интерфронт" выступал за сохранение республики в составе СССР. Но вскоре ОМОН сменил политические приоритеты.

Это произошло после того, как министром внутренних дел Латвии стал Алоизе Вазнис. Во-первых, Вазнис запретил деятельность подразделения в охранном кооперативе "Викинг", чем чувствительно ударил милиционерам по карману. Во-вторых, Латвии не требовалось преимущественно русское по составу подразделение.

В республике царило двоевластие: одновременно действовали государственные органы сразу двух государств – СССР и Латвийской республики. ОМОН выбрал СССР и уже в январе 1991 года начал периодически захватывать стратегические объекты. Сопротивления омоновцам не оказывали: сопротивляться было некому, республиканская государственность только формировалась, силовые структуры находились в зачаточном состоянии. Из вооружения у латвийских силовиков нередко имелись только охотничьи ружья, в то время как ОМОН располагал даже бронетранспортерами. Самый же серьезный арсенал республиканской полиции в школе МВД омоновцы захватили тогда же, в январе.

19 января 1991 года, когда в Риге строили баррикады, опасаясь, что в республику, как в соседнюю Литву, введут войска, кто-то всё-таки решился обстрелять омоновский автомобиль в районе МВД Латвии. После короткого боя ОМОН без потерь и малым составом взял здание МВД штурмом. Во время перестрелки погибли пять человек: два милиционера, защищавших министерство (оба славяне по национальности), журналисты и прохожий школьник. До сих пор и в России, и в Латвии в ходу конспирологическая версия о том, что столкновения были спровоцированы "третьей силой", в которой видят то провокаторов с латвийской стороны, то сотрудников спецназа КГБ СССР.

Весной ОМОН начал совершать активные рейды за пределы Риги, ликвидируя латвийские таможенные посты. Омоновцы вели себя с латвийскими таможенниками, как с обычными преступниками. Врывались на пост, укладывали лицом в землю, конфисковывали оружие, если оно было, а пост сжигали. С литовской стороны в этом помогал "братский" ОМОН Вильнюса.

Сотрудники Вильнюсского ОМОНа, как и их рижские коллеги, начали с борьбы за независимость страны. В январе 1991 года Литва оказалась в глубоком кризисе, правительство пошло на повышение цен, что привело к демонстрациям протеста со стороны просоветских сил. От штурма недовольными Верховный Совет Литвы был спасен отрядом местного ОМОНа под командованием Болеслава Макутыновича (примечательно, что оба командира прибалтийских отрядов были этническими поляками, доля которых в национальном составе СССР не превышала 0,4 %). Но буквально через несколько дней, когда в Вильнюс вошли войска, отряд занял противоположные позиции и перешел в прямое подчинение МВД СССР. Злые языки связывали это с внеочередным присвоением звания Макутыновичу.

История с таможенными постами закончилась трагедией. В ночь на 31 июля на таможенный пункт в литовском Мядининкае на границе с Белорусской ССР произошло жестокое нападение. Семь сотрудников поста были убиты, один – тяжело ранен. В настоящий момент за это нападение отбывает пожизненный срок бывший сотрудник рижского ОМОНа Константин Никулин. Еще несколько человек объявлены в розыск и скрываются на территории России. Сами омоновцы свою причастность к атаке отрицают.

В августе в Москве начался путч ГКЧП, и Чеслав Млынник вскрыл секретный пакет, в котором содержались указания о действиях ОМОНа в условиях чрезвычайного положения.

Около суток понадобилось отряду Млынника, чтобы получить полный контроль над Ригой. Они заняли практически все государственные учреждения, за исключением Верховного Совета. Возле него ОМОН и ждал последнего приказа по наведению "конституционного порядка". Но штурм провалился вместе с путчем.

В дальнейшем как рижский, так и вильнюсский ОМОНы эвакуировались с территории республик, власти которых вздохнули с облегчением.

Но как правило, милицейские спецназы не занимали выраженной политической позиции по вопросу распада СССР, а относились к новой государственности как к данности. Так поступил бакинский ОМОН, принявший активное участие в карабахском конфликте. Сначала еще как отряд МВД Азербайджанской ССР, когда изгонял армян из Нагорного Карабаха в ходе операции "Кольцо". В первом составе азербайджанского ОМОНа хватало славян, но жестокость выселения армяне объясняли мусульманской ненавистью.

После 1991 года ОПОН (отряд полиции особого назначения – так стало называться подразделение) воевал уже за независимый Азербайджан. Среди славян, удостоенных высшего почетного звания "национальный герой Азербайджана", вроде военного летчика Руслана Половинки, есть и омоновец Юрий Ковалев. В честь него даже названа школа. Ковалев погиб в 1992 году в бою с Армией обороны Нагорно-Карабахской Республики.

Домская площадь в Риге. ГКЧП. Из личного архива Дмитрия Машкова

Иногда ОПОНу приходилось сталкиваться с "дальними родственниками" – армянским ОМОРом (отрядом милиции оперативного реагирования). Но у армян, в отличие от азербайджанцев, хватало военных специалистов, и армянский милицейский спецназ не сыграл серьезной роли в войне.

Азербайджанский ОПОН в итоге решился вмешаться в политику и закончил хуже, чем рижский. В 1994 году ОПОН захватил здание Генпрокуратуры с политическими требованиями к президенту, а в 1995-м и вовсе поднял военный мятеж. Формально – из-за контрабандной меди, которую коммерческие структуры вывозили с территории республики под контролем ОПОН, но без ведома властей. Президент Азербайджана Гейдар Алиев воспользовался поводом для полноценной войсковой операции, и ОПОНа в Азербайджане не стало, а его последний командир Ровшан Джавадов умер от огнестрельных ранений, полученных в ходе противостояния с правительственными силами. По версии оппозиции, Джавадова просто бросили в больнице, запретив оказывать ему помощь. Кстати, судьба меди, с которой началось силовое противостояние, до сих пор неизвестна.

В России ОМОН никогда не выступал против власти: она хорошо понимала важность этого инструмента. Отряды российского ОМОНа впервые встали на защиту курса Бориса Ельцина 23 февраля 1992 года, когда разогнали прокоммунистическую демонстрацию в честь дня Советской армии, в которой участвовало много пенсионеров. С тех пор образ омоновца, избивающего старика, стал в России расхожим.

В том же году ОМОН ликвидировал палаточный городок "Трудовой России" у Останкино: коммунисты требовали эфира. Разгон лагеря случился утром 22 июня, что придало действиям спецназа в глазах оппозиции особый цинизм.

1 мая 1993 года в Москве произошли самые мощные на тот момент уличные бои за всю короткую историю Российской Федерации, один омоновец погиб. О нем рассказывали по всем каналам проправительственного телевидения, практически обходя вниманием десятки пострадавших демонстрантов, среди которых, как и в предыдущих стычках, хватало пожилых людей.

За смерть своего ОМОН отыгрался чуть позже, во время октябрьского политического кризиса, когда на его плечи легла основная тяжесть борьбы со сторонниками Верховного Совета на столичных улицах. Потери с их стороны только по официальным данным исчисляются десятками, хотя скольких из них убил именно ОМОН, а сколько – спецназ внутренних войск "Витязь" – неизвестно. В боях погибли и сотрудники подразделения, как, например, инспектор отряда ОМОН Александр Маврин.

В первые ельцинские годы подразделения милицейского спецназа появились в большинстве субъектов федерации, а один отряд создавался трижды. После августа 1991 года Чечня и Ингушетия не стали делить ОМОН Чечено-Ингушской АССР, а, распустив его, создали свои спецотряды. Только в марте 1995 года был впервые сформирован пророссийский чеченский ОМОН Али Бадаева, но через год, после подписания Хасавюртовских соглашений, его вновь расформировали (чеченские омоновцы в масхадовской Чечне считались коллаборационистами), чтобы воссоздать его уже в третий раз в 2000 году. С войной в Чечне связаны и немногочисленные "бунты" российского ОМОНа – например, в городе Братске Иркутской области в 1995 году власти были вынуждены разоружить местный отряд спецназа, который отказался выезжать в Чечню.

ОМОН стал главным фактором политического спокойствия власти при Ельцине, а при Путине его роль только возросла. ОМОН остается главной силой, которая готова усмирять любые гражданские выступления. По сути современными казаками являются не ряженые представители всевозможных "казачьих войск" различной степени идентичности, а отряды ОМОН: отряды профессионалов, специально заточенных под борьбу с оппозицией.

Евгений Бузев

Свободные радикалы

Писатель Алексей Цветков о национал-большевистском движении

"Завершим реформы так: Сталин, Берия, ГУЛАГ", – кричали нацболы все девяностые. Ответственный секретарь партийной газеты "Лимонка" Алексей Цветков рассказывает о том, почему у молодежи началась ностальгия по СССР сразу после его крушения. Цветков – рекламщик, сооснователь книжного магазина "Фаланстер" и издательства "Ультра. Культура", лауреат литературной премии "НОС" и премии "Независимой газеты".

В восемьдесят девятом году подросток из Горького Эдуард Чальцев вышел на центральную площадь города и бросил "коктейль Молотова" в обком партии. Здание загорелось, линолеум пострадал, а парню впаяли мощный срок. Это был пик перестройки, и за Эдуарда заступилось множество демократических активистов. На этот случай обратила внимание журналистка "Комсомольской правды" Ольга Мариничева, увлеченная прогрессивными педагогическими идеями. Ее статья вышла в духе "какой классный парень – много читал, много думал, но мы, конечно, не призываем к поджогам". Под давлением общественности парня отпустили, а после окончания условного срока он уехал в Псково-Печерский монастырь, где стал монахом.

В ответ на статью в КП приходит несколько тысяч писем от таких же мальчиков и девочек, которые пишут, что они тоже всем недовольны: одни ратуют за другой социализм, другие горюют, что большевики убили царя. У редакции возникает ощущение, что тысяча политизированных подростков готова к действиям. В газете поняли, что аккумулировали явление, и это неудивительно, ведь ежедневный тираж составлял 22 млн экземпляров.

На базе мешков с письмами Мариничева решила собрать в каждом городе клуб из написавших в газету подростков, чтобы они друг с другом затусовались. Там они выбирали координатора, который отправлялся в Москву представлять ячейку местных пассионариев, – всё это назвали "Политический лицей". И я оказался одним из тех, кто написал письмо в газету У большинства людей, окружавших меня там, стартовый социальный капитал был лучше. Все они – выпускники престижных школ, дети старших инженеров, ученых и главврачей. У меня же отца не было, а мама была медсестрой в поликлинике из подмосковного рабочего поселка, которая, правда, интересовалась хард-роком, медитацией и художником Рерихом. Как и все во дворе, я рос хулиганом, но отличался тем, что заглядывал в библиотеку, где обожал читать фантастику.

На территории Высшей комсомольской школы дважды собиралось по 300 человек от "Политлицея" – это напоминало американский рок-фестиваль Вудсток. Редакция так заявляла свою цель: пусть дискутируют, лишь бы не кидали бутылки с зажигательной смесью, нужно создать более гуманистическую личность, "несовковую". По факту же мы обсуждали всё что угодно: на секциях дискутировали монархисты, анархисты, христиане, кришнаиты, экологи – совсем никакой цензуры. В гости приходили депутаты Верховного Совета, диссиденты, священники, политактивисты. Это было совсем не похоже на движение "Наши" или гитлерюгенд. Это был подъем низовой активности, а также желание втянуть в круг обучения неравнодушную молодежь. Спустя полтора года всё рухнуло – наступил капитализм, где каждый сам за себя, и редакции КП это перестало быть интересно.

В девяностом году мне было 15 лет – проколол ухо, адская прическа, много экспериментировал с алкоголем. Но мама видела, что за одну статью в газете я получаю столько же, сколько она ежемесячно. В КП я вел, кроме прочего, подростковую криминальную хронику. Мама приходила в поликлинику, а ей: "По телевизору опять твоего сына показывали". Постепенно она успокоилась: "Я простая советская женщина, ничего не понимаю в твоей жизни. Живи, как считаешь нужным".

Баррикады

Август девяносто первого года был праздником интеллигенции, воспитанной перестроечной прессой, которая стала почти свободной. По настроениям это отчасти напоминало оппозиционные протесты 2011 года (хотя ажиотаж несравним). У Белого дома собрались интересные мне люди – творческие, интеллигентные, социально ответственные. Среди них – ориентированные на антисоветские традиции диссиденты, любители самодеятельной песни, неформалы с Арбата, казаки. Уже год спустя стало ясно, что они выступили за капитализм, но тогда никто в таких терминах не формулировал свои требования: все были "против хунты" и "за демократию". Большинство из собравшихся даже не выступали против СССР.

Егор Летов объясняет, почему не верит в анархию. Фотография Лауры Ильиной

У нас была своя анархистская баррикада номер шесть. На баррикадах был настоящий кутеж, пришел Костя Кинчев из "Алисы". Мы в восторге остановили троллейбус, перегородили им дорогу, стали там жить. Кинчев между песнями признавался: "У меня жена рожает в роддоме, а я тут с вами против совка, до чего же круто!" Ельцина мы не поддержали, даже напечатали листовку со словами вроде "Давайте развернемся и не только хунту снесем, но и Ельцина".

Тогда я привык мыслить такими категориями: западная контркультура – это отлично, а всё советское – это плохо. Казалось, неплохо перейти к западной демократии, где я могу занять роль критика, – эдакий парижский сценарий в духе 1968 года[27]. Но пошло всё иначе: в стране безработица, голод, дикий капитализм, классовое расслоение. Повсюду началось массовое недовольство в стиле: "Не евреи ли захватили власть? Ну где же Сталин?"

Накануне октября девяносто третьего года я стал понимать, что не только из говна сделано всё советское, что советский опыт не такой простой. Когда начались события, то сразу приехал к Белому дому с черным флагом и звонил всем оттуда из телефонной будки: "Алло, тут революция, приезжай шустрее". Вокруг меня была группа, которую называли "Фиолетовый интернационал", – африканская архаика, богемное самопонимание и идея отрицания "общества спектакля", чей автор – Ги Дебор – еще не был переведен, но уже был хорошо пересказан. Знакомый на том основании, что Ельцин бухает, устроил в Питере рок-концерт в поддержку председателя Верховного Совета Хасбулатова: мол, вот это наш человек, он курит, а не пьет – возьми косяк с марихуаной.

У Белого дома собралось полсотни наших, участвовали в штурме здания мэрии, походе на Останкино. Однако для многих соратников по баррикадам девяносто первого это было неприемлемо – рядом баркашовцы и прочие жидоеды. Если в девяносто первом собрались классные люди, но разваливали к черту страну, то два года спустя были классные цели типа сохранения демократии, но пришло много угрюмых гоблинов. Против перехода к авторитарной президентской системе собрались все жертвы капиталистических реформ – узколобые фашисты, антисемиты, недавние дембеля, боевики из Приднестровья, нищие и голодные пенсионеры, которым не хватало денег на еду. Всё это было результатом предыдущих двух лет – было ощущение обреченности и готовности прямо здесь всем погибнуть под православной хоругвью и портретом генералиссимуса. Расстрел Белого дома для меня – это одно из самых травматичных впечатлений эпохи.

Анархист Андрей Исаев

К девяносто четвертому у меня был довольно значительный журналистский опыт: публиковался в "Общей газете", "Учительской газете" и "Комсомольской правде", издавал самиздат "Убить президента", "Партизан", "Черная звезда". И вот так я и существовал – журналист большой прессы и активист левоанархистского спектра.

В девяносто первом мой приятель Андрей Исаев пригласил присоединиться к профсоюзной газете "Солидарность". Ему надоело ходить с черным флагом, и он пытался найти свое место – в это время умирает профсоюзная структура, бывшая частью советского государства. Но ведь должны быть в новом капиталистическом обществе профсоюзы – не могут стать настоящими, так пусть их научат. Исаев и его товарищи из "Конфедерации анархо-синдикалистов" казались идеальными людьми для этой работы.

В восьмидесятые он был учителем истории лучшей экспериментальной школы, где воспламенял людей, когда рассказывал про Февральскую революцию. Ратовал за самоуправление, на "Радио Свобода" вел передачу про трудовые права, выбил офис у ВЛКСМ на Старой площади. Он активно добивался, чтобы убрали партийные организации с предприятий, но со временем Андрей стал заметно трансформироваться – предложил сменить тематику газеты, писать больше о том, как заключить коллективный договор. По правде сказать, и экзистенциалист Камю, и коллективный договор оказались одинаково далеки от рабочих[28].

Партия

В девяносто третьем писатель Эдуард Лимонов[29] окончательно возвращается из Парижа. Мне очень нравилась его книга "Дневник неудачника", и я начинаю присматриваться. Ему помогает философ Александр Дугин[30], степень парадоксальности его идей была интересной не только для меня. Вскоре и Летов заявляет о желании присоединиться – мы внимательно следили за ним, а он взял и не пошел в демократический мейнстрим, хотя у него всё для этого было, как и у большинства рок-звезд. Вместе с газетой "Завтра" Александра Проханова[31] НБП начинает утверждать, что выступает за настоящий коммунизм. В марте девяносто пятого года мы с моим другом социологом Александром Тарасовым решили пойти в партийный бункер у метро "Фрунзенская".

Молодежный лозунг "Буржуев на нары, рабочих на Канары" нашел отклик у многих. Фотография Лауры Ильиной

Лимонов сразу начал зондировать нас на тему сотрудничества. Я написал несколько текстов, и он предложил мне стать ответственным секретарем газеты "Лимонка", хотя я даже никогда не состоял в НБП. Лимонов был главным редактором и писал передовицы, а я находил авторов, сокращал и дописывал тексты, искал художников. В день выхода газеты 20 человек с сумками ехали к проводникам поездов, а я звонил в двадцать городов и говорил: "Встречайте: утренний поезд, шестой вагон, проводница Таня". Еще я издавал внутрипартийную газету "НБП-инфо", только для активистов. Так мы формировали тип нацбола. Позже Лимонов предложил мне возглавить идеологический отдел в НБП, я согласился, но в партию вступать так и не стал – в таком режиме я просуществовал до девяносто седьмого года.

У меня был десяток псевдонимов, под которыми я публиковался, чтобы количество авторов казалось большим. Консолидация шла не по принципу идеологии, а по принципу стилистики и системы образов. Именно поэтому в газете уживались статьи о Че Геваре, скитах, Муссолини, сатанистах, психоделиках. Мы выполняли роль радикального интернета: если хочешь экстремизма, покупай "Лимонку". Редакция оценивала статьи с художественной точки зрения – достаточно ли это четко артикулировано и не попадает ли тема в мейнстрим? Для авторов и читателей газеты "Завтра" мы считались немного шизофреническим вариантом – вроде тоже против Ельцина и капитализма, но с элементами молодежного бреда.

Определенно в этом был снобизм: общество едет в капитализм, а мы наоборот – "разрешите представиться: Ги Дебор, забастовка, легалайз и староверы". НБП – это не идеология, а мобилизация через образы крутизны. Нацболы брались из тех, кто мечтал быть похожим на богему. Сильная сторона "Лимонки" в том, что она смогла привлечь разных людей – от радикальных мусульман до рейверов. Идеальное место для всех, кто жаждет войны с Системой. На запах этой опасной энергии к нам шли тусоваться балерины из соседнего училища.

Однако связной политической программы не было, значит, нельзя было конвертировать эту энергию ни во что политическое. С таким багажом попасть во власть просто невозможно – это была лишь попытка втянуть народ в драку на основе идеологических иероглифов, не расшифровывая их даже для себя. У нас даже главный внутренний лозунг был "Светлый хаос против темного порядка!" Лимонова не интересовала никогда политика – его интересовала крутизна, понятая через поэтическое переживание жизни. В отличие от Дугина, превратившегося из андеграундного философа в околокремлевского аналитика, Лимонов остался прежним, даже в общении.

На девяносто шестой год были намечены президентские выборы. В НБП вспомнили, что мы партия. Кто-то предложил поддержать Зюганова, ну типа он ведь тоже коммунист. Но у Лимонова возникла авангардистская идея поддержать пожилого штангиста Юрия Власова. Это был олимпийский чемпион, шестикратный победитель чемпионата Европы, которого даже Арнольд Шварценеггер уважал. Но по политическим взглядам тяжелоатлет был православным клерикалом, и ему донесли, что Лимонов-то писал в своей знаменитой книге о сексе с негром.

В итоге возникает еще более авангардная идея – поддержать Ельцина, мы ведь такие парадоксальные революционеры. С другой стороны, я мог тогда каких-то вещей не понимать, но мы же пять лет бесплатно занимали подвал в жилом доме, где жили одни чекисты. Там сделали кабинет Лимонова, зал для собраний, качалку, магазин, библиотеку, приемную знакомого экстрасенса, возвращавшего мужей и снимавшего запой, поставили станок для печатания листовок, но из-за обширных размеров подвала всё равно не смогли освоить до конца – часть помещений так и принадлежала тараканам и крысам. Когда же Лимонова спрашивали, как удалось договориться, то отвечал он всегда уклончиво.

В девяносто восьмом году в партии случился разлад: люди, ассоциировавшие себя с Дугиным, и люди, ассоциировавшие себя с Лимоновым, перестали друг друга понимать. Это был не идеологический раскол на правых и левых, это была разница в стиле жизни. Если Лимонов тяготел к прямому действию, то сторонники Дугина больше к чтению лекций и изданию журналов. Изначально же предполагалось, что сначала интеллектуальное развитие, а уже потом весь уличный героизм.

Реклама

После разногласий мы всей компанией ушли от Лимонова и в Музее Маяковского организовали Евразийский университет, где я читал курс лекций про информационную войну и пиар. Всё это денег не приносило, деньги надо было найти где-то в лесу, и вскоре Дугин нашел такой лес. Он стал воздействовать на известного олигарха Александра Таранцева, владельца фирмы "Русское золото"[32]. Он просидел под домашним арестом в США, и ему нужно было изменить такой имидж, по-другому себя подать. Мы пришли туда параллельно с "черным вторником" девяносто восьмого. На собеседовании обещали 2000 долларов – платили вдвое меньше, но это меня не расстраивало.

"Мы расширяем свой бизнес в России, потому что ставим на ее возрождение. Русское золото – это русские люди", – под таким слоганом стали развивать рекламную стратегию. Вот проводили люди Таранцева фестиваль против наркотиков – пишем тексты, поддерживаем иконописные мастерские, снимаем сюжеты. Немало денег было вложено в Храм Христа Спасителя. Продвигали спонсированный Таранцевым мультфильм "Незнайка на Луне" – нередко всё делали в полном чаду, в измененном сознании. Был у него свой "Всемирный русский канал", вещавший на Европу, – предтеча сегодняшнего пропагандистского канала Russia Today. Для рекламы телеканала сняли крестный ход с колокольни, пририсовали логотип и лозунг "Главное богатство России – люди!" Я чувствовал себя настоящим героем пелевинского "Дженерейшн Пи": Литинститут, реклама, психоделики, магия и спиритическая связь с Че Геварой.

Мы были генеральным спонсором Петербургского экономического форума в Таврическом дворце – туда приезжал глава МВФ. Я ради этого даже купил в секонд-хенде подержанный пиджак, на работе же ходил в самодельной майке Eat the rich с Лениным и скрещенными костями. С тех пор в трудовой книжке осталась запись "аналитик-стилист", следующая – "Ультра. Культура", и никаких других нет. Все эти интриги и политтехнологии девяностых – это явно не тот период, которым стоит гордиться. Я чувствовал, что моя жизнь – это цепь компромиссов, оправданность которых вызывает перманентные сомнения. Выйдя из офиса "Русского золота", я ехал в протестный лагерь шахтеров, требовавших отставки Ельцина, и рассказывал им о Мао Цзэдуне. У меня было определенное расщепление. К тому времени перед глазами стоял пример Андрея Исаева, который после профсоюзов стал выступать сначала за социальноориентированный бизнес, потом стал важным человеком у Юрия Лужкова, которого в истеблишменте считали левым за разговоры об экологии и вреде корпораций. В итоге сейчас Исаев в "Единой России".

Я же стал придумывать коллекции костюмов "тюрьма" и "власть" для известного стриптиз-клуба "911" по мотивам философа Делёза и книги "Надзирать и наказывать" Фуко. Костюмы шила моя тогдашняя жена, которая работала реставратором тканей в музее Кремля. Параллельно я делал вкладку "Евразийское вторжение" в "Завтра", потом антиглобалистский сайт Anarch.ru. В целом рекламировать шоколадные конфеты и водку так же легко, как и придумывать политические лозунги типа "Наши МИГи сядут в Риге!" Впрочем, мне до сих пор стыдно за авторство этой имперской кричалки.

Я никогда не был политическим зомби и понимал, что прежде всего нужно создать атмосферу. Но у оппозиции была очень бедная драматургия. Мне хотелось, чтобы это было в кайф, как наркотик. Я придумал и сделал красивый пятиметровый баннер "Капитализм – дерьмо!", вызвавший всеобщий экстаз на Первомае в девяносто четвертом, а через 10 лет я повторил этот успех в Париже на антиглобалистском форуме, где русская делегация вышла на марш с моим огромным транспарантом "Капитализм – это каннибализм!" Человек должен был знать, как прикольно будет на митинге – черные маски на лицах, подожженное чучело буржуя, драки с ментами, витрины вдребезги, разрисованные стены.

Это особенное чувство, когда тебя вместе с твоей девушкой забирают менты за уличный файтинг, сажают в клетку до выяснения, ты глубоко целуешь ее в этой клетке и чувствуешь во рту вкус крови, не понимая, твоя это кровь или ее. Политическая деятельность не должна быть занудной тягомотиной, которой мы вынуждены нехотя отдавать кусок жизни. Эти размышления мы, конечно, конвертировали в нацбольскую эстетику. Я занимался этим прежде всего ради эстетизации собственной жизни. Нас часто показывали по телевизору, и я мог спокойно сказать в интервью, что наша группа выступает за легализацию наркотиков и оружия, хотя может и решения такого общего не было. Сейчас маски на митингах запретили, и для меня это был привет из девяностых, ведь я первый ее надел в России на митинге в девяносто четвертом, что попало во все новости.

Ту маску мне привезли друзья из берлинского магазина "Всё для революции". Как автор дюжины книг про радикалов, один из основателей "Фаланстера", редактор издательства "Ультра. Культура" и участник многих антиглобалистских событий могу сказать, что магазина "Всё для революции" в Москве в ближайшее время не появится. Дело не только в политических причинах – в Европе всё-таки это результат шестьдесят восьмого года и городской герильи типа RAF. В России само общество не готово создать и принять подобный проект, здесь нет резервации для леваков, прогрессивной культурной политики государства и осознания того, что торгующие книгами и водкой магазины должны платить разную аренду.

В девяностые происходил передел советского пирога, рождался класс капиталистов, весь постмодернистский хаос следовал из политэкономии, и поэтому прохановщина была на краю. Газета "Завтра" была для тех, кто не вписался в капитализм, кого не взяли в долю, кому осталось только молиться, чтобы так было не всегда. В нулевые уже всё поделили, и наступила другая эпоха, когда отдельные представители буржуазии могут, конечно, сталкиваться лбами, но классовая структура уже есть. Эпоха большого дележа сменилась эпохой охраны поделенного и, соответственно, сменился и культурный климат, политическая риторика, спрос на постмодернистскую игру упал, а спрос на консерватизм наоборот резко вырос.

Это не Проханов чего-то добился от системы, это не Лимонов стал конформистом – просто Путин теперь присоединился к ним. Их риторика стала нужна власти в силу другой стадии развития периферийного капитализма, ведь все заводы и пароходы уже поделены. Теперь нужен консерватизм для сохранения нового классового расклада – тут и канонизация царя, и "возвращение" соседских земель, и реабилитация Сталина. Лимонов еще в девяносто шестом году говорил: давайте в Крым привезем какие-нибудь трупы, обвиним во всем татар и начнем там русскую революцию против Украины. Но это звучало тогда, как чисто художественный бред, сценарий авангардистского фильма – сценарист Сергей Курехин подумывал написать оперу с таким сюжетом.

Говоря про девяностые, я часто вспоминаю истории из серии "и жив остался, и есть, что вспомнить". В феврале девяносто пятого в одних трусах художник Александр Бренер боксировал на Лобном месте, наносил удар за ударом в воздух и кричал: "Ельцин, выходи!" Я с парапета Лобного махал черным флагом и выкрикивал: "Выходи, подлый трус!" Прилетают менты, начинается винтеж, художник кричит: "Он играет только в теннис!" Или еще картинка из девяностых: я решаю не ночевать сегодня в нацболовском бункере и поздно вечером уезжаю домой, а в пять утра мне звонит бункерфюрер Макс и говорит, что наш подвал взорван – вся мебель и стекла в щепки. Организаторов не нашли.

Моя сегодняшняя работа в книжном магазине "Циолковский" – это вид дауншифтинга, но это идеальная работа. Я здесь работаю 22 часа в неделю, зато это отличный повод, чтобы заявить в любом культурном месте: "Да, я простой кассир-продавец, и вот что я вам, интеллигентам, сейчас скажу". Да я даже до сих пор не приватизировал квартиру, в которой живу, – не сделал первый шаг к минимальной буржуазности. Не хочу стать потенциальным рантье, пусть даже самым мелким, но всё же буржуа, который начнет думать: "Вот придут левые и всё отберут". Терять должно быть нечего, тогда и руки развязаны, и сознание свободно.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Свои среди чужих

Депутат Андрей Захаров о защите Верховного Совета в 1993 году

О конституционном кризисе в 1993 году, быте защитников Белого дома и чувстве исторического момента рассказывает депутат Верховного Совета Андрей Захаров, один из немногих демократов, который выступил против указа президента Ельцина. Сейчас Захаров – доцент Российского государственного гуманитарного университета, редактор журнала "Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре".

С девяносто второго года я со всё большим подозрением относился к Борису Ельцину и инициативам его команды. Меня как человека демократических убеждений раздражало, что президент явно стремится к узурпации власти. Каждый его шаг отдавал желанием устранить с политической арены всех, кто думал иначе. В парламенте Ельцин и его люди вызывали отторжение даже не из-за политических заявлений, а спорами о приватизации. Кремль через своих немногочисленных депутатов фактически требовал карт-бланш на проведение приватизации госсобственности без всякого контроля.

Уже летом девяносто третьего после чрезвычайного съезда и провала импичмента президенту депутаты ожидали развязки, поэтому мы даже отменили свои отпуска. Ощущение надвигающейся опасности было у многих: шла активная полемика в печати, громко обсуждали в гостях. Многие еще тогда предполагали, что будет попытка силового разрешения, но в моем круге не было людей, которые искренне верили в возможность активного противоборства с применением оружия.

Да, у нас перед глазами были события девяносто первого, тогда ведь тоже танки были в столице. Но предполагалось, что тот путч нельзя сравнивать с возможной развязкой нынешних отношений между президентом и Верховным Советом. В девяносто первом году восстали люди, которые не имели никакой электоральной легитимности: это были очевидные реликты прошлого, которых никто никуда не избирал. Два года спустя оказалось, что выбранная народом одна ветвь власти легко пойдет против выбранной народом другой ветви власти.

Я был в депутатской группе "Согласие ради прогресса", и многие коллеги оттуда – будущие "яблочники" – называли действия Ельцина страшной неизбежностью. Они считали необходимым всеми средствами остановить красно-коричневых и боялись возвращения в СССР. Мои товарищи не раз спрашивали, что я как человек демократических взглядов делаю в этом красно-коричневом гадюшнике. Но это был мой долг отстаивать демократию в условиях, которые неблагоприятны для демократии. Да, среди защитников Верховного Совета было множество политических хулиганов и безумцев, но все предыдущие годы Ельцин целенаправленно оголял депутатский корпус, когда всех заметных и способных забирал в Администрацию Президента, как, например, Сергея Филатова[33].

Гражданская оборона

21 сентября 1993 года Ельцин указом № 1400 объявил о роспуске парламента и выборах в новый. Конституционный Суд признал указ незаконным. Белый дом взяла в осаду милиция, а его защитники окружили себя баррикадами. Первая линия обороны состояла из ведомственной охраны Верховного Совета. Они остались на стороне депутатов, а потом их также арестовали и, как говорят, избивали и издевались. Потом была линия из вооруженных штатских. Подозреваю, что на определенном этапе им раздали стволы, которые хранились в управлении охраны. Мне это было непонятно, так как я всегда считал, что у парламента только два доступных оружия – трибуна и микрофон. Депутат перестает быть депутатом, когда у него в руках автомат.

Из дневника Захарова от 23.09.93: ""Президент растоптал Конституцию". Под таким заголовком вышла "Российская газета", ее запретили на следующий день".

До самой Рочдельской улицы, где находится "Трехгорная мануфактура"[34], тянулась нейтральная полоса. С нашей стороны построили импровизированные баррикады из колючей проволоки, арматуры и всякого хлама. Меня поражало, насколько происходящее напоминало события с другой планеты. При этом если идти в сторону Арбата, то там была обычная жизнь, стояли коммерческие ларьки и повседневность чувствовалась во всем. Пахло кровью, пахло гражданской войной, но обществу всё это было абсолютно до фонаря.

Из дневника Захарова от 25.09.93: "Судя по мемуарам очевидцев, в октябре 17-го в Петрограде было примерно то же самое: народ лузгал семечки, а несколько десятков вооруженных людей захватили резиденцию правительства".

Ближе к станции метро "Улица 1905 года" со стороны лояльных Ельцину войск растянули противопехотную спираль Бруно. Там дежурил ОМОН, а за их спинами стояла дивизия Дзержинского[35]. Линию разграничения можно было пересекать, чем мы и пользовались – на грудь вешали депутатские значки, в руки брали побольше агитационных материалов и шли беседовать с военнослужащими, пытаясь переагитировать. Этому никто не препятствовал, и офицеры легко вступали в контакт с нами.

– Да что мы вообще тут делаем? Конечно, нас используют, но мы ведь подчиняемся приказу, – говорили осаждающие.

– Стрелять будете? – неоднократно спрашивал.

– Ни в коем случае! Никогда этого не будет, даже не можем себе представить, как на такое решатся.

Логистика жизнеобеспечения Верховного Совета лежала на депутатских комитетах, обычные граждане свой быт обустраивали самостоятельно. В последние дни депутаты перешли на поочередные ночевки. У меня был кабинет на втором этаже, окна смотрели на стадион "Труд". Свой кабинет скромных размеров я делил еще с одним депутатом. На ночь сдвигали два стола, стелили подручное и так вот засыпали. В здании пропадало электричество, не работали ни канализация, ни буфет – приходилось таскать с собой бутерброды. Лучше всего те события описаны в книге "Записки из Белого дома" журналистки "Коммерсанта" Вероники Куцылло. До 28 сентября еще пускали по удостоверениям депутатов, сотрудников аппарата и журналистов. Потом доступ был закрыт полностью – ходили разговоры о тайных тропах. Это лучше знали все эти партизаны-баркашовцы[36], а я с ними не хотел поддерживать отношений.

Ночью мы вели не задушевные разговоры, а пытались прорвать информационный вакуум. Телефоны работали интересно: мы не могли звонить, а вот нам – могли. Поэтому и вели беседы с местными советами и журналистами, которых интересовала наша точка зрения на конфликт. Региональные органы власти почти везде, за исключением Петербурга, приняли заявления, в которых либо осуждали агрессию, либо требовали примирения. Осудила действия президента и администрация Амурской области, от которой я избирался, – за это губернатора потом сняли с поста.

Из дневника Захарова от 26.09.93: "Во всей округе отключили телефоны-автоматы. Чтобы позвонить домой, нужно пройти полгорода".

Несмотря на настроения в регионах, победили те, кто смог аккумулировать в Москве вооруженные группы, пусть и немногочисленные. Это обычная структура революции, когда в многомиллионной стране ее судьбу решает в столице буквально несколько наиболее активных тысяч человек. Мы всё время конкурировали за факсовые аппараты, чтобы иметь возможность рассылать информацию. Тогда ведь информационная картинка российских СМИ стала крайне однобокой. Пропаганда телеканалов – все эти домыслы, докручивания, откровенное вранье – была такой же, как последние два года после присоединения Крыма. Когда я возвращался домой и включал телевизор, то ужасался тому, насколько велика разница между экраном и происходящим на самом деле.

Развязка

Так всё продолжалось до 3 октября. В тот день по телевизору я увидел знаменитое столкновение на Крымском мосту, когда протестующие смяли колонны ОМОНа, а затем сняли блокаду с Белого дома. Я сразу собрался на работу, но сперва вышел на разведку к Красной площади со станции "Площадь Революции". Подошел к милиционеру и предъявил удостоверение с просьбой доложить обстановку, а в ответ: "Да он [Ельцин] улетел на вертолете в Завидово, его тут нет". Затем я поехал до "Арбатской", там на выходе всюду следы свежего погрома, движения практически нет, милицейские машины с открытыми капотами и отломанными дверями, прямо на мостовой валяется огромное количество касок и щитов, из здания СЭВ торчит задница грузовика – сразу почувствовал, что здесь творится история. Дежурный на перекрестке говорит: "Всё кончилось, митинг уже у Верховного Совета". Там собралось около семи тысяч человек – Александр Руцкой ручкой машет, Руслан Хасбулатов что-то вещает.

В кабинете попытался навести элементарный порядок, но услышал предложение штурмовать Останкино. Было ощущение, что допустили серьезную политическую ошибку – это означало безусловную вооруженную эскалацию. Вскоре приходят новости, что у телецентра бой – помчался домой, который буквально в сотнях метрах от места событий. На выходе с "ВДНХ" вижу трассирующие пули, навстречу бегут люди с криками: "Не ходи туда – там убивают". В ту ночь мои малолетние дети засыпали в холле без окон под звук автоматных очередей. Под перекрестным огнем погибло много случайных людей. Постфактум некоторые называли это провокацией и видели здесь конспирологию, мол, как группа вооруженных людей свободно проехала полгорода. Но нельзя экстраполировать Москву-2016 на то время, ведь это был совсем другой город, где автоколонна автоматчиков не встряла бы в пробке, как сегодня.

4 октября наступила новая реальность. Мне было понятно, что рухнули все надежды и все победы, которых мы добивались с восемьдесят пятого. По телевизору показывали танки, которые с набережной стреляли по Белому дому. Говорят, что у авторов этой инициативы были трудности с набором желающих – интересно, как замотивировали. Сомневаюсь, что танкисты были убежденными ельцинистами. На расправу с парламентом вышли смотреть тысячи зевак, хотя прежде они жили своей жизнью. Вот такие психологические особенности российского обывателя. От Верховного Совета у меня осталось несколько раритетов: картонная карточка для голосования с печатью и книга "Принц и нищий" из библиотеки, погибшей в огне после обстрела.

Плоды противостояния

После разгрома по служебному адресу пришла повестка из Генпрокуратуры, но я был кандидатом в депутаты Госдумы и воспользовался правом не приходить. Затем получил повестку уже из региональной прокуратуры: мне сказали, что я вне статуса свидетеля или подозреваемого, а наша встреча – это лишь опрос. Интересовались, держал ли я оружие 3-4 октября, а под конец прокурорский работник спросил: "Можно я распишусь в подписном листе на ваше выдвижение?" Во время избирательной кампании нас не считали неудачниками, мол, ну что с вас взять, ведь уже вас раз разогнали. Наоборот – у людей была озлобленность из-за того, что Кремль решился на такую операцию. Параллельно мы в рамках кампании активно агитировали против одобрения новой конституции. Владимир Шумейко[37] называл это нарушением избирательного голосования, но плевать мы на него хотели. В итоге в регионе новая конституция, несмотря на фальсификации, не прошла – прокуратуру заставили пересчитать бюллетени, но в общей электоральной копилке наша маленькая победа ничего не решала.

Крымский мост в Москве. Прорыв демонстрантов к Белому дому 3 октября 1993 года. Фотография предоставлена Ельцин Центром

В итоге я избрался в Думу: могу сравнить возможности депутатов до и после путча. Выступая на пленарном заседании в Верховном Совете, я высказался против создания налоговой полиции – мне казалось, что спецслужб уже достаточно и нет нужды в дополнительной вооруженной структуре еще и при налоговой службе. Тогда мне позвонили налоговики и настоятельно попросили о встрече: пришли два человека, которые убеждали, что опасения напрасны. Или вот другой странный по нынешним временам пример: планируемый к строительству космодром "Восточный"[38] находился на территории, от которой я избирался, но население переживало за окружающую среду в случае пуска. От космических войск пришли тоже два господина, которые деликатно выложили свои аргументы. Иными словами, шла нормальная лоббистская работа исполнительной власти с законодателями. Сейчас такое можно увидеть только в американском сериале "Карточный домик".

Если в 1991-1993 годах мы практиковали реальное разделение властей, то потом без вмешательства исполнительной власти мы были не в состоянии решить ни одного вопроса. Нас лишили возможности парламентерского расследования и увольнения нерадивых чиновников. Если Верховный Совет имел возможность вызвать на трибуну любого министра и попросить отчитаться за свою работу, то Думу превратили в ведомство Администрации Президента. Именно администрация отвечала за депутатов – начиная от материальных вопросов их обеспечения и заканчивая размещением в "доме-книжке" на Арбате, совершенно неприспособленном для работы парламента.

Ельцин своими действиями застопорил российскую демократию. Новая конституция – это банальное воспроизведение царской конституции 1905 года с всемогущим первым лицом и декоративным парламентом. При этом можно увидеть преемственность – провели селекцию законопроектов Верховного Совета и некоторым из них дали путевку в жизнь. Например, я разрабатывал закон о порядке вхождения нового субъекта в Российскую Федерацию: о нем вспомнили после войны в Грузии в 2008-м, но реализовали уже с Крымом в 2014-м.

На чрезвычайном съезде в девяносто третьем году председатель Конституционного Суда Валерий Зорькин дал однозначную оценку: "Речь идет о госперевороте". Он как будто мои собственные мысли озвучил. За это его уволили, но теперь он занимает ту же должность и пишет очень странные тексты в "Российской газете". Пожалуй, это единственный участник тех событий, кто сменил свое мнение о произошедшем. Все из партийных активов, если не выпали, то вписались в систему под старыми вывесками. Например, как борец с тоталитарным режимом Геннадий Зюганов, которому до сих пор очень удобно быть в оппозиции. Это он хорошо показал, когда КПРФ сдала выборы в девяносто шестом году.

Уже постфактум очевидно, что девяносто третий год – это историческая развилка, которая привела к выстраиванию в России монархической системы и увенчалась в конечном счете господином Путиным. Все прочие развилки – выборы в 1996 и 2000 годах – были порождением изначальной ошибки силового подавления несогласных. Когда говорят про идеальную сегодняшнюю конституцию, то нельзя забывать, как поступили с предыдущей – отсюда очевидны причины нынешнего наплевательского отношения к основному закону и его регулярным изменениям. Этого можно было бы избежать одновременными выборами президента и депутатов.

Мы многого не знаем, поэтому до сих пор нет детального осмысления той эпохи – события мелькают эпизодически, то тут, то там. То в сериале "Бригада" в виде грузовиков, из которых торчат руки убитых, то фоном для романа Виктора Пелевина "Generation "П"".

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Ставки сделаны, ставок больше нет

Несколько слов о президентских выборах 1996 года

В апреле 1996 года десять миллионов человек достали из почтовых ящиков газету, на которую не подписывались. Многополосное, цветное (почти невозможное качество по тем временам) издание называлось "Не дай Бог". Бог не должен был допустить победы коммунистов.

К президентским выборам 1996 года Ельцин пришел с рейтингом, который колебался где-то в районе нуля, периодически достигая отрицательных величин. Даже у Явлинского шансов стать президентом было больше, чем у Ельцина. Но явным фаворитом гонки был, конечно, Зюганов.

Сегодня КПРФ – битая жизнью и почти беззубая "оппозиция его величества". В середине 1990-х годов всё было иначе. За коммунистами стояли не просто десятки миллионов сторонников. За Зюганова были "красные директора" крупнейших промышленных предприятий. Руку Зюганова держали "красные губернаторы". Партия власти "Наш дом Россия" в Думе сидела на своих 15 % и ничего не могла противопоставить фракции КПРФ и ее вассалам: вместе с "Народовластием" и аграриями у коммунистов была почти половина парламента.

И самое главное, Зюганову вообще ничего не надо было делать. Ельцин уже сделал всё сам: срыл стены, катапульты пустил на растопку, а армию отправил мародерствовать. Второй год шла война в Чечне, и каждый день матери получали похоронки на своих сыновей, которых Ельцин послал усмирять Кавказ. В пустых цехах закрытых заводов гулял ветер, а их работники годами стояли на бирже труда, потому что так решил Ельцин. В северных городах свет отключали целыми кварталами через каждые два часа – так сделал Ельцин. Врачи и учителя сидели без зарплаты, которую в это время съедала инфляция. И в этом тоже был виноват Ельцин.

Зюганов должен был победить не потому, что его любили, а потому, что Ельцина ненавидели почти все. И даже те, кто не хотел возвращения коммунистов, были готовы голосовать за кого угодно: врача Федорова, штангиста Власова, водочного короля Брынцалова – за любого, чья фамилия не Ельцин.

Всех последовательных сторонников еще действовавшего президента в начале 1996 года можно было собрать на одном не очень большом пароходе. Но это были большие люди с большими деньгами, которым было что терять. Они заплатили за газету "Не дай Бог", которая каждую неделю обрушивала на десять миллионов человек качественнейшую антикоммунистическую пропаганду. На страницах газеты Зюганова ругали Пьер Ришар и Никита Михалков, в каждый номер вкладывался постер с карикатурой на Зюганова, а в конце был обязательный антикоммунистический кроссворд. Самый лучший разгадчик кроссвордов премировался путевкой в Чехию.

Они заплатили музыкантам. Десятки рок- и поп-звезд давали концерты под лозунгом "Голосуй или проиграешь". На некоторых Ельцин самолично пускался в пляс. Только крупнейшим СМИ не надо было специально платить, они и так были за президента: он дал им все.

И большие деньги смогли победить ненависть. Хотя до сих пор высказываются довольно аргументированные сомнения в чистоте этой победы. В первом туре Ельцин набрал 35 %, а во втором победил с более уверенным результатом в 54 %.

Главным соперником Ельцина был председатель КПРФ Геннадий Зюганов, бывший член Политбюро ЦК КП РСФСР, созданной в 1990 году. Зюганов смог позиционировать КПРФ как единственную преемницу КПСС и шел с лозунгами реставрации Советского Союза. В первом туре он совсем немного отстал от Ельцина и получил 32 % голосов, а во втором разрыв усилился, Зюганов проиграл его, получив 40 %. Тогда Зюганов уже возглавлял фракцию КПРФ в Госдуме (крупнейшую на тот момент в парламенте), и продолжает это делать до сих пор.

Александр Лебедь, генерал, получивший известность за заморозку вооруженного конфликта в Приднестровье, был темной лошадкой (главной его задачей было оттянуть голоса у Зюганова). Он выступал в амплуа "сильной руки", человека, который наведет порядок. Он получил 14,5 % и после выборов окончательно стал политиком федерального уровня. В частности, Лебедь подписал окончившие Первую чеченскую кампанию Хасавюртовские соглашения. В дальнейшем генерал стал главой Красноярского края и погиб в авиакатастрофе.

Выборы 1996 года были президентским дебютом Григория Явлинского, который набрал 7 %. Явлинский разрабатывал проекты экономических реформ при позднем Горбачеве и раннем Ельцине, но в дальнейшем покинул правительство. Политикой он занялся в 1992 году и на президентские выборы шел от объединения "Яблоко" (буква "Я" в этом слове и означает "Явлинский"). Долгое время Явлинский руководил фракцией "Яблоко" в парламенте.

Владимир Жириновский ненамного ухудшил свой результат по сравнению с выборами 1991 года, получив почти 6 %. После выборов он вернулся к карьере лидера фракции ЛДПР в Государственной Думе.

Святослав Федоров, известный офтальмолог, выдвигал свою кандидатуру с социал-демократической программой, но получил меньше 1 %. После выборов он продолжил врачебную деятельность, погиб в авиакатастрофе в 2000 году.

Михаил Горбачев, бывший президент СССР, попытался вернуться в большую политику, но он уже не был интересен ни сторонникам дальнейших реформ, ни сторонникам возвращения в СССР. Как и Федоров, он набрал меньше одного процента. Это была последняя крупная попытка Горбачева заняться политикой, хотя в дальнейшем он пытался реализовать несколько социал-демократических проектов.

Еще один социал-демократ, инженер Мартин Шаккум запомнился лишь тем, что обещал "властную вертикаль". Он не набрал и полпроцента, зато в дальнейшем неизменно оказывался в Государственной Думе. Он и сейчас там, во фракции "Единая Россия".

Знаменитый тяжелоатлет Юрий Власов оказался никудышным политиком. На выборы 1996 года он представил программу, выдержанную в духе русского национализма, но набрал с ней всего 0,2 % и с политикой завязал.

Меньше всех получил самый богатый (по официальным данным) кандидат Владимир Брынцалов, водочный и фармацевтический король. Его кампания отличалась эпатажем: например, за него агитировали металлисты из группы "Коррозия металла". Позже Брынцалов неоднократно выставлял свою кандидатуру на выборах в Государственную Думу и один раз даже смог стать депутатом.

В выборах 1996 года планировал принять участие и нынешний кемеровский губернатор Аман Тулеев, но он в итоге снял свою кандидатуру, успев получить несколько сотен голосов в ходе досрочного голосования.

Евгений Бузев

Борьба за зеленое счастье планеты[39]

Радикальные экологи о ельцинской вольнице

"Мать Земля умирает, потому что ее убивают, и у тех людей, которые ее убивают, есть имена и адреса", – пела в начале нулевых одна из московских панк-групп. Точечная работа по адресам злопыхателей, которые совсем не думают об экологии, – вот чем в основном занимались экологи, которых коллеги в пиджаках называли радикальными, а полицейские – террористами. Краткая история движений, которые в девяностые поджигали и блокировали, чтобы не допустить скорого наступления экологического апокалипсиса.

Несмотря на кажущееся пацифистским название, постсоветское поколение экологов "Хранители радуги" таким не было: захваты приемных директоров АЭС, шипование деревьев, оккупация труб вредных заводов. Также рукопашная с оплачиваемыми предпринимателями в розовых пиджаках и гопотой и вечные палаточные стояния напротив объектов, представляющих опасность для природы.

У истоков стояло "Движение за создание партии зеленых", которое начало массовые экологические выступления в 1988 году в Поволжье. Житель тогда еще не переименованного Горького Сергей Фомичев основал зеленое издательство "Третий путь" (не путать с одноименной книгой Бенито Муссолини). Идея Фомичева была проста как пять копеек: позади неудавшийся опыт социализма с ГУЛАГом и уравниловкой, впереди брутальный капитализм с транснациональными корпорациями и обществом потребления, однако есть еще один вариант – анархическая кооперация. Впоследствии из "Хранителей" выросла крупнейшая анархическая организация России в лице "Автономного действия", а сам Фомичев стал писать славянское фэнтези, где в главных ролях были Соловей-Разбойник и кикиморы.

Секрет успеха "Хранителей радуги" был прост: недовольные, уже как-то организовавшиеся жители звали на помощь, приезжали городские неформалы, вставали в авангард, агитировали еще не определившихся бабок и шли на штурм с хоругвями, кричалками, песнопениями и транспарантами. Успех кампании в Касимове, некогда пожалованном Петром I своему шуту, вскружил голову "Хранителям". После остановки строительства завода по переработке электронного лома на берегу Оки в 1998 году они решили замахнуться ни много ни мало на федерацию автономных коммун в отдельно взятом районе Рязанской области.

Начали с малого: приобрели для коммуны несколько домов, устроились работать в школу и Д К, попутно рассказывая, что скоро грядет как минимум Царство Божие. Впрочем, быстрее приехал патриарх Алексий, в результате милиция заблокировала выезд, а окончательно точку во взаимоотношениях с местным населением поставил панк-фестиваль. Хедлайнером кутежа выступила панк-группа "Пурген", из столицы выдвинулись сотни неформалов, цветные ирокезы повергли аборигенов в шок.

"Эта полулегальная, официально не зарегистрированная организация так называемых радикальных зеленых декларирует применение ненасильственного террора. В ее состав входят в основном молодые люди, не нашедшие себя в бизнесе или не ушедшие в криминал. Образовательный уровень выше среднего", – из объективки отделения рязанского УФСБ "В отношении движения "Хранители радуги"" от 1998 года.

Вспоминает подмосковный участник движения Владимир Укроп:

Свое прозвище я получил еще в школьные годы, сейчас оно звучит, правда, довольно двусмысленно. Короче говоря, я любил эпатажно выглядеть: одевался во всё зеленое, даже покрасил ирокез в изумрудный цвет. Весь эколагерь был пропитан духом солидарности и взаимопомощи. Там я впервые испытал на себе радость коллективных действий и приобрел первый опыт борьбы за права и человеческое достоинство.

О лагере я узнал от "Хранителей радуги" – тогда радуга еще не использовалась ЛГБТ. Система была приблизительно такой: буржуи пытались всеми правдами и неправдами построить вредное производство с нарушением всех законов. Люди обращались в суд, но их там динамили и кормили отпусками. Тогда они обращались в экологические организации типа Greenpeace. Легальные экологи опять писали в суды, но им опять не давали ничего, кроме бумажек, что всё под контролем.

Они возмущались, распространяли информацию о беспределе. Дальше рассылался призыв приезжать через личные контакты и немного через интернет – он тогда был дорогим, немассовым и медленным. На протяжении всего лета на месте беспредела куча людей перекрывала своими телами дороги, строительную технику, офисы буржиков. Местные воодушевлялись: их проблема – это не только их проблема. И тоже начинали активно участвовать в протестной деятельности, после чего социальная напряженность вырастала до таких уровней, что переходила на федеральный уровень – после этого вредное строительство прекращалось или перепрофилировалось.

Попойки в лагере были, но не в самом лагере – был ведь сухой закон, однако ничто не мешало вечером отправиться в город погулять. Лето, куча народу, борьба за светлые идеалы: всё это располагало не только к деятельности, но и к отдыху. А в России как народ отдыхает? Выпивает! Мешало ли это деятельности лагеря? Нет, не мешало. Из этого лагеря я вынес одну важную идею: люди, объединившись вместе, могут противопоставить свою волю воле транснациональных корпораций и властей. Я понял, что всё небесполезно и можно добиться чего угодно, если правильно приложить усилие в нужное время и в нужном месте. В общем, всё как в физике.

Экологи стали первыми, кто заявил, что травить Родину непатриотично. Фотография Ольги Мирясовой

Стоять с мегафоном и говорить непонятно что – рутина. Стоять с мегафоном и доносить до людей идеи взаимопомощи – интересно. Сидеть в ментовке – рутина, но сидеть за идею – героизм. "Хранителей" больше нет, но это не значит, что участники исчезли – экологические проблемы тоже никуда не пропали. Ельцинская пора была временем грандиозных социальных, экономических и культурных преобразований. Продолжалось это всё до тех пор, пока система не перешла из фазы роста в фазу стабилизации. Помните, как КВН стал вне политики и пропали шутки, обличающие власть? Но еще в первой половине нулевых можно было прикалываться [наручниками] к Госдуме, вешаться [на альпинистском снаряжении] напротив Администрации Президента, перекрывать дороги – это привлекало внимание людей к конкретной проблеме. И за это мы получали по 500 рублей штрафа как участники несанкционированного пикетирования. Сейчас за это треху бы влепили, не меньше.

Толкиенистское гестапо

Несмотря на название, "Грибные эльфы" – вполне реальная организация, появившаяся в начале девяностых в среде питерских ролевиков, то есть тех самых мечтательных юношей и девушек, которые носились по лесам в доспехах и с дрынами наперевес. Создатель трилогии "Властелин колец" и "Хоббита" Джон Толкиен был в большом почете у эльфов.

Само название связано с употреблением, как это ни удивительно, псилоцибина. Веселящие грибы даже удостоились быть изображенными на черном флаге движения. Вместе с тем "Грибные эльфы" выступили одними из учредителей "Единого антинаркотического фронта". В 1997 году "Грибные эльфы" вошли в состав общественной лесной инспекции при комитете по природным ресурсам Ленинградской области, получили корочки и разъяснения, что с браконьерами теперь можно не церемониться. Перед Новым годом они проверяли сертификаты на рубку елей на питерских вокзалах.

"Люди ненавидят тебя за то, что ты ловишь их и отнимаешь их елки, и постепенно ты начинаешь отвечать им тем же. Раздражение и злоба плавятся в тигле разума вместе с недавними взглядами, и на людей с елью начинаешь смотреть как на персональных врагов. Рождается ненависть, которую ничем не унять, а пикет природоохраны постепенно словно превращается в казематы гестапо. Задержанных приходилось запирать в помещении старого туалета, где хранили изъятые ели", – говорится в книге "Сказки темного леса", посвященной истории движения. Журналисты подтверждают, что "эльфы разговаривают с нарушителями с суровостью сталинских троек".

Годом позже "Грибные эльфы" стали охранять Полистовский заповедник, находящийся к востоку от Пскова и известный своими болотами. Ролевиков заманили полным самообеспечением на базе и сказочными пейзажами – и они стали сотрудничать с Greenpeace.

В это же время Санкт-Петербургский Городской центр профилактики безнадзорности и наркозависимости несовершеннолетних заявил, что "агрессивная пропаганда наркомании рассматривается "Эльфами" как один из стержней своей идеологии, в том числе использование наркотиков для экстремистских целей". Питерские ролевики, впрочем, не помнят ни экологические проекты, ни пропаганду грибов – скорее то, как "Эльфы" гнобили плохо экипированных игроков, которых называли "толчками" и "занавесочниками". К началу нулевых "Грибные эльфы" еще выступали на ролевых играх, но всё реже, с экологических радаров они тоже пропали, как и большинство экоактивистов той эпохи. Одним из немногих экологических движений, которое продолжало существовать, стал "Социальноэкологический союз". Он объединял как формализованные группы и НКО, так и неофициальные движения, в том числе коммунаров и неформалов.

Рассказывает руководитель "Экологической вахты по Северному Кавказу" Андрей Рудомаха:

В детстве я вообще природу защищать не собирался. Как-то не осознавал природоохранных смыслов – не попались на моей жизненной дороге соответствующие книги и фильмы. Я был тогда поглощен леворадикальными идеями освобождения мира от всевозможного зла. Сопереживал революционным левым движениям во всём мире, прежде всего, в Латинской Америке. И планировал к этим движениям лично присоединиться. Сложись всё так, как я тогда планировал, я стал бы каким-нибудь герильеро в очень далеком зарубежье.

При этом я любил лес, который начинался неподалеку от поселка к югу от Краснодара. У нас там была так называемая лесная империя, сделали несколько шалашей, куда уходили после школы и в выходные. В 1987 году я присоединился к общественной кампании против строительства Краснодарской атомной станции. Тогда же с товарищами сложилась идея построения экологической коммуны в Кавказском заповеднике.

Затем я жил в удаленном горном поселке Сахрай в течение пяти лет в большом отрыве от всего, что происходило в стране. У нас реализовывался проект создания коммуны, после того как не удалось создать ее в заповеднике. С 1994 года я стал возвращаться к экоактивизму, восстановил свои связи с зелеными и организовал "Социально-экологический союз Адыгеи". О создании "Социально-экологического союза" объявили рядом – на кордоне заповедника в Гузерипле под Майкопом. Начиная с середины 2000-х годов СоЭС как реальная организация фактически распался. Союз был очень мощной структурой, координировавшей и объединявшей активистов на территории бывшего СССР. Здесь же возникла коммуна Атши, а в качестве ее официальной ипостаси – "Независимая экологическая служба". Сейчас это та самая "Экологическая вахта по Северному Кавказу", где я работаю.

"Выше, выше черный флаг!" Фотография Ольги Мирясовой

Я занимаюсь именно Северным Кавказом, за пределы региона в своей деятельности практически никогда не выхожу. Это огромная прекрасная земля, именно ее я ощущаю своей родиной, именно здесь я защищаю природу от разных хищнических поползновений. У меня с детства сложились особые отношения с дикой природой – это было в гораздо большей степени истинным домом, чем моя жизнь в обычном мире. Всё это сохранилось до сих пор, в отличие от леворадикальных идей изменения мира вооруженным путем. Люблю уходить в дикую природу, мне органично там находиться и жить – это мой тыл. Иногда кажется, что я пошел всё-таки каким-то не тем путем – проживаю большую часть своей жизни в обычном мире, а не в мире дикой природы.

Сегодня на Кавказе пытаются захватить огромные заповедные территории в верховьях рек Мзымта и Псоу под строительство новых горнолыжных курортов. Есть угроза добычи нефти на шельфе Азовского и Черного морей. Идет разрушение природы Таманского полуострова в результате строительства портов и новых дорог в Крым. Или вот незаконное строительство горнолыжного курорта "Лунная поляна" на территории Всемирного наследия.

И тогда и сейчас рутина эколога составляла неизбежную бюрократическую часть жизни – пресс-релизы, официальные письма, взаимодействие с официозом. Плюс обеспечение материальной стороны жизни, набор различных действий, которые необходимо было делать, чтобы держать корабль коммуны, а затем уже и просто экологической организации на плаву. А вот лагеря, акции, походы, инспекции – это, наоборот, живая жизнь. Она вряд ли может стать рутиной.

Молодежи я советую находить единомышленников, ибо в одиночку мало что можно сделать. То есть вливаться в ряды существующих структур, объединяющих таких единомышленников, а если их нет, значит, создавать такие структуры. И действовать, действовать, действовать на земле – решать одну за одной, бесконечный поток больших и малых задач, с каждой из которых мир на один маленький шаг становится лучше или хотя бы не становится хуже. К сожалению, задачи второго порядка, как правило, приходится решать гораздо чаще, ибо зло постоянно наступает и нужно держать рубежи.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Приключение иностранца в России[40]

Финский анархист Антти Раутиайнен о революционном туризме

13 из своих 38 лет финский анархист Антти Раутиайнен прожил в России. Родная страна казалась слишком маленькой, чтобы гипотетическая революция могла хоть как-то повлиять на мировые расклады, поэтому Антти, начитавшись советских книжек, отправился в Россию протестовать против капиталистического отношения к природе.

В девяносто седьмом году я стоял на пустыре после массовой драки, когда волгодонские работяги побили собравшихся экологов. Нападение на экологический лагерь организовывали по приказу руководства строящейся АЭС. Рядом со мной догорал костер из наших палаток, вокруг валялись тела – сотрясения, переломанные носы и пальцы, порванная одежда. К тому моменту я уже был месяц в России, и поэтому просто спокойно наблюдал за происходящим. Носившиеся за демонстрантами строители меня даже не тронули.

Вероятно, симпатии в адрес России возникли у меня благодаря политическим воззрениям родителей. Они тусовались с местной компартией, придерживались левых взглядов и увлеченно изучали русский язык. Папа перестал котировать СССР только после начала войны в Афганистане, однако дома оставалась куча пропагандистских книг, которые я с усердием штудировал. Больше всего мне нравилась энциклопедия советского типа, где в ярких красках описывался СССР. О новой России накануне выезда я знал немного – лишь то, что здесь активны студенческие движения и проходят акции против войны в Чечне.

В середине девяностых электронная почта была еще в новинку, но у меня уже был свой почтовый ящик. Почти сразу я подписался на почтовую рассылку под названием "Альтернативная Европа", ее администрировал старый европейский пацифист. В девяносто седьмом году русские анархисты из "Хранителей радуги" впервые решились анонсировать летний протестный лагерь на английском языке. Сразу подписалась куча людей – немцы, чехи, поляки, ну и я. Тогда я не знал, что небольшой анонс задержит меня в России на десяток лет. "Хранители радуги" были против индустриализма и капитализма. Идеологические теории были на периферии, главным было прямое действие и радикальное сопротивление – акции против химических заводов, переработки вредных материалов и АЭС проходили по всей стране, но чаще всего в европейской части. Вдохновителем движения стал писатель-фантаст Сергей Фомичев.

Мне только исполнилось 18 лет, и моя тогдашняя девушка уговорила ехать в Сибирь – мы оба котировали далекий край. Она уже с 15 лет не раз каталась автостопом по балтийским странам и мечтала снять об этом документальный фильм – ее вдохновляло документальное кино о Сибири. Во время путешествия я пытался буквально в каждом селе найти политических активистов, моя же подруга просто хотела тусоваться. Поэтому чаще мы виделись с панками, уличными наркоманами и им подобными свободными художниками.

Строительство Волгодонской атомной станции прикрыли в девяностом году вместе со многими другими по всему Союзу – не было денег, а народ протестовал. Позднее в Ростовской области власти решили расконсервировать стройку. Против встали здешние казаки, вскоре об этом по сарафанному радио узнали экологи. Волгодонск – это полная глушь, и вдруг здесь появляется куча народа со странными прическами. Кажется, жители тогда же впервые увидели иностранцев.

Мы делали плакаты на русском, но, как потом выяснилось, с кучей ошибок. Приехавшие радикальные феминистки сделали надпись "Лесбиянки против АЭС". На городской площади недалеко от водохранилища организовали панк-фестиваль – казаки были в шоке. Во всем лагере было буквально три человека, которые что-то могли связать по-английски. Я просто кивал, когда мне что-то говорили.

Как-то мы вышли из штаба, а на выходе сидели классические гопники, которые постоянно жрали семечки. Они очень хотели познакомиться, но общего языка мы так и не нашли. К тому времени я путешествовал около семи недель и, по правде, я устал бомжевать – гостиницами я не пользовался, а спал у случайных людей или буквально под кустом. Кто считал себя участником "Радуги", тот и приезжал в лагерь. Из этого было много хаоса и проблема кадров – в лагерях не было фильтрации адских алкоголиков. На самом деле, все бухали всегда, но были люди, которые кроме алкоголизма были настроены на что-то еще. В принципе ситуация была относительно под контролем, а обострилась позднее.

Когда руководство стройки на АЭС осознало, что протест не успокаивается, то приказало трем сотням строителей всех укатать. Демонстранты сцепились наручниками, а руки вдели в бочки, заполненные цементом и камнями. Когда в Германии такое происходит, то власти вызывают специалистов, и уже через восемь часов кропотливой работы бочка наконец ломается. В России же всё гораздо проще – тебя просто фигачат, пока ты наконец не отпустишь руки. Нападение закончилось сожжением палаток. Тем не менее уже на следующий день лагерь протеста опять продолжился, и для меня это было самое потрясающее. Я сделал вывод, что ребята серьезные и готовы идти до конца.

В девяностые половина экокампаний добивалась успеха, так как в России привыкли ничего не делать законно. Здесь всегда нарушаются законы, и никто не парится. Однако когда кто-то начинает мутить воду, опираясь на политическое давление, то появляются шансы на изменения. В России тех лет политическая система еще не сложилась. В то время люди, которые орут на улице, уже завтра могли быть во власти.

В таких условиях местные власти начинали нервничать, а люди поддерживали экологов. Да и никому не улыбалось жить рядом с вредным производством. Понятно, что когда дело касается кавказских нефтепроводов, то уже никто ничего не сделает. Когда "Хранители радуги" пытались связаться с нефтяной отраслью, то они пролетели – в этой стране всё держится на нефти и газе. Вокруг экологических тем всегда звучало много конспирологии. При любых протестах местные газеты, подконтрольные властям, любили мусолить тему секретных планов Запада по развалу России. Органы открыто меня никогда не расспрашивали, что я тут забыл. Только в лагере на Азове против строительства терминала по перевалке ядовитого химического вещества местные менты пытались узнать, не иностранный ли я эмиссар российских активистов.

Со временем экологи стали получать гранты – они были небольшие, но из-за разницы уровня жизни даже на такие крошечные суммы из ЕС и США можно было снять офис, платить зарплату сотрудникам и печатать журналы. Я привез соратникам в Петербург, город трех революций, украденные в Хельсинки модемы, но ни у кого здесь не было ноутбуков. Автобусный билет, когда я переехал в Москву, стоил два рубля – в несколько десятков раз дешевле, чем в Хельсинки. Я был настоящим богачом со своей студенческой стипендией. Окончательно я перебрался в Россию в девяносто девятом году – я изучал информационные технологии в РУДН, так как мне не хотелось быть единственным иностранным студентом по обмену, как в МГУ.

Нельзя сказать, что Финляндия – это унылая страна, но я не видел здесь перспектив. Это последняя страна мира, где народу нужен анархизм. Здесь в последнюю очередь случится революция – ты можешь делать зоозащитные пикеты и вегетарианские кафе, и, конечно, тебя никто не будет ждать с ножом у подъезда. Революция здесь – задача не самая простая, но обиднее всего, что если она удастся, то ни на что не повлияет. Самое сильное впечатление произвела поездка на захваченный рабочими завод под Выборгом. Предприятие захватили, поскольку сотрудники подозревали нового владельца в желании распродать имущество, которое было недавно модернизировано. Работяги с бумажного комбината почти год сами управляли производством и показывали, что капитализм – это не единственный путь развития.

Я сразу включился в поддержку участников "Новой революционной альтернативы"[41], которых обвинили во взрывах приемной ФСБ и памятника Николаю II. Участники были связаны с "Хранителями" и анархистами. Но дело НРА мне казалось очень грустным и маргинальным, ведь люди пошли на адский риск и мало чего добились, в итоге испортив свою жизнь. Впрочем, по нынешним меркам полученные сроки от 4 до 6 лет – это вовсе не сроки. Сейчас бы за те же вещи дали по 14-16 лет. Помню, носили передачку в ветхую, затхлую Бутырку, и нас караулили шпики. Всё это напомнило старые дореволюционные рассказы. Финская тюрьма, конечно, комфортней – я получил срок, когда по политическим причинам отказался служить в армии.

На рубеже веков мы организовали "Автономное действие", ставшее впоследствии крупнейшей анархической организацией России. Одним из тех, кто был в нашем окружении, оказался сотрудник спецслужб. И мне его почти жаль, он, в отличие от своих коллег, идущих по карьерной лестнице в экономических отделах и зарабатывающих всё больше, уже почти 15 лет следит за нами, хотя его лицо было известно всем. Когда один сексот вербовал людей, то просил информацию на всех иностранцев в движении, кроме меня, – считал, что я лишь укрываюсь здесь от армии.

В 2012-м меня лишили разрешения на временное пребывание в Москве с пометкой "за призывы к насильственному свержению конституционного строя". За это время изменилась только Москва – провинциальные города остались такими же, как я их помню в свой первый приезд, – всё выглядит колхозно и депрессивно, а люди в плацкарте по-прежнему хотят бухать с иностранцем. Возможно, что меня и вовсе выгнали службы, занятые мигрантами, а не те, кто ответственен за экстремистов. Тогда и вовсе выходит, что всё зря, но это совсем как-то печально.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

#USSRCHAOSSS_society

В погоне за НЛО

Уфолог Вадим Чернобров[42] о преимуществах гласности

В конце 1977 года жители Карелии наблюдали в небе похожий на медузу объект, от которого отходили светящиеся белые, желтые и багровые полосы. Явление, которое нарекли Петрозаводским дивом, дало толчок развитию советской уфологии: с тех пор сообщения о НЛО стали приходить на регулярной основе. По сообщениям "Вестника РАН" и бюллетеня "В защиту науки" Комиссии РАН по борьбе с лженаукой, в 1978-1991 годах было получено около 3 тысяч сообщений о наблюдениях необычных явлений, из которых более 90 % случаев объяснялись полетами высотных баллонов и пусками ракет. Передачи телестудии Роскосмоса подтверждали, что по воинским частям якобы разослали директиву о сборе подобных свидетельств – впрочем, ни одного сообщения о посадке летающей тарелки не было получено.

Тем не менее нашумевший Петрозаводский феномен стал активно популяризировать математик, доцент Московского авиационного института Феликс Зигель, которого называют основателем отечественной уфологии. В 1980 году при МАИ появилась студенческая группа по изучению паранормальных явлений. С началом гласности психотерапевт (в будущем депутат Думы) Анатолий Кашпировский через телемосты лечил от энуреза и проводил дистанционное обезболивание хирургических операций.

На этом фоне изучение неизвестных науке явлений уже не казалось чем-то необычным – кружок вскоре превратился в научно-исследовательское объединение "Космопоиск", которое искало "круги на полях", кыштымского карлика Алешеньку и "снежных людей" на Алтае, о том, как в стране победившего материализма граждане тянулись к неопознанному, рассказывает координатор "Космопоиска" Вадим Чернобров.

Я НЛО видел еще будучи ребенком, когда жил в летном городке под Волгоградом. Вокруг него, пытаясь задержать, летали самолеты, – для всех горожан это было удивительно и непонятно. Это были цветущие семидесятые: тогда было привычным, что каждая семья выписывает по 3-4 научно-популярных журнала. Даже в таких журналах как "Крылья родины" и "Техника – молодежи"[43] появились статьи о непонятных летающих аппаратах. Увиденное своими глазами я воспринимал как тестирование наших секретных аппаратов – об этом же говорили и летчики, когда взрослые разговоры доходили до детей.

С тех пор я мечтал поступить в институт и получить нужную форму допуска, чтобы заниматься такой крутой техникой. После окончания МАИ мои представления о том, что я видел в детстве супертехнику, стали рушиться. Сейчас я вижу, что в этом вопросе никто ничего не понимает. Поэтому я старался фундаментально подойти к этой проблеме и начал собирать единомышленников. В "Космопоиске" мы хотели увеличить свои технологические возможности и летать самостоятельно.

У большинства сейчас жив стереотип о кондовом характере советской прессы. Не буду сильно этого отрицать, но с момента прихода гласности ситуация стала меняться. Люди, желавшие опубликоваться на скользкую тему – НЛО, машина времени, пирамиды, – шли в редакции районных газет, где такое легко проглатывалось. По своему опыту скажу: чем более специализированным было издание, чем оно было ближе к теме космоса или авиации, тем с большим удовольствием печатали такую тематику и с большим рвением читали. Все эти доктора наук и конструкторы требовали продолжения. Платили по 5 рублей за статью – это был хороший приработок к стипендии.

Затем начали выходить десятки моих статей с продолжением в "Труде", "Правде" и "Комсомолке" – эти материалы даже потом перепечатывались на Западе. Я застал светлые времена, когда письма читателей приходили мешками – в "Космопоиске" до сих пор хранится в десятках ящиков частично разобранный архив переписки. Писали о собственном опыте, о своих наблюдениях, пытались объяснить явление: большинство писем были крайне подробными, если сравнивать с имейлами, что приходят сегодня.

При этом было ощущение, что власть делала вид, что ее наша тема не интересует. В одной из газет даже написали: "Летающие тарелки могут видеть только голодающие пролетарии загнивающих стран Запада". Нашу группу при МАИ разрешили с намеком для граждан – если столкнулись с необъяснимым, то пишите на адрес института. Не все могли найти индекс, поэтому в поле адреса нередко писали "Москва. МАИ. Группа НЛО". Я всегда был уверен, что компетентные органы темой НЛО интересуются, в первую очередь, технологиями. Технологическая гонка подразумевает, что ее участники обязаны не только тратить деньги на инжиниринг, но и выявлять новинки у соперника, попутно его запутывая. Отсюда все эти утечки информации из конструкторских бюро, сливы в прессу детальных рассказов летчиков о необъяснимых явлениях – органы банально давали ложные следы. Интересно расследовать природу фейков и распознавать труды тех, кто делает подлог. Когда кто-то делает профессиональную подмену картинки, то я понимаю, что за этим кто-то стоит – значит, нужно копаться глубже.

В конце восьмидесятых разрешили писать обо всем, и народ изголодался по необъяснимому – пошла волна "желтых" публикаций. Газета "СПИД-инфо"[44] возникла в восьмидесятые как источник информации об опасности СПИД, но очень быстро вместо профилактики заболевания и пропаганды воздержания стали писать о сексе. В какой-то момент газета стала активно рассказывать про внеземные цивилизации. В силу специфики издания их очень интересовали интимные контакты с инопланетянами, то есть контакты седьмого рода. Даже если предположить, что люди с таким сталкивались напрямую, то вряд ли кто будет рваться к журналистам, чтобы немедленно поделиться пережитым. Большинство свидетелей общались только со специалистами, да и то вполголоса. Зная это, журналисты буквально охотились за такими людьми, ведь был дефицит подобных историй. Я молодых уфологов сразу предупредил: "Нет запретных тем, но не обо всем нужно говорить с прессой". Тогда "СПИД-инфо" просто стали выдумывать письма читателей.

Когда появилось много информации о НЛО, то люди во всех непонятных вещах в небе стали сразу видеть пришельцев. Женщины от экстаза прыгали на месте со словами "Ура, наконец-то и я это увидела". Но было и отторжение, когда реальное НЛО зависало над людьми, а они впадали в ступор – у них ведь рушилась их привычная картина мира. Даже восторженных холериков после величия момента глодали сомнения: "А вдруг всё это было розыгрышем!"

Всплеск интереса был в девяносто первом году, когда обыватели, на которых тематика обрушилась как ушат холодной воды, думали, что раз наука обратила внимание на тему НЛО, нужно быстренько засучить рукава и всё изучить. В то время многие рассчитывали на контакт с внеземными цивилизациями уже в ближайшие годы. Люди мне так объясняли свои ожидания: "Про них уже всё известно, так зачем прятаться? Пора выходить на контакт!" К девяносто пятому году надежды не оправдались, и интерес сошел на нет, ведь оказалось, что тайна еще более не поддается объяснению. Девяностые годы – это однозначно откат назад, ведь в восемьдесят девятом году существовало множество уфологических школ, а на наши съезды приезжали специалисты со всего Союза. В девяносто первом году все связи рассыпались, и восстановить их "Космопоиску" удалось только через семь лет.

То время было эпохой угасания энтузиазма – само это слово, как и термин "патриот", стало ругательством. "Ты что, энтузиаст, что ли?" – вот как мне говорили. На телевидении тех лет мне рассказывали исключительно про рейтинг, а не про просвещение: если тема давала просмотры, то сразу активно брали комментарии. Тогда каждый второй журналист интересовался: "Сколько выпиваете перед встречей с летающими тарелками?" Но так-то меня не раздражает, что они всюду ищут сенсацию, ведь я занимаюсь этим, так как привлекает загадочность.

Возрождение началось в девяносто седьмом году, когда провели массовую экспедицию: тогда в Калужской области случилось падение космического тела. Мы считали, что могло быть что угодно – вплоть до НЛО. Мы всё думали подождать и поднакопить деньги, ведь из-за безденежья у людей не было даже палаток. В те годы во время экспедиций ближе к вечеру мы обычно выискивали стога сена, чтобы хоть как-то переночевать, а в противном случае строили шалаши.

Я же боялся, что не докопаемся до истины спустя время – в итоге народ поехал со всех концов России, приехали даже русскоязычные из Америки. Это было в стиле поисков на месте Тунгусского метеорита, куда советские энтузиасты хлынули в поисках взорвавшегося космолета. С тех пор мы продолжаем практику открытых экспедиций, и со временем решили четко прописать сухой закон. А спустя годы выяснилось, что под Калугой тогда был ледяной метеорит.

Все эти годы интерес к теме поддерживала ведущая передачи "Непознанная Вселенная" Людмила Макарова, а также актер Александр Мягченков, который до своих программ "НЛО: необъявленный визит", "Экстро НЛО", "Мир будущего", "Непознанное" работал в театре. Эти двое буквально держали монополию на эту тему. Выпуски "Непознанной Вселенной" прекратились после того, как на Макарову напали с кастетами уфоголики. Уже позднее появились фильмы РЕН ТВ собственного производства – это направление курировали люди, создавшие затем Russia Today, отечественный канал для зарубежной аудитории.

Как и в восьмидесятые, мы всё еще хотим сделать машину времени. Тогда мы пытались организовать процесс на базе аэрокосмического завода, построили десятки установок, но поменялись условия, и большинство моделей утеряно. Расчеты базируются не только на знаниях физики, но и наших знаниях в области уфологии. Мы хотим повторить свойства НЛО – ради этого в местах, где они зависали, измеряем воздействие. В таких местах изменяется "пространство-время": резко опаздывают часы, выходят из строя радиоприборы. В тридцатые энтузиасты ракетостроения возили свои модели на трамвайчике. Прошло 30 лет, и некоторые люди из кружка участвовали в запуске Гагарина. В общем, цыплят по осени считают, а значит, и наша тема будет восприниматься по-другому спустя годы. Поэтому подождите окончательно формировать свое отношение к машине времени и уфологии.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Жизнь мунитов

О секте Муна рассказывает очевидец

Незадолго до крушения Советского Союза у его жителей резко выросла религиозность.

Кто-то разучивал пятидесятнические гимны в районном ДК, другие зарабатывали первые миллионы на безакцизной торговле сигаретами, третьи, раскрыв рот, слушали восходящих гуру в белых одеждах, а четвертые учили аяты и устройство автомата Калашникова.

Нашему читателю довелось побывать в одной из самых знаменитых сект 1990-х годов – "Церкви единения". Он рассказал нам о своем опыте.

Ну, первый момент – это мифы и реальность, конечно. Человек со стороны, который думает, что что-то об этом знает, скорее всего, знает только всевозможные страшилки или скабрезные истории, немного адаптированные или полностью придуманные некоторыми известными персонажами. То есть сразу надо сказать о том, чего нет и не было: зомбирования, групповых сексуальных обрядов (эта страшилка еще из ранней истории организации, когда она еще не вышла за пределы Кореи), употребления крови и спермы основателя, ну и похищений, насильного удержания или чего-то вроде этого (хотя, конечно, как и любая организация, Движение привлекало новых членов и старалось их удерживать).

Теперь основные и главные факты.

Массовые бракосочетания

Это т. н. обряд Благословения. Согласно доктрине, это не просто свадьба, это аналог крещения в христианстве. Суть – в спасении не для одиночек, как в христианстве, а для семейной пары[45], а также в очищении от первородного греха[46] и вхождении семейной парой в родословную Бога, точнее в получении такого как бы потенциала, поскольку всё зависит от личных усилий.

Блессинг в Санкт-Петербурге в 2000 году. Из личного архива Петра Скутина

Традиционно пары подбираются не самостоятельно, а кем-то старшим, духовным лидером. Хотя бывают и исключения, в том числе уже существующие "неблагословленные" семейные союзы. Долгое время, пока Движение не прибрело массовый размах, пары подбирал только лично преподобный Мун. Однажды вручают чью-то фотографию – и вот она, твоя вторая половина. Как правило, после церемонии Благословения пары в семейную жизнь не вступают, по опыту – до настоящих семей доходят процентов 20-30. В девяностые еще существовало правило, которому по возможности старались следовать: перед началом семейной жизни требовалось пройти так называемый период разделения, равный обычно семи годам.

За конспектом лекции. Из личного архива Петра Скутина

В эти 7 лет адепт должен был посвятить себя религиозному служению, став полновременным членом (фултаймером) и, соответственно, 3,5 года отдать практике фандрайзинга и 3,5 – практике свидетельствования (в идеале – найти, как минимум, троих духовных детей, то есть лично вовлечь в организацию трех членов). Членами Движения, в том числе фултаймерами, могли быть и не прошедшие через обряд Благословения люди, но такие всё же шли за второй сорт и, понятное дело, стремились к Благословению со всей страстью.

Фандрайзинг

Формально – это сбор денежных средств для финансирования организации на улице и от-двери-к-двери, довольно распространенная на Западе практика. В доктрине же мунитов это нечто большее. Это духовная практика, я бы сказал, первоначальная грубая обработка будущей совершенной личности. Это исключительно экстремальный психологический тренинг, он даже специально обставлялся максимально экстремально. Обычно создавались так называемые мобильные команды фандрайзинга (MFT – mobile fundraising team), которые могли как базироваться в одном географическом пункте, так и перемещаться на автомобиле по городам или даже странам (обычно не более 15-20 человек, а в случае автомобиля – по количеству мест).

Минимальное время сна (обычно 4-5 часов), минимальный продовольственный рацион, отсутствие выходных. Если команда не ездит на машине, то "братья" и "сестры" спят в Центре (духовном в смысле, то есть в съемной квартире) раздельно, по разным комнатам и, естественно, в сексуальном смысле категорически не взаимодействуют, даже на уровне флирта. Обычно фандрайзинг происходит так называемыми условиями – временными отрезками, как правило, по 21, 40, 80 или 120 дней, после которого наступает так называемый day off, выходные на несколько дней.

Пара слов о так называемом продукте фандрайзинга (то, что обменивается на пожертвования, продается): в России это были "гравюры", картинки на фольге на картонной основе, открытки с фотографиями новорожденных детей от Анны Гедес, позже уже – карманные календарики собственного изготовления с как бы мудрыми цитатами; в Европе использовались матрешки, шкатулки, заколки, ручки, брелоки в русском стиле. На фандрайзинге обычно ставятся внутренние (духовное достижение) и внешние цели (то есть конкретные суммы, которые планируется собрать) – считается, что внутренняя победа является залогом выполнения внешней цели.

У фандрайзеров была своя иерархия. Обычно вертикальный трафик российских фандрайзеров при условии соответствующих успехов происходил следующим образом: первая практика в родном провинциальном городе, фандрайзинг в Москве (крайне жесткий в девяностые, охранник сидел в каждой закусочной), так назывемое континентальное МЕТ в Ульяновске (практика разъездов по всей России: день-два на город или населенный пункт), фандрайзинг в европейских странах и, наконец, высшее достижение – фандрайзинг в США. В мунитском сообществе девяностых ходило множество эпических легенд, связанных с практикой фандрайзинга, и были свои покрытые славой герои, ведь это было действительно что-то предельно экстремальное. Описать ощущения изнутри не так-то просто, это действительно раскрытие сознания совершенно особенным образом: десятки стран, сотни городов, миллионы лиц, вполне неиллюзорный риск внезапно помереть, в общем, опыт, значительно превышающий опыт среднестатистического человека.

Успешные фандрайзеры могли задержаться на этой миссии на сроки, превышавшие обязательные 3,5 года, неуспешные – ограничиться только "пробой пера", но это был вопрос внутриобщинного престижа.

Свидетельствование

Формально это вовлечение в организацию новых членов. Согласно доктрине – духовная практика, имеющая как личные цели (развитие родительского сердца, поиск обязательных троих духовных детей как основы для успеха в будущей семейной миссии), так и божественные – освобождение людей из сатанинского родословия. В случае свидетельствования (внутри организации сокращенно обозначалось на письме как WT от witnessing) мобильности куда меньше, чем в случае фандрайзинга.

Обычно снималась большая квартира, в идеале вблизи какого-нибудь ВУЗа – это называлось Центр Свидетельствования или просто Центр. Создавалась опять же команда свидетельствования, около 10 человек из прошедших через MFT обычно. Процесс организован по условиям, как и в случае фандрайзинга. Отличие – больше свободы, инициативы, нет такого армейского жесткача, как раньше (что многим было как раз очень непросто освоить). Сам процесс состоит из уличного свидетельствования, то есть приглашения молодых людей от 18 до 25 на лекции в Центр, где им прочитают так называемую вводную лекцию (сам приглашающий или специально выделенный лектор) и попросят остаться либо записаться на другой день на продвинутые лекции по главам основы учения – книги "Божественный Принцип". После прослушивания гостем курса лекций (около 10) ему настоятельно рекомендуется посетить семидневный семинар, обычно дело происходит где-то за городом.

Если потенциальный адепт готов вписаться, то ему предлагается вступить, и дальше есть варианты: по хардкору – просто всё бросить (учебу, работу, родителей), переехать в Центр и пройти путь-формулу (3,5+3,5) и получить Благословение; если студент и родители резко против – переехать в т. н. студенческий Центр, то есть совмещать учебу и религиозную практику; ну и если уж совсем по минимуму, то можно было стать т. н. домашним членом – жить дома и иногда что-то посещать (в девяностые в общине таких резко презирали и считали за трусов вообще, но они тем не менее были). Надо понимать, что хоть сам Мун и был корейцем, но вырос он и сформировался под влиянием японской культуры в аннексированной японцами Корее, соответственно, Движению изначально присущ дух японского посвящения, дух самураев и камикадзе. Правда, к концу 2000-х и с началом 2010-х это стало постепенно уходить, и сейчас всё куда мягче.

Условия

Еще об одной практике можно сказать особо – это так называемые условия. Это что-то вроде наложения на себя добровольных обетов, то есть обещания делать что-то в течение определенного времени. Как я уже говорил, это могут быть условия фандрайзинга или свидетельствования или условия личного характера: посты – 1, 3, 7, 21, 40-дневные (7-дневный традиционно проходят все, кто претендует на участие в Благословении), 21-дневный проходил только один человек, кого я знал, 40-дневный – это уже из области легенд (их делали сам Истинный Отец и некоторые его ближайшие последователи на заре истории Церкви); условия молитвенных бдений (обычно всей командой) и всякая мелочь типа холодного душа и чтения "Божественного Принципа".

Миссионеры

Изначально в начале девяностых были только они, иностранцы. Больше всего было японцев и корейцев, потом американцев и европейцев. В мое время они осуществляли высшее руководство, такой топ-менеджмент. В Питере в мое время была супружеская пара – американец и кореянка в возрасте около пятидесяти лет. На уровне команд управление осуществляли назначенные миссионерами заслуженные члены из той же молодежи. Да, надо добавить, что возраст мунитского активиста был редко старше тридцати (то есть всю деятельность вели молодые ребята, которые, повзрослев, создавали семьи и уходили в резерв за редким исключением), никаких бабушек, как у Свидетелей Иеговы. Сейчас миссионеров стало еще меньше, везде максимально поставлены местные, но в девяностые они были значимым фактором. Понятное дело, воспринимались они как живые апостолы, святые, с трепетом и придыханием.

Чхон-пхён и семинары Тэ Моним

Чхон-пхён – это такое озеро в окрестностях Сеула, святое место мунитов и главный центр Движения, целый огромный духовный комплекс с кучей всевозможных зданий различного назначения. Каждый мунит знает, что это такое, и хоть раз, да был там. Более всего это место известно проведением так называемой церемонии освобождения духов или семинаров Тэ Моним (это мать Истинной Матери, жены Муна, просветленный дух).

Считается, что, пройдя эту церемонию (их несколько на самом деле), можно освободить десятки и сотни поколений своих уже умерших предков. Церемонии эти платные, кроме того, семинары Тэ Моним бывают выездными. В сети ходит ролик с такого выездного семинара в Московской области (я как раз его посещал) как образец сектантского безумства. Одна из процедур там – это изгнание злых духов из тела: люди садятся на пол "по-турецки" рядами друг за другом, все в белых чистых футболках, на сцене в это время исполняется святая песня – перевод старого корейского протестантского гимна "Пусть благодать небес царит" – под барабанный ритмический бой, а люди начинают хлопать по спине ладонями впереди сидящих единоверцев в едином ритме (позже можно обхлопать и самого себя по другим частям тела). Увечий особых обычно не бывает, но спина остается на какое-то время синей.

Я провел там целых пять долгих лет, в полном посвящении. Я бы сказал, что подустал, во-первых, а во-вторых, все основные дороги были уже пройдены, дальнейшее было уже повторением, где-то рутиной. Ну и хотелось уже близких отношений с моей подругой, с которой сложились довольно нежные платонические чувства. Это было несколько как бы не по уставу, семь положенных лет я не отслужил, столкнулся поэтому с некоторым негативом со стороны лидеров и рядовых членов. Всё бросать я не хотел, но как-то так получилось, что жизнь пошла вперед, стали открываться какие-то новые вещи и мунизм слетел с меня, как детские штанишки с внезапно ставшего взрослым тела. Как-то даже дружить не получается по-нормальному с бывшими единоверцами, многие тоже отошли и очень стесняются нашего общего прошлого.

Материал подготовил Евгений Бузев

Моментальная зависимость[47]

Нарколог Юрий Вагин о том, чем дышала перестроечная молодежь

В период с 1984 по 1990 год численность наркоманов, зарегистрированных Министерством здравоохранения СССР, выросла с 35 до 67 тысяч человек. В 1996 году число состоящих на учете наркозависимых в России составило 250 тысяч, а к 2006 году – уже 350 тысяч. При этом, по данным Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков, за тот же год реальное количество наркоманов по приблизительным подсчетам достигало 2 миллионов. Наркоманом считается и давний пользователь героина с опухшими венами, и задержанный полицией школьник, первый раз попробовавший марихуану.

Об эволюции наркотических предпочтений в России рассказывает кандидат медицинских наук Юрий Вагин, который напоминает, что употребление наркотиков крайне отрицательно сказывается на здоровье. Сейчас Вагин – доцент Пермской медакадемии, а в конце восьмидесятых он занимался исследованием любителей клея "Момент" – наиболее известного и пугающего средства изменения сознания тогда.

В восемьдесят шестом году я учился в медакадемии и параллельно работал медбратом в психбольнице. Как-то раз научный руководитель обратил мое внимание на то, что в больнице лежит большое количество подростков, которые любят дышать клеем "Момент", бензином, ацетоном и линейкой растворителей под номерами 645-647. Когда я заканчивал ординатуру и стал думать о кандидатской работе, то вспомнил пациентов больницы. Меня интересовали изменения психики, ведь мозг – это большая жировая лепешка, а все вышеперечисленные вещества жиры растворяют. Соответственно, если ты пропускаешь через мозг по пол-литра 646-го растворителя, то от него очень быстро ничего не останется. Мой научный руководитель советовал изучить этот феномен с точки зрения аддиктологии, науки о зависимости. Он выдвинул гипотезу, согласно которой это не болезнь, а психическая зависимость, в основе которой лежит нарушение межличностных отношений. Всё это я и подтвердил на 100 подопытных нюхальщиках клея.

– Меня весь день бьют и обижают. А я вечером залягу под кроваткой, нанюхаюсь, и ко мне приходят гномики. Они меня жалеют, сказки рассказывают. Они меня любят, – рассказывал парнишка из детдома.

– Ну ты же понимаешь, что дышать – плохо? – переспрашивал я.

– Понимаю, но вы разве можете предложить мне что-то лучше взамен?

Мальчиков для исследования у меня был вагон и маленькая тележка, а с девочками пришлось повозиться. Требуемое нашел в спецшколе под Москвой. В этом учреждении для криминальных девочек до 16 лет из 60 человек половина дышала. Руководство совершенно об этом не подозревало, пока не начался ремонт школы. Директор привлек к ремонту девчонок, у которых появился неограниченный доступ к лаку, ацетону и краске – в итоге они в чаду залезли на крышу и попадали с нее.

Кастанеда по-русски

В девяносто четвертом году в Кудымкаре, тогда столице Коми-Пермяцкого автономного округа, поймали детей, которые три года жили в лесу. Из 15 человек только двое были мальчиками, которых содержали, чтобы они копали землянки и заготавливали дрова. Детей четырежды пытались поймать, а при облаве обнаружили занятные детали: печку-буржуйку и библиотеку – это они всегда забирали с собой. Среди книг обнаружили сказки "Винни-Пух и все-все-все", "Алиса в стране чудес", "Незнайка на Луне", "Малыш и Карлсон".

Это были любимые книги самой старшей – она с отличием окончила школу-интернат, но после того, как кинули с квартирой, стала бродяжничать. Однажды она вспомнила, как мелкие в детдоме дышали под кроватью, купила растворитель и сорганизовала в лес таких же, как она. Самая красивая девочка из группировки увлекала в кусты мужиков из города – их грабили, а на заработанные деньги покупали бензин, еду и новые книги. После трапезы коммуна топила в землянке буржуйку и начинала дышать, а самая старшая читала всем книгу. Дети рассказывали, как в состоянии опьянения встраивались в текст – к ним приходил ослик Иа вместе с Чеширским Котом.

В целом "Момент" – это подростковая форма злоупотребления. Как только появлялась возможность, зависимые переходили на другие вещества – более "престижные". Судя по опросам, клей нюхали в основном обитатели детских домов, беспризорники и солдаты, которые после гражданки лишились привычного алкоголя и сигарет в армии, а потому в поисках веселья искали альтернативу. Во время работы над диссертацией руководитель мне рекомендовал на месяц внедриться к бомжам на городскую свалку – вот обычный круг тех, кто употребляет ингалянты.

Информанты жаловались: клей им не нравился тем, что кайф недолгий. Проблема при вдыхании паров состоит в том, что когда дышишь с помощью трубочки или через кулек и доходишь до кондиции, то расслабляешь руки, а значит, перестаешь вдыхать и трезвеешь – это неприятно. Чтобы это предотвратить, в городе Березники, штаб-квартире компании "Уралкалий", изобрели знаменитую березниковскую кайфушу. Наркоманы стали покупать поролоновые туристские коврики и поливать их испарителем. Усевшись поудобнее, можно было смотреть мультфильмы по 3-4 часа. Правда, в этом случае мозг сгорал еще быстрее.

Институт репутации

В девяносто четвертом году еще были люди, которые считали, что далеко не все подростки знают о таких способах интоксикации. Значит, об этом, считали подобные эксперты, не надо писать даже в негативном ключе, чтобы не создавать дополнительную рекламу. Ради любопытства я обследовал 600 подростков в районных школах Перми – только одна девочка не знала, что ингалянты можно использовать для опьянения. Меня же, в первую очередь, интересовало почему дети не используют клей повсеместно, ведь он и крайне доступен, и дает гораздо более интересный эффект, чем тот же алкоголь, купить который тоже не так легко несовершеннолетнему.

Звучит как реклама, но ингалянт дает и успокаивающий, и галлюцинаторный эффект сильного воздействия. Подростки, например, могли смотреть шикарные мультики эротического содержания – вместо покупки цветов и свидания было достаточно посмотреть накануне порнофильм, затем подышать, и вокруг начиналась полная визуализация голых женщин. Сегодня производители утверждают, что стали применять при производстве вещества, которые делают такое использование клея неприемлемым. Технически это было возможно еще в начале девяностых, но производители сопротивлялись, боясь потерять рынок.

Репутация – вот что сдерживало других опрошенных мною подростков от использования "Момента". В результате исследований выяснилось, что дети боялись стать маргиналами, которых осуждает большинство сверстников. Накуриться марихуаны – это повод похвастаться перед девчонками, дегустация отцовского коньяка ХО – это повод выпендриваться перед пацанами, но рассказ о том, как ты склонился над пакетиком с клеем, явно не из этой серии. Интересно, что продюсер поп-певицы Глюкозы утверждал в интервью, что познакомился с ней, когда она подсела на клей, и, чтобы отвадить ее, якобы пришлось нанять сотрудницу спецслужб для постоянного сопровождения.

Эволюция привычек

В 1984-1990 годах в Перми была вспышка эфедрона – идею привезли из Одессы. Это обычное лекарство, благодаря которому с помощью нехитрых операций можно получить кайф не хуже, чем от кокаина. Непосредственно кокаин пришел в начале девяностых. В отличие от алкоголя это мощный стимулятор, который дает ясную голову, – то, что нужно для управления криминальным миром. Депрессия, психозы и инфаркт будут лишь потом. Вскоре все лидеры употребляли кокаин – только авторитет Якутенок сидел на героине и вскоре умер.

Героин начал распространяться в России лишь в нулевых и не воспринимался как что-то ужасное. Про него говорили: "Это не зер гуд, но почему бы нет". Если в соседнем Екатеринбурге местный криминал уже организовал центры по реабилитации для своих бойцов, то в Перми к этому не так негативно относились. Со стороны государственных институтов я не видел попыток как-то противодействовать наркотикам. Если честно, я вообще слабо себе представляю, что соответствующие органы хотели бы как-то улучшить качество жизни подконтрольного населения. Это вопрос в стиле "насколько вы беспокоитесь об уровне жизни тараканов на вашей кухне".

С девяносто пятого начались дискотеки и закрытые клубы, где кокаин получил дальнейшее распространение. В это время наркотик вышел за пределы криминальной среды и открыл дорогу в сердца молодежи. Чуть позже в города пришли экстази и марихуана. Сегодня изменилась структура употребления веществ – героина стало намного меньше, большинство сейчас предпочитает курительные смеси и траву От травы нет зависимости, как от героина, но в качестве бонуса идет страшный синдром потери мотивации. Она вызывает успокоение, и ничего не хочется делать. Отказ от желания развиваться – это явно не то, чего ждут от лидера ОПГ, поэтому ко мне нередко приводили криминальную элиту с такими зависимостями.

В голове нынешних пациентов я вижу то же самое, что и в головах наркозависимых в девяносто первом году. Люди начинают употреблять по той же причине, что 25 или 125 лет назад, механизм формирования зависимости остался прежним – это психические расстройства. Я работал и в госструктурах, и как частный врач, и в первом случае за помощью обращался кто попало, а индивидуально ко мне приходили в основном представители высшего класса и люди из криминала. Родственники зависимых как тогда, так и сегодня ничего не знают о наркотиках. Если родители грамотные, то у их детей нет зависимости. Если же люди начинают употреблять, это показывает, что родители безграмотные.

При лечении я стараюсь найти наиболее адекватного родственника, чаще всего это старший брат пациента. Его задача – поджечь землю под ногами зависимого, чтобы он бежал только в одном направлении – в направлении трезвой жизни. Его, как волка, надо гнать. Если волк сам не захочет выбежать из леса, то его можно заставить – поджечь лес с трех сторон. Так и жизнь наркомана: если ее поджечь, то под угрозой репрессии он пойдет к трезвости.

В моей практике было гигантское количество людей, которые самостоятельно смогли отказаться от зависимости. Есть море людей, включая друзей и родственников, которые в молодости принимали всё что угодно, в том числе тяжелые наркотики. Теперь они живут долго и счастливо, занимая свои места в истеблишменте и вообще никаких веществ не принимают. Да что говорить, действующий министр одной из областей на Урале – героиновый наркоман со стажем, который смог бросить.

Говорить про всплески наркомании невозможно, так как ни одному социологическому исследованию нельзя доверять. Дышали тысячи, но перестройка сама по себе не имеет никакого отношения к наркотикам. Так, литераторы Ги де Мопассан и Николай Гумилев дышали эфиром, а психиатр Фрейд всем рекомендовал кокаин. Да, героин, кокаин и трава стали распространены только после перестройки, но до них была культура употребления опиатов. Например, тот же музыкант Владимир Высоцкий активно сидел на всевозможных медицинских препаратах. Люди вовсю употребляли промедол, использовавшийся обычно для устранения боли после операции.

Вопрос не в распространенности наркотиков, а в том, как об этом говорят. Еще в девяносто четвертом, когда я писал диссертацию, эта тема была запрещена. Чтобы собрать литературный обзор, я ездил в Москву, где не без труда получил пропуск: вся литература по сексу и наркотикам была исключительно в спецотделе, и только находясь там, я имел право ее читать. Поэтому тема наркотиков настолько пропитана ложью, что сбор информации похож на ловлю в мутной воде.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Археология советской смерти

Социолог Сергей Мохов о перестройке в ритуальной сфере

Кусок хлеба на рюмке возле могилы, занавешенные зеркала, требования тишины на кладбище, массивные барельефы погибших мафиози – малая часть культуры похорон. Несмотря на все радикальные перемены в стране, ритуальная сфера практически не изменилась. Издатель журнала "Археология русской смерти" Сергей Мохов рассказывает о переменах на кладбище.

Между 1986 и 2016 годами – целая эпоха, но на кладбище не произошло радикальных изменений. В сравнительном ключе советская эпоха по сравнению с царскими годами гораздо серьезнее изменила ритуальную сферу. При первых большевиках государство пыталось подмять под себя похоронные ритуалы, попутно рекламируя кремацию и отменив ранги захоронения. После Великой Отечественной войны, когда смерть пришла в каждую семью, первоначальные планы изменились, и долгие годы похоронная сфера никак нормативно не регулировалась. Если мы хотим понять, как советский человек чувствовал себя без принуждения, то его надо изучать в реалиях кладбища, где у него была фактически полная свобода. Пока героев войны и партии хоронили с почестями, на остальных не обращали никакого внимания.

Советская повседневность уникальна тем, что главенствующей практикой стал бриколаж, когда абсолютно всё можно сделать своими руками. Мусора в СССР не было, например, пакет можно постирать, а в журнале "Сделай сам" всегда были сумасшедшие идеи для всего, что захочешь. Были и инструкции, как самим делать памятники: авторы рассказывали, как выбрать подходящий камень, как лучше заливать форму. В рамках полевых исследований понимаешь, что Россия из-за своих объемов обладает большим набором локальных практик захоронения, однако всегда вид памятника зависит от бытовых условий. Если в поселке был цех или завод, который делал, например, жестяные коробки, куда можно было вставлять фотографии, то весь поселок так и хоронил и ставил их на могилы.

– Почему красите оградки голубой краской? – спрашиваю информантов во время полевых исследований.

– Это чистый и невинный цвет. Это цвет Богородицы, – отвечают мне.

По ходу разговора же выясняется, что такой выбор продиктован простой доступностью и кражей с местного завода. Только в 1979 году публикуется "Инструкция о порядке похорон и содержании кладбищ в РСФСР". Это первая с 1918 года инструкция на данную тему: авторы детально прописали то, где должен стоять памятник и как должен лежать венок. Впрочем, вся регламентация осталась на бумаге, зато в Центральной России стали появляться магазины хозяйственного обслуживания.

По всему Союзу граждане смогли приобрести унифицированные мраморные надгробия. Их делали и раньше, но в основном из мраморной и гранитной крошки – отливали их местные умельцы.

Родственники стали активно заменять прошлые надгробия, поэтому мрамор появился даже у тех, кто умер в шестидесятых. Материал добывали в Карелии и на Донбассе. Отличить можно, если присмотреться к выбитым в мраморе буквам: на украинских надгробиях из-за количества железа в породе надписи со временем зеленеют.

Традиции

СССР – это атеистическое государство, но христианские кресты существовали на кладбищах всегда. Тогда их делали из обрезков труб – стилизовали под кованые, но до конца столетия кресты не стали массовыми. В то время были распространены красные звезды – их делали по наводке парторга, где работал умерший. Если изначально звезды были только на могилах участников войны, то потом их лепили буквально всем. В восьмидесятые их стало гораздо меньше – появились простые гражданские памятники из мрамора с фотографией, фамилией и годами жизни умершего.

В девяностые у производителей был ограниченный выбор. Были, например, гробы с крестами – их предлагали, потому что все продавцы хотели насытить рынок товарами с христианской символикой. Когда спрашиваешь, почему делают именно тот или иной вид памятников, обычный ответ: "Большинство хочет подешевле да попроще". Советское кладбище – жуткая эклектика, и это хорошо иллюстрирует фильм "Смиренное кладбище".

Вместе с тем после перестройки на погостах появились сектанты, сатанисты, готы – по большому счету это единственный способ протеста против традиционных вещей. Тусовки в склепах, свастики на могилах – это шокирующая общество вещь, которую человек делает, чтобы выразить свой протест.

Но ни в сектантах, ни в появившихся вместо звездочек крестах не стоит искать глубокую семиотику – вот взять оградки, которые кто-то воспринимает как возможность огородиться от мертвых. Сельские погосты царской России, согласно донесениям священников, в ходе всеобщей инвентаризации выглядели так, как рисовал Саврасов и другие передвижники: завалившиеся кресты, запустение, неухоженное пространство. В начале XX века оградки были невысокими. Тогда деревенская культура предпочитала поминать покойников коллективными причитаниями и плачами.

К семидесятым оградки начинают набирать рост. На сельских кладбищах ограда была нужна, чтобы не заглядывал скот. Вместе с переселением в города сельские жители взяли с собой и свои привычки – те же скамейки во дворах появились как память о посиделках соседей перед домом. В девяностые оградки уже становятся заборами. Их стали активно ставить и поддерживать в хорошем состоянии, чтобы застолбить под будущие захоронения место, где уже лежат родственники. После развала работники кладбищ перепродавали землю, если за могилами никто не ухаживал. Например, сотрудники Рогожского кладбища стирали надпись, а если за год ничего не менялось, то начинали предлагать участок. Ради подтверждения внимания люди носили цветы не только на могилы родни, но и соседям.

Новая эстетика

В период 1985-1995 годов изменения носили спонтанный характер. Увеличилось количество смертей молодых людей при деньгах, появилась социальная стратификация на кладбищах, разделение на хорошие и плохие места. Всё это способствовало рыночным отношениям и последующему беспределу в плане распределения мест. Безусловно, неформально это и раньше существовало, но в девяностые такие вещи стали продвигаться в разы агрессивнее.

С одной стороны, из-за обнищания населения советский бриколаж продолжал быть популярен вплоть до нулевых, когда его сменили памятники из пластика с мраморными наклейками. С другой – появляются братские могилы, аллеи с памятниками бандитам. У меня самое раннее воспоминание с кладбищем связано с бабушкиной деревней под Дмитровом – здесь мы гуляли, играли, бегали от привидений.

Руки в брюки, кожанка, иномарка – вот и вся атрибутивность того, каким был человек. Похороны остаются единственной возможностью самопрезентации в условиях абсолютной фрустрации и невозможности самоутверждения. Не только бандитам или богачам делали здоровые памятники – сотрудники похоронных служб рассказывали, что пенсионеры откладывают долгие годы, отказывая себе в еде, чтобы потом их похоронили по-царски. Будущие постояльцы погостов еще при жизни массово заказывают себе памятники и тщательно изучают эскизы и оформление, чтобы это выглядело более репрезентативно.

Своим видом памятники обязаны мастерам, которые умеют только так и не иначе. Например, коллеги изучали Кимры, бывшие главным перевалочным пунктом героина в Центральной России. В городе торчал подавляющий процент молодежи, большинство из них, естественно, умерли. С тех пор в Кимрах невероятное количество граверных мастерских, и отсюда заказывают даже с соседних областей. Мастера работают в едином стиле, потому что это наиболее удобный вариант.

При этом качество надгробий и материала принципиально не изменилось – всё осталось на достаточно примитивном уровне. Сегодня много памятников делается в Китае, где в каталоге товаров стили разделены на "азиатский", "европейский" и "русский". Местные фирмы внимательно отслеживают, что как выглядит, а потом копируют. "Мерс", церковь и березка – вот и вся квинтэссенция девяностых. Но эпоха меняется: на Даниловском кладбище новые могилы выглядят вполне по-европейски – газон, пихты, лампадки.

Ритуальная экономика

В СССР не было понятия частной собственности – ты общался с представителем местных властей и сам копал могилу, а в это время Вася со столярки по твоему заказу делал гроб. С конца восьмидесятых появился рынок, и многие ринулись делать бизнес на кладбище, а прежняя неформальная схема стала испытывать давление, в регионах сопротивление оказывали дольше. Ритуальный рынок в девяностые – это целиком советское наследие с намеком на свободный рынок. До 1996 года, когда приняли федеральный закон "О погребении и похоронном деле", всё регулировалось нормами брежневской эпохи. Новый закон снял ответственность за организацию ритуальной сферы с центра и закрепил советскую практику – нижестоящим сказали: "Как хоронили, так и продолжайте".

Полномочия по исполнению закона делегировались местным органам исполнительной власти. На местах поняли, что для регистрации кладбища нужен дополнительный бюджет, управляющая компания и официальный план кладбища, который соответствовал бы инструкциям Санэпидем и Минстроя. В итоге всё оставили как есть – в результате большая часть кладбищ не стоит даже в кадастровом учете, официально их нет. Это приводит к неприятным последствиям: например, ведут трассу через кладбище, где люди лежат веками, но ни в каких картах данных нет. Юридически кладбища в регионах – это самовольные захоронения, то есть мы опять видим в абсолюте традицию бриколажа.

Итогом федерального закона стало появление в Москве уникального института – государственного унитарного предприятия "Ритуал". Это госучреждение, которое монопольно занимается коммерческой деятельностью. Недавно на его территории – на Хованском кладбище[48] – случилась перестрелка. Это продолжение дележа. ГУП заведует всем: от обработки тела и бальзамирования до памятников и работы землекопа. Экономически подготовка тела – это самое выгодное в этом бизнесе. При этом с советских времен нет никакой институционализации – в регионах ты просто отдаешь без чеков деньги моргу, а тебе без документов труп.

– Почему не разберетесь? – спрашиваю сотрудников прокуратуры.

– Неудобно же, они ведь помогают хоронить. Зачем в горе лезть к людям?

На все услуги у ГУП с 1996 года астрономические цены, в регионах схожие истории. Здесь до сих пор сплав традиций и интересов бандитов и чиновников, поэтому рынок почти полностью теневой; силовиков, кстати, в этом деле нет. Сейчас планируют сделать частные кладбища, когда человеку дают в аренду на 99 лет участок, а он легализует объект и тем самым снимает головную боль с государства. Это планируют осуществить после принятия нового закона, тогда ГУП "Ритуал" раздербанят. Они всячески отбиваются – следовательно нельзя исключать повторения Хованского побоища.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

#USSRCHAOSSS exUSSR

Чужим здесь не место: Баку-90

Али Гусейнов о национальной самоидентификации

13 января 1990 года в Баку, тогда еще столице Азербайджанской ССР, начались армянские погромы, еще более жестокие, чем ранее в Кировобаде и Сумгаите в 1988 году. В общей сложности в Баку погибло от 48 до 300 человек – порядок расчетов зависит от пристрастности. Неделю спустя Советская армия вошла в город – в результате штурма погибло 134 горожанина и 20 солдат. Эти события власти независимой республики назвали Черным январем. Схожие события происходили в Армении, откуда тянулся поток беженцев.

Всё это еще больше наэлектризовало атмосферу в Нагорно-Карабахской автономной области, где при преобладающем количестве армян также были крупные общины азербайджанцев и курдов. В результате продолжавшейся четыре года войны в Карабахе погибло несколько десятков тысяч человек и было перемещено население целых сел. Коренной житель Баку Али Гусейнов из смешанной семьи рассказывает о том, как в детстве пережил погромы, и о собственной национальной самоидентификации после бегства из родного города.

Моя мама – армянка, отец – азербайджанец, ну а я русский. Мои предки с обеих сторон жили на каспийском берегу сотни лет. В семье говорили только на русском языке, а на азербайджанский переходили, когда ругались. Вероятно, чтобы я не понял, о чем говорят взрослые. Так что я только до десяти выучился считать, армянский же вовсе не использовали. Возможно, именно поэтому у меня нет тяги к корням, а себя я ассоциирую с русской культурой. Если честно, когда слышу пронзительный звук зурны или напевы, то меня просто воротит – наверное, какой-то психологический блок.

Наша семья всегда была склонна к интеллигентской рефлексии, ведь отец играл в симфоническом оркестре, а мать работала в школе. Что и говорить, жили мы хорошо: машина, несколько квартир в историческом центре, по соседству университеты, вот потому до последнего уезжать не хотели. Однако дело не только в том, что бросать было жалко, – никто не верил, что такая кутерьма начнется.

Вопрос отъезда стали поднимать, когда со всех сторон заговорили о сумгаитских погромах. Тогда в промышленном пригороде Баку погибло 26 армян и шесть азербайджанцев. В пользу того, что эти события были неожиданными для семьи, можно вспомнить, как в конце восьмидесятых отцу предлагали работу за границей – в Чехословакии, Венгрии, Германии. Это ведь очень круто для советского человека, но родители считали Баку настолько комфортным местом, что отказались от Европы, куда неоднократно ездили с гастролями.

Родители описывали Баку как самое многонациональное место Союза, где было наслоение культур, где русские, армянские, азербайджанские, лезгинские и еврейские семьи жили в одном доме. При этом мне говорили, что движущей силой погромов была деревенщина, которая приехала занимать недвижимость. Высидели до последнего – решили двигаться лишь тогда, когда потеряли уверенность в соседях, с которыми прожили всю жизнь.

Это была целая шпионская история: мы тайно перемещались от одного отцовского друга к другому, от дяди Хусейна к дяде Рауфу и далее по списку. В конце концов, в сопровождении советских солдат добрались до аэропорта, где с неделю прожили в техническом помещении. В память о погибших все дороги были уложены цветами – солдат это очень удивило. Самолет долго откладывали, а как дали отмашку на взлет, так людей набилось как селедок в бочке – половина пассажиров буквально стояла. Уже в небе самолет развернули, и вместо Харькова, где нас ждали родственники, мы оказались в Москве. Мне было тогда четыре года.

В принципе повезло: других и вовсе на пароходах везли в Среднюю Азию, где вновь пошли погромы. Тех беженцев селили в новостройках, на вселение в которые стояли огромные очереди местных. В детстве я долго думал, ну почему же мы не поехали в Армению. Только потом я понял, что там была такая же кутерьма – ереванских азербайджанцев выгоняли точно так же, а значит, для нашей смешанной семьи это был совсем не вариант. Много беженцев из Баку потому и отказались от этой идеи, так как смешанные семьи были распространенной практикой в городе. Вообще бакинские армяне являлись синтезом культур, который мог стать шансом на примирение. Мама прежде всего воспринимала себя как бакинку и только потом как армянку. Поэтому логично, что вот таких полукровок в первую очередь отправляли на истребление.

В России нам долго не давали ни статуса беженцев, ни российского гражданства. Полная беднота – помню, как шоколадную конфету делили на четыре части, чтобы хватило всем. Спустя какое-то время жизнь стала налаживаться – как вынужденным переселенцам нам дали комнату в обшарпанном общежитии, мы съехали от дяди, а мама устроилась учителем.

Папа же пошел водителем автобуса, так как для него вакансий не было – он играл на духовых, а в музыкалке всё больше предпочитали пианино или гитару. Потом всё-таки нашли место – со временем ученики стали призерами российских конкурсов. Как семье учителей выделили муниципальную двушку – правда, пришлось расплачиваться. Маме звонили на рабочий телефон и ругались, что нам досталась квартира.

В школе как-то начались разговоры: "ох уж эти армяне, понаехали". Мама вмешалась: "Позвольте, но я же тоже армянка", и перед ней извинились, говоря, что имели в виду абстрактных приезжих. Это очень русская тема – для друзей ты хороший человек, пусть и Али, но посторонние кавказцы – это уже чурки. Например, со мной отлично общались те, кто ездил на "белые четверги" бить мигрантов в электричках. Самое смешное, что лидером был чувак с грузинской фамилией.

Когда были живы родители, то я не интересовался историей семьи, а в 10 классе их не стало. Сейчас большая часть моей жизни – это попытка понять, кто я. Вот приходишь в бюрократическую контору, говоришь на чистом русском, всё нормально, но как только сотрудник видит мою фамилию и имя, то людей будто подменивают. Это, конечно, ерунда – с этим можно смириться. Но мой брат – жесткий боец – после таких инцидентов порой приходил домой, едва сдерживая слезы. Именно поэтому брат с незнакомцами представляется Андреем, а я Димой. С азербайджанской или армянской диаспорами я также не контактирую – для них я чужой, который, в отличие от них, не может даже опознать человека по каким-то им знакомым приметам. Вот у меня, мол, характерная для армян округлость подбородка – я в ответ отшучивался, что это я просто ем много.

Со временем, конечно, притупляется ощущение инаковости. Давя тапочком тараканов в тесном общежитии, мне странно было слушать про сытую жизнь прежде. Если у брата – он старше на 10 лет – было детство, все эти пионерлагеря "Артек", кружки самодеятельности, танцы с кинжалами, то я был как пришелец, которого закинули в Коломну. Баку-то я не помню. Мое самое четкое воспоминание приходит, когда я засыпаю – мне снится, что я еще ребенок и иду к морю.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Нулевой Майдан

О выступлениях в Киеве в 1990 году глазами участника событий

"Первым Майданом" сегодня традиционно называют события конца 2004 года, в результате которых к власти пришел Виктор Ющенко. Но первое массовое выступление на майдане Незалежности состоялось задолго до "оранжевой революции", в октябре 1990 года. Знаменитая площадь тогда носила имя Октябрьской революции, а ее облик отличался от сегодняшнего.

– Возле Консерватории стоял циклопический Ленин и архитектурная группа представителей "народа". "Народ", понятно, был меньше, как и положено при изображении фараона с подданными. Фонтаны были и на стороне Консерватории, а не только на "рулетке" (так называлась противоположная часть Площади Октябрьской революции). Сейчас свободного пространства на Майдане (он так был назван в девяносто первом году) меньше. Существует теория, что правительство все годы прилагает усилия к размещению памятников, фонтанов, зеленых насаждений на Майдане. Ну, чтоб было меньше демонстрантов, – рассказывает Владимир, участник "революции на граните" 1990 года, урожденный киевлянин.

В начале октября 1990 года на площади – впервые в ее истории – появились палатки протестующих. Украинское студенчество выдвинуло политические требования.

– Целью [протестующих студентов] было свалить власть. Все лозунги были об этом. Самым импонирующим для меня было требование независимости Украины. Все прочие требования являлись тактическими, и конечной целью был выход из подчинения Москве. Как показало время, это было разумным.

Владимир на тот момент состоял в Конфедерации Анархо-Синдикалистов (КАС). КАС была крупнейшей организацией анархистов на территории СССР; в ней состояли тысячи человек, политическая судьба которых впоследствии сложилась по-разному. Например, одним из главных идеологов КАС был Андрей Исаеву который сейчас стал видным функционером партии "Единая Россия". Кроме Владимира на площадь пришли другие участники украинской КАС, но анархистом по сей день остался лишь он.

– Годы беспощадны к людям. Большинство из них теперь вне политики: кто-то эмигрировал, двое стали искренними "ватниками", а один стал раввином.

Российская часть Конфедерации студенческие протесты в Киеве проигнорировала, хотя примерно тогда же активно участвовала в акциях солидарности с китайскими студентами, участниками антиправительственных выступлений на площади Тяньаньмэнь.

– Анархист должен принимать участие в таких выступлениях, если протест направлен против существующего государства. Во всяком случае, поддерживать критически, пытаясь продвинуть свою повестку дня. Не вышли бы студенты тогда – сидели бы "на жопе ровно", как и сидят обыватели в РБ, РФ и Казахстане, – так Владимир объясняет свое участие в протесте, лозунги которого не были анархистскими.

– Костяком протеста в Киеве (как и за год до того в Пекине) стало студенчество, а основным методом – голодовка. Студенты (не только киевляне, приезжали и из других городов) отказались уходить по требованию милиции, и уже к концу первого дня голодали больше ста человек. Отличительной чертой голодающих была белая повязка. Милиционеры поначалу потребовали разойтись, но агрессивных действий на площади не предпринимали, хотя в УССР еще за два года до того были созданы пять первых отрядов республиканского ОМОНа. Позже на их базе в 1992 году власти независимой Украины сформируют спецподразделение "Беркут".

Было ожидание сноса лагеря, и кроме голодающих существовали группы охраны. Кроме того, к нам круглосуточно подходили киевляне поговорить о политике. Форумов не существовало, и люди предпочитали полемизировать публично.

Столкновения с милицией случались во время маршей возле Верховной Рады. Большая толпа прорывала кордоны. Это было нелегко, но возможно. Спецназ был. Когда был организован "верхний лагерь" под Радой, то они стояли в оцеплении вокруг палаток.

"Революция на граните", конечно, привлекла внимание и власти, и общества. На встречи с протестующими регулярно приезжали партийные руководители, в том числе и будущий первый президент Украины Леонид Кравчук. Влияние на общество оказалось настолько сильным, что украинцы начали выходить из КПСС, как это сделал писатель Олесь Гончар. Количество голодающих увеличивалось, а республиканские СМИ активно освещали протестную акцию.

– Не помню, на какой день включился в голодовку. День пятый, наверное. Голодал более недели и по рекомендации врача прекратил участие. Мы проходили ежедневное обследование в Октябрьской больнице. Врачи следили за состоянием здоровья, осматривали нас и брали анализы крови.

Киевляне оказывали поддержку вещами и продуктами для охраны. Также народ "скидывался" деньгами. Участников голодовки пригласили в финале и после ликвидации кассы под роспись раздали всем их долю. Это было по 15 советских рублей с копейками, если не ошибаюсь.

Такая лояльность властей кажется удивительной, если вспомнить, что всего через пару месяцев в Латвии и Литве произойдут столкновения с человеческими жертвами, а Рижский и Вильнюсский отряды ОМОН выйдут на тропу войны против прибалтийского сепаратизма.

– На Украине тяжело было отделить "своих" от "чужих". Если сегодня в Киеве 75-80 % русскоязычных, то в девяностом году были все 95 %. При этом были еще и галичане, которые на 90 % украиноязычные. Общность воспринималась не по языку. Это не Балтия с более-менее четким делением. У власти не было очерченной группы поддержки, как и очерченной социально-этнической базы у оппозиции.

Кроме того, к забастовке были готовы киевские заводы. Рабочие поддерживали студенческие требования, а на маршах в поддержку голодовки и оккупационных забастовок в ВУЗах можно было увидеть плакаты с названиями промышленных предприятий.

Собственно, с этого времени было много раз проговорено, что подавление мирных протестных движений с трупами открывает право для признания власти нелегитимной. Могло начаться вооруженное восстание в Киеве и на Западе. Кравчук проявил политическую мудрость, не разогнав студентов. У Януковича такого чутья не было. Он упрямый идиот, который сам себя сверг.

Кравчук был мудрее и использовал ситуацию для укрепления своей власти. В девяностом он был оппонентом "Майдана". В 1991-1992 годах Леонид Макарыч полностью перенял лозунги национал-демократов и лишил их пространства для маневра, то есть переиграл оппозицию на ее же поле.

В России это могли воспринимать иначе, но местная бюрократия отдавала себе отчет в происходящем и понимала последствия грубых и резких действий. Только поэтому в стране всё было мирно до того, как (по давнему совету Павловского) "революции дали в морду" в декабре 2013-го.

Именно во время "революции на граните" смогли громко заявить о себе многие известные украинские политики, такие как Олег Тягнибок, который был одним из руководителей медслужбы "нулевого Майдана" (на тот момент будущий лидер националистов был студентом-медиком). Протест был хорошо структурирован и организован.

– "Самоуправления" не было. Изначально власть принадлежала триумвирату представителей Украинского Студенческого Союза и Студенческого Братства (региональная галицкая организация).

Тягнибока я не помню, может, и видел. [Чудаков] среди нас было достаточно. Самые пафосные и тупые были не среди голодающих, а в охране и обслуге. "Нулевой Майдан" девяностого года был большой дискуссионной площадкой, как и все последующие.

– Я рассказывал об анархизме. Многие соглашались с моими доводами, но считали, что вначале независимость, а потом самоуправление. На Украине анархизм никогда не считался неприемлемым взглядом на вещи. А на мои политические взгляды этот опыт не очень повлиял. Мне стала понятнее массовая психология и механизмы манипуляции людьми политиками. Так же я понял предел возможностей таких "кукловодов". Я с того самого времени не верю в теории заговоров.

Хотя, оценивая с высоты прошедших лет, можно было поменять тактику участия анархистов, чтобы войти в девяностые более подготовленными. Общие лозунги соответствовали массовому сознанию людей той эпохи.

"Революция на граните" стала первым в новейшей истории Украины успешным гражданским протестом. Большинство требований студентов республиканские власти выполнили (к рассмотрению их принял Верховный Совет УССР), а облик украинского протеста определился на много лет вперед.

– Теперь принято, что студенты должны быть политически активны, а демонстрация может стать бессрочной с палатками. До Майдана 2013-2014 годов были Налоговый Майдан, Майдан-2004, лагерь "Украины Без Кучмы" в 2000-м.

Материал подготовил Евгений Бузев

Предтечи "Правого сектора"

Историк Эдуард Андрющенко об ультраправых объединениях на Украине

В ходе референдума 1991 года на избирательные участки Украины пришли 84,1 % имеющих право голоса. Большинство избирателей согласились с Актом провозглашения независимости Украины, при этом вопрос о выходе республики из СССР не ставился. За исключением Крыма (только 54 % "за"), почти во всех регионах за суверенитет отдали более 90 % голосов. Эту победу долгие годы ковали украинские националисты (и местная партийная элита), которые в десятые вновь оказались на авансцене. О различиях ультраправых объединений рассказывает кандидат исторических наук Эдуард Андрющенко, прежде член "Тризуба им. Степана Бандеры"[49].

Возрождение организованного украинского национализма началось в конце восьмидесятых из двух источников. Во-первых, активную деятельность разворачивали возвращавшиеся из Канады, США и Европы эмигранты. В основном это были разные фракции некогда единой ОУН[50]. Между собой они иногда сотрудничали, а иногда и конкурировали. В основном представители диаспоры продолжили идейный раскол минувших лет – вернувшись на родину, свои старые обиды они перенесли в новые политические реалии.

Во-вторых, это были местные националисты, никуда из СССР не выезжавшие, в основном диссиденты и политзаключенные. Как только режим ослаб, они сразу включились уже в который раз в борьбу. Старые кадры ОУН и УПА[51], занимавшие первые роли в движении в сороковые, за редким исключением, уже не могли активно участвовать в политической жизни: кто-то просто не дожил, у кого-то здоровье уже было не то. Куда более активным было следующее поколение, политическое становление которого пришлось на шестидесятые. Эти люди, с одной стороны, были еще достаточно молоды, с другой – имели опыт борьбы с режимом.

Конечно, деление это весьма условно – группы взаимодействовали друг с другом, объединялись и перемешивались. Была еще радикальная националистическая молодежь, которая сотрудничала и с теми, и с другими или же создавала свои собственные организации. Также на начальных этапах более-менее единой средой были националисты и демократы (тот же "Рух"), но постепенно дистанция между ними всё увеличивалась.

Когда я готовил научную статью о коллективном потрете националистических лидеров той эпохи, то подсчитал, что из двадцати с лишним предводителей организаций больше всего было медиков и историков. Например, в Социал-Национальной партии Украины (СНПУ) из четырех лидеров трое были врачами – Олег Тягнибок, Андрей Парубий, Ярослав Андрюшкив. Причем последний был психиатром и параллельно первым на западе Украины стал устраивать тренировки по еще недавно запрещенному карате, поэтому и с ним во всю тусовались спортсмены. Кстати, именно СНПУ придумала символ "идея нации", сейчас тот же знак использует полк "Азов".

Из диссидентов стоит выделить основателя организации "Державна самостійність України" поэта Зиновия Красивского[52], которого в националистической среде уважали практически все (довольно редкий случай на фоне перманентных конфликтов и взаимных обвинений). Несмотря на преклонный возраст, он активно участвовал в развитии движения. Эта интеллигенция не рассуждала, бить или нет коммунистов, – это был боевой типаж.

У ОУН ("бандеровской", или же "революционной" фракции) ярким руководителем была Ярослава Стецько, вдова видного лидера Ярослава Стецько. Покинув ради украинского гражданства Мюнхен, она в девяносто седьмом году стала депутатом Рады. ОУН формально регистрации не получали, ведь они позиционируют себя как закрытая элитарная группа, которая не хочет запятнать ставший уже легендарным "бренд" в банальной политической деятельности. Для этих целей создали партию "Конгресс украинских националистов" (КУН).

КУН – это наиболее умеренная и респектабельная часть радикальных националистов, в основном люди старшего поколения, которая предпочитает действовать легальными политическим методами в рамках закона. В придачу к "Конгрессу" оуновцы создали "Тризуб", спортивное крыло для силовых акций, куда я вступил позднее. В КУН считали, что задача "Тризуба" – защищать их митинги в случае нападения. Молодым "тризубовцам" же хотелось больше экшена: не защищаться, а нападать. "Тризуб" принципиально не собирался становиться партией, зато они тренировались и делали вылазки, занимались декоммунизацией на практике. В плане идеологии "тризубовцы" были довольно консервативны, следуя классическим постулатам Донцова и Бандеры.

"Лучше погибнуть волком, чем жить псом"

Именно такие лозунги кричали на ночных улицах с факелами в руках члены УНА-УНСО[53]. В организации подавляющее число членов были жаждущими экшена молодыми людьми – драки, марши в красивой форме, факельные шествия. Идейное оформление было на втором месте. Изначально организацию возглавлял Юрий Шухевич, сын легендарного главнокомандующего УПА Романа Шухевича. Юрий Шухевич входил в Украинскую Хельсинкскую группу, из которой затем вышло объединение разношерстной публики – от либералов до националистов.

В силу подорванного здоровья и преклонного возраста Шухевич стал скорее символом, чем реальным лидером. Для людей он олицетворял преемственность поколений. Несмотря на потерю зрения в лагерях, в спорных обсуждениях последнее слово, по словам участников событий, было именно за ним. Тем не менее он довольно быстро вышел из УНА, так как это человек поколения, у которого более традиционный взгляд на украинский национализм. Шухевичу страшно не нравились всевозможные эксперименты Дмитрия Корчинского с евразийством, анархизмом, левыми идеями. Славко Артеменко поддерживал Корчинского, формируя стиль организации. Сейчас же он ушел в церковь, причем Московского патриархата.

Другим известным заводилой был поэт Анатолий Лупынос. Этого уроженца Донбасса соратники помнят как крайне харизматичного и колоритного человека, с вечными бородой и сигаретой в руках. В том числе и на нем держался творческий и финансовый потенциал организации. Говорят, азербайджанский лидер Гейдар Алиев страшно не любил, когда в его кабинете курят – это разрешалось только Лупыносу. Поэт лично знал президентов Карабаха, Армении, Грузии.

Лупынос без паспорта путешествовал по миру, задерживался российскими спецслужбами, через кавказские диаспоры налаживал сотрудничество с Грузией и Чечней. С тех пор осталась его фотография с чеченским президентом Асланом Масхадовым. Лупынос лично ездил вызволять капитана авиации Юрия Беличенко, уроженца Киева. Тот проходил службу в Закавказском округе, а после развала остался служить Азербайджану – это была обычная практика для славян-офицеров. В Карабахе его сбили и хотели казнить, но руководству непризнанной республики польстило, что к ним обратилась украинская организация. Это хоть какое-то международное признание – ведь даже сегодня Ереван не признает независимости Карабаха. В итоге Беличенко помиловали, он остался там и стал начальником аэропорта.

Перемога

Переломным моментом для УНА-УНСО стало постановление Верховного Совета, признававшее Севастополь территорией России[54]. Активисты ввязывались в гущу событий, так как хотели везде воевать против бывшей метрополии. Главный аргумент таких выездов – лучше воевать на Кавказе, чем у себя дома. Следующим ярким моментом для организации стал "поезд дружбы" в Крым в девяносто втором году – всем заведовал депутат Степан Хмара, один из главных националистов в Верховной Раде. Поезд формировался в Киеве – кроме унсовцев поехал народный хор, священники автокефальной церкви. Затем прошли маршем по Дерибасовской в Одессе и по Херсону, но до Севастополя не доехали – в город их не пустили, а они в ответ заблокировали железнодорожное сообщение.

В конце концов, унсовцев завезли в Севастополь на кораблях, столкновений особо не было, так как милиция разгородила возмущенных и тех немногих местных, кто радовался приезду гостей. Члены УНСО утверждали, что эта акция стала сильным моральным ударом по сепаратистам, демонстрацией силы. С другой стороны, этот поход на долгие годы стал жупелом антиукраинской пропаганды в Крыму. Именно поэтому многие проукраинские активисты тогда осуждали этот рейд, считая его провокацией на пустом месте.

Следующей остановкой стало Приднестровье – пока Корчинский не поднял вопрос в девяносто втором году, мало кто задумывался на эту тему. "Есть угроза со стороны сторонников "Великой Румынии". В республике живут украинцы, и мы должны выступить на стороне сепаратистов. Россия претендует на статус защитницы всех славян, так давайте перехватим инициативу", – заявил он на встрече членов организации в Киеве. Часть приднестровских политиков склонялась к идее присоединения к Украине, и с ними унсовцы активно контактировали. Кроме УНСО все правые выступали за целостность Молдовы.

В первом отряде были всего пара десятков человек из Ровно и Тернополя, в том числе и Николай Карпюк, которого осудили в Грозном[55] на 22 года по обвинению в убийстве российских солдат. Одновременно против молдаван на стороне ПМР воевало около 150 человек, а с учетом ротации прошло 400. Погибших членов организации в той войне не было. Перед отправкой каждый писал заявление, где возлагал на себя всю ответственность за собственную гибель. Партийцам нравилось, что в республике, как они говорили, украиноязычных больше, чем в Киеве. Успели даже открыть приход Киевского патриархата, но вдруг резко всех вывели – Украина подписала соответствующее распоряжение.

Все события описаны подробно в запрещенной в РФ книге Корчинского "Война в толпе", но его рассказы, по словам участников, можно делить надвое, особенно если речь заходит о боевых действиях. Вообще Корчинский – трудный источник для исследования: он творческий человек, которого во время интервью больше тянет на философию.

В Приднестровье унсовцы почти не пересекались с русскими добровольцами, которых было в достатке – например, будущий командующий армией Донецкой Народной Республики Игорь "Стрелков" Гиркин. Еще тогда русские иногда называли эсэсовцами украинских бойцов, а те больше общались с донцами – в первую очередь из-за сепаратистского настроя последних. Одним из наиболее видных был атаман Петр Молодидов: сидел за неучтенное оружие, воевал в Абхазии, в Киево-Печерской лавре вместе с унсовцами организовал панихиду по репрессированным большевиками казакам, в 2003 году получил огромный срок за убийства кавказцев в родной станице.

Опыт действия в группах унсовцы тренировали в лесных лагерях. Для поддержания боевого духа регулярно проходили недельные зарницы – главные сборы проходили в Карпатах. Лагеря ультраправых выглядели приблизительно одинаково: идеологические лекции, бег с препятствием, рукопашка, строевая подготовка. Для тех, кто давно в теме, делали прикладные вещи типа теории оружия от приглашенных действующих офицеров и "афганцев". Такие мероприятия милиция старалась пресекать – в девяносто четвертом году лагерь УНА-УНСО под Киевом окружили. Националистам пришлось ночью прорываться, попутно вспоминая недавно прослушанную лекцию по ориентированию на местности.

Пункт назначения: Кавказ

В девяносто третьем году члены УНСО обратили внимание на Кавказ: сперва даже чуть не поддержали абхазов, которые искали союзников. Думали так: с одной стороны, за Сухуми Россия, с другой – каждая нация имела право на самоопределение на своей земле. По рассказам ветеранов, Грузия девяностых – это всеобщее раздолбайство, когда в парламент вообще не проблема зайти с гранатой в кармане. Так, например, было, когда командир "Мхедриони" Джаба Иоселиани вручал награды. Семь унсовцев получили ордена посмертно.

По словам грузинских ветеранов, украинский отряд был наиболее боеспособным, так как в условиях гражданской войны армия сильно разложилась при отсутствии политической монополии. Заснувший на посту часовой, недозаправленные машины накануне наступления, желание напиться коньяка и поехать искать приключений – это типичное поведение грузинских бойцов эпохи гражданской войны. Сам Корчинский с военной стороны выше всех оценивал армию карабахских армян, созданную буквально из ополчения. Воевавшие против них украинцы уверяли, что армяне дошли бы хоть до Баку.

Реально в Абхазии воевал небольшой отряд, но эта эпопея слишком широко разошлась в СМИ, в том числе и российских. Если исследовать газетные вырезки, то был чуть ли не целый полк. Эта тема, безусловно, полна мифов: любое нерегулярное военизированное формирование будет преувеличивать свою роль, у каждой группировки будет свой Сталинград, овеянный легендами. Это уже сейчас видно с обеих сторон по боевым действиям в Донбассе и другим локальным конфликтам, где кочуют былины, как десяток бойцов успешно устоял против сотен врагов. У унсовцев есть одна история, что Ельцин якобы звонил президенту Леониду Кравчуку и требовал разрулить тему, когда после боя в Грузии пострадало много русских солдат. В ноябре 1993 года Верховная Рада утвердила уголовную ответственность за наемничество – в стране правые протестовали и напоминали, что даже американский писатель Эрнест Хемингуэй воевал за границей.

Кое-кого посадили в СИЗО, но обвиняемые стали кандидатами в депутаты, и всех выпустили. С тех пор люди ездили неофициально – вплоть до девяносто седьмого и даже позже. Законы обратной силы не имеют, поэтому националисты беззастенчиво рассказывали про Приднестровье и Грузию, но про Чечню мои информанты предпочитали не афишировать – исключением тут был только Сашко Билый, убитый милицией в марте 2014 года.

Другой интересный эпизод – это "Чернобыльский шлях" в девяносто шестом году в Минске по случаю десятилетия взрыва на АЭС. По приглашению "Белого легиона" в Беларусь выдвинулись украинцы с богатым опытом уличного насилия. Самыми поехавшими оказались унсовцы, прежде наделавшие шороху во время похорон патриарха[56]. Кутеж был такой, что белорусские оппозиционеры позже заявили: "Не надо нам таких помощников – нам тут еще жить". В итоге националистов задержали – дали сроки до 4 лет. Тогда и. о. президента Чечни Зелимхан Яндарбиев предложил русских солдат обменять на украинцев, но Минск не согласился.

Мои информанты не думали про преследования со стороны России, которых можно было ожидать после дела Николая Карпюка, осужденного в Чечне за убийство российского солдата. Скорее после таких признаний мне украинская прокуратура могла в любой момент возбудить дело. Кроме УНСО никто официально не воевал: члены остальных организаций участвовали как частные лица. Ветераны вспоминают даже не свои неоднократные встречи с Шамилем Басаевым и другими полевыми командами, а что факт таких знакомств совершенно ничего не значил для других чеченцев. В республике была куча кланов, хаос, и всем было плевать на высших лиц Ичкерии.

Верховная Рада

Несмотря на свои подвиги для общества, правые оставались маргиналами, что можно отследить по электоральным предпочтениям. Признание ветеранами бойцов УПА, статус национального языка, декоммунизация – в той экономической ситуации такие темы волновали узкий круг людей.

Один из респондентов признавался: "Главной идеей была свободная Украина, и только потом сытый рабочий. Да, мы могли осознавать, что нам важно контактировать с теми же шахтерами, но собравшись узким кружком, могли искренне пробеседовать весь вечер о создании поместной церкви".

На любом съезде после проваливавшихся выборов лидеры призывали объединять усилия и работать над ошибками. Полный раздрай вообще характерен для множества движений, когда нет объединяющего фактора – можно вспомнить примеры "Руха", УНА-УНСО и "Тризуба". Интересно, что когда "Беркут" шел в наступление на Майдане, то всем было плевать на разницу во взглядах: плечом к плечу стояли либералы за евроинтеграцию и самые отъявленные националисты. Только мобилизующая опасность уходила, так сразу у всех начиналась принципиальность. Так было и с "Черным вторником" в девяносто пятом, когда за подравшихся с ментами унсовцев встали все – от национал-демократов до консерваторов из "Руха", хотя прежде чуть ли не били друг друга. Просто пришедший к власти Леонид Кучма, в отличие от президента Кравчука, не стал закрывать глаза и щемил правых.

Читая предвыборные обещания правых партий, легко увидеть сочетание совершенно невозможного: минимальное налоговое обложение и максимальная соцподдержка. За всё хорошее против всего плохого – это ведь типичная черта популистских партий. Звучали голоса, что нужно идти с социальными лозунгами и окучивать левый электорат. Складывается впечатление, что в сороковые было нечто подобное, когда повстанцы вставляли в памфлеты социалистические лозунги. И в девяностые все попытки были не только неуспешными и спорадическими, но и неискренними.

Проекты общих блоков много раз формировались, но всегда ненадолго и невсерьез – в последний момент кто-то обязательно заявлял: "Наших людей мало в первой десятке списка – мы уходим". В Тернополе или Львове каждая организация имела возможность претендовать на неплохой процент на выборах, партии выводили сотни людей – в результате молодежь ругалась за возможность первыми пойти в колонне. На местном уровне в южных и восточных областях картина была другой. Участники партий варились в одном котле, так как они были все "за Украину", а киевские конфликты были далеки и непонятны. Когда вас на весь город 30 человек, а коммунисты как минимум могут вывести 150, то это странно – не подавать руки из-за разногласий лидеров.

Тогда коммунисты еще были активны. Например, в 1997 году во Львов приехали автобусы коммунистов и случилась массовая драка. С каждой из сторон выступило несколько сотен человек. Лидер СНПУ Парубий говорил, что приехали люди из Донецка и у всех арматура, но кто знает, как было на самом деле. Компартия плотно сотрудничала с клубами бокса и боевых искусств. Например, занимается коммунист, а в случае кипеша подтягивает пацанов. КПУ также финансировала выезды на состязания, в ответ их людей назначали почетными председателями – такое практиковалось у нас в Запорожье.

Была активна компартия и в самом Львове. Когда его присоединили к Союзу, то со всех уголков страны съехались партработники и технические специалисты, жившие обособленно от всего города. В этих районах новостроек было больше русскоязычных – были свои журналы и клубы. На востоке до последнего времени массы также слабо представляли, кто такой Бандера – не могли без ошибки произнести его фамилию, но уже ненавидели. Благодаря советским штампам для них это было чуждо, и на этом фоне "Партия регионов" Виктора Януковича могла легко мобилизовать людей рассказами, как из Львова уже выехало несколько автобусов нацистов. Например, в Херсоне считали так: если ты за Бандеру, значит понаехал. Когда показывал местную прописку в паспорте, то лишь качали головой.

У меня сохранилась коллекция листовок, где авторы пишут: "50 лет назад освободили город-герой Киев от фашистских захватчиков, а теперь бандеровцы шагают по Крещатику. Как же так?" В западных областях к ребрендингу, что Бандера уже герой, а не предатель, спокойно отнеслись, так как это семейная история. Аполитичный обыватель помнит про репрессированного деда, поэтому колонна под красно-черными флагами для него – это что-то свое.

В нише защиты обычных людей в то время коммунисты работали более плотно, и на фоне социальной нестабильности большое количество людей голосовало за левых. Ситуация начала меняться лишь во второй половине нулевых, когда сами коммунисты ограничились темой НАТО и защиты русского языка, а правые вошли в тему экологии, трудовых прав, незаконной застройки и т. д. В первую очередь, это делали автономные националисты, выступавшие против необходимости формальных партий, но неформальные лидеры все сплошь были помощниками депутатов от партии "Свобода", которую до ребрендинга знали как СНПУ.

УНСО пыталась экспериментировать: уйдя от программы времен Второй мировой войны, ее члены получили новых сторонников, но потеряли традиционный электорат. Если смотреть газеты тех лет, то видно, как руководство обвиняли за крен в сторону Мао Цзэдуна и Фиделя Кастро. Люди пришли бороться за незалежную Украину, а им втюхивают про евразийство и анархизм – в итоге такая алхимия также не дала электоральные плоды. Единственное исключение – это "Конгресс украинских националистов", создавший либеральный вариант бандеровской идеологии – благодаря этому на местном уровне провели десятки депутатов и получали стабильное финансирование от бизнесменов средней руки и диаспоры. Правда, всё закончилось кризисом партии в конце девяностых.

Еще недавно у многих старых националистов были мысли, что в общем-то они всю жизнь занимались не тем, ведь они не нашли ключ к людям. "Ходили в вышиванках и кричали лозунги, а умные прагматичные ребята приватизировали заводы. Из-за отсутствия опыта мы откровенно побоялись идти в верхи, брать власть и ответственность на себя. Общество решило, что пусть "красные директора" управляют, раз уж знают, как работает система. Сегодня мы такие же маргиналы, как и были, а у тех умников все ресурсы, чтобы протолкнуть свою точку зрения", – признался один из спикеров.

После начала боевых действий в Донецке в 2014 году активисты уверены, что у них появился второй шанс раскрыть глаза людям, которые прежде не верили в необходимость запрета компартии и сепаратистских тенденций. "Нам не верили, считали дураками, но вот мы оказались правы", – заявил один из ультраправых.

При этом языковой вопрос до сих пор остро стоит в украинском национализме. Русский язык, несмотря на противодействие, активно использовался националистами в южных и восточных областях, но публично активисты предпочитали говорить на украинском. В УНСО меньше всего заморачивались – там было относительно немало русскоязычных. При этом Лупынос даже писал статью на русском, ведь он отсидел полжизни в советских лагерях и в быту, как и другие лидеры, говорил чаще на русском.

Гораздо щепетильнее к этому вопросу относились в "Державна самостійність України". ДСУ прошла эволюцию идеологии, и со временем их отличительной чертой стал этноцентризм – никто из правых так, как они, не уделял внимания вопросам национального происхождения человека. Именно их чаще всего обвиняли в русофобии и антисемитизме. Для всех прочих "москаль" – это термин политического характера, а для ДСУ этнонационализм и чистота украинской нации были прежде всего. Сейчас круг националистов в разы расширился, но при этом гражданский национализм – верность своему государству, а не знание языка – вытеснил этнонационалистов. Сегодня наиболее догматичных последователей учения, которые отвергают какой-либо компромисс, называют "вышиватой". Они требуют повсеместной мовы – в ответ им говорят: "Даже на фронте не стоит так вопрос, так зачем в тылу нам лишние споры?"

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Кавказская кухня

Бывший премьер-министр Грузии Тенгиз Сигуа о конфликте Гамсахурдии и Шеварднадзе

В СССР интеллигенция на Кавказе чувствовала свое ущемленное положение, так как была лишена возможности занимать руководящие должности в партии. Накопленный символический капитал не помогал себя реализовать до перестройки, после ослабления хватки Москвы вчерашних интеллигентов выбросило на передовую. Среди чеченских полевых командиров – актер драмтеатра Ахмед Закаев и поэт Зелимхан Яндарбиев. Главой Южной Осетии стал этнограф Людвиг Чибиров, а ставшего в 1991 году президентом независимой Грузии Звиада Гамсахурдию – переводчика Шекспира и Бодлера – низложили годом позже скульптор Тенгиз Китовани и кинокритик Джаба Иоселиани.

Гражданская война между сторонниками старого президента Гамсахурдии и нового президента Шеварднадзе окончилась к декабрю 1993 года. Политическим итогом противостояния стала неподконтрольность центру Абхазии, Аджарии и Южной Осетии и сохранение российских военных баз. О трагических днях закавказской республики рассказывает 82-летний доктор технических наук Тенгиз Сигуа, бывший премьером при обоих президентах.

К концу восьмидесятых грузины хотели выйти из СССР, особенно интеллигенция. Такой вот пример: во всех республиках были Союзы писателей, которые подчинялись всесоюзному. Первыми, кто вышел из подчинения, стали писатели Латвии, Литвы, Эстонии и Грузии. Чувствовалось, что из 15 республик именно эти больше всего за распад, хотя, безусловно, Армения и Азербайджан тоже хотели уйти.

Грузины осматривают трофеи. Фотография Ираклия Орагвелизде

Начиная с 4 апреля 1989 года в Тбилиси ежедневно проводились митинги[57] – милиция сразу окружала сборища, но не решалась применять силу для разгона. На моей памяти такое было впервые. В то время я был директором Института металлургии Академии наук, и на общем собрании мы приняли решение поддержать митингующих. За моей подписью направили коллективное письмо руководству республики с благодарностью, что хоть митинг окружили, но силовых действий не предприняли. Такого единства народа я ни до, ни после не помню – и интеллигенция, и рабочие, и даже школьники были на одной позиции.

9 апреля я до часу ночи был на протестных улицах, а потом пошел домой – в четыре утра же российское войско[58] окружило демонстрантов. Солдаты открыли огонь в воздух и пустили отравляющее вещество "Черемуха" – началась адская давка, и огромное количество людей попало в больницу В итоге 19 человек скончалось – это была, конечно, трагедия, для всего народа. С тех пор в воздухе было ощущение того, что начинается распад: всю Грузию лихорадило, везде шли демонстрации с надежной объявить о возрождении свободной республики.

Литературовед во власти

Именно на той волне и появился Звиад Гамсахурдия[59], который был организатором тех весенних демонстраций. Мы вместе учились в одной школе, он был в классе помладше. Его семью я хорошо знал, ведь его сестра была моей подругой в молодые годы. Тогда никто и не думал, что он далеко пойдет. Только после смерти диссидента Мераба Коставы[60] в восемьдесят девятом году Звиад стал номером один.

Осенью девяностого оппозиционный блок победил на выборах – Звиад стал председателем Верховного Совета, а в апреле девяносто первого – уже президентом республики. Получить 87 % голосов на выборах было совсем нетрудно, ведь коммунисты уже потеряли поддержку народа, – можно было и 95 % взять. Председатель избиркома – старый член компартии – почувствовал запах перемен и отстранился, а я был его замом, и все документы шли через меня. Еще до окончания голосования я дал интервью, где заверил, что оппозиция получит минимум 70 %.

Был ли этот интеллигент готов к такому посту? Надо признать честно, Гамсахурдия не был готов взвалить на себя эту ношу. Он совершил много ошибок: например, у нас были прекрасные отношения с Баку, но вдруг мне звонит их премьер с вопросом: "Объясните! Кто такой ваш президент? Почему такие глупые заявления?" Оказывается, Гамсахурдия в эфире ВВС сказал: "Карабах – это Армения, а значит, нечего Азербайджану идти туда".

Проваленный урок

У меня была информация, что на 16 августа 1991-го Михаил Горбачев назначил совет, где должны были объявить чрезвычайное положение. Это мне как грузинскому премьеру сказал Валентин Павлов[61]. Но этого не произошло – по слухам, Горбачев решил перенести всё на 26 августа. Это меня удивило, ведь оппозиция со стороны Геннадия Янаева[62] нарастала. Вся информация доходила слухами: например, что к Горбачеву на дачу в Форосе приехала группа Янаева и изолировала президента. Я до сих пор не понимаю, зачем перенесли то собрание – всё могло пойти по-другому.

Итоги гражданского противостояния – не только трофеи, но и разбитые окна. Фотография Ираклия Орагвелизде

Меня, безусловно, удивила реакция Гамсахурдии на предложение ГКЧП. В то время в Тбилиси приехал один генерал-лейтенант, который, по моей информации, строго-настрого запретил кому-то митинговать в поддержку президента СССР. Военный поставил три условия: разоружить 12 тысяч нацгвардейцев, передать управление над ними милиции, а результаты выборов местного самоуправления отменить. 19 августа всё это Гамсахурдия выполнил, подписав соответствующие указы. Командование Закавказским военным округом находилось в Тбилиси, и здесь располагалась целая армия – один приказ, и за 15 минут 20 тысяч солдат арестовали бы всех, кого нужно. Я к тому моменту уже был в отставке – ушел за день до путча, а из окружения президента никто не был против.

"В случае митингов против Янаева всё руководство обещали арестовать", – рассказали мне позже прибалтийские лидеры, к которым также приезжали посланники ГКЧП. "Мне угрожали арестом, поэтому я согласился", – спустя время подтвердит сам Гамсахурдия.

В девяностых годах во множестве восточноевропейских и африканских республик к власти пришли оппозиционеры, но остались спустя время на посту только двое – чешский драматург Вацлав Гавел и борец с апартеидом в ЮАР Нельсон Мандела. Вот насколько был популярен во время борьбы руководитель профсоюза "Солидарность" Лех Валенса, но продержался у власти лишь один президентский срок. Гамсахурдия боялся потерять власть и всех нас предал – после этого вся Грузия отвернулась от своего лидера.

Брат на брата

Подготовка отстранения[63] началась в октябре девяносто первого – у нас было не больше трехсот людей с оружием. Министр обороны, как он позже мне признался, несколько раз просил дать приказ разоружить оппозицию – потребовалось бы не больше суток. Но Гамсахурдия не приказывал, боясь предательства собственных солдат.

С начала боевых действий 22 декабря в Доме Правительства, где был штаб президента, под ружьем находилось 3600 человек. В итоге каждый день по сто человек убегало из штаба, и каждый день оппозиция только укреплялась – в конце декабря президент выступил по ТВ, где признался, что чувствует потерю поддержки. К тому моменту погибло свыше сотни человек. Большую роль в отстранении сыграли "Мхедриони"[64] – эту неофициальную организацию добровольцев создали под патронажем Шеварднадзе еще в восемьдесят девятом году. Несмотря на превентивный арест руководства, бойцы активно выступали против президента, но в народе их не любили.

Когда ситуация стала слишком сложной, Гамсахурдия неоднократно звонил мне – он соглашался на наши предложения. На третий день переговоров через замглавы МИД договорились, что Звиад полетит в Батуми, где правивший в Аджарии Абашидзе готов был всех принять. Однако супруга отговорила, хотя сопровождение и самолет уже были готовы. Ошибка Гамсахурдии была в том, что он надеялся на огромную поддержку населения. В свое время главу Азербайджана Абульфаза Эльчибея хотели арестовать, но он вернулся в свою деревню, и тысяча людей на две недели окружила его дом, чтобы воспрепятствовать такому сценарию.

Варяг

Как только 7 января Гамсахурдия покинул Грузию, уже на следующий день Шеварднадзе был готов приехать – на правление его пригласил Госсовет, состоявший из тех, кто отстранил Звиада. Эдуард боялся в России ареста, так как с Борисом Ельциным сложились плохие отношения. Как мне сказал Борис Николаевич, когда его снимали с должности[65], в Политбюро хуже всех на него ополчился именно Шеварднадзе. Российский президент, конечно, это запомнил.

После его отъезда в феврале девяносто второго в Чечню к Джохару Дудаеву я со Звиадом больше не виделся, но у нас были нерегулярные телефонные переговоры. Через два месяца жизни в Грозном он тайно прислал ко мне своего представителя с просьбой поспособствовать эмиграции. Я обещал помочь и попросил посланника срочно узнать, куда именно собирается патрон. Тогда ведь чеченцы воевали за абхазов против грузин – Звиад, видимо, чувствовал какое-то несоответствие и хотел покинуть чеченцев.

Я планировал решить проблемы через МИД РФ, с чьим руководством хорошо общался, – ведь тогда у Грузии еще не было дипотношений с другими странами. Через месяц в Швейцарии я встречался с премьером Чехословакии. Он сообщил, что из Хельсинки в Прагу приезжал представитель Гамсахурдии, просивший принять бывшего президента, но чехословаки отказали – так же, как и финны. Супруга Гамсахурдии противилась эмиграции, возможно, из-за этого он и решил вернуться в Грузию.

Партизанские вылазки против нового президента стали активными весной девяносто второго. Война бушевала по всей стране, но самым ярким моментом стали не какие-то сражения или засады, а когда Шеварднадзе по телевидению рассказал о звонке Ельцина. Тот предложил разделить страну на западную со столицей в Кутаиси для Гамсахурдии и восточную со столицей в Тбилиси для Шеварднадзе. И это было вполне реально. Возможно, именно поэтому с того дня первого президента стали активно преследовать – по заданию Шеварднадзе была даже создана специальная группа. Гамсахурдию никто не поддержал – поэтому ему пришлось переезжать с места на место и бродить по лесу. Охрана говорит, что тот сам решился на самоубийство 31 декабря 1993 года, спустя 99 дней после возвращения на родину. Но я не верю и считаю, что его могли убить.

Пока грузины воевали друг с другом, Абхазия и Осетия стали де-факто самостоятельны. В общем, потеря нами этих территорий – это вина Шеварднадзе, который очень боялся Москвы и старался ей не перечить. Например, в свое время из Азербайджана перевели в Сухуми самый сильный российский полк, который 10 лет воевал в Афганистане. Никто ничего не знал – даже я, хотя я был премьером. Звоню российскому министру обороны ругаться, а он: "Зачем вы так со мной? Это ваш президент просил перевести". Оказалось, что так оно и есть.

Шеварднадзе, еще будучи первым секретарем ЦК Грузии, всегда безукоризненно выполнял директивы центра. В России плохо к Шеварднадзе относились, так как считали главным виновником объединения Германии и вывода оттуда войск. Да, он был министром иностранных дел, и его подписи стояли под соответствующими документами. Но пару слов в его защиту: по заданию Горбачева в санатории на венгерском озере Балатон на две недели заселили 14 крупных экономистов соцблока – они должны были посчитать, сколько ФРГ ради объединения должна заплатить русским. Я видел и другие документы – такое же задание дали советским экономистам. Обе группы пришли к выводу, что цена вопроса – 200 млрд дойчмарок. Горбачев же самолично предложил заплатить лишь 15 млрд, а все шишки упали на Шеварднадзе.

По правде сказать, ни с одним, ни с другим мне не было комфортно работать – оба не годились к такой работе. Гамсахурдиа – литератор, ну откуда ему знать, как государством управлять, ведь даже небольшим предприятием никогда не командовал! Мало кто помнит об обоих президентах в позитивном ключе. Зато грузины до сих пор сожалеют о гибели Коставы, так как он был честным и сильным человеком. Хотя кто знает, как он бы себя показал – он так же не имел никакого опыта руководства, за исключением журнала "Грузинский язык и литература в школе".

Интервью брал Дмитрий Окрест

Кровавый Душанбе

Пресса о гражданской войне в Таджикистане

Гражданская война в Таджикистане, жертвами которой согласно общепризнанным подсчетам стало 600000 человек, то есть почти каждый девятый житель страны республики (население которой в 1990 году составляло около 5,3 миллиона человек), – один из примеров того, как после распада СССР бывшая среднеазиатская республика с огнем и кровью встраивалась в новую региональную реальность. Близость Афганистана, уже не первый год существовавшего в режиме гражданской войны, а также активная и малоскрываемая вовлеченность в происходящее Узбекистана и России превращали события в Таджикистане в конфликт, так или иначе затрагивающий всю Центральную Азию.

Как ни странно, но реалии десятых годов XXI века могут дать гораздо больше образцов, с которыми можно сравнить таджикские события начала 1990-х. Примеры распада авторитарных светских режимов и начала на территории контролируемых ими стран гражданской войны с участием исламистов теперь для нас более представимы. Таджикистан в начале 1990-х двинулся по принципиально схожему пути. То, что итоговый результат отличался от наблюдаемых ныне печальных итогов некоторых из арабских революций, разумеется, объясняется множеством причин. Однако одна из них – это характер постсоветского общества, а также и то, что сам конфликт возник на фоне фактически не завершенного распада прежде единой страны. В этот момент, даже после официального признания независимости Таджикистана, на его территории продолжали сохраняться силовые структуры, не подчинявшиеся напрямую ни одной из сторон конфликта (прежде всего, 201-я дивизия и пограничные войска), и этот фактор в дальнейшем сыграет очень важную роль в общем ходе гражданской войны.

В ожидании перемен. Душанбе. 1990 год. Из личной коллекции Салима Аюбзода

Впрочем, тогда – в 1990-е – для разворачивающихся событий приходилось срочно выбирать парадигмы описания, используя поначалу язык, описывающий привычные советские реалии и перестроечные принципы политической жизни, а позже понимая, что по получающимся схемам понять происходящее очень трудно. Мы можем проследить за этим по материалам в центральных московских СМИ, которые в 1991 и 1992 году как могли старались составить картину происходящего.

Поводы для сравнений дают некоторые другие особенности развития событий в Таджикистане в начальный период 1990-х. В частности, одним из важных механизмов давления на власть в Душанбе были массовые политические митинги, проводившиеся в течение нескольких недель осенью 1991 и весной-летом 1992 года. При этом в 1992 году в центре Душанбе на соседних площадях противостояли друг другу два митинга – оппозиционный и поддерживающий действующие власти.

Осенью 1991 года люди вышли на площадь, протестуя против недавно проведенных выборов – правда, в данном случае выборы проходили в Верховном Совете Таджикистана, где исполняющий обязанности президента Таджикистана Кадриддин Аслонов был отправлен в отставку, а на его место назначен Рахмон Набиев. Это решение оппозиция в Таджикистане посчитала незаконным и начала митинговать.

Оппозицию в Таджикистане, как кажется, на всем еще официально не прекратившим существование СССР было принято называть демократической. Для Таджикистана, впрочем, это обозначение было если не условным, то, во всяком случае, не исчерпывающим. Практически с самого начала активной деятельности политической оппозиции в республике заметную роль в ней играли сторонники политического ислама, далеко не во всем придерживающиеся демократических убеждений. Впрочем, оппозиция по отношению к КПСС, а также республиканской Коммунистической партии (после августа 1991 года ее попытались переименовать в социалистическую, но, кажется, это название продержалось недолго и осталось лишь в некоторых официальных бумагах) была в те годы достаточным признаком "демократичности" (наряду с участием в движении представителей местной интеллигенции). Этим термином пользовались, не особенно вдаваясь в детали.

В Таджикистане борьба с "коммунистами" на тот момент имела и еще одну дополнительную региональную специфику. Фактически она означала выступление против партийных функционеров, представляющих Ленинабад (ныне Худжанд) – выходцы именно из этого региона на севере Таджикистана на протяжении многих десятилетий занимали ведущие посты в республиканской компартии (а значит, и в руководстве Таджикской ССР), и партийные структуры могли считаться, прежде всего, ленинабадским ресурсом.

Рассказывая о событиях в Таджикистане, где роль столкновения кланов была весьма велика, невозможно обойтись без краткого описания основных противостоящих сил. Разумеется, такое описание будет очень приблизительным и объяснит далеко не все, тем не менее оно нужно для выведения некоторых закономерностей.

Разные части территории нынешнего Таджикистана еще во времена Российской империи находились в разных режимах управления. Область вокруг Ходжента (нынешнего Худжанда, в советское время переименованного в Ленинабад) была еще в 1886 году включена в состав Туркестанского генерал-губернаторства и управлялась русскими властями. Большая же часть других регионов Таджикистана до начала двадцатых годов оставались в составе Бухарского эмирата, признавшего вассальную зависимость от России, но сохранявшего внутреннюю автономию. Вовлеченность Ходжента в экономическую жизнь империи – а соответственно, уровень промышленного развития и образования населения – была заметно выше, чем у регионов, находившихся в составе эмирата. Восточная Бухара считалась отсталым регионом даже в рамках Центральной Азии. Значительная часть Памира также управлялась русскими властями, впрочем, здесь шла речь скорее о военном контроле, без вмешательства в местную жизнь – этот край был слишком далек и труднодоступен, чтобы управлять им как-то иначе.

На проспекте Ленина в Душанбе в 1990 году. Из личной коллекции Салима Аюбзода

Бухарская элита была по своей культуре таджикской – как во многом таджикскими были и города Бухара и Самарканд. Однако таджикские жители Самарканда имели гораздо больше общего со своими узбекскими соседями, чем с соплеменниками из далеких горных аулов. Позже, уже после установления советской власти, Таджикская автономная республика была образована в составе Узбекистана и включала в себя Памир и области Восточной Бухары. Во многом из-за отношения к новому образованию как к стране далеких горцев идея отделиться от большого и богатого Узбекистана ради бывшей Восточной Бухары действительно встретила мало понимания у бухарцев, самаркандцев и тех, кого можно было бы назвать таджикской элитой.

Далее, по мере того как ташкентское руководство взяло курс на узбекизацию общественной и культурной жизни, оставаться привязанным к Узбекистану на подчиненных позициях уже не казалось столь удачным выбором. Однако изменить ситуацию было уже непросто. К тому же, создавать отдельную союзную республику в пределах границ горной автономии фактически означало, что будущее образование сохранит свое зависимое и подчиненное положение по отношению к Ташкенту. В ходе долгих споров с участием союзного руководства, где фигурировали в том числе и призывы отделить от Узбекистана Самарканд и Бухару, в 1929 году Таджикистан добился статуса союзной республики. Границы Таджикистана были расширены, однако не за счет Самарканда. В качестве компромисса в состав республики оказалась включена Ленинабадская область. Таким образом, Ленинабад, население которого было смешанным, оказался присоединен к Таджикистану скорее из экономических и культурных соображений. В составе республики должна была находиться относительно развитая промышленная область. Географически область была отделена от остального Таджикистана и уже поэтому находилась на особом положении. Со временем, однако, именно Ленинабад стал главным поставщиком кадров республиканского партийного руководства (что отчасти также объяснялось промышленным уровнем региона и относительно большим уровнем образования его населения). Разумеется, не стоит говорить о том, что власть ленинабадцев была безраздельной – для сохранения своих позиций и стабильного руководства республикой они должны были предлагать приемлемые условия и представителям других областей. Как обычно бывает в случае, если речь заходит о договоренностях региональных кланов, в них существовали те, кто получал наибольшие выгоды, и те, кто считал себя обделенным. Возможное нарушение равновесия почти неизбежно должно было привести к борьбе между разными региональными силами за пересмотр прежних порядков.

Традиционно ленинабадскому (ходжентскому) клану необходимо было поддерживать союзнические отношения с кланом Гиссарской долины, где располагалась столица Таджикистана Душанбе. Однако условием такого союза было подчиненное положение гиссарцев (что потенциально могло побуждать их на то, чтобы добиваться более выгодных условий альянса). В роли отодвинутых от политических и экономических рычагов чувствовали себя представители Гармских районов на востоке Таджикистана. Этот относительно удаленный от центра регион был мало затронут индустриализацией и в советское время считался одним из оплотов традиционного ислама в Таджикистане (в нем, в частности, было довольно много неофициальных мечетей – обычно они существовали под видом чайхан, куда в определенные дни по вечерам приходили "свои" люди для молитвы и изучения ислама). Также на большее представительство в республиканских структурах активно претендовали памирцы, жители Горно-Бадахшанской области, наиболее удаленного и отсталого региона Таджикистана. Как ни странно, именно среди выходцев из этой области наблюдался наивысший процент лиц с высшим образованием. Учеба оказывалась одним из немногих доступных бадахшанцам социальных лифтов. При этом практически никто из получивших диплом не стремился вернуться в Бадахшан. Так в Душанбе образовывалась особая прослойка памирской интеллигенции (впрочем, следует учитывать и то, что на огромной территории Горного Бадахшана проживало и проживает около 3 % населения Таджикистана).

Кулябский регион (в настоящее время – Кулябская зона Хатлонской области) на юге Таджикистана долгое время пребывал вне серьезной борьбы кланов. Представители этого аграрного хлопководческого региона не претендовали на серьезные позиции во властных структурах и были в целом лояльны Ленинабаду, предпочитая концентрировать влияние на региональном уровне (кулябцы были, впрочем, заметно представлены в органах безопасности, что в дальнейшем сыграет свою роль в событиях гражданской войны).

Особое место занимал Курган-Тюбинский регион (сейчас также часть Хатлонской области). Вахшская долина, расположенная в этом регионе, была достаточно пестра по этническому составу (там проживало немало узбеков и представителей локальных тюркских народностей). Область также была важным центром миграционных потоков, направляемых в регион советскими властями для крупных сельскохозяйственных и индустриальных проектов. В результате таджикское население области также представляло разные регионы – кулябский, гармский и памирский. Смешения между этими потоками не происходило, а интересы пересекались. Это делало регион потенциально конфликтогенным, что в полной мере проявилось в начале 1990-х.

Перестройка и последующее крушение СССР означало автоматическое ослабление Ленинабадского клана вместе с подрывом позиций республиканской компартии, которая была одним из главных ресурсов его влияния. Коммунисты, точнее, коммунистическое руководство, теперь становилось объектом узаконенной критики. А значит, следовало искать новые способы закрепления собственных позиций.

Следует отметить, что уже в середине 1980-х годов партийное руководство Таджикистана начало задумываться об уязвимости своих позиций и предпринимать маневры по выстраиванию новых договоренностей с региональной номенклатурой. Тогда с приходом на пост первого секретаря ЦК КП Таджикистана Кахора Махкамова (как и почти все его предшественники – выходца из Ленинабада) многие важные посты были перераспределены в пользу представителей Гарма и Горного Бадахшана. В частности, Госплан республики возглавил гармец Бури Каримов, а министром внутренних дел стал представитель Памира Мамадаёз Навджуванов. Однако сохранить равновесие надолго не удалось. И одной из причин неудач стало появление и активная деятельность оппозиции – теперь договоренность с региональной партийной номенклатурой не означала устранения главных угроз нестабильности. На власть и влияние стали претендовать другие общественные силы. Первым сигналом стали беспорядки в Душанбе в феврале 1990 года. Волнения в городе начались из-за слуха, связанного с другим региональным конфликтом – погромами армян в Баку в январе 1990 года. Тогда в Душанбе начали говорить, что квартиры в возводимых новостройках будут в первоочередном порядке предоставляться армянским беженцам. 11 февраля это стало поводом для многотысячного митинга у здания ЦК компартии Таджикистана. Уже к вечеру митинг перерос в уличные беспорядки с требованием отставки республиканского руководства. 13 февраля власть фактически потеряла контроль над городом, 14 февраля под давлением митингующих Кахор Махкамов и другие члены республиканского руководства подписали заявление о своей отставке. При этом в качестве возможного преемника стал называться Бури Каримов, начавший переговоры с представителями митингующих. От их лица в это время начали выступать активисты уже сформировавшихся в Таджикистане оппозиционных групп, в частности, движения "Растохез". Сложно сказать, чем бы кончились эти переговоры, однако вскоре в город были введены армейские подразделения, которые, в том числе силой оружия, подавили беспорядки. Отставка Махкамова была немедленно переиграна. Зато Бури Каримов был лишен всех постов и вынужден был покинуть Душанбе. "Растохез" в течение долгих месяцев назывался в республиканской прессе организатором беспорядков. На какое-то время ситуация стабилизировалась. Однако события августа 1991 года, нанесшие окончательный удар по позициям КПСС, не могли не привести к новому раунду борьбы за власть в Душанбе. Теперь республиканское руководство было обвинено в поддержке ГКЧП. О том, какие основания имелись для подобного обвинения, сказать сложно. Кахор Махкамов всего лишь не выступил с однозначным осуждением комитета. Однако в те дни подобное обвинение было легитимным поводом потребовать устранения той или иной не устраивающей кого-то во власти фигуры. И правило это соблюдалось на всем пространстве от Львова до Кушки.

К осени 1991 года в Таджикистане уже имелись оппозиционные структуры, способные выступить с подобным обвинением. Одним из них стало уже упоминавшееся выше движение "Растохез" (Возрождение). Его генезис во многом напоминает различные "движения в поддержку перестройки", образовывавшиеся в других союзных республиках. Его первоосновой стал молодежный клуб "Ру-ба-Ру" ("Лицом к лицу"), возникший в 1988 году в Душанбе как дискуссионное студенческое движение, курируемое местным комсомолом. Само движение "Растохез" в 1989 году возглавил сотрудник института экономики АН Таджикистана Тохир Абдуджаббор. Сама эта структура, постулирующая ценности национального возрождения, объединяла, прежде всего, национальную интеллигенцию. Однако определенную роль в движении играло местное студенчество, что создавало потенциал для радикализации. В 1991 году была зарегистрирована Демократическая партия Таджикистана. Ее возглавил Шодмон Юсуф, бывший коммунистический парторг Академии Наук Таджикистана и выходец из Гарма. Партия, несмотря на свою национальную ориентацию, первоначально не была ярко националистической, в ее состав входили представители разных национальностей. В 1991 году, еще не будучи зарегистрированной, ДПТ даже выступала с инициативой создания конфедерации демократических партий Советского Союза и призывала провести объединительную конференцию в Душанбе.

Еще одной оппозиционной силой в Душанбе стала Исламская партия возрождения Таджикистана. Формально на тот момент данная структура считалась филиалом общесоюзной Партии Исламского возрождения (ее съезд был проведен в Астрахани в июне 1990 года, в нем, помимо прочих, принимал участие Гейдар Джемаль), однако фактически в Таджикистане партия действовала самостоятельно. У истоков этого движения стояли религиозные диссиденты, не связанные с официальным мусульманским духовенством, такие как Саид Абдулло Нури (получивший религиозное образование внутри верующей семьи) или Давлат Усмон. Многие представители партии были выходцами из Гарма, где позиции ислама были традиционно сильны, либо представляли гармские семьи, переселенные в Вахшскую долину. Впрочем, радикализм политического ислама на тот момент также не стоит переоценивать. Эти движения делали лишь первые шаги.

Так или иначе, 30 августа 1991 года сессия Верховного Совета Таджикистана под давлением оппозиционеров принимает решение об отставке президента Таджикистана Кахора Махкамова, якобы поддержавшего ГКЧП. Обязанности президента возлагаются на председателя Верховного Совета Кадриддина Аслонова.

Аслонов был выходцем из партийной номенклатуры Гарма. Тем не менее в новых условиях стал близок к оппозиционной среде, где было достаточно много его земляков. Уход Махкамова в отставку стал лишь первым актом в разыгрываемой борьбе за власть. Далее следовало развивать успех. И Аслонов под давлением требований оппозиционных партий решается на радикальный шаг. 21 сентября издается указ президента Таджикистана о роспуске Таджикской коммунистической партии и национализации ее имущества. Решение было зачитано Аслоновым на массовом митинге оппозиционных сил, организованном "Растохезом", Демократической партией Таджикистана и другими оппозиционными структурами. В тот же день председатель Душанбинского Горисполкома Максуд Икромов издал указ о сносе памятника Ленину на площади Озоди (бывшая площадь Ленина). Так, Таджикистан создал один из первых на территории СССР прецедентов по сносу памятника Ленину на фоне массовых митингов.

Запрет компартии лишал ленинабадцев главной структуры, контролируя которую они осуществляли власть в республике. Шаг был слишком серьезным ударом по их позициям, чтобы остаться незамеченным. Кроме того, сам запрет компартии, а тем более снос памятника Ленину в условиях Таджикистана 1991 года, где далеко не всё население было настроено антикоммунистически, оказались очень неосторожным шагом. На защиту компартии и Ленина люди тоже были готовы выйти на площадь. Митинг по призыву запрещенной указом и. о. президента компартии начался вокруг постамента снесенного памятника уже 23 сентября. Собравшиеся держали в руках лозунги "Нет Вандализму", а также "Мы за консолидацию демократических сил в республике".

По крайней мере, в некоторых лозунгах митингующие соблюдали определенные каноны, принятые на митингах периода перестройки во всем Советском Союзе. В тот же день более серьезные события развернулись в Верховном Совете, собравшемся на чрезвычайную сессию. Аслонов, издавший указ о роспуске компартии, был обвинен в превышении полномочий (что было формально бесспорно) и немедленно смещен с поста председателя Верховного Совета. Перед этим он выступил с покаянной речью, объявив, что чувствует свою вину за подписание указа и не имеет отношения к "варварскому акту" сноса памятника Ленину. На пост спикера был практически единогласно выбран Рахмон Набиев. Набиев также был представителем Ленинабада и соперником Махкамова в борьбе за власть. Он уже возглавлял компартию республики в 1982-1985 годах, однако был смещен – утверждают, что причиной была невоздержанность первого секретаря в употреблении спиртного. Так или иначе, с 1986 года он занимал явно опальную должность главы республиканского общества охраны природы. Фактически ленинабадский клан аппаратно восстановил контроль над высшим государственным постом республики.

Однако занятие высоких кресел в тот момент вовсе не означало возможности управлять происходящим в республике или хотя бы в ее столице. Верховный Совет своим решением 23 сентября объявил о чрезвычайном положении в Душанбе, а также о назначении президентских выборов на 27 октября. Однако соблюдать режим чрезвычайного положения никто не собирался, милиция, подчиняющаяся памирцу Навджуванову, сохраняла нейтралитет, а на площади Озоди вскоре собрался новый митинг – на этот раз митинговали "Растохез" и Демпартия Таджикистана, которые обвинили Набиева и в целом коммунистов в государственном перевороте. Этот митинг стал проходить в постоянном режиме. Митингующие требовали возвращения Аслонова, отставки Набиева и запрета компартии.

Митингующие при этом явно апеллировали не только к Душанбе, но и к Москве, которая оставалась источником легитимности хотя бы на символическом уровне. В частности, на постаменте снесенного памятника Ленину был установлен портрет Михаила Горбачева. А на здании Горисполкома, который поддержал митингующих, был вывешен российский флаг.

Сами митингующие представляли происходящее как протест против "коммунистического переворота" и апеллировали к "демократическим властям" в Москве. Причем не особенно разбираясь, к Горбачеву или к Ельцину лучше в данном случае апеллировать. Между прочим, на митинг в Душанбе ездили и демократические политики из Москвы. Борьба с "реакционерами" воспринималась как общее дело.

27 сентября в Душанбе приезжал Николай Травкин – на тот момент народный депутат СССР и РСФСР, а также председатель Демократической партии России. Поскольку участники митинга представляли Демократическую партию Таджикистана, Травкин проявил солидарность с их требованиями и также заявил об антиконституционном перевороте в республике.

На площади Ленина в Душанбе в 1991 году. Из личной коллекции Салима Аюбзода

Митинг при этом имел свой пресс-центр и фонд помощи. Заведовал им имам одной из сельских мечетей Косим Рахмонов. Для участников организовывалось питание. В общем, применялись те стандартные организационные меры, которые в нулевых годах в России будут считаться признаками инспирированного извне и организованного по западным технологиям "Майдана".

В Таджикистане проявилась закономерность, характерная для многих других союзных республик – русскоязычное население в большинстве своем принципиально устранилось от участия в общественном противостоянии и смотрело на новую оппозицию с большой дозой недоверия. Отчасти в этом были виноваты беспорядки февраля 1990 года. Однако в Таджикистане, если судить по ряду публикаций тех дней в российской и местной прессе, оппозиционеры предпринимали попытки привлечь русскоязычное население на свою сторону. Об этом, в частности, писали корреспонденты "Независимой газеты" Олег Панфилов (впоследствии сблизившийся с таджикской оппозицией и работавший на контролирующимся оппозиционерами телевидении, в нулевые годы он переехал в Грузию и стал пылким сторонником Михаила Саакашвили) и Игорь Ротарь. В целом, газета, скорее, сочувствовала оппозиции, хотя корреспонденты, работавшие на месте, осознавали возможные драматические последствия развития событий.

24 сентября в материале "Неокоммунизм или Ислам" Игорь Ротарь изложил свое мнение: демократическая оппозиция не сможет победить в Таджикистане, поскольку большинство сельского населения с трудом понимает ее взгляды. А единственной реальной альтернативой бывшим коммунистическим функционерам могут оказаться лишь исламские движения. Он же отмечал: "Большинство русскоязычного населения – яростные противники таджикских демократических движений: понятия "местный демократ" и "националист" для них нередко тождественны". Также он заметил еще одну особенность, которая в дальнейшем будет проявляться и в других республиках: русскоязычные жители поддерживали коммунистические движения и символику, видя в них гарантию от местной национальной стихии, к которой они относились с опаской. В частности, он приводит высказывание анонимного русского жителя Душанбе: "Я убежденный антикоммунист, но для меня лучше, чтобы этот проспект носил имя Ленина, а не, скажем, Исламской революции".

Правда, Олег Панфилов в репортаже от 26 сентября, озаглавленном "10 тысяч человек митингуют на центральной площади Душанбе", наоборот, писал о том, что русские в митинге участвовали: "В отличие от февральских митингов прошлого года русские не только выступают, но и приходят на митинг целыми группами и поодиночке, чтобы посмотреть на то, что раньше их пугало, а точнее, чем пугали их официальные источники информации республики".

В материале о митинге Михаила Лебедева, опубликованном в душанбинской "Народной Газете", упоминается жалоба одного из участников митинга, гармского учителя Мунавара Мунаварова, что "русское население не идет на площадь, мало идет", там же Михаил Лебедев отмечает, что "действительно, недостатка в лозунгах, призывающих русских, русскоязычное население на митинг, на площади нет. Как нет недостатка и в призывах не страшиться идти на митинг".

"Московские новости" опубликовали 6 октября восторженную статью Асаль Азамовой "С площади Свободы – к свободе?", посвященную душанбинскому митингу. Один из фрагментов этой статьи стоит привести целиком: "Удивительное зрелище – митинг на площади Озоди (Свобода). На укрытом постаменте бывшего памятника Ленину – портреты Горбачева и Ельцина. На трибуне, где раньше сановитые руководители приветствовали праздничный люд, теперь выступают народный депутат и сельский мулла, женщина из дальнего кишлака и кандидат философских наук. Отсюда запевают стихи, ставшие в эти дни гимном, на заре здесь звучит призыв к молитве". Среди прочего в статье, однако, отмечалось, что русские, скорее, опасаются митинга. "В эти дни усилилась их миграция за пределы республики", – упоминалось в материале Азамовой. Стоит заметить, что, несмотря на восторг от колоритности митинга, Азамова упоминает и о том, что многие душанбинцы считают митингующих "бездельниками, которых привели на площадь муллы" и признает, что многие участники действительно приехали из села.

В целом, ситуация в Душанбе в материалах московских газет представлялась как натиск разнообразных антикоммунистических сил на консервативную номенклатуру, что, скорее, вызывало поддержку. То, что не вполне вписывалось в "прогрессивную" трактовку, например, роль мулл и значительная доля сельских жителей среди участников, замечалось и отмечалось, но, судя по всему, не виделось достаточным, чтобы изменить отношение к "партийной номенклатуре".

Как бы то ни было, "демократические" лозунги и апелляция к Горбачеву и Ельцину действительно вызвали реакцию со стороны Москвы. Отозваться решил Михаил Сергеевич. Разумеется, говорить о какой-то реальной власти, которой бы обладал Горбачев после августа 1991 года, довольно проблематично. Однако у него сохранялся авторитет главы Советского Союза, что в условиях Средней Азии было немало. К тому же в конце сентября Борис Ельцин вместе с Нурсултаном Назарбаевым решили продемонстрировать, что главы республик могут без союзного центра успешно разрешать региональные конфликтные ситуации, и отправились с миссией в Нагорный Карабах. Полная неудача этой акции, возможно, внушила некоторые надежды Горбачеву и побудила его продемонстрировать собственное умение посредничать в региональных конфликтах. Правда, полное отсутствие каких-либо реальных властных ресурсов привело к довольно специфическому решению. От имени президента в Душанбе отправились мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак и академик Евгений Велихов. Обе фигуры объединяло членство в созданном после августа 1991 года Политическом Консультационном совете при Президенте СССР – это была одна из немногих структур, которой Горбачев мог самостоятельно распоряжаться.

Миссия Собчака и Велихова считалась посреднической, однако они сделали достаточно много реверансов в сторону оппозиции. В частности, Собчак выступил перед митингующими на площади Озоди, сказав в своей речи: "Нет и не может быть свободы для русских без свободы для таджиков".

Результатом посреднической деятельности Собчака и Велихова стала организация переговоров между представителями Верховного Совета Таджикистана и оппозицией, на которых были достигнуты важные компромиссы: Рахмон Набиев соглашался формально отказаться от должности председателя ВС на время президентской кампании, а сами выборы переносились на 24 ноября. Кроме того, снимались ограничения на регистрацию религиозных партий – то есть Исламская партия возрождения Таджикистана (ИПВТ) могла получить официальный статус.

Характерно, что Велихов и Собчак сообщили о результатах переговоров на пресс-конференции 6 октября, где кроме них присутствовали оппозиционеры, а также фактически присоединившийся к ним официальный мусульманский лидер Таджикистана казиколон Акбар Тураджонзода. Представители Верховного Совета в конференции не участвовали.

После заключения соглашения митинг прекратился: разнообразные оппозиционные группировки фактически добились, чего хотели, главное – временного ограничения прав Набиева, а также признания ИПВТ.

Перенос президентских выборов, а также разные знаки поддержки, оказанные со стороны советских/российских демократических движений, впрочем, не стали решающим фактором. На выборах 24 ноября Рахмон Набиев одержал победу. Его соперником, представлявшим объединенную оппозицию, был последний глава Союза Кинематографистов СССР Давлат Худоназаров. Он обвинил Набиева в подтасовке голосов – возможно, первое подобное обвинение на президентских выборах на пространстве СССР. Оппозиция действительно почти не контролировала местные избирательные комиссии. Тем не менее добиться рассмотрения дела всерьез Худоназаров не смог.

После потрясений 1991 года ленинабадский клан не был столь всесилен, как в прежние годы. Опыт митингов сентября-октября показал, что у представителей партийного аппарата, несмотря на связи и влияние, нет силового ресурса. Введенное в сентябре 1991 года чрезвычайное положение в Душанбе фактически никто не выполнял. Набиев начал искать союзников помимо относительно лояльных гиссарцев, а также сумел опереться на Куляб, до этого времени не игравший большой роли во властных играх. Традиционно высокое представительство кулябцев в МВД (наряду с памирцами – также представителей слабого клана) могло быть дополнительным доводом в пользу такого решения. Осенью 1991 года в Кулябскую область начались прямые поставки продовольствия из Ленинабадской области, а Куляб и Худжанд (Ленинабад) стали городами-побратимами. Одновременно оперативно были закрыты уголовные расследования, проводимые против некоторых работников Кулябской области за хозяйственные преступления.

Новый этап противостояния начался уже после распада СССР, весной 1992 года. На этот раз причиной массового недовольства стало уже желание Набиева вытеснить из власти представителей тех региональных сил, которых он считал не вполне лояльными. Однако на этот раз уже президентская власть переоценила свои возможности.

6 марта оказался арестован глава горисполкома Душанбе Максуд Икрамов, отдавший в 1991 году распоряжение снести памятник Ленину. Вскоре уголовные дела были заведены против главы ДПТ Шодмона Юсуфа и одного из руководителей "Растохеза" Мирбобо Миррахимова. Наконец, последней каплей стала попытка отправить в отставку главу МВД Мамадаёза Навджуванова, одного из немногих представителей Памира, остававшегося во властных структурах на высоких постах и назначенного еще Махкамовым. 25 марта Навджуванов был публично обвинен председателем Верховного Совета Сафарали Кенджаевым (уроженцем Гиссарского региона) в превышении полномочий. Разговор происходил в чрезвычайно грубой форме и передавался по государственному телевидению. Навджуванов отказался уходить в отставку и в ответ обвинил Кенджаева в дискриминации горцев.

Хотя Навджуванов не был представителем оппозиции, теперь вставал вопрос не о политических убеждениях, а о балансе представителей разных региональных сил во власти. Ответом на действия Набиева вновь стали массовые митинги. Митинг оппозиции традиционно собрался на площади Шахидон. Навджуванов фактически примкнул к оппозиционерам, выступив на митинге и заявив об отказе уходить в отставку. В таких условиях рассчитывать на поддержку милиции властям не приходилось. Поэтому ответом стал альтернативный митинг в поддержку президента и Верховного Совета.

Первые попытки организации проправительственных митингов проходили достаточно осторожно. Во всяком случае, свою повестку они формулировали крайне робко. В небольшом сообщении корреспондента "Известий" Александра Карпова, напечатанном в номере газеты от 3 апреля "Митинг в Душанбе может стать бессрочным", сообщалось о том, что 2 апреля на площади 800-летия Москвы (она же площадь Озоди) собрались люди, провозгласившие в качестве своих целей "содействовать созданию "круглого стола" между оппозицией и властями". А сам митинг назван "митингом посредников". Однако эта акция, кажется, развития не получила. Главными участниками оппозиционных митингов, как и в сентябре 1991 года, были выходцы из сельских районов Таджикистана. В частности, из Гармской зоны. Мобилизация участников проходила достаточно активно. И они были вполне решительны. Во всяком случае, в материале Олега Панфилова в "Независимой газете" от 8 апреля "Рамадан закончился, митинг набирает силу, противостояние продолжается" упоминается о том, что многие участники шли до Душанбе пешком 100-150 километров, поскольку дороги были перекрыты властями. В опубликованных на интернет-ресурсе "Солдат России" воспоминаниях бывшего жителя Душанбе Марата Яновича Хакела, оказавшегося свидетелем событий начала 1990-х упоминается, между прочим, что одним из лозунгов на площади Шахидон был: "Нет потомкам кровавого Чингисхана во главе Таджикистана"[66]. Имелось в виду, что Ходжент некогда входил во владения внука Чингисхана Чагатая. Так что у регионального разделения в Таджикистане были и довольно экзотические проявления. Между тем по мере того, как становилось ясно, что власти не готовы идти оппозиции на уступки, а переговоры не приносили результата, действия митингующих становились всё более радикальными. 8 апреля демонстранты перекрыли центральные улицы Душанбе.

20 апреля оппозиция предъявила властям ультиматум с требованием отставки Кенджаева. После того, как 21 апреля время ультиматума истекло, митингующие блокировали Верховный Совет. К этому времени на Шахидоне уже началось формирование "Народной гвардии". Члены этих отрядов захватили в заложники около двух десятков человек. В том числе депутатов Верховного Совета и нескольких членов правительства. Кенджаеву пришлось подать в отставку. 22 апреля захваченные депутаты, проведшие ночь на площади, вернулись на заседание и утвердили отставку Кенджаева. После этого в состав Президиума Верховного Совета были введены представители оппозиции, а также казикалон Акбар Тураджонзода. При этом было достигнуто соглашение о том, что в течение года пройдут выборы в новый парламент – Меджлис (для этого предполагалось утвердить новую конституцию).

Новым председателем ВС был избран Акбаршо Искандаров, уроженец Памира. Марат Хакел вспоминает о том, как во время прямой трансляции сессии ВС, когда новые члены Президиума занимали свои места, Тураджонзода сказал Искандарову: "Не садись в это гнусное коммунистическое кресло. Оно изгажено твоими предшественниками. Мы сделаем тебе другое кресло"[67]. "Народная Гвардия" между тем в течение нескольких дней проводила показательные марши по центральным улицам Душанбе. В опубликованном 24 апреля в "Независимой газете" материале Олега Панфилова "Депутаты поняли "текущий момент"" об этих отрядах сообщаются следующие сведения: "В ее состав вошли прежде всего студенты и молодые жители сельских районов, а организацией занялись запасники, одетые в полевую военную форму. Генералом избран мударрис (преподаватель) медресе имама Тирмизи специалист по арабской литературе Саид Киемиддини Гози. Видимо, поэтому в качестве строевой речевки избраны слова на арабском, в которых рефреном звучит – "вахдат" (единство)".

24 апреля оппозиция должна была прекратить митинг, однако передышка длилась недолго. Поняв, что отстоять свои позиции без давления на власть невозможно, а своих силовых ресурсов у властей нет, сторонники властей также решили использовать митинговый инструмент. Сначала митинги в поддержку Кенджаева начались в Кулябе, а позже жители Куляба также прибыли на митинг в Душанбе на площадь Озоди… По утверждению корреспондентов "Известий" Александра Каропова и Владимира Скосырева, приведенном в материале газеты "Душанбе снова охвачен митинговой лихорадкой" от 27 апреля, участников организованно привозили в столицу: "Своими глазами видели больше десятка автобусов… И это при нынешнем-то катастрофическом положении с горючим". Участники митинга также сформировали отряды самообороны, а среди выступавших на митинге оказался Сафарали Кенджаев. Всё выглядело почти зеркальным повторением событий на Шахидоне. Стоит заметить при этом, что Кенджаев не был после отставки отлучен от власти. Набиев предоставил ему пост председателя Комитета национальной безопасности Таджикистана. Из-за чего одним из лозунгов митинга, как сообщали корреспонденты "Известий", между прочим, стал "Кенджаев – наш Андропов".

В ответ на появление кулябцев оппозиция немедленно восстановила собственный митинг на Шахидоне. В материале "Известий" приводится характерная деталь беседы с охранником митинга оппозиции: "Мы тоже отвечаем за порядок, – пояснил паренек, по виду студент. – Охраняем демократов. А там, – указал он в сторону площади Свободы, – коммунисты". Таким образом, перестроечное деление "демократ – коммунист" еще сохранялось в Таджикистане как рабочий язык описания происходящего.

Вскоре после начала митинга на Озоди депутаты Верховного Совета переменили свое решение и опять восстановили в должности Кенджаева. Обе стороны явно шли на обострение ситуации. При этом, по крайней мере в первые дни противостояния, с вооружением у обеих сторон наблюдались сложности. Поскольку милиция сохраняла нейтралитет, то заботиться о приобретении оружия пришлось самим.

Сторонники президента на площади Озоди получили автоматы от властей. 1 мая было объявлено о формировании "Национальной гвардии". Однако вскоре получили вооружение и оппозиционеры, которых поддержала часть силовиков. Действия оппозиционеров оказались решительнее и успешнее. 5 мая им удалось захватить телецентр, а также занять Президентский дворец. В разных районах города начались перестрелки между сторонниками правительства и оппозиции. При этом по захваченному телевидению помимо деклараций оппозиции передавалось отдельное обращение к русскоязычному населению с просьбой сохранять нейтралитет и заверениями, что мирным жителям ничего не угрожает. Оппозиция, в рядах которой заметную роль играла Исламская партия возрождения Таджикистана, по-прежнему стремилась не портить отношения с русскоязычными жителями.

7 мая президент Рахмон Набиев, укрывавшийся в здании Комитета национальной безопасности, сдался. Было подписано соглашение о создании коалиционного правительства, где важные должности, в том числе в силовых ведомствах, телерадиокомитете и МИД, перешли под контроль оппозиции, включая ИПВТ – лидер этой партии Давлат Усмон был назначен вице-премьером. Официально новый кабинет был назван Правительством национального примирения. Набиев фактически превращался в номинальную фигуру. Следует заметить, что фоном для происходившего стало падение режима Наджибуллы в Кабуле. Так что события выстраивались в достаточно тревожную линию. Впрочем, на тот момент слишком больших беспокойств в связи с этим еще не высказывалось. В материале Влад мира Скосырева в "Известиях" от 7 мая "Горькие плоды нетерпимости" приводятся слова первого заместителя командующего погранвойсками среднеазиатского пограничного округа генерала А. Мартовицкого: "Положение на границе спокойное. Представители моджахедов охотно идут на контакты с нашими офицерами".

10 мая в события в Таджикистане впервые вмешались подразделения 201-й дивизии. Впрочем, согласно объяснениям, появившимся в российских газетах, произошло это не по решению России, а стало результатом личной инициативы командиров. Кажется, действия военных не преследовали иных целей, кроме широко понимаемой самозащиты. Тогда представители отрядов "Народной Гвардии" с митинга на площади Шахидон (митинг на Озоди после успеха оппозиции был свернут) направились к Комитету национальной безопасности – многие из них были вооружены, в колонне двигался БТР (поводом к походу стало сообщение о том, что в КНБ находится Набиев). Дальнейшая последовательность событий не установлена – оппозиционеры утверждали, что из окон КНБ по колонне открыли огонь. Вскоре началась ответная стрельба. Тогда на помощь КНБ выдвинулись танки 201-й дивизии. Это привело к немедленной остановке перестрелки.

В материале спецкора "Известий" Валерия Якова "Хроника революции или переворота", опубликованном в газете 18 мая, утверждается, что решение принял командир дивизии полковник Виктор Заболотный, который действовал на основе соглашения, заключенного между офицерами КНБ и офицерским собранием дивизии (точнее, городского гарнизона Душанбе). В мае КНБ обратилось с просьбой о взаимной поддержке в случае угрозы членам семей офицерского состава к армейцам, а также к погранвойскам и местному МВД, однако МВД и пограничники отказались брать на себя такие обязательства. Когда началась стрельба, под угрозой оказался также и жилой дом КНБ, где проживали сотрудники комитета, и Заболотный выполнил свою часть обязательств.

Ответом на эти события стало заявление по телевидению главы ДПТ Шодмона Юсупа, которое в дальнейшем стало одним из главных аргументов в пользу антирусской настроенности таджикской оппозиции. Тогда, если верить Якову (а насколько можно понять, слова Юсупа передаются в изложении корреспондентов), он обвинил СНГ (дивизия на тот момент входила в состав ВС СНГ) во вмешательстве во внутренние дела Таджикистана, пригрозил обратиться к Ирану и Афганистану, а также сообщил, что русскоязычное население "фактически" оказывается "в заложниках". В некоторых других интерпретациях эти же слова звучат как "объявление русских заложниками". Позже Юсуп дополнительно выступал по ТВ и пытался объяснить, что не призывал к насилию и обещал защиту всем жителям республики. Впрочем, на тот момент в условиях стрельбы, а также всё большего перехода митингующих оппозиционеров на язык "борьбы за ислам" (например, на площади Шахидон после подписания Набиевым соглашения по созданию коалиционного правительства праздновалась "победа ислама") этого было достаточно для того, чтобы начать думать о бегстве (по утверждению того же Якова, душанбинский аэропорт в те дни оказался забит выезжающими, как правило, женщинами с детьми, русскими и русскоязычными).

После завершения митингов в Душанбе ситуация временно успокоилась, однако фактически связано это было с тем, что сторонники оппозиции и те, кто митинговал в поддержку президента, просто разъехались по тем областям, откуда они прибыли. Это относилось и к Национальной гвардии, точнее к тем людям, которые получили оружие на пропрезидентском митинге. Большая часть из них прибыла из Кулябской области, куда они отправились, забрав оружие с собой. Одним из организаторов митинга кулябцев в Душанбе был Сайгак Сафаров – он даже оказался захвачен оппозиционерами 7 мая в Душанбе, однако был вскоре отпущен. Теперь он быстро брал под контроль ситуацию в области. На следующем этапе развертывания событий в Таджикистане ему предстояло сыграть одну из решающих ролей.

Выдвижение на передний план таких фигур, как Сайгак Сафаров, особенно убедительно говорило о том, что ситуация вышла далеко за пределы прежней схемы, в которой ленинабадская номенклатура боролась за влияние с представителями других номенклатурных кланов и поддержавших их представителей национальной интеллигенции. Сафаров не имел никакого отношения к номенклатуре. Официально он много лет работал буфетчиком в Центральном парке города Душанбе. Неофициально же обладал серьезным авторитетом в криминальной среде республики после трех тюремных сроков (среди которых, согласно официальной информации, фигурировали угон автомобиля, наезд на пешехода и убийство в драке, общий же срок заключения составил 23 года). Вооруженные структуры Сайгака Сафарова вскоре начали устанавливать контроль над Кулябской областью, отказываясь подчиняться новому правительству. Официально всё оружие, которое попало в руки митингующих, должно было быть возвращено на склады. Об этом еще в мае был подписан указ Рахмона Набиева (это было частью договоренности с оппозицией), но выполнять указ никто не собирался, а ресурсов, чтобы обеспечить такое разоружение, у оппозиции тоже не было.

В Кулябе сторонники оппозиции начали преследоваться. Действия всех партий, кроме Коммунистической партии Таджикистана, на территории области оказались запрещены. Вскоре напряженность возникла между Кулябской и соседней Курган-Тюбинской областью, где были сильнее сторонники оппозиции (определение "оппозиция" с учетом того, что ее представители фактически уже контролировали правительство, предельно условно). Учитывая, что в Курган-Тюбинской области благодаря переселениям послевоенного периода проживали выходцы из разных районов Таджикистана, в том числе из противостоящих теперь друг другу Гарма и Куляба, внутри области также стали происходить столкновения и появились первые жертвы. 27 июня в Вахшском районе Курган-Тюбинской области, где проживали переселенцы из Куляба, начались полномасштабные бои с участием сотен бойцов и подключением БТРов. Кулябцы начали покидать Вахшские кишлаки. Так появились первые волны беженцев.

Пока, впрочем, обе стороны были ограничены в доступе к оружию. Объективно главным силовым ресурсом на территории Таджикистана обладала 201-я дивизия, которая, однако, пока не заняла сторону в конфликте. Другой силой оказывались пограничные войска. На момент середины 1992 года статус 201-й дивизии был не вполне определен. Она еще не была напрямую связана с лишь недавно создаваемой под началом Павла Грачева российской армией и входила в так называемые Объединенные вооруженные силы СНГ – то есть в остатки частей советской армии, не перешедших под юрисдикцию новых государств. Впрочем, офицерский состав дивизии – большей частью русский – принимать присягу Таджикистану не собирался. Хотя командующим дивизией с мая назначили этнического таджика генерал-майора Мухриддина Ашурова.

Пограничники также жили отдельной жизнью: в первой половине 1992 года на заставах еще служили те, кто был призван до распада СССР со всей его территории. Таким образом, в стране с разгорающейся гражданской войной существовала достаточно мощная вооруженная структура, которая пока (если вспомнить эпизод с защитой здания КНБ в Душанбе) достаточно осторожно определялась со своей ролью в конфликте.

Полностью игнорировать наличие дивизии не мог никто из участников конфликта. И первое обращение к ней осуществило действующее правительство. Пришедшие к власти в Душанбе бывшие оппозиционеры отдавали себе отчет в непредсказуемости развития событий и решили уберечься от главных рисков. С 1 июля части дивизии по просьбе Душанбе взяли под охрану стратегические объекты республики – в частности, плотину Нурекской ГЭС, Вахшские ГЭС, Яванский электро-механический завод и ряд других объектов.

Согласно сообщению "Известий" в заметке от 2 июля, данное решение согласовывалось с курсом Министерства обороны России, что, вероятно, указывает на то, что дивизия всё-таки не зависла в воздухе (при отсутствии четких управленческих структур для ОВС СНГ) и МО РФ определенным образом занималось дивизией и могло принимать часть решений, касающихся ее действий.

В новых столкновениях, происходивших в Вахшском районе, принимали участие и военнослужащие 201-й дивизии. Так, когда 27 июля кулябские формирования и ополчения местных оппозиционеров вновь начали боевые действия, на место выдвинулись несколько БТРов и танк, принадлежащие Курнан-Тюбинскому гарнизону дивизии. По словам Ашурова, который отчитывался о событиях на пресс-конференции в Душанбе, бронетехника лишь блокировала дорогу, не открывая огня, впрочем, у представителей правительства, которые воспринимали действия кулябцев как угрозу своей власти, было на этот счет другое мнение. То, что дивизией теперь руководил таджик, давало основание подозревать его (а соответственно, и дивизию) в подыгрывании одной из сторон. Во всяком случае, Олег Панфилов в своем материале о данном инциденте "Две версии однодневной войны", появившемся в "Независимой Газете" 1 августа, приводит следующую реплику представителя Комитета национальной безопасности Таджикистана (который к тому времени контролировался бывшими оппозиционерами) полковника Джурабека. "Я предпочел бы, – сказал полковник Аминов, – чтобы начальником гарнизона и командиром 201-й дивизии был не генерал Ашуров, а какой-нибудь генерал Иванов, и он бы думал об армии, а не о поддержке президента Набиева".

Слухи о том, что оружие из гарнизонов 201-й дивизии разными путями попадало к противоборствующим сторонам, ходили с начала вооруженного противостояния. Здесь ситуация, по-видимому, не отличалась от других горячих точек на постсоветском пространстве. Впрочем, существовал и другой источник оружия – под боком находился Афганистан. С лета 1992 года пограничники начали сообщать о всё увеличивающемся потоке нарушителей границы: как правило, это были жители Таджикистана, ходившие в Афганистан, чтобы приобрести оружие.

Клановые отношения в условиях разгорающегося конфликта начали приобретать всё более четкую структуру. Вот как этот процесс был описан в статье Равшана Дамира "Кланы партии – кланы народа", помещенной в "Комсомольской правде" 17 июля: "Эти процессы вышли сегодня на уровень создания крупных общин, объединяющих целые области. Крупные общины объединяют более мелкие, в масштабах района. Они имеют традиционную для этих мест иерархическую структуру, которую, как правило, возглавляют лица, имеющие именитый в прошлом род и ныне занимающие видное положение в обществе. Общины имеют свои системы информации, денежные фонды, а теперь и системы обеспечения безопасности. Некоторые крупные общины в обстановке строжайшей секретности приступили к формированию своих вооруженных отрядов".

Неспособность Рахмона Набиева каким-то образом повлиять на ситуацию привела к тому, что действовать начали более радикальные силы. 24 августа в Душанбе был убит генеральный прокурор Таджикистана Нурулло Хувайдуллоев, выходец из Куляба. Это еще больше обострило противостояние. Поскольку в убийстве были обвинены исламисты, в родном поселке прокурора Пангазе в качестве ответной меры оказались закрыты мечети и было сожжено имущество духовенства.

А 31 августа Президентский дворец и здание правительства в Душанбе захватили боевики. Формально они не имели отношения ни к одной из партий и называли себя "Молодежью Душанбе". Фактически же это были полукриминальные структуры, связанные по земляческому принципу с представителями Гарма и Памира (и, соответственно, поддерживающие оппозицию). "Молодежь" обеспечивала различную организационную помощь майскому митингу на площади Шахидон. После того как митинг кончился победой оппозиции, это стало поводом для фактического перехода города под криминальный контроль именно гармских и памирских группировок. Неофициальные сведения об этом приводятся в материале К. Белянинова и А. Корзуна "Таджикистан: свобода приходит с наганом", опубликованном в "Комсомольской правде" 22 сентября: "Дошло до того, что отставленные от дел руководители исконно душанбинских групп пришли в МВД и предложили милиции свою помощь по очистке города от памирских группировок. Сообщив, кстати, что в случае необходимости могут выставить полторы тысячи стволов".

Теперь молодежь, требующая усмирить кулябцев, решила сбросить президента со счетов. Рахмон Набиев укрылся от боевиков на территории, контролируемой 201-й дивизией. 7 сентября он попытался вылететь в родной Худжанд, однако был захвачен в аэропорту вооруженной молодежью. Что именно произошло в аэропорту, объяснить сложно. Однако здесь успели "засветиться" различные силовые структуры. Поездка Набиева в Худжанд должна была пройти вместе с представителями Верховного Совета и правительства – об этих планах он сообщил депутатам и министрам в телефонном разговоре из своего укрытия на территории 201-й дивизии. Однако к моменту прибытия президента аэропорт уже был занят "Молодежью Душанбе", вооруженной автоматами. Депутаты и члены правительства, приехавшие в аэропорт, также оказались блокированы. Вскоре между охраной Набиева и боевиками началась перестрелка. Для того, чтобы события не приняли совсем трагический оборот, участники противостояния решили начать переговоры. Однако вместе с началом переговоров в аэропорт прибыли танки 201-й дивизии. Появление бронетехники, кажется, стало неожиданностью для участников событий. Кто и почему принял решение направить танки в аэропорт также неизвестно. Впрочем, на этот раз танки не склонили чашу весов на чью-либо сторону. Под давлением боевиков Набиев подписал заявление об уходе в отставку. Обязанности президента оказались возложены на спикера ВС Таджикистана Акбаршо Искандарова. Позже Набиеву разрешили вернуться в Худжанд.

Таким образом, оппозиция получила фактически полную власть, во всяком случае, в столице. Однако властью необходимо было распорядиться. В условиях, когда страна фактически раскалывалась, а на юге уже шла гражданская война, это было непросто и практически неизбежно предполагало применение силы.

Тем более что одновременно с борьбой за высшие государственные посты столкновения в Курган-Тюбе начинали приобретать всё более яростный характер. В начале сентября отряды кулябского ополчения Сайгака Сафарова вошли в Курган-Тюбе. Поводом стала защита проживающих в области жителей из Куляба. Вход в город было решено отметить митингом перед захваченным зданием облисполкома. Митинг вооруженных боевиков едва ли сулил что-то хорошее для областного центра, жителей которого кулябцы обвиняли в насилии над земляками. Так или иначе, то ли из-за расслабленности и неорганизованности, то ли еще по какой-то причине местным вооруженным отрядам удалось подтянуть свои силы к митингующим, и в городе вспыхнули жестокие бои с участием сотен боевиков с обеих сторон. Бои сопровождались расправами над пленными и местными жителями. В результате боевых действий кулябцы оказались выбиты из города и начали отступать. Масштаб и ожесточенность этих расправ поражали неподготовленных к этому наблюдателей, в том числе добравшихся до зоны конфликта журналистов. Репортеры, оказавшиеся на месте боев, представляли несколько разные версии действительности. Однако это объяснялось, скорее всего, тем, в какие отряды им удалось попасть. Во всяком случае, можно заметить, что "Комсомольская правда", чьи корреспонденты оказались в Курган-Тюбе в середине сентября, рассказывала о сотнях трупов пленных местных жителей, утопленных кулябскими боевиками в арыках (по словам корреспондентов, из арыков постоянно шел "сладковатый запах"), а также описывала окружающие кишлаки, где были сожжены все дома, кроме тех, что принадлежали кулябцам ("Раньше этот город называли таджикским Целиноградом", "Комсомольская правда", 15.09.1992).

"Известия" при этом описывали события скорее со стороны кулябцев (хотя их корреспонденты Вадим Белых и Николай Бурбыга также побывали в городе). Во всяком случае, они в репортаже "Заложники террора", опубликованном 8 сентября, написали об иных последствиях: после того, как кулябцы оказались выбитыми из города, резня и расправы начались над их земляками, а также над местным узбекским населением. Десятки тысяч жителей укрылись в поселке Ломоносово недалеко от Курган-Тюбе. Рядом с поселком находился гарнизон одного из полков 201-й дивизии. Так 201-й дивизии вновь пришлось сыграть свою роль в конфликте, став на защиту беженцев.

Защита, насколько можно понять из сообщений корреспондентов, в этот момент заключалась в самом факте наличия войск. Боевики с обеих сторон просто опасались вступать в конфликт с дивизией, которая теперь, несмотря на статус частей ОВС СНГ, воспринималась как подразделение русских войск (к которым, по-видимому, все стороны конфликта испытывали традиционное уважение). По утверждению корреспондентов, в этот момент полк представлял собой фактически офицерскую роту: "Полсотни офицеров, которые не спят с начала кровавых событий, стоят на постах с автоматами, сидят за пулеметами. Есть, правда, примерно столько же солдат, но оружия им не выдают. По причине того, что все они местного происхождения. И давно разделились на памирцев, кулябцев, гармцев". По сути, в этих условиях тысячи беженцев охраняла лишь репутация бывшей советской и отчасти русской армии.

В это время в российской прессе появляются также термины "юрчики" и "вовчики". Так, неизвестно почему, в Таджикистане начали называть противостоящие отряды. "Вовчиками" называли боевиков оппозиции, где к тому времени уже явно обозначилось влияние исламистов. Считается, что "вовчик" стало производным от "ваххабит". Отчего кулябцев стали называть "юрчиками", установить еще сложнее (среди приводимых теорий – распространенный среди их руководства локальный культ Юрия Андропова, к которому якобы уважительно относился Сангак Сафаров).

О том, как выглядели повседневные взаимоотношения между участниками конфликта и офицерами дивизии, а также о том, из чего в сентябре состояла их повседневная жизнь, можно судить по такому эпизоду, приводимому в новом репортаже Белых и Бурбыги с мест боевых действий "Патроны вместо хлеба", опубликованном в "Известиях" 15 сентября:

"Ночь. Сидим в кабинете командира полка Евгения Меркулова (…) Телефонный звонок. Голос с сильным акцентом:

– Але. Это мы, боевики, говорим. Заберите, ради Аллаха, вашего майора. Ему трубку передать? Нет, говорить он не может. Лучше пришлите кого-нибудь…

Майор не был убит или ранен. Просто весь день он под палящим солнцем собирал по городу трупы. Так получилось, что, кроме военных, заняться этим некому, хотя лежащие по нескольку дней тела уже угрожали эпидемией. Так и ездил майор с командой по улицам на КамАЗе с привязанным вместо белого флага полотенцем (…) Насмотрелся, не выдержал и "помянул" погибших, да так, что начал с "юрчиками", а закончил с "вовчиками"".

Впрочем, теперь фактически пришедшую к власти в Душанбе оппозиционную группу лишь с определенными натяжками можно было считать контролирующей ситуацию в стране, а также обладающей легитимностью. Президента вынудили уйти в отставку. Его обязанности возложили на председателя Верховного Совета. Но сам Верховный Совет не мог собраться, так как в его работе не принимали участие депутаты из Ленинабада и Куляба. Страна распадалась на части, в ней шла война, вызывавшая массовые потоки беженцев. России необходимо было каким-то образом решать, что в этих условиях будут делать фактически подчиняющиеся ей войска (точнее то, что от них осталось). К тому же устроенная в Курган-Тюбе резня узбеков и вообще активность вооруженных исламистов вблизи своих границ начала всерьез волновать Узбекистан. Это определило ситуацию, в которой в таджикские события вскоре вмешался расквартированный в Узбекистане спецназ ГРУ.

15-я бригада ГРУ располагалась в узбекском городе Чирчик и была официально подчинена Узбекистану. Тем не менее во многих источниках пишут о том, что решение об участии частей спецназа в таджикской войне принималось при участии лично Егора Гайдара[68]. В автобиографических воспоминаниях Гайдара об этом нет ни слова. Как бы то ни было, 15-й бригадой в это время командовал полковник Владимир Квачков – будущий кумир русских националистов, главный обвиняемый в деле о покушении на Анатолия Чубайса, а сейчас осужденный по делу об организации вооруженного мятежа. Вполне возможно, что в 1992 году Квачков фактически работал вместе с Гайдаром над выполнением одного деликатного государственного задания.

В довольно хорошо известных воспоминаниях Александра Чубарова, служившего в Чирчике и позже руководившего рядом операций в Таджикистане, утверждается, что задачи спецназовцам ставил Узбекистан: "Хотелось бы пояснить, чем мы в республике занимались и в чьих интересах действовали. Мы защищали конституционный строй Таджикистана, одновременно являясь офицерами узбекской армии, а думали в первую очередь о том, что матушке-России не нужен был этот бардак в регионе, где к власти рвались исламские фундаменталисты. Все, кто там воевал из ГРУшников, имели опыт Афганистана за плечами. Выдвигались мы из Чирчика, с территории 15-й бригады спецназа ГРУ, на тот момент "отошедшей" к Узбекистану(…) В общем, задачу мне министр обороны Узбекистана ставил такую – участвовать в восстановлении конституционного строя Республики Таджикистан. Вот мы и восстанавливали"[69].

Впрочем, осуществляемые спецназом задачи, судя по воспоминаниям Чубарова, в частности помощь полку 201-й дивизии в Курган-Тюбе по охране оружия и безопасности беженцев, показывают, что действия не могли осуществляться без согласования с Россией.

Описания действий спецназа во многом известны из воспоминаний самих спецназовцев. Поэтому к достоверности описываемого можно относиться с некоторой поправкой. Всё-таки полностью доверять их откровенности, а также их информированности о всех механизмах происходивших событий, по-видимому, не стоит. Можно тем не менее обратить внимание, что Чубаров называет Сафарова одной из главных опор их подразделений в Таджикистане.

В другом не менее известном интервью одного из офицеров спецназа 15-й бригады Александра Мусиенко утверждается, что узбекский ГРУ был непосредственно причастен к созданию той структуры, которая в дальнейшем станет общим названием для сил, противостоящих правительству в Душанбе и отрядам в Курган-Тюбе, а именно "Народного фронта Таджикистана", который возглавлял Сангак Сафаров.

"Наша группа работала в Курган-Тюбе, а когда основная часть вернулась назад, я остался в составе оперативной группы РУ ГШ Узбекистана. Чтобы как-то легализоваться, мы придумали название "Народный фронт Таджикистана" (НФТ). Главной нашей опорой стал уголовный авторитет Сангак Сафаров"[70], – утверждает Мусиенко в интервью "Русскому репортеру".

Согласно более-менее официальной версии, впрочем, "Народный фронт Таджикистана", был создан 28 августа в Худжанде, а его создателем объявил себя отставленный после майских событий с поста спикера ВС Сафарали Кенджаев[71]. Сафаров же, согласно этой версии, лишь одобрил идею его создания. Стоит отметить, что в сентябре термин "Народный фронт" по отношению к формированиям Сафарова в российской прессе почти не употреблялся. Во всяком случае в "Известиях", достаточно подробно освещавших конфликт, "Народный фронт" впервые упоминается лишь в декабре 1992 года, а до этого говорится о кулябском ополчении или гвардии: так или иначе ведущие боевые действия против правительства подразделения определяются просто по месту происхождения.

Можно обратить внимание, что в сентябрьских материалах "Известий" о событиях в Курган-Тюбе уже заметна определенная героизация Сайгака Сафарова. В уже упомянутом выше материале "Известий" "Заложники террора" он называется, в частности, "признанным лидером народного движения Куляба" и "народным вождем", приводятся его слова о борьбе против исламских фундаменталистов, поддерживаемых из-за границы. Впрочем, некоторые детали репортажей давали представление и о других особенностях Сафарова и методах, какими он действовал. Корреспонденты "Известий" приводят, в частности, такой эпизод: "И тут зазвонил телефон. Трубку передали Сайгаку, и он начал что-то кричать в нее на таджикском языке (…) Как выяснилось, звонил начальник Курган-Тюбинского областного УВД Ахмадов (…) В конце этого "дипломатического контакта" Сангак перешел на чистый русский язык и перечислил длинный ряд изощренных восточных пыток, которым он планирует в скором времени подвергнуть милицейского начальника и его приближенных. С тем и повесил трубку".

Сангак Сафаров с его серьезным уголовным прошлым не был исключением в собиравшихся в Кулябе вооруженных формированиях. Скорее, учитывая роль Сафарова как организатора, уголовная среда стала одним из главных поставщиков командиров и бойцов в отряды Народного фронта. Такие его командиры, как Лангари Лангариев, Ибодулло Бойматов, Якуб Салимов, имели серьезные уголовные биографии и опыт участия в организации рэкета в конце 1980-х годов. Пожалуй, наиболее печальную известность приобрел Файзали Саидов – также бывший уголовник и командир Народного Фронта. Руководимые им отряды отличались особенной дезорганизованностью и массовой расправой над пленными оппозиционерами и мирными жителями. Но, вероятно, найти другую опору в Таджикистане узбекские и, по всей видимости, российские спецслужбы тогда не смогли.

Между тем, даже если допустить, что спецназ ГРУ уже действовал на стороне кулябцев по согласованию с Москвой, Россия не могла окончательно решить, что делать с 201-й дивизией. При этом разные силы конфликта, кажется, имели свои планы. 18 сентября дивизия взяла под охрану шоссе между Душанбе и Кулябом, а также между Кулябом и Курган-Тюбе, перевалы Шар-Шар и Чормагзак (во всяком случае, об этом сообщалось в российской прессе: см., в частности, "Коммерсант", 21.09.1992). Вместе с тем военнослужащим предоставили полномочия открывать огонь.

По-видимому, в это время речь шла уже не о таджикских солдатах, служащих в дивизии, а о подразделениях, прибывающих из России. В воспоминаниях Анатолия Адамишина, который с октября 1992 года в должности замминистра иностранных дел занимался таджикистанским вопросом, упоминается о пяти десантных батальонах, введенных к этому времени из России в Таджикистан[72]. С конца сентября в Душанбе, судя по сообщениям "Известий", проходили протесты беженцев против ввода российских войск. Поводом для них стало наступление кулябцев, которые 27 сентября заняли Курган-Тюбе. Сложно сказать, как наступление кулябцев сочеталось с сообщением о том, что 201-я дивизия должна была перекрыть шоссе на Курган-Тюбе. Именно этим объяснялись протесты курган-тюбинских беженцев, хлынувших в столицу Таджикистана. Тем не менее Акбаршо Искандаров, исполняющий обязанности главы государства, настаивал на том, что 201-я дивизия – необходимый фактор стабильности в Таджикистане. Во время занятия Курган-Тюбе оказался убит бывший председатель Верховного Совета Кадриддин Аслонов. По одной из версий, он по приказу Сайгака Сафарова был повешен на памятнике Ленина на городской площади. По-видимому, так вспомнили о приписываемой ему роли в сносе памятника Ленину в Душанбе.

В воспоминаниях Егора Гайдара упоминается о его официальной поездке в Таджикистан. В частности, там говорится следующее: "Общий вывод после всех этих бесед: правительство Абдумалика Абдулладжанова ситуацию в стране не контролирует. Если не предпринять решительных действий, 201-я дивизия будет втянута в конфликт. В тот день, когда я был там, один из солдат-кулябцев угнал танк. Повел его на помощь своим. И такое уже не в первый раз. Необходимо срочное усиление дивизии и пограничников российским личным составом. Ясно, что развитие событий в ближайший месяц будет носить чисто силовой характер. Угроза для русскоязычного населения республики реальна. Прилетев в Москву, доложил ситуацию президенту. Договорились принять меры по усилению 201-й дивизии, с тем чтобы превратить ее из заложницы противостоящих сил в дееспособную боевую единицу, не допустить втягивания ее боевой техники в войну"[73].

В воспоминаниях Адамишина, между прочим, упоминаются сведения, которые, возможно, объясняют расположенность Искандарова к вводу дополнительных войск из России. В частности, по его информации, министр иностранных дел Андрей Козырев планировал передать 201-ю дивизию под двойное управление, дав душанбинским властям право распоряжаться ее подразделениями.

По всей видимости, рассчитывая получить дивизию в качестве собственного силового ресурса, душанбинские власти смирились с тем, что в дивизию будут прибывать военнослужащие из России. При этом, по сведениям Адамишина, российское руководство дало согласие на передачу дивизии Таджикистану: "Не сумев убедить Козырева, решаюсь обратиться к главе правительства Егору Гайдару. Он отвечает: назад хода нет, уже есть договоренность на этот счет с Ельциным"[74].

Если верить Адамишину, то фактически решение о частичной передаче управления дивизией душанбинским властям заблокировал также Узбекистан при поддержке Казахстана. Имеет смысл привести довольно обширную цитату из его текста: "Помощь приходит с неожиданной стороны: уже подписанное с Искандаровым соглашение не прошло через Государственно-правовое управление Президента РФ. Те потребовали: заключайте соглашение о передаче дивизии таджикам, но при условии ратификации Верховными Советами обеих стран. Таджикский неизвестно когда будет созван, а наш не ратифицирует ни под каким предлогом. Но и это не конец: через несколько дней вернулись к двойной юрисдикции. Искандаров в Москве, ему обещают оружие и поддержку: в каждом кабинете своя внешняя политика. В ответ Узбекистан готовит наступление кулябцев. Их лидер грозит, что "разрежет Ашурову живот и набьет его камнями". Вернувшийся из поездки в Среднюю Азию Козырев рассказал, что Назарбаев в его присутствии многозначительно бросил Каримову: "Ты смотри, Душанбе не возьми, пока мы тут разговариваем". Совместное воздействие на министра среднеазиатских президентов окончательно снимает вопрос о передаче дивизии"[75].

Дальнейшие события, как можно понять, также разворачиваются под серьезным нажимом Узбекистана, где роль России сводится лишь к даче согласия на распоряжение рядом силовых ресурсов.

Руководители среднеазиатских государств вместе с Россией добились от Искандарова согласия на проведение сессии Верховного Совета в Таджикистане. Сессия открылась 16 ноября в Худжанде – городе, пока еще не охваченном войной.

Предполагалось, что сессия станет "примиренческой" (таково было ее официальное название), однако фактически речь пошла о перехвате власти. Новым спикером Верховного Совета тогда оказался избран Эмомали Рахмонов, представитель Куляба и, по общему мнению, протеже Сайгака Сафарова. Полевые командиры, представляющие разные стороны конфликта, также прибыли в Худжанд и даже совершили формальный обряд примирения. Однако уже 12 декабря отряды Народного фронта вошли в Таджикистан, куда вскоре прибыл Эмомали Рахмонов.

В Душанбе, как и во всех других городах, занимаемых каким-то из вооруженных отрядов в этой гражданской войне, начались погромы и чистки. Вошедшие в город боевики расправлялись с гармцами и памирцами. При этом город брался с участием танков и вертолетов, узбекское происхождение которых было секретом Полишинеля.

Гражданская война в Таджикистане продолжилась. При этом с установлением в Душанбе новой власти, на тот момент сильно зависящей от внешней силовой помощи, начала усиливаться и роль России (действующей теперь иногда совместно, а иногда в соперничестве с Узбекистаном). В 1993-1994 годах вооруженные силы новых таджикских властей наступали на Гарм и Памир. Эти наступления, а также действия кулябских отрядов в Курган-Тюбе привели к исходу сотен тысяч беженцев на территорию Афганистана (это дополнительно усложнит ситуацию, приведет к обострению ситуации на границе, увеличению нападений с афганской стороны на российских пограничников, частью этих событий станет захват 12-й заставы 12 июля 1993 года). Сайгак Сафаров в том же 1993 году погибнет вместе с другим видным боевиком с криминальным прошлым Файзали Саидовым (вообще наиболее одиозные боевики, сыгравшие роль в выдвижении Рахмонова, будут устранены или получат тюремный срок). А окончательное примирение между противоборствующими сторонами произойдет только в 1997 году – на фоне натиска талибов на север Афганистана.

Станислав Кувалдин

#USSRCHAOSSS_culture

Страх и отвращение на Первом

Сценарист Марина Потапова о том, как делалась молодежная передача на центральном канале

Сценарист фильмов "Пыль" и "Шапито-шоу" Марина Потапова рассказывает о том, как политические активисты и художники измеряли пределы свободы слова в юношеской передаче "До 16 и старше" на центральном телевидении.

В 1994 году, когда я заканчивала школу, видеосалоны уже почти ушли, у всех появились видики. Стали плодиться видеопрокаты, где можно было найти любое кино. У отчима был подобный прокат, где я и подрабатывала. Главной обязанностью стала запись фильмов – ставишь одну мастер-кассету с хорошим качеством картинки и одновременно через десять видеомагнитофонов копируешь. Так я впервые стала участвовать в создании кино.

Затем у отчима появилась точка на "Горбушке". Тогда фильмами и музыкой торговали уже не в парке рядом с домом культуры, а в торговом центре. Отчим продавал так называемую лицензированную эротику, но это была настоящая порнуха. Основная продукция – мастер-кассеты, за ними каждую неделю приезжали из регионов. У меня появились деньги, и здесь же, на "Горбушке", я закупала кучу арт-хауса. Отечественное кино, где главенствующими стали развесистая клюква, клубничка про валютных проституток и детдомовская чернуха, было мне неинтересно.

Контркультура

В то время я жила в центре города – на Остоженке появились два сквота[76], официально это были съемочные павильоны. Здесь должен был снять новый шедевр Артур Аристакисян, режиссер нашумевшего документального фильма "Ладони" про молдавских проходимцев и бомжей. В одном здании жили совсем уже немодные хиппи, в другом тусовались диджеи – всё это продолжалось до нулевых. Здесь мне в голову и пришла идея клипа для Вики Цыгановой, мы просто сидели и бредили. Я тогда сотрудничала с командой Федора Бондарчука, которая строгала клипы.

Параллельно общалась с участниками движения "За анонимное и бесплатное искусство". Сокращенно "зАиБИ" – они намеренно всё делали анонимно, а такое название даже в передачах запихивали. Активисты выступали против авторских прав и коммерциализации. С 1994 года они выходили на улицу с абсурдными плакатами типа "Небо – птицам, землю – гадам".

Печатали сотни флаеров с надписью "[хреновое] революционно, а остальное буржуи купят". Раздавали незнакомцам, которые казались интересными, – обычная такая практика сетевого маркетинга, ведь нужно же расширять круг адептов. Занимались краеведением, когда организовывали прогулки по промзонам, заброшкам и оставленным армией военным базам. Тех, кто добирался туда, ждал панк-концерт от "Лисичкиного хлеба" – например, на закрытой тогда станции метро "Воробьевы горы" или на крыше высотки в Чертаново.

Телевидение

В 1998 году знакомый по "зАиБИ" Сергей Лобан соврал знакомому, что имеет телевизорный опыт, хотя по образованию был лишь электромехаником. Так мы попали на ОРТ, сейчас это "Первый канал". Первоначально идея "До 16 и старше"[77] была такой – вот ведущий произносит игривый текст, затем идет сюжет про спорт, воздушные шары, студенческие инициативы. Но для нас интереса в этом не было, вот зачем мы будем мило и весело рассказывать, как живет молодежь?

Когда Лобан купил камеру, то стало ненужным выписывать и ждать операторскую бригаду. У нас появилась возможность всё снимать самим. Первые передачи были про сквоты, арт-группу "Слепые" и общество по изучению идей чучхе, в котором мы сами состояли. Фактически это была игра – понять, насколько, адаптировав картинку, можно пропагандировать. Эпизоды из нашей жизни становились сюжетами. Далеко ходить не пытались – времени было мало, нужно было всё время снимать и монтировать. Так делали многие: например, позднее Андрей Лошак и НТВ пробили выезд в КНДР. С одной стороны, мы выступили как съемочная группа, с другой – как герои передачи, которые отправились в почитаемую страну.

Мое знакомство с Северной Кореей началось в день смерти Ким Ир Сена. "Слепые" записывали с экрана сюжеты из КНДР, где все рыдали навзрыд. Корейцы фанатично верят, мыслят по-другому и счастливы – это безумно завораживало. КНДР – новая антиутопия, голод, обман, но и реальная альтернатива распротивнейшему капитализму, который нас окружал. Это было алчное время, а в нас осталась ностальгия по детству, где октябрята чтили героев. Миф о святых людях, готовых жертвовать всем во имя идеи, остался с нами – и мы нашли его в чучхе.

Цензура

В левацкой среде утверждалось, что телевидение не может быть революционным, а революцию не покажут по телевизору. Когда закрутилась вся история на ОРТ, то самое интересное заключалось в исследовании границ. Мне было интересно, правда ли есть цензура, – оказалось, что никто, во-первых, ничего не понимает, во-вторых, всем плевать, а значит, можно спокойно позвать проводящего эвтаназию медбрата или комсомольца Андрея Соколова, который взорвал памятник царю. Но это цветочки – взять, к примеру, Владимира Епифанцева, который гнал откровенный трэш в эфир. Вот мы заявляли редактору тему про мусор, а в эфир шли радикальные экологи, лидер "Звуков Му" Петр Мамонов про мусор в голове и акционист Дмитрий Пименов, который взял на себя взрыв на Манежке[78].

Если честно, то я не знаю, воздействовало ли это на кого-то. Всё-таки "До 16 и старше" была стилизована под детскую передачу, которая шла днем. Впрочем, про лидера "нового немецкого кино" Фасбиндера я узнала как раз таки из такой же "Пионерской правды". На меня в том числе повлияла телевизионная картинка, когда в 1991 году художники телами выложили слово из трех букв на Красной площади.

Вскоре нам с Захаром Мухиным и Дмитрием Моделем, моим будущим супругом, надоело перебирать всех знакомых и выдавать их за молодежные тенденции. Начитавшись романов Хантера Томпсона, решили играть в гонзо-журналистику типа "Реутов-TB", когда журналист сам ищет приключения, а найдя, начинает троллинг. Представители главного федерального телеканала тогда позволяли снимать буквально все. На роль ведущего взяли глупенького мальчика Лешу Титова – прежде он был героем нашего сюжета, записывал радиопередачи на аудиокассеты и всем рассылал. Решили делать из него суперзвезду под именем Тито Алехано и снимать об этом. В эфире Тито встречался с продюсерами, "Иванушками International", снимал клипы. "Будь великолепной – даже в магазине хлебном. Даже на вокзале грязном – постарайся быть прекрасной", – вот слова из его песни.

Затем придумали цикл, где Тито путешествовал по планетам. Например, митинг против войны в Чечне мы сняли как акцию против "Звездных войн". В другой раз был сюжет про Оптическую Службу Безопасности, запрещавшую людям с плохим зрением выходить на улицу. В 1999 году философ Олег Киреев, который часто был у нас приглашенным экспертом, бросил краску в Думу, а мы это даже толком не сняли – за нами уже стали ходить топтуны, караулили даже возле дома. Но когда органы позвонили начальству и стали угрожать, то редактор просто их послал. Спецслужбы больше всего напряглись после освещения акции "Против всех" в Мавзолее накануне думских выборов.

Но уволили нас по другой причине – мы делали сюжет про теплоход, где дети-инвалиды плывут по Волге. Это было церемониальное мероприятие, где собрался весь официоз. Атмосфера напоминала "Страх и отвращение в Лас-Вегасе". Наше руководство хотело очередной слюнявый сюжет, а мы видели мощных, хоть и странных героев – например, аутиста, общавшегося через игру на пианино. Мы показали веселых и жизнерадостных людей. В ответ редакция сказала, что теперь не знает, когда в следующий раз пригласит сделать сюжет.

Кино

Мы плюнули на всё и поехали в Нижневартовск – помогали с избирательной кампанией запасному кандидату, который собирался только голоса отвести, а не выиграть. Рекламный опыт у нас был, ведь в "До 16 и старше" было немало "джинсы", проплаченных материалов. Например, о том, что дышать клеем "Момент" уже неэффективно – производители убрали вещество, от которого кайфуют. Где об этом говорить, как не в молодежной передаче? Иногда просто вставляли уже готовое – например, несколько кадров про печатные станки и закадровый голос.

Если ты придумывал идею "джинсы" и удавалось ее провести, то тебе шел процент. Благодаря гонорарам за выборы мы смогли купить компьютер, чтобы самим всё снимать и монтировать. Сначала выпустили фильм "Случай с пацаном" – это было видеоприложение к оппозиционной газете "Навинки" из Белоруссии, лучшее юмористическое издание страны.

К сожалению, к разделу пирога мы опоздали – производство кино стало облагаться налогом. В то время на фильмы давали огромные бюджеты, чтобы инвестор получал отменный откат. Вся культурная жизнь была так устроена, что нужно хитро подвалить к богатому человеку и хапнуть. Было ощущение, что обмануть можно всех, что реальность неприветлива, но пробиваема. Например, художник из "Синих носов" тупо попросил грант у фонда Сороса, чтобы вставить зубы. Никто деньги не считал, так как всё разворовывалось на верхушке – просто остаток был слишком большой.

В то же время познакомились с сумасшедшим человеком, у которого должны были снести дом на Арбате. Он занимался тем, что продавал на Запад документальную хронику про Чечню, а еще инсценировал избиения негров в Москве. Нанимал антифашистов, они якобы били негра, а ролики шли в Европу. Он хотел получить мандат, а стал нашим арт-объектом. Он платил за рекламные плакаты, а мы его портрет ставили на фоне монстров из фильма "Чужой".

Это уже не был "зАиБИ" – мы не скрывали свое авторство и получали деньги. Мы действовали по принципу везде пихать своих, это был 2000 год, миллениум – поэтому и назвались "СВОИ2000". Под этим брендом в дальнейшем мы сняли фильмы "Пыль", "Соси банан" и "Шапито-шоу". Подбор героев, сценарий и принципы спонтанной работы вытекали из нашего опыта "зАиБИ" и "До 16 и старше". В нулевые телевизор совсем перестал быть интересным – всё зачистили под одного заказчика.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

От квартирников к стадионам

Музыкальный критик Артемий Троицкий о том, как русский рок растерял революционный потенциал

24 июня 1990 года лидер группы "Кино" Виктор Цой спел "Хочу перемен!" на своем последнем концерте в Лужниках – спустя два месяца он погибнет в автокатастрофе. Сам музыкант открещивался от социально-политического подтекста песни, которая стала саундтреком к происходящим в стране процессам. Вместе с гибелью Цоя закончилась целая эпоха в русском роке, который после фильмов "Взломщик", "Игла" и "Асса" звучал из каждого приемника. О предпосылках развития жанра рассказывает музыкальный критик Артемий Троицкий: он приложил немало усилий для пропаганды советского рока в стране и за рубежом – делал самиздат, устраивал туры музыкантам, участвовал в Программе "А" на центральном телевидении о новой для слушателя музыке.

Первый раз я услышал рок-н-ролл осенью шестьдесят четвертого – мне было восемь лет, и я жил с родителями в Чехословакии. Тем летом я отдыхал в школьном детском лагере, где сбилась дерзкая международная компания – у ребят из Франции и Италии были всякие классные пластинки, которыми они были не против поделиться. Такая драйвовая музыка мне понравилась с первого прослушивания – это было совсем не похоже на то, что я привык слушать прежде. В шестьдесят восьмом году, когда студенты бастовали в Париже и Праге, я впервые попал на живые выступления чешских групп. Тогда это еще не называлось "рок" – такую музыку знали как "бит".

Русский рок во всём пытался быть протестным. Из личного архива Никиты Курганова

Отечественный рок я услышал в семьдесят первом году, когда оказался в Москве на концерте "Оловянных солдатиков". Они первыми в СССР выпустили полноформатный магнитоальбом. Они пели западный репертуар, в основном песни "Beatles", но было и несколько своих вещей на русском языке – позднее они стали записывать песни для "Союзмульфильма" – для "Ну, погоди!", например. Наши рокеры ничего не открывали: в музыкальном отношении это было всегда вторично по сравнению с Западом. Тем не менее удавалось удачно копировать западные находки – "новую волну", "Rolling Stones", хард-рок, "Led Zeppelin".

Многие отечественные рок-группы были бы и рады выглядеть сексуально и играть так же драйвово, как американцы, но просто у них не получалось. Поэтому пошли по пути углубления в содержании вместо того, чтобы как-то интересно работать над формой. В каком-то смысле русский рок – это и вовсе продолжение традиции классической литературы и бардовской песни. Я понял это, когда впервые услышал в семьдесят втором Андрея Макаревича, затем это подтвердили стихи Бориса Гребенщикова, Виктора Цоя и Юры Шевчука. В среднем качество лирики в русском роке выше, чем на Западе – поэтов типа Боба Дилана или Джима Моррисона там ведь наперечет.

У нас рок впервые легализовался, когда при моем содействии состоялся крупный фестиваль "Тбилиси-80"[79], а "Машина времени" и "Автограф" перешли на профессиональную работу в филармонию – так они уже не казались для советского общества тунеядцами. Массовое заражение русским роком подспудно началось именно тогда: я и сам в то время музицировал. В 1981-1983 годах я попал в "Звуки Му", ведь там играли мои друзья актер Петя Мамонов и Саша Липницкий. Им нужен был соло-гитарист, но это занятие мне не понравилось – скучно было всё время играть одно и то же.

К 1983-1984 годам всё снова запретили – никаких выступлений не было, записи ходили только из рук в руки, организация концертов без участия государства приравнивалась к нетрудовым доходам, и это каралось законом. Так было по всей стране, за исключением Ленинграда и Таллина, где такая музыка не была полностью запрещена. В Эстонии так получилось из-за популярности финского телевидения – все местные жители его активно смотрели. Благодаря схожести языка и такой эксклюзивной для советских граждан возможности у эстонцев было больше всего информации с той стороны железного занавеса, поэтому власти предпочли проводить более либеральную политику в сфере культуры.

Ленинград – культурная столица, и здесь даже существовал свой рок-клуб[80], где на улице Рубинштейна с восемьдесят первого года постоянно шли концерты. Рок-клуб был создан, чтобы держать музыкантов под контролем, и цензура безусловно была. Сидел официальный литсотрудник – одна очень внимательная к деталям дама, которой и приносили тексты на одобрение, – она что-то пропускала, ну а что-то вычеркивала. Руководство клуба рассказывало мне, как отчитывалось перед кураторами из КГБ – сотрудники информацию внимательно воспринимали, но в дела не вмешивались и свою волю не навязывали. Их цель заключалась не в управлении рок-движением, а в необходимости быть в курсе всего.

Именно поэтому в Ленинграде не было практики квартирников, как в Москве, где из-за невозможности выступать публично играли акустические сеты на квартирах и дачах. Только в восемьдесят пятом году по образу и подобию аналогичной структуры создали Московскую рок-лабораторию[81], где также были гэбэшные кураторы.

Мне и самому нравилось делать концерты – больше всего привлекали панки "Автоматические удовлетворители"[82], "Кино" и Александр Башлачёв. Я был человеком публичным, поэтому концерты устраивал у себя, в гостях у известных друзей или в маленьких молодежных театрах. Просто обзванивал около тридцати знакомых и назначал место встречи. К примеру, приезжал Башлачёв ко мне погостить несколько недель – вот мы и организовали вечеринку.

Коммерческие квартирники устраивались по-другому, так как конспирировались – встречались у метро, и никто, кроме провожатого, не знал, куда идти. Я за свою работу никогда не брал деньги – все квартирники были бесплатными, а на коммерческих пришедшие скидывались пятерками-червонцами. Мне неизвестно, были ли какие-то специальные облавы на подобные тусовки – ведь в основном это были частные территории, и милиция могла нагрянуть, только если жаловались соседи. Обычно жаловались, если играла громкая музыка либо на лестничной площадке бухали. Чтобы не подставляться, посетители обычно вели себя тихо, и никакого звукоусилителя никогда не было – концерты ограничивались акустическими гитарами.

С начала перестройки рок попёр со страшной силой: "Кино", "Наутилус Помпилиус" с Урала, "ДДТ" из Уфы стали звездными командами. На какое-то время русский рок реально стал самой главной музыкой в стране – песни крутили по радио и телевидению, граждане буквально ломились на концерты. Рокеры вышли из подполья: теперь их не преследовали за тунеядство, они играли уже не в театральных залах для избранных, а на стадионах и во дворцах спорта. Я много общался на тему музыки и ее революционного потенциала со своим отцом[83], но не могу сказать, что он сильно интересовался русским роком. Всё-таки в первую очередь его привлекала Латинская Америка, и, хотя перестройку он воспринимал с энтузиазмом, происходящее в стране у него стояло на втором месте.

Русский рок долгое время был запретным плодом, который распространялся нелегальным образом. Исторически сложилось, что западная музыка была крайне популярна, начиная со второй половины шестидесятых годов. Тогда слушали буквально всё – от глубокого подполья до ансамбля "АВВА". Русский рок был менее заметен – ведь его нигде не было, а ту же "АВВА" хоть можно было купить на заводе грампластинок "Мелодия". Как-то выделить типичные черты слушателя тех лет проблематично – это был не представитель какой-то субкультуры (готы или эмо), а самый обычный советский молодой человек – лет 20-30, нередко с высшим образованием. В плане содержания песни отвечали запросам эпохи реформ, поэтому "Скованные одной цепью" Кормильцева, "Мы ждем перемен" Цоя, "Поезд в огне" Гребенщикова стали неформальными гимнами тех надежд. Песня "Революция" от "ДДТ" лучше всего описывает ту эпоху:

"Два пальца вверх – это победа,

И это два пальца в глаза.

Мы бьемся насмерть во вторник за среду,

Но не понимаем уже четверга".

Можно долго говорить, почему на фоне таких бурных восьмидесятых рок столкнулся с кризисом. Во-первых, одни погибли (Майк Науменко, Цой, Башлачёв, Янка), другие эмигрировали (Жанна Агузарова, Влад Шумов, Владимир Кузьмин) – в свое время я помог с зарубежными турами "Браво", "Звукам Му", "Телевизору". Отчасти моя книга "Тусовка. Что случилось с советским андеграундом" именно об этом. Через десяток портретов главных лидеров русского рока я описывал те минусы, которые принесла гласность, – ведь прежде казалось, что она несет только благо. Я писал, как разложился андеграунд: люди погнались за деньгами, заграничной карьерой, либо просто потерялись, когда начались глобальные изменения.

В отличие от моей предыдущей книги "Назад в СССР", впервые рассказавшей о советском роке, интерес западного читателя был меньше – всё-таки перестройка закруглялась, и сменилась тема новостей. Мои высказывания нравятся не всем – со сцены про меня неодобрительно говорили и пели Егор Летов, "Чайф", "Крематорий", "Тараканы". Последних я, к примеру, назвал декоративными панками, ведь в Москве не было настоящих свирепых панков, как в Питере или в Сибири.

Во-вторых, людям захотелось чего-то попроще и потанцевальнее. Из-за этого и возникли "НА-НА", "Мираж", несколько составов "Ласкового мая" и прочая попса. В девяностые рок сильно изменился – приблизился к мировым стандартам и стал ироничней. Вот те же "Мумий тролль" и Земфира – это ведь качественная музыка, но она безусловно отличается от революционного рока предыдущего поколения. Это не у меня стоит спрашивать, почему за исключением Шевчука никто не смог творчески отобразить процессы – развал страны, расстрел Белого дома и чеченские войны. Усталость публики – естественная штука, ведь рок-музыка обязывает внимательно вслушиваться. Когда вокруг всё плохо, люди еще больше устают, когда их что-то дополнительно грузит.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Король желтой прессы[84]

Творческий путь Юрия Петухова

Всё началось в 1990 году, когда бывший работник оборонного НИИ Юрий Петухов раздобыл где-то несколько вагонов бумаги. Идею их продать Петухов с негодованием отверг. Бумага была в большом дефиците, типографии с охотой брались за заказы "на материале заказчика". И Петухов начал печатать собственные произведения.

Юрий Петухов родился в Москве, и биография его до поры не вызывала интереса даже у дотошных работников Первых отделов, за исключением того факта, что срочную службу Петухов проходил в Венгрии. Тут, скорее всего, сыграло свою роль то, что его отец работал редактором военных издательств и благодаря этому мог помочь сыну с устройством в хорошую часть. После окончания Московского электротехнического института связи, как и многие другие до него, Петухов отправился на работу в различные НИИ.

Начиная с Венгрии, он не бросал попыток стать писателем. Во время службы ему даже удалось выступить на русскоязычном радио в советской части Германии с чтением глав из своей первой повести. Однако до начала 1990-х Петухову, начинающему писателю-почвеннику, удалось издать лишь две книги: одну (армейские рассказы) в издательстве ДОСААФ, которое специализировалось на технических изданиях военной тематики и генеральских мемуарах, вторую – в более солидном "Современнике", но и она осталась незамеченной.

Для выпуска своих романов он создал издательство, которое назвал "Метагалактика". Петухов оказался в уникальной для начинающего (тем более советского) писателя ситуации. В одночасье он получил полную независимость от издателей и смог печататься космическими по нынешним временам тиражами. Но известность ему принесли не они, а дальнейшее развитие издательских возможностей. В 1991 году Петухов взялся за выпуск еженедельной газеты, бумага позволяла.

Что такое своя собственная газета в мире до интернета? Это как стать блогером-стотысячником, которого читает вся страна. После первых капиталовложений Петухов проснулся владельцем одной из самых тиражных газет СССР. В Советском Союзе уже существовала желтая пресса, но такого накала безумия и трэша не видели никогда. "Голос Вселенной" навсегда останется самым панковским периодическим изданием за всю историю российской журналистики.

Русский космизм

Петухов заваливал своей газетой прилавки от Калининграда до Анадыря. Он знал, как привлечь внимание советского читателя, которому вдруг разрешили читать всё что угодно. Литературные журналы пребывали в растерянности, бросались то печатать вчерашний самиздат, то переводить западных авторов. У Петухова же была эксклюзивная ниша. Он начал делать газету об НЛО, зомбировании, контактах с пришельцами – обо всем том, ради чего пенсионеры в наши дни смотрят Рен-ТВ. Сегодня десятки наименований прессы такого рода продают в электричках, но Петухов был первым и, конечно, сорвал банк.

В "Голосе Вселенной" публиковались воспоминания человека, который натурально побывал в аду с чертями и пытками; пророчества на ближайшие годы; рассказы похищенных инопланетянами. Сами пришельцы, терроризирующие Землю, были тщательно классифицированы, и ориентировки на них печатались в каждом номере. Классификатор пришельцев Петухова до сих пор остается самым известным детищем "Голоса Вселенной". Игорь Никишин, художник, который рисовал большую часть монстров петуховского бестиария, в качестве вдохновения использовал парадные портреты членов Политбюро ЦК КПСС.

Особенность публицистики Петухова (а материалы для "Голоса Вселенной" он писал практически в одиночку, включая читательские письма) – это многословный чернушный натурализм, песни "Cannibal Corpse" в прозе. "Кровавая оргия в марсианском аду" – это про Петухова.

"Внутренности Земли превратятся в сплошное исполинское месиво шевелящихся и перерождающихся черных пауков, проваливающиеся внутрь человеко-особи будут длительно и мучительно умирать в этой копошащейся массе, которая сама по себе не причинит им зла, но и не даст возможности выбраться наружу. Между тем на поверхности бойня достигнет наивысшего предела, остатки разума будут утрачены человеко-людоедами, пожирающими друг друга, – схватки станут длительными, затяжными, мучительными, ибо останутся лишь невероятно сильные и живучие зверолюди нового порядка – с каждым съеденным, истерзанным у победителя силы будут умножаться и сам он будет увеличиваться в размерах до уровня пяти-шестиметрового гребнелапого тиранозавра. Последние люди будут иметь устрашающе зверский вид – обросшие спутанной водорослевидной шерстью, покрытые панцирными пластинами, с десятисантиметровыми клыками и когтями, они уже не только будут сами представлять себя Антихристами, но и являться таковыми. Пустынные пространства под свинцовыми небесами будут оглашаться истошными ревами, воем, истерическим визгом, стонами, предсмертным хрипом, сипом". Так выглядит грядущий конец света, который должен был состояться в новогоднюю ночь на 1 января 2000 года. Анонс этого прорицания даже опубликовали в обалдевшем "Коммерсанте".

Был и такой вариант, на ту же дату: "Мумия Ульянова-Бланка вывезена в Цюрих – в центр парамедицинского восстановления, в котором работают ведущие медики всего мира. Свыше семи тысяч идентифицируемых субъектов-ретрансплантантов вывезены вместе с мумией для дальнейшего восстановления ее жизненных циклов – эксперимент по воскрешению Первосокрушителя Обители Духа финансируется Всемирным валютным фондом и координирующим советом мирового сообщества. Иудея официально признала Бланка своим великим сыном и национальным героем, сокрушившим вековечного противника. Ежедневно и беспрерывно через вены и артерии мумии прогоняются сотни и тысячи литров свежей крови вывозимых из бывшей России доноров. 30 декабря 1999 года издыхающий, бьющийся в судорогах, кровоточащий Антихрист выпивает кровь из последнего землянина, падает рядом с ним и бьется в мучительнейших корчах, сдохнуть ему не дано, он обречен жить вечно, вечно на пустой, вымершей, падающей в Ничто холодной Земле".

Неповторимый шарм этим хорошо иллюстрированным историям придавали и политические взгляды Петухова. Он начинал как писатель-почвенник, сторонник НПФ "Память" и автор газеты "День" (так до 1994 года называлась "Завтра" Александра Проханова). Появление своего популярного издания позволило ему стать проповедником националистических взглядов, не зависящим от наличия политической организации. Все инопланетные ужасы сопровождались уточнением, что вот тут видна рука США, а здесь – Израиля. А немцы четвертый рейх строят.

Неизвестно, читал ли "Голос Вселенной" Дмитрий Киселев, но знакомые нотки чувствуются: "В самостийной Украине православие, русский язык запрещены под страхом немедленной смертной казни, на местах управляют германо-польские гауляйтеры. Храм Святой Софии в Киеве взорван, на его месте возведен католический собор. Черное море полностью контролируется военно-морским флотом Пентагона – ООН, основные базы флота располагаются в Севастополе. Крым готовится к всенародному референдуму по вхождению в состав США в качестве периферийного штата".

Газету покупали из-за пришельцев и предсказаний, но на ее страницах легко находилось место для шовинистических колонок или интервью с Александром Баркашовым, лидером "Русского национального единства" – самой крупной националистической организации тех лет.

Петухов мог стать русским Штрайхером. Немецкий издатель Юлиус Штрайхер в своей газете "Штурмовик" проделывал то же самое: совмещал бульварное чтиво с оголтелым национализмом. Через чернуху и порнографию немцам прививались идеалы национал-социализма. Штрайхер так старался, что его не забыли после войны и повесили по приговору Нюрнбергского трибунала.

Особенности национального палпа

Петухова никто вешать не стал, а из Баркашова не получилось Гитлера. В октябре 1993 года Баркашов поддержал Верховный Совет, боевики РНЕ участвовали в вооруженных столкновениях, некоторые погибли. Сам Баркашов, раненый, на некоторое время оказался в тюрьме. Единственным изданием, которое оказало ему медийную поддержку, был, конечно, "Голос Вселенной". После расстрела Белого дома Ельцин на время запретил несколько оппозиционных газет. "Голос Вселенной" под запрет не попал. Он еще больше политизировался, пришельцев стало меньше, а Баркашова больше. Целые полосы отводились под "Черный дом" – документальный роман Петухова о расстреле Белого дома (стоит отдать должное мужеству автора, он описывал то, что видел своими глазами, лежа под пулями "малой гражданской войны" в центре Москвы). Это сказалось на популярности: "Голос" перестали покупать, возможности для сверхтиражей закончились. К 1997 году газета, которую читали миллионы, перестала существовать.

Издательство Петухова не ограничивалось "Голосом" и книгами, которые поначалу не поступали в розницу, а распространялись лишь по подписке (Петухов в авторском послесловии предлагал трудовым коллективам бартер: обмен его книг на продукцию предприятий). Книги он выпускал в серии "Приключения, фантастика". На ее базе появился журнал с таким же, как у серии, названием, к которому чуть позже присоединились еще несколько изданий: "Метагалактика", "Галактика" и "ПФ-измерение". Последний журнал снова намекал на Штрайхера, в нем публиковалась не фантастика, а литературное порно, однако популярности он не снискал, вышло всего два сдвоенных номера. Прочие выпускались чаще. "Приключения, фантастика" с перерывами выходил аж до 2001 года.

В отличие от "Голоса", в этих изданиях публиковался не только Петухов, но и сторонние авторы. Главным условием публикации произведения в "ПФе" была русская национальность главного героя или его пророссийские взгляды (изредка допускались исключения). Через "ПФ" прошли десятки авторов (в их числе был, например, известный писатель и переводчик, будущий номинант "Большой книги" и "Русского букера" Валерий Вотрин). Петухов даже гонорары платил, хоть и небольшие, но в начале 1990-х годов это было жизненно важно и позволяло буквально не умереть с голода. Однако тем, кто издавался у Петухова, впоследствии иногда приходилось сталкиваться с дискриминацией в других изданиях: авторов беспокойного националиста не все рисковали печатать.

Многие из тех, кто писал для "ПФ", так и остались на их страницах. Александр Чернобровкин – один из немногих продолживших писательскую карьеру. Сейчас он по-прежнему пишет фантастику. К Петухову попадали просто: "Я увидел журнал в киоске на Новослободской, переписал адрес и послал туда рассказ "Крысиный дьявол". Параллельно послал и в журнал "Четвертое измерение". Издатель и главный редактор второго Осипов, критик фантастики, связался со мной, договорились о публикации, а от Петухова ни слуху ни духу. В итоге в январе 1992 года вышли оба журнала с моим рассказом. Осипов обиделся и прекратил отношения со мной, а Петухов отнесся с пониманием. В дальнейшем я посылал ему рассказы по почте или привозил в контору где-то в паре километров от метро Выхино". У метро Выхино, на окраине Москвы, Петухов снимал помещение прямо в здании почты. У "Почты России" тогда были совсем тяжелые времена, и они сдавали площади в аренду.

Плюсом в работе с Петуховым было то, что он ничего не редактировал, даже ошибки не правил. А еще на руку играла мания величия Петухова (он крайне серьезно относился к своим произведениям). Раз прочих авторов Петухов считал на голову ниже себя, то и творческая ревность его не тревожила, журнал был открыт для всех. К минусам относилась финансовая необязательность в отношении внештатных авторов: и без того небольшие гонорары он платил неаккуратно, часто задерживал. Если в начале 1990-х годов это прощали, то к середине десятилетия авторы начали убегать в другие издания. В этом Петухов подозревал политические причины, не задумываясь, что где-то могут платить в три раза больше, чем он.

Огромную роль в популярности "Голоса" и "ПФ" сыграло и отличное художественное оформление – Петухов смог найти хороших молодых графиков, которые точно понимали, что требуется для изданий такого рода. Иллюстрации к "Голосу Вселенной" и другим изданиям были логичной и неотъемлемой частью текстов. Один из ведущих художников "Метагалактики" Алексей Филиппов до сих пор вспоминает те времена как золотой век: "Петухов был очень жесткий человек, но справедливый. У нас, тех, кто работал в штате, никогда не было проблем с оплатой. В 1991 году мне Петухов, например, заплатил премию – 191 рубль. А зарплата инженера тогда была 200. Я только приехал из Байконура, молодой, практически без опыта, и меня сразу кинули на миллионную аудиторию. Представляете, какое я портфолио наработал? Но работа была тяжелая. Интернета ведь не было, и мне приходилось в библиотеке по четыре-пять часов в день просиживать, изучать устройство доспехов, скафандров…".

Медиаимперия Петухова закончилась вместе с эпохой книжного бума начала 1990-х годов. Он не понял и не принял новых условий. Он так и не смог развить собственную сеть распространения, да и не занимался этим. Продукцией издательства "Метагалактика" торговал на постоянной основе единственный киоск в районе метро Новослободская. Петухов продолжал печатать свои книги огромными тиражами, даже когда распространители отказались их брать. Он сидел в офисе, забитом нереализованными тиражами, и клял сионистский заговор. Последней его коммерческой удачей стала продажа значительной части тиражей в библиотеки системы исполнения наказаний на радость заключенным.

Смерть демиурга

Петухова закономерно обвиняют в графомании, но это не очень справедливо, всё-таки палпфикшн – специфическая ниша, а Петухов был единственным российским писателем и издателем, который плавал в ней, как молодой гренландский кит. На фоне многих современных российских фантастов, ориентированных примерно на ту же аудиторию, он настоящий мастер стиля.

В фантазии ему тоже не откажешь, недаром в источниках вдохновения Петухова иногда ищут тяжелые наркотики. Но два жирных минуса крестом ложатся на небезнадежное фантастическое "мочилово" – это легко считываемая политическая позиция автора и тяга к многословным отступлениям-проповедям. В каждом крупном произведении герои Петухова периодически уходят куда-то в тень, чтобы автор мог на десяток листов рассказать о превосходстве русской цивилизации и важности православия. Из-за этого Петухова не приняли за своего ни фантасты, ни писатели-националисты. Для первых он был политическим проходимцем, а у вторых (писатель-националист – это обычно советский дедушка-деревенщик) волосы вставали дыбом, когда они вместо привычной деревенской пасторали читали, например, о женщинах, в телах которых зреют слизистые монстры с тремя глазами. Без проповедей и навязчивого ультрапатриотизма из Петухова мог получиться самобытный российский Лавкрафт, который, кстати, тоже в политических взглядах доходил до открытого расизма, но читателю его не внушал.

Неудача в издательской деятельности разочаровала Петухова и в фантастике, с конца 1990-х годов он почти перестал писать беллетристику, а ударился в сочинение "подлинной истории русичей". Если с "Голосом Вселенной" он точно угадал требования времени, то на этом поле конкурировать с Фоменко – Носовским и десятками других авторов у него не вышло. История "тридцати тысяч лет русского народа" никакого ажиотажа не вызвала, потому что этого продукта на рынке хватало и без Петухова. Впрочем, и здесь Юрий Дмитриевич смог соригинальничать, сделав из забавных псевдоисторических построений такие радикально-националистические выводы, что Перовский суд Москвы, создав прецедент, признал две книги Петухова "подлежащими уничтожению".

Жаль, что уже нельзя спросить, что он чувствовал, когда проходил мимо прилавков, забитых "патриотической фантастикой" или журналами вроде "НЛО". Создатель и того и другого умер в феврале 2009 года прямо на кладбище, когда пришел навестить могилу матери.

Евгений Бузев

Борьба за историю

Интервью с бывшим руководителем Государственной архивной службы России Рудольфом Пихоей

Доктор исторических наук, воспитанник Уральского государственного университета Рудольф Германович Пихоя в 1990 году возглавил Главное архивное управление при Совете министров РСФСР. Фактически именно ему предстояло "принимать" весь документальный груз российского прошлого в период распада Советского Союза. Будучи в должности Главного государственного архивиста России, вплоть до 1996 года он и возглавляемое им ведомство (с 1992 года оно получило наименование Главной архивной службы) отвечали за организацию архивной работы и режим доступа к документам в критический период слома эпох. Наш разговор идет о том, что значило отвечать за историю России в начале 1990-х годов, с какими проблемами приходилось сталкиваться и каким образом их решать.

Рудольф Германович, Вы пришли на должность главы Архивного управления из профессиональной среды историков. Это произошло осенью 1990 года. Перестройка вместе со жгучим интересом к прошлому в самом разгаре. Как Вы представляли себе ближайшие направления работы?

Действительно, к концу восьмидесятых годов архивное и исследовательское сообщество столкнулось с несколькими требующими решения проблемами. Явной и очевидной для многих оказывалась проблема серьезного ограничения доступа к документам по новейшей истории нашей страны и отчасти по периоду, который тогда было принято называть историей капитализма (прежде всего, в части истории революционного движения). Тем не менее главные затруднения относились к истории советского периода, и связаны они были с тем, что доступ в сеть партийных архивов, включая центральные, разрешался лишь с согласия партийного органа. Но даже если вы его получили, это не значит, что вы могли свободно работать в архиве. По вашему запросу документы вам подбирал сотрудник архива. К описям фондов вас не допускали. Из этого, кстати, сложилась ситуация, когда в перестройку сняли запрет на освещение каких-то тем, но об истории начали писать не историки, а публицисты на основании мемуаров, свидетельств очевидцев или каких-то старых газетных публикаций. Всё это имело небольшое отношение к истории и создавало мифологическую картину советского прошлого. Так что это было первым и давно наболевшим вопросом. И это то, что я намеревался как можно быстрее решить, когда в октябре девяностого возглавил Архивное управление РСФСР.

Вторым важным вопросом было элементарное отсутствие закона об архивах. Весь советский период мы благополучно прожили без такого закона. Вместо него фактически продолжало действовать ленинское постановление об архивном деле, принятое в 1918 году, которое, разумеется, никаким законом не являлось. Первым подходом к этому вопросу стал проект закона "Об архивном деле", написанный нынешним представителем президента по правам человека Михаилом Федотовым в соавторстве с Юрием Батуриным (он в девяностые стал помощником Ельцина по безопасности) и еще несколькими людьми. Они представили закон в Верховном Совете СССР, где его благополучно не стали рассматривать. Впрочем, проблемой этого провозглашавшего открытость архивов закона было то, что его писали люди, мало представлявшие архивное дело – он был совершенно нетехнологичный. И мы должны были оперативно готовить профессиональный закон.

Третий вопрос – а сколько же архивов в России? Оказалось, что мы почти не представляли себе, что такое партийные архивы. Мы по существу не знали, что кроме сети региональных архивов КПСС и Центрального партийного архива ЦК КПСС, в ЦК существовали еще так называемые Архив 7-го сектора, то есть Архив секретариата ЦК и Архив 8-го сектора – Архив Политбюро, который был абсолютно секретным, это так называемый "Сталинский архив". О существовании этих архивов знал только узкий круг посвященных людей. Это была настоящая государственная тайна очень высокого порядка. Но в аппарате ЦК КПСС одновременно существовали были сравнительно небольшие ведомственные архивы ЦК. Например, Архив международного отдела, также очень ценный – и о них мы тоже практически ничего не знали.

Как решались эти архивные проблемы?

К сожалению, этим стратегические проблемы, стоявшие перед архивной отраслью России, не исчерпывались. Ведь вырисовывалась перспектива распада СССР, которая стала всё более отчетливо проявляться с конца восьмидесятых годов. Для архивов России это создавало чрезвычайную опасность. Дело в том, что с тридцать четвертого года, когда был ликвидирован НКВД РСФСР, и остался только союзный НКВД, всё архивное дело переместилось на союзный уровень, так как архивы в Советском Союзе курировал НКВД (то, что министерства внутренних дел включают в себя архивную отрасль – нередкая практика в других станах, другое дело, что наш НКВД мало напоминал нормальное министерство внутренних дел). В результате этого все исторические архивы, сформировавшиеся на территории России в течение многих веков, стали управляться союзным органом – Главархивом СССР – и курироваться Союзом. При этом, когда в шестидесятом году Министерство внутренних дел СССР было упразднено и возникли Главные архивные управления при Совете министров СССР и РСФСР, то советское управление унаследовало все главные архивы. РСФСР получила только новодельный архив министерств и ведомств, контролировавшихся республиканскими структурами после шестидесятого года – можно понять, что ничего особенно ценного там не было. Действительно ценным был только оставшийся в распоряжении РСФСР архивный фонд Наркомпроса. Вот и все. При этом не приходилось сомневаться, что в случае распада Союза республики могут потребовать раздела архивов. Тогда могла повториться ситуация, сложившаяся после восемнадцатого года и в двадцатые годы, когда тоже начали делить архивы, из архивов изымалась масса документов для передачи Польше, Украине, Белоруссии – и многие из которых, кстати, безвозвратно погибли во время Второй мировой войны.

Так что главной нашей задачей было, во-первых, написать новый работающий закон об архивах, обеспечивающий их открытость, и, во-вторых, обеспечить закрепление за Россией ее исторических архивов.

К решению первой задачи были привлечены квалифицированные архивисты, историки и команда, работавшая над законом Федотова и Батурина. К лету девяносто первого года проект закона был подготовлен и передан в Верховный Совет РСФСР. Возвращать же архивы России было задачей более сложной. Это была долгая борьба с союзным архивным управлением. Правда, нужно отметить, что руководство России и Верховный Совет РСФСР прекрасно понимали важность этой задачи, и я говорил от их имени. Но дело шло. И думаю, что, скорее всего, нам удалось бы решить вопрос переподчинения архивов, даже если не произошло событий августа девяносто первого года и Союз в каком-то виде продолжил существовать. Мы исходили из простой установки: культурные ценности, возникшие на территории России, должны оставаться в России. То есть исходили из принципа происхождения.

Кстати, чтобы узаконить наши позиции, мы уже с конца девяностого года начали заключать договоры о сотрудничестве с архивными ведомствами других республик. Причем в первую очередь мы заключали соглашения с теми из республик, которые тогда очевидно взяли курс на отделение, – в частности, с республиками Прибалтики. Первый межгосударственный договор между Россией и Эстонией был заключен именно в области архивного дела. Эстонцы это хорошо помнят. Такой же договор по правилам международного стандарта был заключен и с Украиной. Что оказалось, мягко говоря, предусмотрительно.

Между прочим, когда Советский Союз уже был в стадии распада, и республики пытались предъявлять претензии на общее имущество, то вопрос об архивах шел вторым пунктом после притязаний на долю в золото-валютных резервах. Мне приходилось по этому вопросу много раз переговариваться с Борисом Николаевичем Ельциным, который, надо сказать, хорошо понимал ценность архивов и никакие претензии республик в этом вопросе удовлетворять не стал. При этом в отстаивании нашей позиции нам помогло именно то, что соглашения о сотрудничестве в архивном деле с республиками уже были заключены.

В любом случае, в 1991 году история побежала очень быстро. Как реагировала на это архивная служба?

Важнейшем проблемой, которая практически обрушилась на нас, как гром среди ясного неба, оказалась судьба партийных архивов после августа девяносто первого года. Собственно, вопрос тогда надо было решать сходу, поскольку аппарат партии после путча прекратил свое существование. Я хорошо помню, как 21 августа был в Белом доме, где просидел все дни путча и собирался послушать по телевизору пресс-конференцию Горбачева после его возвращения из Фороса. И вдруг неожиданно получил распоряжение Ельцина отправляться на Старую площадь и обеспечить сохранность партийных архивов. Это, надо сказать, было целое приключение. Я с трудом нашел в здании ЦК одного человека, отвечавшего за делопроизводство. Он тоже переживал за судьбу архивов. Вместе с ним мы опечатали архивы, а потом начали долгую работу по разбору всех документов. При этом нам приходилось и элементарно собирать все документы из кабинетов и с рабочих столов – ведь все работники оттуда просто ушли в августе, оставив всё как есть. Здания ЦК стояли пустыми вплоть до начала зимы – какие-то люди там начали появляться только в декабре, когда на Старую площадь стало переезжать правительство. И всё это время в этом пустом здании работали мы, собирая и систематизируя документы.

Нам не удалось тогда забрать только документы Политбюро. Дело в том, что архив Политбюро к тому времени был преобразован в архив Президента СССР, а М. С. Горбачев продолжал находиться в должности. Тогда мне специально звонил Горбачев, предупреждая, чтобы мы не трогали документы Политбюро, потому что они относятся к архиву Президента. А в декабре архив Президента СССР был преобразован в архив Президента Российской Федерации и также поступил в наше распоряжение.

Удалось ли обеспечить полную сохранность документов с учетом всех обстоятельств?

Думаю, что все документы, находившиеся в хранилищах, были полностью сохранены. Что касается рабочих документов, то, наверное, за всем уследить было нельзя. В конце концов, работники ЦК могли унести что-то с собой. Но благо отечественной бюрократии проистекает от того, что все бумаги у нас, как правило, выпускаются в нескольких экземплярах. Так что не думаю, что что-то ценное могло пропасть безвозвратно.

Частью архивной революции 90-х было рассекречивание важных ведомственных архивов. В частности, архива КГБ. Как воспринимали это решение внутри этих ведомств?

Решение об открытии этих архивов осуществить было сложнее, чем с архивами партии. Хотя бы потому, что КПСС прекратила свое существование. А КГБ продолжал действовать. И, кроме того, КГБ был союзной структурой и российским властям не подчинялся. Поэтому, хотя Ельцин в девяносто первом году и подписал указ о передаче России архивов КГБ, расположенных на ее территории, всё равно продолжала сохраняться определенная двусмысленность. К тому же спецслужбы довольно быстро сумели убедить руководство России в важности сохранения оперативных архивов в распоряжении этих ведомств. И здесь, в общем, спорить было бессмысленно. Вопрос возникал об исторической части архивов, оперативная ценность которых, мягко говоря, сомнительна. Но всё же по архивам спецслужб быстро пошел откат. Фактически спецслужбам, а также Министерству обороны и МИД удалось сохранить свою собственную архивную сеть.

Но положение даже в этих архивах существенно изменилось. В большинстве этих архивов существуют читальные залы. Это сейчас воспринимается как обыденность и само собой разумеющееся, а ведь это тоже следствие архивной революции 90-х. Раньше это было просто непредставимо. Эти архивы не предусматривали регулярной работы исследователей. Документы оттуда лишь иногда, по особому случаю выдавали "своим" специалистам, которые работали с ними в своих помещениях. Всё-таки тогда у Государственного архивного управления были большие полномочия. Мы имели статус самостоятельной федеральной структуры, поэтому мы подписали соглашения со всеми ведомственными архивами Федеральной службы контрразведки (будущего ФСБ), Министерствами обороны и внутренних дел, иностранных дел, Службой внешней разведки, спецслужбами, где прописали определенную процедуру работы этих архивов.

Фактически в какой-то момент вы стали, главным ответственным за прошлое нашего государства.

Действительно одна из важных проблем, которой нам пришлось заниматься, была связана с тем, что у российских республиканских властей не существовало никакого экспертного органа по истории.

Ведь у нас, в отличие от других республик, не было своих академических институтов. В итоге именно архивному управлению пришлось заниматься всеми вопросами, так или иначе относящимися к истории. Например, разработкой российского герба. Вообще одна из тактических задач, которую я ставил, возглавив управление, – это элементарно показать российским властям – правительству и депутатам – какие ценности хранятся в их архивах. Поэтому практически сразу после моего вступления в должность мы стали готовить выставку, посвященную российской государственности, законодательству и символике. В декабре девяностого года, к открытию II Съезда народных депутатов эта выставка была готова, она разместилась в Белом доме и начиналась от кабинета Бориса Ельцина. Надо сказать, она действительно была грандиозна: в ней были представлены законодательные акты, начиная от судебника Ивана III и включая редкие местные законодательные акты XVIII века. Мы тогда поработали со всеми архивами – и местными и союзными, чтобы показать российским депутатам, на какое наследие они опираются. Там же мы, кстати, выставляли огромное количество гербов и флагов, все виды и варианты исторической российской символики. Это, кстати, тоже повлияло на работу по созданию нового российского герба.

Как принималось решение о возвращении двуглавого орла? Из каких вариантов и соображений исходили, делая этот выбор?

Сама работа над гербом началась несколько спонтанно и отчасти по моей инициативе. Дело в том, что, принимая Декларацию о суверенитете 12 июня 1990 года, Съезд народных депутатов в своем решении записал пункт о необходимости подготовки нового гимна России. И была создана соответствующая комиссия. Я в нее не входил, и о гербе там речи тоже не было. Тем не менее, пользуясь общей неразберихой тех дней, я в нарушение бюрократических правил просто пришел на заседание этой комиссии и сказал, что у России на современном этапе ее истории наверняка начнутся дискуссии вокруг ее герба. В Польше, Венгрии, Чехословакии, Румынии – словом, во всех еще недавно социалистических странах Европы изменились гербы, утратив партийно-политическую символику. Да и на заседаниях съезда и Верховного Совета РСФСР у некоторых народных депутатов появились трехцветные бело-сине-красные флажки вместо прежних красных, с синей полосой у древка. Было ясно, что вскоре очередь дойдет и до герба РСФСР. Этот герб легко мог стать объектом критики. На гербе государственная принадлежность выражалась названием государства – "РСФСР". Другим текстом, помещенным на гербе, был призыв: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь". Что же здесь во всем этом было от многовековой истории России, ее традиционных символов?

Я обратил внимание комиссии на то, что у России есть ее геральдический символ, которому 500 лет – двуглавый орел. И не надо быть пророком, чтобы предвидеть, что в ближайшее время будут раздаваться требования восстановления исторической символики. Не лучше ли правительству самому проявить инициативу?

Так я оказался во главе правительственной комиссии по разработке нового герба России. К началу девяносто первого года мы уже собрали группу экспертов – двуглавый орел, надо сказать, принимался многими в штыки. Говорили, что это имперский символ, особенно резко выступали некоторые национальные республики. Но в итоге вариант оставить герб РСФСР довольно быстро отпал, а все варианты новых гербов – а их прислали великое множество, предлагая в качестве геральдических фигур соловьев, лосей, ласточек, кленов были настолько смехотворными, что заводили в тупик. В итоге началась работа по адаптации старого исторического герба.

Работа была кропотливой, мне пришлось организовывать специальную геральдическую комиссию при Государственной архивной службе, которую возглавил опытный геральдист, заместитель директора Эрмитажа Г. В. Вилинбахов. Работа эта завершилась уже после трагических событий в Белом доме в октябре девяносто третьего года, когда новый герб был введен указом президента, а позже указ конституционно был утвержден в 2000 году.

Если вспоминать Октябрь 1993 года, то интересно, ставились ли во время этих переломных для российской истории событий особые задачи Архивному управлению – ведь вопрос о том, как будут помнить происходящее, зависел в том числе от Вас.

Безусловно. Фактически накануне штурма, когда участь Белого дома уже была решена, я написал письмо Борису Ельцину и получил от него полномочия по спасению документов, хранящихся в здании Верховного Совета. Фактически архивисты входили в Белый дом сразу после саперов. Оттуда позже вывозились десятки тонн документов. Это отчасти напоминало то, чем мы занимались на Старой площади в девяносто первом году, с той лишь разницей, что в здании ЦК всё происходило весело, на волне революционного энтузиазма, а в Белом доме, где погибли люди, всё было гораздо сложнее. Однако должен заметить, что в результате нашей работы, в которой, кстати, приняли участие все архивисты Москвы, образовался прекрасный фонд Государственного архива Российской Федерации под № 10026. Это фонд Верховного Совета РСФСР, который является уникальным по полноте и позволяет очень детально проследить социально-политические процессы, происходившие в России на рубеже восьмидесятых-девяностых годов.

Не погибли ли какие-то документы в пожаре, возникшем после штурма?

Пожар возник на верхних этажах – там, где располагался штаб обороны Белого дома и куда стреляли танки. Поэтому основное хранилище документов Верховного Совета не пострадало. Вероятно, в пожаре погибли ценные документы, связанные с функционированием этого штаба и вообще последними днями Белого дома. Но всё остальное всё-таки сохранилось.

Если говорить о подобных же кризисных и переломных событиях начала 1990-х, то проводилась ли какая-то работа российскими архивистами после начала Чеченской войны и вступления российских войск в Грозный?

К сожалению, там ситуация сложилась намного хуже. Надо сказать, что Дудаев хорошо понимал ценность архивов. Он вообще был образованным человеком, много лет служил в Тарту, где, кстати, был членом горсовета, постоянно общался с университетскими профессорами. И одним из первых его решений был перенос архивного ведомства в его резиденцию в бывшем республиканском партийном комитете. Так что все архивные службы оказались в Президентском дворце, вокруг которого во время штурма города шли ожесточенные бои. И фактически все, что там хранилось, погибло. Архивистам, которые там работали, которые, кстати, все были русскими и о Дудаеве ничего плохого не говорили, потом пришлось срочно помогать: они оказались в отчаянной ситуации, мы восстанавливали им документы, устраивали на какую-то работу в России. Так что, увы, основной массив документов оказался утрачен. Были какие-то полевые документы, которые захватили наступающие войска, но они оказались у спецслужб.

Как складывались отношения между архивистами и РПЦ, которая в это время начала усиливать влияние и, возможно, претендовала на какую-то часть своего былого наследия?

Никаких особенных конфликтов у нас не случалось. Констатирую это как данность. Конечно, у нас было поле пересечения интересов. Например, некоторые архивохранилища располагались в зданиях храмов. Но в общем у всех было настолько тяжелое положение, что и церковь не особенно стремилась забирать эти храмы себе, к тому же любая возможность строительства новых хранилищ просто отсутствовала. Так что напряжение в этом вопросе возникло позже. Что касается церковных архивов, например, архива Иосифо-Волоцкого монастыря, то интереса к их передаче церковь тогда не проявляла. В конце концов, к ним обеспечен доступ, и тот, кому это необходимо, может получить любой документ.

Задумывались ли Вы над тем, что сейчас принято называть исторической политикой?

Да, об этом, безусловно, приходилось думать. Прежде всего, мы использовали работу с документами для того, чтобы снять некоторые сложности в отношениях между государствами, которые вытекали из представлений о сложных вопросах общей истории в общественном сознании этих стран. Например, венгры долго предъявляли нам претензии, что мы не даем рассказать правду о событиях пятьдесят шестого года. Мы в ответ опубликовали многочисленные документы о пятьдесят шестом годе, но не стали скрывать того, что вождь венгерской революции Имре Надь в тридцатые годы был агентом НКВД под псевдонимом Володя, посадившим в Москве за решетку многих соратников по партии. Также мы публиковали документы о вводе войск в Чехословакию в шестьдесят восьмом году – некоторые из них мне самостоятельно удалось найти и позже. По согласованию с Ельциным мы фельдъегерской связью отправили их Гавелу. А в девяносто четвертом году мне помощник президента по международным делам Дмитрий Рюриков поручил отправиться на конференцию в Чехию по событиям шестьдесят восьмого года и сделать там доклад. Готовясь к выступлению на конференции, обнаружил документ, что накануне ввода войск наш посол в США Анатолий Добрынин пришел к Госсекретарю США Дину Раску и предупредил о принятом решении, на что получил ответ: "Это ваша зона влияния, делайте в ней, что хотите". Тогда, на конференции, это, конечно, произвело взрыв, на меня посыпались обвинения в использовании фальшивок, правда, один из бывших американских послов, который также присутствовал на конференции, встал и сказал: "Неужели вы думаете, что из-за вас мы начали бы ядерную войну?"

Директор Гуверовского института Ч. Палм передает копии документов в Росархив. Из личного архива Р. Г. Пихои

Так что всё это было в определенной степени и исторической политикой. Особенно важным шагом оказалась передача польской стороне документов о принятии решения по расстрелу польских военнопленных в сороковом году, то есть по Катыни.

Учитывая весь комплекс вопросов, возникших вокруг Катыни за минувшие десятилетия, и то, как это до сих пор влияет на российско-польские отношения, передача документов была решением особой важности. Как оно принималось?

Решение принимал лично президент Ельцин после того, как я обнаружил в документах Политбюро решение о расстреле пленных и доложил об этом Ельцину. Президент тогда спросил мое мнение о том, как это может повлиять на отношение, не ляжет ли вина на современную Россию. Я сказал ему, что из документов следует, что решение приняло Политбюро, то есть не орган государственной власти. Если бы, как до того говорил Горбачев, выяснилось, что пленных велел расстрелять Берия, то есть глава НКВД, государственного ведомства, всё было бы сложнее. А так – это преступное решение, принятое руководством компартии. Но надо сказать, что Ельцин и без этого был впечатлен увиденным. Я видел, как он прослезился, когда читал документы. А дальше всё развивалось, как в кино. Ельцин берет телефонную трубку, звонит Леху Валенсе. Валенсы на месте не было, он требует: найдите. Через 7 минут Валенса перезвонил. Я всё это время сидел в кабинете, слушал разговор, и вдруг Ельцин объявляет: "Завтра утром к Вам приедет мой представитель и привезет документы". Я думаю – ну, пошлют фельдъегеря, наверное. И вдруг он называет мою фамилию. А я, конечно, совершенно не готов – как, завтра в Варшаву. Я, потрясенный, возвращаюсь к себе, потом соображаю, опять звоню Ельцину и говорю: "Борис Николаевич, как я поеду, у меня ведь даже загранпаспорта нет". Тот расхохотался, сказал: "Не царское это дело". И бросил трубку. Через полчаса мне привезли новый паспорт, который выписывали, видимо, тут же на бегу – с чернильными пятнами и ошибками во всех сведениях обо мне. Но ничего – полетел в Варшаву. Так же на ходу приходилось решать вопросы протокола. Ведь я представлял Россию на особом событии, для которого нет своих стандартов. Например, в аэропорту у трапа мне пришлось вступить в спор с приехавшим меня встречать сотрудником Леха Валенсы, который просил показать ему документы. Я говорил, что я приехал к польскому президенту как посланник президента России и покажу документы только ему. Тот требовал, что ему надо доложить о содержании материалов Валенсе, но я настаивал, говоря, что это не его дело и документы будут переданы только президенту. Ведь здесь шла речь о значении церемонии и государственном престиже России.

Для поляков это было огромное событие. На церемонии вручения был польский нобелевский лауреат поэт Чеслав Милош, туда приехал Збигнев Бжезинский. Мы, в общем, наверное, даже не можем представить значение этого акта для Польши.

Во всех ли случаях решение об обнародовании и передаче документов принималось на уровне президента?

В важных случаях – да. Хотя по каким-то менее значимым вопросам я мог принять решение самостоятельно. Было, пожалуй, одно принципиальное исключение, когда я самостоятельно, минуя президента, решил обнародовать очень важный документ, понимая все риски. Это было в 1992 году, когда Конституционный Суд рассматривал вопрос о запрете компартии. В это время ко мне подошел Александр Яковлев, выступавший на суде свидетелем, и сказал: "Рудольф Германович, я хочу найти пакт Молотова-Риббентропа". На тот момент, как известно, были обнародованы лишь копии акта. Я сказал: "Александр Яковлевич, Вы же бывший член Политбюро, что же Вы раньше не искали, так что давайте теперь уж мы сами". Оригинал пакта я довольно быстро нашел. Он хранился тогда в архиве Политбюро и никакой загадкой не являлся. Горбачев, во всяком случае, его точно видел. И не исключаю, что Яковлев тоже. Но как бы то ни было, я рассказал Яковлеву о находке, сообщил в МИД, и мы организовали пресс-конференцию, где сообщили об открытии. После пресс-конференции мне звонит Борис Николаевич с вопросом: "Почему не доложили?" Я ему тогда сказал: "Борис Николаевич, я не хочу, чтобы Вы всегда сообщали плохие новости, позвольте мне хотя бы раз сообщить эту новость самому".

Насколько серьезно относилось к архивному делу российское руководство тех лет, понимало ли оно важность Вашей работы?

Уверен, что понимало. Разумеется, не существует идеальных режимов. И еще надо учитывать, что действовать нам приходилось в ужасных условиях. Когда у государства не хватало денег буквально ни на что. И добывание денег было занятием, отнимавшим у меня значительную часть времени. Денег не было никогда. Я шел в Администрацию Президента к Александру Лифшицу, который был советником президента по финансам. Мы писали многочисленные письма, президент давал поручение правительству, правительство иногда выцарапывало какие-то деньги, и всё это приходилось повторять снова и снова. Отдельной историей было введение единой разрядной сетки для бюджетных работников в девяносто втором году, по которой начислялась зарплата. Тогда нас, архивистов, в этой бюджетной сетке записали вместе с работниками Министерства культуры, то есть по самому низкому разряду. Тогда, благодаря оперативному вмешательству, мне удалось добиться пересмотра этого решения. И глава архива стал получать зарплату, аналогичную руководителю академического института. А из этого рассчитывались и все остальные ставки. То есть архивисты по тем временам стали получать относительно нормальные деньги. Между прочим, после этого начался переток кадров из Академии Наук в архивы. К нам пришли довольно сильные кадры. И дай Бог здоровья!

Как позже складывались отношения с архивными службами бывших советских республик после распада Союза?

Могу отметить, что отношения всегда были хорошие со всеми моими коллегами. Это были и профессиональные и товарищеские отношения. Мне, например, мог позвонить глава архивной службы Борис Иваненко и сообщить: "Слушай, у нас тут распространяют фальшивку о том, что Жуков планировал выселить всех украинцев с освобожденных территорий в Сибирь. Я понимаю, что это чушь, но помоги мне это доказать". После этого мы начинали работу, высылали какие-то документы и так далее. В 1995 году мы, например, провели огромную выставку, посвященную пятидесятилетию Победы, в которой принимали участие и украинцы, и латыши, и эстонцы вместе с нами – каждый представлял свое, нам удавалось находить консенсус. Со странами Центральной Европы иногда возникали затруднения. Там время от времени во главе архивов появлялись политические назначенцы, которые шли на конфронтацию. Но и там всё быстро сходило на нет. Всё-таки архивисты – это, прежде всего, профессиональное сообщество. Мы понимаем политические вопросы, но умеем смотреть на них со своей стороны. Во всяком случае, так было, когда я возглавлял архивы.

Материал подготовил Станислав Кувалдин

Благодарности

Конечно, книги бы не было без паблика "Она развалилась" и без людей, которые его делают:

сооснователя сообщества Андрея Мухамадеева и его редакторов – Максима Доценко, Заура Ханцева, Эдуарда Андрющенко, Дарьи Басалаевой, Алексея Братцева, Леонарда Казарьяна, Криста Карапетяна, Дмитрия Вохминцева, Стаса Клевакина, Арсения Дзена, Алексея Потапова и Саши Гниломёдова.

И отдельное спасибо нашим подписчикам!

Об авторах

Евгений Юрьевич Бузев – журналист и SMM-редактор. Сотрудничал с изданиями "Сноб", "Furfur", "ОВД-инфо" и другими. Придумал и развил десятки сообществ в социальных сетях и продолжает это делать. Создатель сообществ "Хунта экспресс", "Балканский экспресс" и "Застоялась".

Станислав Аркадьевич Кувалдин – историк, журналист. Окончил исторический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, кандидат исторических наук. Автор научных публикаций по новейшей истории Польши. В настоящее время сотрудничает с изданием Republic.ru. Эксперт Российского совета по международным делам.

Дмитрий Окрест – корреспондент РБК, сотрудничает с журналами GQ, New Times и "Сноб". Пишет на темы Ближнего Востока, политического экстремизма и тюрьмы. Соавтор книги "Жизнь без государства: революция в Курдистане".

Примечания

1

В СССР наименование "рубль" на украинский язык переводилось как "карбованець". В 1992 году новой денежной единицей Украины из-за недостатка советских рублей стали купоно-карбованцы, в просторечии "купоны". Вместе с рублями они использовались как параллельные денежные единицы: купоны принимались к уплате за любые товары и услуги, а рубли – только за непродовольственные товары. Среднегодовой курс в 1992 году составлял 135 купонов за одну дойчмарку, но уже к 1995 году за одну марку давали свыше 100 тысяч купонов.

(обратно)

2

Действовавший в нескольких формах собственности "Тибет" возник как предприятие по сбору лекарственных трав, так как директор Владимир Дрямов увлекался народной медициной и экстрасенсорикой. Вкладчикам пирамиды выплачивалось по 30 % вклада в месяц – от ее действий пострадало свыше 200 тысяч человек. Дрямова арестовали в Греции за угон автомобиля. Российский суд приговорил его к 9 годам заключения.

(обратно)

3

Самое разрушительное землетрясение в истории СССР. Охватило 40 % территории Армении, были разрушены сотни населенных пунктов.

(обратно)

4

Константин Серафимов. Армения – записки спасателя // Библиотека Максима Мошкова. URL: -big-pictures.html (дата обращения 30.03.2017).

(обратно)

5

"По-рабочему", "Не дай Бог!" // Комсомольская правда. 2012. № 5.

(обратно)

6

Ельцин Б. Н. Президентский марафон. М., 2000, С. 208.

(обратно)

7

Олег Сысуев: "Их разрыв с Путиным начался с ареста Ходорковского" // Republic. URL: (дата обращения 30.03.2017).

(обратно)

8

Голованова А. Рельсовая война // Голованова А. О времени, о людях, о Тулееве. Кемерово, 1999. С. 180.

(обратно)

9

Там же. С. 177, 180.

(обратно)

10

См. в частности: Соловейко И. С. "Рельсовая война" в Кузбассе к 1998 г.: этапы, особенности и результаты. // Вестник Томского государственного университета. 2010. № 3 (11). URL: -103.pdf (дата обращения 30.03.2017).

(обратно)

11

Тулеев А. Россия у нас одна. М., 1999. С. 14.

(обратно)

12

Бутон революции. Цветок катастрофы // Завтра. 1998. № 21.

(обратно)

13

Немцов Б. Н. Исповедь бунтаря. Глава V. История престолонаследия в современной России. М., 2007.

(обратно)

14

Юрий Бармин. Горбатый мост или… // Проза.ру. URL: (дата обращения 30.03.2017).

(обратно)

15

См. сноску 10 на стр. 50.

(обратно)

16

См. сноску 10 на стр. 50.

(обратно)

17

На тот момент мэр Москвы Юрий Лужков планировал баллотироваться в президенты и мог сознательно способствовать продлению акции.

(обратно)

18

Ельцин Б. Н. Президентский марафон. М., 2000. С. 208.

(обратно)

19

Немцов Б.Н. Исповедь бунтаря. М., 2007. С. 54.

(обратно)

20

Российский политолог, директор работавшего над президентской кампанией В. Путина "Фонда эффективной политики", до 2011 года – советник руководителя Администрации Президента. В 1974 году задержан за распространение "Архипелага ГУЛАГа", в 1982 году сотрудничал со следствием после обвинения в издании журнала "Поиски". В 1990-е годы занимался журналистской деятельностью, в 1995 году основал "Фонд эффективной политики". "Советский Союз для меня был продуктом компромисса реальной политики и социального идеализма, которым я никак не хотел пожертвовать. Для меня советское общество – это было общество равных. В этом был некий смысл всей остальной политики. Иначе зачем мы этим занимаемся, если исчезает социальное равенство и империя знания, образованности?" – вспоминал Павловский в 2005 году.

(обратно)

21

В дальнейшем – директор Музея Сахарова.

(обратно)

22

В дальнейшем – депутат Госдумы.

(обратно)

23

Позднее член Совета при Президенте по правам человека и председательница Московской Хельсинкской группы, старейшей правозащитной организации страны.

(обратно)

24

Программа группы экономистов о переходе СССР от плановой экономики к рыночной. В разработке принял участие Григорий Явлинский. Не была реализована, вместо нее к рынку приходили по принципу "шоковой терапии".

(обратно)

25

Накануне первых выборов в Думу был создан избирательный блок "Явлинский – Болдырев – Лукин" – журналисты назвали его "ЯБЛоко", исходя из первых букв фамилий лидеров. Блок получил на выборах почти 8 % голосов, в 2011 году поддержка на выборах снизилась до 3,4 %.

(обратно)

26

Имеются в виду президентские выборы 1996 года. Существует ряд версий о том, что итоги выборов были сфальсифицированы в пользу Ельцина, а реальным победителем стал Зюганов.

(обратно)

27

Социальный кризис в 1968 году во Франции привел к десятимиллионной забастовке, столкновениям студентов с полицией и смене правительства. Майские события в Париже, а также аналогичные протесты в Праге, Берлине и Брюсселе кардинально изменили культурный и политический ландшафт Европы.

(обратно)

28

Впоследствии Исаев стал функционером Федерации независимых профсоюзов России, депутатом Государственной Думы от партии "Единая Россия", заместителем секретаря президиума Генерального совета партии "Единая Россия".

(обратно)

29

В 1974 году Лимонов эмигрировал в США, получил французское гражданство. Запрещенная сейчас в России НБП выступала за социальную справедливость в экономике и имперское доминирование во внешней политике. После запрета НБП в 2007 году и признания ее экстремистской Лимонов основал организацию "Другая Россия". Осужден за формирование вооруженного подполья на Алтае, откуда хотел выдвинуться в Казахстан для защиты русскоязычных. Автор книг "Это я – Эдичка", "Подросток Савенко" и ряда других.

(обратно)

30

Лидер Евразийского движения, профессор МГУ, член Экспертно-консультативного совета при председателе Государственной Думы. Журналист Сергей Доренко писал о наличии у Дугина интенсивных связей с руководством "Роснефти" и силовиками. А Дугин в 1997 году писал: "Строить русский социализм должны новые люди, новый тип людей, новый класс. Класс героев и революционеров. Французский писатель перед смертью произнес странное пророчество: "Я вижу, как на Востоке, в России восходит фашизм, фашизм безграничный и красный". Заметьте: не блеклый, коричневато-розоватый национал-капитализм, а ослепительная заря новой Русской Революции, фашизм безграничный, как наши земли, и красный, как наша кровь".

(обратно)

31

Лауреат премии Ленинского комсомола, член Союза писателей СССР, автор книг "Поступь русской победы", "Хроника пикирующего времени", "Господин Гексоген" и т. д. ""Завтра" – специфическая оппозиционная газета. Сегодня мы уже не требуем смены режима и власти – это идеологическая оппозиционность. Все менее политическая и все более идеологическая. Это так называемая имперская идеология", – заявил он в интервью 2010 года.

(обратно)

32

"Русскому золоту" принадлежало полдюжины столичных рынков, сеть модельных агентств, бутиков, рыбхозов, ювелирных магазинов. Работающий при компании аналитический отдел обеспечивал своими заключениями Госдуму и Совет Федерации. Компанию неоднократно обвиняли в неуплате налогов и контрабанде.

(обратно)

33

Первый зампред Верховного Совета, в дальнейшем руководил Администрацией Президента и Экспертно-аналитическим советом при Президенте. "Когда в середине сентября президент показал мне проект [указа № 1400], я сразу сказал ему, что это опасная и неподготовленная затея, последствия которой просчитать трудно. Ведь было непонятно, как к такому развитию событий отнесутся регионы, армия, интеллигенция", – из интервью С. Филатова "Ленте.ру" 2015 года.

(обратно)

34

В дни Декабрьского восстания 1905 года фабрика стала главной базой рабочих дружин, здесь собирали оружие и взрывчатку.

(обратно)

35

Отдельная Краснознаменная орденов Ленина и Октябрьской Революции мотострелковая дивизия особого назначения имени Дзержинского Внутренних войск МВД СССР вела свою историю от московского гарнизона, в задачи которого входила охрана высших лиц Советского государства. С 1980-х годов в ней служили исключительно русские, украинцы и белорусы.

(обратно)

36

Александр Баркашов – основатель "Русского национального единства", насчитывающего в те годы около 15 тысяч человек. В Верховном Совете, по словам Баркашова, находилось 168 вооруженных соратников РНЕ. После серии расколов в организации Баркашов в 2000-е годы стал монахом Истинно-православной церкви.

(обратно)

37

Тогда первый зампред правительства.

(обратно)

38

В апреле 2016 года с космодрома "Восточный" состоялся первый, успешный пуск. Строительство сопровождалось коррупционными скандалами и забастовками рабочих из-за длительных задержек зарплаты.

(обратно)

39

Материал впервые опубликован на сайте Furfur.me.

(обратно)

40

Материал впервые опубликован на сайте Furfur.me.

(обратно)

41

Дела против ультралевых начались после подрыва памятника Николаю II на Ваганьковском кладбище и "краснодарского дела", когда анархистов обвинили в подготовке убийства местного губернатора. Наиболее одиозными стали "дело Реввоенсовета, РВС" о взрывах памятника Николаю II и минировании памятника Петру I и "дело НРА" о взрывах приемной ФСБ. "НРА" по версии следствия являлась анархистской террористической организацией, осужденные по делу организации отрицали свою к ней причастность. В ходе закрытого процесса участников осудили по статье "терроризм" и "изготовление оружия". "Сегодня человек может говорить всё что угодно, потому что никакой реакции не будет. Можно кричать, что убивают в Чечне, что зарплату не выплачивают по полгода, и никто не услышит. Поэтому в итоге всё выплескивается на улицы или выливается в октябрь 1993 года. В политике того, что тише взрыва динамита, никто не слышит. Это, я считаю, сегодня единственный способ обратиться к конкретным людям и к общественности", – заявил в эфире программы "До 16 и старше" Андрей Соколов, который 2016 год встретил в украинской тюрьме за желание помочь ДНР/ЛНР.

(обратно)

42

В ночь на 18 мая 2017 года Вадим Чернобров ушел из жизни. Авторы книги и сотрудники издательства приносят родным и близким Вадима искренние соболезнования.

(обратно)

43

В журнале публиковались лучшие произведения советской и зарубежной фантастики. В 1984 году за публикацию романа, где персонажи носили имена диссидентов, был уволен работавший 25 лет главредом Василий Дмитриевич Захарченко.

(обратно)

44

"Часто слышу с экрана про безопасный секс: у нас в селе презервативами никто не пользуется. Предложишь парню надеть – засмеет", "У жены 7 любовников, а я с ней всё еще живу! Не изменяйте моего имени – пусть все читатели узнают, какой я идиот!" – примеры наиболее скромных писем.

(обратно)

45

Обряд основан на восточном дуализме "инь-ян", то есть считается, что отразить божество можно только в единстве дуальностей.

(обратно)

46

Согласно доктрине, в результате акта прелюбодеяния Люцифера-змея с Евой родословие (blood lineage) изменилось с божественного на ложное сатанинское.

(обратно)

47

Изготовление, сбыт и другие операции с наркотическими средствами и психотропными веществами преследуются по закону. Автор напоминает об опасности потребления наркотиков.

(обратно)

48

Расположено к югу от МКАД. Является крупнейшим некрополем Москвы по площади – 197,2 га, в ближайшее время планируется расширение. В мае 2016 года здесь произошла потасовка: с одной стороны – вооруженные арматурой мигранты из Средней Азии, с другой – уроженцы Кавказа с огнестрельным оружием. В драке участвовало несколько сотен человек, трое погибло.

(обратно)

49

В декларации принципов этой организации называется революционным орденом, лозунг которого – "Бог! Україна! Свобода!". В ходе Майдана-14 стал платформой для консолидации националистов под названием "Правый сектор". Решением Верховного Суда Российской Федерации "Правый сектор", УНА-УНСО и "Тризуб им. Степана Бандеры" признаны экстремистскими организациями, а их деятельность на территории Российской Федерации запрещена.

(обратно)

50

Организация украинских националистов.

(обратно)

51

Украинская повстанческая армия была вооруженным крылом Организации украинских националистов. Существовал внутренний конфликт между консерваторами во главе с Андреем Мельником и радикальной молодежью Степана Бандеры.

(обратно)

52

Трижды осужденный, содержался в психбольнице. Сбежал из депортации в Казахстане, чтобы присоединиться к УПА.

(обратно)

53

Для отражения ГКЧП Украинская национальная ассамблея сформировала Украинскую народную самооборону. Бойцов возглавил историк Корчинский, который дружил с философом Александром Дугиным, а в 2005 году провел мастер-класс по противодействию массовым беспорядкам для прокремлевского движения "Наши" в лагере на Селигере. Сегодня УНА-УНСО в РФ признана экстремистской, и ее деятельность запрещена-

(обратно)

54

Принято 9 июля 1993 года.

(обратно)

55

Приговорен в мае 2016 года.

(обратно)

56

Речь идет о похоронах Патриарха УПЦ КП Владимира. Попытка его захоронения в Софийском соборе натолкнулась на сопротивление УПЦ МП и вылилась в массовые беспорядки с участием спецназа "Беркут". В столкновениях активное участие принимали участники УНА-УНСО.

(обратно)

57

Митинги были направлены против абхазского сепаратизма и против советской власти, т. к. считалось, что абхазы действуют в целях давления на Грузию в интересах советского руководства.

(обратно)

58

Имеется в виду Советская армия. До сих пор нет однозначной неопровержимой версии происходившего.

(обратно)

59

Номинант Нобелевской премии мира, доктор филологических наук, старший научный сотрудник Академии наук ГССР. Был осужден по антисоветским статьям, но помогло влияние отца, известного писателя Константина Гамсахурдии. Затем вновь арестован, но публично раскаялся – КГБ транслировал признания по республиканскому телевидению. Став президентом, провозгласил политику "Грузия для грузин": травли подверглись абхазы, осетины, азербайджанцы, русские, аварцы.

(обратно)

60

Ближайший соратник Гамсахурдии. Преподаватель в музыкальной школе, основатель Грузинской Хельсинкской группы и Общества Святого Илии Праведника. Погиб в автокатастрофе при неясных обстоятельствах.

(обратно)

61

Советский премьер, автор денежной реформы 1991 года и один из организаторов Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП). Был арестован в 1991-1992 годах.

(обратно)

62

Во время путча исполнял обязанности союзного президента, сославшись на болезнь Горбачева. Несмотря на арест, формально продолжал занимать пост вице-президента СССР. Работал консультантом инвалидов государственной службы и завкафедрой истории Российской международной академии туризма. "В фильме "Пролетая над гнездом кукушки" главный герой пытался в доме для душевнобольных оторвать от пола тяжеленную раковину для умывания. Разумеется, у него ничего не получилось, но он с чувством выполненного долга, обращаясь к товарищам по несчастью, произнес: "Я хотя бы попытался". В начале 90-х мне было уже за пятьдесят, а в этом возрасте невелики шансы для того, чтобы мгновенно превратиться в Че Гевару", – из книги Янаева "Последний бой за СССР" (Глава "Вопросы post scriptum").

(обратно)

63

Мятеж подняли глава нацгвардии Тенгиз Китовани, руководитель "Мхедриони" Джаба Иоселиани и сам Тенгиз Сигуа. Победу на звиадистами удалось достичь благодаря поддержке российских войск. Отдельные выступления сторонников свергнутого президента продолжались до 1998 года.

(обратно)

64

Название парамилитаристской группировки переводится как "всадники" или "рыцари". Их возглавлял театровед и вор в законе Джаба Иоселиани, автор четырех романов и шести пьес. Насчитывалось около двух тысяч бойцов, они обожали носить черные очки. После боевых действий в Абхазии и Осетии стали официально называться Корпусом спасателей. В 1995 году отряд обвинили в связях с мафиози и расформировали.

(обратно)

65

Имеется в виду снятие Ельцина с должности первого секретаря Московского городского комитета КПСС в 1987 году.

(обратно)

66

Подробнее см.: Марат Янович Хакел, Унесенное веком. Глава 29, Всполохи Таджикистана. // Солдат России. Архив интернет-газеты. URL: -a.jimdo.com/%D0%BC%D0%B0%D1%80%D0%B0%D1%82-%D1%8F%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87-%D1%85%D0%B0%D0%BA%D0%B5%D0%BB-%D1%83%D0%BD%D0%B5%D1%81%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%BE%D0%B5-%D0%B2%D0%B5%D0%BA%D0%BE%D0%BC/%D1%82%D0%B0%D0%B4%D0%B6%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BD-%D0%B2-%D1%81%D1%83%D0%B4%D1%8C%D0%B1%D0%B0%D1%85-%D0%BB%D1%8E%D0%B4%D0%B5%D0%B9/%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%B0-29/ (дата обращения 30.03.2017).

(обратно)

67

См. сноску 1 на стр. 195.

(обратно)

68

См. в частности: Спецназу ГРУ подрезали крылья // Столетие. Информационноаналитическое издание фонда исторической перспективы. URL: -10-22.htm (дата обращения 30.03.2017).

(обратно)

69

Моя война: Александр Чубаров. Сто десять боевых выходов // Братишка. Журнал подразделений специального назначения. URL: (дата обращения 30.03.2017).

(обратно)

70

Полковник Спецназа // Русский репортер".

(обратно)

71

Более подробно см.: -26-0-00000039-000-0-0. Первоначально материал был опубликован на сайте информационного агентства ASIA-Plus.

(обратно)

72

Адамишин А. Л. Уроки примирения в Таджикистане // Россия в глобальной политике. 2012. № 4.

(обратно)

73

Гайдар Е. Т. В дни поражений и побед. М., 1996. С. 211.

(обратно)

74

Адамишин А. Л. Уроки примирения в Таджикистане // Россия в глобальной политике. 2012. № 4.

(обратно)

75

Адамишин А. Л. Уроки примирения в Таджикистане // Россия в глобальной политике. 2012. № 4.

(обратно)

76

Практика самовольного захвата помещений, где люди не проживали длительное время, началась в Нидерландах, ФРГ и Великобритании в начале 1960-х годов как ответ на высокую арендную плату. В Москве дюжина сквотов, прежде всего, функционировали как мастерские и галереи.

(обратно)

77

Пятидесятиминутная программа выходила с понедельника по четверг с 1983 до 2001 года.

(обратно)

78

В найденных на месте взрыва после снятия оцепления листовках говорилось, что "каждый нормальный революционный террористический акт создает новое жизненное пространство, неподвластное как государственной, так и медийной власти". В результате теракта убит один человек, ранено более 30. Несколько дней спустя случились взрывы жилых домов в Волгодонске, Буйнакске и Москве (дважды) – 307 погибших, почти 2000 пострадавших.

(обратно)

79

Фестиваль "Весенние ритмы" с "целью поиска новых талантов" организовали Грузинская национальная филармония и тогдашний глава республики Эдуард Шеварднадзе.

(обратно)

80

"КГБ создал в Ленинграде рок-клуб, был его спонсором, а непосредственные организаторы – нашими агентами. Да, Комитет стремился поставить под контроль анархические тенденции в музыкальной жизни города, но объективно создание рок-клуба было полезным для общества! Зачем же теперь раскрывать этих мальчиков-джазистов? Может, они и так клясть себя всю жизнь будут, мучиться?" – из интервью генерал-майора КГБ Олега Калугина "Аргументам и фактам" в 2003 году

(обратно)

81

Создана при Едином научно-методическом центре Главного управления культуры Исполкома Моссовета. Там играли "Ария", "Браво", "Ва-банкъ", "Наив" и еще три десятка групп.

(обратно)

82

Одна из первых советских панк-групп, взявшая в качестве имени вольный перевод названия группы "Sex Pistols".

(обратно)

83

Кива Майданник – сотрудник Института мировой экономики и международных отношений. Вместе с философом Мерабом Мамардашвили работал в Праге в международном журнале "Проблемы мира и социализма" (тираж 500 тысяч на 28 языках), благодаря чему установил личные контакты с большинством революционеров Латинской Америки.

(обратно)

84

Материал впервые опубликован на сайте Furfur.me.

(обратно)

Оглавление

От издательства

Чтобы не забывали

Красно-коричневое колесо

#USSRCHAOSSS_economics

  Привет, капитализм!

    Сахар-песок и сухое молоко

    Крыша

  В рынок с головой

  Лишь бы страховка не подвела

  Соната для каски

    Таран для элиты

    Дезориентация

    Горбатый мост

  Стояние у Горбатого моста

#USSRCHAOSSS_politics

  Период полураспада: хроника ускорения

  Памятник жертвам Сталина

  Западные фонды

    «Яблоко»

    На государственной должности

  Прощай, нерушимым

  ОМОН: "Обяжем Молчать Оппозиционно Настроенных"

  Свободные радикалы

  Баррикады

  Анархист Андрей Исаев

    Партия

    Реклама

  Свои среди чужих

  Гражданская оборона

    Развязка

    Плоды противостояния

  Ставки сделаны, ставок больше нет

  Борьба за зеленое счастье планеты[39]

    Толкиенистское гестапо

  Приключение иностранца в России[40]

#USSRCHAOSSS_society

  В погоне за НЛО

  Жизнь мунитов

    Массовые бракосочетания

    Фандрайзинг

    Свидетельствование

    Условия

    Миссионеры

    Чхон-пхён и семинары Тэ Моним

  Моментальная зависимость[47]

    Кастанеда по-русски

    Институт репутации

    Эволюция привычек

  Археология советской смерти

    Традиции

    Новая эстетика

    Ритуальная экономика

#USSRCHAOSSS exUSSR

  Чужим здесь не место: Баку-90

  Нулевой Майдан

  Предтечи "Правого сектора"

    "Лучше погибнуть волком, чем жить псом"

    Перемога

    Пункт назначения: Кавказ

    Верховная Рада

  Кавказская кухня

    Литературовед во власти

    Проваленный урок

    Брат на брата

    Варяг

  Кровавый Душанбе

#USSRCHAOSSS_culture

  Страх и отвращение на Первом

    Контркультура

    Телевидение

    Цензура

    Кино

  От квартирников к стадионам

  Король желтой прессы[84]

    Русский космизм

    Особенности национального палпа

    Смерть демиурга

  Борьба за историю

Благодарности

Об авторах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg