«The Beatles. Единственная на свете авторизованная биография»

The Beatles. Единственная на свете авторизованная биография (fb2) - The Beatles. Единственная на свете авторизованная биография (пер. Светлана Калинина,Анастасия Борисовна Грызунова) 19231K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Хантер Дэвис

Хантер Дэвис THE BEATLES Единственная на свете авторизованная биография

Hunter Davies

THE BEATLES

The Only Ever Authorised Biography

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Copyright © Hunter Davies 1968, 1985, 2002, 2009

All rights reserved

This edition published by arrangement with United Agents LLP and The Van Lear Agency LLC.

© ООО «Попурри», перевод, 2000

© А. Грызунова, перевод, примечания, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство КоЛибри®

* * *

Предисловие

С тех пор как эта книга была опубликована впервые, миновало сорок лет — ну, плюс-минус. Ее издали в 1968 году, и мне тогда в голову не приходило, что ее будут переиздавать спустя столько лет. В основном она осталась прежней — прямо из их уст, неукоснительно, неприкрашенно: летопись о том, что они думали и делали в 1960-х и как дошли до жизни такой. Теперь ее считают, что называется, «первоисточником» — главным образом это означает, что из нее беспардонно тырят цитаты, поскольку, разумеется, многих персонажей уже нет в живых и интервью у них не возьмешь. Я устоял перед соблазном переписать первоначальный текст, отрихтовать его и отлакировать задним числом — хотя, конечно, все мы выглядели бы тогда умнее и сообразительнее, чем на самом деле.

Но здесь, в начале, я добавляю новый материал, стараюсь довести их историю до новейших времен, описать последние события и объяснить, как так вышло, что я вообще взялся за эту книгу. А в конце я добавил кое-какие примечания и соображения касательно тех, кто здесь упомянут, — людей, с которыми я встречался, работая над книгой, а также позже; и людей, которые уже мертвы.

Готовя это новое издание, я перебирал старые битловские архивы, пластинки, сувениры — коллекция, само собой, постоянно растет (я по сей день одержимый коллекционер битловской параферналии) — и нашел рукописные стихи, про которые напрочь забыл.

Недавно открытые неопубликованные стихи Джорджа

Почерк Джорджа — его узнает любой истинный битломан, — но, насколько мне удалось выяснить, эту песню он не записывал и даже, возможно, не сочинил к ней музыку.

На обороте инструкция, как добраться до загородного дома Брайана Эпстайна в Сассексе, написанная рукой Брайана, — видимо, он ее Джорджу и выдал. Так что этот битловский сувенир ценен вдвойне.

Джордж написал восемь строчек:

Im happy to say that its only a dream when I come across people like you, its only a dream and you make it obscene with the things that you think and you do. your so unaware of the pain that I bear and jealous for what you cant do. There’s times when I feel that you haven’t a hope But I also know that isn’t true[1].

Помарка всего одна — вычеркнуто лишнее «s» после первого «that»; из этого логично сделать вывод, что перед нами не первый черновик. Я не сомневаюсь, что в окончательной версии Джордж вставил бы забытые апострофы — например, в «youre», — поскольку в школе он, разумеется, учился. Стихотворение отдает подростковым ангстом, — возможно, оно было написано за много лет до того, как Джордж наткнулся на него и отдал мне, когда я попросил образец его почерка.

Я уже не помню, когда именно это произошло и что он мне говорил про этот текст, но, по моим прикидкам, дело было, вероятно, в начале 1967 года, когда я приезжал к нему в Ишер. Джорджу тогда было года двадцать три или двадцать четыре.

Я просил у Джона и Пола образцы почерка, стихи — и Джорджа тоже попросил, почему он и отдал мне этот набросок. Но потом он нашел пример получше, рукопись текста «Blue Jay Way», который, как вы понимаете, стал песней «Битлз» (с альбома «Magical Mystery Tour»). Это было уместнее и интереснее первого обрывка, поэтому его я ни в одном издании так и не использовал — сунул в ящик и забыл. До сего дня. И поздно уже спрашивать Джорджа, что его вдохновило, откуда взялись эти строки, положил ли он их на музыку.

Я связался с его вдовой Оливией — мне нужно было разрешение на публикацию. Оливия подтвердила, что это почерк Джорджа и что текст на него похож, однако о стихотворении она ничего не знает — что, естественно, оно было написано задолго до того, как Джордж познакомился с Оливией. Я послал стихотворение его первой жене Патти Бойд — она подтвердила, что почерк его, но о содержании ничего сказать не смогла.

Я отдам этот документ в Британскую библиотеку — пусть пополнит их битловскую коллекцию. У них в зале рукописей уже выставлены образцы текстов Джона и Пола — рядом с Великой хартией вольностей и автографами Шекспира, Бетховена, Вордсворта, — а вот автографов Джорджа пока не было.

Эти автографы битлов — бумажки, которые я подобрал на полу в студии на Эбби-роуд; битлы сказали, что я могу оставить их себе на память и для работы над главами об их музыке. Иначе эти сувениры сожгли бы уборщики.

Я всегда храню бумажки, записки, письма, документы, билеты, всякую муру, связанную с книжками, над которыми работал, но откуда мне было знать, что спустя много лет, когда «Сотбис» в 1981 году проведет свой первый аукцион поп-реликвий, все это окажется бесценно? Предлагая их Британскому музею (где они сначала и хранились), я думал, мне там откажут, сочтут эти сувениры слишком банальными и эфемерными. По моему завещанию все это отойдет государству.

Оливия и Британская библиотека рады, что теперь в зале рукописей, помимо автографов Пола и Джона, имеется и автограф Джорджа, уж какой есть.

Суть байки вот в чем: сорок лет назад я не считал, что этот обрывок достоин попасть в книгу. Миновало сорок лет — и все стало иначе.

Нынче в мире не счесть Битловских Знатоков, сплошь невероятно умных и просвещенных, и один из этого множества наверняка прольет свет на содержание и историю происхождения этого текста. О какой девушке грезил Джордж? О своей тогдашней жене Патти, или о другой женщине, или о некой знакомой отроческих лет? Ученые проанализируют строку за строкой, поищут, нет ли каких заимствований. Какие поэты на него повлияли? Хороша ли внутренняя рифма «your so unaware / of the pain that I bear», или это все до крайности неловко, и путано, и вторично? Пусть эксперты разбираются.

Кое-кто станет насмехаться, но в неиссякаемом интересе к «Битлз» меня теперь мало что удивляет. Если вдуматься, чем дальше мы от них, тем они громаднее.

В середине семидесятых был период, когда казалось, что их звезда потускнеет, что их затмят новые группы и певцы, успешнее и популярнее, что на фоне новых стилей, новых музыкальных жанров «Битлз» в конце концов отживут свое, устареют, останутся в шестидесятых. С точки зрения фактов и статистики так и произошло: новые люди — скажем, Майкл Джексон — продавали альбомы невероятными тиражами и побили некоторые битловские рекорды. Но «Битлз» как творческая стихия в итоге так и не поблекли. Как ни опрашивают музыкантов, или меломанов, или просто публику, «Битлз» оказываются самой важной, самой влиятельной, самой любимой, самой шикарной группой в истории вселенной. Ну, в умах и воспоминаниях живых. «Sergeant Pepper» обычно превозносится как величайший альбом, а его конверт — как лучший конверт пластинки на свете.

Их старые песни и альбомы, переупакованные и перевыпущенные, — например, «Anthology» — по-прежнему расходятся миллионными тиражами. В 2000 году сборник битловских хитов номер один возглавил чарты в тридцати четырех странах.

В начале 1980-х меня попросили выступить рецензентом студенческой диссертации по текстам «Битлз» в Лондонском университете. Я думал, надо мной издеваются. Не верилось, что уважаемый университет на это пойдет. А теперь такие штуки случаются повсеместно. По всему миру есть школы, колледжи и университеты, где преподают, изучают, анализируют и исследуют группу «Битлз».

С каждым годом все больше новых книг о «Битлз», каждую неделю где-нибудь проводится конференция по «Битлз». К примеру, в Японии организуют в среднем сорок битловских мероприятий в год и есть великолепный Музей Джона Леннона. Десятки групп-двойников «Битлз» в десятках разных стран постоянно играют в клубах и концертируют по миру.

Ливерпуль не сразу сообразил, каким туристическим потенциалом наделили город его уроженцы. Здесь теперь есть гостиница «Вечер трудного дня», аэропорт переименовали в Ливерпульский аэропорт имени Джона Леннона, и каждый год сотни тысяч людей приезжают на битловские экскурсии. Муниципальный дом, где жил Пол, передан Национальному фонду и открыт для посетителей, как и двухквартирный дом, где Джон жил с тетушкой Мими.

По моим подсчетам, сейчас на «Битлз» кормятся около пяти тысяч человек по всему миру — писатели, исследователи, распространители, ученые, артисты, продавцы сувенирки, организаторы конференций, туристические, гостиничные и музейные работники. Даже в пору своего расцвета «Эппл», компания «Битлз», никогда не нанимала больше пятидесяти человек.

Цены на битловские сувениры теперь такие, что глаза на лоб лезут, — особенно если это якобы оригиналы. В 2008 году рукопись «A Day in the Life» ушла на аукционе «Бонэм» в Нью-Йорке за 1,3 миллиона фунтов стерлингов. Фотографию с полным комплектом автографов можно продать за 5000 фунтов — сравните с 50 фунтами в 1981 году, когда рынок «Битлз» только возник.

В 1975 году наш дом ограбили и украли, помимо прочего, альбом «Sergeant Pepper», который для меня подписали все четверо. Оформляя страховку, я указал цену 3,50 фунта — столько стоило бы купить новый альбом. Автографы обладали разве что сентиментальной ценностью. А теперь они стоят около 50 000 фунтов.

Несколько недель назад меня постигла утрата иного рода. Сорок лет, с первой публикации этой книги, у меня на стенке висели оригинальные отпечатки четырех фотографий «Битлз», сделанных Ринго специально для этой книги. Я не сообразил, что уборная наверху протекает, пока на рамках не появилась плесень. Увы, три из четырех фотографий испорчены.

Я неизменно веселюсь, слыша, как итальянские или еще какие европейские футбольные болельщики распевают «Yellow Submarine» — со своим текстом, конечно. Очень интересно, не попробует ли Sony, нынешний владелец всего каталога «Битлз», стребовать отчисления с телекомпаний, транслирующих это пение. Большинство итальянских болельщиков, вероятно, удивятся, узнав, что исполняют песню «Битлз».

Дэниэл Левитин, профессор музыки монреальского университета Макгилл, в 2007 году пророчил, что, поскольку песни и тексты «Битлз» теперь знает столько народу по всему миру, спустя сто лет они станут как народные детские песенки: «Большинство забудет, кто эти песни написал. Они так врастут в популярную культуру, словно существовали всегда, как „Oh! Susanna“, „This Land Is Your Land“ и „Frère Jacques“»[2].

В 2007 году в штате Монтана один судья рассматривал дело человека, укравшего пиво, и в приговоре продемонстрировал свои битломанские познания. На вопрос, какого приговора ждет обвиняемый, тот ответил: «Как там у „Битлз“? „Пусть будет так“». Что вдохновило судью вставить в приговор названия сорока двух песен «Битлз»:

Не потребуется Волшебное Таинственное Путешествие за интерпретацией, дабы понимать, что Слово означает: не трожь. Полагаю, мы все сможем на этом Сойтись. Закрыв глаза на ваши проступки, я бы закрыл глаза на День Из Жизни, имевший место 21 апреля 2006 года. В тот вечер вы, попивая пиво, сказали себе: «Мне Прекрасно». А затем, то ли желая получить Деньги, то ли просто пытаясь Вести Себя Естественно, вы выставились Дураком На Холме. Надеюсь, вы сможете сказать, Когда Мне Стукнет Шестьдесят Четыре, что Надо Было Догадаться…[3]

Старые архивы переворачиваются вверх дном в поисках якобы не виденных и не слышанных фильмов и аудиозаписей или неопубликованных фотографий «Битлз». Как правило, находятся уже знакомые снимки, чуть расплывчатее и со слегка другим ракурсом, но это не мешает фотографам обнародовать их в книгах и на выставках или печатать, ставить на них собственный автограф и продавать ограниченным тиражом за сотни фунтов.

Кто бы говорил, конечно, — я и сам откопал эти старые строчки Джорджа и вечно гоняюсь за «новыми» фотками. Только что купил снимок, которого раньше не видел, — снимали в Карлайле, моем родном городе, в 1963-м, когда «Битлз» выступали в кинотеатре «Лонсдейл». Они стоят в лифте, и с ними очень свирепая лифтерша. Я над этой картинкой разулыбался. Фотографировал Джим Тёрнер из «Камберленд ньюс» — и да, я взял у него автограф.

Всплывает новое, а между тем постоянно переворачивается и переоценивается старое — на случай, если в первый раз посмотрели не под тем углом или упустили какую-нибудь странную деталь. Я думал, с Би-би-си уже выгребли все записи подчистую, но в 2008 году Спенсер Ли, который пишет о популярной музыке, порылся в старых пыльных папках и обнаружил, что в 1962-м, после того как «Битлз» прошли прослушивание на радио в Манчестере, продюсер оставил кое-какие заметки. В том числе: «Пол Маккартни нет, Джон Леннон да. Необычная группа, не такая рок-н-ролльная, как большинство. Скорее кантри-энд-вестерн, склонны играть музыку. В целом — да». Пожалуй, любопытный комментарий современника — обычно-то считалось, что у Пола вокал получше.

А еще есть гики и маньяки, которые в надежде на новые прозрения бесконечно анализируют тексты «Битлз» или ведут статистику, — мы и не догадывались, что нам могут пригодиться такие данные.

Бен Шотт, прославившийся своей серией Miscellany[4], выпустил Beatles Miscellany, которую опубликовали в «Таймс» в июне 2007 года — в специальном приложении в честь сорокалетней годовщины «Sergeant Pepper». (Ах, годовщины; великолепный предлог лишний раз поговорить.) Шотт проанализировал все песни «Битлз» на предмет самых популярных слов — то есть слов, которые встречаются чаще всего. Перечислил 114 штук, в порядке убывания популярности. Наверху были «ты» (260), «я» (178), «к» (149), «меня» (137) и «любить» (125). А внизу — «вчера» (11), «рука» (10) и «одинокий» (10). Просто дух захватывает, а?

Недавно мне прислали занятное подробное исследование моего друга Рода Дэвиса, одного из членов оригинального состава The Quarrymen. Он, как и все мы, знал, что Джон Леннон, его школьный друг, родился в Ливерпуле 9 октября 1940 года в 18:30, во время бомбежки. Про бомбежку поминают в каждой книге, однако Роду стало любопытно, правдива ли эта история.

И он взялся за дело — пошел в отдел периодики Британской библиотеки в Колиндейле, в Северном Лондоне, и прочел все выпуски «Ливерпул экоу» за октябрь 1940 года: выискивал бомбежки. Нашел сообщение о «30 или 40 самолетах», атаковавших город 10 октября, — но ни слова о налете 9-го. Род делает вывод, что, хотя Джон и впрямь родился в период бомбежек, в тот вечер, когда он появился на свет, ни о каких авианалетах не сообщалось. Надеюсь, вам теперь все ясно.

И кто же, продемонстрировав позорно халатный подход к исследовательской работе, запустил эту утку? Видимо, я. Дойдя до главы о Джоне в оригинальной части этой книги, вы прочтете, что он родился «во время массированной бомбардировки». Так мне сказали сам Джон, и тетя Мими, и его отец Фред. В 1968 году эта семейная легенда держалась очень крепко. Сейчас я ее менять не собираюсь.

Если б я пытался угнаться за всеми позднейшими открытиями — иногда крупными, но по большей части мелкими, — за всеми теориями и мнениями, пришлось бы переиздавать эту книгу ежегодно. Вот еще почему я не тронул текст 1968 года. Он точно — более или менее — фиксирует, что они тогда думали.

И тем не менее имели место события, которые необходимо упомянуть, дабы довести сагу «Битлз» примерно до сегодняшнего дня. Нас больше волнует, Что Случилось Тогда — во времена, когда «Битлз» были на пике, творили и выступали, — однако история продолжалась и после. После трагической смерти младшего члена группы Джорджа Харрисона в ноябре 2001 года мы остались всего с двумя битлами. Джорджу было 58 лет, и он уже некоторое время болел раком. Новость о его смерти попала в заголовки передовиц, и всевозможные люди выражали соболезнования — от премьер-министров до поп-звезд.

Однако Джордж считался тихоней — избегал публичности, не жаждал общаться с прессой, встречаться с поклонниками и посылать воздушные поцелуи толпам. С точки зрения аудитории он уже некоторое время жил отчасти анахоретом, а в период между 1982-м и 1987 годом не выпустил ни одной пластинки. Затем в 1987-м вышел альбом «Cloud Nine», очень тепло принятый. В 1991-м и 1992-м Джордж изредка появлялся на публике и гастролировал, после чего последовал еще один период молчания. В начале 2001 года перевыпустили его классический альбом «All Things Must Pass».

Но в основном Джорджа занимали его дома, его сады, его мысли — он вел созерцательную жизнь, а музыку писал только ради себя.

Жестокий, ужасный парадокс — человек, который удалился от публичности и хотел, чтобы все от него отвязались, пережил клиническую смерть, когда в его дом и его жизнь ворвался незваный гость, пырнувший его ножом. Случилось это в 1999 году, в доме Джорджа под Хенли-он-Темз. Джордж в итоге поправился.

Жизнь его была духовна до самого конца; он сохранял интерес к индийской музыке и религии еще долго после того, как остальные переключились на другое. У последней песни, над которой он работал перед смертью в 2001 году, «Horse to the Water», копирайт гласит «RIP[5] Ltd 2001».

Я помню его бесконечную серьезность и самоосознанность. Он мог часами распространяться о теориях реинкарнации, доводя меня чуть ли не до зевоты или крика, а затем вдруг осекался и дурацким голосом сам себя высмеивал. Как-то раз дома в Ишере он углубился в пространные разъяснения из области своих духовных исканий. Зазвонил телефон, Джордж тотчас снял трубку и с густым акцентом кокни произнес: «Винный магаз в Эшаре».

Его похоронили жена Оливия — она родилась в Мексике в 1948-м, выросла в США и вышла за Джорджа в 1978 году — и их сын Дхани, единственный ребенок Джорджа, родившийся в 1978-м. «Дхани» на санскрите означает «богатый».

Еще одно драматическое событие, получившее широкое освещение в прессе, — развод Пола с Хизер Миллс в 2008-м. Газеты и телеканалы обсасывали новость месяцами, как и бурные отношения этой пары практически с первого дня.

Линда, первая жена Пола, умерла в 1998 году от рака груди — от того же заболевания скончалась мать Пола Мэри. Линда одаряла Пола щедро, и их брак был долгим, успешным и душевным. Они почти никогда не расставались, и потому после ее смерти он был подкошен, потрясен, убит и очень одинок. «Что мне осталось в этом мире?» — вот о чем спрашивал себя Пол. Два года он был не в состоянии написать ни строчки.

В 1999-м, спустя год после смерти Линды, он познакомился с Хизер Миллс. Случилось это на наградной церемонии, и Пола поразили характер этой женщины, ее благотворительная работа и ее решимость игнорировать свое увечье — у нее была частично ампутирована одна нога. Хизер была на 25 лет моложе, некогда работала моделью, так что свою роль сыграли, конечно, и внешность, и яркая личность. Со стороны Пола, судя по всему, то была любовь с первого взгляда — не просто увлечение.

СМИ, однако, его восхищения не разделяли. Пол стал иконой, общественным достоянием, и журналисты сомневались в мотивах Хизер, подозревали, что она использует Пола. Изучили ее биографию, обнаружили, что ее карьера модели была, вопреки ее словам, не так уж удачна и почтенна, поставили под вопрос ее честность, продемонстрировав, что с правдой она обращается вольно. Пол доблестно ее защищал. Говорил, что пресса, по своему обыкновению, без малейших резонов льет желчь и плюется ядом. В нескольких колонках сплетен всплыли истории о том, что дети Пола не питают к Хизер теплых чувств, — и Хизер, и Пол это отрицали.

Читая эти заметки, ничего не зная о сути дела, я размышлял о том, как повторяется история. Когда Джим, отец Пола, вновь женился, и Пол, и его брат Майкл были не то чтобы в восторге от мачехи. Лично мне казалось, что они несправедливы. Джим был так счастлив, так доволен жизнью с Энджи — после смерти первой жены он много лет провел один, самостоятельно воспитывая двоих сыновей.

Сообщения о том, что происходит или не происходит между Хизер и Полом, налились новым ядом, когда выяснилось, что их брак и впрямь непрост. Едва они объявили, что разводятся, в прессу просочились всевозможные обвинения личного толка — видимо, с обеих сторон. И все это могло бы так и остаться слухами, необоснованными и ненадежными, если бы, к изумлению большинства, не решил выступить публично судья, разбиравший дело о разводе.

В марте 2008 года его честь судья Беннетт разрешил опубликовать соглашение сторон — все 58 страниц. Якобы для того, чтобы унять журналистские домыслы. Вышло наоборот — журналисты получили доступ к личным, интимным подробностям жизни пары, которых иначе мы бы и не узнали, и все это стало плодородной почвой для дальнейших спекуляций и сплетен.

В своей речи судья сказал, что пара познакомилась в 1999 году, обручилась 22 июля 2001 года, поженилась 11 июля 2002-го и рассталась 29 апреля 2006-го. Таким образом, брак, с точки зрения судьи, продлился всего четыре года, поскольку до свадьбы пара не сожительствовала. Выяснилось, что до свадьбы Пол пользовался контрацептивами, поскольку не хотел раньше времени заводить ребенка. Их единственный отпрыск Беатрис родилась 28 октября 2003 года.

Львиную долю этих 58 страниц занимают финансовые вопросы. Первоначально Хизер потребовала 125 миллионов фунтов стерлингов. Пол предложил 16 миллионов. Хизер утверждала, что у Пола за душой 800 миллионов фунтов — число, которое уже годами мелькало во многих газетах. Пол это отрицал, а его бухгалтеры удостоверяли, что его совокупное состояние — всего 400 миллионов.

Хизер доказывала, что ей на жизнь требуется 3 250 000 фунтов в год, из них 499 000 на отпуск и 39 000 на вино, хотя она, как отмечал судья, вообще не пьет. Она требовала 627 000 фунтов в год на свои благотворительные взносы — эта сумма включала в себя 120 000 фунтов на вертолетные поездки и 192 000 фунтов на частные перелеты. Что судья счел «несуразным».

Еще Хизер требовалось 542 000 фунтов стерлингов на охрану — для себя и Беатрис. В сравнении с этим, как выяснилось, Пол обходился практически без охраны — удивительный факт, если учесть, что случилось с Джоном Ленноном и с Джорджем. Оказывается, в лондонском доме Пола вообще нет охранников или телохранителей, а в поместье в Сассексе он полагается на сельскохозяйственных рабочих — они послеживают, не творится ли чего подозрительного.

В своих выступлениях Пол говорил, что у его детей — учившихся только в государственных школах — никогда не было охраны или телохранителей, кроме, понятно, тех случаев, когда дети ездили с отцом на мировые гастроли.

В опубликованном документе содержатся адреса его дома в Сассексе — «скромной недвижимости», как выразился судья, в 1500 акров, — а также лондонского дома. Страстные битломаны и так в курсе, но какие-нибудь подозрительные типы скажут судье спасибо.

Любопытная заметка на полях: объясняя, что бо́льшую часть доходов с музыки ныне приносит материал, написанный задолго до появления Хизер, Пол признает, что его творчество за годы их брака (2002–2006) развивалось так себе: «В период брака я создавал новые песни, которые, хотя и удостоились похвал критиков, дохода не приносили».

Кроме того, мы получили длинный список его активов, его домов и произведений искусства, в том числе работ Пикассо и Ренуара, а также деловых предприятий, о которых иначе не прознали бы даже самые въедливые почитатели.

Судья, хоть и не отрицал, что Хизер «преданно служит благотворительности» и обладает «сильным и решительным характером», счел ее ненадежным свидетелем — нечестным и неубедительным. Ему представлялось, что «вспыльчивостью и взрывным нравом» Хизер сама себе вредит и увлекается собственными фантазиями. А вот Пол, на взгляд судьи, был честен и точен.

Еще до бракоразводного процесса в газеты просочились кое-какие упреки Хизер в адрес Пола: мол, он употребляет наркотики, поднимает на нее руку. Эти сюжеты судья затронул лишь мельком, внятно объяснив, что отношения к делу они не имеют, его забота — лишь финансовое урегулирование.

По решению судьи Хизер получала 24,3 миллиона фунтов стерлингов — почти на сто миллионов меньше, чем хотела. Так что с финансовой точки зрения Пол вышел из этой истории благополучнее, чем опасался, и к тому же сохранил репутацию, хоть и пришлось обнародовать некоторые подробности, которые он наверняка предпочел бы скрыть.

Напряжение, давление и горесть этого разрыва, вероятно, были мучительны для обоих. Почти два года они потратили на показания, совещания с адвокатами и бухгалтерами, расследования, возражения на обвинения, попытки друг друга опорочить, а в результате вывалили на всеобщее обозрение свою жизнь и любовь. Обнаружилось, к примеру, как щедро Пол в первый головокружительный год после их знакомства осыпал Хизер и ее родных деньгами и сколь щедро тратился на недвижимость, ссуды и пожертвования.

Многие факты и подробности, обнародованные судьей, будут использоваться биографами еще не один год. Но главным образом вся эта история стала праздником для журналистов.

Отчего так случилось? Как Полу, который всегда был осторожен и проницателен, проверял и людей, и их характеры, и их истории (в отличие, скажем, от Джона, который склонен был верить почти любому, кто заявлялся к нему на порог), — как Полу-то удалось так вляпаться? Страсть, любовь и одиночество после смерти возлюбленной Линды, по всей видимости.

В числе находок, связанных с другими фигурантами истории «Битлз», самое удивительное — нет, поразительное — недавнее открытие касается Мими Смит, тети Джона, которая его и вырастила. Мими была важным персонажем его детства, и в книге я соблюдал семейный канон: по рассказам Джона и родных, Мими была строгой снобкой, пуританкой, фигурой старомодной и авторитарной. В ходе многочисленных интервью, которые я у нее брал, мне тоже так показалось. Явно сильная личность, никогда не плыла по течению. Долго прожила вдовой, а прежде была замужем за неким скучным и, судя по рассказам, непритязательным Джорджем, бывшим молочником, хотя Мими уверяла, что он был молочным фермером.

Мими умерла в 1991 году. А в 2007-м сводная сестра Джона Джулия Бэрд в своей книге «Imagine This: Growing Up with My Brother John Lennon»[6] заявила, что в период, когда Мими жила в Ливерпуле и воспитывала Джона, у той несколько лет был тайный роман с одним из молодых жильцов, студентом двадцатью годами моложе, который впоследствии эмигрировал в Новую Зеландию. Джулии Мими никогда не нравилась, так что в этой истории я поначалу усомнился и списал ее на фантазии, однако теперь этот сюжет принят за правду многими специалистами по «Битлз». Мими уже умерла и опровергнуть, конечно, не может.

Мне по-прежнему верится с трудом. Мими, ну надо же. А вот не надо судить по внешности и манерам. Ужасно жаль, что Джон не знал, — он вытерпел от Мими столько упреков за свое поведение и аморальность. Прямо вижу его изумление, слышу, как он говорит: «Бляха-муха» — и сгибается пополам, хохочет до слез, протирает очки.

Другое открытие подобного рода касается Джорджа и обнародовано в книге его первой жены Патти Бойд. Там она пишет, что у Джорджа был роман с Морин, женой Ринго. У обоих браки распадались. Отчего-то эта сплетня удивляет не так сильно, как история про Мими, и новых пластов не открывает.

Всплыло немало пикантных подробностей всевозможных романов и отношений, и всплывут, надо думать, другие, но бросается в глаза, что основные участники таких историй почти всегда уже умерли — Мими, Джордж, Морин. Они не могут опровергнуть, объяснить, рассказать историю со своих позиций. Может, тут нужен судья — пусть расследует, рассмотрит известные факты, решит, что же произошло, а затем, разумеется, поделится с нами своей мудростью.

Между тем два оставшихся битла живут вовсю — и проживут, будем надеяться, еще очень долго. В 2008 году, когда Ливерпуль на год стал Европейским городом культуры, оба приехали туда и выступили.

Оба очень заняты, но Ринго в основном работает за границей — главным образом в США, то и дело ездит на утомительные гастроли со своей All-Starr Band. За годы состав менялся, плюс Ринго иногда выступал с известными музыкантами. Он регулярно выпускает альбомы. В 2000-м, когда ему стукнуло шестьдесят, он сказал, что откладывает барабанные палочки, однако этого не случилось. Деньги ему, само собой, не нужны — все происходит забавы ради. Он по-прежнему женат на Барбаре и, судя по всему, живет в основном в США и Монако.

Пол тоже регулярно выпускает новые альбомы — они пользуются успехом, хвалимы критиками, но, по его словам, денег приносят меньше, чем в прежние времена. Все его поклонники полюбили «Memory Almost Full» 2007 года, и большинство расслышали в альбоме воспоминания и чувства, разожженные Линдой, — в период, отметим, когда у Пола было немало причин ее вспоминать.

Он также создавал стихи, картины, детские книжки и классическую музыку. В 2007 году его «Ecce Cor Meum» назвали британским классическим альбомом года. Травматичные отношения с Хизер позади, — быть может, в ближайшие годы Пол станет творить еще продуктивнее. По его словам, он на два года отправляется в последние мировые гастроли, чтобы потом больше времени проводить с подрастающей дочерью Беатрис. Посмотрим.

Я, разумеется, больше всего люблю классический период «Битлз» — о нем в этой книге и пойдет речь. Мне так и не удалось увлечься позднейшими юридическими баталиями и распрями времен распада группы.

И у меня отмирает мозг, когда эксперты пускаются рассуждать о разных версиях альбомов, о бутлегах, о мелочах каждой сессии звукозаписи и о том, где кто был каждый день, если не каждую минуту каждого года. Этим пусть развлекаются современные Битловские Знатоки. Они так прекрасно осведомлены.

Книги о «Битлз» со временем растолстеют, размножатся на многотомники: авторов будет тянуть во все новые боковые проулки, нам станут рассказывать о жизни эпизодических персонажей, в бесконечных подробностях описывать незначительные события.

Меня, конечно, восхищает и радует такое прилежание — особенно работы и исследования Марка Льюисона — и то обстоятельство, что люди, никогда не встречавшиеся с «Битлз» и не бывавшие на их концертах, продолжают изучать группу, не теряют интереса, страсти, и это знамя передается дальше, и однажды его понесут будущие поколения.

Важнее всего, разумеется, музыка. «Битлз» подарили нам под двести песен, которые останутся жить в веках, пока миру хватает дыхания промурлыкать мелодии.

В этой книге я пытался описать период, когда битлы были в расцвете. Но сначала поговорим о том, как я вообще взялся за эту работу…

Началось с того, что я познакомился с Полом, — произошло это в сентябре 1966 года. О, то был великий год. В июле Англия выиграла чемпионат мира в Уэмбли — первая мировая победа английских футболистов. Я продал компании United Artists права на экранизацию своего первого романа, вышедшего годом раньше, и получил заказ от BBC TV на сценарий для «Пьесы по средам»[7]. В октябре 1966-го состоялась мировая премьера фильма «Джорджи»[8] — сценарий написала моя жена по своему же роману. То был год чудес в доме Дэвисов.

В основном я занимался журналистикой, вел колонку «Аттикус» в лондонской «Санди таймс». Я состоял в штате с 1960 года, хотя за первые три года, что я вкалывал не покладая рук, мое имя так ни разу и не появилось в газете. Сейчас трудно поверить, но в те времена подписывать статьи было не принято, а «Санди таймс» всегда придерживалась газетных традиций. «Аттикус» был разделом светских сплетен, тоже очень старомодным, и освещались там новости о епископах, джентльменских клубах и послах. Я был выходцем из рабочей среды, рос в муниципальном доме, окончил местную среднюю школу, затем провинциальный университет и не разделял ни познаний, ни стиля, ни интересов традиционных ведущих этой колонки. Они обычно были выпускниками Итона, Оксфорда-Кембриджа, взаправду водили знакомство с епископами и посещали лучшие клубы. Некоторые и впрямь были выдающимися людьми — незадолго до того (в 1959-м) в «Аттикус» перестал писать Ян Флеминг, а среди его предшественников были и другие писатели — к примеру, сэр Сашеверелл Ситуэлл[9].

Но к середине шестидесятых в жизни Британии произошла забавная вещь. Не только в «Аттикусе» — во всем мире переворачивались с ног на голову традиционные роли и нарушались правила. В колонке я рассуждал о писателях с севера, фотографах-кокни, модельерах-выскочках, горластых молодых бизнесменах. Отчасти чтобы насолить, поскольку старая газетная гвардия таких людей ненавидела, но в основном потому, что успех всех этих людей меня завораживал.

Мы смеялись и издевались над нью-йоркским журналом «Тайм», когда там выдумали Свингующий Лондон и снарядили орду пишущей братии и батальоны фотокорреспондентов, дабы они фиксировали и анализировали все волнующие события, которые якобы здесь происходили. Сейчас-то понятно, что в Лондоне в шестидесятых и в самом деле случился своего рода взрыв. Теперь, когда мы знаем, сколь уныла и безнадежна бывает жизнь масс, то, что происходило в шестидесятые, видится волнующим и, с точки зрения молодежи, революционным. И конечно же, «Битлз» (а вы-то думали, я до них так и не доберусь) стали центральным элементом той эпохи отказа от старых ценностей и общепринятых моделей поведения.

Я почти не обратил внимания на «Love Me Do», посчитав ее творением группы-однодневки, которая не выказывала никаких признаков роста, а когда впервые услышал, как Джон, копируя американцев, орет «Twist and Shout», у меня разболелась голова. Но мне понравилась «I Want to Hold Your Hand», и после нее я уже с нетерпением ждал новых пластинок. Я сходил на один концерт — кажется, в Лондоне, в Финсбери-Парк; было потрясающе, но безумно раздражал оглушительный девичий визг. Хотелось нормально слушать «Битлз», а не малолетних продавщиц и парикмахерш.

Их предысторию и взгляды я полностью разделял. Я родился в Карлайле — это от Ливерпуля на северо-запад по побережью; у нас считалось, что вот мы — настоящие северяне, а Ливерпуль — это какое-то Средиземноморье. Я был старше Джона на четыре года, но чувствовал себя их ровесником, поскольку мы с ним, Полом и Джорджем учились в одинаковых школах.

До «Битлз» никто никогда не пел песен для меня, связанных с моей историей: их жизненный опыт был и моим опытом. Я слушал, но презирал американское сюсюканье, на котором выросли мы все: это когда на сцену выходил мужчина средних лет, в блестящем костюме, и говорил, что мы самые замечательные слушатели в мире и что он с ума сойти до чего рад быть здесь, а теперь он споет очередную слюнявую балладу с банальным текстом. Надо отметить, я до сих пор помню все слова по крайней мере трех песен Гая Митчелла[10].

Несмотря на невероятную популярность «Битлз», в середине шестидесятых находилось немало людей, заявлявших, что их успех — исключительно дань моде. Одежда, прически, выговор, непочтительность, юмор — вот почему их любят, а вовсе не из-за музыки. Это все реклама и раскрутка. Скоро их вытеснит какая-нибудь новая группа.

В августе 1966-го вышла «Eleanor Rigby» (на стороне Б сингла «Yellow Submarine»), — по-моему, битлы доказали, что способны писать настоящие стихи. И музыка тоже совершила скачок — в песне использовались классические инструменты и гармонии.

Я поехал к Полу в его дом на Кавендиш-авеню в Сент-Джонс-Вуд. Каприз в чистом виде. Хотелось встретиться с Полом, но еще хотелось услышать историю создания «Eleanor Rigby». Я предполагал, что написал ее Пол, так как он ее спел, хотя в те дни они с Джоном были просто дуэтом Леннон — Маккартни и никто их не разделял. Мне ни разу не довелось прочесть интервью, где их серьезно спрашивали бы о том, как они сочиняют. Популярные газеты одержимо интересовались их заработками и тем, как толпа сходит по «Битлз» с ума, а битломанские журналы писали о том, какой у битлов любимый цвет и киноактер.

Я планировал воспроизвести все слова «Eleanor Rigby» — показать непосвященным, до чего хорош текст, как восхитительна образность, как высоко качество, — но мое газетное начальство воспротивилось. Не хотело отводить столько места на проходные популярные песенки. И я лишь написал, что из всех современных песен ни одна не может похвастаться такими замечательными словами и музыкой.

Интервью получилось разоблачительным — так мне показалось, — хотя сейчас, когда я его перечитываю, Пол кажется несколько самодовольным и в то же время интровертивным и даже самоуничижительным. Правда ли он так сильно изменился? В интервью он употребил слово «stoned». Я это трактовал по старинке — до той поры в обиходе это слово означало «пьяный», а не «обкуренный».

Мы с Полом вроде бы поладили. Поговорили о том, как писались многие песни «Битлз», хотя в статью все это не влезло. А уже потом меня словно подбросило — я столь многого не знаю о них и об их работе, а все задают одни и те же однотипные вопросы о славе, успехе — и интересуются, когда же их триумфу придет конец.

Я нашел лишь две книги о «Битлз», и обе меня разочаровали. Одна — «Правдивая история „Битлз“» 1964 года, издание фан-клуба, тоненькая книжка в мягком переплете, созданная людьми, которые выпускали ежемесячник Beatles Monthly[11]. Вторую, «Love Me Do», написал молодой американец Майкл Браун — она была намного лучше, но ограничивалась интервью группы во время их гастролей. Она тоже вышла в 1964-м. С той поры «Битлз» сильно выросли, но никто не изучал всю их историю, не вел основательные беседы с ними, с их друзьями и родственниками, не пытался разобраться, что же все-таки случилось в Гамбурге, не говоря уже о школьных годах.

Идея недурная, но с чего битлам соглашаться на такое сотрудничество? В 1966-м они уже были миллионерами, богатыми, знаменитыми и преуспевающими — вряд ли их заинтересовали бы очередные скучные беседы о том, каково быть битлами. Так что я оставил свой замысел и продолжил работать и жить. В 1966 году родился мой второй ребенок Джейк.

Я писал свою третью книгу, документальное исследование университетов, английских студентов и преподавателей, под названием «Выпуск 1966-го». У меня была готова почти половина, в том числе очерки о двух студентках, Анне Форд из Манчестерского университета и Базз Гудбади из Сассекса, на каждую по десять тысяч слов.

В декабре 1966-го я прервал работу над книгой, чтобы заняться сценарием по своему роману «Here We Go, Round the Mulberry Bush»[12], права на экранизацию которого купила United Artists, — это такой срез северной жизни, история о парне из многоэтажки, который ищет себе девчонку из двухквартирного дома. Я удивился, когда студия купила права на экранизацию, но еще больше меня поразило, что они решили снять фильм. Столько книг покупается, но экранизируется лишь мизерная часть. Снимать планировали современное молодежное кино, и режиссер Клайв Доннер задумал заказать музыку Полу Маккартни. Киномузыку Пол к тому времени уже писал.

Так что на сей раз я отправился на Кавендиш-авеню не журналистом в поисках звонких фраз, а сценаристом, надеясь уговорить Пола поучаствовать в проекте. Полу вроде было интересно, мы несколько раз встречались и разговаривали по телефону, но в итоге он отказался. (В конце концов музыку написали Стиви Уинвуд и The Spencer Davis Group[13] — и прекрасно получилось.)

В разговоре с Полом я — уже в новой роли — упомянул тот свой прежний замысел. Может, написать настоящую книгу о «Битлз»? Рассказать их историю всерьез, целиком, зафиксировать раз и навсегда, а если люди опять начнут задавать все те же глупые вопросы, отправьте их читать книжку — неплохая мысль, а?

Битлов поди заставь сосредоточиться на чем-нибудь дольше пары секунд. Даже дома в очереди к Полу вечно сидели звуковики, дизайнеры, художники, ассистенты. Я протараторил свою речь, не ожидая немедленного ответа, но Пол вдруг сказал: ладно, почему бы нет, книжка бы пригодилась. Вот только есть одна проблема. Я было подумал, что какой-то писатель меня опередил и уже получил согласие.

— Тебе вначале придется переговорить с Брайаном, — сказал Пол. — Он и решит. Но ты давай садись, я тебе помогу составить письмо.

Я тут же сел и набросал черновик письма. На следующий день напечатал его и отправил Брайану Эпстайну. Занятно, что все эти годы у меня хранилась копия. Писал я по мотивам того, что предложил Пол, хвастался, какая я звезда, утверждал, что «интервьюировал „Битлз“ несколько раз». Сочинил, что ли? Или позабыл? Да-да, теперь припоминаю: я действительно интервьюировал их на съемках A Hard Day’s Night в 1964 году. Помню, Джон тогда специфически пошутил. Они готовились записывать песню в студии, и зажглась лампочка «Sound on» — «Идет запись». И тут Джон принялся сочинять дурацкий стишок про «Sounds on, Sound on». Тогда в ходу была фраза «sounds on» — в смысле, нечто вполне возможно или годится. Кажется, мне так и не удалось объяснить суть этой как бы шутки — если не изменяет память, статью так и не напечатали.

Встречу с Брайаном Эпстайном назначили на среду, 25 января 1967 года. В последний момент он ее отменил — был слишком занят — и перенес на завтра. Но и днем позже я прождал его очень долго — слонялся по гостиной и любовался двумя прекраснейшими работами Лаури[14]. Брайан жил тогда в доме 24 на Чепел-стрит в Белгравии — роскошное обиталище, прямо в центре дипломатического района.

Наконец он появился — как всегда, в деловом костюме, свежий, пухлощекий, пышущий здоровьем, но какой-то расстроенный. Он поставил мне записи «Penny Lane» и «Strawberry Fields», новый сингл, который должен был выйти в свет через несколько дней. Брайан взирал на меня с отеческой гордостью — не столько слушал, сколько смотрел, как слушаю я. А «Strawberry Fields» меня потрясла. То был настоящий прорыв, огромный шаг вперед после юношеских упражнений, вроде «Yellow Submarine», полный диссонансов и потусторонних отголосков, почти как у Штокхаузена[15]. Я даже и не знал, понравится ли это поклонникам «Битлз». Спросил у Брайана, что означает название. Он, похоже, и сам не знал.

Потом он спрятал пленку под замок, сказав, что предосторожности нелишни. Предыдущую запись «Битлз» украли, что очень все осложнило. Ее могли за громадные деньги продать на пиратские радиостанции до официальной презентации. В те времена в Британии было несколько пиратских радиостанций. Я не очень-то поверил, что люди готовы похищать пленки всего лишь ради того, чтобы на пару дней опередить конкурентов.

В конце концов я заговорил о своем письме — как Брайану моя идея, он ее обдумал? Поначалу он, кажется, толком не понимал, о чем речь, хотя улыбался и был само очарование, поэтому я изложил подробности, а он ответил, что да, неплохая мысль, только надо обсудить ее со всей четверкой.

«Битлз»: факты, 1962 г.

Дальше я сказал то, чего в письме не коснулся, а именно, что планирую разделить с ними аванс, если они согласятся сотрудничать только со мной. Это же будет справедливо. Брайан махнул рукой — белая манжета съехала на прекрасно наманикюренные пальцы, — словно это все пустяки. Я сообщил, что мои книги выпускает «Хайнеманн», весьма престижное издательство, а он ответил, что хотел бы встретиться с ними и моим агентом, обсудить детали. Назначил следующую встречу через неделю, 31 января. К этому времени он узнает, что думают обо всем этом битлы.

Кёртис Браун, глава моего тогдашнего литературного агентства (крупнейшего в мире), пожелал прийти на эту встречу лично, как и Чарльз Пик, шеф-редактор «Хайнеманна», но я попросил их обождать. Если дело пойдет на лад, я позвоню им от Эпстайна. Я увиделся с Брайаном в три, и он сказал, что битлы не возражают. Я позвонил Спенсеру Кёртису Брауну и Чарльзу Пику, попросил приехать, и побыстрее.

Я уверен, им просто хотелось попасть в дом Эпстайна, посмотреть, как живет человек-легенда: сделка-то была не слишком крупная. Я уже говорил об этой книге кое с кем в издательстве, и ни на кого моя идея не произвела впечатления. Мы уже и так знаем о «Битлз» все, что хотели бы знать, сказал мне один человек. И вообще, книги о поп-звездах продаются так себе. Посмотри на книгу о Клиффе Ричарде[16] — продажи не блестящи. Но, возражал я, это же практически социология, это о группе, которая повлияла на всю нашу жизнь. Социология? Кому нужна социология? Ее тоже не продашь.

Брайан объяснил нам троим, что я могу писать книгу и он предоставит мне все возможности, но не в силах запретить членам группы говорить с другими людьми. Тут я слегка встревожился. Я оставил Спенсера обсуждать, как мы поделим аванс. Он предложил одну треть «Битлз» и две трети мне: это же мне предстоит проделать всю работу, исколесить мир в поисках бывших друзей и коллег, взять у них интервью. Это большое дело, мы же все хотим, чтобы получилась серьезная книга, а не одноразовая макулатура в бумажной обложке, как фанатские журналы издают. Брайан согласился.

В конце концов мы заключили контракт, и Брайан лично подписал его как официальный менеджер группы. «Хайнеманн» платил три тысячи фунтов стерлингов, из которых две полагались мне — естественно, минус десять процентов агенту. Даже в те времена это была небольшая сумма, а сегодня она кажется совсем мизерной — я знаю, что автор одной книги о «Битлз» в 1980-х умудрился получить в сто раз больше.

Но я был страшно доволен. Мне гарантировали доступ к четырем людям, с которыми я жаждал познакомиться. Даже если проект сорвется, я все равно побываю у них дома, в студии, увижу, как они работают. Меня беспокоило лишь одно: что другие прознают о книге, подсуетятся и выпустят свою версию, мимолетно перекинувшись с музыкантами парой слов или просто почитав газетные вырезки, поэтому мы договорились держать проект в секрете.

И еще меня волновало — хотя неприятно признаваться в этом сейчас, — что предчувствие скорого распада группы может оказаться не просто предчувствием, и так в 1966 году думали многие. Я любил их музыку, но мир не стоял на месте, и за два года могло появиться что-то новое. Наверное, потому никто так и не решился обстоятельно писать о «Битлз». Мне не хотелось выпустить провальную книжку, которая не будет продаваться, — выйдет неловко, я же получил за нее деньги. Что касается «Выпуска 1966-го», было решено отложить эту книгу до окончания работы над историей «Битлз». Можно ведь назвать ее «Выпуск 1967-го».

7 января 1967 года, в свой тридцать первый день рождения, я начал работу с беседы с Ринго. Я решил, с ним будет проще всего. При написании биографий — по крайней мере, ныне здравствующих людей — всегда есть опасение не сработаться, не сдружиться в самом начале проекта. Мне казалось, Ринго добрый. Я, поклонник группы, таким его себе представлял.

В тот же день мне позвонили в редакцию «Санди таймс», где я по-прежнему вел «Аттикус», — книгой, как и предыдущими двумя, я планировал заниматься вечерами и по выходным. Звонила женщина со странным акцентом, сказала, что ее зовут Йоко Оно. Также сказала, что я самый известный обозреватель в Лондоне, ей так говорили, ля-ля-тополя, она хотела бы показать мой голый зад в фильме, который сейчас снимает. Кончайте издеваться, сказал я, вы вообще кто? Я подумал, меня дурачит пьяная журналистка из «Обзервера».

Нет-нет, сказала она, это очень серьезно, и перечислила другие свои фильмы — похоже, такие же дурацкие. Дала мне адрес, где велись съемки, умоляла прийти. Я сказал, что постараюсь, но не обещаю и в любом случае, если мне надо оголять зад, ей придется поговорить с моим агентом.

Но я пришел, сочтя, что эта идиотская история пригодится мне для колонки, но готовясь к тому, что все это нелепый розыгрыш. В квартирке на Парк-лейн обнаружилась целая толпа болванов — все выстроились в очередь к крутящейся сцене, как детишки перед каруселью, а Йоко снимала, как они по очереди спускают брюки. Я разговорился с весьма смущенным американцем по имени Энтони Кокс, который оказался ее мужем, — я так понял, деньги на это мероприятие дал он, поскольку у нее самой денег не было. Эдакий чистенький выпускник Лиги Плюща — не верилось, что он купился на такую чепуху. Чем дольше он объяснял, тем сильнее ее затея наливалась серьезным смыслом. В чем именно был смысл, я уже не помню.

Йоко и меня уговаривала снять штаны. Я отболтался и ушел, как делали все хорошие журналисты с незапамятных времен. Я не смогу написать о фильме объективно, сказал я, если сам буду сниматься.

Я сочинил заметку, которая появилась в газете 12 февраля 1967 года. Надеялся, что не очень зло над ней посмеялся, переживал, что заголовок «Oh no, Ono»[17] мог ее обидеть, но она получила то, чего хотела, — первоклассную рекламу. Потом звонила и благодарила.

В следующий раз я с ней встретился как-то вечером в 1968 году: заглянул в студию на Эбби-роуд, и там сидела Йоко в трансе, завороженный Джон взирал на нее с обожанием, а остальные битлы пребывали в полной растерянности и совершенно не понимали, что происходит.

Между тем я коротко пообщался с Ринго, а потом по очереди с остальными, но не с целью взять интервью, а лишь поздороваться, представиться, объяснить цель проекта и получить имена их школьных друзей, учителей, соседей и, главное, познакомиться с их родителями. Это все было необходимо, чтобы подготовить почву.

Я решил, что первые полгода работы над книгой беседовать с группой не буду. Я не знал, но чувствовал: они по горло сыты стандартными глупыми вопросами людей, которые знают только то, что прочитали в газетах. Я хотел вернуться в прошлое, и постепенно, шаг за шагом, проследить их карьеру, и при каждой встрече делиться с ними новостями, мыслями и наблюдениями о давно ими покинутых людях и местах. Тогда, прикидывал я, они будут мне рады. Если, конечно, не опьянены славой и успехом настолько, что им уже неинтересно, откуда они вышли.

Так что первые разговоры были краткими и торопливыми — в основном на Эбби-роуд перед сессиями звукозаписи. В те дни я старался не засиживаться — я знал, что битлы не выносят присутствия чужаков и незнакомцев в студии во время работы.

Джон, похоже, из моей вступительной речи неплохо усвоил, кто я, откуда и чем занимаюсь. Немного позже я получил от него письмо, адресованное «White Hunter Davies, c/o William Heinemann Ltd[18], 15 Queen Street, London, W1». Удачно пошутил. Внутри была газетная вырезка без даты — как оказалось, заметка из ливерпульской газеты о том, что инструментальная группа «Битлз» дебютировала в Нестонском институте.

Лишь недавно, перерыв газетные архивы Ливерпуля и Британского музея, я наконец датировал эту вырезку. Заметка появилась 11 июня 1960 года (в день моей свадьбы) в местном издании «Биркенхед ньюс» Хесуолла и Нестона. Похоже, тогда название «Битлз» появилось в печати впервые. («Мерси-бит», местная музыкальная газета, писавшая о них постоянно, возникла лишь в июне следующего, 1961 года.)

Интересно, что в заметке они фигурируют как «Beatles», хотя всего двумя неделями раньше, 27 мая, в «Хойлейк ньюс энд эдвертайзер» их еще называли The Silver Beatles. Название «Битлз» устоялось только ближе к концу года.

Судя по тексту заметки, Джон менять имя не стал. Пол превратился в Пола Рамона — как бы под голливудского актера двадцатых годов. Джордж обернулся Карлом Харрисоном в честь своего кумира Карла Перкинса. Стю Сатклифф стал Стюартом де Стейлом — привет голландскому обществу художников[19]. Барабанщик Томас Мур (тоже вроде бы липовый сценический псевдоним) и в самом деле звался Томасом Муром[20].

Джон вел себя так, будто история «Битлз» его абсолютно не интересует, однако сохранил эту вырезку, — надо думать, в свое время она доставила ему много радости; ясно, что прошлое все-таки было ему небезразлично. На обратной стороне конверта он написал: «КАКОЙ НАХЕР ДЖЕЙК?»

Видимо, в ходе нашей торопливой беседы я что-то рассказал ему о себе, сообщил, что недавно у меня родился сын, хотя близорукие глаза Джона так пусто смотрели из-под дешевых очков, что я решил, будто он не слушает.

Я так понимаю, он считал, что рабочему парню с севера не стоит давать детям броские имена. Тогда я еще не знал о Джулиане (тема его жены и семьи пока оставалась закрытой). Потом я не упускал случая подчеркнуть, как подходит имя Джулиан ребенку из среднего класса — весьма изысканно, очень броско.

Знакомство с родителями было одним из самых странных элементов работы над этой книгой. Я хотел побольше написать о них, о том, что они думают, сотни листов покрыл заметками. Но в итоге места не хватило — пришлось ограничиться несколькими абзацами о том, что с ними произошло (см. главу 28).

Слава сыновей стала для них полной неожиданностью, а внезапные перемены — переезд из муниципальных домов в шикарные пригородные особняки, смена окружения — потрясли их еще сильнее. Мими, тетушка Джона, которая его вырастила, уверяла, что всегда принадлежала к среднему классу. В отличие от семей трех других битлов, живших в муниципальных домах, у нее с мужем был собственный дом. Правда, скромный двухквартирный домишко на шумной улице, а не в богатом элитном районе, хотя Мими всегда к этому стремилась и ненавидела Джона за то, что он водится с вульгарными людьми. Но даже Мими пережила культурный, эмоциональный и социальный шок. Мало того что четыре парня прославились и стали миллионерами. Звездами и миллионерами стали и их родители. И на них это подействовало по-разному.

Мать Ринго, Элси, и его отчим Гарри были потрясены больше всех — даже напуганы, словно загнанные в угол кролики, освещенные яркими прожекторами славы. Они переехали в новое прекрасное бунгало, но жили там в изоляции: кругом незнакомцы, что делать целыми днями — непонятно. В книге я постарался не рисовать картину такими мрачными красками, но мне было жалко их обоих. На склоне лет им пришлось уехать из старого дома ленточной застройки в Дингле, потому что жить там стало невозможно.

Я им позвонил, объяснил, чем занимаюсь, сказал, что получил разрешение. Сидя в их новой гостиной, где еще не выветрился запах пластикового покрытия и краски, я чувствовал, как они нервничают, как боятся ляпнуть лишнее, поэтому позвонил Ринго и попросил его с ними поговорить, после чего они наконец расслабились.

«Все это стало сильно надоедать, — сказала Элси, — когда нам начали срывать почтовый ящик, по кусочкам разбирать дверь, таскать камни из-под порога. Как-то вечером возвращаемся домой, а на двери и всех окнах краской написано: „Мы любим тебя, Ринго“… В большинстве своем они неплохие ребята. Они же покупали пластинки, значит чего-то заслужили. Выпрашивали его старые носки, рубашки, туфли. Я им что-то давала, пока было что давать… Риччи приходил и уходил тайком по темноте. По дому ползал на четвереньках, а я говорила, что его нет. В общем, пришлось переехать сюда».

А вот мама Джорджа, Луиза Харрисон, гордо восседала в новеньком сверкающем доме, и ей все нравилось. С самого начала ничего не имея против поклонников и их вторжений, она охотно с ними разговаривала, устраивала праздники, раздавала автографы, произносила речи. Быть матерью битла стало для нее профессией.

В начале 1967 года, когда я впервые к ней пришел, в который раз поползли слухи о расколе «Битлз». (Либо так, либо кто-нибудь из битлов умер — как правило, Пол.) Лично миссис Харрисон приходила куча писем по этому больному вопросу — чтобы справиться с почтой, она заготовила кучу отпечатанных ответов поклонникам.

Пользуясь тем, что она мать Джорджа, миссис Харрисон открыла в Ливерпуле новый магазин и познакомилась с местными телезвездами — Кеном Доддом, Джимми Тарбаком[21]. Ее с мужем пригласили на похороны местного поп-певца, хотя они даже не были с ним знакомы. Она считала, что обязана пойти как представитель Джорджа.

Поначалу из всех родителей только миссис Харрисон активно поощряла их занятия музыкой, сама была поклонницей и приходила на многие ранние концерты. И по-прежнему любила вспоминать. Ну, в 1967 году все еще было свежо.

«Помню, когда они выпустили „Love Me Do“, свою первую пластинку, Джордж сказал нам, что ее, возможно, поставят на „Радио Люксембург“. Мы как приклеенные просидели у радиоприемника до двух часов ночи, но так и не дождались. Гарольд [муж Луизы] отправился спать — ему вставать в пять утра, к первой автобусной смене. В конце концов я тоже не выдержала. Только в спальню вошла, как вдруг по лестнице мчится Джордж с приемником и кричит: „Нас поставили, нас поставили!“ Гарольд проснулся и говорит: „Кто притащил сюда этот дурацкий граммофон?“»

Миссис Харрисон гораздо лучше помнила первые концерты «Битлз», чем они сами, и очень помогла мне восстановить порядок событий. От ребят толку не было — они не помнили ни дат, ни даже года.

«Я побывала на сорока восьми концертах, когда они уже стали „Битлз“. Манчестер, Престон, Саутпорт, весь север. Сидела в первых рядах. Как-то вечером в Манчестере их собиралась снимать одна телекомпания. Я, как обычно, взяла билеты на оба отделения. Джордж сказал, что я спятила, — я просто не выйду оттуда живой, они для телевизионщиков будут играть очень громко. Я высидела первое отделение, но к началу второго вопили так оглушительно, что я еле на ногах стояла. Пришлось просить полицейского помочь мне выйти. Он не поверил, когда я сказала, что на первом отделении тоже была…

Один из первых крупных сюрпризов Джордж преподнес нам в 1963 году. Сказал, что приготовил мне подарок ко дню рождения, но его нельзя увидеть или потрогать. Пусть я только приготовлюсь поехать на Ямайку в среду. Я сказала, что мне нужна новая одежда. А он ответил, что понадобится лишь купальник. Прекрасная вышла поездка в Монтего-Бей.

Как-то на пляже рядом уселся один тип и говорит: „Привет, миссис Харрисон“. Вы откуда знаете, что я миссис Харрисон? А ему, оказывается, подробно описали, во что я была одета, когда утром выходила из гостиницы. Репортер. Я разбудила Гарольда, говорю: здесь журналист, записывает твой храп. У меня в горле пересохло, какие тут разговоры? Нужно было что-нибудь выпить. Репортер отрядил своего фотографа-японца, и тот вернулся с восьмью бутылками пива. Вечером репортер повел нас по клубам. Замечательно провели время.

Я думаю, самый знаменательный момент — как нас встречали в Ливерпуле. Надо было видеть, сколько пришло горожан. От самого аэропорта стояли вдоль дороги в восемь рядов. Бедные старики махали чистыми белыми платками, когда мы проезжали. Специально в кои-то веки вышли из дома престарелых. Боже мой, вот это был день!»

Джордж в тот период заинтересовался индийской музыкой — рассуждая весьма извилисто, миссис Харрисон уверяла, что тут обошлось без нее.

«Я вечно вертела ручку приемника, ловила индийскую музыку. Однажды случайно на нее наткнулась, мне очень понравилось, и с тех пор уже нарочно искала. Я не говорю, что это повлияло на Джорджа. Это же было задолго до его рождения…»

Джим Маккартни, отец Пола, тоже легко приспособился к новой жизни, хотя и по-своему — он старался под софиты не лезть. В отличие от прочих, он купил не новое бунгало, а старую эдвардианскую виллу, большую и роскошную, и заделался эдаким джентльменом в элегантном спортивном пиджаке и клетчатых брюках, приобрел скаковую лошадь, в собственной теплице выращивал виноград. Прежде он был коммивояжером, так что всегда выглядел опрятно и представительно.

Джим впервые догадался, что дела пошли на лад, когда телефон стал звонить беспрестанно. У них всегда был телефон, хотя они и жили в муниципальном доме, — жена Джима работала акушеркой. «Казалось, звонили ежесекундно. Приходилось снимать трубку — вдруг что-то важное? Звонили девчушки из Калифорнии, спрашивали, дома ли Пол. Это ж надо так деньгами сорить. Если приезжали издалека, я говорил: хотите чаю? А потом говорил: короче, кухня вон там. Они заходили и давай визжать и кричать — узнавали кухню по фотографиям. Обо мне знали больше, чем я сам. Из поклонников получились бы прекрасные детективы.

Я все думал, как далеко это может зайти. Каждый день в газетах писали о том, как полиция возвращает этих детишек домой. Бесплатная реклама. Брайану не нужно было за нее платить.

Я думаю, секрет „Битлз“ в том, что они притягательны для ребят, потому что выражают их мысли, олицетворяют свободу и бунт. И им ужасно нравилось их занятие, потому и получалось так хорошо».

Я несколько раз останавливался у Джима и его новой жены Энджи, и мы всегда проводили восхитительные вечера. Приезжая в Лондон, он звонил мне и заходил на чашку чаю. Однажды, когда я был у него в новом доме в Чешире, Пол прислал сигнальную запись песни «When I’m Sixty-Four», которую написал, думая об отце. В тот вечер Джим и Энджи прослушали пластинку раз двадцать и танцевали под нее в гостиной. Я был уверен, что у Джима будет сердечный приступ. Энджи, которая была намного моложе, подстрекала его скакать и дальше.

Младший брат Пола, Майкл, тогда тоже с ними жил и рассказал историю о дипломатичности Пола — качестве, которое проявлялось с самого детства.

«Я был с ними в Париже, и Джордж Мартин договорился, что они споют „She Loves You“ на немецком. Прождал их в студии два часа, а их все не было. Тогда он отправился в гостиницу, где мы все жили, „Георг V“, и парни, когда его увидели, спрятались под столами. „Вы идете или нет?“ — спросил Джордж Мартин. Джон сказал „нет“. Джордж и Ринго тоже ответили „нет“. А Пол промолчал. Они дальше сидят обедают. И тут Пол вдруг поворачивается к Джону и говорит: эй, а вот эта строка — может, мы вот так-то и так-то ее сделаем? Джон послушал, поразмыслил и отвечает: да, в самый раз. В этом была загвоздка, они потому и не ехали в студию. А Пол, не заводя споров, ловко вернулся к теме и решил проблему. Чуть погодя они поднялись и отправились в студию».

Ливерпуль и окрестности покинула только Мими — перебралась на южное побережье в новое бунгало под Борнмутом. В Ливерпуле она тоже пережила нашествие фанатов, но старалась быть с ними приветливой и выискивала для них что-нибудь из старых вещей Джона.

«А в один прекрасный день не нашлось ничего. Девушка спрашивает: „Что, даже пуговицы нет?“ А у меня мания — срезать пуговицы с одежды, прежде чем выбросить. Я долгие годы хранила большую жестянку с пуговицами — ну, достала и дала ей одну. Она обняла меня и поцеловала. Сказала, что никогда этого не забудет. Потом написала, что носит пуговицу на золотой цепочке на шее и все девчонки с фабрики ужасно ей завидуют».

Естественно, все коллеги этой девушки тоже написали Мими и попросили пуговицы Джона, а потом история разошлась, и поклонники потянулись отовсюду. «Я рассылала пуговицы по всему миру. В Америку, в Чехословакию, куда угодно».

В конце концов Мими довели две фанатки, которые влезли в дом, когда она больная лежала в постели наверху. Она оставила заднюю дверь открытой для врача, а услышав возню внизу, решила, что это грабители. Мими прокралась вниз, ожидая нападения, и обнаружила, что на новом диване валяются две девушки, а вокруг куча фантиков от ирисок. Мими их выгнала, в ярости оттого, что пришли без разрешения, что у нее теперь не дом, а проходной двор. Девицы ушли, но одна прихватила с собой ключ от задней двери. После этого Мими села и заплакала. «Я сижу в таком вот состоянии, и тут приходит булочник. Добрый человек — позвонил своим, кто-то пришел и вставил новый замок. Булочник этот работал в „Пекарне Скотта“. Спасибо ему большое». Вскоре Мими решила уехать из Ливерпуля.

Сейчас, двадцать лет спустя, забавно сознавать, что многие из этих сувениров выставляются на «Сотбис» в Лондоне и продаются за большие деньги, а затем украшают игровой зал или бар какого-нибудь японского миллионера.

Встречи с Мими очень мне помогли, хотя многие ее истории о Джоне, о его детских годах расходились с версиями самого Джона или его школьных товарищей.

Мими считала, что Джон воспитывался как положено выходцу из среднего класса. Да, временами шалил, но не выходил за границы проделок Просто Уильяма[22] — ничего непристойного, ужасающего и, разумеется, никакого криминала. Откуда брались такие истории, она не понимала. Сама она рассказывала в основном о раннем детстве Джона, словно прикрыла вуалью все остальное, решив хотя бы в памяти сохранить его юным и непорочным.

Даже увидев триумфальный концерт «Битлз» в Ливерпуле на Рождество 1963 года — их первый приезд после того, как они заняли первую строчку в хит-параде, — в воспоминаниях Мими возвращалась к тем дням, когда Джон был ребенком. На концерте стояла где-то сзади, сесть в первый ряд не пожелала.

«Это было в „Эмпайр“ в Ливерпуле. Я смотрела на Джона на сцене, но все равно видела маленького мальчика. Я всегда приводила его в „Эмпайр“ под Рождество на ежегодный праздник. Помню, мы смотрели „Кота в сапогах“, шел снег и Джон сидел в театре в резиновых сапогах. Когда вышел Кот в сапожищах, Джон вскочил и закричал: „Мими, он в резиновых сапогах! У меня такие же!“ Его голосок разнесся по всему залу, и все обернулись и заулыбались. Разумеется, я была очень горда, что он играет на сцене „Эмпайр“. Я тогда впервые поняла, как они действуют на зрителей. Толпу сдерживала конная полиция. Рядом со мной стояла Бесси Брэддок. Очень было волнующе. Но я ничего не могла поделать. Я все думала: да никакой он не битл, он мальчуган, который когда-то сидел со мной на галерке и кричал: „Мими, у него резиновые сапоги!“»

Это правда: на детских фотографиях — особенно на тройном снимке — маленький Джон действительно выглядит трогательным невинным ребенком.

Собирая сведения о раннем детстве битлов, я столкнулся с проблемой — двоих родителей никак не найти. Джулия, мать Джона, умерла очень давно, как и мать Пола. Но я знал, что настоящий отец Ринго, который развелся с его матерью много лет назад, жив. Я подозревал, что жив и Фредди Леннон — «этот Альфред», как его называли родственники со стороны Мими. Во всяком случае, известий о его смерти не поступало. Все школьные годы Джона Мими в страхе ждала того дня, когда Альфред вернется. Я связался с транспортными компаниями и гостиницами, где он вроде бы работал посудомоем, но поначалу так ничего и не выяснил.

Мне больше повезло с отцом Ринго, которого тоже звали Ричард, или Риччи. В первом же письме я его расстроил, неправильно написав его фамилию. Фу, как некрасиво. Орфография всегда давалась мне с трудом. Написал «Starkie» вместо «Starkey». Все поклонники «Битлз» в курсе, как пишется его фамилия. В ответном письме он сделал мне замечание, но согласился побеседовать.

Жил он в Кру, подрабатывал мойщиком окон. Он мало что сумел мне рассказать, но вызывает уважение, что после развода он к Ринго не приближался, не воспользовался тем, что сын стал вдруг всемирно известен, и упорно отказывался общаться и с ним, и с бывшей женой.

В Ливерпуле я немало времени потратил на поиски школьных друзей, учителей, людей, игравших с будущими битлами в The Quarrymen.

Я отправился в клуб «Кэверн»[23], все еще популярный в 1967 году (правда, опять как джаз-клуб), и встретился с Бобом Вулером и Алланом Уильямсом. Я купил старые копии «Мерси-бита» и набрал кучу старых программок и плакатов.

Джон раскопал и отдал мне старую программу концерта, где они выступали на разогреве у Литтл Ричарда. На первом листе Литтл Ричард поставил Джону автограф, как обыкновенному фанату, и записал свой адрес в Америке на случай, если Джон там окажется. В то время это казалось почти несбыточной мечтой.

Из ливерпульских интервью мне особенно запомнился разговор с Питом Бестом. Он был барабанщиком, уволенным из «Битлз» 16 августа 1962 года (см. главу 17). К 1967-му он успел жениться и работал в пекарне. Питер не ответил мне ни на одно письмо. В конце концов я разыскал его мать Мо Бест, которая много сделала для «Битлз» в начале их карьеры, пустив их выступать в своем клубе «Касба».

Я встретился с ней в большом, заросшем викторианском доме на Хейменс-Грин — в подвале дома некогда и размещался клуб. Я стучался в дверь минут пятнадцать и уже было подумал, что дом заброшен, но тут мне открыли. То, что я работал над авторизованной биографией «Битлз», не то чтобы смягчило сердце Мо. Она все еще ярилась из-за того, как обошлись с Питом, и пришлось приложить немало стараний, дабы убедить ее, что мне нужна вся правда, что я хочу выслушать все стороны. Она сказала, что передала Питу мои сообщения, но с теми, кто работает на «Битлз», он встречаться не хочет. Потом она успокоилась и рассказала мне о своих встречах с «Битлз», об истории своего клуба, и все это вошло в книгу.

Я не знал, что, пока мы разговаривали, Пит в одиночестве сидел в соседней комнате, — он как раз приехал повидаться с матерью. Зайти и побеседовать со мной он не желал. Я попросил миссис Бест послать к нему младшего сына Роага и спросить, не согласится ли Пит просто уточнить некоторые даты гамбургского периода. Под конец она сказала: «Ладно, пошли к нему, все будет в порядке». В итоге я провел с Питером много времени, хотя его историю использовал в книге лишь отчасти.

Пит поднялся и улыбнулся понуро, как бы сдаваясь, будто понял, что из-за матери его вычислили и загнали в ловушку. Он был смущен и надломлен. Застенчиво склонял голову набок, практически сутулился. Мне показалось, он грустен и слегка жалок. Говорил медленно и тихо. Действительно устал — только что отработал смену в пекарне. Чувствовалось, что он гордый человек.

Он рассказывал о Гамбурге и оживал, вспоминая смешные истории — например, как Джон вышел на улицу в кальсонах.

«Я, пожалуй, со многим уже распрощался. На это ушло немало времени. Очень донимали пресса и внимание публики. Я отклонил массу предложений продать свои воспоминания. Не хотел. Что от этого проку, помимо денег? Все закончилось, и с этим ничего не поделаешь.

Дважды я падал на самое дно, был за гранью, не знал, что делать со своей жизнью. Но моя жена Китти говорила: встань, вернись и повтори попытку. Мо — трудяга. Всегда хотела, чтоб я добился успеха в шоу-бизнесе. Всегда была на моей стороне, но бороться-то должен был я.

Когда я ушел из шоу-бизнеса, все было не так уж плохо. Я не встречал других групп, которые были бы недовольны моей игрой. Поначалу сложно было взяться за обычную работу. Многие считали, что я должен снова влезть в шоу-бизнес. На работе на меня глазели — мол, что он тут у нас забыл?

Захожу выпить в паб, а люди до сих пор подваливают и спрашивают: а вы же вроде этот, который играл с „Битлз“? Затевают разговоры, сыплют вопросами, как водится, лезут в душу. Суют нос куда не надо — я этого не люблю, да и кто любит? Я им стараюсь лишнего не говорить.

Я не испытывал к ним ненависти, даже тогда. Поначалу думал, что они подлые, строят козни за моей спиной, планируют от меня избавиться, а прямо не говорят. Но потом я с этим покончил. Я, пожалуй, понимаю, отчего они так поступали.

Обидно, что я ведь понимал: они станут великими. Я уже тогда знал. Мы все знали. Мы собирали огромные толпы в Ливерпуле и вообще везде. Я знал, что мне веселья не достанется.

Я все пытаюсь припомнить наши ссоры, но не могу. Недавно вспомнил небольшой инцидент. За два месяца до того, как это случилось, долетел слух, что меня увольняют. Я спросил Брайана. Он сказал, что ни о чем таком не слышал, но все разузнает. Он действительно поинтересовался, но сказал, что ничего подобного не происходит. Все нормально, можно не беспокоиться.

Может, я был слишком конформистом, — может, в этом и причина. Или не ту прическу носил. Может статься, это тоже сыграло роль.

Тяжело, когда считают, что ты недостаточно хорош, — вот это больно. А что такое хороший ударник? Тут же дело в разных стилях, а не в том, насколько ты хорош. Где грань между „хорошим“ и „плохим“? Когда мы вернулись из Ливерпуля, мой стиль был в моде. Когда все увидели, какого успеха и славы мы достигли, ударники из других групп стали копировать мою энергетику.

Моя мать думает, они мне просто завидовали, но это вряд ли. У нас был общий звук. Это же не просто один человек. Мой стиль их долгое время устраивал, а потом перестал. Ну и все. Настоящих причин я никогда не узна́ю.

Конечно, их имидж не соответствует действительности. На сцене — чистые ангелы, в пиджачках без воротников, как мальчики из церковного хора. Я-то знал, что до ангелов им далеко. Но надо было выглядеть так, чтобы покорить мамочек и папочек.

Я всегда смотрю их интервью по телевизору. Джон, по-моему, не изменился. Они сильно повзрослели. И поумнели сильно. Я, правда, не понимаю их интереса к религии. Вот такого я от них не ожидал».

Пит не виделся и не разговаривал с «Битлз» со своего ухода — разве что перекинулся парой слов с Джоном, когда уже играл с группой Ли Кёртиса[24] в «Кэверн». Из всех битлов Джон всегда был ему ближе.

«Помощь я бы от них принял. Если б мы снова встретились, разговорились, и они бы такие, ни с того ни с сего: вот, держи. Но если б они предложили мне энную сумму денег просто из жалости, я бы отказался».

Взяв интервью у Пита Беста, у родителей и старых друзей, я вернулся в Лондон и рассказал битлам обо всем, что сумел раскопать. Им было интересно почти про все, кроме Пита Беста. Они его как будто отрезали, — можно подумать, он вообще не затронул их жизнь. Моя весть о том, что Пит теперь режет хлеб за восемнадцать фунтов в неделю, почти не вызвала отклика — разве что Пол скривился. Джон задал пару вопросов, но быстро остыл, и они вернулись к работе над новой песней.

Видимо, эта история напомнила им, что с Питом они обошлись некрасиво, уволили, даже с ним не поговорив, зная, что, если бы, по воле Бога или Брайана Эпстайна, их дела пошли бы по-другому, они и сами резали бы сейчас хлеб за восемнадцать фунтов в неделю.

Позднее, у себя дома, Джон все-таки признал, что с Питом можно было обойтись и получше. «Мы струсили», — сказал Джон.

Вызывает уважение, что свою историю Пит никому не рассказывал. Можно ведь было обнародовать подлинную жизнь битлов и их скандальное поведение в Гамбурге. Терять Питу было уже нечего. А вот «Битлз» было что терять — в те годы Брайан Эпстайн еще усердно творил их привлекательный имидж. Впрочем, в итоге правду — и даже более чем правду — о жизни в гримерках поведал Джон и тем самым заранее вынул жало из любых откровений Пита.

Позже Пит все-таки написал свою книгу. Надеюсь, он за нее что-нибудь да получил. Он ведь и впрямь был одним из «Битлз» в поворотное для них время — в отличие от однодневок, секретарей и шоферов, которые, будучи знакомы с битлами считаные недели и уже после их расцвета, кинулись публиковать мемуары.

Труднее всего давался Гамбург — я боялся, что так и не распутаю события того периода. Тут битлы расходились во всем — сколько раз они там были, в какой очередности выступали по клубам, что и когда там происходило.

Я подолгу беседовал с каждым и понял, какую огромную роль сыграл Гамбург, как он объединил их в группу, развил, дал им звучание и, конечно, новый сценический облик. Никто не пытался писать об этом важнейшем периоде, никто не ездил туда и не расследовал, что там было. Пока я не добрался до Гамбурга, до меня даже не доходило толком, что битлы там постоянно закидывались колесами — иначе вырубались бы на двенадцатичасовых концертах. Неудивительно, что они путали даты, места и людей.

Я поехал в Гамбург в 1967 году, посетил все клубы, где выступали «Битлз», переговорил со всеми, кто их помнил и кого удалось найти. Я даже раздобыл копию контракта на запись, который они заключили с «Берт Кемпферт продакшн». Он датировался 5 декабря 1961 года — это пригодилось, когда я взялся составлять хронологию событий. Для начала из контракта следовало, что Стюарт Сатклифф к тому времени уже ушел из группы. (Он был тем самым битлом, который умер в Гамбурге в апреле 1962 года.)

Четвертый пункт восьмистраничного контракта давал группе право «прослушивать свои записи сразу по завершении работы над таковыми и немедленно выражать любое возможное несогласие». Весьма справедливый подход для 1961 года и неизвестной иностранной группы с несколькими короткими выступлениями за плечами. В седьмом пункте оговаривалось, что «Мистер Джон У. Леннон является уполномоченным представителем группы при получении гонорара».

Вооружившись подобными документами и изучив книги записей всевозможных клубов, я пришел к выводу, что в Гамбург «Битлз» ездили трижды. (Джон говорил, что дважды, Пол думал, что четырежды. Джордж вообще ни в чем не был уверен.) Меня постоянно мучили сомнения: вдруг я перепутал последовательность, вдруг появятся люди, которые докажут, что я поместил «Битлз» не в то место и не в то время.

Я до сих пор готов признать, что некоторые гамбургские даты ошибочны. Важно ли это? Ну, в то время я не очень беспокоился — я думал, никто, кроме меня, в такие мелочи вникать не станет. С той поры многие исследовали гамбургский период «Битлз», ездили туда, раздували потухшие угли, в том числе доктор Тони Уэйн из Ланкастерского университета — он прицельно изучал жизнь «Битлз» в Гамбурге и писал об этом в научные журналы Великобритании и Германии. Исследователи «Битлз» не перестают меня поражать.

Ярким впечатлением от поездки в Гамбург стала моя встреча с Астрид Кирхгерр. Астрид очень помогла мне разобраться с фактами и воспоминаниями о гамбургском периоде «Битлз»; кроме того, из всех моих знакомых она стала первой, кто ясно постигал разнообразие их характеров и таланты.

Астрид и группка ее гамбургских друзей-художников стали первыми интеллектуальными поклонниками «Битлз». До той поры и потом еще много лет группу любили в основном продавщицы и парикмахерши или же мимолетно опекали мелкие менеджеры с претензиями, стремившиеся на скорую руку забацать битлам пару концертов и сделать на них быстрые деньги. Тогда, в 1961–1962 годах, Астрид увидела в них нечто большее, чего никто еще не разглядел, хотя в основном, конечно, восхищалась Стюартом Сатклиффом, с которым в итоге обручилась.

В 1967 году ее образ жизни меня потряс. Свою комнату в доме, где она до сих пор жила с матерью, Астрид превратила в храм. Подобно мисс Хэвишем из диккенсовских «Больших надежд», Астрид сохранила комнату в том виде, в каком она была в последние месяцы жизни Стю. Все черное — кровать, мягкая мебель, мебель из дерева; никакого электричества, только свечи. Очень зловеще, очень странно, хотя сама Астрид была спокойна и невозмутима, о Стю и «Битлз» говорила без пафоса и мелодрамы.

В 1963-м, когда только началась битломания, Астрид дала несколько интервью немецкой и зарубежной прессе. «Я так радовалась, что у них хорошо пошли дела, хотела им помочь. Старалась, чтобы газеты рассказывали о них правду. Сначала прессу наводняли статьи про то, что „Битлз“ — четыре неряхи с грязного ливерпульского чердака. Я хотела, чтоб газеты поняли, до чего ребята умны и талантливы. Но что ни скажу, они все перевирают. Снова и снова, в каждом интервью — одни и те же вопросы: мол, это правда, что прически „Битлз“ придумали вы?»

Она больше не давала интервью. Не желала рассказывать историю своей жизни, хотя немецкие журналы умоляли ее годами. Отказалась за огромные деньги продать магнитофонную пленку, подарок Стю, на которой он, Джон и другие играют в Художественном колледже Ливерпуля. (Записи делались на магнитофоне, который Джон убедил администрацию купить для своих личных нужд.)

«Одна студия звукозаписи предложила мне за нее тридцать тысяч марок, но я отказалась. Они предложили пятьдесят тысяч. Я сказала „нет“ — ни за сто тысяч, вообще ни за какие деньги. Они просто хотели напечатать на конверте имя „Битлз“ и сорвать большой куш. Ничего хорошего бы не вышло. Ребята там просто дурака валяли».

Астрид сказала, что на своих фотографиях «Битлз» не заработала ничегошеньки, хотя один снимок, где они впятером на станции, обошел весь мир. Она отдала ребятам и его, и другие фотографии задолго до того, как группа прославилась. А «Битлз», пока неизвестные, отдали их еще кому-то, а тот отдал агентству. Фотографии Астрид не только обогатили других; ее манеру снимать битлов — в полутенях — взяли на вооружение другие фотографы и группы.

«Беда в том, что я никогда не хранила негативы и не могу доказать, что фотографии мои. Нет, однажды я отдала парням пачку снимков, и Брайан мне заплатил. Дал тридцать фунтов».

Конечно, от заказчиков не было отбоя — Астрид ведь фотографировала «Битлз». Когда те отказались от других фотографов, один известнейший немецкий журнал поручил Астрид снимать группу при условии, что она возьмет себе в помощники их фотографа. «Джон сказал: соглашайся, хоть заработаешь что-то для разнообразия. Тот фотограф их снимал, когда снимать не стоило, снимки получились отвратительные. Все его фотографии журнал опубликовал».

В 1967-м, когда с Астрид встречался я, она по-прежнему общалась с битлами, и Джон заезжал к ней, когда был в Германии на съемках фильма «Как я выиграл войну»[25].

«Джон — большой оригинал. Свежие идеи сами приходят к нему в голову. Пол тоже очень оригинален, но он еще и аранжировщик. Он добивается результатов, а Джон нет — или, может, Джону просто неохота.

Они нужны и не нужны друг другу. И то и другое правда. Пол такой же талантливый композитор, как и Джон. Они прекрасно творили бы сами по себе.

Удивительнее всего, что, работая вместе, они не становятся одинаковыми, не влияют друг на друга. Они по-прежнему разные, по-прежнему самобытны. Пол пишет сладкие мелодичные песенки, типа „Michelle“. Джон сочиняет тряскую, резкую музыку. Они так давно сотрудничают, но их различия не стерлись, — по-моему, это поразительно.

Поначалу я иногда недоумевала, волнуют ли их чужие чувства, дружба. Они могли говорить в лицо ужасные вещи: „Хоть бы этот фриц отсюда свалил“, в таком духе. Они по-прежнему жестоки с теми, кто им не по душе, так и говорят: уходите, мол, вы нам не нравитесь. Но это не так уж плохо. Притворяться, будто человек тебе нравится, — гораздо хуже.

После смерти Стю они были заботливы и внимательны. Я тогда и поняла, что они не бессердечны. Что они знают, как далеко можно зайти и когда надо остановиться».

Астрид сделала для «Битлз» очень много (они и сами это признают), но в известном смысле они разрушили ее жизнь. В 1967-м смерть Стю все еще витала над Астрид, хотя незадолго до нашей встречи она вышла замуж за другого ливерпульского экспата. Разочаровавшись в немецкой прессе, она бросила карьеру фотографа.

В то время она работала в баре и после нашей беседы пригласила меня туда. В Гамбурге полно странных заведений, но тогда я впервые очутился в лесбийском баре. Астрид привела меня как друга — зал был набит проститутками, и все вместе танцевали перед ночной работой. Астрид работала за стойкой и по необходимости танцевала с клиентами. За работу до утра получала сорок фунтов в неделю. И однако, не продавала свои битловские сувениры, хотя могла выручить за них небольшое состояние.

В Лондоне я рассказал о ней Полу, и тот погрузился в воспоминания о веселых гамбургских деньках. Теперь, оглядываясь назад, Пол признавал, что со Стю они повели себя погано. Пожалуй, Пол иногда чувствовал себя лишним и немного ревновал Джона, который восхищался Стю.

«В последний день я со Стю обошелся дурно. Мы уезжали из Гамбурга, а он оставался с Астрид. Он играл с нами в последний раз, и я случайно поймал его взгляд. Он плакал. Один из тех моментов, когда вдруг чувствуешь сродство».

Я отнюдь не сразу догадался, что Брайан Эпстайн гомосексуал. Догадавшись, сначала решил, что это не важно, однако постепенно сообразил, что это значимая черта его характера и его отношений с «Битлз».

Брайан Эпстайн любил «Битлз». Когда нам все-таки удалось нормально поговорить и он погрузился в воспоминания, ему трудно было остановиться. Он дал мне копии старых памяток для группы, напечатанных им лично, — рекомендации, как вести себя на сцене, запрет курить и жевать резинку. Он также вручил мне машинописный перечень контрактов на ранние концерты — в книгу они не влезли, хотя, наверное, представляют интерес для экспертов. Впоследствии выходили целые книги о том, чем занимались битлы изо дня в день в годы битломании.

Еще интереснее его записка, помеченная «БЭ» и отосланная Джорджу Мартину накануне первой сессии звукозаписи 6 июня 1962 года, где Брайан предлагал список песен, которые битлы могли бы исполнить. Сейчас я смотрю на этот список и отмечаю несколько композиций, о которых никогда не слышал, — например, «Pinwheel Twist». Интересно, что с ней сталось?

Он также раскопал для меня самую первую печатную рекламную листовку о «Битлз» и памятки, разосланные сотрудникам, когда его компания NEMS открывала свой первый офис в Лондоне. Там Брайан объясняет, что нужно со всеми быть учтивыми. Типично.

За время интервью я собрал всевозможные документы — рекламные листовки, бюллетени фан-клубов Великобритании и США. У Брайана хранилось много лишних копий, и он отдал их мне.

В те первые дни Брайан был исключительно аккуратен и организован. Лишь познакомившись с ним поближе в 1967 году, я узнал, сколь хаотична была его жизнь. Он постоянно впадал в глубочайшие депрессии, сидел на колесах, по пустякам закатывал истерики сотрудникам и ближайшим друзьям, а потом в слезах просил у них прощения. Дважды пытался наложить на себя руки, хотя тогда это держали в тайне.

В сексуальном смысле Брайан был не просто геем, а геем-мазохистом — нарочно отыскивал парней-натуралов, чаще всего моряков, приводил их домой, угощал, поил и кормил наркотиками. Нередко это заканчивалось тем, что его избивали и обворовывали, при этом обычно пропадали материалы «Битлз». Потом его шантажировали, что лишь усугубляло его депрессию.

Я провел выходные в его загородном доме Кингсли-Хилл в Сассексе. Субботним вечером был потрясающий ужин, где присутствовал один широко известный поп-музыкант. (Сейчас он известен еще шире, но я лучше не стану называть его имени.) Перекусив, они решили, что неплохо бы для развлечения пригласить мальчиков, однако на часах было уже одиннадцать.

Брайан достал эдакую кредитку — членскую карточку, по которой можно было вызвать юношей-эскортов, — позвонил, представился и назвал свой номер. Последовала продолжительная беседа — на другом конце провода говорили, что Брайан слишком поздно спохватился, все уже заказаны, лучшие разошлись. Когда Брайан сказал, что он в Сассексе, а не в Лондоне, ему ответили, что все, шансов нет. Брайан сказал, что заплатит двойную цену и за такси, лишь бы прислали любого, кого смогут отыскать, и повесил трубку.

Я пил с ними до полуночи, а потом отправился спать. По-моему, из Лондона кто-то приехал часа в четыре утра. На следующий день завтракал я в гордом одиночестве, а около полудня поехал домой. Остальные еще спали.

Брайан не возражал, чтобы я упомянул в книге о его гомосексуальности, хотя, разумеется, мне не полагалось вдаваться в подробности.

«Битлз» тоже многого не знали об этой стороне его жизни. Ко времени нашего знакомства Брайан уже не так на них влиял. Пол взялся за организационные вопросы, основывал «Эппл», контролировал такие вещи, как, например, дизайн конверта для «Sergeant Pepper».

Они знали, что Брайан гомосексуал, и всё. Я об этом говорил только с Джоном, ему было интересно, а вот Пола эта тема, похоже, расстраивала. Брайан об этом догадывался и особенно старался угождать Полу, делая ему лучшие подарки. Сотрудники Брайана рассказали мне, что он переживал из-за отношений с Полом и на его звонки всегда отвечал первым делом.

Джон рассказал мне, что однажды провел с Брайаном ночь, — Брайан позвал его отдохнуть в Испании, и Джон оставил Синтию одну через несколько дней после рождения Джулиана в 1963-м. Об этих каникулах я в книге написал, но умолчал о том, что там якобы произошло. Отчасти не поверил, хотя Джон достаточно чокнутый и готов был перепробовать в жизни почти все. Он, разумеется, не был гомосексуалом, и эта бравада или ложь произвела бы неверное впечатление. И вышло бы некрасиво по отношению к Синтии, его тогдашней супруге.

Но к 1967 году даже Джон не слишком тесно общался с Брайаном. Осознав степень трагизма личной жизни Брайана, я предположил, что в этом отчасти виноваты «Битлз», — они выталкивали его, бросали, лишали смысла жизни, что, возможно, усугубляло его ужасные депрессии. Кажется, в книге я на это намекал. Теперь, однако, я думаю, что дело было в самом Брайане. Я как-то упустил из виду, что его отчислили из армии по медицинским и психологическим причинам после психиатрического обследования. Он это представил мне как шутку, будто нарочно все подстроил, чтобы не служить, и ровно так я и преподнес это читателям в главе 15. Сейчас ясно, что ему с самого начала требовалась помощь психиатра. До меня доходили рассказы о кое-каких инцидентах в Ливерпуле, но подробностей я так и не узнал.

Можно постулировать, что «Битлз» спасли Брайана от самого себя, продлили ему жизнь хотя бы на те лет шесть, в которые он погрузился в работу, все свои таланты, способности и энергию используя на их благо. К 1967 году он снова остался в одиночестве и вдруг обнаружил, что с самим собой ему очень нелегко.

В сентябре 1967 года официальный отчет о его смерти гласил, что причиной стала случайная передозировка, и я в это верю, хотя многие пытались доказать версию самоубийства, а некоторые безответственные писаки даже намекали на убийство — слишком много сведений о его жизни в последние дни так и не было прояснено. С точки зрения эмоциональной это был суицид, хотя вряд ли Брайан осознанно планировал покончить с собой таким образом и именно в тот момент. Но мне кажется, рано или поздно — скорее рано — это стало бы неизбежным исходом.

Письмо Пола неизвестному журналисту по имени мистер Лоу — ранняя попытка обеспечить группе рекламу

Я был с «Битлз» в Бангоре, Северный Уэльс, когда они узнали о смерти Брайана. Выходные прошли весьма причудливо. Накануне вечером мне позвонил Майкл Маккартни, брат Пола, и сказал, что они собираются куда-то в Уэльс на встречу с неким Махариши. Все началось с Джорджа и его увлечения Индией, а уж он уговорил остальных присоединиться. Майкл назначил мне встречу на платформе в Юстоне, перед отправкой поезда в Бангор. Планировался эдакий хеппенинг. Помните хеппенинги? Типичные шестидесятые. Впервые после периода гастролей битлы ехали куда-то всей группой. Интересно будет понаблюдать, решил я.

В пятницу, 25 августа 1967 года, я ехал с ними в одном вагоне: четверка «Битлз» плюс Мик Джаггер и Марианна Фейтфулл[26], все в хипповых прикидах. Очень увлекательно было смотреть на Джаггера и Леннона. Друг с другом они были насторожены, предупредительны и уважительны, но старались не вступать в контакт.

Из предыдущих бесед я знал, что Джон некоторым образом завидует Джаггеру. Не музыке, разумеется, не успеху и не славе — Джон завидовал имиджу бунтаря, который у Джаггера сложился с первых дней; Джон считал, что ему и самому полагается такой имидж. Но, возражал я, «Роллинг стоунз» потому и смогли прийти в мир, что «Битлз» сломали многие устои и правила, — «Роллинг стоунз» опирались на то, что сделали «Битлз». Джона все еще возмущало, что Брайан сделал их такими картинно-чистенькими мальчиками, — Джон стыдился, что пошел у Брайана на поводу, и поэтому, видимо, уже после распада группы не упускал случая вываляться в грязи, выставляясь гораздо хуже, чем был на самом деле.

В дороге они почти не разговаривали — разве только позже, сходив к Махариши в другой вагон, смеялись и шутили над тем, что он каждому сказал, хотя было заметно, что к услышанному они отнеслись очень серьезно.

Поездка держалась в секрете, все устроилось в последний момент, но слухи разлетелись быстро, и на каждой станции вдоль перронов стояли толпы поклонников. Как будто вернулись дни битломании. Фанаты окружали поезд на каждой остановке и совали книжки для автографов в окна и двери — они сорвали банк, редкостный случай увидеть столько кумиров разом. Почти все покорно расписывались, за исключением Джона, который заявил, что ему все это надоело. Изредка, если поклонник совсем уж расстраивался, я подписывал его книжицу вместо Джона. Надеюсь, на «Сотбис» нашли способ отличить настоящие подписи от фальшивых.

В тот вечер в Бангоре мы все отправились в город перекусить. Была уже глубокая ночь, и в провинциальном городишке нашелся лишь китайский ресторан. Когда принесли счет, выяснилось, что ни мне, ни остальным денег не хватает. «Битлз» денег с собой не брали, словно королевская семья, а тут оказались без привычных помощников и ассистентов, которые предусмотрительно носили их кошельки.

Официант-китаец занервничал, подумав, что мы уйдем, не заплатив, но тут Джордж неожиданно водрузил босую ногу на стол. Он снял сандалии и внимательно изучал подошвы. Спереди была прорезь, из которой он извлек двадцатифунтовую бумажку, — этого достало с лихвой, чтобы заплатить за ужин. Оказалось, он засунул в сандалию деньги на всякий пожарный месяцы, если не годы назад и до того вечера напрочь об этом забыл.

Новость о смерти Брайана пришла в воскресенье, после долгой беседы битлов с Махариши. Тогда они отнеслись к этому известию весьма равнодушно, чем сильно задели семью Брайана, однако тут отчасти повинен Махариши, который утверждал, что смерть почти ничего не значит. Битлы нередко так откликались на подобные вещи. Пол однажды по-дурацки пошутил насчет смерти матери — не из жестокости, а из страха. По свидетельству друзей, Джон после гибели матери изображал безразличие.

Смерть Брайана стала переломным моментом, концом эпохи, последней главой в истории битломании, хотя тогда мы еще не понимали, что и группе отпущено немного времени. Все, впрочем, думали о том, что принесет новая эпоха. Помню, Джордж Мартин говорил, что, по его мнению, они не смогут обойтись без организатора, без человека, на которого можно опереться. Им всегда нужна будет помощь.

Что касается битлов, все, что они делали и думали в 1967 году, я детально описал в третьей части книги (главы 28–34), и добавить тут особо нечего. Я тогда понимал: все, что я записываю, мгновенно устаревает. Они никогда не стояли на месте, меняли точки зрения, одежду, интересы — постоянно появлялось что-то новенькое.

Сложнее всего было разговаривать с Джоном. Я часами торчал у него дома в Уэйбридже, молча плавал с ним в бассейне, поглощал пищу, сидел в маленькой гостиной в тишине — только старенький телевизор что-то бубнил в углу, мерцая экраном. В конце концов, видя, что сегодня беседа явно не состоится, я откланивался и приходил на следующий день в надежде, что Джон будет разговорчивее. С Синтией он мог так жить неделями. Не выходя из состояния ментальной погруженности. Вряд ли это из-за наркотиков, хотя в ту пору он очень много курил, и вряд ли из-за медитаций. Он просто то и дело надолго отключался от мира. Сейчас кажется, он ждал, когда придет Йоко и снова запалит в нем жизнь.

При желании он все еще выступал самой сильной личностью в группе, хотя доминировал уже меньше. Он позволил Полу контролировать многое, втягивать группу в новые проекты, например «Magical Mystery Tour», и допустил, чтобы Джордж заразил всех индийским мистицизмом.

Даже на частной вечеринке, посвященной «Magical Mystery Tour», веселом и шумном празднике с друзьями, родственниками и сотрудниками, Джон был какой-то подавленный. Мы все вырядились в маскарадные костюмы. Я был бойскаутом, а моя жена гёрлскаутом — выглядело жалко и указывало на отсутствие фантазии. Джон великолепно смотрелся в костюме грязного рокера, точь-в-точь как десять лет назад. Он пару минут поговорил с моей женой о книгах, а после этого сидел в оцепенении.

Дома и в голове он хранил кучу незаконченных песен, недописанных стихов, поначалу возился с ними, но быстро терял интерес. Насколько я помню, он месяцами подступался к «Across the Universe» и вариациям на эту тему. Раз в несколько недель наигрывал или напевал мне одни и те же фрагменты, так и не продвинувшись с нашей последней встречи.

А проще всего было разговорить Пола. Он был энергичен, проницателен и, в отличие от Джона, хотел нравиться — ну, по большей части. И за это я его не критикую. Я не считаю это пороком, хотя некоторые пытались усмотреть в таком поведении ехидство и презрение. Джон порой очень зло насмехался над щенячьей угодливостью Пола. Но парадокс был и остается в том, что ужасное отношение Джона к людям, его грубость и жестокость внушали окружающим любовь к нему, а вот мягкость и приветливость Пола вызывали подозрения в расчетливости. Пол всегда думает о последствиях и просчитывает результаты поступков, но в итоге сам себя загоняет в угол, поскольку нередко все получается совсем не так, как он задумал. Я думаю, он от природы отчасти не уверен в себе, потому и старается чрезмерно, работает как проклятый. Вдобавок он очень болезненно относится к критике — Джон-то пропускал ее мимо ушей.

Когда я работал над книгой, Джорджем владела одержимость, и говорить с ним было крайне затруднительно. Уже тогда времена расцвета «Битлз» были ему ненавистны — он хотел навсегда их забыть и жить дальше. Они все были в таком состоянии, но у Джорджа это проявлялось острее. В годы «Битлз» он вырос больше всех. Легко забыть, каким юным он начинал — зеленым семнадцатилетним пареньком. Долгие годы от него отмахивались — подумаешь, ребенок. Джон выступал явным лидером — он был на три года старше, а на раннем этапе это много значило, и Джорджа он совершенно затмевал. Вероятно, Джон и Пол с самого начала видели в Джордже не только искусного гитариста. Они гордились, как старшие братья гордятся младшим, что он так хорошо играет на гитаре, а к 1967 году их гордость переросла в восхищение — не только прекрасными песнями, которые он теперь сочинял, но и его познаниями в индийской музыке и культуре, и усердием, с которым он учился играть на ситаре. Впервые в жизни Джордж стал лидером и вел группу своим примером — не командуя и не помыкая.

Визиты к Ринго получались странноватые. Неугомонный и встревоженный, он бродил по своим владениям. Дома он был эдаким Энди Каппом[27], как Джон и в отличие от Пола, который благодаря дружбе с Джейн Эшер приобрел привычки среднего класса.

Мне думается, Ринго беспокоило будущее. Дни гастролей миновали, и он знал, что в студии его барабанная дробь уже не так важна — тем более теперь, когда появлялись новомодные синтезаторы. То и дело Пол сам садился за барабанную установку, чтобы объяснить, чего хочет. Джон и Джордж уже пресытились битловской жизнью, Пол хотел потянуть время, считая, что они еще многого не сделали, а вот будущее Ринго было туманно. Он слегка поиграл в кино, но в остальном не знал, чем заняться.

Нила Эспинолла и Мэла Эванса, первых гастрольных менеджеров, которые оставались постоянными консультантами и помощниками «Битлз», часто спрашивали, кого из битлов они больше всего любят. Вопрос без ответа, но вполне естественный. Все битлы были так многогранны. Публике казалось, что «симпатичнее» всех Пол и Ринго, хотя я часто встречал людей, которые работали с ними и вечно стонали. В отличие от Джона и Джорджа, эти двое в кулуарах бывали невыносимы, вдруг могли решить, что какой-нибудь помощник или торговец ими пользуется, — особенно если речь шла о деньгах. Джона и Джорджа деньги заботили мало.

Джону было не занимать оригинальности, я это всегда понимал, но от природы Пол был гораздо одареннее. Музыка жила в нем постоянно, и он был наделен способностью извлекать максимум из своих талантов. Джордж был гибридом Джона и Пола — оригинален и талантлив, но иначе, нежели они оба. В отличие от них троих, Ринго был непритязателен, лишен интеллектуальных претензий и не питал иллюзий касательно своей работы и значимости. Он здраво смотрел на вещи и был очень смышлен и остроумен.

Я предвкушал беседы со всеми битлами, но, пожалуй, больше всего мне нравилось общество Джона и Пола. Их интересовала и моя жизнь, и окружающий мир, с ними можно было поговорить на насущные темы — если, конечно, встреча не приходилась на один из тех дней, когда Джон играл в молчанку. Как ни странно, им обоим не хватало простой человеческой болтовни, отчего, видимо, подле них временами и возникали странные люди с нелепыми идеями.

Их жизнь за последние десять лет была настолько экстраординарной, что меня интересовали все их наблюдения и замечания, даже самые наивные. Они долго жили вдали от повседневности и о реальной жизни знали мало. Джон, например, не умел звонить по телефону. За него столько лет звонили другие люди, что он забыл, как это делается.

Они были как образчики иного биологического вида, пришельцы с другой планеты — они смотрели на вещи не так, как мы, обладали чистыми, незамутненными умами и, однако, повидали и пережили такое, о чем мы можем только мечтать. Удивительно, но в них не было высокомерия — ни касательно своей музыки, ни в отношении славы. Они искренне верили, что каждый, если приложит усилия, достигнет всего, чего пожелает. Им ведь удалось — неясно, отчего другие не могут добиться того же. Вся политика «Эппл», пусть идиотская и чокнутая, основывалась на принципе: помоги другому — и он поможет сам себе. Они считали, что образование и любое обучение — пустая трата времени. Они сломали все правила, хотя люди их уверяли, что им ни за что не удастся; они приехали из Ливерпуля, они пели так, как они пели, и считали, что остальные тоже так могут.

Они постоянно что-то искали, особенно Джон и Джордж, но не знали, что именно, и после лихорадочных лет битломании ощущали в жизни пустоту. С тех пор такое чувство настигает любую суперзвезду, а может, и любого миллионера, выигравшего в тотализатор, бинго или лотерею, если, конечно, у него есть хоть какие-то мозги.

Меня тоже спрашивали, кто из битлов мне нравится больше. И я отвечал, что мой любимый битл — тот, с кем я общался последним. Нил и Мэл всегда говорили так, и поэтому я хотел наблюдать за битлами вечно, а не переходить к будничной фиксации истории на бумаге.

К началу 1968 года я все еще брал интервью и собрал заметок на сто пятьдесят тысяч слов. Книгу о британских университетах я почти позабыл. Сначала думал опять изменить название на «Выпуск 1968-го», потом решил вообще плюнуть. К тому же начались студенческие забастовки и демонстрации, и переменилась сама суть университетской жизни.

Я занимался только «Битлз», хотя по-прежнему откладывал момент, когда надо было сесть за письменный стол. С громоподобным успехом вышел альбом «Sergeant Pepper» — он изменил представление о «Битлз» у тех, кто все еще полагал их преходящей модой. Все менялось, не хотелось ничего пропустить, однако было ясно, что скоро настанет пора остановиться и оформить уже собранный материал. На каждом альбоме «Битлз» с 1963-го до 1968-го было что-то новое. А вдруг я сейчас брошу — и упущу новый поворот в развитии музыки?

Увлекательнее всего было на Эбби-роуд. Джон, дома вечно сонный, преображался, переступая порог студии. Работая с Полом, он словно оживал. Если не мог закончить песню, Пол ему помогал. Оба оставались самими собой, каждый творил собственную музыку, но оба как будто поднимали друг друга к высотам. А если заходили в тупик и две музыкальные темы не склеивались, как в «A Day in the Life», приходил Джордж Мартин и все сплавлял воедино.

Обычно Джон и Пол после обеда собирались у Пола на Кавендиш-авеню в Сент-Джонс-Вуд, уходили на верхний этаж, где примеривались к новым идейкам, пришедшим в голову одному или другому. Все очень неформально, в дом забегали и зависали близкие друзья и родственники, делались перерывы на яичницу, тосты и чай. К вечеру ехали в студию на Эбби-роуд неподалеку, туда приходили Джордж и Ринго, и все становилось серьезнее. Во время работы посторонних туда не пускали.

Джон и Пол на обратных сторонах конвертов и на клочках бумаги записывали последние версии текстов или вариации песен, над которыми работали, и отдавали Ринго, чтобы тот был в курсе дела. По ходу что-то в песне менялось, что-то добавлялось.

Под конец сессий, уже утром, я подбирал эти обрывки — спрашивал, можно ли их взять, они же явно больше не нужны. Битлы никогда не возражали. Куча таких заметок попросту выкидывалась — пусть уборщики сметут. Сами битлы не хранили ни сувениров, ни вырезок, ни бумажных клочков. Жизнь годами летела так стремительно, что им было не до коллекционирования мусора.

Я знаю, что Пол и Джордж уже в зрелом возрасте жалели об этом и пытались собрать свое прошлое. Я отдал Джорджу оригинал «Blue Jay Way», написанный в Калифорнии на оборотной стороне чьего-то письма. Джордж думал, этот документ навсегда потерян. А Полу я отдал его план «Magical Mystery Tour» — Пол записал его в 1968 году для моей книги, объяснял суть своей идеи, но в книгу это все не поместилось. Моя коллекция заметок, подаренных ими лично, сильно поредела после того, как наш дом обокрали, — я лишился пластинок с автографами битлов. Наверняка воры даже не поняли, сколь велика ценность похищенного. Я часто думаю, где-то теперь моя коллекция, и потому пристально слежу за аукционами «Сотбис». Теперь я жалею только, что мало клочков подобрал с пола в студии.

Еще я жалею, что не очень-то аккуратно вел записи, особенно в период создания «Sergeant Pepper». Во время интервью по домам у битлов я сидел с блокнотом и по горячим следам писал все, от и до. Но в студии, или когда они собирались вместе, или когда мы все обедали, я старался быть мухой на стене, надеялся, что буду выглядеть просто человеком, который по случайности вечно крутится рядом, а не писателем, что с утра до вечера выведывает, как они живут. Затем я мчался домой (к счастью, всего в десяти минутах от Эбби-роуд) и быстро печатал все, что произошло за вечер. У меня до сих пор лежат кипы этих заметок — перечитывая сегодня эти плохо напечатанные, с кучей ошибок опусы, я местами их даже понять не могу.

И жалко, что я не пользовался диктофоном. Вообще никогда — и очень глупо. Воспользовался магнитофоном один раз, в начале шестидесятых, — на громадный «грюндиг» размером с дом записывал интервью Уистена Хью Одена. Интервью не удалось, его так и не напечатали, я в этом винил магнитофон и решил впредь пользоваться только блокнотами. Мне казалось, расшифровка интервью — лишняя работа, надо заново все переслушивать, а мы же понимаем: по большей части то, что мы говорим, даже один раз не стоит слушать, а уж дважды — тем более. С блокнотом я редактирую на лету, записываю только то, чем планирую потом воспользоваться, экономлю время, но при этом набрасываю заметки про обстановку, про то, как люди выглядят, про их повадки, речевые особенности, — на магнитофон все это не запишешь. Такова была моя гипотеза, и я строго ее придерживался. Увы. Ах, если б я пользовался диктофоном в те полтора года с битлами, их родителями и друзьями, сейчас я обладал бы бесценным сокровищем.

Память играет с нами занятные шутки. Как-то раз я обедал с Нилом Эспиноллом, и мы вспоминали о той ночи, когда проводились фотосъемки для «Sergeant Pepper». Я помнил, как костюмы привезли к Полу домой, — в памяти запечатлелось, как битлы их примеряли. Нил сказал, что нет, и костюмы доставили прямо в фотостудию на Флад-стрит. Я кинулся рыться в своих заметках, но этой мелочи там не обнаружилось.

Дебаты о том, как должен выглядеть конверт «Sergeant Pepper», длились неделями. Джордж хотел, чтобы много-много фигур были одеты как гуру. Пол желал включить людей от искусства — Штокхаузена, например. Джон требовал мятежников и злодеев, вроде Гитлера, но, судя по моим записям, от Гитлера его в последний момент отговорили. На протяжении фотосъемок картонная фигура Гитлера стояла в сторонке по стойке смирно.

Я предложил им включить в список героев футболистов. Как правило, парни, особенно ливерпульцы, звезд футбола знают. Меня всегда чуточку огорчало, что никто из «Битлз» не интересовался спортом, тем более футболом. В конце концов Джон вписал Альберта Стаббинза, который запомнился ему с детства, но, я подозреваю, лишь потому, что его позабавила фамилия[28], а не из-за футбольного мастерства.

Я помню, что от Пола мы уезжали в спешке и он попросил меня собрать гирлянды, разбросанные по всему дому, чтобы было чем заполнить картину. Гирлянды эти размещаются на переднем плане конверта — такая как бы статуэтка, пуля на постаменте; ее туда поставил я, чтобы закрыть дыру. Я рассказывал об этом своим детям несколько раз, но им было неинтересно.

Кто придумал «Sergeant Pepper»? Я всегда считал, что идею подал Пол: при мне он первым об этом заговорил, хотя в книге я об этом не распространялся. Надо было уделить этому больше внимания — все-таки «Pepper» стал для «Битлз» вехой, вершиной их студийного творчества. А также небольшим событием в популярной музыке — он стал известен как первый в истории «концептуальный альбом». Это было огромное достижение и с художественной точки зрения, отчасти благодаря плодотворной работе с Питером Блейком[29]. С тех пор целые исследования посвящались тому, что изображено на этом знаменитом конверте и что все это означает.

Мэл говорил, что название «Сержант Перец» родилось потому, что кто-то сказал «соль и перец», а он, Мэл, ослышался. Нил, по его словам, первым предложил Полу создать альбом в виде концерта Сержанта Пеппера, и Пол сразу же ухватился за идею. Кто теперь знает, как все было на самом деле? Это как с происхождением названия «Битлз». Джордж думал, что оно взялось из фильма с Марлоном Брандо «Дикарь»[30]. Там была группа мотоциклистов в черных кожанках — банда именовалась «the Beetles», хотя в фильме они возникают мельком. Стю Сатклифф посмотрел фильм, услышал название банды и предложил Джону так и назвать группу, а Джон сказал: «Нормально, только писать надо „Beatles“, мы же как-никак бит-группа». Ну, есть и такая версия. Не сомневаюсь, что в ближайшие годы мы услышим новые гипотезы.

Гипотез я в своей книге старался не затрагивать. Мне приятно думать, что все написанное мной — правда, хотя были вещи, о которых я тогда написать не мог. Я лишь писал правду о том, что с ними успело произойти, по материалам их воспоминаний, бесед с их близкими, а также моих расследований и наблюдений.

К началу 1968 года я решил, что пора уже перестать болтать и расследовать, угомониться и систематизировать собранный материал. Его накопилось так много, что я не представлял, с чего начать, что значимо, а что окажется банальщиной.

Первоначально рукопись состояла из двух томов, затем я сократил ее наполовину, до пристойных размеров, выкинув массу интереснейшего материала, фотографий, документов. Дальше, поскольку я назвался «авторизованным» биографом, следовало получить согласие всех главных действующих лиц. Вот тут и начались проблемы.

Первым делом надо было дать битлам почитать рукопись. Контрактные условия я сформулировал аккуратно: битлы имели право исправлять «фактические» ошибки. У любого биографа, работающего с ныне здравствующими людьми, возникает немало затруднений. Никогда не угадаешь, что именно человека может обидеть. Обычно людей по неведомым причинам задевают мелочи, проходные замечания, а вовсе не те фрагменты, которые кажутся проблематичными тебе. И поначалу никто, как правило, не говорит, что именно задело, — только общие слова про то, что неверна «интонация» или получилось недостаточно «глубоко». И лишь когда ты клещами вырвешь признание, что именно человеку не нравится, все можно исправить за пару минут.

Естественно, я не вдавался в подробности того, что творилось на гастролях в гримерных, куда поклонницы выстраивались в очереди, моля о благосклонности битлов. По-моему, любому человеку старше пятнадцати лет даже в 1968 году было прекрасно известно, что там творилось, но в те дни об этом прямо не говорили. Сейчас поклонницы рок-музыкантов превратились в клише и их разнузданность общеизвестна. «Битлз» ничем не отличались от других групп. Просто у них выбор был больше. За это отвечали гастрольные менеджеры — они выходили и говорили: ты, ты, ты и ты, через пять минут. Но в 1968 году трое из четырех битлов были счастливо женаты — ну, так считала публика, — а у четвертого имелась постоянная подруга. Разумеется, ни женам, ни самим битлам не хотелось, чтобы такие вещи были обнародованы.

Однако я нередко упоминал о наркотиках; помимо прочего, о том, что битлы принимали ЛСД, — в 1968 году это было очень дерзко, хотя я и писал в прошедшем времени, а порой отмечал, что теперь они, конечно, траву не курят, хотя истина, на мой взгляд, лезла из всех щелей.

Отклика я добивался некоторое время — чтение книг им всем давалось с трудом. Потом, к моему облегчению, все четверо сообщили, что возражений у них нет и ничего вычеркивать не надо. Кажется, Пол нашел несколько ничтожных фактических ошибок, где-то я неверно написал имена, теперь я уже не помню деталей.

Позвонил и серьезно прокомментировал книгу только Джордж. Он хотел, чтобы про индуизм в книге было больше, считал, что я не принимаю всерьез ни его, ни его философию, и просил кое-что объяснить внятнее. Я выполнил его просьбу, стараясь особо не раздувать объем.

Я вздохнул с облегчением, мой агент начал готовить книгу для издания в Америке, и тут пришло письмо от Джона. Он просил изъять свое уничижительное замечание о муже Джулии, валлийце, от которого она родила двух дочерей, Джеки и Джулию, сводных сестер Джона. Он беспокоился, что в будущем им предстоит столкнуться со «злобным миром».

А еще он попросил дать книгу Мими. Мими УЖАС как психует, сказал он. Вот тут я встревожился не на шутку. Я без проблем разобрался с поправками Джона — сущий пустяк, — но не хотел возиться с родителями.

Я послал рукопись Мими, и та впала в истерику. Когда книга вернулась ко мне, почти каждый абзац о детстве Джона был перечеркнут или исправлен. На полях, рядом с цитатами из Джона, красовались ее пометки: «Глупость» или «Никогда!».

Она отрицала множество детских воспоминаний Джона, особенно если они не совпадали с ее воспоминаниями о тех же людях или событиях. Ее возмущало его сквернословие — она уверяла, что в детстве Джон никогда не ругался, — и она не желала, чтобы в книгу попали истории о том, как он воровал.

Порой ее комментарии на полях были весьма остроумны. Я привел рассказ Джона о том, как он овладевал гитарой тайком от Мими, а она выгоняла его играть на застекленной веранде. Над этой строкой Мими приписала: «Ах, какая гадкая женщина». В другой раз она поведала на полях о том, как Джулия и ее новый муж в действительности относились к Джону, но попросила меня не вставлять историю в книгу — Джону об этом никогда не говорили.

Она также добавила несколько полезных уточнений о том дне, когда Джон познакомился с Полом, о ярмарке прихода Вултон, где Джон впервые оделся тедди-боем.

«Я тогда в первый раз увидела, как он играет с другими, — написала Мими. — Это было как взрыв и контузия. Я и не знала, что он там будет. Пришлось наконец понять, что я зря с ним воюю и шансов у меня нет. И даже после этого я не сдавалась. Какая бессмысленная трата жизни и, что важнее, здоровья».

Я понимал желание защитить дочерей Джулии — в 1968 году обе они были подростками, а Джон и впрямь очень желчно отозвался об их отце, поэтому на эти его поправки я согласился. Но вот попытки Мими цензурировать рассказы Джона я считал до крайности несправедливыми.

Большинство детских воспоминаний ненадежны. Интересно ведь то, что именно люди предпочитают помнить. И вообще, у кого память лучше: у Мими или у Джона? Джону вся эта история уже осточертела, он требовал, чтобы я договорился с Мими любой ценой, поэтому я поехал в Борнмут, и там строка за строкой мы разобрали все спорные абзацы. Кое-какие ругательства и самые дикие фрагменты его историй я выкинул, и Мими в конце концов угомонилась.

Вы заметите, что первая глава довольно неубедительно и внезапно обрывается предложением: «Джон был счастлив, как птичка, с утра до вечера». На этом настояла Мими. Я поддался, пошел на компромисс, чтобы сохранить большинство остальных историй Джона. Она сочла, что эта фраза их смягчит. Такова была правда о детстве Джона в ее понимании. Я тоже остался плюс-минус доволен: в книге сохранилась и другая правда, так что читатель может сделать выводы самостоятельно.

Книга вышла и получила похвалы критиков по обе стороны Атлантического океана и в Японии как «откровенная» биография — ее даже называли «самой честной авторизованной биографией в истории». Детали опустим. Конечно, это было очень давно, и с тех пор много чего случилось. Я расстроился, когда спустя несколько лет Джон в интервью назвал мою книгу «бредом собачьим». В то время он вбил себе в голову, что весь имидж «Битлз» был насквозь фальшивым. На самом деле Джон от меня требовал лишь мелких поправок — кое-что для себя и кое-что для Мими.

Потом начались проблемы с подручными из «Эппл», которые посчитали своей святой обязанностью вмешаться и добиться других изменений в тексте — например, где речь шла о наркотиках. «Битлз» уехали в Индию, уже дав согласие на публикацию. А их помощники, оставленные в конторе за главных, требовали новых поправок.

В целом мне удалось положить их на лопатки, хотя я провел несколько мучительных недель, добиваясь всех нужных санкций и собирая все розданные, а потом исправленные копии, которые где-то ходили по рукам. «Битлз» читали свои копии, а потом оставляли их дома, или на Эбби-роуд, или в офисе «Эппл», и теперь каждому не терпелось узнать, написано ли про него в книжке. Джон в том своем письме еще упомянул: мол, «Дот услышала что-то про себя от Маргарет». Дот была тогда экономкой Джона, и о ней в книге упоминалось раз или два. Кто такая Маргарет, я, хоть убей, вообще не помню.

Не хотелось бы еще раз пройти этот ад, но самое трудное было впереди. Я совсем забыл, что контракт от имени битлов подписывал Брайан Эпстайн. А поскольку он уже умер, семья Эпстайн потребовала показать ей рукопись. Юридически наследницей была мать Брайана. То есть, говоря строго, за последнюю чистку оказалась в ответе миссис Куини Эпстайн, пожилая леди, которая ничегошеньки не знала о мире поп-музыки и, что хуже, о тайной жизни Брайана.

Сами понимаете, что она пережила, прочтя о том, что Брайан был гомосексуалом. Она все отрицала. Она считала, это неправда. Мне требовалось ее согласие. Мы уже продали права на публикацию в Америку и другие страны, и покупатели, естественно, хотели, чтобы все было законно.

Клайв Эпстайн, брат Брайана, мне помогал, но и расстраивать мать ему не хотелось. Ее возлюбленный сын недавно отошел в мир иной, и все сочли, что бестактно углубляться в омерзительные подробности последних лет его жизни. Я и так-то писал об этом мало, а в итоге меня заставили обойти его сексуальную жизнь молчанием, но, по-моему, мне все же удалось прояснить этот вопрос в конце главы 15, где я написал, что у него была только одна подружка, а дальше поведал о его неудачных романах. И еще я прямо назвал его геем. В те дни в Англии слово было малоупотребимо, но этого хватило, чтобы люди узнали правду.

Гомосексуальность Брайана — это вообще важно? Мне было жаль ее маскировать — Брайан сам разрешил мне писать об этом, а впоследствии этот факт был обнародован. У большинства людей сексуальность не имеет отношения к работе, хотя в наши дни многие — во всяком случае, в художественной среде и в шоу-бизнесе — не особо скрываются. Но в случае Брайана это играло роль и многое проясняло в его жизни, его смерти и в зарождении его интереса к «Битлз».

Во всей битловской саге это один из самых странных эпизодов — как человек, подобный Брайану Эпстайну, вообще ими заинтересовался? Что привлекло хорошо воспитанного и образованного еврейского мальчика, выходца из среднего класса, начинающего бизнесмена, поклонника Сибелиуса, ничуть не увлекавшегося поп-музыкой? Что заставило его пойти в грязную вонючую кофейню смотреть на четырех неряшливых щенков из пролетариев? Они ему нравились. Видимо, такова причина, хотя сказать об этом прямо мне не удалось. Больше всех ему понравился Джон, скакавший по сцене в коже и больших ковбойских сапогах. (Спустя годы прошел слух, будто ему нравился Пол, так как Пол всегда считался самым симпатичным из «Битлз», но это неправда. Брайану нравились агрессивные мачо, даже если они не отвечали ему взаимностью — и зачастую ровно потому, что он не нравился им в сексуальном смысле.)

Брайан Эпстайн подарил «Битлз» миру, когда от них отказались другие, более просвещенные люди. «Битлз» сами создали себя, свою музыку, свою манеру, но попади они в плохие руки — грязные, цепкие, жадные до быстрой наживы, — начало их общенациональной карьеры могло бы стать совсем иным. Согласно популярной теории, Брайан был просто очень расчетливым еврейским дельцом. Он разглядел в них возможную прибыль. По правде говоря, бизнесмен из него вышел так себе, что доказали его последующие сделки, которые приходилось перезаключать. Он не был материалистом. Брайан Эпстайн любил «Битлз» во всех смыслах этого слова. Вот и всё.

Лишь однажды — когда книга уже уходила в печать — мне улыбнулась удача. Вдруг нашелся Фредди Леннон. Впервые после долгого отсутствия он всплыл в 1964 году, когда посудомойка в гостинице, где Фредди тогда работал, поведала ему, что Джон играет в составе «Битлз». Но поскольку в семействе Леннона никто не захотел ни увидеться с Фредди, ни помочь ему, он снова исчез, успев дать несколько интервью разным журналам.

Джона появление отца позабавило, особенно когда тот выпустил пластинку[31]; однако Джон знал, что Мими и остальные никогда его не простят, если он как-нибудь Фреду поможет. В конце концов, тот ведь бросил жену и сына.

В начале 1968 года я наконец вышел на след Фредди — тот работал посудомойщиком в гостинице возле Хэмптон-Корт, неподалеку от дома Джона в Уэйбридже.

«Я просто живу себе и живу. Я человек беспечный. Люблю переезжать с места на место. Не хотелось бы, чтоб меня нашли репортеры».

Фредди все еще был расстроен событиями двухлетней давности, когда он без предупреждения приехал к Джону и у него перед носом захлопнули дверь. Я встречался с ним несколько раз, немало к нему потеплел и уговорил его рассказать о годах молодости. Эти воспоминания послужили основой для начала первой главы.

Я спрашивал, почему он бросил жену и Джона. Фредди, кажется, и сам не знал. Сказал только, что очень скучал по Джону, о да, очень горевал, особенно после того, как съездил с ним в Блэкпул.

«В тот вечер, когда у меня забрали Джона, — сказал Фредди, — я пел в пабе „Черри Три“ в Блэкпуле. Исполнял песню Эла Джолсона „Little Pal“[32], только пел „Little John“, и слезы катились у меня по щекам».

Не поймешь, когда Фредди говорит правду, поэтому в книгу вошло не все. Разумеется, у меня не было возможности проверить сведения о его молодости, хотя из книги, по-моему, вполне ясно, что свою блистательность он преувеличивал, особенно когда хвастался, что был «лучшим буфетным» и что мать Джулии «обожала его до мозга костей». Или это все правда?

Я пересказал Джону байки его отца, сообщил, что Фредди живет впроголодь, меняя гостиницу за гостиницей, точнее, гостиничную кухню за кухней, и всегда готов спеть пару-тройку песен в баре, чтоб заработать на выпивку.

Кое-какие из этих баек пробудили у Джона смутные воспоминания о том, что рассказывала Джулия о своей жизни с Фредди. «Наверное, им одно время вместе было неплохо, — сказал Джон. — Я уже не ненавижу его, как раньше. Может, не только его вина, что они расстались, — может, и Джулия была виновата… Если бы не „Битлз“, я, наверное, кончил бы, как Фредди».

Помню, я над этой его репликой тогда посмеялся, но доля истины в ней была. Трудно представить, как Джон ходит на службу, встраивается в офисную иерархию или хотя бы работает художником либо дизайнером — даже без учета того, что он так и не сдал экзаменов в Художественном колледже. Ему бы все это вскоре наскучило. И вполне возможно, он кончил бы жизнь бродягой.

== Первые рекламные фотографии «Битлз», выпущенные компанией «Парлофон» для их первого сингла «Love Me Do» в октябре 1962 г.

Как-то вечером Джон позвонил и попросил номер домашнего телефона Фредди. У меня имелся только номер гостиницы: Фредди у кого-то ночевал, и телефона у него не было. В гостиницу Джон звонить не захотел, поэтому я позвонил сам, а затем вновь навестил Фредди. Сказал ему, что Джон хотел бы повидаться, но это строжайшая тайна. Если слухи просочатся в газеты, это еще полбеды, но если узнает Мими — тогда конец.

Они встретились и поладили. Джона Фредди ужасно смешил, и тот в ответ рассказывал совсем уж нелепые истории о своей жизни и трудных временах. Джон стал давать Фредди деньги, а когда понял, что тому негде жить, предложил на время переехать к нему.

В конце концов Джон купил для Фредди квартиру. Фредди был счастлив — он снова оказался при деньгах и переехал в квартиру со своей девятнадцатилетней подружкой, на которой, по его словам, собирался жениться.

В благодарность за то, что я свел его с сыном, Фредди прислал мне очень милое письмо и свою фотографию молодых лет. Я отчаянно хотел использовать ее в книге, но она прибыла слишком поздно.

На фотографии он в арестантской форме, с номером в руках, на борту судна. Фредди тогда было что-то около сорока, как Джону, когда тот погиб. Сходство просто потрясающее.

Когда я встретился с Фредди, книгу уже набирали — поэтому первая глава и написана таким неровным стаккато. Я в кратчайшие сроки впихнул туда материал о Фредди — все, что влезло.

В целом эта книга — довольно нескладное чтиво. Пиши я ее сейчас, исправил бы стиль, сгладил неровности, отполировал фразы, смотрел отстраненнее, постарался показать людей и события в перспективе. Или нет? Возможно, ценность этой книги в том, что она принадлежит своему времени; в том, что она — первая попытка описать необычайный период, свидетельство очевидца о развитии феномена в зените славы, на пороге распада, хотя в то время никто из нас этого не знал. Да и ладно. Задним умом мы все крепки.

Перед вами простая история «Битлз» — в том виде, в каком она впервые появилась в 1968 году. Надеюсь, концерт вам понравится.

Хантер Дэвис, 2009

Часть 1

1 Джон

Фред Леннон, отец Джона, рос сиротой. Учился в ливерпульской школе «Блукоут», куда принимали мальчиков-сирот. Фред там ходил во фраке и цилиндре и школу окончил, получив, по его словам, шикарное образование.

В 1921 году, когда ему было девять, скончался его отец Джек Леннон. Джек родился в Дублине, но почти всю жизнь провел в Америке, сделав карьеру профессионального певца. Выступал в раннем составе Kentucky Minstrels. Уйдя на покой, вернулся в Ливерпуль, где и родился Фред.

В пятнадцать лет Фред Леннон покинул приют, имея за душой это самое «шикарное образование», а также два новых костюма, и пошел рассыльным в контору. «Вы, небось, думаете, что я заливаю, но прошла всего неделя, а босс уже запросил в приюте еще трех мальчишек. Дескать, если они хоть вполовину такие же расторопные, как я, то у него не пропадут. В конторе считали, что я путевый».

Как бы то ни было, в шестнадцать лет этот путевый парень бросил контору, нанялся на судно и ушел в море. Сначала стал коридорным, а потом буфетным. Утверждает, что был лучшим буфетным, но не очень-то задавался. До того был хорош — так он говорит, — что суда не выходили из Ливерпуля, если Фредди Леннона не было на борту.

Он встретил Джулию Стэнли незадолго до того, как стал моряком. Познакомились они через неделю после его ухода из приюта.

«Прекрасная была встреча. Я был в одном из своих новых костюмов. Мы с приятелем сидели в Сефтон-парке, и он учил меня снимать девчонок. Я себе купил портсигар и котелок. Считал, что с ними передо мной ни одна не устоит… Мы положили глаз на одну маленькую девчонку. Я прохожу мимо нее, а она и говорит: „У тебя вид дурацкий“. А я ей: „Зато ты — просто прелесть“, — и сажусь рядом. Все было очень невинно. Я еще ничего такого не знал… Она сказала, если я хочу рядом с ней сидеть, пускай сниму эту дурацкую шляпу. Я и снял. Выбросил свой котелок в озеро. С тех пор никогда не ношу шляп».

Лет десять, когда Фред приходил из морей, они с Джулией встречались. Фред говорит, ее мать «обожала его до мозга костей», а вот отцу он не очень-то нравился. Зато он научил Джулию играть на банджо.

«Мы с Джулией часто играли и пели на пару. Сегодня многим дали бы фору. Как-то раз она говорит: „А давай поженимся“. Я говорю: „Надо же помолвку объявить, все как положено“. Она мне: „Спорим, ты отлынишь“. Ну, я и женился — так, шутки ради. Это хохма такая была — взять и пожениться».

Но семье Стэнли было не смешно. «Мы знали, что Джулия встречается с Фредом Ленноном, — говорит Мими, одна из четырех сестер Джулии. — Красавец был, я не спорю. Но мы знали, что от него проку не будет, особенно Джулии».

Бракосочетание состоялось 3 декабря 1938 года в бюро записи актов гражданского состояния на Маунт-Плезант. Родители не присутствовали. В десять утра Фред первым подошел к отелю «Адельфи». Джулии еще не было, и он отправился к брату, чтобы стрельнуть у него фунт. Когда он вернулся, Джулии по-прежнему не было, и он позвонил в кинотеатр «Трокадеро». Джулия вечно торчала в «Трокадеро» — сцена ее всегда завораживала. Она не работала, хотя шутки ради в брачном сертификате назвалась «билетершей». «Я поговорил с одной ее подругой, — рассказывает Фред. — Они там все в „Троке“ были от меня без ума. Говорили, если разлюблю Джулию, то знаю, к кому обратиться».

В конце концов Джулия пришла, и «медовый месяц» они провели в кино. Потом разошлись по домам. Назавтра Фред на три месяца уплыл в Вест-Индию.

Джулия жила у родителей, и Фред, возвращаясь на берег, жил там же. После очередной его увольнительной Джулия поняла, что забеременела. Было это летом 1940 года. Ливерпуль здорово бомбили. Фред Леннон куда-то пропал.

Джулия легла в роддом на Оксфорд-стрит. Она родила 9 октября 1940 года, в 18:30, во время массированной бомбардировки. Ребенка назвали Джон Уинстон Леннон. «Уинстон» — дань мимолетной вспышке патриотизма. Мими, увидевшая ребенка спустя 20 минут после его появления на свет, выбрала имя «Джон».

«Едва я увидела Джона, — говорит Мими, — моя судьба была решена. Я погибла. Мальчик! Я не могла успокоиться, все вертелась вокруг него, о Джулии почти забыла. А она говорит: „Ну да, я же его просто родила!“»

Когда Джону было полтора года, Джулия пришла в контору порта за деньгами, которые как-то умудрялся присылать Фред. Ей сказали, что деньги больше не приходят. «Фред дезертировал с корабля, — рассказывает Мими, — и никто не знал, что с ним». Он потом возник опять, но, по словам Мими, браку настал конец, хотя расстались они лишь где-то через год.

«В конце концов Джулия встретила другого мужчину и захотела выйти за него замуж, — говорит Мими. — С Джоном ей было бы нелегко, и я забрала его к себе. Я, конечно, и сама была рада, но к тому же всем казалось, что так будет лучше. Ему нужен был крепкий якорь, счастливый дом. Он и так мой дом уже считал своим. И Джулия, и Фред хотели, чтобы я его усыновила. У меня есть их письма — там это говорится. Но мне так и не удалось затащить их обоих в контору, чтобы все оформить».

Естественно, у Фреда несколько иная версия его «дезертирства» и распада брака. В Нью-Йорке он узнал, что его переводят на грузовое судно класса «либерти» помощником буфетного вместо старшего буфетного. «То есть меня понизили. Повоевать я был не против, но понижение — это ни в какие ворота. Капитан пассажирского судна, где я служил, дал мне совет. Сказал: „Фредди, иди напейся и потеряйся, чтобы судно ушло без тебя“».

Так Фред и сделал, после чего его препроводили на Эллис-Айленд. Опять велели явиться на грузовое судно. Фредди ответил, что хочет пойти старшим буфетным на «Куин Мэри». В конце концов его доставили на грузовое судно под конвоем; направлялось оно в Северную Африку. По прибытии Фреда посадили в тюрьму.

«Как-то один кок мне сказал: сходи ко мне в каюту, возьми там бутылку. Я как раз пил, а тут нагрянула полиция. Меня обвинили, что я вскрыл груз. А я ни сном ни духом. Меня тогда и на борту не было, но команде сошло с рук, а меня замели. Припаяли присвоение найденного. Я отпирался, да ничего не вышло».

Три месяца Фред просидел в тюрьме. Неудивительно, говорит он, что Джулия перестала получать деньги. Денег у него и не было, зато он писал ей письма. «Она обожала получать от меня письма. Я ей написал — мол, идет война, не теряй времени, милая, гуляй себе на здоровье. Величайшая ошибка моей жизни. Она стала гулять, с кем-то познакомилась. И я сам ее подтолкнул».

Времена, когда Джон жил в семействе Стэнли, а мать за ним присматривала, пока Фред был в море, сам Джон помнит смутно — ему тогда вряд ли было больше четырех лет. «Однажды дедушка повел меня погулять на Пир-Хед. Я был в новых ботинках, и они ужасно натирали. Дедушка перочинным ножиком надрезал задники, чтобы стало удобно».

Со слов матери у Джона сложилось впечатление, что у нее с Фредом когда-то были счастливые деньки. «Она рассказывала, что они вечно смеялись и дурачились. Я так понял, Фред был популярен. Присылал нам программки с концертов на борту — он там исполнял „Begin the Beguine“»[33].

Джулия, по словам сестер, тоже всегда пела. «Она была веселой, остроумной и легкомысленной, — говорит Мими. — Ничего не воспринимала всерьез, жила играючи. Вечно ей было смешно, вот только в людях разбиралась слишком поздно. Скорее жертва чужих грехов, чем грешница».

Итак, Джулия переехала к своему новому другу, Джон поселился у Мими, а Фред снова ушел в море. Как-то в увольнительной он решил навестить Джона в доме Мими. «Я позвонил из Саутгемптона и поговорил с Джоном по телефону. Ему тогда было, наверное, почти пять. Я спрашивал, кем он хочет стать, когда вырастет, в таком духе. Речь у него была изумительная. Я потом, много лет спустя, когда услышал этот его ливерпульский говор, сразу понял: дурака валяет».

Фред приехал в Ливерпуль, психуя, по его словам, из-за Джона, и явился к Мими. «Я спросил у Джона, а не махнуть ли нам в Блэкпул, на ярмарке погулять, порезвиться на пляже. Он был в восторге. Я спросил у Мими. Та ответила, что не может отказать. Ну и мы с Джоном поехали в Блэкпул, чтоб никогда больше не возвращаться».

Фред и пятилетний Джон несколько недель прожили в Блэкпуле у Фредова приятеля. «У меня была куча денег. Тогда, сразу после войны, дела шли прекрасно. Я зашибал деньгу то здесь, то там, в основном возил женские чулки для черного рынка. Небось в Блэкпуле до сих пор моими чулками торгуют».

Приятель, у которого они жили, собирался переселиться в Новую Зеландию. Фред решил поехать с ним. Все уже было готово, и тут на пороге появилась Джулия.

«Сказала, что хочет забрать Джона. У нее теперь симпатичный домик, она желает, чтобы Джон жил с ней. Я сказал, что страшно к Джону привязался, хочу взять его с собой в Новую Зеландию. Я же видел, что она по-прежнему меня любит. Говорю: поехали со мной? Начнем заново. Она отказалась. Ей только Джон был нужен. Мы разругались, и я предложил: пусть Джон сам выбирает… Позвал Джона. Он прибежал и запрыгнул ко мне на колени. Прижался ко мне, спрашивает: а мама еще придет? Ясно было, чего он хочет. Я говорю: нет, выбирай, с кем хочешь остаться — со мной или с ней. Он говорит: с тобой. Джулия переспросила, а Джон опять сказал, что со мной… Джулия вышла, уже по улице зашагала, и тут Джон бросился за ней вдогонку. С тех пор я его не видел и не слышал, пока мне не сказали, что он один из „Битлз“».

Джон вернулся с Джулией в Ливерпуль, но у матери не остался. Его затребовала к себе тетушка Мими. Он переехал к ней и ее мужу Джорджу, в двухквартирный дом на Менлав-авеню, Вултон, Ливерпуль, — теперь уже насовсем.

«О родителях я с Джоном речи не заводила, — говорит Мими. — Пыталась его оградить. Может, слишком беспокоилась, не знаю. Я хотела, чтобы он был счастлив».

Джон очень благодарен Мими за все, что она для него сделала. «Понятно, что она была ко мне добра. Ее наверняка беспокоили условия, в которых я рос, и она вечно донимала моих родителей, чтоб они побольше думали о ребенке. Они ей доверяли — поэтому, видимо, и отдали меня».

Джон быстро привык к Мими. Она воспитывала его как собственного сына. Была строга и не позволяла шалостей, но никогда не кричала и не била. Она считает, это признак родительской слабости. Худшее наказание — не замечать ребенка. «Он этого не выносил. Говорил: „Мими, ты чего меня гнорируешь?“»

Но развитию его личности Мими не мешала. «Мы всегда были особенной семьей. Мама пренебрегала условностями, и я тоже. Она ни дня в жизни не носила обручального кольца, и я тоже. Это еще зачем?»

Слабым звеном в воспитательной системе был дядя Джордж, который вел семейное дело — торговал молочными продуктами. Он часто баловал племянника. «Я постоянно находила у Джорджа под подушкой записки от Джона: „Дорогой Джордж, давай сегодня меня будешь мыть ты, а не Мими“. Или: „Дорогой Джордж, давай сходим в „Вултон пикчерз““».

Мими дозволяла Джону два развлечения в год: зимой — посмотреть рождественскую пантомиму в ливерпульском театре «Эмпайр», летом — сходить на фильм Уолта Диснея. Но были и маленькие радости, например «Строберри Филд» — детский дом Армии спасения, где каждое лето устраивали большой пикник в саду. «Едва заслышав оркестр Армии спасения, Джон начинал подпрыгивать и кричал: „Мими, пошли скорее, опоздаем!“»

Джон пошел учиться в начальную школу в Давдейле. «Директор сказал мне, что этому мальчугану палец в рот не клади. Если захочет, сможет все. А по шаблону ничего делать не желает».

Уже через пять месяцев Джон читал и писал — тут помог и дядя Джордж, — хотя орфография у него уже тогда была смешная. Ветрянку неизменно называл ведрянкой. «Как-то он поехал на каникулы к моей сестре в Эдинбург и прислал открытку: „Фенансы поют рамансы“. Я ее до сих пор храню».

Мими хотела провожать Джона в школу и встречать, но он не позволил. На третий день заявил, что Мими выставляет его на посмешище и пускай больше за ним не приходит. Мими кралась за ним тайком, ярдах в двадцати за спиной, — проверяла, что с ним все в порядке.

«Его любимыми песнями были „Let Him Go, Let Him Tarry“ и „Wee Willy Winkie“[34]. У Джона был хороший голос, и он пел в хоре в церкви Святого Петра в Вултоне. Не пропускал ни одного занятия в воскресной школе, а в пятнадцать лет по собственной воле прошел конфирмацию. Религию ему никогда не навязывали, но в детстве у него к ней была склонность».

До четырнадцати лет Мими давала ему на карманные расходы всего пять шиллингов в неделю. «Я хотела, чтоб он узнал цену деньгам, но у меня так ничего и не вышло». Чтобы раздобыть еще денег, Джону приходилось работать в саду. «Джон упирался, пока не оказывался совсем на мели. Мы слышали, как дверь сарая с грохотом распахивается, он в бешенстве выкатывал газонокосилку, носился по лужайке со скоростью шестьдесят миль в час, а потом врывался за деньгами. Но на самом деле деньги его не волновали. Вообще не имели значения. Когда появлялись, он ими сорил направо и налево».

Лет в семь Джон начал писать маленькие книжки. У Мими до сих пор хранятся целые кипы. Первая серия называлась «Спорт и скорость. С картинками. Издано и иллюстрировано Дж. У. Ленноном». Там были анекдоты, карикатуры, рисунки и вклеенные фотографии кинозвезд и знаменитых футболистов. И история с продолжением — каждый выпуск заканчивался словами: «Если вам понравилось, читайте продолжение на следующей неделе, будет еще интереснее».

«Я обожал „Алису в Стране чудес“ и рисовал всех персонажей. Писал стихи а-ля „Бармаглот“. Проживал то „Алису“, то „Просто Уильяма“. Сочинял свои истории Уильяма, только главным героем был я… Когда позже я начал сочинять серьезные стихи, про чувства и все такое, писал их шифром, сплошными закорючками, чтобы Мими не прочла. Да, за колючей внешностью, похоже, скрывалась чувствительная натура… Я любил „Ветер в ивах“. Читал какую-нибудь книжку, а потом заново ее проживал. Поэтому, в частности, и хотел быть главарем школьной банды. Чтобы другие играли в игры, которые нравились мне, о которых я только что прочел».

В детстве у него были золотистые волосы — Джон пошел в родню по материнской линии. Его всегда принимали за сына Мими, и ей это нравилось. Чужим она никогда не возражала.

Бдительная Мими не спускала с мальчика глаз, старалась уберечь от общения, как она выражалась, с «хулиганьем».

«Как-то раз иду по Пенни-лейн и вижу ватагу мальчишек — стоят кружком, наблюдают за дракой. „Прямо как эта шпана из „Роуз-лейн““, — думаю. Это другая школа, не та, где учился Джон. Потом они расступаются, и из толпы выходит жуткий мальчишка в разорванном пальто. И я с ужасом вижу, что это Джон… Джону всегда нравилось, когда я рассказывала эту историю. „В этом ты вся, Мими. Все остальные вокруг — хулиганье“».

По словам Мими, в играх со сверстниками Джон всегда метил в лидеры. Но в школе это стало гораздо опаснее. У Джона была своя банда, и он вечно с кем-нибудь цапался и дрался — доказывал свое первенство. Айвен Вон и Пит Шоттон, два его самых близких школьных друга, говорят, что дрался он постоянно.

Этих парней Мими одобряла — они жили по соседству, в таких же двухквартирных домах, — но кое-каких других на дух не выносила.

«Ну да, в Давдейле я постоянно дрался, а если противник был сильнее, я давил на психику. Пугал, грозил мокрого места от него не оставить, и они верили… Мы с одним парнем тырили яблоки. Ездили на „колбасе“ трамваев по Пенни-лейн — сядем и катим многие мили, не платя за проезд. Страшно было до усрачки… Среди ровесников я был заводилой. С раннего детства знал кучу похабных анекдотов — меня соседская девчонка научила… Моя банда промышляла мелким воровством в магазинах. Стягивали трусики с девчонок. Иногда дело пахло керосином и всех хватали, но мне всегда удавалось удрать. Было страшно, но из всех родителей только Мими так ничего и не узнала… Другие родители меня ненавидели, запрещали своим детям со мной водиться. Я им вечно дерзил. Большинство учителей ненавидели меня лютой ненавистью… Повзрослев, мы перестали просто набивать карманы конфетами и стали тырить то, что можно было продать, — сигареты, например».

С виду его жизнь с любящей, доброй, но строгой Мими была вполне благополучна. О детстве Мими Джону не рассказывала, но у него сохранились смутные воспоминания, и с возрастом его все больше тревожили вопросы, ответов на которые он не находил.

«Когда приходила Джулия, он пару раз меня расспрашивал, — рассказывает Мими. — Но я не хотела посвящать его в подробности. Как я могла? Он был счастлив. Не скажешь ведь: так и так, твой отец негодяй, а твоя мать нашла себе другого. Джон был счастлив, пел днями напролет».

Джон помнит, как начал задавать Мими вопросы и неизменно получал одни и те же ответы. «Мими объясняла, что мои родители разлюбили друг друга. Ничего плохого о них не говорила… Вскоре я про отца забыл. Как будто он умер. Но с матерью я изредка виделся, и мои чувства к ней никогда не угасали. Я часто о ней думал, хотя долго не догадывался, что живет она всего милях в пяти или десяти… Однажды мама пришла к нам — в черном пальто, лицо окровавленное. Какой-то несчастный случай. Я не мог смотреть. Думал: это моя мать, она вся в крови. Убежал в сад. Я ее любил, но хотел отгородиться. Малодушие, пожалуй. Я все свои чувства старался скрывать».

Может, Джону и казалось, что свои эмоции и переживания он загнал глубоко внутрь, но Мими и трем другим тетушкам — Энн, Элизабет и Харриет — он виделся открытой книгой, жизнерадостным ребенком. По их словам, Джон был счастлив, как птичка, с утра до вечера.

2 Джон и The Quarrymen

В 1952 году Джон поступил в «Куорри-Бэнк» — небольшую среднюю школу в Аллертоне, пригороде Ливерпуля, неподалеку от дома Мими. Основали ее в 1922 году. Конечно, не такая большая и известная, как Ливерпульский институт в центре города, но она пользовалась хорошей репутацией. Двое выпускников, Питер Шор и Уильям Роджерс, стали министрами в правительстве лейбористов.

Мими радовалась, что Джон учится в местной средней школе, а не в центре. Так, надеялась она, будет проще за ним присматривать. Пит Шоттон вместе с Джоном перешел в «Куорри», а вот Айвен Вон, второй его близкий друг, к своему облегчению, поступил в Ливерпульский институт. В компании Джона только он проявлял склонность к учебе. И понимал, что в одной школе с Джоном про образование можно забыть. Однако после уроков он по-прежнему был своим в банде. И приводил туда ребят из своей школы. «Первым стал Лен Гарри. Но я мало кого приводил. Долго выбирал, кого можно познакомить с Джоном».

Джон прекрасно помнит свой первый день в «Куорри». «Я смотрел на сотни новых ребят и думал: „Боже мой, и со всеми надо передраться, как в Давдейле“… Там были прямо громилы. В первой драке меня побили. Я сдрейфил, когда стало по-настоящему больно. И не то чтобы махались по-настоящему. Я орал и матерился, а потом меня пнули. Дрались до первой крови. После, если у кого-то удар был сильнее моего, я говорил: ну его, этот бокс, давай лучше поборемся… Я был агрессивен, потому что добивался популярности. Хотел стать лидером. Это как-то поприятнее, чем быть одним из слюнтяев. Я хотел, чтобы все делали то, что я скажу, смеялись над моими анекдотами и признавали меня главарем».

В первый же год у него нашли порнографический рисунок. «Тут учителя совсем взъелись». Затем Мими нашла непристойное стихотворение. «Из-под подушки у меня вытащила. Я отнекивался — мол, меня заставили это написать за другого парня, у которого очень плохой почерк. Конечно, я это сам написал. Мне иногда попадались такие стихи — их читаешь, чтоб у тебя встал. Мне было интересно, кто же их сочиняет, а потом я решил сам попробовать… Помню, поначалу я пытался делать хоть какие-то школьные задания, как в Давдейле. По крайней мере, в Давдейле я честно признавался, если что не сделаю. Но тут понял, что это глупо. Они только того и ждут. Поэтому я стал врать напропалую».

Со второго года обучения Шоттон и Леннон бросили вызов всей школе — ни дисциплины, ни навязанных идей они не признавали. Пит считает, если б Джон не стоял с ним плечом к плечу, сам он в одиночку — пожалуй, в отличие от Джона — в конце концов не выдержал бы и сдался. «Если вас двое, — говорит Пит, — всегда легче держаться своих убеждений. Если пришлось совсем туго, есть с кем посмеяться за компанию. Мы веселились постоянно. Беспрерывно, всю учебу. Было здорово».

Пит говорит, сейчас их выходки больше не кажутся ему уж очень смешными, но, вспоминая, он все равно хохочет.

«Мы были совсем детьми, что-то там натворили, и нас впервые вызвали к замдиректора. Мы вошли, а он сидел за своим столом и что-то писал. Поставил нас с Джоном по бокам от себя. Сидит, отчитывает нас, и тут Джон стал щекотать волосы у него на голове. Замдиректора был почти лысый, но на макушке осталось несколько прядей. Он все не понимал, что его щекочет, распекал нас, а сам тер лысую башку. Это был финиш. Меня от хохота аж скрючило. А Джон буквально обмочился. Правда. У него из штанишек полилось. У него были короткие штанишки — поэтому я и думаю, что мы были еще совсем детьми. На пол капало, а замдиректора все озирался и спрашивал: „Это еще что такое? Это что такое?“»

У Джона были явные способности к рисованию — в отличие от остальных предметов, с этим он справлялся легко. А Пит был силен в математике. Джон завидовал — сам он ничего в математике не смыслил — и вечно старался ему помешать.

«Джон мешал сосредоточиться, подсовывал мне под нос свои рисунки. Иногда непристойные, но в основном просто смешные, и я давай хохотать. Я в истерике, а весь класс такой: „Посмотрите на Шоттона, сэр“… Если меня вызывали к доске, а учитель отворачивался, Джон вставал и показывал мне рисунок. У меня не было ни малейшего шанса. Ржал и ничего не мог с собой поделать».

Даже когда их впервые вызвали к директору на порку, высокое начальство не произвело на Джона особого впечатления.

«Джон вошел первым, а я остался ждать. Тошно было — торчать под дверью, переживать, что грядет. Я там как будто несколько часов простоял, хотя на самом деле прошло, наверное, всего несколько минут. Потом дверь распахнулась, и появился Джон — он полз на четвереньках и стенал. Я давай ржать. Сначала не понял, что в кабинете директора двойные двери, — Джон выползал из тамбура, никто его не видел. Настала моя очередь, я вхожу и еще улыбаюсь. Им, конечно, не понравилось».

С каждым годом Джон учился все хуже. В первый год он считался одним из лучших учеников, а к третьему его перевели в поток «B» для отстающих. В табелях полно было записей вроде: «Безнадежен. Главный шут в классе. Ужасные оценки. Мешает заниматься остальным ученикам». В табеле была графа, куда родители записывали свои соображения. Мими написала: «Всыпьте ему как следует».

Дома Мими не спускала с него глаз, но даже представить себе не могла, насколько Джон съехал в учебе и какие у него проблемы с учителями.

«Она меня побила всего раз. За то, что стащил деньги у нее из сумочки. Я постоянно брал понемногу, в основном на сладости, но в тот раз, видимо, перестарался».

С дядей Джорджем он дружил все крепче. «Мы с ним ладили. Он был славный и добрый». Но в июне 1953 года, когда Джону шел тринадцатый год, дядя Джордж умер от кровоизлияния. «Это случилось внезапно, в воскресенье, — говорит Мими. — За всю свою жизнь он ни разу не болел. Джон был к нему очень привязан. В любой нашей размолвке Джордж всегда был на его стороне. Они часто гуляли вместе. Я даже ревновала, так им было здорово. Мне кажется, его смерть Джона потрясла, хотя он этого никогда не показывал».

«Я не знал, как выражать скорбь на людях, — говорит Джон, — как себя вести и что говорить, а потому ушел к себе наверх. Потом приехала моя двоюродная сестра и поднялась ко мне. У нас обоих была истерика. Хохотали как ненормальные и никак не могли остановиться. Мне потом было очень стыдно».

Примерно тогда же в жизни Джона важную роль стал играть другой человек — его мать Джулия. Она постоянно справлялась у Мими о сыне, хотя в разговорах с Джоном та о Джулии почти не упоминала. Джулию явно завораживало, как он растет, развивается, становится личностью. И сама она завораживала Джона, теперь уже подростка. К тому времени Джулия от человека, к которому ушла, уже родила двух дочерей.

«Джулия подарила мне первую цветную рубашку, — вспоминает Джон. — Я стал приходить к ней домой. Встретил ее нового парня — мне он не особо понравился. Я его прозвал Дерганый. Хотя, вообще-то, он был нормальный дядька… Джулия стала мне вроде молодой тетушки или старшей сестры. Я рос и все чаще ссорился с Мими. Уходил к Джулии и жил у нее по выходным».

Ближайшие друзья Джона, Пит Шоттон и Айвен Вон, прекрасно помнят период, когда Джулия вошла в жизнь Джона, и то, как она повлияла на всю троицу.

Пит вспоминает, что впервые услышал о ней во втором или третьем классе в «Куорри-Бэнк». К тому времени им уже постоянно твердили, что они плохо кончат. Родители Пита и тетушка Джона стращали ребят как могли, но те втихомолку только смеялись. А потом появилась Джулия и вместе с ними стала в открытую хохотать над учителями, над родителями и над всеми прочими.

«Она была отличная, — говорит Пит. — Клевая. Мы ей пересказывали, что нас ждет да как мы кончим, а она говорила: да ну, ерунда. Мы ее любили. Она одна была на нас похожа. Рассказывала нам о том, что мы хотели услышать. Все делала ради смеха, как и мы».

Жила она в Аллертоне, и они часто заходили к ней после школы. Иногда Джулия сама их навещала. «Однажды мы ее встретили, а она надела дамские панталоны на голову, на манер косынки — штанины свисали на плечи. Идет такая и делает вид, будто не понимает, отчего люди пялятся. Мы так и покатились со смеху… В другой раз гуляем с ней по улице, а на Джулии очки без стекол. Навстречу знакомые идут, ничего не замечают. Она с ними болтает, а между тем сует палец в оправу и трет глаз. Люди прямо столбенели».

Айвен считает, что благодаря Джулии Джон и стал бунтарем. Она поощряла его склонности, смеялась над тем же, что и он. Мими была с ним строга — впрочем, не строже других матерей — и только следила, чтобы он не курил и не пил. Ей пришлось немного ослабить вожжи, но Джон, естественно, предпочитал Джулию и постоянно уходил к ней. Джулия была паршивой овцой — во всяком случае, самой дикой в своей ручной семье. И хотела, чтобы Джон, и так на нее похожий, был точно таким же.

В школе Джона уже перевели в 4 «С» — он впервые попал в самый слабый поток. «Тут мне стало взаправду стыдно, что я оказался в компании недоумков. Поток „В“ был ничего — в „А“ собрались одни зануды. Я стал списывать на экзаменах. Но что за радость состязаться с придурками? Я опять покатился под горку».

Пит Шоттон съезжал все ниже вместе с Джоном. «Я и ему жизнь поломал».

Во втором полугодии четвертого класса Джон оказался на двадцатом (из двадцати) месте в самом слабом потоке. «Несомненно, его ждет провал», — написал один учитель у него в табеле.

Когда Джон перешел в пятый класс, в школе появился новый директор мистер Побджой. Он сразу сообразил, что Леннон и Шоттон — главные школьные смутьяны. Но ему все же удалось наладить хоть какой-то контакт с Джоном, в чем не преуспели учителя. Они слишком хорошо знали Джона.

«Он был сущее наказание, одни проделки на уме. Я не очень-то его понимал. Как-то раз даже высек его, о чем сожалею. Сожалею, потому что я не сторонник телесных наказаний. Я унаследовал эту систему, но вскоре от нее избавился».

Мистер Побджой немало удивился, когда Джон не осилил экзамены обычного уровня по программе средней школы. «Я думал, он сможет их сдать. Он по каждому предмету не добрал всего одного балла — отчасти поэтому я и помог ему поступить в Художественный колледж. Я знал, что у него способности к искусству, и считал, что нужно дать ему шанс».

Когда будущее Джона оказалось на кону, Мими пошла на прием к директору. «Он спросил, что я собираюсь делать с Джоном. А я спросила: „Что вы собираетесь с ним делать? Он учился у вас пять лет“».

Идея с Художественным колледжем понравилась Мими, хотя она, похоже, не догадывалась, до чего Джону повезло, когда его туда приняли. «Я хотела, чтоб он получил профессию и мог нормально зарабатывать на жизнь. Я хотела, чтобы из него вышел толк… Про себя я думала о судьбе его отца, о том, что из него вышло, но, разумеется, Джону об этом сказать не могла». Сам он, оглядываясь на школьные годы, не испытывает ни тени сожаления.

«Время показало, что я был прав. Они ошибались, а я был прав. Они же остались теми, кем были, так? Значит, это они неудачники… Все учителя были тупицами, кроме одного или двух. Мне на них было плевать. Мне надо было только посмеяться. Лишь одному учителю нравились мои карикатуры. Он их даже домой забирал… Надо дать человеку время проявить себя, поощрять его склонности. Я всегда любил рисовать, годами был по рисованию лучшим в классе, но никто и ухом не вел… Я расстроился, что не сдал экзамен по рисованию, но плюнул. Им нужна была только аккуратность. А я не аккуратист. Я перемешивал все краски. На экзамене было одно задание — изобразить „путешествие“. Я нарисовал горбуна, сплошь покрытого бородавками. Им, конечно, не понравилось… Но пожалуй, у меня было счастливое детство. Я стал агрессивным, но никогда не был несчастным. Вечно хохотал… Только и делал, что воображал себя Просто Уильямом».

Ближе к концу учебы Джон заинтересовался поп-музыкой, хотя как раз ее-то Мими на дух не выносила. Не любила, когда еще маленький Джон напевал песни, услышанные по радио.

Никакого музыкального образования Джон не получил, музыке нигде не учился. Сам кое-как освоил губную гармошку — дешевую гармошку ему подарил дядя Джордж.

«Когда он был малышом, я бы отправила его учиться музыке, пианино или скрипке, — вспоминает Мими. — Но он не желал. Уроков не терпел. Хотел, чтобы все получалось сразу, без никаких уроков… Его музыкальные увлечения одобрил только один человек — кондуктор автобуса из Ливерпуля в Эдинбург. Мы каждый год отправляли Джона с двоюродными в Эдинбург к моей сестре. А у него была старая гармошка Джорджа, и он наяривал на ней всю дорогу — не сомневаюсь, что у всех пассажиров мозги вскипели… А кондуктору он очень понравился. Когда приехали в Эдинбург, он сказал Джону: мол, приходи завтра утром на автостанцию, я подарю тебе настоящую, хорошую губную гармошку. Джон всю ночь не спал, примчался на станцию ни свет ни заря. Гармошка и впрямь оказалась отличная. Джону тогда было лет десять. Впервые в жизни его похвалили. Кондуктор понятия не имел, к чему это приведет».

Слушал Джон — если что слушал — только каких-нибудь Джонни Рэя или Фрэнки Лейна[35]. «Но я их почти и не замечал».

Их тогда почти никто не замечал — уж точно не британские сверстники Джона. До середины пятидесятых поп-музыка была как-то далека и не имела отношения к реальной жизни. В основном она приходила из Америки, где ее создавали профессионалы шоу-бизнеса в пленительных костюмах и с пленительными улыбками, исполнявшие пленительные баллады для продавщиц и молодых мамаш.

А потом произошло три события. 12 апреля 1954 года Bill Haley & His Comets выпустили «Rock Around the Clock». Песня завоевала Британию не сразу. Но когда спустя год она прозвучала в фильме «Школьные джунгли»[36], рок-н-ролл обрушился на Британию, и в кинотеатрах стали выдирать сиденья из кресел.

Второе событие случилось в январе 1956 года — вышла песня Лонни Донегана «Rock Island Line»[37]. С диком роком ее связывало только название, но она принесла интересное новшество: исполняли ее на инструментах, которые мог освоить кто угодно. Лонни Донеган популяризовал скиффл. Оказалось, что играть и петь может каждый, не имея ни музыкального образования, ни таланта.

Даже гитара, самый сложный инструмент в скиффле, покорялась тому, кто в состоянии выучить несколько простейших аккордов. А с остальными инструментами, вроде стиральной доски или баса из чайного ящика, справится любой идиот.

Третьим и самым волнующим событием в поп-музыке пятидесятых стало появление Элвиса Пресли, до «Битлз» — самой влиятельной фигуры в истории поп-музыки. Он тоже возник в начале 1956-го, а к маю его «Heartbreak Hotel»[38] занял первые места в хит-парадах четырнадцати стран.

Вообще-то, пришествие Элвиса было предсказуемо и неотвратимо. Достаточно взглянуть на тучного, немолодого и совсем не сексапильного Билла Хейли, чтобы понять: рок-н-ролл, эта новая волнующая музыка, нуждалась в исполнителе себе под стать.

Рок будоражил всех подростков поголовно. Элвис был восхитительным певцом, исполнявшим эти восхитительные песни. «До прихода Элвиса меня почти ничего не трогало», — говорит Джон.

Будущие битлы, как и миллионы их сверстников, поддались всеобщему увлечению. Все они помнят, как в каждом классе и в каждом дворе возникали свои группы. В мгновение ока по всему Ливерпулю возникло около сотни дансингов, и скиффл-группы выстраивались туда в очередь. Впервые в истории многих поколений музыка перестала принадлежать одним лишь музыкантам. Подняться на сцену и попробовать мог любой. Все равно что подарить обезьянам кисти и краски. Некоторые неизбежно выдадут что-нибудь стоящее.

Когда началось это безумие, у Джона Леннона не было ни гитары, ни другого инструмента. Как-то он одолжил гитару у школьного приятеля, но вернул, обнаружив, что не знает, как на ней играть. Однако он знал, что Джулия умеет играть на банджо, и отправился к матери. Та за десять фунтов купила ему подержанную гитару. На ней было написано: «Гарантируем отсутствие трещин». Джон взял пару уроков, но так ничему и не научился. Джулия показала ему несколько аккордов на банджо. Первой мелодией, которую он выучил, стала «That’ll Be the Day»[39].

Дома ему приходилось упражняться тайком от Мими. Она отправляла его на застекленную веранду — пусть там поет и играет на здоровье. «Гитара — это неплохо, Джон, — твердила Мими по десять раз на дню, — но на жизнь ты ею не заработаешь».

«В конце концов мы в школе собрали группу. По-моему, парень, подбросивший эту идею, сам в группу не попал. В первый раз мы собрались у него. Эрик Гриффитс на гитаре, Пит Шоттон на стиральной доске, Лен Гарри и Колин Хэнтон на ударных и Род на банджо… Первый раз выступили на Роуз-стрит в День Империи[40]. Праздник проводили прямо на улице. Мы играли в кузове грузовика. Нам ничего не заплатили… Потом мы играли у каких-то парней на вечеринках или на свадьбах, иногда перепадало по несколько шиллингов. Но в основном мы играли просто ради удовольствия».

Группу, естественно, назвали The Quarrymen. Все одевались как «тедди-бои» — с коками и набриолиненными зачесами а-ля Элвис. Самым главным «тедди» был Джон — еще одна причина, отчего матери запрещали сыновьям с ним водиться, стоило им разок его увидеть или просто наслушаться страшных историй.

В эти первые месяцы существования The Quarrymen, в начале 1956 года, когда Джон якобы прилежно готовился к экзаменам, все происходило вяло и от случая к случаю. Бывало, не играли неделями. Ребята приходили и уходили — кто-то заявлялся на вечеринку, кто-то нет, кто-то хотел просто попробовать.

«Все это было смеху ради, — говорит Пит Шоттон. — Взяли и создали группу. Скиффл был в моде, все пытались что-то изобразить. Я играл на стиральной доске, потому что ничего не смыслил в музыке. Но я был другом Джона, а значит, должен был играть».

Поскольку группой заправлял Джон, все вечно ругались, то и дело уходили. «Я нарочно с кем-нибудь ссорился, если хотел от него избавиться. Если поссорились — все, конец, вон из группы». Одним из постоянных участников был Найджел Уэлли — он временами играл, но в основном искал им ангажементы, работая как бы менеджером.

То же самое происходило в Ливерпульском институте: группы росли как грибы после дождя. Тем не менее Айвен Вон привел Лена Гарри к Джону. Вроде бы все складывалось.

6 июля 1957 года он привел к Джону еще одного друга из института. «Я знал, что он отличный парень, — говорит Айвен. — Других я к Джону не приводил».

Поводом для встречи стал праздник в приходской церкви Вултона, недалеко от дома Джона. У него там были знакомые, и он уговорил их пустить группу выступить.

У себя в школе Айвен много рассказывал про Джона и его группу. Он знал, что его друг интересуется такими вещами, — сам-то Айвен оставался к ним равнодушен.

«В тот день Мими сказала, что я окончательно дошел до ручки, — говорит Джон. — Я уже был настоящий „тедди“. В тот день от меня, кажется, воротило всех, не только Мими… На днях мне попалась фотография, сделанная тогда в Вултоне. Ну и что? Совсем зеленый пацан».

Тот концерт Джон помнит смутно. Он изрядно напился, хотя до совершеннолетия ему было еще далеко. Зато другие отлично запомнили этот день, особенно тот друг, которого привел Айвен, — Пол Маккартни.

«В тот день я встретил Пола, — говорит Джон. — Вот тут-то все и закрутилось».

3 Пол

Пол — Джеймс Пол Маккартни — родился 18 июня 1942 года в платном родильном отделении Уолтонской больницы в Ливерпуле — единственный из битлов, кому в день рождения досталась такая роскошь. Пол происходил из обычной рабочей семьи, война была в разгаре. Пол появился на свет божий с таким шиком потому, что его мать прежде работала в этом родильном отделении медсестрой. Когда она вернулась рожать Пола, своего первенца, с ней носились как с кинозвездой.

Мать Пола, Мэри Патриша, бросила работу в больнице годом раньше, выйдя замуж за отца Пола, и стала работать патронажной сестрой. Ее девичья фамилия была Мохин — корни у них с мужем уходили в Ирландию.

Джим Маккартни, отец Пола, четырнадцатилетним мальчишкой пошел работать разносчиком образцов в ливерпульскую компанию «А. Ханней и Ко» на Чепел-стрит, которая занималась куплей-продажей хлопка. В отличие от жены, он не был католиком. Сам всегда называл себя агностиком. Он родился в 1902 году; у него было два брата и четыре сестры.

Все считали, что Джиму крупно повезло, когда после школы он устроился в хлопковую компанию. Хлопковая промышленность цвела, а Ливерпуль был центром поставок хлопка на прядильные фабрики Ланкашира. Считалось, что если пристроился к хлопковому делу, значит обеспечил себя на всю жизнь.

Разносчиком Джим Маккартни получал шесть шиллингов в неделю. Он бегал по клиентам, показывал им образцы хлопка, которые могли их заинтересовать. «Ханней» импортировала хлопок, сортировала, а затем продавала на прядильные фабрики.

Джим хорошо справлялся с работой, и в 28 лет его повысили до продавца. Считалось, что это большое достижение для простого парня. Обычно продавцами становились выходцы из среднего класса. Джим всегда был одет с иголочки и не без щегольства, и у него было доброжелательное, открытое лицо.

На новой должности он получал 250 фунтов в год. Не блестяще, но жить можно.

Джим оказался слишком молод для Первой мировой войны и слишком стар для Второй, хотя, говоря по правде, его все равно не призвали бы: в десять лет, свалившись со стены, он повредил барабанную перепонку и был глух на одно ухо. Однако его сочли годным для военных работ. В войну, когда хлопковая биржа закрылась, Джима направили в Нейпирс на инженерные работы.

Джим женился в 1941 году, в 39 лет. Они с женой переехали в меблированные комнаты в Энфилде. Днем Джим работал в компании «Нэпир», а в ночь, когда родился Пол, тушил зажигательные бомбы. Поскольку Мэри прежде работала в больнице, Джим мог приходить к ней в любое время, а не только в часы посещений.

«Он выглядел ужасно, я никак не мог успокоиться. Прямо урод какой-то. Один глаз открыт, другой закрыт, и все время верещал. Мне его показали — он походил на ужасный кусок красного мяса. Вернувшись домой, я разрыдался, впервые за много лет».

Несмотря на медицинскую профессию жены, любая болезнь была Джиму невыносима. Его нервировал даже запах больницы, и этот страх передался Полу.

«Правда, на следующий день он уже больше походил на человека. И с каждым днем становился лучше. В итоге превратился в прелестное дитя».

Однажды, когда Пол возился в садике у дома, мать заметила у него на лице пятна грязи и заявила, что отсюда надо переезжать. Работа в «Нэпире» на заводе, выпускавшем двигатели «нэпир сейбр» для истребителей, приравнивалась к службе в военно-воздушных силах, и Джим получил дом в Уоллеси, в квартале Ноузли. Там стояли муниципальные дома, но часть из них резервировалась для рабочих министерства авиации. «Мы их называли полудомиками — такие крохотные хилые домишки, внутри голая кирпичная кладка. Но с малым ребенком это лучше меблирашек».

Работа Джима в «Нэпире» закончилась раньше, чем война, и его перевели временным инспектором в санитарный отдел Ливерпульской корпорации — Джим обходил вверенную ему территорию, следя за тем, чтобы мусорщики работали как полагается.

Корпорация платила немного, Мэри снова занялась патронажем и работала, пока в 1944 году у нее не родился второй сын Майкл.

Но работа медицинской сестры нравилась ей больше, чем патронаж. Он слишком напоминал офисную работу с девяти до пяти. В конце концов Мэри вернулась к акушерству. Взяла две ставки акушерки по месту жительства — в ее обязанности входил уход и присмотр за всеми беременными, проживавшими на ее территории. Ко всему этому прилагался муниципальный дом. Ее первый участок был на Вестерн-авеню в Спике, второй на Ардвик-роуд. Мэри вызывали каждую ночь.

Джим говорит, его жена работала слишком много, больше, чем следовало бы, но она всегда была чересчур добросовестной.

Первые воспоминания Пола — ему тогда было года три-четыре — связаны с матерью. Он помнит, как кто-то вошел в дом и вручил матери гипсовую собаку. «В благодарность за то, что она у кого-то приняла роды. Люди постоянно ей что-нибудь такое дарили… Мне вспоминается и другое: я от кого-то прячусь, а потом луплю его по голове какой-то железякой. Но, мне кажется, гипсовая собака была раньше».

Пол еще помнит, как мать пыталась исправить его произношение. «Я говорил с густым акцентом, как все окрестные ребята. Она ругалась, что я неправильно разговариваю, а я стал передразнивать ее акцент, и она обиделась, а мне стало очень стыдно».

В Спике Пол пошел в начальную школу на Стоктон-Вуд-роуд. Мать решила не отдавать его в католическую школу — патронажной сестрой она на такие школы нагляделась и их невзлюбила. Скоро туда же пошел и Майкл. «Помню, директриса рассказывала, как хорошо наши мальчики ладят с младшими, — вспоминает Джим, — всегда за них заступаются. Говорила, что Майкл растет лидером. Наверное, это потому, что он всегда спорил. Пол — тот все делал тихо. Вообще был сметливее. Майкл вечно подставлялся. А Пол избегал неприятностей».

Когда эта начальная школа оказалась переполненной, братьев перевели в другую, за город, — начальную школу Джозефа Уильямса в Гэтекре.

Взрослея, Пол развивал свои дипломатические таланты, все делал тихо — подобно матери и в отличие от шумного Майкла.

«Однажды я за что-то лупил Майкла, — вспоминает Джим, — а Пол стоял и кричал брату: „Скажи, что ты этого не делал, и он перестанет“. А Майк сознался, что он это сделал, — не помню уж что. Пол-то почти всегда умудрялся выйти сухим из воды».

«Я был довольно пронырливый, — говорит Пол. — Если меня лупили за плохое поведение, я пробирался к родителям в спальню, когда там никого не было, по чуть-чуть отдирал бахрому от занавесок и злорадно думал: „Вот вам, вот вам…“»

Пол легко сдал экзамены в начальной школе и поступил в Ливерпульский институт. Это была самая известная ливерпульская средняя школа. В 1825 году в Ливерпуле основали Институт механики — отсюда и название. В том же здании размещался и Художественный колледж, который до 1890-х был частью института. Из тех же корней пророс и Ливерпульский университет. Институт стал обычной средней мужской школой. Сейчас среди его выпускников — Артур Эски, Джеймс Лейвер, судья кассационного суда Моррис и покойный Сидни Силвермен[41].

Майкл тоже сдал экзамены в институт, но очутился в самом слабом потоке. А вот Пол учился прекрасно и всегда был среди сильнейших.

«Пол умудрялся делать уроки, не отрываясь от телевизора, — вспоминает Джим. — Я запрещал, втолковывал ему, что невозможно делать два дела одновременно. Но как-то раз спросил его, что он видел по телевизору, и он выложил мне в подробностях, а сам между тем написал сочинение. Он был умный — поступил бы в университет с легкостью. Я всегда так и планировал. Он бы стал каким-нибудь бакалавром — тогда будущее обеспечено. Но Пол, как узнал, что я замышляю, нарочно стал учиться хуже. У него никогда не было проблем с латынью, но стоило мне сказать, что латынь понадобится ему в университете, и она у него просела».

В сексуальном отношении Пол обогнал почти всех ровесников в институте — с первых лет он уже знал об этом все или почти все.

«Однажды я нарисовал на уроке неприличный рисунок. Я вообще такое рисовал. Листок с рисунком складывался так, что видны только женская голова и ноги. А когда листок разгибают, женщина совершенно голая, даже с волосами на лобке — не то чтобы я знал, как они выглядят. Короче, школьное творчество. И я по рассеянности оставил этот рисунок в верхнем кармане рубашки. Там я обычно хранил талоны на обед, и перед стиркой мама всегда проверяла, не забыл ли я их достать… Как-то прихожу домой, а мама протягивает мне рисунок и спрашивает: „Твоя работа?“ Я отвечаю: „Что ты! Конечно нет, честное слово, нет“. Наплел, что это нарисовал Кенни Алпин, мальчик из нашего класса, и засунул рисунок ко мне в карман. Дескать, будь это моя работа, я бы признался. Отпирался два дня, потом все-таки признался. Стыдно было до невозможности».

Проучившись год и заработав по латыни девяносто из ста, Пол поостыл к учебе. «Первый год все было легко и просто. Я старался, искренне хотел учиться — мне казалось, так и надо. А потом все пошло наперекосяк. За все годы учебы никто мне толком не объяснил, в чем смысл — зачем я учусь. Ну, отец твердил, что нужны дипломы-бумажки, но я не слушал. Все так говорили. А учителя либо лупили нас линейками, либо пудрили мозги — как они отдыхали в Уэльсе да что они делали в армии… От домашних заданий мозги засыхали. Невыносимо летним вечером торчать дома, когда все остальные играют на улице. В Ардвике напротив нашего дома было поле, мне из окна было видно, как все веселятся… Из нашего района мало кто учился в институте. Меня дразнили институтским пудингом — „институтский пудинг херов“, вот как они говорили… А я мечтал только о женщинах, деньгах и одежде. Слегка подворовывал — сигареты, например. Мы заходили в пустые лавки и, когда хозяин отлучался в жилую часть, хватали все, что под руку подвернется. Годами я мечтал только отхватить где-нибудь сотню фунтов. Мне казалось, с такими деньгами я смогу купить дом, гитару и машину. Заведись у меня деньги, я бы, наверное, с катушек слетел».

Однако в школе Пол вовсе не был законченным бездельником. В 1953 году он получил награду за сочинение — специальную премию Коронации, книгу «Семь королев Англии» Джеффри Триза, изданную «Хайнеманном», и она до сих пор стоит у него на полке. Пол всегда получал отличные оценки за сочинения. «Помню, школьный инспектор раз спросил, как это я умудрился написать сочинение на такую специальную тему, как спелеология. А я узнал о ней из радиопередачи, лежа в кровати. Наушники — просто чудо: лежи себе и слушай радио. Масса пищи для воображения».

Джим собственноручно подвел к кроватям сыновей по паре наушников, чтоб дети раньше ложились спать и поменьше тузили друг друга. Дрались они часто; впрочем, не больше любых других братьев. Майкл изводил Пола, обзывая Жиртрестом. «В детстве Пол был просто красавец — огромные глазищи, длинные ресницы, — рассказывает Джим. — Люди говорили: „Ох, он разобьет не одно девичье сердце“. Но после десяти лет он внезапно располнел».

Когда Полу было лет тринадцать, семейство Маккартни переехало из Ардвика. Мать бросила работать надомной акушеркой, потом снова стала патронажной сестрой.

Семья въехала в муниципальный дом по адресу: Аллертон, Фортлин-роуд, 20, где Пол провел все свое отрочество. Дом стоял в ряду таких же низких террасных домов, не слишком видный, старый, но чистый и аккуратный. До Менлав-авеню оттуда — всего пара миль.

Вскоре — Полу едва исполнилось четырнадцать — у его матери вдруг начались боли в грудных железах. Они продолжались недели три или четыре, то утихая, то усиливаясь, но Мэри списывала их на менопаузу. Ей тогда было сорок пять. «Наверное, возраст», — говорила она Джиму. Мэри обращалась к разным врачам, но они с ней соглашались и советовали поменьше об этом думать. Однако боли не проходили, а становились все сильнее.

Однажды, неожиданно вернувшись домой, Майкл застал мать в слезах. Он подумал, она плачет, потому, что они с братом что-то натворили. «Мы ведь бывали порядочными свиньями». Но он не спросил, в чем дело. И Мэри им ничего не сказала. Однако на сей раз решила обратиться к специалисту. Тот диагностировал рак. Мэри оперировали, и она умерла. Не прошло и месяца с того дня, когда она впервые почувствовала сильную боль.

«Я был убит, — вспоминает Джим. — Не верил, не понимал, что произошло. И для мальчишек ужасный удар. Особенно для Майкла: ему было всего двенадцать, и они с матерью очень дружили. Не то чтобы они сломались, нет. Горе доходило до них постепенно».

«Уже не помню в деталях тот день, когда нам сказали, — говорит Майкл. — Помню только, что один из нас глупо сострил — забыл кто. Месяцами потом переживали».

А вот Пол помнит: «Это я. Первым делом сказал: „Что же мы будем делать без ее денег?“»

Но всю ночь оба проревели в своих постелях. Много дней Пол молился, чтобы мать вернулась. «Дурацкие молитвы, знаете, — „Если она вернется, я всегда буду очень-очень хорошим“. Я тогда подумал — какая глупость эта религия. Как раз когда нужно позарез, ты молишься, молишься — и все без толку».

На время похорон оба мальчика уехали к тетушке Джинни. «Я думаю, отец не хотел при нас плакать, — говорит Пол. — У тети Джинни было скучно. Спать приходилось в одной кровати».

На Джима свалилась масса забот. Жена его была очень аккуратна, и сам он по дому не делал почти ничего. А теперь, в свои пятьдесят три года, ему пришлось растить двух мальчиков — двенадцати и четырнадцати лет, в их самые, пожалуй, непростые годы. С деньгами тоже было неладно. Жена-акушерка зарабатывала больше его, на что так жестоко и указал Пол. К 1956 году Джим получал лишь восемь фунтов в неделю. Для прочего рабочего люда начинались неплохие дни, но как раз в хлопковой индустрии, где все, по идее, должны были быть обеспечены до конца своих дней, наступил спад.

Джиму очень помогали две его сестры — тетушки Милли и Джинни. Раз в неделю одна из них приходила на Фортлин-роуд и прибиралась в доме. А пока дети были маленькими, тетушки часто встречали их из школы.

«Зимой было тяжко, — вспоминает Джим. — Мальчики приходили из школы и сами топили печь. А стряпал я… Моя главная головная боль — я все не мог решить, кем пытаюсь стать. Когда была жива жена, я мальчишек ругал. Если надо было — наказывал. За нежности отвечала жена. Если в наказание их оставляли без ужина, она чуть позже приносила им в постель поесть, хотя, скорее всего, это я ее подзуживал… А теперь надо было решить, кем же я буду: отцом, матерью, тем и другим или, может, положиться на них, просто дружить с ними и помогать друг другу выкарабкаться… Мне часто приходилось на них полагаться. Я говорил: „Вернетесь из школы — в дом не заходите, пока тетушек нет“. А то они стали бы приводить друзей и разгромили бы дом начисто… Скажем, я возвращаюсь домой, а пять яиц как корова языком слизала. Сначала они отпираются — мол, не знаем, куда подевались яйца, а потом признаются: „Ах да, вспомнили — мы тут угостили друзей яичницей“… В общем и целом они вели себя хорошо. Но я тосковал по жене. Ее смерть меня подкосила».

Сегодня Майкл не понимает, как отцу удалось справиться. «Мы были ужасными, жестокими. А вот он — рехнуться можно, какой молодец. И все это время без женщины. В голове не укладывается. Пол очень многим ему обязан. Мы оба отцу обязаны».

Над его доморощенной философией братья частенько посмеивались. «Вот и он с двумя своими „остями“», — говорили они. Джим часто объяснял мальчикам, что две самые главные вещи на свете — сдержанность и терпимость.

«Терпимость — это необычайно важно, — поясняет Джим. — Например, они, как и многие дети, смеялись над калеками. А я объяснял, каково было бы им самим, окажись они на месте этих калек. И сдержанность — без сдержанности много случается бед. Нередко слышишь от людей: „Я бы этого мерзавца повесил“. И никто не задумывается, как такому человеку помочь».

Джим всегда думал о том, как помочь людям. Он от природы был обаятелен и учтив, и дело тут не в профессиональной обходительности продавца — нет, это глубже и искреннее. Останься мальчики на руках не столь вдумчивого, менее отзывчивого отца, их жизнь после смерти матери вполне могла пойти вкривь и вкось.

Пол унаследовал от отца трудолюбие и преданность делу. Он из тех, кто, если захочет, всегда добивается результатов.

В известном смысле Пол презирал школу и всю систему с ее косными правилами не меньше Джона. Но что-то не позволяло ему окончательно распуститься. Пол всегда умел включиться в тяжелую работу и хотя бы краткими рывками наверстать упущенное. Джон стал строптивым и неуправляемым. Пол так бы не смог.

Его брат Майкл считает, что смерть матери повлияла на Пола в одном: «Началось сразу после смерти матери. Пол стал одержимым. Все это заполонило его жизнь. Теряешь мать — находишь гитару? Ну, не знаю. Может, тогда для него это был такой побег. Но от чего он бежал-то?»

4 Пол и The Quarrymen

Вдетстве Пол музыкой особо не интересовался. Их с Майклом разок отправили поучиться играть на пианино, но дальше пары уроков дело не пошло. «Зря мы начали их учить летом, — говорит Джим. — Учитель приходил к нам, и во время уроков в дверь постоянно стучались соседские дети, звали Пола и Майкла погулять. Тогда мы стали отправлять их к учителю на дом, но и это скоро закончилось».

Джим хотел пристроить Пола в Ливерпульский кафедральный хор. «Я настоял, но Пол на прослушивании нарочно пустил петуха. Потом, правда, одно время пел в хоре церкви Святого Варнавы, неподалеку от Пенни-лейн».

Затем дядя подарил Полу старую трубу, и Пол стал самостоятельно подбирать на ней мелодии. Музыкальный слух он унаследовал от отца. Тот ребенком сам научился играть на пианино. Из всех родителей будущих битлов только Джим обладал хоть каким-то музыкальным опытом.

«Я никогда не брал уроки. Просто подбирал мелодии на стареньком пианино, которое нам кто-то отдал, когда мне исполнилось четырнадцать; мы в то время жили в Эвертоне. Точно помню, что на пианино было написано „NEMS“ — „Музыкальные магазины Норт-Энда“. У меня было чувство ритма, и я мог справиться с большинством мелодий. Ни разу не опозорился».

Начав работать, Джим Маккартни сколотил небольшую регтайм-группу, которая играла на танцах. Было это в 1919 году, когда ему исполнилось семнадцать.

Группа дебютировала в ливерпульском зале Святой Екатерины на Вайн-стрит. «Мы решили придумать что-нибудь интересненькое, наложили на лица черные маски и назвались The Masked Melody Makers[42]. Но к середине выступления мы так вспотели, что краска потекла с лиц. На том The Masked Melody Makers и закончились».

Тогда они придумали себе новое название — Jim Mac’s Band — и стали выступать в смокингах с бумажными пластронами и манжетами. «Отличная придумка. Дюжина манжет стоила пенни. Разницы с настоящими никакой… Я руководил группой года четыре или пять, в свободное время. Я считался лидером, но на деле все были равны… Как-то раз нас пригласили выступить на местной премьере фильма „Царица Савская“[43]. Что играть, мы не знали. Во время гонки на колесницах выдали популярную тогда „Thanks for the Buggy Ride“, а когда царица Савская умирала — „Horsy Keep Your Tail Up“»[44].

Когда началась Вторая мировая и появилась семья, Джим забросил музыкальную карьеру, хотя дома время от времени садился за пианино. «Когда я играл, Пол не слушал — скучно. Но он обожал слушать музыку, валяясь в постели в наушниках. А в четырнадцать вдруг захотел гитару. Я тогда не понял, что на него нашло».

Гитара обошлась в пятнадцать фунтов, и поначалу у Пола ничего не получалось. Что-то с ней было не так. Затем Пол сообразил: это потому, что он левша. Гитару он вернул на переделку. «Труба мне никогда особенно не нравилась. Гитара — другое дело: выучил пару аккордов — и уже можно играть. И петь не мешает».

Как большинство друзей, Пол заинтересовался поп-музыкой лет в двенадцать. Как раз тогда впервые сходил на концерт — на группу Эрика Дилейни[45] в «Эмпайр». В четырнадцать лет простоял в очереди весь школьный обеденный перерыв, чтобы увидеть Лонни Донегана. «Он опоздал и потом для девчонок с фабрики составлял записки с объяснением, что они задержались по его вине… Обычно мы ждали под дверью гримерки, пока кто-нибудь не выйдет и не начнет раздавать автографы. Как-то я выстоял очередь, чтобы получить автограф Уи Уилли Харриса»[46].

Кроме того, Пол ходил в театр «Павильон». «Там показывали стриптиз. Девчонки целиком раздевались, оставались в чем мать родила. Некоторые были вполне ничего. Непонятно, как нас туда пускали в этом возрасте. Добрая такая забава, невинная, хоть и грязная».

Как Джон и другие, Пол увлекся скиффлом и ранними рок-композициями Билла Хейли, но его — опять же как и Джона — по-настоящему сразил только Элвис Пресли. «Я на нем помешался. Если было паршиво, я ставил Элвиса — и опять жизнь прекрасна. Я не понимал, как делаются пластинки, — просто фантастика. „All Shook Up“![47] С ума сойти!»

Едва у Пола появилась гитара, он стал пробовать копировать песни Элвиса и все прочее, что было тогда популярно. Лучше всего получалось имитировать Литтл Ричарда.

«Я считал, это кошмар, — вспоминает отец Пола. — Сущий ужас. Не верилось, что люди взаправду могут так петь. И только спустя годы, когда услышал Литтл Ричарда на одном концерте с „Битлз“, я понял, как точно Пол его тогда копировал».

«Он стал конченым человеком в ту минуту, когда взял гитару, — говорит Майкл. — Мы его потеряли. У него не оставалось времени поесть, подумать о чем-то другом. Он играл повсюду, даже в ванной и в туалете».

Примерно тогда же гитара появилась и у друга Пола, Иэна Джеймса из Дингла. Теперь они вместе шатались по округе со своими гитарами. Они играли друг другу и учили друг друга тому, что успели узнать. «Мы ходили на ярмарку, — вспоминает Пол, — слушали последние песни на автодроме, а потом их подбирали. И пытались клеить девиц. Без особого успеха. К этому у меня таланта нет».

Услышав песню «А White Sports Coat»[48], оба они — и Пол, и Иэн Джеймс — стали носить одинаковые белые спортивные пиджаки. «Пиджаки были в крапинку и с клапанами на карманах. И черные джинсы-дудочки. Мы слонялись по округе в одинаковой одежде и чувствовали себя неотразимыми. Оба стриглись под Тони Кёртиса[49]. Кучу времени тратили на укладку».

Джим Маккартни пытался запретить Полу так одеваться, но не вышло. «Пол вел себя очень хитро, — вспоминает Майкл. — Покупал новые брюки, приносил их домой и показывал папе: мол, вот, посмотри, широкие штаны, — и папа давал добро. А затем Пол уносил брюки, и ему их перешивали. Если папа возмущался слишком обуженными брюками, Пол на голубом глазу клялся, что папа именно их и разрешил».

«Я очень боялся, что из него получится „тедди-бой“, — говорит Джим. — Очень было страшно. Все твердил ему, что нельзя носить такие узкие брюки. Но он меня просто выматывал. Уже тогда носил длинные волосы. Приходил из парикмахерской с точно такой же прической, с какой уходил, и я спрашивал: „Что, уже закрыли?“»

Девочками Пол увлекался не меньше, чем гитарой. «В первый раз у меня это было в пятнадцать. Рановато, пожалуй. Я был чуть ли не первым в классе. Девчонка была старше меня и крупнее. У нее дома. Ее оставили присмотреть за младшим ребенком, когда мать куда-то ушла. Конечно, в школе я разболтал на следующий же день. То еще был трепло».

Пол прекрасно помнит, как летним днем в 1956 году Айвен упомянул, что идет в приходскую церковь Вултона к ребятам, с которыми иногда играет в группе, хотя в тот день играть не планирует. Пол отправился за компанию — познакомиться с парнями. Может, каких-нибудь девчонок подцепить.

«Они были неплохи, — говорит Пол. — Джон играл на соло-гитаре. Только он играл на ней, как на банджо, и аккорды брал для банджо — он по-другому не умел… Остальные еще меньше понимали, как играть. В основном просто бренчали по струнам… Исполняли они какую-нибудь „Maggie May“[50], но чуть-чуть меняли слова. Джон сам их сочинял, потому что не знал текста полностью.

Играли на большой открытой площадке. Джон играл и осматривался, всех разглядывал. Потом рассказал мне, что в тот день впервые следил за реакцией публики, прикидывал, как лучше — двигаться на сцене или, может, не двигаться вообще.

Я, как обычно, был в своем белом спортивном пиджаке и черных дудочках. Я их как раз в школьный обеденный перерыв отнес обузить посильнее. Такие узкие получились, что все были просто в отпаде.

Потом я подошел к ним поболтать. Так, потрепался, слегка похвастался. Показал им, как играть „Twenty Flight Rock“[51], и напел слова. Сами они слов не знали. Потом наиграл „Be-Bop-A-Lula“[52] — ее они тоже знали приблизительно. Изобразил Литтл Ричарда — короче, выложил весь свой репертуар. Помню, я играю, а мне в затылок дышит какой-то подвыпивший мужик и все ближе придвигается. Я думаю: „Чего этому пьянчуге надо?“ И тут он говорит, что „Twenty Flight Rock“ — одна из его любимых песен. Ну, думаю, значит, ценитель.

Пьянчугой оказался Джон. Он пропустил пару кружек пива. Ему тогда было шестнадцать, а мне только четырнадцать, так что мне он казался уже взрослым. Я показал ему пару новых аккордов. Вообще-то, меня им Иэн Джеймс научил. А потом я ушел. Решил, что произвел впечатление — сумел показать, чего стою».

Пит Шоттон, однако, не припоминает, чтобы Пол так уж их поразил. Пит начисто лишен музыкального слуха, и его трудно восхитить исполнением «Twenty Flight Rock», даже самым блестящим.

«Я тогда не обратил на Пола особого внимания, — говорит Пит. — Вроде тихоня, но так всегда бывает, если человек впервые попадает в незнакомую компанию. Я к нему не ревновал — тогда еще нет. Он был гораздо младше нас. Я не предполагал, что он станет мне соперником. Мы с Джоном были самыми близкими друзьями. Я с ним дружил, сколько себя помню. Очень его любил, вот почему».

Джон вспоминает, что после встречи с Полом некоторое время размышлял, прежде чем принять решение. Для него это было необычно — раздумывать, а не мчаться сломя голову к тому, чего захотелось.

«Я же в тот день напился, — рассказывает Джон. — Видимо, поэтому соображал туго… Меня поразило, как Пол сыграл „Twenty Flight Rock“. Ясно было, что играть на гитаре он умеет. И я как бы подумал: этот парень не уступает мне. До сих пор главным был я. А если я возьму его, что будет? В голове промелькнуло: если надумаю взять Пола в группу, придется держать его в узде. Но он был хорош, так что взять стоило. К тому же он внешне напоминал Элвиса. Он был клевый».

Где-то неделей позже Пол на велосипеде поехал на Менлав-авеню к Айвену. Из Аллертона он покатил через поле для гольфа. А на обратном пути встретил Пита Шоттона. «Пит сказал, они про меня говорили. Может, я пойду к ним в группу? Я сказал, что ладно».

Впервые Пол сыграл в составе The Quarrymen на танцах в Клубе консерваторов на Бродвее. Хотел исполнить номер соло, наверное «Twenty Flight Rock», но что-то не сложилось.

А после танцев Пол наиграл Джону парочку песен собственного сочинения. Он пытался их сочинять с тех пор, как взял в руки гитару. Первая называлась «I Lost My Little Girl». Не желая ни в чем уступать, Джон тут же принялся за сочинение музыки. Прежде он переделывал известные песни, менял слова и музыку, но до появления Пола с его песнями сам сочинять с нуля не пробовал. Песни эти — как Пола, так и Джона — были так себе. Очень простые, вторичные. Только вместе, подталкивая друг друга, Пол и Джон открыли в себе талант создавать песни для совместного исполнения. И с того дня их уже было не остановить.

«С тех пор я шел в совсем другом направлении, — говорит Пол. — После знакомства с Джоном все изменилось. Хорошо, что я его встретил. Он был на два года старше, я — совсем младенец, но думали мы одинаково».

В последующие месяцы Пол и Джон познакомились ближе. Все время проводили вместе. Прогуливали школу, шли к Полу — чей отец был на работе, — жарили яичницу и разучивали гитарные аккорды. Пол поделился с Джоном всем, что знал. Естественно, приемы игры на банджо, которые в свое время показала Джулия, оказались бесполезны. Поскольку Пол был левшой, он показывал Джону аккорды, а тот потом возвращался домой и упражнялся перед зеркалом.

Пит Шоттон чувствовал, что отходит на задний план. «Вскоре я вылетел из группы, — рассказывает Пит. — Мы играли на вечеринке на Смитдаун-лейн. Какая-то попойка там была. Мы с Джоном здорово веселились, ржали как ненормальные, рассказывали анекдоты. А потом он взял мою стиральную доску, да и треснул мне по голове. Я лежал на полу в слезах, на шее рама от доски. Эта группа меня уже достала. Мало того, что я фигово играл, — я и на сцену выходить не любил. Стеснялся».

Айвен Вон из группы давно ушел, хотя продолжал дружить с Джоном дома, а с Полом в школе.

Пол между тем подумывал пригласить в группу еще одного своего школьного друга. Тот тоже увлекался скиффлом, роком и Элвисом, только у него получалось играть лучше, чем у многих. Пол решил познакомить его с Джоном. Парень был моложе Пола, но тот решил, что это не важно, — уж очень этот друг был хорош.

Айвена такой поворот раздосадовал. Лена Гарри, а затем и Пола Маккартни из института привел он. Айвен считал, поиск новых людей для группы — его прерогатива. Ему не понравилось, что кого-то приводит Пол.

Этот новый друг не только был совершеннейшим юнцом — он даже не пытался косить под интеллектуала, как Пол. Джордж Харрисон — так звали друга Пола — был самым настоящим, до мозга костей «тедди-боем». Айвен никак не мог понять, на черта он сдался The Quarrymen.

5 Джордж

Джордж Харрисон — единственный из «Битлз», кто вырос в большой семье, где жизнь текла спокойно и безоблачно. Самый младший из «Битлз», он был и младшим из четырех детей Гарольда и Луизы Харрисон. Родился он 25 февраля 1943 года в доме номер 12 по Арнольд-Гроув, Уэйвертри, Ливерпуль.

Миссис Харрисон — женщина коренастая, веселая, добродушная и общительная. Мистер Харрисон — худощавый, задумчивый, педантичный и осмотрительный. Оставив школу в четырнадцать лет, он устроился на работу в фирму, выпускавшую катки для белья. На ручной тележке развозил эти катки и заволакивал в дома, получая за это семь шиллингов шесть пенсов в неделю.

Он хотел поступить в военно-морской флот, но мать воспротивилась. Его отец погиб при Монсе в Первую мировую, и у матери, считает мистер Харрисон, завелось стойкое предубеждение против любой военной службы. Однако в торговый флот она сына отпустила. С 1926-го по 1936 год он работал стюардом на линии «Уайт стар».

С Луизой, своей будущей женой, он познакомился в 1929 году. «Нет, дайте я расскажу, — говорит Луиза. — Вы в жизни не слыхали ничего смешнее. Как-то вечером мы с подружкой шли по улице, и к нам стали клеиться незнакомые парни. Один говорит: дай адрес, я завтра ухожу в Африку, пришлю тебе оттуда флакон духов. Ладно, думаю, духи мне пригодятся, и тут Гарольд вырывает бумажку с моим адресом и уходит… От первого его письма случился настоящий переполох. На конверте был флаг „Уайт стар“ — я сразу поняла, от кого оно. У нас на кухне как раз сидел глухонемой — зашел попить, мама была ко всем очень добра… В те дни письма были редкостью; по крайней мере, мы еще ни разу писем не получали. Этот глухонемой наклонился и подобрал конверт, хотя читать не умел. Я увидела на конверте надпись: „Мисс Луизе Френч“ — и попыталась забрать у него письмо. Но письмо выхватил кто-то другой. Ко мне оно пришло в последнюю очередь, и все хохотали над поцелуями, которые мне посылал Гарольд. Прежде чем прочесть, пришлось бумагу утюгом проглаживать».

Гарольд и Луиза поженились 20 мая 1930 года. Не в церкви, а в бюро записи актов гражданского состояния на Браунлоу-Хилл. Невеста была католичкой, а жених нет.

Отец Луизы происходил из Ирландии, из Вексфорда, и поначалу писал свою фамилию на ирландский манер с двойным «ф». Ростом он был шесть футов два дюйма, одно время работал швейцаром в «Нью-Брайтон тауэр», а потом стал фонарщиком.

«Когда в Первую мировую его забрали в армию, мать сама стала фонарщицей. Однажды она забралась на фонарный столб, а кто-то случайно унес стремянку. Она повисла на перекладине, в конце концов упала. Мама была тогда беременна, восемь месяцев. Но ребенок родился прелестный. Девять фунтов».

После свадьбы Гарольд и Луиза переехали в дом номер 12 по Арнольд-Гроув в районе Уэйвертри и прожили там восемнадцать лет. Стандартная ленточная двухэтажка, по две комнаты на этаж, стоила десять шиллингов в неделю. Всего в нескольких милях от районов, где тогда жили Джон Леннон и Пол Маккартни.

Гарольд по-прежнему ходил в море, и Луиза устроилась продавщицей в овощную лавку, где проработала почти до рождения первого ребенка, Луизы, в 1931 году. Сын Гарольд родился в 1934-м. А вскоре Гарольд-старший решил оставить торговый флот. Ему до смерти надоели моря, но главное — хотелось почаще видеть детей.

«Я был стюардом первого класса и получал семь фунтов семь шиллингов в месяц. Домой я отсылал двадцать пять шиллингов в неделю. Мне вечно не хватало денег, даже когда нам перепадали „чистокровные“ пассажиры. Я часто работал на круизах — мы так называли людей при деньгах, кто давал большие чаевые. В свободное время я подрабатывал стрижками. Откладывал деньги, чтобы спокойно списаться на берег и искать работу».

«В письмах он рассказывал, как ему тяжело, — вспоминает миссис Харрисон. — Писал, что повесит перед сном штаны на веревку, они еще раскачиваются, а уже пора снова надевать».

Гарольд уволился с флота в 1936 году. Была Депрессия. Пятнадцать месяцев он прожил на пособие. «С двумя детьми я получал двадцать три шиллинга в неделю. Десять отдавал за дом, а ведь еще нужно было покупать уголь и кормить всю семью».

В 1937-м Гарольд устроился кондуктором, а в 1938-м стал водителем автобуса. В 1940 году родился Питер, а в 1943-м — Джордж, четвертый ребенок и третий сын.

«Я в первый день поднялся в спальню посмотреть на малыша, — вспоминает мистер Харрисон, — и не поверил глазам. Он был я в миниатюре. Ну надо же, думаю! До чего же он на меня похож».

«Джордж всегда был очень самостоятельным, — рассказывает миссис Харрисон. — Помощи от других детей не принимал. Мы посылали его к миссис Квёрк в мясную лавку и давали записку, но он ее выбрасывал, едва выходил за порог. Увидев его детское личико над прилавком, миссис Квёрк спрашивала: „Где твоя записка?“ А Джордж отвечал: „Мне она не нужна. Дайте, пожалуйста, три четверти фунта лучшей свиной колбасы“. Ему тогда вряд ли было больше двух с половиной лет. Его все соседи знали».

Отдать Джорджа в начальную школу оказалось непросто. Начался послевоенный демографический взрыв. Все школы были переполнены. «Я попыталась пристроить его в католическую школу, он был крещен католиком. Но там сказали: пусть сидит дома до шести лет — потом, может, мы его возьмем. Джордж был таким смышленым и развитым — ну и я отдала его в обычную государственную начальную школу».

Школа была в Давдейле. Там уже учился Джон Леннон. Но Джон был на два с половиной года и на три класса старше Джорджа. Они не были знакомы. В одном классе с Джоном Ленноном и с Джимми Тарбаком, будущим ливерпульским комиком, учился Питер Харрисон, брат Джорджа.

«В первый день я отвела Джорджа в школу по Пенни-лейн, — вспоминает миссис Харрисон. — Он с самого начала захотел на обед оставаться в школе. Назавтра я сняла с вешалки пальто, а он говорит: „Нет, мама, не надо меня провожать“. Я спросила почему. А он мне: „Не хочу, чтоб ты была как эти любопытные мамаши, которые сплетничают у ворот“. Он всегда был против любопытных мамаш. Ненавидел, когда соседи сплетничали».

Самое первое воспоминание Джорджа — как он с братьями Гарольдом и Питером за шесть пенсов купил цыплят и принес домой. «Мой цыпленок и цыпленок Гарольда подохли, а тот, которого купил Питер, жил на заднем дворе, все рос и рос. Стал огромный и очень злой. Люди боялись заходить к нам через двор и пользовались только парадной дверью. Мы съели его на Рождество. Пришел парень и свернул ему шею. Помню, как тушка висела на веревке».

Когда Джорджу исполнилось шесть, семья переехала из Уэйвертри в муниципальный дом в Спике. «Хороший, современный дом. После типового дома, где мы жили, — просто мечта. Из коридора выходишь в гостиную, оттуда в кухню, затем снова в коридор, а потом назад в гостиную. В первый день я так и бегал кругами».

Новый дом был на Аптон-Грин, номер 25. В очередь на него семья встала восемнадцатью годами раньше, в 1930 году.

«Дом был абсолютно новым, — рассказывает миссис Харрисон, — но я возненавидела его с первой же минуты. Мы пытались разбить садик, но его губили соседские дети. По ночам вырывали все, что мы посадили. Дом строился на месте бывших трущоб, и власти нарочно перемешали благополучные и неблагополучные семьи в надежде, что благополучные зададут тон».

В начальной школе Джордж учился неплохо. «После экзамена, — вспоминает он, — учитель спросил нас, кто считает, что хорошо сдал. Руку поднял только один — жирный коротышка, от которого воняло. Грустная история, вообще-то. Оказалось, он-то и срезался — чуть ли не единственный в классе… Учителя подсаживали тебя к таким вот вонючим детям в наказание. Бедным вонючкам туго приходилось. И все учителя такие. Чем больше у них самих мозги наперекосяк, тем сильнее достается от них детям. Все невежды. Я всегда так считал. Но поскольку они старые и все в морщинах, полагалось верить, что они умные».

Джордж пошел в Ливерпульский институт в 1954 году. Пол Маккартни отучился там уже год. Джон четвертый год занимался в средней школе «Куорри-Бэнк».

«Мне было жаль расставаться с Давдейлом. Наш директор Папаша Эванс говорил: вам, мол, кажется, что вы очень умные и взрослые парни, но в следующей школе вы опять станете малышами. Все коту под хвост. И чего мы так старались вырастать?.. В первый же день в институте Тони Уоркман прыгнул из-за двери мне на спину и заорал: „Ну что, пацан, драться будем?“»

Какое-то время Джордж, растерянный и неприкаянный, пытался делать домашние задания и вписаться в обстановку, но потом вообще плюнул на уроки. «Я ненавидел, когда на меня давили. Какие-то шизофреники, только что из колледжа, бубнят что-то по своим конспектам, а ты сиди и записывай. Я потом все равно ничего прочесть не мог. Но они меня не одурачили. Все они идиоты… И вот тут-то все идет вкривь и вкось: ты тихонько растешь, а они хватают тебя за глотку и пытаются сделать частью общества. Подменяют твои чистые детские мысли своими иллюзиями. Все это меня бесило. Я просто пытался быть собой. А они хотели всех построить в шеренги маленьких лакеев».

В институте Джордж с самого начала шикарно одевался. Майкл Маккартни, брат Пола, был годом моложе и прекрасно помнит. Говорит, что у Джорджа всегда были длинные волосы — за несколько лет до того, как это вошло в моду.

Джон Леннон бунтовал, устраивая драки и возмущая спокойствие. Джордж выражал протест своим внешним видом, чем досаждал учителям не меньше.

Но отчасти Джордж носил длинные волосы потому, что всегда ненавидел стричься. Ради экономии отец стриг детей сам, как на флоте. Старые ножницы сильно затупились. «Детям было больно, — говорит миссис Харрисон, — и они возненавидели стричься». — «Да, наверное, ножницы были слегка туповаты», — признает мистер Харрисон. «Слегка? — возмущается его жена. — Да ты издеваешься, дружок!»

«Школьная фуражка держалась у Джорджа на самой макушке, — вспоминает миссис Харрисон. — Штаны были очень узкими. Он их сам тайком переделывал на моей швейной машинке. Однажды я купила ему новые брюки, и он первым делом их обузил. Отец обнаружил и велел немедленно сделать все как было. Но Джордж сказал: „Не могу, пап. Я уже отрезал лишнее“. Джордж никогда не лез за словом в карман. Как-то раз отправился в школу, поддев под пиджак канареечно-желтый жилет. Жилет принадлежал его брату Гарри, но Джордж считал, что сам он в нем обалденный красавец».

«Денег у меня не было, и я одевался вызывающе, хоть как-то пытался выделиться — это тоже был такой бунт. Я никогда не признавал авторитетов. Жизни нельзя научить — учиться надо самому методом проб и ошибок. Самому понять, что какие-то вещи делать не стоит. Мне всегда удавалось сохранить индивидуальность. Не знаю, что меня заставляло, но все получилось. Меня не сломили. Сейчас я этому рад…»

Первые три года он вечно попадал в неприятности. «„Харрисон, Келли и Уоркман, вон из класса!“ Я только это и слышал. Или меня ставили в угол».

Когда в моду вошли остроносые туфли, Джордж раздобыл пару огромных замшевых синих туфель. «Один учитель, Неженка Смит, придрался. Мы прозвали его Неженкой, потому что он одевался шикарно. Он сказал: „Это туфли не для школы, Харрисон“. Я хотел спросить, что такое туфли для школы, но не спросил».

Неженку Смита на самом деле звали Альфредом Смитом, и был он братом Джорджа, дяди Джона Леннона. «Я узнал об этом лишь годы спустя. У меня прямо истерика случилась, когда Джон сказал».

Четвертый год в институте прошел спокойнее. «Я понял, что лучше помалкивать и не лезть на рожон. С некоторыми учителями у меня было соглашение. Они не мешают мне дремать на задней парте, а я не создаю им лишних проблем. В погожий солнечный день поди не засни, когда какой-нибудь старикан бубнит. Нередко я просыпался без четверти пять и обнаруживал, что все уже ушли домой».

Тем временем старший брат Джорджа Гарри окончил школу и пошел в ученики слесаря. Сестра Лу училась в колледже, а Питер поступил рихтовщиком на автозавод.

Гарольд, отец Джорджа, по-прежнему водил автобусы, но вдобавок стал известным профсоюзным деятелем. Часто захаживал на Финч-лейн, в клуб Ливерпульской корпорации для водителей и кондукторов. В пятидесятых выступал ведущим на большинстве субботних вечеринок и представлял гостей.

«Одним из первых комиков, которых мы запустили в большой мир, был Кен Додд. Мы смотрели его выступления в клубе, пропуская по рюмочке, и понимали, что он ужасно смешной, только он всегда боялся сцены. Но в конце концов решался и выходил. У него был номер „Дорога в Манделей“ — он выступал в шортах и тропическом шлеме. Это было что-то. По-моему, тогда он был гораздо смешнее, чем сейчас».

Гарольд Харрисон, естественно, был доволен, что Джордж в школе вроде бы взялся за ум. Из трех сыновей только Джордж ходил в среднюю школу, и Гарольд надеялся, что у сына все пойдет хорошо. Усердный, педантичный профсоюзный деятель, он жалел, что ему самому не выпало в жизни таких шансов.

Подобно тете Джона Мими и отцу Пола Джиму, Гарольд считал, что образование — единственная возможность не только развиться, но и добиться уважения и успеха.

Хорошая надежная работа — вот чего хотят большинство родителей для своих детей, и особенно это касается поколения Гарольда Харрисона. Гарольд пережил ужасное время Депрессии тридцатых, подолгу сидел без работы и кормил семью на скудное пособие.

По-видимому, независимость и пренебрежение к авторитетам Джордж унаследовал не от отца. Суровая жизнь, вероятно, внушила Гарольду потребность в стабильности. А вот мать всегда была Джорджу союзницей. Она хотела, чтобы все ее дети были счастливы. Ее не заботило, что именно их занимает, — лишь бы они получали удовольствие.

Даже когда Джордж увлекся очевидной ерундой — хобби, из которого явно не выйдет ни надежной работы, ни респектабельности, мать все равно его поддержала.

Миссис Харрисон не просто весела и открыта. На свой манер она, в отличие от других родителей битлов, любит жизнь во всех ее проявлениях.

6 Джордж и The Quarrymen

Миссис Харрисон всегда любила музыку и танцы. Вместе с мужем она почти десять лет вела класс танцев — в основном бальных — в Клубе водителей и кондукторов на Финч-лейн.

Джорджа, насколько помнят родители, в детстве музыка не интересовала. «Но он никогда не упускал случая устроить представление, — говорит миссис Харрисон. — Прятался за спинкой кресла и показывал кукольный театр».

Только на четырнадцатом году жизни Джордж вдруг принялся рисовать гитары на любом клочке бумаги. «Однажды он сказал мне: „Один парень в школе купил гитару за пять фунтов, но мне отдаст за три. Может, купишь?“ Я сказала: хорошо, сынок, если правда хочешь — я куплю. У меня тогда был кое-какой заработок. Я снова устроилась в овощную лавку, как до замужества».

Первым воображение Джорджа поразил Лонни Донеган. «Прежде я знал поп-певцов — Фрэнки Лейна, Джонни Рэя, — но они меня не интересовали. Может, считал, что не дорос. А вот Лонни Донеган и скиффл пришлись мне в самый раз».

Гитара, которую купила мать, три месяца провалялась с шкафу, всеми забытая. «Гриф крепился к корпусу винтом, — объясняет Джордж. — Я попытался поиграть, снял гриф и не смог поставить назад. Ну и закинул гитару в шкаф. Потом опять про нее вспомнил, и Пит мне ее починил».

«Джордж хотел выучиться сам, — рассказывает миссис Харрисон, — но у него не очень-то получалось. Говорил: „Я никогда этому не научусь“. Я отвечала: „Научишься, сынок, научишься. Ты только не бросай“. И он играл, пока не стирал пальцы в кровь. А я твердила: „Научишься, сынок, научишься…“ Сидела с ним до двух, до трех часов ночи. Каждый раз, когда он говорил: „Я не смогу“, я отвечала: „Сможешь, сынок, сможешь…“ Сама не пойму, почему так его подбадривала. Он хотел научиться, и мне этого было достаточно. Может, подсознательно я вспоминала, как в детстве много чего хотела уметь, а никто меня не поддерживал.

Поэтому, когда на Джорджа нашло это увлечение, я помогала чем могла. В конце концов он так продвинулся, что я уже не могла оценить его успехи. Как-то раз он говорит: „Мам, ты совсем не разбираешься в гитарах, да?“ Нет, говорю, не разбираюсь, но ты продолжай, я уверена, у тебя все получится. Не бросай. А он мне: да нет, я не то имел в виду, просто хотел попросить новую гитару, получше. С гитарой, говорит, как с губной гармошкой. Некоторые ноты на ней просто не возьмешь — нет такой возможности. Ну, естественно, с гитарой за три фунта этот момент рано или поздно должен был настать.

Я сказала: конечно куплю тебе новую гитару. Стоила она тридцать фунтов. Электрическая, что ли.

Питер тоже занялся гитарой. И я вот сейчас думаю — у него, кажется, гитара появилась раньше. Купил сломанную за пять шиллингов. Склеил, натянул струны, отличная вышла гитара».

«Да, мама поддерживала меня, — вспоминает Джордж. — А главное, никогда не пыталась отбить мне охоту чем-нибудь заниматься. Вот за это ей и отцу спасибо. Если детям запрещать, они же все равно сделают по-своему — так что пусть уж делают. Мне разрешали поздно приходить домой, если охота, разрешали выпить, когда охота. Ночные гулянки и выпивки закончились у меня тогда, когда у других только начались. Наверное, я поэтому сейчас и не пью. Я к десяти годам уже все попробовал».

«Однажды Джордж пришел домой и сказал, что у него прослушивание в клубе Британского легиона в Спике, — рассказывает миссис Харрисон. — Ты что, говорю, сбрендил? У тебя ведь даже группы нет. Но Джордж ответил: не переживай, группу я найду».

К этому важному дню Джордж собрал группу — его брат Питер и друг Артур Келли на гитарах, еще двое — на губной гармошке и ящике из-под чая. Сам он взял гитару. Все потихоньку вышли из дому черным ходом. Джордж не хотел, чтобы любопытные соседи были в курсе.

В зале выяснилось, что настоящие музыканты не явились. Вместо прослушивания они вышли прямиком на сцену и играли весь вечер.

«Вернулись в жутком возбуждении и кричали все разом, ничего было не понять, — вспоминает миссис Харрисон. — Показали мне деньги — по десять шиллингов на нос, гонорар за первое профессиональное выступление. Бедняга, игравший на ящике из-под чая, выглядел ужасно: пальцы стерты, ящик весь в крови. В тот вечер они назвались The Rebels[53]. Написали это красными буквами».

Нормальной группы у Джорджа не было, временами он играл то с одной, то с другой, пока Пол не привел его в The Quarrymen.

Первый раз он разговорился с Полом вскоре после поступления в институт. Они сталкивались в автобусе. Джордж запомнил, как однажды его мать заплатила за них обоих. Теснее они сдружились, когда началось повальное увлечение скиффлом и обоим купили гитары.

«Как-то Пол зашел вечером к нам домой, глянуть на самоучитель игры на гитаре, в котором так и не разобрался. Гитара еще валялась в шкафу. Мы разучили пару аккордов и на двух аккордах слабали „Don’t You Rock Me Daddy О“[54]. Играли мы самостоятельно, без группы, слушали друг друга и тырили приемы у всех, кто умел больше».

Они стали проводить вместе кучу времени, даже в каникулы. Началось это задолго до того, как Пол познакомился с Джоном и его группой.

Похоже, Пол стал играть с The Quarrymen по крайней мере на год раньше Джорджа — тот, кажется, пришел только в начале 1958 года. Никто не помнит точно, но Джордж, наверное, членом группы стал не сразу. Он же все-таки был очень юный, хотя и овладевал гитарой все лучше и очень часто играл с другими группами.

«Впервые я увидел The Quarrymen в „Уилсон-холле“ в Гарстоне. С ними играл Пол — он сказал, надо бы мне прийти на них посмотреть. Я бы, наверное, все равно пошел — проветриться или, может, в какую-нибудь группу вписаться. А там уже Пол познакомил меня с Джоном… В „Уилсон-холле“ был еще другой гитарист с группой, Эдди Клейтон. Он был отличный. Джон сказал: сможешь сыграть не хуже — возьму тебя в группу. Я сыграл „Raunchy“[55], и Джон меня взял. Я потом только и делал, что играл „Raunchy“. Бывало, с гитарами едем куда-нибудь в автобусе, на втором этаже, и Джон кричит: „Давай „Raunchy“, Джордж!“»

«Джордж никогда не считал, что хорошо играет, — говорит миссис Харрисон. — Вечно об этом твердил, рассказывал о тех, кто играет гораздо лучше. Я говорила: ты тоже так сможешь, только старайся».

Джон вспоминает, что позвал Джорджа не сразу, потому что считал его слишком молодым. «Это было чересчур, абсолютно чересчур. Джордж был слишком маленький. Сначала я и слышать не хотел. Он все болтался рядом — сущий ребенок. Как-то раз позвал меня в кино, но я прикинулся, будто занят. Я в него не врубался, пока не узнал получше… Мими говорила, что у него ливерпульский выговор, ужасный просто. Поддевала меня: „Ну, Джон, тебя всегда тянуло к простонародью…“ Мы позвали Джорджа в группу, потому что он знал много аккордов — намного больше, чем мы. Мы многое у него почерпнули. Как ни разучим новый аккорд, сочиняем под него песню… Прогуливали школу — шли к Джорджу и торчали там до вечера. Джордж выглядел еще младше Пола, а Пол со своей детской физиономией смотрелся лет на десять».

Джордж вспоминает, что, наверное, специально ходил за Джоном по пятам. Тот тогда поступил в Художественный колледж, но вел себя нарочито агрессивно и, вопреки воспитанию Мими, изображал типичного работягу.

«Джон поразил мое воображение, — признается Джордж. — Наверное, даже сильнее, чем Пол, — ну или с Джоном я это выказывал больше. Я влюбился в его синие джинсы, лиловые рубашки и баки. Видимо, мне нравились ребята из Художественного колледжа. Джон язвил, вечно подкалывал, но я не обращал внимания или платил ему тем же, и это помогало».

«Встреча с Полом — это как любая встреча двух людей, — говорит Джон. — Не любовь, ничего такого. Просто двое людей. Так это и шло, и шло неплохо. А тут нас стало трое, и мы думали одинаково».

В The Quarrymen играли и другие ребята, они приходили и уходили — кто-то не выдерживал насмешек Джона, кому-то становилось скучно. Эти другие люди требовались на концертах — даже в то время трех гитар для группы было маловато. И отчаянно был нужен ударник, но даже самые бесталанные в группе не задерживались.

Постепенно группа переросла увлечение скиффлом. Ящики из-под чая и стиральные доски — это как-то несерьезно. И к тому же все они предпочитали рок-н-ролл и Элвиса, пытались копировать этот стиль — слушали пластинки и радио, а потом подбирали аккорды и мелодии.

Джон, лидер группы, добивался ангажементов у всяких менеджеров-одиночек из тех, что всплыли на волне всеобщего помешательства вокруг рок-н-ролла. Но получать постоянные приглашения было очень трудно. Групп развелось слишком много, и большинство играли гораздо лучше The Quarrymen.

Зато теперь в их распоряжении было два дома: почти всегда можно было пойти к Джорджу или к Полу — правда, лучше, когда не было его отца, — и там репетировать, сочинять музыку или просто рисовать и валять дурака. Мими, разумеется, не собиралась пускать к себе в дом каких-то «тедди» из рок-группы.

«Пол подходил к дверям, — рассказывает Мими, — прислонял велосипед к забору, смотрел на меня своими телячьими глазами и спрашивал: „Здрасте, Мими. Можно войти?“ Но я отвечала: „Разумеется, нет“».

Джордж, когда Мими впервые о нем услышала, тоже не вызвал у нее теплых чувств.

«Джон все распространялся, какой Джордж замечательный да как он мне понравится. Все приставал ко мне со своим Джорджем. Говорил: „Джордж сделает для тебя все, что угодно…“ В конце концов я разрешила привести Джорджа. Тот явился остриженный под „ежик“ и в розовой рубашке. Это, знаете ли, слишком. Возможно, я немного старомодна, но школьники так не одеваются. За Джоном я до шестнадцати лет следила, чтоб носил школьную форму».

Так что обычно Джон с Полом репетировали у Джорджа на Аптон-Грин. В один прекрасный день Харрисоны узрели сына в невероятно узких джинсах.

«Гарольд просто остолбенел, — рассказывает миссис Харрисон. — Как увидел эти штаны — с катушек слетел. Джордж сказал, что это ему Джон подарил. И давай скакать по комнате. „Какие же бальные танцы без узких джинсов?“ — спрашивал он, танцуя. В конце концов мы засмеялись. Джордж никогда не дерзил, но всегда умудрялся настоять на своем».

Когда Джордж впервые привел Джона к себе домой, миссис Харрисон была на кухне. «Джордж крикнул: „Это Джон“. Джон сказал: „Здрасте, миссис Харрисон“, — и подошел пожать мне руку. Я не поняла, что случилось потом, но он почему-то упал, повалился прямо на меня, и мы оба оказались на диване. Тут вошел Гарольд. Надо было видеть его лицо, когда он увидел на мне Джона! „Это что у вас тут творится?!“ А Джордж ему: „Ничего страшного, пап. Это просто Джон…“ Джон всегда был малость ненормальный. И никогда не унывал, совсем как я».

7 Джон в Художественном колледже

Осенью 1957 года Джон приступил к занятиям в Художественном колледже — явился в самых узких своих джинсах и самой длинной черной куртке. От Мими он прятался так: надевал поверх джинсов обычные штаны, а потом снимал их на автобусной остановке.

«В Художественном колледже все решили, что я „тедди“. Потом я немного пообтесался, как и остальные, но все равно одевался как „тедди“, в дудочки и черное. Один преподаватель, Артур Баллард, сказал, что хорошо бы мне слегка поменять гардероб, носить штаны чуть пошире. Он был парень что надо, этот Артур Баллард, помог мне, не выгнал, когда другие хотели меня вышвырнуть.

Но вообще-то, я был не „тедди“, а просто рокер. Я только притворялся „тедди“. Если б повстречал взаправдашнего „тедди“, с настоящей бандой и цепью наперевес, я бы со страху обделался.

Я стал увереннее и уже не обращал внимания на Мими. Уходил из дому и пропадал целыми днями. Носил что хотел. Вечно подзуживал Пола: мол, не слушай отца, одевайся как хочешь.

Я никогда не любил работать. Иллюстрации или там живопись — это интересно. А я угодил в группу шрифтовиков. Что-то там проворонил, и меня запихнули туда. А там все вонючие аккуратисты. С тем же успехом можно было в парашютную секцию меня записать. Все экзамены я завалил.

В колледже я остался, потому что лучше так, чем идти работать. Я болтался там, чтобы не ходить на работу.

Но я всегда знал, что добьюсь своего. Временами одолевали сомнения, но я знал, что в итоге что-нибудь произойдет. Мими выбрасывала мои рисунки и записи, а я говорил: „Когда стану знаменитым, ты об этом пожалеешь“, на полном серьезе.

Я не знал, кем хочу стать, — разве что эксцентричным миллионером. Хотел жениться на какой-нибудь миллионерше.

Я непременно должен был стать миллионером. Не получится честным путем — значит, придется бесчестным. К этому я был вполне готов: ясно было, что за картины мне платить не станут. Но я был трусом — преступник из меня бы не вышел. Мы с одним парнем задумали ограбить магазин — нормально ограбить, не просто с прилавка что-нибудь стащить. По ночам присматривались к разным магазинам, но так и не решились».

Его мать Джулия, с которой Джон проводил все больше времени, его образ жизни по-прежнему одобряла. Она уже почти вытеснила Мими. Джон ей доверял: они говорили на одном языке, ей нравилось то же, что ему, она ненавидела тех же людей, что и он.

«Я остался на выходные у Джулии и Дерганого, — вспоминает Джон. — Пришел полицейский, сказал, что произошла авария. Все прямо по сценарию, точно как в кино. Спросил, являюсь ли я ее сыном, все такое. А потом сказал, зачем пришел, и мы оба побледнели.

Ничего хуже со мной не случалось. За несколько лет мы с Джулией столько наверстали. Мы могли общаться. Мы ладили. Она была клевая.

Я сижу и думаю: „Черт, черт, черт. Ну все, кранты. Я больше никому ничем не обязан“.

Дерганому пришлось еще хуже. А потом он говорит: „Кто же теперь позаботится о детях?“ И я его возненавидел. Эгоист проклятый.

Мы поехали на такси в больницу Сефтона, куда ее отвезли. Я не хотел на нее смотреть. Пока ехали, я в истерике болтал с водителем, нес какую-то ахинею — ну, сам понимаешь. Таксист только хмыкал. Я отказался идти и смотреть на нее. А Дерганый пошел. И рыдал потом».

Джулия погибла 15 июля 1958 года. Катастрофа произошла возле дома Мими.

«Я всегда провожала ее до автобусной остановки, — говорит Мими. — А в тот вечер она ушла пораньше, без двадцати десять. И одна. Через минуту послышался ужасный скрежет. Я выскочила — а она мертва, ее сбила машина прямо у моего дома. Я никогда не показывала нашим, где именно. Они часто ходили мимо — им было бы больно… Но для меня Джулия как будто не умирала. Жива по-прежнему. Я никогда не была ни на ее могиле, ни на маминой. Для меня они обе живы. Я их очень любила. Джулия была прекрасным человеком».

Смерть Джулии, несомненно, стала тяжелым ударом для Джона. «Но он никогда не показывал, как ему плохо, — говорит Пит Шоттон. — Как в школе, когда его секли учителя. Никогда не подавал виду. По лицу не поймешь, что у него на душе».

Друзья Джона узнали о катастрофе сразу. Последним, кто говорил с Джулией, когда она вышла от Мими и собралась идти через дорогу на остановку, был приятель Джона Найджел Уэлли.

«Джон никогда не говорил о Джулии или о своих переживаниях, — вспоминает Пит. — Но он отыгрывался на своих девчонках. Вот им приходилось туго. Помню, одна на него орала: „Если у тебя мать умерла, нечего срывать злость на мне!“»

Миссис Харрисон помнит, как подействовала смерть Джулии на Джона. Они помногу репетировали у Джорджа, в доме, где их всегда встречали гостеприимством и поддержкой.

«Помню, как-то вечером я им приготовила фасоль и тосты. Это было за несколько месяцев до смерти матери Джона, он как раз с ней очень сблизился. Я услышала, как он сказал Полу: „Не понимаю — вот ты сидишь тут такой как ни в чем не бывало, а у тебя же мать умерла. Если б со мной такое случилось, я бы спятил…“ Когда мать Джона умерла, он не спятил, просто перестал выходить из дому. Я велела Джорджу пойти его проведать, чтобы Джон играл в группе, не торчал дома в тоске… Ребята многое вместе пережили уже тогда, в самом начале, и всегда помогали друг другу. Джордж был в ужасе — боялся, что теперь умру я. Глаз с меня не спускал. Я сказала: не дури. Не собираюсь я умирать».

После смерти матери Джон еще больше сблизился с Полом. Теперь их объединяло и это. Однако однокашники Джона из Художественного колледжа считают, что он изменился к худшему — стал безразличнее к чужим чувствам, а шутки его сделались безжалостнее.

Среди его подруг тех времен была Телма Пиклз — ничего серьезного, просто были в одной компании. Она говорит, большинство перед ним преклонялись — их восхищало его отношение к жизни, они никогда не встречали таких личностей.

«Джон вечно был на мели. Настоящий попрошайка: постоянно у всех одалживал, стрелял сигареты, вымогал выпивку или чипсы. Наверняка до сих пор еще многим должен. Но он притягивал людей, и ему всегда удавалось выуживать у них деньги. Вел он себя возмутительно, говорил такое, что многие постеснялись бы произнести. Иногда бывал очень жесток. Мог на улице рявкнуть в лицо какому-нибудь старику — напугать до смерти. А если видел калеку или обезображенного, громко отпускал замечания, типа: „Чего не сделаешь, чтобы не пойти в армию“.

У него было много жестоких рисунков. Я считала, они великолепны. На одном женщины ворковали над младенцами — мол, ах, какие красавцы. А дети были страшные уроды. Очень жестоко. В день смерти папы римского он нарисовал кучу карикатур — ужасных. На одной папа стоял перед огромной колоннадой у входа в рай, тряс ворота и пытался войти. А внизу подпись: „Да говорю же вам, я — папа римский“.

Для Джона не было ничего святого. Но его всегда слушали открыв рот. Одна девица сходила по нему с ума. Плакала из-за него.

Он очень стеснялся очков и не надевал их даже в кино. Мы пошли на „Короля Креола“ с Элвисом[56], но Джон сидел без очков. Там была пикантная реклама нейлоновых чулок, и Джон ее тоже не видел, мне пришлось ему пересказывать.

Его музыку я никогда не воспринимала всерьез. Он говорил, что написал новую песню, а я думала: надо же, потрясающе, кто-то умеет писать музыку, но я не понимала, хорошая она или плохая. Ясно же, что пробиться куда-то, сочиняя музыку, — это просто чудо из чудес; ну и что тогда толку?

Я знала, что он мог стать кем-то знаменитым, только не знала, кем именно. Он был очень оригинален, ни на кого не похож. Но чем он мог прославиться, я не знала. Думала, может, он станет комиком».

Джон подтверждает достоверность большинства воспоминаний Телмы о его учебе в Художественном колледже. Сам он рассказывает об этом сухо, без ностальгии, без смеха. Что было, то было. «Приходилось брать взаймы или воровать, потому что в колледже я сидел без гроша», — говорит он. Мими утверждает, что выдавала ему по 30 шиллингов в неделю, и не понимает, на что он их просаживал. «Я постоянно тянул деньги с подхалимов — вот с Телмы, например… Пожалуй, мои шутки и впрямь были жестокими. Началось еще в школе. Однажды мы возвращались из школы и немного выпили по дороге… В Ливерпуле полным-полно увечных, как и в Глазго, — трехфутовые люди, торговавшие газетами. Раньше я их как-то не замечал, а в тот день они нам попадались на каждом шагу. И это нас все сильнее смешило, мы ржали — остановиться не могли. Видимо, это такой способ скрывать чувства, маскировать их. Я бы никогда не обидел калеку. Просто у нас были такие шутки, такой образ жизни».

В Художественном колледже в жизни Джона появились два новых человека. Первым был Стюарт Сатклифф. Они учились на одном курсе, но в отличие от Джона Стю взаправду подавал большие надежды и обладал мастерством. Стю был хрупким и стройным, артистичным и вспыльчивым, а во взглядах своих — очень яростным и самостоятельным. Они с Джоном мигом подружились. Стю восхищался тем, как Джон одевается, как он царит среди людей, как эта сильная личность творит вокруг себя собственную атмосферу. Джон в свою очередь восхищался обширными познаниями и вкусом Стю, а также его художественным талантом, который превосходил его собственные способности.

Стю ни на чем не умел играть и мало что знал о поп-музыке, но был потрясен, услышав, как Джон с группой играют в Художественном колледже в обеденные перерывы. Постоянно твердил, до чего группа хороша, даже когда больше никто этого мнения не разделял.

Похоже, Джордж и Пол слегка ревновали Джона к Стю, хотя мало кто догадывался, до чего Джон им восхищается. Джон его вечно подкалывал, не упускал случая обидеть. По его примеру Пол тоже стал подкалывать Стю, хотя интересовался живописью и, как и Джон, много чего перенял у Стю в смысле идей и моды.

В Художественном колледже у Джона завелся еще один важный друг — Синтия Пауэлл, ныне его жена.

«Синтия была тихоней, — говорит Телма. — Совершенно на нас не походила. Жила за рекой, в богатом квартале, где окопался средний класс. Носила „двойки“. Очень приятная девушка, но у меня в голове не укладывалось, что она может быть с Джоном. Он вечно распространялся, какая она прекрасная. Я этого не понимала… Потом я на год ушла из колледжа, и мне рассказали, что они встречаются. Я думала, теперь он угомонится, остепенится, но не тут-то было».

Синтия Пауэлл училась с Джоном на одном курсе, в той же шрифтовой группе. Весь первый курс они друг друга не замечали и вращались в разных кругах: она — утонченная застенчивая девушка из респектабельной семьи, он — горластый ливерпульский «тедди».

«Я от него была в ужасе. Помню, впервые я обратила на него внимание на лекции — Хелен Андерсон сидела позади него и гладила его по волосам. И во мне что-то проснулось. Я сначала подумала — неприязнь. А потом сообразила, что это ревность. Но мы никогда с ним не общались — разве что он таскал у меня линейки или кисти… Выглядел он тогда чудовищно. Длинное твидовое пальто дяди Джорджа, набриолиненные волосы зачесаны назад. Он мне совсем не нравился. Он был неряха. Но у меня все равно не было возможности узнать его поближе. Я не входила в его окружение. Я была вся такая благовоспитанная — ну, мне так казалось».

«Она была воображалой, — говорит Джон. — Снобка чистой воды. Мы с приятелем Джеффом Мохамедом вечно подшучивали над ней, поднимали на смех. „Тише, пожалуйста! — кричали мы. — Никаких непристойностей. К нам пожаловала Синтия“».

Впервые они разговорились на занятии по шрифтам. «Оказалось, мы оба близорукие. Поговорили про это. Джон этого совсем не помнит. Весьма прискорбно. Зато я помню. После этого я стала приходить пораньше, чтобы сесть рядом с ним. А после занятий слонялась перед колледжем, надеялась с ним столкнуться… Я к нему не клеилась. Просто я что-то чувствовала, а Джон об этом не догадывался. Я не давила. Я бы не смогла. По-моему, он и сейчас не представляет, сколько времени я тратила, чтобы увидеть его».

По-настоящему они познакомились на втором курсе, под Рождество 1958 года.

«На курсе устроили танцы, — говорит Джон. — Я был пьян и пригласил ее танцевать. Джефф Мохамед мне все уши прожужжал: „Между прочим, Синтия к тебе неравнодушна…“ Когда танцевали, я ее позвал завтра на вечеринку. Она сказала, что не может. Она помолвлена».

«Я была помолвлена, — говорит Синтия. — Ну, почти. Я три года встречалась с парнем, и мы вот-вот должны были обручиться. Джон разозлился, когда я отказалась. Он сказал: ладно, пошли тогда после танцев в „Крэк“, выпьем. Я сначала отказалась, а потом пошла. Я, вообще-то, очень долго ждала этого приглашения».

«Я торжествовал, — вспоминает Джон. — Я ее все-таки уломал. Мы выпили и пошли к Стю, по дороге купили рыбы с картошкой».

После этого они встречались каждый вечер, нередко днем вместо лекций ходили в кино.

«Я боялась его. Он был такой грубиян. Никогда не уступал. Мы постоянно ссорились. Я думала: если уступлю сейчас, то так оно и пойдет. А он меня просто испытывал. Я не имею в виду секс — он просто проверял, можно ли мне доверять, ждал, когда я докажу, что можно».

«Я просто был в истерике, — говорит Джон. — В этом загвоздка. Я ревновал ее ко всем подряд. Требовал от нее безоговорочного доверия, потому что его не заслуживал. Я был неврастеник, вымещал на ней свое раздражение… Один раз она от меня ушла. Это было ужасно».

«Я была сыта по горло, — говорит Синтия. — Сил уже никаких не было. Он взял и стал целоваться с другой девушкой».

«Но я без нее не мог. И я ей позвонил».

«Я сидела у телефона и ждала его звонка».

Знакомить Джона со своей матерью Синтия не торопилась. Хотела подготовить мать к этому потрясению. «Джон был не очень-то обходителен, на вид ужасный неряха. Мама и бровью не повела. Она вообще молодец, хотя наверняка надеялась, что вся эта история как-нибудь прекратится сама собой. Но мама никогда не вмешивалась… Учителя меня предупреждали: будешь встречаться с Джоном — с учебой можешь попрощаться. Учеба действительно пошла прахом, и они вечно меня пилили. Уборщица Молли однажды увидела, как Джон меня ударил, прямо затрещину отвесил. Дурочка, сказала, зачем ты с ним связалась?»

«Я два года провел в каком-то исступлении, — говорит Джон. — Либо пил, либо дрался. С другими девушками вел себя так же. Что-то со мной было не в порядке».

«Я все надеялась, он перебесится, но не знала, хватит ли у меня терпения дождаться. Я винила его окружение, семью, Мими и колледж. Джону было не место в колледже. Учебные заведения не для него».

8 От The Quarrymen до The Moondogs

Кконцу 1959 года название The Quarrymen отошло в историю. Пол и Джордж учились в институте и вообще не имели отношения к средней школе «Куорри-Бэнк», а Джон занимался в Художественном колледже. Группу называли то так, то этак, зачастую выдумывали названия экспромтом. На одном выступлении назвались The Rainbows[57], потому что все вышли на сцену в рубашках разных цветов.

По словам Джорджа, после его прихода группа с год топталась на месте; впрочем, сам Джордж играл все лучше.

«Я даже не припоминаю, чтобы в мой первый год в группе нам хоть кто-нибудь заплатил. Мы в основном играли у разных ребят на вечеринках. Приходили с гитарами, и нас зазывали. В лучшем случае нам доставалась бесплатная кока-кола или тарелки фасоли… Деньгами запахло, когда мы стали участвовать в конкурсах скиффла. Мы проходили первые туры, стараясь продержаться подольше и хоть что-то выиграть. Но в таких конкурсах за участие не платят, только за выигрыш, и эти туры длились бесконечно. Несуразно, конечно, — группа, где под восемнадцать гитаристов и ни одного ударника».

Миссис Харрисон была ярой болельщицей Джорджа и его группы, а вот мистер Харрисон сильно переживал. Войну против длинных волос Джорджа и манеры одеваться он проигрывал: жена была на стороне сына. «Я говорила: „Это его волосы“. Почему кто-то тебе указывает, как поступать с твоей собственностью?»

«Но я хотел, чтобы у него хватило терпения доучиться в школе и устроиться на хорошую работу, — говорит мистер Харрисон. — Я очень расстроился, увидев, как Джордж увлекся своей группой. Я-то понимал, какая нужна ловкость, чтобы в шоу-бизнесе добраться до вершины и, главное, оттуда не свалиться. Я просто не представлял, как они туда пробьются. Два других сына хорошо устроились — Гарри слесарь, Питер рихтовщик. Я хотел, чтобы у Джорджа тоже было все в порядке… Но Джордж заявил, что хочет уйти из школы. Не желал бумажки перекладывать. Хотел что-то делать своими руками. Это они с матерью вдвоем решили, меня и не спросил никто. Даже экзамены сдавать не стал — просто взял и ушел».

В шестнадцать, летом 1959 года, Джордж начал работать.

«Было ясно как день, что никаких экзаменов я не сдам. Максимум два экзамена обычного уровня — и то, если наизнанку вывернуться. Но два экзамена обычного уровня — это только чтоб тебя допустили дерьмо разгребать. Ну и зачем они мне?

Я остался до конца триместра, уроки в основном прогуливал, ходил к Джону в Художественный колледж. Мы с Полом часто там околачивались.

Бросив школу, я долго не мог найти работу. Я понятия не имел, что делать дальше. Отец хотел, чтоб я пошел в подмастерья, и я попробовал сдать экзамен на подмастерье в Ливерпульской корпорации, но провалился. Наконец инспектор по трудоустройству молодежи нашел мне работу в большом универмаге „Блэклерс“ — оформлять витрины. Я туда пришел, но они уже кого-то взяли. А мне предложили пойти в подмастерья к электрику.

Мне понравилось: не то что ходить в школу. Скоро зима, а в просторном универмаге тепло. В основном мы там играли в дартс.

Я тогда начал подумывать об эмиграции в Австралию. Во всяком случае, пытался заинтересовать этой идеей отца, чтобы мы эмигрировали всей семьей, — сам я был еще слишком молод. Потом думал про Мальту — на глаза попались какие-то туристические проспекты. Потом Канада. Раздобыл всякие анкеты, но их должны были подписать родители, поэтому я даже заполнять не стал. Чувствовал: что-то подвернется».

А в семье Маккартни овдовевший Джим не без труда пытался вырастить двоих сыновей-подростков серьезными людьми. К его вящей радости, Пол по-прежнему учился в школе. Но поскольку все свободное время он проводил с Джоном и Джорджем и играл в бит-группе, на уроки времени толком не оставалось.

Пол по-прежнему ухитрялся оставаться в потоке 5 «В» — считалось, что там в основном занимаются литературой, английским и иностранными языками. Правда, с экзаменами обычного уровня у него не заладилось. Одолел Пол лишь один экзамен — рисование.

Он подумывал бросить школу, но не знал, где работать. Отец настаивал, чтобы Пол учился. Казалось, не уходить гораздо проще. Если учишься, остается уйма свободного времени на группу. Он остался, пошел на дополнительные занятия — по результатам экзаменов его в шестой класс сразу принять не могли. Затем отправился на переэкзаменовку, успешно сдал еще четыре экзамена и перешел в шестой класс.

«В школе по-прежнему была тоска смертная, но мне нравился преподаватель английского Дасти Дарбэнд, единственный из всех. Отличный был парень. Любил современную поэзию, рассказывал нам про „Леди Чаттерлей“, о которой мы тогда еще понятия не имели, и „Рассказ мельника“[58]. Говорил, что эти книги считаются непристойными, но это не так».

Эта искра интереса удержала его в шестом классе, хотя Пол и не учился. Официально он готовился к экзаменам повышенного уровня по английскому и живописи: предполагалось, что затем он поступит в педагогический колледж и станет преподавателем. Все знали, что способностей ему хватит. Джима, во всяком случае, такой сценарий устраивал.

«Мне никогда не нравилась музыка, которой увлекался Пол, — говорит Джим. — И этого Билла Хейли я терпеть не мог. Там же вообще мелодий нет… Но однажды я пришел домой в полшестого и услышал, как они репетируют. И тут я понял — они чему-то научились. Уже не просто бренчанье. Неплохие берут аккорды».

Теперь Джим хотел сидеть на репетициях, наставлять, рассказывать, как он играл в старые добрые времена в Jim Mac’s Band. А чего они не играют хороших песен? К примеру, «Stairway to Paradise»?[59] Превосходная песня, он всегда так считал. Он рассказывал им, как управлялся со своим оркестром и как им надо преподносить свои песни.

Ребята говорили: не, спасибо, а можно нам чаю, ладно, пап? Ладно, отвечал Джим, не нравится «Stairway to Paradise» — может, что-нибудь джазовое? «When the Saints»?[60] Он может показать, как сыграть. Не, говорили они уже тверже.

В конце концов Джим ограничился стряпней. После смерти жены ему пришлось научиться готовить — ну, как бы. К своему удовольствию, Джим обнаружил, что, хотя его сыновья Пол и Майкл были привередами и ели плохо (а Пол, когда был чем-то занят, не ел вообще), Джон и Джордж обладали отменным аппетитом и готовы были есть что угодно и когда угодно. «Я обычно скармливал им, что не доедали Пол и Майкл. В конце концов перестал это скрывать, так прямо и говорил: „Вот тут осталось кое-что, есть будете?“ По сей день готовлю заварной крем к приезду Джорджа. Он говорит, мой крем — лучший в мире».

Группа росла, обзавелась простенькими усилителями и в сравнении с мягким скиффлом зазвучала мощнее. «Но в то время каждый год шел за пять», — говорит Пол.

Теперь они играли в основном в рабочих клубах или на церковных церемониях, а вечеринки бросили. Выступали, например, в «Уилсон-холле» и в автобусном парке на Финч-лейн.

Как и все начинающие группы, они все чаще участвовали в конкурсах. «Одна женщина играла на ложках — так она все время нас обставляла, — говорит Пол. — А еще Sunny Siders. Эти выезжали на отличном номере с лилипутом».

Состав группы по-прежнему постоянно менялся. Их никто не знал, и они могли выступать со всеми, кто попадался под руку. «Одно время у нас играл клавишник по имени Дафф. Но отец не разрешал ему задерживаться допоздна. Он играл-играл, а потом вдруг посреди номера убегал домой, только его и видели».

Выступая на публике, одевались они обычно как «тедди»-ковбои: черно-белые ковбойские рубахи с белой бахромой на карманах и черные галстуки-шнурки.

Но дома у Джорджа или Пола они проводили больше времени, чем на сцене. «Приходили ко мне домой и курили траву в отцовской трубке. Иногда приводили девчонку или сидели и рисовали друг друга. Но в основном играли на гитарах и сочиняли песни».

За первые пару лет Джон и Пол написали около полусотни песен. Потом из них исполнялась только одна — «Love Me Do».

Принимаясь за очередную песню, они первым делом писали: «Новое оригинальное произведение Джона Леннона и Пола Маккартни».

Оба уже достаточно поднаторели в игре на гитаре, не без помощи телешоу с участием тогдашних звезд. «Однажды вечером я смотрел, как группа The Shadows аккомпанирует Клиффу Ричарду. У них отличное вступление к „Move It“[61] — я слышал на пластинке, но все не мог понять, как это у них получается. А по телевизору увидел. Сломя голову выбежал из дому с гитарой, вскочил на велик и помчался к Джону. Ворвался к нему с криком: „Я понял!“ И мы все сразу принялись разучивать это вступление. Сами стали начинать песни эффектнее. Еще я позаимствовал несколько хороших аккордов из „Blue Moon“»[62].

Ребята участвовали в любых, даже совсем захудалых конкурсах, а потому с энтузиазмом встретили появление в Ливерпуле одного из самых известных организаторов подобных состязаний. В объявлении «Ливерпул экоу» сообщалось, что «Кэрролл Левис, Открыватель Звезд, прибывает с визитом в рамках своего телевизионного шоу „Молодые открытия Кэрролла Левиса“»[63]. Съемки планировались в Манчестере, но в театре «Эмпайр» назначили прослушивание, чтобы отобрать в Ливерпуле таланты для участия в программе.

Джон, Пол и Джордж, как и половина подросткового населения Ливерпуля, отправились на прослушивание. Они прошли, и их пригласили в Манчестер на запись программы.

Миссис Харрисон помнит их восторги. «Джордж аж до потолка прыгал, получив пригласительное письмо. А я никак не могла понять, чего он так суетится. Письмо было адресовано какой-то группе The Moondogs».

Название The Moondogs придумали второпях специально для шоу Кэрролла Левиса. На афишах значилось «Джонни и Лунные Псы». Тогда у всех групп были лидеры: скажем, Клифф Ричард и The Shadows. Поэтому первым поставили имя Джона. Если у группы и был лидер, то лидером был Джон.

Они исполнили свой номер и были награждены довольно дружными аплодисментами. Однако шоу Кэрролла Левиса было устроено так: в конце программы группы поочередно выходили на сцену, снова исполняли несколько тактов из своего номера, а публика бешено аплодировала — ну или нет. По реакции зала и определялся победитель.

Однако Джон и Лунные Псы, бедные ливерпульские пацаны, ждать не могли — им надо было возвращаться в Ливерпуль. Шоу заканчивалось поздно, и они рисковали опоздать на последний поезд. Денег на гостиницу в Манчестере у них не было. И когда наступило время финальных аплодисментов, их уже и след простыл.

Разумеется, о победе не могло быть и речи. Их даже не заметили многочисленные охотники за талантами, на них не обратили внимания, не выказали одобрения.

Джон, Пол и Джордж страшно расстроились. Впервые они соприкоснулись с миром профессионалов, но этот миг пришел и прошел.

9 Стю, Шотландия и The Silver Beatles

ВХудожественном колледже Джон и Стюарт дружили все крепче. Стю почти постоянно мотался вместе с группой и смотрел, как они репетируют. Они с Джоном уломали совет колледжа купить магнитофон, якобы нужный всем студентам. Джон забрал его себе — записывать, как они играют, слушать себя со стороны. Еще они добились покупки системы громкой связи для танцев в колледже. Она в итоге стала одним из усилителей группы.

Стю, хотя и тратил массу времени на Джона и его группу, по-прежнему увлекался живописью. Он представил несколько работ на выставку Джона Мурза, одну из лучших в своем роде, не только в Мерсисайде, но и во всей Британии. Названа она в честь Джона Мурза, выходца из богатой ливерпульской семьи, сделавшей состояние на футбольном тотализаторе «Литтлвудз» и рассылке товаров по почте. Стюарт Сатклифф, еще студент, выиграл шестьдесят фунтов — огромные деньги по тем временам и серьезный успех в столь юном возрасте.

Джон, его лучший друг и самая влиятельная фигура в его жизни, мигом нашел прекрасный способ распорядиться деньгами. Стю всегда говорил, что хочет научиться играть и войти в группу по-настоящему, а не просто околачиваться на репетициях. Джон сказал, что теперь у Стю появился шанс к ним присоединиться. На свои шестьдесят фунтов он может купить бас-гитару, которой всегда не хватало, — и милости просим. Не важно, что он не умеет играть, — они научат.

Полу и Джорджу эта идея пришлась по душе — им действительно был нужен еще один исполнитель. Насколько помнит Джордж, Стю предложили купить себе на выбор бас-гитару или ударные. Группе требовалось и то и другое: при трех солирующих гитаристах у них не было ритм-секции. «Стю понятия не имел, как играть, — вспоминает Джордж. — Мы показали ему все, что знали сами, но взаправду он освоился, уже играя на сцене». На фотографиях того времени Стю почти всегда стоит спиной к публике, чтобы никто не видел, как мало он умеет.

Приглашали их все чаще, в рабочих клубах и на танцах они зарабатывали по несколько шиллингов. Но когда мода на бит-группы охватила весь Ливерпуль, постепенно стали появляться молодежные клубы. По сути, это были кофейни, подобные сотням других кофеен, расплодившихся по всей стране, — в них подавали эспрессо под сенью бамбука и искусственных цветов. Но в ливерпульских кофейнях порой устраивали концерты для подростков, и сотни бит-групп получили площадки.

Однако в традиционные клубы — например, «Кэверн» — бит-группы не пускали. Такие клубы предназначались для джаз-бандов и поклонников джаза — искусства более утонченного. Бит-группы — сплошь неряшливые дилетанты и «тедди». Пролетарское искусство для электриков и разнорабочих. К бит-группам и игравшим в них музыкантам тогда относились пренебрежительно.

«Мы всегда были против джаза, — говорит Джон. — Дерьмовая музыка, еще глупее рок-н-ролла, для студентов в свитерах из „Маркса и Спенсера“. В джазе не происходит ничего путного, ничего не меняется, и все сидят и хлещут пиво пинтами. Мы ненавидели джаз, потому что нас поначалу в такие клубы не пускали. Из-за джазовых оркестров мы даже на прослушивание не могли попасть».

Бит-группы теперь старались обзавестись аппаратурой, электрогитарами и усилителями — скиффл обходился без них. Вслед за Элвисом Пресли появились и другие рок-певцы — Литтл Ричард, Джерри Ли Льюис, а в Британии у них возникали толпы имитаторов.

Но здесь все самое важное по-прежнему происходило в Лондоне. Первым английским рокером в духе американских звезд, добившимся успеха у себя на родине, стал кокни Томми Стил, который сделал себе имя, выступая в лондонских кофейнях. Плюс Клифф Ричард, который вылепил себя под Элвиса. Джон, Джордж и Пол о существовании Томми Стила, похоже, не подозревали — по крайней мере, не помнят, чтобы он произвел на них какое-то впечатление. Зато Клиффа Ричарда и The Shadows они просто терпеть не могли. Джон говорит, его уже тогда раздражал эдакий христианский имидж Клиффа. Но и его традиционные поп-баллады они на дух не переносили.

Пол, всегда старавшийся добиваться результатов, готов был умерить гордыню и уболтать любого, кто мог оказаться им полезен. Он постоянно пробивал для группы рекламу в местной прессе.

Примерно тогда он отправил письмо одному журналисту, некоему мистеру Лоу, с которым они разговорились в пабе[64].

Уважаемый господин Лоу,

простите, что так долго Вам не писал; надеюсь, еще не поздно. Сообщаю Вам подробности о нашей группе.

Она состоит из четырех юношей: Пол Маккартни (гитара), Джон Леннон (гитара), Стюарт Сатклифф (бас-гитара) и Джордж Харрисон (тоже гитара) — и называется…

Состав может показаться скучноватым, но следует отметить, что, обладая музыкальными способностями значительно выше среднего уровня, члены группы добиваются на удивление разнообразных эффектов. В основе лежит офф-бит, но в последнее время он сопровождается фоновым он-битом, в результате чего звучание группы несколько напоминает традиционные джазовые четыре четверти. Возможно, это результат влияния мистера Маккартни, который в 1920-е годы возглавлял Jim Mac’s Jazz Band, один из лучших местных джаз-бандов.

Однако смысл и радость жизни группы — современная музыка; достаточно сказать, что за последние три года Джон и Пол написали более пятидесяти мелодий — баллад и темповых номеров. Некоторые из них — чисто инструментальные (например, «Looking Glass», «Catswalk» и «Winston’s Walk»), другие написаны с расчетом на вкусы современной публики (такие как «Thinking of Linking», «The One after 909», «Years Roll Along» и «Keep Looking That Way»).

Группа также охотно делает новые аранжировки популярных песен прошлых лет (таких как «Ain’t She Sweet», «You Were Meant For Me», «Home», «Moonglow», «You Are My Sunshine» и других).

Несколько слов о ребятах. Джон, лидер группы, учится в Художественном колледже и не только превосходно играет на гитаре и банджо, но и является опытным художником-карикатуристом. К кругу его интересов относятся живопись, театр, поэзия и, конечно, пение. Ему 19 лет, и он является основателем группы.

Полу исполнилось 18 лет, он изучает английскую литературу в Ливерпульском университете. Как и остальные члены группы, он играет на нескольких инструментах — владеет фортепиано и ударными, а также, разумеется…

На этом пестрая смесь правды и вымысла, увы, обрывается. Полу, конечно, не исполнилось 18 лет, в Ливерпульском университете он не учился, однако что правда, то правда: как намекает многоточие, названия у группы не имелось. Позднее, в 1959 году, нарисовалось очередное важное прослушивание, и, как и перед прослушиванием у Кэрролла Левиса, ребята всерьез задумались о том, как же себя назвать.

Тут и возникла идея назвать группу «Битлз». Теперь уже никто не помнит точно, как это вышло. Пол и Джордж просто говорят, что однажды эту идею принес Джон. Они всегда были поклонниками Бадди Холли и The Crickets. Им нравилась и музыка, и название группы. Значение у него двойное, и об одном из них, чисто английском, американцы не догадывались[65]. Они жалели, что сами так не назвались.

Размышляя об этом, Джон придумывал названия других насекомых, которые можно было бы обыграть. В детстве он заполнял такой игрой слов целые тетрадки. «Мне пришло в голову слово „beetles“[66]. И я смеху ради решил написать его как „BEAtles“, чтобы намекнуть на связь с бит-музыкой».

Так и возникло название «Битлз» — просто и ясно, хотя потом долгие годы битлы, когда их спрашивали о происхождении названия, чего только не выдумывали. Обычно отвечали, что в окно залетел человек на ковре-самолете и сказал это слово. И хотя у группы появилось название, которое им всем нравилось, ребята еще не скоро станут «Битлз» навсегда.

Как-то один приятель спросил, как они теперь называются. Они сказали, что «Битлз». А он ответил, что группе нужно длинное название. Скажем, «Long John and the Silver Beatles»? Это им тоже не очень-то понравилось. Но когда настал день того важного прослушивания и у них спросили, как называется их группа, они представились The Silver Beatles и до конца 1959 года так и звались.

Ответственное прослушивание проводил знаменитый Ларри Парнз, тогдашний король британского рок-н-ролла, подписавший Томми Стила, Билли Фьюри, Марти Уайлда, Даффи Пауэра и Джонни Джентла[67]. О его приезде в Ливерпуль они услышали в клубе «Джакаранда», где играли многие бит-группы. Владел клубом ливерпульский валлиец Аллан Уильямс. Ему же принадлежал клуб «Голубой ангел», где Ларри Парнз проводил прослушивание.

Туда они явились не только без названия (лишь в последний момент, когда помощник Ларри Парнза спросил, как их объявлять, они назвались The Silver Beatles), но и без ударника. Тот, что играл с ними время от времени, обещал прийти, но так и не явился. Они опять стали безударными.

Их выручил ударник другой группы, тоже пришедшей в «Голубой ангел» на прослушивание. Его звали Джонни Хатч, и он считался одним из трех лучших ударников в Ливерпуле. С прослушивания осталась фотография. Джонни Хатч сидит в глубине, скучающий и высокомерный. Стю, как обычно, толком не разглядишь. Он стоит спиной к Ларри Парнзу, пряча от него аппликатуру.

На прослушивании выбирали аккомпанирующую группу для Билли Фьюри. Ларри Парнзу никто не понравился, но The Silver Beatles он предложил двухнедельные гастроли по Шотландии, аккомпанировать Джонни Джентлу, своему последнему и еще неизвестному открытию. Речь не шла об их гастролях. The Silver Beatles отводилась весьма незначительная роль. Но это был их первый нормальный, профессиональный ангажемент и вдобавок первые гастроли, пусть даже короткие и второсортные.

Джордж, которому вскоре исполнялось шестнадцать, воспользовался для поездки двухнедельным отпуском. Полу надлежало корпеть над экзаменами обычного уровня, но он не собирался отказываться от гастролей из-за какого-то аттестата о среднем образовании. Айвен Вон, его товарищ по институту, вспоминает, как они спорили, как он уговаривал Пола не дурить — нельзя вот так взять и уехать, бросив подготовку к экзаменам. Отца Пол как-то умудрился убедить, что у него двухнедельные каникулы. Мол, в школе велели как следует отдохнуть. Пол сказал, что к экзаменам вернется, а гастроли — прекрасный отдых для мозгов. Неудивительно, что он сдал всего один экзамен.

Для гастролей по Шотландии им снова понадобился ударник. Им стал Томас Мур. Про него они помнят только, что пришли к нему домой и забрали его и что жил он на пособие по безработице. Судя по всему, его и впрямь звали Томас Мур. А The Silver Beatles, едва почувствовав себя профессионалами, захотели обзавестись псевдонимами. Тогда это было модно.

«Смена имени — это очень волнующе, — говорит Пол. — Сразу все взаправду, ты настоящий профессионал. Если есть псевдоним, это как бы доказывало, что ты не липа».

Пол превратился в Пола Рамона. Он не помнит, откуда взялся этот Рамон. «Видимо, где-то услышал. Мне казалось, звучит шикарно, чем-то напоминает Валентино»[68]. Джордж стал Карлом Харрисоном, в честь одного из своих кумиров Карла Перкинса. Стю обернулся Стю де Стейлом, с поклоном голландским художникам. Джон своего псевдонима не помнит и не уверен, был ли у него псевдоним, но остальные утверждают, что называли его Джонни Силвер.

Гастроли проходили на самом севере Шотландии, по маленьким дансингам северо-восточного побережья. Полу запомнились Инвернесс и Нэрн — другие города из памяти выпали. Он посылал отцу открытки: «Дела путем. У меня попросили автограф».

Остальных слегка задевало, что со звездой тура Джонни Джентлом лучше всех ладил Джордж. Джонни даже пообещал после гастролей подарить Джорджу одну из старых рубашек Эдди Кокрэна. Они по-прежнему постоянно между собой ссорились, но новичку Стю доставалось больше всех. Джон, Пол и Джордж были вместе уже давно и знали, что ссоры, словесные перепалки и критика — это все ерунда. А если не ерунда — огрызайся в ответ.

«Мы вели себя чудовищно, — вспоминает Джон. — Запрещали ему садиться рядом, есть вместе с нами. Гнали его, и он уходил». Из одной гостиницы, где они остановились, только что съехала эстрадная труппа. В их шоу участвовал карлик. Они разузнали, где была его постель, и велели Стю спать в ней. Уж они-то не собираются ложиться в нее после карлика. Придется Стю. «Так он учился жить с нами, — говорит Джон. — Идиотизм, но ничего не поделаешь, такими уж мы были».

После упоения шотландских гастролей наступило затишье. Ларри Парнз больше ничего не предлагал. Теперь он признает, что упустил потрясающий шанс, но тогда у него полно было звездных певцов, и группами он не интересовался. Битлы снова выступали на танцах перед толпой пьяных «тедди» и работягами, которым выдался свободный вечерок, либо в весьма сомнительных заведениях.

Вскоре после Шотландии их пригласили сыграть в стрип-клубе на Аппер-Парламент-стрит. Стриптизерша Дженис должна была раздеваться под их аккомпанемент. «Она дала нам ноты, — рассказывает Джордж. — „Gypsy Fire Dance“, что-то такое. Но мы не умели читать нот, и ее заказы нам были до фонаря. Играли „Ramrod“, а потом „Moonglow“ — я как раз недавно ее выучил».

Примерно тогда же им удалось пару раз выступить в клубе «Кэверн» на Мэтью-стрит, который по-прежнему оставался оплотом джаза. Им передавали записки — просили не играть рок-н-ролл, — и они представляли свои номера как настоящие джазовые композиции. «А теперь всем известная популярная композиция Фэтса Дюка Эллингтона Ледбелли[69] „Long Tall Sally“». После чего следовал бит. Такие выходки не могли понравиться руководству клуба и не очень-то помогали получать дальнейшие приглашения.

Но в основном они толком ничего не делали — сидели друг у друга в гостях или, если были деньги, шатались по клубам. «Шотландия — это была слабая надежда, первый проблеск шоу-бизнеса, — говорит Джордж. — Вернувшись в Ливерпуль, мы как будто спустились с небес на землю. Если выходило больше двух выступлений в неделю — это нам еще везло. За вечер зарабатывали шиллингов пятнадцать и сколько угодно яичницы, тостов и кока-колы».

10 «Касба»

За неимением лучшего они вновь стали приходить в клуб «Касба», где играли до поездки в Шотландию.

Клуб «Касба» основала миссис Бест, невысокая и очень импульсивная брюнетка. В Англию она приехала из Дели. Своего мужа Джонни Беста, бывшего организатора боксерских поединков, она встретила в Индии во время войны. Они приехали в Ливерпуль, где купили викторианский четырнадцатикомнатный дом под номером восемь по улице Хейменс-Грин в приличном жилом районе Вест-Дерби.

В 1941 году родился их старший сын Питер Бест. Учился он в Ливерпульской коллегиальной школе, тоже очень хорошей. Успешно сдав пять экзаменов обычного уровня, Питер перешел в шестой класс. Он собирался стать учителем.

Пит был хорош собой и отлично сложен, но довольно застенчив, угрюм и замкнут, особенно по сравнению со своей деловой и энергичной матерью. Когда он стал приводить домой школьных друзей, она всячески это поощряла.

В летние каникулы 1959 года, когда Пит перешел в старшие классы, он с друзьями попросил мать отдать в их распоряжение огромный подвал их дома: вместо того чтобы переворачивать дом вверх дном, слушая пластинки, можно расчистить подвал и собираться там, никому не мешая. «Изначально предполагалось, что это будет их логово, — говорит она. — А потом мы придумали молодежную кофейню. Решили, что это будет частный клуб, и назначили вступительный взнос в один шиллинг, чтоб отвадить „тедди“ и всякую шпану».

Они задумали пригласить несколько бит-групп, которых в Ливерпуле тогда было пруд пруди: ясно, что многие ухватятся за такую возможность. Миссис Бест, блистательно умевшая руководить процессами и людьми, идею поддержала.

Нашли они группу, которая тогда все еще называлась The Quarrymen. Рассказала о ней одна девушка, знакомая одного из музыкантов, — очень их хвалила. Знала она не Джона, Пола или Джорджа, а некоего Кена Брауна, который тогда играл у них на гитаре, — одного из множества музыкантов, в те времена прошедших через группу.

Узнав, что в клуб требуется группа, Джон, Пол и Джордж примчались тотчас. Им немедленно вручили малярные кисти, и всю оставшуюся неделю они прибирали и ремонтировали подвал к открытию. Джон привел свою подружку Синтию Пауэлл.

«Помню, я попросила Джона загрунтовать стену, — говорит миссис Бест. — Прихожу, а он уже закончил, только вместо грунтовки сразу покрыл стену краской. Он был так близорук, что не смог отличить краску от грунтовки. Я была в панике, что краска не успеет высохнуть».

Названия у клуба не было до самого открытия. «Однажды вечером я пришла посмотреть, как продвигается ремонт. Там все такое таинственное, повсюду темные закутки. Эдак по-восточному. А я недавно посмотрела фильм с Хеди Ламарр и Чарльзом Буайе, по-моему, назывался „Алжир“, где они отправились в Касбу[70]. Так я и выбрала название — клуб „Касба“. Я ведь из Индии — вполне уместно».

Клуб открылся в конце августа 1959 года. В первый же вечер там собралось человек триста. The Quarrymen оказали восторженный прием. Казалось, что «Касба» — это всерьез и надолго.

«Я была очень рада, — вспоминает миссис Бест. — Не за себя, конечно, а за Питера. Он подумывал заняться шоу-бизнесом, и я надеялась, что в клубе он наберется опыта. Одолеет застенчивость, станет поувереннее».

Клуб процветал. Здесь можно было выпить кофе, съесть пирожное и послушать The Quarrymen. Вечерами в выходные сюда набивалось до четырехсот человек. Вскоре в клуб вступило уже три тысячи душ. Наняли вышибалу Фрэнка Гарнера — он стоял на дверях и не пускал «тедди».

Пару месяцев все шло прекрасно. Затем в The Quarrymen случилась размолвка. Музыканты получали по пятнадцать шиллингов за вечер. Однажды Кен Браун не пришел, и Джон, Пол и Джордж играли без него. «Я заплатила им по пятнадцать шиллингов, и столько же Кену Брауну, когда его встретила. Но эта троица считала, что Кену вообще ничего не полагается, раз он не играл с ними в тот вечер. Они сказали, что группе причитается три фунта за вечер, и если они играли втроем, значит должны получить три фунта, а не по пятнадцать шиллингов на нос».

Так вспоминают эти разногласия Пит Бест и его мать. Остальные ничего не помнят. Как бы то ни было, после распри из-за денег Кен Браун ушел, а вскоре и у группы появились другие занятия.

Пит, видя, как хорошо идут дела у The Quarrymen, но главным образом просто ради удовольствия, в свободное время уже примеривался к старому малому барабану. Когда Кен Браун разругался с ребятами, они с Питом решили создать новую группу. При помощи и поддержке миссис Бест они нашли еще двоих и назвались The Blackjacks.

«Они были очень хороши, — вспоминает миссис Бест. — Помню, Рори Сторм, очень тогда популярный, бросил им вызов — мол, кто соберет больше народу. Рори собрал триста девяносто человек, а The Blackjacks — четыреста пятьдесят, рекорд для нашего клуба».

The Quarrymen съездили в Шотландию и стали The Silver Beatles, но изредка, если больше ничего не подворачивалось, по-прежнему выступали в «Касбе». The Blackjacks с Питом Бестом на ударных теперь играли в клубе постоянно. За год они подросли, и Пит решил, что и впрямь хочет заняться шоу-бизнесом.

«Я тогда подумывал поступить в педагогический колледж. Я сдал пять экзаменов обычного уровня, меня бы взяли. Но мне все осточертело, и я ушел, не сдав экзамены повышенного уровня».

Он бросил учебу летом 1960 года. «Касба» процветала, там для Пита всегда нашлось бы занятие, но тут его группа стала распадаться. Кен Браун уехал на юг, остальные пошли на курсы по основной специальности. Пит бросил школу, чтобы сделать карьеру в шоу-бизнесе, и вдруг остался не у дел.

Однако через пять недель после того, как он ушел из школы, в августе 1960 года, ему позвонил Пол Маккартни.

«Пол спросил, осталась ли у меня ударная установка, — рассказывает Пит. — Я ответил, что недавно купил новую. Страшно ею гордился. Он сказал, что их пригласили в Гамбург — не поеду ли я с ними ударником? Я согласился. Они всегда мне очень нравились. Они обещали мне пятнадцать фунтов в неделю — огромные деньжищи по тем временам. Куда лучше, чем педагогический колледж… Я пришел в „Джакаранду“, клуб Аллана Уильямса. Познакомился со Стю. Прослушался. Отстучал им несколько номеров, и они сказали: отлично, поедешь с нами в Гамбург».

Миссис Бест вышла на бит-группы через молодежные кофейни, но Аллан Уильямс, опытный спец по ночным клубам, стоял на ступеньку выше. Он не только приглашал группы для своих заведений, но и подыскивал их для других, выступая в качестве импресарио и менеджера для групп, занятых поиском работы. Это он устроил «Битлз» прослушивание у Ларри Парнза в одном из своих клубов. За шотландские гастроли «Битлз» платил Ларри Парнз, но деньги им выдавал Аллан Уильямс, через которого они получили ангажемент.

Как так вышло, что ливерпулец Аллан Уильямс, мелкий владелец клубов, стал экспортировать группы в Гамбург? История сложная. Все началось с одного немецкого моряка, который услышал в «Джакаранде» вест-индский шумовой оркестр и, вернувшись в Гамбург, поделился своими восторгами. Оркестр наняли в один гамбургский ночной клуб. Аллан Уильямс тоже поехал — надеялся заинтересовать гамбургские клубы другими ливерпульскими группами. В «Кайзеркеллере» — похоже, единственном местном рок-н-ролльном клубе — он познакомился с Бруно Кошмидером. «Я ему навешал лапшу на уши: сказал, что все лучшие британские рок-группы происходят из Ливерпуля».

Кошмидер отправился в Великобританию сам, но поехал в Лондон, где вскоре выяснилось, что о ливерпульских группах никто слыхом не слыхивал. В кофейне «2i» в Сохо, тогдашнем центре британского рока (там играл, к примеру, Томми Стил), он подписал контракт с Тони Шериданом и его группой. Шеридан в Гамбурге прогремел, и Кошмидер вновь приехал в Лондон — поискать еще кого-нибудь. По случайности в «2i» он столкнулся с Алланом Уильямсом. Тот приехал с ливерпульской группой Derry and the Seniors и искал им ангажемент. Они подписали контракт, и Derry and the Seniors первыми из ливерпульских бит-групп поехали в Гамбург.

Их гастроли прошли успешно, и Аллана Уильямса попросили подыскать еще кого-нибудь. Он подумывал про Рори Сторма, но тот со своей группой уезжал в летний лагерь «Батлинз». Поэтому Уильямс обратился к «Битлз». Однако Гамбург заказывал группу из пяти музыкантов, а у «Битлз» не было ударника. Иногда с ними стучал один барабанщик, немолодой семейный человек, но ехать в Гамбург он не захотел — жена воспротивилась. Тут-то они и придумали зазвать к себе Пита Беста. Тот согласился, и все устроилось.

В семействе Харрисон крыльями никто не хлопал — ну, кроме, конечно, Джорджа. Миссис Харрисон, по крайней мере, не пыталась его удержать. Переживала, что в свои семнадцать лет Джордж впервые едет за границу, да еще в Гамбург. О Гамбурге она много чего наслушалась. «Но ведь он этого хотел. И им в кои-то веки обещали прилично заплатить. Я знала, что они хороши и обязательно добьются успеха. Прежде я только и слышала: „Мам, у нас концерт, одолжи денег на автобус, а? Стану знаменитым — сразу отдам“».

Так что миссис Харрисон снарядила сына в дорогу. Взяла с него обещание почаще писать и напекла ему целую жестянку булочек.

Джордж, хоть и был очень юн, все-таки уже работал. А вот Пол и Джон якобы учились. Поездка в Гамбург раз и навсегда перечеркивала их блестящую карьеру.

Джим Маккартни, естественно, категорически возражал. Пол только что сдал экзамены повышенного уровня — живопись и английский, — и все с нетерпением ждали результатов: от экзаменов зависело, поступит ли Пол в педагогический колледж.

Майкл Маккартни вспоминает, что брат его, как всегда, выкрутился очень хитро. «Помню, я пришел из школы, и он сказал, что их пригласили в Гамбург. Эдак вскользь, между делом. Я сказал: „Вот это да!“ А он такой: ну я не знаю, может, не стоит, — разыграл нерешительность. Я кричу: „Но это же потрясающе! Ты же станешь знаменитостью!“ Он спрашивает: „Как думаешь, папа меня отпустит?“ Очень ловкий ход. Я сразу стал на его сторону и тоже принялся уговаривать отца. Он меня самого страшно завел — мне уже отчаянно хотелось, чтоб он поехал».

Естественно, я страшно разволновался, говорит Пол. «Мы неделями сидели без работы, просто болтались как неприкаянные. Наступили летние каникулы, и я не хотел ни в школу возвращаться, ни в колледж поступать. Но вариантов особо не было, пока не подвернулся Гамбург. Вот теперь мне явно не пришлось бы возвращаться в школу. Появились другие дела».

Оставалось только переубедить Джима. Пол уговорил Аллана Уильямса зайти и смягчить отцовское сердце. «Только Аллан Уильямс вечно забывал, как нас зовут, — говорит Пол. — Называл меня Джоном». Тем не менее Аллану Уильямсу удалось внушить Джиму, как прекрасно все будет организовано и какой это респектабельный город — Гамбург.

«Я думаю, в глубине души отец был доволен, — говорит Майкл, — хотя тогда и не подавал виду».

«Я знал, что они себя уже хорошо показали и их любят, — поясняет Джим. — Это были их первые большие гастроли, они твердо решили ехать. Полу всего восемнадцать. Он только что отгулял месяц школьных каникул. Ему светил студенческий билет. Ну, я с ним поговорил — мол, так и так, веди себя хорошо. А что еще мне оставалось?.. Я все дергался, что он там будет недоедать, в этой Германии. Пол в каждой открытке писал: „Еды навалом. Сегодня на ужин было то-то, то-то и то-то“. Мне и хватало».

Джим пережил минуту легкого торжества, когда сразу после отъезда Пола пришли результаты его экзаменов повышенного уровня. Пол завалил живопись, но прошел по английскому, хотя даже Джиму было ясно, что это уже не имеет значения.

А вот Мими закатила Джону скандал. Она отваживала Пола и Джорджа, не позволяла Джону играть дома на гитаре. Пыталась запретить ему играть в группе. Целых пять лет с появления The Quarrymen ему приходилось лгать ей о том, чем он занимается. Она знала, что он сочиняет какие-то дурацкие песенки и все такое, но не представляла, как далеко все зашло.

Она искренне считала, что Джон учится в Художественном колледже, пока ей не рассказали, как он проводит обеденные перерывы — играет с группой. Мими решила провести расследование — посмотреть, как низко он пал.

В тот обеденный перерыв группа выступала в «Кэверн». Клуб по-прежнему оставался в основном джазовым, играли они там от случая к случаю, но теперь их приглашали все чаще: ими все больше интересовались посетители.

«Я про этот кошмарный „Кэверн“ даже не слышала, — вспоминает Мими. — Долго не могла отыскать. В конце концов просто пошла с толпой. Спустилась за ними по ступенькам, а там стоит этот парень, Рэй Макфолл, берет плату за вход. Мне, кричу, нужен Джон Леннон!.. Протиснулась внутрь, а там грохот стоит оглушительный. Потолок низкий, от этого еще хуже. Девицы набились как сельди в бочку, все стоят — руки по швам. Как я ни старалась, к сцене так и не пробилась. Если б пробилась, стащила бы его вниз. Потом пошла, с позволения сказать, в гримерную. Гримерная! Просто грязная каморка. Когда он под визг девчонок туда ввалился, сначала меня и не разглядел. Он ничего не видит без очков. Потом надел очки и узнал: „Мими?! Что ты тут делаешь?“ — „Очень мило, Джон, — сказала я, — просто замечательно“».

В тот день Мими проследила, чтобы после обеда Джон вернулся в колледж. Она всячески наседала, требовала, чтобы он продолжал учиться, бросил свои глупые забавы, получил нормальную профессию. Но запретить ему играть не смогла.

«Что ты несешь? — отвечал он. — Я не рабочий и никогда им не стану. Говори что хочешь, я не буду вкалывать с девяти до пяти».

А тут еще этот Гамбург. Значит, связь с Мими оборвется взаправду — Джон уезжал надолго, в другую страну. Мими помнит, как Джон старался заразить ее своим энтузиазмом. «Мими, это же прекрасно! Буду получать сто фунтов в неделю — здорово же!»

С гонораром он слегка загнул, но все равно — прекрасный вариант для пятерых подростков. Джон, разумеется, ухватился за удобный предлог бросить колледж. Он и так еле продержался там три года. Артур Баллард, который возился с Джоном больше всех, несколько раз спасал его от исключения. Джон провалил все экзамены, не получил никаких сертификатов и никаких дипломов, хотя в глубине души предполагал, что его возьмут назад, если с Гамбургом не срастется. И он расставался с Синтией.

«У группы появлялись поклонники, — говорит Синтия. — Я знала, что вокруг них крутится много девчонок, но никогда не волновалась и не ревновала. Мне казалось, я намного старше этих девчонок, у меня даже сомнений не возникало… Гораздо больше меня беспокоил Гамбург. Так далеко, очень надолго. Про ливерпульских девиц я понимала, но не знала, как обстоят дела в Гамбурге. В Гамбурге могло случиться что угодно».

11 Гамбург

Гамбург — это немецкий Ливерпуль. Крупный северный порт. Жители грубоваты и неотесанны снаружи, но добры и сентиментальны внутри. Климат влажный и ветреный. Такой же гнусавый акцент, узнаваемый в любой стране мира. Даже географические координаты те же — пятьдесят три градуса северной широты.

Но Гамбург в два раза больше Ливерпуля и гораздо порочнее. На всю Европу он славен своей преступностью и сексуальной распущенностью. На Рипербане, центральной улице местного Сохо, больше стрип-клубов, чем на любой другой улице мира.

В 1960 году, когда туда приехали «Битлз», Джордж в свои сладкие семнадцать еще ни разу не целовался — ну, почти, — а порочный Гамбург был в расцвете порока. Имея статус свободного порта, во время алжирского кризиса город стал центром подпольной торговли оружием для Фронта национального освобождения Алжира. Это привлекло иностранных бандитов и деньги. В августе 1960 года построили Берлинскую стену, и множество авантюристов и просто нелегальных иммигрантов перебрались в Гамбург. Разразилась война банд, и ее средоточием стали гамбургские клубы. Официантов брали на работу не за умение обслуживать посетителей, а за физическую силу — в случае чего отбиваться от банды из соседнего клуба.

Аллан Уильямс сопроводил «Битлз» в Гамбург сам. На минивэне отвез их через Харидж и Хук-ван-Холланд. Джон запомнил лишь остановку в Голландии, где он решил что-то стырить из магазина.

Битлы были очень довольны: у них впервые завелись сценические костюмы — они же теперь все-таки профессионалы. Костюмы состояли из бархатных пиджачков, сшитых по просьбе Пола его соседом. Битлы собирались надевать их к своим прикидам тедди-боев — черным узким джинсам, белым рубашкам с черными галстуками-шнурками и остроносым туфлям. Волосы они, разумеется, по-прежнему зачесывали наверх и мазали бриолином а-ля Тони Кёртис.

«Нас встретил Бруно Кошмидер, — рассказывает Пит Бест. — Отвез нас в клуб „Кайзеркеллер“ — мы думали, что там и будем играть. Познакомились с Хауи Кейси[71], парнем из другой ливерпульской группы, которая приехала раньше… Нам понравилось. Спросили, когда сюда переедем, а Бруно ответил, что мы выступаем не здесь. Нас отвезли в другой клуб, „Индра“, гораздо меньше „Кайзеркеллера“. Полдвенадцатого ночи, а в клубе всего два человека… Нас провели в гримерную, по совместительству мужской туалет. Мы рассчитывали, что будем жить в гостинице, но нас отвезли в кинотеатр „Бэмби“ и показали, где будем спать. Прямо калькуттские трущобы. Но мы были молоды и безмозглы, так что не жаловались. Свалились и заснули как убитые».

Аллан Уильямс, задержавшийся в Гамбурге еще на несколько недель, говорит, что кое-кто в Derry and the Seniors взъелся на «Битлз». «Сказали мне, что я все порчу, привозя такое убожество».

«Индра» по-немецки означает «Индия». На вывеске клуба поперек улицы Гроссе-Фрайхайт был огромный слон. Клуб, однако, был маленьким и захудалым. Ребятам он не нравился — и тем более не нравились ночевки в кинотеатре «Бэмби».

«Мы ложились поздно, — вспоминает Джон, — и нас будил первый утренний киносеанс. Мы пытались пробраться в женский туалет, там было почище, но мимо нас туда перли толстые немки.

Сначала нас принимали весьма прохладно. Тогда менеджер сказал, что надо „наделать шоу“, как группа в клубе через дорогу. Ну, мы попробовали. Сначала немного трусили — клубы, крутая публика, все такое. Но мы были наглые, мы же из Ливерпуля и сами верили, что ливерпульцам нахальства не занимать.

Первый раз я „наделал шоу“, скача по сцене, как Джин Винсент. Каждая песня затягивалась минут на двадцать. И с тех пор мы наделывали шоу постоянно.

По-немецки спели всего раз, чтоб зрителей ублажить. Пол выучил „Wooden Heart“[72], очень популярную.

Мы играли все лучше, увереннее. Ну еще бы — опыт-то какой, мы играли ночи напролет. Нам было на руку, что они там иностранцы. Приходилось выкладываться, душу и сердце наизнанку выворачивать, чтоб они прониклись.

В Ливерпуле мы всегда выступали по часу, играли только лучшее, каждый раз одно и то же. А в Гамбурге приходилось играть по восемь часов — пришлось искать новую манеру. Очень громко — бам-бам, без перерыва. Немцы это обожали».

«Когда пошли слухи, что мы тут делаем шоу, — вспоминает Пит, — от посетителей отбоя не стало. Мы играли по семь вечеров в неделю. Первое время — практически без передышки до половины первого ночи, до закрытия, но потом мы выросли, повалил народ, и мы почти каждую ночь играли до двух… Часто видели драки. Как в кино: люди раскачивались на лампах, прыгали со столов».

Они приспособились отбивать такт ногами — получалось громче и подчеркивало ритм. Поначалу Пит не мог угнаться за остальными, так что за ритм-секцию отвечали все. Впрочем, Пит, как и остальные, вскоре многому научился.

Очень важно было «делать шоу». «Битлз», хоть и были рок-группой, в Ливерпуле вели себя довольно смирно. А теперь разнузданность на сцене всячески поощрялась — и с этим у Джона, конечно, не возникало проблем. Он делал шоу постоянно, скакал в экстазе и катался по полу, к вящему удовольствию местных рокеров, многие из которых уже успели стать поклонниками группы. В Гамбурге по сей день рассказывают истории о Джоне, и с каждым годом они все лучше и лучше.

«Тяжелая была работа, — говорит Пит, — но мы были просто пятеро парней, которым весело. То и дело выкидывали какие-то глупые номера. Приближалась зима, стало холодно, Джон носил кальсоны. Джордж поспорил на десять марок, что Джону слабо́ пройтись по улице в одних кальсонах. Джон вышел на улицу в кальсонах и темных очках и пять минут читал „Дейли экспресс“. Мы смотрели и со смеху чуть не умерли».

Но через два месяца клуб «Индра» закрылся: соседи пожаловались на шум. «Битлз» перебрались в «Кайзеркеллер». Сцена там была очень старая — по сути, просто доски на ящиках из-под апельсинов. Они решили, если ее проломят, им поставят новую. Скакали как ненормальные, «делали шоу», и сцена в конце концов обвалилась, однако новой они так и не дождались. Играли прямо на полу посреди зала.

«Я изрядно пил, — рассказывает Пит Бест. — А куда деваться? Посетители вечно присылали нам выпивку, — естественно, мы пили как лошади. И девчонок у нас было много. Мы быстро сообразили, что девчонок снимать — раз плюнуть. Девчонки есть девчонки, парни есть парни. Стало на сто процентов лучше. Были робкие и забитые музыканты — стали крутые профи».

В «Кайзеркеллере» работа была еще напряженнее. Группа, выступавшая там прежде, вернулась в Ливерпуль, и ее сменили другие ливерпульцы — Rory Storm and the Hurricanes. По контракту они играли каждый вечер по шесть часов, но теперь в клубе завелось две группы, и они чередовались. Однако перерывы получались слишком короткими — ничего не успеть, никуда не сходить, — и сеты длились фактически по двенадцать часов кряду.

«От постоянного пения болели связки, — говорит Джон. — Мы узнали от немцев, что можно не спать, если глотать таблетки для похудения, — ну, стали глотать». Эти таблетки были относительно безвредными, но затем ребята перешли на амфетамины, хотя, похоже, не сидели на них и особо не злоупотребляли. Однако тогда у них впервые пробудились интерес и любовь к наркотикам, пусть и умеренные. Вещества пробовали все, кроме Пита Беста, который наркотики презирал.

Они не выпускали ситуацию из-под контроля и принимали колеса лишь для того, чтобы оставаться на ногах, а не ради острых ощущений. Они хотели бодрствовать, потому что им нравилась такая жизнь: диким гамбургским подросткам они играли то, что хотели и сколько душа пожелает.

Надоедало им редко, — как правило, доставали условия жизни. Не будь они так далеко от дома и в чужой стране, они, конечно, давно бы собрали манатки и вернулись в Ливерпуль. Но в Гамбурге они застряли. И деньги тратили быстрее, чем зарабатывали.

Удивительно, что это не отразилось на их здоровье. Они никогда не ели по-человечески и почти не спали. «Концерты, бухло, девки — когда тут спать?» — вопрошает Джон.

Джордж и Пол немножко помнили немецкий со школы. Пит знал его лучше всех — он сдал по немецкому экзамен обычного уровня. Джон и Стю по-немецки не знали ни слова и не собирались учиться. «Мы орали на немцев по-английски, — говорит Джон. — Обзывали их нациками и посылали куда подальше». А публика только громче выла от восторга.

Аудиторию они просто покорили, слушатели стали их преданными поклонниками, и битлы перестали шугаться клубов, официантов и драк. Они видели, как официанты выворачивают карманы у подвыпивших посетителей; битлы вечно были на мели, и как-то вечером Джон взялся тоже так попробовать.

«Мы решили обчистить английского матроса. Я думал, потреплемся с ним по-английски о том о сем, разведем его — пообещаем найти девчонок. Мы его спаивали, а он все спрашивал, где девки. Мы болтали, выведывали, где он держит деньги. В конце концов врезали ему пару раз и бросили эту затею. Так и не обчистили. Не захотели его обижать».

Между собой они регулярно собачились по мелочи, но до серьезных размолвок дело не доходило. В основном доставалось новичкам — Питу и Стю. Стю принимал все близко к сердцу, а Пит как будто и не замечал. Все пропускал мимо ушей. Сам он не помнит ни ссор, ни нападок, хотя другие не забыли.

Однако Стю и Пит были очень популярны — хотя и меньше Пола, повсеместно самого популярного. На сцене Стю надевал темные очки и выглядел вызывающе. Пит никогда не улыбался и не прыгал, как Джон, — он лишь грозно угрюмился. Зрителям оба виделись эдакими Джеймсами Динами, мрачными и блистательными. Остальные, особенно Джон, играли диких экстравертов.

«На днях, — говорит Джон, — Пол рассказывал, что мы с ним постоянно спорили, кто лидер. Я что-то не припомню. Тогда уже стало все равно. Мне уже не требовалось любой ценой быть лидером. Если я и спорил, то лишь из упрямства… Все ссоры возникали по пустякам, просто из-за того, что мы совсем офигели и бесились от усталости. Мы же просто дети были. Однажды Джордж прямо посреди выступления запустил в меня какой-то едой. Мы столько торчали на сцене, что там же и ели. Поругались с Джорджем из-за какого-то пустяка. Я пообещал набить ему морду. Наорали друг на друга — ну и все. Морду я ему не бил».

В основном же они прекрасно ладили и отлично уживались с Рори Стормом и его группой.

Они прекрасно знали группу Рори. В Ливерпуле она тогда была популярнее «Битлз». Рори первым позвали в Гамбург. Битлы потому и получили ангажемент, что Рори был занят и отказался. Были и другие ливерпульские группы, у которых дела шли гораздо лучше, чем у «Битлз», — например, Cas and the Casanovas. К отъезду в Гамбург «Битлз» занимали где-то третье или четвертое место в иерархии ливерпульских бит-групп.

«Мы все знали Рори, — говорит Джордж. — В Ливерпуле он был звездой номер один, очень яркий и дикий». Джордж знал группу Рори, поскольку до «Битлз» подумывал пойти к нему. «Я познакомился с Рори, потому что положил глаз на его младшую сестру».

Ударник Рори почти все свободное время наблюдал за «Битлз» и заказывал им песни.

«Мне их барабанщик не нравился, — признается Джордж. — Противный тип с этой своей седой прядью. Но противным типом оказался Ринго, наиприятнейший из всех».

Пит говорит, что помнит Ринго по выступлениям в «Касбе» с Рори Стормом, но остальные его не знали. Битлы еще не скоро познакомятся с Ринго Старром по-настоящему, но впервые они встретились уже тогда.

Кроме Ринго и других музыкантов Рори, друзей у них не завелось. Они редко выходили из клуба и не пытались подружиться с немцами. «Они же все недоумки», — поясняет Джон.

Еще меньше их интересовали британцы, заходившие в клуб. «Когда в зал заходила английская матросня, — говорит Джон, — мы знали: жди драки. После пары рюмок англичане орали: „Вперед, Ливерпуль!“ или „Вперед, Помпей!“[73]. Банды английских вояк, мля, ищут приключений на свою голову… Еще до закрытия клуба обязательно сцепятся с официантами из-за счета или вообще без повода, а потом будут валяться на полу в отрубе. Официанты доставали выкидухи или дубинки. И все, конец света. В жизни не видал таких головорезов».

12 Астрид и Клаус

Неудивительно, что в Гамбурге у «Битлз» было мало немецких друзей. Большинство добропорядочных горожан обходит стороной квартал Святого Павла, не говоря уж о Рипербане.

Но Клаус Форман и Астрид Кирхгерр там бывали. На «Битлз» они наткнулись по чистой случайности. И стали поклонниками — первыми поклонниками-интеллектуалами. Они увидели в «Битлз» то, что до них никому не удавалось разглядеть.

Клаус родился в Берлине, в семье известного врача. В 1956 году он приехал в Гамбург и поступил в Художественную школу. Учился он на художника по рекламе, но еще занимался фотографией и так познакомился с Астрид, которая стала его подругой.

Астрид происходила из добропорядочной гамбургской семьи среднего класса. Изучала фотографию. К 1960 году они с Клаусом ушли из Художественной школы. Клаус делал рекламные плакаты для местных журналов (Гамбург — крупный издательский центр), Астрид работала ассистентом фотографа.

Они с Клаусом встречались около двух лет, и Клаус переехал в квартиру на верхнем этаже дома, где жила Астрид. Однажды вечером они слегка повздорили. Клаус один пошел в кино.

«Я вышел из дому и решил пройтись. На Гроссе-Фрайхайт услышал дикий рев из какого-то подвала. Я спустился посмотреть. Я в таких клубах раньше не бывал… А там все жестко. Крутые рокеры, с головы до ног одетые в кожу. Но группа на сцене и их грохот меня потрясли. Я тихонько где-то пристроился и стал слушать».

Клаус зашел в клуб «Кайзеркеллер», но на сцене были не «Битлз». Играла группа Рори Сторма с Ринго на ударных. А Клаус нечаянно сел рядом с музыкантами из другой группы клуба. «Я на них пялился — выглядели они ужасно странно. Пиджаки в черно-белую клетку. У самого нелепого — Стю, как потом выяснилось, — волосы зачесаны наверх, ботинки с длинными острыми носами и темные очки. Не настоящие солнечные, а такие темные стекла, которые прикрепляются поверх обычных очков… Они пошли на сцену, и я сообразил, что это вторая группа. Исполнили „Sweet Little Sixteen“, пел Джон. У меня совсем снесло крышу, даже больше, чем от Рори. Я глаз от них не мог отвести… Хотел подойти, заговорить с ними, но не знал как. Меня эти рокеры пугали. Я смущался, был не в своей тарелке. Но просидел там до утра. Все поражался, как они здорово играют, слаженно, мощно и весело. И скачут по сцене все время. Я прикинул — они в таком темпе играли восемь часов подряд».

Вернувшись домой под утро, он рассказал Астрид. Та возмутилась, что Клаус провел ночь в клубе в квартале Святого Павла. Он лепетал, какая там была великолепная группа. Астрид было неинтересно. Идти с Клаусом в клуб она отказалась. На следующий вечер он снова отправился один.

На сей раз он придумал, как познакомиться с музыкантами или хотя бы поздороваться. Клаус прихватил с собой конверт, который оформил для популярного сингла «Walk Don’t Run»[74]. Он уже сделал пару таких конвертов, хотя в основном работал с журналами. Решил, что «Битлз» будет любопытно посмотреть.

Он все сидел, постепенно подбирался к ним поближе. Наконец, когда «Битлз» спустились со сцены, чтобы перевести дух, Клаус подошел к Джону, которого счел лидером, и, заговорив с запинками на школьном английском, протянул пластинку.

Это не произвело на Джона ни малейшего впечатления. «Я помню, какой-то парень совал мне конверт от пластинки. Так и не понял, что ему было нужно», — говорит Джон. Он что-то буркнул: мол, художник у них Стю и обложку надо показывать ему. Клаус стал проталкиваться к Стю, но как-то не получилось. Тогда он снова сел, смущенный и напуганный, и опять всю ночь слушал музыку.

На третий вечер ему все-таки удалось вытащить Астрид, как она ни сопротивлялась, и еще с ними пошел Юрген Фолмер, друг Клауса.

«Когда пришли, я сначала испугалась, — говорит Астрид. — Но как увидела этих пятерых, забыла обо всем на свете. Не могу объяснить. Меня зацепило. Самой не верилось… Меня отчасти всегда привлекали „тедди“. Они хорошо смотрелись в кино и на фотографиях. А тут передо мной пятеро „тедди“ — волосы наверх, длинные бакенбарды. Я сидела разинув рот, шевельнуться не могла… Атмосфера там была устрашающая. Типичная публика с Рипербана. Сломанные носы, „тедди“ — в общем, полный набор. Мы их называем Schlägers[75]. Забияки, взаправду крутые».

Астрид и Клаус превозносили «Битлз», и в клуб повалили другие студенты. Они завели себе отдельные столики, заняли часть подвала. Такая публика, более изысканная и модная, постепенно подействовала на атмосферу «Кайзеркеллера», а затем стала ее диктовать.

Рокеры по-прежнему приходили, но уже были не в большинстве. «Теперь хозяевами были мы, — говорит Клаус. — С рокерами мы не враждовали. Я даже кое с кем из них подружился, хотя раньше с такими людьми не сталкивался… Там были забавные девчонки-рокерши, никогда таких не видел. Носили короткие широкие юбки поверх нижних, которые были так накрахмалены, что стояли колом. Когда девчонки танцевали, походили на грибы».

Почти все свободное время «Битлз» проводили теперь с Клаусом, Астрид и их друзьями. Битлы не говорили по-немецки, но некоторые студенты немного понимали по-английски.

«Неожиданно мы оказались среди художников, — говорит Джордж. — Все сплошь экзистенциалисты». «Они были потрясающие, — говорит Пол. — Разительно отличались от обычных немцев. И обожали Стю — как он изображал этакого Джеймса Дина». «Я их называл „экзисты“, — говорит Джон. — Первые немцы, с которыми мне захотелось поговорить».

«Джон говорил с акцентом — я его не понимал, — говорит Клаус. — Зато Джордж разговаривал медленно, и мы всё разбирали. Он очень был смешной. Уши торчат, затылок стриженый, а сверху шевелюра».

За неделю Астрид не пропустила ни одного выступления и наконец, набравшись храбрости, попросила разрешения их фотографировать. «Мы хорошо ладили, и я перестала их бояться. Увидела, что рокеры с Рипербана их просто обожают. В огонь и воду за них готовы». Астрид наскребла несколько английских слов и выпалила свою просьбу. «Я поняла, что они не против, хотя Джон отпустил несколько насмешливых замечаний. Он всегда говорил гадости про „фрицев“, прямо людям в лицо. Мне, правда, ничего такого не высказывал. И к тому же я все равно чувствовала, что на самом деле он совсем другой».

Вообще-то, ее не очень интересовало, что скажет Джон. Она хотела поближе узнать Стю. «Я в него влюбилась с первого взгляда. Честное слово. Не слащавые слюни и сопли, ничего такого. По правде его полюбила».

Они договорились встретиться назавтра на Рипербане. Астрид отвела их на ярмарку по соседству и поснимала там, а потом пригласила к себе на чай. Пит Бест не пошел. «Не то чтобы я был против тусовок — мне просто надо было новую кожу для барабанов купить, у меня накануне лопнула». Остальные четверо приняли приглашение. Астрид напоила их чаем — они были очень довольны. Они впервые оказались в немецком доме.

Комната была темна и таинственна. Освоившись с темнотой, начинаешь замечать, что в интерьере только два цвета — черный и белый. Буквально всё — стены, ковры, мебель — либо черное, либо белое. Вдоль стен, по потолку, повсюду росли деревья. Окно занавешено, горят свечи. Одна стена задрапирована черной тканью. Кто-то из них заглянул под нее — и увидел свое отражение в зеркале. «В тот период я увлекалась Жаном Кокто»[76], — поясняет Астрид.

Еда была гораздо прозаичнее — бутерброды с ветчиной. «Ты смотри-ка, — сказал Джордж. — Бутики с ветчиной! Я и не знал, что немцы тоже их едят». Сразу ясно, как много Джордж узнал о жизни в Германии, по двенадцать часов не вылезая из «Кайзеркеллера». Позже Астрид отвезла их на своей машине в клуб к вечернему выступлению.

Астрид не расставалась с камерой и все время их фотографировала. Это были первые профессиональные снимки группы, и долгие годы они остаются непревзойденными. Умело используя освещение, она фотографировала их наполовину в тени. Этот прием — наполовину затененное лицо, — хоть и не новый, еще многие годы использовался и копировался другими фотографами. Астрид первой открыла фотогеничность битлов — качество, которое впоследствии оказалось бесценным.

Астрид возила их по окрестностям Гамбурга, в поисках необычных ракурсов снимала то у доков, то на фоне заброшенной железнодорожной колеи. Эти фотографии сильно выигрывают, если качественно напечатаны на хорошей бумаге, но даже в газете видны их неординарность и драматизм. «Отличные снимки, — говорит Пол. — Никто нас не фотографировал лучше Астрид».

На первых съемках Астрид все пыталась поговорить со Стю, объяснить ему, что она хочет поснимать его отдельно. Но никак не удавалось донести до него эту мысль. Он не говорил по-немецки. Астрид не говорила по-английски. Поэтому она заставила Клауса заняться с ней английским. «Он чуть не рехнулся, пытаясь мне объяснить. Я очень плохо училась».

После первого визита битлы стали бывать у нее почти каждый вечер, и отношения Астрид и Стю постепенно налаживались. Затем Стю стал приходить один; они сидели на черной кровати и разговаривали, подглядывая в немецко-английский словарь.

«После Стю мне больше других нравились Джон и Джордж. А потом Пит Бест. Он мне очень нравился, но он сильно стеснялся. Иногда он бывал ужасно смешной, но мы мало общались. Уже тогда все о нем как-то забывали. Он, вообще-то, держался особняком.

А вот с Полом мне было трудно. Он всегда был такой дружелюбный. Поклонники его любили больше всех. Он разговаривал со сцены, объявлял номера, раздавал автографы. Многие фанаты считали его лидером группы. Но лидером был, конечно, Джон. Он был самый сильный. Не физически, а как личность.

А Стю был самый умный. По-моему, они все это понимали. Джон точно понимал.

А Джордж — ну, мы никогда не обсуждали, насколько он умен. Знали, что он не глуп, но он был просто милый такой ребенок. Очень славный, открытый. Вот, к примеру, бутики с ветчиной его восхищали. У него была масса поклонников. Юрген сделал плакат: „Я люблю Джорджа“. Один из первых, кто такие вещи делал.

С Джорджем мы подружились мигом. Он никогда не встречал таких, как я, и этого не скрывал, и это было так открыто и мило. Ему же было всего семнадцать. А тут я — он первый раз встретил интеллектуалку, которая водит машину, носит кожаные пиджаки и работает фотографом. Естественно, он мной заинтересовался. Не то чтобы он мне романтически нравился. Не тот случай. Я была старше на пять лет, с ним можно было говорить прямо. Мы прекрасно ладили».

В ноябре 1960-го, всего через два месяца после знакомства, Стю и Астрид обручились. Помолвочные кольца купили в складчину, каждому по кольцу, как принято у немцев. А потом поехали вдоль Эльбы на машине Астрид. «Мы решили пожениться, как только научились объясняться друг с другом».

Стю было девятнадцать, он был немногим старше Джорджа, однако гораздо взрослее и развитее. В отличие от Джона, который живопись забросил, Стю по-прежнему страстно ею интересовался — и так же страстно относился к группе. Как-то раз он прямо на сцене подрался с Полом. Стю был ниже ростом и слабее, но гнев придал ему силы. «В гневе он впадал в натуральную истерику», — вспоминает Астрид. Ссора вышла из-за Астрид — Пол что-то про нее сказал, но деталей никто не помнит.

Натянутые отношения между Полом и Стю, вся эта мелочная грызня и ревность легко объяснимы. В некотором роде оба они боролись за внимание Джона. Пока не появился Стю, оно два года безраздельно принадлежало Полу. Безусловно, Стю был очень одаренным, взрослее, просвещеннее. Даже Майкл Маккартни вспоминает, что еще в Ливерпуле Пол относился к Стю ревниво.

А вот дружбу пятерых ливерпульских «тедди» с гамбургскими студентами объяснить сложнее. Эти последние были очень модными в рассуждении как одежды, так и склада ума. Клаус и Юрген начесывали волосы на лоб — на французский манер, как это тогда называлось. Однако битлы излучали жесткую, естественную, необузданную витальность, и это привлекало интеллектуалов.

Всем битлам «экзисты» придумали прозвища: Джона звали Баки, Джорджа — Красавчиком, Пола — Малышом. Название «Битлз» забавляло немцев с первого дня. Они произносили его как «пидлс». По-немецки это детская непристойность — означает «пиписька».

«Битлз» обзавелись двумя когортами приверженцев — рокерами и «экзистами». По просьбам поклонников первоначальный полуторамесячный контракт неоднократно продлевался. Приближалось Рождество — битлы пробыли в Гамбурге почти пять месяцев. Они плели интриги, пытаясь попасть в клуб «Топ Тен», который был больше и лучше. Сообразив, какой успех снизошел на них в «Кайзеркеллере», они захотели пробиться в клуб рангом повыше.

Они попросились на прослушивание к Петеру Экхорну, управляющему клубом «Топ Тен». «Мне они понравились, я предложил им контракт». И тут Джорджу велели покинуть Германию.

«Во всех клубах, — говорит Джордж, — каждый вечер зачитывали предупреждение: мол, все, кому нет восемнадцати, немедленно вон. В конце концов до кого-то дошло, что мне семнадцать лет и у меня нет ни вида на жительство, ни разрешения на работу. Пришлось уехать. Возвращался домой один. Ужас как было тоскливо».

Астрид и Стю отвезли его на вокзал, купили билет и помогли сесть в поезд. «Он стоял совсем растерянный, — говорит Астрид. — Бедный маленький Джордж. Я ему дала большой пакет с конфетами и яблоками. А он обхватил нас, хотя они все обычно не выставляли чувства напоказ».

Остальные четверо перебрались в «Топ Тен», но успели выступить всего раз, как на них свалилось новое несчастье.

«Мы с Полом уходили из „Бэмби“, — говорит Пит. — Джон и Стю уже перенесли вещи в „Топ Тен“. Мы зажгли свет, чтоб все видно было, и, кажется, что-то подожгли. Ничего страшного не произошло, но нас три часа продержали в полиции, а потом решили депортировать». В Гамбурге задержались только Джон и Стю.

«Где-то день спустя ко мне пришел Джон, — рассказывает Астрид. — Сказал, что тоже возвращается в Ливерпуль: его лишили разрешения на работу. Мол, он продал кое-какую одежду, чтобы купить обратный билет».

«Ужас был, — вспоминает Джон, — одному уезжать домой. Я тащил на спине усилок и до смерти боялся, что его у меня сопрут. Я за него не заплатил. Я был уверен, что Англию даже не найду».

В конце концов Стю тоже велели покинуть страну. Причины их депортации — помимо несовершеннолетия Джорджа — по сей день неясны. Может, свою роль сыграла вражда клубов.

С комфортом домой вернулся только Стю. В Ливерпуль он прилетел на самолете. У него случился тонзиллит; Астрид боялась, что в долгой дороге по суше и по морю станет хуже, и купила ему билет.

Остальные притащились в Ливерпуль своим ходом. Самый удачный период их карьеры завершился убожеством и крахом.

Они возвращались домой парами и поодиночке, без денег и в лохмотьях, подавленные и деморализованные. Некоторое время друг с другом не общались и не виделись. Они даже не были уверены, соберутся ли «Битлз» вновь.

13 Ливерпуль: Литерленд и «Кэверн»

Джон прибыл на Менлав-авеню глубокой ночью. Пришлось бросать камешки в окно Мими, чтобы та спустилась и открыла дверь.

«Он был в каких-то ужасных ковбойских сапогах до колена, расшитых золотом и серебром. Протиснулся в дом мимо меня, бросив на ходу: „Заплати за такси, Мими“. А я ему вдогонку кричу: „И где же обещанные сто фунтов в неделю, Джон?“»

«Ты в своем стиле, Мими, — закричал Джон. — Ты что, не видишь — я с ног валюсь?»

«Немедленно выкинь эти сапоги. Я тебя в них из дому не выпущу».

Джон завалился спать и потом неделю с лишним не выходил из дому — не из-за кошмарных сапог, а потому, что ничего другого не оставалось. Синтия ему, конечно, очень обрадовалась. Из Гамбурга он ей постоянно писал. «Самые сексуальные письма со времен Генри Миллера, — говорит Джон. — Иногда страниц под сорок. Надеюсь, ты их сохранила?»

Джордж, добравшийся домой первым, не сразу узнал, что остальные последовали за ним. «Мне было стыдно — мы же до отъезда в Гамбург хвосты распускали. Отец как-то подвез меня до города, и пришлось одолжить у него десять шиллингов».

Пол тоже слонялся по дому, пока за него не взялся отец. Джим вообще не одобрял уход Пола из школы и поездку в Гамбург. Теперь же он потребовал, чтобы Пол хотя бы устроился на работу и не болтался без дела.

«Черт найдет дело для праздных рук», — весьма оригинально твердил Джим сыну по несколько раз на дню. Пол ради принципов никогда не бунтовал, старался всем понравиться и в конце концов сдался.

«Пошел на биржу труда. Решил, что мне там самое место. Меня взяли запасным на грузовик. В предыдущее Рождество, еще когда в школе учился, я работал на почте и решил теперь попробовать что-нибудь новое.

Фирма называлась „Срочная доставка“. Доставляли посылки в районе доков. Я с утра пораньше садился на автобус, покупал „Дейли миррор“ — изображал работягу, хотя по-прежнему был „пудингом“.

Обычно я сидел в кузове и помогал переносить посылки. Порой адски бесило. Когда ехали в какой-нибудь Честер, я засыпал прямо в грузовике. Проработал две недели, решил, что теперь очень опытный: работа есть, в кармане фунты завелись. Но меня уволили. Рождество прошло, и работы поубавилось.

Отец опять принялся за свое: дескать, группа — это замечательно, но с ней я ничего не заработаю. Иногда я уже готов был согласиться, но всегда кто-нибудь говорил, что мы многообещающие, — мы нравились поклонникам, они не давали нам пасть духом.

Я нашел другую работу: намотчиком в „Месси энд Коггинс“ — наматывал проволоку на катушки. Носил там спецовку. Напарник называл меня Мантовани[77] за длинные волосы. Между ног лебедка, стоял наматывал. Проволока вечно рвалась. За день наматывал полторы катушки, а другие делали от восьми до четырнадцати. Плохо у меня выходило.

Зато перерывы были что надо — хлеб с джемом и чай, и мы играли в футбол во дворике вроде тюремного.

Я вот припоминаю, что сначала-то устроился дворником — думал, мне подойдет. А этот парень обнаружил, что я в школе сдал несколько экзаменов, и заподозрил неладное, — думал, наверное, что у меня где-то и несколько судимостей припрятано. Затем решил, что я ничего, и дал мне работу получше — катушки наматывать. Если, говорит, постараешься, все будет в порядке. Я уже представлял, как вкалываю, поднимаюсь по служебной лестнице и в конце концов становлюсь большим боссом.

А пока что я наматывал проволоку, заваривал чай и получал семь фунтов в неделю. Группа снова собралась, но я уже сомневался, хочу ли в ней играть с утра до ночи. Работал, удирал к ним только в обед или когда болел. Но в конце концов ушел. Проработал месяца два. Мне нравилось быть рабочим. Там был такой парень, Альфред, — мы с ним славно болтали».

«Я вам про Пола так скажу, — говорит его отец Джим. — Он всегда готов был пробовать и стараться. Эти работы ему не нравились. Он туда шел только ради меня».

Из Гамбурга они вернулись в начале декабря 1960 года. Они проскучали без выступлений всего недели две или три. Улыбнись им удача, они начали бы выступать по клубам сразу — это смягчило бы их прискорбное возвращение. Пока их не было, Аллан Уильямс решил построить большой бит-клуб, по образцу гамбургских. Он уже отправил в Гамбург немало групп, в том числе Gerry and the Pacemakers, и счел, что в Ливерпуле им тоже понадобится место для выступлений. Прямо перед возвращением битлов он открыл новый клуб, который назвал «Топ Тен» — в честь гамбургского, — и поставил управляющим Боба Вулера. Но спустя шесть дней после открытия клуб сгорел. Идеальная площадка для «Битлз» исчезла, не успели они даже глянуть на нее.

Первый раз после Гамбурга они выступили в «Касбе» у матери Пита Беста. Там их встретили с распростертыми объятиями, особенно друг Пита Нил Эспинолл.

Нил дружил с Питом уже пару лет. Он жил прямо при клубе — во всяком случае, ушел из дома и снял комнату у миссис Бест. Нил и Пит учились в разных школах, но в институте Нил оказался в одном классе с Полом. Джорджа Нил тоже знал. Их обоих не раз вызывали на ковер за курение. Однако мода на скиффл Нила не затронула, хотя он и слушал кое-какие местные группы. Вместе с одноклассниками ходил болеть за «Битлз» (или The Moondogs) на прослушивание у Кэрролла Левиса в «Эмпайр».

Нил ушел из института, успешно сдав восемь экзаменов, и учился на бухгалтера. Он получал два фунта десять шиллингов в неделю плюс талоны на обед и готовился к профессиональной карьере. Поначалу вечерами он сидел над заданиями для заочников. «Это был ужас — получать нагоняи от какого-то типа, который сидит от тебя за триста миль. Как будто отправляешь задания на Луну, а оттуда тебя обливают помоями». Когда Нил стал ходить в «Касбу», учеба покатилась по наклонной, а когда переехал туда жить, и вовсе зачахла.

«Пит постоянно писал мне из Гамбурга, — рассказывает Нил. — Сообщал, что все идет великолепно, их попросили задержаться на месяц, потом снова на месяц и так до бесконечности… Derry and the Seniors вернулись из Гамбурга первыми. Пит рекомендовал их матери, и та выделила им вечер в „Касбе“. Группа заметно продвинулась. Сказали: подождите, вот скоро приедут „Битлз“… Услышав, что те и впрямь возвращаются, я нарисовал кучу афиш „Возвращение легендарных „Битлз““ и расклеил их по стенам и дверям. Я еще не видел, как они играют с Питом. И не знал, как они изменились в Гамбурге. Вдруг их вообще невозможно слушать?»

Но, несмотря на энтузиазм Нила, сразу по возвращении организовать выступление «Битлз» не удалось. Никто из них не знал, что делают остальные и вернулись ли они вообще. «Я неделю был не в курсе, что Джон тоже здесь, что ему пришлось уехать из Гамбурга, — вспоминает Пит Бест. — И до середины января мы не знали, что случилось со Стю».

Но все же первый концерт «Битлз» после Гамбурга состоялся в «Касбе» и прошел с оглушительным успехом.

«Это было потрясающе, — вспоминает Нил. — Они невероятно выросли. Их стали приглашать в другие клубы, у них появилась масса поклонников. Фрэнк Гарнер, вышибала в „Касбе“, стал возить их на своем фургончике. С тех пор я часто с ними виделся — в „Касбе“ хранились их усилки и прочая аппаратура. Из Гамбурга вернулся Рори Сторм, тоже выступил в „Касбе“. Там стал прямо центр вселенной».

И все же решающее выступление после Гамбурга состоялось 27 декабря 1960 года в литерлендской ратуше. Если можно считать какую-то дату отправной — это была она. В тот вечер на Ливерпуль обрушились все последние достижения «Битлз», их новое звучание, новые песни. Приехали и уже обращенные поклонники из «Касбы» — это тоже способствовало успеху. И с того дня толпа преданных фанатичных поклонников только росла.

Концертом «Битлз» обязаны Бобу Вулеру, который затем стал в зале ратуши диджеем. До наступления эры скиффла Боб работал в «Бритиш рейлуэйз». Сам он этого бума не причастился — ему уже было под тридцать, — но завороженно следил за развитием событий. «Это было потрясающе — как вчерашние мальчишки сами сочиняют музыку и становятся артистами».

Ливерпульский клуб «Топ Тен» пошел прахом — а ведь он был сладким шансом и для Вулера, и для битлов. «Они ужасно себя жалели. Я знал, на что они способны, но тогда они были очень подавлены. Особенно Джордж расстраивался из-за того, как плачевно окончилась поездка в Гамбург».

Боб Вулер устроил им концерт в ратуше Литерленда. В огромном зале два раза в неделю проводились танцы для молодежи. До этого «Битлз» в таких больших залах еще не играли. Оглушительный топот и грохот их гамбургской музыки привели к беспорядкам — впервые в истории группы. За вечер каждый получил по шесть фунтов — тоже рекорд.

«Подростки просто с ума посходили, — вспоминает Пит Бест. — После концерта мы обнаружили, что они исписали мелом весь наш фургончик, — тоже впервые».

На афишах того концерта их преподносили как «„Битлз“, прямо из Гамбурга». Многие подростки, разбушевавшиеся в тот вечер и буянившие на многих последующих концертах, считали битлов немцами. Когда те раздавали автографы и разговаривали с поклонниками, все с изумлением замечали: «Как вы здорово говорите по-английски».

«Наверное, мы и впрямь смахивали на немцев, — говорит Джордж. — Кожаные штаны, ковбойские сапоги — никто так не одевался. Мы странно выглядели и необычно играли. Короче, все равно что бомба взорвалась».

«В тот вечер мы наконец вылупились из яйца и заиграли взаправду, — вспоминает Джон. — Вдруг обнаружилось, что мы знамениты. Тогда мы впервые поверили, что чего-то стоим. До Гамбурга мы считали, что играем неплохо, но нам чего-то не хватает».

Изменились не только «Битлз»: пока их не было, в Англии тоже произошли важные перемены. Теперь все сломя голову ринулись подражать The Shadows.

Успех Клиффа Ричарда принес популярность и аккомпанировавшей ему группе: Джету Харрису, Тони Михану, Брюсу Уэлчу и Хэнку Марвину, которые стали самостоятельными звездами. Их инструментальная пластинка «Apache» покорила всю страну. Все копировали их строгий, ужасно опрятный сценический облик: серые костюмы, галстуки в тон и начищенные до блеска ботинки. На сцене они слегка пританцовывали: три шага влево, три шага вправо. Все было аккуратно, прилизанно и сдержанно, как в облике группы, так и в музыке.

А «Битлз» играли громко и буйно, смотрелись взъерошенными неряхами и вытворяли на сцене черт знает что — натуральные дикари. Они по-прежнему исполняли рок-н-ролл — эта мода была в расцвете накануне их поездки в Гамбург, а теперь вымирала. Но «Битлз» стали еще рок-н-ролльнее: сильнее бит, выше громкость, безумное «делание шоу» на сцене. По сути, они создали собственное звучание. Звучание, которое опережало скромных The Shadows на световые годы. Звучание, от которого хотелось бежать без оглядки, заткнув уши, либо впасть в экстатическое исступление вместе с исполнителями.

«Все это сделал Гамбург, — говорит Джон. — Там мы развернулись по-настоящему. Чтобы расшевелить немцев и не давать им расслабляться двенадцать часов подряд, надо было по-настоящему выкладываться. Мы бы никогда к этому не пришли, играя дома. В Гамбурге мы пробовали все, что в голову приходило. Подражать было некому. Мы играли то, что сами любили. Немцам тоже нравилось — им чем громче, тем лучше… Но только в Ливерпуле мы увидели разницу и поняли, что с нами случилось, пока все тут лабали Клиффа Ричарда».

Их страсть, их яркая индивидуальность были заразительны, передавались поклонникам. У них был новый звук, но этот звук издавали свои ливерпульские ребята, похожие на тех, кто теснился в залах, — естественные, непринужденные, неприглаженные, неприкрашенные: никакой не шоу-бизнес.

Боб Вулер, литерлендский диджей, перешел диджеем в клуб «Кэверн» и одним из первых ринулся со своими размышлениями о «Битлз» в газеты. Его статья появилась всего через полгода после знаменательного концерта, летом 1961 года, в местной мерсисайдской бит-газете. Задолго до того, как битлов стали рекламировать и продвигать, Вулер подводил итоги их выступлениям в начале 1961-го после Литерленда, когда они нанесли первый сокрушительный удар по Ливерпулю.

Как вы думаете, в чем секрет популярности «Битлз»? Они возродили первозданный рок-н-ролл, восходящий к негритянским традициям. Они вышли на сцену, выхолощенную стараниями певцов, подобных Клиффу Ричарду. Исчез напор, воспламенявший эмоции. «Битлз» эту тусклую сцену взорвали. «Битлз» — это вопль. В них через край бьет возбуждение, и физическое и духовное, — символ юношеского бунта.

Они скорее вокалисты, чем инструменталисты, эти ребята, — они мыслят независимо и играют что хотят, ради удовольствия, славы и денег. Им повезло: в Гамбурге они добились популярности и набрались опыта. Они музыкально мощны и магнетически притягательны — возьмите, к примеру, мрачное обаяние ударника Пита Беста, похожего на молодого Джеффа Чандлера[78]. Потрясающее разнообразие талантливых голосов, которые в разговорах выдают знакомую наивность. Революционеры ритма. Действо, от начала и до конца сотканное из сплошной череды кульминаций. Культ сильной личности. Вроде бы не честолюбивые, но колеблются между самоуверенностью и ранимостью. Безусловный феномен — и одновременно вызов менеджерам! Таковы фантастические «Битлз». Вряд ли подобное еще повторится.

В новом, 1961 году после триумфа в ратуше Литерленда посыпались приглашения от других крупных танцевальных залов. Как правило, концерты кончались беспорядками, особенно когда Пол пел «Long Tall Sally» — стандартный рок, но очень экспрессивный и с мощнейшим битом. Битлы уже понимали, как их музыка может действовать на аудиторию, и часто пользовались этим на всю катушку, пока ситуация не выходила из-под контроля. Пол рассказывает, что в некоторых залах творилось нечто неописуемое. «На концерты в зал „Гроувнор“ в Уоллеси набивалась сотня местных парней, и они, когда все раскочегаривалось, рвались в бой с сотней парней из Сикама. Однажды вечером я даже не заметил, как началась потасовка, а опомнившись, бросился спасать свой усилок. Усилитель „Эль Пико“, в то время моя краса и гордость. Один „тедди“ облапил меня и говорит: „Не дергайся, сынок, а то концы отдашь“. В „Хэмблдон-холле“ тоже постоянно дрались. Однажды прибегли к огнетушителям. Стоило нам сыграть „Hully Gully“[79], дело кончалось побоищем».

Чтобы пресечь потасовки, владельцы залов нанимали толпу вышибал. Но у вышибал были и другие задачи.

«Помню, в один зал набилась куча народу — яблоку негде упасть, — вспоминает Джон. — Мы подумали, там непременно должны быть менеджеры других клубов, теперь у нас будет много работы. Тогда мы еще не знали, что администрация клуба выставила толпу вышибал, чтоб не подпускали к нам менеджеров из других клубов. К нам никто не смог пробиться, кроме представителя того клуба. Он сказал, что мы им понравились, и предложил по восемь фунтов за выступление. Это было на пару фунтов больше, чем обычно, так что мы остались довольны».

С 1961 года «Битлз» могли зарабатывать гораздо больше: спрос на них рос с каждым днем, и они постепенно догоняли самую известную ливерпульскую группу Рори Сторма (которого между собой называли «Мистер Шоумейкер»). Но у них по-прежнему не было менеджера, и они сами толком не понимали, что с ними происходит.

«Мы не сразу сообразили, что оставили другие группы далеко позади, — говорит Джордж. — А потом стали замечать, что повсюду собираем огромные толпы. Люди не пропускали ни одного нашего концерта, приходили послушать именно нас, а не просто потанцевать».

Стю и Пита по-прежнему подкалывали, но до серьезных стычек, как в Гамбурге, уже не доходило. Обычно спорили из-за места в фургончике или из-за еды. Возникали перепалки, кому вести машину, — место водителя считалось лучшим, потому что не было завалено аппаратурой.

«Обычно ругались мы с Джорджем: мы ведь были примерно сверстники, — говорит Пол. — Джон был старше и считался безусловным лидером. Мы с Джорджем препирались до хрипоты, кому сесть за руль. Потом, когда у нас появился собственный фургон, я обычно хватал ключи и первым плюхался на водительское место. Джордж залезал в машину и говорил: „Эй, сегодня моя очередь. Ты вчера машину вел“. А я отвечал: „Не-а, веду я“».

После успешных выступлений в дансингах Мерсисайда группе предложили обосноваться в собственном клубе — там можно играть постоянно, там поклонники всегда их застанут. Благодаря Бобу Вулеру этим клубом стал «Кэверн». Они уже переросли мелкую и малоизвестную «Касбу», расположенную далеко от центра Ливерпуля.

«Кэверн» долгое время был крупнейшим музыкальным клубом в центре города, но выступали там в основном джазмены. Даже летом 1961 года, когда вышла упомянутая статья Боба Вулера, на другой газетной полосе «Кэверн» рекламировался как джазовый клуб, хотя в нем уже преобладали бит-группы, в том числе и «Битлз».

Клуб находится в доме номер 8 по Мэтью-стрит. Это узкая улочка в центре, неподалеку от Уайтчепел, где находится NEMS — крупнейший магазин пластинок. Оттуда два квартала до редакции газеты «Ливерпул экоу» и совсем близко до Пир-Хед.

Большинство зданий на Мэтью-стрит — плодовоовощные склады. Улица всегда замусорена и грязна, там вечно пахнет тайными овощами и сокрытыми фруктами. С утра до ночи разгружаются фуры. В клуб «Кэверн» ведут семнадцать ступенек. В этом подвале раньше был винный погреб. Клуб до сих пор напоминает погреб, темный и тесный, с высокими сводчатыми потолками и колоннами. Вентиляции никакой — похоже, по сей день, хотя «Кэверн» успели переделать в ночной клуб с рестораном.

Бывший бухгалтер Рэй Макфолл стал владельцем «Кэверн» в 1959 году и превратил его в джаз-клуб. Здесь играли Джонни Дэнкворт, Хамфри Литтелтон, Экер Билк и Крис Барбер[80]. Но со временем все чаще мелькали бит-группы.

С декабря 1960 года, вернувшись из Гамбурга, «Битлз» выступали в «Кэверн» регулярно, сначала попеременно с полуджазовыми The Swinging Blue Jeans, прежней постоянной группой клуба.

«С декабря 1960-го по февраль 1962-го я объявлял выступление „Битлз“ в клубе „Кэверн“ двести девяносто два раза, — вспоминает Боб Вулер. — За первый дневной концерт они получили пять фунтов. За последний — триста».

Его слова говорят не только о том, какое впечатление произвели ребята на Боба (человек не поленился подсчитать выступления), но и о том, как напряженно работала группа.

«Пожалуй, в „Кэверн“ нам нравилось больше всего, — говорит Джордж. — Это было потрясающе. Мы никогда не теряли контакта с аудиторией. Мы никогда не репетировали, как другие, которые подражали The Shadows. Мы играли для своих поклонников, таких же, как мы. Они приходили в обед послушать, как мы играем, приносили с собой бутерброды. Мы делали то же самое: ели прямо во время концерта. Все было спонтанно. Все происходило естественно».

«Вообще-то, это была настоящая дыра, — рассказывает миссис Харрисон. — Дышать нечем. С них тек пот, запотевали стены, на усилители капало, случались короткие замыкания. Но они не обращали внимания, пели без усилителей. Джон часто орал всякое зрителям. Они все орали. Велели зрителям заткнуться. А Джордж ничего не говорил, даже не улыбался. Девушки постоянно спрашивали у меня, отчего он такой серьезный. Он говорил: „Я — соло-гитара. Если другие валяют дурака и лажают, никто и не заметит, а мне ошибаться нельзя“. Он всегда очень серьезно относился к музыке и к деньгам. Вечно интересовался, сколько им заплатят».

Миссис Харрисон оставалась их самой преданной поклонницей. И она не только приходила на концерты — она приводила друзей и родственников. Она была в «Кэверн» незадолго до их отъезда в Гамбург, когда в клуб ворвалась Мими, собираясь за ухо стащить Джона со сцены.

«Я видела, как она уходила, — говорит миссис Харрисон. — Я ей кричу: „Потрясные ребята!“ А она смерила меня взглядом и говорит: я, мол, рада, что хоть кто-то так считает… После этого мы встречались несколько раз. И она всегда говорила, что, если б я их не подначивала, мы бы все жили тихо-спокойно».

Тем, кто бывал на выступлениях «Битлз» в «Кэверн», больше всего запомнились их импровизации. The Shadows повлияли не только на стиль игры других групп, но и на то, как они выходили или уходили, как объявляли номера. А «Битлз» творили что хотели. Если у других групп летела аппаратура, они, как принято в большом шоу-бизнесе, убегали за кулисы и ждали, пока кто-нибудь не сменит предохранитель. «Битлз» в таких случаях заставляли зрителей хором петь «Coming ‘Round the Mountain»[81] или еще какую пошлятину.

Миссис Харрисон все это одобряла. Мими — нет. А Джим Маккартни научался с этим жить.

Раньше Джим проводил обед в кафе и пабах наподобие «Кэверн», в районе хлопковой биржи, убалтывая возможных покупателей. Создается впечатление, будто работа его была шикарна, но нет, это не так. Он оставался обычным продавцом, зарабатывал меньше десяти фунтов в неделю и с трудом сводил концы с концами. Майкл уже пошел работать, но дела у него шли так себе. Он не поступил в Художественный колледж и, перебрав несколько бесперспективных работ, пошел учиться на парикмахера.

«Я в обед часто заглядывал в „Кэверн“, — говорит Джим. — Парням должны были доплачивать за вредность. Всюду воняло по́том. Когда Пол возвращался домой, я буквально выжимал его рубашки над раковиной… Подростки были в невменяемом состоянии, протискивались поближе к сцене, остервенело друг друга отпихивали, некоторые падали в обморок от перевозбуждения или духоты. И Пол, и остальные на сцене смахивали на каких-то драных котов. Я пытался пробиться к сцене, но мне никогда не удавалось. Поэтому я шел в гримерную и ждал конца выступления».

Он приходил не за автографом, а чтобы повидаться с Полом. После смерти жены Джим взвалил на себя все заботы о Поле и Майкле, стирал, прибирался и готовил. В обед ему нужно было успеть запастись продуктами к ужину.

«Я приходил в „Кэверн“ накормить Пола сосисками, отбивной, или что там у нас было. Всегда ужасно спешил, еле успевал распихать фанатов и передать Полу еду. „Не забудь, сынок, — напутствовал я его, — вернешься домой и будешь разогревать — поставь электродуховку на двести пятьдесят градусов“».

14 Замкнутый круг: Ливерпуль и Гамбург

С началом выступлений в «Кэверн» их успех на местном уровне был обеспечен. После почти пяти лет поисков они наконец нашли свой стиль и обзавелись преданными поклонниками.

Но за весь 1961 год не произошло ничего из ряда вон выходящего. «Битлз» совершенствовались, поклонников становилось больше, и они были все фанатичнее. Ребята снова поехали в Гамбург, положив начало новой серии гастролей, — и опять с большим успехом. Но они угодили в колею местной популярности и не могли из нее выбраться. Казалось, они обречены всю жизнь играть в Ливерпуле и Гамбурге. Больше ими нигде не интересовались.

Вторые гамбургские гастроли начались в апреле 1961 года, когда Джорджу уже исполнилось восемнадцать. Петер Экхорн, управляющий клубом «Топ Тен», и Астрид помогли битлам получить разрешения на работу. У Петера до сих пор хранится контракт. Там говорится, что битлы обязаны играть ежедневно с семи вечера до двух ночи, кроме субботы, когда они будут играть до трех. «После каждого часа игры полагается перерыв продолжительностью не менее пятнадцати минут».

«Топ Тен» был гораздо вместительнее и спокойнее тех двух клубов, где они играли раньше. Он был удобнее, лучше отделан, да и публика приходила другая. Стало больше «экзистов», многие с фотоаппаратами, — на концертах они ползали по сцене, стараясь сфотографировать «Битлз» в необычном ракурсе, и вопили: «Польше пота, пошалюста, польше пота!»

Астрид, в кожаном брючном костюме, встретила их на вокзале — на сей раз их дорога оплачивалась щедрее. Прежде Астрид носила кожаную куртку (и они скопировали эту деталь, хотя дополняли ее джинсами и ковбойскими сапогами). Стю восхитился и попросил Астрид сшить кожаный костюм и ему. Остальные тоже такие захотели, но пошили их себе задешево, и костюмы разлезлись по швам, едва были надеты.

Астрид наконец собралась с силами и призналась Стю, что его набриолиненный зачес а-ля «тедди-бой» ей не нравится. Она уверяла, что Стю гораздо больше пойдет прическа как у Клауса и Юргена. После долгих уговоров Стю согласился на новую прическу. Астрид начесала ему волосы вниз, кое-где подровняла и уложила.

Вечером, когда Стю явился в «Топ Тен» с новой прической, остальные попадали на пол и стали биться в истерике. Посреди концерта Стю сдался и зачесал волосы наверх. Надо отдать должное упорству Астрид: назавтра он опять причесался по-новому. Его опять подняли на смех, но спустя еще день с такой же прической явился Джордж. Следующим стал Пол, хотя он еще долго то и дело возвращался к прежнему стилю, поскольку Джон пока не определился. Пит Бест не обращал внимания на эти глупости. Но на свет родилась битловская прическа.

Астрид повлияла не только в этом, — к примеру, ей же битлы обязаны отсутствием воротников. Она сшила себе костюм без воротника, и Стю ужасно понравилось. Тогда она сшила ему такой же, хотя все прочие язвили: «Стю, ты зачем надел мамин костюм?»

Во время вторых гастролей в Гамбурге они стали еще необузданнее; чтобы не падать с ног на концертах с утра до ночи, все, кроме Пита Беста, глотали стимуляторы. «Но это никогда не выходило из-под контроля, — говорит Астрид. — Спиртным они тоже не злоупотребляли. Толком и не пили — так, изредка».

Джон по-прежнему, когда на него находил стих, промышлял мелким воровством в магазинах. Астрид говорит, он это делал потрясающе — Пит Шоттон, школьный друг Джона, описывал это теми же словами.

«Джон был таким, каким был, — вспоминает Астрид. — Многих подмывает что-нибудь учинить, но они, конечно, ничего не делают. А Джон мог ни с того ни с сего потереть руки и сказать: „Так, я понял: пошли что-нибудь стибрим“. Просто по приколу. Это даже не шокировало. Его посещала идея, и он действовал. Потом неделями не делал ничего такого. В отличие от Пола, Джон сперва что-то делает, а потом уже думает».

Как и раньше, Джон рисовал свои антирелигиозные карикатуры — например, Иисус на кресте, а под крестом домашние тапочки — и выкидывал всякие ребяческие фортели. Однажды нацепил бумажный собачий ошейник, вырезал из бумаги крест и, подражая индийскому акценту Питера Селлерса[82], прямо из окна проповедовал собравшейся внизу толпе.

На этих гастролях «Битлз» записали свою первую пластинку, хотя Аллан Уильямс отправил их делать демозапись в первый визит в Гамбург. Из записи ничего путного не вышло, отпечатали всего пять экземпляров. На сей раз их попросили аккомпанировать Тони Шеридану, певцу из «Топ Тен». «Когда нам предложили, — говорит Джон, — мы подумали: да раз плюнуть. У немцев все пластинки дурацкие. Наша явно будет лучше. Мы исполнили пять своих номеров, но им не понравилось. Они хотели какую-нибудь „My Bonnie Lies Over the Ocean“»[83].

Записывал их Берт Кемпферт, руководитель очень известного немецкого оркестра, занимавшийся поиском артистов и подбором репертуара. На обложке альбома Тони Шеридана их назвали The Beat Brothers. Название The Beatles сочли слишком непонятным.

В записи участвовали только четверо. Пит Бест по-прежнему играл с ними. Он говорит, все шло прекрасно. Он поссорился с Тони Шериданом, но в остальном — полный порядок.

Однако из группы ушел Стю Сатклифф. «Иногда мы вели себя с ним просто по-свински, — говорит Джон. — Особенно Пол — вечно придирался. Я потом объяснял Стю, что на самом деле мы нормально к нему относимся».

Они слегка угрызались из-за того, как обращались со Стю, но ушел он не поэтому. Он решил остаться в Гамбурге, жениться на Астрид и вернуться к живописи. Его зачислили в Художественную школу благодаря покровительству выдающегося скульптора Эдуардо Паолоцци, родившегося в Шотландии и в то время преподававшего в Гамбурге. Паолоцци даже выбил у городских властей стипендию для Стю.

Стю нравилась музыка «Битлз», но он чувствовал, что живопись ему дается лучше, чем бас-гитара. Несомненно, Пол на басу играет гораздо лучше. Вот пусть и играет. Уйдя из группы, Стю сдружился с битлами крепче прежнего. До всех дошло, до чего бессмысленны были их прежние мелкие свары.

В июле 1961 года четверка вернулась в Ливерпуль, а Стю остался в Гамбурге. Стю хорошо учился в Художественной школе. «Он был такой энергичный и оригинальный, — говорит Паолоцци. — Из него прямо выплескивался потенциал. В нем была чувствительность и самоуверенность — он бы преуспел».

В Ливерпуле «Битлз» в честь возвращения устроили концерт вместе с давними знакомыми, Gerry and the Pacemakers, одной из ведущих ливерпульских групп. На концерте они менялись инструментами, играли на всякой ерунде, в том числе на расческе. На афише представились The Beatmakers — поклонники оценили шутку.

Им везло, если удавалось заработать по десять фунтов в неделю на нос, однако в Ливерпуле царил культ бит-музыки. Доказательством стало появление газеты, целиком посвященной бит-группам. Газета называлась «Мерси-бит» — она опубликовала ту самую статью Боба Вулера о «Битлз». Первый номер, вышедший 6 июля 1961 года, содержал сплетни о ведущих ливерпульских группах — Gerry and the Pacemakers, Rory Storm and the Hurricanes, где барабанщиком был Ринго Старр. Создается впечатление, что эти две группы и были лидерами. Судя по первым номерам, «Битлз» уступали им популярностью. Однако битлы предоставили единственный юмористический материал первого номера: Джон выдал очерк истории группы.

«Мерси-бит», 6 июля 1961 г.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ СОМНИТЕЛЬНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ «БИТЛЗ»

Перевод с Джона Леннона

Жили-были три маленьких мальчика, которых звали Джон, Джордж и Пол, — так их и окрестили. Они решили собраться вместе, потому что обожали собираться. А когда собрались, задумались: а зачем это мы, зачем? Тут вдруг у них выросли гитары и получился шум. Самое смешное, что никто не заинтересовался, а три человечка — даже меньше всех. Ииии тут они увидели, что вокруг носится четвертый человечек по имени Стюарт Сатклифф, еще меньше их, и сказали ему (цитирую): «Сынок, достань-ка бас-гитару, и у тебя все будет тип-топ», — и он достал, но тип-топа не было, потому что он не умел на ней играть. Тогда они на него насели и не слезали, пока не научился. Но у них не было бита, и добрый старичок сказал им (цитирую): «У вас нет барабанов!» «У нас нет барабанов!» — забашляли они. И тут барабаны стали приходить и уходить, и они всё приходили и уходили.

Внезапно в Шотландии, на гастролях с Джонни Джентлом, группа (по имени прозвания «Битлз») обнаружила, что звук у нее так себе, потому что нет усилителей. И они обзавелись усилителями. Многие спрашивали: что такое «Битлз»? Почему «Битлз»? Хм, «Битлз»… откуда взялось название? Сейчас расскажем. Им было видение: явился человек на огненном пироге и молвил им: «Отныне вы будете зваться „Beatles“, через букву „а“». Спасибо вам, мистер Человек, поблагодарили они его.

А потом появился человек с остриженной бородой и спросил: «Вы поедете в Германию (Гамбург), играть там мощный рок для крестьян за деньги?» И мы ответили, что за деньги будем мощно играть что угодно.

Но прежде надо было вырастить ударника, и мы вырастили ударника в Вест-Дерби, в клубе «Какая-то Касба», и звали этого сорванца Пит Бест. Мы сказали: «Привет, Пит, поедешь с нами в Германию?» — «Запросто!» Вж-ж-жик! Через пару месяцев Питер и Пол (по фамилии Макартри, сын своего отца Джима Макартри) подожгли Kino (киношку), и немецкая полиция сказала им: «Плохие „Битлз“, уезжайте к себе домой и там поджигайте свои английские киношки». Вж-ж-жик! Половины группы как не бывало. А еще перед этим гестапо прогнало моего маленького друга Джорджа Харрисона (из Спика), потому что ему было всего двенадцать лет и он не дорос голосовать в Германии. Но через два месяца в Англии ему исполнилось восемнадцать, и тогда гестапо сказало: «Ладно, приезжай». А в деревне Ливерпуль вдруг развелось великое множество групп в серых костюмах, и Джим спросил: «А почему у вас нет серых костюмов?» — «Джим, нам не нравятся серые костюмы», — ответили мы, обращаясь к Джиму. Мы поиграли немного в клубах, и все сказали: «Уезжайте в Германию!» Мы так и сделали. Вж-ж-жик! Стюарт уехал. Вжик-вжик Джон (из Вултона), Джордж (из Спика), Питер и Пол тоже вжик-вжик. Все уехали.

Спасибо всем членам клуба от Пола и Джорджа (что за друзья).

Следующие несколько лет шутки и нарочные ошибки Джона не раз воспроизводились в печати. Во втором номере «Мерси-бит» вся первая полоса была целиком посвящена их контракту с немецкой звукозаписывающей фирмой. Там же напечатали фотографию Астрид — одну из пяти, где группа на фоне железнодорожных путей в Гамбурге. В подписи Пола назвали «Пол Макарти». В том же номере в разделе моды некая Присцилла писала, что «сейчас серый цвет считается наиболее подходящим для вечерних туалетов». Это была Силла Блэк, которая работала машинисткой и гардеробщицей, а иногда пела на сцене «Кэверн».

К тому времени «Битлз» стали основной группой в «Кэверн», но их штаб-квартирой оставалась «Касба» — дом Пита Беста. Миссис Бест теперь организовывала и танцы, хотя по-прежнему больше всего занималась «Касбой». «Большинство называло их не иначе как „Pete Best and the Beatles“», — утверждает она. Пит отвечал за организацию их концертов, а мать ему помогала.

«Касба» окончательно превратилась в штаб-квартиру группы, когда Нил Эспинолл, приятель Пита, продолжавший там жить, за восемьдесят фунтов купил подержанный микроавтобус и стал возить «Битлз» по всему Мерсисайду. Он брал с каждого по пять шиллингов за поездку. «Вечера получались очень суетливые. Я отвозил ребят куда-нибудь, возвращался, чуть-чуть учился, потом ехал их забирать. Я уже спрашивал себя: чем я занимаюсь? Бухгалтером я получал два фунта десять шиллингов в неделю, а мог бы получать три фунта за три дневных концерта в „Кэверн“. Поэтому в июле я послал работу к черту».

Нил стал их гастрольным менеджером и остается им по сей день, хотя терпеть не может, когда его так называют. В его обязанности входило забрать Пита и всю аппаратуру из «Касбы» и доставить к месту выступления.

«Где бы они ни появлялись, возникали беспорядки, — говорит Нил. — Стоило ребятам начать играть, „тедди“ разносили помещение. Джон как-то подрался в сортире, и ему сломали палец».

За «Битлз» следовали толпы поклонников, иногда удавалось зарабатывать по пятнадцать фунтов в неделю, из которых они, правда, платили Нилу, но по большому счету ничего не менялось. Отправной точкой в карьере любого поп-исполнителя по-прежнему оставался Лондон. Во всяком случае, лишь там можно было сделать себе имя.

«Мерси-бит» расхваливала группу, Пит изо всех сил старался организовать как можно больше концертов, но «Битлз» постоянно находились в разъездах и много предложений упускали. Впрочем, до предложений им как будто и дела не было — над заинтересованными импресарио они издевались. Расстались с Алланом Уильямсом, устроившим их первые гамбургские гастроли. Он говорит, что за их вторые гастроли в Гамбурге не получил положенной комиссии. Они утверждают, что ангажемент в «Топ Тен» получили сами и никакими процентами Уильямсу были не обязаны. Вышла ссора, хотя позже они опять сдружились. «Я для них столько сделал — мне казалось, они меня подставили. Теперь-то я понимаю, какую возможность проворонил. Надо было, наверное, за них держаться, но бизнесмен из меня был никудышный. Я просто развлекался». Больше никто не напрашивался к ним в менеджеры или агенты. Зарабатывали они недостаточно — нормальному менеджеру неинтересно. Кроме того, они не были аккуратными, чистенькими, благовоспитанными ребятками, которые нравятся менеджерам.

Между дневными и вечерними выступлениями они шатались по Ливерпулю, сидели в кофейнях, заходили в музыкальные магазины и бесплатно слушали там пластинки. Они всегда были на мели. Дэнни Инглиш, управляющий пабом «Олд Дайв» возле «Кэверн» (его уже снесли), рассказывает, что они часами просиживали за одной кружкой темного пива. Однажды он сказал им, что пора бы угостить барменшу.

«После долгих препирательств они спросили, что она пьет. Стаут, говорю. Они спросили, сколько стоит. Посовещавшись, они сбросились по четыре с половиной пенса и купили ей „Гиннесс“».

Дэнни Инглиш попробовал завербовать в ряды их поклонников одного из своих посетителей — Джорджа Харрисона, тезку и однофамильца нашего Джорджа. Этот Джордж Харрисон с незапамятных времен вел колонку в «Ливерпул экоу». Но он и пальцем не пошевелил. Его осаждало слишком много групп, и «Битлз» были самыми неряшливыми и разболтанными из всех.

Жизнь шла по-старому, и это их все больше угнетало. Все родители, кроме миссис Харрисон и миссис Бест, снова насели: мол, кончайте валять дурака, устройтесь на нормальную работу.

«Я всегда знала, что Джон будет богемой, — говорит Мими. — Но мне хотелось, чтоб у него была хоть какая работа. Ему почти двадцать один год, Художественный колледж он проморгал, играет по своим дурацким танцулькам за три фунта за вечер. Разве это жизнь?»

В сентябре 1961 года, незадолго до того, как ему исполнился двадцать один, Джон от своей эдинбургской тетушки получил в подарок деньги и вдруг решил съездить с Полом в Париж. Джордж и Пит, естественно, обиделись, что их так беспардонно бросили. «Нам все до смерти надоело, — говорит Джон. — Нас куда-то звали выступать, но мы на все забили и уехали».

В Париже они встретили своего гамбургского приятеля Юргена Фолмера. В Париже, где они в основном просаживали деньги по клубам, Джон стал наконец начесывать волосы на лоб.

«Юрген носил брюки клеш, — говорит Джон, — но мы решили, что для Ливерпуля это слишком гомо. Не хотелось выглядеть женственно, у нас ведь среди публики было много парней. Мы одевались в кожу и играли рок, хотя баллады Пола привлекали все больше девушек».

О том, что Юрген в Париже, Джон узнал от Стю. Стю остался в Гамбурге, занимался живописью, но они с Джоном пространно переписывались.

Поначалу письма полнились анекдотами и дурацкими историями, вроде тех, что Джон сочинял в детстве. «Дядя Норман только что подъехал на собственных усах». «P. S. Мария Стюарт, королева Шотландии, была черномазой».

Он сообщал Стю все приятные новости из жизни группы — например, о том, что в Ливерпуле наконец-то возник фан-клуб «Битлз» (у Рори Сторма фан-клуб уже был). Однако вскоре в письмах прибавилось разочарования и горечи. «Дела идут хреново. Что-то должно произойти, но когда?»

Джон вставлял в письма все больше серьезных стихов — из тех, что никогда не показывал Мими. Обычно они заканчивались непристойностями или отчаянием. Когда больше ничего не приходило в голову, он исписывал этими стихами страницы писем к Стю.

Я помню, было время, когда Меня ненавидели все, кого я любил, Потому что я ненавидел их. Ну и что с того, ну и пусть, ну и Что, блин, такого. Я помню, было время, когда Я пешком ходил под стол И только дерьмо было Грязным, а все остальное Прекрасно и чисто. Не могу ни о чем вспоминать Без печали. Так глубоко она забралась, что ее уже не найти. Так глубоко, что ее слезы превращают меня в зрителя собственной глупости. Так я и треплюсь целый день. Эй, эге-гей, недоумочно нет.

Письма Стю из Гамбурга тоже были полны жалоб и тоски, только у него дела, похоже, обернулись хуже. Стю писал свои письма от имени Иисуса Христа. Сначала приняв это за шутку, Джон тут же прикинулся Иоанном Крестителем.

Однажды в конце 1961 года Стю потерял сознание в Художественной школе и был доставлен домой. «Его мучили головные боли, — говорит Астрид, — но мы думали, он просто переутомляется на занятиях».

На другой день Стю снова отправился учиться, но в феврале 1962 года обморок повторился. Стю потерял сознание, его отвезли к Астрид и положили в его комнате. Больше он оттуда не вышел. Писал Джону длинные письма, страниц по тридцать, без конца рисовал или просто ходил из угла в угол. Приступы головной боли мучили его невыносимо, он закатывал истерики, и Астрид с матерью становилось все труднее за ним ухаживать. Он лечился, но улучшения не было. «Однажды он вернулся от врача и сказал, что не хочет черный гроб, как у всех. Он только что видел в витрине белый и хочет такой».

Стю умер в апреле 1962 года от кровоизлияния в мозг. «Он прожил так много, хотя жил так недолго, — говорит Клаус. — Ни секунды не сидел сложа руки. Видел вдесятеро больше, чем другие. У него было потрясающее воображение. Его смерть — трагедия. Он многого мог бы добиться».

Несомненно, Стю был талантливым художником. Профессор Паолоцци считал, что Стю непременно добьется успеха. В ранней юности Стю завоевывал награды в Ливерпуле. После смерти его работы много раз выставлялись в Лондоне и Ливерпуле. Он сильно повлиял на Джона и остальных битлов, сформировав их стиль одежды, причесок и даже образ мыслей.

«Я уважал Стю, — говорит Джон. — Рассчитывал, что он всегда скажет мне правду, как сейчас Пол. Стю говорил, если что-то получалось хорошо, и я ему верил».

«Битлз» скучают по нему и сегодня. Трудно постичь, что в 1962 году умер самый умный битл.

Смерть Стю стала зловещей кульминацией года простоя и депрессии. Но осенью 1961 года, незадолго до первого приступа у Стю, в Ливерпуле произошло «что-то», которого так ждал Джон.

Если точнее, случилось оно 28 октября 1961 года, в три часа дня. В музыкальный магазин NEMS на Уайтчепел вошел юноша в черной кожаной куртке. Звали его Рэймонд Джонс, и попросил он пластинку «My Bonnie» группы «Битлз». Стоявший за прилавком Брайан Эпстайн принес ему глубочайшие извинения. Ни об этой пластинке, ни о группе «Битлз» он никогда не слышал.

15 Брайан Эпстайн

Фундамент благополучия семьи Эпстайн заложил дедушка Брайана Айзек, польский еврей, приехавший в Ливерпуль на рубеже столетий. Он открыл мебельный магазин «А. Эпстайн и сыновья» на Уолтон-роуд. Потом во главе семейного дела встал его старший сын Гарри, отец Брайана.

Многие ливерпульцы считают, что NEMS — «Музыкальные магазины Норт-Энда» всегда принадлежали Эпстайнам. Впоследствии благодаря Брайану компания прославилась в городе, продавая пластинки. Но на самом деле NEMS существовал задолго до Эпстайнов. Джим Маккартни помнит, что во время Первой мировой у него было пианино из NEMS.

Эпстайны купили NEMS в 1930-х. Магазин находился на Уолтон-роуд, рядом с «А. Эпстайн и сыновьями», и семья давно к нему присматривалась, собираясь расширить дело. Гарри счел, что музыкальный магазин — прекрасное дополнение к мебельному бизнесу, но, вообще-то, его больше интересовало помещение.

Женившись, Гарри породнился с другими богатыми еврейскими мебельщиками, Хайменами из Шеффилда. Свадьба состоялась в 1933 году; Гарри было двадцать девять, его жене Куини — восемнадцать.

Их старший сын Брайан появился на свет 19 сентября 1934 года в частном родильном доме на Родни-стрит — это такая ливерпульская Харли[84]. Второй сын, Клайв, родился двадцать три месяца спустя.

Рождение двух сыновей вроде бы гарантировало благополучие мебельной фирмы Эпстайнов на многие десятилетия вперед. Вскоре после рождения Брайана его родители переехали в отдельный особняк с пятью спальнями в Чилдуолле, одном из лучших жилых районов Ливерпуля. В доме № 197 по Куинз-драйв Эпстайны провели тридцать лет, пока не женился Клайв. Сейчас это дом настоятеля Ливерпульского собора.

До войны Эпстайны жили неплохо. Держали двух служанок — няню для мальчиков и горничную.

О детстве Брайана миссис Эпстайн помнит только, что он был самым красивым ребенком, какого она видела. «Когда он начал ходить и говорить, у него сразу проявился пытливый ум». Самое раннее воспоминание Брайана — великий восторг поездки к родственникам в Шеффилд.

Первым учебным заведением, куда попал Брайан, стал детский сад «Биченхёрст» в Ливерпуле, где он забивал молоточком деревянные фигурки в отверстия в листе фанеры. В 1940 году, когда мальчику исполнилось шесть, Ливерпуль бомбили, и семья в полном составе эвакуировалась в Престатин в Северном Уэльсе, а затем в Саутпорт, где была большая еврейская община. Брайан пошел в Саутпортский колледж, где и началось его формальное образование — очень долгое и совершенно безрадостное.

«Я был из того сорта мальчишек, которые вечно не к месту, — так написал он в своей автобиографии в 1964 году („The Cellarful of Noise“[85], Souvenir Press). — Меня ругали, изводили и травили и ученики, и учителя. Должно быть, родителям я доставил массу огорчений».

В 1943 году семья Эпстайн вернулась в Ливерпуль, и Брайан пошел в Ливерпульский колледж — платную частную школу. В следующем году, когда мальчику исполнилось десять, его исключили.

«Официальная формулировка была такова: за невнимательность и низкий уровень общего развития. Меня поймали на уроке математики, когда я рисовал девчонок. Якобы я совершал и другие проступки. Не сомневаюсь, что их было много».

Брайан помнит, как вернулся домой, сел на диван и отец сказал: «Не представляю, что нам с тобой делать».

Мать считает, что в позднейшие годы Брайан преувеличивал свои школьные проблемы. Она согласна, что учеба не принесла ему ни радости, ни успехов, но считает, что в этом есть вина и системы школьного образования. «Это было сразу после войны. В школу тогда было трудно поступить. О нынешней свободе нечего было и думать. Если ты им не нравился, могли запросто выгнать».

Сам Брайан считал, что, помимо его собственного неумения приспособиться, не обошлось без антисемитизма. «Помню, как меня обзывали евреем или жидом. Правда, это казалось не обиднее, чем когда рыжеволосого мальчика дразнили „рыжим“».

После Ливерпульского колледжа родители устроили Брайана в местную частную школу, но через пару недель забрали. Они быстро разобрались, какова эта на первый взгляд шикарная школа: знаний там давали очень мало, зато брали огромные деньги с богатых родителей, отчаявшихся куда-нибудь пристроить своих детей.

В конце концов они нашли хорошую еврейскую подготовительную школу «Биконсфилд» близ Танбридж-Уэллса. Здесь он учился верховой езде, которую обожал, и живописи, которую тоже полюбил и которой его впервые поощряли заниматься.

В тринадцать Брайан держал вступительные экзамены, необходимые для поступления в любую хорошую частную школу. Он с треском провалился, но родители не оставили попыток его пристроить. Ни в Регби, ни в Рептон, ни в Клифтон Брайана не взяли. В конце концов он поступил в школу в Вест-Кантри, куда принимали всех желающих. Главным здесь считали заботу о здоровье, ученики много времени проводили на воздухе. Приходилось играть в регби, и Брайан был очень несчастен.

Но его отец все-таки добился своего, и осенью 1948 года, когда Брайану исполнилось четырнадцать, мальчика приняли в колледж Рекин — известную частную школу в Шропшире.

Брайан туда вовсе не хотел — он только-только привык к школе в Вест-Кантри. Он делал заметные успехи в живописи и наконец-то обзавелся друзьями. В дневнике Брайан написал: «Теперь — в Рекин, который я ненавижу. Еду только потому, что так хочет отец… очень жаль, потому что у меня был классный год. Рождение новых идей, немножко популярности».

Постепенно Брайан приспособился к новой школе — по крайней мере, нашел чем заняться. Он по-прежнему интересовался живописью. По искусству он был первым учеником в классе и решил стать дизайнером-модельером.

«Я написал отцу, что хочу стать модельером, но он был против. Считал, что это неподходящее занятие для молодого мужчины».

Тогда же Брайан заинтересовался актерством. В Ливерпуле он часто ходил с матерью в театр. «Сначала я водила его на всякую чепуху. Потом, стараясь развить его интеллект, повела на Питера Гленвилла[86]. Кроме того, мы ходили в Ливерпульскую филармонию».

Брайан сыграл главную роль в школьной постановке «Христофора Колумба». «Мы с мужем приехали, — рассказывает его мать. — После спектакля к нам подошел директор и спросил, как нам понравился Брайан. А Брайан был так хорош, что мы его не узнали».

Брайан ушел из Рекина в шестнадцать, не получив аттестата. Никто и не надеялся, что он сдаст экзамены. Отец все еще возражал против профессии модельера, но Брайан решил, что все равно бросит школу и пойдет работать.

«С меня хватило семи школ, одна другой ужаснее. Мне не позволяли заняться любимым делом, и было совершенно все равно, где работать. 10 сентября 1950 года, очень худой, розовощекий, кучерявый и полуобразованный, я приступил к своим обязанностям в семейном магазине в Уолтоне, в Ливерпуле».

Брайан начал продавцом мебели, получал пять фунтов в неделю. На второй день работы он продал обеденный стол за двенадцать фунтов женщине, которая пришла купить зеркало.

Оказалось, что он прекрасный продавец. И его увлекала работа. Кроме того, он заинтересовался оформлением магазина. Отец, понятно, был очень доволен, что старший сын наконец-то подключился к семейному делу. Да и сам Брайан с удивлением обнаружил, что работа доставляет ему удовольствие.

«У Брайана всегда был отличный вкус, — говорит его мать. — И он разбирался в хорошей мебели».

Но витрины магазина Брайану не нравились. Он начал экспериментировать, иногда довольно смело: например, ставил стулья спинками к стеклу. Отец считал, что Брайан чересчур торопится, но не вмешивался — радовался, что сын смирился с выбранной для него карьерой. Чтобы Брайан набрался опыта, его на полгода направили учеником в другую фирму, не связанную с бизнесом отца.

Полгода Брайан работал за те же пять фунтов в неделю в мебельном магазине «Таймс» на ливерпульской Лорд-стрит. Здесь он тоже неплохо себя проявил. Покидая магазин, получил прощальный подарок — ручку «Паркер» и набор карандашей. (Несколько лет спустя он одолжил эту ручку Полу Маккартни, чтобы тот подписал контракт.)

Через полгода Брайан вернулся в Уолтон и занялся оформлением магазина. «Мне нравилась эта работа, особенно когда я пробовал что-то новое. Но мне была по душе и торговля — приятно было смотреть, как покупатели оттаивают, выказывают мне доверие. Как настороженность рассеивается, как люди понимают, что их ждет нечто хорошее, и это хорошее предоставлю им я».

Пару раз Брайан поругался с отцом из-за оформления витрины. «Отцу хотелось забить витрину до отказа. Я же предпочитал не перегружать ее — оставить, например, всего один стул. И я просто бредил современной мебелью. Она только входила в моду, и мне хотелось, чтобы о ней узнали все. По-моему, стоит показать людям что-то красивое, и они это примут».

9 декабря 1952 года, в самый разгар его новых смелых проектов для «А. Эпстайн и сыновья», Брайана призвали в армию. Мысль о школе его пугала — армия ввергала в ужас. «Я был плохим учеником и не сомневался, что стану отвратительным солдатом».

Брайан попросился в военно-воздушные силы и был назначен клерком в службе тылового обеспечения. Курс начальной подготовки он проходил в Олдершоте.

«Я был как в тюрьме и все делал наоборот. По команде „направо“ поворачивал налево, по команде „смирно“ падал».

Худо-бедно освоив премудрости строевой подготовки, Брайан даже надеялся, что его выберут для парада в честь коронации. Шел 1953 год. Брайану казалось, само слово «коронация» звучит чарующе, будоражит воображение, и ему хотелось поучаствовать. Но его не выбрали. Брайан с горя отправился по пабам и клубам и напился.

В своем призыве Брайан оказался единственным выпускником частной школы, кто не стал офицером. Но вполне сходил за офицера — одевался с безупречным вкусом и проводил время в фешенебельных клубах Вест-Энда.

После Олдершота Брайану повезло — его направили в лондонские казармы «Риджент-парк», предел мечтаний любого молодого офицера. В Лондоне у него были связи, и он неплохо проводил время. Как-то ночью Брайан вернулся в казармы за рулем дорогого автомобиля, в полосатом костюме, в котелке и с зонтиком на локте.

Караульные отдали ему честь, а дежурный по роте выкрикнул: «Доброй ночи, сэр». Но офицера в казарме оказалось не так просто сбить с толку. «Рядовой Эпстайн, завтра в десять явитесь в ротную канцелярию и доложите, что выдаете себя за офицера».

На время Брайану запретили выходить в город. То было не первое его взыскание. Он постоянно нарушал субординацию — во всяком случае, был не способен выполнить простейшее поручение. «Армия уже действовала мне на нервы. Я взаправду стал дергаться. На меня все это так давило, что я обратился к гарнизонному врачу, а тот направил меня к психиатру».

Брайан проконсультировался у нескольких психиатров, и все единодушно решили, что рядовой Эпстайн по натуре не военный. Они заключили, что в умственном и эмоциональном отношении он не годен к военной службе. Спустя год, отслужив половину положенного срока, Брайан демобилизовался по состоянию здоровья. Как положено в армии, при демобилизации ему выдали блестящую характеристику, в которой аттестовали Брайана как «сдержанного, надежного солдата, на которого всегда можно положиться».

Брайан рассказывал о катастрофе, постигшей его в армии, шутливо, как бы намекая, что сам все это подстроил. Но почти не остается сомнений, что военная служба и впрямь подорвала его душевное здоровье.

Брайан бегом бежал всю дорогу до Юстона, а там сел в первый же поезд до Ливерпуля. Вернувшись в семейный магазин, он рьяно принялся за работу. И его живо заинтересовал отдел пластинок. Брайану всегда нравилась классическая музыка; впрочем, он любил и популярную. Его любимым исполнителем был тогда Эдмундо Рос[87].

Но сильнее его захватило увлечение, которому он отдал дань еще в школе, — театр. Он уже заподозрил, что мир искусства ему ближе, чем продажа мебели. Брайан не пропускал ни одной постановки в ливерпульском театре «Плейхаус» и все больше времени проводил, играя в любительских постановках или общаясь с профессиональными актерами. Особенно он подружился с двоими — Брайаном Бедфордом[88] и Хелен Линдзи.

Друзья утверждали, что Брайан тоже может стать актером. У него было желание, правильный подход и — в этом они были уверены — талант. Может, ему поступить в Королевскую академию драматического искусства? Они бы ему помогли. И Брайан подал документы в академию. И поступил.

«Я прочитал режиссеру Джону Ферналду два отрывка. Один из сборника Элиота „Сцены из клерикальной жизни“, другой из „Макбета“. Почему-то меня взяли без полного прослушивания. Наверное, сыграло роль, что мне не нужна была стипендия».

Отец Брайана, естественно, не обрадовался. В его списке немужских занятий актеры уступали только модельерам. Но двадцатидвухлетний сын и наследник снова прервал свою карьеру. Причем на этот раз добровольно, в отличие от службы в армии. И возможно, навсегда.

Брайан поступил в Академию драматического искусства в один год с Сюзанной Йорк и Джоанной Данэм. Из стен академии только что вышли Альберт Финни и Питер О’Тул[89]. Учась в академии, Брайан подрабатывал в магазине пластинок на Чаринг-Кросс-роуд.

«Дела у меня шли неплохо. Джон Ферналд в меня очень верил. Но я возненавидел актеров и их образ жизни. В свое время я не любил школу. А семь лет спустя оказался в атмосфере такой же общинной жизни. Мне не нравились ни обстановка, ни люди. Я начал подумывать, что пришел слишком поздно. Все-таки я скорее бизнесмен».

С первого дня занятий в театральной академии отец регулярно спрашивал Брайана, когда тот думает вернуться в семейное дело. На исходе каждых выходных, когда Брайан собирался в академию, отец уговаривал его не возвращаться в Лондон. В летние каникулы 1957 года за ужином в отеле «Адельфи» отец снова предложил ему остаться. На этот раз Брайан согласился.

Отец собрался открыть еще один филиал фирмы — в центре Ливерпуля, на Грейт-Шарлотт-стрит. Он надеялся, сына это заинтересует. Клайв, младший брат Брайана, теперь тоже работал в семейном бизнесе.

Брайан отвечал за отдел пластинок с одним продавцом. Новый магазин торжественно открыла певица Энн Шелтон[90]. В первое же утро отдел принес двадцать фунтов. Отдел в Уолтоне в лучшие времена приносил не более семидесяти фунтов в неделю.

«Большинство магазинов грампластинок, которые я повидал, были просто ужасны. Стоит пластинке стать популярной, и ее уже не купишь — нет на складе. Я старался, чтобы у меня всегда были пластинки, даже самые экзотические… Как только у меня покупали пластинку, я тут же заказывал ее в трех экземплярах. Я считал, если она заинтересовала хоть одного, найдутся и другие желающие. Как-то я даже заказал три копии альбома „The Birth of a Baby“[91], потому что один покупатель ее у меня спросил».

Если вдруг пластинки не было в магазине, покупателю предлагали сделать заказ, обещая немедленную доставку. Брайан придумал простой, но остроумный метод учета проданного. Каждая папка с несколькими с пластинками стягивалась тесемкой, и, когда в папке недоставало пластинок, тесемка провисала — сразу видно, что в папку нужно добавить товар. В течение дня все это постоянно проверялось, папки пополнялись пластинками или тут же составлялся заказ.

Брайан также вел список двадцати самых ходовых пластинок NEMS. Список обновлялся дважды в день. Мало того что это удачный трюк, который пробуждал у покупателей интерес и побуждал их покупать те или иные пластинки, — Брайан изучал спрос и прикидывал, каких пластинок заказать побольше.

«Я в жизни не видела, чтобы люди так усердно работали, — говорит мать Брайана. — Казалось, он впервые в жизни нашел дело, которое целиком его захватило».

Брайан с этим согласен. «Я работал очень много. Ни до того, ни после мне, пожалуй, не приходилось так трудиться. Каждое утро я начинал в восемь, а заканчивал уже ночью. Все воскресенья тоже корпел в магазине, составлял заказы».

К 1959 году, через два года после открытия, два обширных отдела популярной и классической музыки филиала NEMS на Грейт-Шарлотт-стрит занимали два этажа. Штат увеличился с двух сотрудников до тридцати. Дела шли так хорошо, что Эпстайны решили открыть еще один филиал на Уайтчепел, в сердце ливерпульского торгового центра.

На открытие нового магазина пригласили Энтони Ньюли[92]. Брайан познакомился с ним через торговый отдел концерна «Декка». В день открытия в центре Ливерпуля собралась огромная толпа, какая приходила разве что встречать команду, завоевавшую финальный кубок. До той поры в Ливерпуле ни один певец не собирал такую аудиторию.

Оба магазина процветали и разрастались. В 1961 году Брайан мог с гордостью сказать, что два магазина фирмы NEMS в центре Ливерпуля — на Грейт-Шарлотт-стрит и на Уайтчепел — предлагают «лучший выбор пластинок на севере Англии». Эта фраза появилась в рекламе на страницах «Мерси-бита» 31 августа 1961 года — спустя месяц после рождения газеты. Сам Брайан не был поклонником популярной музыки. Его любимым композитором в то время был Сибелиус. Но он был ловким бизнесменом и понимал, что «Мерси-бит» — прекрасная площадка для рекламы и расширения рынка.

В том же номере он открыл колонку «Обзор пластинок», которую подписывал «Брайан Эпстайн, NEMS». Там рассказывалось о новинках эстрадной, джазовой и поп-музыки. В первом обзоре Брайан написал: «По-видимому, популярность The Shadows неуклонно растет». Битлов, наверное, чуть не стошнило.

Собственная колонка давала Брайану бесплатную рекламу магазинов и помогала продвигать на рынок некоторые записи. Но и в «Мерси-бит» не прогадали, предоставив Брайану площадку. За четыре года, миновавшие с тех пор, как он, пресыщенный и разочарованный, бросил Академию драматического искусства, он стал признанным лидером Мерсисайда на рынке пластинок. Его имя и опыт придавали газете вес.

Однако очень скоро Брайан понял, что дальше расширять бизнес некуда. В Мерсисайде он одержал все возможные победы — по крайней мере, в этой области. К осени 1961 года снова накатили скука и неудовлетворенность. Его мать вспоминает, как это почувствовала.

«Он взялся учить иностранные языки. Особенно его интересовали Испания и испанский. И он опять увлекся любительскими спектаклями».

Отец, само собой, встревожился, что сын снова уйдет из семейного дела, создав и бросив на произвол судьбы два преуспевающих магазина.

Сам Брайан вспоминал, как мечтал о чем-то новом, как его терзала скука, раздражал бизнес. Три его ближайших друга не помнят, чтобы Брайан на это жаловался, однако утверждают, что у него хватало других причин для переживаний.

После открытия филиала на Уайтчепел Брайан стал уделять больше внимания личной жизни. Он часто виделся с жившим по соседству другом детства Джеффри Эллисом. Джеффри тоже закончил частную школу, колледж Элсмир, а затем поступил в Оксфорд на юридический факультет. По его словам, в школьные годы Брайан был крайне робким и застенчивым. После Оксфорда Джеффри устроился на работу в нью-йоркскую страховую фирму, и друзья на несколько лет расстались.

Второй друг Брайана, Терри Доран, был человеком совсем другого склада. Закончив обычную школу, он продавал автомобили и в Ливерпуле пользовался славой остряка, ловко имитирующего местный говор. «Я познакомился с Брайаном случайно, в 1959 году в ливерпульском пабе. Я в него сразу прямо влюбился».

Джеффри и Терри были просто друзьями; у них с Брайаном не было общих деловых интересов, по крайней мере тогда. А вот третий друг, Питер Браун, работал в той же сфере. В конце концов он стал Брайану ближайшим другом.

Питер родился в Бебингтоне, учился в римско-католической школе, сдав два экзамена, работал в ливерпульском универмаге «Хендерсонс», а затем в универмаге «Льюис», где курировал отдел грампластинок.

Приступив к созданию филиала на Уайтчепел, Брайан попросил Питера взять на себя управление магазином на Грейт-Шарлотт-стрит. В «Льюисе» Питер получал двенадцать фунтов в неделю, Брайан предложил шестнадцать плюс комиссионные, что Питеру показалось огромной суммой.

«Вскоре я освоил эту его эффективную систему заказов. Магазин закрывался в шесть, после чего мы оформляли все заказы. Тратили от сорока минут до двух часов».

Терри вспоминает, как ждал Брайана с Питером, пока те занимались заказами. Брайан назначал встречу после закрытия магазина. «Я заходил в бар и, бывало, дожидаясь их, сидел там до упора».

С открытием магазина на Уайтчепел возникла небольшая заминка, и Питер несколько месяцев проработал в магазине на Грейт-Шарлотт-стрит вместе с Брайаном. «Это нелегко — вроде ты управляющий, но босс вечно на месте и сам решает все. Мы постоянно вздорили. По-прежнему дружили, но, думаю, как предприниматель я его разочаровал… Брайану нравилось рассылать сотрудникам письменные указания, хотя нас было раз-два и обчелся. Система контроля складских запасов у него была просто грандиозная. С ней мы не могли прозевать ни одной популярной пластинки. В концерне EMI нас считали крупнейшими продавцами пластинок на севере Англии».

Брайан всегда уверял — и совершенно напрасно, — что не нравится девушкам. Но примерно в это время он начал встречаться со своей сотрудницей Ритой Харрис.

«Он очень не сразу сообразил, что она в него влюблена, — рассказывает Питер Браун. — Обычно мы вместе обедали в Чешире — я, Брайан, Рита, иногда еще один или двое».

Это был самый серьезный роман с девушкой в жизни Брайана, но все закончилось ничем.

Брайан не был счастлив в любви. У него бывали бурные романы, но они редко длились подолгу, и его это сильно тревожило. В сексуальном смысле он так с собой и не примирился. Однако, рассудив, что он такой, какой есть, он никогда не пытался идти против своей природы. Временами, впрочем, его практически одолевал комплекс саморазрушения.

«В Ливерпуле он был очень одинок, — рассказывает Питер. — Здесь он мало где мог по-настоящему расслабиться. Лучшие ночи мы проводили в Манчестере. Брайан, Терри и я часто ездили туда субботними вечерами… У Брайана была фобия неудачных романов, и его слегка пугало собственное еврейство. По-моему, иногда ему чудился антисемитизм там, где антисемитизмом и не пахло. Может, дело тут было не в том, что он остро сознавал себя евреем. Может, Брайана травмировала среда, где он вынужден был вращаться, в общем-то ему чуждая, — натура влекла в мир искусства, а окружали Брайана провинциальные евреи, успешно торговавшие мебелью… Но, конечно, он мог быть хорошим бизнесменом, если хотел, экономил каждое пенни, бывал жесток, когда вдруг считал, что так надо. Но такое случалось редко. Обычно он тратил деньги без счету».

Замысловатость личности и интересов Брайана на этом этапе его карьеры легко преувеличить. Родители мало что знали о его фобиях. Однако мать помнит, что Брайан потерял покой и принялся за поиски чего-нибудь нового, когда оба магазина NEMS заработали на полную мощность.

Осенью 1961 года Брайан на пять недель уехал в Испанию — у него никогда не бывало таких долгих каникул. Его сопровождало неотступное разочарование — в личной жизни, в бизнесе. Возможно, ничего серьезного. Всего лишь несбывшиеся надежды. Четыре года Брайан был слишком занят реорганизацией NEMS, и все это его особо не трогало, как в свое время в армии. Были люди, которые считали его богатым избалованным маменькиным сынком. Но большинство видели в нем трудолюбивого человека, обаятельного гея, которого очень любила его семья.

Очевидно, Брайан искал, чем еще заполнить жизнь, — желательно что-нибудь из области искусства. Учеба в театральной академии дала выход его стремлениям, и фиаско на время уняло эту тягу Брайана. Но нет ничего мучительнее артистических склонностей, когда художественный вкус вроде бы превосходит артистические таланты.

Таков был Брайан Эпстайн 28 октября 1961 года. Двадцать семь лет. Уже побывал плохим учеником, процветающим продавцом мебели, никудышным солдатом, блестящим торговцем грампластинками, неудачливым актером, успешным управляющим. И тут в магазин зашел покупатель, спросивший пластинку «Битлз».

16 Брайан подписывает контракт с «Битлз»

Прославленная система учета пластинок не сработала. Знаменитые тесемки на папках не помогли. Брайан Эпстайн вынужден был признать, что никогда не слыхал ни о песне «My Bonnie», ни о группе «Битлз».

Как-то странно, что он не слышал о «Битлз». Он ведь уже несколько месяцев рекламировался и вел колонку в «Мерси-бите». Название «Битлз» должно было попадаться ему на глаза. Впрочем, к «Мерси-биту» Брайан питал чисто профессиональный интерес — интерес коммерсанта, который покупает место на полосе, чтобы продавать свой товар.

Брайан обращал внимание лишь на группы, записавшие пластинки, потому что пластинками он торговал. Ни одна из ливерпульских групп, о которых сообщала «Мерси-бит», пластинок еще не записала. Ну и что от них толку?

Да, он знал, что в Ливерпуле полно бит-групп и бит-клубов, но его они мало волновали. В свои двадцать семь он уже давно вышел из того возраста, когда ходят в кофейни и на концерты бит-групп. Кроме того, последние пять лет Брайан полностью посвятил себя бизнесу, а оставшиеся крохи досуга тратил только на театр.

Но Брайана раздосадовало, что он ничего не знает о новой пластинке, которую попросил покупатель. Раз уж эта группа, откуда бы она ни взялась, выпустила пластинку, уж он-то обязан знать. Поэтому, когда Рэймонд Джонс спросил пластинку «My Bonnie», Брайан ответил, что обязательно ее достанет, а в блокнот записал: «„My Bonnie“. „Битлз“. Проверить в понедельник».

Рэймонд Джонс упомянул, что пластинку группы «Битлз» выпустили в Германии. Хоть какая-то зацепка. Брайан созвонился с несколькими агентами — импортерами иностранных пластинок, но пластинки у них не было — они ее вообще не импортировали.

«Тут я мог остановиться, но у меня было твердое правило — не упускать ни одного покупателя… Кроме того, мне было интересно, почему совершенно неизвестную пластинку спрашивали уже трижды за два дня. Потому что в понедельник утром, еще до того, как я стал наводить справки, ту же пластинку спросили две девушки».

Воспользовавшись своими ливерпульскими связями, Брайан, к своему немалому изумлению, выяснил, что «Битлз» не германская группа, а британская — и, мало того, ливерпульская.

Он расспросил продавщиц из своего магазина. «Битлз», сообщили те, — это что-то потрясающее. Брайана ждал еще один сюрприз, — оказывается, «Битлз» бывали в его магазине. Несомненно, он много раз их видел, понятия не имея, кто они такие.

«Одна продавщица сказала, что это те парни, которые мне как-то не понравились. Весь день крутились у прилавка, слушали музыку, но ничего не покупали. Неряхи такие, все в коже. Но видимо, они вели себя прилично — девушки сказали, что я ни разу не попросил их покинуть магазин. Так или иначе, они частенько появлялись у нас после обеда».

Брайан решил сходить в «Кэверн» и разузнать о «Битлз» и их пластинке. Он был хорошим бизнесменом и рассудил, что, если группа, тем более ливерпульская, и впрямь так интересна, пластинку можно импортировать самому.

«Я не был членом „Кэверн“ и как-то побаивался идти в подростковый клуб. Опасался, что меня просто не пустят. Так что я обратился за помощью в „Мерси-бит“. Они звякнули в клуб, рассказали, кто я, спросили, можно ли мне прийти».

Первый визит Брайана в клуб состоялся в обед 9 ноября 1961 года. «Темень, сырость, вонища — я сразу раскаялся, что пришел. Шум оглушительный, усилители обрушивали на публику поток американских хитов. Помню, слушая эти песни, я сравнивал репертуар „Кэверн“ со своей „горячей двадцаткой“… Затем вышли „Битлз“, и я впервые увидел их на сцене. Довольно неряшливые и не очень чистые. Они пели и курили, ели, болтали и в шутку обменивались тумаками. Они поворачивались к публике спиной, переругивались с посетителями клуба, смеялись над своими шутками, для остальных непонятными… Но совершенно очевидно, они вызывали колоссальное возбуждение. Они будто излучали какой-то магнетизм. Я был покорен».

Особенно ему понравился Джон, самый голосистый и прыгучий. Брайан тогда еще не знал, кто из них кто, — разобрался он позже. А тогда не мог оторвать от Джона глаз.

Но он пришел не любоваться группой. Он пришел заключить сделку. Диджей Боб Вулер объявил в микрофон: так и так, в зале присутствует мистер Эпстайн из NEMS, поприветствуйте его аплодисментами.

Это возымело действие, и Брайану удалось подобраться к «Битлз» на расстояние окрика. «Что привело к нам мистера Эпстайна?» — с легкой иронией осведомился Джордж. Брайан объяснил, что у него заказали их германскую пластинку, но он не знает, какая фирма ее выпустила. Не помогут ли они? Джордж ответил, что пластинка вышла у «Полидора». Сам Джордж очень смутно помнит этот разговор. Остальные — Джон, Пол и Пит Бест — забыли напрочь.

Чтобы не так смущаться в подростковом клубе, Брайан стал брать с собой в «Кэверн» Алистера Тейлора, который работал за прилавком NEMS, но числился личным помощником босса. Брайан любил рассылать подчиненным письменные указания, хотя весь его штат уместился бы в телефонной будке, и вообще ему нравилось изображать начальника.

В голове у него прояснилось не сразу. «Меня интересовала только продажа пластинок. Но через пару недель я уже ходил в „Кэверн“ все чаще — слушал и наблюдал. Стал расспрашивать своих деловых знакомых, что представляет собой менеджмент группы. Как это делается? Вот допустим — только допустим, — я хочу стать менеджером; какие контракты заключаются с группой?»

Его знакомые в проблемах менеджмента не особо смыслили. Они, естественно, в основном занимались не производством пластинок, а продажей. Однако, поехав в Лондон по делам, Брайан больше обычного беседовал с генеральным директором магазина HMV на Оксфорд-стрит и управляющим музыкальным издательством «Кит Прауз».

Кроме того, Брайан заказал у германской студии звукозаписи двести экземпляров «My Bonnie». «„Битлз“ меня просто околдовали, и я решил, что стоит рискнуть, — все пластинки разойдутся… Дело, видимо, отчасти и в том, что мне стало скучно просто продавать пластинки. Я искал новое хобби. А „Битлз“ — тогда я этого не знал, да и они, наверное, тоже — в Ливерпуле уже скучали. Хотели расти, хотели нового… Я начал разговаривать с ними на дневных концертах. „Жаль, вас не было вчера, — сказал мне как-то Пол. — Мы раздавали автографы. Я расписался у девчонки на руке“. Я вечно пропускал самое интересное».

Брайан навел справки о текущей ситуации с менеджментом «Битлз». Он выяснил, что одно время они сотрудничали с Алланом Уильямсом и тот устроил им гастроли в Гамбурге. «Я пришел с ним поговорить, и он сказал: „Хорошие ребята, но постоянно подводят“».

3 декабря 1961 года Брайан пригласил «Битлз» в свой офис на Уайтчепел. Он предупредил, что они просто поговорят, — он пока не все продумал.

До этой встречи Брайан видел битлов уже много раз, но они почти не обращали на него внимания. Для них он был лишь кем-то там на заднем плане. До той встречи «Битлз» помнят Брайана смутно.

«Брайан выглядел ловким и богатым. Это все, что я запомнил», — рассказывает Джон. Джордж говорит, Брайан был типичный начальник. На Пола произвел впечатление его автомобиль «зодиак». Битлы решили познакомиться с ним поближе.

На первую официальную встречу «Битлз» решили привести Боба Вулера — показать, что они не одни в этом мире. Джон представил Боба как своего отца. Лишь много месяцев спустя Брайан выяснил, что Боб не отец Джону, а еще позже — что Джон вообще не знает, где и на каком свете находится его отец.

Джон с Бобом Вулером пришли, как договаривались, к половине пятого. Вовремя появились Джордж и Пит Бест. А Пола не было. После получаса ожидания изрядно разгневанный Брайан попросил Джорджа позвонить Полу. Джордж позвонил и затем сообщил, что Пол принимает ванну. «Безобразие, — возмутился Брайан. — Он же безумно опаздывает». — «Опаздывает, — согласился Джордж. — Зато придет очень чистым».

Наконец явился Пол, и они принялись обсуждать будущее «Битлз»: чем бы те хотели заниматься, какие условия их устроили бы. Никто из присутствующих не представлял, как заключают подобные контракты, — им пока не доводилось их заключать.

Они договорились собраться еще раз в среду. К тому времени Брайан встретился со своим другом, адвокатом Рексом Мейкином. Брайан искал поддержки и совета. «Ну вот, — сказал тот. — Очередная затея Эпстайна. И сколько пройдет времени, прежде чем ты к ней остынешь?»

Снова встретившись с «Битлз» в среду, Брайан объявил, что хочет стать их менеджером. За это ему причитаются двадцать пять процентов от прибыли. Его спросили, почему он не согласится на двадцать. Брайан ответил, что берет дополнительные пять на покрытие больших расходов на рекламу и продвижение. Еще много месяцев он планировал лишь терять деньги.

Контракт подписали в ближайшее воскресенье в клубе «Касба», где жил Пит Бест и располагалась штаб-квартира «Битлз». Каждый битл поставил свою подпись, засвидетельствованную Алистером Тейлором. Брайан подписи не поставил. «Что за дичь, — говорит Алистер. — Я расписался, заверяя подпись Брайана, и в результате выставил себя круглым идиотом».

Брайан так и не подписал этот контракт.

«Я дал слово, и этого было достаточно. Я всегда выполнял обещания, и никого никогда не беспокоило отсутствие моей подписи».

Брайан тоже считает, что «Битлз» приняли его предложение потому, что он им понравился. «У меня были деньги, автомобиль и магазин пластинок. Думаю, это помогло. Но, кроме того, я им понравился. Они нравились мне, потому что в них было эдакое уникальное нечто. Они были невероятно обаятельны».

Родители Брайана почуяли: сын опять что-то затевает. Они вернулись из недельной поездки в Лондон — Брайан их уже поджидал.

«Послушайте, говорит, одну запись, — рассказывает его мать. — Поставил нам „My Bonnie“. На вокал внимания не обращайте, слушайте музыкантов. Заявил, что этих ребят ждет невероятный успех и он будет вести их дела».

Не успел отец возразить, Брайан добавил, что это, конечно, не с утра до ночи, но не будет ли отец возражать, если Брайан несколько сократит свой рабочий день в магазинах?

Отец был не в восторге. Брайан опять что-то себе выдумал — хорошо, что на сей раз он хотя бы остается в Ливерпуле.

Для ведения дел «Битлз» Брайан основал новую компанию NEMS Enterprises, по названию магазина. «Это было удачное решение. Я ведь мог их продвигать под брендом NEMS, без никаких „Enterprises“. Но через несколько лет, когда мы продали магазин, возникла бы масса проблем».

NEMS Enterprises он основал вместе с братом Клайвом. «Отчасти потому, что нужны были дополнительные деньги, но еще я заманивал Клайва, чтобы он, может, стал моим помощником».

Следующие (третьи) гастроли «Битлз» в Гамбурге были запланированы задолго до того, как за дело взялся Брайан. Вскоре после отъезда «Битлз» из Гамбурга Петер Экхорн и еще несколько клубных менеджеров приехали в Ливерпуль на поиски талантов.

В свое время битлы обещали Петеру Экхорну снова выступить у него в «Топ Тен», но, приехав в Ливерпуль обговорить детали и поискать кого-нибудь еще, Экхорн обнаружил, что делами «Битлз» теперь заправляет Брайан Эпстайн.

«Брайан запросил гораздо больше того, что я предлагал, — говорит Петер Экхорн. — Я попробовал заполучить Gerry and the Pacemakers, но тоже не вышло».

В конце концов Экхорн вернулся в Гамбург лишь с одним ударником. Ударник, Ринго Старр, был нужен для сопровождения Тони Шеридана.

Со временем явились владельцы других гамбургских клубов с более выгодными предложениями. В конце концов Брайан принял предложение Манфреда Вайслидера, только что открывшего в Гамбурге новый клуб «Стар» — и больше, и лучше остальных. По контракту «Битлз» получали по четыреста марок (около сорока фунтов) в неделю. Владелец «Топ Тен» собирался платить триста марок в неделю.

Это были прекрасные условия, но к тому времени Брайан уже не один месяц добивался повышения гонораров битлам и в Ливерпуле. Едва став их менеджером, он объявил, что группа не будет играть меньше чем за пятнадцать фунтов за вечер.

И теперь Брайан решал самую важную и неотложную задачу — создавал сценический образ «Битлз», приучал их к дисциплине, работал над их внешним видом, учил их подавать свою музыку.

Забрав у Пита Беста все ангажементы, Брайан поставил их на четкую организационную основу. И проверял, все ли битлы точно знают, где и когда будут играть.

«Брайан составлял нам аккуратные инструкции на бумаге, и от этого все вдруг стало казаться реальным, — рассказывает Джон. — До Брайана мы жили как во сне. Сами не знали, что делаем, где договорились выступить. А когда видишь план работы, все становится официально».

Инструкции красиво печатались на бланках с изящным типографским вензелем из инициалов «БЭ». И Брайан добавлял туда краткие наставления касательно внешнего облика: одеваться как положено, не курить, не есть, не жевать резинку во время выступления.

«Брайан старался подчистить наш имидж, — поясняет Джон. — Говорил, что мы плохо смотримся. Что нас не пустят на порог приличного дома. До того мы одевались как хотели — и на сцене, и за сценой. А он уговорил нас одеться в концертные костюмы».

Кроме того, Брайан взялся за постановку шоу — прежде то была чистая импровизация. «Он сказал, нам нужно сформировать программу и каждый раз исполнять наши лучшие вещи, а не что в голову взбредет, — говорит Пит Бест. — Без толку перекидываться шутками с первыми рядами, потому что в зале человек семьсот-восемьсот, и им непонятно, что происходит. Заставил нас составить строгую программу, никакого дуракаваляния».

Все резко изменилось — случился поворот на сто восемьдесят градусов. Позже Джон слегка сожалел, что «Битлз» отполировали: он считал, получились не совсем они, во всяком случае — не совсем он. Но тогда он не противился. Понимал, что другого выхода нет, — придется подстраиваться и надевать костюмы.

«Конечно, мы должны были произвести наилучшее впечатление, — говорит Джон. — Понравиться репортерам, даже снобам, не скрывавшим, что делают нам одолжение. И мы подыгрывали, соглашались с ними — мол, какие вы добрые, что с нами разговариваете. Мы были ужасно двуличные… Мы добивались популярности — это была такая игра. Мы околачивались в редакциях местных газет или журналов, упрашивали написать о нас, потому что деваться было некуда — очень было нужно».

Между собой битлы смеялись над теми, кто их знать не хотел, передразнивали их тишком или даже в лицо, но предвзятое отношение их очень задевало.

«В то время, — говорит Пол, — мы только и слышали: „Откуда вы? Из Ливерпуля? Там вы ничего не добьетесь. Слишком далеко! Придется прокатиться в Лондон. Ливерпуль — дохлый номер“. И так годами».

Но Брайан встал на верный путь — он подстраивал их имидж под лондонские вкусы. «Я ведь их не менял. Я только отшлифовал то, что уже было. Они остались магнетическими. На сцене источали что-то неуловимое. Но все портило то, что они курили, жевали и переругивались с первыми рядами».

Став менеджером, Брайан, естественно, повидался с родителями битлов. Тех сразили его манеры, его респектабельность — он абсолютно не походил на прежних знакомых их сыновей.

Сомневалась одна Мими, хотя, казалось бы, самое сильное впечатление Брайан должен был произвести на нее. Беда в том, что бит-группы и все, что с ними связано, не производили на Мими вообще никакого впечатления.

«Когда я впервые услышала о Брайане Эпстайне, меня охватили дурные предчувствия. Нет, против него лично я ничего не имела. Но он был такой респектабельный. Мне казалось, для него это лишь причуда богача и ему все равно, выплывут ребята или утонут. Он-то от их успеха не зависел… Конечно, Брайан был очарователен. Я всегда так считала. Но когда он появился, я встревожилась. Ну, думаю, всё. Он с ними поиграется пару месяцев и увлечется еще чем-нибудь. А Джон и остальные так и останутся ни с чем».

17 «Декка» и Пит Бест

С самого начала Брайан обратился к своим коммерческим связям, пользуясь где только возможно своей репутацией владельца «лучшего магазина грампластинок на севере Англии». И почти сразу же это принесло плоды. Группой заинтересовался концерн «Декка».

Брайан очень тесно сотрудничал с «Деккой» — разумеется, в сфере продаж. Однако, склоняя на свою сторону один отдел за другим, он наконец добился обещания, что в Ливерпуль взглянуть на его чудо-группу приедет менеджер по артистам и репертуару.

И действительно, в конце декабря 1961 года в Ливерпуль прибыл Майк Смит, представитель «Декки». Первая попытка — и уже успех. Брайан был в восторге. «Вот это событие! В „Кэверн“ явился менеджер по репертуару».

Группа произвела впечатление на Майка. Ему понравилось звучание «Битлз», и он пообещал пригласить их в Лондон на прослушивание. Прослушивание, не больше, — в «Декке» просто поглядят, как битлы зазвучат в записи, это само по себе особо ничего не значит. Но для Брайана Эпстайна, для «Битлз» и для Ливерпуля это значило очень много.

Прослушивание назначили на 1 января 1962 года. Брайан поехал в Лондон поездом. Джона, Пола, Джорджа и Пита Беста в канун Нового года отвез гастрольный менеджер Нил Эспинолл.

«Я специально взял напрокат фургон побольше. Я раньше до Лондона не доезжал. Добирались часов десять, заблудились в снегах где-то в окрестностях Вулверхэмптона… В Лондон приехали в десять вечера, отыскали свою гостиницу, „Ройял“ на Расселл-сквер. Пошли промочить горло. Ткнулись в какую-то харчевню на Чаринг-Кросс-роуд. Вошли — этакая шайка разбойников, — уселись. С нас запросили шесть шиллингов за суп. „Да вы издеваетесь“, — сказали мы. Мужик велел нам проваливать. Так и ушли ни с чем… Пошли на Трафальгар-сквер, посмотрели, как там по случаю Нового года пьяные падают в фонтан. Потом повстречали двоих парней — укуренных, только мы тогда этого не поняли. У них была трава, но это я тоже не просек. Мы были слишком зелеными. Они узнали, что у нас есть фургон, и захотели покурить там. Но мы заорали: „Нет-нет-нет!“ Перепугались до смерти».

Наутро Брайан первый пришел в студию звукозаписи, точно вовремя. «Люди с „Декки“ опаздывали, и я злился. Не потому, что нам не терпелось поскорее записаться, — нам показалось, что мы для них пустое место».

В конце концов им сказали, что пора. Битлы достали свои старые потрепанные усилители, но им тотчас велели их убрать. «Наши усилки им не понадобились, — говорит Нил. — Они дали нам свои. Выходит, зря мы тащили аппаратуру в такую даль».

Они начали. Джордж очень сдавленно выдал «The Sheik of Araby». Пол довольно нервно спел «Red Sails in the Sunset» и «Like Dreamers Do»[93]. У них была куча собственных песен, но Брайан посоветовал придерживаться стандартов.

«Они изрядно побаивались, — рассказывает Нил. — Одна песня Полу так и не далась. От волнения у него срывался голос. Их отвлекал красный свет. Я попросил его погасить, а мне ответили, что тогда в студию кто-нибудь может зайти. Мы такие: „Чего-чего?“ Даже не поняли, о чем это они».

В два часа запись закончилась; вроде бы все остались довольны.

«Майк Смит сказал, что запись потрясающая, — говорит Пит Бест. — Мы решили, что дело в шляпе. Вечером Брайан повел нас ужинать куда-то в Свисс-Коттедж. Даже заказал вино, но его почему-то так и не принесли».

Неделя шла за неделей, но все было по-старому. Битлы играли в Мерсисайде и ждали, что «Декка» вот-вот унесет их на крыльях ветра в мир большой эстрады. Наконец в марте Брайану с трудом удалось выжать новости из Дика Роу, босса Майка Смита: «Декка» решила не записывать «Битлз». «Он сказал, им не понравилось звучание „Битлз“. К тому же гитарные группы выходят из моды. Я ответил, что совершенно уверен — эти ребята станут популярнее Элвиса Пресли».

У вас же в Ливерпуле хороший бизнес, сказали Брайану, вы торгуете пластинками — вот и торгуйте. Заодно намекнули, что есть и другой способ записаться — например, арендовать за сто фунтов студию и звукорежиссера. Об этом Брайан денек поразмыслил. Но к ним относились до того пренебрежительно — ну, так ему казалось, — что из такой записи получатся только деньги на ветер.

«Я думаю, в „Декке“ ожидали, что мы уже все из себя такие безупречные, — говорит Джон. — А мы считали, это только проба. Они должны были разглядеть наш потенциал». После этого началось долгое и безрадостное путешествие по другим крупным компаниям звукозаписи. Им отказали «Пай», «Коламбия», HMV и EMI. Компании поменьше тоже ответили «нет».

«Я услышал об отказе „Декки“ последним, — вспоминает Пит Бест. — Джон, Пол и Джордж узнали намного раньше. Как-то раз случайно проговорились, что знают уже не одну неделю. А чего ж не сказали-то? Объяснили, что не хотели меня огорчать».

Ребята то падали духом, то впадали в беспочвенный оптимизм — им казалось, рано или поздно все утрясется.

«Мы несколько раз поругались с Брайаном, — рассказывает Джон. — Упрекали его, что он ничего не делает, все взвалил на нас. Конечно, это были только слова. Мы знали, как он вкалывает. Тут уж было кто кого — мы их или они нас».

«Обычно мы поджидали Брайана на Лайм-стрит — хотели услышать новости, — говорит Пол. — Он звонил, и каждый раз мы надеялись, что дело наконец сдвинулось с места. Он выходил из поезда с портфелем, полным бумаг, мы шли пить кофе в „Панч и Джуди“ и слушали, как нам опять отказали „Пай“, или „Филипс“, или еще кто».

«Но мы не оставляли надежд пробиться наверх, — рассказывает Джордж. — Когда дела шли погано и ничего не происходило, у нас был такой ритуал. Джон начинал: „Куда мы идем, народ?“ Мы орали в ответ: „Наверх, Джонни!“ Он кричал: „На какой верх?“ И мы отвечали: „На самый-самый верхний, Джонни!“»

Личный помощник Брайана в NEMS Алистер Тейлор говорил, что Эпстайн с этой беготней по фирмам грамзаписи был на грани нервного срыва. «Он давил как только мог, но было еще тысяч десять других групп, которые тоже давили как только могли. У Брайана ничего не получалось».

В декабре 1961 года «Мерси-бит» объявила опрос общественного мнения — какая группа самая популярная. У Джона и Пола до сих пор хранятся экземпляры этого номера, все с вырезанными опросниками. Битлы их заполняли дюжинами, под вымышленными именами, ставя на первое место «Битлз», а на последнее — Gerry and the Pacemakers. Они искренне переживали, что Джерри выиграет. Разумеется, все группы голосовали за себя, так что эти хитрости не слишком влияли на результаты. В общем, «Битлз» победили с огромным отрывом.

Брайан постарался выжать из этой победы все возможное. На афишах концерта 24 марта 1962 года громадными буквами напечатали: «ПОБЕДИТЕЛИ КОНКУРСА „МЕРСИ-БИТ“! ЗАПИСАННЫЕ НА „ПОЛИДОРЕ“! НАКАНУНЕ ЕВРОПЕЙСКОГО ТУРНЕ!» Концерт проходил в Женском институте Барстона — не слишком престижная сцена для столь великих артистов.

«Европейское турне» было, разумеется, их третьими гамбургскими гастролями. Начались они неделей позже, в апреле 1962 года.

Битлы прибыли в Гамбург самолетом. Все четверо путешествовали по воздуху впервые. «Это Брайан нас заставил, — рассказывает Пит Бест. — Мы довольны были как слоны».

На сей раз они выступали в «Стар», крупнейшем гамбургском клубе. «На сцене был даже настоящий занавес», — говорит Джордж. Астрид оплакивала Стю и на концерты поначалу не ходила, но «Битлз» из кожи вон лезли, вытаскивали ее из дому, одаряли и ободряли. Астрид вспоминает, что с тех пор ее легкие подозрения в жестокости «Битлз» развеялись навсегда. «Я не ожидала, что они умеют быть такими добрыми».

Между тем Брайан в Англии предпринял последнюю попытку заинтересовать кого-нибудь битлами. Он решился потратиться.

Обычно, отправляясь на переговоры, он брал с собой магнитные ленты с записями «Битлз», в том числе и сделанные в студии «Декки» в январе. А теперь решил, что эффектнее и гораздо удобнее будет записать эти песни на пластинку.

Отца Брайана все больше раздражало, что его сын попусту тратит время на «Битлз». «Я сказал отцу, что хочу отвезти записи в Лондон и попробовать в последний раз: пан или пропал. Он согласился — только, сказал, на пару дней, не больше».

Брайан направился в HMV на Оксфорд-стрит. Это обычный магазин пластинок, только очень большой; кроме того, это один из филиалов огромной империи EMI. Брайан спросил там у знакомого, как сделать пластинку из магнитофонных записей.

«Звукорежиссер, сделавший запись, сказал, что получилось очень неплохо. И еще сказал, что сходит наверх, поговорит с музыкальным издателем Сидом Коулменом. Коулмен пришел в восторг и загорелся идеей выпустить пластинку. Пообещал переговорить со своим другом из „Парлофона“ Джорджем Мартином».

Они договорились встретиться с Джорджем Мартином на следующий день в EMI. «Парлофон» был дочерней компанией EMI, которая «Битлз» уже отказала.

«Джордж Мартин послушал и сказал, что ему нравится, как поет Пол и как играет Джордж. Вот это он сказал конкретно. На пластинке Джон пел „Hello, Little Girl“, которую очень любил, а Пол — „Till There Was You“».

Обстоятельно и спокойно все обсудив с Брайаном, Джордж Мартин наконец сообщил, что это очень «интересно». Да, он считает, они достаточно интересны, и приглашает их на прослушивание.

Был май 1962 года, «Битлз» еще не вернулись из Гамбурга. Пулей вылетев из EMI, Брайан отправил им телеграмму с хорошими новостями.

«Мы еще валялись в постелях, — вспоминает Пит Бест. — Кто вставал первым, шел за почтой. В тот день первым встал Джордж, и он получил телеграмму: „Поздравляю ребята. EMI пригласила на запись. Пожалуйста отрепетируйте новый материал…“ Мы были счастливы. Джон с Полом тут же засели сочинять. Приехал Брайан — навестить нас и заключить новый контракт: восемьдесят пять фунтов в неделю каждому, если не ошибаюсь. Сказал, что для записи отлично подойдет „Love Me Do“».

Клаус говорит, встреча с Брайаном его разочаровала. «Он мне не понравился. Какой-то робкий. Я думал, он сильная личность. Я даже расстроился. У меня было некое представление о том, какой менеджер достанется „Битлз“. Воротила, очень энергичный, а не застенчивый новичок».

Но «Битлз» были на седьмом небе. Клаус помнит, как они смаковали новости от EMI, как помчались в «Полидор» хвастаться контрактами, — на «Полидоре»-то их записывали как группу сопровождения, а не как солистов.

«Как-то мы с Полом и Джорджем пошли гулять по набережной, и Джордж завел разговор о деньгах. Сказал, что наверняка у него денег будет куча. Он тогда купит дом с бассейном, а потом автобус отцу — отец у него был водителем автобуса».

Из Гамбурга они вернулись в начале июня 1962 года, а 6 июня поехали на прослушивание к Джорджу Мартину на студию EMI в Сент-Джонс-Вуд.

Расторопный Брайан заранее послал Джорджу Мартину аккуратно отпечатанный на личном бланке с вензелем перечень песен, которые группа исполнит для мистера Мартина, если мистеру Мартину, конечно, будет угодно. В списке было несколько оригинальных композиций — «Love Me Do», «P. S. I Love You», «Ask Me Why» и «Hello, Little Girl». Но основными номерами были шлягеры вроде «Besame Mucho».

Джордж Мартин внимательно их послушал и сказал: «Очень мило». Они ему понравились. Приятно наконец встретиться лично — Брайан столько рассказывал. Очень мило. Он даст им знать.

Тем все и кончилось. Не то чтобы ребята пали духом, но они рассчитывали, что им ответят внятнее. Назавтра они уехали в Ливерпуль и включились в сумасшедший круговорот разовых выступлений, о которых договорился Брайан, пока они были в Гамбурге. Первый концерт под девизом «Добро пожаловать домой» должен был состояться в субботу 9 июня в клубе «Кэверн», затем в понедельник — радиопередача в Манчестере для Би-би-си. После этого концерты расписаны до самого июля, а некоторые запланированы аж на сентябрь.

«Кэверн», «Касба», «Тауэр» в Нью-Брайтоне, Мемориальный зал в Норидже, танцзал «Маджестик» в Биркенхеде, танцзал «Плаза» в Сент-Хеленс, зал гольф-клуба «Ульме» и речная прогулка на пароме «Ройял Айрис».

Как обычно, Брайан рассылал машинописные памятки со всеми деталями, датой и временем предстоящего концерта. И напоминал битлам — обычно заглавными буквами, — как себя вести.

Пятница 29 июля 1962 года

ТАНЦЗАЛ «ТАУЭР», НЬЮ-БРАЙТОН

Нил позвонит между 18:45 и 19:00, чтобы успеть в «Тауэр» к 19:30. Вечер устраивает [Сэм] Лич, он организовал вам отличную рекламу как гвоздю программы. За это и за то, что в последнее время он идет нам навстречу, прошу порадовать его прекрасным выступлением. И потому что на следующий день Сэм женится! Будет много публики, которая в основном придет послушать «Битлз». Программа, последовательность, костюмы, белые рубашки, галстуки и т. д. и т. п. Длительность выступления — 1 час.

N. В. В прилагаемом номере «Мерси-бит» название «БИТЛЗ» упоминается, по грубым подсчетам, 15 раз. Из 10 полос «БИТЛЗ» встречается на шести. Сейчас нас много рекламируют, а будут рекламировать еще больше, поэтому жизненно важно соответствовать. Прошу не забывать, что во время ВСЕХ выступлений курить, есть, жевать резинку и пить СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО, запрещено.

Все это время Брайан искал им площадки подальше от Мерсисайда, однако без особого успеха. Летом ему удалось организовать выступление в Питерборо, но оно обернулось полным провалом. Никто «Битлз» не знал, и никому они не понравились. «Публика сидела на ладошках», — как выразился промоутер концерта Артур Хаус.

И все это время «Битлз» с нетерпением ждали вестей от Джорджа Мартина. Он пообещал дать знать, когда группе можно приехать на настоящую серьезную запись.

Брайан получил известия в конце июля. Джордж Мартин предлагал «Битлз» контракт с «Парлофоном». Между тем он обдумывал репертуар. Брайан, а вместе с ним Джон, Пол и Джордж были в восторге.

Питу Бесту они ничего не сказали.

«В среду вечером, пятнадцатого августа, мы играли в „Кэверн“, — вспоминает Пит Бест. — А на следующий вечер ехали в Честер, и я должен был отвезти Джона. Когда мы уходили из „Кэверн“, я спросил, во сколько за ним завтра заехать. Он ответил, что заезжать за ним не надо, он поедет один. Я удивился — мол, что так? А он убежал. Вид у него был какой-то испуганный. Потом позвонил Брайан, попросил меня вместе с Нилом подойти завтра утром к нему в офис.

На следующий день за мной заехал Нил. Брайан явно нервничал — обычно-то он бодрый. У него всегда все было на лбу написано, и я сразу понял: что-то случилось. Он очень ерзал.

Сказал: „У меня плохие новости. Ребята решили взять вместо тебя Ринго“. Полнейшая неожиданность, как обухом по голове. Я минуты две ни слова не мог сказать.

Я его спросил почему, а он ничего дельного так и не ответил. Сказал, что я не особо понравился Джорджу Мартину. И остальные считают, что я не вписываюсь. Но вообще ничего конкретного.

Наконец я сказал: „Ну что ж, ничего не поделаешь“, — и ушел. Рассказал Нилу — тот меня ждал снаружи. Я, наверное, был белый как простыня. Сказал, что меня выкинули после двух лет работы. И я не знаю почему. И не могу добиться прямого ответа.

Вышел Брайан, поговорил с нами. Спросил, не останусь ли я до конца недели, чтоб отыграть в четверг и пятницу, пока не придет Ринго. Я сказал, что ладно.

Пошел прогуляться, выпил пару пинт. Никому ничего не рассказывал. Не знаю, как это выплыло. Я никому не говорил».

Однако новость разлетелась мгновенно, вызвав в Ливерпуле смятение. «Мерси-бит» 23 августа возвестила: «ЭКСКЛЮЗИВНО ДЛЯ „МЕРСИ-БИТ“: „БИТЛЗ“ МЕНЯЮТ УДАРНИКА». Причины не объяснялись. Писали, что стороны расстались друзьями. Но в конце заметки сообщалось, что 4 сентября «Битлз» едут в Лондон, на запись в EMI.

Поклонники Пита Беста, хоть и не столь многочисленные, как фанаты Пола Маккартни, разъярились. Их идола вышвырнули как раз в момент триумфа группы. Поклонники устраивали демонстрации на улицах, стояли вокруг NEMS с плакатами, пикетировали «Кэверн» и выкрикивали лозунги на концертах.

Они нападали на Джона, Пола и Джорджа, но врагом номер один стал Брайан Эпстайн.

«Увольнение Пита Беста поставило меня в ужасное положение. Первая настоящая проблема, с которой я столкнулся. В мгновение ока я стал самым мерзким типом в мире бит-музыки. Два вечера не отваживался подойти к „Кэверн“, где толпы скандировали: „Пит всегда, Ринго никогда“ или „Pete is Best“[94]. Но я не мог отсутствовать долго, и Рэй Макфолл приставил ко мне телохранителя».

Поклонники Пита Беста рвались к битлам, примериваясь ударить или расцарапать, а приверженцы Джона, Пола и Джорджа их не подпускали. Поклонники Ринго в заварухе не участвовали. В драках пострадало несколько девчонок, но из «Битлз» попало только Джорджу — он схлопотал фингал под глазом.

По Ливерпулю ходили самые невероятные слухи. Мэл Эванс, тогда работавший в «Кэверн» вышибалой, слышал, что Пита уволили, поскольку он не желал улыбаться. По другой версии, так случилось, потому что Пит не хотел менять прическу. Почти не вызывает сомнений, что Брайан его увольнять не хотел.

«Я знал, как популярен Пит. Он был настоящим красавцем с целой свитой поклонниц. Мы с ним хорошо ладили. Вообще-то, с ним я познакомился первым. Я думал через него подобраться к „Битлз“ — с ним было легче, проще подружиться… И я очень расстроился, когда эта троица пришла ко мне вечером и сказала, что они не хотят с ним работать. Хотят взять Ринго. Это давно назревало, но я надеялся, что обойдется».

Брайану такой поворот совсем не нравился, и он выдумывал отговорки — например, что Пит не понравился Джорджу Мартину. Отчасти правда, но не главная причина увольнения.

«Я предложил устроить Пита в другую группу и слегка разозлился, когда он не приехал вечером в Честер, хотя обещал. Я ждал его. Не сообразил, что ему невыносимо будет видеться с остальными».

«Ну а как? — говорит Пит. — Зачем, если они меня выгнали? Я две недели проторчал дома. Не знал, что делать. Под дверью все время толклись девицы. Разбили лагерь в саду, звали меня».

Нил считает, что главным виновником был Джордж. По мнению Нила, Джон с Питом дружил довольно близко, а Пол никогда не учинил бы ничего подобного в одиночку. Нил рассказывает, что сговорились они все, но окончательно Брайана подтолкнул Джордж, который больше всех восхищался Ринго. По мнению Нила, эту догадку подтверждает и полученный Джорджем фингал.

Проще всех объяснение у миссис Бест. «Их создал бит Пита. Они ему завидовали и хотели от него избавиться. Пит, пока не ушел, даже не представлял, сколько у него поклонников. Он всегда был ужасно скромным и тихим, рта не открывал — не то что некоторые… Он был их менеджером еще до Брайана, договаривался о концертах, собирал деньги. Я считала, они нам друзья. Помогала им, устраивала концерты, деньги одалживала. Кормила, когда проголодаются. Я заботилась о них гораздо больше, чем их родители».

Негодованию миссис Бест есть некоторое оправдание. Увольнение Пита Беста — одно из немногих темных пятен в истории «Битлз». В том, как это было сделано, есть что-то низкое. Конечно, многие поступили бы так же — взвалили бы грязную работу на менеджера. Но битлы, особенно Джон, всегда и со всеми были так честны и открыты.

Миссис Бест права и в том, что Пит хорошо поработал на «Битлз». Однако неверно — абсолютно, — что их музыка строилась только на звучании Пита Беста, хотя их успех и не обошелся без его ударных.

«Когда мы вернулись из Германии, — рассказывает Пит, — я играл на большом барабане очень громко, задавая мощный бит. В Ливерпуле это было неслыханно, все играли как The Shadows. Даже Ринго в группе Рори Сторма скопировал наш бит, а вскоре так стали играть большинство ливерпульских ударников. Этот бит был важным элементом нашего звука».

Кое-кто говорит, что Пита столько продержали в группе не потому, что у него был такой бит, а потому, что у «Битлз» очень долго не было ударника вовсе. Им подошел бы любой хороший ударник — без перкуссии они не могли развиваться. Когда появился пристойный ударник, битлы за него уцепились. Не то чтобы он был великим мастером — просто они знали, каково играть вообще без ударника.

«Но если я был недостаточно хорош, почему меня держали два с половиной года? Почему не взяли другого после первого возвращения в Ливерпуль? Ударников было полно. Почему не позвали Ринго тогда, а не через два года, на пороге успеха?»

Трудно объяснить, что делает ударника мастером, но кое-какие детали говорят, что в личном плане Пит в группу не вписывался. В Гамбурге это бросилось в глаза Астрид и Клаусу, хотя сам Пит, видимо, ничего такого не замечал. Стю, в отличие от Пита, с самого начала понимал, что на него наезжают. Так долго проработав в группе, Пит считал себя ее неотъемлемой частью и, естественно, очень удивился, когда все закончилось.

Но что бы ни ожидало в дальнейшем «Битлз», ради дальнейшей карьеры Пита следовало расстаться с ним тактичнее и, главное, сообщить ему об этом. Знай Пит заранее, он, возможно, подыскал бы себе работу в другой группе.

Конечно, легко судить задним числом. Тогда никто не знал, какой успех ждет «Битлз» и что теряет Пит. «Битлз» и сами слегка угрызались, но утверждали, что решение было общее, не только Джорджа. Они никогда не чувствовали Пита своим, и его уход был лишь вопросом времени.

«Мы струсили, когда увольняли Пита, — сказал Джон. — Свалили все на Брайана. Но если б мы сказали Питу в лицо, вышло бы еще хуже. Наверное, кончилось бы дракой».

Пит ушел и потерял свой шанс в шоу-бизнесе. Но в финале этой неприятной истории «Битлз» получили кое-что хорошее. Ринго Старра.

18 Ринго

Ричард Старки, Ринго, — самый старший битл. Он бы носил фамилию Паркин, если б его дедушка не решил переименоваться. Когда дедушкина мать вторично вышла замуж и поменяла фамилию с Паркин на Старки, дедушка тоже стал Старки. Это привело к большой путанице, когда Ринго пытался разобраться в семейной родословной. Фамилию Старки вроде бы носят выходцы с Шетландских островов.

Мать Ринго, Элси Глив, вышла замуж за его отца, Ричарда Старки, в 1936 году. Познакомились они, работая в одной ливерпульской пекарне. Мать Ринго — коренастая блондинка и сейчас очень похожа на миссис Харрисон.

После свадьбы они переехали в Дингл, к родителям отца Ринго. В Ливерпуле Дингл хулиганской репутацией уступает только Скотленд-роуд. Район расположен в центре, вблизи от доков, и для здоровья не так полезен, как воздушные новые пригороды, где выросли Джон, Пол и Джордж.

«Дингл — сплошные трущобы, — говорит Ринго. — Люди живут в клетушках и всю жизнь пытаются оттуда выбраться. Признайся ливерпульцу, что живешь в Дингле, он ответит: а, так ты из этой бандитской шайки. Хотя обычно это, конечно, неправда».

Перед рождением ребенка Элси и Ричард Старки переехали в отдельный домик — не в трущобы, нет, но на Мадрин-стрит, в угрюмый ряд приземистых двухэтажек. Он был побольше прочих — по три комнаты на этаже; в других домах было по две комнаты на этаж. В 1940 году за дом надо было платить четырнадцать шиллингов десять пенсов в неделю.

«Мои родители — выходцы из обычных рабочих семей, — говорит Ринго, — хотя, по слухам, у прабабушки водились деньги. Вокруг ее дома ограда была хромированная. Ну, во всяком случае, блестела. А может, я это выдумал. Знаете, как бывает: что-то придумаешь или услышишь от матери, а потом кажется, будто сам видел… Но мама моей мамы была очень бедной. Подняла четырнадцать детей».

Ринго родился сразу после полуночи, в ночь на 7 июля 1940 года, в доме номер 9 по Мадрин-стрит. Его извлекли хирургическими щипцами, и весил он десять фунтов. Мальчик появился на свет с открытыми глазами и сразу все разглядывал. Как говорила его мать соседям, похоже, ребенок здесь уже бывал.

Элси исполнилось двадцать шесть, Ричарду двадцать восемь. Своего первого и единственного ребенка они окрестили тоже Ричардом. В рабочей среде принято давать первому сыну имя отца. Его, как и отца, называли Риччи — близкие называют так обоих по сей день.

Миссис Старки помнит, как еще лежала в кровати, оправляясь от родов, когда взвыла первая сирена военной тревоги. Начались бомбежки Ливерпуля.

Бомбоубежищ в Дингле еще не построили. Когда через несколько недель случился первый серьезный воздушный налет, у семьи Старки в гостях были соседи. Все побежали прятаться в угольный подвал. Риччи ужасно раскричался, и тогда мать обнаружила, что в суете положила ребенка на плечо вниз головой. Перевернула, и всю бомбежку он проспал. Эту историю она вскоре рассказала соседям — и рассказывает по сей день.

Когда Риччи было всего три года, его родители разошлись. После этого мальчик видел отца только три раза.

У четы Старки, в отличие от родителей Джона, обошлось без драм или истерик. Они, похоже, тихо-мирно договорились. Элси забрала ребенка и вскоре развелась с мужем.

Ринго с матерью вдвоем жили в доме на Мадрин-стрит, но скоро он стал им не по карману, и они переехали за угол, на Адмирал-Гроув, 10. Здесь было всего четыре комнаты, по две на этаже. В 1940-м аренда такого дома стоила десять шиллингов в неделю.

Первые воспоминания Ринго связаны с этим переездом. Ему тогда было лет пять. «Я помню, как сижу у откидного борта мебельного фургона, который перевозил наши вещи на Адмирал-Гроув».

Как расстались родители, он не помнит, а из трех встреч с отцом две произошли в раннем детстве и одна — когда Ринго был подростком.

«Однажды отец пришел навестить меня в больницу. У него была записная книжечка, и он спросил, чего бы мне хотелось… Потом я его как-то встретил у бабушки Старки. Он предложил мне денег, но я не захотел с ним разговаривать. Наверное, мать чересчур наговаривала на отца, но останься я с отцом, точно так же невзлюбил бы мать».

Скорее всего, в детстве Риччи виделся с отцом гораздо чаще, просто не помнит: у бабушки Старки он проводил много времени. Это было еще до того, как отец, все еще работавший в пекарне, уехал из Ливерпуля и снова женился.

Мать Ринго не помнит, чтобы мальчик расстраивался из-за развода родителей или расспрашивал, как так получилось.

«Иногда ему хотелось, чтобы семья состояла не только из нас двоих. Когда шел дождь, Риччи, бывало, глядел в окно и говорил: „Хорошо бы у меня были братья и сестры. А то в дождливый день и поговорить не с кем“».

В четыре года Риччи пошел в воскресную школу, в пять — в начальную школу Святого Силы, в трехстах ярдах от дома. Эта англиканская школа размещалась в выцветшем викторианском красном здании постройки 1870 года.

Отец платил алименты — тридцать шиллингов в неделю, — но прожить на эти деньги было невозможно, и мать Ринго пошла работать. До замужества Элси перепробовала множество работ, и одно время ей довелось работать барменшей. Теперь она решила вернуться в бар. Веселая и общительная Элси любила эту работу, да и рабочие часы ее вполне устраивали.

Еще до того, как Риччи пошел в школу, она устроилась в бар на утренние и дневные смены за восемнадцать шиллингов в неделю. Ринго оставался с бабушкой Старки или с соседями.

«Мне никогда не приходило в голову отдать Риччи в приют. Он же мой ребенок. Конечно, работая в баре, я едва справлялась. Во время войны в баре было много работы».

В шесть лет, едва отучившись год в школе, Риччи свалился с аппендицитом. Воспаленный аппендикс лопнул, и у Риччи начался перитонит. В детской больнице на Мёртл-стрит ребенок перенес две операции.

«Помню, мне было плохо и меня вынесли из дому на носилках. В больнице медсестра стала лупить меня по животу. Так мне показалось. На самом деле она, наверное, только легонько потрогала… Потом меня покатили в операционную, а я попросил чаю. Мне ответили, что перед операцией нельзя и мне дадут чаю, когда приду в сознание. Я впал в кому и не приходил в себя десять недель».

Риччи провел в больнице чуть больше года. Один раз уже было пошел на поправку, но упал с кровати — хотел показать соседу по палате подарок ко дню рождения.

Родителям не позволяли навещать детей. Считалось, они от этого перевозбуждаются. Но когда Риччи был совсем плох, врачи разрешили матери разок взглянуть на него поздно ночью, после работы.

Мальчик вышел из больницы и вернулся в школу Святого Силы в семь лет. Он и прежде не блистал, а за год в больнице отстал безнадежно — не умел ни читать, ни писать. Сам Ринго считает, что, если бы не Мари Магуайр, он так никогда бы и не научился. Их матери дружили с детства и, отправляясь куда-нибудь вместе, оставляли Риччи под присмотром Мари.

«Я была на четыре года старше, — рассказывает Мари, — и всячески им помыкала. Он стал своим в нашей семье, и ребята часто стучались к нам и говорили: „Ваш Риччи делает то-то и то-то“. Когда он ел с нами и на обед было рагу, я всегда вылавливала лук из его тарелки. Он терпеть не мог лук. Я его постоянно ругала.

Мое первое воспоминание о Риччи — ужасная гроза. Ему тогда было года три. Я выглянула в окно и увидела, как Риччи и его мама съежились в холле.

Когда Риччи вернулся из больницы, я стала учить его читать и писать. Он вовсе не был глупым, просто много пропустил. Мы делали все как положено. Я занималась с Риччи два раза в неделю, а его мама давала мне за это деньги на карманные расходы. Я купила „Книги для чтения“ Чемберса, мы сидели за кухонным столом и читали.

Я присматривала за Риччи субботними вечерами, когда наши матери куда-нибудь уходили. Нам оставляли лимонад и сладости. Как-то он снял рубашку, и я разрисовала ему красками всю спину. Какое-то дикарство, если вдуматься. Однажды он привел ко мне знакомиться свою подружку. Уверял, что ее зовут Желлатина.

Я всегда была к нему привязана. Такой веселый, жизнерадостный — совсем как его мать. И потрясающие голубые глазищи. Я даже не замечала, что нос у него великоват. Сообразила, что и впрямь, когда об этом заговорили в прессе».

Мари многие годы была Риччи самым близким другом, но, когда мать работала, он много времени проводил у бабушек.

«Бабушка Глив, мама моей мамы, жила одна, но у нее был друг мистер Лестер, который приходил к ней в гости и играл на губной гармошке. Им обоим было под шестьдесят. „Да-да, — говорили мы, — знаем-знаем, чем вы там занимаетесь, — на губной гармошке в темноте играете“. Но она не хотела за него замуж. В конце концов мистер Лестер женился на другой женщине.

Я любил бывать у дедушки и бабушки Старки, когда дедушка много проигрывал на скачках. Он тогда просто с катушек слетал. Отличная была пара. У них иногда и до драки доходило. Дедушка работал кочегаром в порту, настоящий крутой докер, но для меня делал бесподобные вещи. Однажды сделал большой поезд с настоящей топкой. Пацаны на улице прямо с ума сходили. Я в этой топке пек яблоки».

Ринго мало что помнит о школе Святого Силы — разве что как прогуливал уроки и вытрясал по пенни у детей на игровой площадке. «Мы крали всякую мелочь в магазине „Вулворт“. Всякую пластмассовую ерунду, которую можно незаметно сунуть в карман». Как-то раз у тети Нэнси пропало жемчужное ожерелье. Риччи стянул его, пошел с ним к пабу на Парк-стрит, где попытался загнать за шесть шиллингов.

В одиннадцать лет Риччи поступил в школу второй ступени Дингл-Вейл. К переходным экзаменам его не допустили — он не прошел собеседования, по результатам которого определяли, можно ли допускать ученика к экзаменам.

«Ему нравилось учиться, но как-то припадками, — вспоминает его мать. — А потом он прогуливал. Ребята из его компании слонялись возле школы до последнего звонка, а внутрь так и не заходили. Потом утверждали, что дверь была заперта. Отправлялись прямиком в Сефтон-парк и торчали там весь день».

Риччи было одиннадцать, когда мать начала встречаться с маляром-декоратором Ливерпульской корпорации Гарри Грейвзом. Он родился с Лондоне, в Ромфорде. Гарри болел и по совету врача решил сменить климат. По некой необъяснимой причине климат он сменил на ливерпульский. По сей день не помнит, отчего так вышло. С Элси он познакомился через общих друзей, Магуайров. И с Риччи сразу поладил. Раза два-три в неделю они вместе ходили в кино.

«Я сказала Риччи, что Гарри хочет на мне жениться. Если бы Риччи был против, я бы отказалась, но Риччи ответил: „Выходи замуж, мам. Я не всегда буду маленьким. Ты же не хочешь, чтобы у тебя все кончилось как у бабушки“». Он имел в виду бабушку, которая не вышла замуж за мистера Лестера с его губной гармошкой.

Гарри Грейвз и Элси Старки поженились 17 апреля 1953 года, когда Риччи шел тринадцатый год. Вскоре после свадьбы Элси бросила работу. Гарри говорит, они с Риччи никогда не сказали друг другу ни одного дурного слова. Элси на Гарри сетует: если она жаловалась, что сын ей дерзит, муж лишь улыбался и не делал ровным счетом ничего.

В тринадцать Риччи снова серьезно заболел. Простуда перешла в плеврит, а потом болезнь перекинулась на легкие. Мальчик снова попал на Мёртл-стрит, а оттуда в детскую больницу Хесуолла.

Чтобы подбодрить пацана и чем-нибудь его заинтересовать, Гарри записал его в клуб болельщиков «Арсенала». Тоже не помнит, отчего так. Сам Гарри к «Арсеналу» относился прохладно. Он был и остается преданным болельщиком «Вест-Хэма». «Но у „Арсенала“ в то время был эдакий лоск. Я подумал, мальчику понравится».

Пока Риччи лежал в больнице, в Ливерпуль заехал Том Уиттакер, в то время менеджер «Арсенала». Гарри написал ему: мол, так и так, было бы очень любезно с вашей стороны навестить одного из самых рьяных своих юных болельщиков, который сейчас лежит в больнице. До больницы мистер Уиттакер не добрался, но написал дружеское письмо, которым, по словам Гарри, Риччи очень дорожил. Сам Ринго ничегошеньки не помнит ни о письме, ни о клубе болельщиков «Арсенала».

Зато у него много добрых воспоминаний о самом Гарри. «Он постоянно таскал мне американские комиксы. Он был классный. Когда они с мамой ссорились, я всегда был за него. Я считал, она чересчур им помыкает, мне его было жалко. От Гарри я научился мягкости. Никогда никакого насилия».

На сей раз Риччи пролежал в больнице почти два года — с тринадцати до пятнадцати лет. «Мне придумывали кучу занятий, чтобы убить время, — вязание, например. Я сделал из папье-маше большой остров и ферму, полную скота. Как-то раз мы в больнице подрались с одним парнем. Он взбесился и треснул меня громадным подносом — чудом пальцы не раздробил».

Риччи вышел из больницы в пятнадцать лет. Формально он уже должен был закончить школу, хотя на деле его там почти не видели. В школу все равно пришлось зайти — получить табель, чтобы устраиваться на работу хоть с какой-то бумажкой. Ринго говорит, он так долго отсутствовал, что его никто не вспомнил.

Пришлось сидеть дома, выздоравливать, а уж потом думать о работе. Мать ужасно переживала, какую работу он сможет найти. Она понимала, что он недостаточно силен и не сможет таскать тяжести, но недостаточно образован и не сможет заниматься чем-то умным.

В конце концов через сотрудника службы занятости молодежи Ринго нашел место посыльного в Британской железнодорожной компании за пятьдесят шиллингов в неделю.

«Прихожу за униформой, а мне выдают только фуражку. Вот, думаю, гнусная работенка! Двадцать лет надо пахать, чтоб нормальную униформу дали. Ушел через полтора месяца. Не только из-за униформы. Там у них медосмотр, и я не подошел… Потом полтора месяца работал барменом на пароме, который ходил в Северный Уэльс и обратно. Как-то раз пошел на вечеринку, всю ночь пил и оттуда отправился прямо на работу. Нагрубил шефу, и он сказал: „Получи-ка расчет, сынок“».

Друзья Гарри помогли Ринго устроиться в фирму «Х. Хант и сын». «Вроде брали подмастерьем столяра. Но два месяца я только и делал, что гонял на велике за заказами. Мне уже стукнуло семнадцать — что ж, думаю, такое, когда же учиться-то начну? Прихожу к начальству, а они говорят: места столяра сейчас нет, пойдешь слесарем? Ладно, говорю, пойду. Чем не профессия? Все говорят: получил специальность — и ты в шоколаде».

Правда, больше никто не верил, что Риччи будет в шоколаде. Он был низкорослый, слабосильный, какой-то недокормленный и почти без образования.

«У него было трудное детство, — говорит Мари Магуайр, научившая его читать. — Развод родителей, две тяжелые болезни. Я лишь надеялась, что он будет счастлив. Какие там успехи? Ничего такого — просто счастлив».

Видимо, две долгие болезни сильно на него повлияли: ему трудно было приспособиться к школе, к работе, к повседневности. Сегодня он не может назвать ни одного своего учителя, но прекрасно помнит двух медсестер, которые за ним ухаживали, — сестру Кларк и сиделку Эджингтон.

И совсем не помнит, чтобы был несчастным. Он считает, у него было хорошее детство.

Какая ирония: никто не вспомнил Риччи, когда тот зашел в школу Дингл-Вейл за табелем. А через несколько лет в день открытых дверей там показывали парту, за которой якобы сидел Ринго Старр. Брали с посетителей по шесть пенсов за то, чтобы посидеть за ней и сфотографироваться.

19 Ринго и «Битлз»

В детстве Ринго не интересовался музыкой и не научился играть ни на одном инструменте. «В больнице у нас был ансамбль — четверо на тарелках, двое на треугольниках. Я не играл, пока не появился барабан».

Когда Ринго поступил в подмастерья слесаря, все свихнулись на скиффле. Вместе с ребятами он создал группу Eddie Clayton Skiffle, которая в обед выступала перед другими подмастерьями.

Первые подержанные барабаны отчим купил ему, съездив домой в Ромфорд. Стоили они десять фунтов. «Я привез их из Лондона в служебном фургоне, — рассказывает Гарри. — Стою на Лайм-стрит, жду такси, а тут идет Джо Лосс[95]. Ну, думаю, если спросит, умею ли я играть, придется сознаться, что не умею. Но он прошел мимо».

За свою первую новую ударную установку Ринго заплатил сотню фунтов. За первым взносом в пятьдесят фунтов он отправился к дедушке.

«Риччи закатывал дикие сцены, если дед отказывал ему хоть в шиллинге, — рассказывает мать Ринго. — А тут дед пришел ко мне: „Слыхала, что хочет этот распроклятый лоботряс?“ Он всегда называл Риччи лоботрясом. Но деньги дал, и Риччи честно ему возвращал — по фунту в неделю из зарплаты».

Мать Ринго побаивалась, что ансамбль будет отнимать слишком много времени. Сыну ведь надо ходить в технический колледж Ривердейл, наверстывать упущенное в школе.

Но Гарри нравилось, что пасынок играет в скиффл-группе. Он считал, парню надо чем-то интересоваться. Однажды Гарри разговорился в баре с одним типом — тот утверждал, что играет в группе. Он согласился на пробу взять Риччи, назначил время. Риччи пошел один и вернулся в ярости. Группа оказалась уличным оркестром. Ему повесили на грудь громадный барабан и хотели заставить маршировать по улице, стуча палочками под военный марш — бум-бум.

Впрочем, в группе Эдди Клейтона было немногим лучше. Да и никакого Эдди Клейтона, вообще-то, не существовало. Лидер группы Эдди Майлз взял себе для звучности сценический псевдоним. Точно так же Пол, Джордж и Джон изменили имена, поехав в Шотландию.

В конце концов, играя на тех же конкурсах, вечеринках и небольших танцплощадках, что и «Битлз», Риччи примкнул к группе Рори Сторма. Когда они получили сезонный ангажемент в летнем лагере «Батлинз», Риччи пришлось решать, бросать ли работу. Ему исполнилось двадцать, ходить в подмастерьях предстояло всего год. «Все говорили, что с работы уходить нельзя, и они, вероятно, были правы. Но мне очень хотелось смыться. Я получал шесть фунтов в неделю у „Ханта и сына“ и еще восемь, играя по вечерам. „Батлинз“ предлагал мне двадцать фунтов в неделю, за вычетом платы за жилье — шестнадцать».

В то время группа Рори была ведущей в Ливерпуле, но тринадцатинедельный ангажемент в «Батлинз» стал их величайшим прорывом. «Мы все хотели, чтоб наши имена прославились, — значит, думаем, имена должны быть позвучнее. Рори Сторм брал псевдонимы уже дважды. Вообще-то, он Алан Колдуэлл, потом стал Джетом Стормом, а потом Рори Стормом».

В «Батлинз» Ричард Старки наконец и стал Ринго. Прежде его иногда называли Rings[96]. Первое кольцо ему подарила мать на шестнадцатый день рождения. Когда умер дедушка Старки, Риччи получил второе кольцо, широкое и золотое, которое носит по сей день. К двадцати годам он носил до четырех колец. В «Батлинз» ему сократили фамилию до Старра, чтобы можно было объявлять соло на ударных как «Star Time»[97]. «Rings» само собой превратилось в «Ringo» — в сочетании с односложной фамилией выходило звучнее.

Вернувшись в Ливерпуль, Ринго дома на Адмирал-Гроув отпраздновал двадцать первый день рождения. Пришли все самые известные группы, в том числе Gerry and the Pacemakers, The Big Three[98], и Силла Блэк. «Битлз» не было. Ринго их не знал. Они жили в другом районе и были просто еще одной группой на неверном пути к успеху.

Гостиная в доме на Адмирал-Гроув была очень маленькой, десять на двенадцать футов, но в нее каким-то чудом набилось шестьдесят человек. За цифру можно ручаться — в конце вечеринки Ринго сфотографировал гостей на куче битого кирпича напротив дома.

Мать Ринго давно знала Силлу Блэк — соседскую девушку, которую, вообще-то, звали Силла Уайт[99]. Почти год та с подружкой по средам заходила к миссис Старки после работы. Элси поила их чаем, а потом Силла делала ей прическу.

Успешные выступления в «Батлинз» открыли группе Рори Сторма дорогу к другим ангажементам. Они прокатились по американским военно-воздушным базам во Франции, однако Ринго говорит, что это был кошмар. «Французы не любят англичан. Ну и я от них был не в восторге».

Дела шли так хорошо, что от первого предложения съездить на гастроли в Гамбург группа Рори отказалась. Потом, правда, все равно поехала, и в «Кайзеркеллере» впервые встретилась с «Битлз». Ринго смутно припоминает, что уже видел их в Ливерпуле: как-то заглянул в клуб «Джакаранда», а они там учили Стю играть на бас-гитаре.

В Гамбурге Ринго болтал с «Битлз» между сетами и заказывал им номера, когда они играли. Потом он уехал в Ливерпуль с Рори, а позже снова появился в Гамбурге, но уже один — аккомпанировал Тони Шеридану. В тот период Ринго всерьез подумывал остаться в Германии. Ему предложили годичный ангажемент — квартиру, машину и тридцать фунтов в неделю. Однако он решил вернуться в Ливерпуль и отыграть с Рори Стормом еще один сезон в «Батлинз». И тут его позвали присоединиться к «Битлз». По телефону Джон сказал, что прическу надо сменить, но бакенбарды разрешил оставить.

На Ринго обрушилось негодование поклонников Пита Беста — его засыпали угрожающими письмами. «Девчонки по Питу с ума сходили. А я был тощим усатым заморышем. Брайану я тоже не понравился. Он считал, у меня нет индивидуальности. И вообще, зачем брать драного кота, когда есть ухоженный?»

Все решили деньги. «Тогда же меня позвали в Kingsize Taylor and the Dominoes[100]. Предложили двадцать фунтов в неделю. „Битлз“ давали двадцать пять, поэтому я выбрал их».

Их пути могли не пересечься — это касается и битлов, и вообще всех в этой жизни. Задолго до того Ринго чуть было не эмигрировал в Соединенные Штаты. Как-то, с одним другом перебирая пластинки, он прочитал на конверте: «Лайтнин Хопкинс[101] из Хьюстона, штат Техас». Они тут же направились к консулу США в Ливерпуле и заявили, что хотят в Хьюстон, штат Техас. Тот сказал, что для этого сначала нужно найти работу. Ринго выбрал работу на заводе. «Мне прислали огромные анкеты, а там сплошь про то, был ли „красным“ датский дог вашего дедушки. Я вообще не врубался. Если бы врубился, точно бы уехал».

Ринго вписался в группу и как личность, и как ударник, и с ним «Битлз» стали безусловными лидерами среди ливерпульских групп. У них был менеджер-джентльмен, с ними наконец вышел на связь Лондон. Но их успех, пусть и местного масштаба, постепенно разрушал старые связи, которыми Ринго очень дорожил.

«В Ливерпуле одно время было столько групп, что мы часто играли только друг для друга. Такой особый свой круг, бит-группы. Ходили в одни и те же места, друг для друга играли. Было здорово. А когда пришли компании звукозаписи и начали подписывать контракты, дружба пошла на убыль. Кто-то пробился, а кто-то нет… Бывало, встретишь знакомого, и он такой: „Всё классно, парень, полный дурдом. Только что записался, но пластинки не будет. Сказали, что я слишком похож на Рэя Чарльза…“ И это разбило наш круг. Люди друг на друга взъелись. Я перестал ходить в старые места. Но те дни в Ливерпуле навсегда мне дороги, на всю жизнь. На мой двадцать первый день рождения пришли все».

«Битлз» всё ждали, когда Джордж Мартин объявит дату их первой записи. Тем временем в Ливерпуле все устаканивалось. Брайан наконец пришел к выводу, что управлять двумя магазинами и бит-группой — это чересчур, о чем отец твердил ему давным-давно. Решив отойти от каждодневного управления магазином на Уайтчепел, Брайан перевел туда Питера Брауна с Грейт-Шарлотт-стрит. Сам он сосредоточился на NEMS Enterprises, но временами заскакивал вниз к Питеру — посмотреть, как идут дела. Это приводило к ссорам — Брайан не терпел ни малейших изменений в его идеально налаженном деле. После одного крупного скандала он даже уволил Питера, потом, правда, взял обратно.

А вот с битлами Брайан никогда не ссорился. Единственный инцидент произошел с Полом. Как-то вечером вся компания заехала за ним, но Пол был в ванной и отказался выходить. «Я крикнул им, что через пару минут выйду, пусть подождут. Выхожу — а они с Брайаном уехали. Ну и пошли вы тогда в жопу, сказал я как последний идиот. Им неохота меня подождать — а мне неохота за ними бегать. И остался дома смотреть телик».

Настоящая причина конфликта была в другом — Пол вбил себе в голову, что пора взбунтоваться. «Я всегда был весь такой рьяный, вечно куда-то рвался, подкатывался к менеджерам, сочинял анонсы. Может, много о себе возомнил, а может, и правда лучше других умел. Короче, я всегда был вот такой».

В результате Пол и Брайан повздорили, но не слишком серьезно. Скоро Пол опять стал весь такой рьяный. «Я сообразил, что только больше лукавлю, если не стараюсь».

Пол с Джоном по-прежнему увлеченно сочиняли песни, одно за другим создавая «оригинальные произведения Леннона — Маккартни». Но Мими оставалась при своем: все это несерьезно. «Ждала, что со дня на день Джон придет домой и скажет, что никакой больше группы нет. Мол, „мне все это до смерти надоело…“ Я последней заметила, как хорошо пошли у них дела. К нам под дверь стали приходить молоденькие девочки — спрашивали Джона. На мой вопрос „зачем?“ отвечали, что просто хотели бы его увидеть. Я этого не понимала. Девочки, совсем молоденькие. Я знала, что у него только одна постоянная подруга, Син».

Летом 1962 года Синтия обнаружила, что беременна. «Я не знала, захочет ли Джон жениться. Не хотела его связывать».

«У меня был легкий шок, — рассказывает Джон. — Но я сказал да. Придется жениться. Я не сопротивлялся».

Они поженились 23 августа 1962 года в ливерпульском бюро записи актов гражданского состояния на Маунт-Плезант. «Я зашел накануне предупредить Мими. Син ждет ребенка, мы завтра женимся, хочешь прийти? А Мими только застонала».

Родителей на свадьбе не было. Судя по описаниям, церемония получилась примерно такая же, как у родителей Джона двадцатью четырьмя годами раньше. Джон, Пол и Джордж явились в черном. «На улице грохотал отбойный молоток, — говорит Джон. — Я вообще не слышал, что говорили. Потом мы пошли через дорогу, съели курицу. Подарков не помню. Это было не в наших правилах. Знатно повеселились».

«Битлз» хотели сохранить свадьбу в тайне от поклонниц, но официантка из «Кэверн» видела, как они выходили из бюро регистрации, и новость просочилась наружу, хотя битлы отнекивались. «Мне казалось, жениться — значит распрощаться с группой: все так говорили. Мы не водили девушек в „Кэверн“ — боялись растерять поклонниц. Чистая комедия, как выяснилось. Но я смущался быть женатым. Хожу такой весь из себя муж. Как будто в разных носках или с незастегнутой ширинкой».

Синтия тоже предпочитала свадьбу не афишировать. «Хватало того, что Джона везде узнавали, вечно за ним бегали. Я не хотела, чтобы то же случилось со мной».

К тому времени число поклонниц стало устрашающим; они упрямо ходили за битлами по пятам и по малейшему поводу поднимали визг. И однако, за пределами Ливерпуля о «Битлз» еще никто не слышал. Группа все ждала, когда же Джордж Мартин, великий лондонский звукорежиссер, вызовет их записываться.

В Ливерпуле все произошло без всякой рекламы. Поклонники открыли «Битлз» самостоятельно.

Среди этих поклонников была и Морин Кокс. Однажды они с подружкой побежали за Ринго по улице — это было вскоре после того, как он присоединился к «Битлз». Ринго как раз выходил из машины. Выдала его седая прядка в волосах. Морин выпросила автограф и записала в тетрадке номер машины Ринго. Морин только что окончила школу и шла на вечерние курсы парикмахеров. «До сих пор помню номер — NWM 466».

Сегодня Морин Кокс — жена Ринго. Но первым она поцеловала Пола, хотя сейчас слегка смущается, вспоминая об этом.

Как-то вечером в «Кэверн» подруга побилась с ней об заклад, что Морин не сможет подойти и поцеловать Пола. «Я сказала: это ты струсишь. А она сказала, что струшу я. И я на слабо́ пробилась к гримерной и, когда Пол вышел, его поцеловала. Подруга от зависти даже разревелась. Но мне больше всех нравился Риччи. Пола я поцеловала просто на спор. Я подождала Риччи и его тоже поцеловала».

Ринго не помнит ни поцелуя Морин, ни подаренного ей автографа. «Тогда это происходило сплошь и рядом — вечно тебя кто-нибудь целует. Сначала брали автографы, потом норовили потрогать, а потом и целовали. Бывало, пробиваешься в гримерную, а тут раз — и тебе на шею вешается девчонка. Я, наверное, подумал, что это не Морин никакая, а просто муха».

Но тремя неделями позже в «Кэверн» он пригласил Морин на танец. Потом повез ее к себе, но пришлось прихватить и подружку. Так продолжалось несколько недель. Морин не говорила подруге, что та мешает: «Я побаивалась».

С тех пор она ходила в «Кэверн» почти каждый вечер, но вскоре поняла, что ей, с ее фанатичным преклонением, до многих фанаток очень далеко. «Они обычно толклись у „Кэверн“ с утра до вечера — вдруг появятся „Битлз“? Выходили с дневного концерта и еще полдня простаивали в очереди на вечерний. Риччи с мальчиками как-то раз проходили мимо в полночь — а поклонники уже занимали очередь на завтра. Ребята купили им пирожков. Просто ошалели от такого.

Целью было протиснуться как можно ближе к первому ряду, чтобы самим увидеть „Битлз“ и себя показать. Я никогда не вставала в очередь раньше чем за два-три часа до открытия „Кэверн“. Боялась. Девчонки ссорились и дрались между собой… Когда открывались двери, стоявшие первыми врывались внутрь, сметая всех на своем пути.

Пока играли группы на разогреве, девчонки сидели в бигуди и джинсах. Но ближе к выходу „Битлз“, если, скажем, девчонки приходили вчетвером, они по очереди ходили в туалет с косметичками — переодевались и красились. И когда появлялись „Битлз“, в зале все как с картинки, словно только что зашли.

Отчасти, видимо, дело в сексе, отчасти в музыке. Вот что их заводило. Девчонки просто умирали, так им хотелось обратить на себя внимание, познакомиться с кем-нибудь из битлов. Или нет — дело во всем, что там творилось. Когда группа выходила, начинался ужас, дикие вопли. Все просто с катушек слетали».

Когда Морин встречалась с Ринго, ей приходилось держаться в сторонке.

«Иначе меня могли просто убить. Остальные девушки были отнюдь не дружелюбные. Запросто воткнули бы мне нож в спину. То, что „Битлз“ не женаты, составляло часть их имиджа, и каждой девчонке чудилось, будто у нее есть шанс. Постоянные подруги битлам не полагались.

Кое-кто, конечно, в итоге прознал. Приходили в парикмахерскую, где я работала. Ну а куда мне было деваться? Надо их стричь. А потом они угрожали: „Еще раз увидишься с Ринго Старром — пеняй на себя!“ Толкали меня на улице, звонили и грозились — дескать, мой брат тебя убьет.

Однажды ребята играли в „Локарно“. Ближе к концу Риччи сказал: иди на улицу, подожди меня в машине, чтоб никто не видел. Я сижу в машине, и тут подходит эта девчонка. Наверное, проследила за мной.

Она спрашивает: „Ты встречаешься с Ринго?“ Я отвечаю: „Нет, что ты. Он просто друг моего брата“. — „Врешь. Я же видела, как ты с ним говорила“. А я забыла стекло в дверце поднять. Оглянуться не успела, а эта девчонка сует руку в окно и расцарапывает мне лицо. Кричит, визжит, поливает меня отборными словами. Ну, думаю, все. Сейчас меня прирежут. Но все-таки успела поднять стекло. А иначе она открыла бы дверцу и убила меня».

Часть 2

20 Джордж Мартин и Дик Джеймс

Казалось бы, Джорджа Мартина от социального статуса, вкусов и происхождения «Битлз» отделяют световые годы. Но этот высокий киношный красавец с манерами преподавателя элитарной школы и речью диктора Би-би-си когда-то был таким же скромным парнем из рабочей среды.

Он родился в 1926 году в Холлоуэе, Северный Лондон, в семье плотника. Сначала учился в колледже иезуитов в Стэмфорд-Хилл, а затем, когда родители переехали в Кент, — в школе района Бромли. В семье не было музыкальных традиций, и в детстве Мартина музыке не обучали, но он выучился играть на фортепиано на слух и в шестнадцать лет организовал школьный танцевальный ансамбль.

В войну отслужив в воздушных силах флота, Мартин в 1947 году демобилизовался в звании лейтенанта. Чем заниматься, он совершенно не представлял. Кто-то услышал, как Мартин играет на фортепиано на концертах в воинских частях, и благодаря этому человеку Мартин поступил в музыкальную школу Гилдхолл. Он проучился там три года, вторым инструментом выбрав гобой. Окончив школу, Джордж одно время выступал гобоистом, но не поднялся выше оркестровой ямы и воскресных концертов в лондонских парках. В конце концов его уволили — сочли, что он недостаточно хороший музыкант.

В 1950 году подвернулась должность ассистента менеджера по подбору артистов в «Парлофоне», одном из филиалов концерна EMI. Тогда Мартин даже не знал, что означает эта аббревиатура. Расшифровывается она как «Electrical Musical Industries»; сейчас EMI — крупнейшая звукозаписывающая компания.

На работу Мартина взяли благодаря классическому музыкальному образованию, однако поручили ему легкую музыку и джаз. Репертуар был широк, но довольно скучен. «В то время „Парлофон“ был бедным родственником по сравнению с любимцами EMI — HMV и „Коламбией“. В 1950-м, когда я пришел, мы еще писали на воске».

«Парлофон» купили в Германии прямо перед войной. После поглощения он толком ничем не прославился, и Джордж Мартин, как и многие сотрудники компании, не ожидал, что компания протянет долго.

Логотип «Парлофона» «£», обозначающий фунт стерлингов, не имел отношения к заработанным компанией миллионам фунтов. Это просто витиеватая «L», первая буква фамилии ее основателя Карла Линдстрёма.

Зарплата у Мартина в EMI была очень скромной — 7 фунтов 4 шиллинга 9 пенсов в неделю. В поисках дополнительного заработка он временами играл на воскресных концертах в парках и устраивал выступления оркестров в школах.

Он все больше занимался популярной музыкой. Первыми его звездами стали Боб и Альф Пирсоны, певшие про «My Brother and I»[102]. Он также записывал The Five Smith Brothers[103] и шотландскую народную танцевальную группу Jimmy Shand and His Band — их «The Bluebell Polka» до сих пор хорошо раскупается[104]. А также джаз — Джонни Дэнкворта и Хамфри Литтелтона.

Сегодня кажется, что долгоиграющие пластинки были всегда, но в начале пятидесятых они стали великим новшеством. «В EMI спохватились очень поздно, только в 1954-м. Не знаю, почему они так долго спали. „Декка“ начала их выпускать уже в 1952 году. Сами понимаете, как мы отставали».

В начале пятидесятых производство грампластинок в Англии было рутинным традиционным бизнесом. Все равно что ежемесячные журналы издавать. Каждый месяц компании вроде «Парлофона» выпускали десяток новых пластинок — это называлось ежемесячные тиражи. План составлялся на два месяца вперед. Состав был строго сбалансирован. Из десяти пластинок две — классика, две — джаз, две — танцевальная музыка, вроде Виктора Сильвестра[105], две с мужским вокалом и две с женским. Категории популярной музыки просто не существовало. «О поп-музыке и речи не шло. Только классика, джаз, танцевальная музыка и вокал».

Во всех жанрах у «Парлофона» было очень мало звезд. С Виктором Сильвестром, например, работала «Коламбия» — более удачливая ветвь EMI. Большинство прибыльных певцов поставляла Америка. «Парлофону» они не доставались.

Однако со временем Джордж Мартин отыскал собственную небольшую нишу — юмористические пластинки, хотя все уверяли, что их никто не станет покупать.

Одной из первых вышла «Mock Mozart / Phoney Folk-Lore» Питера Устинова[106]. Еще Мартин выпускал пластинки Питера Селлерса, Фландерса и Суонна[107], а позже записал в Кембридже «Beyond the Fringe» еще до того, как они появились в Вест-Энде[108].

Потом над страной разразились скиффл и рок, совершившие переворот в молодежной музыке. Наконец-то и английские звезды стали выпускать хиты, хотя и не сравнимые по масштабу с американскими. Но бедный старый «Парлофон», несмотря на юмористические старания Джорджа Мартина, плелся далеко в хвосте.

«Казалось, все, кроме „Парлофона“, нашли себе группу или певца. Я ходил по кофейням Лондона, выискивая таланты». Джордж Мартин отказался от Томми Хикса — который затем стал Томми Стилом, — сочтя его всего лишь очередной копией Элвиса.

«Я завидовал HMV и „Коламбии“ из-за их американских звезд, завидовал другим компаниям, у которых были британские звезды, вроде Клиффа Ричарда. Вообще-то, тут все проще простого. Если у тебя есть певец или группа, которые нравятся публике, нужно только найти им очередную песню. С комедией каждый раз приходится начинать с нуля».

Скиффл и рок открыли совершенно новый, необъятный музыкальный рынок для подростков, запись и продажа грампластинок стали еще важнее. «Парлофон», и без того, по общему мнению, не жилец, отстал еще сильнее.

Брайан Эпстайн и «Битлз» этого не знали, но в мае 1962 года «Парлофон» с нетерпением ждал их появления. Великому Джорджу Мартину, каждое покашливание и реплику которого они потом пытались истолковать, до величия было еще далеко.

Джуди Локхарт-Смит, тогда секретарь, а теперь жена Мартина, вспоминает, что при первой встрече Брайан Эпстайн произвел на нее сильное впечатление: «Превосходно одетый, с великолепными манерами и правильной речью, он совсем не походил на обычных менеджеров с Чаринг-Кросс-роуд».

Джордж отнесся к Брайану благосклонно. «Но я бы не сказал, будто меня ошеломило то, что он мне поставил. Ни песни, ни голоса меня особо не поразили. Однако звучание у них было интересное. Я решил назначить пробную запись».

Брайан ушел в восторге, но для Мартина «Битлз» были лишь очередной еще не записанной группой. Он из кожи вон лез, ища хорошую новую группу, и назначал пробы очень многим.

«Сначала я думал приставить их группой сопровождения к известному солисту, вроде Клиффа Ричарда и The Shadows. Я отчаянно хотел найти своего Клиффа. Так я мыслил поначалу, прикидывал, кого из них выбрать на роль солиста. Но, познакомившись с ними, я быстро понял, что так не выйдет».

Джордж Мартин повстречался с «Битлз» 6 июня 1962 года, на пробной записи в студии номер три концерна EMI на Сент-Джонс-Вуд. Как раз тогда Брайан прислал ему предварительный список песен.

«„Битлз“ оказались очень приятными. Мне с ними было комфортно, что забавно, пожалуй, — они тогда были никто, а я — большая шишка. Вообще говоря, совершенно не имело значения, понравлюсь ли я им, но мне было приятно, что я им, кажется, понравился. Оказалось, Джон — поклонник Питера Селлерса и The Goon Show[109], которых я записывал».

Из списка Брайана Джордж выбрал всего три или четыре песни — среди них «Love Me Do» и «P. S. I Love You». Мартин говорит, что это, видимо, была одна из ранних версий «Love Me Do», потому что его воображения она не потрясла. Но ему, как уже было сказано, понравилось их звучание и самобытность. «Я решил, что ничего не потеряю, если подпишу с ними контракт, хотя еще толком не знал, что с ними делать и какие песни им дать».

Он был очень занят с другими пластинками, которые тогда были для него намного важнее, — например, долгоиграющей «The Establishment»[110], записанной в первом, но недолговечном лондонском ночном сатирическом клубе. Вот тут для «Битлз» и начался долгий период ожидания, посреди которого они уволили Пита Беста. Мартин не спешил назначать им дату записи, поскольку так и не решил, что делать — рискнуть и записать их собственные песни или найти им композитора.

Лишь 11 сентября 1962 года Джордж пригласил «Битлз» в Лондон на запись их первой английской пластинки — «Love Me Do», с «P. S. I Love You» на стороне «Б».

«В конце концов я выбрал „Love Me Do“ — мне показалось, она лучшая из списка. Губная гармошка Джона придавала ей шарм».

Джордж Мартин узнал, что Пит Бест ушел из группы и на его место взяли другого ударника. Но рисковать он не хотел. Решил нанять опытного сессионного ударника Энди Уайта и на всякий случай держать его наготове.

Перед записью Мартин объяснил музыкантам, чего от них хочет, и в завершение сказал: «Если вам что-то не нравится, скажите сейчас».

«Ну, для начала, — сказал Джордж Харрисон, — мне не нравится ваш галстук». Потом они часто вспоминали эту шутку, но тогда она не слишком понравилась Мартину — он очень гордился своим новым галстуком. Этот черный с красными лошадками галстук он купил в «Либерти». Однако тогда все засмеялись, и запись началась.

Ринго впервые работал в студии и чувствовал себя очень неуверенно. Он бы нервничал еще сильнее, если бы знал, что поблизости маячит другой ударник.

Они сыграли «Love Me Do» не меньше семнадцати раз, прежде чем Мартин остался доволен. «Ринго я оценил невысоко, — говорит он. — У него не получалась дробь — и по сей день не получается, — хотя с тех пор он существенно вырос. Мне нужен был ударник типа Энди. Ринго играл только на танцах. Очевидно было, что тут лучше взять человека с опытом».

«Я нервничал, я был в ужасе, — говорит Ринго. — Когда мы вернулись в студию записывать вторую сторону, Джордж Мартин посадил за ударную установку другого человека. Это был кошмар. „Битлз“ меня позвали, а теперь выходило, что я с ними буду играть только по танцулькам, а для пластинки недостаточно хорош.

Они запели „P. S. I Love You“. На барабанах играл другой парень, а мне дали маракасы. Ну, думаю, конец. Они меня вытуривают, как Пита Беста. Потом решили записать заново первую сторону, где на барабанах сначала играл я. Мне дали тамбурин.

Я был уничтожен. Вот ведь какая фигня. До чего, думаю, вся эта звукозапись прогнила. Я слыхал такие истории. Как набирают других музыкантов, чтоб они за тебя сыграли в студии. Если я не подхожу для записи, значит мне в группе не место.

Но никто ничего такого мне не сказал. А что они могли сказать? А я что мог? Мы были какие-то пацаны, которых пинали все кому не лень. Ну, сам понимаешь. Они там такие важные — лондонская звукозапись, все дела. Мы делали, что нам говорили.

Когда вышел сингл, мое имя стояло в списке исполнителей „P. S. I Love You“, но я в ней только на маракасах, за установкой сидел не я. К счастью для меня, на пластинке оставили первую версию „Love Me Do“, где на барабанах я, так что все утряслось».

«Love Me Do» — первая пластинка «Битлз» вышла 4 октября 1962 года. Группа уже вернулась в Ливерпуль, продолжала выступать по клубам и дансингам, но ждала, что их пластинка со дня на день потрясет мир. Ничего не произошло.

Ливерпульские фанаты «Битлз» преданно скупали сингл в громадных количествах, но, разумеется, хорошие продажи в одном провинциальном городе особо не влияли на хит-парады. А еще фанаты группы заваливали письмами все радиопрограммы по заявкам. Первый раз песня «Битлз» прозвучала на «Радио Люксембург».

Когда Джордж объявил, что их песню могут поставить на радио, его мать просидела у приемника до глубокой ночи. Так и не дождавшись, легла спать, но тут ее разбудили крики Джорджа — битлов наконец поставили. Отца Джордж тоже разбудил, и мистер Харрисон очень рассердился — ему нужно было рано вставать, чтобы успеть на первую смену.

«Когда я впервые услышал „Love Me Do“ по радио, — вспоминает Джордж, — меня просто дрожь пробрала. Я слушал соло-гитару и ушам своим не верил. Но важнее всего в жизни для нас было попасть в горячую двадцатку».

В чарты они все-таки пробились — под номером 49 в газете «Нью рекорд миррор». На следующей неделе они появились в другой популярной газете, «Нью мьюзикл экспресс», уже на двадцать седьмом месте. Там они некоторое время и оставались.

Поскольку вышла пластинка, Брайан сумел устроить «Битлз» на их первое телевизионное шоу, и не важно, что показывали его только на севере Англии. Передача манчестерского телеканала «Гранада» называлась «Люди и места»[111].

«Битлз» предстояло поехать в Гамбург, где они еще до записи пластинки заключили контракт с клубом «Стар». Им казалось, что, уехав из страны, они не смогут выступать по радио и телевидению, а значит, популярность сингла пойдет на спад. И однако, они отправились на четвертые гастроли в Гамбург. Пока их не было, рейтинг пластинки подрастал, что всякий раз давало им повод для буйных торжеств. В конце концов «Love Me Do» оказалась на семнадцатом месте — рекорд этого сингла.

Джордж Мартин был доволен, но от песни до потолка не прыгал. «Я не считал что „Love Me Do“ — прямо сокровище, но был счастлив, что публика так откликается на „Битлз“ и их звучание. Возникла новая проблема — надо выпускать следующую пластинку».

Мартин нашел песню, которая должна была стать следующим хитом. Называлась она «How Do You Do It?». Мартин послал ее «Битлз» — а им не понравилось. Мартин сказал, что она нравится ему. В конце концов, он босс. Он хочет, чтобы «Битлз» ее записали. Так что пусть записывают. Но они не отступились — сказали, что песня им не нравится и записывать ее они не хотят[112].

Это было смело, а может, просто наивно — молодые неопытные провинциалы, незнакомые даже с нотной грамотой, уверяли эрудированного и влиятельного Джорджа Мартина, будто лучше его знают, что делать.

«Я сказал им, что они отказываются от хита. Мол, дело ваше, конечно, но, если вы намерены и дальше упрямиться, сочините сами что-нибудь получше. Они тогда были очень самоуверенные. И не изменились ни на йоту… И они сочинили кое-что получше — „Please Please Me“, которая меня просто нокаутировала».

Впрочем, насчет «How Do You Do It?» Мартин не ошибся. Он отдал эту песню другой группе Брайана, Gerry and the Pacemakers, и те поднялись с ней до первого места в хит-парадах.

Вторая пластинка «Битлз», «Please Please Me», была записана 26 ноября 1962 года, но вышла только в январе 1963-го. Они приехали на запись из Гамбурга, а потом снова туда вернулись — всего на пару недель, на пятые, и последние, гастроли по гамбургским клубам.

В конце года «Нью мьюзикл экспресс» провела традиционный опрос общественного мнения. В разделе вокальных групп верхнюю строчку заняли The Springfields[113] — за них подали 21 843 голоса. «Битлз» с 3906 голосами — по-видимому, все из Ливерпуля — оказались далеко внизу. Но они попали в список! Они существовали, хотя все еще было неочевидно, что «Битлз» — та самая группа, которую так отчаянно искали Джордж Мартин и «Парлофон».

Дик Джеймс — единственный представитель традиционного шоу-бизнеса, который в профессиональной либо дружеской роли вошел в круг «Битлз». Возник он вскоре после Джорджа Мартина и, подобно Мартину, с нетерпением ждал, когда же появятся «Битлз».

Дик Джеймс всю жизнь вращался в деловых кругах. Он вырос в лондонской еврейской среде, окруженный будущими агентами и лидерами музыкальных групп — парнями, всегда готовыми прийти на помощь. Дик был ужасно сентиментальный, но очень искренний. Этакий свой в доску парень, вся Улица Жестяных Кастрюль[114] в одном лице. Битлы обожают Дика Джеймса. Подтрунивают над его любовью к балладам. Знают, что его осчастливит добрый старый шлягер, типа «When I’m Sixty-Four». Да Дик вообще счастливчик. Во всем битловском кругу он, пожалуй, самый удачливый. Когда они познакомились, он был музыкальным издателем-одиночкой, а теперь руководит крупной музыкальной корпорацией. Он миллионер — благодаря не только «Битлз», но и собственному упорному труду.

Дик Джеймс, урожденный Ричард Леон Вапник, появился на свет в 1920 году в Ист-Энде, рабочем районе Лондона. Его отец, по профессии мясник, приехал из Польши в 1910-м, в одно время с семьей Эпстайн.

В семнадцать он был профессиональным певцом и выступал с Элом Берлином (сейчас импресарио) и его оркестром в «Криклвуд-палас». В войну служил в медицинских частях — не по медицинской части, а в оркестре Медицинского корпуса. Там Ричард научился нотной грамоте. В 1945 году он стал работать с Джеральдо[115], который сразу же переименовал Дика Вапника в Дика Джеймса. После этого Дик много лет работал то с одним, то с другим оркестром, а затем начал сольную карьеру. «До самого верха я так и не добрался. Когда я появлялся на сцене, никто не впадал в истерику, как у Дональда Пирса или Дэвида Уитфилда»[116].

Но Дик неплохо зарабатывал. Он выпустил много пластинок, пусть и довольно заурядных. Первую он записал с аккордеонным оркестром Примо Скалы[117] в 1942 году на побывке. Какое-то время Дик сотрудничал с «Деккой», но не принес им много денег. В 1952 году он оказался в «Парлофоне». А там встретился с молодым деятельным звукорежиссером Джорджем Мартином, готовым не покладая рук работать с любым популярным певцом. Под руководством Джорджа в 1955 году Дик Джеймс выпустил свою самую удачную пластинку — единственную, которая по сей день помнится слушателям. Она называлась «Robin Hood» — это тема из одноименного телесериала. В хит-параде пластинка поднялась на девятое место — рекорд для обоих причастных[118]. В результате Дик Джеймс получил возможность создать свою пятнадцатиминутную программу на «Радио Люксембург». Ее продюсером стал другой деятельный молодой человек — Филип Джонс.

Несмотря на успех «Robin Hood», Дик Джеймс прекрасно понимал, что ему не светит большое певческое будущее: началась мода на скиффл и рок, возникли толпы музыкальной молодежи. «Было очевидно, что грядет революция, а я оказался не в том месте и не в то время». Ему было чуть за тридцать, но он уже несколько лет носил парик. «Только на сцене, конечно. Не в жизни. Врать нехорошо».

Дик Джеймс продолжал петь до 1959 года, но изредка и только в Лондоне, потому что не хотел далеко уезжать от жены и сына. Попутно он занялся издательской деятельностью. Дик стал бесплатным ассистентом Сида Брона, отца актрисы Элинор Брон (она потом снялась во втором фильме «Битлз», «Help!»).

В сентябре 1961 года Дик Джеймс открыл собственное музыкальное издательство, сняв для этого две комнаты на Чаринг-Кросс-роуд. К лету 1962 года его компания работала вовсю, но не нашла ни одного хита.

Однажды к нему зашел сын его друга с песней, которую ему никак не удавалось пристроить в издательство. Песня называлась «How Do You Do It?». Дик помчался к Джорджу Мартину, старому другу по «Парлофону». Теперь становится ясно, почему Мартин так хотел подсунуть эту песню «Битлз».

«Я сказал Джорджу, что песня — просто сокровище. Он ответил, что она, пожалуй, сойдет для одной новой группы из Ливерпуля. Я удивился: „Из Ливерпуля? Да ты издеваешься. При чем тут Ливерпуль?“»

Джордж Мартин понял, что песня будет иметь коммерческий успех, и убедил Дика Джеймса немного подождать. Дик очень разволновался — он был уверен, что наконец-то нашел долгожданный хит. Но в ноябре 1962 года Джордж позвонил Дику с известием, что «Битлз» сами написали свою следующую песню, «Please Please Me», и она великолепна.

Казалось бы, на этом история с Диком Джеймсом должна была закончиться. Однако Джордж Мартин упомянул, что у него сидит Брайан Эпстайн. Он в Лондоне никого не знает — не мог бы Дик ему помочь? Дик согласился. И еще спросил, нельзя ли ему издать «Please Please Me», раз уж она так хороша.

На следующее утро у Брайана уже была назначена встреча в другом музыкальным издательстве, но он обещал после этого увидеться с Диком Джеймсом. «В десять тридцать я был у себя в конторе. Брайан пришел на полчаса раньше, чем мы условились. Сказал, что заходил в другое музыкальное издательство, просидел там двадцать пять минут, но дождался лишь рассыльного. Поэтому опцион за мной… Он поставил мне песню, и я сказал, что годами не слышал ничего подобного. Можно я ее издам?»

Брайан Эпстайн только приехал из Ливерпуля, но был отнюдь не зеленым юнцом. Он сказал, что Дик Джеймс получит песню, если сделает ей рекламу. Дик позвонил старому другу Филипу Джонсу, продюсеру передачи на «Радио Люксембург». Тот как раз стал продюсером новой телепрограммы «Спасибо счастливым звездам»[119].

«Я все уладил прямо по телефону. Филип послушал „Please Please Me“ и сказал, что ему нравится. Он пригласит ребят на шоу».

За пять минут «Битлз» получили первый эфир на лондонском телевидении — манчестерский эфир на «Гранаде» транслировали только на север страны. Брайан был сражен. За обедом Дик Джеймс стал музыкальным издателем «Битлз». Если издатель нашел хороших композиторов, он может жить припеваючи. Гонорар делился между издателем и композитором пополам.

Во многом Дик Джеймс ошибся, когда в 1950-х предпочел карьере певца издательскую деятельность. Возможно, надежнее было бы стать агентом — он тогда об этом тоже подумывал. Музыкальные издательства десятилетиями жили на доходы от продажи нот. Но едва случился бум пластинок, люди перестали играть дома на пианино, и нотному рынку настал конец. Однако после встречи с «Битлз» счастливые времена для Дика Джеймса только начались.

21 Гастроли

«Битлз» начали 1963 год одной вышедшей пластинкой и одной на подходе. Они нашли Джорджа Мартина и Дика Джеймса. Они предвкушали первое появление на лондонском телевидении. Но пока что они были совершенно неизвестны широкой публике. Брайану Эпстайну толком не удавалось организовать им рекламу — даже местную, не говоря уж о национальной.

Он все пытался достучаться до Джорджа Харрисона из «Ливерпул экоу», но безуспешно. Поэтому он написал Дискеру, музыкальному критику той же газеты. Первый раз Брайан писал ему в 1962 году и очень удивился, получив ответ из лондонской «Декки» от некоего Тони Барроу.

Тони Барроу взял себе псевдоним Дискер в 1953 году, когда был еще семнадцатилетним школьником и учился в школе Кросби близ Ливерпуля. Он сохранил псевдоним и в Даремском университете, и позже, взявшись за сочинение текстов на конверты пластинок в концерне «Декка». Он называет себя Дискером и сегодня, хотя теперь он пресс-атташе «Битлз».

В первый раз Брайан написал ему, будучи в полной уверенности, что прослушивание «Битлз» в «Декке» прошло успешно и концерн выпустит их пластинку. Тони Барроу написал об этом абзац — так «Битлз» впервые были упомянуты в печати. Затем эти планы провалились, и Тони уже не очень-то рвался писать о битлах. Но после выхода сингла «Love Me Do» он снова упомянул их в своей колонке.

Брайан стал чаще наведываться в Лондон. Встретившись с Тони Барроу, он спросил совета по организации рекламной кампании группы.

«Брайан не знал, как рекламировать пластинки, и я связал его с профессиональной прессой. Тут он сказал, что у него нет пресс-агента. Он копирует и рассылает листовки собственноручно. Брайан попросил меня помочь. И я, прямо в кабинете в „Декке“, составил для „Битлз“ их первый официальный пресс-релиз».

Он никогда не встречался с «Битлз» и не мог указать в пресс-релизе свое имя или свой телефон, потому что был сотрудником «Декки». Кроме того, у него не было списка рассылки. «Я встретился с давним знакомым, сотрудником рекламного агентства. Пригласил его на обед за шиллинг и девять пенсов в буфете Би-би-си. Тот согласился поделиться списком рассылки и адресами». Этим рекламным агентом был Эндрю Олдэм, который позднее работал на Брайана, а затем стал менеджером «Роллинг стоунз».

Тогда же, в октябре 1962-го, в EMI для «Битлз» сделали рекламный проспект, который прилагался к их первой пластинке, — в основном переписали листовку Брайана, которую он в свою очередь содрал у фан-клубов. Там сообщалось, что любимый цвет Джона — черный, что ему нравятся карри и Карл Перкинс, что он ненавидит тупиц и традиционный джаз. В графе «Марка машины» он написал: «Автобус». Из этой листовки следовало, что у всех битлов одна мечта в жизни — заработать кучу денег и отойти от дел. Судя по рекламным проспектам того времени, амбиции у них были неправильные. Надо было сказать, что они стремятся на всю катушку развлекать публику.

1 мая 1963 года Тони Барроу ушел из «Декки» в NEMS, в однокомнатную контору на Монмут-стрит, первый лондонский офис Брайана. За полгода он разослал бесчисленное множество пресс-релизов, на которые почти никто не обращал внимания.

Впрочем, в музыкальных газетах о битловских пластинках писали, едва те появлялись на свет, — особенно много отзывов получил сингл «Please Please Me», наконец-то вышедший 12 января. К 16 февраля песня заняла первое место в хит-параде, музыкальные критики приняли ее хорошо, однако национальная пресса по-прежнему отказывалась видеть в группе новостной повод.

Первый и единственный за полгода очерк о «Битлз» в центральной прессе написала Морин Клив для лондонской «Ивнинг стандард» в феврале 1963 года. Тогда «Please Please Me» еще не добралась до первого места, и группа не была широко известна даже в мире звукозаписи. Но мисс Клив услыхала, что в Ливерпуле с «Битлз» все носятся. В статье она рассказала о том, как поклонники группы заставили «Гранада-ТВ» снять музыкантов в передаче, а теперь боятся, как бы те не уехали из Ливерпуля. Она писала, до чего «Битлз» смешные и естественные.

И впервые в прессе она отметила их своеобразные прически. Эту манеру зачесывать волосы вперед она назвала «французским стилем». Вполне справедливо — стиль действительно родился на континенте.

«Поп-газеты кое-что писали, но заинтересовать журналистов или репортеров из центральной прессы мне не удавалось, — рассказывает Тони Барроу. — Все случилось лишь в октябре 1963 года… Я бы с удовольствием объявил, что „Битлз“ прославили мои замечательные листовки, но это неправда. Пресса очень и очень запоздала. Уже все подростки, не только ливерпульские, сходили по ним с ума, а никто как будто и не замечал. Вторая пластинка „Битлз“ заняла первое место в хит-параде, а центральная пресса все не считала их поводом для публикаций».

Простейшее объяснение состоит в том, что в Англии еще никогда не случалось ничего подобного, поэтому пресса и не распознала, что творится. Пришлось ждать, пока новости не свалятся прямо на голову.

Центральные газеты битлов не замечали, зато в Ливерпуле их успехи широко обсуждались в печати. 5 января 1963 года Дискер напечатал большой отзыв на их второй сингл, который вот-вот должен был выйти, — правда, не упомянул, что сам работает на «Битлз».

Известный критик Джордж Харрисон тоже прибился к возникшей моде. 21 февраля он упомянул в своей колонке «Вид со стены Мерси», что скоро «Битлз» появятся в телепрограмме «Спасибо счастливым звездам». Он утверждал, что написал заметку еще до того, как «Please Please Me» стала хитом номер один. В колонке он задавался вопросом: не станут ли «Битлз» «группой одного хита»?

Но уже через пару месяцев он как с цепи сорвался. Настала его очередь хвастаться тем, что он тезка и однофамилец по-настоящему знаменитого Джорджа Харрисона. Он рассказывал, что получает массу поздравительных открыток, адресованных «Джорджу Харрисону, Ливерпуль». Кроме того, его забрасывали письмами с просьбой прислать локон на память — самый ранний симптом стремления фанатичных поклонниц обзавестись кусочком «Битлз». Ему, к сожалению, и для себя шевелюры не хватает — куда уж раздаривать остатки направо и налево.

Начались мучения всех ливерпульских однофамильцев Леннона, Маккартни, Харрисона и Старки — экзальтированные девушки назойливо звонили им дни и ночи напролет.

Но главным итогом попадания в горячую двадцатку стала не публикация в «Ливерпул экоу», а приглашение на национальные гастроли. Оно еще не означало бурного успеха — в череде разовых вечерних концертов по разным городам выступали как большие, так и малые звезды. Но именно сейчас такие гастроли битлам было жизненны необходимы. Вырваться из Мерсисайда, показаться всей стране и посмотреть, воспримет ли их широкая публика так же, как ребята из родного города, с которыми битлы выросли. Кроме того, гастроли были самой верной рекламой пластинки — она дублировалась в живых выступлениях по всей стране.

На первых гастролях «Битлз», начавшихся в феврале 1963 года, звездой была Хелен Шапиро. За пару лет до того она произвела сенсацию, став первой в череде очень юных звездных певиц.

Промоутер Артур Хаус уже прославился как успешный профессионал. Он занимался рекламой всех гастролей Клиффа Ричарда. Хаус очень рано заметил «Битлз», еще до того, как они вышли на первое место в хит-параде, и потому занимался всеми их гастролями за одним-единственным исключением.

Брайан давно пытался связаться с Артуром — с тех пор как узнал, что тот работает промоутером Клиффа Ричарда. В конце концов раздобыв номер телефона Хауса, Брайан с удивлением обнаружил, что тот живет в Питерборо. Было это еще в 1962 году, когда Брайан обивал пороги компаний звукозаписи.

«Как-то в субботу, после обеда, мне позвонили домой в Питерборо. Звонивший представился Брайаном Эпстайном из Ливерпуля. Он сообщил, что у него есть одна замечательная группа, и спросил, не возьмусь ли я за нее. Сказал, что они называются „Битлз“, и я давай хохотать. О боже, думаю, и эти туда же! Еще одна группа с потешным названием… Но я никогда не отказывал, не послушав. Сказал, что в Питерборо скоро состоится шоу, они могут поучаствовать. Не больше двух песен на концерте Фрэнка Айфилда[120] в театре „Эмбасси“». Выступление Хаус им не оплатил — только возместил дорожные расходы.

«Битлз» впервые выступали за пределами Мерсисайда. Вышел полный провал. Как раз в тот вечер публика и «сидела на ладошках», как говорил Артур Хаус. «Ну, ничего удивительного — это же был концерт Фрэнка Айфилда. Публика его так любила, что десять минут выступления плохой группы дела не испортили».

Но Артуру Хаусу «Битлз» понравились. Он пригласил их в другой театр близ Питерборо. И снова провал. Тем не менее он предложил группе контракт. Это особо ничего не значило, но связывало группу обязательствами перед Артуром Хаусом, если бы он захотел их пригласить. «Чисто по-человечески они мне понравились, а Брайана я считал великолепным бизнесменом. Он произвел на меня отличное впечатление».

Артур Хаус вспомнил о контракте с «Битлз» в начале 1963 года, после выхода их пластинки, и позвал группу на гастроли Хелен Шапиро. В феврале 1963 года, когда гастроли начались, «Please Please Me» уже вышла, но мало что предрекало первое место в хит-параде. «Битлз» были просто одной из групп, одним из имен на афише. «Им потребовалось полгода, чтобы расцвести. Я-то думал только о кассе. Если музыканты непопулярны — нет прибыли. Какая романтика у промоутера? Только тяжелая работа».

«На гастролях мы вздохнули с облегчением, — вспоминает Джон. — Наконец-то вырвались из Ливерпуля, открылись новые горизонты. А то мы уже заскучали, стало негде развернуться… Мы все время сворачивали дела. Надоедало выступать в одном месте, мы сворачивались, и тут появлялась новая сцена. Мы переросли этап гамбургских гастролей, хотелось их уже свернуть. Последние два раза мы ехали в Гамбург со скрипом. Эта обстановочка надоела нам до смерти».

«Это было невероятно, — рассказывает Ринго, — гастроли с Хелен Шапиро, концерты в настоящих театрах. Мы однажды выступали в „Эмпайр“ в Ливерпуле, когда Брайан поставил шоу, чтобы хоть как-то нас показать. На афише мы стояли третьими. Какой-то кокни, менеджер так называемых звезд, затеял с нами ссору. Не хотел, чтобы мы вообще выходили на сцену… Но нормальные гастроли по театрам — это было прекрасно. Мы ничего не знали про грим, например, — мы же никогда не выступали на сцене как полагается. Мы еще не скоро начали пользоваться гримом. Наверное, у Фрэнка Айфилда подглядели. У него глаза потрясающе смотрелись. Мы решили тоже попробовать и раскрасились, как индейцы».

Поначалу «Битлз» на гастролях Хелен Шапиро никакой сенсации не произвели. Зрители стали откликаться только потом, когда второй сингл занял первое место в хит-параде.

«Звездой была Хелен, — говорит Ринго. — В гримерной у нее был телевизор, а у нас не было. Просились к ней посмотреть. Мы не собирали полных залов, но, чувак, зато мы были на афишах».

Джон помнит, что в Глазго публика слегка вопила. Он говорит, в Глазго всегда так. Там продолжали любить рок-н-ролл, когда другие переметнулись к The Shadows. «В Шотландии постоянно орали. Им там, видимо, больше нечем было заняться». «Битлз» были, по сути дела, рок-н-ролльной группой. «Twist and Shout», которую они включили в свой репертуар на этих гастролях, была, пожалуй, их самой рок-н-ролльной песней.

Хотя имя Ринго значилось на афишах, он еще долго беспокоился, вписался ли в группу. «В гостиницах я всегда гадал, с кем окажусь в номере. Они так хорошо друг друга знали. Обычно Джон и Джордж селились вместе, а я с Полом. И конечно, никогда не было никаких проблем».

Джон помнит в целом, что «Битлз» гастролировали, но не помнит ни единого города ни одних гастролей. «Мы никогда не знали, где выступаем. Везде одно и то же».

А Ринго из первых гастролей с Хелен Шапиро запомнил только, как их выгнали из бального зала. «Кажется, в Карлайле. В гостинице, где мы остановились, устроили бал, и мы хотели взглянуть. А там полно каких-то недоумков, и все никакие. Они выперли нас вон: мол, мы слишком растрепанные и немытые, что было правдой».

Когда «Please Please Me» вышла на первое место, битлов стали узнавать поклонники поп-музыки. Под конец гастролей им аплодировали не меньше, чем Хелен Шапиро.

Едва закончились эти гастроли, Артур Хаус сразу же послал их на следующие. Звездами второго турне, которое началось в марте 1963 года, были Крис Монтес и Томми Роу[121]. «Битлз» опять значились на афише третьими.

С каждым концертом их принимали все теплее. Их популярность в мире поп-музыки росла. Появление «Битлз» в телепередаче «Спасибо счастливым звездам» поддержало успех пластинки. Многие просили написать для них песни. Одну песню они сочинили и для Хелен Шапиро.

Вскоре «Битлз» уступили первое место в хит-параде Клиффу Ричарду с песней «Summer Holiday», но его сменили Gerry and the Pacemakers с песней «How Do You Do It?», которую в свое время отвергли «Битлз». К марту 1963 года заговорили о «ливерпульском стиле» поп-музыки.

После успеха «Please Please Me» в марте 1963-го «Битлз» записали первую долгоиграющую пластинку с тем же названием. Туда вошли песни с обеих сторон первых синглов плюс «Twist and Shout», «A Taste of Honey» и другие. Альбом продержался в чартах полгода.

В апреле 1963 года группа выпустила третий сингл «From Me to You». Как и «Please Please Me», он занял первую строчку в хит-парадах и стал серебряным.

Тем временем Брайан в Ливерпуле заключал контракты и с другими артистами. Он подписал Билли Крамера, вставил в середину его имени инициал «Дж.» и выделил ему в сопровождение манчестерскую группу The Dakotas. Джон с Полом написали для них песню «Do You Want to Know a Secret». В хит-параде она заняла первое место.

Уже в апреле 1963 года, после выхода третьего сингла «From Me to You», люди сравнивали три пластинки «Битлз» и говорили, что группа, похоже, начала сдавать. Диджей Кейт Фордайс писал, что «вокал и гармония очень хороши и свежести с избытком. Текст коммерческий, но музыка далеко не так хороша, как на первых двух пластинках группы».

Джон с Полом написали эту песню в автобусе на гастролях с Хелен Шапиро. Как всегда, текст был простым, а в названии фигурировали «я» и «ты», с которыми аудитории легко было идентифицироваться.

В мае «Битлз» снова поехали гастролировать — на сей раз с Роем Орбисоном[122]. Это были единственные британские гастроли, которые организовал не Артур Хаус. У него в тот момент гастролей не было, но Брайан решил, что «Битлз» должны продолжать гастроли, капитализируя на успехе пластинки.

До отъезда они передохнули на Канарских островах, на Тенерифе, в доме отца Клауса — их гамбургского друга, с которым они по-прежнему общались. В этот отпуск Пол едва не погиб, заплыв так далеко, что его понесло в открытое море.

При любой возможности во время гастролей или в перерывах «Битлз» в полном составе заезжали в Ливерпуль. «Мы не упускали случая похвастаться, — рассказывает Ринго. — Профессиональная группа, понимаете ли. Большинство остальных по-прежнему работали где придется».

Несмотря на успех, Джону в Ливерпуле было неуютно и неловко.

«Мы не могли признаться, но, вообще-то, нам не очень нравилось возвращаться в Ливерпуль. Быть местной знаменитостью довольно утомительно. На ливерпульских концертах залы были забиты нашими знакомыми. Мы стеснялись, что мы в костюмах и все такие опрятные. Опасались, что друзья решат, будто мы продались. И они, пожалуй, были бы недалеки от истины».

На третьих гастролях в мае 1963 года с Роем Орбисоном на выступлениях «Битлз» начались беспорядки; впрочем, в газеты это особо не попадало: центральная пресса продолжала делать вид, будто «Битлз» не существует. То были первые гастроли, когда «Битлз» значились звездами, и теперь публика встречала их повсюду так же, как в свое время поклонники в «Кэверн».

Хотя Брайан, по мнению Джона, навел на «Битлз» некоторый глянец и приспособил их к шоу-бизнесу, ребята по-прежнему дурачились на сцене, распевали пошлые песенки, когда барахлила аппаратура, и смешно объявляли номера: «А сейчас — любимая песня пламенного госпельного чувака Виктора Сильвестра». Точно так же они резвились, давая интервью журналистам музыкальной прессы. Интервьюировать их, писала Морин Клив в «Ивнинг стандард», — все равно что отправиться кутить с четырьмя братьями Маркс[123].

Во время гастролей с Роем Орбисоном началась спекуляция билетами на концерты «Битлз», возник черный рынок. Публика кидала на сцену конфеты — Джордж имел неосторожность упомянуть, что любит жевательный мармелад, — и толпилась у театра, перед гостиницей и везде, где бывали музыканты.

На афишах Рой Орбисон и «Битлз» были указаны как исполнители одного ранга, но «Битлз» выступали после него, как главные звезды.

«Выступать после него было ужасно, — вспоминает Ринго. — У публики от него сносило крышу, он уходил, а она кричала, чтоб он пел еще. В Глазго мы стояли за кулисами, слушали, как ему оглушительно аплодируют… А он просто стоял на сцене и пел, даже не двигался. Дожидаясь своего выхода, мы стояли за кулисамии шептали друг другу: „Угадайте, кто сейчас выйдет, — ваши любимчики!“ Но потом мы выходили на сцену, и все получалось нормально».

Только не для Нила Эспинолла, их гастрольного менеджера. В Ливерпуле было еще ничего — одни и те же залы, снова и снова. А теперь каждый день — новые дороги, новые гостиницы, новые театры и новые проблемы.

«Куда ни приедем, там беда с микрофонами, — говорит Джон. — Ни в одном зале их не могли настроить, как мы хотели. Даже когда мы репетировали днем и объясняли, чего хотим, вечером все было не так. То поставят не там, то громкость не та. Они готовили микрофоны как для вечеров самодеятельности. Хотя, может, у нас был пунктик насчет того, что к нашей музыке не относятся серьезно. Очень бесило. Брайан сидел в будке звукорежиссера, и мы на него орали. А он махал руками — мол, на лучшее они тут не способны».

Больше всего шишек валилось на Нила. Это была одна из его обязанностей — вовремя привезти «Битлз» и аппаратуру в нужное место и расставить по сцене. Толпы фанатов росли — они уже представляли физическую опасность для музыкантов и норовили стащить на память что-нибудь из аппаратуры, — и работать Нилу становилось все сложнее.

«За пять недель гастролей я похудел на девятнадцать кило. Никто не верит, но это чистая правда. В начале турне я весил одиннадцать стоунов, в конце — восемь[124]. Я пять недель не ел и не спал — минуты свободной не было».

Пришлось нанять Малколма Эванса, вышибалу из «Кэверн». Он стал вторым гастрольным менеджером и ездил с «Битлз» до самого конца их гастрольного периода. Оба они и сегодня с «Битлз» — их ближайшие компаньоны и друзья.

Нил — худощавый, очень умный, толковый человек с твердыми правилами и не привык всем поддакивать. Он немного похож на Джорджа. Мэл, наоборот, здоровенный, открытый и добродушный. Нил ради «Битлз» отказался от карьеры бухгалтера. Работа Мэла была не такой завидной, но он прекрасно с ней справлялся.

До знакомства с «Битлз», перевернувшего всю его жизнь, Мэл одиннадцать лет проработал инженером связи. Ему было двадцать семь лет, они с женой воспитывали ребенка, выплачивая закладную на дом ленточной застройки по Аллертон-роуд в Ливерпуле. Мэл был гордым владельцем своего первого автомобиля и получал хорошее жалованье — пятнадцать фунтов в неделю. Ему полагались соцпакет, оплачиваемый отпуск и пенсия по старости. Казалось, больше и желать нечего.

Однажды в 1962 году Мэл вышел из почтамта, где тогда работал, и решил пройтись не по Пир-Хед, где обычно прогуливался в обед, а по другой улице. «Я увидел улочку Мэтью-стрит, на которую раньше не обращал внимания, прошел по ней и увидел клуб „Кэверн“. До того я ни разу не бывал в клубах. Я услышал музыку — настоящий рок, немного смахивало на Элвиса. Я уплатил шиллинг и вошел». С тех пор Мэл захаживал в «Кэверн» так часто, что ему предложили поработать вышибалой, постоять в дверях, — тогда он сможет заходить бесплатно.

Месяца три Мэл подрабатывал вышибалой в клубе, а летом 1963 года Брайан предложил ему бросить почтамт и стать вторым гастрольным менеджером «Битлз». На гастролях Мэл перегонял фургон с аппаратурой от театра к театру, вовремя устанавливал ее на сцене и проверял. Потом все аккуратно паковал и следил за сохранностью инструментов до следующего концерта. Самими музыкантами занимался Нил.

По оценкам Мэла, за первую же неделю работы его увольняли раз шесть. «Прежде мне не приходилось близко видеть ударную установку. Я ничего в этом не смыслил. Нил помогал мне первые пару дней, но, как только меня предоставили самому себе, начался кошмар. Сцена огромная, в голове у меня пустота. Куда что ставить, я не знал. Попросил помочь барабанщика другой группы. Не сообразил, что каждый ударник ставит тарелки на свою высоту, как ему удобно. Тот парень поставил их под себя, но Ринго это не подошло.

Самое ужасное случилось в Лондоне в „Финсбери-Эмпайр“, когда я потерял гитару Джона. Он на ней играл годами. А она взяла и пропала. Джон спрашивает: „Где мой „джамбо“?“ А я не знал где. По сей день загадка. Ну и досталось мне в тот день!

Мне жутко нравилось встречаться со знаменитостями, которых я прежде видел только по телевизору. Меня звезды прямо ослепляли. Я и сейчас такой. Но я скоро сообразил, что эти люди ко мне подлизываются и норовят познакомиться, только чтобы подобраться к „Битлз“. Быстро научился вычислять таких за милю».

«Он хорошо устроился, — говорит Нил. — Выходил на сцену, готовил инструменты. Мэл был жутко популярен. Зал кричал и хлопал, а Мэл с ними болтал или отшучивался. Когда начинался концерт, ему не приходилось физически от них отбиваться».

«Мое мнение о ребятах скоро изменилось, — говорит Мэл. — До того они были четыре прекрасных человека. Они были для меня все равно что боги. Но скоро выяснилось, что они самые обычные парни, вовсе не из золота. Они ворчали, а мне оставалось только терпеть и помалкивать».

И Нил, и Мэл говорят, что всего ужаснее на гастролях — столпотворение в гримерной перед концертом. Туда битком набивались журналисты, полицейские и служащие театра, а снаружи ломилась толпа поклонников. «Я должен был со всем этим справляться, — рассказывает Нил, — пока мы не наняли пресс-секретаря. Плюс мне полагалось всех кормить.

Когда обстановка накалялась и события выходили из-под контроля, Джон или еще кто кричал: „Калеки, Нил!“ Значит, от кого-то нужно отделаться. Сначала имелись в виду взаправдашние калеки, а потом уже любые приставалы.

С первых гастролей группу преследовали калеки. Мы приезжаем в театр, а они уже в гримерной толкутся. Их пропускали — думали, мы будем рады, мы же такие славные парни. Кошмар. С ними же ничего не сделаешь. Как их выгнать? Передвигаться самостоятельно они не могли, и мы с Мэлом выносили их на руках. Мэлу один раз пропороли шею клешней.

Поклонников „Битлз“ становилось все больше, и калек тоже. У „Битлз“ создался этакий милый и благостный имидж — уж не знаю почему. Они считали, мы хотим их видеть, а иначе расстроимся».

Некоторым даже казалось, что в присутствии «Битлз» они чудесным образом исцелятся. Этот аспект битловского успеха в газеты не попал. Фотографии калек, которых на руках тащат из гримерной «Битлз», — это было бы слишком.

Беспорядки на концертах начались уже на первых гастролях по стране, однако «Битлз» оставались сугубо ливерпульской группой и между гастролями выступали по всему Мерсисайду. Последний концерт в «Кэверн» состоялся 23 августа 1963 года.

Джон вернулся в Ливерпуль к рождению своего сына Джулиана, названного в честь его матери Джулии. Навещая Синтию в больнице Сефтона, Джон переоделся, чтобы никто его не узнал. Дело было в апреле 1963-го. Их имена знали в каждом ливерпульском доме, но за пределами Ливерпуля они оставались неизвестны. «Кто-то меня узнал. „Слышь, тут этот, из этих“, — закричал кто-то, и мне пришлось спасаться бегством». Спустя несколько дней после рождения сына Джон уехал отдыхать в Испанию с Брайаном.

Синтия переехала из квартирки в центре города к Мими на Менлав-авеню. «Я возила Джулиана по Вултону в коляске, а люди подходили и спрашивали, не я ли Синтия Леннон. Я отвечала „нет“».

В июне 1963 года, когда Полу исполнился 21 год, они все еще были ливерпульской группой. Все фанаты, конечно же, знали о его дне рождения, и отпраздновать дома у Пола на Фортлин-роуд не удалось. Праздник состоялся в доме тетушки Джинни, которая помогала после того, как умерла мать Пола.

Это была грандиозная оргия, где играла куча других групп, как на дне рождения у Ринго и на всех вечеринках по поводу возвращения битлов из Гамбурга. Там играли The Fourmost[125], тоже подписавшие контракт с Брайаном; выступило только что появившееся ливерпульское трио The Scaffold[126] — поэт Роджер Макгоф, комик и владелец бутика Джон Гормен и Майкл Макгир, в прошлом Майкл Маккартни, брат Пола.

Майкл все еще работал парикмахером, но в свободное время выступал в The Scaffold. Едва Пол прославился в Ливерпуле, Майкл изменил фамилию, чтобы никто не подумал, будто он наживается на популярности брата. Петь Майкл тоже категорически не желал.

На этой вечеринке Джон поцапался с местным диджеем, который некогда, еще до Брайана, устроил им немало концертов.

«Я его страшно отделал, — говорит Джон. — Все ребра ему переломал. Я тогда перепил. По-моему, он обозвал меня гомиком… Он потом подал в суд за нанесение тяжких телесных повреждений. Я ему уплатил двести фунтов компенсации. Мне кажется, это была моя последняя настоящая драка».

Во многих отношениях то был конец эпохи. Для Джона — начало конца жестокого, агрессивного, вызывающего отношения к жизни и к людям. Для «Битлз» в целом — начало конца ливерпульского периода: их гастроли наконец стали привлекать внимание национальной аудитории.

Вернувшись в августе в Лондон, они выпустили четвертый сингл «She Loves You», который положил начало «Yeh Yeh» и всебританской славе. Отныне Ливерпуль стал городом, откуда пришли «Битлз».

22 Битломания

Битломания сошла на Британские острова в октябре 1963 года, как раз после завершения скандала с Кристин Килер и Профьюмо[127].

Сумасшествие не рассеивалось три года — оно распространилось и охватило практически весь мир. Гигантские толпы истеричных подростков всех слоев общества и оттенков кожи вопили «yeh yeh» так оглушительно, что больше ничего толком и не слышали. Все бились в тисках эмоционального, умственного или сексуального возбуждения. Все с пеной у рта рыдали, стаями леммингов неслись в направлении «Битлз» или просто падали в обморок.

Три года такое творилось по всему миру. В каждой стране наблюдались одни и те же сцены массового помешательства, которые трудно было вообразить раньше и вряд ли когда-нибудь повторятся. Сейчас это кажется выдумкой — и, однако, дело происходило только вчера.

Невозможно преувеличить битломанию — она была преувеличением сама по себе. Те, кому не верится, в архивах каждой крупной газеты найдут уйму слов и фотографий — пошаговые летописи того, что творилось, когда являлись «Битлз».

К 1967 году, когда это прошло и всеми овладела усталость или скука, и впрямь не верилось, что такое взаправду было. Неужто люди настолько свихнулись? А рано или поздно поддавались люди всех возрастов и интеллектуальных уровней, хотя, возможно, у некоторых обходилось без неукротимой подростковой истерии.

Мировые лидеры и знаменитости, которые зачастую поначалу предостерегали или критиковали, затем, перебивая друг друга, ссылались на «Битлз», изображали причастность, демонстрировали публике, что понимают: мы имеем дело с небывалым феноменом массовых коммуникаций.

В Британии взрыв случился внезапно в октябре 1963 года, и Брайан Эпстайн признается, что к такому повороту событий был совершенно не готов. Он готовился к успеху, поскольку успеха они уже добились. Но вот массовой истерии он не ждал.

Сингл «She Loves You» вышел в конце августа и стал хитом номер один, повторив историю предыдущих двух синглов. Уже в июне, когда у песни еще и названия-то не было, следующий сингл «Битлз» заказали тысячи фанатов. Накануне начала продаж предварительный заказ составил полмиллиона экземпляров.

К сентябрю «Битлз» заняли в Британии уникальное положение. У них была самая ходовая долгоиграющая пластинка — «Please Please Me». Они выпустили самый популярный миньон — «Twist and Shout». И им же принадлежал самый хитовый сингл — «She Loves You».

Но лишь вечером 13 октября 1963 года «Битлз» перестали быть просто героями занятных материалов с музыкальных полос и обернулись серьезными новостями из передовиц всех центральных газет.

В тот вечер битлы возглавили список лондонского «Палладиума» на афише концерта, который транслировали по телевидению под названием «Воскресный вечер в лондонском „Палладиуме“»[128]. По приблизительным подсчетам, битлов увидели пятнадцать миллионов телезрителей.

Аргайл-стрит, где находится «Палладиум», весь день осаждали фанаты. Прослышав о собравшихся толпах, стали прибывать журналисты. Поклонники, горы подарков и кипы телеграмм заблокировали служебный вход. Внутри невозможно было репетировать — с улицы доносились неумолчные вопли тысяч скандирующих людей.

Толпу приехали снимать бригады разных телекомпаний, хотя концерт транслировался их конкурентом. Застигнутая врасплох полиция оказалась не в состоянии контролировать публику. Было решено, что машину, которая увезет «Битлз», подадут к парадному входу, — все ведь ожидают, что битлы выйдут через служебный. В то время у них был «остин-принсесс» с личным шофером. Едва стали появляться хиты, старый микроавтобус Нила забраковали.

Полицейские — как им казалось, разумно — отогнали машину чуть в сторону от парадного входа, пряча ее от толпы. В результате, когда «Битлз», погоняемые Нилом, выскочили из здания, им пришлось метаться в поисках машины, а потом одолевать пятьдесят ярдов спринтом, и их чуть было не растерзала толпа.

На следующий день первые полосы пестрели длинными статьями и фотографиями беснующейся толпы. И все рассказывали не о том, хорошо или плохо «Битлз» спели, а о том хаосе, который вокруг них царил.

«С того самого дня, — рассказывает их пресс-атташе Тони Барроу, — все изменилось раз и навсегда. Моя работа уже не была прежней. Полгода я названивал в газеты и получал отказы, а теперь все репортеры и колумнисты гонялись за мной сами».

Вместе с Брайаном, а позже и с другими пресс-атташе Тони отбирал журналистов, которым разрешалось интервьюировать «Битлз».

«В сущности, я никогда не был пиарщиком, как у большинства групп, — пиарщиком, который придумывает всякие рекламные штучки. Я этим не занимался и ничего такого не умел. И вообще, Брайан был против штучек. Мы к ним никогда не прибегали — нужды не возникало».

В следующую среду Бернард Делфонт объявил имена тех, кто примет участие в «Королевском варьете» — крупнейшем шоу года, куда мечтали попасть большинство британских представителей шоу-бизнеса. Среди участников была также Марлен Дитрих.

К тому времени «Битлз» успели опять уехать на гастроли. Известие дошло до них, когда они собирались появиться в зале Саутпорта под Ливерпулем. Все центральные газеты прислали репортеров и фотографов из манчестерских редакций — запечатлеть реакцию «Битлз» на эту новость. Очевидно, журналисты надеялись услышать какие-нибудь саркастические замечания по поводу королевской семьи, но, к большому облегчению Брайана, ничего подобного не прозвучало.

«Королевское варьете» запланировали на 4 ноября. А до того битлы продолжали гастролировать по Британии и впервые поехали выступать за границу, в Швецию.

В Британии все концерты сопровождались теперь массовой истерией толп. Ежедневные новости о «Битлз», которым теперь отводилось место на первых полосах, изо дня в день повторялись почти слово в слово: менялись только названия городов.

Громадные толпы собирались даже в крошечных городках, наподобие Карлайла, где недавно битлов выгнали из бального зала местной гостиницы. 24 октября больше шестисот подростков провели в очереди за билетами целую ночь. Большинство приволокли спальники и ночевали в них. Кое-кто провел там по тридцать шесть часов. Когда кассу открыли, очередь ломанулась — было разбито несколько витрин, девять человек попали в больницу. В городах покрупнее количество пострадавших исчислялось сотнями.

Шведские гастроли — первая зарубежная поездка «Битлз» после Гамбурга — стали итогом продаж пластинок. В Британии тираж «She Loves You» перевалил за миллион, и «Битлз» получили золотой диск. Вдобавок пластинка хорошо продавалась в Европе, что редко случалось с британскими группами.

Шведское турне длилось пять дней, с 24 по 29 октября. За ним ежедневно следили британские газеты, а также шведская пресса и телевидение. На концерте в Стокгольме полиция с собаками сдерживала толпу, которой не удалось попасть внутрь. Внутри сцену от фанатов охраняли сорок полицейских с дубинками наготове. Сквозь кордон фанаты все-таки прорвались. Джорджа сбили с ног, но полиции удалось восстановить порядок, иначе беднягу просто затоптали бы.

Шведские фанаты уже подражали прическам и одежде «Битлз» — британские тоже не отставали. В Швеции такие прически называются «гамлетовский стиль».

Сами «Битлз» датируют начало битломании чуть позже, нежели концерт в «Палладиуме», когда Брайан и Тони Барроу сообразили, что происходит. Битлы же догадались, как неимоверно популярны, лишь 31 октября, вернувшись в лондонский аэропорт из Швеции.

Конечно, они заметили хаос в «Палладиуме» две недели назад и прочие беспорядки по всей стране. Но такие вещи творились со времен «Кэверн», хоть газеты об этом и не писали. Битлы давно привыкли на гастролях незаметно прокрадываться в театры и незаметно же выскальзывать. Толп лучше избегать — не ровен час, растерзают.

Но в лондонском аэропорту популярность накрыла их с головой. То было их первое триумфальное возвращение со времен концертов в «Кэверн». Тысячи вопящих фанатов осаждали аэропорт несколько часов. В этом столпотворении застряла машина премьер-министра сэра Алека Дугласа-Хоума. На мисс мира, тоже проезжавшую через аэропорт, даже не обратили внимания. Фотографии со сценами в аэропорту были очень популярны в течение последующих трех лет.

4 ноября в Театре принца Уэльского состоялось «Королевское варьете» — второй крупный лондонский концерт «Битлз». Публика была гораздо немногочисленнее, чем в «Палладиуме», но, теоретически, элитарнее: билеты стоили в четыре раза дороже обычного. Концерт был благотворительным, и туда собрались представители шоу-бизнеса, мелкие общественные и торговые шишки — все надеялись мельком взглянуть на королевскую семью. Из королевской семьи присутствовали королева-мать, принцесса Маргарет и лорд Сноудон[129]. Говорят, выступать перед такой аудиторией очень трудно. Кроме того, на таких мероприятиях бытует мерзкая традиция: прежде чем похлопать или посмеяться, все сначала выгибают шею и смотрят на реакцию королевской ложи.

Пол вызвал взрыв смеха в первую же минуту. «Битлз» вышли сразу после Софи Такер. Пол заявил, как приятно им выступать после своей любимой американской группы[130].

В остальном они исполнили обычную программу — и ввергли зал в истерику, всего лишь объявив, что сейчас сыграют «She Loves You». Потом они исполнили «Till There Was You» и «Twist and Shout».

Последний номер объявлял Джон. «Те, кто на дешевых местах, — похлопайте, — сказал он. И, кивнув на королевскую ложу, добавил: — А остальные — будьте добры просто погреметь драгоценностями».

Назавтра эта реплика украшала первые полосы всех газет — всем понравилась тонкая шутка над королевской семьей. Абсолютно безобидная, конечно. Ее расценили как несколько нахальную, хотя, конечно же, очаровательную, потому что «Битлз» теперь стали ужас какие очаровательные.

Разговаривая с ними после концерта, королева-мать дала понять, что прекрасно их поняла. Ей и самой удалось пошутить, хотя, вероятно, она не считала, что сострила. Она спросила, где у них следующий концерт, а они ответили: «В Слау». — «А, — сказала королева-мать, — это же прямо рядом с нами»[131].

Шоу транслировалось по телевидению в следующее воскресенье, и его посмотрели более двадцати шести миллионов зрителей.

Передовицы о концертах «Битлз» стали похожи друг на друга до неотличимости. Даже какая-нибудь «Дейли телеграф», прежде считавшая себя слишком солидной, чтобы печатать статьи о поп-звездах (теперь там, правда, каждую неделю старательно публикуют список горячей десятки), посвящала колонку всякому нарушению общественного порядка. В своих материалах — например, в заметке о концерте в Ньюкасле 28 октября — они еще довольно долго педантично поясняли: «Подростки завязали драку за билеты на „поп“-группу „Битлз“». Им казалось, «Битлз» требуют пояснений.

В парламенте подняли вопрос о тысячах полицейских, которым по вине «Битлз» приходилось выполнять опасную дополнительную работу. Один член парламента предложил убрать полицию и посмотреть, что из этого выйдет. К счастью, никто не принял это предложение всерьез.

1 ноября группа отправилась на очередные гастроли, на этот раз называвшиеся просто «Шоу „Битлз“». С группой не было других звезд, никакого Роя Орбисона — «Битлз» в этом уже не нуждались.

В программу шоу, которое разъезжало по стране до 13 декабря, включили рекламу продукции под маркой «Битлз». Одна фирма в Пекеме предлагала свитеры, «созданные специально для битломанов ведущим британским производителем с прекрасной двухцветной эмблемой „Битлз“». И всего-то тридцать пять шиллингов за штуку.

Производители по всей стране соревновались за право использовать слово «Битлз» для своей продукции. Уже в сентябре 1963 года на каждом углу продавались пиджаки «Битлз» — без воротников, обычно из вельвета, — как тот, что носил в Гамбурге Стю.

Стали появляться парики а-ля «Битлз». Фабрика в Бетнал-Грин работала день и ночь, чтобы удовлетворить спрос. Объявила, что заказы поступают и из Итонского колледжа, и из Букингемского дворца. Не от королевы. От кого-то из служащих.

Большинство подростков сами отращивали волосы под «Битлз». С ноября в газетах замелькали статьи о школьниках, которых отсылали домой за длинные волосы, и о подмастерьях, не допущенных к работе на заводе.

«Дейли телеграф» 2 ноября впервые выступила с критикой истерии вокруг «Битлз». В передовице говорилось, что массовая истерия заполняет пустые головы, — тем же занимался и Гитлер. «Дейли миррор» ринулась на защиту «Битлз». «Каким же нужно быть тупым обывателем, чтобы не любить сумасшедших, вызывающих, счастливых и красивых „Битлз“». Газета похвалила «Битлз» за то, что «развлекаются не за счет непристойных шуток про гомиков».

Их и ругали, и защищали на Церковной ассамблее — ежегодной встрече глав Англиканской церкви. Один епископ назвал их «психопаточной группой» и заметил, что на их недельные доходы можно построить собор в Африке. Зато другой оказался поклонником и возразил, что «Битлз» просто дарят людям здоровое веселье.

«Дейли миррор», похоже, первой нашла психолога умеренных взглядов, дабы тот объяснил, что, собственно, происходит. На этом занятии многочисленные психологи умеренных взглядов, особенно в Америке, сытно кормились еще три года. Психолог утверждал, что «Битлз» «выпускают накопившееся сексуальное напряжение». Врачи позже засвидетельствовали, что на концертах «Битлз» фанатки испытывали оргазм.

В ходе гастролей битлы прибыли в Челтнем, весьма изысканный провинциальный городок в Глостершире. Назавтра газетные заголовки возвестили: «Цивилшир пал», — вероятно, редакторы сочинили это еще накануне. В статье цитируются слова местного полицейского: «Самый чокнутый вечер со времен Мафекинга»[132].

14 ноября в Плимуте толпу беснующихся фанатов пришлось поливать из брандспойтов. В Портсмуте воцарилась паника, потому что у Пола приключился легкий грипп и один концерт пришлось отменить. В результате все газеты печатали ежечасные бюллетени о состоянии здоровья Пола.

В Бирмингеме 11 ноября «Битлз» скрылись от толпы, переодевшись полицейскими. 18 ноября газеты отвели много места викарию Англиканской церкви, попросившему «Битлз» записать ему на Рождество «Oh Come All Ye Faithful, Yeh, Yeh»[133].

Продажи EMI резко взлетели. Когда всплыло, что битлам отказали «Декка» и другие компании, все вспомнили историю о том, как компания «XX век — Фокс» отклонила сценарий «Унесенных ветром»[134].

В конце ноября «Битлз» выпустили пятый сингл «I Want to Hold Your Hand», и он тут же вышел на первое место. В Британии на него было сделано свыше миллиона предварительных заказов.

За несколько дней до того появилась их вторая долгоиграющая пластинка — «With the Beatles». На конверте была строгая, но очень художественная фотография — плечевой портрет четверых «Битлз» в черных водолазках. Их лица были очень продуманно освещены, так что половина лица оставалась в тени, как придумала еще Астрид в Гамбурге. Когда в ноябре пластинку анонсировали, предварительный заказ составил свыше двухсот пятидесяти тысяч экземпляров. В то время отмечалось, что это мировой рекорд. До того самый крупный предварительный заказ на тираж (двести тысяч) был сделан на альбом Элвиса Пресли «Blue Hawaii»[135].

Каждый мало-мальски известный журналист сражался за интервью с «Битлз», часами торчал под дверью их гримерной, надеясь урвать хотя бы пару слов. Одним из первых, кто взял у битлов большое интервью в самом начале их общенациональной славы, 10 сентября, стал Дональд Зек из «Дейли миррор». Описывая их прически, которые никак не мог пропустить ни один журналист, Зек отнес их к «стилю каменного века».

К декабрю 1963-го подключились и респектабельные воскресные издания — они публиковали длинные и очень серьезные исследования феномена, выискивали своих психологов, а те выискивали слова еще длиннее. «Обзервер» напечатал фотографию кикладской богини плодородия с острова Аморгос, обладательницы гитарообразной фигуры, и утверждал, что «гитара символизировала секс за 4800 лет до начала эры „Битлз“». «Санди таймс» отметила вклад «Битлз» в обогащение английского языка — в обиход вошло ливерпульское слово «gear» в смысле «хорошо» или «прекрасно». То был камень в огород политика-консерватора Эдварда Хита, который критиковал «Битлз» за то, что в их изводе «английский язык Ее Величества неузнаваем». Впрочем, чуть позже мистер Хит искупил свою вину, заявив: «Кто бы еще год назад мог предположить, что „Битлз“ спасут производство вельветовых тканей?»

Даже «Дейли уоркер», газета Коммунистической партии Британии, не удержалась от комментария: «Мерсийское звучание — это голос 80 000 трущоб и 30 000 людей, живущих на пособие».

К началу декабря в горячую двадцатку вошли семь пластинок «Битлз», как синглов, так и миньонов. 11 декабря «Битлз» выступили членами жюри в телепередаче «Жюри музыкального автомата»[136]. Рейтинг шоу поднялся до заоблачных высот.

Вскоре объявили, что будет кино. Уолтер Шенсон и Джордж Орнстайн совместно с United Artists планировали снять свой первый фильм с «Битлз» в главных ролях, по сценарию ливерпульского драматурга Элана Оуэна. В сделке участвовал Брайан Эпстайн — следил, чтобы «Битлз» получили немалый процент. Тем же самым он занимался и при организации гастролей, когда стало ясно, что одно имя «Битлз» повсюду гарантирует аншлаг. «Турне „Битлз“», начавшееся в ноябре, «представлял Артур Хаус с разрешения Брайана Эпстайна».

В октябре Брайан перебрался в собственную контору в Лондоне, присоединившись к Тони Барроу и растущей армии секретарей и ассистентов.

Фан-клуб «Битлз» тоже рос в геометрической прогрессии и уже не справлялся с потоком заявок. Газеты пестрели историями о бедных фанатах, которые месяцами ждали от клуба ответа, но лавина писем была попросту неподъемной. К концу года в клубе было почти восемьдесят тысяч членов, плативших взносы, — в начале года клуб насчитывал пару тысяч человек.

Телевидение Би-би-си сделало получасовую передачу о съезде клуба фанатов «Битлз» из северной части страны, состоявшемся в ливерпульском театре «Эмпайр».

На Рождество «Битлз» выступали вместе с другими музыкантами Брайана — Силлой Блэк, Билли Дж. Крамером, Томми Куикли[137] и группой The Fourmost. Шоу открылось в Брэдфорде, оттуда переехало в Ливерпуль, а затем в Лондон, в «Финсбери-Парк-Эмпайр», где Мэл, увы, потерял любимую гитару Джона.

А между тем теряли голову интеллектуальные поклонники группы. Престижные газеты уделяли «Битлз» не меньше места, чем бульварные. «Битлз» были у всех на устах, попадались в каждой газете, о них сочиняли анекдоты, рисовали комикс-стрипы. «Дейли мейл» перестала использовать слово «битл» в заголовках, а каждую статью иллюстрировала одинаковыми рисуночками — силуэтами четырех битловских причесок.

Брайан сначала забеспокоился — он тоже становился популярной персоной, — но назад ходу не было. Он сообразил, что известность открывает перед ним многие двери. «Я боялся, что мы все окажемся слишком на виду. Первое время эти бесконечные дискуссии в газетах о привычках „Битлз“, их одежде и взглядах нас радовали. И ребятам нравилось, и мне. Это было полезно для нашего дела. Но в итоге все переросло в тревогу. Сколько они смогут удерживать интерес публики? Тщательно контролируя концертную политику и контакты с прессой, мы смогли избежать точки насыщения. Но подошли к ней очень близко. Так была загублена карьера многих артистов».

Судя по газетам и телерепортажам, никакого контроля, похоже, не было. «Битлз» попадались в каждой газете каждый день. За одну неделю пять центральных изданий выпустили серию статей — «истории „Битлз“», как они выражались, — в основном по материалам старых рекламных листовок. Почти любой, кому находилось что сказать — за «Битлз» или против, — гарантированно попадал на газетную полосу. Битлы были свежи посреди пресыщенности, лишены искусственного блеска шоу-бизнеса — и они были британцами.

Кое-кто называл Брайана Эпстайна Свенгали[138]. Мол, он умело создал и продвигал «Битлз». Брайан это неизменно отрицал. «Во всех наших листовках, — говорит Тони Барроу, — и во всех публикациях Брайан всегда подчеркивал лишь то, что было в них хорошего. Он никогда не придумывал им несуществующих достоинств… „Битлз“ — это четыре соседских пацана, каких можно встретить где-нибудь в зале при местной церкви. В этом и заключалась суть их общения с публикой. С самого начала люди с ними отождествлялись. Брайан это понимал и никогда не пытался скрыть».

Однако Брайан, конечно, замечательно отладил механизм, тщательно организовал их жизнь, никогда никого не подводил — в отличие от самих битлов прежних времен, когда он еще за них не взялся.

С 1963 года люди, пытавшиеся проанализировать успех «Битлз», успели написать миллионы слов. На обзор всех возникших теорий потребуется, пожалуй, отдельная книга. На первом этапе анализ базировался на их сексуальной привлекательности. Затем эксперты решили, что «Битлз» обладают социальной значимостью, олицетворяют все фрустрации и амбиции зарождающегося нового поколения подростков — выросших в тени Бомбы, деклассированных борцов с материализмом и фальшью. Затем пришли интеллектуалы — эти пристально анализировали тексты и музыку и выдавали остроумные трактовки. Все эти люди не ошибались — все это правда по сей день. Какую причину для симпатии ни назови — любая окажется правдой.

Обыкновенный газетный репортер 1963 года хотел просто перемолвиться с битлами словом — любым словом; это было увлекательно само по себе. Каждый репортер знал, что любое их интервью будет необычным и смешным. Шутки и комментарии у битлов не повторялись в отличие от большинства якобы знаменитых персон. Ринго оказался таким же остряком, как и остальные. Как-то раз его спросили, почему у него на руках столько колец. Он ответил, что через нос их все не проденешь.

«Мы потешались на пресс-конференциях, потому что все это было несерьезно, — поясняет Джон. — Нам задавали прикольные вопросы, и мы давали прикольные ответы. Но было вовсе не смешно. Какой-то школьный юмор, на уровне пятого класса. Просто придурь. Если попадались хорошие вопросы о нашей музыке, мы и отвечали серьезно. Вообще-то, мы нервничали, хотя по нам, наверное, и не скажешь. Мы дергались на большинстве мероприятий… Наш имидж — это лишь крошечная доля нас. Его создали журналисты и мы сами. Он и не мог быть другим: нельзя показывать, какой ты на самом деле. Газеты вечно все искажают. Даже если что-то и правда, она все равно устарела. Новый имидж только успеет нас нагнать — а мы уже дальше пошли».

За какие-то двенадцать месяцев после выпуска первой пластинки «Битлз» стали неотъемлемой частью «британского образа жизни». Дора Брайан на Рождество 1963 года записала песню «All I Want for Christmas Is a Beatle»[139]. И даже она попала в хит-парад.

К тому моменту в хит-парадах, кроме «Битлз», остались только ливерпульские группы, чьим менеджером выступал Брайан Эпстайн, а звукорежиссером Джордж Мартин.

В 1963 году разные пластинки, записанные Джорджем Мартином, занимали верхнюю строчку британского хит-парада тридцать семь недель из пятидесяти двух. Этого рекорда еще никто не побил и вряд ли кто-то побьет.

Подводя итоги опросов за год, «Нью мьюзикл экспресс» признал «Битлз» лучшей группой мира. Они набрали 14 666 голосов. Американская группа The Everly Brothers[140] оказалась на втором месте, набрав всего 3232 голоса.

В категории «Британская вокальная музыка» «Битлз», год назад бывшие в хвосте, сейчас набрали 18 623 голоса. Группе The Searchers, занявшей второе место, до них было как до Луны — лишь 2169 голосов.

Двумя самыми продаваемыми синглами года стали «She Loves You» (тираж 1 300 000) и «I Want to Hold Your Hand» (тираж 1 250 000). Клифф Ричард со своим синглом «Bachelor Boy»[141] занял третье место, безнадежно отстав.

Музыкальный критик «Таймс» Уильям Манн опубликовал большой и серьезный анализ их музыки, в котором рассуждал о битловских пандиатонических кластерах и субмедиантовых модуляциях. Он утверждал, что Джон Леннон и Пол Маккартни — «выдающиеся английские композиторы 1963 года».

«Приглашу-ка я их, пожалуй, к себе на выходные — посмотрю, что они за люди», — высказался виконт Монтгомери[142].

29 декабря, анализируя музыку Пола и Джона, использованную в балете «Моды и рокеры»[143], Ричард Бакл в «Санди таймс» объявил, что они «величайшие композиторы со времен Бетховена».

23 США

Сэнди Стюарт — типичная американская битломанка, не глупая, не слабоумная, милая и разумная. В начале 1964 года она жила с родителями в Нью-Хэмпшире, в городке, где главным образом обитали состоятельные люди среднего класса. Сэнди было тогда пятнадцать лет, и училась она в девятом классе средней школы.

«Однажды мы с мамой ехали в супермаркет на нашем „роллсе“ — у нас в то время был „роллс“, хотя это и не важно. И тут по радио „I Want to Hold Your Hand“. Я тогда первый раз услышала о „Битлз“. Я такая: ого! Какой странный звук. Я просто обалдела! Никакая музыка меня раньше так не будоражила.

Оказалось, в школе многие девчонки тоже слышали песню и испытали те же чувства. Помню, мы с двумя подругами шли по улице и обсуждали „Битлз“. Нам казалось, на фотографиях они очень уродливые, особенно в этих пиджаках без воротников. Музыка отличная, но сами они — какие-то уроды.

Постепенно наше мнение стало меняться. Я всерьез заинтересовалась поп-музыкой (раньше я была к ней равнодушна) и была в курсе всего, что происходило с „Битлз“. Прочитала о них все, что нашлось. Даже специально отрастила волосы — прочла, что им нравятся девушки с длинными волосами.

Сначала мне больше всех нравился Пол. Он был такой красивый. Никак не объяснить. Мне просто казалось, что он невероятный красавец.

Почему-то мне не нравился Джордж. Я даже нарисовала на его портрете клыки, как у оборотня. Видимо, „Битлз“ просто были отдушиной для любви и для ненависти. В конце концов я к Джорджу слегка потеплела.

Затем я переключилась с Пола на Джона. Он был ужасно интеллектуальный и остроумный. И очень сексуальное тело. Его я обожала страстно.

Джон был моим наваждением. Я постоянно о нем грезила. Мы с подругами сравнивали свои сны. Рассказывали друг другу, что мы делали с нашими любимыми битлами. Я знала, что, когда мне плохо, можно просто включить сон про Джона, — я ложилась, думала про него и засыпала. Невероятно красивые были сны. Мы там с Джоном чем только не занимались. В том числе и любовью, о чем я рассказывала подругам в школе. Не все сны были про секс, но большинство. И такие реальные.

Я говорила и думала о них постоянно. Отец мне твердил, что со временем это пройдет. А я кричала: „Никогда, никогда, никогда!“

Вообще-то, забавно. Я любила Джона, но это вовсе не мешало мне бегать за парнями в школе. Это как бы другое. Но Джон был самым важным человеком в моей жизни.

Я читала все журналы для фанатов и все время слушала Мюррея „К“[144]. Это такой диджей — как бы эксперт по „Битлз“.

Я так сильно любила Джона, что написала письмо Синтии. Я была очень любезна. Мол, так и так, мне очень жаль, но я люблю ее мужа. Ответа я не получила.

Их пластинками и фотографиями была заставлена и обвешана вся моя комната. Когда я увидела их фотографию, где половина лиц в тени, мы с подругами поехали в город и сфотографировались так же.

Когда жизнь была не жизнь, а тоска, я приходила к себе в комнату, где у меня были „Битлз“ и особенно мой любимый Джон. Они давали мне то, чего отчаянно не хватало. Богатенькое окружение в Нью-Хэмпшире не давало мне ничего. Я не любила школу, мне не нравилось дома. А „Битлз“ были лучом света в окружающем мраке.

Когда я услышала, что они приезжают в Карнеги-Холл в Нью-Йорке, мы с двумя подругами договорились поехать и посмотреть. Мы ныли и канючили — нам не разрешали ездить в Нью-Йорк одним. В нашем кругу девушкам это не подобает. Мы сказали: подарите нам это на день рождения, а то мы убежим…»

Промоутером концерта в Карнеги-Холле был Сид Бернстайн, коротконогий крепыш, бывший студент Колумбийского университета, бывший администратор танцзала, бывший рекламный агент из General Artists Corporation, одного из крупнейших агентств Америки. Пытаясь пробиться в большом шоу-бизнесе, он не терял интереса к образованию.

Десять лет он ходил на вечерние курсы, где специализировался на государственном устройстве Англии. «Помню, ходил на лекцию вашего Гарольда Ласки[145]. Один из самых замечательных ораторов, каких мне доводилось слышать. После Черчилля, конечно».

Интересуясь государственным устройством Англии, Бернстайн стал читать английские газеты. В середине 1963 года кое-что привлекло его внимание. «Все время попадались эти „Битлз“. Мне в General Artists полагалось курировать подростковую музыку, но о „Битлз“ я не слышал никогда. В нашем бизнесе английской музыкой особо не интересовались».

Просмотрев все подшивки английских поп-газет, он решил звякнуть Брайану Эпстайну. Не без труда раздобыл ливерпульский домашний номер. Позвонил, представился, и Брайан сказал, что впервые о нем слышит. Сид спросил, не хочет ли Брайан устроить «Битлз» концерты в Карнеги-Холле, хотя сам тогда с залом еще не договорился. «Брайан спросил когда, я предложил 12 февраля. Это день рождения Линкольна — я знал, что на эту дату смогу получить зал. Предложил ему 6500 долларов за два концерта».

Брайан не торопился с ответом. Какое-то время шли переговоры, хотя дата Брайану подходила — он уже договорился об участии «Битлз» в «Шоу Эда Салливана» 9 и 16 февраля.

Став первым промоутером «Битлз» в Нью-Йорке, Сид Бернстайн сделал себе карьеру. Скоро он ушел из агентства и вместе с партнером открыл собственное дело. Он занимался всеми концертами «Битлз» в Нью-Йорке, кроме одного. Его история — история о том, как он успел первым, — прекрасно повторялась и в США, и во всем мире.

Однако в Нью-Йорке делами «Битлз» занимался не один Сид Бернстайн. Брайан работал над раскруткой «Битлз» в США с лета 1963 года — он просто не был уверен, что обстановка располагает. С наскока завоевать американскую аудиторию не удалось. В первой половине 1963 года «Битлз» выпустили там четыре пластинки в двух разных компаниях звукозаписи, но все прошли незамеченными.

Упрочив успех в Британии, Брайан поехал в Нью-Йорк с Билли Дж. Крамером. Было это в ноябре 1963 года — в тот месяц убили президента Кеннеди.

«Я хотел понять, почему грандиознейшее событие за всю историю британской поп-музыки не нашло отклика в Америке. Все происходило, как в самом начале в Лондоне. Я ездил по компаниям звукозаписи и телевизионным студиям».

В эту поездку он вновь встретился со старым другом Джеффри Эллисом, ливерпульским соседом, который учился в Оксфорде и занялся страховым бизнесом в Нью-Йорке.

«Краем уха я слышал, что Брайан занимается какой-то бит-группой, но, откровенно говоря, не верил. Какой-то бред — не станет наш маленький скромный Брайан ввязываться в такие дела… Мы гуляли по Бродвею с Брайаном и Билли Дж. Крамером. Вышли на Таймс-сквер, и Билли захотел купить одну из этих ужасных рубашек, которые там продаются в не менее ужасных магазинах. Но Брайан ему не разрешил. Он просто сказал: „Это не в твоем стиле, Билли“. И вот тут я понял, что у Брайана это всерьез. И что он сильно изменился».

На сей раз Брайан договорился, что пластинки «Битлз» выпустит компания Capitol Records. «Кэпитол» была дочерней компанией EMI, но «Битлз» поначалу особо не полюбила — поэтому первые пластинки и выпускали две другие американские компании, хотя и без особого успеха.

Брайан встретился и с Эдом Салливаном, ведущим самого популярного американского телевизионного шоу. Его искатели новых талантов уже донесли Эду об успехе «Битлз» в Британии. После долгих переговоров Эд Салливан согласился позвать «Битлз» на две передачи.

Брайан настаивал, чтобы «Битлз» получили звездное упоминание в титрах. «Эд Салливан вяло возражал. Он понимал, что „Битлз“ станут очень популярны, но не верил моим предсказаниям, что они будут величайшим мировым событием. В конце концов он согласился, но его продюсер потом рассказал, что Салливан говорил: мол, что за нелепица — ставить первыми англичан, которые в Штатах пока еще ничего не добились».

Битлы по поводу Америки очень нервничали. В 1963 году Джордж ненадолго ездил туда в отпуск. По его словам, аборигены были вполне человекообразны и у группы, пожалуй, все сложится. Ездил он туда к сестре Луизе, которая вышла замуж за американца и эмигрировала из Ливерпуля в Сент-Луис. Как и миссис Харрисон, Луиза была преданной фанаткой «Битлз» и обзванивала местные радиостанции, заказывая их песни.

Но Джон нервничал: пробиться в Америке не удавалось еще ни одной британской группе. «Клифф поехал туда и с треском провалился. Его поставили на афише четырнадцатым, вместе с Фрэнки Авалоном»[146]. Джордж сказал, что в Сент-Луисе фильм Клиффа «Летние каникулы» показывали вторым на сдвоенном сеансе в автомобильном кинотеатре под открытым небом.

В январе 1964 года песня «I Want to Hold Your Hand» заняла восемьдесят третье место в американских хит-парадах. В Британии песня продержалась на верхней строчке два месяца, но ее наконец сменила «Glad All Over» группы The Dave Clark Five[147] — по мнению многих, новой сенсации.

Лондонские газеты жадно ухватились за сюжет — обрадовались, что на вершине для разнообразия оказалась не ливерпульская, а местная группа. «Дейли экспресс» выпустила передовицу: «Тотнемский звук сокрушил „Битлз“».

Карикатуристы, за полгода утомившись сочинять ливерпульские шутки, вцепились в идею, что с «Битлз» покончено. В лондонской газете «Ивнинг стандард» художник Вики[148] изобразил кабинет министров с прическами а-ля «Битлз» и премьер-министра, говорящего им: «Чего от вас ожидать, с такими старомодными прическами?»

Битлов тоже охватила тревога. «А куда деваться? — говорит Джон. — Все только и твердили: пришел Дэйв Кларк, ваша песенка спета. Мы огорчились, но ненадолго. В Ливерпуле тоже так было, когда мы дергались, что Джерри победит нас в опросе „Мерси-бита“».

Перед поездкой в Америку Брайан организовал им вторые европейские гастроли. Три недели битлы провели во Франции, с 15 января выступая в парижском зале «Олимпия».

Несколько тысяч фанатов провожали троих битлов в лондонском аэропорту. Ринго из-за тумана застрял в Ливерпуле и прилетел позже. Улетая из лондонского аэропорта, он поднял плакат с буквами «TLES» после аббревиатуры «ВЕА»[149] на корпусе самолета. Осберт Ланкастер на карикатуре в «Дейли экспресс» изобразил Наполеона с прической под «Битлз».

Первый концерт в «Олимпии» особого успеха не имел — первый прохладный (по меркам «Битлз») прием за последний гастрольный год. Также случилась первая потасовка между фотографами, французскими полицейскими и Брайаном Соммервилом, новым рекламным агентом «Битлз», который теперь отвечал за связи с прессой на гастролях. Впрочем, битлам слегка похлопали, и Джон поблагодарил: «Мерси боку вам из Мерси».

Корреспондент Би-би-си в Париже: Насколько важно для вас добиться успеха в Париже?

Пол: Успех важен везде.

Би-би-си: У французов еще не сложилось мнения о «Битлз». А что вы думаете о них?

Джон: О, нам нравятся «Битлз». Они клевые.

В Америке на вторую неделю песня «I Want to Hold Your Hand» добралась до сорок второго места. Норман Уайсс из General Artists Corporation встретился в Нью-Йорке с Брайаном, подписал контракт на Карнеги-Холл и стал агентом «Битлз» в Америке.

Лондонская «Дейли мейл» в репортаже сопровождавшего «Битлз» Винсента Малкрона сообщала: «Если Париж и „Битлз“ собираются закрутить роман, нельзя сказать, что у него бурное начало. То ли Елисейские Поля не в настроении, то ли битломания, как и вхождение Британии в Европейское экономическое сообщество, — это проблема, которую французы решать не спешат».

«Битлз» находились в своих апартаментах в парижской гостинице «Георг V», когда пришла новость: «I Want to Hold Your Hand» заняла первое место в американском хит-параде. Песню они задумали в подвале лондонского дома Джейн Эшер, изначально — псевдоамериканским госпелом; вполне логично, что она первой принесла им успех в Америке. По такому случаю они закатили роскошный ужин. За столом Брайана сфотографировали с ночным горшком на голове.

Тут же стаями слетелись американские репортеры и телекомментаторы. Американские битломаны, вроде Сэнди Стюарт, осаждали Карнеги-Холл и «Шоу Эда Салливана», добиваясь билетов. Песня «She Loves You», затерявшаяся где-то в американском хит-параде, уверенно пошла вверх вслед за «I Want to Hold Your Hand». В рейтинге долгоиграющих пластинок «Meet the Beatles!» приближалась к вершине.

Американская пресса, как и британская годом раньше, припоздала, но к делу подошла смертельно серьезно.

— Расскажите, как вы делаете свои прически, — попросил один американский журналист.

— Вы имеете в виду, как мы их не делаем? — уточнил Джон.

— Однажды в Ливерпуле мы вышли из бассейна, — объяснил Джордж, — и нам понравилось, как мы выглядим.

Прибыла Шейла Грэм, автор синдицированной газетной колонки, — она долго выясняла у битлов, кто из них кто. Журнал «Лайф» опубликовал шестиполосный материал о «Битлз».

Желая извлечь максимум из всей этой бесплатной трескотни и успеха пластинок, Брайан убедил «Кэпитол» потратить пятьдесят тысяч долларов на, как он выражался, «ударную рекламную кампанию». По всей Америке расклеили пять миллионов плакатов «К нам едут „Битлз“», каждый диджей получил по экземпляру всех британских пластинок «Битлз». На «Кэпитол» выпустили миллион четырехполосных газет про «Битлз» и сфотографировали боссов компании в битловских париках.

«Рекламы было много, — рассказывает Войл Гилмор, вице-президент „Кэпитол“. — Но вся реклама мира не поможет сбыть дрянной товар».

Эд Салливан не знал, что делать со спросом на билеты, — на 728 мест было подано пятьдесят тысяч заявок. Сид Бернстайн мог бы продать билеты в Карнеги-Холл вдвое дороже. «Даже миссис Нельсон Рокфеллер[150] не смогла купить билет. Пришлось отдать ей свой».

Брайану предложили еще одно выступление в Нью-Йорке, на этот раз в Медисон-сквер-гарден, и обещали заплатить в два раза больше, чем за Карнеги-Холл, но этот концерт уже не влезал в расписание выступлений.

Когда 7 февраля 1964 года «Битлз» вылетели из лондонского аэропорта рейсом 101 компании «Пан-Американ», радиостанция WMCA в Нью-Йорке передала первое из серии объявлений: «Сейчас половина седьмого утра. Время „Битлз“. Они вылетели из Лондона полчаса назад. Сейчас летят над Атлантическим океаном к Нью-Йорку. Температура — тридцать два градуса по шкале „Битлз“».

В самолете битлы изрядно нервничали. Они не знали деталей рекламной кампании, зато читали, что за океаном их критикуют и считают уродами.

Син летела вместе с Джоном — в первый и последний раз они отправились на гастроли вместе. С ними летел незнаменитый тезка и однофамилец знаменитого Джорджа Харрисона, представлявший «Ливерпул экоу». Переезжая из Лондона в Ливерпуль, он думал, что навсегда распрощался с общенациональными новостями. А сейчас летел в свое первое из четырех турне на другой материк с группой, о которой когда-то отказался писать. Он вспоминает, что битлы не знали, какого приема ждать. «Они вопрошали: „У Америки есть всё, Джордж. На кой черт ей сдались мы?“» В статьях этого Джорджа Харрисона к нему все обращаются по имени.

Знаменитый Джордж Харрисон говорил, что ему было нехорошо. «И я волновался из-за прически. Я помыл голову, а волосы высохли и слегка торчали».

«В тот раз нас всех мутило, — вспоминает Ринго. — Мы всегда нервничали перед большими событиями, хотя никогда не показывали. Нас мутило перед концертом в „Палладиуме“. Поездка в Штаты — серьезный шаг. Нам говорили: если вы популярны в Британии, это вовсе не значит, что за океаном вас ждут не дождутся».

В полете Нил и Мэл были ужасно заняты — подделывали подписи «Битлз» на их фотографиях, предназначенных для фанатов. Брайан тоже не сидел без дела. Несколько английских бизнесменов, которым не удалось поймать его в Лондоне, сообразили, что его прекрасно можно застать в тридцати тысячах футов над Атлантикой. Они прислали Брайану записки, в которых просили помочь с рекламой их продукции. Брайан вежливо всем отказал.

Но все сомнения рассеялись в ту минуту, когда «Битлз» увидели аэропорт Кеннеди, где они приземлились в час тридцать пять дня. Более десяти тысяч подростков поставили аэропорт на уши своими воплями. Они все распевали «We Love You Beatles, Oh Yes We Do»[151] — песню (хоть и не самую складную), которую специально сочинили американские фанаты.

В «Кэпитол» все еще продолжали ударную рекламную кампанию: каждый прибывший в аэропорт получал битловский комплект — парик, фото с автографом и значок с надписью «Мне нравятся „Битлз“».

В конце концов битлы пробились в пресс-центр аэропорта и очутились на своей крупнейшей пресс-конференции. Джон заорал, чтоб все заткнулись. Все зааплодировали.

— Вы нам что-нибудь споете?

— Деньги вперед, — ответил Джон.

— Как вы объясняете свой успех?

— У нас есть пресс-атташе.

— Каковы ваши амбиции?

— Приехать в Америку.

— Вы рассчитываете постричься?

— Мы постриглись вчера.

— Что-нибудь возьмете отсюда домой?

— Рокфеллеровский центр.

— Вы бунтуете против старшего поколения?

— Это гнусная ложь.

— Что вы скажете о движении в Детройте за уничтожение «Битлз»?

— У нас подготовлена кампания по уничтожению Детройта.

— Что вы думаете о Бетховене?

— Я от него без ума, — сказал Ринго. — Особенно от его стихов.

Фешенебельный отель «Плаза» славился своей тактичностью и не проверил, чем именно занимаются пятеро английских «бизнесменов», забронировавших номера несколько месяцев назад. Теперь здесь царил бедлам. Увидев толпы вопящих подростков, осадивших отель, администратор выступил по радио и предложил битлов любому другому нью-йоркскому отелю, который согласится их принять.

Нельзя сказать, что «Битлз» были ему за это очень признательны.

— Почему вы выбрали «Плазу»? — спросил репортер у Джорджа.

— Я не выбирал. Это все наш менеджер. Могу только сказать: мне не нравится, как здесь кормят.

Джордж лежал в постели с простудой, и было похоже, что выступить на «Шоу Эда Салливана» он не сможет. На репетициях его заменял Нил, однако выступление Джордж все-таки осилил, наглотавшись таблеток. Рев присутствующих эхом отозвался по всей Америке. Шоу посмотрели рекордные семьдесят три миллиона зрителей.

Во время трансляции в Нью-Йорке не украли ни одного колесного колпака с автомобиля. И сообщалось, что по всей Америке в это время подростки не совершили ни одного серьезного преступления.

Элвис Пресли прислал им поздравительную телеграмму. На следующее утро «Геральд трибюн» написала, что «Битлз» состоят «на 75 процентов из рекламы, на 20 процентов из причесок и на 5 процентов из ритмичных стенаний». А «Дейли ньюс» высказалась так: «Телодвижения и кошачьи концерты Пресли — это прохладная травяная настойка по сравнению со стоградусным эликсиром, который преподнесли нам „Битлз“».

Каждая газета публиковала о них громадные статьи. Аналитики изощрялись в сложных и закрученных комментариях. Состоялась еще одна большая пресс-конференция.

— Вы нашли женщину на главную роль в своем фильме?

— Хотим уговорить королеву, — ответил Джордж. — На нее покупаются.

Билли Грэм признался, что нарушил свое строжайшее правило и смотрел телевизор в субботу, чтобы увидеть «Битлз». «„Битлз“ — временное явление, — сказал он. — Все это симптомы неуверенности нашего времени, смятения, в котором мы живем». После конференции ребята сели в поезд и уехали в Вашингтон.

«То, что произошло в Штатах, очень напоминало Британию, — говорит Ринго, — только масштабы раз в десять больше. Значит, видимо, не очень напоминало. В Вашингтоне нас встречала толпища под двадцать тысяч человек. А дома мы привыкли максимум к двум тысячам».

Вашингтонский «Колизей», где проходил их первый концерт на американской земле, обычно использовался как боксерский ринг или бейсбольное поле. «Битлз» поставили на вращающуюся сцену, чтобы всем было видно. И целый концерт их со всех сторон обстреливали конфетами.

«Это было ужасно, — рассказывает Джордж. — И больно. У них в Америке нет мягкого мармелада, только карамельки, а они твердые, как пули. Газетчики раскопали эту старую шутку, о которой мы давно забыли. Джон однажды сказал, что я съел все его мармеладки. И с тех пор, где бы мы ни выступали, они на меня сыплются градом».

В тот же день в Вашингтон должен был прибыть сэр Алек Дуглас-Хоум, британский премьер-министр. Он на день отложил свой визит, дабы избежать околобитловского хаоса.

Вечером битлы приняли свое первое и последнее приглашение на посольский прием. От обеда с леди Диксон, женой британского посла в Париже, они уже отказались.

«Мы всегда старались не вляпываться в такую муру, — рассказывает Джордж. — Но в тот раз вляпались. Там всегда полно снобов, которые не выносят таких, как мы, но не прочь на нас взглянуть, раз уж мы богаты и известны. Сплошное лицемерие. Они просто хотели сделать рекламу своему посольству».

Репортажи о том, как проходил прием, расходятся в деталях, но Майкл Браун в своей книжке о ранних гастролях «Битлз» (Love Me Do, Penguin, 1964) утверждает, что все началось довольно дружелюбно.

— Привет, Джон, — сказал сэр Дэвид Ормсби-Гор (ныне лорд Харлек), когда они прибыли.

— Я не Джон, — сказал Джон. — Я Чарли. Вон там Джон.

— Привет, Джон, — сказал посол Джорджу.

— Я не Джон, — сказал Джордж. — Я Фрэнк. Джон вон тот.

— Ох батюшки, — только и сказал на это посол.

Несколько пожилых дам с коктейлями обступили «Битлз» и потребовали автографов. Назойливые чиновники рангом пониже стали гонять битлов туда-сюда, требуя, чтобы ребята говорили с тем-то или тем-то и давали автографы. «Распишись здесь, — велел один Джону и, когда тот отказался, повторил: — Ты распишешься и будешь доволен». Одна юная леди подошла к Ринго и, достав из сумочки маникюрные ножницы, принялась отстригать у него пряди. Джон уехал рано, а прочие досидели до конца. Посол и его жена очень извинялись, что так получилось.

Даже обаяния Брайана не хватило, чтобы все уладить. «И посол, и его жена — очень милые люди, — сказал он потом. — Но битлов от этого приема воротило. С тех пор они от подобных приглашений отказывались».

В конце концов сэр Алек Дуглас-Хоум приехал на встречу с президентом Джонсоном. «Мне понравился ваш авангард, — отметил президент. — Но не кажется ли вам, что им нужно постричься?»

Осаждаемые прессой, телевидением и фанатами, битлы двинулись обратно в Нью-Йорк на концерт в Карнеги-Холле. Американские дельцы изо всех сил старались любой ценой заключить контракт на продажу чего угодно под маркой «Битлз». По некоторым подсчетам, в 1964 году в Штатах битловской продукции было продано на пятьдесят миллионов долларов. Несколько контрабандных интервью — никто и не заметил, что они записывались, — вышли на пластинках и продавались под маркой «Битлз», что весьма раздражало Брайана.

На обоих концертах в Карнеги-Холле присутствовало по шесть с лишним тысяч зрителей. Сиду Бернстайну пришлось отказать Дэвиду Нивену и Ширли Маклейн[152]. Как сообщали на следующий день газеты, оба концерта, длившиеся всего по двадцать пять минут, сопровождались истерическими воплями.

Сэнди Стюарт, пятнадцатилетняя битломанка из Нью-Хэмпшира, на концерт попала, но вопли не показались ей слишком оглушительными. «Первый концерт был не таким уж диким. В смысле, особо не орали, ничего похожего на следующие концерты — там вообще царило буйство. Помню, на том концерте меня очень раздражал Джордж, — может, он потому мне и не нравился. Он как будто постоянно заслонял от нас Ринго. Мы все кричали ему, чтоб отошел от Ринго и дал нам на него посмотреть.

Когда они на сцене, взаправду кажется, будто они видят тебя, тебя одну. Потому и кричишь — чтоб они тебя заметили. Я всегда чувствовала, что Джон меня видит. Это было как во сне. Только мы с Джоном, и больше никого.

Даже когда кричишь, все равно слышно, что происходит. Все репортеры в газетах писали, что очень шумно, ничего не слышно, но это неправда, даже если сама визжишь. А от их сексуальных телодвижений мы кричали еще громче.

Они были сексуальны именно для тебя. Это был такой выплеск. Но вряд ли девушки сексуально возбуждались на концертах. Со мной такого не было».

Из Нью-Йорка «Битлз» полетели в Майами на второе «Шоу Эда Салливана». Пилот нацепил битловский парик. Кассиус Клей[153] на встрече с ними сказал, что он самый великий, зато они самые красивые.

Приближалось 25 февраля, двадцать первый день рождения Джорджа. Хотя Джордж и не нравился Сэнди Стюарт, она все же решила послать ему подарок. «Мы узнали, что он остановится в отеле „Довиль“ в Майами. Отправили ему посылку с уведомлением о вручении, очень умно все рассчитали — ему придется расписаться за получение, и мы добудем автограф. Но не вышло… Да и не важно. Я была влюблена в Джона. Отдала ему еще три года своей жизни».

24 Британия и снова США

Вливерпульские школы, где когда-то учились битлы, стали приходить очень странные письма. Подростки со всего мира просили выслать им старые парты, за которыми сидели «Битлз», их старые кепки или учебники. Скоро по свету разлетелись кипы подписанных ими учебников и задачников — гораздо больше, чем битлы могли набрать за всю свою школьную жизнь.

«Мы получали чудны́е послания от девушек, особенно американских, — рассказывает мистер Побджой из „Куорри-Бэнк“. — Они просили, чтоб им писали наши парни. Мне казалось, это истерически смешно. Я развлекался сам и развлекал ребят, зачитывал им эти письма после утренней молитвы… Мальчики ужасно веселились — долгое время считали, будто я все это сочиняю. Но, я так понял, в итоге немало парней и впрямь писали этим ненормальным девчонкам».

Не остались без внимания американских фанатов и родственники «Битлз». Временами фанаты заявлялись к ним домой как снег на голову, заставляя своих родителей впихнуть в маршрут европейской поездки Дингл и Вултон.

«Если приезжали издалека, — рассказывает Джим Маккартни, — я говорил: хотите чаю? А если они соглашались, я говорил: короче, кухня вон там. Они заходили и давай визжать и кричать — узнавали кухню по фотографиям. Обо мне знали больше, чем я сам. Из поклонников получились бы прекрасные детективы».

Когда Джорджу исполнился двадцать один год, в доме миссис Харрисон не осталось свободного угла — всюду лежали подарки и открытки. Почта доставляла их фургонами.

Элси и Гарри, родители Ринго, как и прочие, оказались в окружении и осаде в собственном доме; фанаты отламывали кусочки от дверей или писали мелом на стенах.

«Впервые до меня дошло, насколько они знамениты, — рассказывает Элси, — когда в одно прекрасное утро я проснулась — а у дома целый автобус с фанатами, и они в дверь стучатся. Семь утра, воскресенье. Они всю ночь ехали из Лондона. Ну что ты будешь делать? Позвала их в дом, дала чаю с печеньем. Надо же, думаю, чудеса в решете. Люди ехали в такую даль, и всё из-за Риччи. Но они ничего не съели. Аккуратно завернули в салфетки и взяли с собой на память… Иногда забирались через ограду на задний двор или ночами напролет спали на улице под дверью. Почти все худющие, но от перевозбуждения не могли ни есть, ни спать. Спрашивают: а где стул Риччи? Да садись хоть на все, говорю, милочка, он тут везде сидел. Они всегда просились на второй этаж, посмотреть на его кровать. Валились на нее и стонали».

К тому времени Син и Джулиан уже уехали от Мими и поселились в собственном доме. Син по-прежнему старалась избегать прессы. «Стоило им узнать, кто я такая, и шайки репортеров стали буквально преследовать меня целыми днями. Как-то засекли, когда я навещала маму в Хойлейке. Один бежал за мной и устроил осаду, когда я зашла в магазин. Мне удалось выскочить через черный ход и спрятаться по соседству у зеленщика, где я просидела полчаса, пока он не ушел».

Вернувшись из Америки, «Битлз» окунулись в обычную атмосферу истерии. Премьер-министр сэр Алек Дуглас-Хоум назвал их «нашим лучшим экспортным товаром» и «полезным вкладом в платежный баланс». Мистеру Уилсону, лидеру Лейбористской партии и члену парламента от Ливерпуля, не понравилось, что четырнадцатый герцог собирается зарабатывать на ливерпульских уроженцах. «Тори пытаются сделать из „Битлз“ свое секретное оружие», — заявил он.

Их пригласили на ужин к главе и донам оксфордского колледжа Брейзноуз — там битлы попросили бутербродов с джемом. Католический епископ назвал их «угрозой», а принц Филипп встретился с ними и объявил, что они славные ребята. Поболтал с Джоном о книгах. В конце концов «Битлз» встретились с мистером Уилсоном на презентации в клубе «Вэрайети» — и назвали его мистером Добсоном.

В марте вышла первая книга Джона. С подачи Пола она называлась «In His Own Write»[154]. От другого варианта — «In His Own Write and Draw» — они отказались, потому что каламбур (right-hand drawer[155]) получился слишком сложным. Большинство литературных критиков и издателей предсказывали затее полный провал: ну что путного может написать музыкант бит-группы? Книга возглавила список бестселлеров, оставив позади Джеймса Бонда. Литературное приложение «Таймс» так прокомментировало успех: «Книга заслуживает внимания, особенно тех, кто боится, что английский язык и британское воображение обеднели». Джона пригласили почетным гостем на литературный обед в «Фойлз»[156]. Он там не произнес ни слова — разве что пробубнил: «Спасибо, вашему лицу сопутствует удача»[157] — и был слегка освистан. Зато Брайан толкнул прекрасную речь.

24 марта вышел шестой сингл «Can’t Buy Me Love». Он тут же занял первое место и в Британии, и в Америке. До появления в продаже предварительный заказ составил три миллиона экземпляров — мировой рекорд. Вскоре все шесть пластинок «Битлз» занимали шесть первых мест в хит-парадах США.

Ринго избрали вице-президентом Лидского университета — он потеснил бывшего лорда главного судью. Музей мадам Тюссо выставил восковые фигуры всех четверых музыкантов. Пол Джонсон из «Нью стейтсмен» написал статью «Угроза битлизма». Журналист из «Санди телеграф» предсказал, что группа скоро развалится, потому что ребята женятся и «очень мало шансов, что четыре женщины понравятся друг другу и тем более друг с другом поладят».

В марте «Битлз» приступили к съемкам своего первого фильма. Название «A Hard Day’s Night» («Вечер трудного дня») пришло в самом конце работы над фильмом с подачи Ринго, хотя Джон уже использовал этот оборот в стихотворении.

Пол тогда уже встречался с Джейн Эшер, дочерью врача с Уимпол-стрит. В первый день съемок фильма Джордж познакомился с Патти Бойд. Как и Джейн Эшер, она была родом с юга Англии — обе разительно отличались от девушек Джона и Ринго.

Патти работала фотомоделью, в основном в модных журналах, и снялась в рекламном ролике «Смитс Криспс», который оказался на редкость удачным. Ролик поставил Дик Лестер — через него Патти и попала на пробы в фильме «Битлз».

«Я встретилась с ними, и они сказали „привет“. Я сама себе не верила. Они были в точности такими, какими я их себе представляла. Точно ожившие фотографии. Джордж толком и не поздоровался, зато остальные с нами поболтали… Когда начались съемки, я чувствовала, что Джордж за мной наблюдает, и немножко смущалась. Проще всего оказалось общаться с Ринго и с Полом тоже. А Джона я боялась до смерти. После первого дня съемок я попросила у всех них автографы, кроме Джона. Очень было страшно… Когда дошла очередь до Джорджа, я спросила, может ли он дать автограф и для двух моих сестер. Он расписался и поставил по два крестика — поцелуи — под росписью для моих сестер и семь крестиков под автографом для меня. Я подумала, что, наверное, чуть-чуть ему нравлюсь».

Она и вправду ему понравилась, и они стали встречаться. «Я привела его в гости к маме, а он повез меня в Ишер — показать дом, который ему приглянулся. Очень красивый. На следующие выходные была Пасха. Мы с Джорджем, Джоном и Синтией полетели на выходные в Ирландию на частном самолете. Поездка была ужасно секретная, но все равно выплыла наружу, и в гостинице нас поджидали толпы репортеров… Я прежде никогда с таким не сталкивалась. Менеджер подключил нас к их телефонам, и мы слышали все эти бредни, которые они сообщали на Флит-стрит. Стоило нам переступить порог, и они ходили за нами хвостом со своими камерами… Из гостиницы не выберешься. В конце концов нам с Син пришлось переодеваться в горничных. Нас вывели черным ходом, посадили в корзину для грязного белья и в фургоне прачечной отвезли в аэропорт».

Естественно, со всей этой шумихой и сплетнями на Патти градом посыпались модельные заказы.

«Я часто соглашалась, выбирала только то, что мне нравилось, но Джорджу это было не по вкусу. Потому что меня звали не по тем причинам».

Патти ужасно пугали письма с угрозами и даже нападения поклонниц, от которых страдали подруги и жены битлов. «Письма ужасно меня огорчали. Мне писали всякие гадости, очень злобные, особенно из Америки. Я думала: может, я и в самом деле такая дрянь? Обычно писали, что это они подруги Джорджа, а я пускай держусь от него подальше или пеняю на себя».

В новый дом Джорджа в Ишере они переехали вместе. «Мы жили вместе около года, прежде чем поженились. Моя мама знала, но ни словом об этом не обмолвилась».

Летом 1964 года возобновились гастроли. Первым делом «Битлз» поехали в Данию. В Амстердаме посмотреть на них собралась толпа из ста тысяч фанатов. Чтобы подобраться к битлам поближе, девушки ныряли в каналы. Затем «Битлз» поехали в Гонконг, Австралию и Новую Зеландию.

Американские гастроли были и навсегда останутся самыми яркими — битлам удалось побить американцев на поле, где те всегда лидировали. Однако рекордная толпа, как ни странно, собралась в Аделаиде — люди пришли просто посмотреть на приезд «Битлз». Все газеты называли цифру свыше трехсот тысяч человек. Ни в Нью-Йорке, ни даже в Ливерпуле к ним никогда не приходило столько народу.

6 июля в Лондоне состоялась премьера фильма «A Hard Day’s Night»; присутствовали принцесса Маргарет и лорд Сноудон. Через месяц вышла пластинка с музыкой из фильма.

19 августа 1964 года «Битлз» улетели в свое первое большое американское турне. Февральская поездка длилась лишь две недели — они выступили всего с парой концертов и в нескольких телевизионных шоу.

Эти гастроли, в августе и сентябре, длились 32 дня. Это было их самое длинное и изматывающее турне. Они проделали путь длиной в 22 441 милю, проведя в воздухе в общей сложности 60 часов 25 минут. Посетили 24 города в Соединенных Штатах и Канаде. Всего дали 30 концертов — плюс один благотворительный. «В американском турне, — говорит Мэл Эванс, — с нас сошло по семь потов».

Норман Уайсс из General Artists Corporation готовил эти гастроли полгода. «Все планировалось тщательно, как вторжение в Нормандию. Из рук в руки перекочевали многие миллионы долларов. Всех денег и не сосчитаешь — от гонораров „Битлз“ и до проданных хот-догов и потраченной пленки… Мы могли бы продавать билеты втрое дороже — их все равно расхватали бы, — но Брайан сказал, что так нечестно по отношению к фанатам. Цены на билеты мы вписали в контракты. Мы сами диктовали условия и гонорары. И все промоутеры соглашались, довольные уже тем, что мы с ними сотрудничаем… И „Битлз“, и Элвис — это шоу-бизнес. В остальном любые сравнения — просто детский лепет. Никто — ни до, ни после — не собирал такие толпы, как „Битлз“».

Они побили все рекорды, но для «Битлз» это уже не имело значения. Для них сегодня все было так же, как вчера. Даже вопросы те же: «Как вы думаете, чем объясняется такой успех?», «Когда, по-вашему, этот мыльный пузырь лопнет?» От такой монотонности им уже хотелось орать.

Они на день улетели в захолустный городок перевести дух. Тамошние жители проявили такт и не мозолили им глаза. Но когда битлы уже садились в самолет, на поле появился шериф с представителями городских властей. Пресс-атташе Дерека Тейлора послали узнать, что им нужно. Получить автографы и сфотографироваться с «Битлз», ответили те, — уж пусть битлы будут так добры, мы ведь тоже были к ним любезны и их не беспокоили.

«Я вернулся в самолет спросить ребят, — рассказывает Дерек. — Пол сидел у иллюминатора, глядя на них. Он улыбался как сумасшедший, без конца кивал, но мне сказал: „Иди к ним быстро и скажи, что мы хотим выйти и встретиться с ними, но вы нас не выпускаете, потому что мы очень устали. Давай иди“».

Даже Джорджа Харрисона из «Ливерпул экоу» все это слегка достало. «Никогда не забуду большого босса из Канзас-Сити, пришедшего к Брайану в Сан-Франциско. Канзас-Сити не входил в программу нашего турне. Этот человек был миллионером, владельцем футбольного клуба, что ли. Сказал, что пообещал Канзас-Сити привезти „Битлз“.

Брайан отказался. Канзас-Сити в расписание не лезет. Тогда этот мужик спрашивает: а сто тысяч долларов на их решение не повлияют? Брайан ответил, что ему надо пойти и посоветоваться с ребятами. Те сидели и играли в карты, даже головы не подняли. Брайан рассказал им про сто тысяч долларов — это тридцать тысяч фунтов. Битлы сказали, чтобы он делал как считает нужным, и продолжали играть в карты.

Брайан вернулся и сказал, что он очень извиняется, но они не могут пожертвовать выходным днем. Миллионер стоял на своем: он обещал Канзас-Сити и не может вернуться без „Битлз“. Порвал чек на сто тысяч долларов и выписал новый — на сто пятьдесят. Самая большая сумма, когда-либо предложенная музыкантам в Америке. Пятьдесят тысяч фунтов за тридцать пять минут выступления. Брайан понимал, что их престиж взлетит до небес, если они утрут нос всем американским звездам. Ну и дал добро. Сказал битлам, а они даже не оторвались от карт.

Мужик уехал домой страшно довольный. Он знал, что не сможет на этом заработать. Город небольшой, своих денег ему не вернуть, зато он сдержал слово».

Наволочки, на которых спали «Битлз» в гостинице Канзас-Сити, купили двое чикагских бизнесменов за сумму, эквивалентную 375 фунтам стерлингов. Разрезали эти наволочки на 160 тысяч кусочков, снабдили их сертификатами, где указывалось, с чьей кровати взят лоскуток, и распродали по доллару за штуку. Один нью-йоркский синдикат предлагал Брайану за «Битлз» 3 715 000 фунтов стерлингов, но он отказался.

Во время всех этих вопящих и визжащих рекордных гастролей по Британии и Америке «Битлз» прятались где-то в сердцевине гигантского механизма, который носил их по всему миру. Они угодили в эту машинерию в 1963 году, под колоссальным давлением, и остались внутри, герметично запечатанные.

Перед концертами они не выходили из гримерок. После концертов сломя голову мчались в гостиницу под охраной орд полицейских и телохранителей. И сидели в гостинице, в полной изоляции от внешнего мира, до следующего шага. Они не ходили на улицу, в рестораны или на прогулки. Их обслуживали Нил и Мэл — приносили бутерброды, сигареты и напитки. Из зависти, а порой из страха остаться без защиты битлы и Нила с Мэлом не отпускали на улицу. Так они все и торчали в номерах — курили, играли в карты, бренчали на гитарах, убивали время. Возможность заработать тысячу фунтов, десять тысяч фунтов, сто тысяч фунтов за выступление ничего для них не значила. Богатство, известность и могущество, которые могли бы открыть перед ними любую дверь, не давали им никаких преимуществ. Они очутились в ловушке.

Конечно, долгое время они были в экстазе. Они столько этого ждали! Семь лет они играли вместе и не могли ничего добиться. Зато они хотя бы оказались физически и эмоционально готовы к ужасным условиям концертной карусели. Даже концертная карусель не шла ни в какое сравнение с ночами в гамбургских клубах, где они научились работать без перерыва, как музыкальный автомат.

После первой пластинки сцены менялись стремительно, и на первых порах «Битлз» не успевали скучать или жаловаться, что пьеса затянута. Они прекрасно помнят радость восхождения на всё новые вершины. Пластинка попала в хит-парад, одна пластинка заняла в хит-параде первое место, потом другая, потом телепередачи, «Палладиум», «Королевское варьете» — а потом Америка.

Джона, Пола и Джорджа поднявшаяся шумиха не обманывала, однако они знали себе цену. Они считали, что сочиняют хорошую музыку, и их раздражало, когда ее не воспринимали всерьез. В отличие от многих, у них ни на секунду не возникала мысль о том, что они могут просто исчезнуть. Они наконец добились известности и не видели причин ее терять. Это, наверное, отчасти объясняет их отношение к прессе. Ни благодарности, ни скромности. Битлы шутили, грубили, и им было плевать — они считали, что ничего никому не должны.

Только Ринго еще в ошеломлении протирал глаза. С ним все это случилось очень внезапно. Стоило ему присоединиться к группе, дела пошли в гору.

«Никто из нас не беспокоился о будущем. Я всегда рисковал, и мне везло. Мне повезло, когда меня взяли в подмастерья. У меня была пара шиллингов в кармане. Но я всегда думал, что рано или поздно это закончится… На гастролях бывали хорошие вечера, а бывали не очень. Но вообще-то, одинаково. Весело только вечерами в гостиницах — приехал, дунул, все дела».

25 Последние гастроли

Еще два года, 1965-й и 1966-й, жизнь «Битлз» состояла преимущественно из гастролей — то есть никакой жизни не было. В среднем получалось по три больших турне в год: одно по Британии, второе по Америке, третье тоже зарубежное, по нескольким странам. В год они выпускали по три сингла и один альбом. Собирались снимать в год по фильму, но после второй ленты, «Help!»[158], которая вышла в 1965 году, решили притормозить. Лишь к концу этого каторжного периода образ жизни и работа «Битлз» стали приобретать новые черты.

Детали гастролей погребены в газетных подшивках — для безумцев, которым охота в них копаться. Сами битлы, конечно, ничего не помнят. Как всегда, в их памяти остается лишь смешное — например, как их награждали орденами Британской империи.

Сообщение о награждении «Битлз» появилось в печати 12 июня 1965 года. Тут же посыпались протесты: и члены палаты лордов, и престарелые кавалеры, в годы войны тушившие зажигательные бомбы на крышах, в один голос утверждали, что такое решение обесценивает орден. Какой-то отставной полковник заявил, что лишает Лейбористскую партию своего наследства — одиннадцати тысяч фунтов и двенадцати боевых медалей. Ордена Британской империи возвращали правительству со всего света.

Брайан был очень польщен такой честью. Позже он утверждал, будто не сомневался, что «Битлз» эту награду примут, однако Джон рассказывает, что серьезно подумывал отказаться. Сегодня его орден хранится на телевизоре в новом доме Мими.

«Мы, как и все, считали, что наградить нас орденом Британской империи — это очень смешно. Почему? За что? Мы в это не верили. Мы ничего такого не хотели.

Мы встретились, поговорили и решили, что это тупость. Спрашивали друг друга — мол, что думаешь? А давайте не будем? А потом это как-то встроилось в ту игру, в которую мы согласились играть, вроде премии Айвора Новелло[159]. Нам нечего было терять, кроме той части „я“, которая твердила, что в такую ерунду не верит. Мы согласились, чтобы те, у кого и так разлилась желчь, бесились еще больше — Джон Гордон, например. Мы хотели досадить тем, кто в такие вещи верил.

Ожидая аудиенции во дворце, мы только и делали, что ржали. Давились от хохота — сплошная умора же. Гвардеец учил нас, как маршировать, сколько шагов, как поклониться королеве. В глубине души мы понимали, что она просто какая-то женщина, но собирались пройти всю процедуру. Мы ведь согласились.

По-моему, королева во все это верит. Должна верить. Я вот не верю, что битл Джон Леннон чем-то отличается от всех прочих, — я же знаю, что ничем не отличаюсь. А королева наверняка думает, что она особенная.

Я всегда ненавидел эти светские штучки. Эти ужасные приемы и презентации, куда нам полагалось ходить. Все насквозь фальшиво. И все видно насквозь, всех этих людей. Я их презирал. Может, это отчасти классовое. Нет, вряд ли. Они взаправду были фальшивы».

Некоторые гастроли 1965–1966 годов все же стоит отметить хотя бы коротко — и особенно два последних американских турне. Третье американское турне началось 13 августа 1965 года. Решено было сократить его вдвое: прошлые гастроли оказались слишком утомительными. Оно длилось семнадцать дней и было застраховано на миллион фунтов — столько битлы заработали в прошлый раз. Однако оно принесло даже больше денег, чем предыдущее, хотя было в два раза короче: на сей раз «Битлз» выступали преимущественно на бейсбольных стадионах, впервые опробованных в прошлую поездку.

Крупнейшее событие этих гастролей произошло 15 августа 1965 года. Выступали они на стадионе «Шей» в Нью-Йорке. «Пришло больше пятидесяти пяти тысяч зрителей, — рассказывает Сид Бернстайн. — Мы собрали триста четыре тысячи долларов: самый большой валовой доход в истории шоу-бизнеса».

Эта цифра — мировой рекорд по сей день. Он не был побит даже в следующем американском турне «Битлз». Из этих 304 000 «Битлз» получили 160 000 долларов. Более 30 000 ушло на аренду стадиона. За порядком следили 1300 полицейских — это обошлось в 14 000 долларов. Страховка — 11 000. После всех расходов, включая и рекламу, прибыль Сида Бернстайна составила 7000 долларов.

«Я и сегодня могу организовать такой концерт. „Битлз“ в Штатах все так же популярны. Я предложил им миллион долларов за два концерта на стадионе „Шей“, и предложение по-прежнему в силе. Только в США. Миллион долларов. Это мое предложение».

Ровно год спустя, в августе 1966 года, «Битлз» в четвертый и последний раз поехали на гастроли в Америку. Тоже ненадолго, но денег заработали больше всего. Гастроли помог организовать Нэт Уайсс, которого назначили главой Nemperor Artists. Пятнадцать лет он проработал в Нью-Йорке адвокатом по бракоразводным процессам, познакомился с Брайаном в свете и заинтересовался поп-музыкой. В июне 1966 года Брайан решил свести под одну крышу все кусочки NEMS в Америке. Nemperor получил свое название в честь телеграфного адреса NEMS.

Как раз перед этими гастролями до Штатов дошло замечание Джона про Иисуса Христа. О том, что «Битлз» «теперь популярнее Иисуса Христа», он сказал за несколько месяцев до того, в интервью Морин Клив для газеты «Ивнинг стандард». Тогда никто не возразил и публично не высказался. Но фразу вырвали из контекста, она обошла всю Америку и вызвала бурю негодования.

«Мне позвонил друг и сообщил, что в Нэшвилле, штат Теннесси, жгут пластинки „Битлз“, — рассказывает Нэт Уайсс. — Я тут же позвонил Брайану и сказал, что, похоже, дело серьезно, неплохо бы ему прилететь в Нью-Йорк».

Брайан ужасно нервничал: ку-клукс-клан жег чучела «Битлз» по всему «библейскому поясу». Брайан уже подумывал отменить кое-какие концерты, хотя на этом они потеряли бы миллион долларов. «Я не хотел рисковать безопасностью ребят, сколько бы это ни стоило». Но рекламодатели, мэры и местные чиновники сказали, что неприятностей выйдет гораздо больше, если хоть один концерт отменят и фанаты взбунтуются. Из Джона удалось выжать невнятное извинение — он, мол, не то имел в виду, — и турне продолжилось. В «библейском поясе» концерты прошли лучше всего.

За эти два года «Битлз» побывали на гастролях во Франции, в Италии, Испании и Германии (в Гамбурге их встречали с распростертыми объятиями). Из Германии в июне 1966 года они полетели в Токио, где дали свою первую и единственную серию концертов. Судя по программке концертов, японские битломаны оказались самыми осведомленными. Таких подробных и исчерпывающих программок битлам не выпускали больше нигде. Помимо прочих занимательных фактов, в ней были названия всех песен, которые «Битлз» к тому времени исполняли, и позиции каждой песни в хит-парадах. Никто в Лондоне даже не пытался сделать ничего подобного. У Брайана эта программка лежала в столе — он по ней сверялся.

Из Японии они возвращались домой через Манилу, о чем впоследствии очень жалели. Это был первый и единственный раз, когда во время гастролей им пришлось испытать насилие. В Британии и Америке они порой бывали на грани гибели — но из-за чрезмерной любви поклонников. В Маниле же их били и пинали полицейские. Битлы якобы непочтительно отнеслись к жене президента: та рассчитывала, что в ответ на ее приглашение они приедут к ней во дворец. «Битлз» заявили, что их не приглашали. Супруга президента ужасно обиделась.

В Британии битломания ничуть не утихла. Когда Ринго удаляли миндалины, фанаты звонками перегружали коммутатор в больнице Университетского колледжа. Ежечасно выпускались бюллетени о состоянии здоровья Ринго. Тысячи фанатов писали с просьбой отдать им удаленные миндалины. Ринго объявил, что они не достанутся никому. Их сожгут.

В октябре 1965 года королева и принц Филипп отправились в поездку по Канаде. Больше всего шуму в британской прессе наделал репортаж, в котором принц Филипп заявил, что «„Битлз“ на спаде». Эта фраза появилась в заголовках всех газет. Лондонская «Ивнинг стандард» провела опрос с целью выяснить, прав ли принц; пятеро из семи опрошенных заявили, что не прав. Пару дней спустя Брайан Эпстайн получил личную телеграмму от принца Филиппа — тот объяснял, что на самом деле сказал: «Мне кажется, „Битлз“ в отъезде».

И это доказывает, что знаменитости продолжали упоминать «Битлз» и очень переживали, если их понимали неправильно. Но более того: из этого же следует, что кое-кто старался выдать желаемое за действительное. Все были уверены, что «Битлз» должны пойти на спад. Невозможно держать такой темп вечно.

Однако битлы не собирались останавливаться. После каждой волны вздорных слухов они выпускали новую пластинку, которая тут же занимала первое место. В декабре 1965 года вышел диск «Day Tripper» — и мигом взлетел на первую строчку. Это была уже десятая пластинка подряд, занявшая первое место в британских хит-парадах.

Тогда же, в декабре 1965 года, они отправились на гастроли по Британии — последние, хотя тогда этого никто не говорил. После этого они выступили еще с одним концертом, 1 мая 1966 года на стадионе «Уэмбли», — последнее выступление «Битлз» перед британской публикой.

В конце концов у «Битлз» вышел сингл, который не занял первое место сразу — ему понадобилась неделя. Сингл назывался «Paperback Writer», дело было в июне 1966 года. Сингл «Penny Lane» и «Strawberry Fields», выпущенный в феврале 1967 года, вообще не добрался до первого места — и это удивительно, потому что он был лучше. Возможно, к тому времени фанаты поняли, что им больше никогда не увидеть «Битлз» на концертах.

В последний раз «Битлз» появились перед живой аудиторией 29 августа 1966 года, в финале американского турне.

«На этом прощальном концерте в Сан-Франциско, — рассказывает Нэт Уайсс, — Брайан был очень грустный, почти жалкий. Я впервые видел его жалким. Он вдруг спросил: „Что мне теперь делать? Как мне жить? Это конец. Что же мне, идти в школу, еще чему-нибудь поучиться?“ Он явно был ужасно опечален. Потом взял себя в руки и сказал, что нет. Он не бросит работу и чем-нибудь займется».

Вернувшись в Англию, «Битлз» не опровергали и не подтверждали, что гастролей больше не будет. Возникло некое замешательство, пошли слухи о том, что группа распадается.

Фан-клуб и ежемесячник Beatles Monthly были просто завалены письмами от поклонников. Миссис Харрисон до смерти надоело отвечать на один и тот же вопрос, и она сделала несколько сотен копий письма, в котором сообщалось, что «Битлз» не расстаются. Она писала, что ребята работают над новым альбомом и будут заняты до Рождества. «Мне представляется, это служит наилучшим доказательством того, что они совершенно не собираются расставаться. Мои наилучшие пожелания. Луиза Харрисон (миссис)».

Прекратить гастроли «Битлз» решили некоторые время назад, но контрактные обязательства не позволяли заявить об этом прямо. Так, Артур Хаус рассчитывал еще на одно британское турне. Британские поклонники уже заждались. С тех пор как «Битлз» стали группой номер один, в Америке, где они совершили четыре грандиозных турне и выступали перед громадными аудиториями на стадионах, их видело гораздо больше народу, чем за семь гастрольных поездок по небольшим британским театрам и залам.

Конкретной договоренностью с Артуром Хаусом битлы связаны не были — он просто надеялся, что они будут гастролировать подольше.

«В поп-музыке, — говорит Хаус, — жизнь музыканта длится пять лет. Я знаю, о чем говорю, — так всегда происходит. Через пять лет поколение слушателей вырастает и появляются новые музыканты, у которых своя аудитория. Но „Битлз“ другие. „Битлз“ будут вечно. Им беспокоиться не о чем. А вот я встревожился, когда они прекратили гастроли в 1965-м. У них и трех гастрольных лет не набралось».

В Британии полный аншлаг в крупнейших театрах Манчестера, Бирмингема или Глазго означает всего 2500 человек. Самый большой театр в Британии, где давали популярные концерты, — «Хаммерсмит Одеон» на 4000 мест.

Даже десять аншлагов в «Хаммерсмите» не перекрыли бы одного аншлага на стадионе «Шей», где, как уже было сказано, на первый концерт «Битлз» собралось пятьдесят пять тысяч человек.

«Битлз» брали очень высокий процент — в конце карьеры до пятидесяти процентов от выручки, — их гастрольная жизнь быстро оборвалась, и потому на турне Клиффа Ричарда мистер Хаус заработал больше, чем на «Битлз». В период с октября 1958 до февраля 1963 года Хаус организовал Клиффу Ричарду одиннадцать турне. С февраля 1963 по декабрь 1965 года «Битлз» выезжали на гастроли семь раз, из них шесть с Артуром Хаусом.

«Самая большая заслуга „Битлз“ в том, что они открыли американский рынок для британских музыкантов. До „Битлз“ никто не мог туда пробиться. Только им удалось. Сюда я возил множество американских звезд, но в Америку никто не выезжал. Англичане их не интересовали. Открыв Штаты, „Битлз“ заработали для нашей страны огромные деньги».

Как только Артуру Хаусу и другим стало ясно, что с гастролями покончено, «Битлз» сообщили об этом публично. Помимо прочего, битлы мотивировали свое решение тем, что их музыка слишком усложнилась, требует полного состава оркестра и электронного оборудования и на сцене ее не исполнишь.

В этом есть доля истины, но настоящая причина в том, что битлам давным-давно осточертела гастрольная жизнь. Они устали носиться по свету, появляясь перед публикой за стеклянными ограждениями, как в стрип-клубе. Им надоело постоянно повторяться на сцене. Они считали, это все фарс, издевательство.

Нил и Мэл, их гастрольные менеджеры, ненавидели трения, панику и хаос гастролей.

«Концерты под открытым небом в Штатах были ужасны, — делится впечатлениями Мэл. — Однажды приехали на бейсбольный стадион. Битлы стоят посреди поля, а вокруг тридцать тысяч подростков — все вопят, ждут песен. Я спрашиваю импресарио: „Где розетки, шеф?“ А он в ответ: „Чего? Они ж на гитарах играют?“ Он даже не понял, что гитары у них электрические. Мы были в полной панике, пока электрики тянули провода… Когда на концерте под открытым небом собирались тучи и казалось, вот-вот пойдет дождь, я пугался до смерти. Дождь на провода — и привет, мы все взлетим на воздух. Но если остановить концерт, детки нас растерзают».

«Мы научились начинать в последнюю минуту, а то и позже, — вспоминает Нил. — Если выйти слишком рано, их затирала толпа на выходе из гримерной. Но если они бегут как угорелые в последнюю минуту, опаздывая на концерт, люди расступались. Мы проделали этот трюк на первом „Шоу Эда Салливана“ в Нью-Йорке. Он потел как свинья — думал, мы опоздаем. И у него ведь прямой эфир. Спустил на меня собак».

«На гастролях бывало опасно, — признается Ринго, — но мы никогда не вдумывались. Как-то в Техасе загорелся самолет, все чуть не умерли со страху. В другой раз летели из Ливерпуля в Лондон с открытым иллюминатором. Мы чуток подергались, когда нам предсказали смерть в авиакатастрофе в Штатах. Это как-то не вдохновляло».

Гибель им напророчила женщина, предсказавшая смерть президента Кеннеди. Другие артисты отказались лететь в одном самолете с «Битлз». Мэл написал прощальное письмо жене Лил, убежденный, что в этом перелете погибнет.

«Мы чуть не погибли в „Кау-Палас“ в Штатах. Толпа накатила и сплющила лимузин, где должны были сидеть мы. Продавили крышу. Мы запросто могли умереть, если бы не сидели в машине „скорой помощи“ под охраной семи моряков. Так нас тогда провозили контрабандой… Это была не жизнь, а сплошная мышиная возня. То с полицией, то с театральной публикой, то с администрацией гостиницы. Нам казалось, раз добрались до номера — всё, спаслись, но и там доставали служащие гостиницы, хотели автографов. У них прямо по лицам читалось: да ладно, что вам стоит, вы же сегодня работали жалких полчаса. А мы после предыдущей получасовой работы проехали, скажем, две тысячи миль и две недели толком не ели и не спали… Американские копы ничуть не лучше других — тоже автографы вымогали. Я даже как-то раз застукал одного — шарил у нас по карманам».

Джордж вспоминает, что все это раздражало их уже с первого американского турне. И хотя следующие гастроли были гораздо короче, приятнее от этого не стало.

«Как будто цикл подошел к концу. В Гамбурге мы играли по восемь часов подряд, и нам было в кайф, мы узнавали друг друга, узнавали, на что способны. Это был полный дурдом, и мы такое творили — рехнуться можно… В Ливерпуле концерты были короче, но нам все еще было по кайфу. Мы были вместе с аудиторией. У нас была общая жизнь. Мы никогда не репетировали концерты. В итоге, конечно, пришлось навести глянец, но „Кэверн“ — это была фантастика. Шутки, приколы — все спонтанно. Мы были среди друзей… Потом начались гастроли. Поначалу здорово — программы отшлифованы и еще короче, можно работать над новыми песнями. Но вскоре приелось. Мы колесили по всему миру — по наезженной колее. Слушатели менялись, а мы исполняли одно и то же. Никакого удовлетворения. Никто ничего не слышал. Только сплошной дикий рев. Мы стали хуже играть, изо дня в день исполняли одно и то же старье. Ни малейшей радости».

«Все это разрушало нашу музыку, — признается Ринго. — Все терялось в шуме толпы. В конце концов я стал играть только слабую долю вместо постоянного бита. Часто шум стоял такой, что я вообще себя не слышал, несмотря на усилители… В залах нас по-идиотски ставили далеко друг от друга. На сцене мы обычно играли быстрее, чем в записи, — в основном потому, что не слышали себя. Иногда я сбивался — не понимал, в каком месте играем. Половину времени мы просто раскрывали рты, делая вид, что поем, особенно если першило в горле… В конце концов гастроли всем осточертели. Тут иначе никак. Едва дело доходит до конвейера — все, приплыли. Чтобы получать, нужно отдавать. Иногда мы понимали, что концерт вышел чудовищный. Мы ничего не отдали. И тогда мы решили — пора закрывать лавочку, пока все это не возненавидели и остальные».

«Когда наступал перерыв, — рассказывает Джон, — похоже было на школьные каникулы. Не нужно ничего делать, и вспоминается только смешное. Даже предвкушаешь, как вернешься. А потом возвращаешься — и лучше б не возвращался… Похоже на армию — уж не знаю, как там в армии. Все вокруг одинаковое, и ты сквозь это продираешься. Большое однородное месиво. Я вообще не помню гастролей… Мы столько выступали, что хватит до конца жизни. Мне в голову не приходит, зачем бы нам вздумалось снова гастролировать».

Пол говорит, они могли бы выступить, если бы сочинили совершенно новое шоу. Но идей ни у кого нет. Похоже, Сид Бернстайн так и останется со своим миллионом.

Это был смелый шаг — отказаться от дела, принесшего им славу. Очень немногие, особенно в шоу-бизнесе, уходили на вершине успеха. Многие обещают, что оставят публику раньше, чем публика оставит их, но обычно опаздывают.

А вот «Битлз» не колебались ни секунды. Они считали, что переворачивают последнюю страницу Главы Первой. Наивные и простодушные, они представить себе не могли, какой будет Вторая Глава. Но в одном они были уверены: в ней не будет изнурительных гастролей и битломании.

26 Смерть Брайана Эпстайна

Как и предвидел Брайан в Сан-Франциско, прекращение гастролей подвело итог целой главе в жизни «Битлз». Но, как рассказывал Нэт Уайсс, Брайан был полон решимости не бросать работу и заняться чем-нибудь другим. И поначалу занимался.

NEMS Enterprises превратилась в громадную организацию, которая работала со многими другими артистами — Силлой Блэк, Gerry and the Pacemakers и так далее. Компания занималась агентским бизнесом, арендовала театр «Сэвилл», продолжала и расширяла свою деятельность в области менеджмента.

С ливерпульских времен штат Брайана значительно вырос, но самые важные посты занимали старые друзья и знакомые из Ливерпуля. Поработав в Pye Records, в компанию вернулся Алистер Тейлор, бывший помощник Брайана за прилавком NEMS, подписавший первый контракт с «Битлз».

Что важнее, к лондонской конторе NEMS присоединились Джеффри Эллис и Питер Браун, два старых ливерпульских друга Брайана.

Джеффри Эллис, выпускник Оксфорда и нью-йоркский страховой агент, часто встречался с Брайаном, когда тот приезжал в Америку, и в конце концов дал себя уговорить перейти в NEMS в Лондоне. Его юридическому образованию цены не было при составлении контрактов. Он пришел в NEMS в октябре 1964 года руководителем высшего звена, а в следующем году стал одним из директоров.

Питер Браун работал в ливерпульском отделении NEMS до середины 1965 года. До этого ему не приходилось работать с «Битлз» — он управлял магазинами грампластинок, которые Брайан на него оставил. Но в июне 1964-го Гарри Эпстайн, отец Брайана, бо́льшую часть своих магазинов решил продать, оставив управляющим младшего сына, Клайва.

Питер Браун еще поработал, но отношения с новыми хозяевами у него не сложились. Брайан предложил ему перейти в NEMS Enterprises в Лондоне. «Поначалу я опасался, что, если буду работать с Брайаном в тесном контакте, снова начнутся ссоры. Но все шло прекрасно». Он стал личным помощником Брайана, сменив на этой должности Уэнди Хэнсон.

В начале 1967 года Брайан купил загородный дом в Сассексе, который подыскал ему Питер. Большой особняк, просто памятник архитектуры, в Кингсли-Хилл, неподалеку от Хитфилда. Дом обошелся ему в двадцать пять тысяч фунтов.

Брайан взял на работу личного секретаря Джоан Ньюфилд, племянницу Джо Лосса. Работала она в офисе на верхнем этаже лондонского дома Брайана на Чепел-стрит в Белгравии. Это было необходимо, так как Брайан очень много работал дома.

Так сложилась жизнь Брайана Эпстайна к лету 1967 года. Тридцать два года, богач, красавец, обаяшка, звезда и гей. Его имя было на слуху, все ценили его дар «открывателя талантов», связывали с его именем успех «Битлз». С ним сотрудничали многие артисты, у Брайана была масса затей и интересов — особенно театр «Сэвилл». Его деятельность постоянно привлекала внимание прессы.

Со стороны казалось, что Брайан абсолютно счастлив и нашел себе место в жизни. Летом 1967 года «Файнэншл таймс» оценила его состояние в семь миллионов фунтов. Реальная цифра, как потом выяснилось, была намного меньше, но Брайану хватало средств, чтобы не думать о деньгах до конца жизни.

14 августа 1967 года миссис Куини Эпстайн, мать Брайана, на десять дней приехала к старшему сыну в Лондон, в его дом в Белгравии. В Ливерпуль она возвратилась в четверг 24 августа.

В Лондон она приехала в унынии. Месяц тому назад умер ее муж, что глубоко опечалило и Брайана. Брайан отвлекал и развлекал мать как мог. Он снял для нее квартиру в Найтсбридже: было решено, что мать переедет из Ливерпуля в Лондон. Брайан хотел, чтоб она была как можно ближе к нему.

Ради матери он изменил свой образ жизни. Обычно Брайан поздно вставал и поздно ложился, но сейчас умудрялся просыпаться по утрам к тому моменту, когда мать входила в спальню и раскрывала шторы. Около десяти они с матерью вместе завтракали у него в спальне. Затем мать провожала Брайана в контору в Мэйфере, что тоже давным-давно не входило в его привычки.

Все эти десять дней Брайан каждый день приходил в контору и усердно работал там до вечера. После работы он возвращался домой — в час, когда все нормальные люди возвращаются домой с работы, — и ужинал с мамой. Они смотрели цветной телевизор, выпивали какао и ложились спать задолго до полуночи.

И Джоан, и Питер Браун считают, что новый распорядок Брайана не тяготил. Естественно, старые привычки ему были милее, но Брайан очень старался сделать матери приятное. Он любил ее, знал, что она любит его, и хотел, чтобы матери понравилось у него в гостях.

Я навестил ее через пять дней после приезда в Лондон, в пятницу 18 августа. Мы пили чай и разговаривали о детстве Брайана. Было видно, что у сына с матерью очень близкие и теплые отношения.

Брайан вышел меня проводить. Говорил о предстоящей поездке в США и Канаду. Собирался там конферировать большое телевизионное шоу и предвкушал это с нетерпением. Мы договорились, что по его возвращении я съезжу к нему в Сассекс на выходные.

На следующей неделе, в четверг, миссис Эпстайн уехала в Ливерпуль. Вечером Брайан впервые за две недели решил куда-нибудь сходить. Впрочем, дело ограничилось скромным ужином в ресторане «Кэрриерз» в Ислингтоне с Саймоном Нейпиром-Беллом[160]. Брайан очень ждал длинных августовских выходных, которые хотел провести в своем загородном доме. Он пригласил и Саймона Нейпира-Белла, но тот отказался — уезжал в Ирландию.

«Брайан уехал в пятницу около половины четвертого, — вспоминает Джоан. — Он был совершенно счастлив, просто сиял. Пожелал мне хороших выходных, попрощался до вторника. Потом сел в свой „бентли“, опустил крышу и мне помахал».

Джоан знала, что два его старых близких друга, Питер Браун и Джеффри Эллис, тоже собирались на выходные в Сассекс. Питер сказал ей, что поедет гораздо позже, чем планировал. Джоан сообразила, что несколько часов Брайану придется пробыть одному. Она надеялась, что Питер не слишком опоздает к ужину.

«К ужину я успел, — рассказывает Питер Браун. — Отлично поужинали втроем, выпили бутылку вина и пару бокалов портвейна… Я обещал привезти с собой еще кое-кого, но в последний момент они не пришли. Брайан сильно огорчился. Ему давно не выпадало отдыха за городом, и он надеялся хорошенько развеяться, познакомиться с новыми людьми. Его не очень вдохновляла перспектива провести выходные со старыми и хорошо знакомыми друзьями».

Брайан набрал несколько лондонских номеров, пытаясь кого-нибудь выловить, но был вечер пятницы перед длинными выходными, все уже разъехались. Около десяти вечера Брайан решил вернуться в Лондон.

Не такое странное решение, как может показаться. Брайан вообще то и дело менял планы. Часто уходил в разгар вечеринок, которые неделями сам же готовил. Брайан решил, что долгожданные выходные в Сассексе получаются скучными. А повеселиться можно только в Лондоне.

«Я проводил Брайана до машины, — вспоминает Питер Браун. — Сказал, что он из ума выжил — ехать в Лондон в такой час. Брайан сказал: не переживай, со мной все будет нормально. Он был слегка навеселе, но плотно поел, ничего такого. Велел не волноваться. Обещал вернуться наутро, еще до того, как я проснусь».

Едва он уехал, прибыло такси с кучей гостей, откликнувшихся на один из его звонков. Но было поздно — хозяин уже отбыл, хотя Питер Браун надеялся, что Брайан прокатится по окрестностям и скоро вернется. К половине первого Брайан не появился, и Джеффри позвонил на Чепел-стрит, спросил, там ли Брайан. Трубку поднял Антонио. Этот испанец работал у Брайана дворецким, а его жена Мария была экономкой. Антонио ответил, что Брайан дома. Переключил телефон на спальню Брайана, хотел сообщить, что звонит мистер Эллис, но никто не ответил. Джеффри и Питер не нервничали. Брайан доехал благополучно и, видимо, уснул.

Утром в субботу Питер Браун и Джеффри Эллис в Сассексе встали поздно. Брайан не появился, но они особо и не рассчитывали. Даже не позвонили ему, решив, что он еще спит. Однако около пяти пополудни Брайан позвонил Питеру сам.

«Он очень извинялся, что не приехал утром, как обещал. Сказал, что проспал весь день, но его все равно клонит ко сну. Я посоветовал не ехать на машине. Пусть сядет в поезд до Льюиса, а там я его встречу. Брайан согласился, что так будет лучше, но он еще обдолбан и не может выехать сразу. Он пил снотворные и всегда просыпался вялым. Обещал перезвонить, когда ему станет получше, и предупредить, что выезжает. На том и порешили». Но Брайан не перезвонил.

В воскресенье Брайан не проснулся к обеду, и Антонио с Марией заволновались. В том, что Брайан мог проспать до обеда, не было ничего странного, но Брайан не выходил из спальни с тех пор, как вернулся из Сассекса в пятницу вечером. «Бентли» простоял все выходные на месте — Антонио и Мария специально отметили. После завтрака в субботу утром сверху не доносилось ни звука — разве что Брайан позвонил Питеру. Они говорят, что услышали бы, если б он встал или вышел.

В половине первого они позвонили Питеру Брауну в Сассекс, хотели поделиться своими тревогами, но Питер ушел в паб. Тогда они позвонили Джоан домой, в Эджвер.

«Мария ужасно волновалась. Сказала, что Брайан давно не выходит из комнаты, и это очень странно. Я тоже занервничала. Позвонила Питеру, но не смогла его выловить. Тогда связалась с Алистером Тейлором и рассказала ему. Мы договорились встретиться у Брайана. Я позвонила врачу Брайана, но тот уехал в Испанию. Я села в машину и поехала».

Питер и Джеффри вернулись из паба около двух, и в доме их ждал ворох сообщений.

«Я позвонил на Чепел-стрит, — вспоминает Питер, — и Антонио сказал, что они все беспокоятся за Брайана. И что вот-вот приедут Джоан и Алистер. Я ему внушал, что беспокоиться нет причин. Я думал, Брайан где-то гулял всю ночь и сейчас отсыпается. Сказал, что они зря паникуют. Велел отменить приезд Алистера, если еще не поздно».

На Чепел-стрит прибыла Джоан. Антонио и Мария не находили себе места, несмотря на заверения Питера. Джоан ему позвонила. Питер по-прежнему считал, что паниковать незачем, но, может, стоит позвонить его врачу — пусть приедет на всякий случай.

Когда врач приехал, Джоан опять позвонила Питеру Брауну и сказала, что они тут выламывают дверь. Питер так и сидел с телефонной трубкой — ждал результатов.

«Мы с врачом вошли в спальню, — рассказывает Джоан. — В комнате было темно, я увидела Брайана на кровати. Он лежал на боку, спиной к нам. Доктор вытолкал меня из комнаты. Я вышла и сказала Марии с Антонио, что всё в порядке — Брайан просто спит… Потом вышел врач. Он был очень бледен и весь дрожал. Сказал, что Брайан мертв. Пошел сообщить Питеру по телефону».

«Он ни слова не мог выдавить, — говорит Питер. — И я понял, что произошло».

Питер и Джеффри немедленно связались с Бангором, куда «Битлз» уехали к Махариши. Через час после того, как было обнаружено тело, позвонили из «Дейли экспресс» и поинтересовались: правда ли, что Брайан Эпстайн умер. Нет, ответили им.

Назавтра эта новость украшала первые полосы всех газет. Некролог в «Таймс» занимал три колонки наверху полосы. Люди с улицы считали, что это самоубийство. Тем, кто никогда не был богат, знаменит и могуществен, всегда приятно думать, будто те, у кого все это есть, конечно, не по-настоящему счастливы.

Брайан Эпстайн бывал очень счастливым и очень несчастным. Его несчастье не было связано с «Битлз» или даже с деловым успехом. Его несчастье — симптом болезни, которая терзала его многие годы.

«В Ливерпуле на него постоянно накатывали депрессии, — вспоминает Питер Браун. — Не такие затяжные и серьезные, как позднее, но тем не менее, и было это задолго до „Битлз“».

Причины и истоки психического состояния, в котором Брайан пребывал на момент смерти, сопровождали его всю жизнь. Но именно в течение последнего года они навалились на него все сразу.

«Когда у Брайана случалась депрессия, — вспоминает Джоан, — хватало мелочи, чтобы выбить его из колеи. Как-то раз Нэт Уайсс приехал в Лондон из Нью-Йорка, и Брайан хотел с ним связаться. Поехал к нему в гостиницу „Гроувнор-Хаус“, но не смог его найти. Вернулся в ярости и стал звонить в гостиницу. Не знаю, что на меня нашло, но я перепутала и дала ему неправильный номер: MAY6363 вместо GRO6363. Естественно, он не дозвонился. Я разобралась, где напортачила, и Брайан ужасно рассердился».

По словам Питера Брауна, одна из проблем Брайана состояла в том, что он был перфекционистом. Если что-то не ладилось или кто-то вмешивался и портил его детально разработанные планы, его это порой абсолютно выводило из равновесия. Сам он был очень педантичным, точным и организованным. Первые памятки для «Битлз», с указаниями, в каком зале предстоит выступать, и призывами не сквернословить на сцене, — образчик его эффективного подхода к делу.

По мере того как компания NEMS разрасталась, Брайану приходилось делегировать полномочия, и что-нибудь неизбежно шло вразрез с его желаниями — особенно потому, что зачастую он назначал людей на должности не на основании их знаний и опыта, а просто по настроению. Но ключевых артистов Брайан оставлял себе. Битлов он сильно ревновал — раздражался, когда с ними любезничали даже секретарши. И Питеру Брауну, своему личному помощнику, позволил общаться с битлами лично только за несколько месяцев до своей смерти.

С начала 1967 года Брайан отказался от оперативного руководства NEMS — за вычетом «Битлз». Содиректором он назначил австралийца Роберта Стигвуда. Роберт с другими директорами — Виком Льюисом, Бернардом Ли, Джеффри Эллисом и Клайвом Эпстайном — занимались повседневными делами NEMS.

Брайан отошел от руководства NEMS вскоре после того, как «Битлз» прекратили гастролировать. Кроме театра «Сэвилл», который никогда не приносил прибыли, заменить «Битлз» ничто не могло. Но Брайан продолжал что-то искать, как искал нечто, когда бросил торговлю и поступил в Королевскую академию драматического искусства, а потом снова оставил все ради «Битлз». Очередной приступ все того же творческого голода. Его терзали нереализованный творческий потенциал и отсутствие надежд на новые свершения. Так нередко случалось и с романами Брайана, и с любыми его человеческими радостями.

Правда, ему выпал шанс творить, когда Джон Ферналд, бывший глава Королевской академии, который когда-то принял Брайана на учебу (и которого Брайан впоследствии принял на работу в «Сэвилл»), заболел во время репетиций пьесы «Потрясающий день»[161], и Брайан взял режиссуру на себя.

«Он и сам тогда был нездоров, приходил в себя после желтухи, но погрузился в репетиции с головой, — вспоминает Джоан. — Я работала с ним три года и не помню, чтобы он бывал так счастлив. Он проводил с труппой дни и ночи, с нетерпением ждал отзывов и наслаждался каждой минутой». Однако пьесу скоро прикрыли.

Его творческие стремления так и не нашли другого выхода. Брайан сам не знал, что ищет, и ему не попадалось ничего сравнимого с «Битлз». В результате его все больше отвращал жестокий мир бизнеса. Отчасти поэтому он и самоустранился из NEMS.

«Вообще-то, быть бизнесменом ему не нравилось, — рассказывает Джоан. — Он не выносил совещаний. Он хотел творить. Имел обыкновение отменять даже самые важные деловые встречи. Иногда мне приходилось сочинять, будто он болен или у него срочные дела. А на самом деле Брайан отсыпался, промучившись всю ночь от бессонницы. Это было ужасно. Он оставлял мне записки, в которых указывал, от каких встреч его избавить. Однажды я отменяла встречу с Бернардом Делфонтом четырежды за неделю. Уж не знаю, что он про нас думал».

Но кое-что доставляло Брайану истинное удовольствие. Он обожал Кингсли-Хилл, свой дом в Сассексе. Любил бой быков. Спонсировал одного тореро и незадолго до смерти финансировал фильм о бое быков.

Были у него и временные увлечения, вроде наркотиков и азартных игр. Несколько раз он принимал ЛСД, наслушавшись от битлов, как она действует. Впрочем, то были редкие эпизоды. Похоже, он это дело бросил почти одновременно с «Битлз», то есть задолго до смерти.

Временами на него накатывали приступы азарта. Брайану нравилось рисковать, и ему везло. С утра на работе Джоан нередко находила записку с кучей денег, фунтов под триста, которые он выиграл за ночь. «В записке Брайан просил меня зайти в банк и положить его удачу на счет».

Питер Браун, который обычно ходил с ним, говорит, что Брайан был хорошим игроком: он знал, когда пора остановиться. «Это потому, что он никогда не терял головы. Азартные игры — это просто повод закатиться куда-нибудь на ночь глядя и пообщаться с людьми».

Кроме «Битлз» и Силлы Блэк, никто из музыкантов Брайана не продержался долго в звездах первой величины, и многие очень быстро исчезли с небосклона. Кое-кому, естественно, не нравилось, что Брайан носится только с «Битлз», а когда он отстранился от NEMS — что он вообще ни с кем не работает. Брайан тоже об этом жалел и очень угрызался. «Он в самом деле во многих из них верил, — объясняет Джоан. — Взаправду. Абсолютно искренне сулил им золотые горы. Они уходили от него, полные надежд. А через несколько месяцев возвращались, обвиняя Брайана в том, что он их подвел».

Как ни странно, единственная крупная ссора случилась у него не с теми, кому действительно приходилось туго, а с Силлой Блэк, самой удачливой его звездой-одиночкой.

Силла уже давно считала, что заслуживает куда большего внимания от Брайана. В начале лета 1967 года она решила, что с нее хватит. Брайан опять куда-то уехал, бросив ее на произвол судьбы. Чаша ее терпения переполнилась. Силла решила с ним порвать.

Так как Брайан был в отъезде, первым об этом узнал Питер Браун. Он понимал, что это станет для Брайана тяжелым ударом, и боялся его расстроить. Он посоветовался с врачом Брайана, и тот рекомендовал сообщить эту весть Брайану по возможности постепенно и деликатно. Брайан сделал ошибку, решив для начала послать к Силле на переговоры других. В конце концов они встретились лично на Чепел-стрит. Проговорили несколько часов, заключили соглашение, все вернулось на круги своя. Они подружились еще крепче и дружили до самой его смерти. Силла поняла, что никогда не смогла бы уйти от Брайана.

Брайан ни разу в жизни не ссорился ни с кем из «Битлз». Он любил их всех не меньше прежнего, и они любили его. Но с прекращением гастролей исчезла их основная точка соприкосновения.

Они по-прежнему часто виделись. Любое деловое решение проходило только через его руки. Но в конце 1966 года, бросив гастроли, ребята были заняты собой — придумывали, как будут жить, что станут делать, в чем смысл их существования. Тогда в их жизнь вошли наркотики и религия. На несколько месяцев они стали практически отшельниками и общались только друг с другом.

Тем временем Брайан пошел своей дорогой, которая и раньше во многом отличалась от выбранного ими пути. Не будь Брайан их менеджером, вряд ли битлы с ним подружились бы. Он был старше, другого происхождения и класса, что важнее — питал другие пристрастия. Но пять лет вся его жизнь была посвящена работе с «Битлз». Когда этот период закончился, у «Битлз» остались они сами и их семьи. А Брайан остался наедине с собой, со своими терзаниями и переживаниями, над которыми в эти пять лет ему некогда было думать.

«Битлз» не имели представления, как он жил этот свой последний год, как постепенно сел на таблетки, как его тревоги, мнимые и настоящие, взяли над ним верх. Они были поражены, спустя годы после смерти Брайана узнав, что последние месяцы он почти не показывался в конторе и редко выходил на люди при свете дня. О его личной жизни они не знали ничегошеньки.

Они слыхали, что в начале 1967 года у Брайана была легкая депрессия, но считали, что он с ней справился. С ними он почти всегда был счастлив. И это правда. Находиться рядом с «Битлз» было для него наивысшим наслаждением. Он готов был сделать для них что угодно.

«В 1966 году он пригласил нас с Патти недельку отдохнуть на юге Франции, — вспоминает Джордж. — Мы приехали — а у него все подготовлено и продумано до мелочей на неделю вперед: каждая трапеза, каждый визит, каждая поездка. В один прекрасный день за нами прилетел частный самолет и отвез нас на корриду… Он всегда был таким. Брайану так хотелось доставить людям удовольствие, что он продумывал все до мельчайших деталей». Устраивая званый обед, он через десятые руки выяснял, у кого какие любимые сигареты, и выкладывал их перед тарелкой гостя.

По словам Патти, Джоан ей говорила, что Брайан глотает колеса горами. «Я спросила, почему она или Питер его не остановит, но Джоан ответила, что это невозможно. Я попросила Джорджа поговорить с Брайаном, но Джордж тоже сказал, что это бесполезно».

С первых дней, еще со времен «Кэверн», Брайана больше всех привлекал Джон. Только с Джоном он ездил отдыхать наедине — в Испанию, оставив Син в Ливерпуле.

Тоньше и сложнее всего строились его отношения с Полом — так, во всяком случае, казалось Брайану. Перед Полом он чувствовал себя в долгу. Однажды признался: «Мне кажется, Пол считает, что я ближе с Джоном, чем с ним. Но это неправда. Раньше — да, а теперь я одинаково люблю их всех». Он всегда дарил Полу особенно щедрые подарки. А вот «Битлз» редко дарили что-нибудь Брайану.

«Мелкие беспокойства ему причинял только Пол, — говорит Джоан. — Пол звонил, на что-нибудь жаловался, чего-то просил. Другие могли попросить ровно того же самого, но Брайан особенно переживал, как угодить Полу. После беседы с Полом мог расстроиться — от разговоров с остальными такого никогда не случалось».

Возможно, причина заключалась в том, что в 1967 году Пол впервые заинтересовался деловой стороной их отношений. Раньше только Джордж допрашивал Брайана по поводу контрактов — сколько они зарабатывают, нельзя ли побольше. Но когда Джордж увлекся религией, материальные вопросы перестали его волновать.

Брайан всегда принимал участие во всех делах группы, и иногда решения битлов ему не нравились, например сложный — с юридической, экономической и художественной точки зрения — конверт «Sergeant Pepper».

По словам Нэта Уайсса, весной 1967 года, приехав в Нью-Йорк, Брайан предчувствовал близкую смерть. В аэропорту Кеннеди он вбил себе в голову, что его самолет потерпит аварию над Атлантическим океаном. Перед отлетом он написал на обрывке бумаги записку и попросил Нэта Уайсса передать «Битлз» как его последнюю волю. Записка до сих пор хранится у Нэта. Там сказано: «Пакеты из коричневой бумаги для „Sergeant Pepper“».

Самолет благополучно долетел до Лондона, и «Битлз» так и не узнали, как Брайан переживал из-за обложки к «Sergeant Pepper». Они вообще были не в курсе многих событий последнего года его жизни.

8 сентября 1967 года Вестминстерский коронерский суд постановил, что смерть Брайана Эпстайна была несчастным случаем. Брайан умер от суммарной дозы бромидов, содержащихся в таблетках карбитрала, которые он принимал уже некоторое время. Содержание бромидов в организме оказалось на «нижней границе смертельно опасного уровня», но Брайан то и дело «неосмотрительно превышал дозу», и его убил кумулятивный эффект.

Вскрытие показало, что Брайан ни разу не принял смертельной дозы, но было несколько крупных передозировок. На суде сообщили, что Брайан принимал лекарство в качестве снотворного, так как постоянно страдал от бессонницы.

Кроме бромидов, в крови обнаружили антидепрессанты и барбитураты. Полиция доложила, что при обыске в доме найдено семнадцать пузырьков с таблетками — семь у кровати, восемь в ванной и два в портфеле.

Медицинская экспертиза показала, что от принятого количества бромидов Брайан мог стать вялым, невнимательным и неосторожным. Он умер от случайной передозировки.

Сомневаться в этом нет ни малейших оснований. Экспертиза также показала, что Брайан принимал очень большие дозы три дня подряд. При самоубийстве, как правило, однократно принимают смертельную дозу.

Маловероятно, что Брайан хотел покончить с собой, тем более в такой момент, когда его мать только что потеряла мужа. Пара мелких обстоятельств остались неясны, но, насколько можно судить, у Брайана не было особых конфликтов или конкретных причин для глубокой депрессии. Депрессия просто обострилась, когда длинные августовские выходные, которых Брайан так ждал, оказались настолько скучными.

Панихида по Брайану Эпстайну проходила в Новой лондонской синагоге на Эбби-роуд, Сент-Джонс-Вуд, 17 октября 1967 года.

Символичное место — в нескольких шагах от студии EMI, где при жизни Брайана записывались все песни «Битлз», и поблизости от дома Пола на Кавендиш-авеню.

Неподалеку и станция метро «Сент-Джонс-Вуд», где находятся ближайшие от дома Пола телефоны-автоматы. За всю жизнь Брайан воспользовался ими дважды. Первый раз — в 1962 году, когда, стремглав выбежав из студии EMI, бросился телеграфировать в Гамбург, спеша сообщить «Битлз» хорошую новость: у них будет пластинка! А второй раз — пять лет спустя, незадолго до смерти. Он оказался у дома Пола, но не мог зайти. Пола весь день осаждали фанаты, и он вообще перестал подходить к двери. Брайану пришлось найти телефон-автомат и позвонить Полу, чтобы тот его впустил. Брайан всегда считал эту историю очень символичной.

Джордж говорит, что весть о смерти Брайана сразила его, как старое кино. «Знаете, как там переворачивали страницу — показывали, что часть закончена и сейчас начнется следующая? Вот такой была смерть Брайана. Конец главы».

27 «Битлз» — от наркотиков до Махариши

Покончив с гастролями, «Битлз» понятия не имели, что будет в следующей главе. Десять лет, с 1956 по 1966 год, они не просто жили сообща — они проживали одну жизнь. Они оставались друг другу лучшими друзьями, собирались вместе записываться, но чувствовали, что каждому пора найти свой путь.

Первым отделился Джордж. В сентябре 1966 года, через месяц после финальных гастролей, он с женой улетел в Индию. Впервые у него появился серьезный интерес, который другие не разделяли.

Джон принял приглашение сняться в фильме «Как я выиграл войну». Ему всегда нравился Дик Лестер, хотя съемки двух первых фильмов «Битлз» принесли мало радости. Джон говорил, это было все равно что играть в массовке. Тем не менее он подумывал, не стать ли актером. И ему нравилась идея антивоенного фильма — эта тема всегда была ему близка.

Ринго, из всех четверых самый семейный и домашний, взялся расширять семью и дом. Только Пол остался не у дел. Он завидовал Джорджу. Пол тоже был бы не прочь увлечься индийской музыкой, чтобы чем-нибудь себя занять. Он понемногу рисовал, декорировал мебель, но без особого интереса. Усердно размышлял о Боге, но ничего полезного в голову не приходило. Решил написать музыку к фильму «В интересном положении»[162] — посмотреть, понравится ли ему это занятие, но ему не понравилось. Затем он отправился в длительное путешествие по Африке.

Страсть Джорджа к Индии крепла, а Джон вскоре обнаружил, что ему не по душе играть в кино и не нравятся актеры. Они с Полом снова оказались в поисках. Они не собирались уходить на покой двадцатипятилетними миллионерами, но им катастрофически не хватало формальной дисциплины и знаний — они же не учились в университетах, — и было попросту непонятно, с чего начать. Вдобавок нельзя сказать, что они так уж стремились чему-то у кого-то учиться. Материально и эмоционально они были столетними старцами. И тут появились наркотики. Через наркотики они самостоятельно постигали себя.

Стимуляторы они глотали еще с Гамбурга. Иногда взрывали косяк — так другие пропускают стаканчик. Никто из них не пил — разве что временами бокал вина за едой.

Джорджа и Джона с ЛСД в 1965 году познакомил их друг-дантист, причем они и не подозревали, что это ЛСД. «Я как будто прежде по-настоящему ничего не пробовал на вкус, не разговаривал, не думал, не видел и не слышал, — говорит Джордж. — Впервые в жизни я не сознавал своего эго».

Музыке наркотики не мешали. Вновь собравшись вместе, разочаровавшись в актерстве и прочем, они начали работу над самым амбициозным своим альбомом, в котором отразился их интерес к веществам. Альбом назывался «Sergeant Pepper’s Lonely Hearts Club Band».

На сессиях звукозаписи у них появилась идея снять телефильм. Съемки третьего фильма откладывались больше года, как и прочие неприятные занятия, например гастроли и выступления. Было написано и тут же забраковано множество сценариев; один сочинил Джо Ортон (он был страстный битломан, и на его похоронах играли «A Day in the Life»). Постепенно битлы пришли к мысли написать и снять фильм самостоятельно — просто проверить, справятся ли.

Идея снять телефильм посетила Пола в апреле по дороге из Штатов, куда он летал поздравить с днем рождения Джейн, — ей исполнился двадцать один год, и она гастролировала с труппой театра «Олд Вик». Пол придумал так: «Битлз» сядут в автобус и посмотрят, что из этого выйдет. Все будет Волшебно — поэтому можно делать что заблагорассудится. И Таинственно — никто не будет знать, куда они едут и что с ними произойдет. Дальше ему в голову ничего не приходило. Остальные согласились, и проект застрял на полгода.

К тому времени Джордж с головой погрузился в индийскую музыку, что отразилось в «Sergeant Pepper», но мало того — он стал большим знатоком индийской религии. Жена Патти разделяла с ним эти увлечения. Собственно говоря, она первой и познакомилась с Махариши.

Патти рассказывает, что религией они заинтересовались случайно, поехав в Индию в сентябре 1966 года. Направлялись они к Рави Шанкару изучать индийскую музыку — тоже, кстати говоря, случайность. В фильме «Help!» есть сцена, в которой фигурируют разные необычные музыкальные инструменты. Скучая на съемках, Джордж для забавы взял один поиграть — как потом выяснилось, ситар.

В Индии Джордж осваивал ситар и познакомился с гуру Рави, Тат-бабой, который разъяснил ему закон кармы (закон причины и следствия). «Встреча с ним, чтение „Автобиографии йога“[163] и семь недель у Рави оказались духовно значимее всего, что со мной было, — даже значимее наркотиков».

Вернувшись домой, Джордж и Патти продолжали читать книги о религии — интерес, который пробудился в Джордже после первого кислотного трипа. Начал он с Олдоса Хаксли, а затем постепенно углубился в восточные традиции.

В феврале 1967 года Патти стала членом Общества духовного возрождения. Джордж тоже разок туда сходил, но не прошел инициацию — счел, что это не для него. «Я пыталась научиться медитации по книгам, — рассказывает Патти, — но у меня выходило не пойми что. Однажды подруга рассказала о трансцендентальной медитации и отвела меня на лекцию в Кэкстон-холл. Самого Махариши не было, просто кто-то рассказывал о нем и его работе, но я тут же присоединилась к движению. Лекция не очень-то вдохновляла, зато трансцендентальная медитация казалась простой и очевидной. С тех пор я собирала все брошюры движения — так я и узнала о летней конференции в Бангоре».

Джордж между тем не только читал и пересказывал прочитанное остальным, но и искал по миру мудреца, который просветил бы его и наставил на путь истинный.

Прочитав книгу о космических коммуникациях, Джордж даже съездил в захолустный район Корнуолла и несколько часов взбирался там на высокий холм, но никакого эффекта не добился. Он слыхал о куче разных людей с Востока и с Запада, изучал их идеи, но никто ему не подходил. Пока не появился Махариши.

Важно подчеркнуть, что битлы уже много чего знали задолго до встречи с Махариши. Он их не обращал, не протягивал им руку помощи и не направлял — он даже толком не открыл им ничего нового. Он просто угодил в их жизнь, как раз когда они его искали.

Духовные блуждания в потемках не мешали «Битлз» заниматься своими битловскими делами. В июле 1967 года они записали песню «All You Need Is Love» для международной телепрограммы «Наш мир», которую в прямом эфире посмотрели более ста пятидесяти миллионов зрителей[164].

Духовное пробуждение группы привело и к конкретным результатам. К августу 1967 года битлы покончили с наркотиками. Размышляя, читая и обсуждая духовные материи, они пришли к выводу, что искусственные стимуляторы особой пользы не приносят. Лучше достичь просветления без них. Впрочем, битлы не жалеют, что употребляли вещества. Говорят, что тогда это было полезно, а теперь уже нет. Однако от наркотиков они отказались не из-за Махариши, а самостоятельно и до знакомства с ним. Махариши лишь укрепил их в этом решении и внятнее его обосновал.

Занятно, что тонны бумаги с предупреждениями о вреде наркотиков, написанные ведущими журналистами и врачами, — после того как Пол, а затем Брайан признались, что употребляли ЛСД, — не произвели на «Битлз» впечатления, а вот духовные искания сработали.

В середине августа 1967 года несколько газет объявили, что Махариши в Лондоне и выступит с публичной лекцией. «Это было довольно неожиданно, — вспоминает Патти. — В наших брошюрах ни слова не было про то, что он в Лондоне или собирается на конференцию в Бангоре. Я, как узнала, сказала Джорджу: „Смотри, надо пойти“».

Но о том, что Махариши в городе, Джордж уже узнал от знакомых. На лекцию в отель «Хилтон» он позвал остальных.

Дело было в четверг вечером, 24 августа 1967 года. После лекции Махариши пригласил «Битлз» на летнюю конференцию движения в Бангоре, которая начиналась в субботу. Те согласились.

Ребята рассказали Брайану о Махариши, о движении трансцендентальной медитации и о том, какое невероятное впечатление все это на них произвело. Брайан тоже заинтересовался. Может, он подъедет попозже, конференция ведь продлится десять дней. Но тогда Брайана больше занимали долгие августовские выходные, которые он собирался провести в загородном доме с новыми друзьями.

Слухи о том, что «Битлз» собираются в Бангор с Махариши, просочились в прессу. Битлы рассчитывали на глубоко личное духовное переживание, а получили карнавальное шоу. Очень напоминало гастроли — а ведь они отказались от такой жизни год с лишним назад.

Вокзал Юстона заполонила толпа. Тысячи зевак и журналистов пришли поглазеть, как «Битлз» садятся в поезд, который «Дейли миррор» на следующий день назвала «мистическим скорым», а попросту говоря, в поезд в три пятьдесят на Бангор, Северный Уэльс.

На платформе творился такой хаос, что Синтия Леннон застряла на перроне. Пробиться к Джону ей не удалось — полицейский задержал ее, приняв за поклонницу.

В купе первого класса, набившись как сельди в бочке, сидели Джон, Пол, Джордж и Патти, Ринго, Мик Джаггер, Марианна Фейтфулл и Дженни Бойд, сестра Патти. Ринго решился последним — его жена Морин только что родила второго ребенка и еще не вышла из больницы. До последней минуты было не ясно, поедет ли он. «Я позвонил Морин в больницу. Она велела обязательно ехать. Нельзя такое пропускать».

Решение поехать в Бангор все приняли очень внезапно. Брайан Эпстайн знал, но не участвовал. Не было даже Мэла с Нилом, которые были с битлами всегда. Пять лет они никуда не ездили без Брайана или еще кого-нибудь. «Будто двинулись в путь без штанов», — говорил Джон.

Несколько часов они так и просидели в тесноте, боясь даже выйти в туалет, чтобы не раздавила толпа. Где их багаж, никто не знал. Похоже, никто не взял с собой денег. Интересно, что им скажет Махариши? Джон предположил: все то же самое, но на другой студии. «Типа, знаете, вот как одни на EMI, а другие на „Декке“».

Джордж очень серьезно возразил. Их наверняка ждет откровение. Мик Джаггер был очень тих и сосредоточен. Джон сказал, он надеется, Махариши пошлет его куда-нибудь в Индию, сидеть в пещере до конца дней, и тогда не придется больше работать битлом. «Ага, как же. Он небось скажет: иди отсюда, пиши „Lucy in the Sky with Diamonds“».

Махариши сидел в другом купе в позе лотоса — адепты покрыли сиденье белой простыней. Смеясь, он подпрыгивал на месте — а смеялся он без умолку. Признался, что в жизни не слышал музыки «Битлз». Ему сказали, что они ужасно знаменитые, и Мик Джаггер тоже, только он не понял про «Роллинг стоунз»[165] — не знал, что это означает.

В конце концов «Битлз» отправились к нему в купе. Он болтал с ними и смеялся. Иллюстрируя свою мысль, показал им цветок и сказал, что это — только сок. Сами по себе лепестки — иллюзия, как и вся физическая реальность.

Он сказал, что трансцендентальная медитация, которой он обучит их в Бангоре, — не что иное, как быстрый и простой способ достичь духовного состояния. Стоит усвоить медитацию, и достаточно практиковать ее полчаса по утрам. На весь день хватит. Это как банк. Заведи счет в банке — и не нужно таскать с собой деньги, нужно лишь заходить иногда и брать сколько требуется.

— А если ты жадина, — спросил Джон, — и прихватишь еще полчаса после обеда, а потом еще после чая?

Все засмеялись. Махариши так хохотал, что чуть не врезался головой в потолок. «Битлз» ушли пить чай, уступив место девушкам и Мику Джаггеру. Проводник отгородил часть вагона-ресторана, но кому-то все же удалось просочиться и попросить автографы.

— Зачем вам в Бангор? — спросили два подростка. Им не верилось, что люди, тем более «Битлз», поедут в Бангор по доброй воле. — Вы там выступаете?

— Ага, — ответил Ринго. — На Пир-Хед в восемь тридцать, второе отделение. Увидимся.

На станции Флинт Ринго признался, что, когда ездил на велосипеде из Дингла, дальше Флинта не заезжал.

В Бангоре их ожидало столпотворение. «Битлз» подумывали доехать до следующей станции, а потом вернуться на такси. Махариши сказал: держитесь за мной, все будет хорошо.

На платформе в толпе вопящих подростков стояли весьма потерянные адепты, встречавшие Махариши. Все держали в руке по цветку — хотели вручить гуру. Толпы фанатов, орущих на «Битлз», оттеснили их в сторону.

Бангор — городок на северном побережье Уэльса. Там есть большой педагогический колледж, где и проводилась конференция. Уже собралось около трехсот участников — и ни один не подозревал, что приезжают «Битлз».

Махариши, похоже, нравилась вся эта суета и сумятица. Он был очень добр и вежлив с журналистами и телевизионщиками. Побеседовав с участниками, он договорился о пресс-конференции.

Если вкратце, философия Махариши в том, что жизнь состоит из материальных и духовных ценностей. Он не призывает уходить от мира, становиться духовным отшельником. Но, по его словам, без духовного начала невозможно вести полноценную жизнь и получать полное удовлетворение от материальных благ. В какой-то степени это незатейливая смесь восточного мистицизма и западного материализма. Чтобы стать последователем Махариши, не нужно отказываться от денег или даже плотских удовольствий (в разумных пределах), однако нужно научиться его методам духовной реализации. Так ты достигаешь трансценденции, не оставляя повседневной жизни.

Беседуя с тремястами последователями, Махариши спрашивал, как у них успехи с медитацией. Один мужчина спросил, возможно ли во время медитации слышать шум машин.

Пресс-конференция вышла сумбурной и бестолковой. Пресса, в основном местные стрингеры центральных газет, понятия не имела, что происходит. Они думали, это какой-то рекламный трюк «Битлз». Не верили, что «Битлз» серьезно относятся к какому-то Махариши. Журналисты воинственно задавали вопросы, словно ожидая, что «Битлз» вот-вот признаются: мол, все это просто розыгрыш. Участники конференции дружно зааплодировали, когда битлы опрокинули прессу, заявив, что они это всерьез.

Потом Джон нашел в телефонной будке записи одного из репортеров. Заголовок «Пол, Джордж, Ринго, Джон Леннон и Джаггер» и описание, кто во что одет. «Теперь твой черед, — сказал Джон Мику Джаггеру, тыча в список имен. — Раньше, когда я был хулиган, меня звали Ленноном. Сейчас я Джон Леннон. Но я еще не дошел до следующей стадии, когда стану просто Джон. А ты все еще просто Джаггер».

К полудню в воскресенье все битлы получили от Махариши наставления. Они отдыхали от умственных усилий, и тут пришла весть о смерти Брайана Эпстайна. Махариши снова увиделся с ними — помочь, успокоить, ободрить и объяснить, сколь незначительна смерть. «Битлз» сели в машину и отправились в Лондон, не дождавшись окончания конференции.

Первоначально они собирались к Махариши в Индию в сентябре 1967 года, но по разным причинам, включая работу над фильмом «Magical Mystery Tour», отъезд пришлось отложить до февраля 1968-го.

«Битлз» и NEMS слегка встревожились, когда куча организаций внезапно развили бурную деятельность и затребовали пресс-конференцию. Задолго до того, как «Битлз» назначили дату поездки, начались переговоры о продаже прессе и телевидению прав на ее освещение и о создании пресс-бюро. Пиарщики Махариши добивались этого очень настойчиво.

Из Индии приехал официальный представитель индийского правительства, явился в NEMS и объявил, что организовал битлам посещение шести индийских штатов, а также встречу с миссис Ганди, премьер-министром Индии. Никто не поверит, но реклама их религии и всего прочего — последнее, чего «Битлз» хотели.

Всегда находились люди, а часто и власти, которые желали использовать присутствие или интересы «Битлз» в своих целях. Примерно тогда же, в 1967 году, похожая история произошла в Греции. «Битлз» подумывали купить греческий остров. Они увидели его во время круиза и даже собрали деньги. В то время было очень трудно провести такую сделку из-за валютных ограничений, но министерство финансов выдало им особое разрешение на вывоз денег из страны.

Битлы принесли стране миллионы, и была достигнута договоренность, что им разрешат купить уединенный остров. О цене условились. Только что установившийся в Греции военный режим их не волновал. Во время поездки в Грецию какой-то чиновник попросил их заглянуть в тихую деревушку. Там они обнаружили толпу журналистов и телевизионщиков. Туристические агентства использовали «Битлз» как пропаганду. Идею с Грецией «Битлз» решили забросить.

Казалось бы, неправдоподобно, что правительства разных стран пытаются обласкать четверых музыкантов бит-группы. Многие утверждали, что именно это делало лейбористское правительство, награждая их орденом Британской империи. Но с ними заигрывали постоянно — с самого начала какие-то люди зазывали их на посольские приемы и официальные визиты государственных деятелей. Большинство правительств считают «Битлз» приманкой для молодых избирателей.

Однако возня, поднявшаяся вокруг Махариши, не отвратила от него «Битлз». В конце концов Махариши тут был особо и ни при чем, хотя его естественное желание поведать людям о своем учении нередко приводило к тому, что он попадался на уловки прессы и пиарщиков. «Битлз» решили ему помочь. Джордж и Джон даже выступили в телевизионном шоу Дэвида Фроста — первый случай за два года, когда они пришли на телевидение[166].

Весной 1968 года Джордж и Джон два месяца проучились у Махариши в Индии. Пол провел там месяц. Ринго протянул десять дней. Он слегка скучал по Англии, хотя, как и прочие, прихватил с собой запасы печеных бобов. Однако все четверо сочли, что поездка принесла им духовные плоды.

Невзирая ни на что, 1967 год, прошедший под знаком ЛСД и Махариши, оказался для них самым плодотворным. За первые полгода они записали больше новых песен (шестнадцать), чем за первое полугодие 1963-го. За эти полгода было сделано столько же, сколько за весь 1966 год, — лишнее подтверждение тому, что битлы поступили правильно, прекратив гастроли.

Позднее, в ноябре 1967 года, «Битлз» выпустили еще один сингл, «Hello, Goodbye», а в декабре появился их часовой цветной телефильм «Magical Mystery Tour». На производство фильма ушло больше времени, чем на песни к нему.

С апреля, когда они придумали фильм и записали заглавную песню, и до сентября они к фильму не притрагивались. Потом начались съемки. Прихватив с собой сорок три человека, «Битлз» сели в автобус и отправились в Девон. Никто, включая битлов, толком не знал, что будет. Сценария никто не писал.

Съемки длились две недели. «Битлз» наивно полагали, что после Девона они смогут еще неделю снимать в павильонах Шеппертона, стоит им свалиться туда как снег на голову. Вместо этого пришлось устраиваться на летном поле в Кенте.

Но самым трудоемким оказался монтаж: на него ушло одиннадцать недель — в одиннадцать раз больше, чем они ожидали. Эту работу (как, впрочем, и съемки) вдохновлял и направлял Пол. Он режиссировал каждую минуту монтажа. Остальные просто околачивались в студии, иногда распевая песни с пьяным уличным музыкантом, случайно забредшим в монтажную.

«Битлз» наплевали на все правила и каноны кинематографии — они просто ломились вперед, и отсутствие знаний и опыта их не заботило. Кино было совершенно новой для них средой, но, главное, они впервые делали что-то самостоятельно, без наставлений Брайана Эпстайна или мудрости Джорджа Мартина.

В Британии фильм показали на Рождество 1967 года по Би-би-си. Он транслировался в большинстве европейских стран, Южной Америке, Австралии и Японии. Отсутствие сюжета и грамотной режиссуры было заметно невооруженным глазом, что вызвало бурю негодования со стороны большинства британских телевизионных критиков. «Дейли экспресс» назвала фильм «безвкусной чепухой» и «невероятной ахинеей». Его предваряла рекламная кампания, и оттого многие упустили из виду, что это был эксперимент. Все ожидали от него слишком многого. Впервые за пять лет «Битлз» нещадно ругали. Большинство критиков не упустили случая оттянуться.

Задолго до того, как фильм появился на экранах, «Битлз» о нем почти забыли, сделав из случившегося должные выводы, — разве что Пол в глубине души, наверное, еще надеялся, что фильм понравится зрителю. Но на съемках они приобрели достаточно опыта и уверенности и уже думали попробовать полнометражный фильм.

Если не считать телефильма, год был удачный. «Sergeant Pepper» многие сочли наивысшим на тот момент достижением группы. Музыкальный критик «Таймс» Уильям Манн в обширной статье объяснял, что это крупнейшее творческое свершение в истории поп-музыки.

Для битлов год начался поисками себя и закончился тем, что они вновь слились в группу, хоть и лишенную менеджера. Зато они нашли Махариши. И уже самостоятельными личностями наконец взялись приводить в некий порядок свои мысли, свои дома и свои организации. А мы, таким образом, вместе с ними дошли примерно до сегодняшнего дня — до 1968 года.

Часть 3

28 Друзья и родители

Сегодня на ливерпульских домах, где родились «Битлз», нет синих мемориальных досок, хотя сюда ежегодно совершают паломничество тысячи фанатов. В Ливерпуле остался лишь один из родителей «Битлз» — а также бывший битл Пит Бест.

Он женат, у него двое детей. Он живет в одном доме со свойственниками и работает в пекарне резчиком хлеба за восемнадцать фунтов в неделю. После расставания с «Битлз» он играл в других группах, но в 1965 году бросил шоу-бизнес. Год он не занимался ничем, избегал людей, чуть не превратился в затворника. Отказывался от выгоднейших предложений написать историю своей жизни. Его воспоминания о Гамбурге, особенно о девушках, выпивке и наркотиках, могли бы его озолотить.

«Что от этого проку, помимо денег? Это бы смахивало на элементарную зависть. Я хотел жить собственной жизнью, но удалось очень не сразу… Больше всего я боялся человеческой жестокости. Встречаясь с людьми, я уже знал, что они думают или скажут. „А парень-то неудачник“. Вот это меня подкашивало. Люди мне грубили, говорили чудовищные вещи».

Пит пал духом. Грустный и усталый, он сидит перед телевизором у матери дома. Он наконец постригся под «Битлз», но по-прежнему носит кожаную куртку и джинсы, как тогда в Гамбурге. Миссис Бест забросила шоу-бизнес, но по-прежнему полна энергии. По сей день уверяет, что «Битлз» выгнали Пита Беста из зависти.

Пит говорит, что всегда считал битлов хорошими музыкантами и знал, что их ждет успех.

«Что всего обиднее — я ведь понимал, какой шанс упускаю. Поначалу жалел, что все это было. Когда они вышвырнули меня, как котенка, я решил: не хочу больше их видеть никогда в жизни. Была бы у меня обыкновенная профессия — учитель, например, — и никаких таких забот… Но теперь иначе. У меня полно хороших воспоминаний. Были прекрасные времена. Я за это благодарен. А потом настал Судный день».

В гамбургских клубах по сей день полно британских групп, но Клауса в городе нет. Он теперь играет с британской группой Manfred Mann. «Битлз» произвели на него такое впечатление, что Клаус последовал за ними в Англию и присоединился к группе, не умея играть ни на одном инструменте, кроме фортепиано. Они до сих пор дружат. Джордж сочинил одну свою песню в доме у Клауса. Клаус немного рисует — это он оформил конверт пластинки «Битлз» «Revolver».

Астрид по-прежнему живет в Гамбурге, но больше не фотографирует. Говорит, что ее воротит от прессы, и отказывается от любых предложений написать воспоминания о «Битлз».

В последний раз она работала в баре небольшого, но странного ночного клуба. Она вышла замуж за Гибсона Кемпа, бывшего ливерпульского музыканта, который тоже когда-то играл в бит-группе. Одно время он выступал в трио вместе с Клаусом. Астрид сохранила комнату Стю в неприкосновенности. Там очень темно и зловеще. И до сих пор горят свечи.

С 1945 года, когда Джону было пять лет, и до 1964-го Фред Леннон с ним не виделся и даже не потрудился о нем разузнать. Фред мыл посуду в гостинице в Ишере. «Однажды другая посудомойка мне говорит: „Если это не твой сын, Фред, то я прям и не знаю чей“. Сказала, что есть такая группа и в ней играет парень с моей фамилией и похожим голосом, хотя поет, конечно, хуже. А я о них и не слыхал».

По дороге домой в Уэйбридж Джон, сам того не зная, наверняка не раз проезжал мимо гостиницы, где мыл посуду его отец.

Сообразив, что Джон Леннон — его сын, Фред бросился в газеты, где раздавал интервью направо и налево. Сам он, конечно, утверждает, что рекламная шумиха ему ни к чему. Так уж получилось. Вдобавок так уж получилось, что газета «Тит битс» выплатила ему сорок фунтов за биографию. И так уж получилось, что он записал пластинку. Фред говорит, пластинка не принесла ему денег. «Я на ней даже потерял. Меня заставили привести в порядок зубы. Обошлось в сто девять фунтов. До сих пор выплачиваю, по десять фунтов в месяц».

У него состоялась двадцатиминутная встреча с Джоном, после которой Фреду указали на дверь. Он снова попытался встретиться с сыном, заявился к нему домой, но у него перед носом захлопнули дверь. Фред маленького роста, но почти элегантен. Густые седые волосы зачесывает назад на висках — эдакий вышедший на покой актер. Ему пятьдесят пять, но он очень жизнерадостен и моложав. «Я еще, между прочим, пользуюсь успехом у девушек. Раз уж они считают меня парнем что надо, значит я еще очень даже ничего. Я знаю, что Джон ужасно боится старости. Можете ему передать, что я моложе его».

Фред очень внимательно следил за карьерой Джона. «Пару раз он меня подвел. Первый раз — когда принял орден Британской империи. Я б на его месте отказался. Королеве меня не купить. А второй — когда не захотел выступать на литературном обеде в „Фойлз“. Я бы непременно толкнул речь, да еще бы и спел».

С 1964 года он мечтает нормально поговорить с Джоном по душам. «Просто чтоб он увидел, какой я на самом деле». И от помощи Фред тоже бы не отказался. «Если вдруг Джон предложит».

Когда Джон узнал, что у Фреда Леннона полно воспоминаний про Джулию и детство сына, состоялось великое примирение. Они встретились и подружились, к немалому восторгу Фреда. С начала 1968 года он бросил мыть посуду и теперь на деньги Джона живет в небольшой квартирке.

Мими живет одна в роскошном бунгало неподалеку от Борнмута с котом Тимом, которого Джон подобрал на улице много лет назад. Дом стоит прямо на берегу моря, в прекрасном саду, абсолютно белый и сверкающий в лучах солнца. Лестница спускается из сада прямо к воде. Все это счастье обошлось в двадцать пять тысяч фунтов.

Снаружи не видны ни фасад, ни задняя стена дома. Заглянуть к Мими можно только летом, когда по бухте Пул ходят пароходы. Теплоходы проплывают мимо ее дома, и из мегафона раздается: «А этот дом с полосатыми жалюзи принадлежит Джону Леннону. А вон там сидит Мими». Услыхав это в первый раз, Мими так разозлилась, что выбежала на ступеньки над морем и заорала: «Заткнитесь!» В ответ на теплоходе только рассмеялись.

В остальном ее жизнь течет спокойно. Правда, фанаты стащили пару фонарей перед домом. Время от времени Мими видит, как они фотографируют ее и дом, но не более того. Свой адрес и телефон она держит в секрете.

Мебель в доме сработана под старину. На вид новая, но почти все Мими привезла из старого дома в Ливерпуле. Там, говорит Мими, у нее были кое-какие славные вещи. Однажды, еще в Ливерпуле, к ней пришел репортер — осмотрелся, сказал, что очень красиво, и добавил: «Джон просто молодец, что все это купил». Его тут же выставили вон.

В доме много книг, в основном классика и биографии. Она только что прочла «Макса» лорда Дэвида Сесила[167]. Романы ее не интересуют.

Орден Британской империи, врученный Джону, красуется у нее на телевизоре. Правда, Мими опасается, как бы люди не решили, что это неуважение к королевской семье. Как-то Джон приехал и нацепил орден Мими на грудь — сказал, что она его больше заслужила.

В холле и в комнатах на стенах висят битловские золотые диски, хотя и не так много, как у других родителей. В коллекции Мими есть табличка — подарок Джона. На табличке выгравированы слова Мими, которые она твердила Джону в юности: «Гитара — это неплохо, Джон, но на жизнь ты ею не заработаешь».

Из дома в Ливерпуле Мими уезжать не хотелось. «Я была вполне довольна. Дом очень удобный. Я в него вложила сотни фунтов. Но Джон два года ко мне приставал с этим переездом. Со временем ему надоело, и он сказал: „Ладно, оставайся“.

А потом опять давай уговаривать, когда другие родители переехали в новые дома. „Дурачок, — говорила я ему, — зачем вытаскивать меня из грязи?“

После премьеры первого фильма я гостила у него в Лондоне. Джон спустился к завтраку и говорит: „Так, всё, я ищу тебе дом. Где ты хочешь жить?“

Я говорю: в Борнмуте — просто первым в голову взбрело. Он взял телефонную трубку и позвонил Энтони, своему шоферу. Велел достать карту Борнмута — мы немедленно выезжаем.

Я подумала — ну ладно, прогуляемся. Приехали, взяли список домов в агентстве „Рамзи“. Долго катались, но мне хотелось дом у моря, а таких не попадалось. Я уже подумала, на том все и кончится, сейчас поедем домой. Но тут агент вспомнил — есть один дом, только что выставили на продажу.

Из дома еще не выехали прежние владельцы, и мне не хотелось заходить — тем более Джон был так одет… Драные джинсы, старая замшевая куртка. Я ее купила сто лет назад, она на нем уже по швам трещала. И еще дурацкая капитанская фуражка.

Я сказала: не надо заходить, нельзя же сваливаться людям как снег на голову. А Джон ответил, что это все ерунда, буржуазный домишко, нечего тут церемониться. Смотри, говорит, сама буржуйкой станешь.

Джон зашел бравой походкой, сказал: „Здрасте, можно у вас дом посмотреть?“ Хозяева просто оторопели. Джон спрашивает: „Тебе нравится дом, Мими? Если нет, я его куплю себе“. Позвонил своему бухгалтеру и купил».

Мими переехала в октябре 1965-го. Свой старый дом в Ливерпуле она продала за шесть тысяч фунтов — неплохие деньги. Правда, по ее словам, это был хороший дом в хорошем районе.

Дом в Борнмуте записан на Джона, но Мими будет в нем жить, пока захочет. Джон оплачивает все ее счета. Посоветовал ей потратить деньги, вырученные с продажи ливерпульского дома, но Мими ответила, чтоб он не валял дурака.

«Здесь прелестно. Когда-то я мечтала: вот Джордж отойдет от дел и мы переедем на южное побережье. С тех пор как я здесь живу, я забыла о зиме. Я пью с разными людьми чай или что покрепче, но не более того. У меня никогда не бывало много друзей вне семьи. Я читаю и гуляю. Дни кажутся слишком короткими».

Успех битлов резко изменил материальное положение их родителей, и все они восприняли это по-разному. Пожалуй, только Мими относится к Джону как прежде. В других семьях чувствуется легкое преклонение, если не сказать благоговение перед сыновьями. А Мими до сих пор недовольна тем, как Джон одевается и выглядит, — точно так же она отчитывала его, когда он был подростком. Она бранит Джона, когда он набирает лишний вес, и велит не транжирить деньги. «Он слишком сорит деньгами. Выманить их у Джона легче легкого. Невероятно щедрый. Я ему всю жизнь твержу». Другие родители своих сыновей не критикуют ни словом.

Мими не нравится, как Джон разговаривает. По ее словам, у него неправильная речь, он не заканчивает фразы. «И чем дальше, тем хуже. Часто я вообще не понимаю, о чем он. Перескакивает с пятого на десятое».

Видятся они не очень регулярно, но Джон постоянно шлет Мими из-за границы смешные письма с рисуночками на конверте, специально для нее. Мими их бережно хранит в письменном столе. Приезжая в гости, Джон переворачивает дом вверх дном — смотрит, чем Мими занималась в его отсутствие. У нее до сих пор сохранились книжки, которые Джон писал в детстве. Иногда Мими их перечитывает.

«Очень похоже на то, что он потом напечатал. Все те же каракули, как я их называю, он годами так забавлялся. Мне кажется, первая книжка была лучше, но на некоторых его стихах меня до сих пор разбирает смех».

Несмотря на богатую обстановку, в жизни Мими мало что изменилось. Она говорит, что отдала бы все на свете, включая дом и битловский успех, — только бы Джон опять стал ее маленьким мальчиком.

«Я бы не пожалела и двух миллионов фунтов, чтобы вернуться в прошлое. Эгоистично, я понимаю. Мне он всегда видится маленьким. Я знаю, что это глупо. Но ничто не принесет мне той радости, которую он дарил мне в детстве».

Мими наверняка хотелось бы видеть Джона гораздо чаще, но она ни за что не признается, не будет вешаться ему на шею.

«Он же не виноват, что я вдова. Хуже нет для парня, чем знать, что кто-то жить без него не в силах. У него есть жена, семья, ему надо о них подумать. Джон знает, что я здесь. Навещает меня, когда может. Летом четыре дня просидел на крыше. Я бегала вверх-вниз, носила ему напитки. Джон не выставляет чувства напоказ. Ему трудно извиняться… Но как-то вечером он сказал, что, даже если не навещает меня каждый день или каждый месяц, все равно ежедневно обо мне думает, где бы ни был. И мне это очень важно».

По словам Джима Маккартни, самый счастливый день в его жизни наступил в 1964 году, когда Пол сказал, что отец может бросить работу. В отличие от других родителей, Джиму не требовалось повторять дважды. Ему стукнуло шестьдесят два, до пенсии оставалось три года. Он с четырнадцати лет работал в одной хлопковой компании и был сыт по горло. Несмотря на возраст и опыт, платили ему всего десять фунтов в неделю. На хлопковом рынке случился спад, и последние годы Джиму было весьма неуютно. Годами он жил в страхе, что его уволят и возьмут кого-нибудь помоложе.

Пол нашел ему дом за 8750 фунтов на полуострове Уиррэл в Чешире. Примерно через год Джим снова женился, до того десять лет прожив вдовцом.

До того как сделать Энджеле предложение, он встречался с ней всего трижды. Она была вдовой, гораздо моложе его, и у нее была пятилетняя дочь Рут. С тех пор как ее муж погиб в автокатастрофе, Энджела жила в однокомнатной квартире в Кёрби. «Мы оба были одинокими людьми».

Они явно очень счастливы. Джим обожает Рут, весьма смышленую юную леди, которая считает дурочками девчонок из школы, пристающих к ней с расспросами о ее знаменитом сводном брате. Энджи — бодрая, остроумная и веселая женщина. Она умело справляется с хозяйством и водит машину: Джим не умеет. Она подарила ему вторую молодость. Сегодня Джим носит модные облегающие свитеры поло и брюки-дудочки, из-за каких еще недавно орал на сына.

Майкл живет с ними.

— Я отнесла Майку надувной матрас и три листка копировальной бумаги, — говорит Энджи.

— Очень гигиенично с твоей стороны, — отзывается Джим.

— Ему еще нужны трехфунтовые мешки с мукой. Он их роняет на разделочную доску и записывает на магнитофон. Шикарная спальня, но какой там бардак. Чего он добивается-то?

— Звука трехфунтовых мешков с мукой, падающих на разделочную доску, — объясняет Джим.

Купив дом, Пол потратил еще восемь тысяч фунтов на центральное отопление, полный ремонт и новую мебель. Участок огромный, из задних окон — потрясающий вид на устье реки Ди. Дом новый, но уютный и обжитой. Джим и Энджи не боятся свалившейся на них роскоши.

«Ну да, я скучаю по Ливерпулю и кое-кому из друзей, но не слишком сильно. Мне уже поднадоело, что люди только и твердят: „Ты, наверное, горд, что у тебя такой сын? Каково это?“ Только это и спрашивали снова и снова. С такими людьми я порвал. Но близким друзьям и родственникам я часто звоню, зову в гости».

Джим близко дружит со своим врачом: зовет его по имени, даже прозвищем — Пип. Не снобистски, не нарочито — абсолютно естественно. Едва приходит Пип, Джим достает бутылку солодового виски. У него два садовника, но за виноградом в большой отапливаемой теплице Джим ухаживает сам. Он сам делает вино, и у него всегда обильные запасы. В библиотеке он берет книги по орнитологии и знает всех птиц в своем саду. Он также большой специалист по белкам.

Если не обращать внимания на легкий ливерпульский акцент, по его одежде, привычкам и стилю жизни не скажешь, что Джим всю жизнь провел в муниципальном доме, зарабатывая десять фунтов в неделю. И уж никак об этом не догадаешься, увидев его на скачках. Вот там он настоящий джентльмен.

Оставив работу, приобретя дом и, главное, женившись, он стал абсолютно счастливым человеком. Но главный его праздник состоялся на шестьдесят второй день рождения. Это было вечером 6 июля 1964 года, когда состоялась премьера первого фильма «Битлз».

«Потом мы все поехали в Дорчестер. Там была принцесса Маргарет. Я видел, как Пол кому-то помахал и ему передали пакет. Он вручил его мне: „Держи, пап, всего тебе наилучшего…“ Я открыл пакет — а там фотография лошади. Очень мило, говорю, а сам думаю: на кой мне сдалась фотография лошади?.. Пол, видимо, заметил, какое у меня лицо. И говорит: „Это не просто фотография. Я этого чертова коня купил. Теперь он твой и в субботу участвует в скачках в Честере“».

Знаменитый мерин Дрейкс Драм обошелся Полу в тысячу пятьдесят фунтов. Пол оплачивает и его тренинг: шестьдесят фунтов в месяц. В 1966 году Дрейкс Драм выиграл три тысячи фунтов, включая тысячу на скачках в Ньюбери и скачки перед «Гранд Нэшнл» на ипподроме в Эйнтри.

Джим ни в чем не нуждается. Как у всех битловских родителей, у него есть счет, откуда он может снимать сколько угодно денег. Джим обходится без показухи, но, похоже, больше прочих любит и смакует буржуазную жизнь.

«Перемены свалились на меня неожиданно — мне было шестьдесят два. Я не сразу привык. А теперь я как рыба в воде. Слова на манер аристократов не растягиваю, но жизни радуюсь. Будто всегда так жил».

Майкл Маккартни привыкал к переменам дольше. Они с Полом всегда были близки, и по возрасту, и по вкусам, — ближе, чем Джордж со своими братьями, — и от этого Майклу труднее. «Наш мальчик на меня, пожалуй, влияет, тут уж ничего не поделать. Он всегда был звезда. Всегда впереди, первый красавец, все девчонки и вся слава достаются ему».

В Ливерпуле у Майкла годами выпрашивают автографы, потому что он брат Пола. И он решительно расписывается «Майкл Макгир» — к великому неудовольствию битломанов. Обычно он вообще отрицает родство. «Нет, милая, хотел бы я быть его братом. Купался бы в деньгах, а?»

Сейчас известность Майкла Макгира растет, хотя дело идет медленно и он подолгу сидит без работы. Майклом Макгиром он стал в 1962 году, когда пришел в группу The Scaffold. Начали они неплохо, с 27-недельного телесериала, но на том все и заглохло (не считая выступлений в местных театрах) до 1967 года, когда их песня «Thank U Very Much» попала в горячую десятку. За этим последовали новые концерты и пластинки. Майкл — хороший певец и умеет сочинять музыку, но всегда принижал эти свои достоинства и предпочитал пробовать себя в чем-то другом.

«Я не стремлюсь стать знаменитым. Я просто хочу добиться успеха в своей работе, но с условием, что работаю я самостоятельно. Больше всего я боялся стать как братья Шона Коннери или Томми Стила[168], которые пытаются идти по стопам своих знаменитых братьев».

Семейство Харрисон живет теперь под Уоррингтоном. Из Ливерпуля они уехали в 1965 году, когда мистер Харрисон перестал водить свой автобус. Уоррингтон не из тех городов, куда переезжают разбогатевшие ливерпульцы. Обычно они переправляются через Мерси, в престижные районы Чешира, как Джим Маккартни. От Уоррингтона до Ливерпуля пятнадцать миль и примерно столько же до Манчестера. Это один из бесчисленных промышленных городков Ланкашира, где даже в самые солнечные дни преобладает серый цвет.

Харрисоны, впрочем, живут не в самом Уоррингтоне, а в местечке под названием Эпплтон, милях в трех-четырех от города. Это богом забытый сельский оазис, вокруг поля, куда ни глянь — больше ни одного дома. Из всех обиталищ битловских родителей дом Харрисонов самый изолированный, и его труднее всего отыскать.

Это большое бунгало Г-образной формы, окруженное тремя акрами сада, — еще недавно на его месте было фермерское поле. Два дня в неделю приходит садовник, приводит сад в порядок. Харрисоны называют свой дом бунгало, но там есть одна комната и на втором этаже. Они ее считают комнатой, но, вообще-то, она тридцать два фута в длину и тянется вдоль всего дома. Они устраивают там вечеринки и показывают кино.

Дом обошелся Джорджу в десять тысяч фунтов. С учетом всех доработок — например, новой открытой лестницы и солярия — дом тянет тысяч на двадцать. Такой же дом в Борнмуте, пожалуй, стоил бы под сорок тысяч.

Внутри дом обставлен новой современной мебелью, на полу пушистые ковры, повсюду яркие безделушки со всего света. Большинство этих сувениров присылал не сын, как у других родителей, а поклонники. И в отличие от других домов, золотые и серебряные диски «Битлз» здесь не так слепят глаза. В основном стены увешаны дарственными надписями для Гарольда и Луизы Харрисон.

На одной стене — громадная золотая табличка: «Гарольду и Луизе Харрисон — дань уважения за время и внимание, которых они не жалели для битломанов всего мира. Объединение поклонников „Битлз“. Помона, Калифорния, 1965».

Остальные битловские родители считают, что у миссис Харрисон не все в порядке с головой, — они не понимают, зачем она тратит столько времени и сил на фанатов, она ведь не обязана. Но миссис Харрисон поклоняется поклонникам. Она — фанатка фанатов.

В любую свободную минуту она отвечает на письма битломанов. Зачастую сидит и строчит до двух часов ночи. Миссис Харрисон лично пишет около двухсот писем в неделю. Не отписки, а нормальные письма, страницы по две. Да еще подписывает и рассылает фотографии. На почтовые расходы семья тратит запредельные суммы.

«Я всегда отвечаю сама, кроме разве что писем явных психов. Если письмо на иностранном языке, например на испанском, я их внимательно читаю, нахожу знакомые слова — скажем, „admiro“[169]. Тогда я примерно понимаю, о чем речь, и высылаю подписанную фотографию». Каждый месяц она ездит в ливерпульский клуб битломанов и забирает новую пачку фотографий. У них бывает до двух тысяч в месяц.

«С самого начала мне приходили такие чудесные письма от поклонников — а чаще от их мам. „Дорогая миссис Харрисон, Вы и представить себе не можете, что значило для моей дочери Ваше письмо. Она годами писала в эти липовые фан-клубы, и никто никогда не отвечал, а тут — письмо от самой мамы Джорджа! Моя дочь просто до потолка прыгала!“ Сами понимаете, надо было отвечать и дальше… Конечно, было время, когда ответить на все письма было физически невозможно. В 1963-м и 1964-м приходило по 450 писем в день со всего света. Когда Джорджу исполнился двадцать один год, пришли тридцать тысяч открыток и полчища вопящих поклонников. Пришлось поставить снаружи полицейского. Он все никак не мог пережить, что подростки целуют дверную ручку. „У вас что, всегда так? — спрашивал он. — Я бы, наверное, спятил“. Несколько лет почту нам привозили в специальном фургоне, но сейчас все сильно поуспокоилось. С двумя сотнями писем в неделю я справляюсь, если не ленюсь».

Корреспонденты миссис Харрисон имеют привычку нежданно-негаданно заявляться на порог. Только что у нее гостила семья американцев, специально приехавших ее навестить. «Они на две недели поехали в Европу и Священный город. В Британию не попадали, но прилетели из Парижа в Манчестер, а там взяли такси к нам. Повезло им, что мы были дома».

Миссис Харрисон всегда любила эпистолярный жанр, еще задолго до того, как Джордж прославился. С двумя подругами она переписывается тридцать лет. Их адреса миссис Харрисон получила из журнала Woman’s Companion. Одна живет в Барнсли, Южный Йоркшир, другая в Австралии. С обеими миссис Харрисон делится семейными сплетнями с 1936 года. Когда «Битлз» приехали в Австралию, в газетах замелькали детские фото Джорджа. Никто не понимал, откуда они взялись. Сам Джордж их прежде не видел. А это австралийская подруга раскопала снимки, которые миссис Харрисон присылала ей много лет назад.

«Люди думают, из-за Джорджа мы здорово изменились. Мы тут на днях были на свадьбе одного битломана, и нас там спрашивали: „Вам, наверное, с нами не очень интересно?“ Им кажется, мы тут норковые манто не снимаем… Они хотят, чтобы мы были не такими, как они. Не знаю почему. Гарри, когда еще работал, вечно слышал: „Только не говорите, что еще работаете“. А теперь он не работает, и они совсем уверились, что мы другие. Куда ни кинь, всюду клин».

Мистер Харрисон ушел на покой в 1965 году, проработав водителем автобуса тридцать один год. «Я водил большой автобус, 500-й маршрут. Это экспресс, он едет через весь Ливерпуль, очень быстро, тут важно не угодить в пробку. Как-то раз Джордж спрашивает: „Сколько тебе платят на твоей пятисотке?“ Десять фунтов и два шиллинга, говорю. „В день?“ Нет, говорю, в неделю. Так их, говорит Джордж, и растак, я тебе заплачу против этого втрое, чтоб ты ничего не делал. Проживешь на десять лет дольше».

Каждое лето чета Харрисон открывает праздники садоводов по всей стране — обычно католические. Миссис Харрисон в церковь не ходит, но, родившись католичкой, считает своим долгом по возможности помогать церкви.

«К югу мы доехали аж до Солсбери. Как называлось то место к северу от Лондона, Гарри? Ах ты ж, батюшки, забыла. Харпенден, вот как. В местных газетах расписали, что мы приедем на открытие. Всегда так делают… Еще мы судим конкурсы красоты. Помогаем инвалидам, слепым, ну и церквям. Мне, вообще-то, все равно, ради кого это все… Обычно я вначале коротко говорю, что мне очень приятно быть здесь и сделать им что-то полезное. Передаю им привет и наилучшие пожелания от Джорджа и мальчиков. А когда мы обходим палатки, нас засыпают вопросами. Нам нравится. Ну, хоть чем-то людям помочь».

Родной отец Ринго, тоже Риччи Старки, очень редко виделся с Ринго, с тех пор как развелся с его матерью. Ринго было тогда пять лет.

Как вспоминает Ринго, отца он, когда вырос, видел лишь один раз. Было это в 1962 году — он тогда еще играл с группой Рори Сторма.

«Я как-то зашел к Старки, а он там, — рассказывает Ринго. — К тому времени я уже повзрослел и ничего не имел против него. Он сказал: „Я вижу, у тебя машина“. А я как раз тогда купил „зодиак“. Я говорю: „Хочешь выйти взглянуть?“ — „Хочу“. Мы вышли, он осмотрел мою машину. И на том все. Я его больше не видел и с ним не общался».

Позже отец Ринго уехал из Ливерпуля. Теперь он живет в Кру, работает кондитером в булочной, подрабатывает мойщиком окон. Он снова женился, но детей у него нет. Ринго — его единственный сын, а дети Ринго — единственные внуки. Он собирает их фотографии, выдирает их из газет. Успехам сына он совершенно не завидует, только жалеет, что их не увидел его отец, — тот Маленького Риччи обожал. В семье его самого называют Большим Риччи, а Ринго — Маленьким Риччи.

С первых дней славы Ринго его отец сознательно избегал известности и самого Ринго, что достойно всяческого уважения. Когда люди замечали сходство имен и спрашивали, не родня ли он Ринго, он отвечал, что дядя. Однако Большой Риччи признается, что был бы не прочь повидаться с сыном. «Но я медлительный. Меня надо пнуть, чтоб с места сдвинуть». Его раздражает, когда Гарри Грейвза, отчима Ринго, порой называют в газетах «отцом Ринго». Он хотел бы внести ясность, но в то же время не хочет, чтобы пресса прознала, кто он и где живет. Ему неохота очутиться в лучах славы Ринго.

Как и Ринго, он тих и склонен к самоуничижению. У них с Ринго много общего внешне — в особенности нос. И оба терпеть не могут лук, что очень странно, — они же практически не жили вместе.

Мать Ринго Элси и отчим Гарри Грейвз живут в роскошном бунгало, как с выставки «Идеальный дом», в Вултоне, очень престижном районе Ливерпуля. Дом обошелся в восемь тысяч фунтов. Найти его помогла Мари Магуайр, подруга детства Ринго. Неподалеку, в лучшей части Вултона, жили Эпстайны. Элси и Гарри — единственные из битловских родителей, кто остался в Ливерпуле.

Дом стоит вдали от дороги, на участке почти в акр, и окружен лужайками и кустами роз. Это очень шикарный район, где все дома словно безлюдны и смахивают на экспонаты с выставки, — в отличие от бывшего района Дингл, где на каждом шагу люди высовываются из окон или толкутся на ступенях.

Дом со вкусом обставлен мягкой мебелью «Джи-План» — все купил Ринго. На стенах в дорогих рамках висят три золотых и два серебряных диска «Битлз». Над телевизором — свадебная фотография Риччи и Морин с ребенком.

«Сейчас, — говорит Элси, — мне кажется, что самым потрясающим был тот первый концерт в „Палладиуме“. Когда я сидела в зале и слушала, как все эти лондонцы кричат от восторга. Конечно, мне понравились премьеры обоих фильмов. И прием в ливерпульской ратуше. Они были такие чудесные. Все было чудесно… Я хочу еще сказать: Ринго никогда не задирал нос. Его жизнь совсем не изменилась. И Морин очень тихая, очень естественная».

«Пожалуй, мне больше нравилась их ранняя музыка, — признается Гарри. — Всякий рок-н-ролл. Но ведь и на месте стоять нельзя, правда? Такой уж у них бизнес. Теперь их мелодии надо слушать внимательно, по нескольку раз».

Родители Ринго последними переехали в новый дом. «Раньше мне про переезд и слушать было неохота. В Дингле мне так нравились соседи. Даже когда ребята прославились, соседи относились к нам по-прежнему. Мы никогда не чувствовали себя лишними. Но фанаты стали невыносимы. В конце концов сдали нервы. Теперь-то получше, тем более здесь… Правда, ребятам все равно сложно. Помню, Риччи сидел дома до темноты: опасался выходить при свете. Ужас, да? Но ведь нельзя, чтоб тебе досталось сразу все… Казалось, здесь будет поспокойнее. Шумиха всегда была невыносима — эти вездесущие репортеры, эти люди, которые постоянно куда-нибудь нас звали что-нибудь открывать. А здесь очень тихо. И никто не знает наш новый телефон».

Шумиху не жалуют все родители «Битлз». Все не любят давать интервью. Опасаются сказать не то и вызвать неудовольствие сыновей. Особенно Элси и Гарри. Ринго приходилось звонить матери и просить ее не болтать о том, какой он распрекрасный.

Харрисоны наслаждаются общением с фанатами, Джим Маккартни наслаждается новым богатством бытия, Мими наслаждается грезами, в которых Джон все еще маленький, а вот Элси и Гарри так пока толком и не освоились. Как будто сами не верят, что все это наяву. Новое положение дел им нравится, но они по-прежнему семь раз подумают, прежде чем решатся что-нибудь предпринять.

В 1965 году, в пятьдесят один год, Гарри бросил малярничать и декорировать в Ливерпульской корпорации.

«Мог бы проработать еще четырнадцать лет, если б захотел. В корпорации было хорошо. Там ребятами гордились не меньше, чем я. Хотя подшучивали надо мной, конечно: „А тебе-то зачем в очередь за получкой?“ Риччи долго уговаривал меня выйти на пенсию, но я сомневался, что стоит. А потом какой-то его приятель увидел, как я на сорокафутовой лестнице в снегопад белил здание городского совета, и Риччи заставил меня бросить работу… Время чуток замедлилось. Я отремонтировал дом. Могу еще раз отремонтировать или нанять кого-нибудь — мы теперь можем себе это позволить. Пришлось привыкать к новой жизни. Вроде я осваиваюсь. Всегда можно поработать в саду. Или в доме что-нибудь смастерить».

Вечером они смотрят телевизор, играют в бинго или идут танцевать. Ужин с танцами — это для них ново, и они ходят часто. Подружились с несколькими соседями-бизнесменами, и те зовут их на танцы к себе в конторы. Обычно люди быстро узнают, кто они такие, и приходится раздавать автографы. Гарри нравится, а Элси не очень.

«Недавно ездил к родне в Ромфорд, — рассказывает Гарри, — и пошел с племянником на школьное представление. Они там концерт давали. Всплыло, кто я такой, — сами знаете, как это бывает, — и дело кончилось тем, что я раздал сотни три автографов. Концерта я так и не увидел».

Гарри всегда был не прочь спеть в пабе — обычно он подражает Билли Дэниэлзу[170]. С тех пор как «Битлз» прославились, он включил в репертуар несколько их песен.

«На той неделе три дня подряд лил дождь, а мы сидели дома и смотрели в окно. Делать было нечего, я и подумал: может, пару песен написать? Хотите взглянуть? Вот, например: „They sit all day, thinking alone, / Waiting for a ring on the telephone“[171]. У меня уже есть пять песен. Я послал Риччи, — может, он придумает к ним музыку. Этим стихам только и нужно чуток хорошей музыки. Но Риччи стихи вернул. Говорит, что играет только на одном инструменте, у него музыки не получится. Но хоть какое-то занятие, да?.. Забавно — столько лет жили через пень-колоду, а теперь вдруг не нуждаемся в деньгах. До сих пор ездим в поезде вторым классом. Там тоже приличные места… Мы скучаем по старым друзьям, но часто ездим к ним в гости. Я иногда объезжаю стройки корпорации. Задираю голову, а ребята с верхотуры меня окликают. И я им такой: „Как дела, парни? Ровнее держите кисть!“»

«Какая-то фантастика, правда? — говорит Элси. — Мальчики всё для нас сделали. Больше и желать нечего. Последние пять лет — просто сказка. Но я по-прежнему волнуюсь за Риччи, за его здоровье — он ведь столько пережил. Я знаю, что он взрослый мужчина, у него семья, дети. И все равно волнуюсь».

29 Империя «Битлз»

После смерти Брайана Эпстайна лондонское отделение NEMS было реорганизовано. До того сфера интересов компании постоянно расширялась: менеджмент, агентские услуги, антреприза. Теперь предстояло решить — продолжать или притормозить и консолидировать уже имеющееся. Хотя Брайан в последнее время не принимал активного участия в делах компании, с его смертью она потеряла главу. У Брайана было самое острое чутье на таланты. И вообще, он создатель компании.

Его мать миссис Куини Эпстайн получила львиную долю наследства Брайана, а младший брат Клайв возглавил NEMS. У Клайва всегда были ее акции, еще с первых ливерпульских дней. Из десяти тысяч акций NEMS Enterprises стоимостью один фунт Брайану принадлежало семь тысяч, Клайву — две тысячи, а всем битлам — по двести пятьдесят.

Но Клайв увлекся телевизионными делами и практически забросил шоу-бизнес. Как и Брайан, он был красив и обладал многими повадками брата — например, манерой, разговаривая с людьми, смотреть чуть в сторону. Правда, в отличие от темноволосого Брайана, Клайв — блондин.

И в отличие от Брайана, жизнь у Клайва, как профессиональная, так и личная, гораздо спокойнее и не так изнурительна. Он старается как можно больше времени проводить с женой и двумя детьми.

Вскоре после того, как компанию возглавил Клайв, ушел Роберт Стигвуд. Таким образом, сама собой разрешилась проблема, что делать с развитием менеджмента. В свое время Стигвуда для того и назначили, чтобы силой своего обаяния он привлекал и продвигал новые группы. Уйдя из компании, все свои находки он забрал с собой.

Сейчас NEMS Enterprises под руководством Вика Льюиса занимается менеджментом и агентскими услугами. Джеффри Эллис, старый друг Брайана, остался одним из директоров. Бо́льшая часть средств «Битлз» теперь идет скорее через корпорацию «Эппл», нежели через NEMS. «Эппл» — это их собственная компания, битлы ее создали и полностью контролируют. Она появилась на свет в основном благодаря Полу, еще до смерти Брайана, но активно заработала только в 1968 году.

Питер Браун, ближайший друг и личный ассистент Брайана, взял на себя основную часть дел, связанных с «Битлз», хотя Клайв Эпстайн заявил, что те вольны заниматься своими делами по собственному усмотрению. Он и NEMS не станут пытаться заменить Брайана. «Битлз» так и поступили. Они управляют собой сами. Однако Питер — связующее звено между ними и NEMS, а также внешним миром. Все, кому зачем-нибудь понадобились «Битлз», если не отшиты немедленно, действуют через Питера. Он занимается организацией всего, о чем просят «Битлз». Специально для «Битлз» у него есть телефонный номер, который не значится в справочниках.

Тони Барроу остается старшим пресс-атташе «Битлз», а также возглавляет собственную компанию «Тони Барроу интернэшнл». Он все еще ведет колонку Дискера в «Ливерпул экоу», а заодно координирует работу фан-клуба «Битлз», где секретарем по-прежнему работает Фреда Келли. За шесть фунтов семь пенсов в год члены клуба регулярно получают бюллетени и подарки к Рождеству. «Битлз» всегда записывали специальные рождественские пластинки исключительно для членов клуба. Обычно делают пару рисуночков и поют несколько заезженных старых шлягеров, как во времена «Кэверн». Сейчас в клубе насчитывается чуть больше сорока тысяч членов. В 1965 году, в самый пик битломании, их было вдвое больше. В клубе работают сорок региональных секретарей, все на добровольной основе, и имеется сорок зарубежных отделений.

Клуб убыточен — так было всегда. На рассылку сорока тысяч бюллетеней и плакатов несколько раз в год уходит бо́льшая часть суммы взносов. Плюс расходы на материалы — специальное цветное фото «Sergeant Pepper», разосланное членам клуба, обошлось в семьсот фунтов, — а также зарплаты двух сотрудников, работающих в фан-клубе на полную ставку.

Журнал Beatles Monthly приносит большую прибыль. Он существует от клуба независимо, но его покупают большинство членов клуба — и не только они. Один номер стоит два шиллинга и расходится в Британии тиражом восемьдесят тысяч экземпляров. В Америке он выходит приложением к журналу «Дейтбук».

Издается он с 1963 года; это самый долгоиграющий фанзин в Британии. Его выпускает не NEMS, а компания «Бит пабликейшнз», которая за эту привилегию платит. NEMS не стремится нажиться на журнале, компанию прежде всего заботит качество издания, например многочисленные цветные фотографии. Журнал великолепный. В нем появляются лучшие снимки «Битлз» — качество гораздо выше, чем в газетах.

В магический круг «Битлз» допущено очень мало новых людей. В профессиональном плане это все те же люди, которые дали битлам шанс, когда те приехали в Лондон в 1962 году.

Вне NEMS и «Эппл» их самым важным советником и другом остается Джордж Мартин. Правда, за эти пять лет они поменялись ролями. В 1962 году он был для них богом из «Парлофона», великим человеком, от которого зависело все. Сегодня «Битлз» уже ни от кого не зависят.

Джордж Мартин оставил EMI в августе 1965 года, проработав там пятнадцать долгих лет. На его глазах воскрес «Парлофон», а прибыль EMI взлетела до невиданных высот.

«Я ничего не заработал на успехе „Битлз“. Я только получал свою зарплату в EMI — но я бы в любом случае ее получал, она была оговорена в контракте. Я никогда не делил с „Битлз“ их громадных прибылей. И я рад, потому что всегда мог высказываться свободно. Никто не упрекнет меня в том, что я выехал на „Битлз“… Но в EMI все были уверены, что мне наверняка перепадает от прибылей через какую-нибудь из их компаний. А „Битлз“ всегда думали, что у меня и так все хорошо, поскольку EMI обо мне позаботится».

Во время бума битломании в 1963 году Мартин был, пожалуй, единственным в кругу «Битлз», кто не нажил кучи денег на волне их успеха. Вот Дик Джеймс, их музыкальный издатель, заработал изрядно.

В 1963 году Джордж Мартин выпустил столько пластинок, занявших первое место в хит-парадах, сколько и не снилось ни одному музыкальному продюсеру за всю историю британской поп-музыки, правда не слишком длинную. Большинство хитов, продержавшихся на первом месте в общей сложности 37 недель, записали «Битлз». Но вдобавок на его счету все хиты Силлы Блэк, Gerry and the Pacemakers, Билли Дж. Крамера, Мэтта Монро[172] и других.

В 1964 году зарплата Джорджа Мартина выросла до трех тысяч фунтов, но это было предусмотрено контрактом с EMI задолго до появления «Битлз». Он начал переговоры с целью добиться какого-то поощрения. «Мне казалось, человек, который тянет тяжелый воз, должен что-то за это получать. Но EMI была страшно недовольна».

И тогда он решил уйти, что тем более не понравилось EMI, потому что он забрал с собой еще двоих звукорежиссеров — Джона Бёрджесса и Рона Ричардса. Вместе с Питером Салливаном из «Декки» они основали свою компанию Associated Independent Recordings, сокращенно AIR.

Все им твердили, что они сильно рискуют. Они пошли против традиционного течения в индустрии звукозаписи. Независимым музыкальным издателям достаточно одного провала, чтобы все пошло насмарку, тогда как большая компания с толпой сотрудников могла позволить себе провалы без заметного ущерба.

Но больше всего Мартин рисковал сотрудничеством с «Битлз». Юридически они подписали контракт с EMI. Мартин был просто звукорежиссером EMI, которому поручили битловские пластинки. Если Мартин уходит из EMI и становится свободным художником, EMI не обязана давать ему работу — разве что «Битлз» потребуют, чтобы он остался их звукорежиссером.

«Уходя из EMI, я с ребятами не посоветовался. Просто рискнул, надеясь, что я им нужен». Мартин не ошибся. И EMI дала согласие. Она по-прежнему выпускает пластинки «Битлз», а Джордж над ними работает, но не как сотрудник EMI, а как независимый подрядчик. EMI платит ему за работу, и очень неплохо. «Пожалуй, сейчас я зарабатываю побольше, чем директор EMI».

Сегодня компания AIR сумела исподволь изменить британскую индустрию грамзаписи. Очень многие таланты ушли из больших корпораций и теперь продают им свои знания за суммы вдвое или втрое выше тех, что получали раньше.

В начале 1968 года в портфеле AIR были пластинки «Битлз», Силлы Блэк, Gerry and the Pacemakers, Ширли Бэсси, Адама Фейта, Лулу, Тома Джонса, Манфреда Манна[173] и многих других.

Имея на счету уже 23 золотых диска, Джордж Мартин наконец может не беспокоиться за свое материальное положение. Он живет в огромном новом роскошном доме возле Гайд-парка, у него коттедж в Уилтшире. У них с женой Джуди родилась дочь Люси — ни малейшей связи с «Lucy in the Sky». За малышкой целый день присматривает няня.

Мартин старается выкроить время и на сочинение собственной музыки, что слегка забавляет «Битлз»: они считают, сочинение поп-музыки — удел молодых. Мартин написал музыку к нескольким фильмам и много работал над сведением музыки Пола к фильму «В интересном положении». Мартин — автор известной музыкальной заставки «Би-би-си Радио-1», а сейчас у него несколько контрактов на киномузыку.

Когда планы «Битлз» через «Эппл» создать собственные студии звукозаписи с собственными звукорежиссерами выстроятся как положено, это может отчасти пошатнуть положение Джорджа Мартина. Но что бы ни случилось, его компания, похоже, прочно стоит на ногах. Мартин вложил деньги в «Плейтейп» — систему, которая, по его мнению, однажды придет на смену грампластинкам.

Теперь, когда «Битлз» записывают новые пластинки, Мартин в музыкальном плане держится за кулисами — об этом пойдет речь в главе 30. Битлы — композиторы и даже аранжировщики — так уверены в себе, что порой шутят над Великим Джорджем.

Положение Дика Джеймса, музыкального издателя «Битлз», не столь двусмысленно. У него с «Битлз» чисто деловые отношения, хотя они к нему очень привязаны.

Формально Дик Джеймс миллионер — и не только благодаря «Битлз». Он прекрасно организовал свою компанию и привлек многих других артистов.

Давно минули те дни, когда его контора ютилась в одной комнатушке. Сегодня у него большое конторское здание на Нью-Оксфорд-стрит — «Дик Джеймс-Хаус», не больше и не меньше. На первом этаже расположен филиал «Мидленд-банка». Очень удобно. Тут же разместились компании Northern Songs, Dick James Music и другие. Сейчас у него штат из тридцати двух человек и офисы площадью шесть тысяч квадратных футов на четырех этажах.

Дик Джеймс по-прежнему много делает для «Битлз», рекламируя и продавая их пластинки. Он считает, даже самый замечательный музыкант не должен пренебрегать нормальным выпуском и рекламой своей работы. Но главная задача Дика Джеймса — собирать авторские отчисления «Битлз». Его работа — добиваться выгодных условий, хотя в этой сфере уже устоялись определенные проценты.

Но когда «Битлз» выпустили «Magical Mystery Tour» в необычном формате — два миньона в одном конверте, — Дику пришлось круто поторговаться с EMI за проценты с продаж. Бесконечные споры шли буквально за доли фартинга. Когда речь идет о миллионах альбомов, доли фартинга превращаются в солидные суммы.

Как и многие его коллеги, Дик Джеймс не ограничивается лишь издательским делом. Сегодня он участвует во всем процессе звукозаписи — даже снимает студии и сам продюсирует пластинки, а потом уступает право на их продажу большим компаниям. На него, как и на Джорджа Мартина, «Битлз» повлияли очень мощно, и он намерен оставить след в своей сфере шоу-бизнеса.

Близкие друзья «Битлз» — такие же ливерпульские парни. На разных этапах жизни у них завязывались отношения со многими, но лишь одному или двум удалось их сохранить. Специалист по электронике Алекс Марда, галерист Роберт Фрейзер и Виктор Спинетти, снимавшийся в фильме «Help!», — по-прежнему друзья битлам, но большинство выпадали из их жизни, едва заканчивался контракт на съемки фильма или запись пластинки. Даже когда им требуется кто-нибудь под конкретную задачу, битлы стараются отыскать совсем давнего приятеля из далекого прошлого — скажем, Пита Шоттона.

Пит Шоттон был лучшим другом Джона Леннона лет с трех. Потом оба они были отъявленными хулиганами в «Куорри-Бэнк». Но после школы Пит пошел служить в полицию и потерял связь с Джоном. Спустя три года он понял, что полиция не для него, бросил службу, а затем перепробовал много безнадежных занятий — например, присматривал за разорившимся кафе.

В 1965 году, в период безработицы и безденежья, он случайно столкнулся с Джоном в Ливерпуле. Тот обещал поддержать Пита в любом начинании. «Как-то я отдыхал в Хэмпшире и увидел там один супермаркет на Хейлинг-Айленд. Он мне понравился. И Джон мне его купил. За двадцать тысяч фунтов».

По правде говоря, Джон сильно рискнул, когда вложил столько денег в Пита, не имея никаких доказательств его компетентности — скорее наоборот. Но два года Пит прекрасно справлялся с супермаркетом, получая неплохую прибыль. Стоимость супермаркета выросла, и Пит расширил его, добавив отдел мужской одежды.

«Не попадись мне тогда Джон, я бы скатился на дно. Джон считает, что такая же участь могла ожидать и его. У меня не было ни гроша. Я впутывался в темные делишки, встречался в кафе с подозрительными типами».

Осенью 1967 года Джон попросил его уйти из супермаркета на Хейлинг-Айленд (управляющей стала мать Пита) и приехать в Лондон работать в «Эппл». Пит открыл первый «Эппл-бутик» на Бейкер-стрит и стал его управляющим.

Терри Доран, еще один ливерпульский друг, тоже работает в «Эппл». Он отвечает за музыкально-издательский отдел. Изначально Терри принадлежал к ливерпульскому кругу Брайана, но очень скоро познакомился с «Битлз». Когда к группе пришел успех, Брайан устроил для Терри компанию по продаже автомобилей — первоначально Терри торговал машинами в Ливерпуле. Фирма называлась «Брайдор Карс» (в честь Брайана и Дорана). Среди ее покупателей были и битлы, но компания быстро закрылась.

Алистер Тейлор, прежде работавший в NEMS (магазине) в Ливерпуле, а затем в NEMS Enterprises (агентстве) и свидетельствовавший подписание первого контракта «Битлз», тоже работает в «Эппл» менеджером.

Еще один друг детства Джона, Айвен Вон, на «Битлз» не работает, но по-прежнему с ними дружит. Он ходил в школу с Полом; именно он познакомил Пола с Джоном и The Quarrymen. Сейчас Айвен изучает педагогическую психологию.

Два самых близких и неизменных помощника и друга «Битлз» — Нил и Мэл. Нил Эспинолл был их первым гастрольным менеджером. Мэл Эванс появился позже, поработав для начала вышибалой в «Кэверн». Вдвоем или поодиночке они были гастрольными менеджерами во всех больших мировых турне «Битлз».

Но даже тогда термин «гастрольный менеджер» им не нравился. Им приходилось заниматься чем угодно и всем на свете. Теперь, когда битлы не гастролируют, термин еще менее уместен. С битлами обоих связывают специфические, почти средневековые узы. Они платная прислуга, скромно что-то приносят и уносят, однако отношения их с битлами — не отношения хозяев и слуг. Они приятели — но им платят за то, чтоб они были приятелями в любом месте и в любое время, когда любому битлу занадобится приятель. Так уж вышло.

Мэл крупный и хорошо сложен, очень мягкий, добродушный, благоразумный и здравомыслящий. Нил пониже, стройный, умный и прямолинейный. Очевидно, что, возникни серьезный конфликт, он готов все бросить и уйти. Он способен твердо сказать «нет», хотя помнит лишь один случай, когда отказался куда-то поехать. Джон объявил, что Нил едет с ним в Испанию на съемки «Как я выиграл войну». В итоге Нил сдался, поехал и целыми днями слонялся по съемочной площадке, чтобы Джону было с кем поболтать, кроме актеров, с которыми у него было мало общего.

Мэл, постоянно трудившийся всю жизнь, напротив, все воспринимает как часть своей работы и ни на что не жалуется.

«В Америке нас постоянно спрашивали: „Что вы будете делать, когда этот мыльный пузырь лопнет?“ — вспоминает Нил. — Меня это не волновало тогда и не волнует сейчас. Найду себе другое занятие, вот и все. У меня нет ни малейшего представления, чем я буду заниматься до конца жизни. Меня это не тревожит».

Когда в 1966 году гастроли подошли к концу, им обоим полегчало. Но во время записей пластинок, кино- и телесъемок Нил и Мэл возвращаются к своим обязанностям: возят «Битлз» на студии и со студий и следят за тем, чтобы инструменты и оборудование были в порядке.

Оба следуют битловской моде — одновременно с битлами отращивают усы и длинные бакенбарды или повязывают шею платком. Они — полноправная часть группы. Они даже выглядят и говорят как «Битлз».

Когда «Битлз» не записываются, жизнь Нила и Мэла становится хаотичнее, наступают долгие периоды ничегонеделания, но оба всегда должны быть наготове — на случай, если понадобятся. «Вообще-то, нам положено меняться через неделю, но так выходит, что мы оба все равно постоянно болтаемся где-нибудь поблизости».

Если кто-то из битлов куда-то едет один, Мэл или Нил его сопровождает. Нил ездил с Джоном на съемки. Мэл ездил с Полом в США навестить Джейн, а с Ринго — в Рим, тоже на съемки. В феврале 1968 года он отправился с ними в Индию к Махариши.

Кроме того, оба, особенно Нил, посредничают между битлами и, к примеру, NEMS или Диком Джеймсом. Нил обязан проверять тексты песен и отсылать их Дику Джеймсу. Иногда оба помогают «Битлз», подыгрывая на маракасах, треугольниках и всяком таком. Джон часто советуется с Нилом по поводу последних строчек песен. Оба снялись в фильме «Magical Mystery Tour». Мэл сыграл одного из пяти волшебников. Еще они регулярно пишут интервью битлов в Beatles Monthly. И вдобавок Мэл — хороший фотограф.

Нил холостяк; он живет в большой роскошной квартире в новом доме на Слоун-стрит, напротив отеля «Карлтон-Тауэрс». В свободное время он иногда рисует — общее хобби с «Битлз». В квартире у него стоит рояль, но играть Нил не умеет, а сборник упражнений для фортепиано всегда открыт на втором уроке.

Долгое время Нила использовали не на всю катушку — хотя он сдал больше экзаменов обычного уровня, чем все битлы, вместе взятые. Просто они высоко ценили то, что он уже делал. Но с 1968 года он стал директором корпорации «Эппл», центральной организации «Битлз», которая держит под контролем все филиалы. Теперь у него собственный шикарный офис на Уигмор-стрит, где он восседает настоящим боссом.

Мэл женат, у него двое детей. После переезда в Лондон он долго жил у Нила, при любой возможности мотаясь в Ливерпуль. В 1967 году он купил дом в Санбери и переехал туда вместе с семьей. Дом он выбирал так, чтобы жить неподалеку от Джона, Ринго и Джорджа. Сейчас он тоже стал начальником — управляющим Apple Records.

Мэл и Нил так и не поняли, откуда взялся этот блистательный имидж «Битлз». «Это не Брайан подстроил, — считает Нил. — Брайан их причесал, одел в костюмы и организовал. Но их всегда считали такими добрыми, милыми и хорошими, а они, вообще-то, не особо такие, не больше чем прочие люди. Я думаю, люди просто хотели видеть их такими. Поклонники выдумали этот образ. Не знаю почему. Им так хотелось… Сейчас на публике они больше похожи на себя, какими они были на самом деле, до Брайана: каждый — личность, каждый делает и говорит что хочет… Публика до сих пор думает, что они милые ребята, просто слегка „эксцентричные“, и все. Диву даешься, как люди цепляются за образ».

«Меня всегда спрашивают, кто из битлов мне больше нравится, — говорит Мэл. — Обычно я отвечаю: тот, который только что был со мной любезен».

30 «Битлз» и их музыка

Их музыка всегда находилась в движении. Время от времени казалось, что битлы ходят по кругу, но вскоре они вновь срывались с места и неслись вперед, осваивать новое. Невзирая ни на какой успех, им скучно повторять уже сделанное.

Но с каждым новым шагом им удавалось вплетать новое в традиционное, как с «Eleanor Rigby» и «Yellow Submarine» или «I Am the Walrus» и «Hello, Goodbye».

Любители искать четкие творческие этапы найдут у «Битлз» немало переломных моментов. Первый рок-н-ролльный этап закончился где-то весной 1964 года, после «Can’t Buy Me Love». Этап просто бит-группы завершился в августе 1965 года песней «Yesterday» и появлением новых инструментов. Серьезные эксперименты начались в августе 1966-го с последним треком на «Revolver» и продолжились в «Sergeant Pepper».

Объяснимы даже явные аномалии, вроде «All You Need Is Love». Песня появилась в середине 1967 года и на первый взгляд лучше вписывается в период 1963–1964 годов. Но тогда она не могла быть написана — это сатира, ребята смеялись над собой, а до этой стадии они добрались только к 1967 году.

Впрочем, оставим все это музыковедам — пусть они режут песни на кусочки и раскладывают по полочкам. И не только мистер Манн из лондонской «Таймс», который поэтапно описал всю карьеру «Битлз». Серьезная американская музыкальная критика «Битлз» составила бы целую книгу — наверняка эта книга уже существует.

Простейший способ посмотреть, как создавалась их музыка, — не анализ, а разделение их творчества на гастрольный и послегастрольный периоды.

Джон и Пол начали всерьез записываться в 1962 году — к тому времени они вместе сочиняли и играли свои песни шесть лет. До 1962 года они написали сотни песен — большинство сейчас забыты или потеряны. У Пола до сих пор хранится тетрадка — там этих песен полно, но они мало о чем говорят. Слова незатейливы — все те же «love me do» и «you know I love you»[174]. Музыка под стать словам — до-ре-ми. Как из этого получалась мелодия, в то время понимали только они. А теперь уже забыли.

Все эти «оригинальные произведения Леннона — Маккартни», записанные в тетрадке, объяснялись тщеславием либо неудовлетворенными профессиональными амбициями Пола. Битлы и так знали свои песни наизусть — они же сотни раз играли их в «Кэверн».

Записав на пластинку «Love Me Do» — очень давнюю, еще времен The Quarrymen и скиффла, — битлы могли вернуться и к другим своим старым песням, но не вернулись. К тому времени они этих песен написали столько, что им почти ничего не стоило сочинить новые.

В те дни Пол и Джон сочиняли вместе, в гостиницах или в дороге, играя на гитарах, — просто смотрели, что получается. «She Loves You» была написана в автобусе по пути в Йоркшир. Каждый пробовал свои аккорды, свои фрагменты, следуя ходу своей мысли, пока им не начинало нравиться то, что наигрывал другой. Тогда он вступал, они вместе развивали тему, затем другой пробовал свой вариант.

Сегодня они отрицают, что нарочно выбирали простые эмоциональные слова — «я», «мне», «ты». Просто так получалось. Они считают, в тексте «Love Me Do» философской глубины не меньше, чем, скажем, в «Eleanor Rigby».

Но в те дни их песни были проще. Да и сами «Битлз» были простыми ребятами и писали песни, которые можно весь вечер играть перед толпой орущих фанатов, вызывая простую же и мгновенную реакцию.

Песни сочинялись, обрабатывались и обкатывались на гастролях. Когда приходило время записываться в студии, битлы знали их досконально.

«Наше развитие застопорилось, — рассказывает Джордж, — потому что надо было постоянно выступать с одним и тем же репертуаром и все с теми же гитарами, басом и ударными. Приходилось держаться простейших инструментов… Долгое время мы не знали, что еще возможно. Мы были пацаны с севера, которых пустили поиграть в больших студиях EMI. Все записывалось наскоро, с первого раза, на одну дорожку, вот как „Love Me Do“. На сцене она у нас получалась в сто раз лучше, чем на пластинке».

Их первый альбом «Please Please Me» был записан за один день и обошелся в четыреста фунтов. «Sergeant Pepper» они писали четыре месяца, и стоил он двадцать пять тысяч.

Теперь, когда гастроли позади, их сессии очень длительны и ужасно сложны.

«Сейчас мы играем в студиях и больше нигде, — рассказывает Джордж. — Мы даже не представляем, что будем играть. Начинаем с нуля, все утрясаем прямо в студии — это адская работа. Например, Пол написал песню, пришел в студию, но песня только у него в голове. Ему очень трудно передать ее нам, а нам очень трудно ее воспринять. Мы что-то предлагаем, но ему может не понравиться, потому что в голове у него другое. Времени уходит уйма. Никто не знает песню, пока мы ее не запишем и не послушаем».

И никто не знает, как вообще они сочиняют музыку. Они сами не знают или не помнят, как и почему что-то написали. Допрашивать бесполезно — если песня не из последних, все уже ушло и забыто. Единственный способ — присутствовать на записи, но и тогда не видно, что у них в головах, — виден лишь результат.

«A Little Help From My Friends»

В марте 1967 года «Битлз» подбирались к финалу альбома «Sergeant Pepper». Они уже наполовину сочинили песню для Ринго — типично его песню, — которую начали записывать накануне.

В два часа дня Джон приехал к Полу в Сент-Джонс-Вуд. Они поднялись в студию Пола. Это узкая прямоугольная комната, забитая стереофонической аппаратурой и усилителями. На стене висит большой триптих Джейн Эшер, на полу — большое серебряное изваяние Паолоцци: камин с макушками далеков[175].

Джон играет на гитаре, Пол бренчит на рояле. Так проходит два часа. Оба словно в трансе, пока один не находит что-нибудь стоящее; другой тут же вылавливает находку из какофонии и пробует сам.

Мелодия у них родилась еще вчера: нежная переливчатая мелодия, а также название — «A Little Help From My Friends». Сейчас они ее шлифуют и придумывают к ней слова.

— Are you afraid when you turn out the light?[176] — спел Джон.

Пол за ним повторил и кивнул. Джон сказал, что можно ту же идею использовать во всех куплетах, если придумается побольше вопросов такого типа.

— Do you believe in love at first sight[177], — пропел Джон. И остановился. — Нет. Слогов не хватает. Ты как думаешь? Разбить и вставить паузу? Будет лишний слог.

И он спел с паузой в середине:

— Do you believe — э — in love at first sight.

— Может, «do you believe in a love at first sight»? — спросил Пол.

Джон попробовал, согласился и допел еще строчку:

— Yes, I’m certain it happens all the time[178].

Потом оба пропели две строчки, заменяя недостающие на «ла-ла-ла». Кроме этих строк у них был только припев: «I’ll get by with a little help from my friends»[179]. Джон поймал себя на том, что поет «Would you believe», и решил, что так лучше.

Потом они поменяли строчки местами: «Would you believe in a love at first sight? / Yes, I’m certain it happens all the time», а затем: «Are you afraid when you turn out the light?» Вместо четвертой строчки оставалось «ла-ла-ла» — пока ничего не приходило в голову.

Дело шло к пяти вечера. Приехала Синтия, в солнечных очках, а с ней Терри Доран, старый ливерпульский друг битлов (и Брайана Эпстайна). Джон и Пол продолжали играть. Син вынула книгу в мягком переплете и углубилась в чтение. Терри достал журнал с гороскопами.

Пол и Джон без конца повторяли три строчки в поисках четвертой.

— Что рифмуется с «time»? — спросил Джон. — «Yes, I’m certain it happens all the time». Нужна рифма.

— Может, «I just feel fine»?[180] — предложила Син.

— Нет, — возразил Джон. — Нельзя никакого «just». Оно ничего не значит. Это словесный мусор.

Джон пропел: «I know it’s mine»[181], — но поощрения не заслужил. Строчка не клеилась к «Are you afraid when you turn out the light?». Кто-то заметил, что вышло неприлично.

Терри спросил, когда у меня день рождения. Я ответил, что 7 января. Пол прервался — а казалось, он занят песней и ничего вокруг не замечает, — и сказал: «Ха, у одного из наших ребят тоже». Он послушал, как Терри читает гороскоп, и опять забренчал на рояле.

Из бренчания неожиданно всплыла «Can’t Buy Me Love». Джон тут же присоединился, и они спели вместе, смеясь и перекрикивая друг друга. Пол перескочил на «Tequila»[182]. И они снова исполнили ее дуэтом, еще громче крича и смеясь. Терри и Син продолжали читать.

— Помнишь, в Германии? — сказал Джон. — Как мы орали все что ни попадя?

Они сыграли песню снова; на этот раз вместо пауз Джон выкрикивал все, что в голову взбредет. «Панталоны», «епископ Эдинбургский», «сиська», «Гитлер».

Вопли и дурачество прекратились так же внезапно, как начались. Оба спокойно вернулись к песне, над которой им полагалось работать.

— What do you see when you turn out the light?[183] — пропел Джон, слегка изменив слова и выкинув «afraid». А потом следующую строку: — I can’t tell you, but I know it’s mine[184]. — Чуть изменив слова, он добился своего.

Пол сказал «пойдет». Записал все четыре строки в нотную тетрадь на пюпитре рояля. Теперь у них были готовы первый куплет и припев. Пол встал и принялся бродить по комнате. К роялю сел Джон.

— Хочешь дивный торт из Бейсингстока? — спросил Пол, достав с полки кусок твердого как камень торта.

— Сойдет за десерт, — отозвался Джон.

Пол скривился. Терри и Син продолжали читать.

Пол взял в углу ситар и принялся его настраивать, велев Джону минутку помолчать. Джон застыл за роялем, невидящим взглядом уставившись в окно.

В переднем дворе над оградой виднелись глаза и лбы шести девушек. Потом силы их оставили, и девушки спрыгнули на тротуар за оградой. Затем появились снова и висели, пока не затекли руки. Джон пусто глядел в никуда сквозь стекла круглых очков. Потом заиграл на рояле гимн, на ходу сочиняя слова:

— Backs to the wall, if you want to see His Face[185].

Потом взвился и забарабанил бешеную питейную песню регбистов.

— Давай напишем песню для регбистов, а?[186]

Но никто Джона не слушал.

Пол настроил ситар и наигрывал несколько нот, снова и снова. Потом опять встал, побродил по комнате. Джон взял ситар, но приноровиться не смог. Пол объяснил, что надо сесть на пол, скрестить ноги и упереть ситар в ступню, — Джордж всегда так делал. Сначала очень неудобно, но спустя пару столетий привыкаешь. Джон попробовал, но бросил это дело и прислонил ситар к стулу.

— Эй, — сказал он Терри, — так ты туда добрался?

— Да, купил вам три пальто, как у Джорджа.

— Здорово, — сказал Джон, крайне воодушевившись. — И где они?

— Я расплатился чеком, и мне отдадут их только завтра.

— Ну вот, — расстроился Джон. — А нельзя было сказать, для кого они? Надо было объяснить, что это для Годфри Уинна[187]. Я хочу сейчас.

— Ничего с ними до завтра не случится, — вставил Пол. — Успокойся, завтра надо еще кое-что прикупить.

Пол опять взял гитару и запел очень медленную прекрасную песню о дураке, который сидит на холме. Джон молча слушал, все так же пусто глядя в окно, словно и не слушает вовсе. Пол спел несколько раз, заменяя на «ла-ла-ла» слова, которые не успел придумать. Когда закончил, Джон посоветовал записать слова, чтоб не забыть. Пол сказал, что ничего, и так не забудет. Он впервые сыграл эту песню Джону. На том дело и кончилось.

Было уже около семи — пора перебираться в студию EMI поблизости. Они решили позвонить Ринго и сказать, что его песня готова — хотя готова она не была — и что сегодня вечером они ее запишут. Джон взял телефонную трубку. Долго провозившись с телефоном, он обнаружил, что у Ринго занято.

— Если я буду держать трубку, он в конце концов подойдет?

— Нет, нужно повесить трубку, — ответил Пол.

«It’s Getting Better»

В один прекрасный — первый по-настоящему весенний — полдень Пол вышел погулять со своей собакой Мартой. Пол и Джон продолжали работу над «Sergeant Pepper», но Джон еще не приехал.

Пол запихнул Марту в «астон-мартин», сел рядом и попробовал завести машину, но она не заводилась. Он пару раз пнул автомобиль, надеясь, что поможет, но потом сдался и пересел в «мини-купер» с тонированными стеклами. Мотор взревел, привратник открыл черные ворота, и Пол лихо вылетел за ограду, застав врасплох фанатов. Пока они сообразили, что он выехал из дому, он уже был далеко.

Пол приехал на Примроуз-Хилл, припарковался и ушел, не заперев машину. Он их никогда не запирает.

Марта носилась вокруг, выглянуло солнце. Наконец-то весна, подумал Пол. И сказал себе: «It’s getting better»[188].

Он имел в виду погоду, но над этой фразой улыбнулся: так говаривал Джимми Николс в Австралии, и они над ним посмеивались.

Однажды в турне по Австралии Ринго заболел и не мог играть, а Джимми Николс его подменял. Каждый раз, когда у Джимми спрашивали, как ему нравится турне и как он справляется, он неизменно отвечал: «Все лучше и лучше».

Когда в два часа Джон приехал писать новую песню, Пол предложил:

— Давай напишем песню «It’s Getting Better».

И они взялись за дело — пели, играли, импровизировали и валяли дурака. Когда наконец мелодия стала вырисовываться, Пол сказал:

— Нельзя не признать: все лучше и лучше.

— Ты сказал: «You’ve got to admit, it’s getting better»? — переспросил Джон.

После чего пропел и это. Так продолжалось до двух часов ночи. Приходили люди — кое-кому была назначена встреча. В ожидании они сидели и читали внизу или их отсылали прочь. Джон и Пол прервались разок, чтобы наскоро перекусить.

На следующий вечер они отправились в студию. Пол играл новую песню на рояле, вставляя «ла-ла-ла» или стуча в такт, чтобы остальные поняли, как должно звучать. Ринго и Джорджу понравилось, и Джорджу Мартину тоже.

Первым этапом их новой многодорожечной системы была запись сопровождения.

Они обсудили общий характер звучания и какие инструменты использовать. Заодно поболтали и о многом другом. Когда им становилось скучно, они расходились по углам и играли поодиночке на любом инструменте, какой подворачивался под руку. После чьей-то сессии в углу осталось электронное фортепиано. Кто-то на нем побренчал, и решено было использовать и его.

Ринго сел за установку и сыграл вроде бы подходящий бит — Пол ему пел. Стоял ужасный шум, и Полу приходилось кричать Ринго в ухо.

За два часа перепробовав такое и сякое сопровождение, они кое-что подобрали. Джордж Мартин и двое ассистентов, которые все это время сидели и ждали, ушли в звуконепроницаемую стеклянную аппаратную, сели там и стали ждать дальше, когда «Битлз» начнут работать всерьез.

Нил и Мэл расставили в углу инструменты и микрофоны, и четверка наконец заиграла «It’s Getting Better». Слегка растерянный Ринго сидел чуть в стороне среди барабанов. Трое других склонились к одному микрофону.

Они спели песню раз десять. В звуконепроницаемой аппаратной записывалась только музыка, без вокала. Время от времени Пол предлагал: «Еще раз, давайте вот так», или «Давайте немного уберем басы», или «Прибавим ударные». К полуночи они записали сопровождение.

На следующий день Джон и Джордж собрались у Пола. Ринго не пришел. Записывался вокал — участие Ринго не требовалось. В доме был и Айвен Вон, друг детства Джона и Пола. В половине восьмого все пошли в EMI, где их ждал гостеприимный хозяин — все понимающий Джордж Мартин — и все было готово к записи.

Вчерашнюю запись сопровождения к «It’s Getting Better» прокручивали снова и снова. Джордж Харрисон и Айвен отошли в угол поболтать, а Джон и Пол внимательно слушали. Пол объяснял технику, где что подкрутить, что он хочет услышать, как это сделать и какие фрагменты ему больше всего понравились. Джордж Мартин наблюдал, иногда что-нибудь советуя. Джон витал в облаках.

Прибыл музыкальный издатель Дик Джеймс, в пальто из верблюжьей шерсти. Страшно веселый и оживленный, со всеми поздоровался. Пошутил, что слухи, будто EMI покупает Northern Songs, явно преувеличены.

Послушал сопровождение к «It’s Getting Better», но остался бесстрастен. Потом они поставили ему другую песню — о девушке, покидающей отчий дом. Джордж Мартин признался, что чуть на ней не расплакался. Дик Джеймс послушал и сказал, что да, очень хорошо. Ему бы пригодилось еще что-нибудь в таком духе. «Что, чокнутые штуки тебе не нравятся?» — «Нет-нет, — ответил Дик Джеймс, — я вовсе не то имел в виду». И уехал.

Они прослушали сопровождение к «It’s Getting Better» уже примерно в сотый раз, но Пол все не мог успокоиться. Надо звать Ринго и сыграть заново. Кто-то пошел звонить Ринго.

Приехал Питер Браун. Он только что вернулся из Америки. Привез американских битловских пластинок, и все тут же на них накинулись. Поставили Питеру «She’s Leaving Home» и еще несколько уже записанных песен с «Sergeant Pepper». Потом поставили музыку к «It’s Getting Better». Пока музыка играла, Пол поговорил с техником, велел ему опять смикшировать иначе. Тот смикшировал, и Пол сказал, что получилось намного лучше. Это пойдет. Ринго звать ни к чему.

«А мы только что заказали бутерброд с Ринго», — сказал Джон. Но Ринго успели перезвонить, а студия стала готовиться к записи вокальной дорожки. Нил все устраивал, Мэл тем временем притащил чай и апельсиновый сок на подносе. Пока Пол играл с найденным в углу звуковым генератором, чай остыл. Балуясь с переключателями, Пол извлек из генератора шесть разных шумов. Сказал одному из звукоинженеров, что, если бы выпускали звуковые генераторы со строго разделенными звучаниями, получился бы новый электронный инструмент.

Наконец они были готовы. Склонившись втроем к микрофону, они пели «It’s Getting Better», а в аппаратной Джордж Мартин и два ассистента записывали. Битлы не играли, только пели, через наушники слушая записанное вчера сопровождение.

А в студии звучали только их голоса, без всякого аккомпанемента и электричества. Получалось фальшиво и невыразительно.

Они спели песню раза четыре, а потом Джон сказал, что неважно себя чувствует. Надо воздухом подышать. Кто-то пошел открыть служебный вход. Снаружи раздались грохот и громкие вопли. Дверь слегка поддалась под натиском фанатов, которым каким-то чудом удалось проникнуть в здание.

Спустившись из аппаратной, Джордж Мартин посоветовал Джону подышать воздухом на крыше и не выходить на улицу.

— Как там Джон? — спросил Пол в микрофон у Джорджа Мартина, когда тот вернулся в аппаратную.

— Смотрит на звезды, — ответил Джордж Мартин.

— На Винса Хилла? — переспросил Пол. И они с Джорджем, хохоча, запели «Edelweiss»[189]. Вскоре Джон вернулся.

В углу сидели Мэл, Нил и Айвен — они были без наушников и шуток не слышали. Они допили чай. Айвен писал письмо матери. Нил записывал что-то в дневник. Дневник он вел всего две недели. Жалел, что не начал пять лет назад.

Приехал некий Норман, в лиловой рубашке. Когда-то он был одним из битловских звукоинженеров, а теперь у него была своя группа. Группа называлась «Пинк Флойд». Он очень вежливо спросил у Джорджа Мартина, нельзя ли его ребятам заскочить и посмотреть, как работают «Битлз». Джордж улыбнулся, но ничего толкового не ответил. Норман сказал, что, наверное, стоит попросить о таком одолжении лично у Джона. Джордж Мартин ответил, что не надо, не поможет. Но если Норман с ребятами зайдут часов в одиннадцать, он, вероятно, сможет им чем-нибудь помочь.

Они и впрямь забежали около одиннадцати и робко поздоровались. «Битлз» в который раз записывали вокал к «It’s Getting Better». К двум часам хотя бы записали версию, от которой их не воротило.

«Magical Mystery Tour»

Мелодию и слова «It’s Getting Better» битлы сочинили до того, как пришли в студию. Но когда в один прекрасный день они явились в EMI в половине восьмого вечера записывать песню «Magical Mystery Tour», у них за душой были только название и пара тактов.

Как обычно, у входа толпились фанаты. Они не вопили. Стояли тихонько, смиренно, точно скромные подданные, покоренные присутствием кумиров. Когда битлы входили, одна девушка застенчиво протянула Джорджу значок «Джорджа — в премьер-министры».

— Зачем бы Полу Маккартни голосовать за тебя? — спросил Джорджа Джон.

Пол сыграл вступительные такты «Magical Mystery Tour» на рояле — показал, как это должно выглядеть. Он оживленно размахивал руками и кричал: «Следующий кадр!», «Следующий кадр!» — в смысле, должно быть похоже на рекламу. Джон пришел в оранжевом кардигане, лиловых бархатных брюках и с шотландской меховой сумкой. Из сумки достал сигарету, закурил. Кто-то крикнул, что Джону звонит Энтони.

Они все склонились над роялем, пока Пол играл раз за разом вступление. Пол велел Мэлу составить порядок записи песни. Очень медленно, школьным почерком Мэл записал название и приготовился записывать инструкции. Пол сказал: трубы, да, в начале нужны трубы, такие как бы фанфары под текст «Roll Up, Roll Up for the Magical Mystery Tour»[190]. И пускай Мэл эту строчку тоже запишет, а то у них больше никакого текста нет. Пол велел записать первые три аккорда — D, A, E. Мэл мусолил карандаш в ожидании дальнейших указаний, но таковых не последовало.

Затем установили инструменты и приготовились записывать сопровождение, — как обычно, битлы начинали с этого. Вернулся Джон и спросил Мэла, не связался ли он еще с Терри. Мэл ответил, что не дозвонился. Джон возразил, что работа Мэла — дозваниваться. Давай звони, пока не дозвонишься.

Запись первой звуковой дорожки заняла пару часов. Затем Пол поднялся к Джорджу Мартину в аппаратную. И там вновь и вновь прослушивал, что получилось.

Пока Пол наверху командовал техниками, Джордж в студии вынул из дубленой жилетки коробку с карандашами и стал рисовать. Ринго, с сигаретой в зубах, смотрел в одну точку и выглядел очень несчастным — его нормальное выражение лица, когда он молчит. Джон сидел за роялем — то тихонько что-то наигрывал, то вскакивал и изображал паралитика, то бренчал пошлые шлягеры. Никто не обращал на него внимания. Он злодейски улыбался сам себе, щурясь сквозь очки, точно японский гном. Нил читал кипу Occult Weekly[191], которую они все успели полистать. Мэл куда-то исчез.

Пол наконец остался доволен звучанием первой дорожки. Спустился из аппаратной и сказал, что теперь можно к ней добавить еще кое-что.

Появился Мэл с большим коричневым пакетом носков — все сплошь разноцветные. Сначала Мэл вручил пакет Джону. Тот схватил пакет в невероятном восторге. Выбрал несколько пар оранжевых махровых носков. Пакет пошел по кругу, и каждый выбрал себе что-нибудь. Накануне вечером Джон мимоходом сказал Мэлу: «Носки, Мэл».

Когда все обзавелись носками, Пол спросил Мэла, нашел ли тот стоящие рекламные плакаты для таинственного путешествия. Мэл ответил, что обошел все автобусные станции, но ничего не нашел.

Они надеялись, что настоящие плакаты подкинут им какие-нибудь идеи для текста песни. Теперь все опять стали придумывать еще хоть какие-нибудь слова помимо «Roll Up, Roll Up…».

Битлы выкрикивали идеи, Мэл аккуратно записывал. «Заказ билетов», «приглашение», «путешествие всей жизни», «удовольствие гарантируется». Вскоре им надоело. Они решили спеть, что в голову придет, и посмотреть, что получится. Так они и поступили.

Когда закончили, Пол сказал, что в следующей звуковой дорожке он добавит басов. Надел наушники, чтобы послушать то, что уже записали, и нацепил бас-гитару. После чего объявил, что надо добавить еще инструментов. Все, кто был, — Пол, Ринго, Джон, Джордж, Нил и Мэл — похватали все, что валялось в студии: маракасы, колокольчики, тамбурины. Джордж Мартин ни на чем не играл, хотя на битловских пластинках за этим замечен. Все надели наушники и принялись звенеть и бренчать под музыку.

К двум часам ночи они записали основную дорожку и наложили на нее басы, всякие крики и бессвязные слова, а также кое-какую перкуссию. После чего «Magical Mystery Tour» была забыта на полгода.

Создается впечатление, будто «Битлз» записывали свою музыку в полнейшем хаосе. Это, конечно, очень затратный метод проб и ошибок — сочинять на ходу. Было время, когда их песни записывались одним махом, на одной, максимум двух дорожках. Сейчас обычно запись идет на четырех — битлы постоянно добавляют новые инструменты или эффекты. А когда привлекается оркестр из сорока инструментов, как в «A Day in the Life», расходы просто колоссальные.

Если слушать записи поэтапно, после прослушивания первых двух дорожек трудно понять, чего еще они добиваются, — песня же вроде закончена? Зачастую окончательная многослойная версия как будто поглощает изначальную простую мелодию. Но они понимают, когда что-то не так, даже если не могут объяснить словами. Их самоотдача впечатляет — над одной песней они могут трудиться до изнеможения часов по десять подряд.

Зачинщиком обычно выступает Пол. В основном потому, что кто-то должен сказать: вышло нехорошо, пробуем снова. Все это сознают. Но кто-то должен и озвучивать инструкции. У Пола это выходит лучше всего — он же по сей день весь такой рьяный. Однако в серьезных вопросах право голоса имеют все. Если песню написал Джон, главным образом он и режиссирует; то же касается и Джорджа. Джордж всегда полностью отвечает за свои песни.

Процесс записи происходит примерно по вышеописанному шаблону. Но нет никакого шаблона в написании, в создании песен. Это может происходить как угодно.

«Последние четыре песни альбома — обычно чистая пахота, — признается Пол. — Если нужно еще четыре песни, придется сесть и сочинить. Они не обязательно хуже тех, которые написаны по вдохновению. Нередко они даже лучше, потому что мы уже некоторое время записываем альбом и понимаем, каких песен хотим».

Около трети их песен так и написано — в силу необходимости, когда нет времени ждать вдохновения. Джон и Пол могут придумывать эти пахотные песни поодиночке, но в основном сочиняют вместе, с двух часов дня, давая себе сутки на доведение песни до ума.

Остальные песни порождены вдохновением — хотя бы крохотной искрой. Но даже если их вдруг осенит идея, они редко тут же садятся и принимаются над ней работать. Чаще всего откладывают, хранят ее где-то на задворках сознания, пока не понадобится. Даже работая над альбомом, приносят неоконченные песни друг другу или прямо в студию. Лень тут играет не последнюю роль. Они хотят, чтоб остальные помогли.

Песня «Eleanor Rigby» пришла к Полу, когда он смотрел на витрину в Бристоле. Ему понравилось имя — Дейзи Хокинс. Пол мысленно им жонглировал, в имени проступил ритм, затем оно превратилось в «Элинор Ригби». Мелодию Пол придумал, но к моменту записи не закончил текст. Последний куплет сочиняли все вместе в последнюю минуту.

Они вспомнили только одну песню, которая родилась целиком и была записана без изменений, — «Nowhere Man» Джона. Он не особенно ею гордится.

«Я сидел, сочинял песню и подумал вдруг, что вот сижу я здесь, ничего не делаю, никуда не движусь. Дальше все было просто. Песня написалась сама. Хотя нет, я сейчас вспомнил: я тогда вообще бросил думать. Ничего не выходило. Я взбесился, решил прилечь, плюнул на все. И тут подумал, что я — Человек Ниоткуда, который сидит нигде».

Очень редко вдохновение приходит просто из воздуха. Но многое дарит окружение — прошлое (как в «Penny Lane») или настоящее («Lovely Rita»). Джон, ища идеи для песен, нередко черпает их из актуальных медиа.

«„Mr. Kite“ я просто-напросто спер. Искал песню, и весь текст прямо посмотрел мне в лицо… Это со старого плаката — я его купил в антикварной лавке. Мы ездили в Саррей, что ли, снимали ролик для „Strawberry Fields Forever“. В перерыв я зашел в лавку и там купил плакат: реклама варьете, гвоздь программы — мистер Кайт… Там также сообщалось, что выступят Хендерсоны, которые раньше выступали на ярмарке Пабло Фанка[192]. Обещали лошадей, прыжки через горящий обруч. И коня Генри. Оркестр начинал без десяти шесть. И все это в Бишопсгейте. Вот афиша, смотри. Бенефис мистера Кайта. Я почти ни слова не сочинил, только склеил списки. Буквально, слово в слово… Я этим не очень гордился. Вообще-то, это не работа. Все на автомате, потому что нам тогда срочно нужна была новая песня для „Sergeant Pepper“».

Почти на таком же заимствованном вдохновении была написана и «A Day in the Life» — лучшая, по мнению многих, песня с альбома «Sergeant Pepper».

Песню Би-би-си запретило на том основании, что там якобы упоминаются наркотики («I’d love to turn you on»[193]). Даже самому Джону эта песня нравится.

Большинство слов в первой части — в куплетах, начинающихся с «I read the news today, oh boy»[194], — взяты из настоящих новостей, которые Джон читал в тот день, когда писал песню.

«Я писал, и передо мной на рояле лежала „Дейли мейл“. Я ее открыл на „Кратких новостях“ — или „Далеко и близко“, как они называются? И там был абзац про то, что в Блэкбёрне, Ланкашир, обнаружено четыре тысячи ям. Когда мы стали записываться, в том куплете не хватало одного слова. Я знал, что строчка должна быть: „Now they know how many holes it takes to… что-то… Albert Hall“[195]. Куплет абсурдистский, но почему-то никак не приходил на ум глагол. Какая связь между дырками и Альберт-Холлом? А Терри сказал „fill“ — влезет в Альберт-Холл. И сложилось. Наверное, я это слово и искал, но не мог нащупать. Другие необязательно подсказывают — они просто говорят слово, которое ты и так искал».

О фильме, упомянутом в песне, газета не писала — это отсылка к фильму, в котором только что снялся Джон, «Как я выиграл войну». Речь в нем о победе английской армии в войне. Фильм был снят по роману.

«The lucky man who made the grade»[196] косвенно отсылал к другу Джона и остальных битлов Таре Брауну, погибшему в автокатастрофе. Особенно с Тарой дружил Майкл Маккартни. В тот день в газете сообщалось о гибели Тары.

«Я не описывал аварию точно. У Тары все нормально было с мозгами. Но я думал про это, когда писал куплет. И Тара не был в палате лордов, но он сын лорда Оранмора и Брауна, из рода Гиннессов, — а это практически пэр».

Слова «Goodmorning, Goodmorning»[197] пришли из телевизионной рекламы хлопьев. «Я часто фоном включаю телевизор, когда сажусь за фортепиано писать песни. Когда я не в настроении и мало что могу из себя выжать, до меня долетают слова из телевизора. „Goodmorning, Goodmorning“ я так и услышал».

Очень часто песня рождается из ритма, в который потом вставляются слова, — первоначальные три-четыре ноты повторяются и развиваются в уме либо за роялем.

Однажды дома в Уэйбридже Джон услышал где-то вдалеке полицейскую сирену. Две ноты, верхняя и нижняя, раз за разом, — примитивные завывания. Ритм застрял у него в голове, и он стал обыгрывать его, подбирая слова.

«Mis-ter, Ci-ty, p’lice-man, sit-tin, pre-tty»[198].

Он слегка переставил слова — «Sitting pretty, like a policeman»[199], — но дальше у него не пошло. Он сказал, из этого вырастет песня, но прямо сейчас ею заниматься ни к чему. Можно вытащить ее в следующий раз, когда понадобится. «Я записал на какой-то бумажке. Я всегда боюсь, что забуду, и поэтому записываю, но не забываю».

В тот же день он записал еще несколько слов, совершенно нелепых, просто под ритм.

«Sitting on a cornflake, waiting for the man to come»[200]. Мне послышалось, он сказал «van»[201] вместо «man», — я ошибся, но так ему понравилось больше, и он сказал, что использует «van».

У него в голове была еще одна мелодия. Она возникла из фразы «sitting in an English country garden»[202]. Так Джон проводит минимум два часа каждый день — сидит на крыльце под окном своего дома и смотрит в сад. На сей раз, думая о том, как он это делает, он повторял фразу, пока не родилась мелодия.

«Я не знаю, во что это выльется. Может, это будут части одной песни — „sitting in an English country garden, waiting for the van to come“. Я не знаю».

Так и получилось. Он составил фрагменты вместе, и вышел «I Am the Walrus». Фоном слышна полицейская сирена, которая первой Джона и вдохновила. И такое происходит сплошь и рядом. Бессвязные обрывки склеиваются в одно, когда Джону пора освободить голову и найти новую песню.

Джона в основном заводят ритмы, но теперь он все чаще кладет на музыку свои стихи или просто беспорядочные мысли. У Пола обычно все начинается с мелодии. Однажды Джон проснулся в семь утра и больше не смог заснуть. В голове у него крутились слова «pools of sorrow, waves of joy»[203]. Он встал и записал их, а потом и еще строк десять, которые в итоге превратились в «Across the Universe». В этой первой утренней версии, когда он понимал, что записывает небрежные пошлые фразы, просто чтобы перейти к следующей строке, почерк у него хуже, еще неразборчивее — от смущения, что строки, которые ему самому не нравятся, кто-нибудь увидит. Так он поступал со своими стихами в детстве или в письмах к Стю — пытался спрятать собственную сентиментальность от Мими или еще от какого читателя.

В итоге песня ему не понравилась. Он сказал, в голове звучало иначе. Когда битлы в апреле 1968-го вернулись из Индии, Джон решил снова ее записать — его посетили свежие идеи.

Когда Джон обсуждает свои песни с Джорджем Мартином, только и слышишь всякие «вж-жик» и «бау-бау-бау» — он пытается передать, что звучит у него в голове. И он не так решителен, как Пол, — во всяком случае, так кажется: когда другие прослушали трек, он спрашивает их мнения. Пол склонен без обиняков говорить: давайте еще раз.

«Hey Bulldog» — тоже песня Джона, которая началась с набора слов, которые потом положили на музыку. В смысле записи это, пожалуй, их самая шустрая послегастрольная песня. Записали ее в феврале 1968-го, практически за день, с начала до конца. Как-то в воскресенье битлы пришли в студию — надо было сняться для трехминутного рекламного ролика «Lady Madonna», песни Пола с первой стороны сингла, который выходил в марте.

«Пол сказал, раз уж мы в студии, нечего тратить время зря, надо по правде записать песню. Может, я что-нибудь сварганю? А у меня как раз дома были какие-то слова — ну, я и принес». Текст закончили в студии, при участии Нила и прочих. Джон им приблизительно объяснил, как он эту песню слышит, и они все скопом сочинили сопровождение — разобрали инструменты и играли, а киношники тем временем снимали свое кино.

Слова поменялись прямо на ходу: Пол не разобрал почерк Джона. Написано было «measured out in news», а вышло «measured out in you»[204], и оба решили, что так лучше. Когда они приступили к записи, никакого бульдога в тексте вообще не было. Упоминалась «bullfrog»[205], и Пол в шутку залаял, стараясь рассмешить Джона. Лай они оставили в песне и сменили название. Джон сказал, что собака отлично вписалась. Может, это такая собака, которая тявкает не затыкаясь, достает тебя, тащит куда-то, прямо как девчонка в песне. Затем он запел с ланкаширским акцентом, бренча на ситаре, как Джордж Формби[206], но это в песню вставить не удалось.

Джон в основном сочиняет за фортепиано, часами перебирая клавиши, — мысли блуждают в некоем трансе, а пальцы понемножку нащупывают мелодию. «У меня тут еще кое-что есть — слова, которые я, кажется, урвал из какой-то рекламы: „Cry baby cry, make your mother buy“[207]. Я все наигрывал их на фортепиано. Сейчас бросил. Если сильно захочу, они вернутся. Это правда, из-за фортепиано я встаю как после транса. Иногда знаю, что какие-то штуки упустил, но я бы их поймал, если б хотел».

Пол чаще работает над песней целиком, чем над фрагментами. Но нередко его песни так и остаются неоконченными. А даже если окончены, порой так и валяются без дела. «When I’m Sixty-Four» (возраст — в честь отца Пола) была написана еще во времена «Кэверн», а потом опять всплыла, и битлы сочли, что она идеально подойдет для «Sergeant Pepper».

Иногда, если у обоих есть незаконченные песни, они сплавляют их в одну. Классический пример — «A Day in the Life».

«Я написал первую часть, дал послушать Полу. Теперь, говорю, нам надо середину. А давай, говорит, так: „Woke up, fell out of bed, dragged a comb across my head“[208]. Это была песня, которую он сам написал, не зная, над чем работаю я. Ага, говорю, в самый раз… Потом мы решили, что нам нужна связка, нарастающий шум, который вернет нас к началу. Мы хотели хорошую концовку, и надо было придумать, какое там подойдет сопровождение и инструменты. Как и все наши песни, не получается ничего цельного до самого конца. Они по ходу дела постоянно развиваются… Часто так бывает, что я придумываю музыкальное сопровождение сразу, но оно не подходит. Когда записывали „Tomorrow Never Knows“, мне представлялось, что там фоном должны распевать тысячи монахов. Это, конечно, неосуществимо, и мы сделали иначе. Надо было мне поближе подобраться к этой идее с поющими монахами. Я теперь понимаю, что этого песне и не хватает».

Длительная поездка в Индию к Махариши весной 1968-го подарила им идеальную среду для сочинения песен — и вовсе не индийских. Странная чуждая обстановка Гамбурга вызвала к жизни их ливерпульское звучание. (Маршал Маклюэн, полагающий себя специалистом по «Битлз», утверждает, будто это доказывает его теорию о том, что, когда новая среда охватывает старую среду, эта старая среда становится формой искусства.) Индия подействовала на них схожим манером, во всяком случае на Пола: она вернула его к сильным детским впечатлениям, голливудским мюзиклам и вестернам.

Так или иначе, возвратившись в Англию, Джон и Пол написали по шесть-семь песен — хватало на новый альбом. Они даже придумали формат: альбом будет состоять из песен несуществующего мюзикла. Называться он должен был «Doll’s House»[209], где «Долл» — девичье имя, а дом ее — обитель наслаждений, в которой собираются все действующие лица этого фиктивного мюзикла. Но выяснилось, что названием «Doll’s House» уже воспользовались до них[210].

Пол, вернувшись, играл свои песни (под «ла-ла-ла» Джейн) всем друзьям, которые к нему заходили, особенно когда они норовили поведать ему сагу обо всем, что пошло коту под хвост, пока его не было: «Нет-нет, не рассказывай, лучше послушай». Затем он приступил к песне про Rocky Racoon[211], который вселился в номер и нашел там только Гидеонову Библию. На рифме «Bible» и «rival» Пол покаянно кривился. Еще он написал песню про мусор на свалке. Посреди строки про «broken hearted jubilee mug»[212] он прервался и сказал, что «jubilee» ужасно приятно петь, правда? Еще у него была песня про девушку, которая сидит вдалеке под красным зонтиком. Там было несколько слов, но в основном «ла-ла». Больше всего Полу нравилось исполнять всем подряд композицию под американский псевдофолк о том, как шикарно опять вернуться в СССР. На припеве он изображал The Beach Boys. Его брат Майк сказал: может, самих The Beach Boys на припев пригласить? Но Пол сказал «нет». Ему еще оставалось заполнить в этих песнях немало лакун, но, исполняя их перед кем-то, он не просил советов, как Джон, и даже не выпендривался. Он просто делился радостью от зарождения новых песен — пока не закончил их и не забыл навеки.

Джону, Полу и Джорджу нелегко воспроизвести то, что вроде бы звучит у них в головах, но Джорджу Мартину приходится попотеть больше всех. Они вываливают на него куски фонограммы, которые порой невозможно увязать, или ставят перед ним неразрешимые задачи, отнимающие не один час работы. На съемках «Magical Mystery Tour» они решили, что можно снять павильон «Студий Шеппертона», предупредив об этом за неделю; теперь им вдруг на завтрашний вечер занадобился оркестр из сорока человек. И ожидается, что Джордж Мартин раздобудет им оркестр.

Джордж Мартин иногда посмеивается над недостатком их музыкального образования. «Они хотят, чтобы скрипка взяла фа малой октавы, а скрипки, сами понимаете, так не умеют».

Однако он одобряет их способ наложения звуковых дорожек для получения нужного звучания. В звукозаписи ему всегда нравилась электроника, еще с тех времен, когда он записывал разные смешные шумы для Питера Селлерса. По оценкам Джорджа, битлам зачастую не помешали бы не четыре, а шестьдесят четыре дорожки, чтобы вместить все звуки, каких им хочется.

«Однажды я видел фильм о Пикассо за работой. Он начинает с основной идеи, а потом ее дополняет. Ключевой замысел остается, но видоизменяется, потому что он много всего добавляет поверх. А иногда изначальная идея просто исчезает».

Сложности возникают, когда надо не просто добавлять что-нибудь на записанную дорожку, а сопрягать фрагменты двух дорожек. Одной из самых сложных в техническом плане была «Strawberry Fields». «Битлз», как всегда, записали свои дорожки, а потом Джон, прослушав их дома, решил, что всё нужно переделать.

«Он хотел, чтобы песня была нежной и мечтательной, — вспоминает Джордж Мартин, — а получилось, сказал он, слишком сумбурно. Попросил новую партию струнных. Я написал новую партитуру, мы ее записали. А ему опять не понравилось. Все равно не то. Теперь он захотел соединить первую часть ранней записи со второй частью новой. Нельзя ли их совместить? Я сказал, что это невозможно. Они в разных тональностях и в разном темпе».

Джордж Мартин бился над решением этой задачи, чтобы не записывать все заново, и заметил, что, если ускорить первую часть на пять процентов, она совпадает со второй не только по скорости, но и по тональности. Ему ненароком и без лишних сложностей удалось их соединить.

Когда битлам говорили, будто что-то невозможно, они это пропускали мимо ушей. И ни капли не переживали, если Джордж сообщал, что их новые идеи — на самом деле старье. Под конец «She Loves You» они родили идею — им казалось, новую: спеть последнее «yeh yeh» с добавленной секстой. «Я им сказал, что это пошлость. Гленн Миллер так делал двадцать лет назад. Они сказали: „Ну и что? Мы так хотим“».

Свою работу с битлами Джордж Мартин разделяет на два этапа. «Поначалу они ужасно во мне нуждались. Они ничего не знали и целиком полагались на меня — это я должен был воспроизводить их звучание, этот оглушительный звук, с которым они выступали в „Кэверн“ и которого никто еще не записывал. Клифф с The Shadows и им подобные играли тихо-смирно… Второй этап — это сейчас, когда они знают, что хотят записать, но предоставляют мне аранжировку. А в промежутке я превратился из великого звукорежиссера перед четырьмя пацанами из Ливерпуля в нынешнего себя, который цепляется за остатки былого звукорежиссерского могущества».

Джордж Мартин надеется, что это отчасти шутка. Он и «Битлз» вообще любят друг над другом подшучивать. Битлы его слегка подкалывают. Его в свою очередь забавляют их простодушие и наивность. Он боится, что эти свойства однажды заведут битлов слишком далеко — не в музыке, а, например, в кино, где они не захотят слушать советы опытных людей. Он считает, с телефильмом они слишком замахнулись. И судя по отзывам британских критиков, он прав.

По мнению Джорджа Мартина, самый выраженный многогранный музыкальный талант — у Пола, который умеет практически довести мелодию до ума. «Он из них двоих — Роджерс и Харт[213]. У него бывают прекрасные поделки. Вряд ли он сильно этим гордится. Вечно старается сделать лучше, сравняться с Джоном талантом к слову. Познакомившись с Джоном, Пол стал добиваться более глубоких текстов. Если бы не Джон, сомневаюсь, что Пол написал бы „Eleanor Rigby“… Полу нужна аудитория, а Джону нет. Джон очень ленив, а Пол наоборот. Если бы не Пол, Джон все бросал бы на полпути. Джон пишет для забавы. Ему хватило бы играть свои песни для Син. А Пол любит зрителей… У Джона очень любопытное представление о музыке. Однажды я поставил ему „Дафниса и Хлою“ Равеля. И он признался, что не понимает, потому что мелодические линии слишком длинные. Сказал, что для него писать музыку — это придумывать фрагменты, а потом их соединять».

И у Пола, и у Джона есть природный музыкальный талант и оригинальность, но выражаются они по-разному. Пол сочиняет легкую приятную музыку — «Michelle», «Yesterday», — а у Джона музыка агрессивнее, не так ровна — скажем, «I Am the Walrus». Отчасти это диктуется характером. Задолго до того, как они стали писать музыку, Джон был агрессивнее и грубее, а Пол мягче и гибче.

Но наверное, удивительнее всего в этом композиторском дуэте то, что после десяти с лишним лет тесного сотрудничества оба сохранили яркую индивидуальность. У каждого свой уникальный облик.

Мало того, у обоих индивидуальность за эти годы стала только ярче. В рок-н-ролльный период их песни были очень похожи, но после «Yesterday» песню Пола не так уж трудно отличить от песни Джона. Друг на друга они влияли: Пола подстегивало желание лучше писать тексты, Джона подгоняла рьяность и самоотверженность Пола. Но они все равно очень разные.

Их музыку постоянно анализировали, восхваляли и интерпретировали — с самого начала, с 1963 года, когда музыкальный критик «Таймс» восторгался их «пандиатоническими кластерами». Считается, что на них самих повлияло все на свете, от негритянского блюза до венгерских танцев.

Едва стало известно, что они употребляют вещества, в песнях тут же стали выискивать всевозможные наркотические аллюзии. Утверждалось, что даже слово «help»[214] в песне для Ринго «A Little Help From My Friends» обозначает марихуану. И что в названии «Lucy in the Sky with Diamonds» зашифрована ЛСД, хотя это чистое совпадение. Сын Джона Джулиан нарисовал картинку — его одноклассница Люси в небе. В Америке под фразой из песни «meeting a man from the motor trade»[215] понимали подпольного акушера.

Они, конечно, используют наркотический сленг, но не так часто, как многим кажется. Как ни странно, несколько сознательных сленговых непристойностей прошли незамеченными. В «Penny Lane», например, выражение «finger pie» — старая ливерпульская похабщина: так ливерпульские парни говорят о ливерпульских девчонках.

Все эти интерпретации «Битлз» страшно веселят. Джон нарочно оставил словесные игры и абсурдный поток сознания в «I Am the Walrus», понимая, что куча народу станет анализировать эту белиберду.

Но битлов не волнует, правда ли они величайшие авторы песен в современном мире и даже лучше Шуберта. Они никогда не обсуждают, не пытаются оценить свою музыку. Если их прижать к стенке, Пол просто отвечает, что музыка у них неизбежно все лучше и лучше.

«Мы каждый раз хотим что-то сделать по-новому. После „Please Please Me“ мы решили, что в следующей песне нужно сделать как-то иначе. Развлеклись эдак, надоело — стали придумывать, как еще развлечься… А зачем нам оглядываться назад? Это глупо. Это как из серых костюмов всю жизнь не вылезать… Наверное, всем бы так хотелось — в любой работе всякий раз пытаться что-то сделать по-новому. Мы так делаем, потому что для нас это хобби, вот и все. Мы не напрягаемся, и нам всегда по кайфу».

Джордж считает, что в их репертуаре пока не так уж много песен, о которых стоило бы разговаривать (о том, как он пишет песни сам, мы поговорим ниже).

Но время от времени Джордж тоскует по старым временам. «Я все чаще думаю: было бы здорово опять вместе поиграть. Мы этого не делали с тех пор, как бросили гастролировать. Может, однажды арендуем студию и просто поиграем для себя».

«У нас неплохие песни, — комментирует Джон, — но ничего особо выдающегося. Когда их ставят по радио, меня они не трогают. Я даже не вслушиваюсь. Наверное, если б их ругали, говорили, что они никуда не годятся, я бы тогда как-то на них отзывался».

Свои пластинки битлы никогда не слушают — ну, разве что когда готовятся записывать новый альбом. Тогда могут поставить предыдущий — посмотреть, докуда добрались в прошлый раз. Ни один из них своих песен не поет — ни до записи, ни после. Разражаясь, скажем, припевом из «She Loves You», Джон и остальные словно насмехаются над чужим шлягером.

«Мы их заслушали до дыр, пока записывали, — говорит Джон. — Когда песня закончена, уже все равно.

Мне отчетливо неприятно слышать фрагменты, которые не удались. В „Lucy in the Sky“ мне кое-что не нравится. В „Mr. Kite“ не везде удалось звучание. „A Day in the Life“ хорошо получилась, хотя, когда мы записывались, я ожидал гораздо большего. Наверное, можно было поработать над ней посерьезнее. Но меня никакими пинками не заставишь опять за нее взяться.

Я не считаю, что наши старые песни сильно отличаются от новых, как все вечно твердят. Слова другие — ну так они и сделаны иначе. А мелодии почти такие же.

Видимо, я к нашей музыке так равнодушен потому, что другие воспринимают ее слишком всерьез. В некотором роде приятно, но в основном бесит.

Хорошо, когда людям наша музыка нравится, но когда они начинают ее „ценить“, находить там какие-то глубины, раздувать из нее неизвестно что — тогда это все дерьмо. Очередное доказательство, что мы не ошибались по поводу так называемого искусства. Это куча дерьма, и больше ничего. Мы терпеть не могли весь этот бред, который несут про Бетховена и балет, теша себя мыслью, будто это все важно. Теперь и до нас добрались. А это все ерунда. Стоит нескольким людям завестись, они давай врать себе, будто это важно. И все превращается в одно большое вранье.

И мы тоже вранье. Мы знаем, что врем, — мы знаем, что люди этого и хотят. Люди дали нам свободу им врать. И мы такие: а давай вставим вот это сюда — то-то они озадачатся. Я уверен, что все художники так делают, как только осознают, что все это вранье. Наверняка Пикассо тоже вставлял что-нибудь куда-нибудь. Он, наверное, уже восемьдесят лет живот надрывает со смеху.

Однако это все очень грустно. Когда мы не смеемся, мы врем себе, будто мы важны. Но люди не воспринимают смешное. Если сказать, что мы, когда писали „She’s Leaving Home“, на самом деле думали о бананах, никто не поверит. Они не хотят верить.

Очень печально, что тогда, много лет назад, мы были правы. Бетховен — вранье, как и мы сейчас. Он просто что-то накропал, и все.

Вопрос вот в чем: понимал ли Бетховен и всякие такие люди, что они вранье? Или правда считали, что они важные? Понимает ли премьер-министр, что он просто какой-то мужик? Вот я не знаю. Может, он уже совсем погряз, пока притворялся, будто знает, что делает. Фигово то, что, по виду судя, он правда считает, будто понимает, что творится, а он не понимает ни шиша.

Люди думают, что „Битлз“ всё понимают. А вот и нет. Мы просто что-то делаем. Люди желают знать, в чем скрытый смысл песни „Mr. Kite“. Не было никакого скрытого смысла. Я взял и написал песню. Напихал в нее кучу слов, потом напихал разного шума. Я в нее не врубался, пока писал. Я в нее не верил, когда мы ее записывали. Но никто мне не поверит. Они не хотят верить. Они хотят, чтоб это было важно».

31 Джон

Джон живет в Уэйбридже, Саррей, в большом псевдотюдоровском доме на частной территории, застроенной такими же псевдотюдоровскими домами. Здесь же обитает Ринго. Дом обошелся Джону в 60 000 фунтов, хотя купил он его за 20 000. Еще 40 000 ушло на отделку, перепланировку, оформление и меблировку, ландшафтные работы в саду и постройку бассейна. Он переплатил и сам это признает. «Если продать, верну, наверное, где-то половину, тысяч тридцать. Разве что найду какого-нибудь поп-певца — ну, любого пижона».

В саду у Джона стоит трейлер, расписанный в психоделическом стиле, как и «роллс-ройс». Дом находится на пригорке, и участок пологий. У Джона работает постоянный садовник, экономка Дот и шофер Энтони. Все они живут отдельно.

Прихожая довольно сумрачна и забита книгами, но комнаты за ней светлые, просторные и роскошно обставленные. Длинные плюшевые диваны, громадные толстые ковры, элегантные шторы — на вид все новое и необжитое, как голливудские декорации. Но в этом блестящем интерьере попадаются странные безделушки, старые плакаты и кое-какой антиквариат. Вот они весьма потрепаны и интимны — их явно выбирал не художник по интерьеру, а Джон, но забыл о них, едва прошел каприз.

Все эти гостиные служат коридорами. Никто никогда ими не пользуется, хотя в них не найдешь ни пылинки. Через них проходят, чтобы попасть на улицу. Вся жизнь сосредоточена в одной прямоугольной комнатке в глубине дома. Одна из стен целиком стеклянная, а за нею сад и деревья.

Джон, его жена Синтия и их сын Джулиан (родившийся 8 апреля 1963 года) в основном обитают в этой комнате и в кухне. Окружающая роскошь как будто и ни при чем. За ней присматривает Дот.

Зато на своей территории Син заботится о семье сама — она стряпает на троих, хотя Джон иногда может приготовить чай. Воспитание Джулиана лежит на Син. Она никогда не нанимала няню, хотя с ребенком часто сидит Дот. Дот приглядывала за Джулианом, когда Джон и Син в начале 1968-го ездили в Индию.

Син временами переживает, что у них такой громадный дорогой дом, который почти не используется. Джон, если задумывается, считает, что это просто хохма.

«Все стоит целое состояние, — жалуется Син. — Джон тратит деньги налево и направо, и это заразительно. Я вечно угрызаюсь. Порой приходится брать себя в руки, когда я сознаю, что значат такие деньги для других. Наши счета за продукты и напитки меня просто потрясают. В основном хлеб, чай, сахар, молоко, еда для кошек и всякие соки и газировки — алкоголя мы не пьем. Но почему-то в месяц набегает под сто двадцать фунтов. Я не понимаю, как так выходит».

В доме пять кошек. Их клички — карта разных этапов жизни Джона. Имеется кошка Мими, в честь тети, а еще есть Мэл и Нил, в честь гастрольных менеджеров. Одного котенка, родившегося летом 1967-го, в разгар периода йоги, зовут Бабиджи.

Большинством регулярных счетов, например за газ и электричество, занимается их бухгалтер. За остальное платит Син.

«Иногда я просматриваю счета, — говорит Джон. — Если они мне не нравятся, я их откладываю подальше и забываю, пока не начинаются жалобы. Изредка я спрашиваю, почему там такая сумма, а не другая, но слышу в ответ лишь: „Видите ли, сэр, дело в том, сэр…“ От них ничего не добьешься».

Каждый битл еженедельно получает по пятьдесят фунтов пятифунтовыми купюрами на личные расходы, как штатные служащие. Они редко носят с собой деньги.

«Я не знаю, сколько у меня денег, — признается Джон. — У меня нет ощущения, будто где-то в саду зарыт сундук с сокровищами. Это все гипотетически, но я знаю, что денег у меня меньше, чем кажется кое-кому… Они все куда-то вложены. Я однажды спросил бухгалтера, сколько выходит всего. Записал на бумажку. Но потом ее потерял».

Их маленькая гостиная забита плакатами, безделушками и фотографиями. На стене приколот большущий плакат «Молоко безвредно».

В этой комнате они едят, смотрят телевизор, а когда холодно или дождливо, Джон, если не сочиняет песню и не записывается, в основном проводит время здесь, свернувшись калачиком на диване и бездельничая. Диван для него маловат. Очевидно, ему было бы гораздо удобнее на одном из шикарных диванов в других комнатах. Но он поджимает ноги и может лежать так часами.

В хорошую погоду он открывает раздвижную стеклянную дверь, выходит и садится на крыльцо, глядя на сад, бассейн и свой английский загородный сад.

Обычно на звонки в дверь откликается Энтони или Дот, хотя Джон, если в настроении, может открыть сам. К телефону он подходит редко. И дозвониться до него практически невозможно — он установил автоответчик. Это само по себе у многих отбивает охоту дозваниваться. Позвонив Джону, вы услышите сообщение: «Это Уэйбридж, четыре пять уаб-ю даб-ю, пожалуйста, оставьте сообщение».

Телефонный номер постоянно меняется — это чтобы сохранить его в тайне. Во всяком случае, он остается тайной для Джона. Своего номера он никогда не помнит.

Обыкновенный вечер в семье Леннон вполне обыкновенен. Нынешним обыкновенным вечером в дверь позвонили два коммивояжера — представились австралийскими студентами, которые продают журналы. Джон открыл дверь сам и впустил их в дом. Они рассказали, что у них конкурс: кто раздобудет больше подписчиков. А премия поможет им учиться. Ну, так они утверждали. Ладно, сказал Джон, хорошо, что мне сделать? Они достали список журналов и попросили отметить, какие он хочет прочесть. Джон поставил кучу галочек, и студенты-коммивояжеры сказали, что подписка обойдется ему в 74 фунта. Хорошо, сказал Джон, обождите, я поищу деньги. Нашел он только 50 фунтов на хозяйство. Отдал их студентам. Те сказали, что нормально. Потом сказали «большое спасибо» и удалились.

Син приготовила ужин. Начали с дыни, затем съели по тарелке холодного мяса с овощами. Джон мяса не ел — он стал вегетарианцем. Ужин запивали молоком.

У Джона из зуба выпадала пломба — он постоянно нашаривал языком дырку в зубе и за едой как-то хлюпал. Сходил в кухню к холодильнику за молоком. Отхлебнул ледяного молока прямо из бутылки. Син заметила, что это не на пользу его зубу.

За ужином работал телевизор. Все развернули стулья так, чтобы смотреть. Время от времени Син или Джон переключали каналы. Ни на одной передаче не задерживались дольше десяти минут. Джон молча смотрел сквозь очки и витал в облаках, словно заблудился. Син между делом читала «Дейли миррор». Джулиан глазел на экран и щебетал. Потом вышел из-за стола, лег на ковер и принялся рисовать. Син принесла ему цветные ручки. Родители понаблюдали, поспрашивали, что Джулиан нарисовал. Он сказал, что птичью клетку, как у них в саду. Объяснил все, что происходит на рисунке. Джон и Син с улыбками слушали.

Потом Джон раздвинул стеклянную стену и сел на пороге подышать свежим воздухом, глядя на бассейн. По воде, жужжа, плавал кругами автоматический фильтр, словно только что приземлившийся космический корабль. Вышел Джулиан, спустился к бассейну. Покидал туда весла, потом вытащил и вернулся домой. Синтия убрала со стола.

Приехал Терри Доран, и все очень обрадовались, включая Джулиана, который тут же уселся к нему на колени.

— Хочешь, чтобы папа уложил тебя спать? — спросила Син Джулиана, обменявшись улыбками с Джоном. — Или Терри?

Джулиан отдал предпочтение Терри. Однако Син сама взяла ребенка на руки и пошла укладывать.

— Ну что, ты забьешь? — спросил Джон у Терри. Ага, сказал тот.

Джон поднялся, принес жестяной ящик для инструментов, открыл. Внутри в фольге лежало то, что курят, и папиросная бумага. Терри скрутил пару косяков, и оба покурили, передавая их друг другу. Тогда они курили траву; теперь этот период закончился.

Вернулась Син. Телевизор по-прежнему работал. Все посидели и посмотрели, то и дело переключая каналы. Около полуночи Син сварила какао. Терри уехал, а Джон и Син пошли спать. Джон сказал, что хочет почитать книгу, которую им кто-то принес. Син ответила: ой, я хотела первой.

«Я рад, что мне удалось всего добиться в молодости. Теперь впереди целая жизнь и можно делать то, что я по правде хочу. Вот был бы ужас — потратить всю жизнь, добиваясь успеха, а в результате понять, что эта гонка бессмысленна. Мы это и так понимали, но должны были проверить самостоятельно.

Долгое время мы себе ставили только мелкие цели, далеко вперед не заглядывали. Такая череда целей: записать пластинку, занять первое место, записать другую, снять фильм и так далее. Шаг за шагом. О серьезных вещах мы не думали. А теперь можно подумать. Мелкие шажки меня не интересуют. Актерство больше не интересует. Для меня это пустая трата времени. Писать… этим я уже занимался. Хотел написать книгу, написал, ну и все.

Теперь меня, пожалуй, интересует нирвана, буддийский рай. Я в этом не слишком разбираюсь — мало понимаю, не могу объяснить. Джордж знает лучше.

Изучая религию, я пересмотрел свои отношения с людьми, стараюсь быть поприятнее. Не то чтобы я сознательно менял свою личность. Или да. Не знаю. Я просто пытаюсь быть тем, кем хочу быть, какими я хочу видеть других.

Вероятно, наркотики помогли мне понять себя лучше, но ненамного. Не трава. Трава — это так, безвредно похихикать. А вот ЛСД — это самопознание, она указала мне путь. Когда я впервые принял ЛСД, видения были поразительные. Но чтобы найти то, что ищешь, нужно искать. Может, я и искал, просто сам не понимал и в конце концов так или иначе нашел бы. Просто больше времени бы отняло.

Первый раз мы попробовали ЛСД случайно. Мы с Джорджем были у кого-то, и нас там угостили, а мы толком ничего не знали про ЛСД. Траву курили, но на этом все. Об ужасах ЛСД не слыхали. И никто за нами не присматривал, а надо было бы. Мы-то думали, что спятили.

Но есть пути и получше. Я, вообще-то, ничего не имею против идей и методов христианства. Сейчас я бы вряд ли отпустил ту шутку про Иисуса. Я теперь представляю себе мир иначе. Мне кажется, буддизм проще и логичнее христианства, но против Иисуса я ничего не имею. Пускай Джулиан учит про Иисуса в школе, но еще я ему расскажу, что есть много других Иисусов, расскажу про буддийских Иисусов — они тоже хорошие люди.

Когда я пошутил про Иисуса, куча народу стала присылать мне про Него книжки. Я много прочел и кое-что узнал. Например, что Англиканская церковь не очень-то религиозна. В ней слишком много политики. А эти две вещи несовместимы. Нельзя быть и могущественным, и чистым. Может, выяснится, что и гуру такие же: что там тоже одна политика. Не знаю. Я знаю, что стал самоосознаннее. Хочу узнать больше.

Трудно сказать, нужно ли быть бедным или нет. По-моему, я бы смог от всего этого отказаться. Масса энергии тратится впустую. Но мне нужно время — понять, ради чего я отказываюсь, на что я все это меняю. Вполне вероятно, в конце концов я откажусь от всех материальных благ. Но пока я хочу найти себя».

Син говорит, что заметила в Джоне перемены. Пожалуй, он стал мягче. Тише, терпимее. Но по-прежнему не слишком общителен. «Может, я эгоистка, — сказала Син. — Но мне гораздо проще, если он со мной делится».

Джон признает, что никогда не отличался общительностью. В одном иллюстрированном приложении он прочел интервью со своим шофером Энтони. Тот рассказал, как возил Джона по Испании во время киносъемок и, бывало, часами не слышал от него ни слова. «Я тогда и не сознавал, что все время молчу».

Его личный рекорд — ничего не делать и ни с кем не общаться трое суток. «Тут я профи. Могу встать с постели и сейчас же приступить к ничегонеделанию. Сижу на крыльце, смотрю в никуда и думаю, пока не наступает время идти спать».

Джон не считает, что это бессмысленная трата времени. Он транжирил время гораздо больше сразу после гастролей, когда ежедневно валялся в постели до трех часов дня. Теперь, по крайней мере, он старается вставать так, чтобы застать дневной свет. Говорит, раз уж он ничего не делает, вполне можно заниматься этим под солнышком.

Даже когда Джон пытается общаться, Син, как и тетя Мими, понимает его с трудом. Впрочем, сейчас, увлекшись буддизмом и Махариши, он старается выражаться внятнее.

«Ну да, мне трудно проводить время с людьми. В этих разговорах нет никакого смысла. Иногда я их веду — это такая игра, я проверяю, умею ли. Как поживаете? Который час? Как у нас дела? И прочая чушь.

Главное, больше и говорить-то не о чем. Мысленно я общаюсь постоянно и с бешеной скоростью, но выражать это словами — пустая трата времени.

„Битлз“ между собой разговаривают шифром. Мы всегда так делали, особенно на гастролях, когда вокруг толпы незнакомых людей. Мы с другими людьми толком и не общались. А сейчас, когда мы почти не встречаемся с новыми людьми, разговоры вообще ни к чему. Мы и так друг друга понимаем. Остальные нас не волнуют.

Время от времени, хотя мы друг друга и так чувствуем, мы встречаемся и болтаем, говорим всякие слова вслух, а то можно забыть, о чем договорились.

Я часто грежу. Это то же самое, что пустая болтовня, так что, видимо, на пустую болтовню я зря так ополчился. Обыкновенные грезы наяву: что буду сегодня делать, вставать или не вставать, писать песню или не писать, нет, я не буду подходить к телефону.

Все равно разговоры — самая медленная коммуникация. Музыка гораздо лучше. Мы общаемся с окружающим миром через музыку. Вот в нашем американском отделении постоянно крутят „Sergeant Pepper“, чтобы понимать, о чем мы думаем тут, в Лондоне.

Иногда на меня находят разговорные припадки. Тогда я иду болтать с Дот, Энтони или с садовником — проверяю, не разучился ли. Они страшно удивляются».

Самая отчетливая перемена в Джоне — очевидный спад агрессии. Это заметили все его близкие друзья. И все считают, что причина тому — успех.

«Это заняло кучу времени, — рассказывает Айвен Вон, его школьный друг. — Еще пару лет назад у него были вспышки враждебности: он не желал ни с кем разговаривать, грубил, хлопал дверью. А сейчас может даже сказать человеку „Заходите, присаживайтесь“».

Пит Шоттон, еще один друг детства, открывший «Эппл-бутик», тоже считает, что Джон теперь не такой колючий.

«То хорошее, что я всегда в нем замечал, вышло на передний план. Только учителя какие-нибудь видели его исключительно в черном цвете. В те времена никто бы не поверил, что́ вижу в нем я.

Хорошо, что он сейчас так счастлив. Он все детство и юность добивался первенства. Ему нужно было всегда быть лидером, и ради этого он либо со всеми дрался, либо, если противник был сильнее, унижал его издевками и сарказмом.

А теперь Джон ничего не доказывает, ему не надо всегда быть первым, и поэтому он счастлив. Перемены прямо-таки видны. В школе и в колледже он обычно ходил такой — горбится, голову опустит, глядит в пол, как испуганный кролик, загнанный в угол, но в любую минуту готовый огрызнуться. На всех его старых фото заметно. А теперь на снимках он улыбается. Теперь он учится, потому что хочет учиться. В школе-то тебя заставляют, чтобы ты вписался в общество.

Но в чем-то Джон остался прежним. Он не зазнайка, не тщеславен и по-прежнему щедр. Если у него в сумке была дюжина конфет, а вокруг собирались трое друзей, он всегда делился, каждому по три. Рядом с ним и я становился великодушнее».

Джон не понимает, с чего бы ему зазнаваться или вообще меняться из-за успеха. Он и в целом полагает успех бессмыслицей, но вдобавок уверен, что его может добиться любой. И Пол разделяет это мнение.

Оба они считают, что главное тут — сила воли. «Добиться успеха может каждый. Твердите это себе, и все у вас получится. Мы не лучше других. Мы как все. Мы не хуже Бетховена. Все мы, по сути, одинаковы.

Нужно только желание и удачное стечение обстоятельств, а талант, обучение или образование тут ни при чем. Есть ведь писатели и художники-примитивисты, да? Никто их не учил. Они просто сказали себе, что могут это сделать, и сделали.

Что такое талант? Не знаю. Ты с ним рождаешься, ты его обнаруживаешь у себя уже потом? Главный талант — вера, что ты можешь сделать то-то или то-то. Мы с Полом всегда рисовали, а Джордж даже пробовать не хотел — говорил, что не умеет. Мы ему очень долго втолковывали, что рисовать умеют все. Сейчас он рисует беспрерывно. И получается все лучше и лучше.

Мы знали, что аттестат зрелости не откроет перед нами никаких путей. Можно было продраться сквозь это все и пойти дальше, но такая жизнь не для меня. Я верил, что со мной произойдет нечто и надо будет сквозь это пройти. И я знал, что это не экзамены.

До пятнадцати лет я ничем не отличался от любого пятнадцатилетнего мудака. А потом решил написать песенку и написал. Но от этого я не стал другим. Это чушь собачья, что я будто бы открыл в себе талант. Я просто написал песню. У меня нет талантов — разве что талант быть счастливым или бить баклуши.

Кто-то должен раскрыть людям глаза, развенчать этот миф о таланте. У политиков нет таланта. Это все надувательство.

Возможно, мой гуру скажет мне, в чем мой настоящий талант, чем мне на самом деле стоит заниматься.

Я никогда не чувствовал никакой ответственности потому, что я так называемый идол. И люди напрасно этого ждут. Они пытаются взвалить свою ответственность на наши плечи — вот как Пол сказал журналистам, когда признался, что принимает ЛСД. Если они и впрямь так переживали, что он в ответе, надо было самим проявить ответственность и не печатать его слова — ну, раз они взаправду боялись, что люди станут ему подражать.

Перед публикой я был в ответе только за то, чтобы мы вели себя как можно естественнее. Конечно, мы надевали социальные маски — это было ожидаемо. Но с учетом обстоятельств мы были предельно естественны. По всему миру в одинаковых городах нам задавали одинаковые вопросы — и все о наших прическах. Скука смертная. И надо общаться с такой толпой народа, с женами лорд-мэров. С этими безвкусными людьми, которые диктуют вкусы. С беспринципными людьми, которые навязывают принципы.

С самого начала я ненавидел всякие встречи с женами промоутеров. Нам твердили, что без этих липовых светских ухищрений не обойтись. Быть самим собой попросту нельзя. Тебя не поймут, если скажешь то, что хочешь сказать. Оставалось лишь отшучиваться, а со временем от меня только шуток и стали ждать. Я, вообще-то, не верю, что люди такие на самом деле. Но зачем тогда они все это терпят?

Сейчас мне не нужно никуда ходить, разве что изредка в клуб. Меня туда Син заманивает. На днях пошли на открытие чего-то там, какой-то старый друг. Нигде не продохнуть от Дэвида Джейкобса[216]. Мы пошли с Джорджем. Он не успел порог переступить — уже понял, что грядет. А я нет. Оборачиваюсь — а он смылся. Даже внутрь не зашел. Зато я успел войти и попался. Это был ужас.

Я никогда не сознаю себя битлом. Никогда. Я — это я. Я не знаменит. Это другие люди делают. Пока они не подходят и не начинают пялиться, о тебе никто не помнит. А, ну да, точно, вот почему они такие странные — и тут я вспоминаю, что я битл. С год назад это было привычнее, мы были в самой гуще всего, ездили по стране и знали, что люди постоянно на нас глазеют. Сейчас я особо никуда не езжу, только с теми, кого знаю, и поэтому не помню, пока не попадаю к новым людям, которые пялятся.

Люди глазели на нас и до того, как мы стали знамениты. Когда мы ехали на автобусе в „Кэверн“, все в коже и с гитарами. Тогда нам нравилось. Легкий такой бунт, чтобы каждая Энни Уокер[217] в кафе раздражалась.

Я скучаю по всяким глупым розыгрышам. Я в поездах заходил к людям в купе и притворялся слабоумным. Или в магазинах. Меня до сих пор тянет что-нибудь такое отколоть, но нельзя. Получится только заголовок в газете: „„Битлз“ развлекаются. Вы повеселитесь от души“.

Однажды мы ехали в фургоне на стадион „Уэмбли“. На куске бумаги написали большими буквами: „Как доехать до „Уэмбли““? Говорили на иностранном языке и тыкали в карту Уэльса. Люди из сил выбивались, объясняя нам, что не так.

Как-то мы придумали переодеться, чтоб можно было по улицам ходить. Мы с Джорджем прошли таможню в длинных пальто и с бородами — думали, нас не узнают, но не тут-то было. Лучше всех получилось у Пола. Он притворился придурковатым фотографом и нес какую-то психологическую ахинею. Даже Брайана обдурил».

Больше всего Джон скучает по обычной жизни — выйти из дому, пошататься по окрестностям, быть как все. Битломания давно позади, но битлам никак не пройти по улице неузнанными. Син удается. Она многие годы избегала публичности, и это принесло плоды. «Но всей семьей мы не можем даже пойти погулять. Ужас. Иногда я жалею, что все это вообще с нами случилось».

Из них четверых Джон больше всех страдает оттого, что не может быть частным лицом. От мысли о том, что он навеки приговорен к известности, чем бы дальше ни занимался, ему охота кричать в голос.

«Нет! Такого же не может быть, правда? Я ведь не буду вечно знаменитым? А если нам исчезнуть на много лет — это поможет? Мы тогда, наверное, станем знаменитыми по-другому, как Грета Гарбо[218]. Может, появится новая группа, займет наше место? Это было бы так здорово — если б нас забыли».

В конце 1967-го и в начале 1968 года «Битлз» стали вновь налаживать контакт с внешним миром. Вскоре обнаружилось, что их лица знает каждый, и потому их, как членов королевской семьи, никто не ожидает увидеть на улице или, скажем, в забегаловке с фастфудом. Во время монтажа «Magical Mystery Tour» им удавалось без проблем ходить в маленькие кафе в Сохо. И вообще, полно народу походило тогда на «Битлз» — те же усы, те же бакенбарды; мало кто верил, что битлы настоящие.

«На днях мы с Ринго сделали пробную вылазку. Сходили в кино, впервые за долгие годы, еще с ливерпульских времен. Смотрели Моркама и Уайза[219] в Ишере. Выбрали утренний сеанс, думали, будет тихо. Но забыли про школьные каникулы — кинотеатр был забит детьми. Мы не досидели до конца: съели по мороженому и ушли. Никто к нам не приставал. Первая попытка оказалась удачной. Теперь, может, стану выбираться чаще.

Брайан время от времени выводил нас в какой-нибудь вест-эндский театр. Мы шли толпой, и было нормально. Люди таращились, но нас почти не трогали. Только я не большой любитель театра и не особо жалею, что мы туда не ходим. Пятеро парней на сцене, каждый притворяется кем-то другим. А вот кино мне не хватает. В Ливерпуле я из кинотеатров не вылезал.

Еще мы с Ринго однажды катались на автобусе. Решили попробовать, посмотреть, что получится. А я в лондонских автобусах никогда не ездил. Сели на остановке „Набережная“. Ехали минут двадцать. Это было потрясающе. Нас узнавали, да и ладно. Мы были в настроении. Стали всех в автобусе снимать на камеру. Кондукторша рассказывала нам пошлые анекдоты. Многие не поверили, что это правда мы.

На следующий день в контору позвонили какие-то газетчики. Сказали, мол, какая-то женщина заявляет, будто видела вас в автобусе. Я им ответил, что она обозналась. Это были не мы. А то бы стали звонить и спрашивать: каково это, Джон, — прокатиться на автобусе после стольких лет? Только этого не хватало.

Я бы хотел, чтоб от меня все отстали. Я не душа компании. Друзей мне хватает. Просто пусть меня оставят в покое.

Мое так называемое дружелюбие — это сплошная липа. Я годами притворялся, но, вообще-то, я не болтун. Это была роль, защитный панцирь. Я кричал: „Волки!“ — и теперь расплачиваюсь. Выходит, будто я ною. Я понимаю. Может, это потому, что всегда кажется — там хорошо, где нас нет».

Пол и Джордж время от времени встречаются с людьми, а вот Джон редко пытается завязывать контакты. Либо все приплывет в руки само, либо и не надо. А жизнь его устроена так, что к нему не пробьется ничего, кроме разве только телевизора, который никогда не выключается.

«Пару недель смотреть телевизор — это не хуже травы. Пару лет назад я терпеть не мог какого-нибудь Хьюи Грина, а теперь он не бесит. Он забавляет. Мне больше всех нравятся он и Майкл Майлз[220]. Повсюду одно и то же. С газетами такая же история. Читаешь разные статьи, а в голове они сливаются в одну… Я очень много думаю, когда смотрю телик. Это как смотреть на огонь и грезить. Смотришь, но мысли где-то витают».

Жизненные импульсы Джон получает только от других битлов. До их места в его жизни всем остальным как до Луны.

Поначалу они, естественно, отталкивали посторонних, потому что были слишком заняты общим делом, двигались к общей цели. Когда же к ним пришла известность, люди стали втираться в их круг, зачастую с не лучшими намерениями, и подобные попытки активно и грубо пресекались.

Большинство звезд шоу-бизнеса меняют друзей по мере того, как меняется их собственное место на афишах. Кроме Мика Джаггера из «Роллинг стоунз», «Битлз» не приобрели себе друзей из мира поп-музыки. В повседневной жизни они общаются только между собой, а также с Мэлом, Терри и Нилом.

«Прославившись, мы знакомились с разными людьми, но спустя два дня они нам смертельно надоедали. Некоторым удавалось продержаться подольше, где-то несколько недель, но и всё. Большинство же просто не могут к нам пробраться».

Чаще всего Джон видится с Ринго — тот живет поблизости. Когда становится скучно, Джон приходит к Ринго, играет у него в саду или с его дорогими игрушками. Они никогда ни о чем заранее не договариваются. Все происходит само собой, под настроение. Если встретимся, значит встретимся.

Джону труднее всех переносить отсутствие остальных битлов — Син, конечно, не повезло. Джон вовсе не хочет ее обидеть, как не имеет в виду оскорбить ее своим молчанием или отрешенностью. Просто он такой, и ей приходится с этим мириться.

«Стоит мне остаться наедине с собой на три дня и ничего не делать, я вообще перестаю себя осознавать. Меня нет. Син этого не понимает. Я где-то витаю, наблюдаю за собой или сижу у себя в затылке. Вижу свои руки и как они двигаются, но управляю ими не я, а какой-то робот.

Ринго понимает. С ним это можно обсуждать. Чтобы увидеть себя, мне нужно видеть остальных. Тогда я понимаю, что я такой не один, и это очень ободряет. Когда это совсем остро, вообще-то даже страшно. Чтобы снова установить контакт с собой и спуститься на землю, мне надо встречаться с ними.

Иногда я не спускаюсь. Вчера вечером мы записывались, а меня просто не было. И Пола тоже. Мы были как два робота, все делали механически.

Мы очень друг другу нужны. Раньше, если встречались после долгой разлуки, нам было неловко друг к другу прикасаться. Мы тогда очень сложно пожимали друг другу руки, чтобы скрыть замешательство. Или плясали как ненормальные. А потом обнимались. Теперь у нас буддийский ритуал, мы кладем руки друг другу на плечи. Так у них принято здороваться».

Время от времени Джона подмывает куда-нибудь уехать с Син и Джулианом и, конечно, с остальными битлами. Идея купить греческий остров его в свое время особенно захватила.

«Мы все поселимся там, может быть, до конца наших дней, будем изредка приезжать сюда, навещать близких. А может, будем жить там по полгода в год. Это было бы потрясающе — совсем одни на острове. Там есть домики — мы их отремонтируем, будем жить коммуной.

Политическая ситуация в Греции меня не волнует, лишь бы нас не касалось. Хоть фашистское правительство, хоть коммунисты. Мне-то что? Правительства везде не подарок, и здесь не лучше. Я видел Англию и Штаты — их правительства мне тоже не нравятся. Все они одинаковы. Ты посмотри, что они здесь творят. Прикрыли „Радио `Кэролайн`“[221], хотели „Стоунз“ за решетку упечь[222] — а при этом тратят миллиарды на ядерное оружие, и вся страна утыкана базами США, о которых никто и не подозревает. По всему Северному Уэльсу эти базы».

Но греческий проект провалился, как и многие другие сумасбродные идеи, посещавшие Джона за последние два года. Однажды он собрался в трейлере поехать в Индию, хотя трейлер этот, похоже, не доедет даже до Уэйбриджа. Джон мечтал, как поселится в трейлере с Син и Джулианом, а шофер Энтони отбуксирует их на «роллс-ройсе». Была еще идея обосноваться на острове у ирландского побережья. И мало того, Джон этот остров купил. «Не-а, не помню где. Где-то возле Ирландии».

Но греческую идею обсуждали неделями. Уже даже раздумывали, как быть с Джулианом и его учебой.

У Джона очень внятные представления о том, как Джулиану надлежит учиться, но обычно все это забывается, стоит Джону представить, как он полгода живет на необитаемом греческом острове.

— Пускай ходит в греческую школу, — сказал он Синтии, которая явно трезвее смотрела на ситуацию. — А что такого? Полгода на острове, полгода в английской школе. В греческих деревеньках школы, между прочим, очень неплохие. Что мешает Джулиану туда поступить? Язык он выучит быстро.

Синтия возразила, что вечные переезды ребенку на пользу не пойдут. Тогда Джон придумал отправить сына в афинскую английскую школу, где учатся дети британских дипломатов. Син заметила, что Джулиану тогда придется жить в Афинах в интернате. Оба против интернатов. Оба не хотели отсылать туда ребенка.

Джон предпочел бы по возможности муниципальную школу. Он как раз узнал, что, вопреки его гипотезам, детский садик Джулиана, оказывается, вовсе не муниципальный. Син объяснила, что записать Джулиана в муниципальный детский сад не удалось, поэтому сложилось так.

«Ну, не знаю, — говорит Джон. — Наверное, платные школы не хуже прочих. Лишь бы он был доволен. Подумаешь, надо платить за учебу. Какая разница? Но в интернат я его не отправлю ни за что. И в Итон не пошлю. Они ему там втемяшат всякую ерунду. Может, запишу его в буддийскую школу, если такие есть. Или в дневную, прогрессивную, где-нибудь возле Уэйбриджа. Нам больше ничего не надо.

Мы уже давно думаем, где Джулиану учиться. Я даже выписал книгу про все школы Англии. Но там больше про футбол и теннис. Какой-то абсурд, да? Странные у них приоритеты. Его надо просто научить, что на свете есть другие люди. Ему незачем знать, как сэр Фрэнсис Дрейк перебил испанцев, как в Британии изобрели телевизор, все эти националистические бредни. Он хочет знать, как жить в этом мире.

Если мы и впрямь уедем за границу, придется, видимо, нанять домашнего учителя, только обязательно устроить так, чтобы у Джулиана были друзья, чтоб ему было с кем поиграть. У меня было счастливое детство. Мне нравилось в школе. Просто учителя ненавидели меня, а я — учителей. Но сама школа мне нравилась. Когда мы вспоминаем что-нибудь, иногда на ум приходят уже времена „Битлз“, но чаще — школьные годы.

Вряд ли Джулиан справится в такой школе, в какой учился я. Надо признать, из-за меня ему в муниципальной школе, наверное, будет тяжеловато. Смеяться будут. Сынок музыканта-миллионера. Станут пальцами тыкать. В платной школе с этим должно быть полегче — там только и думают что о деньгах».

Син гораздо сильнее, чем кажется. Она все это уже проходила и сознает, что творится. Невнимательность Джона ей понятна. Он бывает эгоистичен, но не нарочно — просто не думает.

Ссоры, которые случались у них первое время в Ливерпуле, давно позади. Они очень счастливы, хотя Син до сих пор утверждает: если б она не забеременела, они бы, наверное, не поженились. Джон соглашается.

«Джон никогда не думал остепениться, обзавестись домом, как не думал искать нормальную работу. Если бы я не забеременела и не вышла за него, мы бы неизбежно разошлись, когда он начал разъезжать по гастролям. Я застряла бы в Художественном колледже и, наверное, стала учительницей. Не случись Джулиана, ничего бы этого не было. Он не дал нам расстаться».

Син говорит, что при таких разлуках никакая любовь их бы не спаяла. «Его любовь — это „Битлз“. Не будь ребенка, он бы ушел с ними навсегда».

Оба говорят, что рады рождению сына, который удержал их вместе. Оба считают, что так должно было произойти. Это судьба. Джон очень верит в судьбу.

Иногда Син охота попробовать что-нибудь новое — найти работу, как-то применить художественное образование. Они с Патти, женой Джорджа, подумывали вместе открыть магазинчик в Ишере, но дальше разговоров дело не пошло.

«Я как-то слегка недовольна. Сейчас перед нами столько возможностей, и я не хочу заводить второго ребенка. Правда, я понимаю, что, стоит с этим затянуть, потом уже и не захочется второго… Но я правда недовольна жизнью, потому что я люблю что-то делать. Я немного рисую, придумываю одежду, но часто думаю, что хотела бы работать. Не сейчас, а попозже. У меня никогда не было работы. Можно заняться дизайном или, скажем, преподавать».

Над привязанностью Джона к «Битлз» Син подшучивает, и вполне очевидно, что порой эта его привязанность ее задевает.

«Я стала замечать: вот я предлагаю ему что-нибудь, а он это пропускает мимо ушей или говорит, что это ерунда. А через пару недель то же самое предлагает Ринго, и Джон мигом соглашается. Но я не переживаю. Трудно объяснить словами, но я чувствую, что я сильная. Я многое понимаю».

— Больше всего мне бы хотелось отдохнуть где-нибудь одним, без «Битлз». Только Джон, Джулиан и я.

— Чего-чего? — улыбается Джон. — Без наших дружественных битлов?

— Да, Джон. Мы об этом говорили на той неделе. Ты уже забыл?

— И что мы сказали?

— Что можно бы куда-нибудь съездить втроем, без наших дружественных битлов.

— Но это же клево, когда рядом друзья.

— Вот это очень обидно. Просто поехать с семьей ему недостаточно!

Джон ей улыбается, Син качает головой.

— По-моему, они тебе нужны больше, чем ты им, — говорит она.

Не успевает Джон ответить, она приводит пример — явно давно заготовленный:

— Джордж ведь ездил в Лос-Анджелес с Патти? Вот он не брал с собой всю компанию.

Джон улыбается. И говорит, что да, это похоже на правду.

— Когда мы закончили гастролировать, я пытался найти собственный путь. На съемках было весело, я играл в монополию, но ничего толкового не вышло. А увидел остальных — обрадовался, как не радовался никогда в жизни. Наконец-то снова почувствовал себя нормальным человеком.

Син глядит на него проникновенно:

— Прекрасно. Я знаю, что мы сделаем. Мы все уйдем на покой и поселимся в домике на утесе в Корнуолле, хорошо?

— Нет, я не могу на покой. Мне еще эти проклятые песни писать. Чтобы оправдать жизнь, надо работать.

32 Пол

Джон, Джордж и Ринго перебрались в маклерский Саррей, и только Пол остался в Лондоне. У него большой трехэтажный особняк в Сент-Джонс-Вуд, недалеко от крикетного поля «Лордс», поблизости от студий EMI. Пол купил этот дом в 1966 году за сорок тысяч фунтов. В отличие от Джона и Ринго он свое жилище особо не усовершенствовал. Сад совершенно зарос и превратился в джунгли, где изредка охотится Марта. Когда Пол только переехал, сад был очень красивый. Все, особенно отец, наседали на Пола, чтобы тот занялся садом. А Полу, похоже, нравилась такая запущенность и то, как она раздражает людей. Однако в конце 1967 года он все-таки решил привести сад в порядок. У Пола родилась идея построить там сказочный дом — такую пагоду на высокой платформе и со стеклянной крышей, сквозь которую видно небо. Когда все было достроено, Пол и Джейн стали подумывать о переезде за город, в дом поменьше.

Дом огорожен высокой кирпичной стеной с большими черными воротами, которые автоматически управляются из дома. Говоришь в микрофон, тебе изнутри отвечают, и, если ты все сказал как надо, ворота распахнутся, а потом захлопнутся у тебя за спиной, чтобы в дом не просочились фанаты.

У всех битлов вокруг домов тусуются фанаты, но у дома Пола их больше всего: это ведь Пол, и к тому же он живет в Лондоне. Фанаты постоянно дежурят снаружи — обычно сидят рядами на ограде дома напротив. Оттуда им как раз виден двор и любое шевеление у парадного входа. С улицы дом Пола без труда узнается по гроздьям девушек, которые висят на кирпичной стене в паре футов над землей и тянут шеи.

В цокольном этаже находится квартира прислуги. Долгое время там жила семья Келли. Жена была как бы экономкой, муж — как бы дворецким, но в основном они слонялись без дела и просто жили в доме. После них в квартире для прислуги перебывала целая череда народу. Такое впечатление, будто возникают они случайно, и временами Пол их оставляет, даже если они совсем не подходят. Ему явно не помешал бы секретарь, чтоб следил за порядком в доме и визитерами, но Пол говорит: ни за что. Очень часто тут вообще никто не живет, а если Пол за границей, за домом и Мартой иногда присматривает его отец Джим.

Не то чтобы Пол беспокоился за дом. Его не волнует, что люди, с которыми он договорился о встрече, придут и узнают, что хозяин уехал в Африку или Америку. Лишь бы рядом всегда была милая женщина, материнская фигура, которая подаст горячий завтрак около часа дня и в любое другое время, едва ее об этом попросят. Когда Джейн не работает, она много и очень вкусно готовит.

На первом этаже расположена кухня, огромная и хорошо оборудованная, а также просторная надменная столовая, на вид совершенно необитаемая. В задней части дома находится гостиная — самая популярная среди битлов комната. У Пола она огромная и уютная, с большим французским окном в сад. Обставлена она крупной эдвардианской мебелью, зеленой и симпатично поблекшей. Там же стоит большой деревянный стол — едят в основном за ним, а не в столовой. Как правило, он застелен белой кружевной скатертью — типичный рабочий шик. В комнате обычно царит дикий кавардак: все свалено как попало — украшения, пакеты, газеты, лампы-вспышки, детали аппаратуры. Здесь битлы, Мэл и Нил собираются перед сессией звукозаписи, да и вообще когда оказываются в Лондоне. Комната выглядит очень обжитой и непритязательной. «Где ни живу, получается вот так. На Фортлин было то же самое. Вещи немного другие — большой цветной телевизор, например, — но атмосфера всегда такая».

На втором этаже расположена спальня Пола, большая и Г-образная, а в ней роскошная кровать с массивной резной спинкой. Обставлять спальню помогала Джейн. Рядом еще две спальни. На верхнем этаже у Пола рабочий кабинет, где они с Джоном пашут, когда нужно срочно сочинить недостающие песни к альбому. Здесь стоит скульптура Паолоцци. Очень своеобразная работа. Паолоцци был героем и учителем Стю Сатклиффа.

Знаменитая Марта (если вы сомневаетесь в ее известности, почитайте Beatles Monthly) — очень большая, косматая и дружелюбная английская овчарка преклонных лет. Добродушие не изменяет ей, даже когда у нее заводятся блохи. Для Марты сделана своя дверца, на случай если собаке вздумается погулять, но Пол старается гулять с ней сам как можно чаще. Обычно они отправляются на Примроуз-Хилл или в Риджентс-парк. Как-то раз они отправились в Хэмпстед-Хит, но у собаки случился припадок, и с тех пор Пол ее туда не водит. Еще в доме живут несколько котов и котят — число их день ото дня варьируется. Коты есть у всех битлов (и кошачьи дни рождения регулярно пропечатываются в Beatles Monthly).

Пол, как ни удивительно, умудряется гулять с Мартой, сохраняя инкогнито. Когда он на машине вылетает из дому, фанаты не успевают опомниться. А в парке Пол поднимает воротник и гуляет с Мартой по самым глухим уголкам, где встречаются только пожилые собачники, которых больше интересует громадная Марта, а не ее хозяин.

Он перекидывается парой слов с другими собачниками и поддерживает вежливую беседу о питомцах. Пол даже окликает смутно знакомых людей — остальные битлы не столь общительны и ни за что так не поступят. Однажды на вершине Примроуз-Хилл он встретил полузнакомого актера. Окликнул его, но тот важно прошествовал мимо, как бы говоря: я с вами незнаком, не кричите, пожалуйста, — вот и молодчина. Ужасно пижонистый молодой английский актер. Узнав наконец Пола, он что есть мочи закричал: «Привет!» Пол познакомился с ним через Джейн — та играла с актером в одной пьесе, и он пригласил Джейн с Полом на ужин.

Пол спросил, как дела. Актер с притворной скромностью ответил, что наклевывается ангажемент в Нью-Йорке.

— Ого! — сказал Пол. — Что за спектакль?

— Не могу сказать, — продолжал скромничать актер. — Извините. Никогда не говорю заранее о таких вещах. Можно ведь спугнуть фортуну, не правда ли?

Пол улыбнулся и сказал, что да, наверное.

— Ну, тогда пока, — произнес актер и удалился, размахивая руками, устремив взор вдаль и вдыхая воздух полной грудью. Прямо видишь, как он читает режиссерские указания.

— Странно, — сказал Пол, возвращаясь к машине. — Эти люди просто не могут расслабиться. Он вообще не бывает естественным. А при этом неплохой парень, вполне приятный, когда выдохнет и выпьет пару рюмок. К концу того ужина он стал почти нормальным. Вообще-то, жалко таких людей. Их так воспитали… В шестнадцать, когда я был весь такой нескладный и угловатый, я до смерти хотел стать актером. Таким вот — ловким, властным, абсолютно уверенным в себе. Но этот нескладный этап того стоил — теперь можно быть естественным. У Джейн отчасти похожая проблема — воспитание-то буржуазное. Тут ничего не поделать. Их так воспитывают.

Джейн и Пол — любящая и очаровательная пара. Все так считают. Джим сразу сказал, что он больше ни о чем не мечтает — только бы они поженились.

Джейн родом из хорошей лондонской семьи. Ее отец врач. Ее мать, преподавательница музыки, обучала Джорджа Мартина играть на гобое. Еще ребенком Джейн стала выступать на сцене и сниматься в кино. С Полом они встретились в мае 1963 года на поп-концерте в Альберт-Холле. Джейн было тогда всего семнадцать, и она выступала в телевизионной программе «Жюри музыкального автомата». Еженедельник «Радио таймс» послал ее вместе с репортером на концерт, чтобы она потом поделилась впечатлениями о группах от лица подростка. Джейн заявила, что единственная группа, из-за которой стоит вопить, — это «Битлз». Они повстречались в коридоре, и из всех битлов ей больше всех на вид понравился Джордж.

Но именно Пол, у которого на звезд чутье, узнал и окликнул Джейн, и тут уж все четверо ринулись к ней и принялись ее убалтывать. «Мы все предложили ей выйти за нас замуж, — рассказывает Пол. — В то время это была наша коронная фраза для девушек». Они пригласили ее к себе в отель «Ройял Корт» выпить. «Восторженная лондонская девчонка, мы о таких слышали. Ну, думаем, дело на мази».

Многозначительно перемигнувшись, ребята оставили Пола с Джейн в спальне. И весь вечер эти двое проговорили о подливках и о любимой еде. «Я понял, что именно такая девушка мне нужна. Я к ней не приставал, не лапал. Сказал ей: „Похоже, ты хорошая“».

«Они не могли поверить, что я девственница», — вспоминает Джейн.

Еще несколько недель они часто встречались, иногда просто гуляли по Сохо. В начале 1963 года еще никто не узнавал Пола, зато многие узнавали Джейн. Когда Пол вернулся из короткого римского отпуска, Джейн с матерью встречали его в аэропорту. Он опоздал на ливерпульский рейс, и миссис Эшер предложила Полу переночевать у них. Пол не обрадовался. Идея ночевать в семье своей девушки его не вдохновляла. У рабочих парней так не принято. Однако в итоге он согласился — просто перекантоваться одну ночь. Одна ночь превратилась в три, а потом в три недели и наконец в три года. Фанаты так и не узнали, что всю свою лондонскую жизнь, до конца 1966-го, пока не купил дом в Сент-Джонс-Вуд, Пол провел в доме Эшеров.

Вечер с этой парой тоже похож на вечер в любой молодой семье. Джейн приготовила ужин. Исключительно вегетарианский — Пол тогда был вегетарианцем, как и Джордж с Джоном. Для начала салат из авокадо, потом запеканка с овощами, орехами и специями.

Распили полбутылки белого вина. Бутылку открыли для стряпни, а остатки решили допить.

В дверь постоянно звонили фанаты. Как раз тогда Пол в очередной раз остался без прислуги. Джейн неизменно отвечала им через интерком. Была очень вежлива. Терпеливо вставала из-за стола на каждый звонок, ничуточки не злясь, шла к двери и просила подождать, пока они тут не поужинают. Под конец дня этот трезвон утомил Пола чрезвычайно, и сам он просто не обращал внимания. Он бы давно бросил отвечать, как в тот раз, когда Брайан Эпстайн звонил и его не впустили в дом. В конце концов, не успел Пол доесть, Джейн заставила его выйти к воротам. Пол криво улыбнулся, но отправился раздавать автографы фанаткам, которые там толпились.

После ужина хозяева достали фотографии из недавней поездки в Шотландию. У Пола есть дом в отдаленном уголке Аргайла, где они обычно проводят хотя бы неделю в год. Потом они посмотрели телевизор и пошли спать.

Пожалуй, вечер выдался тише обычного. Как правило, к Полу заходят друзья. Люди к нему тянутся, и он это поощряет. Особенно много гостей было в те пять месяцев, когда Джейн играла в Америке. У других битлов гости случаются редко — отчасти потому, что все они живут довольно далеко.

Когда записывается новый альбом, в доме у Пола постоянно толчется народ. Еще до смерти Брайана Пол превратился в лидера «Битлз», организует многие дела группы, и у него дома много чего происходит.

Когда обсуждали конверт «Sergeant Pepper», к Полу приходил художник Питер Блейк. Обычно здесь же были Джон и Терри Доран. Как-то раз ближе к вечеру, вскоре после ухода Питера Блейка, явился тогдашний слуга Пола и объявил, что за воротами стоит викарий. Все рассмеялись.

Кто-то сказал, что это, наверное, розыгрыш. Пол взглянул на Джона. Было видно, что тот явно не горел желанием общаться с викариями. Пол попросил слугу отделаться от посетителя. Терри предположил, что это, должно быть, переодетый актер с телевидения. Все еще посмеялись. Пол сказал, что, пожалуй, лучше выйти Терри — вежливо сообщить, что хозяина нет дома. Терри уже направился к двери, и тут Пол сказал: нет, давайте его пустим, а? Если он на вид ничего, может, выйдет даже интересно. Вернувшись, Терри сообщил, что викарий уморный, честно. Электрические ворота раздвинулись и впустили викария в дом.

Викарий, гладко выбритый человек средних лет, вошел в комнату, очень нервничая. Все вежливо ему улыбнулись. Пол предложил сесть. Викарий извинился, что отрывает их от дел, он же понимает, они заняты, дел просто невпроворот, он все понимает. Он сам придумывал им отмазки. Он явно очень удивился, что его впустили. Подозревал, что это ненадолго — скоро его выставят. Пол спросил, что ему угодно.

Викарий повернулся к Полу, сообразив, что это, наверное, сам мистер Маккартни. Он озирался, всматривался в лица, но никого не узнавал. Сцепив руки, он объяснил, что у них тут планируется пикник в саду и не мог бы Пол зайти, просто заглянуть на минутку. Он, конечно, понимает, что все они очень заняты. Все, что они сделали, — это просто грандиозно. У них дел невпроворот, он все понимает.

— Нет, я так никогда не делаю, — сказал Пол.

— Конечно-конечно, — заторопился викарий. — Я и не смел надеяться. У вас столько дел. Я понимаю. Вы так заняты…

— Да не очень, — ответил Пол. — Проблема не в этом. Просто выйдет нехорошо, я же неверующий. Понимаете?

Пол улыбнулся. Викарий тоже заулыбался, не слушая, лишь кивая в ответ на каждое слово.

— Может, вам усовершенствовать продукт? — спросил Пол, все еще мило улыбаясь. — А не приманивать публику на нас?

— Конечно, вы правы. Совершенно правы. Мы стараемся. Мы очень стараемся. На следующей неделе у нас будет межконфессиональная служба…

— Прекрасно, — сказал Пол, — для начала замечательно. Только, знаете, мы не можем проговорить об этом всю ночь.

— Вы совершенно правы, — ответил викарий. — И вы так заняты. Я и не смел надеяться, что вы придете. Вы так заняты…

Пол не стал снова объяснять, что дело не в этом. Викарий с улыбкой поднялся, и все остальные тоже. Он обошел всех, проникновенно улыбаясь, поблагодарил, что уделили ему время. В каждого пристально вглядывался, пытался вспомнить имя — понимал, что должен знать эти имена. Пол проводил его до дверей. В дверях викарий обернулся и сказал:

— Вы все, наверное, знамениты на весь мир. — И ушел.

Когда дверь за ним закрылась, все единодушно решили, что он очень мил. Джон был страшно доволен, что его не узнали. Смешно, сказал он, люди так нервничают, когда тебя не узнаю́т, боятся, что ты обидишься, и не догадываются даже, что все наоборот.

Было около пяти часов пополудни. Миссис Миллс, тогдашняя экономка Пола, подала еду. Яичница с беконом, кровяная колбаса. Миссис Миллс принесла гору нарезанного и уже намазанного маслом хлеба и неимоверное количество чая. Приехали Джордж и Ринго, за ними Нил и Мэл, они тоже выпили чая. Затем все отправились в студию.

Кроме «Битлз» и людей, работающих над текущей пластинкой, у Пола часто гостят ливерпульские родственники. Бывает, что отец, мачеха Энджи, сводная сестра Рут, дяди и тети живут у Пола с неделю. Пол чаще других битлов ездит в Ливерпуль. Джон там вообще не появляется с тех пор, как Мими переехала в Борнмут. Джордж часто ездит к родным в Уоррингтон, Ринго своих тоже навещает нередко. Но Пол, если Джейн уехала и нет работы, внезапно может смотаться в Ливерпуль на выходные. Нередко Джейн тоже с ним ездит.

Чаще всего из Ливерпуля приезжает Майкл Маккартни, особенно с тех пор, как его пластинки стали пользоваться успехом в Лондоне.

Телефон не замолкает никогда. У Пола два номера, обоих нет в справочнике, но, хотя номера постоянно меняются, фанаты все равно их узнают. Пол подходит к телефону сам и всегда меняет голос. Фаната легко распознать по испуганной тишине — тогда Пол кладет трубку, ни слова не говоря.

— О, привет, — говорит Пол в трубку измененным голосом, не скрывая, впрочем, что это он. Звонит известный диджей, зовет Пола в воскресенье покататься на лошадях. — Да, вполне возможно, — вежливо отвечает Пол, не обещая ничего определенного. Пока человек в трубке расписывает ему грандиозные воскресные перспективы, Пол строит ему рожи. — Да, клево, да. Ладно, хорошо. Может, увидимся. Пока.

Снова звонит телефон — на сей раз отец: спрашивает, собирается ли Пол в Ливерпуль на выходные:

— Ты когда приедешь, сын? Скажи, просто чтоб я подготовился.

— К чему подготовился?

— Ну, знаешь, подготовил тут все.

— Отец, ну что за дичь? Не надо ни к чему готовиться. Когда приеду, тогда и приеду.

Астрид в Германии поначалу относилась к обаянию Пола с известным подозрением; впрочем, отчасти сыграли роль его отношения со Стю. «Меня это настораживало — как можно все время быть таким милым? Это глупо. Нелепо чувствовать себя в своей тарелке со скверными людьми лишь потому, что знаешь, каковы они на самом деле. И глупо опасаться милых людей».

Пол унаследовал обаяние главным образом от отца. У Майкла это обаяние тоже есть. В семнадцать лет, когда многие сверстники бунтовали против родителей, только Пол слушался отца и терпеливо сносил его нотации, за что над ним дружно насмехались товарищи.

Постороннему познакомиться с Полом проще, чем с другими битлами, но взаправду узнать — сложнее всего. Создается ощущение, будто он не раскрывается, всегда просчитывает на шаг вперед, понимает, какое впечатление производит. В отличие от других битлов, он себя видит со стороны. Джону на чужое мнение плевать. Ринго слишком зрелый, чтобы думать о таких вещах, а Джордж просто многого не замечает. Он выше этого.

Пол обрел согласие с самим собой, пройдя через этап, когда пытался казаться не столь симпатичным и рьяным. «Мне сложнее стараться не стараться. Так я только больше лукавлю. Лучше уж я буду стараться».

Старания Пола, его вежливость и трудолюбие были весьма полезны для группы. Его подход к пиару впоследствии развил Брайан Эпстайн. Но и до Эпстайна Пол живописал «Битлз» в самых ярких красках, сочинял листовки, толкал речи.

Его старания стали особенно важны после смерти Брайана. Сегодня делами группы в основном заправляет Пол. Поэтому отчасти справедливо сказать, что лидер группы сегодня Пол, а не Джон, хотя всерьез рассуждать о том, кто лидер битлов, по-прежнему бесполезно. Пол — деловой человек, мотор, он добивается результатов и уговаривает остальных. Но любые серьезные решения принимаются только с общего согласия.

Едва решение принято, Пол берется за дело и сметает все препятствия. Как-то произошла заминка при получении пробного оттиска конверта «Sergeant Pepper». Не получив оттиск вовремя, Пол стал звонить в EMI и перетряс все отделы, пока не нашел виновного и не высказал ему все, что о нем думает. Ему тут же привезли пробный оттиск с глубочайшими извинениями.

В другой раз во время каких-то переговоров с EMI Пол позвонил самому председателю совета директоров сэру Джозефу Локвуду. Сэр Джозеф попросил не беспокоиться, сел в «роллс-ройс» и примчался к Полу домой, чтобы все уладить. Он говорит, с таким складом ума из Пола вышел бы хороший юрист.

Пол очень рьяный; он хочет, чтобы все шло хорошо. И у него до сих пор осталась в душе обида — у всех битлов она была. Это еще с тех времен, когда ими командовали все кому не лень, потому что они считались просто недалекими бит-музыкантами. Пол не выносит и намека на то, что он якобы тупой. Однажды он вернулся со встречи с представителями NEMS, которым доказывал целесообразность создания «Эппл», — их отношение привело его в ярость. «Они думают, мы тут все тупицы», — говорил он, кругами расхаживая по гостиной.

«Эппл» — идея Пола и создана с его подачи. Замысел возник еще до смерти Брайана, но инициатором был Пол. Джон и остальные во всем с ним согласны и присутствуют на всех важных совещаниях. Полу «Эппл» видится большой корпорацией с магазинами, клубами, студиями и лучшими профессионалами, от операторов и инженеров до музыкантов, писателей и композиторов.

«Мы хотим создать среду. Зонтик, под которым люди смогут заниматься своим делом так, как они хотят. Через NEMS проходят многие тысячи фунтов, которые используются не по делу. Их для нас вложили в Bingley Building Society, или что-то такое… Но на самом деле это хобби, как и наша музыка. Мы этим занимаемся, не напрягаясь. И когда „Эппл“ поднимется, тоже особо напрягаться не станем. Можно проводить совещания, которые не угнетают, а поднимают тонус».

Фильм «Magical Mystery Tour» никогда бы не случился, если бы не Пол. Пятнадцать недель он вкладывал в него всю душу, направляя каждый шаг. И поначалу расстроился, когда британские критики откликнулись негативно. «Мы с самого начала знали, что это лишь проба. Мы знали, что торопимся, многое делаем не так, как надо. Но если тратишь на что-то кучу времени, даже если результат и недотягивает, тебе кажется — а вдруг вышло лучше, чем ты думаешь… Сейчас я даже рад, что фильм приняли плохо. Было бы хуже, если бы все сошло нам с рук. Теперь это вызов — сделать все как следует».

Сразу же после «Magical Mystery Tour» Пол начал думать над сюжетами для полнометражных фильмов. Они с Джейн посмотрели «Человека на все времена»[223] и задумали масштабную ленту с роскошными декорациями. Потом у Пола родилась идея снять любовную историю. Почему все ждут, что битлы вечно будут валять дурака? Потом он стал подумывать о реалистическом фильме — про Ливерпуль времен Депрессии.

Пол и Джейн больше бывают вдвоем, чем другие битловские супружеские пары. Благодаря Джейн они куда-нибудь ездят, например в свой дом в Шотландии. Они первыми захотели насовсем переехать за город, в тихий маленький домик, а теперь Джон и Джордж тоже об этом подумывают.

— Я всегда стремился взять над Джейн верх, — говорит Пол. — Хотел, чтоб она вообще бросила работу.

— Я отказалась. Я так воспитана: постоянно нужно чем-то заниматься. Играть я люблю. Я не хотела бросать.

— Я теперь понимаю, что это была моя дурь, — соглашается Пол. — Такая игра — взять над тобой верх.

Время от времени один из них хотел пожениться, а другой противился. По словам Джейн, едва они с Полом наконец приходят к согласию, у «Битлз» обязательно что-то случается, и она передумывает. Пол считает, что во всем виноват ее театр; впрочем, он понимал, что ей нельзя было не согласиться на продолжительные гастроли в Америке.

«Когда я вернулась через пять месяцев, Пол был просто неузнаваем. Он употреблял ЛСД — а я в этом не участвовала. Я его ревновала — они с Джоном пережили много духовных открытий. Каждый день в дом набивалось человек пятнадцать. Сам дом изменился — тут появилась куча каких-то вещей, про которые я ничего не знала».

Сейчас жизнь Пола намного спокойнее и упорядоченнее. В отличие от прочих битлов, Пол охотно рассказывает о себе. Он всем делится с Джейн. Его замыслы ей известны.

«Еще одна проблема в том, — признается Пол, — что я очень долго вел холостяцкую жизнь. Я не умел по-человечески общаться с женщинами. Они вечно крутились вокруг, даже когда у меня была постоянная девушка. В общем, жизнь у меня была очень распущенная и ненормальная… Я знаю, что это было эгоистично. Мы ссорились. Однажды Джейн бросила меня и уехала выступать в Бристоль. Я сказал: прекрасно, ну и уезжай; найду себе другую. Но я не мог жить без нее».

Как раз тогда Пол написал песню «I’m Looking Through You». Джейн вдохновила несколько других его прекрасных песен, например «And I Love Her».

На Рождество 1967 года они обручились, и все трения остались в прошлом. Единственным источником легких разногласий долгое время был Махариши, но стычки разрешались по-дружески. Джейн не увлеклась Махариши вместе с битлами, хотя понимала, в чем его обаяние. Она явно предпочла бы достичь духовности просто вдвоем с Полом. Отправляясь в Индию в 1968-м, Пол не был таким уж преданным адептом, как Джордж и Джон, но считал, что учение Махариши отчасти может помочь ему ответить на его вопросы. Поэтому Джейн и согласилась поехать с ним. В итоге они в Индии прекрасно провели время.

«„Битлз“ претерпели миллион поверхностных изменений, но это ничего не значит — мы сами не изменились», — говорит Пол.

«Представь, что пришел в шикарный ресторан, а там любят авокадо, шпинат и прочую экзотику, и ты их ешь изо дня в день. Потом начинаешь разбираться в винах, и какое-то время тебе интересно. А когда все попробовал, можно возвращаться к обычной жизни. Ты соображаешь, что официант спрашивает, чего бы хотелось тебе, а не чего от тебя ждут остальные. И если тебе охота кукурузных хлопьев на обед, заказываешь хлопья и не боишься, что тебя сочтут комиком с севера.

Это такие циклы, они приходят и уходят. Как усы. Я отрастил усы ради смеха, чтобы поразить публику. Вдоволь повеселился, а потом их сбрил. Вернулся к исходной точке. То же и с едой: я все перепробовал, разобрался и вернулся.

Похоже на знакомство со звездами. Сначала ты потрясен, а потом до тебя доходит: да это же просто чувак как чувак. И ты все время знал, что перед тобой просто чувак, но надо было познакомиться, чтобы в этом убедиться.

Мы всегда возвращаемся к самим себе, потому что никогда не меняемся. Мы можем быть „А + 1“, где „1“ равняется серым костюмам. Значит, будет цикл серых костюмов. Потом „А + 2“, где „2“ — цветастые рубашки. Но это „А“ никуда не девается. И в итоге все заканчивается „А + смерть“. Извиняюсь за умничанье. Это я увлекся… Но, понимаешь, все эти физические перемены — они поверхностны. Проходишь цикл, а он тебя никуда не приводит, потому что чем больше мы знаем, тем мы знаем меньше. И мы друг для друга — предохранительные клапаны.

Суть в том, что на самом деле мы — один человек. Четыре части целого. Каждый из нас личность, но все вместе мы Друзья, а это один человек. Если один, одна сторона нашего общего „я“, куда-то клонится, мы следуем за ним или возвращаем его обратно. И каждый вносит в наше общее „я“ что-то свое.

Ринго очень сентиментален. Он любит соул, всегда любил, хотя мы в этом ничего не понимали, пока он нам не показал. Мы, наверное, поэтому и пишем для него такие сентиментальные песни — вот „A Little Help From My Friends“, например.

Джордж — сама определенность. Если решился — горы свернет. И мы четверо из-за Джорджа тоже становимся решительнее. Мы берем от него то, что нам нужно. Мы все перенимаем друг у друга то, чего нам не хватает.

Джон — он в движении. Он очень быстро движется. Как увидит что-то новое — все, уже несется вперед.

А я консерватор. Мне нужно все проверить. Я последним попробовал марихуану, ЛСД и цветастую одежду. Я медлительнее Джона, мне не светит преуспеть на уроках.

Когда появляется новый „фендер“, Джон и Джордж бегут покупать. Джон — поскольку это новая гитара, Джордж — поскольку решил, что она ему нужна. Ну а я долго размышляю, проверяю, есть ли у меня деньги, потом выжидаю.

Консервативен я только среди нас четверых. Если сравнивать с чужими — тогда нет. Если сравнивать с моей семьей, я просто псих.

У каждого из нас есть ключевые роли, потому что мы — это мы. Но на поверхности мы все меняемся, потому что мы не конформисты. И поскольку мы не конформисты, поскольку мы постоянно хотим что-то делать по-новому, наша музыка неповторима.

Предыдущее поколение вкалывало как проклятое, чтобы достичь положения в обществе, купить одежду и свить гнездышко, — на этом их желания заканчивались. Нам повезло: к двадцати пяти годам мы можем свить себе любое гнездышко, какое пожелаем. Я могу прямо сейчас стать директором компании, откинуться на спинку кресла и просидеть так, пока мне не стукнет семьдесят, но тогда я не открою ничего нового. Все время пропахивая одну борозду, узнать о жизни можно немало, но станешь очень узколобым.

Мы никогда не приспосабливались. Нам говорили, что надо втискивать себя в рамки, но мы не верили. Нас призывали носить школьную форму. Если веришь в свои силы, всю жизнь носить школьную форму необязательно, хотя многие считают иначе.

Мы не учимся быть архитекторами, художниками или писателями. Мы учимся быть. Вот и всё».

33 Джордж

Джордж живет в очень длинном и невысоком, ярко раскрашенном бунгало в Ишере. Дом стоит на частной территории Национального трастового фонда — очень похоже на район, где живут Джон и Ринго. С центральной дороги заезжаешь в ворота и оказываешься как будто в лесу громадного имения. Домов поначалу не видно. Они скрыты среди деревьев в роскоши и уединении. Вместо номеров у них названия, поэтому найти нужный дом невозможно. А сложнее всего найти дом Джорджа. Таблички с названием — «Кинфаунз» — нет ни на доме, ни в саду. Даже подъездная дорога замаскирована — на первый взгляд кажется, что она ведет к соседнему дому.

У бунгало два крыла, обнимающие прямоугольный задний двор. Там расположен бассейн с подогреваемой водой. Все наружные стены Джордж собственноручно разрисовал из пульверизатора яркими люминесцентными красками. Из сада дом смотрится как психоделический мираж.

В доме очень красивая кухня с сосновыми стенами, обставленная сосновой же мебелью и оборудованием как из «Хабитата». Она как будто сошла со страниц приложения к журналу об интерьерах. В главной гостиной — два громадных круглых окна, от пола до потолка.

У Джорджа не найдешь ни золотых дисков, ни других битловских сувениров. В этом доме как будто обитает современный молодой архитектор или дизайнер, одно время живший на Востоке. В центре гостиной — очень низкие столики. Вокруг на полу подушки — здесь сидят по-арабски. Стульев нигде не видно.

Возле одного стола — роскошный кальян. Джордж, в длинной белой индийской рубахе, сидел на полу, скрестив ноги, и менял струны на ситаре. В подставке на столе дымилась ароматическая палочка, наполнявшая комнату сладостью благовоний.

«Лично мне больше не нравится быть битлом. Все эти битловские штучки тривиальны и незначительны. Я сыт по горло этими „я“, „мы“, „нас“ и всякой чепухой, которой мы занимаемся. Я ищу решения куда более важных жизненных проблем… Видеть себя битлом — значит двигаться назад. Меня больше интересует будущее, но мне понадобится полгода, просто чтобы внятно объяснить тебе мои верования — индуистские теории, восточные философии, реинкарнацию, трансцендентальную медитацию. Когда начинаешь в этом разбираться, понимаешь, до чего бессмысленно все остальное. Наверное, для обычного верующего в Бога это чересчур радикально».

Зазвонил телефон. Джордж снял трубку. На том конце линии приглушенно захихикали. «Винный магазин в Ишере, — нетерпеливо огрызнулся Джордж. — Нет, извините». И повесил трубку.

На кухне сидели Патти и ее сестра Дженни — та как раз пришла, и они теперь вышивали. Обе в восточных одеждах из «Эппл-бутика». Обе погрузились в работу — очень тихие, серьезные, на губах полуулыбки. Из-за стены зазвучал ситар — Джордж приступил к занятиям. Мизансцена почти средневековая.

У Патти меньше помощниц по дому, чем у других битловских жен, хотя, когда у них с Джорджем появятся дети, ей наверняка понадобится помощь. По дому работает Маргарет. Обычно она ест вместе с ними, по-родственному.

Маргарет в основном занимается уборкой, а Патти готовит еду, вытирает посуду и помогает прибираться. «На самом деле дом не такой уж большой, как кажется. Полно хлама. Будь у нас больше слуг, они бы скорее мешали».

В местный супермаркет Патти тоже ходит сама. Только что купила плитку шоколада и пожаловалась, что на вкус как мыло. Отослала его обратно с жалобой. Правда, подписывать письмо своим именем не стала — Джордж научил ее избегать любой публичности. Патти поставила фамилию Маргарет. Надеялась в качестве компенсации получить несколько бесплатных шоколадок.

Из всех битловских семей Джордж и Патти ближе всех к равноправию. Оба очень современные — ну, как описывают современных супругов в журналах. Патти активнее других битловских жен разделяет интересы мужа. С самого начала она поддерживала интерес Джорджа к индийской культуре.

Однако она отчасти сохраняет независимость и свободу и периодически работает моделью.

Те, кто давно знаком с «Битлз», в один голос утверждают, что Джордж изменился больше всех. Заметили даже фанаты, наблюдающие за его развитием сравнительно недавно. Некогда он считался самым красивым битлом. А сейчас фанаты жалуются, что Джордж запустил усы и прическу и стал неопрятен.

Но это лишь снаружи. Внутренние перемены гораздо серьезнее. Джордж, самый младший битл, долгое время считался несмышленышем. Рядом с Джоном и Полом он многим казался мальчишкой. Джон и Пол были не по годам развиты — и физически, и сексуально, и творчески. Они начали писать песни задолго до того, как Джордж об этом хотя бы задумался.

У него был легкий комплекс неполноценности — впрочем, ничего серьезного. Син вспоминает, что Джордж вечно околачивался поблизости, когда ей хотелось побыть с Джоном наедине. Те же проблемы возникали у Астрид, когда она пыталась уединиться со Стю.

Джордж не особо успевал в школе и не проявлял способностей, какими обладал Пол. Он был простым подмастерьем, когда умный Пол учился в шестом классе, а Джон в Художественном колледже, и многие ошибочно считали Джорджа не столь способным.

Джулия, мать Джона, ужаснулась, когда Джон привел к ней знакомиться очередного друга с совершенно детской физиономией. Ей и Пол-то казался ребенком.

«Он был милый маленький мальчик, — вспоминает Астрид их гамбургские дни. — Просто малыш Джордж. Мы обсуждали ум, способности и таланты Джона, Стю и Пола, а про Джорджа как-то не говорили. Он взрослел не так быстро… Но он был отнюдь не глуп — никому это и в голову не приходило. Очень мило подшучивал над своим возрастом. Как-то на Рождество я им всем принесла подарки. Джон свой развернул первым — там маркиз де Сад, издание „Олимпии пресс“. Джордж берет свой и говорит: „Ну а тут, наверное, комиксы?“»

По крайней мере, у Джорджа всегда была гитара. Он учился играть еще фанатичнее, чем Джон и Пол, и выходило у него гораздо лучше. На сцене почти не улыбался — был очень сосредоточен. Но долгое время не брался больше ни за что, даже за рисование. Считал, что у него нет способностей.

Однако с конца 1966 года жизнь у Джорджа полнее всех. Он первым поднялся над битломанией. Не зная, к чему приложить силы, остальные завидовали его новым хобби. Он даже во многом стал лидером. Он не стремился к лидерству осознанно, как Джон во времена The Quarrymen. Другие сами пришли к Джорджу, привлеченные его новыми интересами.

Джордж сейчас меньше всех нуждается в обществе битлов. Остальные признаются, что скучали друг по другу в те месяцы, что провели сами по себе после прекращения гастролей. «Я вообще по ним не скучал, — признается Джордж. — Но было здорово все им рассказать после Индии».

«Джордж ни по кому не скучает, — говорит Патти. — Он очень независимый и все больше отдаляется от остальных. Он нашел нечто притягательнее, чем „Битлз“, но все равно хочет с ними делиться. Джордж — источник, но хочет, чтобы остальные к нему присоединились».

Итак, сегодня главное пристрастие Джорджа — индийская музыка и религия, а все прочие битловские штучки проходят мимо него. Однако было время, когда он больше других был одержим деньгами и мечтал стать миллионером. Это же он проверял, как Брайан составляет контракты.

Избегать раздачи автографов и телефонных звонков ему тоже не удается. В таких случаях только он временами грубит. Он не сразу вспоминает, почему с ним такое происходит, и кипятится, когда в его жизнь лезут незнакомцы. По дороге в Бангор он страшно рассердился, когда какая-то женщина бесцеремонно попросила у него автограф посреди чаепития. Остальные покорно расписывались — им пришлось успокаивать Джорджа, уговаривать не злиться на фанатов, даже если те назойливы.

От любой публичности Джордж впадает в маниакальную ярость. Если газеты печатают что-то про него лично, он бесится — Патти прекрасно знает, что бывает, если газеты разражаются статьей из-за нее.

Даже после двух с лишним лет супружеской жизни Патти не может привыкнуть к вниманию прессы. «Я все тешу себя надеждой, что на этот раз пронесет. Никто ни о чем не узнает, а если и узнают, им будет неинтересно. В прошлом году ездили в Лос-Анджелес — я надеялась, обойдется. К моему ужасу, нас встретили телекамеры и сотни вопящих поклонниц.

В 1964-м мы поехали на Таити — пик битломании, мы были готовы ко всему. Мы очень ухищрялись, чтобы сохранить поездку в секрете. Мы с Нилом под вымышленными именами вылетели в Амстердам, а потом уже на Таити к Джорджу. И все равно люди проведали.

Сейчас чуть полегче, но за границей всегда хуже, чем в Англии. Можно в Лондоне относительно спокойно сесть на самолет, но английские газетчики телеграфируют коллегам на другой конец света, и все выплывет.

Вечером еще сносно. Можно выйти из ресторана, прошагать пару улиц — и никакой погони.

Но я никак не могу привыкнуть, что фанаты постоянно ошиваются возле дома, даже сейчас. Залезают в сад и бродят там. Могут и в дом зайти. На днях забрались в спальню, стащили мои брюки и пижаму Джорджа».

Несмотря на предостережения Джорджа, иногда Патти невольно дает пищу прессе. Однажды она получила письмо от пожилого человека — он просил присылать ему старые оправы очков. Писал, что собирает их и отправляет нуждающимся в Африку.

Патти решила, что это хорошее дело, и обошла все магазины, скупая старые очки. Стекла вынула, а оправы отослала этому старику.

«И тут же в „Дейли миррор“ раструбили о моем подвиге. И этот старый джентльмен мне написал — поблагодарил, сказал, что реклама очень ему помогла. Джордж просто рассвирепел».

Как и остальные битловские жены, Патти сталкивалась с физической опасностью — просто потому, что замужем за битлом.

«Самый дикий инцидент произошел на Рождество 1965 года. „Битлз“ давали концерт в „Хаммерсмите“. Я пошла с Терри. Зачесала волосы назад, чтоб не походить на себя, чтоб никто не узнал. Не знаю, как им удалось, но меня узнали и стали бить. Сняли туфли и закричали: „А ну, врежем ей как следует“. Окружили меня, никак не выбраться. Все вопят, всякие вещи в меня швыряют. Терри оттащил меня к боковому выходу — мы проталкиваемся, а меня со всех сторон пинают. Кто-то выскочил вслед за нами и опять давай меня пинать. Я их прошу отвязаться, а они в ответ: „Да что ты о себе воображаешь?“ И тут мы сцепились по-настоящему. Одной я заехала по физиономии, а другую Терри прижал к стене и держал. Они орут, матерятся. К счастью, мы в конце концов убежали. Ужасные малолетки. Совсем маленькие, лет по тринадцать-четырнадцать. Не знаю, откуда они такие… Сейчас уже не настолько кошмар, но случается. Недавно на Син напали прямо на улице. Какая-то девчонка пинала ее по ногам, говорила, мол, оставь Джона в покое, а то пожалеешь. Ну вот как это? Син и Джон уже столько лет женаты… Я по-прежнему пугаюсь, увидев на улицах толпу девчонок. Не могу. Обхожу их стороной. Мне все кажется, они вот-вот на меня набросятся».

У битловских жен, как и у самих битлов, немало проблем с друзьями — и новыми, и старыми. Патти тесно дружит с сестрой Дженни — та работает в «Эппл-бутике» и часто приходит к ним домой. Дженни тоже увлеклась индийской культурой и религией. Но в остальном у Патти почти нет близких друзей.

«Многие вдруг начинают ехидничать: „Тебе-то хорошо, ты можешь себе это позволить“. В таком духе. И это старые друзья, от которых никак не ждешь подобных глупостей.

Да и с новыми не лучше. Только подумаешь: „Вот симпатичный человек“, как он тут же как-нибудь дает понять, что считает меня не такой, как все. Я тут на днях позировала для „Вог“, и одна женщина сказала: „Я вас вижу уже не моделью, а знаменитостью“. А я не актриса, не звезда, ничего такого. Я — это я, я всегда такой была.

Женам нужно чем-то заниматься, пока мужья днюют и ночуют в студии. Мы кое-что придумали, а потом раз — и то мы вообще уезжаем из Ишера, на свои сто акров в деревне, то вдруг в Грецию, то еще куда-нибудь. Вечно какие-то сумасбродные идеи.

Я бы хотела что-то делать сама. Решила поучиться игре на фортепиано, брала уроки. Но чтобы получалось, нужно очень много времени. Я верю, что, взявшись за дело как следует, можно научиться всему, но тут было слишком поздно начинать.

Потом я пошла к ясновидящей, и она сказала, что моя бабушка играла на скрипке и мне тоже нужно. Не представляю, как она узнала, что моя бабушка была скрипачка. Ну, решила попробовать. Ходила на уроки. Но это было еще сложнее. Вот скрипке точно надо начинать учиться в детстве.

Сейчас учусь играть на эсрадже — это такой индийский инструмент. И хожу на индийские танцы, нас учит Рам Гопал. Мне очень нравится. Мы с Дженни ходим к нему каждый день, до его балетных репетиций.

Я просто не хочу быть женушкой, которая сидит дома. Хочу заниматься чем-нибудь стоящим».

Индийскими штуками Патти увлечена, а вот Джордж относится к ним так же, как ко всему, за что берется, — практически с фанатизмом. Некогда он упражнялся на гитаре, пока не начинали кровоточить пальцы. Теперь он порой целыми днями играет на ситаре. А если не играет — одну за другой глотает книги по религии.

При этом он не устает и не раздражается. Напротив, чем больше Джордж узнаёт, тем он скромнее, смиреннее и покладистее. Он реже проповедует — хотя, если цитировать, всегда есть риск изобразить его фанатичнее, чем на самом деле. Будь он претенциозен и в плену иллюзий, Пол и Джон первыми не оставили бы камня на камне от его претенциозности и высмеяли бы его иллюзии.

С самого начала, еще до Махариши, когда Джордж открывал для себя буддизм и йогу, все завороженно его слушали.

«Взгляни на эту книгу. На Багамах один индиец подарил нам по экземпляру. Она подписана и датирована 25 февраля 1965 года. Мой день рождения. Я только недавно ее открыл, увлекшись Индией. Это просто фантастика. Тот индиец — это что-то. По его имени понятно: это титул, значит, он очень знающий.

Я теперь понимаю, что это был элемент паттерна. Так и было предрешено, чтобы я открыл эту книгу сейчас. Все идет своим чередом, как в свое время шло у нас. Сначала собрались Джон, Пол и Джордж, потом подтянулся Ринго. Мы участвовали в действии, оно привело к следующему действию. Мы всего лишь винтики в грандиозном всеобщем представлении.

В жизни важна только карма — грубо говоря, наши поступки. Каждое действие вызывает реакцию, которая равна ему и противоположна. Все, что ни делается, вызывает реакцию: вот я роняю подушку — и на ней вмятина.

Сансара — это повторение всех твоих жизней и смертей. Мы все уже были в этом мире. Не знаю кем, хотя друзья из прошлой жизни, скорее всего, остались друзьями и в этой. И ты сейчас ненавидишь тех же людей, которых ненавидел в прошлой жизни. И пока ненавидишь, будет кого ненавидеть. И ты перерождаешься, пока не достигнешь абсолютной истины. А рай и ад — это просто состояние духа. Любой рай и ад ты создаешь сам.

Мы родились Джоном, Полом, Джорджем и Ринго в результате того, что сделали в прошлой жизни; все уже было как на блюдечке. Мы пожинаем то, что посеяли в прошлой жизни.

Мы здесь для того, чтобы достичь совершенства, уподобиться Христу. Любая душа потенциально божественна. Реальный мир — иллюзия. Она творится приземленностью и отождествлением с предметами. Что бы ни случилось, на план это не влияет — даже войны или водородная бомба. Это все не имеет значения. Нет, разумеется, это имеет значение для тех, кого коснется, и бомба — это ужасно, но в конечном итоге важно лишь то, что происходит внутри нас.

Помню, я смеялся, когда прочел, что Клифф Ричард христианин. Мне от этого до сих пор неловко, но я знаю: религия и Бог — единственное, что существует. Я понимаю, многие считают, что я рехнулся. Мне и самому порой так кажется — я еще очень многое вижу в прежнем свете, как все. Но я знаю, что вера — это подлинность и благо. А неверие — пустота и неразбериха.

Жизнь обязательно удастся, если не заниматься ерундой. Вот так я и стараюсь жить. Я вычеркнул из памяти почти все, что произошло со мной где-то лет до девятнадцати. И теперь передо мной открывается столько возможностей. Я начинаю понимать: я знаю лишь то, что ничего не знаю».

Трансцендентальные медитации пришли как раз на этом этапе. Джордж искал то или того, что или кто свяжет все концы. В отличие от других, он ни разу не пропустил ни одной медитации. Остальные иногда забывают или слишком заняты.

Другая важная часть жизни Джорджа — его музыка. Джон и Пол вместе сочиняли песни с первой встречи. А вот Джордж долгое время вообще не брался за композицию, хотя помогал с инструменталом, который они записали в Гамбурге. Свои песни он пишет один, отдельно от Пола и Джона. Абсолютно самостоятельно. И здесь он тоже повлиял на остальных битлов, познакомив их с восточными ритмами и инструментами.

Первая песня Джорджа появилась лишь на втором битловском альбоме — «With the Beatles» — в ноябре 1963 года. Называлась она «Don’t Bother Me». Джордж написал ее на гастролях в гостинице Борнмута. Он тогда заболел и не мог выступать.

«Мне было нехорошо, полагалось пить какой-то тоник и несколько дней отдыхать. Я подумал написать песню, просто шутки ради. Взял гитару, играл-играл, и сочинилась песня. Я о ней забыл напрочь и вспомнил, только когда мы взялись записывать следующую пластинку. Песня вышла довольно ерундовая. Я про нее забыл, как только мы ее записали».

После этого он напрочь забыл и про композицию. «Столько было разных дел, просто руки не доходили».

Джордж склонен принижать свои битловские песни, считает их мелкой побочной линией. Уже не помнит, сколько их написал, и даже путает, в какие альбомы они вошли.

Его следующие песни появились на альбоме «Help!» в августе 1965 года. Он написал две — «I Need You» и «You Like Me Too Much».

Еще две он написал для альбома «Rubber Soul», вышедшего в декабре 1965 года, — «Think for Yourself» и «If I Needed Someone». Вспоминая, в какие альбомы вошли его песни, про эти две Джордж забывает. Однако обе отнюдь не уступают другим песням с альбома.

Для альбома «Revolver» в августе 1966-го он написал больше всего песен — три: «Taxman», «I Want To Tell You» и «Love You To». В последней впервые использовался индийский музыкальный инструмент табла — эту моду вскоре подхватили сотни поп-групп в Британии и Америке.

С тех пор в его творчестве все явственнее чувствуются индийские мотивы — Джордж овладевал ситаром и погружался в индийскую музыку. Пожалуй, лучшая его песня на сегодняшний день — «Within You, Without You»: удачные слова и завораживающая музыка. Песня вышла на альбоме «Sergeant Pepper» в июне 1967 года. К Рождеству 1967-го Джордж написал «Blue Jay Way» для фильма «Magical Mystery Tour», а в марте 1968-го — свою первую песню для сингла «Битлз», «The Inner Light».

«Я стал больше сочинять, когда у меня появилось время, особенно когда стали подходить к концу гастроли. У меня в голове столько всего индийского — оно неизбежно должно было излиться наружу». Найти профессиональных индийских музыкантов для записи в лондонской студии оказалось очень непросто. Записывая «Within You, Without You» и «Blue Jay Way», Джордж неделями подбирал и прослушивал людей, играющих на индийских инструментах. Но в Англии не нашлось настоящих профессионалов, которые ему подходили.

«Днем они работают — например, водят автобус, — а играют вечерами, поэтому у многих получается так себе, и тем не менее нам пришлось с ними работать. У них выходило гораздо лучше, чем у западных музыкантов, — по крайней мере, это их естественный стиль, — но все равно было очень трудно. Одни репетиции отнимали по многу часов».

Сессии Джорджа длятся еще дольше, чем запись песен Леннона — Маккартни. Ему помогают и они, и Джордж Мартин, но руководит Джордж. В студию приходят очень странные индийские джентльмены с очень странными музыкальными инструментами: они садятся на пол, скрестив ноги, и играют Джорджу, а он слушает, на что они способны.

До недавнего времени возникала еще одна проблема — записать ноты. Многие музыканты не умели читать западную нотацию.

На ранних индийских песнях они просто подбирали мелодию, наблюдая за тем, как играет Джордж. Индийской нотации не понимает даже Великий Джордж Мартин.

Теперь Джордж прекрасно в ней разбирается. Он научился записывать свои песни индийскими нотами, чтобы индийские музыканты могли прочесть.

«Вместо точек и палочек на линейках индийцы записывают гораздо проще, типа нашего тонического сольфеджио. Вместо до, ре, ми и так далее они поют са, ре, га, ма, па, дха, ни, са. Часто у них в песнях нет слов, они просто поют ноты. Высота и длительность указываются значками под каждой нотой… Первые ноты „Within You“, когда идут слова „We were talking“[224], — это га, ма, па, ни. Достаточно написать первую букву. Теперь можно прийти к индийским музыкантам, дать им ноты, сыграть целиком, чтоб послушали, и они смогут исполнять сами».

Джордж играет на ситаре не меньше трех часов в день. Он сидит скрестив ноги, на индийский манер уперев корпус ситара в свод левой стопы. Его тетради исписаны индийской музыкой в индийской же нотации. Это учебные задания. Его учитель Рави Шанкар прислал кассеты с упражнениями, которые Джордж постоянно слушает, когда не играет сам, даже за едой. Джордж очень трудолюбив и усерден. Но, по его словам, ему понадобятся долгие годы, прежде чем он станет играть хорошо. Джордж настолько поглощен своей музыкой, что для «Битлз» сочиняет второпях. Он по-прежнему забывает про свои песни и спохватывается, когда уже начинается запись альбома.

Песню «Within You, Without You» Джордж написал однажды вечером после ужина в гостях у друга Клауса Формана из Германии, который сейчас выступает с Манфредом Манном.

«У Клауса дома стоит фисгармония, на которой я еще никогда не играл. Я с ней баловался просто так, и вдруг стала вырисовываться мелодия „Within You, Without You“. Сначала мелодия, потом появилась первая строчка. Она возникла из того, чем мы занимались в тот вечер, — „We were talking“. В тот вечер я больше ничего не сочинил. Остальные слова написал уже дома.

Вообще, слова мне всегда трудно даются. Поэт я аховый и стихи пишу слабые. Но я не отношусь к ним серьезно. Это все шуточки. Мои личные приколы. Если кому нравится — ну и прекрасно, но я не воспринимаю их всерьез».

Многие критики не поняли, почему в конце «Within You, Without You» на «Sergeant Pepper» внезапно звучит смех. Некоторые считают, что это остальные смеются над индийскими пристрастиями Джорджа. Нет, это Джордж придумал сам.

«Ну, после долгих индийских штук нужно как-то расслабиться. Это разрядка после пяти минут грустной музыки. Вообще-то, знаешь, не надо к этому относиться так ужасно серьезно. И, кроме того, предполагалось, что слышно публику, которая смотрит шоу сержанта Пеппера. Весь альбом про это».

Его песня «Blue Jay Way» для «Magical Mystery Tour» была написана в Калифорнии в начале лета 1967 года. Название песни — это лос-анджелесская улица, где Джордж с Патти снимали дом. Прилетев из Лондона, они ждали своего друга Дерека Тейлора (бывшего пресс-атташе «Битлз», ныне работает в «Эппл»), который обещал зайти.

«Дерек задерживался. Позвонил, сказал, что опоздает. Я ему по телефону назвал адрес: Блю-Джей-Уэй. Он сказал, что нормально, найдет, а если что, всегда можно спросить у полицейского… Я все сидел и ждал. Мне было нехорошо после перелета, но не хотелось ложиться спать до прихода Дерека. На улице туман, час поздний. Чтобы не заснуть и убить время, я для забавы написал песню о том, как жду Дерека на улице Блю-Джей-Уэй… В доме, который мы сняли, был небольшой орган „Хэммонд“ — стоял в углу, я его сперва не заметил. Поиграл на нем, и получилась песня».

Весь текст описывает это ожидание Дерека Тейлора: «There’s a fog upon LA, and my friends have lost their way…»[225] Вернувшись домой в Ишер, Джордж закончил песню. И в сопровождении сохранился орган, очень глубокий и звучный.

В январе 1968 года Джордж впервые согласился написать киномузыку — для фильма «Чудо-стена»[226]. Его просили писать и песни для синглов, но обычно он отказывался. Как-то раз Джордж работал над песней для Марианны Фейтфулл. Она просила песню — что-нибудь похожее на «Within You, Without You». Джордж сам толком не знал, что получится. Песня звучала в голове, но слова складывались все шуточнее и шуточнее. Джордж опасался, что, если так пойдет и дальше, песня получится совершенно дурацкая и придется ее выкинуть.

«У меня есть строчка „You can’t love me with an artichoke heart“[227] — это неплохо». Он спел это и сыграл на электронном органе. «Но я не уверен, стоит ли развивать шуточку. „You can’t listen with your cauliflower ear“ или „Don’t be an apricot fool“[228]. Не знаю. Посмотрим, что получится… У меня невелик вокальный диапазон, и приходится писать очень простые песни. У Марианны то же самое, так что ничего страшного».

Вокальный диапазон у Джорджа скромен, но, судя по письмам в Beatles Monthly, пользуется большим успехом у почитателей. Поклонники «Битлз» постоянно спрашивают, почему Джон и Пол не дают Джорджу петь побольше. «Это неправда, что они не дают мне петь. Я бы пел, если бы хотел. Мне просто неохота».

Джордж считает композиторами и поэтами Джона и Пола. По его мнению, раз у них так хорошо получается, ему можно не напрягаться — разве что его вдруг случайно осенит.

«Я не уверен, какой выберу путь. Настоящие классические индийские песни очень сильно отличаются от той индийской попсы, которая добралась сюда. Это обычные попсовые песни с индийским сопровождением… Насчет тех, что я написал, я тоже не уверен. Если смотреть на них с точки зрения постороннего человека — вроде ничего. Но если смотреть с моей точки зрения, зная, чего я на самом деле хочу, мне не нравится то, что пока выходило. Меня как будто вечно подгоняют. И потом я вижу, что надо было сделать по-другому».

Люди, которые воспринимают музыку «Битлз» слишком серьезно, Джорджа забавляют. Он говорит, текст «Within You, Without You» вполне правдив, но все же это шутка. «Вот этого люди не понимают. Как у Джона в „I Am the Walrus“ — „I am he as you are he as you are me“[229]. Это правдиво, но все равно шутка. Люди искали всевозможные скрытые подтексты. А это серьезно, но при этом несерьезно».

Джордж считает, что и в музыке, и в текстах «Битлз» способны пойти гораздо дальше — и, возможно, пойдут. Ему ужасно нравится строчка Джона в «I Am the Walrus» про «let your knickers down»[230].

«Почему нельзя про fucking? Это происходит всегда и всюду. Почему об этом нельзя говорить? Это просто слово, его придумали люди. Само по себе оно бессмысленно. Попробуй сам — повторяй: fuck, fuck, fuck, fuck, fuck, fuck, fuck. Видишь? Вообще ничего не значит. Тогда почему нельзя вставить его в песню? Рано или поздно вставим. Мы еще не начали».

Это подтверждает теорию Кеннета Тайнена[231] о том, что песни «Битлз» — прямое продолжение английской средневековой песенной традиции. В средневековых народных песнях обильно присутствовали и жопы, и говно, и порево. Так что в некотором роде это правда. Джордж, Джон и Пол еще толком и не взялись за свои песни.

Но вернемся на ранчо Джорджа Харрисона. Эти низкие и светлые деревянные потолки и впрямь напоминают ранчо. Зазвонил телефон. Оказалось, не поклонник, а бывший сотрудник, который поведал очень длинную и запутанную историю о том, как одолжил Джейн Мэнсфилд[232] двести пятьдесят фунтов, но она умерла, так и не возвратив ему долг, а теперь его выселяют из квартиры, и не поможет ли ему Джордж? Да, сказал Джордж, конечно. И, положив трубку, прибавил: «Ну что такое двести пятьдесят фунтов?»

Джордж по-прежнему битл. Это его работа, и, как и при любой другой работе, временами ему приходится думать и о ней, и о будущем. Теперь он стал задумываться и о своих обязательствах. Возможно, у него как поп-кумира есть даже некий долг перед обществом — еще недавно ни одному из битлов такая мысль и в голову не приходила.

Джордж по-прежнему нутром привязан к остальным, несмотря на все уроки игры на ситаре и философские размышления. Битлы — его самые близкие друзья. Они делят с Джорджем его интерес к религии, а он разделяет с ними их пристрастия, даже самые приземленные, от шейных платков до фотоаппаратов.

«Если один что-то пробует, остальные обязательно должны об этом узнать, — говорит Патти. — У них случаются повальные увлечения, как у школьников. Но они от этого счастливы, как дети.

На свои игрушки они транжирят кучу денег. Покупают массу вещей, которые вряд ли будут использовать, но нередко эти вещи пригождаются. Они очень много потратили на фото- и кинокамеры — и так узнали, что можно снимать кино, не очень-то в этом разбираясь.

Теперь я понимаю, что они — одно целое. Выходя замуж, я этого не сознавала. Они все принадлежат друг другу. Ни один не принадлежит кому-то одному. Бесполезно цепляться — только мучиться будешь. Джордж — мой муж, но ему нужна свобода быть с ними, если он хочет. Ему важно быть свободным.

У Джорджа с ними много общих дел, о которых мне не светит узнать. И никто, даже их жены, не может прорваться в их мир или хотя бы его постичь.

Раньше это меня очень задевало — когда я начала понимать, что есть некая часть, к которой я никогда не буду причастна. Син меня предупреждала. Говорила, что они всегда будут частью друг друга».

В жизни «Битлз» есть еще лишь один аспект, который Патти как-то критикует. В отличие от самих битлов, Патти считает, что с такими деньгами хорошо бы что-то выделять на благотворительность. (С лета 1968 года битлы стали жертвовать доходы с нескольких песен определенным благотворительным организациям. «Across the Universe» отошла Фонду защиты дикой природы[233].)

«Я знаю, они считают благотворительность кормушкой для чиновников. Но ведь мы можем сделать хоть что-то конструктивное. Вот как Марлон Брандо помогает бездомным детям… Беда в том, что в первые годы благотворительные организации просто осаждали „Битлз“, вечно чего-то от них хотели. А эти толпы детей-калек, которых водили к ним в гримерную, будто к целителям… Конечно, битлов теперь тошнит… Я бы не прочь организовать какую-нибудь благотворительность, но Джордж говорит, пресса тут же раздует шумиху и все испортит. Так всегда получается. Найдутся люди, которые скажут, что мы занимаемся этим с каким-то умыслом, — кое-кто ведь не поверил, что они искренне интересовались Махариши. Непонятно, что тут делать».

А вот Джордж понимает, что ему делать. Он о будущем не тревожится.

По словам Джорджа, его интерес к духовности никогда не иссякнет. Циники будут посрамлены. Интерес к индийской культуре — это не мимолетный эпизод.

«Достижение богоподобия важнее всего, но еще у меня есть работа, я по-прежнему битл…

Мы должны работать, потому что теперь мы что-то можем. В нашем положении мы можем экспериментировать, что-то людям показывать. Можем метаться, пробовать новое — то, что другие не могут или не хотят. Например, наркотики. На обычной работе люди просто не могут себе позволить тратить столько времени на эксперименты.

Если бы Мик [Джаггер] загремел в тюрьму за то, что пыхал, лучшего кандидата трудно было бы сыскать. Куда хуже, если б такое случилось с бедняком, которого это совсем бы доконало. Когда ты богат и знаменит, с подобными вещами справляться легче.

Мы только сейчас по-настоящему взялись за кино. „Magical Mystery Tour“ — это ерунда. Но мы еще докажем, что все возможно. Кино может снимать кто угодно — не нужны ни инвесторы, ни компании, ни толпы техников, ни сценарий, вылизанный до последнего слова.

Будем сами снимать фильм-другой в год — не обязательно с нашим участием. Будем сдавать в аренду свои студии и персонал всем, кто захочет. И деньги одолжим. Если придется привлекать инвесторов, мы уж проследим, чтоб они ни на что не влияли.

Будем двигаться по спирали, снимать фильмы, пробовать новое. После фильмов займемся еще чем-нибудь. Не знаю чем. Когда мы взялись записывать пластинки, мы не подозревали, что будем снимать кино.

Все будет как теперь — мы всякий раз станем пробовать новое, делать еще шаг вперед. Потом умрем, продолжимся в новой жизни и там попробуем опять, чтобы с каждым разом получалось все лучше и лучше. Это жизнь. И это смерть.

Но что касается этой жизни, мы пока еще ничего не сделали».

34 Ринго

Ринго живет неподалеку от Джона, на той же частной территории в Уэйбридже, Саррей. У него тоже большой псевдотюдоровский дом. Он был построен в 1925 году и называется «Санни Хайтс». Дом обошелся Ринго в тридцать семь тысяч фунтов, еще сорок ушло на отделку. Там нет бассейна, как у Джорджа или Джона, зато участок гораздо больше и весь зарос деревьями и кустарниками. Граничит он с полем для гольфа клуба «Сент-Джордж-Хилл». Ни Ринго, ни Джон в клубе не состоят — их туда и не приглашали. Когда они только сюда переехали, один журналист поинтересовался у владельцев клуба, могут ли туда вступить битлы. И ему ответили, что нет — слишком большая очередь. Ринго говорит, что и сам бы не вступил. Он ходить пешком не любит.

Ринго истратил кучу денег на ландшафтные работы. Задняя стена дома теперь выходит на огромный парковый амфитеатр — его нарочно выкопали. Из больших французских окон главной гостиной открывается вид на пруды и кирпичные террасы. По бокам рощицы — они тоже принадлежат Ринго. На одном дереве сооружен большой игровой домик.

К изумлению Ринго, за постройку полукруглой стены за домом пришел счет на десять тысяч фунтов. Как и все битлы, Ринго годами не интересовался ценами — для подрядчиков очень удобно. Не то чтобы его непременно стараются обжулить. Просто предлагают самые дорогие товары и услуги.

«Гуляя по саду, — признается Ринго, озирая свои необъятные сады, — я часто думаю: я же отребье — что я тут делаю? Но это быстро проходит. Ко всему привыкаешь. И уже готов сцепиться с любым, кто пытается залезть к тебе в карман».

Летом 1967 года он пристроил к дому большое крыло — еще несколько гостиных, кабинет, гостевые комнаты и еще одна, очень длинная, которую используют как кинозал или бильярдную. Все работы выполняла строительная компания, в которой Ринго совладелец. Это, пожалуй, его единственная самостоятельная инвестиция. К сожалению, в середине 1967 года фирму пришлось закрыть из-за повышения ставок по кредитам. «Мы построили много хороших домов, просто ни у кого на них не было денег. Когда компания закрылась, я ничего не потерял, только остался с дюжиной новых квартир и домов, которые долго пустовали».

Главная гостиная Ринго, пожалуй, лучшая из битловских гостиных. Правда, темновата: терраса за окном отчасти заслоняет свет. Обстановка очень элегантная. Весь пол покрыт темно-коричневым пушистым уилтонским ковром. Стоил целое состояние. Ковер цельный, его делали по заказу Ринго — потому и вышло дорого. Ринго вздрагивает, вспоминая, сколько за него заплатил. Сумму просил не публиковать. Примерно вдвое больше, чем нормальные люди платят за целый дом.

Одна комната обставлена как бар — весь такой старинный и ужасно типичный, хотя там полно подлинных вещиц. На стене висит ковбойская кобура — подарок Элвиса Пресли.

По всему дому развешены золотые диски и прочие награды, но их не слишком много. В главной комнате — редкие книжные полки. Нельзя сказать, что они ломятся от книг: зачитанные книжки в бумажных обложках, несколько новых, но явно читанных книг по индийской религии, совершенно новые и явно не читанные тома по истории и Диккенс. Из всех битлов нормальная библиотека только у Джона.

Две комнаты отведены под игрушки Ринго. Очень дорогие — в основном киноаппаратура. Ринго снял несколько замечательных и оригинальных фильмов, но очень стесняется их показывать и считает, что они не слишком удались. Один двадцатиминутный цветной фильм состоит в основном из крупных планов глаза Морин и электронного музыкального сопровождения. Там есть сцена: машина мчится по автостраде M1 и камера снимает фары встречных машин. И другой прекрасный фрагмент — Ринго снимал дом и сад, раскачиваясь на качелях. Снимает и монтирует Ринго сам. Аппаратура у него дорогая, но это не важно — получается очень интересно. В фильме «Magical Mystery Tour» он кое-что снимал своей камерой.

Ринго немного рисует, но без особого увлечения. Его жена Морин часами просиживает над изощренными декоративными узорами. Один она сделала из многих сотен блесток, взяв за основу барабан с обложки «Sergeant Pepper». Составляла его полтора месяца — правда, не каждый день, — пока ждала Джейсона.

Их первенец Зак родился в сентябре 1965 года, Джейсон — в августе 1967-го. Ринго считает, что пока они на этом и остановятся. Морин надо передохнуть.

С ними живет няня, каждый день приходит уборщица, но, как и Ленноны, семья Ринго живет собственной жизнью в глубине дома. Непохоже, чтобы им прислуживали. Морин готовит для Ринго сама. При этом, в отличие от жилища Леннонов, весь дом выглядит обжитым.

Когда Ринго не работает, оба склонны бездельничать. Как и у Джона, у них много поп-пластинок и постоянно включен телевизор — даже если в комнате никого нет. Телевизор они смотрят много. В доме шесть телевизоров. Лежа на большом диване в гостиной, Ринго переключает каналы с помощью дистанционного управления.

Ринго улыбается или просто кивает, услышав по радио или телевизору песню «Битлз». Джон и Пол, похоже, вообще не замечают. А Джордж не смотрит телевизор и не слушает поп-музыку.

«Сам я не ставлю наши песни. Морин иногда слушает — она большая поклонница „Битлз“ и Фрэнка Синатры. Раньше, бывало, мы бурно отмечали каждую нашу новую песню на радио.

Нападки меня не тревожат. Мы так популярны, что это уже не важно, но критики способны зарезать пластинку, которая публике, может, понравилась бы.

Когда идешь в гору, все готовы тебя поддержать. Но когда ты взобрался на вершину, тебя хотят столкнуть. Если тебя в аэропорту встречают всего тридцать поклонников, тут же слышатся голоса: „Маловато, группа явно на излете“. Они считают, все должно быть как во время наших гастролей. „А, это „Битлз“? Значит, должны быть миллионные толпы“».

Ринго тоже забавляют поиски скрытых смыслов в их песнях, особенно в Америке. «Вот они без этого не могут. На десять наших аналитиков у них набирается сотня. Глубоко копают».

Как и остальные, Ринго пытается для разнообразия пожить приватно. Он считает, закончив гастроли, «Битлз» перестали быть общественным достоянием и люди должны оставить их в покое. «Но на нас везде пялятся, как в цирке. Я еще понимаю, когда я битл Ринго. А когда я человек Риччи, мне хотелось бы больше свободы… Видимо, это напрасные надежды. Мы столько лет были на слуху. Нас хотят видеть. Слава — вот что это такое. Они даже не понимают, что мы больше не выступаем. Им лишь бы поглазеть».

Однажды вечером они с Джоном возвращались из Лондона на «роллс-ройсе» с личным шофером Джона и проезжали какой-то паб — яркий свет, толпа людей, все сидят в майках и пьют. Оба потом долго не могли успокоиться. Для них это было как сцена из почти забытой сказки.

«Прекрасное зрелище. Мы уже проехали, и тут до нас дошло. Мы были в костюмах, чуток одеревенелые. Возвращались от Куини [миссис Эпстайн]. Вскоре после смерти Брайана. Вернулись домой, решили переодеться и пойти выпить. Я отвез Морин к Син, а мы с Джоном пошли в паб. Прямо как в старые добрые времена. Принесли им потом чипсов и газировки… Паб как паб. Мы в такие раньше ходили — прямо как в „Улице Коронации“. Бармен нас узнал и очень обрадовался. Выпили по бутылке темного пива. Пришлось дать пару автографов, но на нас особо не наседали».

Сейчас, после удачного опыта, Ринго считает, что можно почаще выходить из дому, пропускать стаканчик. Гулять один он никогда не пытался — он, как уже было сказано, не любит ходить пешком. Все битлы обходятся без физических нагрузок, разве что Пол выгуливает свою Марту.

Единственные физические упражнения Ринго — бильярд и сражения с «одноруким бандитом». «У меня есть сад. Что не так? Я часто гуляю по саду». Он, похоже, в хорошей форме и без всякого спорта. За последние шесть лет у него стабильный вес — между девятью и девятью стоунами шестью фунтами. Удивительно, принимая во внимание его гастрольную жизнь и детские болезни. Однако все битлы в неплохой форме, разве что бледноваты. Перед каждым новым фильмом или крупным контрактом они регулярно проходили медосмотр, и у них все было в норме. После прекращения гастролей Джон набрал вес, но быстро сбросил.

Ринго наконец-то сдал экзамен на водительские права — после трех провалов и двух лет вождения без прав. Теперь у него три машины: «мини-купер», «лендровер» и «фасель-вега». «Не спрашивайте меня, как это пишется. Когда в школе проходили орфографию, я прогуливал».

Помогает он не только родителям, но и остальным родственникам — одалживает им деньги на покупку домов.

«У меня полно всякого барахла. Пойдешь что-нибудь купишь, а через неделю забросишь. Камеры я покупаю все время. Появляется модель получше, я покупаю, потом новая, еще лучше, и так без конца. Понятия не имею, сколько у меня денег. Если бы, к примеру, я завтра сказал: дайте мне все мои деньги наличкой, даже не знаю, сколько бы получилось».

Наличных Ринго с собой не носит. «Покажи, как выглядит фунтовая бумажка? А эти симпатичные полукроны еще выпускают? В магазин ходит Морин, но она расплачивается карточкой — теперь карточки вместо денег».

В магазине они подписывают чек, и его отсылают их бухгалтеру. Перед оплатой тот отсылает чеки Ринго и Морин. «Я трачу что-то около тысячи фунтов в месяц. В прошлый месяц вышло тысяча шестьсот, но тогда я купил новый объектив.

Я только один раз попал впросак. Мы были у Брайана и решили с Морин возвратиться домой пораньше. К Брайану нас кто-то подбросил, а на обратную дорогу Питер [Браун] одолжил нам свою машину. И на полпути, на шоссе, неизвестно где, среди ночи в воскресенье, у нас кончился бензин. Поблизости ни мастерской, ни заправки, а если бы и были, у меня все равно не было денег. Я тормознул какую-то машину, говорю: так и так, бензин закончился, не одолжите пять шиллингов на галлон бензина? Он спрашивает: „А вы не Ринго?“ Да, говорю. Он сказал, что деньги нам не помогут, поблизости ни одной заправки, но он нас подбросит. И подбросил, и все прекрасно устроилось. Только выяснилось, что он журналист из „Дейли телеграф“. И вот такая ерунда попадает в газеты — как раз то, чего не хочешь. Я его в дом пригласил, подарил пластинку. Но об этом он ничего не написал».

Несколько лет назад всем битлам выдали чековые книжки на случай, если им вдруг понадобятся наличные, но чековыми книжками битлы не пользуются. «Я в жизни не выписал ни одного чека, — признается Ринго. — Не знаю даже, как это делается. Чековую книжку я потерял в тот же день, когда мне ее выдали… Мне еще ни разу не отказывали в магазинах, когда я подписывал чек, даже если я там впервые. Никто никогда не требовал доказывать, что я правда Ринго».

У него никогда не возникало желания жертвовать деньги на благотворительность, и он не понимает, с чего это они должны. «Брайан иногда что-то раздавал от нашего имени. А Джон сделал для „Оксфама“ рождественскую открытку, нет?[234] И они неплохо заработали.

Я от этого не в восторге, правда. Обычно благотворительностью занимаются какие-то неприятные люди. Кому что хорошего сделал Фонд Абервана[235], кроме своих юристов? Выплатили всем, кто потерял ребенка, по пять тысяч фунтов. Что за бред? Ребенка и пять миллионов не заменят. Мне кажется, очень многие на благотворительности наживаются. Нет, это не для меня.

Правительство забирает девяносто процентов наших денег — с каждого фунта нам достается шиллинг и девять пенсов. Правительство же тратит эти деньги на помощь людям, правильно? Это та же благотворительность.

Не то чтобы от правительств много толку. Ни с чем не могут управиться. Ни с автобусами, ни с поездами. Всюду бардак. Вчера ехал по городу и обогнал пять автобусов номер семь. Все выстроились в очередь, один за другим, и в каждом по два человека. А в один автобус они не помещались?

Правительство дерет слишком большие налоги. Какая тут может быть инициатива, если тебя просто душат налогами. Если не останется богачей, некому будет платить налоги правительству.

К чему правительство ни прикоснется, все превращается в дерьмо, а не в золото. Железные дороги приносили прибыль, когда были частными, так? У нас правительство — это какая-то викторианская Англия. Устарело.

Все правительства одинаковы — и лейбористы, и тори. Ни те ни другие ничего не могут предложить. Только и делают, что препираются друг с другом. Одни что-то предлагают, другие тут же должны предложить противоположное. С обеими партиями так. Больше они ничем не занимаются. А нельзя объединиться и поработать на благо страны?»

Все битлы считают Ринго сентиментальным, хотя в каждом из них есть что-то от него. Эта сентиментальность ярче всего проявляется в любви Ринго к Англии — остальные не страдают избытком патриотизма. Когда обсуждалась идея про греческий остров или другие иноземные замыслы, только Ринго не проявлял особого энтузиазма. Он был бы рад вместе с битлами жить на сотне акров в Девоне, но не рвется надолго уезжать за рубеж. Остальные говорят, что уехали бы с легкостью.

«Я не мог бы жить нигде, кроме Англии. Я здесь родился. Здесь моя семья. Англия ничем не лучше прочих, я это понимаю. Но мне здесь хорошо».

Впрочем, он отдыхает за границей и любит ездить с остальными, обычно с Джоном. Ринго с Морин никогда бы не мотанули вдвоем в Калифорнию, как Джордж и Патти. Ринго, как и Джон, предпочитает путешествовать с битлами. «Хорошо быть вместе».

В браке он приверженец старомодных взглядов севера, где мужчина — глава семьи. «Просто так уж заведено. В доме у дедушки [Старки] было кресло, в котором больше никто не смел сидеть. Да и я, наверное, такой же». И Ринго, и Джон слегка смахивают на Энди Каппа. У Джорджа и Пола домашний уклад ближе к среднему классу.

Ринго слегка переживает, что перестарался и слишком убедительно играет роль главы семейства. «Морин мне на днях сказала, что наша уборщица меня боится. Вот уж чего не ожидал. Наверное, это все из-за Морин — вечно она суетится, чтобы к моему приходу все было готово».

Когда они вместе куда-нибудь выходят, Ринго ухаживает за Морин, как это принято в рабочей среде. Несколько лет назад их пригласили на обед в аббатство Уоберн, к герцогу Бедфорду. Ринго дружил с его сыном Рудольфом, большим поклонником поп-музыки. «Я подумал, занятно будет посмотреть, как живут эти люди, и я согласился».

Его посадили за громадный обеденный стол в нескольких милях от Морин, как полагается в высшем свете, и Ринго разволновался.

«Я сказал — ну, нет. Иди-ка сюда, дорогая. Они хотели, чтоб мы сидели врозь. Чудаки, да и только… Мне кажется, женщины не стремятся к равенству. Они хотят, чтоб их защищали, и любят заботиться о мужчинах. Так уж оно устроено».

Пару лет назад они разочаровались в Лондоне и редко выходят из дому по вечерам. «Лондон был ничего, пока не стал Свингующим. Когда мы только становились известными, приятно было шататься по городу, люди нас узнавали — все как у остальных знаменитостей. Но надоело».

Строго говоря, гостей Ринго и Морин у себя не принимают. У Ринго есть пара друзей, например Рой Траффорд, еще с давних ливерпульских времен. В основном забегает Джон — и остается, к примеру, выпить с ними чаю.

Морин предпочитает тихую жизнь, хотя ее жизнь — это жизнь Ринго. Она хочет того же, чего хочет муж. Они очень счастливы.

Из всех битловских жен только Морин не ложится спать и дожидается мужа, как бы поздно и в каком бы состоянии тот ни вернулся.

«Когда у них запись, я часто не ложусь до половины пятого. Обычно перед этим он встает очень поздно, часто толком и не поест перед уходом. И я стараюсь что-нибудь приготовить к его возвращению, даже в ночи. Тогда я, по крайней мере, буду спокойна, что он сыт. Они, когда работают, толком ничего не едят.

А если он нормально поел на работе или перекусил с ребятами, ничего страшного. Картошка не пропадет. У нас ничего не пропадает. Но обычно я его кормлю. Как правило, он мгновенно все проглатывает, потому что очень устал. Но он любит поесть, когда вернется домой.

Мне вовсе не трудно его ждать. Чтобы скоротать время, я могу мебель переставить. Вообще-то, занимаюсь всякой ерундой. Недавно два часа раздумывала, куда передвинуть лампу. Можно шить шторы или одежду. Недавно нашила блестки на старый абажур».

Морин проводит много времени, отвечая на письма. Она живо интересуется почтой от фанатов. Она сама бывшая фанатка и понимает, как это важно. Кроме миссис Харрисон, Морин — единственная из окружения «Битлз», кто этим занимается. За миссис Харрисон ей, правда, не угнаться — у Морин большой дом и двое маленьких детей.

В ответ на открытки ко дню рождения Ринго Морин шлет записки с благодарностями — и сообщает, что Риччи очень занят и не может написать сам. Она всегда называет мужа Риччи, а не Ринго — даже когда пишет людям, которые знают его как Ринго. «Даже не знаю, почему так. Ринго — странное какое-то имя. Его зовут Риччи».

Время от времени ей удается заставить Ринго надписать побольше автографов. Она их рассылает не всем корреспондентам — это слишком долго, — а только тем, кто особенно мил и вежлив.

«Мне нравится отвечать на письма. Я уже пять лет этим занимаюсь. Получаю очень милые ответы от родителей… Иногда я, конечно, не успеваю. Когда рожала Джейсона, у меня скопилось три больших пакета писем… Я отвечаю не только потому, что это вежливо. Я по себе знаю: если мне кто-то настолько понравился, что я ему написала, мне было бы приятно получить ответ. У меня есть письма от фанатов, где они говорят, что это их пятнадцатое письмо. Это просто ужасно. Оказывается, они писали в офис. Но туда приходят тысячи писем — офис, конечно, не справляется. Я не в том смысле, что пишите мне больше, благодарю покорно».

Коротая время в ожидании Ринго, Морин шьет много одежды. «Я люблю, чтоб получалось спонтанно. Я всегда в такой спешке, что никогда не пользуюсь выкройками. Иногда берусь за платье, а потом ошибусь, режу и режу, и получается носовой платок».

Собираясь заняться шитьем, Морин покупает только дешевые остатки тканей, чтобы не тратить лишнего. Она очень бережлива. Все покупки делает в супермаркете в Уэйбридже. Всегда берет наклейки-купоны на бесплатные покупки, хотя едва ли ей это надо — она может купить что угодно и где угодно. Ей нравится собирать эти наклейки в специальную книжку. Время от времени Морин проверяет, сколько наклеек набралось.

Ринго считает, что это смешно, но гордится тем, как его жена управляет домом и заботится о нем самом. Ему ужасно нравятся поделки Морин, например блесточный рисунок с конверта «Sergeant Pepper».

Морин и Ринго пока не задумывались про образование Зака и Джейсона — дети еще очень маленькие. Как и Джон, Ринго хотел бы отправить детей в обычную муниципальную школу. «Но Зак-то у нас не совсем обычный, да? К нему будут цепляться. Сейчас вроде полегче, но все равно к нему будут приставать. И если для того, чтобы ему было поспокойнее, надо заплатить, мы заплатим. Если мальчики захотят в школу-интернат, я возражать не буду. Но лучше бы они жили дома. Я только хочу, чтоб они были как можно свободнее и любили друг друга… Сейчас-то мне легко говорить, но кто знает, как сложится, когда они подрастут. Не хотелось бы, чтобы их постоянно одергивали, как меня мать когда-то: не играй у окна, смотри не разбей это, не поломай то. Неизвестно, что будет, когда сам станешь родителем».

Однако Ринго не допустит, чтобы его дети получили такое же образование, как он, — то есть никакого. Годы, потерянные из-за болезни, не прошли бесследно, хотя Ринго считает, что все это несерьезно. К примеру, с правописанием у Ринго кранты, но его это не слишком беспокоит. И у него крайне странные представления о том, где расположены разные города и страны.

«Я знаю, что неграмотно пишу, но могу прочесть что угодно. Английская орфография вообще трудная. Математика ничего. Но лучше всего я работаю руками. Если мне не мешать, могу сделать почти любую мелкую работу. Сам во всем разберусь. Вот если надо по инструкции — тогда да, от меня никакого проку».

Ринго пришел в группу последним, когда остальные уже сформировались и распределили роли. Он считал, ему фантастически повезло. «Битлз» взяли его на пороге славы. Остальные не расценивали это как удачное стечение обстоятельств. Они знали, что добьются успеха.

На записи Ринго обычно сидит в стороне со своими барабанами, а остальные толпятся у микрофона. Он называет себя молчуном. Но блеском и остроумием своих шуток и наблюдений он не уступает остальным. Разница в том, что Ринго не поддерживает беседу, как Пол, не распространяется, как Джордж, когда оседлает любимого конька, и не сыплет дурацкими шутками и замечаниями, как Джон. Ринго молчит, пока с ним не заговорят.

Расслабившись, Ринго и впрямь выглядит отрешенным и подавленным. Прядь у него в волосах совсем поседела. Теперь седина не только на челке слева, но и на правой брови. Некоторые врачи утверждают, что преждевременная седина вызвана психологическими причинами, но большинство считают, что это ничего не значит.

Нос у Ринго не так велик, как на фотографиях, не говоря уж о карикатурах. Из-за этого некоторые считают его евреем. «Я, пока не прославился, даже не догадывался, что у меня большой нос. Мне и в голову не приходило, что меня считают евреем, пока однажды не позвонили из Jewish Chronicle[236]. Пришлось им сказать, что они ошибаются.

Теперь я вижу, что стал таким, какой есть, потому что меня так воспитывали — без отца и с матерью, которая вечно на работе. Поэтому я стал тихим интровертом. Я только сейчас начинаю себя понимать, хотя в детстве я был совершенно счастлив. Недавно смотрел по телевизору передачу о том, как влияет на детей долгое пребывание в больнице. Они от этого могут стать очень замкнутыми».

Ринго не замкнулся. Он очень открытый и дружелюбный — самый милый из битлов. Он совершенно не эгоцентричен. Морин считает, Ринго мог бы добиться гораздо большего, если б захотел.

«Это же он придумал разукрасить блестками. Он вам что, не сказал? Это пустяк, я понимаю, но он никогда не выставляет свои заслуги напоказ… Я думаю, он часто себя недооценивает. Забывает свои прекрасные идеи, потому что считает, будто он не творческая личность. Говорит, хорошие идеи — не его стезя. Но ему много чего прекрасно удается. Он хорошо рисует. По-моему, фильмы пойдут ему на пользу, — надеюсь, они будут успешными. У него все прекрасно получается. А какой он танцор!»

Ринго — гораздо ярче, нежели может показаться. И в реальной жизни красивее, чем на фотографиях, — у него глубокие голубые глаза. В группе он вовсе не шут и не любимчик-талисман. Его мнение значит не меньше, чем мнение остальных. Но на фоне более ярких талантов Пола и Джона Ринго держится еще скромнее, чем на самом деле. Однако битлы полагаются на него. Ринго — жизненно важный элемент группы, он привносит в нее то, в чем битлы нуждаются, — сентиментальность, но также здравый смысл, человечность. У него немало хороших идей по поводу «Битлз» и самого себя.

«Мне кажется, мы четверо равны и составляем единое целое. Мы разные и в то же время похожи.

Когда есть звезда или лидер и аккомпанирующая группа, можно его принять, а можно уйти. А когда нас четверо, можно ассоциироваться с одним из нас, но любить и остальных. Если вам не нравится Элвис — все, приехали. А нас четверо, есть из чего выбирать.

Мы никогда не соперничали, ни наедине, ни на публике, хотя у каждого есть свои фанаты.

Если бы мы встали перед миллионной толпой поклонников и предложили им выбрать, то к Полу, пожалуй, выстроилась бы самая длинная очередь. Джон и Джордж на втором месте. А Ринго на последнем. Мне так думается. Сразу видно по письмам фанатов и воплям на концертах.

Фанаты Джона не очень любят Пола, и наоборот. А меня любят и те и другие. Они все любят меня, помимо своих основных героев. Может, если подсчитать суммарные голоса, я даже выиграю.

Все хотят охранять меня и оберегать. Я это понимаю. Сентиментальный маленький Риччи вызывает материнские чувства. В детстве было то же самое. И со взрослыми женщинами, и с девушками. Полу тоже это свойственно.

Такой уж я есть. И зачем это менять? Правда, время от времени охота стать другим. Когда меня зовут сниматься, я вот думаю, надо бы сыграть какого-нибудь законченного мерзавца. Было бы забавно. Посмотреть на реакцию публики.

Я не творческий человек. Я это знаю. Но люди ждут, что я захочу творить. Шлют письма — мол, чего бы мне не попробовать. Пару лет назад я попробовал, написал две песенки, но получилось вторично, а я даже и сам не понял.

Когда нет творческой искры, это несколько угнетает. Ты знаешь: люди думают, что ты нетворческий. Но не могут же все четверо быть творцами? Половины уже достаточно. Ты вспомни, сколько групп — хороших групп — вообще ничего не могут написать.

Я бы рад уметь, конечно. Это слегка давит, когда понимаешь, что не умеешь. У меня есть рояль, но я на нем толком не играю. Иногда бывает такое чувство — вот прямо чувствую, что сегодня возьму и напишу хорошую песню. Но стоит взяться, и ничего не получается. Не умею. Могу в до мажоре — но только на двенадцать тактов[237]. Это шутка такая. Вообще ничто.

Иногда мне не по себе — сижу в углу за барабанами, играю, что велят. Когда ударники из других групп говорят, что вот тот кусок был классный, я знаю, что мне, скорее всего, другие сказали так сделать, хотя хвалят меня.

Мне нравится снимать кино, но иногда бесит. Это же все интуитивно, понимаешь? Снимаешь и надеешься, что сложится, что получится хорошо.

Но кино мне интересно — раз я не умею писать и сочинять, можно и в кино себя попробовать.

Многим понравилось, как я сыграл в „A Hard Day’s Night“, я знаю, но я тогда вообще не понимал, что происходит. Вот та сцена с мальчиком на берегу канала, которую все так полюбили. Я был никакой. Котелок вообще не варил. Накануне я не спал всю ночь. Выхожу в этом своем плаще, от усталости чуть не падаю. Ни рукой не могу шевельнуть, ни ногой. Дик на меня орал, чтоб я врубился. А получилось нормально. Когда я камень пытаюсь отфутболить — это я придумал. Ага. Но все остальное придумал Дик. Я был совсем не в себе.

После того фильма мне много чего предлагали, но все звездное, чтоб я продолжал в том же духе. Я чуть было не согласился на роль доктора Ватсона в фильме про Шерлока Холмса, но решил, что это для меня чересчур. Я пока не хочу браться за серьезное. Провалиться — это было бы ужасно. А вот небольшая роль — это хорошо, ответственности поменьше. И если получится, я рискну попробовать роль посерьезнее.

Я согласился играть в „Кэнди“[238] потому, что роль была невелика и там снимались другие звезды — Марлон Брандо, Ричард Бёртон. Я подумал: фильм вытянут они, а я у них поучусь. У меня была роль испанского садовника, почти без слов, и снимался я всего десять дней.

Конечно, я не умею играть. Я не знаю как. Я смотрю актеров по телевизору. Сразу видно, что они актеры, у них мимика — ух! Ты бы видел их глаза. Я так не умею. Я вообще ничего не делаю. Прямо не знаю. Может, это и есть актерство».

По словам Ринго, он не будет горевать, если завтра все, что у него есть, просто исчезнет. Он по-прежнему считает, что ему фантастически повезло и он заработает себе на хлеб, даже если опять придется слесарничать.

«Хотя нет, слесарничать я бы теперь вряд ли смог. Я же пошел играть в группы и не доучился. Не появись Рори Сторм, а потом „Битлз“, так и шатался бы с „тедди-боями“. А сейчас — ну, был бы, наверное, чернорабочим… Конечно, я рад, что не чернорабочий. Приятно быть частью истории — хоть какой-то истории. Я вот чего хочу — попасть в учебники по истории, пусть дети про меня читают».

Кода

Писать биографии ныне живущих людей — неблагодарное дело: жизнь не стоит на месте. Опасно фиксировать мнения и факты — они постоянно меняются. К тому времени, когда вы прочтете последние четыре главы, битлы, наверное, сами не согласятся с доброй половиной того, что наговорили. И вероятно, уже успеют подыскать себе новые дома.

Зато, работая с живыми героями, получаешь материал из первых рук — если, конечно, тебе согласны уделить время. В данном случае битлы охотно сотрудничали с автором, хотя воспоминания о битломании нагоняли на них смертную тоску. К счастью, этот этап детально описан, но, поскольку книга задумывалась как хроника, я постарался поговорить о битломании в общих чертах.

Я старался писать как можно объективнее, хотя авторские пристрастия все равно наверняка лезут из всех щелей. И я сопротивлялся соблазну анализировать. Аналитики и без меня уже перемололи многие миллионы слов. Пускай через пятьдесят лет, если битлов еще будут помнить, кто-нибудь напишет их критическую биографию.

Я, естественно, считаю, что помнить их будут. Иначе я бы не взялся за эту книгу. Однако ближайшее будущее «Битлз» весьма туманно. Снимут ли они новые фильмы? Выживет ли «Эппл»? Что будет с Махариши? А может, битлам все наскучит и они свернут дела?

Возможно, к выходу этой книги некоторые вопросы прояснятся. «Битлз» пережили уже столько разных этапов — нет причин сомневаться, что грядут новые.

Они уверены, что добьются успеха и в кино, и во всем, за что возьмутся, но в истории шоу-бизнеса еще никому не удавалось повторить свой успех. Элвис Пресли застыл почти сразу. Чарли Чаплин продолжил работу, ставил очень профессиональное кино, но нельзя сказать, что оно потрясло мир. Подобно битломании, чаплинский Маленький Человек, напуганный огромными корпорациями, был хорош для своего времени. Станут ли «Битлз» актуальны вновь?

Мы еще не знаем, не повредит ли им жизнь в такой изоляции. Влияет ли на искусство отсутствие раздражителей? По мнению некоторых искусствоведов, если бы Пикассо почаще выходил в свет, общался с новыми людьми и куда-нибудь ездил, он бы не стал валять дурака, чертя рисуночки на меню.

Приватная жизнь битлов по-прежнему очень приватна, однако новые раздражители им обеспечивает «Эппл». Пожалуй, «Эппл» — на сегодняшний день самая конструктивная стадия их развития. Много лет «Битлз» возражали против благотворительности и вообще почти любых организаций, были эдакими великодушными деспотами, а теперь пользуются своими деньгами и могуществом, дабы поддерживать других. И что бы кто ни думал про трансцендентальную медитацию, интерес битлов к религии позитивен и приносит только благо — тоже полная противоположность их прежних позиций. Некогда они отвергали идею ответственности поп-кумиров перед обществом, а сейчас в вопросах духовных и материальных выступают почти миссионерами. Если их заявления о том, что они только начинают, окажутся правдой, спустя пятьдесят лет биографу «Битлз» предстоит писать не только о бит-пластинках.

Пока неясно, смогут ли они добиться успеха самостоятельно. Когда «Битлз» развивались как личности, рядом был Брайан Эпстайн. Состояться как композиторам им помогал Джордж Мартин.

Все эксперты единодушны: взлететь на вершину в новой области и без посторонней помощи им не удастся.

«В музыке, — считает Джордж Мартин, — „Битлз“ инстинктивно чувствуют, что надо делать. Они всегда на шаг впереди всех. Но во многом другом они довольно инфантильны… Зачастую они просто дети. Обожают чудеса. Если я хлопну в ладоши и предъявлю Джону вазу с цветами, он будет сражен наповал, и я смогу с ним сделать что угодно… Им хочется, чтобы все вокруг было как растворимый кофе. Мгновенная звукозапись, мгновенные киносъемки, все мгновенное… Мне кажется, им и правда нужен организатор. Тогда они смогут чудачествовать сколько влезет. Если они всё возьмут на себя, провалов не избежать».

«Битлз» очень молоды, никто этого не отрицает, и это хорошо — они желают идти собственным путем. Остается надеяться, что они не оставят попыток.

Но не исключено, что они завтра же бросят все, станут жить на свои миллионы и предаваться созерцанию собственного пупка. «Битлз» уже многого добились. Они подарили нам немало. И за это получили свои ордена Британской империи.

Хантер Дэвис Гозо, май 1968 г.

Постскриптум: 1985 год

Сочиняя эту «Коду», я проявил осторожность и не стал делиться прогнозами о том, что ожидает «Битлз». Казалось, впереди много увлекательных возможностей (например, кино) и масса многообещающих начинаний (например, «Эппл»). Битлы уже перестали появляться на публике, каждый пошел своим путем, жил собственной жизнью, но мне и в голову не приходило, что разрыв так близок. Я не сознавал, что, по сути, описал группу на подъеме, застал их на самом пике успеха. Оставался только финал. И финал оказался мелким и отвратительным.

А тем временем в 1968 году я вознаградил себя годичной поездкой за границу. Книга была написана, нудные переговоры с чиновниками «Эппл» закончены, битлы и их родственники дали добро, и мы с женой и детьми отправились сначала на мальтийский остров Гозо, а потом в Португалию. Нашим детям было тогда четыре и два года — самое время попутешествовать, потому что им еще не надо в школу. За границей мы с женой написали по роману. К добитловской книге «Выпуск 1968-го» я так и не вернулся. Начались студенческие забастовки и движения радикалов, и все мои интервью, собранные в 1966 году, напрочь устарели.

Как-то в декабре 1968 года — мы тогда снимали дом в Прая-да-Луш в Алгарви — нас разбудили дикие крики и стук в ворота. Сначала мы подумали, что это по дороге домой разбуянились подвыпившие рыбаки. Наш дом, бывший завод по переработке сардин, стоял прямо на побережье, посреди сада за высокой стеной. Потом я расслышал, как кто-то с сильным ливерпульским акцентом окликает меня:

— Хантер Дэвис! Просыпайся, козел!

Сначала я решил, что это Джон, — голос был очень хриплый. Я встал, вышел в сад, открыл ворота и узрел Пола с какой-то незнакомой женщиной и девочкой лет пяти-шести.

Накануне вечером в Лондоне Пола осенило, что недурно было бы приехать ко мне отдохнуть. С битлами я общался, присылал Полу открытку и приглашал в гости, так что он знал, где я живу, хотя мы не созванивались. А тут его посетило вдохновение, и Нила послали узнать рейсы самолетов. В тот вечер рейсов не было. Пол, разумеется, до завтра подождать не мог. У Пола созрел план, и Пол хотел реализовать его немедленно. Мгновенное удовлетворение. Так что, на радость Полу, наняли частный самолет. Он приземлился в Фару глубокой ночью, наделав много шума. Аэропорт в Фару открыли только в прошлом году, и он был очень примитивным. Туда вообще мало кто летал, а уж о частных самолетах тут и слыхом не слыхивали.

Пол принял решение так импульсивно, что не прихватил с собой даже португальской валюты, хотя привез мне в подарок несколько бутылок виски. В почти безлюдном аэропорту Фару он нашел какого-то служащего, вручил ему пятьдесят английских фунтов и попросил обменять их на эскудо. А потом напрочь забыл — увидел такси (хорошо, что там нашлось такси), вскочил в него и дал наш адрес. С таксистом расплатился я.

Прибыли они эффектно. От шума проснулись наши дети Кейтлин и Джейк. Кейтлин возрадовалась, узнав, что у нас будет гостить ее сверстница, которую звали Хизер. А вот мы с женой несколько растерялись при виде белокурой американки по имени Линда. Мы никогда о ней не слышали. Когда мы уезжали из Англии, девушкой Пола еще была Джейн Эшер, и мы с ней приятельствовали. Это что за Линда? Минутное увлечение? Или отношения Пола с Джейн уже в прошлом?

Мы не смогли получить ответы немедленно — наши гости проспали до полудня. Тем временем к обеду прибыла местная пресса. Я все ломал голову, как это они узнали о приезде Пола. Стояла зима, жили мы в очень отдаленном районе Алгарви. Только потом выяснилось, что слух запустил тот служащий аэропорта, которому Пол дал пятьдесят фунтов и исчез. Наутро уже все знали историю о странном длинноволосом англичанине, который прибыл среди ночи и раздавал деньги.

Спустя еще день приехали репортеры из Лиссабона — большие столичные шишки, — и Пол согласился дать небольшую пресс-конференцию на пляже. Потом он попросил прессу не разглашать его адрес и оставить его в покое — он ведь на отдыхе, — что журналисты и сделали. Но потом еще не один день прибывали торговцы из Лагуша, городка неподалеку, — привозили подарки, корзины с фруктами и продуктами, приглашения на вечера и в рестораны. Я еще никогда не видел такого отклика публики воочию, хотя наблюдал, как Джон у себя дома раздирал обертку на посылках в поисках халявы. Странно было наблюдать все это в далекой стране, самой отсталой в Западной Европе. У славы свои законы. Имущим прибавится.

Линда, естественно, держалась с нами настороженно. Похоже, она поняла, что мы дружили с Джейн, и боялась, что к ней мы отнесемся предвзято. И она явно предпочла бы уединиться с Полом — их роман только начинался, — а Пол жаждал засиживаться далеко за полночь за философскими и прочими дискуссиями. Пол вообще любит говорить, объяснять и доказывать свою точку зрения.

Сначала нам показалось, что Линда — этакая безотказная девушка, явно перебарщивает с обожанием Пола, постоянно вешается ему на шею и ловит каждое его слово. Мы не видели у этих отношений никакого будущего. Не понимали, что́ Линда может дать Полу. Они провели у нас дней десять, и за это время не раз пробегал холодок.

Мы часто гуляли все вместе, одной большой толпой. Кейтлин обычно ехала в машине с Полом, Линдой и Хизер. Позднее мы с ужасом обнаружили, что Кейтлин разрешали порулить, сидя у Пола на коленях. Это привело к первой мелкой стычке из-за воспитания детей. Потом Джейк стал играть с большим ножом, и я этот нож отобрал. Пол сказал, что детей нельзя так воспитывать. Они должны самостоятельно открывать для себя жизненные опасности. Дети так учатся. Я ответил, что родители должны просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед, предугадывать последствия, которых дети предвидеть не могут, иначе все кончится потерей пальцев. Хо-хо. Вроде бы мелочи, но тогда наши дискуссии длились часами.

Пол прекрасно ладил с детьми, как и со всеми, кто приходил к нам в дом, — находил точки соприкосновения, позволял самовыражаться как заблагорассудится. Надо думать, наши дети показались ему слегка вымуштрованными и запуганными. Насколько мы поняли, у Хизер было довольно беспокойное детство, проведенное в постоянных перелетах через Атлантику между ее отцом и Линдой, и ей позволялось очень многое — по крайней мере, на наш степенный и консервативный взгляд.

Однажды мы пошли в горы возле Моншики. Оставив машину в деревне, мы спускались по тропинке с холма, и тут Пол заметил мужчину с ослом, поднимавшегося нам навстречу. Он уговорил этого человека дать Хизер и Кейтлин покататься на осле и по очереди сажал девочек ослу на спину. Кейтлин покаталась, Пол ее снял, и тут осел попятился и наступил ей на ногу. Вопли были слышны по всей округе. Сняв ей туфлю и носок, мы увидели, что нога серьезно повреждена, а ноготь на большом пальце содран.

Мы были в глуши, на безлюдной тропинке. Пол тут же вызвался сбегать наверх в Моншики. Ему удалось поймать машину, и он вернулся за нами. Мы с ним отвезли Кейтлин в деревенскую больницу, где пострадавшей промыли ногу и на всякий случай вкололи противостолбнячную сыворотку. Чтобы поощрить Кейтлин за храбрость, Пол купил ей в деревне пурпурный платок. Когда мы встретились с Линдой и моей женой, Хизер, увидев, что Кейтлин купили подарок, а ей нет, ударилась в слезы. Пришлось Полу купить платок и ей — чтобы все по справедливости.

В конце концов мы лучше узнали и стали понимать Линду, хотя поначалу бывало неприятно. Наверное, ей тогда было сложно — она еще не была уверена в Поле, ей приходилось за него сражаться. Ей, наверное, только нас в тот период и не хватало.

Конечно же, я был абсолютно не прав. При наших последующих встречах Линда была гораздо дружелюбнее и спокойнее, а их с Полом брак получился очень удачным. У них случались размолвки, какие бывают у всех нас, — по вопросу воспитания детей и прочим семейным поводам, — но сегодня, через шестнадцать лет после свадьбы в 1969 году, их брак, похоже, прочен.

Линда оказывала Полу моральную поддержку, в которой тот постоянно нуждался. Джон, понятно, много его критиковал и порой бывал жесток. Джейн Эшер — самостоятельная женщина со своей карьерой. А Линда готова была всю свою энергию и душу отдать Полу, их семье и, если Пол захочет и ему понадобится, его работе.

Вернувшись в 1969 году в Англию, я поддерживал с ними связь, заглядывал к Полу домой, на Эбби-роуд и в новые офисы «Эппл». Империи «Битлз» — и старая и новая — постепенно шли на спад. В Португалии мы с Полом часто разговаривали, и я узнал много нового о разногласиях во время записи их двойного «Белого» альбома. Пол по-прежнему активно сочинял песни, и я надеялся, что будут выходить хотя бы альбомы «Битлз». Помню одну мелодию, которую Пол играл мне в Португалии. Сочинил он ее в туалете (он редко ходил туда без гитары). Называлась она «There You Go Eddie»[239]. Короткий стишок — вряд ли Пол его дописал. Он просто узнал, что мое первое имя во крещении Эдуард, что я всегда тщательно скрывал.

В Лондоне скоро стало ясно, что музыка отошла для битлов на второй план. В «Эппл» царил хаос; в таком же состоянии были их финансовые и коммерческие дела, и все четверо постоянно ссорились между собой — по поводу друг друга и по поводу того, что делать дальше.

Я и вообразить не мог, что конец «Битлз» будет таким: что они погрязнут в юридических дрязгах, финансовых передрягах, банальных личных ссорах и глупых конфликтах, взаимных обвинениях, детских обидах и пустяковых перебранках. Увы, битлы, как и множество других партнерств в шоу-бизнесе, закончили свою карьеру патетикой. Гилберт и Салливан, другой великий британский тандем, опустились до заурядных ссор и открытой брани[240]. Как печально, что Леннон и Маккартни после многолетнего совместного творчества расстались еще одной типичной парой сварливых экс-партнеров. Взлет их карьеры был воистину феноменальным — надеюсь, это видно из книги, — но закат оказался довольно грязен.

И грязные истории о закате «Битлз» даже не стоят пересказа. Они ужасно сложны и безнадежно запутанны. В основном шли споры из-за того, что кому принадлежит, и почти десять лет экс-битлы платили бешеные деньги адвокатам и давали богатую пищу судебным репортерам. Тогда многие считали, что эти юридические дрязги и привели к распаду «Битлз». Но нет, то был результат, а не причина, хотя битлы собачились довольно серьезно. Итак, почему же распалась группа?

Сами «Битлз» не дают удовлетворительных объяснений. Одно время они выдвигали противоречивые гипотезы — Пол возлагал всю вину на остальных, те винили Пола. Они даже спорили о том, кто первый ушел. Моя теория, сложившаяся уже задним числом, гласит, что раскол назревал уже давно. Это становится кристально ясно, если перечитать мою книгу, хотя не могу сказать, что я подозревал об этом, когда писал. Если и существует одна простая причина разрыва именно в тот момент, она вовсе не в разногласиях из-за того, кто должен вести дела группы, а в появлении Йоко Оно в жизни Джона Леннона. Во всяком случае, я эту историю объясняю так.

«Битлз» стали разваливаться как группа еще в 1966 году, когда бросили гастролировать и перестали жить коммуной. Стоило дуэту Леннона — Маккартни разбрестись по углам, их песни, пусть и успешные, стали отчасти фикцией. Это уже не было совместное творчество, как в те давние дни, когда они сочиняли, сидя в фургоне или автобусе. Песни приписывались обоим, но фанаты стали легко отличать песни Леннона от песен Маккартни. Как видно из описания работы над альбомом «Sergeant Pepper», каждый приходил в студию с собственными идеями, уже практически сложившимися — по крайней мере, в голове.

Так можно было бы прекрасно работать и дальше, пока они дружили, пока никто еще не пресытился и не захотел заняться чем-нибудь другим, но уже тогда между ними начались стычки — в основном просто со скуки. В 1968 году, когда записывали двойник, забастовал Ринго — заявил, что ему надоело быть их ударником. Я не раз наблюдал его в студии и могу сказать, что все к тому шло. На концертах Ринго играл наравне со всеми, был полноправным членом группы, исполнял свои сольные куски и обзавелся своим кругом поклонников. В студии же его зачастую просто не замечали. Джон и Пол часами работали над аранжировкой, или переписывали текст, или микшировали. Нередко Ринго был вообще не нужен — перкуссию можно записать в любое время. Впрочем, бастовал он всего день — потом его уговорили вернуться.

Во время работы над «Let It Be», поссорившись с остальными, ушел Джордж. В группе он всегда играл свою роль, хоть и не столь важную, как Джон и Пол; он создавал свои песни, которые рождались очень болезненно. В индийский период Джордж влиял и на стиль остальных. Джордж всегда меньше других ценил свою принадлежность к «Битлз» и первым стал уделять много внимания другим делам — религии, индийской музыке. Но и его уговорили вернуться.

В последние годы, где-то с 1967-го до 1969-го, настоящей опорой группы стал Пол: он подталкивал их композиторское развитие, придумывал новые проекты, например «Magical Mystery Tour». У него было много идей касательно кино и расширения «Эппл». Полу нравилось быть битлом, и он не хотел ничего менять. В Португалии в 1968 году он еще вдохновенно планировал, как заставить остальных снова концертировать. Он не думал о гастролях — гастролями все были сыты по горло. Но ему не хватало выступлений на публике — собраться вместе, для разнообразия исполнить песни от начала до конца, показать их аудитории, попытаться хотя бы отчасти вернуть радости первых лет. Джордж был категорически против. Другие тоже концертов особо не жаждали. Пол был тогда уверен, что сможет всех уговорить.

Между тем вести все дела «Битлз» Джон в основном предоставил Полу — самому Джону в голову ничего не приходило. Ему уже изрядно надоело быть битлом, но он не знал, чем еще заняться. В главе 31 описано, как он целыми днями сидел дома, молчал, бездельничал и грезил, — ясно было, что он умирает со скуки. Брак превратился в привычку. Синтия и сама не отрицала, что никогда не была с Джоном на одной волне. Она честно признавалась, что, если бы не беременность, Джон никогда бы на ней не женился. (Эту фразу чуть было не вычеркнули из книги под натиском родни и деловых знакомцев.) Синтия всегда знала, что Джон любит «Битлз» больше, чем ее, однако их двоих многое связывало. Джон не знал, как еще ему жить. Ничего лучшего не подворачивалось.

А потом появилась Йоко. Наконец-то Джон нашел родственную душу, пусть и весьма своеобразную. В нем снова вспыхнула жизнь. Он воспарил в новые сферы и тут же понял, что Пол, до той поры его закадычный друг, — во многом такой же обыватель, как и Синтия. Джон и Йоко вместе открывали для себя новые всепоглощающие цели. Остальные битлы стали не важны. Когда Пол предлагал создать, скажем, телевизионное шоу, Джона это уже не интересовало.

Йоко вошла в жизнь Джона, в его работу — и не покидала его даже во время последних студийных сессий «Битлз». Остальные были явно не в восторге от ее влияния на Джона и постоянного присутствия в студии. Вдобавок Джордж и Ринго все больше скучали, и студийная работа уже никого не развлекала. Джон и Йоко теперь развлекались вдвоем и по-своему. Музыка «Битлз» закончилась в 1969 году. Альбом «Let It Be» вышел в 1970-м, но записывался почти годом раньше.

Примерно когда перед Джоном распахнулась новая волнующая жизнь с Йоко, Пол встретил Линду. Линда появилась в самый нужный момент, когда Джон уже отдалялся, — она убеждала Пола не отступать, быть самостоятельным: если будет стараться, он сможет все. Линда завладела Полом, ничуть с ним не соперничая. Когда начались споры из-за «Эппл», и Джона, и Пола поддерживали их новые подруги.

После смерти Брайана Эпстайна финансовые и коммерческие дела «Битлз» оказались в беспорядке, хотя его смерть не вызвала, а просто вскрыла царящую путаницу. Создание «Эппл» только осложнило ситуацию. Требовался деловой человек, который смог бы урегулировать и упорядочить битловские дела. Джон и Йоко при поддержке Ринго и Джорджа привели американского бухгалтера Аллена Кляйна. Полу тот не понравился с первого взгляда — Пол хотел, чтобы его дела вел Ли Истмен, выдающийся нью-йоркский юрист, по совместительству отец Линды. Остальные сочли, что Пол просто хочет протащить к ним своих свойственников, что Пола очень огорчало. Он считал, уж битлы-то должны понимать, что такие вещи не в его правилах. Тут выяснилось, что, дабы освободиться от «Эппл», Полу придется подать в суд. И не на Кляйна, а на Джона, Ринго и Джорджа.

Пол обнаружил, что никто из битлов себе не принадлежит. Они, включая и их песни, оказались собственностью других лиц и компаний. Пол утверждал, что затевает все это не только ради себя, но и в интересах всей группы. Но остальным казалось, что с Пола и начались все неприятности. В то время они еще думали, что Кляйн их спасет. Несколько лет наблюдалась весьма неприглядная картина.

Прибытие Кляйна привело к формальному и окончательному распаду группы, но разногласия Джона и Пола, начавшиеся с появлением Йоко, были давно очевидны.

Следующие почти десять лет битлы потратили массу энергии — как физической, так и творческой — на бесконечные судебные дрязги. К тому же все они судились и по отдельности — то разводы, то иски из-за наркотиков, то взаимные тяжбы с компаниями звукозаписи, то иммиграционные проблемы, то еще что-нибудь такое.

Забавно — по крайней мере, со стороны — было наблюдать только за безумием «Эппл». Битлы то ли не замечали, то ли наслаждались, когда их обдирали как липку. Миллионы фунтов были выброшены на идиотские проекты, магазины, предприятия, поддержку эксцентричных замыслов и странных людей. Все это смахивало на притчу о бессмысленности большого бизнеса. «Проходит жизнь за выгодой в погоне»[241], так давайте растранжирим все до пенса. Они сняли роскошные офисы на Сэвил-роу в Лондоне, набили их шикарной мебелью и оборудованием, и, естественно, половина западных хиппи слетелась туда поживиться, да плюс еще несколько умных советчиков, которые якобы должны были наладить все дела.

Первые годы после распада группы в заголовках возникал только Джон. Он записывал песни с Йоко, создал группу Plastic Ono Band, и весь мир поп-культуры немало дивился и веселился, когда Джон и Йоко сфотографировались обнаженными для конверта альбома «Two Virgins» (1969). Они давали интервью из постелей гостиниц по всему свету, рассуждая о болезнях, которыми болен мир, и о том, как их можно вылечить. Джон отказался от каламбуров и шуток своих битловских песен и ранних текстов и с головой окунулся в авангард. Он выступал в защиту всего, что только можно было защищать, — например, в деле Ханратти[242] — и наполнил свои новые Йоко-песни взрывами эмоций, классовой борьбой и политическими лозунгами. Обывателей эти выходки Джона забавляли; критики превозносили некоторые его сольные песни, например «Imagine» (1971).

Он женился на Йоко в 1969 году и после продолжительной тяжбы о гражданстве наконец переехал на постоянное жительство в Нью-Йорк. Я в тот период с ним говорил, и Джон категорически отрицал, что появление Йоко привело к разводу с Синтией. «К тому времени наш брак скончался естественной смертью», — сказал он. Интересно, что, когда распад «Битлз» стал неизбежен, он объявил Полу, Джорджу и Ринго: «Я хочу развода — вот как с Синтией». Его отношения с ними, особенно с Полом, долгие годы походили на брак.

В 1974 году Джон оставил Йоко примерно на год — год наркотиков, пьянства и самоуничтожения, подробно задокументированный в печати, — но с 1975 года, после рождения сына Шона, вернулся к семейной жизни. После распада «Битлз» Джон самостоятельно выпустил десять альбомов, но в 1975 году, после «Shaved Fish», заявил, что на пять лет прекращает всякую работу и играет с сыном.

В конце 1980 года Джон только-только вернулся к звукозаписи, к пятилетию Шона выпустил новый альбом «Double Fantasy», и тут его убили. Это произошло 8 декабря 1980 года, когда Джон возвращался из студии, возле «Дакоты» — здания в Нью-Йорке, где он жил.

Убийца Марк Дэвид Чепмен поджидал его на улице весь день. Когда Джон шел в студию, Чепмен сунул ему в руки альбом «Double Fantasy», и Джон любезно поставил автограф: «Джон Леннон, 1980». А несколько часов спустя Чепмен выпустил в него пять пуль с расстояния в пять футов. Мир был ошеломлен.

Первое время все, особенно в США, были на грани истерии, а уж когда Йоко призвала к всемирной минуте молчания… Мир искренне скорбел. В Британии многие удивлялись неистовству этого горя, не зная, что после распада «Битлз» возникло два Джона Леннона, каждый со своим характером и имиджем.

В Британии Джона Леннона воспринимали как безобидного чудака, сумасброда, который уехал со странной женщиной, занимался странными делами и время от времени писал странную музыку. Считалось, что его дни как лидера — поп-музыки, моды, чего угодно — канули в прошлое вместе с эпохой шестидесятых, хотя его по-прежнему любили. Британские группы, приезжая в Америку, всегда старались навестить Джона — как бы отдать дань уважения Великому Старцу, отошедшему от дел, немного не в себе, но, несомненно, сильно повлиявшему на их становление.

В Америке, как мы узнали сразу после его гибели, за десятилетие сложился совсем другой образ Джона Леннона. Он был активным духовным лидером, символом борьбы и надежд нового поколения, по-прежнему способным общаться с миллионами молодых людей, несмотря на то что за последние пять лет его мало кто видел и слышал. «Give Peace a Chance», написанная в порыве вдохновения в гостинице Монреаля в 1969 году, вдохновила поколение Вьетнама, стала гимном движения за мир, и ее поют по сей день, спустя много лет после того, как забылись натужные хеппенинги и кампании, которые Джон устраивал в начале семидесятых.

Смерть Джона осветила его громадный вклад в поп-музыку и влияние на западную молодежь. Она также закрыла вопрос о возможном воссоединении «Битлз». В эмоциональном плане они умерли к 1970 году. В 1980-м состоялись первые похороны.

Одним из последствий смерти Джона стало то, что оставшиеся трое битлов всерьез задумались о собственной безопасности. После разрыва они старались жить более-менее приватно, и каждый занимался своим. После 1980 года они поняли, что даже в приватной жизни требуется крайняя осторожность.

Сегодня Ринго живет за хорошо охраняемыми воротами поместья «Титтенхёрст-Парк», в особняке семнадцатого века на участке в семьдесят четыре акра возле Аскота в Беркшире. После распада «Битлз» его личная жизнь усложнилась, и он несколько раз менял страну и дом.

Вскоре после выхода этой книги Ринго и Морин переехали из Уэйбриджа в Хайгейт, Северный Лондон, и там я часто с ними виделся. Но в 1975 году они развелись, к тому времени успев родить третьего ребенка, дочку по имени Ли. После довольно сумбурного и скандального развода Ринго превратился в скитальца, отчасти из-за неудавшейся семейной жизни. Его видели в разных странах с разными иностранными девушками. Несколько лет он формально обитал в Монте-Карло, хотя в основном проводил время в Штатах.

После шести лет за границей Ринго возвратился в Англию в 1981 году; его потрясла смерть Джона и беспокоила собственная безопасность.

«В день, когда убили Джона, я вылетел из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк к Йоко. Мне выделили двух телохранителей плюс за мной должны были присматривать два телохранителя Йоко, но в этом громадном здании мы их всех потеряли. Я заблудился и вышел на улицу один не в ту дверь… После этого было еще несколько угроз моей жизни, мне пришлось поселить телохранителей у себя. Это меня просто бесило. Пока не убили Джона, я в Америке всегда чувствовал себя в безопасности. Но нельзя вечно жить в страхе. Если не могут нормально защитить даже президента, что уж говорить о простых людях? Даже до папы добрались»[243].

В Англию и в свой старый дом «Титтенхёрст-Парк» (там жили Джон и Йоко до отъезда в Америку) Ринго вернулся отчасти и потому, что оказался теперь в сорока минутах езды от бывшей жены Морин и троих детей. Они теперь снова дружат, хотя и не очень тесно.

Ринго привез с собой новую женщину — американскую актрису Барбару Бах. В апреле 1981 года они поженились в Лондоне, в бюро записей актов гражданского состояния в Мэрилебоне. На свадьбу пришли Джордж с Полом, а также мать Ринго Элси.

Барбара Бах на семь лет моложе Ринго и до того была замужем за итальянцем, от которого у нее двое детей, тринадцатилетний Джанни и шестнадцатилетняя Франческа. Она снялась в «Плейбое» и была девушкой Бонда в «Шпионе, который меня любил». Всего она снялась фильмах в тридцати, у некоторых отличные названия — «Гуманоид», «Самец на воле», «Троглодит»[244], — хотя очень немногие из них отмечены наградами. На съемках «Троглодита» в 1980 году она и познакомилась с Ринго.

В 1984 году они вместе сыграли в фильме Пола «Передайте привет Броуд-стрит»[245] — во всяком случае, вместе там появились. Особых усилий их роли не требовали. Заметим, что Ринго остался дружен с Полом и Джорджем — собственно говоря, он с обоими дружит теснее, чем они друг с другом, — а пока был жив Джон, Ринго дружил и с ним.

Я навестил Ринго в Лондоне в марте 1985 года; мы с ним и его новой женой пили чай в их небольшом доме в Челси, где у Ринго также офис. Ринго выглядел очень подтянутым и здоровым — гладковыбритый, в элегантном костюме. Как раз в тот день он впервые лет за десять сбрил бороду и все время щупал подбородок, словно удостоверяясь, что у него осталось лицо.

Руки у него все в кольцах, как в шестидесятых, плюс блестящая голубая серьга в ухе. Довольно несообразно. Сорокапятилетний джентльмен в приличном костюме и с панковской серьгой. А еще он сделал татуировку на левом плече — звезда и луна, — которую показал мне, закатав рукав. У его жены Барбары точно такая же татуировка на бедре. «На мясистой части», — как выразился Ринго, однако продемонстрировать ее Барбара отказалась. Зазвонил телефон, и Барбара пошла поговорить с отчимом Ринго, Гарри. У Элси за пару дней до того был сердечный приступ. Ринго с Барбарой тотчас бросились к ней в ливерпульскую больницу. Теперь Элси, похоже, шла на поправку. Ей уже семьдесят, как и Гарри, и живут они в том же бунгало, где я навещал их в 1968 году.

Ринго возился на кухоньке, открывая шкафчики и разыскивая что-нибудь к чаю. Я восхитился его блестящими темными волосами и поинтересовался, куда делась его знаменитая седая прядь. Закрасил, объяснил Ринго, как годами закрашивал седину в бороде. Потому и пришлось с ней расстаться. С некоторой сединой, типа «соль с перцем», Ринго бы еще смирился, но появились огромные белые пятна, и ему надоело постоянно их красить. Он приподнял волосы — показал, что все живое, никакой плеши, даже никаких залысин.

— Не то что у некоторых, не будем тыкать пальцем, — прибавил он. — Тебе сколько лет, Хант, а?

Он выглядел подтянутее и здоровее, чем в 1968 году, несмотря на слегка пополневшую талию и намечающийся второй подбородок. Но главное, Ринго был решительно счастливее и разговорчивее. В 1968-м, когда я приезжал к нему, он был ужасно нервозен, беспокойно расхаживал туда-сюда, вечно был на грани, будто его тревожило будущее — то ли будущее его брака, то ли перспективы «Битлз».

Поговорив по телефону, Барбара вернулась в кухню посмотреть, что Ринго приготовил к чаю. Потрогала его подбородок — проверила, гладко ли. Она еще никогда не видела его бритым, во всяком случае вблизи.

— Впервые я увидела Ринго в шестьдесят шестом. Я водила сестру на концерт «Битлз» на стадионе «Шей». Мне было где-то девятнадцать. Моя сестра — настоящая битломанка, пришла в парике а-ля «Битлз». А мне было как-то не очень интересно. Помню только, что концерт был довольно короткий и ужасно шумный.

Впервые они встретились в 1980 году, на съемках «Троглодита», и Ринго говорит, что влюбился с первого взгляда, едва Барбара вышла из самолета.

— Пару месяцев она нервы мне мотала, издевалась надо мной. Ну, не знаю — так, по мелочам. На День святого Валентина я устроил вечеринку, а она заладила — в чем смысл, зачем тебе вечеринка? Вечно меня допрашивала. Или не обращала на меня внимания. Когда мы решили пожениться, я спросил, где она хочет жить.

— Я хотела вернуться в Европу, — сказала Барбара. — Но Риччи говорит только по-английски, так что пришлось ехать в Англию.

— Мне тоже хотелось в Англию. Из всех стран Англия — наименее полицейское государство. Мне здесь безопасно. У меня нет телохранителей. Я себя ощущаю англичанином. Не британцем. Именно англичанином. Рыба с картошкой, в таком духе.

В конце концов Ринго отыскал в шкафу консервы с лососем, открыл, добавив уксуса для вкуса, все перемешал и выложил в три тарелки.

— Что, не копченый лосось? — спросил я. — А я думал, все суперзвезды живут на копченом лососе.

— Я тебе сейчас расскажу про копченого лосося, — ответил Ринго, напирая на ливерпульский акцент. — Его не готовят… Я помню, как впервые его попробовал. Брайан привез нас в Лондон и настоял, чтоб мы все попробовали копченого лосося — впервые в жизни. В Дингле у нас такого не было. Брайан нас угощал. И мы все такие: ой, фу-у, гадость. А вообще-то, мне понравилось.

Но все равно, судя по этому застолью и трапезам у других битлов, ни одного из них чревоугодником не назовешь. Впрочем, Ринго нравится считать, что он делает посильный вклад, по воскресеньям стряпая завтрак на двоих.

Я спросил Барбару о ее фотографии в «Плейбое». Она — э-э-э — для разворота снималась?

— Имей совесть. Для обложки, — ответила она.

— Она все надеется попасть на разворот, — вставил Ринго. — Когда ей стукнет пятьдесят. То есть через год.

— Вот он вечно сказки сочиняет про мой возраст.

— Ну ты сам посчитай, Хант. Ей двадцать девять. А ее ребенку тридцать один. Ты же ходил в школу.

— До пятидесяти мне еще несколько лет, — сказала Барбара.

— Жду не дождусь. Пятидесятилетние женщины — последний писк моды. В пятьдесят она будет этакой Джоан Коллинз[246] из Аскота… Ой-ой! Перестань…

Барбара вцепилась в него и хлестала кухонным полотенцем. Ах, эти семейные сцены… Я слинял, пошел побродить по офису, полюбовался декором. На стене висела увеличенная фотография Джона и Пола — снимал Ринго. У обоих на фото длинные волосы и густые бакенбарды. На переднем плане торчит спина Марты. Ринго снимал на Кавендиш-авеню, где-то в 1968 году. Ринго тогда был начинающим фотографом и сделал четыре снимка — вы их найдете в этой книге. Помню, ему нравились снимки Джона и Син, Пола и Джейн, Джорджа и Патти, а свой семейный портрет он терпеть не мог. Получилось неважно — он снимал с автоспуском, нажимал кнопку и сломя голову мчался на место, чтоб успеть попасть в кадр.

На стене висела распечатка: «Когда обеими ногами твердо стоишь на земле, проблема в том, что не можешь снять штаны».

Ринго до сих пор нравятся всякие железки и прибамбасы. Его основной дом битком набит телевизионной и музыкальной техникой, и в придачу у него пять автомобилей, включая специальную модель «пульман-мерседес», всего на два дюйма короче лондонского автобуса, с тремя рядами сидений.

«В 1965 году я продал все свои пять машин. Это какой-то бред. Сразу на пяти все равно не поездишь. Но потом снова стал покупать. И снова набралось пять штук. Нет, шесть. Я забыл — еще у Барбары „ягуар“».

Из всех битлов он самый небогатый — по крайней мере, по доходам, — но говорит, что проблем с деньгами у него нет. «Я ужасный транжира. Постоянно трачу. Но сколько ни потрачу, денег мне хватит до конца жизни».

К его загородному имению примыкает огород, где работают десять человек. «Я только хожу по саду, тычу пальцем в нарциссы и говорю: „Вот это — нарциссы“. Вообще-то, я в этом не разбираюсь». Также он вложил средства в ливерпульскую фирму кабельного телевидения и ряд других небольших предприятий.

Ни в музыкальном, ни в деловом смысле после распада группы с Ринго не происходило ничего нового или творческого. Единственное взаправду потрясающее событие его жизни — приглашение в состав «Битлз» — вряд ли повторится.

Ринго выпустил несколько альбомов и синглов с популярными песнями, стараясь особо не оригинальничать и не умничать, но, похоже, его карьера в звукозаписи пока приостановилась. Его последний альбом «Old Wave» вышел в 1984 году, но только в Канаде. В Британии и Америке его забраковали — это первый провал битла.

«Ну а каково мне, по-твоему, пришлось? Да я был в ярости. Я на каждом углу твержу, что альбом страшно популярен в Афганистане, ой, нет, в Канаде — постоянно их путаю, — но я ужасно расстроился. Альбом мне нравился. Мне казалось, это лучшее, что я когда-либо создавал. Я его назвал „Old Wave“ — это шутка, в противоположность „new wave“. Видимо, я уже из поколения старой волны. Один парень из Лос-Анджелеса хотел обсудить выпуск альбома в Штатах, но потом заболела его мама, и он отменил встречу».

В отличие от Пола, Ринго, похоже, не нужно, чтоб его музыку хвалили, и его не слишком огорчает, что его музыкальная карьера застопорилась. «Мне кажется, Пол все это по-прежнему любит. Я уже слышал аплодисменты. Они были очень громкие, но я их уже слышал и, пожалуй, больше не хочу. Рано или поздно аплодисменты должны стихнуть».

Теперь Ринго изображает голос Лоренса Оливье. Он на редкость удачно состоялся как актер. По крайней мере, ему постоянно предлагают роли даже сейчас, через пятнадцать лет после распада «Битлз», что многих удивляет. За эти годы Ринго доказал, что умеет играть сам, не выезжая на популярности экс-битла. «Мне нравится играть. Это потому, что я пижон».

Его роль в «Троглодите» не слишком сложна — он только ворчал и стонал, в фильме всего пятнадцать слов. Но у него были хорошие роли в других фильмах — «Кэнди» (1968), «Чудотворец» (1970), «Настанет день» (1973), «Листомания» (1975), «Секстет» (1977) и «Княжна Дейзи» (1983)[247]. В 1984 году Ринго озвучивал авторский текст в детском телевизионном сериале «Паровозик Томас и его друзья»[248]. В 1985-м он готовился сыграть Черепаху Квази в роскошном американском телефильме «Алиса в Стране чудес»[249].

— Поженившись, мы здорово сбавили обороты, — сказала Барбара. — В год, когда мы познакомились, я снялась в трех фильмах. А с тех пор очень мало где.

— С тех пор как мы поженились, — добавил Ринго, — мы каждый день вместе, уже четыре года. Разлучались разве что на пару часов… В восемьдесят первом году попали в ужасную автокатастрофу. Самое идиотское, что мы ехали на вечеринку. Если бы с вечеринки, было бы еще понятно. Я просто потерял контроль — на шоссе A-три, помнится. Мы оба были на волосок от смерти. Я очнулся в больнице, чувствовал себя премерзко. Барбара тоже в ужасном состоянии. Медсестра привела нас в чувство, говорит: «Вот вам чаек, милые мои». Типичная Англия. Здесь всё лечат чаем. И больница нам обошлась в двенадцать с половиной фунтов. В Штатах я бы до сих пор расплачивался.

Ринго перенес операцию — на боли в животе он жаловался с детства. Тогда он жил в Монте-Карло и просто умирал от болей. «Меня разрезали на кусочки и вырезали пять футов кишок».

Несмотря на все эти ужасы, Ринго ведет довольно бурную жизнь для джентльмена средних лет и регулярно посещает ночные клубы и вечеринки.

«Двадцать лет я в ночных клубах жил. До сих пор не сплю ночи напролет — ничего не могу поделать. Гастроли или там Гамбург тут ни при чем. Просто я так устроен. Даже в детстве я иногда не смыкал глаз до рассвета. И так по сей день. Я, по-моему, за всю жизнь ни разу не спал больше четырех часов за ночь. Барбара ужасалась, когда мы стали встречаться. Она у нас приличная актриска — она считает, как стемнело, пора в постельку. А мне, как стемнеет, пора гулять. Я ложусь в четыре утра. А она в десять вечера.

Вот поэтому сейчас мы не слишком часто выходим вместе. Я все смеюсь над Джорджем — он же якобы „затворник“. Когда Джордж в Англии, он может ходить на ужины по четыре раза в неделю, но никто об этом не знает. Он, я думаю, такой же светский, как и я, просто все делает втихую. А я открыто. Мне нравится ходить на премьеры. И я люблю носить бабочку. Я без бабочки не чувствую себя нарядным».

«Мы только что ездили на Гавайи, видели новый дом Джорджа, — рассказывает Барбара. — Это потрясающе. У него там просто тысячи акров джунглей — он их превращает в тропический сад. Он нам всё показывал, говорил: вот здесь будет мост, а здесь озеро. Прямо как ребенок».

Джордж увлекся садоводством — а Ринго чем? Не скучает он по временам, когда было во что вкладывать энергию?

«В смысле? Вот моя страсть. Барбара. Я влюблен, чувак. И это поразительно. Круче всяких садов. Ее не надо поливать каждый день. Я и не думал, что со мной опять такое случится. Это лучшее, что есть в моей жизни. Я никогда не был так счастлив».

Ринго не прочь вспомнить битловские годы, говорит, что они тоже были счастливые, но вернуться туда не жаждет. «У меня много добрых воспоминаний. Я бы не хотел их вычеркивать. Но и повторить не хотел бы. В двадцать лет все это было замечательно. В сорок пять я бы не смог. И вообще, это же только восемь лет моей жизни. И всё».

В те далекие дни он мечтал оказаться в школьных учебниках, и, по сути, его мечта осуществилась. «Получилось так, что „Битлз“ переходят от поколения к поколению. Этого уже не остановить. Но меня подташнивает от нынешней коммерциализации „Битлз“. Мне жалко детей, с которых дерут деньги за новые сувениры. А еще какие-то люди крадут золотые диски и продают японцам по тринадцать тысяч фунтов… Тут мне на днях прислали книгу, она уже была подписана Джоном, Полом и Джорджем. Хотели, чтоб я тоже подписал. Я и подписал, и добавил: „1985 год“. Знал, что это срежет цену. Теперь не скажешь, что это подлинный автограф 1960 года».

Ринго — единственный из оставшихся битлов, кто не написал ни одной книги и не позволил другим писать про свою жизнь и музыку.

Недавно Джордж подарил ему том в кожаном переплете. На обложке значилось: «Ринго Старр: величайший барабанщик на свете». Внутри все страницы были пустыми.

«Джордж сказал: начни писать, заполни ее. А я не написал даже „1 января“. Я никогда не напишу книгу про то, как был битлом. Напишешь, что в такой-то день мы выпили три чашки чаю, но потом кто-нибудь скажет: а вот и нет, четыре. Я знаю то, что знаю, ну и все. Еще не хватало».

Ринго упустил время, когда подрастали его дети, — в семидесятых он в основном колесил по свету, — но теперь он к детям гораздо ближе. Его первенцу Заку уже девятнадцать, второму сыну Джейсону — семнадцать. Оба пошли в известные привилегированные английские школы Хейлибери и Хайгейт. Его четырнадцатилетняя дочь Ли еще ходит в школу при Куинз-колледже на Харли-стрит в Лондоне. «Я платил за все лучшее, а толку чуть. Оба мальчика в шестнадцать заявили, что хотят бросить школу. Ну что тут скажешь? По мне, лучше б они остались, но я сам ушел из школы в тринадцать».

Оба его сына барабанщики. Ринго считает, у Зака получается очень здорово, да и Джейсон был бы неплох, если бы не его застенчивость. «Я уже говорил Джейсону, что надо это перебороть, если он хочет выступать на сцене. На днях он пришел и сказал, что у него есть идея. Он будет играть в комнате на барабанах, его снимут на видео, а потом покажут запись под выступление группы. Он все очень тщательно продумал.

Зак постоянно ищет новую музыку и таскает мне — думает, я этого еще не слышал. Например, найдет кассету с блюзом и говорит: папа, послушай. Или какой-нибудь соул — папа, послушай, как здорово. Конечно, он зовет меня „папа“. Я ведь ему папа. Недавно обнаружил что-то потрясающее, поставил мне — а это Рэй Чарльз. Нет, я от этого не чувствую себя старым, хотя Зак и называет меня „старый хиппи“. Мне просто забавно».

Сегодня [в 1985 году] Зак играет с группой Night Flight, но дела у них идут не очень. Когда Зак только начинал, ему очень не нравилось быть сыном Ринго, — во всяком случае, он злился, что его постоянно связывали с именем отца.

«В газетах писали: „Зак Старр, сын Ринго Старра“, и это его бесило. Я ему говорил, что не звонил в газеты и не просил их вставить мое имя, но Зак, кажется, считал, что я и впрямь виноват. Он просто не понимал, как работают газеты. А однажды пришел и говорит: по-моему, группа меня использует только ради имени. „Сын, — сказал я, — тебе еще многому предстоит научиться“».

Некоторое время Зак жил с Ринго и Барбарой в «Титтенхёрст-Парке», но это приводило к ссорам.

«Ну, обычные свары между родителями и детьми. Наверняка у тебя тоже были. Я всегда любил Зака, я это знаю, но мне не нравилось его отношение. Когда мы жили вместе, не получалось дружить. В конце концов однажды мы поссорились, и я вышвырнул его из дома. Глупо и банально. Мы жили с подростком, а он нас игнорировал. Ел и спал в доме, но с нами не разговаривал. И я его выгнал. Он пропал на полгода, а потом вернулся. Сейчас живет отдельно в коттедже, и между нами все гораздо лучше».

В феврале 1985 года Зак позвонил Ринго в лондонский офис и спросил, когда тот вернется домой с работы.

«Я сказал, что не знаю. Наверное, около половины восьмого. Зак сказал: „Загляни, у меня для тебя сюрприз“. Я думаю: наверное, ему контракт на запись предложили. А когда приехал домой, выяснилось, что в то утро он женился…»

Ринго смеется. А его это не тревожит, что девятнадцатилетний сын без работы и профессии женился на девушке на шесть лет старше?

«Ни капли. Сару [Меникидес] мы уже знали. Не ожидали, что они поженятся так скоро, но я был рад, что Зак это сделал втайне, без всякой шумихи. Я доволен. Сара очень милая. Они из разного теста, но и мы с Барбарой тоже, ничего страшного. Барбара не музыкальна, рано ложится спать. И вообще, она тихоня, а вышла замуж за рок-ударника. Сам понимаешь, какой в этом деле грохот. И у Сары та же история».

Хотя свадьба прошла без огласки и фотографий в газетах, Ринго знает, что следующую стадию едва ли удастся сохранить в тайне.

«Я им буквально вчера говорил про их „мирового“ ребенка. Когда они соберутся завести ребенка, он попадет в мировые новости. Я считаю, это великолепно. Просто сказочно. Я смерть как хочу быть дедушкой. Забалую внука по самое не могу. Конечно, будет мальчик. Я Заку уже сказал. И пускай назовут его Ричардом в мою честь. Но им это имя не особо нравится.

Когда родился Зак, я хотел назвать его „XL“. Мне казалось, имена — это скучно. Лучше буквами. Но Морин отказалась. Сошлись на коротком имени, которое нельзя сократить. И старый ковбой, живущий во мне, придумал имя Зак.

Да, я знаю, что в имени Джейсон два слога, но обычно мы зовем его Джей. Он теперь на дюйм выше меня — ну, это он так говорит, но я не согласен. Зак примерно моего роста. Это я тоже отрицаю. Я выше их обоих, и так будет всегда».

Интересно, состоятся ли дети Ринго как поп-музыканты. У Пола уже трое детей, которым только предстоит появиться на публике, и, возможно, кто-то из них унаследует его талант, как Пол унаследовал что-то от своего отца. К 1985 году из второго битловского поколения наибольших успехов достиг Джулиан Леннон — он уже выпустил удачный альбом, его песня попала в топ-20. В его голосе слышна тональность Джона, и он неплохой мелодист.

Но, как прекрасно понимает Ринго, мир больше всего расшевелит появление третьего битловского поколения. Пока это трудно представить, но уже совсем скоро тоненький голосок произнесет: «Мой дедушка — битл».

После распада «Битлз» Джордж стартовал блистательно, явно благодаря судьбу, что наконец-то остался один, стал хозяином своей судьбы, может полностью отдаться своим увлечениям — индийской музыке и мистицизму. Его альбом «All Things Must Pass», вышедший в 1970 году, получил самые лестные оценки, как и «The Concert for Bangla Desh» (1971). Удалось собрать очень много денег на нужды беженцев — около десяти миллионов долларов, — хотя не обошлось без судебных разбирательств. У Джорджа возникли юридические проблемы, когда в «My Sweet Lord» услышали «подсознательный плагиат» из чьей-то песни. Дело тянулось годами, рассматривалось в Британии и в США, и в конце концов на Джорджа наложили большой штраф. А к тому времени — о, ирония судьбы — ему пришлось выплачивать деньги компании не кого-нибудь, а Аллена Кляйна, которая к тому времени купила права на оригинальную песню, откуда Джордж якобы заимствовал[250].

Джордж заявил, что никогда больше не будет гастролировать, но в 1974 году все же отправился в турне по Штатам, которое оказалось не слишком успешным. Его критиковали за чрезмерное увлечение экспериментами, хотя на самом деле люди были разочарованы, что Джордж исполнял мало песен «Битлз». Эти гастроли довели Джорджа до изнеможения — как физического, так и морального, и в 1974-м он был на грани нервного срыва.

Столь удачно начав сольную карьеру в 1969 году, сделав рывок и освободившись от безумия «Эппл», к середине семидесятых Джордж был несчастен и депрессивен. Его брак с Патти разваливался, хотя, по его словам, все к тому шло уже в 1972 году, когда Джордж написал свою «Sad Song»[251]. «Это правда очень грустно, — говорит он. — Мы с Патти тогда расходились». Они развелись в 1977-м. Детей у них не было. Потом Патти вышла замуж за друга Джорджа, гитариста Эрика Клэптона.

В 1978 году Джордж женился на Оливии Арриас, калифорнийской мексиканке из католической семьи. Она работала секретарем в его компании звукозаписи Dark Horse Records. Они прожили вместе года четыре, прежде чем поженились. (Все битлы в конце концов женились на иностранках из Америки, из них три были разведены. Трое битлов тоже развелись и потом женились повторно.)

Первый и пока единственный отпрыск Джорджа и Оливии, мальчик по имени Дхани, родился 1 августа 1978 года. У него темные глаза и темные волосы, как у матери. Джордж впервые стал отцом в тридцать пять лет — солидный возраст для начинающего родителя. Впрочем, Джордж никогда никуда не торопился — что весьма разумно.

Они живут в громадном викторианском готическом особняке «Фрайар-Парк», в Хенли-он-Темз, Оксфордшир. Джордж с Патти переехали сюда в 1969 году — тогда дом выглядел развалиной под снос: у монахинь, которые жили там прежде, не было денег на содержание особняка. В последние десять лет этот дом — большая страсть Джорджа. Там у него собственная студия звукозаписи и храм, но в основном Джордж вкладывает силы в 36-акровый сад. У него работают десять садовников — они выращивают экзотические растения и цветы. Два его старших брата, Гарри и Питер, работают здесь же — присматривают за садом и домом. Один живет в сторожке у ворот, другой неподалеку. У входа стоит деревянный знак «Частная собственность. Вход запрещен» на десяти языках. Есть и американская версия: «Валите куда подальше».

Книга Джорджа «I Me Mine»[252] (она вышла в 1980 году в Genesis Publications, а затем в 1982-м в W. H. Allen) посвящалась «всем садовникам мира», и в ней он говорит, что теперь считает себя садовником. «На самом деле я очень простой. Я не хочу постоянно заниматься бизнесом, потому что я садовник. Я сажаю цветы и смотрю, как они растут. Клубы и вечеринки — это не для меня. Я сижу дома и смотрю, как течет река».

И это правда — Джордж живет очень уединенно, но его, вопреки некоторым мнениям, не назовешь затворником. Затворник типа Говарда Хьюза[253] — это эксцентрическая личность, иногда на грани безумия, чего никак не скажешь о Джордже. Он здравомыслящ, уравновешен, остроумен, осознает себя, осознает мир, честен и прямодушен, добр, щедр, идеалистичен. Как и многие из нас, иногда он бывает ворчлив, резок, даже несправедлив и таит обиды. Спрятавшись в своей громадной готической берлоге, Джордж во многом живет «обычнее» Пола: в отличие от него Джордж не играет публичную роль рок-н-ролльной суперзвезды.

Он старается избегать света рамп, прекрасно понимая, что рампа хочет освещать только его битловские времена, а воспоминаний о них Джордж не выносит. Даже когда я писал эту книгу в конце шестидесятых, разговорить Джорджа на эту тему было нелегко. Что прискорбно — из них четверых память у него лучше всех, а взгляд на жизнь очень трезв.

С Джоном часто складывалось впечатление, будто свои битловские дни он поливает грязью отчасти для красного словца, отчасти из чувства противоречия, провокации ради и чтобы скрыть угрызения совести. С хорошим интервьюером и в подходящей атмосфере Джон вполне мог пуститься в воспоминания. Пол о прошлом говорит легко. А вот Джордж отвечает сухо и кратко, будто отмахивается. Миновало пятнадцать лет, и теперь его занимают темы поинтереснее. За все эти годы ни одному интервьюеру не удалось склонить его нормально высказаться о «Битлз» — ни хорошо, ни плохо. «Битлз» он упоминает разве что вскользь, между делом.

«Мы много чего делали сообща, но мало что из этого глубоко меня захватывало, — написал он в своей книге. — Вообще-то, с „Битлз“ не происходило ничего уж очень прекрасного; даже самый острый восторг вскоре приедался. Только дурак смеется над одной шуткой дважды, правда?

Быть битлом — скорее плюс, чем минус, но ежедневно красоваться в каждом доме на первой полосе — это ужасно. Постоянное вмешательство в нашу жизнь. В фильме Дика Лестера все это весело и увлекательно, этакая праздничная кутерьма. Может, в фильме выглядело и красиво, но в реальной жизни не оставалось сомнений: „Битлз“ обречены. Личное пространство, чувак, — это страшно важно. И мы были обречены, потому что у нас его не было. Всем нужно одиночество».

Разумеется, любой успех битловского масштаба обречен. Сколько это могло продолжаться? Куда идти, когда дошел до вершины? А по меркам «Битлз», просто стоять на вершине — уже провал. Джордж всегда знал, что их дни сочтены, и хотел уйти до того, как это поймут все.

С проблемами середины семидесятых Джорджу помогли справиться сад, дом, женитьба и первый ребенок, а также добрый запас юмора. Таков один из многих парадоксов Джорджа. Вот он ударился в проповедь, ездит тебе по ушам своей индийской философией, или садоводством, или историей, и ты уже подозреваешь, что он слегка спятил, чересчур серьезно относится к себе и к жизни, но тут он осекается и смеется над собой.

Как и многие миллионы людей в Британии и Америке семидесятых, Джордж всегда обожал комическую труппу «Монти Пайтон». Он подружился с ними, особенно с Эриком Айдлом и Майклом Пейлином. «Питоны» пришли из совсем другого мира — английские мальчики среднего класса, гораздо серьезнее и эрудированнее, чем может показаться, учились главным образом в Оксфорде и Кембридже, однако они, как и «Битлз», тоже пытались бороться против системы и все делали по-своему.

Джорджу нравились The Rutles — телевизионная пародия на историю «Битлз», которую делал в основном Эрик Айдл. Джордж в ней даже снялся — густо загримированный, в роли репортера. В 1978 году Джордж услышал, что труппа не может договориться с EMI по поводу своего фильма «Жизнь Брайана». Лорд Делфонт, тогда директор EMI, счел пародию на жизнь Иисуса крайней безвкусицей.

Джордж попросил своего делового партнера Дениса О’Брайена, который помогал ему вести дела после фиаско «Эппл», раздобыть два миллиона фунтов на съемки фильма. Деньги нашлись, и фильм имел большой успех. Так появилась компания HandMade Films[254]. Название Джордж позаимствовал с марки изготовленной вручную бумаги, которую ему вручили на экскурсии по старой бумажной фабрике в Сомерсете.

С 1978 года HandMade Films стала одной из самой успешных британских кинокомпаний. Не очень надежное поле деятельности, хотя в тот же период немало преуспел и Дэвид Паттнем[255]. Они уже выпустили десять крупных лент, в том числе «Долгая страстная пятница», «Бандиты времени», «Миссионер», «Рядовые на параде», «Вода», «Частное торжество»[256]. Все эти фильмы объединяет британская обстановка или британское настроение. Лорды Грейд и Делфонт в итоге сильно пожалели, что пытались копировать Америку и создавали так называемое среднеатлантическое кино.

Джордж активно участвует в работе компании, часто фигурирует в титрах как «продюсер»; в работе еще много фильмов, но Джордж говорит, что настоящий бизнесмен у них — Денис О’Брайен: у него есть финансовое чутье, и он следит за тем, чтобы фильмы выходили в срок и укладывались в бюджет.

«Быть кинопродюсером непросто. Раньше я говорил о богатых: „Что они понимают?“ — а теперь я сам такой. Но я сознаю, что бесполезно снимать актера, если не дать ему как можно больше свободы. В целом у нас пока нормальные отношения».

Я поговорил с несколькими сотрудниками HandMade Films, и они в один голос утверждают, что Джордж — идеальный босс: он участлив, стремится помочь, но сохраняет приличную дистанцию. Несмотря на «дружбу» с «Питонами», он не входит в их команду, он не в их стиле и не всегда понимает артистические претензии творцов. Однако предоставляет им возможность работать.

Нельзя не восхититься его работой в HandMade Films — он по праву может гордиться своей компанией, и, вероятно, проект приносит ему немалое удовлетворение. Джордж создал его, ничуть не спекулируя своим битловским прошлым. Он не устраивает премьер, где не продохнуть от звезд, не разменивает свое имя в гала-шоу, не продвигает свои фильмы лично и не мотается по гастролям, рекламируя свои инвестиции. Он поддерживает компанию втихую, остается в тени, фигурой за кулисами, — и пусть фильмы говорят сами за себя.

Я не уверен, что Джорджу стоило писать книгу «I Me Mine». Он пытался как можно дальше дистанцироваться от битловского периода, но покупали книгу в основном из-за описания его детства, воспоминаний о «Битлз» и фотографий оригинальных рукописей его песен. Книга получилась довольно безвредная, не очень длинная и почти без разоблачений. Однако цену на нее заломили заоблачную. Каждая книга ограниченного тиража 1980 года — 2000 экземпляров с автографами — стоила 148 фунтов. В книге Джордж признается, что этот издательский проект вызывает у него некоторые сомнения, но так и не приводит внятных объяснений — разве только говорит, что хочет поддержать традицию выпуска безумно дорогих книг, вручную переплетенных в кожу.

Насколько я понимаю, в своих духовных исканиях Джордж пытается подняться над собой, к высшим богам и вечным истинам, но книга его — чистый праздник эго. Что явствует уже из названия, хотя, возможно, в нем кроется двойная ирония.

Пожалуй, эту книгу надо рассматривать как очередное доказательство парадоксальности Джорджа. Отказываясь от славы, он ее добивается. Отрицая «Битлз», он временами как будто призывает их вновь. «Великолепная четверка была хороша тем, что, если у кого-то портилось настроение, остальные его прикрывали. Мы защищали друг друга. Сейчас, в одиночестве, нужно постоянно быть настороже. Иногда я по ним скучаю. Мы сильно любили друг друга».

Как и остальные битлы, Джордж скоро обнаружил, что знаменитый человек привлекает людей, которым он нравится из-за того, что знаменит. И очень трудно найти тех, кому можно доверять. Хорошие люди держатся в стороне. Наглые лезут вперед. В своем кругу битлы были в одинаковом положении и говорили друг другу суровую правду. Сейчас, когда все трое — Джордж, Пол и Ринго — счастливо женаты, остается надеяться, что у них есть шанс слышать истинную правду, трезвый совет, нелицеприятную критику, которой они обменивались с Джоном и между собой.

Из книги Джорджа я с удивлением узнал, что он ездил в Ливерпуль. Только познакомившись со своей женой Оливией, он показывал ей дом своего детства на Арнольд-Гроув, свою старую школу, институт, водил ее в классные комнаты. Вполне нормальное желание. Вот только школу Джордж всю жизнь ненавидел, что и подтверждает в своей книге. Не слишком ли он щедр на уверения?[257]

Джордж до сих пор не выносит самолетов, как и в битловские времена, когда ему становилось физически плохо в самолете или в аэропорту, зато в последние годы увлекся быстрой ездой, даже на гоночных машинах. Он по-прежнему вегетарианец, по-прежнему интересуется Индией, Кришной и духовностью.

Как и остальные битлы, после смерти Джона он зациклился на личной безопасности. Пол, например, боится, что во время пробежки по саду на него бросятся из кустов. Однажды ему померещилось, что в саду кто-то прячется и курит сигарету. Оказалось, это уличный фонарь вдалеке. Джордж боится, что убийцей может быть фотограф, нацелившийся на него заряженной камерой, и поэтому терпеть не может, когда его внезапно фотографируют.

Что касается музыки, Джордж, похоже, прекратил сочинять ее и исполнять. Последние пятнадцать лет он регулярно выпускал альбомы, хотя альбом 1982 года «Gone Тгорро» особым успехом не пользовался. В 1984 году Джордж заявил, что оставляет поп-музыку. Это не означает, что он больше не играет. Он музицирует дома, для собственного удовольствия.

Хотелось бы надеяться, что это временное затишье. Джордж сочинял музыку не так, как Джон и Пол: они писали песни, а он писал чувства. «Написать песню — это как сходить на исповедь», — замечал он в своей книге. Джорджу хотелось писать, только когда требовала душа, к добру или к худу, и потому он так неспешно раскачивался, и потому же надолго замолкал, пока не находилось что сказать. А для Пола писать музыку так же естественно, как просыпаться по утрам, ходить, есть и спать.

Трудно сказать, какой путь Джордж выберет в будущем. Когда он показал себя талантливым продюсером, удивились многие — и особенно те, кто знал Джорджа самым юным битлом, застенчивым и робким в сравнении с Джоном и Полом. Но от Джорджа стоит ждать сюрпризов, новых творческих и деловых свершений. Хотя, конечно, он может внезапно сорваться на Гавайи, в недавно купленное поместье, и для разнообразия возделывать там свой тропический сад, спасаясь от опасных фотографов.

В отличие от остальных, Пол начал самостоятельную жизнь довольно шатко. Все не то чтобы прониклись к его жене Линде, и к тому же судебные разбирательства оказались в основном его бременем — его возненавидели и остальные трое битлов, и поклонники, ошибочно обвинившие его в развале группы. Пол тоже стал затворником — это было очень модно среди суперзвезд в начале семидесятых. Дабы просто доказать, что существуешь, нужно было сбежать и найти себя. Одно время ходили слухи, будто Пол умер. На самом деле он просто перебрался на небольшую ферму в Аргайле, в Шотландии, — эта ферма и сейчас ему принадлежит.

«Когда „Битлз“ распались, мне было несладко. Меня обвиняли, что я их бросил, но это неправда. Во время этих судебных разбирательств мы все, пожалуй, были хороши. Я звонил Джону — он говорил, чтобы я отвязался. Я звонил Джорджу, а он мне такими словами отвечал… отнюдь не „Харе Кришна“».

Пол кое-что писал для других исполнителей и для кино, но постепенно понял: надо браться за дело, которое ему всегда нравилось, — выступать с группой на сцене. Он и битлов хотел снова вытащить из студии, хотя бы на разовые концерты. И Пол решил вместе с женой Линдой, не имевшей никакого музыкального опыта, создать собственную группу, Wings[258]. В мире поп-музыки над этой затеей от души похихикали. Группа начала очень скромно, без предварительной рекламы приезжала в университетские городки, что, впрочем, не оградило Линду от нападок: экспертов возмущало, что она со своим ужасным голосом посмела навязаться группе Пола. Один из первых синглов Wings — песня «Mary Had a Little Lamb»[259], не самый вдохновенный пример творчества. По слухам, Джон сказал, что Пол теперь похож на Энгельберта Хампердинка[260], — хуже сравнения не сыскать. Затем Джон весьма язвительно отозвался о Поле на нескольких своих альбомах. На «Imagine» он говорит, что Пол — «Muzak to my ears» и что «pretty face may last a year or two»[261].

Мало-помалу дела у Wings пошли на лад. На гастролях Пол не чурался иногда включать в репертуар старые песни «Битлз», которые все любили. А начиная с альбомов «Band on the Run» и «Venus and Mars» Пол снова выбился в первые строчки хит-парадов и почти — хотя и не совсем — повторил свой успех битловского периода. Его американские гастроли 1976 года прошли с полным аншлагом и наконец доказали, что, невзирая на Линду, Wings — превосходная поп-группа.

Возможно, в новых песнях Пол не достигает уровня «Yesterday» или «Eleanor Rigby», но в коммерческом плане он явный лидер среди экс-битлов. «Mull of Kintyre» в 1977 году побила любой сингл «Битлз». Пол утверждает, что с Wings заработал больше, чем за все битловские годы. И в это не так уж трудно поверить: слишком много народу участвовало в разделе битловского пирога.

Теперь Wings закончили свою карьеру. Кое-какие люди, работавшие в этой странной импровизированной группе, неплохо заработали, поведав миру, как тяжко с Полом сотрудничать, какой он порою властный и отвратительный. Возможно, в их стенаниях есть доля правды. Пол перфекционист и своими требованиями способен свести ассистентов с ума. Все, кто работал с Полом после распада «Битлз», могли претендовать только на звание ассистента, а не равного ему лидера группы. В свою очередь Пол говорит, что группами сыт по горло. «Ненавижу группы — как будто в неудачном романе завяз».

По сей день Пол остается публичным битлом — довольно регулярно дает интервью, честно и открыто говорит о себе и своем прошлом, о своих тревогах и радостях. Как обычно, кое-кто попрекает его чрезмерным обаянием, подозревает, что Пол все это делает не без умысла. Пол, наверное, чуточку актерствует — играет роль Пола Маккартни, очаровательной суперзвезды, обожаемой всеми мамашами, и из-за этого иногда слишком слащав, но в его искренность я верю.

В 1984 году Пол давал бесчисленные интервью, рекламируя свой фильм «Передайте привет Броуд-стрит», который многие если и не ругали, то критиковали. Мне всегда казалось, что критика фильма «Magical Mystery Tour» была несправедливой — и в основном в неудаче винили Пола как главного зачинщика. Но тот фильм был скромной телепостановкой, и в нем были хорошие песни. От «Броуд-стрит», полнометражного художественного фильма с хорошим составом актеров, мы все ожидали гораздо большего, однако сценарий Пола был так скучен, что не оставил фильму никакой надежды. Не исключено, что сейчас, создав собственный фильм, Пол опять начнет сочинять и петь, пусть он даже играет — ну, иногда, — а на сценарии найдет толковых профессионалов. Удивительно, что он до сих пор не попробовал мюзикл. Вы только вообразите, что мог бы сотворить режиссер уровня Тревора Нанна[262] с песнями Пола.

Пол продолжает сочинять и петь в одиночку, хотя его Wings и улетели; впереди у него еще много хитов, которые попадут в горячую двадцатку. Трудно себе представить, чтобы он занимался чем-то другим. И он по-прежнему бизнесмен, управляет своей компанией McCartney Promotions Limited с главным офисом в Лондоне на площади Сохо. Компания занимается всеми творениями Пола плюс другими вещами, которые приобрела, типа «Энни» и «Бриолина»[263], и кучей отдельных песен. По крайней мере, Пол вложил деньги в музыку, а не в недвижимость.

Пол часто повторял, что для него главное в мире — семейная жизнь. Хизер, его старшей дочери (от первого брака Линды), сейчас уже двадцать два, и она работает ассистентом фотографа. А еще у них очаровательная семнадцатилетняя брюнетка Мэри, пятнадцатилетняя рыжая Стелла и семилетний блондин Джеймс. Как ни странно, несмотря на риски, все они учились в государственной школе. Они вместе живут и играют — одна большая дружная семья, без нянек и слуг.

Снаружи их дом в Сассексе выглядит весьма внушительно, с прожекторами и оградами, но после гибели Джона все это легко понять. Местным жителям дом известен как «Полдитц». Однако внутри жилище на удивление компактно, всего пять спален, и семья ведет скромную спокойную жизнь в обычном семейном кавардаке. Линда никогда не была образцовой матерью и домохозяйкой, зато обожает готовить.

Они переехали сюда из дома еще меньше, неподалеку, для безопасности объединив два старых коттеджа. В Лондоне у них остался дом на Сент-Джонс-Вуд, дорогой сердцам тех, кто околачивался в «Эппл», а также битломанок с Эбби-роуд. Еще у них ферма в Аргайле. Пол вегетарианец, не курит сигарет, немножко бегает по утрам, немножко занимается гончарным делом, любит рисовать и часто смотрит телевизор. Пристрастие к телевидению заметно в «Броуд-стрит» — там полно коммерческого блеска и диккенсовщины «Детского часа».

Как и Джордж, Пол весь состоит из противоречий. Он умен и якобы изворотлив, однако за последние десять лет ухитрился четырежды попасться на легких наркотиках. Заявиться в японский аэропорт с марихуаной на тысячу фунтов — глупость чистейшей воды. Трудно объяснить, как он, якобы такой заботливый отец, попадается на употреблении наркотиков, даже легких.

Он не скрывает появившейся седины, но стоит появиться фотографу, как Пол тут же втягивает живот. Свое физическое тело он осознает очень отчетливо. Часто ноет — мол, газеты пишут о нем черт-те что, — но продолжает давать интервью. За столько-то лет пора было понять, к чему это приводит. Ему не нравится возня вокруг покупки и продажи битловских сувениров, однако он сам торговался на «Сотбис». (Он хотел купить открытку, которую послал Джону, но кто-то перебил его ставку.) Собственно говоря, они с Джорджем только усугубили эту свистопляску, издав книгу рисунков Пола и книгу Джорджа с текстами песен, написанными его собственной рукой.

Какой же он все-таки сложный человек, какой неоднозначный — столько самооправданий, столько страхов, такая ранимость. Как могли мы в шестидесятые считать Пола незамысловатым обаяшкой, с чего мы взяли, что Джордж — всего лишь маленький тихоня? Сегодня мне кажется, что они оба необъяснимее и непостижимее Джона. Тот всегда был прямодушен до грубости, мгновенно раскрывался, высказывался открыто. А Пол и Джордж очень многослойны. И оба расстраиваются, когда чужаки претендуют на понимание, когда описывают их в черно-белых тонах, что вряд ли было бы справедливо по отношению к любому из нас.

Вскоре после смерти Джона у нас с Полом случались странные беседы. Было похоже, что его много чего страшно угнетает, смерть Джона — не в последнюю очередь. Дело было в мае 1981 года, и кое-какие его рассказы я записал в дневнике.

Смерть Джона превратилась в своего рода культ — мгновенно появились книги, газеты были по-прежнему забиты соответствующими материалами. Многие, возвеличивая Джона, принижали Пола — ну или так казалось. Пол считал, что его раскритиковали в только что вышедшей книге Филипа Нормана, моего бывшего коллеги по «Санди таймс». Филип Норман пришел ко мне и сказал, что пишет книгу о шестидесятых в целом, и я ему помог, показал все свои материалы, много чем поделился, например телефоном Мими. Я тогда не знал, что он напишет биографию «Битлз». Собственно говоря, для этой книги с подзаголовком «Правдивая история „Битлз“» ни один битл интервью ему не давал.

Пол позвонил мне 3 мая 1981 года и около часа живописал свои обиды. До того он столь же многословно изливал душу моей жене, когда позвонил, а меня не застал, — я гулял в Хэмпстед-Хит. Пол сетовал, что сыт по горло всеми этими людьми, которые постоянно полощут имена его и Джона и всё перевирают. Он один знает правду. И она существенно отличается от того, что говорится вокруг.

Пол ругал меня за то, что после смерти Джона я несколько раз появился на телевидении. Там я говорил, что Джон был тверже, прогрессивнее, а Пол — мягче и мелодичнее.

Но больше всего Пола в тот день расстроило интервью с Йоко, где приводились ее слова: мол, он, Пол, причинил Джону боли больше всех. Это, сказал Пол, едва ли не самые жестокие слова, какие он когда-либо читал.

«Никто никогда не говорит о том, как Джон делал больно мне, — жаловался он. — А он называл мою музыку „мяузикой“. Все твердят, что я причинил ему боль, но чем? Никто никогда не приводит примеров. При этом обвиняют меня во всех грехах. И что, я правда ранил Джона больнее всех? Даже больнее, чем тот, кто сбил Джулию?

Мы с ним вечно соперничали. Я написал „Penny Lane“ — тогда он написал „Strawberry Fields“. И это было постоянно. Но это касалось сочинительства. Я не понимаю, зачем она так. Когда мы разговаривали в прошлый раз, все было нормально. Йоко сказала, они с Джоном только что слушали один мой альбом и плакали».

Ну, ты позвони ей, посоветовал я. Спроси, правда ли она такое говорила.

«Не буду я ей звонить. Слишком мелкий повод. И сейчас не время. Из-за такого я звонить не хочу».

Что же, по мнению Пола, могло причинить Джону боль?

Мне в голову приходит только один случай, о котором Джон уже всем рассказывал. Когда мы с Ринго вдвоем написали «Why Don’t We Do It in the Road?». Мы не нарочно. Просто Джон и Джордж были заняты, что-то там заканчивали, а мы с Ринго свободны, просто тусовались, и я сказал: давай запишемся.

Потом я слышал, как Джон ее пел. Она ему нравилась, и, наверное, он хотел бы написать ее со мной. В самый раз для Джона песня. Потому ему и нравилась. Идея — в чистом виде Джон, не я. Такой рикошет от Джона.

Может, я обижаю людей, сам того не замечая. Тогда мне и в голову не пришло, что Джон обидится. На свадьбе Ринго [на прошлой неделе] Нил обмолвился: мол, Мими расстроена, что я после смерти Джона ни разу ей не позвонил. А мне и в голову не пришло. Я ее почти не знаю. Не видел лет двадцать, со времен Менлав-авеню. Я был просто пацан, шлялся с Джоном. Мы даже не заходили к ней в дом.

Короче, я ей позвонил, раз уж она так расстраивается, и извинился, что не звонил, сказал, что у меня не было ее телефона, и получилось замечательно, мы прекрасно поговорили. Обсудили книгу Филипа Нормана — ей тоже не понравилось. Сказала мне: напиши жалобу. А я сказал, что постоянно пишу письма, а потом их рву. Она говорит, я должен как-то это все прекратить.

«Когда случается землетрясение, все очевидцы описывают его по-разному. И все правы». Это у меня в одном письме так было. А откуда возьмется история целиком у того, кого там не было? Но то письмо я тоже порвал.

Никто не знает, как я помогал Джону. Мы с Линдой слетали в Калифорнию, уговорили его прекратить этот его так называемый «потерянный уик-энд», когда он накачивался наркотой по самое не хочу. Посоветовали ему вернуться к Йоко, что он вскоре и сделал. Я к этому козлу помчался аж в Лос-Анджелес. Он мне и дюйма не уступал, а сам забирал то ярдами, то футами.

Джон всегда меня в чем-то подозревал. Обвинял: дескать, я хочу купить Northern Songs, ничего ему не сказав. Я тогда думал, куда вложиться, а тут Питер Браун говорит: есть же Northern Songs, вложись туда, и я купил акций, что-то около тысячи, кажется. Джон взвился до небес — считал, что я козни строю. А потом и сам акции купил. Он всегда считал, что я ужасно коварный и изворотливый. Такая у меня репутация — обаятельный, но хитрый.

Тут на днях была история на свадьбе Ринго. Я сказал Силле [Блэк], что мне нравится Бобби [ее муж][264]. Вот ровно так и сказал, слово в слово, ничего больше. Бобби хороший парень. Но что на самом деле у тебя на уме, Пол? Ты ведь не это имеешь в виду, ты ведь чего-то добиваешься? Что я имел в виду, то и сказал, но она не поверила. Никто не верит. Все считают, я постоянно все просчитываю.

Это правда, я иногда отступаю на шаг назад и смотрю — в отличие от Джона. Я заглядываю в будущее. Осторожничаю. Если бы Джону предложили бесплатно гитару, он бы взял не задумываясь. А я сделаю шаг назад и подумаю: что это за человек, чего ему на самом деле надо, что он имеет в виду? Это же я постоянно твердил Кляйну, что надо откладывать деньги на налоги.

Мне не нравится быть самым осторожным. Я бы лучше был импульсивным, как Джон. Вот он бросался в омут с головой. В любой толпе его было слышно лучше всех. У него голос был громкий. Самый голосистый петух. Мы с Джорджем в студии так его и называли. Я никогда не пытался его облапошить, никогда. Он порой бывал тот еще свинский интриган. Никто и не догадывался. А сейчас, после смерти, стал Мартином Лютером Ленноном. Но на самом деле он и не такой. Он не был святым. Всего лишь разоблачителем.

Десять лет он нещадно критиковал мои песни. У него из-за моих песен была паранойя. Мы друг на друга орали в голос.

Вначале он был такой ярмарочный герой. Здоровый парень в машинке на автодроме посреди ярмарки, и мы считали, он клевый. Мы с Джорджем были младше, и тогда это здорово чувствовалось. Он был нашим подростковым кумиром. Я часто рассказывал, что мое первое впечатление о нем — запах алкоголя, но это просто прикольная история. Я так прикалывался. История правдивая, но в ней примерно одна восьмая правды. Я так говорил, когда спрашивали, какое у меня первое воспоминание о Джоне. На самом деле первая реакция была проста: он клевый, просто клевый парень и отличный певец. Мое настоящее первое впечатление — удивительно, как он сочинял слова.

Он пел «Come Go with Me to the Penitentiary»[265] и не знал ни слова. Все сочинял на ходу. Меня это потрясло.

В конце концов он стал ужасно ревновать. Даже не давал мне прикасаться к своему ребенку. Он иногда от ревности просто свихивался. Я это, пожалуй, отчасти перенял…

Это правда, что мне не нравился Стю, но я ничего не имел против него лично. Просто на басу он играть не умел. Вот и все. Я возражал против него по делу, ради группы. Он знал, что не умеет. Это я ему посоветовал стоять спиной к аудитории. Я не хотел сменить его на басу. Он сам ушел, решил остаться в Гамбурге. Джон сначала попросил Джорджа заменить Стю. Я тут на днях у Джорджа уточнил. Он прекрасно помнит. Джордж отказался. И тогда Джон попросил меня. Но на басу я мучился. Это не мое.

То же самое с Питом Бестом. Я не завидовал его красоте. Просто он не умел играть. Ринго был намного лучше. И поэтому мы хотели, чтобы Пит ушел.

Предположить, что Брайана убили, — это бред, но финансовые проблемы — это правда. Нас надурили на миллионы, но в итоге выяснилось, что оно того не стоит — со всеми судиться. Потратили бы уйму времени, а всех денег назад все равно бы не получили. Мы же понимали, что большинство выкрутятся. И тут виноват исключительно Брайан. Он был неопытен. Я всегда это говорил. Совсем щегол.

Мы знали, что он гей, но это не имело значения. Одно время он не знал, что мы знаем, а мы продолжали притворяться. Это было не важно. Тема никогда с ним не обсуждалась. Он это держал в большом секрете. Нам было все равно. Ну, перемигивались иногда у него за спиной, когда видели трансвестита, например. Ловили его взгляд — смотрели, покраснел он или нет. Но ничего не говорили. Это все было по-дружески. А что касается того рисунка, где Брайан среди подростков в «Кэверн» и у него текут слюнки, то это неправда. Я понимаю, что такое право художника, но это бред. Остальные рисунки претендовали на достоверность, первая же вроде была срисована с фотографии, и эта тоже выглядит как будто подлинной. Просто хотели раздуть гомосексуальность Брайана. Он никогда не сидел в «Кэверн». Во всяком случае, ни с кем не общался. Стоял у стены, чтоб никто его не увидел и не догадался, что он тут. И никакие слюнки у него не текли.

Я перед Джоном преклонялся. Он был взрослый парень. А я был мелким. Потом я тоже взрослел, рос, у нас появилось много общего. Я поднялся до его уровня. Писал песни наравне с ним, иногда не хуже. Мы стали равными. И ему было неуютно. Он всегда в себе сомневался. С женщинами то же самое. Он, между прочим, когда познакомился с Йоко, сказал мне, чтоб я к ней не подкатывал.

Я где-то читал, как он говорил — мол, он помогал мне сочинять «Eleanor Rigby». Ага. Где-то полстрочки. Зато он совсем забыл, что я написал мелодию «In My Life». Это была моя мелодия. А может, он просто ошибся. Забыл.

Я понимаю, что произошло, когда он встретил Йоко. Ему надо было выкинуть все старые эмоции. Он прошелся по всем своим романам, признался ей во всем. У нас с Линдой, когда мы познакомились, было то же самое. Доказываешь, как сильно любишь человека, признавшись ему во всем, что было. И Джон решил избавиться от меня.

Я никогда не отвечал ему той же монетой, но не мог скрыть, как меня злят его нападки, когда он называл мою музыку «мяузикой» и говорил, что я пою, как Энгельберт Хампердинк…

Если перечислять, сколько раз он причинил боль мне… Я записал без него одну песенку — а он столько про меня наговорил…

Если вдуматься, я не сделал Джону ничего плохого — не то что он. И вообще, он мне отомстил — сделал «Revolution 9». Взял и записал ее без меня. Но об этом никто не вспоминает. Джон теперь хороший, а я негодяй. И все это твердят.

Но когда Джон был жив, возразил я, все казалось наоборот: хороший был ты, а негодяй он. Ни то ни другое, разумеется, не есть правда — ну, не вполне. Скоро все утрясется. Ты, главное, держись.

Но обо мне и Джоне печатают разные факты. Которые отнюдь не факты. Однако они будут записаны. Войдут в историю. Останутся навсегда. Люди всему поверят.

Так или иначе, мы с Ринго и Джорджем пообещали, что отныне будем хорошо друг к другу относиться. Я теперь, когда мы встречаемся, не упоминаю «Эппл». Уже научился. Одно слово про «Эппл» — и дальше непременно ссоры и крики…

Похоже, я и Джорджа Мартина нечаянно обидел. Я не подозревал, пока не прочитал его книгу. Оказалось, я не дал ему поработать над «She’s Leaving Home». Я тогда позвонил ему, но он был занят, не мог собраться ни через два дня, ни через две недели, что-то такое, и я подумал, да ну и черт с ним, раз он не может найти на меня время, я подыщу кого-нибудь другого. Я тогда расстроился, поэтому нашел ему замену. А теперь он пишет, что я обидел его нарочно. Ну, если это его единственная ко мне претензия…

Мы с Джоном были настоящими боевыми друзьями. Вот на что это было похоже. Теперь я понимаю, что мы так и не узнали друг друга до донышка. Не добрались до правды. Бывает, отцы начинают ненавидеть своих сыновей. Поди угадай.

У Ринго на свадьбе я отлучился в туалет, а там был Ринго — мы нечаянно оказались вдвоем. И он сказал, что за всю жизнь я дважды его убил. И потом добавил, что сам себя он убил трижды. А я как раз что-то сплевывал и случайно попал на его пиджак. Вот, говорю, я тебя убил три раза, вышло поровну. Ну, посмеялся. Дружеский разговор такой. Вовсе не ссора. Мы не собачились. Он просто внезапно так сказал, мы поговорили и дальше пошли. Но теперь я постоянно думаю — что это за два случая, когда я его обидел…

Мы все, видимо, так делаем. Мы не выносим мелкие ссоры на публику. Джордж недавно рассказал, как я обидел его. Но, по-моему, он сделал еще хуже, когда сказал, что никогда не будет играть со мной на басу.

Я страшно расстроился, когда они стали говорить, будто я пропихиваю Ли Истмена, потому что он мой свойственник. И в итоге привели Кляйна. Можно подумать, я просто взял и притащил члена своей семьи, без всякой на то причины. Они знали меня двадцать лет и все равно так подумали. Я не верил своим ушам. Джон сказал: «„Magical Mystery Tour“ — это для Пола был праздник эго». Бог ты мой. Я же это делал ради них, чтобы мы остались вместе, продолжали работать, занялись чем-то новым.

В юридическом смысле мы были олухи. У меня все еще работает Ли Истмен, и он заработал кучу денег. Для меня. Я был вынужден возбудить дело против «Битлз» — доказать то, что я знал. Я не хотел. Уехал в Шотландию, промучился там три месяца, отрезал себя от всех, пока не решил, что другого выхода нет. Надо подать в суд на «Битлз». Ужасное было решение.

И меня до сих пор за него клянут. В книгах по истории я по-прежнему тот, кто развалил «Битлз».

Я не питал ненависти к Джону. Когда он поливал меня на пластинках, люди говорили: ты его, наверное, ненавидишь. Ничего подобного не было и нет. Помню, как-то во время ссоры Джон вдруг снял эти свои бабушкины очки. Так и вижу его. Он их отложил и сказал: «Это же я, Пол». Потом снова надел очки, и мы продолжили ссориться… Эта фраза постоянно вертится у меня в голове. «Это же я». Для меня это уже такая мантра.

Я бы мог порассказать про Джона много смачных историй. Но не буду. Не буду, пока живы Йоко и Синтия. Джон бы рассказал. Он бы не усомнился, ринулся бы в атаку, сказал бы первое, что в голову взбрело. Нам это в нем и нравилось. Это была честность, но иногда она больно ранила. И не всегда была такой уж честной. Он знал, что может ранить. Он бывал жестоким. А я-то всегда разумный. Такой уж я есть. Я бы никогда не сказал то, что говорил он.

Никто не знает всей истины, вот в чем беда. Я тут как-то разговаривал с Нилом, мы смеялись и вспоминали какой-то случай, смешную историю. Оба помнили очень четко, что мы тогда говорили, во что я был одет, у кого был поклонник. Мы совпали на семьдесят пять процентов, кроме одной важной вещи. Я сказал, дело было на Пикадилли, а Нил сказал, что на Сэвил-роу. Я так ясно все вижу, до малейших деталей, и Нил тоже — но мы эту историю видим в разных местах.

Лет до тридцати я думал, что мир четок. Теперь я знаю, что жизнь абсолютно бессвязна. И Джон это знал. Ему всегда хорошо удавалось разоблачать обманы. Он бы сейчас разоблачал эту шумиху вокруг своей смерти.

Я плохо помню шестидесятые. Они прошли передо мной в эдакой пурпурной дымке[266]. Раз мы с Линдой куда-то поехали, и к нам подошла роскошная блондинка, обняла меня за шею: «Помнишь меня, Пол?» Я давай мычать — мол, хмм, ага, так-так, дай-ка я подумаю, — но я абсолютно ее не помнил. «Но, Пол, мы же с тобой занимались любовью в Лос-Анджелесе». — «А, — сказал я. — Вот оно что. Познакомься, это моя жена Линда. Извини, нам пора…»

Конечно, это было раньше. До свадьбы. Случаются казусы, но у Линды своего рода иммунитет.

Я посоветовал ему все записать или наговорить на пленку — выложить все, что он думает о своих отношениях с Джоном, выплеснуть раз и навсегда, сунуть в ящик и больше не вспоминать.

«Может быть. Я после тюрьмы так и поступил. Описал все свои ощущения. Мне там не давали карандаш и бумагу, хотя мне только этого и было надо, поэтому я, как вернулся домой, тут же все записал. И не знаю, что с этим делать. В издательства не хочу. Это я для себя писал. Где-то двадцать тысяч слов. Линда и еще пара людей прочитали и сказали, что неплохо. Заказал частную типографию, чтоб напечатали мне один экземпляр. Только один. Я хотел просто белую обложку, а внутри только черные буквы на белой бумаге. На дешевой белой бумаге. Чтоб выглядело как у „Олимпии пресс“. Дешевая книженция. В кармане умещается — шесть дюймов на четыре примерно. Я одно время подумывал напечатать несколько экземпляров и продавать с лотка на улице. Никому ничего не сказать, просто выйти на улицу и продавать по паре шиллингов. Но не хочется шумихи. А потом я узнал, что кто-то из музыкантов уже так делал, и передумал: не хотел попугайничать. Так что у меня только один экземпляр. Как-нибудь дам почитать. Расскажешь, как тебе… Что касается меня и Джона — ну да, может, и напишу. Я ему, между прочим, помогал с первой книгой. Об этом никто никогда не говорит. Джон точно не упоминал…»

Что касается остальных персонажей в битловской драме, то Нил Эспинолл, гастрольный менеджер, продолжил свою работу в «Эппл» и стал продюсером фильма «Let It Be». Он все еще там работает, хотя нынче «Эппл», похоже, толком ничего не делает и не продюсирует. Нил женат, у него пятеро детей. А Мэл Эванс — такой, казалось бы, спокойный и уравновешенный по сравнению с нервозным Нилом — закончил жизнь трагически. Оставив жену и детей, он уехал в Америку, где в 1976 году был застрелен полицейскими в Лос-Анджелесе. Отец Пола Джим уже умер, как и отец Джона Фред, и мать Джорджа Луиза. Айвен Вон, который познакомил Джона и Пола (см. главу 2), теперь наполовину инвалид, страдает болезнью Паркинсона[267].

Джордж Мартин — преуспевающий независимый музыкальный продюсер, хотя музыкантов масштаба «Битлз» он больше не открывал. Его замечание, приведенное в «Коде», — о том, что «Битлз» ожидает провал, если они станут действовать на свой страх и риск, — отчасти оказалось пророческим.

Синтия Леннон после развода с Джоном вышла замуж за итальянца. Этот брак тоже закончился разводом. Та же участь постигла и ее третье замужество. Теперь у нее новый мужчина, она живет очень тихо в Камбрии, под Пенритом, и вернулась к искусству, которым пренебрегала со времен Художественного колледжа и встречи с Джоном. Ее сын Джулиан постепенно завоевывает свое место в мире поп-музыки, и Синтия в свои сорок пять лет подумывает о новой карьере, например в моде и на телевидении[268].

Питу Бесту удалось выбраться из депрессии, в которой я застал его в 1968 году в материнском доме. Он нашел хорошую работу в ливерпульском центре по трудоустройству и, проведя там шестнадцать лет, зарабатывает теперь 8500 фунтов в год. В 1985 году наконец вышла его книга о битловских временах. Она даже удостоилась положительного отзыва в «Таймс».

Десять лет Ливерпуль не пытался ни увековечить, ни хотя бы признать своих самых известных уроженцев, но эта спячка сменилась всплеском необитловской жизни — сегодня вокруг «Битлз» кипит бурная деятельность с памятниками, выставками, экскурсиями и другими развлечениями для туристов.

Один юридический и деловой спор еще не завершен — битва (в основном Пола) за контроль над Northern Songs. И впрямь несправедливо, что «Битлз», по сути дела, до сих пор собой не владеют. Снимая «Броуд-стрит», Пол вынужден был просить разрешение на запись «Yesterday». Это очень долгая история (см. главу 20), которая началась с того, что Дик Джеймс и его компания, музыкальные издатели «Битлз», владели пятьюдесятью процентами всех их песен. Потом эти права перешли к империи ATV лорда Лью Грейда, потом к австралийцу Холмсу Эйкорту[269]. Некогда Пол пытался выкупить их за десять миллионов фунтов, но ему не удалось, а сейчас, когда я это пишу, он, по слухам, предлагает двадцать миллионов. Northern Songs владеет правами на двести с лишним сочинений Леннона и Маккартни — практически весь битловский репертуар. Лакомый кусок, сами понимаете.

Если вам когда-нибудь вздумается завидовать миллионерам, не забывайте, что их, как и всех прочих, тоже могут предавать и унижать. Порой никакие миллионы не могут дать им все, чего они хотят. Эта борьба, по крайней мере, объединила Пола и Йоко после нескольких лет натянутых отношений. В вопросах бизнеса Йоко разбирается не хуже Пола, а то и лучше. Я уверен, вместе они в конце концов добьются своего.

Что будет с творческим будущим Пола, Джорджа и Ринго? По всему судя, за новыми тенденциями в литературе, искусстве, театре и даже поп-музыке они не следят. Впрочем, такое впечатление складывалось всегда. Они гордились своей необразованностью, нетронутостью, независимостью. У них был свой стимул, они четверо высекали искры друг из друга, извлекали друг из друга все, что можно было извлечь. Если же они хотят оставаться независимыми творцами, работать сами по себе, откуда возьмутся стимулы? Из чего им высекать искры?

Они теперь уже не молоды — с чего бы нам ждать от них творческих свершений? Ринго в этом году исполнится сорок пять, Полу сорок три, а малышу Джорджу сорок два. Они могут созерцать своих детей и свои сады, отдохнуть, расслабиться. Правда, Пол явно не создан для отдыха. Линда это прекрасно понимает. Она тянет его в лоно семьи, но Пола по-прежнему подмывает выходить на сцену, оставаться суперзвездой, петь со Стиви Уандером, Майклом Джексоном или очередной находкой года — просто доказывать, что он еще может. Несмотря на искреннюю любовь Пола к семейной жизни, слава по-прежнему его манит.

Вспоминая прошедшие пятнадцать лет, я просто удивляюсь, что никому так и не удалось занять место «Битлз». Некоторые могут со мной поспорить. Семь лет назад утверждалось, что The Osmonds[270] зарабатывают больше. Теперь то же самое говорят про Майкла Джексона. Вполне возможно, в пересчете на доллары это правда. Через пять лет еще какая-нибудь музыкальная сенсация потрясет мир, продаст больше пластинок, и о ней скажут, что она затмила «Битлз».

И возможно, придут композиторы, способные написать отдельные песни, которые принесут им больше денег. Эндрю Ллойд Уэббер[271], наверное, к этому уже близок. Несомненно, появятся новые поп-звезды, которые захватят воображение современников, вызовут сильный социальный всплеск, создадут новые моды, новые подходы. Сейчас, когда я пишу эти строки, в комнате моей младшей дочери поет Бой Джордж[272]. Вот кто безусловно произвел впечатление на так называемый цивилизованный мир. Будет ли он поражать наше воображение через пятнадцать лет — или хотя бы через пять?

Если рассматривать «Битлз» как целое, как группу, которая сочиняет музыку, исполняет ее и влияет на свое поколение, за последние пятнадцать лет им не нашлось равных — в голову никто не приходит. «Битлз» содержат все три элемента. Побить их будет нелегко.

Но здесь речь не об игре ради победы, и я не пытаюсь доказать, что «Битлз» лучше или успешнее других. Они были. Они работали. Они остались. Так возрадуемся же. Забудем тоскливые времена «Эппл», забудем жалкие ссоры и раздоры, а главное — попытаемся подняться над ужасной трагедией смерти Джона. Он и «Битлз» в целом оставили нам более чем достаточно поводов радоваться.

Эта книга задумывалась и была написана, дабы уловить момент, когда «Битлз» были на вершине, и объяснить, как они туда попали, — с их собственных слов и со слов тех, кто был с ними рядом. Они сотворили нечто уникальное. Посредством некой таинственной алхимии их многообразные таланты и индивидуальности переплелись, наложились друг на друга и выплеснулись через край сплавом, который гораздо красивее, сильнее и оригинальнее, нежели сумма слагаемых. Я по сей день счастлив вспоминать то, что битлы создали вместе. Огромное им спасибо. «Битлз» давным-давно мертвы. И да здравствуют «Битлз»!

Хантер Дэвис Лондон, 1985 г.

Приложение А Memento mori: 2009 год

Из тех, кто фигурировал в этой книге в 1968 году, очень многие умерли — а Брайан Эпстайн скончался еще в процессе работы над книгой. Позднее умерли Джон Леннон (1980) и Джордж Харрисон (2001).

Сейчас мне даже не верится, что в 1967-м, в год смерти Брайана Эпстайна, ему было всего тридцать три. Когда мы познакомились, я даже не сообразил, как он молод, — всего двумя годами старше меня: он производил впечатление человека зрелого, утонченного, элегантного, успешного, столичного. Рядом с ним я смотрелся какой-то взъерошенной провинциальной деревенщиной. Помню, я приходил к нему на Чепел-стрит в Белгравию и пялился на картины — я тогда впервые увидел подлинники Л. С. Лаури. А потом я ездил к Брайану в Сассекс, в его загородный дом, который потряс меня еще сильнее. Ни я, ни битлы ничего не знали о частной жизни Брайана и его душевных муках. (Его финал я попытался описать в главе 26.)

Джона, Джорджа, а также Брайана прекрасно помнят, о них сохранилось много записей, о них напишут еще не одну книгу, но я подумал, что не помешают кое-какие факты и личные воспоминания о других персонажах, центральных и эпизодических, с которыми я встречался в те далекие времена, когда работал над книгой, и которых, увы, с нами больше нет.

Нил Эспинолл (1942–2008)

Нил умер в марте 2008 года, в 65 лет. В книге Нил фигурировал часто — он был первым гастрольным менеджером «Битлз» и их другом, а впоследствии его роль в их жизни стала еще значимее. Нил — единственный важный персонаж саги о «Битлз», который так и не написал о них книгу.

(Есть и еще один человек, которому было что рассказать, правда лишь о фрагменте, об осколке их жизни, — это Джейн Эшер, некогда обручившаяся с Полом Маккартни и жившая подле него в период, когда он писал некоторые лучшие свои песни. Она тоже неизменно отказывается болтать языком.)

Нил Эспинолл был рядом всегда, с самого начала, так и не покинул волшебного таинственного круга, возглавил корпорацию «Эппл», присматривал за битловским бизнесом. Та еще работенка, если вспомнить юридические баталии, сопровождавшие распад группы, и личные разногласия Пола и Йоко.

Нил родился в Престэтине в 1942 году, учился в Ливерпульском институте в одной параллели с Полом, был на год старше Джорджа. Его первое воспоминание о Джордже — как тот стреляет у него затяжку за велосипедным сараем.

Нил сдал девять экзаменов на аттестат и пошел учиться на бухгалтера. Он дружил с Питом Бестом, который тогда играл с «Битлз», и через Пита возобновил свое знакомство с Полом и Джорджем.

Нил жил в доме Пита. Мать Пита Мона управляла «Касбой», маленьким клубом, где «Битлз» выступали в первое время, когда еще назывались The Quarrymen. В 1961 году Нил стал подрабатывать у них гастрольным менеджером — на старом фургоне возил их на концерты по окрестностям за пять шиллингов с человека за поездку; выходил фунт за вечер.

Как знает всякий истинный адепт, одно из самых драматичных событий в истории ранних «Битлз» произошло в 1962-м, когда уволили Пита Беста и взяли Ринго. В Мерсисайде проходили демонстрации, поклонники выступали за Пита — считалось, что он гораздо красивее. Битлы не стали марать руки сами — сообщить Питу новость они предоставили своему менеджеру Брайану Эпстайну. Впоследствии Пит пошел работать в пекарню, резать хлеб за несколько фунтов в неделю, а «Битлз» стали величайшей рок-группой на свете.

Но одна подробность того периода так и не всплыла: у Нила, который дружил и с битлами, и с Питом, был роман с Моной Бест. В год увольнения Пита у Моны с Нилом даже родился сын. Нилу было всего девятнадцать, и он очутился посреди эмоционального урагана: его новые лучшие друзья выгнали Пита, а его любовница Мона ярилась от того, как обошлись с ее сыном.

Мне эту сплетню, хихикая, поведал Джон в 1967 году, однако попросил никому не говорить. Поэтому в книге нет ни слова об отношениях Нила с Моной, хотя этот сюжет — важный элемент драмы Пита Беста. Впрочем, Джону я тогда не очень-то поверил — я и в его истории о ночи с Брайаном Эпстайном сомневался.

В последние годы о давнем романе Нила с Моной узнали многие — и Нил поддерживал отношения с их сыном Роагом, хотя впоследствии женился и завел кучу детей.

В том же 1962 году Нил бросил изучать бухгалтерию и начал работать на «Битлз» — весьма храбрый поступок, если учесть, что тогда судьба группы отнюдь не была ясна. Позже, когда группа стала ездить по Британии, у нее завелся и второй гастрольный менеджер — Мэл Эванс.

Нил провел с битлами все годы славы, гастролей и концертов. На него орали, ему велели добывать немыслимые вещи, организовывать что-то бредовое — скажем, нанимать самолет, когда Пол с Линдой ни с того ни с сего решили навестить меня в Португалии.

Однако Нил был не просто гастрольным менеджером и организатором — он был другом и конфидентом, он подсказывал слова, когда битлы упирались в тупик, и улаживал их личные отношения, когда они хотели выбраться из тупика.

В годы, когда Нил возглавлял «Эппл», его бухгалтерское образование оказалось незаменимым, — разумеется, битлы в финансовых вопросах не смыслили ни бельмеса. С годами Нил урегулировал бо́льшую часть предприятий и наследия группы; он имел дело с могущественными международными корпорациями, которые могли себе позволить лучших бухгалтеров и юристов на свете. В общем и целом большинство битв Нил выиграл, что принесло битлам еще не один миллион. И творческая жилка у него тоже была — он выступал продюсером фильма «Let It Be» и составил «The Beatles Anthology».

Нилу доверяли безоговорочно. Он был знаком со всеми скелетами во всех шкафах, был верен и предан, однако сияние звезд ничуть его не ослепляло. Он прекрасно сознавал слабости битлов, их жадность, глупость, неразумность, не стеснялся их поносить или стонать по поводу их очередного закидона. На протяжении многих лет я иногда с ним обедал и часто подозревал, что, вообще-то, он не был битломаном. В эту историю он угодил нечаянно. Но было ясно, что он член семьи — навеки часть битлов. Он мог стонать — все родственники стонут, — но никогда не выдавал их секретов.

Ему, разумеется, хорошо платили, так что торговать их тайнами ему не было нужды. Когда я приставал с вопросами, просил инсайдерских баек или трактовок событий, которым мы оба были свидетелями, он обычно отвечал, что ничего не помнит. Мик Джаггер тоже постоянно так говорит. Возможно, Нила попросту не интересовали вопросы личного плана. У него был другой склад ума. На большинство людей он взирал сухо, сурово, весьма обреченно и цинично — факты и цифры занимали его больше, чем болтовня. Может, у него бы и не вышло разоблачительной книги. Он бесспорно был подле битлов — но словно парил над происходящим. Битлам очень повезло, что с ними был Нил.

Мэл Эванс (1935–1975)

Мэл Эванс стал помощником гастрольного менеджера «Битлз» в 1963 году — он делил с Нилом растущую нагрузку, таскал аппаратуру (которая становилась все тяжелее и многочисленнее) и вскоре объездил с группой весь мир.

После школы Мэл работал на почтамте инженером связи, а затем стал вышибалой в «Кэверн». Он был крупный — шесть футов два дюйма — и дородный; Нил был худой и стройный. Нил был тревожным невротиком и, вероятно, слегка обижался, что его приставили к унизительной работе, не делающей чести его интеллекту. Мэл, напротив, был совершенно доволен жизнью — этому добродушному гиганту приятно было иметь дело с битлами, приятно работать, и он делал все, что требовали, — отбивался от поклонниц (изредка, разумеется, допуская в святая святых тех, что покрасивее), носил чай, бегал за сигаретами.

Так и вижу, как он притаскивает в студию на Эбби-роуд груду пакетов с новенькими носками и рубашками. Кто-то из битлов попросил его купить новых тряпок, потом набежали остальные, и Мэл практически опустошил весь магазин, скупив все, что попалось на глаза. Битлы навалились на него и дрались за лучшую рубашку.

Мэл всегда был рядом, и временами ему поручали какие-нибудь инструменты — тамбурин в «Dear Prudence», молоток и наковальню в «Maxwell’s Silver Hammer». И он мелькал в битловских фильмах, например в «Help!», где сыграл эпизодическую роль пловца-стайера.

На Мэле, обычном человеке с улицы, битлы опробовали новые тексты — спрашивали, как ему, все ли понятно, просили совета. Считается, что это Мэл придумал имя «Sergeant Pepper». Этот вклад необходимо поставить в контекст. Другие люди — например, Пит Шоттон — присваивали всякие слова и фразы из текстов «Битлз», однако Джон и Пол, как многие творцы, спрашивали мнения всех, кто оказывался под рукой. Зачастую они попросту опробовали на остальных свои идеи — кое-что использовали, прочее выбрасывали.

Мэла постоянно дразнили: все знали, что его истинная любовь, его наипервейший любимец в поп-музыке — вовсе не «Битлз», а Элвис. Работая с «Битлз», он познакомился с Элвисом — то была минута наивысшего счастья в его жизни. Мэл рьяно коллекционировал пластинки и сувениры Элвиса.

Когда «Битлз» распались, Мэл еще некоторое время поработал в «Эппл», кое-что там спродюсировал — помимо прочего, группу Badfinger. Затем он ушел от жены и двоих детей и переехал в Америку.

По всему судя, он подыскивал себе новую роль — в отличие от Нила, он не был готов всю оставшуюся жизнь просидеть за письменным столом. Мэл, по некоторым данным, работал над мемуарами и сохранил немало очень ценных личных битловских сувениров. И тут в 1975 году его убили в ходе абсурдного инцидента в Лос-Анджелесе.

Мэл заперся в комнате с пистолетом — то ли депрессия, то ли наркотики — и грозил покончить с собой. Вызвали полицию, прозвучали выстрелы, Мэл умер на месте. Ему было сорок — столько же было и Джону в год смерти.

Дерек Тейлор (1934–1997)

Из всех членов близкого круга «Битлз» Дерек был самый забавный, самый обаятельный, самый просвещенный и, возможно, самый талантливый. У него было насмешливое чувство юмора и скабрезное чутье на слова, роднившее его с Джоном.

Дерек родился в Ливерпуле, работал в местных газетах, затем в 1962 году переехал в Манчестер — писал о шоу-бизнесе в манчестерскую «Дейли экспресс». В те времена эта должность пользовалась немалым влиянием, а газета была еще очень хороша. Дерек освещал один из ранних битловских концертов в Манчестере, в мае 1963 года, — он счел, что «Битлз» блистательны и свежи, о чем и возвестил в печати, а впоследствии писал о них регулярно и некоторое время вел в «Дейли экспресс» колонку, которая подписывалась Джорджем Харрисоном.

Дерек призраком пера трудился над мемуарами Брайана «The Cellarful of Noise», вышедшими в 1964 году. Он стал личным ассистентом Брайана и ездил по миру вместе с «Битлз». Так продолжалось, пока Дерек с Брайаном не поцапались — якобы из-за того, что как-то вечером после некоего светского раута Дерек уехал на роскошном лимузине, который Брайан заказал для себя, и тот остался без транспорта.

На несколько лет, с 1965-го по 1968-й, Дерек уехал в Америку, где работал пресс-атташе ведущих американских групп[273]. Поэтому я, когда писал биографию, толком с ним не общался — он редко бывал в Великобритании.

Однако вышло так, что мы были знакомы еще до того, как он пошел работать на «Битлз». В 1963 году нас обоих пригласили в Ирландию на Голуэйский фестиваль устриц — организаторы желали публикаций о фестивале в британской прессе. Дерек представлял «Дейли экспресс», я — «Санди таймс». В те времена, как и ныне, молодые журналисты готовы были освещать всё подряд — лишь бы их поили на халяву.

Дерека я счел одним из остроумнейших людей, какие мне встречались в жизни, — и дело было не только в «Гиннессе». С тех пор мы подружились, хотя Дерек сыграл со мной и моей женой злую шутку. Жена в те выходные поехала со мной, беременная нашим первым ребенком, и Дерек это просек, хотя срок у нее был всего три месяца.

Дерек позвал нас и еще нескольких журналистов к себе в номер на прощальную вечеринку. Мы пришли, Дерека не было, но он оставил записку: мол, берите из мини-бара все, что угодно, я скоро приду. В ожидании Дерека мы опустошили мини-бар; Дерек так и не появился. Никому не сказавшись, он в тот день очень рано уехал из гостиницы и расплатился за номер. А нам достался громадный дополнительный счет.

Когда возникла «Эппл», Дерек с женой и родными вернулся в Англию, стал битловским пресс-атташе и неимоверно наслаждался жизнью: посреди безумия и фальши корпоративного режима «Эппл» его голос звучал насмешливо, здраво и трезво.

Как-то раз мы с Дереком собрались пообедать, и я заехал за ним на Сэвил-роу. У себя в кабинете он объявил, что сегодня его день рождения, так что мне полагается кусок праздничного пирога. Шикарная девица с прононсом великосветской дебютантки внесла имбирный пирог — прямо из печи, еще дымился, — видимо, пекли прямо в конторе. Дерек меня угостил. Вкусно — закачаешься. Я съел кусок, а потом еще один.

За обедом сначала меня пробило на хи-хи, а потом перед глазами все поплыло. Я и не знал, что в пироге был гашиш, — я к таким вещам не привык и вообще никогда по своей воле наркотиков не пробовал. Да, я понимаю — прискорбное признание от человека, пережившего шестидесятые.

Дерек опять уехал в Америку, а затем вернулся в 1990-х — снова работать с «Битлз», в частности над запуском «Антологии».

За многие годы он выпустил три книги воспоминаний, в том числе и о «Битлз», и помогал Джорджу с его книгой «I Me Mine». Жалко, что Дерек не написал больше, — он обладал литературным талантом и блестящим стилем, но так и не взялся за большую книгу или роман, о котором нередко заговаривал. Однако письма Дерека высоко ценят все его корреспонденты. Ему гораздо важнее было радоваться — себе, жизни, родным и друзьям, — нежели корпеть над книгами. У них с женой Джоан было шестеро детей. В сентябре 1997-го, в 63 года, Дерек умер от рака.

Мими Смит (1903–1992)

Тетя Джона Мими до конца своих дней жила в бунгало в Сэндбэнксе, Пул. Орден Британской империи, который я видел у нее на телевизоре, Мими впоследствии вернула Джону — он попросил, потому что хотел отослать его в Букингемский дворец в знак протеста. Детские тетрадки и рисунки Джона, которые Мими всегда бережно хранила, она тоже вернула ему.

За три дня до своей смерти Джон позвонил Мими и сказал, что соскучился по родине и планирует съездить в Англию.

Мими скончалась дома в декабре 1992 года, в возрасте 89 лет. На ее похороны приехали Синтия и Йоко.

Фредди Леннон (1912–1976)

Отец Джона, которого мне удалось разыскать прямо перед выходом первого тиража этой книги (см. «Предисловие»), в конце концов женился на своей новой подруге Полин Джонс, студентке, с которой познакомился, когда ей было восемнадцать, а ему пятьдесят четыре. Свадьба состоялась в Гретна-Грин — отчего-то семья невесты возражала против Фредди[274]. У них родились два сына, Дэвид и Робин, — то есть у Джона завелись двое единокровных братьев, которые, впрочем, так с ним и не познакомились.

Фредди умер в Брайтоне 1 апреля 1976 года; он страдал раком желудка. Пока он болел, Джон из Америки присылал цветы. После смерти Фредди Джон предложил оплатить похороны, но Полин отказалась. Она впоследствии снова вышла замуж.

Фредди был симпатичный и забавный, хотя и не самый надежный муж или отец. Он был перекати-поле и с тех пор, как ушел из морей, нормальной работой так и не обзавелся — лишь трудился в гостиницах на кухнях. Пошел бы Джон по его стопам, если бы не стал битлом? Джон об этом как-то раз обмолвился, хотя художественное образование наверняка обеспечило бы ему более или менее пристойную работу. А может, и нет.

Джим Маккартни (1902–1976)

Отец Пола переехал из большого особняка на Уиррэле, где я его навещал, в бунгало поблизости. Последние несколько лет он сильно страдал от артрита. Умер он в 73 года, в 1976-м.

Джим был джентльменом от природы — всегда элегантным, обаятельным и приветливым. Никогда не забуду тот вечер, когда им принесли запись «When I’m Sixty-Four», — я тогда как раз гостил у Джима и его новой жены Энджи. Весь вечер они крутили пластинку нон-стоп.

Луиза Харрисон (1911–1970)

Мать Джорджа была битломанкой — в отличие от Мими, она всегда поддерживала и Джорджа, и битлов, и их творчество. На пике битломании она нередко сочиняла по две тысячи писем поклонникам в месяц. В 1967-м, когда я познакомился с нею и ее мужем Гарольдом, они переехали в новое роскошное бунгало под Уоррингтоном. Увы, всего несколько лет спустя, в 1970-м, Луиза Харрисон умерла от рака.

Гарольд Харрисон (1909–1978)

После смерти жены Гарольд Харрисон остался в бунгало, но больше времени проводил у Джорджа во «Фрайар-Парке», под Хенли-он-Темз. В 1974-м он вместе с сыном поехал в гастрольный тур «Dark Horse». Умер он дома в 1978 году от эмфиземы.

Элси Грейвз (1914–1987)

Брак матери Ринго с его отцом распался, когда ребенку было года три. Позднее Элси вышла за Гарри Грейвза. Ринго прекрасно ладил с отчимом — это Гарри купил пасынку его первую ударную установку. Элси умерла в 1987 году, Гарри — в 1994-м.

Линда Маккартни (1941–1998)

Линда была первой женой Пола — она вышла за него в 1969 году. В 1998-м Линда умерла после трех лет борьбы с раком груди. Их брак оказался долгим и счастливым вопреки прогнозам кое-кого, впервые узревшего Линду под руку с Полом (то есть вопреки всему, что подумал я, познакомившись с Линдой в Алгарви в 1968-м, — я тогда решил, что у Пола просто мимолетное увлечение). Более того, Линда оказалась талантливой и успешной в нескольких ипостасях — как фотограф, защитница прав животных и предпринимательница.

Пожалуй, не приходится удивляться, что две дочери Пола и Линды тоже добились успеха. Мэри (р. 1969) стала фотографом, Стелла (р. 1971) — всемирно известный модельер. Самый младший ребенок Джеймс (р. 1977) первые годы держался в тени, но затем стал музыкантом — играет на гитаре и ударных. Посмотрим, как будут развиваться его музыкальные таланты.

Сыновья других битлов — дети Джона, Джорджа, Ринго — тоже пошли по отцовским стопам; очевидно, сыграли роль и гены, и обстановка. В конце концов, Джим Маккартни был хорошим музыкантом, а Фредди Леннон утверждал, будто и сам пел. Во втором битловском поколении пока никто не достиг заоблачных высот своих отцов — но, вообще-то, странно было бы этого ожидать.

Морин Старки (1946–1994)

Ринго женился на Морин в 1965 году, у них трое детей. Развелись они в 1975-м. Невзирая на ее краткий роман с Джорджем — описанный в недавней книге Патти Бойд, — Морин и Ринго остались друзьями, и он поддерживал ее финансово. По словам Синтии Леннон (из ее второй автобиографии), после развода Морин была в такой депрессии, что въехала на мотоцикле в кирпичную стену, — пришлось делать лицевую пластику.

В 1989 году Морин вышла замуж за Айзека Тигретта и родила еще одного ребенка, дочь. В 1994-м, в 48 лет, Морин умерла от лейкемии в Сиэтле. У ее смертного одра был Ринго.

Мона Бест (1924–1988)

Мать Пита Беста все обычно называли Мо. Она играла важную роль в жизни The Quarrymen на первых порах, когда группа выступала в «Касбе», подростковом клубе, который Мо открыла в подвале своего большого викторианского дома на Хейменс-Грин. Семейная история гласит, что деньги на покупку дома она выиграла на Дерби в Эпсоме, поставив на Невер Сэй Дай с жокеем Лестером Пигготом.

Мо родилась в Индии, в семье британского военного, вышла замуж за английского офицера и вернулась в Англию. Клуб она нарекла «Касба» и оформила в приблизительно восточном стиле, чтоб напоминал ей об индийском детстве.

Я помню ее — невысокую, темноволосую, пышную, очень сильную и решительную. Легко понять, как подросток Нил Эспинолл, квартировавший в ее доме, потерял голову, хотя и был девятнадцатью годами моложе Мо.

Она так и не простила ни «Битлз», ни Брайана Эпстайна за то, что уволили ее сына, но в 1967 году, когда Джон спросил, нельзя ли одолжить индийские медали ее отца для конверта «Sergeant Pepper», Мо с готовностью согласилась. Она умерла в 1988 году после продолжительной болезни. Ее дом теперь значится в списке памятников архитектуры и культуры.

Боб Вулер (1926–2002)

Боб семь лет конферировал концерты в клубе «Кэверн» и за эти годы не раз представлял публике «Битлз». Он свел с ними Брайана Эпстайна, а позднее женился на секретарше Брайана, хотя этот брак оказался недолговечным. Говорил Боб на удивление изысканно, если учесть его ливерпульские корни, и болезненно относился к своему возрасту — обычно сбрасывал себе десять лет, чтобы не казаться совсем уж стариком подле мерсийских групп, с которыми приходилось работать. Он был добр, приветлив и любезен. Мемуаров так и не написал, хотя обещал. В последние годы Боб зарабатывал битловскими экскурсиями и лекциями. Умер он в 76 лет, в 2002-м.

Клайв Эпстайн (1936–1988)

После смерти старшего брата Клайв занял место председателя совета директоров NEMS Enterprises и отвечал за «Битлз», а также за многие другие группы и проекты. До того он занимался семейным мебельным и электрическим бизнесом в Ливерпуле. Клайву на долю выпало разбираться с драмой «Эппл» и Алленом Кляйном.

Он умер в 51 год, в 1988-м, от инфаркта, поехав с женой отдохнуть и покататься на лыжах.

Куини Эпстайн, мать Брайана и Клайва, родилась в 1914 году. Когда умер Брайан, мне пришлось иметь дело с ней — говоря теоретически, она унаследовала контракт на мою книгу. Она уверяла, что Брайан не был гомосексуалом, и требовала, чтобы в книге не осталось никаких упоминаний о ливерпульских инцидентах времен юности Брайана. Куини скончалась в 1996 году, пережив обоих сыновей.

Дик Джеймс (1920–1986)

Дик Джеймс издавал весь каталог «Битлз»; доли в его компании Northern Songs принадлежали ему, Брайану Эпстайну и битлам. Битлы выступали миноритарными акционерами, и, когда Джеймс продал компанию — а затем перепродал, — им так и не удалось завладеть собственными песнями. В настоящее время их каталог принадлежит Sony и Майклу Джексону[275]. Это страшно расстраивает Пола по сей день.

Прежде чем заняться издательским бизнесом, Дик Джеймс пел довольно убогие баллады. Десятилетиями издатели выпускали и продавали ноты популярных песен — это наделяло их немалой властью. Поначалу «Битлз» это не смущало, под конец приводило в негодование.

Однако лично Дик им, судя по всему, нравился; всякий раз, когда он приезжал на Эбби-роуд, битлы дразнились и над ним подшучивали. Когда он появлялся, они дурацкими голосами запевали «Robin Hood, Robin Hood, riding through the glen»[276] — хит Дика 1950-х годов. Сам он понимал, как широко ему улыбнулась удача, когда он отхватил «Битлз». Он стал мультимиллионером и публиковал песни других музыкантов — среди прочих, Элтона Джона. Умер он в 65 лет, в 1986-м.

Махариши (1917–2008)

Махариши Махеш Йоги был духовным наставником «Битлз» в 1967–1968 годах и одно время отчасти влиял и на них, и на их музыку. Его учение — мир, любовь и медитация — привлекло немало других хипповых звезд шестидесятых.

Битлы рассказывали, что в 1967 году на конференции в Бангоре он выдал каждому из них особое секретное слово или звук, который полагалось повторять, медитируя, дабы достичь мира и покоя, а также, возможно, левитации; впрочем, левитация им так и не далась. Еще на три месяца они уехали в Индию учиться у Махариши. Ринго вернулся первым — ему не полюбилась индийская кухня.

Позднее Джон отрекся от Махариши — намекал, что гуру чересчур интересовали деньги и красивые девушки из его окружения. Над Махариши Джон насмехался в песне «Sexy Sadie… you made a fool of everyone»[277].

Однако «Битлз» так широко разрекламировали Махариши, что, даже когда сами они утратили и веру, и интерес, публика к нему не остыла. Связь Махариши с «Битлз» давным-давно забыта, а между тем он создал и распространил свою философию и систему трансцендентальной медитации (ТМ) на весь мир — у него тысячи последователей, его медитацию практикуют в школах и колледжах. Джордж сохранил интерес к индийской духовной культуре и медитировал до конца своих дней. Махариши умер в 91 год, в 2008-м.

The Quarrymen (1956–1959)

Большинство членов The Quarrymen живы и здоровы, однако в некотором смысле все-таки умерли — группа сменила имя, и родились «Битлз». «Битлз» вошли в историю, а прочие участники оригинального состава The Quarrymen давно сошли со сцены, попрятались в сносках. Из нашей саги они испарились, погостив всего несколько глав.

Но что случилось с ними потом? Чем они всю жизнь занимались?

Пит Шоттон (р. 1941) был лучшим другом Джона в средней школе — вместе с Джоном хулиганил, филонил, валял дурака. Музыка Пита не интересовала, однако Джон, где-то в 1956 году создав The Quarrymen, заманил в свою скиффл-группу и Пита. Ему вручили стиральную доску — просто чтобы он состоял в группе, был Джону другом.

Род Дэвис (р. 1941) тоже учился в средней школе «Куорри-Бэнк», но умел играть — на банджо. Он к тому же был умен, впоследствии стал школьным старостой и — единственный из всего состава — учился в университете, в кембриджском Тринити-колледже.

Эрик Гриффитс (р. 1940) учился в «Куорри-Бэнк» и вместе с Джоном осваивал гитару. Ну, пытался.

Лен Гарри (р. 1942) учился в Ливерпульском институте (вместе с Полом) и вошел в состав The Quarrymen, когда человек, игравший на ящике из-под чая, перестал появляться на репетициях.

Колин Хэнтон родился в 1938 году, то есть был чуть старше остальных. Из них всех он один вообще не пошел в среднюю школу. Он уже работал подмастерьем мебельного обойщика, но его залучили в The Quarrymen, когда группе срочно понадобился ударник.

Эти пятеро плюс Джон играли на ярмарке прихода Вултон 6 июля 1957 года — в день, когда Джон познакомился с Полом. Пол тоже стал играть с группой; позднее появился Джордж. К середине 1957-го, когда они уже выпустили свою первую любительскую запись, все пятеро оригинальных участников ушли из группы и разбежались.

Пит стал полицейским кадетом — удивительное дело, если вспомнить, сколь красочна была его школьная биография. В отличие от прочих, он продолжал поддерживать связь с Джоном.

В 1967 году, работая над этой книгой, я встретился с Питом и записал его воспоминания. На моих глазах Джон раздобыл ему 20 000 фунтов стерлингов на покупку супермаркета. Пит мне показался милым и забавным, но как-то не верилось, что он добьется успеха — с супермаркетом или хоть с чем-нибудь. Я тогда сказал Джону, что это деньги на ветер — они к нему никогда не вернутся. Джон ответил, что ему плевать и что, поменяйся они ролями, Пит сделал бы для него то же самое, а в итоге Пит разбогател.

Я не знал, что приключилось с супермаркетом Пита и какова вообще судьба остальных участников The Quarrymen, пока в 1998 году не оказался на Кубе, где работал над книгой о Карибах. Вышло так, что я прилетел посреди Третьей Международной битловской конференции. Первые две я умудрился пропустить.

В самолете я столкнулся с Питом Нэшем, известным экспертом по «Битлз», и он уговорил меня прочесть краткую лекцию. На афише лекции сообщалось также, что выступят The Quarrymen. Я думал, будут кубинские двойники, но нет: пятеро настоящих The Quarrymen — мои сверстники, джентльмены на излете средних лет, всем за шестьдесят.

Сорок лет они друг с другом не встречались, в 1997-м их позвали на сороковой день рождения «Кэверн». Они вышли на сцену, но лишь притворялись, будто играют, — слишком перепили. Развлеклись от души и потом решили достать свои старые инструменты — посмотреть, удастся ли снова вместе поиграть. Они воссоединились и с тех пор катаются по миру, играют на битловских мероприятиях — впрочем, только на досуге, поскольку работа и привычная жизнь никуда не делись. Все они женаты, у всех есть дети.

К моему изумлению, Пит стал мультимиллионером. Его первый магазин, маленький супермаркет, приносил прибыль, и Пит вернул Джону ссуду. Потом открыл сеть стейк-хаусов «Толстяк Арбакл»[278], а недавно продал ее за круглую сумму. Теперь он в основном проживает в Дублине и лениво вкладывает деньги в недвижимость, ездит по миру, наслаждается жизнью.

Он продолжал общаться с Джоном и в конце шестидесятых, еще до появления Йоко, некоторое время работал его личным ассистентом, а затем перешел в «Эппл». Когда Джон с Йоко уехали в США, Пит вернулся к своему многообразному бизнесу.

Между тем Род, доучившись в Кембридже, посидел на пособии по безработице, постранствовал по земле, а потом стал работать лектором в сфере туризма.

Окончив школу, Эрик на восемь лет отправился в моря офицером торгового флота, затем поработал тут и там и пошел на государственную службу. Он дорос до начальника отдела планирования и производства Шотландской службы исполнения наказаний в Эдинбурге. Потом ушел на покой и открыл собственную небольшую сеть химчисток.

Лен эмигрировал в Новую Зеландию, затем вернулся в Ливерпуль и устроился соцработником. Ударник Колин все эти годы жил в Ливерпуле и работал обойщиком.

На Кубе меня так заворожили их истории — а также, разумеется, личные воспоминания Пита о Джоне с шести лет до конца жизни, — что я написал книгу о The Quarrymen, об их прошлом и настоящем; книга вышла в 2001 году.

Эрик Гриффитс уже умер — в Эдинбурге в 2005-м; остались его жена Релда и трое сыновей. Пит Шоттон ушел на покой и с нынешними The Quarrymen больше не играет.

Последний раз мы с Питом встречались в 2007-м — он тогда жил, похоже, в основном на Кипре, но навещал меня в Лондоне. Утверждал, что вышел на контакт с Джоном через американского медиума. Не похоже на Пита — он всегда казался трезвомыслящим скептиком, — однако он клялся, что Джон теперь с ним общается, болтает о прежних временах и они вместе играют музыку.

Сейчас, в 2009 году, оставшиеся трое по-прежнему дают концерты «Оригинальных The Quarrymen» — играют древний скиффл на битловских конференциях и уже выпустили несколько популярных CD. К ним присоединился Джон Дафф Лоу — некогда он тоже входил в ранний состав группы и на той любительской записи играл на фортепиано. За все эти годы, что музыканты не виделись, Дафф, как его все называли, успел осесть в Бристоле и стать консультантом по финансам.

Будем надеяться, The Quarrymen просуществуют еще не один год. После перерыва в четыре десятилетия они наконец-то прославились — ездят на мировые гастроли и записывают альбомы, прямо как «Битлз».

На них даже слетаются поклонницы. «Беда в том, — объяснил мне Пит на Кубе, — что им всем уже за шестьдесят. Но в нашем возрасте не попривередничаешь…»

Приложение Б Дискография «Битлз»

(Авторы всех композиций — Джон Леннон и Пол Маккартни, если не указано иного.)

Германия, 1961 год

«Битлз» записали восемь композиций, будучи группой сопровождения Тони Шеридана. Лишь одна композиция была оригинальным сочинением Леннона и Харрисона — инструментал «Cry for a Shadow». В другой, «Ain’t She Sweet», солирует Джон Леннон. Остальные шесть композиций «Битлз» аккомпанируют Тони Шеридану: «My Bonnie Lies Over the Ocean», «The Saints», «Sweet Georgia Brown», «Take Out Some Insurance», «Why», «Nobody’s Child».

Синглы (Великобритания)

Миньоны (Великобритания)

Все миньоны выпущены компанией Parlophone Records.

Альбомы (Великобритания)

Cинглы (США)

Миньоны (США)

Альбомы (США)

Песни Леннона и Маккартни, записанные другими музыкантами

К апрелю 1968 года набиралось более 1000 разных версий песен Леннона — Маккартни, записанных другими певцами, группами или оркестрами. Самой популярной была «Yesterday» — ее исполняли 119 разных музыкантов, от Пэта Буна, Джонни Мэтиса и Конни Фрэнсис до Кеннета Маккеллара, The Big Ben Banjo Band и The Band of the Irish Guards.

Горячая десятка, 1968 год:

Сольные альбомы

Джон Леннон

(Автор всех композиций — Джон Леннон, если не указано иного.)

Пол Маккартни

(Автор всех композиций — Пол Маккартни, если не указано иного.)

Пол Маккартни и Wings

(Авторы всех композиций — Пол и Линда Маккартни, если не указано иного.)

Джордж Харрисон

(Автор всех композиций — Джордж Харрисон, если не указано иного.)

Ринго Старр

Ringo Starr & His All-Starr Band

Иллюстрации

Семейный портрет: Джордж (в центре), 8 лет, с родителями Гарольдом и Луизой. В заднем ряду братья Джорджа — Гарольд (слева) и Питер.

Джордж, 5 лет.

Джон, 8 лет, с матерью Джулией — семейный снимок 1949 г. У меня есть оригинал — его мне дал Джон, — но до недавнего времени я не знал, кто фотограф. Оказалось, двоюродный брат Джона Стэнли Паркс. Спасибо, Стэнли.

Тройной портрет Джона, 5 лет, — милейший невинный мальчик, каким и предпочла его запомнить Мими.

Мими, тетя Джона, которая растила его с трех лет.

Фред Леннон, отец Джона.

Фред Леннон со своим арестантским номером на борту грузового судна класса «либерти». Фреду тогда было около сорока — столько же, сколько Джону в год смерти. Сходство поразительное. Эту фотографию мне прислал Фред, но включить ее в первое издание я не успел.

Пол (слева), 7 лет, с матерью и братом Майклом.

Пол, 9 лет.

Семейство Маккартни на скачках, 1968 г.: Майкл, Энджела (мачеха Пола), Пол, Джим Маккартни (отец Пола и владелец лошади).

Ричард Старки, отец Ринго.

Ринго, 6 лет, со своей матерью Элси.

Ринго, около 8 лет.

Ринго, 10 лет, с матерью.

Ринго (справа), 16 лет, на одной из первых своих работ — барменом на пароме.

Ринго, около 15 лет, развлекается с друзьями.

Ринго валяет дурака, 1960 г.

Джордж (справа), 15 лет, с волосами дыбом, на первых танцах.

Недавно обнаруженная фотография The Quarrymen — они играют в кузове грузовика на ярмарке при церкви Святого Петра в Вултоне 6 июля 1957 г., в день, когда Джон познакомился с Полом.

Слева направо: Пит Шоттон, Эрик Гриффитс, Лен Гарри (спиной к фотографу), Джон Леннон, Колин Хэнтон на ударных, Род Дэвис (стоит). Фотографировал отец Рода Дэвиса — снимков так и не напечатали, сунули негативы в ящик и забыли. В 2009 г. Род нашел пленку, положил в сканер и впервые увидел эту фотографию — спустя 52 года после того, как фотограф сделал снимок.

Ринго, малолетний «тедди-бой». Седая прядь уже различима.

Джон — солист The Quarrymen; около 1957 г.

Джон у микрофона.

Джордж в Гамбурге; на заднем плане Стю.

«Битлз» с сотрудницами EMI, примерно январь 1964 г. Фотография прежде не публиковалась.

Ковбои в немецкой коже. Пол, Джон и Джордж на гамбургской крыше, 1961 г.

Пол и Джон в трусах.

«Битлз» поднимаются к вершинам — в лифте кинотеатра «Лонсдейл» перед концертом в Карлайле 21 ноября 1963 г. В обход толпы подростков, вопивших на улице перед кинотеатром, битлов тайком провели через черный ход и запихнули в грузовой лифт. Их охраняет свирепая сотрудница кинотеатра. Фото Джима Тёрнера, Cumberland News; публикуется впервые.

Пол и Юрген Воллмер 30 сентября 1961 г. в Париже.

Брайан Эпстайн. В декабре 1961 г. он стал менеджером «Битлз».

Обложка нотного издания песни «Please Please Me», выпущенной в январе 1963 г., — первого сингла «Битлз», занявшего первую строчку в хит-параде.

Beatles Monthly: журнал британского фан-клуба был создан в августе 1963 г. и выходил до декабря 1969 г. — в общей сложности 77 номеров.

1963

1965

1967

1968

Праздничный пир в парижском отеле «Георг V» по случаю того, что «I Want to Hold Your Hand» заняла первое место в американском хит-параде, январь 1964 г.

Слева направо: Джуди Мартин, Ринго, Джордж, Пол, Джон и Джордж Мартин. Брайан Эпстайн надел на голову ночную вазу.

Рукописные инструкции Брайана Эпстайна — как добраться до его загородного дома, — на обороте которых Джордж написал свои недавно обнаруженные стихи (см. «Предисловие»).

Пошел пятый десяток лет с тех пор, как 30 сентября 1968 г. впервые вышла моя биография «Битлз». В своей рекламе издательство «Хайнеманн» изо всех сил старается изобразить книгу страшно увлекательной…

«Это единственная авторизованная биография четверки рабочих парней из Ливерпуля, которые за четыре года стали миллионерами и самыми известными людьми на планете.

Хантер Дэвис активно сотрудничал с битлами, их родными, коллегами и друзьями.

На протяжении всей книги битлы рассказывают о себе в прошлом и настоящем.

Это их история — главным образом с их слов и не без изъянов.

32 страницы фотографий, в основном прежде не публиковавшихся.

Новые портреты битлов с родными, детьми и домашними питомцами, специально снятые для этой книги блестящим фотографом Ринго Старром.

Короче говоря, это ГЛАВНАЯ книга осени».

Я пытался купить оригинальную обложку первого британского издания этой книги 1968 г., оформленную неподражаемым художником Аланом Олдриджем (мы с ним тогда жили на соседних улицах и играли в одной футбольной команде). Но когда я наконец сделал ему относительно пристойное предложение, он уже продал обложку японскому коллекционеру. Так или иначе, первое издание теперь ценится очень высоко.

Джон Леннон дома, 1971 г.

Ринго Старр, август 1969 г.

Ринго на премьере фильма-концерта Born to Boogie, 1972 г.

Джон в 1969 г., перед вылетом в Женеву.

Медовый месяц Ринго и его молодой жены Морин Кокс, 1965 г.

Джордж Харрисон сопровождает Хейли Миллс в кино, 1964 г.

Я (справа) и Нил Эспинолл в студии на Эбби-роуд, 1967 г., слушаем, как «Битлз» работают над «Sergeant Pepper».

Битлы дома с родными, 1968 г. Снимки блестящего фотографа Ринго Старра, специально для первого издания этой книги.

Семейство Старр: Джейсон, Морин, Зак и Ринго. Снимок слегка зернистый — Ринго поставил таймер и кинулся на место, чтобы попасть в кадр.

Семейство Леннон: Джулиан, Синтия и Джон.

Пол Маккартни и Джейн Эшер.

Патти и Джордж Харрисон.

Заметки Джона о «Lucy in the Sky».

Открытка от Джона из Индии, куда «Битлз» уехали к Махариши, 1968 г. Не проморгайте шуточку. Подпись — Джон и Син.

Отпуск в Португалии, 1968 г. Слева направо: я с сыном Джейком на руках, Линда, Пол, Хизер (дочь Линды), моя жена Маргарет и моя дочь Кейтлин.

Открытки, которые Пол присылал мне в Португалию.

Это, увы, единственные за все полтора года работы над книгой фотографии, где я вместе с «Битлз», — и даже это лишь фотокопия.

Но все равно спасибо репортеру Cheshire Observer (1 сентября 1967 г.) за то, что, когда поезд остановился в Честере, через окно щелкнул битлов, направлявшихся в Бангор к Махариши. Наверху: я (справа) и Джордж. Внизу: мой затылок — я сижу лицом к Полу, Ринго и Джону.

Спасибо за иллюстрации

Автор хотел бы поблагодарить Пола, Ринго, Йоко Оно, Оливию Харрисон и «Эппл» за разрешение по-прежнему использовать принадлежащие им материалы.

Издатель желал бы сказать спасибо за фотографии прочим лицам и организациям. Мы очень старались везде точно установить авторство и приносим извинения, если кого-то упустили, — сообщите нам, и мы внесем поправки во все будущие переиздания. Все фотографии — из коллекции Хантера Дэвиса, кроме отмеченных особо.

Первая вклейка

Стэнли Паркс (с. 2, верх), Дж. Л. Дэвис (с. 12, 13), Петер Брюхман (с. 17), Cumbrian Newspapers Limited (с. 22, 23).

Вторая вклейка

Агентство United Press (с. 1), Шон Махони (Beat Publications) (с. 2, 3), Йоко Оно (с. 14, 15), Джон Леннон (с. 22), Ринго Старр (с. 23–25), Пол Маккартни (с. 30, 31), Cheshire Observer (коллекция Марка Льюисона) (с. 32).

Примечания

1

Зд.:

Я рад бы сказать, что все это лишь сон, когда вижу таких, как ты, снова, все это лишь сон, и опошлен он твоей мыслью, и делом, и словом. ты всем довольна, даже если мне больно, норовишь тех, кто лучше, уесть. Иногда я боюсь, у тебя шансов нет, но, вообще-то, я знаю, что есть

(англ.). — Зд. и далее прим. ред.

(обратно)

2

«Oh! Susanna» (1848) — песня Стивена Коллинза Фостера, «отца американской музыки». «This Land Is Your Land» (1944) — песня американского фолк-музыканта Вуди Гатри на мелодию When the World’s on Fire фолк-группы The Carter Family, отчасти сатирический отклик Гатри на «Боже, благослови Америку» Ирвинга Берлина. «Frére Jacques» — французская детская песня неизвестного авторства, в англоязычных странах известная как «Brother John», а по-русски — как «Братец Яков».

(обратно)

3

Приводятся названия песен «Битлз» «Magical Mystery Tour» (1967), «The Word» (1965), «Come Together» (1969), «A Day in the Life» (1967), «I Feel Fine» (1964), «The Fool on the Hill» (1967), «When I’m Sixty-four» (1967) и «I Should Have Known Better» (1964), а также «Money (That’s What I Want)» Берри Горди и Джейни Брэдфорд (1959), записанная «Битлз» в 1963 г.

(обратно)

4

Schott’s Miscellany (с 2002) — книжная серия издательства Bloomsbury, сборники фактов и фактоидов, касающихся разных областей культуры Великобритании и отчасти ЕС.

(обратно)

5

Покойся с миром (лат., англ.).

(обратно)

6

«Вообразите только: детство с моим братом Джоном Ленноном» (англ.).

(обратно)

7

«Пьеса по средам» (The Wednesday Play, 1964–1970) — популярная и влиятельная телепередача Би-би-си 1, для которой заказывались пьесы на актуальные и острые темы.

(обратно)

8

«Джорджи» (Georgy Girl, 1966) — фильм Сильвио Нариццано с Линн Редгрейв, Шарлоттой Рэмплинг, Аланом Бейтсом и Джеймсом Мейсоном в главных ролях.

(обратно)

9

Сэр Сашеверелл Рирсби Ситуэлл (1897–1988) — английский писатель, влиятельный художественный, музыкальный и архитектурный критик.

(обратно)

10

Гай Митчелл (Альберт Джордж Черник, 1927–1999) — американский эстрадный певец и актер, популярный в 1950-х.

(обратно)

11

Beatles Monthly (The Beatles Book, 1963–1969, 1976–2003) — ежемесячный журнал, основанный издателем Шоном О’Махони с санкции Брайана Эпстайна и «Битлз».

(обратно)

12

Букв.: «Хоровод вокруг тутовника» (англ.).

(обратно)

13

Стивен Лоренс Уинвуд (р. 1948) — английский мультиинструменталист, продюсер и автор песен, работавший в жанрах соула, ритм-энд-блюза, блюз-рока и джаза; входил в состав нескольких групп, в том числе бит-группы The Spencer Davis Group (в 1963–1967), прогрессив-рок-группы Traffic и блюз-роковой Blind Faith.

(обратно)

14

Лоренс Стивен Лаури (1887–1976) — английский художник, помимо прочего — автор многочисленных городских пейзажей северо-западной Англии.

(обратно)

15

Карлхайнц Штокхаузен (1928–2007) — немецкий композитор и дирижер, одна из ключевых фигур музыкального авангарда XX в.

(обратно)

16

Клифф Ричард (Гарри Роджер Уэбб, р. 1940) — британский поп-музыкант и певец, в конце 1950-х выступал с группой The Shadows и позиционировал себя как рок-н-ролльщика и бунтаря, но впоследствии существенно смягчился.

(обратно)

17

Букв.: «О нет, Оно» (англ.).

(обратно)

18

Букв.: «„Уильям Хайнеманн лимитед“ для Белого Охотника Дэвиса». Белые охотники — европейцы и американцы, с коммерческими целями охотившиеся на крупную дичь в Африке.

(обратно)

19

Имеется в виду «De Stijl» (нидерл. «Стиль») — общество художников в Лейдене и одноименный журнал (1917–1931), сформировавшие течение неопластицизма и сильно повлиявшие на архитектуру XX в., в первую очередь — на Баухаус.

(обратно)

20

Хотя могло создаться впечатление, что он назвался, к примеру, в честь ирландского поэта-романтика и автора песен Томаса Мура (1779–1852), друга и биографа Джорджа Гордона Байрона.

(обратно)

21

Сэр Кеннет Артур Додд (р. 1927) — английский комик, автор песен, актер, выступавший в основном в формате варьете; Джеймс Джозеф Тарбак (р. 1940) — английский комик, популярный телеведущий; оба — уроженцы Ливерпуля.

(обратно)

22

«Просто Уильям» (Just William, 1921–1970) — серия английской детской писательницы Ричмал Кромптон (1890–1969), 39 книг про школьника Уильяма Брауна, который постоянно попадает в переделки.

(обратно)

23

«Пещера» (англ.).

(обратно)

24

Имеется в виду ливерпульская бит-группа Lee Curtis and the All-Stars (1961–1967); Ли Кёртис — псевдоним лидера группы Питера Флэннери.

(обратно)

25

«Как я выиграл войну» (How I Won the War, 1967) — черная военная комедия Ричарда Лестера, экранизация одноименного романа (1963) английского писателя Патрика Райана, в которой главную роль сыграл Майкл Кроуфорд, а основные роли второго плана — Джон Леннон, Джек Макгоурэн, Рой Киннер и Ли Монтегю.

(обратно)

26

Марианна Ивлин Габриэл Фейтфулл (р. 1946) — английская певица, автор песен, актриса, очень популярная в 1960-е; ее менеджером выступал Эндрю Олдэм, менеджер «Роллинг стоунз», в описываемый период она была подругой Мика Джаггера.

(обратно)

27

Энди Капп — персонаж одноименных комикс-стрипов (Andy Capp, с 1957) Реджа Смайта, лодырь, неряха и домосед с севера Англии.

(обратно)

28

Фамилия «Stubbins» образована от английского глагола «stub» — «споткнуться», «удариться ногой».

(обратно)

29

Сэр Питер Томас Блейк (р. 1932) — британский художник, представитель поп-арта.

(обратно)

30

«Дикарь» (The Wild One, 1953) — драма американо-венгерского режиссера Ласло Бенедека, демонизировавшая байкерские банды и в целом байкерскую культуру; Марлон Брандо сыграл Джонни Стрэблера, главаря банды «Черные бунтари», соперничавшей с бандой «Beetles».

(обратно)

31

31 декабря 1965 г. Альфред Леннон выпустил сингл «That’s My Life (My Love and My Home) / The Next Time You Feel Important», написав обе композиции совместно с Тони Картрайтом.

(обратно)

32

Эл Джолсон (Аса Йоэлсон, 1886–1950) — американский певец, звезда ранней поп-музыки, блистал на Бродвее в 1920-х и сыграл в одном из первых полнометражных звуковых фильмов «Певец джаза» (The Jazz Singer, 1927). Песню «Little Pal», проникновенное обращение отца к сыну, Джолсон написал совместно с Б. Дж. Десилвой, Лью Брауном и Рэем Хендерсоном.

(обратно)

33

«Begin the Beguine» (1938) — популярный стандарт Коула Портера.

(обратно)

34

«Let Him Go, Let Him Tarry» — ирландская народная песня, мажорный монолог покинутой девушки, которая полна решимости пережить расставание с бывшим возлюбленным. «Wee Willy Winkie» — шотландская детская песня на стихи Уильяма Миллера про мальчика, который не желает ложиться спать.

(обратно)

35

Джон Элвин Рэй (1927–1990) — американский певец, пианист и автор песен, популярный в 1950-х; в своем творчестве использовал элементы блюза и джаза и считается непосредственным предшественником рок-н-ролла, повлиявшим, в частности, на Элвиса Пресли. Фрэнки Лейн (Франческо Паоло Ловеккьо, 1913–2007) — популярный американский эстрадный певец и автор песен.

(обратно)

36

«Школьные джунгли» (Blackboard Jungle, 1955) — социальная драма Ричарда Брукса по одноименному роману Эвана Хантера об учителе, который работает с трудными подростками.

(обратно)

37

Лонни Донеган (Энтони Джеймс Донеган, 1931–2002) — популярный британский скиффл-музыкант, считался королем скиффла и одним из крупнейших факторов влияния на музыкальную сцену 1960-х. «Rock Island Line» («Железная дорога „Рок-айленд“», 1929) — американская фолк-композиция, изначально написанная Клэренсом Уилсоном; помимо Лонни Донегана, песню записывали Ледбелли, Джордж Мелли, Бобби Дэрин, The Weavers и Джонни Кэш.

(обратно)

38

«Heartbreak Hotel» (1955) — песня Томми Дёрдена, Мэй Борен Экстон и Элвиса Пресли, записанная последним в 1956-м.

(обратно)

39

«That’ll Be the Day» (1956) — песня Бадди Холли и Джерри Эллисона; The Quarrymen сыграли ее на своей первой демозаписи.

(обратно)

40

День Империи, в 1958 г. переименованный в День содружества наций, отмечается во второй понедельник марта.

(обратно)

41

Артур Боуден Эски (1900–1982) — английский эстрадный комик и киноактер. Джеймс Лейвер (1899–1975) — английский критик, музейный куратор, историк искусства и моды. Джон Моррис (барон Моррис Борт-и-Геста; 1896–1979) — британский юрист, лорд-судья. Сэмюэл Сидни Силвермен (1895–1968) — британский политик-лейборист, борец со смертной казнью.

(обратно)

42

«Мелодисты в масках» (англ.).

(обратно)

43

«Царица Савская» (The Queen of Sheba, 1921) — немой американский фильм режиссера Дж. Гордона Эдвардса с Бетти Блайт и Фрицем Лейбером в главных ролях.

(обратно)

44

«Thanks for the Buggy Ride» (1926) — песня Джулза Баффано, популярная в исполнении Фрэнка Крамита; «Horsy Keep Your Tail Up» — песня Уолтера Хирша и Берта Каплана; обе композиции жизнерадостны до легкого идиотизма.

(обратно)

45

Эрик Дилейни (1924–2011) — английский свинговый ударник, руководитель оркестра.

(обратно)

46

Уи Уилли Харрис (Чарльз Уильям Харрис, р. 1933) — английский музыкант и поп-певец, один из первых британских исполнителей рок-н-ролла.

(обратно)

47

«All Shook Up» (1956) — песня Отиса Блэкуэлла, записанная Элвисом Пресли в 1957 г.

(обратно)

48

«A White Sport Coat (and a Pink Carnation)» (1957) — песня американского певца и автора песен Марти Роббинса про школьника, который, невзирая на разбитое сердце, собирается на школьный бал в белом пиджаке с розовой гвоздикой.

(обратно)

49

Тони Кёртис (Бернард Шварц, 1925–2010) — популярный американский киноактер; что касается прически, на вершине славы он обычно носил рокабильный кок под Элвиса Пресли.

(обратно)

50

«Maggie May» (1757) — народная ливерпульская песня о проститутке, которая обворовывает моряка; «Битлз» впоследствии записали фрагмент этой песни на альбоме «Let It Be».

(обратно)

51

«Twenty Flight Rock» (1956) — песня американского певца и гитариста-рокабилли Эдди Кокрэна (Эдвард Реймонд Кокрэн, 1938–1960) и Неда Фэрчайлда, впервые прозвучавшая в исполнении Кокрэна в фильме Фрэнка Тэшлина «Эта девушка не может иначе» (The Girl Can’t Help It, 1956).

(обратно)

52

«Be-Bop-A-Lula» (1955) — композиция одного из первых американских голосов рок-н-ролла и рокабилли Джина Винсента (Винсент Юджин Крэддок, 1935–1971) и Билла Дэвиса; в исполнении Винсента она тоже звучит в фильме «Эта девушка не может иначе».

(обратно)

53

«Бунтари» (англ.).

(обратно)

54

«Don’t You Rock Me Daddy О» (1956) — песня Билла Варли и Уолли Уайтона (вариация на тему народной песни «Sail Away Ladies»), в 1956 г. записанная The Vipers Skiffle Group, одним из самых известных в тот период скиффл-коллективов; сингл продюсировал Джордж Мартин в «Парлофоне», и пластинка попала на 10-е место в чартах.

(обратно)

55

«Raunchy» (1957) — инструментал американского рок-н-ролльного музыканта Билла Джастиса и Сидни Мэнкера с альбома Джастиса «Cloud 9».

(обратно)

56

«Король Креол» (King Creole, 1958) — музыкальная драма американского режиссера Майкла Кёртиса; Элвис Пресли сыграл главную роль — Дэнни Фишера, чья непростая судьба разворачивается в декорациях Нового Орлеана, — и называл это своей любимой киноролью.

(обратно)

57

«Радуги» (англ.).

(обратно)

58

«Любовник леди Чаттерлей» (Lady Chatterley’s Lover, 1928) — роман английского писателя Дэвида Герберта Лоуренса; много лет считался скандальным и в 1928–1960 гг. был запрещен в Великобритании. «Рассказ мельника» (The Miller’s Tale) — новелла из цикла «Кентерберийские рассказы» (The Canterbury Tales, ок. 1387–1400) английского поэта Джеффри Чосера; цикл был запрещен в США по закону Комстока 1873 г., налагавшему запрет на распространение «непристойных» материалов, в том числе эротической литературы.

(обратно)

59

«Stairway to Paradise» (1922) — композиция Джорджа Гершвина, написанная для бродвейского ревю George White’s Scandals.

(обратно)

60

Имеется в виду американский госпел «When the Saints Go Marching In» (или «The Saints»), который «Битлз» в 1961 г. и в самом деле записали в Гамбурге с Тони Шериданом.

(обратно)

61

«Move It» (1958) — песня Иэна Сэмуэлла, которую Клифф Ричард впервые записал с группой The Drifters (впоследствии ставшей группой The Shadows).

(обратно)

62

Очевидно, имеется в виду популярная песня 1933 г. Ричарда Роджерса и Лоренца Харта, которая считается источником распространившейся в западной поп-музыке «аккордовой последовательности 1950-х» — I — vi — IV–V.

(обратно)

63

Кэрролл Ричард Левис (1910–1968) — англо-канадский охотник за талантами, импресарио, телевизионный и радиоведущий, сотрудничал с Би-би-си с 1935 г., а передачу «Молодые открытия Кэрролла Левиса» (The Carroll Levis Discovery Show) вел все 1950-е.

(обратно)

64

Факсимиле письма — см. на стр. 54–55.

(обратно)

65

Cricket (англ.) — сверчок, а также английская спортивная игра крикет.

(обратно)

66

Жуки (англ.).

(обратно)

67

Билли Фьюри (Рональд Уильям Уайчерли, 1940–1983) — популярный английский певец начала эпохи рок-н-ролла, киноактер, уроженец Ливерпуля. Марти Уайлд (Реджинальд Леонард Смит, р. 1939) и Даффи Пауэр (Реймонд Лесли Хауард, 1941–2014) — английские исполнители рок-н-ролла. Джонни Джентл (Джон Эскю, р. 1936) — британский поп-певец, уроженец Ливерпуля, известный главным образом совместными гастролями с «Битлз», описанными ниже.

(обратно)

68

Рудольф Валентино (Родольфо Альфонсо Раффаэлло Пьетро Филиберт Гульельми ди Валентина д’Антоньела, 1895–1926) — итальянский актер, звезда немого кино, секс-символ 1920-х.

(обратно)

69

Псевдоним автора составлен из имен одного из родоначальников рок-н-ролла, американского пианиста и автора-исполнителя Фэтса («Толстяка») Домино (Антуан Доминик Домино, р. 1928); великого джазового пианиста, композитора, аранжировщика и руководителя джаз-бандов Дюка Эллингтона (Эдварда Кеннеди Эллингтона, 1899–1974) и американского блюзового и фолк-музыканта и вокалиста Ледбелли (Хьюди Уильям Ледбеттер, 1889–1949).

(обратно)

70

«Алжир» (Algiers, 1938) — американская драма Джона Кромвелла; в фильме французский вор, промышляющий кражей драгоценностей, прячется в алжирском квартале Касба.

(обратно)

71

Хауард Уильям Кейси (р. 1937) — британский рок-саксофонист, основатель группы Derry and the Seniors; впоследствии, в 1970-х, сотрудничал с Полом Маккартни и группой Wings.

(обратно)

72

Песня Фреда Уайза, Бена Уайсмена, Кей Туми и Берта Кемпферта «Wooden Heart» была написана по мотивам немецкой (вюртембергской) народной баллады «Muss i denn» и поется отчасти на швабском диалекте. Песня прозвучала в романтической комедии «Солдатский блюз» (G. I. Blues, 1960) с Элвисом Пресли в главной роли, а соответствующий сингл (1960) Пресли был популярен в Великобритании в 1961 г.

(обратно)

73

«Помпеем» английские моряки по многочисленным, но не вполне ясным причинам называют город Портсмут.

(обратно)

74

«Walk Don’t Run» (1954) — инструментальная композиция джазового гитариста Джонни Смита, которую в аранжировке (1956) Чета Эткинса записала американская группа The Ventures, чей сингл (1960) достиг мировой популярности.

(обратно)

75

Драчуны (нем.).

(обратно)

76

Жан Морис Эжен Клеман Кокто (1889–1963) — французский писатель, кинематографист, художник, одна из центральных фигур французской культуры первой половины XX в., авангардист, сильно повлиявший в том числе на сюрреалистов.

(обратно)

77

Аннунцио Паоло Мантовани (1905–1980) — англо-итальянский дирижер и композитор, который прославился многочисленными исполнениями «легкой музыки», выпустил немало пластинок; за ношением длинных волос замечен, впрочем, не был.

(обратно)

78

Джефф Чандлер (Айра Гроссел, 1918–1961) — американский киноактер, продюсер и певец, популярная кинозвезда 1950-х, за роль в фильме Делмера Дейвза «Сломанная стрела» (Broken Arrow, 1950) был номинирован на премию «Оскар».

(обратно)

79

«(Baby) Hully Gully» (1959) — песня Фреда Следжа Смита и Клиффорда Голдсмита, впервые записанная американской ду-уоп-группой The Olympics и породившая моду на одноименный танец.

(обратно)

80

Сэр Джон Филип Уильям Дэнкворт (1927–2010) — английский джазовый композитор, саксофонист и кларнетист. Хамфри Ричард Адин Литтелтон (1921–2008) — английский джазовый музыкант и радиоведущий, трубач-самоучка, руководитель оркестра, популярный в период возрождения традиционного джаза. Экер Билк (Бернард Стэнли Билк, 1929–2014) — английский джазовый кларнетист и вокалист. Крис Барбер (Дональд Кристофер Барбер, р. 1930) — английский джазовый тромбонист, руководитель The Chris Barber Band (с 1954).

(обратно)

81

«She’ll Be Coming ‘Round the Mountain» — американская народная песня конца XIX в., некогда спиричуэл, а ныне детская песенка.

(обратно)

82

Питер Селлерс (Ричард Генри Селлерс, 1925–1980) — английский комик и киноактер; индийский акцент он изображал нередко — в частности, в романтической комедии Энтони Аскуита «Миллионерша» (The Millionairess, 1960) с Софи Лорен, где сыграл врача-индийца.

(обратно)

83

«My Bonnie Lies Over the Ocean» — шотландская народная песня.

(обратно)

84

На Харли-стрит в лондонском районе Мэрилебон с XIX в. располагаются частные кабинеты дорогих врачей.

(обратно)

85

«Целый подвал грохота» (англ.).

(обратно)

86

Питер Гленвилл (Питер Патрик Брейбазон Браун, 1913–1996) — крупный английский театральный и киноактер, режиссер.

(обратно)

87

Эдмундо Рос (Эдмунд Уильям Росс, 1910–2011) — тринидадско-венесуэльский музыкант, вокалист и аранжировщик, работавший в Англии, руководитель популярного латиноамериканского оркестра (Edmundo Ros and His Orchestra).

(обратно)

88

Брайан Бедфорд (1935–2016) — английский театральный шекспировский актер, семь раз номинировался на премию «Тони».

(обратно)

89

Сюзанна Йорк (Сюзанна Йоланда Флетчер, 1939–2011) — английская театральная и киноактриса; помимо прочего, номинировалась на «Оскар» за роль в драме Сидни Поллака «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» (They Shoot Horses, Don’t They?, 1969). Джоанна Элизабет Данэм (1936–2014) — английская театральная и телевизионная актриса. Альберт Финни (р. 1936) — английский театральный, а затем киноактер; играл в приключенческой комедии Тони Ричардсона «Том Джонс» (Tom Jones, 1963) вместе с Сюзанной Йорк, в мюзикле «Энни» (Annie, 1982) Джона Хьюстона, в криминальной драме братьев Коэн «Перекресток Миллера» (Miller’s Crossing, 1990), в трагикомедии «Крупная рыба» (Big Fish, 2003) Тима Бёртона, в одном из фильмов бондианы «007: Координаты „Скайфолл“» (Skyfall, 2012) Сэма Мендеса и т. д. Питер О’Тул (1932–2013) — британо-ирландский театральный шекспировский и киноактер, обладатель семи номинаций на «Оскар».

(обратно)

90

Энн Шелтон (Патриша Жаклин Сибли, 1923–1994) — английская вокалистка, популярная радиоперсона периода Второй мировой войны.

(обратно)

91

«Рождение ребенка» (англ.).

(обратно)

92

Энтони Ньюли (1931–1999) — английский театральный и киноактер, рок-н-ролльный певец, выпускал музыкальные и комические пластинки, а его песни, написанные в соавторстве с Лесли Брикассом, исполняли, помимо прочих, Сэмми Дэвис-мл., Ширли Бэсси и т. д.

(обратно)

93

«The Sheik of Araby» (1921) — джазовый стандарт, написанный Гарри Б. Смитом, Фрэнсисом Уилером и Тедом Снайдером в качестве отклика на фильм «Шейх» с Рудольфом Валентино. «Red Sails in the Sunset» (1935) — песня Хью Уильямса (Вильгельма Гроса) и Джимми Кеннеди, особенно популярная в исполнении Нэта Кинга Коула (1951). «Like Dreamers Do» (1959) — ранняя композиция дуэта Леннона — Маккартни.

(обратно)

94

«Пит — лучший» (англ.).

(обратно)

95

Очевидно, имеется в виду Джошуа Александр Лосс (1909–1990), британский музыкант, композитор, руководитель Joe Loss Orchestra, популярный в период расцвета британских биг-бандов.

(обратно)

96

Кольца (англ.).

(обратно)

97

Зд.: звездный час (англ.).

(обратно)

98

The Big Three (1959–1966) — ливерпульская бит-группа, наследники группы Cass & The Cassanovas; в 1962–1963 гг. были клиентами Брайана Эпстайна — он отправил их на гастроли в Гамбург и устроил им запись сингла «Some Other Guy» в «Декке».

(обратно)

99

Black — черный, white — белый (англ.).

(обратно)

100

Kingsize Taylor and the Dominoes (1958–1964) — ливерпульская рок-н-ролльная группа, с которой до начала сольной карьеры выступала Силла Блэк.

(обратно)

101

Лайтнин Хопкинс (Lightnin’ Hopkins, Сэм Джон Хопкинс, 1912–1982) — техасский кантри-блюзовый певец и гитарист.

(обратно)

102

«Нас с братом» (англ.). Боб (1907–1985) и Альф (1910–2012) Пирсоны — британский эстрадный поющий дуэт в традициях варьете, выступавший в 1920–1980-х. «My Brother and I» — цитата из песни, которой они открывали свои выступления.

(обратно)

103

The Five Smith Brothers — эстрадный вокальный квинтет (Альфред, Гарольд, Мартин, Ройстон и Стэнли Смиты), выступал на сцене и по радио, а также записывал пластинки в 1932–1956 гг.

(обратно)

104

Сэр Джеймс Шенд (1908–2000) — шотландский музыкант, игравший шотландскую народную музыку на некой разновидности баяна; «The Bluebell Polka» была записана им с оркестром в 1955 г.

(обратно)

105

Виктор Марлборо Сильвестр (1900–1978) — английский танцор, музыкант, руководитель оркестра, популярная фигура эпохи развития британской танцевальной музыки.

(обратно)

106

Питер Устинов (1921–2004) — английский артист, обладатель многочисленных талантов, писатель, кинематографист, радио- и телеведущий. Сингл «Mock Mozart / Phoney Folk-Lore» («Мнимый Моцарт / Фальшивый Фольклор», 1953) он записал с британским актером Энтони Хопкинсом.

(обратно)

107

Фландерс и Суонн — британский комический эстрадный дуэт актера и певца Майкла Фландерса (1922–1975) и композитора и автора песен Дональда Суонна (1923–1994); «Парлофон» выпускал их пластинки с 1957 г.

(обратно)

108

«Beyond the Fringe» («За гранью») — британское комическое ревю (Питер Кук, Дадли Мур, Алан Беннетт, Джонатан Миллер) с отчетливой склонностью к сюрреалистическому юмору и пренебрежению к авторитетам; труппа дебютировала в Эдинбурге в 1960 г. и стала провозвестником подъема британской сатирической комедии десятилетия. Премьера ревю в Fortune Theatre в Вест-Энде состоялась 10 мая 1961 г., а впоследствии труппа активно выступала за рубежом, в том числе на Бродвее.

(обратно)

109

The Goon Show (1951–1960) — сюрреалистическая комедийная радиопередача на BBC Home Service, которую записывали британские комики Спайк Миллиган, Питер Селлерс и Гарри Секом.

(обратно)

110

The Establishment (1961–1964) — лондонский ночной клуб Питера Кука и Николаса Луарда, который задумывался как джазовый, но стал одной из ключевых площадок возрождающейся британской сатирической комедии. На пластинке 1963 г., которую продюсировал Джордж Мартин, были записаны скетчи британских актеров Джона Бёрда, Джона Форчуна, Элинор Брон и Джереми Гайдта.

(обратно)

111

«Люди и места» (People and Places) — одно из названий ежевечернего выпуска новостей канала Granada Television.

(обратно)

112

Песню «How Do You Do It?» написал Митч Мёрри; помимо «Битлз», от нее отказались Адам Фейт и Брайан Пул.

(обратно)

113

The Springfields (1960–1964) — британское поп-фолк-трио (Дасти Спрингфилд, Том Спрингфилд, Майк Хёрст); после распада трио Дасти Спрингфилд (Мэри Изобел Кэтрин Бернадетт О’Брайен, 1939–1999) успешно продолжила карьеру сольно.

(обратно)

114

Улица Жестяных Кастрюль (Tin Pan Alley) — нью-йоркский район музыкальных магазинов и издательств.

(обратно)

115

Джеральдо (Джеральд Уолкен Брайт, 1904–1974) — английский руководитель оркестра эпохи расцвета британской «легкой музыки», в 1945 г. — дирижер The Geraldo Orchestra.

(обратно)

116

Дональд Пирс (1908–1973) — популярный валлийский певец, более всего известный исполнением композиции «In a Shady Nook by a Babbling Brook». Дэвид Уитфилд (1925–1980) — популярный британский тенор, в Великобритании и США известный песней «Cara Mia» в сопровождении оркестра Мантовани.

(обратно)

117

Примо Скала (Генри Бидгуд, 1898–1957) — английский композитор и дирижер.

(обратно)

118

Имеется в виду песня американца Карла Сигмена из британского телесериала «Приключения Робин Гуда» (The Adventures of Robin Hood, 1955–1959) с Ричардом Грином в главной роли. По другим данным, песня заняла в британских чартах 14-е место.

(обратно)

119

Телепередача для подростков «Спасибо счастливым звездам» (Thank Your Lucky Stars) выходила на ITV в 1961–1966 гг.

(обратно)

120

Фрэнсис Эдвард Айфилд (р. 1937) — англо-австралийский эстрадный и кантри-певец, чьи синглы не раз фигурировали в британских чартах начала 1960-х.

(обратно)

121

Крис Монтес (Эзекиэл Кристофер Монтанес, р. 1943) — американский гитарист и вокалист в традициях рок-н-ролла, легкой эстрады и латиноамериканской музыки (попеременно). Томас Дэвид Роу (р. 1942) — американский поп-певец и автор песен.

(обратно)

122

Рой Келтон Орбисон (1936–1988) — американский рок-певец, автор-исполнитель с характерной исполнительской манерой и огромным вокальным диапазоном.

(обратно)

123

Братья Маркс [Леонард (Чико), Адольф, он же Артур (Харпо), Джулиус Генри (Граучо), Милтон (Гаммо) и Герберт Манфред (Зеппо)] — американская комическая семейная труппа, в основном в жанре фарса, балагана и комедии абсурда, в 1905–1949 гг. выступавшая в варьете, в театре и снявшаяся в 15 фильмах.

(обратно)

124

Стоун равен 14 фунтам, или 6,34 кг.

(обратно)

125

The Fourmost (с 1964) — ливерпульская бит-группа, в основном известная синглом «A Little Loving» (1964).

(обратно)

126

Трио The Scaffold (1964–1977) работало в основном на стыке музыки, поэзии и комедии.

(обратно)

127

В 1963 г. выяснилось, что английская танцовщица Кристин Маргарет Килер (р. 1942) одновременно состояла в связи с Джоном Профьюмо (1915–2006), военным министром кабинета консерваторов Гарольда Макмиллана, и с военно-морским атташе СССР и шпионом Евгением Ивановым (1926–1994). В результате скандала Профьюмо подал в отставку, Иванов в Москве попал в опалу, лондонский остеопат и светский лев Стивен Уорд, через которого Килер познакомилась с обоими, был судим и покончил с собой, а Килер за все это оправдывается по сей день.

(обратно)

128

«Воскресный вечер в лондонском „Палладиуме“» (Sunday Night at the London Palladium, 1955–1967) — британская эстрадная передача, снималась в одноименном вест-эндском театре.

(обратно)

129

Энтони Чарльз Роберт Армстронг-Джонс, 1-й граф Сноудон (1930–2017) — британский фотограф и кинематографист, муж принцессы Маргарет, младшей сестры королевы Елизаветы II.

(обратно)

130

На самом деле американская певица и комическая актриса Софи Такер (1887–1966) выступала в «Королевском варьете» в 1926 г., а в 1963-м перед «Битлз» выступала английская певица Сьюзен Мон (Мэриэн Мон, р. 1938). Пол высказался перед третьей песней битловского сета, «Till There Was You» Мередита Уилсона, — сказал, что им приятно исполнить песню, которую исполняла и их «любимая американская группа» Софи Такер (весьма корпулентная, отчего комментарий и вызвал хохот в зале).

(обратно)

131

Географически Слау находится в Беркшире, в 21 миле от Лондона и в 3 милях от Виндзора, а в общественном сознании зачастую воспринимается как весьма неприятный город с высоким уровнем преступности и низким уровнем развития.

(обратно)

132

Во время Второй Англо-бурской войны (1899–1902) буры 217 дней осаждали город Мафекинг, но так и не смогли его взять. Снятие осады и освобождение гарнизона, оборонявшего город, праздновалось в Англии очень бурно.

(обратно)

133

«Oh Come, All Ye Faithful» («Adeste Fideles») — рождественский гимн неизвестного авторства.

(обратно)

134

Экранизировать роман Маргарет Митчелл «Унесенные ветром» (Gone with the Wind, 1939) отказались несколько кинокомпаний, в том числе Metro-Goldwyn-Mayer, RKO Pictures, Warner Brothers и Selznick International Pictures (которая после публикации романа передумала). Дэррил Зэнук и 20th Century Fox отказались, потому что на этот проект компании не хватало денег.

(обратно)

135

«Blue Hawaii» (1960) — четырнадцатый альбом Элвиса Пресли, саундтрек одноименной музыкальной комедии Нормана Торога с Пресли в главной роли.

(обратно)

136

«Жюри музыкального автомата» (Juke Box Jury, 1959–1990) — телепередача BBC Television Service (BBC 1), в которой приглашенные звезды в присутствии живой аудитории оценивали музыкальные новинки.

(обратно)

137

Томми Куикли (Томми Куигли, р. 1945) — ливерпульский рок-н-ролльный певец; первый сингл («Tip of My Tongue», 1963) для него написали Леннон — Маккартни.

(обратно)

138

Свенгали — персонаж готического романа Джорджа Дюморье «Трильби» (Trilby, 1894), музыкант, который гипнотизирует героиню, чтобы она могла петь на оперной сцене.

(обратно)

139

Дора Брайан (Дора Мэй Броудбент, 1923–2014) — английская театральная, телевизионная и киноактриса. Песню «All I Want for Christmas Is a Beatle» («На Рождество хочу только битла», 1963) написала Глэдис Бентон.

(обратно)

140

The Everly Brothers (Дон и Фил Эверли, 1951–1973) — американский рок-н-ролльный и кантри-дуэт.

(обратно)

141

«Bachelor Boy» (1962) — песня Брюса Уэлча и Клиффа Ричарда из британского музыкального фильма-путешествия Питера Йейтса «Летние каникулы» (Summer Holiday, 1963) с Клиффом Ричардом в главной роли при участии The Shadows.

(обратно)

142

Очевидно, имеется в виду британский политик-консерватор и предприниматель Дэвид Бернард Монтгомери, 2-й виконт Монтгомери Аламейнский (р. 1928), сын британского офицера, участника обеих мировых войн фельдмаршала Бернарда Ло Монтгомери, 1-го виконта Монтгомери Аламейнского (1887–1976).

(обратно)

143

«Моды и рокеры» (Mods and Rockers, 1963) — бит-балет, поставленный британским хореографом Питером Дарреллом, вариация на тему «Вестсайдской истории» (и «Ромео и Джульетты») о двух соперничающих молодежных бандах. В балете использовались композиции «Битлз», премьера состоялась 18 декабря 1963 г. в лондонском Театре принца Чарльза.

(обратно)

144

Мюррей «К» Кауфман (1922–1982) — музыкальный импресарио, диджей нью-йоркской радиостанции «1010 WINS» (с 1924), принадлежащей «Радио Си-би-эс», одной из первых американских радиостанций, транслировавших рок-н-ролл, и одной из старейших исключительно новостных радиостанций в США (с 1965).

(обратно)

145

Гарольд Джозеф Ласки (1893–1950) — британский политолог, экономист и писатель левого толка.

(обратно)

146

Фрэнки Авалон (Фрэнсис Томас Аваллоне, р. 1940) — итало-американский певец и актер, подростковый кумир конца 1950-х, звезда «пляжных комедий» 1960-х.

(обратно)

147

The Dave Clark Five (1958–1970) — английская поп-рок-группа, второй (после «Битлз») авангардный отряд музыкального «британского вторжения» в США; песню «Glad All Over» написали участники группы Дэйв Кларк и Майк Смит.

(обратно)

148

Вики (Виктор Уайс, 1913–1966) — британский карикатурист, сотрудничал с Evening Standard, Daily Mirror и News Chronicle.

(обратно)

149

На корпусе самолета буквы «BEA» означали British European Airways.

(обратно)

150

Нельсон Олдрич Рокфеллер (1908–1979) — американский бизнесмен и политик, в 1959–1973 гг. — губернатор штата Нью-Йорк.

(обратно)

151

Зд.: «„Битлз“, мы вас любим, любим еще как» (англ.).

(обратно)

152

Джеймс Дэвид Грэм Нивен (1910–1983) — шотландский актер, полвека работавший в Голливуде, в основном в амплуа аристократических британцев. Ширли Маклейн (р. 1934) — американская киноактриса и писательница, шестикратная номинантка на «Оскар» и обладательница «Оскара» за лучшую женскую роль в фильме «Язык нежности» (Terms of Endearment, 1983) Джеймса Л. Брукса.

(обратно)

153

Кассиус Марселлус Клей-мл. (впоследствии более известный как Мохаммед Али; 1942–2016) — американская звезда бокса в тяжелом весе.

(обратно)

154

В рус. пер. А. Курбановского — «Пишу как пишется».

(обратно)

155

Правый ящик — например, письменного стола (англ.).

(обратно)

156

«Фойлз» (Foyles, с 1903) — книжный магазин в Лондоне на Чаринг-Кросс-роуд; традиция литературных обедов в «Фойлз» была заложена в 1930 г. и соблюдается по сей день.

(обратно)

157

«Вашему лицу сопутствует удача» («You have a lucky face») — фраза, с которой уличные мошенники заводят разговор с потенциальной жертвой; затем, как правило, следуют предсказания счастливой судьбы, якобы угадывание мыслей и выманивание денег.

(обратно)

158

«На помощь!» (англ.)

(обратно)

159

Премия Айвора Новелло за создание песен, названная в честь валлийского эстрадного артиста, выдается с 1955 г. За весь период своего существования «Битлз» получили ее 12 раз за 10 разных песен.

(обратно)

160

Саймон Нейпир-Белл (р. 1939) — английский музыкальный менеджер; среди его клиентов в разные периоды карьеры были The Yardbirds, Марк Болан, Ultravox, Boney M, Wham! и т. д.; помимо всего прочего, продюсировал пластинки The Scaffold.

(обратно)

161

«Потрясающий день» (A Smashing Day, 1962) — пьеса Алана Плейтера; премьера состоялась в феврале 1966 г. в New Arts Theatre, в составе актеров были Бен Кингсли и Роберт Пауэлл.

(обратно)

162

«В интересном положении» (The Family Way, 1966) — комедийная драма Роя Боултинга по пьесе Билла Нотона «Всему свое время» (All in Good Time, 1963).

(обратно)

163

«Автобиография йога» (Autobiography of a Yogi, 1946) — книга индийского йогина Парамахансы Йогананды (1893–1952), одна из первых работ, познакомивших западного читателя с понятиями йоги и медитации.

(обратно)

164

«Наш мир» (Our World) стал первой международной телевизионной трансляцией в прямом эфире; помимо «Битлз», в ней участвовали Мария Каллас и Пабло Пикассо, представлявшие свои страны.

(обратно)

165

В переносном смысле — «перекати-поле» (англ.).

(обратно)

166

Джон Леннон и Джордж Харрисон выступили в передаче известного британского телеведущего сэра Дэвида Пэрадина Фроста (1939–2013) The Frost Programme дважды, 29 сентября и 4 октября 1967 г.

(обратно)

167

Лорд Эдвард Крисчен Дэвид Гаскойн-Сесил (1902–1986) — британский историк и биограф; «Макс» (Max, 1964) — биография английского писателя-сатирика, карикатуриста и денди Макса Бирбома (1872–1956).

(обратно)

168

Нил Коннери (р. 1938), младший брат шотландского актера сэра Томаса Шона Коннери (р. 1930), в 1960-е сыгравшего Джеймса Бонда в шести фильмах бондианы, тоже снялся в нескольких фильмах, при этом в первом — «O. K. Connery» (1967) режиссера Альберто Де Мартино — сыграл брата Джеймса Бонда. Колин Хикс (Энтони Хикс, р. 1941), младший брат английского певца и подросткового идола Томми Стила (Томас Уильям Хикс, р. 1936), в 1950-х активно выступал с группой Colin Hicks & The Cabin Boys, которую курировал Ларри Парнз, менеджер Стила; в начале 1960-х потерял голос, на чем его музыкальная карьера завершилась.

(обратно)

169

«Восхищаюсь» (исп.).

(обратно)

170

Билли Дэниэлз (Уильям Бун Дэниэлз, 1915–1988) — афроамериканский певец, популярный в США и Европе с 1930-х, пионер американского телевидения.

(обратно)

171

Зд.: «Весь день они одиноко грустят, / Ждут, когда же им позвонят» (англ.).

(обратно)

172

Мэтт Монро (Теренс Эдвард Парсонз, 1930–1985) — английский поп-вокалист, баритон, «человек с золотым голосом»; с Джорджем Мартином сотрудничал с 1960 г.

(обратно)

173

Дама Ширли Вероника Бэсси (р. 1937) — британская певица, обладательница мощного оперного голоса; помимо прочего, исполняла песни к нескольким фильмам бондианы. Адам Фейт (Терренс Нелхэмс-Райт, 1940–2003) — английский музыкант и певец, подростковый идол. Лулу Кеннеди-Кэрнз (Мари Макдоналд Маклафлин Лори, р. 1948) — шотландская певица, актриса, автор песен и телеведущая, одна из четырех победительниц конкурса «Евровидение» 1969 г. с песней «Boom Bang-a-Bang». Том Джонс (сэр Томас Джон Вудворд, р. 1940) — десятилетиями популярный британский эстрадный певец. Манфред Манн (Михаэль Сепсе Любовиц, р. 1940) — британо-южноафриканский клавишник, композитор, в описываемый период — лидер рок-группы Manfred Mann (1962–1969).

(обратно)

174

Зд.: «Давай люби меня», «ведь я люблю тебя» (англ.).

(обратно)

175

Да́леки — инопланетные злодейские киборги, приверженцы околонацистской идеологии из британского фантастического телесериала «Доктор Кто» (Doctor Who, с 1963); персонажей придумал Терри Нейшн, первый дизайн создал Реймонд Кьюсик.

(обратно)

176

Ты боишься, когда выключаешь свет? (англ.)

(обратно)

177

Веришь в любовь с первого взгляда? (англ.)

(обратно)

178

Конечно, так бывает сплошь и рядом (англ.).

(обратно)

179

«Я справлюсь, если друзья слегка помогут» (англ.).

(обратно)

180

«Мне просто прекрасно» (англ.).

(обратно)

181

«Я знаю, что это мое» (англ.).

(обратно)

182

«Tequila» (1958) — инструментал американской рок-группы The Champs.

(обратно)

183

Что видишь ты, когда выключишь свет? (англ.)

(обратно)

184

Не могу сказать, но знаю, что это мое (англ.).

(обратно)

185

Спиной к стене, если хочешь узреть Его Лик (англ.).

(обратно)

186

Песни регбистов — узкоспециальный жанр застольного вокала, нередко известные песни, адаптированные к специфике команды и зачастую непристойные.

(обратно)

187

Годфри Герберт Уинн (1906–1971) — плодовитый английский писатель, радиоведущий, популярный колумнист Daily Mirror и Sunday Express.

(обратно)

188

«Все лучше и лучше» (англ.).

(обратно)

189

«Edelweiss» (1959) — песня композитора Ричарда Роджерса (1902–1979) и либреттиста Оскара Хаммерстайна II (1895–1960) из мюзикла «Звуки музыки» (The Sound of Music, 1959); в мюзикле ее исполняют капитан фон Трапп и его дети. Английский поп-певец Винсент Хилл (р. 1934) записал ее в 1967 г., и его сингл 17 недель продержался в чартах (в том числе на 2-м месте).

(обратно)

190

Собирайтесь, собирайтесь в волшебное таинственное путешествие (англ.).

(обратно)

191

«Еженедельник „Оккультизм“» (англ.).

(обратно)

192

Пабло Фанк (Уильям Дарби, 1810–1871) — английский антрепренер, первый в Великобритании чернокожий владелец цирка, популярного в Викторианскую эпоху.

(обратно)

193

Зд.: «Я хочу тебя зажечь» (англ.).

(обратно)

194

Зд.: «Читал сегодня новости — ой, блин» (англ.).

(обратно)

195

Зд.: «Вот теперь все знают, сколько дырок… Альберт-Холл» (англ.).

(обратно)

196

Зд.: «Счастливчик, что взял высоту» (англ.).

(обратно)

197

«Доброе утро» (англ.).

(обратно)

198

Букв.: «Мис-тер го-род-ской по-ли-цей-ский си-дит слав-но» (англ.).

(обратно)

199

«Сидит красавцем, как полицейский» (англ.).

(обратно)

200

«Сидя на кукурузных хлопьях, поджидая человека» (англ.).

(обратно)

201

Фургон (англ.).

(обратно)

202

«Сидя в английском загородном саду» (англ.).

(обратно)

203

«Озера грусти, волны радости» (англ.).

(обратно)

204

«Отмерено в новостях», «отмерено в тебе» (англ.).

(обратно)

205

Лягушка-бык (англ.).

(обратно)

206

Джордж Формби-мл. (Джордж Хой Бут, 1904–1961) — английский комический эстрадный и киноактер, автор-исполнитель, популярный в 1930–1940-х; обычно играл на укулеле или банджолеле.

(обратно)

207

«Плачь, малыш, плачь, мама все тебе купит» (англ.).

(обратно)

208

«Проснулся, выпал из кровати, подрал волосы расческой» (англ.).

(обратно)

209

Букв.: «Кукольный дом» (англ.).

(обратно)

210

Имеется в виду дебютный альбом прог-рок-группы Family «Music in a Doll’s House», вышедший 19 июля 1968 г.

(обратно)

211

Енота Рокки (англ.).

(обратно)

212

«Юбилейная кружка с разбитым сердцем» (англ.).

(обратно)

213

Творческий дуэт композитора Ричарда Роджерса и поэта Лоренца Харта (1895–1943); авторы 28 мюзиклов, написанных в период 1919–1943 гг.

(обратно)

214

Помощь, помогать (англ.).

(обратно)

215

«Встречает человека из автомобильного бизнеса» (англ.).

(обратно)

216

Дэвид Льюис Джейкобс (1926–2013) — английский телеведущий; помимо прочего, на Би-би-си конферировал передачу «Жюри музыкального автомата» и дискуссионную программу «Есть вопросы?» (Any Questions?, с 1948).

(обратно)

217

Энни Уокер — персонаж (1960–1983) долгоиграющей британской мыльной оперы «Улица Коронации» (Coronation Street, с 1960), сыгранный Дорис Спид, снобка с манией величия.

(обратно)

218

Грета Гарбо (Грета Ловиса Густафссон, 1905–1990) — американская киноактриса, звезда немого и звукового кино; снималась в 1920–1941 гг., а затем навсегда отказалась сниматься и стала практически затворницей.

(обратно)

219

Эрик Моркам (Джон Эрик Бартоломью, 1926–1984) и Эрнест (Эрни) Уайз (1925–1999) — комический дуэт «Моркам и Уайз» (Morecambe and Wise, 1941–1984), популярные британские комики, ведущие телепрограмм «Двое в своем роде» (Two of a Kind, 1961–1968) и «Шоу Моркама и Уайза» (The Morecambe & Wise Show, 1968–1983); в 1960-х вышло три их кинофильма — «Люди из разведки» (The Intelligence Men, 1965), «Отпуск на Ривьере» (That Riviera Touch, 1966) и «Великолепная пара» (The Magnificent Two, 1967).

(обратно)

220

Хью Хьюз Грин (1920–1997) — английский телеведущий, в 1949–1978 гг. вел телевизионный конкурс талантов Opportunity Knocks, откуда вышли, помимо прочих, Фрэнк Вон и Мэри Хопкин, ставшая одной из первых артисток, спродюсированных «Эппл». Майкл Джон Майлз (1919–1971) — британский телеведущий, в 1955–1968 гг. вел на ITV телеигру Take Your Pick.

(обратно)

221

«Радио „Кэролайн“» (Radio Caroline, 1964–1968) — британская пиратская радиостанция, основанная Ронаном О’Рахилли, вела вещание с борта парома «Кэролайн», стоявшего на якоре в международных водах, и предпочитала транслировать музыку, которой чурались официальные радиостанции (в основном потому, что их репертуар диктовался студиями-мейджорами). 3 марта 1968 г. паром был взят на абордаж, и вещание прекратилось. Впоследствии разные люди с борта разных судов, а затем через спутник периодически возрождали радиостанцию, а в последние годы она перешла на интернет-вещание.

(обратно)

222

В феврале 1967 г. полиция провела рейд в доме гитариста «Роллинг стоунз» Кита Ричардса, а в мае — в доме Брайана Джонса; летом и осенью 1967-го их дела разбирались в суде. К тюремным срокам приговорили Кита Ричардса (за то, что допустил курение марихуаны у себя дома), Джаггера (за хранение четырех таблеток амфетамина) и Джонса (за хранение марихуаны), но приговоры были смягчены по рассмотрении апелляции, и в тюрьму, по счастью, никто не сел.

(обратно)

223

«Человек на все времена» (A Man for All Seasons, 1966) — биографическая драма Фреда Циннеманна по одноименной пьесе и сценарию Роберта Болта о последних годах жизни английского лорд-канцлера, автора «Утопии» сэра Томаса Мора.

(обратно)

224

«Мы разговаривали» (англ.).

(обратно)

225

«В Лос-Анджелесе туман, и мои друзья сбились с пути…» (англ.)

(обратно)

226

«Чудо-стена» (Wonderwall, 1968) — психоделический фильм Джо Мэссота; главные роли в фильме сыграли Джек Макгоурэн, Иэн Куорриер и Джейн Биркин.

(обратно)

227

«Нельзя любить артишоковым сердцем» (англ.).

(обратно)

228

Букв.: «Нельзя слушать ухом цветной капусты», «Не будь абрикосовым дураком» (англ.). Cauliflower ear — заболевание уха, как правило в результате травмы, распространено у профессиональных борцов, боксеров и т. д.; apricot fool — британский десерт, абрикосовое пюре со взбитыми сливками.

(обратно)

229

«Я — это он, как ты — это он, как ты — это я» (англ.).

(обратно)

230

«Boy, you’ve been a naughty girl, you let your knickers down» — «Пацан, ты озорная девчонка, ты снял(а) трусы» (англ.).

(обратно)

231

Кеннет Тайнен (1927–1980) — известный английский театральный критик и писатель, активно выступавший против цензуры в театре и на телевидении.

(обратно)

232

Джейн Мэнсфилд (Вера Джейн Палмер, 1933–1967) — американская театральная, телевизионная и киноактриса, секс-символ 1950-х и 1960-х; помимо много прочего, сыграла в фильме «Эта девушка не может иначе»; погибла в 1967 г. в автокатастрофе.

(обратно)

233

Первоначально «Across the Universe» вышла на альбоме «No One’s Gonna Change Our World», спродюсированном Спайком Миллиганом, в декабре 1969 г.; все доходы от продажи альбома были переданы Фонду охраны дикой природы (WWF). Эта версия впоследствии была переиздана в сборнике синглов «Битлз» «Past Masters. Vol. 2» (1988), а альтернативная версия вошла в состав альбома «Let It Be» (1970).

(обратно)

234

К Рождеству 1965 г. сеть благотворительных организаций «Оксфам» (Oxfam, с 1942) издала в виде открытки рисунок «Толстый попка» из второй книги Джона Леннона A Spaniard in the Works (рус. пер. А. Курбановского — «Испалец в колесе», 1965).

(обратно)

235

В 1966 г. в результате обрушения отвала на деревню Аберван сошел сель, в результате чего погибли 116 детей и 28 взрослых, находившихся в местной школе. После катастрофы Мемориальный фонд катастрофы в Аберване собрал больше полутора миллионов фунтов пожертвований, однако управление этими средствами вызывало немало вопросов и сомнений.

(обратно)

236

«Еврейская хроника» (англ.).

(обратно)

237

Имеется в виду 12-тактовая блюзовая последовательность: в до мажоре — C, F, C, G.

(обратно)

238

«Кэнди» (в рус. пер. «Сладкоежка», Candy, 1968) — фарсовая секс-комедия Кристиана Маркана по мотивам одноименного романа (1958) Терри Сазерна и Мейсона Хоффенберга, сатира на порнографию.

(обратно)

239

Зд.: «Ну вот видишь, Эдди?» (англ.)

(обратно)

240

Дуэт либреттиста сэра Уильяма Швенка Гилберта (1836–1911) и композитора Артура Салливана (1842–1900) в период 1871–1896 гг. создал 14 комических опер, ставших классикой британского музыкального театра, в том числе «Пираты Пензанса» (The Pirates of Penzance; or, The Slave of Duty, 1880) и «Микадо» (The Mikado; or, The Town of Titipu, 1885). В 1890 г. Гилберт поссорился с их общим антрепренером Ричардом Д’Ойли Картом из-за финансовых вопросов (в том числе из-за расходов на новый ковер в театре «Савой», отчего эпизод известен как «коверная ссора»), подал в суд и выиграл, однако на этом его сотрудничество с Салливаном практически завершилось.

(обратно)

241

Уильям Вордсворт, «Нас манит суеты избитый путь…» (The World Is Too Much With Us, ок. 1802), пер. Г. Кружкова.

(обратно)

242

Джеймс Ханратти (1936–1962) был одним из последних людей в Великобритании, приговоренных к высшей мере наказания; семья Ханратти и гражданские активисты еще много лет после казни добивались оправдания Ханратти на основании неубедительности доказательств его вины. Джон Леннон и Йоко Оно отчасти финансировали гражданскую организацию A6 Defence Committee, которая вела эту кампанию. В 2002 г. анализ ДНК подтвердил вину Ханратти.

(обратно)

243

13 мая 1981 г. турецкий террорист Мехмет Али Агджа стрелял в папу римского Иоанна Павла II на площади Святого Петра в Ватикане; папа потерял много крови, но выжил, Агджа был задержан, следующие почти 30 лет за это и другие преступления просидел в тюрьмах Италии и Турции, в итоге принял католичество.

(обратно)

244

«Шпион, который меня любил» (The Spy Who Loved Me, 1977) — десятый фильм бондианы режиссера Льюиса Гилберта с Роджером Муром в роли Джеймса Бонда. «Гуманоид» (L’umanoide, 1979) — фантастический фильм итальянского режиссера Альдо Ладо (под псевдонимом «Джордж Б. Льюис»), имеющий немало общего со «Звездными войнами» Джорджа Лукаса. «Самец на воле» (в рус. пер. «Настоящий мужчина», Il maschio ruspante, 1973) — фильм итальянского режиссера Антонио Рачоппи. «Троглодит» (в рус. пер. «Пещерный человек», Caveman, 1981) — культовый фарс американского режиссера Карла Готтлиба.

(обратно)

245

«Передайте привет Броуд-стрит» (Give My Regards to Broad Street, 1974) — музыкальная драма Питера Уэбба по сценарию Пола Маккартни об одном дне из жизни музыканта; в фильме Пол, Ринго и Линда Маккартни сыграли самих себя, а Барбара Бах — журналистку, с которой знакомится Ринго.

(обратно)

246

Дама Джоан Генриэтта Коллинз (р. 1933) — английская актриса и колумнистка, голливудская звезда.

(обратно)

247

«Чудотворец» (The Magic Christian, 1969) — комедия Джозефа Макграта по мотивам одноименного романа Терри Сазерна; главные роли — эксцентричного магната и бездомного, которого он усыновляет, — сыграли Питер Селлерс и Ринго Старр соответственно, в других ролях снялись Джон Клиз, Ракель Уэлч, Спайк Миллиган, Кристофер Ли и Роман Полански; Пол Маккартни написал для фильма песню «Come and Get It», которую исполнила группа Badfinger. «Настанет день» (That’ll Be the Day, 1973) — драма английского режиссера Клода Уозэма; Ринго Старр сыграл друга Джима Маклейна — главного героя, которого манит рок-н-ролл; в фильме также снялись Билли Фьюри и барабанщик The Who Кит Мун. «Листомания» (Lisztomania, 1975) — байопик Кена Расселла о Франце Листе; Ринго Старр сыграл папу римского, а Листа — солист The Who Роджер Долтри. «Секстет» (Sextette, 1978) — американская музыкальная комедия Кена Хьюза; Мэй Уэст сыграла главную роль кинозвезды, Ринго Старр — режиссера, с которым она работает, в других ролях снялись Тимоти Далтон, Тони Кёртис, Кит Мун и Элис Купер. «Княжна Дейзи» («Принцесса Дейзи», Princess Daisy, 1983) — телевизионный мини-сериал Вариса Хуссейна по мотивам одноименного романа Джудит Кранц; в ленте также сыграла Барбара Бах.

(обратно)

248

«Паровозик Томас и его друзья» (Thomas the Tank Engine & Friends, с 1984) — детский телесериал, созданный Бритт Оллкрофт по мотивам многочисленных рассказов о железной дороге из книг «Железнодорожной серии» (The Railway Series, 1945–2011) преп. У. Одри и Кристофера Одри.

(обратно)

249

«Алиса в Стране чудес» (Alice in Wonderland, 1985) — двухсерийный телевизионный фильм Гарри Хэрриса по мотивам обеих книг Льюиса Кэрролла про Алису.

(обратно)

250

Имеется в виду песня Рональда Мэка «He’s So Fine», в 1963 г. записанная американской женской вокальной группой The Chiffons.

(обратно)

251

«Грустная песня» (англ.).

(обратно)

252

«Я, мне, мой» (англ.).

(обратно)

253

Говард (Хауард) Хьюз (1905–1976) — американский бизнес-магнат, блистательная и эксцентричная звезда американского бизнеса. В 1920–1930-х продюсировал кино, в том числе крайне успешные «Ангелы ада» (Hell’s Angels, 1930) и «Лицо со шрамом» (Scarface, 1932), в 1940–1950-х владел продюсерской и прокатной компанией RKO. Был известным авиатором-рекордсменом и финансировал многочисленные авиаконструкторские разработки. В конце жизни стал затворником.

(обратно)

254

«Самодельное кино» (англ.).

(обратно)

255

Дэвид Теренс Паттнем (барон Паттнем, р. 1941) — британский кинопродюсер, обладатель «Оскара» за лучший фильм (историческую драму «Огненные колесницы» режиссера Хью Хадсона, 1981 г.); в 1970-х, помимо прочего, продюсировал «Настанет день», «Листоманию», байопик Кена Расселла «Малер» (Mahler, 1974) и «Полуночный экспресс» (Midnight Express, 1978) Алана Паркера.

(обратно)

256

«Долгая страстная пятница» (The Long Good Friday, 1980) — британская гангстерская драма Джона Маккензи с Бобом Хоскинсом и Хелен Миррен в главных ролях. «Бандиты времени» (Time Bandits, 1981) — фантастическая сказка Терри Гиллиама, в которой сыграли Шон Коннери, Джон Клиз, Майкл Пейлин, Иэн Холм и др. «Миссионер» (The Missionary, 1982) — британская комедия Ричарда Лонкрейна с Майклом Пейлином и Мэгги Смит в главных ролях. «Рядовые на параде» (Privates on Parade, 1982) — военная комедийная драма Майкла Блейкмора, экранизация одноименной пьесы Питера Николса. «Вода» (Water, 1985) — комедия Дика Клемента с Майклом Кейном в главной роли. «Частное торжество» (A Private Function, 1984) — комедия Малькольма Моубрея с Майклом Пейлином и Мэгги Смит.

(обратно)

257

Аллюзия на: Уильям Шекспир, «Гамлет, принц датский», акт III, сцена 2, пер. М. Лозинского.

(обратно)

258

«Крылья» (англ.).

(обратно)

259

«Mary Had a Little Lamb» («У Мэри был барашек», 1830) — детское стихотворение Сары Джозефы Хейл и Джона Роулстона. Сингл Wings «Mary Had a Little Lamb / Little Woman Love» вышел 12 мая 1972 г.

(обратно)

260

Энгельберт Хампердинк (Арнольд Джордж Дорси, р. 1936) — британский эстрадный певец, исполнитель проникновенных сентиментальных баллад.

(обратно)

261

Зд.: «мяузика для моих ушей», «смазливое личико, может, продержится год-другой» (англ.) — цитаты из песни Джона Леннона «How Do You Sleep?» («Как тебе спится?», 1971), в записи которой принимал участие Джордж Харрисон.

(обратно)

262

Сэр Тревор Роберт Нанн (р. 1940) — английский театральный, телевизионный и кинорежиссер, в 1968–1986 гг. — художественный руководитель «Королевской шекспировской компании».

(обратно)

263

«Энни» (Annie, 1976) — мюзикл Чарльза Страуса и Мартина Чарнина по комикс-стрипам Гарольда Грея «Сиротка Энни» (Little Orphan Annie, 1924–2010). «Бриолин» (Grease, 1971) — мюзикл Джима Джейкобса, Уоррена Кейси и Джона Фаррара о жизни и страстях подростков 1950-х.

(обратно)

264

Имеется в виду Роберт Уильям Уиллис (1942–1999), британский автор песен, который был также менеджером Силлы Блэк.

(обратно)

265

«Пойдем со мной в тюрьму» (англ.). Песня на самом деле называется «Come Go with Me» (1956) — ее сочинил Кларенс Куик и записала ду-уоп-группа The Del-Vikings, и о тюрьме в ней речи не идет.

(обратно)

266

«Пурпурная дымка» (Purple Haze, 1967) — психоделическая песня Джими Хендрикса, записанная The Jimi Hendrix Experience.

(обратно)

267

В 1986 г. Айвен Вон написал книгу «Айвен: жизнь с болезнью Паркинсона» (Ivan: Living with Parkinson’s Disease); он умер в 1993 г.

(обратно)

268

В последующие двадцать с лишним лет Синтия Леннон иногда принимала участие в околобитловских мероприятиях и постепенно распродавала на аукционах сувениры; она умерла после скоротечного рака 1 апреля 2015 г. на Майорке, где жила все последние годы.

(обратно)

269

Майкл Роберт Хэмилтон Холмс Эйкорт (1937–1990) — австралийский магнат южноафриканского происхождения, первый австралийский миллиардер. В 1982 г. он купил Associated Communications Corporation, холдинговую компанию ATV Music, выставил ATV Music на продажу и в 1985 г. продал ее Майклу Джексону.

(обратно)

270

The Osmonds (с 1958) — очень музыкальная американская семья, которая на протяжении своей карьеры выступала в разных составах и разных жанрах, от мужских квартетов а капелла до поп-рока, а также активно снималась на телевидении.

(обратно)

271

Эндрю Ллойд Уэббер (р. 1948) — английский композитор и антрепренер, соавтор многочисленных популярных мюзиклов, в том числе рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда» (Jesus Christ Superstar, 1970, с Тимом Райсом), «Эвита» (Evita, 1978, с Тимом Райсом), «Кошки» (Cats, 1981, на стихи Т. С. Элиота) и «Призрак оперы» (The Phantom of the Opera, 1986, с Чарльзом Хартом).

(обратно)

272

Бой Джордж (Джордж Алан О’Дауд, р. 1961) — британский певец и композитор, вокалист группы новой волны Culture Club (1981–1986).

(обратно)

273

Среди них были The Byrds, The Beach Boys и The Mamas and the Papas.

(обратно)

274

В 1753–1939 гг. пары моложе 21 года сочетались браком в шотландской деревне Гретна-Грин, потому что в Шотландии им не требовалось согласие родителей, а деревня находилась прямо у границы с Англией. После 1939 г. шотландское законодательство ужесточилось, но пары, которые не хотят заранее афишировать свадьбу перед родными, по-прежнему нередко уезжают в Гретна-Грин.

(обратно)

275

Формально каталог «Битлз» принадлежал компании Sony и Майкла Джексона Sony / ATV Music Publishing. После смерти Майкла Джексона (2009) Sony в 2016 г. выкупила его долю и стала единственным обладателем каталога. В январе 2017 г. Пол Маккартни подал на Sony в суд, добиваясь возвращения прав на композиции, написанные им совместно с Джоном Ленноном.

(обратно)

276

«Робин Гуд, Робин Гуд, скачет по долам» (англ.).

(обратно)

277

«Сексапильная Сейди… ты всех надула» (англ.).

(обратно)

278

Рестораны названы в честь американского комического актера, режиссера и сценариста, звезды немого кино Толстяка Арбакла (Роско Конклинга Арбакла, 1887–1933).

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть 1

  1 Джон

  2 Джон и The Quarrymen

  3 Пол

  4 Пол и The Quarrymen

  5 Джордж

  6 Джордж и The Quarrymen

  7 Джон в Художественном колледже

  8 От The Quarrymen до The Moondogs

  9 Стю, Шотландия и The Silver Beatles

  10 «Касба»

  11 Гамбург

  12 Астрид и Клаус

  13 Ливерпуль: Литерленд и «Кэверн»

  14 Замкнутый круг: Ливерпуль и Гамбург

  15 Брайан Эпстайн

  16 Брайан подписывает контракт с «Битлз»

  17 «Декка» и Пит Бест

  18 Ринго

  19 Ринго и «Битлз»

Часть 2

  20 Джордж Мартин и Дик Джеймс

  21 Гастроли

  22 Битломания

  23 США

  24 Британия и снова США

  25 Последние гастроли

  26 Смерть Брайана Эпстайна

  27 «Битлз» — от наркотиков до Махариши

Часть 3

  28 Друзья и родители

  29 Империя «Битлз»

  30 «Битлз» и их музыка

  31 Джон

  32 Пол

  33 Джордж

  34 Ринго

Кода

Постскриптум: 1985 год

Приложение А Memento mori: 2009 год

Приложение Б Дискография «Битлз»

Иллюстрации

Спасибо за иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg