««На знакомом острову…» Пушкинские места на Васильевском острове»

«На знакомом острову…» Пушкинские места на Васильевском острове (fb2) - «На знакомом острову…» Пушкинские места на Васильевском острове (Пушкинский Петербург) 4554K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нина Константиновна Малькова

Нина Малькова «На знакомом острову…»: (Пушкинские места на Васильевском острове)

Корабельщики дивятся, На кораблике толпятся, На знакомом острову Чудо видят наяву: Город новый златоглавый, Пристань с крепкою заставой Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. А.С. Пушкин

От автора

Этот отрывок, взятый в качестве эпиграфа из пушкинской «Сказки о царе Салтане», похож на описание Стрелки Васильевского острова, где до середины Х1Х века размещался торговый порт с многочисленными кораблями у причалов, маяками, выстрелами с Петропавловской крепости, извещавшими о входе в Неву иностранного корабля, и с десятком блестящих маковок церквей и соборов по всему острову.

Васильевский остров, по замыслу основателя новой столицы Петра I, должен был стать центром передовой науки и культуры, общественных, государственных и учебных учреждений. Однако этой идее не суждено было осуществиться: жизнь стихийно перенесла центр на левый берег Невы. Но, несмотря на это, парадная застройка набережной главной водной магистрали города продолжалась и после смерти Петра I.

Автор статьи «Пушкин в Петербурге» Л. Шпионский пишет: «На запад от Петропавловской крепости над водным простором зеркально-спокойной Невы, ярко выделялась панорама Васильевского острова с оживленным портом и Биржей на «стрелке». Здесь набережная на протяжении от Биржи до Академии художеств и дальше до Горного института, предстала перед Пушкиным как некий музей архитектуры».

И это соответствует истине. В 1811 году, когда будущего поэта привезли в столицу для поступления в Лицей, он увидел впервые панораму острова уже завершенной. Город поразил юношу своей красотой, размахом строительства, обликом, совершенно отличным от Москвы. На протяжении всей своей короткой жизни, поэт восхищался Петербургом, воспевал его «строгий, стройный вид», а иногда и «бранил» его:

Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит.

Сам Пушкин на Васильевском острове не жил, но знал этот район хорошо: его родственники, друзья, знакомые, которых поэт навещал в разное время, имели здесь дома, нанимали квартиры. Посещал Пушкин и казенные заведения, размещенные на Острове, селил здесь своих литературных героев, хоронил на Смоленском кладбище любимую няню Арину Родионовну.

Часть домов, освященных именем поэта, до нас не дошла, но некоторые из них еще хранят следы пушкинского времени. Поэтому смею полагать, что жителям и гостям нашего города интересно будет совершить очередную прогулку по памятным местам Васильевского острова вместе с Пушкиным и с этой книжечкой, пятой из серии моих книг «Пушкинский Петербург». Начнем с посещения мест, где жили родственники поэта.

А.П. Ганнибал

Абрам Петрович Ганнибал, прадед А.С. Пушкина по материнской линии, воспитанник и сподвижник Петра I, был увезен восьмилетним мальчиком в Константинополь в качестве заложника, но как сын абиссинского владетельного князя жил в одном из дворцов турецкого султана, которому подчинялась тогда Абиссиния (ныне Эфиопия).

В 1705 году, Савва Рагузинский, греческий купец из Азова, по просьбе Петра I, любившего иметь при дворе арапчат, неизвестным образом раздобыл этого ребенка и подарил русскому царю. За эту услугу Савва получил право торговать по всей России. Мальчика звали Ибрагимом. При крещении в греческую веру его назвали Абрамом с отчеством его августейшего восприемника. Подарок понравился государю, он приблизил смышленого, расторопного арапчонка к себе в услужение, определив ему военное будущее. Когда Абраму исполнилось 17 лет, Петр I отправляет его на 5 лет во Францию учиться фортификации, что помогло юноше стать в дальнейшем крупным специалистом по военно-инженерному делу в России.

Личная жизнь Ганнибала складывалась не очень счастливо. Женившись в 1731 году на красавице-гречанке Евдокии, дочери капитана галерного флота Андрея Диопера, он в первый же год семейной жизни испытал горькое разочарование: его жена через несколько месяцев родила белую девочку, что доказало ее связь с другим мужчиной еще до свадьбы с Ганнибалом. Муж тотчас подал прошение в Синод о расторжении брака, обвиняя Евдокию в прелюбодеянии. Начались разбирательства, которые длились многие годы, в то время как жена была взята под стражу и находилась в заключении более 10 лет. Для решения этого вопроса Абраму Петровичу приходилось часто бывать в Петербурге (он тогда служил в Прибалтике). В эти приезды он останавливался в собственном доме на Васильевском острове, где ему принадлежал участок, занимаемый ныне домами 11 и 13 по Среднему проспекту, вблизи 1-й линии, в приходе Благовещенской церкви. На его участке в 1740-х годах уже были два деревянных строения, в одном из которых и селился обер-комендант города Ревеля А.П. Ганнибал. После перевода из Ревеля в Петербург на должность управляющего Инженерным корпусом Абрам Петрович жил уже здесь постоянно до 1757 года со второй женой и детьми. Белую девочку от первой жены он оставил у себя, дал хорошее воспитание, образование, обеспечил приданым, хотя никогда не допускал ее к себе на глаза.

Бывшая жена Евдокия по распоряжению епископа Никодима была в 1743 году отдана на поруки и жила у знакомых тоже на Васильевском острове в приходе Андреевской церкви.

После раздела участка Ганнибал свою долю и дом продал в 1757 году пастору евангелическо-лютеранской церкви Гиллериусу Геннигу, духовнику своей второй жены, а сам удалился на покой в принадлежавшее ему имение Суйда под Петербургом. Там в 1781 году Абрам Петрович скончался, там же был и похоронен.

Пушкин приходился правнуком Ганнибалу от его второго брака: один из сыновей Ганнибала, Януарий (Осип), был дедом поэта, отцом матери Пушкина, Надежды Осиповны. Своему прадеду и эпохе Петра I поэт посвятил роман «Арап Петра Великого».

Родители А.С. Пушкина

1814 год. Уже три года как старший сын Пушкиных, Александр, учится в Царскосельском лицее. Младший, 9-летний Левушка, тоже готовится стать учеником. Чтобы быть поближе к сыну-лицеисту, родители решают перебраться из Москвы в Петербург, тем более что в январе 1814 года открылся при Лицее Благородный пансион Гауеншильда, преподававшего в самом Лицее немецкий язык. В этот пансион и решили определить Льва.

В конце марта 1814 года мать Пушкина Надежда Осиповна, бабушка Мария Алексеевна, старшая сестра Ольга и младший брат Лев едут в столицу. Отца, Сергея Львовича, служебные поручения задержали в Варшаве, где он занимался делами Комиссариатской комиссии резервной армии в Польше. После приемных экзаменов, 8 апреля Льва зачисляют в пансион, а мать и бабушка начинают наследственные хлопоты.

По прибытии в Петербург семья остановилась на Васильевском острове, о чем узнаем из прошения Надежды Осиповны, в котором она указывает свой адрес: «Жительство имею ныне в Санкт-Петербурге на Васильевском острову в 9 линии на Среднем проспекте в доме Попова». (Современный адрес – участок дома № 38 по Среднему проспекту). В то время это был одноэтажный деревянный дом в 11 окон с мезонином в 5 окон. Пушкины наняли его всего на полгода до приезда Сергея Львовича из Варшавы. После его прибытия в Петербург в октябре 1814 года семья перебралась с Васильевского острова в 3-ю Адмиралтейскую часть на Вознесенский проспект.

Полгода, прожитые в доме Попова, прошли в хлопотах матери по устройству сына Льва в пансион и в оформлении наследственных дел бабушки, для чего требовалось удостоверение относительно отсутствия исков на ее имение в Опочецком уезде. Но, несмотря на занятость и хлопоты, мать и сестра Ольга каждое воскресенье навещали мальчиков в Царском Селе: сначала заходили в пансион за Львом, затем шли к Александру в Лицей. Иногда Александр один навещал младшего брата, где скоро познакомился с его приятелем-однокурсником, Павлом Нащокиным, с которым позднее оба брата дружили всю жизнь. Когда из Варшавы приехал отец, его воскресные посещения сыновей тоже становятся обязательными.

О переселении семьи в район церкви Вознесения, угол Вознесенского проспекта и Екатерининского канала, узнаем из записей в церковно-приходской книге этой церкви.

Рис. 1. Н.О. Пушкина

Рис. 2. С.Л. Пушкин

Дом, который покинули Пушкины на Васильевском острове, простоял в неизменном виде до 1899 года, после чего был снесен. На его месте вырос шестиэтажный дом, где размещались мастерские и склады соседней табачной фабрики, носившей в советское время имя Урицкого.

Е.А. Энгельгардт

Егор Антонович Энгельгардт вошел в культурную историю Петербурга как второй директор Царскосельского лицея. Но мало кому известно, что еще до занятия этого поста он с 1812 по 1816 год возглавлял Педагогический институт, преобразованный в 1816 году в Главный педагогический институт, а в 1819 – в Императорский петербургский университет.

В годы его директорства Педагогический институт размещался на 6-й линии Васильевского острова в доме (современный дом № 15), который позднее неоднократно перестраивался и приспосабливался под различные общественные учреждения. Под № 15 числятся два дома. Правый, небольшой в полтора этажа, был построен в 1720-1730-х годах, левое, более длинное здание в два этажа, – в 1780-х годах. Владельцем и строителем второго здания был архитектор Х.Г. Паульсен. В 1794 году дом был сдан в аренду Учительской семинарии, которая в 1799 году приобрела его в собственность. Сама семинария в 1803 году была преобразована в Учительскую гимназию. Статус этой гимназии часто менялся, о чем уже говорилось выше. В 1807 году Педагогический институт окончили будущие учителя Лицея: историк А.П. Кайданов, философ А.И. Галич и любимый всеми лицеистами А.П. Куницын, преподаватель нравственно-политических наук. О нем Пушкин напишет:

Куницыну дань сердца и вина! Он создал нас, он воспитал наш пламень, Поставлен им краеугольный камень, Им чистая лампада возжена…

Энгельгардт занял пост директора Лицея в январе 1816 года после двухлетнего «безначалия» в этом учебном заведении. Но сначала, памятуя службу молодого Егора Антоновича ординарцем у князя Потемкина, Александр I предложил ему преподавать в Лицее военное дело, на что Энгельгардт ответил: «Кроме оружия у меня в кармане (он имел ввиду садовый ножик) не хочу иметь оружия в Лицее». Когда же он занял пост директора, пушкинскому курсу оставался до выпуска один год, который поэт назвал «счастливейшим годом». Новый директор продолжил основные традиции лицейского воспитания, заложенные Василием Федоровичем Малиновским, первым директором Лицея со дня его основания. Общение с лицеистами было довольно демократичным, практиковалось обращение к ученикам на «ты», за исключением провинившихся, к которым директор обращался подчеркнуто вежливо на «вы»; не возбранялись приглашения ребят к директору домой для участия в домашних вечерах и забавах. Егор Антонович не позволял себе посещать уроки с целью каких-либо проверок, предоставив преподавателям полное управление в классе. Но к 1820-м годам Энгельгардт утратил расположение императора, был обвинен в насаждении либерализма и вольнодумства во вверенном ему учебном заведении, в результате чего в феврале 1823 его отправили в отставку с годовой пенсией 3000 рублей. Своему бывшему воспитаннику Матюшкину отставной директор напишет: «…друг мой, я оставляю Лицей и все те прекрасные мечты, с которыми переселился я сюда… Лицей был предметом моей жизни…» При этом он добавил: «Теперь я буду жить среди лицеистов. Они знают меня, они ценят меня».

Из Царского Села семья Энгельгардтов переезжает на знакомый им Васильевский остров. Оставаясь долгое время не у дел, Егор Антонович до конца жизни поддерживал переписку со многими выпускниками Лицея. Так Федору Матюшкину первому сообщает отставной директор свой новый адрес: «…на Вас. Остр, за Средним проспектом, во 2-й линии в доме Шоберта…» И далее: «Я поселился на краю Васильевского острова в маленькую квартиру, в заду на дворе, и Божье солнышко светит в мои окна не хуже, как в окна дворца». Часто его можно было видеть греющимся на солнце в своем маленьком дворике. Сейчас на этом месте стоит дом № 43, школа советской постройки.

В 1827 году Энгельгардт меняет адрес: он нанимает квартиру уже на Большом проспекте, между 7-й и 8-й линиями в доме Флетчера. Дом до конца XIX века был деревянным, с палисадником и беседкой. Здесь он прожил до 1836 года, часто принимая у себя своих бывших воспитанников. На месте этого деревянного дома в начале 1900-х годов был возведен каменный пятиэтажный доходный дом № 25.

Но жизнь вновь вынуждает поменять квартиру, и Энгельгардт возвращается в 1836 году на 2-ю линию, но теперь уже в дом купца Пальянова. (дом не сохранился, ныне – участок дома № 31). Здесь он часто вспоминает свое прежнее жилье: «Как ни ветх и ни холоден «Hotel Fletcher», но мне было грустно расставаться со старым знакомцем, в котором каждый уголок напоминает о каком-либо происшествии. Новое мое жилище просторнее, теплее и удобнее, но оно новое, я его не знаю, оно мне ничего не говорит».

Рис. 3. Е.А. Энгельгардт

С основания Лицея (1811 год) день 19 октября праздновался как день рождения этого учебного заведения. На многие годы стало традицией собираться в Царском Селе, присутствовать на торжественном акте в самом Лицее, после чего каждый выпуск отмечал дату где-то отдельно. Первый, пушкинский, выпуск 1817 года встречался у кого-либо из одноклассников: чаще всего у старосты Михаила Яковлева, или у Александра Тыркова, иногда у Алексея Илличевского. Энгельгардт, поддерживая связь со многими бывшими лицеистами, неоднократно предлагал объединяться нескольким выпускам для празднования Дня Лицея, но против этого некоторые возражали, особенно Пушкин. До отставки Егор Антонович приглашал своих бывших воспитанников к себе на обед после торжественного акта в лицейском зале. Пушкину не всегда удавалось по жизненным обстоятельствам бывать на встречах. 25-летняя годовщина Лицея была последней в жизни поэта. После его гибели Энгельгардт понял, что с Пушкиным ушла и теплота и сердечность лицейских встреч, что он был их душою и певцом. С годами сходки однокашников становились все малочисленнее, потеряли интерес и остроту.

В год тридцатилетия Лицея (1841 год) Егор Антонович решает объединить вместе выпускников нескольких курсов. Собрались в ближайшее воскресенье (22 октября) на Васильевском острове, на углу 3-й линии и Большого проспекта в доме купца В. Юнкера (Большой пр., дом № 8/4), неподалеку от дома, где жил в это время сам Энгельгардт. На товарищеский обед к четырем часам пришло около 30 человек. Из пушкинских соучеников было в этот день пятеро: Корф, Маслов, Комовский, Яковлев и Бакунин. Из учителей и наставников, помимо самого организатора встречи, Егора Антоновича, присутствовали Кайданов, Георгиевский, Чириков и доктор Пешель.

В 1842 году – вновь юбилей: праздновали 25-летие первого (пушкинского) выпуска Лицея. В Царское Село приехали всего два выпускника 1817 года. Энгельгардт повторяет праздничный обед в ближайшее к 19 октября воскресенье, в том же помещении дома купца Юнкера, в тот же час, что и в предыдущий год. Корф извещал Яковлева: «Это будет не пикник и не складчина, а просто праздник, который Энгельгардт дает на собственный счет».

Дом купца Юнкера, в котором дважды проходили лицейские сходки, был только что перестроен архитектором Г.Р. Цолликофером: каменному одноэтажному на полуподвалах дому были добавлены второй и третий этажи и раздвинуты его границы, как по Большому проспекту, так и по 3-й линии. Дом с тех пор почти не изменил свой облик: сохранились модные в то время эркеры и балконы на чугунных кронштейнах и чугунные решетки, обрамляющие эти балконы. На решетке под аркой ворот можно видеть цифру «1841» (год завершения строительства) и две буквы – «В.Ю.» – вензель владельца. Дом, видимо, сдавался почти весь в наем, т. к. позднее Юнкер построил рядом дом для своей семьи (№ 10).

Местом упокоения Егора Антоновича Энгельгардта стал тоже Васильевский остров: он умер в возрасте 87 лет в 1862 году и был похоронен на Смоленском, лютеранском кладбище; на месте утерянного первоначального памятника стояла типовая кладбищенская раковина. В 1991 году, в 180-ю годовщину со дня основания Лицея, установили гранитный камень с именем погребенного.

Пушкин был знаком со всеми членами семьи директора Лицея: с женой, Марией Яковлевной, тремя сыновьями (тоже лицеистами) и четырьмя дочерьми. По воспоминаниям самого Егора Антоновича, его отношения с Пушкиным были сдержанными. Но, несмотря на это, по окончании Лицея юный выпускник написал в альбоме Энгельгардта такие слова: «Приятно мне думать, что, увидя в книге ваших воспоминаний и мое имя между именами молодых людей, которые обязаны вам счастливейшим годом жизни их, вы скажете: «в Лицее не было неблагодарных».

Отец и сын Мартыновы

Иван Иванович Мартынов и его сын Аркадий имели самое прямое отношение к Царскосельскому лицею: отец принимал активное участие в организации и открытии этого учебного заведения, а сын учился в нем вместе с Пушкиным. В это время Иван Иванович занимал должность директора Департамента народного просвещения, был членом Российской Академии, действительным статским советником и правой рукой министра народного просвещения Алексея Кирилловича Разумовского. Мартынов помогал министру принимать вступительные экзамены у будущих лицеистов, редактировал проект устава Лицея и на открытии сам зачитал этот устав, составил директору В.Ф. Малиновскому приветственную речь, а когда начались занятия, Иван Иванович участвовал в учебном процессе: преподавал российскую и латинскую словесность, разбирал с учениками их сочинения, написанные во внеурочное время, и часто предлагал писать сочинения на уроке в классе. В 1815 году Мартынов, зная уже о поэтическом даровании Пушкина, заказал ему написать стихотворение на возвращение Александра I и русских войск из Парижа после победы над Наполеоном. Юный поэт исполнил просьбу: получилось довольно длинное высокопарное творение в подражание державинскому слогу, соответствовавшему торжественности момента. Но чтение этого приветственного стихотворения не состоялось, т. к. император проехал мимо Царского Села прямо в Павловск к матушке, вдовствующей императрице Марии Федоровне.

Еще ранее И.И. Мартынов стоял у истоков Педагогического института, который окончили почти все преподаватели Лицея. Сам Иван Иванович был высокообразованным и даровитым человеком: он знал несколько иностранных языков, переводил древних классиков, писал стихи, издавал журнал, интересовался ботаникой и минералогией, был в дружеских отношениях с Державиным, Карамзиным, Крыловым, Жуковским.

В 1816 году Иван Иванович покупает обширный участок с парком и оранжереями между 11-й и 12-й линиями Васильевского острова (участок современного дома № 30/56 по Малому проспекту). Историк острова Г.Ю. Никитенко пишет об этом так: «Сначала семья Мартыновых жила в двух маленьких деревянных флигельках на углу проспекта, выходивших главными фасадами на 11-ю линию. Летом 1824 года просвет между флигелями застроили деревянным домом с мезонином. Но осенью разыгралось знаменитое наводнение, которое затопило весь Васильевский остров… Семья Мартыновых спаслась в новом мезонине, но престижный сад и оранжереи, где хозяин дома изучал редкие растения, работая над системой классификации Линнея, погибли».

Здесь Иван Иванович прожил до конца дней своих; он умер 20 октября 1833 года.

Рис. 4. Портрет И.И. Мартынова

Семья Мартынова продолжала жить в домиках на этом участке еще несколько десятилетий. В 1817 году после окончания Лицея здесь поселился и Аркадий Иванович Мартынов, соученик Пушкина, с которым у поэта были товарищеские отношения. Не обладая талантами отца, Аркадий был все же способным учеником. Наибольшего успеха он достиг в рисовании: он, Пушкин и Илличевский оформляли лицейский рукописный журнал, заполняя его карикатурами. На самого Аркадия дошла до нас карикатура, выполненная Илличевским. Отдавая дань художественному таланту Мартынова, Пушкин напишет:

Но Рубенсом на свет я не родился, Не рисовать, я рифмы плесть пустился. М(артынов) пусть пленяет кистью нас, А я-я вновь взмостился на Парнас.

Отдав пальму первенства в живописи Аркадию, юный поэт дарит ему свой прекрасный рисунок «Собака с птичкой».

Рис. 5. Мартынов-сын

Окончив Лицей, Аркадий Иванович поступил в чине коллежского секретаря в Министерство народного просвещения, где и прослужил всю жизнь, получив в конце чин действительного статского советника за выслугу лет. С однокурсниками встречался редко, но на 25-летии Лицея в 1836 году он присутствовал. Это была его последняя встреча с Пушкиным.

Рис. 6. «Собака с птичкой в зубах». Лицейский рисунок А. Пушкина

В доме на Васильевском острове А.И. Мартынов и умер, 2 мая 1850 года. Похоронили его на Смоленском кладбище рядом с отцом.

И.А. Крылов

Будущий великий баснописец Иван Андреевич Крылов переселился в Петербург из Твери 14-летним юношей и был потрясен контрастом между великолепными дворцами и особняками в центре города и простенькими деревянными домами мелкого люда чуть поодаль. В этом городе контрастов ему предстояло прожить до конца дней своих и стать знаменитым. После трехлетней службы в Казенной палате Крылов переводится в Горную экспедицию, которая размещалась на Васильевском острове, на берегу Большой Невы между 21-й и 22-й линиями (ныне участок дома № 45 по набережной лейтенанта Шмидта). Здесь он прослужил всего год. Служба чиновником тяготила юношу, и он начинает пробовать перо: сначала появляются пьесы для оперного театра, потом сочинитель перешел к комедиям. Одна из его первых комедий так и называлась «Сочинитель в прихожей». Продвижению юного драматурга на сцену содействовал генерал-майор Петр Александрович Соймонов, страстный театрал, который возглавлял в те годы особый комитет, ведавший театрами столицы. 1787 год – Крылов уже служит в Монетном департаменте, затем в Министерстве финансов и, наконец, в Императорской публичной библиотеке, которой он отдал почти 30 лет своей жизни. И все эти годы он любил посещать Стрелку Васильевского острова, где прямо с причаливших судов велась оживленная торговля заморскими товарами, рыбой, устрицами. Устрицы были любимым блюдом баснописца: он вкушал их в биржевых лавках почти ежедневно в больших количествах, одновременно наблюдая интересные жанровые сцены, прислушиваясь к пестрому говору многоголосой толпы. Все это находило потом отражение в его остроумных баснях.

Начиная с 1807 года автора уже нескольких пьес и десятков басен стали приглашать на заседания Российской академии, на которых читались и подвергались разбору литературные произведения русских писателей. Чаще Крылов был просто слушателем, так как еще не был членом Академии, но иногда его просили почитать и свои басни. Это происходило в здании Российской Академии на 1-й линии Васильевского острова, дом № 52.

В 1809 году поступило предложение принять в члены Академии уже ставшего известным баснописца И.А. Крылова, но это предложение было поддержано только одним Державиным. Так что членство Крылова откладывалось до конца 1811 года.

Поначалу, став академиком, Крылов посещал заседания редко, не пропускал только торжественных собраний. Некоторое оживление в работу этого научного учреждения внесли, начиная с 1818 года, Карамзин, Жуковский, Гнедич. Тогда активизировал свои посещения и Иван Андреевич. Все члены Академии стали являться на заседания со своими новыми произведениями.

14 января 1823 года Крылов был награжден Большой золотой медалью «В знак признательности к особенному дарованию и отличным успехам в российской словесности, а особенно в стихотворениях».

В 1841 году великого баснописца утвердили ординарным академиком.

Совсем недалеко, на набережной Большой Невы, находилась и Академия художеств, со многими выпускниками которой Крылов поддерживал дружеские отношения на протяжении многих лет. Поэтому его посещения осенних выставок и академических мастерских художников были для Ивана Андреевича делом привычным. Баснописец встречался со многими художниками в доме и на даче А.Н. Оленина, своего шефа по службе в библиотеке и президента Академии художеств, на собраниях у Дельвига, В.Ф. Одоевского, Жуковского. Присутствие Крылова на одной из суббот у Василия Андреевича Жуковского запечатлели ученики школы Венецианова и Брюллова. Его дружеское участие в судьбах Айвазовского и Федотова помогло в упрочении положения этих даровитых художников. Будучи «почетным вольным общником» Академии художеств, Иван Андреевич участвовал в торжественных актах по разным случаям. Так в июне 1836 года он вместе с Жуковским присутствовал на дружеском обеде в зале Академии по случаю возвращения Карла Брюллова из Италии. После нескольких тостов в честь виновника торжества был поднят отдельный тост за Крылова и Жуковского.

В 1839 году «великий Карл» пишет портрет «великого баснописца».

Пишет не по заказу, а по личному побуждению. Крылов позировал в мастерской художника в здании самой Академии, но Иван Андреевич оказался весьма нетерпеливой моделью: как ни развлекал Брюллов свою модель, каждые 15 минут Крылов вставал с кресла и порывался уйти. Карл сердился, хватал его, силком усаживал снова в кресло, торопясь кончить портрет за один сеанс: художник знал, что в другой раз Ивана Андреевича не затащишь позировать. Оставалось дописать только руку, как вдруг портретируемый встал и удалился. Десять лет неоконченный портрет оставался в мастерской, пока его не купил Василий Перовский. Портрет Крылова кисти Брюллова широко известен, но здесь хочется привести более редкий портрет.

Рис. 7. И.А. Крылов

Будучи почетным членом Петербургского университета, Крылов в нем тоже бывал неоднократно. Особенно сохранились в памяти современников его визиты в здание 12-ти коллегий в последние годы жизни, когда баснописец жил поблизости на 1-й линии. Вот один курьезный случай: 8 февраля 1844 года Университет праздновал 25-летие со дня основания. Иван Андреевич получил пригласительный билет на торжество, но ошибся датой и явился накануне, что весьма расстроило ректора П.А. Плетнева. В другой раз его видели в том же году в университетском зале на концерте, в котором участвовала знаменитая французская певица Полина Виардо. Крылов был в восторге: он очень любил музыку и сам в былые годы частенько музицировал на скрипке. После концерта Плетнев пригласил Ивана Андреевича на чай к себе, в ректорский флигель (ныне Университетская набережная, дом № 9).

Но главным адресом И.А. Крылова на Васильевском острове был дом № 8 по 1-й линии, который отмечен мемориальной доской. В 1840-е годы дом принадлежал купцу Никите Степановичу Блинову, почетному гражданину, и представлял собой каменное двухэтажное строение в семь осей на высоких подвалах, длиной 10 саженей (21 м). После некоторых перестроек дом все-таки сохранил в основном облик той поры, когда с 1841 по 1844 год в нем жил великий баснописец. Оставив в марте 1841 года службу в Императорской публичной библиотеке и покинув казенное жилье, Крылов поселился в скромной, но удобной квартире во втором этаже описываемого дома и совершенно изменил свой образ жизни: стал реже выезжать в свет, хотя имел пару хороших лошадей и модную коляску, лишь иногда посещал Академию наук, слившуюся в 1841 году с Российской академией, членом которой он являлся, изредка бывал в Университете и Академии художеств.

Басен Иван Андреевич уже давно не писал: последними были «Кукушка и Петух» и «Вельможа», написанные в 1835 году. Вторую басню цензура запретила печатать. Но оставалось еще девять лет жизни. В эти годы он готовил к переизданию свои старые басни. Когда ему как-то заметили это, Крылов ответил: «А что мудреного? Басни писаны для детей, а дети все рвут книжки, и приходится опять печатать». Графиня Софья Владимировна Строганова, в дом которой он был вхож и часто читал там свои басни, однажды спросила, почему он больше не пишет басен. «Потому, – ответил сочинитель, – что я более люблю, чтобы меня упрекали, для чего я не пишу, нежели дописаться до того, чтобы спросили, зачем я пишу». В последний прижизненный сборник было включено всего 11 басен, хотя предыдущие восемь выпусков содержали по 20.

Одиночество Крылова скрашивала семья: дочь, Александра Петровна (в замужестве Савельева), рожденная вне брака от экономки и удочеренная Иваном Андреевичем как крестница, ее муж, Савельев Калистрат Савельевич, и их дети, сын Саша и дочь Надя. Внуков Крылов любил, обучал грамоте, прослушивал их уроки музыки, радовался их успехам. Им он и завещал свое имущество и бумаги.

Часть времени Крылов проводил сидя в кресле, просматривая новинки литературы и дымя неизменной сигарой. Модест Андреевич Корф, лицейский приятель Пушкина, в своих воспоминаниях пишет: «В последние годы своей жизни, перестав почти совсем являться в салонах, он делил свое время между Олениным, Ростовцевым и Английским клубом. Но по временам ему случалось оставаться и дома, и тогда, как сам он мне рассказывал, препровождение дня его было самое оригинальное. После обеда он тотчас ложился совсем в постель, как бы на ночь, и, проспав часа три или четыре, читал в постели же часов до 7 или 8 утра, большей частью романы в русских переводах, не заботясь о том, попадется ли ему под руку первая или прямо вторая и т. д. часть. Затем он принимался снова спать, что продолжалось до 2-го часа перед обедом».

За несколько часов до кончины Крылов распорядился разослать по экземпляру своей последней книжки всем, кто помнит его. Книги рассылались в траурном оформлении с надписью: «Приношение. На память об Иване Андреевиче. По желанию. Санкт-Петербург, 1844, 9 ноября, 3/4 8-го утра».

Умер баснописец от пневмонии, а не от переедания и несварения желудка, как гласила молва, им же самим пущенная: в жизни он часто как бы на показ выставлял свое «обжорство», способность поглотить двойной или тройной обед. Вот и перед смертью он якобы винился в том, что слишком много съел гречневой каши. Но в заключении врача, лечившего его, зафиксирована другая причина смерти: «Свидетельство. Дано сие в том, что состоявший на пользовании моем действительный статский советник и кавалер Иван Андреевич Крылов действительно страдал воспалением легких (Pnevmonia nota) и волею божию 9-го сего ноября нынешнего 1844 года помер от паралича в легких. В чем и удостоверяю. С.-Петербург, ноября 11 дня 1844 года. Доктор медицины и коллежский асессор Ф. Геллер».

Похоронили известного баснописца с большими почестями при огромном стечении народа на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры рядом с могилой Н.И. Гнедича.

А на доме № 8 по 1-й линии в 1955 году была установлена мемориальная доска архитектора М.Ф. Егорова со следующим текстом: «В этом доме с 1841 г. жил и в 1844 г. умер великий баснописец Иван Андреевич Крылов». После перестройки дома в 1873 году и капитального ремонта в 1968–1969 годах сохранились балкон с железной решеткой и гранитными кронштейнами, дорические колонны в подъезде, наборный паркет в квартире баснописца.

Известно, что еще в 1845 году пытались увековечить заслуги баснописца памятником: вся Россия была охвачена сбором средств для его возведения. Одним из предложений было установить памятник именно на Васильевском острове, где-нибудь на набережной между Университетом и Академией художеств. Но государь посчитал это место «слишком видным для писателя». Только в 1855 году было получено разрешение на установку памятника работы известного скульптора П.К. Клодта (звери на пьедестале изготовлены по рисункам художника А. А. Агина) в Летнем саду, где он стоит и поныне.

Осталось коротко остановиться на главном вопросе: Пушкин и Крылов. Что объединяло этих двух современников с такой большой разницей в возрасте? Ответить, видимо, можно так: они принадлежали к одному литературному кругу, в который входили такие писатели и поэты как Карамзин, Вяземский, В.Ф. Одоевский, Батюшков, Дельвиг, Гнедич, Плетнев и другие.

Знакомство Пушкина с Крыловым состоялось в послелицейский период жизни поэта в Петербурге, видимо, в доме Алексея Николаевича Оленина, директора Императорской публичной библиотеки с 1811 года.

После возвращения Пушкина из ссылки они постоянно встречались в литературных салонах, у общих друзей и знакомых, активно участвовали в культурной жизни столицы. Известны их многочисленные встречи на субботах у Жуковского, В.Ф. Одоевского, на знаменитом обеде у Смирдина, в Российской академии.

За два дня до дуэли поэт посетил Крылова дома. Александра Петровна Савельева рассказывала поэту Н.Л. Трефолеву, что «Пушкин был особенно, как-то даже искусственно, весел, говорил любезности, играл с ее маленькой дочерью, нянчил ее, напевал песенки, потом вдруг торопливо простился с Крыловым. Когда же тот узнал, что великого поэта не стало, Иван Андреевич, всегда спокойный, невозмутимый, воскликнул: «О! Если бы я мог это предвидеть, Пушкин! Я запер бы тебя в моем кабинете. Я связал бы тебя веревками…. Если бы я это знал!»

В момент смерти Пушкина Крылов находился в его кабинете и последний попрощался с другом, закрыв глаза усопшего. Потом он присутствовал на отпевании в Конюшенной церкви и вместе с другими близкими поэту людьми выносил гроб при отправке в Святогорский монастырь для захоронения.

Несмотря на некоторые различия во взглядах на литературу, Пушкин ценил творчество Крылова как выражение русского национального духа, неоднократно упоминал его в письмах, часто цитировал его басни. Недаром многие художники того времени изображали Пушкина и Крылова всегда рядом.

П.А. Плетнев

Одним из самых близких друзей Пушкина, особенно после смерти Дельвига, был Петр Александрович Плетнев, главный помощник поэта в издательских делах, человек удивительной скромности, доброты и душевной деликатности. Он был счастлив сознанием того, что являлся современником таких великих поэтов и писателей как Пушкин, Жуковский, Дельвиг, Гоголь. Это чувство он выразил в таких стихотворных строках:

… Искусства в общий круг, Как братьев, нас навек соединили; Друг с другом мы и труд свой и досуг И жребий наги с любовию делили; Их счастием я счастлив был равно; В моей тоске я видел их унылых… Мне в славе их участие дано: Я буду жить бессмертием мне милых.

Сам Плетнев был тоже поэтом, довольно мягким критиком, издателем, редактором, педагогом. Он окончил в 1817 году Педагогический институт, находившийся на Васильевском острове в доме № 15 по 6-й линии. С 1812 года во главе института стоял Егор Антонович Энгельгардт, которого в начале 1816 года назначили директором Императорского царскосельского лицея.

После окончания Педагогического института Плетнев остался в нем преподавать русскую словесность. Этот же предмет, только уже в Благородном пансионе при институте, вел Вильгельм Кюхельбекер, с которым Плетнев вскоре и познакомился. Через него состоялось знакомство Петра Александровича с Пушкиным и Дельвигом.

С осени 1820 года Плетнев завел у себя субботние литературные собрания. «В этих дружеских собраниях прочитывались и обсуждались все литературные новости недели, читались и разбирались собственные, только что написанные стихотворения, и таким образом, совершалось взаимное литературное образование собеседников», – вспоминал позднее Виктор Павлович Гаевский, историк и литератор, биограф Дельвига. А сам Дельвиг, посылая Плетневу книгу своих стихотворений (1829 г.), пишет адресату такое посвящение:

Броженье юности унялось, Остепенился твой поэт: И вот ему что отстоялось От прежних дел, от прошлых лет. Тут все, знакомое субботам, Когда мы жили жизнью всей И расходились на шесть дней: Я – снова к лени, ты – к заботам.

Правда, осенью 1820 года, когда начали собираться у Плетнева, Пушкина в Петербурге уже не было: он еще в мае отправился в южную ссылку. Но зато частым посетителем этих собраний был брат Пушкина, Лев, который обычно сообщал ссыльному поэту все петербургские новости. Сам Плетнев тоже вел с изгнанником активную переписку. Вообще, за 20-летний период их дружбы сохранилось 23 письма Плетнева к Пушкину и 30 писем Пушкина к другу, в которых поэт неизменно называет его «милый», «добрый», «душа моя», что свидетельствует об их теплых отношениях. Только Плетневу доверял он самое дорогое – свои сочинения: с 1825 года Петр Александрович становится прямым посредником в издании пушкинских произведений. Более 20 книг поэта вышло при активном содействии верного помощника. В 1838 году Плетнев пишет: «Я имел счастье, в течение двадцати лет, пользоваться дружбой нашего знаменитого поэта… Я был для него всем: и родственником, и другом, и издателем, и кассиром». «Когда будет тебе нужда в деньгах, напиши ко мне только: пришли (имярек рублей)! Я всегда могу для тебя достать», – напишет преданный друг Пушкину в Михайловское в июле 1825 года, хотя сам в это время не располагал значительными личными средствами. Благодарный поэт посвятит ему роман «Евгений Онегин» и ряд стихотворений и отрывков. («Ты мне советуешь, Плетнев любезный» и др.)· После ссылки их встречи становятся постоянными и необходимыми друг другу как для решения деловых вопросов, так и для простого разговора по душам.

С Васильевским островом у Плетнева связана долгая преподавательская деятельность: почти 25 лет он читал курс русской словесности в Женском патриотическом обществе, которое в 1827 году было переименовано в Патриотический институт. Этот институт размещался на 10-й линии в нескольких корпусах, растянувшихся от Кадетского (Съездовского) переулка до Большого проспекта. Плетнев заведовал здесь учебной частью, что позволило ему посодействовать в приеме на должность преподавателя истории Николая Васильевича Гоголя в 1831 году. Гоголь проработал в институте три года.

С 1832 года Плетнев уже преподает русскую словесность в Петербургском университете. Некоторые слушатели оставили воспоминания о лекциях профессора. Они пишут, что его лекции были живой импровизацией с комментированием литературных произведений. Иногда он разрешал студентам читать их собственные сочинения с последующим доброжелательным разбором.

Рис. 8. П.А. Плетнев

В 10-х числах января 1837 года одну из лекций друга посетил Пушкин. «Плетнев поднялся на кафедру, и в то же время в дверях аудитории показалась фигура Пушкина с его курчавой головой, огненными глазами и желтоватым нервным лицом, свидетельствует присутствовавший на лекции студент. – Пушкин сел, с каким-то другим господином из литераторов, на одну из задних скамей и внимательно прослушал лекцию, не обращая внимание на беспрестанные просматривания его обращенными назад взорами сидевших впереди студентов… Профессор, читавший о древней русской литературе, вскользь упомянул о будущности ее, и при сём имя Пушкина прошло через уста, возбуждение было сильное и едва не перешло в шумное приветствие дорогого гостя. Это было уже в конце урочного часа, и Пушкин, как бы предчувствуя, что молодежь не удержать от взрыва, скромно удалился из аудитории, ожидая окончания лекции в общей проходной зале, куда вскоре и вышел к нему Плетнев, и они вместе уехали. Это было незадолго до смерти Пушкина».

С 1840 по 1861 год Петр Александрович Плетнев занимает пост ректора Петербургского университета и поселяется в ректорском флигеле. Флигель сохранился до наших дней (Университетская набережная, дом № 19). И уже сюда к нему продолжали приходить как старые, так и молодые писатели, художники, ученые. Его вечера 1840-х-1850-х годов являли собой живую связь современников с уходившим поколением писателей пушкинского времени.

Ф.Н. Глинка

Два адреса на Васильевском острове связаны с именем пушкинского приятеля и заступника Федора Николаевича Глинки, поэта, публициста, участника военных походов 1805–1806 годов, защитника Отечества в войне с Наполеоном 1812 года.

Военное образование он получил в Первом шляхетном кадетском сухопутном корпусе, откуда вышло много талантливых офицеров и передовых людей своего времени; упоминание об этом учебном заведении будет еще не раз встречаться в рассказах и о других его выпускниках, людях пушкинского круга. Современный адрес корпуса, по которому раньше находился он, – Университетская набережная, дом № 15 или Кадетская линия дом № 1/15. Здесь Глинка проучился с 1795 года по 1802 год. До него военное образование получил здесь же его старший брат Сергей Николаевич, в будущем московский знакомый Пушкина, поэт, переводчик, издатель журнала «Русский вестник».

В европейских походах 1805–1806 годов и в войне с Наполеоном Глинка сражался под началом генерала Милорадовича, храбрость и военный талант которого он оценил по достоинству, а военные заслуги самого подчиненного были отмечены несколькими орденами и личным золотым оружием, что будет предметом особой гордости на протяжении его долгой жизни. Милорадович, назначенный в 1818 году военным генерал-губернатором Петербурга, помня служебное рвение Глинки, пригласил его к себе на службу офицером для особых поручений. На этом посту Глинка оставался до 1822 года.

Пушкин познакомился с Федором Николаевичем вскоре после окончания Лицея. Они часто встречались на заседаниях общества «Зеленая лампа», у Кюхельбекера, Плетнева, у братьев Тургеневых. Когда в 1820 году над Пушкиным нависла угроза ссылки, первым, к кому направился он за помощью, был Глинка.

Рис. 9. Ф.Н. Глинка

Федор Николаевич посоветовал ему быть на беседе с Милорадовичем откровенным, полагаясь на благородство генерала, а сам просил своего начальника отнестись к молодому поэту как можно мягче. Может быть, благодаря такому заступничеству Милорадович объявил Пушкину прощение от имени государя, которому после этого ничего не оставалось делать (несмотря на свое неудовольствие поступком генерала), как смягчить ранее принятое решение и послать Пушкина на службу к генералу Инзову в Кишинев. Так звучало это назначение на бумаге, а на деле это была ссылка, заменившая предполагаемые ранее Сибирь или Соловки. Во след сосланному поэту полетело стихотворение Федора Глинки к Пушкину, которое кончается вещими строками:

…Судьбы и времени седого Не бойся, молодой певец! Следы исчезнут поколений, Но жив талант, бессмертен гений!…

В декабре 1821 года у Пушкина готова беловая редакция ответного стихотворения «Ф.Н. Глинке»:

Когда средь оргий жизни шумной Меня постигнул остракизм, Увидел я толпы безумной Презренный робкий эгоизм. Без слез оставил я с досадой Венки пиров и блеск Афин, Но голос твой мне был отрадой, Великодушный гражданин!…

Последняя встреча с Пушкиным состоялась 13 августа 1830 года. По дороге в Москву Пушкин и Вяземский посетили Глинку в Твери, оповестив его запиской: «А. Пушкин просит Ф.Н. Глинку уделить ему несколько минут». (После 5-летней ссылки в Олонецкий край Глинка поселился в этом городе, где занимал пост советника губернского правления).

Далее между поэтами была только переписка и прощальное стихотворение Глинки 1837 года – «Воспоминание о поэтической жизни Пушкина».

Восстание декабристов в 1825 году коснулось и Глинки, хотя особой вины за ним не было. Его арестовали 11 марта 1826 года за активное участие в ранних продекабристских обществах, от которых он давно отошел. Трехмесячное заключение в Петропавловской крепости не прошло бесследно: он исписал целую тетрадь стихами, среди которых было одно, ставшее песней народной:

Не слышно шума городского, На невских башнях тишина, И на штыке у часового Горит двурогая луна… («Узник»)

После заключения в равелине крепости последовала ссылка в Олонецкий край, затем Тверь, Орел, Москва, и в Петербург вернется Глинка только через 27 лет, после особого разрешения, в 1853 году. Он поселится с женой на 7-й линии Васильевского острова в доме статского советника Капгера (современный адрес – дом № 6). Первоначально дом был каменный, двухэтажный, на подвалах. Но уже на плане города Н.И. Цылова 1849 года он числится трехэтажным, в 15 саженей по фасаду, а владеет им уже вдова Капгера, Мария Ивановна. У нее и нанимает в 1853 году квартиру Федор Николаевич с женой Авдотьей Павловной. К слову сказать, жена тоже была поэтессой, прозаиком, переводчицей с немецкого языка. Литературную известность принес ей перевод стихотворения Шиллера «Песнь о колоколе».

Супруги были уже в преклонном возрасте, но пытались участвовать в литературной и культурной жизни столицы. Желая сохранить свои московские традиции 1840-х годов, они заводят у себя литературные «понедельники». Общество собиралось разнообразное: здесь можно было встретить П.А. Плетнева, Ф.П. Толстого, Н.И. Греча, П.А. Вяземского, Я.П. Полонского, библиофила и библиографа Г.Н. Геннади. Последний так описывает вечера у Глинки: «У них происходят чтения и пения. Обыкновенно Федор Николаевич читает свои стихи и в течение великого поста читал свою духовную поэму «Иов». Кажется, это и есть скрытая цель его вечеров… Греч звонит в колокольчик, все собираются в зале, дамы подобострастно смотрят на чтеца, который распевает…стихи».

Авдотья Павловна – самая активная участница этих «понедельников». Она с огромным энтузиазмом помогает мужу, с удовольствием общается с литераторами, иногда даже пытается поучать их и влиять на их мировоззрение.

Крымская война 1853–1856 годов всколыхнула патриотизм Федора Николаевича. Он пишет несколько стихотворений, навеянных героикой побед в войне 1812 года:

Но год двенадцатый не сказка, И Запад видел не во сне: Как двадцати народов каски Валялися в Бородине.

В этих стихах Глинка не изменил своей любимой тематике военных гимнов и песен. Стихотворение «Ура!» было напечатано отдельной брошюрой, которая продавалась прямо в их квартире на 7-й линии.

После амнистии декабристов в 1856 году Федор Николаевич успел повстречаться здесь с некоторыми из них (Пущин, Бриген, Чебриков), которые только проездом побывали в Петербурге, так как им было запрещено проживать в столице после ссылки. Но это был уже не пушкинский Петербург.

На 7-й линии Глинки прожили до 1859 года, до начала капитального ремонта дома, откуда они уехали в Тверь, где и закончил свои дни в возрасте 94 лет Федор Николаевич.

Н.М. Языков

Талантливый, самобытный поэт Николай Михайлович Языков принадлежал к старинному, богатому роду симбирских дворян. Лишившись рано отца, он находился, в основном, под надзором и на попечении двух старших братьев Петра и Александра, которые учились в Петербурге, в Горном кадетском корпусе, на Васильевском острове, куда в 1814 году поступил и их младший брат Николай. Не кончив курса, он переходит в Институт корпуса инженеров путей сообщения, откуда был исключен за неаккуратное посещение занятий, особенно по математике. Все трое братьев жили в Петербурге вместе. Двое старших, окончив Горный корпус, уже где-то числились на службе, а младший раздумывал над своим дальнейшим образованием. Выбор своего пути он уже сделал в 1819 году, когда начал печататься, свел знакомство с петербургскими поэтами и журналистами. В 1820-е годы, в эпоху расцвета русского романтизма, он выбрал поэзию.

Рис. 10. Н.М. Языков

В эти годы братья жили на Васильевском острове. Один из адресов указан в книге Г.Ю. Никитенко и В.Д. Соболь «Дома и люди Васильевского острова»: Большой проспект, дом № 24. Это был каменный, двухэтажный дом на подвалах, который принадлежал в 1820-е годы Василию Николаевичу Верху (Бергу), историку, географу, литератору, участнику кругосветного путешествия на корабле «Нева». Он был автором книги «Подробные известия о всех наводнениях, бывших в Санкт-Петербурге» (1832 год). На него ссылается Пушкин в предисловии к повести «Медный всадник»: «Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В.Н. Верхом».

В доме Верха в 1821 году и поселились братья Языковы. Интересно описывает их образ жизни В.В. Вересаев: «Все три брата отличались непроходимой, глубокой помещичьей ленью. Целыми днями они лежали в халатах на диванах обширной комнаты, в которой жили втроем. Богатством своим они совершенно не пользовались, не из скупости, а из-за той же лени – не было охоты двинуть пальцем для устройства даже элементарнейшего собственного комфорта. Сонный крепостной слуга приносил им обед из дрянной соседней харчевни, приносил, что попадется, подавал блюда простывшими, не разогретыми. Платье не чистилось неделями».

Николай Михайлович мечтал продолжить образование в университете, но Петербургский университет только что перенес разгром реакционера Рунича, поэтому выбор пал на древний прибалтийский университет в Дерите (Тарту), где в 1822 году юный Языков становится на семь лет студентом философского факультета.

С Пушкиным Языков познакомился сначала заочно, путем обмена стихотворными посланиями:

«Издревле сладостный союз Поэтов меж собой связует: Они жрецы единых муз; Единый пламень их волнует; Друг другу чужды по судьбе, Они родня по вдохновенью. Клянусь Овидиевой тенью: Языков, близок я тебе.

Николай Михайлович ответил Пушкину так:

О, ты, чья дружба мне дороже Приветов ласковой молвы, Милее девицы пригожей, Светлее царской головы.

Пушкин был в восторге от поэзии Языкова, а тот, как ни странно, относился к творчеству собрата по перу довольно холодно, резко критиковал «Евгения Онегина». После личной встречи и знакомства в Тригорском, у П. А. Осиповой, особого изменения в отношении к поэзии Пушкина у

Языкова не произошло. Их частые встречи продолжились в Москве после возвращения Пушкина из ссылки; в последний раз они сошлись в симбирском имении Языковых, когда к братьям в гости, проездом в Оренбург в 1833 году, заглянул Александр Сергеевич. Все были рады свиданию, особенно старшие братья Николая Михайловича.

Начиная издавать журнал «Современник», Пушкин пытается склонить Языкова к сотрудничеству, но тот уже был серьезно болен и личных встреч в 1834–1836 годах у них уже не было. Смерть Пушкина произвела на психически больного Языкова тяжкое впечатление.

А.С. Грибоедов

В июне 1824 года из Москвы в Петербург приезжает Александр Сергеевич Грибоедов, находившийся в это время в длительном отпуске. Он привозит свою почти готовую комедию «Горе от ума», намереваясь после завершения издать ее, а может, и поставить в театре. Но, несмотря на личное знакомство с людьми, близкими ко двору, автору не удалось провести комедию ни в печать, ни на сцену. Тогда Грибоедов начинает читать пьесу в салонах, на домашних вечерах и дружеских встречах. Комедия имела огромный успех, особенно в устном исполнении самого автора, после чего она стала распространяться в списках. Размножению списков способствовал близкий друг Грибоедова Андрей Андреевич Жандр, который, будучи правителем канцелярии Военно-счетной экспедиции, организовал среди своих канцеляристов переписку комедии и сохранил подаренный ему авторизованный список, ставший впоследствии самым авторитетным источником текста пьесы «Горе от ума».

По приезде в столицу Грибоедов остановился сначала в гостинице Демута (наб. Мойки, дом № 40), затем на лето переселился на дачу к дальнему родственнику А.И. Одоевскому, а в сентябре снял квартиру в доме В.В. Погодина на Торговой улице (ныне ул. Союза Печатников, дом № 5). Когда же снятая им квартира, находившаяся на первом этаже, пострадала от сильного наводнения в ноябре 1824 года, Александру Сергеевичу пришлось воспользоваться приглашением давнего знакомого, почитателя его таланта, подполковника в отставке Петра Николаевича Чебышева, который и сам не чуждался литературных занятий, к тому же, как и Грибоедов, был заядлым театралом.

Рис. 11. А.С. Грибоедов

Накануне переезда Александра Сергеевича на Васильевский остров ему наносит визит Александр Бестужев (Марлинский), писатель, литературный критик, издатель (совместно с К.Ф. Рылеевым) альманахов «Полярная звезда» и «Звездочка», будущий декабрист. Гость выражает желание почитать комедию «Горе от ума». Но у хозяина не оказалось дома ни одного экземпляра списка пьесы, и он приглашает Бестужева послушать чтение его новинки на следующий день: «Приезжайте завтра ко мне на новоселье обедать к Петру Николаевичу Чебышеву. Вы хотите читать мою комедию – вы ее услышите. Будет кое-кто из литераторов. Всё в угоду слушателей – знатоков: добрый обед, мягкие кресла и уютные места в тени, чтобы вздремнуть при случае».

Бестужев не упустил такой возможности и на следующий день явился к Чебышеву на квартиру, в доме коллежского советника П.В. Усова, на набережной Большой Невы, дом № 83 (ныне – наб. Лейтенанта Шмидта, дом № 13). В то время это было трехэтажное здание в семь окон по фасаду, без особых архитектурных украшений, стоявшее неподалеку от Морского кадетского корпуса. Дом в перестроенном виде сохранился до нашего времени.

Об этом обеде Бестужев позднее вспоминал: «Обед был без чинов и весьма весел. С полдюжины любителей, человека четыре литераторов составляли общество. Часов в шесть началось чтение. Грибоедов был отличный чтец. Без фарсов, без подделок он умел дать разнообразие каждому лицу и оттенять каждое счастливое выражение».

Еще об одном званом обеде в этом доме упоминает А.Е. Измайлов в своем письме П.Л. Яковлеву от 13 января 1825 года: «Сегодня буду на литературном обеде у одного мецената со звездою. Это…полковник (автор письма ошибся – подполковник; – Н.М.) Чебышев, иностранный кавалер и российский винный поставщик, приятель Грибоедова, которого первый раз сегодня увижу». На этом обеде вновь присутствовал А. Бестужев, а также издатели Булгарин и Греч.

Более двух месяцев прожил у Чебышева ставший популярным автор комедии: вместе посещали театр, бисировали молоденьким балеринам, завязывали с ними романы. На короткое время вспыхнула у Грибоедова сильная страсть к талантливой солистке балета Екатерине Телешовой, которой он посвятил восторженные стихи, созвучные со строками Пушкина об Истоминой в «Евгении Онегине».

О, кто она? – Любовь, Харита Иль Пери для страны иной Эдем покинула родной, Тончайшим облаком обвита? И вдруг – как ветр ее полет! Звездой рассыплется, мгновенно Блеснет, исчезнет, воздух вьет Стопою, свыше окрыленной… ………………………………………. Созданье выспреннего мира Скользит, как по зыбям эфира Несется легкий метеор.

За эти месяцы познакомился Грибоедов и с «русскими завтраками» у Рылеева, войдя в круг будущих декабристов, подружился с издателем Булгариным, который обещал напечатать «Горе от ума» в новом драматическом альманахе «Русская Талия». Слово свое Булгарин сдержал: в первом же номере альманаха на 1825 год опубликовал сцены из гри-боедовской комедии. В своем же журнале «Сын отечества» издатель напоминал читающей публике, что «Русская Талия» продается «у входа в театр и во всех книжных лавках по 12 рублей». Правда, подлинный текст был хорошо подчищен цензурой, имел значительные сокращения, да и вообще пьеса была напечатана не полностью: четыре последних явления из первого акта и весь третий акт. Но даже эти отрывки побуждали публику заиметь всю пьесу хотя бы в списках. «Его комедия сводит здесь всех с ума», – писал в Москву Бестужев в январе 1825 года.

В декабре 1824 года Грибоедова избирают действительным членом

Вольного общества любителей российской словесности. Идеи этого общества были близки Александру Сергеевичу: глубокое изучение русской истории и устной народной поэзии при всей ее национальной самобытности. На заседаниях этой «ученой республики», где царил дух демократизма, свободного обмена мнениями, Грибоедов бывал с большой охотой.

Два с половиной месяца жизни в квартире Чебышева закончились, и в последних числах января Александр Сергеевич поселяется вновь у Одоевского, но уже в доме Булатова (дом № 7), на Исаакиевской площади.

Летом 1825 года Грибоедов уехал из Петербурга и вернется в столицу в январе 1826 года уже в качестве арестованного по делу декабристов.

Яркая, но короткая, как и их жизни, дружба двух Александров Сергеевичей (Грибоедова и Пушкина) оставила свой след в истории. Они познакомились летом 1817 года, когда почти одновременно были зачислены на службу в Коллегию иностранных дел на должности переводчиков. Встречались в кругу общих друзей, в литературных и театральных салонах. После отъезда Грибоедова из Петербурга в конце августа 1818 года Пушкин интересовался им, часто спрашивал о нем в письмах к общим друзьям, но с его комедией «Горе от ума», познакомился только в январе 1825 года в селе Михайловском по списку, который привез ему И.И. Пущин. Вновь друзья встретились в гостинице Демута в марте 1828 года и уже не расставались до отъезда Грибоедова послом в Персию 6 июня. Все время проводили в театрах, на литературных вечерах, где автор комедии читал ее с неизменным успехом, а Пушкин, проверяя мнение слушателей, читал свою трагедию «Борис Годунов». Последняя встреча поэта произошла уже с телом убитого в Персии дипломата на Кавказе по дороге в Тифлис 11 июня 1829 года.

А.П. Керн

Женщина, носившая имя Анна Петровна Керн, получила широкую известность как один из адресов лирики Пушкина. Поэт обессмертил ее своим стихотворным шедевром «К…***» («Я помню чудное мгновенье»), вошедшим в классику мировой поэзии. Немногим выпало такое счастье, хотя ее личную жизнь счастливой не назовешь: она была полна лишений, трудностей, невзгод и переживаний.

На Васильевском острове мы застаем Анну Петровну в годы ее одиночества, когда она оставила мужа Е.Ф. Керн, старого, малообразованного грубого генерала – служаку, и переселилась в Петербург, ожидая рождения третьего ребенка. Дочь Ольга появилась на свет 7 июля 1826 года. Мать и трех дочерей приютили сначала родители Пушкина, затем семья Антона Дельвига, а в августе 1829 года Керн нанимает скромную квартиру на 9-й линии. Она поселяется в каменном двухэтажном доме (участок современного дома № 24), который принадлежал до 1831 года художнику Р.М. Волкову, автору портретов Александра I и И. А. Крылова. Затем хозяином дома становится губернский секретарь А. Краснопольский.

Анна Петровна жила в столице очень скромно, испытывая постоянную нужду, т. к. муж не считал нужным материально обеспечивать ее и детей, требуя их возвращения к нему.

Двух старших дочерей, Екатерину и Анну, удалось устроить в Смольный институт благородных девиц на казенный счет, а мать продолжала жить в доме Краснопольского только с маленькой Ольгой. Тем не менее, трудные 1820-е-1830-е годы остались в памяти Анны Петровны как самые лучшие в духовном отношении годы ее жизни: она подружилась с семьей Дельвига, с Пушкиными, встречалась у них с Жуковским, Вяземским, Крыловым, Глинкой. У своей тетушки, Елизаветы Марковны Олениной, Керн познакомилась еще в 1819 году с молодым Пушкиным, которого поразила сдержанная красота юной генеральши. Вокруг нее он суетился весь вечер, пытаясь обратить на себя ее внимание. Она же не очень запомнила навязчивого юношу. Но когда летом 1825 года Пушкин повстречал у тригорских соседей по Михайловскому гостившую у них Анну Петровну, в душе опального поэта пробудилось забытое чувство. При отъезде предмета обожания он вручил ей удивительное по силе и лиризму стихотворение, непревзойденный шедевр мировой любовной лирики:

Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.

Эпитет в последней строчке поэт «позаимствовал» у Жуковского из его перевода поэмы «Лалла Рук» английского поэта Томаса Мура: «Ах, не с нами обитает гений чистой красоты». (Лалла Рук – индийская принцесса, образ которой стал символом поэтического вдохновения). Жуковский посвятил свой перевод императрице Елизавете Алексеевне, супруге Александра I, обращая этот эпитет к ней. Пушкин не хотел придавать широкой огласке свое стихотворение, боясь обидеть царствующую чету. Однако позднее оно было напечатано по просьбе Керн в альманахе Дельвига «Северные цветы» на 1827 год.

После женитьбы автора этого стихотворного послания их встречи становятся реже, но о делах друг друга они были всегда осведомлены через родственников, знакомых, общих друзей.

Живя на Васильевском острове, Керн выезжала редко, но друзья не забывали ее, навещали, помогали, чем могли. Когда в марте 1832 года умирает ее мать, Пушкин один из первых проявил искреннее участие, утешал ее, старался ободрить в эту трудную минуту ее жизни. После смерти матери дочери не осталось никакого наследства, и Керн предпринимает попытку вернуть принадлежавшее ей лично имение, проданное отцом. Пушкин и Елизавета Михайловна Хитрово, дочь М.И. Кутузова, человек готовый помогать всем своим друзьям и знакомым своих друзей, пытались оказать содействие Анне Петровне в решении этого вопроса, но их хлопоты не увенчались успехом.

В феврале 1834 года чета Пушкиных присутствует на обеде у ресторатора Дюме (Малая Морская улица, дом № 15) по случаю дня рождения Анны Петровны, празднование которого организовала Прасковья Александровна Осипова, приехавшая из Тригорского навестить племянницу*

Со своей женой Натальей Николаевной поэт познакомил Керн еще летом 1832 года. Керн вспоминает: «С нею я его видела два раза. В первый раз это было в другой год, кажется, после женитьбы. Прасковья Александровна была в Петербурге и у меня остановилась; они вместе приезжали к ней с визитом в открытой колясочке, без человека. Пушкин казался очень весел, вошел быстро и подвел жену ко мне прежде (Прасковья Александровна была уже с нею знакома), я же ее видела только раз у Ольги одну……

Находясь постоянно в стесненном материальном положении, Анна Петровна пытается сама заработать средства на жизнь переводами иностранных авторов. Об этой новости Ольга Сергеевна в ноябре 1835 года пишет мужу в Варшаву: «Кстати: угадайте, чем занимается Анна Керн? – переводит, и кого бы вы думали? – Жорж Занда!! (французская писательница Жорж Санд – Н.М.). И не ради своего удовольствия, а чтобы заработать денег!… она надеется получить не меньше пятисот рублей за «Андре», которого закончила переводить… Добрая и любезная женщина, достойная жалости – вот и все!»

Рис. 12. А.П. Керн

Отношения А. П. Керн с родственниками Пушкина (матерью, отцом, братом Львом и особенно с сестрой Ольгой) всегда были дружескими и теплыми. Все, как могли, поддерживали ее, постоянно приглашали в гости, на обед, на дачу, изредка сами посещали ее; так однажды Анне Петровне нанесли визит два приятеля, Лев Пушкин и Сергей Соболевский, которые только что прибыли в Петербург. Не застав хозяйку, они оставили такую записку:

Приехавший на берег Невский Лев Пушкин нынче был у вас, А вместе с ним и Соболевский Прождали здесь вас целый час.

Экспромт был написан рукою Льва Сергеевича на обороте зачеркнутого ресторанного счета. Другой рукой и другими чернилами внесена приписка: «Стихи Льва Сергеевича Пушкина вместо визитной карточки. 1832 (?) года». Приписка появилась, видимо, позднее, о чем свидетельствует сомнение в дате (вопросительный знак). И сомнения эти не беспочвенны: в 1832 году ни Льва Пушкина, ни Сергея Соболевского в Петербурге не было. Писавший добавление, скорее всего, этого не знал. На самом деле, визит состоялся осенью 1833 года, когда друзья сошлись в столице, сразу же после приезда, о чем говорит и первая строчка стихотворения.

Лев Сергеевич спешил посетить свою пассию, которая после старшего брата «вскружила голову» (по словам матери) и младшему: он был влюблен безответно в эту милую женщину, посвятив ей несколько стихотворений. Вот одно из дошедших до нас:

Как можно не сойти с ума, Внимая вам, на вас любуясь; Венера древняя мила, Чудесным поясом красуясь, Алкмена, Геркулеса мать, С ней в ряд, конечно, может стать. Но, чтоб молили и любили Их так усердно, как и вас, Вас спрятать нужно им от нас, У них вы лавку перебили.

Это посвящение Анна Петровна как-то прочитала Пушкину, тот остался доволен стихами брата, сказав: «И он тоже очень умен», сделав при этом упор на слова «тоже».

В 1835 году находим Керн уже на 14-й линии Васильевского острова, в отдаленной его части, в более дешевой квартире деревянного дома. Об этом стало известно из письма Ольги Сергеевны, посланном в октябре 1835 года по адресу: «Милостивой государыне Анне Петровне Керн в 14 линии в доме Шастунова». Этот же дом указан и в «Книге адресов Санкт-Петербурга на 1837 год» Карла Нистрема: «А. Керн, вдова генерал-лейтенанта. по 14 линии № 28, Васильевская часть, 5 квартал № 614». (Ныне это участок дома № 25). Следует пояснить, что в то время Керн вдовой еще не была, но жена, жившая с мужем врозь, тоже считалась вдовой.

О своем визите уже в этот дом вместе с братом Александром пишет Ольга Сергеевна Павлищева мужу в Варшаву, упоминая о присутствии в тот день Михаила Ивановича Глинки: «Был там Глинка. Он ставит оперу «Сусанин». Действительно, композитор часто навещал Анну Петровну, будучи с ней в дружеских отношениях. Но о постановке «Сусанина» говорить в 1835 году было еще преждевременно: Глинка в то время только присматривался к солистам театра, на возможности которых он рассчитывал, создавая вокальные партии оперы.

После этого визита Пушкин, видимо, более не посещал дом Керн. Какие-либо свидетельства о визитах не обнаружены.

Сводить концы с концами Анне Петровне становилось все труднее. Ведь и переезд в более дешевую квартиру на 14-й линии был вынужденным из-за отсутствия средств: от супруга она так и не получала никакого обеспечения даже на детей, развод он не давал, а требовал ее возвращения к нему. Не помогли урезонить упрямого генерала и обращения жены за помощью к императору. Тогда Николай I распорядился выдать несчастной женщине единовременное пособие в размере 2000 руб. Но и эта сумма не решила проблемы безденежья. Переведенный роман Жорж Санд напечатан не был, а ведь переводчица так рассчитывала получить за него хотя бы рублей пятьсот.

Кроме материальных трудностей судьба наносит этой женщине удары и посильнее: летом 1833 года умирает семилетняя дочь Оленька, любимая крестница сестры Пушкина, в честь которой девочка была названа. Поэт знал этого ребенка, забавлялся с ним, а когда спрашивал малютку, как ее зовут, двухлетнее дитя отвечало: «Воля». Это очень веселило Пушкина.

Не успев оправиться от этого горя, мать получает следующий удар судьбы: через год после Оли умирает тринадцатилетняя дочь Анна, недавно принятая в Смольный институт. Анна Петровна остается одна. Ее старшая дочь Екатерина закончит этот же институт только в 1836 году и уедет на три года к отцу в Смоленск.

Но посредине жизненного пути, первая половина которого была полна невзгод и лишений, Анне Петровне улыбнулось счастье: к ней пришла большая любовь, которая хотя и скрасила ее жизнь, все же материального благополучия не принесла.

В дом на 14-й линии в 1836 году начал прибегать по субботам юный кадет Первого кадетского корпуса Саша Марков-Виноградский, троюродный брат А.П. Керн. Он влюбился до безумия в уже не очень молодую женщину (ей 36 лет, ему 16 лет). Сестрица начала опекать бедного родственника еще в 1834 году, а сблизились они в конце 1837 года, после чего прожили счастливо более сорока лет.

В своем дневнике о тех первых волшебных днях влюбленности Александр Васильевич Марков-Виноградский записал в 1850 году: «А суббота настанет…, в чаду мечты летишь по проспекту, не замечая ничего и никого, превратившись весь в желание скорее дойти до серенького домика, где ее квартира… И вот уже взгляд отличает сквозь здания, сквозь деревья и дом… Уже обозначилось в доме окно… и она выглядывала из него, освещенная заходящим солнцем… И вот поцелуй сливает нас, и мы счастливы, как боги!.. Так я царствовал в сереньком домике на Васильевском острове!…»

Рис. 13. Комната в квартире А.П. Керн в Петербурге

К этому адресу А.П. Керн осмелюсь добавить небольшое собственное исследование одного карандашного рисунка неизвестного художника. В 1919 году этот рисунок из альбома Керн в составе коллекции П.Я. Дашкова поступил в Пушкинский дом (Институт русской литературы Академии Наук – ИР ЛИ).

Рисунок сделан в 1830-х годах. Но на нем, вероятно, позднее, рукою неизвестного сделана приписка: «Комната А.П. Керн на Петербургской стороне, в которой часто сиживал Пушкин». Относительно этой записи возникают следующие сомнения: известно, что А.П. Керн переехала на Дворянскую улицу Петербургской стороны в самом конце 1838 года, так что Пушкин «сиживать» там уже не мог. 1830-е годы включают целое десятилетие, в течение которого Анна Петровна успеет пожить по двум адресам на Васильевском острове, оплакать Пушкина, стоя у гроба в Конюшенной церкви, а вместе с ним и свои лучшие годы в кругу его друзей, переехать на Дворянскую улицу Петербургской стороны, испытать сильное чувство любви к юному Маркову-Виноградскому, родить сына, дождаться возвращения от отца дочери Екатерины. Многие события имели место и на Дворянской улице, особенно когда в дом зачастил Михаил Иванович Глинка: в марте 1839 года композитор увидел вернувшуюся дочь Керн Екатерину и влюбился в нее без памяти. Он привез в маленькую квартиру Анны Петровны свое фортепьяно, на котором много музицировал, собирая во дворе, перед открытым низким окном толпу слушателей. В этой квартире родилась мелодия романса на слова Пушкина «Я помню чудное мгновенье»; но романс уже посвящен был дочери пушкинского адресата – Екатерине Ермолаевне Керн.

А что касается рисунка комнаты, то можно еще предположить его принадлежность скорее к квартире на Васильевском острове, мотивируя отсутствием фортепьяно Глинки у окна. Рисовальщик едва ли упустил бы этот предмет в скромной комнате Анны Петровны. Но это лишь мое предположение, которое, может быть, не лишено смысла.

С Дворянской улицы Анна Петровна с маленьким сыном Сашей, рожденным от Виноградского 28 апреля 1839 года, и дочерью Екатериной выехала 10 августа 1840 года к месту службы пока еще незаконного мужа Маркова-Виноградского в город Дубны Полтавской губернии, где они обвенчались 25 июля 1842 года после кончины первого супруга Анны Петровны Ермолая Федоровича Керна.

Вревские

В начале Х1Хвека на участке дома № 37 по 8-й линии Васильевского острова был построен двухэтажный каменный дом, который с 1830-х годов в течение почти 30 лет принадлежал семье баронов Вревских. Вревские были побочными детьми князя Александра Борисовича Куракина, носившими титул баронов, данный им австрийским императором, и фамилию по названию отцовского владения Врев в Островском уезде Псковской губернии. Члены этой семьи имели свои поместья недалеко от села Михайловское, имения Пушкиных. Соседи были знакомы и даже дружны, общались как в Псковском крае, так и в Петербурге. Один из Вревских, Борис Александрович, стал в 1831 году мужем Евпраксии Николаевны Вульф, дочери хозяйки села Тригорское, Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф.

После окончания Лицея юный выпускник приезжает в Михайловское в первый раз и знакомится со своими соседями, многочисленным дружным семейством Прасковьи Александровны. Одной из ее дочерей Евпраксии (Зизи, как ее звали дома), было в то время 7 лет. При следующей встрече в 1824 году поэту предстало уже веселое юное создание, тронувшее душу опального Пушкина.

Рис. 14. Е.Н. Вревская

Подружившись вскоре со всеми обитателями Тригорского, он становится их постоянным гостем. У них он чувствовал себя легко и непринужденно, что скрасило два года жизни ссыльного хозяина Михайловского. Тригорские друзья вдохновляли его на новые стихи, которые он посвятил почти всем членам этой семьи.

Так к Зизи обращены стихотворения: «Если жизнь тебя обманет», «К Е.Н. Вульф» («Вот, Зина, вам совет: играйте…»), а в романе «Евгений Онегин» читаем:

… Да вот в бутылке просмоленной, Между жарким и блан-манже, Цимлянское несут уже; За ним строй рюмок узких, длинных, Подобных талии твоей, Зизи, кристалл души моей, Предмет стихов моих невинных, Любви приманчивый фиал, Ты, от кого я пьян бывал.

Общение, переписка, встречи с поэтом продолжались активно и после того, как Зизи в 1831 году стала женой барона Вревского. Бывая в Михайловском, Пушкин всегда посещал Голубово, имение поселившихся там супругов, тем более что оно находилось всего в 18 верстах от Тригорского, и даже, как гласит молва, помогал хозяевам сажать фруктовые деревья в саду и копать пруд. Во время наездов Вревских в Петербург, поэт посещал с ними театр, бывал у них в гостях, встречался у общих знакомых, у своих родителей, когда гости из Голубово останавливались у них. В январе 1837 года Евпраксия Николаевна приехала в столицу одна и остановилась на квартире деверя, Степана Александровича Вревского. В письме мужу от 19 января она сообщает: «Вчера я была очень удивлена появлением Пушкина, который пришел меня повидать, как только узнал о моем приезде… Он меня очень благодарил за твое намерение купить Михайловское… Он хотел нам продать свою часть…» (К счастью, купля-продажа не состоялась. – Н.М.).

22 января Пушкин вновь навещает Евпраксию Николаевну и обещает зайти к ней в понедельник 25-го, чтобы проводить ее в Эрмитаж. Неизвестно, состоялось ли посещение музея, но, видимо, именно 25-го января поэт рассказал приятельнице о своем трудном положении, о клевете и посягательстве на его честь и честь его жены и об уже отосланном письме-вызове на дуэль Геккерна. Разговор этот состоялся у барона Михаила Николаевича Сердобина, единокровного брата баронов Вревских. К слову сказать, их общий отец, князь Александр Борисович Куракин, женат никогда не был, но при своем любвеобильном характере имел с женщинами разных сословий многочисленные связи, следствием которых было около 70 детей; среди них бароны Вревские и Сердобины, хорошие друзья и знакомые Пушкина. Кроме того, два брата, Павел и Ипполит Вревские, учились вместе с Лермонтовым в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербурге, только Ипполит на курс старше. Потом они служили на Кавказе, участвовали в боях, в которых их товарищем по оружию в 1840–1841 годах был Лев Сергеевич Пушкин, брат поэта. А еще ранее, 23 декабря 1837 года Павел Александрович Вревский писал своему брату Борису Александровичу о приезде в Ставрополь, где он служил, Льва Пушкина. Возможно, со слов прибывшего, он добавляет: «Знаете ли Вы, что старшая из его (Льва) своячениц, дылда, похожая на ручку от метлы…, вышла замуж за барона Геккерна, бывшего Дантеса, вертопраха… и кавалергардского поручика. Влюбленный в жену поэта… он желал оправдать свои ухаживания в глазах света… с чем я его поздравляю – без зависти».

Итак, 25 января 1837 года в доме на Васильевском острове состоялась последняя встреча Александра Сергеевича Пушкина с дружественным ему семейством и тригорской приятельницей. Услышав в этот день его признание, Евпраксия Николаевна, к сожалению, уже ничего не могла сделать, чтобы остановить дуэль: у Пушкина все уже было решено.

После гибели поэта Вревские и Сердобины продолжали дружить с его вдовой Натальей Николаевной, с его отцом, сестрой Ольгой и братом Львом.

Домом № 37 по 8-й линии Васильевского острова Вревские владели до 1860 года. В 1861 году новый владелец надстроил третий этаж, а в 1904 году появились 4-й и 5-й этажи. В августе 2002 года уже расселенный дом самопроизвольно рухнул, не дождавшись запланированной реконструкции.

Декабристы

Два крупных значимых события в русской истории, война 1812 года и восстание декабристов, произошли при жизни Пушкина. Со многими участниками этих событий поэт был знаком, дружен, а с некоторыми даже состоял в родстве. Как и большинство передовых его современников, он не мог не разделять взгляды, идеи, помыслы творцов этих событий, людей смелых, бескорыстных, благородных. Среди них были писатели, поэты, художники пушкинского круга. Вот их имена: К.Ф. Рылеев, И.И. Пущин, В.К. Кюхельбекер, А.И. Одоевский, А.А. Бестужев-Марлинский, В.Л. Давыдов, братья М.А. и Н.А. Бестужевы, В.Ф. Раевский.

Сам Пушкин декабристом не был: друзья не хотели вовлекать поэта в опасную борьбу, берегли его талант для России. Но на аудиенции у царя в августе 1826 года он честно признался, что если бы он был 14 декабря 1825 года в Петербурге, то «встал бы в ряды мятежников». Возможно, так бы и случилось, т. к. по его собственному признанию, он «был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков». А в письме к Вяземскому от 14 августа 1826 года поэт с горечью напишет: «…повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна».

Рис. 15. Восстание на Сенатской площади

Большинство декабристов были военными, выпускниками петербургских кадетских корпусов и военных училищ. Они сражались против Наполеона, брали Париж, где вдохнули глоток свободы постреволюционной Франции, что повлияло на их взгляды и формирование освободительных идей относительно России.

Судя по числу участников мятежа, два кадетских корпуса столицы можно назвать центром вольнодумства. Оба находились на Васильевском острове. Это Сухопутный и Морской кадетские корпуса. Первый – привилегированное заведение – был создан в 1731 году и размещен в Меншиковском дворце, который после опалы

Светлейшего был передан военным. Для этого сам дворец подвергся некоторой перестройке, затем к нему добавили довольно длинный корпус по Кадетской линии, отдельно стоящий манеж (ныне Университетская набережная, дом № 13) и корпус для игры в мяч (на этой же набережной, дом № 9).

Пост директора корпуса в разное время занимали такие известные люди как президент Военной коллегии Х.В. Миних, сподвижник Екатерины II И.И. Бецкой, полководец М.И. Кутузов.

Среди выпускников были не только офицеры, но и будущие писатели, ученые, изобретатели: К.Ф. Рылеев, М.И. Пущин (брат декабриста и друга Пушкина И.И. Пущина), В.А. Озеров, М.М. Хересков, А.П. Сумароков, П.Л. Шиллинг фон Канштадт (изобретатель телеграфа), декабристы А.М. Булатов, А.Е. Розен и многие другие. Как видим, этот кадетский корпус был не только центром вольнодумства, но и крупным очагом просвещения и культуры Петербурга.

На набережной Большой Невы (ныне набережная Лейтенанта Шмидта, дом № 17) располагался Морской шляхетский кадетский корпус, еще один центр широкого образования и культуры. Невозможно перечислить здесь всех флотоводцев, инженеров, людей науки, литературы, художников, вышедших из стен этого учебного заведения. Но некоторых людей, прославивших Россию, все же назовем: флотоводцы Ф.Ф. Ушаков, Д.Н. Сенявин, П.С. Нахимов, В.А. Корнилов, мореплаватели И.К. Крузенштерн, Ю.Ф. Лисянский, Ф.Ф. Беллинсгаузен, М.П. Лазарев, врач, писатель, составитель «Толкового словаря живого великорусского языка», друг Пушкина В.И. Даль, декабристы В.И. Штейнгель, три брата Бестужевых (Михаил, Николай, Петр Александровичи), К.П. Торсон, Д.И. Завалишин, М.К. Кюхельбекер (брат лицейского друга Пушкина «Кюхли») и многие другие. Почти 20 человек, лучших выпускников этого корпуса, участвовали в восстании декабристов и были осуждены по первому разряду к пожизненной каторге, замененной позднее двадцатилетней ссылкой.

Не последнюю роль в декабрьских событиях сыграл и лейб-гвардии Финляндский полк, казармы которого находились на набережной Большой Невы между 18-й и 20-й линиями.

В этом полку главными подстрекателями к восстанию были поручик А.Е. Розен, полковник М.Ф. Митьков и поручик Е.П. Оболенский. Несмотря на то, что полк и его высшее командование были на стороне царя и уже двигались на Сенатскую площадь для подавления мятежа, Розену и Цебрикову удалось остановить свой батальон перед Исаакиевским наплавным мостом и заблокировать остальным подразделениям проход на другой берег. Они стояли на набережной Васильевского острова до тех пор, пока площадь не опустела.

Среди офицеров этого полка были музыкант, король маршей и вальсов, дедушка русского романса Николай Алексеевич Титов, известный русский художник Павел Андреевич Федотов, автор повестей и рассказов Александр Васильевич Дружинин. Все это свидетельствует о том, что офицеры русской армии были культурными, образованными людьми с широким общественным кругозором и передовыми взглядами.

Одним из самых святых мест Васильевского острова является место захоронения пяти казненных декабристов. Точно указать его пока не удалось, хотя предположительно оно находится на острове Декабристов (в то время остров носил название Голодай), в северо-западной части города, за рекой Смоленкой, в районе переулка Каховского. Захоронили казненных тайно, ночью, так что даже современники не могли обнаружить следов могилы. Некоторые смутные воспоминания оставила Мария Федоровна Каменская, дочь вице-президента Академии художеств, Федора Петровича Толстого. Дадим ей слово: «Осенью 1826 года у А.П. Гомзиной (соседка Толстых по «розовому дому») часто гостила несчастная вдова Рылеева, которая, право, не знаю, за что, очень полюбила меня и даже часто водила с собой на могилу мужа своего. Помню, что наши говорили тогда при мне, что вдове Рылеевой, по какой-то особой к ней милости, позволили взять тело мужа и самой похоронить его на Голодае, только с тем, чтобы она над местом, где его положат, не ставила креста и не делала никакой заметы, по которой можно было заподозрить, что тут похоронен кто-нибудь. И точно, на том месте, куда мы ходили, креста не было. Но не утерпела несчастная женщина, чтобы своими руками не натаскать на ту землю, под которой лежало ее земное счастье, грудку простых булыжников и не утыкать их простыми травками и полевыми цветами. Для постороннего глаза эта грудка камешков была совсем не заметна, но мы с нею видели ее издалека и прямо шли на нее…

Если вы не знаете (обращение к газетчикам – Н.М.), где он похоронен, то я знаю. И будь Голодай в том же виде, как он был 68 лет тому назад, я бы по моей, детской еще, памяти, указала вам место, где положен Рылеев… Но в том то и беда, что Голодай-то, говорят, стал совсем не тот: весь сосновый лес с него срублен, остался один пустырь… Поди и булыжники, к которым в 1826 году мы вдвоем с Рылеевой вдовою ходили плакать, давно втоптались в землю, и не осталось у меня никакого вещественного доказательства в моей правоте. И Рылеевой давно нет на свете, и меня скоро не будет…»

Эти воспоминания были написаны через 70 лет после тех событий, и для людей XX и тем более XXI века ничего не дают. Тем не менее, в день столетия казни пяти декабристов (25 июля 1926 года) на предполагаемом месте их захоронения был установлен закладной камень по проекту архитектора В.Н. Боброва, а в 1939 году здесь появился трехметровый обелиск из черного полированного гранита, окруженный высокой чугунной оградой и сквером. На обелиске надпись:

1826–1926 г.г.

Заложен в память столетия казни декабристов П.К Пестеля, К.Ф. Рылеева, С.И Муравьева-Лпостола, С.И. Бестужева-Рюмина, П.Г. Каховского.

Такова краткая история памятных мест, связанных с декабристским движением. Поскольку большинство из его участников были военные, то по долгу службы они обязаны были жить в местах дислокации своих полков и не имели частных квартир. А если таковые и были, то неумолимое время не сохранило их домов и не оставило нам их адресов, хотя их поиск продолжается и сейчас.

Сохранились лишь краткие сведения о местожительстве некоторых декабристов. О них и поговорим.

К.Ф. Рылеев

Кондратий Федорович Рылеев, поэт, издатель, глава тайного Северного общества, активный участник восстания декабристов, родился 29 сентября 1795 года. После ухода отца из семьи мать привозит мальчика в Петербург для обучения на казенный счет в военном заведении. 12 января 1801 года в возрасте пяти с половиной лет Кондратий был зачислен на отделение малолетних в Первый кадетский корпус, размещавшийся с 1732 года в бывшем Меншиковском дворце на набережной Большой Невы (ныне Университетская набережная, дом № 15) и в пристроенных позднее корпусах по Кадетской линии (дом № 1).

В программу обучения этого закрытого дворянского заведения входили такие предметы как математика, естественные науки, история словесности, иностранные и древние языки, рисование, музыка, танцы. Но основным предметом было военное дело. Учебному процессу помогала богатая библиотека и «Музеум» с естественно-научными коллекциями. В 1784 году директором корпуса был назначен Михаил Илларионович Кутузов, который лично преподавал кадетам военную историю и тактику.

В стенах этого учебного заведения Рылеев провел 13 лет. Учился хорошо, любил читать, соблюдал законы кадетского товарищества, шалил и проказничал, как все дети, за что получал наказания розгами, но при этом никогда не плакал. По старинной традиции в корпусе образовался небольшой кружок любителей поэзии, душой которого был Кондратий. Здесь он написал и первые свои стихотворные произведения: басни, послания, песни, которые по молодости автора носили подражательный характер (комическая поэма «Кулакиада», «Послание к Ф.», «Путешествие на Парнас»). После войны 1812 года главной темой произведений Рылеева становится любовь к Родине. Все кадеты стремились поскорее окончить корпус и, по словам Кондратия Федоровича, «иметь счастье приобщиться к числу защитников своего отечества». Эта страсть патриота жила в сердце Рылеева до трагического конца. Уже находясь в Петропавловской крепости, он напишет:

Тюрьма мне в честь, не в укоризну, За дело правое я в ней, И мне ль стыдится сих цепей, Коли ношу их за Отчизну.

В феврале 1814 года Рылеев в чине прапорщика был выпущен прямо в действующую армию, находившуюся за рубежом. Так закончился его первый период жизни в столице, на Васильевском острове.

В декабре 1818 года Кондратий Федорович увольняется с военной службы по домашним обстоятельствам и поселяется в своем имении Батово под Петербургом, а в 1821 году, переехав в город, возвращается на Васильевский остров. Здесь он нанимает квартиру в доме на углу Большого проспекта и 16-й линии (участок современного дома № 46/ 13). В то время, как и многие строения этого района, дом, где поселился Рылеев с женой и дочерью, был небольшим, деревянным. Об этой квартире он напишет матери: «Квартира выгодная – 4 комнаты, довольно большие, из коих одна перегороженная. Людская с кухней особенная…

Сарай и ледник, в который можно будет складывать дрова». В это время Рылеев служит заседателем от дворянства в Петербургской палате уголовного суда, сотрудничает в журналах «Невский зритель», «Благонамеренный», «Сын отечества», а в 1823 году сам, вместе с А.А. Бестужевым, начинает издавать свой журнал «Полярная звезда». В этой квартире родилась его лучшая поэма «Войнаровский».

Осенью 1823 года друг Пушкина – Иван Иванович Пущин, который с января этого же года служит вместе с Рылеевым в Судебной палате, принимает своего сослуживца, Кондратов Федоровича, в тайное Северное общество. Новый член впервые присутствует на сходке заговорщиков у полковника Финляндского полка Михаила Фотиевича Митькова, который в 1822–1824 годах жил в том же доме, что и Рылеев. Об этом собрании уже арестованный Кондратий Федорович рассказал на допросе следующее: «Скоро по вступлении моем в общество я был позван Пущиным в собрание оного, бывшее у полковника Митькова. Тут кроме хозяина и Пущина нашел я Никиту Муравьева, князя Оболенского, полковника Измайловского полка Нарышкина, майора Поджио и действительного статского советника Николая Ивановича Тургенева». Сам Митьков об этом же факте на допросе свидетельствовал следующее: «Спустя несколько времени согласились по удобности, так как я жил на Васильевском острове, собраться ко мне, чтобы определить правила для всех членов. Правила написал Тургенев, и всеми оные были приняты». Вскоре Рылеев начинает играть в Северном обществе активную роль. Встречи стали происходить и у него на квартире, а после отъезда в Киев С.П. Трубецкого, Кондратий Федорович принимает на себя руководство обществом.

Рис. 16. К.Ф. Рылеев

В доме на Большом проспекте Рылеевы проживут до конца 1823 года, после чего переедут в деревянный дом купчихи А.Р. Земской на 12-й линии, угол Малого проспекта (современный участок дома № 49/37 по Малому проспекту). Здесь хозяин принимает у себя Павла Ивановича Пестеля, главу Южного тайного общества, приезжавшего в Петербург для переговоров о совместных действиях с «северянами».

Васильевский остров семья Рылеева покинет в марте 1824 года, когда Кондратий Федорович поступит на службу в должности правителя канцелярии Российско-Американской компании, которая предоставит новому чиновнику казенную квартиру в доме размещения самой компании (набережная реки Мойки, дом № 72). (О жизни и деятельности Рылеева по этому адресу можно прочесть в моей предыдущей книге «По оживленным берегам», СПб, 2008 г. – Н.М.).

А где же Пушкин? С Рылеевым поэт успел познакомиться еще до своего отъезда на Юг. Они изредка встречались в сентябре 1819 – феврале 1820 года у общих знакомых, но большой дружбы между ними не было. Глядя на портретные зарисовки Рылеева, сделанные Пушкиным (их около 10), можно судить о хорошем знании внешнего облика портретируемого, а в переписке за 1825 год они уже обращаются друг к другу на «ты». В последнем письме Кондратий Федорович напишет Пушкину: «На тебя устремлены глаза России… Будь поэт и гражданин». Пушкин же после прочтения сцены казни Кочубея в поэме Рылеева «Войнаровский» оставит на полях такие слова: «Продай мне этот стих!». Некоторое отражение нашла эта сцена в его поэме «Полтава». За время их переписки до нас дошли 3 письма Пушкина к Рылееву и 8 писем Рылеева к поэту, и все они относятся к 1825 году.

Бестужевы

Из среды декабристов самыми известными жителями Васильевского острова были члены семьи Бестужевых. Эта большая дружная семья состояла из отца, матери, пятерых сыновей и трех дочерей. Отец, Александр Федосеевич, один из замечательных деятелей русской культуры конца XVIII века, старался дать детям разностороннее образование в духе демократических традиций и вольнолюбивых идей своего времени. Сам он, окончив в 1779 году Артиллерийско-инженерный кадетский корпус, был оставлен в нем в качестве преподавателя, участвовал в войне со шведами в 1789–1790 годах, был тяжело ранен, а после выздоровления вернулся в корпус снова на преподавательскую работу. Смолоду был склонен к литературным занятиям, интересовался искусством, дружил со скульптором М.И. Козловским, художником В.Л. Боровиковским и многими другими деятелями русской культуры. Поэтому, когда в 1800 году президентом Академии художеств стал граф Александр Сергеевич Строганов, хорошо знавший Александра Федосеевича, граф тут же предложил Бестужеву место правителя канцелярии петербургской «Академии трех знатнейших художеств»; благодаря этому назначению он очутился в центре тогдашней художественной жизни. В годы их совместной работы много полезного было сделано для Академии: обновился профессорский состав, расширился курс научных предметов, появились мастерские для отливки бронзовых статуй и других монументальных украшений, а по указанию императора Александра I была организована фабрика по изготовлению палашей для кавалерии.

В Академии А.Ф. Бестужев сблизился со многими преподавателями и академиками, и вскоре дом его стал одним из очагов русской культуры.

Рис. 17. А.Ф. Бестужев

Мать Прасковья Михайловна, родом из мещанской среды, человек скромного образования, все свое время посвящала семье, а после ранней смерти мужа в 1810 году вела весь дом и сумела вырастить и наилучшим образом воспитать всех своих детей. В год смерти отца старшему сыну Николаю было 19 лет, остальные дети были малолетками. Позднее Николай, Михаил и Петр окончили Морской кадетский корпус, Александр, не окончив Горный корпус, ушел из него и поступил служить в лейб-гвардии Драгунский полк, который квартировал под Петергофом, в Марли (отсюда и псевдоним будущего писателя «Бестужев-Марлинский»), а Павел в 1825 году был еще юнкером Артиллерийского училища.

Рис. 18. Π.М. Бестужева

Все дети были очень дружны, обожали мать, которая в них души не чаяла.

В годы службы отца в Академии художеств семья жила в одном из академических домов на 4-й линии. Об адресе стало известно из документов о выселении вдовы А.Ф. Бестужева: «На заседании Совета Академии 27 января 1812 года было принято специальное решение, чтобы г-жа Бестужева занимаемый ею дом по 4-й линии очистила». Может быть, это решение касалось дома, где находилась эфесная фабрика ее мужа, доставшаяся ей по наследству, а жили они, как упоминают некоторые литературные источники, на 5-й линии в маленьком деревянном доме с садом, стоявшем на участке современного дома № 40? Пока уточнить не удалось. По сведениям исследователя Васильевского острова Г.Ю. Никитенко, в этом домике семья Бестужевых жила в 1800-е годы, когда глава семьи еще служил в Академии художеств. Впрочем, сын Михаил в своих воспоминаниях пишет, что с академической квартиры они переехали на 7-ю линию в дом мещанина Гурьева. По описанию знатока Пушкинского Петербурга А. Яцевича, дом представлял собой небольшое двухэтажное строение в семь окон с интересными пилястрами и наличниками. Посредине располагалось высокое крыльцо со ступенями по обеим сторонам подъезда. Постройка здания относилась к первой половине XVIII века. В свое время оно являлось, вероятно, одним из лучших частных домов на острове. Первоначально дом был покрыт черепицей и только весной 1824 года его перекрыли железом. Чертеж фасада гурьевского дома, относящийся к этому же году, приведен ниже.

Этот небольшой домик с очень высокой крышей устоял на углу 7-й линии (участок дома № 18) и Глухого переулка (сейчас Днепропетровский) вплоть до девятисотых годов.

Рис. 19. Дом Гурьева на 7-й линии В.О.

К декабрьским событиям 1825 года здесь жили с матерью только дочери и старший сын Николай, назначенный в июле того года директором Адмиралтейского музея. Александр жил уже в доме на Мойке, 72, где вместе с Рылеевым издавал альманах «Полярная звезда». Трое других сыновей квартировали при полках по месту службы. Все братья Бестужевы были связаны с восстанием декабристов. Об этом Михаил скажет: «Нас было пять братьев, и все пятеро погибли в водовороте 14 декабря». Трое из них принимали активное участие в мятеже на Сенатской площади. Александр и Николай были одарены талантами: один писательским, другой живописным. Первый стал известным литератором, издателем, второй – мастером акварельного портрета: будучи сосланным в Сибирь, он оставил много работ с видами мест ссылки и галерею портретов как самих каторжан, среди которых было много знакомых и друзей Пушкина, так и их жен и детей.

Пушкин знал обоих братьев, а также и их младшего брата Павла.

Рис. 20. Н.А. Бестужев

Горестные воспоминания о трагических днях декабря вынудили мать Бестужевых с дочерьми покинуть дом Гурьева на 7-й линии и переселиться на 15-ю линию в дом купца Штильцова. Здесь ей суждено было пережить смерть двух сыновей: Петр сошел с ума на Кавказе и умер в сумасшедшем доме, а талантливый писатель Александр был убит в бою за мыс Адлер в июле 1837 года; незадолго до гибели он успел оплакать смерть Пушкина. Цензор А.В. Никитенко, получив вскоре известие о гибели самого А. Бестужева-Марлинского, с горечью записал в своем дневнике: «Новая потеря для нашей литературы: Александр Бестужев убит. Да и к чему в России литература!»

А.Е. Розен

Андрей Евгеньевич Розен, барон, родился в Эстляндии (Эстония) 14 ноября 1799 года. Воспитывался в Нарвском народном училище, затем с 1815 года в Первом кадетском корпусе Петербурга. В апреле 1818 года был выпущен из корпуса в чине прапорщика с назначением в лейб-гвардии Финляндский полк, расквартированный на набережной Большой Невы между 18-й и 20-й линиями. Добросовестный, умный офицер быстро продвигался по службе, и в 1825 году мы застаем его уже в чине поручика. В полку он подружился с штабс-капитаном Иваном Васильевичем Малиновским, сыном первого директора Лицея, товарищем Пушкина. Малиновский ввел Розена в свой дом, где Андрей Евгеньевич влюбился в одну из сестер Ивана, Анну, которая стала его женой. Венчание состоялось 19 апреля 1825 года в полковой церкви в присутствии всех офицеров полка. Посаженные и шаферы проводили молодоженов в только что снятую, хорошо убранную квартиру в доме на 3-й линии, между Средним проспектом и Малой Невою (дом не установлен). Сам Розен вспоминал: «…сопровождающие поднесли чаю, шампанского и конфеты, пили за здоровье новобрачных и разъехались. Я тотчас надел старый рабочий сюртук и был с женою как будто всегда жили вместе. На третий день обедали у нас все офицеры полка… Наше маленькое хозяйство было хорошо устроено, прислуга была усерднейшая, требования наши были скромны, имели одно желание взаимного счастья». Но, в декабре того же года счастье неожиданно кончилось: несколько подразделений Финляндского полка под командованием Розена, выступив на охрану царя во время восстания, преградили путь остальным подразделениям перед Исаакиевским наплавным мостом и, сохраняя нейтралитет, стояли на Васильевском острове до окончания мятежа. 15 декабря Розен был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. На допросах он отрицал свое членство в тайном Северном обществе, что подтвердили и другие арестованные, но о планах и замыслах участников событий знал: он присутствовал на заседаниях заговорщиков у Оболенского, Репнина, у Рылеева в канун восстания, проводил агитацию в полку против присяги новому императору. Осужден по V разряду, приговорен к каторжным работам на 10 лет. Позднее срок сократили до 6 лет. Перед отправкой в Сибирь ему разрешили свидание с женой, которая была сильно потрясена, но держалась стойко. Когда в апреле 1826 года родился первенец, ей удалось показать сына отцу. Розена отправили на каторгу 5 февраля 1827 года. В последний раз он посмотрел на Васильевский остров, где промелькнуло для него короткое счастье, когда сани увозили арестанта под конвоем в неизвестность. Позднее он напишет в своих воспоминаниях: «Свет Луны и ярко горящих звезд освещал нашу дорогу. Тихою рысью переехали Неву. Я все глядел в сторону Васильевского острова, благословлял жену и сына. Я знал, что жена в эту минуту стояла на молитве…»

Рис. 21. А.Е.Розен

Узнав о приговоре суда, Анна Васильевна начала хлопотать у царя разрешение последовать за супругом в Сибирь. Таковое она получила только на себя одну, без ребенка, что повергло несчастную женщину в отчаяние. Но даже это не изменило ее решение последовать за мужем. Оставив 4-летнего сына у сестры Марии, которая в 1834 году станет женой Владимира Дмитриевича В Ольховского, лицейского друга Пушкина, Анна Васильевна летом 1830 года отправляется в Петровский завод, чтобы разделить тяготы ссыльной жизни с любимым ей человеком.

Так круг лицейских друзей Пушкина продолжал укрепляться, родниться, размножаться несмотря на лишения и удары судьбы.

Российская академия

Успехи России в области науки, культуры и просвещения в царствование Петра I вызвали неотложную необходимость в создании Академии наук, которая по замыслу Петра I, явилась бы главным научным центром страны. Такое учреждение и было создано указом Сената от 28 января 1724 года. А в 1783 году по указу императрицы Екатерины II появилось родственное отделение – Российская академия, в уставе которой утверждали следующие задачи: «вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение».

В 1782 году императрица назначает Екатерину Романовну Дашкову председателем Академии наук, а в 1783 – президентом Российской академии. Вторая академия объединила в своих рядах выдающихся филологов, литераторов и историков: Д.И. Фонвизина, Г.П. Державина, Н.А. Львова, Я.Б. Княжнина, В.В. Капниста, И.Н. Болтина, М.М. Щербатова, позднее А.И. Мусина-Пушкина, А.Н. Оленина, Н.М. Карамзина, И.А. Крылова, В.А. Жуковского, П.А. Вяземского, А.С. Пушкина.

Первые годы, не имея своего помещения, академики собирались на заседания в доме своего президента Дашковой в Кирьяново (современный адрес пр. Стачек, 42), с 1796 года по 1804 – в доме советника Татаринова (на месте современного дома № 112 по набережной Фонтанки).

В 1802–1804 годах Академия размещалась уже в специально для нее построенном доме на 1-й линии Васильевского острова (ныне дом № 52). Участок для застройки выделили из архиерейского подворья, что остроумно подметил И. А. Крылов в черновом варианте басни «Парнас»:

Угодья божески миряне расхватали, Когда делить их стали, Без дальних выписок и слов Кому-то и Парнас тогда отмежевали.

Архитектор А.А. Михайлов-2-й спроектировал на этом участке целый комплекс зданий, сам же построил только центральный двухэтажный корпус, украшенный по центру фасада пилястрами и балконом с ажурной решеткой. Корпус был готов в 1804 году. Боковые двухэтажные флигеля, соединенные с центральным корпусом большими воротами, пристроил в 1811–1814 годах видный архитектор В.П. Стасов. В 1819 году во дворе появилось здание для размещения там типографии.

Посередине второго этажа главного корпуса находился большой зал для заседаний, в боковых помещениях – приемная секретаря Академии, его квартира в 1-м этаже и богатая библиотека, получавшая с 1783 года обязательные экземпляры всех выходивших в России книг. Много книг поступало и из-за границы. В конце XVIII века библиотека насчитывала 37 тысяч томов.

Рис. 22. А.С. Шишков

Незначительные более поздние переделки мало изменили облик этого старинного здания. С 1813 по 1841 год пост президента Академии занимал А.С. Шишков. Он был в чине адмирала, состоял членом Государственного совета, был писателем, основателем литературного объединения «Беседа любителей русского языка».

Его противниками, которые вели борьбу с Шишковым и «Беседой», стали члены другого литературного объединения «Арзамас», куда входил и Пушкин. Они критиковали консерватизм и архаичность языка «шишковистов», их приверженность к старославянским формам слов и построения речи.

Пушкин задевает Шишкова в эпиграмме «Угрюмых тройка есть певцов», в послании «К Жуковскому», в своих письмах. Но острота борьбы с годами утихла, и отношение Пушкина к адмиралу становится уважительным. Во «Втором послании цензору»(1824 г.) поэт посвятил ему такие строчки:

Шишков наук уже правленье восприял. Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа, Он славен славою двенадцатого года; Один в толпе вельмож он русских муз любил, Их, незамеченных, созвал, соединил…

3 декабря 1832 года Шишков рекомендует собранию избрать в действительные члены пять особ, и среди них первым в списке стоит «титулярный советник Александр Сергеевич Пушкин». Избрание прошло почти единогласно. Против был один голос митрополита Серафима, который мотивировал свой поступок тем, что четверо из пяти предлагаемых ему кандидатур неизвестны. А Д.Н. Блудов, в прошлом «арзамасец», наоборот, из всех пяти кандидатур проголосовал только за Пушкина. Сразу же после избрания поэт начал посещать все заседания: за первый год он лично присутствовал на восьми, что поощрялось выдачей оплачиваемых серебряных жетонов. При избрании новых членов можно было послать письменное мнение, чем Пушкин позднее стал иногда пользоваться.

Вообще, поэт ценил заслуги Академии в объединении вокруг общего литературного дела видных писателей, в создании первого толкового словаря русского языка, в возможности использования страниц своего журнала «Современник» для рассказа о важных событиях, имевших место в Академии. Таким событием стало, например, заседание 18 января 1836 года, которому Пушкин посвятил две статьи, опубликованные во II и III книгах «Современника» за 1836 год. Первая из них – «Российская академия» – посвящена истории Академии и рассказывает о самом заседании 18 января и о приеме в почетные члены принца Петра Ольденбургского. Вторая – «Мнение М.Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной» – посвящена разбору выступления М.Е. Лобанова, утверждавшего, что «разрушительные идеи французской литературы оказывают пагубное влияние на русскую словесность», и предлагавшего усилить цензурный режим.

Иногда Пушкин использовал свое членство в Академии, чтобы помочь кому-то, попавшему в затруднительное положение. Так он хлопочет об издании за счет Академии произведений трагически погибшего поэта, переводчика Шишкова Александра Ардалионовича в пользу осиротевшей семьи. Вопрос был решен положительно довольно быстро, о чем вдова Шишкова благодарит в своем письме ходатая: «…я вчера была у вас, чтобы лично благодарить вас! вас как виновника благодеяния, и в лице вашем всех господ членов Российской академии».

Последний раз Пушкин присутствовал на «годичном акте» Академии 30 декабря 1836 года. Николай Иванович Греч, встретивший поэта там, поклонился ему за «Капитанскую дочку». Издатель и редактор А.А. Краевский позднее вспоминал, что это заседание вел князь М.А. Дондуков-Корсаков, вице-президент Академии наук, председатель цензурного комитета, весьма несимпатичный человек, которому досталось от пушкинского пера:

В Академии наук Заседает князь Дундук. Говорят, не подобает Дундуку такая честь; Почему ж он заседает? Потому что <…> есть.

Существует другая, смягченная редакция последней строчки: «Потому что есть чем сесть».

На заседании Пушкин тихо сказал П.А. Корсакову: «Ведь вот сидит довольный и веселый, а ведь сидит-то на моей эпиграмме. Ничего, не больно, не вертится».

Когда Пушкин погиб, члены Академии почтили память поэта на ближайшем собрании 30 января 1837 года и решили написать за счет Академии его портрет. В октябре того же года копия с портрета Пушкина кисти О. Кипренского, сделанная художником М.Е. Вишневецким, была готова и заняла свое место в зале заседания самого почетного учреждения столицы.

В 1841 году Российская академия слилась с Академией наук, став ее отделением. В здании на 1-й линии разместилась Римско-католическая духовная академия, для которой в 1841–1844 годах произвели перестройку дома, соединив главный корпус с флигелями. В таком виде дом стоит и поныне.

В настоящее время в нем размещается филологический факультет Российского государственного педагогического университета имени А.И. Герцена.

Академия художеств

Петербургская Академия художеств со дня основания является крупнейшим в России учебным заведением, которое готовит профессиональных художников, скульпторов, архитекторов. Она была учреждена в 1757 году императрицей Елизаветой Петровной при активном участии ее фаворита Ивана Ивановича Шувалова (основателя Московского университета), ставшего первым президентом нового детища. При нем Академия стала одной из лучших в Европе. В 1764 году на набережной Большой Невы для нее было заложено здание по проекту профессора архитектуры Ж.Б. Валлен-Деламота и ректора А.Ф. Кокоринова. Они возвели здание великолепной архитектуры, которое отвечало высоким требованиям «храма искусств»: величественное строгое сооружение с выступающим четырехколонным портиком над главным фасадом украшено статуями Геркулеса и Флоры и надписью над входом: «Свободным художествам. Лета 1765». Поражает своим величием и парадный вестибюль Академии, говорящий о размещении в этих стенах «трех знатнейших искусств» – живописи, скульптуры и архитектуры. Везде высокие потолки и окна, много света, простора и воздуха.

Рис. 23. Академия Художеств. Античная галерея

С 1817 по 1843 год пост президента Академии занимал Алексей Николаевич Оленин, принесший этому заведению немало пользы благодаря своей огромной эрудиции, глубоким знаниям в области истории, теории искусств, литературы, за что император Александр I называл его «тысячеискусником». К моменту назначения на эту должность Оленин уже был директором Императорской публичной библиотеки, членом Государственного совета и статс-секретарем по Департаменту гражданских и духовных дел. Это был очень активный и деятельный человек. При нем в Академии преподавали лучшие люди искусства: И.П. Мартос, А.И. Иванов, А.Е. Егоров, В.К Шебу ев, А.Д. Захаров, Тома де Томон, К.П. Брюллов и другие. Академия пополняла свои коллекции работами мастеров крупнейших европейских школ, а также русских художников и скульпторов, таких как О. Кипренский, братья Чернецовы, С. Щедрин, А. Орловский.

Несмотря на свое высокое положение в обществе и правительственных кругах, Оленин дружил со многими писателями, поэтами, художниками, музыкантами, принимая их у себя в петербургском доме и на даче в Приютино. Общение Пушкина с Алексеем Николаевичем и его семьей началось после окончания Лицея на Фонтанке, в доме № 97, куда юного поэта привели, видимо, А.И. Тургенев, В.А. Жуковский или Н.М. Карамзин; первое упоминание точной даты одного из визитов относится к 3 февраля 1819 года. Поэта здесь принимали «как своего человека». Известно, что он выступал в домашнем театре Олениных. Но в этот дом его больше влекли беседы с хозяином об истории: Пушкин в это время писал поэму «Руслан и Людмила», где хотел изобразить «преданья старины глубокой» исторически достоверно. А когда по Петербургу стали распространяться антиправительственные стихи и эпиграммы, среди которых особенно злыми были эпиграммы на

Аракчеева, над Пушкиным нависла угроза неминуемой суровой ссылки. Ходатаями за поэта выступили Оленин, Карамзин, Васильчиков. Такой поступок члена Государственного совета мог иметь нелицеприятные последствия. И несмотря на это, Оленин продолжает оказывать помощь автору в подготовке к изданию поэмы «Руслан и Людмила»: Алексей Николаевич рисует для нее виньетку. Уже из ссылки Пушкин напишет Гнедичу: «…вот уже четыре дни как печатные стихи, виньета и переплет детски утешают меня. Чувствительно благодарю почтенного $ (монограмма А.Н. Оленина – Н.М.); эти черты сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности».

Рис. 24. А.Н. Оленин

Вновь в доме Олениных поэт появился по возвращении из ссылки. Повстречав осенью 1827 года дочь Оленина Анну на балу, Пушкин увлекся ею и снова начал часто бывать в их доме. Страсть охватила его настолько, что за период увлечения этой девушкой (лето 1828 года) он создал один из самых больших циклов любовных стихотворений за всю свою жизнь. После несостоявшегося сватовства Пушкин стал реже бывать в доме Олениных, позволяя себе резкие высказывания в адрес его обитателей, хотя со стороны Алексея Николаевича никаких неодобрительных слов и злопамятных акций в отношении к поэту не было. Они продолжали встречаться на светских раутах, на заседаниях Академии наук. С благодарностью принял Оленин от гравера Уткина портрет Пушкина, гравированный по живописному портрету кисти Кипренского. На октябрьской выставке 1836 года Пушкина встречал лично сам президент Академии художеств А.Н. Оленин. Как директор Императорской публичной библиотеки Алексей Николаевич интересовался поступлением новых изданий произведений поэта в качестве обязательных экземпляров.

На отпевании Пушкина в Конюшенной церкви Оленин, видимо, не был, т. к. его имени нет среди перечисленных в письме А.И. Тургенева присутствовавших на ритуале 1 февраля 1837 г. Но тем не менее, Оленин первый увековечил память великого поэта, заказав в мае 1838 года его бюст для Публичной библиотеки. К тому же, по инициативе Алексея Николаевича библиотека еще при жизни Пушкина начала собирать рукописи, письма, первые издания сочинений, став первым государственным хранилищем его литературного наследия.

Вернемся к Академии художеств. Вообще, Пушкин любил мир художников. Ни к кому из них у него не было неприязненного отношения или плохого отзыва об их творчестве. Художники в ответ платили первому поэту России своей любовью. Почти каждый хотел запечатлеть его образ на холсте или бумаге. Начиная с 1827 года Пушкина писали и рисовали О.А. Кипренский, В.А. Тропинин, Ж.Е. Вивьен, П.Ф. Соколов, Г.Ф. Гиппиус, Г.Г. Чернецов, Г.Г. Гагарин, А.П. Брюллов. Кроме того, почти не было ни одного художника в Петербурге, который не пробовал бы иллюстрировать его произведения.

Со многими из них Пушкин поддерживал дружеские отношения, часто посвящая им поэтические строки. Первым из крупных портретистов отдал дань уважения уже широко известному поэту Василий Андреевич Тропинин, питомец Академии художеств. Портрет ему заказал сам Пушкин, намереваясь его подарить московскому другу С. А. Соболевскому. Художник работал над портретом в Москве в январе-марте 1827 года. Он изобразил «солнце русской поэзии» простым домашним человеком, сидящим в халате у столика, словно ищущим общения с окружающими. Все отмечали необыкновенное сходство с живым портретируемым.

В июне-июле того же года по просьбе Антона Дельвига портрет «гения поэзии» пишет уже Петербургский художник Орест Кипренский, тоже выпускник Академии. Пушкин позировал ему в Шереметевском дворце на Фонтанке. Чуть позднее были некоторые доработки, но портрет получился дивной красоты. Даже отец поэта Сергей Львович отметил: «Лучший портрет сына моего есть тот, который написан Кипренским и гравирован Уткиным».

Рис. 25. А.С. Пушкин

А столичные газеты излили свое восхищение таким дифирамбом: «Благодарим художника от имени всех ценителей дарования Пушкина, т. е. от имени всей образованной публики, за то, что он сохранил драгоценные для потомства черты любимца муз. Не распространяясь в исчислении красот сего произведения г. Кипренского, мы скажем только, что это живой Пушкин». Самому поэту портрет тоже понравился, и он откликнулся стихотворным посланием художнику:

Любимец моды легкокрылой, Хоть не британец, не француз, Ты вновь создал, волшебник милый, Меня, питомца чистых муз,— И я смеюся над могилой, Ушед навек от смертных уз. Себя как в зеркале я вижу, Но это зеркало мне льстит: Оно гласит, что не унижу Пристрастъя важных аонид. Так Риму, Дрездену, Парижу Известен впредь мой будет вид.

Упоминание в последних строчках стихотворения названий европейских городов говорит о том, что Кипренский готовился к заграничной выставке своих картин, где собирался показать и этот портрет. Но опережая заграницу, Академия художеств выставила портрет Пушкина на своей осенней традиционной выставке: начиная с 1824 года это учебное заведение раз в три года сроком на две недели устраивало отчетный показ работ учеников, выпускников и преподавателей Академии. Пушкин на открытии выставки не был – в это время он находился в Михайловском. Народ «валил валом», так как в культурной жизни Петербурга это было огромное событие. Отклики о пушкинском портрете слышались самые восторженные.

На осенних выставках 1830 и 1833 годов Пушкину тоже не удалось побывать: опять был в отъезде. Он посетил академическую выставку только в сентябре-октябре 1836 года вместе с Натальей Николаевной. Узнав о приезде знаменитого поэта, ученики Академии поспешили в Античную галерею, где гости в тот момент восхищались пейзажами Лебедева и хотели лично познакомиться с художником. Но его не нашли, и инспектор Крутов, сопровождавший Пушкиных, представил им И.К. Айвазовского, кончавшего в тот год Академию. Будущий известный маринист так описал их знакомство: «Увидев меня, он (Крутов) взял меня за руку и представил Пушкину, как получившего тогда золотую медаль… Пушкин очень меня ласково встретил и спросил меня, где мои картины, я указал их. Как теперь помнится, то были «Облака с Ораниенбаумского берега» и «Группа чухонцев». Узнав, что я крымский уроженец, Пушкин спросил: «А из какого же вы города?» Затем он заинтересовался, давно ли я здесь и не болею ли я на севере… Мы, все ученики, проводили дорогих гостей до подъезда… а я вдобавок был им любезно принят и приглашен к нему ласковой и любезной красавицей Натальей Николаевной, которая нашла почему-то во мне тогда сходство с портретами ее славного мужа в молодости». Долго вспоминал Айвазовский эту встречу, и, уже став маститым художником, не раз возвращался к теме «Пушкин в Крыму». Всего на этот крымский сюжет Айвазовский написал около 20 картин и рисунков. Вот лишь некоторые из них: «Пушкин на берегу Черного моря», «Пушкин в Крыму у Гурзуфских скал», «Пушкин и Раевские в Гурзуфе», «Пушкин на вершине Ай-Петри», «Прощание Пушкина с морем». На последней картине, на скале, написаны стихотворные строки поэта:

Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой.

Одну из картин художник подарил в 1847 году вдове Пушкина Наталье Николаевне (во втором браке Ланской).

На выставке были представлены работы и других маститых мастеров: портреты кисти О.А. Кипренского, «Явление Христа народу» А.А. Иванова, «Медный змий» Ф.А. Бруни, пейзажи М.Н. Воробьева и других художников.

При осмотре скульптурных работ

Пушкину представили Николая Степановича Пименова, автора статуи играющего в бабки. Сам отличный рисовальщик, поэт и в работах других оценивал точность замысла, меткость характеристик, искусство исполнения. Тип юноши и русская игра восхитили его. «Слава Богу! – сказал Пушкин, – наконец и скульптура в России явилась народною». Он пожал автору руку, назвав его «собратом», достал записную книжку и написал на листке:

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено Бодро оперся, другой поднял меткую кость. Вот уж прицелился… прочь! раздайся народ любопытный, Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.

Затем, вырвав листок с «античным» четверостишьем из блокнота, передал свой экспромт молодому скульптору, пожал его руку и пригласил к себе. Об этой встрече Пименов вспоминал до конца своей жизни со слезами на глазах.

Статуя играющего в свайку Александра Васильевича Логановского тоже не осталась без внимания именитого гостя. Она также заслужила его поэтическую характеристику:

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый, Строен, легок и могуч, – тешится быстрой игрой! Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся, Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.

В этом посвящении поэт сравнил эту статую юноши с дискоболом, исполненным афинским ваятелем Мироном в V веке до н. э. Оба четверостишья, адресованные скульптурам, были переданы в ноябре 1836 года для печати в «Художественной газете», издававшейся поэтом Н.В. Кукольником.

Еще одно стихотворение свидетельствует о посещении Пушкиным академических мастерских:

Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую: Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе… …………………………………………. Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов…

Эти строки родились в марте 1836 года после посещения мастерской академика Бориса Ивановича Орловского (Смирнова).

С ним поэт был знаком еще с 1832 года, когда Борис Иванович вместе со скульпторами Гальбергом, Демут-Малиновским и Мартосом по поручению министра Двора Петра Михайловича Волконского побывал у Пушкиных на улице Фурштатской, где во дворе дома Алымова все четверо осмотрели статую Екатерины II, доставшуюся молодоженам в приданое за Натальей Николаевной. Цель визита известных мастеров состояла в том, чтобы оценить достоинства этого предмета искусства и условия его приобретения в императорскую коллекцию.

А во время визита в мастерскую Орловского Пушкин осмотрел готовые работы и модели памятников двум полководцам. Памятники намеревались установить перед Казанским собором в 25-ю годовщину начала войны с Наполеоном. Работа над моделями подходила к концу, и поэт уловил в изображенных величие подвига этих героев и всего русского народа в той войне.

Как уже упоминалось выше, в комиссию по оценке статуи Екатерины II, принадлежавшей Пушкину, входил еще один скульптор, профессор Академии художеств Самуил Иванович Гальберг. Позднее на его долю выпала печальная, но историческая миссия: он снял посмертную маску с лица первого поэта России и отлил его бронзовый бюст.

В это время Гальберг жил на Васильевском острове. Ему принадлежал дом № 16 по 3-й линии. После его смерти в 1839 году дом и участок перешел к наследникам. Здесь жил и брат Самуила Ивановича, тоже профессор Академии, архитектор Иван Иванович Гальберг, который помогал Карлу Росси оформлять ансамбль вокруг Александрийского театра, в частности дом № 2 по улице Росси.

Дом Гальбергов на Васильевском острове долго оставался деревянным, сменил несколько хозяев, и только в 1880-е годы он был снесен, а на его месте вырос пятиэтажный доходный дом.

О короткой дружбе и встречах великого поэта и великого Карла написано в главе о семье Брюлловых. Вообще, знакомство с художниками, переходившее часто в теплые, душевные отношения, начиналось у Пушкина обычно с предложения проиллюстрировать какое-либо его произведение. Многие живописцы и рисовальщики создавали для его книг виньетки, заставки, концовки, сюжетные рисунки еще при жизни поэта. А после его гибели, пожалуй, не было ни одного художника, у которого не появилось бы желание попробовать свои силы в изображении ярких выразительных сцен из «Евгения Онегина», «Бориса Годунова», «Капитанской дочки», «Повестей Белкина», «Пиковой дамы»; этот процесс длится уже более двухсот лет и не будет ему конца, ведь Пушкин вечен, а тема «Поэт и художники» необъятна и для данного популярного очерка неподъемна.

Ф.П. Толстой

Многие годы жизни Федора Петровича Толстого связаны с Васильевским островом. Все началось в 1800 году, когда 17-летний юноша поступил учиться в Морской корпус (набережная лейтенанта Шмидта, дом № 17). Но образование морского офицера не удовлетворяло духовные интересы молодого человека. Его влекло искусство. Поэтому по окончании корпуса в 1802 году Толстой поступает в Академию художеств в качестве вольноприходящего ученика. Выйдя в 1804 году в отставку, он целиком отдается учебе в Академии. С тех пор вся его дальнейшая жизнь была связана с этим учебным заведением. Скульптор, медальер, художник, рисовальщик, преподаватель и, наконец, вице-президент Академии художеств, Толстой весь свой талант отдавал ученикам, готовя их к служению высокому искусству. Много лет Федор Петрович работает вместе с Алексеем Николаевичем Олениным, занимавшим пост президента Академии с 1817 года до самой кончины в 1843 году. «У Оленина я познакомился и очень хорошо сошелся с Гнедичем, Крыловым, Жуковским, Пушкиным и Плетневым», – напишет позднее Толстой в своих воспоминаниях. Это было в 1817–1820 годах. Близкое общение с

Пушкиным продолжалось и в других местах. Об интересной встрече в Царском Селе в 1831 году напишет младшая дочь Толстого Мария Федоровна, в замужестве Каменская: «В Царскосельском саду… было излюбленное царскосельскою публикою местечко…, что-то вроде каменной террасы, куда по вечерам собирался тамошний beau-monde… посидеть и послушать музыку… В один прекрасный вечер… папенька с Пушкиным стояли недалеко от террасы и о чем-то разговаривали… Вдруг Александр Сергеевич схватил отца моего за руку и громко воскликнул: «Граф, видели вы, что девочка сделала?»» Этот удивленный возглас относился к 13-летней девочке (дочери Толстого), которая притащила на террасу два тяжеленных чугунных стула, после чего отец познакомил ее с Пушкиным, а тот назвал ее Ильей Муромцем.

О «волшебной» кисти художника поэт писал еще в 1825 году из Михайловского, когда просил брата Льва и Плетнева подготовить к изданию свой сборник стихов: «Виньетку бы не худо; даже можно, даже нужно – даже ради Христа сделайте… Что, если б волшебная кисть Ф. Толстого…

Нет! Слишком дорога! А ужасть, как мила!…

К тому же, кроме Уткина, ничей резец не достоин его карандаша…». А в IV главе «Евгения Онегина» Пушкин называет кисть Толстого «чудотворной».

В январе 1837 года, узнав от Плетнева о гибели поэта, Толстой заплакал и быстро распорядился послать литейщика Балина снимать посмертную маску. Балин снял ее весьма удачно с сохранением удивительного сходства, что впоследствии помогло многим скульпторам передать довольно точно бессмертные черты Пушкина.

Но вернемся на Васильевский остров. В середине 1810 годов первой семейной квартирой небогатого художника стал маленький домик возле Смоленского кладбища. В это время это была захолустная часть острова с непросыхающими лужами и вечной грязью. Одноэтажный домик был настолько низким, что на улицу можно было выйти через окно.

Здесь Толстой много работал, чтобы содержать семью, успевал преподавать в Академии и на Монетном дворе, служа одновременно и в Эрмитаже. Движимый патриотическими чувствами, он начал здесь рисовать эскизы для изготовления медалей, прославлявших победы русской армии в войне с Наполеоном 1812–1814 годов. За 20 лет кропотливого труда художник создал 21 медаль.

На 13-й линии Васильевского острова, недалеко от Невы, в маленьком «сереньком домике в три окна», жил отец художника, Петр Андреевич Толстой, о посещении которого вспоминает его внучка, та же Мария Федоровна Каменская (ей больше всего запомнился берег Невы на Васильевском острове, где она гуляла с няней): «Как теперь вижу я этот тогдашний берег: мощен он был крупным булыжником только наполовину, около домов, а другая половина и весь откос до самой воды были зеленые. Сколько судов стояло около самого берега, видимо-невидимо!… Интересовало меня тоже очень, как лошадей с берега купали… дальше по берегу к Морскому корпусу тоня была и большими сетями страсть сколько лососины вытаскивали».

В конце 1820 года семья Толстого переселяется на 3-ю линию, где как преподавателю Академии Федору Петровичу предоставили казенную квартиру. За Академией до 4-й линии тянулся двор для прогулок учеников (превращенный позднее в академический сад), а за ним стояли три деревянных дома с особыми дворами. Во второй дом, известный под названием «розового дома», и вселилась семья Федора Петровича. Это было одноэтажное строение с мезонином и стеклянным колпаком над крышей. И вновь в «Воспоминаниях» Каменской читаем: «С надворной стороны мезонина совсем не было, а только под крышей там и сям лепились наростики и пристроечки, в которых жилось очень уютно».

В «розовом доме» семья жила дружно и весело. Хозяин был изобретателен на фокусы, механические игрушки и различные технические штучки, устраивались вечеринки, давались маскарады, спектакли, в которых участвовали как члены семьи, слуги, так и некоторые посвященные гости. Места было много, хватало всем. Костюмы и декорации готовили сами, т. к. хозяйка дома, тетушки и приживалки из бедных родственников – все были рукодельницами и хорошими исполнительницами идей и задумок главного художественного руководителя, самого Толстого.

В этом доме семья прожила до 1828 года, когда Федора Петровича назначили на пост вице-президента Академии.

Три деревянных дома в академическом дворе не сохранились: на их месте в 1862–1864 годах архитектор Ф.И. Эппингер выстроил двухэтажную мозаичную мастерскую, которую несколько лет возглавлял Толстой.

Из «розового дома» семья нового вице-президента переехала в профессорскую квартиру в здании самой

Академии. Соседями Толстого оказались семьи профессора М.Н. Воробьева (слева) и скульптора И.П. Мартоса (справа).

В квартире окнами на Неву было 16 комнат вместе с антресолями, подвал, где находились кухня и прачечная, и сухие песчаные погреба.

Как выглядела академическая квартира вице-президента можно судить по живописным работам самого хозяина.

Рис. 26. Семейный портрет

Мебели в ней было немного, да и то ее изготовили по эскизам Федора Петровича. Личная его библиотека удивляла всех своим тематическим разнообразием, что свидетельствовало о широте интересов владельца: история, медицина, политэкономия, химия, физика, ботаника, механика, искусство и многое другое, что интересовало Толстого не как дилетанта, а как знатока многих наук и искусств. А его кабинет представлял собой собрание занимательных вещей, которые служили не только для развлечения детей и взрослых, но носили и познавательный характер. Дочь художника от второго брака Екатерина Федоровна, в замужестве Юнгер, вспоминала: «Это был не кабинет, а целый музей. Чего в нем только не было! По стенам громадного зала со сводами и широкими окнами с видом на Неву тянулись шкапы с богатой библиотекой, на них всевозможные слепки, мелкие статуи отца, лошади барона Клодта и какие-то прелестные фигурки играющих детей. Между шкапами висели коллекции бабочек и насекомых. На длинных столах были мраморные и бронзовые статуэтки, подвижная фигура рыцаря в полном вооружении, образчики мозаики, стеклянных работ, собрание монет, разных редкостей, медали отца, инструменты, начатые работы. Для нас, детей, это был волшебный мир, настоящий Эльдорадо!»

Но самыми интересными в жизни семьи Толстых были собрания и вечера. Их дом всегда был центром, притягивающим к себе лучших людей художественной интеллигенции. Многие стремились попасть сюда, приобщиться к миру искусства. Личность самого хозяина дома была необычайно притягательна благодаря таким его качествам как простота и непосредственность в обращении с людьми разного сословия, его сердечность, душевность, обаяние. Молодежь, и особенно учащиеся Академии, тянулись к нему, всегда встречая здесь радушный прием, ласковое участие и полное равенство. Дом Толстого был жизненной школой для молодых.

Собирались у них два раза в неделю: по воскресеньям дом был открыт для всех знакомых, по пятницам – для художников и писателей. Кто только не бывал в этом интересном сообществе людей: музыка, чтение, рисование, оживленная беседа, шумное веселье – все притягивало гостей в квартиру Толстых. А кто здесь бывал, так всех и не перечислишь. Назовем наиболее именитых знакомых пушкинского круга: Гнедич, Крылов, братья Брюлловы, Жуковский, Вяземский, Клодт, братья Чернецовы, Кукольник, супруги Каратыгины, Ф.И. Толстой («американец»), Булгарин, Греч, Плетнев, Шаховской, М.И. Глинка, супруги Петровы (оперные певцы), Гоголь и многие другие молодые художники, ученики Ф.П. Толстого, и, конечно, Пушкин.

Рис. 27. Ф.П. Толстой

В этой академической квартире семья прожила, видимо, до конца жизни Федора Петровича Толстого. Но еще в 1859 году, после 30 лет вице-президентства, он по болезни ушел в отставку и был избран товарищем (помощником) президента, пережив большие неприятности, связанные с его мастерской: многие скульптурные и восковые работы, находившиеся в ней, были разбиты. Без ведома художника князь Г.Г. Гагарин, занявший пост вице-президента после Ф.П. Толстого, по неизвестным причинам распорядился освободить мастерскую и выкинуть все произведения в коридор. «Этот весьма неблагоразумный и несправедливый и обидный для меня поступок должен быть оскорбителен и самому президенту Академии художеств», – напишет Толстой в письме к А.М. Попову в мае 1861 года.

В последние годы жизни Федор Петрович почти ослеп, но сохранял светлую память и очень любил, когда ему что-то читали. Скончался Толстой в возрасте 90 лет 14 (26) апреля 1873 года и был похоронен на Смоленском кладбище рядом с первой женой, Анной Федоровной, урожденной Дудиной, и дочерью Елизаветой, с которыми Пушкин тоже был знаком.

Семья Брюлловых

Васильевский остров на протяжении многих десятилетий был местом жительства и работы нескольких поколений семьи Брюлловых. Первым появился в Петербурге прадед Карла Брюллова, выходец из Франции Георг Брюлло (так первоначально писали фамилию членов этой семьи до 1821 года, когда братьям Александру и Карлу было разрешено после окончания Академии художеств изменить фамилию на русский лад и писать ее «Брюллов»).

В 1773 году Георг Брюлло поступил лепщиком на Императорский фарфоровый завод, владея в совершенстве еще искусством резьбы по дереву и лакировщика.

Сын его Иоганн (Иван) стал скульптором, а внук Павел, отец будущих художников Федора, Александра и Карла, стал мастером «орнаментальной скульптуры», т. е. резчиком, позолотчиком и лакировщиком деревянных изделий.

В конце XVIII – начале XIX века большая территория по 11-й линии от Малого проспекта до берега реки Смоленки (участок современных домов № 66 и 68) принадлежала Иоганну Брюлло; на границе этого участка с прибрежным владением стояли два деревянных одноэтажных дома, в которых и разместилась семья скульптора.

В 1793 году Павла Ивановича приглашают в Академию художеств преподавать свою науку с предоставлением казенной квартиры. Но через 6 лет последовало увольнение «вследствие малой пользы от обучения слушателей его мастерству», т. к. большинство учащихся желало быть художниками. При увольнении он лишился и скромной казенной квартиры на заднем дворе Академии художеств.

Начались долгие поиски нового жилья, удобного для растущего семейства. Васильевский остров менять на другой район города не собирались: отец надеялся устроить в будущем сына Александра учеником в

Академию художеств, где уже учился старший сын Федор.

Наконец глубокой осенью 1799 года дом был куплен. Это было небольшое одноэтажное каменное строение на подвалах с мезонином и садом во дворе (Средний проспект, между 3-й и 4-й линиями, дом № 17). Здесь 12 (23) декабря 1799 года и родился третий сын, Карл, будущий великий художник России. Сад очень пригодился: в нем в хорошую летнюю погоду целыми днями сидел на теплом песке маленький болезненный Карл, который до 5 лет не мог ходить. Время, проводимое в саду, не проходило даром для наблюдательного мальчика: он рассматривал цветы, любовно выращиваемые отцом и матерью, следил за бегущими облаками, наблюдал за полетом птиц. Часто отец предлагал сыну и другие занятия: вырезать, лепить, копировать рисунки. Порой Карлу приходилось выполнять до 10 копий, пока не достигалось полное сходство с оригиналом.

Под крышей родного дома братья-погодки Александр и Карл Брюлло прожили до 1809 года, не бывая ни минуты без дела: они помогали матери по дому, а отцу, вечному труженику, в его работе. Как дети преподавателя Академии художеств они были приняты без конкурса в 1809 году сначала в Воспитательное училище при Академии, где им предстояло пробыть 6 лет, потом в саму Академию тоже с шестилетним курсом обучения. Расставание с отчим домом не было для мальчиков болезненным, т. к. они восприняли это как все заранее предопределенное и само собой разумеющееся. Тем более, что в Академии уже на последнем курсе учился старший брат Федор: он постоянно навещал мальчиков, опекал их, все свободное время проводил с ними. Режим дня был для детей суровым. Подъем в 5 часов утра, в 6 – молитва, завтрак, в 7 – начало занятий, в 12 часов – скудный обед, прогулка, после нее – снова занятия до 17 часов вечера, ужин, молитва, отбой. Пища была довольно скромная, дисциплина строгая. В воскресенье и праздничные дни учеников отпускали домой.

В училище преподавали только общие науки, а в Академии основное внимание уделялось специальным предметам. Плата за обучение была высокой – 300 рублей в год.

Отчий дом позднее перешел по наследству Федору, потомки которого продолжали жить в нем до конца XIX века. Их усилиями дом был расширен и надстроен до четырех этажей.

Александр и Карл в родное гнездо больше не вернулись: после 12 лет обучения в Академии их в 1822 году направляют пенсионерами в Италию на три года, которые для Карла обернулись 14 годами. Александр до 1826 года изучал архитектуру Италии, затем переехал в Париж, после чего вернулся в 1830 году в Россию. С 1831 года и по 1871 год он преподает в своей родной Академии. По его проектам в Петербурге были построены Михайловский театр, здание Штаба гвардейского корпуса, Пулковская обсерватория, лютеранская церковь на Невском проспекте. Как художник Александр Павлович исполнил ряд акварельных портретов (Е.П. Бакуниной, Н.Н. Пушкиной), рисунки к пушкинским произведениям («Домик в Коломне», «Каменный гость»), зарисовки участников обеда в лавке Смирдина (заставка к альманаху «Новоселье») и другие работы.

Великого Карла Петербург встретил только в мае 1836 года. В столице Брюллов останавливается у друга Пушкина Сергея Александровича Соболевского, с которым познакомился в Италии, и в тот же день отправляется на Васильевский остров искать брата Александра. Тот жил на 3-й линии в дворовом флигеле Академии художеств. «Выходя из ворот Академии, я повстречал двух мужчин, – запишет в этот день в дневнике будущий ученик и секретарь К. Брюллова А.Н. Мокрицкий – …я воротился, спросил подворотника, кто эти господа, и он отвечал: это А. Брюллов с братом, приехавшим из Италии».

Тем временем Академия уже готовилась к встрече своего прославленного ученика. Она состоялась 11 июня 1836 года в круглой академической зале при огромном стечении народа. Пушкина на этом торжественном акте не было, но от имени общих друзей и от себя лично он прислал на квартиру Соболевского записку, в которой «засвидетельствовал своё почтение господину Брюллову».

Заочное первое знакомство поэта с художником состоялось задолго до этого дня, еще 23 мая 1827 года, когда после семилетнего отсутствия Пушкин приезжает в Петербург и вскоре вместе с Дельвигом посещает выставку Общества поощрения художников: на ней экспонировалась картина Карла Брюллова «Итальянское утро». Один из современников, свидетель этого посещения поэтов, вспоминал: «Дельвиг подвел Пушкина прямо к «Итальянскому утру». Остановившись против этой картины, он долго оставался безмолвным… Разглядывая ее, поэт высказал свое мнение по поводу итальянской манеры письма художника».

Второе знакомство Пушкина с работами Брюллова, а именно с крупнейшей картиной «Последний день

Помпеи», состоялось в середине августа 1834 года во время двухнедельного показа ее в Зимнем дворце. Позднее ее выставили в Академии художеств, но поэт в это время уже был в Болдино. Полотно вызвало всеобщее восхищение и имело огромный успех. У всех на устах было четверостишье Баратынского:

Принес ты мирные трофеи С собой в отеческую сень, — И был последний день Помпеи Для русской кисти первый день.

Поразила картина и Пушкина. Под впечатлением от нее поэт делает по дороге в Москву набросок стихотворения:

Везувий зев открыл – дым хлынул клубом – пламя Широко развилось, как боевое знамя. Земля волнуется – с шатнувшихся колонн Кумиры падают! Народ, гонимый страхом, Под каменным дождем, под воспаленным прахом, Толпами, стар и млад, бежит из града вон.

Внизу под черновым наброском стиха Пушкин воспроизвел по памяти одну из центральных групп картины: сыновья несут на руках старика-отца.

Рис. 28. Черновой набросок Пушкина

Личное знакомство двух великих людей России произошло в самом начале мая 1836 года. Возвратившись из Италии, Брюллов не торопился в столицу: на несколько месяцев задержался в Москве, куда 2 мая приезжает и Пушкин. Узнав о том, что художник давно в Москве, поэт бросился его искать и нашел у скульптора Витали. Здесь они и познакомились. С этого дня два талантливых человека часто видятся, много беседуют об искусстве, истории, поэзии.

Рис. 29. К.П. Брюллов. Автопортрет

Пушкин уговаривает Брюллова скорее ехать в Петербург, но тот боялся столицы, холода и неволи. Увидев как-то у художника эскиз картины «Нашествие Гензериха на Рим», поэт заметил: «Это может стать выше «Последнего дня Помпеи». На что художник ответил: «Сделаю выше». К сожалению, картина не была написана.

В Петербург они прибыли почти одновременно, и очень скоро Пушкин буквально затащил Брюллова к себе, чтобы познакомить с семьей. Ему очень хотелось иметь портрет жены Натальи Николаевны кисти великого мастера. «У меня, брат, такая красивая жена, что будешь стоять на коленях и просить снять с нее портрет!» – говорил поэт художнику еще в Москве. Но у Брюллова так и не возникло желание писать ее: то ли из-за какой-то неприязни к этой красивой женщине, то ли из-за постановки глаз, взгляд которых был неуловим и казалось, что они косят. В общем, портрет не состоялся. А вот брат Александр написал с нее акварель в начале 1832 года, о чем Пушкин в письме от 8 декабря 1831 года спрашивал у жены: «Брюллов пишет ли твой портрет?».

С Александром Брюлловым поэт познакомился в 1831 году, когда тот вернулся из Парижа. Они встречались у общих знакомых, присутствовали на известном обеде у А.Ф. Смирдина, для альманаха которого Александр сделал виньетку. К 1833 году относятся его же рисунки к поэме Пушкина «Домик в Коломне».

Для нового преподавателя Академии Карла Павловича Брюллова в августе 1836 года подготовили и казенную квартиру, которую ранее занимал бывший ректор И.П. Мартос. Она находилась в первом этаже главного здания, окнами на Неву, по соседству с квартирой вице-президента Академии Федора Петровича Толстого. Почти все пространство квартиры заняла мастерская художника, а спальня и маленькая столовая находились на антресолях. Стены украсили работы самого хозяина, написанные в Италии. Из мебели в просторной мастерской стоял стол, турецкий диван, глубокое вольтеровское кресло с красной обивкой, мольберт у окна и высокая лесенка для работы на больших полотнах. Позднее появилась фисгармония, на которой часто музицировали гости.

Мастерская пустовала редко: друзья, знакомые, заказчики, ученики – постоянные посетители. Не раз здесь бывал Пушкин. Аполлон Николаевич Мокрицкий, ученик и помощник Карла, ведший несколько лет дневник, записал 1 ноября 1836 года: «Зашел к Брюллову… у него застал Жуковского, Пушкина и барона Брамбеуса. Хороший квартет, подумал я, глядя на них». Видимо, Мокрицкого удивило присутствие последнего. «Барон Брамбеус» – литературный псевдоним Осипа Ивановича Сенковского, редактора журнала «Библиотека для чтения», к которому у некоторых литераторов было неприязненное отношение, особенно у Пушкина в последние годы жизни.

С удивительной точностью и подробностями описывает позднее в своих «Воспоминаниях» Мокрицкий последнее посещение Пушкина и Жуковского академической мастерской Брюллова в январе 1837 года: «Карл Павлович угощал их своей портфелью и альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок «Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне», то восторг их выразился криком и смехом… Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и просил Брюллова подарить ему это сокровище, но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой… Пушкин был безутешен: он с рисунком в руках стал перед Брюлловым на колени и начал умолять его: «Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня, отдай мне этот». Не отдал Брюллов рисунка, а обещал нарисовать другой». Художник М.И. Железнов вспоминал, что в этот день Карл Павлович обещал Пушкину начать его портрет и даже назначил время для первого сеанса – 30 января 1837 года.

Рис. 30. Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне

Но судьба распорядилась иначе: сеансу, как и обещанному рисунку, не суждено было состояться. Художник очень сожалел об этом и ругал себя за то, что не отдал акварель и не доставил удовольствие великому человеку и другу в его столь трагические дни жизни.

Узнав о кончине Пушкина, Брюллов тот час же послал Мокрицкого на квартиру поэта, чтобы зарисовать его в последние часы пребывания на земле. Сам Карл Павлович был болен, и только Мокрицкий вернулся с готовым рисунком, он долго вглядывался в запечатленные в карандаше черты друга, промолвив: «Завидую его кончине». Данью памяти Пушкину явился фронтиспис, который вызвался нарисовать Брюллов к полному собранию сочинений поэта, задуманному друзьями. Но эту работу художник выполнил частично (сделал в карандаше только набросок): Пушкин сидит на высокой скале с лирой в руках. Тени великих поэтов и аллегорические фигуры России и Поэзии окружают его. Позднее, в 1849 году, Брюллов написал картину на сюжет поэмы Пушкина «Бахчисарайский фонтан». Она блестяще иллюстрирует такие же блестящие стихи:

Беспечно ожидая хана, Вокруг игривого фонтана На шелковых коврах оне Толпою резвою сидели И с детской радостью глядели, Как рыба в ясной глубине На мраморном ходила дне. Нарочно к ней на дно иные Роняли серьги золотые.

Несмотря на большую загруженность (преподавание в Академии, консультации практикующим художникам и ученикам Мокрицкому и Железнову, многочисленные частные заказы), Брюллов навещал братьев, бывал у Плетнева, Кукольника, Струговщикова, М.И. Глинки. С братьями часто виделся в Академии, где они преподавали, а иногда наносил им визиты на дому. Федор продолжал жить в отцовском доме, а Александр в 1845 году покупает себе дом поблизости, на Кадетской линии (дом № 21). Он, талантливый архитектор, переделывает дом в своем вкусе, используя в отделке внутренних помещений мрамор, мозаичные полы, элементы древнеримской архитектуры. Остатки былой красоты дома можно видеть и поныне.

Рис. 31. Иллюстрация к поэме А.С. Пушкина «Бахчисарайский фонтан»

Но еще до покупки этого дома Александр Павлович с 1840 по 1844 год владел домом на Большом проспекте, где тоже произвел большую переделку интерьеров. Дом этот не сохранился: в 1950-х годах на его месте был построен новый дом № 13 (архитектор Б.М. Серебровский).

Рис. 32. А.П. Брюллов

Недалеко от Академии жил приятель Карла Павловича, Александр Николаевич Струговщиков, поэт, переводчик. В конце 1830-х – начале 1840-х годов он снимал квартиру в доме Иванова на углу 2-й линии и Большого проспекта (дом № 13/6). Здесь частенько собиралось интересное общество, состоявшее из друзей Пушкина: В.Ф. Одоевский, Матвей Юрьевич Виельгорский, В.А. Соллогуб, М.И. Глинка. Последний обычно развлекал гостей музыкой. Любил заглядывать в этот дом и Брюллов, иногда вместе с братом Александром. В 1840 году хозяин квартиры позировал Карлу, но портрет остался неоконченным.

Сам художник прожил в здании Академии до апреля 1849 года, когда по настоянию врачей совершенно больной покинул Россию. Но желанная Италия ненадолго продлила жизнь Брюллова: в июне 1852 года Великий Карл скончался и был похоронен на кладбище Монте Тестаччио близ Рима.

А.Г. Венецианов

Среди знакомых Пушкину художников находим и имя Алексея Гавриловича Венецианова. По воспоминаниям петербургского актера П.А. Каратыгина, художник и поэт встречались в литературных и театральных салонах, а дочь самого художника утверждала, что Пушкин и ее отец были хорошо знакомы и что поэт бывал даже у них дома.

А бывать дома у Венециановых Пушкин мог только после освобождения из ссылки в августе 1826 года, в дни посещения Петербурга и с начала постоянного проживания в столице, с 1831 года. Да и художник стал снимать квартиры на Васильевском острове только с весны 1824 года.

Первая его квартира в этом районе находилась на 5-й линии, угол Рыночного переулка (в настоящее время – Бугский переулок, дом. № 8/1), в каменном трехэтажном доме Прасковьи Ивановны Костюриной, получившей его в наследство от отца. Квартира была удобна тем, что находилась вблизи Академии художеств, где Венецианову приходилось часто бывать: Совет Академии разрешил художнику выполнить программную работу на звание советника живописи. Первоначально ему определили писать с натуры Александро-Невскую лавру. Но затем этот объект заменили натурным классом Академии, который сильно изменился в лучшую сторону с приходом нового президента А.Н. Оленина, что и требовалось зафиксировать на полотне.

До осени ходил Венецианов делать зарисовки не только интерьера натурного класса, но и посетителей, учеников и учителей, вполне узнаваемых на картине.

Работу прервало страшное ноябрьское наводнение 1824 года, принесшее огромные разрушения и бедствия, которые сильно потрясли художника: он сам и члены его семьи от переживаний, сырости и холода заболели и долго не могли прийти в себя. Это состояние усугубила еще и смерть В.Л. Боровиковского, первого наставника, учителя и благодетеля Венецианова.

В мае 1825 года художник с семьей переезжает на другую квартиру. Своим друзьям Милюковым, соседям по имению, он сообщает: «Живу не в Костюрином доме, а в доме канатного фабриканта Гильмора, в Четвертой линии у простого проспекта (дом чудной). В этом доме, где мы живем, никого нет, кроме англичан». В следующем письме находим уже более подробное описание дома: «Дом из голландского кирпича, покрыт голландской черепицей, камень в орнаментах голландский, изразцы в печках голландские, наружная архитектура и внутреннее расположение голландское. Во внутренних стенах семь дверей, а во внешних четыре, виноват, пять. Марфа (жена художника – Н.М.) чрезвычайно восхищена, у нее сад, и наводнением украшенный» (ныне дом № 11).

Сам Венецианов в это время все еще работает над заказом Академии, не будучи уверенным в успехе: все его варианты и наброски не удовлетворяют принципам классицизма, господствовавшего тогда в этом учебном заведении, а он писал по «своей методе», т. е. то, что видел реально с определенной точки, а не по академическим канонам. Скрепя сердце, художник пишет последний вариант, который тоже не был принят Советом, скорее всего, из-за особого отношения к автору – ведь он был пришелец со стороны и Академии не кончал.

У себя дома Венецианов открыл частную мастерскую для обучения талантливых юношей из простого народа, которым путь в Академию был закрыт. Своих учеников он даже содержал на свои средства, предоставлял им и кров и стол. Венецианов был очень добрым человеком. О своем учителе А.Н. Мокрицкий впоследствии вспоминал: «Он и воспитывал нас и добру учил, а кого и грамоте заставлял учиться. Его семейство было нашим семейством, там мы были как его родные дети».

Рис. 33. А.Г. Венецианов

Такие его ученики как Никифор Крылов, Алексей Тыранов, Александр Беллер, Аполлон Мокрицкий стали впоследствии известными художниками. До 1847 года в учении у Венецианова побывало более 70 человек. Все они происходили из мещанского или крестьянского сословия. Один из них, Григорий Сорока, крепостной Милюковых, написал портрет своего учителя.

В 1826 году 18 картин учителя и несколько картин его учеников, Крылова и Тыранова, экспонировались на первой публичной выставке Общества поощрения художников в доме Голландской церкви на Невском проспекте, 20. Восемь картин самого мастера были куплены сразу же прямо на выставке, что свидетельствовало о растущей популярности «отца крестьянского жанра».

С весны 1831 года в Петербурге свирепствовала холера. Венециановы не успели уехать в деревню, и в июне умирает жена художника. Ее смерть обезоружила отца семейства. Что делать? Как жить дальше? Алексей Гаврилович остался с двумя дочерьми-подростками. На месяц удалось уехать в имение Сафонково, в Тверском крае, где художник любил писать сцены из жизни сельчан, крестьянских детей, жанровые картины («На жатве», «На пашне», «Спящий пастушок», «Захарка»). Но он любил и Петербург, куда каждый раз спешил вернуться, т. к. только в столице кипела культурная жизнь, были ученики, Академия.

С осени 1831 года Венециановы живут уже на Большом проспекте Васильевского острова, на углу 13-й линии. Лицевой фасад дома был в то время уже каменным, а художник снимает квартиру в деревянном флигеле (ныне дом № 36/14). Домом владела чиновница Струковская. В этой квартире Венециановы прожили до 1833 года, когда семья вновь переезжает на 11-ю линию, у Среднего проспекта, участок современного дома № 32/44. В то время это было двухэтажное строение с каменным нижним этажом и деревянным оштукатуренным верхним.

Жизнь в Петербурге позволяла Венецианову общаться с образованными людьми, хотя сам он не принадлежал к числу людей широкого образования. Но, несмотря на это, не случайно художник Григорий Чернецов в картине «Парад на Царицыном лугу» поместил Алексея Гавриловича рядом с Пушкиным, Жуковским, Крыловым и Гнедичем, как бы фиксируя факт близкого знакомства этих людей с живописцем. Заказ Жуковского Венецианову тоже свидетельствует об этом же. Но художник посчитал, что с этим заказом смогут справиться и его ученики. В воспоминаниях Мокрицкого находим следующую запись: «Василий Андреевич Жуковский пожелал иметь перспективный вид своего кабинета и в нем портреты лучших своих друзей и приятелей; нужно было поместить более десяти человек и всех написать с натуры… Кажется, Михайлов написал кабинет, другие ученики писали фигуры». Над картиной («Субботний вечер у В.А. Жуковского») работали в 1834–1836 годах. В ней, видимо, дошло до нас одно из последних прижизненных изображений А.С. Пушкина. После гибели поэта Венецианов с глубоким прискорбием сожалел о потере великого таланта.

Рис. 34. Субботний вечер у В.А. Жуковского (фрагмент)

Последним известным адресом семьи художника на Васильевском острове был двухэтажный дом на подвалах, принадлежавший статскому советнику С.Н. Аладову, у которого Венециановы поселились в конце 1830-х годов (современный адрес – Средний проспект, дом № 24). Долго ли прожили они в этом доме – неизвестно. Только когда в 1842 году появились заказы в Твери, то потребовалось присутствие там самого художника. В этом городе в 1847 году Алексей Гаврилович и скончался.

В.И. Демут-Малиновский

Большинство деятелей искусства Петербурга были связаны с Академией художеств, чем и объясняется их стремление селиться поближе к Альма-матер, на Васильевском острове. В числе жителей этого района столицы оказался и Василий Иванович Демут-Малиновский, известный уже скульптор, профессор Академии.

До 1839 года он имел собственный дом в Новом переулке (пер. Антоненко). В его доме в 1832–1833 годах нанимал квартиру Н.В. Гоголь. Но в связи с началом строительства Мариинского дворца на Исаакиевской площади дом скульптора был выкуплен казной и снесен для расширения участка застройки. Хозяину пришлось искать новое жилье. Василий Иванович подобрал себе дом на 6-й линии (участок современного дома № 5), на углу Академического переулка. Со стороны 6-й линии на нем с конца XVIII века стоял каменный дом, а со стороны переулка – деревянный. Демут-Малиновский купил весь участок, причем каменный двухэтажный особняк был еще в 1835 году надстроен третьим этажом, а строение в переулке долго оставалось без изменений. Наследники скульптура владели этими домами до конца XIX века, производя, время от времени, в них перестройки и надстройки.

Рис. 35. В.И. Малиновский (фрагмент портрета)

В 1860-х годах в каменном доме поселился родственник хозяев Аполлон Феодосиевич Щедрин, известный в то время архитектор, вся семья которого тоже имела отношение к Академии художеств.

С Пушкиным Демут-Малиновский был знаком с 1832 года, когда скульптор участвовал в осмотре бронзовой статуи Екатерины II, хранившейся во дворе дома Алымова (ныне участок дома № 20 по Фурштатской улице), где в то время жила семья поэта. Долгое время Пушкины не могли пристроить «Медную бабушку» (так статую называли в семье), полученную в качестве приданого Натальи Николаевны. Предложили ее приобрести в казну. Для оценки статуи с точки зрения ее стоимости и художественных достоинств была направлена комиссия в составе четырех известных скульпторов: И.П. Мартос, Б.И. Орловский, С.И. Гальберг и В.И. Демут-Малиновский. По их заключению «О достоинствах этого произведения, как монументального, которое непростительно было бы употребить для другого какого-либо назначения», оно несомненно «заслуживает внимания правительства; что же касается до цены сей статуи 25 тысяч рублей, то мы находим ее слишком умеренной, ибо одного металла… имеется в ней по крайней мере на 12 тысяч рублей, и если бы теперь… сделать такую статую, то она, конечно, обошлась бы в три или четыре раза дороже цены, просимой г. Пушкиным». Такое заключение специалистов семью Пушкина обнадежило, но от министра Двора П.М. Волконского последовал такой ответ: «… с величайшим сожалением я вынужден сообщить, что очень стесненное положение, в котором находится в настоящее время Императорский двор, не позволяет ему затратить сумму столь значительную».

О других встречах поэта и скульптора сведений пока не обнаружено, хотя многочисленные работы В.И. Демут-Малиновского, несомненно, были известны Пушкину.

К слову сказать, чем же закончилась история с «Медной бабушкой»? После многолетних перипетий ее 1846 году выкупило екатеринославское дворянство и установило на площади своего города перед собором, заложенным самой Екатериной II.

Послесловие

«Пора остановиться», – подумала я, переворачивая последнюю страницу рукописи. Закончим на этом и мы экскурсию по самому большому острову Петербурга. Многие адреса могли оказаться вне нашего внимания по причине их неизвестности. Но поиск продолжается, ведь в окружении поэта уже выявлено около 2700 имен.

Кроме того, отдельным предметом разговора может стать тема литературных героев Пушкина в Петербурге и в отдельности на Васильевском острове. Например, на острове мы находим действующих лиц поэмы «Медный всадник» и героев сказки о «влюбленном бесе». Эту сказку Пушкин рассказывал в кругу друзей, в знакомых салонах. Так, молодой писатель В.П. Титов услышал этот рассказ у Карамзиных, записал его по памяти, что-то доработал сам и показал поэту. После внесения пушкинских поправок и с его одобрения автор передал новеллу под названием «Уединенный домик на Васильевском» Дельвигу для помещения ее в альманах «Северные цветы» на 1829 год.

Несомненно, можно найти много других поводов, чтобы снова, не один раз, прогуляться по зеленому острову, сохраняющему в своей центральной части черты старого Петербурга.

В работе над этой книгой неоценимую помощь мне оказали Галина Юрьевна Никитенко, известный исследователь Васильевского острова, Людмила Петровна Дивинская, безотказный консультант по Петербургу, Валентин Дмитриевич Привалов, большой знаток города, и Марина Георгиевна Козырева, всегда готовая прийти на помощь ищущему. Им моя признательность и глубокая благодарность.

Оглавление

От автора

А.П. Ганнибал

Родители А.С. Пушкина

Е.А. Энгельгардт

Отец и сын Мартыновы

И.А. Крылов

П.А. Плетнев

Ф.Н. Глинка

Н.М. Языков

А.С. Грибоедов

А.П. Керн

Вревские

Декабристы

К.Ф. Рылеев

Бестужевы

А.Е. Розен

Российская академия

Академия художеств

Ф.П. Толстой

Семья Брюлловых

А.Г. Венецианов

В.И. Демут-Малиновский

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg