«Автопортрет»

Автопортрет (fb2) - Автопортрет 473K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Угляр

Игорь Угляр АВТОПОРТРЕТ роман

ТАК ЧТО ЖЕ ЭТО МЫ ЗА ЛЮДИ ТАКИЕ?!

ЖИТЕЙСКАЯ ИСТОРИЯ В СТРАНАХ И ЛИЦАХ

1. «Встретил женщину старше сорока и стал писать страшные рассказы»

Ты прилетишь ранней весной (ты не прилетишь никогда) я знаю, как знаю и то, что ничего из этого, как ни из пятого ни из десятого не будет – ни весной, тем более ранней, ни летом, ни осенью, ни зимой – никогда, и в помине, ни с кем и никогда не побредешь ты по никакому пляжу, тем более пустынному, не будешь танцевать никакое танго, ни свинг тем более, смешно подумать даже, правда?, возможно вполне не будешь танцевать вообще, никогда не обнимешься, не замрешь, не вдохнешь запах женщины, любимого, единственного и неземного существа без которого тебе не жить: вместо всего этого и много чего другого, чем счастливо существо человеческое, будет знаешь что: мерзский запах и такой же вкус обжигающей горло дряни, дежурные шалавы, короткий рык изрыгаемой животной плоти и чувство омерзения к самому себе, заглушаемое той же мерзской жидкостью в том же мерзском кабаке, где ты будешь медленно, тупо, страшно добивать себя стоя где – то одиного в углу, мерно пошатываясь в такт музыке, затем, опять же: ни с кем никогда ты не пойдешь держась за руки, не остановишься, не обнимешься, не замрешь в поцелуе, потому, что ты забыл парень изречение одно которое тебе приговором будет. «Одинокому везде пустыня». В тебе сломалось нечто очень важное, самое то, что составляет суть мужской природы, но времени на ремонт, тем более капитальный у тебя, мой дорогой, увы, не осталось. Ты пойдешь не оглядываясь молча, одиноко гордо даже, уверенной, пружинящей походкой дорогой протореной, хорошо знакомой и верной, вытравливая из себя остатки человечности с совестью вместе взятыми и будешь брести по ней до тех пор, пока не стерешь в памяти женщину, походя и играючи разрушившую твою жизнь.

«Горький поглядел на небо. Затем подошел к дереву, обнял его, и заплакал». Я поглядел в никуда. Затем подошел к одиноко стоящему фонарному столбу с облупившейся серой краской что на бодворке у 22 West, и заплакал. Великий пролетарский писатель Максим Горький! Слушайте меня, как говорят у нас в Одессе – сюда. Давайте меняться. Я буду неспешно тащить со товарищи баржу по матушке реке Волге, а Вы, впряженый в плуг заместо коняки – вспахивать поле размером в стадион. Меня будет обдавать приятная речная прохлада, Вы же корчиться судорогами от обезвоживания в термокипии в 60 – ти градусном пекле. Ко мне будут обращаться по имени, Вам же кричать через дорогу словно псу бездомному – «Эй!». Вечером я разделю трапезу подле костерка в честной компании, а Вы проглотите не лезущий в горло кусок в подлом одиночестве и уляжетесь при включеном освещении на станок токарный – в противном случае Вас до утра сожрут крысы. Я обниму дерево – почти живое существо, с дыханием, влагой, запахом, почти что женщину, Вы же – глупо торчащую ржавую железяку, да еще с облупившейся серой краской. Но самое, самое преглавное, великий пролетарский писатель Горький заключается в том, что некая госпожа Будберг будет лелеять, любить и уважать меня, а Вас – тут Вы превратитесь во внимание сплошное, товарищ великий писатель пролетарский – напиваться на глазах в драбадан, лапать жирную кабанью шею, лобызать взасос тараканьи усищи и натравливать на Вас полицию, « Ату, его, ату!».

Пациент: «Доктор, обношения с одной женщиной изуродовали мою психику и нивелировали меня как личность».

Доктор: «Приходите, постараюсь хоть чем – то помочь, хотя честно говоря не ручаюсь…».

Я обрел долгожданный покой вернувшись в материнское лоно. Так в утробе покоится свернувшись калачиком и посасывая пальчик крохотный, беззащитный, оберегаемый околоплодными водами от суеты и вражды окружающего мира младенец. Безжизненное тело. Закрытые глаза. И словно плети руки. И вместо лица маска. Долгожданный покой. Исчезло всё. Мысли, желания, страсти, любовь, ревность… сама жизнь. Исчезла ты. Только блаженая нирванна спасительной тишины и ярких красок, пения райских птиц и тихий шепот прибоя, лучи солнца осеннего и дуновение ветерка… Который словно женская ласковая рука ерошит твои волосы, хотя нет, из последних сил прорываются скрозь дурман остатки разума, разве твои руки когда – то касались моих волос…

Обессиленый и погасший стою под тугими струями смывающими омерзительно липкий пот страха, жары и смерти. Видения направленого на тебя дула калашникова и подствольника базуки. Миг – и ты превратишься в прошитый свинцовым жалом окровавленый куль, прах, пепел, рассеяный в пустыне на окраине города Багдада. Без следа… Всё это враки, что перед лицом смерти у человека враз проносится вся его жизнь. Знай мой дорогой, о ком в свой последний час вспомнил твой отец. Но разве он забывал? Все невыразимо долгие годы скитаний по чужбинам, годы одиночества, поиска крова, куска хлеба, трудов тяжких, ты всегда был со мной, впрочем как и другие любимые, родные и близкие… Какой стала ты, ворвавшаяся в мою жизнь и взорвавшая ее, чью блевотину смывают тугие струи в сей предрассветный час.

Затем вытерусь, разорву фабричную упаковку белья, лягу. Нет доски с гвоздями. Жаль. Укладываюсь тщательно, словно выполняя некий ритуал. Благороден лик нагого человека возлежащего неподвижно, словно изваяние в утренних сумерках с печатью Божьей благодати, истины, видения, тайны, неподвластной простым смертным на лице его. Оно светло и озарено улыбкой – такой же кроткой и нежной как у тебя, осеняющей крестным знамением образы. Вот только пальцы… Тонкие, нервические. И такие сильные. Которые время от времени сжимаются в кулак. Словно пытаясь разорвать, раздавить, размозжить, рассплющить нечто. Они сжимаются с такой страшной, нечеловеческой силой, что кожа на костяшках истончяется, а сами они становятся белыми – пребелыми, словно у мертвяка, а вены всё набухают и набухают – словно силясь из самих себя выскочить.

Уик – уэнд святое время аутсайда в одном из баров или кабаков понатыканых тут на каждом углу. Посреди ночи честной ты частенько заваливаешь в один из них, там мы и встретимся, но я не узнаю тебя. В который раз… Единственно, что останется от прошлой ночи, так это смутный образ блондинки « Нет, сегодня никак, давай завтра». Первая волна разлилась спасительным теплом и боль отступила. Закуриваю. Откидываюсь на спинку колченогого стула посреди убогого жилища. Неверным движением плескаю на дно и с любопытством пьяницы рассматриваю на свет содержимое. Как будто силясь там что – то (кого – то?) увидеть. Отравленый любовью и алкоголем мозг начинает свой диалог, переходящий в монолог безумца с чертом усевшимся на дне. Ближе к утру телефонный звонок подгулявшей подруги разбудит обнимающий комод белой березы приличного с виду мужчину и приведет его в относительное чувство.

Запросто – ответил я, ещё и плечами пожал. Непринужденно так, экая невидаль, мол. Через десять лет, и через двадцать – тут ком забил глотку проклятый, каждый раз сбивающий дыхание, когда ты схватываешь в охапку волосы разом встряхивая их. Нарочно, признайся. И пелена. Заволакивающая глаза в самый неподходящий момент. Подступающая разом, внезапно, будто спазма. Словно брызги дождя, бьющее о лобовое стекло. Вначале ты их смахиваешь, затем дождь усиливается и дворники не успевают справляться со своими обязанностями. Стекло заливает и ты на полном ходу врезаешся в столб. Насмерть.

И вскочил в смертном крике ужаса от приближающегося холода могильного со своего ложа гвоздями утыкаными человек нагой с ликом Христа светлым, стигмамы кровавами, венами лопающими на костяшках словно у мертвяка белесыми, словно вспомнил он в миг тот самый про «…спасение подстерегающее страждущего на углу ближайшем», до которого дойти еще надобно, и услышал он голос с небес самых донесшихся, и отступил ночи мрак, и забрезжал рассвет не только за окном, но и в душе его заблудшей и гаснущей человеческой.

Я стал похож – ого, на Диогена! Правда, учитель искал человека. Так же, средь дня бела брожу с фонарем зажженным объясняя попутно: «Ищу женщину. Найду и брошу жизнь под ноги. Приветствуется проститутка». Размышлять начал, а это признак плохой. Вопросы задавать всё больше каверзные да дурацкие. «А когда это Вы Игорь Афанасьевич в последний раз были с женщиной любовно?». Не в смысле, а любовно, да что Вы говорите такое, да мыслимо ли, в тысячелетии этом, правда в начале его самом, и кто бы поверил, звучит странно как – то, уж не больны ли, говорите трезвы даже были, ну и дела, и кто поверил бы…

Разбитое вдрызг корыто как промежуточный итог прожитого, когда главные жизненные силы ушли в никуда – гулянку, пьянку, бабы, шараханье из стороны в сторону, и всё от того, что не было тебя рядом, чей голос в утренних сумерках развернул меня, шапочно знакомого пьяного дурня из – за океана на сто восемьдесят градусов от непоправимого. Разве не твой голос выдохнул: «Дорогой!», хотя я понимаю всю его условность, ты просто спасала гибнущего, ты знаешь что это такое, у тебя оказалась душа и сердце, чего в помине не было у той другой. Только бы ты согласилась со мной встретиться, только бы, заклинаю словно сомнамбула в который раз… Осколок прежней Руси, вечный жид, летучий голландец, и ты – такая ослепительно красивая, молодая, умная, тонкая, высокая… Я расскажу тебе о сказочной красоты закатах там, где доносится шум впадающей в океан Амазонки, о том, что происходит в душе пока еще человека, когда ему под ноги швыряют чувяки, а на Рождество вместо сына он обнимат нары, о чем думает сидящий одиноко на краю света мужчина без гроша в кармане, об совести угрызениях и приступах отчаянья от сознания того, что скатываешься в криминал, о чувствах обуревающих душу твою при звуках танго, о том как берется рука партнерши, меняется лицо, замирает сердце и едва слышно дышится ноздрями, тихо подергивающимися то ли от чарующих звуков, то ли от разгорающейся страсти, и как глаза находят глаза… Пауза. Вот смотри. Стану посреди комнаты и сымитирую. Правая рука приобнимает талию воображаемой дамы, левая приподымается в поисках ее руки. Uno – шаг правой назад, dos– шаг левой в строну, tres – правой вперед, cuatro – левой вперед, cinco– правая приставляется к левой, причем особым шиком считается приставить ногу наперекрест, правда от этого суживается маневр дальнейший, да не беда, seis – левой вперед, siete – корпус разворачивается на 90 градусов вправо с одномоментным шагом правой, ocho – левая присавляется к правой. А теперь смотри еще раз. То же самое, только при условии «Bailartangoescasihaseramor». Тут я замираю, и начинаю тихо расскачиваться в такт воображаемой музыки. Правая на высоте талии, левая всё никак не может нащупать твою ладонь, она исчет, шарит, рыскает в воздухе, и вот, наконец – то, замирает и берется движением маэстро охватывающего скрипичную деку – легчайше, нежнейше, воздушнейше. Корпус плавно расскачивается, расскачивается, из стороны в сторону, из стороны в сторону, наконец попав в такт правая отводится назад, да не тупо, не от бедра даже – чуть ли не от плеча и далее влево – корпусом, вперед – телом всем подавшись, далее – порывом, не стать – замереть, не танцевать – священодействовать – casihaseramor. Ах, дорогая! Мы махнем с тобойпосреди зимы в знойный Буэнос и первым делом пойдем на Сан Телмо. Затем, околдованые волшебными ритмами танго и милонги завалим в таверну, что на углу и предадимся безудержному гудежу. Буэнос город ночи, ночью обнажаются человеческие инстинкты, пороки, страсти и это просто замечательно, что есть такой город где можно предаться инстинктам, порокам, страстям открыто, как зверям, животным – не как эти мерзские людишки – тайно, подло, ханжески, лицемерно, обманом, о, нет! – мы махнем не в гостиницу – дом свиданий, где всё (стены, пол, потолок, всё, всё, всё!) в зеркалах, зеркалах, зеркалах!, где ты выдохнешь, как некогда выдохнула Амор: «Возьми меня как девку, как последнюю портовую девку, ну пожалуйста, возьми!», и я возьму тебя как последнюю портовую, и стены, и пол, и потолок все вместе взятые зажмурятся от бесстыдства и распутства такого, и мы будем счастливы как могут быть счастливы звери дикие, животные, совокупляющиеся посреди джунглей, прерий, пустыни, ведь мы с тобой одно целое, ведь правда дорогая, иначе мы бы не были вместе, это такая редкость, такое счастье, найти друг друга, просто невозможно, правда… Хорошо бы навернулись слёзы, не наиграные, пьяные, бабские, а правильные, выказывающие любовь и душу. Иначе как ее увидать. Только бы я тебе приглянулся, только бы, повторяю словно сомнамбула в раз который…между нами не будет ни слова, ни капелюсечки лжи, да что там лжи – умолчания простого, тут я схвачу за волосы, грубо как только смогу и посмотрю – нет, зазырну в глазища твои бездонные в котрых тону уж год какой безнадежно да так, что тебе дурно станет, испепелю взглядом ненавистно – любовным от которого вывернет тебя всю наизнанку, опять же, тут я предупредить обязан, взгляд не исключено вовсе бешеный выйдет, если ты – выдохну, если ты, солнце мое, альтер эго солжешь мне хоть в чем, если посмеешь оскорбить себя ложью, я закачу тебе, жизнь моя, такую пощечину, оплеуху, от которой содрогнется мир, а Земля слетит с катушек и улетит в тартары, но если я – тут голос мой понизится до шепота зловещего, до обертонов еле различимых, если я – червь, мразь и падаль псевдочеловеческая солгу тебе – ты плюнешь в лицо мне, и это будет гораздо страшнее пощечины или оплеухи, иби плевок – эту печать каинову не стереть никогда и прохожие, и дети, и старики, и женщины, будут оглядываться вслед тыча пальцем и крича с спину согбенную: « Иуда, смотрите, вон идет Иуда!». Затем я поцелую тебя так как не целовал никого и никогда не поцелую более. Едва слышно, различимо, это будет поцелуй хаш, легкий словно дуновение ветерка, младенца дыхание, света утренний лучик, скерцо Паганини, этюд Шопена… Затем это произойдет само собой – не нелепый, многократно осмеяный и позорный акт, пилилово, случка плебеев, черни, отребья, истекающих спермой и влагалищными выделениями двух разнополых тварей, животных, скотов, приматов – нет, это будет во сне словно, когда ты просыпаешься и понимаешь, наконец то оно произошло, этим промозглым осенним вечером, то самое главное событие жизни твоей к которму ты так стремился все эти долгие и страшные годы одиночества, любовной тоски и ожидания безнадежно долгого. Глаза наши широко открытые зажмурятся в тот самый последний миг, а пальцы – они вонзятся судорожно в одеяло, подушку, простынь, во что угодно только не в тебя, ибо атомная бомба любви заложеная в них взорвется и разорвет в клочья, молекулы, атомы самое драгоценное и единственное существо на белом свете – тебя.

Это будет не сказка, не сон Веры Павловны, не вымысел и не плод буйной фантазии стареющего, никому не нужного одиноко спивающегося лузера. Иначе жить станет не для кого да и не зачем, крылышки наши, сойка дорогая, обессилено, словно солнечными лучами опаленные, сложатся, и мы рухнем поодиночке так и берега не доставшись посреди океана.

Остаток жизни проведем среди сказочных тропических красок, щебетанья райских птиц, шороха прибоя и поразительного по своей библейской красоте заката. Мы будем возлежать друг подле друга в шезлонгах, пальцы наши тесно переплетутся, взоры устемятся в сторону уходящего солнца. В один прекрасный вечер одна из рук ослабеет, пальцы ее охолодеют, затем заклякнут, но другая не заметит того и будет держать в своей до тех пор, пока ее не постигнет та же участь.

Прах наш развеется на высоте птичьего полета, парящие мимо сойка и орел печально помашут на прощанье крыльями и исчезнут, так же как и мы, навсегда, в бездонной небесной синеве.

В небе бескрайнем сойки одинокий полет Тебя рядом нет и я угасаю Только воронье летает стаей Парит в одиночестве гордом орел…

Фото твои. Внезапно меня озарило, мы похожи, причем разительно, я нашел сходство на одной из них, ты снята там в профиль. Сходство это не столько внешнее сколько внутреннее. Просто поразительно. При встрече поделюсь в чем оно заключается, полагаю, ты со мной согласишься. Знаешь, недавно у меня появилось страшное ощущение крушения привычного мира, жизни несправедливости, словно ты ребенок маленький и бежишь к мамочке крича ей: « Мамочка дорогая, мамочка!», а в ответ получаешь подзатыльник или зуботычину, и ты не понимаешь в чем дело, твой мир рушится на глазах, ты его не видишь больше ибо он застлан слезами твоими, или словно ты родитель престарелый и что тебе единое в жизни и осталось, так это прижаться в раз последний к чаду своему единственно любимому, а оно возьми и отвернись равнодушно в час твой последний, и ты понимаешь горько, что прожил задарма жизнь, и не может ответить ни ребенок еще малосильный ни старик уже обессиленый, а если бы и могли, то не ответили бы никогда. А теперь я понимаю, что жизнь прекрасна и очень даже справедлива, потому, что не произойди то, что произошло – не сбудется то, чему суждено сбыться…

It’sO’key, но что ты можешь предложить мне, дорогой, слышу резонный и ехидный такой же вопрос и отвечаю как всегда нахально: «Весь мир!». О, так это же дело другое совсем, коленкор иной. Так сразу бы и сказал. Согласная я, согласная. На весь мир, но никак не меньше, согласная я!

Сегодня у нас число какое будет? Сегодня у нас будет число 15 – ое февраля месяца года 2007 – го. Пятница. Утро. Начал с 25 – того, января, естесственно, года того же, 2007 – го, в столице Родины нашей доисторической городе герое Москве. На круг недели три выходит. Из них одна в ауте абсолютном, другая в относительном, еще одна в трезвости такой же относительной. Варианты один другого краше. Делириум, маразм, шиза, нечто сексуально – маниакальное, но уж никак не депрессивное. Забрасываю нижние конечности на колченогое стуло поломаное и откидываюсь на спинку, несмотря на утро ранне – устало. Боржом, булькая и пузырясь разливается по обезвоженым телесам, приводя в относительное чувство равновесия и гармонии с окружающим миром. Итак, что мы имеем на день сегодняшний, тут я повторюсь числом – февраля 15 – того, года 2007 – го. Мы имеем: ужин в итальянской ресторации с дамой надежд не оправдавшей – раз, визит к проститутке оправдавшей надежды самые смелые – два, закомство в заведении с шикарной блондой с такими же шикарными надеждами и перспективами, которым в последствии так перспективами и надеждами суждено иостаться (рем. Автора) – три.

Четвертый час. Еще какое – то время лежу вытянувшись в струнку, затем спрыгиваю с кровати. Сколько же это продолжается? Ого, без пяти минут пол года минуло с тех самых пор, как мой бедный мозг превратился в некое подобие круглосуточно работающей жаровни, костерища, доменной печи, нет, бери выше – крематория, в котором он медленно поджаривая себя сгорает в пламени адовом все двадцать четыре часа во сне, наяву, дома, на работе, где еще? – везде и всегда меня преследует наваждение, фантом, мираж, образ, от которого я хочу во что бы то ни стало избавиться, откарасткаться, отхреститься, но тщетно всё, не выходит ничего, не под силу, стало невмоготу уж совсем, устал, болен, истощен, поэтому – сгинь, исчезни, пропади, желательно пропадом, зачем ты являешься мне ежесекундно, минутно, часно, дневно… – явись же кому нибудь другому, ну сколько же можно, будь ты проклята…

«И в куче навоза можно найти крупицу жемчуга». Конфуций. В роли кучи дерьма у нас как всегда долбаный ТАУН. Словно сфинкс, орхидея, цветок прерий душистых ты возвышалась на унылом фоне кидающийся даже в залитые глаза смеси брайтоновской глупоты и уродства. Выразительной лепки голова, то ли греческий, то ли иудейский профиль, белокурые кудряшки. Природа словно вытесала профиль из цельного куска гранита максимально очертив его, замерев в испуге в самый последний момент, словно опасаясь откромсать лишнее, ещё чуть – икрасота перейдет с свою противоположность. Плод любви еврея физика и польской балерины. Штучная женщина. Будь я художником, или скажем ваятелем – намалевал, вылепил, вытесал бы тебя именно такой. Подваливаю сходу. Какой – то амбал пытается стать на пути моего счастья, но я пьян, поэтому решителен и непреклонен. Мы оба под изрядным шофе и дело катится как по маслу. Выпиваем, танцуем, о чем то щебечем, словно не виделись лет этак сто и смертельно соскучились друг по другу. Да так оно и было, мы же кинулись навстречу друг дружке! Пиемо, гулямо, танцовамо. Ах!

Разговор явно не клеится. Первая бутылка комом, наше застолье скорее напоминает поминальное сидение, твои, между прочим, слова. Со второй мы как всегда разошлись, раздухарились, можно сказать, со второй – не раньше никак у нас устанавливается некая духовная связь, близость, братство по оружию, ведь мы с тобой не мужчина и женщина, а други, братаны, собутыльники, сообщники, кореша, подельники, короче – лица без вторичных половых признаков. Иногда мне кажется – и без первичных тоже. Это произошло так давно, что и не упомнить, чуть ли не на заре знакомства нашего. И надо же, именно в тот вечер я попросил тебя, мол, детка дорогая, в наших отношениях мы опасно подошли к той черте невидимой красной, за которой начинается свинство да скотство, ведь мы не будем преступать ее, договорились, ладно? Через аж два дня рухнет в тартарары все самым что ни на есть свинско – скотским образом, и спроси кто нас тогда, есть ли в мире что или кто либо способный хоть на копейку порушить дружбу нашу, отношения, ха – ха– ха, но Аннушка уже пролила свое масло… «What kind of women are you?», немо вопрошаю я исступленно тряся за плечи, не ведая, что жить мне, от умело воткнутого в сердце самое шила осталось целых два дня.

А тогда, в тот промозглый февральский вечер, в наш первый ГАМБРИНУС, мы оприходовали на двоих пару МЕРЛО и чудесно провели вечер. Провели его так чудесно, как обычно проводят двое случайно встретившихся и понравившихся друг друг людей, которых потянуло друг к другу в ожидании предстоящей любви. На улице ты схватила меня под мышку и мы рванули в ПРИМОРСКИЙ. Добавить и потанцевать. Добавили и потанцевали. Я всё рассматривал и рассматривал тебя кожей буквально чувствуя как западаю, падаю, проваливаюсь в любовую прорву из которой нет и не будет ни выхода ни спасения, я забыл дурашка про: « Не пускай змею любви в свое сердце, единственное, на что она способна – так это ужалить тебя смертельно в самое сердце», и правильно сделал, что забыл, зачит так надо, пусть кусает, меня ждет смерть сладкая самая от яду любовного, я ведь мечтаю о смерти такой, ну поскорее же, я и так заждался в ожидании бесконечно своем одиночестве…

На улице ты засунула руку свою в мой карман, я и до сих пор ощущаю его тепло. « Не пропадай, Игорек!». «Ну что ты, куда же я могу пропасть?!».

Мы сидим как детки малые, в твоих руках чаша с зажженной свечой, которую ты медленно, в такт музыки перекатываешь в ладонях. Беру эти руки в свои, и меня пробивает мелкая дрожь. Лицо напротив сидящей женщины озарено улыбкой, от которой становится не по себе. Так становится не по себе человеку которому зачитали смертный приговор.

Пляж. Медленно, осторожно, перебираю пальцы твои, стряхивая песок. Ловлю на мысли, что проделываю это впервые. Имеется в виду ввобще впервые в жизни. У тебя красивая стопа. С соблюдением пропорций, высоким подъемом, элегантная, вся в тебя. И здесь, на пляже, посреди людей толпы у меня возникло дикое, непреодолимое желание приникнуть, прижаться, слиться, расствориться в ней… в испуге одергиваю руку и отвожу взгляд. Слава Богу, ты так ничего и не заметила.

Усадьба Вандербильдов. Лежу на зеленой лужайке навзничь, рука моя слепо и беспомощно шарит по траве в поисках твоей. Дорогая, ну где же ты, мне так грустно, так одиноко, мое сердце просто разрывается от любви, прости разрывается…

Идет время и отношения словно карточный домик разваливаются на глазах. Между нами незримо выросла Китайская стена отчуждения, западая в такси каждый жмется к своему окну словно опасаясь укуса бешеной собаки, между нами можно посадить пол автобуса, уместить морской вокзал, аэропорт. Между нами пропасть, пустота космическая заполняемая натужным, никчемным, никому не нужным искусственым разговором. Каждая такая поездка забирает у меня год жизни, выцеживает литр крови. Каждый променад по бодворку на пионерском расстоянии сто лет, всю кровь до капли последней. Спасает, до времени до поры, пьянка. Заканчивающаяся в лучшем случае полубеспамятством. Но, похоже, и эта отдушина приказала долго жить. Вчера мы сели в такси, но домой ты добралась в гордом одиночестве. А в прошлый раз мы потерялись. А в позапрошлый не упомним. «Невыносимо» – это я. «Непереносимо» – это ты. Надо же, неужели и тебе как наждаком по влагалищу, кто бы подумал, но ты словно шахидка судорожно ухватившаяся за тротиловый пояс с непреклонной решимостью смертницы, только заместо пояса у тебя нечто другое – бесполезное и бессмысленное, приходящее в негодность, угасающее и умирающее но продолжающее сеять вокруг, пусть в переносном смысле – разрушение и смерть…

Я бы сравнил наши отношения за эти пол года знаешь с чем? Только не падай, вроде меня, с барного табурета. С семидесятью четырьмя годами Советской власти. Где были как свершения величайше грандиозные так и падения нижайше позорные. И еще неизвестно чего поболее. Свинцовый режим сталинский и болтовня брежневская, голодомор и урожаи рекордные, соха и бомба атомная, ГУЛАГ и ОТТЕПЕЛЬ, синхрофазотрон и сырок плавленый, колхоз полудохлый и корабль космический, пушки и масло, кровь и слезы, любовь и ненависть, встречи и расставания… А еще я бы сравнил наши мазо – садо знаешь с чем? Только в мою головешку могло прийти такое. Я бы сравнил, я бы сравнил наши отношения дорогая с тем уродством, что проистекало промеж СССР или тем, что от него на сегодняшний день осталось, и Китаем. Ну как? И вместе ни в жисть, и порознь как то не получается.

Мы встечались чуть ли не ежедневно. Прощаясь, ты напутствовала меня в обязательном порядке: «Доберешься домой, обязательно позвони». Я отвечал: « Ага, обязательно позвоню». Приходил домой и первым делом хватался за трубку. Иногда ты не выдерживала и звонила первой, наши звонки буквально пресекались и мы всегда трепались долго, как треплются ни о чем люди, которым никак не хочется расставаться, да так оно и было, разве нам хотелось расставаться? Я некогда не обращался к тебе просто по имени, так уж повелось, только любовно ласкательно, тебе нравилось и ты не возражала, а кто бы возражал?, каждой твари хочется хоть какой то ласки да любви, мне вот например, а когда я возьми и обратись к тебе по имени ты сразу почувствовала неладное и возмутилась: «А чего так официально?». В конце концов приходило время прощаться. «Спокойной ночи, детка, целую». «Спокойной ночи».

Ты все раздумываешь не зная чем ответить на мое предложение. Я и не тороплю. Затем, поежившись, уходишь от ответа. Ну и правильно. Две голые неприкрытые задницы, два нервных, издерганых жизнью типа. Ой ли? Я не настаиваю. Ни боже мой. Рука протянутая к тебе рука любви и дружбы – но не подаяния ради, никто к никому не напрашивается, оно ж понятно, единственно о чем прошу, так об уважении к моему чувству, оно и довольно будет. Пусть всё идет чередом своим, так и порешим. Еще какое то время сидим молча. Говорить не о чем. Молча, отрешенно, каждый погрузившись в какие то свои, неведомые другому, мысли.

С первых дней всё пошло не так как – то, как оно должно идти между мужчиной и женщиной, да не придал я по молодости да легкомыслию своему значения явлению этому пустячному, а когда придал – поздно уже было. Как птица редкая долетит до середины Днепра, так редкая женщина избежит постели после грамотного, не убоимся слова такого, профессионального ухаживания. Всё миллион раз выверено и отработано на уровне рефлекса (взаимного). Такси, ресторан, алкоголь, музыка, танец, цветы, жесты, прикосновения, немного игры, притворства, воображения, и человек ведется, оба ведутся, так уж мы устроены, все это искренне, ты ведь и в самом деле влюблен, ты желаешь, и эта влюбленность, желание это – оно передается флюидами невидимыми души и находит ответ. Или не находит.

Вот до места сего писалось как дышалось, а тут начинает клинить, рвать внутренне, слов нет, потому что всё wrong, неправильно, потому, что так не может и не должно быть между мужчиной и женщиной, но так было и продолжалось и я развалился, рухнул, рассыпался на части, на миллиард осколков мелких, которые собираю по крупицам ползая на чевереньках в неуверености пребывая и по день сегодняшний – соберу ли? У меня рухнуло моё внутренне «Я» – главное самое, что есть у человека и я заболел, и по сей день, и не известно выздоровею ли вообще. Теперь знаю точно абсолютно, я один, никто более во всем мироздании, о чем думает в своем последнем падении – полете парашутист свершивший на веку своем долгом сотни, тысячи, миллионы прыжков и забывший в самый последний миг пристегнуть парашут несящийся каменем к земле стремительно приближающейся, как и то, что удара о твердь – его, уже мертвое тело, не почувствует.

2. «Любовь как главный способ спасения от одиночества»

Какая своеобразная девушка. Не дотронуться. Поначалу подумал даже, вот дурень малахольный, что с тобой может чего не слава Богу, что ты несколько как бы не в себе, всякое оно по жизни встречается, да мало ли что с человеком стрястись может. К тебе я расположился сразу весь и без остатка увидев в тебе человека близкого и родного, без которого никак нельзя, невозможно просто, опасаясь и боясь спугнуть зарождающееся чарующее чувство любви чем – то вульгарным, преждевременным, животным, постыдным. Ты нужна мне всецело, на всю жизнь, без остатка, ведь у нас будет так как ни с кем и никогда, ты ведь знаешь об этом, не можешь не знать, ты взрослый человек, я тебе нравлюсь и ты этого не скрываешь, просто надо ждать. Да, ждать. Но прозаически всё оказалось гораздо проще, приземленнее, ближе к земле грешной чем к небесам обетованным. Всё то у тебя и слава Богу как в голове так и в других местах. Обманщица! Ты встречалась с человеком, а что тут такого, подумаешь, от нечего делать ни в грош не ставя чувства его, страдания, переживания, а затем и горе, паралельно решая задачи женщины которой нужно устроить жизнь. Ты придерживала меня то на длинном, то на коротком поводке, меняя длину в зависимости от настроения, желания, да прихоти просто ради, наличия или отсутствия компании, да мало ли чего. И меня разрубило пополам, надвое, словно молния рубящая дерево вырывающая его с корневищем промелькнувшая и исчезнувшая вдали оставляя смрадно дымящиеся обугленые головешки, пепел, еще вчера живого, тянувшегося ветвями своими к солнцу, существа.

Скажи, ведь как человек я тебе нравлюсь?

Да, нравишься.

Между нами есть некая духовная близость?

Да, есть.

И мы люди одного круга, одной культуры?

Одного круга, одной культуры.

Ведь я умен?

Да, я оценила.

Мы можем быть мужем и женой?

Не можем.

Вот представь. Ты встречаешься с человеком который тебе нравится, затем, далеко не сразу ты в него влюбляешься, без ума и памяти, ну и так далее, не тебе объяснять, вы встречаетесь довольно долго, очень даже, слишком уж, у вас всё такое, он знает, в курсе дел твоих сердечных и страданий любовных. Очень даже в курсе, но к тебе он пуст. Абсолюно. Похоже даже, что где – то принципиально. Неужели на зло? Но тем не менее отношения поддерживает как ни в чем ни бывало пользуясь попутно благами некими, пусть и небольшими, и похоже, испытывая при этом ни с чем ни сравнимое наслаждение садиста. Относится к тебе, словно ты прокаженная. Разве к прокаженныи дотрагиваются хоть кончиком мизинца? Ты – прокаженная!

У тебя был мальчик, вы встречались чуть ли не с год целый, затем выехали за город, гостинница, остались наедине, ужас какой, правда?, он предполагал, этот циник, развратник, маниак сексуальный, что у вас может быть «это», ты, мать святая Тереза выражаешься до сих пор так: «это», тут на тебя напала истерика (падучая?), она всегда на тебя нападает при одной только мысли, да?, ты не исцарапала его рожу похотливую, не врезала по яйцам извращенцу коленом, не набрала 911?, и когда ты в последний раз?, подумать страшно, да и никогда не нравилось – тут лицо твое искажает гримаса отвращения и брезгливости. Школьницей у тебя был роман с одной… мы немы как рыбы… родители… скандал… замужество… с нелюбимым, нежеланым… измена… развод… да, были, но не хочу… даже для здоровья… как подумаю об этом…

Молча меряю взад вперед пару метров свободного пространства конуры своей убогой и вспоминаю Ницше. «Если я иногда и думаю о половом акте, то не иначе как с чувством глубокого отвращения, а в более приподнятом расположении духа – с чувством глубочайшего омерзения».

Беру твою руку в свою… Ты забираешь свою руку… Прощаясь, я так же зло отгавкал, что да, мол, сенситив, в отличии от тебя, колоды бесчувственной.

Ты гавкнула голосищем своим противнючим: «Больше не звони!», схватила сумку, я же перепрыгнул на другую сторону по ходу стирая твой ненавистный номер дико сожалея, что не сообразил запустить мобильник в твою тупую кудрявую балду. Через час телефонная трель вывела из ступора одиноко сидящего беспрерывно курящего тонкие дамские сигареты с ментолом немолодого, враз осувшегося и постаревшего человека. Игореша… Игореша.. так меня называли считаные женщины… Тогда ты произнесла это сладкое слово в первый и последний раз. Тогда же и укорила. Ну нельзя же быть таким чувствительным…

Я печатаю на кухне, так мне комфортнее не только от того, что жратва да кофе под рукой, никуда идти не надо, ни на что не отвлекаться, часы, опять же на стене знай себе, тихо тикают. Слышу их бамканье в ночи с субботы на воскресенье. Закрываю глаза, откидываюсь. Сходить, что ли, куда… Нервы успокоить. Нервы, сказать надобно – ну просто ни к черту!

«А что ты делал в Москве?». Надо же, а я то думал, ты прочла. Открываю комод белой березы и протягиваю отчет о проделаной работе. И ты углубилась в чтение. А я отошел себе к окну да поглядываю. О, что мы видим! О, что мы лицезреем! Да ты не такая то – простая штучка, асексуальная, холодная, вытесаная из дубья, гранита, мрамора, куска порды горной скалистой железная женщина с каменюкой за пазухой заместо сердца. Ты даже в лице переменилась и попросила среди дня, чего отродясь не бывало, сигаретку. Может воды? Не имею привычки (а жаль) заглядывать через плечо, но мне показалось тебя заинтриговало одно место. Я, и девушка что на фото. Место, где описываеся пляска теней. Как ты думаешь, оно удалось? Мне понравилось, высший пилотаж, безукоризненное исполнение, секс, возведенный в ранг искусства, триумф, торжище Эроса. Заснять бы, практикуется и такая услуга. Нет такой услуги, которая бы не практиковалась… интересно, с какими чувствами я бы лицезрел эту запись? Ты? Да ладно, как нибудь в следующий раз, какие наши годы…

Кстати, все ниже и вышеописываемое, помимо простительных поэтических вольностей любителя бумагомарателя строго документально, на уровне милицейского протокола. А знаешь, почему укладываясь баиньки дитя это обняло, прижалось ко мне, дыханием обдало. Меня, по ставнению с ней, ну ты и сама знаешь, не к чему лишний раз в календарь на ночь глядеть…

Да, оно так и есть, с возрастом тянет на молодых. Так же как и женщин на мужчин. У них есть нечто, чего нет у женщин после, еще сохранен аромат тела, тот совершенно дивный, потрясающий запах, дурман, ни с чем не сравнимый аромат душистого детского тела, с возрастом переходящий в смердящий запах старческих немощей и сырой могильной земли.

Я люблю, а кто не любит? погудеть в компании. В моих краях еще не все перемерли, и когда я при деньгах, как ни странно – бывает и такое, то всегда прихватываю их и мы пускаемся в загул. О, это зрелище еще то!

А пока все идет чередом своим, мы встречаемся, сиживаем, общаемся, свыклись, привыкли, появилась некая зависимость друг в друге, когда я не вижу тебя несколько дней, то начинаю томиться, скучать, мне чего – то не хватает, я просто не нахожу себе места. В наши платонические отношения вмешивается природа. «Ты весь дрожишь». «Так от тебя и дрожу». «Сходи куда нибудь…». И тогда я понял, что попал в любовно – сумасшедший капкан, ловушку, западню, из которой подобру поздорову мне не выбраться.

Весна, время пробуждения надежд, любви, жизни самой биение… Самая страшная и счастивая весна. «Сходи куда нибудь…». Всегда занимал дурацкий вопрос. Вот откуда оно берется во время сексуальных загулов и куда девается оно же когда чуть ли не годами сушишь весла? Неужели и тут нервы? Куда ни кинь – всюду нервы! Все болезни от нервов! Один сифон от удовольствия. Опять несправедливость. Куда не кинь – несправедливости одни. А делать то что? Ты мне шепнула на ушко как ты выходишь когда тебе приспичит, а кто сомневался, старо как мир, думаю ты шепнула мне далеко не всё, ведь мы так мало знакомы… А как же быть мне, мне как выходить из положения?!

Исчезли: эрреции, поллюции, либидо, причем в одночасье всё. Из заменили: утренняя боль головная, сухость во рту не считая перегара запаха, дрожание членов всех одномоментное опять же в одночасье. Вот вы к примеру в Гималаях что в Китае, на вахте гауптической что на Садовой, корабле космическом что в пустоте космической соответственно, кутузке поселка городского типа с названием поэтическим что в Смородиново, на льдине дрейфующей что в океане Северном Ледовитом, ложе послеоперационном будь то где… тогда понятна мысль ваша работающая в одном направлении правильном – убрать ноги подобру поздорову что с вершины горной, что с корабля космического, что с кутузки поэтической, что со льдины дрейфующей, что с ложа послеоперационного… Сознание ваше, по себе сужу опять же, не будет смертельно отягощено видениями сексуалистическими от которых проку всё равно чуть. Но! Мысли ваши просветленные тут же заработают на оборотах «самый полный вперед!» в режиме титаническом как только вы очутитесь в пивной что на Садовой, ЯМЕ, НЕВСКОМ, или на худой конец в том же приснопамятном задрипаном ПРИМОРСКОМ. Мы думаем об этом неосознано, подсознано, денно, нощно – всю жизнь, мужчины и женщины, короли и шуты ихние, миллиардеры и нищие, красавцы и уроды, гении и идиоты, эпикурейцы и аскеты, думаем больше чем голодный о куске хлеба, а страждущий о глотке воды, ибо существо человеческое и сущность его есть не что иное как сгусток протоплазмы, скопищем истекающих выделениями клеток, облеченных в непроницаемую внешне, но раздираемую внутренними противоречиями именуемыми страстями оболочку, которые правят миром, а что касается отдельно взятого индивидуума, вроде меня – его судьбой.

Ничего не править, не перечитывать, не возвращаться – сознание, едва дотронувшись до оголенного нерва меркнет и просит пощады. Ты стала являться свершающая акт абсолютно наяву, сон как таковой исчез, его заменил калейдоскоп видений, проганяя наваждения, образ твой, я пытался заменить его другими женщинами, ночи превратились в мельтешенье чередующихся тел, лиц, но худшее как всегда ждало впереди – мне на смену пришли другие лица, я понял что на грани…

Любовно беру в руки это чудо. Действительно, произведение искусства. Ребристая рукоять, литое, мощное полуовалом тело, конусом расширяющееся книзу с острым скосом у основания, чуть ли не в человеческий рост и весом в годовалого теленка лом, чьё тело, да, именно так – не корпус, я любовно припрячу между колоной и брейсами, а завтра, завтра утром подымусь на этаж пораньше, ухвачу своего лучшего друга и буду молча, отрешенно, бить, вырывать с кровью и мясом восьмифитовые формы, вонзать, втыкать острое жало между железом и бетоном вкладывая в каждый удар себя всего, тело все, плоть, словно вонзая, втыкая в тебя и ты кричишь как кричали другие: «Не бей, не бей так, больно…!», но я буду бить все сильнее и сильнее, вкладывая в удар каждый ненависть всю свою и боль, не переставая, исступленно, до крови в закушеной губе и пелены в налитых кровью ничего не видящих глазах, затем ухвачу молот, опять же тяжелый самый и буду выбивыть дверные проемы страшными по силе своей ударами, так же молча и бессмысслено, я возьму лом, молот, затем молоток отбойный в начале рабочего дня и выпущу в конце самом и все это время мерный рокот отваливающегося бетона будет сотрясать не столько стены сколько тебя, тело твое Медузы Горгоны, недоступное словно яйцо Кащеево и только потому столь желаное и манящее. Затем погружу нарублено – накрошеное в черный контейр аспидного иссиня черного колеру на четырех кривых ногах шарикоподшипниках. Ко мне дежурно подойдут двое работягмексиканцев и попросят дежурно не перегружать чугунную железяку. Я так же дежурно пообещаю. Каждый раз амиги показывают пальцем до половины и так же каждый раз я гружу на треть больше. Затем обхватив квадратное чугунное аспидно иссиня черно чудовище начинаю его раскачивать с тем, чтобы ухватив ход сдвинуть с места, затем уперев плечом покатить докуда хватит сил, ну еще немножечко вперед, но чугунное чудовище упирается и не дается, оно не хочет вперед, тут я крутану его влево, затем так же резко противоположно, придавая вращательному движению дополнительное усилие и опять буду тащить, толкать, волочить то сзади, то забегая наперед, а когда силы истощатся, тогда я в последний раз крутану его в любую сторону и протяну еще пару метров… и так до тех пор, пока в обнимку с чугунной железякой не достигну ограждения элевейтора.

Губы копа шевелятся, но я не разбираю слов его. Скорее всего страж интересуется побудительными причинами заставившими прилично одетого джентельмена улечься посреди тротуара. Силюсь ответьть, но горлянка издает некий сдавленый хрип, нечленораздельное бульканье. Еще какое – то время коп раздумыват, затем, видимо убедившись в жизнестойкости любителя понежиться на каменом ложе, исчезает в ночной тьме. Медленно, через карачки, подымаюсь, оглядываясь окрест. Где я? Как очутился здесь?

«Are you O’key?» – интересуется полногрудая улыбчивая негритянка и из провала памяти возникает добрейшей души страж порядка помогающий водиле грузить бесчувственный куль. Да мэм, мямлю сконфужено. «IamO’key».

«Мужчина, да что ж вы так пьете?».

«Мужчина, да на вас же смотреть страшно!».

Нечто выпадающее из – за стойки. Расскрошеные зубы. Размазаная по стене морда. Вываляная вымазюканая одежина. Подъезд. Подворотня. Беспамятство.

Я без работы, денег нет, ты в аутсайде. За окном тяжкий ранний весенний вечер, грохот проносящегося трена и выматывающий душу нудный мелкий моросящий дождь. Меня начинает рвать. Некая невидимая сила начинает рвать, корежить, испепелять изнутри, я не нахожу себе место и знаю что не найду его ни когда как знаю что ждет меня сегодня, завтра и всю оставшуюся жизнь как знает будущнусть свою идущий под нож неоперабельный больной корчась от невыносимой боли кричащий во всю силу своих больных легких в ночную тишину: «Морфию мне, морфию…!». Нечто подобное более тридцати лет тому на канале Грибоедова, уйди она – и я бросился бы в канал, это ощущение внутреннего ожога и непереносимой боли осталось оттуда навсегда, я носил его в себе все эти годы как земля хранит взрыватель неразорвавшейся бомбы, споры чумы, как планета вращается вокруг Солнца – вечно, и вот сейчас бомба взорвалась, открылись споры, сошла с орбиты планета, и я немо разрываю ночную тишину: «Морфию мне, морфию…!».

Мне кажется, да что там кажется – уверен, женщины лишены этого чувства, оно не дано им природой как нам не даны родовые муки. Нам никогда не влезть в шкуру друг друга да и надобности никакой. Дающие новую жизнь кричат, этот душераздирающий крик длится минуты но никак не дни и месяцы, когда ты давишь в себе этот рвущийся наружу рев прячя его под маской безразличия, равнодушия, холодности, который точит тебя постоянно изнутри превращая в странное, с взглядом в себя, влажными глазами и застывшей улыбкой – существо.

Чувство это иррационально абсолютно, я не в состоянии понять в чем дело, разобраться элементарно в произошедшем, как такое вообще стало возможно, расстанься мы в самом начале я бы с трудом вспомнил как тебя зовут, и тут ты вдруг набрала силу такую чтоб так изничтожать меня день за днем, месяц за месяцем, на ровном месте, при ясной погоде, при уме своем… от непонимания этого становится еще хуже, тягостнее, невыносимее, ты замыкаешься, уходишь в себя, начинаешь сторониться и бояться женщин. Как я мог обмануться так, в который раз вопрошаю и не нахожу ответа. В тебе? Себе? Нас обоих?

Ты рассталась со мной по английски. В добрый путь, на долгие года! Тесен круг не только революционеров профессионалов, отдающих жизни свои бесценные ради идеи, но и мещан брайтоновских безидейных денно и нощно метущих шароварами безразмерный бодворк.

Ах как тебе стало неудобно! Инстинктивно заметалась между худосочной лысиной и тюбетейкой. Но ты к нас девушка высокая, видная. Тебе было никак не спрятаться за этими заморышами, твоими новыми друзьями ресторанными, воздыхателями, кавалерами. Затем к чесной компании присоединилось пузо. Всегда занимал вопрос простецкий. Вот как брюхо отвислое такое смеет не то, что дело иметь – приближаться к женщине. Да запросто! Ответ у нас готовый будет. Помню я даже растерялся от неожиданности. Наверное это ощущение сродни чувству выигравшего в лотарею миллион, который на поверку рублем, долларовой пустышкой оказался. Разочарование, что горше разочарования может быть будь в чем как и будь в ком. Променять меня, человека европейски образованого на кого, на этих komishe leute? Я даже и не расстроился особо – наоборот скорее, так чувствует себя человек мающийся зубной болью, а тут раз – выдернули, и ты словно на свет заново народился. Вернешься, никуда не денешься. Не дура ж ты кондовая, в конце – концов. Так оно и вышло. Это я дурак, ты – о нет!

Пляж. Мы возлежим и твоя рука покоится в моей. Со вчерашнего дня мы жених и невеста. Ты улетаешь в Москву навсегда, я сразу же вслед как только улажу кой какие дела и ты выдохнула сходу как о деле давно давным решеном – приезжай! Положишь меня на раскладушке в прихожей? У двери входной на коврике, о который ноги вытирают? Снимешь койку в общаге? На каком ярусе? Я не стал уточнять эти чисто технические детали, так как наивно полагал нас, ну ты и сама знаешь кем и чем. Оказывается это такое счастье. Просто лежать посреди неба чувствуя руку любимого человека. Считаные часы отделяют меня от оплевания, осмеяния и уничижения…

Всё случилось как у любимого нами Ремарка. Минутой раньше, двумя позже, сантиметром правее, пятнадцатью левее… сверни я в вечер тот не на 3 – м, а на 2 – м, пойди налево, не направо… не наткнись на тебя в окружении, как на меня так сброда дежурного, в известном месте… лгунишка, амеба, инфузория, тварь ты этакая… ни одно существо если оно человеческое, не говоря уже о животном, не способно на подлость такую, как будто не челе моем написана глупота да тупость – не ум да интеллект кой какой.

Я начал таять. Не худеть, в весе терять, а именно на глазах истончаться, чахнуть, таять. Словно снег по весне, зримо, ежедневно. В самый неподходящий момент лицо начинает самопроизвольно дергаться, прыгать, искажаться, превращаясь в какую – то жуткую гримасу. Ловлю на себе недоуменно вопросительные взгляды. Да не, всё в порядке. Лучше не бывает. Избегаю общения. Стараюсь уединиться. Всё так односложно. Да. Нет. Небо стало зеленым. Трава голубой. Ты стал похож на наркомана – почему похож, я и есть наркоман.

Нет, я не наркоман. Зверь. Хотя и не зверь тоже. Разве гиена, шакал, койот, стервятник падалью питающийся, крыса мерзская свинцовый кабель грызущая есть представители славного племени зверского? Я превратился в одну из этих тварей мерзских. Знаешь, о чем я жалел – нет, проклинал, когда расстался с тобою навсегда? Что не разорвал губы твои в поцелуе, не расстерзал, не овладел, не изнасиловал, не выпил, выцедил до капли последней кровь отравленую твою этот обезумевший от боли шакал, гиена, койот, крыса мерзская кабель телефоный грызущая…

Между нами некая разница в возрасте, поэтому ты могла и не видеть эти фильмы. Да точно, что не видела, ибо была бы другим человеком совершенно. Документальные, которые крутили в ХРОНИКЕ что на Ивана Франка. Серьезные были ленты. Были да сплыли. Сколько лет прошло, совсем пацан был, а запомнились. Собственно говоря ленты эти чёрно – белые с вечно рвущейся пленкой в зальчике с колченогими стульчиками и сформировали меня, подростка. И если во мне есть хоть нечто человеческое, то оно оттуда. Современых пацанов формируют «МЕНТЫ», «БРАТЫ», «КРЕСТЫ», нас же формировали иные картины. И после этого они смеют мне мозги пудрить своими замечательными бандеровцами с руками по локоть самый в крови еще кипящей, неучи, бездари, преступники… да, преступники, ибо пичканье ядом лжи, мимикрии и забвения есть преступление, изменился лишь набор фантиков и отмычек к неокрепшим душам. «Жить вовсе необязательно, плавать – необходимо». Маггелан. Так же как и думать. Любить. Хотя последнее вовсе необязательно. Живут же люди, вот я к примеру, безо любви всякой.

В раз который плетусь уныло по бодворку ненавистно постылому. Ни тебе ни пригласить, ни зайти, ни присесть, ни воды глотка, ни хлеба куска – никогда как и не разу не поинтересоватся, голоден ли, здоров, есть ли пара баксов в кармане, ни приобнять, ни поцеловать, ни пол слова ласкового сказать… как всё это выдержать можно, зачем, почему, как всё это не по людски будет.

В котрый раз плетусь проклиная себя. Зачем она тебе? Похоже тебя просто юзают как юзает водила протирая стекла. Ветошь износится и будет заменена другой, новой, а ту, старую выбросят на помойку и забудут в тот же час. Кто вспомнит какую – то тряпку на следующий день. Ты страдаешь, мучаешься, на тебе давно лица нет, ты можно сказать пропадаешь на глазах, и кому оно надо? Ей? Холодной, равнодушной, наблюдающей за тобой словно вивисектор за подопытной лягушкой? Через тебя перешагнут как через день вчерашний. Кто помнит, думает о дне вчерашнем? У этой женщины странное, двойственное ко мне отношение, но то, что она бессердечна и жестоковыйна, неоспоримо.

«И то, что это я, Костя Левин, тот самый, который приехал на бал в черном галстуке и которому отказала Щербацкая и который так сам для себя жалок и ничтожен – это ничего не доказывает. Я уверен, что Франклин чувствовал себя так же ничтожным и так же не доверял себе, вспоминая себя всего. Это ничего не значит…». Это ничего не значит, что мы вновь расстанемся у твоего подъезда и я побреду уныло своей дорогой, одинокий, усталый, заброшеный и никому не нужный дядька. Ничего не значит…

Всё равно найду и полюблю тебя последней любовью как и ты меня. На большее нас не хватит да оно и без надобности. Выплеснем друг на друга всё, что не долюбили, не дострадали, дорыдали, досмеялись… два гибнущих от одиночества и ненужности еще живых существа, потянувшихся друг к другу словно лепестки в лучах восходящего солнца..

Ты меня погубила, вот ты меня и спасай. Иначе сердце мое разорвется от несостоявшейся любви, слез невыплаканых, невысказаных слов и нерастраченых чувств, иначе зачем я? Ты зачем? Будем как одно целое и каждый сам по себе. Станешь моим вторым Эго так же как я твоим. Растворюсь в тебе как ты во мне. Возьмемся за руки и рукопожатие наше не разомкнет даже смерть. Вся моя предыдущая жизнь была лишь прелюдия, настоящая начнется когда встречу тебя. Ты проходишь пол мира в поисках человека, а он на расстоянии вытянутой руки. Ну где же ты…

Полагаю ты помнишь тот звонок, буквально несколько фраз. Уже с утра меня начал точить червь – позвони да позвони, ну я возьми и позвони, зачем противиться – спрашивается? Хотя рука аж никак не подымалась, как можно!, после всего того кровогноехарканья взаимного да разбегу в стороны разные чтоб не видеть – не слышать друг друга взаимно ненавистных. Так вот, хоть мысль сама звучала кощунственно, но мы взяли и помирились, это же не понарошку было, я ж ничего не путаю, ведь нам было плохо, нам и сейчас плохо, ведь не могут же люди вот так, в одночасье взять зачеркнуть и забыть друг друга, я знаю, что слов тех ты бы не простила никогда и никому, а мне вот, взяла и простила.

Наверное это сродни любви родительской в том случае трагическом, когда дитя любимое единственное становится хромоножкой, эпилептиком, наркоманом… их любовь от этого ведь не становится меньше, не исчезает бесследно, не расстворяется подобно туманной дымке утренней, нет, она всегда с ними, до конца самого, вздоха последнего, просто она иной становится – мученической, жертвенной, страдальческой… Мы сидим на скамеечке, покуриваем. Затем ты достаешь из сумки пакет. А из пакета два банана. Один отправляешь себе в рот, другой сначала в пакет, затем в сумку. Приятного аппетита, дорогая!

«Да не расстраивайтесь уж так, новую найдете…» – это мне Сильвия премудрая. «Вся беда наша, что как только найдем, так сразу портрет рисовать начинаем» – несколько месяцев спустя. Портрет Дориана Грея в обличье женском. А хочешь, докажу на двух пальцах, что я – пусть с последней буковки самой махонокой – почище, а главное самое попорядочнее тебя – цяци на загляденье буду. Поскольку ты даже не догадываешся о такой диспозиции жизненной – превратись в само внимание. Диагноз мой, алкоголика, врача к тому же человека которому ты дорога медицински выверен, математически точен и по человечески безошибочен.

Сермяжная правда жизни в том, что ты спиваешься. Разумеется, это хоть что – то, в этом спасение, лучше (по себе знаю) сойти с круга, чем рехнуться в четырех стенах осатаневши от одиночества. Таков печальный, увы, удел многих одиноких сердец в городе в котором до тебя никому дела нет и мы с тобой не исключение. Жизнь твоя, вроде моей, чтоб не обидно было, пуста и никчемна, о чем доподлино известно тебе, разрывающейся между Нью Йорком и Москвой. Дебильное убиение времени ради грошового заработка в черушнике, приблизительно там же кров, отсутствие нормальных бумаг, невыносимое и унизительное для изысканой дамы положение человека второго сорта, поэтому тебя время от времени рвет. Повинуясь порыву ты стремишься уехать, вырваться из заколдованого круга безнадеги и безвременья, но в последний момент самый тебе становится страшно и правильно, что становится страшно, потому что поезд московский твой ушел давно и след его простыл в тумане далеком. Ты там никому не нужна. Впрочем, похоже, и здесь. Голова твоя кудрявая работает в режиме раздрай, ни семьи, ни любви, ни денег, ни работы, ни привязанности, ни толком ни кола ни двора что тут, что там. Ты умудрилась, детка, профукать всё, правда, ты тут не при чем, нас, таких – легионы. Судьба такая. Ты же не нарошно. Так же как и я, к примеру, чтоб не ходить далеко. Аутсайд, алкоголь, музон, кабак, мужики да бабы – многие бы обзавидовались. Да и хороша по прежнему. Кому как не мне понять тебя… не помню… не знаю… даже с поправкой на лживость, между прочим 100 % косвенного признака деградации человеческой личности, это бросается в глаза. «Как, ты был в Бразилии?» – дорогая, сколько тебе можно рассказывать о Бразилии? Как, мы были в ПРИМОРСКОМ? Н-дас. На медицинском языке подобная забывчивость именуется ретроградной амнезией. «Она любит поддать», комментируют наши общие знакомые, добавляя кой чего похлеще. Поведение твое, дорогая, особо манера довольно отвратная водить хороводы с представительницами одноименного пола, бросается в глаза и наводит на размышления. Что нас роднит – мы оба капитально сидим на стакане. Хотя в моем сознательном и добровольном убиении – betaeubung – заложен изначально иной смысл. Так вот, продолжим. Ты уже одна однешенька западаешь посреди ночи добавить за счет первого лепшего под руку подвернувшегося асера. Принять из рук, которые ты видишь в первый и последний раз. Затем, помимо пойла дармового, цветы. Облобызать спьяну слюнявые губы. И прокатиться за бесплатно с тем же мудаком. В том нет ничего предосудительного для леди, подскажи как их называют, с Бирюлево. Как ты стрепенулась заслышав приговор: «дешевая женщина». Заруби себе на носу. Породистая собака не лакает с первой попавшей миски как не берет из рук чужих. Даже испытывая материальные затруднения. Ты спиваешься, дорогая. Причем банально. Кстати. Ты не обратила внимание, я перестал подходить к тебе на пляже. И не только потому, что моему ты предпочитаешь женское общество.

Рассматриваю твои альбомы. Ты в прекрасном настроении хлопочешь у плиты готовя себе перекусить. Я листаю, рассматриваю толстые любовно оформленые фолианты и постепенно мною овладевает смутное беспокойство. Перевожу взгляд с фотографий на тебя и обратно. Так рассматривает дочь любящий отец после долгой разлуки силясь узнать, признать родные, но изменившиеся до неузнаваемости черты. Дело в том, что ты и изображения твои это как бы два разных человека, лица, характера, я стараюсь найти снимок, который бы мне понравился и не нахожу. Это откровение просто поражает меня меняя в лице, но ты по прежнему увлечена приготовлением жратвы и ничегошеньки не замечаешь. Прокручиваю по второму разу с тем же успехом силясь понять в чем дело. Наконец нахожу искомое. Попросить? Захлопываю альбом. По дороге домой я таки нашел ответ на свой вопрос и признаться, он меня потряс.

3. «Очень похожа не милен – фармер, пошарудел бы»

Я прусь в это заведение гонимый не только безысходным чувством тоски и гнетущего одиночества, сколько тайным желанием увидеть тебя. Я восседаю у дальней стойки и взгляд мой блуждающий вроде как случайно задержавается на постоянно хлопающей входной двери. Твой характерный профиль бросается в глаза моментально. Как сейчас – это ощущение предательской дрожи в коленках, заходивших ходуном, какого черта, как это вообще может быть?! Сидит себе тихо забившись где – то в углу человечек и вдруг его пробирает дрожь ипересыхает в горле. Заявившаяся словно голливудская дива дама не признает в одиноко притулившемся гражданине знакомца не соизволяя удостоить кивка. Ещё бы, у тебя появилась компания, друзья, ты бросила своего верного друга и товарища буквально на следующий день после того, как мы договорились, уложили пакт о добрососедстве, мире и ненападении, бессрочный, причем, осмелюсь напомнить. Напыщеная гусыня, ты смылась втихаря, предала и бросила человека недостойно леди, так бросают пса, не собаку – пса шелудивого посреди дороги буквально на следующий день после пасхального богослужения. Оказывается ты набожна и религиозна, в отличии от меня, атеиста богопротивного… Прохожу мимо словно табурета пустого. И безо всякой дрожи.

Да, я целомудрен! Но не настолько же! Третий час, тебя нет, пора, как говорится у нас в Греции «на фиго», то есть сматывать удочки, но не будешь же оскорблять девушку невниманием.

Всякое большое дело начинается с малого перекура. Стой я не спиной – лицом к двери, не писались бы строки эти бессхитростные о моем персональном Ватерлоо, правда там ход истории изменил ливень, здесь же разворот тулуба в 180 градусов. «Надо же, какая девушка в лиловом…», прокомментировала безымяноя знакомица, и у меня предательски засосало под ложечкой. Седалища наши в поле зрения, наискось. Чудо, подле которого ты уселась, вне себя от счастья. В добрый час молодые люди. Совет вам да любовь. Моментально накатываю с новоявленой подругой. Народу кот наплакал, выруливаем рядом, чуть ли не касаясь, смотрящие друг наскрозь друга мужчина и женщина. У меня дела идут с явным опереженим графика. Надо же, я даже испытываю оределеную неловкость. Пара дежурных шатов всё ставит на свое место. С неподдельным интересом исподтишка наблюдаю за событиями, разворачивающимися в противоположном кутке. Дела идут явно в гору! О, у нас уже появились цветочки! Мои поздравления. С этим веником наперевес ты гордо продефилируешь в сопровождении очередного левака, которого аж распирает. Ещё бы! За бухло да веник отхватить такую телку! Ну, ну, вяло жую мысль свою, поимеешь ты дверь входную что на 22 – второй да телефончик, будешь названивать кацо… Не ты первый, не ты последний… Провожаю тебя холодным, пустым взглядом. Можно даже сказать, что мертвым.

«Алкоголь удваивает силу человеческих чувствий и удесятеряет силу их проявлений независимо от того, возвышены они или низмены. В состоянии максимального опьянения человек ведет себя натурально». Умри, лучшее не скажешь. Кто бы что не говорил, а древние римляне знали толк в благородстве. Сидя в ложах своих и лицезрея всю подноготную скота – в который превращает раба алкоголь, им и в голову не приходило напаивать рабынь, ибо зрелище это не выдержать даже извращенному древнему римлянину, понимали они.

Ты была не уровне полуфабриката. Боже!, тихо про себя при виде смазаного лица и дергающейся головы, тихо застонал я и поднял два пальца в виде в буквы V, с которой начинается имя твое. Куда Ирэн тут же бухнула водки с пивом. По мере твоей готовности процедура неоднократно повторялась. Ирэн, чисто по женски, из сострадания, время от временя брала мою руку в свою… Дальнейшее известно. Разворошеный под утро словно муравейник дом на 22 – второй, полиция, и ты, во всем своем блеске и нищете. Знаешь, что спасло меня от копа? Фраза из трех слов. Рука, уже было потянувшаяся за наручниками, зависла по пол дороги. Коп вспомнил свою любовь, кто знает?

Что это было? Амок? Мираж? Климакс? Наваждение? Истерика мужика, которому не дала баба? Любовь, которая встречается раз в жизни и о которую вытерли ноги? Предали осмеянию? Глумлению? А может это был мираж?

«Дым рассеялся – и они расстаяли!» – молвила королева Елизавета Английская, и испанские галеоны исчезли в морской глубине. Тебе никогда не доводилось наблюдать это чудо природы? Оно возникае внезапно, словно привидение где – то на самом краю бескрайней пустыни, там, где небо сливается с землей, фантасмагорическое видение пальмовых рощ среди оазисов плещущихся вод манящих и зовущих своими сиренами тебя, страждущего путника и обессиленого скитальца, опрометчиво пустившегося в дальний путь. Ты явно не рассчитал свои, более чем скромные силы, сбивающий в кровь ноги, гонимый жаждой, палимый лучами одиночка, бредущий из сил последних посреди выжженого пекла, спотыкающийся, падающий, ползущий, карабкающийся и словно червь извивающийся путник. Рука протянутая твоя, дотянувшаяся среди райских кущей до плода наткнется на сухую верблюжу колючку, уныло и одиноко раскачивающуюся на ветру посредивыжженой солнцем пустыни.

Человеку свойственно вспоминать. Где – то слышал, что когда ты думаешь о ком – то, то и он, повинуясь неким флюидам невидимонеслышимым думает, ну ладно – хотя бы изредка вспоминает тебя. С некоторыми я до недавнего времени перезванивался и слышал в ответ: «Ты не поверишь, дорогой, но я только о тебе подумала…», я конечно не особо верю, но эта ложь из категории простительных, почти святая, каждому хочется, чтоб о нем, думали, вспоминали, мечтали, и скажи что не так? Проклятое время стирает, размывает лица, образы, черты, некогда дорогие и любимые, воспоминания эти очень светлые, интимные, потаеные, ни с чем ни сранимые, греющие душу. Ну и как же мне вспоминать тебя, а? Да лучше никак совсем, вот как! А ведь я к тебе неплохо относился, чего уж там. Знаешь, нет такого мужика, которому бы не дали по морде, это нормально, так и быть должно – непереносима оплеуха, пощечина, синяк рассосется, отпечаток же ладони женской будет гореть вечно. Гримаса судьбы в том, что получен он от человека, к которому я испытывал ни с чем не сравнимое чувство, страсть, наваждение, манию, перешедшую в болезнь… и ведь не ответишь ибо словно ребенок малосильный или старик уже совсем обессиленый.

Всё написано хаотично, разорвано по времени смыслу, содержанию, не могу сосредоточиться, сконцентрироваться, да и не хочу и не надо, к чему?, спрашивается, это мое внутреннее состояние, из которого пока выйти аж никак, стало так тому и быть. Прошел месяц всего, слишком ничтожно мало, чтобы прити в себя, говорят, когда ты теряешь близкого человека, хоронишь его, то к жизни возвращешьмя неизвестно когда – если вообще возвращаешься. Я ж и говорю, понадобится время чтобы вытравить, стереть, забыть, усилия мои титанические не пропадают втуне, но опять, же, эти встречи случайные которых не избежать, каждая из которых будет тупой болью отдаваться в сердце твоем.

Карловы Вары. Незаметно прислушиваюсь к одной давно позабытой речи, на которой общается между собой група южан. Слова их доходят как – будто сквозь вату, с опозданием, словно продираясь сквозь годы как человек продираеся сквозь лесные дебри. Прошло столько лет, но память встрепенулась, отреагировала, причем моментально, вспомнила, правда далеко не всё, но тем не менее, правда сказать уже ничего не могу, язык омертвел, вместо греческих выскакивают испанские, один язык заменил собою другой – не убил, просто занял место пустующее, но не совсем как и не до конца самого – так же как в жизни мужчины женщина занимает место другой женщины, а в жизни женщины один мужчина сменяет другого, а у тех и других вместе взятых одна любовь сменяет другую, в чем жизнь наша и спасение, иначе мир давно бы перевернулся, превратился в скопище сумасшедших, захлебнулся в слезах боли, задохся и оглох от крика отчаянья, наше спасение в том, что инстинкт жизни перебивает самое глубокое и сильное из человеческих чувств дарованой природой людям, и они перестают ими быть.

Закрываю глаза. И ничего не выходит. В смысле воображения. Я пытаюсь представить себе женщину к которой у меня чувство и хоть как – то, хоть что – то, прочувствовать. Но ни хоть как – то, ни хоть что – то не прочувствуется. Я прикасаюсь, вдыхаю, перебираю, целую, едва видимо, слышно, нежно, и – ничего. Словно между нами стекло. Толстое, матовое, непроницаемое, загородившее, похитившее у меня целый мир. За котором я словно на необитаемом каменистом острове, сердце мое и душа уподобились прибрежному, омываемому холодными океаническими водами равнодушно бьющиму по аморфному, бесполому, лишеному чувств человеческих камню, в которое я превратился без женской любви, без тебя.

Время от времени они встречаются лицом к лицу в тесном брайтоновском мирке, мужчина и женщина. Взоры их равнодушно скользят мимо и они проходят в лучшем случае удостаивая друг друга небрежного кивка. Между тем эта безразлично – равнодушная женщина самый близкий и дорогой, не считая сына, безразлично – равнодушному мужчине. Про женщину не скажу не знаю. Но они проходят и будут проходить, хорошо, что не расплевываясь, мимо, ибо так уж устроены люди – самые страшные, кровавые, незаживаемые раны нам наносят самые любимые, родные, ненаглядные, близкие… Человеческие отношения строятся тяжко, годами, если не десятилетиями, буквально по крупицам – рушатся же в миг один от поступка, слова, жеста, взгляда, собираются в течении жизни – разбазариваются за ночь. С уходом друг друга в их жизнях образуются зияющие пустоты, которые со временем заполнятся, хотя нет – некоторые не заполнятся как никогда так и никем и ни чем.

На закате жизни судьба сведет меня с другой женщиной. Так уж суждено, и ничего с этим не поделаешь. Рука моя окажется единственной протянутой навстречу которую она благодарно примет. Они встретятся и будут хранить тепло друг друга даже тогда, когда одна из них бессило обмякнет.

Прошло пол года. Не просто – абсолюной трезвости. Затворничества. Зализывания ран.

Боль не ушла, оказывается она просто копила силы и выжидала часа своего, а я ведь так надеялся, мотылек легкомысленый, а она просто спряталась, затаилась, играла мо сной в кошки – мышки, все эти бесконечно долгие дни, недели, месяцы с тем, чтобы растерзать и рвануть с новой силой, ударить но ногам, заходивших ходуном, сердцу, бешено заколотившемуся, дыханию сбитому, коже покрывшейся испариной, мозгам ничего не соображающим при виде одиноко идущей навстречу знакомой фигуры. Да, но и тебе кровь прилила к лицу, ах, всему виной сок морковный, кто бы подумал…

Ни с того ни с сего рука рванула, непроизвольно, судорожно, независимо от воли, или что там от нее осталось, крышку телефона. Ты вначале не сообразила, затем, мне показалось?, обрадовалась. Мы поговорили так, ни о чем, но ты не бросила трубку, я не бросил, значит есть на свете кой – какая правда жизни. Внезапно, так же повинуясь некой силе неведомой, выскочил на улицу зная, сейчас я увижу, я не мог тебя не увидеть – и вот локоны твои на ветру развевающиеся, я не мог их не увидеть – это стало выше меня.

Замкнутое пространство располагает к общению. В одиннадцать вырубается свет. Сон не идет не только мне. Лучи прожекторов смотровых вышек зайчиками прыгают по потолку разбивая ночные сумерки в которых каждый занят своим – курит, глазеет разноцветный ящик, ведет неспешные беседы за жизнь. Которые никто не ведет на воле.

Нельзя сказать, что мы закорешились, уж слишком разные люди, хотя в дальнейшем и имели небольшое дельце в Польше, с которого соскочил при первой же возможности, но об этом не здесь. От вынужденого безделья и нечего делать повадились, помимо шахмат, играть в игры детские. Столицы или имена разные, или писатели, ну вы поняли, сами небось из детского возраста не вышли, да мы всегда в нём, до доски гробовой, чего уж там… Москва – Амстердам – Мехико – … Послушай, понизив голос, как – то молвил ночной собеседник, когда речь в который раз зашла о женщинах…

«Мы их не расстреливали. Это была бы для них слишком легкая смерть. Мы их рубили саперными лопатками. Причем делали это как можно медленнее, как можно мучительнее. Чтобы видеть, как тело испускает дух, агонизирует в предсмертных муках. А когда пленных проводили через выжженные села, местные жители пытались сделать то же самое голыми руками».

Сон не шел, абсолютно, вот как сейчас, в третьем часу, и уже не придет. Бесшумно шаркая подошвами медленно вдоль и поперек меряю камеру время от времени поглядывая на соседа, тихое дыхание которого едва доносится с нижней койки. Спокойное, умиротвореное, чисто вымытое лицо обычного, вроде красноармейца 43 – го, рубящего тупой саперной лопаткой безоружного пленного, жителя мирного, меня самого. Да, и меня самого, но узнал я об этом только сейчас, спустя годы в STURBUCKS за чашкой капучино, от тебя и узнал – ай умничка!, ничем себя не выказал, виду не подал, не сорвался – нельзя мне, словно саперу по минному полю густо усеяному без миноскателя идущему ошибиться, дойти надобно во что бы то ни стало, но до конца самого – только глаза отвел чтоб ты в них нечто не увидела, не смотри в глаза собаке, псу бешеному, зверюге смертельно подраненому.

Она прошла на расстоянии вытянутой руки с кавалером. Столик недалеко от оркестра, я, Лёха, две дамы. И ты, продефилировавшая рядом с кавалером.Три месяца минуло с тех самых пор как ушел в никуда от женщины которая застила собою весь белый свет, а вот взял и ушел. Прошла бездна времени и я спрашиваю себя в раз который, как возможно такое, почему ты бежишь словно от чумы от человека без которого еще вчера не мыслил жизни. Буквально и в прямом смысле этого слова. Расстанься мы раньше, и я бросился бы в канал, занемог надолго в дурке, но вот нечто переворачивается вверх тормашки и я ухожу, нет – убегаю сломя голову, но вот – ты прошелестела мимо, всего – то навсего, с кавалером…

Ночью той в доме том прежнем руками голыми разломано было всё, что невозможно разломать руками голыми, ножом простым кухонным изрезано всё, что невозможно лопаткой саперной. Я таки дождался ее. Затем мы еще встречались дважды. Спустя годы и десятиления. Скелет этот из своего персонального шкафа я заберу с собой. Как унесу ночную исповедь – признание случайного собеседника по блоку 3-А в городе, откуда полыхнула Вторая мировая. «Не трогайте их, они такие же как и вы, только переодетые», – предостерегал бесов Мефистофель, готовящихся ринуться в бой против ангелов. Кто я – ангел кроткий, в жизнитравинки не сорвавший, или демон с переналитыми кровью глазами, готовый растерзать любимое существо? Ревность, это что, как, откуда берется чувство это испепелящее страшнее которого природа не выдумала ничего, терзался и мучался вопрошая себя при прыгающих бликах – зайчиках на выпуклой сводчатой поверхности каземата в ночной тишине лишь изредка нарушаемой специфическими шорохами, почему выворачивает нас, рвет наизнанку болью дикой, почему сатанеет, разум теряет, да он скулит просто, щенку малому уподобляясь, то, что было человеком раньше.

Сейчас мне известен ответ на этот опрос. Знай же и ты.

Повторно грохнуло меня в Киеве, хотя и знакомы то были всего ничего. Обидчив крайне к сожалению моему величайшему, раним вроде как – лучше б оно наоборот. Жизнь сволочная, вот и черноротый оттого, как выразилась знакомая одна (опять же бывшая) так не будешь же навроде ивы плакучей, когда на месте ровном тебе в душу норовят плюнуть. Неужто не доходит, элементарного не понимают, что нельзя так с собакой даже, что за тупость удивительная такая… ты что – то ляпнула такое, чего ляпать аж никак непозволительно, а я возьми и – заткнись. Ненадолго, недели на две так. Цельных недели две из жизни вычеркнутых – гигантский срок!, помереть можно, правда затем лицо некое третейское намекнуло так осторожненько, что мол особа как бы в недоумении некотором, как бы не против, то есть как бы за… Да мы люди не гордые, да мы завсегда за! И ты, простак этакий, броду не разведавши, рванул, стремглав причем, по эскалатору, доверху… а ты спускалася как оно в случаях таких и водится донизу. И тут взгляды наши встретились и пресеклись даже, ты даже от неожиданости отстранилась от него… это было на КЛОВСКОЙ, сейчас ты там уже не работаешь, еще бы, краля такая на КЛОВСКОЙ какой – то, теперь ты в самом месте шикарном в роскошной конторе самой что в двух шагах от памятника предводителю с булавой высоко над головой поднятой, подле которого годы спустя мы встретимся в раз наш последний, ты обовъешь шею мою руками своими и поцелуешь так, что у меня закружится голова, затем мы присядем в заведении что на спуске и долго будем рассматривать некогда родные черты с тем, чтобы затем позабыть их навек.

Затем лица наши сблизятся и мы начнем вдыхать друг друга, как тогда, на Подоле, когда ты шептала: «Запах, я люблю этот запах…», ведь мы без ума от этого, в самые ноздри бьющего запаха, аромата присущего только одному, рядом сидящему существу с чисто вымытой белой кожей безо примесей всякой химичекой дряни. Мы тыкаемся друг друга носиками слепо словно новорожденые котята и что – то бессвязно лепечем, затем я беру твои пальчики в свои и начинаю их покусывать, самые что ни на есть кончики, пристально вглядываясь в глаза, что напротив, которые всё суживаются и суживаются, словно у кошки. Но это, как и многое чего другое, произойдет годы спустя, а пока – а пока вы спускаетесь, я же соответственно подымаюсь, что – то происходит с глазами моими, в которых богомольная старушка там же, на МИНСКОЙ увидела нечто нехорошее, страшное даже, грозящее – она вырвала меня из толпы хватая за рукава и стала просить, требовать, умолять, мелко – мелко осеняя беспрестанно крестным знамением. Затем, затем я очнулся поздно, очень поздно. В померкнувшем было сознании начало чего – то там проясняться. Да, вот здесь, около пустой бутылки это произошло в первый раз, ну почему же, похвалил память свою, отчего же, прекрасно помню всё, затем провал, и снова – словно молнии вспышка при выде стула опрокинутого, Боже, так это произошло здесь и так между мною и существом тонконогим этим, затем я тянусь к недопитому стакану и свет утренний меркнет в глазах спасая разум мой.

Мы никогда не возвращались к этому, ни разу, да и зачем, странно, ревность, изорвавшая меня буквально в клочья словно испарилась, исчезла, расстворилась, канула в небытие будто ее и не было чуть ли на следующий день. Тогда почему она непрестанно терзает годы спустя по отношению к другой женщине?C чувством этим жить нельзя, но ведь жив же я и даже строки эти роняю, руки мои не дрожат как и не частит пульс и дыхание не сбивает и не кроет испариной кожу в день и час тот, когда ты принадлежишь другому. Живое воображение, фантазия, рисует все как на ладони в подробностях наимельчайших, но я спокоен, застывший мужчина с застывшим взглядом и непроницаемым лицом.

На всю оставшуюся жизнь память не загасить, да и ни к чему это, так, баловство одно, вздор чистый, детство неисправимое, гимназианство, ей Богу, за самого себя стыдно, но если ее, поганую силой не прихлопнуть – очень может статься – она прихлопнет тебя самого. Не позабыв перед тем, как накрыть плитой могильной, крепко – накрепко пристукнуть крышку.

В ещё Аргентина была и Боэдо было с исчезающнй вдали фигурой неспешно бредущего худенького, беленького, невысокого, одетого прилично человечика, херувимчка, такого всего из себя чуть ли не воздушного, одухотворенного, прозрачного и из себя светлого… в номер которого через несколько суток своим ключем открыв двери войдет тихо хозяин, высокий такой, здоровый и черноусый, присядет удивленно и уставится молча на распростертое тело безжизненно распластаное лицом ниц на кровати неприбраной. Вздохнет затем горько так, протяжно, понимающе и сожалеюще, совсем как Милан на мансандре, что прямо за собором Святой Магдалены и перекрестится, тихо что – то про себя шепча.

Знал ли я тогда, тогда и тогда, что такое ревность есть? Нет, не знал.

Привет. Привет! Как дела? Да ничего, так себе, жить можно. Давно был в (называет гадючник)? Вчера. Ну и как? Да как всегда. К тому же пьян был. С Мишей в (называет другой гадючник)? Та не (после некоторой паузы), с проституткой. Так что, с ней и напился? Ага.

Ты позвонила более чем после полугодичного перерыва. Весь день бродил по бодворку словно вываляный в грязюке, потеряный, одинокий, опустошеный, думая о тебе. Постоянно думаю о тебе. Надеюсь скоро это безумие закончится. «О чем ты думаешь, когда часами не высускаешь из рук отбойный молоток?», интересуется формен. Знал бы о чем – забрал бы молоток. А ты вот взяла и позвонила. Более чем после полугодичного перерыва. Почувствовала?

И за что только наказание это, скажи? Но, как всегда по жизни этой, худшее нас ожидает впереди. Вынести это невозможно никак, но нет ничего такого, чего б не вынес человек.

Мы сидим себе как будто не стряслось ничего, хотя с тех про прошло сто лет. Вечность прошла. Каждый прожитый день уже давно превратился в вечность, унылое однообразное чередование брешей, пустот, никому не нужных, не приносящих радости бытия смены дня и ночи.

Время от времени я срываюсь, живое свидетельство того – что не подох ещё, ну вот как вчера, к примеру, но это не приносит ни удовольствия, ни успокоения, ничегошеньки – напротив. Зачем мне это, скажи. На день следующий меня всего внутренне разбивает. Я вымучиваю день этот с одной только мыслью. Поскорее добраться до своего верного друга и товарища чипин – гана и ухватив литое тело покрепче давить, давить остервенело без края и конца гашетку до боли, онемения, до судороги в пальцах.

Странно, но у меня выходит общаться с тобой. Не ожидал. Правда, это совсем не то, что было в начале карьеры многообещающей знакомства нашего, ну да ладно, не по Сеньке шапка оказалась. Ничегошеньки в душе твоей так и не проснулось, так и не шевельнулось, не содрогнулось как и не ужаснулось содеяному – калечению человека осознаному, а вот тут нате, возьми и позвони.

Пожалуй ты уже добралась домой. Теперь это несколько ближе, на 15 – ю. Сейчас самое время любви и между вами происходит то, что обычно и происходит наедине между мужчиной и женщиной. Любовная прелюдия, взаимные сексуальные знаки внимания, то да се, стон твой протяжный в крик соития преходящий, лицо искаженное гримасой оргазма, тело бьющееся в судороге любовной – всё планом крупным перед глазами самими. Да вот же я, странно, что ты меня не видишь, как обычно ногу за ногу забросивши курю равнодушно молча рассматривая вас словно рыбок спаривающихся в аквариуме. Теперь я буду всегда с тобой, третим лишним, каждый раз тебе являться будут эти глаза смертельно подраненого животного, такие больные – пребольные они будут всё приближаться и приближаться и в минуту ту самую, когда рот твой раздерется и забьется тело – ты зажмуришься и закричишь не в силах вынестиукор их. Буду присутствовать незримо, буду чувствовать, вот как сейчас, когда в душе моей – впрочем, это не важно, только не исчезай, только не исчезай, ведь мы же договорились, иначе я так и останусь неотомщенным.

Упущения некоторые как и умолчания далеко не случайны. Нет, не потому, что я боюсь обнажиться до конца или щажу тебя или себя, нет, дело в том, что я щажу одного еще совсем молодого человека которому суждено читать строки эти я не хочу, чтобы ему стало страшно, чтобы он возненавидел женщин, чтобы жил с болью за отца, да много чего я не хочу… Но тебе, лично и персонально я шепну на ушко в обязательном порядке как и загляну в глазища и ты отшатнешься, тебе станет страшно и больно обязательно и непременно, если ты конечно существо живое с кровью пульсирующей в висках, а не тварь бессовесстная, о нет, ты – человек, а поэтому ты – отшатнешься!

Палач и жертва. Оба согласны на условия. Любые. Сценарий и сюжет будут расписываться годами. В тиши зрительного зала прозвучал лишь первый аккорд, сыграна увертюра, перевернут первый лист партитуры «Нескончаемой пьесы для двоих длиной в жизнь» в исполнении актеров, роли которых – берегись, предупреждаю заранее, это сейчас ты в роли кота, а я следовательно мышки, но придет час, и роли наши поменяются с точностью до наоборот. Ты ведь, друг мой, враг мой, женщина совкусом, воображением, шармом, да и не без порока, тебе понравится, более того – будешь в восторге от изысканой красоты отношений любви – ненависти палача – жертвы, места которых будут меняться в зависимости от обстоятельств. Весь наш роман ещё впереди. Всё будет так, как предопределено руцей Божей. Иначе я потеряю веру в Него. Ты – тоже. Иначе – зачем я? Во что превратится душа моя заблудшая, страдающая и мечущаяся не имея ни покоя, ни услады, ни любви, ни привязанности – ничегошеньки, кроме пустоты, хаоса и отчаянья, забирающих меня всё больше и больше, превращая в пустую, выпотрошеную оболочку, в чем страшно признаться даже самому себе.

4. «По силе половой инстинкт уступает только инстинкту жизни»

Париж, 22 – го ноября 1787 года.

Hotel de Cherbourg, rue de Four Saont – Honore. «Я был на пороге одной из тех железных дверей, когда мой взгляд упал на особу женского пола. Поздний час, костюм ее, внешний вид, не оставляли сомнения в том, что она проститутка. Я посмотрел на нее. Она остановилась, но не в обычной вызывающей позе, а с видом соответствующим ее наружности. Это соответствие меня поразило. Ее застенчивость поразила меня и я заговорил с ней».

Наполеон Буонапарте, 18 лет, 3 месяцев от роду. 31.12.2007. Майами. Пляж. Пальма. Солнце. Океан. Топчан. Одиночество. Дичайшее. Плюс 82 по Фаренгейту. Разница с Москвой восемь часов. С Украиной семь. Слежу за временем. Ближе к четырем звоню любимой женщине, затем другу. Ближе к пяти сыну, затем другу. Затем метаться по пляжу ненавистно одинокому. Зачем я здесь? Почему? Забыл, потерял что, в этой Богом забытой Флориде?

Это называется ностальгией. По грязи, снегу мокрому под ногами чавкающему, небу серому хмуро холодному, метро толчее, подъездам обшарпаным, харчо без мяса, обману, хамству… но главное – по любимым, дорогим и близким, общению, пьянству, распутству… в Москву, в Москву!

Москва. Шереметьево два. С тех пор минуло пять лет. Мы не виделись пять лет? И я не умер? Пять лет не видеть женщину, которую немыслимо оставитьна пять минут! Вечность, пропасть длиной в невосполнимо пустые годы одиночества без женщины стоящей в жизни особняком, сразившей враз, как никто другая, целиком и наповал, печальную несостоявшуюся любовь к которой я несу как несут крест нательный свой – не на вынос, молча, потаенно, интимно, глубоко в себе спрятав от глаз посторонних.

Мы сидим друг против дружки в каменом гроте, что на противоположной от военного санатория стороне канала. Бехеревка, кой – какая снедь. Беседуем. О чем, на второй день знакомства? Внезапно, перехватив взгяд, а может взгляд и ни причем, а может его и не было вовсе взгляда никакого и в помине, скорее всего да так оно и было, лицо твое заливает краска, а на глаза, прекрасныетвои такие, навернулись слезы. О, Игорь, это было так грязно… Ну что ты, дорогая, шепчу покрывая поцелуями глаза, полные набежавших слез сладких, ведь то, что происходит между мужчиной и женщиной которых озарило взаимно не может быть грязным, низменым не может, постыдным, дурным, распутным… Души наши, потянувшиеся в одночасье навстречу, разве были они помыслами грязными отягощены как и тела в любви содрогавшиеся, лица просветленные, глаза пожирающие, дорогая, неужели бесстыжи были и они? Влеченье наше чувственное, противиться которому сил никаких как и всему, что между Адамом и Евой наедине происходит, что сутью жизни является и освящено веками, грешно разве? Крик мой словно предсмертный в тиши ночной и твое: «Тише, тише, ну нельзя же так…», постыдны неужели как и то, что каждый раз мы умираем в объятьях и воскресаем, чтобы умереть вновь и вновь… нам страшно умирать и мы криком мир оповещаем кусая губы и лица пряча в лицах друг друга…

Тебя все нет и нет и я начинаю тихо нервничать. Как всегда в таких случаях внутреннее беспокойство и напряжение выражается в непрерывном курении перемежающимся маятникообразным хождением туда – сюда взад – вперед с метанием злобных взглядов – бликов на здоровенный будильник что на фронтоне банка что на углу в месте пресечения нескольких улиц, по которым словно прожектор в ночи беспрерывно шарит мой голодный взгляд. Я знаю, ты придешь, не можешь не прийти, иначе я буду маячить там, под будильником что фронтоне и пресечении вечно, превращусь в Летучий Голландец, достопримечательность местную, ты знаешь об этом и поэтому придешь, не можешь не придти. А, наконец – то, оборвалось где – то в глубине груди сердце при виде спускающейся со стороны Старого города фигуры, и я в раз который жадно затянувшись фирменым щелчком отправил окурок словно мяч баскетбольный по дуге высоченной в бак мусорный что через изгородь.

Мы одарили друг друга улыбками всепонимающими, теми самыми, которыми встречают друг друга собирающиеся вместе провести время случайно встретившиеся мужчина и женщина, вынашивающие относительно друг друга некие свои, неведомые другому потаеные планы. «Эх чорт, уж больно хороша…» скорее тоскливо пришло в голову при внимательном рассмотрении дамы в элегантном вечернем туалете поближе «… ничего у тебя, парень, скорее всего, не выйдет» – и поднял в победоносно – призывном кличе руку. Эй, такси! ИМПЕРИАЛ!

Натужный шум мотора, короткий рывок в гору, и перед нами распахивается массивная дверь заведения, как на меня – лучшего из многочисленых собратьев подобного рода что в сказочных Карловых Варах. Тот самый случай когда форма соответствует содержанию. Причем стопроцентно. Роскошно все, включая немногочисленых посетителей. На мне легкий летний стального цвета в перемежающуюся узкую и широкую полоску французский костюм, галстук – бабочка, штиблеты соответствующие случаю, да и сам, чего уж там, недурен собою. Дама? «Смотрю, Игорь на тебя с дамой, и аж завидно. Никого по сторонам не замечаешь, за километр видно, что влюблен без памяти. Знаешь, это я тебе, как женщина скажу. Красивее чем она, в жизни не встречала». Ну, если уже сама Маша, деваха об которую не один взгляд обломал, такое заявляет…

Спустя десять лет, в таком же шикарном, полупустом, при свечах, ресторане что на Новом Арбате сидели друг против друга он и она. Отужинав, вышли на безлюдную, холодную, зимнюю улицу. Она взяла его под руку и они медлено побрели в сторону Смоленского, сели в припаркованую машину, и долго молча курили каждый думая свое. Затем он что – то спросил ее, странно как – то, в вопросительно утвердительной форме. «Знаю», коротко ответила она. Тогда он обнял ее поцеловал в губы. Так же как и тогда. Сильно и отрывисто. Затем она взяла себе и уехала, он же: вошел в гостинницу, кивком поздоровался с швейцаром, поднялся в номер, включил свет, и не снимая пальто снял телефоную трубку…

День первый

«Девушки модельной внешности скрасят ваше одиночество»

27.01.2008. Ближе к ночи.

– Детка, привет, ты не занята, можем поговорить?

– Да, конечно, нет проблем.

– Прекрасно. В таком случае напоминаю о себе (напоминаю).

– Да, дорогой, помню конечно.

– Так я подъеду…

– Жду (дает адрес), у дома перезвонишь.

Это недалеко, в пределах Садового. Сигарета, стакан, мотор! Минут через двадцать водила перезванивает.

Требования мои просты и непритязательны. Рост, вес, цвет… интеллигентность, улыбка… а важное самое – понравиться должна, вот что! Также как я ей.

Первым делом западаю на ноги. И вторым и третьим. Открытые лодочки на высоченных шпильках, бриджи белоснежные, живот оголеный переходящий в грудь пелериною полупрозрачною полуприкрытою и так же плавно в головку прелестную с прядями белокурыми на плечи ниспадающими… «Ну что же ты…», донеслось из врат Рая, и узкая ладошка привычно скользнула по отвороту пальто, «Раздевайся, проходи…».

Черный концертный фрак. Белоснежная манишка. Бабочка. Штиблеты лакированые. Рояль, из которого маэстро извлечет божественную мелодию достойную самого Создателя. Застывшая тишина зала взрывается апплодисментами. Маэстро застывает в благовейном полупоклоне. Туш. Цветы. Поклонницы.

Пляжные до колен трусы. Босы ноги. Маэстро с перекинутым через плечо рушником энергично растирает предварительно разогретые в горячей воде руки. Настраивается, концентрируется, собирается, вводит себя в раж. Через минуту – другую маэстро извлечет божественую мелодию из нагой девушки возлежащей перед ним.

Отбрасываеся полотенце – резко, порывисто. Маэстро приближается к драгоценному инструменту и начинает священнодействовать. Изначальные пасы его легки и поверхностны. Легчайшие движения самых кончиков пальцев волос касающиеся далее до стоп и в порядке обратном так же. Каждый пас сопровождается фирменым щелчком. Постепенно меняется ритм. Правая солирует, левая аккомпонирует. Усиливается давление. Ускоряется темп. Меняется направление. По часовой, затем против. Девушка разогрета, увертюра закончена.

Левая массирует шею, правая занята спиной. Никаких мазей, никаких ойлов. Обрабатываются ноги, руки, спина, ягодицы – обрабативается всё! От притока крови тело визуально меняет окраску. Маэстро начинает импровизировать. Широкие, круговые, размашистые движения чередуюются с вращающими, пилящими, дробящими, вибрирующими… Lento, allegro… Комната наполняется специфическим запахом. Опьяненный дурманом юного тела маэстро наклоняется все ниже, девушка потекла…

Приподымается ножка, одна рука перебирает пальчики, другая занята голенью. Затем другая. Бедра. Ягодицы. Спина. Шея. Вместе все и порознь. Затем в ход идут губы. Затем девушка переворачивается и все происходит в той же последовательности, но гораздо быстрее. Du bist gail – а ты похотлив, сорваным голосом удостаивает похвалы чешская школьница Маэстро и он берет ее тут же, прямо на столе.Всяк раз по разному.

Ввиду отсутствия массажного стола все выше описаное происходит, с некоторыми поправками и неизбежными варациями, стоя, но! по накатаному сексуальному стереотипу. Где – то скомкано, торопливо, не по протоколу, словно в первый раз в первый класс. Но ведь у нас вся ночь впереди. Куда спешить, скажи?

Запахнувшись в полотенца восседаем друг против друга. Выпиваем, закуриваем, чего там. Первое напряжение спало и я откровенно любуюсь ею. Есть чем (кем). «Нравлюсь?». «Не то слово… иди сюда…». Она идет и укладывае ножки мне на колени. Пьем до дна!

Пришла пора драйва. Грубо, на грани фола. Алкоголь в перемешку с виагрой зверят в самом лучшем смысле этого слова. Любовь это не нежное пиликанье скрипочки, а торжествующий рев кроватных пружин! В жизни нет никого и ничего кроме меня и этого, волею случая, оказавшегося подле динноногого существа с ниспадающими прядями, в которые я зарываюсь лицом стараясь запомнить запах их, аромат. Едино родного и близкого, заменившего мне этот хмурый московский зимний вечер мать, дочь, жену, подругу, любовницу, друга, товарища… нет никого роднее и ближе. Нет никого роднее и ближе. Спаси. Выслушай! Но мы еще так мало знакомы. Нагота и близость твоя будоражит кровь, туманит мозги, путает мысли. Я возьму тебя так тихо и нежно, как никого и никогда… мы лежим откинувшись на подушки обопрев руки под головы рассматривая друг друга. Затем смыкаемся в объятьях. Моя голова покоится на твоей груди. Тихо так, покойно. Я спасен.

После полутора лет скитаний по Греции я вернулся. Устал смертельно. Не увидеть сына означало умереть от тоски и горя. Жена открыла дверь и ни слова не промолвив вернулась в комнату. «Здравствуй папа…», робко подошел к незнакомому дяде вытянувшийся на голову малыш. Еще какое – то время я держался, затем закрылся в ванной. Снопом повалился на холодный кафель. Одинадцатиэтажный дом кирпичной кладки содрогнулся от рыданий. Скажи, как жить дальше, когда к тебе поворачиваются спиной, когда тебе так одиноко и горько.

После двух лет скитаний по Германии я вернулся. Отсидев какое – то время в тюряге. Без гроша в кармане. Длинное пальто, кепи, высокие шнурованые ботинки. Седая борода. Мальчик резвится в снежки в считаных метрах за деревьями и не узнает папу. Тот, глотая слезы, прячется за деревом. Затем дружок обращает внимание на странного дядю, прячущегося за деревом: «Папа, это ты…».

После трех лет скитаний по Южной Америке я вернулся. Жена забрала сына и ушла к матери.

После скитаний по Чехии я вернулся. С проданого жилища вывозили мебель.

Водяра. Жратва. Долго, очень долго, раздумывая о чем – то, держу в руке стакан с омерзительно пахнущей жидкостью. Затем – выливаю в раковину.

Областная психушка. Валера отсыпает горсть таблеток, на остальное выписывае рецепт.

С окна открывается чудный вид на парк. Золотая осень, верхушки деревьев слека тронуты желтизной. С улицы доносится шум. Гашу себя. Тело обволакивает странная тишина. Ты словно находишься в чреве. Листва заиграла необычайно яркими красками. Исчезло все. Нет сил ни на что. Нет сил перевернуться, встать с кровати, нет сил жить. Как я буду жить дальше? Буду ли вообще жить? Нужно ли мне жить? Для чего мне жить?

Стопы наши утопают в толщине ковра. Два любящих, преданых друг другу существа лениво перебирающих ногами. Время неудержимо клонится к рассвету и ближе к утру сказка закончится. Сказочный принц превратится (подскажите), а принцсса соответсвенно в шлюху и проститутку. Но это будет потом, а пока, а пока я увлекаю принцессу за собой…

Утро. Она еще спит. Она лежит на спине и я внимательно рассматриваю ее, словно пытаясь запомнить. Мною овладевает желание. Пока я раздумываю, она, словно почувствовав взгляд мой, просыпается. Какое – то время мы смотрим друг на друга. Затем она встает, запахивается в полотенце и уходит.

«Приходи еще…», притягиваю, целую в оголеное плечо. За спиною сухое клацанье замка напоминающее контрольный выстрел в голову. Хочется плакать.

Примерная смета расходов порядка 500 – 600 баксов.

День второй

«Приходи ко мне мой котик, покажи мне свой животик. Я когда его увижу, поцелую еще ниже»

Софи. Станция метро БАРРИКАДНАЯ. Возраст, рост, вес, цвет волос, сексуальные предпочтения…

28.01.2008. Ближе к ночи.

Честно говоря запал я на нее как кур во щип. Перекликиваю железяку и предо мною возникает предмет временного обожания. Предмет снят под углом снизу вверх. Ближняя ножка приподнята и упирается в поручень, талия изогнута (выгнута), головка повернутая ко мне лично словно вопрошает призывно: «Ну где же ты, Игорек?!..».

Проходи… Ну слава тебе, она, она самая. Господи, спаси и помилуй! Дай сил выдержать такое! Ну все. Готов. Спекся. Мама дорогая! Кто ж ее такую выточил? Но делать нечего. Поздно бить отбой. Раздеваюсь. Прохожу. Странно как – то. Кровать, правда достойная, ничего не скажешь. Правда рядом пусто, ни кресел – стульев, ничегошеньки. Я ж и говорю, странно как – то. По всему выходит сидеть будем на кровати. Лежать. А может стоять?!

Похоже меня не замечают в упор. Не видють, так сказать. Ну и делать то чего? Тут призадумаешься. Тут присядешь на край кровати достойной и притихнешь. До поры до времени, правда. Пока я то присаживаюсь, то как кот наяриваю кругали, дивуля продолжает заниматься поточно текущими хозяйственными делами. Похоже, озабочена чем то. Расстроена? Ну не будешь же лезть человеку в душу. Не партийная организация. Еще пошлет куда подальше. С нее станется.

Картина. Не Репина, сюрреалиста наших дней. На краю кроватки достойной сидит парочка Мартын да Одарочка дней наших окаянных. Мартыну уж годок какой, Одарочке на круг раза в три поменьше будет. Мартын покамест в одежинах, внученька в бикини за шпильках. Ваши действия, товарищ?!

Ну не будешь же ты, можно сказать человек в возрасте, дуралей старый и развратник, срывать сей дивный цветок удовольствий как некогда генеральшу на мусорке. Ой, тут подход нужен. Ой, тут Шекспиру делать нечего. Ой, да мы справимсяяааа. Ой, да нет таких крепостей, которые бы не пали перед большевикааами. Ой, да мы очарууууем. Ой, да мы завоюуууууем. Дальнейшие события развивались в точном соответствии с очередным бессмертным перлом человека прожившего в атмосфере нефти и газа. «Сроду такого не было, хотя всё было как всегда».

Оказывается, и кто б помыслить мог только!, новейшие технологии совершили революцию не только в области панельного домостроения и разедении бройлеров. Как далеко рванула наука и практика! Как безнадежно отстал дикий Запад! С чувством глубокого удовлетворения константирую. Ура! Мы впереди планеты всей!

Со стороны мы похожи на рыбаков, присевших в непогоду на лавочке, разве, что без удочек. Рыбаки сидят тесно и чинно прижавшись друг к дружке накрывшись одеяльцем. Когда одеяльце начинает сползать с рыбака – рыбка заботливо поправляет его, а когда одеяльце спадает с рыбки – то одеяльце поправляет уже рыбак.

«Ай да Сашка, ай да сукин сын!» – сам себя похвалил Александр Сергеевич. Ай да Григориус, ай да сукин сын! Недаром говорят, мастерство не пропьешь!

«Ты все делаешь правильно…», выдохнула крошка, когда мы уже начали выдыхаться. Правильно! Я иду верным курсом, товарищи! Едино правильным! Свистать всех наверх, всех тех кто не в ногу, кто сбился, попался на удочку, стал жертвой голосов, происков, диверсий… присоединяйтесь, присоединяйтесь, присоединяйтесь… и не только пролетарии…

Слишком хорошо, тоже не хорошо. Пора. Упаковка не дается, выскальзывая из влажных от выделений пальцев. Дюймовочка приходит на помощь и делает все как учили в школе. На какое – то мгновение замираем. Далее ловится ритм правильный который тут же переводится в неаправильный. От piano до forte, от pianissimo до fortissimo. На одной из таких иссиммо молочные зубки впиваются в кисть, а фарфоровые в плечо. Как всегда в таких случаях теряю сознание. Но ненадолго, не переживайте вы так.

Девушка слегка приподнята на подушке, ноги так же слегка приобнимают мой торс. Мы уже успокоились. На память приходит маркиз, да не тот, который Карабас, а тот самый с приставкой де – нашедший свой последий приют на груди у юной незнакомки. Делюсь, и слышу в ответ: «Ой, только не умирай на мне!». Прикидываю годы наши, и выходит – та, которую собираюсь осчастливить, еще далеков проэкте. Какие наши годы!

Руки его покоятся у нее на бедрах, ее – покоятся у него на плечах. Голова его уткнулась ей в плечо, ее – свободна и независима. Губы его перебирают ее волосы, ее – сомкнуты и неподвижны. Дыхание его горячо и прерывисто, ее – спокойно и умиротворенно. Замри мгновенье – ты прекрасно! Но жизнь сволочна и безжалостна. Непрестанно вертятся светила, в ритме безумном словно наперегонки мчатся стрелки часов. Предрасветная мгла закрадывается вглубь и преломляясь в бликах ночника отбрасывает непропорционально длинные, какие – то фантасмагорические тени. Он и она заинтригованы. Медленно вращаясь с любопытством рассматривают на стене танец теней своих. Затем останавливаются. В профиль.

Он опускается на колени. Голова его где – то на уровне живота ее. Затем ниже. Затем еще. Затем его голова возвращается в изначальное положение и нога ее обвивает его шею. Руки ее обхватывают его голову. Затем месторасположение ног меняется.

Затем встает он, а она преклоняет колени. Теперь ее голова где – то на уровне живота его. Затем ниже Затем еще. Затем действо замирает. Руки его обхватывают ее, волосы собираются в пучок и отбрасываются в сторону. Голова несколько приподымается. Ему нравится рассматривать ее лицо с закрытыми глазами.

Живот втянут, мышцы ног напряжены. Пальцы массируют мочки ушей. Через некоторое время голова его наклоняется и он что – то ей шепчет на ухо. Та отстраняется и открывает глаза. Словно пребывая в оцепенении, смотрит, затем он наклоняется вновь и о чем – то просит ее. Просьба выполняется и две настенные фигуры вновь сливаются в одну. Еще какое – то мгновенье, и как в пляске Святого Витта контуры его фигуры ламаются, она совершая судорожные, лишеные всякой логики непоследовательные движения, распадается, тело начинает бить дрожь и он обессилено падает на колени, две размытые фигуры вновь сливаются в одну.

Спать. Девушка прижимается своим тельцем и ее горячее дыхание обдает мою шею. Беру обнимающую меня руку в свою. Перебираю пальчики. Прижимаю к щеке. Постепенно дыхание затихает. Тихо доносится музыка, из приоткрытого окна ветер тихо колышет гардину. Чертик, намалеваный на китайском ночнике, подмигивает мне. Я отвечаю тем же и смеживаю глаза. Эрос наконец – то выпускает меня из своих объятий и передает Морфею.

Прихожая. Ритуальный поцелуй в оголеное плечико. Обещаю вернуться и долюбить. Девушка не возражает. Я приползу на коленях через океан, обещаю.

Направо, налево, и вот я уже на проспекте Космонавтов. Желудок схватила голодная спазма. Ныряю в первую попавшуюся на глаза забегаловку.

Примерная смета расходов порядка 500-600 баксов.

День третий

«Народ требует бухла, травки, баб и игрищ. Мы это ему даем»

29.01.2008. Ближе к ночи.

Звоню. «Как же, помню… прощебетали на том конце провода…укладываю волосы, буду через час. Перезвоню. В твоем распоряжении два часа, и будь любезен, приготовь (указывается сума, котрую предстоит приготовить любезному)». В выше означеное, у нас все по военному! время телефоно – дзинь! Буду минут через 5 – 10. Форма одежды шуба. Черная. Норковая. До пят самых.

Глаз – алмаз. На шестом чутье подхожу к трапу. Протягиваю руку. Из дверцы высовывается ножка в высоком сапоге, затем норковая шуба черная до пят самых с волосами платиновыми. Подхватываю сокровище на лету и несу словно дитя родное в гостинницу. Около лифта нас перехватывают аж два цербера. Церберы – гнусные слуги сталинизма с тоталитаризмом – интересуются, чем таким интересным будут заниматься молодые люди в нумерах. Я уже основательно загашен, надо же было как – то коротать целых два часа!, поэтому культурненько, так вежливенько высказал сатрапам всё, что накопилось в душе за долгие годы произвола, отсуствия демократии, и посягательства на личную жизнь. Затем вспоминаю НАЦИОНАЛЬ, ТАТЬЯНУ, и торможу. Не так, чтобы просить пардону, но торможу. Тут тебе не Америка, здесь климат иной!

Под шубейкой у сокровища блузончик пастельных тонов и такого же цвета шейный шарфик. Премило просто. Девушка оказалась не только со вкусом, но и с шармом. Если вчера меня встретила ледяная глыба, айсберг, верхушку которого титаническими усилиями сопоставимыми разве что с годами индустриализации и коллективизации вместе взятыми удалось растопить только ближе к первым петухам, то здесь – о! здесь у нас наоборот всё складываеся! Есть таки правда на свете белом! Сокровище закорешилось со слов первых. Кто сказал, что нет любви с первого взгляда? К барьеру!

Пиемо, гулямо, танцовамо. Совсем как в Польше. Пей до дна, пей до дна, пей до дна! На брудершафт!

Но я же не смогу заниматься сексом, взмолилось платино – норковое сокровище. А это мы еще будем посмотреть, и – хвать за приглянувшийся шарфик.

В углу пенала, именуемого номером гостинничным с окнами на МИД (200 баксов в сутки, охренеть!) какой – то доморощеный Корбузье взял да впаял зеркало, такое же тощее и худосочное как и кровать. Кому нужна такой кровать?!

При известном напряге фантазии, игры воображения, обычный канцелярский стул вполне может заменить собою ложе любви. Демонстируется высший пилотаж эквилибристики, джигитовки и даже жонглировки – наглядное свидетельство нехилого уровня физической подготовки участников действа. Форма одежды спортивная. Сапоги на шпильке да кокетливо повязаный бантиком пастельных тонов блузончик на тонкой шейке. Вышло очень даже романтично, а главное самое будет то, что без травм обошлось – вот что! Никто не зашибся, не ушибся и не убился. И даже стул не сломался!

Как мы тут развеселились. Как мы тут раздухарились! Расшухерились, распоясались, напились и в койку завалились! Ух!

После экстрима такого, я, надо ж понимать – человек в возрасте!, готовюсенький, можно сказать, в смысле готовый к употреблению дальнейшему.

Гулены вываливают в холл. Выпадают на улицу. Ночь. Темнота. Огни. В душе фанфары. Роднуля прихватила меня под мышку и кажется не собирается отпускать. По крайне мере до следующего вызова. У нас час – другой свободного времени. Заруливаем в заведение. Я как всегда голоден словно пес бездомный, да и на грудь давно пора принять, сокровище целомудрено воздерживается, ведь ей же еще предстоит заниматься сексом! Ей! А мне?! Сама мысль, что кто – то, где – то, когда – то, с кем – то, будет заниматься этим самым зловредным сексом, в то самое время, когда ты, всё еще отягощенный казначейскими билетами, будешь уныло мести штанинами Кутузовский, может свести с ума любого. Или, тут копай глубже – даже в могилу.

Звонок от очередного клиента. Официант. Счет. Улица. Мотор. Родное существо притягивает меня за шкирку, целует как в последний раз. Мерси буку. Фьюиить!

Мотор. Гостинница. Телефон.

– Алло!

– Аллёёёё!

– Детка, это массажный салон «Волшебная сказка?».

– Нет, это будет у нас «Вулкан страстей!».

– Тоже сгодится. Адрес?!

Стакан. Сигарета. Мотор.

Это где – то недалеко, за углом, напротив (совсем страх потеряли, Посольства американского). Но нет массажного удовольствия искомого ни недалеко, ни за углом, ни напротив, ни далече. Водила начинает вызванивать. Что, угол Нового Арбата и Новинского? 9 дробь 30? Полный вперед! И опять мимо. Что, не 9 дробь 30, наоборот – 30 дробь 9? Полный вперед! И опять мимо! Что, на Новинском, а не на Новом? Ах, мать вашу диспетчеров молдавских! Стакан, срочно причем, иначе массаж будут делать вам вместе всем взятым включая диспетчера. Сколько, сколько вас там? Восемь, говорите. Можно выбирать? Вы будете смеяться, но я выбрал именно диспетчера. Диспетчерицу, так сказать.

Ночью поздней в утро раннее плавно перетекающее на пресечении Новинского с Новым замаячила фигура безукоризненно одетого джентельмена непонятных лет, наружности, национальности, рода занятий, места жительства, вероисповедания… Мало – непонятный джентельмен вышеозначеных характеристик тяжело спустился в подземный переход, что на пресечении и с превеликим трудом приступил к своему, не убоимся слова этого, историческому восхождению. Дело в том, что джентельмен пребывал в коме. Не диабетичекой, не почечной, и даже не алкогольной – сексуальной.

Примерная смета расходов – порядка 500 – 600 баксов.

День четвертый

«Не пора ли отдохнуть и к нам в гости заглянуть? Роскошь, страсть и красота будут только для тебя!»

VIP, Красные Ворота, центр.

31.01.2008. Ближе к ночи.

Со старинным френдом Александром допили все, что горело, затем спустились в бар. Два раза скромно врезали по беленькой. После чего старинный френд почалапал как всегда в таких случаях в лоно семьи, я же как всегда в случаях аналогичных – рванул к блядям.

Значит так, загибает пальчики красотка. Перечень услуг у нас следующий: на первое, второе, седьмое… я начинаю путаться, но красотка сама любезность, внимание и доброжелание, наша песня хороша, начинай сначала, на первое, пятое, десятое… Будь попроще, сказал я сам себе, и люди к тебе потянутся, и ткнул наугад в пятое – десятое…

Джакузи. Наливается водица температуры оптимальной самой, льется шампунчик, лосьенчик там, одеколончик всякий разный, замес производится словно на стройке, ей Богу!, возмутительно где – то даже, вообще чети что творится, безобразие сплошное. Та, что сзади меня будет занимается тем, что сзади, а та, что спереди, тем, что спереди. Надеюсь, выражаюсь предельно ясно. Кому чего до сих пор непонятно прошу поднять руку. Затем выйти из зала. Я ж и говорю. Безобразие полнейшее. Но я человек подневольный. Ко всяческим изгалениям привыкший. Но после букета Абхазии, ничего, терпимо. Шуровали они манером таким минут этак аж с десять, затем я задергался весь из себя, затипался и задрыгался напоследок прежде чем обмякнуть, но девушки добрыми оказались, отзывчивыми такими, ласковыми, не дали потопнуть в джакузной пучине. Та, что сзади, ну прям по матерински начала мне голову непутевую поливать водицею уже прохладительною, потом взяла ее да и намылила. Та, что спереди тоже что – то всё намыливала, да за давностью летов не упомнить чего. Я ж говорю: букет Абхазии. Коньяк, вино, водяра. Водяра в два присеста.

Скажите, а меня в цугундер не запакуют, если я возьму и обнародую оздоровительную процедуру за порядковым номером десять? Да что вы говорите такое страшное? За милу душу! Ну, не, тогда годить будем. Чао какао. Привет из Анапы.

И так, я знаете, впечатлился, что решил залечь на дно. Переспать до утра в гостиннице. Обдумать, так сказать, положение создавшееся.

Примерная смета расходов порядка 200 – 300 баксов.

День пятый

«Брюнеточки! Блондиночки! Дамы! Дамочки! Девочки! Красавицы! Куколки! Подружки! Очаровашки! Милашки! Россияночки! Длинноногие! Молоденькие! Хорошенькие! Студенточки! Москвички! Провинциалки! Недорого! Доступно! Круглосуточно! Везде!».

Московский комсомолец

31.01.2008. Ближе к ночи.

В голове, особенно ближе к ночи, наполеовские планы роятся. Настырно так, жужжат прямо. Согласно планов громадья прикупаю (Интернета ему, идиоту, мало) журнальчик для тех кому не вредно. Мамочка дорогая!

Ксюшенька обожает все. Зато Анжелика все умеет! Светик очарует. Аленушка не разочарует. Дашенька способна на многое. А вот у Катюшеньки полным полно всякого рода игрушек. Юлечка темпераментна и гостеприимна. Вероника опытна и ненасытна. Влада в совершенстве владеет своим телом. С Маринушкой не соскучишься. С Амалией не состаришься. С Виолетой помолодеешь. С Полиной не пожалеешь о проведеном времени.К Инне вернешься навсегда. Настенька исполнит любой каприз. Милочка любой стриптиз. Ева ласкова и очаровательна. Ася обладает неподдельным шармом. Диночка – ну просто куколка! Виолета интересуется состоятельными. Машенька скучает. Лиля нежна и очень ласкова. Вера до сих пор не может решить с какой стороны она лучше. Кира весела и беззаботна. Ольга молоденькая. А вот Жанна в зрелом возрасте. У Влады главное достоинство – высокая грудь. У Наташи – попа. У Алины – ноги. Ксения подарит незабываемую встречу. Варвара добра и искрененна. Вера обращается к вам с верой и любовью. Раечка просто тростиночка. Леночка лапулечка. Сонечка любит мужчин и бабочек. К Ире – со скидкой! А вот Лорик берет дорого! Инесса ждет своего принца. Жасмин составит компанию состоятельному джентельмену знающему толк в сексе. Светик пощекочет хлыстом. Сабина напоит чаем. Альбина кофе. Мишель негритянка. Дженевьева мулатка. Юко азиатка. Камилла и Милла сестры близняшки. Если вам остобрыдло кантоваться в аду – милости просим в рай к Милене!

Жду тебя, мой милый котик… Окружу заботой и лаской… Вскружу голову и доставлю незабываемое удовольствие… Скушай сладкую сексуальную конфетку… Я хочу тебя съесть… Квартира оборудована сигнализацией, денег и ценностей нет… Шикарня красавица с огненным темпераментом. Со мной ты позабудешь обо всех и обо всём… Нежная, словно заря… Развратная кошечка, но с острыми коготками… Обладательница зрелых пышных форм… Ни грамма лишнего веса… Для тех, кто не любит излишней худобы… Поимей очаровательную дюймовочку… Фото мои, на 100 %… Сладкая как персик, горячая огонь… Страстная мадам играет в любые игры… Жду ценителя молодого тела и небритой киски… Самые искушеные эротические наслаждения Востока и Запада… Спортивная и гибкая, с незаурядной фантазией… Его руки ласкали его усталое тело… Ну просто прелесть… Действительно увлечена своей работой… Большая грудь пятого размера… Я уже не маленькая девочка… Юное, развратное дарование… Тащусь от минета и экспериментов… Приятно удивлю… Слегка наивна… Немного романтична… Немногословна, обаятельна… Таинственна, сексапильна… Женственна, темпераментна… Умна, красива… Сад самых сокровенных желаний… Ежедневно с 12 до 16… Отличаюсь серьезностью взглядов… Кроме секса все пофигу… Высшее образование, прекрасные манеры… Не торопись расстегивать штаны, они и так разорвутся… Стоит только позвонить… Позвони, и мы обо всем договоримся… Я жду звонка… О Боже, как же я люблю мужчин!!!

Снегурочки от Деда Мороза. Просто снегурочки. Столичные штучки. Лучшие девушки Москвы. Провинциалки. Студентки москвички. Горячие девушки. Кокетки. Модели. Скорая секс помощь. Вызов.Эскорт. Круглосуточно. Круглогодично. Любые формы. Любой бюст. Все виды отдыха. Интима. Приходите. Приезжайте. Прилетайте. Заходите. Звоните. Спешите.

Расслаблю. Согрею. Пригрею. Очарую. Завоюю. Укутаю. Зацелую… Вика, Шура, Саша, Маша, Матильда, Еллеонора, Еля, Поля, Рима, Соня, Мура… кто в состоянии выдержать это, спасите, помогите, сил никаких, но деньги еще остались, держаться будем, до последнего, держаться…с ума сойти…

Времени, сами понимете, в обрез. А тут столько Шур да Мур вне поля зрения, так сказать… Галлюцинации начались. Шуры смешались с Мурами, а Муры с Шурами, Розы с Варварами, а Ксюши с Хрюшами… Оздоровить меня вызвалась москвичка одна кореная, что с Малой Грузинской. Вызвалась провести сеанс психотерапосексуалистический. Ну и как откажешься. Звонок последней надёжи.

Встретило меня премилейшее, доложу я вам, созданьице с плейбоевскими ушками, что на макушке. Ой, зайчик, я так рассеяна, что забыла снять ушки и приодеть исподнее. Но я гляжу так, что мой наряд тебе, котичек мой сладенький, нравится. Давай будем как на карнавале. Ах, карнавал, карнавал, карнавал… ну не будь таким букой, красавчик, давай потанцуем, так, обними пташечку свою, так, покрепче, ух, какой ты у меня разратничек, ой, умничка ты мой ненаглядный, так, теперь я обниму развратничка, а теперь со стороны спинки обними баловник ты этакий, ручки можно пониже, теперь я обниму касатика, пупсика такого сладенького, ух как я по тебе соскучилась… Ах карнавал, карнавал, карнавал, музыка, песни и танцы…

Аналогичный случай, други мои, произошел не в поселке городского типа с поэтическим названием Смородиново и даже не в Конотопе славящимся своим славным транспортным прокурором, а в не менее родном Буэнос – Айресе.

«Человек раб своих привычек…» – изрек некто из великих, «…пусть хоть некоторые из них будут полезными». Повадился я, когда денежка дурная завелась, по заведениям да по гражданкам разным шастать. Исключительно в качестве лечебно – профилактической меры против Кафару – черной тоски солдатской. В голове с периодичностью системы Менделеева чего – то там происходит в смысле реакции цепной щелкает, дзинькает, замыкается и размыкается, клинит короче по черному, что и есть сутью тоски черной солдатской Кафар. Непреодолимая сила которой тянет сначала к вискарю, а уж затем (затем) в бордель на Реколетту к очередной сеньйорите сердца.

Японка. Где Аргентина, а Япония где. Вопросов нету. Украина посредиине. Да, так вот, японка, япона мать, что в далеком городе Буэносе. Не последний человек, далеко не последний, но куда ей до затейницы с плейбоевскими ушками что с (чуть не написал Большой Дороги) Малой Грузинской! Люди которые добрые, до вас взываю! Я уже было помирать собрался, а тут нате, как огурчик. Я, и писюнчик. Оба как огурчики.

Лежим, расслабляемся. А ты – это она – мне (не вру, ей Богу!), еще того, ничего в смысле, не чета нынешним пропутинцам – засранцам и вообще комсомолии нынешней. Тогда я начал пальцы загибать – разгибать. Так, первая ночь – угу, вторая – ого, третья – туши свет, четвертая – бросай гранату, пятая – только начинается. У меня по плану, тут я зайчику по секрету на ушко – еще пару разочков в гости наведаться, это у меня по программе минимум запланировано… Тут она как разволнуется, как запричитает, заголосит как. Ой родненький, ой миленький, ой оёёё ёй, уж не внучек ты будешь самого Гришеньки, ой не покидай, ой не уходи, ой не обездоль… Не могу никак– с, ответствую, план понимаешь это святое, это никак порушить невозможно, это кровь из носу… лежим так переругиваемся лениво. Вдруг, дзинь, как у нас в Аргентине говорят – телефоно. Ну мне то дело какое, лежу куру. Мне то дела никакого, а зайчику то до всего дело есть. Короче говоря берет она длань мою ослабленую да прилаживает аккурат к кладезю своему огнедышащему. И глазками так и мругает, так и мругает. Мол, давай, Гришенька, пока я тут государственной важности дела решаю, ты уж подсоби, не подкачай, флоту не опозорь… Перестройся, одним словом, и – действуй!

Иду на ВЫ! Вызов принят. Еще посмотрим, кто первый слабину выкажет, пардону запросит, флаг белый выбросит, дрогнет, вздохнет, глазы закатит… Даром мне что ли высокое начальство писало, заслужено: «Морально устойчив, выдержан, военную тайну хранить умеет!» – во как.

Нынешнее поколение видело патефон разве что в кино да музее. И никогда не слышало как бодрая Рио – Рита потихоньку сбавляя обороты начинает шепелявить перед тем как взвизгнув напоследок иглой заткнуться навсегда.

Но бывает и с точностью до наоборот.

Крышка телефоно захлопнута, само оно отброшено куда – то в угол, и тут зайчик порадовал меня еще одной фишкой своего загадочного характера, изрыгая из своего еще детского ротика похабные, распаляющие меня все больше и больше, до изнеможения полнейшего – матюки.

С виду тебе – ну чистый ангел небесный!

Ты приходишь весь из себя в таком итальянском, весь сам из себя такой французский к VIP, а там, прости Господи – маруха дежурная, деревня молдавская. Подстава, опять подстава!

– Инусик, лапусик, это ты?

– Я, мой дорогой, ну кто же еще… ну когда же ты приедешь…

– Стакан. Сигарета. Мотор. К Инусику! На крыльях любви к Инусику! Кутузовсвий. Шарпаю дверную ручку. Та отрывается и остается у меня в руке. На Кутузовском! В доме с мемориальной доской! Средь мглы и тьмы Кутузовского педставляю себя на 7 – ой Авеню и меня начинает трясти. Ошарашеный до самых душевных глубин завожу руку в дырищу и открываю дверь изнутри. Вспоминаю Райкина, гробницу, бычки, томаты и меня начинает трясти от приступа гомерического смеха. Так трясуще – типающийся, в опилках, щурупах, бычках, томатах, предстаю пред светлые очи Дивусика. Лапусик как присела со смеху, так чуть не уписалась.Лапусик да не тот. А где свет очей моих Инусик?

– А Инусик на выезде.

– Так чего ж ты мне блин, голову морочила?!

– То не я, то диспетчер…

– Валидол. Мотор. Стакан. Телефоно.

– Алеее! Динусик, это ты?

– Я Солнце мое!

– Точно ты? Идентифицируй себя. Соушел, зип код, последние три цифры кредитки…

– Она, она!, всё, всё сходится. На крыльях любви лечу к Динусику.

Самый центр. Чехова. Подъезд. Этаж. Мусорные баки. Прихожая. Ободраные обои. Какая – то бурка, засмальцованый малахай и то ли дворницкие то ли милицейские сапоги. Вспомнили фильм ВА БАНК? Я вспомнил.

О Боги всемогущие! Чем и когда я вас прогневил?

Нитроглицерин. Мотор. Гостинница. Сигарета. Стакан. Телефоно.

– Элюсик, это ты?

– Я котичек, ну где ты до сих пор шляешься? Если заместо Элюсика мне заявится очередной левый Марфусик с выводком из молдавской деревни, кондратий жизнелюбу гарантирован.

Но не хватил кондраша аскета и стоика в одном лице ни на Чехова ни на Прудах. Хотя было желание в них утопнуть. Но как утопнуть при знаках денежных, вот в чем вопрос? Надо ж было их куда – то пристроить.

Пьянючий, грязнючий, с забрейтаными штанинами и в заляпаных штиблетах заявляюсь яко ангел в отель, что напротив. Швейцар в адмиральских лампасах берет во фрунт. Вперед, вперед, вперед, вперед… словно под алым стягом… рулю едино верным курсом к стайке молодиц призывно машущих ручками. Рыбка рыбака вижит издалека!

Местов свободных нету, наглюче тащу стул с соседнего стола и плюхаюсь. Рыженькая напротив одобрительно кивает рыженькой головкой. Дежурно одарив присутствующих дежурной улыбкой зацикливаюсь на рыжкнькой. В шесть секунд вопрос решен.

Эти глаза напротив… калейдоскоп прекрасных глаз… за этот взгляд я всё отдам… глаза подернуты туманной дымкою… а на глаза навертывались слези… рыжая, рыжая, ты на свете всех милей, рыжая, рыжая приходи ко мне скорей…

Вина, вина, всем вина! И за соседний стол тоже. За знакомство. За любовь. За любооовь! До чего бы хорошо, кто бы знал. Пьяная эйфория переполняет старого мудака. Так хочется любви. Ах ты ж Боже ж ты мой, если б кто знал, как хочется любви! Рыженькая знает. И блонда, что справа. Эх, если бы не рыженькая… Прическа а-ля гитлерюгенд, живот оголеный, да и прочии достоинства, не к ночи описывать. Взять двоих?

Было дело. По молодости. Беру. Заваливают трое. Третья в нагрузку. И смех и грех, хоть стой, хоть падай. Попадали, а чего делать было? Чего оно по молодости только не было?

А еще припомнилась кроватушка чахоточная, стул расшатаный, подоконник неустойчивый. Не потянешь ты ношу эту неподъемную Гришутка дорогой, угомонись, смири гордыню, как не прискорбно осознать такое, хватай рыженькую, и с Богом.

Подхожу к стойке. Я даже пальто не снял. Бармен водит ручкой по монитору. Подозрительно долго. Затем протягивает счёт. От которого темнеет в глазах. Штирлиц точно бы грохнулся. Я и бровью не повел. Пальтом чувствую на спине взгляд рыженькой.

Прощаюсь с дамами света. Мы уже успели напиться, наговориться, сдружиться. Со всеми бы переспал. До чего хороши, стервы. Одна краше другой. Но нельзя объять необьятное, как учил все тот же Сенека, и я увлекаю рыженькую.

Гардероб. Рыжуха ломит гонорар. Напоминающий смертный приговор. От которого темнеет повторно. Ну, и… будешь праздновать труса? Фраерком обернешься позорным, фуцелем недоделаным, мудозвоном. Скажешь дежурно мол икскьюз ми, миледи, вы меня превратно поняли, я и в мыслях не держал. Намерения мои не простирались дальше творческого диспута о философских воззрениях Августина Блаженного раннего… Ах мой милый Августин, Августин, Августин… Так какого же ты, гад ползучий, плешь кудрявая, по ручке гладил, в глазы самые зазыривал, все ушки прожжужал, мол, рыженькая рыженькая… все блондиночки и брюнеточки очень даже хороши, но состарятся, но состарятся, даже черту не нужны… А кроме того запал. Ну просто запал! Не крашеная. Оно по коже видно. Я хоть и пьянючий, но что мне надо узреваю глазом чуть ли не соколиным. Тело матовое. А пальчики! А ноги!!! Да там ноги одни на столько тянут, что доктору Гальперину за жинь не потянуть.

Вина в номер! Калифорнийского? Не, требуем чилийского! Цветы! Ну и что, что среди ночи! Екала мане! Понеслась посреди ночи душа в рай!

Примерная смета расходов. Мама, возьми меня обратно!

5. «Я так порочна, что сама себя лизать охоча, так приходи же дорогой, любить – моя работа!»

01.02.2008. Ближе к ночи.

АНКЕТА № 24991

Анкетные данные. Имя, рост, возраст, цвет, глаза, услуги, ценник… телефоно… отзывы…

Ой, а что она вытворяет!!! Какой экстаз, какое желание! А в п… точно вулкан огнедышащий, так и норовит выплеснуть на вас очередной поток сладостной лавы… Ах! Ирочка, прелесть моя!

2007-02-08 23: 34: 27

Работает лениво, без огонька…

2008-15-18 02: 35: 58

Превосходная! Занимаясь сексом, чуть в трансовый экстаз не впал… Думал умру от удовольствия! В ОБЩЕМ ОНА КЛААААС!!!

2008-06-29 05: 00: 17

Хороша, просто слов нет, кончает как пулемет, куняша сладкая как мед, послевкусие тоже очень хорошее, а также поболтать есть о чем, но с ней не этим надо заниматься… А зыбыл, груди и фигура о…ые, от одного вида кончить можно…

2008-08-12 14: 07: 28

Дверь открыла ангелоподобная девушка безупречной модельной внешности. Совершенно не мог удержаться, хотя думал, что будут картинные вздохи и всё такое… не тут то было! Тут такое началося!!! Такая душевная и страстная девушка оказалась! Такая нежная и трогательная, что я аж обалдел! Почти три часа не выпускали друг друга из объятий! А какие у нее пальчики!!! Ну удивительное совпадение внешности и темперамента!!! Димастый.

2008-08-20 15: 02: 23

Девочка действительно голливудской внешности, не обманулся, как часто бывает вроде и цена на мисс Вселенная, а в результате фотограф заслуживает Оскара. Это не тот случай, кожа чистая, нежная, попка упругая – ПОЛНЫЙ ВОСТОРГ!!!

2008-08-12 14: 05: 14

АНКЕТА № 31425

Анкетные данные. Имя, рост, возраст, цвет, глаза, услуги, ценник… телефоно… отзывы…

Извините за выражение, но смотреть с висячим членом ну просто невозможно! Он просто встает разрывая трусы! Хочу ее сразу же и до конца дней своих!

2008-05-13 17: 59: 34

Отпадная лапка, единственный минус – едва заметные сосочки, остальное все по высшему классу. Люблю. Валера.

2008-05-14 13: 08: 32

НУ И ГУБЫ ПАРНИ КАК ОНА РАБОТАЕТ ЯЗЫЧКОМ УБИТЬСЯ МОЖНА! БЫЛ У НЕЕ ДВА ДНЯ НАЗАД НО ЧЕРЕЗ ПАРУ ДНЕЙ СНОВА С НЕЙ ПООБЩАЮСЯ ВОТ ТОЛЬКО СПЕРМА ПОДКОПИТСЯ. А ГРУДИ ТЯЖЕЛЫЕ И ОСТРЫЕ ПРЯМО ЛАДОНИ ДЫРЯВИТ.

2008-05-15 23: 21: 04

Приезжал к ней как – то, ничего, уютненько, потом мы трахались как котята.

2008-07-09 14: 38: 29

Был на прошлой неделе. Может устала (был с утра) но все делала как – то нехотя, лениво. Но несмотря на это кончил три раза за два часа! Задница супер, минет по моему на 4.

2008-07-09 14: 38: 29

Великолепная Госпожа! Я целовала ее божественные ножки и восхищалась…

2008-09-18 13: 12: 37

Нереальная… Безумная… Обжигающая… Незабываемая… Единственная… Многообразная… Непредсказуемая… Красивая… Жгучая… Неповторимая… Головокружительная… Захватывающая… Неповторимая… Страстная… Обворожительная… Нежная… Трогательная… Ласковая… Пульсирующая… Робкая… Невинная… Чистая… Поэтическая… Романтичная… Лиричная… Бесконечная… Случайная… Открытая… Загадочная… Задумчивая… Фантастическая… Утонченная… Обогащающая… Непонятная… Взаимная… Тайная… Играющая… Внезапная… Роковая… Неопознаная… Благодарная… Преданная… Искренняя… Ветренная… Несокрушимая… Незабываемая… Опьяняющая… Дикая… Изысканая… Роскошная… Шикарная… Воздушная… Тёплая… Свободная… Авантюрная… Возбуждающая…

2008-12-15 17: 22: 45

АНКЕТА № 46080

Анкетные данные. Имя, рост, возраст, цвет, глаза, услуги, ценник… телефоно… отзывы…

Высший Класс во всем! Потрясающая женщина… рядом с ней забываешь, что пришел к профессионалке… приду еще раз, это просто чудо… минет – 5, классический секс – 5 с плюсом!

2007-02-04 23: 35: 13

Очень приятное нежное тело, ну просто к тому, что всё сплошная эрогенная зона – реально балдеет, оргазмирует и так, нежно постанывая просит – ещёёё, что невозможн отказать.

2007-03-04 14: 05: 18

Супер девушка. Бывал. Офигеть. Попка что надо… а ротиком работает ваще пипец. Вообщем берите не пожалеете.

2007-03-09 21: 06: 16

Девочка реальная процесс любит. От куни кончает реально. Вобщем кому нужен реальный обстоятельный секс тому сюда. Всем братьям по оружию удачи.

2007-03-19 21: 38: 34

Очень достойный вариант отдыха для усталого спутника.

2007-07-11 20: 45: 23

Вызывал Оксанку к себе на дом для себя и жены. Что – то сказочное! Вылизывала обоих так, что забывали про все на свете! Ксюша – просто фантастика!

2007-04-22 14: 14: 37

К этой девушке ну очень долго собирался заехать, и наконец попал с первого звонка. Девушка понравилась сразу и абсолютно всем. На протяжении двух часов не было ни одной фальшивой ноты – партия сыграна идеально и в нужных местах. Создается полное впечатление, что вы девушке очень нравитесь, что свидетельствует о высоком уровне ее профессионализма. Отмечу главное. 1. Девушка очень красива, но еще больше сексуальна. 2. Отношение предупредительное и ласковое. 3. Обстановка романтическая (свечи и т. д ), располагающая к чувственному сексу. Вывод. Создавая иллюзию взаимной симпатии девушка вплотную подошла к максимуму того, что мы можем получить за деньги. Потенциальная проблема – на это не подсесть.

2008-02-03 23: 29: 50

Чуваки! Кочумай! Вперед на смертный бой! ББ. Кто помнет? Никто не помнит. Сто к одному. Как в секторе Газа во время последнего мордобоя – в одни ворота. Анкета за порядковым номером 24991 против ББ, сто к одному! Знай наших! ММ. Кто знает? Помнит может кто? Никто не знает, не помнит никто такоже. Анкета за порядковым номером 31425 против ММ, двести к одному!! КК. Уж на что была хороша, как сейчас помню… Анкета за порядковым номером 46080 – триста к одному. Трииииста!!! Кто больше? Я – больше!!!!!!!

Нигде. И в помине и близко хоть со свечой, хоть с факелом, прожектором там, телескопом сферическим или под микроскопом молекулярным биологическим в мире всём целом (знаю о чем балакаю – бывали, хаживали, видали), за исключением разве что братского Киева да полубратской Праги нет такого убойного средоточия силы женской красоты, великолепия, шарма, гульбища, распутства, порока и прочая как в городе – герое Москоу. Столице Родины бывшей нашей доисторической – стране лихой, дикой, фарисейской, пониманию недоступной, где слетаешь с катушек в момент от наглого и открытого многообразия предложений многократно перемноженых на диаметально противоположное пустопорожнее каляканье лиц как первых так и первейших самых, а оттого еще более привлекательных и желаных. Для всякого впитавшего с молоком один из краеугольных камней философии: «Кто не любит вина, женщин и песен, тот так дураком и помрет». Склонного в мгновенье ока расстаться с кровными, кому не чужд грех, блуд, кураж, загул, некоторая легкомысленость как мыслях так и в движеньях, а главное, а главное! – любовь к волшебным длинноногим существам с распущеным волоссям, взглядом с поволокой, и томным, берущим за самое, самое, голосом.

День седьмой.

«Людовик 15 – ый хвастал одному придворному как он наслаждался проведя ночь с госпожою М. И говорил, что как ему кажется, нет в мире другой такой женщины, способной доставлять подобное удовольствие. Придворный отвечал, что Кго Величество изменили бы суждение побывай хотя бы один раз в борделе».

Джованни Казанова

02.02.2008. Ближе к ночи.

И все пошло не так. Не по плану пошло. Наперекосяк. Как уже не раз бывало что при укрупнении (разукрупнении) колхозов – совхозов, что при строительстве Братской ГЕС, что магистрали Байкало – Амурской, что при последней реформе пенсионной…

Не было сроду такого, чтобы автору да еще с Серегой на пару врезавши подушно по пару капель не добавили. Ну, а добавивши… короче… Приезжаем. Ляли нам рады. И с радости той, да раза в два!, тариф гонят словно индекс Лоу Джонса, мальчики, то да сё, мэ – бэ, инфляция, тарификация, плюс капитализация…

Дело житейско – плевое. Пару рублей туда, пару сюда, от этого что – то в жизни нашей изменится? Но… Но!

Избираем делегата. Положено по Уставу (это святое!) тайным, но распосавшийся по самое немогу народишко, в погонах – между прочим, хочет побыстрей до дому до хаты – подавай ему открытым! Один я, тишайше – нижайший залупился. И вышло один против ста в мою пользу. Вот она, животворящая сила правды! И никуда не делись, проголосовали как книжка пишет, а не как моча в голову. А всё оттого, что принципиальный. На 99.99 сотых не принципиальный, а на все оставшиеся проценты очень даже принципиальный.

«Мой дорогой Рудель, изрек фюрер, имей Германия сто таких воинов как Вы – и тысячелетний Рейх простоит три тысячелетия!». Но не собралось под знаменем марксизма – ленинизма сотни мало мальско людей приличных да образованых и рухнула, порушилась идея величайшая, дело гигантское, и жить стало не зачем как и не к чему и как было тут не напиться, не налюбиться, не забыться…

«В чем состояло наше смутное время и от чего к чему у нас переход был я не знаю – да и никто не знает – разве вот некоторые посторонние гости. А между тем посторонние людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде не смели рта раскрыть, а первейшие люди стали вдруг слушать их, а сами молчать». Достоевский Фёдор. Эх! Остается что напиться, налюбиться, забыться…

Эх! Мотор. Кабак Стол. Девицы!

Ну так это уже дело другое. Коленкор иной! Ус у Сереги весело запрыгал вгору, морщины на лысине разгладились, фикса заиграла золотыми радужными бликами, и даже – чего ранее отродясь не наблюдалось, сачковать надумал. А я не – я пью до дна за тех кто в море, за тех, кому повезет… да за всех без разбору всякого, чего уж там… Хорошо сидим, чего уж там… Я в меру сил своих скромных и талантов содействую коммуникации, так сказать наведению мостов промеж поколениями разными. Передачей опыта жизненного, хотя тут еще посмотреть очень надо в лупу кто кому чего такого передаст, научит, обучит, форы сто очков наперед даст…

У меня разгон полнейший, за Серегу не скажу (потому как в разгоне полнейшем), девицы дудлят минералку по цене Курвуазье. Поскольку сии правила принято считать тоном хорошим, кто в курсе – тот не вякает. Работа есть работа. Job is job! Между раскруткой клиентов студентки лихо крутятся вокруг палюги. За технку исполнения – 6 балов. За артистизм – 6 балов. За внешность – гони десятку!

Итак, мы созрели. Мамочка (администратор) любезно приглашает честную компанию в нумера. Предложение принимается диким гиканьем на УРА! и честная компашка ведомая мамашей удаляется под завистливые взгляды тех кому сегодня не повезло.

Помню кресла оббитые кожей. Кажется коричневой. Это что, всё, что осталось в памяти? Хотя нет. Взору предзатуманеному предстали деяния подпадающий под статью (статьи) Кодексов многочисленных процессуальнх, и где?, в столице нашей православно богоносной в сердце самом ее в ходьбы неспешной минутной, что от усыпальницы Вождя, что резиденции лица Первого, Думы, Кабмина, под носом самым у судов, перечисляю по памяти: Верховного, Конституционного, Арбитражного, Аппеляционного, Хозяйственного Высшего и прочая и прочая и прочая… не считая иных, без счету институций многочисленых нешуточных государства правового…

Кёльн. Вертеп какой – то. Две залетные звезды лесби шоу из Рашки. Блондочка и брюнеточка. Так положено по протоколу. Немчуры набралось немеряно. Все так и лезут, так и лезут, хамье, дикость, культуры никакой, удовольствия никакого, положительного морально – эстетического воздействия также никакого. Уходишь с настроением, словно вкатили тебе ни за что строгача по партийной линии за пьянство с разложением моральным впридачу. Так то у них, деревня одним словом, даром что отгрохали самый здоровенный бордель в мире. Здоровое чувство патриотизма переполняет есстество мое при виде действа на расстоянии вытянутой руки, подпадающее под…

Пока утопая в креслах тьма человеческая млеет от дивного зрелища, дидуган Серожа, ты погляди только, и откуда силы берутся?, освободившись от пут исподнего присоединяется к медалисткам – отличницам преобразуя дуэт в трио. Чего там дальше такого было не всем про то знать по чину положено. Так учил меня начальник политотдела подполковник Чиж по прозвищу (пока подполковник Чиж) сматываясь втихаря пораньше первых петухов из бани по чёрному после сеанса оздоровительной терапии в ненанесеном ни на какой карте поселке городского типа. Сколько ж ему годов тогдашнему было? Высчитываю, пересчитываю, да он мне нынешнему в дети годится! В баню, в баню! Но отличницы не хотят в баню. У них видите ли узкая специализация. Мы живем в век узких специалистов и специалисток. Кабак, палюга, раскрутка старых мудозвонов – это одно, шайки, лейки, веники, мочалки – другое. Уж как мы не уламывали…

Мотор! Заведение в стиле модерн. На входе – выходе двое с рабочих одежинах – шпильки, шубейки, чулочки, мини, ножки, волосики… Перехватываю без лишних слов. Ресепшен. Дама в брючном костюме интересуется целью визита полуночных гостей. Популярно объясняю.

Расплачиваюсь. Нас проводят, чуть было по привычке не написал в нумера, в номер банный нас провожают, вот куда! Номер хоть куда. Живи не хочу. Всё при нем. Челаее-к! У девушек последняя смена и они могут себе позволить. Это приветствуется. А вот попытки снять с себя одежины пресекаются на корню. Чем же мы тогда будем заниматься?

В человеке все должно быть прекрасно. Ми сделаем все красиво. Лихие времена, когда ты лихорадочно рвал на себе ширинку канули в лету безвозвратно, бесповоротно и увы – навсегда. Оказывается девушке известна конструкция не только брючного ремня, но и такого хитроумного устройства как ширинка. Похвально. Браво! Начав с кресел и стола дружненько цыганскою толпою перекочевываем на лежбище. Честно говоря я имел целомудреное желание уединиться на полатях, но дамы выдвинули встречный план – все на диван!

Желание дамы – закон! У одной из крошек на том месте, где спина переходит в попу – бабочка, у другой – мотылек. Так мы их только и различали. То бабочка у тебя перед глазами маячит, то мотылек, то круги какие – то разноцветные…

Теперь на полати… короче, тут нас поразвозило по самое некуда и мы занялись распутством напрямую переходящим в разврат. Оказывается, смешаться могут не только кони – звери, эх! Руки, ноги, головы, торсы, какие – то анатомические строения, субстанции и органоны, мне даже как медику интересно стало. Как мы там не поубивались, до сих пор ума не приложу. Ступеньки высокие, не рассчитаные на пьяных в усмерть мужиков и баб выделывающих акробатические этюды с риском для жизни.

Примерная смета расходов. «Самая глубокая бездна финансовая. В неё можно падать всю жизнь».

Шереметьево 2. Прощаюсь с любимой женщиной. Беру руку ее в свою, неловко тыкаюсь лицом в щеку. Коротко целуемся. Дыхание сбито. В груди спазма. Еще мгновенье и я разрыдаюсь. Как тогда, ранним августовским утром у тебя в номере…

Спуск крутой и нешуточный, поэтому водитель вкрай осторожен, на поворотах сила инерции тянет нас то в одну, то в другую сторону, мы слегка валимся друг на друга, слегка так, не сильно, словно боясь спугнуть то нечто хрупкое, что возникло между нами, но вот чисто случайно, клянусь!, губы мои касаются прядей твоих и задерживаются, зарываются в них, вдыхают, чтобы зарыться затем в глазах твоих, шее, губах, в тебе всей, они жадно ищут тебя и находят, такую мягкую, поддатливую, упоительно сладкую, реагирующую взаимными объятьями, еле слышимым стоном – шепотом…

– Дорогой, у тебя есть презервативы?

– Нет дорогая, но не волнуйся, мы просто поиграемся… и ты не колеблясь открываешь входную дверь

Подвластен ли существу человеческому дар превоплощения? Вот я сейчас закрываю глаза и предо мною проходят лица. Их всего несколько, прошедших сквозь годы и десятилетия через мою жизнь чтобы появившись исчезнуть в черном провале времени уже навсегда, но ведь каждое из них заставляло когда – то биться сердце учащенно, мысли мои занимало всецело, помыслы, мечтания, надежды, расставаясь каждый раз я страдал, порой неимоверно, вот как сейчас. «У меня хорошая черта… делилась как – то одна нью йоркская знакомица, …быстро все забываю». Счастливица с чугуной башкой заместо головы и утюгом хладным заместо сердца. А может они животные просто, женщины эти, грубые, недоразвитые, примитивные, лживые и подлые двуногие твари, живущие инстинктом, лишеные того, чем в избытке наделены мы, мужчины. Разумеется не так оно. Но почему, вот как сейчас – уверен в этом абсолютно.

Та самая ночь окажется и последней. Через два дня ты улетаешь. Мы встретимся еще раз. Как и Париж, эта встреча стоила мессы.

Ты помнишь, каким выдался тот денек? Сказочный совершенно, правда, какой выпадает раз в жизни, потому, что завтра померкнет свет и кончится жизнь, в ней не будет и не может быть никакого смысла, потому, что дальше будет один сплошной непрерывно моросящий мелкий дождь и тучи будут беспрестанно на хмуром и темном от гнева небе с низко ползущими облаками и не будет больше ни солнца, ни неба синего как не будет зеленеть листва, петь птица, улыбаться мать ребенку, а ребенок матери.

Шампанское на открытой террасе. Затем, опьяненные не столько пенистым напитком, сколько друг другом, окружающими нас великолепием и красотой мы запрыгнем в открытый фаэтон и медлено двинем по кривым, мощеным улочкам Старого города в обнимку, целуясь и никого не стыдясь – напротив, и зеваки будут махать руками и кричать призывно БРАВО!, и мы в ответ тоже будем махать руками беззаботно так же, и смеяться, и целоваться, снова махать руками, смеяться и целоваться, о, это было так чудесно как может быть только раз в жизни, скажи, разве не так? Вечером мы будем слушать Словачека. Время от времени я буду брать твою руку в свою и держать нежно перебирая пальцы. Тебе приятны мои прикосновения, я чувствую это. Затем подымемся пешком и присядем в заведении что на углу сразу за БРИСТОЛЕМ. Я приобниму тебя и целый вечер буду внимательно рассматривать. Очень внимательно, словно предчувствуя, что теряю тебя навсегда. Так и не успев приобрести.

Пройдут годы, и ты как – то признаешься, что тогда, в пражском аэропорту, думала о мне. За тот краткий миг, что мы провели вместе ты успела войти в мою жизнь так же как и я в твою. Которые сквозь долгие годы и огромные расстояния нас разъединяющие переплелись каким – то странным образом. После твоего отъезда я полюбил взбираться на гору, ту самую, что сразу за ПУППОМ. Золотая осень, мягкое солнце, шелест опавшей листвы под ногами и я, взбирающийся словно на Голгофу на самую гору у одиноко стоящего дерева, я обнимаю прижимаясь щекой к его шершавой поверхности и глажу, что – то тихо про себя шепча…

У меня появилась навязчивая идея, преследующая и по сей день. Осень и мы, бредущие по золотистому ковру из опавших листьев. Так тихо, покойно, умиротворенно. Мне ничего в жизни больше не надо, у меня больше ничего не осталось кроме как пройти по этому ковру из опавших золотистых листьев и мы пройдем по нему, ведь правда, ведь нам больше ничего не осталось, мы даже знаем где и когда это произойдет, моя печальная и несостоявшаяся любовь… так же как и я – твоя. Прости. Ты знаешь о чем я.

Отстраняюсь. Хорош рвать сердце. Пора. Отрывисто машу рукой. Первый пункт контроля. Периодически оглядываюсь. Любимая женщина замерла у турникета. Взмах руки – мол не стой, уходи. Но любимая женщина неподвижна. Затем прохожу еще один кордон. Оглядываюсь. Всё тот же силуэт. Опять машу рукой. В ответ прощальный взмах. Иду влево на контроль багажа. Периодически оглядываюсь и взмахиваю рукой. Последний контроль в глубине зала. Оглядываюсь. В проёме – пустота. Такая же как и у меня в душе.

Я что – то делаю не так? Неправильно? Подскажите. Между тем я достаточно целомудрен. При виде скабрезностий и пошлятитины несущихся из уст выродков и дегенератов заполонивших Икону Бесову плююсь смачно вголос и тотчас вырубаю рубильник ненавистный. При том, что один в комнате и стесняться вроде бы некого. Бранных слов вот не употребляю. Мизинцем не тронул что женщину что ребенка.

Утро. Прихожая. Девушка закутаная в полотенце. «Приходи еще…»... прощально провожу рукой по оголеному плечику, прижимаюсь, и вот я уже на улице. За спиной клацанье затвора. Стучащий в висках и по дей сегодняшний. Но я знаю. Придет день, и дверь отворится вновь. Я войду, тёплая ладошка коснется моих волос, задержится на отвороте пальто и я услышу: “Ну что же ты стоишь, дорогой… раздевайся, проходи..».

Да что же я за человек такой?!

6. «Как ты можешь спать с девушками моложе своего сына?»

«Да запросто. И пожал плечами».

Аргентина. Надо же. Не я один такой смурной выискался. Процедура потянула в общих чертах года этак на два. Раз пять махнуть в консульство, легализовать кучу документов, пройти комиссию медицинскую, и это архиважным окажется, то правда, там просто выжить – железное здоровье понадобится да нервы канатные, потратиться в итоге изрядно и всё того ради, чтоб в паспорте твоем появилась красивая картинка вклейка дарующая – о счастие то какое! ступить на землю далекую заморскую, с которой спустя каких – то два с половиной года ты будешь тикать не оглядываясь. Это как же надобно достать, добить, доконать, домучить… человека со стороны государства правового, демократического, ценности разделяющего, на пути стоящего… чтоб он глаза закрыв спасения искал – и где? – в Аргентине Богом забытой! Далекой, сказочной, заоблачной стране – мечте детства, где ты будешь наслаждаться жизнью в собственном ранчо, круглый год купаться в ласковых водах моря – окияна, ездить на открытом ландо, носить широкополую шляпу, тёмными звездными ночами вытанцовывать танго с прекрасными сеньоритами запивая все эти, да и многие другие тоже! благолепия соответсвующими напитками сответствующей крепости. В чем – то так оно и вышло, вычеркивая всё, за исключением напитков и сеньорит.

Кто исчет тот находит. Рано или поздно. Руця Божия протягивает свою спасительную длань в самый последний момент. Когда ты на излете. На издыхании всех сил своих последних физических и духовных. Отчаявшемуся, осунувшемуся, изуверившемуся во всём и во всех, отупевшему от этой бессмысленой ходьбы по замкнутому кругу. Главное – дойти. Не сдаться. Не опуститься. Не упасть обессилено на ближайшую лавку, не нагнуться за пустой бутылкой, не ждать пока закроется вердурерия и тебе выбросят словно псу объедки. Даже в Аргентине. Даже в Буэнос – Айресе. Даже там есть выход. Да он есть везде. Вся проблема в том, чтоб найти его.

Я ищу его уже второе десятилетие. Тыкаясь лбом из одного тупика в другой. Но оказывается и из тупиков есть выход. Сейчас я опять в очередном поиске выхода из очередного тупика. Да что нибудь придумается! Но я устал, сколько можно?! скитаться и мне нужен отдых. Передышка. Место где я могу отлежаться и отогреться. Но я его так и не могу найти. На всем белом свете. Кто скажет почему так. Разве так может быть? Чтоб на всем белом свете. И до сих пор не приткнуться. Еще немного и калитка в нормальную жизнь захлопнется окончательно и бесповоротно и ты зависнешь словно алгоголик или наркоман между домом, работой, семьей и… бездной. Ещё несколько глотков… ещё несколько поездок…

Что ни говори, а приплестись к чотру в зубы с двумястами баксами на всё про всё нужна дивная смесь невежества, нахальства и ещё много чего такого же. Первые числа декабря последнего года уходящего тасячелетия, жара под сорок, влажность под девяносто. BUENVENIDOSARGENTINA! Тебя приветствует профессональный (лучше б сердец женских) покоритель стран и контитнентов. Ещё посмотрим кто кого…

Ранчо, ландо, омары, шляпа, штиблеты белые…

Ночлежка, лапти на ногу босу, живот урчащий к позвоночнику прилипший…

Будучи человеком, да будет мне позволено выразиться – культуры некоторой, повадился я посещать центр, ассоциацию Российско – Аргентинскую что на Корриентес, что от меня прямо и направо в минутах этак двадцати. В стране уже ни много ни мало, три сезона, зима – весно – лето. Что в переводе на язык южного полушария означает лето – осень – зима. Итак. На дворе сентябрь холодный, на мне пальто чёрное длинное на подкладе ярко красном, ботинки шнурованые высокие желтые, шарф алый, брюки дорогущие цвету беж в которых затем средь дня белого на голову трезвую умудрился попасть под колеса да так ювелирно, что не оцарапался даже!

Я проскочил ее на повороте Боэдо и Корриентес. Начал накрапывать дождик и как всегда в случаях таких человек вжимает голову в плечи, больше глазеет под ноги чем по сторонам, а зря, так делать ни в коем разе, о чем затем пожалеет горько и плакать будет такими же слезами горькими, да будет поздно и спохватившись да голову подняв в раз который убедишься что жизнь прошла мимо, зря прожита, и не догонишь, не наверстаешь, не вернешь, завидев силуэт мерно покачивающийся удаляющийся тебя бьет словно обухом и вот ты уже бежишь голову сломя доганяя судьбу свою ухватывая ее за локоток так сзади, так нежнейше, «Un cafesito por favor, seniorita!», на выдохе, переводя взгляд свой с пучка белокурых туго затянутых на затылке волос на лицо и чувствуешь, как горячая волна захлестывает тебя всего разом, и ты понимаешь, до тебя враз доходит пронзительно и ясно, что вот в этот промозглый зимний вечер, прямо сейчас, на месте этом заплеваном, грязном и мокром в жизнь твою вошла женщина которая перевернет ее вверх тормашками и которую тебе не забыть вовек.

Прошло где – то около месяца. Прежде чем у входной двери мелодично зазвенел колокольчик.

Затем ты исчезла. Пропала просто. Прежде чем столкнулись лбами в одном из, Буэнос одна сплошная деревня, закоулков. И заулыбались, издалека завидев друг друга.

Ты всегда засыпала первой. Проваливалась едва коснувшись подушки. С первыми лучами, пробивающимися через высоченное дно колодца и огромные окна венецианские, тихий свет которых ласкал тебя, нагую, возлежащей на огромном, безразмерным просто ложе любовном. Там, на Онсе. Никак не вспомнить, это было до или после когда ты ушла чтобы затем вернуться. Разве мог предположить тогда я, что и следующая женщина в жизни моей уйдет так же, и та, что за ней… Правда, ты, как и та женщина, вернулась в отличии от той, ушедшей навсегда. Навсегда, навсегда… Скажи, Amor, можно я буду к тебе так обращаться, единственной по имени, ты ведь обратила внимание – остальные безымяные, все, кроме тебя не потому, что я любил тебя больше, или там сильнее, просто мы так общались друг с другом и это было правдой, а не только потому, что в далеком чуждом и враждебном мире встретились и потянулись друг к другу два одиночества, они встречаются везде и тоже тянутся навстречу как распускающиеся бутоны прекрасных цветов в лучах весеннего солнца, правда затем один из них увядает, чахнет, сморщивается и никнет клонясь печально долу, в то время как другой – напротив, распускается полный соков жизненных во всем своем великолепии и красоте. Ты ведь единственная, ты ведь не можешь не помнить: «За каким чортом ты приперлась в эту драную Аргентину?». – «Да вот тебя встретить». И я тоже знаю теперь за каким чортом туда приперся я. Да я приперся бы самому чорту в зубы только для того, чтобы встретить тебя. Прекрасную, нагую, возлежащую на ложе любви. Сонмы мужчин отдали бы не задумываясь жизни за право обладать и любоваться тобою, покоящейся на высокой подушке с прядями ниспадающими о которые ламаются гребешки, лицом, телом, на которые я вглядываюсь, смотрю долго и пристально, не отрываясь, словно предчувствуя, что придет день как и час и другая вытеснит твой облик из памяти, сердца, души, словно окатываемый всё усиливающимися волнами прибоя он размывается, меркнет, тускнеет, погружаясь в пучину памяти буквально на глазах его сменяет другая женщина, пряди, лицо, голос, походка, я гоню образ ее, но женщина, возникающая словно Афродита из морской пены появляется вновь и вновь… Постепенно море успокаивается, на место волн приходит легкая морская зыбь, которую в свою очередь сменяет штиль, и – она. Я знаю, Amor, ты поймешь и простишь, так же как я пойму и прощу тебя.

Но это будет потом, ах счастье какое, что людям неведомо это страшное слово «потом», что нам неведомо будущее, иначе мы бы не выпустили друг друга из объятий, никогода, мы бы в них просто задохлись как задохнулись и погибли мириады любящих сердец человеческих от одной только мысли о расставании навек. Человек входит в чужую жизнь становясь частью ее, со временем все большей и большей, он кричит криком страшным «Я не хочу!» ее лишаться, царапается, цепляется из сил последних, ведь изначально люди не хотят этого, всеми силами противятся, им кажется, что вот, наконец – то, он, она, нашли то к чему стремились всю жизнь, к тому, что составляет главное самое у каждого из нас, между ними возникает некое притяжение, зависимость, страсть именуемые любовью, они не могут друг без друга, мучаются, изводятся сами и изводят друг друга и всё для того, чтобы в итоге расстаться навсегда. С тех пор прошло немало лет и в стране уже другой возникло чувство уже к другой, затем в стране еще одной другой возникло… но ты ведь знаешь, каждая последующая копия отличается качеством, выходит более блеклой, буквы размыты, нечетки, простенький текст читается с трудом. Ты начинаешь буквально на ровном месте спотыкаться, ошибаться, совершать непростительные, элементарные ошибки, впадать в крайности, часом чуть ли не в детство, перестаешь быть самим собою, не понимаешь в чем дело, это непонимание раздражает до крайности, изводит, делает жизнь несносной, невыносимой, уж поверь. И ты хочешь покончить с этим, но покончить не выходит никак, потому, что в тебе еще есть силы и бурлит жизнь, ты начинаешь искать, метаться, надеяться, все в тебе противится одиночеству, ты знаешь, что где – то в этом мире есть женщина – не может быть, в которой спасение и ты должен найти ее во что бы то не стало, и ты ее найдешь или погибнешь, ибо это единственное, что примирит тебя с миром. Единственное. Больше никто и ничто.

У нас впереди год любви и счастья. Бездна времени. Правда, его могло быть и больше, не уйди ты от меня. Ты ушла в апреле, я помню и никогда не забуду, словно это произошло вчера, этот черный, сказочный по красоте день в мельчайших деталях. Золотая осень в Южном полушарии, тишина, умиротворение, и я, идущий к тебе навстречу словно на заклание, на эшафот, на плаху, в твердой уверенности, не чувствуя – зная, куда и зачем иду я. Это совсем недалеко, всего пару квадр, которые я осиливаю словно взбираясь на Голгофу в ожидании распятия. Я знал об этом еще тогда, когда мы сидели в парке на лавочке и ты судорожно держалась за мою руку. Ты держалась за руку так судорожно как только и может держаться женщина за руку мужчины от которого только что вытравила плод. Ты не первая судорожно тискающая мое запъястье сидя вот так на лавочке и у меня нет иллюзий. Я предчувствовал что потеряю тебя, что так не может продолжаться всегда, но ты вернулась, искала, ты так захотела меня видеть, внезапно, до крика, до боли, тебе стало страшно, что мы расстались навек, и ты пошла, побежала, стучала, звонила, но я уже там не жил, я подолгу не задерживаюсь ни где, хотя я хочу жить на одном месте вечно, всю оставшуюся жизнь, никуда не ехать, не плыть, не идти, не лететь, мне надоело всё, зачем мне эти города, страны, материки и континенты, миллионы, миллиарды человеческих существ, зачем мне все женщины мира, если мне нужна лишь ты одна… Через пол года мы найдем друг друга и взорвемся в объятьях и это чудо будет нет, не вечно, чудо не может длиться вечно, но вполне достаточно, чтобы считать свою жизнь счастливой. В не зависимости от того, что ждет меня дальше.

Шум ниспадающей воды доносящийся из ванны прекратился, и я весь напрягся… мы замерли на пороге словно щенки, нежно так, тихонько лобызая друг друга, выдыхая время от времени это волшебное Amor… вдыхая пряди твои волос еще влажных, глаза, губы, тело, долго и медленно, медленно и долго, нашим измученым и усталым телам это не надо – этого требуют наши просветленные утренние души в который раз услышать шелест этого волшебного слова – Amor! В миг какой – то проскакивает искра и мы начинаем терзать друг друга в лучах поднявшегося солнца утреннего на ложе любви безразмерном как и чувства наши внезапно вспыхнувшие, которого нам мало как мало мира всего, мы терзаем друг друга остервенело, исступленно, взахлеб, молча, яростно, любя и ненавидя одновременно, тела наши переплетены словно в смертельной схватке как в последний раз, глаза широко раскрыты и закроются только на миг в тот самый, когда по телам током пробежит любовная судорога и губы наши вопъются в губы до боли, до крови, до скрежета зубовного.

Наверное чувство это сродни чувству маленького ребенка, которого любящая мама оставила одного в большой, пустынной комнате. Ему становится страшно одиноко и тоскливо от одной только мысли, что его дорогая мамочка больше никогда не вернется, что его оставили навсегда в этой страшной комнате и он больше никогда не увидит ее, свою дорогую и горячо любимую мамочку, тут крохотное существо начинает метаться, плакать, кричать, стучать в запертые двери и тыкаться слепо носиком в оконное стекло не понимая как его, такого маленького, крохотного и беззащитного могли оставить наедине с этим холодным, чуждым, враждебным миром.

Такси! Оно скрывается за поворотом и вмесие с тобой уходит весь мир. Медленой, тяжелой походкой враз постаревшего человека возвращаюсь в свою враз ставшею пустой, холодной и ненужной комнату, присаживаюсь устало и наконец то смеживаю глаза. Впереди день длиной в год, длиною в жизнь, длиною в вечность. Сейчас меня начнет мучит, грызть, разъедать одиночество, когда ты всё время один – ну как сейчас, то ты к нему привыкаешь, свыкаешься, как привыкают, свыкаются люди с протезом, или там с глухотой, но затем, когда нога вырастает заново или возвращается слух человеку невыносимо возвращаться назад – в увечье или болезнь. Не в силах оставаться в стенах, еще хранящих твое тепло я пойду в залитый солнцем город, найду траву и упаду лицом кверху, на которое будет падать тень большого южного дерева. Закрою глаза и впаду нет, не в сон – забытье, которое будет продолжаться до самого вечера и когда я выйду из забытья тень уйдет далеко и спрячется за крышами. Я приму положение именуемое сидячим и начну с любопытством рассматривать биение жизни происходящее вокруг – детишек, резвящихся под присмотром дородных матрон – мамаш на детской площадке, пожилую пару – перекидывающую через сетку волан, шахматистов и картежников – окупировавших столики неподалеку, просто пешеходов, прохожих, праздношатающихся, гуляк, отдыхающих этим воскресным днем в одном из парков столицы. Затем чужестранец встанет, отряхнется, и почувствовав прилив жажды и голода, пойдет в жилище именуемое домом. Это совсем недалеко. Примет душ, переоденется, поужинает, откнется в кресле, щелчком выбьет из пачки сигарету, прикурит от свечи, и вспомнит, в раз который – о тебе.

У тебя ключи от моего жилища. Правда ты ими не злоупотребляешь, вернее недозлоупотребляешь, это я к тому, что могла бы заявляться и чаще. Ах, какой дивный, роскошный сон! Ты сидишь напротив, нога за ногу, грациозно покачивая лодочкой с какой – то стати в самой непосредственной близости перед моим носом. Поскольку сплю я на животе, да еще подвернув под себя руку, буквально свешиваясь с подушки, а иногда и с кровати!, то в подобной интерпретации сновидений нет ничего удивительного. Да, но чтобы остро заточеный конец буквально задевал жизенно важный орган?

«Аmor…», уж как – то подозрительно, и что главное самое – подозрительно ласково, зачирикала ты, «…а не найдется ли у нас там чего нибудь выпить?», после чего я поверил в вещие сны. «Для такой сеньйориты у нас всегда завсегда!» – бодро отрапортовал я вскакивая словно конь по зову хозяина, не придав спросонья значенья не только странному сну – видению – пробуждению, но и подозрительным ноткам, прозвучавшим в несвойственой даме сердца ночной речи.

С тех пор прошла неделя другая времени в течении которых я затаившись словно нашкодившый шелудивый кот тихо себе мяукал в углу в ожидании примерной трепки, которая всё никак не наступала, и я на радостях тех уж было подумал, ну всё, слава тебе Господи, не в первой, пронесло, где наша не пропадала, травой поросло – но не поросло, не минуло и даже не гавкнуло. Ибо нет ничего такого на свете тайного, что не стало бы когда – то явным, вот как! Между прочим Amor твоя идея была. Не виноватый я, не виновааа – тый!

И повалился я прямо под ноги ей. Словно сноп подрезаный головой к венецианскому окну высоченному в тонких ажурных переплетениях металических сквозь которые лучи солнечные освещали тебя нагую, а я любовался тобою в кресле нога за ногу закинувши отрешенно произведением искусства любовью меня одарившим. Которое примчалось посреди ночи с одной только мыслью в висках словно молот стучавшей: «Только бы он был дома, только бы он был дома…», повторяла ты словно заклинание, только бы он был дома… Я повалился под ноги женщине впервые в жизни, в конвульсиях повалился и рыданиях, и это правдой было – и конвульсии, и рыдания, и кулаки сжатые исступленно колотящие по вытцветшему от времени паркету мозаичному узорчатому, и слёзы хлынувшие ручьем, который я размазывал тыльной стороной ладони, и стыд, и ужас, и горе, и отчаянье, и любовь, и страх – самое главное это страх, что вот сейчас она уйдет, дверь захлопнется и я вновь останусь один, но я больше не могу один, без тебя, и это была правда, и ты знала об этом, ты конечно не поверила ни в слёзы, ни в мой лепет бессвязный – оправдание очередного мужского ничтожества повстречавшегося на твоем пути жизненом как не поверила бы ни одна женщина, но ты не могла уйти, бросить валяющегося в ногах, гибнущего, так могла поступить только одна особа, она так и поступит, но это будет потом, а пока – ты опустилась на колени и стала меня утешать, ласкать, целовать мои мокрые от слёз глаза приговаривая, ну что ты, Игорек, дорогой мой, Игоречек, Игореша, ну не надо, я ведь тоже люблют тебя – ты как бы спрашивала сама себя сомневаясь, а любишь ли?, и отвечала тут же – ну да, конечно… Затем мы глотали, жрали, алкали огненую воду, жадно, не запивая и не заедая, быстрей, опьянеть, забыться, не чувствовать, не помнить, не знать, не верить, затем так же жадно и больно любили и это было тоже правдой, ведь нам тогда нельзя было расставаться и мы знали это и не было ничего такого, чего мы бы не простили друг другу.

Пригородный трен. Мы возвращаемся после попойки. Держимся за руки как и положено влюбленным, подруга в стороне несколько и как бы отстраненно так на нас посматривает. Время от времени мы обмениваемся с ней молниеносными взглядами – бликами, взглядами – молниями, но ты основательно загашена после вчерашнего и тебе того не до того, тебе того не видать. «Продаст, продаст, как пить дать продаст…», непрерывно бьется в разломаную с утра пораньше голову, на все сто процентов причем бьется под стук колес в голову вспоминающую все известные ей крылатые и просто изречения про проклятую водяру, скотинящую и зверящую человека. А ведь поначалу славно было, путем, нормально, прилично вполне и даже – с трудом, но вспомнил слово это заграничное непроизносимое, да вот же оно – респектабельно!, вот как было на деле самом!

Аmor, как – то процвиринькала ты, а не махнуть ли нам на плэнер, и ты живописала и плэнер, и компанию донельзя интеллигентную, и как действо это будет выглядеть замечательно, и как было не согласиться провести погожий денек в богатом и чистом пригороде, на берегу водоема, поваляться на песочке, попить, поесть, погулять, покутить в ресторации по такому поводу закрытому для всякого люду приблудно постороннего но для нас открытого гостеприимно где подругин папа там вроде ключника и приглашает нас да и не только в гости для приятнейшего времяпровожденя. И было все как задумано и обещано, и чистый пригород ухоженый, и погода прекрасно солнечная, и водоем с пляжем, и компания донельзя интеллигентнейшая и так само культурнейшая в точности не упомню какая, и ресторация со столами ломящимися от жратвы да пойла на любой тебе смак и вкус, и подруга разом с папой, козлом старым, распутником, глаз на тебя с сей же момент положивший, даже подруга… будь она неладна… тоже… И то, давно забытое, что называется «роскошью человеческого общения» застолье, базар, музыка, валяние на чистом изумрудном песочке, купание – загорание (хорошо не потоп никто), ты, рядом любимая и неглядная, подруга такоже где – то рядом… будь она неладна… Если я не ошибаюся, а в даном случае я не ошибаюсь, мы все, в том числе и ты лично, Аmorосновательно перепились и как было не перепиться в день такой чудный, в компании такой расчудесной, да при выпивке, да при закусе, да при водоеме, да при музоне, да при, чуть было не написал – подруге твоей опять же ага… Ну не возвращаться же в состоянии таком да еще на ночь глядя, ведь правда, и кто бы не согласился, ты первая, и вот уже откуда ни возьмись поразбросаны промеж бутлей пустых на полу там же матрацы разноцветные куда кулями бесформеными повалилась публика культурная, интеллигентная, начитаная, разно и всесторонне развитая и образованая вроде тебя, меня, папы козлаглаз с тебя не сводившего да дщери его, распутницы малолетней, волею судеб или по недоразумению случайному на соседнем матраце притулившуюся… и в усмерть, да как и все мы!, пьянючую.

«А поутру они проснулись». Эту шукшинскую вещь я смотрел в одном из питерских театров в те страшные доисторические времена, когда, простой советский человек мог себе позволить не только пойтив театр, но и запломбировать зуб, да много чего мог себе позволить! Да, так вот, когда по утру они проснулись, оказалось, что кабак последи ночи взломан да ограблен банально. Бюро, из которого злоумышленик (ики?!) вынесли недопитое, хотя как там могло остаться недопитое, вот в чем вопрос?, музон, да еще бухло из бара. Ошарашеные и вмиг протрезвевшие глядели мы друг на дружку пооткрывав одновременно рты и глаза до сих пор залитые отказываясь верить происходящему. Как водится в случаях таких прискорбных тут же начались какие – то никчемные разборки инициированые распутным козлом папашей к тому же к пьянству склонному, ему бы радоваться что не поубивали, хотя как лицо материально ответственное его понять можно, но подозревать в учиненом разбое гостей дорогих, меня (МЕНЯ?!). «Да Игорь еще свою последнюю рубаху отдаст!» – заступилась ты за меня, и это правильно будет! Лучше бы за дщерью своей присматривал, довольно злобно подумал я про себя конечно, искоса поглядывая на подругу. Вроде ничего. А может это мне приснилось. Померещилось. Пьян был в усмерть. Ничего не помню. Ничего не видел. Не слышал. И не знаю. Ничегошеньки. Так и будем держаться на дознании. До конца победного. Что с пьяни взять?

Я по прежнему нескончаемо болтаюсь – мотаюсь между тобой, пригородами, Мар – дэль – Платой, Бразилией, не вылезая из машины, трена, автобуса, самолета. В жизни моей появился новый смысл. Денег вполне достаточно, ты выбросила на мусорку свою тележку, кормившую и поившую тебя все это подлое и проклятое время, не встаешь ни свет ни заря, не наматывешь бесконечные километры, не улыбаешься заискивающе каждому придурку, не дрожишь о куске хлеба, крыше над головой и дне завтрашнем, жизнь закрыта, это комфортно, спокойно, умиротворенно, по себе знаю, когда жизнь закрыта – жизнь можно. В принципе мы ведем себя так как хочем. На уик – уэнд выбираемся как правило в ресторацию, у нас их полюбившихся несколько, затем – Буэнос город ночи, все происходит в зависимости от настроения и выпитого. Возвращаемся домой или – да почти всегда!, пускаемся в поисках ощущений и новизны в дом свиданий, нам ведь так нравится рассматривать происходящее в огромных, на все стены, пол, потолок, двери – зеркалах, а Аmor? Затем на наши высосаные любовью тела нападает дикий голод и мы летим куда глаза глядят посреди ночи, эй, такси, и вот вокруг нас официанты шпалерами и в фраках белых и при бабочках все как один, молчаливо и подобострастно пока ты листаешь меню, я не листаю, мне все равно, затем, затем в такси ты забросишь свою ногу в ажурном черном чулке что на шпильке и таксист, кинув взгляд короткий в зеркало заднего вида вцепится мертвой хваткой в руль, стиснет зубы и выжмет педаль акселлератора до упора, до упора, до упора продолжается наш безудержный гудеж и проматывание жизни, пир при надвигающейся чуме, раскаты грома которой доносятся все явственней и которые мы упорно не хочем слышать.

7. «Ваше Величество! Вы 22 года стояли на ложном пути»

«А ты недурно сложен, Amor…», как – то рассмотрела ты меня, и недурно сложеное затряслось от смеха. Надо же, рассмотрела. Куда раньше девушка глядела, не совсем понятно. Вернее совсем не понятно. Поди разбери этих женщин. Мы валяемся на пляже в Мар – дель – Плате. Новый Год. Небольшая уютная гостинница на самом берегу, здоровенный номер с таким же балконом, с которого обнявшись мы всматриваемся в океан пытаясь увидеть там свое будущее, но океан безмолвен как и бесконечен и в его бесконечной безмолвности теряются взгляды наши, там, вдалеке, где линия горизонта сливается с водной гладью. Небольшие, маленькие, порой крохотные отельчики, это про нас, разве не так? Зачем нам эти огромные уродливые инкубаторы, коробы из бетона, железа и стекла, люди зачем, мир враждебный, холодный и безразличный, стремящийся разлучить два любящих, тесно прижавшихся друг к дружке существа нашедших каким – то чудом друг друга темным промозглым вечером на заплеваном углу Боэдо и Корриентес, зачем нам всё это, скажи, Amor. У нас впереди еще один Новый Год, затем, затем ты молча проводишь меня вниз до калитки, прижмешься пронзительно больно и молча, как только и прижимаются больно и молча с теми, кто уходит навсегда, отвернешься и уйдешь не оглядываясь. Затем, в пустой безлюдной квартире на другом конце света время от время будет раздаваться телефонная трель и голос твой будет рвать мою недодорваную душу, затем, затем неумолимое время сотрет в прах то что осталось от когда то ни с чем не сравнимого чувства и исчезнет все, кроме памяти и саднящей боли, терзающей меня каждый раз когда я вспоминаю тебя, о, Amor!

Мне нет еще и двадцати, женщина, разумеется несколько старше. Мы в тени грота, что под самым Ласточкиным гнездом. Безлюдно абсолютно. Каким – то чудом мы наткнулись на это место. Ялта, август, яблоку негде упасть, а в получасе прогулки катером удивительная девственная пустота. Мы лежим молча, обессилено откинувшись рассматривая бездонную небесную синеву. Затем ты пойдешь в море, а я приподнявшись на локте, буду тебя разглядывать провожая взглядом. Да вот же ты. Десятилетия не стерли запечатлившийся словно на пленке силуэт женщины медлено идущей в сторону моря. Ты была первой, полюбившей меня. Пусть коротко, по курортному, но полюбившая. Тогда я еще не догадывался об этом, да и откуда было знать мальчику такое. Я и сейчас, если признаться, не силен в этом, но что – то во мне пробудилось на берегу том, помимо чисто плотского влечения. Откуда было знать тонкошеему, приподнявшемуся на локте мальчику, взглядом провожающего женщину коротко полюбившую его, что то пробудившееся в нем чувство на берегу безлюдного и пустынного пляжа будет время от времени будоражить, терзать и мучать его делая жизнь невыносимой до остатка дней его.

На второй или третий день ты уехала, а я взял и остался еще на месяц. Сезон, надобно ковать железо пока горячо. Ежедневно мы перезванивались, употребляя в дело тяжеленные такие мотороллы. Ну и сервис – с ума сойти. Присылают билл, вечно за голову хватаешься. Идешь, выясняешь, ругаешься, доказываешь, опять за ту самую голову хватаешься. Ну ладно, сеньйор, говорят, так и быть, уговорил, давай хоть половину, и на том спасибо. Сразу припомнил белоруса Йосипа, тот возил челноков в Турцию, вот он и рассказывает, значит. На каждом кордоне каждому надо чего – то отстегнуть в целом неподкупной страже. Последний кордон с Украиной некогда братской. Хоть убей, крестимся при этом и руками разводим, все отдали на кордонах предыдущих коллегам вашим, такой же в целом честной неподкупной страже. Ладно, идет на мировую стража. «Семечки маш?». – «Маю». – «Ну дай хоть шось!».

На выходные я рвался к тебе, в Буэнос. Ночь в трене или автобусе и вот ты уже улыбаешься, завидев меня с неизменной сумкой через плечо. Давай сходим на АРГЕНТИНСКОЕ ТАНГО. Я буду в галстуке – бабочке, ты в умопомрачительном вечернем платье с таким же умопомрачительном декольте. Умопомрачительная блондинка. ТАКИХ КАК Я ОНИ МОГУТ ВИДЕТЬ ТОЛЬКО В КИНО, без ложной скромности заявляешь ты, и в этом нет ни грамма преувеличения. Такую лялю могла выпестовать только Одесса мама. Тебе и по сей день доброхоты и доброхотки жужжат во все уши – иди в проститутки, дура, озолотишься. С такой внешностью! Что ты делаешь с такой внешностью на заплеваных тротуарах со своей тележкой, дуреха! Когда черная полоса отчаянья, безденежья и безнадеги охватывает и захлестывает тебя целиком, ты меняешься лицом, внутренне каменеешь, закрываешься, наводишь марафет, смотришь в зеркало и говоришь себе: «Я больше так не могу. Я согласна». И запираешь дверь на замок с внутренней стороны. Между нами никаких секретов. Бесчетными ночами при мигающем свечном освещении мы излили друг другу свои души словно на исповеди, словно в последний раз, мы превратились в целое единое, близнецов сиамских с единой пуповиной, душой, телом, мозгом – и скажи тогда, что наш путь, рассчитаный на миллионы лет заоблачной любви и счастья оборвется в считаные месяцы, мы бы закричали страшно, дико и пронзительно, в голос как только и могут кричать теряющие самое дорогое люди.

«В Аргентине никогда не было хорошо… », делился со мной один из местных могикан «…в Аргентине всегда было плохо, более или менее плохо, но так, чтоб хорошо – это никогда!». Потихоньку начал исчезать доллар. Заморозили вклады. Перевели доллар в песо по советски так, что пропала добрая половина. Затем обрушилось само песо. Раза этак в три. За две недели четыре президента. Из которых один умудрился побывать им дважды. Погромы. Разореные магазины. Стрельба, кровь и трупы. Возвращаюсь из очередного вояжа ночным автобусом. Через тонированое окно взору предстали кучи объятых пламенем исходящих зловонным черным дымом заботливо сваленых на перекрестках автомобильных шин, толпы протестующих, полиция во всеоружии – касках, защитных щитках, автоматах и при брандспойтах. На день следующий узнаю горчичный вкус слезоточивого газа и буду на ходу глотая слезы прижав ко рту платок лихорадочно искать убежища – спасения в ближайшей подворотне и найду его бегством спасаясь от, словно ударов бича, пощелкивающих и разрывающих утреннюю тишину одиночных выстрелов. В стране воцаряется смута. Заработок играет похоронный марш. Тот бешеный профит, в котором как сыр в масле ожидалось купаться годами, растаял в одночасье. Мрачное предчувствие надвинающейся неотвратимой беды посреди пока еще ясного летнего аргентинского неба. Оно не обмануло меня как не обманывало никогда раньше и никогда позже, даже тогда, когда я брал руки одной женщины в свои и говорил глупости. «Деточка дорогая, ну неужели ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь, что человек сидящий напротив и есть судьба твоя с которым ты будешь счастлива как только и может быть счастлив человек, ведь мне никого не надо кроме одной женщины в которой вместятся все женщины мира которой я брошу свою жизнь под ноги, и даже вопрошал при этом – разве мало будет – бросить под ноги жизнь саму?, и ты знала что это правда, что так оно и будет, я брошу ее не задумываясь, ибо единственно для чего рождается мужчина так именно для этого, так вот, даже тогда предчувствие не обманывало меня…

Разумеется, можно было сбавить обороты и тянуть резину как это сделали другие. Но я не мог, не хотел, не по нутру мне такое, ждать да выжидать да пережидать. Что ж, подумал я, и ты с этим согласилась. И мы закатили в МОРОЧЧО! Ах, МОРОЧЧО, МОРОЧЧО… Как, вы не знаете? Ах,вы даже никогда не были в Буэнос – Айресе… Напрасно, напрасно, большой пробел как в вашем образовании так воспитании если вы до сих пор не соизволили побывать что в Буэносе что в МОРОЧЧО. И тут на памяти моей, будь она неладна, всё в ней невпопад поперед батька прыгает, ЧИНАРА присная всплыла. Так я сначала про ЧИНАРУ, а уж затем про МОРОЧЧО.

Ах, ну до чего дитя милое да славное уродилось, вы поглядите только, малюсинькое такое, а какое разумненькое так и хочет мамочке своей дорогой сказать что – то, да тише же, ну что за люди такие, гости эти, ну совсем же не слышно. И перестали бокалы звякать, сафетки шуршать, челюсти жевать, а официанты сновать, дышать перестали не только мамочка дорогая но и папочка с дедушками и бабушками замершими от счастья, гордости, радости всяческой за деточку – внученьку умничку такую. Замер в тиши благоговейной зал банкетный забитый гостями дорогими по случаю торжества такого – тезоименинства братика младшенького деточки умненькой. «Мамочка дорогая…» начала за здравие умничка в тиши залы благоговейно замершей забитой под завязку самую «…если ты не купишь мне игрушку такую какую купила братику, я скажу папе, что ты дяде Роме (тут дядя Рома дернулся не только лицом – телом) пии-сю, так и сказала – протяжно, как клятвено уверяли оставшиеся после побоища в живых немногочисленые свидетели – цилювала. И разверзлись хляби небесные. Бокалы, равно как и вилки с ложками, ножами, челюстями вставными повыпадали кто да что куда с грохотом и лязгом страшным, повалились халдеи там же где и стояли в корчах смеху гомерического, пал промеж них сраженый кулакам пудовым папочки той самой, что «пии-сю цилювала» переменившийся в лице и теле дядя Рома, и началась тута сеча невиданая не только в ЧИНАРЕ, но и во всех ЧИНАРАХ, как клятвенно утверждали выжившие летописцы, разом и сукупно вместе взятых. И всё б оно ничего, всё б оно как всегда, не подрасчитай силы свои супруг багороднейший той самой, что «пии-сю цилювала» вмазавши заодно благоверную да так, что вынесле сердешную мамочку дорогую из залы банкетной ногами вперед. Полиция, пожарный, амбуланс, ой, что было…

От этого тащится любая. При наличии любовного компонента, разумеется. Химии, как доходчиво объясняла одному великовозрастному балбесу одна дама, разбирающаяся в любовных тонкостях. После тебя у меня была взаимная любовная химия с одной персоной и она тащилась в точь как и ты сейчас. Но когда это еще будет… Ты сидишь в пол оборота ко мне. Как и должна сидеть дама сердца рядом с кавалером. Напротив? Тоже неплохо, но тут уже все зависит от стола. Ежели он широченный, то как же добраться до предмета обожания, спрашивается?! Рядом? Тут по всякому, тут некая комбинация переплетённая с преимуществ и недостатков. Иное дело в оборота пол. Тут у тебя под рукой всё, всё, всё!!! И ручки, и ножки, и волосы куда ты зароешься, и аромат тела, который ноздри забьет, шея которой губами коснешься, плечи, которые приобнимешь, глаза в котрых в очередной раз утонешь навсегда… пальцы, вернее кончики самые их, который я нежно покусываю заглядывая в зрачки твои все суживающиеся… Правда, как током бъет? В ответ ты смеживаешь глаза и трешься мне об лицо.

Что за напиток будет этот самый виски! Мучительным и таким же долгим путем проб и ошибок остановились мы таки на SMUGGLER. Разбавляя при этом слегка колой. Вот и сейчас. Само собой свечи. Какое такое может быть общение с дамой сердца при лампе дневного накаливания, спрашивается? Подумать смешно. Музончик важен весьма правильно подобраный. Не орущий как в повелось с пор некоротых в заведениях плебейских, а деликатный, тихий, чуственый… Вот как сейчас, к примеру. У тебя интересная, свинговская манера танцевать, два нелево, три направо… узнаю Одессу маму!

Сегодня у нас суббота. По четвергам – пятницам приветствуются как одиночки обеих полов так и пары, по субботам только пары. Почему бы нам не сходить в МОДЭ, предложил я, и ты с этим согласилась. Действительно, почему бы и нет?

Спускаемся по чему – то винтовому где – то на глубину второго этажа. Уютно, бар, танц площадка, лестница, но уже ведущая вверх по которой переодически подымаются – спускаются пары. На день сегодняшний это лучший свинг бар Буэнос – Айреса. Как – то приходилось заглядывать на огонёк… Тебя я не спрашиваю. Не интересуюсь. Вообще то по жизни чем меньше знаешь о прошлом женщины тем тебе поспокойней потом ворочаться в постели… хотя ты уже столько о себе порасказывала, что думается порой, знаю о тебе больше чем ты сама. Но тебе интересно, я ж по глазам вижу, получится – не получится, да не волнуйся ты так, получится еще как.

Ты первый уставился на тут блонду. Есть у меня в натуре такое, тут я согласный буду. А на кого мне было уставляться?! Я даже вспомнил, как всегда в случаях таких частично, сюжет. Мы сидим уже не за барной стойкой, а несколько поодаль, притултвшись к стене. К стене оно понадежней будет, из – за стены не выпадешь. Все удобно, все как на ладони, в ладони стакан, ты загашена и не замечаешь кадра имеющего тебя в виду рядом с биксой имеющей в виду меня. Ну хорошо, допустим которую я имею в виду. Что за мода такая придираться к словам! Интересно, откуда они. Мы кто такие будем? Каре, темное платье с открытыми рукавами, грудь литая, ножка на ножку, ух ты, чертовка! Покажите мне такого кто бы не уставился… Про кадра больше ни слова. И вообще я был бы вам несказано признателен, сеньорита, если бы вы пролили свет на некоторые пикантные подробности нашего с вами времяпрепровождения в этом на глубине второго этажа ниже уровня моря, подвала. И вообще, где тебя носило? Меня куда? Домой то как добрались? Не помнишь, говоришь? Всё то ты помнишь, дорогая, ну да ладно.

Там, на балконе, это была ты? Стон, чей это был стон? Разве существо человеческое может так стонать? От чего оно может так стонать? Это ведь не было галлюцинацией, травку я попробую несколько позже, после чего голова моя усядется на соседний столик и будет истерически хохотать рядом с девушкой которую я вижу первый и последний раз в своей жизни дотянуться до которой не в силах так как члены скованы пудовыми цепями которые разорвутся оденовременно с водворением гуляющей головы на свое законное место. Да, и музыка такая, знаете ли специфическая, тут продумано все до тонкостей, тут бизнес серьезный, а в серьезном бизнесе мелочей не бывает…

Не разлюбили, не надоели, не разочаровались, не приелись… поступили просто в соответствии (против?!) с природой натуры человеческой, с тем, что ханжески, лицемерно, по поповски прячут в глубины самые и закоулки потаенные душ своих люди и человеки. Полигамные по природе, топчущие и убивающие в себе свое «ЭГО», зов природы, животные инстинкты, рефлексы, похоть… Разрывающиеся словно между молотом и наковальней любовью и ненавистью, верностью и изменой, целомудрием и распутством, долгом и желанием… всё это несовместимое буквально раздирает обретая на нравственные муки, тебя пожирает врутренний антонов огонь, гложет совесть и мучает бессонница. Что делать? Делать то что будем? Жить как далее?

И ты согласилась со мной. Понимала как никто. Жалела. Той женской жалостью и любовью которая как воздух нужна нам, мужчинам, без котрых мы на глазах старимся, увядаем, чахнем, спиваемся, сходим с круга и гибнем элементарно заброшные, покинутые и некому не нужные людишки. Ты не лгала ни в большом ни в малом не считая простительных женских хитростей. Мы могли бы жить душа в душу, частенько говаривала ты, и то была чистая правда. Такая редкость, найти в муравейнике человеческом человека, кому можно сказать такое. «Ты проходишь пол мира в поисках любимого человека, а он на расстоянии вытянутой руки от тебя». На сегодня все.

2009, дописано в 2016

Оглавление

1. «Встретил женщину старше сорока и стал писать страшные рассказы»

2. «Любовь как главный способ спасения от одиночества»

3. «Очень похожа не милен – фармер, пошарудел бы»

4. «По силе половой инстинкт уступает только инстинкту жизни»

5. «Я так порочна, что сама себя лизать охоча, так приходи же дорогой, любить – моя работа!»

6. «Как ты можешь спать с девушками моложе своего сына?»

7. «Ваше Величество! Вы 22 года стояли на ложном пути» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg