«Избранное»

Избранное (fb2) - Избранное 16910K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Дмитриевич Пузырев

Михаил Дмитриевич Пузырев Избранное

© Пузырев М.Д., 2015

© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2015

Какое дело нам, страдал ты или нет?

На что нам знать твои волненья,

Надежды глупые первоначальных лет,

Рассудка злые сожаленья?

Взгляни: перед тобой играючи идет

Толпа дорогою привычной;

На лицах праздничных чуть виден след забот,

Слезы не встретишь неприличной.

Поверь: для них смешон твой плач и твой укор

Своим напевом заученным,

Как разрумяненный трагический актер,

Махающий мечом картонным…

М. Лермонтов

Оглянитесь назад и обнажите голову

Живой образ этого неугомонного старца, так внешне похожего на Льва Толстого, остался в памяти всех, кто знал его.

Удивительный собеседник, прирожденный оратор, писатель, философ, он не мог не думать о людях, жизни, судьбе России.

И его судьба от судьбы этой неотделима. Он родился в начале XX века (26 октября 1915 года), ушел в начале XXI (16 ноября 2009 года).

Человек-эпоха. Человек, отразивший век. В его воспоминаниях, статьях вы найдете оценку всех значимых событий нашего окаянного времени.

Оглянитесь назад и обнажите голову! Это его завещание. Его боль. Оглянитесь на опустевшие деревни, на заросшие травой пожни. На заброшенные пашни, где шумят малеги[1]. На его Пузыревский угор[2]. Вам больно? Вам не может быть не больно.

Когда он приезжал на родину, то непременно поднимался на свой угор, к своим одиноким березам – березам своего детства.

И подолгу стоял здесь, у родного дома, разоренного бурями века.

Образы деревни Роженец (Вилегодский район Архангельской области) и одиноких берез навсегда вошли в его художественные и публицистические произведения, отразились в его рисунках.

Он был прирожденным художником. Жаль, что мало сохранилось его работ.

И сказать о крае Вилегодском лучше, чем сказал уроженец этого края Михаил Пузырев, вряд ли возможно, ибо был неотделим от его сердца высокий угор близ районного центра Ильинско-Подомского, где стоит его Роженец: «Быть на этом господствующем холме в любое время года – значит увидеть красоту неописуемую. Здесь надо молчать, вспоминать, молчать и плакать… Здесь началась моя родина, и это уже навсегда».

Молчать и плакать…

Поднимитесь. Помолчите и поплачьте.

Отсюда, с верхотуры, вся Русь видна. Отсюда покатился его колобок. Первая из его книг так и называется: «И покатился колобок». В ней он пишет: «1931 год прошел для меня в бестолковом бродяжничестве. Возобновить учебу невозможно. Сына кулака в школу не берут. Дом разорен властью… Жить негде. Все продано властью с торгов в уплату бесконечных налогов. Замужняя дочь берет больную мать к себе, а мы все разлетаемся по свету, кто куда…»

Так с вилегодского угора раскатились крестьянские «колобки» большой семьи Пузыревых по всей Руси, натянулись родственные нити – и порвались… А жизнь Михаила Дмитриевича серьезно осложнилась 14 декабря 1937 года, когда он был арестован и осужден по ст. 58 п. 10 УК РСФСР. Реабилитирован в 1956 году.

19 лет «прожил в тюрьмах, лагерях и ссылках». Он, никогда не унывавший и в общем-то никого не осуждавший, неизменно шутил, что в ГУЛАГе живет всю жизнь.

«Зоны нет, а все равно ГУЛАГ, – говорил он. – После того как отбыл срок, приехал в Архангельск. Сделал великолепную карьеру: работал сменным мастером в большом цехе „Красной кузницы“, был диспетчером. Но в 1948-м меня выслали из Архангельска: я не имел права проживать там. Меня выслали на печорскую дорогу. Я мог устроиться на любую работу, но не смог выбрать ничего другого, как уйти снова в ГУЛАГ – строить Печорскую дорогу. Что такое „Печорстрой“? Это бывшие гулаговцы. Я опять к „родным“ ребятам пришел. Работал прорабом, мастером, инженером…»

После многих перепетий Михаил Дмитриевич осел в Котласе. Дом, где он жил многие годы, стоял на территории воинской части, и без оформления пропуска в гости к нему не придешь. Вас сначала встретит шлагбаум с охранником. Потом – глухие железные ворота и проходная с дежурной. ГУЛАГ.

Михаила Дмитриевича знали далеко за пределами Вилегодского и Котласского районов. Своими статьями, раздумьями об Отечестве нашем он будоражил людские души. Родившийся в России с умом и талантом, он не мог не задуматься над тем, что произошло с ним, с его крестьянской семьей и Россией.

Его книга «Мысли в смутное время» стала событием в культурной жизни. В апреле 2001 года она обсуждалась в Каргополе на семинаре по прозе и поэзии, и по результатам этого семинара М. Д. Пузырев был принят в Союз писателей России.

Вот лишь несколько из многочисленных отзывов: «Ваша книга перевернула всю мою жизнь. Я на все теперь смотрю другими глазами» (В. Игумнов). «Он – мудрец» (В. Ноговицын, поэт и журналист). «Все, что написано в книге, было на моих глазах…» (Я. Я. Баранов, ветеран войны)[3].

«Возьмите в руки его книгу „Мысли в смутное время“, откройте ее – и, надеюсь, найдете там нечто большее, чем просто рассказ о жизни человека, пережившего и испытавшего много, – уверяю вас, он станет и вашим искренним собеседником»[4]. Сам же Михаил Дмитриевич признавался, что никогда не чувствовал себя писателем, и называл свою книгу «незаконнорожденным дитём». Но его и его книги знают в Фонде Солженицына в Москве (с фондом он состоял в переписке).

Он тяжело пережил кончину А. И. Солженицына.

И не мог промолчать: «Его наследие, его наука жить не по лжи велики и значимы… А мы, народ, наши общественные институты и организации должны не жалеть усилий понять его провидение и его научения»[5].

Добавлю, что и нам, живущим, не пожалеть бы сил понять такого «обычного провинциала» – М. Д. Пузырева (как сам себя иногда называл Михаил Дмитриевич). Он не мог пройти мимо любого, сколь либо значимого явления в общественной и политической жизни.

Да что большая политика! Обычный плакат на улице, например «Бери от жизни всё!», возмущал его. «Но если мы возьмём всё, что тогда от жизни останется? Это же стопроцентно разрушительный лозунг! Бог говорит нам: люби и радей, твори, благодари и восхищайся мирозданием. Здесь есть продолжение жизни. А там – конец![6]»

А не из этих ли «мелочей» ткется картина нашей жизни?

За XX век, прожитый им, мы несколько раз становились ДРУГИМИ: он помнил еще ту деревню, с вековыми устоями, тот Роженец, где все были Пузыревы, – деревню родственников.

Он видел, как ее разрушили. Как надругались над храмами села Ильинско-Подомское, что лежит ниже Роженца. Он помнил, как раскулачивали и «сбивали» в колхозы.

Он видел, как в конце XX века эти самые колхозы перестали существовать. Как закрыли райком. Как возобновилась служба в Ильинском храме…

Как вновь вернулись мы…

А к чему, собственно? К рабам и господам? К богачам и беднякам? К рынку-базару? К тому, от чего так рьяно уходили? К капитализму!

«А нас-то тогда за что?»

Жуткий вопрос. Во имя чего так много жертв?

Почти десять лет он хлопотал об открытии памятника строителям Печорской железной дороги. Сохранились его рисунки, чертежи. В лесу с охотниками был найден большой валун для памятника.

На обороте одного из чертежей памятника текст-призыв (приводим в сокращении):

«Город Котлас… услышь меня! Я твой сердитый друг, твой гражданин и доброхот… Я вновь напоминаю твоим людям о своей мечте – соорудить памятник строителям Печорской железной дороги. Отцы города и региона! Дайте полномочия и возможность реализовать эту акцию человеческой культуры. Граждане! Добрые люди! Помогите мне: словом, делом, советом, финансами. Ведь один в поле не воин. Помогите! И спасибо всем! 1.10.2003 г.».

Этот чертеж-листовку он распространял сам в редакциях газет, в администрациях городов и поселков, среди рядовых граждан.

23 августа 2005 года памятник был открыт в поселке Вычегодский муниципального образования «Котлас»[7].А на привокзальной площади Котласа застыл на вечной стоянке паровоз.

М. Д. Пузырева нет с нами. Но загляните в его книги, брошюры, статьи. Они заставят вас оглянуться на его высокий угор, на березы его детства. На нашу Русь. Заставят прийти к памятнику строителям Печорской железной дороги и ударить в колокол, и зажечь свечу, и сказать слова, которых нет на памятнике, но Михаил Дмитриевич так хотел, чтобы они там были:

ТРУД ВАШ ГРОМАДЕН,

СТРАДАНИЯ БЕЗМЕРНЫ,

ЖЕРТВЫ НЕИСЧИСЛИМЫ…

И прислушайтесь к словам его: «Я ни на что не жалуюсь и ни о чем не жалею. Я прожил свою жизнь. В ней было много радости. Я хочу, чтобы молодые помнили… Человек, не знающий прошлое, не есть полноценный гражданин своей Родины…[8]»

Николай Редькин, член Союза писателей России

Михаил Пузырев Избранное

Часть I И покатился колобок…

Березы моей юности

И на холме, средь желтой нивы

Чета белеющих берез.

М. Лермонтов

Еще совсем недавно я жил с дерзким жизнелюбием и веселостью.

Но неуловимое время отсчитало в моем календаре 85 лет и зим. В 1995 году 13 июля скончалась моя жена – преданный и терпеливый друг. Я остался один. Холодом смерти опахнуло душу, и тональность жизни сменилась.

А ведь были березы детства, была большая семья, было тепло родного гнезда, друзья и любимые, были маленькие радости и большие беды. Так много всего было. Было и не исчезло, оно мое, и это – мое богатство.

Когда листаешь семейные альбомы, тебя охватывают воспоминания. Глубоко и порой по-новому переживаешь проявленное памятью сердца и со слезами сбивчиво шепчешь: «Благословляю все, что было: небо, землю, суму, посох, тропу и те маячные березы, которые родились в одно время со мной».

Милые, дорогие березы! С вами был я в долгой разлуке. Семнадцать лет вы ждали меня. Я счастлив встрече с вами. Ваша чистая нежная кора стала иной, да и я пришел к вам на свидание не прежним босоногим пареньком.

Я люблю вас горестно, но нежно. Растите, цветите и, пережив меня, радуйте других!

Так я теплой белой ночью ласкался с моими березами, тихо поднявшись на гору своей деревеньки после семнадцатилетней разлуки, скитаний. Шел 1947 год. Мне было тогда 32 года.

Но детскость во мне – неистребимое качество даже теперь. Все было именно так.

Я просидел у берез до утра, до шумов наступающего деревенского дня, когда раздраженно кричат петухи, крестьянки громко разговаривают с выходящим на выпас скотом и на коровах звенят колокола.

Эти звуки я забыл, они пробивались сквозь иные наслоения памяти. Из двух берез у нашего дома теперь осталась одна, да и дом стал не нашим и не моим. Но мой диалог с одинокой березой повторяется всякий раз при редких наших встречах.

Я – блудный сын, скиталец, обнимаю ее, таясь, но не «как жену чужую», а как свою юность, чистую и невозвратную.

Я трогаю руками избу дома, в которой родился, и ослабевшими глазами ищу знакомый узор трещин и сучков в старых ее бревнах.

Будь благословенно далекое начало моего пути по жизни!

Зачем я пишу об этом? Кому и какая от этого польза? Моя биография довольно кучерявая, но рядовая и не уникальная. Как персона, я – полнейшая заурядность. Поднатужившись, я мог бы выдать два-три своевременных совета молодым, но они уже давно кем-то сказаны и не однажды.

Мысли, книги гениальных талантов и умов одновременно всегда были предметом для восхищения и глумления. Они сами по себе, жизнь людей – сама по себе. Цинизм невежества непоколебим.

Умным, хитрым и ловким я никогда не был. Был осторожно-трусливым. Страховал себя страхом суда совести.

Всегда был на стороне слабых и униженных. Восторгаюсь талантливыми. Вот и весь я. Героизм – не мое качество. Отважиться на большую повесть мне невозможно.

Я пишу, не представляя, что кого-то еще кроме моих друзей может заинтересовать не расцвеченная вымыслом, реалистичная история нелегких переживаний совсем не экзотического плана.

Не то время, не тот читатель.

Задача – не наскучить и сказать коротко, как прошла такая долгая жизнь. Впереди одинокая старость. Пора и за ум взяться. «Отдохни, Михайло, уймись», – говорю я себе. Но… Все еще хочется быть, участвовать, смотреть и шуметь, даже вопреки рассудку.

Простите меня, люди, и за суетность тоже.

В Архангельской области два района, Вилегодский и Лальский (ныне отошедший к Кировской области), заметно отличаются живописностью ландшафта, своей холмистостью и пологими горами.

Долины рек Виледи и Лалы очень красивы. Всякий, проезжающий по дорогам Виледи, получит удовольствие от красоты истинной, первозданной.

Горы Беляева, Казакова, вид с Горбачихи, Берега, Зыковой Горы, Ершихи и Костихи[9], спокойный вид окрестностей районного села Ильинского и мощный амфитеатр над ним деревень Плешивица, Кашина Гора и мой, неотделимый от моего сердца, самый высокий холм за больницей села, с моей деревней, моими ждущими меня березами – Роженец!

Быть на этом господствующем холме в любое время года – значит видеть красоту неописуемую. Здесь надо молчать, вспоминать, молчать и плакать.

Когда мне удается приезжать, приходить сюда, я молчу, вспоминаю свое босоногое детство, сливаюсь с красотой и все люблю «до боли сердечной». Здесь начиналась моя Родина. И это уже навсегда. Здесь хочется говорить только высокими стихами, но того мне не надо. Поднимитесь на самый пик этого холма, к Собашниковым. Если у вас в руках хороший бинокль, то вы долго будете обозревать пространство в сто квадратных километров – от Пречисты до Павловска и Быкова, на котором причудливо разместилось больше шестидесяти старых, не процветающих деревенек в узоре неухоженных полей и красивейших лесов.

За долгую свою жизнь я бывал во многих краях необъятной нашей страны, но подобного этому места не встретил. Даже артезианская скважина сооружена именно на самом пике этого холма, что украшен маленькой березовой рощей, названной Чомой.

Все здесь мило и дорого моему сердцу.

Но как же мы безжалостны к природе, бестолковы в земледельческой экономике и беспощадны к Родине!

Когда мы опомнимся?

Не сбереженная, поруганная твоя краса, Родина, жалкая жизнь твоих терпеливых и доверчивых людей вызывает болезненную грусть и сочувствие. В урне скорби по твоей судьбе, Родина, есть и моя слеза.

…Появление на свет седьмого ребенка в крестьянской семье на юге Архангельской области 26 октября в 1915 году под созвездием Скорпиона было воспринято моими родителями нормально, а может, и восторженно. Это случилось утром, в день именин отца. Я был вторым в семье мальчиком при пяти сестрах. Наверняка свой приход в этот мир я объявил криком: вот я есть и извольте со мной считаться.

Мир не посчитался, и мне больше приходилось решать проблему, как выжить. И выжил я не благодаря, а вопреки. Понравился я чем-то мадам Фортуне, за что отвечаю ей взаимностью – жизнелюбием. Жизнь все-таки чудная, дорогая вещь, а мы очень небрежно к ней относимся.

Качая колыбель своих многочисленных детей, мать пела нам разные песни, и в том числе страшную, о Гогах и Магогах, которые придут, разорят и уведут непослушных деток ее в страну далекую и не родную. Так и случилось.

Мать умерла в 1934 году в чужом доме, вспоминая и скорбя о всех нас, рассеянных по свету.

Это стало свершившимся пророчеством. Если до 1928 года наша семья жила по-крестьянски благополучно, то потом все изменилось. Тяжелая трудовая повинность для старших членов семьи, сестер и братьев, арест и пытки отца и матери в надежде изъять у них золотые вещи, которых не было, взыскание повторяющихся и все увеличивающихся налогов, отбор последнего пуда зерна, конфискация скота, построек, сельскохозяйственного инвентаря и машин, – все было пережито нашей семьей и моими великомучениками, мамой и отцом. И эта большая крестьянская семья к 1932 году рассеялась по свету, потеряв дом и друг друга.

Я последний из ее членов, кто унаследовал память о их муках и судьбах. Живу я долго, наверное, затем, чтобы понять, почему все так происходит и как. Я стараюсь понять законы человеческой морали и то, как исполняется социальное зло.

В ту пору (1915–1920 годы) мы, крестьянские дети, росли, как трава в поле. Свободные от родительской назидательности и ухода. Хорошо росли. На ладонях не оскверненной деревенской природы, в родстве с животными, домашними и не домашними.

К десяти годам мы знали несложные правила крестьянского быта, усваивали все зрительно, многое умели делать дома и в поле.

Дом наш был большой, в четыре избы, с большим скотным двором. Было гумно, овин, баня, амбары. Своя земля, свои сенокосы. Во всех хозяйственных, полевых и домашних работах дети участвовали охотно, без принуждения и с гордым чувством незаменимости.

Как хорошо пережить все это и сохранить в памяти!

Участвовать в сенокосных работах с ночевкой не дома, в лесу, стоять на стогу, заготовлять дрова, ездить на лошадке, запряженной в сани, ходить за плугом, пахать и боронить в поле, – все на полном серьезе, а иногда на пределе детских сил.

Все это я испытал, перечувствовал в раннем детстве, и не сожалею о том. Этот детский опыт помог мне выжить во взрослой жизни, в условиях очень тяжелых.

Мои старшие сестры учились грамоте в церковноприходской школе, благодаря чему я получил в пользование школьные учебники, по которым и приобщился к учению. Это были Закон Божий, Евангелие, молитвенники, книги по истории, математике и другим наукам.

Отец и дядя были грамотны на уровне крестьянского сословия. К тому же у дяди было много книг и журналов литературного содержания. Я рано научился читать и любил это занятие.

В школу пошел в 1923 году, учился с большой охотой и успешно. В пятый класс меня не приняли потому, что наша семья жила обеспеченно. Предпочтение в отборе имели дети бедняков. Но на следующий год я поступил учиться в школу другого района. Несмотря на мои успехи в учебе, весной меня оттуда изгнали как сына кулака.

Вернувшись домой, я работал в отцовском хозяйстве, помогая семье выплачивать все ужесточающиеся денежные и другие поборы государства. Летом – в поле, в лесу, на сенокосе, зимой – в обозе на своей лошади. Ездил из Ильинско-Подомского на станцию Луза. А это 85 километров. Порой было трудно, случались рискованные приключения.

Многим семьям зажиточных крестьян в то время было не легче, чем нашей, и никто никогда не высказывал им сочувствия.

Вспоминая их судьбы, их переживания, я спрашиваю себя: «Сколько же может человек претерпеть и безгласно и безвестно сойти в могилу?»

Лучшие крестьянские семьи лишали имущества, домов и высылали в районы, где осуществлялась директива ликвидации класса кулаков. Мало кто в те годы ужасался бесчеловечности этой директивы, а слово «ликвидация» можно было толковать по обстоятельствам «применительно к подлости».

Ограбленные семьи требовалось убрать с глаз комитетов бедноты и их комиссаров, чтобы они не омрачали их самочувствие. Не кололи им глаза. И в этом смысл этапирования и высылки.

Количественного учета никто не требовал. Цель была одна: ликвидировать до нуля.

Поражает жестокость надуманной классовой борьбы, ее бессмысленность, отсутствие хоть какого-то результата, выгоды.

Ликвидировав, ограбив и разгромив предпринимателей и ремесленников времени НЭПа, государство набросилось на лучших из земледельцев. Покончив с кулачеством, оно повторило в третий раз террор против церкви. Возмужавшая, натренированная карательная машина уже не могла остановиться.

Она находила предлоги, одновременно карая за космополитизм и национализм, идеологические вольности и политическую пассивность. Разгромив церковь и ее моральные нормы, пролетарии-большевики уже не имели препятствий для управления народами на основании целесообразности, а не законов.

Начавшись в 1917 году, оргии насилия так и не могли остановиться до 1954 года.

Да и во все последующее время мы жили как на вулкане, который вот-вот проснется, и лава насилия потечет на народы с новой слепой силой…

Всю долгую жизнь я ношу боль вины перед отцом за свое поведение в те годы. Все несчастья семьи, мое изгнание из школ я порой объяснял неправильным направлением жизни отца. Какая это была несправедливость, и как он страдал от этого!

Не редкость, когда в пятнадцать лет мы видим ошибки и заблуждения родителей там, где их нет вовсе, и требуется прожить еще 15–20 лет, чтобы понять это.

Так студенты первого курса института с большой уверенностью отвечают на «пятерку» по истории или социологии, не подозревая, что автор учебника, старый академик, давно так не думает.

По словам моего покойного отца, наш род на территории Ильинского церковного прихода начался от Миши Нюбского, который появился в здешнем краю после пожара в деревянном храме (XVIII век) в связи с возведением нового в кирпичном исполнении. Миша Нюбский был, вероятно, не архитектором, а опытным храмостроителем. Это мой прапрадед.

Великолепный тот храм Ильи Пророка я посещал часто до одиннадцати лет. То была церковь шатрового типа, в двух уровнях приходов и служб, с богатым набором звонов, с богатой внутренней отделкой и фресковой росписью плафонов верхнего этажа.

Все это великолепие было опоганено, осквернено и разрушено по воле людей, невероятным образом получивших власть и неудержимо расплодившихся.

Разрушили ее в тридцатые годы, после моего бегства с родины.

Меня удивлял факт, что прошло всего шестьдесят лет, но никто не мог сказать, куда исчезли колокола церкви, в которых было 10–15 тонн металла. Нет поблизости литейного производства, не было в то время машин и дорог, по которым бы можно было увезти колокол весом 316 пудов 19 фунтов (так было написано на его окружности). Вес другого колокола – 200 пудов. Были живые очевидцы этого события, но найти и указать, где колокола, никто не попытался или не захотел. Вот вам наша пещерная дикость. Бог отнял разум, значит, он есть. При этом мы каждый день смотрим фильмы про мудрых сыщиков, которые по пыли на брюках находят убийц. Чудна жизнь и непонятна.

Была в селе и другая церковь, Афанасия и Кирилла, построенная в начале нашего века. Иной храмовой архитектуры. Это был величественный куб на полуколоннах с тяжелыми пятью куполами синего цвета, с выделяющимся конусно-шатровым столбом колокольни и сводчатым просторным парадным входом. Высокие своды потолка, огромные пространства зала покоряли величием.

Ее я также посещал до 11 лет и был свидетелем ее разрушения в 1926 году.

Обе церкви и наши школьные здания (сохранившиеся до сих пор) располагались рядом. Церковные дворы оттаивали от снега всегда раньше других мест, были чисты, в ограде, и мы веснами использовали их для игр.

Нам интересно было лазать по церковному чердаку в звонную Пасхальную неделю, когда разрешалось звонить всем, и нас не прогоняли.

Сам священник, отец Николай, высокий красавец, поднимался на колокольню, чтобы исполнить колокольную музыку.

Мы по двое, кряхтя и усердствуя, раскачивали за веревки язык большого колокола, который висел в центре площадки звонницы, и ежились от первого звука, стоя под его юбкой. Мы рождали музыку космического свойства, вряд ли сознавая происходящее. Но мы волновались по-особенному – это бесспорно.

В звоннице колокольни, в ее восьми окнах-проемах висело не менее двенадцати колоколов разной величины, и каждый со своим голосом. Как нет одинаковых голосов у людей, так и все колокола различны, но искусство музыкантов организовало их голоса в ансамбль, созвучие, создало мелодии.

Таким музыкантом-звонарем в то время был у нас мрачный, малообщительный одинокий мужчина по имени Фирс.

Мы, дети, его боялись, а он нас «не замечал». Его звоны я оценил много лет спустя, а вот забыть не могу семьдесят лет.

Особенно запомнился звон панихидного обряда, вынос тела усопшего из храма, его погребение.

Фирс, мрачный Фирс умел, управляя колоколами, выразить и скорбь, и уважение к человеку и жизни.

Прошло 65 лет с той поры. Ничего не забылось. Теперь, когда я слышу по радио хор, поющий «Вечерний звон» или «Малиновый звон», я цепенею в сентиментальной расслабленности и уношусь в далекое детство.

Я учился в одном классе с сыном отца Николая, частенько бывал в их спартанской бедной семье и уже тогда не мог поверить мистеру Ленину, что религия – яд.

И теперь у меня нет ответа, верующий я или атеист. Мой Бог, моя вера отличаются от официально провозглашенного Бога, но это не повод сожалеть о том, что я ходил в церковь, молился, знакомился с учением церкви. Что было, то было. И не прошло. Что-то осталось. И немалое.

Ходить в школу для меня было радостно и приятно. Учился я легко и жадно благодаря впечатлительности натуры, а не ума. К учителям относился с любовью.

На всю жизнь благодарен за знакомство с музыкой, нотной грамотой, пением Александру Александровичу Малевинскому.

С большим волнением я посетил свою первую школу после двадцати лет разлуки с родными краями. Она деревянная, двухэтажная, ей больше 100 лет, но она по-прежнему хороша и опрятна. Так строили предки, организованные земством. То свидание с ней было летом 1952 г. Я ходил по классам и коридорам в мягкой тишине безлюдья, предавшись воспоминаниям.

Из воспоминаний детских лет выделяются торговые ярмарки. Помню их колорит, обилие предметов торга, кукольные балаганы, карусели, скопление и веселую суету людей, встречи с гостями, подарки и лакомства. Новогодних елок в школах не проводилось, но церковные праздники – Рождество, Масленицу, Пасху – деревенский люд отмечал вопреки противодействию властей. Всему запрет наступил в 1930 году, кое-где в 1929 году.

Куда Макар телят не гонял

В 14 лет я вынужден был решать свою судьбу. Я решительно не принял долю крестьянина-раба, отверг любое иное идеологическое рабство. Я желал вступить в общество образованных людей свободным человеком.

Тут даже не было выбора. Были протест, бунт, несогласие. И все при полной безвыходности, отсутствии опыта и знания жизни. Да и кому в то черное время могли помочь опыт, знания и благородство? Наоборот: зазеркалье, абсурдные поступки, торжество невежества и жестокости. Удушливое было время. За ним последовал триумф костоломов и живодеров (1936–1938 годы).

Кто ничего не понял, тому не страшно, а понять непросто. А кто и понял в полном объеме и значении, что имеет? Судьба Александра Исаевича Солженицына и ему подобных – предостережение.

Хамство всегда беспощадно, и в том его сила. Большое социальное зло зарождается в одном экземпляре, в одной голове, как идея. Чтобы ее реализовать, необходимо народ превратить в толпу, освободив каждого от личной ответственности за свои поступки, и тогда толпа за эту эфемерную свободу отплатит послушанием и своими руками выполнит все, что от нее потребуют. Надо только льстить ей, повторяя в превосходной степени заклинания о мудрости народной, святости мечты народной, непорочности ее помыслов, все называть волей коллектива, волей масс. Все это совсем несложно. Ну а уж кто не пожелает быть в толпе, его воля! Свое и он получит. Аминь!

1928-й и последующие годы жизни крестьянского сословия – время ломки устоев и отношений. Накормив городское население дешевыми продуктами в годы НЭПа, крестьяне попали под пресс радикальных реформ, проводимых по указанию партии командами отъевшегося пролетариата с ленинским правом на диктатуру. Начались коллективизация, подавление так называемого саботажа, ликвидация кулачества как класса и марши к светлому будущему.

Перед этим товарищи провели новое административно-территориальное деление регионов, назвав это районированием страны. Вероятно, в этом изменении структуры государства была объективная необходимость. В результате нового размежевания между Вологодской, Архангельской, Северодвинской и Вятской губерниями возникли Вологодская, Вятская области, Северный край с автономной областью Коми в его составе. Эта структура сохранялась до 1936 года – до создания новой сталинской Конституции, по которой область Коми стала Республикой, а Северный край – Архангельской областью.

Нельзя не сказать коротко, как внедрялся социализм в деревне. В моей оценке это самое безобразное по жестокости, бессмысленности из того, что инициировали и провели большевики. Неужели все это нужно было проделать только потому, что в далекой от нас стране немецкий еврей сочинил теорию о классах? Интересно, куда он себя причислял?

О социализме в деревне пишут и спорят много, и порой не замечают, что крестьянина-то в деревне нет. Он истреблен научно как непрогрессивный класс.

Мало осталось людей, помнящих события 1928–1933 годов, но любопытные могут найти и прочитать о них. Вот маленький этюд из того времени.

На Руси часто поговаривают: «Попадешь ты туда, куда Макар телят не гонял». Тот фольклорный Макар, может, и не гонял, а мне довелось гонять телят именно на Макариху[10], которая нередко упоминается в исторических и биографических печатных произведениях.

Было это в 1930–1931 годах. Город требовал от деревни продуктов питания, и в том числе мяса. Деревня выделяла коров, телят, лошадей. Их транспортировали из Котласа в Архангельск на баржах в живом виде, а до Котласа гнали гурт 100–150 км. Для этого выделялся или нанимался народ. Я бывал именно таким пастушком-погонялой. В числе погонщиков обязательно были женщины для дойки коров в пути. Гурт шел со скоростью 30 километров в сутки. Погрузка скота на баржи производилась в районе Лимендской лесобазы (Головка, Угольный), иногда с задержкой на несколько дней, и мы пасли скот в пойме рек Вычегды и Лименды.

Вот в это время я и познакомился с лагерем или с этапным пунктом «раскулаченных крестьян» с семьями, маленькими детьми, ожидавшими продвижения по своему трагическому маршруту. Это была Макариха. Был октябрь месяц.

Этот этапируемый народ жил на нарах под навесами, в стенах, им же изготовленных из срубленных мелких деревьев, лучше сказать, из жердей и кольев, скрепленных вицами. Крупного сруба они не могли осилить. Не было у них и кровельного материала. Холод и голод делали свою работу, выкашивая синюшных деток и не щадя стариков и остальных. Охрана у них была минимальная: комендатура и распорядитель. Да и кто пойдет в бега от своих детей? Куда?

Уразумей, читатель, коварство и цинизм этих дел. Хорошо эту безропотность объяснил А. И. Солженицын в первой книге «Архипелага ГУЛАГ», во второй части. Не поленитесь, у вас есть еще возможность прочитать это великое исследование-откровение.

Любопытство и сочувствие приводило нас к их убогим жилищам. Мы приносили им молоко, которое имели от стада в избытке и порой сливали на землю.

Вид и судьба этих людей меня сделали больным. Я страдал ночными кошмарами, и мать приглашала знахарок, чтобы заговорами избавить от этого недуга.

Слово «Макариха» для меня – как удар плети по спине. И не для меня одного.

Котлас, Макариха, Мостозавод, Межог, Княж-Погост часто упоминаются в печатном повествовании и устном.

В шестидесятые годы, проживая в Ставрополе на Северном Кавказе, я то и дело встречал людей, знавших эти места только в связи со «сплошной коллективизацией» и ликвидацией кулачества как класса. Макариха для этого якобы вредного класса стала зловещим символом гибели. И не только для него.

Теперь она приняла благостный вид зеленой сосновой рощи на старом кладбище. Не всегда было так.

В 1930-х годах она помнится мне в грязи, с жилищами, мало пригодными для жилья, и какими-то непонятными раскопами желтых песков. Кому и зачем нужны были эти раскопы? На могилы они не похожи. Да, так прятались «концы в воду».

О Макарихе знают далеко в Европе и даже дальше. В 1995 году по инициативе польской общественности и католической церкви была проведена акция поминовения умерших польских граждан, установлены знак Веры и мемориальные доски.

На панихиду пришло много людей. Я стоял на этой панихиде, вспоминая, что видел и знал. Вспомнил Войно-Ясенецкого, ученого-хирурга и в одном лице Архиепископа Ташкентского Луку. Он был узником Макарихи и чудом уцелел, чтобы служить людям своими знаниями и верой в Бога.

А сколько добрых талантов приняла земля Макарихи? Разве мы знаем? Не знаем! А кто-то осознанно не хочет знать и упоминать.

Думаю, следует отметить, что многие авторитеты в медицинской практике благополучно отбывали и переживали сроки приговоров и по два раза, потому что они нужны были администрации, высокому начальству НКВД. Не все «энкаведешники» могли пользоваться услугами 4-го управления Минздрава из-за отдаленности, а иметь семейного врача-зэка было удобно и дешево. Таких врачей я встречал не раз.

Мои университеты

В нашем большом доме всегда жили какие-то чужие люди. Служащие районных учреждений, медицинские работники, а также ссыльные, поднадзорные люди, очень разные, но всегда интересные для меня своей необычностью. От них и возле них я многое узнал и многому научился. Даже теперь я с восторгом вспоминаю промысел судьбы, сблизившей меня с ними. О них можно писать хорошую литературу, а уж забыть – невозможно.

То было для меня время познания, вхождения в жизнь, в искусство. Вхождение через разные стежки-дорожки, при очень разных учителях.

Из довольно разнообразной и многочисленной колонии ссыльных людей, проживавших в деревне, выделю некоторых, чьим опытом жизни, знаниями и умением я воспользовался.

Григорий Владимирович Сапожников. Москвич. Имел университетское образование, хорошо знал английский и немецкий языки. Англоман, меценат, искусствовед, из купеческого рода, в прошлом – владелец коврового производства, поставщик православного патриархата. Долго жил в Англии, пилигрим, много путешествовал. Он племянник К. С. Алексеева-Станиславского.

Мне пришлось бывать в их московской коммуналке на Новобасманной ул., в доме 16, говорить с его женой и дочерьми и с К. С. Станиславским. Он очень хотел знать, как живется его другу Грише в ссылке.

Григорий Владимирович прожил у нас два года. Он преподавал английский язык в 7-летней сельской школе. Это от него я научился лопотать по-английски и получил много других сведений по истории культуры, этнографии, театральному искусству.

Особенно ценными были его отзывы о книгах, которые я читал, а осмыслил их много позже.

Ссыльный из Смоленска Василий Афанасьевич Мельников был музыкантом оркестра народных инструментов и танцором. Он научил меня профессионально играть на балалайке. Я узнал много музыкальных, инструментально-танцевальных и песенных мелодий.

Михаил Гранский, «светский плут», Борох Лейба, жокей ипподрома. Механики, часовые мастера, сотрудники музеев, деятели искусств, работники архивов; картежные шулеры, маклеры бильярдных и лото-салонов, воры, фармазонщики, гадальщики, фокусники, артисты, карманники, домушники и майданщики, бродяги и церковные служители – все делились с нами своими профессиональными знаниями. Я много общался с ними. Они были интересны, романтичны и часто симпатичны.

Шпана того периода была, безусловно, сословием, жившим по своим этическим и бытовым нормам. Местное население она никогда не обижала.

Моя биография и послужной список (вся жизнь в ГУЛАГе) предоставили мне возможность проследить эволюцию этого сословия во времени и качестве. Это очень интересный, занимательный и серьезный процесс.

Теперь историки-социологи на этом примере могут утверждать: нет ничего, что не может быть разрушено с помощью идеи интернационального и социального братства пролетариев.

Шпаны, как сословия, уже нет. Есть другое – коммунистическая общность. О ней судите-рядите сами.

Разгром предприятий времен НЭПа, санитарная криминальная чистка городов юга и центра страны заканчивались большими высылками людей в северные районы. Таким методом целомудренное и наивное население потомственных северян приобщалось к иной морали, иной цивилизации и гибридизировалось с криминальным поведением.

И до сих пор органы правопорядка продолжают избавляться от нарушителей законов, пересылая их из одних областей в другие.

Вот это и есть коммунистическая общность в действии. О вреде таких отношений никому не позволено говорить, а пора…

1931 год прошел для меня в бестолковом бродяжничестве. Возобновить учебу было невозможно. Дом разорен властью. Неминуема высылка семьи на Печору.

Этот маршрут был уже освоен. Комитеты бедноты с нерусскими комиссарами указывали, кого брать на высылку. И мужиков брали. Кое-кто сбегал тайно, бросив дом и скот.

В нашей семье остались четверо. Отец, мама, я и младший брат. Жить негде. Все продано властью с торгов в уплату бесконечных налогов. Моя сестра Фаина, бывшая замужем, взяла больную мать к себе. А мы все разлетелись по свету, кто куда. У меня был большой навык ездить «зайцем», и я оказался в Сибири, в Новосибирске.

1932 год. Лозунги и призывы к индустриализации страны. Шум вокруг новых промышленных предприятий, голод и обилие работы за продуктовую карточку, а не за зарплату. Платили удивительно мало.

Очень сильная миграция людей из Европейской России на Восток. Гонимые голодом, люди бежали в Сибирь. А там не было для них жилья. Выход нашелся. Как встревоженные степные суслики, люди рыли норы и уходили в землю. Эти колодцы-дома имели свои номера, названия улиц, кварталов.

Адрес выглядел так: город Новосибирск, соцгород № 3, улица, дом, жилец. Представьте, каковы в этих землянках были условия, если в Сибири грунты промерзают на полтора метра, а обычная температура зимой – минус 30 градусов.

Благодаря героическому труду были созданы дороги, шахты, заводы и рудники, а потом и новые города.

И я объявился в числе тех строителей индустрии, но, желая порвать со своим «кулацким» прошлым, придумал себе другое имя, отчество и фамилию. Это впоследствии не раз осложняло мне жизнь.

Работу на строительстве города Новосибирска мне удалось через полгода сменить на учебу в профессиональной школе крупного машиностроительного завода в левобережной части города, Кривощекове. Я имел жилье в общежитии, скудный постоянный паек, коммунальные услуги – все, о чем я только мог мечтать в то время.

Этот период моего взросления не был легким и комфортным. Постоянное ощущение голода, скудная одежда, отсутствие опыта и дозора близкого человека осложняли мою жизнь. Но я рад был тому, что имел. Мне нельзя было забывать, что я человек низшего социального качества. Не мог я расслабляться и в учебе. Все сверстники имели семилетнее и восьмилетнее образование, у меня 4-классное, но я был упрям и зол в учебе.

Есть основания отметить различие психики юношей моей молодости, заряженных на преодоление, обретение места в жизни, готовых терпеть и работать, и молодежи нынешней, ориентированной на потребительство, постоянный отдых, расслабленность, кислый скепсис и гипертрофированный эгоцентризм.

С такого состояния начинается неотвратимая утрата радости жизни. И другого быть не может. Не опоздать бы это усвоить. Дебильный кайф вряд ли есть прогресс. Не уставшему и отдых не удовольствие, а маята. Педагог Жан Руссо говорил: «Если вы хотите сделать человека несчастным, дайте ему в детстве все».

Вспоминается многое. Наш рукописный журнал в училище, выходивший не раз в году. Наша увлеченность танцевальными вечерами, переполненным катком, увлеченность авиацией, спортом, наукой, профессией.

Сейчас молодежь стремится отдыхать, еще не устав. Мы об отдыхе не думали. Было некогда и голодно. Четыре года, прожитые в Сибири, не были жизнью размеренной, спокойной. Был задан такой революционно-авантюрный ритм жизни, в котором все должны были выложиться полностью. И еще больше за счет своего здоровья, обнищания и потогонной системы. Девизом всей жизни стало: «Даешь!». О цене не говорили. Даешь Турксиб, даешь Кузбас, даешь Магнитку, даешь хлеб, даешь… Возьмите подшивку любой газеты времен первых пятилеток, там все об этом.

И энтузиазм был непритворным, а стадно-овечьим. Горе тому, кто в это время засомневался и стал размышлять. Такого человека я встретил в 1934 году, а в 1938 году его расстреляли, разрешив прожить всего 27 лет. Это был поэт – Павел Николаевич Васильев.

Россия, русский народ с давних времен рождает немало хороших и гениальных поэтов, но их талант, как правило, причина их лишений, а порой и гибели.

Еще одного певца жизни я встретил в неволе, в лагере, за частоколом. Двадцатилетний, божественно красивый, музыкальный, сентиментальный и добрый Костя Ковалев писал свои лирические стихи, чтобы прочесть их двум друзьям и затем уничтожить. Хотя и говорят, что «рукописи не горят», но они все-таки горят, сгорают вместе с их создателями.

Печальный пример судьбы талантов: я, одинокий старик, неведомо зачем вспоминаю о них в горьком одиночестве, когда они уже в полном забвении. А ведь были и другие поэты. Были.

…Не хочу, не приемлю мир людей, которому не нужны поэзия и поэты. Не хочу. Возражаю.

Это – начало конца жизни.

Сожалею, что у меня нет склонности и способности к литературному труду, чтобы громко и внятно протестовать и призывать к уважительному и бережливому отношению между людьми.

Павла Васильева я встретил в одной милой семье российских немцев в Новосибирске. Мама и две взрослые дочери по фамилии Кляйн жили бедно, но радушно принимали наши ухаживания: мои – за младшей Тоней, а Павла – за старшей Эльзой. Я был совсем не светским, а необкатанным деревенским парнем, стеснявшимся своего костюма, который не всегда был моим.

Мы с Тоней любили бегать на танцы и работали в одном цехе на заводе. Те танцевальные вечера совсем не похожи на современные дискотеки. Они были много интересней и требовали немалого умения. Кроме того, они проходили под живую музыку духового оркестра или баянов. Ах, молодость, звезда падучая! За один миг тех сердечных волнений отдам бесполезную старость. Махнем?!

…Нет желающих.

«Берегите молодость, ребятушки», – поется в одной песне блатного, криминального мира.

Берегите. Она так ничтожно коротка.

В Новосибирске я прожил с 1932-го до конца 1935 года, и в какой-то мере переродился из крестьянского парня в человека иного качества.

Техническое училище, его общежитие, уклад жизни огромного, бурлящего событиями города, его вид, моя впечатлительная натура, вакуумное состояние ума, заводской труд, никем не управляемое плавание среди непознанных мной людей, плавание одиночное, трудное, в беспощадной бедности – все это меня закалило, подготовило «держать удар судьбы».

* * *

На трудный вопрос: «Что есть счастье?» – допустимо ответить: «Родиться талантливым или хотя бы способным понимать, отзываться на ритмику, лирику и звуки поэзии и музыки». Думаю, природа обделила меня талантом, но чувствовать позволила. Без этого душевного отзыва я забыл бы и Павла Васильева, его переживания, гибель и многое другое.

Поздней осенью 1935 года я покинул город Новосибирск. Неустроенность личной жизни, полуголодное нищенское состояние, муза странствий и юношеский авантюризм увлекли меня на другой край огромной страны, к Черному морю, в город Николаев.

Такое путешествие я смог совершить благодаря бесплатному проездному билету как работник железнодорожного транспорта.

В Сибирь из Архангельской области я приехал по северному маршруту через Пермь, Свердловск, Тюмень. Теперь же я ехал на Украину по Южно-Уральскому маршруту через Петропавловск, Златоуст, Пензу, Харьков.

Лежа на полке вагона, я часто отвлекался от скучной, большой книги Генриха Манна «Верноподданный», вспоминал пережитые юношеские волнения сердца, влюбленности, товарищей – все, что уже навсегда осталось позади. Будущее не страшило. Была отвага неопытного глупца.

В солнечное раннее утро поздней осени, когда пассажиры еще только просыпаются, поезд тихо остановился перед Сызранским мостом через Волгу. Какого русича не волнует эта река?

В это время неожиданно и внезапно в тихом, сонном вагоне зазвучала гитара, и великолепно поставленный красивый баритон подарил нам:

Не пробуждай воспоминаний Минувших дней, минувших дней, Не воскресить былых желаний В душе измученной моей.

Этот простенький романс очень хорошо и благородно, без надрыва пел слепой нищенствующий певец под гитару товарища.

Прошло шестьдесят лет, а звуки той музыки звучат и звучат во мне, пробуждая воспоминания. С того дня я, по возможности, старался учиться петь.

Вокальная музыка наиболее сильно властвует над моими чувствами. Думаю, это хорошо. За ней следует поэзия, стихи. Мне трудно объяснить понятно ее ценность, это вряд ли возможно, но поэзия – это огромно… И без нее жизнь одноцветна и никчемна. В очень тяжелые часы жизни я находил в ней не только успокоение, восхищение, но и короткие ответы на вопросы жизни, о которых прозаические, не экзальтированные умники исписали тонны бумаги.

Может, поэзии, стихам я обязан долгожитием, но сам никогда не отважился зарифмовать ни одной мысли. Знал стихов и поэм много, любил их декламировать перед слушателями. Скудеющий, старческий мозг скоро все растеряет, о чем горько сожалею.

Спасибо тебе, Муза странствий. Ты показала мне, как велика моя страна, как много мы страдаем от неустроенности жизни и человеческих отношений по вине управителей жизнью, странно захвативших власть, как бы в награду за свое невежество и жестокость.

На шестой день путешествия с востока на запад я прибыл на земли Таврии, о которой известный поэт пел:

Ты знаешь край, где все обильем дышит, Где реки льются чище серебра, Где ветерок степной ковыль колышет, В вишневых рощах тонут хутора[11].

Ничего подобного я не встретил. Я видел ту же роскошную, но не оплодотворенную людским созидательным трудом природу, оскверненную своим сиротством и бесхозностью.

Эти земли и ее население пережили годы сплошной коллективизации (1930–1933), искусственный голод 1932–1934 годов, и люди тут выглядели тяжелобольными, испуганными, готовыми быть рабами за кусок хлеба, ими же взращенного.

Николаев, Херсон, Снегиревка – большие города – выглядели смирными, испуганными пережитыми событиями. Настроение у людей было как в доме после похорон.

Пустующие беленькие хаты в селах и хуторах, с заросшими бурьяном дворами, одичавшие и бесплодные сады – все это я, нищий и голодный, видел и переживал вместе с приютившим меня народом.

Жил я в большом, изрядно обездоленном красивом селе Благовещенье на берегу Бугского лимана. Любил часами сидеть на берегу. Наблюдать рыбацкие шаланды с разноцветными чинеными парусами. Рыбаки добывали свой нелегкий хлеб.

В тот год я был по-настоящему одинок, работал токарем на машинотракторной станции (МТС) и жил впроголодь, как все. Дорога из села в Николаев проходила по большому старому фруктовому саду. Сад был так запущен, что мне ни разу не удалось найти ни одного яблока, хотя бы упавшего на землю. Сад был бесплодным.

Подобный разор сёл юга я наблюдал и в станицах Северного Кавказа. На Ставрополье есть село Киевка. Жил-был я там в 1960 году. На вопрос: почему добротное школьное здание одиноко стоит в степи за два километра, жители отвечали: «Школа стояла в центре села. Но село стало маленьким после коллективизации и расказачивания земледельцев в тридцатых годах».

* * *

В зиму 1935—36 годов я прошел допризывную армейскую подготовку на сборах. Следующий год для меня был призывным. Опять предстояла перемена места жительства. И опять я это переживал не беззаботно и легко, но бодро и стойко.

Какой была тогда молодежь призывного возраста?

В тридцатые годы идеологическая и политическая пропаганда усиленно и успешно прививала патриотические чувства, нас убеждали во враждебном противоборстве мировых политических систем, говорили о возможных военных конфликтах мирового значения.

Задача наращивания военной мощи и готовности к войне была главным направлением государственной политики.

Молодежь легко и искренно воспринимала патриотические настроения, обретая гражданскую гордость. Она активно, добровольно отзывалась на все мероприятия, которые проводило очень популярное и деятельное общество «Осоавиахим».

Это в его программах и структурах возникала идея шефства комсомола над военно-морским флотом, создавались авиа-клубы, подготовившие к началу войны тысячи летчиков, парашютистов, радистов-связистов, спортсменов конников, медицинских сестер.

Обладатели значков «Ворошиловский стрелок», «Готов к труду и обороне» высоко оценивались армейскими командирами. Это тоже были воспитанники «Осоавиахима». Они стали большим резервом военного лихолетья.

Этот патриотический общественный настрой отразился в содержании и формах музыкального песенного искусства.

Могу без усилий назвать десятки маршей и песен, прославлявших роды войск и воинские профессии.

А как обильно они пополнились фронтовой, окопной лирикой, скорбной, печальной в начале и победной мажорной в конце войны!

Эти мелодии и тексты тоже были положительным резервом того времени.

Я горд тем, что был признанным запевалой в курсантском строю. Пел много, делал это охотно.

Пой больше, чаще, мой дорогой читатель, и у тебя убавится поводов злобно ворчать и ругаться.

Воинская повинность, ее исполнение даже в мирное время – факт значительный в жизни мужчин. В военное время – исключительный.

Применительно к себе скажу: в ту пору, в 1936 году, молодежь призывного возраста была с коллективистским сознанием. И я был призван и зачислен в группу курсантов школы младших командиров полка горной артиллерии с конной тягой. Такой род войск обязывал знать программу кавалерии и артиллерии. Наши орудия при необходимости брались на седельные вьюки коней.

Артиллерийское орудие калибра 76 мм (3 дюйма), с укороченным стволом, «системы Шнейдера», легко и быстро разбиралось на шесть частей, которые крепились на немного измененные конские седла (ствол, муфта, противооткатный механизм, лафет, щит и боевая ось с колесами). Зарядный передок со снарядами крепился еще на 4 седельных вьюка. Всего требовалось 10 коней вьючных или в упряжке при движении на колесах. И строевые лошади для командиров. Это уставной штат того времени на одно орудие.

Дивизия была новая, артиллерийский полк модернизировался на горный, и лошади поступали из «ремонта», то есть необъезженные, или прямо степные, табунные.

Много труда нужно употребить, чтобы подготовить, выездить орудийную «шестерку», вьючную лошадь и строевого коня. В теории и практике артиллерийского вооружения, ведения огня также требовалось немало знаний и умения работать со средствами связи, телефоном, радио, необходимо было проводить топографическую и приборную подготовку данных для стрельбы из орудий и управления огнем. Это было не только трудно, но и интересно. Дивизия и приданные ей другие воинские части базировались во вновь построенном военном городке в хороших специализированных помещениях, в спальнях с кроватями в одном уровне.

Было это возле города Кандалакша, в Карелии.

Нарушения служебных Уставов почти не было совсем, о «дедовщине» никто ничего не знал. Песен знали много, пели хорошо. Ели досыта, уставали очень, спали хорошо.

Подробно об этом я пишу для сравнения с современными условиями жизни войск. Никаких расслабляющих событий никогда не обсуждалось и не случалось. Служили по два года, без отпусков домой, приезда родителей на свидание или посылок из дома. Все это никому не казалось жестокой строгостью, а было нормой службы.

Солдаты и курсанты были жизнерадостны, отношения между ними – дружелюбными. Много внимания уделялось физической подготовке и выносливости. Отношения с командирами доверительные и всегда уставные. Будучи курсантом школы, я придумал карточку-планшетку для быстрой фиксации вычислений при подготовке данных для стрельбы и корректировки ведения огня из пушек.

Это было одобрено командованием школы и повысило мой авторитет. Служба для меня была не трудна и интересна. На «гражданке» у меня не было дома, где бы меня кто-то ждал, и я не считал недели и месяцы до окончания службы.

Но закончилась она весьма необычно.

И покатился дальше колобок

В то время многое менялось в жизни. Новые воинские звания и формы одежды. Новая Конституция. Новый закон о выборах. Новое направление в пропаганде.

Еще плохо забытое живодерство над крестьянами в период коллективизации, террор, приуроченный к убийству Кирова, сменился новым психозом «классовой борьбы».

Мы, курсанты (да и не только мы), вскакивая утром по команде «подъем», старались отметить, портрет какого военачальника или вождя снят ночью со стены. Учтите наш юный разум и попробуйте представить нашу реакцию на происходящее. Большинство делали вид, что это их не касается. Но ведь притворство не всем удается.

К своему двадцатилетию я уже имел значительный опыт жизни. Такова моя биография. К тому же (по-пушкински выражаясь) черт дернул меня родиться с жестокой аллергией на голых королей.

Во времена восхождения к славе «великого кормчего» и иже с ним, когда полные залы людей впадали в экстаз камлания, провозглашая здравицу вождям или гибель их недругам, я чувствовал себя очень, очень плохо: стыд и унижение, и снова стыд.

Наступила ночь 14 декабря 1937 года. Казарма. Меня тихо будят. И караул солдат стрелкового полка уводит неизвестно куда.

Потребовалось 19 лет прожить в тюрьмах, лагерях и ссылках, чтобы получить признание своей невиновности. И спустя 53 года получить возможность говорить об этом. Много это или мало? Ответьте себе.

Говорить о пережитом хочется. Ведь ясно, что со смертью последних свидетелей тех событий уйдет в небытие очень значительное содержание жизни. И память о конкретных людях и об их муках.

Но вернемся в город Кандалакшу. Высоко над заливом и городом есть (или был) небольшой деревянный особняк, хорошо внутри отделанный, комнат на шесть. Возле него была добротно-прочная полуземлянка-крепость на четыре камеры-бастиона.

Располагалось это предприятие вдали от жилья и казарм. Хозяином был тут третий особый отдел штаба дивизии. Его начальник – по фамилии Быстров. В нарушение Устава строевой службы он никогда не носил на петлицах знаков отличия, и я не знаю его звания.

Его помощниками были капитан Никифоров, старший лейтенант Чирков, старшина Н. Шмелев и другие (Шмелев был жив еще в 1956 году, наверное, в чине генерала).

В ту ночь, 14 декабря 1937 года, караульные солдаты молча впустили меня в каземат упомянутой полуземлянки. Тут было человек 10–12, не помню точно. Все они невероятно грязные и обросшие. По бороде можно судить, когда арестованы. Все они были командирами разного звания из частей нашего гарнизона.

Поражала меня полная потеря личного достоинства. Страх и растерянность превратили их в жалких и мелких. Позднее я понял, как это делается. Профессионализм в палачестве тоже профессионализм.

В других камерах нашего подземелья было, наверное, то же самое. Информации никакой. Караул строгий, сменный, и люди, как в воде. Единственная информация – новый испуганный арестант. Редко кто сохранял достоинство.

Самое противное в предварительном содержании состоит в ощущении того, что ты находишься в поле наблюдения камерной «наседки», а кто она – вопрос.

Внутренний вид нашего узилища был невероятно страшен, темен, низок и сразу убивал мысль сделать заявление, просьбу или протест. Это из книжек старых времен. Даже невозможно было увидеть или услышать солдат охраны. Мы знали лишь то, что они из нашего гарнизона, а не из частей НКВД.

Пищу нам приносили из солдатской столовой стрелкового полка. На допросы водили очень редко. Люди возвращались с допросов через пять-шесть дней предельно утомленными и не желавшими говорить о происходящем, тотчас падали на нары и спали тяжело и долго. Проснувшись, неохотно отвечали на вопросы, что и как было на допросах следствия. Эту отчужденность, отказ от обычного человеческого общения было чрезвычайно тяжело переносить.

Хотелось понять происходящее, с кем ты рядом, как себя вести, может быть, получить поддержку. Но этого не было. Были неизвестность и одиночество, раздавившие сознание, личность.

Наверное, чтобы не сойти с ума, один из арестованных, капитан стрелкового полка, начинал рассказывать нам повесть о трех мушкетерах с подробностями, которых могло и не быть в тексте романа. Его раза два в неделю вызывали на допросы, других очень редко – раз в месяц. Позднее он говорил, что его в кабинетах следователей используют в качестве уборщицы помещений. Был ли он камерной «наседкой»? Может, и был, но по принуждению.

Однажды он принес в камеру лезвие безопасной бритвы и не скрыл это от нас. Она нам была совсем не нужна и лежала в щели стены камеры.

Меня на допрос не вызывали. Прошел месяц. Я догадывался, что арест связан с моим вторым именем, и не боялся примерять на себя два года тюрьмы за это, но все было иначе.

В числе следователей особого отдела при первом моем вызове я увидел старшину нашей полковой школы Николая Васильевича Шмелева. За полтора года в школе у меня к нему было устойчивое уважительное отношение с долей личной симпатии.

Оно сохранилось и до сих пор. Думаю, нечто подобное было и в его отношении ко мне, а знали мы друг друга довольно хорошо. Я не знаю, какую роль он сыграл в моем обвинении, но мне было известно, что он был вызван в военный трибунал при пересмотре моего дела в 1956 году в Ленинградском военном округе, где я был реабилитирован.

Мое следственное дело вел капитан Никифоров. Он строил из моей мальчишеской персоны матерого английского шпиона, а потом ограничился обвинением в антисоветской агитации с использованием мной документов на чужое имя с целью скрыть свое порочное, враждебное происхождение.

Ему это было легко сделать. Я с полной откровенностью отвечал на его вопросы о моем отношении к изменениям жизни в стране, о моих политических взглядах. Если теперь это считается банальной истиной, то в то время это каралось по статье 58 п. 10 УК РСФСР. В моем деле нет неправды. Капитан Никифоров не лгал и не выдумывал. Он добросовестно служил строю, системе.

За это я на него не в обиде. Зол на другое: зачем они требовали от нас подписи в протоколах самообвинительного смысла?

Можно же было нас всех осудить и расстрелять без нашей подписи в протоколах. Так нет же. Жестокость, пытки проводились именно ради этой самообвинительной росписи в протоколах, которая по их странной юридической логике делала их работу безупречной с позиции права. Чушь несусветная.

После первых допросов и писания странного протокола, в котором я сам себя обвиняю, я не мог сообразить, как вести себя дальше.

Подписывать протокол требовалось так: внизу каждой страницы собственной рукой написать: «Протокол с моих слов записан правильно» и расписаться. Такой цинизм меня возмутил, я «закусил удила».

В начале тридцать седьмого года чекисты еще оберегали честь мундира и арестантов-военнослужащих не принуждали к подписи с помощью побоев. Они брали подследственных на измор (какое значительное слово в могучем русском языке – «на измор», и как же трудно переводчикам с русского).

На измор. Заставляли стоять по несколько суток кряду, лишали пищи, воды. Если ты уже лежишь на полу – лишали сна, хлопая по столу крепкой деревянной линейкой над головой строптивого. Если ты, обессиленный, пытаешься бунтовать и драться, гуманные следователи тебя свяжут и будут хлопать линейкой по столу, не давая уснуть. И «контрреволюционер», наконец, сдавался и писал, что протокол с его слов записан правильно (если он еще мог писать).

Продолжительность такой процедуры зависела от выносливости «врагов народа», а дежурные с линейкой работали по сменам, при непрерывном режиме.

После следствий я заметил одну закономерность: подследственные для очного судопроизводства побоям не подвергались, а кто уничтожался по решению троек и особых совещаний – уродовались без границ. Ведь не важно, когда умрет: до суда или после. Все равно умрет, а это зачастую решалось еще до ареста.

Одним из таких был генерал-майор Антонов, командир нашей 54-й дивизии. Я не однажды встречался с ним на допросах. В сущности, процедура допросов сводилась к принуждению подписать нужный протокол. Выяснять-то нечего, все открыто и ясно. Задавалось полдесятка глупых вопросов, например, таких, как: «Почему у тебя старуха-мать держала в доме икону, а ты любил читать Салтыкова-Щедрина?» Следовали неуклюжие ответы, сочиненные невежественными следователями, и вывод: не любил советскую власть, готовил переворот и убийство Сталина.

Судьба Антонова такова: с момента ареста и до гибели его допрос не прерывался ни днем, ни ночью. Он погиб на допросе. Где они его закопали, я не знаю. Последний раз, когда я с ним встречался на допросе и всунул в его распухшие губы зажженную папиросу, он был бос, его ноги распухли. Чтобы снять с ног белые бурки, их пришлось разрезать ножом. Этот истерзанный старик, когда-то бравший крымский Перекоп, укоризненно говорил: «Ах выдумщики, ах какие выдумщики».

Лет через двадцать, читая Салтыкова-Щедрина, я встретил там этот образ выдумщика и понял, наконец, смысл незлобной ругани несчастного человека.

Рассказывать об этом нужен талант и эрудиция не моего уровня. Все должно переложиться, перейти в народную память, но вряд ли это случится. Я стар и слеп, другие не могут, третьи уже ушли из жизни, никому ничего не рассказав, даже своим детям.

Однажды, находясь на допросе, доведенный до изнеможения бессонницей и стоянием в течение недели, падая, засыпая между окриком вертухая и ударом его хлопушки, я все-таки уснул или впал в беспамятство, не помнил, как и почему меня забросили в камеру, и я проспал там сутки.

Прошло еще несколько дней. Никого из нас не вызывали. Узники – народ с воображением, начали строить гипотезы. Что-то произошло вверху? Власть осознала ошибки? Нас скоро освободят?

А произошло всего лишь: недалеко от города Кандалакши разбился о сопку дирижабль, и сотрудники третьего отдела штаба все выехали на место аварии.

Вернувшись, они с еще большим усердием стали исполнять свои обязанности.

Выходя на очередной допрос, а вернее сказать, на пыточный сеанс, я взял с собой из камеры лезвие безопасной бритвы. В этот вечер надо мной издевался сам Быстров. Черты лица его были довольно правильные, лысеющая голова гладко выбрита, лицо – бесчувственная холодная маска. Меня удивила его лексика. Он говорил хорошим, очень хорошим литературным языком, без грубости, подчеркивая этим свое презрение к нам и нашим попыткам защититься. Он хорошо угадывал мои болевые точки. Обида, беспомощность, унижение искали разрядки.

Я взял лезвие бритвы, поднял гимнастерку и остервенело быстро полоснул им несколько раз по животу. Хлынула кровь, прибежали вертухаи, мой Никифоров вызвал гарнизонного врача-хирурга. Я надеялся, что раны будут значительны, но на животе они оказались не опасны, пальцы пострадали сильней. Доктор остановил кровь, порезы защемил скобками, перевязал и удалился. Для классического харакири и для членовредительства лезвие безопаски оказалось неэффективным инструментом.

Мой поступок рассердил «особистов», они не прекращали вымогать подписание протоколов следствия еще несколько дней, ждали, пока у меня заживут раны, а после этого пообещали отправить в городскую тюрьму и дело передать в трибунал. Я сдался и подписал не с моих слов записанные протоколы, наивно думая достойно защитить себя перед военным трибуналом. Святая наивность!

Хорошо связав веревкой мои руки за спиной, капитан Никифоров объявил, что они умеют держать слово и отправляют меня в тюрьму. Наручников тогда не было. Марксизм-ленинизм обещал уничтожить тюрьмы как инструмент насилия, и наручники не изготовлялись.

Ту веревку не однажды носил я от КПЗ до тюрьмы и обратно, обязательно ночью, при усиленном конвое. Дорога та была около двух километров.

Солдатики конвоировали меня растерянно и безмолвно и в связывании не участвовали. Репутация не смирного и опасного английского шпиона поддерживалась преднамеренно.

Тюрьма Кандалакши ничем не знаменита. Находится на берегу бурной, незамерзающей реки Нивы, близко от моря. Шум реки непрестанно слышен через окна, закрытые козырьками. Думаю, что козырьки – чисто советско-русское изобретение. До революции никто до этого не додумался. Тюрьма деревянная. В тюремном дворе отдельно стоящая баня. Построена тюрьма в 1929 году с тщаньем и мастерством карельских плотников.

Переполненные тюрьмы конца тридцатых годов создавали для узников неудобства из-за тесноты, но и обеспечивали широту информации и общения. Движение этапов, судебные слушания, вызовы на допрос, местные конвои и смена камер – все это были для узников события, отвлекавшие от личной беды.

За семь месяцев содержания в Кандалакшской тюрьме и камерах предварительного заключения особого отдела 54-й горно-стрелковой дивизии я помню многие нерядовые события, интересных колоритных людей и их трагические судьбы.

Свой рассказ о некоторых хочу предварить: неверно говорить всуе о том, что репрессировались без вины, ни за что. У террора были своя логика и метод. Лишали свободы и убивали не за содеянное, а за несоответствие некоему стандарту беззаветной преданности и ординарности личности. Вот почему жертвами оказывались всегда незаурядные люди. Известно, что посредственность не любит таланта.

Долгое время я был в одних камерах со старшими командирами из дивизии. Запомнились полковник Кирпа, подполковник Н. М. Морозов, Тарновский, капитан Гамов, Барков, врачи и строители-инженеры. Имена многих я забыл. Все они были оригинальны и симпатичны. Многие были этапированы в знаменитую Ленинградскую тюрьму Кресты и там уничтожены. Мне это удалось проследить по сведениям от узников блока военнослужащих, уцелевших и отбывавших сроки приговоров в лагерных условиях.

А вот случай, где трагичное и смешное рядом.

В начале декабря 1937 года командующий Ленинградским военным округом командарм Дыбенко инспектировал наши части. Я вел занятия с курсантами в артиллерийском парке. Его свита проходила по парку. По Уставу я отдал рапорт, а через три дня его портрет сняли со стен казарм и армейского клуба. Смешное состоит в том, что перед отъездом он провел командирский сбор, на котором призывал к классовой бдительности и революционной беспощадности. О его судьбе можно узнать из официальных источников. Он был вскоре расстрелян.

В тюрьме Кандалакши было много интересных знакомств и встреч, забыть которые трудно.

Николай Николаевич Черкасов – врач-хирург, практиковавший в Кандалакше. Трудолюбие и талант хирурга создали ему широкую популярность. Арестован в третий раз, начиная с 1926 года. «Враг народа», который не думал о лишении свободы, а беспокоился о возможности продолжать медицинскую практику. Особо не отчаивался. Еще будучи узником Соловков, до 1935 года был «придворным» медиком бонз ОГПУ.

Антон Русинов. Шестнадцатилетний юноша, впихнутый в камеру сильной революционной и тупой волей. Он читал нам по памяти полный текст «Евгения Онегина».

Я старался тоже выделиться, поскольку много помнил из Лермонтова и Пушкина.

Вера Анисимовна. Наш тюремный доктор. Никто из нас не забудет ее светлый, красивый и добрый образ женщины-покровительницы. Ко мне, молодому солдату, она была добра, как мать.

В начале марта 1938 года в Москве проходил пленум ЦК ВКП(б). О нем забыли теперь все, даже историки. Не забыли узники тюрем и лагерей того периода. После разгрома своих гипотетических и потенциально политических противников, мудрейший из большевиков (а он действительно был среди них и мудрейшим, и честнейшим) понял, что, если не остановить психоз классовой, а теперь уж неведомо какой борьбы и самоуничтожения народов, вести в светлое будущее будет некого, и его мессианское предназначение не осуществится. Его выступление на пленуме было в его всегдашнем стиле – коротким и лукавым.

Челядь с высокой преданностью шумно аплодировала и клялась в верности. Порешили, что сажать в тюрьмы и лагеря так много людей не следует, но уж кого надо, то надо.

После этого пленума тюрьму посетил в порядке надзора прокурор. Жалоб мы ему не подавали, полсотню вшей в его меховой воротник я сумел внедрить. Через три месяца он тоже был посажен, а его кресло занял тот вертухай, который усердно лупил по столам рейсшинами при наших допросах в КПЗ дивизии, не давая нам уснуть.

Тюремная администрация, служащие, охрана и надзиратели шли тогда по ведомству Наркомата юстиции. Они имели даже свою форму и знаки отличия, но по сути были совсем не военизированным сословием, а бытовым.

Обид на них у нас не накапливалось. Они нас даже немного боялись. Ведь одно выражение «враг народа» что-то стоит. После пленума ЦК высшее начальство тюрьмы стало подражать жандармерии Николая Второго и вопреки Уставу службы подолгу и вежливо беседовало с нами на разные темы при открытых дверях камер. Это было трогательно и смешно.

События эти породили в умах узников много разных иллюзорных настроений, никогда и ни в чем не осуществившихся.

Только два человека точно, верно понимали значение всякого слова вождя. Политрук Барков, всего лишь политрук, молодой старший лейтенант. Этот верный апостол Учителя понимал, как должно поступать, а плохо это или хорошо – знает сам Учитель.

Вторым был молодой ветеринарный врач Владимир Вьюхин, уроженец архангельской двинской деревни, сын крестьянки-вдовы, человек богатырского вида и поведения. Несмотря на молодость, выдумки в его голове не рождались. Он осмеивал оптимизм других и не отчаивался сам.

Тюрьму мы покинули с разными этапами.

Я ушел в Беломорско-Балтийские лагеря, он – в Северо-Уральские.

И вот спустя девять лет, зимой, на Соликамском железнодорожном вокзале мы встретились снова и вспомнили, как вдвоем драили коридорные полы в Кандалакше за лишний кусок хлеба и миску баланды. Я уже был два года на воле, он – первый год.

Не раз в жизни приходится убедиться, что земля достаточно мала для встреч. Он продолжал работать и после освобождения – главой ветеринарной службы управления одного из лагерей ГУЛАГа на территории Пермской области.

«Встать! Суд идет!» Было бы очень комично, если бы секретарь суда традиционно провозгласил эти слова. Суд уже был на месте, подсудимый здесь же, в небольшой комнате штаба дивизии, конвой – в коридоре. Зрелища нет даже для сильно экзальтированной натуры. Тоска смертная. Если не засмеешься, то заплачешь.

К такой форме разрешения моего уголовного дела пришли не сразу. В нем была интрига. Я, подсудимый, живший под чужим именем, балакающий по-английски, сын кулака, коварно проник в армейскую школу. Зачем?

Чтобы сильно повредить обороноспособности страны. Устроить шумный процесс – просто. Был опыт. Но где публика – вот в чем вопрос. Публики нет, в гарнизоне одни солдаты. И пришлось сократиться.

За столом трибунала сидели три офицера, одного я знал по службе – командир гаубичной батареи. Следственные материалы не оставляли повода что-то выяснить, спросить. Свидетелей – ни одного. Обвиняемый ничего не отрицает. Он с большим подвздохом произносит протест против следственных процедур и мотивов обвинения. Все это похоже на первую репетицию плохой пьесы. Мой пафос был смешон еще и потому, что вид мой, моя фактура была мальчиковой, и членам суда было неловко. За это чувство неловкости они и прибавили мне два года тюрьмы, когда могли вполне ограничиться пятью годами.

Итак, семь лет лишения свободы и три года поражения в каких-то правах.

И колобок покатился дальше.

В новые казенные дома

Смена тюрьмы на лагерь – событие уже только потому, что все внове. Неизменна неволя. Становись, садись, ложись, встань, иди, шаг влево, шаг вправо – стреляю. Мы усвоили быстро, что это всерьез и обжалованию не подлежит.

В августе, в теплый солнечный день, во дворе тюрьмы отобранных этапников коротко остригли, «ошмонали» и подвели к воротам.

В тюремной каптерке у меня сохранялся один солдатский ремень. Его мне вернули. Перед самым выходом в открывшиеся ворота, с высокого крыльца здания тюрьмы меня громко окликнули, и высокий худой тюремный завхоз передал мне ослепительно белую подушечную наволочку. В ней были разные хорошие продукты. Поразила меня белизна ткани и то, что обо мне кто-то заботится. Думаю, что эта сочувствующая помощь была от врача Веры Анисимовны.

Прозвучала команда «марш!», и мы вышли за ворота. Этапные товарные вагоны стояли на маневровых путях, посадка прошла быстро, нас было мало, человек 150. И двери закатились до упора.

Через двое суток мы прибыли в первую гулаговскую столицу-«медведку» – город Медвежьегорск. Там было до полдесятка лагерных зон, а может, и больше. Наши – две рядом – именовались пересыльными.

Не более недели нас водили на земляные работы. После длительного пребывания в тюрьме и ничегонеделания работа была очень трудна. Трудна больше потому, что я был сильно истощен от недоедания. Все здесь были новичками, в лагерной жизни ничего не понимали, и «придурки» могли с нами не считаться.

Через неделю сформировали пеший этап в 300–350 человек из молодых людей.

По прибытии на место я узнал, что мы находимся в колонне строгого режима в глухой тайге к востоку от Онежского озера. Работа – только лесоповал. В нашей колонне почти все зэки были уголовниками с большими сроками наказания.

Я оказался среди них потому, что в моем формуляре было два имени. Это обстоятельство не раз усложняло мою жизнь. Правда, среди зэков это повышало мою личностную оценку, и я не спешил рассеять их романтические заблуждения.

Я был «фраер», но еще неведомо какой. Да и будет неправдой сказать, что я сам к уголовникам относился без неприязни и вполне терпимо. Меня раздражали больше тупые хулиганы, а не воры и мошенники. Я уже тогда знал, что более справедливо было бы поменяться местами уголовникам-зэкам с их судьями. При таких мыслях не будешь их строго осуждать или, тем более, презирать. Они часто оказывались и интересными.

Наши бытовые условия были такие: в добротных бревенчатых бараках были вагонные двухуровневые нары 2+2 без постелей, одеял или чего иного; кухня, где варили баланду и даже кашу. Хлеб привозили откуда-то на лошадях. Освещение – электрическое. Вода из колодца. Все постройки были нестарыми. Вероятней всего, это была усадьба леспромхоза гражданского, переданная ГУЛАГу и дооборудованная охранной зоной с вышками.

Из преобладающего явно «фартового» люда выделялась группа туркмен-мусульман, совсем не знавших русского языка, примерно молившихся на восток, сидя на земле. Они были контрабандистами по нашим законам и нормальными купцами по восточным обычаям. Это совсем не подходящие люди к работе в лесу, и их судьба должна была скоро разрешиться трагически.

Еще два человека привлекли мое внимание. Оба были жителями Украины, проходили по одному политическому делу. Низенького росточка еврей с фамилией Резник и русский тощий интеллигент Костеров. В точности имен не уверен. О них знаю, что они оба из высшего аппарата власти Украины. Костеров как-то кратко намекнул мне, какая изощренная борьба идет за власть в Кремле, и в этой борьбе М. В. Фрунзе был первой жертвой. Какой жертвой станут они, похоже, они догадывались, не зря же их сюда привезли и смешали с бандитами.

Начальником УРБ (учетно-распределительного бюро) в колонне, в руках которого жизнь и смерть каждого зэка, был очень малограмотный уголовник, не из воров. При первом же месячном отчете по картотеке он «зашился» и пригласил меня помочь.

Это была простая и маленькая задача, но она озадачила всех «урок». Кто же я, если с моим формуляром контрреволюционера, двойной фамилией и в армейских шмутках – допущен в УРБе? Я явно выбивался в элиту зоны и понимал свою выгоду. Теперь мне уже ни один вор не мог крикнуть: «Эй, ты, подкинь дымку в костер от комаров». Разоблачать себя, показывать свою ординарность мне не было резона. К тому же в ту пору я был ловок на работе и физически отменно крепок.

Быть на общих работах, особенно на лесоповале в 1938 году, работать топором, пилой-поперечкой или плохой лучковкой – это, я вам скажу, необъявленный смертный приговор. Если ты не научишься как-то ловчить, не найдешь покровителя, той пилой ты перепилишь свою жизнь всего за полгода.

Недаром же в лагере «общие работы» – это самые страшные слова. Спасла меня моя профессия металлиста.

По картотекам УРБ сохранялись сведения о нашей профессиональной принадлежности.

Где-то кому-то потребовались токари и фрезеровщики по металлу, и на меня был дан наряд отконвоировать в другое лагерное производство. Если бы этого не случилось, не писал бы я сейчас.

Меня вызвали и куда-то повели. Ночевали мы в лагерной зоне Бочалова. Это был очень крупный пункт Беломорско-Балтийского комбината (ББК) с больничным комплексом.

Во всех лагерях Союза такие больничные зоны имели очень существенные преимущества. Это как Москва перед ярангой в тундре.

Наутро ко мне присоединился совсем молодой паренек из бытовиков Володя Семенов. Нас посадили на чудесный пригородный теплоходик, и мы поплыли по реке Водле до пристани Стеклянное. Это у самого Онежского озера. Так мы стали рабочими механических мастерских, жили в обособленной зоне, о которой я еще расскажу. Эти три года, проведенные в ней, самые благополучные из моего срока заключения под стражу.

Место, где предстояло жить, называлось Шала. Происхождение названия не знаю. Оно было замечательным по многим качествам.

Шала – глубоководный порт на Онежском озере. Паровая локомобильная электростанция на 500 кВ, на дровяном топливе с электросетями большого радиуса. Два десятка единиц флота разного класса, хорошие механические мастерские, телефонная станция. Здесь же в Шале находилось отделение управления ББК. На противоположном берегу располагались лесозавод и судоверфь, на которой строили очень крупные деревянные баржи водоизмещением 3000 тонн и мелкие деревянные суда. Все производства на нашем правом берегу были гулаговскими, за рекой – других ведомств.

В мастерских изготавливали и ремонтировали технику лесозаготовительную, сплоточную и лесопильную. Ремонтировали флот и судовые машины. Нами был построен судоподъемник, к помощи которого часто прибегали суда Онежского пароходства.

Не из чувства гордости я подробно описываю ГУЛАГ, а чтобы сказать: в то время почти все принадлежало ГУЛАГу.

Замечательными были по архитектуре два больших деревянных дома, окруженных типовым лагерным забором-частоколом. В них мы жили. Это были замки Калевалы, построенные на века еще до революции. В них я прожил три года. Мы были сыты. Никаких штрафных пайков у нас не было. Зэки здесь получали посылки. Мы хорошо работали по 10 часов и имели один выходной день в неделю. Мало кому в то время удалось пожить в таких аристократических условиях.

Среди нас было много инженеров, техников, людей интеллектуального труда, были журналисты и ученые, войсковые офицеры и мастеровые люди с большим опытом. Я учился многому на работе и в зоне, круглые сутки и «на халяву». Ну где бы на свободе я мог иметь таких учителей? Лежа на нарах, я мог слушать лекции истосковавшегося учителя физики или химии, биолога или астронома, слушать людей, побывавших в Америке или еще где-то, беседовать с настоящим чехом, венгром, немцем, внимать врожденным «свистунам», любителям авантюр, узнавать неписанное в биографиях популярных людей. Только там, в тюрьмах и лагерях. Там любому лицедею не удается жить в маске.

Личность проявляется, как фотоснимок, и ты стоишь ровно столько, сколько стоишь.

Иногда мы устраивали музыкально-танцевальные концерты, были в них декламация, иллюзион, а чаще это получалось произвольно и от души, без режиссуры и руководства. Славный то был лагерь невольников.

Много лет проработал я в системе ГУЛАГа, но ничего подобного не встречал. Люди из зоны работали вместе с вольными в конторе отделения, на судах, в бухгалтерии, экспедиторских, на электростанции. О классовой борьбе как-то забыли. Мы влюблялись в вольных женщин, и они нас ничуть не боялись, хотя конспирация требовалась тщательная.

Конечно, на любовные приключения отваживались самые отчаянные из молодых зэков. В моем фотоальбоме есть фотографии, пробуждающие воспоминания о тех рискованных приключениях.

Однажды к нам прибыл этап очень пожилых людей, преимущественно технических интеллигентов высокого уровня. В обычных лесных зонах такие люди – смертники. Среди них очень выделялся старик с внешностью Ильи Муромца, со значительной сединой. Он был не только живописно хорош, но и имел добрый, невозмутимый характер.

Он жил, как бы не замечая, что с ним приключилось несчастье. Мы учредили его в должности дневального в своем бараке.

В лагерном обиходе дневальный не только работник в доме. За ним признаются все функции мажордома, а порой и батьки. По крайней мере, он был для нас таким.

Из-за значительной глухоты с ним было затруднительно разговаривать.

Поэтому мы прозвали его Герасимом.

Узнав его биографию, мы отнеслись к нему с сердечным уважением и стали звать Родион Ослябя.

Он был потомственным крестьянином Вятской земли. В начале века его призвали на царскую службу в Российский морской флот.

Служил он бомбардиром-артиллеристом на броненосце «Ослябя». Участвовал в Цусимской битве, где и получил глухоту от контузии. Известно, что броненосец «Ослябя» в Цусимском сражении был потоплен.

Наш герой скатился по борту в море, а затем после боя был подобран японскими моряками. Пробыв около года в японском плену, вернулся на свою Вятскую землю и до 1937 года выращивал хлеб.

В 1937 году на 10 лет был посажен в тюрьму с биркой КРД (контрреволюционная деятельность). Вероятно, за то, что его не разорвал японский снаряд и не съели акулы в море.

Другой вины у Родиона не было. Удивляла незлобивость этого русского богатыря. Он никого не ругал.

Кто же надругался над ним? Его потомки. Страшно, что среди нас есть еще люди, которые гордятся званием «чекист». Мы до такой степени еще дики.

Я не знаю, как и где он закончил свой земной путь вместе с другими пожилыми людьми лагеря.

В первое лето Отечественной войны, когда немцы приблизились к Петрозаводску и Медвежьегорску, нас, способных вынести пеший этап в 300–500 км, погнали на восток. Судьба всех пожилых и слабых зэков, оставшихся в зонах Карелии, в ББКа, до сих пор никем не обнародована. Для меня ясно одно: незабываемый Родион Ослябя не посрамил своего тезку, героя Куликовской битвы, и умер с мужественным достоинством крестьянина-христианина. Жалею, что моя память не сохранила его подлинное имя.

С тех пор прошло 50 лет. Для меня это вчерашний день, но и обретение чувства времени. Хорошо знаю: многих подобные воспоминания раздражают. Это легко понять.

Меня это не смущает. Если же есть интерес, я к вашим услугам, сюжетов нет нужды выдумывать, жизнь подкинула с избытком. Только скажите – поделюсь.

Рассказанное мной в какой-то мере отвечает на вопрос: за что людей загоняли в каторжные работы, а правомернее было бы узнать, почему и кем это делалось.

Люди зоны – это вам не толпа, а коллекция обособленных судеб, порой чрезвычайно интересных. На производстве, в механической мастерской я работал на универсальном фрезерном станке, а также и на токарных, но раз я начал абзац словом «люди», то и будем о людях.

Судите сами, может ли быть неинтересным юноша в 16 лет, который среди любителей шахмат зоны всех считает скучными противниками? Он часто вычисляет что-то на бумаге огрызком карандаша.

На мой вопрос: «Что ты, Толя, вычисляешь?» – он неохотно объясняет, что его интересует формула объема резинового мячика, на который надавили одним пальцем, или объем бочки из параболической клепки.

Таких 15—16-летних было пятеро. Все они одной судьбы. Их родители были или областными, краевыми партсекретарями, или председателями областных, краевых исполкомов.

Толя Сосин и Леня Резников – дети смоленских руководителей, Витя Долгов и еще два мальчика – не знаю из каких мест. Соблюдалось правило: семьи начальства такого ранга ликвидировать полностью, лишив права переписки. А теперь мы знаем, что это означает.

В нашей зоне их откровенно берегли и учили мастерству токарей и другим профессиям.

Начальника этого уникального лагерного производства и зоны мы не знали совсем. Я видел его один раз за три года. Его фамилия Мирошниченко. Вероятно, он был из тех самых хороших начальников, «которые ничего не знают и ни во что не вмешиваются». Сотвори ему, Боже, Царствие Небесное.

Всем производством руководили зэки: электросиловым – Борис Васильевич Серов. Его я встретил в Архангельске через девять лет, узнав на улице по походке.

Мехмастерскими и кузницей управлял чешский инженер из аппарата Серго Орджоникидзе Густав Густавович, говоривший с сильным акцентом, путая ударения. Позднее его сменил Штромберг, молодой, из российских немцев, инженер-металлург. Его технические идеи в металлургии были реализованы в другом, Каргопольском лагере, где я досиживал свой срок, но его там уже не было.

Главным технологом у нас был Константин Николаевич Тарханов, старый человек, инженер Путиловского завода, работавший в Америке, что и стало причиной его заточения. Молодой инженер-конструктор отрабатывал свой срок наверняка за то, что носил фамилию Оппель.

Водным цехом и флотским ремонтом управлял старый волгарь, офицер флота Его Величества, Павел Емельянович, фамилию забыл.

Планово-экономическую статистику вел Дьяконов, московский ученый, лингвист и литератор.

Бухгалтерию вели вольнонаемные и зэки, в том числе Зина Сараева, Клава. Обе барышни – предмет нашего всеобщего обожания. Их ревниво оберегал старый бухгалтер из зэков. В этой же конторе пристроился работать Иван Карпоносов, картежный шулер, отменный знаток и любитель поэзии Сергея Есенина.

На дровяной бирже хозяйничал авиатехник Ян Адамович Топоров, с которым я прошел вместе этапы и работы в Каргополье.

Начав вспоминать тех, с кем был я в зоне Шалы, не могу остановиться. Так много встретил там хороших друзей, интересных людей.

Я, ростовчанин Володя Семенов, Миша Коротков с проспекта Майорова из Ленинграда были как близнецы, и старые люди нам покровительствовали, вероятно вспоминая своих детей. Были среди нас художники: Алексей Григорьев, Иван Дорожка, Гриша Кащеев. Пиши о каждом книгу, материала хватит. Были профессиональные спортсмены, музыканты, Юра Ганчицкий из Москвы, Костя Кованый из Башкирии.

Моряки заграничного плавания Павел Лукьяненко, Владимир Химуля из Новороссийска. Неуемный весельчак, парикмахер из Керчи армянин Арютюн Акопович. Душа же всей молодежной братии – морячок срочной службы из Севастополя (родом из Днепропетровска) Коля Кузмичев. Кроме всех достоинств надежного, сильного и смелого человека, он был неуемно весел, безгранично талантлив и прост. Он умел все. Сумел даже по 58 статье УК получить немыслимый срок – три года лишения свободы. Такого никогда не бывало ни с кем.

В нашем привилегированном лагере мы все были физически здоровы и занимались всяким доступным спортом и играми. Это было модно и престижно. Кто лучше?

Наше сознание было странным. Получив невесть за что большие наказания, мы сумели понять, что не надо оценивать, кто из нас виноватее, но мы никак не хотели отождествлять карательные органы с государством и оставались искренними патриотами.

Вот почему в лагерях игра в ударников и стахановцев продолжались, и я помню, как два брата Воробьевы, оба кузнецы со сроком заключения по 10 лет каждому, гордились тем, что их звали стахановцами.

Если бы люди были способны понимать происходящее в буквальном смысле, без философских вибраций, они умирали бы, как мухи осенью, смиренно и дружно. Любомудрие обязательно изобретет надежду, и человек продолжает свой тернистый путь, отодвигая час конца…

Благополучный молодой венгр, простой рабочий в начале 30-х годов покидает свой прекрасный Будапешт, чтобы увидеть Париж, узнать жизнь Франции и ее граждан. Узнав ее, он в 1935 году переезжает в столицу социализма – Москву. В 1937 году оказывается в тюрьме, затем в лагерной зоне в Шале, чтобы затем выплевать свои легкие на русский снег и умереть вдали от родины.

Такие биографии заставляют вспоминать библейскую версию о запретном плоде с древа познания.

Я хорошо помню этого мягкого Имре, который научил меня петь венгерские мелодии, и это имело последствия в моей жизни. Верующим в Бога хорошо, они могут помолиться за друзей, а как нам, атеистам?

Там же, в Шале, я знал очень молчаливого немца, электротехника по профессии, который молча тянул свой второй десятилетний срок, и в его лице были безразличие и обреченность.

Знаю судьбы еще гораздо страшней и горше, но не буду о них. Тяжело самому и никому нет пользы.

Если вы любите страшные истории, вам надо работать в архивах судов, трибуналов, ЦК великой партии.

Трагически неудачное начало войны с фашистской Германией заставило принять решение: перевезти миллионы заключенных Карельской Республики на восток страны. Это делалось в ускоренном темпе.

Железнодорожное сообщение между ст. Обозерская на Северной дороге и ст. Сорока на Мурманской еще не было налажено. Рельсы лежали без земляного полотна, и все же поезда скоро пошли.

На юге Карелии часть заключенных этапировали водными путями. Кто мог выдержать пеший переход, гнали колоннами по 300–400 человек до Северной ж. д. в Архангельской области.

По пути следования были этапные пункты, где мы ночевали, получали паек и воду. До Каргополя мы шли девять дней при очень жаркой и солнечной погоде, проследовав от Шальского порта через Пудож, Пирзаково, Лекшму в Каргополь. 18 июля в Каргополе мы ночевали на открытом поле аэродрома. Погода с вечера резко изменилась, похолодало, и к утру пошел снег. До самой зимы в тот злополучный год погода простояла прохладной и неприветливой.

В жаркие дни мы побросали по дороге теплые вещи, и теперь ночами зябли. Во время переходов шли быстро.

Куда? Мы торопились к своей мученической смерти. Надеялись на лучшее. Многие не выдерживали заданного темпа и оставались на местах ночевок. Ни автомашины, ни конных упряжек у нас в сопровождении не было. Как поступал конвой с отстающими, я не знаю.

Пишу эти заметки спустя 54 года после тех событий. Память растеряла многое, чувств и наблюдений уже не восстановишь, а сердце болит и болит. Наверное, оно стало ветхим.

Настроение этапников при большой усталости не располагало к любованию роскошью летней, еще не изуродованной промышленностью природой. А полюбоваться было чем.

Долго будет Карелия сниться. Буду помнить с этих пор Остроконечных елей ресницы Над глубокими глазами озер[12].

Поэт и композитор сказали за меня все в этом поэтическом образе. Спасибо им!

А мы все шли и шли. Физическое напряжение отупляло разум. Мы шли полями, перелесками, лесными массивами, проходили мимо чудных озер, маленьких, стареньких деревень, обреченных уже тогда на смертное прозябание под гнетом колхозного коллективизма. Ни одного нового жилья, скотного двора, хозяйственного амбара, сарая, изгороди не было. Да и как мог возникнуть творческий импульс у земледельцев, если у каждого из них государство уже подсчитало и отобрало зерно, молоко, мясо, шерсть, яйца и даже лук, взыскало налог и обязало добровольно подписаться на государственный заем десятый год подряд?

И все-таки в сотнях деревень и поселков нам никто не вынес кружку молока, кусочек хлеба или туесок колодезной воды не потому, что у них ничего не было. Еще было. Но с ними была проведена соответствующая работа, и в них был посеян страх наказания за сочувствие.

Только в одной большой деревне белобородый дед встретил и проводил нас звонко-бодрой игрой на свирели или рожке и усилил наше уныние. Его музыку многие из нас вспоминали как отходную молитву. Встречал ли дед своей веселой свирелью другие этапы, не знаю, но они шли и шли по тем старым трактам с запада на восток, и люди удивлялись их множеству. Мы все шли и шли, ночуя в заброшенных крестьянских скотных дворах, навесах, под открытым небом, на холодной земле.

Миновали Броневскую, необычное для Севера большое и унылое село Конево, затем поселок Федово, Оксово, Наволок и вышли к станции Пукса Северной дороги.

Даже в нашей злополучной стране немного найдется мест, видавших такое количество заключенных, как эта станция. Вошли сюда многие, вышли не все. За несколько дней этап был развезен в товарных открытых платформах по лесным лагерным пунктам по гулаговской железной дороге Пукса – Квантозеро.

Для зэков наступил самый тяжелый период.

До изнеможения уставших людей сразу же вывезли на лесоповал. Неприспособленные к новым тяжелым работам, они стали умирать.

Мы приехали в полупустые зоны, нас было очень много, но через два месяца бараки опять опустели. Хоронили кучами, без гроба. Никто никого не лечил. И не было душегубов-злодеев в зоне. Все происходило как бы само собой, а это и есть самое страшное. Это значит, что система вышла на режим саморегуляции, и бороться бесполезно. Она тебя все равно раскатает.

Надо ли говорить об этом? Надо. Пусть я не Пимен, но, может быть, появится еще достойный славы Пушкина поэт и громко пропоет о нашем смутном времени и облагородит людскую память. Если я перестану так думать, я скоро умру, если так думаю – еще поживу.

Мы умирали каждый день и час

Не всегда можно знать, чем был тот последний волосок, на котором еще удерживалась твоя жизнь. Может быть, им был железный котелок, в котором я варил на лесоповале грибы, грибная и ягодная осень… Спасло ли меня то, что я, сын деревни, был ближе к природе?

Этапы зэков с запада нужно было обеспечивать жильем. Здешнее требовало ремонта. Наша бригада стала строительной, нас переводили в разные зоны. На лесоповал мы не ходили. Может быть, этот спасительный волосок и продлил жизнь некоторым из нас.

Еще с детства, как всякий деревенский житель, я мог работать с деревом, к этому прибавилось умение выполнять печные работы, класть и ремонтировать печи. Позднее мне это пригодилось. Иногда нас выводили за зону для ремонта или кладки печей в домах охраны и даже один раз на пекарню. При этом нам всегда удавалось что-то съесть дополнительно к пайку. Вот эти дополнительные калории и сохраняли наши жизни.

Но ничто не вечно: лагерное жилье стало не нужно, печи у всех исправны… Нас снова повели на лесоповал, на общие работы, которые доконали всех. Мороз крепчал. Мы были плохо одеты. Паек скудел с каждым месяцем. Иногда его не давали несколько дней. Вероятней всего, это происходило из-за присвоения продовольствия администрацией лагеря и воровства. Жаловаться мы не могли: это было фантастично и нелепо. Голод доводил до невменяемости. Случалось, что человек бросался на получаемый бригадный хлебный паек, успевая запихнуть в рот хлеб, зная, что его тут же убьют. Такое было обычным происшествием. Получение утреннего хлебного пайка – дело особой важности. В хлеборезку ходили с охраной – с кольями и кирпичами.

Вот так мы и жили. Были случаи психических заболеваний, редко – самоубийства. Это загадка для психологов. Пусть объяснят.

«24-й километр» лагерной ж. д. от ст. Пукса до Квантозеро – очень большая лагерная зона с лазаретом для зэков. В ней было до 3 тысяч невольников. Они обеспечивали первый целлюлозный завод сырьем и топливом.

Осенью сырость и стужа. Зимой – стужа.

Каждый вечер бригады привозили на дежурных санках из лесу умирающих или умерших, а утром у вахты на разводе мы имели возможность хорошо разглядеть внутренности товарища, вскрытые врачом-анатомом. Его рабочее место было рядом с вахтой. Я могу показать хоть сейчас, где это было.

Многие умирали, имея вес в 40 кг. Многие (таких больше) становились страшно отечными – до полной неузнаваемости и смены голоса. Это очень жутко – не узнать товарища. А было, было!

В сентябре 1941 года в полунаселенные лесные зоны к нам привезли новое пополнение. Это были люди с западных, освобожденных Сталиным территорий: Эстонии, Латвии, Литвы, Западной Белоруссии, Закарпатской Украины, а также венгры, болгары, чехи и поляки.

Ошеломленные, предельно растерявшиеся от произвола власти, они были жалки и беспомощны. Тут были люди всех сословий, всех рангов. От министров, коммерсантов, промышленников до пролетариев и солдат.

За год – к лету 1942 года – лагерная машина перемолола огромное количество жизней безвинных людей. Зима 1942 года выдалась суровой. Земля промерзла глубоко. Копать могилы истощенные зэки не могли. Для этой работы выделялся особый хлебный паек. Трупы накапливались в холодном бараке, а затем разом вывозились. И все же могилы были мелки. Вспугнутый лесоповалом медведь-шатун пользовался человечиной до самой весны.

Если кому-нибудь понадобится найти это кладбище, я его укажу. Спешите, я скоро умру.

Вот почему я, живое ископаемое из этого ада, когда вижу с экрана фашистские лагеря смерти, вспоминаю наши лагеря и сомневаюсь – разумен ли человек? Где предел его душевного озверения и опустошения? Этот вопрос обращаю в ХХI век и в день сегодняшний.

Люди, прибывшие с запада, веровали в Бога. Свои последние упования они несли к нему.

Схоронившись от насмешек советских атеистов и уголовников, они творили свою коллективную молитву в течение целых ночей. Особо прилежны в молитве были самые юные среди них. Никто их молитв не услышал, и Бог их не спас.

Не знаю, по чьей воле эти люди прибыли в зону в хорошей дорогой одежде и с багажом имущества первой необходимости для жизни на воле, а не в тюрьмах и лагере. Это очень осложнило их жизнь здесь. Часть имущества осталась за зоной (конфискована), а то, что они пронесли в зону, стало поводом для воровства, грабежей и перепродаж на лагерном рынке за кусок хлеба, миску баланды. Лагерные придурки быстро сменили российскую одежду на модные европейского покроя пальто, расшитое золотым цветом белье.

Кто не был в советской тюрьме и лагере, тем сообщаю: грабеж или воровство здесь не преступление, и заниматься этим можно сколько угодно. Здесь другие законы, другая мораль, и Уголовный кодекс заменен силой, беспощадностью и правилом: умри ты сегодня, а я – завтра. Вот почему перешагнувший порог тюрьмы должен прочно забыть слово «мое», если он не хочет разменять свою жизнь на пустяки.

Во мне в ту пору еще сохранялась доля любопытства к их странам, их состоянию, и я быстро с ними сдружился. Они благодарно принимали мои советы, помощь в овладении русским языком и обычаями. Меня забавляло их обращение ко мне (мистер Пузырев), и я, конечно, старался достойно представлять собой русского в его этнической сути.

Думаю, это общение было для меня не бесполезно.

Всякая лагерная зона с лазаретом для зэков не могла обходиться без минимума женских рук. Были и у нас женщины-заключенные.

Врачи, медсестры, санитарки, прачки. Как правило, лазарет жил совсем обособленно от рабочей зоны. Примерно как поликлиника от больничного стационара.

За свой срок неволи я был в трех таких зонах, и еще две знаю по работе в ГУЛАГе в качестве вольного человека. Такие условия, вероятно, были оптимальными и устойчивыми.

Из женщин сердцем запомнил одну. Восемнадцатилетняя Люба Данилюк. Этот цветок был вырван из Закарпатской земли и перенесен на Север, чтобы умереть в нашей суровой земле.

Ах, Любушка! Разве я мог предположить, что через много, очень много лет, в благополучной квартире, в одинокой старости я опять не сдержу слез, как тогда, когда мне сказали в лазарете, что прачка Люба умерла. Там было плакать дико. Здесь мне никто не помешает. Зачем тогда у нас с тобой не нашлось слов горестной нежности друг к другу? А ведь она была, еще совсем не растраченная нежность молодых сердец!

В конце марта моих друзей из карельской Шалы, из ББК, Яна Адамовича Топорова, моего старшего друга и опору, а также однолеток – ленинградца Мишу Короткова и ростовчанина Володю Семенова – взяли на этап неведомо куда, за пределы Карлага. О них я никогда больше ничего не слышал.

Если это когда-нибудь кто-нибудь будет читать, говорю ему: писать об этом не хочется. Может, потому, что уже стар стал, а может, и от желания освободиться от тяжести воспоминаний.

Представьте себе две, три тысячи людей разных национальностей и сословий, отгороженных от свободы высоким забором, до предела измученных работой, истощенных, обреченных на смерть, которую никто не заметит, никто не подойдет к тебе с дружеским участием, потому что завтра, может быть, это произойдет и с ним. Властелином в этом адском месте был высокий, спортивного вида зэк, с громозвучным голосом церковного дьякона и, по иронии судьбы, с фамилией Крячун.

Он жил отдельно в хорошей квартире, уют которой поддерживала его лагерная жена, красивая и внешне культурная женщина.

В часы утреннего подъема и развода на работы он носился по зоне как полководец перед решающей битвой, и его голос звучал, как глас с небес, для всех и для каждого непререкаемо, торжественно и мажорно.

После развода начинался довод. Это когда собирают к воротам людей, не желающих по разным причинам выходить на работу. Здесь обязательно присутствовал «лепило», всегда молчавший. Только однажды он вмешался, сказав, что после эпилептического припадка зэка надо оставить на день в зоне.

Когда «лепило» оказывался очень добрым, он рисковал оказаться на общих работах, а его место мог занять другой приблатненный аферист, совсем не врач.

Довод – это такое действо, которое трудно описать. Люди не хотят или не могут выйти за ворота зоны, где их можно пристрелить за неподчинение конвою. В зоне нельзя, и конвой никогда не вмешивался в то, что происходило в зоне. Нарядчик, работник УРБ, должен через полчаса дать по срочной связи отчет, сколько вышли на работы, сколько отказчиков и по какой причине.

Если отказчиков у него много, он сам может загреметь на общие работы. Механизм прост и потому работает без сбоев, надежно. Как тебя вывели за ворота – это никто не будет обсуждать.

Если зэк раздет, разут, ему выбрасывают что-то странное и заставляют надеть. Если он болеет, ему говорят, что это не так, и работать он должен. Очень упорствующих волокли в изолятор, при этом теплую одежду снимали, а помещение не топили.

На Соловках был изобретен развод «без последнего». Это когда последнего можно было бить чем попало и даже убить. У них же на Секирной горе был изолятор, который назывался курятником. В нем не было скамеек или нар, а были жерди, на которых можно сидеть по-куриному. На пол наливалась вода. Название «курятник» перешло на континент с Соловков.

В этих условиях никакой протест, сопротивление, побег невозможны, потому что заключенные обессилены до крайнего предела. Нас можно было не охранять. Холод, голод, война, тайга. Мы едва отапливали бараки, принося каждый день по полену из лесных делянок. Это было обязательно.

Сильней всего мы страдали из-за нехватки одежды и обуви. То, что было с воли, – отобрано или износилось. Морозы зимой 42-го года стояли лютые. Откуда-то нам привозили лапти и чуни, сшитые из расслоенных автопокрышек. Старые ватники, ватные рукавицы и чулки.

Мы умирали каждый день и час.

Не думаю, что в других зонах Каргополья было лучше.

Я еще сохранял свой рассудок в состоянии протеста, и один раз вломился в кабинет начальника санитарной части. По звездочке на шапке я понял, что он вольный человек. На вопрос, зачем пришел, я ему ответил: «Хочу спросить, есть ли у вас дети и что вы им говорите о своей работе. Вы образованный человек?»

Он меня выгнал, но я утешил себя тем, что заметил его замешательство и злость.

Кто тогда мог оценить творимое, если даже сейчас, на рубеже веков, мы по-разному думаем о том времени?

Может быть, начальник санчасти думал, что избавляет свою страну от плохих людей, от нечисти, а может, и о другом? Но жене и детям он вряд ли говорил о происходящем. Голодание наше все ужесточалось. Нам иногда не давали ни воды, ни хлеба. Временами варили чечевичную баланду. Не переваренную чечевицу обезумевшие от голода люди собирали в отхожих местах и снова ели.

Обессиленные люди не могли помыться в бане.

На них надвигались вшивость и тиф.

В это время меня привлек к своей работе лагерный парикмахер Женя, и меня оставляли в зоне стричь зэков в бане. С ним жизнь сводила меня трижды, при разных обстоятельствах. Второй раз встретил его на Падуне умирающим фитилем. Но мы опять выжили. Он освободился и ушел на войну. После моего освобождения я опять его встретил – с боевыми орденами и инвалидом войны – в тех же местах, в поселке Пукса-озеро. Помимо своей основной работы на заводе, я серьезно помогал ему и осваивал мастерство парикмахера, делал дамские прически, перманентные завивки, выполнял и другие работы, достиг мастерства, которое мне помогло еще не раз.

Но это было потом, в 1945 году.

А весной 1942 года я сидел на цоколе арестантского барака, подставляя обнаженные прозрачные руки весеннему согревающему солнцу, и мне почему-то было жалко только эти руки, а не уходящую жизнь.

От отечной смерти меня спасли совет и помощь банщика, который побуждал меня подолгу ночью спать в парилке бани. Это помогло.

Я высох до 40 килограммов при росте 170 см.

Спасибо тебе, добрый и мудрый человек. Имя его я забыл.

Он был высок ростом, рыжеват, с сильно заметными на лице и руках веснушками. Родом с Кубани.

В нашей огромной зоне становилось безлюдно. Рабочих бригад не стало. Валить лес никто уже не мог. Других работ не было. Относительно здоровыми оставались лагерные придурки, повара, хлеборезы, помощники нарядчика, каптеры, дневальные и выдающиеся выносливые люди, бригадиры исчезнувших бригад.

Вот этот последний резерв отобрали в этап и отправили в другой лагерь, в десяти верстах от нашего. Я попал в него с некоторой надеждой на лучшие условия. Правда, что надежда умирает последней.

Нас опять посадили на железнодорожные платформы и перевезли в лагерь Осиновка. Назван он так по протекавшей здесь речке.

Пробыл я здесь больше года. К зоне подходил ус железнодорожного пути протяженностью пять километров.

Возле него были большие запасы отличного леса. Эти запасы остались от зэков 1937–1940 годов. Ни одного заключенного того времени я там не встретил. Лес вывозился из порубочных делянок конной тягой на волокушах или по лежневым деревянным железным дорогам. Были и такие. Рельсы изготовлялись из круглых деревьев диаметром 100–150 мм.

Конюшни и часть лошадей еще сохранились.

Там мы грузили лес на железнодорожные платформы по правилам коммерческих грузов дальнего следования. Никаких погрузочных механизмов не было. Об этом еще никто ничего не знал. Весь процесс – вручную. Кто это делал, тот знает, что это такое. Допустить небрежность в погрузке нельзя. Выгоны оформлял приемщик с железной дороги. У нас родилась песня:

Вот вам, братцы, всем по норме, На два рыла по платформе.

Такой порядок был невозможен, и мы работали вчетвером.

Очень трудной была увязка грузов в конце дня. После такой работы надо было поесть. Нам что-то давали, потому что это была важная работа, и мы ее делали без сбоев.

Тогда же мы запустили в работу шпалорезку на локомобильном приводе, которая долго бездействовала. На этой работе я отдышался, потому что был машинистом локомобиля, а это довольно легкие обязанности. Лес был отличный, крупный, и шпалопиление шло хорошо. Такой кряж было трудно подтянуть к станку, и мы специально для этой работы берегли и подкармливали одного сильного коня.

Наступила зима 1943 года. Шпалопиление прекратилось, вагоны подавали редко, пути заносило снегом на глубину до метра, лошади все передохли от бескормицы, продукты перестали поступать. Опять прозябание и смертность, как в прошедшую зиму.

Сейчас своим старческим умом я не могу представить, кто управлял нашей жизнью и мог ли он иметь влияние на тот порядок. Думаю, такого человека и не могло быть. Душегубная система работала сама по себе.

Даже при этих условиях зачем-то нужно было выморить стадо лошадей, стаскать их на лесобиржу и там сжечь падаль вместе с лесом, когда в зонах смертный голод.

Предлагаю вам самим решить, что тут к чему приложить. Если бы этих лошадей пустить на мясо, то сотни людей сохранили бы свою жизнь. Значит, можно предположить, что кому-то этого не хотелось.

Во второй половине зимы мы ловили не только воробьев, но и крыс. Кости сожженных лошадей сутками парили в печи и поедали без остатка.

Здесь мне очень пригодился навык по строительству домашних печей. Я нашел в себе силы построить еще две печи, за что был подкормлен сверх той ничтожной нормы питания, при которой не умереть невозможно. И волосок моей жизни окреп.

Однажды я мазал глиной и клал кирпичики и пел: «Марок кур кише и сосне и сонем. От фокс мойд ширный тай озал мода ней» и т. д.

Теперь все слова я не вспомню.

Мелодию помню до сих пор. Это танго с венгерским текстом. Язык я не знаю.

Дальше произошло нечто удивительное. Меня обступили молодые люди 16–20 лет. Они шумно меня о чем-то спрашивали, пока не увидели, что я их не понимаю.

Этим я погасил их радость встретить в этом гиблом месте своего земляка. Я рассказал им, как в 1938 году в Карелии меня научил петь венгерские песни их соотечественник Имре, он умер от чахотки.

Этих мальчиков было человек двадцать пять. Мы очень подружились. В 1939 году при освободительном походе нашей армии на Запад они, сообразуясь с европейскими обычаями, перешли нашу границу. Захотели узнать, как живут люди в государстве рабочих и крестьян. В 1941 году их всех заточили в лагерь. Там же, на Осиновке, они все умерли от истощения и тоски по дому, который опрометчиво покинули.

Они не были похожи на советских «красных дьяволят». Славные, симпатичные, милые и несчастные юноши! Я пережил вас и эти страшные события, но забыть вас не мог. Вашим родителям лучше не знать о случившемся с вами. Я разделяю их скорбь.

…В апреле 1944 года добрейший Карл Карлович, наш врач, наш «лепило» Айболит направил меня на оздоровительную колонну Падун.

О ней тоже есть что сказать.

В трех километрах от первого целлюлозного завода, вниз по стоку его вредных вод есть еще одна, обжитая с начала тридцатых годов лагерная зона. Возле нее большое огородное поле.

Это было место для крайне истощенных и физически беспомощных людей. На работы за паек там не выводили. Все питались равно плохо и отдыхали. Такие зоны многих спасали от смерти, но попасть туда было крайне трудно. Какому смелому человеку удалось внедрить в обиход лагерей этот метод помощи погибающим людям, установить невозможно, но это был акт милосердия к «врагам народа», пойти на который в то время было непросто. Спасибо тем людям.

Лагерное население не лечилось от тех банальных болезней, которые известны всем на свободе. В лагере были дистрофия, анемия, подагра – все объединялось игриво-веселым словом «фитиль». Фитиль гас, слез не было. Была забота получить еще раз паек для трупа. Вот в такой оздоровительной зоне я оказался весной 1944 года по воле добрейшего Карла Карловича, лагерного «лепилы», врача-немца из зоны лагпункта Осиновка. Врачевание там было скромное, но был отдых и покой.

Из своих наблюдений выделю два факта.

Там я встретил компанию «фитилей», человек десять, сведущих в литературе и искусствах. Все они были молодые, не старше тридцати лет.

В трагических обстоятельствах эти люди спорили о поэзии, читали стихи, в ролях читали Шекспира, Пушкина и других авторов. Казалось, что они совсем не голодны и не больны и вовсе не в заключении.

Среди имущества ГУЛАГа был большой книжный фонд, собранный из библиотек, конфискованных у репрессированных владельцев.

Редкие, ценные, роскошные библиотеки с большим количеством книг оказывались завезенными в лагерные административные центры. Там как-то определялось их место содержания, и они работали не только для вольного населения, но и в некоторых постоянных крупных зонах, где смертность была минимальная, а контингент жил более уютно и относительно спокойно. Вот такие роскошные книгохранилища я встретил здесь, в Пуксо-озерском отделении Каргопольлага, позднее в Княж-Погосте в Коми Республике. Конечно, при возможности я с удовольствием ими пользовался.

Второе наблюдение. Там были бараки, населенные стариками. Все они трудились на овощных огородах. Среди них было много священников и других служителей церкви. Иногда, совсем не готовясь, экспромтом один из них начинал петь из какой-нибудь литургии, кто-то вступал, продолжал, и музыка хорошо подготовленных вокалистов завораживала, уносила за другие горизонты, откуда не хотелось возвращаться.

Однажды, в день весеннего Николы (22 мая), в солнечное теплое утро они увлеченно провели всю литургию этого дня, и я видел, как хорошо быть верующим, как вера помогает нести им свой крест без ропота и озлобления.

Все они умерли и похоронены на Падуне. И мой земляк, отец Михаил, неукротимый оптимист, также уступил смерти.

После Падуна я обживал и другие зоны. Мне пришлось пройти с тяжелой работой по сплаву леса по всей реке Мехреньге. Красивая и мертвая река, отравленная до самого устья сбросами Пуксо-озерского целлюлозного завода. Это была очень изнурительная работа при постоянном движении, без жилья и кухни. Кончилась наша водная служба тем, что нас, чуть живых, погрузили на тракторные волокуши и повезли по тайге. К пешему переходу мы уже были неспособны. Позади мы оставили могилы своих товарищей.

По дороге в стационарный лагерь механики-трактористы, тоже зэки, но бесконвойные, симулировали поломку машины, бросили нас среди леса и ушли по своим интересам в ближайшие деревни. Двое суток сидения на волокушах, при раздраженных конвоирах, при питании засохшей соленой треской доконали многих из нас. Соленое, в нашем состоянии истощения, вызывает отечность и гибель.

Среди нас был лепило-врач с медицинской сумкой, тоже зэк. Звали его Юрий, отчество и фамилию я запамятовал. Помню, как этот молодой человек с больной и распухшей рукой пытался уколами взбодрить умирающих, а сам еле передвигался. Спасибо тебе, Юра. И на живодерне он был человеком.

Освободился он из лагеря в 1945 или 1946 году. Жил в поселке Пукса-озеро, не знаю, сколь долго. Женился на местной учительнице или медичке, не русской по национальности. Имени ее я не помню.

Юрий был феноменально остроумен и весел в общении. Любую мысль он выражал метафорой, блестящим коротким анекдотом, всегда изящно, коротко. Сберег ли он себя в этой трудной жизни, с таким умом и эмоциями, – не знаю. Боюсь, что нет. Такие натуры излучают себя без остатка или разбиваются.

Пукса-озеро – отечество мое

И в долгой жизни человека, не живущего оседло, есть места, к которым он привязан душой и сердцем. И до смерти в нем не угаснет беспокойное желание еще и еще раз побывать там, пройти знакомой тропкой-дорожкой, посидеть на знакомой скамье, обнять дерево своей юности, напиться воды из своей речки, колодца, насладиться сентиментальным состоянием души и тихой скорбью о невозвратно ушедшем.

Бесподобный Александр Сергеевич воспел Царское Село, отождествив его с Отечеством. У многих в жизни есть что-то подобное.

Для меня же мое «Царское Село» – это лагерная зона с колючкой и вышками по углам на семнадцатом километре гулаговской железной дороги (не МПС), на берегу славного Пукса-озера в Архангельской области. А Отечество мое – ГУЛАГ.

Я отдал ему 20 лет своей юности. Это моя последняя зона содержания под стражей и одна из лучших за долгий срок неволи. Из нее я вышел на свободу.

Пуще всего мне хочется войти в арестантский барак в этой зоне, залезть на знакомые нары, вновь ощутить все пережитое и сказать всем, кто был со мной в ту пору: «Друзья мои, мои милые люди, я не подозревал, что так сильно вас люблю».

Я пережил многих из них. Одни были старше меня, другие – слабее здоровьем, третьи отчаялись и погибли молодыми. Кое-кто говорит об отсутствии предприимчивости у русского народа. Это неправда. Вот примеры другого свойства.

Миллионы рабов ГУЛАГа, загнанные в таежные районы страны, вдали от промышленности, быстро обустраивали свои соцгородки-зоны. Как правило, это зоны на 2000, 1500 человек. Частокол с колючкой и вышками. Автономное электрообеспечение, производство кирпича, лесоразработки и сплав, лесопиление и строительство жилья, пекарни и бани, лагерные лазареты и сельскохозяйственное производство продуктов питания. Все возникло на пустом месте, быстро, из ничего. И это в тридцатые и сороковые годы.

Правда, у министров внутренних дел никогда не было недостатка в специалистах всех отраслей и всех рангов: от докторов наук до ювелиров, поэтов, крестьян и каменотесов.

Теперь приходится удивляться, почему люди той же этнической группы не способны убирать урожаи и даже не могут вовремя разгрузить суда и вагоны с пожертвованными нам товарами.

Я был узником многих зон и выжил не благодаря, а вопреки. Не вздумайте меня жалеть, я – счастливый избранник Фортуны. И не меньше.

Приглашаю вас в спутники моей памяти… В яркий, теплый день июня трактор с волокушей остановился у ворот зоны. Знакомая архитектура. У ворот столб с подвешенным куском рельса, вышки, частокол. В зоне много ветхих каркасно-засыпных бараков. Зона древняя, хорошо обжитая.

Из-под стены ограждения выбегает бойкая речка и ныряет под высокий, малой длины железнодорожный мост. Высокое земляное полотно закрывает горизонт. Зато с другой стороны, на возвышении, сложная громада корпусов и труб целлюлозного завода.

Принимать этап собралось много начальства и медиков. Врачи пристойного и опрятного вида. Мы с большим трудом сползаем с волокуши. Требуются носилки, есть умершие и не ходячие.

Процедура учета и приема закончена. Мы в секторе медицинском. Стационар для больных, хирургический барак. Всюду чисто. Даже чисты и опрятны тротуары между бараками. Такое потрясение от радости давно не переживал. Оказывается, есть жизнь иного содержания. И люди иного настроения. Захотелось петь, громко и торжественно.

Если бы не чувство голода, все было бы отлично.

Но это не проходит никогда. Все клетки тела просят пищи и покоя. С этим нет сил бороться. Опять я стал весить 40 кг. Меня после бани положили в стационар. Я на кровати, на матрасе, под одеялом, и у меня есть подушка! Я щупаю железо кровати, боясь проснуться. Я знаю, что ни сегодня, ни завтра не придет сюда нарядчик и не закричит: «Выходи на работу». И не верю, что это так и есть. В этой зоне совсем никто не кричит. У них и изолятора нет на колонне. Посадить некуда. Странно и радостно. На колонне свободно ходят приличного рода женщины, их целый барак, человек сто. Голод убивает радость. Я опять, как тогда на колонне Крячуна, глажу свои худые руки и жалею их.

Вероятно, я все же уснул. Утром врачебный обход. Все серьезно и взаправдашно. Болезни нет. Дистрофия, пелагра. Розовая смерть при ломкости капилляров. Отдыхать.

Какая красивая бывает смерть! Розовая. Я не знал.

В лазарете обилие книг с интригующими названиями. Все то же чувство голода не дает сосредоточиться в чтении. Тело и мозг хотят жить. Они требуют пищи. Паек кажется ничтожным.

Я со страхом обдумываю, как трудно мне будет жить на свободе с этим не проходящим чувством голода.

Через неделю, может, чуть больше, доктор Шапиро произнес сестре у моей кровати: «Нахераус». И я понял, что меня выпишут.

Я был включен в смешанную бригаду, где были двадцать молодых женщин и десяток мужчин. Бригада работала на заводе, на сырьевой бирже, корила баланс на механических машинах. Работа не очень тяжелая, но в заданном ритме – и прохлаждаться не приходилось. Женщины, работавшие со мной, были осуждены уже в период войны по бытовым статьям УК.

Мы, старые зэки, не оценивали виновность людей, буквально понимая, что «от сумы и от тюрьмы не спрячешься».

Целлюлозный завод был иного ведомства и министерства: НКВД предоставляло сюда рабочую силу в любом количестве. Следует думать, что это было политическое директивное соглашение, а не коммерческо-хозрасчетное. Вся промышленность страны именно так работала десятки лет.

Собственным производством Карлага здесь было лесозаготовительное, железная дорога протяженностью до 100 км, скромное железнодорожное депо и центральные ремонтные мастерские с хорошо квалифицированными кадрами. Был еще плохо механизированный керамический кирпичный цех.

Вскоре я перешел работать в мехмастерские и стал жить в одном бараке с замечательными людьми. В первом, налево от входа, в углу стоял шкаф бригадира Бориса Васильевича Цетельмана. В нем сохранялся пайковый хлеб. Тут же находилось скромное ложе Бориса.

Если для японцев чаепитие – ритуал, то для узников ГУЛАГа начисление, получение, поедание пайка хлеба было жреческим священнодействием, за которым наблюдали одновременно сам сатана и сам Бог.

Голод унижал, мельчил, искушал и полностью разрушал личность. Если вы хотите его победить, прекратите свою жизнь. Другого не дано. Кто создает голод, тот обретает могущество, власть.

Моими соседями, друзьями, товарищами по работе были замечательные люди. Борис Линник – художник-гравер, Василий Говоров – летчик, Миша Штромберг – немец, резчик по дереву (мы с ним рядом спали). Удивительно удобный человек. Спокойный. Много читал и не суетился. Это о таких говорят: настоящий интеллигент. Иван Казаченок – слесарь-ювелир, часовщик. Много мы с ним зажигалок произвели и нагуляли жирок, снабжая вольный люд этой нужной машинкой.

Были там российские немцы, отбывшие срок наказания, но продолжавшие вести подневольную жизнь лагеря. Были замечательные, интересные, разные и, как правило, незаурядные ребята. Они все казались мне лучше меня, за что я их и люблю.

Восемнадцатилетний Костя Ковалев. Музыкант, большой поэт. Красив, удал, казак донской. Сильное литературное дарование. Я освободился раньше его на полгода. Он нашел меня уже на вольной квартире и очень завидовал, что я имею возможность работать с книгами, особенно с поэзией.

Сам он рвался домой. У него где-то в Сальских степях жили родители, сестры, по которым он очень скучал. Я его предостерегал от нарушения режима проживания в ссылке, но он уехал домой. Сохранил ли он себя, не знаю. Таких талантливых жизнь плохо оберегает.

В часы ничегонеделания я занимался рисованием акварелью, но сложно было с бумагой и кисточками. Художник без подготовки из меня не получился, но занятие художеством облегчало сознание невольника. Творя и фантазируя, неволи не ощущаешь.

Я думал, что из нашего этапа карельского лагеря ББКа я остался один. Но нашелся еще один зэк, а через год еще. Тот, первый, отсидев семь лет, получил еще десять, видимо, за то, что не пылал преданной любовью к правительству. Имя его Яков Васильевич Мисюк. В карельской Шале он был хозяином на техническом складе и по личной инициативе в летнюю пору всегда имел там бочонок хлебного кваса собственного производства, и все мы охотно его пили. Здесь же он находился в ужасных условиях полной изоляции и от воли, и от людей в зоне. Все боялись с ним общаться. Вскоре Яков Васильевич безвестно исчез. Он был мрачен, зол. Из не смирившихся. Таких Бог не бережет.

В основных цехах целлюлозного завода работали вольные люди и интернированные немки (немцев-мужчин здесь не было). Какова работа? Оценил. Не хуже, чем в Германии. Большая контора отделения Каргопольлага находилась здесь, в заводском жилом поселке.

Отдел механизации возглавлял ленинградский грек – инженер Андрей Мавромати. Очень общительный и симпатичный человек. Механическими ремонтными мастерскими руководил инженер-машиностроитель Зайцев. Железной дорогой и ее кадрами – еще один окололагерный специалист. Машинисты паровозов (их было четыре: один серии ЩЭ (щука), один В (пассажирский) и один ОВ (овечка), тот самый, который снят в кинофильме «Путевка в жизнь»), были также два мотовоза. В службе движения, службе пути, стрелочники и составители – все заключенные с правом бесконвойного передвижения в пределах рабочего маршрута.

Все эти работы не были легкими, но считались очень привилегированными из-за свободы передвижения. Кто был в неволе, тот знает цену свободы. Я испытал это. Судьба не всегда злодейка. Довольно редко зэкам по политическим статьям давали пропуск на бесконвойное хождение. В мае, когда мне осталось полгода до освобождения, я вдруг неожиданно получил такое право.

Блаженны страждущие! Аминь! Все лето я чувствовал себя счастливым, работая кочегаром на паровозах. Топили мы их дровами, сами грузили с бровки насыпи на тендер, иногда с лесного склада. Было нелегко, но здорово. Особенно ценил я возможность собирать в лесу грибы, ягоды, малину, смородину. Осенью воровал картошку с лагерных сельхозполей. К моему освобождению 14 декабря 1944 года я был нормальным, здоровым человеком.

За возможность собирать ягоды и грибы с нарушением границы установленного маршрута и времени, конечно, приходилось платить вертухаям на проходной пошлину, оброк. Его доля зависела от их настроения и количества. Приходилось хитрить, угадывать, когда там один вертухай.

Возразить охране – значит потерять право на бесконвойное хождение.

Перед славой, известностью мы все одинаковы. Не выдерживаем испытания ею. Она нас манит, и мы карабкаемся, ползем к ней, не всегда выбирая пути и приемы. Часто авторитеты, как говорят, «мыльные пузыри», но они живучи потому, что мы их желаем видеть, наблюдать, и если можем, то и подражать им. Вот пример из моей биографии. Я придумал себе другое имя. В том была нужда, чтобы скрыть кулацкое происхождение. И только. Но это отражалось на моей жизни по-разному и порой неожиданно.

В полку, в школе меня узнал курсант и сообщил о том в органы надзора. Через год меня арестовывают, судят и содержат как преступника. Все логично и правильно. Нелогичное дальше. И о нем хочется рассказать.

В истории криминалистики есть немало случаев, когда узники менялись местами, формулярами. Это довольно легко можно сделать при частом этапировании в другие места содержания. Чтобы этого не случилось, при всех этапных приемах и сдачах, при генеральных шмонах и учетах заключенный должен уверенно доложить все данные его лагерного формуляра: статьи УК, сроки наказания, кем и где осужден, фамилию, имя и отчество. Если человек привлекался по фиктивному имени, то он докладывал это имя, если дважды, то два имени…

Поступление нового этапа в зону – это событие. Его встречают все очень взволнованно. И уж если ты хоть немного «граф Монте-Кристо», то уж повышенного к себе интереса не избежать. Воры в тебе ищут бывалого «фартового», шулера-игрока, контрики – одностатейника, земляка, придурки и суки – чем поживиться.

Много информации дает твой вид, поведение, одежда. За 25 лет сушествования ГУЛАГ так и не смог утвердить арестантской формы, хотя все домашнее не разрешалось, отнималось.

Ворота первых пересылок я проходил в приличной армейской форме, в летнее время – в небрежно накинутой на плечи кавалерийской шинели. Солдаты охраны хотели знать, из какого я рода войск. Лагерный шалман предполагал во мне нового нарядчика. Нарядчик всегда был из зэков, но его могущество было велико, если он того хотел. Через день, когда я шел в колонне на общие работы, все прояснялось для бывалых зэков. Я котировался как контрик и фраер. «Черт», обреченный на загибаловку, по старому – на смерть через истощение. Фраер я был чистой воды. Я даже не обратил внимания, что из центральной усадьбы столицы Беломорканала, Медвежьегорска, я был пешим этапом доставлен за 80 км на глухую колонну строгого режима. Этим я обязан тому, что в моем формуляре кроме имени Михаил Дмитриевич Пузырев было еще одно имя, что стояло после слов «Он же».

Это обстоятельство очень осложняло мое пребывание в заключении. Мне не раз приходилось бывать в бригадах строгого режима, и ореол графа Монте-Кристо хотя и ходил со мной, но не компенсировал неудобств. На шпану это действовало, и я ими был принят и не обижен.

Вот как по-разному авторитет влияет на жизнь. Только после освобождения я избавился от своего двойника, но в архивах сыска оно сохраняется.

Я вижу один и тот же сон

Чем слабее и наивнее люди в неволе, тем охотнее они мечтают о приключениях в условиях свободы. Начиная отбывать свои сроки, они думают о теплой половине года, о солнце и тепле за пределами стен тюрьмы и ограждений лагерных зон.

Они, как правило, не понимают, что не сложно осуществить побег и оказаться за пределами надзора охраны и конвоя. Трудно выжить первую неделю в условиях скрытности, сохранить силу для передвижения, уметь при этом отдыхать, бороться с голодом, не вызывать подозрения своим видом и поведением. «Зеленый прокурор» дает мало комфорта для этого. Сырость, холод, летний зной, овода или комары, неумение жить в условиях дикой природы через два-три дня обессиливают беглеца.

Бывшие жители городов, физически ослабленные неволей, при плохо подготовленных побегах, особенно групповых или «нарывок», как правило, через неделю бывают пойманы, затравлены собаками, избиты или убиты. Чаще всего наибольшая трудность и провал побега зависят от незнания местности и системы охранных застав и служб. «Зеленый прокурор» не ласков, и беглец должен это реально предвидеть.

Даже при удавшемся побеге обеспечить себе легальное проживание на длительный период просто невозможно. Паспорт, трудовую книжку не очень сложно раздобыть, но как сделать военно-учетные документы, если они ведутся без твоего участия, ты их не видел и не увидишь со дня приписки и до снятия с воинского учета.

Быть пожизненным нелегалом, этаким «вечным зайцем» подходит не всем. Кроме этого, в периоды войн нарушение воинского учета наказуется как дезертирство, и бежать из заключения для того, чтобы получить новый срок по другой статье, никому не хотелось.

И все-таки побеги были, разные и редко удачные. В моей памяти их немало, и в том числе побеги моих лагерных друзей и знакомых. Побег «на волю» всегда вызывал восторженные чувства у оставшихся в неволе, независимо от того, кто убежал – вор, хулиган или контрик.

Побегов было бы гораздо больше, если бы люди в зонах были физически крепкими, а не истощенными до предела, умирающими дистрофиками.

Упомяну наиболее запомнившиеся мне побеги.

Летом 1938 года по Онежскому озеру ходили суда разного класса, принадлежавшие Беломорско-Балтийскому комбинату НКВД, – с командами судов из зэков.

Во время зимних стоянок или приходов в порт Шала команды жили в зоне.

В июне, июле, приняв на борт пушное и кожевенное сырье Пудожского райпотребсоюза, судно «Соловецкая рыбница» не пришло в порт назначения – Петрозаводск. Груз и команда исчезли. Штурмана – первого помощника капитана – я хорошо знал. Жили мы в одной секции барака. Это был моряк по воле, нервный и очень желчный человек старше 30 лет. Любовь к авантюрам была его страстью. Звали его Ульян, с какой-то короткой фамилией, я не вспомню сейчас. Никто из команды в шесть человек пойман не был.

Очень близкий мне одногодок, студент-химик Киевского университета Иван Дорожка ушел ночью из зоны через подкоп, с лагпункта Бачалово в Карелии. Он сидел за то, что снимал номера на облигациях займов и наносил новые по таблице выигрышей. Облигации были семейные. Его старший брат, большой партийный чин, пачкой подал их для проверки в сберкассе. Некоторые из облигаций оказались совсем без номеров. Ивану пришлось искупить оплошку брата и сознаться.

В страшный военный 1943 год меня звал в побег осужденный за растрату земляк-северянин, пожилой человек. Мы содержались в лагере Осиновка, недалеко от Пукса-озера. Мне оставалось сидеть чуть меньше двух лет. Я не пошел. Стояла зима, я был сильно истощен. Он успешно ушел днем с рабочей зоны. Ему помогли с воли, он был местным жителем и хорошо знал обстановку. В этом случае была оплошка со стороны УРБэ. В учетных документах зэков были данные о том, какие области и районы они хорошо знали, и содержать их там не полагалось.

Блестящий по исполнению побег, как написал о нем А. Солженицын, был совершен из ЦОЛпа в Княж-Погосте, когда я работал в ГУЛЖДС в Печорстрое уже по вольному найму. Стоило на минуту погаснуть свету, как инвалид, не расстававшийся с костылем, исчез из зоны, оставив прислоненные к зоне лесенки. Я не думаю, что он ими воспользовался. Я его не знал. А вот инженера Белоненко знал очень хорошо, вместе работали на лагпунктах Березовый и 335 км. Он также успешно исчез, растворился в летнем зное 1950 года. Это был такой обаятельный русско-украинский интеллигент, что десять лет носить звание зэка ему просто не хотелось.

При строительстве школы № 91 в поселке Вычегодский (я был там прорабом по сантехнике и энергетике) двое зэков вскочили в кабину самосвала, с ходу снесли ворота и умчались от охраны. Бездорожье, незнание местности вывело их на берег протоки нашей Старицы, за деревней Слуда. Была весна. Бросив машину, они попытались переплыть протоку, но течение вынесло их на широкий разлив Вычегды, они цеплялись за деревья, где их и настигла охрана на лодке.

Это были отчаявшиеся парни из немецкого плена, прошедшие войну, со сроком 15 лет. Один из них, зло выругавшись, отпустил опору и утонул. Второй позволил себя взять. В этот раз конвой не зверствовал и не бил оставшегося в живых. Так обсказал нам этот случай наш товарищ, моторист той частной лодки, ныне покойный Толя Козырев.

Знавал я и таких оперативников, которые похвалялись тем, что беглецов они не сохраняли. Я в это не хочу верить. Много я ходил под конвоем и надо мной никто не зверствовал из рядовых охранников. Это привилегия и право немногих.

Неудавшихся побегов бывает значительно больше, но как бы ни был строг «зеленый прокурор», он привлекает невольников каждую весну и лето, и они бегут.

Выход из тюрьмы или лагерной зоны я не знаю с чем сравнить. Да и можно ли? Это единичное событие в жизни, и каждым переживается по-своему.

Полгода я уже ходил без конвоя, переволновался, отдышался. Знал, что и после освобождения мне прикажут, где жить. Проблемы выбора у меня не было, а причин волноваться достаточно.

14 декабря – это начало зимы. На мне серый, грязный, безобразно сшитый бушлат из окровавленной солдатской шинели, такая же шапка. На ноги я надел вместо рваных сапог валенки, которые сняла со своих ног Аннушка, пожилая невольница.

На вопрос: «А как же ты?» – она строго ответила: «Выкручусь! Носи и не разговаривай». Между нами не было никакой близости. После, когда я стал ходить на работу через одни заводские ворота с арестантами, всегда искал в идущей колонне ее, и мы дружески приветствовали друг друга. Наверное, я так ничего и не сделал для нее. Ведь благодарить всегда некогда.

Пособие при выходе на свободу мне не полагалось. Я остался на жительство здесь же, в Плесецком районе. Требовалось получить паспорт и встать на воинский учет. А это за 30 км отсюда.

Первые ночи я спал на станционных вокзалах, доедая свой лагерный паек.

* * *

…Конец декабря 1944 года, четвертого года страшной, всепожирающей войны.

Короткий зимний день кончился. Несмелые огоньки окон деревянных домиков поселка робко высвечивают сугробы снегов на станции Плесецкая Северной ж. д.

Станционные пути не освещаются. Паровозы «лишены голоса», не свистят, молча делают свою работу по командам керосиновых фонариков составителей и стрелочников.

Только звезды, предвещая мороз, хотят что-то сказать людям и не могут.

В станционном здании полумрак. Холодно. Пассажиров нет. Я один.

Впервые после многих лет пребывания в неволе осваиваю непривычное состояние относительной свободы, устраиваюсь коротать ночь в углу на вокзальном диване. Здесь к таким, как я, привыкли. Суровая лагерная жизнь пожирает не всех.

Часов в десять вечера молодые девичьи голоса бесцеремонно разрушили тяжелую тишину. В зал вошли пять сказочно красивых молодых россиянок с дорожным багажом. Все они были одинаково одеты в зимнюю военную форму, опрятную и свежую. Мужские шапки-ушанки серого цвета не убавили их женственности. Как будто они носили их с самого детства. Шинельки, гимнастерки и юбочки были щегольски подогнаны по росту. Они оживленно и громко говорили о своем: о работе, о своих переживаниях и чувствах, о раненых воинах.

Нетрудно было понять, что девушки несут службу в санитарном прифронтовом поезде. Сдав очередную партию раненых в тыловой госпиталь, снова направляются в район боев.

Угнездившись, устроившись в ожидании своего поезда, они стали напевать песни своего сурового времени.

Я пятьдесят пять лет помню в подробностях этот неожиданный концерт в тишине маленького вокзала. Они пели фольклорные военные самоделки, элегическую знаменитую «Землянку», «Темную ночь».

Все эти песни не о войне, а о человеческой любви на войне. Не осмелился я тогда заговорить с ними.

Славные милые женщины, я их не забуду никогда.

С особым уважением думаю о том поколении женщин.

…С работой получилось все быстро и хорошо. Меня взяли в ремонтно-механическую мастерскую завода. Я получил продуктовую хлебную карточку. Ныне живущим трудно объяснить значение этого документа. Это не только право на паек. Это право на жизнь твою, твоих детей и близких. Недаром в то время самым злобным ругательством было пожелать потерять хлебную карточку. Это страшнее смерти и ада.

Проблему, где жить, я также решил успешно. Невдалеке от зоны и завода меня приютили в своем доме две одинокие пожилые женщины.

Оставалось еще сменить лагерное рубище, приобрести белье и постель и не завшиветь.

Когда не умеешь воровать и ловчить, остается один способ – работать, зарабатывать. Путь трудный, малоблагодарный, но путь. Работал я, не жалея себя, недосыпая, угождая, соображая, что можно сделать еще. Мне нестерпимо хотелось войти в общество равным с другими, заставить со мной считаться. И моя гордыня, мое тщеславие помогли. Средства и способы были разными и такими, о которых без особой нужды не хочется говорить, но которые оставляют право на самоуважение.

Отвыкнув от женского общества, я ждал возможности появиться в заводском клубе, стать здесь своим человеком. Мне было двадцать девять лет, а я все еще воспринимал мир по-юношески. Во мне детское мировосприятие очень задержалось – годов на десять, а может, и теперь что-то осталось…

Поселок Пукса-озеро был построен одновременно с заводом в глухой тайге, вблизи большого озера.

Домов деревенской архитектуры здесь не было, они появились позднее.

В первую весну на свободе я ходил по поселку, тайком бросая через палисадники на грядки маковое семя. Оно дружно проросло, удивляя хозяек.

Недавно, в 1995 году, я встретился с женщиной, приехавшей оттуда. Она на мои расспросы нарисовала мне картину полного упадка, старения и разора жизни поселка в связи с закрытием завода, и у меня пропало желание посетить те места, где я жил, волнуясь, надеясь, любя и радуясь.

Прошлое в старости не отступает от тебя вдаль, а наступает, является, и ты не гонишь его, наоборот, приближаешь, внедряешься в него. Только вот писать об этом мне трудно.

Начало 1945 года.

Приближение весны и Победы в войне. В умах людей – планы и надежды. В это нелегкое, суровое время мы все стали романтиками и лириками.

Появился спрос на песни, и они рождались и пелись со слезами грусти и радости. Посещение кино было радостным событием.

В воскресенье – танцы. Часто устраивались неплохие самодеятельные концерты.

На счастье, у нас концертмейстером работал пианист, человек с консерваторским образованием, его имя Гуревич. Он был заключенным. Меломаном слыл начальник санотдела лагеря. По его инициативе многих концертантов привозили из лагерных зон, что им, конечно, было очень желанно.

Если я пел в неволе в Карельском ББК до войны, отчего же не петь теперь, на свободе? И я пел для себя и других. Моей партнершей стала не растратившая сил жизни великолепная Маргарита Александровна, большой знаток и любитель оперетты.

Она и научила меня многому, и нас хорошо принимала публика. По профессии она врач. Мы пели из «Сильвы», «Роз-Мари», «Наталки», «Баядеры», «Запорожца» и соло. Пели песни, рожденные войной. Они были хорошими и трогательными. Легко запоминались и оставляли в душе след. Особенно любимы были песни в ритмах танго и фокстрота, которые незаметно переходили в пластику танца без надрывов.

От тех мелодий еще и сейчас старые люди утирают счастливые слезы воспоминаний. То было время, когда ни один поэт не мог себе позволить создать бессмысленный или малосодержательный текст, что сейчас стало признаком модерновости и хулиганской отваги.

Нет, мы жили богаче и лучше. Может, и потому, что тогда была жива душа, не было магнитофонов, попсы, китча и прочих кожемитов. Теперь ни к кому не предъявляется требование хоть что-то, но уметь.

Мы сейчас заглотили подброшенную нам свободу поведения, и скоро она нас загонит в пещеры и на деревья.

…Прожил я в поселке полтора года деятельно, напряженно, не скучно. Не всегда с проявлением ума взрослого человека.

Самое ценное в том времени – знакомства с людьми, их опыт, их ум.

Досадую на себя за то, что нередко был неправ, строго осуждал других и завышал самооценку. Стыдно и досадно, но не вернешь и не поправишь.

Из жизни за решетками и частоколами зон и колючек я вынес с собой в относительную свободу любовь к жизни, к общению, к природе.

Но и не только это. В какой-то мере и знание поведения и возможностей отдельного человека и толпы, а также и себя.

Как вещественный реликт той поры, я часто, всю жизнь вижу однообразно повторяющийся сон: я в зоне, трепетно жду конца срока наказания, вот он близко, наконец, наступил, но никто мне этого не объявляет, и меня не освобождают.

Я протестую, пишу заявления и жалобы, никто не отвечает на них.

Я делаю отчаянные попытки привлечь внимание властей на очевидную несправедливость, но никто этим не занимается, и неволя становится бесконечной.

В состоянии полного отчаяния я вдруг слышу голос жены: «Миша, проснись, проснись и не кричи…»

Дорогая моя подруга Паня, тебя уже нет со мной, а сон повторяется.

Для многих невольников той лагерной поры подобное событие было не сном, а явью, и они продолжали нести свой крест в полном небрежении к их человеческим и юридическим правам.

Таких политических узников было немало в войну и после нее.

Нельзя любить и не любить нельзя

В среде северных крестьян начала моего века отношение к женщине как к феномену природы было сдержанным или никаким. Она не была униженной или возвышенной. В семьях она бесконфликтно делила области подчинения или своего превосходства.

Осваивая литературные мотивы, как правило, возвышающие ее духовный образ, я верил им и, слава Богу, через всю жизнь пронес любовь и уважение к ней. Женщина, ты манящая тайна, ты создана удивлять и восхищать собой, будь же достойна этой роли.

Жизнь ломает обе половины человеческого рода, но надо сопротивляться, и все вознаграждается. Я не был однолюбом. Нередко увлекался сильно.

Наверное, любимые были нежно выдуманы мной. Пусть так. Так лучше всем.

А теперь, при новом понимании проблем любви и пола, много ли тех, кто обрел счастье и душевный комфорт? И мы не перестали желать любви вечной, и уважения, и заботы постоянной.

Не могу согласиться, что любовь – это всего лишь секс. Можно петь «не обещайте деве юной любови вечной на земле…», но уподобляться котам не следует. Мужчин-«котов» даже среди преступников презирают. Всегда считал, что интимные отношения – не тема разговора на публику, но это-то сказать можно.

Мое целомудрие прекратила женщина 22 лет. То были ее выбор и воля. Верю, что я, восемнадцатилетний юноша, был ей мил, и она не для коллекции так поступила. Не являлось это и тайной. Иллюзий на будущее она также не строила. Роман длился год. Уважая мои чувства, она прекратила его. На это были причины. У меня осталось чувство любви к ней и благодарность за большую дружбу.

Женщина – не только самка. Она еще и мать, и чего в ней больше, мы не знаем. Этот элемент материнства содержит обаяние лучших душевных сил женщины. Кто пережил это, почувствовал, понял, тому повезло в любви. Повезло и мне. Дважды.

С теплой грустью вспоминаю ранний роман после выхода из заключения. В нем было много трепетного чувства любви, но он не завершился союзом двух.

Через год после освобождения из лагерей меня дважды из Архангельской области командировали на Соликамский ЦБК. Это на центральном Урале. Я провел там три месяца. Жил в плохонькой гостинице. Свободное время проводил в среде студенток-дипломниц Воронежского гидролизного института Тони, Веры, Раи и местной молодежи. К воле я еще не привык и воспринимал ее по-детски восторженно и на 30-летнего мужика не походил. Скорее на юношу в 20 лет.

После войны все были переполнены планами и надеждами, клубы работали очень интенсивно. Вечера, концерты, танцы, гастроли прославленных артистов – все принималось восторженно.

В этот период очень суровой зимы 1945–1946 годов мне посчастливилось послушать в городе Боровске четыре концерта тогда молодой Клавдии Ивановны Шульженко. Восхищение и восторг вызывали ее выступления не у меня одного. Какой божественный талант и мастерство! На последние свои рубли я покупал билеты, желая быть замеченным.

Мы не раз встречались у единственного телефона в дежурке гостиницы, где проживали. Припоминаю, как ее огорчало отсутствие душевой комнаты.

Прошло пятьдесят лет, но ее талант для меня так и остался несравненным.

Обидно слышать нынешнюю эстрадную продукцию. Какое трагическое одичание!

Выше я проговорился, что любил танцевать. На наше обоюдное горе, моей предпочтительной партнершей была очаровательная Лиза Мурашова. Высокая, воздушно-худенькая, красивая, с детской наивной головкой. Любил я этого цветка-ребенка нежно. Мне 30 лет, из них 10 лет каторжной жизни изгоя общества, без гражданских прав. Она – лаборантка бумажного производства, единственная дочь матери и парализованного отца. Непорочная комсомолка 18 лет.

Я не мог объяснить ей и ее родителям, какова моя судьба и ее будущее, если мы поженимся. А в душе мы того хотели. Остаться в их городе я не мог, шел 1946 год: сменить место работы мне было нельзя.

Начало марта. Подошел день моего отъезда. Девочка Лиза, мой непорочный и преданный мне бриллиант, сидела по-детски у меня на коленях и плакала слезами взрослой женщины, у которой не будет счастья. Я тоже очень волновался. Наши поцелуи были прощанием с мечтой о счастье. Она рассказывала мне, что подруги уговаривают ее ослушаться родителей и уехать со мной.

Да я сам бы выкрал ее, если бы верил в свое будущее и ее счастье. Лиза! Лиза! Где ты? Мне 85, тебе 75 лет. Если ты жива, ты не забыла тот день и свою первую любовь…

Вот еще один роман без продолжения, он проясняет свойства юной женской души. Как легко оскорбить и обидеть доверие и любовь!

Освободившись из заключения 14 декабря 1944 года, свободы я не получил. Всевидящее око политического сыска приказало мне работать на целлюлозном заводе, близ той зоны, в которой я провел год. Уголок, уютную маленькую комнатку я нанял у вдовы-солдатки и ее сестры, тоже одинокой женщины. Иногда я помогал им в домашних работах, сожалею, что мало помогал.

Мне было тридцать лет, но я не жил еще самостоятельной жизнью, был совершенно юным, неумелым. Внешность имел совсем не взрослую. У меня от нового состояния физической свободы изрядно кружилась голова. Этой новизной ощущений я был возбужден до предела, и покоя не хотел и не знал.

Мой опыт тюремной и лагерной жизни теперь мне не был нужен, а другого еще не было. Была огромная жажда жить. Нужно было войти в новую среду людей на производстве и в быту, снять с плеч лагерную рвань и не пугать людей своим видом и прошлым, кормиться, учиться, восстановить связи с родственниками, помочь больной сестре и сироте-племяннице.

Я, кажется, неплохо справлялся с моими заботами и дышал все увереннее и смелее, не расслабляясь жалостью к себе.

В обществе холостого люда, при дефиците мужчин послевоенного времени, а отчасти, может, и потому, что и «я был не из последних молодцов», меня приняли хорошо. Я неплохо пел, танцевал и был потенциальным женихом.

Вот в этот период жизни, в летнюю жаркую пору, на чердаке дома, в своей спартанской постели, в после-полуночное время белых ночей я увидел спящую девочку из соседнего дома. Она спала, утомившись ожиданием и волнением. Ее лицо у самого окна, на нем хорошо заметны тревога и озабоченность.

Гете я читал позднее, но и тогда в моем сознании было такое, о чем думают: «Остановись, продлись, мгновенье, ты прекрасно». Мне не надо было на нее смотреть, оно бы и продлилось. Почувствовав мой сосредоточенный взгляд, она пошевелилась и проснулась. Она не испугалась, не забеспокоилась, жестом пригласила сесть рядом и притихла, глядя мне в лицо. Растерялся я. Решительность ее поступка, такое смелое признание в своих чувствах меня встревожили потому, что я ни в коей мере не имел права обнаружить своих, тем более, я твердо знал, что злоупотребить ее доверчивостью и неопытностью я никак не позволю себе.

Не мог я оскорбить ее чувство, помня, что час назад был с другой женщиной.

Что бы мне ни говорили о любви, в ней для обеих сторон есть что-то темно-материальное, физическое, мимо которого хочется пройти, не задерживая внимания. Наверное, это темное в физическом удовлетворении страсти. Когда это только страсть, без чувства.

Может, это устраняется воспитанием, возможно, гармонией пар. Я не знаю. Но оно, это чувство, возникает. Вот даже сейчас мне противны мои умные рассуждения рядом с образом милой, по-детски чистой Дунюшки, дождавшейся меня в моей постели. Уверяю вас, ко мне привела ее не страсть, а мечта о хорошей любви, на которую она была способна.

Доброе дитя, любить тебя мне нельзя, не любить невозможно. Ей 16 лет, неразвившийся еще ребенок, с хорошими, благородными линиями тела и лицом северянки, с льняной косой.

Она нередко забегала в мою келью, когда у нее возникали затруднения с уроками в школе и домашними заданиями. Училась она в 9-м классе. Для меня она была даже не барышней.

И вот мы одни и в постели.

Я сдержанно приласкал ее. Говорил о пустяках. Она молчала. Ушла она домой грустной и тихой.

Через два дня, придя ночью домой, я снова нашел ее в своей постели на чердаке. Мои рассуждения о невозможности нашего супружества только укрепляли ее трагическую симпатию ко мне. В ней пробуждалась гордость женщины, способной на большую любовь.

Она хорошо знала женщин моего круга, по-своему о них думала и, вероятно, сравнивала с собой. В ту ночь она была словоохотливей, но с трудом выдавила из себя признание, что она ревнует меня к ним. Она упрекала: «Зачем ты меня приманил?»

Я понимал, что мое поведение подлое, этим забавляться нельзя, но у меня не хватало решимости прямо объявить ей о своем равнодушии. Да это и не было так. Я любил ее непорочность, чувство преданной любви ко мне. Не мог сдержать себя и не целовать ее тело, рот, глаза. Она принимала мои ласки скромно и радостно, сдержанно отвечая на них с детской робостью. Милая, любившая меня Дунюшка! Как хорошо, что я не потребовал от тебя последней жертвы.

На краю могилы признаюсь сам себе: ни с одной женщиной я не был так душевно покоен и счастлив. Верно, самое большое счастье – мучить близких людей и быть тираном, надеясь на всепрощение.

Было великое наслаждение смотреть в полные торжества и радости ее голубые глаза, когда среди звезд танцевального зала я находил ее, мою самую юную, милую Дунюшку, и мы танцевали, улыбаясь глаза в глаза. И никто-никто не знал о нашей любви.

Я старался уменьшить ее симпатию ко мне. Часто говорил о своем отъезде, что и случилось осенью.

Это был не совсем отъезд, а побег из мест принудительного поселения.

Суровость жизни следовала за мной, не давая маленькой передышки. В нарушение приговора военного трибунала я приехал в город Архангельск.

Судьба пряла нить нашей жизни

После полного разрушения крестьянского уклада жизни возвращаться в деревню я не хотел.

Пройдена армейская служба, десять лет отдано ГУЛАГу. Я довольно подготовлен профессионально как машиностроитель-металлист. Я хотел жить.

Опять с нуля, опять сначала! Друг по лагерю Петр Владимиров и его жена Таисья Матвеевна на время приютили меня. Они жили на улице Поморской, дом 58.

Я поступил работать во 2-е ремесленное училище морского флота в Соломбале мастером производственного обучения. Сироту-племянницу Тамару помог определить в медицинское училище. С ней мы встретились впервые. Девица Тамара оказалась упрямой, настойчивой: закончила школу в Архангельске, потом медицинский институт в Ленинграде.

В послевоенной литературе о детях войны, о сиротах войны писали нередко талантливо, но мне все-таки кажется, недостаточно. Кроме того, что война их убивала, распыляла, оглушала их сознание, их неотступно преследовал голод. И после войны еще несколько лет. Голод унижает и разрушает личность всегда, каждую минуту. И во сне тоже. Девочка Тамара не избежала испытание бедностью. Студенческие общежития были домом для сирот войны. В течение нескольких лет учебы в институте она была штатной уборщицей на своей кафедре. Эти заработки дали возможность окончить учебу, получить, наконец, диплом врача. В этом поколении людей в нашей стране «неестественный отбор» проходил чрезвычайно строго и больно.

Действовал карточный режим. Знакомо. Но к голоду привыкнуть нельзя. В 1946 году не всем выдавали хлебные карточки. Для горожанина без карточки голодная смерть. У меня ее не было, и я ездил на шабашку в Маймаксу. Монтировал отопительную систему в клубе 25-го лесозавода. Вскоре карточку продуктовую выдали по месту работы в ремесленном училище, и жить стало чуть легче. Легкость состояла в том, что в работе и заботах проходили не восемь часов в день, а чуть ли не все двадцать четыре. Жалеть себя было некогда.

Запас прочности у человека большой.

Накануне октябрьского праздника 7 Ноября я, надев белую рубашку друга Пети (своей не было), поехал с ним и его Таисией Матвеевной уговаривать знакомую сотрудницу училища выйти за меня замуж. Сватовство в обычаях предков, основанное на здравом смысле и расчетах, не было скучным и прошло в духе послевоенного времени.

Осиротевшие, уставшие, одинокие люди пытались наладить свою жизнь. Никогда я не жалел о своем выборе и, думаю, был хорошим семьянином и мужем.

Паня была солдатской вдовой, с ребенком пяти лет. Прожили мы вместе 49 лет. Я ее похоронил с чувством горя и благодарности за пережитое вместе.

Скоро мы встретимся, дорогая моя девочка.

Женщины нашего поколения достойны уважения. По профессии Паня была парикмахером мужского зала. Я умел делать дамские прически по способу электрозавивки, так называемой перманентной. Своими руками я сделал инструментарий для завивки дам, и весной 1947 года в нашей квартире вечерами и ночами были женщины, ожидавшие своей очереди на прическу. Завивки моего нелегального салона не требовали объявлений и реклам. Этот дополнительный ночной заработок очень помогал нам с Паней в течение нескольких лет.

Так мы следовали правилу – хочешь жить, не спи. За эти два года, проведенные в Соломбале, мне снова удалось поучаствовать в музыкальных событиях города. Я пополнил свои музыкальные знания, общаясь с музыкантами и поющими людьми.

Теперь, при обилии свободного времени, когда предаюсь воспоминаниям, я долго рассматриваю хорошую фотографию участников хора завода «Красная кузница», сделанную в 1947 году. В центре сам директор завода Ефимов, справа от него в рубашке-онаше наш хормейстер, Сергей Алексеевич Лысков, слева – великолепная, переполненная добротой ко всем, наш концертмейстер Олимпиада Павловна Загвоздина (Лина Павловна), и в глубине группы я, не похожий на свой календарный возраст.

Вспоминаются не только участники коллектива, но и весь репертуар, который мы представляли в своих нередких выступлениях. Там были соло, дуэты, квартеты, хоры из опер и уж конечно песни войны и побед.

Теперь вот, спустя сорок восемь лет, я впервые обратил внимание, как бедно мы все одеты, мужчины и женщины, и как не похожи мы по доброжелательности на современную раздраженную публику в дорогой, а порой и очень дорогой одежде.

Я очень радуюсь иногда, видя Лину Павловну по Архангельскому ТВ, всеми любимую и признанную, и горячо желаю ей долголетия. Она терпеливо помогала мне, когда я не справлялся с моими «диезами и бемолями». Все участники хора завода были любителями пения, меломанами, не артистами.

В этот же летний гастрольный сезон в Архангельске мне посчастливилось послушать весь большой оперный репертуар Белорусского государственного театра оперы и балета г. Минска. Этого счастливого стечения обстоятельств могло и не быть, но оно случилось. Это мое везение. Моя Паня не была меломаном, не обладала даром певческим, но зато была большой искусницей в бальных танцах. Она была легкой, ловкой, отлично чувствовала партнера и любила танцевать. Мы с ней с удовольствием посещали танцевальные вечера в Соломбале и во многих других случаях готовы были тряхнуть стариной и лихо пролететь в польке-скачке или венгерке, вызывая одобрение и интерес смотревших на нас.

Как все это далеко: Любовь, весна и юность. Хожу я одинокий, Душа тоски полна.

В памяти часто возникают мелодии и ритмы того времени, под которые мы танцевали, любили, веселились и грустили. Прошло с тех пор 40–50 лет, а они все звучат, звучат, и хорошо бы умереть под эти звуки.

За последние тридцать лет я не узнал, не запомнил ни одной новой мелодии. Их нет. Есть шум, мелодий – нет. Хорошо бы все это барахло, заполнившее дискотеки и салоны, однажды пустить под дорожный каток, как это уже делают во Вьетнаме…

…Если в супружестве есть любовь, обязательно будут дети. Так у нас и случилось. Через десять месяцев Паня мне родила дочь. Как говорят соседки: «Вылитый отец!» К тому времени у меня появилось новое увлечение – стал осваивать фотографию.

Без хвастовства скажу: в любой работе хотел быть лучше других. Думаю, такой девиз допустим. Заниматься фотографией в 1947 году было трудно из-за отсутствия материалов и даже литературы.

Но, увлекшись, я хорошо освоил и это занятие, и теперь у меня большая коллекция родных и близких, памятных мест природы. В старости иметь такой материал приятно и полезно.

В подтверждение присказки, что «мир тесен», расскажу вспомнившееся сейчас. В августе 1947 года на дневном оперном спектакле в Архангельском драматическом театре, в почти безлюдном фойе я увидел три знакомые фигуры. То были Тоня, Вера и Рая. Мои веселые студенточки из Воронежа, с которыми я дружно жил на Урале, на Соликамском комбинате зимой в 1946 году.

Они стояли у окна с видом на площадь. Энергичная Тоня мне тут же объявила, что десять минут назад она сказала девочкам: «Сегодня мы встретим Мишу». И вот, свершилось! Радовались мы так, как теперь никто не сумеет.

Мы же нынче умные. Нам скучно от нашей мудрости.

Девочки приехали работать на гидролизный завод с инженерными дипломами в кармане. Узнав о том, что я женился, Тоня пожурила Раю: вот, тихоня, упустила парня!..

И они теперь уже не молоды. Дойдет ли до них моя волна воспоминаний? Но то, что они когда-нибудь вспомнят наши встречи, – в это хочется верить.

…Прошло два года жизни в Соломбале. Уже нет хлебных карточек. Есть интересная работа. Растут дети, есть жилье. Но нет права на жизнь по своей воле.

В начале лета, ночью, на квартиру явились сотрудники МВД и объявили мне приказ выехать из города в течение суток на основании постановления правительства.

Постановление то в обиходе именовалось «Минус 32». В 32 регионах страны воспрещалось проживание лиц, ранее судимых по политическим статьям УК.

Я оставляю свою встревоженную, бедную Паню с двумя детьми и покидаю город.

«И воспрещается жить тебе, Михайло, в губерниях таких и таких, и в области войска Донского – тоже нельзя».

Это не причитания по своей судьбе, а перебор вариантов возможного выбора. Он был ничтожен, и ни один не увлекал. Семья осталась без средств, меня никто и нигде не ждет.

А хорошо бы посетить родину, где перевязали тебе пупок. Мою Виледь. Мой Роженец. Мои березы. Ведь, может, это твоя последняя возможность?

Вот так я размышлял, глядя из окна каюты парохода, идущего по Двине в Котлас. Невесело.

Я прошел по коридору в носовой салон судна на звук пианино. Кто-то прилично музицировал, перебирая популярные песенные и танцевальные мелодии. Я сел рядом с ним, подсказал мелодии каких-то романсов и запел. Думаю, я пел лучше, чем мог. У меня опять открылся предохранительный клапан болящей души. Такое со мной бывало и раньше. Пение привлекло внимание праздных пассажиров, и мое настроение изменилось. Жизнь опять показалась не пустой и глупой шуткой, как певал А. Вертинский.

В ту ночь я решил посетить родную деревеньку и родных людей. Жива еще была моя тетя, Антонина Прокопьевна (дядя умер до моего приезда), которая первая увидела меня на этом свете и перевязала мне пупок. Она была акушеркой. Их семья жила в деревне Сосновской Покровского сельсовета, в усадьбе маленькой сельской больницы, в прекрасном, уютном, деревянном доме, лучше которого я нигде не встречал. Любил я бывать в этом доме в детстве.

И вот я приехал вновь.

Они не знали, как я жил все эти годы.

Описать со всей полнотой нашу встречу не берусь. Там будут сплошные ахи и охи. Радость, грусть и горе. Всего с избытком. В гостиной комнате, на видном месте на стене, как дорогая реликвия, висела офицерская шинель с погонами старшего лейтенанта, моего двоюродного брата Бори, командира роты разведки, погибшего в 1945 году, в конце войны. Его молодую вдову, Нину Павловну, я встретил только теперь. Она фельдшер больницы. С ними одной семьей жила молодой врач Софья Викентьевна Высоцкая.

Это были приятные, милые люди. Я не хотел отдаляться от них при выборе места работы.

Я предложил свои услуги… Лживы эти слова! Это неправда. У меня не было выбора. И предлагать себя я не мог. Я мог по-рабски просить принять меня на работу, в Управление Севжелдорлага МВД. Лагерный этот комбинат строил и достраивал Печорскую железную дорогу. И я рад был, что меня охотно взяли. В том сама правда.

У этого учреждения была очевидная выгода принять на работу человека, который пробыл в этой системе десять лет, со всеми условиями знаком, рыпаться не будет. Вдобавок ко всему, я был хорошо подготовленным специалистом. У меня тоже была выгода. Первый человек, с которым я говорил, был начальником работ (главным инженером) 2-го строительного отделения, бывший зэк, Лев Александрович Шулькин. Начальник части, к которому он меня направил, Михаил Иванович Кулагин, бывший зэк, все его сотрудники, инженеры, прорабы, техники – все бывшие зэки.

Между нами корпоративное братство. Люди одной судьбы, одной семьи. Меня охотно и дружески приняли в коллектив. Мне опять повезло. Самый лучший коллектив в моей трудовой биографии – персонал строителей Печорской железной дороги Управления Севжелдорлага, 2-го его отделения.

Если ты попадешь к людям культурным и опытным, они помогут тебе деликатно, без упреков, подозрительности и недоверия.

В среду именно таких людей я попал. У нас была похожая биография. Почти весь инженерно-технический персонал ОЖДЛАГа (95 процентов) – бывшие или еще зэки по политическим статьям УК. Тюрьма нас повенчала и породнила.

Ох и много же уроков усвоил я от этих людей. Мое благодарное чувство безмерно и постоянно. Мне было уже тридцать два года, а, в сущности, я был все еще зеленым огурчиком, юным и диковатым. Не представляю, каким бы я стал в другой среде.

Хочу сказать, техническая интеллигенция поздней советской школы совсем иная. Она очень обеднена, обделена именно культурой отношений. По самому большому счету интеллигент – тот, с кем всем хорошо, и степень образования тут ни при чем.

Хорошие, добрые, знающие. Вот о них можно сказать – тюрьма и лагеря их не испортили. У них был запас прочности. Такими они и умерли. На нашем кладбище их могил немного, я их все знаю и навещаю. Теперь к ним прибавилась еще одна, самая дорогая – моей жены, спутницы нелегкой нашей жизни длиною в 49 лет.

Без малейшего страха думаю о моем скором приходе сюда. Если встретимся, будет о чем поговорить.

Возвращаясь из леса, с охоты, через кладбище, я непременно просиживал там подолгу. Кладбищенская тишина особого рода, и кладбище – не мертвая пустыня, а обиталище духов. Туда нужно ходить одному.

О них я непрерывно буду упоминать, если мое повествование продлится: память сердечная крепка и долга. Историческая память поколений коротка и порой недостоверна.

Всем не равно дано прожить и совершить. Но все мы должники друг другу, все виноваты. И не следует выдумывать и объявлять права на какую-то свободу духа, что так стало модно. Мы поймем это, но очень поздно, успев «накуфарничать» массу ошибок и непристойностей.

«Берегите молодость, ребятушки», – поют опоздавшие, утирая неопрятный свой нос.

В 1937 году меня заключили в ГУЛАГ, в 1948 году я вынужден был сам прийти и просить: «Возьмите меня. Я не сбегу. Меня даже охранять не надо».

Наш брак с Паней не назовешь романтическим. Это был брак гнездовой, брак «по расчету»: нам было по 30 лет. Паня, солдатская вдова с дитем, расставшаяся с первой любовью пять лет назад, еще не успевшая пожить благополучно. Я, бродяга по обстоятельствам, каторжник и правопреступник. До 30 лет я жил по воле волн социальных бурь, ни разу не успев ощутить личную независимость.

Теплилась надежда еще пожить хорошо. Мы создали семью. Нам стало легче. Больше приобрел я. Новые заботы главы семьи я старался исполнять хорошо. Теперь, когда остался один, вижу, что это можно и нужно было делать гораздо лучше. Возникает обжигающая боль раскаяния, боль вины перед Паней. Опаздываем мы уразуметь невосполнимость и невозвратимость творимого. Одно утешение, что могло быть хуже, но это не оправдание.

Я часто езжу к Пане на кладбище и, конечно, даю волю слезам. После этого легче на сердце. Прости меня, моя девочка. Прости. Я долго еще буду повторять – «моя девочка, моя девочка», разговаривая с твоими вещами. Невыносимо думать, что мы не встретимся никогда и нигде.

…Освоение, обживание нового места работы и быта удавалось нам с Паней без отчаяния потому, что мы шли по жизни от худшего к еще худшему или от худшего к лучшему. Оставшись одна с двумя полуголодными детьми и без денег после моей высылки из Архангельска, она по моему настоянию нашла в себе силы поехать ко мне, не зная, что ее ждет здесь, какие испытания. А их было свыше сил человека.

О них я не могу говорить, потому что чувство жалости к Пане невыносимо. Оно лишает рассудка. Хочется бросить эту писанину, убежать, упасть на ее могилу, просить прощения и благодарить. Дорогой мой человек, Панюшка, я хочу с тобой встречи все равно где. Приливы таких чувств теперь будут до конца моих дней.

Мы начали свою жизнь в проходной комнате рабочей конторки прорабов, затем в маленькой десятиметровой комнате недостроенного деревянного четырехквартирного дома, в котором жили десять семей. Через десять лет нам отдали еще одну комнату, и мы прожили там 42 года. Были вокруг хорошие люди, а были и такие, которые считали нужным напоминать мне о положении высланного и о моем преступном прошлом.

Все наши молодые силы истрачены на то, чтобы выжить. Сильная, несчастная моя Паня, зачем ты согласилась на союз со мной? Я благодарю тот миг, тебе вряд ли есть основание это делать. Умирала ты тяжело, молча. Простила ли ты меня, я не знаю. От того и мучаюсь.

Как-то давно, лет шесть назад, по просьбе сотрудника «Двинской правды» Эмилии Арсентьевны Завгородней к женскому дню 8 Марта я написал статью. Ее текст без изменений я хочу привести здесь.

Простите нас

В силуэтах моих современниц нет черт тургеневской Аси или пушкинской Татьяны Лариной. Да и откуда им взяться? Жизнь сформировала их другими, но не лишила достоинства. О ком же говорить? О всех женщинах, глядя на свою жену. Удобно ли? Вполне. Во-первых, это типичная биография русской женщины. Во-вторых, разве говорить с уважением о жене – неприлично?

В 1928 году все человеческие права были брошены злой волей на алтарь идеи «светлого будущего» и там сгорели. Напасть эта не обошла и женщин. Мои юные сверстницы из крестьянского сословия с 14 лет, а частенько и раньше (смотря по росту) жестоко эксплуатировались на лесоразработках. Этой участи миновали лишь замужние, кормящие грудью ребенка.

Худенькие, неумелые девочки в бедной одежонке и обуви, по пояс в снегу, в дождь и слякоть рубили, валили, возили и сплавляли лес.

Работа в колхозе за палочки-трудодни тоже не была радостью.

Деревенские девушки старались изменить свою жизнь, перебравшись в города, на предприятия. До введения строгого паспортного режима в 1934 году им это удавалось.

Вот такой беглянкой в возрасте 15 лет и стала моя суженая, приехавшая в 1931 году в Архангельск. Надежда повстречать в городе старшего брата не осуществилась: он был в других краях, в авиационном училище. И оказалась Паня, смирная, необразованная, плохо одетая, без средств и опыта жизни в чужом, незнакомом городе. Романтично? Нет, горестно, слезно. Два года случайных заработков: коммунальные предприятия, лесные биржи, жизнь по чужим углам… Обретенное общежитие и ученичество в парикмахерской стали для нее большой удачей.

Из деревни она привезла младшего брата. После окончания школы он поступил в летное училище, как и старший. Профессия определила гибель обоих братьев во время войны.

В 1938 году моя героиня вышла замуж за достойного человека. Родила сына. Но война стала разлучницей. В 1944 году получила молодая солдатка похоронку, в которой было сказано, что ее майор, кавалер ордена Кутузова, погиб смертью храбрых. На этом потери не кончились. В 1945 году – извещение о смерти болевшего отца, а вскоре – о гибели младшего брата, посаженного в лагерь за опоздание на работу после окончания ФЗУ.

Судьбе было угодно устроить нашу встречу, сделать нас мужем и женой. Нас объединили обоюдное одиночество и усталость. Жили мы дружно, иногда даже пробовали веселиться, и это удавалось.

А судьба тем временем пряла нить нашей жизни. Появился второй ребенок – дочь.

Однажды ночью посетили нас сотрудники известного учреждения и без комментариев объявили мне приказ: в течение суток покинуть город Архангельск. Было это в мае 1948 года.

Что мог сказать я своей испуганной жене? Просил простить, что не все рассказал о себе. До 1945 года много лет пришлось провести в тюрьмах и ссылках в категории «враг народа». А это была моя очередная и бессрочная ссылка в определенные места.

Так моя бедная Паня стала теперь уже соломенной вдовой или того хуже – женой изгоя. Через полгода она нашла в себе силы и мужество приехать с двумя малышами на руках к новому моему узилищу – на строительство Печорской железной дороги.

Такая женская биография – мера достоинства и силы слабого пола. Будем же благодарны женщинам и пожелаем им побольше приятных дней. Простите нас, что не смогли роль мужчин исполнить в лучшем виде. Что своевременно не избавили вас от топора, костыльного молотка и оранжевых жилетов.

Теперь, глядя на свежих, богато одетых женщин, я с горестью вспоминаю утомленных и бедно одетых подруг нашей молодости. А они тоже хотели быть привлекательными!

Минувший 1990 год был для нас с женой юбилейным. Нам исполнилось по 75 лет. И 44 года совместной жизни. Конечно, не только подарки дарила судьба. Она снова испытывала нас на прочность. Снова утрата – в 1986 году умер наш сын.

Мадонна, женщина-мать – вечная тема искусства. Мы знаем ее любящей, скорбящей, героической, покровительницей и спасительницей. Мадонну – мою современницу – вижу в образе матери в рубище, на левой руке держащей синюшного анемичного младенца, а правой поправляющей слабый костерок, на котором она варит в консервной банке мороженую картошку на фоне заснеженного поля.

Все ли такой образ выразит? Не знаю. Но преувеличения тут нет.

Когда тебе за восемьдесят, стрелку твоего календаря зашкалило. Ты один, мысли свободно охватывают весь срок, от начала до легко предсказуемого конца. Возникает вопрос: что это было?

Было длительное испытание на прочность. Была жизнь в условиях непрерывной жесточайшей бедности и очень напряженного труда.

О громадности и тяжести труда людей моего поколения можно и должно говорить много и уважительно.

Наивные надежды на лучшее уберегли нас от чувства отчаяния, мы с моей Паней выдержали и не сломались.

Несмотря на наш высокий профессионализм, государство платило нам жалкую плату. Чтобы не быть голодными и растить своих детей, мы всегда занимались огородничеством, копали целину, заготовляли сено, держали кроликов, кур, уток, гусей. Мы всегда были в работе и заботах.

Не сетую я на то, что от нищеты так и не избавились. Нет во мне и гордого чувство «победителя судьбы». Есть боль сочувствия, жалость к близкому, дорогому человеку – жене Пане. Как много мы смогли, нам ведомо.

Что же я хочу? Поменьше одиночества. Мое поколение (и не только мое) с 1927 года до 1990-го жило с устами, замкнутыми страхом. Мы даже со своими детьми разделены молчанием, как стеной обособленных жилищ. Они плохо нас понимают. И вот, когда нынче страх исчез и можно говорить, поколения так далеко разошлись, что у нас не оказалось слушателей. Задержавшиеся на этом свете долгожители с тоской во взгляде доживают в богадельнях, в домах для престарелых, навсегда утвердив разрушение семейных связей и неуважение к старости, как норму жизни. И в этом виноваты мы, а не наши потомки. У них будут свои проблемы и трудности, и немалые.

В одно время жили два писателя – Антон Чехов и Джек Лондон. А. Чехов увидел мир людей добрыми глазами, Д. Лондон – злыми. Увидел он злых суперменов. Я очень не люблю выдуманных им героев, обожаю чеховских провинциалов и хочу на них походить, но мне не удается.

Нечистая сила

Легко говорить о зубной боли с человеком, у которого тоже болит зуб. Он все понимает.

Я люблю природу. Преданно, может, фанатично. Люблю во всех проявлениях, до «боли сердечной».

Лучшего врачевателя не бывает. Эта любовь всегда взаимна. Природа постоянна в своем излучении благодати и бескорыстна. Мой неукротимый, скверный характер я подставлял ей, и она одна могла делать меня сносным и даже благоразумным. Она моя религия, мой Бог.

Изяществом цветка, разнообразием трав, шумом разноголосых деревьев она с раннего детства воспитывала во мне уважительное почтение к ее величию и многообразию.

Моя любовь к природе не от учебников и курса ботаники, а от прямого контакта с ней. Этот контакт может составлять само счастье жизни.

Говорить об этом с людьми, выросшими на асфальте, бессмысленно, вот почему я начал эту тему такой фразой.

Можете не верить, но я не забыл ни одной мельчайшей детали из детской рыбалки на маленькой лесной речке и вкуса ухи из гольянов. Лучше ухи не бывает. Не забыл форм и устройства гнезд птиц, вид яичек в гнездах, голосов токующих турухтанов или бекаса и тревожный крик чибиса. Что из далекого детства, то всегда со мной.

Во взрослой жизни, когда события перенесли меня из города в другие условия необжитой природы, я опять стал и рыбаком, и охотником. Теперь это занятие стало не развлечением, а добычей средств пропитания.

Всякий свободный день и отпускное время я проводил на рыбалке или на охоте. Места здесь, в Котласском районе, для этого очень подходящие. Я приобрел нужный дешевенький инвентарь, многое делал сам. Мои руки гораздо умнее головы, и я многое умею.

Если увлечение рыбалкой и охотой исключить из моего поведения, то в моем самочувствии многое разладится. Я занимался этим до 75 лет, пока видел. Зрение меня подвело.

Продолжать охотничью тему не буду, все равно не поверите. Только одну байку расскажу.

Среди времен года у осени есть немало преимуществ перед летом. Вспомните, как воспел ее А. С. Пушкин. Ее очарование не чуждо и мне. Тридцать ее сезонов я провел в лесах и болотах Севера, увлеченный ружейной охотой. И до сих пор воспоминания пережитого на охотах сладкой грустью тревожат сознание о невозвратно ушедшем.

Осень в том году была ласковой, теплой и очень урожайной на белку. Кажется, это был 1972 год.

День был густо-пасмурным, но сухим, без дождя и мороси. В такие дни запахи усиливаются, и природа воспринимается разнообразней и острее.

Мои собачки то и дело подавали голос на обнаруженную белку, и я вынужден был следовать по лесу ими предложенным курсом. Увлекшись, я не учел время для возвращения на место ночлега и к тому же заблудился. Пытаясь выйти из леса, я завечерел и отемнал.

Кто бывал в такой ситуации, тот знает, что ходить осенней ночью по лесу невозможно и бессмысленно. Предполагая вынужденную ночевку, я поспешно стал собирать топливо для костра. Коротать у костра длинную осеннюю ночь мне не хотелось.

Почти в полной темноте я заметил на земле уходящую в даль светящуюся прерывистую полоску. Это было отражение более светлого неба в лужах воды. Ясно, что то была старая, заросшая тропа, неведомо куда ведущая. Я пошел по ней, оберегая глаза и лицо от ветвей рукой.

Вдруг справа увидел неправдоподобно белый, вверх вытянутый предмет. Его формы не просматривалось. Величиной он был выше и шире человека.

Что бы это могло быть?

Продвигаясь по тропе, я стал замечать, что белое привидение уменьшается. Наконец, оно исчезло совсем. Я пошел назад. Все повторилось в обратном порядке. Узкая белая полоска явно жила, отчетливо меняясь в размерах. В руках у меня было ружье, и это меня оберегало от чувства ужаса. Я стал обходить кругом привидение, лихорадочно думая, что это такое. Я знал, что если не установлю истины, то моя ночь у костра будет кошмарной.

Обходя привидение кругом, я сохранял дистанцию верного выстрела в темноте – метров 15–20.

Все повторилось. Белое существо пропадало совсем и вновь возникало, меняясь в размерах. Тишину той ночи я помню отчетливо.

Она была какой-то мертвой. Никаких звуков. Окликнуть играющее со мной привидение у меня не было сил и решимости. (Предлагаю вам, не дочитав рассказ, назвать, что это было, и вам станет понятнее мой испуг.)

Неожиданно в этой мертвой тишине я услышал шелестящие звуки легко бегущего прямо на меня зверя. Он приблизился ко мне и нежно лизнул руку.

То был мой песик, который не выдержал долгого моего отсутствия и покинул выбранное место для ночлега. И только теперь, увидев, что собака моя совершенно спокойна, я понял, что то страшное – не страшно. И смело пошел к нему, излишне потея. В изнеможении я похлопал «привидение» по твердому холодному боку.

То была нормальная, хорошо сохранившаяся отопительная голландская печь, стоявшая когда-то в углу исчезнувшего строения и потому с двух сторон побеленная, а с двух – черно-коричневая.

Вот отчего, когда я обходил ее, она для меня то исчезала, то появлялась снова.

Отдышавшись от испуга, я вернулся к месту для ночлега и провел ночь у костра.

Спал я плохо. Нахлынувшие воспоминания прогоняли сон, несмотря на усталость…

Есть «нечистая сила» на земле. Есть. Раньше она красовалась под именем ГУЛЖДС, и строила она руками своих несчастных подданных Печорскую ж. д. Вот эта нечистая сила и объявилась мне в образе печки в безлюдном лесу, на месте лагерной зоны.

Примет этой силы по северной тайге от Коноши до Воркуты не счесть.

В другой раз она встретится кладбищем для зэков, символом ГУЛАГа – охранной вышкой для часового или остатками производств, где хорошо учитывали нормы выработки.

Мне совсем не нужно было напрягать воображение, чтобы представить условия жизни и работы населения этих социалистических городов с вышками по углам, запахи бараков, ночные звуки спящих зэков, труд за пайку хлеба и баланду.

А такие печки в зонах я сооружал своими руками. Вот почему я не мог уснуть в ту памятную ночь.

Я не готов выслушивать сочувствие к своей судьбе. Себя можно выдумать, биографию надо прожить, чтобы гордиться, а не оплакивать.

В моей судьбе не было застойных периодов, и этим я счастлив. Фортуна меня любила, а я люблю жизнь. Она того стоит. Будьте и вы счастливы!

Жизнь прожить – не поле перейти

Когда возникает в беседах тема долгожителей, я, не колеблясь, рекомендую: голодайте и проживете 100 лет.

Не верьте диетологам, бойтесь изобретательных кулинаров и прибавьте к ста еще десять лет. Ешьте простую пищу, из сезонных продуктов. Не ищите в Новый год клубнику, она вам повредит.

Люди с избыточным весом, как правило, переедают.

Сколько помню себя, столько же помню и ощущение голода. В 1929 году я уже узнал хлебную карточку и отсутствие семи копеек, чтобы выкупить дневной паек. Жил и учился один, вдали от дома. 1930, 1931, 1932 годы – простая крестьянская пища или случайное насыщение при бродяжничестве по свету. 1932-й и далее до 1936 года – очень скудный паек по карточке для учащихся. В 1935 году едва не умер от болезни, вызванной истощением.

Спасла меня доктор, женщина незаметной внешности, которая положила меня в больницу, потом добилась для меня путевки на месяц в дом отдыха. Происходило это в Западной Сибири, около Новосибирска, на железнодорожном узле станции Эйхе, теперь переименованной. Не раз я замечал слезы на ее глазах, когда она представляла меня медицинской комиссии с диагнозом «саркома легких». А я забыл ее имя. Прошло 60 лет.

Доброта и сердечность часто соседствуют с равнодушием, но верить в них надо. Они не рассчитывают на благодарность, они сами по себе. Или есть, или нет.

С 1938-го по 1948 год – непрерывное голодание в местах содержания под стражей. Тяжелое послевоенное время. При таком системном голодании, когда рослый мужчина весит сорок килограммов, вместе с усыханием или отечностью тела деформируется и психика. Личность приобретает другое содержание.

Только один раз я прочитал достаточно точное описание психики человека, истощенного длительным недоеданием, – в романе норвежского писателя Кнута Гамсуна. Все другое на эту тему было неправдой или давало приближенное понятие. Разовые голодовки – это совсем иные ощущения. Если уж голодание нельзя желать друзьям, то переедание следует рекомендовать врагам.

Я прожил так долго, что остался в одиночестве среди своих современников. Тем немногим, кто еще жив, посылаю свой сердечный привет.

Что было, то и было.

Последние десять лет жизни считаю самыми лучшими и значительными. Даже в личном плане мне не на что посетовать. Полной слепоты избежал, оперировав оба глаза по методу протезирования хрусталиков. Пережил операцию аппендицита. Горячо благодарю хирургов и за операцию по поводу аденомы предсталки.

Сожалею о том, что не могу читать, но зато рад способности писать.

Может быть, есть еще на пространстве от ст. Кулой до города Печоры в Коми стране люди, с которыми мы работали и не раз встречались. Примите мои лучшие пожелания и дружеские чувства. Простите за обиды.

С болью о родительской семье

Мама моя была неграмотной крестьянкой, вырастившей восемь детей (пять девиц и трех парней, я – предпоследний). Помню ее только в работе. Она не была мрачной женщиной, но я не помню ее веселящейся. Только один раз она погладила меня по голове и за что-то пожалела, и запомнил я это, верно, потому, что это было только раз.

Строгой она не была. Думаю, дочерей она жалела и любила больше. Три старшие были уже выданы замуж. Последнего сына она родила в возрасте сорока пяти лет, а в пятьдесят четыре года она умерла от горя, в доме у зятя. Нас при ней уже не было, как не было и дома. Все было отобрано, а мы ушли в бега, опасаясь принудительной высылки на Печору.

Младший Сашка с отцом скитались в Сибири, я уже жил под чужим именем и связи с родственниками не имел. Старший брат Алексей отбывал повинность по суду на принудительных работах на лесозаготовках. Сестра Анфиса жила в Архангельске, побывала на оборонных работах, стала хроником-астматиком.

Сестра Мира, замужняя колхозница, умерла в 1934 году с беременностью в семь месяцев, оставив дочь в возрасте двух лет.

Она была в нашей семье самой красивой, самой смирной и беззащитной девочкой. Мы все как раз отличались жестким, твердым характером, но ее любили и не сберегли. Она умерла, простудившись на дурной колхозной работе, в один месяц с мамой. Муж ее в 1941 году был убит на войне, оставив в сиротстве дочь. Об их судьбах я узнал спустя много лет.

Судьба старшего брата Алексея определилась тяжелым ранением на финской войне. Умер он инвалидом вдали от родных мест, в Ставропольском крае, переехав туда по просьбе жены, высланной с юга в 1929 году к нам на Север и прожившей здесь тридцать лет.

Младший брат Саша вернулся с войны с двумя орденами Славы, орденом Отечественной войны и медалями, но его последующая жизнь не стала благополучной. Приобретенное, а точнее, привитое военными обычаями пристрастие к спиртному многим фронтовикам мешало жить нормально. Он не стал исключением.

Отец мой жил долго, 82 года. Умер в 1953 году.

С 1928 года и до смерти он был изгоем общества и спасался от нищенства умением работать.

Расставшись с ним в 1932 году, я так и не имел возможности больше увидеть его.

Сестра Фаина, жившая в д. Роженец, умерла в возрасте 85 лет. Больной, старый человек, колхозная «ломова лошадь», она всю жизнь выполняла коммунистически пятилетки в колхозе.

Мы привычно делим жизнь на кусочки: детство, отрочество, юность, зрелость, возмужание, опытность. Это кусочки качественные, содержательные. А есть деления жизни юридические, временные, с четкими сроками. Совершеннолетие, призывной возраст для прохождения службы в армии. Выход на пенсию. Такое членение жизн помогает нам ориентировать свое поведение. Если этого не происходит по разным причинам, ущерба не миновать.

Моя биография – тому подтверждение. Лучшие годы детства, когда я жаждал учиться, растрачены без видимой пользы. Отрочество и юность ушли на знакомство с изнанкой жизни. Возраст зрелости и возмужания – на усвоение одностороннего опыта невольника, а опыт нормальной жизни так и не приобрелся, потому что ее, нормальной жизни, не было никогда.

Да, я умел работать хорошо и нигде не ел чужого хлеба, но ведь я хотел большего.

Во мне были хорошее тщеславие и злость, и они не реализовались.

Утешаюсь думкой, что могло быть еще хуже.

Я давно уже пенсионер. Непригоден не только для работы общественного значения, но и для труда домашнего.

Даже не рыбак и не охотник.

А уж если человек не пригоден ни к чему, у него остается один путь – в политику. Вот в этой области я и хочу привлечь к себе ваше внимание, предложив вам несколько статей, написанных в разное время для публикаций. Но их редко печатали. Я иногда обижался, а может, и зря. Обиды были не по существу их смысла. Меня удивляло, с какой поразительной самоуверенностью юная милая женщина из редакции, прочитавшая в книге жизни всего один-два листика, правит твои тексты и «причесывает» кудряшки твоих мыслей. Этого вынести я не мог.

Приглашаю вас к чтению, уверен, это не повредит вашему хорошему самочувствию. Это не изложение какой-то мировоззренческой теории, а больше мысли по поводу и даже без повода. Лесенка-разумница, по которой мы всю жизнь поднимаемся вместе со временем и своим возрастом, размечена на участки и площадки.

Первая – детская: она близко от земли, чтобы мы не разбились и разглядели природу мира.

Вторая повыше, чтобы мы расширили горизонт видимости и ощутили свои силы, свои крылышки для полета.

Третья площадка – мастерская: для обретения творческой силы к самореализации.

На четвертой мы можем производить оценку достигнутого. Удовлетворить потребность разума знать все и еще больше.

Первый уровень хорошо бы прожить под девизом «Люблю».

Второй – под девизом «А я лучше».

Третий – под девизом «Всего в меру».

На четвертый взойти с чувством веселой иронии и умереть с любовью и сожалением о краткости, быстротечности жизни. Изложенная схема незатейлива и проста, а вот прожить так не многим удается.

Переменчива погода жизни, многолики и судьбы живущих, но я считаю, что ощущение счастья пропорционально способности любить.

Хоть что-то, но любить. Другого счастья не бывает.

Свой разговор с вами, читатели, веду принципиально от первого лица.

Это наиболее достойная и понятная форма. Вам легче стать моим собеседником и возразить, если захотите. Что-то уточнить и понять лучше.

Мой послужной список, деловая карьера выглядят довольно авантюрно. Образование – четыре класса сельской школы. Профессиональное – на уровне хорошего ремесленного училища машиностроительной отрасли. Техник. И при этой малости я бывал на инженерных должностях, работал мастером, прорабом на строительстве, учителем старших классов средней школы, кочегаром паровозов, машинистом паросиловых установок, мотористом, парикмахером, фотографом, топографом, теплотехником, монтером-сетевиком связи, землекопом, печником, лесорубом, плохим экономистом и хорошим станочником по холодной обработке металлов, токарем-фрезеровщиком, монтажником.

Был мастером производственного обучения ремесленного училища морского флота, сменным мастером мехцеха судоремонтного завода «Красная кузница».

В системе ГУЛАГа в должности прораба неплохо справлялся со строительными работами на Сольвычегодском отделении Севжелдорлага, когда все мои рабочие люди были зэки со странными и страшными сроками заключения – 10,15, 20 лет лишения свободы. Ни один из них не считал меня своим недоброжелателем, и это предмет моей затаенной гордости.

А вот когда в 1950 году за эту работу от имени руководства лагеря и профсоюза к какому-то празднику меня награждали Почетной грамотой, я поднялся на трибуну и попросил больше никогда этого не делать, потому что хорошо работать должно не к празднику, а постоянно, и еще потому, что «я хочу быть выше вашей похвалы». За эту дерзость я не поплатился ничем.

Мне очень повезло по тому времени. Вероятно, я выглядел дурачком, и это меня спасло от нового срока заключения.

В моем поведении в жизни были и другие дерзости, но не авантюры. Если мне требовались новые и более глубокие профессиональные знания, я их немедля добывал за счет сна и самообразования. Прилипал к людям знающим, не был ленивым. А книги, справочники и учебники ведь писаны для нас всех.

Если умеешь хотеть, то и достигнешь.

Жадность на знания, на людей, жадность на саму жизнь в движении, общении, жажда новых ощущений мне не чужда и теперь. Считаю, что это хорошо.

Вот я тут сильно расхвастался. Ах, какой я сокол, умен и благороден, да подозреваю, что не очень и не очень, но, как Лев Николаевич Толстой, не могу избавиться от этого скверного желания похвастать.

Делайте и вы так же. Не таите в себе положительных черт, не зарывайте таланты, это – грех. Всякий аскетизм есть жеманство, а чрезмерная скромность – прямое свидетельство нечистоплотности и лукавство.

Похваляясь, следует только не забывать, что в другой половине нашей натуры много черт отрицательных, о которых мы скромно молчим. Я тоже поступаю так: молчу. Багаж моих наблюдений и впечатлений большой по долголетию жизни, но в значительной степени и за счет географии проживания.

Мой ареал проживания очень обширен, а это тоже «опыт быстротечной жизни», и мне есть за что благодарить судьбу. Я видел много, для одного роскошно много, и тем доволен.

Но в глубоком одиночестве, в тишине ночной моей комнаты я иногда готов посетовать на линию моей судьбы. Она резко сменила направление в моем раннем детстве в 1928 году.

Муж моей старшей сестры Миры, Михаил Семенович Семенов, погибший на войне, наблюдая меня в ту школьную пору, звал меня Ломоносовым. В 1928 году одновременно с Леонидом Максимовичем Бреховских, впоследствии ставшим академиком, зачислялись мы в пятый класс семилетней школы.

Он был принят, а я при моих выдающихся данных оставлен переждать год. Причины – переполненность класса, моя молодость. Но через год я стал сыном кулака, и двери школы для меня закрылись. А ведь у меня был полный ресурс для того, чтобы пополнить компанию славных «вилегодских мужиков».

Позднее Александр Иванович Покрышкин, учившийся со мной в группе в Новосибирске, прославил свое имя, а я вынужден был изменить и скрывать свое в то время, когда оно не было мной опорочено. Вот это и есть судьба. То, что от тебя не зависит. Остальное – ты сам и твоя биография с собственным почерком. Или ты заурядная шпана и серость, или ты нормальный и не лишний в жизни человек, а это уже достойно. Стал ли я таким? Думаю, да.

Как-то очень давно, в пятидесятые годы, совершенно случайно и невольно я услышал, как наблюдательная и опытная пожилая женщина, ныне покойная Людмила Алексеевна Полонская, прошедшая школу в ГУЛАГе, сочувственно дала мне характеристику – «человек с обнаженными нервами».

Моя несдержанность была часто причиной неоправданных обид хороших людей и запоздалыми моими сожалениями.

Благодарю Бога – я еще не утратил способность к покаянию, что и переживаю наедине с собой.

Беспокойного желания изменить, прожить иную жизнь у меня теперь нет. Я думаю, все на своем месте. Чтобы требовать, надо прежде заслужить.

Я все еще хочу жить, при этом смерти не боюсь.

Разве это плохо? Это здорово, хорошо!

На границе жизни и смерти хочу сказать: я многим сочувствовал. Многих люблю. Многих огорчил. Стал меньше злым после того, когда понял, что злой. Все мы должники друг другу. Простим?

Тяжел груз опоздавшей признательности и любви. В пору моего детства в школах не учили нас библейской мудрости: чти отца своего и матерь свою. Наоборот. Нам с тупой жестокостью вбивали в сознание мысль, что жизнь родителей была неправильной, бессознательной, надо жить по-иному.

Красные дьяволята и Павлик Морозов были эталонами нового человека. Мало кто понимал, что это свидетельство глубочайшего невежества, отпадение от основ человеческой культуры. А тех, кто это знал или кто об этом догадывался, без промедления и помех уничтожали. Слова «красный террор» были самыми употребительными в политическом жаргоне.

Через пятнадцать лет я оказался на могилах матери и сестры Миры. Мусор из моей головы понемногу жизнь вытряхивала. Я принес на их могилы беленький деревянный крест, изготовленный мужем сестры Нади, Александром Филипповичем Гомзяковым, написал слова арии Владимира Дубровского на его грани, вспомнил эту грустную мелодию и долго и горько плакал. Плакал обо всех, обо всем случившемся с ними и со мной.

«О дай мне забвенье, родная».

Теперь я молюсь о другом: не дай Бог мне забыть того, что было. Оно все дорого и свято. И я опять со слезами пытаюсь остаревшим голосом воспроизвести ту чудную мелодию:

Пусть Ангелом благостным реет Твоя неземная любовь И, детские сны навевая, Пробудит к свиданью вновь.

Когда я бываю в своей деревеньке, меня неудержимо тянет в поле и лес, где я бегал босым или в уледях.

…Жадно ищу тропки тех лет. Пытаюсь узнать в лицо уцелевшие старые деревья, друзей неласковой моей юности, и погружаюсь в сладкую истому воспоминаний.

Нет! Этого забыть не можно.

Вот только слезы у меня стали близко.

На вопрос: «Что патриотизм, что любовь к Родине?» – я невнятно отвечаю: «Это то, без чего жить трудно, это то, почему кулик из теплой Африки весной обязательно и непременно летит только на свое болото, то, почему рыбки из океана возвращаются только в свою речку».

В наше время сентиментальные чувства вытесняются неуважительным хамством повсеместно и постоянно.

Приходится решать, надо ли «давать сдачи». Отвечаю: надо «давать сдачи», непременно и не скупясь, а иногда давать авансом по зубам, и это принципиально. Иначе не выживешь.

В обществе, где все отношения подчинены интересам классовой, а в сущности, корпоративной, олигархической борьбы, только наивные люди думали, что сыск – не главный рычаг управления народами.

Он был главным и универсальным инструментом управления и в рабочей курилке, и в Политбюро. Члены Политбюро и ЦК партии знали это и боялись. Простые, добропорядочные люди о нем не думали, чтобы не портить самочувствие, и работали.

Я всегда считал, что моя персона должна вызывать повышенный интерес у сыска, и не ошибся.

В конце 1953 года я познакомился с сотрудником третьего отдела управления лагеря Печорстроя Масловым. Он был плохим чекистом, из нарушителей военного Устава авиационных войск, и признался мне в том, что его тяготят обязанности сыска, но он не может уволиться по-доброму. Мы с другом подсказали ему, что есть только один способ: надо начать симулировать легкомыслие, пьянствовать, и тогда тебя уволят.

Так и произошло.

В 1960 году, уже после XX съезда ВКП(б) и речи Никиты Сергеевича Хрущева, после не очень понятной реорганизации органов госбезопасности на меня снова вышли их сотрудники.

Понял я это однозначно. Мое оппозиционное отношение к теориям и идеологии Маркса – Ленина надо было оформить без признаков давления и угроз, через зафиксированные на звукозапись диалоги. Беседы эти велись в специальной, закамуфлированной под частное жилье квартире.

Расчет был на мою манеру искренне выражать свои взгляды. Тут они не ошиблись, но меня от нового суда и кары спасло время наступивших перемен. Кроме этого, я активно старался навязать моему собеседнику «куму» свое мировоззрение, всячески доказывал несостоятельность и порочность управления обществом полицейскими методами.

В этот период (и именно в том году) я серьезно штудировал сочинения Леонида Андреева и настойчиво рекомендовал ему их читать. Особенно старался я доказывать, что профессионализм служебный, сыскной деформирует ум и портит человека.

Слежка за мной усилилась. В том же году, в августе, когда я приехал в отпуск в г. Горький, они были неосторожны при передаче меня местным гебистам, и я это заметил. Спустя несколько месяцев я узнаю, что мой «кум» скоропостижно умер, и моя карьера сексота с псевдонимом «Дмитрий Ларин» закончилась бесславно и бесплодно, огорчив и рассердив одного из начальников этого органа. Фамилии героев событий я не могу называть, не желая никого огорчить. Названый Масловым также не Маслов.

Чтобы тебя признали, ты должен быть распят?

А. И. Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ» пишет: «Году в тысяча девятьсот сорок девятом напали мы с друзьями на примечательную заметку в журнале „Природа“ Академии наук.

Писалось там мелкими буквами, что на реке Колыме во время раскопок была как-то обнаружена подземная линза льда – замерзший древний поток, и в нем – замерзшие же представители ископаемой фауны. Рыбы ли, тритоны ли эти сохранились настолько свежими, свидетельствовал ученый корреспондент, что присутствующие, расколов лед, тут же охотно съели их.

Мы сразу поняли. Мы увидели всю сцену ярко до мелочей: как присутствующие с ожесточенной поспешностью кололи лед; как, попирая высокие интересы ихтиологии и отталкивая друг друга локтями, они отбивали куски тысячелетнего мяса, волокли его к костру, оттаивали и насыщались.

Мы поняли потому, что сами были из тех присутствующих, из того единственного на земле могучего племени зэков, которое только и могло охотно съесть тритона.

А Колыма была самым крупным и знаменитым островом, полюсом лютости этой удивительной страны ГУЛАГ, географией, разодранной в архипелаг, но психологией, скованной в континент, – почти невидимой, почти неосязаемой страны, которую и населял народ зэков.

Архипелаг этот чересполосицей иссек и испестрил другую, включающую страну, он врезался в ее города, навис над ее улицами, – и все ж иные совсем не догадывались, очень многие слышали что-то смутно, только побывавшие знали все.

Но будто лишившись речи на островах архипелага, они хранили молчание.

Неожиданным поворотом нашей истории кое-что, ничтожно малое, об архипелаге этом выступило на свет. Но те же самые руки, которые завинчивали наши наручники, теперь примирительно выставляют ладони: „Не надо! Не надо ворошить прошлое!.. Кто старое помянет – тому глаз вон!“

Однако доканчивает пословица: „А кто забудет – тому два!“

Идут десятилетия – и безвозвратно слизывают рубцы и язвы прошлого. Иные острова за это время дрогнули, растеклись, полярное море забвения переплескивает нам нами. И когда-нибудь в будущем веке архипелаг этот, воздух его, и кости его обитателей, вмерзшие в линзу льда, – представятся неправдоподобным тритоном.

Свои одиннадцать лет, проведенные там, усвоив не как позор, не как проклятый сон, но почти полюбив этот уродливый мир, а теперь еще, по счастливому обороту, став доверенным многих поздних рассказов и писем, – может быть, сумею я донести что-нибудь из косточек и мяса? – еще, впрочем, живого мяса, еще, впрочем, живого тритона» («Архипелаг ГУЛАГ», МСС, т. 5, с. 1–2).

И вот человека, написавшего это, способного так божественно могуче звучать, нелепое государство СССР и его общество, писатели, пресса с идиотским выражением довольства и правоты изгнали из страны и глумились над ним.

Скажите же и подумайте: что есть разум, что позор и что слава? Неужели для того, чтобы быть узнанным и принятым, обязательно надо быть еще и распятым? И это закон бытия?

Я горько сожалею, что только теперь, преодолевая слепоту, я познакомился с его некоторыми книгами.

Читайте же его божественное откровение, и вы станете человеками.

В личности Александра Исаевича наша опора, надежда, радость разума и трагическая симфония жизни.

Читайте. Вы сразу почувствуете необходимость знать это: главное о жизни всех и каждого из нас. Ощутите свой рост.

О нем смело и с восторгом говорю: он – мудрейший свидетель и исповедник прошлого и провозвестник возможного благого будущего Руси.

Предтеча – учитель нашего времени и, если мы не усвоим его благовест, содомство нашей жизни ужесточится до пещерных времен истории, и мы, российский этнос, выпадем, будем вытеснены из человеческого прогресса другими народами, другими культурами. Толстовские образы, страдания барыньки Анны и алкоголика Феди Протасова людям XXI века уже ничем не помогут и ничему не послужат. Нужен новый учитель жизни, и он есть.

Восьмое чудо света

Восьмым чудом света следует считать советский ленинско-сталинский социализм.

Лева Троцкий справедливо обижался, что его, главного идеолога этого чуда, выпихнули из компашки. Что поделаешь. Люди часто не могут разделить славу. Это восьмое чудо материализовалось на земле, на пространстве девяти часовых поясов. Его физическое величие приняло горизонтальное положение и потому не воспринимается как пирамида фараона Хеопса. Чем уступают ей, например, Беломорканал, БАМ или Печорская железная дорога? И еще неизвестно, что разумнее экспонировать, если мы озабочены просвещением людейю.

У меня по праву есть чувство гордости участника, созидателя этого чуда. Со мной вместе работали более достойные памяти и сочувствия люди, «и несть им числа». О них бы поговорить, вспомнить. Не получается разговора. Более семи лет общество «Мемориал» инициирует идею создания памятного знака строителям Печорской железной дороги в Котласском узле, но никто из властей даже не вступает в разговор. На станции Сольвычегодск открыли музей железнодорожного транспорта. Я этому событию обрадовался и написал для музея исторический очерк о строительстве дороги. Так научный сотрудник музея не знал, как с ним поступить, и вернул мне его обратно. Я приведу здесь текст этого очерка.

Недоумеваю, почему нежелателен он в фондах музея?

Экспозиция музея пока не содержит сведений о строителях дороги, их судьбах, болях и испытаниях. Среди них немало было людей с трагическим сюжетом жизни, который еще не утерян за давностью времени, чье личное участие в строительстве дороги еще можно проследить и оценить по достоинству. Но пока у нас нет желания это делать. Короткая память – болезнь нашего времени.

Свою причастность к совместной работе и жизни в одних условиях с этими людьми я считаю хорошим обстоятельством в моей судьбе и говорю: «Воздай им небо в том мире за их испытание на земле». Небрежно и бегло говорить о них нельзя, сильно сказать для печати не сумею.

Строительство и освоение печорской железной дороги

Многие – в тяжкой борьбе,

К жизни воззвав эти дебри бесплодные,

Гроб обрели здесь себе.

Н. А. Некрасов

Восхищаясь достижениями технического прогресса и трудовыми свершениями людей, мы обязаны возможно полней осознать значение и меру этих усилий.

Месторождения угля и нефти на северо-востоке Европы были известны давно. Их промышленное освоение началось в 1934 году, но без железной дороги с выходом в южные районы страны. Идея и первые подходы к ее проектированию были уже в 1931 году. Серьезные изыскания начались в 1934-м.

Строительные работы – только в 1935 году.

Первые поезда пошли на участках:

Коноша – Котлас в 1936 году,

Коноша – Кожва в 1937-м,

Коноша – Печора в 1942-м (и по мосту через реку Печору),

Коноша – Воркута в 1942 году.

Возможная трасса железной дороги, естественно, обусловливалась ее протяженностью. Геологические условия не отличались большим разнообразием ландшафтов. Главным образом, это были равнинные влажные леса, северные тундры с вечной мерзлотой, с обилием рек и речек.

Многие участки железной дороги проходили по совершенно безлюдной, не обжитой местности на большом протяжении, при отсутствии транспортных связей.

Представьте себе карту северо-востока нашей страны без Печорской железной дороги и вы поймете, что проект такой трудности мог быть выдвинут только в государстве с предельно централизованной властью, где авантюрные решения почитались и воспринимались как доблесть, революционная смелость и где цену их осуществления не принято учитывать.

К 1935 году искусственно инициируемые процессы «классовой борьбы», ликвидация НЭПа, коллективизация крестьянства, ликвидация класса кулаков, чистки городов от представителей старой интеллигенции, политические репрессии после убийства Кирова, усиление борьбы с уголовщиной и нерегулируемой миграцией населения завершились законом о паспортизации населения. Это произошло в начале 1934 года.

Закон о паспортизации лишал возможности все земледельческое сословие (крестьян и колхозников) иметь паспорт, а рабочих государственных предприятий и учреждений обязывал его иметь. Этим законом утверждалось неравенство людей, в полной мере реставрировалась крепостная зависимость («крепостное право»), но не многие это поняли. На языке государственной большевистской пропаганды это определялось как завершение первого этапа строительства коммунизма. Закон облегчал управление людскими массами и экономическими процессами. Дисциплинарные меры привели к концентрации больших масс репрессированных людей, что потребовало увеличения аппарата насилия. Так возникали новые социальные сословия людей: зэки и охрана, новые государственные и экономические структуры: ГУЛАГ, промышленные комбинаты ББК, канал Волга – Москва, БАМлаг и подобные им управления. Человеческие ресурсы переходили в ведение НКВД, что привело к укоренившейся методе: хозяйственные, особенно строительные, работы производить силами заключенных.

Такая система позволяла решать кадровые проблемы быстро, оперативно, просто и с очень малыми затратами.

Статистика убывания людских ресурсов ГУЛАГа никому не была доступна. И это создавало видимость пристойности поведения и политического смысла осуществлявшей властные функции ВКП (б).

Для создания иллюзии правоты и необходимости репрессивных мер к своему народу были привлечены все жанры искусств, литературные и в т. ч. просветительские учреждения. Все они, особо усердно писатели, раздували пожар так называемой классовой борьбы, и это стало основной и почти единственной темой и предметом литературы.

Заблуждения людей достигли степени всенародного психоза подозрительности и радения уничтожать «врагов народа». Врагов оказалось так много, что их трудом были возведены и запущены все самые важные технические, промышленные и транспортные объекты пяти сталинских пятилеток, в том числе Печорская железная дорога.

Цинизм такой политики позволил труд зэков применять и в центре столицы «свободного государства», при строительстве ВДНХ, метро и других объектов.

Начало дороги ознаменовано было обнародованием шести условий великого Сталина, как это делать. Их писали метровыми буквами на всех стенах. В них рекомендовалось организованно набирать рабочую силу, расставляя на производствах, управлять ею, маневрировать – и все в этом роде.

На Печорскую железную дорогу я прибыл весной 1948 года по принуждению в статусе административного ссыльного без указания срока пребывания. Причиной ссылки, вероятно, была моя прежняя судимость по статье 59 УК, а отмеренный по ней срок наказания я отбывал в других лагерных владениях.

Чтобы не прибегать к предположениям и использованию фактов, сообщенных мне другими людьми, я поделюсь с вами только теми событиями, участником которых был лично.

В то время Печорская дорога действовала в однопутном режиме движения с паровыми локомотивами. Центральное депо находилось на ст. Черемуха, станции Сольвычегодск еще не было. Были остановочные пункты Асеевский, Пырский, Ватса. Поселок Вычегодский не имел административного статуса и именовался как п/я – почтовый ящик (номер такой-то).

В нем стояло несколько десятков деревянных домов за ручьем Гремучий (возле больницы), из которого мы брали воду для своих нужд. Были пекарня, маленькая баня, школа (впоследствии № 17) и даже клуб. Все в деревянном исполнении (ныне не сохранилось).

В них жили освободившиеся из охранных зон по отбытии срока наказания люди, не имевшие права выбора места работы и проживания. А также работники охраны заключенных.

Печорская железная дорога ограничивалась ст. Коноша на юге и ст. Халмер-Ю на севере. Ее строительство осуществлялось генеральным подрядчиком – ГУЛАГом, главным управлением лагерей железнодорожного строительства Министерства внутренних дел СССР. С 1954 года управление вошло в Министерство путей сообщения (МПС), а позднее – в Министерство транспортного строительства. Неизменным при всех попечителях было использование труда заключенных и прежних гулаговских кадров.

Изыскания и проектирование осуществлялись двумя проектными государственными институтами: Харьковским и Ленинградским с привлечением труда инженерных ресурсов лагерного контингента, зэков. С переходом в 1954 году из МВД в МПС управление «Печорстрой», ведавшее строительством дороги на всем ее протяжении, разделилось на два управления:

Северо-Печорское и Южно-Печорское. Еще позднее эти управления применили структуру СМП – строительно-монтажных поездов. По существу, СМП – трансформированные дети незабвенного ГУЛАГа, его наследники.

Каковы же условия и технология строительства железной дороги в те годы (1947) с моей точки зрения, как непосредственного участника работ?

В государственном реестре работы определены титулом «Вторые пути Печорской ж. д.», подрядчик – ГУЖДС МВД. Печорское строительное управление с отделениями: Воркутинское, Ухтинское, Печорское, железнодорожное (Княж-Погост), Сольвычегодское № 2.

Рабочая сила – заключенные и отбывшие сроки наказания без права увольнения. Преимущественно ручной труд, маломеханизированный, без какой-либо промышленной базы. Все начиналось с ее организации.

Строительство железнодорожного узла Сольвычегодск, деповских сооружений, жилого поселка и одновременно вторых путей от Микуня до Кулоя ускорилось в 1946 году, с окончанием работ на мостах через Двину, Виледь, Вычегду.

Любой лагерь МВД того времени работал как комбинат различных производств и был достаточно независимым предприятием: свое лесопромышленное, керамическое, сельскохозяйственное производство, хлебопечение, свое автономное энергообеспечение, своя система связи, медицинское обслуживание, изготовление и ремонт технического оборудования, содержание конного транспорта, шпалопиление и домостроение, пошивочные и обувные мастерские в зонах. Все было свое. При полной необеспеченности лагерь, его население решало и выполняло такие трудные задачи, предлагать которые в наше время безнадежно. И это достигалось не всегда количеством, а усердием и терпением.

Мы сами строили железную дорогу узкой колеи, открывали песчаные и гравийные карьеры, ремонтировали паровозики, локомобили, паровые котлы, паровые экскаваторы, страшные по виду нефтяные двигатели, изготовляли оборудование для путевых работ, металлооборудование для деповского оснащения, строительные фермы, монтировали и устанавливали тяжелые и сложные агрегаты энергоснабжения. И все это в нами же построенных цехах-мастерских типа ВГС (временные гражданские сооружения) на плохом и очень плохом станочном оборудовании и с применением нами же изготовленного инструмента, вплоть до напильника и ручной лебедки. Как не вспомнить некрасовское:

Труд этот, Ваня, был страшно громаден, Не по плечу одному. В мире есть царь, этот царь беспощаден — Голод названье ему.

Второе Сольвычегодское отделение Печорского лагеря МВД имело 15 лагерных зон. Именовались они колоннами. Количество заключенных – по потребности и производственной надобности. Самое первое, с чего начинались эти социалистические городки, – устройство ограждения зоны. Они были однотипными для всех лагерей страны и представляли собой стену высотой 4 метра из вертикальных, плотно поставленных друг к другу стволов деревьев диаметром 15–20 см, иногда пластин. С внешней и внутренней стороны проходили полосы хорошо взрыхленной земли шириной 2 метра, огражденные колючей проволокой. По углам устанавливались вышки для часовых. Зона имела один воротный выход и один узкий для прохода одного человека. У ворот устанавливалась деревянная опора, на которой закреплялся кусок железнодорожной рельсы или буфер вагона, ударом по которому оповещалось время выхода на работу, развод, побудка, отход ко сну, выход на большую проверку, шмоны и другие сборы.

Как правило, чаще при отсутствии источников электроснабжения зона имела свою электростанцию, расположенную с внешней стороны, с нефтяными или паровыми (локомобильными) двигателями для генераторов с ременными приводами. За пределами зоны располагались хлебопекарня, склад-каптерка, жилые и караульные помещения охраны. При отсутствии дорог и автомобилей содержались конюшни, иногда со значительным поголовьем лошадей. Другого скота не содержалось, потому что кухни для тысяч зэков никаких пищевых отходов никогда не имели. Чаще всего Гулаговские зоны, именовавшиеся (повторюсь) колоннами, строились из расчета содержания около тысячи заключенных. При большом строительном объекте содержалось несколько раздельно-автономных зон. При строительстве узла Сольвычегодск их было шесть.

Гулаговские строительные управления и их отделы и более мелкие подразделения ничем не отличались по структуре от предприятий любого ведомства, начиная от проектных, изыскательных, технологических, финансово-статистических, планово-экономических до исполнительных штатных звеньев.

Разница состояла в том, что многие высокие инженерные должности исполняли заключенные конвойного и пропускного режимов содержания, и они управляли вольнонаемными кадрами из числа граждан. Это проходило всегда без осложнений и конфликтов, настолько это было привычно и осознанно не в духе «классовой борьбы». Надо учесть, что зэки в своем большинстве сидели по политическим и воинским статьям УК страны. Кроме этого, охранные штаты ГУЛАГа были полностью отделены от производства и ни во что не вмешивались, а несли вспомогательные функции охраны и этапирования.

1947-й – второй послевоенный год, год торжества победителей над врагами, немецким фашизмом. Разрушенная и милитаризированная промышленность с преобладающим женским и подростковым трудом начинала возрождаться с надеждой на лучшее. Большой радостью для народа была отмена хлебных карточек. Возможности выжить прибавилось. Неизменным оставалась пропаганда бдительности в условиях нагнетания психоза борьбы с инакомыслием. Это было нужно для оправдания репрессий над военнослужащими, участниками войны 1941–1945 годов, чья судьба была трагична, и против лиц, оказавшихся на оккупированных немцами территориях.

Я не могу назвать количество заключенных по этому поводу, но скажу, что их были миллионы – ошибки не будет. Удивительными были их сроки заключения под стражу: 10 лет редко, чаще 15, 20 и 25. Вот эти зэки и строили вторые пути, деповские, жилые и прочие объекты дороги. Следует знать, что Печорская железная дорога, будучи недостаточно обустроенной, справлялась с возраставшим грузопотоком в период войны и после ее окончания. При паровозной тяге это было значительно трудней, но в то время для работников железной дороги был девиз: «В тылу, как на фронте». И люди работали на пределе возможного, безупречно.

Поразительно то, что при очень скудном продовольственном пайке и почти никаком вещевом народ никого не обвинял в этом. Тяжелая война довольно полно все объясняла.

К концу 1947 года руководство 2-го отделения управления Печорстроя МВД располагалось на нынешней территории поселка Вычегодский в доме № 2 на ул. Ленина (тогдашний адрес п/ящика). Именно в этот период были закончены строительные работы по насосной станции на реке Старица, водонапорного здания у паровозного депо, возведены стены котельной депо. Трубопроводной системы не было. Возводилось локомотивное депо с цехом промывки. Построить цех подъемочного ремонта паровозов планировалось позднее.

Одновременно велись в большом объеме путевые работы по отсыпке полотна вторых путей. Работали песчаный карьер возле реки Лимендки и гравийный Ольховый возле церкви Пырского сельсовета у деревни Чесноково-Бубново, а позднее – карьер Ватса, с примыканием ж. д. пути на разъезде Сосновый (ныне упразднен). Отсыпка грунта под станционные пути также ускорилась в 1948 году.

Планировавшийся перевод локомотивного депо со ст. Черемуха и открытие ст. Сольвычегодск вызывали потребность в ускоренном строительстве жилого фонда.

Лагерное население и его руководство отлично справлялось с любыми поставленными задачами. Лагерные колонны на ст. Березовый и 335 км ж. д. Котлас – Киров хорошо обеспечивали строительство лесоматериалами всех видов, в том числе шпалами. Нынешняя производственная база НГЧ[13] – это наследник крупного домостроительного поточного производства деревянного домостроения, на котором работали тысячи заключенных, комиссованные и отобранные как физически непригодные к тяжелому труду.

Деревянные дома поселка, станций и путевых казарм – все это их скорбный труд за небольшой шанс выжить. Наблюдательный строитель легко заметит, что их работа по качеству превосходит современное производство. На ст. Посна лагерным женским населением производился красный кирпич хорошего качества, на очень несовершенном оборудовании (полукустарном) со своей паровой электростанцией.

Для меня это производство воспринимается как объект человеческого героизма и страданий русских женщин. Я хорошо знаю, о чем говорю. Яркий, немеркнущий цвет зданий роддома, прачечной, котельной в больничном городке Вычегодского, здание вагонного депо и другие, построенные из того кирпича, напоминают о многотерпении и поруганной молодости русских мадонн, жестокой воле и неустроенной жизни загнанных в зоны, за частокол, как скот.

Вагонное депо и его производство стало последним крупным объектом, выполненным силами ГУЛАГа. Последним было и здание управления Печорской дороги в Котласе.

Вспоминая строительную технологию тех времен, уместно сказать, что мы были не только хорошими инженерами, но и изощренными выдумщиками, когда при отсутствии подъемного, кранового, транспортного оборудования и машин, механически оснащенных цехов выполняли все, что требовалось.

Люди в зонах ГУЛАГа были патриотами больше, чем теперешние расслабленные и ожиревшие бюрократы, доведшие страну до развала. Многие преждевременно ушли из жизни, совершенно не вознагражденные за свой нелегкий труд. Их могилы потерялись в тайге и тундрах Севера. Они заслуживают долгой и благодарной памяти потомков.

С тех пор, с 1954 года, когда оставшиеся в живых постепенно освобождались из-под стражи, они тем не менее долго, до пенсии, некоторые до смерти, оставались строителями и работниками этой громадной стройки – Печорской железной дороги. Пусть добрая память потомков живет долго.

Автор этих воспоминаний, участник упомянутых событий надеется, что они дополнятся воспоминаниями других людей, и я желаю им успеха в исторических исследованиях.

* * *

– Трус ты, Михайло! – говорю я себе, заканчивая повесть о пережитом. – Сколько извел бумаги, описывая события жизни, а о сокровенном, о душе своей почти ничего не сказал.

А я не буду отрицать. Трус. Чтобы исповедаться, надо быть очень мужественным и циничным – без стыда.

Я ни то и ни другое.

Мои тексты всего лишь плохо изложенные события биографии, и их натуральность только и составляет их достоинство. У читателей есть свобода домыслить что угодно.

Многие из вас еще молоды. Книгу жизни не читали. Любовь, ненависть, раскаяние, презрение тех, кого вы самозабвенно любите, лукавое сочувствие злых еще не изранили вашу душу до крови.

Возможно, ваша жизнь пройдет по тропе неведения, без душевных страданий, но, отправляясь в дорогу к могиле, возьмите с собой сомнение, терпение и любовь к своим друзьям. Если бы мне это было возможно, я поступил бы так. Но, увы, свой путь пройден.

Я наедине со своей совестью, и она меня чувствительно карает.

8 февраля 1996 года

Часть II Мысли в смутное время

У человеческой истории свой ход

К концу моей долгой жизни и в силу сопутствующих обстоятельств в моем шкафу собралась куча исписанных мной бумаг. Их содержание – мои размышления, оценки событий, мнения и настроения человека ничем не выдающейся судьбы.

Все мы учимся чему-нибудь и как-нибудь, но по-разному. Судьба свела меня с двумя Николаями. Оба оказались Васильевичами: Николай Васильевич Шептяков и Николай Васильевич Конев. Оба значительно моложе меня. Назовем это событие случайным, хотя есть утверждение, что всякий случай – обусловленная закономерность. (Сейчас не об этом.)

Оба они побуждали меня поделиться воспоминаниями о пережитом.

Вы прочли первую часть книги и, наверное, уже составили о ней мнение.

Перед вами часть вторая. Она не является изысканным сочинением политолога. Это мои переживания участника происходящих событий окаянного времени, когда разрушается жизнь большого народа и большого государства.

В моем возрасте карьеру не делают и к славе относятся спокойно и гордо.

Скромность я не считаю высоким качеством: в своем лучшем виде она робость, в худшем – лицемерие.

Я уже не выбираю линию поведения. Река жизни сама довершит мою биографию.

Я стар, слеп, пишу с большим усилием. Мне трудно побороть свою гражданскую и человеческую лень.

Я в воображении представляю своих собеседников – заинтересованных читателей. Я даже верю, что они есть и будут впредь.

Если первая часть похожа на повесть, то вторая принадлежит бог весть к какому жанру. Это не литература, не наука, не политическая публицистика, не хроникальный дневник событий, не репортажи.

Это набор статей, не связанных сюжетной или тематической линией. Их нелегко читать. Попробуйте и вы делать значительные паузы.

Прочитав же все до конца внимательно, возможно, вы скажете: «Ну и нахал же ты, дед Михайло!» Меня это не обидит. Наоборот, мне это польстит.

У человеческой истории свой ход.

Жаль, что ее отображение не всегда достоверно и достаточно исчерпывающе. Разнообразия оценок избежать невозможно, да и вряд ли нужно.

Термины «советский народ», «советская общность» – это не выдумка Н. С. Хрущева и М. А. Суслова.

Он был, этот народ. Он долго пытался жить в этом качестве, вне этнических различий, но из этого мало что произошло доброго и желаемого. После Великой Отечественной войны, второй мировой, советский народ, победоносно пройдя по Европе и покорив полмира, вернулся домой, на Родину, с иной оценкой качества жизни. В нем зародился букет новых чувств: скепсис, ирония и свободомыслие. Чувства переходили в сознание, и этого не избежал никто, даже члены Политбюро ЦК партии.

Концептуально, в идее, в теории социализм, как модель общества, – не фантастика, а привлекательная и реально реализуемая система. У нее есть будущее, но нет пока своих хороших мастеров. В нашем случае построения социализма мы так глубоко ошибались, что идея утратила свою привлекательность, и общество раскололось.

Идеологическое и экономическое банкротство нашей модели жизни вынудили, именно вынудили неограниченную власть перейти к новой политике, политике перестройки уже построенного, сохраняя неприкосновенными аппаратную бюрократическую систему и ее персоналий.

Но есть вещи объективно не совместимые, и в этой ситуации перестройки общество при параличе власти судорожно искало новый путь среди не всегда удачных политических инициатив, недостаточно проработанных программ, не наказуемого казнокрадства, бытового бандитизма, политического террора.

Как при этом не растеряться или остаться равнодушным, безразличным к происходящему?

1980 год. Время правления М. С. Горбачева в составе Политбюро КПСС (нашего вседержателя власти) и появления «крамольного» термина – «новое мышление».

Именно это надо принять за точку отсчета последующих событий.

Оказалось: можно мыслить, и даже по-новому. Для одних это стало неожиданностью, для других большой радостью, для третьих – «шухером в малине».

Перестройка трансформировалась в смуту. Жить нормально, по-человечески не удается. Остался один род занятий: участвовать в политических событиях или, в лучшем случае, в ностальгическо-сентиментальном тоне рассуждать о культуре, нравах, искусствах.

Мои последующие тексты именно и представляют такую попытку, пример моего участия в жизни этого времени. Уважаемый читатель! Я совсем не требую твоего согласия, я твой доброжелательный собеседник. Считаю уместным и возможным оставить потомкам сведения о событиях и переживаниях людей своего смутного периода жизни. Я – муравей-обыватель, а им, муравьям, всю жизнь не хватает в неделе дней, а в сутках часов, и только в старости они имеют возможность поразмышлять о жизни, о событиях. Но тут с большим огорчением обнаруживают, что работа и забота о насущном помешала им достичь оптимального уровня образованности. Такова жизнь! Но зато они, не обкатанные официальной партийной системой «образованщины», не усвоили и предрассудочных знаний и сохранили естественный стиль мышления. Такова жизнь!

Не надо революций

Речь на профсоюзной конференции Сольвычегодского отделения Сев. жел. дороги (июнь 1990 г.)

Уважаемые соотечественники!

В моем возрасте память о прожитом и пережитом часто возбуждает разум и чувства сильнее, чем перспективы жизни, и иногда старики поддаются искушению поговорить с молодыми, отталкиваясь от прошлого.

Мой монолог – как раз этот случай.

Я принес из далекого прошлого и передаю вам скорбный привет от миллионов рабов двадцатого века, погибших на великих стройках коммунизма в тяжком труде, в голоде и холоде источивших свою жизнь.

Я передаю вам скорбный привет от людей, чьих могил никто не узнает, замученных и расстрелянных в тюрьмах, негласно, ночью, с воровской поспешность.

Я передаю вам самый скорбный привет от детей, их матерей и отцов из далеких 1929–1933 годов, чьи косточки давно растаскали вороны по северным лесам, и нет тропок к их могилам. Я хочу кусочек своей кровоточащей памяти передать вам и напомнить, по какой земле мы ходим, по какой ездим. Перед вами не историк и пропагандист, а участник этих событий.

Хочу представить вам учрежденное в Москве в 1989 году добровольное историко-просветительское общество «Мемориал» и приглашаю вас оказать ему содействие и участие в его работе.

Недавно на одном рабочем собрании я это сделал очень неумело, и мое обращение сиротливо повисло в воздухе.

Дело в том, что мы отвыкли быть доверчивыми, добрыми и сочувствующими. Говоря на одном языке, мы часто не понимаем друг друга, и это нас вполне устраивает. Это стало нормой и привычкой. Воспитанная в нас нетерпимость к мнению другого постоянно ставит нас в конфликтные ситуации.

Нравственная распущенность побуждает к преступному поведению. На протяжении десятилетий наши тюрьмы перенаселены миллионами узников. Это ни что иное, как отражение господствующей идеологии на поведении людей. Это характеристика и аттестация общества.

Общество, в котором Вавиловы, Сахаровы, Солженицыны – гонимы, поэты расстреляны, технические гении работают за решетками, а уголовники по призванию на вершине власти – дурно устроенное общество, его надо перестраивать.

И это одна из программ общества «Мемориал».

Мы утрачиваем стержень человеческой личности – чувство чести, самоуважение. Надо помочь людям обрести его. Это тоже одна из целей «Мемориала».

Наши гражданские достоинства очень ущербны и позволяют нам плохо, а порой и очень плохо работать, быть безмерно расточительными, преступно относиться к среде обитания и природе.

Это тоже предмет заботы учредителей и членов общества «Мемориал».

Продемонстрировав крайнюю бестолковость перед всем миром в области экономики и особенно в земледелии, мы продолжаем упорствовать в гордыне нашей исключительности, когда нам впору стыдиться.

Совершать абсурдные поступки на всех уровнях власти стало нашей национальной чертой. Вот свежий пример: первые возможности демократических методов отношений мы неизвестно почему маниакально тащим в сферу производственную. Зачем?

На производстве должны царствовать научная логика и арифметика, которые никого не могут обмануть. Место для демократии совсем другое.

Демократия в вульгарном понимании разрушит производство. Невозможно профессионализм заменить демократией. Это очередной абсурд.

Я уверен, что решать продовольственную программу предлагаемыми методами – это тоже не признак высокого практического ума.

Долго, трагически долго мы жили в атмосфере лжи, жестокости. И это стало привычным. Совесть, стыд мы заменили рационализмом и думаем, что это признак ума. Честных людей мы называем дураками, а добрых – чокнутыми.

Мы изобрели новое слово «беспредел» и этим стали гордиться.

Диверсии в области наших эстетических вкусов со стороны маскультуры опустошили наши души. Мы не умеем петь, танцевать, общаться, пользоваться музыкальными инструментами. У нас нет духовой музыки, бытового пения.

Мы безмерно унизили образ женщины и не видим в этом беды. Из всех атрибутов культуры у нас есть дискотеки и визг моды – видеосалоны. Никто не знает, кто управляет этой дурнопахнущей кухней массовой культуры.

Необходимо разоблачить это таинственное инкогнито. Это тоже забота членов нашего общества.

Последние пять лет, прожитые под звездой Михаила Горбачёва, – это момент необычайно счастливой возможности раскрепощения и вовлечения энергии человеческого интеллекта в создание новых форм отношений в новом обществе достойных граждан.

В обстановке гласности народ обнаружил очень много таланта, ума, высокого благородства и самоотверженного труда для пользы всех.

Дай Бог не угаснуть огню возрождения к другой, лучшей жизни.

Вот этот порыв к возрождению и стал побудительной причиной возникновения Всесоюзного добровольческого историко-просветительского общества «Мемориал», который я вам представляю.

Его цели четко определены его уставом.

Мы часто становимся жертвой своего нигилизма, ничему не верим и все хотим получить сию минуту. Это наше заблуждение.

Получить можно только то, что создано.

Считаю неуместным внедряться в идеологические теории, тем более знакомить вас со своим мировоззрением, хотя оно у меня есть. И я готов идти навстречу вашему любопытству.

Обращаю ваше внимание на факт эволюции в языке, главном инструменте общения. В дни моей молодости в политическом и деловом лексиконе часто звучали иноязычные слова: пролетариат, буржуазия, диктатура, экспроприация, эксплуатация, демократия, интернационал, деспотия, тирания, революция, коммунизм, социализм и т. д. Этим приемом ловкие люди гипнотизировали плохо образованный народ и достигали своей цели.

Следуя моде, мы и сейчас, не всегда по нужде, русские слова заменяем чужими, например: экстремизм, конформизм, протекционизм, коррупция, мафия, плюрализм, негативное, позитивное и т. д.

Я не осуждаю такое функционирование языка в принципе, но возражаю, когда под определение «негативные явления» прячут насилие, ложь, подлог, политический и интеллектуальный террор, а коррупцией именуют государственный бандитизм. Возражаю, когда словами «бюрократ» и «аппаратчик» совершенно искажается и предмет, и качество.

В настоящее время наше пристальное внимание фиксирует непоколебимое, прочное противостояние старого уклада жизни инициативе ее обновления и улучшения. Решительно никаких перемен.

В процессах обновления мы опять в конце мировых событий. Это новый застой, только в критическом режиме. Мы у роковой черты, и, если мы не реформируемся, мы еще раз узнаем, «что такое русский бунт и сколько стоит лиха фунт».

Бога ради! Не надо революций.

Человек на земле – для поиска любви

Выступление по радио

Молодые соотечественники! Мое обращение к вам правомерно объяснить старческой болтливостью, но тема разговора достаточно серьезна, чтобы при этом задуматься.

Не опасайтесь услышать упреков в адрес молодежи. Я не вижу оснований для этого. Обратиться к вам побудило меня мое искреннее сочувствие.

По вине предшествующих поколений ваше вступление в сегодняшнюю жизнь начинается в сложных, очень неблагоприятных условиях.

Прежде чем создать достойные условия жизни достойных граждан, вам предстоит много и сложно поработать с имеющимся наследством, состояние которого никого уже не удовлетворяет.

Задача столь сложная, а ваша неподготовленность столь очевидна, что впору и пессимизмом заболеть. Вот в этом истоки моего сочувствия к молодым.

Последнее десятилетие двадцатого века решит судьбу нашего государства, его экономического, социального и культурного здоровья. Если процессы разрушения мы не сможем остановить, мы заслужим презрение от своих потомков.

Поколение ваших дедов очень малочисленно и утомлено, задавлено страхом опыта прошлых лет. Поколение отцов находится в плену предрассудков и недостоверных знаний, к тому же значительная его часть развращена своим элитарным положением.

Судьба страны, ее народов в ваших руках, молодые.

Говорить комплименты вам я не буду. Вы их наслушались сверх всякой меры, а сочувствие свое я уже высказал.

Родился я за два года до революции. «Мои года – мое богатство», другого у меня ничего нет. Я собрал его на своей тропе жизни и хочу с вами поговорить о моем мироощущении, о моих заботах, а порой, о глубокой скорби об утраченных ценностях.

Минорный тон соответствует фону и содержанию нашей жизни.

Как могло случиться, что народы самой богатой страны мира оказались перед социальной и экономической катастрофой? Не найдя ответа на этот основной вопрос, мы будем продолжать брести не ведая куда. Ответ нужно искать в теоретических построениях, в исторических границах XX века.

Хорошее теоретическое объяснение причин наших бед затрудняет наша ущербная необразованность, граничащая порой с невежеством, а более того – отсутствие смелости. Да, элементарного человеческого мужества нам явно не хватает. Образованность и смелость – вещи разного порядка, и их не следует смешивать.

Где же причины бед нашего общества?

Может, наш народ генетически обречен вечно «ходить по заплеванному полу»?

Нет. Рассудок с этим никогда не смирится.

Классовые враги мешали нашим успехам?

Нет. Это устаревшее объяснение.

Упадок патриотических чувств граждан помешал нам достичь головокружительных успехов в системе поголовного социалистического соревнования? А ведь как просто и красиво было придумано. И было, было. И поголовное, и социалистическое, а вот поди ж ты… И это не убеждает.

Здесь следует также учесть, что патриотических чувств и симпатий к своей Родине у народа всегда хватало. Даже в среде миллионов узников власти в период войны, униженных и обреченных на смерть это чувство было ничем не замутненным. Мы все искренне горевали по поводу военных неудач в начале войны и радовались успехам во второй ее половине.

Это свидетельство очевидца.

Именно так все и было в среде военнослужащих и гражданского населения.

Да и можно ли было невообразимую тяжесть судьбы народа вынести без этого одухотворенного чувства?

А разве после Победы было народу легко? Но он продолжал быть и патриотом, и неутомимым тружеником.

Почему же мы сегодня у расколотого корыта? Как это случилось? Это главный первый вопрос. Не ответив на него верно, мы будем продолжать ухудшать нашу жизнь.

Я считаю, что причина лежит не в сфере экономики или технологии, а в области идеологии.

Приглашаю вас, молодые люди, подумать, как это случилось, не входя в азарт и поиск виноватых. По праву старшего напоминаю вам, что предшествующие поколения очень любили низвергать, но, следуя этому глаголу, не достигли того, чего хотели.

Что мы имеем?

Всего в избытке, чем и гордились. Но эта огромность территории, ресурсов, возможностей служит причиной обвинять многочисленный народ в крайней степени бестолковости и тяжких недугах в общественной организации, в преступном поведении среди других народов, а также у себя в стране. И с этим мы уже согласились. Имея в своей структуре все атрибуты цивилизованных народов, мы превратились в огромный театр абсурдов.

Наша наука не может реализовать свои открытия. Гений изобретателей не приносит пользы своему народу и служит причиной душевных мук авторам.

В государственном масштабе мы создали в стране нехватку горючего для машин. И нам не смешно и не страшно. Мы гордимся тем, что у нас в стране 10 тысяч писателей, и еще долго не поймем, что это интеллектуальное бедствие.

Наша система образования, которую мы постоянно реформируем, неспособна поднять наш культурный уровень и дает результат с минусом.

Наши врачи часто и не врачи вовсе. Наши инженеры совсем не инженеры, это видно на каждом шагу.

Наша система этических отношений на уровне мелкого делячества или, того хуже, откровенного хамства.

Мы громко гордимся, что миллионы нами изготовленных автомобилей способны бегать со скоростью 100 км/ч, и никак не уразумеем, что они во встречных направлениях возят воздух и не быстрее 40 км/ч, потому что у нас нет хороших дорог, а воздух – выгодный груз.

Наши люди так отучены от работы, что уже не умеют выращивать хлеб, огурцы, помидоры, горох, гречиху и многое другое. Мы не умеем заготовлять сено для скота, но продолжаем желать колбасы. Мы не можем шить одежду, обувь. Мы, лесная держава, покупаем за границей мебель, изготовленную из наших последних лесов. Мы строим города, в которых неуютно, неудобно жить. Все заковано в бетон, а после маленького дождя по улицам и тротуарам нельзя пройти. Крыши в новых домах протекают, подвалы полны воды, лифты не работают.

Это все иллюстрация к вопросу о любви и о морали.

Самое время возмутиться: какой паршивец все это строил, какой подлец все это принял и какой мерзавец все оплатил?

«Это мы, Господи». Пожалей нас, Господи, и выведи из этой скверны. Отучи нас лгать, лукавить!

У нас миллионы дефективных детей, детей-сирот при живых родителях, тысячи тысяч одиноких стариков в традиционно многодетных семьях. У нас 40 % браков распадаются при помощи не только гражданского, но часто и уголовного законодательства. Нам впору уже гордиться, что в каждом городе есть не только вытрезвители, но и лечебницы для наркоманов и пьяниц.

То, что мы делаем со своими детьми, – это покушение на этнос, на наше будущее. С какой тупой радостью мы оповещаем об очередном окончании строительства детских комбинатов, садиков и яслей. Тут надо негодовать, а не радоваться. Ну чему радоваться? Тому, что наши крохотные дети, став клиентами этих заведений, отныне на много лет лишаются нормального сна и близости родителей. Потом их ждет школьный интернат, дальше «общаги» всех уровней комфорта и очередь на жилье.

Наши дети постоянно больны, а общество, вместо улучшения условий их жизни, увеличивает выпуск врачей-педиатров и очень гордится этим.

Легче всего гордость поселяется в голове дурака, там не живет сомнение, и ей просторно.

Родители, спросите у физиологов, такой ли образ жизни нужен для нормального роста человека в детстве, и не будите свое дитя в 6 часов, не бросайте его сонного в санки, не везите в садик, тем более в ясли, а оставьте дома, не думайте, что детские учреждения в нашем виде есть признак нашего благополучия.

Нет, это нечто другое.

Мы имеем институты законности и, конечно, тюрьмы. Все ли здесь в пределах норм цивилизованного общества? Вряд ли можно быть спокойными. Всем теперь известно, как многочисленно было население тюрем и лагерей в прошлом. Мы информированы, как сажали, расстреливали, морили голодом, кого сажали. Мы ищем места захоронений мучеников тех времен, но мы боимся спросить, кто уничтожил своих безвинных сограждан? Кто подвел народ к этому преступлению? И опять – «это мы, Господи». Мы повинны в этом грехе.

Избавь нас, Господи, от лукавого и даруй нам смелость к покаянию.

В этой ситуации самое важное для нас – обрести правильное отношение к историческому факту массового террора. Что же сейчас происходит в этой сфере жизни народа?

Я хорошо знаком с бытом и населением тюрем и лагерей прошлых лет. Это население не только выполняло все пятилетние планы партии, строило заводы, железные дороги, каналы, шахты, рудники по своим техническим проектам и чужой воле, но и было легко управляемым, безропотным и послушным.

Сейчас в тюрьмах другие люди.

Народу и его верховной власти вряд ли еще известно, что наш лексикон обогатился новым страшным словом – «беспредел». Так именуют себя многие молодые люди. Они с гордостью признают, что нет такого преступления, такой мерзости, которой бы они ни совершили. Кто их вернет в стан людей?

Я знаю твердо, что тюрьмы (особенно в виде трудовых лагерей) никогда никого не перевоспитали в направлении к лучшим идеалам человеческого «я», а всегда развращали и утверждали в противоправном и аморальном поведении. В лучшем случае они действовали избирательно на чувство страха, как карательная мера. Другого воздействия на личность от тюрьмы ожидать нет оснований.

Тюрьма – регулятор поведенческих отношений из арсенала жестокостей, и играть в гуманизм тут неуместно. Гуманизм к преступнику – это доброта за чужой счет. Преступник – всегда олицетворение зла.

Сочувствовать ему должно, сожалеть о нем нужно, но не противиться злу нельзя.

Хочется отметить одну деталь моих личных наблюдений: как правило, герои криминальных сюжетов во всех жанрах искусства и литературы, особенно в кино, – это высокоинтеллектуальные люди. Даже криминалисты-теоретики грешат этим заблуждением.

В действительности как раз все наоборот. Высокий профессионализм преступников хорошо уживается с крайней ограниченностью, а иногда и благодаря ей. Романтика этих тем меня раздражает своей недостоверностью и непониманием сути предмета, не говоря о пагубности такой пропаганды.

Очень хочется найти убедительные слова по затронутой теме.

Население тюрем – не отбросы общества, а его живая часть, они наши дети и братья в образе и подобии.

Нам следует понять, как мы их потеряли, а не то, кто из нас лучше.

А. С. Пушкин пришел к милости к падшим нелогическим путем и тем ярче обнаружил свою мудрость.

С большой досадой затрону еще одну удручающую тему в перечне, что мы имеем. Армию.

Я служил, был командиром. Знаю и помню армейские Уставы, помню атмосферу армейского быта и службы. Точно знаю, что служба никого не тяготила и воспринималась без натяжки, как почетная обязанность.

И вот теперь мы получаем много информации об армии. Понять и даже представить все в натуре я лично не могу. Признаюсь совершенно искренне, я бессилен понять феномен «дедовщины» и состояние армейских командиров.

Обратим внимание и на то, что мы потеряли, чего мы не имеем. Мы потеряли нравственные законы, основу христианского вероучения, заменив их постулатом марксизма – мораль классовая подчинена интересам борьбы, разумеется, классовой. Что из этого вышло – мы знаем…

…Мы потеряли оседлость. С юных лет и до смерти жизнь принуждает нас кочевать по стране. У нас нет ни бытовых, ни географических привязанностей. Это разрушает наши семейные связи.

Мы живем против нашей воли раздельно с детьми и внуками, в разных городах и областях. У нас нет родного города или деревни, нет своей улицы или двора, нет своей реки, поля, озера, нет своего кладбища и дорогих могил. Нет наследуемой книги, библиотечки или предметов быта, альбома и т. д.

Мы перекати-поле по психологии и незаметно теряем чувство Родины.

Нельзя нам также не обращать внимания на нашу расточительность к природе. Тут мы, благодаря усилиям избранных граждан страны, уже хорошо информированы о состоянии среды обитания и даже о перспективах далеко не радостных.

Из всего сказанного, бегло помеченного, следует: я вновь призываю вас, молодых, обеспокоенных, неравнодушных к своей роли в жизни, определиться – какие мы, где мы и что нам делать? (Мысль – банальная, фраза – канцелярский штамп, но лучше сказать я не умею.)

Самое удручающее состоит в том, что мы решительно ничего не можем изменить. Верно, мы не там ищем?

Я не согласен с материалистами и не считаю, что личность на 100 процентов существо социальное. Считаю, что правомерна и такая формула: каков человек, каково общество – таково и качество жизни. В философских спорах о человеке искали его место и роль в жизни, а не его суть, его генетический феномен.

Марксизм-ленинизм доконал его окончательно. Он определил и роль, и место. Человек – член, и никакой другой сущности в нем нет и быть не может. Он – произведение от социума. Не это ли главное заблуждение? Не этот ли большевистский взгляд на человека, как на продукт среды, расточил интеллектуальный строй российского народа? И порой варварски. Заметьте, что это делалось систематически, на протяжении десятков лет. Так прослеживается поток селекции дураков.

Второй поток селекции посредственности еще успешнее осуществлялся при помощи анкетных данных. Кто твой дед, кто отец, чем занимался до 1917 года? И если ты не рабочий, не батрак, не бедняк, твое будущее определено в соответствии с теорией классовой борьбы. Так создавалась новая иерархическая конструкция, а на вершине ее красовался лозунг о равенстве, свободе и братстве.

Мы еще и сейчас не понимаем принципиальной разницы между атеистом и преемником идеи Бога, а она очень существенна, особенно в начале нашего века, в период революционных событий.

Марксистам нужны были личности и массы, способные к решительным жестоким мерам для разрушения старого мира. Народы, жившие по религиозным законам морали, были не готовы к таким действиям. В этой ситуации появляется лозунг «Религия – опиум для народа!» И страна забилась в судорогах насилия. Оказалось, что можно все! Это «все» опьяняет, разум парализован, грудь полна воздуха, клич «даешь!» сминает старый мир. И никто не оглянулся на побежденных.

Что тут сказать? Или гениальное все просто, или дуракам закон не писан. Выбирайте сами. Да и надо ли задумываться? Материалисты уже якобы все хорошо определили. У них есть великие вожди, а они все знают.

Так, переполненные гордостью за содеянное, возбуждаемые ненавистью к своему гипотетическому классовому врагу, мы устремились к своему светлому будущему. Агрессивность невежественной посредственности возбуждалась сомнительными лозунгами.

Известно, что хищник не может полюбить жертву. Лозунги: «Кто не с нами, тот против нас», «Если враг не сдается, его уничтожают» – стали кодексом поведения.

Новое послереволюционное искусство и литература, разбойно устранив наследие старой культуры, наградило нас образами насильников и убийц, приукрашенных чертами отваги и мужества. Народ, всегда подобострастно уважительно относившийся к печатному слову, не понял, что это смелость дураков, и стал подражать им, не задумываясь, куда ведут эти незадачливые смельчаки.

Все жанры литературы десятилетиями пели одну тему, надувая пузырь классовой борьбы и таща на постаменты вождей. Народ отупел от такой интенсивной обработки настолько, что в его сознании не возникало ни сомнения, ни вопросов. Превратившись в идеального раба, он отлично стал исполнять роль карателя, фискала и палача.

Не нужно забывать, что репрессии против народа, волнами гулявшие в жизни нашего государства и проводимые в таких масштабах, требовали участия миллионов исполнителей.

Тонны металла израсходованы на ордена, поощрявшие палаческий труд и противоправный произвол.

Еще раз хочу подчеркнуть: советская литература – та, которая с позволения цензуры функционировала в народе и в системе просвещения, выполняла позорную роль, будучи духовно неискренней, исторически лживой, подло умалчивающей.

Мне, например, очень редко приходилось обнаружить, чтобы автор остановил свое внимание на судьбах побежденных в драмах жизни двадцатого века. Наоборот. Не надо забывать, что побежденные никогда не были меньшинством.

Цех литераторов должен дать строгую оценку нравов в своей среде, если ему дороги своя честь и уважение читателей.

Печать и в настоящее время пытается иногда многое объяснить одним демоническим злодейством Сталина и Берии. Это вряд ли наивность. Это историческая неправда и намеренная ложь.

Легко предположить: молодые люди, читатели ждут ответа на вопрос: что делать?

Первое. На веру принять, что мы все очень дурно воспитаны, того хуже образованы. Порой наши знания есть сумма наших заблуждений и предрассудков.

Второе. Необходимо побороть воспитанную в нас интеллектуальную лень, обрести здоровое любопытство и вкус к точным знаниям, к истине.

Наше просвещение было 70 лет строго ограничено марксистско-ленинской идеологией, в которой содержание передавалось в декларативной форме. Границы строго очерчены, и приемы научной методологии сразу же объявлялись ревизионизмом, либерализмом и жестоко карались.

Марксизм-ленинизм, как социальная теория, был доведен до примитива вопросов «ленинизма» тов. Сталина и его биографии. Для полицейской общественной системы большего и не требовалось.

Для нас с вами сегодня очень нужно понять, когда, в каких ситуациях приверженцы марксизма были материалистами, а когда «ни тем и не этим». Решить это – большая проблема для науки, но это уже приближение к истинным знаниям хода общественного движения.

Есть вопросы наиболее важные. Вот два из них. Каким образом в теории социализма земледелец как класс признан регрессивным и даже реакционным? Неужели тот исторический факт, что человеческое общество развилось благодаря земледелию, существует на основе земледельческого труда и будущее наше только им может быть обеспечено, – можно проигнорировать?

А мы это делали и делаем. Наша эксплуатация земледельца бесчеловечна, безнравственна и безгранична в правовом и практическом смысле и даже оправдывается идеологически. Второй вопрос. В марксизме-ленинизме, в его основе теории классовой структуры общества не нашлось места и оценки того слоя, который именуется богемой. Класс богемы со времен испанских пикаро (светский плут) и до сегодняшнего дня бесспорно самый динамичный класс общества. Осмысление его сути и роли – насущная задача историков и социологов в наше время. Если достаточно внимательно проследить, какие философские и социальные идеи рождались в недрах богемы, то нам станет ясно, что к чему. И что мы не учли.

Думая о будущем, мы с тревогой осознаем, что наше поведение не рационально, порой бессмысленно жестоко, безнравственно. Наша беспомощность что-либо изменить приводит в отчаяние. Нельзя терять надежды на лучшее. Лучшее состояние возможно. Нужно менять сознание. Выбиться из зависимости стереотипов прошлого. Притушить свою агрессивность, она мешает думать и понимать.

Перемены в наше время, раскрепостившие литературу, периодическую печать, радио и телевидение обнаружили в народе так много высокого ума, таланта, благородства и добрых побуждений, что унывать нет причин. Наоборот, это вдохновляет.

Не могу не признать вины своего поколения перед сегодняшними двадцатилетними юношами. Мы обманули вас, но мы обманулись и сами. Ошибка наша в нашем доверии к людям порочным, невежественным и злобным, сумевшим нас поработить сначала обманом, а затем и насилием. Оперируя соблазнами, мы и теперь не обладаем мужеством говорить с вами откровенно. Одни лукавят по привычке, другие из-за непроходящего страха из опыта пережитого.

Как будущие историки оценят прожитый период в 70 лет? Какую метафору они используют? Это вопрос и к нам.

Меня постоянно занимает вопрос: кто формирует наши эстетические вкусы? Когда видишь якобы веселящуюся молодежь на дискотеках и в клубах вяло, анемично, беспорядочно конвульсирующую, хочется плакать.

Когда эстрадные кумиры в умопомрачительных туалетах, хрипя и воя перед возбужденными юнцами, терзают под фонограмму свои инструменты и органы тела, хочется кого-нибудь зарезать.

Когда же все это действо популяризуется и наукообразно обосновывается, когда эта продукция подается на чужом непонятном языке, хочется встать на четвереньки и завыть.

Масштабность этого явления маскультуры вводит в состояние ужаса. Оглушающий грохот чужеземных барабанов и хрипунов надо остановить. Разве наше национальное наследие культуры так ничтожно и ничего не значит!?

Нельзя соглашаться с теми, кто думает, что нравственный распад общества независим от содержания мас-культуры. Если попытаться сравнить, что мы приобрели от новых форм массовой культуры и что она вытеснила, то придешь к горькому чувству сожаления.

Хочется попросить специалистов в области искусства: помогите народу, не дайте ему окончательно одичать. Сейчас это очень важно, медлить нельзя.

Кто правит в этом Содоме? Как народу посмотреть ему в глаза и узнать? Пока это тайна для всех. Но это инкогнито очень опасно.

Молодежь, воспитанная на продукции маскультуры, впав в стадное безумство, за неделю в пыль развеет все устои общества. Не существует средств остановить стихию такого толка. Возможность ее проявления стучится в нашу жизнь. Не опоздать бы! Вот почему нам надо помнить, «что такое русский бунт и сколько стоит лиха фунт».

Народ, которому опостылела действительность, легко поменяет ее на худшее состояние.

Роль работников культуры в обществе сегодня важнейшая.

Культурный народ создаст гуманную идеологию, невежественный народ родит идеологию насилия.

Все жанры искусств должны работать на формирование в людях чувства чести, личного достоинства и раскрепощения разума.

Если мы не остановим нравственный распад личности, мы придем к стадному безрассудству, и это уже не теоретические построения, а предупреждение.

Разве забастовки, национальные раздоры и преступность, поведенческое хамство не сигналы тревоги?

Молодые люди, дети и внуки! В последние годы к нашей великой радости мы пользуемся свободой общения и информации.

Не пройдите мимо того факта истории, что последние «мамонты» отечественной культуры очень малочисленны и стары по возрасту. Их голос еле прослушивается под хрип и визг обнаженных кретинов маскультуры.

Опомнитесь! Возвращаться в каменный век даже с магнитофоном и компьютером нелогично. Мы так не выживем.

Признаемся в том, что мы натворили, устыдимся уровня наших нравов и морали. Это будет фактом нашего мужества и началом движения к лучшему. Поверьте опыту старого человека.

Счастье личности прямо пропорционально его способностям любить. Любить многое, чем больше, тем лучше. В другом его мало или нет совсем. Хорошо исполненный человеческий и гражданский долг – это совсем немало, и пусть вас не смущают насмешки циников и смелых подлецов. Они будут всегда.

Добро же и его носители также вечны и неистребимы.

Итак! Дитя природы, человек в своем естественном состоянии, поиске идет к лучшему. Как идти? Что это – лучшее? Не утихнуть этим спорам никогда. Это наше исходное положение.

У меня хватает смелости помыслить на бытовом, житейском уровне, как мы должны себя вести и наметить границы, которые не следует переходить.

Цель – упорядоченная, цивилизованная жизнь в данных земных условиях.

Немало и немного.

Как обозначить наш путь к цели? Чем застолбить?

Выдающийся сын человечества, Махатма Ганди, говорил: «Цивилизация – это ограничение желаний». Другой мыслитель определил: «Безнравственно все, что не является необходимым».

Надо соблюдать: естественные законы природы, нравственные законы человека (от природы совесть и чувство стыда), религиозные моральные нормы и, наконец, социальные и юридические нормы поведения.

История человечества дает много примеров того, как нарушение любого из этих правил ставит людей в затруднение, а порой обрекает на тяжкие испытания. Но эта тема необъятна, ее мы не будем расширять. Из этого следует: мы должны жить в определенных границах.

Следует также тщательно учитывать исторический опыт и почтительно относиться к фактам истории.

Немного об образе жизни.

Земледельческий труд в прошлом, настоящем и будущем обеспечивает жизнь, развитие (или гибель людей).

Второе важнейшее условие – институт закона в разных своих формах, и третье условие – оседлый и семейный образ жизни.

Та идеология, в которой мы жили 72 года, постоянно нарушала и не соблюдала ни законов, ни условий гуманных форм отношений.

Общество было чрезмерно увлечено игрой в революционные преобразования, а насилие, обязательный спутник революции, оправдывалось классовой надуманной моралью. К несчастью, в борьбе за власть совершенно исчезла логическая направленность политики, она чаще всего была абсурдной, а порабощенный террором народ не мог вмешаться в ход событий и продолжал растрачивать свои лучшие качества.

Надо провозгласить здравицу Михаилу Горбачеву. Что бы ни случилось, в истории нашего государства эти годы (1985–1990) прошли под его звездой. Но иногда проводимые реформы он определял как революционный метод. Не надо революций, хватит революций, народ отупел от революций. Дайте ему подумать. Я лично не приемлю никаких революций. Все революции – бывшие и будущие, даже под самыми благородными лозунгами, по своим результатам были и остаются авантюрой. Потому что они всегда преждевременны и делаются не большинством народа, как в марксистской теории, а его богемным слоем. Серьезные реформы недопустимо производить в атмосфере спешки и стрессовых состояний толпы.

Каким я хочу видеть свой народ? Хочу, чтобы он скорее привык к свободе мысли и гласности и навсегда избавился от недоумения – почему люди, думающие нестандартно, ходят на свободе. Хочу, чтобы все люди обладали чувством чести, самоуважения и самостояния.

Горячо рекомендую в образе жизни восстановить оседлость, семейные и родовые связи.

Постоянно ощущать в душе чувство удивления и восхищения великолепием, мудростью и необъятностью природы, чтить ее законы. Природа – храм, а не мастерская. Создать культ земледелия и общения с природой.

Освободить свое сознание от предрассудков и соблазнов. Человек на земле для поиска лучшего – любви, и в этом его счастье.

4 февраля 1990 г.

Мысли вслух

На земле, где погибают дети,

Руки повисают, словно плети…

Ричард Красновский

Родину не выбирают. Её любят!

Власть в государстве ответственна за все.

Её функция – служение. Она должна быть открытой, доступной, человеколюбивой, бережливой, умелой, не ленивой и строгой.

Цель жизни – развитие человека.

Развитие человека – идея прогресса.

Истина и справедливость определяют величие народа. Достоинство государства равно достоинству его граждан. Наука, образование, искусства, нравы, информация не должны зависеть от сиюминутной коммерциализации.

Непреложно приоритетными в экономической политике являются аграрные, земледельческие производства.

Мы, русские, живем при конце своего исторического времени. Третьего Рима не будет, второй Карфаген совершается.

Дисциплина без свободы – тирания. Свобода без дисциплины – хаос. В мире изначально Добро и Зло, Бог и Сатана. Выбирайте, с кем вы?

Долг и честь разделяют и отличают человеков от животных и растений. Свобода – часто искушение, реже осознанная необходимость и благо. Вопреки логике, морали, историческим традициям над нами совершаются действия, разрушающие российское культурное сообщество, нашу самобытность.

Вот уже второй десяток лет мы системно унижаем себя ежедневно всеми способами и активно усваиваем пороки всего человеческого рода. Без них мы уже не способны жить. Это стало нормой. Но время «перевернуть пластинку». Пришла пора поговорить о наших достоинствах, талантах, заслугах и добрых устремлениях. Их достаточно. Благодарить, любить и прощать мы разучились в противоборствах и страданиях.

Не остудите ваши сердца! Осознайте свой долг и свое достоинство.

Не робейте перед вновь возникающими преступными малинами. Наш долг – сберечь то, что осталось от России и возвеличить и защитить ее.

Родину не выбирают, её любят.

Постоянным собеседником стал для нас телевизор. Но как же нагло, тиранически, изощренно этот аппарат твердит всем и мне непрестанно о том, что я дебил, другого отношения к себе не стою и так будет всегда.

Если государство в лице конституционной власти – Президента страны – не защитит нас от этого унизительного кошмара, вторжения в наше сознание, многие не пожелают продолжать жить в обществе мерзавцев, преступников и униженных и обманутых людей. Статистики и историки вспомнят и опишут наше время и удивятся долготерпению униженных и бесстыдству циников.

Давайте начнем уважать себя и других.

Посредственный учитель излагает.

Хороший учитель объясняет.

Выдающийся учитель показывает.

Великий учитель вдохновляет.

Уильям Уорд

Я бы добавил: только лютый враг России оставляет учителей без оплаты их труда.

События, происходящие в нашей стране последние пятнадцать лет, ошеломляют. Порой думаешь: кто сошел с ума – ты или мир?

Двадцатое столетие прошло в войнах. В плясках смерти гибла элита общества, теперь гибнут все сословия.

Праздник ведьм, Вальпургиева ночь длиной в пятнадцать лет продолжается.

России уготована судьба Карфагена.

Многое уже свершилось. Учителям не платят за труд. Растет детская преступность. Все больше детей беспризорничают, употребляют наркотики.

Наш интеллект опускается до пошлой рекламы, психика больна. Призыв «Бери от жизни все!» убил все разумное, человеческое.

Кодла и попса загнала в подполье людей мудрых и благородных, мыслителей. А вы не бойтесь! Несите их тексты в классы.

Классиков прошлого мы забываем, а новых авторов не сподобились узнать – они утонули в океане «чтива от лукавого», произведенного по заказу. УЧИТЕЛЯ, ВОСПИТАТЕЛИ! Ваша роль в исторических процессах самая значимая, ни с кем не сравнимая.

Человеческая культура в ваших руках. Вы можете её защищать и возделывать. Это сложно, тяжело, но вы гордо и весело входите в класс, не зацикливаясь на огорчениях. Они не постоянны. Дай вам Бог умения и силы противостоять ведьмячеству и пошлости.

Телевидение обесценило книги, поэзию, оно лишило нас права выбора, кого слушать, что видеть. Его гнет и деспотизм оплачен нами.

И если это состояние невозможно изменить, то необходимо хотя бы понимать это.

Книгоманов значительно уменьшилось. Но книги издаются.

Ваша профессия обязывает вас формировать гражданское сознание юношей на духовно-нравственной основе человека. И тут вам помогут не все книги.

Выбор за вами. Кодла, хиппи, идолы эстрады, циники, садисты, криминальные гении, прохиндеи, лукавые политики, жестокие сектанты, – все должно быть осмыслено в школах.

Когда передо мной при шуме музыки и пляски Мелькают образы бездушные людей, Притворством сделанные маски, Мне хочется смутить веселость их…[14]

Не буду настаивать, что мир Божий начался со Слова, но смею сказать, что жизнь человеческого рода – это следование от хаоса к гармонии – непрерывный поиск пути-дороги, у которой нет конца.

Легенды, религии, гипотезы, идеи, теории, разнообразный практический опыт подвели к осознанию неустойчивости человеческого мира.

Вечные вопросы: «Кто виноват?», «Что делать?», шукшинский – «Что с нами происходит?» – и глобальный нынешний – «Что будет?» – остались вечными.

Социальные философы сегодня – «голые короли», а вожди и лидеры – пошлейшие тираны или сознательные жулики.

Одиночные любомудры фетиш равенства отвергли всерьез и начинают реставрировать идеи Аристотеля. Ищут новую элиту человеческих стад.

Какой она будет?

Геном ли человека или воля Творца определяют ее содержание и качество?

Ответа нет.

Качество жизни и ее архитектура будет зависеть от того, кто «отфильтруется» в новую элиту: Дмитрий Рогозин, Александр Солженицын, Валентин Распутин или Абрамовичи с Борисом Немцовым.

Пока что в государственной элите те, кто готов делать свои капиталы любым способом: на фальшивых лекарствах, на похоронах и нужниках, на порнографии и пороках людей, на почтовых тарифах.

Об этом надо говорить громко и яростно, чтобы растревожить равнодушных, обнажить коварство злых, алчных и бесстыжих.

В том, что матери с детьми нищенствуют, сидя на земле, есть часть нашей вины.

В подрастающих детях растет обида и ненависть, переходящая в месть.

И в этих условиях рокового выбора я снова повторяю: не робейте перед злодейством циников, стяжателей и чаще спрашивайте себя: «А чем любезен я народу?» Это так важно!

В последние четыре года происходит желанное упорядочение государственности, но сопротивление деструктивных элементов в политике и экономике очень энергично.

Идеология единства России – это последний способ сохранить державу, развивать жизнь национально-содержательную и достойную.

О национальном сознании

Если оно в ком есть, то у русского человека оно выражено болезненным, полным отсутствием национального эгоизма. Мы интернационалы по воспитанию.

Для русского быть национальным – позор, нравственно недопустимо, юридически наказуемо. Это состояние как эпидемия поразило народ и стало неизлечимым, как проказа. Быть космополитом для русского сознания стало доблестью, обязанностью.

Эта «проказа» – его парадигма.

Он стоически, с идиотским неведением и умилением относится к событиям межнациональных конфликтов, к претензиям сионистов на богоизбранность и мирогосподство и подобные другие проблемы.

Психотип русского: всего хватит всем…

Очень занимательно исследовать, как и в каком народе была выдумана, выстроена теория интернационала и классовая структура человеческого рода.

Классический парадокс истории в том, что эта теория родилась в «богоизбранном народе Израиля», им пропагандировалась среди других прочих народов, при этом ревностно охранялась своя национальная, этническая обособленность всегда, всюду и во всем, в вере – особо строго.

Будучи участником историко-политических процессов, другие народы должны бы позаимствовать из опыта марксистов, но русский менталитет оказался не способным на такое прозрение.

До сих пор мы болезненно национально скромны и патологически застенчивы, как националы, русские. Я не считаю, что чувство достоинства, и в т. ч. национальное, порок. У нас нет законов и обычаев, защищающих его. Говорить о нем опасно, если не на кухне и шепотом. Мы даже по паспорту никакие, ничьи.

Вот эта моя статья юридически обеспечивает законодательно наказать меня за «разжигание межнациональной розни», в соответствии закону. И это не репрессии, раз по закону.

Вопрос: в чем сложность коллизии?

Ответ: в том, что закон и справедливость не всегда совпадают.

Закон – конкретное право или запрет на поступок, а справедливость – романтическая неопределенность.

В этой системе законов и межнациональных отношений для многих нерусских слово «русский» стало синонимом слову «дурак», «беззащитный», и мы часто фактически унижены. Хуже всего – мы, русские, уже привыкли к этому.

Эх, сердечный народ, Ты проснешься ль, исполненный сил, Иль судеб повинуясь закону, Все, что мог, ты уже совершил, — Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?..

Историческое и политическое сознание нации хаотично и мозаично. Манипуляция сознанием сатанистами разрушает саму жизнь.

Саркастическую улыбку Мефистофеля политики уже не считают нужным скрывать.

Русское сознание не видит своего публичного позорища.

Примеры.

Человек с американским гражданством Борис Йордан на темные деньги «Газпрома» России покупает главную телекомпанию страны и ею управляет с помощью людей, говорящих по-русски с сильным акцентом.

Русских губернаторов и членов парламента очень сложно сохранять.

Бедствующих чукчей опекает человек с юга.

Новые мировые миллионеры произошли в стране с социалистической экономикой.

Человек века Борис Березовский прославил дом президента России Бориса Ельцина своей дружбой.

Он из Думы ушел, как шекспировский герой, театрально пригрозив на всю Россию: «Еврей уходит, чтобы вернуться».

В России больше года не может прожить ни одна политическая организация, рискнувшая напомнить о своем русском происхождении и значении.

В России даже министр культуры – волонтер.

События XX века – деспотия плебса, тираническое управление, насилие над волей людей – деформировали сознание до полного непонимания происходящего.

Социальные драмы народов всегда имеют продолжение в личных судьбах многих людей. Остаться беспристрастным невозможно.

Меня тревожат видения прошлого, из ГУЛАГа.

Наши трупы поедали медведи.

Но еще больше меня тревожит будущее. Современная социальная драма переходит в трагедию духовную.

Благостный культ труда мы меняем на культ потребления.

«Грядущее печально и темно». Хомо сапиенс становится хомо бандюгус. Мы изолгались и ожесточились, утратили самоуважение…

Как в первые века христианства, призыв Нагорной проповеди – «спасайте души свои» – нам очень ко времени.

В какой, в чей храм, клуб, зал, подвал нас увлекут завтра – не все равно.

Земля, родившая нас, «уходит из-под ног».

Мы все меньше читаем, порой совсем не подходим к книжным полкам. При этом хотим выглядеть культурными людьми.

Мы не придаем значения тому факту, что вся наработанная человеческая культура законсервирована в книгах.

Какой-то минимум книжной литературы надо знать уже и потому, что без этого знания нельзя выглядеть или притвориться культурным и интеллигентным, чего всегда хочется многим.

У литературы три преобладающих типа: литература-исповедь (исповедальная), литература-проповедь (предлагающая и зовущая), литература сочинения образов и сюжетов.

Знакомясь с исповедальной литературой, лучше всего использовать дедуктивный метод формальной логики.

Проповедческая литература постигается лучше методом выбора, сопоставлений и проб, применительно к нашему опыту жизни.

Литература сочинения (многих жанров) развивает в нас образное мышление и чувства восприятия бытия.

Все, о чем мы с вами сейчас беседуем, – в книгах, и от них происходит.

Человеческая культура необъятна, а жизнь человека коротка, всего один миг. Знания и украшают, и продлевают ее. Дружите с книгой, с поэзией, с песней, и жизнь ваша станет радостней. По себе знаю.

Положительные герои и персонажи литературы соцреализма порой совсем не имели недостатков, были умилительно наивны. Герои литературы, кино и ТВ с 1985 года и после – полностью и всегда – злодеи, а других нет совсем. Что лучше?

Настоящая, самая высокая литература та, которую знают и неграмотные люди. Владимир Высоцкий – последний великий шаман XX века. Он был нужен и неизбежен:

Я одаль воссылал желанья. Чтоб истребил Господь нечистый этот дух Пустого, рабского, слепого подражанья: Кто мог бы словом и примером Нас удержать, как крепкою возжой, От жалкой тошноты по стороне чужой.

Пейзаж крупным мазком

В истории народов потеря разума целым народом – процесс повторяющийся. За ним следует его исчезновение или смена цивилизаций.

Человек – «венец природы» – совсем не свят и большой грешник, а политики походя льстят людям.

Сумели же мы обезобразить всё: села и города, свой быт, воздух, воду, пищу… Разгул преступности, жестокости, наркомании загнал общество в угол безнадежности.

Мы без видимого успеха пытаемся выжить. О прогрессе думать у нас нет времени.

В наших бедах мы часто обвиняли политических лидеров, но это не от большого ума, а от растерянности нашего сознания. Чувственная составляющая жизни лежит на канве исторических событий прошлых лет.

Были: эстетика религиозная, в том числе христианская, патриотично-национальная, духовно-романтическая, революционно-погромная («Даешь!»), эстетика труда и созидания («Труд – дело доблести и геройства»), эстетика войны, скорби и побед. Теперь эстетика потребления, насилия, садизма преобладает всюду. Бери от жизни всё! Но ведь это агония безумцев!

Деменция – слабоумие национального масштаба. Его первый признак – потерю стыда – мы наблюдаем всюду. В большой пропаганде и политике тоже.

Реалии жизни вошли в конфликт с разумом, человеческой культурой и моралью. Мудрые и благородные люди – пророки в подполье, с ними нет широкого диалога. Их участь – жить под знаком Кассандры, а кодла правит свой бал.

Поведение современного человека непредсказуемо. Противоборство в мире будет усиливаться. Наше национальное слабоумие проявилось в космополитических завиральных идеях и поругании чести, чувства Родины. Мы позволили обмануть всех новыми «либеральными» подменами и пока не понимаем, как нас дурят и кто. Моя долгая жизнь позволяет мне взглянуть на происходящее издалека. Ключевые термины в социологии обретают другое содержание и качество. Для примера возьмем слова «рабочий» и «крестьянин».

Сословные общества, классы. Они в современной России исчезли и никогда не повторят себя. Их менталитет изменялся в течение последних 15 лет стремительно по нисходящей. Кто вспоминает теперь о чувстве гражданства, долга и чести? Высокое слово «труд» обрело другое значение. Человеколюбие не востребовано, словно можно обойтись и без него. Нет! Не можно!

Государство – дом, а не богадельня. Его надо защищать, охранять, благоустраивать. Тысячи лет назад греческие мыслители со знанием предмета осудили охлократию – власть толпы. Современники-россияне переживают нечто худшее: власть кодлы, своей и международной. Она вездесуща. В быту, в ООН и в философских клубах. Терроризм – это изобретение человеческой кодлы. Кодла – это люди, обесценившие чужую жизнь, не успев подумать о своей.

События в нашей стране начиная с 1985 года будущие историки наградят эпитетами порицающего значения. Я называю этот период Великой Охломонией. За эти 15 лет мы перепробовали все нелепости, разрушавшие государство и наш быт, кои можно выдумать невежественным и перевозбужденным рассудком. Историки назовут по имени и «заслугам» всех великих охломонов, рвавшихся к политический власти. Но в этом процессе участвовали и все мы. Среди охлократов есть люди, гениально использовавшие время смуты, чтобы нас обобрать по закону и сохранить свое влияние на события будущего времени. Награбленное они будут защищать умело и всеми лукавыми способами. Их главная стратегия – народ не должен поумнеть. Вот почему они так активно управляют средствами информации и образования. Наша идеология и политический вектор определены: социальное государство с правом частной собственности, в условиях свободы личной инициативы. Что, чего здесь не хватает? Всего достаточно, но нам опять может помешать деменция – слабоумие. А мудрые живут под знаком Кассандры. Им не верят.

* * *

Нам предстоит прожить еще несколько лет в чиновничьем государстве, ощутить и понять его несовершенство, порочность и бездуховность. И только этот трудный опыт изменит наш разум и будет способствовать созданию лучших условий для нашего развития.

И общество опять объединит идея создания государства трудящихся для трудящихся, где труд станет и доблестью человека, и гарантом его личной свободы. Мы осквернили эти идеи своей практикой. Государство трудящихся для трудящихся – высший идеал разума. Чтобы создать его, потребуется время смены двух поколений – 80 лет. В моем сознании оно ассоциируется с евангельским откровением апостола Иоанна Богослова.

О новом знании

Мы потеряли человеческое достоинство, чувство стыда, утратили чувство страха перед полным распадом своей этнической оригинальности. Люди нового поколения совершенно не подготовлены к познанию жизни, к тому же развращены идеологией потребительства, свободой своей морали и эстетики.

Качество жизни будет ухудшаться, возможно, и в экстремальном режиме. Чтобы этого избежать, нужны новые знания, новое осмысление прошедших времен и событий.

Эти новые знания уже появляются в России, но их непросто растиражировать и усвоитъ людям. Социальные конструктивы – рынок, экономика – пока не утвердили извечной мечты о справедливости и доброте как моральной норме жизни.

Новое знание поможет нам улучшить качество жизни, а экономику сделать нравственной, если это станет политикой и функцией государства.

Пока это не так, а иногда совсем наоборот.

Новое знание. Звучит громко. Его можно замолчать как дерзкий поступок одного мечтателя, осквернить бранью. Все это у нас успешно делают СМИ при полном нейтралитете власти.

Люди, скупившие каналы телевидения, заполнили информационное поле материалами о разврате, криминальной «героике», чревоугодии, стяжательстве, блуде. Все это приправлено соусом пошлости.

Вся эта гипер-мерзость, гипер-шпана и гиперживодерство – выдумки идеологов сатанизма. Они хотят нас сделать похожими на них. Не верьте им. Хороших людей еще много.

…А государство молчит? Тем хуже всем! Оно, государство, как будто не знает, что защитник «свободы» поведения – изначально хам.

Он не желает, чтобы мы умнели. Новое знание он не будет вводить в обиход жизни, и уж телевидение он не уступит никому. Оценить телевидение – это один из вопросов новых знаний.

В современном противоборстве племен и народов теперь используются другие средства в борьбе за гегемонию и капиталы.

Это тоже новое знание, пока не усвоенное русским менталитетом. Как произошло, что двухкоренное слово «интернационал» («между племен»), объясненное во всех словарях мира, у нас обрело такое значение, что, следуя ему, все слова и понятия с корнем «рус» оказались вне закона? И это тоже – новое знание.

Осмеивать все русское стало выгодно.

Вот нынче глумятся над покойным Брежневым. Да не был он таким отвратительным и русским не был, но пропагандная стая плюет на человеческую этику… И это вопрос новых знаний.

В нашей партийной геральдике с чьего-то сильного посыла появился медведь.

Это здорово! Удачно! Медлительный. Спит полгода в берлоге. Сосет лапу. Ну совершенно русский.

Когда же он поймет, что берлога не шибко комфортабельна, но она его дом, спальня и Родина?! Её надо благоустраивать и охранять.

Когда же он подаст свой голос?

Если русский медведь не зарычит от методично повторяющихся эстетических диверсий на то, что нам так дорого и необходимо, он сам убивец.

У нас, в русском доме, дают награды и деньги за отвагу показывать в пьяных танцах Григория Распутина, императора России, голыми Достоевского, Толстого и кого угодно и как угодно, для того чтобы вызвать радостный восторг кретинов, которые целый вечер хлопают ладонями.

И это тоже новое знание.

Усваивайте, чье, какое закулисное политбюро заказывает и оплачивает мероприятия, заведомо провальные, как система предоставления льготных лекарств.

Она потому и внедряется, что абсурдна и лукава.

Это тоже из новых знаний, которых у нас явно недостаточно.

Повторяю: хороших людей еще много. Они прекрасно понимают, что происходит теперь в России.

И не теряют надежду на нравственное ее возрождение.

Синдром телевизора

Никто не будет оспаривать, что всякое открытие разума, материальное его воплощение в изделие, аппарат, машину, всегда применялось в интересах борьбы и войны между людьми. Это не написанное первое правило неколебимо и постоянно.

Никакое техническое изобретение в истории людей не создавало столь мощной энергии и возможности радикально изменять уклад жизни землян, и опять в интересах противоборств, как телевизор.

Он стал наше все.

Даже дитё в однолетнем возрасте тянет свои ручки к экрану и что-то кричит.

Если кому-то при этом не страшно, то мне очень страшно.

Возможности систем телевидения не ограничены, а человеческая воля следует первому правилу: интересам борьбы.

Что же телевидение, телевизор?

В теории и по идее он удобное и универсальное средство просвещения, обучения, воспитания, развлечения. Пока телевидение в основном озабочено функцией влияния на сознание и пропагандой стереотипов поведения дурного и отвратительного свойства. При этом оно автономно, не в зоне сотрудничества с государством и обществом.

Если всю технологию, временную сетку, методики и тематику телепрограмм и каналов проанализировать, анатомировать, то получится, обнаружится, что все они управляются из одного центра и без «разницы», а половина рабочего времени отведена повторам не умной рекламы и мельканию клипов невразумительного содержания и выдающихся нелепостей, при этом телевизионное время остается очень дорогим.

Рафинированное, гипертрофированное, выдуманное насилие и жестокость, искаженные выдумкой люди с экранов телевизоров вторглись в наш быт и психику, и мы вынуждены и методично ведем статистику фактических криминальных событий и жестоких поступков не только взрослых, но и детей.

Так что же нас должно озабочивать, чего опасаться? Синдрома телевизора! На его экране мы видим много недостоверного, глупого, непристойного и вредного.

Синдром – это накопление, усвоение понятий негативного свойства, привычка, эхо прошлого, ставшее болезнью.

Ведь уже доказано, что публичное тиражирование, показ и даже порицание пороков общества и людей является их успешной пропагандой.

Рост преступности, наркомании, проституции и жестокости идет параллельно с развитием телевидения, но это совсем не значит, что этот аппарат следует выбросить в мусор.

У телевидения должен появиться новый хозяин. Мудрый, смелый, человеколюбивый, и только при этом условии колоссальный потенциал телевидения сможет очень успешно способствовать человеческому прогрессу.

Система телевидения сможет выполнять некоторые функции государства с меньшими трудностями, ибо она всегда говорит со всеми в любое время.

Раньше этого не было, теперь есть, и этим надо смелее пользоваться.

Для телевидения нужно выработать сложный правовой и этический регламент, который не сделает его рабом власти, слугой корпораций, монопольным деспотом тираном, вольным хамом или искусным лицемером. Новый хороший устав или закон для ТВ необходим.

Это трудно чрезвычайно, но надо, пора начинать, а то опоздаем. Действующая система телевидения не только плоха, но порой и враждебна.

Ну, скажите, кому полезен балдеж перед телевизором после 12 часов ночи и до утра? А сколько это стоит налогоплательщику?

Коэффициент полезного использования телевидения, конечно, очень низок.

Политология деда

Движение – вечность – бесконечность. Это все – и ничего больше нет. Смерти нет, как нет неживой материи. Камень также живой, как всё. Мир, Вселенная упорядочены и разумны, но непостижимы человеком.

Инстинкт познания объясним законом сохранения энергии (энергия покоя, энергия активации, энергия связей и т. д.). Идея Бога непременна, так же как ограниченность разума человека.

Перед Природой должно благоговеть, а не бороться с ней. В дарвинизме мы своим слабым рассудком отформовали процессы борьбы видов и не заметили в них гармонии очень высокого порядка и единства.

Вот потому я не принимаю Бога, в котором нет Духа Истины, а я религиозен в своей эмоциональной конституции и эстетике. Истина однозначна и уж конечно не национальна.

Сионизм враждебен всем народам мира. Мораль ростовщика заполнила весь интеллект сиониста. Так было замыслено: сблизить идеологию избранности одного народа и обезличить другие народы. Соединить марксизм с сионизмом и демократию – с раввинатом. В XX веке в России так все и происходило.

…Диспозиция интересов сохраняется.

Борьба продолжается. Меры совершеннее, цели крупнее. Расстроены производства, теряются капиталы, прескверно изменилось сознание и весь уклад жизни. Люди не верят ни во что и никому. Растерялись и озлобились. Они хотят покоя и уверенности.

Но! Но! Если мы не осмелимся заявить, что мы, русские, желаем остаться и жить в своем русском естестве, нас скоро не будет. Для этого не потребуется танков и бомб. Давно уже наши враги пытаются подменить православное христианство чем угодно.

Разрушают институт семьи пропагандой свободной любви, уничтожают генофонд, подрывают здоровье детей. Результат этого удручающий. Преступность растет, здоровых солдат нет, а наши мадонны-матери доживают свою жизнь в скверных богадельнях для брошенных стариков. Образ милой бабушки, деда уходит из жизни. Мы видим в телевизоре иных героев.

Очень коротко об очень главном

Не думаю, что и у самых изощрённых полемистов есть убедительные аргументы в споре о первичности бытия или сознания. Это один из нерешаемых вопросов. Отдадим Богу богово: у человеков полно своих проблем. Сейчас, в наше время, сознание изнемогает от напора вопросов о происходящем с нами.

Счастье – что оно и где? Долго и во множестве мы убивали и насиловали друг друга по теории «научного коммунизма» и классовой морали, во имя счастья человечества, не думая – какое оно, в чём, где?

Не воображайте, что вы имеете ответ. У вас его нет. Им обладают люди, многажды страждавшие, унижавшиеся, гонимые и не утратившие способности любить и сочувствовать. Те, кто не зовут бастовать, свергать, стрелять друг в друга, а зовут сотрудничать в согласии и с улыбкой. Их мало, но они есть и всегда будут. Услышьте их, а не тех, кто взял в руки автомат и гранату. Проповедники нового счастливого порядка говорят часто невпопад и неизвестно, по какому праву.

Наша нравственность настолько больна, что трагедия и страдания враждующих народов страны, с тысячами беженцев из всех областей, слёзы и смерти въяве нас не волнуют, и мы спокойно переключаем телевизоры на фильм «О чём плачут богатые мексиканцы».

Получив новую информацию о нашей недалёкой истории, мы вообразили, что всё поняли. Далеко не всё и не все. От «знаю» до «понимаю» большая дистанция, и мы её ещё не прошли. До поступка – того дальше.

Наши знания о человеке, о нас самих на прежнем уровне. Непросто понять, по каким законам взаимодействуют гении и посредственность, зависть и криминал, поэтика и логос, наука и предрассудки, мясники-костоломы и идеологи-гуманисты.

На чём стоят основы поведения человека, чувства любви и неприязни? В нашем, совсем не правовом обществе с дурными революционными нравами всем трудно прожить без неверных поступков, сохранив достоинство: своё и других.

В эстетике, искусстве многих жанров нормативность уровня высокого таланта уступила под натиском масс-культуры свои поля, и мы с избытком потребляем продукцию без признаков профессиональности и таланта.

Очень жаль, но эта продукция настраивает нашу психику на агрессивность и желание взять в руки автомат Калашникова, разрушить таксофон, поджечь сарай, сломать дерево. Она лишает нас потребности улыбнуться, поговорить с небом и помечтать.

Страшные по сути сообщения криминальной хроники мы стали воспринимать как расхожие сплетни. Мы легкомысленно отдаём свою судьбу в руки кому угодно, лишь бы ничего не делать.

Жизнь стремительно ухудшается. Мои причитания неприятны, но долгий жизненный путь, наблюдения за трансформацией событий и поведением членов общества дают мне право на перспективный взгляд и предостережения. «Кто живёт без печали и гнева, тот не любит Отчизны своей». Помните, думайте, делайте. Не ждите.

Разрушительная социальная система воспитала в нас отвращение к труду, озлобленность в отношениях, и где уж тут остаться оптимистом. Хороший оптимизм не бывает розовым. На парализованные правовые государственные органы опереться невозможно. Беспредел властвует без помех. Но и у беспредела есть свой предел. Не опоздать бы!

Обстоятельства жизни усложняются. Уж если мы определились, что так дальше жить нельзя, то как же жить дальше? Что делать?

По моему разумению – решительно, законодательными мерами изменить форму собственности, без двусмысленных и лицемерных дискуссий. Собственность должна стать и частной, и личной, и официальной. Такая её форма не будет стимулировать социальный паразитизм, блатную мораль и обычаи, расточительность и безответственность. Догматики от Маркса и Ленина не перестают пугать людей образами собственника-эксплуататора. Но прошло время его бояться.

Стервятники, хищники и падальщики были и будут при любой форме собственности. Наша задача – создать для них невыносимые условия, и, подчиняясь инстинкту самосохранения и личной выгоды, они изменятся и в количестве, и в качестве, но никогда не исчезнут совсем, как утверждают коммунисты.

Следует признать: наше общество ещё не может освободиться от прежних представлений и условий жизни; поверить в то, что благополучие западного рабочего и фермера основано на его естественном и реализованном желании быть капиталистом, боссом, первым, свободным и гордым своим именем.

Мы жили во власти других идеалов. Выдумывали вождей, первыми у нас были только 7—13 членов Политбюро, остальным давалось право быть почётными рядовыми, обязательно равными.

И вот мы, гордившиеся своим «равенством», дошли до упора. Мы не твёрдо знаем, кто нами управляет, совсем не знаем, кто будет управлять, а без этого как жить?

Форма собственности определяет структуру власти, её принадлежность, и уж если это так, то наши действия следует вести в пределах этой формулы.

Робкое приближение к идее смены формы собственности происходит туманно, двусмысленно для народа. Опять такая же неясность в этом чужом слове – приватно. Оно означало до сих пор: частно и неофициально. Таким образом, мы опять создаём собственность неофициальную, какой была всенародная и социалистическая.

Собственность может быть разной, но обязательно официальной.

Неофициальная (приватная) собственность очень желанна только мошенникам. С их участием мы только что обыграли тоже латинский термин – либерализация цен – и, ошеломлённые, «хлопаем ушами» от полученного результата.

Блатная мораль, поразившая в нескольких поколениях все слои населения страны, достигла власти и могущества. У народов, у властных органов один путь избежать полного распада – создавать условия, когда будет: очень выгодно быть честным,

выгодно быть трудолюбивым,

славно быть профессионально-умелым,

почётно быть богатым,

модно быть здоровым и весёлым,

обязательно быть уважительным к ближнему.

Это минимум, без которого мы пропадём в хаосе, в войнах, где будут решаться эгоистические устремления лидеров и ничего больше.

Законы свободного собственника должны сменить парализованные, развалившиеся органы управления и защитить население от стихии раздражённой толпы. Гражданское общество, где будет главенствовать не власть, а закон, право, вот что должно стать нашим идеалом.

25 июня 1992 г.

Возражаю лицемерам

Науки о человеческих сообществах стыдливо боятся признать этноцентризм как закон природы. А люди живут именно по нему.

Соперничество, противоборство этническое было, есть и будет еще продолжаться долго, может, всегда.

Вся человеческая история свидетельство этого. Даже идеология и практика классового интернационального братства оказалась всего лишь способом и средством разрушения национального самосознания подавляемого народа другим этносом.

Вначале было племя, народ со своим психотипом. Народ создавал для себя духовные образы, духов, богов, демонов для внутреннего пользования соответственно своему характеру.

Формы общения народов изменялись, ускорялась информация, ее объем и содержание. Сегодня мощь национальных государств из экономики и военных боевых структур переместилась в органы информационной политики и пропаганды. Это стало основным оружием в достижении целей в межэтнических противоборствах.

Наш предмет осмысления – «наш случай» – это Россия сегодня и завтра. Российская Федерация стала объектом внедрения в сознание народа таких образцов поведения, которые не только далеки от гражданских норм и прав, но уже принадлежат психически больному обществу, не способному сопротивляться беспощадному сатанизму разрушения.

С шести часов утра до двух часов ночи по радио и телевидению на нас льется информация в форме ведомостей совершенных за сутки преступлений во всех видах, во всех сферах жизни, на всех ее уровнях, во всех сословиях людей. Многие события не успевают озвучить, тогда это же делается печатной прессой. Многие печатные органы – это сводки преступлений или такой мерзости, такого цинизма пошлости, что потеешь.

Казалось бы, в таком месте выжить нельзя, да и не хочется, ан нет – живем, коробимся, но живем.

Привычка свыше нам дана — Замена счастью нам она.

Нет. Это не привычка. Это гораздо хуже. Произошла смена психотипа народа. Я не берусь установить величину перемены мироощущений, но скажу, как это делается.

Стратегия: достичь превосходства своего государства в глобальном масштабе, в политике, экономике, коммерции, культуре, в мировой финансовой системе.

Тактика: овладеть сознанием другого этноса, любыми средствами, непрерывно, всюду навязывая свои методики и приемы. Затраты не должны учитываться. Все будет наше, все вернется к нам. Работать на далекое время. В вечность. Оглупить народ – главная цель. Не оставить человеку ни минуты побыть наедине. Отучить от труда и возбудить потребительские желания до психоза.

Всего этого удалось достичь поразительно быстро, в полной мере. Люди сменили свой образ человека. Слиняли. Где среди нас теплые супружеские связи, нежные родительские, доверие и дружба, сочувствие и любовь, жизнелюбие, чувство красоты? А где и само чувство справедливости, чести и долга? Где строгие гражданские нормы морали и обычаи? Особо тщательно сохраняются условия ненаказуемости непристойностей и преступлений под видом соблюдения свободы и гуманности. В этих условиях наш разум растерялся и изнемог и избрал другие идеалы и ценности. Энергетика и технология внедрения в сознание стереотипов сатанизма доведены до высочайшей степени изящной анонимности, тонкого знания дела.

Принудите себя один день прослушать общую телевизионную программу, сделайте анализ, что вам предложили, а главное – как подали. Я, размышляя об этом, получил неожиданный вывод: главная цель процесса информации в ТВ, чтобы слушатель как можно меньше понял и быстро забыл то, что понял. Чтобы он не поумнел.

Обилием навязчивой рекламы, безусловно бессмысленной для коммерции, недоступной для использования, постоянно поддерживается у клиентов телевидения состояние раздражения и злости, и опять чтобы клиент ТВ не умнел. Как видите, все в одну мишень. В наш разум.

Тогда уместно помыслить: кто владеет главными телевизионными компаниями и как к ним относится? Зомбирование – общественный миф или оно есть? Кто управляет этим процессом?

Бойтесь людей всезнающих

Думаю, вы согласитесь со мной, что желание общения – не самое плохое качество людей и совсем не плохое, если не грешит преднамеренной неискренностью или лукавством. Такая убежденность дает мне смелость поделиться с вами моими мыслями по темам, достаточно общим для всех в наше беспокойное время.

Спорьте, не соглашайтесь, но никогда не убивайте в своем сознании, точнее, подсознании благородящую крупицу сомнения.

Воинственная самоуверенность – это остановка жизни духа и опасность для окружающих. Вспомним поговорку: «Человек предполагает, а сатана смеется». Это однозначно для атеистов и верующих.

Сегодня я хочу поговорить о гражданстве – понятии очень важном. О гражданстве, не заляпанном красками хмельного, наемного и лицемерного, ожиревшего патриотизма.

О гражданстве – страдающем, творящем, умеющем любить и беречь этот прекрасный мир, в который мы пришли не для самоистребительной надуманной борьбы, а для достойной человека жизни, по законам, данным нам свыше.

Гражданство – это, прежде всего, обязанности: разные и трудные, а уж потом права.

Гражданство – это уважение к институту законотворчества, к представительным органам и многое другое.

Сама наша оппозиция к существующим законам должна выражаться в пределах определенных норм морали и права.

Но гражданин обязан понять, наконец, что неубранный урожай с полей, гниющие продукты при голоде, безработные при нехватке рабочей силы – это крайняя степень дикости, за которую должны отвечать органы высшей власти. И прежде всего они.

Убаюканное ложью гражданское сознание наше уже смирилось с тем, что весь этот разор жизни мы стали именовать «негативными явлениями». Это тоже признак нашей дикости.

Западный обыватель бессилен понять, когда наши торговые работники прячут товары от покупателей, а мы не можем поверить, что в капиталистических государствах казна выплачивает пособие-поощрение фермерам за снижение производства сельхозпродукции.

Намолчавшись в прошлые десятилетия, мы жадно утоляем свой голод, и азарт нас может подвести.

Словами «демократия», «диктатура», «власть» нельзя пользоваться всуе. Почти вчера диктатура пролетариата, призыв к топору всячески поощрялись. Сегодня мы призываем к гражданскому согласию и к демократическим методам.

В прошлом граждане, переименовавшие себя в товарищей, сняли с себя личную ответственность и заботу о судьбе народов, переложив ее на мифическую власть трудящихся. Мы не понимали, да и сейчас еще не всё поняли, где проходят границы между демократией, диктатурой, властью толпы, интересами народа и личным эгоизмом. А это очень важно и сложно.

Я никого здесь не представляю и поэтому обязан сказать о себе. Для меня ленинизм был всегда идеологией неприемлемой, а теория социализма – плохой в нашей исторической реальной жизни.

К этому я пришел в юности. История подтвердила это. Наш социализм был всяческим. Допускаю возможность – гулаговского типа, но социализма демократического… Этого не было. Тем не менее я говорю вам: «Не верьте людям, зовущим к бунту, зовущим на баррикады, играющим на чувствах оскорбленных прав и достоинств личности. Эти люди и их дела никогда не прибавляли людям счастья».

Демократизация и свобода не придут к нам через насилие и бунты. Это точно выверено.

Добавлю к сказанному: для меня забастовки, даже санкционированные, не только крайняя мера, а совершенно недопустимая и в гражданской этике неприемлемая. Есть много других методов для осуществления социальных и политических реформ.

Одним из них является просветительство от науки, а не от идеологии. Освобождение из плена предрассудков.

Запутавшись в идеологических бреднях и нелепых программах до потери здравого смысла, мы не знаем, как продолжать начатую перестройку экономики и создание правового государства.

Вот примеры. Доведя до полного краха систему земледелия, мы нигде ничего не изменили к лучшему и ведем себя так, словно отныне и далее нам не нужно будет сеять, обрабатывать землю, убирать выращенное и мы не захотим кушать. Мы запустошили землю, но с упорством маньяков никому не позволяем ею пользоваться.

В промышленности дела не лучше. Мы все, от законодателей и идеологов до простого рабочего, уже убедили себя, что без иностранной помощи мы не сошьем трусов, ботинок и тапочек, не говоря о кроссовках и джинсах. Мы за магнитофон, кассету с порнухой готовы продать последнее, принадлежащее нашим внукам.

Обратите пристально ваше внимание на то, что в бурных политических спорах не стало места идеям наработки – накопления материальных благ для человека. Разговор технологического плана подменен поиском способов дележа последних крох и ожесточенной борьбой за власть.

Желанные слова «гласность, перестройка, свобода мнений, правовое общество» уходят в прошлое, а из него ползет зловещее лицо опричнины, обновленной и многоопытной. Неужели мы опять привыкнем, «обыкнем» к этому состоянию? Кому как, а мне страшно видеть своих внуков рабами и кретинами.

Недопустимо возвращаться к нравам 1917 года и по каждому поводу вызывать караул с капитаном ОМОНа. Я вижу в этом начало конца российского этноса.

Спаси нас, Господь, от этого пути. Наши политические споры иногда сводятся к выбору того или иного лидера. Этого явно недостаточно. А Родина, а народ и потомки, а их образ жизни и, наконец, наше гражданское самосознание? Это важнее выбора лидеров.

Нам очень повезло. Мы вырвались из системы атаманов и приближенных, но не создали еще правового гражданского общества. Цель высока. Создавая новые по духу органы власти, мы вправе рассчитывать на взаимность и обратную связь, хорошо работающую на общую цель – благополучие народа в условиях свободы.

В истории ближайших лет есть два факта, очень значительных в судьбах народов нашей страны: речь Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС, снявшая с нас цепи рабства, но не выведшая нас из идеологической ямы; объявленные государственной программой гласность и перестройка.

Процесс далек еще от завершения, и наша гражданская обязанность быть участниками, а не наблюдателями. Выбор позиции не прост для многих.

Хорошим ориентиром, по моему разумению, могут служить прогноз жизни для наших детей и внуков и оценка нашего поведения сегодня и завтра в историческом плане. Чувственное восприятие происходящего с нами вне нас приводит к ложным оценкам. Многое нам кажется случайным, а такого не бывает. Уж если что-то происходит, то непременно это кому-то надо. Вот это еще один ориентир для нашего поведения.

«Поношение – не истина, истина – любовь» (А. С. Пушкин). А вот мудрость от народа: «Злоба – плохой советчик». Не будем пренебрегать этим. Может быть, мы не плохие граждане, но лучше нам не думать, что мы достаточно и всегда хорошие граждане своего Отечества.

«Не будет гражданин хороший к Отчизне холоден душой».

15 февраля 1991 г.

Мы рабы, развращенные рабством

Мы не перестанем быть рабами еще очень долго.

Я не хочу вас утешить и успокоить. Наоборот. Хочу побудить к работе, подсказать, может и невпопад, сколь велико, стоглаво, живуче зло, процветающее на рабстве, в том числе и на интеллектуальном.

Что мы рабы, это не надо доказывать. Какие мы рабы – вот другая серьезная тема. Тут нужны строгость и осторожность в определениях. Стереотип раба всей предшествующей истории нам не подходит. Мы другие рабы, поверьте мне, совсем другие. Главные отличительные черты нас: мы не желаем быть не рабами. В нас неотступно и постоянно присутствует желание пасти, вести, а лучше – гнать и насиловать до истребления себе подобных. Чем грубее и злее, тем нам слаще. Насилие – свойство раба.

Любовь и сострадание, тем более слезы, нам не ведомы. Мы не способны не быть каким угодно членом, нам надо обязательно в чем-то состоять. Мы так рабски преданы абстракциям, например построению абстрактного уникального государства, что не заметили, как стали плохими гражданами. Чувство личного достоинства мы признаем как дерзость. У нас другой образ святости. Быть «беззаветно преданным».

Вдумайтесь, прошу вас, в эту характеристику! Это полное отрицание прав на личность, на свое «я». Эта добровольная казнь самого себя оценивается до сих пор как гражданская доблесть.

Идеология, в которой мы выросли и живем, создала образ рабочего, гипертрофировав его до абсурда. Это и носитель всех человеческих добродетелей, и носитель мудрости и высшей классовой праведной морали, и много другого. Символ новой религии постепенно с годами бледнел, мы его заменили словом «трудящийся», но суть нашего верования изменялась с трудом.

Объясним это нашей интеллектуальной ленью или желанием лестью завоевать его, трудящегося, доверие. А кого лесть не развращала и не разрушала как личность?

Светлых истин нам дороже Наш возвышающий обман.[15]

И вот мы перед фактом, когда наш Бог, т. е. трудящийся, строит нам дороги и тротуары с ямами и кочками, как правило, корытного профиля, и тут же пишет смету на «ямочный ремонт дорог» (это технический термин, а не выдумка). И за все получает вознаграждение и хвалу. Приведите мне хотя бы один пример хорошо выполненного сооружения, дайте случай порадоваться. Это фантазия, такого нет. Есть другое: когда трудящийся-потребитель клянет трудящегося-исполнителя. Завтра роли меняются. Только социальная психология раба обусловливает такое поведение индивидуума и сообщества. Только раб может так взаимодействовать с природой, как мы себе позволяем везде и всюду. Только раб так неопрятен и небережлив. Только раб может постоянно халтурить.

Если так, то перед нами одна задача: как (повторю Чехова) выдавить из себя раба?

Сто лет назад Антон Павлович обнаружил в русском человеке и его быте феномен «ненастоящего барина». Что это, генетическое, социальное или идеологическое?

Что же нам делать? Как улучшить нашу жизнь, создать побольше поводов радости для всех? Думаю, можно сделать это одним способом: всеми средствами воспитывать в человеке чувства, будить уснувшую совесть.

О русской национальной идее

Для государства Россия сегодня необходимо создание патриотической идеологии.

Без такой идеологии невозможно обеспечить существование русской культуры, нации и государства. Объединившись верой в русскую национальную идею возрождения, мы достигнем желаемого.

Национальную терпимость русского характера имели возможность осознать многие народы совместного проживания. Их права нарушались в угоду идей интернациональной советской общности, и русский национальный эгоизм тут не присутствовал вовсе.

Русский путь возрождения государства сплотит русских и не оттолкнет другие народы, если он будет осуществляться в духе гуманизма и защиты человека.

Всем народам СССР XX век принес много тяжелых переживаний, это надо еще раз осознать и сказать себе: довольно.

Хамство беспощадно, и наше непротивление губительно. Разгул всяческой шпаны уличной, дворцовой и инородной мы еще можем остановить сами.

Европе и Америке не нужна сильная и процветающая Россия, а нужна покорная и просящая, и в этом случае бескорыстие их политиков сомнительно и возможно ли.

Соотечественники! Мрак непредсказуемой новой смуты опустился на нашу страну.

Разум помутился. Дух народа пришел в смятение и изнемог. Воля подавлена. Всюду хаос и неостановимое разорение.

Посредственность, цинизм, алчность и жестокость уничтожают культурные и хозяйственные ценности, накопленные народами. Братоубийство и гражданская война пришли снова в нашу жизнь.

Суждено ли русским людям остановить распад? Этого не смогут сделать ни быстро меняющие свои убеждения функционеры «великой партии большевиков», ни ряженые демократы и их трубадуры.

Для этого у них очень много личного интереса к карьере, наживе, власти и совсем нет чувства патриотизма. Такова блатная, корпоративная мораль. В этой среде вместо подвижничества и созидательного национального духа царят демагогия и зловонное мародерство.

Надежда России на возрождение в государственно-патриотическом самосознании, которое обращается к духовным ценностям и традициям русского народа, его неискаженной истории, высоким образцам культуры, науки, гражданскому подвижничеству.

Именно поэтому российские патриоты должны понятно изложить свои взгляды и взяться за дело возрождения, не помышляя о выгоде. Патриотизм и любовь – это, прежде всего, сострадание, а не наслаждение.

…В начале века русский народ поддался искушению ленинцев стать интернационалами и создал пролетарскую культуру, подавившую национальные чувства народа. До сих пор политики морочат народ сказками об интернациональном братстве и всеединстве, в то время когда правомерно и достаточно говорить только о цивилизованной терпимости и сотрудничестве.

Они пугают граждан тем, что национальные сущности называют расизмом.

Русская нация никогда не боролась за чистоту крови, и в этом смысле она оригинальна.

Под воздействием интернационализма разрушался национальный инстинкт самосохранения, а инородцы сумели юридически поставить его вне закона. Это продолжается и сейчас.

Мощнейшее лобби сумело утвердить 26-ю статью новой Конституции в том смысле, что говорить о национальной принадлежности неприлично. Вы спросите, почему? Ищите ответ сами. В энциклопедических, академических справочниках вы не узнаете, какой национальности Попов, Зайцев или Кузнецов. Навсегда не принято указывать! Кому и зачем это нужно?

Шовинизм, бесспорно, дурное мировоззрение, а интернационал – не менее дурное. С его помощью разрушают национальную государственную идею.

Люди не раз повторяли попытку создать на все времена мировое единое государство, и им ни разу этого не удалось.

Было Вавилонское царство, поход Александра Македонского, Римская империя, великие колониальные державы, Наполеон, Гитлер, Ленин, Сталин и другие воители. Никому этого не удалось. А вот национальные государства были, есть и будут, и другой структуры человеческого стада никто не знает.

Идею интернационального классового мирового государства выдумали люди, фантазия которых не учитывает реального мира. Сродни им только идеологи сионизма, но при одинаковой мечте у них совершенно разная тактика. Первые шумят перед охмурённой толпой, вторые работают тайно, как сектанты-заговорщики.

И те и другие не бывают друзьями национальных государств и национальных идей.

Закон природы в том, что все достижения духа и ума народа рождаются из национального опыта, культуры, труда, страданий и веры нации.

Национальное обезличивание – беда для государства и его граждан.

Отказ от национальных целей без промедления замещается социальными бреднями и заводит в тупик.

Расплодившиеся корыстолюбивые и злонравные «граждане мира», интернационалы в обстановке смуты производят много вреда Отечеству.

Внутренняя мощь России проявит себя при создании сильной государственной власти, которой у нас пока нет и не будет до тех пор, пока мы не создадим свою государственную национальную идеологию с ясным пониманием целей и желаний, экономического и бытового уклада жизни.

К сожалению, ничего этого нет. Отказавшись от прежних идей, мы не произвели новых и много лет потеряли в бесплодном смятении и содомстве.

Вызывает удивление, что нация не может объявить новую государственную идею и назвать лидера, ее олицетворяющего. Общество до сих пор находится под страхом худших времен вождизма и не может его побороть.

Выскажу опасение и предостережение: если мы, народ и государство, будем и дальше пребывать в нарастающем хаосе, мы утвердим за собой репутацию инкубатора зла, и международные политики применят к нам сдерживающие меры, как было во Вьетнаме, Ираке, Сомали, Югославии, на Гранаде и Гаити.

Тренировки в виде армейских и морских маневров американских войск у нас уже были.

Экзотика! Может, другое?

20 ноября 1994 г.

Хочу быть русским!

Возможно, я слишком из прошлого. Но, молодые мои соотечественники, родиться и жить в России и ничего не знать о ее поэтах, писателях, русской музыке и песнях, не быть увлеченным русским романтизмом, русскими женщинами – это почти несчастье.

А таких среди вас много.

Пошловатый примитивизм, а равно и строгий рационализм с американской меркой нам, русским, пока преждевременен, и нет нужды поспешать подражать ему.

Балдеж по-американски не соответствует русской натуре. Мы пока другие.

Поверьте, никакое количество обнаженной натуры на экранах и на эстрадной сцене, никакой тираж фонограмм поп-барабанной звукозаписи не заменит вам радости жить в ауре настоящего искусства.

Будьте по-русски сентиментальны и по-хорошему горды наследием своей культуры.

Я не призываю вас обязательно читать «Божественную комедию» Данте Алигьери, но не вспоминать А. П. Чехова или поэта Афанасия Фета для русского образованного человека непозволительно. Ничего не знать о русской музыке, опере – это личная беда.

Формирование психологии потребительства не должно поощряться. Но это пока есть. В том числе психология эта формируется и с помощью иностранного материала.

Уровень требований к репертуару концертных телепрограмм столь низок, что можно аттестовать первой премией конкурса любую пошлую халтуру, что и случается.

До сих пор под запретом вопрос: «Кто властвует на олимпе массового, народного творчества? Кто этот „инкогнито“, поручик Киже?» Трудно предположить, что режиссер – русский и он слышал, что есть на Руси русские. Услышав мои слова, он нагловато скажет: «Это старческий скулеж, мы ушли далеко вперед». А я отвечу: «Нет, вы опустились вниз, но властвуете без ограничений».

Вот почему редко кому удается пройти в печать с этой темой. На подобную статью редакция отзовется: мало конкретики, а если многословно, то скажет – очень растянуто. Такое со мной случалось в редакциях. Но это моя болящая мозоль, и я снова скулю. 26 статья п. 1 Конституции РФ прямо указывает мне, что называть себя русским неприлично, а я хочу им быть и буду, потому что мне другого не дано природой.

30 января 1994 г.

Бесы

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам.

А. Пушкин

Когда старым Мазаям не спится, хочется говорить. Желание пропадает при встрече с людьми, получившими высшее образование в координатах соцреализма и новой пролетарской культуры. Они не могут понять, о чем ты хлопочешь и волнуешься, о чем говоришь. А коли не понятно, то и плохо, и весь сказ: что вы тут плетете о душе, когда ее нет, да и жрать хочется. Ведь указано же было духовниками этой новой культуры, что сомнение непозволительно, аллегория и ирония уголовно наказуемы, метафоричность и афоризмы – буржуазные штучки, а образность – мистика и контрреволюция.

Все должно быть предельно просто.

Но жизнь не пошла по этой схеме.

По-прежнему главной темой искусств всех жанров являются добро и зло, Бог и бес. А что бесы есть, это уже не вопрос, это данность.

Бесы в поле, бесы в головах людей, бесы в парламентах, на эстрадных подмостках, бесы в образе куклы Барби. Одним словом, скучать они никому не дадут.

Наши славнейшие предки И.А. Крылов, А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. М. Достоевский и другие трудом и могучим талантом объясняли нам феномен бесовства, но четырем поколениям людей было не дано возможности прочитать и понять их не замороченным классовой философией умом, и бесы овладели великим народом, его разумом.

Цивилизованный дикарь, провозгласивший, что мораль – производное от выгоды, хоть он и цивилизованный, но все же дикарь, а многие пошли за ним.

Инстинкт следования развратил ленью наш ум, а бесы тем временем нашли новое средство искушения – свободу. Сильное средство. Оно неотразимо работает на нашу деградацию. И доказывать не надо, все видно. Мы договорились до полного отрицания права и возможности существования любой идеологии. Но это уже не дикарство, а умственный маразм. Идеология в моем понимании – это то, что есть и чего хочу я, куда устремлен. Можно ли без этого жить – судите сами.

Идеология наслаждений и потребительства легко и радостно воспринимается, она разобщает людей, разрушает их нравственность, истощает жизненные ресурсы.

Идеология созидания, сбережения требует творческих усилий и жертв, и она объединительна по сути.

Вот из этих посылок и надо исходить, решая, сколько стоит свобода, чья она и не много ли ее у нас? Также надо оценивать порядок и дисциплину. Для чего, для кого они нужны?

Вспомним прошлое: было ЧК, были ЧОНы, ГУЛАГ. Все это нами осуждено с большим опозданием.

А вот новинка, от которой мороз по коже и грусть в голове: ОМОН, батальоны «Альфа» и «Алекса».

Когда они, эти богатыри на досках, кирпичах и иных снарядах тренируют возможности своих ударов и ловкость борьбы, я думаю, не дай им Бог отработать свой хлеб и зарплату. Пусть она будет неотработанной навсегда.

В витринах наших магазинов лежат замки для квартир и хозяйственных построек стоимостью в 100 тыс. рублей. По телевизору обучают малых детей, как надо не любить и не доверять взрослым, если они ласковы и приветливы. Как разговаривать взрослым по телефону и открывать ли на звонок дверь, если к вам пришли.

Частная охрана, частный сыск, страховка имущества и жизни, может, помогут кому-то выжить, но сделать жизнь приятной – никогда.

Рост преступности, ее разновидности и доходность достоверно установлена. За этим следует увеличение охранных служб и расходов государства. Как видите, динамика событий благоприятна для преступников. Что делать? Надо спасти детей от осознания того, что все люди злодеи и преступники, даже не боясь немного прилгнуть.

Без этого изменить ничего нельзя, и задача явно невыполнима. Одной школе с ней не справиться. Мы разрушили иммунитет детей на преступления, и будущее воздаст нам за это от них же. Старшие оставили их беззащитными от влияния чужих нравов и своих быстро расплодившихся бесов, и мы продолжаем быть беспечными.

Увлекшись хулой пережитого, мы огульно обругали и обесценили все ценное и однозначно достойное к продолжению: лучшие черты коллективизма, дружбы, патриотизма и веселого оптимизма… Надо перестать повторять выдумки лживых политиков о легкой жизни. Ее не было, нет и никогда не будет. Она бесценна, неисчерпаемо интересна и трудна одновременно, но никогда не будет легкой, если ты человек.

Никто в стране уже не сомневается, что предстоящие годы до конца тысячелетия будут трудными до предела, но если общество выберется из зависимости от высокой шпаны и низкой кодлы, Русь залечит свои недуги.

Уберечь бы молодых от кодлы, жвачки и куклы Барби, которая таит в образе юной гетеры заряд огромной разрушительной силы.

Н. А. Некрасов, обращаясь к народу, сказал:

Ты проснешься ль, исполненный сил, Иль судеб повинуясь закону, Все, что мог, ты уже совершил, — Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?

20 января 1994 г.

Кое-что о Родине

Думая о России, ее исторических событиях, поражаешься их грандиозности. Грандиозны ее пространства, ее становление, войны, революции, разрухи и распад, и все под знаком Максимы.

У нас все до предела контрастно. Чувство меры – не наше национальное качество. Тому много примеров.

Всем известный граф Л. Н. Толстой, барин-аристократ, непременно захотел носить крестьянскую рубаху и ходить босиком.

Талантливый бродяга А. М. Горький, начав как буревестник и либерал, закончил биографию как идеолог сыска и друг палачей-преступников.

Полуграмотная Россия дала миру великую литературу, музыку, театр, став грамотной, о них забыла. Под знаменем свободы изничтожив творческую интеллигенцию до Октябрьского периода, мы создали Союз писателей в 10 тысяч персон, которые дружно пели одну тему – классовую борьбу людей – и довели их до самоистребления. В экономике – сельскохозяйственная страна с колоссальным земельным фондом вынуждена кормиться с чужого поля. Свои поля не кормят.

Великими усилиями и жертвами созданная промышленная индустрия отказалась нам приносить пользу и стала обременительной. На паралич производства мы смотрим со спокойствием идиотов и даже шутовством. Наш быт стал тягостным и опасным. Общество упростилось до примитива: одна его половина грабит, насилует и обманывает, вторая безуспешно защищается, и этот процесс нарастает. Не избежать нам и трагического миграционного процесса русского населения из отделившихся частей государства. Он грядет, и никто не в силах его предотвратить. А сколько же было наговорено о вечной дружбе народов! Всего три человека в Беловежской Пуще не оставили от нее и пылинки.

Восемь лет назад зазвучало слово «перестройка», за ним другие крылатые слова: «свобода», «демократия», «рынок», «приватизация», «гражданское правовое общество». А как мы с ними поработали? Перестройка в планах М. Горбачева состояла в том, чтобы подкрепить диктатуру КПСС совмещением поста президента с властью генсека и соответственно всех других секретарей.

Свободу и демократию мы уже дважды утверждали автоматами, танками и пальбой из пушек.

С приватизацией, частной собственностью, рынком пока ничего не ясно. Темним и веруем. Доколе? Не знает и само правительство.

С правовым обществом поехали вспять. Из всех органов власти остался один президент и его указы, при этом бюрократические структуры стали многолюднее и заседают без перекуров дома и за рубежом.

При нашей якобы бедности мы проводим дорогие референдумы, создаем и упраздняем комиссии и комитеты, а теперь вот замыслили выборы в Думу, которые оценены в 170 миллиардов рублей.

Дай Бог, чтобы это не стало еще одной напрасной жертвой. А уверенности нет.

Упорно нам предлагают не менять коней на переправе. Это ловкий и лукавый посыл.

Необходимо сменить всех людей, стоявших у власти и причастных к возникновению кризисных условий в экономике и политике.

С Конституцией у нас также происходит много невероятного. Сам президент – ее охранитель, – нарушал ее, не считая нужным объясняться с народом.

Новую писал произвольно созданный коллектив. Может, она и не плоха для кого-то, но уж не доля большинства людей, ясно уже теперь.

Вот поэтому ее так поспешно и принуждали утвердить способом опроса избирателей, среди которых есть неграмотные бабушки и деды и масса не готовых к такому поступку избирателей. В просторечии это называется «купите кота в мешке».

Государство, созданное преступными методами, вошло в агонию распада, и это закономерно. Но люди хотят жить лучше, это их неотъемлемое право. Дворцовые перевороты – тайные и с пальбой из пушек – возможны, когда не работает закон.

Свобода и законность раздельно немыслимы. Сегодня стоящие у власти люди их не создадут. Их должны сменить новые люди.

Новые люди должны прекратить экономическое бесправие и интеллектуальное рабство, оперируя законом.

Среди нас достаточно умных и благородных граждан, но они по старой плохой традиции все время пребывают в углу с замкнутым голосом.

Народ не вправе обольщаться: сыск и цензура у нас еще здравствуют потому, что мы все трудно привыкаем к свободе и подлинному демократизму. Мешают сила привычки и дурной вкус холопов.

Ступени истории

Человечество прошло через эпохи различных идеологий – язычества, теизма, атеизма, вживается в бахаизм.

Пережило разные экономические системы от собирателя, охотника, земледельца до современных форм, неизменно развивая естественные науки, технологии и накапливая арсенал машин.

Хомосапиенс (человек разумный) теперь вправе называться хомоэлектроникумом. Он же, этот разумник, изгадил среду обитания, ресурсы жизни перевел на вооружение, создал уголовно-хулиганский быт, отвращение к труду и уходит в наркоманию, танцуя только под чужую музыку.

Между нами нет понимания, нет доверия, нет осознанной цели, идеала.

А жить хочется нормально, хорошо и уютно.

Мы находимся во времени событий, когда пошлое хамство окончательно подчинит и определит распад русской национальной культуры.

Освобожденное хамство беспощадно, и мы перед ним пока беззащитны. Оно на всех уровнях жизни, от вечерней улицы до апартаментов верховной власти, книжных издательств и редакций ТВ. Неужели нет среди нас умных, мудрых и благородных людей?

В марксизме испытания жизнью не выдержал тезис, что сознание вторично.

Марксизм – наука без души, ленинизм – стихия с хулиганской лексикой. Ни первого, ни второго мы не знаем, а большевизм – это идеологизированный тоталитаризм бандитского содержания, доведенный до высшей степени с помощью лжи, лицемерия и насилия.

Фашизм – его зеркальная проекция.

Народ в ходе истории громил, отнимал, голодал, терпел, рабски трудился, самоотверженно воевал и победил, а для чего, для кого, зачем? Он не знает.

В таком психическом состоянии общества удачно действуют худшие члены человеческого стада, не стесненные гражданскими и человеческими нормами морали.

И произошло самое худшее из возможного: по воле негласного сговора нескольких человек к ногам политических невежд рухнуло осколками огромное государство СССР (пусть дурно устроенное). Взамен мы получили политические смуты, экономическую и финансовую катастрофы, десяток комедийно суверенных президентов, пока ничем себя не проявивших, всплеск межнациональной и межрегиональной вражды, с которыми мы безуспешно боремся или, наоборот, раздуваем и расширяем.

Наиболее крупная часть бывшего Союза Россия, обвиняемая во всех бедах, по-прежнему остается для всех донором и местом, куда можно сплюнуть злобу.

Да и можно ли считать государством территорию и многочисленный народ, который за три года столько накуфарничал? Где законы не действуют, там управляют всем с помощью указов, которые народ не читает, и при этом говорят о новой демократии?

Я уважаю пост президента, но я не могу уважать человека в этой роли, позволившего себе просить ООН о присвоении стране, им представляемой, статуса переходного состояния экономики.

Для меня это звучит иначе: признайте всех нас недееспособными.

Кто недееспособен, тот должен уступить. Я убежденный эволюционист. Всякие революционные методы – это авантюризм и насилие. Их не приемлю. Предлагаю вам объединиться в общество озабоченных граждан для реализации своих патриотических чувств и способами просветительскими формировать гражданское сознание и оздоровлять нравы.

В прошлом изощренная пропаганда лицемерно отождествила мечты о коммунистическом братстве с практикой своего преступного управления, пристегнув сюда идею власти народных советов. Такой власти у нас нигде и никогда не было ни одного дня и часа. У новой президентской партии нет оснований утверждать, что Советы скомпрометировали себя. Их просто никогда не было. Это грандиозный народный обман.

Второй обман в отрицании права и чувства собственника у современного, хотя и урбанизированного человека. Пока и в обозримом будущем мы – собственники, такими хотим быть, и чувство равенства нам генетически противопоказано. Смягчение социальных конфликтов не только в воспитании людей словом, а и в изменении человеческих отношений путем законодательства и принуждения. При этом надо не забывать, что демократия – вещь не безупречная. Сумма мудрости толпы никогда не бывает больше самого мудрого из нее.

25 сентября 1994 г.

Старики плачут тихо

О чем? О разном. Их слезы, как старое выдержанное вино, должны иметь повышенную цену. Опьяненное вирусом новизны, человеческое стадо готово реформировать все. Получив в 1917 году установку на разрушение до основания, мы и основания рушили. Так и сейчас – ведь все можем порушить! В суматошном мельтешении жизни их негромкий плач теряется незамеченным. Попытки уравновешенных натур остановить этот процесс нас раздражают. Слова «консерватор» и «ретроград» по-прежнему ругательства, даже на парламентском уровне. Правнуки Митрофана Простакова, пошив себе новое платье в социалистическом ателье, полны здоровья и энергии. Тысячи депутатов-сенаторов уверенно вещают у микрофонов о том, что они хорошо знают, как сделать страну благополучной, а народ счастливым. Почему не делают, непонятно. Просят валюту. А что же в это время народ? Вы знаете сами. А вот старики тихонько плачут.

Да и как им не плакать? Ведь теперь это якобы разрешено, да к тому же они много помнят, а кое-что и знают. Они, например, хорошо знают, что Митрофан-Афоня – очень устойчивый генотип и беспощаден по натуре. Они, старики, сердечно любят свою Родину потому, что были всегда ей полезны, в тяжком труде и на брани, и не перестанут ее любить в бедах и покрытую коростой. Это их удел, судьба. Их сердца скорбят, видя землю предков, обезображенную выдумками «просвещенных» потомков. Земля – дом и место для труда – превращена в свалку и ристалище манкуртов. Разве это не повод поплакать? Тихонько скулят старички от стыда за разоренную страну. За протянутую руку за милостыней к тем, кого неистово ругали и кому так же неистово грозили. Плачут об участи своих внуков, чье достояние мы вот-вот прокутим. Плачут и скорбят о том, что мы никак не можем приучить себя бросать окурки в урну, а на стенах не писать матюги. Пуще всего, горше всего плачут о том, что приходится жить в атмосфере уголовно-воровской, блатной морали атаманов и паханов, и нет надежды на обновление. Страшно подумать, но поступающая к нам гуманитарная помощь провоцирует новую волну преступлений. Без этого мы не можем. Боже, верни нам любовь и уважение к своей Родине и возроди в нас чувство достоинства.

Дым Отечества и чета белеющих берез не только поэтические образы, это живая пульсирующая память души-сердца, и пусть она будет настроена на волну любви, вызывающую слезы сочувствия и горького сожаления. Память разума и память сердца – мера жизни. Не укорачивайте ее. Помните: обезьяна стала человеком только тогда, когда она заплакала. В пути по тропе жизни есть место всяким слезам – раскаяния и сожаления, умиления и сочувствия, радости и веселья, любви и восторга. Не застегивайте на все пуговицы свою душу и не стыдитесь слез. Это не слабость. Это другое, только человеку свойственное. Самодовольная сытость, к которой нас так упорно толкают, – от лукавого.

В судьбах моих современников было много тяжкого и несправедливого, но они умели радоваться, самозабвенно веселиться и нести груз бедности и несвободы, их ребяческая наивность делала их сильными, мы были оптимистами. Ложный, мудрый рационализм людей сегодняшних лишил их способности восприять чувствами радости жизни, и их материальные заботы превратили их в то, кто они есть.

Обращаюсь к молодежи. Не надо нас, стариков, жалеть, мы сами вас, молодых, по-доброму жалеем, но, пожалуйста, не унижайте себя бравадой неверия, беззаботности и бесчувственности, пожалуйста, дайте старикам повод думать, что вы не манкурты и мы не на горе свое и ваше вас родили! Не мешайте старикам тихонько плакать, но не оскорбляйте своих ветеранов пайком в виде цыпленка и первоочередной помывкой в городской бане. Это нехорошо.

Самое же главное: дайте нам надежду, что вы, молодые, исправите ошибки отцов и ваша жизнь станет более благополучной, чем наша. Не торопитесь судить старших и строго содержите себя. Суд совести – не выдумка идеалистов.

Вспомним Пушкина: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста».

Плач о крестьянах

Один мыслитель определил три степени невежества: ничего не знаю, знаю плохо, знаю не то, что нужно знать. Впрочем, есть и четвертая, высшая степень невежества: и знать ничего не хочу.

Благодушие, покоящееся на этой степени, прочно внедрилось в наше сознание и психику. Пока было что делить и распределять, мы этим резво занимались. Но теперь делить нечего. И уподобились мы птенцам в гнезде – кричим, раскрываем рот, уверенные, что в него нам должны что-то положить.

Кто должен?

Страна, богатства которой мы промотали?

Убедить развращенное сознание в том, что нас ждет, безнадежно. Я ограничусь попыткой поделиться своим мироощущением, попыткой посмотреть на общество в сфере земледельческого труда.

Во всей истории человечества земледелец был основой жизни. Так было, так будет. Гении социализма определили земледельцу роль ведомого. Ведомого пролетариатом. И здесь начало наших экономических бедствий. Лихо, предельно жестоко решив вопрос отношения к собственности, мы уничтожили крестьянство, как сословие, способное успешно развиваться. Упадок продуктивности компенсировали усилением ограбления, а лишив творческой свободы в труде, довели до сегодняшнего уровня, до полного развала. При этом мы успевали твердить о нашей дальновидности, мудрости и даже гуманности.

Оглянемся назад. Книга для чтения в сельских школах до 1917 года называлась «Сеятель». И представлен он, сеятель, был в образе богатыря Микулы Селяниновича. Книга была большой. В ней хватало места Никитину, Кольцову, Некрасову, Гоголю и Шевченко, Пушкину и Лермонтову, Крылову и многим другим. Но не было там места проповеди насилия и беспощадной борьбы. Никто не звал на баррикады, на разрушение старого мира до основания. Неужели современных просвещенцев не смущает, что чувство Родины мы пытаемся привить лишь с ритуала повязки красного галстука, объяснения интернационализма и международной солидарности?

И поколения людей, воспитанных по этой методе, разучились выращивать хлеб. Клянутся в любви к Родине и… не любят ее.

Любовь к Родине. Много толкований этого феномена. Мое объяснение такое: это то, почему куличок из Африки возвращается непременно на свое болото, а рыбки из океана – в свою речку.

У людей это обозначено словом «оседлость». Земледельческий труд предполагает именно оседлость, и с этим фактором связано возникновение чувства Родины. Вырастая вместе с деревьями и травами, шагая по своим тропкам, работая на своей полянке, пожне, набирая воду из своего ключика и речки в лесу, крестьянин с любовью и ревностью относился к природе.

Обратите внимание на название мест, где люди постоянно жили и работали: Бурино болотце, Гаврильцево, Бояркино, Голышково, Беседа, Крутенький ложок, Рукавичинка (речка) и т. д.

Я не идеализирую крестьянский быт прошлого, – много в нем недоставало. Но было много основополагающего для развития, чего нет в современном сельском хозяйстве.

Издавна и до 1928 года крестьянина ограничивал только налоговый закон. В остальном он был свободен. Чувство хозяина рано подымало его ото сна, но оно же и утешало полным гумном, добротным овином и хорошим конем. В заботах об улучшении поля, сенокоса его не пугала усталость – он боялся не успеть вовремя. Это и было смыслом жизни. Он сам себе задавал сроки в работе. А праздники, ярмарки и гулянья были возвышены традициями или верой в Бога. Прочные семейные связи были кодексом морали и нравов. Личный престиж оценивался трудолюбием, сметкой, аккуратностью и славой мастерового. Взаимодействуя с природой вместе с детьми, родители без труда передавали им свой опыт.

Но вот наступил 1928 год. Год «большого перелома». Трагичность его не в том, что Сталин захватил престол, а в том, что он изменил форму собственности и отношений в сельском хозяйстве.

Революционный, насильственный темп перехода к иным формам земледелия изменил не только технологию, но и самого крестьянина. Превратил в крепостного, у которого второй раз отобрали Юрьев день, а взамен вручили акт на бессрочное пользование землей, из сеятеля превратили его в равнодушного поденщика. Никакие вожаки из пролетариев, десятитысячники и прочие «пророки» не улучшали, а разрушали крестьянский быт.

Необходимо для нашего спасения найти и уговорить оставшихся крестьян взять землю, стать полноправными хозяевами ее и своих трудов на ней, без лукавых законов, по чести. Такой хозяин никому на своем поле не позволит выращивать телеграфные столбы, устраивать дороги, осушать и орошать без надобности болота, жечь солому и стерню при голодной скотине, отравлять землю удобрениями.

Почему же этого не происходит? Да потому, что существующий порядок кому-то необходим. Кому? Да всем, кто отбирает, заготовляет, возит, сортирует, оценивает, чудовищно нагло ворует и в ус не дует. Представим на минуту, что сельский производитель продукта сам решает проблему реализации своего товара. Для народа это благо, а для него – кошмарный сон.

Наши беды в экономике земледелия – логический результат практики.

Удивляет упорное желание оправдать и отстоять эту практику. Мы все еще продолжаем следовать догмам учения, которое повелевает «вести и пасти» крестьянина любыми методами.

Пример этому – бурное законотворчество по аграрной политике в законодательных и идеологических органах, рождающих в последние годы лукавые и мертвые законы.

Оценивая аграрную политику нашей страны с 1917 года по сегодняшний день, можно с полным основанием утверждать: семьдесят три года мы живем с установкой на разрушение земледелия.

Возникает вопрос: кто это выдержит? Крестьянин не выдержал и исчез, реформатор здравствует.

Живы еще старички и старушки, своим тяжелым трудом в послевоенное время кормившие нас своим хлебом, молочком и мясом. Низко вам кланяюсь и с грустью вспоминаю ваши запустевшие деревеньки и поля, ваш нелегкий уклад жизни.

Лучшую часть крестьянства в начале тридцатых годов извели мы, следуя «скрижалям» классовой теории кулачества. В земледелии мы имеем теперь не крестьянина, а определенного системой социализма некого «трудящегося».

Все вроде бы по теории, только не может он создать в стране желаемого изобилия. Система социальных отношений не позволяет решить эту задачу.

Мы замордовали земледельца реформами. Вспомните: сколько их было? Химизация, мелиорация, орошение и осушение, комплексы в животноводстве.

Теория «неперспективных сел, укрупнения» окончательно разрушила аграрный сектор экономики страны. Последовавшие затем внедрения идеи «подсобных хозяйств» в промышленность, набеги городского люда в село за своей соткой земли и собственным огурцом – из той же серии административных безумств людей, любящих глаголы: запрещай, не пущай, коси, гони, паси, веди, дели, руководи. Настоящие земледельцы-профессионалы (не политики) уже знают, что это за процессы и каковы их последствия.

Когда обанкротившийся в своих революционных преобразованиях пролетарий-гегемон внедряется в чуждую ему среду, он справедливо оценивается как налетчик и узурпатор.

Вот так легкомысленно создаем мы еще один повод для гражданских раздоров, несправедливости в отношении к людям деревни.

Позднее всех это поймут опять же лица, облеченные властью и руководящими функциями. Это они на пороге голода не позволяют работать на брошенной и осиротевшей земле.

Нигде в мире не созывается столько собраний, совещаний, съездов и конференций, решающих «поднять, улучшить, оздоровить, наладить, увеличить, создать изобилие».

И невдомек нам, что там заседают непосредственные разрушители сельского производства и жизни в деревне.

Стоило бы им задать вопрос: «А как вы, товарищи хорошие, относитесь к хлебу, молоку и мясу? Вы-то тут при чем?»

Аграрные производства зависят от увеличения ресурса плодородия и количества сельхозугодий, продуктивности скота, эффективности селекционной работы и, конечно, от добросовестного труда. Только на кого?

В нашей системе взглядов и отношений, где нет места феномену «хозяина», все рабы (и директор, председатель хозяйства – тоже).

Вот почему всюду халтурят: в поле, на лугу, пруду и реке, на зернохранилищах и складах, в животноводстве и мастерских, на транспортных работах и в правлениях. Эта халтурная работа наносит невосполнимый вред основе основ – сельхозугодиям.

Как избежать этого? Есть один путь – ликвидировать рабство и сделать всех хозяевами. Ибо, чем успешнее осуществляем мы учение о коммунизме и боремся с частной собственностью, тем хуже живем.

«Поставьте памятник деревне…»[16]

Я русский северный мужик с крестьянской кровью. Мне 92 года. Родился до Октябрьской революции. Конечно, я не всегда в своей жизни был равным уровню судьбы, но будьте снисходительны.

Что нам делать?

1. Защитить оставшиеся людские добродетели в человецах.

2. Быть русскими без высокомерия, а с достоинством.

3. Понять, что было в последнее столетие в России.

4. Что есть Российская Федерация сегодня – чья она, какие у неё возможности?

Главное: наш выбор пути – с кем и куда?

Российская Федерация сегодня представлена государевыми людьми, готовыми служить ей преданно, без корысти и чванства, профессионально и по воле своего народа. Такого никогда не было. Доверие и понимание между властью и народом только и надо, чтобы достигнуть больших свершений.

В стране, где общественная мораль и нравы разрушены, где полное бесчестие стало модой, признаком ума и деловитости, на пике разрушения устоев жизни появились люди, политики и граждане иного качества, иного мировоззрения, со скорбящей душой человеколюбов, устроителей жизни, с просветленным опытом, знаниями, умом. Это воспринимается как чудо, но они есть. Если мы им не поверим, тем хуже станет всем. А помочь в благоустройстве жизни хочется даже в 90-летнем возрасте.

Без убеждений в человеке нет творческой энергии, посыла – иди и делай. Убеждения появляются, когда очевидное четко отделено от сомнений (я пытаюсь обозначить свое видение программы и тактику в отношениях «народ – власть»).

Пока мы не возродим сословие земледельцев, крестьян, с неотчуждаемым правом хозяина, Россия не станет богатой, сытой и уважаемой страной. Власть, не оценившая своих лучших людей, своих героев, уважительно и преданно относящихся к вспаханному полю, колосящейся ниве, таких, как Терентий Семенович Мальцев, чужда народу и порой преступна.

Мы, россияне, изначально земледельческий, земляной народ. В этом наше богатство, оригинальность, счастливое продолжение. Народ и земля – наше всё.

Энергетика жизни в массе земли и солнца, и нигде больше. Агротехнологии – главный, основополагающий род занятий людей.

Эту банальную очевидность мы потеряли, вытряхнули из разума, заместили менее значимыми или вовсе предрассудочными идеями бытия.

Производитель ресурсов питания, земледелец, на Руси с XVII века – самый униженный, бесправный, ограбленный член общества. Особенно ужасно, бесчеловечно – в период с 1928 года до наших дней.

Наши агрокультура и наука уничтожены вместе с Н. И. Вавиловым, Н. П. Дубининым, А. В. Чаяновым и другими подвижниками. Даже в архитектуре и внутреннем обустройстве домов за 200 лет в деревне ничего не изменилось.

Все такое же неудобье и нищенство. Разница лишь в том, что она опустела. Так чьи же задумки мы так безропотно исполняли? Ответьте! Главную функцию земледельца – кормить людей – политики превратили в инструмент влияния, искусно применяя методы «обезземеливания» российских крестьян, отчуждая от земли многими разнообразными способами.

Эта тема – для Академии наук, Академии сельскохозяйственных наук и высших органов государственной власти. Если она не станет главной политической программой государства, мы будем переживать выдающуюся нелепость: нищенство при огромных земельных природных ресурсах, усиление урбанизации условий жизни, «асфальтовое» сознание и тип поведения людей. Понизятся интеллект и нравы. А затем? Вынуждены будем возродить карточную систему. Затем потребуем дисциплину без свободы – тиранию…

Чтобы этого не произошло, впервые на Руси поспешите без промедления создать культ крестьянина-земледельца, хвалу и комфорт его дому, организуйте в поле и огороде благодарный, с высокой технологией труд. Для этого потребуется мизер финансов и много прав, уважения и возвышения статуса и истинного признания значимости труда.

После опустошительной Гражданской войны, в период с 1923 до 1929 года, при правительстве Алексея Ивановича Рыкова, при НЭПе (новой экономической политике) российские крестьяне надежно и быстро обеспечили голодающий народ продуктами питания, оказавшись на миг свободными в своем труде. Это «миг» не следует забывать.

Мировой, международный, местный, традиционный порядок разделения труда обусловлен климатическими, географическими, сырьевыми, культурно-историческими и другими факторами, но есть еще и фактор логики, науки. Российская Федерация простирается на 10 часовых поясов и столько же климатических, а мы едим кур из Бразилии, огурцы и помидоры из Европы, а яблоки из Марокко. О какой государственной безопасности гутарят порой политики, понять трудно.

Мы заняты нынче обновлением политической и государственной власти в стране в условиях относительной стабильности. Это благоприятное время прочувствовать покаянную праведность к состоянию российских крестьян и справедливые слова скорбящего поэта:

Поставьте памятник деревне На Красной площади в Москве…

29 декабря 2007 г.

Мечты и установки

«Нам не дано понять, как наше слово отзовется», вот мы и размышляем, и мечтаем, что и почему и как. Громоздим свои мысли и сомнения, но бываем и категоричны, и упрямы. Создали науку политику и мечтаем «по-научному».

Мечтают в одиночестве, вдвоем, в малой и людной группе и большой политической организацией. Содержание мечты предлагается в больших теоретических статьях, программах и уставах, проектах законов, броских лозунгах, плакатах и митингах…

Так было, есть и будет продолжаться…

Реальная жизнь из множества предложенных программ будет осуществлять всего несколько, с одной объединяющей целью – улучшить условия жизни.

Но нет в мире страхового агентства от ошибок, а политика и мечты – сестры.

Пропагандистские программы и лозунги политических партий – порой дословные копии с оригинала одной из них, но и они всего лишь мечты, несдержанные порывы устроить бедлам негодных методов в борьбе за власть, и чаще за финансы.

И всегда в стиле непримиримой борьбы, а не методами сотрудничества.

Кулаки чешутся у тех, кто не умеет или не хочет хорошо работать.

Ему важна победа, а не результат.

Легкомыслие в борьбе за власть дорого оплачивает народ много лет потом.

Мой не короткий опыт жизни позволил принять и мне оценку и отношение к событиям нашего времени.

«Жалкая тошнота по стороне чужой», чужие мысли, вкусы, образцы поведения, наукообразное копирование в экономике, в морали и этике – путь в людскую помойку.

Мы еще самодостаточны и, сознав это, сохранимся, но сознав.

В людских противоборствах овладеть сознанием стало главной целью, главным средством ее достичь, ложь и обман, а то и насилие и подкуп.

Всегда и теперь главная политическая возня, создание экономического комфорта для народа.

Мы это решили как самоубийцы. Ликвидируем земледелие, крестьянство и его культуру и покупаем продукты у кого угодно и не производим у себя.

Возродите земледелие, признайте, наконец, впервые за всю историю крестьянской Руси земледельца человеком, гражданином, свободным хозяином, и он нас накормит. Пока щедроты свои мы дарим инородцам.

И беда не только в экономической нелепости покупать объедки с чужого стола. Мы – Русь, теряем свое лицо государства, народа, уважение и самоуважение.

Убывание Руси становится неотвратимым процессом. Образ сеятеля – кормильца на Руси «по воле злого рока» никогда не уважался.

Была и есть в государстве академия сельскохозяйственных наук, вековой неудачник в науках и плодовитая в жанре драм и трагедий. Она по-прежнему бесплодная параличка.

Слово символ «крестьянин» – крест несущий – она не поняла и не защитила.

В 1929 году мы нарекли его «колхозник», что по науке о языке образцовая, классическая дразнилка, а по факту жизни стало глумливой насмешкой.

Это собрание «ученых» аграриев смутно уловило связь композиторов музыки с удоями молока, но, проектируя и строя скотные дворы, они не додумались обязательным элементом включить душевые комнаты для работающих и другие удобства.

Это породило еще одну, трагическую, неожиданную дальнюю связь событий.

Юные колхозные девицы со средним образованием сделали выбор: покинуть село обязательно и навсегда.

Для них это нередко личная беда и трудности, для страны – позор трагедии.

Вечерами бойкие тележурналисты с подробностями покажут нам события на панели и не многие из нас поймут, сколь несчастны девицы, закрывающие красивые свои лица от камеры.

Для разбитой жизни нет клея…

…Хочу найти ответ: кто на Руси проклял земледельцев и лишил благ жизни?

И во времена царствования дома Романовых плохо берегли народ, а с 1930 года сельское население, полностью бесправное, было безжалостно обременено поборами господствовавшей власти.

И крестьянин – крест несущий – исчез как сословие, как экономический, культурный и духовный сектор государства.

Его и в парламенте нашем никто не представляет.

В 1917 году мы признали идею гегемонии пролетариата. Гегемоном бутафорным он был, но кормильцем не мог стать. Не надо штопать изношенные идеи, надо понять современное духовное сознание мира людей.

Человеколюбие убывает, но, если в глобальном пространстве мы недостаточно успешны, давайте своим умом, своими изысками и мерами благоустраивать свой Дом, Родину.

Всем есть куда приложить добрую энергию «ума и сердца», но добрую.

Очень богатые и даже успешные воры тоже плачут, не завидуйте им, но и слез им не утирайте.

Не все человек располагает по желанию, но возможен ограниченный выбор – как себя вести и что делать. За решением наступают следствия, и так всегда.

12 февраля 2009 г.

Что имеем?

В последние десятилетия ХХ века силы зла стали преобладать всюду.

Авантюризм, произвол, предательство, воровство при нашем равнодушии к происходящему сделали жизнь народа жестокой, неуютной и несправедливой.

Понятия «честь», «стыд», «патриотизм» стали признаком недоразвитости и тупости.

Мы продолжаем деградировать с ускорением, угрожающим катастрофой общегосударственной, всенародной. У нас есть все ресурсы для прогресса, возрождения величия Родины и качества жизни, но не хватает мужества и политической воли.

Лукавством и страхом привитая народу привычка доверять людям у власти, не контролировать их действия и планы дала им безотчетность и вседозволенность. Силы разрушения и хаоса не встречают организованного сопротивления.

Экономическое рабство личности парализовало волю людей к действию, и государство и народы оказались в обстановке, когда законы подавила энергия обмана, подлогов, грубости, силы и сатанинства.

Инертность, равнодушное ожидание чуда изменения постылых порядков обрели устойчивую форму. Словосочетание «демократия» в нашей практике стало синонимом произвола и утратило свой истинный смысл.

Пора осознать, все мы причастны к происходящему.

Бесспорно, что мы предали далеких своих предков, в брани с недругами собиравших и защищавших Русь, мы позволяем разворовывать, расточать богатство Отечества, в тяжелом труде накопленное отцами и дедами, мы отрекаемся от своей культуры без тени сожаления. Всего этого мало. Мы уже предали своих детей, оставляя им в наследство наши международные долги, зависимость от чужой и зло направленной экспансии маскультуры насилия, разврата и потребительства. Это самый разрушительный прием, а мы и не думаем ему воспрепятствовать.

Наша ориентация на Запад преступна и губительна.

Шоковая терапия в экономике – обман для народов и самих ее авторов. В ее основе лежит вера в чудо вульгарной свободы предпринимательства и рыночной самоорганизации экономических отношений.

Это не что иное, как надежда на авось, утопия.

Прохиндеи, шпана, злодеи и шкуродеры без совести будут всегда и в рыночной, и в социалистической системах, и сдерживающие меры необходимы. Глашатаи абстрактной свободы часто обыкновенные жулики наперсточники или лодыри и неумехи, а иногда и функционеры враждебных сил.

Ведь положение, когда все должны всем, парализовавшее всю экономику и разрушившее производство, кем-то было инициировано и проведено?

Неэффективная социалистическая экономика вместо неторопливого реформирования подвергалась дележу в революционном режиме, при котором возможно мошенничество в любом количестве.

В любой стране предложенные капиталистические рыночные отношения одними принимались с некоторой завышенной идеализацией, другими – с рефлексивным неприятием.

Скорость событий опережала их осознание, и народ до сих пор не определил свою позицию, а политики не сильно с этим считались. Азарт дележа, богатств и власти неизбежно затмит разум и испортит мораль, что и случилось.

Вместо воспроизводства мы делили и делим. Спекуляция стала сущностью нашего морального самостояния, нашим предпринимательским идеалом, что и приводит к диктатуре криминальных личностей и радует всех наших недоброжелателей и псевдодрузей. Мы сильно обожглись на свободе и суверенитетах, и нам не следует быть беспечными, вступая в рыночные и частнособственнические имущественные отношения. Для облегчения самочувствия можно посетовать на судьбу, что нам не везло с вождями и лидерами, но это не оправдание.

Всякое правительство достойно своего народа.

2 февраля 1995 г.

Непростое время

Пытаясь объяснить происходящее, наука нередко дает противоречивые оценки одним и тем же событиям. Но это не значит, что она бессильна.

Закон перехода количества в качество – бесспорный успех философии.

Трудность познания в том, что мы плохо владеем научной методологией. Русская смута перед третьим тысячелетием – очень непростое время для науки и политиков.

Оказалось, что свобода и демократия, идеалы прошлого времени – вовсе неоднозначное благо, и с их помощью можно решить все. Пока мы все запутали. Жизнь не стала лучше, и мы не знаем, как себя вести.

Ясно одно: политики судорожно, не заботясь о научной логике и морали, будут бороться за голоса избирателей, и никто не уверен, что интересы победившей партии совпадут с интересами народа. Этого не может быть уже потому, что они не выражены достаточно понятно.

Одни не хотят, чтобы их поняли, другие не имеют возможности объясниться.

Под большой политический гвалт мы не уразумели, что те же самые люди, революционеры, загонявшие нас в коммуну, теперь так глумливо и активно разрушают учение своих вождей.

Есть основание предположить, что обе эти акции запрограммированы на их бесовской кухне.

Мировая политика никогда не забывала о нашей стране. Нам же не следует свои проблемы решать по их командам и советам, потому что не без их помощи мы в мирное время разрушили страну и явно вымираем.

Если российский патриотизм не окажет достаточного влияния на события, наша страна будет растерзана с особой беспощадностью и навсегда. Чтобы этого не случилось, к власти должны прийти патриоты, а не космополиты-интернационалы.

Есть утвердившийся наглядный факт: процветают только те страны, народы которых любят свою Родину.

2 ноября 1997 г.

Промолчать нет сил!

…О, громкая держава!..

Скажи мне, что такое слава?

А. С. Пушкин

Неумолимое время приглашает, определяет уход в мир иной, где нет земных печалей.

Уходят последние, уже немногочисленные ровесники великого переворота в жизни в 1917 году, чьи биографии – непрерывная череда больших, иногда страшно тяжёлых событий в судьбах страны и людей. Не будет ошибкой назвать это поколение борцами, творцами, романтиками, героями и мучениками.

Приходящим им на смену потомкам легко считать их ошибки, и они в мелкой суете совсем забыли, чем им обязаны. А следовало бы просчитать и их многотерпение, и невознаграждённый труд. Они были громадны.

Хамское беспамятство позволяет теперь ложить этих героических предков в очень дурно сколоченные гробы из неостроганных досок стоимостью 98 тыс. рублей и предлагать другие ритуальные похоронные услуги, оплатить которые невозможно, не ограбив банк или богатого мошенника.

Лучший бизнес в российском государстве делается здесь и ещё… на нужниках.

Усыпите вашу совесть – и успех обеспечен.

Даже посетить туалет или умереть у нас в Отечестве стало малодоступной роскошью.

Туристам надо знать: если они хотят узнать всё о стране и её народе, достаточно посетить кладбища и общественные нужники.

Вождям и лидерам народов надо знать, что эти два института быта – аттестация страны.

Для потерявших стыд и разум не надо знать ничего.

4 июля 1995 г.

Пособие к уроку истории

В годину бурь и тяжкого раздора,

В лихие дни глухого забытья,

Ты мне одна и вера, и опора,

Земля неотторжимая моя.

В. Коротаев

Предлагать себя в собеседники – не свидетельство скромного характера, но на склоне жизни болтливость увеличивается, это тоже правда. Не торопитесь осуждать поступки стариков. Они достаточно строги к себе, а трудный опыт их жизни никому не бесполезен.

Начало жизни для всех уравнено неведением, а вся она подобна книге в крепком переплёте: ни одной страницы выбросить невозможно, а отвечать приходится за всё. Итожа и оценивая пережитое, не раз испытаешь стыд за содеянное, горестное сожаление о неисполненном, заблуждения эгоизма, удары судьбы и редкие радости бытия. А если ты рождён жизнелюбом, познаешь и сладкие слёзы радости.

Жизнь – страдание с редкими радостями. Живите! Живите со строгой ответственностью за свою биографию. Без исполнения нами гражданского, патриотического долга в наш трагический период России не выжить.

Могильщики всего русского соблюдают приём: «чтобы поверили обману, будь предельно бесстыжим». Они в своих планах всюду преуспевают. А вы не паникуйте, познавайте их политтехнологию и оставайтесь кем вас русская мама родила – русским сыном, а не … сыном. У России есть ещё возможность преодолеть кризис жизнеустройства и продолжить свою историю с благополучием и достоинством, но это надо делать, а не ждать. Только нация, осознавшая своё нравственное нездоровье, способна улучшить качество жизни.

Осознание роли и назначения – процесс трудный и медленный. В начавшееся 20 лет назад осмысление русской политической истории в который уже раз опять вмешались инородцы, и всё пошло по их сценарию. С 1911 года, с гибелью П. А. Столыпина, русские национальные интересы никак не могли стать приоритетными до сего часа. В 1990 году нас задурили побрякушками «либерального капитализма» и попутно обобрали. Возражающих нарекли неофашистами.

Очередной акт российской политической драмы закончен. Что дальше? Дальше – решающий экзамен народной любви к своему Отечеству, Родине. От степени нашей испорченности зависят её и наши судьбы.

Три инстинкта определяют и выстраивают поведение личности: насыщения, размножения и самосохранения, а с душой, с Богом мы ещё не определились, как сотрудничать. Строй наших мыслей зависит от телешоу, о чём даже говорить претит, а жизнь человеческая трагически коротка для познания и добра. Не обесценивайте её.

Кто мы, русские, какие мы, что с нами происходило в ХХ веке – не осознано нами. Самая молодая европейская восточно-славянская народность, единая с Украиной и Белоруссией, спасшая детей Сиона от полного уничтожения в 1940-е годы, стала нежелательной для сионистской Америки – США.

И тут началась новая политика: России не быть! И она проводится энергично. Кем, почему, зачем – нам без промедления следует осмыслить. Не опоздать бы.

История России с 1914 года заполнена событиями, истреблявшими народонаселение в огромном количестве не только в периоды войн, но и в мирное время. Большевистская классовая теория переустройства, родившаяся в умах не земледельческого народа вне России, осуществлялась к тому же вождями-атеистами, что не уменьшало её жестокости.

Русский народ, возникший и возмужавший на земледелии, стремительно стал люмпенизоваться.

Согнанный принудительными мерами с обжитых полей в другие условия жизни, рабочего по найму, он нелегко привыкал к ним и менялся, но и в этих переменах обнаружил свои творческие таланты, терпение и жертвенность, овладел знаниями, создал индустриальное государство, победил в жестокой войне и вышел на простор независимого развития.

Осанна! Осанна российскому народу!

Но случилось совсем иное. Послевоенное руководство страной было крайне неэффективно, порой бездарно и порочно.

Репрессивный труд не мог обеспечить мировой темп развития в аграрном секторе, в гражданском строительстве, и мы запели гимн берёзовому соку, опять ничего не меняя в политике и руководстве.

Весь народ, все его группы и сословия утратили веру, энтузиазм и впали в апатию отрешённости.

К 1985 году активизировались воры. Сначала крупные, государственные, а за ними всех мастей и разрядов. И пошла жизнь-потеха, да такая, что средства массовой информации не успевают за 24 часа всего рассказать…

Так какие же мы, русские? Кто мы? Лодыри, пьяницы, рабы, анархисты, дегенераты, быдло или ещё какие-то? А может, мы беспечный народ, без страха гибнущий от наркоты, преступности и слабоумия?

Давайте подумаем вместе.

27 июля 2005 г.

Что же мы сделали со своей страной?

Говорить с задурённой толпой – занятие бесполезное, иногда опасное, но молчать нет сил. Процедуры, технологии овладения сознанием отлажены с высокой надёжностью.

Политические цели предлагаются на уровне абстрактных лозунгов, а не социальной науки. Туман от демократической пыли повредил разум.

Мы уже считаем, что наше благосостояние прямо зависит от числа политических партий и групп, орущих на политических подмостках.

Там, где не удаётся абсурд выдать за хороший товар, применяется подмена. Образ свободы (он у всех разный), никем ещё в этом мире не описанный, к счастью людей, уравновешивается здравым смыслом обывателя. Он здесь полноправный жрец, толкователь истины.

Здоровый обыватель, он же гражданин, оценивает государственное устройство из человеческого права и долга: реализовать собственную личность, исполнить роль отца, матери, воспитать хороших детей, создать семейную экономику, быть здоровым и добрым.

Чтобы это произошло, его труд должен достаточно оплачиваться.

Таких условий у нас нет.

Есть другие.

Когда я вижу цену билетов в кино, на оперный спектакль в ретро-оригинале, на музыкальный концерт, цены на обязательный набор книг и журналов для серьёзно образованного человека, я грустно сознаю, что мои дети и внуки ничего этого не увидят, не прочитают и не узнают.

Доходная часть бюджета средней семьи очень недостаточна, чтобы сохранять уровень образования, здоровья, предприимчивости и хорошего самочувствия. Самое пагубное в нашем моральном нездоровье – дух индивидуализма и потребительства, бесстыдное притворство, лицемерие и пошлость.

Наши трудности рождают вопросы и даже предположения, а главный вопрос и событие – что же мы сделали со своей страной? – народ ещё не услышал, не понял.

Для политкомедиантов и русофобов это хорошо, для нас плохо.

Народ, который знаком с капиталистической и социалистической системами жизни, должен в новой методике познания дать оценку их достоинств и пороков в контексте историческом, важнее, в этическом.

Для русского народа чувство чести, справедливости, братских общинных отношений, народность, державность, христианство ещё не утрачены – и он предпочтение отдаёт социальному обществу.

Он непременно будет мечтать о так никогда и не состоявшейся советской общинной власти – не бутафорной, а ответственной, строгой и доброй.

Наступит ли пора таких свершений?

Но мечтать никому не запретишь.

2000-е

Свобода – универсальный инструмент

Свобода – это безответственность. Безответственность делает человека худшим из всех зверей и животных. Но свобода привлекательна. Она – напиток сатаны, и в то же время условие для развития.

Человеческие сообщества всегда выбирают, как жить. При деспотии, анархии, демократии и охлократии.

Чтобы выбрать оптимальный уровень, сколько нужно свободы и сколько дисциплины, люди создают и применяют юридические законы. От их качества прямо зависит качество жизни.

Цивилизация – ограничение. Самоограничение – неоспоримый признак интеллигентности и благородства.

У нас это зовется совестью. Она от природы, от неба. Совесть – это абсолют, нравственный закон, инстинкт, ненавистный всем материалистам, насильникам. Она, совесть, всегда нуждается в защите законами. Три недуга уживаются в психологии россов: холопство, вольница и лень. Емеля с щукой, Стенька Разин и Илюша Обломов. Наша духовность нынче вся в слове «авось». Мы ждем. И дождались. Мы уже не народ, тем более не русский, и даже не советская общность, а электорат. Электорат?! Политические теории часто создавались не по логике естества и опыта, а из сумасбродного эгоизма.

Политические уроды, якобы добродетельные вожди, всегда будут жадно бороться за власть.

Патологическая физиология, отечные мозги, криминальная мораль, социально-нелепая биография (вечный парторг), отсутствие профессии, невежество, прикрытое чином, – вот портрет многих политиков и вождей.

Героями нашего времени стали «техасские парни» и «чикагские мальчики», компрадоры, люди без всяких ограничений.

Цинизм для них – высшая доблесть. Их может охладить только сила закона. Через печать, экран телевизора в нашу жизнь, в наши дома и семьи входят все мерзавцы мира, чтобы формировать наш «короткий ум».

Чтобы оскопить наши души и осквернить нашу человеческую культуру.

Что происходит в мире?

Славян расчленили. Теперь их стравливают. Это еще не осознанная грандиозная мировая драма. Есть о чем поразмышлять… «Мы чье, дурачье?» – спрашивает Михаил Задорнов. «Чужой дурак – посмешище, свой – несчастье», – отвечает А. Солженицын. «Глупость – не отсутствие ума, а такой ум», – утверждает А. Лебедь. Умные всегда раздражают посредственность.

Так кто же мы?

Хорошо ли, когда нам не больно и не страшно?

Наперечет сердца благие,

Которым Родина свята.

Бог помочь им! А остальные?

Их цель мелка, их жизнь пуста.

Одни – стяжатели и воры,

Другие – сладкие певцы,

А третьи… третьи – мудрецы:

Их назначенье – разговоры.

Н. А. Некрасов

Мне страшно, потому и пишу, и говорю.

Началом истории человека разумного следует считать библейский диалог Бога и человека о плодах древа познания. И было три слова: Бог, человек, жизнь.

И все есть тайна великая на все времена.

Девятнадцатый век – век интеллектуального развития – дал нам основание говорить: много будешь знать – скоро состаришься. Но мы все же зовем его серебряным веком.

Двадцатый век – век индустриальной цивилизации.

Двадцать первый век уже нарекли веком информатики – накопления знаний.

Я считаю, что в идеологических бунтах глобального пространства партия «золотого тельца» победит идеологов христианского гуманизма, а других идеологий нет на пространстве европейской культуры.

Двадцать первый век – век грандиозных афер и обманов, зомбирования и лицемерия.

Он не будет тихим, благополучным для всех землян. Урбанизация быта будет уменьшать непосредственные контакты человек – природа, что вызовет изменение психотипа в направлении стадного сознания. Политические системы не смогут обеспечивать нормальный прогресс еще и потому, что в избрании лидеров обществ присутствует фактор случайности.

Это возможно всюду.

Надеяться на гармонизацию межнациональных отношений в наступившем веке нет оснований. Противоборства усилятся.

Человек, член общества, беззащитен от информации.

Все информативные системы (в т. ч. школы) заняты теперь событиями негативного свойства из области пороков среды и самого человека.

Технический инструментарий обучения и общения, телефон, радио, ТВ и другие аудиовизуальные средства значительно регламентируют наше поведение. Мы все реже подходим к книжным шкафам и полкам, где символами письма зафиксирована вся человеческая культура и в т. ч. в ее высшем проявлении – в искусствах.

Наши нравственные чувства недоразвиты, порой отсутствуют совсем. Да и как им возникнуть, если нам ежеминутно, всюду, неотступно предлагают что-то съесть, выпить, надеть, куда-то поехать, купить, главное – купить неистребимую коку, жвачку, пасту, кетчуп, кальве, баунти и прокладку с крылышками. Когда с самого раннего детства люди смотрят мультики, в образах которых трудно предположить человечка, зверика, растение или понять мотивы их поведения.

А мы удивляемся, почему так много недоразвитых детей. А их и не развивают, а отупляют.

Они нормальны на уровне сюжетного содержания компьютерной графики стиля кодла и привыкли к тому, что видят. Семнадцатилетний автор «Руслана и Людмилы» начал свою сказку-поэму вдохновенным посвящением:

Для вас – души моей царицы, Красавицы, для вас одних, Времен минувших небылице Я посвящаю этот стих.

Мы предлагаем своим детям войти в жизнь борцом за престиж и капитал без сентиментальных помех, «во что бы то ни стало» и делаем им вредную подсказку.

Поэтому и страшно, что непрестанная иллюстрация людских пороков имеет обратный эффект привыкания – притупляет чувство вины, отвращения и протеста.

Ведь только привычкой можно объяснить нашу терпимость к изуверствам, когда большие города вымораживаются, оставляются без света, хлеба и воды, и никто не покаялся и не ушел от власти, не застрелился.

Мы уже хорошо корешуем с дегенератами и кретинами, снимающими провода и кабели, останавливающими производства мелочным воровством.

Проблемы экономические приобретают по известному закону иное качество. Они стали проблемой чести и долга для всех нас на весь XXI век.

Количество перешло в качество.

Русь, останови свое умирание!

Небу угодно было вывести меня, крестьянского мальчика, в жизнь под знаком лермонтовского «Белого паруса», без наставников и опеки. Жизнь длиною в 90 лет прошла по «кочкам и ухабам», была насыщена событиями, нелегкими переживаниями. В такую пору очень жаль усыхающей памяти, увядающего рассудка и воображения. Прибавьте сюда физические ограничения – и мой портрет готов. Хорошо уж то, что есть потребность выговориться.

Когда длинная линия жизни больше графика одного поколения, возникает много интересных, порой сложных ситуаций. Становишься свидетелем любопытных перемен, метаморфоз и катаклизмов. Теперь есть возможность говорить без страха о многом, если есть слушающие. Выйдя из каторжного узилища в пятидесятые годы, я сделал попытку в жанре социально-психологической драмы изобразить быт и переживания той поры, но тот текст много позднее я без сожаления уничтожил. В нем было много гнева, благородной наивности, крикливости. У меня не было склонности к усидчивому литературному труду. Прошло полстолетия. Очень изменилась жизнь государства, а с ним и жизнь народа.

Писательского мастерства во мне не прибавилось.

Прибавилось информации, опыта и гнева на неустроенность и порочность жизни, и опять я пробую писать. В моих критических и пессимистических текстах были упования и надежды на то, что мы умнеем и мудреем. Но умнеют единицы из тысяч, а одновременно с этим идет интенсивное оболванивание молодежи идеологией потребительства, иждивенчества. Уровень образования молодежи сильно понизился. Социология (обществознание) как наука у нас не организована, не востребована. Она не стала знанием. В ней полно авантюрных теорий и приглашений от политиков и мало от самой науки. Это создает условия для внедрения деструктивных, вредных идей в наши государственные программы, в экономику, идеологию и нравы. Так называемые «войны малой интенсивности», то есть технология внедрения со стороны, имеют тщательно подготовленные методики, средства и системы, которые работают интенсивно и без остановок. Игра телевидения в дураки нас уже не оскорбляет. Мы спокойно смотрим сцены работорговли девушками и детьми. Многие программы телевидения адресованы дебильному зрителю. Российское беспечное благодушие этого не понимает. Тот народ, который я вижу, не способен возродиться, ему этого не позволят. Зачем же я пишу этот зловещий прогноз?

Я не знаю. Но я не могу молчать.

Признаков нашего слабоумия национально-государственного уровня все больше и они все страшнее. Первый – потеря стыда. За ним следует длинный ряд не менее грозных и очевидных признаков: поруганная и оскверненная природа. Расточительство ее благ стало необратимым. Парализованные правозащитная и судебная системы беспомощны в борьбе с казнокрадством и преступлениями. Но как только кто-либо позволит заговорить о дисциплине и законности, без промедления возникает страшный гвалт и визг псевдолибералов о реставрации диктатуры и тирании власти.

И это тоже признак нашего слабоумия.

Современный цивилизованный человек – это прежде всего гражданин. Это категория больше нравственная, чем юридическая. Гражданин – господарь, хозяин, глава семьи и дома и член общества. И как только он перестает им быть, он неизбежно начинает проявлять инстинкты иждивенчества и паразитизма и готов быть рабом чужой воли. Российский разум! Поставь перед собой человека, какой он есть, – страдающего и грешного. Пожалей и, если можешь, полюби – и все станет проще и лучше. Русь! Останови свое умирание. Спасайся, но сама.

Часть III Докуки деда Мазая

Письмо юным

Мои юные друзья! Вы вступаете в пору зрелости, труда, испытаний и забот. Вы будете делать свою биографию. Ваша жизнь может быть большой и содержательной, или мелочной, скучной, или, того хуже, вредной и неприятной для других.

Помните: нравственная наука есть самая главная наука, но ей плохо учат.

Есть два способа жить: созидая, помогая и любя – или присваивая чужие результаты и унижая людей.

Жизнь – сумма пережитого, а не годы.

Есть три метода познания мира: науки, искусства, религия (вера).

Чаще спрашивайте себя: на что растрачена жизнь? кому я любезен? Эти два вопроса следует писать в классных комнатах школ, на производственных объектах, в подъездах домов, в наших квартирах, на улицах. Так я всегда думал.

Но случилось совсем иное. Нас оглушили призывами: «Бери от жизни всё!»

В гневе, возражая неукротимому сатанизму, я написал несколько книжек. И что же?

Теперь вместо книг у всех калькуляторы и мобильники и всем некогда: надо успевать взять всё.

И многие поражены этим недугом стяжательства до забвения греха и счастья собственных детей, чужих – тем более. Вот я и маюсь комплексом Александра Андреевича Чацкого и докучаю людям. И хочется мне попросить юношей: прочитайте и мои тексты. Они не изящны, но и не вредны. У человека есть нравственные кодексы: любить, сострадать, помогать, украшать жизнь своей одаренностью и талантами, полезным трудом и своей красотой. Этого рублем не измерить. Без достоверных знаний не оценить. Прошу вас, учитесь жадно и успешно.

XXI век начался живодерством, ложью, лицедейством и противоборством. Он не обещает нам легкой жизни.

Смерть от наркоты стала реальностью, а не страшилкой. Прошу вас, молодых и не мудрых: не обесценивайте жизнь, уберегите себя от этой скверны, а я помолюсь за вас Богу…

Поговорите со мной, внучата

На всех языках народов Земли слово «культура», сказанное не всуе, вызывает много сильных чувств и мыслей, в т. ч. понижает нашу гордыню и легкомыслие. Определяют, что мы говорим, какие мы вместе и отдельно.

Очень замечательно, что в греческом языке это глагол в настоящем времени – возделывание.

Возделывание всегда, непрерывно, благого и скверного, доброго и злого.

В науке о человеческих обществах есть сильное определение: будущее нации, народа находится в руках школьного учителя начального образования.

С этим не поспоришь, это верно, но оно, начальное образование, может быть хорошим или плохим. Воспитание – возделывание не совершается только на школьных уроках, и школа не изолированная теплица.

Наш быт всегда наполнен событиями положительного и вредного свойства, а главный источник информации – телевидение, компьютер, Интернет – очень уменьшили влияние литературы на формирование мировоззрения и поведения детей.

Мое враждебное отношение ко многим программам телевидения никого не обязывает, но культу жестокости и пошлости школьное образование еще может и должно сопротивляться, возражать, используя лучшие образы искусств всех видов и жанров, воздействуя на чувства юных: восхищение, любовь и радость, достоинство, честь и человеколюбие, а больше всего возделывая чувство отвращения к порокам людей, их мелочности, лени, потребительской морали. У всех нас есть выбор: служить высокой этической морали или культуре высокого хамства. Не все люди определяют свой уровень на шкале культуры: страшновато, – а вот других охотно примеряют.

Метод громоздких тестов не удобен, зануден.

Давайте упростим его.

Перед нами человек; мы видим, как он одевается, слышим, о чем и, главное, как он говорит, и ценную информацию о нем получим, понаблюдав, как он пользуется дверями не у себя дома и у себя дома.

Мы хотим определить его менталитет, ум и ориентацию. Если он пространно говорит о поэзии Шекспира и красноречии Цицерона, это ничего не проясняет. Вынудите его поговорить о кладбищах, ватерклозетах и клубах – и вы много узнаете о своем собеседнике. Если вы узнаете о его миллионах, прекращайте общение. Вы непонятны друг другу.

Человеческий ум избранных случаем постоянно навязывает обществу свои предрассудочные идеи или готовится заменить новыми. Существует закономерность – чем многочисленнее группа, принимающая решения, тем примитивнее её разум. Чем демократичнее, тем глупее.

Толпа восприимчивее отдельного человека. Доказательств сколько угодно. Вся теория идей коммунистического равенства состоит из нелепых построений, незнания, ненависти.

Нынче у нас какой-никакой капитализм и рынок, но нелепостей, предрассудков не меньше.

Мой аргумент: никто никогда не отважился доказать, что от безделья и праздности человек умнеет, мудреет и приближается к святости, а общественный аппарат СМИ беспрерывно пропагандирует только отдых, только наслаждения для людей нигде не уставших, не помышляющих о труде для блага общества.

Нам, трудящимся, надо знать, что пропаганда праздности – хорошо продуманное мероприятие отнюдь не доброжелательных людей. Нас, людей, приучают терпеливо относиться к расточительству как норме жизни… Мы не станем насельниками курортных международных центров, завидовать праздным глупо, но быть безразличными еще хуже, аморально. Так что же высокая этическая культура в нашем русском культурном пространстве?

Быть веселым, сострадательным, много знать и чувствовать себя невеждой, много и умело трудиться, страдать и при этом любить жизнь, быть здоровым, не ленивым. Если вы личными усилиями готовы содействовать общественному благу, то это и есть удел жить разумно и достойно, не присваивая «чужого хлеба», чужого труда.

Словоохотливая старость – молчаливой юности

Хочу привлечь ваше внимание к некоторым предметам наших общих размышлений на тропе жизни.

Ваше отношение к сказанному будет различным. Хотелось бы, чтобы оно было неспешно вдумчивым и непредвзятым.

Есть данность: непостижимо прекрасное мироздание и в нем человек, с жаждой познания, с душой и талантами, творческими и разрушительными инстинктами, ленью и пороками. Разве этого мало? Всю жизнь человек ловит свою птицу счастья, никогда точно не зная, какая она. Это тоже данность.

Есть три пути познания мира: наука, искусство и религия.

«Религия» в точном переводе на русский язык означает «воссоединение». Кого, чего? Души и плоти, интеллекта и материи, духовного и материального.

Спор, какой из путей познания лучше, – бесплоден и невозможен. Недостаточно доказательств, кто важнее: Зевс, Аполлон или сатана. А в наше время кто больше спомошествовал или разрушал человеческую культуру и гармонию мира – ученые-естественники, романтики-поэты или философы-социологи?

Спор закончился любопытной ситуацией, когда ученые оказались с атомной технологией и бомбой, поэты-лирики с проблемой, с которого конца следует поедать яйцо, а теологи могут процитировать библейское «что было, то и будет, и все суета сует».

Приведу другой род аргументации: «И сказал Господь Бог Адаму: „Будешь ты в поте лица добывать хлеб свой. Ты, Ева, – в болезнях рожать детей своих“».

Это не наказание за грехопадение, это изначальный закон и образ земной жизни людей, равнозначный для атеистов и верующих.

Социологи-марксисты сказали совсем иное. Будете вы, люди, все равные и ровные и жить будете по потребности в полное свое удовольствие, если выполните наше учение и истребите всех неугодных, буржуев, интеллигентов и попов. И этой благоглупости, этим завиральным выдумкам в шуме и суете поверили многие, и в том числе возглашавшие. И было, что было.

А что будет?

Романтики и поэты, в свою очередь, во все века утверждали, что благими мыслями вымощена дорога в ад, что запретный плод сладок, обман утешителен, что жизнь человека быстротечна, порой трагична, неповторима и прекрасна. Они выдумывают сказки про рыбака и золотую рыбку, про генералов и мужика, про голого короля, про Ходжу Насреддина, про алые паруса, воспевают любовь, Аполлона и всех его Муз и трепетно любят мир и жизнь. У них всегда есть чему поучиться. Это они создают среду для души и сердца, для восторга, радости и грусти. А грустить есть о чем. Лирическое поле чувств современников загажено непристойной инородной пошлятиной. Она агрессивна и беспощадна.

Да и ваши эстрадные программы часто готовятся и управляются откровенными хулиганами. Обработанные этой смесью наши юноши и девушки попадают в картотеки криминалистов, а затем и в казенные дома. Эту последовательность нельзя отрицать.

Героями нашего времени становятся искатели легкой жизни. Как страшен этот идол, мы еще не осознали.

Стыдно, неприятно слышать каждый день анонс: к нам скоро приедет… Кто? Майкл Джексон, Маша Распутина, Леонтьев… Чему они нас научат? Чем усладят?

Ах, если бы они знали, что у нас были Александр Сергеевич Грибоедов, его страдающий Чацкий.

Чацкого раздражал французик из Бордо. Его ввергал в отчаяние Репетилов с его восторженной преданностью таинственным Левону и Бориньке, кои решали судьбы народа. Идя по этой стезе, мы напрямую выйдем на беса Ставрогина, марксиста Нечаева, большевиков и прочих социалистов, дорвавшихся до власти и в наше время.

А как гениально, как трагично было сказано:

Безумным вы прославили меня всем хором. Да вряд ли есть на свете хоть один, Кто с вами день прожить сумеет, Подышит воздухом одним, И в ком рассудок уцелеет.[17]

Тезисы для урока

В архитектуре материального мира и его энергетике лежат законы симметрии.

А что значит человек в этом мире и во времени?

Математическая, диалектическая и формальная логика не способны определить параметры Хомосапиенса, не исключив из него интеллект – душу.

Материалисты-марксисты это сделали, чтобы создать учение о коммунизме.

Получилось, человек – винтик, народ – масса, и познавать тут нечего.

Культура и философская мысль в начале 20-го века оказались под запретом.

Бердяев, Флоренский, Ильин, Розанов, Карсавин, Леонтьев, Лосев, Франк, Достоевский и другие стали недоступны. Платонов, Булгаков, Пришвин, Короленко, Фурманов остались неуслышанными и непонятыми.

Свобода мнений и искренность карались смертью.

Мутагенез пошел на формирование человека-раба по стандарту беззаветной преданности и самоуничижения. В результате мы сформировались в народ, утративший способность к цивилизованному развитию. Как теперь говорят, стали совками.

Так хоронили культуру прошлого и утверждали нравы большевистско-ленинской живодерни.

У коммунистов-ленинцев человек – слуга абстракций: мировой революции, государства, будущего.

У религии и подлинной культуры все наоборот: человек богоподобен и всему мера, и именно по этим тезам происходит разделение общественного сознания.

Итак, данность – человек! Разумный, стопоходящий, стадный. С набором пяти чувств, обладающий системой врожденных рефлексов и инстинктов на уровне подсознания.

В доцивилизованный период истории упорядоченность отношений обеспечивалась структурой, возникавшей по биологическому закону.

Физическое превосходство давало преимущество в отборе. Такое состояние сообщества людей обеспечивало выживаемость и продолжение рода, размножение.

Человек обладает разумом, воображением, памятью, опытом, способностью предвидеть, оценивать и выбирать, творить, образно воспринимать мир.

Он же, человек, обладает душой: умеет сострадать и любить, жертвовать, злобствовать и ненавидеть, у него есть внутренний закон, совесть, стыд…

Мы имеем сообщества индивидов с набором упомянутых качеств, организованных в племенные, национальные, расовые и этнические структуры и блоки. Так мы и живем на земле теперь.

Еще о человеке в фривольном стиле. Он несет в себе жажду к познанию и лень (стремление к покою), эгоцентризм и альтруизм, стремление к свободе и поклонению, творческий потенциал и любовь к разрушению.

Уникальность личности, многовариантность пристрастий и вкусов, их изменчивость, инертность или активность могут служить разным началам – добру и злу.

И все-таки есть условия, которые неизбежны для всех. Человек изначально самой природой обречен быть во власти трех стихий: это отношение к собственности, к противоположному полу (мужчина – женщина – дети) и отношение к Богу, к природе.

Общим и неизменным для всех также то, что наше поведение определяется выгодой и страхом, и поиск, балансирование между добром и злом есть естественное состояние человека.

Этот поиск и выбор соответствуют уровню нашего познания мира. Тут человеку дано три способа познания: науки, искусства и религии.

Общественная форма жизни человеческого стада постепенно упорядочивалась введением общих правил поведения. Запреты, тотемизм, вероучения, обычаи, традиции, юридическое право и нравы. Без них история вида «человек» прекратится, потому что человек почти всемогущ (как Бог).

Применяя двоичную симметрию мира, можно допустить такую упрощенную схему:

Добро – созидание

Зло – разрушение

Любовь – бунт

Исповедание – реванш

Покаяние – возмездие

Искупление – победа

Почитание – торжество

Всю жизнь человек пребывает в плоскости треугольника, где стороны:

А – воля – я хочу;

Б – я могу;

С – логос – я выбираю.

Раскрыть его нельзя.

А что же жизнь? Соревнование с участием всех, игра. ПРОЦЕСС, а не борьба.

1. Идея-цель: реализовать свой геном, превзойти и продолжить в потомстве под девизом «я лучше».

2. Ставки; власть; безнаказанность, престиж, слава, комфорт.

3. Средства: насилие, заговор, подлог, завиральная идея, творчество, талант, филантропия.

4. Условия игры; постоянное нарушение правил игры и их возобновление.

Примечание: участвуют все, нормальные и больные, чудики-мутанты, пророки, юродивые и блаженные.

Текучесть и изменчивость жизни – ее непременное качество.

Назвав жизнь борьбой за существование, жрецы-толкователи коммуносоциализма и фашизма получили свободу от морали и право безответственности.

Потеснись, разум, дай местечко богу

С большой вольностью и неточностью жонглируя нынче политической терминологией, мы намеренно или невольно запутываем сознание людей.

Для многих совсем непросто понять, что есть, например, свобода и анархия, демократия и власть, тирания и дисциплина, воля и право. Что есть демократ, кадет, либерал, социал-демократ и т. п.

Заимствование слов из другого языка иногда правомерно и удобно, но они не всегда точно воспринимаются и добросовестно применяются. Дискуссии на эти темы таят опасность быть неверно понятыми из-за неточности восприятия терминологии.

Лозунгом свободы льстили и обманывали народ во все времена, потому что свобода – самая сложная нравственно-философская категория. Она и благо, и сосуд сатаны, и закон тайги, и беспредел, и манящая мечта одновременно, и эту банальность надо чаще вспоминать, когда мы говорим о демократии, о правах и обязанностях.

Социально-философская теория социализма-коммунизма, ее осуществление требовало максимальной унификации быта и сознания людей. Ее вдохновители, провозгласив равенство людей, одновременно декларировали непримиримое противоречие между классами. Как это решалось, теперь уже многие поняли.

Последующий этап становления этого строя жизни – воспитание нового человека – проходил предельно просто. Был дан образец: беззаветно преданный коммунизму и партии гражданин.

Отклонение от стандарта недопустимо. Все осуществилось, как процесс селекции рабов, и не меньше. Методы и приемы были разные, цель – одна. К сожалению, еще потребуется немало времени, чтобы все это поняли.

Вот на этих, не понявших свою историю, и делают ставку неокоммунисты, противники реформ.

В социалистической, предельно централизованной экономической системе с заданным регламентом для личности люди не могут реализовать свой интеллектуальный потенциал. Это противно природе человека, его стремлению к поиску новых форм, а поиск – самое естественное состояние человека. Но как нам исключить из нашей жизни насилие?

У людей, выросших в пролетарско-социалистической культуре, лозунг «Свобода, равенство и братство!» сформировал политическое лицо гражданина. Но гражданин чаще всего не догадывался, что, кроме противоречий, в этом единстве открывается простор для злоупотреблений любым из понятий. Жизнь полна таких фактов. Ящик Пандоры был открыт, соблазны разлетелись, и нам с этим жить вечно.

Попробуем поразмышлять: свобода – по большому счету – ненасилие над другими. Братство – любовь к ближнему. А что есть равенство? Не смей выделяться, откажись от себя, самоистреби свое «я» (эго).

Что было бы, если бы человеки следовали этому правилу? Вот то-то же.

Из классической триады свободу мы исключили совсем, братство подменили корпоративной круговой порукой, и только равенство внедряли всеми немыслимыми средствами.

Идея равенства людей есть самый вредный предрассудок социологов-марксистов. Не признавать в человеке его уникальности – значит не признавать законов природы. Человек изначально – собственник и иным быть не может.

Равенство человеку противопоказано и невыносимо. Профессионалы-физиологи и психологи давно это знают, а марксисты-ленинцы лицемерно не приемлют. Любопытно, проповедники идеи равенства всегда стремились быть вождями и только вождями. Что это? Эгоизм! Он – рациональность природы и энергия развития. В личном плане это стремление к превосходству, в широком – к совершенству, в религиозном – к Богу.

Эгоизм, употребленный во зло, встречается значительно реже, чем эгоизм во благо. Культурное, хорошо организованное общество успешно им управляет. Эгоизм личный сдерживается групповым, групповой – цеховым, цеховой – профессиональным. И так до верхов общества.

Равновесие обеспечивается уровнем правовой культуры и нравов. Состояние экономики тут следствие, а отнюдь не причина.

Невозможно доказать, что наша революция 1917 года, изменившая форму собственности, произошла под влиянием экономической науки. Это миф!

Политические игроки во время общественных катаклизмов картинно выступили против эгоизма личности и тем льстили толпе, ставившей их на вершину власти.

Прием примитивный, но верный. Хлеб можно обещать. Зрелище легко создать, разыграть фарс побития «неверных».

Историческая память, факты подъемов и падений, споры теоретиков и практиков вокруг главных философских категорий, принципы относительности, абсолюта, личности в обществе, разума и эгоизма, существования души и вечности до сих пор не уменьшили извечную неудовлетворенность сознания, но это не повод для отчаяния. Наоборот, это причина для восторженного восприятия жизни и мира. Неопознанность мира – это аромат жизни. Приятно почесать себе спинку и услышать: человек – венец и царь природы. Но сколько же раз человек сам свидетельствовал, что он еще и раб смердящий, и червь беспомощный, и разрушитель всемогущий.

Прожив довольно долго, я убежденно повторяю Канта: «Потеснись, разум, и дай местечко Богу!»

Если непонятное мы отдадим Богу, а себе возьмем человеческое, нам останется очень многое. Бесценное, святое и вечное, мир.

Нравы, поступки и счастье

Порицать поведение людей стало уже устойчивой привычкой многих. Когда мы это делаем, мы подсознательно льстим себе, но никогда не улучшаем самочувствие своего собеседника. Не меняется ничего и в жизни. Человек обладает инстинктом подражания, но и протеста – тоже. Если вы очень упорно будете внушать, что чего-то делать нельзя, оно будет сделано непременно.

Усилия разума надо направлять не столь на запреты, сколь на разгадку, почему целые поколения людей меняют свое поведение вопреки логике, своей выгоде и усилиям воспитателей. Мне думается, мы недостаточно занимаемся эмоциями человека юного возраста. Чувства человека остаются неразвитыми. Это все тот же старый спор физиков и лириков. Продолжать его бессмысленно. Обе стороны правы. Наука о человековедении накопила колоссальный материал, и в этой его огромности трудно построить систему приоритетов главным образом потому, что в жизни ее всегда определяют политики. На долю воспитателей-профессионалов остаются второстепенные ремонтные работы.

Наверное, так будет всегда. В воспитании немало делается средствами изобразительного искусства всех жанров. К сожалению, в любом значении, положительном и отрицательном. Мы, получив рано утром порцию музыки или видеоклип определенного содержания, чаще дурного вкуса и жестокого противоборства, наивно думаем, что мы нейтральны к нему. Да и пошлость, как правило, иностранная, словно у нас своей мало. От их влияния набор и полюс наших чувств быстро сменился, сместился. Где тут наша нейтральность? Сопереживание, сочувствие, любовь заменил цинизм потребительства. Нравственный нигилизм, жестокость, потеря чувства долга и чести – вот наше преимущественное состояние. А как же трудно людям скромным и добрым выживать в условиях постоянной настороженности, вражды и нелюбви.

«Витии людские» все негативное в жизни ставят в зависимость от экономической бедности. Это очевидная неправда. Все непристойности и разврат культивируются, как правило, в условиях переизбытка возможностей и свободы. Пожилые и очень пожилые люди способны еще оценить, что ушло, что пришло, что мы потеряли и чем заразились. Кинофильмы советских киностудий в жанре кинооперетт, боевики военной темы уйдут в забвенье, только когда умрем все мы, их современники. А пока мы живы, будем трепетно и жадно смотреть их не в первый раз по телевидению, украдкой смахивая набежавшую слезу. В них много наивно-милого, детского непосредственного восприятия и изображения жизни. Есть преувеличения, есть доля лукавства авторов, даже ложь, но они верно отображали духовное и душевное состояние своих героев. Долг и честь, любовь, доверчивость, чистую независтливую дружбу, готовность к терпению и жертве.

Все было, было, было! Этому высокому романтическому настрою людей той совсем неласковой поры сопутствовал звуковой фон инструментальной и вокальной музыки хорошего вкуса людей того времени.

Это было, и забыть это нельзя.

20 января 2000 г.

Кому помолиться о спасении?

Очаровательные боги древней Эллады, наделенные человеческими чувствами, теперь числятся в категории «мифов и легенд».

Восточные народы чтят Будду, Кришну, богов Вишну и Шиву без конфликтов и соперничества.

В обоих верованиях их Боги космополитичны, не национальны.

Великий Аллах и его пророк Мухаммед уже определенно имеют национальность. Эти Боги кочевников степей и пустынь. Бог европейских народов Яхве (Иегова) категорически национален. Это Бог народа Израиля. А вот сын Бога Яхве, Иисус Христос, оказался космополитом, возлюбившим все народы, за что народ Израиля его распял, а затем проигнорировал (говоря современным языком).

Ученики Иисуса, его апостолы своей просветительской миссией посеяли семена коммуны – христианского братства. Прорастали они трудно, но все еще живут кое-где и кое-как.

Религиозные цивилизации изменялись, становились расовыми, национальными, социальными. Вспомним, какие были идеи: Пан-Европа, Пан-Славизм, Пан-Америка, Пан-Исламизм, Сионизм и, наконец, пролетарский интернационализм под фирменным знаком «марксизм-ленинизм».

Последние два учения, сионизм и марксизм, не имеют признаков оригинальности, первичности, самопародигмы и переходят друг в друга.

Приходится размышлять. Интернационал – это продолжение Нагорной проповеди Христа, это классовая идеология или религия? Сионизм – это вера в Бога Яхве или политическая программа атеистов-материалистов?

Но… Поговорим о более понятном, что нас волнует теперь, ныне.

Что русичи, восточные славяне, вымирают, это уже не надо доказывать. Вряд ли найдется разумный и совестливый человек, который отважится спорить с «бухгалтерской книгой истории» – статистикой.

А началось это вымирание с того момента, как мы стали припадать незрелым умом к интернациональной байке. Давно, еще в прошлом веке. Патриоты-славянофилы, с их националистическими историческими аргументами – Александр Ярославич Невский, Сергий Радонежский, Дмитрий Иванович Донской, Козьма Минин и князь Дмитрий Пожарский, династия Романовых и события тех веков – все было обесценено и опорочено остервенелыми инородными русофобами, и их авантюра на русский престол в 1917 г. осуществилась.

Русофобия последнего десятилетия берет реванш за потери и снова стремится создать у нас не национальное государство, а его антипод.

Нужно ли нам это? Быть или не быть Руси?..

30 августа 1997 г.

Размышления о главном

Мир поразительно разнообразен и загадочен. То, что я успел увидеть в этом чудесном мире естества природы, лишило меня способности предположить, что все это могло возникнуть без воли высшего вселенского разума.

Естественные науки также пока не дают ответа на все вопросы о живой природе. Религиозные учения своей множественностью, противоборством и антигуманизмом способствуют возникновению атеистического мировоззрения.

Знакомство с Библией привело меня к выводу, что ее первая часть до Нового, Евангельского, Завета – это история жесточайшей борьбы народа Израиля против всех народов за свое господство и осуществление идеи избранности. И все 16 пророков народа Израиля не убедили меня, что эта многовековая кровавая борьба за превосходство и есть путь в царство Божественной Любви.

История веков до Рождества Христова, составляющая содержание Торы, говорит и свидетельствует о национальных эгоизмах, а не о любви.

И красноречивые псалмы царя и пророка Давида не сближают меня с Богом его народа, потому что еще две тысячи лет после рождества и проповеди Иисуса Назарянина будет осуществляться все та же идея избранности и исключительности народа Израиля.

Ценность Библии до сего дня велика как документа истории, развития культуры, экономических и бытовых отношений дохристианского периода.

Появление Нового Завета веры – Евангелия – это, в моем прочтении, совсем не продолжение идеи Божественной избранности народа Израиля, а совсем даже наоборот.

В Евангелии исключительность, божественное предназначение заменяется равенством перед Богом всех сущих, а принцип «уничтожу грех в чреве матери, накажу в четвертом поколении, око за око, зуб за зуб» заменен проповедью терпения, любви к врагам своим и всепрощением.

Если Ветхий Завет и Евангельское учение совместимы, тогда зачем Иисусу надо было претерпевать крестную Голгофу, что утверждать и что отрицать?

Однажды Иисус изгнал торговцев и менял из храма, и получил за это Крест.

Возникает недоумение – как Ветхий Завет Веры Бога Яхве, данный евреям через Моисея и Новый Завет Веры, Евангелие Иисуса Христа, такие противоречивые оказались в одной священной книге? Ответ предельно прост: авторы разные, да издатель один.

Мы знаем, когда, как, кем и почему Иисус был распят.

Мы знаем, что соплеменники его не признали. Когда три десятка апостолов его заветами покорили народы Европы и учредили его церковь, они вынуждены били сделать вид, что между Богом Отцом и Богом Сыном нет противоречий. Это умолчание будет продолжаться до того момента, когда народ Израиля излечится от гангрены национальной исключительности, как ее назвал 150 лет назад Александр Иванович Герцен.

Иудейские богословы для своего народа создали обширный свод религиозных и правовых норм иудаизма, т. н. Талмуд, который остался недоступным для других народов по разным причинам в течение многих веков. Сионизм, как идеология, возник из Библейской истории еврейского народа.

Проповеди идей христианства на рубеже эпох и до нынешних времен не приняты народом Израиля, в то же время вот уже две тысячи лет Христу поклоняется половина человечества.

Иисус Христос – Бого-человек и человеко-Бог, защитник и опора униженных и попранных, и доколь в миру они будут, будет нужен и образ Христа заступника, утешителя, покровителя и грядущего судии справедливого.

Прожив восемьдесят лет во власти остервенелого атеизма (без Бога), мы с опозданием начали понимать, что, отняв у попраных граждан свободу веры, образ Бога, мы создали общество-стадо (гомоферус), и нас не спас от одичания самый-самый хороший атеистический социализм.

Не помогает и моление престарелых членов Политбюро и ЦК КПСС. Они теперь стали верующими, и надеются на многолюдную охрану, а не на Бога.

Я думаю, уже не одна религия в мире не будет иметь решающего влияния на события в следующем веке, но разрушать веру, отнимать Бога у уповающих на него – это жестоко и несправедливо. Ему нет замены. Человек – Богоподобный, тоже Бог, и если он в нас, посредники между нами не нужны.

А какие же мы все разные! И он нас примиряет.

15 февраля 1998 г.

Околесины

Бывальщина, или сказание о потрясниках

Жил в дальней стране человек. И случилось в его судьбе так, что ни к какому ремеслу и труду не был он приучен, а даровит он был от Бога.

Великое брожение произошло в его голове от огорчения, что не может он жить, как все люди, и при большой обиде на весь Божий свет сел он писать книгу. Другого дела у него не было, вот он и писал ее. Наконец, написал. И назвал «Капитал». В ней он утверждал, что сотворенный Богом мир недостаточно хорош и даже очень плох и его следует непременно переделать, построив коммунизм.

Стали ее читать грамотеи: или не согласны с автором, или ничего не поймут. Обиделся автор на бестолковых читателей и написал другую книгу, маленькую и понятную даже неграмотным. И назвал ее «Коммунистический манифест». В книге той распределил он всех людей по классам и дал им оценку: пролетариат – самый хороший класс, земледелец – не очень, и так и сяк, буржуй – самый плохой класс и подлежит ликвидации, а интеллигентов назвал «прослойкой», и с тех пор ее не любят все строители коммунизма и, по возможности, уничтожают.

С тех-то пор и началась эпоха пролетарских революций, как писал в своей большой книге Гуру-учитель.

Известно, что люди всегда стремятся к себе подобным. И потянулись к нему люди тоже без ремесла и работы, как и он сам, и стали прославлять Гуру.

Велик Гуру, светло и радостно его учение об уничтожении буржуев. Мы с тобой, Гуру.

Да и внешность Гуру имел потрясную. Весь в обрамлении холеной гривы и необъятной, красивой бороды. Одним словом, лик, да и только.

И с того времени бытуют в мире смуты и революции во многих народах и странах, и нет им конца…

…Не дождался Великий Гуру, когда им любимые пролетарии построят коммунизм, в котором не будет несправедливости, и однажды скончался.

Заповедано: ученик, не зарой талант и превзойди учителя. Родился и вырос новый Великий Учитель – Гуру Второй.

Правда, с другой внешностью, но тоже характерной и потрясной. До сих пор его тело сохраняется в Мавзолее в главном городе, а вблизи его останков непрерывно идут борьба и мордобой.

В нашей восточной державе было мало пролетариев, фаворитов Гуру Первого, и Гуру Второй привлек товарищей из прослойки, чтобы продолжить его дело.

Ученики тотчас заметили ошибки Гуру Первого и стали развивать великое учение. Многое в нем усовершенствовали. Свободу соединили с диктатурой пролетариата, гуманизм с террором, счастье с бедностью и гибелью буржуев, старую культуру приказали разрушить и создать быстро новую, и даже саму историю приказали тащить на свалку, что, как вы знаете, не дано никому.

И случилось от этого великого учения великое трясение страны и жизни народа. И лилась в братоубийственных войнах кровь рекой, голод и тифозная вошь опустошали страну, а слава великого учителя жизни – Гуру Второго и его верного товарища Левы Троцкого все росла и росла, и была эта слава столь велика, что хватало на двоих, что редко случается.

Новое потрясное событие вскоре случилось опять: скончался Гуру Второй. Народ, конечно, скорбил: кому будем поклоняться? – и в скорби не заметил, как ловкий Коба на последнем круге обошел Леву Троцкого и стал Гуру Третьим. О нем сказано достаточно. Он превзошел всех. Феномен Гуру Третьего доказал: нельзя людям жить без Бога, невозможно.

Если мы не вернемся к Творцу Небесному, к нам придет Гуру Четвертый – земной, а может, из преисподней, посланец самого сатаны.

Великий Гуру Третий был любим своим народом без лести и притворства. Чем больше он презирал народы и своих ближних, чем больше мучил и истязал, тем сильнее его любили и славили. Время его царствования достаточно оговорено и исследовано, но вряд ли скоро будет забыто. Уникальное время. Ведь мы стояли на самом пороге коммунизма – мечты великих Гуру.

Но смертны даже великие. И снова потрясло мир известие, что скончался великий Гуру Третий.

В скорби и отчаянии, в слезах потоптал народ тысячи своих собратьев и не оглянулся на их смерть – так велико было потрясение от кончины Гуру Третьего.

Речено от пророков: без веры не жив человек. Аминь! И люди веровали. Веровали в великих своих Гуру. По разным причинам. Одни по святой наивности, другие из страха и лицемерно, а искушенные и получившие из рук Гуру власть над народом, твердо и непреклонно следовали и следуют учению. На них же лежит необходимость поддерживать веру в это учение, что они и делают.

Их методы: чернуха, ложь, обман, тайны и заговоры, посулы и развращение народа. Корпоративная спайка делает их неуязвимыми. Выдумки потрясных планов и нелепых идей, рабство от свободы – все сходит им с рук. Они знают, чего хотят, что могут потерять, – и хорошо тренированы. Они готовы потрясти мир еще не раз ради своих привилегий. Послужной список преступлений с 1917 года их не остановит. Это люди особого потрясного качества. Они умеют любые народные трагедии превратить в свои заслуги. Они обречены на потрясные действия, ибо ничего другого не умеют.

Как бесспорные наследники великих учителей и их теории, мы изменили свою лексику и звуковую фактуру языка, перенасытив ее грохочущими булыжными созвучиями с согласной «р»: революция, контрреволюция, террор, экспроприация, реквизиция, разор, разбой, разгром, разворот, перестройка, поворот, пролетариат… Еще долго можно продолжать этот ряд, но это дело лингвистов и социологов, а вы обратите внимание на связь звука «р» со значением слов этой глагольной формы.

Великие Гуру воспитали в нас уродливую, алогичную социальную гордость, далекую от патриотизма и личного достоинства. Эту подмену мы не заметили, вдруг все разом занявшись политикой, воплотив образ пролетарской кухарки в жизнь. Кстати сказать, кухарничать нечем.

Страна Муравия

Жил в нашей Северной стороне народ. Был он многолюден. Жил по законам своего Бога. Закон тот был простым и доступным: в поте лица добывай хлеб свой.

Обрабатывал народ землю, выращивал во множестве скотов разных, соблюдал обычаи и праздники, чтил своих предков.

Но, как всегда водится, в семье не без урода. И появились средь того народа люди, ни к какому труду не склонные, необученные ремеслам.

От безделья выдумали они идею и теорию – сделать народы счастливыми по всему миру. Кто их просил об этом – никому не ведомо. Стали они скликать себе подобных. Набралось негусто, но все, как один, крикливы и завистливы. Об этом еще Лев Толстой говорил.

Кликать друг друга они стали словом «товарищ». Себе присвоили клички и громкие имена.

Первым делом они стали убивать управителей народов и их царей, а себя прославлять.

Разделили народ на классы: хорошие и плохие, и пошла потеха. Кровь лилась как квас, а головы валялись как тыквы на неубранном баштане. Приказали они уничтожить всех богатых людей, коих прозвали буржуями, а богатство отдать бедному люду.

С буржуями покончили вчистую и быстро, а вот счастья не прибавилось, и только тифозная вошь и голод стали повсеместно.

Разрушил народ до основания все, как в учении, оголодал совсем и притих.

Выручил умирающий народ набольший вождь. Вернул он его к прежнему порядку, назвав его новым словом – НЭП.

Быстро народ зализал раны и окреп. Забыл старое и снова принялся переделывать мир под руководством товарищей. И так он увлекся в своем деле, что перестал любить землю, данную богами, а стал любоваться собой. Какой я, дескать, большой умелец, и все-то я могу.

Для своего приятства выдумал он много песен о делах своих, о том, как он меняет лик земли, течение рек, леса и сам воздух.

В приятстве том не стал он почитать богов своих, разрушил храмы и заменил их другими.

И стал тот народ страсть гордым. Все время хотел быть умнее других народов. И все-то он делал, чтобы отличиться. Если длинное, то самое, если высокое, то уж самое, если тяжелое, то самое невыносимое, и все самое-самое.

Любил он все делать по-новому. Науки все новые, с иголочки, а кто вспоминал старое, тех увозили к Макару телят пасти.

Лидеры ихние тоже всегда были только самые, и звали их, как у индейцев, вождями.

Пуще всего гордились тем, что они малограмотны, произошли от бедных родителей и никаким богам не верят. Любимым занятием для них стало создавать проблемы, а затем решать.

Но в кои-то веки, то ли старые боги разгневались, или от дурного воздуха, стал народ грубо ошибаться. Что ни сделает – все во вред получается.

В отчаянии своем выдумал он даже бомбу водородную, а не какую-нибудь урановую. Стал на нее молиться. Еще хуже стало жить на земле. Тогда он стал летать в космос и дальше. Не помогает.

Что ни выдумает – во вред. Выдумает – еще пущий вред.

В гневе своем вожди и вельможи того народа приказали варить больше всех чугуна и стали. Горы переварили, наделали машин землеройных, стали рыть каналы, делать новые реки и моря.

Ни рек, ни морей не получилось, а все наоборот. Или пустыни бескрайние, или болота смрадные.

Того пуще разгневались вожди и вельможи. Изобрели они ГУЛАГ. Это такое, чего все боятся. И сказали: «С реками и морями не получилось – найдем виноватых, а пока стройте железные и иные дороги».

Дороги построили. То возить нечего, то бензину нет.

Приказали вожди нефть добывать да по трубам качать. Добыли великое множество, тундры и реки залили. Ан нет – опять все во вред.

То ли трубы не туда проложили, то ли еще чего, только нефть подешевела, а бензина и солярки нет и нет по-прежнему.

А тут и хлебушка стало не хватать.

На ту пору вожди у того народа были очень сановитые. Приказали они распахивать степи и петь песни про целину. Пели и пахали, пахали и пели народы, во многолюдстве побросав обжитые места отцов и дедов.

Результат опять неожиданный. Хлеба убавилось, пустынь прибавилось, пастбищ не стало совсем, скот пасти негде. Прибавилось орденов на пиджаках вельмож.

Снова собираются они на тайный совет и решают: «Нужна пятилетка ускорения, прогресса». Это у них такая старая давнишняя игра – «пятилеткой» называется. Выполнили пятилетку ускорения и даже пятилетку интенсификации. Следующую назвали пятилеткой качества. И эту перевыполнили.

Что за напасть? Не улучшается жизнь, и все тут.

Народ стал потихоньку подсмеиваться, чего никак не разрешалось. Видя такое безобразие, народные вельможи вспомнили о своем прошлом, как они в 1917 году перевернули всю Россию, из тьмы повели народ к свету, и решили: «Строим мы то, но строим не так, значит, то надо перестраивать». Созвали большой Совет – ХIХ партийную конференцию, форум по-теперешнему, и объявили перестройку того, что построили.

Все, может, и хорошо, да силен сатана. В конце собрания он возьми да и нажми кнопку звуковой машины, а та выдала «Интернационал», и все собрание пропело вместе с машиной и сатаной о том, что разрушать нужно до основания, прах отряхнуть, и кто был ничем, тот станет о-го-го!

На следующем форуме сатана повторил свою штуку с «Интернационалом», и опять все стоя стали петь о том же, как стать о-го-го!

Народом той страны обязательно нужно управлять, без этого он и дня прожить не может. Теперь он занимается перестройкой.

Он незлоблив и по-прежнему послушен, только очень уж любит зрелища и вместо работы все что-нибудь делает.

Изменяет, улучшает, реформирует, планирует, постоянно борется, спорит со всеми, при этом согласен со всем. Характер у него неизвестно какой, но хороший очень.

Совсем недавно он сбросил два правительства, которые хотели повысить цены на товары в полтора-два раза, и молчит, когда их повысили новые управители в 100 и 200 раз. Больше того, он готов их защищать. Хороший характер у этого народа.

Правда, есть и слабости. Самая большая – не любит этот народ богатых. Уж так не любит, что и высказать невозможно.

Ну а у правителей другая слабость. Любят они все делить, и обязательно по справедливости. Уж так любят, что делят даже то, что никому не нужно. Они делят даже то, чего у них нет совсем.

Что же они успели перестроить, исполняя свою программу?

Кое-что – да. В столовые больших городов, например, теперь нужно ходить со своим прибором.

В буфет – со своей кружкой или бутылкой.

В гардеробах вашу шапку никто не примет, сумочку тоже. Редкие в городах нужники закрылись совсем или сделались платными.

Стали у этого народа сильно болеть дети. Молочка-то нет, вот они и болеют. И тут перестройка выручила. Приказали вожди и вельможи обучить мильон детских врачей, собрали последнюю валюту, купили им мильон одноразовых шприцов и приставили к деткам. И без молока обойдутся, все равно нет молочных бутылочек. Старые побились, а на новые валюты не хватает.

Печать и свобода слова. Тут тоже все перестроено. Раньше в стране этой было десять тысяч писателей и мало газет. Теперь масса газет и все пишут, но никто не читает и не слушает. Правда, есть один Михайло Жванецкий, того слушают, но он потому и шумит, что еще молодой. Боюсь, не сшили бы ему белые тапочки старые мастера с Лубяной площади. Уж больно востер.

Вот так и живут, перестраиваются в той стране. Все – от мала до стара.

Парламентарии же и вожди, в великом содомстве, в своих высоких хоромах учиняют новые законы, запрещающие людям работать и богатеть, а народ потихоньку, а кто и бойко, ворует и пьет, соблюдая в том постоянство, обретая привычку. Дай-то Бог не спиться ему совсем и окончательно. Хоть и дурной он, а все жалко. Такой большой и такой беспомощный, как дитя неразумное.

Жалко же.

Знамения времени

И сказал Бог: да будет свет, и стал свет.

И сказал Бог: да будут два великих светила и звезды, для знамении времен, дней, ночей и годов, и стало так.

И сказал Бог: сотворим человека по образу своему, и сотворил мужчину и женщину, и дал им свободную душу направлять свои отношения по собственному произволению. И стал человек свободен, всемогущ как Бог, неуправляем и непредсказуем. Акт Божественного творения свершился. Всемогущий Господь Бог в образе человека создал камень, который не может поднять до сих пор и никогда не поднимет.

В этом выражено всемогущество и бесконечность.

И потекли века и тысячелетия, и мир непрерывно изменялся. Пространство между Богом и человеком увеличилось и растворилось в бесконечности.

…Несметно размножились человеки и заселили всю твердь и воды и проникли на небо, всюду разрушая изначальную благодать мира Божия.

Гневался Бог, насылал кары, болезни, землетрясения, оледенения, голод, учинил всемирный потоп. Не меняется поведение людей.

Хотят быть как он – всемогущими.

Послал господь на землю Сына Возлюбленного научить человеков жить в любви и согласии. Они поспешили его казнить на кресте.

Но не оставляет Всевышний нас своим вниманием и любовью. Теперь он шлет на землю свои знамения.

Стали люди проникать в суть творения. Разъяли материю до молекулы. Бог сделал ее взрывоопасной и отравляющей до смерти.

Люди как будто только этого и ждали от Бога. Они набросились и усилили эти свойства материи. Разъяли люди молекулу, разъяли атом. Всевышний, как бы говоря: «Сюда тебе, человек, входить нельзя» – сделал его радиоактивным. Мы этому обрадовались и стали поспешно делать бомбы и еще кое-что. Он, Бог, показал нам трагедию Чернобыля.

Биологический инстинкт размножения мы раскрепостили до идеала свободной любви без ограничений и условностей.

Вселюбящий Господь Бог остерегает нас от распущенности ВИЧ-инфекцией, страхом перед СПИДом и последствием всеобщей дегенерации человека.

Пошли наши воины в море на самом лучшем подводном корабле – и таинственно сказочно пропали, не успев сказать «прости» – еще одно страшное знамение времени.

Мы стали убивать детей наркотиками, дети стали убивать родителей. Есть повод задуматься.

До сказочных возможностей осуществив передачу информации по телевидению, радио и звукописью, наполнив ее содержание образцами непристойного поведения, порой пошлого и вульгарного, раздражающей рекламой, наш технический гений стал обслуживать сатанинствующие силы зла. И в этом случае опять Всемогущий послал нам знамение.

Останкинская башня, где нечему гореть, бетон и металл, и не в основании, а на высоте, задымила смрадным пожаром.

Ее никто не поджигал. Там пожар по определению и науке невозможен.

Это ли не Божественное знамение?!

Наивная журналистика

Пацаны! Полундра!

Это ж нас попутали по-крупному! Не отмазаться!

Теперь, если заведусь, я за главные слова зарплату, пенсию и фарт – всё проботаю. У меня и тачку смоют за долги. Это же гробовой шухер! За нужное слово полторы штуки?!

Шустрите, пацаны!

Что делать? Из хевры фраер: придётся притворяться немым.

А у меня два сына-семикласника – близнецы. Вы только послушайте их базар. Да они за час мою месячную зарплату в штрафные квитанции превратят.

На днях заспорили, кто товарищ Пушкин. Один говорит: он любил путешествовать, но его не пускали за границу за неуплату элементов. Он был бедным и весёлым, и кирял с няней: «Выпьем, няня, где же кружка? Сердцу будет веселей». А другой сын возражает: Пушкин был инженерным строителем. Он построил какой-то столп, очень высокий.

Матерясь при этом обильно, пришли ко мне – кто и что, выяснять.

Ну, я их, естественно, развёл. Про няню и элементы, говорю, не читал, а вот слова «столп» в русском языке нет – есть столб, вот он его и взгромоздил в Петербурге на Дворцовой площади, а в книгах опечатка – не столп, а столб, балбесы, ужель не ясно? Учиться, говорю, надо, а то фраерами будете. И в кого вы такие, дубьё, вашу мать, говорю…

Ну так что, братаны, будем делать? Феню знает каждый мент, за неё штраф, за русский штраф, а как с Людкой разговаривать? Кореш подсказывает: давайте учить английский, он в моде. Я возражаю: вот то-то и плохо, что в моде. Уж если учить другой, то африканский, а где взять учителей? Кореш опять: это не проблема – в московских вузах африканцев полно, только смазка нужна, бабки.

Кореш у меня, я считаю, чрезмерный оптимист. Я утверждаю, что без мата жить невозможно, а штрафы чрезмерны; надо Думу расслюнявить, чтобы этот произвол отменила. А он своё: и так утрясётся. Жить без мата – это миф. Перетерпим – переждём.

Ведь отучали нас Егоры не пить, виноградники корчевали, а мы антифризы и клеи изобрели. Стеклоочиститель приспособили.

Мы, русские, особый люд, крутой. Хотя и крутой, но без мата тяжело, а штрафы жуть. Хорошо бы всё по-прежнему, братва.

6 декабря 2008 г.

Сага о генсеках

За 73 года XX века (1917–1990) высокое это звание примеряли восемь персон. Доподлинно известно одно: очень лысого непременно сменял очень чубатый.

Такая последовательность переходит и в нашу эпоху президентства.

В предстоящие президентские выборы у чубатых мало шансов, лысые могут надеяться на успех.

Имя каждого генсека лежит на событиях своего времени, и разделить их невозможно.

Владимир Ленин – Ильич. Он был для нас больше чем Бог, больше чем отец. Он был иконой.

Иосиф Сталин – все силы неба и ада он умел заставить работать на себя. Он выше Бога и cатаны. Ему нет равных среди смертных.

Георгий Маленков. Он вдруг обнаружил, что колхозники и колхозницы тоже люди.

Никита Хрущев. Не придал значения этому открытию предшественника и стал делать счастливыми всех людей мира, потому что советские ими уже были.

Чтобы отплатить Сталину за унижения, снял с нас цепи его тирании. Это был поступок Прометея, и не меньше. Потом увлекся пустяками, поставил на кукурузу и проиграл все как мальчик.

Леонид Брежнев, и тоже Ильич. Плюшевый Генсек. Сладострастно убивал зверей и, вероятно, при этом разряжался от отрицательной энергии и заряжался положительной.

Юрий Андропов. Очень хотел, но не мог. Болезнь и такой чин несовместимы.

Константин Устинович Черненко. Отмечен большой статьей в энциклопедии ни о чем. В политической жизни это – антракт. Тайм-аут в борьбе за трон.

Михаил Сергеевич Горбачев. Открыл форточку в нашем смрадном доме, на сквозняке серьезно простудился и теперь кашляет.

Генсеки – уже история. Нынче президенты, но это другая тема.

В какой социализм я верю?

Знакомясь с мировоззрением К. Маркса и его друга Ф. Энгельса, однажды я обнаружил, что господин Маркс жил и творил под девизом «cомнение». Это было в дни моей молодости, очень давно. Мне это понравилось, и я принял девиз для себя. На склоне лет я стал верен девизу ещё строже.

При этом у меня возникло непреходящее до сих пор недоумение, как можно под таким девизом создать такую социальную теорию, в которой есть учение о классах, о диктатуре пролетариата и пролетарской революции в таком виде. Такая теория писалась для Шариковых и Павки Корчагина, и такими умами.

И я решил: упоминание о девизе «Сомнение» – это шутка с игрой словами за чаем, или мы не знаем марксизм в его основе. Важен второй вывод. Знакомство с новейшими комментариями по марксизму подтверждает этот вывод. Сомнение – остаётся.

Не буду лукавить и скромничать: я хочу выразить себя, а не отстаивать или губить авторитет марксизма. Разве вам, уважаемые читатели, не осточертели безличные рассуждения о социологии и политике? По-моему, говорить от первого лица честней и плодотворней.

Тема задана.

Наперво скажу, в какой социализм я не верю.

Не верю, не имею права верить в социализм, проверенный с высочайшей строгостью и многовариантно, опытом жизни. Не верю в албанский, китайский, польский, чешский, румынский, болгарский, кубинский, монгольский, вьетнамский и все другие.

Тем более не верю в наш советский социализм и очень сожалею, как много жертв мы положили на его алтарь. То, что мы создали, это его антипод в худшем виде. А жертвы всё несём, и не видно конца тому шествию.

Наш социализм был создан людьми, развращёнными властью; и руками лестью развращённых пролетариев. Мы им сыты. Он назван гулаговским социализмом, и это никто не опровергнет. У него было много характеристик, и все в превосходной степени. Его возраст 72 года. Теперь мы желаем «демократического и гуманного социализма». Я тоже желаю, но не верю, что в ближайшем будущем мы будем в нём жить. Причины серьёзны.

Мы не знаем, каким он должен быть, а принцип нашей исключительности нас спеленал, мумифицировал. Мы плохие созидатели и знаем только один метод: способ жертв и революции. Мы, как и раньше, полны чувством злобы и первобытной дикости. Мы недемократичны и негуманны и не скоро изменимся. Для нас совершенно непреложно положение, что социализм – это когда у всех всё отнято. Тезис «степень отчуждённости от собственности» для нас непонятое открытие.

Не принимая социализм, заданный нам Лениным и им утверждённый, я следую за ним, за Лениным. Ленин первый отказался от ленинизма как теории счастья. Какая жуткая трагедия интеллекта! Какое мужество! Но это его и убило. Мы об этом не думали ещё, а на факт отречения накинули пелену.

В какой же социализм я верю, какой жду?

Что это такое?

Во-первых, социалистические идеи существуют объективно, как воздух, солнце, как вера в Бога. Они вечны, они заданы не по воле человеческого разума. Это инстинкт от природы. Мы идём к идеальному социализму во все времена и в любом состоянии, строя или отвергая, но идём к нему, вместе со временем, в одном направлении. В него я верю. На пути к нему были и будут вульгарные и жестокие конструкции и теории, но они обречены на исчезновение и обновление.

Дороги человечества уже просматриваются. Или идеология насилия и гибель, или свобода цивилизованного и гуманного сознания.

Те принципы и привычки, которые мы выработали на идеологии марксизма-ленинизма, с гуманизмом ничего общего не имеют. Эта теория ненаучна и посягает на законы природы. В этом её ущербность.

Социализм – как идея – независим. Я верю в социализм, ещё не обеспеченный теорией, но существующий как глобальная земная идея. Очень интересно, что для её реализации сделали больше всех образцовые капиталисты, американцы Г. Форд и Ф. Д. Рузвельт. Под их руководством в начале 1930-х годов была проведена экономическая реформа – «новый курс», по которому до сих пор идёт вся экономическая система Запада.

Страшно подумать, а что будет, если они обидятся и не дадут нам своих продуктов питания на год, два? Без нас они проживут, а мы? Куда мы пойдём? К братьям в Африку? В Кампучию? Может, в Афганистан, который мы осчастливили десятилетней войной?

Думайте, думайте, друзья мои, как нам себя вести и какие мы.

Мы живём в час пик.

11 сентября 1990 г.

Россия – не девушка

Россия для меня то, без чего нельзя жить. Она давно не девушка.

В 1917 году её изнасиловали ничтожные криминальные личности, совершенно невосприимчивые к человеческой культуре, вдобавок инородные. Страна разрешилась потомством, склонным к насилию и нетерпимости. Олигархическая структура власти продлила их господство на 80 лет.

Что нынче? Есть ли среди нас довольные? Люди доведены до истерического состояния, до четвёртой степени невежества. Оставаться в этом качестве нельзя.

Есть ли шанс на перемены к лучшему? Есть. Надо этот чудно-прекрасный мир оценить разумом, а не желудком. Если затурканные наши души не пробудятся для добрых и радостных чувств, тем хуже для всех.

Политический опыт истории научил нас никому не верить. Но так жить нельзя. Всегда есть среди нас такие, кого следует выслушать, оценить и, может, довериться их мудрости. Судьбы народных праведников чаще всего трагичны, но не бесполезны их жертвы.

1990-е

Грустная смесь юбилейного с поминальным

В 1987 году население Котласа отметило 70-летие своего города. В связи с этим фактом было много обращений, предложений и пожеланий разных авторов и адресатов. Будем же все вместе радеть осуществиться этим добрым пожеланиям и программам.

В этих юбилейных мероприятиях недостаточно полно освещено историческое содержание и значение пережитого населением города Котласа, и не только местного.

Как известно, вся жизнь людей моего поколения, 1910—1920-х годов рождения, не отличалась устойчивой оседлостью. Жизнь трепала, носила и бросала нас без особой бережливости по всей необъятной державе. Мы хорошо знакомы с географией Родины не по учебникам.

Повсюду, где мне приходилось жить, город Котлас был многим знаком. Его популярность тем более удивительна, что этот город долгое время и не был вовсе городом, а известность была на уровне Рима.

В настоящее время его известность в памяти народной падает, и это хорошо, потому что бывает добрая, а бывает и недобрая память.

Дело всё в том, что Котлас – носитель недоброй памяти.

История – наука очень важная, может, самая ценная из всех наук, но она из ряда так называемых «неточных» наук. Она оперирует образными символами, время их меняет. Вот хорошая иллюстрация: Соловецкие острова – географическое обозначение, Соловецкий монастырь – религиозный центр, крепость и, наконец, архитектурный заповедник. Всё верно, но не вполне.

В сознании людей моего поколения Соловки – это то место, откуда возврата нет. Это правда. А для нас, сегодняшних, это главная правда.

Вот другие исторические символы: Нерчинск, Кара, Александровск, Колыма, Магадан, БАМ, Воркута, Котлас. Тут нет преувеличений, скорее нарушение субординации и хронологии. Котлас в этом ряду по праву занимает четвёртое место.

История Котласа – трепещущая тема нынешним летописцам. Не опоздать бы нам! Ещё живы свидетели, очевидцы и жертвы тех страшных драм, но их остались единицы и, к сожалению, никто их не побуждает к откровенности, а порой и наоборот. Надеяться на архивные сведения безнадёжно, а это надо знать. Потерять историческую народную память – значит перестать быть народом, превратиться в население.

Надеюсь, наше сознание пока выше этой черты.

Совсем не случайно упомянуты мной Соловки. Это не только символ, приводивший в трепет людей с якобы некачественной анкетой и биографией. Это и прямая связь с котласской темой. Узники Соловков советского периода шли по разным дорогам: Кемь, Кандалакша, нынешний Североморск, Онега. Но главный поток шёл через Котлас и Архангельск.

Это обусловливалось лучшими транспортными возможностями водного пути. Баржи, с их вместительностью и лёгкостью охранных задач, были незаменимы. С 1927 года, в связи с ликвидацией НЭПа, поток репрессированных значительно возрос. Котлас, как центр пересыльных операций ГУЛАГа в северном регионе страны, стал свидетелем ещё больших жестокостей людского стада. Это началось, когда мы победоносно проводили коллективизацию, потом – сплошную коллективизацию, потом – ликвидацию кулака как класса, потом – когда праздновали окончательную победу социализма в деревне. Котласская земля приняла в себя многие тысячи недоживших, недолюбивших крестьян и крестьянок вместе с детьми своими. Кто поставит крест на их могилах – знак их скорбной, мученической судьбы? Никто. Потому что и могилы те уничтожены.

Есть в Котласе очевидцы, как в большие речные баржи грузились семьями люди с детьми, совершенно подавленные личным горем и нелепостью происходящего, чтобы затем по воле неведомых людей уплыть в речную таёжную даль и там погибнуть. Сколько было этих барж, санных обозов зимой? Никто не считал. Мы намеренно утратили сведения о тех таёжных поселениях и ждём полного забвения своих деяний. Люди, это плохо! Очень плохо иметь короткую память!

Котлас. Это символ трагической судьбы миллионов людей. Если кто-нибудь из историков отважится создать летопись строительства только Печорской железной дороги, Котлас обойти вниманием невозможно.

Многие географические названия в этой летописи зазвучат как поминальный колокол по погибшим: Воркута, Хальмер-Ю, Сивая Маска, Лабытнанги, Печора, Княж-погост, Межог, Котлас и другие.

Лично мне пришлось быть очевидцем событий жизни Котласа в разные годы. Но память одного – это ничтожно мало и, конечно, субъективно для построения достоверной исторической справки. Я мог бы многое поведать людям о событиях тех лет, о их страшном содержании, и всё-таки это будет малой частицей пережитого…

Невесёлые раздумья

В сознании людей живёт право говорить от первого лица – «я».

Оно неистребимо в себе и не признаётся в других одновременно. Все человеческие драмы происходят из того, что феномен этого права существует субъективно, и отменить или исключить его невозможно, признать в другом – невыносимо.

Явление Христа народам, его учение, антихристианство, любые другие идеологии, теории совершаются в этой субстанции.

При этом повторяется последовательность в смене отношений и оценок: сначала бунтарство и отрицание, затем осмысление и признание, потом застой и уныние – и опять всплеск новых ощущений и иных желаний.

Качество жизни при этом, вопреки ожиданиям, понижается иногда до трагического состояния и нового поиска выхода из кризиса…

Бывают благоприятные периоды прогресса.

Время и судьбы выдающихся людей всегда в прямой зависимости. Даже при невысоком уровне образования это становится очевидным, если помогает стиль мышления. Предшественники А. С. Пушкина Н. И. Новиков и А. Н. Радищев за право говорить от первого лица заплатили обществу неволей. А. С. Пушкин мог уже сказать «слух обо мне пройдёт по всей Руси великой», потому что были умеющие слушать. Н. А. Некрасов уже громко, сочувственно оплакал «терпеньем удивляющий народ».

Идеологи ХХ века очень старались, чтобы никто не мог говорить от первого лица, и достигли своих целей. Все желавшие говорить от «я» молчали и сидели. Примеров тому сколько угодно и в прошлом, и теперь.

На смене веков двадцатого и двадцать первого технический прогресс в экстремальном режиме (страшно подумать, надолго) установил новый метод общения людей на интеллектуально и эмоционально высоком уровне, через электронный аппарат – телевизор. И хотя в нём нет факта «я», он всемогущий и беспощадный тиран.

Его качество воспроизводить без колебаний с высокой строгостью только то, что в него заложено, сделало телевизор ценнейшим капиталом, символом власти и властью.

Энергетика телевидения непредсказуема в своём развитии и пока совсем не друг человеческого «я», а только опасное орудие.

Уже теперь благопристойность людей очень понизилась в области морали и нравов именно с помощью телевидения. Происходит подмена понятий. Декларируя свободу, мы убили разумное, доброе и вечное – ограничение желаний, чувство меры, что только и есть человеческая цивилизация.

19 мая 2005 г.

По большому счёту

Были: язычество, Библия, Талмуд, Коран, Евангелие, буддизм, атеизм. При всех временах была наука и вера.

Христианство – это попытка вывести человечество из состояния жёсткого противоборства людей. До сих пор оно продолжается. Идея глобального коммунизма, продолжаясь от Христа, не принята людьми. Разум ставит вопрос: что дальше?

Современное состояние нашего народа – неосознанное борение, что лучше в экономике: социализм или капитализм. Это способны оценить единицы из людей, а шумят и решают все.

Оба – изма и хороши, и плохи. Всё зависит от людей, но если не дано третьего пути, пусть без драки и войн функционируют оба типа. Это возможно. Важно, чтобы обе экономические системы решали проблемы быта и самочувствия народов, а не спорили, какая из них лучше.

История дала примеры, как изменялись капитализм и социализм в прошлом и в каком качестве бытуют теперь. Тут нет вопросов. Всё наяву, на виду. А что жизнь для сознания всегда недостаточно хороша – это данность, которую отменить невозможно.

Очевидно то, что выбор направления – через познание жизни. Значит, надо учиться, а потом переучиваться.

Вместо этого мы постоянно применяем экстремальные способы в противоборстве.

Коммунизм – это не наука, а поэтическая мечта. Гнать её не следует, знать надо. При нём унитарность и равенство снижают творческую энергию личности, а отчуждённые от собственности посредники, управители и мошенники истощают систему.

Капитализм тоже плох, предоставляя избыточную свободу эгоизму личному или групповому, но терпим потому, что способен повышать экономический уровень жизни, не заботясь о её качестве.

В таком раскладе членам человеческого общества здравый смысл, логика предлагает девизом развития принять формулу: «Всего в меру».

Всего! Свободы, дисциплины, эгоизма, аскетизма, терпимости и радикализма. Если люди это примут, они ещё продлят свою историю. Если не примут, они уступят Землю иной биологической эпохе. Предположительно, бактериальной.

22 марта 1995 г.

Поздний ум

Кому он нужен? Всем нам нужен, и постоянно. Правда, при этом возникают сожаления об утраченных возможностях, несбывшихся надеждах и раскаяние в совершённых ошибках, но такова жизнь и таков человек.

Учения Кришны, Будды, Конфуция, бесспорно, очень интересны.

Проповеди западных теологов, пользующихся нашим гостеприимством, также нам не навредят, но с их помощью невозможно ответить на неотложные вопросы нашего быта.

Например, почему фирма «Макдональдс» пытается накормить меня гамбургером, сандвичем, кока-колой и другой экзотикой? Почему перестают ходить трамваи и мы не знаем, что с нами будет завтра? Кто готовит нам это завтра, без нашего участия? Помыслите!

Моя упрощённая схема жизни такова: человек живёт в плоскости треугольника, где стороны – воля, неизбежность и разум. Выйти из данного поля нельзя. За его пределами земное небытие. Другими словами: воля – это «я хочу», неизбежность – границы невозможного для человека, и разум – выбор между «хочу» и «следует».

Люди, верящие в божественный промысел, не мучаются над разрушением неизбежности и благодарно приемлют мир. Вера помогает им примирить волю и разум. Они не покушаются всё переделать или улучшить. Их нравственность, основанная на догматах вероучения, не агрессивна и человеколюбива.

Другой тип людей, материалист-атеист, лишён этих качеств. Гордыня отрицания и противопоставления, свобода совести превратили его в разрушителя и насильника. И сам ум стал нужен ему, только чтобы обеспечивать себе привилегии. Социальные теории атеистов, исходящие из их постулата «жизнь – борьба», сделали жизнь беспрестанной борьбой до истребления себе подобных.

Качественный потенциал человека определён инстинктом к размножению, потребностью в постоянном питании, стремлением к превосходству и нравственным внутренним законом совести. Последняя составляющая трудно просчитывается.

Классовая социальная теория, по канонам которой мы жили, плод завистливого ума, сослужила нам плохую службу. Человеческое общество – это сложная комбинация неограниченно разнообразных в направленности, одарённости и динамичности людей, с правом участия в непрерывной жизни. Усилия строителей коммунизма с призывами к равенству и коллективности приблизили нас не к братству, а к стадности, где все оказались рогатыми и бодливыми. Общество и личность без обратной связи оказались кровожадной химерой, структура которой проста: атаман, паханы, сатрапы – гонцы, и толпа (стадо) – быдло. В этой системе отношений мы так оскудели умом, что поверили, будто личная свобода и счастье возможны при нищенстве и болезнях, а мощное, милитаризованное до абсурда государство – предел земного благоденствия. Поэтому, вероятно, у нас никогда не было у власти профессионалов-экономистов, да и зачем они, если нет никакой собственности, кроме эфемерной всенародной. Управятся и политики! Но они не смогли, и нам не удалось пожить по формуле коммунизма – по потребности.

Какая чарующая чушь в этой дичайшей идее! Какую высокую степень бессознания мы являем собой, позабыв азбуку и социализма, и капитализма, от Сен-Симона, Маркса и Ленина до Г. Форда и Ф. Рузвельта.

Во всех социальных революционных событиях неизменно один порядок. Их вдохновители и исполнители, дружно осуществляя задуманное, в последнем акте драмы обязательно переходят к самоистреблению, предательству правых и левых, «овец» и «козлищ».

Этих фактов истории нельзя забывать при всех условиях, и я это хочу подчеркнуть.

Так было с якобинцами, а позднее и с коммунарами во Франции, так в ХХ веке происходило во многих государствах: в Германии, Венгрии, Чехословакии, Румынии, Польше, Болгарии, Югославии и других. Всюду самоистребление и предательства. Сначала во дворцах власти, а затем и в народе. Это однообразное постоянство говорит о сущности и моральной направленности зачинщиков событий. Вероятна также связь этого с тоталитаризмом в общественном устройстве.

Гуманизировать общественные отношения материалистам нигде и никогда не удавалось. В начале ХХ века Ленин, Троцкий, Бухарин, Сталин и другие дружно катили телегу революции, а затем последовал психоз самоистребления. До сих пор наука не объяснила народам с достаточной убедительностью этого феномена власти. Народ ждёт, благо он многотерпелив. Можно допустить, что предательства – неизбежный элемент политики, но его вульгарную суть неправомерно оправдывать переменой взглядов и оценок.

Сообразуясь со своим опытом, мы непрестанно всё оцениваем и переоцениваем. Это плохое слово – предательство – опять стало часто употребляться в политическом лексиконе. Рядом с ним другие, также не успокаивающие слова – империя, суверенитет, сепаратизм, законность и власть, анархия и распад.

Вопрос: как нам вести себя в бурлящем страстями обществе? Наверное, нам следует постоянно предполагать, что скажут о нас ближайшие потомки, наши дети. Во всяком случае, это соображение нам не повредит.

Никто ещё не придумал существования этноса вне государства. В последние годы мы почти осуществили такое. «Ещё немного, ещё чуть-чуть» – и страны не будет.

Невозможно предположить, что потомки не осудят разрушение государства и не назовут виновных. Задним, поздним умом всё определят, и причины установят. Да они и сейчас очевидны. Оценив в худшем виде империю, и в лучшем – суверенность, мы не стали прозорливее и мудрее. Всё то же несовершенство натуры человека, и ничего больше.

У швейцарского горного кантона больше суверенности, чем у всех наших автономий, вместе взятых, но правительство Швейцарии не ссорится со своими гражданами, как у нас.

Наш сепаратизм и забота о суверенности не что иное, как страх перед возможностью снова вернуться в лоно старой идеологии, или эгоизм узколичный, что хуже.

Вакуум, паралич власти, разгул государственной и иной преступности, упадок нравов – худшая из наших бед. Современный Гамлет скажет: «распалась связь людей», – и будет точен.

Изуверившись в людях, в вождях и лидерах, нужно воссоздать веру в закон. Человеческая история двунога.

Одна её нога – земледелие, сотрудничество с природой, другая – институт закона; без любого из них она закончится. Человек достаточно могуч и безумен, чтобы её прервать.

Так я помыслил, приблизившись к концу своей лестницы жизни. Приглашаю всех тоже помыслить, но не о сиюминутном, а пошире. Жизнь очень интересна и стоит того.

Благодарю и желаю душевного покоя.

20 октября 1992 г.

В поиске истины

Генотип европейских народов не имеет существенных различий. Все они принадлежат к одной европейской цивилизации. Их разный экономический уровень, а также мораль и нравы зависят от принципиально различного отношения к собственности.

Из всех возможных форм собственности марксисты-материалисты обречены принять одну – общественную, при этом вульгарно и невежественно, без учета чего-либо. Так и произошло в России в 1917 году.

Цивилизации не творческие и не производящие, а паразитирующие на природе, как, например, цивилизации индейцев Нового Света и австралийских аборигенов, сменил творческий капитализм, центральная идея и принцип которого есть экономическое правило: или развивайся, или отмирай, умирай.

У европейцев иная предыстория, но и они живут при капиталистической экономической системе, творческой, производящей, накопляющей.

Марксисты в России утверждали: наша система жизни – лучшая. Опыт опроверг такую заносчивость.

В чем корень зла?

Считаю, что динамика науки, технологий, смены социальных условий и консервативная сущность натуры человека, его греховность существуют асинхронно, и в этом загадка мироздания. То, что не дано изменить, не надо изменять, и не следует бунтовать против природы.

Надо стремиться понять логику событий.

На пространстве социалистического государства, где частная собственность объявлена пролетариями-люмпенами вне закона, человек не изменился.

Он всего лишь стал криминальным, вороватым, врагом дисциплины и порядка и все-таки – с психологией собственника.

Люмпен без затруднений, морального дискомфорта трансформируется в иное любое качество, потому что нет у него духовной основы, Бога.

Вчера он был социалистом, а сегодня стал финансовым иерархом с чужим паспортом.

Идеология коммунизма не творческая, не созидательная, а потребительская, паразитическая. Она воспроизводит не творцов, а иждивенцев. Вот почему у нее не оказалось защитников. Защищать-то нечего. Все одна бессмыслица или уже дерьмо.

Но ведь у коммунистической идеологии были теоретики и борцы, и фанатичные, и беспощадные. Были.

Моё понимание жизни: природа воспроизводить коммунистов не умеет. Она может тиражировать собственников – алчных и лживых – или наивных и умеренных мастеров-муравьев.

Первых мы числим интеллектуалами, а вторых зовем электоратом, народом или дураками – в зависимости от места. При этом категория «дурак» означает не отсутствие ума, а некий другой ум, с которым можно обращаться без уважения.

Вот и получается – жить под игом интеллектуалов трудно и нежелательно, а без дураков-муравьев – совсем невозможно.

Вывод-совет: не будьте дураками и уважайте «дураков-муравьев».

Сказать иначе – значит солгать.

Все жанры искусств значительно ускоряют познание и освоение мира.

Типы и образы, усиленные талантом и гением, создают чувственную область личности. Это однозначно и бесспорно. Но в этом процессе, с развитием материальной культуры – книгопечатания, кино, звукозаписи и особенно телевидения, сильно изменились скорость и количество (тиражи) продукции творчества.

Когда же тиражированием, отбором художественных образов и программ стали заниматься прагматики, политики, а не художники, то это стало всенародным бедствием. Результат: сценами гипернасилия, рафинированного садизма, пьяной и пошлой эстрадой мы угнетены и подавлены. Вездесущие коммерческие дискотеки нас не освежат.

Личности упростились до скукоты и стандартности. Божественный потенциал человека реализовался недостаточно, зато сатанинский – с преобладанием.

Главный вопрос: «На что растрачена жизнь?» может не возникнуть никогда, но он все-таки остается главным. Будьте готовы отвечать.

В утешение себе и всем напомню – наша религия утверждает: уныние – грех. Тогда бодрость – благо. Будьте благостны!

Смена убеждений, симпатий и оценок – процесс трудный, мучительный. Большинство людей избегают его по разным причинам.

Очень трудно, например, отказаться от гипотетической модели социализма без частной собственности. Энергичная, предельно жестокая попытка её осуществить нам не удалась. Почему?

Ответ не будет коротким и простым. Его может не быть, но мечта о социальной гармонии, справедливости неистребима!

Сначала материалисты подменили понятия, «протанцевав» не от человека, а от «печки», а за ними политики-большевики «наломали дров».

В этой кутерьме событий суть человека сохранилась. Он по-прежнему коварен, эгоистичен, жаден, грешен и хочет свободы совести.

Уж если это так, то хорошая модель жизни непременно должна быть максимально сориентирована на все его творческие добродетели и его порочность.

В такой диаграмме жизни человека разумного придется соблюдать принцип: грех наказуем, добро поощряемо, свобода в границах законов.

* * *

России, народу русскому нужны не вожди, а пастыри, охранители, обереги.

Народ – очень высокое слово. Его не следует трепать всуе, походя. Его нельзя подменять никакими другими терминами, и в том числе интернационалом или пролетариатом.

Обережем народ – будет и Русь. А ее может и не быть, если не сохраним народ, его сознание.

Мы живем теперь в ауре мерзостей грехопадения всего человечества. У нас есть всё: пиратские корабли, вооружённые банды, казнокрады и взяточники, контрабандисты, наркобизнес, фальшивомонетчики, мерзавцы в промышленности, воры в быту и на производстве, рафинированные негодяи в органах культуры, продажная пресса, ТВ. И хакеры, и киллеры тоже к нашим услугам. Есть и работорговля.

Всё есть.

А есть ли право на защиту от них?

Безусловно! Есть и два метода борьбы с беззаконием и преступностью: карать и воспитывать.

Сто лет назад очень мудрый правовед Анатолий Фёдорович Кони об этой проблеме сказал так: «Благородный человек может уберечь себя от действия плохого закона, но ничто не спасёт его от дурного толкования законов, плохих и хороших».

Из принятия этого утверждения (постулата) следует очень многое: конечный результат будет зависеть от того, как наше сознание отнесется к букве закона.

Но это вовсе не значит, что борьба со злом безрезультатна. Она должна быть усилена до предела.

Путь обмана и насилия преступники выбирают по своей воле и поэтому лишают себя снисхождения.

Помощь нужна жертвам. Насильники в ней не нуждаются. Качество жизни под властью циников не может улучшиться по определению.

Думы

Объективно существует у природы закон сохранения материи и энергии, а также законы всемирного тяготения и вечного, не остановимого движения всех элементов материи.

Этим движением природа владеет изначально и без сбоев. Самовосстановление плодородия земли, флоры и фауны, водной и атмосферной среды доказывает, что земля еще достаточно энергоемка, а человек разумный расточитель, а не сбережитель ее благодати и силы.

Соединение и расчленение (синтез и анализ) в природе происходит для создания различных форм жизни, мудро, логично, разнообразно, красиво и непрерывно, и сам человек только и оправдывает свое присутствие на земле тем, что должен же кто-то восхищаться и любоваться величием мира. А какой сам человек? Достаточно очевидно, что человек обладает тремя инстинктами: размножения, насыщения и самосохранения, но ему щедрая природа дала еще разум и творческие потребности. С этим даром обращаются люди «всяк по своему». Личные интересы не совпадают с общественными.

Сотрудничать по-доброму с природой тоже не может, с утратой религиозного чувства у людей возникло хамское отношение к ней. Природа уже не удивляет, не восхищает, мы не говорим себе: потеснись, разум, и дай местечко Богу, когда встречаемся с ее чудесами.

Люди, выросшие в условиях большого города, не воспринимают природные ритмы жизни. Для них осень не золотая, а опоздавшее начало отопительного сезона, волшебница-зима – борьба со снегом, весна не пробуждение природы, а уборка грязи, лето – непрестанная забота – куда себя деть, чем занять, куда уехать, а все вместе – не осознанное желание чистого асфальта.

Перед человеком огромный мир чудес, а он его не заметил, не увидел, пробежал мимо в сторону серого асфальта.

На влажных лугах России голубым скромным цветком живет незабудка.

В букеты ее не собирают, но однажды она встретилась взглядом с человеком и он ответил: «не забуду», а забыл. Забыл о том, что растения сами себе делают летательные аппараты, краску и запах для привета и театр изобрел не человек, а птица шалашник, цирк – тоскующий ошалевший от любви бекас, тетерев и олень, и забыл главное и самое главное – любить все благодарно и бережливо.

Знакомство с некоторыми религиозными учениями не сделало меня их исповедником, но я не атеист.

Чем взволнован? Наблюдаю, как выполняется цель – превратить 140 миллионов русских в идиотов.

Цель достигается влиянием на сознание, понижением интеллекта до обалдения.

Главный инструмент процесса – системы телевидения. Кто ими владеет, тот и правит миром.

Грустное зрелище.

В 1917 году Россию захватили инородцы. В 1991 году это событие повторилось. Мы отдали ее сами. Власть оставили себе, а Россию отдали.

Что впереди?

Умные, а вернее сказать, мудрые люди не выясняют отношения. Это делают холерики и доверчивые люди. Результат такого поведения определяет, кто есть кто, кто дурак.

Дурак, конечно, Александр Андреевич Чацкий. Но… Вообразите, что среди людей больше никогда не будет этих милых дурачков бунтарей…

Что? Страшно? Да…

Так куда же уведет нас мятущийся разум?

Это игра: случай.

А нет ли под случаем закономерности?

Есть, но я промолчу, потому что сомневаюсь.

Разговор с собой

Сознание скорой смерти не радует, но и не ужасает. Огорчает угасание памяти, а с ней и ума. Обидно, когда ценные и оригинальные мысли невозможно удержать, они утекают, как хороший песок из горсти, и их не собрать вновь. Они возникают произвольно из личного опыта переживаний, подбираются, оброненные другими, но всегда опаздывая за быстро уходящей жизнью, и это обидно.

По характеру экстраверт, я не понимал, что откровенность невежлива, а искренность бестактна, и получил за это много ушибов и шишек. Раньше было больно, теперь нет. Так и должно, такова жизнь.

Не обладая ценнейшим качеством – сдержанностью в чувствах, перегреваясь в них, я имел чудное спасительное прибежище – музыку. Я знал массу песен и мелодий, много пел, всегда, когда был один, и горячо благодарен природе, что во мне это было, как предохранительный клапан в машине. Без этого я бы не выжил, разрушился.

Недоумеваю, как теперь многие обходятся без песенных мелодий. Разучившись петь по-человечески, люди не без причины стали рычать, выть и хрипеть. Звуки всегда адекватны чувствам.

Наблюдая разрушенную связь поколений, иногда говорят: жизнь ушла вперед. Никуда она не ушла, она разрушается в своей духовной основе, и никакая техническая мишура не сделает людей счастливыми на уровне прошлых лет.

Жизнь, лишенная поэзии и романтического самоощущения, это что-то очень жалкое, мелочное, ущербное.

Вера, Надежда, Любовь, София – символы эпохи христианства – огромны по смыслу и значению.

Эпоха язычества еще богаче и разнообразнее их, а образный мир современников часто ограничен Муркой в кожаной тужурке или секс-бомбой, раскуривающей сигарету, истерично демонстрирующей свою доступность. Эталон сильного пола – феминизированный, конвульсирующий хлыщ, сорящий долларами и марками. Особый блеск создается подчеркиванием, что они добыты криминальными приемами.

Хочется сказать молодежи: «Ребята, это дорога в обратную сторону от полноценной жизни, не бегите по ней сломя голову, и впрямь сломаете если не голову, то свою жизнь, а ведь она единственна, другой не будет. Незаметно придет время подвести итог, и тогда…»

Половину долгой жизни я прожил среди профессиональных преступников или приблатненных люмпенов.

Жалка судьба этих людей «по всем показателям». В их среде нет романтики авантюрных приключений и даже физического и духовного комфорта в случае удачи. Ее, эту романтику, выдумали литературные и телевизионно-киношные сказочники. Они плохо или совсем не знают своих героев, сути и мотивации криминального поведения и потому очень не точны. Правда, в вымыслах и не нужна точность, важен эффект.

Читайте эти книги и смотрите фильмы с предпосылкой – вот еще одна плохо сделанная вещь, и вы не ошибетесь. Всем литераторам-киношникам и социологам-моралистам я хочу возразить: воруют не безработные и голодные, воруют ленивые, тупые и жестокие. Продавец наркотиков, террорист-убийца, насильник детей – дар природы и продукт воспитания одновременно.

Уголовный кодекс лучше других знают преступники. Санитарная идея борьбы с преступниками и вполне правомерна, и эффективна.

Зачем я пишу это? Если бы я подражал просвещенным предкам и вел дневник, тогда все ясно, но это не дневник.

Это разговор на склоне лет с самим собой, и не больше, или письмо другу.

25 января 1994 г.

О смысле жизни

Обладая всеми чувствами тела и души, мы воспринимаем мир в его бесконечной необозримости своими рецепторами. На уровне биосистемы «человек разумный» энергия жизни проявляется в чувствах, в разуме, в поступках. Все опять грандиозно, необозримо, бесконечно.

Жить стоит уже ради того, чтобы удивиться миру. А еще – чтобы насладиться цветом, запахом, вкусом, музыкой природы, разнообразием материи. А наши инстинкты: коллективизм, творчество, инстинкт к размножению – любовь, отцовство и материнство?!

Все уникально, неповторимо, только один раз!

Вот и выходит, что хорошая жизнь та, в которой не ищут ответ на вопрос, в чем смысл жизни, а живут, расточая ее энергию с умом и любовью.

Ну а тем, кто его ищет, этот неуловимый смысл, пожелаем не истязать себя и поверить Александру Сергеевичу Пушкину, сказавшему на большом серьезе: истина – это любовь. Любовь – лучший из проводников по дорогам жизни. Как только мы теряем это чувство, так непременно начинаем повсюду сквернить, теряя покой.

Об этом говорилось меж людей давно и много раз, но тотчас забывалось ими.

Надо жить проще и благодарить небо! Но мы так не умеем. Естественное в жизни мы подменяем вздорными, грубыми выдумками. Они культивируют примитивно вульгарные вкусы и поведение, огрубение, равнодушие, лень и жестокосердие. Это проводится всеми средствами информации умело и интенсивно. Зомбирование сознания рекламой разврата и вседозволенности достигло уровня садизма. От него нигде не спрячешься. А ведь не все ненаказуемо! Настанет и время расплаты. Время Содома и Гоморры.

Два способа жить

В XX веке мы накухарничали много. Это следует осмыслить, признать и покаяться. А дальше жить своим умом и интересами. Это наше неотъемлемое право…

Вся история человечества – это непрерывная борьба двух замыслов мироустройства.

I-й. Сатанинский. Без нравственных ограничений: каждый за себя, живем один раз, после нас – хоть потоп, умри ты сегодня, а я завтра, выживает сильнейший, он и «правилка». Конец такой жизни предсказуем и недалек: последний сильнейший пожирает предпоследнего сильнейшего.

II-й. Богоносный. Жить в ладу с природой, с Богом, в ладу между собой, в общине, призывающей к добру где люди – братья и товарищи.

ВЫВОД: оптимален баланс интересов, личностных и общественных. Максимально рациональный баланс этих двух начал и есть та романтическая птица счастья, которую мы ловим, ищем. Так было и так будет всегда.

Человек – существо стадное, а общество – сумма личностей, в котором мудрость самого умного превосходит коллективную. Вот почему пророки при жизни бывают, как правило, распяты и убиты.

Больше всего крови пролито за неосознанную социальную свободу Теперь нам предлагают «свободу личности», которая всегда лишь беспредел. В наше роковое смутное время легкомыслие очень опасно и непростительно. Выбирая пути своей жизни, не будьте жестокосердны, сочувствуйте и жалейте, а лучше – любите друг друга.

Научитесь веселиться и радоваться жизни и при трудных обстоятельствах.

Что хочется сказать в день долгожителей

Когда подходит твой последний круг,

Перед собою стоит быть правдивым.

Р. Красновский

Всем! Друзьям и недругам.

Божественный дар природы – жизнь – мы чрезмерно осквернили. Вычислять виноватых – бесплодное занятие. Все виноваты?

Сознавать и чувствовать бегущее время исторически не умеем, любить не желаем, ожесточились до озверения. Плохо. Никто нам другую жизнь не подарит.

Я очень долго живу.

Скорблю словами поэта:

В уме моем минувши лета Час от часу темней, темней.

Но…

Память человеческая «не коптерка для старья», а аккумулятор энергии разума. Воспоминания былого, пережитого другими, любимыми и рано ушедшими, погибшими людьми обязали меня жить долго и напоминать об их скорбных судьбах и страданиях.

Они всегда со мной, их очень много. О том времени следует сказать: нельзя силой принуждать народ быть счастливым.

Нас всех, сегодняшних, попросить: будьте сострадательны, сочувствуйте и любите! Этого достаточно, чтобы прожить достойно и счастливо.

Кто не потрудился разделить Добро и Зло, проживет жизнь без самоуважения. Выбирайте!

Осадок из информации

Он горький, предельно солон.

Теперь многие защищаются от всех способов информации. Это тяжело воспринимается. Чем правдивее, тем больнее. Успех Вероники Кастро, Марии и Дикой Розы понятен.

Урки из Штатов тоже очень славные и забавные парни, но, уверяю вас, наши урки не так примитивны и односложны, и скоро кинопрокат Америки будет оздоравливать свои финансы на прокате наших криминальных кинодокументов.

События нашей жизни окончательно подтвердили несостоятельность теории Л.Н. Толстого о непротивлении злу. Ошибся барин. Мы не такие.

Ошиблись и гении революции, железной рукой утверждавшие пролетарские порядки в стране.

Не достигли малой доли желаемого и так называемые новые демократы и либералы. После восьмилетней суеты и смуты вокруг лозунгов о демократизме и личной свободе уже всем стало ясно, что перекормленное свободой общество может только разрушиться до непотребного качества.

Нам не хватает психического здоровья у членов общества, чувства соборности, общинности и понятийности.

Большая наука давно установила, что прогресс в человеческой истории возможен при наличии трех ресурсов: вещества, энергии и знания.

Материалисты не хотели и не могли признать четвертый ресурс – психику человека, его душу. Этот четвертый ресурс определяет моторность и качество прогресса.

Они прибегали к скорым и окончательным приговорам системам взглядов: экономики, религии, искусству, правам и морали, оставаясь дилетантами и постоянно ошибаясь.

Нам всем не следует взбадривать себя утверждением, что на ошибках истории учатся. Тому очень мало примеров, и учится только тот, кто хочет учиться и способен к этому.

Предлагаю вам темы для размышления: диссиденты, их изгнание и возвращение, отвержение и признание, монументы и руины памятников, сотворение атомной бомбы и деятельное человеколюбие и, наконец, две Кореи одного народа, такие разные во всех аспектах.

Народ все тот же, как и двадцать веков назад перед Голгофой, доверчив и возбудим.

Путь к сердцу человека проходит через эмоции, а не через разум.

Опосредованная идея справедливой гуманности порой искажается или игнорируется.

Работающая справедливость непосредственна, сиюминутна, реально ощутима. Это обычаи, нравы, поэтико-романтические образы, общение без посредников, простота поступков и чувств, а главное – любовь, как истина, как идеология, как норма поведения, конечно, без толстовского непротивления.

Уважительное соблюдение юридических норм поведения и неотвратимость ответственности за их нарушение – это то самое необходимое и единственное, чего у нас нет, и если не будет, то пенять нам не на кого.

Мы все пока толчем воду или отстраненно ждем, а сатана меж тем хорошо смеется.

Вы вправе спросить: что делать?

Отвечаю: перед сном читать басни Ивана Андреевича Крылова.

Был у нас такой славный предок, мы его забыли.

И еще: мы порядком разрушили свое родное государство, оставшееся тащим, разворовываем беспрерывно и почти вселюдно. Это факт нашей жизни. Так неужели, открыв географические, экономические границы для всего мира, те чужие люди не ускорят этот процесс?

Неужели и это надо доказывать?

Надо понять, что безотчетная перед народом, неограниченная законом власть в тот же час начнет работать на себя, на свой комфорт, на памятник себе, и будет кобениться до упора.

Власть без границ – это общественное бедствие.

Чтобы избежать очень плохих событий, надо…

…Надо постоянно соизмерять наши человеческие возможности и способности, чтобы избежать ошибок, грехопадений, капризов и психозов.

25 июля 1994 г.

Послесловие

ИЩИТЕ. Обращаясь к политикам, я говорю: «Осторожно! Там люди!»

Обращаясь к экономистам, говорю: «Пожалуйста, всего в меру! Не лгите!»

Обращаясь к философам-любомудрам, уже перехожу на крик, кричу: «Жизнь – не борьба до истребления, а процесс развития, с радостями и горестями».

Обращаясь к своему замордованному народу, говорю: «Восстань и возвышайся!»

Вы спросите: ну и что? Каков результат?

Удивительный. Не хотят ничего слышать. Норовят – по роже, попинать – и в кутузку.

А так как я долго был в ГУЛАГе, то говорят:

– Тебя не надо было выпускать оттуда никогда. Я отвечаю им:

– Вы еще успеете меня посадить снова, утвердив закон об экстремистах.

Мы уже не гибнущая, а погибшая страна. Нам не позволят жить своим умом, своими национальными интересами, а готовят для нас стойловое содержание, где нравы будут скотские и звериные.

Системно истребив интеллектуальный слой российского общества и возделывая дебильное кодло, народ сделали духовно бессильным и экономическим рабом-нищенкой, без права на труд, тем более свободный.

Собственность и относительная свобода личности – взаимозависимы, но нам не позволяют этого понять.

Демократия плоха тем, что дает возможность людям с очень скромными знаниями решать коренные вопросы жизни и организацию общественных отношений.

Они не замечают своего невежества, профессиональной беспомощности и обладают одним нахальством.

Это условие существует и присутствует во всей политической и бюрократической системах, от курьера канцелярии до президента страны.

Теоретики-государственники давно вывели правило: нельзя допускать чужих людей к управлению наукой, школой и финансами.

Я добавлю: и СМИ. У нас в стране это правило не соблюдалось никогда.

А вот еще один сложный вопрос: как быть с чувством человеческого долга, который не описан сводами законов, который в подсознании?

Что свято для человека, чего нельзя делать изначально, без рассуждения?

Это вопрос для души, для совести, навсегда, всем и особо каждому – и для тех, кто в Кремле, в Государственной Думе, на заводе за станком и на приусадебной сотке земли.

Идите! Ищите, вспоминайте тех, кто знал, что будет с нами в XX веке, ищите тех, кто знает, что может произойти с русским народом в XXI веке.

Основные сочинения М. Д. Пузырева

Пузырев М. Д. И покатился колобок. – Котлас, 1997.

Пузырев М. Д. Мысли в смутное время. / Ред. Н. И. Редькин. – Архангельск: Изд-во «Правда Севера», 2000.

Пузырев М. Д. Сатурналии деда Мазая: Списано с натуры. О разном понемногу. Без черновиков. / Ред. Н. И. Редькин. – Котлас, 2003.

Пузырев М. Д. Докуки деда Мазая. Т. I–II. – Котлас, 2007–2008.

Северов Н. И., Пузырев М. Д. Мартиролог не должен умолкнуть. / Ред. Н. И. Редькин. – М.: «Звонница-МГ», 2005.

Пузырев М. Д. Узелки для разума: Сборник афоризмов. / Ред. С. А. Гладких. – Котлас, 2010.

Фотографии Рисунки Иллюстрации

Березы юности. Деревня Роженец Вилегодского района Архангельской области. Отец М.Д. Пузырева Дмитрий Александрович посадил эти березки в честь дочки Александры – первого ребенка, родившегося в семье.

На снимке часть некогда большого дома Пузыревых в деревне Роженец. Михаил Дмитриевич сфотографировал его в 1947 г.

Дом брата М.Д. Пузырева, кавалера орденов славы Александра Дмитриевича. Слева направо: Павла Михайловна, дочь Татьяна, племянница Света, племянник Юрий, жена Александра Дмитриевича Мария, их сыновья Борис, Сергей, племянница Антонина Климова (Гомзякова). Роженец. 1950 г.

Слева направо: старшая сестра Фаина, внучка М.Д. Пузырева Женя, сын Фаины Миша. На переднем плане деревня Роженец, на заднем плане – деревня Коробиха, вдали – деревня Пожарская Гора.

Деревня Роженец.

С родственниками. 1950-е гг.

Все родственники М. Д. Пузырева. Фото М. Д. Пузырева.

Хор завода «Красная кузница», весьма популярный в 1947–1948 гг. благодаря хормейстеру Сергею Александровичу Лыскову (третий справа во втором ряду) и пианистке Олимпиаде Павловне Загвоздиной (пятая в том же ряду). М. Д. Пузырев третий справа в третьем ряду.

1947 г.

Павла Михайловна Коробовская (до замужества).

На реке Вычегде. 1952 г. На обороте фотографии: «Утеха! Ухоронка от тягот жизни. Светлые дни для души. Лодка и машина-мотор сделаны моими руками».

С женой Паней на реке Вычегде. 1960 г.

Павла Михайловна. 1970 г.

На рыбалке на озере Гаврильцево (пойма реки Вычегды, Котласский район Архангельской обл.)

На грибной охоте.

Дочь Татьяна. Лесная дорога возле исчезнувшей деревни Наволок Котласского района Архангельской области (близ речки Ватса).

М. Д. Пузыреву 80 лет. 1995 г.

На празднике по случаю 8 Марта (1996 г.) с Тамарой Александровной Бабошиной – инженером Котласского эксплуатационно-технического узла связи (ЭТУС).

М. Д. Пузырев на родном угоре. Как много изменилось за столетие! Из их большого крестьянского дома устроено два. Они стоят рядом. И одна из уцелевших березок по-прежнему ждет разъехавшееся по всей Руси многочисленное семейство Пузыревых. 2000 г. Фото Н. Елезова.

В редакции газеты «Коряжемский муниципальный вестник» с Андреем Гарвардтом. Обсуждение свежего номера. Г. Коряжма, 2001 г.

В лесу у валуна, который предлагал М. Д. Пузырев для памятника строителям Печорской железной дороги.

С поэтессой Татьяной Полежаевой (слева) и председателем правления Архангельского регионального отделения ООО «Союз писателей России» поэтессой И. П. Яшиной. 2005 г.

На праздновании 90-летия со дня рождения М. Д. Пузырева. 2005 г.

Михаил Пузырев – писатель, философ, полемист в фотоработах Игоря Попова.

Михаил Дмитриевич много рисовал в молодости. Делал репродукции с картин известных художников. Рисунки «Зима», «Вид из зоны» выполнены им в лагере Пукса-озеро. Там он работал токарем, фрезеровщиком. Оставались время и силы, чтобы рисовать. Делал иллюстрации к рукописным книжкам для детей по просьбе Зинаиды Ивановны Крюковой, которая после освобождения работала в санслужбе ГУЛАГа (в вольной поликлинике). З. И. Крюкова снабжала его красками. В конце войны почти не было детской литературы. Создавались рукописные детские книжки, и Михаил Дмитриевич делал иллюстрации к ним, и за это ему перепадал кусок хлеба.

Автопортрет. 1945 г.

Зима.

Вид из зоны.

Натюрморт.

На реке.

Береза. Этот рисунок выполнен М. Д. Пузыревым в 1948 г. на бланке дактилоскопических карт преступников. Другой бумаги под руками не было. Бумага после войны была большой редкостью. Дети писать учились на старых газетах.

Пузырев М. Д. Рис. Владимира Кащеева. 1939 г. Онежское озеро. Порт Шала – на восточном берегу в Карелии. Там М. Д. Пузырев и В. Кащеев работали вместе в портовых мастерских. Владимир был недоучившимся студентом, осужден по ст. 58 п.10.

Автопортрет. 1948 г. Сделан с фотографии 1936 г. (20 лет).

Образ писателя в рисунках художника В. Коротаева.

М. Д. Пузырев. Камила Куик. Познань. Польша. 2009 г.

Деревня Роженец.

Знак, установленный М. Д. Пузыревым на могиле родитилей, сестер и братьев в 1999 г. Ильинское кладбище. С. Ильинско-Подомское, Вилегодского района, Архангельской обл.

С главой администрации г. Котласа А. И. Шашуриным. 1998 г.

У паровоза, что установлен на вечную стоянку. Привокзальная площадь г. Котласа.

Посёлок Байка. 2001 г.

С Татьяной Славиной, корреспондентом газеты «Коряжемский муниципальный вестник», автором статей о жизни и творчестве писателя. Г. Коряжма. 2001 г.

С Владимиром Ноговицыным в гостях у редактора «Коряжемского муниципального вестника» Н. И. Редькина. Г. Коряжма. 2001 г.

С художником Юрием Королёвым на презентации книги «Мысли в смутное время». Коряжемская школа искусств. Коряжма. 12 сентября 2001 г.

На Вычегде. 1 июля 2001 г.

С Е. Г. Байбородиной – заслуженным работником культуры РФ в Сольвычегодске на фестивале Козьмы Пруткова. 2008 г.

С вилегодской поэтессой Татьяной Полежаевой. Посёлок Байка. 2009 г.

С Сергеем Александровичем Гладких. Обсуждение статей. Посёлок Байка. 2009 г.

У обелиска воинам-вилежанам. С. Ильинско-Подомское. 22 июня 2009 г.

У памятника строителям Печорской железной дороги. Посёлок Вычегодский. 29 июля 2009 г.

Обложки первых изданий произведений М. Д. Пузырева. Книга «И покатился колобок» издана в 1997 г. по инициативе главы администрации г. Котласа А. И. Шашурина и заведующего отделом информации и общественных связей Н. В. Шептякова. «Мысли в смутное время» изданы в 2000 г. (редактор Н. И. Редькин).

Обсуждение рукописей. Посёлок Байка. 3 августа 2009 г.

На берегу Вычегды-реки.

Примечания

1

Низкорослый молодой лес. – Здесь и далее прим. ред.

(обратно)

2

Возвышение, высокий, порой крутой холм.

(обратно)

3

Татьяна Славина. Ваши мысли в смутное время берегут нас от многих смут. «Коряжемский муниципальный вестник», 15 сентября 2001 г. № 62.

(обратно)

4

Татьяна Славина. День, прожитый в гармонии с собой и миром. «Коряжемский муниципальный вестник», 7 июля 2001 г., № 42.

(обратно)

5

Пузырев М. Д. 40 дней без Солженицына. «Двинская правда», № 172–173, 12 сентября 2008 г.

(обратно)

6

Татьяна Славина. Я жаден до людей и рад встрече с теми, кто способен понимать меня. «Коряжемский муниципальный вестник», 3 ноября 2001 г. № 76.

(обратно)

7

Павел Неспанов. Сбылась мечта Михаила Пузырева. В Вычегодском открыли памятник строителям Печорской железной дороги. «Двинская правда», 23 августа 2005 г., № 155.

(обратно)

8

Николай Редькин. Не зная прошлое, нельзя быть полноценным гражданином. «Коряжемский муниципальный вестник». 30 октября 2002 г.

(обратно)

9

Названия деревень Вилегодского района Архангельской области.

(обратно)

10

В 1930-е годы – окраина города Котласа.

(обратно)

11

Т. Г. Шевченко.

(обратно)

12

«Карелия». Музыка А. Колкера, слова К. Рыжова.

(обратно)

13

Жилищно-коммунальное хозяйство в системе управления железных дорог.

(обратно)

14

Михаил Лермонтов.

(обратно)

15

А. С. Пушкин.

(обратно)

16

Строка из стихотворения Н. А. Мельникова.

(обратно)

17

Грибоедов А. С. Горе от ума.

(обратно)

Оглавление

Оглянитесь назад и обнажите голову

Михаил Пузырев Избранное

  Часть I И покатился колобок…

    Березы моей юности

    Куда Макар телят не гонял

    Мои университеты

    И покатился дальше колобок

    В новые казенные дома

    Мы умирали каждый день и час

    Пукса-озеро – отечество мое

    Я вижу один и тот же сон

    Нельзя любить и не любить нельзя

    Судьба пряла нить нашей жизни

    Простите нас

    Нечистая сила

    Жизнь прожить – не поле перейти

    С болью о родительской семье

    Чтобы тебя признали, ты должен быть распят?

    Восьмое чудо света

      Строительство и освоение печорской железной дороги

  Часть II Мысли в смутное время

    У человеческой истории свой ход

    Не надо революций

    Человек на земле – для поиска любви

    Мысли вслух

    О национальном сознании

    Пейзаж крупным мазком

    О новом знании

    Синдром телевизора

    Политология деда

    Очень коротко об очень главном

    Возражаю лицемерам

    Бойтесь людей всезнающих

    Мы рабы, развращенные рабством

    О русской национальной идее

    Хочу быть русским!

    Бесы

    Кое-что о Родине

    Ступени истории

    Старики плачут тихо

    Плач о крестьянах

    «Поставьте памятник деревне…»[16]

    Мечты и установки

    Что имеем?

    Непростое время

    Промолчать нет сил!

    Пособие к уроку истории

    Что же мы сделали со своей страной?

    Свобода – универсальный инструмент

    Хорошо ли, когда нам не больно и не страшно?

    Русь, останови свое умирание!

  Часть III Докуки деда Мазая

    Письмо юным

    Поговорите со мной, внучата

    Словоохотливая старость – молчаливой юности

    Тезисы для урока

    Потеснись, разум, дай местечко богу

    Нравы, поступки и счастье

    Кому помолиться о спасении?

    Размышления о главном

  Околесины

    Бывальщина, или сказание о потрясниках

    Страна Муравия

  Знамения времени

  Наивная журналистика

  Сага о генсеках

  В какой социализм я верю?

  Россия – не девушка

  Грустная смесь юбилейного с поминальным

  Невесёлые раздумья

  По большому счёту

  Поздний ум

  В поиске истины

  Думы

  Разговор с собой

  О смысле жизни

  Два способа жить

  Что хочется сказать в день долгожителей

  Осадок из информации

  Послесловие

Основные сочинения М. Д. Пузырева

Фотографии Рисунки Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg