«Рига известная и неизвестная»

Рига известная и неизвестная (fb2) - Рига известная и неизвестная 716K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Илья Дименштейн

Илья Дименштейн Рига известная и неизвестная

Предисловие

«Я хочу вам подарить кофейную ложечку из довоенного «Отто Шварца, – произнес по телефону приятный женский голос. – Музею жалко – заваляется в фондах, а вы что-нибудь напишите». Так я познакомился с рижанкой Ириной Урсой. До войны в знаменитое кафе хаживала ее бабушка и администрация в знак благодарности сделала ей несколько маленьких презентов. Эта история, вошедшая в новую книгу, стала одной из многих рассказанных рижанами. Краевед Владимир Якушонок водит нас по незнакомому Болдераю, объясняет, почему там уцелели самые старые деревянные дома города – 17–18 веков, а бывший постовой милиции Михаил Егорович Асташенков вспоминает о Межапарке 1950-х и том, что чаще всего крали там в те годы…

Новую книгу «Рига далекая и близкая»» я писал вместе с читателями – рижанами, москвичами, англичанами. Вера Войцеховская, живущая ныне в Англии, рассказала о своем прапрадедушке, крупном царском чиновнике Николае Качалове, благодаря которому Александр Второй выделил Риге миллионы на развитие порта, дочь священника Лариса Шенрок – о храме в Дзинтари, настоятелем которого был ее отец, а московский архитектор Марина – подарила уникальные открытки, позволяющие по новому увидеть известные здания.

Узнаете вы о рано ушедшем архитекторе Тизенгаузене – построившем в Межапарке более 100 зданий, о том, чем был знаменит давным-давно рижский зоосад, которому в 2012 исполняется сто лет.

Никогда прежде я не писал о «немецкой оккупации». О Риге того времени рассказывают документы и рижане, с которыми мне удалось встретиться.

На этот раз не прошел я мимо знаковых зданий – Домского собора, церкви Екаба, Петра, синагоги на улице Пейтавас. Их прошлое и настоящее приоткрывают реставраторы, архитекторы, настоятели и даже мастера по часам. Мало кто другой знает часы в башне Петра лучше Игоря Щукина – обслуживает их четверть века.

О том, с кого лепили знаменитый фонтан «Нимфа» – у Оперного театра, и на каком рынке ваяли главный памятник Сталину, вы узнаете в главе о памятниках.

Сегодняшняя Рига – это не только современные проекты, супермаркеты и банковские клерки, это и десятки людей, которые стараются сохранить уходящее прошлое. «Чудики» – говорил о таких Шукшин. Среди них продавец «блошиного рынка, бывший инженер Слава, реставратор военной техники Андрей Красноперов, краеведы Владимир Якушонок и Артур Рейльян, летчик, создатель авиамузея под открытым небом Виктор Талпа, артист одного из московских театров, каждый отпуск возвращающийся в отчий дом – на улицу Вецпилсетас, Ян Янович Якобсон…

Барахолки и рынки

Ах, барахолка, барахолка…

В народе «Латгалес тиргус» называют по-разному: кто барахолкой, кто блошиным рынком. Но базарчик в Московском форштадте на улице Садовникова – достопримечательность нашей столицы.

В великолепной книге Гиляровского, знатока старой Москвы, «Москва и москвичи» рассказывалось о знаменитом дореволюционном рынке Хитрове. Наш блошиный и видится мне как Хитровка. И хотя здесь редко увидишь беспризорника, сходны они по разнообразию товаров. Чего только не купишь на нашей Хитровке! Гаечные ключи любых размеров любого года выпуска, амуницию советской армии, давно списанную в тираж сантехнику, которой в магазинах нет с начала девяностых. Однажды остановился возле прилавка с необычным товаром – видавшие виды вэфовские приемники, бэушные советские радиодетали, осциллограф. «Разве кому-то это надо?» – поинтересовался у продавца… «Есть любители. Я сам из их числа», – неожиданно ответил мужчина в очках, чем-то напомнивший мне изобретателя Шурика из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». «Если у вас есть время, я готов рассказывать».

Славик – так зовут продавца – бывший сотрудник конструкторского бюро завода «Гидрометрприбор». В начале 1990-х на рынке было много итээровцев – техническая элита почивших конструкторских бюро «Альфы», «Коммутатора», ВЭФа. Некоторые предприятия вроде бы работали, но зарплату люди не видели по полгода. В такой ситуации оказался и Славик.

Как-то они с семьей возвращались с дачного участка – перебивались с хлеба на воду. «Папа, а почему мы не можем продать яблоки с нашего участка, вон их сколько у нас?» – поинтересовался 12-летний сын. И на следующий день они уже были на набережной, где в конце 1980-х располагалась толкучка. Начинал Слава с даров собственного сада, потом продавал ненужную в доме технику, инструмент.

«Вскоре я стал незаменимым человеком, – вспоминает собеседник. – В стране был дефицит, не хватало простых деталей для ремонта утюгов, пылесосов, а у меня все это было под рукой. Если я не мог помочь, то обязательно давал совет, где что можно купить».

Впрочем, было и такое, о чем неприятно вспоминать. Некоторые бывшие коллеги, завидев его на рынке, делали вид, что не узнают. Кто-то полагал – сломался человек, спился и нет у него другого выбора, кроме как на барахолке торговать. Но это заблуждение – Слава вообще не пьет.

Сегодня у него не так много покупателей. Зато почти каждого знает в лицо. Это «чудики» – радиолюбители, конструирующие что-то для души, «коротковолновики», строящие радиостанции, ламповые усилители для музыки. В магазинах дорого, а качество не всегда на уровне. К тому же, по словам бывшего конструктора, советская техника была хоть и габаритной, но надежной.

«У меня собирается своего рода клуб технарей, желающих что-то создать, – рассказывает продавец. – Один, например, пытается продолжить опыт чешского ученого Николы Тесла, собиравшегося извлечь энергию из воздуха. Бывает даже член Национального совета по телевидению и радиовещанию. Он хоть и высоко забрался, а не может без барахолки. Нужны ему мои детали – он ведь в душе такой же «чудик», как и мы, советские технари».

Среди покупателей был и экс-премьер Марис Гайлис. Искал настольную лампу для каюты на яхте. У Славы была подвесная, но «командор» купил и ее. Не торгуясь – за 50 латов.

Пока мы разговаривали, к столу подошли отец с сыном лет двенадцати. Их заинтересовал осциллограф. «Это для вас будет дорого – 25 латов», – начал Слава. Однако это не остановило родителя – он купил технику, давно снятую с производства. «Пусть лучше сын этим занимается, чем у компьютера сидит. Это мы могли бесплатно в кружки юных техников ходить, а из них хотят сделать дешевую рабсилу», – жестко сказал отец.

Встречаются среди покупателей и коллекционеры радиоаппаратуры. В тот день, когда мы беседовали, у Славы можно было купить допотопные приемники «ВЭФ-Аккорд» и «ВЭФ-Балтика», «Фестиваль» и «Рига-10». Коллекционеры не просто покупают и ставят на полку, а восстанавливают до мелочей. Так, чтобы звучание потом было не хуже, чем у современных аппаратов.

Заходят и иностранцы. В основном немцы. Их интересуют старые приемники, фотоаппараты. Продавцы их ненавидят. «Они за сантим задавятся, – с лица Славы спадает добродушная улыбка. – Думают, что здесь обезьяны, готовые за банан визжать от восторга».

Бывают дни, когда покупателей можно пересчитать на пальцах одной руки. Летом выручка порой составляет 12–15 латов, а аренда киоска и стола в день обходится в 10. В лучшие дни удается заработать 40 латов. Но, судя по всему, богатым человеком Слава не стал. Вот диван нужно было менять, так он несколько месяцев выкраивал лишние 130 латов.

«Мне же в товар нужно вкладывать, – продолжает бывший конструктор. – На днях принесли измерительный инструмент с загнувшегося завода – порошковой металлургии. Инструмент хороший – не пропадать же добру».

…Рынок рынком, и все же на предприятиях технари получают побольше. Не думал ли Слава поменять место работы?

«Как-то уходил. Два года работал в другом месте. Знаете, что потерял? Независимость. Каждый маленький начальник норовит указать, построить».

…При незабвенном министре МВД Марисе Гулбисе «Латгальчик» собирались прикрыть, затем оставили в покое. Но иногда на рынке появляются крепкие ребята, которые пугают торговцев: скоро будете собирать манатки, здесь откроют супермаркет.

– Слава, а что будете делать, если рынок закроют?

– Не думал. Я, честное слово, не представляю жизни без него.

«Чрево Риги»

Центральный рынок открыли для посетителей в ноябре 1930-го. Это был понедельник. А в воскресенье на старой рыночной площади – у набережной Даугавы – лавочники пытались сбыть нераспроданный товар. О том, что тот рынок отслужил свое, свидетельствуют старые фотографии – его составляли сотни примитивных деревянных будок.

На набережной первый рынок прописался еще с 16-го столетия. Вонь, крысы, отсутствие нормальных складов, коммуникаций. Идея о строительстве нового рынка – между городским каналом и красными амбарами – появилась еще в царской Риге – в 1909–1910 годах. Планам помешала война. Вернулись к ним в 1922 году, когда Рижская дума приняла решение о строительстве нового рынка. Реализация заняла восемь лет.

Отцы города решили приспособить под строительство павильонов ангары для цеппелинов, оставленные кайзеровской армией в Вайнеде. За несколько миллионов латов их выкупили у комиссии, распоряжавшейся госимуществом. Но одно дело купить – другое демонтировать и перевезти в Ригу. Это вам не рыночный ларек перебросить. Длина одного «домика для цеппелинов» – 240 метров, ширина – 46, высота – 38. Конкурс выиграла фирма Stars. Демонтаж и перевозка заняли не один месяц.

Впишутся ли необычные конструкции в силуэт Старого города? Не испортят ли панораму? В 1923 году был объявлен международный конкурс. Из семи проектов выбрали лучший. Победители получили денежные премии, а городские власти заявили, что и этот проект их не удовлетворяет. На основе лучших идей предложили разработать новый. Для этого создали бюро Tirgus jaunbuves birojs, которое возглавил архитектор Павилс Дрейманис. К работе он привлек русских инженеров и архитекторов: В. Исаева, Г. Толстого, П. Павлова.

Первоначально ангары предполагалось приспособить для рыночных павильонов в оригинальном виде, однако от этой задумки отказались. Решили использовать лишь верхние покрывающие фермы ангаров, а сами павильоны строить из кирпича и железобетона. Окончательный проект предусматривал строительство пяти павильонов, самый крупный из которых предполагалось использовать для оптовой торговли и обработки мяса, четыре павильона поменьше – для розничной торговли мясом, молочными продуктами, хлебом, фруктами, птицей и рыбой.

Долгожданное строительство началось в июне 1924 года со сноса двух рядов красных амбаров. В ходе работ – в 1926 году – выяснилось, что в проект требуется внести дополнения, а это увеличивает смету. Сегодня подобное не стало бы препятствием, а тогда работы прекратили: два года в Рижской думе кипели страсти по поводу использования средств города. Лишь весной 1928 года возобновилась стройка и в ноябре 1930-го чрево Риги открыли для посетителей.

Старые газеты писали, что первые покупатели приходили, как на экскурсию – из зала в зал переходя. Но потом все встало на свои места. И как ни старались хозяева окрестных магазинчиков и лавочек сбивать цены – конкурировать с тогдашним «чревом Риги» им было не под силу.

Очевидцы рассказывали мне, что бичом тех лет, были карманные воры. Почти все они крутились на рынке – нигде в городе не было такого столпотворения. Зазевался – прощайся с кошельком!

Случались и ЧП посерьезнее. В 1930-м перед Рождеством стояли теплые дни, а на праздники, когда рынок не работал, ударил мороз. Все овощи, оставшиеся в павильоне, замерзли. Из-за морозов вышел из строя и водопровод – в рыбном павильоне бассейны с рыбой остались без воды. После Рождества торговцы потребовали от городских властей возместить убытки.

Разговоры о том, что тогда на рынке не было левого спирта, вранье. По сведениям старых газет, в том же году на побережье Рижского взморья, в Меллужи, вынесло… 29 канистр со спиртом. Это была часть груза с торгового судна, шедшего в Ригу и потерпевшего крушение. А вскоре на Центральном рынке начали подпольно предлагать «спиртик».

Главный создатель «чрева Риги» Павилс Дрейманис после войны уехал в Австралию. Среди его наследия – кинотеатр «Палладиум», Рижский ипподром, средняя школа в Болдерае. Школа сохранилась и сегодня – интересное сооружение, выделяющееся на фоне деревянных домиков. Ее автор – был одним из пионеров функционализма в Латвии. Кстати, «чрево Риги» тоже считается образцом функционализма. Хотя, какое это имеет значение. У объектов архитектуры могут быть лишь два стиля: хороший и плохой.

На снимках: старый рынок. После сноса будочек сюда ринули подростки, бродяги – искали завалявшиеся монеты, золотые украшения. Находили в основном пуговицы и ножи. «Чрево Риги» в начале 1930-ых.

Бульвары и дома

Деревянная Александровская

Один известный бизнесмен, как-то в пылу спора о деревянной архитектуре, сказал мне: «Знаете, за что я ценю Армитстеда? За то, что он снес деревянные дома в центре. Иначе, на месте нынешней Бривибас, у нас сегодня была бы вторая Калнциема».

Глядя на фотографию Александровской конца 19-го столетия, выполненную А. Шмитом, убеждаешься, что она тогда была сплошь деревянной. Ни одного каменного здания. И даже храм Александра Невского, который многие ошибочно считают каменным, из дерева.

Храм – самое старое здание, сохранившееся на Бривибас. Строительство началось в ознаменование победы над Наполеоном в 1820 году. Возводили всем миром, на народные пожертвования. Среди наиболее щедрых жертвователей были купцы: Павел Грачев, Михаил Бедров, Михей Попадьин. Строили лучшие мастера плотницких дел и резьбы по дереву. 31 октября 1825 года церковь была освящена во имя Александра Невского.

Через дорогу, на противоположной стороне улицы, еще одна достопримечательность. В этом деревянном двухэтажном здании в 1930-ые было кафе Barberina. Продержалось всего два месяца, хотя осталось в памяти старшего поколения – владельцем был Оскар Строк.

«Завтра, во вторник, в доме генерала Сникера (улица Свободы, 15) открывается впервые в Риге по заграничному образцу фешенебельное кафе-дансинг Barberina с оригинальным американским баром и восточно-турецким уголком», – писала газета «Сегодня» 14 сентября 1931 года. Сообщалось, что кафе будет работать до 2-ух ночи, поздние посетители смогут увидеть кабаре.

«В американском баре две очаровательные барменши в костюмах моряков, блондинка и брюнетка – «белая» и «черная», как их уже окрестила публика, – писала через неделю другая газета «Новый голос».… В турецком кафе интригует одетая в восточный костюм «восточная женщина»…»

У Строка, который сам руководил оркестром кабачка, планов было много. Там собирались обучать технике танцев, зимой, на крыше – оборудовать каток. Но не прошло и двух месяцев, как «Барберину» закрыли, а сам Маэстро оказался в кутузке – за долги. Известный композитор оказался плохим бизнесменом. Многое не учел. В том числе, что напротив храм, а по тогдашним законам в радиусе 500 метров от него запрещена торговля алкоголем…

Если двухэтажное здание, в котором была Barberina, на старинной фотографии можно увидеть, то еще одна достопримечательность осталась за кадром. Дом купца Бодрова, который находился на углу Александровской и Мельничной (нынешней Дзирнаву). Сейчас на этом месте высится Латтелеком, а когда-то был двухэтажный особняк, в котором снимал квартиру великий Вагнер. В 1837 году он стал главным капельмейстером Рижского театра. Театр находился в Старом городе, поэтому капельмейстер вначале квартировал там. Но жилье было слишком дорогим, пришлось переехать подальше от центра – в тогдашнее Петербургское предместье. По новому адресу Вагнер переехал не один – с женой и свояченицей. Зимой 1839 –го в квартире капельмейстера часто собирались его друзья и по черновикам разыгрывали части оперы «Риенци», над которой он тогда работал. Пели под громовой аккомпанемент разбитого рояля. По воспоминаниям очевидцев, необычный шум в поздние вечерние часы привлекал внимание прохожих и «русские бородачи с удивлением останавливались под освещенными окнами и покачивали головами». В хорошую погоду Вагнера нередко можно было увидеть в открытом окне. Его биограф, Глазенап, писал, что многим старожилам Петербургского форштадта запомнилось бледное лицо композитора, сидевшего у окна в шлафоке, с трубкой во рту, с турецкой феской на голове. А самому Вагнеру врезалась в память лишь ужасающая картинка Александровской улицы. Он вспоминал, что «по ней везли на открытых телегах к Двинскому базару (он располагался у набережной – И. Д,) замороженные свиные туши, разрубленные с головы до задних конечностей».

Еще одно интересное деревянное здание – на месте жилищного управления Рижской думы (в советское время там было «Ригас модес») – тоже видно на старой фотографии. Здесь находилась первая гостиница, открытая за чертой Старого города – Франкфурт – на – Майне. Очевидец писал, что это было одно из немногих мест в районе, где можно было нанять хороший экипаж. «Дальше виднелись только обшарпанные, неряшливо одетые «ваньки», готовые за четвертак везти пассажира чуть ли не на Северный полюс».

Летом 1869 года там остановился известный русский литературный критик Дмитрий Писарев вместе украинской писательницей Марко Вочок.

В 1910-м в отеле жила мировая знаменитость – немецкий летчик Арнт. Он прибыл в Ригу, чтобы познакомить горожан с самым первым полетом самолета.

В 1930-ые гостиница была известна рестораном – Альгамбра. Его «гвоздем» было кабаре. Летом девочки выступали на открытой площадке, и смотреть на них приходил сам Шаляпин.

…Пройдет совсем немного времени и от деревянных домов Александровской мало что останется. Взгляните на открытку, выпущенную перед Первой мировой. От большинства зданий нет и следа.

Я люблю старую деревянную архитектуру. Вырос в деревянном доме в Гризинькалнсе. Но тут соглашусь с бизнесменом: лучше любоваться деревянной Александровской на открытках. А живые памятники деревянного зодчества сохранились во многих других местах: на улицах Мурниеку, Лиенес, Баласта дамбис, Калнциема, и, конечно, на Москачке.

Спасибо Рикману!

О Риге 1840-х годов принято считать, что это был немецкий город. Разве что Московский форштадт был населен русскими староверами. Это не совсем верно. Взгляните на открытку с литографии 1842 года, выполненную рижским художником Теодором Рикманом. Подпись переводится так: «Русские в овощных садах у Риги». Ныне здесь самый центр – район улиц Гертрудес и Стабу, а тогда было Петербургское предместье. Вдали видны шпили соборов Петра, Домского и Екаба, а церкви Гертруды нет и быть не могло. Ее начали возводить лишь в 1864-м. Деревянные, двухэтажные домишки тоже, конечно, были в предместьях, но их не разглядеть. Только в 1860-ые, после того, как Рига утратила статус города-крепости, в предместьях разрешили возводить каменные дома. В том районе, что на литографии, первые появляются в 1880-ые годы. А пока это предместье, отделяемое от остальной территории палисадом и сторожевой будкой (их можно увидеть на рисунке).

О том, что много русских рижан занимались в те годы огородничеством, свидетельствует и бытописатель города далеких лет Иоганн Бротце. Он не только оставил словесные портреты русских рижан, но и зарисовал их. На его рисунках самые разнообразные типы – разносчик овощей, продавец калачей, плотник, батюшка. В 1826 году чудесам рижских огородников был посвящен доклад на заседании городского союза литераторов. «С давних пор, – говорил выступавший, кстати, немец, – русские огородники снабжают нас спаржей, дынями и огурцами из парников, расположенных в арендуемых в городе и в окрестностях его огородах. Они же снабжают нас различными южными фруктами и овощами в таком количестве, и по такой ничтожной цене и в такое необычное время, что за границей этому не поверили бы…»

Автор упоминал, что русскими огородниками ежегодно под дыни отведено 300 парников, под арбузы – 30, под русские огурцы – 450, голландские – 100. Не забывали огородники и про морковку, петрушку, салат, редис.

Еще на рубеже 19-го – 20 столетий русские огороды были в самых престижных нынче районах города – на Матиса, Бривибас (за Воздушным мостом), Лачплеша, Ганибу дамбис… В 1960-ые я с родителями не раз бывал у Смирновых, которые жили тогда на Рупниецибас. Врослые шепотом говорили мне, что до войны у них были крупные огороды на Катринас дамбис, а часть родни Смирновых еще в 1944 подалась на Запад…

На литографии можно разглядеть фамилию автора: Теодор Рикман. Он прожил всего 38 лет. Родился в Риге в 1810-м, живописи учился на родине пращуров – в Германии. Диплом, дающий право работать учителем рисования, получил в Петербургской академии художеств, в 1846-м. Через год Рикман вновь отправился в Германию – в Дрезден, чтобы продолжить обучение, однако при загадочных обстоятельствах погиб.

В 1901 году Музей истории Риги и мореходства приобрел у дочери художника – Матильды Шиллинг – восемь литографий ее отца с видами города. Уникальные картинки из жизни Риги 1840-ых: латыши – продавцы дров у Рижского замка; польские евреи у Дома Черноголовых; эстонские крестьяне у городских ворот Риги; русские овощеводы в предместье; празднование Умур-Кумура в городе и другие. Известно, что художник посвятил Риге ни один десяток сюжетов – в 1901 году около 20 из них приобрело Рижское общество историков и исследователей старины. Но след этих работ теряется. А восемь гравюр, купленных в свое время Музеем истории города и мореходства, и сегодня можно увидеть в его фондах. И еще в коллекциях филокартистов – открытки – репродукции с этих гравюр.

Жил-был дворник…

Знаете, где в Риге впервые появилась знаменитая «шведская брусчатка»? На улице Тиргоню. А на какой улице жил дворник, оставивший послание потомкам? Тоже на Тиргоню.

Сегодня не многие рижане смогут на вскидку сказать, где находится Тиргоню – в отличие от тех же Смилшу, Вальню, Калькю. Тиргоню соединяет Домскую площадь с Ратушной, это то место, где еще пару лет назад был популярный «Пивной сад».

Впервые в документах улица упоминается в 14 столетии – platea mercatorum. В переводе с латыни – Купеческая, по латышски – Тиргоню. За 800 лет она не изменила этимологии. Феномен среди рижских улиц. Если на соседней Грешной (Грециниеку) издавна селились ростовщики и ратманы – члены Ратуши, то на Тиргоню – деловые люди – купцы. В сентябре 1898 года здесь торжественно встречали человека, первого пешком обогнувшего земной шар – рижанина Константина Ренгартена. «В витрине книжного магазина, что на Купеческой улице, разворотливый хозяин Дейбнер успел выставить портрет землепроходца», – писал «Рижский вестник». Дороги знаменитостей не случайно вели на Купеческую – здесь была лучшая в Риге мостовая. Тиргоню – первая городская улица, где в 1847 появилось новое покрытие – «шведская брусчатка». На рубеже XIX и XX столетий улица славилась эксклюзивными магазинами – в доме под номером 5/7, у Менцендорфа – можно было отовариваться «колониальными товарами» – кофе, табачком, заморскими винами, снедью, на противоположной стороне, в доме под номером 4, располагался магазин оптики Генриха Детмана. Фирма Детмана занималась «информационными технологиями далеких лет» – установкой первых телефонов. Роскошный дом с многочисленными скульптурами на фасаде хозяину проектировали сразу три архитектора – рижане Шель и Шефель, и их коллега из Любека Ган. Последнему Детман заказал нарисовать фасад. Денег не жалел: при покупке земли под строительство выложил 1200 рублей золотом за квадрат. Сумма неслыханная до этого при сделках с недвижимостью в Риге. В 1901 году дом Детмана украсил старинную улицу. Здание и сегодня стоит. На первом этаже нынче кафетерий, а в в 1970-ые – 1980-ые тут тоже можно было взять кофе с булочками, этажом выше была кафеюшка «Синяя птица». Шороху там наводил «поручик Устинов». Читал стихи, передавал поэтические записки на соседние столики. Сегодня он щеголяет по городу в форме белого офицера, а тогда в кафе появлялся в гражданке. В бело-офицерском френче он иногда показывался на улице Ленина и оказывался в известном заведении на улице Твайка – психбольнице.

На открытке, по правой стороне улицы, возле самой Ратуши тоже примечательный дом. В средневековье в нем были винные погреба города. Дом был разрушен во время Второй мировой войны, на фрагменты погребов археологи наткнулись в 1960-ые годы.

На Тиргоню и в наше время продолжаются раскопки. На том самом месте, где был «Пивной сад». До войны тут (Тиргоню 1 и 3) было два дома, от которых тоже ничего не осталось. В этих зданиях располагались банк, мореходная компания и страховое общество. Рижская дума много лет не давала добро на застройку участка. В конце концов «Пивным садом» пожертвовали. На его руинах обещают построить гостиницу. А пока место огорожено строительным забором. Не обошлось и без археологических находок. В стене подвала обнаружили бутылку, а в ней послание от дворника Фрициса Зокиса. Он сообщал, что дом на Тиргоню, 1 строил каменных дел мастер Валтер, а принадлежал он Адольфу Фрейбергу. Бутылка была спрятана в стену 29 сентября 1909 года.

Может, и нынешним дворникам стоит оставлять послания потомкам, глядишь, как Фрицис Зокис через века они попадут в историю? А потомки, раскапывая, скажем в 3009 году фундамент министерства земледелия, узнают, что в этом доме сто лет назад работали три тысячи человек, перекладывавшие бумаги с одной полочки на другую.

Как столица лишилась Юрмальского моста

В советское время в Риге мог появиться Юрмальский мост, улица Бикерниеку – превратиться в Залькална, а торговый центр «Долес» – в «Маскавас». О том, почему этого не произошло, мне рассказал историк Эрик Адольфович Жагарс. В те годы он входил в комиссию по наименованию улиц.

Комиссия работала при Рижском горисполкоме и собиралась по мере необходимости. Занималась она не только наименованиями улиц, мостов, но и кафе, ресторанов, магазинов. За год до открытия Вантового моста, в 1980–м, комиссия решала, как зваться новой «улице» через Даугаву.

– Я предложил назвать новый мост Юрмальским, – говорит Эрик Адольфович. – Он идет на взморье, а название звучит красиво на обоих языках – латышском и русском. Комиссия во главе с заместителем председателя горисполкома Лилией Приедниеце со мной согласилась. Поддержали идею и оба райисполкома, чьи берега соединял мост, – Октябрьский и Ленинский.

Впрочем, сам Жагарс не очень верил, что наверху предложение пройдет. Примут что-нибудь идеологизированное. Назовут либо Ленинградским – потому что Московский мост есть, Киевским – так как проектировали киевляне, или Дружбы народов. Как тогда было принято. Чутье не обмануло историка. Однако мост назвали Горьковским.

– Это было единоличное решение первого секретаря ЦК КПЛ Августа Восса. Узнали мы о нем буквально накануне открытия, – говорит Жагарс.

В 1971 году не стало известного латышского скульптора Теодора Залькална. Сверху спустили разнарядку – срочно назвать его именем одну из улиц. Собралась комиссия. Были предложения переименовать в Залькална улицу Бикерниеку. Там, мол, находилась его мастерская.

– Я выступил против. Это означало изменение названия фактически целого района, – вспоминает собеседник. – Кто – то предложил переименовать улицу Вайрогу. Часть назвать Залькална, а за половиной сохранить старое название – Вайрогу. Но в итоге прошла идея, которую внес я. Предложил дать имя скульптора небольшой улочке за Двиной – Цодес. Там тогда располагались мастерские скульпторов. В итоге вскоре Цодес стала Залькална.

Но название продержалось недолго. Когда наступила Атмода, патриоты вспомнили, что Залькалн выступил против Зале – отца памятника Свободы. Собралась новая комиссия по улицам – Цоде вернули прежнее название. А Залькалну в буквальном смысле слова дали по башке. Перед Академией художеств стояла его голова: приказали убрать.

Торговый центр «Долес» вначале хотели назвать «Московским». Предложение исходило от торговцев. Комиссия посовещалась и сказала: «Не пойдет! Москву могут дискредитировать». Начнут говорить: «Разбили яйца около «Москвы» или что – то в этом духе». Тогда и вспомнили о том, что рядом остров «Долес». Так торговый центр получил свое нынешнее название.

Мамуля

Одно из самых красивых зданий улицы Меркеля – Дом Рижского латышского общества. Латыши нередко называют его «мамуля».

Дом на Меркеля, 13 не всегда выглядел так. Первое здание было трехэтажным, с мансардной крышей. Построили его в 1869 году по проекту первого латышского архитектора Яниса Бауманиса. Примерно в то же время по соседству, на нынешней Кришьяна Барона, появилось еще одно его здание – Александровской гимзании (ныне Консерватории). Оба – в стиле неоклассицизма.

А нынешняя «Мамуля» ведет отсчет с 1910 года. Ее возвели на месте старой, сгоревшей при пожаре. Автор нового проекта – архитектор Поле. Панно на самом верху – с ликами древнелатышских богов – работа классика латышской живописи Яниса Розенталса. В 1938 по проекту Лаубе дом расширили, присоединив соседние участки земли. До войны это был самое роскошное общественное здание Риги. Только перестройка обошлась в миллион 280 тысяч латов.

Примечательно, что крестным отцом первой «Мамули» был немец Иван Химиллер. В монастырском кабачке, в Большой гильдии, он узнал, что в Риге живет народ, называемый латышами и что у него нет своего общества. Химиллеру не было дела до латышей, но он был помешан на создании всякого рода обществ. Незадолго до этого – создал общество пожарников. Отправился к своему соотечественнику ратману Холландеру и тот его поддержал – 10 ноября 1868 года возникло Рижское латышское общество. А еще через год на тогдашнем бульваре Паулуччи у него появилась крыша над головой.

Через три года на политехнической выставке в Москве латышское общество демонстрирует свои разработки. Результат – несколько высоких наград. Но успешнее всего латыши выступили в спортивных состязаниях по гребле. Растроганный великий князь Константин Николаевич вручил Янису Бауманису, который был не только талантливым архитектором, но и гребцом, дорогие настольные часы, серебряный портсигар и серебряный футляр для спичек.

Именно в «Мамуле» было принято решение о создании первого латышского певческого праздника – в 1873 году, там работали всевозможные комиссии (театральная, научная, этнографическая), способствовавшие становлению латышей, как нации. С именем общества связано создание Этнографического музея под открытым небом, Фундаментальной библиотеки Академии Наук, Музея истории.

В июле 1940 года «Мамуля» почти на 50 лет перешла в ведение Красной Армии – там был штаб, а позднее Дом офицеров Прибво. В годы перестройки литератор Андрис Колбергс писал: «… А здание на улице Меркеля как скала теперь разделяет латышский народ и Советскую Армию».

Между прочим, не Советская Армия захватывала здание – 5 июля 1940 года министр по общественным делам правительства Латвии П. Блаус закрыл общество, а здание вместе с инвентарем передал штабу Красной Армии. В конце концов спустя полвека «Мамуля» вернулась к первым владельцам, а первый русский театр, построенный на углу сегодняшних Кр. Валдемара и бульвара Кронвальда в 1901 году для русских актеров, до сих пор у Национального латышского театра.

В 1957 году на сцене Дома офицеров дебютировало знаменитое РЭО – Рижский эстрадный джазовый оркестр, в котором играл Эгил Шварц (муж популярной когда-то певицы Ларисы Мондрус), Раймонд Паулс. В подвале была популярная бильярдная, а в самом здании устраивались лучшие в городе вечера танцев.

Ворота в Задвинье

Это место при съезде с Каменного моста на улице Кугю архитекторы раньше называли «воротами в Задвинье». Обе стороны украшали каменные дома в стиле модерн. Нынче от ворот уцелела лишь часть – на месте одного из домов строится «замок света».

Улица здесь пролегла в 1867–м. Тогда она называлась Амбарной. Со всех сторон стояли амбары и склады – ведь параллельно тянулась главная торговая улица Задвинья – Каменная (Акменю). Постройкам нещадно доставалось от выходившей из берегов Даугавы – тогда вокруг не было ни защитных дамб, ни набережных. К тому же это была южная оконечность полуострова Кливерсала. Чтобы защитить амбары, их решили строить на сваях. Разговорами дело и закончилось. А вскоре на месте амбаров и складов начали возводить судоверфь. От нее в 1885–м улица и получила нынешнее название – Корабельная (Кугю). Первыми владельцами судоверфи были механик Ланге и якорщик Скуя. Строили катера, понтоны, пассажирские пароходики для сообщения по Даугаве. Суденышки регулярно курсировали между Задвиньем и центром города. Немало заказов судоверфь получала от городских властей.

Но все же самым известным предприятием района была фабрика Лелюхина. На предприятии русского купца, которое он открыл в начале нынешней улицы Акменю (у набережной), в XVIII столетии впервые в Риге началось промышленное производство черного бальзама. Если Акменю составляли деревянные домишки с трактирами, постоялыми дворами, кустарными мастерскими, то на Кугю возводятся первые на Кливерсале каменные доходные дома. Те, что появились при съезде с Понтонного моста (сегодняшнего Каменного), архитекторы и назвали «воротами в Задвинье».

«Ворота» хороши. Особенно дом на Кугю, 11/13, построенный в 1911 году архитекторами Лаубе и Малвессом. Шестиэтажный, с изящной угловой башенкой. Противоположный – с традиционной для рижских домов трапециевидной башенкой, шпилем и флюгером, появился лет на десять раньше.

Судя по фотографии 1930–х, на Кугю находились еще несколько каменных домов. На первом этаже того, что спроектировали Лаубе и Малвесс, были ресторан, магазин. Возле ресторана можно увидеть легковое авто, у магазинчиков – привычных ломовиков, подвезших на подводах товар.

Интересная деталь интерьера – высоченный фонарь, которыми тогда освещали город. «Живьем» сегодня такие редко где увидишь. Один из уцелевших – в Московском форштадте, возле знаменитого рынка «Красная горка».

В 1930–е улицу называли Узварас булварис. Венчал ее парк, в котором сегодня русская Рига отмечает День Победы. Название он сохранил еще с довоенных времен – парк Узварас. Разбили его в 1909–м – в честь 200–летия вхождения Риги и Лифляндии в состав России. Назвали Петровским. 5 июля 1910 года тут посадили деревья члены царской семьи, приезжавшие на открытие памятника Петру Первому. Старые фотографии увековечили Николая II и трех великих княжен. Они сажали дубки, выращенные в теплицах возле Петровского парка – нынешнего Виестура. В 1919–м, во время советской власти, какие – то вандалы выкопали их.

В 1923–м парк переименовали в Узварас, но лишь в 1930–е приступили к продолжению работ. «Вождь народа» Карлис Улманис мечтал построить здесь комплекс, который должен был бы затмить Берлинский олимпийский. Со стадионом на 25 тысяч зрителей, дворцом съездов и спорта на 10 тысяч человек и праздничной площадью на 200 тысяч. Там планировалось устривать и Праздники песни. В 1938–м объявили конкурс, но планам вождя помешала война. Однако один из праздников успели провести. У меня была когда – то старая открытка – приглашение на него.

С тех пор минуло много десятилетий. Сегодня новые вожди строят на той же улице свои «замки света». Удастся ли им стать чудом архитектуры, затмить библиотеки других городов Европы – большой вопрос. Но то, что они испортили визитную карточку Задвинья – ее ворота – факт. Уничтожили дом в стиле модерн, построенный здесь в начале ХХ века.

Рига грешных вождей

История многих мест города связана с необычными наименованиями, которые то появлялись, то исчезали. Например, в 1935 году в Риге открыли Карловский проспект – в честь Карлиса Улманиса. Он находился на месте нынешней 13 Января. Венчать новый проспект должна была площадь, которую собирались украсить монументом Улманиса. О перипетиях некоторых переименований мне рассказал старейший рижский историк Эрик Жагарс.

Из бобров в ткачи.

В царское время у улиц города была четкая географическая привязанность. Те, что находились в Задвинье, назывались от городов и населенных пунктов Курземе: Кандавас, Тукума, Вентспилс. Даже если сегодня кто – то ищет в городе улицу «курземского происхождения», может не сомневаться – она на левом берегу. Петербургское предместье называли населенными пунктами Видземе, а также трех уездов Лифляндской губернии – Пернавской, Виландской и Тербатской. Не случайно именно там улицы Цесу, Тербатас, Пернавас. Латгальское предместье связано с городами и поселками восточной части Латвии: Екабпилс, Лудзас, Ерсикас… Впрочем, и в те далекие времена с названиями хватало казусов.

– Бобры появились в городе не вчера, – рассказывает историк. – В Средние века они были настоящей головной болью горожан. Вся территория от нынешнего экономического факультета ЛУ – угол Аспазияс и Кришьяна Барона – до железнодорожного вокзала была перегорожена маленькими запрудами и дамбами. Это работа бобров. И пастбища, на которых там пасли скот, превратились в пруды. Потому и возникла в Старом городе улица Беберштрассе – Бобровая. Потом одну букву в названии заменили на Веберштрассе и она стала Ткацкой – Аудею. Хотя к ткачам район никакого отношения не имел.

«Селедочные» господа

Улица Кунгу тоже была в далекие времена не Господской, а… Селедочной. Там торговали селедкой. К тому же в Средневековье это была центральная улица на восток – по ней везли в Россию селедку. Когда построили магистрат, Херингштрассе (селедочная) превратилась в Херенштрассе (Господская). Небольшое изменение – и совершенное иное звучание.

– Видимо, решили, что не подобает рядом с магистратом находиться Селедочной улице, поэтому и появилась более звучная – Господская, – продолжает собеседник. – В советское время она стала улицей Даугавас, а в 1990–е вновь вернули старое название – Кунгу. Но если восстанавливать историческую справедливость, тогда ей нужно было становиться Селедочной.

На Грециниеку тоже никогда не жили грешники. Во всяком случае, их там было не больше, чем в других местах. Там находился дом Сундера – члена магистрата. А Зундернштрассе – грешная. В фамилии домовладельца заменили букву, и у улицы изменилось значение. Если кто забыл, в советское время улица была названа именем Иманта Судмалиса – Героя Советского Союза.

В честь именин вождя

Сегодня новые историки говорят, что Улманис не был похож на диктатора. Дескать, скромный был, не любил панегириков. Эрик Жагарс только смеется над такой наивностью.

– После улманисовского переворота флаги полагалось вывешивать в стране не только в честь дня рождения вождя, но даже в день именин – 28 января. С этим днем и связан призыв дарить книги школам. Дарили как раз на его именины.

При Улманисе было немало переименований улиц и площадей. Вот лишь несколько: Эспланада превратилась в Виенибас лаукумс, Домская площадь – в площадь 15 Мая, улица 13 Января – в Карловский проспект.

С последним связана интригующая история. После переворота придворные подхалимы вспомнили, что улица 13 Января до революции была Карловской. Название 13 Января дали уже соцдемы в независимой Латвии – в честь событий 1905 года. Подхалимы назвали магистраль с претензией – Карловский проспект. По словам историка, ее хотели превратить в широченную магистраль, которую должна была венчать площадь.

План предусматривал снос зданий по обеим сторонам и строительство высоких, десятиэтажных. Строительство началось в створе Вальню (там и нынче стройка). Вырыли котлован, собирались возвести первое здание нового проспекта – Почтовый сбербанк. Но случилось непредвиденное.

– Когда котлован вырыли, из – под земли ударил вонючий фонтан, – продолжает собеседник. – Взяли пробу. Оказалось – сероводородный источник. Типа тех, что в Балдоне. Работы остановили. Решили, что когда-нибудь бальнеологическое заведение построят. Но все осталось на словах. Потом здесь скверик появился.

Не успели расчистить место и под Карловскую площадь – у набережной. Памятник вождю при жизни так и не появился. А там его хотели построить не случайно. Чтобы при въезде поездом в Ригу гостей сразу встречала фигура президента.

Даешь «латышскую панораму»!

По словам историка, на словах Улманис был против возвеличивания при жизни. Не позволил, например, улицу Тербатас назвать в честь себя, хотя подпевалы хотели. Он ведь жил на этой улице. Но решение мотивировал своеобразно. «Если моим именем назвать улицу, то и министры захотят улицы в свою честь. Но я то вечен, а они, канальи, будут уходить и приходить».

На новой площади – Виенибас – во время праздников постоянно звучали здравицы в честь вождя. Там шли постановки, в которых играли Улманиса. При этом сам он сидел в ложе с дипломатами и смотрел на действо. Позже посол Англии писал, что это было отвратительно.

Ульманис собирался снести старые здания не только на Карловском проспекте. Улицу Калькю в районе нынешнего Театра русской драмы хотел превратить в широкую магистраль с выходом к Даугаве. Не успел, но на Ратушной площади под бульдозер пошли 16 средневековых домов. Там собирались возводить высоченную Ратушу.

– Самое интересное, что по проекту Ратуша должна была закрыть церковь Петра, – рассказывает Жагарс. – Ульманис сознательно шел на это, хотел, чтобы у Риги была новая латышская панорама вместо немецкой.

Но название парка 1905 года он не тронул.

– Он ведь сам 5 месяцев сидел в псковской тюрьме во время революции 1905 года, – говорит историк. – По обвинению в участии в революционных событиях. Выступал в валмиерской газете со статьями о карательных экспедициях. Разобрались, сказали: не виновен. Словом, каким – то боком пострадал. Вероятно, поэтому и оставил название, которое дали парку соцдемы.

Кстати, во время переворота по приказу Улманиса парк занял расквартированный поблизости 5–й полк. Улманис боялся, что именно этот парк соцдемы превратят в свою крепость. Страхи оказались лишними.

Как Пельше бросили в Даугаву

После смерти бывшего первого секретаря ЦК КПЛ Арвида Пельше его именем назвали РПИ и строящийся телецентр на Закюсале. Письма туда присылали по такому адресу: набережная Арвида Пельше. Во времена Атмоды все эти названия поменяли. Но поступили как хунвэйбины. Сорвали гранитную доску с РПИ и утопили в Даугаве.

В советское время с наименованиями хватало идиотизма – появились площадь Чернышевского в Старом городе, улица Миера. До войны эта улица называлась Каролинес и лишь маленький кусочек у кладбища – Миера. Коммунисты решили: о, мир, это то, что надо. И всю улицу назвали Миера. А слово это означало спокойствие, умиротворение – ведь улица находилась у кладбища.

– Разговоры о том, чтобы вернуть улице Горького довоенное название – Валдемара, велись после горбачевской перестройки, – вспоминает Эрик Адольфович. – Но долго на это не решались. Валдемару просто не повезло – на улице находился ЦК. Во время обсуждений говорили: вот, мол, приедут высокие товарищи из Москвы и обязательно поинтересуются, в честь кого улица – революционера, большевика, писателя? Ах, младолатыша? А кто это такие? Поэтому подальше от греха и тянули с переименованием.

В конце 1980–х, когда Рижская дума скопом переименовала около сорока улиц, вышло не лучше. Никакой аргументации, объяснений – меняем советские на довоенные. Жагарс тогда не побоялся выступить против переименования улицы Стучки. Но ему даже никаких доводов не привели.

Лишь один пример действий современных чиновников от топонимики. В Пурвциемсе была улица Георга Гайле – в честь послевоенного директора ВЭФа. Сейчас она превратилась в Унияс.

– Но это глупость, – разводит руками Жагарс. – До войны была Униона иела. А названа она была в честь завода «Унион» – прадедушки ВЭФа, который в 1915 был эвакуирован в Харьков. Если переименовывать, то в Униона, а не в Унияс.

Алиса с улицы Алисес

Среди самых оригинальных сооружений Задвинья – водонапорная башня на улице Алисес. Ее автор тот же, что строил Академию художеств, – балтийский немец Вильгельм Бокслаф.

Два столетия назад в этих местах находилось поместье Шварца. Тогда многие состоятельные рижане на лето перебирались из душных крепостных стен за город. Со взморьем еще не было железнодорожного сообщения, не было вилл в Межапарке, поэтому дачи и небольшие имения поднимаются прямо на левом берегу Двины. В 1812 году во время пожара почти все они сгорели. Но хозяин «Шварцмуйжи» не пал духом и через несколько лет построил новую усадьбу. Были тут и собственный лес, и аллеи, гроты, беседки, в которых можно было мило беседовать с прекрасными фрейлинами о Гофмане и Шиллере. В конце XIX столетия владельцы поместья решили открыть частную улицу – Луизы. Подали заявку в городскую управу. Власти не согласились – не понравилось название. Несколько лет ушло у владельца поместья на то, чтобы придумать новое. Наконец 19 декабря 1901 года возле улицы появилась табличка – Алисовская, частная улица. До Второй мировой войны тут было лишь несколько строений. Большую часть занимали лес и дюны. На их месте дома появились уже после войны.

Одним из самых первых сооружений Алисовской стала городская водонапорная башня. Она была нужна не только городу, но и жителям этого района – для улучшения водоснабжения. Работы продолжались несколько лет – с 1910 по 1912 год.

Если будете проходить поблизости, остановитесь около этого великолепного сооружения. Портал украшает герб Риги. С башнями, ключами, львом в городских воротах. Строительство велось из доломита, красного кирпича, традиционного для многих рижских общественных сооружений тех лет. Венчает башню черепичная крыша с флюгером. Под ним – глобус.

В орнаменте архитектор использовал и битое стекло от пивных бутылок. Рассказывают, что он сам гулял по окрестным улочкам и собирал бутылки из – под пива. Можно представить, с каким презрением смотрели на него господа в пенсне и с тросточками.

Строительство обошлось городу в 139 429 золотых рублей.

Высота башни при рождении – 32,5 метра, но в 1939–м она… подросла на 7,5 метра. Это было необходимо для ее более успешного функционирования. Крышу поднимали домкратом, а стены нарастили каменщики. Руководил перестройкой инженер Павил Павуланс.

У каждой из старых водонапорных башен Риги свое название. Те, что на Маза Матиса, – Анна и Жанна, задвинская – Алиса.

Отец Алисы прожил долгий век. Он родился в Риге в 1858–м. После окончания Рижского политехнического института до 34 лет работал помощником профессора Коха, а затем создал собственное архитектурное бюро. В Риге на счету Вильгельма Людвига Бокслафа более двадцати зданий: многоэтажные жилые дома, общественные. Самые известные из них – Академия художеств, церковь Креста в районе Тейки – на углу улиц Ропажу и Крустабазницас, велосипедная фабрика Лейтнера на нынешней Бривибас, 137, дом для священника церкви Мартиня на улице Баложу, 27 (сейчас тут Музыкальная школа им. Паула Юрьяна). Бокслаф – автор лютеранской церкви в Дубулты, рядом с вокзалом, усадьбы в Малпилсе, Яунмокского замка. Один из лучших рижских архитекторов умер в Познани на исходе войны, в 1945 году. Ему было 87 лет.

Зоосад и Межапарк

…А попугай матерился на русском

Через год у Рижского зоосада юбилей – 100 лет. Сотрудники работают над книгой, которую планируют выпустить к круглой дате. В архивах, библиотеках обнаружены малоизвестные материалы.

Идея создания зоопарка принадлежит Георгу КУФАЛТУ – руководителю дирекции рижских садов. Куфалт – один из авторов Царского сада (нынешнего Межапарка) – еще в начале XX века предусмотрел там и зоосад. Детальный план появился в 1907 году. Помимо вольеров, дорожек и зеленых насаждений, на территории были запланированы пруды и каскад водопадов, наподобие тех, что в парке Аркадия. В то время «стройки века» возводились не так как сегодня – за счет государственного бюджета. Большую часть сумм жертвовали горожане. Вот и на сей раз обратились за финансовой помощью к рижанам. С планом будущей стройки, расходами можно было ознакомиться в брошюре «Наш будущий зоосад». Ее можно было бесплатно получить в книжном магазине у Пороховой бащни.

Было основано общество по строительству зоосада, в которое вошли известные рижане: фабриканты, банкиры, депутаты думы. На помощь пришли газеты, призывавшие читателей поддержать благое начинание. Строительство зоосада объединило все сословия и национальности. Рекламную кампанию одинаково активно вели немецкие, русские и латышские газеты, а среди самых щедрых меценатов и спонсоров оказались немцы, русские, латыши. Почти у каждого вольера был собственный меценат. Вольер для медведей был построен на средства директора завода «Валдшлоссен» (ныне «Алдарис») Баха, дом для хищных птиц – фабриканта Гусева, рысей – каменщика Радзиня.

Еще до открытия зоосада развернулись дискуссии о том, по какому принципу отбирать животных. Общество разделилось на консерваторов и либералов. Первые призывали ограничиться лишь теми особями, которые обитают на территории Российской империи. Но в итоге последнее слово осталось за либералами. На плане первого путеводителя по зоопарку – вольеры примерно для 30 видов животных. Тут и львы, и обезьяны, и слоны. Везли из разных городов и весей. А корейского орла подарил капитан дальнего плаванья Яновский. Уже позднее – в феврале 1914-го приехал царский подарок – два зубра. Их привезли по железной дороге.

Первым научным руководителем зоосада стал известный в Риге исследователь природы – орнитолог Фердинад ШТОЛ. Он сам фотографировал животных и давал им имена. И сегодня под старыми снимками можно прочитать имена. Косолапый Андрюша, лев Паша, львица Принцесса…

Весной 1912-го часть работ была позади, и зоопарк открыли для посетителей. На первых порах – бесплатно. Через несколько дней газеты написали о варварстве посетителей, о том, что издеваются над «братьями нашими меньшими». Администрация решила установить входную плату – дабы отсечь всякий сброд. Билеты стоили 15 копеек.

14 октября 1912 года состоялось официальное открытие. Визитной карточкой Рижского зоосада стали входные ворота в стиле модерн. Они уцелели и сегодня. Их автором, как и проектировщиком большинства других зданий, был архитектор Герман ЗЕЙБЕРЛИХ.

На должность директора пригласили Петра ОЛЬСЕНА. Уроженец Митавы (нынешней Елгавы), он долгие годы провел в Германии – работал в одном из тамошних зоопарков. А зоологом вместо Штола стал другой известный ученый – Карл ГРЕВЕ. В 1914-м он был назначен директором зоопарка.

В списке первых смотрителей, ухаживающих за животными, представители разных национальностей. Но больше всего татар. За медведями присматривал уроженец Поволжья Юсупов. Однажды на глазах у посетителей косолапый Андрюша так сжал его в объятиях, что Юсупов закричал. Кто-то из зрителей выхватил револьвер и выстрелил в медведя. Тот от боли прокусил ногу смотрителю. Карета скорой помощи отвезла Юсупова в больницу. По словам сотрудников зоопарка, это не единственный случай нападения животных на людей. Но самый первый официально отмеченный.

В январе 1913-го сгорело одно из лучших зданий – обезьянник. Это было тогда единственное отапливаемое помещение и зимой туда переселили часть теплолюбивых животных. «…В 10 часов от искры из камина загорелось главное здание зоосада. Несмотря на большое количество пожарных, которые работали до утра, пламя остановить не удалось», – писали газеты. Некоторые животные погибли. Но обезьяны не пострадали. Работники зоосада перенесли их из горящего здания в… ресторан, находившийся на его территории. Ночью их отпаивали теплым чаем.

Ресторан также был визитной карточкой зоосада. Туда приезжали даже из центра – это было единственное питейное заведение города, открытое всю ночь. Работал оркестр. Построили питейное заведение на деньги пивоваренного завода «Валдшлоссен», которое вначале сдавало здание в аренду, а затем передало в собственность зоосада. Но пиво там должны были продавать только этого предприятия.

Ресторан работал до 1940 года. Корпуса здания уцелели и сегодня. Достопримечательностью ресторана был говорящий попугай. Он прописался в питейном заведении после пожара и встречал посетителей у входа. Чаще ругался на русском. Но когда был в настроении, говорил: «Здравствуйте!».

На снимке: знаменитый дореволюционный ресторан.

Творец альпийской риги

В советское время на натурные съемки альпийских домиков кинематографисты ездили вовсе не в Швейцарию, а в Межапарк.

Дома в «швейцарском стиле», построенные здесь еще до Первой мировой войны, с ажурными деревянными украшениями, живописными мансардами и башенками, ничем не уступали альпийским. Главным автором этого «альпийского чуда» был архитектор Герхард фон Тизенгаузен. Из 109 домов, построенных в Царском лесу – так называли район до Первой мировой войны, 49 созданы им.

Имя Тизенгаузена сегодня знакомо лишь узкому кругу специалистов да особо подкованным жителям Межапарка. Горожане больше знают Хаберланда, Бокслафа, Эйзенштейна, Лаубе, Антонова. Хотя, по мнению историков архитектуры, заслуги Тизенгаузена бесспорны. Шармом, элегией, притягательностью Межапарк во многом обязан именно ему.

Тизенгаузен прожил всего 39 лет. Его биография до последнего времени была малоизвестна. Только одна деталь: в Латвии не было ни одной фотографии архитектора. Краевед Саулцерите Виесе в Ванкувере разыскала сына архитектора. Он передал фотографии отца, некоторые документы, проекты.

В Балтии потомки Тизенгаузена оказались еще в 1223 году. Энгельбертус Тизенгаузен упоминается в хрониках в числе приближенных рижского епископа. Среди пращуров зодчего были историки Ливонского ордена, комендант Рижской крепости времен Северной войны, художники, писатели.

Будущий архитектор родился в Дерпте, нынешнем Тарту, в 1878 году, в семье профессионального военного. После окончания гимназии в Ревеле (Таллине) поступил на военную службу, однако понял, что это не его призвание… В 1900–м продолжил образование в Риге – в Политехническом институте. Вуз тогда гремел на всю Россию. К примеру, будущий писатель Пришвин приехал сюда учиться из Тюмени. Как и Пришвин, Тизенгаузен вначале штудировал химию. Но через несколько лет перешел на другой факультет – инженерный. В 1907–м получил диплом инженера – архитектора с правом «руководить любыми строительными работами и проектировать любые строения и здания».

Что бы сегодня сделал молодой человек, получив диплом, дающий право строить все? Начал бы участвовать в конкурсах. А Герхард отправился совершенствовать знания в Париж. Уже после приезда он стал обкатывать знания на практике – пока лишь ассистентом у рижского архитектора Тромповского. Имя тоже известное в латвийской архитектуре. Рижские высотки начала XX века – шестиэтажки – созданы по проектам Тромповского.

Первый самостоятельный проект – лютеранскую церковь – Тизенгаузен построил в России, в Новороссийске. Год поработал в Петербурге, а в 1910–м вернулся в Ригу – стал архитектором Рижского строительного управления. В это время оно вело застройку в южной части Межапарка. До Первой мировой войны Тизенгаузен успел построить там 49 домов. Среди прочего и дом для своей семьи, которой он обзавелся в 1912 году, – на улице Щецинас, 5.

Первая мировая война. Представляете ситуацию: Германия напала на Россию! Если проводить некоторые параллели с сегодняшним днем, то балтийские немцы должны были быть в Риге пятой колонной. Но в той Риге все было иначе. Больших русских патриотов, чем балтийские немцы, найти было непросто. Тизенгаузен становится военным архитектором. Но уже не в Риге, а в России, куда эвакуируется вместе с армией. Последней его работой стало проектирование казарм в Тирасполе, однако закончить ее он не успел. 26 октября 1917 года архитектора не стало. Точных данных о причинах смерти нет: по одной версии – ранение, по другой – автоавария. Как бы то ни было, создатель «альпийской Риги» ушел из жизни практически в тот день, когда в Петербурге произошла революция. А может, к лучшему, что он об этом не узнал?

Дом на улице Висбияс

За долгие годы накопилась целая «коллекция» интересных домов: с причудливыми флюгерами, чеховскими мансардами, старинными витражами на окнах и дверях.

Такие «экспонаты» можно увидеть в самых разных местах: в Болдерае и Торнякалнсе, Московском форштадте и на улице Миера, Артилерияс и Бривибас. Есть в «коллекции» и старинный дом на проспекте Висбияс, 2.

Давно хотелось заглянуть в этот уголок «альпийской Швейцарии», созданный по проекту Герхарда фон Тизенгаузена. В кондитерской возле дома – с символичным названием «Густав Адольф» (по имени шведского короля, в честь которого эту местность когда – то нарекли «Царским лесом») – встретил свою давнюю знакомую по университету. Оказалось, Лариса нынешняя хозяйка этого дома. Грех было не воспользоваться любезностью и не заглянуть в гости.

– С улицы дом сегодня выглядит почти так же, как и при рождении – в 1912 году, – рассказывает хозяйка. – Но сделать это было непросто. Архитектор Тизенгаузен, построивший до революции окрест десятки особняков, этот возводил для семьи Фрейбергов. Глава семейства был врачом. Хозяева выезжали сюда только летом. Это был их загород, своего рода Рижское взморье. Сообщение с центром – даже ближе и удобней: курсировал трамвай. Вокруг великолепный лесопарк. При строительстве домов сосны во дворах вырубали очень редко. Они и сегодня со всех сторон окружают фасад.

Заходим внутрь. На первом этаже – старинный камин, выложенный белой кафельной плиткой. Сто лет назад тут была гостиная, на втором этаже – спальни, ванная. Горячей воды не было, ее грели и наливали в ванну. На самом верху, под остроконечными крышами, располагалась мансарда. Часть фасада, как и интерьер, была выполнена из дерева.

В 1940–м Фрейберги – немцы по национальности – выехали в Германию, дом национализировали. После войны частный особняк разделили на муниципальные квартиры – люди вселились даже в чердачные помещения. Те, кто жил наверху, по словам хозяйки, приторговывали наркотиками, другие соседи не просыхали от пьянства. Нетрудно представить, во что превратилось спустя десятилетия наследие известного архитектора. Не обошлось и без пожара – к счастью, огонь задел лишь небольшую часть мансарды.

– Когда в 2006–м мы купили этот дом, фактически от первоначального проекта уцелели каркас и фундамент, – продолжает хозяйка. – Правда, последний строили на века – из валунов. Немцы все делали основательно. Когда в наше время перемеряли территорию лазерными приборами, оказалось, что параметры один к одному совпадают с теми, что выполнены в 1912 году саженью.

Из 109 домов, построенных Тизенгаузеном в Межапарке, сегодня уцелели чуть больше четырех десятков. На месте некоторых дач виллы из стекла и пластика. Для хозяев меньше хлопот и средств. Однако владельцы дома на Висбияс, 2, решили пойти по другому пути – восстановить здание по первоначальному проекту.

– Я выросла недалеко от Межапарка, – продолжает знакомая. – Для меня наследие прошлого – не пустые звуки.

В качестве экспертов владельцы дома привлекли Госинспекцию по охране памятников культуры. Шаг за шагом восстановили крышу, фасад, окна, двери. Во времена Тизенгаузена сосну и дуб, который шел на отделку, изготавливали по особой технологии. Спиливали деревья только зимой, когда они «спали», сушили 5–10 лет. Сегодня пиломатериал подготавливают ускоренным методом, а это отражается на качестве. Хозяевам долго пришлось искать деревья, подготовленные по старинке.

От владельцев частных домов нередко приходится слышать: хотите проблемы – купите дом. Ремонт в нем никогда не заканчивается. Вот и у Ларисы работы выше головы. Кризис коснулся всех. Тем более первоначальная смета в ходе работ выросла вдвое.

Межапарк, пожалуй, самый престижный район города. Продать дом здесь и сегодня не так сложно. Но хозяева не хотели бы на это идти – у дома теперь вновь появилась душа.

– Это не просто наша собственность, а наследие города, за которое мы в ответе перед детьми и внуками, – объясняет Лариса.

По ее словам, государство тоже могло бы протянуть руку помощи тем, кто спасает старинную деревянную застройку. Существуют европейские фонды на восстановление исторического наследия. Но о Межапарке вспоминают лишь раз в год – во время Праздника песни.

Что увидят наши внуки через двадцать – тридцать лет? «Замки света», «стокманны», кварталы из стекла и пластика в Старом городе или подлинные памятники архитектуры прошлого, оставленные нам предками?

Кинотеатры и концертные залы

Незабываемая «Диана»

В 1924 году в Задвинье, на улице Калнциема, 32, недалеко от Агенскалнского рынка открылся кинематограф «Диана». Давайте, заглянем на один из киносеансов. А поможет нам в этом дочь владельца кинотеатра Ольга Бундзениеце.

…Рига постепенно приходит в себя после Первой мировой. Восстанавливается трамвайное сообщение, открываются кафе, гостиницы. Именно в это время предприимчивый молодой человек Рудолф Зариньш и выкупает у государства пятиэтажный дом на улице Калнциема, 32. Верхние этажи сдает под квартиры, на первом – открывает «синема». Идею предложил шурин – 25-летний Артур Германис, он и занялся новым делом. Его супруга придумала название – «Диана».

Прошел год, прежде чем заброшенные помещения превратились в кинотеатр. И вот рекламные афиши – в городе. Вездесущие мальчишки обклеили ими не только тумбы – стены домов, школы, витрины магазинов, трамвайные остановки и даже пристань в Агенскалнсе. Прохожим трудно было не остановиться: с афиш смотрели факиры и махараджи, полуобнаженные танцовщицы, вступившие в схватку с огненной змеей. А если еще лента называлась «Вампир», «Гильотина» или «Индийские гробницы», ноги сами несли вас на Калнциема, 32. Впрочем, шансы, что сразу удастся попасть в зал, не велики. «Диана» работает только по выходным, а желающих – хоть отбавляй. Вы молоды, со спутницей, и готовы отстоять за билетами хоть пол-дня. Долгожданные белые бумажки – в руках. Вперед!

Со стены вестибюля улыбаются с фотографий звезды кино: Джеки Коган, Конрад Вейт, Лиа Мара… На противоположной стороне – рекламные проспекты, приглашающие на живописное побережье Рио-де-Жанейро, Баден-Бадена… В мечтах вы уже на берегу океана. «Пошли», – дергает за рукав спутница. Вы стоите как зачарованный. Ведь пока даже взморье не по карману…

У входа в зрительный зал – симпатичные Эрика и Зента. Эрика проверяет билеты, Зента помогает отыскать свободное место в темном зале. Сеансы идут без перерыва: можно входить и уходить, когда вздумается.

Неожиданно дают свет – оператор меняет бобину. Можно рассмотреть зал. Экран небольшой, по обеим сторонам желто-коричневые занавеси. По периметру зала – эсктравагантные фикусы в высоких вазонах. За первым рядом – ниша для музыкантов. Пианиста Уступа, склонившего за роялем, не видно, а высокий седой скрипач Абрутинь заметен даже из последних рядов. Свет гаснет. Музыканты исполняют предупреждающее стаккато. Уже подняла голову змея на экране, на лице красотки – выражение ужаса. Ваше сердце бъется все сильнее, пальцы судорожно сжаты. Сейчас змея укусит жертву…

Ольге Бундзениеце недолго посчастливилось ходить в «Диану», как к себе домой. Через два года Зариньш обанкротился, и ее отец открыл новый кинотеатр – в Торянкалнсе. Несмотря на звучное имя – «Гигант» это был обыкновенный сарай. Зрителей приходило мало и основатель «Дианы» вскоре навсегда расстался с кинобизнесом….

Родители девочки еще много лет жили по соседству с бывшей «Дианой» – на Калнциема, 28. В ее памяти остался кинопроектор на высоком штативе, который стоял на видном месте гостиной. Плакаты Лиа Мары и Конрада Вейта в наряде махараджи висели над письменным столом, за которым она готовила уроки. Плакатов была так много, что ими можно было обклеить всю квартиру. А из ткани, закрывавшей когда-то экран, ее матушка еще долго шила разные вещи…

«Версальский сад» снова расцвел

Патриарх рижских кинотеатров, судьба которого долгие годы была в подвешенном состоянии, «Рига» вновь распахнул двери после реставрации. Второе рождение случилось незадолго до юбилея киноветерана – 85–летия. С его прошлым и настоящим, с залами и помещениями знакомит директор «Риги» Уна Мейберга.

Из самого Парижу

Идею кинотеатра его основатель Василий Емельянов подсмотрел в Париже. Петербуржец Емельянов переехал на берега Даугавы вскоре после прихода к власти большевиков. В 1920–м со 100 долларами в кармане отправился в Берлин и за бесценок приобрел для демонстрации дома десятки всемирно известных кинолент. Деньги потекли рекой. Через пару лет предприимчивый россиянин стал думать о строительстве собственного кинотеатра. В архитекторы пригласил тогда еще малоизвестного Фридриха Скуиньша (позже он построит Дворец правосудия – ныне в этом здании Кабинет министров на Бривибас). Вместе отправились в Европу посмотреть лучшие кинотеатры того времени в Берлине, Париже. Из поездки вернулись и с идеями, и с материалами для интерьера – люстрами, коврами. А уже в начале 1923–го на Элизабетес, на месте деревянной летней эстрады, начались работы. В декабре новый кинотеатр распахнул двери. Назвали его эффектно – Splendid Palace.

– Он во многих отношениях был пионером, – продолжает Мейберга. – Фильмы тогда крутили повсюду, но это здание стало первым, построенным именно как кинотеатр. В 1929–м здесь впервые в Латвии показали звуковой фильм. Это был один из пяти кинотеатров, в котором шли кинопремьеры. Акционерное общество ARS во главе с Емельяновым стало официальным представителем в Латвии продукции ведущих мировых кинокомпаний – немецкой UFA и американской Warner Brothers.

В отличие от большинства местных кинотеатров, в которых фильмы шли под аккомпанемент пианино, в Splendid Palace был собственный оркестр. Руководил им известный дирижер Отто Карли. Перед сеансами устраивали небольшие концерты, выступал кордебалет.

«Версальский сад»

Попадая в «Ригу», всякий раз любуешься роскошным интерьером. Экзотическими пальмами в залах, лепниной на потолке, росписями на стенах и потолках. Этот стиль называется рококо.

– Во время реставрации мы уделили особое внимание интерьеру, – продолжает директор. – Ведь он давно нуждался в серьезном «лечении». На первом этаже – перед входом в кинозал – шикарное помещение, так называемый Версальский сад, с великолепными росписями на стенах и потолке. Реставраторы восстановили картины, созданные Херманисом Гринбергом в 1923 году, на потолке – самую роскошную люстру кинотеатра.

В ходе работ был открыт и первый орнамент стен. Фрагменты этого орнамента можно увидеть в вестибюле и в самом кинозале.

От кинопрограммок до… «Столичной»

Самые значительные работы, как и полагается, провели в зрительном зале. В «Риге» два кинозала, большой и малый. Главный упор, понятно, был сделан на первом. Тут появилось много технических новшеств. Новая система звукопроизводства, экран.

В 1923–м в кинозале было около 1000 зрительских мест, в советское время – 850, а сейчас 577. Больше и не надо. Тогда у кино не было конкурентов – ни телевизоров, ни Интернета, ни видео.

В ходе реконструкции не обошлось без сенсаций – между ступеньками пола нашли кинопрограммки 1923 года! Впрочем, по словам директора, интересные находки случались и во время предыдущих ремонтов. Однажды обнаружили билет в кино 1950 года за 6 рублей, потом – бутылку… «Столичной» 1967 года.

В начале 2000–го в Рижской думе шли дискуссии о судьбе «Риги». Выдвигались идеи и о приватизации. Слава Богу, хоть этот памятник архитектуры сохранили. И реставрировали! Могут ведь, когда захотят.

Секреты Филармонии

Многие из тех, кто бывает на концертах в филармонии, на улице Амату, 6, не подозревают, что там находятся уникальные помещения, сохранившиеся с XIII столетия. Сам концертный зал появился только в 1963-м, а старейшие комнаты скрыты от посторонних глаз. Мы туда отправились в сопровождении сотрудницы Латвийской филармонии Илзе Калнини.

За стеклянными витринами филармонии, через двор, маленькая дверь. Отсюда и начинается вход в средневековье. Трудно поверить, что здание, снаружи вовсе не старое, начали строить еще в XIII веке. Тогда весь квартал нынешней улицы Амату занимал францисканский монастырь. Нас ведут в подвалы. Сейчас в них – гардероб, но за стеклом можно увидеть старинные колонны, на которых в древности стояло здание.

– В хронике Индрика говорится, что когда первые немецкие поселенцы появились на берегах Даугавы, вожди ливов встретили их воинственно, – рассказывает сопровождающая. – Чтобы сломать неуступчивых, детей вождей заточили в один из погребов города. По предположению историков, таким местом заточения и могли быть эти погреба.

Дальнейшая история строения была не была столь мрачной. В средневековье в Риге образуются две гильдии – Малая и Большая. Первая – объединяет ремесленников, вторая – торговцев. Торговцы и «прописались» в здании, которая сейчас занимает филармония. Недаром и сегодня у нее сохранилось прежнее название – Большая гильдия.

В средневековье дом был двухэтажным. В XIX веке он перестраивается, появляются новые помещения. Серьезно пострадала филармония в наши дни – в 1963 случился пожар. Однако, несмотря на коллизии, часть самых старых помещений уцелела.

Меня ведут в просторный зал, который чем-то напоминает храм. Сводчатые потолки, продолговатые окна.

– Подлинная готика-, поясняет Илзе, – XIII век. Первоначально здесь была столовая монастыря францисканцев, а в 1353 году, когда сюда перебралась гильдия – зал для приемов, собраний, балов. Так называемая «Мюнстерская палата». Среди первых немецких колонистов было много выходцев из этого немецкого города – отсюда и название.

На стенах – гербы – городов – членов Ганзейского союза. Нюрнберг, Виндава, Зост, Любек… Всего 49 гербов. Люстры – массивные, с позолотой. Тоже старина – 18 столетие.

На стенах, под белой известкой, можно увидеть и фрагменты светло-зеленого орнамента. Не так давно здесь работали реставраторы. Открыли историческую роспись стен.

– В «Мюнстерской палате» торговцы не только вели деловые разговоры, но и отдыхали, – продолжает Илзе. – К примеру, праздновали свадьбы детей. Порядки в средневековье в городе были строгими – веселиться на улицах не позволялось, даже во время бракосочетаний. Поэтому из храма народ шел сюда. В «Мюнстерской палате» веселились взрослые, а в соседнем помещении отдыхали молодые. Там они и проводили первую брачную ночь. Комната так и называется – «Невестины покои».

Помещение не очень большое. Самая запоминающаяся деталь – камин из известняка, с многочисленными резными фигурками. Молодым, в первую брачную ночь, конечно, было не холодно, но все же и зимы тогда в Риге были не чета нынешним. Так что камин и в первую брачную ночь был необходим.

Среди резных фигур – композиция, на которой умирающий король обращается к детям. Тут же его напутствие на немецком: «Не говори то, что нравится другим, а делай то, что на благо общества».

В середине 19-го века в Большой гильдии появился новый просторный зал для торжеств и собраний – Белый. С великолепными деревянными деталями – лесенками, карнизами, стульями. Сегодня любоваться им можно только на фотографиях. В 1963-м он сгорел. А на его месте тогда же построили новый зал, где сегодня и проходят симфонические концерты.

Само братство торговцев закончило свое существование в 1936-м, и здание отошло к Торгово– промышленной палате. А с 1940-го – здесь филармония.

Нынче эти помещения отданы Латвийскому симфоническому Национальному оркестру. Здесь проходят его репетиции, концерты. На стенах современных вестибюлей, на втором этаже, фотографии Ростроповича, Кремера, Майского и других звезд, выступавших тут… Между прочим и Раймонд Паулс в 1960-ые работал здесь – в эстрадных коллективах филармонии.

Краеведы и меценаты

Савва Морозов из Вецмилгрависа

Пару лет назад административная комиссия Рижской думы оштрафовала владельцев казино в Вецмилгрависе, назвавших свое заведение именем Домбровского. Казино действительно расположено на одноименной улице, но фокус в том, что предприниматель и филантроп Август Домбровский всю жизнь посвятил пропаганде… трезвого образа жизни.

Сын рыбака из Кенгарагса Домбровский не по книгам знал, что такое нужда. Трудовую деятельность начал на лесопильне в Кенгарагсе. А вскоре судьба приводит его в Вецмилгравис – он становится главой артели по сплаву плотов. Дела идут в гору и, поднакопив деньжат, в 1887 году Домбровский открывает в Вецмилгрависе собственное предприятие. В начале – лесопильню, затем – фабрику. С этого момента и можно говорить о Домбровском как о филантропе.

Назовите сегодня хотя бы одного местного бизнесмена, кто купил бы землю для того, чтобы работники возводили на ней собственные дома? Домбровский поступил именно так. Да еще дал рабочим пиломатериал. Вскоре открывает бесплатную школу для детей рабочих и сирот, первый в Риге детсад. На средства латышского Саввы Морозова в районе начинают прокладывать первые улицы. Предприниматель понимал, что мало человеку дать кров, накормить и обуть. Нужно подумать и о душе. Не мог спокойно смотреть, как заработанные деньги рабочие просаживают в кабаках. Вспоминался пьяный отец, скандалы в отчем доме. Постепенно приходит идея открыть в Вецмилгрависе общество трезвости. И специально здание для него построить. 14 августа 1904 года распахнул двери Дом безалкогольного общества трезвости «Зиемельблазма».

Борьба с алкоголизмом по Домбровскому – не посиделки за чашкой чая и стаканом кефира. Прежде всего – просвещение простых людей. В «Зиемельблазму» приезжают актеры, писатели, поэты. Революция 1905 года не обошла удаленную окраину. В первые дни 1906 года в «Зиемельблазме» проходят стихийные митинги. Домбровский не имел к ним отношения, однако бароны, чьи поместья окрест пылали, не стали вникать в суть дела. 21 января 1906 года «черная сотня» спалила «Зиемельблазму». Самого хозяина едва не расстреляли. Спасло вмешательство коменданта Даугавгривской крепости, поручившегося за предпринимателя.

Революционные события не приводят филантропа к переоценке ценностей. Наоборот, он с удвоенной энергией занимается благотворительностью. В 1910-м приступает к строительству новой «Зиемельблазмы». Из самого современного для того времени материала – бетона. «Теперь я построю дом, который ни один огонь не сможет сжечь», – записывает Домбровский в дневнике. Открытие состоялось 1 октября 1913 года. Точных сведений об авторе проекта нет. По одной из версий – чертежи выполнил сам предприниматель.

Другой не менее впечатляющий объект того периода – Дом творчества для латышских литераторов, художников, музыкантов, открытый в 1908 году. В этом пансионате, получившем официальное название Дом Буртниеку, представители латышской творческой интеллигенции могли творить, не думая о хлебе насущном. Питание и проживание оплачивал бывший сын рыбака! В Доме Буртниеку долгие годы прожил Кришьянис Барон. Здесь он завершил свой беспримерный труд по сбору и систематизации латышских дайн. У Домбровского гостили Язеп Витолс и Густав Шкилтер, Янис Яунсудрабиньш, Карлис Скалбе, Леон Паэгле, Эмил Мелнгайлис…

Дом Буртниеку, на улице Зиемельблазмас, 38, стоит и поныне. Сейчас в нем музыкальная школа. Голоса детей звучат и во Дворце культуры «Зимельблазма», который Рижская дума не так давно взяла под свое крыло. Сохранился и великолепный пейзажный парк, разбитый Домбровским вокруг дворца. Если подняться на высоченный холм парка, окрестности – как на ладони. Это уже не тот Вецмилгравис, о котором Кришьянис Барон писал «живу прямо в сосновом лесу», не тот поселок, где в советское время вместе с многоэтажками поднимались лесопильни и судоверфи. Сегодня нефтетерминалы все больше теснят дома. То, что делал Домбровский, нынешние «филантропы» превращают в черную пыль.

На снимках: редкая открытка сохранила облик первой «Зиемельблазмы».

Новая «Зиемельблазма» в 1930-ые годы.

Находки Артура Рейльяна

Немало интереснейших фактов по истории Риги можно найти на сайте . Сайт некоммерческий, бесплатный. Его автор – студент историко – философского факультета Латвийского университета Артур Рейльян. Когда Артур создал сайт, ему было 15 лет, сегодня – чуть больше 20. Я нередко нахожу там интересные факты, поэтому давно собирался встретиться с его создателем. Где черпает информацию, откуда такой интерес к истории города?

Артур – современный юноша, окончил престижную 40–ю школу. Любит программирование и историю. Вот такое необычное сочетание. В четвертом классе родители подарили ему карту города. Изучил все улицы. Потом вместе с бабушкой гулял по многим из них – рассматривал интересные дома, декор. О Старой Риге ему много рассказывал, да и показывал отец. К 800–летию города на летние каникулы в школе дали задание подготовить подборку о прошлом. Постепенно у Артура начала накапливаться объемная информация о Риге, и, после того как появился Интернет, он выложил часть ее на свой сайт.

– Вначале материалы были не только по истории, а разные, – рассказывает юноша. – А через некоторое время понял, что нужно создавать сайт именно о Риге. К тому времени в Интернете было уже немало информации о центре, Старом городе, поэтому я решил начинать с окраин – Московского форштадта, Задвинья, Саркандаугавы…

Где находит юный краевед малоизвестные факты о городе? Например, о подробностях строительства бывшего Центрального универмага – до войны Армейского магазина. Возможно, встречается со старожилами?

Главных источника два – отдел летоники Национальной библиотеки и архив Строительного управления города. В летонике Артур выискивает информацию по старым газетам, в «буввалде» находит конкретные материалы по строительству того или иного здания.

Дело, которым занялся школьник, заинтересовало не только его. При сайте был создан форум, в котором сейчас более 1500 человек. Рижане, таллинцы, россияне, жители Германии, Америки, Израиля… Есть бывшие рижане, есть и те, кто просто любит Ригу, хотя никогда тут не жил. Со временем при форуме было создано общество Riga CV. Профессиональных историков среди них мало. Большинство – учителя, врачи, программисты.

Как – то я писал о коллекционере марок по искусству, который, живя в Москве, ни разу не был в Третьяковской галерее. Артур и его друзья не только могут рассказать о судьбе тех или иных зданий, но и показать их.

Он, например, показал мне один из первых образцов конструктивизма в архитектуре Риге – дом на Марияс, между Дзирнаву и Элизабетес, построенный в 1927 году архитектором Хермановскисом. А еще Артур и его команда кое-что открыли. Например, принято считать, что первый сеанс кинематографии в Риге прошел в здании цирка Саламонского. Краеведы выяснили, что первый сеанс был на неделю раньше – в сквере на месте нынешней площади Ливов. Обратились в Инспекцию по охране памятников города с предложением установить там памятный знак.

Оказалось, место занято: тут собираются ставить памятник… камбале. Зачем, почему – непонятно. А краеведам предложили подыскать другое место для установки знака о первом киносеансе.

В Дрейлиньском лесу на месте мемориала погибшим от рук фашистов краеведы вместе с обществом Explorers восстановили памятную табличку, подготовили они и несколько статей по старинным усадьбам Риги. К примеру, усадьбе Поповых, которая находится на улице Висвалжу.

Большинство деревянных зданий, прилегающих к Московскому форштадту, сгорело во время войны 1812 года. Но это сохранилось. По словам Артура, усадьба в стиле барокко построена в середине XVIII века. Уцелело в городе еще несколько старинных построек того периода. Две на улице Гертрудес, одна – на улице Шарлотес, усадьбы в Задвинье.

А что думает собеседник о сегодняшней Риге, чего не хватает городу?

– Слишком много зияющих пустот в центре. На их месте хотелось бы видеть современные красивые здания. Новую архитектуру.

Кстати, на жизнь Артур зарабатывает программированием. А история, краеведение – хобби. Вот и после окончания вуза он вряд ли станет преподавателем истории.

Подвижники Красноперовы

Их небольшая квартира в старом деревянном доме в Задвинье похожа на музей. В шкафу, рядом с современной одеждой, платье сестры милосердия времен Первой мировой войны, китель офицера царской армии, фуражка рядового латышского стрелкового полка…На столе – горы пуговиц от старой военной униформы, тут же – книжка «Школа кройки» с ятями и ерами, изданная еще в 1910-м…

Кто же живет в столь необычном интерьере? Артисты, театральные костюмеры, новые русские, ударившиеся в ретро? Нет, глава семьи Андрей Красноперов – слесарь-инструментальщик. По духу же эти люди из тех, кого можно назвать прекрасным и к сожалению забытым русским словом – подвижники.

Андрей, его супруга, сын, их родители – члены военно-исторической секции Клуба латвийских офицеров по интересам. Клуб возник в 1996-м, военно-историческая секция – год спустя.

– Помимо нашего, в Латвии существуют и другие военные клубы, – рассказывает Андрей. – «Ливония» – для тех, кого привлекает далекое прошлое, времена рыцарей. «Ливонцев» часто можно увидеть в Сигулде, в Турайде, где они при всех своих доспехах участвуют в рыцарских турнирах. Коллеги из другого клуба изучают эпоху Наполеона, войну 1812 года. Мы же окунулись в не столь давнее прошлое – период от первой до второй мировых войн. Нас интересует все: и историческая литература о сражениях той поры, и материальные свидетельства эпохи – образцы военной техники, униформа, предметы военного быта, награды…

Рижане и вживую, и по телевизору могли не раз видеть Андрея и его команду. Во время годовщины рождественских боев на Пулеметной горке они стоят в почетном карауле – в форме бойцов 1-го Усть-Двинского латышского стрелкового полка. В Этнографическом музее не раз представляли «живые картинки» Первой мировой, «сражаясь» с кайзеровцами. В Елгаве по приглашению самоуправления в форме латышских стрелков участвовали в церемонии открытия улицы полковника Бриедиса. А 9 мая в Риге Андрея всегда легко узнать у Памятника войнам-освободителям – он приезжает на ГАЗе 1943 года, восстановленном, кстати, его отцом.

Андрей считает, что все, что он делает – не просто «игра в войну» – с помощью театрализованных представлений, демонстрации советской техники времен Великой Отечественной, хотелось бы дать людям информацию о том или ином периоде. Готовы они и дискутировать, и отвечать на вопросы.

– В нашей секции люди разных национальностей, – продолжает мой собеседник. – Русские, латыши, поляки, молдаване, белорусы… Объединяет нас любовь к истории.

Ребята носят самую разную форму – тут вам и обмундирование Войска Польского времен Второй мировой, и остроконечные каски кайзеровских офицеров. Ведь они немного и актеры, а искусство, как известно, требует жертв. И все же главная экипировка Андрея с друзьями – униформа 1-го Усть-Двинского латышского стрелкового полка. Почему?

– Из этого полка вышла много легендарных офицеров, в том числе и полковник Бриедис, – говорит Красноперов. – Но не только за это чтим полк. Он один из немногих остался верен присяге и не пошел за большевиками.

Военно-историческая секция Андрея Красноперова действительно уникальна. Я бывал во многих рижских клубах по интересам. Знаком и с семейными парами, которых объединяет общее хобби. А тут – целиком семейный клуб по интересам. В театрализованных представлениях всегда участвуют жены, дети, а порой и остальные домочадцы.

– Наши родные, как и мы, болеют за дело, – рассказывает Андрей. – Жены, к примеру, разыскивают старинные выкройки, шьют платья сестер милосердия, дамские наряды начала века. Чтобы в «спектаклях» все соответствовало эпохе.

Хобби Андрея и его друзей не только хлопотное, но и накладное. Многое приходится покупать на слетах коллекционеров, в антиквариатах, на барахолках. Андрей показал мне и военные награды Первой мировой, и пряжки от ремней, и саперные лопатки, и котелки…Конечно, не все можно достать. Форму бойцов Усть-Двинского полка, к примеру, пришлось заказывать в военном ателье.

– Андрей, откуда у тебя такой интерес к истории Латвии? Титульное большинство часто говорит, что латвийские русские – Иваны, не помнящие родства.

– Я из тех, кто свои корни знает и помнит. Красноперовы в Риге, именно в Риге, уже 300 лет. В семейном альбоме родителей есть фотография прадеда возле своего дома на улице Тульской. Сейчас это – Вирсайшу, если не ошибаюсь. Прадед, как и его отец, был плотником. Тетка говаривала, что Красноперовы построили всю деревянную Ригу.

Известными были не только дальние пращуры моего собеседника. В советской латвийской энциклопедии говорится о его тетушке и дедушке. Анна Мефодьевна была архитектором, дед – педагогом Латвийской консерватории по классу гобоя. Но самый известный среди Красноперовых – дядя отца, Сергей. До войны он был руководителем знаменитого русского народного хора и ансамбля народных инструментов. Оркестр он создал в 1928 году при Латышском культурном обществе, потом был оркестр при Русском просветительском обществе. Благодаря мастерскому исполнению и разностороннему репертуару оркестр быстро завоевал популярность. Его часто приглашали на радио, а концерты за пределами Латвии проходили с неизменным аншлагом. После одного из концертов в Таллине в 1937 году директор театра «Эстония» Олак Паул, обнимая Сергея, восторженно произнес: «Спасибо, большое спасибо, я бы так и умер, не узнав, что на балалайках можно исполнить неоконченную симфонию Шуберта. Это было восхитительно!». Во время гитлеровской оккупации оркестр распался. С помощью друзей Сергею удалось получить работу смотрителя в нотной библиотеке Радио. В 1944, драпая из Риги, немцы забирали и ценное оборудование. Рискуя жизнью, Красноперов вместе с друзьями сумел спасти ценности, положив в контейнеры вместо оборудования кирпичи.

Сергею посвящен раздел и в престижном у латышей конверзационном словаре. После войны он возродил к жизни латышский народный инструмент кокле. Наладил его изготовление, а затем возглавил ансамбль с таким названием.

– А интерес к старине у меня от отца, – продолжает представитель сегодняшнего поколения Красноперовых. – По профессии папа – слесарь-инструментальщик. Золотые руки. Не случайно его пригласили в Музей ретро-автомобилей. Десять лет восстанавливал старые машины. Несколько старинных моделей собрал и для себя. Он давно мечтал о довоенном «Мерседесе». В 1970-ые в Минске увидел свою мечту – «Мерседес-Бенц-320» выпуска 1939 года. На таких когда-то разъезжали высшие чины нацистской армии. Стечение обстоятельств, но хозяином минской машины оказался полковник КГБ. Машина была на приколе и напоминала скорее груду металла. С трудом, но все же отцу удалось уломать гэбиста продать «мерс».

Кстати, по словам Андрея, авторы фильма «Семнадцать мгновений весны» кое в чем погрешили против истины. Штирлиц в фильме разъезжает на «Мерседес-Бенце» – 230», хотя офицерам его ранга полагались более солидные модели – из тех, что восстановил отец. С той поры «мерсы-230» в бывшем Союзе стали называть штирлицами.

Андрей Красноперов – патриот Латвии. Только в отличие от многих других не кричит об этом на каждом углу. И вообще не разделяет патриотов на латышей и русских, граждан и неграждан. Он просто делает то, чего не делают другие – помогает увидеть историю. А вот некоторые зрители, шибко патриотичные, никак не могут взять в толк, как это в форме латышского стрелка стоит русский, а в форме кайзеровского солдата – латыш.

В 1991-м Андрей был и на баррикадах. После работы отправлялся на Закюсалу охранять телецентр.

– Тогда, если бы на нас напали, не мешкая встал бы на защиту, – говорит Андрей.

– А сегодня?

– Нет. Выгорело что-то внутри за эти годы.

Немецкая оккупация

Власовцы от журналистики

1 июля 1941-го в Ригу вошли фашисты. О «немецком времени» написано немало. Свидетельством тех лет являются и газеты. Среди десятков, выходивших на латышском и немецком, было две русских – «За Родину» и «Русский вестник». Редакция первой размещалась в двух городах – Пскове и Риге, второй – в столице Остланда, Риге, на Вагнера, 57. В отличии от «Родины», уделявшей основное внимание глобальным событиям войны, «Русский вестник» рассказывал и о вещах более приземленных.

Газеты выходила трижды в неделю. Полистаем и этот документ эпохи.

Вот что написано о последних днях июня 1941-го – перед падением города.

«Последние дни пребывания в Риге большевиков были полны растерянности, паники и беспорядка, как нельзя лучшим характеризовавшим всю бессмысленность и безалаберность большевистской системы правления. Над городом периодически появлялись германские разведывательные самолеты. По ним стреляли. Безрезультатно… Через город проходили разрозненные части Красной Армии, брошенные своим командованием на произвол судьбы, голодные и оборванные, они угрюмо и устало брели в разных направлениях…Какой разительный контраст представляли собой солдаты германской армии в сравнении с красноармейцами! Дранные шинели, а часто и отсутствие сапог – вот что дал своей армии «отец народов» Сталин…»

Конечно, к «объективности» власовцев от журналистики стоит подходить осторожно. Впрочем, о достоверности информации каждый может решать сам. Вот, на мой взгляд, дополнительный штрих, объясняющий, почему не все, кто мог эвакуироваться, воспользовались такой возможностью. «Чтобы сокрыть правду о неудачах первых дней войны власти Риги под страхом расстрела приказали снять все радио антенны, дабы население не могло черпать сведения из альтернативных радиостанций».

А вот как описывает газета день начала фашистской оккупации – 1 июля 1941 года. «Под колокольный звон в город вошли первые ударные части германской армии. Это был незабываемый день…Главным объектом восторгов, были, конечно, германские солдаты. И они этого заслужили, эти бравые солдаты армии Адольфа Гитлера. Их бодрый вид, веселые загорелые лица, военная выправка и безупречное обмундирование вызывали искреннее восхищение… Солдаты этой армии побеждали, побеждают и будут побеждать».

Тут же фотографии усталого, но довольного немецкого солдата, идущего по улицам Риги и подпись: «Германский солдат – доблестный защитник европейской культуры».

Несмотря на любовь к «доблестным защитникам европейской культуры», даже судя по «Русскому вестнику» жизнь при новых освободителях слаще не стала. «Выдача мыла в июле. Городским и сельским жителям, не производящим продуктов, на июльские купоны полагается следующее количество мыльных карточек: младенцам до полных трех лет – один кусок пенисто-ядристого мыла, детям от трех до восьми лет – один кусок пенистого мыла и две пачки порошка для стирки; юношам от восьми до двадцати лет и женщинам – один кусок пенистого мыла и одна пачка порошка для стирки; мужчинам старше двадцати лет – один кусок пенистого мыла, один кусок мыла для бритья…» По карточкам производилась выдача табачных изделий, сыра, водки. Все четко регламентировано. Как и во время расстрелов – куда что складывать и кому куда становиться.

Газета постоянно заигрывает с русским населением, пытаясь привлечь его на свою сторону: в Советском Союзе русские были лишены национального, немцы же хотят им вернуть «русскость». В тему и подбор фотоматериала: гитлеровцы играют с русскими детьми в занятой деревне; получают хлеб-соль от сияющих крестьян. В номерах за 1943 год интервью с беженцами из освобожденных Красной Армией областей России. Крестьяне, якобы, спасаются от репрессий большевиков.

Интересны июльские номера 1944-го. Линия фронта уже проходила через Латвию, но кому-то это все мало интересно. Тому, кто сладко спал и сытно ел при всех режимах. Они ходили на футбольные матчи между либавской «Олимпией» и рижской «Даугавиеши», на концерты немецкого пианиста Павла Кэнена, гастролировавшего в Риге и, конечно, в кино. В июле 1944-го в Риге были открыты десятки кинотеатров: «Блазма», «Дайле», «Гайсма», «Гранд-Кино», «Венеция «…Шли немецкие картины: легкие, комедийные, музыкальные – «Тирольские розы», «Трижды свадьба», «Веселые бродяги», «Танго ноктюрн»…

В отделе рекламы в основном ищут предметы коллекционирования. «Покупаю деньги, ордена, медали. Грециниеку, 7»; «Покупаю почтовые марки, монеты. Вальню, 20». Отец, коллекционер со стажем, рассказывал мне, что кое-кто именно в то время делал состояния. Часто – на чужой крови, присваивая ценности замученных в гетто. Старшее поколение коллекционеров знает фамилии этих «черных собирателей»…

В номере за 4 июля – «историческое» выступление фюрера. Трясущийся параноик призывал читателей «Русского вестника» «работать на победу».

«В гигантской исторической борьбе временные успехи или неудачи не играют никакой решающей роли. В величайшей борьбе за судьбу германского народа, которая решит вопрос о существовании или гибели многих поколений, каждый имеет только одну обязанность – непоколебимо сражаться и работать для победы».

Латышские «борцы с большевизмом» в постоянных интервью для русского читателя уверяют, что опасаться нечего, Гитлер не отдаст Остланд, но дни фашистской Риги сочтены. 5 июля «Русский вестник» последний раз «порадовал» читателей бодрыми статьями, а на следующий день не вышел.

Что стало с журналистами? С теми, кто скрывался под именами В. Гарцева, Сергей Иванов, Н. Балтийский, М. Романов, Н. Игумнов? (Неприятно поразило, что среди тех, кто поздравлял читателей с Новым, 1944-м годом, был известный художник Богданов-Бельский). Вероятно, эти дворняжки фашизма бежали в обозе отступающей гитлеровской армии, а потом тихо-мирно осели где-нибудь на Западе под вымышленными именами. И умерли, как добропорядочные бюргеры, почитаемые соседями. Ведь никто не догадывался, что они во время войны тоже убивали своих соотечественников – только не пулями, словом.

Закрыв газету, я первым делом пошел отмывать руки.

Остался русским

А на месте бизнес-центра – лагерь для военнопленных.

Игорь Борисович Антонов – старожил города, родился в Риге в 1930 году. Он сам позвонил мне – захотел рассказать о былом. К себе домой, на Юглу не смог пригласить – жена после инсульта. Встретились мы в центре, на «нейтральной территории». Несмотря на почтенный возраст, выглядит молодцевато, в глазах – огонек. Поэтому, узнав, что он инвалид второй группы, перенес четыре инфаркта, я решил, что ослышался.

– Возможно, наследственность. Отец – долгожитель. Да и бабушки, дедушки уходили, вволю пожив, – объяснил мой собеседник.

В генах старого рижанина разная кровь – русская, немецкая, польская, латышская. Мать была записана латышкой, хотя отец ее был чистокровным немцем – из балтийских баронов. Отец Игоря Борисовича – исконный русский, оказался в Латвии в 1918-м вместе с тетушкой. Они бежали из красной России, когда большевики расстреляли его отца – белого офицера.

– Я ведь не раз мог поменять национальность в паспорте, – говорит Игорь Борисович. – Имел право – по матери. Но, в отличие от многих, остался и останусь русским. Национальность для меня – не перчатки.

– Мы не шиковали, – вспоминает старый рижанин о довоенном времени. – Но и не бедствовали. По крайней мере, родители давали нам с сестрой и на кино, и в цирк.

Своего дома у Антоновых не было, квартиру снимали. Мама занималась домашним хозяйством, отец кустарничал, держал мастерскую на Центральном рынке.

– Пока семьи не было, отец поступил в университет, а потом понял – не потянуть учебу, – продолжает Антонов. – Стал ремонтировать патефоны, радиоприемники, электроаппаратуру. Я к нему часто забегал на рынок и хорошо помню, что один-два клиента всегда были в мастерской.

С шести лет Игоря определили в школу – русскую, на улице Гайзиня, где сейчас строительный колледж. Из детства в памяти остались поездки на огород – под Яунциемс, у Кишозера, а также походы на рыбалку. Отец был страстным рыболовом. Причем в то время не обязательно было тащиться за рыбой «за тридевять земель». За угрями Игорь с отцом охотились в центре города, на канале. А с набережной Двины почти никогда не уходили без пяти-семи килограммов окуней или лещей.

Помнит собеседник и «немецкое время».

– Как раз в июне 1941-го жили мы на даче – за Юглой, возле Этнографического музея, – рассказывает Игорь Борисович. – В последнюю минуту, когда немцы уже были под Ригой, родители надумали бежать. Вышли мы с вещичками на Псковское шоссе, но поздно. Ни попутки, ни души. Лишь кем-то оставленные коровы и овцы брели вдоль дороги. Вернулись назад.

Вскоре с дачи пришлось съехать. Этнографический музей гитлеровцы превратили в склад боеприпасов, обнесли колючей проволокой, выставили охрану. Невесело было и дома. Школа «переехала» по другому адресу, занятия – лишь раз в неделю.

Но самое стращное было то, что недалеко от их дома – на Маскавас появилась колючая проволока – еврейское гетто. Мой собеседник из окна дома видел, как колонну евреев немцы вели по Московской в сторону Центрального рынка. Потом он узнал, что их расстреляли в Бикерниекском лесу. Сопровождали людей фашисты с автоматами и полицаи в красно-бело-красных повязках. Игорь Борисович помнит, как полицай кричал на молодую женщину с грудным ребенком: «Заткните ему рот!».

После прихода фашистов, началась активная пропаганда именно среди русских рижан: мол, евреи такие-сякие, во всем виноваты. Но она не имела успеха. В «кровавые батальоны» русские не пошли.

Вскоре Игорь переехал к тетушке на улицу Виландес. И неподалеку от этой улицы тоже увидел бараки, ряды колючей проволоки. На Элизабетес (район нынешнего бизнес-центра) нацисты устроили лагерь для советских военнопленных.

– Мы с мальчишками иногда бросали за два ряда проволоки хлеб, картошку. Охрана, конечно же засекала нас, но относилась по– разному. Одни грозно кричали, чтобы проваливали, другие, делая вид, что не замечают, уходили в противоположную сторону.

О том, что в вермахте не все были одинаковы, говорит и такой эпизод. Игорь нередко наведывался в порт, где стояли вагоны с дровами, а их так не хватало в доме для растопки печки. Один раз часовой поимал воришку. Отвел в пустой вагон и приказал очистить его от мусора. Когда мальчик убрал, отпустил его с ворованными дровами. «Теперь ты их честно заработал», – сказал немец.

Самая большая беда подстерегала Антоновых в 1942-м. Мать вызвали в гестапо, и оттуда она уже не вернулась. Через некоторое время выяснилось, что ее увезли в тюрьму «Браса». На нее донесли, что она – «партейная». Только потом они узнали, что сделал это один из соседей по огороду под Яунциемсом. Почти год сидела мама в тюрьме – немцы прощупывали биографию. И все-таки ничего не накопали.

– Мама не была партийной, – говорит старый рижанин. – Но спасло ее не это, а то, что свободно владела немецким и у нее были предки немцы.

Отцу пришлось уйти с рынка и полностью перейти на надомный труд. Чинил он все то же за исключением радио: немцы запретили.

Лишь после войны отец Игоря Борисовича смог устроиться на большое предприятие: стал электриком на ВЭФе. По его стопам пошел и сын, всю жизнь проработавший на известных заводах города.

Какой красивой вы были парой

В Латгальском предместье затерялась улочка Резнас. Нажимаю кнопку звонка на старинной двери. На пороге – невысокая женщина. Та самая, о которой можно сказать словами одного из латышских писателей: «Во время войны они спасали честь нации».

Ольга Крузмане давно разменяла восьмой десяток. Но лицо и руки еще сохранили следы былой красоты. Когда она познакомилась с Яковом Шнейдером, ей было 20. Когда в Ригу вошла немецкая армия – 24.

Родилась Ольга в крестьянской семье в Каунетской волости у озера Разнас, а вскоре переехала в Резекне. Отца не помнит, он рано умер. Воспитывала ее мать. В Резекне девушка закончила среднюю школу, а через несколько лет переехала в столицу. Мама жила стесненно, крестьянское хозяйство разваливалось, а в Риге были родственники. У одной из них – торговки с Матвеевского рынка – девушка из Латгалии получила кров и работу. Стала подсоблять на рынке.

В том же 1937 году Ольга познакомилась с Яковом Шнейдером.

– Их было двое братьев – Изя и Яков, – вспоминает госпожа Крузмане. – Оба хороши собой: высокие, светловолосые. Мы были молоды, и жизнь казалась сплошной поэмой.

Яков работал фотографом в мастерской. Был очень общительным, веселым, имел немало друзей. Среди них латышей было ничуть не меньше, чем евреев.

– Ольга, а не было ли у вас предубеждения к евреям перед тем, как вы начали встречаться?

– Тогда все было иначе, – рассказывает она. – В нашей латышской школе в Резекне было немало еврейских детей, и не помню, чтобы возникали какие-то ссоры на национальной почве. К тому же Яков латышским владел как родным.

Знакомые любовались сказочно красивой парой. Но сказка продолжалась до того июльского дня 1941-го, когда в Ригу вошли гитлеровцы.

…Новые власти тут же приказали евреям надеть желтую звезду Давида и запретили ходить по тротуарам – оставили им обочины.

Ольга решила спасти дорогого человека. Поменяла квартиру, переехав с улицы Бривибас в Задвинье, на улицу Акменю, 15, в комнатку с кухней на первом этаже дома. Помог с обменом Артур Наркевич, латыш, приятель Якова.

– Я устроилась работать в немецкую столовую в Саркандаугаве, – продолжает Ольга. – А Яков тоже не сидел дома. Он не был похож на еврея и даже не думал, что кто-то его опознает. Встречался, общался с самыми разными людьми, даже с немцами. Парень был, что называется, пробивной. Что-то выменивал, приносил в дом продукты. Иногда мы отправлялись к его друзьям-латышам в Меллужи и Саулкрасты. Веселились, коптили рыбу.

Неладное Яков почувствовал поздней осенью 1942 года. За ним кто-то следил. Опасения вскоре оправдались. Поздним вечером 10 декабря 1942 года в квартиру постучали. Якова не было дома, открыла Ольга. На пороге стояли пять шуцманов: «Где твой жид?».

…Вернувшись домой, Яков увидел на пороге рыдающую Ольгу и все понял. Бросился бежать, но был схвачен. Утром их отвели в гестапо. Находилось оно на улице Реймерса, там, где сейчас здание МВД.

С той минуты для Ольги Крузмане и началось хождение по мукам, по всем кругам ада.

В гестапо на допросе соотечественник в нацистской форме кричал на нее:

– Вы знали, что укрывали жида?

– Не знала, – отвечала девушка. А они бил по столу стеком и снова повторял вопрос. Ольга так и не созналась.

Через неделю ее отвезли в Центральную тюрьму на улице Матиса.

– Меня поместили в темную камеру, в одиночку. Думала, все – конец. Но на утро отвели в другой корпус – там была камера примерно на 30 женщин.

Вначале Ольга смотреть не могла на ту баланду, которая называлась едой. Кроме стограммового хлеба, давали еще нечто похожее на суп, который заключенные называли – «новая Европа». Через какое-то время начала работать на кухне. В ее обязанности входил разнос порций по камерам.

– В одной из камер сидела латышка-комсомолка Миса. Совсем молоденькая, очень красивая девушка. Немцы считали ее особо опасной, держали в одиночке.

Увидела тогда Ольга и еврейских узниц. Их кормили не так, как других, – вдвое меньше давали еды. Это были живые скелеты – кожа, кости, желтые-прежелтые лица.

5 мая 1943 года в тюрьме расстреляли большую группу заключенных женщин – несколько сот человек. В ночь их всех собрали в одной камере, с первыми лучами солнца посадили в машину. Тогда увезли евреек, увезли Мису и еще одну подпольщицу – Лигиту Рекшане.

– Что мы пережили в ту ночь! Ведь надзиратели зашли и к нам, – продолжает Ольга. – В нашей камере было пять человек. Мы переглянулись: за кем? Оказывается, надзиратель Земитис хотел, чтобы я пошла в камеру, где только что были приговоренные, и собрала посуду, одеяла.

С осени 1943-го на расстрелы начали увозить еженедельно. А в начале декабря Ольге сказали, что ее якобы скоро отпустят. Но не тут-то было. Перед Рождеством вызвало тюремное начальство. Немецкий офицер поинтересовался: «За что сидите?». После этой «беседы» Ольга оказалась в Саласпилсском концлагере.

На глазах Ольги людей не убивали – они умирали от болезней и холода. Первыми – дети. Особенно много их было из Белоруссии, с Псковщины.

В августе 1944-го оставшихся в живых заключенных посадили в машину и повезли в Рижский порт. Оттуда кораблем – до Щецина, а затем телячьими вагонами в концлагерь Равенсбрюк. На какой-то фабрике близ лагеря Ольга делала гильзы, потом попала на кухню. Вставать приходилось ни свет ни заря – немцы любили проводить переклички и построения.

В Равенсбрюке заключенная из Латвии встретила конец войны. Но хождение по мукам для нее на этом не закончилось. Вскоре она заболела тифом – шесть недель была между жизнью и смертью. И все же молодой организм победил.

– Когда вышла из госпиталя в немецком городке Пренславе, не могла ноги передвигать, как пушинка была.

15 октября 1945 года, через месяц пути в товарняке, она вернулась в родной город. Ноги понесли, сердце позвало в тот дом. На улицу Акменю.

В 1946 году Ольга Крузмане устроилась в Рижский городской детдом сестричкой – да так и проработала там более сорока лет. До самого выхода на пенсию в 1989-м.

– Ольга, а какова судьба Якова?

– Он умер в той же тюрьме, на Матиса. Одна из надзирательниц, знавшая о наших отношениях, сказала мне: «Твой друг умер 19 октября 1943 года».

…Ольга так и не вышла замуж. Есть у нее родственники, двоюродные братья, сестры, но своей родной кровинки нет.

– В последние месяцы мне часто снится Яшенька. Вот так и кажется, он рядом, открывает дверь. Просыпаюсь – никого. Я знаю, мы с ним обязательно встретимся там, наверху.

Окраины и окрестности (Вецмилгравис, Болдерая, Рижское взморье)

Дядя Миша

Кто из вецмилгравских рыболовов не знает дядю Мишу: с весны по осень каждый день его можно увидеть с удочкой на набережной возле Даугавы. Ловит так, что соседи лишь руками разводят. Но мало кто из них в курсе, что дядя Миша старожил послевоенного Вецмилгрависа, человек интересной судьбы.

Михаил Егорович Астратенков – с Псковщины, из – под Пустошек. Родился в деревне, в 12 километрах от городка. Зимой 1943–го, когда фронт начал приближаться, немцы собрали всех пацанов, посадили на подводы и увезли поглубже в тыл. И так почти до конца войны – перевозили от одного места к другому. Мальчишки оказались у них в качестве пленников. Ночевали в деревенских баньках. А с утра лопату в руки – и копай окопы.

Наших увидели в 1945–м, под Тукумсом. Потом СМЕРШ разбирался, как оказались у фрицев. Ничего не наскребли, а клеймо в паспорте надолго осталось – «находился на оккупированной территории».

Летом 1945–го дядю Мишу призвали в армию – из Елгавы предстояло пешком дойти до Пскова, где формировалась часть. До Риги шли ротой, а затем – по 3–5 человек. Каждые три дня были пункты, где выдавали продовольственные пайки. Но многие ребята пытались доставать провиант на хуторах и… исчезали.

– Война только кончилась, хутора кишели недобитыми фашистами, – рассказывает Михаил Егорович. – Потом поступила команда по одному на хутора не заходить. Однако все равно, когда пришли в Псков, рота недосчиталась шестерых.

Служил мой собеседник шесть лет. Начинал на финской границе, заканчивал на иранской – в Ленинакане. В 1951–м демобилизовался. Брат работал на Рижском судоремонтном заводе, в Вецмилгрависе. Туда и поехал после дембеля.

Вначале жили в бараке – он находился рядом с общежитием нынешнего судоремонтного завода, на улице Эммас. Пленные немцы построили. В то время многоэтажек в Вецмилгрависе не было – бараки да частные домики. Позже в районе завода поднялись типовые двухэтажки – сегодня в них жилые дома. А тогда это были общежития для рабочих. Завод был огромный – тысяч на 12. Многие приезжали на работу из города.

– Мост через Даугаву в те годы был только один – железнодорожный, – вспоминает старожил. – Через него и поезда ходили, и автобусы. Автобусы – маленькие, как спичечные коробки. А еще паром несколько лет курсировал – от Вецмилгрависа до суперфосфатного завода.

Дядя Миша показывает первую запись в трудовой книжке: 1951 год, токарь 3–го разряда Рижского судоремонтного завода. Уже через год появилась вторая запись: откомандирован в распоряжение начальника 5–го отделения милиции города Риги. В милицию направили по комсомольской путевке. 25 лет от звонка до звонка и прослужил там. Из них 18 – в Межапарке.

Тогда в милиции были постовые. Мой собеседник стал одним из них.

Межапарк тех лет близко не сравнить с нынешним. Море народу и зимой, и летом. На катке только по будням собиралось свыше 2 тысяч человек, по воскресеньям – вдвое больше. Летом столпотворение на танцплощадке. Она находилась недалеко от Большой эстрады. Постовому нужно было следить за порядком. И при таком скоплении народу драк, серьезных ЧП на его участке не было.

– Случалось, конечно, хулиганили, – вспоминает бывший старшина милиции. – На катке в салки играли на высокой скорости, а это было опасно при большом скоплении людей. Я быстро пресекал эти вещи. При исполнении сам был на коньках.

– От него на коньках никто не уходил, – вступает в разговор супруга Зинаида Николаевна. – Здорово катался.

А еще дядя Миша был отличным лыжником, прекрасно плавал, бегал и, само собой разумеется, стрелял.

В Межапарке в советское время была прекрасная лыжная база с пунктом проката, можно было взять напрокат и коньки. Зинаида Николаевна часто приходила сюда с подругами. Родом с русского севера, она с детства хорошо ходила на лыжах. В Межапарке и познакомилась с будущим супругом. Пришла на танцы с подругой, а он их отправился провожать.

– Мне выдавали 10 контрамарок, – смеется Михаил Егорович. – Раздавал их знакомым и хулиганам, вставшим на путь исправления. Они за порядком мне помогали следить.

Дядя Миша показывает почетные грамоты 1962–1963 годов. «За безупречное несение службы в зимнем сезоне на катке парка. Директор Р. Бруверис. Секретарь парторганизации Е. Свиридов».

Неужели и впрямь идиллия? Ни краж, ни разбойных нападений?

– Случалось, – продолжает Михаил Егорович. – Мне как постовому надо было и за улицами присматривать. А зимой, когда только появились норковые шапки, объявились воры. Срывали прямо на остановках 2–го троллейбуса. Охотились мы за ними и повязали.

Другой криминал – кражи кур. В Межапарке дома были частные и почти в каждом – сарай с курами. Кто – то повадился красть.

– Смотрим однажды зимой – мужик с большим мешком идет. Решили проверить. Он наутек, но не тут – то было. У несуна оказалось 12 кур!

В 1968–м старый барак в Вецмилгрависе, где жил дядя Мища, снесли, и он с семьей переехал в новый пятиэтажный кирпичный дом у реки. Тогда в Вецмилгрависе и начали подниматься многоэтажки. Раньше вокруг были частные домики, много сирени.

– Но и романтики не было, – машет рукой бывший старшина милиции. – Ни тротуаров – деревянные дощатые мостки. Ветер постоянно поднимал тучи песка и пыли. А еще тут было много крыс – в маленьких домиках.

На пенсию Михаил Егорович вышел в 1977–м. После Межапарка несколько лет служил в ночной милиции. Так и остался в звании старшего сержанта. Помните о том штампе в паспорте – «находился на оккупированной территории».

Зинаида Николаевна подливает чаек, угощает вкуснейшим пирогом из творога. А на колени к дяде Мише забирается кот Кузя. Знает, кто ему всегда рыбу приносит. Кузе 12 лет, его любимое лакомство – рыбьи хвосты.

– Зинаида Николаевна, а сколько лет рыбачит ваш муж?

– Всю жизнь. Раньше по выходным пропадал, а выйдя на пенсию, с утра до вечера у реки.

Прошлой осенью старожилу Вецмилгрависа исполнилось 83 года. Я думаю, лишне спрашивать, в чем секрет его молодости. Недаром говорят, время, проведенное на рыбалке, боги не записывают в счет жизни.

Болдерайские секреты

Болдераю порой называют фабрично – заводской окраиной, с ничем не примечательными типовыми коробками. Владимир Якушонок уверен, что это уникальный район Риги – настоящий заповедник деревянной архитектуры под открытым небом. Если в Московском форштадте самые старые деревянные дома относятся к 1820–1830–м годам, то в Болдерае уцелели строения 1600–х!

– Это не я придумал, – говорит краевед, подводя к двухэтажному дому у реки Булльупе. – В книге «Koka RIga» сказано, что здесь прописался самый старый деревянный дом Риги – 1608 года! Его строили для первой таможни и лоцманской службы.

Шведский след в бетонном полу

«Лоцманский дом», по словам моего гида, точка отсчета Болдераи, отмечена на всех старинных картах и даже гравюрах. Когда – то там работали 20 человек. Канал, возле которого построили дом, был специально прорыт для лоцманской службы. Первые жители Болдераи служили при таможне, ходили на рыболовных, торговых судах. Их дома и сегодня можно увидеть на улицах Мигла, Бружу, Лиела… Фантастика – деревянные дома, уцелевшие с шведских и петровских времен!

– В Болдерае не было крупных пожаров, как в Московском форштадте в 1812–м, – объясняет Володя. – Поэтому старинная деревянная застройка не пострадала.

Но и архитектура отличается от того же Московского форштадта. Тут не увидишь просторных ворот для проезда подвод. К чему это мореплавателям и рыболовам? Зато на вторых этажах непременно есть помещения для сушки сетей. А цементные потолки в деревянных избах! Такое было в каменных домах рижской знати, но не в деревянных избах.

– Цементные потолки в деревянных домах – следы шведского присутствия, – объясняет краевед. – Шведы здесь появились при довольно забавных обстоятельствах, причем уже в русские времена. Однажды море полностью покрылось льдом, и можно было сюда добираться на санях даже из Швеции.

Предприимчивые тамошние торговцы не могли упустить такой возможности. Тем более здесь и на территории сегодняшней Эстонии были беспошлинные черные рынки. Один из шведов решил остаться в Болдерае. Но еще с петровских времен предпринимательством шведам в Риге запрещалось заниматься. Находчивый швед нашел выход – женился на латышке, построил дом на берегу и взял фамилию Крастиньш – Береговой. В его доме местные и увидели впервые деревянный дом с цементным потолком.

В Болдерае и сейчас живут Крастини. Владимир полагает, что они – потомки шведского предпринимателя.

Меценат Хартвиг

Были в Болдерае и свои филантропы. Если в Вецмилгрависе латыш Домбровскис строил для рабочих дома и школы, то в Болдерае немец Хартвиг – храмы, парки и даже пожарное депо. Депо находилось на главной улице поселка – Лиела, и членами добровольной пожарной общины были все его жители. При малейшем возгорании тут же бил в депо колокол, и каждый болдераец бежал на помощь. Уникальными деревянными домами мы сегодня можем любоваться во многом благодаря Хартвигу.

Как и любой филантроп, Хартвиг был человеком состоятельным. В районе имел два предприятия – лесопилку и джутовую фабрику. На последней изготавливали ходовые тогда мешки.

Якушонок показывает парк, разбитый Хартвигом недалеко от фабрики. В конце XIX столетия это был красивейший уголок не только Болдераи. В чайную, на мраморном полу которой была мозаика, а на стенах – элементы марокканской архитектуры, приезжали любоваться специально из центра города.

Искусствовед Петерис Блумс уверен, что чайную строили ведущие мастера Германии. Это имитация камня в бетоне, сложнейшая в то время технология. В Риге таких специалистов вообще не было, да и в Германии их знали наперечет.

Сегодня от красивейшего уголка – одни воспоминания. То, что осталось от чайной, похоже на туалет, парк – на помойку. Загнивать эти места начали после 1990-го, когда местное производство – к тому времени камвольная фабрика – приказало долго жить.

История – под ногами

А какие интересные названия болдерайских улиц: Мигла, Лиела, Кодола…

– История здесь прямо под ногами, – неожиданно говорит краевед, поднимая что – то с земли. – Это фрагменты голландской трубки XVII века. Белая глина, у нас такой не было.

Оказывается, покрытие большинства старинных улочек осталось нетронутым с давних столетий – песок, каменная крошка. Поэтому после прокладки коммуникаций и даже дождей здесь нередко прямо под ногами находят необычные предметы – свидетельства далеких веков.

Между прочим, своим названием улица Кодола обязана… ядрам. В шведские времена они не раз разрывались прямо здесь. По этой улице, объясняет попутчик, проходили позиции батарей, которые отсюда через реку обстреливали Даугавгривскую крепость. В ответ снаряды прилетали и сюда. Их до сих пор нередко находят в земле. Крайними в этих битвах были, конечно, местные жители, которые пережидали в погребах.

…Вот более поздние здания – XIX–XX веков. В двухэтажном, с интересными колоннами, при Николае II была аптека Зейделя. Чуть дальше находилось еще одно знаковое заведение – фотомастерская и кинотеатр. У их владельца – Эйлера – была лишь одна рука, при этом он умудрялся крутить кино и управляться фотоаппаратом. И судя по тому, что именно в его фотомастерской посетителей было больше, чем в других, – делал это отлично.

А вот памятник архитектуры 1930–х годов. Школа, построенная в стиле Art – Deco. Его автор – Дрейманис, один из проектировщиков знаменитого «чрева Риги» – Центрального рынка. Болдерайский проект Дрейманиса тоже впечатляет.

Как использовали струги

Увидели мы и «начинку» одного из старинных деревянных домов. Володя пригласил к знакомым. С улицы и не скажешь, сколько лет дому – 20 или 100. Фасад блестит свежей краской. А внутри, как в музее, потолок, стены сплошь из старинных гигантских балок. Что – то похожее я видел давным – давно, когда с реставраторами заходил в средневековый дом Старого города – на улице Скарню.

– Этот дом моложе, – говорит Якушонок. – 1865 года. Все балки стоят с тех пор. Их даже жучок не тронул, хотя они ничем не обработаны. Вечный материал.

Другой строительный материал, который использовали болдерайцы, – фрагменты струг. Да – да, тех самых старинных деревянных судов. На них купцы привозили сюда товары, а сами струги нередко продавали на стройматериал. Из них болдерайцы обычно сооружали хозпостройки.

Вы спросите, находятся ли уникальные памятники деревянной архитектуры Болдераи под охраной государства? Нет. Ни на одном из домов нет даже таблички. Хотя не только мой собеседник уверен, что несколько десятков смело могли бы стать памятниками архитектуры государственного значения. Эту точку зрения разделяет и один из самых авторитетных историков архитектуры Латвии – Петерис Блумс.

Пока же Якушонок и его коллеги из общественной организации «Болдерайская группа» делают все что могут для спасения уникального наследия. Приглашают специалистов – архитекторов, которые рассказывают местным жителям, как сохранять старинные дома, устраивают выставки об истории района. Недавно провели необычную акцию – сделали копии старинных фотографий Болдераи и вывесили в окнах домов. Пусть люди видят, каким когда – то был район.

Мечта Володи и его единомышленников – открыть в каком-нибудь из старых домов музей Болдераи. А что, было бы здорово! Ни в одном из районов Риги нет музея своей окраины. Я уверен, что у Володи получится. Материалов хватает – есть даже газовые фонари, которые когда – то освещали самые большие улицы. И еще, уверен, найдутся в Риге люди, которые помогут краеведу, подвижнику с большой буквы, в его мечте.

От Саркандаугавы до Вецмилгрависа

«Задворки» – часто можно услышать об окраине улицы Дунтес и окрестностях. Но так было не всегда – когда-то это был самый индустриальный район города.

Первую мануфактуру построили в 1784–м на том месте, где сегодня стоит Травматологическая больница. Знаете, что там производили? Сахар. Поэтому первопроходцами отечественной сахарной промышленности были вовсе не Елгава и Лиепая. «Засветился» в Саркандаугаве и Верман – супруг основательницы известного рижского парка. В 1832 он открыл деревообрабатывающую мануфактуру. Место было лучше не придумаешь: по берегам Саркандаугавы росли стройные мачтовые сосны, а сам рукав Даугавы был тогда глубоким и судоходным. Тянулся до нынешних железнодорожных путей – за Травматологической больницей.

Впрочем, в народе у Саркандаугавы была дурная слава. Ее нередко называли «канавой наказаний». В Средневековье там топили уличенных в колдовстве. Если ведьма всплывала, ее затем сжигали.

В середине XIX века рижане тоже любили изысканные сигары, табачок, а привозили им это из Саркандаугавы – тут работала табачная фабрика Рутенберга. С 1865–го район обзавелся и собственным пивным производством. Его основатель, баварец Иоганн Даудер, назвал пивоварню красиво: «Лесной замок» – Waldshloshen. В далекие времена на заводе варили пять сортов пива, разливали в стеклянную тару и фарфоровую. Фарфор поставляли соседи – в нынешнем Милгрависе работала фарфоровая фабрика Есена.

На сегодняшнем «Алдарисе» уцелел и старинный каменный корпус. В нем собираются открывать музей истории предприятия. Одна из экспозиций расскажет о коне – ценителе пива. Пиво тогда перевозили лошадиными повозками, и на предприятии имелась конюшня. Был там и белый конь – дегустатор. Пока ему не давали из ведерка свежего пивка, он никуда не отправлялся.

Если от кольца 5–го трамвая идти вперед к Двине, можно увидеть десятки одинаковых деревянных домов конца XIX века. Что – то похожее на старый Гризинькалнс. На рубеже столетий в Милгрависе как грибы росли доходные дома для рабочих – промышленникам, строившим здесь заводы, нужны были руки. Помимо Waldshloshena и фарфоровой фабрики Есена (кстати, известной тогда в России не меньше, чем Кузнецовская) в Милгрависе работало и суперфосфатное предприятие – Хефлингера. Жили в доходных домах и рабочие чуть отдаленного «Проводника». В 1898 году это было совместное российско – французское предприятие, известное в стране первыми автомобильными покрышками.

Индустриальную эстафету Саркандаугавы и Милгрависа продолжал поселок на другой стороне протоки Милгравис – Вецмилгравис. Он был славен лесопильнями, построенными Августом Домбровским, и судостроительными мастерскими, заложенными незадолго до Первой мировой по указу последнего русского царя.

Сегодня на месте этих мастерских «Ригас кугюбуветава» – пожалуй, самое крупное промышленное предприятие столицы. В Саркандаугаве традиции продолжает РЭЗ – наследник «Проводника». Скептики не верят, что промышленность Латвии восстановится. А может, все – таки подождем? Ведь даже в XVIII столетии нашлись предприимчивые люди, не побоявшиеся на «задворках» города заняться новым тогда делом.

Вдоль Вецдаугавы

Для того, чтобы хорошо отдохнуть в выходные, не обязательно ехать в Юрмалу. Хватает пешеходных маршрутов и в окрестностях Риги. Один из них – от Вецдаугавы в Вецаки.

Те, кто не в курсе, идут от Вецдаугавы в Вецаки по одноименному поспекту. Но пешеходная дорога проходит вдоль автомобильной трассы. Много машин, выхлопы бензина. Не очень приятно. Так вот: не надо идти рядом с автомобильной трассой. В сотне метров от поселка Вецдаугава, от «кольца» маршуток, есть асфальтовая дорога прямо к реке. Выводит она на широкую улицу, которая течет прямо вдоль реки. Пару лет назад улицу заасфальтировали, гулять по ней одно удовольствие. Машин почти нет, вокруг симпатичные дачки, поэтичная река. Летом берега зарастают тростником, а зимой вдали видны даже домики Мангальсалы.

Давным – давно здесь было устье «судьбоносной реки Латвии», как называют Даугаву латыши. Река засорялась, мелела, а в 1567 году нашла другой выход в залив. Все, что осталось сегодня от водной артерии, – небольшая, заросшая Вецдаугава. Читал, что на дне ее до сих пор покоятся ладьи викингов.

Большинство дач вдоль реки – «новых латышей». Есть и дома из белого силикатного кирпича, построенные в советское время. Но самые симпатичные – несколько домиков, оставшихся с царских времен. С деревянными резными наличниками на окнах, просторными верандами. Это редкие свидетели далеких времен. Большинство дач Вец – Акена, основанного промышленником Домбровским на рубеже XIX–XX столетий, сгорели в годы Первой мировой.

Кстати, названием Вецаки обязаны вовсе не «родителям», как некоторые переводят это слово, а «старым крючкам». Русло Вецдаугавы по своему изгибу напоминало старые крючки. Сосны в этих местах росли не всегда, их начали сажать при Екатерине Второй – чтобы бороться с песками. Пески усмирили, а разливы реки – нет. Весной даже на проспекте Вецакю дома нередко оказываются в воде. Об этом стоит помнить тем, кто собирается покупать здесь жилье.

В районе не одна водная артерия. За рекой еще несколько рукавов. Летом в этих местах ловят крупного карася. Но продираться туда сложно – только в высоких болотных сапогах, да и ловить нужно, стоя чуть ли не по колено в воде.

Улица выводит нас к проспекту Мангалю. Тут тоже достопримечательность: конюшни, где можно взять напрокат лошадь и поучиться верховой езде под руководством инструкторов. В этой роли выступают юные девчушки, которых самих в любое время года можно увидеть верхом на своих питомцах.

Перейдя проспект, продолжаем путь к вецакскому пляжу. На широкой, тоже недавно заасфальтированной улице, немало шикарных дач с соломенными крышами, с висящим на древке денно и нощно флагом Латвии.

Недалеко от дюн когда – то было футбольное поле. Сегодня и на нем дома. Они уже вытесняют сосновый лес, еще чуть – чуть – оккупируют дюны.

Вот и пляж. Дальше у пешеходов три возможности. Можно по пляжу дойти до Вецаки, пройти через поселок и сесть на электричку. Можно пойти в сторону Мангальского маяка. Это для выносливых туристов. Часа два пешком вдоль моря! Потом через полуостров Мангальсала к кольцу 24–го автобуса. Лучше все же идти по этому маршруту с весны по осень – поэтично и красиво. Ну и третий путь – по той же дощатой тропинке вернуться назад к проспекту Мангалю. Там курсируют 24–й автобус, маршрутки. Дождались транспорта – и можно ехать хоть до центра. За полтора – два часа пешеходной экскурсии отдохнули на славу.

Рижская «горка»

Название Гайзинькалнс у многих на слуху: самая высокая точка в Латвии. Меньше известно о другой горе – Дзегужкалнс. Это высочайшее место столицы: 28 метров над уровнем моря.

История Кукушкиной горы (так переводится название) связана с Ильгюциемсом, на территории которого она находится. В Средние века окрестные земли принадлежали конвенту Святого Духа. Он построил усадьбу, которая на нижненемецком именовалась Hilgen geest have. Впоследствии название транскрибировалось в Ильгюциемс и перешло ко всему району.

В XVII веке в поселке было 50 крестьянских дворов. Сено со Спилвских лугов считалось лучшим в окрестностях Риги. Во время Северной войны на лугах Спилве развернулись баталии между шведами и поляко-саксонцами. 9 июля 1701 года последние были разбиты. Немалую роль в победе сыграл мост через Даугаву, который накануне сражения Карл XII повелел возвести из лодок и плотов, покрыв их дощатым настилом. После сражения Рат распорядился перенести мост к Рижскому замку, и он стал первым в истории города.

В 1786 году Ильгюциемс официально вошел в черту Риги. Это было единственное предместье, где не существовало ограничений на строительство: можно было возводить не только деревянные, но и каменные постройки. Это, а также близость Даугавы, порта способствовало развитию уголка. Бывшая сельская окраина превращается в район мануфактур и фабрик. Тут изготавливали целлюлозу и проволоку, ножи и стекло, аналиновые краски и сукно, пилили лес и варили пиво.

В конце XIX века «ильгюциемским бродвеем» считалась улица Даугавгривас. На ней располагались пекарня, аптека, часовая мастерская и увеселительные заведения – пять пивных и три водочных буфета. 1 мая 1892 года открыли рыночек. Были в районе и две основные школы: для девочек на Буллю, 6, и для мальчиков на Кулдигас, 2.

В 1930-е в Ильгюциемс можно было попасть не только трамваем, но и пароходиками, которые каждые полчаса отходили от набережной 11 Ноября. Билет стоил 10 сантимов. По пути кораблик останавливался на Баласта дамбис и у цементной фабрики.

В 1970-е Ильгюциемс оставался промышленным районом, но рижанам он больше был известен по знаменитому пиву «ильгюциемс тумшайс». Оно считалось самым вкусным, а потому дефицитным. Сегодня от того предприятия остались лишь этикетки с названием пива в коллекционных альбомах.

…А на самом высоком месте Риги – в Дзегужкалнсе – и сейчас парк, основанный в 1900 году. Если бы эти места благоустроить, то сюда смело можно было бы возить туристов – с Кукушкиной горы открывается великолепный вид на Ригу.

Легенда улицы Капу

В Меллужи, за бывшим рынком, начинается улица Капу. Одна из самых протяженных, самых красивых пешеходных артерий взморья. Пролегает через три поселка – Меллужи, Асари, Вайвари.

В 1970–80–е по обеим сторонам Капу тянулись деревянные дачки с флюгерами и мансардами, поднявшиеся при царе. В одной из них по соседству с Капу, на улочке Екаба, в 1901–м останавливался Леонид Андреев. В те времена улица называлась Яковлевской, и именно на этот адрес приходили писателю письма из Петербурга – от невесты. С этого адреса уходили ответы.

В 1982 году мы вместе с литератором Гарри Гайлитом начали готовить публикацию для журнала «Даугава» о пребывании Андреева на взморье. Было известно, что поселился писатель в Карлбаде, нынешних Меллужи, письма к нему адресовали на Яковлевскую «штрассе», но где она находилась, никто не знал. Через несколько дней Гарри неожиданно сказал: «Так, я снимаю дачу на этой улице. Нынче это Екаба. Латышская транскрипция Яковлевской». Нашли мы и дачу, в которой жил писатель. Она была частично перестроена под корпус пионерского лагеря.

…Спустя годы, в 1995–м, я вновь заглянул на маленькую улочку – все деревянные строения были разрушены или подожжены. Начиналась «великая латвийская приватизация». От большинства деревянных домов самой Капу тоже уцелели единицы. На месте стареньких дач – каменные особняки. Те, кто считает, что новые латвийские живут только в центральных поселках взморья, не правы. Сходите на Капу.

Круто! Хотя меня эта роскошь не заставляет замедлить шаг. Очень похоже на виллы Готланда или финских курортов. А вот деревянных дач в «чеховском стиле» в Европах не увидишь – разве что под Питером. В Сестрорецке, Комарово…

Пионерских лагерей на Капу было не так много – «Медик», «Вэфовец», возможно, еще один – два. Пытаюсь вычислить, где же находился «Медик» в Меллужи? С однокурсниками два месяца мы проходили там «пионерскую практику» – вожатыми. Вдоль Капу стояло несколько деревянных корпусов, но сейчас кругом виллы. Ландшафт «причесан» до неузнаваемости: «американские» газончики, фонтаны, скульптуры в греческом стиле….

В Асари дачи уступают место старинному кладбищу. Есть там и памятник русским солдатам, погибшим в Первую мировую. Установили его, между прочим, при Карлисе Улманисе – в 1939–м. Во время Первой мировой эти места превратились в прифронтовую полосу – писатель Всеволод Вишневский, который тогда с родителями жил неподалеку, вспоминал, как «бесконечная прибрежная полоса прибоя превращалась в учебный плацдарм. В дюнах саперы рыли окопы, а чуть поодаль учились штыковому бою запасники Рижского второочередного полка».

Некоторые название улицы «kapu» связывают с кладбищем. Мол, так переводится слово с латышского. На самом деле это «дюнная» улица, потому что по – латышски Kāpu (с гарумзиме) – дюнная. Легенда повествует, что эти места с давних пор манят любителей сокровищ. Несколько столетий назад на рейде в Ригу во время шторма затонуло судно – то ли из Испании, то ли из Англии – с несметными сокровищами на борту. Ящики с драгоценностями стихия выбросила на побережье как раз в районе улицы Капу – ближе к Асари.

В семьях рыбаков легенда передавалась из поколения в поколение и, судя по тому, что здесь нередко находят разрытые дюны, легенда по – прежнему жива. Надо же хоть во что – то верить в нынешней Латвии.

Старая открытка

Московский архитектор Марина прислала старинную открытку с видом курзала в Карлсбаде – нынешних Меллужи. «Купила на выставке в Москве и решила сделать вам подарок», – пишет она.

Подарок отличный! Карлсбадский курзал на открытках мне не встречался. Это единственное, что сохранилось сегодня от некогда главного здания поселка.

На Рижском взморье были уголки и позвонче, но самый первый курзал построили именно в Карлсбаде – в 1827 году. В Кемери – спустя десять лет, в Дубулты – через двадцать, а в Майори лишь в 1870–е.

Курзалы или, как их называли на немецкий манер, кургаузы, были неотъемлемой частью известных курортов. С концертными залами для выступлений оркестров, ресторациями, библиотеками, гостиничными номерами, а иногда – с казино.

Курзал стал первым солидным строением в поселке. Он поднялся посреди двух десятков рыбацких домишек. Владелец здешней земли Карл фон Фиркс назвал курзал, как и сам курорт, с претензией – Карлсбад. Не смутило, что в Европе уже есть знаменитый курорт с таким названием (нынешние Карловы Вары). Балтийский станет не хуже!

Строятся ванные заведения, аптека, почта, еще один кабачок. Появляются и курортники – петербургские литераторы, мелкие чиновники. На рубеже XIX–XX столетий Карлсбад притягивает латышскую интеллигенцию. Тут отдыхают композитор Эмил Дарзиньш, драматург Рудольф Блауманис, художник Янис Розентал. Курорт хорошеет, и все же до немецкого Карлсбада ему далеко. Да и на местном штранде его затмевают Кеммерн, Дуббельн, Майоренгоф, Эдинбург, Бильдерлингсгоф.

Старинная открытка дает представление о карлсбадском курзале. Это было внушительное деревянное строение, окруженное забором, с мансардной крышей. Курзал находился на месте нынешнего меллужского парка, поэтому даже из комнат верхнего этажа моря было не увидеть. Не случайно приехавший на курорт в 1901 году Леонид Андреев предпочел снять комнату ближе к морю – на улице Якобштадской, ныне Екаба.

Открытка – с деревянными мостками, песком на проезжей части – иллюстрация к тому, что пишет о курорте Андреев. «…Поручив свой багаж фурману, я иду пешком по деревянным мосткам, проложенным по лесу и на улицах, заменяющим наши тротуары. Начинаются дачи и улицы. Дачи похожи на все дачи в мире, улицы – узенькие проходы, до краев заполненные песком. Как едет по этому песку мой фурман – не знаю, но когда мне приходится сойти с мостков, уступая кому-нибудь дорогу или пересекая поперечную улицу, нога вязнет в песке по щиколотку. Вначале это кажется не особенно обидно, но уже через несколько дней пребывания в этой местности песок становится заклятым вашим врагом. С раннего утра он забивается в ваши ботинки, обосновывается в ваших карманах, скрипит на зубах, вычесывается из волос, вытряхивается из постельного белья – и даже видится во сне».

За курзалом видна площадь, на которой находился рыночек. Он был знаменит на всю округу клубникой «викторией».

Первая мировая война не пощадила центр поселка – большинство деревянных строений, в том числе курзал, сгорели. В 1920–е на его месте разбивают парк, возводят эстраду. Современные путеводители с восторгом пишут о том, что там уже звучали латышские песни. Верно. Только симфонические оркестры из Петербурга, Варшавы, Москвы и Гельсингфорса, до Первой мировой каждый сезон приезжавшие на Рижское взморье, забыли сюда дорогу.

В 1920–е Карлсбад переименовали в Меллужи. Сначала – в Меллужи I, потому как следующая станция называлась Меллужи II. Только в 1939 году на месте одной появились Пумпури, вторая стала просто Меллужи. Старый деревянный вокзальчик Пумпури еще помнит Леонида Андреева. Это старейшее станционное здания взморья. Остальные появились уже в ХХ столетии.

За станцией – еще одна достопримечательность. Школа, построенная в 1934–м. Среди ее выпускников первый президент восстановленной Латвии Гунтис Улманис. Знакомым всегда показываю и достопримечательность 1970–х – уголок за меллужским рынком, где тогда была турбаза Пумпури. В гостевых домиках летом останавливалось пол – Союза. Нас турбаза привлекала шашлычной – это было одно из редких мест в Юрмале, где без суеты и давки можно было побаловаться шашлычком.

Тот, кто хотел отдыхать с музыкой, шел в ресторан «Лайкс» – по проспекту Меллужи. В 1990–е деревянное здание ресторана снесли. Но «Лайкс» возродился – под таким же названием между Пумпури и Яундубулты открыли новый ресторан. Фасад точь – в – точь напоминает тот, давний.

Порт и почта

Повернитесь лицом к России

Как Александр II Риге 2 миллиона дал

В 1870–е рижское купечество, городская управа не жалели средств на развитие порта: строились дамбы, пристани, углублялся фарватер. Но денег не хватало – пришлось обложить дополнительными налогами торговлю. Торговцы стонали, а самоуправлению приходилось еще сильнее закручивать гайки – для развития порта снова требовались деньги. Что делать? Неожиданно на помощь пришел начальник департамента таможенных сборов Николай Александрович Качалов, который был направлен в Ригу из Петербурга. Об этом он рассказал в своих записках, которые мне передала его праправнучка Вера Войцеховская. Она обнаружила их в архивах Академии наук в Москве.

Автор записок честно признает, что отношения с остзейскими немцами у него не складывались и в Министерстве финансов его называли «заклятым врагом немцев». А все потому, что Качалова не устроило негласное право остзейского купечества переписываться с госучреждениями на немецком языке.

«Это требовало много переводчиков, замедляло и увеличивало переписку и вообще путало дело. Я справился с законом, и оказалось, что правом этим пользуются произвольно. Я представил министру подробный доклад и просил уничтожить этот неудобный произвол. Михаил Христофорович Рейтерн согласился со справедливостью моего требования, но объяснил, что государь Александр II не желает поднимать этот вопрос и потому министр не может его возбуждать», – вспоминал Качалов. Но и нежелание императора его не остановило. Справки, адресованные по – немецки, в департаменте стали подолгу оставлять без ответа. А вот по тем, что были на русском, быстро принимались распоряжения. Когда немцы стали интересоваться, почему так, им объяснили, что перевод занимает время. И в конце концов из Риги в таможню начали поступать документы на русском.

А вскоре Качалову пришлось столкнуться с остзейцами в самой Риге. В 1870–е он поехал туда по поручению министра финансов «на разведку»: «Узнать о готовившихся к приезду Рейтерна просьбах и отклонить те, которые окажутся неисполнимыми… Такая широкая программа была, конечно, лестна – как доказательство уверенности министра в правильном понимании дела, но она меня удивила, так как министр знал о моих натянутых отношениях с немцами».

«Мне известно, что рижское городское управление, едва ли не единственное в России, заботится не только о благосостоянии города, но также об общих интересах торговли своего порта и на устройство пристаней и других приспособлений употребило до полумиллиона рублей, – сказал Качалов на встрече, которая проходила в старом здании таможни (по – видимому, в нынешней Болдерае. – И. Д.). – Биржевое купечество пошло еще дальше – на устройство пристаней, дамб и очистку фарватера оно употребило до 2 миллионов рублей, причем все работы произведены прочно и экономно… Капиталов этих как у города, так и у биржевого купечества собственных не было, и капиталы эти заняты, и для погашения их пришлось обложить торговлю весьма значительным дополнительным налогом…. Я знаю, что выработан подробный план полного улучшения Рижского порта и все до сих пор сделанное составляет только половину общих технических работ. Для окончания их купечеству придется снова приступить к займу, а для погашения его – к новому налогу и отягощению торговли, и, конечно, окажется тот же неудовлетворительный результат». Что делать? – повис в зале риторический вопрос.

Качалов без обиняков сказал, что государство готово предоставить Риге значительные средства, но для этого и местные немцы должны уяснить, что Рига – русский город, и повернуться лицом к России. «Разрешение всех ваших политических и экономических вопросов зависит единственно от уяснения себе, что Рига – город чисто русский и что торговля ваша может развиваться от расчистки товарного движения отпускной, преимущественно пред провозной торговлей, – сказал он. – …Купец все свои распоряжения должен основывать на коммерческих расчетах, политика не его дело. Между тем рижское купечество отстаивает вопрос о своих устаревших привилегиях и тем запирает приток русских капиталов и людей.

Затем, все стремления этого купечества направлены на расширение и укрепление своих отношений с заграничными фирмами, и в сущности это конкуренты. Так, все порты Германии развиваются на счет наших портов, и преимущественно Риги и Либавы. С другой стороны, Рига отворачивается от своих естественных союзников, русских фирм. На этом основании, по моему твердому убеждению, на чисто провозную торговлю правительство не должно давать ни копейки, а на отпускную, в видах тесного сближения Риги с Россией, сколько потребуется. Речь моя произвела на купцов сильное впечатление, все заговорили по – русски и между прочим высказали, что они не привыкли ждать помощи от правительства, а от газет получали только нападки и были уверены, что все русское общество относится к ним враждебно, и потому и сами питали те же чувства… Они были окончательно поражены, когда я объявил, что имеют право просить об отпуске 2 миллионов рублей и, по – моему, министр финансов должен их отпустить».

Однако министр финансов Рейтерн – даром что сам был обладателем немецкой фамилии – поморщился, узнав о крупной сумме, подлежащей отпуску, и пожелал лично на месте осмотреть все предполагаемые работы. В конце концов он «согласился просить государя об отпуске просимой Ригой суммы… В ту же осень деньги были ассигнованы и начались работы. Обстоятельство это установило отличные отношения с рижским купечеством, – завершает автор записок. – Но я не изменял своей системы, с немцами не любезничал, популярности не заискивал, но исполнял все их справедливые просьбы, а в незаконных отказывал, объясняя причину отказа, а другой системы немцы и не требовали».

На деньги, выделенные царем, были не только продолжены работы по модернизации порта, но и построена новая таможня (у нынешнего Вантового моста). Для ее работы, для прокладки железнодорожной ветки к порту пришлось ликвидировать террасу дома генерал – губернатора. Тогдашний губернатор, князь Багратион, по воспоминаниям автора записок, долго противился этому, но в конце концов уступил.

В 1882 году Качалов вышел в отставку, занялся общественной деятельностью и засел за мемуары. Часть из них и передала мне его праправнучка Вера Войцеховская.

– Прапрадед больше не бывал в Риге, – рассказывает она. – А мой дед с бабушкой переехали сюда в 1924 году из Швейцарии. Там они оказались накануне Первой мировой войны из России, да так и застряли.

Сама Вера в Риге бывает редко – живет и работает в Англии.

Вымершие порты

Много ли вы видели современных открыток с видом Рижского порта, судов, швартующихся в нем? Я не припоминаю ни одной, а до революции это был самый популярный сюжет для местных фотографов. Еще бы: порт считался ведущим в России. В 1901–1903 годах по грузообороту он вышел на первое место в стране: 15,2 процента всей российской продукции вывезли через Ригу. Через Петербург – 13,6 процента, Одессу – 12,2 процента.

На рубеже веков порт тянулся от острова Долес до устья Двины примерно на 40 километров. Вдоль нынешнего Кенгарагса и до Красных амбаров берег был буквально забит плотами. С верховьев Двины ежегодно сплавляли по 10–15 тысяч плотов. До осени бревна полагалось рассортировать, обработать на пилораме, а затем судами отправить в европейские порты. Если по грузообороту Рижскому порту до революции не было равных в России, то по торговле лесом он был первым в мире. Старая рижанка Тауба Фейтельберг рассказывала мне, что вся Закюсала была тоже забита плотами. Ее отец работал в английской фирме, которая отправляла пиломатериалы туда. Он учил девочку ходить по плотам и повторял: «Хорошо, что мама не видит».

От Красных амбаров начиналась набережная. Возле нее швартовались небольшие лодки и парусники – подвозили дрова, доломит из Сааремаа, продукты, сено. Дальше – от железнодорожного моста до Рижского замка – серьезный флот, грузовые и пассажирские пароходы. До 1901 года больше всего торговых судов приходило из Англии, затем, вплоть до Первой мировой, ее сменила Германия. Потом шли Дания, Швеция, Норвегия.

От нынешнего Вантового моста до Морского вокзала располагались таможенные склады. На старинных открытках на огороженной забором территории таможни можно увидеть пиломатериалы и горы бочек с селедкой. Дальше, вниз по течению, располагались зимний порт для небольших судов, причал для приема зерна. Причалы, как и нынче, продолжались до Саркандаугавы и Милгрависа.

«Подкупала портовая жизнь, паруса коммерческих шхун и дымы бесчисленных пароходов, чужестранная речь, запах канатов, визг лебедок и кранов, вторгавшаяся точно вразрез с общим укладом, буйная, суматошная портовая жизнь, – писал о дореволюционном Рижском порте публицист Юрий Гончаренко – Галич. – …Весной прежде всего оживал порт, скованный зимней спячкой и льдом. День и ночь ревели сирены, над городом вились пароходные дымы и кипела река под потоком иностранных судов с привозным углем, стальными машинами и заморскими фабрикатами, с вывозными кожами, лесом, маслом, птицей, зерном, со всем кругооборотом экспорта – импорта в российских рублях, шведских кронах, голландских гульденах, английских фунтах, американских долларах. И оживали матросские кабачки и таверны, и щедрой рекой лились пиво, джин, кюммель, водка, вино…»

Первый раз работу Рижского порта подкосила Первая мировая война. Куприн, приехавший в Ригу в качестве военного корреспондента газеты «Русское слово» и бывавший в городе прежде, писал: «В мой теперешний приезд я совсем не узнал Риги. Раньше это был веселый, шумный, живой город… Теперь на Двине нет кораблей. И рижских домов не узнаешь. Есть ли на свете зрелище печальнее опустелых домов, вымерших портов и остановившихся заводов?»

На лидирующие позиции в регионе Рижский порт начал выходить спустя почти полвека – во времена Советской Латвии. Но после Атмоды вновь стал хиреть. Сейчас к нему, да и к Риге в целом вновь можно отнести слова, написанные Куприным: «Есть ли на свете зрелище печальнее опустелых домов, вымерших портов и остановившихся заводов?» Но тогда шла война, а сегодня?

Письмецо в конверте

«Я к Вам пишу, чего же боле…»

Лет двадцать назад нашу жизнь невозможно было представить без писем и поздравительных открыток. Новый год, дни рождения, праздники… Весточки приходили из разных уголков необъятной страны. От родных, друзей, знакомых. Шиком было поехать в Гагры, Сочи, Ялту и оттуда чиркануть открытку знакомым с видом известного курорта. Точно так же, писали к себе домой те, кто приезжал в Юрмалу. Сегодня почтовый ящик под завязку набит корреспонденцией. Рекламные проспекты, счета коммунальных служб, письма всевозможных контор. И нет того, что хочется взять в руки, читать и перечитывать. Писем от родных и друзей. На смену пришел интернет и мобильный телефон. Много ли сегодня пишут писем, открыток? Куда?. Но в начале – экскурс в историю.

Письмоносцы Ливонского ордена

Письменная служба в Ливонии появилась еще в 1340 году. Письма доставлялись от замка к замку, а обязанности почмейстеров выполняли крестьяне, жившие вдоль главных дорог. Они должны были передавать их на определенное расстояние – как эстафетную палочку. Почта, доступная не только феодалам, зародилась в «шведские времена» – в 1632 году. На одном из рижских зданий, на площади Алберта, повесили объявление: «В известном королевском городе Риге, в Лифляндии, регулярно, в определенные дни и часы, почта отправляема и доставляема обратно». Первая корреспонденция поехала из Риги в Мемель – нынешнюю Клайпеду, потом – в Ревель (Таллинн). В то время почта была частным предприятием рижского купца Якоба Беккера. Он нанимал почтовых служащих, принимал плату за отправления, покрывал расходы. Городской магистрат, понимая, что дело накладное, ежегодно выплачивал дотации. На тракте Рига-Пернов (Пярну) – Ревель через каждые две-три мили (миля – 1, 6 км) курьера должны были встречать крестьяне-письмоносцы и бежать к сменщику. Курьеры из лифляндских крестьян получились не самые быстрые – не древние греки. Беккер не пожалел денег и ввел конную почту. С 1665 года рижское почтовое ведомство перешло в руки губернатора. В том же году открылась линия и «на восточном направлении» – Рига – Москва. Через Псков и Новгород.

После Северной войны указом Петра Первого в Лифляндии были созданы казачьи почтовые станции. На них дежурили драгуны, доставлявшие почту дальше. Когда армия ушла, эта обязанность вновь легла на плечи крестьян.

Рижская почта вошла в историю России самыми первыми почтовыми штемпелями – они появились на Рижском почтамте в 1767 году. В первое время на штемпеле указывали город, откуда отправляется корреспонденция. С 1821 года появилась дата отправления. А еще через 12 лет в Риге ввели штемпели, регистрирующие дату прибытия письма. Видно, и тогда были проблемы с доставкой по городу.

Во второй половине 19 –го столетия, после открытия железных дорог, в почтовом ведомстве наступает новая эра – ямская почта уступает место железнодорожной.

Конкурент письма

В это время у письма появляется конкурент – почтовая открытка. Самая первая в России иллюстрированная почтовая открытка была отправлена из нашего города – в 1893 году. Долгое время считалось, что родина первой российской открытки Москва, а дата отправления – 1895 год. Но недавно коллекционер из Цесиса нашел рижскую открытку, отправленную отсюда в 1893-м.

Первые открытки продавали в книжных и нотных магазинах. Их владельцы и заказывали типографиям изготовление этого вида почтовой корреспонденции.

До 1944 года письма и открытки, приходившие в Ригу из разных городов и весей, приносили в четырехэтажное здание на углу Аспазияс и Кр. Барона – главную почту. Отступая, фашисты подожгли здание, и в 1945-м открылась новая почта – на улице Ленина, напротив магазина «Сакта». А в 1965-м на Привокзальной площади распахнул двери Главпочтамт. Сегодня на его месте котлован, почта переехала в район аэропорта Рига – в Марупе.

Старожил города, коллекционер открыток Владимир Семенович Маковский рассказывал мне, что особенностью довоенной почты был…чистильщик обуви. Он сидел на ступеньках при входе и около него всегда собирались голуби. Как в Венеции. Люди часто фотографировались там.

История первых открыток имеет еще одно отношение к нашему городу. Уже в новое время на аукционе Сотбис были выставлены две самые старые и самые дорогие в мире открытки – британские. Почти за 40 тысяч евро их купил известный рижский предприниматель.

Кто пишет письма

Представитель латвийской государственной почты – Latvijas pasts – Агия Терауда рассказала, что в год через их ведомство проходит до 7 миллионов писем. Больше пишут в праздники – на Рождество, Новый год, Пасху, Лиго. В это время корреспонденция увеличивается в 1,5–2 раза.

Письма популярнее открыток. Хотя в последние годы наблюдается такая тенденция: в страну все больше приезжает иностранцев, а они считают своим долгом прислать домой открытку с видом города. Много писем и открыток отправляют коллекционеры марок – филателисты. Среди наиболее популярных зарубежных адресатов: Англия, США, Россия, Германия, Ирландия. Оттуда чаще всего приходят письма и к нам.

– Латвийская почта старается поддерживать традицию частных почтовых отправлений, – рассказывает Терауда. – К знаменательным датам, юбилеям городов выпускаем открытки. Были открытки, посвященные ярмарке в Этнографическом музее, веломарафону, марафону по бегу. Участвуем и в международных молодежных проектах по обмену открытками. Надеемся с их помощью привлечь юное поколение к доброй традиции почтового письма.

…Незадолго до Нового года меня удивил сын. Молодой человек, подолгу пропадающий в интернете, вдруг принес с почты открытки и письма и стал надписывать их. «Кому?», – поинтересовался я. «Друзьям по интернету. Одно дело обмениваться сообщениями в обычные дни, другое – на праздник. Тут особое внимание требуется». И нам в почтовый ящик вскоре тоже принесли письма и поздравишки от его ровесников – из Минска, Питера, Лондона, Осло. Нет, рано хоронить письма и открытки. В свое время уже поспешили похоронить кино, книги. В истории все возвращается. Еще вернется время, когда юноши и девушки, подобно героине Пушкина, возьмут в руки конверт, чистый лист бумаги и выведут: «Я к Вам пишу, чего же боле, я вам могу еще сказать».

Частные коллекции и музеи

Сокровища братства Черноголовых

«Да что смотреть в Доме Черноголовых?! – удивляются те, кто никогда не бывал там. – Это же новодел». И ошибаются. В здании, действительно восстановленном с нуля, можно увидеть уникальные вещи из собрания братства Черноголовых.

«Если мне сгореть суждено от огня, вновь возродите из пепла меня». Кто бы мог подумать, что эта историческая надпись на портале окажется пророческой: построенное в 1334 году и разрушенное в июне 1941 года здание было восстановлено в 1999–м.

В вестибюле – таблички с именами спонсоров, участвовавших в возрождении дома: более 1200 имен – от известных банкиров до рядовых горожан. Основную сумму на строительство внесла Рижская дума – 4,5 миллиона латов. 28 декабря 1999 года в обновленном Доме Черноголовых, как в давние времена, закружились в вальсе пары.

Сотрудница Дома Черноголовых Бирута Эндзеле приглашает в помещения первого этажа. Здесь с незапамятных времен хранились реликвии братства – коллекции серебра, табакерок, картины… Кое-что уцелело и сегодня.

«Собрание серебра начало создаваться с XVII века, когда здание полностью переняло братство Черноголовых, – рассказывает сопровождающая. – Вступать в него могли только холостяки. Большей частью это были молодые люди – дети мастеров и ремесленников, начинающие самостоятельную жизнь. Каждый вступающий должен был вносить определенный взнос. На эти средства и начала формироваться коллекция серебряных изделий. Кубки, подносы, тарелки стали заказывать у лучших мастеров Европы. Монархи, приезжавшие в Ригу, считали своим долгом познакомиться с уникальной коллекцией. К Первой мировой войне она насчитывала 3400 предметов».

Во время осад и войн серебряные сокровища с Ратушной площади отправляли в отдаленные края. Во время Северной войны серебро «уехало» в Кенигсберг, в Первую мировую – в Петербург. Из города на Неве уникальная коллекция возвратилась на родину в 1920–е. Но от былой роскоши уцелели жалкие остатки – 21 экспонат. Долгое время считалось, что все остальные предметы большевики переплавили. Однако в 1969 году часть коллекции неожиданно всплыла в Москве: в Оружейной палате выставили два серебряных подноса из той самой коллекции – на них была эмблема братства. В Ригу они не вернулись, как не вернулись еще 13 предметов, которые балтийские немцы вывезли на исторический фатерланд в 1939–м. Впрочем, наследники братства имели на это полное право – такова была договоренность с правительством Карлиса Улманиса. Сегодня из той знаменитой коллекции в Риге осталось 8 предметов.

В 2001 году руководство Дома Черноголовых начало пополнять серебряную коллекцию. Сегодня в экспозиции сотни предметов. Старинные – с аукционов, современных ювелиров. Часть вещей дарят. Среди таких экспонатов и серебряный пивной кубок XVII столетия, подаренный латышкой из Германии Мирдзой Фелдмане. В начале 1990–х ее супруг Волдемарс на свои средства изготовил кресты для восстанавливаемого Кафедрального Христорождественского собора, а затем настала очередь отблагодарить родину и Мирдзу. Раритет она купила на аукционе в Швейцарии. Обратила внимание на то, что кубок изготовлен рижским мастером Юргеном Линденом. В коллекции братства в свое время было немало изделий этого мастера.

Один из стендов отдан табакеркам XVIII – XIX веков. Более 200 предметов. Из серебра, дерева, папье – маше, панциря черепахи, козьего рога, эбонита… Коллекцию собирал один из черноголовых, который и подарил ее в XIX веке братству. До войны коробочек было вдвое больше. Половину в 1939–м увезли в Германию.

«А это тоже исторические реликвии, украшавшие довоенное здание», – Бирута Эндзеле показывает деревянные фигурки арапчат в одном из помещений. Изготовлены они в XVIII веке на средства элтерманов – старейшин общества. Уцелело 4 фигурки, которые после войны временно «прописались» в Музее истории Риги. Сотрудница музея с обидой говорит, что там и сегодня остались уникальные предметы, принадлежавшие Черноголовым. Среди них и туфелька, которую по легенде потеряла на балу в Доме Черноголовых императрица Анна Иоанновна.

Портреты коронованных особ, посетивших братство, можно увидеть на втором этаже – в зале приемов. Тут и Петр Великий, и Екатерина Вторая, и Павел, который приехал в Ригу в 1796 году. Большинство монархов позировали в Риге, однако Екатерина Вторая доверяла только своему портретисту – датчанину Ериксену. Созданный им в Петербурге портрет императрица отправила в подарок рижским Черноголовым в 1777 году. К сожалению, сегодня на месте подлинников – копии. Оригиналы сгорели в июньском пожаре 1941–го, в первые дни войны.

Интересная история связана с посещением Дома Черноголовых Петром Первым. Он бывал здесь чаще других русских монархов – впервые в 1711 году. По словам г-жи Эндзеле, приехал вместе с губернатором – Меншиковым. Черноголовые пригласили царя посмотреть на ущерб, причиненный зданию во время бомбардировок города русской армией. Петр приглашение принял и пробыл у Черноголовых не один час. И ущерб оценил, и от шнапса не отказался.

Напоследок меня провели в комнатушку, которая оборудована совсем недавно, – рыцарскую. До войны подобного помещения не было, но эта вольность нынешних владельцев здания уместна – дополняет прошлое города. Оказывается, в Средневековье нынешняя Ратушная площадь называлась, как в авантюрных романах, Двор короля Артуса. Здесь устраивались рыцарские поединки. В память о тех событиях и появилась комната, украшенная рыцарскими доспехами. Самый интересный ее экспонат датируется XVI веком – налобник лошади, на которой рижский рыцарь несся навстречу копью своего противника, а может быть – вечности…

История одной любви

Кризис кризисом, а на Элизабетес, в том самом доме, где живут экс – президенты, открылся удивительный музей, посвященный двум художникам – русской Александре Бельцовой и латышу Роману Суте. Это подарок городу и своим родителям их дочери Татьяны Суты. После смерти она завещала открыть в своей квартире мемориальный музей. Теперь ее завещание выполнено.

С экспозицией меня знакомит хранительница коллекции, искусствовед Наталья Евсеева. Сейчас здесь филиал Национального художественного музея.

Мемориальные музеи схожи с хорошей книгой. Лаконичные, не занудные, их почти всегда можно «прочесть» до конца. В этом музее всего несколько комнат – мастерские художников, гостиная, комната дочери. На Элизабетес, 57а, семья жила с 1935 года. И сегодня на пятый этаж к Бельцовой – Суте поднимаешься на старинном лифте.

Художники познакомились в Пензе – в 1915–м. Приехали учиться в местную художественную школу. Роман с друзьями из Риги, Александра – из уездного городка в Черниговской губернии. Через два года отправились в Петроград – продолжать образование. Однако вскоре их пути разошлись. Латышский парень уехал на родину и вступил в 5–й Земгальский стрелковый полк, Александру приняли в знаменитый Вхутемас – к авангардисту Натану Альтману. В письмах Роман настойчиво зовет ее в Ригу. Она приехала в апреле 1919–го. В городе еще красные, и Роман с друзьями декорирует город к 1 Мая. Друг Романа, художник Гросвальд, уезжает в Париж и оставляет влюбленным квартиру на Театральном бульваре с видом на Оперу… Свадьба состоялась лишь через три года. Мать Романа считала, что сыну нужна практичная жена – латышская хозяйка. Да и Александра особо не горела – красивая, она всегда была в окружении молодых людей на рижских тусовках.

Развязка наступила неожиданно. Однажды к Роману влетает его товарищ и кричит: «Беги к Бельцовой, Отто Скулме предлагает ей руку». На следующий день мать Романа из газет узнает о помолвке сына. Она не стала его корить, даже подарила невесте белые туфли. Могла себе это позволить – в центре Риги, на бульваре Паулуччи, нынешней Меркеля, держала кафе. Оно было известным среди художников. Недаром они придумали название «Сукубе» – от «супрематизм» и «кубизм». Каждое из помещений расписали друзья Романа. Александре достался коридор. Свадьбу, понятное дело, сыграли в «Сукубе». Свидетелями были Райнис и Аустра Озолиня – Краузе. Не обошлось без скандала – будущий отец памятника Свободы Карлис Зале, отличавшийся бурным характером, подшофе начал выяснять отношения с собратьями по цеху – Райнис и еще некоторые гости ушли…

На стене одной из комнат довоенные открытки Парижа, Берлина. Молодые отправились в свадебное путешествие по европейским столицам. В мае 1923 года в Париже у них родилась дочка – Татьяна.

– Роман рассчитывал, что рожать Александра будет в Берлине, – рассказывает хранительница коллекции. – Но ребенок родился на два месяца раньше – в Париже. Париж был несравненно дороже немецкой столицы, однако молодым повезло – неподалеку от гостиницы был госпиталь, в который Александру положили бесплатно. После рождения девочки она еще месяц находилась там на полном иждивении. Врач и стал крестником новорожденной – дал ей имя Таня.

…В одной из комнат, бывшей мастерской Романа, десятка два полотен. На одной стене – Александры, на другой – его самого. Написаны они были в 1920–1930–е. Это подлинники, и об их ценности можно судить по видеокамерам, упрятанным в музейных комнатах. И сегодня в Латвии и за рубежом у этих художников достаточно ценителей. В прошлом году на аукционе в Риге одна из работ Александры ушла за 58 тысяч латов…

В старинном шкафу фарфоровые тарелки, расписанные Романом и Александром, вазы. Одно время художники занимались росписью в фирме Baltars – на Лачплеша, 23, позже Роман перешел на кузнецовскую «фарфорку». В 1925 году на международной выставке в Париже их тарелки были удостоены золотых и бронзовых медалей, Гран – при получили они и в 1930–е – на той выставке, где впервые была представлена статуя Мухиной «Рабочий и крестьянка».

– Вероятно, Роман был и шахматистом? – обращаюсь к Наталье, показывая на шахматные фигурки в секретере.

– Еще каким! Помимо искусства у него было три увлечения: шахматы, скачки и рыбалка. На ипподроме держал свою лошадь.

Во всех увлечениях Роман был одержимым. За шахматами с друзьями засиживался до поздней ночи. Дым в квартире стоял столбом. Только когда появлялась мать Романа и заявляла: «Я сейчас ухожу из дому!», друзья сворачивали игру.

На рыбалку он отправлялся ни свет ни заря – в три часа ночи. Аншлавс Эглитис, латышский писатель, одну из глав своего романа посвятил этому хобби художника.

А вот экспонат, который сыграл с Романом и Александрой злую шутку, – огромный чемодан, в котором везли их коллекцию тарелок из Нью – Йорка. В 1930–е, во время кризиса, чтобы поправить как – то дела, Baltars организовала передвижную выставку их тарелок по Америке. Когда выставка завершилась, Роман доверил упаковку коллекции своему родственнику. Тот все сделал через пень колода. В Ригу от 300 предметов приехали осколки.

Но были в их судьбе куда более драматичные моменты. В 1930–е у Александры обнаружили туберкулез. Чтобы не заразить близких, они разъехались и лишь переписывались. «Это особо трогательная тема – письма дочери и мужа к матери», – рассказывает Наталья Евсеева.

По совету врачей Александра выехала на юг Франции – в местечко Ванс. С деньгами помогла та самая свидетельница со свадьбы – Аустра Озолиня Краузе. Врачи предложили операцию – удалить легкое. Перед операцией Аустра, поехавшая с Александрой, услышала легендц. В окрестных местах есть гора, на которой выбит крест. Если на нем написать имя больного – он исцеляется. Аустра сделали все так, как гласит легенда, и Александра после операции выздоровела.

В 1935 году вся семья снова соединилась. Вот тогда они и переехали в квартиру на Элизабетес, 57а, где сейчас открыт музей.

…На мониторе в одной из комнат – кадры довоенного латышского фильма «Каугуриеши». Фильм создан при участии Романа – в 1939–м он стал главным художником Рижской киностудии. В 1941–м во время войны киностудия эвакуировалась в Грузию. Уехал и Роман, а мать с дочкой остались в Риге.

Лишь в середине 1950–х они узнали о судьбе отца и мужа. В 1944 Сута был арестован грузинскими энкавэдэшниками. В обвинении говорилось, что сотрудники его мастерской использовали фальшивые хлебные карточки, а на полученные деньги собирались изготавливать пулеметы для устройства диверсий против советской власти. Романа расстреляли в Тбилиси 14 июля 1944 года.

Незадолго до ареста он получил приглашение от Михаила Ромма – тот оценил его работы «Неуловимый Ян», «Щит Журая», «В Черных горах» и звал к себе…

Александра пережила мужа на 37 лет. Она умерла в 1981 году на 90–м году жизни. Ее портреты появлялись почти на всех крупных выставках, устраиваемых в советское время. Рисовала она людей искусства – художников, артистов балета. Она хорошо знала жизнь за кулисами – ее дочь Таня стала балериной.

Татьяна (она умерла в 2004 году) часто приводила в свою квартиру друзей и знакомых, рассказывала им о родителях. Можно сказать, уже и тогда это был своеобразный музей. Сейчас же он получил официальный статус.

Наталья Евсеева говорит, что частые гости здесь иностранцы – ведь по соседству гостиница «Латвия». Приходят и наши. На днях одна женщина на свой день рождения пригласила знакомых и заказала экскурсию по музею. Пополняется экспозиция. Старый рижанин вспомнил, что в детстве ел из фарфоровой тарелки, на оборотной стороне которой были инициалы Романа. Нашел ее, склеенную, и подарил музею.

– Наталья, а ваши именитые соседи заглядывают в музей? Вы же в одном доме с Гунтисом Улманисом и Вайрой Вике – Фрейбергой?

– Нет, не видела.

Тоже штришок к портрету экс – президентов

Визитки на серебряном подносе

На стенах этой квартиры старинные портреты в позолоченных рамах, в гостиной – почтенная мебель, в столовой – посуда с эмблемой кузнецовской фарфорки…

– Я не играю в ретро, – говорит ее хозяин Вольдемар Эйхенбаум. – Так уж случилось, что стал хранителем фамильных реликвий.

А фамилия Эйхенбаумов в Латвии известная. В их роду был и главный садовник Царского сада (нынешнего Виестура) времен Николая Первого, и бургомистр Вольмара (сегодня Валмиеры), и генерал ульманисовской Латвии. Люди уходили, а документы, вещи передавали семье Вольдемара. Вот почему его небольшая квартирка скорее напоминает небольшой музей семейных реликвий. Хотя есть тут вещи и коллекционные. Причем, не совсем обычные.

Несколько лет назад в «домашний музей» передали имущество одного из родственников. Разбирая документы, фотографии хозяин квартиры обратил внимание на старинные визитные карточки – священников, адъютантов и даже одного графа. Ни оформлением, ни содержанием они не были похожи на современные.

Захотелось больше узнать о визитках, их истории. Вольдемар обратился к книгам. Тема увлекла, и постепенно он «заболел» и визитками, и всем, что связано с их историей.

– У Бунина есть рассказ «Визитные карточки», – коллекционер достает с полки любимое произведение. – Его героиня – гимназистка – больше всего на свете мечтала иметь собственные «визитки». Однако для разорившейся семьи это было не по карману. Визитки тогда значили гораздо больше, чем сегодня – они представляли личность человека. Нынешние же превратились в адресные карточки.

На старинных визитках практически не увидеть адрес владельца. Имя, фамилия, род занятий. Лишь для врачей и адвокатов существовали исключения – им разрешалось указывать адрес.

По существующему этикету, сохранявшемуся еще в довоенной Латвии, не застав хозяина дома, принято было оставлять визитку. Тот, в свою очередь, должен был либо ответить визитом, либо отправить собственную визитку.

Если вы не могли по каким-то причинам прибыть на бал, званый ужин, тоже должны были послать визитку. Это считалось проявлением уважения к дому, куда вас пригласили.

Вольдемар раскрывает альбомы, где хранится его богатство – более тысячи визиток. Самая старая – 1873 года. На оборотной стороне – марка и текст.

До появления в широком обиходе открыток визитки служили чем-то вроде писем, их посылали по почте, – поясняет коллекционер. – Выпускали даже специальные мини-конверты для таких «открыток». А самые первые визитки появились во Франции в 1777 году. Среди обладателей первых российских визиток были Суворов и Фонвизин.

Большая часть коллекции Эйхенбаума датируется началом ХХ века и периодом Первой Республики. Почти все обладатели визиток жили в Латвии. Много известных имен: художник Богданов-Бельский, литератор Зента Мауриня, депутат довоенного Сейма, писатель Готфрид Милберг, писавший под псевдонимом Скую Фридис, композитор Язеп Витолс, основатель издательства «Зелта Абеле» Микелис Гопперс…

– Тогда визитки были небольшие и без особых изысков, – продолжает собиратель. – Художественные излишества считались дурным тоном. Дамские визитки – размером чуть поменьше, мужские – посолиднее. Впрочем, были и исключения. Вот визитка архитектора Бланкенбурга. Это был заносчивый человек, уверенный в значимости своей персоны. Он и визиткой решил подчеркнуть это – заказал большую, почти что в современную открытку.

– А что это за визитка в черной рамочке? – обращаю внимание на очень траурную визитку.

– Такие визитки после кончины человека родные отсылали знакомым. Но были и праздничные визитки, которые отправляли при помолвке, свадьбе. Правда, уже не одну, а две.

Среди не совсем обычных для сегодняшнего дня визиток есть и с оторванными уголками. Вольдемар называет их погашенными. Дело в том, что визитки могли тогда выполнять и роль рекомендательных писем при устройстве на работу. Если вы приносили на новое место визитку прежнего работодателя – это считалось хорошей рекомендацией. Тот, кому приносили визитку, мог оторвать уголки – погасить ее. Это означало, что она уже использована.

Нередко приходится слышать, как собрание разных безделушек называют уникальной коллекцией. Что касается коллекции Вольдемара Эйхенбаума, то она действительно уникальна – второй такой в Латвии нет. Коллекционер говорит, что не встречал единомышленников по увлечению ни в Балтии, ни в России.

Как же пополняет «визиточник» свои альбомы, между прочим, тоже выпущенные в 30-е годы?

Кое-что достает у знакомых, что-то – на слетах коллекционеров, которые проходят в Риге раз в месяц. Были у него и необычные случаи. Пару лет назад на Маскавас на чердаке идущего под снос дома обнаружил старые подшивки «Петербургас авизес» и кучу визиток. Выяснилось, что хозяин дома еще в царские времена был капитаном дальнего плавания и в его доме были визитки заморских коллег. Так в коллекции Эйхенбаума появился зарубежный раздел.

Еще одну визитку, изгрызанную мышью, коллекционер обнаружил на чердаке сельского дома. Она принадлежала мадонскому корреспонденту газеты «Брива Земе» Арвиду Васису…

… – А почему часть визиток у вас не серебряном подносе в прихожей? – интересуюсь на прощание.

– Это поднос моего прапрадедушки Аугуста Шванкса, который в середине XIX века был бургомистром Валмиеры. Такие подносы стояли в домах знати в прихожей и прислуга складывала на них карточки визитеров.

И я решил последовать красивой традиции и впервые в жизни оставил визитку на серебряном подносе. Среди поручиков, адъютантов, графов и приват-доцентов заняла место и визитка с надписью «журналист». Когда-нибудь, и эта визитка станет историей и потомки будут с удивлением спрашивать: «А что такое газета и кто такие корреспонденты?»

Кофейная ложечка от «Отто Шварца»

Великолепный подарок преподнесла мне рижанка Ирина Урса – кофейную ложечку и заварочный чайник из довоенного кафе «Отто Шварца». Сувениры достались ей от бабушки, которая в молодости хаживала в известное кафе.

Бабушка Ирины – из поселка Старая Слобода в Латгалии. В 1931-м вышла замуж, переехала в Ригу. Она – еврейка, муж – латыш. Родители жениха согласились на свадьбу с одним условием, чтобы невеста крестилась. Ради любимого девушка согласилась сменить религию и из Суры стала Серафимой. У молодых был небольшой домик, в Задвинье, на нынешней улицы Лайцена, но вскоре они переехали в район вокзала. Снимали квартиру на Тургеневской, недалеко от Благовещенского храма.

– В этом районе у дедушки была лавка скобяных изделий – гвозди, молотки, пилы – все, что нужно в хозяйстве, – вспоминает Ирина. – Его родные были людьми состоятельными, а он уже торговцем средней руки. Еще один магазинчик держал в Лудзе. Так и мотался между Ригой и Лудзей.

Серафима была домохозяйкой. Когда муж подолгу уезжал, с подругой ходила в кафе «Отто Шварц». Подруга – Весма – жила на улице Парковой, рядом с нынешним Домом Москвы.

– Бабушка часто мне рассказывала о сладостях «Отто Шварца». Ее любимым угощением были заварные булочки – из теста с взбитыми сливками, – рассказывает Ирина.

Кафе «Отто Шварца», располагавшееся при царе на месте нынешнего «Макдоналдса», в 1920-ые переехало напротив – туда, где сейчас «Отель де Роме». Новым владельцем стал латыш ЙИРГЕНСОН. Вначале он приобрел землю на углу Калькю и бульвара Аспазияс, а потом построил двухэтажное кафе с кондитерской на первом этаже. Сладости, о которых до сих пор вспоминают старые рижане, выпекали прямо там. В кафе посетителей обслуживали 20 официанток. У них была своя униформа – коричневые платья с белыми воротничками и манжетами. Туфли – на резиновых подошвах, чтобы не стучали на паркете. «Отто Шварц» был не единственным кабачком Йиргенсона. В 1930–е ему принадлежал ресторан у вокзала, арендовал он гостиницу «Рим» вместе с ресторанами, владел винными магазинами, гастрономами, магазином деликатесов… В 1944–м от двух самых известных заведений Йиргенсона остались воронки – в гостиницу «Рим» и кафе «Отто Шварца» попали авиабомбы. Но здание напротив, тот первый «Отто Шварц», уцелело. После войны в нем был ресторан «Луна», с 1993–го – «Макдональдс».

А в 1941-м, когда в Ригу пришли фашисты, для бабушки Ирины наступили тревожные дни. В гетто она не попала благодаря мужу – он отвез ее в Старую Слободу и спрятал на одном из хуторов. Почти четыре года просидела она в подвале. Серафима прожила долгую жизнь – умерла в 85 лет, в 1991 году.

На память о Риге своей юности она передала внучке маленькую кофейную ложечку и фарфоровый заварочный чайник, которую ей подарила администрация «Отто Шварца». Внучка собиралась отдать сувениры в гостиницу, поднявшуюся сегодня высится на месте кафе, но, прочитав недавно книгу «Русская Рига», нашла мой телефон и решила сделать подарок. Спасибо! Незабываемые предметы ушедшей Риги.

На чайничке можно увидеть эмблему рижской фабрики «Кузнецова», а на ложечке выгравировано название – «Otto Shwartc». Сохранилась и печать изготовителя – Christofle. Это – известная французская фирма, основанная в 1830 году Шарлем Кристофлем. Все официальные сервизы империи король Луи Филипп и Наполеон III заказывали у Christofle.

На снимках: кофейная ложечка и заварочный чайник из довоенного «Отто Шварца».

Авиапарк Виктора Талпы

Однажды в Рижском аэропорту приземлился необычный самолет из Москвы. Пассажиров не было, в расписании он тоже не значился. Звезды эстрады, олигархи, политики инкогнито этим бортом не прилетали. Между тем рейс не имеет аналогов в новейшей истории двух стран: «Аэрофлот» отправлял в Авиационно – технический музей при аэропорту «Рига» самолет – ветеран – отслуживший свой срок Ту–134 А.

– Самолет – 1981 года. Когда его сняли с эксплуатации, мы узнали об этом, – объясняет директор музея Виктор Талпа. – Обычно их отправляют в утилизацию – на металлолом. Списались с руководством «Аэрофлота» и попросили передать нам. Ведь для тех, кто в советское время пилотировал самолеты, да и пассажиров, это не просто экспонат – память о прошлом.

Шесть месяцев продолжалась переписка, согласование деталей. «Аэрофлот» согласился продать самолет за один евро, но зарплаты экипажу за перелет, страховку, керосин должна была оплатить латвийская сторона.

– Это общемировая практика, – уточняет Талпа. – Англичане продали немецкому авиамузею «Конкорд» за такую же сумму. Правда, остальные расходы там были на порядок выше.

Командир необычной эскадрильи не скрывает, что еще полностью не рассчитался за приобретение и не скоро рассчитается. Потому что финансирует все из собственной пенсии и такого же небольшого жалованья. А государство, министерство? – спросите вы. Музей ведь государственный, а не частный. Совершенно верно. Только реально он держится на одном человеке – ветеране авиации Викторе Талпе. Обычная картина в сегодняшней Латвии – немногое хорошее, что осталось, существует благодаря таким одержимым, чудакам, бессребреникам.

В музее, который сейчас официально именуется Авиационно – техническим имени Цандера, я впервые был еще в 1990–е. Тогда под старые самолеты и вертолеты тоже была выделена территория возле аэропорта, но в другом месте. Оказалось, за это время музей шесть раз менял прописку! Вскоре новый переезд. Куда – вопрос. А эта территория отойдет новому терминалу аэропорта.

– Земля дорогая, особенно здесь, – разводит руками бывший летчик. – Спасибо аэропорту и за то, что сейчас имеем, помогают чем могут.

Хотя это, конечно, громко сказано. Ладно, у страны нет собственных возможностей помочь, ну так привлеките еврофонды. А средства нужны. Самолеты и вертолеты, авиадвигатели, вооружение – все под открытым небом. В идеале для каждого из припаркованных здесь четырех десятков самолетов и вертолетов нужно строить собственный ангар, но мечтать об этом в нынешней Латвии, где деньги вкладывают в «замки света», – несерьезно. Но хотя бы для авиационных двигателей, вооружений ангары нужны.

…По ступеньками поднимаемся в кабину самолета, на борту которого выведено – ТУ–104. Для человека непосвященного – самолет как самолет.

– Первый реактивный в мире, – поясняет директор. – На этой самой машине Хрущев летал.

Необычна история ее появления в музее. После того как срок эксплуатации вышел, лайнер передали Рижскому Краснознаменному институту инженеров гражданской авиации (РКИИГА) – для подготовки студентов. У них его присмотрел колхоз – миллионер «Накотне» для аэроклуба. Через несколько лет «колхозные уточкины» так раздолбали самолет, что хоть в металлолом отвози. Талпа вывез реликвию к себе и вернул ей жизнь.

А вот МиГ–21! Его выменяли на… 12 тонн металлолома. В советское время существовали клубы по интересам для школьников. Чтобы они обучались на «живой технике» Совет министров разрешил списанную технику, в том числе и военную, передавать клубам за металлолом. Этот МиГ–21 – из училища Алксниса.

– На этой технике когда – то обучались учащиеся старших классов, – рассказывает Виктор. – Окончив клуб, получали специальность моториста по эксплуатации Ан–2. 80 процентов моих выпускников поступили в летные училища и вузы Союза.

В конце 1990–х бывший клуб стал музеем. Долго Виктор Талпа ходил по инстанциям – военную технику с красными звездами в министерствах называли «оккупационной». Американцы удивлялись ему: «Зачем тебе унижение? Приезжай к нам с «оккупационным металлоломом». Миллионером станешь». Но он не уехал. Не для того собирал, чтобы за кордон отвозить.

– Какие самолеты в училище Алксниса были, – вспоминает директор. – Ничего не осталось: часть в Англию продали, там их на крыло подняли, часть – на металлом. Моя совесть чиста: ни одного борта не порезал. У меня рука не поднялась бы.

Командир уникального авиапарка и в новые времена умудряется доставать экспонаты. Не без помощи добрых людей. Из Киева, с киностудии «Довженко», его бывший воспитанник Андрей Башловский доставил вертолет Ми–1, немцы передали самолет CESNA–150 американского производства, из бывшего военного гарнизона в Эстонии пригнали Су–7 – «здоровую дуру на 13 тонн». Идут переговоры с Краковским авиамузеем об обмене экспонатами. В рижском музее два самолета L–29 и МиГа–15, а в Кракове дубликаты МиГ–17 и 19.

Разговор прерывает звонок. Школа интересуется возможностью экскурсии. «Без проблем, – в трубку говорит Виктор. – Билет для школьников – 50 сантимов, для взрослых – 2 лата. Учителям – бесплатно. Работаем без выходных – с 9 до 18 часов».

Заходят сюда и военные. Директор показывает в «Книге записей» слова благодарности от командира Национальных вооруженных сил Латвии, посмотреть на технику бывших врагов приезжали из Шяуляя и натовцы – летчики, патрулирующие небо Балтии. Летом частые гости – студенты авиационных специальностей РТУ, где еще изучают технику «живьем», а не на компьютере. В советское время в каждом из авиационных вузов Латвии была собственная техническая база, сейчас нынешние студиозусы могут «пощупать» ее только в музее.

…Англичане, не раз прилетающие в Ригу специально в авиационный музей, не верят, что мы – бедная страна. «С такими – то музеями». Я бы добавил: и с такими людьми – одержимыми, окрыленными, настоящими подвижниками.

Многие, зная, как Виктор Талпа выбивал уникальные экспонаты, о которых мечтают известные западные музеи, не могут взять в толк, почему он остался здесь, на скромной пенсии и такой же зарплате. «На Западе богатейшим человеком был бы со своими «игрушками».

Тем, кто ходит по земле, в людях ценит лишь умение «набить бабло», трудно понять, что выпускник Иркутского военного училища – бывший бортинженер, поднимавший в небо и военные, и гражданские самолеты и имеющий один из самых больших в Латвии показатель летных часов (более 9 тысяч) – богатый человек. Ведь богатыми на Руси называли не тех, у кого было много денег, а тех, кто живет по законам совести.

Уличные часы и памятники

Здесь стучит сердце Петровской башни

Храм Святого Петра невозможно представить без башенных часов. Это такой же символ Риги, как и петушок на шпиле. Я решил заглянуть в чрево часов – посмотреть на них изнутри.

По узким металлическим ступеням поднимаемся все выше и выше. Рядом – мастер по уходу за часами Игорь Щукин. Знает их сердце от «а» до «я» – «главным кардиологом» тут уже почти четверть века, с 1986–го.

– Тогда работал в «Ригас гайсма», – рассказывает часовщик. – На нашем балансе было свыше сорока уличных часов. Механические, электронные. От часов на Доме печати до часов – термометров напротив гостиницы «Латвия», у Матвеевского рынка – на углу Ленина и Шарлотес, возле магазинов.

Латвийский климат – с высокой влажностью, дождями – не лучший для электронных часов. Те, что на Доме печати, сгнили уже через четыре года. Не раз выходили из строя и привокзальные. Правда, находились они на балансе железной дороги. Та пыталась повесить баласт на «Ригас гайсма» – не вышло. Не помог даже ящик дефицитного в то время армянского коньяка.

По словам Щукина, в те годы их часто вызывали на ковер. «Почему в программе «Время» одно время, а в окне дома – на уличных часах – другое?» – жаловались пенсионеры руководству. Доходило до маразма. Прислали жалобу, что на Агенскалнском рынке температура воздуха на электронных часах на четыре градуса расходится с температурой большого термометра на рынке.

– Приехали проверять, – смеется мастер. – Оказалось, врет термометр. Он на рынке установлен еще с улманисовских времен.

Сегодня уличных электронных часов меньше. Частник считает деньги, зачем ему расходы на электричество. Механические же современные – слишком дорогое удовольствие. Изменилась, по мнению собеседника, и функция уличных часов. Почти у всех – мобильные телефоны с часами. Точные же часы необходимы в некоторых местах – на вокзалах, в аэропортах.

Башенные часы церкви Петра – среди давних подопечных Щукина. Жил неподалеку – по нескольку раз в день проходил мимо. Частенько и во внеурочное время поднимался на верхотуру. После независимости, когда ушел с «Ригас гайсма», руководство памятника архитектуры – храма Святого Петра – попросило именно его присматривать за часами. Он согласился.

…Слышно, как рядом проносится лифт – туристы поднимаются на смотровую площадку. А по металлическим ступенькам, по которым взбираемся мы, посторонние редко ходят. Высоким гостям и туристам начинку часов не показывают, журналисты же предпочитают разговаривать внизу – на первом этаже.

– Можно, конечно, к механизму добираться на лифте, – рассказывает мастер. – Но я предпочитаю лестницу. Лучше всякой гимнастики помогает держать форму.

Сердце часов – на высоте 51 метра над землей. На лифте – меньше минуты, на своих двоих – минут пятнадцать. На улице – полдень, светло, а тут без фонаря тяжело. Сейчас через щели еще пробиваются какие – то лучи, а нередко мастеру приходится подниматься и в сумерках.

Мне тоже доводилось однажды бывать внутри привокзальных часов в 1990–е. Лесенка там была значительно уже. Ведь башня для часов первоначально планировалась как водопроводная. Вместе с часовщиком мы карабкались метров на 100 – он менял лампочки на электронном табло.

– Тут, как видите, лампочки менять не надо, – говорит мастер, когда мы у цели. – Нужно смазывать механизм, что – то менять.

Если вы думаете, что стрелки петровских часов вращают огромные зубчатые колеса, как в кино, то будете разочарованы. Механизм выглядит скромно – двигатели с платами, установленные с четырех сторон башни.

Проектировали их в Риге, а изготавливали в Армянской ССР еще при Союзе. 2 июля 1975 года после долгих десятилетий тишины на башне Петра вновь зазвучали часы. Вновь с 29 июня 1941 года – в тот день в башню попал снаряд фашистской артиллерии.

А еще через год с башни зазвучала мелодия «Рига димд». Часы бьют каждый час – с 9 до 21. А музыка звучит только в определенное время – через три часа начиная с 9 утра. Включается автоматически. На высоте 84 метров есть звуковая башня для усиления акустики. В советское время музыка была записана на магнитофон, потом на CD – диск, теперь – на компьютер.

– Помните, какими были советские магнитофоны? – говорит Щукин. – Магнитофонные ленты нередко рвались. Вот и мне чуть ли не постоянно приходилось дежурить возле них. Иногда и вечером звонили бдительные товарищи – в песне «Рига димд» меньше ударов, чем положено.

Сейчас таких проблем нет. А вот сердечко электронно – механических часов нередко шалит. Завод в Армении, где их изготавливали, давно приказал долго жить. Впрочем, и в советское время проблемы бывали. Тогда детали сложно было доставать, но выручал родной брат космонавта Николаева. Он работал на «Ригас гайсма» и, если нужно было, в Москве выбивал дефицит.

В начале 1990–х какие – то детали Щукин сам доставал на рижской «блошинке» – даже с военных локаторов. Но сейчас ничего нужного уже не достать.

Углубляться в детали, что чаще всего требует ремонта, часовщик не стал – непосвященным не понять. Но вот даже в такой мелочи, как смазка часовых деталей, есть нюансы. Летом ее нужно больше, быстро высыхает, зимой, наоборот, меньше.

На привокзальных башенных часах в свое время стрелки, которые останавливались, приходилось проворачивать ломом. А как здесь?

– Слава богу, такого не было, – говорит Щукин. – Циферблат, стрелки, которые видят люди с улицы, изготавливали в свое время в Ленинграде. Между прочим, диаметр циферблата – более трех метров, а длина стрелки – около двух.

Тот, кто идет мимо храма Святого Петра, порой не замечает, что на верхотуре только одна стрелка – часовая. Минутной нет.

По словам собеседника, так было издревле. По часам люди узнавали, когда идти на работу. Самые первые часы в городе установили именно здесь – в 1352 году. Начиная с XV столетия на башне дежурил звонарь – бил в колокол при приближении неприятеля, пожарах.

– Я ведь помню то время, когда храм был полуразрушенным. Одно основание без башни, – говорит Щукин, когда мы идем в обратный путь. – Отец часто водил меня по Риге.

Мой собеседник подчеркивает, что он рядовой рижанин. Знаменитостей в роду не было. Щукин – режиссер – не родственник. Даже известных часовщиков среди предков тоже не было. Но мой гид уже и сам знаменитость – не каждому выпадает честь быть «кардиологом» главных рижских часов четверть века.

Где ваяли Сталина

В Риге мог появиться Сталинский парк и памятник Вождю.

В 1950-е в Риге собирались устанавливать памятник Сталину. Стоять он должен был на Эспланаде – тогдашнем парке Коммунаров, а ваяли монумент на…Центральном рынке, в овощном павильоне.

Конкурс был объявлен в январе 1952 года. Победителем стали супруги Александра и Янис Бриедисы – известные мастера. Памятник должен был быть сделан из бронзы. В Риге изготавливали гипсовую форму, а отливать монумент собирались в Ленинграде.

Долгое время функционеры никак не могли найти достойное место для монумента «вождю всех народов». Первоначально собирались возводить на месте нынешнего Памятника Свободы. Символ Латвии спасла Вера Мухина, «горой вставшая за Свободу». После этого уже местные спецы заявили, что улица Бривибас слишком узка для такого монумента.

В конечном счете остановились на парке Коммунаров. Были идеи его объединить с Кировским (нынешним Верманским), проложив пешеходные дорожки и зеленые насаждения через улицу Ленина, мимо Верховного суда и назвать новый парк Сталинским.

Вскоре вокруг парка Коммунаров (того места, где сегодня высится памятник Райнису) появился строительный забор. Но сами работы по возведению гипсового монумента шли на Центральном рынке – в овощном павильоне. Естественно, он был на долгие месяцы закрыт от посетителей.

Справедливости ради, в Латвии не очень было много памятников Иосифу Виссарионовичу. Самый известный и самый высокий в Булдури – двухметровый. Рижский должен был затмить взморский – и масштабами, и высотой – семиметровый. Смотреть рижский Сталин должен был на юг.

– На запад он не мог смотреть по определению, – комментирует историк Эрик Жагарс. – Но и восток не подошел – за спиной, на месте нынешней гостиницы «Ридзене», располагались убогие гаражи рижского горисполкома. Север тоже отпадал – за спиной оставался бы православный собор. Оставался юг – на фоне симпатичной Академии художеств. Этот вариант и утвердили.

Проживи Сталин еще годик-другой, в Риге появился бы и новый парк – Сталинский, и памятник «вождю всех народов». Но 5 марта 1953 года Сталин умер, и вскоре работы прекратились. Забор снесли, и горожанам предстала пустующая площадка.

А в день смерти Сталина цветами и венками был усыпан самый известный его рижский бюст – в парке Кирова. Кстати, несмотря на все «оттепели» бюст оставался нетронутым до 1962 года, и возле него часто можно было увидеть цветы.

На том же месте, где должен был стоять бронзовый Сталин, в 1965 году установили памятник Яну Райнису. Автор – Карлис Земдега, не увидел своего детища – умер за два года до открытия. Может, и к лучшему.

Знатоки уверяют, что постамент памятника Сталину и сегодня цел – он находится под цветочной клумбой, перед памятником Райнису.

История с Гердером

За Домским собором, в сторону к набережной – бронзовый бюст на высоком постаменте. Это дань памяти немецкому просветителю и философу Иоганну Готфриду Гердеру. Как и многие другие монументы той поры, и его не обошли перипетии истории.

Памятник установили в 1864 году в честь 100-летия со дня прибытия в Ригу Гердера. В далеком 1764-м ему было только 20. Иоганн стал учителем в Домской школе, потом работал в Рижской городской библиотеке. Поэт, писатель, теолог Гердер занимает особое место в латышской культуре – он открыл дайны миру, первый начал переводить их на немецкий. В 1864-м было решено открыть памятник просветителю. Деньги, как тогда было принято, собирали всем миром. Автором бронзового бюста стал немецкий скульптор Людвиг Шаллер, чугунный постамент и ограду выполнили по проекту рижского архитектора Гейнриха Шела. На постаменте были высечены даты жизни Гердера, время его пребывания в Риге. К открытию монумента появилась и новая площадь – Гердера. Для этого было снесено несколько построек. Еще через два десятилетия снесли дома, разделявшие площадь Гердера и нынешнюю Домскую – образовалось единое пространство.

В 1892-93 в Риге свирепствовала эпидемия холеры, и во многих местах установили артезианские колодцы для питьевой воды. В 1894-м такой колодец оборудовали и на площади Гердера. Во время Первой мировой войны бронзовый бюст сняли с постамента, он был эвакуирован в Россию. После Великой Отечественной бюст вновь оказался в Риге – в Музее истории города. Вспомнили о нем в 1959-м, когда в Ригу должна была приехать правительственная делегация ГДР во главе с лидером страны Вальтером Ульбрихтом. Решили восстановить монумент, но вдруг выяснилось, что остался лишь бюст, а постамент разрушен. Срочно изготовили новый, из гранита и старый памятник вновь, как ни в чем не бывало, взошел на постамент. Счастливую судьбу Гердера уже в наши дни разделил монумент Барклаю-де-Толли, а час Петра Первого еще не пробил. Но и он обязательно придет.

Нимфа

Юная экскурсовод рассказала, что скульптуру фонтана – в сквере у Национального оперного театра – автор, Август Фольц, лепил со своей жены. «А вы разве не знали? Нам на курсах говорили». Подробностей собеседница не помнила, слышала только, что жена скульптора – красивая девушка. История показалась романтичной, решил выяснить подробности.

Август Фольц – самый знаменитый рижский скульптор. Среди его работ статуя Роланда и львы в Верманском парке, атланты у входа в Национальный театр и на верхотуре дома по улице Театра, 9, декоративное оформление здания завода «ВЭФ» и Художественного музея, Дома Черноголовых и Государственного банка. За свою жизнь он участвовал в оформлении более ста зданий!

Фольц из Магдебурга, из семьи сапожника. В 1860-ые брал уроки мастерства в области ваяния в родном городке, затем продолжил обучение в Берлине – в Художественной академии. В Ригу попал в 1875-м, когда ему было 24 года. Торговец льном Элерт Пфаб решил строить особняк напротив Верманского сада и пригласил архитекторов из Германии. Те, в свою очередь, предложили поработать над оформлением недавнему выпускнику берлинской Художественной академии. Сегодня Дом Пфаба на Кр. Барона, 12, в котором в 1930-ые жили Эмилия и Антон Беньямины, в 1970-ые был Союз писателей, а ныне гостиница – одно из красивейших зданий города. Современники оценили его сразу после завершения строительства. Сыну магдебургского сапожника, создавшему и внешний фасад, и внутреннее оформление, посыпались заказы. Рига тогда бурно строилась – крепостные стены снесли, город вышел на бульвары. Через год Фольц открыл собственную скульптурную мастерскую – на Николаевском бульваре (ныне Кр. Валдемара, 31). Почти все заказы известных общественных зданий, частных домов приходили в мастерскую Фольца. Спросите про конкурентов? Их хватало. Но у Фольца, в отличие от остальных, было имя. Мастерская росла – у скульптора из Магдебурга появилось много помощников.

Фонтан у Театра оперы и балета Фольц делал сам. В 1887-м году театр открывали после реконструкции, вызванной пожаром, окрестности должен был украсить и фонтан. На популярном портале о Риге сказано, что скульптор никак не мог завершить работу. Ему позировала очень красивая натурщица, которую он полюбил. Расставаться не хотелось, вот и тянул с окончанием. Все разрешилось после того, как «нимфа» согласилась стать женой мастера. Работа была закончена, фонтан открыли. Красиво? Только никакого отношения к реальности не имеет. Август Фольц женился за пять лет до того, как начал работать над «Нимфой» – в 1882 году. В 1911 супруга умерла и скульптор, разменявший шестой десяток, женился второй раз.

– Его второй супругой была латышка – Олга-Луиза Калнинга, – рассказывает мне краевед Волдемар Эйхенбаум. – Из известной семьи, вращались в Петербурге. Отец – статский советник, главный ветеринар императорских конюшен в российской столице. Состоял в родстве с архитектором Петром Ладыгиным, строившим здания и в Риге.

Эйхенбаум, как и я, не слышал, чтобы «Нимфу» лепили с супруги Фольца.

– Скорее всего – легенда, – считает и доктор искусствоведения, преподаватель Академии художеств Ояр Спаритис. – Конечно, натурщицу проще было найти среди близких, но слишком много нестыковок.

Вот еще одна. Примерно за десять лет до появления рижской «Нимфы» очень похожий фонтан забил в немецком городе Герлитц, на самой границе с нынешней Польшей. По словам Спаритиса, Фольц знал об этом, следил за тем, что входит в моду.

– Это, конечно, не копия, – говорит мне искусствовед. – Но мотивы схожие.

Август Фольц умер в Риге, в 1926 году. Сегодня десятки домов, барельефов, статуй хранят след его рук, но больше всего любопытных привлекает «Нимфа» – фонтан около Национального театра оперы и балета. Она на долгие годы пережила Мастера. Загадочная натурщица 1887 года.

А Ольга-Луиза Фольц продолжила дело супруга. После его смерти возглавила мастерскую на улице Гауяс, 9.Там выполняли заказы и для Братского кладбища. В 1940-м жена скульптора уехала в Германию.

Храмы и настоятели

Домский, сработанный на века

Я не раз бывал в величественном сооружении на площади Гердера – и на концертах, и во время экскурсии с гостями. Но только во время экскурсии с руководителем восстановительных работ, реставратором ООО Rigas Doma Parvalde Роналдом Лусисом многое открыл впервые. Оказывается, в биографии Домского был момент, когда он превратился в…склад. Подумали о большевиках? Отнюдь. Это было во время наполеоновской компании. В начале в храме хранили порох, потом корма для скота, мясо. Мясо в те годы засаливали и следы соли даже сегодня можно увидеть на внутренних стенах собора. С драматичными событиями связана Вторая мировая война – в саду, рядом с Домским, упали бомбы. Часть витражей погибла. Другие успели снять – они и сегодня украшают окна собора.

…Роналд показывает органные трубы возле одной из стен. Из свинца. Это все, что сохранилось от органа, стоявшего в 18 веке. Нынешний появился в 1880-ые годы. А самый первый датируется 16 столетием. Он был деревянным и сгорел во время пожара 1561 года.

– Еще одна достопримечательность – эта плита в стене, – Роналд подводит к плите, возвышающейся над полом на несколько метров. – До такой высоты вода доходила во время наводнения 13 апреля 1709 года. До подобных страшилок даже гоголевскому «Вию» далеко. Деревянные гробы тогда плавали по собору.

Оказывается, под большинством каменных плит, замурованных в стенах, захоронений нет. Исключение – две плиты, под которыми покоятся архиепископы Ливонии. Под одной, в алтарной части, останки самого первого епископа Мейнарда, прибывшего в Латвию в 1180 году, под второй, у стены в центре зала, последнего – Бранденбурга.

– Мейнарда в начале похоронили в Икшкиле, в замке, – рассказывает главный реставратор. – Но в 14 веке перевезли сюда. В 19 столетии, во время реставрации собора, плиту поднимали – под ней действительно были останки епископа.

Тот, кто бывал в Домском, конечно, помнит цвет его внутренних стен – белый. Но так было не всегда. До 18-го века все внутренние стены были разукрашены рисунками темных тонов. Фрагменты такого рисунка также уцелели на одной из стен.

Самая большая реставрация происходила с 1860-го по 1880-ые. Генерал-губернатор города Александр Суворов лично писал царю, чтобы разрешили снести часть строений, примыкающих к собору – они мешали любоваться фасадом. Добро дали и вскоре перед собором образовалась площадь – Гердера. В 1883-м построили новый орган. Первую прелюдию для него сочинил сам Ференц Лист. При Карлисе Ульманисе реставрации не проводились, а в советское время дважды – в конце 1950-х начале 1960-х и в 1983-м. В 1950-ые провели центральное отопление, в 1983-м отремонтировали орган.

Мой собеседник вспоминает почти анекдотичный случай. Во время хрущевских гонений на церковь разрушили алтарную часть, а кафедра, с которой обращался епископ к верующим, чудом уцелела. Историки заверили партийных вождей, что в 1919-м оттуда обращался к народу Стучка. Хотели даже соответствующую таличку рядом установить.

Сейчас в соборе в некоторых местах – леса. «Вот здесь мы снимаем соль, которая осела на камнях, – показывает Лусис. – Это следствие наполеоновских лет, когда в соборе хранили засоленное мясо. Соль, оставшаяся на стенах, до сих пор разрушает штукатурку. Сейчас ее постепенно удаляют».

Государственная испекция по охране памятников культуры не раз говорила и об опасности соли, которая остается на фасаде, – результат уборки улиц от снега. Как насчет этой соли?

По словам Роналда, большие неприятности фасаду причиняет не она, а дождевые воды, размывающие известковую кладку. Поэтому она нуждается в восстановлении. Однако, в первую очередь, деньги нужны на восстановление крыши. Деревянные конструкции давно прогнили и могут рухнуть. Есть идея установить на крыше 11 колоколов, но ее осуществление напрямую зависит от реконструкции.

– Роланд, а как все разговоры о том, что Домскому угрожает опасность, что он может рухнуть? Его ведь действительно закрывали в 2004-м на пол-года?

Мы подходим к двум массивным колоннам, на которые опирается свод. Из-за них, поясняет сопровождающий, и разгорелся весь сыр-бор. Несколько лет назад французский ученый – Бруно Десландес провел сканирование колонн и сообщил, что внутри их трещины и пустоты. Собор закрыли. Назначали повторную экспертизу, в которой участвовало несколько специалистов. Выводы Десландеса не подтвердились. Однако, на всякий случай, колонны укрепили металлическими штативами.

По словам Лусиса, сейчас дискуссии идут по поводу того, нужно ли укреплять фундамент и конструкции. Если «да», то в каком месте и каким методом. Мой собеседник скептически смотрит на укрепление фундамента. Он уверен, что фундамент надежен – ведь строили его на многие века. Тем более, если фундамент перестраивать, он изменит весь облик главной достопримечательности латвийской столицы.

По ком звонит колокол

Панораму Старого города украшают три высоченных шпиля: Домского собора, церкви Петра и церкви Екаба. Но если две первые достопримечательности хорошо известны, то последняя для многих остается загадкой. Я решил приподнять завесу и отправился в собор.

Перед тем, как открыть массивную дверь, диакон Гунар Константиновс, переводит надпись на портале: «Misericordias domini in aeternum cantabo» – «Пою для вечного и милосердного господа». Тут же дата – 1225. Храм был построен за городскими крепостными стенами, и первыми его прихожанами стали жители предместий.

По каменным ступеням спускаемся внутрь. Когда-то, поясняет диакон, чтобы попасть в храм, нужно было наоборот подниматься. Земля (так называемый культурный слой города) за эти века стала на пару метров выше.

Мое внимание привлекают каменные плиты в стенах – с полустершимися надписями, датами. Похоже, древние захоронения?

«В средневековье весь пол был устлан такими плитами, – объясняет священник. – Хоронили тогда и в храмах, и по соседству. Что вы думаете было на месте сегодняшнего Сейма? Кладбище! Только при Екатерине Второй хоронить в городе запретили – дабы избежать эпидемий. С той поры в храме сохранилось несколько плит, правда, захоронений под ними нет».

В алтарной части – картина «Святой Мейнард». Мейнард – первый епископ Ливонии, еще до приезда Алберта принесший сюда христианство. А картина появилась вскоре после посещения собора Папой Римским – в 1993 году. Он, как поясняют мне, «возобновил в Латвии культ Святого Мейнарда». Сами мощи первого епископа покоятся в церкви Петра.

С далеких средневековых времен в интерьере уцелели лишь два атрибута – деревянная скульптура 14-го столетия и фрагмент росписи на хорах, выполненной век спустя. Все остальное погибло в годы Реформации. В 1525-м году в храме возникла первая латышская лютеранская община города.

«Алоиз Бренч даже снял художественный фильм о тех событиях, – диакон достает с полки служебного помещения кассету на немецком – «Anna». – Жаль только, что демонстрировали ее в Германии, а не у нас»

В словах священника – нескрываемая обида. Понять его легко. После возникновения лютеранского учения храм почти на 400 лет был отнят у католиков (за исключением нескольких десятилетий правления польского короля Стефана Батория, когда его вновь возвратили им) и лишь в 1924-м возвращен историческим владельцам. В том же году он стал кафедральным и остается им по сей день.

Сейчас община насчитывает 2 тысячи прихожан, а всего в Латвии около 100 тысяч католиков. Между прочим, все прихожане официально зарегистрированы. Диакон показывает анкеты с фотографиями, именами, сведениями о работе… Тут и бакалавры, и преподаватели, и художники… Не без помощи прихожан ведется реставрация. Государство тоже оказало поддержку – выделило 50 тысяч латов, но, конечно, этого не достаточно. Сейчас восстанавливается орган. Работы будут идти в четыре этапа. Орган построили в 1913 году, хотя сохранились и фрагменты более старого – 1761 года (так называемый органный проспект).

А что же все-таки самое примечательное в соборе? Ведь по размерам он уступает двум своим собратьям в Старом городе.

80-метровая башня, возведенная в 1755 году. Это – единственная подлинная готическая башня на культовых сооружениях города. Башни Петра и Домского собора перестраивались уже в XX столетии. А вот позолоченный петушок совсем юн – «взобрался» на верхотуру в 1982 году. Как и в старину, он держит нос по ветру – флюгер. Другая особенность – колокола. Сейчас их три и вместе они звучат только по праздникам, а ежедневно, перед началом богослужений, лишь один. С улицы до сих пор виден козырек в башне, под которым когда-то стоял еще один примечательный колокол. Его называли колоколом грешников: он созывал горожан на Ратушную площадь, когда там казнили преступников. Легенда гласит, что звучал он и тогда, когда под ним проходили жены-блудницы. Бюргерши возмущались, требовали убрать «враля», однако их мольбы долго оставались не услышанными. Если бы не Первая мировая война, когда «злой колокол» эвакуировали в глубь страны, возможно и сегодня многим было бы страшно проходить рядом с собором…

… «Ну с Богом», – говорит на прощанье диакон и пожимает мне руку. Несколько ступеней, массивная дверь и вот уже я на верху, рядом с Сеймом.

Крест над Юрмалой

…«Я помню, как сносили православный храм в Дзинтари, на улице Турайдас. Отец был там настоятелем», – сообщила по телефону читательница.

Через несколько дней я в гостях у звонившей, в маленьком домике на берегу Лиелупе. Давно интересовала его история. В коллекции есть редкая открытка с видом храма, построенного в 1896 году в створе улиц Йомас и Турайдас и разрушенного в 1962–м. Но подробностей немного.

Лариса Серафимовна Шенрок родилась в Пскове. В Латвию, где отцу дали приход, попала ребенком. На стене в золотистом подрамнике картина деревянного храма в сельской местности. Это деревенька Курсиши в Алуксненском районе, где Серафим Шенрок в 1948 году был священником.

– По – русски ее называли Тюршино, – вспоминает Лариса. – А настоятелем Эдинбургского храма Казанской Божьей Матери в Дзинтари батюшка стал во второй половине 1950–х.

Листаем семейный альбом. Взморский храм в 1950–е; прихожане во время службы; отец Серафим среди верующих. Даже по снимкам видно: народу много. Приходили отдыхающие из Москвы, Ленинграда. По соседству находились дома отдыха творческих союзов – художников, писателей, некоторые из приезжих ходили на службы. По воскресеньям пел великолепный церковный хор, в котором была и матушка Ларисы Евгения Гавриловна. Прихожане себя не афишировали, но среди них можно было узнать поэтессу Надежду Павлович, других столичных литераторов.

Однажды осенью в деревянный храм на Турайдас заглянул Андрей Казаржевский, завкафедрой иностранных языков МГУ. В храме было пусто, но отец Серафим вел службу так, как будто он был полон прихожан. Это поразило московского гостя, и он попросил у настоятеля разрешения прислуживать ему. Коллеги, увидевшие как – то Казаржевского в храме, позже в Москве признавались, что видели в Юрмале помощника батюшки, очень похожего на своего завкафедрой. Почти что двойника.

«Вот и не верь после этого, что у меня нет двойников», – подыграл Андрей Чеславович. Если бы всплыло, что завкафедрой МГУ, автор учебников по греческому и латыни «заражен опиумом для народа», то скандала было бы не избежать.

В 1962–м храм снесли.

– Кто дал команду, я не знаю, но незадолго до это мимо по Турайдас проезжал к морю Хрущев, – вспоминает Лариса Серафимовна.

Хорошо помнит она и, как рушили. Ларе тогда было 12 лет. Ломали трактором, управляла которым девушка.

Вначале 1960–х в стране началась широкая кампания против церкви. Под «раздачу» попал и единственный православный храм от Майори до Лиелупе. В газете «Советская Латвия» появился фельетон «Поп – толоконный лоб», в котором досталось и отцу Серафиму. Не все выдерживали. Были и те, кто отрекался.

Но мало было снести храм в Дзинтари, Шенроков начали выселять из дома, который находился на территории храма. Туда переехал детский сад, однако помещения по соседству, где жила семья священника, сразу не решились трогать. Но однажды в апреле над квартирой просто… разобрали крышу.

Впрочем, на улице они не остались. В 1966–м горисполком выделил квартиру в Каугури – одну из первых в поселке.

– Спасибо нужно сказать руководителю горисполкома тех лет – Груздупу, – вспоминает Лариса.

Учились дети Шенроков в Дубулты в 9–й средней школе, которая находилась напротив нынешнего вокзала.

– В этом деревянном здании когда – то был знаменитый кургауз, в котором бывали Гончаров и Лесков, – продолжает собеседница. – Школу там открыли, если не ошибаюсь, еще в 1930–е. Как сегодня помню деревянные витиеватые лестницы, стены из дуба в пионерской комнате.

В пионеры и комсомол Лариса Шенрок не вступала, хотя агитировали. Однажды за успешную уборку листьев класс наградили поездкой в Ленинград.

«А ты не поедешь – не комсомолка», – сказала классная. Директор же искренне пытался помочь: «Я помогу вступить. Ты только скажи».

– Школа была моей голгофой, – честно признается дочь священника. – Я ее ненавидела. Иногда, когда шла к школе, в тумане здание не было видно. «А может, снесли», – думала я.

Но были и те, кто поддерживал ее. Лариса вспоминает учительницу географии Светлану Владимировну, классную начальной школы Лидию Александровну Коноплеву, директора.

Учительница начальных классов вообще шутила с огнем: отстающих по математике отправляла подтягиваться к… Шенрокам. Матушка Евгения Гавриловна когда – то училась в математическом вузе. Если бы секретарь парткома школы узнал, ей бы не сдобровать.

10–й класс дочь Шенрока оканчивала уже в Каугури – в 1967–м. Директор сразу предупредил коллег и школьников: «Если кто – то будет третировать дочь священника, будет иметь дело лично со мной».

Девочка училась хорошо и после школы поступила в университет на престижный иняз. Первые полгода там не знали, кто ее родители. Когда узнали, начались «наезды». Окончить вуз она смогла, но ей не разрешили работать в школе. Даже на практику не пустили. «Нечего развращать детей».

Запомнился ей экзамен по истории КПСС. Принимал догматик, бывший латышский красный стрелок. «Откажитесь от отца», – начал он убеждать во время экзамена. Увидев, что студентка непреклонна, бросил: «Идите в семинарию!» «Была бы мальчишкой – пошла». «Вы фанатичка», – не унимался преподаватель. «Это вы фанатик, догматик, инквизитор».

– Мы ничего не боялись, – говорит дочка отца Серафима. – Так были воспитаны батюшкой.

Да, в мужестве и решимости Ларисе не откажешь. Не устроившись после окончания иняза, она поступила в новый вуз – медицинский. Стала терапевтом, работала на «скорой помощи».

По воскресеньям Лариса отправляется на службу в Кемери, в маленький деревянный храм, построенный еще при царе архитектором Лунским. В Юрмале есть православный храм побольше – каменный, в Дубулты. Там даже имеются фрагменты иконостаса из Эдинбургской церкви в Дзинтари. Но Лариса едет в Кемери. Он чем – то напоминает ей тот деревянный храм, который когда – то стоял в Дзинтари.

…В романах Достоевского на фоне мрачного, унылого пейзажа вдруг на миг появляется солнце. Встреча с Ларисой Шенрок, с близкими отца Серафима стала для меня таким же лучом света в унылые ноябрьские дни. В ноябре 2004 года, гуляя по Елгаве, мы с семьей неожиданно заглянули в великолепный храм Святого Симеона и Анны. Меня поразила его архитектура. Во дворе, припорошенные первым снегом, еще цвели розы. Прихожане рассказали, что храм был восстановлен при участии Серафима Шенрока, который тут был настоятелем. Его не стало летом 2004–го. Кто мог подумать, что судьба, когда-нибудь, сведет с близкими этого человека.

Новая старая синагога

Несколько лет назад была восстановлена единственная действующая рижская синагога – в Старом городе, на улице Пейтавас. Я побывал там, когда еще шли работы.

Архитектор Сергей Рыж рассказал, что за столетнюю историю здание ни разу не восстанавливали: проводились только косметические ремонты.

Архитектор показывает копии документов царских времен – разрешение городской строительной комиссии от 4 марта 1903 года на возведение «каменного еврейского молитвенного дома на Пейтауской улице». К тому времени в Риге уже была синагога на Московском форштадте. Но на рубеже веков все больше иудеев открывает магазины и лавки в Старом городе. А каноны предписывают собираться на молитвы дважды в день. Группа состоятельных евреев решает выкупить участок земли на Пейтавас. На возведение синагоги собрали 150 000 рублей золотом. Проект заказали известному в Риге зодчему, немцу Вильгельму Нейману. По соседству находилась немецкая Реформатская община и по тогдашним законам, христиане имели право наложить табу на строительство, но не стали. В 1904-м храм был готов, однако до согласования бумаг было еще далеко. Губернатор – генерал-лейтенант Пашков дважды отказывался подписывать документы – мол, неувязочки-с! Вспомогательные постройки были согласованы с Рижской строительной комиссией, а не с губернской. Когда в третий раз делегация евреев уходила ни с чем, один из них с порога еще раз обратился к Пашкову: «Ваше Превосходительство, мы не можем удержать нашу молодежь от нежелательных действий против властей. А храм образумит их». На дворе был 1905-й. И Его Превосходительство махнул рукой: «Хорошо, молитесь…»

…Минуло более века. На окнах синагоги и сегодня сохранились старинные витражи, люстры со звездой Давида, лепнина карнизов и потолков, дубовые двери и окна. Неповторима алтарная часть с резьбой из итальянского белого мрамора. Спросите: как же все это уцелело? Ведь от остальных восьми рижских синагог не осталось камня на камне – их взорвали фашисты.

«В Старом городе дома стоят очень тесно, – объясняет Рыж. – Случись что – пострадали бы здания и вокруг синагоги».

А старинные свитки Торы спас пастор Реформатской церкви – спрятал в алтарной части синагоги, которую фашисты превратили в склад. Реликвии и поныне хранятся там же – их достают только на Шабат (в субботу).

Вот на стене фрагменты темно-зеленого орнамента. Это историческая роспись стен. Реставраторы обнаружили ее под шестью слоями краски.

В подвале мне показали образцы стальных балок, на которых стоит здание. Возводили его основательно – на этом месте когда-то проходило русло реки Ридзене…

…На втором этаже утепляют пол. Дверь, за которой был маленький кабинет главного раввина Риги Натана Баркана, коридорчик, в котором мы пили чай. Лукаво улыбаясь, он всегда спрашивал: «С сахаром? Сколько ложек?».

Как-то позвонил мне и спросил: «Не можешь придти?». Это было в воскресенье, я был на слете коллекционеров, но через пол-часа приехал на Пейтавас. Раввин дал ручку, листки бумаги и начал размышлять о жизни. Эти мысли вслух должны были стать частью беседы с ним. Но через короткое время он почувствовал себя неважно. «Давай в другой раз…». Другого раза не было. Вскоре Баркана не стало….

…А синагога, в которую он вдохнул свет, возглавив ее вначале 1990-х, возвратившись из Израиля в Латвию, теперь обрела вторую молодость.

Художники и артисты

Два художника

Неотъемлемой деталью современного городского пейзажа стали две необычные бронзовые скульптуры – на улице Меркеля, у ограды Верманского сада и на стыке улиц Бривибас и Шарлотес, у Художественного театра. Посвящены они двум неподражаемым личностям довоенной Риги: художникам Карлису Падегсу и Волдемару Ирбите.

Падегс и Ирбите – две противоположности, антипода. Один – представитель богемы, экстравагантный денди, завсегдатай модных кафе и фотосалонов, другой – босоногий, в подвязанной веревкой мешковине, будто живущий на свалке. Однако именно эти живописцы самые яркие представители довоенной латвийской живописи, без которых сложно представить ушедшую Ригу.

Скульптуру Падегсу не случайно установили возле Верманского сада. В 1934 году он вместе со своим другом, скульптором Валдисом Калнрозисом устроил тут первую в Риге художественную выставку под открытым небом – «Под липами». Любимым кафе Падегса был знаменитый «Шварчик» – кафе «Отто Шварца». В пристрастиях он был не одинок. Там любили собираться и другие представители художественной богемы: Карлис Зале, Волдемарс Тоне, Марта Скулме, Александра Бельцова… Сохранились фотографии Падегса среди друзей: ростом с баскетболиста, в длинном красном кашне, с неизменной сигаретой в мундштуке. Женщины боготворили его. Он отвечал взаимностью. Остались рисунки, посвященные возлюбленным. Одна из них жила на улице Марияс, в собственном доме. На первом этаже располагался магазин, и свои посвящения художник оставлял прямо в витрине. С улицы нередко собирались зеваки: ведь на большинстве рисунков дама сердца была в обнаженном виде. Как-то строгие тетушки вызвали полицию – порнография, разврат! Стражи порядка долго не могли выяснить, кто автор непристойностей»: хозяйка магазина, завидев со второго этажа блюстителей порядка, быстренько исчезала. В конце концов, все выяснилось, но «Мадонна с улицы Марияс», как назвал возлюбленную на одном из рисунков Падегс, объяснила, что это всего-навсего реклама магазина. А каждый может рекламироваться, как пожелает. Штраф не взяли, однако с той поры поблизости от магазина появился пост блюстителя порядка.

Падегс умер в расцвете лет, весной 1940-го, от туберкулеза.

Его визави был при жизни известен не только богеме, но и простонародью. Ибрите любил рисовать на ступеньках церкви Новой Гертруды в окружении окрестной детворы. Босоногий, рыжебородый, с папкой рисунков под мышкой, он одним своим появлением вносил оживление в чинную жизнь города. На самом деле жил он не в трущобах – а на Бривибас, недалеко от церкви Новой Гертруды. Не случайно на многих его сюжетах – близлежащие улочки, Матвеевский рынок. Ирбите обычно рисовал самодельными пастельными мелками. Одну из картин – «Вид на рынок» – решила приобрести Дрезденская галерея: к Ирбите обратились представители ее управления. Газеты сообщали о сенсации: до этого ни один из латышских художников не удостаивался подобной чести. Но Ирбите…отказал. Дело было во время немецкой оккупации, а он не хотел продавать картину нацистам. Стечение обстоятельств, но художник погиб от осколка советского снаряда. А через несколько дней в город вошла Красная Армия….

Оба Мастера по-прежнему среди нас. Каждый раз, бывая на Меркеля, Бривибас, мы встречаемся с ними.

Как жилось местным художникам при союзе

В Советской Латвии художники были на особом счету. Традиционные выставки, дни искусства собирали тысячи людей. А с каким благоговением в газетах, журналах называли имена Джеммы Скулме, Илтнера, Зариньша, Осиса, Табаки…. Живые классики. Давно прошли те времена, когда на выставки выстраивались очереди, а нынешних макслниеков знает лишь узкий круг искусствоведов. Неужели таланты измельчали? Да нет, просто в Советской Латвии художников носили на руках. О том, как им жилось при Союзе, об Академии художеств той поры мне рассказал один из старейших художников Латвии, закончивший ее после войны, а затем почти четыре десятилетия преподававший в ней.

Сам он начал приходить на занятия еще в 1945-м – в военной форме. Фронтовиков оказалось немало. И вскоре в Союзе художников сформировалась группа ветеранов войны – более 50 человек. Латыши, русские.

Сегодня складывается ощущение, будто Академия художеств всегда была эдаким бастионом латышскости, родного языка. Ничего подобного. Собеседник на советах академии выступал на русском. Это вам не Литва!.

В послевоенной Риге еще работали частные магазинчики. Один из тех, куда он хаживал, находился на Ленина – канцелярских принадлежностей. Там продавали альбомы, бумагу. По кафе, ресторанам студенты не бегали. А вот на бутылку по рублю сбрасывались. И моделям стопочку подносили. Молодежь тогда была более взрослой: некоторые вернулись с войны.

До 1950 –го в академии была настоящая вольница. Сохранялись даже традиционные довоенные балы. Частым гостем на них был Август Кирхенштейн – председатель Президиума Верховного Совета. Однажды случился казус – студент, французский поданный, одетый в женскую одежду, разыграл седого профессора. Взобрался на колени, начал кокетничать, обнимать. Тот даже не раскусил, что это парень. Смеха было много. Но юмориста никто и не думал наказывать, не то, что исключать. Потом свобода кончилась. Старых мастеров – Лиепиньша, Тилбергса, Убанса, Элиаса – обвинили в формализме, пытались переучивать, увольняли. Крови попортили, но в 1954-м, после смерти Сталина, стариков вернули, присвоили звания народных художников. Тогда спустили новую повестку: воспитывать молодежь, национальные кадры. Илтнерс, Зариньш, Джемма Скулме, Осис, Аболс… Десятки имен появилось в это время.

В Москве, в манеже, регулярно устраивались крупные художественные выставки. С этюдиками на них было не пробиться, нужны были серьезные темы. Поощрялись, в первую очередь, национальные. Многие латышские художники тогда нашли «золотую жилу» – латышских красных стрелков.

Сегодня кто-то с усмешкой вспоминает об этом, но старый мастер уверен, что было написано много великолепных работ о мужестве и героизме народа.

– Уляжется эйфория и когда-нибудь появится выставка «Красные латышские стрелки в изобразительном искусстве», – не сомневается он.

Молодежи вбивают в голову, что в соцреализме не может быть создано ничего стоящего. Старый художник – иного мнения.

– Великолепный пример соцреализма – мухинская «Рабочий и колхозница», – объясняет он. – Что выражает скульптура? Стремление вверх, к солнцу, совершенству. А посмотрите на Милду Карлиса Зале. Та же тема, идея. Только там серп и молот, здесь – звезды.

Между прочим, классик советской латышской скульптуры Теодор Залькалн в свое время тоже участвовал в конкурсе на создание Памятника свободы, но уступил. Уже на склоне лет сетовал моему собеседнику, что ничего особого, значительного в своей жизни так и не создал. Возможно, вспоминал о той упущенной возможности.

Русские художники из Советской Латвии тоже участвовали во всех выставках – московских, республиканских, но в Москве, прежде всего, поощряли национальное искусство каждой союзной республики, хотели, чтобы у Грузии было отличное лицо от Латвии или, скажем, Эстонии. Что касается Третьяковской галереи, то там из Латвии покупали работы на национальную тематику.

– Не знаю, кто из местных русских мог попасть в Третьяковку, – говорит собеседник.

В советское время учителя, врачи, творческая интеллигенция, как тогда говорили о деятелях культуры, квартиры получали в последнюю очередь. Художники – исключение. Во всяком случае – в Советской Латвии. В каждом новом жилмассиве изначально проектировались квартиры для них – с мастерскими. А сколько было Домов творчества художников: Хоста, Сочи, Гурзуф, Паланга, Подмосковье, Юрмала…

Деньги за картины получали и из Москвы, и из республиканского Художественного фонда. Ведущие мастера, минуя местные власти, могли в любой момент поехать в Москву в министерство и сказать, что работают сейчас над такой-то картиной к выставке. Тут же подписывался договор, выделялся солидный аванс. Не нужно было даже эскиз показывать.

– Художникам не приходилось думать о том, как продать картину. Сами у себя заказывали, сами у себя покупали. Такого нигде в мире не было, – говорит старый мастер. – Не случайно Рига была тогда вторым городом в мире по количеству художников на тысячу человек.

А сколько было заказов для Союза. Скажем, строят метро в Ташкенте, среди оформителей и латвийцы…

Но разве все вписывались в ту систему? Были ведь и те, кто работал в стол, чьи картины снимали с выставок? Вот недавно в галерее под Ратушей прошла экспозиция таких полотен.

– Больше верьте сказкам, – говорит очевидец. – Лишь один пример. Среди отвергнутых в советское время называют работы Аболса. Знаете, кто это? Муж Джеммы Скулме. Да могли ли его работы не принять на выставку?! Не могли, даже если бы захотели.

Художник вспоминает всего два случая, когда чьи-то работы снимали с выставок. На одной картине был человек, идущий через мост, а в конце табличка – «Проход запрещен». Усмотрели протест. На другой картине – инвалид войны в госпитале. Костыли, в раздумье. Пришли офицеры Прибво. сказали, что не соответствует празднику – 40-летию победы. Снять! Но вмешался министр культуры республики, картину, кстати, русского художника, возвратили…

А еще был Янис Паулюк…Его то выгоняли, то принимали в Академию художеств… Однажды подшофе он подошел к памятнику Ленина и, размахивая тряпкой, закричал в сторону вождя: «У-у-у, сифилитик!». В Академию, Союз художников позвонили из органов: «Сделайте с ним что-нибудь, иначе посадим». Но сделать ничего было нельзя – Паулюк пил и ни на кого не обращал внимания. Сегодня его работы котируются во много раз выше тех полотен, которые были созданы благополучными коллегами.

Впрочем, понадобятся еще долгие годы, чтобы можно было судить, кто из местных художников чего стоит. Ясно только, что такого «золотого века», как в советское время, у латышских художников никогда не было. И вряд ли он когда-нибудь повторится.

Роман Якобсон

Имя этого человека знакомо латвийским театралам. В семидесятых в шапировском ТЮЗе два сезона с аншлагом шел спектакль «Ромео и Джульетта». Ромео в этом спектакле играл Ян Янович. В 1977-м ТЮЗ пригласили на таллинский фестиваль. В антракте к исполнителю роли Ромео подошел председатель жюри фестиваля, художественный руководитель московского Нового драматического театра Сергей Манюков и сказал:

«Молодой человек, не пора ли в Москву?» Это было повторное приглашение в один из столичных театров, и на этот раз Якобсон решился.

С тех пор его творческая судьба связана с российской столицей. Сейчас он актер Театра имени Гоголя. Любители кино знают его по таким лентам, как «Дерсу Узала», «Большая перемена», «Красные колокола», «Бумбараш», «Театр неизвестного актера».

Наша беседа с Яном Яновичем вышла за рамки театрально – культурной темы. Мы говорили о традициях, о прошлом города, которое он великолепно знает, и, конечно, о национальных отношениях: как живется латышам в Москве и как дышится им на этнической родине.

За этим столом сидел Шаляпин

С Якобсоном мы беседовали в его рижской квартире – на улице Вецпилсетас в Старом городе. Мой собеседник рассказал, что когда – то в этом доме находился женский монастырь, а с конца XIX столетия – жилой дом. Якобсоны – старожилы дома, их предки поселились здесь еще в 1917–м!

Пока Ян Янович заваривает кофе, рассматриваю фотопортреты на стене. На одном – Федор Иванович Шаляпин. Под снимком дарственная надпись певца и дата – 1930–й.

– Федор Иванович сидел в этой самой комнате, вот за этим столом, – показывает хозяин квартиры. – Фотографию он подарил моему деду – певцу Латвийской Национальной оперы.

По словам Якобсона, в гости к его родным хаживал не только Федор Иванович. Дружили они с Собиновым, с известными православными священниками. А какие прекрасные песни звучали за этим самым столом!

Дед и бабушка Яна Яновича по линии матери были глубоко верующими людьми. Бабка – урожденная Каменская, происходила из семьи псковского священника. В юности она была дружна с молодым человеком, о котором впоследствии узнала вся верующая Россия, – патриархом Тихоном. Дед – Евгений Амосов – пел в хоре Кафедрального собора.

– Дед обладал неиссякаемым чувством юмора, – продолжает Якобсон. – В последние годы он был неизлечимо болен – рак легких. В день его смерти – 23 февраля 1953 года – звучал салют. Разумеется, в честь праздника Советской армии. Но дед и здесь остался верен себе и успел пошутить: «Слышите, вот и салют мне».

Мой собеседник родился в год смерти деда. Он стал седьмым Яном в роду Якобсонов.

Москва, Москва, как много в этом звуке…

Листаем семейный альбом, и – о, какой же маленький город Рига! Оказывается, мы учились не только в одной школе – 17–й, но и у одной и той же учительницы – Ольги Соломоновны Апинис.

Ян с юности отличался твердым характером, был максималистом. Еще в восьмом классе дал себе слово: будет три по математике – уйдет в профтехучилище. Так и сделал. И стал учиться на… сапожника. Наставники говорили, что выйдет из мальчишки толк – модель его босоножек на международной выставке заняла призовое место. Но через полгода Ян понял: закройщик – удел других. Правда, после училища пришлось отрабатывать на «Пирмайс майс». Когда обязаловка закончилась, юноша пришел к руководству завода и сказал: хочу учиться дальше, в Москве. Отпустили. Начальство решило, что парень будет поступать в Институт легкой промышленности. А он подал документы… во ВГИК. Но не судьба. Оказалось, в тот год был какой – то специальный набор. Пришел во МХАТ. Его увидел руководитель курса Виктор Карлович Манюков и сказал: «Курс уже набран. Но с нового года я вас беру в свою студию».

– Мне не хотелось терять времени, – продолжает Якобсон. – И тут шерше ля фам. Подходит девочка и говорит: «А не хотите ли со мной сходить в цирковое?» Я страшно обиделся – приехал ведь в театральный, а тут такую прозу предлагают. «Ну меня хотя бы проводите», – попросила юная особа.

Пришли мы в цирковое и были поражены – какая фантастическая работоспособность у абитуриентов, какое горение! Конкурс был сумасшедший – 300 человек на место. Мне повезло. Поступил на отделение клоунады и эстрады. В числе 12 счастливчиков. Я был тогда очень щупленьким, худеньким. И вот, как мне потом рассказали педагоги, когда щупленький парень вдруг взял гитару и басом запел «Пара гнедых», они все попадали со смеху. И меня тут же взяли. Вообще до 30 лет я играл совсем юных принцев, а маленькие девчонки прибегали со мной дружить.

После окончания училища нас с женой пригласили в Москонцерт, давали квартиру в утесовском доме. Но моя вторая половина была категорически против эстрады. Затем последовали предложения в театры – на Таганку, в Пушкинский. Но опять брали только меня. А мы хотели работать в одном театре. И тогда мой педагог созвонился с Лининьшем: «Можно ли Якобсонам показаться в Русской драме?» История повторилась – меня берут, жену нет. И только Шапиро нас взял обоих. В ТЮЗе мы проработали два полных сезона. Я сыграл Ромео. А потом был таллинский фестиваль и приглашение в Москву. Тут я жене сказал: «Даже думать не смей»…

Легко ли быть латышом в Москве?

– Ян Янович, западные СМИ пишут, что в столице России дикий шовинизм – инородцам нет места. Как вы себя чувствуете в Москве?

– Слова о великорусском шовинизме в Москве – полный бред. По всем документам я латыш. В Театре меня называют Янисом Яновичем. За все эти годы ни разу не сталкивался с каким – то проявлением национальной нетерпимости в свой адрес. Более того: меня, латыша, наградили юбилейной медалью в честь 850–летия Москвы.

Кроме того, я как человек православный нахожусь в самой гуще людей, где можно было бы столкнуться с проявлениями национальной нетерпимости. У меня много знакомых батюшек, а уж они – то самые настоящие ревнители православия…

Да, в Москве есть негативное отношение к определенным национальностям – выходцам с Кавказа. Но ведь и ведут они себя неподобающе.

По словам Якобсона, в Москве очень дружная латышская община. На Рождество, Лиго по традиции собираются вместе – человек 300. На Янов день едут в Подмосковье, на природу. А Рождество отмечают в посольстве. Роль штатного Деда Мороза играет Ян Якобсон.

«Я теперь мог бы сняться в «Ностальгии»

И все же, несмотря на то, что Россия стала для моего собеседника второй родиной, каждый отпуск проводит в Риге.

– Друзья зовут на Канары, на шикарные подмосковные дачи, обижаются жена, сын, но в отпуск я приезжаю домой. Для меня это святое, – признается артист московского театра. – Я умираю без Риги. Если бы Тарковский сейчас снимал «Ностальгию», я попросился бы к нему. Я теперь знаю, что такое ностальгия.

– Ян Янович, а свое будущее вы связываете с Россией или с Латвией?

– Сейчас сложно об этом говорить. Но эта граница стала границей по сердцу. Потому что я очень люблю и Латвию, и Россию. И еще мне кажется, что латыши совсем не знают русских. А те, кто знает, их по – настоящему любят.

Таким мы запомнили Райкина

Спросите у рижан, кто из известных сатириков из нашего города, и наверняка услышите фамилии Задорнова, Шифрина. И редко кто назовет классика жанра – Аркадия Райкина.

Аркадий Исаакович родился 24 октября 1911 года в доме по улице Авоту, 4.

Отец будущего артиста был бракером по лесозаготовкам. Семейная история гласит, что Исаак Давидович, увидев, как сын после посещения цирка кривляется перед зеркалом, воскликнул: «Быть клоуном?! Еврею! Никогда!» и даже выпорол мальчика. Однако тот не стал ни юристом, ни врачом, как об этом мечтал папа, ни скрипачом. По воспоминаниям самого Аркадия Исааковича, артистический дар он унаследовал от отца: тот любил смешить близких шуточными импровизациями.

Летом 1917–го, когда немцы подошли к городу, Райкины оставили Ригу. Сначала перебрались в Рыбинск, потом, в 1922 году, в Ленинград. В конце 1930–х по инициативе Аркадия Исааковича там был основан Театр эстрады и миниатюр, не имевший аналогов в стране.

Из рижского детства в памяти артиста осталась первая поездка на трамвае, игра оркестра на Эспланаде, дача на Рижском взморье. Спустя годы выдающийся артист уже с собственными детьми частый гость в Юрмале. Останавливаются в одном и том же месте – на улице Юрас, 14, в корпусах санатория «Рижское взморье».

В книге «Воспоминания» Райкин пишет: «Я совершаю прогулки по берегу – из Майори в Дзинтари и обратно, и мне легко дышится и думается легко. Здесь воздух какой – то особенный, воздух моего детства, моих воспоминаний – так я его ощущаю. И я путешествую по своей жизни…»

Киевлянин, академик Исаак Трахтенберг в августе 1978–го отдыхал в этой здравнице. Тогда же он познакомился со знаменитым артистом. «Вечерами, когда спадала жара, Аркадий Исаакович в толпе отдыхающих совершал неизменный здесь прогулочный моцион – обязательный ритуал этих курортных мест, – рассказывает он в воспоминаниях. – И везде, где появляется фигура Аркадия Исааковича, всегда в элегантном костюме, с копной густых седых волос, его узнают и, смущаясь от неожиданной встречи, почтительно и вместе с тем радостно здороваются. …Много интересного узнал я в то лето из неторопливых райкинских рассказов. Например, о том, что Райкин в юные годы увлекался живописью. Особенно интересовался жанровыми картинами и портретом. Его самым любимым актером в начале сценической деятельности – в тридцатые годы в Ленинграде – был Илларион Певцов».

Запомнился Трахтенбергу и рассказ Райкина о жене – актрисе Роме. В последние годы она болела и в санаторий приехала не совсем здоровой. Аркадий Исаакович внимательно и нежно опекал супругу. На вопрос, откуда такое необычное имя – Рома, пояснил, что ее родители – а она из семьи выдающегося физика Абрама Иосифовича Иоффе – ждали и желали мальчика, которого заранее решили назвать Романом. Когда же родилась девочка, то ее назвали Ромой. Затем это необычное имя по совету Рины Зеленой, работавшей в свое время с Райкиным и его женой на столичных театральных подмостках, превратилось в ее сценический псевдоним, а затем и в фамилию… Хорошая актриса, она талантливо владела пером. В «Юности» были опубликованы ее рассказы, в том числе о муже.

О Райкине в Юрмале оставил воспоминания и другой ученый – Павел Бунич. «…Райкин оставался молодым грустным «мальчиком». Когда позволяло здоровье, он залезал в окна санатория, прыгал через забор… Его узнавали. И он был рад этому… К нему подводили детей, приговаривая, чтобы они запомнили эту встречу. Обращались ветераны войны, передававшие запоздалые приветы фронтовых частей. Его просили о помощи, и он помогал (порой когда и не просили и когда поддержка означала непослушание). Он не отступился от Ростроповича и Вишневской, ряда других правозащитников. За что состоял в числе потенциально ненадежных… Я не слышал от него ни одной грубости, даже высокого тона. Он всегда был мягок, но достаточно тверд, особенно если говорил о важном».

В 1986 году, за год до смерти, в издательстве «Искусство» вышла книга Елизаветы Уваровой о «человеке с тысячью лиц», как называли Райкина. На последних страницах автор приводит короткий диалог из своей беседы с артистом:

– Вы, по – моему, думаете о театре беспрерывно – и ночью и днем?

– Это моя работа. Актер – не профессия. Это образ жизни, образ мыслей… В наше время актер не тот, кто умеет представлять, а тот, который умеет мыслить, бороться. Это жестокая профессия, потому что ты работаешь на своих нервах, на своем здоровье, на своем сердце, отдавая себя целиком…»

Рига вроде бы увековечила память о выдающемся земляке. На доме, где он родился, мемориальная доска. Но почему бы не создать и музей Райкина? От государства вряд ли дождемся – Райкин для них «советское наследие». Но можно открыть частный. В Риге, в Юрмале хватает богатых людей, а такой музей принес бы дополнительные очки и им, и нашему городу. А посетителей в музее Райкина, уверен, было бы не меньше, чем в таких частных музеях, как солнца, фотографии или спорта.

Шахматисты и сценаристы

Вечный претендент

О том, что Михаил Таль – рижанин, хорошо известно. Однако мало кто знает, что не менее выдающийся шахматист, теоретик шахмат Аарон Нимцович тоже наш земляк.

Нимцович родился в Риге еще в те времена, когда город входил в так называемую еврейскую черту оседлости, – в 1886 году. Но его родители, богатые торговцы, получили право жить в столице Лифляндии. Первым ходам мальчика обучил отец. А уже в 1896 году журнал Deutshes Wochenchach рассказывал о девятилетнем пареньке из Риги, который выделяется хорошей игрой.

Но настоящим учителем для мальчика стал латышский шахматист Карлис Бетиньш. Впоследствии, после того как Латвия получила независимость, Бетиньш возглавил Латвийский шахматный союз, был награжден орденом Трех Звезд. В советское время имя этого человека, до войны работавшего в Управлении по строительству Риги, замалчивалось, хотя именно его принято считать отцом латвийских шахмат.

После окончания гимназии Нимцович едет изучать философию в университеты Европы – в Берлин, Цюрих, Гейдельберг. Однако больше времени юноша из Риги проводит за шахматной доской. В 1904 году он дебютирует в международных соревнованиях – в конгрессе Германского шахматного союза, где занимает 6-е место. Первый крупный успех приходит через два года на турнире в Мюнхене – Нимцович побеждает и получает звание мастера. С этого времени он постоянно входит в число сильнейших шахматистов мира.

После Первой мировой войны шахматист переезжает в Швецию, а затем в Данию, где и остается до конца жизни. Он неоднократно участвует в престижнейших турнирах, но чемпионом мира ему стать так и не было суждено. Нимцовича попросту не подпускали к шахматной короне. В 1926 году он послал вызов на матч за мировое шахматное первенство Капабланке, однако над матчем опустилась долларовая завеса. Дело в том, что еще в 1922 году Капабланка заставил четырех претендентов, среди которых были Алехин и сам Нимцович, подписать так называемый «лондонский протокол». Согласно нему, призовой фонд определялся в 10 тысяч долларов, причем 20 процентов от всей суммы выплачивалось чемпиону еще до начала матча. Нимцович не отличался деловой хваткой и не смог собрать необходимые средства.

Самым крупным его успехом считается победа на турнире в Карлсбаде в 1929 году. После него он обратился к общественности с просьбой помочь организовать матч между победителем турнира и чемпионом мира Капабланкой. «Если шахматный мир окажется глух к этой своей обязанности, это будет ничем не оправдываемым упущением, которое ляжет на шахматный мир тяжким укором». Однако шахматный мир не помог. Впоследствии Нимцович вызвал на главный матч нового чемпиона мира Алехина, однако и тот сохранил верность принципам «лондонского протокола». После долгих лет безуспешной борьбы за самоутверждение рижанин начертал на своей визитной карточке: «Аарон Нимцович – вечный кандидат в чемпионы мира».

И все же в историю шахмат Нимцовичу суждено было войти – своими трудами по шахматной теории. Его перу принадлежат три главные книги – «Моя система», «Моя система на практике» и «Блокада». Он дал жизнь многим дебютным построениям, навсегда соединившимся с его именем: защита Нимцовича, дебют Нимцовича…

Крайне интересны отношения к Нимцовичу Алехина. В 1929 году тот писал: «Истинное представление о Нимцовиче как о художнике и философе шахмат может получить только тот, кто знаком с его книгами. Его последняя книга («Моя система на практике») особенно интересна. В ней он иллюстрирует многочисленными примерами свою стратегию, которую он разработал в целую систему». Однако в марте 1941 года в оккупированном фашистами Париже Алехин опубликовал статью «Еврейские и арийские шахматы», в которой отмечал «инстинктивно антиарийскую шахматную концепцию рижского еврея», а игру его называл «страхом перед борьбой». Язык которым пользовался Алехин, с такими перлами, как «арийская атакующая идея», «еврейская клика», «арийский боевой дух», был позаимствован у ежедневной нацистской пропаганды…

К счастью, Нимцович уже не увидел выкрутасов шахматного коллеги – он умер в Копенгагене в 1935 году от воспаления легких. Ему было только 49. Выдающийся шахматист, теоретик, вне шахматной доски он был очень непрактичным, неустроенным человеком. Крайне раздражительным, непростым для окружающих. Он плохо разбирался в людях, и рядом с ним подчас оказывались недруги, а не те, кто желал ему добра.

В предисловии к книге Нимцовича «Моя система» уже в наши дни Михаил Таль писал: «Умный поймет», – говорили мудрые римляне и, я думаю, именно на это рассчитывал Нимцович…»

Наш Миша

Бывая за рубежом, нередко приходится объяснять несведущим, где находится Латвия. Зачастую, люди все равно не понимают. Но стоит произнести магическое – «с родины Михаила Таля» – тут же приветливо улыбаются. Это и сегодня лучший бренд Латвии, несмотря на десятки и сотни тысяч латов, угробленных в институты образа Латвии, выставки говорящих камней и прочую муру.

Моя преподавательница латыни на филфаке Латвийского университета, незабвенная Лия Моисеевна Черфас, часто напоминала нам о том, что здесь учился и Михаил Таль. В латыни он не преуспел, да и на лекциях был не часто. Ведь уже тогда в 21 год стал чемпионом СССР!

Михаил Нехемьевич родился в Риге, 1936 году, в семье врача. В шахматы начал играть в шесть лет, в десять попал в шахматный кружок Рижского дворца пионеров. Еще когда был ребенком, взрослых поражали его способности. В семь лет мальчик умножал в уме трехзначные цифры, мог слово в слово повторить лекцию на медицинскую тему. После окончания 22-й средней школы (кстати, среди ее выпускников были Борис Пуго, популярный телевизионный ведущий, публицист Александр Каверзнев), Таль поступает на филологический факультет ЛГУ. Знаете, как называлась его дипломная работа? «Сатира в романах Ильфа и Петрова». Как говорится, талантливый человек, талантлив во всем.

В 17 лет Таль стал чемпионом Латвии, в 21 год – чемпионом СССР. Этот успех, пришедшийся на 1957 год, стал сенсацией – шахматист из провинции опередил 8 гроссмейстеров, в том числе 4 недавних претендентов на мировую корону. А спустя два года в Москве Таль победил многоопытного Ботвинника и стал чемпионом мира. Самым молодым в истории шахмат. Ему было всего 23 года.

Игру Таля отличали быстрота мышления, головоломные комбинации. Его называли «Моцартом шахмат», «рижским гусаром». В знаменитом поединке с Ботвинником ярко проявились особенности шахматной индивидуальности обоих. Любой шахматист знает: в каждой позиции всегда есть лучший ход. Его надо найти и сделать. Но с Талем такой метод не срабатывал. На лучший ход Михаила Ботвинника Таль часто отвечал вовсе не лучшим ходом, а каким-то парадоксальным, запутывающим. Возникали позиции, не поддававшиеся логической оценке; время на обдумывание шло, Ботвинник терял нить размышлений и проигрывал. Пока не понял, что против Таля не всегда надо искать объективно лучший ход. Иногда гораздо вернее сделать ход, упрощающий позицию так, чтобы она стала скучна невыносимо. Не видя романтических, комбинационных возможностей, Таль начинал скучать и проигрывать. Нащупав слабую струну «рижского гусара», через несколько лет Ботвинник победил, вернув себе звание чемпиона мира.

Надо сказать, что во второй половине 1950-х годов мировые шахматы переживали не лучшие времена: снизилась результативность, многие партии стали заканчиваться вничью уже на 14–15 ходу. Именно тогда появился термин «ничейная смерть». Шахматный застой нарушил Таль, вливший свежую кровь в шахматный организм. Своей игрой он ошеломлял противника, а когда его выигранные партии стали достоянием широкой шахматной публики, во всем мире заметно выросло число поклонников его искрометной игры. Таль показал шахматному миру совершенно новый путь к успеху, внес большой вклад не только в теорию, но и в культуру, эстетику шахмат.

За свою недолгую шахматную карьеру Таль 6 раз становился чемпионом СССР, 5 раз – чемпионом Европы (в составе сборной СССР). Знаменитый рижанин выиграл около 40 международных турниров, 8 раз в составе сборной СССР становился победителем Всемирных шахматных олимпиад, занимая при этом, как правило, первое место на своей доске.

Он часто выступал и в блиц-турнирах. Газетой «Вечерняя Москва» в столице в Парке культуры и отдыха ежегодно организовывались турниры по молниеносной игре, на которых победителю вручался традиционный приз – великолепный самовар. Таль почти всегда приезжал в Ригу с самоваром. В 1988 году он выиграл первый неофициальный чемпионат мира по блицу, опередив чемпиона мира Гарри Каспарова и экс-чемпиона мира Анатолия Карпова.

На многих турнирах рижанин совмещал игру с журналистской деятельностью. Как правило, диктовал свои корреспонденции по телефону, и они шли в набор без всякой правки. С 1960 года в течение последующих десяти лет был главным редактором латвийского журнала «Шахматы». Снялся в научно-популярном фильме «Семь шагов за горизонт», в котором был показан его сеанс одновременной игры вслепую на 10 досках с шахматистами-перворазрядниками.

Чего не хватало Талю, так это крепкого здоровья. В 1969 году у него была удалена почка. Впрочем, и после этого он продолжал с блеском выступать: трижды становился чемпионом страны, побеждал или делил первые места в 11 международных турнирах. Однако здоровье угасало. 28 июня 1992 года гения шахмат не стало. Похоронили Таля в Риге, на кладбище Шмерли – рядом с отцом, матерью и старшим братом.

10 августа 2001 года в честь 65-летия Таля в Верманском парке, на террасе которого он проводил долгие часы за шахматной доской, был открыт памятник шахматисту скульптора Олега Скарайниса. На открытие приехала первая супруга Таля Салли Ландау, гроссмейстеры Борис Спасский, ученик мэтра Алексей Широв.

А улицы в честь шахматного гения в Риге так и не появилось. Автору этих строк довелось присутствовать на заседании Рижской думы осенью 2001 года, когда вопрос был внесен в повестку дня. Именем Таля хотели назвать одну из улиц Задвинья. Однако национально озабоченные под всякими уловками «срезали» переименование. На трибуну тогда взошел депутат Олег Щипцов, кстати, сам шахматист и попытался объяснить слугам народа, что значит Таль для Риги, Латвии и шахматного мира. Он рассказал зашоренным коллегам, что чемпион мира был патриотом Риги – ему не раз предлагали переехать в Москву, однако он отказывался и остался верен городу, в котором родился. Хотя тогда это было не просто. Но подавляющую часть «истинных патриотов» это не убедило.

Кстати, памятник Талю на кладбище Шмерли очень скромный. Имя, фамилия, даты жизни и смерти. И никакого перечня регалий. Но могилу легко найти – там всегда цветы.

Долгая дорога Олега Руднева

Когда говорят о фильме «Долгая дорога в дюнах» обычно вспоминают Лилиту Озолиню, литовских актеров, маэстро Паулса, режиссера Алоиза Бренча. И редко кто помнит имя автора сценария Олега Руднева. Между тем именно этому человеку «Долгая дорога в дюнах» обязана появлением. Руднев сам выбрал режиссера ленты, а потом отстаивал ее в «высоких» кремлевских коридорах. Мог себе это позволить – ведь в сценаристы попал из номенклатурных работников.

Биография Олега Александровича не совсем обычна для советского времени. Успешный комсомольский и партийный функционер, первый секретарь горкома партии подается в сочинительство. Конечно, в те годы были и трилогии Леонида Ильича о «Малой Земле», и т. д., но все знали, что их писал не Брежнев. Впрочем, было и то, что сближало их с генсеком: Руднев тоже был с Украины, из небольшого города Старобельск в Луганской области.

Родился он в 1935–м, но через пару лет семья переезжает в Краматорск. Здесь прошли детство, юность, здесь он, что называется, «стал на крыло». Кстати, из этих же мест Иосиф Кобзон. В детстве они играли за одну и ту же футбольную команду – непобедимую старогородскую.

Литературные способности у Олега заметил дядя – журналист, спецкор «Комсомолки». Человек он был со связями, и вскоре в Донецке выходит первый сборник рассказов молодого автора «Глубокий рейд». Многие краматорцы узнавали в героях себя. Не всем это нравилось. Невеста одного из одноклассников по фамилии Таранов потом долго требовала от писателя объяснений: «За какие грехи ее прилюдно обозвали Таранкой?» Правда, впоследствии она с прозвищем не только смирилась, но и, выйдя замуж и быстро округлившись, сама стала себя нежно величать Тараночкой.

Но в литераторы Олег не пошел. В середине 1950–х после окончания Днепропетровского металлургического института возвращается в Краматорск. Работает мастером доменного цеха. А затем знакомая ступенька для молодого человека с «чистой биографией» – получает предложение возглавить городскую комсомольскую организацию. Его избирают первым секретарем Краматорского горкома комсомола. Впрочем, по воспоминаниям современников, в отличие от иных баловней судьбы, у Руднева напрочь отсутствовали зазнайство и чванство. На работу он ехал на служебной «Волге», управлял которой сам. Жена добиралась на работу и с работы электричкой. А отлученная от всех «спецпривилегий» теща ежедневно и при любой погоде томилась во всех очередях.

Руднев умел почти всего добиваться. Не только на работе, но и в личной жизни. В 1957–м он поехал в Москву на фестиваль молодежи и студентов – главой донецкой делегации. Выступая с трибуны на комсомольской конференции, обратил внимание на сидящую в первом ряду очаровательную блондинку. «Только раз бывает в жизни встреча» – вспомнились слова романса. В считанные часы он наводит справки о незнакомке, а на следующее утро во двор детской поликлиники, где она работала врачом – педиатром, въехала украшенная красивейшими розами горкомовская «победа». Вскоре они стали мужем и женой.

В 1961–м перспективного товарища из Краматорска вызвали в Москву и направили в Латвию. Вначале его избрали вторым секретарем ЦК комсомола республики, а затем – первым секретарем Юрмальского горкома партии.

Смотришь «документальные фильмы» сегодняшнего дня, и кажется, страной управляли в те годы сплошные маразматики. Но Руднева направили в Юрмалу не просто как «своего человека» – поставили задачу создать мощный бальнеологический курорт. С задачей он справился: уже к 1972 году в 95 санаторно – курортных учреждениях Юрмалы, в том числе в 23 санаториях, 13 пансионатах, 7 домах отдыха и 52 детских учреждениях, отдыхало и лечилось более 240 тысяч человек. Когда в 1969–м в Юрмале бушевал ураган, Руднев снял его последствия на кинопленку. А затем поехал в Москву выбивать деньги. Выбил. Сломанное отстроили заново.

В середине 1970–х Юрмала уже была не той, которую когда – то принял Олег Александрович. Это был курорт, куда мечтали приехать со всего Союза, кусочек Запада. А ведь во многом в этом была и его заслуга – «Юрас перле», известные бары и рестораны открыты были при нем. Обычный функционер сидел бы в Юрмале и не вылезал. Но Руднев продолжал заниматься и литературой. Не случайно в середине 1970–х ему поступило новое предложение – возглавить Государственный комитет по кинематографии. А через несколько лет выходит «Долгая дорога в дюнах».

Рассказывают, что историю о любви бедного рыбака и дочери зажиточного саймниекса он услышал от председателя рыболовецкого колхоза «Узвара». Изложил ее на бумаге и показал Роберту Рождественскому. Тот счел кинематографичной и рекомендовал председателю гостелевидения Лапину.

– Если бы не Олег Руднев, фильм бы прикрыли, – рассказывает вдова Алоиза Бренча Ася. – Именно он обеспечил поддержку Гостелерадио, встречал из Москвы бесконечных консультантов в штатском – генералов КГБ. В огромных количествах Олег глотал коньяк и кофе, пытаясь оставить в картине самые острые моменты. Ведь темы, которые там затрагивались, на тот момент казались совершенно не подлежащими обсуждению. Люди, разделенные сословными и классовыми предрассудками, любят друг друга. Глупая ссора и разрыв. Она выходит замуж за обожающего ее негодяя. Он остается у разбитого корыта, не зная, что где – то растет сын. И долгожданная встреча через тридцать лет, сквозь лихолетье, сквозь Балтику и Сибирь…

В 1982 году создателям фильма, а среди них и Рудневу, была присвоена Государственная премия страны. И в том же году автор сценария уже на новой должности – председатель всесоюзного объединения «Совэкспортфильм» Госкино СССР. Это была его последняя должность. Олег Руднев умер в Москве в декабре 2000 года. Ему было 65.

В последнем интервью он сказал: «Я всегда наглый был. Даже пацаном, в 12 лет, осмелился послать свои стихи Симонову, хоть и полное графоманство. Думал ли тогда, что через много лет мы с ним будем заседать в одной и той же коллегии Госкино? Я напомнил Симонову потом, как к нему с письмом обращался. «А что я ответил?» – «Не пиши стихов, если не можешь их не писать».

После распада Союза Руднев шутил, что, если бы знал, то назвал фильм «Недолгой дорогой в дюнах».

Оглавление

Предисловие

Барахолки и рынки

Бульвары и дома

Зоосад и Межапарк

Кинотеатры и концертные залы

Краеведы и меценаты

Немецкая оккупация

Окраины и окрестности (Вецмилгравис, Болдерая, Рижское взморье)

Порт и почта

Частные коллекции и музеи

Визитки на серебряном подносе

Уличные часы и памятники

Храмы и настоятели

Художники и артисты

Шахматисты и сценаристы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg