«Князь Довмонт. Литва, немцы и русичи в борьбе за Балтику»

Князь Довмонт. Литва, немцы и русичи в борьбе за Балтику (fb2) - Князь Довмонт. Литва, немцы и русичи в борьбе за Балтику 1429K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Станислав Николаевич Чернявский

Станислав Чернявский Князь Довмонт. Литва, немцы и русичи в борьбе за Балтику

© Чернявский С. Н., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Сайт издательства

Предисловие

В 1264 году в Литве творились непонятные и кровавые события. Такими они, во всяком случае, казались соседям. Погиб князь этой страны Миндовг. Двое его убийц схватились друг с другом за власть. Один уничтожил другого, но сам пал жертвой палача, когда в страну пожаловал сын Миндовга – Войшелк – и принялся мстить за отца остальным участникам заговора, а таких было много. Купцы и лазутчики доносили о кровавых экзекуциях и смертельной борьбе, детали которой ускользали от понимания непосвященных.

В разгар этих событий под каменные стены Псковской крепости прибыл небольшой литовский род из Нальшанской земли. Земля эта располагалась к югу от Полоцка и неподалеку от Менска, а населяли ее балты. Среди беглецов были воины, женщины и дети. Измученные, слабые, на взмыленных лошадях, они просили убежища. Псковичи не торопились с решением. Несчастные литовцы ждали своей участи и испуганно озирались, словно боясь, что вот-вот их настигнет погоня. Но вдруг тяжелые городские ворота со скрежетом отворились. Беглецам позволили войти внутрь. Они были спасены.

Маленький отряд возглавлял нальшанский князь-старейшина по имени Довмонт, могучий и статный витязь средних лет. Он поблагодарил псковскую общину за предоставленное убежище и поклялся отстаивать интересы своих благодетелей с оружием в руках. Ни разу в жизни литовец не преступил этой клятвы. Уже через год его самого выберут на вече псковским князем, то есть начальником войск общины и главой исполнительной власти. Чтобы сделать карьеру, Довмонт примет православие. А через триста лет после смерти его объявят святым.

* * *

Все мы со школьной скамьи помним славные победы русского оружия на Неве и Чудском озере. Тогда русскими дружинами командовал князь Александр Невский, чьи заслуги в спасении Русской земли, переживавшей трудную пору, невозможно переоценить.

Но мало кто помнит, что был еще один князь, который защищал рубежи Руси в момент, когда держава стояла на распутье и могла погибнуть. Этот князь – литвин, но входит сонм православных святых. Его языческое имя – Довмонт. Приехав на Русь, он принял крещение и стал Тимофеем. В XIV столетии кто-то из русских написал его биографию, вошедшую в летопись, и там князь фигурирует под своим литовским именем – Довмонт. Средневековая биография, как ей и положено, прославляет героического правителя. Реальность гораздо более страшна и жестока.

Прежде чем приехать на Русь, Довмонт поучаствовал в убийстве своего господина Миндовга – великого борца с крестоносным нашествием на Литву. Но это была месть, а не беспричинное убийство. Миндовг отобрал у Довмонта жену. Отомстив, последний бежал, обрел новую родину и больше не вкладывал меч в ножны, сражаясь за интересы Руси. Этот меч – тяжелый, прямой – можно до сих пор видеть в музее Пскова.

…Александр Невский одержал две яркие победы, отбросив рыцарей Запада от границ Новгородчины. Но как знать, может быть, без Довмонта русичей всё равно не удалось бы спасти. Святой князь Тимофей выполнял тяжелую работу, обороняя границы каждый день, и год за годом бил немцев. Перед нами то небольшие стычки, то грандиозные осады и сражения. От их исхода зависело многое, если не всё. Это была затяжная война, где стороны проверяли друг друга на прочность. Русские оказались прочнее. Конечно, без храбрых воинов, одаренных выносливостью, силой и богатым воображением, Довмонт не смог бы удержать русские рубежи. Но русские воины не смогли бы обойтись без Довмонта. Обществу нужен вождь, организатор, и чем талантливее вождь, тем бо́льших успехов может добиться общество.

Но здесь не всё просто. На Руси в то время сложилось несколько центров власти, которые боролись между собой. Единство осознавалось на уровне суперэтноса, а в реальных делах господствовал эгоизм. Псковская община отстаивала собственные интересы, новгородская – свои. К счастью для русских, западный мир тоже переживал эпоху раздробленности. Европейские феодалы иногда сражались друг с другом гораздо более жестоко, чем представители русских общин. А когда в Европе сложатся мощные централизованные государства, Русь тоже объединится.

Драма, изложенная на этих страницах, закончится благополучно. Русские рубежи удалось отстоять, герой книги – Довмонт – выжил после захватывающих приключений и бесконечной череды битв. Но эта радость с примесью горечи, потому что, если взглянуть на ситуацию с высоты птичьего полета, мы придем к неутешительным выводам. В ходе вековой борьбы с крестоносцами погибла вся Русская Балтия. Были утрачены Юрьев (Тарту) и Куконос (Кокенгаузен), перестала платить дань Новгороду Колывань (Таллин), а граница католического Запада подступила к реке Нарове, Изборску и Полоцку. Довмонт в этом не виноват, он пришел оборонять русское пограничье уже после череды потерь в Прибалтике, выполнил задачу с честью, но это не отменяет ни горечи потерь, ни скорби по погибшим в жестокой борьбе русским воинам и князьям.

Утраченные русскими земли впоследствии вернули Петр Великий и Екатерина II после долгой борьбы за Прибалтику. Затем их отбили немцы в ходе Первой мировой войны, а англичане и французы по ее итогам создали антисоветский «санитарный кордон» из лимитрофных государств. Балтию вернул Иосиф Сталин в 1940-м и включил в состав СССР. Однако это были последние всплески имперского могущества России. В 1991 году прибалтийские земли, за которые пролито много русской крови, отданы без боя. Граница вновь сместилась на рубежи, которые защищал когда-то князь Довмонт-Тимофей. Что это? Временное отступление или начало конца русского мира? Мы не узнаем. Но потомки должны помнить и наших героев, и цену, заплаченную за каждую пядь земель, из которых родилась русская держава. Биография Довмонта – яркий эпизод эпической борьбы, которую наши предки вели за обладание Балтией. Она заслуживает того, чтобы остаться в памяти наряду с великими битвами, которые позволили отстоять независимость России и создать империю, занимающую север Евразии.

Довмонт умер на исходе XIII века. Следующее столетие – это возвышение новой страны. Это взлет Москвы – когда-то окраины великой Руси, куда православные люди шли отовсюду, чтобы обрести спасение и вождей. Приходили из Галиции и Волыни, Черниговщины и выжженной войнами Киевской земли… Центр русского мира сместился на север, и обновленная Русь приступила к завоеваниям, важное место среди которых занимала Прибалтика. Но это – особый рассказ, для коего требуются другие методы и иные краски.

А мы примем судьбу Довмонта за отправную точку, будем помнить, что это – лишь условность, элемент интеллектуальной игры, и поговорим о ранней истории Балтии, ограничив путешествие во времени смертью псковского князя, которая случилась в 1299 году.

О чем же эта книга? Она – о возвышении Литвы, о завоевании балтийских земель немцами, а самое главное, о том, как русичи пережили это тяжелое время, одно из самых трудных в истории нашей страны, и отстояли ее рубежи. Отстояли не в последнюю очередь благодаря тому, что за Русь сражались такие инородцы, как князь Довмонт. То есть русский проект в то время был столь привлекателен, что среди соседей находились добровольцы, готовые проливать за него кровь. Хочется верить, что подвиг их не был напрасен.

Часть первая. Литва

Глава 1. Предки Довмонта

1. Древние балты

Первая половина жизни героя нашей книги – Довмонта – прошла в Литве, да и позднее, уже в зрелом возрасте, он внимательно следил за событиями, совершавшимися на родине.

Долгое время история Литовского княжества и литовского этноса была плохо изучена. Большим успехом пользовалась сводная работа М. К. Любавского «Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно», но и она дает ответы далеко не на все вопросы. Ситуация изменилась, когда в 1958 году вышла монография В. Т. Пашуто, посвященная истории Литвы до 1340 года и содержавшая обширную библиографию, которая могла стать фундаментом для дальнейших исследований. На основе труда Пашуто через 65 лет было опубликовано несколько популярных книг по истории Великого княжества Литовского и балтийских племен. А мы остановимся на прошлом литвы (как этноса) в качестве предыстории нашего героя.

* * *

К VIII веку новой эры балты, в состав которых входят пралитовские племена, занимали обширные территории на востоке Европы: Пруссию, собственно Литву, Латвию, Белоруссию до Припяти и Великороссию до верховьев Оки.

Попытки патриотически настроенных литовских историков вроде М. Гимбутас объявить балтов едва ли не извечными жителями восточноевропейских равнин с эпохи неолита сегодня выглядят смешно. Правда, М. Гимбутас настаивает и на древности славян, что смотрится как научный архаизм. Эти заблуждения разделяли и многие советские историки, начиная с Б. Д. Грекова.

В нескольких предыдущих работах мы рассказали, что этносы, особенно примитивные, отличаются высокой мобильностью. Это касается не номадов, а тех, кого традиционно принято считать «оседлыми» народами – германцев и славян, кельтов и эллинов. Кроме того, нет ни одного народа, который в исторический период – то есть за последние пять-шесть тысяч лет – жил бы на одном месте.

Поэтому попытки некоторых литовских ученых доказать исконность и посконность собственного народа антинаучны и могут вызвать лишь сожаление. Они сродни рассуждениям известного британского исследователя А. Тойнби, который в работе «Постижение истории» пришел к абсолютно верной мысли о начальности и конечности цивилизаций, но сделал из этого потрясающий вывод: все цивилизации смертны, кроме… британской. Это всё равно что сказать: все люди смертны, кроме господина Тойнби, коль скоро он находится в хорошей физической форме во время написания научных статей, не склонен к суициду и вообще не собирается умирать.

Итак, нет народов бессмертных и нет этносов, которые извечно сидели бы на одном месте со времен неолита. Но о древнем населении Балтии и Восточной Европы мы по-прежнему знаем очень мало. Можно с уверенностью сказать одно: первое достоверное упоминание о предках литовцев находим лишь у Тацита в I веке новой эры. «Правый берег Свевского моря омывает эстиев, у которых обычаи и одежда свевов, а язык ближе к британскому. Они почитают матерь богов. Как эмблему своей религии они носят изображения кабанов… Они с большим терпением обрабатывают землю для хлеба и других ее произведений, чем сколько сообразно с леностью германцев. Но они обшаривают и море, и одни из всех собирают в мелководных местах и на самом берегу янтарь… Сами они им совсем не пользуются: собирается он в грубом виде, без всякой отделки приносится (на продажу), и они с удивлением получают за него плату» (Германия, 45).

Не нужно смущаться, что балтов зовут «эстами». Перед нами айстии – прямые предки литвы, в то время как эстами будут впоследствии звать финский народ – прародителей современных эстонцев. В I веке новой эры айстии жили в Пруссии, а оттуда стали распространяться на север и восток, как только сделать это позволили климатические условия.

Из описания Тацита следует, что айстии – трудолюбивый спокойный этнос, который находится в состоянии гомеостаза – равновесия с природой. Откуда он пришел на Балтику и когда это случилось, остается лишь догадываться. Похоже, за один-два века до новой эры айстии отделились от древних германцев и кельтов, но сохранили признаки родства с этими народами. Заметим, что древние германцы (в книгах об антах и ругах мы условно называем их «германцы-1») и кельты участвовали и в этногенезе славян. Но перед нами настолько зыбкие ориентиры, что построить на их основе схему развития балтийских этносов невозможно.

Затем начинается Великое переселение народов, когда происходит новый виток этногенеза, и рождаются «германцы-2», в том числе готы. Под натиском готов восточноевропейские племена приходят в движение, и племена балтов – в их числе. Существует гипотеза о климатических изменениях, происшедших в то время. Но что это за перемены и как долго они продолжались, неясно. Возможно, имело место похолодание в районе Балтики, после чего климат, напротив, смягчился под воздействием атлантических циклонов.

В IV веке готы создали недолговечную, но огромную империю, простиравшуюся от Черного моря до Балтики и Оки. Айстии входили в державу готского короля Германариха, как и финские народы, только что начавшие переселение на Волгу и Оку из юго-восточных степей.

Климат становился всё более благоприятен. В Прибалтике стало тепло, арктические льды отступали на север. Этот период будет длиться долго. В X веке норманны создадут поселения в Гренландии – «зеленой стране». Название говорит за себя.

Лишь в XII столетии начнется новый период похолодания, а еще через пару веков гренландские поселения погибнут, отрезанные от Европы плавучими льдами.

А пока происходило переселение финнов на север-запад, а балтов – на восток и северо-восток. В VII веке «балтийские кочевники» дошли до Смоленщины, освоив этот край. Долгое время в Смоленском княжестве обитало племя голядь. Это прусские галинды, переселившиеся сюда с запада. Кроме того, литовцы освоили территорию будущего Полоцкого княжества – нынешнюю Белоруссию.

Но триумф балтов длился недолго. В том же VII столетии их начали теснить славяне, спасавшиеся от аварского завоевания. Славяне захватили земли по реке Полоте и верховья Днепра. В VIII или IX веке (последняя дата всё же предпочтительнее) пришла еще одна волна славянских переселенцев. Эти племена известны как кривичи. Впечатление, произведенное на литву этим вторжением, было столь сильно, что с тех пор они звали всех русских «криве», то есть кривичами. С другой стороны, вторжение ли это? Первое время земли было так много, что соседи легко уживались друг с другом. Лишь потом настало соперничество.

Славяне обложили местное население данью и продолжали прибывать отовсюду. Одно из племен, словене, переселилось из Полабья в район Ладоги по морскому пути, после чего стало активно теснить и облагать данью финские племена, относительно недавно пришедшие на эти же земли. Славяне были пассионарнее балтов и финнов и подчиняли их. Из обширного поселка Полоцк на Двине пришельцы управляли литовскими землями в Гродно, Менске и контролировали Нальшанский край. Из Гнёздово распространили влияние на Смоленщину и почти славянизировали ее. А на берегах Волхова построили Господин Великий Новгород. Так в Восточной Европе появился новый хозяин.

2. Русичи и литовцы

Очень похоже, что к X веку у славян начался очередной виток этногенеза и на месте прежних разрозненных племен появился новый этнос – русичи. Образовалась Киевская держава. Земли было достаточно, природа давала большие урожаи, на торговых путях возникали многолюдные города, население стало быстро расти. Балты и финны, тюрки и руги словно «растворялись» в славянах. Вдоль Днепра эти процессы происходили очень быстро, а на окраинах – медленнее. Область Менска (это торговое «обменное» место, современный Минск) оказалась заселена наполовину славянами, а на другую половину – литвой. В поселениях Гродно и Новогрудок преобладали русичи, а в сельской местности – литва. Изображать эти районы славянскими, как обычно делается на исторических картах, – неверно.

Славяне находились на первой стадии общественного развития. Можно назвать ее первобытно-общинным строем, можно – архаическим, суть одна. Сперва они объединялись в родовые вождества, как и литва, затем, после «этнической революции» X века и рождения русского этноса, произошел распад старых родов и совершился так называемый «перенос городов», то есть новые города кое-где заступили места прежних родовых поселков. Исчезли Гнёздово, Сновск, «Медвежий угол», «Сарское городище»… Вместо них появились Смоленск, Чернигов, Ярославль, Ростов…

Поселения управлялись общинами, роль и самостоятельность которых постепенно возрастали. То, что по недоразумению именуется «боярскими республиками», на самом деле было общинным управлением, похожим на древнегреческие полисы. Это блестяще доказал И. Я. Фроянов в ряде работ. Кроме того, он предостерегает от модернизации социальных процессов и очень скептичен по отношению к высказываниям о «крепкой Киевской державе», возникшей на Днепре. По мнению ученого, мы имеем дело с конгломератом родов и племен. Киевское правительство контролировало эту конфедерацию с огромным трудом. Члены племен обладают архаичным сознанием, многие поступки первых князей следует толковать с точки зрения первобытной магии. Интересующегося читателя отошлем к работе Фроянова «Рабство и данничество», особенно ко второй части книги, где сделаны обобщающие выводы.

* * *

Литва находилась на той же ступени общественного развития. В балтийских землях сохранялись вождества, объединенные в некое подобие конфедераций. Даже такой любитель модернизировать социальные отношения и находить феодализм там, где его нет, как В. Т. Пашуто, признает, что общество пруссов и родственной им литвы было дофеодальным и родовым.

Таков социальный смысл событий. А что происходило на уровне этническом? Находки археологов говорят о потрясающем смешении между литовцами и русами, особенно на торговых путях по Даугаве, где влияние русских распространялось вплоть до Рижского взморья (самой Риги еще не было). Это привело к неожиданным последствиям. По-видимому, произошел генетический «дрейф пассионарности», если использовать терминологию Л. Н. Гумилева. То есть славяне «наградили» часть балтов избыточной энергией. Результат интенсивной метисации сказался к концу XII века. Родился новый этнос – литовцы, в формировании которого приняли участие древние русичи и древние балты. Процесс занял целое столетие и русским принес больше вреда, чем пользы. Они считали литовцев близкой родней, как и литовцы – русских. Но сами русичи переживали в XIII веке уже не подъем, а фазу «перегрева», которая привела к расколу этнического поля (эта мысль противоречит выводам Л. Н. Гумилева; ее обоснование см. в нашей книге «Руги и русы»). Княжества дробились, а место общенациональных целей занимали интересы отдельных общин с их желанием опередить и перехитрить соседа. Энергии было много, но расходовали ее понапрасну. Дело усугубилось ордынским нашествием, в результате которого Русь ко второй половине XIII века превратилась в страну с ограниченным суверенитетом. Баскаки монгольского хагана появились даже в Великом Новгороде, бесконечно далеком от степных границ.

Литовцы использовали эти факторы и создали державу, которая простиралась от Балтики до Черного моря и включала значительную часть Киевской Руси. Это дало основание львовскому профессору М. С. Грушевскому объявить Великое княжество Литовское – украинским. Бо́льшую нелепицу трудно придумать хотя бы потому, что тем самым Грушевский игнорировал белорусов. Этот ляп у профессора далеко не единственный.

В итоге вместо славяно-литовского государства в Западной Руси возникло государство литовско-славянское. В этой книге мы рассмотрим лишь начало процесса – постольку, поскольку это касается биографии нашего героя, а необходимые обобщения сделаем в конце.

Ну а теперь, когда есть общий фон, можно прорисовать очертания картины. Сделаем еще бо́льшую степень приближения и посмотрим, что это даст.

3. Полоцкая династия

Киевская Русь как единая держава просуществовала недолго. В то время никто в Европе не обладал средствами, чтобы создать долговечную монолитную империю. Для этого не имелось достаточного населения, нужного числа бюрократов, средств связи и принуждения.

На Руси возникло несколько крупных общин, которые мы называем «княжествами». Поначалу они управлялись из единого центра – из Киева, а сами князья воспринимались как временные правители, с которыми община заключала договор. Часто они приходили на новое «место работы» со своей чадью, с боярами и дружиной, а затем в соответствии с порядком «лествичного счета» или по особому договору с общиной перемещались в другой город, где получали «зарплату» и дары-подношения, которые, по мнению И. Я. Фроянова, кроются за хорошо известным термином полюдье.

Население продолжало расти, и управлять всем пространством Киевской Руси не мог уже ни один политик. Региональные княжества сами превратились в крупные державы, передвижения князей со свитами и разделы земель происходили внутри отдельных земель – Черниговской и Смоленской, Владимиро-Волынской и Владимиро-Суздальской. Этот процесс занял XII–XIII века и к XIV столетию достиг кульминации.

Первым обособился Полоцк. У князей Киевских не было сил, чтобы управлять этой окраиной, на три четверти заселенной балтами. Сперва Владимир Красное Солнышко (980—1015) разрушил до основания старый Полоцк, перебил местную династию и уничтожил население. Город погиб и не возродился. Повторное заселение этой земли славянами началось с юга. Они постепенно покоряли балтов и обкладывали их данью.

Владимир Красное Солнышко отдал Полоцкую страну в удел своему сыну Изяславу и его матери Рогнеде, с которой не жил после своего крещения, ибо женился на византийской принцессе и официально стал моногамен. Рогнеда постриглась в монахини, как и все «лишние» жены, но сохранила власть в Полоцкой земле, которая была хорошо ей знакома. Столицей страны стал Изяславль, названный в честь ее сына. Какое-то время здесь признавали власть общерусского князя.

После смерти Владимира Русь распалась, начались смуты. Племянник и наследник Красного Солнышка – великий князь Святополк (1015–1019, с перерывом) – пытался объединить державу, но и тогда в ней сохранялось пять уделов: удел Святополка, включавший бо́льшую часть Руси, удел полоцких князей и земли трех сыновей Владимира: удел Ярослава Мудрого с Новгородом, удел Мстислава в Тмутаракани и удел Судислава во Пскове.

После гибели Святополка и нового тура междоусобной войны осталось четыре удела: Псков, Полоцк, левобережье Днепра (его захватил Мстислав Владимирович Тмутараканский) и правобережье, которое присвоил Ярослав Мудрый в прибавку к Новгороду. Затем пышущий здоровьем Мстислав умирает при довольно странных обстоятельствах, после чего Ярослав арестовывает и сажает в тюрьму Судислава. Русь почти объединена. Но с Полоцком великий князь не может сделать ничего. Полоцкая земля остается самостоятельной. Здесь правят потомки Изяслава Владимировича (989—1001); сперва его сын Брячислав (1001–1044), затем внук Всеслав I Вещий (1044–1101). За это столетие власть русской общины в Полоцкой земле окрепла, а Всеслав расширил границы княжества, включив в него восток современной Литвы, Латгалию и почти всю Курляндию. Его влияние доходило до низовий Даугавы, где впоследствии возникнет порт Рига. Столицу земли перенесли из крепости Изяславль в торговый город Минск. Всеслав Вещий активно пытался расширить и славянскую часть своих владений – воевал против Новгорода за земли псковских кривичей, короткое время сидел на великом столе киевском – но не преуспел, бывал бит другими князьями и даже терял стольный город Минск по результатам борьбы. В итоге он перенес резиденцию в более безопасное место на Даугаве, которое назвал Полоцком в честь старого поселения, некогда разрушенного по приказу Владимира Красное Солнышко. Выбор названия оказался очень важен. Подчеркивалось старшинство города по отношению к другим, воскрешалась древняя традиция. Но она пришла в противоречие с фактами колонизации Полоцкой земли с юга. Поэтому обиженный Минск вскоре превратится в соперника Полоцка, и княжество распалось на уделы.

Трудно сказать, какие территории реально входили в состав Полоцкой земли, а где можно говорить об убывающем влиянии полоцких князей. Видимо, на школьных картах 80-х годов прошлого века Прибалтику правильно обозначали как зависимую от Руси территорию. Это не шовинизм и не попытки расширить владения Древнерусского государства задним числом, а осторожное обозначение сферы влияния тогдашней Руси, основанное на тщательном изучении русских летописей и немецких хроник. Например, в это же время новгородская община тоже пыталась расшириться, славянские полки доходили до Колывани и взимали с этого поселения дань. Юрьев (ныне Тарту) вообще был основан Ярославом Мудрым и некоторое время играл роль русского форпоста в этой части Прибалтики, то есть служил местом складирования дани и товаров, а также обладал русским гарнизоном.

Но, повторимся, по мере роста населения власть князей слабела в самих княжествах. В густонаселенной Галичине бояре (то есть представители общины) дошли до того, что приняли решение сжечь любовницу тамошнего князя Ярослава Осмомысла (1153–1187) и действительно сожгли ее заживо в ритуальных целях. В Новгороде – меняли князей, заключая с каждым из них договор, то есть «трудовой контракт» на несколько лет. Та же ситуация возникла в Киеве после смерти Юрия Долгорукого.

Полоцк не стал исключением. После смерти Всеслава Вещего княжеская власть слабеет, а влияние общины, напротив, растет. Полоцк всё больше напоминает ранний греческий полис эпохи борьбы свободных горожан с басилеями, то есть местными царьками.

Преемником Всеслава становится его сын Давыд (1101–1129), другие сыновья получают уделы, братья правят коллегиально. Полоцкая земля превращается в рыхлую конфедерацию славянских общин и литовских племен. Давыд вступает в конфликт со своим братом Рогволодом (Борисом?), коего поддержала часть общины. В 1127 году Рогволод I (1127–1128) захватывает полоцкий стол (престол) и держится на нем год, но Давыд всё же возвращается, после чего в княжество с трех сторон вторгаются войска старшего на тот момент правителя Руси – Мстислава Великого (1125–1132). Полоцк присоединен к остальной части Русского государства, а потомки Всеслава Вещего попали под арест и сосланы в Византию. Оккупация продолжалась 10 лет. Киевские наместники управляли плохо, литва отпала от Полоцка, славянская община полочан была недовольна. Вскоре распалась и сама Русская земля, это произошло после смерти Мстислава Великого. За верховную власть стали сражаться две линии потомства Владимира Мономаха, которые условно можно обозначить как северную и южную. Северная обосновалась на Украине (междуречье Оки и Волги, Суздальская Русь). Южная – на Волыни и в Смоленске. Третьей силой, оспаривавшей право на общерусское лидерство, были черниговские Ольговичи. Всеобщая война продолжалась полвека до тех пор, пока Киевщина не обезлюдела, после чего князья постепенно утратили к ней интерес. В конце XII века становится важным обладание не столько Киевом, сколько ключевым торговым путем по Днепру, и его захватывают смоленские Мономашичи, превратившиеся на короткое время в самых сильных князей Руси. Но от Полоцка всё это бесконечно далеко.

То ли в 1132, то ли в 1138 году на Двине совершился мирный переворот, и власть взял один из мелких князей Василько Святославич (? – ок. 1144), внук Всеслава Вещего. Он вовремя выразил лояльность Мстиславу Великому и не попал в ссылку. После смерти Мстислава община полочан попыталась обрести свободу, и Мономашичи придумали компромисс: Василько Святославич получил Полоцк, но оставался подручником киевлян, а Гродненская волость вошла в состав Киевской земли. Это всех устроило.

Преемником Василька стал другой внук Всеслава Вещего, Рогволод II Рогволодович (Борисович (?), правил ок. 1144–1151, 1159–1162). К этому времени Полоцк окончательно превращается в аналог Галича и Великого Новгорода: растущая численно община выбирает князя и оказывает огромное влияние на его политику.

От старших городов откалываются младшие. Полоцкая община стала враждовать с менской (минской). Это конфликт разраставшихся городов, но – с примесью этнических разногласий. Территория Минской земли была наполовину заселена балтами. Они поддержали местного князя против Полоцка, пополнили его дружину и охотно поучаствовали в усобице. В 1151 году Рогволод был свергнут под натиском минчан и угодил под арест, но через некоторое время получил свободу и уехал в Чернигов. Князем стал очередной внук Всеслава Вещего – Ростислав Глебович (1151–1159), ставленник минских общинников. При этом дела Полоцка тесно переплетались с делами остальной Руси, потому что отчуждения между княжествами не было, как не было и четких внутренних границ. Например, Рогволод ориентировался на северных Мономашичей и их лидера Юрия Долгорукого, а Ростислав – на южных, волынских. Следовательно, переворот в Полоцке был делом не только внутренним, но и частью большой общерусской игры престолов. Полоцкие балты выступали младшими партнерами в этой игре.

В 1159 году Рогволод получил помощь от своих союзников и вернул полоцкое княжение, но мира это не принесло. Ростислав ушел в Минск и продолжал воевать со своим родичем, а Рогволод терпел поражения. Полоцкая община так разочаровалась в Рогволоде, что указала ему «путь», а на княжение пригласила Всеслава II Васильковича (1162–1167, 1167– после 1180), сына того самого Василька, который благодаря своей дипломатичности и выдержке вернул Полоцку свободу за несколько десятилетий до этих событий. Кадровая перестановка позволила вести войну с Минском еще пять лет, но затем Всеслав II потерпел новое крупное поражение, после чего один из минских Глебовичей, Володарь (1167), захватил Полоцк. Это встревожило соседей – смоленских князей, которые были заинтересованы в сохранении раздробленности Полоцкой земли, а может быть, и помнили о своем родстве с полочанами, как те же кривичи. Последовал окрик из Смоленска, и Володарь покинул враждебный Полоцк, вернувшись в Минск. Всеслав II вернулся на полоцкий стол и продолжал править в обстановке нестабильности. В то же время и он, и его минские коллеги вновь принялись расширять владения за счет балтийских племен.

Теперь история Полоцка проходит в истории Руси словно пунктиром. Суздальские, киевские, галицкие летописцы не упоминают о двинском пограничье. А полоцкое летописание до нас не дошло. В результате нам неизвестна даже генеалогия следующего князя Бориса Давыдовича (после 1180 – ок. 1186). Например, некоторые ученые на основании западнорусской Хроники Быховца отождествляют его с литовским же князем Борисом-Гинвилом. Действительно, по сообщению хрониста, балты захватили Полоцк в 1190 году и посадили там своего князя. Но никакие другие хроники не подтверждают эту версию, и сегодня она считается недостоверной. Правление Бориса Давыдовича прошло как короткое недоразумение.

Власть в Полоцке вновь меняется, и князем становится несомненный славянин Владимир (ок. 1186–1216). Кто он, чей сын, какова была его политика – неясно. Он известен по немецким хроникам, где выступает слабым и бездарным политиком. Князь, собственно, «прославился» лишь тем, что позволил немцам утвердиться в Балтии и утратил русское влияние в этом регионе. Об этом мы еще поговорим.

Затем в Полоцке сидит какой-то Борис Всеславич (1216–1222 (?). Далее наступает время гегемонии смоленских князей, которые энергично распространяют свое влияние в Поднепровье. Смоляне вмешиваются и в дела Полоцка. Это объяснимо. В конце XII века с территории Полоцкой земли балты нападают на Смоленщину. Не исключено, что эти грабительские налеты имели политический подтекст: на севере Смоленщины жили галинды; следовательно, наскоки балтов можно трактовать как попытку освобождения соплеменников. А может, всё проще, и перед нами – элемент войны за Поднепровье, в которой полочане и подчиненная им литва выступают против Смоленска в составе сложившихся на Руси коалиций. В этом случае литовцы действуют по приказу князей Полоцких. Эту догадку высказал современный исследователь М. А. Бредис в интересной работе «Крестовый поход на Русь», где популярность изложения соседствует с хорошим знанием первоисточников и литературы и дополняется добротным анализом ситуации, сложившейся в Прибалтике к концу XII столетия.

Смоленские князья обладали достаточными ресурсами, чтобы наказать соседей и навязать им свою волю. Состоялся короткий поход на Двину, и правителем Полоцка сделался Святослав Мстиславич (1222–1232) из семьи смоленских Мономашичей. К этому времени Балтийское взморье было уже потеряно полочанами: пришли немцы. Смолян это не интересовало. Некоторое время они пытались удержать контроль над западной частью Руси. Мстислав Удатный – выходец из смоленских Мономашичей – занял Галич и распространил свое влияние на Волынь. Его родственник Мстислав Романович сидел в Киеве. Турово-Пинское княжество тоже сделалось младшим партнером смолян, а теперь и Полоцк.

Затем для смоленской семьи началась полоса неудач, потому что не хватило сил для контроля столь обширных территорий. Община надорвалась, а окраинные князья стали игрушками в руках местных партий. Мстислав Удатный даже уступил Галичину венграм под натиском местных бояр. Святослав Мстиславич, сидевший в Полоцке, тоже превратился в выразителя интересов полочан и литвы. Возможно, этот правитель установил власть над Минском и частью прилегающих литовских земель, хотя коренной связи с ними не чувствовал.

В 1232 году освободился смоленский стол. Святослав Мстиславич выдвинул претензии на землю предков, собрал полоцкую да литовскую дружину и взял Смоленск. Правителем Полоцка после него сделался некто Брячислав (1232 – после 1241). Имя заставляет предположить, что его носитель принадлежал к числу потомков первого князя Полоцкой земли, но всё прочее неизвестно. В 1239 году на его дочери женили юного Александра Невского. Это значит, что Брячислав был могуществен, что он объединил значительную часть полоцких русичей и литвы. Породниться с ним казалось почетно. Брак Александра и Брячиславны обеспечивал безопасность Суздальской Руси от литовских набегов. Но кто обладал реальной властью в Минске и Полоцке – русичи или уже литва?

4. Балты преображаются

Для понимания того, что происходило на Балтике, следует взглянуть на южные земли Руси, где случились аналогичные вещи. В начале XII века на Днепре полыхала война между русскими и половцами, но затем прогремели походы Владимира Мономаха и его сына Мстислава Великого, в ходе которых степняков удалось замирить и включить в орбиту русского влияния. После этого наступил симбиоз, механизм работы которого убедительно показан в работах Л. Н. Гумилева. Приграничные половцы делились на шесть ханств, часть из них поддерживали черниговцев, часть – рязанцев, кто-то союзничал с галичанами, а на стороне киевлян выступали кочевники, жившие на реке Рось, – туркмены (торки) и каракалпаки (черные клобуки). Русские не навязывали кочевникам свою веру и обычаи, но процесс шел к выгоде славянской державы. Многие половецкие ханы крестились в православие, а русские князья охотно женились на половчанках. Дела обстояли тем проще, что половцы отличались от русских лишь по языку, но не по расе. Эти тюркоязычные кочевники были светловолосым сероглазым народом. Выучи такого говорить по-русски, и на базаре уже не отличишь от славянина: та же речь, тот же облик, те же штаны да рубахи.

Сходные процессы наблюдались в Прибалтике, но результат оказался другим. Половцев, как известно, перебили монголы, а остатки этого этноса укрылись на Руси – в Галичине, Киевщине, Черниговщине, в Суздале. Финал балтийской драмы выглядел по-иному.

Во второй половине XII века распалась Полоцкая земля. Минск и Полоцк, надо полагать, поделили сферы влияния. Минский князь стал расширять владения за счет территорий, которые входят в состав современной Литвы. Полоцкий – продвигался вниз по Двине, то есть захватывал земли теперешней Латвии. Известны два городских центра, сперва населенные балтами, а затем взятые русскими. Это Кукейнос и Ерсике. Первый из этих городов получил в летописях известность как Куконос. Крайне любопытны данные археологов, проводивших здесь раскопки. Ученые не находят следов разрушений в культурных слоях XII века в этих поселениях. Следовательно, процесс инкорпорации балтов в систему славян прошел без крови и жертв. Наоборот, в это время две культуры (славянская и балтийская), судя по находкам, как бы взаимно проникают друг в друга. Значит, славяне были толерантны, не навязывали свою систему ценностей и умели уживаться с тем, кто на них не похож. Это объяснимо. У наших предков был огромный опыт взаимодействия с соседями, как негативный, так и позитивный. Славяне были союзниками гуннов, подданными болгар, рабами аваров и хазар. Сложные отношения складывались с германским этносом ругов, который успел побывать и господином славян, и товарищем по несчастью в хазарскую эпоху, а затем слился со славянами в один народ русичей. Разумеется, наши предки не были добряками – этакими идиллическими пахарями, которые только и делают что страдают от набегов соседей да мечтают заняться мирным трудом, обороняя рубежи отчизны от очередных супостатов. Они расширяли державу, переселялись, разбойничали, взимали дань с покоренных народов, совершали ритуальные убийства, как всякие дикари. Но они никогда не устраивали геноцида и не стремились превратить соседей в крепостных. Русь, в отличие от западного мира, не знала феодальных отношений, и потому договориться с соседями было проще. Система подчинения и взаимодействия оказалась понятной и прозрачной. Балты жили почти такими же общинами, как и русичи, только были еще более «отсталыми» (берем этот термин в кавычки, ибо «прогрессивность» феодальной формации по отношению к социальным системам Руси, Монголии, сельджуков, инков, Арабского халифата, Ромейской империи, Китая никем не доказана, и вряд ли это вообще можно доказать). Племена баотов-аукшайтов и нальшанов были враждебны другим балтам – латгалам и земгалам. Старейшины этих народов делают выбор. Первые два племени отдаются под покровительство Минска, вторые два – под патронат Полоцка. Да, приходится платить дань князьям, но взамен наступила, как ни странно, некая стабильность и возникли бонусы. Например, можно в составе минской рати разграбить полоцкие окраины. Или наоборот. В мирное же время балтийские вождества обрели безопасность друг от друга, потому что отношения регулировались договорами в рамках отношений между Минском и Полоцком.

В общем, если в степи возник удивительный славяно-половецкий симбиоз, то на берегах Вилии и Даугавы – славяно-балтский.

Но уже к концу XII века мы наблюдаем странное явление: балты активизируются, затем начинают самостоятельно нападать на русские земли, меняют название… Вместо старых племен в центральной части Балтии появляется новый народ – литва. Впоследствии этноним превратится в название государства. Мы будем использовать его в обоих значениях – как название страны (Литва) и как имя народа (литвины).

5. Взлет литвы

Когда-то Л. Н. Гумилев придумал для этногенеза удачный термин пассионарность. Современное ученое сообщество его отрицает, но адекватно объяснить происхождение новых народов не может. Откажемся от спорного термина, но посмотрим, о чем же говорил Гумилев. По его мнению, рождение новых этносов – это очень часто мутация, взрыв, когда на месте нескольких старых народов рождается новый, расширяется, вбирая в себя прежние племена и роды, порождает новые общности, стареет и умирает. Этот процесс происходит спонтанно, как все природные явления.

Суперэтносам редко позволяют умереть от старости соседи. Во II веке еще жива Римская империя, но уже появляются «молодые» готы, вандалы, маркоманы, которые пытаются ее уничтожить. В VIII столетии доживают век реликты Великого переселения народов – саксы, англы, лангобарды, – а в недрах государства франков происходит этнический взрыв, и вдруг появляется молодой романо-германский мир, прикончивший «стариков». Эти явления не объяснить ни социальными предпосылками, ни надуманными закономерностями развития человеческих обществ, ни тем более техническим прогрессом. Этнос – часть природы. Правда, человек – не только член этноса, но и часть общества; Л. Н. Гумилев очень сильно недооценивал социальные факторы истории. Но это – другой разговор. В изучении социальных аспектов далеко продвинулись другие ученые и философы, например К. Маркс и Ф. Энгельс, ценнейшие интеллектуальные разработки которых должны быть использованы.

Однако применительно к рождению литвы нас интересует именно этнический аспект. Каким образом появился народ литвинов на месте этноса, толерантного к соседям и склонного к добровольному подчинению «социально близким» славянам? Он действительно был другим: хищным, агрессивным, одаренным воображением и стремившимся не подчиняться, а подчинять. Вместе с новым названием – литва – пришел и новый стереотип поведения. Безусловно, перед нами этническая мутация. Или тот самый «пассионарный толчок», о наличии которого толкует Л. Н. Гумилев. Признаки этой мутации видны в конце XII века и становятся очевидны в XIII, когда литовцы терроризируют Русь и отбивают натиск крестоносцев, несмотря на огромное неравенство сил. Традиционная наука разведет руками. Как, откуда, почему? Может быть, литва получила какие-то преференции от торговли? Да-да, именно в тот момент, когда торговые пути перекрыли немцы, рассматривавшие Балтию как объект колониальной эксплуатации. Или же появились новые, ультрасовременные способы управления, новое оружие, небывалые военные механизмы, позволившие литовцам вырваться вперед, обойти соседей и создать державу? Нет, нет и нет.

Тогда, возможно, причина взлета – ставка на внутренние ресурсы, внедрение революционных технологий обработки земли, благодаря коим удалось создать стратегические запасы, позволившие в свою очередь увеличить население? А затем «излишки» населения хлынули завоевывать окрестные страны?

У всех, кто знает природные условия Литвы с ее туманами, лесами и промозглой сыростью, когда температура минус два градуса по Цельсию воспринимается как страшный холод и пробирает до костей, – у всех этих людей рассуждения о прогрессе в литовском земледелии могут вызвать гомерический хохот. Нет, дело не в социальных процессах и не в развитии технологий. Перед нами классическая мутация, когда «обычный» этнос, живущий в равновесии с природой, обретает энергию и начинает экспансию. Но почему это произошло?

Гумилев подметил, что процессы этногенеза никогда не проходят изолированно. Этносы не рождаются в одиночку. Как правило, происходит появление как бы цепочки новых народов. Например, в I веке взрыв этногенеза прошел по оси Скандинавия – Абиссиния. Появились «германцы-2», славяне, даки, «этнос во Христе» (будущие византийцы), талмудистские евреи и государство Аксум в Эфиопии. В VIII столетии взрыв прошел от Парижа до Швеции, родился романо-германский мир. Примерно в X веке (Гумилев почему-то дает другую дату – XII век, что спорно) на короткой линии в Монголии и Маньчжурии зародились собственно монголы и чжурчжэни. Возможно, в том же X веке в Европе появились на свет поляки, чехи и русичи, хотя этот последний факт требует дополнительного изучения.

Но какие этносы родились рядом с литвой в XII веке? Вообще никаких. Тогда чем объяснить бесспорный факт взрыва творческой энергии у балтийских племен? Объяснение только одно: энергией «поделились» славяне через смешанные браки и беспорядочные половые связи во время походов, ярмарок, празднеств. Не исключено, что поселения балтов-язычников были для славян местом «отдохновения» от строгих православных заповедей. Конечно, соблюдение этих заповедей полочанами (а также киевлянами, смолянами, рязанцами, галичанами, черниговцами, новгородцами, суздальцами, волынянами, туровцами) тоже под вопросом. Языческие нравы держались на землях Киевской Руси очень долго. (См.: Рапов О. М. Русская церковь в IX–XII вв. Эта добротная работа с сильной научной аргументацией хорошо показывает процесс крещения Руси.) Сие касалось не только вопросов теологии, но и обычной половой распущенности русичей на Ивана Купалу и т. п. Полочане сильно перемешались с балтами, и появился новый этнос – литва.

Возникают вопросы. Почему аналогичные смешения с финнами не привели к появлению нового этноса в междуречье Оки и Волги? Там жили русские, там они продолжают жить и поныне. Единственный след присутствия финнов в этих местах – знаменитое московское «аканье». Но это диалектизм. И поволжское «оканье», и чистое, но слишком быстрое сибирское «бормотание», и придыхательное «г» в Луганске, Донецке, Запорожье, Днепропетровске, Одессе – всё это варианты великорусских говоров. Такие же диалектизмы есть, например, у немцев, «назначенных» единым народом.

Не произошло и замещения русских татарами и туркменами в Киеве, хотя эти племена жили в его окрестностях. Почему?

Всё достаточно просто. С туркменами и каракалпаками русичи принципиально не перемешивались в силу разности стереотипов поведения; в советское время русские тоже не смешивались с туркменами и каракалпаками, живущими в Прикаспии и Приаралье. Редкое финское население Залесской Украины наши предки просто ассимилировали, а в Балтии ситуация сложилась иная. Литовцев оказалось больше, чем русских. Русичи заселили относительно плотно только восток Полоцкой земли – сам Полоцк, Витебск, Усвят. В Гродненской волости литовцы находились в подавляющем большинстве, в Минской и расположенной к востоку от нее Друцкой – преобладали. К тому же результаты этнических контактов всегда различны. Например, во времена европейской колониальной экспансии XVIII века англосаксы убивали индейцев, порабощали индусов и торговали неграми. А испанцы вступали в связь с индианками, которые рожали метисов, и опять же торговали неграми. Это не мешало как испанцам, так и англичанам считать себя частью Европы и действительно быть ею. К индейцам относились по-разному, но между собой оставались своими и понимали друг друга. У русичей результаты этнических контактов с балтами и степняками оказались также различны.

В начальный период освоения балтийских земель русичи первенствовали, они были на подъеме. Но уже в XII веке наступил раскол этнического поля, городские общины отчаянно враждовали между собой. Минск воевал с Полоцком, Друцк обособился, Гродненская волость ушла из рук. Одна часть балтов сражалась за интересы Полоцка, другая – за интересы Минска, третья вообще тяготела к смолянам.

Однажды литвины поняли, что они сильнее и многочисленнее русичей. Любопытно, что русичи и сами не возражали. Нет ни войн, ни восстаний против литвы. Начальство сменилось, а симбиоз остался.

Но еще до татар появился новый игрок: немцы. Эти оказались упорным и страшным противником. Ни русичи, ни балты не были готовы к борьбе. Прежде чем они опомнились, немцы захватили добрый кусок Прибалтики и нацелились на Полоцк. Вот как это произошло.

6. Феодальный мир

Романо-германское общество было феодальным. Оно напоминало классическую пирамиду. Наверху стоял император Священной Римской империи (этот титул монополизировали немцы). Ниже находились короли, коим подчинялось сословие «благородных» – церковные прелаты и светские феодалы. Отношения между ними выстроены строго иерархически. Первым титулом после королевского был герцогский. В каждом уважаемом королевстве – Германском, Итальянском, Французском – имелось несколько герцогов. На ступеньку ниже находились графы и маркграфы/маркизы (эти последние правили пограничными владениями – марками/маркизатами). Во Франции существовали еще виконты – сыновья контов (графов), что превратилось в отдельный титул. Еще ниже – бароны. И в самом низу феодальной пирамиды – благородные всадники. Во Франции их называли шевалье (кавалерист), в Германии – риттер (конник). Это – простые рыцари, основа дворянского сословия. По большей части они происходили из министериалов, привилегированных графских рабов, которые служили чиновниками, ближней прислугой и охраной. В последнем случае термин совпадает с русским «боевой холоп». Вот из таких «боевых холопов» и получались куртуазные дворяне.

Из «неблагородных» европейцев в сносном положении находились простые горожане, не имевшие титулов. Они лично были свободны, хотя и зависели от феодалов как община. Разумеется, горожане стремились к полной свободе и часто обращались к королям за защитой против феодалов.

По-настоящему бесправными людьми были крестьяне. «Благородные» не платили налогов. Считалось, что их предназначение – военная служба на благо страны. То есть они должны были тренироваться до упаду и платить налог кровью. Церковники тоже никому ничего не платили. Они молились и писали книжки. А кормить и содержать их обязаны подневольные крестьяне, по сути – рабы. Рыцарю требовались оружие, амуниция, добрый конь для войны и турнира, деньги на подарки для дам, да мало ли что еще. Церковникам – усиленное питание, роскошная храмовая утварь, дорогие материалы для книг. Всё это доставляли крестьяне, а если средств не хватало, рыцарь мог выйти на большую дорогу и заняться грабежом, что случалось нередко. Иногда компанию им составляли прелаты, которые вооружались и занимались войной, тесно граничившей с грабежом.

Несмотря на кажущуюся упорядоченность, в этом обществе царила анархия. Феодалы обладали высокой степенью свободы и ценили ее безумно. Аристократия была солью земли. Даже королю служить она обязывалась только сорок дней в году, а остальное время могла творить что угодно. К тому же складывались запутанные отношения вассалитета. Например, случалось, что пограничные графы и герцоги подчинялись одновременно французскому королю и германскому императору в какой-то части владений. Из-за этих неясностей французам удалось значительно расширить границы на востоке, шаг за шагом присоединив почти целиком средневековое королевство Бургундия и добрую часть герцогства Верхняя Лотарингия.

Главным богатством того времени являлась земля с крепостными. Но земли не хватало. Дело в том, что Европа оказалась в наиблагоприятнейшем положении с точки зрения природных условий. Благодаря мягкому климату росла урожайность, а с ней – население. Резких перепадов температур, от минус сорока до плюс тридцати, не случалось. Да и вообще в Северном полушарии было тогда гораздо теплее. Даже Гренландия, как мы говорили, оказалась пригодна для жизни, а в Северной Америке, если верить сагам, рос виноград. Что уж говорить о землях на Рейне, Роне, Луаре. В те времена они были раем земным. Но в этом раю оказалось тесно из-за перенаселения. Чем больше еды, тем выше рождаемость. Чем больше людей, тем меньше места. Тогда Европа начала первую колониальную экспансию: Крестовые походы. Французы отправились на мусульманский Восток и оккупировали прибрежные районы Сирии и Палестины от Антиохии и Латакии до Аскалона. Они создали Заморское королевство (Утремер), которое продержалось пару столетий и питалось постоянным притоком мигрантов, которые в большом количестве умирали от непривычного климата, но место которых тотчас заступали новые пилигримы. На какое-то время это позволило решить проблему перенаселения Европы: нашелся способ избавиться от «лишних» людей.

Вершиной успехов крестоносного движения стал захват Константинополя французами и итальянцами в 1204 году. Разгромив Византийскую империю, крестоносцы обнаружили, что в ней живет лично свободное население, и тотчас исправили эту оплошность. Византийские земли вместе с людьми были поделены между баронами. Правда, после этого начались такие восстания на окраинах, после которых о завоевании Ромейской державы не могло идти речи. Началась византийская реконкиста, и почти все крестоносные государства на Балканах рухнули. На Ближнем Востоке итог оказался тот же, хотя война продолжалась дольше. Мусульмане вы́резали католиков Утремера к концу XIII века. Спаслись жалкие остатки колонистов. Феодальные порядки, навязанные чужеземцами, казались местному населению отвратительными.

В ту же эпоху Крестовых походов немцы осваивали восток Европы, подчиняя и истребляя полабских славян. Германские рыцари действовали иначе, чем их собратья-французы на Ближнем Востоке. Механизм этой борьбы и ее результаты мы показали в книге «Руги и русы». Полабских славян поначалу пытались крестить, но те поднимали восстания и сражались так яростно, что пришлось искать иной вариант для подчинения Полабья. И он нашелся. Немцы сумели интегрировать славянских вождей в собственную элиту, предоставив им феодальные титулы и наследственную власть. Вожди превратились в герцогов, но рядовым славянам их власть была противна. Тогда новоиспеченные герцоги стали приглашать немецких баронов для своей защиты, а население отдавать в крепостную неволю. Непокорных убивали, освободившиеся земли наполняли немецкими колонистами. Подобным же образом немцы заселяли и славянские города. Так на месте Дроздян, Липска, Бранибора, Камня, Щецина, Гданьска, Колобрега появились Дрезден, Лейпциг, Бранденбург, Каммин, Штеттин, Данциг, Кольберг.

Методично и неотвратимо немцы продвигались на восток Европы. Истинно благородных среди них было немного. Например, орден меченосцев в Прибалтике насчитывал всего сотню полноправных рыцарей. Но они использовали простолюдинов в своих интересах. В рыцарских войсках сражались вольные сержанты, которые получали награду за службу и даже могли дослужиться до дворянского звания. О министериалах, которые попадали из рабов во дворянство, нами уже говорилось. То есть система была потрясающе гибкой, работали социальные лифты, рабство и благородство ходили рядом, что создавало дополнительный стимул для тех, кто хотел сделать карьеру. В разных степенях приближения это было разное общество. С высоты птичьего полета перед нами социум рабов, над которыми возвышается тонкая прослойка «благородных» существ. Но если опуститься ниже, картина начинает усложняться и превращается в красочный калейдоскоп, где фрагменты картинок постоянно перемешиваются.

Далеко не всякий смертный мог подняться над частностями и оценить это общество целиком. Поэтому недалеких полабских, чешских, польских князей можно понять за их попытки интегрироваться в западный социум. Понять, но не простить. А вот полабские славяне-простолюдины прекрасно соображали, что европейский порядок означает для них в лучшем случае рабство, а в худшем – гибель. Они и погибли все до единого. Последние полабы – лужицкие сербы – сохранились в небольшом числе как реликт, утратили родной язык и только сумели сберечь часть древних этнографических традиций – вышиванки да пляски.

Во второй половине XII века немцы покорили полабов. Но аппетит приходит во время еды. К обеденному столу рыцарей подали новое блюдо – Прибалтику. В эти земли будет организовано несколько крестовых походов.

7. Немцы в Прибалтике

Началось с мирной вроде бы миссии. В 80-х годах XII века ко двору полоцкого князя Владимира прибыл священник в черной сутане, с бритым лицом и макушкой. Незнакомец отрекомендовался как Мейнхард (Майнгард), выходец из Германии. Он попросил позволения проповедовать Слово Божие среди ливов – финского племени на взморье. Формально ливы подчинялись Полоцку, то есть платили необременительную дань в обмен за покой и защиту. Но всё же зависимость была, и требовалось разрешение князя на строительство церквей и проповедь христианства.

Владимир был человеком слабым и недалеким. Позволение он, кажется, дал, если верить сообщению хроники Генриха Латвийского. Во всяком разе – не препятствовал немцам. Возможно, его больше занимали бесконечные конфликты с Минском. Или он хотел расширить торговлю княжества за счет связей с «цивилизованной» Европой. Но нельзя сказать, что князь оказался самым тупым человеком в общине. Всё руководство Полоцка было ему под стать: просьба Мейнхарда ни у кого не вызвала ни тревоги, ни возражений.

А бояться было чего. Окончательный раскол между католиками Запада и православными Востока случился еще в 1054 году, но русские князья довольно долго благодушествовали по этому поводу и даже делали вклады в немецкие монастыри, что зафиксировано документально. Должно быть, сами себя они видели прозорливыми политиками и хитрыми дипломатами, но реальность была иной. Русские правители не сумели подняться до высоты птичьего полета и увидеть, что романо-германский мир представляет смертельную угрозу для мира славяно-византийского. Им виделся всё тот же калейдоскоп на уровне феодальных владений (позволим себе еще раз использовать этот образ). Пестрота, враждующие герцогства и королевства, войны между англичанами и французами, немцами и венграми… Но стоит ли упрекать тогдашних князей, если даже многие из русских правителей Нового и Новейшего времени не поняли сути происходящего?

Владимир Полоцкий сделал ошибку и позволил католическую проповедь в Прибалтике.

Примерно десять лет немцы вели себя смирно. Они заняли ливский поселок Икшкиле (Юкскюль), построили там каменный замок и деревянную церковь, проповедовали, вербовали элиту, торговали и присматривались.

Тогдашние европейцы были жесткими и прагматичными людьми. Они даже друг друга готовы были прикончить ради сиюминутной выгоды. Иногда королям и прелатам стоило больших усилий остановить взаимную резню и грабеж, основанные на принципах «кулачного права». И это – среди своих, что уж говорить о чужеземцах – русских, ромеях, балтах, финнах… Язычников за людей не считали, а о православных говорили, что от них «самого Бога тошнит». Рассуждения о свободе торговли, проповеди Слова Божиего среди заблудших, о дружбе и партнерстве никого не должны были обмануть. В Прибалтике возникла база немцев.

Мейнхард стал епископом Ливонии: в 1188 году его утвердил в этом сане римский папа. Рядом с Юкскюлем немцы построили еще один замок: Гольм. Однако проповедь христианства шла туго, тем более что стать христианином означало взять на себя большие расходы по налогам. Верующие должны были платить помимо прочих податей десятину в пользу церкви. (Это сугубо католическое изобретение, православные десятину не платят.) Для старейшин балтов и финнов союз с католическими патерами казался выгодным. Вожди получали духовную поддержку и гарантию передачи своей власти по наследству, ибо «всякая власть – от Бога». Но для простых общинников эти «духовные скрепы» означали отказ от части имущества, которое уходило теперь в пользу князей и попов. Самое главное: это подчинение означало утрату свободы. Если ранее все дела община решала на собрании, то теперь решения принимал князь или герцог, а латинские патеры, распевая молитвы на непонятном языке, освящали этот странный и неудобный порядок и отбирали деньги.

Последовали восстания, даже возник момент, когда Мейнхард готов был бросить всё и убраться в Германию. Однако германские торговцы, финансировавшие предприятие, не позволили ему это сделать. Да и церковные феодалы в самой Германии были против, так как надеялись поживиться за счет новых земель. Часть доходов с Прибалтики получал архиепископ Бременский. Новые земли – это новые подданные, новые должности, новые колонисты. То есть возможность снять социальное напряжение в метрополии, сплавить на восток беспокойные элементы и открыть возможность честолюбивым людям для карьеры, которая не мешает функционированию сложившейся политической системы. По этим принципам западный мир развивается последнюю тысячу лет, только место славян и прибалтов занимают то индусы, то индейцы и африканцы, место Бога – вера в Прогресс, а когда стало выгодно, преданность монархии уступила место насаждению демократии.

Мейнхард умер в 1196 году в Прибалтике, а церковники добились разрешения у римского папы начать крестовый поход в эти земли.

Поход стартовал в 1197 году. Его возглавил шведский ярл (нечто вроде японского сёгуна, реального правителя при короле) Биргер Броса. В приключении участвовали немцы, шведы, датчане. Любители запутать ситуацию (вроде отечественных норманистов, о которых мы подробного говорили в прошлых книгах) обожают рассуждать, насколько непохожи немцы и скандинавы и что, мол, даже в XVIII веке они не осознавали ни своего единства, ни языковой близости, ибо и лингвистика как наука изобретена не была. В XVIII веке, может, и не осознавали. А в XII понимали четко, кто есть кто, потому и ходили вместе в походы. И позднее, когда онемеченный потомок славян Эрик Померанский стал королем трех скандинавских стран – Швеции, Норвегии, Дании, – это родство ощущалось. И в XVII столетии, когда шведами правила династия из немецкого Пфальца (к ней принадлежал знаменитый Карл XII), – тоже. Досадно, что приходится тратить время на доказательство очевидных вещей.

Поход 1197 года закончился неудачей. Корабли экспедиции занесло вместо земель ливов к эстам, затем своевольные участники предприятия перессорились, что часто бывало с крестоносцами и не раз произойдет с конкистадорами, корсарами и прочими колониальными разбойниками. И всё же начало экспансии было положено. Можно сказать, для балтов и славян прозвучал первый сигнал, но он остался неуслышанным. Князья же Полоцкой земли погрязли в своих конфликтах.

Преемником умершего Мейнхарда стал новый епископ – Бертольд, который повел себя с язычниками так настойчиво, что возбудил всеобщую ненависть. Бертольд бежал, выпросил у папы разрешение на новый крестовый поход, навербовал волонтеров во Фризии и Саксонии, после чего высадился с войском в устье Даугавы (1198). Варварское ополчение он разгромил, но увлекся преследованием и был убит местным героем-ливом по имени Имаут. Крестоносцы ответили репрессиями и так опустошили край ливов, что племя приняло крещение и согласилось выплачивать десятину. Немедленно после того, как крестоносцы убрались домой, местные жители подняли восстание.

Новый епископ Альберт фон Бексхевден (Буксгевден) собрал войско и опять прибыл во владения ливов. Первым делом немцы основали крепостцу Рига (1201) и двинулись карать ослушников. Поход наконец-то завершился успехом. Полочане с их вялым князем Владимиром «прозевали» немцев и не пришли на помощь ливам. Аборигены вновь приняли крещение и согласились платить десятипроцентный церковный налог. Ливов частью перебили в ходе дальнейших войн, частью окрестили. Те, кто выжил, стали служить немцам в пехоте.

Полчища крестоносцев отправлялись в Прибалтику как на работу. Дело было выгодное, богоугодное и гораздо более безопасное, чем плавание в далекий Утремер. В Сирии и Палестине немецкие крестоносцы умирали не только от ударов сарацин, но и от местных незнакомых болезней, ослаблявших организм. Французы оказались более приспособлены к этому климату, но и их косили болезни.

На прибалтийском взморье климат был тот же, что и в Саксонии. Проблема адаптации для германских колонистов отпала. А вот литовские земли рыцари так и не смогли захватить, и не в последнюю очередь из-за особенностей климата, для них непривычного.

В течение десяти лет Альберт энергично расширял границы Рижского епископства, облагал повинностями местное население, раздавал лены (феоды) своим немецким вассалам. А в 1212 году встретился с полоцким князем Владимиром в городе Ерсике и добился отказа от всяких претензий на земли в устье Даугавы. Взамен, похоже, условились о свободной торговле. Владимир проигрывал врагу и тактически, и стратегически, успокаивая себя тем, что перед ним вовсе не враг, а друг, всегда готовый к переговорам и мирной торговле. Так уговаривали себя вожди индейцев, подписывая договоры о продаже земель и незаметно оказываясь в тисках европейского права, согласно которому у них законно отнимали сперва родину, потом жизнь.

Епископ Альберт претендовал уже на всю Ливонию – землю ливов – и на Эстляндию. На территории собственно Полоцка его амбиции пока не простирались, и Владимира это устроило.

Альберт видел две основные проблемы крестоносного движения в Прибалтике: его частный характер и его сезонность. Римский император (он же германский король) не вмешивался в предпринимательскую инициативу искателей приключений на Балтике. Крещение язычников, расправа над русскими схизматиками и создание католических епископств в Балтии – всё это было делом торговцев, отдельных феодалов или церковников. Имперская армия не присутствовала на Даугаве, император с войском ни разу не приходил на ее берега: у государя хватало других дел.

Церковь оказала огромную организационную поддержку авантюристам, но решить проблему защиты завоеваний это не помогло. «Гастролеры»-крестоносцы жили в Риге один-два сезона. Они могли выдержать несколько военных приключений, взять пару усадеб врага, разгромить войско, а по окончании антрепризы возвращались домой с добычей, покрытые лаврами победителей. Для охраны захваченных земель требовалось постоянное войско, и Альберт нашел выход в создании духовно-рыцарского ордена. Это нечто вроде буддистских монахов-воинов в средневековой Японии, но со своей спецификой. Духовно-рыцарские ордена на Западе были частью аристократической феодальной системы, и полноправными орденскими братьями становились отпрыски знатных семей, а не монахи-простолюдины.

Образцов на тот момент имелось три: орден тамплиеров, орден госпитальеров, Тевтонский орден. Первые два были французскими, третий, как явствует из названия, германским (Тевтония – это Германия). Все они были созданы в Утремере – заморском королевстве. Альберт задумал сформировать аналогичный орден в Прибалтике и действительно сделал это. Новое сообщество называлось по-латыни Fratres Militae Christi (Братья воинства Христова), а по-немецки Schwertbruder (Братья Меча); в научной литературе за ними закрепилось название ордена меченосцев. Дата его создания – 1202 год. Устав ордену дал сам римский папа Иннокентий III (1198–1216). Документ состоял из 72 пунктов и призывал к бедности, целомудрию, благочестию, дисциплине.

В качестве форменной одежды орденские братья носили белый плащ с красным мечом и красным крестом. Избранных было немного, всего около сотни, но вместе с ними всегда служили «сержанты» (тяжеловооруженные кавалеристы, не имевшие рыцарского звания и дворянского титула), толпились послушники, прислуга, вспомогательные войска… Это давало до десяти тысяч солдат, чего вполне хватало для защиты территорий. Но и это еще не все силы, коими располагали крестоносцы. Когда разрослась Рига и стала крупным немецким городом, она в свою очередь смогла выставлять ополчение. То же самое – Ревель, Дерпт и несколько городков помельче. А для перехода в наступление использовали «гастролеров», к которым присоединяли ополчения местных племен (так ирокезы служили в британских войсках, а гуроны помогали французам).

Число временных крестоносцев превышало постоянный «гарнизон» Ливонии в разы. Разумеется, речь не шла о стотысячных ордах рыцарей, как это любили представлять отечественные мифотворцы. Но не было и обратной ситуации, как ее любят рисовать мифотворцы западные. То есть нельзя говорить о том, что сотня рыцарей сражалась с десятками тысяч балтийских и русских варваров, побеждала их, но ввиду огромного неравенства сил так и не смогла победить. Как и наоборот. Преуменьшение собственных сил и преувеличение сил врага – распространенный исторический миф. Еще Гай Юлий Цезарь, судя по мемуарам, сражался против стотысячных галльских армий с одним-двумя легионами, хотя в реальности, скорее всего, сам имел численный перевес над врагом. Митридат, согласно сводкам Помпея и Суллы, мог выставить против римлян 250 000 солдат, но доблестные квириты разгоняли их, потеряв в схватке 3–5 человек убитыми. Та же фальсификация цифр происходила и в Священной Римской империи – наследнице Древнего Рима.

Русь виделась европейцам страной не только гигантских пространств, но огромных войск и чудовищных репрессий. Василию III и Ивану Грозному приписывали вывод в поле стотысячных армий против небольших отрядов поляков и немцев, но это абсурд. Списки дворянского ополчения в Московии эпохи Грозного показывают, что оно относительно невелико: 14 000—16 000 бойцов. Численность армий Полоцка и Новгорода, воевавших в Ливонии в XIII веке, тоже преувеличивалась.

Но и русским историкам по части оценки численности западных армий хвастаться нечем: лжи много, силы немцев раздуваются. Системы подсчета войск нет, и в каждом отдельном случае нужно разбираться индивидуально.

Общий вывод таков: численность немцев в Прибалтике примерно равнялись совокупной численности войск их противников, но у католиков было преимущество выбора места и времени для нападения, а у их врагов имелся огромный недостаток: разобщенность и взаимные претензии. Спасло лишь одно: со временем наступательный дух рыцарей угас, а разногласия, наоборот, усилились. В XIV столетии городские власти Риги враждовали с епископом, тот ссорился с рыцарями-монахами… Но прежде чем настало это относительно счастливое время, русским и прибалтам нужно было пережить страшный период немецкого натиска. Уцелеть удалось не всем. Кто-то погиб, а кто-то преобразился и стал подручным немцев.

8. «Хитрый план» Владимира

С 1202 по 1212 год германцы последовательно наступали в Прибалтике. Чем занимался полоцкий князь Владимир всё это время, неясно. На страницах хроники Генриха Латвийского, описавшего начальный период крестоносного движения от первых епископов до смерти Альберта фон Буксгевдена, Владимир появляется лишь периодически, в общерусских усобицах он не замечен. Остается предположить лишь одно: Владимир пробовал воссоздать великое Полоцкое княжество, подчинял Минск, Витебск, Друцк, литовские и латышские племена… Два русско-латышских княжества хорошо нам известны. Это Куконос и Ерсике – торговые и ремесленные поселения на берегах Даугавы. Первым из этих городов правил Вячко (Vecteke германских хроник), вторым – Всеволод (Vissawalde). Кто эти люди, принадлежат ли они к полоцкой династии или являются отпрысками иных ветвей дома Рюрика, неясно. Всё же думается, что перед нами – младшие потомки полоцких князей, которые хорошо знакомы с обстановкой на Двине и к которым балты относятся дружески.

В 1203 году они донесли Владимиру Полоцкому об отложении части ливов. Владимир явился с дружиной, чтобы наказать ослушников, но выяснилось, что ливы не просто отложились. Их верхушка приняла католичество и признала зависимость от рижского епископа. Немцы из купцов и проповедников превратились в захватчиков, а русские прозевали появление врага у своих границ. Ливов тоже отчасти можно понять. Они враждовали с балтийскими племенами, а русские не могли прекратить эти безобразия. Немецкий порядок казался более выгодным. Один нюанс: после того как его ввели, ливов вообще не осталось, а при русском беспорядке они благополучно размножались. Но племенная близорукость – другой вопрос. Ее проявили и ливы, и русские.

Немцы засели в одной из деревянных крепостей на Двине и обстреляли из арбалетов дружину Владимира, убив пару человек и переранив коней. Изумленный полоцкий князь отступил. Вскоре после этого Всеволод, князь Ерсике, напал на окрестности Риги и угнал скот. Столкновения продолжаются, в них участвует Вячко, князь Куконоса, но в 1205 году он вдруг заключает с немцами мир. Что побудило его это сделать, неясно. То ли в Полоцке начались новые распри, то ли Вячко истощил силы – об этом мы не знаем.

Меченосцы и рижский архиепископ, наступая на балтов, вели себя хитро: население не закрепощали, а присваивали только земли. Люди оставались лично свободны, но обязаны были работать часть своего времени на полях новых господ. Зато племенные старейшины превращались в дворян и инкорпорировались в сословие феодалов. Мало-помалу они онемечивались. Кроме того, немцы охотно позволяли местным племенам – всем этим второсортным куршам, ливам, земгалам – ходить в походы под знаменами меченосцев и участвовать в грабежах. Архиепископ и рыцари искусно использовали вражду местных племен, которые нападали друг на друга.

В 1207 году немцы навязали князю Вячко новый договор, по которому этот правитель признавал себя уже вассалом рижского архиепископа. Это было неприкрытое вмешательство в дела соседей. Однако Владимир Полоцкий и это стерпел. Либо перед нами абсолютная бездарность, лентяй и сибарит, либо – человек, попавший в очень сложную ситуацию. А может, то и другое вместе.

Вдруг выяснилось, что немцы и в славянах видят третьесортных существ, нечто вроде скота. Вячко, немецкого «мирника», захватил в плен один рыцарь и издевался над ним. Епископ Альберт добился освобождения русского князя, ибо не хотел конфликтовать с новоприобретенным вассалом. Но Вячко всё понял, не простил оскорбления и отомстил врагу: когда в его земли прибыл отряд немцев, дабы выстроить замок, русичи напали врасплох на безоружных гостей и перерезали их, а тела сплавили по Двине. Вячко обратился за помощью к Владимиру Полоцкому… и был им предан: тот оставил русичей из Куконоса один на один с немцами. Силы были неравны, Вячко сжег Куконос, а его жители разбежались кто куда. Немцы выстроили на руинах замок Кокенгаузен. Эта земля и этот город были возвращены русскими лишь в 1721 году по итогам Северной войны.

Настал черед города Ерсике и князя Всеволода. Немцы предложили и ему стать вассалом. Князь проигнорировал требование. Он был тесно связан с литовцами и женился на дочери одного из их князей, Даугерутиса. От них, а не от никчемного Владимира ожидал помощи Всеволод. Но не помог даже литовец. В 1209 году немцы захватили Ерсике внезапным ударом. Владимир Полоцкий проигнорировал немецкий вызов и на этот раз. Был это высокий государственный расчет, «хитрый план», но в результате политики недалекого князя, не справлявшегося со своими обязанностями, русские проиграли войну на Даугаве и надолго потеряли «балтийскую Новороссию».

Немцы сожгли православные церкви Ерсике и взяли в плен семью князя Всеволода. Сам Всеволод бежал, но вынужден был вступить в переговоры с врагом и признал себя вассалом немцев.

Однако русским были чужды и феодальные порядки, и немецкий быт. К тому же Всеволод и его соратники прекрасно видели несправедливость происходящего. В 1210 году этот князь (добившись прежде освобождения своей семьи) вернул Ерсике под власть никчемного полоцкого правителя, а также возобновил союз с Литвой. Безусловно, он рассчитывал не столько на Владимира – иллюзий по поводу его государственных способностей давно уже не было, – сколько на литовских вождей.

Ливы, курши и Всеволод напали на Ригу. Владимир Полоцкий стоял за спиной этого союза, но активно в нем не участвовал. Владимир виделся себе и своим сторонникам как мудрый государь, оберегающий русские рубежи, но в конечном счете думал только о своем благополучии да о барышах своих купцов. Может быть, самому князю и его пропагандистам эта политика виделась очень тонкой, но для русского мира она была губительна. Какими бы ни были мотивы его поведения, они привели к поражению. Можно сколько угодно убеждать подданных в способностях вождя – они ценят лишь победы. Владимир переиграл сам себя.

Нападение на Ригу не увенчалось успехом. Тогда литва напала на Ерсике. Предводитель немецкого отряда пал в битве. После этого немцы очистили Ерсике, а Владимир мог констатировать, что не имел отношения к действиям сепаратистов на своих границах. Это неприятно поразило его литовских союзников, которые сочли себя брошенными.

В 1216 году мы видим неожиданное событие. К Владимиру прибыло посольство эстов, которые умоляли помочь в борьбе с рыцарями. Полоцкая община приняла решение откликнуться на просьбу эстов и воевать. Владимир собрал полки, отправился на войну… Однако сделал это слишком поздно. Князю исключительно не повезло. Войска были готовы – полочане, эсты, литва. Владимир взошел на речной корабль, дабы возглавить поход, но… внезапно умер. Союзники перессорились и разошлись кто куда, ибо в Полоцке началась борьба за власть.

Трудно поверить, что смерть полоцкого правителя – простое и досадное совпадение. Наверняка князь Владимир был убит, но жалеть его не стоит. Этот бездарный и недалекий политик сделал всё для победы немцев в Прибалтике, и они победили. Те, кто верил в «хитрый план» Владимира, были посрамлены. Печально только одно: этот князь-долгожитель не сложил полномочия раньше. В этом случае он мог бы принести гораздо меньше вреда Полоцку.

9. Закат Полоцка и заря Литвы

После смерти Владимира Полоцк атаковали дружины смоленских князей, очень сильных в то время. Смоленские Мономашичи контролировали путь «из варяг в греки». Можно предположить, что у них были полезные связи среди купечества. Двинский торговый путь и связанные с ним маршруты тоже казались привлекательными. Но на самом деле вышло иначе. Полоцкая земля развалилась. Старую династию и прежние порядки защищала литва. Смоляне начали войну с нею. Вождества эстов и латышей оказались предоставлены сами себе. Этим воспользовались немцы. В том же 1216 году они взяли Ерсике.

Шесть лет продолжается война Смоленска и Полоцка. За это время часть литвы переходит на сторону смолян, и последние побеждают. Князем, как мы говорили, становится один из смоленских Мономашичей – Святослав Мстиславич. От Полоцка отделяется Витебск. Там утвердились потомки Всеслава Вещего. Судьба прочих княжеств неизвестна. Кому, например, подчинялись Минск, Друцк, Гродно? С большой долей вероятности можно предположить, что в последнем из этих городов утвердились литовцы, но подчинялись они другой ветви Мономашичей – той, что правила на Волыни. Минск, видимо, покорился Полоцку.

Святослав нашел общий язык с нальшанскими литовцами и активно использовал лесные племена в борьбе с соперниками.

Затем в Смоленске умер старший князь, и Святослав вместе с полочанами захватил этот город, где правил около шести лет (1232 – после 1238). В Полоцке вокняжился Брячислав. При нем Витебская и Полоцкая земли воссоединились. Вместе с Минском они составили довольно крупное объединение. Нальшаны и, возможно, аукшайты подчинялись полоцкому князю, ятвяги зависели от князя Волынского. В то же время влияние литвы в Полоцке неуклонно растет. Это наводит на мысль, что Брячислав настолько сблизился с литвинами, что попал от них в известную зависимость.

Возможно, наш герой Довмонт застал эти события, хотя был еще мал. Теперь посмотрим, что мы знаем о ранних князьях литвы.

10. Литовцы разных сортов

Собственных летописей у литовцев не было. Всё, что известно о них, – это сообщения соседей, где велось летописание. Среди писателей – немцы с их хроникой Генриха Латвийского, поляки с «Великой хроникой» и другими сочинениями того же круга и Галицко-Волынский летописец. Отдельные беспорядочные упоминания литвы разбросаны и по другим русским летописным сводам, но относиться к ним нужно с большой осторожностью. Дело в том, что русские хронисты упоминают литву как самостоятельную силу, но до 1240-х годов мы можем с большой долей уверенности говорить, что это не так: литовцы выступают подручными полоцких и смоленских князей. Налицо симбиоз с русичами и подчинение им, а затем – варваризация полоцких дружин и преобладание в них литовского элемента.

Есть еще несколько источников, рассказывающих о литовских князьях. Это так называемая Хроника Быховца и позднейшие сочинения поляка Яна Длугоша и ополяченного литвина Мачея Стрыйковского. Но чем дальше стояли авторы от описываемых событий, тем больше в их книгах фантазий, ошибок, сомнительных фактов и вымышленных имен.

Остановимся лишь на тех немногих эпизодах из истории ранней Литвы, которые понадобятся в дальнейшем.

Иногда первым королем Литвы называют Довгерда. Это князь Даугерутис, имя которого мы называли выше. О нем упоминает Генрих Латвийский между 1209 и 1213 годами. Генрих называет литовца королем, но в понимании хрониста такие же короли правят в Полоцке, даже в Куконосе и Ерсике. Генрих слишком щедро дарует варварам этот титул, хотя по-своему прав.

Довгерд – предводитель лишь одного из литовских вождеств, расположенного где-то на границе с вождеством земгалов. Галицко-Волынская летопись о нем не знает, польские хроники – тоже. Довгерд выступал против немцев как подручный князя Владимира Полоцкого, был предан пару раз из «высших» политических соображений, попытался наладить отношения с Новгородом, ездил туда, но на обратном пути был схвачен немцами и умер при загадочных обстоятельствах. Скорее всего, убит в тюрьме, предварительно успев заплатить за себя выкуп.

После смерти Довгерда осталось несколько литовских вождеств. Что мы о них знаем? Собственно Литва располагалась в местности вокруг будущих городов Вильно, Ковно и Троцкого замка на озерном острове. Этот небольшой треугольник и можно считать родиной этноса. Постепенно его влияние расширилось до самой Жемайтии и Земгалии на севере и до Черной Руси на юге, но и жемайты, и земгалы Литвой себя отнюдь не считали.

Не исключено, что между жемайтами и литвой существовало еще одно княжество Упита. Автор Хроники Быховца считает, что одно время там правил Довмонт.

К юго-западу от Литвы обитали ятвяги. Они заслужили репутацию самого свирепого из литовских племен, но обязаны этому клише полякам, с коими постоянно воевали. Сперва ятвяги входили в состав Полоцкой земли как данники, но степень влияния полочан в этой стране под вопросом. Скорее это зона влияния волынян. В свое время здесь утвердился Роман Волынский – отец Даниила Галицкого.

Русские гарнизоны и поселенцы занимали Гродно и Новогрудок, а в сельской местности жили ятвяги, у которых имелись свои родовые поселки.

Западная часть страны ятвягов называлась Судавией. Под этим именем она вошла в польские и немецкие хроники.

К северу от ятвягов, между ними и литвой, лежала область племени дайнова, которую, однако, иногда относят к самим ятвягам. На восток от них жили дявольты. К западу располагались земли прусских племен. Этнически это народы балтийской группы, но гораздо более близкие литовцам, чем, например, жемайты. Многие пруссы под натиском немцев мигрируют в Литву и поучаствуют в этногенезе литовской нации. А жемайты будут упорно бороться за свою идентичность, сохранят собственное наречие, этнографические особенности и будут «назначены» частью литвы только в Новое время – примерно тогда, когда малороссов и белорусов «назначат» народами, отдельными от русских.

Районы, населенные ятвягами и вообще литвой, были очень слабо задеты христианством. Литовские племена, понятно, оставались язычниками, но и православие местных русичей – относительно. Широкое распространение двоеверия не вызывает сомнений; вполне возможно, что Христа многие воспринимали как одного из добрых богов.

Мы обозначили почти все литовские племена. Было еще одно, из которого происходил наш герой – князь Довмонт. Это – нальшаны. Нальшанское вождество занимало территории современной Восточной Литвы, юга Полоцкой и запада Минской областей. То есть перед нами – обширный район, населенный особым племенем балтийской группы. Литовцы-нальшаны сильно перемешались со славянами, а населявшие эту территорию люди были двуязычны. Таким был и Довмонт. Всё это хорошо укладывается в теорию этногенеза, предложенную в конце 80-х годов XX века Л. Н. Гумилевым, но сильно противоречит теории «наций», придуманной в XVIII столетии французскими учеными и «засорившей» науку на два века. Из научных кабинетов теория проникла в политику, после чего на просторах Евразии вспыхнуло этническое и государственное насилие там, где его никогда не было.

Если есть нация – значит, есть и геноцид, и репатриации. В итоге оба латинских термина выродятся в банальную межэтническую резню и переселение народов, от которых пострадают соседи, ранее жившие дружно или хотя бы терпимо. Многие этносы, в отличие от наций, дружили и находили общий язык. Это касается, например, литовцев и русичей, которые занимали разные природные ниши, уважали друг друга и не мешали жить, а иногда перемешивались и создавали промежуточные этнические общности. К такому этносу, полурусскому и полулитовскому, принадлежал Довмонт.

Глава 2. Лесной народ

1. Вожди

Дата рождения Довмонта неизвестна. Ее следует осторожно обозначить как «после 1220 года», ибо в этом году состоялось вторжение литвы на Волынь, а Довмонт пока неизвестен. Скорее всего, он еще не родился. В. Т. Пашуто дает другую дату вторжения литвы – 1219 год, но позволим не согласиться (аргументацию см. в нашей книге «Даниил Галицкий»).

В 1220 году литовцы вторглись в Берестейскую землю. Тогда она принадлежала Волыни. В Волынской земле происходили бесконечные войны, о которых рассказывать здесь не место. Литовцы в них поучаствовали, воспользовавшись ослаблением волынян. Пришли ополчения разных племен – аукшайты, ятвяги, дявольты и даже жемайты.

Даниил отбился или откупился от литвы – Галицко-Волынская летопись сообщает об этом невнятно. Скорее откупился, после чего литовские князья прислали послов, дабы договориться о мире. Летописец называет пятерых князей. Среди них выделяется имя Миндовга. Этот Миндовг, или Миндаугас, через некоторое время объединит Литву и станет ее правителем (1248–1263). Во время набега он был совсем юн, князю не исполнилось и двадцати.

Жемайтами правит Викинтас. Ниже мы еще встретим имя этого отважного старейшины. Кроме того, среди литвы видим еще четырех князей из племени дявольт. Возможно, они завладели землями Гродно, но летописец из деликатности не пишет об этом.

Вот цитата из Галицко-Волынской летописи: «Бяху же имена Литовьских князей, се старыпии: Живинъбоуд, Давъят, Довъспрунк, брат его Мидог, брат Довъялов Виликаил; а Жемоитскыи князи: Ерьдивил, Выкынт; а Роушьковичев: Киитибоуть, Вонибоут, Боутовить, Вижеик и сын его Вишлий, Китений, Пликосова; а се Боулевичи: Вишимоут, его же уби Миндогот и жену его поял и братью его побил Едивила, Спроудейка; а се князи из Дяволтвы: Юдьки, Поукеик, Бикши, Ликйик».

Довмонта среди них нет. Это значит одно: он родился лет на десять – пятнадцать позже. Правда, известные нам сведения говорят, что члены правящего литовского рода были долгожителями – и Гедимин, и Ягайло, и Ольгерд, и Витовт, и Кейстут. Может быть, к числу таких долгожителей относился и Довмонт? Опять нет. Тогда он должен был получить известность раньше, уже в 1220 году, а этого не было. Значит, Довмонта нельзя отнести к числу литовских геронтов, которые жили непомерно долго по тем временам, и наша гипотеза о более позднем его рождении подтверждается отсутствием данных об этом князе в русских летописях.

Одна из смутных легенд называет его сыном Миндовга. Хронологически такое возможно. Но другие данные противоречат этому утверждению. Судя по воспоминаниям современников, Довмонт – враг и соперник Миндовга, никак не сын. Мачей Стрыйковский и анонимный автор Хроники Быховца говорят, что отца Довмонта звали Роман, Романт или Рымонт (Rimunt). Кто это? Неужели перед нами волынский князь Роман Мстиславич – отец Даниила Галицкого? Конечно, нет. Об этом факте непременно упомянули бы летописцы. Отец Довмонта несомненно литовец, тезка волынского князя. А вот родителями самого Романта могли быть русская и литвин, отсюда и имя. Вспомним великого князя Литвы Альгирдаса (1341–1377). Казалось бы, абсолютно нерусское имя. Но в наших летописях он известен как Ольгерд. Отцом этого человека был литовский великий князь Гедимин, а матерью – русская княгиня Ольга. В ее честь родители и назвали сына.

В случае с родителем Довмонта могло быть и другое. Князь Роман Волынский навел страху на Литву, громил и обкладывал данью ятвягов и вообще заслужил своими крутыми действиями уважение у прибалтов. Его имя сделалось популярно. Вот и стали называть литовцы своих сыновей в честь этого князя. Одна гипотеза не исключает другую, но всё же есть подозрение, что в жилах Довмонта текла капля русской крови. Слишком легко он принял православие и адаптировался на Руси. Но мать и бабушка будущего князя осталась в безвестности и умерли, скорее всего, еще до его эмиграции, а родство русичи, как и литовцы, считали по отцу. Так и оказался Довмонт литвином в глазах русичей.

Сколько братьев и сестер имелось у Довмонта? Как видно, много. Отец нашего героя был, конечно, храбрым вождем и мог завести несколько жен. Стрыйковский и автор Хроники Быховца полагают, что у Довмонта был один старший брат и четверо младших. Сестер вообще не считают, хотя они тоже наверняка имелись.

Учтем, что сведения о семье нашего героя насквозь легендарны. Скажем, его старший брат Наримунт был, согласно хронисту Быховца и Стрыйковскому, повелителем всей Литвы. Но может быть, он правил только Нальшанским краем? Или вообще не было старшего брата и перед нами – фантазии плохо осведомленных авторов, пытающихся начертать историю Литвы?

Один из младших братьев Довмонта назван Тройденом, о котором мы будем говорить неоднократно на этих страницах. Это – вполне достоверный князь Литвы, правивший 12 лет. Но опять же неясно, действительно ли он приходится родным братом Довмонту, или это брат единокровный, или же просто младший родич из одного с Довмонтом нальшанского племени. В то, что родство придумано, мы не верим: сообщения Стрыйковского и хрониста Быховца часто перепутаны, но зерно истины в них есть всегда, нужно только до него докопаться.

* * *

Итак, подведем предварительный итог. Во времена Довмонта Литва делится на многие вождества, которые осознают родство и действуют иногда совместно, но в то же время соперничают друг с другом, а сами вожди не прочь убить соперника, чтобы захватить власть. Одним из таких вождеств было Нальшанское, где в многолюдной семье рос маленький Довмонт.

2. Первобытное общество

После договора 1220 года, упомянутого в Галицко-Волынской летописи, мы не знаем почти ничего ни о Литве, ни о Полоцке. Лишь в 1236 году доходит удивительное известие, источником которого стали немцы. В битве при Солнечном городе (Сауле) князь жемайтов Викинтас разгромил немецкие войска ордена меченосцев, коим помогали европейские «гастролеры». Предполагается, что Сауле – это современный Шауляй.

Поражение было страшное, магистр ордена Фольквин фон Наумбург цу Винтерштеттен (1209–1236) пал в бою. Остатки меченосцев поспешили влиться в Тевтонский орден, который сражался в это время в Пруссии. Слияние орденов осложнило положение и литвы, и русичей: теперь магистр Тевтонского ордена координировал действия европейских волонтеров в борьбе с язычниками и православными «раскольниками» в Прибалтике. Орден был разделен на два ландмейстерства (ландмагистерства): Прусское и Ливонское. Обоими правили отдельные ландмагистры, а над ними возвышался великий магистр (гроссмейстер) Тевтонского ордена, живший обычно вдали от военных потрясений. Гроссмейстер обитал в Венеции или в Германии и лично в прибалтийских войнах, как правило, не участвовал. Но и мирными людьми гроссмейстеров назвать нельзя. На эту должность избирались люди бывалые и уже повоевавшие, то есть ветераны, которые превращались из полевых генералов в «начальника генерального штаба» и одновременно «пожизненного президента», ответственного за политические решения в рамках ордена.

* * *

Примерно в это время, то есть после победы при Сауле, и появился на свет наш герой – будущий князь Довмонт. Его отцом был, как мы говорили, кто-то из нальшанских родовых вождей – возможно, литвин, женившийся на русской девушке.

Родовой вождь – понятие условное. У архаичных литовцев еще не было князей в привычном смысле этого слова. Власть не передавалась по наследству. Это неудивительно. Так повелось от предков, а их обычаи хранили и уважали.

Довмонт мог быть сыном вовсе не старейшины, а удалого бойца или мудрого жреца. Но, конечно, никак не рядового пахаря. В то беспокойное время только боевые или мистически настроенные персонажи могли сделать карьеру в Литве. Выделялись они благодаря личным способностям, но далеко не всегда могли накопить богатства. У архаичных народов, если храбрый воин накапливал ценности, он был обязан устроить пир и раздарить имущество, а еду скормить общинникам. У индейцев эта процедура называлась потлач. Взамен пирующие восхваляли щедрого соплеменника. В таком обществе нельзя возвыситься, но нельзя и разориться: соседи помогут и спасут. Ответственность за решения коллективная. В то же время тебе обеспечат спокойное детство и старость, даже если родные погибли или умерли от болезни. Называть такой порядок «отсталым» и достойным презрения нельзя хотя бы потому, что он – самый долговечный на земле.

В самом деле, архаическое (первобытное) общество оказалось наиболее живучим за всю историю человечества. Если следовать выводам археологов, люди современного типа появились на планете 100 000 лет назад, и всё это время главной формацией, господствовавшей на планете, был «первобытный коммунизм» с различными вариациями. Такое устройство было наиболее устойчивым и позволяло людям выживать, избегая опасностей. Лишь по мере роста населения и участившихся столкновений с конкурентами рождались иные общественные формации, которые беспорядочно чередовались друг с другом: банковский капитализм Вавилонии сменялся жесткой государственной властью ассирийцев, рабовладельческий Рим был соседом феодальной Парфии, а в США рабовладение и капитализм причудливо уживались до 1865 года. Привычная нам история государств, знакомая по школьным институтским и учебникам, – это история последних пяти-шести тысяч лет человечества, то есть очень короткого отрезка бытия. Мечтая о возвращении «золотого века», люди постоянно экспериментируют с разными вариантами коммунизма и социализма, но уже на новом уровне, словно пытаясь вернуться к своим корням. Ведь «архаический», «первобытный» мир, как подсказывает родовая память, – это самая стабильная и привычная форма жизни. Смутная тоска по «золотому веку», повторяющиеся легенды об этом времени – попытки вернуться домой, в «коммунизм». Хотя, безусловно, «золотой век» – такая же идеализация человеческого бытия, как современный постиндустриальный империализм или «рыцарское» феодальное общество.

У тех, кто находится в плену теории прогресса и современных представлений о мироустройстве, данные рассуждения вызовут снисходительную улыбку. Современное кажется многим единственно правильным, но сколько раз самодовольное человечество расплачивалось за ошибки, сделанные в результате социальных и технологических опытов! Оно превращало в пустыни огромные регионы только из-за того, что в древности, ориентируясь на сиюминутную прибыль, истощало плодородные почвы. О трагических последствиях капиталистического эксперимента никому напоминать не нужно: примеров не счесть, начиная с торговли неграми, истребления индейцев, репрессий в отношении европейцев низшего происхождения со стороны буржуазной знати и заканчивая современными нам событиями в Ираке, Сербии, Ливии, Сирии, которые правильно называть неоколониальными войнами. Цена этих агрессивных экспериментов – людские жизни. Благосостояние современного европейского мира основано на агрессии, жестокости и колониальной эксплуатации окраин. Кроме того, нам не дано предугадать, каковы будут последствия глобального капиталистического опыта для экологии планеты: какие еще появятся пустыни, как изменится климат, к чему приведет растущее разрушение экосистемы. В общем, какова будет цена «прогресса», порожденного капитализмом.

В XIII веке европейцы тоже вели колониальные войны, но в рамках феодальной модели, которая господствовала от Пиренеев до Вислы и которую позднейшие историки искусственно пытались растиражировать, хотя общественное устройство Руси и той же Литвы было бесконечно далеко от феодализма.

Однако вернемся к нашему герою.

3. Нальшанский край

Если Довмонт родился в семье храброго и прославленного воина, то наверняка захотел пойти по стопам отца. Каким было детство маленького литвина, проходившее в деревеньке в густых нальшанских лесах?

Здесь по земле стлался туман, о чем-то шелестели деревья и неспешно текли реки, прозрачные летом и темные от палой листвы осенью. Зимой снег накрывал землю густым белым одеялом, а весной царила непролазная грязь. Леса изобиловали зверьем, реки – рыбой, а летом и осенью соплеменники взрыхляли скудную почву, чтобы добыть злаки, горох и другие продукты. Жизнь была нелегка. Не лучше ли обучиться военному ремеслу и грабить соседей? На землях кривов (русских) постоянно шли усобицы. Нальшаны, как и другие литовцы, охотно принимали в них участие. Всё больше таких удальцов сбивалось в шайки и ходило в набеги. Они служили полоцким кривам, затем – смоленским и даже волынянам. Таким удальцом, видно, был и Романт – отец Довмонта. Эти энергичные люди посвятили всю свою жизнь военным упражнениям. Учились сражаться на мечах, метко бить из лука, скакать на коне. Доспехи были русские: кольчуга или дощатый панцирь, островерхий шлем, каплевидный щит. Неприхотливые и отважные литовцы ходили на войну без обозов, жили грабежом и потому преодолевали огромные расстояния. Мобильность оказалась невероятным преимуществом по сравнению с поляками, русскими, немцами. С литвой было сложно сражаться.

Маленький Довмонт видел, как уходят в поход воины и как возвращаются с богатой добычей. Русь изобиловала серебром, оружием, мехами, скотом. Всё это можно было раздать-раздарить или продать соседям, получив взамен европейское платье или греческое вино, дорогие сосуды или ремесленные орудия, которых не было у литвы (а в набеге всё это брать тяжело и несподручно).

А еще малыша Довмонта окружали родные боги. Должно быть, он обладал богатой фантазией, и таинство виделось во всём: вот мелькнул клок косматой бороды лешего из-за векового дуба, вот русалка плеснула хвостом, а вот злые глаза оборотня обожгли и напугали так, что пришлось бежать домой, сверкая голыми пятками.

Уже потом, когда Довмонт взрослел, ему рассказывали, что есть над этими мелкими существами хозяева поважнее. Верховного бога балтов звали Диевс. Это Див арийских народов. В Индии племя арьев называло его Дэв, в Элладе – Зевс, в христианской Европе – Деус. Но персы-арийцы и славяне верили в другую семью добрых богов, а дивов-дэвов считали злыми. Грозный и справедливый хозяин славян и иранцев так и назывался – Бага в Иране, Бог – на Днепре. Тем самым эти народы отделяли себя от других.

Были и общие боги у славян и литвы. Например, Перконс-Перкунас. Это славянский Перун-громовержец, требовавший человеческих жертв.

Супругу Перуна звали Лайма (Счастье). У колыбели новорожденного она определяет его жизнь. Рядом находились богини судьбы – Декла и Карта. Интересно, могли они предсказать, что маленький литовский мальчик Даумантас, качавшийся в колыбельке, станет убийцей первого короля Литвы, а позже – русским святым?

Имелись и другие боги, с которыми каждый литвин ощущал неразрывную связь. Это бог земных плодов Патримпас, дарующий сытость и изобилие. Богиня земли Жямина и супруг ее Жямепатис. А еще – дочь Перкунаса Сауле, богиня Солнца, дарительница тепла и покровительница сирот, согревающая своим теплом. В этом – опять важное отличие от славян. У наших предков Солнце – это мужской символ: Хорс, арийский Хуршед. А по-другому – Сварог, арийская Сварга, солнечное колесо, свастика, динамичный символ рождения и развития мира, в котором заложена грядущая смерть. Литовцы мыслили по-другому, для них Солнце – женщина, и это – важное этнографическое отличие двух народов.

Небесные звезды и луну, по мнению балтов, выковал бог-кузнец Телевялис (Божий Коваль, сказали бы славяне). Есть еще Гильтине – богиня смерти. Она забирает души погибших воинов и тех, кто скончался в глубокой старости. Таких было немало в Литве.

Когда Гильтине забирала душу, литовец попадал к хозяину царства мертвых Велсу (это славянский Велес) или в преисподнюю, к мрачному Поклусу (Плутон). Но о том, как балты представляли загробную жизнь, мы осведомлены плохо.

Знаем лишь, что у балтов не было храмов, а значит, они имели дешевую церковь без лишних расходов на духовенство и украшения. Существовали кудесники – те, кто осуществлял мистическую связь с богами и толковал их волю, а также играл роль врачей и психологов. Но боги были свои, родные, постигаемые умом, и связь с ними мог обрести каждый.

Известно, что в области Натангия в Пруссии (у поселения в районе современного Черняховска в Калининградской области) высился священный дуб, на котором были вырезаны изображения литовских богов. Это святилище в Натангии напоминало Руяну балтийских славян, то есть было местом общего поклонения балтов. Перед нами «мысленно древо» (знаменитый образ «Слова о полку Игореве»), аллегорически изображающее связь трех миров: небесного, подземного и земного.

Таковы первые знания Довмонта, первые легенды, которые он усвоил, первое понимание, кто друг, а кто враг.

Кстати, Довмонт – это имя из русских сказаний. Так звали его во Пскове. Второй вариант имени – Домант, тоже русский. Здесь нет характерного древнего балтийского суффикса – ис. Русские вообще не любят подобные окончания. Поэтому мы говорим Спартак, а не Спартакус, Александр Великий, а не Мегас Александрос, Ольгерд (сын Ольги), а не Альгирдас, Довгерд, а не Даугерутис, Миндовг, а не Миндаугас. Поляки тоже часто отказываются от древнего суффикса. Они называют своего короля, литовца по происхождению, Ягелло, а не Ягайлас.

Идем далее. Белорусы и литовцы произносят округлое «оу» или «ау» вместо твердого русского «вэ»: Витаут, а не Витовт, Даумонт, а не Довмонт, Миндауг, а не Миндовг. Но это диалектизм, помноженный на стремление некоторых политиков XX века создать новую нацию – белорусов – и новый литературный язык для нее.

Как назвали Довмонта при рождении? Вероятно, всё же Даумантас на местном диалекте.

А потом – первые слова и первые шаги, первое обрезание волос на голове и сажание на коня в три года… В его жизнь органично вошло переплетение русской и литовской культур. Такие феномены встречались на окраинах ареала – например, в Молдавии, где многие люди до сих пор двух– или даже трехъязычны: свободно говорят по-румынски, по-русски и на малороссийском наречии. Другие этносы растворялись в русичах, например чудь («чудаками» назывались финские народы, включая эстов) и смоленские галинды (голядь). Но в целом русичи и вообще славяне оказались очень гибким этносом, который впитывал чужие элементы и обогащал соседей собственными особенностями. Иногда наблюдался обратный процесс: славян онемечивали, как в Австрии или Полабье, а иногда и мадьяризировали, как в Венгрии, где еще в XIII веке в пуште слышалась славянская речь, а уже столетие спустя господствовал венгерский язык.

…Конечно, мальчика Довмонта возили на ярмарку в Полоцк, где слышалась русская речь, показывали ему церкви и терема, покупали для развлечения свистульки и погремушки, сделанные русскими мастерами. А потом он видел русские мечи и русские кольчуги, учился ездить на русских конях… Нет сомнения, будущий князь был бикультурен и двуязычен, даже если гипотеза о его полурусском происхождении не получит подтверждения.

4. Социальный взрыв

В это время у литовцев происходил захватывающий период распада родовой системы и перехода на новую ступень архаичного общественного устройства – «военной демократии», при которой возможно создание государства. Впрочем, это возможно и при родовом укладе. Например, древняя держава Хунну была родовым обществом, а Монгольская империя Чингисхана – уже военно-демократическим, ибо Чингис стремился ликвидировать родовые порядки. Еще один вариант архаичной системы был создан на Руси в X столетии. Родовое общество распалось, и страна превратилась в аналог ранних древнегреческих полисов VII века до новой эры с их общинным устройством, вечевой демократией, патриархальным рабством и принципом коллективной ответственности. Подобные общества экспериментировали с новыми формами правления. Русичи пытались передавать власть по наследству среди представителей дома Рюрика. Но в итоге Рюриковичей стало так много, что общины предпочли, не отвергая наследственного права в принципе, выбирать князей Рюрикова дома себе по вкусу и превратили их в полководцев на службе княжества.

Литовское общество долгое время находилось словно в спячке, и прежний родовой быт вполне устраивал балтов. Но как раз во времена Довмонта наступили революционные изменения, которые начали воплощать князья старшего поколения – такие как Миндовг. Видна череда явлений и деяний: распад прежних родов, попытки передать власть по наследству, выход на международную арену. Что это?

Объяснить «социальную революцию» традиционными причинами невозможно. Почему у балтов тысячу лет сохранялся родовой уклад, а в течение нескольких десятилетий он разрушился? Можно предположить в качестве причины влияние соседей – немцев и русских, поляков и скандинавов. Такая концепция хорошо укладывается в теорию социального диффузионизма, но при ближайшем рассмотрении становится понятна ее нелепость. Получается, что новый общественный уклад зарождается в каком-то одном очаге, а затем распространяется на варварскую периферию? Это вариант европоцентризма для Запада или китаецентризма – для Востока. Но история сложнее прямолинейных схем. К тому же они подспудно подталкивают к мысли о высших и низших, полноценных и неполноценных народах. С точки зрения политики – идеальная схема. С точки зрения науки – безграмотная, ибо доказательств интеллектуального превосходства одних народов над другими не было и нет. У народов есть разный возраст, но это совсем другое.

Тогда почему литовцы «вышли из спячки» и за несколько десятилетий сделали то, чего не могли за целый миллениум? Просто друг на друга наложились сразу два процесса: социальный и этнический, но этнический взрыв был первопричиной социальных изменений. За тысячу лет до эпохи Миндовга и Довмонта никаких литовцев не было, были балты. Новый народ родился в XII веке в результате «пассионарного дрейфа» из Руси. Этот народ выбрал для себя модель социального поведения, оглянувшись по сторонам и увидев, что происходит у соседей. Довмонту посчастливилось жить в эту грозную эпоху перемен.

5. Приход татар и этническое смещение

По письменным источникам мы вообще ничего не знаем об этой эпохе. Есть смутные упоминания литовских набегов. Они собраны в монографии В. Т. Пашуто о начале Литовского государства, упоминания о них находим у В. Н. Татищева, Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева… Но они мало что могут дать современному историку. Мы не знаем имен предводителей литовских набегов, не знаем, в чьих интересах эти набеги производились и чего литва хотела достичь. И вообще, литва ли это? В. Т. Пашуто убежден, что налеты производились «балтийскими варварами» по собственному почину. «Литовские набеги идут на Торопец (под 1223 г.), Старую Русу (под 1224 г.), Торжок и Торопецкую волость (под 1225 г.) с отходом через Усвят; на Любно, Мореву, Селигер (под 1229 г.) и вновь на Старую Русу с отходом на Торопец и Клин (под 1234 г.)», – перечисляет автор (см.: Образование Литовского государства. Часть 1. Источники. Гл. 1. Русские и литовские летописи). Но дело, кажется, в другом. Смоленские князья теряют гегемонию и борются с Суздалем за контроль над Новгородом. Суздальские войска захватывают смоленский Торопец, а литва пытается его отбить. Смоляне для литвы – те же кривичи, что и полочане, только живут восточнее. Это – новые повелители. А сами походы – дело выгодное: есть добыча и есть где удаль проявить. Вот в этих-то походах, по нашему мнению, и выдвинулся отец Довмонта.

Непонятно, как бы развивались взаимоотношения русичей и литвы в дальнейшем, но зимой 1237/38 года монголы ударили на Рязань и Залесскую Русь, после чего вторглись в Новгородскую землю, разорили Торжок, повернули на юг, прошли через пару окраинных районов Смоленщины и подвергли разгрому лесную землю вятичей, взяв напоследок их столицу Козельск. В 1239 году новые отряды монголов разграбили Муромскую землю и восток Суздальской.

На русичей этот набег произвел ошеломляющее впечатление. Рязань была разгромлена полностью. Во Владимиро-Суздальской Руси пострадало несколько крупных городов, в битве на реке Сить погиб великий князь Юрий II, в ходе военных действий пали все его сыновья. Бояре, дружинники, простые смерды бежали кто куда. Уходили в Новгород и Смоленск, в Чернигов и Галич. В этом последнем княжестве осели на некоторое время черниговские князья и даже документально зафиксировано присутствие одного рязанского боярина, бежавшего от татар.

В 1239–1240 годах монголы приходят на юг Руси, уничтожают Переяславль-Южный и Чернигов, берут и окончательно вырезают Киев, и без того превратившийся в руину за время русских усобиц, а затем идут на Галичину и Волынь. Эти последние земли пострадали во время нашествия не сильно. Через них монголы двинулись в Малую Польшу, Силезию, Моравию, Венгрию. Зато Черниговщина была разорена даже радикальнее, чем Рязань, и лет через десять уже прекратила существование как политическое целое. Ее последние князья спасались в лесных дебрях, где находился город Дебрянск (современный Брянск), и пытались оттуда управлять остатками Черниговщины.

Великие князья Владимирские сумели договориться с монголами и обрели относительную безопасность на условиях подчинения великому хагану и выплаты дани. Поэтому многие черниговцы уходили в междуречье Оки и Волги. Но не только. Второй поток миграции шел на Смоленск и Полоцк. Русичи повторно заселяли эти земли и, похоже, именно теперь стали преобладать над литовцами численно. Но беженцы были политически дезорганизованы, а литовцы, наоборот, переживали период подъема. После татарского нашествия князья литвы начинают играть всё более самостоятельную роль.

Но всё же остается много неясностей. Непонятна, например, роль князей Юго-Западной Руси в этих событиях. Даниил Галицкий усилился и, судя по данным летописи, распоряжался в Литве так, будто он собственник этих земель. Князь ведет себя с ятвягами как с отложившимися подданными, беспричинно нападает, наказывает, а те, посопротивлявшись для вида, терпят его власть.

Всё станет понятнее, если мы примем во внимание соперничество между Смоленском и Волынью. Обеими землями правили Мономашичи. Волынь находилась в подчинении у потомков киевского князя Мстислава Великого (1125–1132), а Смоленском правили отпрыски его младшего брата Ростислава. Те и другие пытались подчинить литву. Роман Волынский, отец Даниила Галицкого, сумел покорить ятвягов. По этой причине Даниил претендовал на Гродно и прочие ятвяжские земли. Нельзя исключить, что часть литвы переметнулась к нему от смолян.

Затем произошло непредвиденное. Удачливые литовские вожди возглавили русичей на периферии. Случился грандиозный переворот. Если раньше русские доверяли княжескую власть только представителям рода Рюриковичей, то теперь общины стали охотно приглашать на княжеские столы представителей литовских племен. Это стало возможно благодаря девальвации княжеской власти. Мы говорили, что князья превращались на окраинах Руси в военных вождей, которые заключали договор с общиной. Поначалу литовцы как раз и были такими военными вождями, которые могли оборонить границу и защитить общину. Например, после 1241 года временно исчезает династия князей Полоцких. Вместо одного из ее представителей – Брячислава – появляется князь-литовец Товтивил. Нет сомнений, что полоцкая община пригласила его на княжение, чтобы получить защиту в борьбе с немцами. Самого Довмонта пригласят впоследствии псковичи. Но дальнейшие судьбы Пскова и Полоцка сложатся предельно различно.

Причины вокняжения Довмонта и Товтивила одинаковы. Русским нужно обороняться против немецкой угрозы. Князья-литовцы со своими дружинами делали это гораздо эффективнее, чем доморощенные правители вроде Владимира с его «хитрым планом», сущность коего оказалась в том, чтобы сдать Прибалтику немцам.

Но самое главное, что литовцы смогли выставить себя борцами с монгольской угрозой. В Полоцк, Минск, Гродно бежали все недовольные властью монголов. Русичей, оставшихся под игом, мигранты считали предателями, равно как и князей, которые подчинились монгольскому хагану. Литовцы казались героями. Они никому не подчинялись и гордо несли стяг свободы. Беженцев было много. На этот счет имеется очень интересное свидетельство авторитетного советского и российского археолога В. В. Седова (1924–2004). Он пишет, что с XIII века в захоронениях в пограничных районах Полоцкой земли, в том числе в Нальшанском крае по Неману, обряд трупосожжения меняется на обряд трупоположения – ингумации (см.: Восточные славяне в VI–XIII вв. С. 120). На наш взгляд, это прямое свидетельство массового переселения славян в эти земли. Другие объяснения (внезапный демографический взрыв или активизация проповеди православия) не выглядят убедительно. Если русское население увеличилось естественным путем, почему оно приняло власть литовцев? Если сама литва массово крестится, почему ее князья остаются язычниками?

Объяснение только одно: в Полоцкую землю бежало большое число христиан из разных регионов Руси – из Чернигова, Суздаля, Киева. Беженцы были разобщены, дезорганизованы, ненавидели монголов и искали военных вождей. Таковыми сделались талантливые литвины вроде Миндовга и его преемников. Так случился парадокс: население Полоцкой земли, где прежде преобладали литовцы, русифицировалось, но в то же время признало власть литовских язычников. Пожалуй, это был уникальный вариант взаимодействия культур и религий на территории Восточной Европы.

Глава 3. Миндовг

1. Даниил Галицкий атакует союзников

Постепенно у литвы в узком смысле, то есть у аукшайтов, выдвигается в лидеры князь Миндовг. Русский ученый М. К. Любавский справедливо полагает, что его возвышение «на первых порах имело значение простого старшинства, предводительства в совместных военных операциях литовских князей. Другие литовские князья на первых порах являются самостоятельными и действуют отдельно и независимо от Миндовга» (Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. III. Образование Великого княжества Литовского).

Политика литвы постепенно меняется. В 1229 году литовские отряды нападают на Смоленск, атакуют Мазовию и Полесье (1230), но при посредничестве Даниила Галицкого мирятся с полесскими князьями. Затем читаем о многочисленных литовских набегах на восточные княжества русичей. Один из таких набегов владимиро-суздальцы отбили в 1238 году, сразу после татарского нашествия. Литовцев было довольно много, 7000 конных воинов. Русичами командовал великий князь Ярослав Всеволодович (1238–1246), отец Александра Невского, и он одержал победу. Это означает, что русские потери от монгольского нашествия сильно преувеличены, хотя бедствие было страшное. Но многие русичи попрятались по лесам, и военный потенциал в княжествах был. Его хватало для усобиц и столкновений с менее грозным противником, чем монголы.

Отрывочные сообщения о литовских набегах – вот всё, что известно о становлении нового княжества. К началу 1240-х годов Миндовг становится первым (еще не главным) среди литовских князей. Это самый хитрый, отважный и талантливый вождь. Мы не знаем лишь одного: пределов его власти и границ его страны. Но в 1245 году Миндовг уже столь силен, что предлагает Даниилу Галицкому помощь в борьбе с венграми и поляками. В итоге Даниил обошелся без нее, а поляки с венграми потерпели поражение от галицкого князя в знаменитой битве при Ярославе.

Миндовг был по меньшей мере союзником Даниила, если не вассалом. На земли ятвягов Даниил претендовал совершенно точно. Вполне вероятно, что он даже натравливал ятвягов на своих противников, когда это было необходимо. Например, ятвяги разоряли Мазовию, но не трогали Волынь. Почему? Объяснение одно: они были подручными Даниила, хотя и не входили в его державу напрямую.

Положение начало меняться после 1230 года. В это время один из польских князей, правитель Мазовии и Куявии Конрад, призвал Тевтонский орден для борьбы с пруссами и ятвягами. Немцы получили в лен от поляков область Хелмно, которую быстро освоили за счет притока колонистов, а ее столицу переименовали в Кульм. Затем началось планомерное наступление тевтонов на пруссов. Те сражались отчаянно, часто восставали, но силы были неравны. Пруссы, как и племена Ливонии, больше напоминают разобщенных индейцев, героически погибавших в войнах с колонизаторами. К счастью, многие обитатели Пруссии всё же спаслись, бежав к Миндовгу и поступив к нему на службу. Это стечение обстоятельств усилило литовского князя и позволило возвыситься над другими. Миндовгу всё шло на пользу.

Когда немцы прижали пруссов, ятвяги оказали поддержку родне. Они сделали это вопреки воле Даниила Галицкого, который как раз искал пути для сближения с Западом против монголов.

В 1247 году умер князь Конрад Мазовецкий. Мазовию унаследовал его сын Болеслав. Он правил всего один год и скончался бездетным. Болеславу наследовал другой сын Конрада – Земовит (1248–1262). Куявия досталась еще одному сыну – Казимиру (1233–1267), потомкам коего суждено объединить Польшу.

Правители Мазовии попросили Даниила утихомирить ятвягов. Политически близорукий правитель Галиции откликнулся на просьбу друзей с Запада и вместе с поляками выступил против ятвяжских родов, которые честно союзничали с русскими и не нападали на Волынь.

Поход начали с размахом. В состав галицко-волынского войска входили подразделения половцев. Ляшскую армию возглавил лично князь Земовит. Для самих ятвягов нападение русских стало большим сюрпризом.

На ятвягов шли галицкие полки Даниила, волынские – его брата Василька, а также дружины младших князей – сына Василька, Владимира Васильковича, сына Даниила – Льва и т. д.

Поляки всё испортили: разграбили первую попавшуюся деревню и подожгли. Огонь подал знак ятвягам, что война началась, и они успели собраться с силами. В итоге «собралась вся земля Ятвяжская», – говорит Галицко-Волынский летописец. Ятвяги напали на ляхов, закипело сражение.

Даниил Галицкий и Василько Волынский направили стрелков в тыл врагу и одержали победу. Ночью ятвяги нападали на русские караулы, а поутру к лесовикам пришли на помощь пруссы. Предстояла новая битва.

Ляхи и русичи сошли с коней. «Щиты их были как заря, шлемы как восходящее солнце, копья они держали в руках, как многочисленный тростник, а с двух сторон шли лучники, держа в руках самострелы и наложив на них стрелы против ратников, а Даниил сидел на коне и воинов строил в отряды», – любуется летописец.

Увидев ощетинившуюся фалангу и арбалетчиков, пруссы не решились напасть. Ляхи и русичи продолжали поход, вышли к реке Нарев, захватили несколько укреплений и освободили пленников, захваченных ятвягами в прежних набегах.

«И вернулись они со славой в свою землю, следуя пути своего отца, великого Романа, который некогда устремлялся на поганых, как лев, так что им половцы пугали детей», – восхищается летописец. Непонятно, сопутствовал Даниилу успех или хронист просто добавил восхваления, чтобы скрыть жалкие результаты похода. Единственным правителем, который выиграл, оказался Миндовг. Литва сплотилась вокруг него, и тот завершил объединение основного массива литовских земель.

2. Причины войны

Мотив похода Даниила Галицкого на ятвягов всё же остается не совсем ясен. Попробуем разобраться.

В эти годы Миндовг и его литва, а также жемайты, пруссы, ятвяги вели борьбу против Тевтонского ордена. К прусским племенам присоединился Святополк Поморский – князь кашубов, который ненавидел поляков и немцев. Таковы контуры северной коалиции, которую условно можно назвать «языческой».

Даниил оказался в другой коалиции, во главе которой стояли князья Куявии и Мазовии.

В свою очередь, тевтоны были союзниками Конрада Мазовецкого, и какие-то рыцари «тепличи, рекомые соломоничи» (то ли поляки, то ли тевтоны) пытались захватить у Даниила волынский город Дрогичин в 1237 году, но были разбиты. Сам Конрад со временем превратился из врага в союзника Даниила.

Следовательно, Даниил оказался другом тевтонских рыцарей. Но об этом русские патриотические историки, конечно, всегда предпочитали умалчивать, чтобы образ Даниила как борца «за Русь святую» не померк в глазах массового читателя.

В. Т. Пашуто вообще полагает, что виновником войны Даниила с ятвягами был… Миндовг, который якобы нарушил мирный договор 1219 или 1220 года, заключенный литовскими племенами с Волынью. Так ли это? Сомнительно. В своих предположениях мы можем опираться только на невнятные сообщения о литовских набегах на владения Даниила, которые помещены в Галицко-Волынской летописи под 1246, 1247 и 1248 годами (они упомянуты перед статьей о битве при Ярославе). Между тем реальная битва при Ярославе произошла в 1245 году. Хронология перепутана Галицко-Волынским летописцем столь основательно, что уяснить, когда произошли набеги, не представляется возможным. К тому же нет и речи о том, чтобы их возглавил Миндовг.

Реально другое: Даниил выступает в фарватере политики католических князей и наносит литве удар в спину. После этого ятвяги превращаются во врагов волынян и отвечают набегами.

Таким образом, описанный нами поход Даниила и Земовита на ятвягов – это эпизод войны польских князей против пруссов, литвы и Святополка Поморского. То, что одним из выгодополучателей оказался Миндовг, – результат непродуманности действий агрессоров. Поход привел к консолидации балтов. Литовцы обнаружили, что волыняне их предали, и предпочли собраться и выжить вместо того, чтобы покориться и погибнуть. С ними солидаризировалась часть русских – та, что бежала от татар, ибо немцам она тоже не стремилась покориться.

В 1248 году Миндовг объединил часть балтийских племен под своей властью и стал великим князем Литовским. Ему подчинялись также русские города Новогрудок, Слоним, Гродно, а Полоцк попал в зависимость. Полоцкий князь Брячислав исчез – то ли умер своей смертью, то ли был убит. Местные русские предпочли подчиниться литовцу-язычнику, чем пасть жертвой ливонских рыцарей. Князем Полоцким по приглашению местной общины становится племянник Миндовга – Таутвилас (Товтивил).

Так на берегах Балтики сложился литовско-русский альянс, который преобразит Литву и погубит западных русичей. Довмонту было в это время, по самым осторожным подсчетам, от двенадцати до восемнадцати лет.

3. Распря в Литве

Параллельно с войной против литвы Даниил Галицкий вел переговоры с римским папой о церковной унии. Но папа был осторожен, требовал гарантий и доказательств лояльности. Одним из них была война против язычников, то есть литвы. Даниил должен был зарекомендовать себя истинным христианином. В христианстве русских на Западе имелись вполне обоснованные сомнения. На Руси процветало двоеверие, о чем свидетельствует множество археологических находок. Напомним лишь один артефакт, но яркий. В русских кладах ученые часто находят «змеевик» – медальон, на аверсе которого изображен христианский символ, а на реверсе – странная голова с клубком волос или рук в виде змей. Перед нами то ли Кощей, то ли горгона Медуза. Ученые идентифицировать его не могут, но очевидно, что с христианством данный персонаж не имеет ничего общего.

Двоеверие позволяло русским дружить с литвой и иными язычниками и вообще было знаком толерантности наших предков по отношению к соседям. Представителям католического суперэтноса это не нравилось, они пытались навязать русичам свои стандарты. Западник Даниил охотно их усвоил, что привело к войне с недавними друзьями, больше того – со своими же подданными. То есть галицкий князь по факту присоединился к крестовому походу Европы в Прибалтике, хотя крестоносное движение было глубоко чуждо истинному православию.

Даниил Галицкий и Василько Волынский возобновили войну с ятвягами и продолжали переговоры с Римом о церковной унии.

За ятвягов вступился Миндовг. Но военные действия продолжались недолго. Умный Миндовг понимал, что при двойном натиске с севера и юга – со стороны ливонцев и Даниила – он обречен. Поэтому дальнейшие события приняли выгодный характер для волынян. Война прекратилась, а Даниил женился на племяннице Миндовга (первая жена галицкого князя происходила из рода смоленских Мономашичей и к тому времени умерла). В отношениях с литвой князь Галицкий проявил хитрость и расчет: он использовал брак для того, чтобы создать прорусскую православную партию среди балтов. Даниил опирался на братьев своей новой литовской жены – Товтивила и Едивида (первое имя Галицко-Волынский летописец транскрибирует как «Тевтивил», второе по-литовски могло звучать как Эдивидас; оба встречаются в Хронике Быховца) и попытался внести раскол среди литвы, что удалось, но не сразу.

Узнав о происках Даниила, Миндовг немедленно послал своих племянников Товтивила и Едивида в поход на восточных русичей под началом жмудского Викинта/Викинтаса (Выкинт русских летописей). Этот последний приходился Миндовгу то ли братом, то ли мужем его сестры, то есть свояком. Именно Викинт разгромил при Шауляе крестоносцев и положил конец существованию ордена меченосцев. Он признавал верховную власть Миндовга, что свидетельствует о высоком уровне государственного мышления у обновленной литвы: во имя общей цели многие представители этого племени могли жертвовать своими амбициями.

Литовцы прошли через Смоленскую землю и вторглись во Владимиро-Суздальскую Русь, пользуясь тем, что в ней начались распри. В 1246 году в Каракоруме был отравлен великий князь Ярослав. Его сыновья Андрей и Александр Невский отправились к Батыю, чтобы выпросить ярлыки на княжение. Невский претендовал на Киев и Южную Русь, Андрей хотел стать господином Севера. Оба признали власть монголов.

Пока они находились в Орде, Владимиро-Суздальская земля пережила драму. Во Владимире-на-Клязьме вокняжился Святослав Всеволодович (1246–1248), сын Всеволода Большое Гнездо и брат недавно умершего Ярослава. Князь взял власть по старому славянскому праву, по родовому старшинству. Но это право признавалось уже далеко не всеми. Против старейшего правителя выступил единокровный брат Андрея и Александра Невского. Звали этого княжича Михаил Хоробрит, правил он в Москве. Считается, что во время кампании 1237–1238 годов монголы дотла разорили Москву, но через какой-то десяток лет московский правитель Хоробрит оказывается столь силен, что оспаривает у своего дяди Святослава великий владимирский стол. Либо москвичи во время монгольского нашествия разбежались по лесам, либо город и княжество получили пополнение за счет беженцев из южных районов Руси, прежде всего из Черниговщины, которую монголы подвергли страшному погрому.

Святослав бежал, и великим князем Владимирским сделался Михаил Хоробрит (1248). Но ему исключительно не повезло: как раз в этот момент пожаловали разбойники-литовцы – Викинт, Товтивил и Едивид. Вспыхнуло кровавое сражение на реке Протве, которое Михаил проиграл и пал на поле боя. Великокняжеский стол повторно захватил Святослав Всеволодович. Выяснилось, что Владимиро-Суздальское княжество по-прежнему многолюдно и обладает серьезным военным потенциалом. Святослав собрал войско, выступил против литвы, занимавшейся грабежом, и нанес ей поражение в битве при Зубцове в Тверской земле.

Выиграли от этого братья Андрей Ярославич (1248–1252) и Александр Невский. Последний вокняжился в Киеве, а первый – во Владимире-на-Клязьме, хотя правил недолго, потому что плел заговор против монголов, породнился с Даниилом Галицким, в одиночку поднял преждевременное восстание против Орды, был разбит и бежал за море, а ярлык на великое владимирское княжение достался Александру Невскому (1252–1263), который полностью подчинил Орде Владимирскую землю и Новгород. Западную Русь, несмотря на все интриги Даниила Галицкого и его заигрывание с Европой, ожидала та же судьба, поэтому поступок Невского выглядит логично. Лечь костьми за Европу и пасть в битве с татарами при огромном неравенстве сил – сомнительный подвиг. Больше того, это откровенная глупость, а недостатком ума Александр Ярославич не страдал.

После неудачной битвы при Зубцове трое литовских князей – Викинт, Товтивил и Едивид – возвратились к себе через Смоленщину. Не означает ли их свободное передвижение, что литовцы возобновили старый союз со смоленскими Мономашичами? Друзья и враги менялись местами в те времена довольно быстро.

По возвращении выяснилось, что князей-неудачников в Литве не ждут. Миндовг присоединил их уделы к своему княжеству, а теперь не хотел отдать.

Он подослал убийц к Викинту, Едивиду и Товтивилу, а Жемайтию и Полоцк напрямую подчинил себе. Молодые княжичи и их дядя, однако, спаслись от убийц и бежали к Даниилу Галицкому. Это заставляет задуматься. Так ли уж невинны были эти трое князей – Товтивил, Викинт и Едивид? Или же правитель Галича тайно подбивал их уничтожить Миндовга, а когда заговор раскрылся, все трое прибежали к своему вдохновителю?

Разъяренный Миндовг прислал к Даниилу гонцов с требованием: «Не оказывай им милости».

Даниил Галицкий проигнорировал просьбу. Он стал обладателем заложников, которых всегда можно пустить в дело. Но прежде – возобновил войну с литвой, словно был раздосадован из-за провала некоего плана. Это подтверждает нашу версию: галицкий князь готовил убийство Миндовга с помощью своей агентуры, с которой поддерживал связь через собственную жену – сестру Товтивила и Едивида. Но Галицко-Волынский летописец, как человек Даниила, перевернул сюжет. Миндовг оказался в его описании полным чудовищем, а литовские князья – невинно пострадавшими.

4. Наступление Даниила

Даниил какое-то время сражался в союзе с немцами и поляками. Затем поляки разочаровались в союзе с Даниилом и больше не желали иметь с ним дел. Тогда Даниил и его брат Василько понадеялись на немцев и на самих литвинов. Старый победитель при Шауляе, князь Викинт, предложил план: он проникнет в Жемайтию, поднимет восстание против Миндовга, а немцы и русские его поддержат. Даниил ухватился за эту идею. Викинта послали в Литву. Он «подкупил серебром и многими дарами ятвягов и половину жмуди». Гонцы с просьбой о помощи были отправлены также в Ригу, к местному епископу Николасу.

Мирные отношения с Миндовгом, которые немцы едва-едва установили, были тотчас разорваны ради союза с западными русичами и перспективы новых завоеваний.

Даниил и Василько выступили к Новогрудку, чтобы отбить у Литвы Черную Русь. Кажется, город пал, после чего князья разделились. Сам Даниил отправился к Здитову, Василько выступил на Волковыйск, а один из сыновей Даниила (в летописи не указано имя) наступал на Слоним. «Они захватили много городов и возвратились домой», – несколько туманно повествует Галицко-Волынский хронист.

Товтивил поехал вслед за Викинтом в Жемайтию и там утвердился. Его сопровождали западнорусские и половецкие отряды, а рыцари-тевтоны обещали прийти на помощь. Викинт встретил Товтивила с распростертыми объятиями и, по-видимому, признал за старшего. В итоге Товтивил начал войну с Миндовгом, разорил его земли, привел в Ригу пленников и удостоился похвалы от немцев. Там же в Риге литвин крестился – естественно, по католическому обряду. Даниил Галицкий планомерно укреплял католицизм в регионе, в очередной раз демонстрируя недальновидность.

Миндовг и его советники, среди которых было много русичей, серьезно встревожились: западные русские и немцы взяли их в клещи. Немцев Миндовг боялся сильнее, а потому обратился за поддержкой к ливонскому ландмагистру Андреасу фон Стирланду (1248–1254 (?). Дело решил подкуп. Миндовг послал магистру «много золота и серебра, и прекрасных сосудов серебряных и золотых, и коней много», – перечисляет Галицко-Волынская летопись. Литовец не скупился на посулы: «Если ты убьешь или выгонишь Товтивила, получишь еще больше».

Ландмагистр предал Товтивила (который бежал после этого в Жемайтию-Жмудь), а Миндовгу подал дельный совет: креститься по католическому обряду и заслужить поддержку папства, тем самым обойдя Даниила, который медлил с унией, чтобы выгадать побольше на переговорах с папой.

Миндовг оценил предложение и действительно отправил в Рим посольство с просьбой крестить Литву. Естественно, римский понтифик принял предложение с восторгом. Миндовг нацепил крест на шею. «Крещение его льстиво бысть», – утверждает летопись. Зато оно помогло на какое-то время остановить натиск крестоносцев, ради чего, собственно, всё затевалось.

Литовец купил не только мир, но и высокий титул. Он был коронован короной, изготовленной в Риге. Таким образом Миндовг возвысился и над Даниилом, и над польскими князьями, ни один из которых не имел королевского звания. Это не мешало циничному литовскому королю приносить жертвы своим богам, коих аккуратно перечисляет летопись: «Нънадѣеви, и Телявели, и Диверикъзу заеячему богу, и Мѣидѣину».

Разъяренный Товтивил продолжал, однако, войну. С ятвягами, русичами и половцами он выступил против Миндовга. Наличие двух последних этнонимов говорит, что его подстрекал Даниил Галицкий. Без его поддержки Товтивил, брошенный немцами, не рискнул бы перейти в наступление.

Миндовг в свою очередь нанял тех же немцев, однако чувствовал себя неуверенно и укрылся за стенами города под названием Ворута. Его осадили воины Товтивила, начались бои. Миндовг предпринял ночную вылазку с аукшайтами, однако тех отогнали русские и жемайты. Поутру король литовский послал в бой немецких арбалетчиков. Против них выступили русские и половцы со стрелами и ятвяги с сулицами (метательными копьями), «и они гонялись по полю, как будто в игре». Ни одна сторона не могла одолеть, припасы у осаждавших кончились, население было враждебно. Воины Товтивила вернулись в Жемайтию.

Настала очередь Миндовга нанести удар. Король собрал ополчение, присоединил наемников и выступил против жемайтов. Викинт и Товтивил укрылись в городе Тверимет. Начались вылазки и сражения перед стенами. Наконец один половец ранил коня Миндовга в бедро. Литовский король счел это дурным знаком и воротился домой. Война продолжалась, распавшись на множество мелких стычек, набегов и контрнабегов. Туманные леса Литвы обагрились кровью.

По всей видимости, во время этой войны и выдвинулся юный Довмонт. Сперва он, конечно, воевал как отрок (оруженосец) в нальшанском отряде на стороне Миндовга: набирался опыта, учился уходить от погони, путать следы и преследовать врага, ухаживать за конем, биться в рукопашном бою, стрелять из лука. Делал это лучше остальных, был смекалист, хитер, честен со своими, храбр. Подробности биографии неизвестны, что создает простор для романиста, но не для историка.

А война шла своим чередом.

Товтивил прислал к Даниилу Галицкому гонца с просьбой: «Пойди к Новогрудку». Это произошло, надо полагать, уже в 1250 году, в феврале или марте. Даниил с братом Васильком, с сыном Львом, «и с половцами, и со сватом своим Тегаком» пришел в Полесье к Пинску и потребовал от местных князей помощи. Пинские князья были слабы, не желали ссориться с Миндовгом, но деваться некуда. Собрали полки и двинулись на север. Полесские воины препирались и саботировали приказы. Войну вели из-под палки.

Всё же Даниил разграбил Новогрудскую землю и взял много пленных. Своего сына Романа с частью сил он отправил к городу Гродно, и Роман захватил его. Судя по всему, волынянам и галичанам удалось завладеть почти всей Черной Русью и Судавией, где жили ятвяги. Сделанные захваты признал Тевтонский орден, а Даниил, несомненно, пообещал крестить язычников или даже допустить к ним католических проповедников, которые могли действовать под защитой русских.

Правда, ятвяги скоро отложились от Даниила, после чего тевтоны начали наступление на Судавию. Война длилась много лет, ятвягов почти полностью истребили, за исключением тех, что ушли в Литву (об этом мы еще расскажем в своем месте). Между литовцами и тевтонами образовалась дикра – лесистая пустыня. Горько, что всё это ради немцев затеял Даниил, потерявший своих ятвяжских союзников и ставший одним из виновников гибели этого народа.

…Миндовг отправил один отряд в контрнабег на Турийск против западных русичей, но этот комариный укус не мог напугать Даниила. Тогда литовец запросил мира. Он, как обычно, хитрил. Король использовал мирную передышку, чтобы подкупить часть ятвяжских и жмудских вождей. Те перебежали на его сторону со своими дружинами, помогая восполнить потери. Тут уж Даниил Галицкий согласился на перемирие, потому что сил для покорения всей Литвы и примкнувших к ней русских, бежавших от татар, не было. Миндовг охотно пошел на это, ибо оставался в изоляции и воевал в стратегическом окружении.

По условиям договора Миндовг получил Жемайтию и две трети Ятвяжской земли. Товтивилу отдали Полоцк. Куда девался Викинт, непонятно. Может, старый князь умер во время этой войны.

Соблюдалось перемирие плохо, стороны постоянно тревожили друг друга нападениями и выжидали удобный момент для возобновления полноценной войны.

5. Русский король

Затем Даниил ввязался в бессмысленный конфликт между чехами и венграми из-за Австрии, выступив на стороне венгерского короля Белы IV (1235–1270). Чешским королем был тогда рыцарственный и авантюристичный Пржемысл II Отакар (1253–1278), поклонник немцев и ярый католик.

Со своей стороны Даниил попробовал выкроить для своего сына Романа кусок австрийских владений, женил его на одной из немецких княжон и отправил в Штирию, а сам выступил против чехов. С ним отправились старший сын Лев, брат Василько и литовцы – Товтивил и Едивид.

Поход был бестолков и завершился ничем. Даниил вторгся в Моравию через территорию Польши, с князьями которой заключил союз. Поляки воевали неохотно, давали плохих проводников и не выказывали рвения. Даниил разорил несколько местечек в Моравии, чем упивается Галицко-Волынский летописец. Он говорит, что ни один русский князь не ходил так далеко на Запад. Но зачем туда было ходить и что выиграла Русь от этого бессмысленного похода – неясно.

Даниил вернулся с главной армией домой, а в Венгрии оставил своего сына Романа, но того предал Бела IV. Роман бежал, и ниже мы увидим, что Даниил пристроил его в Черную Русь, в Гродно, формально подчинив Миндовгу.

Затем галицкий князь договорился о своей коронации с римским папой Иннокентием IV (1243–1254). В обмен на корону и смутные обещания понтифика помочь против татар, Даниил посулил принять унию с Римом, но испугался своих подданных и коронацию провел в Дрогичине скромно, почти тайно. Зато теперь он сравнялся с Миндовгом и стал королем (ок. 1254).

Папа Иннокентий, выполняя свою часть обязательств, призвал католических правителей выступить против татар. Его призыв проигнорировали, вскоре после этого папа умер. Состоялся другой поход – против пруссов, участие в котором принял рыцарственный Пржемысл Отакар. Он явился на берега Балтики и стал одним из основателей крепости Кенигсберг, которая получила первое название в его честь. Как известно, в переводе это слово означает «королевская гора». Ныне это русский Калининград.

Русские возобновили войну против ятвягов, и поляки на сей раз присоединились к походу против язычников. Даниил действовал в союзе с Земовитом Мазовецким. В походе участвовали Лев и Василько. Романовичи уже контролировали часть Ятвягии, но жаждали получить ее всю и, видимо, покрестить.

А сами ятвяги тянули к Миндовгу и просили у него поддержки. Ятвяжский старейшина Стекинт признал власть литовского короля.

Ятвяги устраивали засады, в одну из них угодил волынский князь Василько: летопись сообщает, что он прекратил поход из-за раны в ноге. Нужно было поймать Стекинта. Сделать это взялся Лев Данилович, командовавший передовым полком. Ему сопутствовала удача. Молодой русский князь настиг Стекинта и схлестнулся с ним в поединке во время разыгравшегося сражения. Русич вонзил копье в щит ятвяга, так что Стекинт не мог защищаться. Варвар попробовал сбросить щит, но замешкался. Лев молниеносно выхватил меч из ножен и убил Стекинта. Следом выбежал брат ятвяжского князя и – тоже был зарублен. Через некоторое время подоспели Даниил и Земовит с главными силами и отбросили неприятелей.

От ятвягов прибыл новый старейшина Комат и повел переговоры о мире. Он соглашался передать всю землю русским. Услыхав об этом, Земовит и поляки повели свою игру. Они тоже претендовали на часть ятвяжских земель, а потому начали настраивать ятвягов против новоиспеченного русского короля.

Даниил узнал о тайных переговорах и осерчал на ятвягов. Галицкий король «велел разорить землю Ятвяжскую, и дом Стекинта был весь разрушен, и доныне это место пусто стоит». Дойдя до городка Рай, Даниил вернулся на родину, сочтя Судавию покоренной. Теперь король галицкий стал концентрировать войска для нападения на Черную Русь. Продолжать военные действия ему не дали: стало известно, что с юга Галицию атаковали войска татар. Их вел поднепровский наместник Куремса.

Пришлось выступить против татар, чтобы отбросить их. Русским сопутствовал успех, но в это время случилась попытка переворота в самом Галиче. Даниил отправил на подавление мятежа своего сына Романа, а сам занялся новой кампанией против ятвягов.

6. Западнорусские предатели

Король галицкий отбил Черную Русь в ходе следующей кампании, после чего литовцы запросили мира. Надо думать, литовский король Миндовг был истощен борьбой. Сил не хватало, литвин поспешил договориться с русскими. Это было крайне важно. Русичи-мигранты пополняли военные силы Миндовга и охотно сражались с тевтонами или поляками. Но против своих, русских, воевать не желали. Помирившись с Даниилом, Миндовг мог опираться на русские полки, включая полочан и минчан.

Даниил не сумел полностью покорить Литву и навязать ей условия капитуляции. Поэтому предложил Миндовгу компромисс: заключается мир, Черная Русь передается в управление Роману Даниловичу, сам Роман становится подручным Миндовга… но как должны были сложиться дальнейшие судьбы Литовской земли, если бы договор соблюдался? Гродненская земля была важна для Литвы. Через некоторое время она обретет статус области, управляемой наследником княжества. Так, может быть, уже Роман становился наследником Миндовга и должен был получить его страну после смерти литовского короля?

На эти размышления наводит судьба одного из литовских князей – сына Миндовга по имени Войшелк (лит. Вайшилкас).

Войшелк – колоритнейшая личность литовской истории. Он славился лютой жестокостью и военным искусством, правил в Новогрудке, то есть контролировал Черную Русь. Во время войны с Даниилом Войшелк оборонял чернорусские земли от волынских войск.

При этом литовец был «русофилом», любил обычаи русских и связался с представителями умеренной «русской партии» на Волыни, к которой примкнули старый князь Василько Романович и один из сыновей Даниила – Шварн. После заключения мира Войшелк приехал в Холм и привез юную дочь Миндовга, которую отдали в жены Шварну. Затем литовец полностью разочаровался в суетном мире, принял православие и постригся в монахи, что весьма подозрительно. Войшелк – единственный сын Миндовга – уходит в монастырь. Почему? Не потому ли, что его страна уже завещана русскому княжичу Роману, а сам литовский принц становится как бы «лишним»?

Тем временем Даниил… вновь устроил поход на ятвягов вместе с Земовитом Мазовецким. Почему? Уж не пытался ли Даниил насильно крестить ятвягов, чем и вызывал возмущение? Может быть, он расчищал дорогу для польских ксёндзов, которые обращали ятвягов в католичество с попыткой собрать пресловутую десятину? Тогда строптивость язычников понятна.

Очередной поход на ятвягов был задуман широко. Своих воинов прислал из Кракова даже тамошний князь Болеслав Стыдливый. Даниила сопровождали сыновья – Лев и Шварн. Король галицкий послал и за другим сыном Романом в только что приобретенный Новогрудок, однако Роман почему-то замешкался. Даже и без него собралась могучая рать. «Было такое большое войско, что можно было болота ятвяжские наполнить этими полками», – прихвастнул летописец.

На военном совете, если верить русскому источнику, все прославляли Даниила за мудрость и готовы были подчиняться приказам галицкого короля. Для кампании выбрали зимнее время, когда застыли реки, а ятвягам стало труднее прятаться по лесам.

Сам король галицкий ехал с отборным отрядом дружинников. Рядом находился сын Лев. Проводником был Анкад – ятвяжский крестьянин, схваченный по случаю. Даниил пообещал, что его деревня не будет сожжена, если ятвяг укажет верную дорогу.

На окраине села Привища Лев и Даниил встретили ятвяжских лучников и повели дружину в атаку. Ятвяги заманили русских в середину села и окружили. Даниил и Лев сражались отчаянно, метали в них сулицы, и враг отступил, а затем бежал. Преследовать противника не стали. «Даниил и Лев вязали одних пленников, других же из кустов выводили и рубили», – деловито сообщает летопись.

Затем начался грабеж соседних сел и усадеб; воины находили в погребах такие запасы, что могли прокормить целую дружину. «А что не смогли съесть сами и кони их – всё сожгли».

Напуганные террором, ятвяги опять запросили мира.

Это было своевременно, потому что на юге Галиции возобновилась борьба с Куремсой. Для войны с татарами Даниил запросил помощи у литовского короля Миндовга. Тот отвечал: «Пришлю к тебе Романа с новогрудцами, чтобы ты пошел к Возвяглю, а оттуда и к Киеву».

Ответ показывает, что Миндовг – снова официальный младший союзник галицкого короля, задумавшего грандиозное предприятие против татар. Причины и ход «татарской» войны мы разобрали в биографии Даниила Галицкого и здесь на них останавливаться не будем. Скажем лишь, что Даниил пытался играть на противоречиях ордынских ноянов, которые делили власть. Куремса сражался в одной партии, а Даниил поддерживал другую. В этой борьбе победил брат Батыя – Берке, который стал ханом и уничтожил своих противников как раз в тот миг, когда русичи собрались на освобождение Киева. По нашей версии, именно с Берке-ханом дружил Даниил. После воцарения Берке галицкий король ему подчинился и прекратил едва начавшийся поход в степь да «на Киев». Всё дело кончилось уничтожением пограничной татарской крепостцы Возвягль, причем Роман и литовцы опоздали к ее взятию. И «не увидели они ничего, кроме пожарища да бегающих по городищу собак», – говорит Галицко-Волынская летопись.

Роман большую часть своей литовской дружины отпустил по домам. Это привело к драматическим последствиям. Воины подняли мятеж. Во главе встали два вождя – Сирвид и Хвал, которые раньше ходили в набеги на Черниговщину и Пинск. Теперь литва пошла на Волынь и разграбила окрестности Луцка. Литовским воинам просто нечем было питаться, а о содержании этих людей и тем более о выплате жалованья никто не подумал.

Тяжеловооруженные русские конники настигли толпу литвы и разметали ее. «Коля и рубя литовцев, загнали их в озеро… И набралось в озере трупов, и щитов, и шлемов столько, что местные жители имели доход, вытаскивая их. Страшную резню устроили литовцам!» – упивается летописец. Сирвид бежал, Хвал погиб. Русичи не чувствовали ни малейших угрызений совести за то, что перебили вчерашних союзников.

* * *

Миндовг внимательно следил за этими событиями и пользовался ими, ведя свою игру. Он разорвал соглашение с Даниилом и арестовал его сына Романа, вернувшегося в Гродно. Возможно, это произошло из-за вышеописанной расправы волынян с литовцами. Литовские общинники требовали мести за смерть сородичей, и Миндовг вынужден был реагировать. Он зависел от соплеменников не меньше, чем соплеменники от него.

После этого сын Миндовга – Войшелк – сбросил монашеский клобук, уехал в Черную Русь и стал править ею в качестве отцова подручного вместо Романа. Это подтверждает версию о том, почему Войшелк принял монашество. Перед нами часть договоренностей с русичами. Когда договоренности утратили силу, Войшелк вернулся в мир. Полоцкий князь Товтивил на сей раз поддержал Миндовга и был прощен. Это опять же показывает, что сперва Товтивил был орудием галицкого короля и планировал убить Миндовга, а теперь выступил на стороне последнего. Почему так? Причин несколько. Одна из главных – регулярные расправы с ятвягами (и, повторим гипотезу, попытки отдать их души и часть денег католическим ксёндзам). Это было противно Товтивилу и могло настроить против него литву, если бы стало известно о его тайных соглашениях с Даниилом. А последней каплей послужило истребление волынянами литовского отряда. Стало ясно, что галицкому королю нельзя верить. Это такой же враг, как немцы.

Дела западных русичей в литве складывались прескверно. Даниил тотчас нажаловался на Миндовга своему покровителю хану Берке. Тот бросил на север, против литвинов, крупную армию.

7. Монголы в Литве

Примерно в 1258 году монголы сосредоточились на берегу Днестра. Армию возглавил полководец Бурундай (Боролдай), когда-то участвовавший в походе Батыя. Это был вояка старой школы – ученик знаменитого Субэтэя.

Судя по сообщению летописи, Бурундай обладал крупной армией тысяч в двадцать воинов или даже больше. В нее входили степняки и оседлые жители Золотой Орды – аланы, мордва, серебряные болгары, остатки половцев, которым из милости позволили служить господам. Несомненно, были и русские.

Ордынцы выступили на Волынь. «Спустя некоторое время пришел Бурундай безбожный, злой со множеством полков татарских, хорошо вооруженных, и остановился на тех местах, где стоял Куремса», – говорит Галицко-Волынская летопись. У русских это вызвало панику. Даниил-то просил вспомогательный отряд, а пришла целая армия. Галицкий король испугался, что всплывут его делишки с папой и последует наказание. Бурундай послал гонцов к Даниилу, говоря: «Я иду против Литвы. Если ты мой мириник (союзник), пойди со мной».

Это подтверждает версию, изложенную выше. Даниил поначалу действовал в пользу Берке, и ордынский хан не воевал со своим «мирником». Наказывать Даниила вроде бы не за что. Никаких тайных намерений Берке не имеет. И всё же…

Король галицкий призвал на совещание брата Василька и сына Льва. Этот королевский совет состоялся где-то в Дрогичине: так далеко загнал Даниила и его родню страх перед татарами. В случае нужды все готовы были пересечь границу и уйти в Мазовию. «Стали думать в большой печали»: ехать или не ехать к Бурундаю? В конце концов вместо короля поехал Василько. «Проводил его брат до Берестья и послал с ним своих людей».

Бурундай встретил Василька без злобы и действительно отправился в поход на Литву. Войска пошли на врага облавой. Летописец говорит, что монголы разоряли Нальшанскую землю Литвы, то есть родину Довмонта. О самом Довмонте летопись молчит, его еще нет на горизонте. Молодой дружинник верой и правдой служит Миндовгу и пока не получил права на управление одной из литовских областей.

Если следовать Хронике Быховца, то Нальшанским краем в это время правит либо отец Довмонта Романт, либо старший брат Наримунт. Имя Романта вызывает ассоциации еще с одним Романом – сыном Даниила Галицкого. Уж не был ли он отцом Довмонта? Такие предположения уже приходили в голову некоторым комментаторам средневековых текстов, но их нужно отвергнуть как недостоверные по тем же причинам, что и «отцовство» Романа Мстиславича Волынского. Кроме того, эти гипотезы не укладываются в хронологию. Если отец Довмонта – Роман Мстиславич, то наш герой слишком стар. Если Роман Данилович – слишком молод. Следовательно, Довмонт не был ни братом, ни внуком Даниила Галицкого. Об этом не сообщает ни одна летопись той поры. Хотя о таком родстве следовало бы упомянуть в первую очередь.

А теперь вернемся к монгольскому нашествию, свидетелем которого стал молодой Довмонт.

Пройдя Нальшанский край и прилегающие земли Минского княжества, монголы вторглись в центральную область аукшайтов. Миндовг ушел в глухую оборону и не рисковал открытым сражением. Василько Волынский разбил одну литовскую шайку и принес Бурундаю добычу, как пес в зубах. Бурундай похвалил русского князя, заметив, что ты, мол, поступаешь правильно.

«Хотя брат твой и не поехал…»

Василько доложил брату про намек Бурундая.

Получив этот сигнал, король Даниил снарядился в поход «и захватил Волковыйск и князя Глеба, и отослал его, держа в великой чести, потому что он ехал в Волковыйск больше всего за тем, чтобы захватить своего врага Войшелка и Тевтивила». Кто такой Глеб, неясно, кроме того, что это – литовский подручный из местных и Рюрикович.

Войшелк и Товтивил обороняли Черную Русь со своими войсками и удалились в поселение Городен (не путать с Гродно), увезя пленного Романа Даниловича с собой. Даниил преследовал их. «Он послал за сыном своим Львом и за своими людьми, – говорит летописец. – Они приехали в город Мельник. Он хотел идти на Городен, и все они торопились, но пришла весть от ляхов королю Даниилу, что татары уже в земле Ятвяжской». То есть Бурундай далеко обогнал своего галицкого подручного. Из этого ясно, что в Аукшайтию он не углублялся – литовские дебри и крепости из толстых бревен, за которыми укрывалось население, не интересовали монголов. Военной целью кампании было окружить Черную Русь, что и выполнено с обычной красотой, какой отличались монгольские операции того времени. Бурундай обошел ятвягов и Черную Русь с севера, а Даниил подпер с юга. Но галичане подвели, ибо не желали сражаться вместе с татарами и боялись своих покровителей.

Княжич Лев Данилович предложил прекратить погоню за Войшелком, мотивируя тем, что воины голодны. Даниил принял этот повод, дабы отвязаться от татар. Воинов накормили, поход прекратили. Тем временем Роман был убит литовцами, которые боялись погони. То есть Даниил, пытаясь вести свою игру, пожертвовал собственным сыном, тогда как его можно было спасти, если бы галицко-волынские полки действовали в согласии с татарами.

У Романа остался сын Михаил, который получил в удел Друцк. Он – основатель рода князей Друцких, которые одни только и уцелеют из всего Даниилова потомства. О том, что был еще один сын – Довмонт – ни одному источнику не известно.

Чем кончилась кампания в ятвяжской Судавии, бестолково сорванная западными русичами, неясно. Летопись обрывает сообщение о ней буквально на полуслове. Можно думать, ятвяги замирились и откупились. Судьба Черной Руси тоже непонятна. Даниил продолжает распоряжаться ею как своей вотчиной. Логично предположить, что после похода Черная Русь переходит от Миндовга к Даниилу. Бурундай, выполнив поставленную ханом задачу и усмирив Литву, повернул назад.

На короткое время наступило затишье. Если верить летописцу, оно продолжалось примерно год. Думается, в это время Довмонт стал князем Нальшанским. Соблазнительно считать, что его предшественника (Наримунта или Романта?) убили татары во время похода Бурундая, но никакими данными на этот счет мы не располагаем.

К тому времени Довмонту могло исполниться тридцать лет или даже больше. Но и стариком Довмонт не был. В это время или чуть раньше он женился. Галицко-Волынская летопись приводит важную деталь: Миндовг был женат на сестре Довмонтовой супруги, то есть наш герой породнился с королем Литвы. Неясно, то ли свадьбу сыграли одновременно, то ли Миндовг женил своего храброго дружинника на сестре своей жены. Так или иначе, этот брак укрепил позиции Довмонта в Литве. Нальшанский князь вошел в родовую элиту. Это было тем важнее, что сами родовые порядки начали «размываться» и знать новой Литвы формировалась уже на иной основе.

Интересные сведения о женитьбе Довмонта привел автор Хроники Быховца. Место Миндовга занимает в этой истории Наримунт, а женами князя Нальшанского и короля Литовского становятся немки. «Князь же великий Наримунт взял в жены у… ливонца Фледра дочь его, а брат его Довмонт взял у того же Фледра вторую дочь его». У Мачея Стрыйковского это сообщение обрастает вымышленными подробностями. Оказывается, братья Довмонт и Наримунт женились – ни много ни мало – на родственницах ливонского ландмагистра. «Великий князь Литовский Наримунт и Довмонт, князь Утенский, братья, взяли в жены по дочке у лифляндского магистра Фляндры», – веско сообщает Стрыйковский. Так из зерна фантазии вырастают колосья лжи. У ливонского ландмагистра не могло быть дочерей, ибо духовные рыцари давали обет безбрачия. Правда, Стрыйковский об этом знает и читательский скепсис предвидит, а потому выдумывает еще одну вещь: «Этот Фляндра ранее имел жену и детей; знатный немецкий князь, будучи вдовцом, был потом избран лифляндским магистром и породнился с литовцами». Но никакого «магистра Фляндры» в Ливонии никогда не было. И к полулегендарному Наримунту брак отношения не имеет. Что же остается? Довмонт и Миндовг женились на сестрах. Это могли быть немки из Риги, а могли и не быть. Не исключено, что Миндовг породнился с кем-то из балтийских вождей, подчинявшихся немцам. Это мог быть старейшина куршей, земгалов или латгалов по имени Фледра. Брак заключался, конечно, с прицелом. Дальновидный Миндовг рассчитывал внести смуту в Ливонию или хотя бы иметь потенциального союзника в этой стране. Что означал семейный союз для Довмонта, мы сказали выше.

* * *

И еще об одной свадьбе, которая имела важные политические последствия.

Василько воспользовался военной передышкой, чтобы выдать замуж свою дочь Ольгу «за князя Андрея Всеволодовича в Чернигов», – говорит Галицко-Волынская летопись. Торжество отмечали во Владимире-Волынском, а не в Чернигове. Чернигов после монгольского погрома превратился, судя по всему, в пепелище.

Сразу после этого видим сообщение о новом нашествии Бурундая – уже на Волынь и Галич. Трудно отказаться от мысли, что летопись намекает: появление татар связано с «черниговской свадьбой». Может быть, ордынцы усмотрели в этом некий вызов? Кажется, это вообще последнее летописное упоминание черниговского князя. Само княжество вскоре после свадьбы было упразднено татарами, а место Чернигова окончательно запустело. Русские ушли на север, южные земли Черниговщины поступили под прямое управление Орды. Это были «слободы», то есть свободные (от княжеской власти) земли. Так возникли, например, города Липецк и Тула. Когда возродится сам Чернигов, он тоже получит статус татарской слободы.

Вторжение татар в Западную Русь было стремительным. Бурундай именем хана приказал разрушить стены главных русских городов, затем разорил часть Малой Польши и вернулся назад.

Нашествие Бурундая дорого обошлась Даниилу. Все его укрепления были срыты, города остались беззащитными перед нападением врага. Людей удалось спасти, но лично для Даниила это был политический крах. Католический Запад ему не помог, ордынский Восток оказался сильнее, а литовский Север угрожал лишенным стен городам Западной Руси. Будущее виделось смутным и мрачным. Король галицкий окончательно превратился в вассала монголов – одного из многих. Для нашей темы важнее, что это понял Миндовг, который мог считаться с Русью всё меньше. Но жить Миндовгу оставалось недолго.

Глава 4. Довмонт против Миндовга

1. Против ордена и Орды

В 1260 году в Литве произошло важное событие. Началась война между Миндовгом и ливонцами из-за Жемайтии. Мы видели, что Жемайтия досталась Миндовгу в результате серии войн, но затем ливонцы заставляют Миндовга отдать ее ордену. Рабство продолжалось недолго: жемайты восстали и присоединились к Миндовгу. Рыцари выступили против него, но были разбиты при Дурбе. Это случилось благодаря измене ополчения куршей, которое немцы мобилизовали себе в подмогу. Не был ли одним из этих куршей «ливонец» Фледр, о котором мы говорили в предыдущей главе? Если так, это свидетельствует о дальновидности предводителя литвинов.

Жемайтским князем Миндовг поставил своего племянника, носившего имя Тренята (Тройнат). Последний приходился братом Товтивилу, и это родство оказало важное влияние на судьбы Литвы.

Немцы потребовали вернуть Жемайтию. В ответ Миндовг даже внешне порвал с католичеством. В знак победы над тевтонами он приказал сжечь одного рыцаря с конем и в полном вооружении, принеся его в жертву Перкунасу. Этот факт любят смаковать западные авторы, которые доказывают милосердие немцев и дикость литвы. Классически некомпетентная работа по этой теме – книга американского исследователя Вильяма Урбана, изданная в России в начале XXI века. Мы еще будем обращаться к ней как к хорошему примеру непрофессионализма. Работа сочетает самодовольство и невероятную наивность, что стало характерно для многих историков Запада, изучающих прошлое Восточной Европы, особенно после проигрыша Россией холодной войны. Исследования российских ученых Урбан не замечает, советских – объявляет «политизированными», а сам под видом объективности продвигает идею о справедливости войны тевтонов в Прибалтике.

Действительность, как всегда, сложнее и жестче.

Миндовг стремился вырваться из жесткой изоляции. Немцев и западных русских он обманул, но жить без друзей не может ни человек, ни этнос. Литовский князь нашел друзей на берегах озера Ильмень. Это была новгородская община. Разочаровавшись в союзе с Галицко-Волынской федерацией, Миндовг заключил союз с Великим Новгородом.

Новгородской общиной правил тогда князь Дмитрий – сын Александра Невского, будущий друг Довмонта. И Невский, и вся его семья были последовательными врагами Запада, поэтому предложение литовца о дружбе встретили благосклонно. Одновременно Миндовг выступил против мазовецких князей – союзников тевтонов. На всём пространстве Балтии вновь заполыхала война. Это произошло в 1262 году.

Литвин первым делом напал на Земовита Мазовецкого. У Миндовга были с ним особые счеты. В начале 1250-х годов Земовит грабил ятвягов и участвовал в предприятиях Даниила Галицкого на литовском направлении. Миндовг представил себя покровителем ятвягов и врагом католиков.

Основу литовских войск, выступивших в поход, составляла кавалерия, которая действовала по принципу «война кормит войну», то есть сражалась налегке, без обозов, и жила за счет грабежа. Это позволяло достигнуть высокой мобильности. В войске Миндовга имелись русские. Специально отмечен в Галицко-Волынской летописи боярин Остафий Константинович, «окаянный и беззаконный; он же когда-то сбежал из Рязани». Следовательно, перед нами – непримиримый борец с монголами. Остафия не интересует Александр Невский, который к тому времени договорился с татарским ханом. Ему претит Даниил, который ведет переговоры с католиками и лижет сапоги ордынцам. Ему нужно драться за свободу Руси… и в результате он становится слугой Миндовга.

Рязанский беглец был, конечно, не один. На стороне литвы сражались полочане, минчане, к Миндовгу «тянули» многие простолюдины, а Туров и Пинск переходили из рук в руки – от литвы к западнорусским князьям. В прибалтийских лесах рождалось сопротивление монголам, и каждый русский, служивший литве, виделся себе героем. Был ли этот героизм полезен или напрасен с точки зрения выживания этноса? Не будем спешить с ответом.

Русо-литовцы Миндовга вторглись в Мазовию и разорили город Яздов накануне дня Ивана Купалы. Земовит выехал им навстречу со своей дружиной, но был убит в схватке, а его сын Конрад оказался в плену, где провел два года. Литва похватала людей, разграбила волости и вернулась к себе. Князем Мазовецким стал маленький Болеслав (1262–1275). Его матерью была Переяслава – дочь Даниила Галицкого. Мазовия вышла из игры на несколько лет. Этим воспользовались литовцы.

Кстати, возможно, что в этом походе участвовали Довмонт и его братья либо младшие родичи. Один из них, Тройден, нашел себе жену в Мазовии, как доносит Хроника Быховца. «Тройден женился на дочери князя Мазовецкого и имел от нее сына, названного Рымонтом. И когда сын его Рымонт вырос до определенных лет, отец его Тройден отдал его для обучения русскому языку Льву Мстиславичу, который заложил город, названный по его имени, Львов. И, живя у князя Льва, Рымонт научился русскому языку, и понравилась ему вера христианская, и, крестившись, [он] понял, что эта жизнь ничего не значит, и, оставив мир, постригся в монахи, и дали ему имя Лавр». Опять многое перепутано. Лев из Даниловича сделан Мстиславичем. Лавр наделен частью биографии Войшелка. Но, может быть, их судьбы действительно были в чем-то сходны, что и привело к путанице? Участие Тройдена в набеге на Мазовию вполне вероятно. Он действительно мог взять пленницу – дочь тамошнего князя – и жениться на ней. Появление сына, наделенного популярным именем Рымонт (в честь отца, или авторитетного родича, или даже кого-то из русских князей), тоже не вызывает удивления. Вся эта история могла произойти и попасть с искажениями в летопись. А имя Тройдена стоит запомнить.

Однако вернемся к эпохе Миндовга.

И в летописях, и в позднейших работах Н. М. Карамзина, Н. А. Полевого, С. М. Соловьева, Д. И. Иловайского мы читаем о литовских набегах и литовской агрессии по отношению к Руси. Несомненно, так и было. Но очевидно и другое: Миндовг сумел подать себя в глазах многих русичей как освободитель от монгольского ига. Он поднял знамя борца за свободу от татарщины, выпавшее из рук Даниила Галицкого. Эта идея окажется настолько удачной, что со временем, эксплуатируя ее, литве удастся подчинить всю Западную Русь вплоть до Киева.

Но уже и на долю Миндовга выпало немало успехов, тем более что этот хитрый и беспринципный политик действовал с ювелирной точностью.

2. Новый удар

Миндовг был чуть младше Даниила и приходился ровесником его брату Васильку. Это значит, что литовский правитель родился примерно в 1203 году. В 1261 году, поссорившись с немцами, а значит, и с Даниилом, литовский князь объединил под своей властью Жемайтию, Аукшайтию, Минск и Гродно, а пинских князей поставил в зависимость – наверное, они платили дань Литве в обмен на покой. Следовательно, 1261 год можно считать подлинной датой рождения Литовского государства. Оно еще было рыхлым, архаичным, изменчивым, неопределенным территориально. Но оно было. Одним из подданных Миндовга оказался Довмонт – молодой князь, управлявший общиной Нальшанского края.

Миндовг «вспомнил, что князь Василько с Бурундаем-богатырем воевал против земли Литовской, и послал рать против Василька, и воевали они около Каменца», – говорит Галицко-Волынский летописец. То есть литвин сперва показал себя врагом католиков, а теперь – недругом татар. Первая комбинация позволила сплотить вокруг себя Литву, вторая – русичей.

Василько отправил на врага полк под началом двух дружинников – Желислава и Степана Медушника. Они отогнали литовцев.

Другая литовская рать воевала около Мельника. Князь Василько выступил против нее с сыном Владимиром и с дружиной и нагнал врага у города Небля, расположенного у живописного озера. Литовцы спешились и выстроились в три ряда, загородившись щитами. Василько «пошел против них, и они сразились». Балты не выдержали атаки русских и показали тыл. Позади находилось озеро, многие бросались туда и тонули. «И так перебили их всех, и ни один из них не спасся», – констатирует летопись.

Услышав об этом, пинские князья Федор, Демид и Юрий переметнулись на сторону Василька. Они приехали «с питьем и стали веселиться». После попойки отделили часть добычи и отправили Даниилу Галицкому. Узнав, что везут добычу, старый король воскликнул: «Слава тебе, Господи! Это Василько победил литву!»

3. Заговор против Миндовга

Неудача первых двух набегов на Волынь вовсе не обескуражила Миндовга. Литовский король был по-прежнему энергичен и даже почувствовал достаточно сил для войны на два фронта. С католичеством он порвал, русские подданные приветствовали этот поступок. Возможно, он готовил вторжение в Пруссию. Но требовались новые завоевания на Руси, чтобы добыть денег и пополнить войска славянскими ратниками. Ничто не предвещало беды.

Литовский король находил время и для личных дел. У него как раз умерла молодая жена – та самая, которую хронисты называют немкой, но которую мы в качестве гипотезы идентифицировали как женщину из племени куршей. Миндовг стал подыскивать себе пару. Сестра покойной жены, молодая и красивая женщина, была замужем за Довмонтом. Миндовг вызвал красавицу к себе и сообщил: «Сестра твоя, умирая, велела мне взять тебя замуж».

Женщина беспрекословно выполнила приказ государя и разделила с ним ложе. Галицко-Волынский летописец описывает этот поступок бесстрастно и брезгливо, напирая на то, что Миндовгом овладела похоть. Но причина нового брака явно в другом. Миндовг сделался как бы родственником того племени, из которого взял жену. После смерти супруги оборвались и родственные связи. Поэтому литовский князь (королем он быть перестал после того, как порвал с католичеством) попытался возобновить родственные отношения с балтийским племенем, забрав жену у Довмонта. Но это не устроило молодого нальшанского князя, который счел себя оскорбленным. Внешне Довмонт покорился Миндовгу и заверил его в своей лояльности, то есть в том, что понял и признал политические причины этого брака. Но в душе затаил злобу и действовал как оскорбленный супруг. Перед нами трагедия, достойная пера Шекспира.

Довмонт решил убить Миндовга. Опозоренный князь Нальшанский вступил в тайные переговоры с Товтивилом Полоцким и предложил уничтожить Миндовга. В свою очередь Товтивил снесся со своим братом Тренятой, что правил жемайтами. Тренята поддержал заговорщиков.

Один из трех крамольников уже покушался на жизнь Миндовга: Товтивил. За спиной его, по нашей версии, стоял тогда Даниил Галицкий. А ведь он мог стоять за ним и теперь! В самом деле, галицкому королю не удалось покорить Литву, и оттуда исходила угроза. Это показали два последних набега, отбитые волынской дружиной, но ставшие как бы предупреждением о растущей опасности. По нашей гипотезе, Даниил смог возобновить тайные контакты с Товтивилом, пообещав ему власть над Литвой. Зерна упали на благодатную почву. Товтивил договорился с Тренятой. И тут к заговорщикам присоединился по личным мотивам глубоко оскорбленный Довмонт, после чего крамольники начали строить планы убийства правителя Литвы.

Миндовг ничего не знал и, в свою очередь, планировал военные походы.

В 1263 году он послал войско против Романа Брянского. Литовский государь задумал широкую стратегическую операцию. Он попробовал покорить остатки Черниговского княжества, разрезать Русь надвое и напасть на Галицко-Волынскую землю не с севера, а с востока, предварительно пополнив свои войска русскими ратниками. В этом походе участвовал Довмонт с большой нальшанской ратью.

Миндовг рассчитывал, что у Орды не хватит сил остановить его: хан Берке ввязался в большую гражданскую войну между монголами, бушевавшую на просторах Евразии. В 1259 году под стенами одной из китайских крепостей в Сычуани умер от дизентерии великий хаган Монкэ (1251–1259), а уже в следующем, 1260 году монголы раскололись. На великоханский престол претендовали двое младших братьев Монкэ – Ариг-Буга (1260–1264) и Хубилай (1260–1294). Первого поддержали коренные монголы, кочевавшие в Халхе. Второго – разноплеменная армия, расквартированная в Китае и находившаяся под монгольским командованием. Хубилаю помог еще один его брат – Хулагу (1256–1265), правивший Ираном и Азербайджаном. После этого Берке сразу перешел на сторону Ариг-Буги, потому что враждовал с Хулагу и претендовал на его владения. В Великой Степи развернулась война. На такую мелочь, как Литва, никто не обращал внимания. Миндовг вздумал этим воспользоваться. Не будет преувеличением предположить, что он замыслил вырвать Русь из-под власти Орды. Если это так, литовец оказался слишком амбициозен. У него не было сил для того, чтобы разгромить ордынцев. Но каких-то успехов он добиться, конечно, мог.

* * *

Многие русские были на стороне Миндовга, но далеко не все литовцы оказались довольны размахом его завоеваний. Литвин обладал талантом полководца, был гениальным дипломатом, однако в своих талантах слишком далеко превзошел собственный народ. Такое не прощают. Его не понимали простые литовцы. Да и литовцев в современном понимании еще не было. Были жемайты, аукшайты, ятвяги, пруссы, которые постепенно сливались в новый этнос. Итогов слияния не мог предвидеть никто. В этой неопределенности – трагедия Миндовга. История – это не цепь предопределенных закономерностей. Мы можем довольно точно предсказать тенденцию, общее направление событий, но детали зависят от простых людей и от лидеров.

Вряд ли Миндовг разбирался в этих нюансах. Он плыл по течению. Таким же «пловцом» был Довмонт. Разногласия между этими людьми едва не погубили Литовское княжество.

О роковых событиях в Литве мы знаем лишь из текста Галицко-Волынской летописи. Это наиболее ранний источник, рассказывающий о становлении Литовского государства и о падении русского влияния в этой части Прибалтики. Из текста летописи следует, что Миндовг увлекся завоеваниями, но позабыл о внутренних проблемах.

Этим тотчас воспользовались заговорщики, наиболее энергичным из которых оказался наш герой – Довмонт. Как мы видели, он отправился со своим полком на войну против брянских русичей, но… вернулся из похода, объяснив соратникам: «Гадание не велит мне идти вместе с вами».

Стремительно возвратясь в Литву, Довмонт напал на беззащитную ставку Миндовга со своей дружиной. Нальшанский князь был мастером таких операций. Миндовг погиб в схватке. Заодно Довмонт «и двух его сыновей вместе с ним убил, Рукля и Репекья», – уточняет Галицко-Волынская летопись.

Л. Н. Гумилев полагает, что за спиной убийц стояли тевтоны, но здесь он не прав. Миндовг обидел слишком многих. Его с удовольствием убили бы и поляки, и Даниил Галицкий, и даже татары. Но версия о том, что одним из вдохновителей заговора против Миндовга был Даниил Галицкий, выглядит наиболее предпочтительной. Только нужно отрешиться от мифического образа Даниила, согласно которому перед нами светлый и солнечный князь-герой, чуждый интриг и преступлений. В биографии князя Галицкого мы показали, что Даниил – довольно мрачная личность, имеющая мало общего с героическим образом, культивируемым Галицко-Волынской летописью, значительная часть которой написана по его же заказу.

А что же поход литвы на Брянск? Без участия Довмонта всё предприятие развалилось. Часть литовцев дошла до Брянска и была разбита тамошним князем Романом. Немедленно после этого Роман заклюл союз с «русской партией» в Галиции. Он отдал любимую дочь Ольгу за князя Владимира, сына Василька, и на некоторое время обезопасил свои рубежи.

4. Схватка за власть

После смерти Миндовга началась смута в Литве. Триумвират заговорщиков взял власть. Прорусски настроенный Войшелк, сын Миндовга, бежал в Пинск. Тренята (1263–1264) стал княжить в Литве. Он послал в Полоцк за Товтивилом: «Брат, приходи сюда, разделим землю и имущество Миндовга».

Это был родовой обычай, потому что земля принадлежала не одному князю, а всему роду. Но оба брата игнорировали этот закон и стали думать, как уничтожить друг друга. Замысел Товтивила раскрыл его боярин – Прокопий Полочанин, который перебежал к Треняте. Тренята убил Товтивила и стал княжить в Литве один, а Полоцк отошел какому-то Константину, а затем к Изяславу – возможно, Рюриковичу из витебских князей.

Этим дело не кончилось. Конюший Миндовга захотел отомстить за своего господина и подговорил четверых слуг. Когда Тренята пошел мыться в баню, его уничтожили. Из всех заговорщиков уцелел один только Довмонт. Галицкому летописцу даже не приходит в голову обвинить Довмонта в убийствах Треняты и Товтивила. Значит, наш герой был к ним непричастен: он убил только Миндовга, а дальше остальные участники драмы принялись уничтожать друг друга по собственной инициативе.

Заговор конюшего, который привел к смерти князя Треняты, был устроен в пользу Войшелка, и тот им воспользовался. Для начала Войшелк вооружил пинскую дружину, и та последовала за ним. Затем монах-расстрига явился в Черную Русь. Его войско пополнили местные бояре с согласия Василька Романовича, правителя Волыни и старшего в роде волынских князей. Войшелк (1264–1267) провозгласил себя князем Литвы. Княжеский титул дает понять, что перед нами политик православной, а не католической ориентации. Вместе с тем он испытывал какое-то отвращение к власти, хотя обладал блестящими способностями. Возможно, литвин имел физические недостатки и не мог завести детей.

Русское окружение склоняло его к союзу с галицко-волынскими правителями, в землях которых произошли перемены. Умер Даниил Галицкий. «Короля Даниила тогда постигла тяжелая болезнь, от которой он и скончался. Его похоронили в церкви Святой Богородицы в городе Холме, которую он сам и построил». Вот всё, что может сказать о нем летопись.

Кажется, перед смертью Даниил поссорился со своим старшим сыном Львом, убежденным западником. Тот есть осознал пагубность своей политики, направленной на заигрывание с католической Европой. Похоже, «русская партия» Василька надавила на старого короля, и тот принял неожиданное решение: завещал Галич, Львов и Холм своему сыну Шварну, который отличался выдающимися способностями как полководец и дипломат. Шварн не любил Запад, ладил со своим дядей – Васильком, разделявшим его убеждения.

Войшелк признал верховенство Василька Волынского и вызвал княжить вместе с собой Шварна – мужа своей сестры. Предполагалось, что потомки Шварна, племянники Войшелка по сестре, станут литовскими князьями. Интересно, что литовец выбрал в качестве покровителя не Льва Галицкого, а Шварна, который был приверженцем русских порядков. Вождем умеренной «русской партии» сделался Василько, княживший на Волыни. Естественно, Войшелк предпочел в качестве покровителей русофилов, но не западников. Этот альянс означал сохранение старых связей и старой прибалтийской федерации, но уже в новом формате. Если бы план Войшелка, Шварна и Василька удался, Литва превратилась бы в православную страну, комплиментарную русичам. Трудно даже предположить, каких успехов добились бы два этноса в борьбе за лидерство в регионе. Этому оказалось не суждено сбыться.

Сперва в Литве начались экзекуции. Войшелк, по отзывам летописца, был свирепым человеком, но обладал обостренным чувством совести. Он с наслаждением убивал, а потом истово замаливал грехи, надеясь заслужить прощение.

Первым погиб боярин Остафий из Рязани – участник событий, приведших к смерти Миндовга. Затем оппозиция собралась с силами, вспыхнула гражданская война. Произошли сражения, в которых разрозненные враги Войшелка не смогли объединиться и были уничтожены. Наверняка они воевали не в поле, а пытались отсидеться в укрепленных местах, которые, один за другим, взял Войшелк. В итоге многие виновники смерти Миндовга были схвачены и безжалостно казнены. Кроме главного убийцы – Довмонта. Тот вовремя убежал во Псков.

В 1267 году Войшелк счел задачу мстителя выполненной, оставил литовский стол Шварну (1267–1269) и вновь удалился в монастырь – замаливать кровавые убийства.

И вот Шварн становится наследником Миндовга. Казалось, прежние ошибки Даниила исправлены, Западная Русь спасена, и король галицкий может покоиться с миром. Но всё было не так. Шварн умер при невыясненных обстоятельствах, и события потекли по иному руслу.

Довмонт принимал в литовских смутах активное участие уже в новом качестве – князя Псковского. Но прежде чем рассказать о его подвигах, нужно понять, что происходило в Новгороде и Пскове до прихода Довмонта.

Часть вторая. Русский рубеж

Глава 1. Новгородцы и крестоносцы

1. Псковские кривичи

Разумеется, нальшанский князь не случайно бежал именно во Псков. Здесь так же, как и в Полоцке, не было русской общины в чистом виде. Эти земли населяли балты, затем сюда пришли кривичи, широко расселившиеся на просторах Восточной Европы. Кривичи создали Полоцкое и Смоленское княжества, их поселения доходили до междуречья Оки и Волги, то есть это племя поучаствовало в этногенезе великороссов. Расселились они и на Псковщине, но дальше на север проникнуть не смогли. К середине VIII века произошло переселение на Ильмень и Ладогу славянских родов из Южной Балтии. Это были полабские и, может быть, поморские славяне, разделенные на множество мелких субэтносов. Кашубы и бодричи, стодоряне и гаволяне, руги и варины – выходцы из этих племен селились на южном берегу Ладожского озера, а потом продвигались к Ильменю. Прибыв на новое место, они забыли прежние племенные названия и получили известность как словене. Ничего необычного в этом нет. Этносы, переселяясь в новое место, часто забывают субэтнические названия и принимают свое исконное имя. То есть «держатся корней», чтобы сохранить идентичность. Это и случилось с балтийскими славянами.

Как явствует из текста Повести временных лет, словен покорили какие-то варяги. Кто скрывался под этим именем, неясно. Во всяком случае, не шведы, не датчане и не норвежцы («не свеи, не англяне и не урмане», как поясняют в один голос все изестные науке летописные списки). Затем произошло восстание против варягов, словене освободились, после чего призвали другую, конкурирующую варяжскую группировку с Рюриком во главе и наняли ее на службу. Однако Рюрик захватил власть в Приладожье. Он выстроил для себя крепостцу, где хранил добычу, и назвал ее Новгород. Через некоторое время в Ладоге вспыхнуло восстание славян под предводительством Вадима Храброго. Оно было жестоко подавлено с помощью теперь уже скандинавских наемников, которых возглавил колдун по имени Хельги, известный в летописях под именем Олега Вещего. При каких обстоятельствах Рюрик сошел со сцены, нам неизвестно. Может, был убит по приказу Хельги, который стал править в качестве опекуна при его сыне. Или – умер естественной смертью (точный год неизвестен, ибо приведенная летописцем дата крайне сомнительна).

В Северной Руси возникло двоевластие. Это напоминает отчасти институт сёгуната в Японии, отчасти – диктатуру кардиналов при первых Бурбонах во Франции, когда одного «колдуна» – кардинала Ришелье – сменяет другой: Мазарини. Анализ летописей позволяет вычленить трех «Олегов», управлявших от имени князей. Хельги – это не имя, а титул жреца-правителя.

Первый «Олег» добился больших успехов: подчинил белозерских финнов и племена, жившие по реке Великой, то есть земли позднейшего Пскова. Но вот что интересно. Исследования классика советской археологии В. В. Седова показывают, что на землях Псковщины в то время преобладали балтские захоронения. То есть в этом районе имело место взаимопроникновение балтов и кривичей. Сходная ситуация – в Полоцке. Славяне лидируют, балты подчиняются, но нет ни ига, ни взаимных претензий, ни следов сражений и грабежа. Перед нами чистейший симбиоз. Два этноса симпатичны друг другу и образуют нечто вроде конфедерации.

Во времена первого «Олега» центром области вокруг реки Великой был Изборск. Затем славяне основывают Плесков, или Псков. Первое упоминание о нем содержится в Лаврентьевской летописи под 903 годом и связано с женитьбой некоего князя Игоря, которого хронист называет сыном Рюрика. Или, переводя на современный русский, «в год 6411 (903 год), когда Игорь вырос, то сопровождал Олега и слушал его, и привели ему жену из Пскова, именем Елена». Елена – это христианское имя небезызвестной княгини Ольги. Летописец называет ее псковитянкой, но сильно путает. Княгиня родилась лет на двадцать позже этой даты. Да и принадлежала, скорее всего, к числу родственников Хельги, то есть была хотя бы наполовину скандинавкой. Важно другое: Псков уже существует в первые годы X века, а Псковская земля входит в состав Руси. Славяне-кривичи занимают родовые поселки, которые постепенно превращаются в города, а протолитовцы-балты живут в деревнях и подчиняются кривичам. Но если перед нами «литовский» или, во всяком случае, балтский край, становится понятно, почему Довмонт бежал именно сюда, а не в Смоленск, Владимир-Волынский или Туров.

2. Судислав

Древнерусское государство было довольно рыхлой федерацией, окраины которой тянули к независимости. Один из сыновей Владимира Красное Солнышко, Судислав, оторвал от Руси Псков и вокняжился там (1015–1036). Возможно, это произошло еще в 1014 году, когда новгородский Ярослав Мудрый восстал против своего отца Владимира. Тогда Владимир в свою очередь направил Судислава во Псков, считавшийся «пригородом» Новгорода (то есть подчиненным местом), и тем самым ослабил мятежников. В 1015 году Владимир Красное Солнышко умер, его сыновья от разных жен стали претендовать на верховную власть, и началась свара. Кроме них в усобице принял участие племянник/пасынок Владимира – Святополк.

После двух междоусобных войн Святополк потерпел поражение и погиб где-то в Карпатах. Возможно, Ярослав Мудрый подослал к нему убийц. Большая часть сыновей Владимира также погибла или поумирала. Тогда против Ярослава выступил его брат Мстислав Тмутараканский, выиграл третью междоусобную войну, после чего Русскую землю поделили четверо князей: в Чернигове княжил брат Ярослава Мудрого – Мстислав, в Минске – племянник Брячислав, в Киеве – сам Ярослав Мудрый, во Пскове – еще один брат Судислав, права которого явно оговорили особо. Судислав расширял границы за счет финских племен в сторону Эстонии, а братья его не трогали.

В 1036 году Мстислав умирает бездетным, Ярослав присоединяет всю восточную половину Руси с Черниговом, Муромом, Тмутараканью. И тотчас нападает на Псков: обязательств по отношению к Судиславу больше нет. Псковичи терпят поражение, город захвачен, Русь ненадолго объединилась. Заметим, что нападения на Минск в то же время не было. Ярослав ненавидел именно Судислава и никого больше. Возможно, злопамятный Ярослав невзлюбил его как «предателя», расколовшего Новгородчину.

Судислава заточили в тюрьму. Он провел в заключении много лет и был отпущен на свободу лишь в 1059 году сыновьями Ярослава после страшных клятв не домогаться власти. Несчастный был пострижен в монахи и умер в 1063 году.

Что касается Ярослава, то он принял под свою власть не только Псков, но и эстов. К западу от Чудского озера князь заложил город Юрьев, названный в честь святого Георгия (Юрий – христианское имя Ярослава). Сейчас это эстонский Тарту.

3. Земля эстов

Городские общины русских городов постепенно добивались самостоятельности и права избирать князей себе по вкусу. Этот порядок получил ошибочное название «феодальная республика» и вошел в учебники. В действительности перед нами самоуправление городской общины, где феодалов не было.

Новгород стал первым, где утвердился такой порядок. Считается, что это произошло в 1136 году, когда община выступила против князя Всеволода, сына Мстислава Великого. Эпизод был яркий, но его значение сильно преувеличено. Перед нами – лишь часть процесса ослабления княжеской власти и усиления городских общин на Руси.

Сама Новгородская земля не была монолитна. В Господине Великом Новгороде постоянно боролись представители разных партий, приверженцы смоленских, черниговских, суздальских князей. Эти князья время от времени возводили своих ставленников на новгородский стол. С другой стороны, за независимость боролись «пригороды» – например, Ладога и Псков. Они управлялись посадниками, назначавшимися из Новгорода. Однако общинам хотелось большей свободы и независимости. Поэтому уже в XIII веке мы видим, что Псков нет-нет да и получает собственных князей. Пускай это всего лишь полководцы; перед нами – первый шаг к обособлению.

Ситуацию осложняли внешнеполитические события. Когда окреп Псков, уже началась борьба за Прибалтику с немцами.

В 1207 году между орденом меченосцев и архиепископом Рижским возник первый конфликт. Рыцари претендовали на часть захваченных земель, то есть стремились обособиться как обычные феодалы. После некоторых споров и при посредничестве папы римского был произведен раздел Ливонии. По разделу Братья Меча получили земли ливов и южную часть Латгалии. Это были пограничные с русскими земли, и рыцари с энтузиазмом начали войну на границах. Цель провозглашалась благородная: окрестить варваров…

Псковская община контролировала другую часть Латгалии – обширную область Талаву к северу от Риги; эта область мешала немцам проникать в Эстонию, ибо находилась у них на пути. Во главе Талавы стоял старейшина Талибальд, или Таливалдис. Возможно, он не обладал даже княжеским титулом. К востоку находилась еще одна латгальская область, Атзеле, которую псковичи звали Чудь Очела и также считали своей данницей. Местные балты ладили с псковичами и даже принимали православие, что автоматически делало их своими, русскими. Пришельцы-рыцари какое-то время не трогали эти области, а пытались обходить стороной, что продолжалось, впрочем, недолго.

Уладив внутренние дела и получив гарантии на собственность еще не захваченных прибалтийских земель, меченосцы приступили к завоеваниям. На эстонской сцене появился новый деятель – монах-воин Бертольд, которого местные рыцари выбрали комтуром, то есть командором. Они захватили деревянную крепость племени вендов, назвали ее Венден и перестроили в мощный замок. С тех пор она стала опорой для завоеваний рыцарей в Ливонии. Пройдет время, и Венден сделается столицей Ливонского ордена.

Бертольд придрался к тому, что часть латгалов страдает от набегов эстов из области Унгавния. Собственно, это были даже не набеги, а деревенская вражда с драками, но для Бертольда последний факт значения не имел. Ему требовался повод. Предприимчивый комтур выступил в роли защитника обездоленных, а вот русские сделать этого не смогли. Бертольд собрал немецкий отряд, присоединил к нему вспомогательные части латгалов (летов) и начал завоевание Эстонии. В 1209 году немцы дошли до эстонского замка Оденпе – Медвежья Голова.

Активность Бертольда напугала даже епископа Риги Альберта фон Буксгевдена. Епископ знал, что эсты находятся в зависимости от Господина Великого Новгорода, и опасался получить нового врага. Состоялись переговоры, на которых стороны заключили мир и демаркировали границы. Эта тактика усыпила бдительность северных русских общин, которые больше занимались выяснением отношений между собой, чем расширением границ и противостоянием немцам. То есть на первом этапе борьбы за Балтику мы видим такую же беспечность со стороны новгородцев и псковичей, как прежде – со стороны Владимира Полоцкого. Русичи сперва дали врагу закрепиться, а уж потом начали борьбу, но немцы оказались столь сильны, что нашим предкам пришлось обороняться, а не атаковать. А ведь если бы люди, принимавшие решения, не вынашивали свои «хитрые планы», а действовали решительно, всё могло быть иначе. Можно сколь угодно ссылаться на обстоятельства, сложность ситуации, оправдывать бездарных политиков, но факты говорят о другом. Когда Александр Невский собрал дружину и обрел волю к сопротивлению, он остановил натиск шведов и немцев, увенчав свои кампании двумя победами – на Неве и на Чудском озере. Когда герой нашей книги – Довмонт – сделался псковским князем, он бил немцев, как хотел. Следовательно, дело не в недостатке сил и не в сложной политической ситуации. Дело – в наличии воли к сопротивлению. Либо она есть, либо нет. Не заметить врага всегда проще, чем совершить усилие и выйти на бой. Не все наши предки смогли совершить такое усилие. За эту недальновидность пришлось расплатиться десятками тысяч жизней и утратой земель. Но, к счастью, поражения были не окончательными.

Тем временем часть летов, как мы видели, перешла на сторону немцев, чтобы рассчитаться с эстами за обиды. Уже в 1210 году комтур Бертольд фон Венден повел их в набег на Медвежью Голову – Оденпе. Деревянный эстонский замок был взят и разграблен, а те мужчины-эсты, которые не успели попрятаться, перебиты. Женщин победители щадили, превращая в пленниц. Восстановленный город Оденпе стал немецким данником.

Бертольд вернулся с богатой добычей. Его подвиги признал даже епископ Альберт. Тем более что события показали: с Новгородом можно не считаться, как и с Полоцком.

Сами эсты, однако, активизировались: напали на Венден и безуспешно пытались овладеть замком. К Бертольду пришли подкрепления, эсты отступили, заманили врага в засаду на переправе через речку Имеру и нанесли поражение. Немцы ответили новым походом, ради которого объединились силы меченосцев и рижского епископа. В 1211 году они взяли замок эстов Вильянди и переименовали в Феллин. Обе стороны вели войну без пощады. Немцы, разумеется, рисовали себя благородными воинами, а эстов – бездушными варварами, которые жарят пленных заживо или удушают, предварительно вырезав на спине знак креста. Но тевтоны убивали пленных не менее жестоко. Сожжение еретиков или язычников на кострах как раз входило в моду в тогдашней Европе и становилось одним из неотъемлемых атрибутов западной цивилизации.

4. Мстислав Удатный на севере

Это было время «смоленской гегемонии» на Руси. Мы уже видели, что смоленские князья пытались захватить Полоцк. Они господствовали в Киеве и старой земле древлян. Более того, утвердили одного из представителей своего рода в Великом Новгороде и таким образом контролировали весь торговый путь «из варяг в греки»; во всяком случае, ту его часть, что проходила по территории Руси.

Звали новгородского правителя из «смоленских» Мстислав Удатный (1209–1215, 1216–1218). Его характер и политическую программу принято критиковать. В этом солидарны классики русской исторической науки Н. М. Карамзин и С. М. Соловьев. Они любуются героизмом и отвагой Мстислава, но оба считают его слишком легкомысленным. Для Соловьева Удатный – вообще олицетворение антигосударственного начала, это человек, находившийся в плену родовых традиций и оттого терпевший поражение в столкновениях с новым, государственным порядком. Но сия умозрительная схема не выдерживает критики, потому что никакой государственной традиции еще не было. Мстислав обладал несомненным полководческим талантом, но в то же время был блестящим дипломатом. Он умел договариваться с половцами и финнами, вел тонкую политику в отношении других русских князей, умел лавировать между разными партиями в русских общинах Новгорода, Смоленска и даже Галича. А самое главное, что необходимо поставить ему в заслугу, – Мстислав освободит Галич от власти венгров в тот момент, когда католики практически завоюют и дезинтегрируют Западную Русь. Подробно мы рассказывали об этом в биографии Даниила Галицкого. К слову, Мстислав Удатный приходился дедом с материнской стороны Александру Невскому. Не от него ли унаследовал Александр полководческий талант и личную храбрость?

Неизвестно, как глубоко понимал Мстислав опасность вторжения Запада на Русь. Впервые он столкнулся с западными рыцарями на земле Прибалтики, когда стал князем Великого Новгорода. Узнав о набеге Бертольда на Медвежью Голову, Мстислав счел это покушением на интересы возглавляемой им общины. Князь вооружил новгородские рати и отправился брать Оденпе, который, как мы говорили выше, стал данником меченосцев. Согласно хронике Генриха Латвийского, это произошло в 1210 году, по новгородским же летописям – в 1212-м. В Псковской летописи значится под этим годом: «Ходи Мстислав Мстиславович… на Чудь, рекомую Торму, с Новгородцы и Плесковичи, и много плениша ихъ; потом же князь на зиму ходи с Новгородци к Чюдцкому городу, к Медвежей Голове, и села их попустошиша, и подступиша под город, и поклонишася Чюдь князю, и дань с них взят».

Ссылка на Псковскую летопись требует небольшого пояснения. Псковских летописей существует несколько, они изданы в Полном собрании русских летописей и представлены в библиографии к данной книге. Однако мы пользовались в основном тем вариантом псковского летописания, который опубликовал в 1837 году отдельным изданием известный русский историк М. П. Погодин (1800–1875). Впоследствии она выпущена в составе Полного собрания русских летописей уже как Первая Псковская. В библиографии мы даем ссылки на оба издания для удобства читателя: он может выбрать любой удобный вариант для сверки текста.

Ссылки в нашем тексте просто на «Псковскую летопись» означают публикацию Погодина. Те единичные случаи, где потребовалось уточнение, оговариваются особо. «Сказание о Довмонте», как известно, представлено во Второй Псковской летописи и идет в тексте сразу после «Сказания об Александре Невском», вслед за этим начинается стандартное летописное изложение событий с XI века. Но мы предпочли работать с более поздним вариантом «Сказания», изданным в серии «Памятники литературы Древней Руси» с хорошим комментарием и переводом. Небольшой недостаток публикации – лишь в том, что переводчики пишут слово «Бог» в соответствии с тогдашними советскими нормами со строчной буквы, и мы, естественно, в цитатах воспроизводим именно такое написание. В остальном издание и перевод безупречны. А теперь вернемся к рассказу.

Мстислав Удатный вновь покорил эстов, условился о выплате ими дани и повернул назад. Немцы тотчас вернулись и в свою очередь обложили данью многострадальную общину Оденпе, так как не соглашались терять завоевания. То было уже серьезное заявление на земельную собственность, а не мелкое недоразумение.

В это время Мстислав столкнулся с изменой в собственных рядах. Его предал родной брат Владимир, которого Удатный поставил во главе «плесковичей», то есть псковичей.

5. Владимир Псковский

Нужно понимать, что постоянного «места работы» у большинства тогдашних русских князей не было. Они не имели вотчин, а перемещались из княжества в княжество согласно сложной процедуре наследования, в ходе конфликтов или политических интриг.

Мстислав Удатный одно время правил Торопецким княжеством на Смоленщине, затем сменил «рабочее место». Торопец достался его брату Владимиру. Город был окружен прусским племенем голядь. Следовательно, Владимир был среди литвы своим человеком. В Псковской летописи в статье под 1213 годом его вообще называют «литвином», и это не позднейшая ошибка летописца, а замечание человека, хорошо знавшего этнические особенности региона.

Оговоримся: было бы неверно считать Владимира духовным братом Миндовга или Товтивила. Последние были частью литовско-русского мира, а Владимир – русско-литовского.

Из Торопца Владимир перешел работать на Псковщину (модернизированный оборот хорошо отражает суть явления). В современных списках князей Пскова можно найти упоминание, что Владимир правит городом с 1195 года, но эти сведения нужно признать недостоверными. Он стал князем в 1209 году, когда смолянам удалось возвести на новгородский стол Мстислава Удатного. Но уже до этого, в 1208 году, Владимир вместе с новгородцами отражает набег литвы. Какой литвы, откуда, почему? Очевидно, за этим конфликтом стоял Владимир Полоцкий – автор «хитрого плана» по сдаче немцам части балтийских земель. Полоцкий «хитропланщик» вел агрессивную политику в отношении смолян и новгородцев, а о борьбе за Прибалтику беспокоился мало. Он-то, надо полагать, и натравил своих литовских подданных на Торопец и новгородские окраины. Смоляне и новгородцы отбились, после чего князем Господина Великого Новгорода сделался Мстислав Удатный. Тогда он и посадил своего брата во Псков. Еще одна причина назначения: Псковскую землю населяли балты, как и Торопецкую волость. А с балтами Владимир умел ладить. Тогда же Мстислав передал ему в управление новгородский пригород Великие Луки – форпост против Полоцка.

В 1210 году Владимир вместе с братом участвует в походе на Медвежью Голову. Но затем происходит нечто странное. Уже в 1211 году Владимир становится союзником крестоносцев и скрепляет дружбу браком. Князь отдает свою дочь за немецкого аристократа Теодориха – брата епископа Риги Адальберта. Эта политика выходила далеко за рамки традиционной морали и поведения смоленских князей.

Интересно, действовал Владимир Псковский самостоятельно или под влиянием части общины? Скорее – последнее, хотя поддерживали это решение далеко не все.

Платой за уступки было обещание немцев не трогать владения псковичей в Латгалии и отступиться от Талавы. А это были обширные и, как видно, богатые земли. Затем, решалась проблема противостояния летов/латгалов и эстов. Коль скоро русичи не могли предотвратить уход летов в немецкие дружины для борьбы с эстами, они сами присоединились к этим дружинам. Комбинация была еще более тонкой, чем замыслы полоцкого «хитропланщика».

Кроме того, Владимир Псковский, договариваясь с немцами, думал обезопасить себя со стороны Полоцкого княжества и аукшайтов. То есть формально он выполнил наказ Мстислава Удатного защитить рубежи и попутно решил несколько проблем, стоявших перед русскими в Прибалтике. Но какой ценой?

С Владимиром Псковским епископ Рижский заключил мир. Владимир выступил на помощь немцам для захвата эстонских земель. Немцы теперь свободно проходили через Талаву и округляли границы за счет эстов.

Всё это противоречило интересам и Новгорода, и Пскова. То есть Владимир Псковский оказался еще более близорук, чем его полоцкий коллега.

Здравомыслящий и прагматичный Мстислав Удатный счел поведение брата изменой, и его точку зрения поддержала большая часть псковичей. Едва Владимир вернулся из совместного с немцами похода, как горожане «показали ему путь», то есть выгнали с княжеского стола. «Русские во Пскове возмутились против своего короля Владимира, потому что он отдал дочь свою замуж за брата епископа Рижского, и изгнали его из города со всей дружиной. Он бежал к королю полоцкому, но мало нашел у него утешения и отправился со своими людьми в Ригу, где и был с почетом принят зятем своим и дружиной епископа», – пишет Генрих Латвийский. Так Владимир перехитрил сам себя.

6. Новгородцы в Эстонии

Хотя Удатный и отдавался с энтузиазмом междоусобной борьбе, его тревожили события в соседней Прибалтике. В конце концов, отказываясь от подвластных земель и племен, он терял ресурсы, поступавшие в виде дани. Нужно было восстановить позиции, и около 1213 года князь предпринял большой поход в Эстонию.

Удатный собрал немалое войско – по оценке Генриха Латвийского, 15 000 бойцов. В походе участвовали его новгородская дружина, смоленская родня и новый псковский князь Всеволод Мстиславич (Борисович). Это сын Мстислава Романовича, тогдашнего князя Киевского. Романович происходил из большой семьи смоленских князей, поэтому назначение его сына во Псков понятно: родня.

Помимо прочих князей в предприятии участвовал Давыд – младший брат Удатного, который правил в Торопце.

Новгородцы и псковичи напали на два населенных пункта – Воробьев (Варболэ) и Ерева (Герве), прогнали немцев и заставили население платить дань. «Ходи Мстислав с Новгородцы, а Всеволод со Псковичи, и Торопецкий Князь Давыд на Чюдь и Ереву к морю; села их потравиша и дань на них взяша», – говорит Псковский летописец в статье под 1214 годом. Дата неверна, поход состоялся годом ранее.

Сходное сообщение находим у Генриха Латвийского: «Когда великий король Новгорода Мстислав (Mysteslawe) услышал о тевтонском войске в Эстонии, поднялся и он с пятнадцатью тысячами воинов и пошел в Вайгу, а из Вайги в Гервен; не найдя тут тевтонов, двинулся дальше в Гариэн, осадил замок Варболэ и бился с ними несколько дней. Осажденные обещали дать ему семьсот марок ногат, если он отступит, и он возвратился в свой землю».

Немцы легко отделались. Конечно, Мстислав искал решающей битвы, так как не был готов к долгой войне. Но его противники оказались хитрее, отсидевшись за стенами замков. В итоге русский поход не достиг цели. Зато эсты воспользовались отсутствием русичей во Пскове, напали на город небольшой шайкой и разграбили его.

Мы не знаем, чье иго было легче для эстов – русское или немецкое. Немцы заставляли платить обычные налоги и еще десятину. Русские – нет. Это позволяет думать, что их власть переносили без ненависти. Но русичи не создали ни опорных пунктов, ни регулярной системы принуждения на подвластных землях в Прибалтике. Не было даже четкой границы. Можно говорить лишь о плавном убывании власти русских князей по мере приближения к Балтийскому морю. Это легко объяснить. Славяне появились в этой части Прибалтики довольно поздно. Даже Поднепровье в верхнем и среднем течениях они принялись осваивать лишь в конце VIII – начале IX века, тогда же создали государство, но в итоге оказались хозяевами огромных пространств, населенных балтскими и финскими племенами. Значительную часть сил забирала внутренняя колонизация. Для того чтобы развиваться и захватывать земли по всем направлениям, не было средств. К тому же плохая логистика, отсутствие систем связи, профессионального государственного аппарата и ряд других причин быстро привели «империю Рюриковичей» к распаду. Начались междоусобные войны, которые, с одной стороны, как ни парадоксально, поддерживали единство Руси, а с другой – отнимали людей, которые гибли во время усобиц.

Зато немцы, более многочисленные и сплоченные, чем славяне, держались за свои приобретения хватко. Они строили замки в захваченных землях, крестили население в католичество, а элиту привлекали на службу с помощью подачек. Это было гораздо более системно и эффективно, чем русская дань или полюдье (различие этих двух терминов см. у И. Я. Фроянова в монографии «Рабство и данничество»). Русских князей эсты видели редко, власть их над собою не ощущали, русских гарнизонов в Эстонии не было. С точки зрения отношений между подданным и господином такая система была легка. Но когда речь зашла о сопротивлении напористому противнику, она оказалась губительна. Выходит, что дань, которую леты и эсты платили новгородцам и псковичам за безопасность, пропадала впустую.

Но борьба между славянами и немцами еще не закончилась. Она была в самом разгаре.

7. Мстислав Удатный: «скорая помощь» Руси

В то же время враги смолян – суздальцы – использовали любой промах Удатного, чтобы его ослабить. В 1215 году суздальцы инспирировали переворот в Новгороде. Мстиславу, который был отвлечен делами на юге Поднепровья (помогал родне удержать Киев от поползновений князей из других кланов), «показали путь» из Господина Великого Новгорода. Новгородская летопись рисует дело так, будто произошел добровольный выезд князя. Никоновский летописец и вслед за ним В. Н. Татищев полагают иначе. По их мнению, случился именно переворот, подготовленный тайно.

Новгородским правителем стал сын Всеволода Большое Гнездо Ярослав – брат и верный союзник великого князя Юрия II Владимирского. Войдя в Господин Великий Новгород, Ярослав первым делом арестовал и отправил в Тверь нескольких сторонников Удатного. Эти и другие действия настроили против пришельца значительную часть новгородской общины. Князь не смог удержаться, был свергнут, отступил в Торжок, а в Новгород вернулся Мстислав. На помощь Ярославу выступил Юрий II, но в ожесточенной битве при Липице (21 апреля 1216 года) потерпел поражение от Удатного, который был одним из лучших полководцев своего времени. После этого произошел передел владений в Суздальщине: великим князем сделался Константин (1216–1218), владения которого включали Ростов, Владимир-на-Клязьме и Суздаль. Юрию II достался в управление Городец Радилов на Волге. Это была жалкая часть его прежних владений. Константин объединил большую часть наследия Всеволода Большое Гнездо и стал союзником смоленских князей.

Мстислав воспользовался этим, чтобы развязать «эстонский узел». К тому времени его брат Владимир, экс-князь Псковский и политэмигрант, рассорился с немцами. Житье на чужбине показалось ему отвратительным, немцы обращались с ним плохо. Сказались разные стереотипы поведения. Православные русичи и немцы-католики не могли ни понять, ни принять друг друга. Эти нюансы этнопсихологии хорошо раскрыл в ряде работ Л. Н. Гумилев, к этим сочинениям и следует отослать читателя, дабы не тратить времени на объяснения, которые уже были сделаны, и сделаны блестяще.

Владимир попросился обратно на Русь, был прощен Удатным (этот князь вообще отличался широкими взглядами на жизнь и умел прощать; возможно, он испытывал острую нехватку кадров).

Неясно, чем провинился на псковском княжении Всеволод Мстиславич, но его отстранили. Как вариант, его просто мог призвать к себе отец – Мстислав Романович Киевский, «кадровый голод» у которого был не меньше, чем у Удатного. В 1216 или 1217 году (дата спорна) псковский летописец бесстрастно фиксирует, что в княжестве на реке Великой опять обосновался Владимир. Тогда же мы встречаем известие о походе новгородцев к Риге, который не дал результата, и о большой войне с эстами и какой-то «литвой». Заметим, что эсты уже выступают против русичей и зовут на помощь немцев. То есть идейная борьба и «война за души» русичами уже проиграна. Немцы сумели представить свой проект для части прибалтов в выгодном свете, а русским осталось только возмущаться да отбиваться. «Воеваша Литва по Шолони, – замечает Псковская летопись, – Новгородци жи поидоша по них, и не согнаша их, и оттоле поидоша на Чюдь к Медвежей Голове, со Псковичи и со Князем Володимером; Чюдь же начала с поклоном высылати лестию; а к Немцам послаша». Это значит, что немцы после возвращения Владимира Псковского на Русь сочли договор о разделе земель в Прибалтике утратившим силу и начали полноценную войну с Новгородом и Псковом. Эстонские общины и часть балтов (Талавская область у летов, которых летописец, не вникая, зовет «литвой») посчитали господство русских невыгодным для себя. Причины мы уже называли. Русичи брали дань, но не умели защитить. Общины Оденпе и Талавы предпочли покориться рижскому епископу или меченосцам, чтобы платить кому-то одному. Эта шкурная позиция не принесла в перспективе успеха балтам, но осложнила ситуацию для Руси.

Владимир Псковский теперь был врагом ордена и зарекомендовал себя храбрецом в сражении против немцев в 1217 году. Тем более что за время сотрудничества с ними успел разузнать многие военные секреты и постигнуть азы вражеской тактики. «И с Немцы бишася, – говорит Псковский летописец, – и убиша две воеводе, а третьяго руками яша, а лошадей отняли семь сот, и придоша все здравии». (К слову, впоследствии в аналогичных выражениях будут описаны походы Довмонта против немцев.)

Тогда же, в 1217 году, гибнет Бертольд из Вендена, один из самых бесстрашных и «отмороженных» (да простит нас читатель за вульгаризм, но другого выражения для поведения этого субъекта мы не находим) крестоносцев. На какое-то время натиск рыцарей удается отбить. Мстислав Удатный учел ошибки прошлых походов и выделил воинов из своих скудных сил для защиты прибалтийских приобретений. В Юрьеве (Тарту) помещен русский гарнизон, Восточная Эстония и часть Латгалии возвращаются под власть Пскова и Новгорода. Удатный считается теперь признанным экспертом по борьбе с экспансией Запада. В Новгород и Псков бегут русские, изгнанные с берегов Двины – из Куконоса и Ерсике. Они группируются вокруг бесстрашного Вячко, который первым сообразил, что представляют собой немцы, а потому отрезал несколько тевтонских голов и сплавил их по Двине (если, конечно, это не сказка, выдуманная Генрихом Латвийским, чтобы вызвать отвращение к русичам). В свою очередь, Вячко признает авторитет Мстислава Удатного.

Может быть, если бы Удатный и дальше управлял Новгородом, противостояние между немцами и русскими сложилось бы в пользу русских. Но его призвали галичане. Ситуация в Галицкой и Волынской землях была драматической. Тамошние общины раскололись настолько, что Галичина и Волынь стали жертвами католиков – поляков и венгров, которые их поделили. Казалось, Западная Русь погибла и порабощена. Но среди католических государей вспыхивали такие же ссоры, как и между русскими общинами разных земель. Сходные технологии, основанные на медленном развитии торговли и сельского хозяйства, и примитивная логистика, которая приводила к замкнутому экономическому развитию разных регионов, – всё это порождало некоторое сходство во взаимоотношениях внутри Европы и Руси. Но сходство было чисто внешнее. Например, на Западе господствовал феодализм, а на Руси – нет. А самое главное, Запад и Русь представляли две этнические общности, абсолютно чуждые друг другу.

Однако противоречия внутри двух суперэтносов – романо-германского и славяно-византийского – иногда могли помочь одной из сторон добиться успеха в борьбе против другой. Когда Западная Русь была практически захвачена и поставлена на колени поляками и венграми, захватчики перессорились между собой. Венгерский государь Эндре II Крестоносец (1205–1235) обидел поляков при разделе владений. А попросту говоря, присвоил их долю вопреки прежним договоренностям. Тогда малопольский князь Лешек Белый, претендовавший на земли Волыни, призвал Мстислава Удатного, чтобы тот наказал венгров. Легкий на подъем Мстислав согласился. Опыт борьбы с рыцарями у него был – не важно, немцы это или венгры. Чувство единства Русской земли тоже его не покидало. В итоге и венгры, и поляки просчитаются. Мстислав отобьет у первых Галич, а на Волыни инспирирует восстание, затем выдаст дочь за одного из главных волынских князей – Даниила Романовича. Это будущий король Даниил Галицкий.

Но с Новгородским княжеством Мстислав Удатный попрощается навсегда. В 1218 году он покинул Господин Великий Новгород. Последние десять лет жизни Удатный будет сражаться с венграми, поляками, монголами, одерживать победы и терпеть поражения. Но для нашей темы эта «скорая помощь» Руси более неинтересна.

8. Восстание эстов

После ухода Мстислава его брат Владимир оставался на псковском княжении. Новгородский стол занял еще один их брат – Святослав Мстиславич (1218), будущий князь Полоцкий и Смоленский. Но в Новгороде он просидел недолго: показал себя слабым правителем, с немцами воевать не мог, поссорился с новгородским посадником Твердиславом и в итоге вынужден был уйти. Святослав уступил место другому родичу – Всеволоду Мстиславичу (Борисовичу, 1218–1221), который уже мелькнул на страницах летописи в должности псковского князя в то время, когда Владимир изменил русскому делу. Всеволод, напомним, был сыном киевского князя Мстислава Романовича. То есть смоленские князья по-прежнему удерживали днепровский торговый путь и оставались самым сильным кланом на Руси.

За время этих кадровых перестановок немцы успели разбить коалицию центральных эстонских вождеств, с которыми предварительно поссорились. Князь Всеволод Мстиславич Новгородский организовал ответный поход в Прибалтику. В нем участвовали Владимир Псковский и сын Владимира – Ярослав. Русские опустошили деревни тех же эстонцев, безуспешно осаждали Венден и повернули назад. Германцы позвали на помощь родственных датчан. Король Дании Вальдемар II Победоносный (1202–1241) в это время создал заморскую империю и столь впечатлил немцев, что стал прототипом одного из героев эпоса «Кудруна», где рассказывалось в том числе о великих датских завоеваниях. Своим именем Вальдемар обязан родству с киевскими князьями. Собственно, Вальдемар – это датская вариация имени Владимир. Его прадедом по материнской линии был Мстислав Великий (1125–1132), сын Владимира Мономаха. Вальдемар пришел на помощь немцам (1219), захватил север Эстонии, а на месте старинного города Колывань выстроил крепость Ревель. Эсты стали называть ее по-своему: Таллин, что в переводе означает «датский город».

Католические государи исходили в своих поступках прежде всего из собственной выгоды, и это спасло русичей в трудные годы. Алчный Вальдемар II позабыл, кто его призвал на подмогу, и, чтобы захватить как можно больше земель в Эстонии, склонял вождества к присяге Дании, а не меченосцам. Датчане завоевали прилегающие земли к востоку от Ревеля до самой реки Наровы. К востоку от города удалось захватить лишь небольшой район, остальные земли прибрали к рукам немцы, включая острова Даго и Эзель.

Альберт фон Буксгевден и немецкие крестоносцы оказались взбешены тем, что датчане выхватили кусок добычи из-под носа. Но мудрый епископ Рижский стерпел, дабы не получить междоусобную войну с датчанами. Альберт, который то ссорился с меченосцами, то мирился, возвратил им свою дружбу и действовал в борьбе с Данией официальным путем. Пошла бюрократическая переписка с лидерами тогдашнего католического мира – императором Римской империи и папой. Меченосцы и рижский прелат искали справедливости против Дании, что выглядит на первый взгляд курьезно. Рыцари не думали о справедливости, когда нарушали договоры с балтами, эстами или русичами, ибо сами выступали в роли обидчиков. А теперь – стали обиженными. Ни папа, ни император не спешили ввязываться в ссору с датским королем, вопрос запутался, решение затянулось.

Русичи пытались переломить ситуацию в Прибалтике и склонить эстов на свою сторону. Псковская летопись поясняет, что в 1222 году новгородцы ходили к городу Кеси (Вендену) «с Литвою». Возможно, эта литва – псковские балты. Новгородцы «много воеваша, а города не взяша».

Зато в 1223 году эсты отреклись от христианства и подняли мощное восстание против немцев и датчан. Приобщение к западной цивилизации не состоялось. Балтийские племена хотели жить привычным бытом, а не подчиняться императору, папе или их наместникам. Хотя мнение эстов никого не интересовало.

Бунт начался на острове Сааремаа, но быстро охватил всю Эстонию – и датскую, и немецкую. Ревель удержали датчане, Венден – немцы, но Феллин и Оденпе эстам удалось захватить. Тотчас же выяснилось, что силы неравны. Мелкие эстонские вождества не могли противостоять мощи Дании и тем более Германии. Малой части ресурсов этих стран хватило бы для уничтожения крохотной Эстонии. Немцы сумели натравить на эстов часть балтов, которая была подчинена рижскому епископу и ордену меченосцев. Да и не только балтов – даже крещеные ливы, финское племя, близкородственное эстам, выступило против своих сородичей.

Тогда эсты обратились за помощью к Новгороду и согласились признать себя его данниками. Если отбросить политические пристрастия и отказаться от пиетета перед западным миром, легко понять, что власть русичей была для прибалтийских племен всё же более приемлема, чем власть датчан и немцев. Другой альтернативы не имелось. В жестоком мире Средневековья можно было разве что выбрать доброго господина и сколько угодно мечтать о самостоятельности, теша себя иллюзиями. Да и сегодня ничто не изменилось, кроме риторики, которая прикрывает амбиции мировых империй.

Новгородские гарнизоны явились в Феллин (Вильянди) и вновь уселись в Юрьеве, который был утерян в суматохе войны, а затем отбит эстами во время антинемецкого восстания.

Казалось, эсты и русичи имеют шансы победить. Но они вновь проиграли.

Новгородская община оставалась расколотой: часть поддерживала смолян, а часть – владимиро-суздальцев. Смоляне стали проигрывать суздальцам после того, как Удатный ушел на юг. Суздальской партии вновь удалось поставить в Новгороде своего князя – Ярослава Всеволодовича (1221–1223). Его сменил Всеволод Юрьевич (1223–1224) – сын Юрия II. В карьере Юрия, к слову, опять наступил поворот. В 1218 году скончался его старший брат Константин, будучи еще молодым человеком, 31 года от роду. Юрий II вернул себе великое княжение владимирское и стал одним из самых могущественных государей Руси.

Летом 1223 года немецкое войско осадило Феллин (Вильянди). «И шел бой с обеих сторон много дней: начата была осада в августе в день памяти Петра в темнице [1 августа 1223 года], а в день Успения Пресвятой Девы осажденные обессилев сдались [15 августа 1223 года]», – фиксирует события Генрих Латвийский (Хроника. Двадцать пятый год епископства Альберта). Эстов немцы ограбили и окрестили повторно. «Что касается русских, бывших в замке, пришедших на помощь вероотступникам, то их после взятия замка всех повесили перед замком на страх другим русским».

Эта жестокая расправа напугала эстов из других областей, и они поспешно отправили посольство «в Руссию с деньгами и многими дарами [чтобы] попытаться, не удастся ли призвать королей русских на помощь против тевтонов и всех латинян. И послал король суздальский (Susdalia) своего брата, а с ним много войска в помощь новгородцам; и шли с ним новгородцы и король псковский (Plescekowe) со своими горожанами, а было всего в войске около двадцати тысяч человек», – говорит Генрих Латвийский. Братом «короля суздальского», упомянутого в тексте, был Ярослав Всеволодович – отец Александра Невского.

Заметим, что это – год битвы на Калке. Русь воюет на два фронта. Южные князья выступили против монголов, чтобы помочь своим друзьям-половцам, а северные пришли на помощь эстам против немцев.

Поход русских оказался неудачен. Они укрепили Юрьев и Оденпе, но затем отправились дальше на запад и обнаружили неприятный факт: эстонцы, жившие вокруг Феллина, вновь приняли крещение. Вследствие этого русичи разграбили районы вокруг города. Что дальше? Ярослав не рискнул идти на Венден и Ригу, потому что засевший там противник был многочислен и мог выдержать длительную осаду. Решили напасть на датские владения и взять Ревель (Колывань). «Ходи Ярослав Князь с силою многою к Колываню, и повоева всю землю Чюдскую, и полона приведе много; а города не взя», – говорит Псковская летопись в статье под 1223 годом.

Генрих Латвийский более многословен: «Пройдя со своим большим войском в Гервен, он (Ярослав) созвал к себе гервенцев, виронцев и варбольцев с эзельцами. Со всеми ими он осадил датский замок Линданизэ, четыре недели бился с датчанами, но не мог ни одолеть их, ни взять их замок, потому что в замке было много балистариев, убивавших немало русских и эстов. Поэтому в конце концов король суздальский в смущении возвратился со всем своим войском в Руссию» (Хроника. Двадцать пятый год епископства Альберта). У русских уже не было сил для того, чтобы вернуть утраченное.

9. Вячко

А немцы тем временем напали на Юрьев, но потерпели неудачу. Этот город они звали по-своему: Дерпт, Дорпат, Дарбета. Оборону Юрьева возглавил наш старый знакомый – князь Вячко. Этот бескомпромиссный воин готов был сражаться с немцами до последнего вздоха. Столь же сильное отвращение к немцам питал теперь и Владимир Псковский, который, как и Вячко, имел печальный опыт сотрудничества с рыцарями.

«После того, – пишет Генрих Латвийский, – новгородцы послали короля Вячко (Viesceka), некогда перебившего людей епископа Рижского в Кукенойсе, дали ему денег и двести человек с собой, поручив господство в Дорпате (Darbeta) и других областях, какие он сумеет подчинить себе. И явился этот король с людьми своими в Дорпат (Darbeta), и приняли его жители замка с радостью, чтобы стать сильнее в борьбе против тевтонов, и отдали ему подати с окружающих областей. Против тех, кто не платил податей, он посылал свое войско, опустошил все непокорные ему области от Вайги до Виронии и от Виронии вплоть до Гервена и Саккалы, делая христианам зло, какое мог» (Хроника. Двадцать пятый год епископства Альберта).

Успехи русичей встревожили епископа Рижского. Он собрал войско и выступил в повторный поход на Юрьев. «Епископ Альберт созвал всех Рыцарей, странствующих богомольцев, купцов, Латышей и сам выступил из Риги, окруженный Монахами, Священниками, – в свойственной ему литературной манере пишет Н. М. Карамзин. – Сие войско расположилось в шатрах около Юрьева, и Вячко равнодушно смотрел на все приготовления Немцев. Они сделали огромную деревянную башню, равную в вышине с городскими стенами, и придвинули оную к самому замку, подкопав часть вала; но Князь Российский еще не терял бодрости. Напрасно Альберт предлагал ему мир и свободу выйти из крепости со всеми людьми, с их имуществом и с конями: Вячко не хотел о том слышать, надеясь, что Новогородцы не оставят его без помощи» (История государства Российского. Т. III. Гл. VI. [1224]). Помощь не пришла. Как раз в это время Юрий II опять поссорился с новгородской общиной, время было упущено, рать собрали поздно. Это стоило жизни тем эстам и русским, что обороняли Юрьев.

«Хотя жители и Россияне бились мужественно; хотя пылающими колесами зажгли башню осаждающих и несколько часов отражали Немцев: однако ж принуждены были уступить превосходному числу врагов. Вслед за Рыцарями ворвались в крепость и Латыши, убивая своих единоземцев, жен, детей без разбора. Долее всех оборонялись Россияне. Никто из них не мог спастися от меча победителей, кроме одного Суздальского Боярина: пленив его, Немцы дали ему коня и велели ехать в Новгород, чтобы объявить там о бедствии Россиян» (История государства Российского. Т. III. Гл. VI. [1224]). Сам Вячко погиб при обороне – то ли был повешен немцами, то ли пал в бою. «Того же лета убиша князя Вячка немци в Гюргеве, а город взяша», – сообщает Новгородская I летопись в статье под 1224 годом. В это время русичи с подмогой сумели дойти лишь до Пскова. «Новгородцы же пришли было во Псков с многочисленным войском, собираясь освобождать замок от тевтонской осады, но услышав, что замок уже взят, а их люди перебиты, с большим горем и негодованием возвратились в свой город», – говорит Генрих Латвийский (Хроника. Двадцать шестой год епископства Альберта).

Альберт превратил Дорпат в немецкий замок, отстроил заново Оденпе, разрушенный постоянными штурмами, создал феодальные сеньории и приписал к ним население. Владения немцев простирались теперь до Псковского и Чудского озер, то есть Талава и Атзеле были ими поглощены, а псковичи утратили половину подвластных территорий.

В этот миг русские послы прибыли в Ригу и запросили мира. Война за Прибалтику была проиграна нашими предками повсюду, от берегов Двины до Наровы. Независимость отстояли только литовцы. Еще оставались свободными пруссы. И то лишь потому, что немцы не принялись за них всерьез.

Что касается ситуации в Эстонии и Латгалии, то германцы планировали использовать их как плацдармы для наступления на Псков и Новгород.

Глава 2. Псковичи в обороне

1. Мятеж

О соединении сил против внешних врагов русичи из отдельных общин даже не думали, а если думали, то не воплощали мечты в реальность. Наоборот, как раз в это время отношения между суздальскими и смоленскими князьями резко обострились. Суздальцы посадили представителей своего клана в Новгороде, на их сторону переметнулся непостоянный Владимир Псковский. Более того, они начали наступление на Смоленщину и захватили Торопец. В ответ смоленские князья, обладавшие в то время и Полоцком, натравили на суздальцев литву, с которой отчаянно рубился Ярослав Всеволодович. Новгородцы в какой-то момент сочли конфликт двух княжеских кланов чужим для себя и ненужным. Это привело к ссоре с Юрием II, человеком крутого нрава. Юрий попытался усилить свой контроль в Новгороде, но общинники выступили против Юрия все как один. Ссора разрешилась неожиданно: город не получили ни смоляне, ни суздальцы.

По соглашению сторон новгородским князем сделался Михаил Всеволодович (1224–1226) из семьи черниговских Ольговичей. Династия Ольговичей – потомки знаменитого Олега Гориславича, известного массовому читателю по «Слову о полку Игореве». Это семейство удачно лавировало между враждующими кланами Мономашичей и даже время от времени захватывало Киев. В описываемую эпоху Ольговичи ориентировались на союз с суздальскими князьями. Михаил явился в Новгород как компромиссная фигура.

Правил он чуть больше года, чувствовал себя чужаком в Новгороде и в итоге отбыл на Черниговщину. Князем Новгорода вновь сделался Ярослав Всеволодович, что привело к обострению отношений со Смоленском: в 1226 году последовал крупный поход литвы на Суздальскую Русь, явно инспирированный смолянами. Ярослав Всеволодович и Владимир Псковский отбили нападение, одержав победу в битве при Усвяте. Интересно, что на их стороне бился и погиб Давыд Торопецкий, что говорит о расколе в стане смоленских князей. Новгородцы в сваре не поучаствовали: рать не поспела в месту битвы. Следовательно, в составе войска Ярослава была его личная дружина из Суздальщины, где князь владел обширным Переяславль-Залесским уделом. Эти земли включали тогда Тверь, собственно Переяславль и множество мелких городков, то есть значительную часть Владимиро-Суздальской земли.

Отбившись от литвы, Ярослав возобновил войну с немцами за Прибалтику. Да и пора было. За время мира Братья Меча окончательно покорили вождества Эстонии и угрожали новым западным границам Руси. Более того, в 1227 году они отняли даже Ревель у датчан (к великому неудовольствию папы римского и, разумеется, самих датчан).

* * *

Первым делом князь Ярослав вознамерился закрепиться в земле суоми – нынешней Финляндии. Желание выглядит неожиданно, но оправданно. Ему требовались ресурсы для продолжения войны. Финны должны были компенсировать потери, понесенные русичами в Эстонии. Западную часть Финляндии захватили шведы, которые были неприятно удивлены наступлением русских. Война всё больше приобретала характер противостояния Северной Европы против славян, даже если не все это понимали.

Пограбив суоми, Ярослав задумал поход в Эстонию и Ливонию, но тут против него взбунтовались псковичи. Бунт как-то связан со смертью Владимира Псковского. Последнее упоминание о Владимире содержится при известии о битве под Усвятом с литвой. Вскоре после этого князь умер. Псковская община искала собственного правителя, а Ярослав, разумеется, навязывал своего. Прямых упоминаний об этом нет, но это следует из логики событий. «Желая иметь Псков в своей зависимости, он поехал туда с Новогородскими чиновниками; но Псковитяне не хотели принять его, думая, что сей Князь везет к ним оковы и рабство», – пишет Н. М. Карамзин (История государства Российского. Т. III. Гл. VIII. [1228]; дата неверна, события свершились в 1227 или даже 1226 году). Псковичи заперли перед новгородским князем ворота. Тогда Ярослав явился в Новгород и произнес обиженную речь, которая в переложении Карамзина выглядит так. «Небо свидетель, – говорил он, – что я не хотел сделать ни малейшего зла Псковитянам и вез для них не оковы, а дары, овощи и паволоки. Оскорбленная честь моя требует мести».

Карамзин недоговаривает. Согласно Псковской летописи, община «кланялась» князю и сообщила с вежливой наглостью: «Не ходи к нам, мы с Рижанами мир взяли». Ярославу псковичи рекомендовали осадить Колывань, то есть воевать с датчанами. Это замечание и указывает на ошибку летописи в хронологии. В 1227 году Ревель/Колывань/Таллин уже захватили Братья Меча. Следовательно, псковичи, помирившиеся с Ригой, никак не могли посылать Ярослава на Ревель. Дело происходило в 1226 или 1227 году.

Ярослав Всеволодович до глубины души возмутился поведением псковской общины и вознамерился покарать именно ее, а не воевать с датчанами. Князь вызвал полки из Переяславль-Залесского удела. Те явились и обложили Псков. Но кормить войско вынуждены были новгородцы. Цены на продукты питания подскочили. За это время псковичи успели снестись с меченосцами и прислали «некоего грека», как пишет Карамзин, с ответом: «Князь Ярослав! Кланяемся тебе и друзьям Новогородцам; а братьев своих не выдадим и в поход нейдем, ибо Немцы нам союзники. Вы осаждали Колывань (Ревель), Кесь (Венден) и Медвежью Голову, но брали везде не города, а деньги; раздражив неприятелей, сами ушли домой, а мы за вас терпели: наши сограждане положили свои головы на берегах Чудского озера; другие были отведены в плен. Теперь восстаете против нас: но мы готовы ополчиться с Святою Богородицею. Идите, лейте кровь нашу; берите в плен жен и детей: вы не лучше поганых».

Программа насквозь гнилая, но интересна аргументация, которой оперировали предатели, чтобы настроить в свою пользу общественное мнение Пскова. Мы видели, что эти аргументы в принципе соответствуют действительности. Ярослава обвиняют в неэффективности. Это значит, что сторонники Запада, обосновавшиеся на Руси, почти всегда умели выбирать правильные доводы в борьбе со славянами. Шли в ход обещания свободы – для одних, обогащения – для других, а элита Руси обвинялась (совершенно справедливо) в некомпетентности, неэффективности, воровстве. Да и впоследствии западники выбирали для пропаганды аргументы, которые били в точку. Пожалуй, единственное исключение – период Второй мировой войны, когда антирусская пропаганда оказалась потрясающе неэффективна, а обвинить наше правительство оказалось не в чем. Но это – тема особого разговора.

Заметим, что Владимир Псковский со своими пронемецкими симпатиями и стремлением к компромиссу далеко не одинок. Во Пскове сформировалась полноценная прозападная партия. Для ее истребления потребуется много усилий.

А пока – псковичи пошли на поводу у своих предателей; много их оказалось и в Новгороде. В Господине Великом «народ взял сторону Псковитян: решительно объявил Князю, что не хочет воевать ни с ними, ни без них с Орденом Немецким, и требовал, чтобы рать Переславская удалилась», – говорит Карамзин (История государства Российского. Т. III. Гл. VIII. [1228]). Немецкие войска уже маршировали на выручку Пскову, когда оказалось, что у Ярослава вообще нет сил для войны. Поход на Ригу бесславно провалился, даже не начавшись. Ярослав уехал из Новгорода, оставив там княжить своих детей Федора и Александра (1228–1229). Они были совсем малы, при них управляли «дядьки», то есть воспитатели. На плечи опекунов легла тяжелая работа по поиску сторонников в новгородской общине и по нейтрализации предателей. Это первое княжение Александра Ярославича в Новгороде. Пройдет двенадцать лет, и он вместе с новгородцами одержит знаменитую победу над шведами, в честь которой навеки останется в истории как Александр Невский.

2. Западники во Пскове

Псковичи выгнали из города сторонников Ярослава. В городе крепла с каждым днем пронемецкая партия. Часть общины словно была поражена болезнью предательства, и вирус атаковал всё новые клетки, создавая собственную кровеносную систему и паразитируя на общественном организме. Сами немцы бережно взращивали и поддерживали предателей. Они даже признали право псковичей на сбор дани с Талавы, хотя область и подчинилась по факту ордену меченосцев. Талавская дань стала мощным аргументом в игре. Самые недальновидные из псковичей считали, что немцы – честные люди, друзья, с ними можно иметь дело, а главный враг – Ярослав, который хочет установить в Новгороде и Пскове тиранию и покончить с вольностями. Оппозиционеров возглавил сын Владимира Псковского Ярослав – выросший то ли убежденным западником, то ли законченным шкурником; впрочем, одно не исключает другого.

Новгородцы тоже волновались, но по-своему. Они бунтовали, свергли Федора и Александра, чем воспользовались… черниговцы. В Господине Великом Новгороде вновь сделал попытку утвердиться Михаил из клана черниговских Ольговичей. Михаил (1229) прибыл в город, стал ненадолго его князем, затем оставил на княжении своего сына Ростислава (1229–1230), а сам отбыл на юг. Ярослав Всеволодович счел это вероломством и разорвал дружбу с Черниговом. В то же время он начал наступление, воевал на окраинах Новгородской земли и сверх того договорился со смоленскими князьями о совместных действиях, после чего мы видим, как литва, союзная смолянам, нападает уже на новгородские волости. Дружба со Смоленском едва не привела Ярослава к ссоре со старшим братом Юрием II, но в итоге князья сумели договориться. Смоляне перекрыли путь черниговцам, и расстановка сил на севере Руси изменилась в пользу Владимирской земли.

Военная ситуация сложилась не в пользу Новгорода. Двойной удар со стороны Смоленска и Переяславля-Залесского заставил новгородцев смириться. Господин Великий принял на княжение Ярослава (1230–1236). Во Псков тот направил своего посадника. Западник Ярослав Владимирович был изгнан и бежал в Оденпе.

Часть новгородских бояр – врагов Ярослава Всеволодовича – бежала во Псков и сумела взбунтовать город. Посадник Всеволодовича был изгнан, Псков отложился. Немцы вновь обещали дружбу и свято сохраняли право псковитян на талавскую дань.

Перед Ярославом Всеволодовичем встал выбор, как разрешить конфликт: военным способом или действовать иначе. Воевать он уже пробовал, и тогда всё завершилось крахом предприятия да бунтом новгородцев. На сей раз Ярослав подверг Псковскую землю экономической блокаде и прекратил ввоз соли. Князь действовал грамотно: ударил шкурников-псковичей по самому больному – по карману. Расчет оказался верен. Во Пскове вспыхнула очередная «революция», а точнее, случился майдан. Новгородских диссидентов-западников изгнали, а с Ярославом помирились. Князь прислал наместником своего шурина Юрия Мстиславича (1232–1240), сына Мстислава Удатного.

Западники, которых можно с полным основанием назвать политэмигрантами, продолжали, однако, бузить. Их по-прежнему возглавлял Ярослав Владимирович. Он уговорил немцев вмешаться и начать интервенцию. В 1233 году меченосцы действительно напали на русские границы, и с помощью своих западных друзей Ярослав Владимирович захватил крепость Изборск. Немцами командовал военачальник Даниэль.

Очевидно, затем планировалось начать восстание «диссидентов» в самом Пскове. А дальше – сценарий Куконоса и Ерсике. Балто-славянская Псковщина становится сперва вассалом Риги или ордена, а после превращается в немецкую провинцию.

Но до псковичей кое-что стало доходить. Да и Юрий Мстиславич оказался способным наместником. Он консолидировал общину, собрал ополчение, и псковичи взяли Изборск. Меченосцев было, к счастью, немного. Их перебили в схватке, командир Даниэль погиб. «Немчина Данилу убили, а инии побегоша», – рассказывает Псковская летопись. Предатель Ярослав Владимирович попал в плен. Его отправили в Новгород, а оттуда – в оковах – в Переяславль-Залесский.

Победа русичей была полная. Но, с другой стороны, захват Изборска показал уязвимость псковской границы.

Ярослав Всеволодович видел, что время упущено, что сражаться с немцами следовало раньше, но видел он и другое: борьба началась уже у дверей собственного дома, и отступать нельзя. В 1234 году, зимой, он дождался подхода переяславль-залесской дружины, собрал новгородские полки и вторгся на территорию Эстонии. «Иде Ярослав с Новгородцы и с полки своими на Немцы под Юрьев, и сташа, не дошед города, и пусти воя воевати, в зажитье», – читаем в Псковской летописи под 1234 годом. Германцы не стали терпеть разорение окрестных сел, собрали силы и сделали вылазку. «Немцы же из городов высунушася; а инии из Медвежей Головы на сторожей, и бишася с ними до полку». То есть немцы напали на русские загоны и отбросили их. Оказалось, однако, что со стороны православных схизматиков это ловушка. Ярослав Всеволодович собрал рать в кулак и двинулся навстречу врагу. Первая часть его замысла ясна: выманить немцев и навязать сражение в поле, чтобы избежать изнурительных осад. В те времена осадное дело у русских и европейцев находилось на довольно низком уровне даже по сравнению с Античностью. Но у русских, судя по летописным свидетельствам, дела обстояли даже хуже, чем у немцев. Наши крайне редко брали города и крепости штурмом, предпочитая опустошать местность. То ли сил не хватало, то ли не имелось хороших осадных приспособлений вроде башен и «черепах»; хотя тараны, например, русичи знали, называя их пороки.

Новгородцы и переяславцы сошлись с немцами у берегов реки Омовжа (Эмайгы). Следовательно, войска Ярослава двигались столь стремительно, что не дали противнику разойтись обратно по крепостям. Диспозиции русских и немцев неизвестны. Из сообщения Новгородской I летописи мы знаем, что «поможе Бог князю Ярославу с Новгородци». В ходе битвы немцев опрокинули и прогнали на лед Эмайгы. Лед подломился, враги стали тонуть. Впоследствии аналогичная ситуация случилась на Чудском озере.

Поражение немцы потерпели решительное, но не решающее. Многие успели бежать и попрятались в Юрьеве и Медвежьей Голове. Обе крепости остались за католиками. Значит, вторая часть плана Ярослава провалилась. Хотя псковский летописец говорит, что «поклонишася Немцы Князю», это не более чем похвальба. Ярослав отбросил врага, разбил, преподал урок, но не вернул ни одного города из тех, что были потеряны в несчастливой войне 1223–1224 годов.

Значение битвы – в другом. Установилась новая граница, и на несколько лет немцы оставили в покое Псков и Новгород. У ордена появились новые цели: Земгалия и Жемайтия, то есть жертвами стали центральные племена балтов.

В эти же смутные годы имело место еще неприятное для русских событие. Один из польских князьков, правитель Мазовии и Куявии Конрад, настолько страдал от набегов пруссов и ятвягов, что пригласил на подмогу Тевтонский орден. Тевтоны в это время частью обитали в Святой земле, сражаясь с воинами ислама, частью в Трансильвании, где боролись с половцами. Но в Венгрии они поссорились с королем Эндре Крестоносцем и были вынуждены искать новое ристалище для своих подвигов. Предложение польского владетеля пришлось как нельзя кстати. Конрад отдал рыцарям в лен область Хелмно. Отсюда немцы начали завоевание Пруссии. Оно протекало нелегко, но в целом успешно. У тевтонских рыцарей оказались обширные связи в высших кругах Германии, а значит, можно было рассчитывать на пополнение и, как бы мы сказали сейчас, «хороший пиар». Вскоре Тевтонский орден уже вышел на берега Балтики. Навстречу ему двигались отряды меченосцев. Рыцари стремились соединиться друг с другом. Более того, магистр меченосцев Фольквин фон Наумбург цу Винтерштеттен начал переговоры об унии двух орденов под эгидой тевтонского гроссмейстера Германа фон Зальца (1209–1239). А пока на повестке дня стояла война против литвы.

В 1236 году в Ригу хлынули пилигримы, желавшие повевать и обогатиться. Это сыграло со многими из них злую шутку. Крестоносцы заставили магистра меченосцев Фольквина напасть на жемайтов в неудобное осеннее время. Фольквин начал великий поход, в котором приняли участие даже псковичи. Ливонская рифмованная хроника говорит, что к русским отправляли гонцов за помощью. В. Н. Татищев уточняет, что это были именно псковичи в количестве двухсот человек во главе с воеводой Ястребом (История Российская. Т. 2. С. 545). Не совсем ясно, кто перед нами: действительно псковичи из общины, решившие повоевать с литвой, или отряд псковских диссидентов, который отправился по взмаху руки своих хозяев куда укажут. Под 1236 годом Псковская летопись сообщает о столкновениях с немцами под Изборском. Следовательно, псковичи не могли прислать отряд для участия в битве меченосцев с литвой. Перед нами просто горстка изменников на немецкой службе. Сами немцы, конечно, считают их чуть ли не правительством Пскова в изгнании.

Как мы говорили выше, дело закончилось сражением при Шауляе, в котором немцы полегли в большом числе. Погиб Фольквин, пали псковичи-диссиденты, а орден меченосцев прекратил существование, слившись с Тевтонским орденом.

3. Александр Невский

Положение Северной Руси было сложным, но через некоторое время оно стало трагическим: появились монголы. В 1236 году степняки разгромили и захватили Волжскую Болгарию, после чего вторглись в Рязань и добили это княжество, уже и без того разоренное и обезлюдевшее в ходе кровавых войн с суздальцами.

Монголы были врагами половцев, а русичей воспринимали как их союзников, хорошо запомнив битву при Калке, где кипчаки и славяне сражались вместе. Поэтому за Рязанью последовало вторжение на север. Владимиро-Суздальская земля подверглась разорению, Юрий II погиб в сече на реке Сить.

В это время Ярослав Всеволодович уже покинул Новгород и попытался завладеть Киевом в порядке войны с черниговскими князьями, тоже претендовавшими на этот город. Захват Киева удался, но в момент триумфа пришла весть о монголах, которые разгромили Владимиро-Суздальскую Русь. Ярослав спешно покинул Киев, прибыл во Владимир-на-Клязьме и стал великим князем (1238–1246). Сразу после этого на него напали крупные силы литвы. Миндовг обретал всё большую самостоятельность, хотя еще и оставался союзником смолян. Следовательно, смоляне разорвали недолгий союз с Ярославом и ударили в спину. Ярослав собрал силы и разгромил литовцев, после чего правил мирно. Предатель Ярослав Владимирович был отпущен своим суздальским тезкой из-под ареста и уехал к немцам. То ли он дал какие-то обещания своим освободителям, то ли заплатил выкуп – история умалчивает. Вскоре мы опять видим Ярослава Владимировича во главе псковских западников, которые вместе с немцами пытаются захватить русские земли.

Новгородским князем был в это время самый способный сын великого князя Александр Ярославич (1236–1240). В 1240 году шведы во главе с ярлом Биргером высадились в устье Невы, но были разбиты двадцатилетним князем Александром, который заслужил за эту победу прозвище Невского.

К тому времени тевтоны перебросили подкрепления на север. Бывшая территория меченосцев стала называться Ливонией и управляться отдельным ландмейстером (ландмагистром). Ландмагистры Пруссии и Ливонии подчинялись гроссмейстеру Тевтонского ордена, который принимал ключевые решения. Первым из них стало возвращение Ревеля датчанам, после чего между европейскими участниками войн в Прибалтике воцарилось согласие, и можно было идти на Русь.

Псков переживал отчаянную смуту. Князя Юрия Мстиславича здесь уже не было. Посадником община выбрала Твердилу Иванковича, Александр Невский признал этот выбор. И тут немцы предприняли наступление на Изборск. «Взяша Немцы Медвежане, и Вельядцы, Юрьевцы, со Князем Ярославом Володимеречем Избореск, и выйдоша Плесковичи, и бишася с ними», – повествует Псковская летопись под 1240 годом. Битва завершилась поражением псковичей, много людей погибло и попало в плен. Вдохновленные первым успехом, немцы и ренегаты явились под стены Пскова. Осада продолжалась неделю. Осаждавшие спалили посад, то есть городские предместья, но город взять не могли. Тогда стали хватать детей у «добрых людей» и вешали их на глазах осажденных. Посадник Твердило Иванкович убедил общину покориться и заключил с немцами договор: он станет вассалом Ливонии, но останется правителем города. «А сам нача владети Псковом с Немцы, воюя села Новгородския». Запоминающийся образ предателя Твердилы создан в фильме С. Эйзенштейна «Александр Невский»; нам уже не понять, насколько он соответствует действительности в деталях, хотя по летописным известиям видно, что этот Твердило был ловкий человек и редкостный шкурник.

Зато «диссидент» Ярослав Владимирович почувствовал себя обманутым, как когда-то его отец. Немцы оставили изменнику один Изборск, а он-то рассчитывал на всю Псковскую землю! Ярослав переметнулся на сторону новгородцев (1242), договорился с Александром Невским и новгородской общиной и получил правление в Торжке и Бежецке с целью оборонять эти места от литвы. Квалифицированных военных остро не хватало после усобиц и монгольского нашествия, а у «диссидента» имелся богатый военный опыт. К тому же он невзлюбил немцев, как когда-то его отец. Но заметим, что князь себе на уме: он перешел к Невскому лишь в 1242 году, не раньше. То есть выбрал время для перехода уже после решающей битвы русских с ливонцами.

А пока Северная Русь достигла низшей точки падения. Казалось, всё кончено, и те земли, что не подверглись монгольскому разорению, падут на колени перед католиками.

Александр Невский был человеком властным и желал обуздать новгородскую общину, которая распоясывалась всё больше, напоминая другую вольницу – галицкую. Отношения между общиной и князем резко испортились. Новгородцы «показали путь» Александру в 1240 году, и защищать Новгород против немцев стало некому. Тут в Господин Великий явились беженцы из Пскова, которые не желали быть под немцами. А следом возникли словно из ниоткуда ливонские войска. Началась война, которая развивалось неудачно для новгородцев. Рыцари захватили несколько городов Новгородчины, вышли к Финскому заливу и построили на его берегу крепость Копорье (она будет разрушаться и возрождаться в последующие десятилетия; пусть этот факт не смущает читателя). В качестве союзников были привлечены ополченцы из местного финского племени водь. Немцы опять смогли показать привлекательность своего режима и использовать одних туземцев – вожан – в борьбе с другими: русичами. Перспектива пограбить богатых соседей привлекла финнов, и они снарядили своих мужиков для помощи немецкой армии. Разъезды врага появлялись уже под самым Господином Великим Новгородом.

Пришлось новгородцам опять пригласить Александра Невского (1241–1252) в качестве князя-полководца. Тот собрал полки из Переяславля-Залесского, Твери, Москвы и переломил ход боевых действий. Немцев отогнали от Новгорода, русичи взяли Копорье. В плен попали немцы и вожане. Первых Александр отпустил за выкуп, а вторых перевешал как изменников в назидание и устрашение возможным последователям.

Затем последовал кровавый штурм русскими Пскова, рейд по Ливонской земле и битва на Чудском озере 5 апреля 1242 года, в результате которой, сообщает Псковская летопись, «паде Немец Ратманов 500… и Чюди много победи, им же несть числа, а иных вода потопи».

А вот как описывает эту войну средневековый хронист Иоганн Реннер в «Истории Ливонии»: «Также Изборск магистр взял приступом. Русские там были взяты в плен или убиты. Когда псковичи это узнали, они вооружились и пришли своим на помощь, там храбро сражались с обеих сторон. Но 800 русских было убито, бой происходил под Изборском на Руси, другие обратились в бегство, их преследовали немцы через реку Великую до города Пскова и осадили его, а когда стали готовиться к приступу, русские испугались и попросили мира. Он был заключен на таких условиях, что князь русских Герпольт (?) уступил ордену замки и земли, чтобы приступ не состоялся, что и было соблюдено. Итак, магистр оставил для оккупации [Псковской] земли двух братьев-рыцарей со многими тысячами [немцев] и ушел опять домой, таким образом 9000 русских осталось [на поле брани] и погибло. Когда это стало известно новгородскому князю, он собрал большое войско и пришел псковичам на помощь, прогнал обоих братьев-рыцарей вместе с немцами и вновь занял землю, после чего возвратился опять домой. Затем вооружился князь Александр из Суздаля, который также большой город на Руси, чтобы отомстить за вред, [причиненный немцами], и пришел с большой силой в Ливонию, грабил и жег. Против этого вооружился магистр. Равным образом Герман, епископ дерптский, послал на помощь ордену много войска, и они выступили навстречу русским, и хотя они были слабы числом, но все же бились с врагами, но их одолели, так как русских было около 60 человек на одного немца. Здесь было убито 20 орденских братьев, а 6 было взято в плен, из дерптцев многие спаслись. После того как князь Александр таким образом одержал победу, он ушел опять домой, поскольку также потерял много людей».

Сообщение страдает массой неточностей, но попробуем приблизительно посчитать численность немцев. Из расчета сто ратников на одного рыцаря мы получим, что гарнизон Пскова состоял из двухсот человек. Это правдоподобнее, чем «многие тысячи». Хотя, если считать с русскими ренегатами да чудскими туземцами, счет действительно мог идти на тысячи.

Двадцать орденских братьев убито на Чудском озере (а не пятьсот, как прихвастнули русичи, посчитав вместе с рыцарями послушников и оруженосцев). Еще шестеро оказалось в плену. Умножив на сто, получим 2600 воинов. Если спаслось после боя две трети ливонского воинства, то есть 52 рыцаря, мы получим еще 5200 бойцов. Итого немецкая армия на Чудском озере могла составить 8000 воинов или около того, что немало. Тогда выходит, что Александр Невский собрал на озере 480 000 человек из расчета 60 русских на одного немца. Это больше, чем было мужчин в Новгородской и Псковской землях, вместе взятых. А если считать только рыцарей? Тогда соотношение сил меняется. На каждого полноправного рыцаря приходится 60 русичей. Итого получаем 26 + 52 = 78 рыцарей. Им противостоит 60 × 78 = 4700 русских ратников, что вполне реально. Но ливонцам страшно неприятен факт, что они потерпели поражение от численно уступавшего противника. Поэтому они не считают за людей не только «чудь», то есть эстов-ополченцев, но и своих послушников.

Откуда взялась цифра орденской армии из расчета один к ста? Она взята из Ливонской хроники, а точнее из эпизода, повествующего об одной из осад Пскова. Ниже мы рассмотрим этот эпизод. Немцы пишут о соотношении один к ста как о чем-то обыденном. Значит, это не единичный случай, а повседневная практика. Каждый рыцарь был командиром роты солдат.

Так или иначе, немцы потерпели неудачу на Чудском озере и запросили мира. Александр Невский счел, что у него недостаточно сил для продолжения войны в Прибалтике. Во Пскове он посадил своего наместника, вернул Изборск Руси и здесь же установил границу. Далее на север она шла по Псковскому и Чудскому озерам и реке Нарове. Пару десятков лет на этом рубеже царило спокойствие. Но русичи никогда не считали, что отказались от Прибалтики навсегда. Они собирали силы, чтобы возобновить борьбу.

Часть третья. Довмонт – князь Пскова и Литвы

Глава 1. Война с Литвой

1. Перемены на Руси

Скептики недооценивают значение Ледового побоища. В лучшей на сегодня монографии на «тевтонскую» тему, «Немецкий орден» Хартмута Бокмана, упоминания о Ледовом побоище просто нет, зато есть много стенаний о потерях и неудачах тевтонов. Книга написана с большим сочувствием к рыцарям ордена.

Американский исследователь Вильям Урбан в прескверной и поверхностной книжке «Тевтонские рыцари» (в русском переводе «Тевтонский орден») считает нужным всё-таки рассказать о Ледовом побоище. Но полагает, что «в угоду политическим позициям XX века эта битва получила незаслуженную славу». В исторических источниках того периода Урбан разбирается слабо, русской литературы, превозносившей Александра задолго до установления «политических позиций XX века», явно не читал. Он незнаком даже с «Историей государства Российского» Н. М. Карамзина, ему неведома «История России» С. М. Соловьева; а о В. Н. Татищеве даже как-то и поминать неприлично: американец о его существовании не догадывается. Новгородская летопись (как видно, I) для него – трудный текст, который, правда, «передает живо суть православной веры». Художественный фильм Эйзенштейна «Александра Невский» Урбан с великолепной важностью пытается анализировать как исторический источник. По его мнению, этот фильм рисует в портретах русских воинов «некий аналог ленинских коммунистов». То есть наш американский аналитик не понял даже главного идеологического посыла кинокартины – имперского и патриотического, сталинского. Разумеется, дипломированный немолодой дилетант из США не смог оценить и точность деталей фильма, ценных для знатоков военной истории. Хотя именно этим «Александр Невский» Эйзенштейна и интересен сейчас, когда со времени съемок прошло почти восемь десятков лет.

Интеллектуальная убогость ряда западных историков иногда не просто поражает – она вызывает зависть. Остепененные шарлатаны от науки весьма успешны, им платят хорошие деньги. Более того, некоторые российские издательства печатают этих авторов, то есть платят гонорары за прямолинейную русофобскую пропаганду, издаваемую под видом исторических монографий. В случае с Урбаном редакторы подстраховались, аннотировав его исследование как «исторический роман», но этот фиговый листок выглядит убого. Перед нами именно монография, с претензией на научность, автор которой пытается отнестись «с пониманием» к тевтонским рыцарям и, может быть, снисходительно к их противникам. Трагедии народов, ставших жертвами тевтонов, систематически игнорируются, а возможные попытки оппонентов заступиться за туземцев сразу блокируются как возможные рецидивы русофильской или коммунистической идеологии.

Даже дипломированные отечественные ученые не все могут разобраться в подлоге и проанализировать текст американца о тевтонских рыцарях. Но перед нами не наука в подлинном смысле, а элемент идейной войны против России. Зачем и кому нужны подобные книги и почему они издаются на российские деньги? И не только издаются, но оказывают влияние, задают стереотип мышления российским педагогам и ученым, запрограммированным на веру печатному слову? Всё это – риторические вопросы, далекие от истинной науки, разработку и финансирование которой может позволить себе лишь сильная и уверенная в себе империя.

Вместе с тем сочинение Урбана игнорировать нельзя. Это – концентрированный взгляд американских и примкнувших к ним европейских интеллектуалов на события в Прибалтике в XIII веке.

…А что же на самом деле? После того как был заключен мир между тевтонами и Новгородом, мы целых двадцать лет ничего не слышим о столкновениях этих двух сторон на территории Ливонии. То есть победа русских была настолько громкой и устрашающей, что немцы не рискнули нападать на восточного противника. Это снимает все вопросы о значении Ледового побоища. Во Пскове и Новгороде благодаря подвигу Александра Невского и его ратников выросло поколение, которое не знало войн с немцами. Больше того, после смут и метаний Псков превратился в православный город, партия западников была в нем радикально разгромлена и возродилась не скоро. Новые войны начались в 1260-х годах, и это приводит нас в эпоху Довмонта.

* * *

Прошло двадцать лет. Собравшись с силами, русичи попытались переломить ситуацию в Прибалтике и сами напали на немцев, что вызвало, разумеется, дикое возмущение прибалтийских хронистов и позднейших западных авторов, вроде Урбана. Эту войну они расценили как агрессию. Но мы не будем вступать в полемику. В предыдущих главах достаточно подробно описана «германская честность» рыцарей и верность их договорам. Обратим лишь внимание читателя, что эти «прохвосты» (столь брезгливо охарактеризовал тевтонских рыцарей Карл Маркс) непонятно как оказались в Прибалтике. Русских тоже можно обвинить в захвате прибалтийских земель, но тогда и морализировать нечего насчет их попыток вернуть потери. Сильный – нападает, слабый – обороняется. Скулеж русских по поводу нападений немцев или немцев насчет нападений русских обоюдно неуместен. Пусть Урбан поболеет за своих, а мы – посочувствуем своим. Это право историка. Нельзя лишь передергивать факты, ибо это – уже политика и пропаганда. А теперь, когда в правила интеллектуальной игры внесена необходимая ясность, продолжим рассказ.

* * *

В 1262 году псковичи участвуют в походе новгородцев на Юрьев, предпринятом по приказу Александра Невского. Вместе с ними воюет полоцкий князь Товтивил, сменивший Брячислава. Невский признает эту замену, что важно: первой женой Александра была, как мы помним, дочь Брячислава. Александр Ярославич пытается сделать литовцев своими союзниками, и это получается. Тем более что неуклонно слабеет Смоленск, который еще недавно сам претендовал на роль покровителя литвы и гегемона центральной части Руси.

Однако уже в 1263 году Невский то ли умирает, то ли впадает в летаргический сон (последний факт взят из его жития, в котором якобы мертвый князь поднял руку). Политическая обстановка на Руси после ухода со сцены этого политика сразу обостряется. Невский оставил крепкую страну, она не погибла, но возникло множество проблем, начиная с внешних конфликтов и заканчивая внутренними усобицами, ибо Александр не мог опередить время настолько, чтобы создать централизованное государство (да и вообще не понимал, что это такое). Кроме того, не забудем, что эта «крепкая страна» зависела от татар.

…В те годы за Псковом присматривал племянник Невского – Святослав, будущий князь Тверской. В 1266 году он покинет город, и на смену ему придет Довмонт.

2. Загадки Довмонта

«Побишася Литва межи собою некия ради нужда», – сообщает Псковская летопись под 1265 годом. С этого начинается часть летописного текста, выделенная впоследствии в отдельное предание – «Сказание о Довмонте», зафиксированное во Второй Псковской летописи.

«Домант», как зовет летопись нашего героя, имел всего 300 человек, но в то же время известно, что бежал он с «родом своим». Надо думать, считали только дружину, витязей, а еще были семьи воинов. В общем, изгнанник привел и работников, и солдат. По тем временам это было большое переселение. Ему предшествовала ожесточенная гражданская война в Литве, подробности которой причудливо изложены в Хронике Быховца и сочинении Стрыйковского. Вместо Миндовга в этих источниках назван Тройден, вместо Войшелка – монах Лавр, известный, полагает хронист, в миру как Рымонт. «И помянутый монах Лавр, называемый по-литовски Рымонт, а по-русски Василий, жалея о смерти отца своего великого князя Тройдена (то есть на самом деле Миндовга. – С. Ч.), оставил монашеский чин, пришел к панам и, собрав все силы литовские, пошел против Довмонта». Так повествует автор Хроники Быховца. Стрыйковский, по обыкновению, украшает рассказ непроверенными анекдотами в меру своей фантазии, но суть та же.

Если что-то и можно извлечь из рассказа, так это следующее. Войшелк возглавил западную часть Литвы, ятвягов, войска Новогрудского княжества и вообще Черной Руси, расположенной вокруг Гродно. На стороне Довмонта были восточные районы – Нальшанский край, минские земли и Полоцк. В решающей битве Довмонт терпит поражение. Возможно, он проигрывает из-за того, что часть нальшанских родов изменяет и переходит на сторону Войшелка. Армия Довмонта разбита и рассеяна, сам он едва ушел. Полоцк захвачен литвой. Возможен иной вариант, о котором говорилось выше. Сражения нет, Войшелк уничтожает врагов поодиночке. Результат тот же.

Довмонт прибывает во Псков. Далее начинаются догадки. Где расселили приезжих литовцев? Да и литовцы ли перед нами? В каком соотношении находились русичи и литва в дружине, которая прискакала под стены Пскова?

Начнем с первого вопроса. Где осели Довмонт и его люди после бегства из Литвы? Жили они компактно или растворились среди местных?

Земель в Восточной Европе и, в частности, на Псковщине было много. В период потепления климата, в первом тысячелетии новой эры, восточноевропейские пустыни стали доступны и активно осваивались. В XIII столетии наступает постепенное похолодание, но для Довмонта и его людей, конечно, нашлись бы наделы. Однако есть подозрение, что Довмонт не захотел дробить силы и растворить свою дружину среди псковичей. Несомненно, он сразу нацелился на одну из ведущих ролей в общине – может быть, воеводы. А для этого нужно было обладать силой. Верная дружина – лучший аргумент в споре с противником. Следовательно, Довмонт вместе со своими людьми обосновался, скорее всего, в псковском посаде: воины срубили избы, вскопали огороды и поселились тут с женами и детьми. Кто не был женат, сватался к псковитянкам.

Вопрос второй: об этническом составе дружины Довмонта. Мы говорили, что после монгольского нашествия русские переселенцы хлынули в Полоцкую землю. Прежние литовские области сильно обрусели. В их числе был и Нальшанский край. Сегодня большая часть этой области находится в составе Белоруссии, и населяют ее отнюдь не литовцы. Процесс изменения состава населения начался как раз в XIII веке. Это значит, что русских в дружине Довмонта могло быть от трети до половины, если не больше. Впоследствии видим, что его сопровождает дружина в набег на Литву. Она состоит из трехсот человек. «Сказание» приводит имена двоих соратников князя – это Давыд Якунович, внук Жавра, и Лува Литовник. Первый из них мог быть крещеным литовцем, если Жавр – искаженное литовское имя. Но Якун – имя русское (оно пришло из Скандинавии в X веке и с тех пор «обрусело»; изначально имя звучало как Хакон, Хаген). Следовательно, литвином Давыд был только наполовину. Лува – вроде бы абсолютный литвин, как явствует из его прозвища, но в то же время оно – показатель уникальности его носителя и немногочисленности коренных литвинов в дружине. Это возвращает нас к сделанному выводу: литовцев у Довмонта было человек сто – сто пятьдесят, ибо Нальшанское княжество населяли в значительной степени русские беженцы от монголов. Они сражались на стороне Довмонта во время литовской усобицы, были разбиты и частично ушли во Псков.

Несомненно, Довмонт обладал качествами, которые привлекали. Князь был храбр, честен и умел расположить к себе воинов. К тому же он вызывал жалость как пострадавший от Миндовга: ведь литовский король силой взял его жену.

Кстати, вот еще одна загадка: куда подевалась женщина? Во Псков Довмонт прибыл вроде бы без жены. Может, ее уничтожили вместе с Миндовгом в ходе кровавой усобицы? Кажется, нет. Значит, прекрасная жена Довмонта либо погибла в разгоревшейся войне с Войшелком от случайной стрелы или от удара меча, либо – умерла своей смертью уже после начала гражданской войны, в ходе которой Довмонта разбил Войшелк. Третья версия: княгиня умерла во время бегства. Так или иначе, Довмонт прибыл во Псков уже вдовцом.

3. Между жизнью и смертью

В городе на реке Великой, как мы видели, правил в то время Святослав Ярославич. Он был сыном и подручным великого князя Владимирского Ярослава Ярославича (1263–1272), который по родовому праву унаследовал великий стол после того, как не стало Александра Невского, и получил в подтверждение своей власти ярлык из Орды. Александру новый великий князь приходился братом. Кроме того, Ярослав сделался князем Великого Новгорода и прибыл туда, чтобы уладить дела. Великий князь объединил под своей властью весь север Руси.

Ярослав Ярославич узнал о прибытии Довмонта во Псков и отнесся к беглецу настороженно. А новгородцы вообще потребовали перебить пришельцев. Жизнь Довмонта повисла на волоске. Новгородская I летопись просто говорит, что общинники Господина Великого Новгорода намеревались Довмонта «исещи». Однако литвин сумел чем-то снискать расположение и псковичей, и их князя Святослава Ярославича. Они дружно заступились за беглеца. Версия может быть только одна: псковские общинники не хотели потерять военную силу: каждый боец был на счету. А новгородцы, напротив, боялись, что с помощью Довмонта Псков и вовсе отложится. Решение было за великим князем Ярославом Ярославичем. Святослав, видно, ходатайствовал за беженца, и поручился отцу за него. Ярослав приказал новгородцам не трогать Довмонта. «Но не выда их князь Ярослав и не избьени быша», – говорится об этом в Новгородской I летописи старшего извода в статье под 1265 годом.

Посмотрим поближе на то, чем вызвано неприятие новгородцами Довмонта. Начать придется издалека. У новгородцев мы встречаем очень странную с точки зрения православия аргументацию. Тамошний хронист превозносит подвиги Войшелка (в Псковской летописи этого нет). В Новгородской же I летописи подчеркивается, что Войшелк принял православие, после чего стал истреблять убийц своего отца Миндовга. Истреблял он, надо понимать, язычников. Среди врагов оказался язычник Довмонт – один из убийц Миндовга. «Съвкупи около себе вой отца своего и приятели, помоливъся кресту честному, шед на поганую Литву, и победи я, и стоя на землих их всё лето», – отмечает Новгородская I летопись под 1265 годом, рассказывая о подвигах Войшелка. Получается, Войшелк воевал за интересы православия с язычниками, если придерживаться точки зрения новгородского летописца. Заметим, что до этого времени русские православные не опускались до такой низости, как религиозные войны. Этого не знали и византийцы – учителя православия. Подобное явление, противоречащие самой сути христианства, допускали и культивировали только католики. Значит, идея религиозной борьбы вдруг показалась продуктивной в качестве оправдания как наступательных, так и оборонительных войн. Соседи «немцев» (то есть европейцев) ее усвоили. И вот мы видим, что Войшелк, в понимании новгородского летописца, выступает как «крестоносец» православия, а Довмонт – это язычник и враг православных русичей. Налицо искажение смысла православия и, более того, «гнилая» идеология, способная извратить и погубить русских. Хотя на первый взгляд всё в порядке: просто русский летописец сочувствует литовскому единоверному князю Войшелку.

Мир в это время очень сильно изменился, ориентиры сместились, и православие уже было не всегда индикатором русской идентичности. Например, Даниил Галицкий формально был православным, однако предпринимал титанические усилия, чтобы погубить Западную Русь, в чем и преуспел.

Для Довмонта и его людей эти маневры и нюансы оставались, скорее всего, непонятны. Нальшанский князь просто отомстил своему обидчику Миндовгу за сломанную судьбу, отобранную жену и порушенную карьеру.

Но Довмонт был очень умен и безошибочно умел отличить друзей от врагов. Врагами были немецкие рыцари, которые пытались завоевать Литву и Русь. Нальшанский князь чувствовал это лучше, чем многие русичи. Лучше, чем «хитропланщик» Владимир Полоцкий, лучше, чем Ярослав Владимирович Псковский, который не раз водил на Псковщину немцев. Это парадокс, но это факт: иногда представители соседних этносов лучше понимали интересы Руси, чем сами русские, что и видим на примере Довмонта.

Положение нальшанских беглецов оставалось отчаянным. Их могли перебить под предлогом язычества предводителя и его ближайшего окружения. Тогда Довмонт пришел к единственно правильному решению. Он принял православие.

Псковский летописец в статье под 1265 годом упоминает, что сперва Довмонт имел «ко идолом служение», но затем «Бог восхоте избрати собе люди новы» и «вдохну в них благодать Святаго Духа».

Довмонт явился в соборную церковь Святой Троицы и принял крещение. Выбор храма говорит о многом. Святой Троица считалась символом Пскова, точно так, как Святая София – символом Великого Новгорода. Принимая крещение в соборной церкви, Довмонт показывал, что связывает себя с псковской общиной и готов защищать ее интересы. С другой стороны, принять крещение именно в этом месте позволили князь Святослав Ярославич и лидеры общины. Следовательно, они показали, что берут литовца под свое покровительство. Так нальшанский князь спас жизнь и обрел новых друзей. «И наречено бысть имя во Святом крещении Тимофей, – констатирует Псковская летопись. – И бысть радость велика в Плескове».

4. Переворот

Загадки продолжаются, а карьера Довмонта идет в гору. В 1266 году он избран псковским князем. Как произошло избрание? Почему? Куда подевался князь Святослав Ярославич? На последний вопрос ответить проще всего: Святослав уехал к отцу. Впоследствии он станет тверским правителем и никакой вражды по отношению к Довмонту не проявит. С другой стороны, может быть, ему просто не представится возможность отомстить, если мы имеем дело с переворотом?

На мысль о том, что Довмонт пришел к власти в результате переворота, наводит одно обстоятельство. Владимирский и новгородский князь Ярослав Ярославич, отец Святослава, вдруг изменил свое отношение к литовцу и возненавидел его. Собственно, он никогда не любил Довмонта, но еще недавно, по ходатайству своего сына, подарил ему жизнь. Теперь – новый всплеск ненависти. Следовательно, Довмонт стал псковским правителем вопреки воле Ярослава. Очевидно, перед нами попытка псковичей отделиться от Новгорода и обрести самостоятельность. Пскову требовался талантливый лидер, его обрели в Довмонте. Нужна была дружина, и ее тоже дал беглый нальшанский князь.

Довмонт обладал честолюбием, а потому охотно возглавил псковичей. Он наладил связи с руководителями псковской городовой общины и потратил год на то, чтобы обрести взаимопонимание с общинниками на своей новой родине. В результате интрига, участником которой он стал, увенчалась полным успехом. В 1266 году псковичи «показали путь» Святославу, тот уехал, ибо ничего другого не оставалось. Князем выбрали Довмонта. И – не ошиблись с выбором.

«Он был независим от Литвы, против которой воевал; он был независим и от низовских (тверских) князей», – пишет В. Т. Пашуто в очерке истории ранней Литвы. В отношении «тверских» князей есть мелкая методологическая неточность, вызванная невниманием к репликам А. Е. Преснякова о борьбе за власть во Владимирском великом княжестве. Пресняков указал на некорректность термина «тверские князья» для этого времени, в чем безусловно прав. В остальном характеристика обстоятельств, изложенная у В. Т. Пашуто, верна. Обстановка была для Ярослава Ярославича даже еще сложнее. Многое зависело от настроений новгородской общины. Довмонт и псковичи каким-то образом перетянули часть ее на свою сторону. Или, во всяком случае, правильно учли настроения новгородцев, принимая решение о перевороте во Пскове. Ярослав Ярославич со своей стороны подымал новгородцев в поход на Псков – отложившийся «пригород». Сам он собрал «низовские» полки и явился в Господин Великий Новгород. И вдруг новгородцы, еще год назад требовавшие голову Довмонта, наотрез отказались воевать. Поход Ярослава был сорван. После этого стороны конфликта достигли договоренностей, которые устроили всех. Псковичи и Довмонт признали верховную власть Новгорода и, надо думать, подкрепили это обещанием регулярных денежных выплат «старшему» городу. Ярослав признал нового псковского князя – Довмонта. Свергнутый Святослав покорно ждал, пока для него освободится очередной стол во Владимиро-Суздальской земле. И все сделали вид, что не понимают, насколько сенсационное событие произошло в Северной Руси: правителем одной из земель сделался не Рюрикович и вообще не русский.

С другой стороны, такие прецеденты уже были: в Полоцке правил Товтивил, пока его не убили, в Новогрудке – Войшелк. Воинственные и пассионарные литовцы оказались востребованы в русских княжествах.

Так началось правление Довмонта во Пскове.

5. Поход на Литву

Псковская летопись утверждает, что первым военным предприятием Довмонта стало вторжение в Литву. И снова вопросы: зачем, почему? Довольно странно, что почти сразу после своего избрания литвин отправляется в далекую страну на поиски приключений. Может быть, он испугался великого князя Ярослава Ярославича, который готовил полки для похода на Псков, и решил вернуться в Нальшанский край? Или перед нами – простой набег, поход «за зипунами», предпринятый князем, чтобы увеличить свой авторитет в псковской общине? Но тогда в нем должны были участвовать многие псковичи – те, что мечтали обогатиться.

Довмонт «помысли ехати с мужи Псковичи, 3-ми девяносты», – говорит летописец. Три девяноста – это псковский военный счет, надо полагать, не учитывавший младших командиров, то есть перед нами отряд в 300 бойцов. Цифра заставляет задуматься. По нашему мнению, эти «мужи Псковичи» – та же самая дружина Довмонта, с которой он явился из Нальшанского княжества в 1265 году. Действительно с ним было столько воинов или присоединился кто-то из псковского ополчения? Не исключено, что псковский летописец, дабы усилить впечатление от Довмонтовых подвигов, преуменьшает его силы. Но результат похода бесспорен: Довмонт одержал победу. Обратимся к деталям.

«Сказание о Довмонте», вошедшее в состав псковских летописей, повествует следующее. В 1266 году Довмонт вторгся в Литву «и плени землю Литовскую, и отечество свое повоева». Из «Сказания» явствует, что Довмонт бился с каким-то литовцем Герденем. Очевидно, что перед нами – не конфликт с Литвой в целом. Литвой в это время правит Войшелк. Отдельные области княжества подчиняются местным старейшинам. Одного из них зовут Гердине. В русской транскрипции – Гердень. Очевидно, он правит Нальшанским княжеством после эмиграции Довмонта.

На этого нальшанского князя Герденя и напали «псковичи», а вернее, литовцы-эмиграты, явившиеся во Псков вместе с Довмонтом. Последний хотел вернуть свои нальшанские земли, с которой связаны воспоминания юности и надежды на карьеру. Вместе с князем в набег отправились двое соратников, о которых мы упоминали выше: Давыд Якунович и Лува Литовник.

Поход завершился большим тактическим успехом. «Сказание о Довмонте» рисует нашего героя как славного рубаку, победившего всех врагов и разгромившего главного из них – Герденя. Согласно «Сказанию», псковский князь разорил Нальшанскую землю, взял в плен жену Герденя с детьми «и всё княжение его повоева». Герденеву жену, к слову сказать, звали Евпраксия, она была христианкой. Но большего достигнуть не удалось, хотя лично у Довмонта такие планы, скорее всего, были.

Где был сам Гердень во время набега Довмонта, неясно. Может быть, усобица в Литве еще продолжалась, и он воевал с врагами Войшелка, временно оставив Нальшанский край. Или сам ушел воевать куда-нибудь на Черниговщину или Смоленщину. «Герденю же съ своими князи дома не бывшю, – поясняет “Сказание”, – и приехаше в домы своя, аже домовѣ их и земля их вся пленена».

Узнав о нападении врага на край Нальшанский, Гердень поспешно вернулся и начал собирать силы. Против Довмонта выступили несколько литовских старейшин, в источнике приводятся их имена. Это «Гойтортъ и Люмби и Югайло» (Сказание о Довмонте. С. 51; в Псковской летописи, изданной Погодиным, Люмби и Югайло не упоминаются). «Сказание» говорит, что у Герденя имелось 700 воинов против 300 ратников Довмонта, но цифры вызывают сомнения.

Довмонт успел переправиться через Двину, когда Гердень его настиг. Две трети своего маленького войска и весь полон псковский князь оставил на опушке в бору в пяти верстах к северу от реки. Давыд Якунович и Лува Литовник сторожили переправу. Здесь было удобно сделать засаду.

Литовцы преследовали. Ненависть Герденя к Довмонту была велика. Так могут ненавидеть друга лишь родные люди, несущие груз взаимных обид. Литовцы хотели Довмонта

руками яти и лютой смерти продати, а мужи псковичи мечи иссѣчи.

Таким игривым и неуклюжим стишком «Сказание» описывает сложившуюся непростую ситуацию.

Преследователи форсировали Двину «и сташа на брезѣ». Псковские разведчики донесли о передвижении противника. Довмонт сказал Давыду и Луве Литовнику: «Помоги вам Бог и Святая Троица за то, что устерегли войско великое, ступайте отсюда».

В этой фразе – важный подтекст. Довмонт изъясняется как убежденный христианин. Теперь он – борец с язычниками, а ведь еще несколько месяцев назад его самого едва не убили во Пскове за верования предков. Кроме того, в этой скупой фразе Довмонт четко расставляет приоритеты. Святая Троица – символ Пскова, и Довмонт клянется в верности новым землякам. Он выступает как «отец солдатам», бережет своих людей и готов сам положить голову в неравной битве, но спасти соратников.

Всё же было бы интересно узнать реальную численность тогдашних армий. Семьсот человек врагов для Довмонта – «войско великое». Каково же число тогдашних отрядов, сражавшихся в Прибалтике? Может, псковские местечки и вправду были столь слабо заселены, что рыцарское или литовское войско в несколько сотен человек считалось «великим»? Но тогда все предыдущие рассуждения Генриха Латвийского о громадных русских армиях в 15 000 и 20 000 человек – не более чем фантазия.

Равноправной может считаться и другая гипотеза: некоторые историки учитывают, по западному обычаю, только всадников, но не вспомогательные войска, не прислугу и не пехоту. В нашем случае это позволяет увеличить численность войск Довмонта и литвы в десять раз, из расчета 10 пехотинцев на каждого конника, что составляло «знамя», или «хоругвь», – небольшое военное подразделение. Тогда в описанном сражении между «псковичами» и дружиной Герденя могло участвовать 3000 первых и 7000 вторых, и это уже совсем другая ситуация.

Давыд и Лува ответили Довмонту на предложение уйти как настоящие витязи: «Не уйдем отсюда, хотим умереть со славой и кровь свою пролить с мужами-псковичами за святую Троицу и за все церкви святые. А ты, господин и князь, выступай вместе с мужами-псковичами против поганых литовцев».

В этом ответе – косвенное подтверждение нашей гипотезы о том, что 300 человек – это дружина Довмонта, а кроме нее в походе участвует псковское ополчение. Довмонт предлагает своим дружинникам оставить поле боя, испытывает их, говорит, что сразится с литвой во главе одних только мужей-псковичей.

Дружинники выдерживают проверку. Они, как видим, приняли христианство вместе с вождем, стали русичами и готовы постоять за Псков и Святую Троицу, то есть за новую веру и новую родину.

Но было бы со стороны Довмонта слишком надменно обратиться только к литовской дружине, а русскую проигнорировать. Потому автор «Сказания» вкладывает в уста нашего героя еще одну речь, обращенную к новым землякам.

«Братья мужи-псковичи! – говорит князь Довмонт. – Кто стар – тот отец мне, а кто млад – тот брат. Слышал я о мужестве вашем во всех странах, сейчас же, братья, нам предстоит жизнь или смерть. Братья мужи-псковичи, постоим за Святую Троицу и за святые церкви, за свое отечество!»

Конечно, перед нами – вовсе не подлинная речь Довмонта, а письменная похвальба самих псковичей, но очень странная. Они явились, чтобы ограбить Нальшанский край, а говорят с таким пафосом, будто враг вторгся в родную землю. Значит, это идеология, а не история. И еще: православный пафос псковичей, как ни курьезно, – прямое следствие общения с немцами. В X–XII веках русичи мирно уживались с язычниками, с теми же балтами. Но через несколько десятилетий после появления крестоносцев взгляды поменялись. Русским потребовалось доказать, что они истинные христиане. А ведь христиане (в западной версии) требовали истребления язычников. Таким образом католичество влияло даже на тех русичей, которые формально не были западниками, и влияние это отнюдь не было благотворным. Оно не способствовало толерантности и разрушало даже тот симбиоз между язычниками и православными, который сложился на Балтике до прихода немцев.

Вернемся к битве между «псковичами» и литовцами.

Довмонт атаковал врага на переправе или сразу после нее, из засады. «И ехав, князь Довмонтъ с мужи псковичи божиею силою и святого Христова мученика Леонтиа одиномъ девяностомъ 7 сот побѣди», – говорит легенда (Сказание о Довмонте. С. 52). Ни диспозиции боя, ни подробностей мы не видим. Главное – идейный подтекст: литовец Довмонт принял христианство и стал бить язычников: из побежденного превратился в победителя.

«Тогда же убиенъ бысть князь великий литовский Гойтортъ, и инѣхъ князей много избиша», – толкует «Сказание». Перед нами – беспорядочная схватка. Литовцы в погоне за Довмонтом, отступавшим с добычей, переправились через Двину, не успели построиться и вооружиться. Переправлялись они, скорее всего, без оружия, доспех везли с собой на плотах или во вьюках. В этом и кроется секрет блестящей победы Довмонта, описанной в «Сказании». Он напал на безоружных воинов, не готовых к драке. Литовцы гибли под мечами тяжеловооруженных «псковичей», облаченных в дощатый доспех, пытались спастись в реке, тонули. Много трупов прибило на острова, другие плыли вниз по течению. Потери самих «псковичей» были ничтожны. «Тогда же убиенъ бысть Онтонъ единъ псковитинъ, сынъ Лочков, брат Смолигов, а инии вси без веда съхранени быша молитвою святого Христова мученика Леонтиа» (Сказание о Довмонте. С. 52). То есть из «псковичей» погиб один человек, остальные возвратились домой. Дружина самого Довмонта вообще не понесла потерь, а у литовцев спасся Гердень. «Толко убѣжа одинъ князь Гердень в малѣ дружинѣ», – говорит Новгородская I летопись.

Как раз к этому времени относится попытка похода великого князя Ярослава Ярославича против Довмонта. Однако новгородцы, восхищенные набегом «псковичей» на литву, сообщают великому князю, что «уведались» с Довмонтом, и Ярослав отправляет свои «низовские» полки назад. Перед нами – тонкая игра Довмонта, который, чтобы удержаться на новой родине, держит в поле зрения все окрестные земли: договаривается с новгородцами, воюет с литвой и находит взаимопонимание с псковской общиной.

В то же время результаты битвы на реке имели немалое значение для всей Литвы. В сражении на Двине полегли верные сторонники Войшелка, и этот литовский князь испытал всю горечь потерь.

Но то было лишь начало войны между Довмонтом и Литвой, что снимает версию о случайном набеге псковского князя в эти края. Довмонт претендовал на литовские земли и мечтал их захватить. Зимой того же 1266 года он повторил вторжение. «Того же лѣта, на зиму, ходиша пакы пльсковичи на Литву съ княземъ Довмонтомь», – сообщается в Новгородской I летописи. В «Сказании о Довмонте» ничего этого нет. «Сказание» прославляет псковского князя и совсем не говорит о его политических комбинациях. Новгородский летописец более объективен и считает нужным дать немного больше подробностей.

Из Новгородской I летописи мы узнаем еще один факт, которого нет в «Сказании». В следующем, 1267 году Довмонт повторил поход на Литву. «Ходиша Новгородци с Елефѣрьемъ Сбыславичемь и с Доумонтомь съ пльсковичи на Литву, и много ихъ повоеваша, и приѣхаша вси здорови», – говорится в Новгородской I летописи. Перед нами – очередной поход на Литву, в необходимости которого Довмонт сумел убедить псковичей, новгородцев и самого великого князя Ярослава Ярославича. Это еще раз свидетельствует о таланте политика, которым обладал новый псковский князь-литвин. Но это не значит, что новгородцы и псковичи обмануты. Довмонт умеет выбрать направление для агрессии, отвечающее интересам его новой родины и этноса, который его принял, – русичей. Расширение Пскова и Новгорода за счет пассионарной Литвы было бы хорошим решением.

Нальшанский князь Гердень выступил против русичей в 1267 году, чтобы оборонить границу, но на сей раз ему исключительно не повезло: он пал в сражении, а его войско рассеялось. Судя по всему, именно об этих событиях и говорится в Хронике Быховца, хотя многие факты основательно перепутаны. «А паны литовские и жемайтские взяли себе великим князем Тройдена и правил великий князь Тройден, – пишет автор Хроники Быховца. – И князь великий Довмонт, придя из Пскова, взял город Полоцк, и начал княжить во Пскове и в Полоцке, и очень жаль ему было того, что брат его младший Тройден стал княжить в Литве; и начал думать о том, как бы его умертвить».

Нельзя ли заключить из этого невнятного известия, что после смерти Герденя литовский великий князь Войшелк отдал Нальшанскую землю Тройдену – младшему брату Довмонта? Разумеется, если хронист правильно понял степень родственных связей и перед нами – действительно младший брат, а не младший родич.

А сам Довмонт покоряет Полоцк. Это важное известие хорошо сопоставляется с логикой событий. Воюя Нальшанскую землю, Довмонт должен был пройти именно через Полоцк. Город признал свою зависимость от него, но сохранил особого князя. Возможно, им стал Изяслав. Подробнее мы поговорим об этом в шестой главе, когда еще раз вернемся к литовским делам и дойдем до правления Тройдена.

Констатируем главное. Довмонт не стал литовским князем, но существенно ослабил Литву. Верховный князь Войшелк растратил силы в борьбе, потерял верного Герденя, и всё это спровоцировало действия соседей против него. Алчными соседями были не только псковичи, но – галицкие и волынские князья. Посмотрим, что произошло.

6. Смерть Войшелка и ее последствия

В Литве, Галиче и на Волыни в эти годы сменилась власть. После смерти Даниила Галицкого его брат Василько остался правителем владимиро-волынским и старшим в роде, но его владения были сильно ограничены и окружены землями сыновей Даниила. Старший сын короля галицкого, Лев, обрел Перемышль с областью, называвшейся Подгорье. Это владение было издавна связано с Польшей и Венгрией. Младший отпрыск Даниила, Мстислав, сел в Луцке и Дубне. Эти города уступил ему Василько. Средний сын, Шварн (или Сваромир, как зовет его автор «Истории русского народа» Н. А. Полевой), получил Холм, Галич и Львов.

Еще продолжались репрессии в Литве: князь-инок Войшелк мстил за отца. Завершив расправы, он передал Литву Шварну, что взбесило Льва: тот сам претендовал на эту обширную страну, поскольку был недоволен перемышльским уделом.

Далее мы видим отвратительный поступок западных русских князей, который летописец пытается затушевать. Войшелка внезапно вызвали на переговоры во Владимир-Волынский, и Василько гарантировал князю-иноку личную безопасность. Предмет переговоров не освещается в летописи, но понятно, что Войшелка склоняли передать Литву не Шварну, а Льву. Инок в ходе переговоров отказался сделать это, и вся компания галицко-волынской знати поехала обедать к немцу «Маркольту» (Марквальду), который обладал огромным влиянием во времена Даниила и принадлежал к числу его ближайших советников. После обеда Войшелк уехал в монастырь, но Лев преследовал его, ворвался в келью вместе со своими дружинниками и зарубил.

Последствий убийства не было никаких. Возможно, Лев стал только орудием, а главными заговорщиками оказались Шварн и Василько? Тогда вся версия о передаче власти Шварну – не более чем вымысел.

Русичи вызвали Войшелка, чтобы как раз заставить отказаться от власти. Это не получилось, и заговорщики предложили Литву Льву, если тот уничтожит инока. Лев убил Войшелка, но… Василько и Шварн его обманули. Литвой стал править Шварн, а народу сказали, что таково завещание Войшелка. Соответствующую версию внесли в летопись.

Убийство впрок не пошло: Шварн умер при невыясненных обстоятельствах. Летописец просто говорит о смерти, не комментируя это событие (1268). Сыновей у Шварна не было, и его удел унаследовал Лев. Литовцы тотчас восстали и после войны отделились вместе с Черной Русью и Минском. Их князем сделался Тройден (1269 (?) – 1282), о котором мы говорили не раз и поговорим еще в своем месте. Аукшайтия отделилась от Руси, и в ней стала править собственная династия.

Зато Полоцк вновь получил русского князя, и этого князя, возможно, ставит или утверждает Довмонт после расправы с Герденем.

После гибели Товтивила здесь появляется некто Константин, его сменяет Изяслав, затем на княжении опять видим Константина, причем неясно, одно ли это лицо с Константином, который правил до Изяслава. Кто они такие? Смоленские Мономашичи или наследники древней династии – потомки Владимира Красное Солнышко и Рогнеды? Спорить по этому вопросу бессмысленно: доказательств нет. Но на одном эпизоде остановиться стоит. Иногда к числу полоцких князей относят Герденя, что неверно. Гердень ни разу не упомянут как полоцкий князь. В «Сказании о Довмонте» он назван просто литовским правителем. По нашему мнению, он правил только Нальшанской землей, а в Полоцке после короткого периода литовского засилья вновь властвовали русичи.

Будучи одним из лучших дипломатов своего века, Довмонт договорился с полочанами о взаимопомощи. Это значит, что он отделил Полоцк от Литвы, созданной Войшелком, и заключил с местными русичами союз. Благодаря Довмонту Полоцк обрел независимость. Не в этом ли – одна из целей походов Довмонта на литовские земли? Тогда многое становится понятно. В виде Полоцка создан буфер между Псковом и литовскими землями. Косвенным доказательством этой версии выступает Хроника Быховца с ее утверждением, что «князь великий Довмонт… начал княжить во Пскове и в Полоцке».

Вместе с тем хронист плохо информирован; складывается ощущение, что он пользовался народными преданиями и многое домысливал «на глазок». Литовского князя Тройдена он называет братом Довмонта. Другой брат нашего героя – Наримант-Наримунт, и он тоже успел побыть, по версии Хроники Быховца, великим князем Литвы. Довмонт, согласно быховецкому хронисту, отбирает у Нариманта жену, тот поднимает смуту, после чего Довмонт убегает во Псков. В общем, всё перепутано, введены неизвестные, по другим летописям, князья. Но возможно, что зерно истины тут есть: правители Литвы, пришедшие к власти после смерти Миндовга, могли быть из единого нальшанского рода – если не братьями, то близкими родственниками. А Полоцк, повторимся, после конфликта с Герденем попал под влияние Довмонта, что и было результатом его походов. Парадоксально, но факт: литовец Довмонт даже в усобицах приносил пользу Руси.

* * *

Между тем во Владимире-Волынском умер Василько (1269) – вождь умеренной «русской партии» (брат Василька – Даниил Галицкий – и Лев, сын Даниила, были западниками). Владимир-Волынский унаследовал сын Василька, названный по иронии судьбы тоже Владимиром, но он не обладал авторитетом отца. Это значит, что западническая партия получила перевес на Волыни.

Ситуация на Руси становилась с каждым годом сложнее. Литовцы Тройдена стали разорять набегами Брянщину и Смоленщину, то есть пошли по пути Миндовга. Одновременно они напали и на Волынь и разграбили Дрогичин (1274).

Это привело к неожиданным результатам. Лев Галицкий попросил помощи у татар и вторгся в Литву. Его союзниками стали Роман Брянский, который объединил значительную часть Черниговщины, и смоленские князья.

Лев развернул наступление на Литву с территории Волыни, но итоги его похода оказались скромны. Лев с союзниками разорил Черную Русь, а затем повернул назад, не добившись крупных успехов. Литва окончательно обрела свободу и стала единственным островком на Руси, который не признавал власть татар.

Довмонт внимательно наблюдал за событиями у соседей. Он не оставил былых амбиций и, больше того, претендовал на литовское княжение, где правил его «младший брат». Но Довмонта временно отвлекли другие дела.

Глава 2. Враг немцев

1. Сын Александра Невского

А в Северной Руси дела шли своим чередом.

Самым активным среди сыновей Александра Невского был князь Дмитрий. Он претендовал на Великий Новгород. Ярослав Ярославич побаивался племянника. Местом правления Дмитрия был Переяславль-Залесский. Его население было довольно велико; лишь впоследствии оно мигрировало к соседям, и Переяславль уступил Твери с Москвой, которые отделились от него как раз в эпоху Ярослава Ярославича.

Дмитрий Александрович добился от дяди наместничества в Новгороде в 1265 году, но уже через год, по догадке А. Е. Преснякова (см.: Образование Великорусского государства. С. 133, примеч. 2), оставил берега Волхова из-за тайного противодействия Ярослава и отбыл в Переяславль-Залесский. За время пребывания переяславского князя в Новгороде Довмонт успел познакомиться с Дмитрием и подружиться с ним. Литовец по-прежнему пытался поладить и с новгородской общиной.

Мы видели, что в 1267 году новгородцы и псковичи вместе идут на Литву. Войском командует свежеиспеченный новгородский наместник Елеферий Сбыславич. На посту нместника его сменяет родовитый князь Юрий Андреевич (суздальский), сын Андрея Ярославича и, значит, племянник Невского и Ярослава Ярославича. Возможно, Ярослав назначил его, чтобы уменьшить влияние Довмонта и Дмитрия Александровича в Новгороде.

Затем Довмонт и великий князь Ярослав Ярославич кардинально разошлись в стратегических планах по обороне и расширению Руси. Первый, сам литовец, намеревался захватить Литву для себя. Второй выступал за немедленное наступление против немцев. Довмонт опасался войны с рыцарями, ибо знал их силу и не хотел будить зверя. В новгородской и псковской общинах наступил раскол.

«Сдумаша новгородци с княземь своимь Юрьемь, хотѣша ити на Литву, а инии на Полтескъ, а инии за Нарову», – перечисляет Новгородская I летопись под 1268 годом. Полоцк то ли отпал от Руси, то ли на его территории вспыхнула борьба между князьями, то ли город был атакован литвой и с трудом отбивал атаки.

Но Ярослав Ярославич убежден, что воевать надо Прибалтику, а врага бить поодиночке; по приказу великого князя Юрий Новгородский форсирует Нарову и вторгается в северные районы Эстонии. Они принадлежат датчанам, из чего виден наивный замысел русских воевод. Русичи намерены отнять Эстонию у датского короля, надеясь на бездействие немцев. В этом последнем пункте и есть наивность. Русские не понимают еще, что Запад объединится против них. Дания, после того как приняла католичество, сделалась частью мира, во главе которого стоит государь Священной Римской империи германской нации. Она вправе рассчитывать на поддержку империи.

Наверняка походу русичей предшествовали дипломатические шаги в адрес Риги и «хитрые планы»; вернее, планы, которые сами князья считали хитрыми. Они в очередной раз провалились по всем статьям.

Зато удачное наступление на Литву было приостановлено и темп утрачен. Умер Шварн, случился переворот, власть перешла к Тройдену. Но и наступление на Эстонскую землю, утыканную замками с гарнизонами, завершилось для русичей бесславно. Следовательно, великий князь Ярослав принял несколько неверных стратегических решений. Русские государи будут принимать немало таких решений. Ливония станет для них роковой землей. Лишь Петру Великому после войны, продолжавшейся 21 год, удастся захватить Прибалтику. А пока усилия русских князей вели к неудачам или частным победам. Инициатива в этой борьбе принадлежала немцам, а наши предки оборонялись, и каждое выигранное ими сражение было сражением защищавшейся стороны, хотя иногда и создавалась иллюзия наступления на немецкие рубежи.

Юрий осадил североэстонский город Раковор (1268) во главе новгородской рати. Датчане и немцы звали это место Везенберг, эсты – Раквере. Он был ключевым пунктом по дороге к Ревелю.

Осада протекала неудачно для русских, они отступили. «И много в земли их потратиша, а города не взяша», – говорит Новгородская I летопись (статья под 1268 годом). Этот поход новгородцев вызвал скандал на Западе. Ливонские рыцари констатировали начало русской агрессии в Прибалтике, ибо воспринимали события, разумеется, не как отвоевание русскими утраченных земель, а как попытку захвата законных и исконных владений тевтонов.

Новгородцы были разочарованы действиями князя Юрия. Псковичи, в свою очередь, боялись остаться один на один против ордена и Литвы. Великий князь Ярослав Ярославич был просто разгневан. Тогда новгородские общинники вызвали храброго Дмитрия Александровича с дружиной, чтобы он переломил ситуацию в этой бестолковой войне и захватил хотя бы датскую Эстонию. На сына Александра Невского была вся надежда.

2. Клятва тевтонов

Новгородцы принялись за дело с размахом: строили большие стенобитные орудия, вооружали людей. Их главную силу составляла тяжелая кавалерия с панцирными всадниками. Этих людей неправильно называть рыцарями как по сути, так и по вооружению и доспехам, которые отличались от датских и немецких. Перед нами – русские витязи, хорошо тренированные, способные противостоять немецкому всаднику (Ritter). Витязи выполняли ратный труд, по сути, «за зарплату» и не имели ни крепостных, ни феодов, за которые приносили бы оммаж князьям.

Подошла залесская дружина Дмитрия. Кликнули Довмонта, и тот явился на зов. «Сказание» говорит, что Дмитрий и Довмонт скрепили союз браком: Довмонт женился на Марии, дочери Дмитрия. Современные научные комментаторы документа полагают, что брачный союз между псковским князем-литвином и русской девушкой был заключен несколько позже, после событий, о которых мы расскажем.

…Ярослав Ярославич тоже помог Новгороду как главный вдохновитель войны с немцами: прислал от себя полки, которые вели два его сына – Святослав и Михаил. Так Святославу, недавно правившему во Пскове, пришлось пересечься с Довмонтом – своим сменщиком.

Общее командование русичи возложили на Дмитрия Александровича как самого способного, и это не понравилось Ярославу Ярославичу. Он предпочел бы видеть командира не по способностям, а по старшинству. Такие традиции выбора воевод по степени уважения к отцам принесут впоследствии много горя Руси. Но сейчас эти традиции чванства и родовитости лишь начали складываться и не получили преобладания. Главным воеводой стал Дмитрий.

Перед началом кампании новгородцы попробовали нейтрализовать немцев. В это время Ливония окончательно превратилась в конфедерацию феодальных владений. Она состояла из четырех епископств и собственно орденских земель. Важную роль в политических коллизиях играли и города, и даже отдельные рыцари, тем более что их было немного, и каждый являлся отпрыском знатной немецкой семьи. Новгородцы рассчитывали на рыхлость конфедерации и переоценили внутренние противоречия в ландмейстерстве. К тому же они позабыли, что Ливония – всего лишь северный филиал более могущественного ордена, Тевтонского, магистры которого обладают огромным влиянием, вхожи к папе и императору и могут при необходимости собрать в Европе крупную армию. Тогда несколько десятков рыцарей превратятся в несколько тысяч, и это не считая вспомогательных войск.

Ход переговоров изложил С. М. Соловьев, который перевел соответствующий отрывок Новгородской I летописи. Приведем речи послов в переводе классика. Рижане, феллинцы и жители Дерпта сказали новгородцам: «Нам с вами мир, переведывайтесь с датчанами-колыванцами (ревельцами) и раковорцами (везенбергцами), а мы к ним не пристаем, на чем и крест целуем».

То есть немцы бросили датчан на произвол судьбы.

Новгородцы не поверили до конца и, чтобы застраховать себя от предательства, послали в Ливонию своего представителя Лазоря Моисеевича (летописец зовет его уменьшительно «Моисеичем»). Тот привел к присяге всех «пискупов и божиихъ дворянъ», чтобы не помогали колыванцам да раковорцам. Пискупы – это священники, божии дворяне – рыцари. Присягу потребовали от всех значимых фигур Ливонской конфедерации. После того как ливонцы принесли клятву, можно было с чистой душой начинать поход. За это время к новгородцам явились подкрепления: пришел один из смоленских князей с дружиной и какой-то князь Ярополк. Воевал на их стороне и некий князь Константин – возможно, впоследствии ставший правителем Полоцка. Казалось, всю датскую Эстонию ждет гибель: страна перейдет в русское подданство.

Русичи переправились через Нарову, разделились на три колонны и принялись опустошать Эстонскую землю. Одна колонна наткнулась на пещеру, «в неиже бяше множьство Чюди влѣзше». Эстонцев осаждали три дня. В итоге один из русских осадных инженеров, который состоял при машинах, пустил воду в пещеру. Эстонцы выбежали на открытое место и пали под русскими мечами. Витязи взяли богатую добычу. Из этого сообщения мы видим, сколь сильно отличалось тогдашнее представление о противнике от современного. Пока эстонцы считались русскими подданными, они получали защиту, хотя плохую и нерегулярную. Когда стали подданными немцев, превратились во врагов. Позднее, во времена Ивана III (1462–1505) и его преемника Василия III (1505–1533), случится гораздо худшее. Русские войска в борьбе с Литвой станут опустошать белорусские земли, населенные такими же православными людьми, но по капризу судьбы попавшими в подданство к католикам.

Жестокий обычай опустошать земли противника бытовал тогда повсюду на просторах Евразии. В Европе феодалы грабили и угоняли в плен людей из соседних герцогств – немцы немцев, французы французов и т. д. В Орде кочевники мангыты разоряли родственных ширинов, хотя оба рода считались ногайскими. Примеры можно умножать до бесконечности. Так что расправа с чудью – еще не самый вопиющий факт.

После взятия эстонской пещеры русичи вновь соединились, чтобы осадить Раковор. Общая численность наших составляла 15 000—20 000 бойцов, хотя оценки, конечно, приблизительны. Например, Старшая Ливонская рифмованная хроника повествует, что русских было 30 000. «У них было сильное войско. Они сами оценили силу свою в целых тридцать тысяч человек, но кто же их сосчитать мог? Кто их видел, тем так казалось» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7570–7575). Приблизительные подсчеты дают меньшую цифру.

Если считать на каждого Довмонтова дружинника по десятку пехотинцев, псковский князь мог вывести в поле тысячи три бойцов. Примерно столько же следовало оставить для защиты Пскова.

Совокупные силы Новгорода и Ладоги нужно оценить как вдвое большие – 6000. От тысячи до двух мог привести смоленский князь. Итого – 10 000 или 11 000 тысяч. Еще пару тысяч могло дать Переяславское княжество, но неизвестна численность низовских полков, присланных великим князем Ярославом – не более 5000. Это и дает конечную цифру в 15 000—20 000 воинов. Вполне можно допустить, что при них находилась многочисленная обслуга, что и позволило определить численность русских в 30 000. Возникли проблемы логистики. Витязей и обслугу нужно было содержать в чужой земле, ресурсы которой вряд ли могли позволить прокормить большое число народа в течение долгого времени. Потому-то войско и разделилось на три колонны, чтобы хорошенько запастись продовольствием на чужой территории.

…Армейская разведка докладывала воеводам о движении датских соединений, но всё равно русичей ждал сюрприз. Достигнув 18 февраля реки Кеголы в семи верстах к востоку от Раковора, наши воины обнаружили за нею многочисленную датскую армию, в составе которой сражались, понятно, не только датчане, но и эстонцы. Однако не это было главное. Рядом с датчанами выстроились войска Ливонского ордена, «которые стояли, как лес дремучий, – пишет С. М. Соловьев, – потому что собралась вся земля немецкая, обманувши новгородцев ложною клятвою». Рыцари встали на ровном поле, пригодном для действий конницы. Но, кажется, поле было недостаточно обширным и позволяло обойти врага по пересеченной местности. Надо полагать, у немцев и датчан не было большого выбора из-за особенностей рельефа.

Увидев врага, отважный Дмитрий Александрович рискнул генеральным сражением.

3. Раковорское побоище

Русичи перешли через реку и выстроились для битвы. На правом фланге встал полк Довмонта. Еще правее – сам Дмитрий Александрович и его двоюродный брат Святослав Ярославич с одной частью низовской рати. На левом крыле поместился Михаил Ярославич с другой частью низовских полков, а именно с тверичами. Новгородцы выстроились в центре «противу великои свиньи». Их возглавлял посадник Михаил.

Немцы в те времена мыслили шаблонно: строили конную часть войска клином и пробивали оборону противника. Такой клин русичи с некоторым неуважением именовали, как известно, свиньей. Позади «свиньи» выстроились квадратом «мужи Ордена» и эстонская пехота, главное предназначение которой было добить врага.

Абсолютной оценке численность противника не поддается. Думается, немцев и датчан было не больше, чем русских, то есть тысяч пятнадцать бойцов, не считая обслуги. Из них пара десятков полноправных рыцарей, несколько сотен послушников, «мужи Ордена», оруженосцы. И конечно, многочисленные ополченцы из местных племен: эсты, ливы, латгалы. Если каждое из этих племен выставило по 2000 ратников, мы получим в общей сложности 6000. Добавим тысячи две бюргеров из Ревеля и более мелких городов да по тысяче датских и немецких кавалеристов. Было еще и немецко-эстонское воинство из Дерпта под руководством епископа Александра – это еще тысячи полторы. Значит, противник собрал как минимум 11 000 бойцов. Но это еще не всё. Сведения Ливонской хроники весьма туманны. Если понимать текст буквально, то две-три сотни ливонцев встретились с тридцатитысячной русской ордой. Однако, если читать хронику внимательно, обнаружим, что на каждого немецкого рыцаря приходится, как всегда, сотня простых бойцов-немцев.

Хронист не упоминает еще об одном факторе: крестоносцах-«гастролерах», которые тоже приняли участие в битве. Их завербовал разъезжавший тогда по Европе ландмагистр Отто фон Лютенберг (Роденштейн, 1267–1270), и они подтянулись из германских земель, чтобы помочь соотечественникам. Несколько сотен рыцарей и пару тысяч пехоты из числа немецких колонистов привел с собой герцог Генрих Мекленбургский – кстати, сам онемеченный потомок славян. Были и мелкие отряды пилигримов. В совокупности это дает еще 5000–6000 воинов.

Возможно, основные части «гастролеров» во главе с герцогом Мекленбургским пополнили «великую свинью», а прочие расположились на флангах, чтобы укрепить их и снизить риск обхода. Многие помнили, как Александр Невский окружил ливонцев и учинил Ледовое побоище. Поэтому нужно было заботиться о прикрытии.

Старшая Ливонская хроника кое-что говорит о построении немцев. На их левом фланге, против правого крыла русичей, встали орденские братья из Леаля, Феллина и Вейсенштейна. Вильям Урбан со своей обычной поверхностностью утверждает, что вообще всех немецких воинов на этом фланге было 34, но он, как часто с ним происходит, невнимательно читал текст Ливонской хроники. Урбан верит сообщению хрониста, что «каждый немец должен был сражаться против шестидесяти русских. Это правда. Знаю я это наверняка» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7634–7636). Но это – лишь поэтический оборот, клише вроде тех, какими пользовался великий Фирдоуси при написании эпоса «Шахнаме». На самом деле братья командовали полком в 3400 бойцов. А если следовать буквально утверждению хрониста, что каждый из тридцати четырех сражался против шестидесяти русичей, мы получим 2000 русских бойцов на этом фланге. Но, повторюсь, к этим выкладкам следует отнестись как к поэтическому клише. Ливонский хронист и не отрицает, что немцев было «много». Просто традиция требует показать, что русские превосходят числом.

«Еще больше, чем было немцев (именно так! – С. Ч.), королевские мужи привели туда: на правом фланге они стояли» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7609–7611). Кто осуществлял общее командование в датско-ливонском войске? Одно из мнений, что это дорпатский епископ Александр, но на самом деле не он. Александр, судя по смутным упоминаниям хроники, участвовал со своими головорезами в атаке «великой свиньи», нацеленной на центр русской позиции, но всё же главнокомандующим не был. Ландмагистром Ливонии являлся в это время Отто фон Лютенберг, но он, как мы сказали выше, собирал добровольцев в Германии. На орденской земле его замещал Конрад фон Мандерен (или Мандерн). Он-то и принял начальство над армией. Есть основания полагать, что Конрад находился в тылу и командовал оттуда боем, а епископу Александру препоручил руководство «великой свиньей» и решающую атаку.

Итак, немецкая тактика была шаблонной. «Великая свинья» прорывает центр русичей, датское войско наносит вспомогательный удар правым крылом, а рыцари Леаля и Вейсенштейна держат оборону.

Но и русичи, если верить скудным данным, имеющимся в нашем распоряжении, не порадовали разнообразием тактических решений. Судя по летописным описаниям, они просто выстроили свои полки в линию. Точнее, в две линии. Первый ряд составляли конные витязи, способные сражаться с рыцарями «великой свиньи», второй образовала пехота с бердышами, топорами, ослопами.

Дмитрий Александрович, как сказано, расположился на правом фланге. Надо думать, русичи планировали здесь главный удар. Возможно, здесь вообще была засада или труднопроходимая местность, которая мешала немецкой атаке. Поэтому они и предпочли оборону на этом фланге.

Час битвы пробил. Рыцари «великой свиньи» пошли в атаку, сшиблись с новгородцами, и началась мясорубка. «С честью начали битву. Братья, а также мужи их во все стороны удары наносили», – любуется ливонский хронист. Затем ударили датчане.

Две тяжеловооруженные махины русичей и западноевропейцев давили друг друга, а сзади шла пехота и рубилась между собой, стаскивала с коней неповоротливых всадников, добивала. Михаил Ярославич с тверским полком твердо удерживал свой фланг против датчан. Довмонт атаковал рыцарей Леаля и Вейсенштейна. «Бысть страшно побоище, яко не видали ни отци, ни дѣди», – свидетельствует новгородский летописец.

Ливонский хронист более точен. Он пишет, что две колонны русичей атаковали противника. Возможно, имеется в виду, что Довмонт и Михаил Ярославич ударили на правом и левом крыле соответственно, чтобы охватить врага с двух сторон. Дмитрий Александрович, по нашей версии, сидел в засаде.

Наступление русичей захлебнулось. Датчане и немцы отбили фланговые удары, перешли в контратаку, преследовали. Довмонт маневрировал, возвращался, контратаковал, но хронист пишет, что все эти атаки закончились безуспешно. «С честью братья отомстили за то, что терпели от русских долгое время». Немцы упорно считают себя пострадавшей стороной. «Долгое время» – это 1267 год и предыдущий поход русичей на датский Раковор/Везенберг.

Сражение продолжалось. В центре русские выдержали главный удар. Пал на поле брани посадник Михаил, распростился с жизнью тысяцкий Кондрат, одно только перечисление погибших новгородских бояр и витязей составляет почти полстраницы летописи.

Но затем ход битвы переменился в пользу русских. Во-первых, в яростной сече с новгородцами пал дорпатский епископ Александр. Затем произошло что-то более страшное для немцев и датчан.

Либо Дмитрий Александрович со своим полком обошел увлекшегося боем противника и ударил в тыл, либо усилил на фланге действия Довмонта и псковичей, что опять же привело к перелому в сражении. «Король Дмитрий был героем: с пятью тысячами русских избранных воинов предпринял он наступление, когда другие войска его отступили» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7636–7640).

Русские получили решающий перевес на этом участке боя, опрокинули врага. Центр немцев тоже подался назад. К этому времени новгородцы и противостоящая им «великая свинья» сражались в крови среди гор трупов. Поредели тверские дружины Михаила. Потери обеих сторон были страшны, но в результате действий Дмитрия Александровича враг дрогнул. Довмонт и Дмитрий всё же уберегли значительную часть своих ратников и действовали более искусно, чем тверичи с новгородцами. Хотя новгородский летописец говорит, что и они потеряли немало. Наконец враг был сломлен. Его опрокинули и гнали семь верст. Дмитрий утратил контроль над армией. Сам он вместе с Довмонтом гнался за неприятелем, а на ровном поле тут и там еще кипели схватки. Больше того, выяснилось, что русичи серьезно недооценили противника. У немцев то ли имелся конный резерв, то ли они просто смогли перестроиться. Последнее вероятнее, ибо никто не мешал ввести резерв раньше, чтобы перемочь неприятеля. Так или иначе, ливонские кавалеристы выстроились свиньей, атаковали новгородский обоз, где наверняка собрались раненые, и стали их добивать. Обоз был захвачен, а осадные припасы, заготовленные для взятия Раковора, – по большей части уничтожены. Ливонская хроника рисует со своей стороны этот эпизод как внезапную атаку 240 братьев и мужей ордена, которые выстояли против русских, хотя и понесли потери. Наверняка в этом войске были вспомогательные части, но такую мелюзгу, как балты или эстонцы, германские хронисты обычно не упоминают из брезгливости или пренебрежения. Если численность отряда посчитать как один к ста, то атакующих было 2400 человек.

Короткий зимний день подходил к концу, когда увлекшемуся погоней Дмитрию сообщили об этой атаке. Князь пожелал напасть на противника, но более опытные воины, включая, конечно, Довмонта, отговорили, чтобы в темноте не перебить своих. Всю ночь армии простояли друг против друга, наутро немцы бежали. Русичи стояли еще три дня «на костях» в знак победы. А вернее, потому, что идти дальше после такого побоища не могли. Хоронили павших, собирали трофеи.

Время для преследования противника было упущено, и он закрепился в Раковоре. Преследовать, как видно, было и некому. Русичи одержали пиррову победу. Ливонская хроника сообщает, что погибло 5000 русских. Так это или нет, но наши войска и вправду понесли огромные потери. «Из-за того русские всё еще ненавидят братьев, что правда, – с восхитительной непосредственностью пишет ливонский хронист. – Такое длится многие годы».

Лишь «из-за того»! Как будто и не было захвата Прибалтики крестоносцами, нарушенных клятв, разорванных договоров, уничтоженных витязей; то есть кроме как за Раковор врага ненавидеть не за что.

Упоминавшийся неоднократно Вильям Урбан вообще делает ошеломляющий вывод, что от Раковорской битвы «в выигрыше остались монголы, которые хорошо умели сталкивать своих врагов». От таких заявлений, одним росчерком игнорирующих все достижения историков, изучавших этот период и этот регион, веет тупым и безграмотным самодовольством участника «великой свиньи». Полемизировать с этим автором невозможно, да и не нужно, но предостеречь читателя и настроить для критического восприятия, конечно, стоит, тем более что книга Урбана переиздавалась в России несколько раз, и какое-то количество наших соотечественников уже введено в заблуждение.

Вернемся к итогам Раковорского побоища.

Большая часть выживших русских воинов получила ранения. Бойцам требовался отдых. Лишь один человек рвался в бой: Довмонт со своими псковичами. Ему позволили отправиться в набег. «И прошедъ горы непроходимыя, и иде на Вируяны, и плѣни землю ихъ и до моря, и пововева поморье, и паки возвратися, и исполни землю свою множествомъ полона», – говорится в Псковской летописи под 1268 годом. Здесь много похвальбы и мало скорби. Не то в Новгородской I летописи. Ее автор, грустно перечислив павших, рисует картину похоронного шествия, явившегося в Великий Новгород. Кстати, С. Эйзенштейн и его исторические консультанты были блестяще знакомы с русскими летописями и явно использовали в фильме «Александр Невский» ряд эпизодов Раковорского побоища, да и похоронное шествие к Святой Софии воспроизвели по летописной статье. Ледовое побоище было более стремительным, блестящим и принесло меньше потерь Руси. Всё-таки Александр Невский был первым полководцем своего века наряду с дедом Мстиславом Удатным. Дмитрий Александрович уступал и Невскому, и Удатному в военном искусстве. Он был просто хорошим полководцем, но не гением войны.

…Во время этой кампании симпатия между Дмитрием и Довмонтом заметно возросла. Оба храбреца чувствовали уважение друг к другу. Именно теперь князья сговорились породниться. Зрелый воин Довмонт ввел в свой дом молодую жену – дочь Дмитрия Александровича. Вскоре у супружеской пары родился сын Давыд – внук Александра Невского. Так причудливо переплелись судьбы героев нашей родины – русского Александра и литовца Довмонта.

Мальчика не зря назвали именем еврейского богатыря Давида. Довмонт мечтал вырастить сына славным воином. А войн и сражений впереди было ох как много.

Дмитрий Александрович не заслужил лавровый венок победителя. Ярослав Ярославич заставил князя вернуться домой в Переяславль-Залесский. Дмитрию оставалось повиноваться: потери при Раковоре были велики, и затевать усобицу для того, чтобы остаться новгородским правителем, он не мог.

Глава 3. Оборона Пскова

1. Магистр собирает войско

Раковорская битва имела неприятные последствия для Пскова. Разгорелась большая война с немцами. Те почуяли, что могут утратить инициативу в борьбе за Прибалтику, и задумали мощный контрудар. Это было тем острее необходимо, что литовцы, после того как нанесли немцам поражение в битве при Дурбе в 1260 году, перешли в наступление, вдобавок и пруссы восстали. Эсты проявляли недовольство и тоже готовили бунт… Чтобы выжить, немцы должны были нападать, и в качестве мишени они выбрали русских.

* * *

Уже через несколько дней после битвы при Раковоре, как сообщает «Сказание о Довмонте», немцы вторглись в псковские владения. «Собравше поганое латины, и пришед тайно, и взяша с украины нѣколико псковскых прискакали и сообщили Довмонту», – читаем в «Сказании» (с. 52, 54). Это был отвлекающий удар, чтобы заставить русских прекратить разорение Эстонии, а если повезет, взять Псков, в котором отсутствует дружина.

Нельзя не обратить внимание читателя на вскользь упомянутую в «Сказании» украину. В советском издании литературного памятника этот нюанс даже не сочли нужным прокомментировать, настолько всё очевидно. Сегодня, в эпоху фарсовых и безжалостных информационных войн, когда русский этнос пытаются расколоть, не будет лишним упомянуть, что Украина – вовсе не название несуществующего народа или страны, а технический термин, обозначающий перемену русской границы. Псковская Украина еще недавно была в Талаве, а теперь переместилась под Изборск. Аналогична ситуация и для других регоинов Руси. В XII веке украиной звали междуречье Оки и Волги; туда переселялись общинники из Киева, Чернигова, Галича. То есть, следуя логике современных малороссийских националистов, настоящей украиной, которая блюдет традиции Древней Руси, следует признать Москву.

Продолжим, однако, рассказ о борьбе Довмонта против ливонских «псов-рыцарей».

Псковский князь прекратил разорение датских земель в Эстонии и повернул против немцев, разорявших его новую родину. Набег отбили. «Сказание» гласит, что Довмонт погнался за немцами, имея при себе 60 мужей-псковичей, настиг врага на реке Мироповне и «божиею силою 8 сотъ немѣцъ побѣди».

Довмонт преследовал противника и загнал на «острова» – как видно, на Псковском озере. Какая-то часть бедняг-немцев и их союзников укрылась в прошлогодних сухих камышах – «в траве», как говорит летописец. Псковичи подожгли камыши, враги стали задыхаться, кто-то выбежал прямо под мечи русичей, кто-то утонул. Описание эпизодов про уходящих под лед рыцарей – вообще превращается в штамп местного летописания. Неприятеля пускал под лед Ярослав Всеволодович в битве при Эмайгы, Александр Невский в Ледовом побоище, теперь вот Довмонт.

Немцев вышвырнули из пределов Руси, но упрямые рыцари тотчас повторили поход.

Тевтоны вынашивали грандиозные планы отмщения русским. Ресурсы ордена и Руси были несоизмеримы. С одной стороны – редконаселенная православная страна, разделенная на княжества, большая часть которых разорена монголами, с другой – многолюдный и агрессивный Запад, который не знал, куда подевать излишки людей. Да и люди были энергичны, беспокойны и одинаково готовы ко внешним завоеваниям и ко внутреннему бандитизму. В Прибалтику явились новые партии колонистов из Саксонии и Скандинавии, толпы искателей приключений и одержимых религиозным пылом людей. Ландмагистр Отто фон Лютенберг продолжал неустанную работу по привлечению «гастролеров», и она приносила плоды. В Прибалтику хлынул огромный поток пилигримов.

У руководства Ливонского ландмейстерства тотчас возник очередной план в рамках пресловутого «натиска на Восток». Он опять предусматривал атаку на Псков.

Дорога была привычна, отсюда казалось удобным развить наступление на Новгород. К тому же следовало отвлечь Довмонта, который всё еще грабил Эстонию; а если получится – освободить полон, захваченный русскими во время последних походов. Руководствуясь такими соображениями, рыцари напали на Псковскую землю, хотя это была ошибка. Псковская дружина понесла меньшие потери, чем новгородцы. Атаковать нужно было именно Новгород, пока тот ослаблен. Но рыцари мыслили иначе.

И. о. ландмагистра Ливонского Конрад фон Мандерен «однажды лучших мужей созвал, с которыми он на совете решил в русские земли войной пойти», – рассказывает Ливонская хроника. К походу готовились по всей стране.

Леттов, ливов, эстов немало В этом намерение их поддержало.

Так сообщает нам не обремененный излишним литературным багажом и вкусом ливонский хронист, который пытается рифмовать свои соображения о войне русских и немцев за Прибалтику. Убогая поэма и рифма всё же дает ценные сведения о борьбе немцев за Эстонию и прилегающие земли.

2. Вторжение

«Магистр войско братьев с собой привел, сколько смог он собрать. Всего сто восемьдесят их было. Все люди с радостью встретили их. Всего же в войске собралось восемнадцать тысяч воинов, на лошадях прискакавших» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7687–7693). Наконец-то мы видим важные данные о численности ливонских войск. Полноправных рыцарей среди них – капля в море, всего 180 человек. Но на каждого приходится по сотне простых воинов, что и требовалось доказать. Это «мужи Ордена», пилигримы-«гастролеры», а также местное «быдло», если позволительно употребить более поздний польский термин применительно к здешним простолюдинам. В данном случае эпитет относится к «второсортным», по мнению немцев, племенам, «ирокезам» Прибалтики – всем этим ливам, летам, эстам… Автор Ливонской хроники насчитывает в войске еще 9000 моряков.

Это узнали, когда считать их стали.

Получается, что перед нами 18 000 конных и 9000 пеших бойцов. Итого – огромная армия в 27 000 воинов. Цифры кажутся преувеличенными, но, с другой стороны, какой смысл хронисту лгать не в свою пользу? Обычно европейцы, наоборот, преувеличивали численность своих врагов, чтобы подвиги рыцарей выглядели убедительнее.

Посмотрим на вооруженные силы псковичей. По нашей гипотезе, Довмонт мог привести под Раковор примерно половину псковской армии, тысячи три бойцов. Столько же или еще больше могло остаться для обороны города. Потери в Раковорском побоище оказались велики, человек триста убитыми, но и естественный прирост вооруженных сил должен был произойти за счет взросления юношей призывного возраста. Следовательно, Довмонт мог располагать 6000–7000 тысячами человек, в которые входили ополчение и дружина. Заметим, что сосредоточены они были не в одном Пскове, а во всех населенных пунктах княжества.

Но русичей спасло то, что и немцы разделились тоже. Решить проблему снабжения громадной армии они не смогли и рассредоточились «на несколько сильных отрядов», как пишет хронист. Самый многочисленный отряд возглавил ландмагистр – вернее, исполняющий его обязанности Конрад фон Мандерен. Захватчики рассыпались по вражеской земле. «Было слышно здесь и там о действиях разных быстрых отрядов». Первым делом немцы взяли и сожгли Изборск.

Этот замок русским принадлежал, О нем я уже прежде упоминал, —

неуклюже рифмует ливонский хронист.

18 000 конников шли по суше, а 9000 моряков плыли по Псковскому озеру, снарядив флот. Возглавлял их, как говорит летописец, «местер земля Ризскиа». Минимально образованному читателю понятно, что это – всё тот же ландмагистр Ливонского ордена. То есть современные комментаторы могут сколь угодно долго разъяснять публике о рыхлости Ливонской конфедерации, о вражде епископа Риги и собственно ливонских рыцарей, о противоречиях с датчанами и т. д. Но псковичи и новгородцы в XIII веке прекрасно понимали, что речь идет о противостоянии с Западом. Точно так автор неуклюжих стихов Старшей Ливонской хроники видел не псковичей и новгородцев. Его герой Конрад воевал с Русью в целом, а пограничным городом этой Руси был Псков. «К нему подошли они в боевом настроении. Русские этого не ожидали», – сообщает немец, писавший рифмованную Ливонскую хронику.

Неравенство сил было огромное, но Довмонт начал действовать. Судя по сообщению немцев, русичи сожгли посад. Сгорели и те избы, которые срубили литовские воины, пришедшие во Псков вместе с беглым нальшанским князем за несколько лет до этого. Войско наших соотечественников укрылось в кремле (если произносить это слово на русский манер), в акрополе (если говорить по-гречески) или в цитадели (если воспроизводить западный речевой стандарт).

«Сказание», в свою очередь, рисует красочную картину. «Слышав же то Домонтъ, ополчающася люди без ума во множествѣ силы без бога, и вниде въ церковь святыа Троица и, положивъ мечь свой пред олтаремъ господнимь, пад, моляся много с плачемъ» (Сказание о Довмонте. С. 54). Игумен Сидор препоясал князя мечом и благословил на битву.

Если признать подлинным соотношение сил – 18 000 конников и 9000 моряков против семитысячного псковского войска – сцену следует оценить как реальную. Довмонт был потрясен тем, какое множество врагов пришло с Запада. Князь отдавал себе отчет, что речь идет не просто о налете, а о полном завоевании Пскова. Он горячо помолился Троице – покровительнице Псковской земли. Но понимал, что молитвы без дела – пустой звук. А потому вооружил всех общинников, которые могли носить оружие. Никогда Псков не переживал такой серьезной опасности. Немецкое вторжение 1241 года больше напоминает лихой набег, в ходе которого рыцари попытались отбросить глупых русских и захватить у них как можно больше земель. Теперь орден, получив помощь с Запада, повел планомерное наступление.

«Русские укрепили ворота их замка, крепко построенного. Они настроены были мужественно, хотя и не были единодушны» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7724–7727). Важное известие. Псковская община по-прежнему расколота. Этого нет в летописях, но мы видим, что западники во Пскове еще не исчезли. Они есть, и они по-прежнему готовы сдать город. Конечно, с их стороны всё это выглядело благородно и обволакивалось политической демагогией. Нужно спасти женщин и детей, избежать потерь от краха торговли с немцами, да и вообще – сохранить мир между христианскими народами. Страшно даже вообразить, какие трудности пережил Довмонт в борьбе с группировкой предателей – назовем ее «партией западников». Современные начетчики и ортодоксы тотчас отметят неправомерность слова «партия» для XIII века. Но стоит посоветовать им поближе познакомиться с современными политическими объединениями. Четко структурированные партии с членскими взносами, выверенными списками и железной дисциплиной – это всего лишь эпизод, характерный только для СССР в течение его короткой истории. Поэтому замечания немногих оторванных от жизни русских ученых, чей кругозор ограничивается стенами вузов, об отсутствии «партий» в русских княжествах выглядели бы забавно.

Какой ценой Довмонт одержал победу в борьбе с «партией западников» во Пскове? Летопись об этом молчит. Ливонский хронист указывает лишь на сам факт наличия оппозиции, но не говорит о расправе с нею. Псковская летопись вообще не упоминает об этом. Следовательно, Довмонт обошелся на первых порах без репрессий, и это удивительно. Каким образом инородец сумел сплотить общину и заставить сражаться с немцами? Но факт налицо: это произошло, и Псков устоял, его жители яростно сражались, будто и не было разделения на партии.

Осада продолжалась десять дней. Задача перед Довмонтом стояла одна: продержаться до подхода подмоги из Новгорода. За это время были перестрелки и вылазки. Об одной из них повествует «Сказание». Князь «с малою дружиною с мужи съ псковичи выехавъ, божиею силою побѣди и изби полки ихъ». Ливонский «местер» Конрад вмешался в дело и стал драться с русичами. Из этого становится ясно, что и сама вылазка произошла неспроста. Ландмагистр отправился на рекогносцировку, тут его и подкараулил Довмонт. Но надежный конь и дорогой рыцарский доспех спасли Конрада. Он отделался ранами и ссадинами и ретировался. А когда к ливонцам подошли подкрепления, отступил за стены уже сам Довмонт со своей конной дружиной.

На выручку псковичам пришли новгородцы. Во главе армии стоял племянник Ярослава Ярославича – Юрий Андреевич. В то время он был наместником Ярослава в Новгороде и как таковой мог принять решение о войне или вести переговоры о мире.

События складываются неудачно для немцев, хотя ливонский хронист пытается представить дело как славную победу. «К тем русским подошла подмога. Но серьезной помощи не смогли от них получить. С братьями сразиться они не решились. Помощь, о которой я говорил, была из Новгорода послана, чтобы помочь им крепость отстоять» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7729–7735).

Ливонский хронист бормочет о появлении рати из Великого Новгорода нарочито невнятно, ибо немцам гордиться нечем. «Среди них (новгородцев) было много отчаянных людей, об этом я больше говорить не хочу. Погода была сырая и холодная, из-за этого штурм не начали». Бессвязные реплики и недоговоренности призваны скрыть или хотя бы затуманить смысл событий.

Русичи окружили и блокировали ливонцев. Давать генеральное сражение никто не решался. Слишком велики оказались потери под Раковором, а положительного результата битва не принесла. Следовало сберечь людей, но проучить врага. Князь Юрий Андреевич справился с этой задачей блестяще. Очевидно, он столь искусно окружил армию противника, что лишил ее подвоза припасов. Новгородская I летопись рассказывает об этом несколько иначе, с большей похвальбой, что понятно.

«Придоша Нѣмци в силѣ вѣлицѣ подъ Пльсковъ в недѣлю Всѣх святыхъ, и приступиша к городу, и не успѣша ничтоже, но больщюю рану въсприяша, и стояша 10 днии» (Статья под 1269 годом). Отметим важную деталь: про Довмонта – ни слова. Это не может быть случайностью, и скоро мы поймем, почему. А пока – продолжение рассказа. «Новгородци же съ княземь Юрьемь погонишася по нихъ, иниие наконихъ, а иниие в насадѣхъ поѣхаша вборзѣ; и яко увѣдаша Нѣмци новгородскый полкъ, побѣгоша за рѣку».

Еще раз посмотрим на события с точки зрения противника. Немцы обсуждают только один животрепещущий момент: как спасти свое огромное войско. О захвате Пскова речь уже не шла. «Ну, на совете с войском решили, что на кораблях многие воины уплывут. Войско братьев через реку переправилось, чему все русские рады были», – замечает хронист. Радость понятна: нашествие рыцарей, в котором, по оценкам самих ливонцев, участвовало 27 000 человек, завершилось провалом. Это произошло благодаря решительным и грамотным действиям Довмонта. Князь отстоял новую родину и продержался до подхода помощи от «старшего брата» – Новгорода. Задача, казалось бы, проста, но недооценивать мужество литвина и его соратников не стоит. По сути, храброй обороной города, с минимальными потерями они остановили крестовый поход на Русь.

Немцы, чтобы спастись, вступили с русичами в переговоры. Конечно, их инициативу приписали врагу. «Один русский князь стремительно подошел, Юрием его звали. Послан он был от короля, магистра он очень просил, чтобы тот к нему пришел и слова его выслушал. Магистр согласился» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7745–7751).

Конрад фон Мандерен направился на встречу с Юрием. Ландмагистр взошел на борт одной из ладей немецкого озерного флота и переправился к русичам. «На корабль тотчас он поднялся, со всеми его людьми, с братьями и пилигримами, в стрельбе искусными, за реку он отправился». По этикету сие означало, что немцы нанесли русичам визит вежливости как просящая сторона.

Переговоры завершились довольно быстро. Противники заключили перемирие. «Юрий магистра встретил, и мир хороший они заключили, русских обрадовавший. Как только мир установили, магистр и его свита вновь на корабль поднялись. О мире магистр сообщил всем воинам своим. Тотчас коней они оседлали и домой поскакали. Так закончился этот поход» (Старшая Ливонская рифмованная хроника. Ст. 7757–7767). Красивая сцена.

«И взяша миръ чрес рѣку на всеи воли новгородьскои», – подтверждает автор Новгородской I летописи факт заключения соглашения. «На всей воле» означало, что мир был принят на новгородских условиях, что выглядит правдиво, учитывая вышеприведенный нюанс с высадкой ландмагистра на вражеском берегу как просителя.

Эти события значили очень много. На фронте прибалтийской войны наступило затишье: русские и немцы оказались равны по силе. Но Запад выиграл первый этап войны, если считать ее началом основание Риги и походы крестоносцев, приведшие к захвату Куконоса и Ерсике, Талавы и Юрьева. Это имело далекоидущие последствия. Вся Прибалтика, кроме Литвы, перешла к ордену, и русичи ничего не могли с этим поделать. Этот край до сих пор – часть Западной Европы. И часть военного Североатлантичского блока, отнюдь не дружественного России.

Но зато средневековые немцы благодаря Чудскому поражению, Невской битве, Раковорскому побоищу и бесславной осаде Пскова не сумели захватить новые земли помимо тех, что уже были захвачены. А ведь они намеревались дойти как минимум до берегов Ильменя и взять Новгород. Благодаря слаженным действиям русичей, великому Александру, героическому Довмонту, бесстрашному Дмитрию, дельному Юрию Андреевичу и им подобным Псков и Новгород оставались свободны и жили по-своему.

Глава 4. Дела новгородские

1. Загадки летописи

А теперь вернемся к странностям новгородских летописных известий. Если Псковская летопись с любовью пишет о том, как Тимофей-князь помолился Троице, как оборонял город и отстоял свободу, то для новгородского хрониста Довмонт вообще не существует.

Характерная деталь: литвин не участвует в мирных переговорах с ландмагистром, их ведет Юрий Андреевич. Это значит, что Тимофей остается князем-подручным, а Псков не является самостоятельным субъектом международного права.

В городе неспокойно, разные партии борются между собой.

Имелись не только западники и патриоты. Сами патриоты были расколоты, что осложняло ситуацию. Часть горожан ориентировалась на Довмонта-Тимофея. А также на его друга и тестя – Дмитрия Александровича, правившего в Переяславле. Другая часть поддалась на агитацию великого князя Ярослава Ярославича и поддерживала именно его.

Судя по всему, это стало причиной конфликта. Ярослав не мог успокоиться оттого, что в стратегически важной Псковской земле правит не его человек, а приятель и зять князя Дмитрия.

В Новгороде было много сторонников последнего, а значит, и симпатизантов Довмонта. Поэтому сразу после рассказа о победе под Псковом и о мире с немцами мы читаем в Новгородской I летописи, как великий князь Ярослав Ярославич приехал на берега Волхова, чтобы навести порядок. «Того же лѣта приѣха князь Ярославъ в Новгородъ, и нача жалити: “мужи мои и братья моя и ваша побита, и вы розъратилися с Нѣмци”».

Но жалость была притворной. На самом деле Ярослав пришел, чтобы сместить представителей новгородской верхушки, симпатизировавшей Дмитрию Александровичу. Князь «дръжа же гнѣвъ» на бояр Жирослава Давыдовича, Михаила Мишинича и Юрия Сбыславича (несомненно, последний из перечисленных – это брат Елевферия, бывшего в свое время посадником в Новгороде и симпатизировавшего Довмонту). Надо думать, что все эти люди взяли чересчур много «волости», то есть власти. Кроме того, они искали союзников в лице Довмонта Романтовича и Дмитрия Александровича. Великий князь был этим разгневан.

Летописец подробно излагает ссору Ярослава Ярославича с тремя вышепоименованными боярами. Ярослав грозится уехать из Новгорода, то есть лишить Господин Великий своего покровительства. Жители перепугались. Если учесть, что город крепко зависел от поставок пшеницы из «низовской земли», испуг становится понятен. Конфликт улаживал сам владыка, то есть архиепископ Новгородский «с вятшими мужи». Трех бояр отстранили от власти. Вместо них Ярослав назначил тысяцким в Новгороде своего ставленника Ратибора Клуксовича. Другим его сторонником был влиятельный муж Гаврила Кыянинов, то есть мигрант, прибывший из Киева.

Одним из условий компромисса было продолжение войны в Прибалтике. Об этом просили сами новгородцы, а Ярослав клятвенно пообещал привести на помощь войска. Сразиться стремились отнюдь не с немцами – тех сперва разбили под Раковором, затем отбили под Псковом и закончили дело миром. Задача русичей была скромнее: разгромить датчан и взять Колывань, то есть захватить север Эстонии, а немцы чтоб не вмешивались. Это была идея фикс Ярослава. Напомним, что Раковорской битве предшествовала та же коллизия. У немцев вырвали клятву о невмешательстве в раздоры Руси с датчанами, немцы поклялись, но обманули (и свалили вину в Старшей Ливонской хронике на вероломных русичей).

Великий князь Ярослав Ярославич отправил своего сына Святослава в «низовскую землю полков копить». Объявили большой сбор войск, «и совкупи князии и полку бесщисла». Пришла дружина мелких князей, а с нею и ополчение. Поучаствовать в походе уговорили даже татар. «И бяше ту баскакъ великъ володимерскыи, именемь Амраганъ».

К этому времени Русь уже прочно зависит от монголов. Еще Александр Невский склонил под их власть и Владимиро-Суздальское княжество, и Псков, и Новгород. Здесь нет монгольских гарнизонов и тем более колонистов, нет насилия над совестью, но есть насилие над кошельком: русские платят монголам дань так, как им самим недавно платили дань эсты с латгалами.

По версии новгородского летописца, объединенная армия русичей хочет идти на Колывань. Но поход вновь не состоялся. «Нѣмци» испугались и прислали послов с мольбою: «Кланяемся на всеи воле вашей, Норовы всеи отступаемся, а крови не проливаите». На этом основании Л. Н. Гумилев сделал вывод о продуктивности и спасительности «симбиоза Орды и Руси», как он называет монгольское иго. Взаимоотношения Орды и Руси – вопрос сложный, рассматривать его здесь не место, со многими наблюдениями и выводами Гумилева следует согласиться. Но самое главное: после монгольского нашествия Русь утратила суверенитет, платила татарам дань, а ордынские ханы давали князьям ярлыки, без наличия которых власть считалась нелегитимной. Можно называть это вассальной зависимостью, можно более эмоционально – игом. А если это симбиоз, то скорее симбиоз человека и дойной коровы, где роль коровы играют русичи.

Говорить, что вскользь упомянутое появление баскака Амрагана испугало «немцев», – это передержка. Особенно на фоне крупной русской армии, приведенной из «низовской земли». Вот кого испугался враг, обескровленный Раковорским побоищем!

Гипотеза Л. Н. Гумилева о спасительном появлении Амрагана возникла не на пустом месте. Ее первым автором был В. Н. Татищев. В его «Истории Российской» подробно рассказывается, что на помощь русичам явились татары, во главе коих стояли баскак Амраган и зять его Айдар. «И то слышав, немцы устрашились и встрепетали, прислали с великим челобитьем и со многими дарами послов своих, и добили челом на всей воле его, и великого баскака и всех князей татарских одарили, ибо побоялись весьма татар и имени татарского» (История Российская. Т. 3. С. 30–31). И всё же, вопреки мнению двоих ученых, роль татар в этом походе переоценивать нельзя. Слишком скромны были его итоги.

Теперь о «немцах». Ясно, что под ними подразумеваются датчане. С подлинными немцами уже царил мир, подлинным немцам не принадлежит Колывань. Настоящие немцы собрали громадную армию после Раковорского побоища и напали на Псков, а вот датчане вели себя тихо, потому что не смогли быстро восполнить потери вследствие отдаленности метрополии.

Но почему русская гора в очередной раз родила мышь? Ведь обескровленных датчан можно было разбить, и тогда русские в конце кампании стояли бы уже на Эзеле.

Следует признать, что дело было в шкурном поведении новгородских общинников и в невероятной ловкости датских дипломатов. Новгородцы, как проговаривается летописец, имели скромные запросы: хотели свободной торговли по реке Нарове и выхода к Балтийскому морю. Датчане предоставили такую возможность. Торговля для русских стала беспошлинной, суда их никто не грабил. И вдруг выяснилось, что недалеким новгородцам больше ничего и не надо. Никаких имперских амбиций, никаких обид на захваты врага в Прибалтике. Точно так посдавали немцам всё, что только можно, полоцкие князья – прежде всего приснопамятный Владимир.

Можно вообразить себе досаду Ярослава Ярославича. Еще вчера новгородцы уговаривали его напасть на датчан, клялись в верности, рвались в бой, просили помочь. Но вот Ярослав собрал многочисленное войско, а новгородцы пошли на попятную, лишь только датчане посулили им свободу торговли. Торгашеская сущность соотечественников глубоко претила великому князю. Она заслоняла общие выгоды и дробила большой русский интерес на множество частных делишек.

Новгородцы имели достаточно механизмов для того, чтобы заставить Ярослава отказаться от решения идти на Колывань. Саботаж, намеренные трудности со снабжением воинов, консультации с тем же архиепископом Новгородским, который не жаждал войны. Как это отличалось от туповатого, но грозного и яростного напора немцев! Те тоже были торгаши по своей сути, они бесконечно судились и рядились друг с другом за земли, обладали лютой жадностью, не гнушались ни жульничества, ни разбоя. Но в то же время сознавали общую выгоду, были героичны и непреклонны. Таких врагов следовало если не уважать, то бояться. А датчане вдобавок ко всему прочему оказались еще и хитры. В результате их действий русская коалиция развалилась, войска разошлись, а жалким результатом всей затеи явилось «нарвское мореплавание».

Это хороший пример того, сколь сильно требовалась нашим соотечественникам централизация. Только в этих условиях они были способны прилагать согласованные усилия для достижения общей цели, только тогда и добивались серьезных успехов. Разнонаправленное движение в эпоху раздробленности вело русских к поражениям. А европейцев – нет. Так одно и то же явление по-разному воздействует на различные этносы.

Раздосадованный великий князь Ярослав Ярославич возжелал захватить хотя бы Карелию и часть финских земель, чтобы помешать экспансии шведов. Однако новгородцы уговорили Ярослава «не ити на Корѣлу». Это – прямое указание саботажа всех княжеских инициатив. Ярослав Ярославич распустил полки и вернулся домой ни с чем. Всё это, вопреки Л. Н. Гумилеву, никак нельзя считать победой, одержанной благодаря присутствию татарина Амрагана. Перед нами неудачи и откровенное игнорирование приказов великого князя. Ярослав Ярославич попробовал отомстить «ползучим оппозиционерам» в новгородской общине и сместить их с должностей. Но кончилось это плохо.

2. Интриги в Орде

В 1270 году в Новгороде против великого князя вспыхнуло восстание. Ярослава Ярославича и его людей попытались изгнать из города. Великий князь находился где-то «на Городище», когда на подворье Ярослава Мудрого – традиционном месте народных собраний – бунтовщики созвали вече. Оно переросло в вооруженную потасовку, в которой погиб Иванко – один из предводителей партии Ярослава в городе. Дело напоминает времена гражданских войн в Древнем Риме, какое-нибудь столкновение Клодия и Милона.

К вечеру район Ярославова подворья был взят мятежниками под контроль. Они окончательно вытеснили своих противников, те побежали на Городище – искать защиты у великого князя. Там укрылись и тысяцкий Ратибор, и Гаврила Кыянинов, и все прочие сторонники Ярослава. Или, как сказано в летописи, «и инии приятели его». Новгород кипел и бурлил. Дома княжеских клевретов подверглись разграблению, а затем разрушению: «И хоромы рознесоша». Самому Ярославу Ярославичу написали и отправили грамоту с подробным перечнем обид. Князю вменяли в вину, что он присвоил охотничьи угодья, богатые зайцем и уткой, то есть превратил часть общественных мест в свои заповедники. Кроме того, он оштрафовал и захватил имущество нескольких состоятельных хозяев, а еще невзлюбил живших в Новгороде иноземцев и способствовал их изгнанию. Не в этом ли главная причина неудовольствия части новгородцев – подстрекателей мятежа? А обвинения власти в злоупотреблениях – сопутствующий антураж, чтобы возбудить и увлечь толпу. Но может быть, с нашей стороны такое утверждение – передержка и перед нами – просто столкновение зарвавшегося князя с возмущенной общиной?

Ярослав отправил на вече двух своих представителей и выразил готовность заключить мир на всей воле новгородской, то есть на условиях повстанцев. Это значило, что расстановка сил сложилась не в его пользу. Великий князь обещал вернуть отнятое имущество оштрафованным.

Новгородцев это не тронуло. «Княже, поѣди проче, не хотимъ тебе», – отвечали они. В противном случае угрожали войной и штурмом княжеского подворья на Городище. Силы были, судя по всему, неравны, и Ярослав отступил. Князь с позором покинул берега Волхова вместе со своими сторонниками.

Дальше – интереснее. Кого новгородцы призовут князем? Они призвали Дмитрия Александровича, сына Невского. Следовательно, бунт мог начаться и по его наущению. Но Дмитрий отказался приехать. Это могло означать, что события вышли из-под контроля, в ходе восстания выдвинулись новые люди, и Дмитрий им не доверял. Да и не стремился откровенно враждовать со своим дядей – великим князем Ярославом. «Не хочю взяти стола передъ стрыемь своемь», – прямо заявил Дмитрий Александрович. (Стрый – это дядя с отцовской стороны, а дядю со стороны матери древние русичи звали уй.) «И быша новгородци печалны».

Был ли причастен к этим интригам Довмонт? Не исключено, хотя и не факт. «Сказание» подчеркивает две вещи: его верность Пскову – «Святой Троице» – и его дружбу и родство с сыном великого борца против немцев Александра Невского. Следовательно, вопрос о Довмонте нужно увязать с мотивами и поведением Дмитрия Александровича. Если новгородцев подстрекал именно он, то Довмонт наверняка участвовал в этих закулисных делах. Если же нет – был непричастен к ним.

Разъяренный Ярослав Ярославич стал «копить полки», как выражается летописец, а своего верного сторонника Ратибора, бывшего тысяцкого в Новгороде, отправил за подмогой в Орду. Ее ханом был Монкэ-Тимур (1266–1282), человек решительного и мистического нрава, враг мусульман, исповедовавший монгольскую веру (Л. Н. Гумилев считает, что это бон – восточный вариант митраизма). Монкэ-Тимур отложился от великого хагана Хубилая, правившего на Дальнем Востоке, а в отношении Руси проводил довольно крутую политику. Русичи боялись хана и заискивали перед ним, что видно по поведению того же Ярослава Ярославича. Это время крамол, взяток и взаимных доносов русских князей друг на друга. Монкэ-Тимур поддержал Ярослава. Узнав об этом, Дмитрий Александрович заверил дядю в своей преданности и собрал полки для совместного похода на Новгород. Вместе с ними выступил и смоленский князь Глеб, действовавший не то как союзник, не то как подручный татар.

Но были у Ярослава Ярославича и враги. В их числе оказался его младший брат Василий Ярославич, правивший в Костроме. Новгородцы пообещали Василию сделать его князем в обмен на помощь против Ярослава. Хитрец Василий побежал в Орду с подарками и добился приема у «цесаря татарского», как зовет хана летописец.

За это время Ярославов гонец Ратибор, прибывший первым, добился очень многого. Он наплел хану, что новгородцы жаждут отложиться от Орды и прекратить выплату дани. В этом, мол, и весь смысл спора с великим князем. Обычно считается, что Ратибор лгал. А если нет? Если в Новгороде одержали верх западники?

Тогда объясняется всё: и обвинение общинниками Ярослава Ярославича в том, что он выселял немцев, и особенно – поведение Дмитрия Александровича, не пожелавшего играть на руку западникам, ибо для этого князя принципы были важнее сиюминутного успеха.

А для Василия Ярославича главным смыслом жизни являлась личная власть. При дворе хана Василий горячо объяснял, что в споре между Ярославом и новгородцами правда на стороне новгородцев. Ратибор – лжец. Новгород вовсе не собирается отлагаться от «цесаря татарского» и готов выплачивать дань.

Естественно, автор Новгородской I летописи всецело на стороне Василия.

Монкэ-Тимур вернул войска из похода, пояснив: «Новгородцы правы, а Ярослав виноват».

Это осложнило дела Ярослава Ярославича, но не привело к прекращению усобицы, потому что Монкэ-Тимур отстранился и позволил враждующим партиям на Руси резать друг друга сколько душе угодно.

Новгородцы выстроили дополнительные укрепления вокруг своей столицы и заперлись в них, после чего Ярослав Ярославич совершил странный маневр: осаждать Господин Великий Новгород не стал, но занял Старую Руссу. Складывается ощущение, что он хочет отрезать Псков от Новгорода. Может быть, новгородцы установили контакты с Довмонтом? Но с другой стороны, вместе с Ярославом воюет тесть Довмонта – князь Дмитрий, а если в Новгороде засели западники, контакт Довмонта с ними, скорее всего, невозможен. Однако нужно понимать и другое: летопись не дает исчерпывающего объяснения смысла событий, и наши выводы базируются на ряде допущений, основанных на двусмысленностях летописного свода. Верно ли мы их трактуем? Имея дело со столь зыбкими источниками, следует проявлять осторожность в оценках. Бесспорно одно: наличие бунта; его интерпретация может быть различной.

Из Руссы Ярослав отправил на переговоры в Новгород своего боярина Творимира, требуя капитуляции мятежников. Творимиру отказали и прислали в ответ Лазоря Моисиевича, который уже появлялся на страницах книги. Лазорь Моисиевич среди прочего заявил: «У нас князя нетуть, но есть Бог и святая София, а тебя не хочем!»

И вот тут мы ненадолго выходим из области загадок относительно поведения Довмонта. Он совершенно точно выступил на стороне взбунтовавшихся новгородцев против Ярослава, которого справедливо считал своим врагом. Псковская летопись об этом молчит, потому что сие противоречит нарисованному ею портрету Довмонта как верного друга и союзника князя Дмитрия Александровича и как безусловного борца за землю Русскую. Видно, восстание новгородцев было делом грязным и подлым. Или, во всяком случае, имело противоречивый характер. Ведь Ярослав Ярославич отнюдь не был безгрешен, а потому вполне мог настроить против себя не только западников, но и честных новгородцев.

Новгородская I летопись в статье под 1270 годом указывает, что в укреплениях на Волхове собралась «вся волость Новгородская». «Плесковичи» упомянуты первыми, за ними идут ладожане и финские племена: карелы, ижора, водь. Псковичами, разумеется, предводительствовал сам Довмонт, который ловко обошел полки Ярослава, засевшего в Руссе. Псковский князь в очередной раз показал себя мастером маневренной войны.

Но дальше удача изменила новгородцам. Они выступили навстречу Ярославу и раскинули лагерь в виду его войск. Враждующие стороны разделяла река. Они простояли друг против друга неделю. После этого в распрю вмешался русский митрополит.

3. Судьба и карьера митрополита Кирилла

Кирилл III (ок. 1247–1281) – интереснейшая личность в нашей истории. Родился он на Волыни, был светским человеком, воином и постепенно сделался одним из доверенных людей Даниила Галицкого, его печатником. Когда монголы прошли по Руси, а своевольный Галич вновь отделился от Волыни и установил республику, именно Кирилл с передовым полком явился в Прикарпатье и расправился с ее предводителями. Он был безусловным сторонником сильной княжеской власти и противником общинных бунтов вроде галицкого.

Монголов Кирилл невзлюбил; страдал оттого, что русские князья утратили суверенитет и вынуждены кланяться ханам. Это противоречило концепции православного государства, которое всегда возвышалось над степняками и считало их младшими партнерами. Появление монголов перевернуло русскую жизнь с ног на голову. Теперь сами русичи стали младшими партнерами ханов и зависели от них, как марионетки от кукловода. Заметим также, что монголы опустошили значительную часть Руси, особенно Черниговщину, которая прекратила существование и превратилась в руину. Галичина и Волынь пострадали гораздо меньше, но власть татар казалась здесь оскорбительной.

Даниил Галицкий искал союзников и в православных, и в католических странах. Кирилл выступил за то, чтобы союзничать с византийцами и получить поддержку от них. Но Византия уже не была прежней мировой империей. Даже столицу ее – Константинополь – захватили итальянцы с французами во время Четвертого крестового похода в 1204 году. Спустя 57 лет город отвоевали войска Никейской империи – одного из государств, образовавшихся на руинах Византии. Вот с никейцами Кирилл и хотел дружить. Действительно, в 40-х годах XIII века они вырвались на Балканы и окружили Константинополь своими владениями. Православным государством правил Иоанн III Ватаци (1221–1254) – один из лучших ромейских императоров, бескорыстный человек, патриот своей страны и непревзойденный дипломат, воплотивший идеи «народной монархии». Он охотно пошел на контакт с Даниилом. По договоренности с Иоанном III никейский патриарх сделал Кирилла митрополитом Руси.

Это был головокружительный карьерный рост для простого княжеского печатника с окраинной Волыни. Византийцы давали понять, что готовы дружить с Даниилом Галицким. Сам Даниил вполне мог использовать назначение Кирилла в своих целях, как это сделают через несколько десятков лет московские князья. В результате Москва станет духовным и политическим центром Руси.

Даниил не смог использовать преимущества, полученные в результате истории с назначением митрополита. Галицкий князь рвался к сотрудничеству с римским папой и рассчитывал на помощь Запада в борьбе с монголами. Византия не могла оказать такую помощь. Иоанн Ватаци трезво оценивал свои силы и пытался всеми возможными способами избежать войны с Золотой Ордой и другими улусами монголов.

Но и римский папа не спешил помогать русским. Он, правда, после многолетних переговоров даровал Даниилу королевскую корону, но толку от этого было мало. Да и сам титул вызывал сомнения. Будь галицкий правитель чуть более образован, он мог бы вспомнить, что князь – это производное от древнего «кунингас». Немцы сделали из этого титул кениг, скандинавы – конунг, русские – князь. То есть это королевский титул, который впоследствии принизили на Западе, приравняв к титулу принс, или герцог. Дело не только в титуле. Римский понтифик отдал корону Даниилу в обмен на религиозную унию, что означало зависимость Руси от Западной Европы. Галицкий король охотно пошел на это и постепенно утратил связь с реальностью. Запад ему не помог, а вот он оказал западным правителям множество мелких услуг и зря губил людей в заграничных авантюрах, самой бестолковой из которых оказалась Война за австрийское наследство. Герцогом Австрии Даниил безуспешно пытался сделать одного из своих сыновей, Романа, но в Европе к галицкому королю относились как к терпимому до поры до времени чужаку.

Кирилл это понял, а его бывший политический единомышленник Даниил – нет. В итоге произошло необычное: митрополит отрекся от своего покровителя и уехал из «свободной» Западной Руси на далекий север, к Александру Невскому, и сделался его верным соратником. После смерти Невского Кирилл оставался авторитетным человеком в северных княжествах, а вот судьба Даниила была иной. Запад его бросил на произвол судьбы, хитрая игра с монголами закончилась поражением, и незадачливый король умер от преждевременной дряхлости и отчаяния.

В 1270 году Кирилл, немолодой уже человек, еще сохранял живость и активность и вмешался в войну северных русских князей с Новгородом, попытавшись остановить ее и примирить враждующие стороны.

«И присла митрополитъ грамоту в Новгород», написав в ней: «Мнѣ поручилъ богъ архиепископию в Русьскои земли, вамъ слушати бога и мене» – так написано в изданном тексте Новгородской I летописи (читатель, верно, обратил внимание, что и здесь, и в изданном в советские времена «Сказании о Довмонте» слово «Бог» написано со строчной буквы, что и позволяет отличить советские издания летописей от дореволюционных).

Кирилл диктует условия мира. Новгородцы прекратят войну, не прольют русской крови, а Ярослав объявит амнистию бунтовщикам. «А князь великий Ярослав в чем не прав перед вами, в том во всём кается и прощается и впредь к тому таков быть не хочет, – писал митрополит новгородцам (версия письма изложена по В. Н. Татищеву). – И я вам поручаюсь за него. И вы бы его приняли честию достойною» (История Российская. Т. 3. С. 32). Начав примирительно, митрополит, однако, закончил грозным предупреждением: «Если же не послушаете меня, положу на вас тягость душевную».

Перечить митрополиту бунтовщики не осмелились и разошлись по домам. Хитрость Василия Костромского провалилась.

4. Изгнание Довмонта

Ярослав Ярославич действительно никого не тронул, кроме разве что одного человека: Довмонта. Новгородская I летопись сообщает, что великий князь отбыл во Владимир-на-Клязьме, а оттуда в Орду, чтобы оправдаться перед ханом за свое поведение и объяснить ситуацию с новгородским бунтом. В Новгороде он оставил вместо себя Андрея Воротиславича, «а пльсковичемъ дасть князя Аигуста». Этот эпизод пересказал Карамзин: «Не любя Довмонта, он дал Псковитянам иного князя – но только на малое время – какого-то Айгуста».

Кто этот Айгуст? Куда подевался Довмонт? Летописные сообщения в очередной раз ставят нас в тупик. В. Т. Пашуто полагает, что Айгуст – один из «литовских соперников Довмонта», но это слишком неопределенно. Скорее перед нами – один из Довмонтовых дружинников, которого Ярослав выбрал вместо проштрафившегося князя, тем самым показав, что хочет наказать одного Довмонта, но не его людей, к которым испытывает симпатию.

И всё же – куда ушел Довмонт после утраты княжеской должности (назвать ее титулом было бы неправильно)? Он мог вернуться в Литву, с которой сохранял тесную связь. Мог попроситься под крыло своего тестя Дмитрия Александровича и прибыть в Переяславль-Залесский. Мог, наконец, уехать в Полоцк.

«Полоцкий адрес» пребывания Довмонта мы должны отвергнуть сразу. Если он ушел из Пскова, то должен был покинуть и территории, ему союзные. В Литву он тоже уйти не мог, коль скоро ее захватил Тройден и держался крепко. Вполне возможно, что после своего изгнания Довмонт всё же уехал к тестю.

В дальнем и спокойном Переяславле он зажил жизнью отставного политика.

Любование пейзажами Плещеева озера, прогулки по залесской земле, военные тренировки на случай грядущих битв, охота и рыбная ловля – таковы могли быть занятия безработного князя, который внезапно и бездарно закончил свою карьеру. Всего три-четыре года продержался он во Пскове. Но кто мог подумать, что карьера только начинается, а главные успехи Довмонта еще впереди?

Глава 5. Вторжение, которого не было

1. Поворот судьбы

Перед нами – самый темный период жизни нашего героя. В «Сказании о Довмонте» – огромный пробел с 1270 по 1298 год.

Это касается не только Довмонта. Псковская летопись излагает события конспективно, в Новгородской – огромная лакуна. Причины немногословия северных летописцев остаются загадкой.

Судя по всему, это – время неопределенности. Русские искали новую форму правления, которая позволила бы выжить и найти ответ на вызов времени. Ныне известно, что перед нами – двухсотлетний период «татарского ига», но наши предки сего не знали. Просто с Запада наступали немцы, с Востока – татары, внутри русской общности сражались князья и общины. Следовало найти единственный путь, который позволил бы выжить. Довмонт был один из игроков, от игры которых зависело будущее России.

Его судьбу предопределила случайность. В 1272 году в Новгород пришла весть о том, что великий князь Ярослав Ярославич умер в Орде. Это сразу изменило расстановку сил в русских княжествах и на сопредельных территориях.

Поездки русских князей в Монголию и в более близкую Орду часто заканчивались смертью. В 1246 году во время визита в Каракорум скончался великий князь Ярослав Всеволодович. Возможно, его отравили. В 1263 году на обратном пути из ордынской столицы Сарая умер Александр Невский. Смерть перед нами или же летаргия – в любом случае поездка в Орду стала для него роковой. Брат Невского – великий князь Ярослав Ярославич – отдал Богу душу в Орде в 1272 году. Эта кончина изменила судьбу Довмонта.

Дмитрий Александрович сопровождал своего дядю Ярослава Ярославича во время его поездки к ордынскому хану. Ярослав настолько не доверял племяннику, что предпочитал держать его под присмотром. Прихватил он с собой и брата Василия, который незадолго до того отметился интригами в Орде против него же.

Где в это время был Довмонт, неясно. Возможно, сидел в Переяславле-Залесском и старался не привлекать внимания сильных мира сего.

После смерти Ярослава Ярославича великим князем Владимирским становится по лествичному счету Василий Ярославич (1272–1276), младший брат Александра Невского и дядя Дмитрия.

Дети покойного Ярослава осели в Твери и стали основателями династии тверских князей. Что касается Василия Ярославича, то он, как мы помним, правил в Костроме, имел связи в Орде и активно крамольничал против брата при его жизни.

Ярослав Ярославич был человеком, видно, крутым, умел заставить себя слушаться, обладал ловкостью дипломата и живым умом. Василий Ярославич тоже умен, но скорее ловок, чем напорист и уважения у окружающих не вызывает, хотя его авторитет и признают. Дмитрий Александрович сразу воспользовался сменой великокняжеской власти, договорился с новгородцами, примчался в Господин Великий и сделался его князем. Тогда же он поставил во Пскове Довмонта.

2. Битва под Псковом

Если верить Псковской летописи, то сразу после вокняжения Дмитрия в Новгороде, а Довмонта во Пскове последовало вторжение на Русь войск ливонского ландмагистра. То ли рыцари вообразили, что Русь ослаблена в результате последних неурядиц, то ли испугались самого факта прихода в Новгород сына Александра Невского, но они напали на Псков. Довмонту пришлось первому выдержать натиск врага.

«Сказание о Довмонте» вспоминает об этом вторжении с ужасом и страхом: «Слышав же местер земля Ризскиа мужство Довмонтово, ополчився в силѣ тяжцѣ без бога, и прииде ко Пскову в корабляхъ и в лодьяхъ и на конехъ, и с порокы, хотя плѣнити домъ святыя Троица, а князя Домонта руками яти» (с. 54). Утверждение, что немцы собрали флот, довольно любопытно. Предыдущее вторжение тоже сопровождалось ударами с воды и суши.

Кстати, кто был в это время ландмагистром Ливонии? Согласно ливонским хроникам, Вальтер фон Нордек (1270–1273). Конрад фон Мандерен если и не сошел со сцены, то уже не значится в числе первых лиц.

В. Н. Татищев относит это нападение к 1271 году, но у него и княжение Василия Ярославича началось годом раньше, чем на самом деле. В остальном Татищев пересказывает Псковского летописца.

Согласно рассказу летописи, Довмонт позвал новгородцев на помощь, но те медлили, не в силах договориться между собою. Тогда бесстрашный псковский князь помолился Святой Троице, сделал вылазку и внезапным ударом опрокинул орденские полки. Удар был нанесен столь искусно, что рыцари не успели собраться с силами. Судя по всему, их били по частям; когда отдельные отряды поспешно вступали в бой, русские их опрокидывали, пользуясь перевесом на отдельном участке фронта. Довмонт вновь показал себя как непревзойденный тактик.

Ландмагистр счел положение настолько опасным, что вместе с отборными рыцарями напал на псковского князя, дабы уничтожить его в поединке. Храбрый литвин не растерялся и вступил в единоборство. Схватка была жестока и закончилась победой православного князя: «самого же местера раниша по лицю». Рыцарей побили во множестве. «Они же трупья своя многи у чаны накладоша, везоша в землю свою», – говорится в Псковской летописи под 1272 годом. Блестящая победа!

Довмонт собрался с силами и напал на Ливонию. «В тот же год немцы начали снова притеснения творить в волостях Псковских, – пишет В. Н. Татищев, основываясь на данных летописи. – Князь же Довмонт псковский, придя, повоевал землю их чудскую и с полоном многим возвратился восвояси» (История Российская. Т. 3. С. 35).

Но вот беда: немцы об этих событиях не знают. Вернее, знают, но под другой датой, а именно под 1269 годом, то есть приурочивают к псковской осаде, которая произошла сразу после битвы при Раковоре. Н. М. Карамзин также помещает рассказ о знаменитой осаде под 1269 годом; он компилирует свое сообщение из двух источников – хроники Бальтазара Руссова и Псковской летописи. Руссов неточен, он путает хронологию и берет численность войск с потолка: например, Псков, по его версии, осаждают 18 000 немцев и их прибалтийских вассалов. Куда подевались еще 9000 моряков, о которых сообщает Ливонская хроника, неясно. Но это детали.

3. Было или нет?

Почему новгородцы не помогли Довмонту? Татищев связывает эти события со смутой в Новгороде. Василий Ярославич со своими сторонниками выступил против племянника Дмитрия, и началась большая междоусобная война. Часть полков Василия попыталась захватить даже Перяславль-Залесский. Другая – воевала новгородские волости. Сражения полыхали в Бежецке, Торжке, великокняжеские войска рвались к самому Новгороду. Ясно, что Дмитрию было не до помощи Довмонту. Это заставляет верить Псковской летописи и ее датировке, то есть тому, что вторжение немцев, очень похожее на поход 1269 года, состоялось и в 1272 году.

Но, с другой стороны, почему об этом вторжении молчат немецкие хроники? Причина может быть только одна: немцы не хотели вспоминать неприятную для них ситуацию. Ничего удивительного в этом нет. О Ледовом побоище большая часть западных источников умалчивает. Немцы не хотят признавать поражение. Лишь кое-где имеются данные о том, что разгром ливонских рыцарей, да, всё-таки был, но не столь крупный, как говорили русские. Известие об этом можно найти, скажем, у Бальтазара Руссова. Насчет исхода Раковорского побоища мы имеем две взаимоисключающие версии у немцев и русских. Германские летописцы на страницах Ливонской хроники его безусловно выиграли. Русские в своей летописи – тоже выиграли, но с огромным трудом и чудовищными потерями. Разумеется, западная точка зрения является по определению более весомой. Точку зрения русских западные ученые вообще не слышат или подвергают критике. И не только западные. Их адептов великое множество и в России.

Но всё же: было или нет вторжение немцев на Псковщину в 1272 году?

Обратимся к хронике Бальтазара Руссова. «В 1272 г. в сан магистра в Ливонии возведен господин Отто фон Роденштейн, который вел большую войну с русскими; и когда он отправился на поле сражения против неприятеля, то неприятель оказался сильнее и могущественнее, нежели предполагалось, и напал он на магистра весьма стремительно. Оба полчища сразились. Но магистр, при помощи Божией, одержал победу, убил более 5000 русских, а остальных обратил в бегство – в этом сражении погиб также Александр, епископ дерптский, со многими христианами. После такой победы магистр двинулся в Россию с 18 000 войском сухим путем и с несколькими тысячами на кораблях, грабил там и жег, взял замок Изеборг (Изборск), выжег два города и обложил большой город Псков; эта война и рознь закончились переговорами с князьями московским и новгородским, затем последовал мир, и магистр со своим войском ушел из России обратно».

Не следует доверять дате: она перепутана. Перед нами – вновь известие о Раковорском побоище и осаде Пскова в 1269 году, обозначенное в Ливонской хронике и описанное нами выше. А магистр – Отто фон Лютенберг (Роденштейн), имя которого мы уже упоминали и который правил Ливонией в 1267–1270 годах.

На самом деле события в Прибалтике развивались иначе. После Раковорского побоища и неудачной осады Пскова ливонцы заключили мир с русскими (1269). Однако на орден тотчас обрушилась Литва. Там произошел переворот: умер Шварн и вокняжился энергичный Тройден. Этот последний был настроен резко против немцев и развязал с ними войну.

Литва словно обрела второе дыхание. Ливонцам было просто не до войны с псковичами в этих условиях. Согласно той же хронике Руссова и другим немецким источникам, ливонцы оставили в покое Псков и набросились на балтов. В этот момент в тылу у самого ордена началось восстание эстов. Почва под ногами рыцарей заколебалась.

4. Немцы против балтов

«Год спустя» после заключения мира с русскими, то есть в 1270 году, ливонский магистр Лютенберг «принужден был бороться с литовцами и семигалами (земгалами), которые напали на Эзель и опустошили эту область», – сообщает Бальтазар Руссов. Современные комментаторы не оспаривают известие.

Тройден пришел на помощь эстам. Вообще, литовцы Тройдена славно били немцев. Перед нами – враги монголов и тевтонов одновременно. Не здесь ли – русская идея, свобода и независимость, думали, вероятно, многие русичи из тех, кто способен мыслить.

Отто фон Лютенберг получил известие, что литовцы вторглись в Ливонию и направляются к Эзелю. Ландмагистр в начале 1270 года соединился с датским наместником Ревеля Зигфридом и епископом Дерптским. Предполагалось, что по льду они перейдут на Эзель, разгромят эстов и отобьют литву.

Но ничего не вышло. На льду (опять на льду!) у Карузена, при переходе через пролив, отделяющий Эзель от континента, уже стояли литовцы, соорудив из саней нечто вроде гуляй-города. Ливонское и датское войска атаковали варваров 16 февраля 1270 года. На литовские укрепления пошел сам магистр Отто с главными орденскими силами, но был разгромлен и убит с пятьюдесятью двумя знатнейшими рыцарями. Пало и несколько сотен простых ратников. Епископы Фридрих Дерптский и Герман Эзельский с леальскими братьями тоже атаковали литовцев, но неудачно: Герман был тяжело ранен, войско крестоносцев с потерями отступило.

После этого Ливонией управлял вице-магистр Андреас фон Вестфален, но он погиб в новой битве с литовцами в сентябре того же 1270 года. С ним полегло 20 рыцарей. Всего за несколько месяцев воины князя Тройдена уничтожили двух первых лиц в Ливонском ордене и нанесли немецким захватчикам два чувствительных поражения. После этого Тройден еще активнее поддержал земгалов, и те отделились от немцев. Неожиданно для себя орден обрел серьезного противника в лице Литвы.

Но приток волонтеров из Европы не иссякал. Новым ландмагистром Ливонии сделался Вальтер фон Норбек (или Нордек, 1270–1273). Если верить Руссову, магистр вообще не воевал против новгородцев и псковичей, а стремился разгромить балтов и спасти разваливающийся орден. Само правление Норбека хронист, как обычно, сдвинул на несколько лет вперед, что порождает дополнительную путаницу.

Дела ливонцев были плохи. Они терпели поражение за поражением. Раковор, Псков, две несчастные битвы с литовцами. Впору прийти в отчаяние. Но твердость немцев граничила с героизмом. Они вцепились в захваченные владения бульдожьей хваткой и не желали уступать.

Получив подкрепления, рыцари начали планомерное наступление против эстов и земгалов. В 1270 году ландмагистр Вальтер фон Норбек после напряженной борьбы овладел замком Тервете, в 1271 году – замками Ратен и Мезотен и покорил земгалов, принудив креститься в католичество и платить дань. В октябре 1272 года произошел раздел Земгалии между рижским соборным капитулом и орденом. Здоровье ландмагистра к тому времени настолько ухудшилось, что он сложил полномочия и уехал в Пруссию. Успехи в борьбе за Прибалтику давались немцам исключительно тяжело.

Вальтер оказался настолько втянут в смертельную борьбу прибалтами, что сил для похода на Псков у него попросту не было. Тогда нужно признать, что псковский летописец ошибся на пару лет. Никакого немецкого нашествия на Псков в 1272 году не было и быть не могло. В. Н. Татищев некритически воспринял летописную датировку и в очередной раз промахнулся. Таких промахов в его «Истории Российской» очень много. Эту ошибку повторили даже авторы многотомной Советской исторической энциклопедии. В статье о Довмонте красуется сообщение о походе немцев на Псков в 1272 году. Следует признать это сообщение неверным.

А теперь вернемся к изложению новгородских и псковских дел.

Глава 6. Тройден

1. Борьба за Новгород

Русичи по-прежнему заняты собственными усобицами.

После возвращения во Псков Довмонт словно прячется в тени своего выдающегося тестя – Дмитрия Александровича. Одновременно разворачивается борьба этих двоих с великим князем Василием Ярославичем. Василий сначала терпит поражение, затем переманивает на свою сторону часть новгородцев и действует очень напористо. Войска великого князя сжигают Торжок, отряды его воевод опустошают окраины Новгородчины. Дмитрий и его сторонники держатся, несмотря ни на что.

В 1273 году Василий начинает новую кампанию против Великого Новгорода. Для этого он привлекает помимо собственных войск полки младших князей Владимирских и даже татар. На его стороне выступают баскак Амраган и ноян Айдар, люди очень деятельные и воинственные. Владимирцы с татарами опять разоряли окраины, грабили народ и даже похватали и заточили нескольких новгородских купцов. Был захвачен Торжок. Кроме того, в Новгород перекрыли подвоз хлеба. Пшеница вздорожала, но Дмитрий и его сторонники всё еще не сдавались. Они напали на Тверь, а к Василию прислали трех бояр – Лазоря Моисиевича, Степана Душилича и Семена Михайловича. Бояре просили мира на своих условиях и уговаривали великого князя отступиться от Новгорода, а схваченных купцов отпустить. Василий счел эти требования чрезмерными и остался непреклонен. Этот политик знал, что делал. Новгородских послов, коим вроде бы отказал во всём, великий князь отпустил с честью. Это значит, что имели место тайные переговоры и попытки подкупа. Увенчались они успехом именно теперь или нет, но в целом агитаторы Василия действовали в Новгороде весьма эффективно. Василий опять зарекомендовал себя человеком необычайно хитрым.

Дмитрий Александрович этого не учел и упустил удачу. Он собрал войско и отправился к Торжку. Возможно и даже вероятно, что его сопровождал Довмонт. Поход завершился бесславно. В Торжке новгородцы обнаружили воевод великого князя Василия Ярославича и сильное войско. Начались разговоры: «Отовсюду нам горе: вот князь великий владимирский, а вот князь тверской, а вот баскак ханский с татарами и вся Низовская земля на нас».

Так звучат летописные речения в передаче В. Н. Татищева: «И восхотели великого князя Василия, а от князя Дмитрия Александровича начали отметаться» (История Российская. Т. 3. С. 36).

Среди всеобщего разброда и предательства Дмитрий Александрович сохранил холодный рассудок… но лишь для того, чтобы бежать. Вместе с дружиной он бросил новгородцев и кинулся в остававшийся верным Переяславль-Залесский.

Судьба Довмонта опять неясна. Бежал ли он во Псков? Или опять укрылся под крылом тестя? Возможны оба варианта. Псковская летопись молчит. «Сказание» опять же ничего не говорит об участии Довмонта в русских усобицах. Летописцам важно показать, что Довмонт более русский, чем сами русичи. Перед нами действительно благородный человек, убежденный православный, ненавистник немцев, но вовсе не идеальный иконописный образ, а отчаянный рубака, верный псковской общине да князю Дмитрию Александровичу. Что ж, это немало.

Рискнем, однако, предположить, что в 1272 году Довмонт разделил судьбу тестя и прибыл вместе с ним в Переяславль-Залесский. Оговоримся: эта гипотеза ничем не подтверждается, в отличие от рассказа о первом изгнании Довмонта из Пскова. Князь просто «выпал» из поля зрения летописцев. Но прежде чем вернуться к его биографии, нужно понять, что происходило в его родной Литве. Как увидим, это важно для установления дальнейших фактов жизни Довмонта.

2. Дела литовские

Князь Тройден пришел к власти в Литве после смерти Шварна около 1270 года в результате ожесточенной борьбы, которая сопровождалась гибелью трех братьев литвина в войнах с волынским князем Василько Романовичем (такова гипотеза В. Т. Пашуто, который интерпретировал Хронику Быховца и иные источники). Освободительная война завершилась триумфом: западные русичи убрались из Литвы, хотя Тройден в течение некоторого времени формально признавал над собой власть Галича и Волыни. В каких границах он создал Литву? Надо думать, она включала Аукшайтию, Нальшанскую землю, Черную Русь и Минск. Жемайтия и область ятвягов находились, возможно, в союзных отношениях с Тройденом, но в состав его княжества не входили. К союзникам нужно отнести и племя земгалов.

Тройден был вынужден поддерживать мирные добрососедские отношения с Галицко-Волынской Русью, ибо вел напряженную войну с немцами на всех направлениях. Также он поддерживал ятвяжского вождя Скуманда в его борьбе с тевтонами, сам предпринимал постоянные набеги на Прибалтику, отражал походы рыцарей и бил их раз за разом.

Еще один фронт возник в Пруссии. Отважные прусские племена поднялись было против немцев, но проиграли войну и искали спасения в единоверной Литве. Пруссы густо заселили Черную Русь и через некоторое время успешно обороняли Гродно от галицко-волынских дружин.

Оценки действий Довмонтова «брата» Тройдена неоднозначны. Русские летописи рисуют Тройдена самыми мрачными красками. Эхо этих сообщений находим в сочинении Мачея Стрыйковского, желавшего написать историю Литвы, но сочинившего рыцарский роман под видом научного исследования. «А будучи в соседстве с поляками, с мазурами, с русью и с прусскими орденскими рыцарями, – пишет Стрыйковский о Тройдене, – постоянно затеивал и вел с ними великие войны, как свидетельствуют летописцы, и битвы выигрывал, часто одерживая победы; однако же обходился в них тиранским обычаем, творя в христианских землях великие жестокости» (Хроника Польская, Литовская, Жмудская и всей Руси. Т. I. Кн. девятая. Глава 1). О войнах немцев и литвы мы еще поговорим, но для нас интересен еще один аспект: как Тройден взаимодействовал с русичами?

Князья Туровские и Пинские на какое-то время сохранили независимость, но затем попали под власть Тройдена. На это указывает В. Т. Пашуто, ссылаясь на сообщение Галицко-Волынской летописи. Мстислав Данилович, князь Луцкий, «пошел бяшеть от Копыля, воюя по Полесью», – говорит летописец об одной из русско-литовских войн, и на этом основании Пашуто делает вывод, что полесские земли зависели от Литвы. Но подчеркивает, что это – лишь эпизод, не складывающийся в систему литовских завоеваний на Руси. Тройден покорил лишь Турово-Пинскую землю.

«Вообще в ту пору не наблюдается широких завоевательных действий Литвы, направленных в сторону Галича, Чернигова, Киева, что, конечно, объясняется ожесточенной борьбой, в которую вступила Литва с Орденом на Немане», – сообщает В. Т. Пашуто, и с этим трудно не согласиться. Тройдена беспокоило усиление ордена, главные силы он бросал против него. В это время Литва являлась щитом Руси против Европы. Разумеется, это не повод для идеализации русско-литовских отношений, тем более что столкновения всё-таки были, а Смоленск, возможно, вообще пережил литовское нашествие. Но и отношения между самими русскими княжествами облагораживать не следует. Были взаимные набеги, войны, усобицы. Не было в то время лишь одного: истребления литвы и руси друг другом или попыток навязать чуждую веру.

3. Константин, князь Полоцкий

Литовцы мелкими отрядами стали нападать на Смоленщину ради добычи и пленных. Почему Смоленск? Во-первых, это княжество ослабело. Во-вторых, некоторое время оно не подчинялось Орде и как бы «повисло» в одиночестве. Такой же «повисшей» оказалась Турово-Пинская земля, и именно поэтому мы соглашаемся с выкладками В. Т. Пашуто, который полагает, что Полесье в это время подчинилось Литве. Ту же операцию литовцы думали провернуть со Смоленском. Тройдену остро требовались люди и земли, чтобы удержаться против немцев.

Откуда нападали на Смоленск литовцы, где была база набегов? В Полоцке? Вряд ли. Мы почти ничего не знаем об истории этого княжества, но литве оно еще не принадлежало – это точно.

В 1265 году здесь правит Изяслав, он пишет грамоту от своего имени. Затем происходят перемены, связанные с Герденем и его войной против Довмонта. Гердень явно стремился подчинить Полоцк, но погиб в борьбе с псковичами и Довмонтовой дружиной. После этого, по нашей версии, базирующейся на сообщениях Хроники Быховца и Мачея Стрыйковского, Полоцк становится младшим союзником Пскова. Надолго ли?

Во второй половине 60-х годов XIII века к власти в городе на Двине приходит Константин (?—1307). Чей он был сын, из какой линии русских князей происходил – неизвестно, то ли из полоцких, то ли из смоленских князей. Бытует даже экзотическая версия, что перед нами – сын Товтивила, но это вряд ли. Появление Товтивила было таким же эпизодом в истории Полоцка, как и появление Довмонта – во Пскове.

Некий Константин участвовал в походах русичей в Прибалтику в 1266–1268 годах и сражался под Раковором. Его-то и отождествляют с полоцким князем, носившим то же имя. Но почему он пришел в Полоцк и вытеснил Изяслава?

Если это произошло в 1270 году, то невольно напрашивается мысль, что вокняжение Константина в Полоцке связано с изгнанием Довмонта из Пскова. Не означает ли это, что Константин ориентировался на Ярослава Ярославича? Возможно, Ярослав помог Константину взять власть, вывел полоцкую общину из-под влияния Пскова и подчинил ее себе? Если так, великие владимирские князья в то время простирали свое влияние до самых берегов Двины, но это неудивительно. Александр Невский еще в 1239 году женился на дочери полоцкого князя Брячислава. Несомненно, брак устроил отец Невского – великий князь Ярослав Всеволодович и счел это выгодным делом. Полоцк уже тогда обращал на себя внимание владимирских князей и был одним из звеньев их прибалтийской политики. И Ярослав, и его дети обладали дальновидностью и умели плести сети большой стратегии. Ярослав Ярославич тоже являлся способным сыном своего отца.

Однако вполне возможно, что Константин появился в Полоцке раньше 1270 года и правил с перерывом. Исследователь истории Великого княжества Литовского М. К. Любавский обратил внимание, что уже после гибели Товтивила «в Полоцке сидел какой-то князь Константин, посаженный соперником Товтивила Тройнатом (известие о его княжении относится к 20 августа 1264 г.)». Один ли перед нами Константин или двое разных?

Затем Войшелк побеждает Тройната, и к власти в Полоцке приходит князь Изяслав, «который считал себя “в воли Молшелгове”, т. е. Войшелка, великого князя литовского, как гласит его грамота, писанная к немцам». Он объединил Полоцк и Витебск. Но уже в конце 1264 года, по версии Любавского, Полоцком и Витебском завладел Гердень; литвин правит этими городами «до 1267 г. включительно, когда он был убит псковичами. После этого и на полоцком, и на витебском столах мы видим уже русских князей».

Насчет русских князей верно, а вот свидетельство о том, что Гердень владел Полоцком, очень сомнительно. В 1265 году здесь всё еще правит Изяслав и издает от своего имени грамоту, что делает версию Любавского о вокняжении Герденя несостоятельной. Литвин владычествует южнее – в Нальшанской земле. При этом оба – и нальшанский Гердень, и полоцкий Изяслав – одинаково зависят от Войшелка.

Дальнейшие рассуждения Любавского принять можно. «Полочане и витебляне, очевидно, воспользовались смутами, происходившими на Литве по смерти Миндовга, междоусобиями за великое княжение и эмансипировались несколько от Литвы», – пишет он. Но с осторожным выводом Любавского в следующей фразе согласиться нельзя. «Они стали принимать к себе на княжение природных русских князей, хотя с уверенностью нельзя утверждать, что эти князья были независимы от Литвы». Любавский не учел псковского фактора, а с 1267 года Полоцк (возможно, вместе с Витебском) находился в зависимости от псковитян. Не исключено, что Изяслав переметнулся к Довмонту, а затем Ярослав Ярославич сместил Изяслава и посадил на его место Константина. Сам Изяслав ушел в Витебск.

Константин оказался политическим долгожителем. Да и не только политическим – он элементарно пережил Довмонта.

С полоцкой общиной Константин долгое время ладил и уселся в городе крепко. Дмитрий, а потом Ярослав правили в Новгороде, им на смену приходил Василий – ничего не менялось. Константин ощущал себя частью русского мира, хоть и умел приспосабливаться и постепенно утрачивал всякие представления о политической морали. Литовцы не могли сделать Полоцк базой наступательных операций. Тогда откуда они совершали набеги на Русь? Получается, из Минска.

4. Падение Смоленска

Когда Минск захватили литовцы, непонятно. Разумеется, это произошло уже после смерти Владимира Полоцкого, реализовавшего, как мы помним, «хитрый план» по сдаче немцам значительной части Прибалтики. Миндовг к 1260 году уже точно владеет Минском, и подвластные королю литовскому вожди совершают оттуда набеги на Брянск и Смоленск. Но хронологические рамки присоединения можно сузить. После смерти Владимира Минск и Полоцк захватили смоленские князья. Литовцы стали их подданными. Лишь около 1248 года литовские племена выбрали великим князем Миндовга, обретя силу и независимость, а смоляне утратили гегемонию. Но и после этого некоторое время русские пытались господствовать над литвой. Только господами стали не полочане и не смоляне, а волыняне. Тогда-то значительная часть Минской земли и подчинялась Миндовгу. Самостоятельных князей в Минске не было, Смоленску город тоже не подчинялся. Следовательно, Литва захватила Минск и вышла на оперативный простор. Нельзя считать, что Минск очутился в чужеземном рабстве. Всё произошло незаметно. Здесь укрылись те, кто боялся ига татар и покинул родину вместо того, чтобы пройти трудный путь строительства новой системы русского мира, которая одолеет татар и превратится в мировую империю.

Русичам, бежавшим в Минск, требовался храбрый и отчаянный вождь. Таким и сделался Миндовг. Они не понимали или не желали понять, что литвин ведет свою игру и эта игра противоречит интересам русского мира. Тогда никто не знал такого понятия. Его можно было осознать лишь интуитивно. Подобной интуицией обладал, может быть, великий князь Ярослав Всеволодович. И абсолютно точно – его сын Александр Невский. Складывается ощущение, что эту идею усвоил и брат Невского – Ярослав Ярославич, при всех его недостатках. Обладал ли этим чувством – чувством сопричастности к Руси – Довмонт? Судя по «Сказанию» – да. Но «Сказание» сильно приукрасило образ этого князя, из которого впоследствии церковники сделали святого. Нужно, не идеализируя нашего героя, проверить его поступки на предмет пользы или вреда для становления будущей Русской державы. И тут в очередной раз оказывается, что Довмонт, даже участвуя в усобицах, не приносил вреда общему русскому делу. Его войны с немцами вообще вне критики. Князь отстаивал рубежи новой родины, и русичи ему за это благодарны. Его войны с Литвой объективно привели к расширению русского пространства и не дали литвинам захватить Полоцк.

А те русские, что бежали от страшных татар в Минск, Гродно и Новогрудок, в итоге проиграли. Они сделали ставку на Литву, видя в храбрых ее князьях своих союзников. Но, увы, литовцы преследовали собственные цели.

Литовский князь Тройден был достаточно самостоятелен по отношению к Руси, а с немцами вел тяжелые войны. Только это и помешало ему захватить Черниговщину или Киевщину под знаменем борьбы с татарами. Немцы извлекли уроки из Раковорского побоища и на Русь какое-то время не совались, но балтов атаковали отчаянно.

В начале 1274 года ландмагистром Ливонии сделался Эрнст фон Расбург (или Расборг, 1274–1278). Он выстроил великолепный замок Динабург, ставший оплотом немцев на Двине и перекрывший торговый путь по этой реке. Время было выбрано на редкость удачно: Тройден пытался завоевать Смоленск, чтобы заполучить ресурсы этого княжества и использовать в борьбе с немцами.

Но литовский князь просчитался. Смоленская община испугалась Литвы. Среди смолян царил, конечно, разброд. Кто-то хотел сохранить свободу, кто-то – готов был покориться Тройдену как поборнику ложно понимаемой «русской идеи», а кто-то искал другой выход. Он оказался весьма необычным. «В тот же год ходили татары и князи русские на Литву, – сообщает В. Н. Татищев, – и воевав, возвратились со многим пленом» (История Российская. Т. 3. С. 37). За этой скупой фразой – важное событие. Смоленская община добровольно признала власть хана Золотой Орды, только бы не покориться Литве. Смоленск это в итоге не спасло. Какое-то время княжество действительно защищали ордынцы. Этой защиты хватило на два-три поколения. Но смоляне платили дань в Орду, слабели, их земли частью дробились и отпадали, частью входили в состав растущего Московского княжества. В XIV веке в Орде началась смута-замятня, Смоленск обрел независимость, но тотчас стал жертвой Литвы. Он воссоединился с остальной Русью лишь в 1514 году, да и то не навсегда, ибо был утрачен во время московской Смуты (1609) и угодил во вражеское подданство еще на четыре с лишним десятка лет. Но так или иначе, признание Смоленска данником Орды уберегло город на какое-то время от литовского завоевания. Вывод из этой истории только один: русичи в XIII веке были дезориентированы окончательно. Кто враг и кто друг? Литовцы? Татары? Немцы? Наступило время неопределенности и ломки морали. Казалось, всё было можно, чтобы спасти себя и общину. Друзья и враги менялись местами.

5. Лев, князь Галицкий

Потерпев неудачу под Смоленском, Тройден перенес действия на запад, развязав войну с Галицией и Волынью.

В Галиции в результате заигрываний с русичами и западными колонистами, приглашенными на Русь, вокняжился Лев (1269–1301) – один из сыновей Даниила. Это был очень своеобразный русский – западник и предельно циничный прагматик. Лев покорился монголам, хотя мечтал о союзе с западными властителями. Не исключено, что он хотел подчинить поляков и создать эфемерное царство славян. «Пересидев» рано умершего Шварна, Лев получил западную часть Волыни с сильной крепостью Холм и Галицию. При этом он утратил Литву.

Детали кризиса Западной Руси изложены нами в биографии Даниила Галицкого. Работа содержит несколько новых выводов, которые могут не понравиться ни ортодоксальным российским историкам, привыкшим относиться к Даниилу с пиететом, ни тем более украинцам. Мы показали, как Западная Русь превращается в сателлита Европы, а несколько ключевых решений Даниила способствуют этому.

Возможно, ошибками соседа воспользовался Тройден. Н. М. Карамзин рисует его образ мрачными красками, что естественно для историка-монархиста. «Преемник Шварнов, свирепый Тройден, несколько лет быв союзником Даниловых сыновей, нечаянно взял Дрогичин и безжалостно умертвил большую часть жителей», – пишет ученый под 1275 годом.

В этом сообщении многое требует пояснений. Во-первых, Дрогичин – это самый западный город Волынской земли. Сейчас территория, на которой он расположен, входит в состав Польши. Но и в XIII веке он был населен, да простят нам вольность выражения, сторонниками «европейского выбора». Не нужно считать эти слова модернизацией. Суть межэтнического соперничества и конфликтов не изменилась с XIII столетия. Пружины процесса остались те же.

Во-вторых, именно здесь Даниил Галицкий заключил тайную унию с папой римским и принял от него корону короля. Выбор места для коронации не может быть случаен. Думается, в городе в большом числе жили католики, и западник Даниил чувствовал себя в Дрогичине комфортно. Однако для православных этот город был одиозен.

Поэтому Тройден хорошо знал, на какой населенный пункт и на каких людей он нападает. Дело делалось не только для того, чтобы получить добычу и повысить авторитет среди своих воинов, но и для того, чтобы завоевать симпатии русских патриотов, которые равно ненавидели западников и татар.

Лев Галицкий, чтобы сохранить власть, готов был пойти на компромисс с кем угодно, а потому в поисках подмоги против Литвы обратился к самому эффективному защитнику: татарам. Лев, правивший рыхлой западнорусской конфедерацией, просил помощи у ордынского хана Монкэ-Тимура. Тот прислал ратников и велел прийти подвластным русским князьям. В поход выступили многие – и свежеиспеченный вассал Глеб Смоленский, и страдавший от литовских набегов Роман Брянский. Пришли и собственно ордынцы. Войско двинулось на Черную Русь, осадило Новогрудок, но успеха не добилось. Пограбили местные волости, но и тут Лев Галицкий оставил своих русских союзников без добычи, считая захваты исключительно заслугой галичан. Участники похода перессорились и повернули домой. Монголы на обратном пути грабили русские земли, чтобы получить провиант.

После этого Лев вместе с волынскими князьями стал действовать на свой страх и риск и осадил два города – Слоним и Турийск. Последний находится в Турово-Пинской земле, в Полесье, что подтверждает вывод: эта земля подчинялась литовцам. На всех исторических картах ее изображают свободной от власти Орды, но забывают о подчинении края Литве.

В Полесье активно переселялись русичи, спасавшиеся от монголов. Именно отсюда начнется обратное заселение Киевщины, разоренной русскими усобицами и монгольским нашествием. Так что современное население центральной части Республики Украина – это главным образом выходцы из Полесья. Но жили здесь не только русичи. Сюда бежали пруссы и ятвяги, спасавшиеся от немцев, так что в современных малороссах есть, возможно, примесь балтийской крови, как есть она и в великороссах.

Лев Даниилович Галицкий захватил Турийск и Слоним, сломив сопротивление оборонявших эти города пруссов.

Ордынцы потребовали от галичан продолжения войны с Литвой и вновь прислали подмогу. Русичи осадили Гродно, татары – Новогрудок. Но оба города оказались не по зубам. Гродно обороняли опять-таки пруссы. Воины Льва Галицкого с огромным трудом и большими потерями взяли одну из башен, после чего пруссы запросили мира. Галичане были уже неспособны продолжать осаду и помирились. Литва оказалась столь сильна, что выдержала натиск Орды, Руси и немцев. Мигранты умножили ее силы до невероятных размеров.

Тогда Лев Галицкий отступился от Литвы и не вмешивался в ее дела. Но и князь Тройден не мог пока что захватить Волынь. Он удачно выдержал оборону, но для широкого наступления сил не было. Разграбление Дрогичина литовцами осталось удачным эпизодом в истории противостояния с Галицией и Волынью – не более.

6. На Руси и в Литве

А на Руси вновь произошли перемены. В 1276 году по дороге из Орды умер великий князь Василий Ярославич. Ему было всего тридцать девять лет. Новым великим князем сделался по лествичному счету Дмитрий Александрович (1276–1294). В судьбе Довмонта наступили приятные перемены. Дмитрий, судя по всему, вновь посадил его на псковском княжении. Довмонт энергично взялся за дела управления и первым делом попробовал восстановить свое влияние в Полоцке. Удачно или нет, мы не знаем, но, скорее всего, удачно. В меняющемся мире для независимого Полоцка уже не было места. Он не присоединился ни к Ливонии, ни к Литве. Остается Русь. Константин Полоцкий примирился с Довмонтом и признал его власть, чем подарил себе 30 лет покоя.

…Дмитрий был признан новгородским князем сразу после смерти дяди в 1276 году, а год спустя прибыл в Новгород собственной особой, урядился с общиной и ознакомился с ситуацией. Она осложнилась. Росла опасность со стороны шведов. Те методично захватывали Финляндию и претендовали даже на Карелию. Дмитрий Александрович собрал войска из новгородцев и суздальцев, напал на карел и взял их страну «на щит». Поход вели зимой, ибо летом в карельских лесах действовать трудно.

Литва продолжала борьбу с немцами. Князя Тройдена беспокоила крепость Динабург, построенная ливонцами для контроля над Земгалией. Литовцы «всеми силами старались воспрепятствовать этому делу, но тщетно: магистр ополчился со своими братьями и рыцарством, как только мог сильнее, и Элерт, датский наместник в Ревеле, пришел к магистру также на помощь», – пишет Бальтазар Руссов. Вновь видим единство католиков в борьбе с язычниками и православными.

На самом деле события происходили немного в другой последовательности. Тройден осадил Динабург и попытался взять его с помощью метательных машин. Осада была неудачна. Тогда-то на помощь ландмагистру и прибыл датский наместник Эйлард (Элерт) фон Оберг. Немцы с датчанами вторглись в Литву и дошли до самого Кернова – тогдашней столицы княжества. «С таким ополчением магистр двинулся в Литву, туда он внес убийства, грабеж и пожар, а вынес оттуда много добычи», – сообщает Руссов. Немцы с добычей возвращались домой, но на обратном пути были окружены литовцами.

«Литовцы скоро последовали за магистром в Ливонию и дошли с войском до замка Ашерадена, – продолжает Руссов. – Здесь противники сразились и дали битву. Но так как у язычников была огромная толпа, то христиане должны были потерпеть поражение. Тут убит магистр Эрнст [фон Расбург] вместе с 71 братом ордена и множеством дворян, и язычники овладели знаменем нашей Пресвятой Девы, которое нес рыцарь Генрих фон Тизенгаузен, и убили знаменосца. Датский наместник ревельский пытался вновь овладеть полем битвы, но был при этом ранен, и под ним убит его конь». В итоге датчанин Эйлард тоже погиб, вместе с ним пали благородные рыцари и множество простых воинов; было захвачено красное с белыми полосами знамя венденских рыцарей; потеря штандарта считалась тогда и считается теперь бесчестьем для воинов. «Поражений было так много, что рыцари и даже избранные магистры неохотно ехали в Ливонию», – пишет В. Т. Пашуто. Действительно, в хрониках той поры есть упоминание о том, что один из ливонских ландмагистров был столь напуган, что отказался ехать к месту службы. После смерти Эрнста фон Расбурга должность оставалась вакантной в течение года, а делами Ливонии управлял вице-ландмейстер Герхард фон Каценеленбоген.

В следующем году видим новый поход татар и примкнувших русских князей против Тройдена. Видимо, перед нами попытки Орды расширить свои владения. В. Т. Пашуто склоняется к этому последнему выводу.

Кроме того, татары пытались наказать тех русичей, что бежали из подвластных им регионов. То есть рассматривали их как налогоплательщиков, игнорирующих свой долг по отношению к хану. Акция устрашения казалась ордынцам полезной, чтобы впредь русичам было неповадно бегать от своих господ.

Поход кончился разграблением Полесья и взятием многочисленного полона. Но покорить этот край татарам, конечно, не удалось.

Дмитрий Александрович действовал своим чередом. В 1279 году он построил (или восстановил) каменную крепость Копорье у южных берегов Финского залива. Дело было нужное и важное. Крепость значительно повышала обороноспособность региона и могла стать базой для наступления русских на шведов в Финляндии или на датчан в Эстонии. Но Дмитрий Александрович был человеком непростым. Скорее всего, он затаил еще одну мысль: обуздать новгородцев с помощью этой крепости. Если бы в ней всегда стоял гарнизон Дмитрия, если бы в Новгородской земле появилось постоянное великокняжеское владение, вольности новгородской общины можно было бы понемногу урезать. Но время еще не пришло. До того момента, когда московские государи заставят навсегда замолчать вечевой колокол Господина Великого Новгорода, пройдет почти двести лет.

Большой знаток русского летописания той поры А. Е. Пресняков заметил, что дело далеко не в одном Копорье: Дмитрий Александрович ставил слободы в Новгородчине, то есть привлекал переселенцев и готовил энергичное наступление на права старой новгородской общины. Это не могло не привести к столкновению с новгородцами.

Началась распря, в которой со временем примет участие князь Довмонт (разумеется, на стороне своего тестя).

* * *

А между балтами и немцами продолжалась резня. Земгалы подняли новое восстание и весной 1279 года осадили орденский замок Тервете. Как, почему? После прошлого восстания они вроде бы приняли католичество. Что изменилось?

Предводителем земгальского племени был вождь по имени Намейзе, когда-то хороший знакомец ландмагистра Вальтера фон Нордека, крестившийся в католичество вместе с соплеменниками и заведший связи среди господ рыцарей. Немцы звали этого туземного старейшину «ir aller Haubtmann» Намейз. «Haubtmann» – это, собственно, капитан; так именовали командующих армиями в то время. Затем стало принято называть их на французский манер маршалами («конюхами») и генералами, что сохранилось доныне.

С земгальским вождем вышла пренеприятная история, обычная для дикарей, которых Европа приобщала к цивилизации. Наймезе думал, что равен рыцарям, а с ним обращались как с существом второго порядка. Какой-то немец во время ссоры дал ему пощечину. Земгал поклялся отомстить и сдержал клятву. Он выступил против ордена во главе своих соплеменников. Такими же историями, к слову, изобилуют известия о покорении Германией балтийских славян.

Воины Наймезе осадили Тервете, выжгли предместье замка и перебили всех христиан, кроме какого-то Бертольда, ибо тот научил земгалов стрелять из трофейных немецких арбалетов. Немецкий гарнизон Тервете поначалу защищался успешно, но, когда земгалы применили арбалеты, рыцари не смогли выдержать обстрел, сделали вылазку и были частью перебиты, частью взяты в плен. Пятнадцать пленников Наймезе отправил в столицу Литвы Кернов, к Тройдену, надеясь получить помощь. Тройден действительно помог, ибо считал войну с немцами главной задачей. Он пополнил своими людьми гарнизоны захваченных земгалами укреплений, включая Тервете. В результате рыцари не смогли отбить ни одного ключевого пункта в Земгалии. Зато в 1279 году храбрый Наймезе совершил ночной набег на Ригу, где захватил в плен вице-ландмагистра Ливонии Герхарда Каценеленбогена и передал его Тройдену. Немец погиб в литовском плену.

Орденский капитул, собравшийся в Эльбинге, принял решение направить подкрепления в Ливонию. Там появился новый ландмагистр. Им стал Конрад фон Фейхтванген (1279–1281), который был также ландмагистром Прусским и сосредоточил в своих руках огромную власть. Такое решение принял гроссмейстер Тевтонского ордена Хартман фон Гельдрунген (1273–1282), когда ему донесли о гибели Эрнста фон Расбурга в битве при Ашерадене и о взятии Тервете.

Ландмагистр Конрад прибыл в Ливонию 13 июля 1280 года. Он сосредоточил усилия на покорении двух балтийских областей – Жемайтии и Земгалии. Хотя сделать это не удалось, Конрад оказался столь дельным, способным и ловким человеком, что со временем занял пост великого магистра Тевтонского ордена.

* * *

Тройден тем временем вмешался в распри галицко-волынских князей с поляками, думая извлечь из них выгоду.

С князем Львом Галицким он помирился после войны 1275 года, и с тех пор отношения между двумя государствами постепенно улучшались.

В 1279 году умер малопольский князь-импотент Болеслав Стыдливый, владелец Кракова, Люблина, Сандомира. Перед смертью Стыдливый оставил Малую Польшу своему племяннику Лешеку Черному, происходившему из династии куявских князей. Однако на наследство Болеслава почему-то претендовал Лев Галицкий.

Для поляков всё это выглядело странно. Лев принадлежал Западу лишь в собственном воображении. Для западных политиков он был необузданным и аморальным агрессором, который действует вопреки европейским законам.

Князь Галицкий, чтобы добиться своего в Польше, лично попросил поддержки у монголов. Тройдену русичи также сделали предложение пограбить ляхов. К нему отправил гонцов за помощью двоюродный брат Льва, волынский князь Владимир Василькович. Тройден живо изъявил согласие бить католиков. Это не противоречило интересам его языческих и православных подданных. Вместе союзники должны были напасть на поляков, но литва опоздала.

«Пришли литовцы к Берестью и стали говорить (волынскому) князю Владимиру: “Ты нас призвал, и веди нас куда-нибудь, мы готовы, на то мы и пришли”». Князь стал думать, куда бы их повести. Своя рать уже ушла далеко на Болеслава, разливаются реки… «И вспомнил Владимир, что еще прежде того Лестько, послав люблинцев, захватил у него село на Украинице, называемое Воинь, и напоминал ему Владимир о том много раз, чтобы тот вернул ему челядь. Он же не вернул ему его челяди. И вот он послал на него литовцев, и воевали они около Люблина, и захватили много челяди, и с большим полоном пошли назад с великой честью» (Галицко-Волынская летопись. 1283 год; дата неточна).

Союзники соединились, но поздно. Поляки сумели собраться с силами. Вследствие этого вторжение, сделанное князем Львом, закончилось неудачей: его разбили. «В той битве восемь тысяч руссаков с литвой и татарами полегли на поле, а две тысячи попали в плен; победившим полякам достались семь боевых знамен, остальные многие руссаки и язычники разбежались, побросав добычу и обозы. Случилось это в 1280 году, в феврале месяце. Сам князь Лев едва утек с небольшой дружиной», – пишет Стрыйковский.

Но это было лишь начало войны. Упрямый Лев Галицкий будет вести ее в течение пяти лет.

7. Переворот князя Андрея

Вернемся в Северную Русь. Великий князь Дмитрий Александрович прибыл в Новгород не один, а с войском, чем несказанно испугал горожан. Дмитрий вознамерился усилить своими людьми Копорье и новоотстроенные слободы. Новгородцы были против, и суровый князь пришел, чтобы утвердить власть силой оружия.

К нему прислали «с челобитьем, и с молением, и с дарами» архиепископа Климента, который кое-как сумел утихомирить Дмитрия. Стороны помирились, крепость Копорье оставалась за великим князем. Но тут положение Дмитрия Александровича пошатнулось в самой Владимирской земле. Против него замыслил крамолу родной брат Андрей Александрович, княживший в Городце. Андрей поехал в Орду искать княжения под своим братом. Главным вдохновителем операции был боярин Андрея – Семен Толниевич (так передает его отчество В. Н. Татищев; у других авторов транскрипция иная). Возможно, Семен был как-то связан с новгородцами, а может быть, действовал на свой страх и риск.

С помощью взяток и полезных знакомств предприимчивый боярин убедил хана Монкэ-Тимура отдать ярлык Андрею. После этого на сторону удачливых заговорщиков перешли многие князьки Владимиро-Суздальской Руси, а Дмитрий Александрович оказался в изоляции. Он бежал «в мале дружине» к Новгороду, однако встретил там врагов вместо друзей. А. Е. Пресняков полагает, что новгородцы испугались вражеского нашествия, и прежде всего татар, которые явились на Русь, чтобы выгнать Дмитрия и поставить князем его брата Андрея. Во главе татарского войска находились нояны Кавгадый и Элчидай. В литературе это нашествие получило известность как «Кавгадыева рать». Татары навели страха на русские земли, и для Дмитрия это имело самые неприятные последствия.

«Княже, не хощем тебя», – сказали новгородцы. Традиционная версия гласит, что Дмитрий после этого бежал «за море». Некоторые ученые трактовали сие как эмиграцию в Швецию. Но Пресняков, проанализировав тексты Воскресенской и Никоновской летописей, пришел к выводу, что имела место описка и ни в какую эмиграцию Дмитрий Александрович не отправлялся. По-видимому, он нашел приют во Пскове у своего зятя Довмонта, который сохранил верность по отношению к своему покровителю.

Татары разорили владения Дмитрия, прежде всего Переяславль-Залесский, двинулись к Новгороду, разграбили Торжок и бесчинствовали вблизи Господина Великого, но затем отступили. Новгородцам в очередной раз повезло, они не испытали татарщины.

Люди Дмитрия Александровича еще оставались в Копорье и Ладоге, там же была казна, но вывезти ее не могли: мешали новгородцы. В 1282 году татары убрались восвояси, а за ними и русские враги Дмитрия разбрелись по домам. Довмонт взялся за дело: с мобильным отрядом, как любил, бросился внезапно к Копорью и вывел оттуда людей Дмитрия. Затем примчался к Ладоге, имел столкновение с новгородцами, выиграл его и освободил людей тестя, блокированных в городе, после чего вернулся во Псков с казной и спасенными гарнизонами.

Об этом рассказывают помимо обозначенных выше источников Псковская, Новгородская I и Софийская I летописи (читатель может сверить тексты самостоятельно, по ссылкам на перечисленные книги, представленным в списке литературы).

Представленную версию Преснякова следует признать логичной и наиболее вероятной. В противном случае вообще нельзя объяснить вражду псковичей и новгородцев и независимое поведение жителей новгородского «пригорода». Еще за несколько лет до этих событий Псков покорен и тих, он выполняет все распоряжения новгородцев. Но если к псковичам явился опальный великий князь Дмитрий, они обрели почву под ногами и легитимные основания для борьбы за независимость, к которой, несомненно, стремились, хотя и с большой осторожностью: слишком мал был Псков. Но он оказался сильнее, например, Полоцка и втянул его в орбиту своего влияния, так что слабость «города Святой Троицы» – относительна.

Борьба продолжалась. Ни Довмонт, ни Дмитрий не считали ее проигранной. Теперь у Дмитрия была казна, и он мог снарядить войско. В Новгород прибыл новый великий князь Андрей Александрович, но это ничего не меняло. Дмитрий с помощью Довмонта пробрался к себе в Переяславль-Залесский, где стал готовить войско, чтобы ударить врагу по тылам. Сам Довмонт угрожал Новгороду из Пскова и готов был, если нужно, помочь тестю. Этот маневр переломил ситуацию.

Андрей Александрович, оценив свое положение как критическое, вернулся во Владимир из Новгорода, а оттуда уехал в Орду за подмогой. Он вдруг ясно осознал, что не любим на Руси, что его считают узурпатором. А вот Дмитрия простолюдины, напротив, любили. Это показали дальнейшие события. «И собрались к нему люди многие», – пишет В. Н. Татищев. Дмитрий Александрович без труда собрал полки, а когда против него вышли другие князьки, вступил в переговоры и сумел заключить с ними сепаратные договоры на своих условиях. Его признали старшим. Дальнейшие события мы излагаем опять же по Преснякову; в летописях последовательность иная.

К тому времени у татар обрел большую силу знаменитый темник, или беклярибек, Ногай (ок. 1235–1300). Он управлял западной частью Орды и уже в последние годы жизни Монкэ-Тимура обрел власть и политический вес. После смерти этого хана Ногай подчинялся только себе и с правителями Золотой Орды не считался. На Руси он ставил князьями тех людей, кого считал нужным. Дмитрий поехал к Ногаю, добился милости и вернулся с ярлыком.

В свою очередь Андрей заручился поддержкой восточных ордынцев и привел их на Русь, чтобы покарать брата. Но убедился, что этим лишь подрывает остатки своей популярности. Все князьки приняли сторону Дмитрия. Лишь новгородцы остались верны делу Андрея. И всё же тот вознамерился покорить Русь с помощью одних только восточных татар. Их войско возглавляли Турай-Тимур и Алый. Однако события приняли неожиданный оборот: Дмитрий Александрович напал на татар и разгромил. Это позволяет развеять миф о том, что единственным русским князем той поры, который умел побеждать татар, был Даниил Галицкий. О том, как и почему Галицкий столкнулся с татарами, мы подробно писали в его биографии. Если же говорить о масштабах победы, то сравнение будет не в пользу Даниила. Он в свое время разгромил небольшой отряд пограничных татар Куремсы, а Дмитрий Александрович опрокинул целое войско, посланное для того, чтобы возвести на великокняжеский стол ордынского ставленника.

Последствия победы преувеличивать не стоит. Русь была разорена усобицей и ордынским нашествием, а престиж великокняжеской власти пошатнулся из-за смуты.

Андрей бежал с татарами, но через некоторое время Дмитрий помирился с братом, тот возвратился на Русь и правил в Городце. Главным виновником смуты Дмитрий счел боярина Семена Толниевича. Его схватили и убили.

Довмонт оказался в лагере победителей. Но и это еще была не вершина успеха. В Литве произошли события, связанные с переменой власти, и наш герой сыграл в них ключевую роль.

Глава 7. Литовский князь

1. Гибель Тройдена

Едва отгремели русские смуты, как из Литвы пришла важная новость. Князь Тройден умер. Возможно, в Хронике Быховца, известия которой мы с большой осторожностью используем как вспомогательные, перепутаны два князя: Гердень и собственно Тройден. И даже использованы элементы биографии третьего персонажа – Миндовга. Выше мы рассматривали сообщение Хроники Быховца о смерти Тройдена и о гражданской войне в Литве, в которой участвовал Довмонт. Всё это можно было бы отнести к фантазии летописца, если бы не один факт. В 1282 году Литвой правит князь по имени… Довмонт (1282–1285 (?). Не значит ли это, что в сообщении Хроники Быховца – два слоя известий о двух гражданских войнах, в которых участвовал Довмонт? Одна война – после смерти Миндовга, другая – после смерти Тройдена?

Сделать окончательный вывод мешает один факт. Мы не знаем, точно ли это наш герой Довмонт вокняжился в Литве в 1282 году, или это другой человек с тем же именем. Псковское «Сказание о Довмонте» молчит о его пребывании в Литве. Но это и понятно. Автору важно создать образ князя, преданного Руси, князя, дружившего с Дмитрием Александровичем и породнившегося с ним, а значит, с семейством Александра Невского. Новгородских летописцев Довмонт вообще интересует постольку-поскольку. Следовательно, ничто не противоречит предположению, что Довмонт мог занять великокняжеский стол в Литве. Но это рисует характер князя совсем с другой стороны. Он не противоречит образу, созданному «Сказанием», но существенно дополняет портрет Довмонта-Тимофея новыми красками и оттенками. Выходит, что литвин не только внимательно следил за событиями на своей родине, но и пытался на них влиять: сохранял связи с соплеменниками, вел тайные переговоры, содержал шпионов.

По мнению автора Хроники Быховца, Тройден умер насильственной смертью. Его последними подвигами были походы против немцев, которые он совершал из Кернова. Около 1281 года он захватил у рыцарей Герцике (Ерсике) и отрезал от Ливонии важную крепость Динабург, о боях вокруг которой мы уже говорили. В итоге Тройден обменял Динабург на Герцике и еще получил денежную приплату. Есть искушение связать смерть Тройдена с его активностью на немецком фронте. Он уничтожил нескольких ландмагистров, вел наступление в Ливонии, помогал пруссам… Не был ли энергичный князь устранен? Возможно, но не впрямую. Если его и убили, то, как и Миндовга, свои. Но гибель Миндовга произошла отчасти на бытовой почве. С убийством Тройдена дела обстоят сложнее. Кажется, он поссорился с нальшанскими князьями, а те стали ориентироваться на немцев.

По сообщению Хроники Быховца, Тройден вообще убит по приказу Довмонта. Псковский «князь великий Довмонт направил шестерых мужей, чтобы они убили брата его Тройдена; и когда он беспечно шел из бани, и те шесть мужей предательски убили его». Сообщение опять перепутано. На самом деле при походе в баню был убит Тройнат (1263–1264), княживший после Миндовга. Автора Хроники Быховца явно ввело в заблуждение созвучие имен двух князей – Тройдена и Тройната.

На самом деле Тройден убит не шестью, а двумя людьми – Стумандом и Гирдзелой. Они служили одному из нальшанских князей, стороннику немцев. Все трое бежали после убийства в Тевтонский орден, и вот тут на сцену вышел Довмонт, после чего мы опять вправе использовать сведения Хроники Быховца. «А сам Довмонт, собрав войско свое псковское и полоцкое, пошел в Литву, намереваясь стать князем литовским и жемайтским», – говорит хронист. Вслед за этим начинаются несуразности. Автор Хроники Быховца пишет, что против Довмонта выступил сын Тройдена – монах Лавр (явный клон Войшелка). Он собрал литовских «панов». «И ополчился со своими силами, и встретились с Довмонтом под Озером, и сошлись они со своими полками с обеих сторон, и был между ними бой и сеча немалая, с утра и до вечера, и помог бог Лавру, и он всё войско дяди своего Довмонта разгромил и самого убил, и город Полоцк взял, и возвратился в столицу отца своего в Кернов».

Сходную версию сообщает Мачей Стрыйковский, во многом основываясь на сообщении Хроники Быховца. По его версии, «Довмонт Ромунтович, князь Псковский и Полоцкий, имея кровную обиду (zakrwawione serce) на младшего брата Тройдена, что обошел его в первородном праве в престолонаследии Великого княжества Литовского, всеми способами старался сжить его со свету. Но поскольку не мог этого добиться явной войной, подослал к нему шестерых холопов, которые, выбрав время, когда великий князь Тройден мылся в бане, стерегли, пока выйдет. И когда вместе с прислугой он выходил из бани после кровопускания (ибо в те времена князья не обращали особого внимания, сколько еще литовцев мылось в той же бане), холопы встали по трое в ряд с обеих сторон дорожки, якобы собираясь подать жалобу о своих обидах, и с поклоном низко били челом. И когда он вошел между ними, спрашивая о причинах их жалобы, тут же все шестеро приложили его дубинами и убили на месте, а сами убежали» (Хроника Польская, Литовская, Жмудская и всей Руси. Т. I. Кн. девятая. Глава 4). Эти подробности могут быть выдумкой или относиться опять же к Треняте. Но какие-то детали могли остаться в памяти хронистов и от второго убийства – Тройдена. В то же время надо понимать, что Стрыйковский – источник ненадежный. Известно, что он любил выдумывать мелкие детали сам.

А что же «монах Лавр»? Он тоже фигурирует в сочинении Стрыйковского, но под другим, светским именем. Хронист пишет, что у Тройдена оставался сын Романт (Рымант, Ромунт, Роман). Одно время он жил заложником у Льва Галицкого, затем якобы принял монашество. Здесь – опять путаница с Войшелком. Всё же полагаем, что Романт – реальное лицо. Зерно истины в том, что он попытался править Литвой, но родовая знать выступила против и началась усобица. Судя по всему, наш герой Довмонт превосходил Романта по родовому старшинству и предъявил законные права на Литовское княжество после убийства Тройдена.

Стрыйковский продолжает: «Итак, видя, что нет ему соперника Aemulum imperii (pastore percusso et sublato), который мог бы воспрепятствовать в овладении отцовским Великим княжеством Литовским, [Довмонт] собрал большое войско из Псковской, Полоцкой и Витебской Руси и с огромными силами двинулся на Литву, намереваясь мечом и натиском овладеть отчими Литовской и Жмудской землями, если добровольно не подчинятся» (Хроника Польская, Литовская, Жмудская и всей Руси. Т. I. Кн. девятая. Глава 4).

Романт принял вызов. «И собрав все войско литовское, жмудское и новогрудских русаков, двинулся против своего дядюшки Довмонта (то есть более “старшего”, с точки зрения родового права. – С. Ч.), намереваясь отомстить ему за предательское убийство своего отца Тройдена, и свою отчизну Великое княжество Литовское избавить от нежданной тревоги. А когда оба войска сошлись друг с другом над одним озером, построив полки для битвы, и запальчиво столкнулись, причем с равной с обеих сторон смелостью, тогда ни один не хотел уступить другому. И такой великий бой был между ними, что битва эта длилась с самого утра и до вечера, как согласно пишут и сообщают все летописцы» (Хроника Польская, Литовская, Жмудская и всей Руси. Т. I. Кн. девятая. Глава 4). Битва закончилась, по мнению Стрыйковского, поражением и гибелью Довмонта. Романт «всё войско псковское и полоцкое разгромил наголову и убил своего дядю князя Довмонта, кровью которого, как и хотел, отомстил за смерть своего отца» (Хроника Польская, Литовская, Жмудская и всей Руси. Т. I. Кн. девятая. Глава 4). Затем Романт взял Полоцк и вернулся в Кернов с победой.

Перед нами легенда, перемешанная с правдой. Наш герой Довмонт Псковский умер в 1299 году, а следовательно, не мог быть убит за семнадцать лет до этого. Он действительно проиграл первую гражданскую войну во времена Войшелка и нашел спасение во Пскове в 1265 году. Но во второй гражданской войне (1282) исход был иной. Автор Хроники Быховца полагает, что монах Лавр (он же Романт) после победы над Довмонтом вернулся в обитель, а княжение передал Витеню, но это не так. Витень сделался князем Литвы примерно в 1295 году. До этого в Литве произошло множество событий. Возможно, Довмонт разгромил Романта и постриг его в монахи, после чего княжич сошел со сцены. Впоследствии детали биографий обоих деятелей – Романта и Войшелка – перемешались в головах летописцев.

Сделаем выводы. Во-первых, мы всё же склоняемся к мысли, что Романт, сын Тройдена, и Войшелк – разные люди, а их историю перепутали хронисты.

Затем, по нашему мнению, литовский князь Довмонт – это одно лицо с Довмонтом Псковским. В книге о Данииле Галицком мы не высказывали окончательное мнение, касаясь этого вопроса, но анализ текстов и умолчаний источников заставляет думать, что перед нами один и тот же Довмонт, а не разные люди. Почему литовцы призвали его на княжение? И был ли он призван? Или всего лишь признан? Скорее второе.

Попытаемся реконструировать ход событий.

Довмонт княжит во Пскове, но готов к любому повороту событий в Литве. Он имеет сторонников на берегах Вилии и Немана, поддерживает с ними связь. Как только пришла весть о гибели Тройдена, Довмонт со своей литовской дружиной ринулся в Нальшанское княжество через Полоцкую землю; в этой последней правит зависимый от него или от Дмитрия Александровича князь Константин. Пронемецкий правитель Нальшанского княжества, убивший Тройдена, тотчас бежал. Это княжество признало Довмонта, и он продолжил наступление на Аукшайтию, где воцарился Романт – сын Тройдена. Романт захватил власть мимо родового обычая и объявил врагом своего дядю Довмонта. В страну аукшайтов вошли полоцкие, нальшанские и псковские отряды. Они сразились с Романтом и победили его, заняли Кернов, после чего вся страна перешла под контроль Довмонта. Интересно, управлял князь Псковом по-прежнему или Дмитрий Александрович направил туда другого наместника? Летопись молчит, но следует с большой долей уверенности утверждать, что после переезда Довмонта в Литву город Псков и его окрестности управлялись другими людьми. Дружба дружбой, но великий князь Дмитрий не мог поступиться новгородским пригородом. И это – еще один аргумент в пользу того, что литовский Довмонт и Довмонт псковский – одно лицо. Не хотел псковский летописец изображать своего любимца – князя Довмонта – как «летуна», которого то Ярослав Ярославич свергнет, то сам князь из Пскова отбудет в поисках лучшей доли. Поэтому и предпочел о неудобных событиях промолчать.

Но почему Довмонта – этого «политического эмигранта», долгие годы жившего на Руси, – так легко приняла Литва? Похоже, ему на руку сыграла репутация непримиримого борца с немцами.

2. Восстание пруссов

Немецкий натиск на Литву с каждым годом усиливался. В начале XIII века ситуация не казалась трагической, однако во второй половине столетия контуры угрозы вырисовывались всё более четко.

Главная война между Западом и Литвой велась на двух направлениях – в Пруссии и Ливонии. Немцы стремились захватить территории земгалов, жемайтов и пруссов, чтобы создать единый массив подконтрольных владений. Литовцы мешали этому. Мы видели: Тройден помог восставшим земгалам и эстам. Он достигал в своих набегах даже Эзеля, но успеха там не добился: Земгалию удалось отстоять, а в Эстонии немцы и датчане хорошо закрепились. Восстание аборигенов было подавлено.

В Пруссии события развивались иначе. Племена этой страны, близкородственные литовцам, восстали против тевтонов, как уже говорилось выше, в 1260 году. Восстание переросло в войну за независимость, которая продолжалась с перерывом до 1283 года.

Против немцев поднялась вся Пруссия, кроме Кульмской и Помезанской земель. Туземный вождь Геркус Мантас разгромил отряд рыцарей в битве при Покарвене, после чего пруссами были захвачены замки Гейльсберг, Браунсберг и разорен Христбург. Другие повстанцы осадили замки Балга, Эльбинг и недавно отстроенный Кенигсберг. Пруссам помог славянин – князь поморян Мествин II, убежденный враг немцев (как, впрочем, и поляков). В. Т. Пашуто приводит данные о погибших рыцарях, подсчитанные римскими папами. Если к 1257 году погибло 500 рыцарей (по словам папы Александра IV), то в 1261 году – уже 1000; такую цифру называл папа Урбан IV. Всё это напоминает сводки убитых какого-нибудь американского миротворческого контингента во Вьетнаме. Сходство неслучайно: обе войны мы можем с полным правом отнести к разряду колониальных.

Тем временем бои продолжались, а повстанцы одерживали победу за победой. Прусский вождь Диване Клекине (Медведь) захватил крепость Визенбург в Бартии; отряд вармского прусса Глаппе разорил Бранденбург. Геркус Мантас нанес новое поражение рыцарям при Любау (Lubovie), после чего взял в Помезании замки Мариенвердер, Штаркенберг, Рейден. Против немцев выступил и храбрый ятвяжский князь Скуманд, который исходил прусские земли со своими людьми вдоль и поперек. Тевтоны засели в глухую оборону, но их методично выкуривали из укрепленных мест. Шла зачистка территории от рыцарей и их обслуги.

Значительная часть Пруссии обрела свободу. Даже гибель энергичного Миндовга, помогавшего пруссам, не смогла переломить ситуацию в пользу немцев.

Но Европа неуклонно расширялась, и до стремления диких племен к независимости никому дела не было. Папская курия принялась вербовать подкрепления в Тюрингии и Брауншвейге. Кроме того, в Прибалтику явился чешский король Пржемысл II Отакар, который был больше немцем, чем славянином. Мы упоминали, что ранее он уже вторгался в Пруссию как крестоносец и поучаствовал в основании Кенигсберга. В 1267–1268 годах Пржемысл Отакар совершил новый крестовый поход, но уже в Померанию против славян, и действовал весьма эффективно. Пржемысл вывел из войны Мествина, поморского князя, и пруссы остались с немцами один на один. Кроме того, Пржемысл вел активные переговоры с папой Климентом IV (1265–1268) о будущем Литвы, чтобы поставить во главе этой страны какого-нибудь дружественного западноевропейского принца. Правда, авантюристичный чешский король вовсе позабыл о своих делах, и это его погубило. Против Пржемысла выступили многие немецкие князья, а затем германский король Рудольф I Габсбург (1273–1291). Рудольф объявил Пржемыслу войну и отнял Австрию, Моравию, Штирию, Каринтию и Крайну – в общем, всё, кроме Чехии, которой король-чех в общем-то пренебрегал. Пржемысл Отакар погиб в бою у Сухих Крут с рыцарями Рудольфа (1278), и Чехия осталась небольшим герцогством. Безумные авантюры обошлись дорого непутевому, авантюристичному и чужому для славян правителю.

Пруссы, пока вокруг них шли политические игры, продолжали освободительную войну, и тевтоны сменили кнут на пряник. Они стали широко раздавать дворянские грамоты вождям туземцев, чтобы инкорпорировать их в благородное сословие и сделать врагами соплеменников. Но дело продвигалось туго, тем более что на подмогу пруссам явились единоплеменные литовцы.

Еще при Миндовге в католические земли вторгся его подручный Тройнат. В 1263 году он проник в Мазовию, Кульмскую землю и Помезанию с 30-тысячным войском (цифра – на совести западных хронистов). На следующий год, уже после смерти Миндовга, литовцы вместе с ятвягами пришли в Самбию, где вместе с пруссами осаждали Вилову. Дело было как раз в тот момент, когда литовцы создавали новое правительство. В этот миг некстати для пруссов перессорились литовские князья Тройнат и Товтивил. В результате распри оба они погибли, к власти пришел Войшелк, разгорелась гражданская война, и пруссы оказались предоставлены сами себе в тот момент, когда победа над немцами казалась близка.

После окончания литовских смут князь Тройден, о войнах которого в Земгалии мы рассказали довольно подробно, не то чтобы пренебрег Пруссией, но не имел возможности помочь в том объеме, в каком было необходимо. Сами пруссы сражались разрозненно и не смогли выбрать единого вождя. Им не удалось захватить ключевые пункты обороны рыцарей – Кенигсберг, Мемель. Началась битва на истощение, и пруссы ее проиграли. В начале 70-х годов победа стала клониться на сторону тевтонов, а прусские вожди один за другим находили смерть под двуручными мечами немецких рыцарей. В Натангии попал в окружение Геркус Мантас; он храбро сражался и был пронзен мечом. Рыцари повесили его тело на дереве для устрашения пруссов. Другого туземного предводителя, Глаппе, выдал предатель. Мятежника повесили в Кенигсберге. Диване Медведя при штурме замка Шенезее застрелили из баллисты.

Лишь один князь, ятвяжский Скуманд, оставался неуязвим и непобедим. В 1277 году он совершил набег на Кульм, имея при себе 4000 воинов, в том числе подкрепления из Литвы.

В 1280 году ятвяги совершили поход на Самбию, и опять при поддержке литовцев. Тройден хорошо понимал, как важен ятвяжский рубеж для обороны Литвы. Поэтому старейшина земгалов Намейзе напал на Помезанию, действуя в качестве вассала Тройдена. Для немцев всё это были пчелиные укусы, неприятные, болезненные, но не смертельные. Тевтонские колонисты вытесняли пруссов, а воины уничтожали местное население. В хрониках об этом не говорится, но налицо факты: огромное количество пруссов бежит в Литву, где их радушно принимает Тройден. Идет война на истребление аборигенов, и они спасаются бегством.

Возможно, убийство Тройдена отчасти связано с этим наплывом беженцев. Литовская знать настороженно отнеслась к беглецам и побоялась быть оттесненной на второй план, а потому великий князь Литвы оказался в изоляции и был уничтожен немецким агентом – старейшиной земли Нальшанской.

В 1283 году литовцы еще раз вторгались в Самбию – уже по приказу Довмонта. Но князь вмешался слишком поздно. Помешала смута, бои с Романтом; темп наступления был утрачен, а тевтоны к тому времени навалились уже на ятвягов. Рыцари выжгли их села и вышли на Неман. Эта река стала границей между Пруссией и Литвой. Последний ятвяжский князь Скуманд в том же 1283 году переселился в Черную Русь с остатками своего народа. Большинство ятвягов погибло, а страна их превратилась в пустыню – дикру. Это был единственный выигрыш, который получила литва. Со стороны дикры ждать немецкого наступления пока что не приходилось. Довмонт мог заняться другими делами.

3. Клубок проблем

Вопросов имелось немало. Например, как выстроить отношения с Ордой и Галицко-Волынской землею? Довмонт приехал из «ордынской» части Руси. Он – зять и друг великого князя Дмитрия Александровича. Значит ли это, что пришелец подчинит Литву Орде? И как могли отреагировать на это русские мигранты, бежавшие от татарского нашествия к Миндовгу?

Выходит, что Довмонт был подозрителен для литвы и для местных русичей.

Оставался один путь, чтобы укрепить авторитет: отчаянная борьба с немцами. Но война в Пруссии была уже проиграна к моменту возвращения князя-эмигранта в Литву. Самое неприятное было то, что проигравшим в глазах общины оказался сам Довмонт. Кого интересовало, что положение пруссов к моменту его прихода было практически безнадежно?

В общем, Довмонту следовало продемонстрировать доблесть на каком-то из фронтов. Вариант был единственный: Земгалия, и наш князь включился в войну с Ливонским орденом за эти земли.

Ливонским рыцарям не везло. Это видно даже по судьбам ландмагистров, которые гибли один за другим, попадали в плен, в лучшем случае с трудом спасались от неприятеля – словом, вели жизнь, полную приключений. Всё это свидетельствовало о высоком накале борьбы.

После того как ландмагистр Конрад фон Фейхтванген уехал в ландмейстерство Пруссия, у ливонцев произошли перемены. Ландмагистром Ливонии сделался Мангольд фон Штернберг (1281–1283), коего сменил Вилликен фон Шурберг (называемый также фон Эндорфом, 1283–1287). Его главной целью было покорение земгалов, которые появлялись уже в окрестностях Риги.

Чтобы затруднить вражеские набеги, ландмагистр начал строительство нового замка у Тервете. Всё лето свозили стройматериалы в Митау, зимой перевезли к Тервете и на горе возвели крепость Гейлигенберг. Земгалы тотчас атаковали ее, но были отбиты. Этим сомнительным подвигом и закончилось участие Довмонта в прибалтийских делах, что не прибавило князю авторитета. Откуда такая бездеятельность? Довмонт не отличался вялостью характера. Что же произошло?

Посмотрим, прежде чем дать ответ, кто входил в его державу и какова расстановка сил.

Жемайты по-прежнему были обособлены, хотя и являлись членами литовской конфедерации. Ятвяги почти исчезли. Пруссы-беженцы пополнили население Литвы, но в политической борьбе, конечно, держали нейтралитет. Кто Довмонт для них? Никто. Симпатии этой категории населения еще предстояло завоевать. Верными Довмонту были, скорее всего, земляки из Нальшанской страны. А вот русские и аукшайты могли выступить как за, так и против. В общем, положение Довмонта было сложным. Он даже не располагал ресурсами для большой войны с тевтонами, оттого и не воевал. С другой стороны, самих тевтонов изнурила непрерывная борьба. Они ограничились захватом Пруссии и позиционной войной в Земгалии, где строили крепость за крепостью, постепенно оттесняя восставших балтов.

На остальных фронтах Довмонт также занимал выжидательную позицию. На востоке правил его тесть Дмитрий, он надежно прикрывал границу, и с той стороны можно было ничего не опасаться. Зато на юго-западе постоянно происходили столкновения. Туда и направил Довмонт свое внимание.

4. Союзник Льва Галицкого

Главным князем в Западной Руси оставался Лев Галицкий. Он подчеркивал свою лояльность по отношению к Орде, считался верным человеком темника Ногая и претендовал на литовские земли. Во всяком случае, полагал себя сюзереном Литвы. Получается, Довмонт автоматически становился врагом Льва и вообще западных русичей? А значит, и татар?

Напротив. Довмонт не стал ссориться с Галичем и Волынью и признавал себя если не вассалом, то младшим союзником Льва, пока было выгодно. Лев приветствовал это решение. Литовцы требовались ему для войны с Польшей за наследство Болеслава Стыдливого.

События на этом фронте разворачивались так. После поражения, понесенного русскими в 1280 году, наследник Болеслава Стыдливого – Лешек Черный – вторгся в Галичину. Он «за короткое время собрал еще большее войско, где было тридцать тысяч конных и две тысячи пеших, и с этим войском вторгся на Русь, чтобы мстить за свои неправды Льву, который после первого поражения спрятался в глубине русской земли, – повествует Стрыйковский. – Поэтому Лешко без сопротивления разорив, обобрав и выжегши неприятельскую землю до Львова (этот замок и город были построены тем самым Львом), захватив и разрушив много сел, местечек и некоторых замков, вывел в Польшу большую добычу и полон».

Неудача взбесила Льва, он опять обратился к Литве и татарам. Это произошло в 1282 году, и к нему на помощь пришел Довмонт. У Стрыйковского в третьей главе девятой книги «Хроники Польской, Литовской, Жмудской и всей Руси» есть фрагмент, где говорится об этом. «Литовцы, собравшись с остатками ятвягов, стремительно и нагло вторглись [в Польшу], разделили войско на три загона и жестоко разорили Люблинскую землю». Но без путаницы наш автор не может. В Литве у него княжит некто Наримант, поход устраивает Тройден…

На самом деле речь идет, конечно, о начале правления Довмонта в качестве князя Литовского. Стрыйковский ярко и вдохновенно живописует эту кампанию: «А в то время польский монарх Лешек Черный судил в Кракове земские дела, и узнал тогда о вторжении литовцев в польские края. И без какого-либо промедления, оставив все другие дела, [Лешек] сразу же приказал вооружиться всем, кто был около него, и тем, кого мог собрать по дороге, и велел им скакать за собой будто по тревоге (jako na gwalt). И так двинулся в дальний путь на Люблин, собирая по дороге рыцарство. Но литовцы, отягощенные добычей, уже убежали было за Нарев. Огорчился тогда бедный Лешко, и защемило у него на сердце, что не может ни врагу отомстить, ни своих, плененных и уведенных в неволю, спасти, ибо с малым войском, которого было едва шесть тысяч, не смел далеко гнаться за намного большими полками неприятеля, которого было более четырнадцати тысяч, уходящего через незнакомые полякам, а им уже хорошо известные лесные тропинки и болотные топи».

Поляки гнались за противником, устали, кто-то уговаривал прекратить погоню. На одном из привалов Лешек уснул. Ему явилось видение: Михаил Архангел требовал преследовать неприятеля дальше и сулил победу. Лешек отбросил сомнения и погнался за воинами Довмонта.

«Побросав всё мешавшее вооружение и взяв только легкие доспехи и провизии на несколько дней, со своим монархом Лешеком [польские воины] погнались за врагами и настигли их тринадцатого октября между реками Наревом (Narwia) и Неманом». Литовцы двигались недостаточно быстро: мешала добыча. Они успели наспех вооружиться, но оказались в западне в лесистом дефиле, где не было возможности развернуться и маневрировать. «И там ударили на них поляки одним просто построенным полком, ибо и место, окруженное лесами, было тесное, и войско, в котором было едва шесть тысяч поляков, было малое, так что формировать большее число полков и не требовалось. Литовцы, тоже смелые и сильные, без смущения выдержали первые наезды и стычки с поляками; и так с обеих сторон столкнулись с огромным криком, гиканьем, шумом и гамом». Ратники Довмонта сражались столь яростно, что почти победили. «Но когда литовцы слишком увлеклись битвой, пленные, видя значки, знамена и хоругви своих, прихватили подвернувшееся оружие, а иные и без оружия, и тут же ударили на литовцев с тыла». Это решило исход битвы.

«Литовцы и ятвяги, видя, что с тыла пленники, а спереди Лешко со своим рыцарством охватывают их со всех сторон, смешав ряды, отступили в ближние леса. В этой битве остатки ятвягов, отринувших принятую христианскую веру и упорно противившихся полякам, были окончательно стерты с лица земли; мало убежало также и литовцев, которых [сначала] было четырнадцать тысяч бойцов. Но и большинство из тех, которые было убежали, сами покончили с собой отчасти из-за стыда, отчасти боясь своих. А случилось это потому, что прежде в Литве великой и жестокой казни и позору подлежал тот, кто бежал из битвы (хотя бы и проигранной)». Такими анекдотами Стрыйковский развлекал своего читателя.

Сам факт поражения литовцев не вызывает сомнений. Естественно, эта неудача не способствовала росту авторитета нового князя Литвы. Но зато, возможно, заигрывание с западнорусскими князьями позволило Довмонту мирно утвердиться в Полесье, которое уже и ранее признавало какую-то форму зависимости от Тройдена. В общем, наш герой балансировал, словно канатоходец.

В 1285 году в Западную Русь прибыли золотоордынские войска и вновь напали на Польшу. В этом походе принимали участие литовцы, коих, несомненно, прислал Довмонт. Но и это нашествие закончилось бесславно: полякам удалось отсидеться. Лев только зря тратил силы в борьбе с ними да истощал ресурсы своей страны, потому что татары не стеснялись грабить русичей, хотя и были союзниками.

А в это время ливонские рыцари, воспользовавшись отсутствием нашего героя, вдруг навалились на Псков. «Избиша Нѣмцы Псковичь на дани у Алысша 40 мужъ; якожъ древнiи хронографы глаголютъ: яко знаменiе несть на добро, но на зло всегда является», – говорит Псковская летопись. Вторжение осталось без последствий и не вошло в «Сказание» – хвастаться было нечем. Довмонт отсутствовал, и псковские рубежи сразу сделались уязвимы для врага. Оказалось, что у Дмитрия Александровича нет кадров для того, чтобы держать границу на этом опасном направлении. Но вскоре Довмонт вернулся.

5. Свержение

В Литве произошло неожиданное событие. Князь Довмонт был свергнут. Его правление Литвой – высший взлет как политика – продолжалось три или четыре года. Не исключено, что Довмонт слишком долго был оторван от этой страны и перестал ее понимать. Бежав от Войшелка в 1265 году, он оставлял совсем другую Литву, чем та, в которую он прибыл в 1282-м.

Рассмотрим скудные факты, которые говорят о том, что предшествовало очередной смене власти в Литве. И вновь – череда загадок. Мы только что говорили, как Довмонт воюет на стороне Льва Галицкого против поляков. Но внезапно видим, как литовский князь ведет войска на восток – во Владимиро-Суздальскую Русь.

Современные исследователи датируют этот поход 1285 годом, В. Н. Татищев – годом позже. При этом вновь неясно, какой Довмонт перед нами. Летописец ничего не объясняет, просто называет имя. В некоторых списках русских летописей говорится, что Довмонт убит во время этого похода, в других – что ранен. На наш взгляд, наиболее ясно об этой кампании сообщает Воскресенская летопись: «Того же лѣта воеваша Литва Олешну и прочiи волости владыки Тверскаго; и совокупишася на нихъ Тверичи, Москвичи, Волочане, Новоторжъци, Дмитровци, Зубчане, Ржевичи, и угониша ихъ на лѣсѣ, канунъ Спасову дни, и биша ихъ, а князя ихъ Доманта яша, и Литву многу изнимаша, а иные избиша, а друзiи убѣжаша, а полонъ вьсь отъяша, и возвратишася во свояси» (Статья под 1283–1290 годами).

Текст интересен и неожидан. Почему Довмонт прекратил разорять Польшу и повернул на восток со своими людьми? Или это сами литовцы заставили повернуть своего князя? Чтобы сделать вывод, нужно понять, как развивались события в Великом княжестве Владимирском и Господине Великом Новгороде.

Мы уже говорили, что смута, затеянная Андреем Александровичем против своего брата Дмитрия, подорвала авторитет великокняжеской власти. Сыновья Александра Невского уже не обладали тем политическим весом, каким обладал сам Александр и его ближайшие преемники. Великие князья Ярослав Ярославич и Василий Ярославич правили обширными владениями и довольно сплоченной региональной державой, насколько можно говорить о сплоченности применительно к древнерусским обществам. Однако это относительное благополучие сыграло злую шутку с их наследниками.

Население Владимиро-Суздальской Руси росло за счет естественной рождаемости, низкой смертности и миграционных потоков. Туда стали уходить люди из менее благополучных регионов: из Рязани и Смоленска, с Киевщины. Случилась парадоксальная вещь: под игом татар северная часть русских земель обрела если не покой, то некоторую безопасность. Рязанщину татары грабили регулярно, Черниговщину уничтожили, и центр этого княжества переместился в Брянск; там удобно было укрыться от татар и литвы.

Население «залесских» княжеств, расположенных между Окой и Волгой, не знало регулярных набегов татар и постоянно росло. На месте поселков Москвы и Твери выросли крупные города. Многолюдным местом был тогда и Переяславль-Залесский – отчина Александра Невского. Татары, конечно, нападали изредка на Владимирскую Русь, но предпочитали собирать с нее дань и заботились о здешних русичах, как об отаре овец, которую нужно откармливать, прежде чем остричь, а затем часть скота пустить на убой, дабы полакомиться свежим мясом. Часть русских князей этому потворствовала, а часть – препятствовала. Например, Дмитрий Александрович ловко маневрировал между двумя татарскими правительствами – законным, находившимся в Сарае на Волге, и правительством Ногая на западе Орды. Благодаря этим маневрам он платил дань одной половине Орды, а вторую бивал. Как выразился бы Н. М. Карамзин, «Русь отдохнула».

Казалось, настал покой, население растет, и это прекрасно! Чем больше людей, тем больше воинов. Следует вооружиться, немного поднажать, и татарскому игу конец.

Но не всё так просто. Переселенцы из разных общин, пришедшие во Владимирскую Русь, не чувствовали общности судьбы. Они становились москвичами и тверичами, суздальцами и нижегородцами, но не подданными единого русского государя. И вот, вместо того чтобы объединиться, все эти толпы передрались между собой. А у слабеющего великого князя не было ресурсов, чтобы объединить страну. Средства логистики и экономические связи оставались примитивными. Власть расползалась, как старое одеяло.

Русь должна была развалиться до конца, чтобы собраться вновь с помощью военной силы, сконцентрированной в одном из княжеств. Какое из княжеств победит – Переяславское, Московское, Тверское, Нижегородское, – было делом случая.

Но это произойдет позже. А пока великий князь Дмитрий Александрович еще не понимал, что происходит, отражал восточных татар и пытался сплотить Северную Русь вокруг себя. Первые шаги в этом направлении оказались удачными. Дмитрий покорил Великий Новгород, а его зять Довмонт уселся на литовском княжении. Следовательно, Дмитрий Александрович контролировал вместе с зятем большую часть Киевской Руси и Литву в придачу. Вне его влияния оказались только разгромленный татарами Киев да Галицко-Волынская Русь. Но с галицким Львом, по нашим соображениям, прекрасно ладил Довмонт. Казалось, Русская земля оправилась от недавних поражений. Территориальные потери в Прибалтике и в Степи – пустяк. Страна вновь едина… но это была иллюзия.

Общины в самой Владимирской Руси стали бунтовать против великого князя. Крамола, учиненная Андреем Александровичем, была лишь началом грозных событий. Сперва Дмитрий сумел расколоть враждебную коалицию, помириться с Москвой и Тверью, но ненадолго.

Семнадцатилетний тверской князь Михаил Ярославич, сын Ярослава Ярославича, выступил против великого князя Дмитрия. Естественно, тверской мальчишка взбунтовался не сам. Его побудили общинники, хотя юный князь был ужасно рад ввязаться в драку, как любой подросток. «Не вьсхоте, Михаил Тверскый, поклонитися великому князю Дмитрию и нача наряжать полки», – говорится в Тверской летописи.

В этом конфликте и следует искать причину неожиданного на первый взгляд нападения Довмонта на Северную Русь и падения его в Литве. Нет сомнений, что напасть на Тверь предложил своему зятю Дмитрий Александрович. Но это вызвало возмущение сразу нескольких князей, которые рассматривали рейд Довмонта как наступление на свои вольности. Сторону Михаила Тверского принял даже московский князь Даниил Александрович – младший брат Дмитрия.

Хронология событий не совсем тверда, ее можно отнести и к 1285, и к 1286 году, но это не столь важно. Главное, что Дмитрий задумал произвести стратегическое окружение Твери и разгромить ее, да ничего не вышло.

Советники Михаила Тверского очень грамотно повели пропаганду. Дело в том, что Довмонт со своими молодцами навалился первым делом на «Олешну и прочiи волости владыки Тверскаго», то есть местного епископа. Тверичи ловко использовали этот факт в своих целях. Язычники грабят церковные владения! Нужно постоять за землю Русскую и за православие!

Призыв был услышан, против Довмонта и его рати выступили не только тверичи, но и москвичи, ржевцы, новоторжцы… Встретив это неожиданное сопротивление и оказавшись врагом Руси, Довмонт растерялся. Соотношение сил сложилось не в его пользу. Князь не смог избежать сражения, был окружен, получил тяжелую рану и попал в плен. Жаль, что неизвестны подробности схватки и численность сторон, но и сказанного достаточно. В некоторых летописях вообще написано, что Довмонт пал в бою. Это уже вторая смерть Довмонта: первый раз его похоронили Стрыйковский и автор Хроники Быховца. В общем, для Литвы князь и умер.

После этого провалился удар Дмитрия Александровича на Тверь. Дмитрий явился в княжество своего врага Михаила, но был настолько потрясен поражением Довмонта, что заключил мир. То есть потерпел стратегическое поражение. А что было делать? Стать пособником литвина, который грабит православных во главе язычников? Положение Дмитрия Александровича было слишком непрочно для того, чтобы он мог позволить себе подобную роскошь.

Итак, Довмонт очутился в плену, а баланс сил на Руси кардинально переменился. Но прежде чем рассказать о дальнейшей судьбе нашего героя, заглянем еще раз в Литву.

6. Литва после Довмонта

После того как князь попал в плен, Литве потребовался новый правитель. Им сделался Бутигейдис, или Будикид (1285 (?) – 1290 (?). Видимо, он по происхождению аукшайт, и с тех пор это племя перехватило инициативу у нальшанских вождей. Других соперников не было. Жемайты изнемогали в борьбе с немцами, и аукшайты расчетливо жертвовали этим племенем, если считали необходимым. Ятвягов физически истребили немцы и поляки; о соплеменниках Скуманда впору писать приключенческие романы-трагедии вроде «Последнего из могикан».

Итак, Будикид сделался князем. Удача сопутствовала ему не более, чем Довмонту; у власти новый князь продержался четыре или пять лет. За это время он вынужден был решать те же задачи, что и Довмонт, и – не решил. Следовательно, дело было не в таланте или бездарности отдельного князя, а в объективных причинах. Посмотрим, что творилось в Литве и вокруг нее.

Первым делом Литва вновь столкнулась с немцами в Земгалии. Война тянулась более десяти лет. В 1286 году рыцари, воздвигнув замок Гейлигенберг, заставили земгалов и литовцев оставить Тервете и отступить в литовскую крепость Ракен. Однако тотчас последовал ответный удар. Бальтазар Руссов сообщает, что земгалы осмелились сделать набег на саму Ригу – сердце германских владений в Ливонии. Они решились на это вместе с литвой. Князь Будикид должен был показать, что неудачник Довмонт не мог сделать того, что совершит он. И послал земгалам подмогу.

Об их намерении узнал гейлигенбергский командор и подал сигнал в Ригу. Рижане вооружились, неприятель не показывался. Лишь ночью в Великий пост земгалы, воспользовавшись оплошностью рижан, не затворивших городских ворот, вошли в город. Дерзкие балты напали на орденскую конюшню, подожгли ее, перебили встречных людей и ушли домой.

Через некоторое время литовцы и земгалы напали на Юкскюль и выжгли посады. Ландмагистр Вилликен фон Шурберг, имея 40 рыцарей, 60 бюргеров и большое вспомогательное войско из ливов и латгалов, пошел к Юкскюлю, не застал врага, погнался за ним через леса… и угодил в засаду. Достигнув местечка Грозе, ландмагистр был окружен земгалами и 26 марта 1287 года погиб в свалке. Ливы и латгалы, бывшие с ним, перешли на сторону литовцев. Очередной немец пал вдали от родины за процветание заморской колонии. Его не жаль.

После этого рыцари выбрали нового ландмагистра и получили крупные подкрепления из Германии. Ландмейстером стал Конрад фон Гертогенштейн (Хаттштейн, 1288–1290). Он предпринял решающее наступление на земгалов и не вкладывал меч в ножны два года. Обескровленные земгалы покорились, после чего немцы атаковали Жемайтию. На помощь опять пришла Литва, но вдруг… циничный Лев Галицкий стал угрожать ей ударом в спину. Узнав о тяжелой войне с немцами, он потребовал у Литвы город Волковыйск, «абы [он] с ними мир держал». Это был грубый и неприкрытый шантаж. Князь Будикид отдал требуемое, но литовская элита затаила обиду на русичей.

* * *

В Западной Руси дела шли своим чередом. В 1289 году умер волынский князь Владимир, сын Василька, после чего эта ветвь династии оборвалась. Владимир Василькович умирал страшно. Он заболел то ли проказой, подхватив ее у татар, то ли другой болезнью. Нижняя часть лица князя начала гнить. Отпал подбородок. Выгнили зубы и вся нижняя челюсть. Когда стало ясно, что смерть близка, он завещал свою землю луцкому князю Мстиславу Даниловичу, младшему сыну короля Даниила Галицкого и, надо полагать, представителю «русской партии». Знакомый нам князь Лев немедленно включился в борьбу за лакомый удел, стремясь либо заполучить Волынь сам, либо передать ее своему сыну Юрию. Владимир Василькович был непреклонен, утвердил завещание и скончался. Тело князя омыли, обвили «оксамитом с кружевами, как подобает царям», и положили в сани, по древнему языческому обычаю. Между прочим, при жизни Владимир Василькович, статный светловолосый мужчина, брил бороду на католический манер. Так во что верили тогдашние князья и кем себя ощущали?

Галицко-Волынский летописец отдельно останавливается на тех персонах, что провожали князя в последний путь. Это представители владимирской общины, но не только. «И так плакало над ним всё множество владимирцев: мужчины, и женщины, и дети, иноземцы, сурожцы, новгородцы, иудеи… нищие, и убогие, и монахи».

Почему толпы иноземцев собрались у гроба? Откуда иностранная привычка брить бороду? Вождь «русской партии» был, кажется, не вполне русским. Летописец пытается убедить нас в обратном. Владимир при жизни активно строил и реконструировал православные храмы, вносил дары. И всё же Западная Русь – это «открытый мир» для иностранцев. И в него, как в свежую рану, проникали бактерии, вызывающие болезнь и гниение.

Владимир-Волынский и Брест унаследовал, как мы говорили, Мстислав Данилович (1289 —?), о котором известно мало. Но про галицкого Льва известно еще меньше, потому что русское летописание там вообще прекратилось, а вестернизация элиты зашла гораздо дальше, чем на Волыни.

Мстислав Данилович правил в счастливое время. Монголы вообще не вмешивались в дела Западной Руси. Не обошлось, однако, без внутренней усобицы. Лев и его сын Юрий вознамерились присвоить Брест, но были отбиты. Можно с уверенностью утверждать, что на стороне Льва выступили литовцы. Но Мстислав их отбил и захватил у врага Волковыйск, после чего договорился с великим князем Будикидом Литовским о мире. Кстати, непонятно, у кого был взят Волковыйск – у литовцев или уже у галичан? Как мы только что видели, Лев Галицкий забирал этот город у Будикида.

Мстислав Данилович вел успешные переговоры с монголами и расширил свои владения далеко на восток. Ему подчиняется какой-то поросский князь Юрий, то есть волынские Романовичи ненадолго завладели Киевщиной, сумев, видно, выкупить часть земель у татар.

Вроде бы дела обстояли блестяще. Но… мы даже не знаем даты смерти Мстислава. В 1292 году он был жив, однако еще при жизни Льва, то есть в 90-х годах XIII столетия, княжеством уже управляет Юрий Львович. Линия Мстислава Даниловича вымерла.

Продолжается упадок русской культуры и русской мысли. Галицко-Волынская летопись внезапно обрывается. Это совпадает с приходом к власти на Волыни западников. Лев и его семья не имеют никакого интереса к летописанию. Их окружают немцы, евреи, армяне, которые, естественно, также не питают никакого интереса ни к прошлому, ни к настоящему Руси. Это дисциплинированные исполнители княжеских поручений, ценные торговые партнеры, искусные ремесленники, врачи, но… абсолютно равнодушные люди по отношению к правительству, которое их нанимает, и к коренному русскому племени, которое населяет страну. Историческая память и историческое чувство у западных русских начинают стираться. Западная Русь станет добычей Литвы и поляков. При этом литвинов русичи будут принимать как своих, не понимая смены обстоятельств.

Но пока мы видим равновесие сил в регионе. А что же Довмонт? Что произошло с ним после неудачной битвы в Тверском княжестве? Давайте посмотрим.

Глава 8. Последний подвиг Довмонта

1. Раненый князь

Судьба его остается неясной. В московских и новгородских хрониках упоминаний о Довмонте по-прежнему нет, так что извлечение из Воскресенской летописи, приведенное выше, – настоящая находка, хотя ученые так и не пришли к единому мнению, какой Довмонт там упомянут – псковский князь или другое лицо с тем же именем. Например, В. Н. Татищев, будучи добросовестным в общем-то исследователем, проштудировавшим имеющееся в его руках обширное летописное наследие, просто упомянул об участии «Доманта» в битве с тверичами, но выводы делать не стал. Более поздние исследователи не находили ничего необычного в том, что в Тверскую землю вторгался именно наш Довмонт-Тимофей. И вот ведь что любопытно. Вроде бы Довмонт идет на Русь во главе Литвы, участвует в усобице и даже грабит церковные волости (не особенно разбираясь, конечно, чьи они на самом деле). Но и в этой усобице Довмонт защищает интересы великой Руси. Объективно говоря, он выступал против волостной мелюзги вроде Твери и Москвы и отстаивал права и полноту власти великого князя Владимирского – своего тестя Дмитрия Александровича. Безусловно, на первом месте стояли родственные связи и не более того. Но по нелепой случайности эти связи вновь, как и в других случаях с Довмонтом, совпали с интересами русской общности. Эти нюансы уловили и позднейшие авторы «Сказания», и церковники, которые канонизировали храброго князя – литовца на русской службе.

Но это риторика. А что же случилось с Довмонтом после того, как он угодил в плен после несчастной битвы с тверичами и их союзниками?

Фактов у нас очень мало, их практически нет. Мы не знаем даже, сколько времени Довмонт пробыл в плену. Если долго, то вполне объяснимо, почему его не дождались литовцы. Они предпочли выбрать нового князя, ибо старый непонятно когда освободится, если еще жив… Да и вообще, по представлениям язычников, поражение означало, что его покинула Лайма – богиня счастья. Возвратить князя-неудачника – к большой беде. Он навлечет гнев богов и погубит общину.

Словом, обратно в Литву Довмонту путь был закрыт. Оставалась одна дорога – к Дмитрию Александровичу. Непонятно одно: как скоро тесть выручил зятя, освободив из плена. Это могло случиться сразу после того, как Дмитрий заключил мирное соглашение с тверским князем Михаилом. То есть примерно после 1287 года.

С другой стороны, мы вправе предположить, что Михаил Ярославич Тверской вздумал покуражиться и задержал Довмонта у себя под предлогом тяжелого ранения, полученного князем в битве. Или вообще объявил его убитым. Не зря же в некоторых летописях сообщается о гибели Довмонта. Его ранение, видно, было и вправду нешуточным.

Должно быть, прошло много времени, пока правда вскрылась. Понятно, Дмитрий Александрович настойчиво требовал выдачи зятя, и лишь тогда тверской князь его отпустил. Впрочем, всё это – домыслы, основанные на недоговоренностях летописей и на допущении, что перечисленные в наших источниках Довмонты – одно лицо. Могут вскрыться новые данные, которые будут противоречить этой реконструкции. Однако автор не очень верит в то, что свершится чудо и появятся новые летописи или сенсационные открытия археологов, способные перевернуть наше представление о той эпохе или о биографиях выдающихся политиков, живших тогда. Нужно работать с теми источниками, которые уже есть на руках, но обходиться с ними тактично. И главное – чувствовать эпоху. Это убережет от ошибок и поможет разобраться во многих проблемах, которые кажутся сегодня неразрешимыми. А говоря о биографии любого средневекового политика, нам не обойтись без гипотез, допущений и реконструкций. Другой вопрос, что следует всегда информировать читателя, где перед нами твердо установленный факт, а где – цепочка предположений. В этом и состоит добросовестность историка.

2. Девяносто третий год

Довмонт мог вернуться к Дмитрию Александровичу между 1287 и 1289 годами, вряд ли позже. Учтем, что ранение князя было тяжелым, и ему требовалось еще немного времени, чтобы пойти на поправку. Примерно в 1290 году Дмитрий Александрович вновь направил зятя во Псков. Местная община приняла своего героя с восторгом. Очевидно, здесь царил культ Довмонта, и сложился он гораздо раньше, чем князь был канонизирован. Псковичи полагали, что Довмонт – лучший защитник от немцев. Кроме того, горожанам льстило, что у них есть свой князь, отдельный от Новгорода. Это давало Пскову известную степень автономии. Со своей стороны, осторожный Довмонт прекрасно ладил с псковичами. Князь и общинники словно нашли друг друга. Его последнее сидение в городе продолжалось девять или десять лет.

А в Литве примерно в это время умер Будикид и ему наследовал брат – Будивид (1290 (?) – 1295 (?).

* * *

Правление Довмонта во Пскове началось спокойно. Несколько лет князь занимался устройством дел и строительством укреплений, потому что намерения немцев не вызывали у него иллюзий. Довмонт жил в реальном мире, мире жестокости, коварства, борьбы за ресурсы, а не питался сентенциями из книги Вильяма Урбана, превозносившего подвиги крестоносцев.

Возможно, именно теперь князь Тимофей воздвиг знаменитую южную стену Пскова. Об интенсивных фортификационных работах в городе упоминает даже Хроника Быховца, настолько эти предприятия поразили воображение современников в отдаленных княжествах. «И с того его правления есть и будет, пока Псков стоит, вечная память о стенах, поставленных упомянутым князем Довмонтом, которые Москва и ныне зовет Довмонтова стена; кого хочешь спроси о том у московитов, особенно у псковичей, либо у тех сведущих людей, которые бывали во Пскове», – говорит автор Хроники Быховца. Он относит строительство к начальному периоду правления Довмонта, но, возможно, ошибается, как часто с ним бывает.

Казалось, жизнь налаживается, а восточные и северные окраины Русской земли обретают покой и безопасность. Но проблемы дробления власти, о которых мы говорили, никуда не делись. И вот наступил роковой для Руси 1293 год. Новгородский летописец пишет в статье под этим годом: «Того же лѣта би чоломъ Андрѣи князь цесареви съ иными князи на Дмитриа князя с жалобами, и отпусти цесарь брата своего Дуденя съ множеством рати на Дмитриа. О, много бяше пакости крестияномъ безвинныя городы поимаша: Володимерь, Москву, Дмитровъ, Волокъ и иныи грады, положиша всю землю пусту; а Дмитрии во Пьсковъ вбѣжа. Новгородци же Сменомъ Климовичемъ дары послаша цесарю Дюденю на Волокъ: “воспяти рать с Волока”; а по Андрѣя послаша с поклономъ. Андрѣи князь рать въспяти, а самъ поиха в Новъгород и сѣде на столѣ, в недѣлю сыропустную».

Для специалистов этот текст – трюизм, он всем известен и не требует анализа. Но широкому читателю сентенции новгородского летописца непонятны. Следует объясниться, и мы это сделаем.

Вообще, самодовольное пренебрежение ученых-историков (или людей, считающих себя таковыми) читательскими вкусами очень вредно. Оно приводит к тому, что разрыв между массовой аудиторией и носителями «высшего знания» расширяется с каждым годом, грозя превратиться в пропасть. Разрушен мир всеобщей сопричастности к знаниям, к которому пытались приобщить широкие массы в СССР. Культивируются новые касты – касты обладателей денег и прислуживающих им пропагандистов, историков, надсмотрщиков. И если прежнюю систему, сложившуюся в Советском Союзе, можно и нужно критиковать с дружеских позиций, как критикуют любую несовершенную систему, которая по закону отрицания отрицания должна совершенствоваться, то нынешняя модель не вызывает ничего, кроме неприятия и отвращения.

Но это не повод для того, чтобы оторваться от жизни и прекратить спокойные попытки просвещения тех людей, которые желают узнать истину. Нам безразлично этническое и тем более социальное происхождение этих людей – пусть это будут русские рабочие, крестьяне-латиноамериканцы, племена Тропической Африки или последние мыслящие европейцы. Мы просим извинения за эмоциональный всплеск и продолжаем рассказ, отчетливо сознавая, что большая часть современного мира его не услышит и не поймет, ибо даже исследования советских ученых по славяноведению систематически игнорируются за границами евразийской империи. В нынешней России пишут о себе и для себя.

Как сложилась судьба Северной Руси в роковой 1293 год?

Мирное время Довмонта отнюдь не было таковым для его тестя Дмитрия Александровича. Последний терял контроль над наследием предков, что особенно трагично, ибо его предок Всеволод Большое Гнездо создал, казалось, сильное княжество. Лишь позднейшие скрупулезные работы А. Е. Преснякова и особенно И. Я. Фроянова показали, насколько эфемерными были владения тогдашних русских князей. Но сами князья этого, разумеется, не понимали. Дмитрий Александрович – наиболее способный, энергичный, талантливый политик тогдашней Руси. Но по какой-то нелепой случайности (как ему казалось) он терпит поражение за поражением. Против него восстают родные братья Андрей и Даниил, затем племянник Михаил Тверской, потом вновь Андрей… Приходится постоянно сражаться за единство Руси, но оно гибнет, и Дмитрий, должно быть, осознает себя политическим неудачником.

Разлад среди русичей нарастал. В 1287 году Андрей Александрович призвал какого-то царевича из татар и поднял мятеж. Великий князь Дмитрий в очередной раз изгнал татар, а с Андреем помирился, ибо не имел сил для того, чтобы расправиться с братом.

В 1289 году подняли бунт жители Ростова Великого. Они устали от власти татар и мечтали о независимости. Эти стремления завершились банально: ростовчане собрали вече и постановили выгнать татар из княжества, а имущество их разграбить. Отметим, насколько слаба в то время ханская власть.

А теперь приступим к обещанному разъяснению летописного свидетельства о нашествии 1293 года.

В 1293 году или чуть раньше Андрей, один из младших сыновей Александра Невского, правивший в Городце, вновь призывает на Русь татар. К тому времени в Орде случились события, не совсем для нас понятные. Преемником Монкэ-Тимура стал его брат Тудан-Монкэ (1282–1287), при котором усилился Ногай. Тудана-Монкэ сверг родич – правнук Батыя Тула-Буга (1287–1291), который безуспешно пробовал свергнуть и Ногая, в результате чего был уничтожен последним. Новым правителем Орды сделался брат Тула-Буги – Тохта (1291–1312). Изначально это был ставленник Ногая. Однако Тохта решительно взялся наводить порядок в Орде и в итоге освободился от докучливой опеки временщика.

Городецкий князь Андрей сообразил, что обстановка переменилась, а власть Ногая слабеет. И использовал перемены к собственной выгоде. Андрей пожаловался Тохта-хану на своего старшего брата Дмитрия: «Того же лѣта би чоломъ Андрѣи князь цесареви съ иными князи на Дмитриа князя с жалобами». То есть русский крамольник опять сделал ставку на восточных татар, а не на западных.

Тохта отправил на Русь войско, во главе которого поставил своего младшего брата по имени Тудан. Русичи звали его Дюдень, а событие получило название «Дюденева рать». Целью было покарать Дмитрия, который считался сторонником Ногая и вообще поднял Русь с колен.

Нашествие было сопоставимо с Батыевым. Тудан пошел на Русь облавой, чтобы поймать Дмитрия Александровича. Тот бежал и скрылся во Пскове у своего зятя (1293). «Прибѣжа Великiй Князь Дмитрей Александровичь во Псковъ, – отмечает летописец этого города в статье под 1293 годом, – и прiяша и Псковичи с честiю». Это значит, что Довмонт оставался верен своему родичу и союзнику и не пытался интриговать, выгадывая мелкие преимущества. То есть вел себя так, как должен вести друг и соратник.

Татары разорили множество городов.

«Муром, Суздаль, Владимир, Юрьев, Переславль, Углич, Коломна, Москва, Дмитров, Можайск и еще несколько других городов были… взяты как неприятельские, люди пленены, жены и девицы обруганы», – пишет Н. М. Карамзин в своей эмоциональной манере.

Больше всех проиграл от этого нашествия младший сын Невского – Даниил Александрович, который правил в Москве. Этот хитрый политик примкнул к Андрею, но не получил ничего: татары разорили Москву, как будто перед ними вражеский город. «Одни леса дремучие, коими сия часть России тогда изобиловала, служили убежищем для земледельцев и граждан», – комментирует Карамзин.

Андрей Александрович выступал в качестве не только инициатора похода, но и проводника. К нему примкнул Федор Ростиславич Чермный, правивший Ярославлем, Смоленском и Витебском. Федор присоединил Витебск, надо полагать, после смерти тамошнего князя Изяслава. Этот город «в 80-х гг. XIII столетия освободился совершенно от Литвы и подчинился было смоленскому князю Федору, который и управлял им через своих наместников», – констатирует Любавский. Перед нами – последняя попытка восстановить «Смоленскую державу», которая контролировала некогда путь «из варяг в греки». Власть Андрея казалась Федору более выгодной, чем господство Дмитрия.

Андрей Александрович повел татар на Тверь, чтобы одним ударом избавиться сразу от всех соперников. Князь Михаил Тверской был как раз в Орде, что не помешало татарам напасть на лояльное в общем-то княжество. Михаил вовремя вернулся и отстоял свою землю, мобилизовал общину и вооружил полки. Татары обошли Тверь, бросились к Новгороду и взяли Волок Ламский. Новгородцы, однако, и на сей раз спаслись от татарского разорения. Они прислали гонцов сообщить, что жаждут видеть своим господином Андрея Александровича. Тот пощадил Новгород, карательный поход прекратился. Тудан вернулся в Орду, а князь Федор Чермный «примыслил» Переяславль-Залесский в дополнение к своим землям.

Дмитрий Александрович попытался примириться с братом при посредничестве тверского князя, приехал из Пскова в Тверь, но вдруг заболел и умер (1294). За год до этого, как раз во время Дюденевой рати, шведы явились к берегам Ладоги и выстроили мощную крепость Выборг. Новгородцев медленно, но настойчиво вытесняли из Прибалтики.

…Можно предположить, что смерть Дмитрия явилась страшным ударом для Довмонта. Еще недавно псковский правитель был тестем великого князя и его главным подручным. И вдруг – вся карьера пошла под откос.

Но даже неудачи Довмонта заставляют задуматься. Если этот князь – всего лишь ставленник своего тестя, псковичи должны его прогнать. Конъюнктура изменилась, теперь новые правители властвуют на Руси. Но община Пскова оставляет Довмонта у себя, а великий князь Андрей не может изменить это решение. Русичи считают Довмонта полезным и сохраняют для него работу. Он правит во Пскове.

* * *

Следующим после Дмитрия великим князем Владимирским стал Андрей Александрович (1294–1304). Центральная власть при нем ослабела настолько, что Андрей даже не сумел устранить Довмонта – человека Дмитрия. Без всяких сомнений, литвин сохранил влияние и в Полоцке.

Литовцы в это время продолжали биться с Тевтонским орденом, шведы – прибрали к рукам Финляндию и рвались в Неве, а у татар назревал решающий конфликт между временщиком Ногаем и ханом Тохтой.

Последнее упоминание о Довмонте мы встречаем под 1299 годом. Большинство историков считает, что в этом году князь умер, хотя это мнение – не единственное. Многие обстоятельства жизни и смерти нашего героя до сих пор остаются загадкой.

После смерти Дмитрия Александровича псковский князь сидел смирно и не принимал участия в общерусских делах. Его задачей была охрана границы. Казалось, всё спокойно. Немцы помнили страшное Раковорское побоище, как бы они ни пытались представить его своей победой. Помнили и псковскую осаду, когда храбрый Довмонт ранил ливонского ландмагистра и нанес поражение врагу.

Но, с другой стороны, искушение для немцев было слишком велико. Власть великих князей Владимирских слабела. Когда-то епископ Рижский и рыцари ордена меченосцев воспользовались этим в отношении Полоцка. Немцы захватили Ерсике и Куконос, а Полоцкое княжество, лишенное выхода к морю, было низведено до размеров третьестепенного владения. Теперь возникло намерение проделать аналогичную хирургическую операцию в отношении Пскова. Эта земля соблазняла и раздражала тевтонов. Однако имелись и другие соблазны.

3. Выбор объекта агрессии: Польша или Русь?

Одной из причин временного затишья на балтийской границе Руси была активность немцев не только в Литве, но и в Польше.

Вообще говоря, Польша – очень интересный вариант славянского проекта, который интегрировался в Западную Европу. Славяне-ляхи приняли христианство от римского папы в 966 году, силой крестили поморян, боролись с язычниками-полабами на стороне императоров Запада, а в XIII веке пригласили немцев для подавления язычников-пруссов… но Европа всё равно долгое время не признавала поляков своими. Они были католиками второго сорта. Разумеется, для самих поляков такая ситуация неприятна, а их историки предпочитают обходить скользкие моменты, что позволяет получать деньги, славу в пределах от Варшавы до Кракова и быть в европейском тренде. Для наивных российских читателей всё это звучит цинично, но в то же время остается правдой. Она бывает больной для национального самолюбия, но в данном случае это самолюбие не русских, а поляков. Именно они вручили Тевтонскому ордену Кульм в 1230 году, создав себе потенциального врага.

Во второй половине XIII века Польша переживала период дезинтеграции. Славянское княжество выбирало свой путь. Было две дороги: преодоление архаических межплеменных конфликтов и создание сильного государства или уступка феодальным порядкам, царившим в Западной Европе, пресловутый «европейский выбор» и существование в качестве неполноценного западного партнера.

Между поляками и немцами возникла напряженность. Немцы стремились заполучить Западное Поморье, чтобы соединить свои земли сухопутным мостом с фатерландом. Поляков это не устраивало. Они сами претендовали на поморские земли. Были и другие территориальные конфликты.

Великопольский князь Пшемыслав II объединил значительную часть страны и стал королем Польши (1295–1296), но в итоге потерпел неудачу как раз из-за тевтонских рыцарей. Немцы подослали к нему убийц, и покушение увенчалось успехом. Пшемыслав погиб, а тевтонские рыцари получили возможность выбирать, на какую страну напасть. Казалось, они выберут Польшу. Но в какой-то момент верх взял здравый смысл, и они не стали затевать распрю с католиками, пускай второсортными. После гибели Пшемыслава II Польша на 30 лет погрузилась в мелкие распри. Казалось, у немцев еще будет время, чтобы вернуться и добить незадачливых славян. А пока…

Они выбрали Русь. Дело казалось выгодным. Да что там – беспроигрышным. Поляки были всё же католики, а это значит, что расправа с их королем выглядела в глазах части европейцев как сведение счетов и желание воспрепятствовать возрождению католической нации. Иное дело – война с русскими. От православных, как известно, «самого Бога тошнит» (формулировка Ватикана, которую мы приводили выше), а значит, за их счет можно беспрепятственно расширять владения. Не будем обольщаться аскетическим уставом Тевтонского ордена. Братья были людьми жадными и прагматичными. Сперва они разграбили и покорили языческие племена Балтии. Но тут пришлось упереться в Литву, которая никак не хотела пасть на колени по причинам, изложенным выше. Значит, оставались русские. Они подходили как объект агрессии по всем статьям. На Руси жили православные. Эти люди установили чуждый политический режим, абсолютно не укладывающийся в прогрессивную теорию смены формаций. В Европе царил феодализм со всеми сопутствующими прелестями: крепостными, жесткой иерархией и сильной властью Церкви, которая понемногу превратилась в крупнейшего феодала. Русские еретики жили иначе. Крепостничества не знали, десятины тоже, церковные владения оставались в их стране мелкими и никак не тянули на западные феоды. Кроме того, русские территории были относительно слабо заселены и обладали значительными природными богатствами. В общем, Русь была очень интересна как объект завоевания. Упрямые немцы снова и снова предпринимали попытки захватить ее, зная, что на Западе недостатка в идейных защитниках такого похода не будет. Им покровительствовали римские папы и императоры. Да и в новое время дефицита в поклонниках духовно-рыцарских орденов нет. Карл Маркс – один из немногих людей Запада, который высказывался о крестоносцах-тевтонах с брезгливым пренебрежением, в лучшем случае называл «прохвостами», а Ледовое побоище, в ходе которого русичи отбросили ливонцев, оценивает с большой теплотой. Но Маркс вообще презирает элиты, без разницы какие – русские, западные, мусульманские, любые другие, – и ненавидит агрессоров.

Не будем отвлекаться. Важно, что в 1298 году, увидев ослабление власти владимирского великого князя, ливонцы предприняли нападение на Псков, дабы взломать ворота Руси и открыть дорогу в эту богатую страну. Довмонту пришлось опять вынуть меч из ножен.

4. Битва и смерть

«И паки же во временех княжениа его начаша поганая латына силу дѣати на псковичехъ нападениемъ и работою», – сетует автор «Сказания о Довмонте». Под «работою» подразумевается рабство, неволя. Речь идет о разбойных набегах немцев, которые грабили русские волости и угоняли людей. Тевтоны рассматривали это как месть за набеги русских, русские – как немотивированную агрессию. Искать правых и виноватых бессмысленно, люди двух миров – Запада и Руси – вообще не понимали друг друга. Кто-то один должен был победить. Как историк, автор предлагаемой книги констатирует факты, а как славянин – сочувствует своим против чужих.

Довмонт, «не стерпѣ обидимъ быти», выехал с мужами-псковичами, напал на немцев, сжег несколько хуторов в Ливонии и сполна отомстил за нападение. «Грады их пожже», – констатирует «Сказание». Немцы поняли, что Псков опять находится в надежных руках.

Этот набег ливонские рыцари предприняли в 1298 году, летом или весной, а в марте 1299 года пришли опять. «Изгонною ратью» (легкими отрядами) они набросились на русские поселения и дошли до предместий Пскова. Народ разбежался весь, кроме попов, которые не ожидали расправы со стороны христиан, пусть даже католиков. И напрасно. Тевтоны стали резать духовенство. Был убит игумен Святого Спаса Василий, священник Иосиф, игумен церкви Святой Богородицы Иоасаф, семнадцать монахов, «и черньца, и черници, и убогыа, и жены, и малыа дѣтки». Благородство рыцарей существует лишь в воображении немецких хронистов и позднейших апологетов. На самом деле шла обычная война цивилизаций с ее зверствами и эксцессами.

Вслед за легкими отрядами подступила главная армия Ливонского ландмейстерства. «Погани немцы» обступили Псков, намереваясь его захватить.

Довмонт находился в городе. Он мог дождаться (или не дождаться) прихода новгородцев, которые подчинялись теперь великому князю Андрею Александровичу. Исход был бы неясен. Удалось бы продержаться до подхода Андрея, даже если бы тот помог?

Довмонт рискнул напасть на врага с теми силами, что имелись под рукой. Это была его литовская дружина, тяжеловооруженные мужи-псковичи и отряд некоего Ивана Дорогомиловича. Кто этот Иван, неясно. Может быть, перед нами выдающийся псковский общинник или даже человек великого князя Андрея, который следил за порядком во Пскове от имени последнего. Мог быть это и тысяцкий, если такая должность имелась во Пскове. Ведь кто-то должен был управлять делами города в то время, когда князь Довмонт отсутствовал, а отсутствовал он часто. Так или иначе мы вновь видим согласие общины, которая доверяет литвину. Да и сам литвин по-прежнему энергичен, храбр и искусен в бою.

«Помощью святыа Троица» Довмонт ударил на неприятеля, когда не ждали. Немцы еще не успели сосредоточить силы для осады Пскова, какие-то отряды подходили, какие-то разместились лагерем, чтобы взять город в кольцо осады.

Сражение развернулась у церкви Святых Петра и Павла на речном берегу. Довмонт вновь применил тактику наращивания превосходства на отдельном участке боя и громил противника попеременно. Сбил первые отряды немцев, к тем подошли подкрепления, «и бысть сѣча зла, яко же николи же не бывала у Пскова». Как видно, дралась с обеих сторон тяжелая конница – рыцари и оруженосцы с тевтонской стороны, витязи и их подручные – с русской. Пехота играла вспомогательную роль – добивала раненых, билась друг с другом.

Хотя сражение было тяжелым, Довмонт принял правильное решение и создал численный перевес на узком участке боя. Немцы стали перебрасывать туда подкрепления, но это оказалось ошибочным. Довмонт бил врага по частям, раз за разом повторяя атаки тяжелой кавалерии, вооруженной пиками, мечами и щитами и прикрытой глубокими островерхими шеломами, дощатыми панцирями или двойными кольчугами.

Ливонцев возглавлял орденский командор – «мендерь». Он пострадал в пылу боя. «И раниша самого мендѣря по главѣ», – веско роняет автор «Сказания о Довмонте». Следовательно, командор кинулся в гущу боя, чтобы переломить ситуацию, но получил сильный удар по голове и был унесен. Довмонт сражался как добрый витязь и демонстрировал чудеса храбрости.

Нападение на Псков провалилось, ливонцы бежали, побросав оружие, «страхомъ грозы храборства Довмонтова и мужъ его псковичъ». Часть нападавших сдалась в плен и была отправлена к великому князю Андрею Александровичу. Довмонт демонстрировал лояльность по отношению к главному русскому правителю и рассчитывал на его поддержку.

Князь-литвин был полон сил и, должно быть, обдумывал вторжение в Ливонию, чтобы отомстить за набеги и, если получится, урвать кусок балтийских земель. Но всем этим планам не суждено было осуществиться. Той же весной 1299 года во Пскове начался мор. Симптомы болезни неизвестны. То ли перед нами тиф, то ли дизентерия. Довмонт стал жертвой эпидемии. Он вел себя как настоящий русский или литовский князь, то есть вождь общины: встречался с простыми людьми, успокаивал их, заботился о больных, но подхватил заразу и умер. В. Н. Татищев, к слову, датирует его кончину 1300 годом, но разница невелика.

Мы не знаем, сколько было лет князю в момент смерти, не можем восстановить политические комбинации, которые он готовил. Перед нами человек, который появился внезапно и внезапно умер. Но так вышло, что его жизнь и смерть имели для России большое значение.

Эпилог

1. Судьбы

В детстве у автора этой книги вызывали досаду исторические романы, посвященные жизни того или иного политика. Роман, как правило, заканчивался на самом интересном месте. Герой умирал, а очень хотелось знать, что произошло дальше с его соратниками и его страной. То же самое касается исторических биографий. Жанр другой, но приемы – те же самые. Автор выбирает любимого героя, рассказывает о его жизни, а потом бросает читателя на самом интересном месте. Герой умер, а как складывались судьбы его страны, никого не интересует. Точнее, интересует, но для этого нужно купить и прочесть другие книги, а если в них ответа нет – провести самостоятельное исследование.

Мы постараемся избавить читателя от лишних усилий. Давайте посмотрим, какие события произошли после смерти Довмонта в сопредельных странах и как сложились судьбы современников Довмонта – крупных политиков его эпохи.

* * *

Русь, как мы знаем, пережила период дезинтеграции, после чего обновилась. Но потомки Дмитрия Александровича к этому отношения не имели. Иван, сын Дмитрия, умер бездетным и завещал Переяславль-Залесский московскому князю Даниилу. Этот дар сделался началом Московской Руси. В первой половине XIV века московские князья еще соперничали с тверскими, но затем решительно вышли на первый план. Иван Калита (1325–1340) сосредоточил власть над Северо-Западной Русью в своих руках, а его наследники приумножили богатства и влияние.

Псковская земля стремилась отделиться от Новгорода, но в итоге приняла покровительство Москвы. Независимого Пскова не было в нашей истории вообще. «Псковская республика» – если не миф, то преувеличение историков. Перед нами – усилившаяся община, которая приглашала служилых князей для того, чтобы они возглавили армию и чинили суд. Всё это больше похоже на порядки древней Спарты с ее царями-полководцами, власть которых ограничивают эфоры. Но Спарту никто не называет республикой. Очевидно, следует определиться с терминами и понять, что социальные отношения в городах-государствах Руси устроены не так, как принято думать.

А что же Западная Русь? Ее история – самый поучительный и трагический пример для русских. Пример, который показывает: решение собственной судьбы нельзя доверять никому, даже тем, кто подходит под определение данников, союзников, соратников и друзей.

В 1301 году умирает Лев Галицкий. Ему наследует сын Юрий I (1301–1308 или 1316). Это наполовину венгр, западник, по отцовской линии внук Даниила, а по материнской – короля Угорщины Белы IV (1235–1270). Мать Юрия – венгерская принцесса Констанция – практически неизвестна по сообщениям хроник, но нет сомнений, что она привила сыну свои вкусы и принципы. Юрий был православным человеком с душой католика. Примерно в 1305 году он принял королевский титул. На печати этого государя присутствует надпись Rex Russiae – «царь Руси». «Галиция и Лодомерия», то есть Галицкое и Владимирское княжества, объединились под его скипетром, но радости это не вызывает. Королевство окажется гнилым и угаснет, как и род князей Даниловичей.

Юрию наследовали двое сыновей – Андрей и Лев II (? – 1323 (?). Киевщиной, по мнению Мачея Стрыйковского, правил тогда некий Станислав – вассал татар. Тот же Стрыйковский сообщает, что Галиция и Волынь стали жертвами нашествия великого князя Литовского Гедимина (1316–1341). Тут мы переходим к судьбам Литвы.

Предшественником Гедимина считается князь Витень, или Витенес (1295 (?) – 1316), сын Будивида. В дела Руси он не вмешивался: внимание Витеня было поглощено борьбой с Тевтонским орденом. Она заняла большую часть правления: орден стал мрачной силой, которая нависла над прибалтийскими народами, и сражаться с «псами-рыцарями» в эти годы было невероятно трудно.

Считается, что Витень погиб от удара молнии. По другой версии, его убил собственный конюший, который и получил известность в русских летописях как Гедимин. Впоследствии историки пытались узаконить притязания Гедимина, называя его то сыном, то братом Витеня.

К тому времени пала Полоцкая земля, как мы предполагаем, прежде зависимая от Довмонта. Ее история окончилась нелепо. Полоцком правил князь Константин, но после смерти Довмонта лишился покровителя и не смог защитить землю от немцев. Поэтому принял оригинальное решение: завещал княжество вместе со всеми его жителями архиепископу Рижскому. Для тогдашнего международного права это было что-то новое. В античные времена подобное случалось. Аттал III (138–133 до н. э.) завещал Риму Пергамское царство, Никомед IV (94–74 до н. э.) – Вифинию. Может быть, Константин начитался древних авторов? Или ему подсказали, как поступить, образованные люди из числа немцев и русичей?

Но решение было принято вопреки мнению полочан. Положиться им было не на кого. Великий князь Владимирский Андрей Александрович умер в 1304 году. За три года до смерти он успел отразить поползновения шведов. Шведский отряд обнаглел настолько, что высадился в устье Невы и построил там крепость Ландскрона. Андрей выступил на врага, взял крепость и до основания ее разрушил. Это был один из немногих дельных поступков великого князя. Н. М. Карамзин оценил его правление жестко и презрительно: «Никто из князей Мономахова рода не сделал больше зла Отечеству, чем сей недостойный сын Невского». Лучше не скажешь. Взятие Ландскроны – почти единственное исключение в серой биографии этого политика.

После смерти Андрея великим князем Владимирским сделался Михаил Ярославич (1305–1318) – тот самый, что раньше правил в Твери. Он был обеспокоен собственной карьерой и прежде всего борьбой за личную власть с московскими князьями. По этой причине Михаил уже не заглядывал далеко на запад. Полоцк на какое-то время оказался предоставлен сам себе.

Тогда за полоцких русичей-«кривов» заступись литовцы. В 1307 году князь Константин умер. Войска немцев вошли в город, чтобы вступить в права владения и выполнить завещание покойного. «Немцы вступили в Полоцк и принялись заводить там свои порядки, вводить католичество и обирать жителей, – пишет Любавский. – Полочане, возмущенные всем этим, обратились за помощью туда, откуда она и прежде в таких случаях приходила – в Литву. Великий князь Витень в 1307 г. явился в Полоцкую землю и перебил почти всех застигнутых там немцев, а католические церкви разрушил. Некоторое время он посылал в Полоцк своих наместников, предоставляя полочанам ведать свои дела самим и решать их по-старому на вече. Позже, около 1326 г., в Полоцке сел на княжение уже брат Витеня Воин. С этого времени Полоцк соединился уже прочными политическими связями с Литвою и никогда от нее не отделялся. Поэтому и 1307 г. можно считать годом окончательного присоединения Полоцка к Литовской земле». Полоцкое княжество навсегда утратило независимость.

Литва усиливалась, и западные русичи охотно подчинялись ее князьям. Некоторые высокопоставленные литовцы даже принимали православие. Тем самым они завоевывали популярность у новых подданных – русских, которым когда-то платили дань.

Династия Гедимина устремилась на юг. Возможно, эта перемена политики и стала одной из причин государственного переворота, стоившего жизни Витеню. Гедимин желал расширить страну за счет русских владений, а не проводить время изнурительной борьбе против немецких замков на побережье Балтики.

Предания гласят, что литовцы захватили Брест и Дрогичин, но в тыл им ударили тевтоны. Пользуясь этим, галицко-волынские правители Андрей и Лев отбили Дрогичин с Брестом и разорили берега Вилии – сердце Литвы. Первая попытка захвата Волыни и Галича завершилась, следовательно, для Литвы неудачей.

Великий князь Литовский Гедимин вновь напал на Волынь в 1319 году. К тому времени он уже владел Полоцком, Минском, Туровом, Пинском, Черной Русью, Аукшайтией и Нальшанской землей, то есть был опасным противником. На стороне волынских князей Льва и Андрея сражались татары, а Гедимин выступил под лозунгом освобождения русских из татарской неволи. Стрыйковский утверждает, что войско «Галиции и Лодомерии» было разбито литвой под стенами Владимира-Волынского, после чего город пал. Вслед за ним капитулировал Луцк. Андрей и Лев бежали на восток, к киевскому князю Станиславу.

В 1320 году Гедимин будто бы выступил на Киевщину, захватил Житомир, Овруч и вышел к Днепру. Станислав собрал войско и призвал своих хозяев-татар. Кроме того, к нему пришли Олег Переяславский и Роман Брянский. Они дали сражение на берегу реки Ирпень в 25 верстах от Киева. Битва закончилась полным разгромом русско-татарской рати. Олег, Лев и Андрей погибли в сражении, а Роман и Станислав бежали в Рязань.

Все историки начиная от Н. М. Карамзина и заканчивая М. С. Грушевским признают это сообщение Стрыйковского ложным. Однако отметим вот что: Андрей и Лев умерли в один год – 1323-й. Дата известна из письма польского князя Владислава Локетка римскому папе. В своем послании Локеток без всяких подробностей информирует о кончине князей и скорбит по этому поводу. Неясно, умерли князья собственной смертью или «нужной», то есть были убиты. Но смерть в один год очень подозрительна. Она заставляет предположить, что оба князя погибли в бою.

Датировки ни о чем не говорят. Мы видели, как вольно обращается с датами галицко-волынский летописец, хронист Быховца, Стрыйковский, Бальтазар Руссов или псковские средневековые историки. Почему бы не предположить, что война с Литвой произошла в 1322 и 1323 годах? Всё остальное может быть правдой. Волынские князья проиграли и погибли. Но закрепиться в захваченных областях Гедимину не удалось. Причина вполне банальна – татары собрали силы и прогнали врага, вернув Киевщину, Галицию и Волынь. Киевской землей стал править какой-то князь Федор – слуга монголов.

Примерно тогда же наступил черед Витебска присоединиться к Литве. «В Витебске в конце XIII в. княжил какой-то князь Ярослав Васильевич, быть может, из рода князей смоленских, утвердивших свое владычество… как раз в конце XIII в., – пишет Любавский. – В 1318 г. этот князь выдал свою единственную дочь за литовского князя Ольгерда Гедиминовича, а в 1320 г. скончался, не оставив после себя мужского потомства. В Витебске сел тогда зять его Ольгерд, крестившийся в русскую веру». Все полоцкие земли были, таким образом, покорены Литвой. Ольгерд (1341–1377) сделался великим князем Литовским после смерти отца и значительно расширил пределы страны: разбил татар у Синих Вод, после чего покорил часть подвластных им владений: Киев, Брянск и северную часть Смоленщины.

Борьба за другие земли в Западной Руси несколько затянулась. На Галич и Владимир-Волынский вдруг стали претендовать поляки. В итоге Польша погубила как Литву, так и Западную Русь.

В XIV столетии поляки окрепли, отразили претензии чехов на власть в королевсте и объединили значительную часть привислянской страны. Лишь Мазовия сохранил независимость, да Силезию пришлось уступить чехам. Вдруг возникла иллюзия, что поляки могут стать союзниками литвы в борьбе против обнаглевших немцев. К тому времени тевтоны вообще утратили представление о международной морали и захватывали всё, что плохо лежит. Взяли и часть польских земель, хотя поляки являлись католиками. Король Польши Казимир Великий (1333–1370) долго воевал с Литвой, захватил Галич и Владимир-Волынский. Остальная часть Волыни отошла к той же Литве.

В обновленной Польше собственная династия королей вымерла, продержавшись всего два поколения в лице Владислава Локетка и Казимира Великого. По решению панов страной стали управлять французы из Анжуйской семьи. Но и они стремительно выродились из-за многочисленных браков с близкими родственниками. Тогда Ядвигу, дочь короля-анжуйца, выдали за литовца Ягайло, который принял католичество и сделался польским королем (1386–1434). Ягайло был внуком Гедимина и сыном Ольгерда, то есть в его жилах текла не только литовская, но и русская кровь: мать Ольгерда звали Ольгой. Однако русским он себя не чувствовал и человеком был беспринципным.

Ягайло как наследник Ольгерда должен был править Литвой, но сие княжество отобрал у него двоюродный брат Витовт (1392–1430). Это был тоже правитель хитрый и не обремененный моральными принципами. Он принимал то католичество, то православие, маневрировал и озабочен был лишь одним: как сохранить личную власть. Это привело к самым неожиданным последствиям. Значительная часть литовской знати, увлеченная теми возможностями, которые дает католичество, приняла эту веру и интегрировалась в элиту Запада. Не сумев одолеть литву военной силой, поляки победили ее идейно и культурно.

Смена убеждений и торговля совестью оказались выгодным делом. Примеру литовцев последовали некоторые высокопоставленные русичи из числа тех, что жили в западной части страны и подчинялись Литве. Они принимали католицизм, становились видными магнатами, получали привилегии и чины и были счастливы. Мало кто помнит, что предками некоторых польских патриотов были русские православные люди. Например, известный масон, националист и русофоб Фаддей (Тадеуш) Костюшко происходил из белорусского шляхетского рода, который принял католичество и ополячился. Таким же ополяченным русским родом, изначально жившим на Черниговщине, были Чернявские (впоследствии часть из них приняла православие, вновь обрусела и верно служила Российской империи, а другая часть оказалась лютыми польскими националистами). К числу русских ренегатов относились Острожские, Вишневецкие, Олельковичи, Заславские, Збаражские, Корецкие, Чарторыйские, Сангушко… Лишь крестьяне да горожане Западной Руси хранили верность православию и очень долгое время сопротивлялись магнатам, иноземцам и их пособникам. Этот трагический разрыв между прозападной элитой и простолюдинами привел к страшным казацким войнам XVII века, когда население Западной Руси было вырезано на три четверти, Правобережная Украина превратилась в Руину, и только левобережная часть спаслась благодаря присоединению к Великороссии.

2. Меч Довмонта

Как обстояли дела в Псковской земле после смерти нашего героя? Храбрый Довмонт преподал немцам несколько таких уроков, после которых нападать на псковичей казалось небезопасно. Этого страха хватило на весь XIV век, а потом Тевтонский орден начал слабеть. Русь же, напротив, усилилась, и нападать на нее ливонцы в одиночку уже не могли, разве что в коалициях. Они боялись восточного соседа и ждали, что рано или поздно он попросит по праву сильного вернуть всё то, что немцы понахватали в Прибалтике в период своего подъема.

Пару лет после Довмонта во Пскове правил его сын Давыд – тот самый, что родился от брака с внучкой Александра Невского. Но история этого Давыда известна плохо. Кажется, он не ладил с великим князем Андреем Александровичем, а потому был вынужден оставить Псков и уехать в Литовскую землю. Довмонтовичи стали родоначальниками одного из шляхетских родов, но ничем выдающимся не прославились.

Псковичи еще несколько раз приглашали к себе князей из Литвы, ибо опыт с Довмонтом казался очень удачным. Служилые литовские князья выполняли свою работу, но затем от этой практики пришлось отказаться. Литовцы массами стали переходить в католичество, затем вступили в политическую унию с Польшей, и былой дружбе двух соседних народов пришел конец.

Псковичи постепенно обособились от Новгорода, но, так как без друзей и покровителей этот город уцелеть не мог, добились дружбы Москвы. Великие князья Московские считались верховными правителями Пскова вплоть до 1510 года, когда эфемерная самостоятельность города была ликвидирована. Еще раньше, в 1478 году, Москва ликвидировала вольности Новгорода, причем городская чернь выступила против своих же зажиточных бояр на стороне московского государя Ивана III (1462–1505), которого воспринимала как высшего арбитра и блюстителя общенародных интересов. На Руси складывалась особая система правления, не имевшая ничего общего с западным феодализмом, но очень похожая на византийскую.

После объединения восточной половины русских земель перед государями московскими и всея Руси возникли новые задачи: расправа с остатками Золотой Орды, возвращение западнорусских владений, захваченных католиками, и завоевание Прибалтики, которая когда-то была русским данником. Эти задачи определили русскую политику на ближайшие два-три столетия.

* * *

В 1581 году польские войска осаждали Псков. Собственно, польскими их можно было назвать условно. В армии служило много немцев и венгров, а вел их в бой опять-таки венгр: магнат Иштван Батори, выбранный польским королем после пресечения династии Ягеллонов и бегства из страны гомосексуального короля Генриха Валуа (1573–1574), выбранного на сейме. Новый король-венгр получил известность как Стефан Баторий (1576–1586).

Россия проиграла ему затяжную Ливонскую войну, в ходе которой пыталась захватить прибалтийские земли. Война была кровавой и бессмысленной. Вдобавок русичи столкнулись со шведами и крымскими татарами, то есть конфликт разгорелся на огромном пространстве по всему периметру русских границ. Татары сожгли Москву в 1571 году. Вдобавок против Руси восстали племена, населявшие Казанское царство… Русская держава не вынесла изнурительной борьбы на четырех фронтах – шведском, польском, крымском, казанском.

К тому же Стефан Баторий был блестящим полководцем. Он не пожелал сражаться в Ливонии, вытоптанной войной и изобиловавшей каменными крепостями, которые удобно оборонять. Польский король обошел Ливонию и нанес русским несколько чувствительных ударов. Баторий захватил Полоцк, который русичи взяли было в 1563 году, затем под ударами ляхов пали Великие Луки. После этого русские воеводы приняли несколько неправильных решений и оказались выбиты из Ливонии. В осаду попал Псков.

Обороной руководил князь Иван Петрович Шуйский. Действовал он умело, да и гарнизон сражался отчаянно. Впоследствии говорили, что во время этой осады мертвый Довмонт совершил несколько чудес, которые помогли спасти город. Через некоторое время после этого князь Тимофей-Довмонт был канонизирован Русской православной церковью. Он стал покровителем всех тех, кто защищает границы страны от врага. До сих пор во Пскове хранится тяжелый прямой меч князя Довмонта – меч, которым этот литовец, ставший русским, защитил наши рубежи в смутное время распада.

А потом, уже при Петре I, наступили времена побед, и Ливония была вновь захвачена Россией. Граница отодвинулась от Пскова далеко на запад, а на карте мира появилась новая империя – Российская. Империя, у истоков которой находились такие люди, как Довмонт, Александр Невский и еще тысячи жертвенных, самоотверженных русских героев – наших предков.

Источники

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях. М., 1987. 264 с.

Воскресенская летопись. – URL: http: //dlib.rsl.ru/ viewer/01004161819#? page=193

Галицко-Волынская летопись. – URL: http: //lib.pushkinskijdom.ru/default.aspx? tabid=4961

Генрих Латвийский. Хроника Ливонии – URL: http: ///~link/livonia/chronicles/henricus/index.htm

Длугош, Ян. Анналы или хроники славного королевства Польши. – URL: http: //

Житие Александра Невского. http: //lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx? tabid=4962

Лаврентьевская летопись. – URL: http: //litopys.org.ua/lavrlet/lavr01.htm

Малопольские анналы. – URL: http: //

Меховский, Матвей. Трактат о двух Сарматиях // Матвей Меховский. Трактат о двух Сарматиях. Сокровенное сказание монголов. Рязань, 2009. 496 с.

Новгородская I летопись старшего извода. – URL: http: //www.lrc-lib.ru/rus_letopisi/Novgorod/gif_mm.php? file=13.gif

Реннер, Иоганн. История Ливонии. – URL: http: //? id=1188

Руссов, Бальтазар. Хроника провинции Ливония. – URL: http: //? id=1287

Русская летопись по Никонову списку. – URL: http: //dlib.rsl.ru/viewer/01004095257#? page=1

Псковская летопись. – URL: http: //

Псковская II летопись. – URL: http: ///#page/16/mode/1up

Псковская I летопись. – URL: http: ///#page/184/mode/1up

Сказание о Довмонте //Памятники литературы Древней Руси. XIV – середина XV века. М., 1981. 600 с.

Софийская I летопись. – URL: http: ///#page/92/mode/1up

Старшая Ливонская рифмованная хроника. – URL: http: //? id=1653

Стрыйковский, Мачей. Хроника Польская, Литовская, Жмудская и всей Руси. – URL: http: //

Тацит, Публий Корнелий. Анналы. Малые произведения. История. М., 2003. 896 с.

Тверская летопись. – URL: http: //michael-engel.io.ua/album335529

Хроника Быховца. – URL: http: //krotov.info/acts/14/3/byhov_00.html

Литература

Боровиков Д. А. Тайна гибели Бориса и Глеба. М., 2009. 320 с.

Бокман Х. Немецкий орден: Двенадцать глав из его истории. М., 2004. 273 с.

Бредис М. А., Тянина Е. А. Крестовый поход на Русь. М., 2007. 416 с.

Вернадский Г. Монголы и Русь. М., 2013. 512 с.

Гильфердинг А. Ф. История балтийских славян. М. – СПб., 2013. 704 с.

Гимбутас М. Славяне: Сыны Перуна. М., 2008. 216 с.

Грабеньский В. История польского народа. Минск, 2006. 798 с.

Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 2004. 671 с.

Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1992. 510 с.

Он же. Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993. 336 с.

Он же. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1990. 528 с.

Грушевский М. С. Иллюстрированная история Украины. М., 2001. 556 с.

Иловайский Д. И. История России. Периоды Киевский и Владимирский. М., 1996. 736 с.

Карамзин Н. М. История государства Российского. – URL: http: //

Ключевский В. О. Курс русской истории // Сочинения. М., 1987. Т. I. 430 с.

Контлер Л. История Венгрии. М., 2002. 656 с.

Любавский М. К. История западных славян. М., 2004. 608 с.

Он же. Очерк истории Литовско-Русского государства. – URL: http: //profilib.com/chtenie/155947/matvey-lyubavskiy-ocherk-istorii-litovsko-russkogo-gosudarstva-do-lyublinskoy-unii-37.php

Мавродин В. В. Древняя и раннесредневековая Русь. СПб., 2009. 720 с.

Насонов А. Н. Монголы и Русь // Мир Льва Гумилева. Русский разлив. М., 1996. Т. 1. 560 с.

Нидерле Л. Славянские древности. М., 2004. 744 с.

Осокин Н. А. История Средних веков. М. – Минск, 2005. 672 с.

Охотникова В. И. Повесть о псковском князе Довмонте. – URL: http: //odrl.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx? fileticket=KNSLPufoj5E%3d&tabid=2279

Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. – URL: http: //pawet.net/library/history/bel_history/_books/pashuto.html

Он же. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. – URL: http: //rutracker.org/forum/viewtopic.php? t=1573744

Полевой Н. А. История русского народа. М., 1997. Т. 2. 592 с.

Почекаев Р. Ю. Батый. Хан, который не был ханом. М., 2006. 350 с.

Преврацкий В. Князь Довмонт в свете исторических источников. – URL: http: // -Dovmont-in-the-light-of-historical-sources.html

Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Минск, 2012. 736 с.

Рапов О. М. Русская церковь в IX – первой трети XII в. Принятие христианства. М., 1988. 416 с.

Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 2014. 624 с.

Седов В. В. Славяне: Историко-археологическое исследование. – URL: http: //rutracker.org/forum/viewtopic.php? t=3164184

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1959. Кн. 1. 812 с.

Он же. История России с древнейших времен. М., 1959. Кн. 2. 782 с.

Татищев В. Н. История Российская. М., 2003. Т. 1. 568 с.

Он же. История Российская. М., 2003. Т. 2. 732 с.

Он же. История Российская. М., 2003. Т. 3. 860 с.

Урбан В. Тевтонский орден. М., 2007. 413 с.

Фроянов И. Я. Древняя Русь IX–XIII веков. М., 2012. 1088 с.

Он же. Рабство и данничество у восточных славян. СПб., 1996. 512 с.

Оглавление

Предисловие

Часть первая. Литва

  Глава 1. Предки Довмонта

    1. Древние балты

    2. Русичи и литовцы

    3. Полоцкая династия

    4. Балты преображаются

    5. Взлет литвы

    6. Феодальный мир

    7. Немцы в Прибалтике

    8. «Хитрый план» Владимира

    9. Закат Полоцка и заря Литвы

    10. Литовцы разных сортов

  Глава 2. Лесной народ

    1. Вожди

    2. Первобытное общество

    3. Нальшанский край

    4. Социальный взрыв

    5. Приход татар и этническое смещение

  Глава 3. Миндовг

    1. Даниил Галицкий атакует союзников

    2. Причины войны

    3. Распря в Литве

    4. Наступление Даниила

    5. Русский король

    6. Западнорусские предатели

    7. Монголы в Литве

  Глава 4. Довмонт против Миндовга

    1. Против ордена и Орды

    2. Новый удар

    3. Заговор против Миндовга

    4. Схватка за власть

Часть вторая. Русский рубеж

  Глава 1. Новгородцы и крестоносцы

    1. Псковские кривичи

    2. Судислав

    3. Земля эстов

    4. Мстислав Удатный на севере

    5. Владимир Псковский

    6. Новгородцы в Эстонии

    7. Мстислав Удатный: «скорая помощь» Руси

    8. Восстание эстов

    9. Вячко

  Глава 2. Псковичи в обороне

    1. Мятеж

    2. Западники во Пскове

    3. Александр Невский

Часть третья. Довмонт – князь Пскова и Литвы

  Глава 1. Война с Литвой

    1. Перемены на Руси

    2. Загадки Довмонта

    3. Между жизнью и смертью

    4. Переворот

    5. Поход на Литву

    6. Смерть Войшелка и ее последствия

  Глава 2. Враг немцев

    1. Сын Александра Невского

    2. Клятва тевтонов

    3. Раковорское побоище

  Глава 3. Оборона Пскова

    1. Магистр собирает войско

    2. Вторжение

  Глава 4. Дела новгородские

    1. Загадки летописи

    2. Интриги в Орде

    3. Судьба и карьера митрополита Кирилла

    4. Изгнание Довмонта

  Глава 5. Вторжение, которого не было

    1. Поворот судьбы

    2. Битва под Псковом

    3. Было или нет?

    4. Немцы против балтов

  Глава 6. Тройден

    1. Борьба за Новгород

    2. Дела литовские

    3. Константин, князь Полоцкий

    4. Падение Смоленска

    5. Лев, князь Галицкий

    6. На Руси и в Литве

    7. Переворот князя Андрея

  Глава 7. Литовский князь

    1. Гибель Тройдена

    2. Восстание пруссов

    3. Клубок проблем

    4. Союзник Льва Галицкого

    5. Свержение

    6. Литва после Довмонта

  Глава 8. Последний подвиг Довмонта

    1. Раненый князь

    2. Девяносто третий год

    3. Выбор объекта агрессии: Польша или Русь?

    4. Битва и смерть

  Эпилог

    1. Судьбы

    2. Меч Довмонта

Источники

Литература Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg