«О Вячеславе Менжинском»

О Вячеславе Менжинском (fb2) - О Вячеславе Менжинском [Воспоминания, очерки, статьи] 2499K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Александрович Смирнов

О ВЯЧЕСЛАВЕ МЕНЖИНСКОМ Воспоминания, очерки, статьи

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вячеслав Менжинский. В историю Коммунистической партии Советского Союза и первого в мире социалистического государства он вошел как соратник В. И. Ленина и сподвижник Ф. Э. Дзержинского, как представитель славной когорты профессиональных революционеров-большевиков.

Родился Вячеслав Рудольфович Менжинский 19 (31) августа 1874 года в семье преподавателя истории, в Петербурге. Здесь он окончил юридический факультет университета. С юных лет включился в революционную работу, которая привела его в 1902 году в партию Ленина. Очень скоро Менжинский выдвинулся в первые ряды бойцов и в том же году стал руководителем партийного комитета Невского района. Здесь, за Невской заставой, он вел занятия по истории в вечерней школе для рабочих, используя эту возможность для пропаганды марксизма среди слушателей. Преподавание в школе позволило близко познакомиться с рабочей средой, многое узнать о жизни и интересах рабочих.

Образованный марксист, популярный пропагандист, искусный конспиратор, Менжинский активно участвовал в развернувшейся тогда борьбе партии против народничества и «экономизма». После Второго съезда РСДРП он сразу примкнул к Ленину, к большевикам, включился в борьбу за ленинские принципы строительства пролетарской партии нового типа. О начальном периоде жизни в революционной деятельности Вячеслава Рудольфовича рассказывается в воспоминаниях его старшей сестры Веры Рудольфовны Менжинской, Е. Д. Стасовой.

В 1903 году партия направляет В. Р. Менжинского в Ярославль. Здесь он ведет партийную работу как член Северного, а затем Ярославского комитетов РСДРП. При его активном участии расширяется и активизируется деятельность партийных организаций на предприятиях Ярославля, Костромы и Иваново-Вознесенска.

Менжинский организует рабочие кружки и сам занимается с пропагандистами из местной интеллигенции. Все посещавшие его кружок — учителя, студенты, земские служащие — стали активными участниками революции 1905–1907 годов и Великой Октябрьской революции.

Накануне и во время революции 1905 года по заданию партии Менжинский работает в редакции легальной либеральной газеты «Северный край», которую большевики умело используют для разоблачения самодержавия и пропаганды революционно-демократических идей. Об активной роли Менжинского в революционных выступлениях рабочих Ярославля пишут в своих воспоминаниях Н. И. Подвойский, Л. С. Федорченко.

В самом конце 1905 года В. Р. Менжинский возвращается в Петербург и работает в лекторской группе ЦК, ведет пропагандистскую работу за Нарвской заставой. По велению партии становится одним из наиболее активных деятелей Военной организации при Петербургском комитете РСДРП. Вместе с другими большевиками налаживает издание нелегальной солдатской газеты «Казарма», вводится в состав ее редколлегии и Комитета Военной организации. В редакции газеты и происходит личное знакомство Вячеслава Рудольфовича с Владимиром Ильичей Лениным.

В дни Свеаборгского восстания солдат и матросов, когда Военная организация готовила обращение о поддержке этого восстания рабочими, на совместном заседании Комитета и редколлегии «Казармы» в июле 1906 года В. Р. Менжинский был арестован. На четвертом месяце тюремного заключения объявил голодовку. Таким путем ему удалось освободиться из тюрьмы, избежать суда и грозившей ему каторги. Скрывшись от преследований царской охранки в Финляндии, он принимает участие в издании большевистской газеты «Пролетарий». Затем по решению Большевистского центра эмигрирует в Западную Европу.

Вынужденная эмиграция затянулась на десять долгих и трудных лет. Пребывание за границей Вячеслав Рудольфович использует для глубокого изучения марксизма и совершенствования в языках. «Читал все, более или менее все, что выходило по теории марксизма», — написал он позднее в партийной анкете. В эти же годы Менжинский окончил Сорбонский университет. Высокообразованный, прекрасно владевший европейскими языками, он глубоко впитал в себя достижения европейской культуры, опыт международного рабочего движения. О Менжинском-эмигранте рассказывают воспоминания Д. 3. Мануильского, В. Р. Менжинской.

Последние годы эмиграции В. Р. Менжинский работал в парижском банке «Лионский кредит». Через огненные фронты первой мировой войны дошла до Парижа весть о Февральской буржуазно-демократической революции в России, свергнувшей монархию. Менжинский рвется на родину, но империалистические правительства Франции и Англии всячески препятствуют возвращению эмигрантов-большевиков в Россию. Тем не менее в июне 1917 года Менжинский переправляется через Ла-Манш, затем пересекает Скандинавию и в июле приезжает в революционный Петроград. Здесь ЦК партии посылает его на самый боевой участок — в Военную организацию, ослабленную июльскими арестами. Он деятельный член Бюро Военной организации при ЦК РСДРП(б), член редколлегии газеты «Солдат», ведет отдел солдатской жизни в газете «Правда».

Летом и осенью 1917 года к нам в окопы па Северный фронт часто приходили большевистские газеты «Солдат» и «Окопная правда». Солдатский полковой комитет нашего 748-го Вилейского стрелкового полка — я был избран его председателем — распространял эти газеты среди солдат. Мне до сих пор памятны боевые политические статьи — очерки «Солдата», подписанные псевдонимом М. Так подписывал свои статьи В. Р. Менжинский. Помню, в одной из них в дни корниловщины говорилось: «Буржуазия мобилизовала все свои силы, мобилизуем же все свои силы и мы».

Боевые материалы газет мы использовали для работы среди солдат, которые на них учились осознавать свои классовые интересы. Благодаря газетам в полку росло влияние большевиков. Солдаты восторженно встретили победу вооруженного восстания в Петрограде.

Как член Петроградского Военно-революционного комитета Менжинский принимает непосредственное участие в подготовке и проведении Октябрьского вооруженного восстания. Когда ЦК партии по предложению В. И. Ленина принял резолюцию о вооруженном восстании как практической задаче дня, часть членов Бюро Военной организации высказалась «за небольшую отсрочку». Лишь Менжинский и Мехоношин решительно поддержали ленинскую резолюцию и «высказались за немедленное выступление».

Как комиссар ВРК Менжинский принимает участие в штурме Зимнего дворца и в работе II съезда Советов.

«В. И. Ленин ценил Менжинского, — говорится в биографии Вячеслава Рудольфовича, хранящейся в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма, — за его страстную революционную натуру бойца, и не случайно его выбор пал на Менжинского, когда в первые дни Октябрьской победы нужно было взять в руки пролетариата важнейшую цитадель капиталистического строя — Государственный банк».

В. Р. Менжинский, народный комиссар финансов в первом Советском правительстве, блестяще выполнил эту задачу. В революционное время он действовал по-революционному, решительно преодолевая сопротивление классового врага. О его деятельности в исторические дни слома старого буржуазного государства и утверждения новой, народной власти рассказывают в своих воспоминаниях активные участники Октябрьской социалистической революции В. И. Невский, А. Ф. Ильин-Женевский, Г. И. Ломов, С. С. Пестковский, В. Р. Менжинская и другие. О его работе в Народном комиссариате финансов, в ВЧК и Комиссариате юстиции пишут старые большевики А. М. Гиндин, Н. Н. Крестинский, Е. М. Соловей. Они характеризуют Менжинского как зрелого и дальновидного государственного деятеля.

Широкий политический кругозор, глубокий и гибкий ум, образованность, личное обаяние, знание европейских языков послужили основанием для назначения Менжинского генеральным консулом РСФСР в Берлине. С присущими ему энергией и выдержкой Вячеслав Рудольфович стойко защищает интересы молодой Советской республики.

По требованию имперского правительства, разорвавшего дипломатические отношения Германии с Советской Россией, наши дипломаты и в их числе Менжинский в ноябре 1918 года были вынуждены покинуть Берлин. Вернувшись в Москву, Вячеслав Рудольфович выполняет ряд поручений Центрального Комитета партии: участвует в переговорах с немцами на Западном и Центральном фронтах об отводе германских войск с оккупированных территорий Белоруссии и Украины, затем — в переговорах с украинской Директорией. С победой Советской власти на Украине назначается заместителем народного комиссара социалистической и военной инспекции Украинского советского правительства. По решению Политбюро ЦК КП(б)У вводится в состав ВУЧК. Командированный правительством Советской Украины в прифронтовую полосу с чрезвычайными полномочиями, он организует борьбу с кулацкой контрреволюцией, агентурой Деникина и шпионами империалистических государств.

Осень 1919 года. Для Советской республики самое тяжелое время. Полчища белогвардейцев и интервентов, овладев Харьковом и Курском, подходили к Орлу, угрожали Туле и Москве. Черной тучей навис враг над Петроградом. Его агенты свили свои осиные гнезда в Москве и Петрограде, создали тайные офицерские формирования и склады оружия, образовали в обеих столицах нелегальные правительства. Уже было назначено и время вооруженного выступления — при подходе к Москве и Петрограду белогвардейских армий.

В это грозное и героическое время ЦК партии по просьбе Ф. Э. Дзержинского направляет большевика В. Р. Менжинского на работу в Особый отдел ВЧК, который вел борьбу со шпионажем и предательством военных специалистов в Красной Армии. По выражению М. И. Калинина, Менжинский «работал в наиболее боевом органе Советского строя. Он был сначала ближайшим помощником товарища Дзержинского по ВЧК, а затем сам непосредственно, почти до самых последних дней — до своей болезни — руководил ОГПУ»[1].

«Придавая особое значение делу охраны завоеваний Октября, — говорил Ю. В. Андропов, — Центральный Комитет партии направил на работу в ВЧК испытанные кадры… В разное время в ВЧК работали такие замечательные деятели нашей партии, как В. Р. Менжинский, М. С. Урицкий… и многие другие, кто составил большевистское ядро чекистских органов»[2].

В борьбе ради достижения победы рабочего класса Вячеслав Рудольфович не щадил ни врага, ни себя. Напряженная работа без отдыха и срока подорвала его здоровье. О болезни Менжинского стало известно В. И. Ленину, и он направил секретарю ЦК партии письмо с проектом постановления:

«7. VII. 1921 г.

По разговору с Уншлихтом предлагаю ЦК постановить:

обязать т. Менжинского взять отпуск и отдохнуть немедленно впредь до письменного удостоверения врачей о здоровье. До тех пор приезжать не больше 2–3 раз в неделю на 2–3 часа.

Ленин»[3].

О работе В. Р. Менжинского в Особом отделе ВЧК, о раскрытии заговоров «Национального центра» в Москве и «Тактического центра» в Петрограде, ликвидации вооруженных формирований «Добровольческой армии Московского района» рассказывается в воспоминаниях старого чекиста Ф. Т. Фомина, очерке М. А. Смирнова.

Под руководством В. И. Ленина, Коммунистической партии Красная Армия разгромила полчища белогвардейцев и интервентов на внешних фронтах гражданской войны, а органы ВЧК при помощи рабочих, всех трудящихся вскрыли и выкорчевали вражеские «центры», разорили шпионские гнезда, обезвредили контрреволюционные организации и тем самым расчистили путь к мирному социалистическому строительству.

Но и после гражданской войны оставались силы, которые хотели сорвать строительство нового общества, вернуть нашу страну к старому, буржуазному строю. В этих условиях органы ВЧК — ГПУ были призваны срывать попытки вражеских «центров» засылать в нашу страну шпионов и диверсантов, и вместе со всем народом устранять все то, что мешало созидательному труду советских людей,

В соответствии с решениями ЦК партии проводится реорганизация ВЧК. Дзержинский и Менжинский разрабатывают структуру ОГПУ в центре и на местах, совершенствуют методы борьбы с агентурой зарубежных подрывных центров и специальных служб. Наглядное представление о руководящей роли В. Р. Менжинского в разработке и осуществлении контрразведывательных операций дают публикуемые в сборнике воспоминания старых чекистов.

Организаторские способности, политическая и чекистская зрелость Менжинского в полной мере раскрылись в его работе на посту председателя ОГПУ. Возглавляя этот боевой орган, он подавал пример железной решимости, стойкости и твердости в борьбе с врагами пролетарской диктатуры. Как член ЦКК-РКИ, а затем, с XV партийного съезда, член ЦК ВКП(б), Менжинский вместе с ленинским ядром партии вел непримиримую и бескомпромиссную борьбу с «левыми» и правыми оппозиционерами, за генеральную линию партии, за укрепление единства ее рядов. В 1927 году он выступил с сообщением на Пленуме ЦК, в котором разоблачил антисоветские, контрреволюционные махинации троцкистов, их смыкание с бывшими белогвардейцами.

О широком партийном кругозоре и политической зоркости, принципиальности и непримиримости Менжинского к врагам рассказывают в своих воспоминаниях В. В. Куйбышев, Ф. Н. Петров, Ф. В. Ленгник, С. С. Дзержинская.

Выходец из профессорской семьи, Менжинский стал пролетарским революционером, по выражению А. А. Жданова, одним «из лучших бойцов-революционеров»[4], посвятивших свою жизнь освобождению рабочего класса. Он с гордостью говорил, что «впервые в СССР пролетариат завоевал себе Отечество и с энтузиазмом строит социализм». Всю свою жизнь он был тесно связан с рабочим классом, бывал на московских предприятиях, переписывался с рабочими киевского завода «Транссигнал», горняками Щербиновского рудника в Донбассе. Менжинский не раз подчеркивал, что рабочий класс — база и опора ВЧК — ГПУ, что чекистские школы и пограничные училища должны комплектоваться молодыми людьми, прежде всего из числа рабочих. И рабочие платили ему любовью. Горняки избрали Вячеслава Рудольфовича почетным шахтером и членом профсоюза горнорабочих, железнодорожники — почетным машинистом, пограничники Молдавского погранотряда — почетным пограничником. Публикуемые в сборнике материалы рассказывают о его нерасторжимой связи с трудящимися.

До конца своей жизни Менжинский был тесно связан с Красной Армией: регулярно бывал на оборонных предприятиях, в частях, на военных маневрах. Хорошо зная положение в армии и внося свой вклад в ее постоянное укрепление, он был уверен, что, если международная реакция вновь развяжет войну, советские воины дадут врагу сокрушительный отпор. В приказе ОГПУ о десятой годовщине Красной Армии он писал: «…когда империалисты двинутся на СССР, чтобы сбросить Советскую власть, Красная Армия сумеет противопоставить танки против танков, пушки против пушек и под руководством ВКП(б) сумеет обеспечить победу социализма»[5].

Источник силы органов государственной безопасности, не раз повторял В. Р. Менжинский, — в руководстве Коммунистической партии, точном и строгом исполнении директив ее Центрального Комитета. Партия видела в ВЧК орган революции, призванный, говоря ленинскими словами, осуществлять «непосредственно диктатуру пролетариата». Выполняя эту функцию, органы безопасности Республики Советов выражали кровные чаяния трудящихся масс, действовали от их имени и в их интересах.

Вячеслав Рудольфович Менжинский скончался 10 мая 1934 года от паралича сердца. В извещении о тяжелой утрате, постигшей партию и народ, Центральный Комитет ВКП(б) отмечал, что умер виднейший представитель старой большевистской гвардии, непримиримый революционер и боец, крупнейший организатор и руководитель борьбы с контрреволюцией[6]. Он скончался на боевом посту, полный веры в грядущую победу социализма.

Память о Вячеславе Рудольфовиче Менжинском живет в советском народе. Его именем названы заводы и шахты, поселки и колхозы, воинские части и корабли, улицы и площади городов.

Образ этого замечательного человека запечатлен в произведениях советской литературы и кино. Память о нем — в сердцах советских людей.

И. В. Сафронов,

член КПСС с 1920 года.

ВЫБОР ПУТИ

Такая жизнь!

Ничто в ней не забыто.

Торжественно проходят предо мной

Десятки биографий знаменитых,

Соединенные в одной…

А. Жаров, Стихи о Менжинском

В. Р. Менжинская. Детство и юность[7]

Вячеслав Рудольфович Менжинский был сыном преподавателя истории. Дед его с материнской стороны тоже был историком. Этим, может быть, объясняется его увлечение историей и исторический подход к событиям, характерный для всей его деятельности. В раннем детстве Вячеслав был задумчивым, не любившим шумных игр мальчиком. Дружил только с сестрами, и эта дружба прошла глубокой бороздой через всю его жизнь. В детские годы он особенно близок был о младшей сестрой Людмилой[8]. Они вместе играли, вместе слушали по вечерам рассказы матери, которая пересказывала им сказки, детские рассказы и художественные произведения. На ее столике всегда была какая-нибудь книга, из которой она черпала материал для вечерних рассказов. Она же научила их обоих читать, занималась с ними до самого поступления в гимназию, долго еще внимательно следила за их гимназическими занятиями. Начитанная и образованная, яркая общественница в молодости, одна из основательниц… высшего учебного заведения для женщин, Бестужевских курсов[9], она не терпела обывательщины, мещанства, компромиссов. Из глубины шестидесятых годов она вынесла горячую любовь к свободе, активное сочувствие к униженным и эксплуатируемым народам и классам. Болезнь не позволила ей непосредственно принять участие в борьбе, но взгляды ее оказали сильное влияние на слагавшееся мировоззрение детей…

В 1893–1894 годах за столом петербургской публичной библиотеки можно было часто встретить двух молодых людей. Один из них — в синей студенческой тужурке, с пышной шапкой волос и небольшими усиками. Другой — с великолепно вылепленным лбом, умными карими глазами, часто смеющимися то лукаво, то ласково. Оба молодых человека походили друг на друга тем, что всегда были окружены грудой серьезных книг, читали и делали выписки, не обращая внимания на окружающих.

Они не были знакомы и едва ли при случайных встречах запоминали друг друга. Но пройдет еще несколько лет, и дороги обоих любителей чтения пойдут вместе. Более старший, Владимир Ильич Ульянов, станет создателем рабочей партии нового типа — большевистской партии, а Вячеслав Рудольфович Менжинский — его верным учеником, соратником.

Не случайно Ленин и Менжинский стали частыми посетителями библиотеки: книги были постоянными их спутниками. Ленин овладел всей суммой человеческих знаний, критикуя и перерабатывая их, для того чтобы продолжать великое учение Маркса и Энгельса.

И Менжинского книга сопровождала с раннего детства. У отца была довольно большая историческая библиотека, и любимым занятием Вячеслава, как только он научился читать, было вытащить из отцовского шкафа книгу и уноситься мыслью за героями Плутарха и Тацита, Карамзина и Соловьева. История навсегда осталась его любимой наукой.

Но вот как-то попалась ему книга Лермонтова. И рядом с историей стала поэзия:

…Мерный звук твоих могучих слов Воспламенял бойца для битвы… И отзвук мыслей благородных Звучал, как колокол на башне вечевой Во дни торжеств и бед народных…

Вячеслав решил стать поэтом. Забравшись в укромный уголок, он исписывал стихами целые тетради. Позднее Вячеслав полюбил Некрасова. Молодому Менжинскому по душе был поэт, который срывал раскрашенную маску с неприглядного лица царской России. Взволнованно декламировал Менжинский наизусть сотни пламенных строк своего любимого поэта:

…Мать отчизна! Дойду до могилы, Не дождавшись свободы твоей! Но желал бы я знать, умирая, Что стоишь ты на верном пути, Что твой пахарь, поля засевая, Видит ведренный день впереди, Чтобы ветер родного селенья Звук единый до слуха донес, Под которым не слышно кипенья Человеческой крови и слез…

Обличительная поэзия Некрасова заставляла Менжинского присматриваться к страшным картинам жизни народа под ярмом царизма. Борцы с тиранами, которых Вячеслав встречал на страницах исторических книг, и пламенные стихотворения любимых поэтов воспитывали в мальчике свободолюбивый дух, ненависть к угнетателям.

Перед Менжинским раскрылись двери гимназии[10]. Но даже став взрослым, он говорил, что если ночью у него был кошмарный сон, то это значило, что он видел во сне свою гимназию.

Из царства мысли и высоких стремлений умный, начитанный мальчик попал в тюрьму мыслей. Это все равно, что со свежего горного простора, где кругом раскрывались широкие дали, войти в затхлый сырой каземат.

Главным предметом в гимназии того времени были «мертвые языки». Так назывались латинский и греческий языки, на которых ни один ныне живущий народ не говорил. По-латыни и по-гречески было написано древними авторами много прекрасных произведений, но изучали эти языки не потому, что на них говорили тысячелетия назад великие народы, а потому, что они были очень трудны и требовали много времени. Они отвлекали ребят от действительной жизни, не оставляя времени для свежих мыслей. Думать и писать надо было слово в слово, как написано в учебниках. Сухие чиновники-учителя преследовали самостоятельные мнения.

Во Франции когда-то были «компрачикосы» — злодеи, которые помещали детей в уродливые вазы и выращивали по форме вазы страшных уродов. Вот такими «компрачикосами» были многие учителя царских гимназий, которые из гимназистов выращивали покорных, нерассуждающих чиновников. Они уродовали не тело, а ум.

Рано разбуженная чтением любознательность не находила себе пищи в классической гимназии, которая стремилась воспитать из молодежи покорных исполнителей царской власти. Преподаватели требовали не понимания предмета, а исключительно зубрежки. Гимназисты должны были выучивать учебники наизусть, это касалось и таких предметов, как история, литература. Сочинения писались для изощрения в формальном мышлении, всякое откровенно высказанное мнение преследовалось. Понятно, что в результате всего этого у любознательных юношей параллельно с гимназической шла другая жизнь. Часто можно было застать Вячеслава Менжинского в такой позе: на столе учебник, а на коленях совершенно посторонняя гимназической учебе книга. Весь Достоевский, критики, полулегальные брошюры были прочитаны таким образом. Сочинения Писарева, Добролюбова, Чернышевского, которые в то время были изъяты из обращения, передавались из рук в руки и продолжали оказывать свое влияние на молодежь.

Восьмидесятые годы прошлого столетия, в которые протекала гимназическая жизнь Вячеслава Менжинского, были годами реакции, безвременья, годами проповеди малых сил. «Исполняй свою работу, обслуживай свою семью и сиди тихонько в своем уголке, — твердила вся пресса, — старшие за тебя все обдумают». Самодержавие предприняло ряд шагов, чтобы восстановить крепостное право. Был введен институт земских начальников, имевших право пороть крестьян. Революционеры, если они не были заключены в тюрьмы и сосланы, уходили в глубокое подполье. Либералы из старшего поколения твердили о достижениях так называемой эпохи великих реформ, обращая свои взгляды назад. Требовалась большая вдумчивость, чтобы разобраться в этих вопросах и найти звено, за которое можно было ухватиться.

Менжинского возмущали лицемерные речи, которыми самоуслаждались либералы и в которых они хотя и задевали остроумно правительство, но намеренно не затрагивали основ существующего общества. Его мучила социальная несправедливость. Он часто думал об уходе из семьи, где он все же пользовался некоторыми привилегиями сравнительно с крестьянами и рабочими, но в конце концов решил остаться и продолжать учение, считая, что принесет больше пользы народу, если станет служить ему, приобретя необходимые знания.

В старших классах гимназии были ученики, интересовавшиеся социальными проблемами и сорганизовавшиеся в кружки для изучения социальных вопросов. Менжинский вел один из таких кружков, в котором были объединены учащиеся различных гимназий. Занятия эти требовали от руководителя большой подготовки и заставляли глубоко продумывать основные вопросы, так как члены кружков были очень активны и засыпали руководителя вопросами и возражениями,

В последних классах гимназии под влиянием талантливого преподавателя древних языков[11]. Вячеслав Менжинский усиленно работал над усвоением классических языков и, таким образом, заложил основательный фундамент для своих дальнейших лингвистических занятий. Чтение античной литературы осталось до конца жизни одним из любимых его занятий. Много времени он посвятил и математике, что дало ему впоследствии возможность самостоятельно заниматься высшей математикой.

После блестящего окончания гимназии в 1893 году Вячеславу Менжинскому предстояло решить, какое высшее учебное заведение даст ему возможность выбрать работу по душе. Больше всего его прельщало быть врачом. Врач по своему положению в то время мог ближе подойти к рабочим на заводе или к крестьянам в деревне. Менжинский не осуществил этого намерения, но даже в последние годы своей жизни он жалел, что не занялся вплотную медициной, перед которой стояло и стоит столько неразрешенных вопросов.

Однако стремление изучать социальные науки заставило его предпочесть юридический факультет Петербургского университета, где можно было изучать политическую экономию и другие социальные науки. За два года до поступления Менжинского на этом же факультете блестяще сдал экзамены и получил диплом первой степени Владимир Ильич Ульянов.

Университет сравнительно с гимназией предоставлял молодежи больше свободы в деле изучения науки. Исчезло мелочное наблюдение за каждым шагом, студент мог посещать лекции на любом факультете, мог заниматься самостоятельно и был связан только обязательством вовремя сдавать зачеты. На юридическом факультете был ряд хороших профессоров, в увлекательных лекциях знакомивших студентов с достижениями буржуазной юридической науки.

Менжинский посещал лекции и на других факультетах — химия, физика, анатомия, психология привлекали его внимание. Но скоро он перенес свои занятия из стен университета главным образом в публичную библиотеку, где поглощал целые кипы книг. Он читал чрезвычайно быстро; все наиболее интересные книги конспектировал. Впоследствии, когда у него составилась своя библиотека, он испещрял поля книг заметками, ироническими восклицаниями, вопросительными и восклицательными знаками.

Между ним и сестрой Людмилой шло соревнование, кто больше прочтет книг за год. Оба соревнующихся в конце учебного года выложили по кипе книг. Кипа сестры оказалась выше, но Вячеслав спокойно предъявил длинный список книг, прочитанных в публичной библиотеке. Победа осталась за ним.

Студенческие годы Вячеслава Менжинского совпали с периодом дискуссий, которые вели народники и «легальные марксисты». Вопрос о рынках, о роли капитализма, о крестьянстве и общине, о том, имеет ли капитализм будущность в России, или ей предстоит перепрыгнуть прямо в царство социализма, очень волновал молодежь. В Вольно-экономическом обществе устраивались дискуссии на эти темы. На докладе Туган-Барановского[12] марксисты одержали верх, доказав существование капитализма в России.

Во время этих докладов приходилось говорить эзоповским, условным языком. Более ясно и резко высказывались в кружках и на больших студенческих собраниях, где бывали студенты всех типов учебных заведений. Здесь раздавались революционные речи. Конечно, шпики проникали, несмотря на конспиративные приемы устроителей, и доносили, кому следовало. И часто бывало, что выступавших ораторов впоследствии недосчитывались.

На этих собраниях происходили схватки между представителями различных партий, но так как собиралось лишь революционно настроенное студенчество, то основным мотивом была жгучая ненависть к существующему режиму, к царизму, к бюрократии, к эксплуататорам. Вечера носили характер митингов. Более глубокая проработка волнующих вопросов шла в кружках. Так, в одном из кружков по политической экономии, в котором участвовал Менжинский, изучали историю каждой экономической проблемы, начиная с Адама Смита и кончая Марксом. Студентом Менжинский прочел произведения Маркса, участвовал в студенческих революционных кружках, перевел для общего пользования с немецкого языка на русский отчеты об Эрфуртском съезде германских социал-демократов и принятую на съезде программу. Это была первая социал-демократическая программа, принятая немецкими рабочими на съезде в Эрфурте.

Изучение Маркса, главным образом его «Капитала» и работы «К критике политической экономии», определило мировоззрение Менжинского и его принадлежность к большевистскому крылу социал-демократической рабочей партии.

Наряду с разработкой вопросов политической экономии Менжинский заложил основательный фундамент по изучению юридических и исторических наук и сильно увлекался высшей математикой. К тому же периоду относится начало его интенсивных занятий языками. Он изучал немецкий язык в университете, интересовался японским, а затем китайским языком и стал изучать их самостоятельно. Будучи эмигрантом, он посещал восточный факультет Сорбонны и овладел этими языками настолько, что мог читать книги как древних философов, так и современные романы и газеты. Наряду с этим Менжинский не оставлял своих занятий европейскими языками. За французским и немецким последовали английский, финский, а также польский, чешский и другие славянские языки, затем датский, норвежский, шведский, испанский, итальянский. В общем, он знал девятнадцать языков. Если считать, что изучение языков он начал со времени поступления в гимназию, то окажется, что на овладение каждым языком у него уходило года три. Но, конечно, подсчет этот очень приблизительный, так как иногда он занимался несколькими языками сразу, и бывали годы, когда при всей трудоспособности Менжинского ему приходилось оставлять изучение языков надолго. На многих из этих языков он мог говорить, на всех — читать научные книги и беллетристику… На всех этих языках он следил за прессой.

В бытность свою заместителем председателя ВЧК — ГПУ и председателем ОГПУ Вячеслав Рудольфович начинал свой день с просмотра десятков газет на всех языках. Его кровать и весь пол около кровати ежедневно покрывались прочитанными и просмотренными газетами. Если прибавить к этому чтение изо дня в день телеграмм ТАСС и других агентств, то становятся понятными его глубокая осведомленность в международной конъюнктуре, знание экономического и политического положения европейских и неевропейских стран. В ряде стран (в Финляндии, Бельгии, Швейцарии, Италии, Англии, Америке, Германии и особенно во Франции) он жил подолгу и имел возможность досконально изучать прессу и литературу. У него была своя система изучения иностранных языков: он брал книгу в подлиннике и близкий перевод на русский или на созвучный оригиналу язык и вначале читал, не прибегая к словарю. Словарь появлялся вместе с грамматикой уже во второй стадии изучения. Затем он читал все новые и новые книги, возвращаясь иногда к прочитанной для лучшего усвоения.

Первое время по окончании в 1898 году университета Вячеслав Рудольфович работал в суде, потом в качестве помощника присяжного поверенного. Одновременно он преподавал историю в Смоленских классах для рабочих за Невской заставой, на тракте, как тогда назывался проспект, тянувшийся между заводами вдоль Невы, по направлению к Шлиссельбургу. Это было предместье, сплошь застроенное крупнейшими заводами и заселенное исключительно рабочими. Долгое время оно не имело никакого культурного центра. Наконец, благодаря энергии нескольких преподавателей и присоединившегося к ним заводчика радикала Варгунина была создана вечерняя воскресная школа для рабочих, которая привлекала к себе в качестве учителей радикально настроенную студенческую молодежь и передовое учительство.

В те годы, когда Менжинский учился (в университете. — М. С.), там, за Невской заставой, можно было видеть Надежду Константиновну Крупскую, занимавшуюся с рабочими в вечерней общеобразовательной школе. Бывал там и Ленин, руководивший рабочим кружком. Там же Вячеслав Рудольфович в 1899 году стал преподавать рабочим историю. В 1899 году, когда в школе начал работать Вячеслав Рудольфович, число учащихся в этой школе и филиалах (в школе для женщин-работниц близ Обуховского завода) превышало 1300 человек; число преподавателей равнялось 100. Рабочие приходили с очень разнообразной подготовкой: были и чрезвычайно начитанные, и совершенно неграмотные. Поэтому они разделялись на много групп, которые занимались в разных классах. Занятия шли вечерами и по воскресеньям. Народу набиралось так много, что от духоты гасли лампы и даже зимой приходилось заниматься при открытых форточках. Состав преподавателей был очень пестрый. Были чистые культурники, боявшиеся переступить букву закона, чтобы не повредить школе, не подвести ее под закрытие. Более левая часть преподавателей, к которой принадлежал Менжинский, стояла за самовольное расширение рамок преподавания, за ведение революционной пропаганды под флагом разрешенных предметов, за использование помещения школы для партийных целей. Школа за Невской заставой давала возможность на легальной почве близко подойти к питерским рабочим.

Эти же годы были годами усиленной литературной работы Менжинского. Напечатаны были один рассказ и роман[13], в котором он изображал переход культуртрегера[14] к революционной деятельности. В романе он довольно мрачными красками описал школу за Невской заставой…

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 8—19.

Р. А. Казакевич. Студент Петербургского университета

…В августе 1893 года Менжинский стал студентом юридического факультета Петербургского университета.

…Архивные документы свидетельствуют о том, что он с увлечением изучал облюбованные им науки. Сохранилось значительное число «прошений» студента В. Менжинского о том, на какие курсы он записался и посещал их, каких профессоров он слушал в осенние и весенние семестры за все годы пребывания в университете…

Менжинский и его товарищи принимали участие в борьбе студенчества против давящего режима университетского устава, в так называемых студенческих «беспорядках», когда учащаяся молодежь требовала университетской автономии, университетской свободы. Известно, что 90-е годы в жизни всех высших учебных заведений, и особенно Петербургского университета, были годами серьезных и неоднократных студенческих выступлений, которые постепенно выходили за рамки чисто студенческих. Активным участником этой борьбы уже с 1895 года был студент Вячеслав Менжинский. Кружок, участником которого в то время являлся В. Менжинский, все более склоняется к марксизму.

Изучение работ основоположников марксизма определило мировоззрение Менжинского, а знакомство с русской действительностью, с борьбой русского и западноевропейского пролетариата помогло ему избрать свой жизненный путь. Менжинский становится социал-демократом, а затем большевиком-ленинцем.

Официальное «студенческое дело» В. Р. Менжинского, как и других студентов, конечно, не отражает того, как вырабатывалось его марксистское мировоззрение, нет в нем и указаний на революционную деятельность. В деле сохранился документ, в котором Менжинский давал подписку не принадлежать ни к какому тайному обществу. В деле есть и справки, выданные студенту Менжинскому, о его «добропорядочном» поведении. Все это говорит об умении студента Менжинского конспирироваться. Несмотря на слежку в университете и за его стенами, он активно боролся против университетского начальства, против правительства.

Менжинский был революционером марксистского направления. В этой связи известный интерес представляет обнаруженная в архиве объемистая тетрадь — сочинение студента 4-го курса В. Р. Менжинского «Общинное землевладение в марксистской и народнической литературе». В 90-е годы, как известно, происходила горячая полемика между либеральными народниками и марксистами. Это была принципиальная борьба, имевшая не только теоретическое, но и большое политическое значение. Без разгрома либеральных народников 90-х годов, прикрывавших свою реакционную сущность фразами о социализме, нельзя было расчистить дорогу марксизму и рабочему движению в России, нельзя было создать марксистскую партию. Заслуга разгрома лживых «друзей народа» принадлежит В. И. Ленину. Но борьба против народничества еще продолжалась, в нее были втянуты все живые, прогрессивные элементы общества. Революционное студенчество не осталось в стороне от этой борьбы.

Студент Менжинский, как было сказано, еще до написания им упомянутого сочинения изучал «Капитал» и другие работы Маркса. Он был знаком и с ленинскими рефератами и работами, которые ходили по рукам в гектографированном и переписанном от руки виде. В это время передовые рабочие и студенческая молодежь изучали «желтенькие тетради» — выпуски ленинской книги «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?», где была дана глубокая, всесторонняя критика народничества, определены задачи русских социал-демократов и революционная теория получила свое дальнейшее развитие. Знание марксистской литературы, участие в диспутах определило выбор Менжинским темы для сочинения…

Взгляды народников и марксистов сопоставляются на протяжении всей работы, в ней приводятся марксистские положения, опровергающие идеалистические и субъективистские домыслы народников…

Несомненно, ленинская критика программных положений «друзей народа» помогла студенту Менжинскому правильно понять истинную природу народников и их реформистскую программу «либерального штопания капитализма».

В конце работы Менжинский дает краткие, но существенные выводы. Они сводятся к следующему: 1) община была тормозом в развитии сельского хозяйства России; 2) община разлагается, умирает естественной смертью под действием объективных законов экономического развития.

Эти выводы свидетельствуют о том, что автор работы, студент Петербургского университета Менжинский, стоял на марксистских позициях.

Как же был оценен этот действительно серьезный труд? Сочинение явно пришлось не по вкусу либеральной профессуре. На заглавном листе работы Менжинского имеется профессорская надпись: «Возвратить, неудовлетворительно…» Подписи профессора, давшего оценку, нет. Вторая надпись внизу следующего листа: «Едва ли подлежит оценке цивилиста». Подписи тоже нет. Отсутствие фамилий профессоров — доказательство того, что профессора были в затруднительном положении и стеснялись; вероятно, дать хорошей работе плохую аттестацию.

В. Р. Менжинский в августе 1898 года, сдав государственные экзамены в юридической испытательной комиссии, получил свидетельство об окончании университета.

Вступление в самостоятельную жизнь В. Р. Менжинскому открыло не только и даже не столько это свидетельство. Университетские годы дали ему многое, здесь он познал радость творчества, знакомясь с любимыми науками, шлифовал свое материалистическое, марксистское мировоззрение. Выйдя из стен университета, он не растерял своих идеалов — наоборот, жизнь и борьба закалила его…

Вестник Ленинградского университета,

Л., 1963, № 14, вып. 3, с. 102–105.

В. Р. Менжинская. Начало революционной деятельности

Наша семья была очень близка со Стасовыми. А Елена Дмитриевна Стасова была секретарем искровской организации в Питере. Она налаживала явки, держала связи, распространяла литературу… Мы были рядом и помогали, чем могли. Собственно, тогда и педагогическая работа в значительной степени была партийной, очень часто шла рука об руку с партийной. Так было и у нас. В Питере в тот период (900-е годы) существовал музей передвижных наглядных учебных пособий. Возглавляла его Страхова, бесплатным сотрудником была А. М. Коллонтай[15]. Людмила Рудольфовна, тогда работавшая в воскресной школе технического общества, а затем в школе у Нарвской заставы, брала оттуда наглядные пособия для школы. Елена Дмитриевна Стасова использовала помещение музея для получения и распространения политической литературы. Такова была одна нить, связавшая нас с партией. Была и другая. Вячеслав Рудольфович вел в 90-х годах нелегальные кружки. Уже в 1894 году на даче мы изучали «Капитал» Маркса.

С тех пор и начали сплетаться эти две нити в единую нить. И никогда после они не раскручивались. Мы с Людмилой Рудольфовной до конца жизни остались просвещенцами-партийцами. Только Вячеслав Рудольфович отошел от педагогики, но его всегда тянуло к ней. Он продолжал интересоваться ею и тогда, когда работал в ВЧК и ОГПУ.

В 1902 году Менжинский вступил в партию. В 1903 году он переехал в Ярославль. Работал в управлении строительством Вологодско-Вятской железной дороги. Будучи членом Северного, а затем Ярославского комитетов партии, он заведовал пропагандой и агитацией, занимался с пропагандистами и агитаторами рабочих кружков. Одновременно он работал в имевшей тогда большое значение газете «Северный край».

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 20–21.

Е. Д. Стасова. Искусный конспиратор

…Вячеслава Рудольфовича я знала с детских лет, так как наши матери были близкими подругами. Помню, как его, еще мальчика, я учила плаванию. Как сейчас, вижу молодого, энергичного, живого, всегда аккуратно одетого Вячеслава Рудольфовича в классах воскресной школы для рабочих. Уже тогда он был образованным марксистом, непримиримым противником народничества, экономизма, толковым пропагандистом и искусным конспиратором.

Какие черты должен был воспитывать в себе партийный работник в нелегальное время? Во-первых, точность. Не всегда можно было встретиться с товарищами на квартире, иногда приходилось встречаться на улице, на каком-нибудь углу, и тут нужна была точность. Если вы придете с опозданием, товарищу приходится в ожидании вас прохаживаться. Этим он обращает на себя внимание городового, шпика, дворника, которые были на всех углах. Следовательно, вы ставите под наблюдение полиции и товарища и себя. Надо было минута в минуту сойтись и идти дальше. Тогда ваша встреча проходила незамеченной.

Явки на квартирах часто бывали у врачей, у адвокатов. Приемные часы у них тоже определенные. Значит, нужно вовремя прийти и вовремя уйти.

Затем нужна наблюдательность, внимание к окружающему. Эти черты мы воспитывали в себе так: например, я вхожу в комнату, и товарищ мне говорит: «Отвернись и скажи, что ты видела». Я должна была перечислить все, что заметила, войдя в комнату.

Кроме того, мы должны были вырабатывать умение владеть своим лицом. Когда нас брали на допрос, допрашивающие садились спиной к свету, а нас сажали против света и наблюдали за выражением лица. Значит, надо было так владеть им, чтобы даже никакая игра в глазах не выдала бы наших мыслей и чувств.

У нас не принято было спрашивать друг у друга о том, что тебя не касается. Когда я заведовала техникой, конечно, знала товарищей, занимавшихся агитацией и пропагандой, но их подшефных, то есть тех, кто посещал их кружки, я не знала. Они могли мне дать поручение: снести на такую-то квартиру литературу для рабочих, но какой это кружок, кто руководил им, этого я никогда не знала и не спрашивала об этом.

В апреле 1904 года по вызову центра я уехала в Москву, где впервые встретилась с Германом Борисовичем Красиным, к которому у меня была явка. Прожила пару дней у него, а потом нашла себе комнату в Большом Успенском переулке, у Петровских ворот, и принялась за свою обычную секретарскую работу…

В июне 1904 года были арестованы Ленгник, Бауман и Медведева. Я уцелела потому, что к этому времени уже переселилась в Кусково, так как заметила за собой слежку, и изменила свой внешний вид, одежду и прическу. Из предосторожности я ездила не по Нижегородской железной дороге, а по Казанской до станции Перово и оттуда парком возвращалась к себе на дачку… Чтобы сбить следившего за мной шпика с толку, ходила (на платформе) между двумя поездами — один на Курск, другой на Иваново, оба пригородные — и вскакивала в поезд только после третьего звонка.

Дачу в Кусково я нашла при посредстве инженера Латухина, с женой которого мы вместе учительствовали в Петербурге в воскресной школе. Они оба были членами нашей организации и всячески помогали нам и явками, и адресами, и ночевками…

На явке было решено, что Северное бюро из Москвы переберется в Нижний Новгород и секретарством займется т. П. Кулябко… Она упросила меня приехать на 1–2 дня в Нижний, чтобы там передать ей все мои связи…

На вокзале в Нижнем я была… арестована. После двухдневного пребывания в Нижегородской тюрьме меня перевезли в Москву в Таганскую тюрьму.

У нас был совершенно определенный метод поведения на допросах… — не давать никаких показаний…

Бдительность всегда имела и сейчас имеет большое значение. Мне хочется привести отрывок из письма, которое я получила в 1933 году от Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Он, между прочим, писал мне следующее:

«Мало осталось товарищей, которые своими глазами видели начало твоей подпольной работы в Питере 90—900-х годов, а я работал под твоим началом около 4 лет, видел твои первые шаги в качестве партийного руководителя и могу смело сказать, что до сих пор не встречал работников, которые, вступив на поле подпольной деятельности, сразу оказались такими великими конспираторами и организаторами — совершенно зрелыми, умелыми и беспровальными.

Твой принцип — работать без провалов, беспощадно относясь ко всем растяпам, оказался жизненным и после Октября, даже в деятельности такого учреждения, как ВЧК — ОГПУ. Если мы имели большие конспиративные успехи, то и твоего тут капля меду есть — подпольную выучку, полученную в твоей школе, я применял, насколько умел, к нашей чекистской работе»[16].

Профессиональный революционер-ленинец В. Р. Менжинский — активный участник первой революции. Он принимал деятельное участие в подготовке Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. По предложению В. И. Ленина он был назначен первым народным комиссаром финансов.

Менжинский всегда был в огне борьбы, непоколебимо и последовательно проводил ленинскую политику. Его, как стойкого революционера, непоколебимого ленинца, партия ставит на ответственные посты. В 1919 году Центральный Комитет направляет его на руководящую работу в ВЧК.

Богатый опыт революционной работы в массах, навыки конспирации, свои поистине энциклопедические знания, незаурядный организаторский талант он отдал делу защиты завоеваний Октябрьской революции. Вместе с Дзержинским он распутывал хитроумные заговоры контрреволюции. Много внимания, как мне известно, он уделял укреплению охраны государственной границы нашей Советской Родины, чтобы сделать ее неприступной для врага.

Кристально чистый, беззаветно преданный делу коммунизма, Вячеслав Рудольфович был непримиримым к любым отклонениям от ленинской генеральной линии. Я помню, с каким негодованием он на октябрьском Пленуме ЦК (1927 г.) клеймил предательское поведение троцкистов, разоблачал и преследовал троцкизм как контрреволюционную партию.

Старшее поколение большевиков, к которому принадлежал и В. Р. Менжинский, привело наш народ к победе Октябрьской революции…

Рассказы о Менжинском.

М… 1969, с. 41–45.

В ОГНЕ РЕВОЛЮЦИИ 1905–1907 ГОДОВ

Такая жизнь

Над радостью и болью

Монументальным символом

встает —

От героических высот подполья

До наших исторических высот.

А. Жаров, Стихи о Менжинском

П. И. Козлов. Член РСДРП с 1902 года

Среди блестящей плеяды профессионалов-революционеров ленинского типа видное место занимает Вячеслав Рудольфович Менжинский, жизнь и деятельность которого являются примером доблестного служения Родине и революции…

Имя Менжинского особенно дорого трудящимся Ярославля, где в 1903–1905 годах он вел активную революционную работу.

Участие в революционной деятельности Менжинский начал принимать с 1895 года. Учась на юридическом факультете Петербургского университета, Менжинский участвует в революционном движении студенчества, в дискуссиях между марксистами и народниками. Работая после окончания университета в суде, затем помощником присяжного поверенного, Менжинский ведет пропагандистскую работу среди рабочих за Невской заставой в Петербурге.

В 1902 году Менжинский вступает в РСДРП и через год переезжает в Ярославль на строительство Вологодско-Вятской железной дороги. Здесь В. Р. Менжинский включается в работу местной социал-демократической организации и вскоре становится членом Ярославского комитета РСДРП.

Ярославль в начале двадцатого века входил в состав Московского промышленного района, где развитие капитализма шло довольно быстрыми темпами. Вместе с ростом промышленности рос и политически креп рабочий класс.

Варварские методы эксплуатации рабочих, политическое и экономическое бесправие — все это способствовало усилению борьбы рабочих против царского самодержавия и буржуазии. Передовые рабочие понимали, что для успешной борьбы против капиталистов и самодержавия необходима революционная организация рабочих… В 90-х годах в Иваново-Вознесенске, Ярославле, Костроме возникли марксистские группы, объединившиеся впоследствии в «Северный союз социал-демократической партии». «Северный союз» с самого начала своего существования был тесно связан с организацией «Искры». Он признавал руководство газеты «Искра» и всячески ее поддерживал.

Искровская позиция «Северного союза» была отмечена на II съезде РСДРП в выступлении Н. К. Крупской. Крупская отмечала, что «Искра» была встречена с недоверием, неприязненно рядом местных комитетов и заграничных организаций и только «лишь один „Северный союз“ сразу встал к „Искре“ в дружественные отношения»[17]. В апреле 1902 года «Северный союз» был разгромлен царской охранкой. После II съезда РСДРП в Ярославле создается Северный комитет РСДРП, руководивший организациями партии в Ярославской, Костромской и Владимирской губерниях.

Во главе этого комитета и его местных организаций стояли такие деятели нашей партии, как Свердлов, Фрунзе, Стопани, Менжинский. Такой состав профессиональных революционеров-ленинцев определял большевистскую тактику комитета.

Местные организации под руководством Северного комитета вели активную борьбу против меньшевиков, за ленинские организационные и тактические принципы, за созыв III съезда партии. Так Северный комитет выступил против политики ЦК партии, в котором руководство захватили меньшевики и их сторонники. В одной из резолюций комитета говорилось: «Принимая во внимание то, что ЦК показал свою полную неспособность понять важность переживаемого исторического момента и своей деятельностью только способствовал деморализации партии, упорно отказываясь от организации съезда и систематически срывая созидательную работу партии, — Северный комитет поручает ОК (БКБ) [18] созыв съезда, долженствующего положить конец междоусобице и разрешить ряд вопросов, выдвинутых последним годом борьбы пролетариата с самодержавием и капиталом»[19].

Менжинский, будучи членом Ярославского комитета РСДРП и являясь наиболее теоретически подготовленным пропагандистом, руководил агитационно-пропагандистской работой комитета. Он вел нелегальный кружок, созданный местным комитетом РСДРП для революционно настроенной интеллигенции — учителей и врачей Ярославля. По воспоминаниям одного из участников кружка, слушатели охотно ходили на занятия, с большим интересом слушали своего руководителя, глубоко излагавшего учение марксизма. Большевик Менжинский всегда связывал марксистскую теорию с политическими событиями в России, с конкретными задачами революционного движения.

При кружке, руководимом Менжинским, была создана марксистская библиотека на средства слушателей. В числе книг этой библиотеки имелся «Капитал» Маркса.

Эти занятия рассчитывались не на любопытствующих, интересовавшихся «модным» учением Маркса. Большевик Менжинский сумел создать подлинную кузницу проводников марксистской теории и практиков-революционеров. Достаточно сказать, что из 10 постоянных слушателей кружка 9 приняло активное участие в революционном движении 1905–1907 годов и подверглось репрессиям со стороны царского правительства. Старый большевик О. Розанова рассказывает, что Менжинский был не только пропагандистом, но и прекрасным воспитателем. Благодаря его большой работе среди рабочих и интеллигенции выросли активные революционеры. «Я помню, — рассказывает т. Розанова, — как мы, молодые курсистки, были вовлечены Вячеславом Рудольфовичем в работу местной социал-демократической организации в качестве членов финансово-квартирной комиссии. Сначала нам поручили работу по организации собраний, вечеров, чтений, сборов средств на нужды организации и т. п., а потом, после проверки, поручали более серьезную работу в организации комитета. Под влиянием В. Р. Менжинского в 1905 году я вступила в Российскую организацию РСДРП».

Слушатели марксистского кружка, руководимого В. Р. Менжинским, подчеркивали исключительную дисциплинированность Вячеслава Рудольфовича. В течение целого года не было ни одного пропуска и опаздываний к занятиям с его стороны. От подпольного работника это требовало огромной выдержки, так как за деятельностью Менжинского со стороны ярославской жандармерии была установлена слежка сразу после приезда его в Ярославль. Внутренняя дисциплинированность сочеталась у него с внешней аккуратностью. Современники вспоминают, что сначала были обескуражены его внешним видом. Одевался он хорошо, имел даже щегольской вид. «По нашему представлению, — пишет один из слушателей кружка, — революционеры должны быть похожими больше на Базарова, чем на денди. Однако в дальнейшем Менжинский, все более привлекая нас на свою сторону, убедил, что быть революционером — это не значит подделываться под народ, одеваясь в сермягу и лапти».

Аккуратность, осторожность и умение вести конспиративную работу позволили Менжинскому избежать ареста в Ярославле, несмотря на то что он играл очень большую роль в местной организации РСДРП. Ярославские большевики использовали различные формы агитационно-пропагандистской работы для распространения революционных идей, сочетая нелегальную деятельность с легальной.

Менжинский выступал в Пушкинской библиотеке, открытой ярославским студенчеством на свои средства и средства, поступавшие от концертов знаменитого артиста-земляка Л. В. Собинова. По инициативе местных социал-демократов библиотека пополнялась марксистской литературой. По просьбе социал-демократов учителей Менжинский выступил на губернском учительском съезде с докладом «О задачах учительского состава в революционном движении». На земских собраниях Менжинский критиковал эсера Бунакова, разоблачая эсеровские теории. Выступая по докладу члена Государственной думы князя Шаховского о результатах посещения царя депутатами — земскими деятелями, Менжинский едко и остроумно высмеял земских деятелей — депутатов, пугливо встретившихся с царем и не добившихся ничего вразумительного из своего посещения «высочайшей особы».

Ярославский комитет РСДРП развивает широкую издательскую деятельность. В ярославской нелегальной типографии в тысячах экземпляров была отпечатана принятая II съездом партии Программа РСДРП. Издавался бюллетень Северного комитета. О росте подпольной печати можно было судить по следующим данным: за январь — февраль 1905 года было издано пять листовок и одна брошюра — тиражом 16580 экземпляров; за май 1905 года выпущено восемь листовок — тиражом в 32 500 экземпляров.

Большую роль в развитии революционного движения в Ярославском крае Вячеслав Рудольфович сыграл, будучи ответственным секретарем и фактическим руководителем межобластной газеты «Северный край». Газета «Северный край» имела не только местное значение, она распространялась и во многих северных городах. Участие в этой газете было особенно важным для распространения марксистских идей в Северном крае. Вот почему ярославские социал-демократы, не ограничиваясь изданием подпольной печати, использовали и легальную печать местной либеральной буржуазии.

В своей работе «Гонители земства и аннибалы либерализма» Владимир Ильич писал: «В интересах политической борьбы мы должны поддерживать всякую оппозицию гнету самодержавия, по какому бы поводу и в каком бы общественном слое она ни проявлялась. Для нас далеко не безразлична поэтому оппозиция нашей либеральной буржуазии вообще и наших земцев в частности»[20].

Применяя ленинскую тактику, ярославские социал-демократы накануне революции 1905 года делали все возможное на страницах либеральной печати для разоблачения царизма и его лакеев, стремясь использовать газету «Северный край» для социал-демократической пропаганды…

Черносотенцы, проводившие погромы в Ярославле, готовились устроить разгром редакции «Северного края». Только решительное заявление Менжинского об активной защите редакции, вплоть до устройства баррикад, и поддержке рабочих Ярославля остановило черносотенцев от погрома.

Однако с революционно настроенным составом редакции скоро разделались другим способом. Напуганные пайщики издательства, под натиском губернатора и буржуазии, решили изнутри взорвать газету. Они подобрали другой, послушный, неопасный состав редакции… После упорной борьбы с либеральствующими элементами в редакции группа социал-демократов во главе с Менжинским демонстративно вышла из состава угодливой буржуазии газеты…

К осени 1905 года революционное движение охватывает всю страну. Октябрьская всеобщая забастовка, показавшая силу и мощь пролетарского движения, заставила царя выступить с манифестом 17 октября.

В день объявления царского манифеста в актовом зале Демидовского лицея был устроен концерт-митинг по этому поводу. В. Р. Менжинский выступил здесь вместе с приехавшим в Ярославль пропагандистом ЦК большевистской партии тов. Емельяном (Ем. Ярославским) с оценкой манифеста 17 октября, разъясняя рабочим массам и революционно настроенной интеллигенции, что царский манифест является ловушкой, обманом. Емельян Ярославский и В. Р. Менжинский призывали к подготовке вооруженного восстания против царизма. Страстное, правдивое слово и организаторская работа ярославских большевиков сделали свое дело. Рабочие Ярославля не дали усыпить себя манифестом, не поддались на провокацию. После царского манифеста стачечное движение в Ярославле развертывается особенно бурно.

В конце 1905 года В. Р. Менжинский переезжает в Петербург.

Ярославль.

Литературный сборник.

Ярославль, 1947, с. 304–310.

Н. И. Подвойский. Опираясь на рабочий класс

Конец 1904 года характеризуется… развертыванием и оживлением боев с земцами и с буржуазной интеллигенцией. Последняя успешно вела, через популярную и единственную прогрессивную для всего северного района газету «Северный край», агитацию и пропаганду за конституцию и либеральную платформу государственного и общественного строя среди всего населения…

«Северный союз» свил в свое время гнездо среди земских служащих. Впоследствии удалось свить гнездо в аппарате газеты «Северный край». Степень нашего влияния там можно оценить тем, что одно время в редакции газеты играл руководящую роль нынешний заместитель председателя ОГПУ тов. Менжинский. Фактически почти весь технический аппарат редакции и экспедиции «Северного края» находился в наших руках. Мы имели своих людей в коллегии редакции, своих корректоров, экспедиторов и т. д. Все это помогало нам использовать ту или другую часть аппарата «Северного края» в наших партийных целях, и особенно, конечно, использовать этот аппарат для связи. В 1904 году аппарат «Северного края» в значительной степени являлся штаб-квартирой нашей организации, где назначались явки, происходили всевозможнейшие встречи, откуда исходили распоряжения.

Ярославская организация в конце 1904 года базировалась уже на рабочем авангарде Ярославля, состоящем главным образом из железнодорожников, табачников, металлистов, химиков и текстильщиков.

Я не припомню, сколько в это время насчитывала Ярославская организация членов, но я припоминаю, что, когда мы начали в 1904 году вести энергичную борьбу с либералами, мы опирались не только на социал-демократов, но и на значительное число рабочих, которые давали сознательный отпор буржуазии в ее стремлении навязать рабочему классу свою идеологию и свою политическую линию. Я помню, что на все дискуссии наши с кадетами (либералами) постоянно приходили рабочие, которые последовательно отстаивали революционные принципы нашей партии и всегда давали буржуазии понять, что она против себя имеет не только интеллигенцию, не только студентов, инженеров, докторов и учителей, входивших в нашу Ярославскую организацию, но что она имеет дело с ними, представителями пролетариата, что наша организация целиком и полностью опирается хотя еще на молодые кадры рабочего класса, но уже на такие, которые имеют все данные, чтобы повести за собой весь остальной рабочий класс.

Руководителями Ярославской организации в это время были из ныне действующих кадров большевистской гвардии: С. С. Данилов, В. Р. Менжинский, М. С. Кедров, Нина Дидрикиль и другие…

В Ярославской организации в то время были и меньшевики, но большевистское течение было крепко, и руководство организацией во всех главных вопросах принадлежало большевикам. В этот момент не стояли так актуально все вопросы рабочего революционного движения, как они стали впоследствии, и поэтому меньшевистские слои нашей Ярославской организации были сговорчивее. Сосредоточение внимания на указанных выше вопросах требовало от Ярославской организации сплоченного выступления, и поэтому большевистская часть ее, опиравшаяся на традиции «Северного союза» и на большевистские ячейки на фабриках и заводах, смогла везде и всюду вести организацию по большевистскому пути.

В таком виде и с такими организационными и тактическими возможностями застало Ярославскую организацию 9 Января.

Ярославская организация получила известие о расстреле питерских рабочих, шедших к царю 9 Января, как раз в тот момент, когда она боролась с либералами на докладе приехавшего из Москвы Милюкова. Известие о расстреле было получено в разгар прений по докладу Милюкова, примерно в 10–11 часов вечера. Расстрел в Питере, конечно, явился самым сильным аргументом большевиков во время этой дискуссии. Либералам после оглашения известия о расстреле пришлось сразу же полеветь и двигать свой фронт в значительной степени влево.

Обладая сравнительно хорошей техникой и преданными и самоотверженными работниками в этой области, Ярославская организация посредством прокламаций, фотографических карточек с изображением питерского расстрела, устной агитации в кружках вздыбила все честное против самодержавия в связи с расстрелом питерских рабочих. В течение нескольких недель почти открыто устраивались собрания и совещания по поводу 9 Января в лицее, закрыто на квартирах, предоставляемых нам либералами якобы для концертов. Были сделаны попытки расширенных кружковых собраний на Урочи и в ярославских железнодорожных мастерских. Были устроены попытки летучих митингов с рабочими земской типографии (насколько мне память не изменяет) и у ворот Вахрамеевской фабрики…

В феврале и марте стали то там, то здесь объявлять стачки. Период оживления революционного рабочего движения, начавшийся в Ярославской губернии в 1904 году, вылился в демонстрацию 1 Мая.

На эту демонстрацию вышли рабочие со всех фабрик и предприятий Ярославля, за исключением рабочих Ярославской мануфактуры. Демонстрация эта была устроена в восьми верстах от Ярославля в лесу. Одновременно с этим учащаяся молодежь, собравшись на лодках на Волге и на набережной, выбросив красный флаг, устроила майское празднество почти в центре города на бульваре.

Возвращавшиеся с демонстрации в лесу группы рабочих частично соединились с демонстрацией на набережной. Полиции удалось их загнать на бульвар. Началось побоище, в результате которого были убитые и раненые.

Майская демонстрация и столкновение с полицией толкнули в революционное движение широкие слои рабочих, учащейся молодежи и честной интеллигенции.

Под ленинским знаменем.

Ярославль, 1925, № 11. с. 31–37,

Р. В. Балашов. Его жизнь — борьба

В. Р. Менжинский был искусным конспиратором, подпольщиком. По воспоминаниям современников, он всегда был точен и аккуратен, бдителен и осторожен, не опаздывал на явки, умел владеть собой в любой обстановке.

Ярославское жандармское управление впервые упоминает о Менжинском в начале 1904 года в списке служащих, занятых на постройке железной дороги Вологда — Вятка. Напротив его фамилии было написано: «Знакомство ведет с лицами неблагонадежными в политическом отношении». В марте — апреле 1904 года об этом дважды упоминалось в донесениях начальника Ярославского жандармского управления в департамент полиции[21].

Несмотря на слежку и «тщательное наблюдение», охранке так и не удалось выяснить действительную роль Менжинского в Ярославской партийной организации. Поэтому он избежал серьезного подозрения и ареста.

В 1904 году Ярославская партийная организация устанавливает связи с железнодорожниками Урочских мастерских, табачниками фабрики Вахрамеева, текстильщиками Норской и Локаловской фабрик. Большое внимание уделялось многотысячному отряду текстильщиков ярославской Большой мануфактуры. Здесь было создано несколько кружков. Для укрепления связей с рабочими был организован и специальный кружок пропагандистов из революционно настроенной студенческой молодежи и передовой интеллигенции. Кружком руководил В. P. Meнжинский.

Участники этого кружка вспоминают, что… рассказывал он очень интересно и убедительно, говорил негромко, скорее тихо, при этом держался просто и скромно, часто улыбался…

Большое значение для революционной агитации и пропаганды имело сотрудничество большевиков в местной либеральной газете «Северный край». В 1904 году в редакцию газеты был привлечен В. Р. Менжинский… С приходом В. Р. Менжинского газета приобрела боевой, наступательный характер. Весной и летом 1905 года оживилась деятельность либерально настроенной интеллигенции и мелкобуржуазных партий. Менжинский был в центре борьбы с ними.

В мае 1905 года в Ярославль приехал будущий лидер партии кадетов П. Н. Милюков. Здесь он выступил с докладом на тему: «Политическое и социальное движение в России»… П. Н. Милюков, изложив всю историю возникновения и развития социал-демократии, отдал предпочтение меньшевикам, и особенно Г. В. Плеханову, с которыми он и его партия не прочь были бы блокироваться. Большевиков он пытался всячески дискредитировать… Большевики, присутствовавшие на лекции, единодушно выступили против П. Н. Милюкова. Особенно досталось ему от Менжинского.

— Ошибаетесь, господа либералы, — возражал Милюкову Менжинский, — никакого раскола с вами у большевиков не было и нет. Просто мы стоим по разные стороны баррикад.

В зале поднялся шум, но Вячеслав Рудольфович спокойно продолжал:

— Ваша тактика «приспособления к подлости», продающая интересы революции «за чечевичную похлебку», отличается трусостью и непоследовательностью. Слово «демократ» по грамматическому смыслу и по своему политическому значению переводится как сторонник самодержавия народа, а вы боретесь против народа! Вы услаждаете народные массы приманкой демократизма. Что же касается меньшевиков, то они и сейчас готовы идти вместе с вами, господин «конституционный демократ».

По свидетельству очевидцев, речь Менжинского произвела большое впечатление на слушателей.

22 мая 1905 года Менжинский сделал доклад на губернском учительском съезде — «О задачах профсоюза учителей в революционном движении». В тот же день, как сообщали агенты охранки, он выступал в публичной читальне, где произнес «революционную речь против существующего государственного строя», о котором говорил, что его «следует уничтожить посредством вооруженного восстания…». Свою речь он закончил словами: «Долой царя! Долой самодержавие!»

…Революция в стране нарастала. Росло и ширилось забастовочное движение. Началась Всероссийская политическая стачка. 16 октября 1905 года к ней присоединились сотрудники «Северного края». Вскоре из числа революционно настроенных сотрудников газеты была создана вооруженная дружина, которая охраняла редакцию от погромов. Погромы же начались в первые дни после опубликования царского манифеста. Они показали, что правительство совершенно не считается со своими обещанными в манифесте свободами. Обычно впереди уличных громил шли переодетые полицейские.

19 октября 1905 года черносотенцы ворвались в помещение типографии и учинили ее разгром — разбросали шрифт, поломали типографские принадлежности, разбили гранки и т. п. Напрасно В. Р. Менжинский и Л. С. Федорченко по телефону просили у властей защиты. Им цинично отвечали, что сил в городе нет, так как полиция якобы охраняет другие, более важные объекты.

— Тогда мы будем защищаться, — ответил Менжинский.

Разгромив типографию, черная сотня не решилась напасть на редакцию. Она, по-видимому, узнала о существовании там вооруженной дружины.

Их жизнь — борьба.

Деятели Северного

рабочего союза.

Ярославль, 1973, с. 145–150.

A. В. Девяткина. В редакции «Северного края»

В ведении редакционных дел (в январе 1905 года. — Ред.) произошли значительные перемены: приглашенный на должность секретаря газеты В. Р. Менжинский поставил условием своей работы передачу всех дел в руки членов редакционного комитета. При таком секретаре, как Менжинский, роль редактора В. М. Михеева сводилась лишь к подписыванию номеров и даче объяснений цензору или губернатору. Н. В. Романов во второй половине 1904 года уехал из Ярославля, поэтому отдел печати и областной отдел были переданы Л. С. Федорченко, незадолго до этого приехавшему в Ярославль из Ростова-на-Дону. Отделом местной жизни заведовал В. П. Коньков. И тот и другой были социал-демократами. Контора газеты вся состояла из членов РСДРП… Постоянные сотрудники газеты и городские хроникеры за небольшим исключением были тоже членами РСДРП или сочувствующими. Кроме того, усилился поток корреспонденции с Севера от политических ссыльных.

Таким образом, формальные хозяева газеты — ее состоятельные пайщики — не могли принять сколько-нибудь активного участия в ведении редакционных дел. Если редакция и не могла полностью уклониться от печатаний статей давнишних и постоянных сотрудников газеты, таких либералов, как князь Шаховской и Н. И. Дружинин, то она значительно урезывала их возможности. События, развертывавшиеся в стране, давали газете другую и более обильную пищу. Тесная связь ее сотрудников с местной организацией РСДРП обусловила ее активное участие в революционном движении всей Северной области, и газета заняла партийную позицию по отношению ко всем основным событиям политической жизни России.

Влияние социал-демократов большевиков на рабочих и интеллигенцию к 1905 году было упрочено благодаря тому, что местная организация РСДРП укрепилась и значительно расширила свои связи с крупными предприятиями и интеллигентскими кругами. Самыми видными членами Ярославской партийной организации были в 1904–1905 годах В. Р. Менжинский, А. М. Стопани, приезжавший несколько раз в Ярославль в разное время, затем Н. И. Подвойский, тогда еще студент Демидовского лицея, но уже видный марксист. Раза три в течение 1904–1905 годов приезжал сюда Я. М. Свердлов. Он завязал множество связей, побывал на фабриках и заводах, вовлек в организацию много новых лиц. Осенью 1905 года, в самый разгар революционных событий, в Ярославль приехал Емельян Ярославский, принявший в этих событиях самое активное участие.

Быстрый и бурный рост революционных настроений в начале 1905 года, вызванный тяжелым экономическим положением России, позорными поражениями на фронте и событиями 9 Января, способствовал активизации партийной работы и расширил ее возможности. В 1905 году «Северный край» был поставлен на службу партии в полном смысле этого слова. В подборе материала для всех отделов газеты, начиная с передовых и кончая отделом «Смесь», чувствовалась единая линия, направленная на то, чтобы сделать из подцензурной газеты орган партийной пропаганды и агитации. Гнилость царского режима, крах военной государственной машины, наиболее вопиющие примеры социальной несправедливости, развитие революционной борьбы — все это находило отражение на страницах «Северного края» в отделах «Война», «По России» или в корреспонденциях с мест в областном отделе.

В то время особенно боевой тон газете придавали передовые статьи. Автором многих из них был В. Р. Менжинский. Л. Федорченко вспоминает, что статьи Менжинского, напоминавшие по своему характеру памфлеты и отличавшиеся особой меткостью, пользовались большим успехом. Передовые писались по самым разнообразным вопросам как внутренней, так и внешней политики и служили пропагандистским целям, давая надлежащее освещение и оценку всем важным политическим событиям.

Так, например, передовая от 12 мая, посвященная образованию «Союза равноправия женщин», разъясняет важность женского равноправия для дальнейшего политического развития России. Передовая от 6 мая доказывает необходимость всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Передовая от 17 августа по поводу Булыгинской думы делает вывод о бесполезности этого учреждения, так как в его компетенцию не входит почти ничего. «Заранее можно предвидеть участь законопроекта, принятого думой с ее совещательным голосом вопреки мнению доверенного министра… Бюрократия может по-прежнему править и даже законодательствовать, несмотря на думу, при думе и без думы», — пишет «Северный край»[22].

«Немедленный созыв Учредительного собрания и немедленное прекращение войны — таково единодушное требование русского народа», — заключает одна из передовых, посвященная русско-японской войне[23]. Передовая от 2 июня разоблачает соглашение петербургских фабрикантов с московским биржевым комитетом. От нее осталось лишь несколько фраз, так как все остальное было вычеркнуто цензурой: «Рабочий вопрос вступает в новый период… Сплоченность рабочих заставила фабрикантов встрепенуться. И хотя законом не предусмотрена организация фабрикантов для их классовой борьбы против рабочих, но… она создана… Петербургские фабриканты уже 15 марта вошли в соглашение с московским биржевым комитетом и выработали программу. Никаких уступок рабочим — вот ее суть: рабочего дня не сокращать, за забастовочное время не платить и т. п.»[24].

В другой передовой разъясняется сущность завоевательной политики империализма…

Передовые появлялись регулярно через день-два, часто искромсанные цензурой, но неизменно боевые. По поводу всех событий газета высказывала свое мнение — прямо или завуалированно. Ярким примером эзопова языка, к которому приходилось прибегать редакции, может служить передовая от 19 марта, написанная по случаю смены главнокомандующего Куропаткина генералом Линевичем, которого монархическая пресса объявила чуть ли не национальным героем. Между тем всем было известно, что Линевич стар и дряхл, а как военачальник совершенно бездарен. «Северный край» тоже посвятил генералу Линевичу «хвалебную» статью:

«Каждому понятно, как важно сохранить армию. Нечего распространяться, что личность главнокомандующего может сыграть здесь роковую роль. Годы маститого генерала Линевича так велики, что невольно закрадывается страх в слабые, утомленные постоянным поражением души: выдержит ли он? Не отразятся ли годы на его энергии и храбрости? Оказывается, в этом отношении все страхи совершенно напрасны. Генерал Линевич весь путь отступления совершает на казачьем коне. Уже само по себе важно, что генерал Линевич еще может ездить верхом, но значение этого факта еще вырастает, если принять во внимание горный характер местности и быстроту нашего отступления… Лишь оставление артиллерии делает возможным такие форсированные марши, которыми приходится идти русской армии». И далее в том же роде.

Цензор не заметил издевки и пропустил статью. Вокруг нее было много шуму, пересудов, смеха, возмущения — последнее особенно со стороны военных, оскорбившихся за своего главнокомандующего.

В мае 1905 года состоялся очередной съезд представителей земств, который выработал петицию царю о скорейшем созыве представительного собрания для решения важнейших вопросов государственного управления. Съезд выбрал депутацию для вручения «верноподданнической» петиции Николаю II. Глава делегации, князь Трубецкой, заявил на приеме о готовности земцев следовать по пути, намеченному царем. Николай II в ответной речи выразил доверие земцам и подтвердил свое решение созвать народное собрание, но подчеркнул, что в основу нового порядка ляжет, «как было встарь, единение между царём и Русью». Буржуазная и монархическая пресса разразилась восторженными панегириками по поводу достигнутого единодушия земцев с царем.

«Северный край» тоже посвятил этому «знаменательному» событию две передовицы, написанные, по-видимому, Менжинским. Внешне — это статьи совершенно лояльные и даже с оттенком «одобрения» поведению земцев, которые теперь доказали, «как несправедливо было отношение к ним администрации еще в недавнем прошлом… Если прежде у кого-нибудь оставались сомнения относительно стремлений и способа действия наших представителей земств и городов, — теперь сомнениям этим не может быть места», — пишет «Северный край». И далее: «Проникнутая глубокой преданностью царю и его престолу речь князя Трубецкого, очевидно являвшегося выразителем чувств всей депутации, окончательно должна была и в глазах государя и в глазах русского общества снять с земских людей всякое подозрение в солидарности с теми общественными группами и отдельными организациями, которые стремятся к насильственному ниспровержению существующего строя и являются врагами самодержавного режима»[25].

Издевательский смысл статей и здесь не дошел до цензора, увидевшего в них лишь похвалу «единению между царем и Русью» и сочувствие земцам по поводу несправедливых сомнений в их «благонадежности». А между тем статьи били не в бровь, а в глаз, разоблачая трусливое соглашательство земцев, которые «в лице своей депутации приняли точку зрения своего монарха, что предстоящая реформа не должна изменить основ существующего строя»[26].

«Доволен царь, довольны либеральные буржуа. Они готовы заключить прочный мир друг с другом…

Довольны ли будут рабочие и крестьяне, интересы которых проторговывают буржуазные предатели?» — писал В. И. Ленин в «Пролетарии» по поводу этого соглашения[27].

Большой интерес представляли теоретические статьи «Северного края», дававшие рабочим-читателям понятие об основных принципах марксизма, об истории международного рабочего движения, о коренной противоположности классовых интересов пролетариата и буржуазии… Эти статьи, конечно, оказывали определенное влияние на развитие классового социалистического сознания рабочих, помогая им высвободиться из-под влияния буржуазной идеологии и найти единственно правильный путь революционной борьбы. Этой же цели служили и многочисленные рецензии на книги К. Маркса, Ф. Энгельса, П. Лафарга, К. Каутского, которые со второй половины года регулярно печатались в отделе «Библиография».

Газета довольно исправно информировала своих читателей и о развитии революционного движения в России. Об этом свидетельствует обилие телеграмм, наполненных; сообщениями о стачках, демонстрациях, столкновениях с полицией и войсками. Эти материалы помещались также в отделах «По России» и «Внутренние известия».

Передовые писались по поводу наиболее крупных событий, о которых правительство вынуждено было публиковать официальные сообщения. Отмечая этот факт как следствие массового характера революционного движения, «Северный край» писал в одной из передовых: «Нельзя более скрывать стачек, демонстраций, взрывов, убийств, покушений. Их так много, что пришлось допустить заполнение телеграмм почти сплошь известиями о проявлениях народного недовольства. Потом официально пришлось признать, что здесь дело не в отдельных агитаторах и кучках, а в общем недовольстве… То, о чем знали лишь молчаливые стены судов, теперь приходится оглашать во всеуслышание. Правды не скроешь»[28].

Самые крупные события лета 1905 года — восстание на броненосце «Потемкин», восстание матросов в Либаве, забастовки в Иваново-Вознесенске и Лодзи — освещались на страницах «Северного края» в телеграммах и перепечатках из других газет, комментировались в передовых… Передовая по поводу восстания матросов в Либаве звучит как прокламация:

«Вооруженное восстание в Либаве, — гласит официальный „Русский вестник“. — Кто бунтует? Необученная, случайно собравшаяся толпа, которая и оружием не умеет воспользоваться? Нет, бунтуют матросы, долгие годы обучавшиеся во флоте всем премудростям военного дела, дисциплинированные и умеющие действовать оружием. Это они бросились на склад оружия и разграбили его… Между восставшими матросами и сухопутными войсками произошло сражение — бунтовщики были рассеяны и скрылись с оружием в руках. Можно ли считать, Что опасность миновала? Нет. Прибалтийский край охвачен аграрным движением и рабочими беспорядками. Теперь у батраков и рабочих явились вожаки, которых им только и недоставало.

В других портах Балтийского моря теперь пока спокойно, — говорит официальная газета. — Пусть так, но ведь и в Севастополе, Одессе, Либаве, Кронштадте тоже было спокойно»[29].

Пропуски подобных статей и заметок приводили к дальнейшим осложнениям отношений между газетой и губернатором, потому что последний обвинял в этом не столько цензоров, теряющихся от обилия сомнительных в цензурном отношении материалов, сколько редакцию, настойчиво проводившую эти материалы. В 1905 году у газеты сменилось несколько цензоров, среди них были даже начальник губернской тюрьмы и помощник прокурора. Рогович назначал цензорами самых трусливых и консервативных чиновников. Частая их смена объяснялась тем, что каждый держался до первой крупной оплошности, и редакция иногда намеренно подводила под удар особенно ретивых цензоров. Сделать это было не трудно, так как ни один из них не отличался особенным умением понимать то, что редакция хотела намеренно затемнить.

Как бы то ни было, выпуск каждого номера газеты доставался нелегко, и лишь обилие корреспонденции спасало положение. Обычно номер приходилось делать два раза, так как после цензорского просмотра оказывалось вычеркнутым до 1/3 материала и в результате кое-что из того, что редакция хотела непременно провести, проходило, так как ежедневное представление на цензуру множества заведомо «неудобных» статей вызывало у цензора растерянность и неизбежные пропуски какой-то части из них.

Бессилие цензуры, с одной стороны, а с другой — все более явное участие членов редакции в политическом движении и нелегальной партийной работе вызвало в июне 1905 года новое донесение Роговича Главному управлению по делам печати…

После III съезда партии Ярославский комитет РСДРП развил активную агитационную работу. Была создана Целая группа агитаторов, которой руководил В. Р. Менжинский. В эту группу входили Н. И. Подвойский, М. С. Кедров, А. К. Софонов (Коныч), ремесленник Гриша Дон, сотрудник «Северного края» Н. С. Зезюлинский и некоторые другие. Они вели нелегальную пропаганду, были постоянными ораторами от большевиков на многочисленных митингах и собраниях, причем выступали иногда под вооруженной охраной, так как черносотенцы не раз пытались сорвать эти собрания и устроить побоище.

В конце сентября по директиве Ярославского комитета РСДРП была организована боевая дружина. Штаб-квартирой ее служило помещение редакции «Северного края» на Казанском бульваре в доме Синклера (ныне Первомайская ул., д. № 15). Непосредственная задача дружины заключалась в обороне редакции в случае нападения черносотенцев. Руководителем был В. Р. Менжинский. Разными путями удавалось добыть оружие — револьверы, несколько винтовок и даже пулемет. Дружинники проходили военное обучение в лесу. Меры предосторожности и конспирации мало-помалу отбрасывались. Партийные работники, агитаторы открыто собирались в редакции, и осенью 1905 года она в полном смысле слова стала боевым штабом Ярославской организации РСДРП.

Между тем цензура начала свирепствовать, как никогда… Газетные полосы возвращались от цензора в таком окровавленном виде, что порой не находилось в запасе материала в достаточном количестве, чтобы заполнить им зияющие пустые места…

12 июля 1905 года Рогович отправил министру внутренних дел обширнейшее «Представление о необходимости прекращения издания газеты „Северный край“», а 18 июля последовало еще дополнение с новыми «данными». От предыдущих донесений они отличаются немногим. Также подчеркиваются «преступные цели» сообщества, которое образуют «неблагонадежные» и «злонамеренные» лица редакции, а именно: цели «социалистической пропаганды и агитации к забастовкам и волнениям в среде рабочих»…

Но Рогович снова обманулся в своих ожиданиях. Рассмотрение его «представления», по-видимому, задержалось до октября, когда бурно развивающиеся события поставили под угрозу существование самого правительства. В этих условиях новые репрессии отнюдь не послужили бы к укреплению его позиций и успокоению общества. Только 12 октября Рогович получил наконец ответ, из которого было видно, что действия губернатора вызвали неудовольствие: он вынуждает правительство на крайнюю меру, тогда как мог бы постепенно и без излишнего шума обезвредить газету и даже вынудить ее к закрытию, если бы цензоры были более внимательны и последовательны[30].

С 13 октября, в дни Всероссийской забастовки, газета не выходила. После манифеста 17 октября типография не работала в связи с черносотенными погромами, и уже сверстанный номер от 19 октября не увидел света…

Погромы продолжались и в следующие дни, и лишь неделю спустя после манифеста редакция и типография вновь приступили к работе. Первый после перерыва номер газеты вышел 24 октября без предварительной цензуры, о чем было объявлено в извещении «От редакции».

Этот и последующие номера были целиком посвящены событиям первых дней «свободы» и разоблачению истинной цены манифеста. Редакция обратилась к свидетелям и потерпевшим с просьбой сообщить в газету сведения о виновниках и участниках погромов и прямо обвинила губернатора Роговича и местную администрацию в поощрении громил. В заметке «К событиям с 18 октября» газета писала, что «Северный край» располагает фактами, достаточными для того, чтобы требовать судебного расследования поведения администрации города, начиная с полиции до высших властей включительно. В статье Н. С. Зезюлинского «19 октября» описана расправа черносотенцев с демонстрантами в присутствии губернатора. Подобные же обвинения против губернатора и полицейских чинов содержались и в других статьях и заметках о погромной неделе. Сообщения о погромах из других городов, которым отводились целые столбцы, отмечали подобные же факты административного «невмешательства» или, наоборот, вмешательства. Таким образом, вывод о причастности самого правительства к черносотенным погромам и насилиям напрашивался сам собой.

Манифест 17 октября «Северный край» расценивает как уступку, вырванную пролетариатом у самодержавия. В передовой от 24 октября подчеркивается, что «первая победа над бюрократией достигнута не проповедниками мирной культурной работы, не сторонниками соглашений и компромиссов с правительством, но революционными силами страны». Передовая разоблачает половинчатость манифеста, не разрешившего таких требований рабочего класса, как полная политическая амнистия и всеобщие прямые и тайные выборы в Учредительное собрание. «Не какой-нибудь суррогат народного представительства нужен России, а настоящим образом, нарочно для этой цели избранные представители народа должны образовать Учредительное собрание»[31].

В сообщениях о митингах по поводу «конституции» в Демидовском лицее сказано, что все речи социал-демократов направлены были к выяснению истинного значения манифеста 17 октября и призывали «не останавливаться на полпути борьбы, не удовлетворяться добытыми свободами, а требовать дальнейшего»[32].

Но наиболее откровенно мнение «Северного края» о манифесте выразилось в большой подвальной статье «Первые дни свободы в Петербурге». В ней манифест прямо называется «куцей конституцией», которую нельзя рассматривать «даже как первый этап к демократической республике… не говоря уже о великой конечной цели — социализме»[33]. Кроме того, в номере от 24 октября были перепечатаны из «Русского слова» некролог «Н. Э. Бауман» и заметка о его похоронах с самыми нелестными эпитетами в адрес вдохновителей убийства.

Немудрено, что губернатор пришел в ужас и немедленно послал паническую телеграмму министру внутренних дел, требуя распоряжения закрыть газету, так как она открыто провозглашает социалистическую программу и призывает к вооруженному восстанию. Ответ на телеграмму был лаконичен: «Применение закона 28 мая считаю невозможным. Если есть признаки преступления — сообщите прокурору. Управляющий министерством П. Дурново»[34].

И уже на другой день, 26 октября, вице-губернатор Кисловский довел до сведения Главного управления по делам печати, что им в распоряжение прокурора Ярославского окружного суда отправлены номера газеты «Северный край», вышедшие без предварительной цензуры 24 и 25 октября. Основанием для этого, как пишет вице-губернатор, послужил тенденциозный подбор статей, сделанных с целью «возбудить в населении недоверие к высочайшему манифесту 17 октября и озлобление как против центральной, так и, в особенности, местной правительственной власти, полиции, войска и духовенства, и тем самым вновь возбудить к беспорядкам низшие слон населения»[35].

Однако дальнейшие события развернулись таким образом, что возбуждать судебное преследование газеты в то время не пришлось. После того как погромные настроения несколько утихли и в городе был наведен относительный порядок, кадеты-пайщики вернулись в редакцию, договорившись «поручить ввиду тревожного времени диктаторскую власть в газете ответственному редактору»[36], а права редакционного комитета аннулировать.

Перевес голосов, хотя и ничтожный — в один голос, — был на стороне кадетов. Этот решающий голос принадлежал В. М. Михееву, который, как редактор, испугался судебной ответственности за взятое «Северным краем» направление. Большевикам не оставалось ничего иного, как уйти из редакции, так как юридическое право было на стороне кадетов, а о компромиссе не могло быть и речи, поскольку дело шло о политической программе «Северного края».

Краеведческие записки.

Ярославль. 1957.

вып. 2, с. 155–179.

Л. С. Федорченко. Страстный пропагандист

…Время было очень горячее.

Развертывавшиеся в стране события вовлекали нашу газету все более и более в деятельный марксизм. Грандиознейшие забастовки рабочих и волнения крестьян, студентов, земские петиции и прочее свидетельствовали о близкой уже революции. Все это накаляло общественную атмосферу и отражалось, как известно, на газетах, особенно провинциальных, которым «белыми» местами зачастую приходилось демонстрировать свою растущую оппозиционность и пускать их вместо запрещенных цензурой статей, заметок и пр. А наш цензор губернатор Рогович, впоследствии обер-прокурор синода, особенно старался нажимать свой пресс. Он уверял, что в газете есть какой-то «особенный» дух, как он выразился на приеме нашего ответственного редактора В. М. Михеева. Этот «особенный дух» был тот марксизм, который чем дальше, тем больше давал себя чувствовать в статьях, полемизировавших с остатками народнической идеологии, в статьях по внешней политике и руководящих политических статьях В. Р. Менжинского, наконец, во всем областном отделе, в отчетах о земских и городских собраниях.

Статьи кадетов Ширяева, Дружинина и других профессоров Демидовского лицея совершенно тонули в марксистском материале нашей газеты, которую вследствие этого начали использовать в партийных интересах местные партийные круги, завязав с нами тесные сношения.

Особенно нравились… похожие по своему тону на памфлеты статьи В. Р. Менжинского, бившие всегда не в бровь, а в глаз.

Газета оживилась, и скучных статей Н. П. Дружинина и К0 никто не читал, а мы, редакционное ядро, под тем или иным предлогом задерживали статьи явно кадетские, охотно заменяя их беллетристическими фельетонами В. М. Михеева.

Мы буквально начали наводнять газету марксистским материалом, при этом на самые животрепещущие темы.

…Злоба Дружинина против нас уже давно накапливалась, и он задумал дать нам решительный бой, хотя и не последний. Он со своими единомышленниками созвал редакционное собрание. И вот на этом собрании он предъявил нам обвинение в том, что мы, марксисты, узурпировали все права редакционного комитета, оставили под спудом статьи многих «почтенных» сотрудников газеты под разными предлогами и ведем газету в узкопартийном духе, несмотря на то что газета-де является выразителем мнений всех партий, в том числе и кадетов, эсеров и других течений…

Н. П. Дружинин с его кадетской прямолинейностью сделался объектом насмешек со стороны В. Р. Менжинского и других членов собрания и, слабо поддержанный даже своими, провалился окончательно.

В заключение на собрание был приглашен заведующий нашей конторой О. И. Антушевич, который с бухгалтерскими цифрами в руках воочию опровергнул утверждение Н. П. Дружинина, что тираж газеты из-за марксистского ведения газеты падает. Оказалось, что тираж газеты шел значительно вверх, особенно в области, в фабрично-заводских центрах. И Дружинин, разбитый, ушел с собрания.

Это собрание подняло наш дух… И мы, марксисты, не теряли даром времени, несмотря на то что большинство из нас были заняты партийной, комитетской работой.

Вся наша контора состояла из большевиков и меньшевиков. Между прочим, в конторе служила А. Н. Горшкова, состоящая и теперь в РКП. Корректором был большевик Торопов. Даже разносчики газет были все партийными, не говоря уж о наборщиках в типографии Фалька, где печатался «Северный край».

С течением времени и самое помещение нашей редакции, находившееся на Некрасовском бульваре в доме Синклера, стало служить явочной квартирой для большевиков. Во дворе редакции жил я с В. Р. Менжинским…

Помню первомайскую демонстрацию, которую устроили рабочие и учащиеся на Некрасовском бульваре, как раз против редакции.

Местная большевистская организация, собственно, устраивала собрания за городом, и эта демонстрация произошла неожиданно, стихийно…

Демонстранты были без оружия, и, когда они со знаменами и пением революционных гимнов дошли до середины бульвара, на них накинулась из засады сотня рассвирепевших казаков. Страшно было смотреть, как они расправлялись с молодежью. Нагайки свистели по спинам демонстрантов. Досталось кое-кому и из редакции. Присоединившись к демонстрации, мы с сотрудницей газеты Довгард, рабочим типографии и двумя хроникерами поплатились своими костюмами, которые были изорваны в клочья. Какие-то субъекты из ярославской черной сотни указывали казакам на нас, приговаривая:

— Бей их!

— Бей! — восклицал другой, по виду торговец. — Они из «Северного края».

Многие из избитых были перенесены в помещение редакции, и там им была оказана помощь.

Это событие в глазах черной сотни и полиции окончательно скомпрометировало «Северный край», который с этого времени подвергался особой бдительности со стороны «очей царевых». Но почему-то обыск был, и то довольно поверхностный, только у меня одного, дня через три после демонстрации.

Другие сотрудники счастливо избежали обыска, в том числе и В. Р. Менжинский.

Наша редакционная работа продолжала кипеть. Мы привлекали к работе многих работников партийной организации, завели у себя отдел «рабочей хроники», усилили еще оригинальный марксистский материал.

Газету начали читать и ярославские рабочие, так как многие из пропагандистов и агитаторов были и нашими сотрудниками.

Как раз к этому времени усилился приток из Москвы и Питера разного рода лекторов, представителей разнообразных политических партий…

Помню приезд в Ярославль П. Н. Милюкова, который был в нашей редакции, беседовал с нами и говорил о том, что эсдекам нужно запастись большей терпимостью, и удивлялся тому, что в провинции могла существовать такая смелая газета при Роговиче.

Он читал свой реферат о течениях среди русской социал-демократии, об отношении к ней вновь организовавшейся тогда кадетской партии, которую Милюков возглавлял.

Реферат его был организован, кажется, в одном барском особняке, недалеко от Волги.

На реферат этот собралась вся либерально-буржуазная интеллигенция Ярославля. Некуда было яблоку упасть. П. Н. Милюков, изложивший всю историю возникновения и развития социал-демократии, отдал предпочтение меньшевикам, и особенно Г. В. Плеханову, с которым он и его партия не прочь были бы блокироваться. Большевиков он пытался всячески дискредитировать, в особенности же Ленина за его «раскольническую» тактику, якобы срывающую «единство демократического фронта» в революции… Меньшевики в первую революцию проповедовали блок с либеральной буржуазией, а не с крестьянством, как большевики.

И в первый раз сомнения насчет меньшевизма роем обступили меня на этом реферате Милюкова.

Эти сомнения особенно усилились, когда стали возражать Милюкову представители местной большевистской организации, мой ближайший товарищ по редакции газеты «Северный край» В. Р. Менжинский. Я понял окончательно, что я с ними, а не с Милюковым и меньшевиками.

Я понял, что наш естественный революционный союзник — не рыхлый либеральный буржуа, а крестьянин, уже к тому времени начавший подавать довольно громко свой голос в возникавших в разных концах страны аграрных беспорядках.

Очень остроумно, по обыкновению, возражал Милюкову В. Р. Менжинский…

А революция между тем приближалась к вам гигантскими шагами. Это чувствовалось в каждом биении пульса тогдашней общественной жизни. На поверхности ее бешеным темпом шла мобилизация либеральных и демократических буржуазных сил — параллельно с такой же мобилизацией сил революционной демократии…

Телеграммы ежедневно приносили все новые и новые признаки надвигающегося революционного взрыва в стране.

Явно шла подготовка к революции и в Ярославле. Все подпольные партии имели здесь свои организации. Особенно сильно работала социал-демократическая организация, которая постоянно пополнялась все новыми партийными работниками. Устраивались массовки за городом и в городе, везде, где только было возможно, организовывались забастовки, в рабочих массах широко распространялась нелегальная литература. Полиции и жандармов не хватало для охраны порядка в городе.

Чувствовалась какая-то растерянность власти. В такой нервозной атмосфере протекло все лето. Кадеты наши ходили как потерянные, ибо они ясно видели, что мы, социал-демократы, совершенно захватили идейный руль газеты в свои руки, нимало не заботясь о предоставлении места в газете хозяевам-кадетам, печатая их статьи с большой задержкой, и только те из них, которые не затрагивали наших позиций.

Статьи эсеров мы печатали, но эсеры не излагали в них своих программных требований, и это до поры до времени сохраняло наши с ними добрососедские отношения в газете, что, в свою очередь, создавало нам в их лице союзников во все чаще возникавших конфликтах с кадетской частью редакции.

Особенно тесные отношения с ними у нас установились при встрече Веры Фигнер на пароходе, куда мы вместе с ними отправились приветствовать эту славную, маститую революционерку, которая пересылалась через Ярославль после заключения в Шлиссельбургской крепости на поселение в Архангельскую губернию. Эта совместная встреча Веры Фигнер закрепила наши редакционные взаимоотношения. И это сказалось на ближайших же общих редакционных собраниях, когда кадеты вновь попытались судить меня и В. Р. Менжинского за то, что мы зажимаем рот кадетам и не даем им проявить себя во всей их классовой красоте.

После этого собрания и еще нескольких аналогичных кадеты притихли, тем более что и ответственный редактор В. М. Михеев встал на нашу сторону, чувствуя полное кадетское бессилие в борьбе с марксистским натиском.

Помню, что В. М. Михеев, вообще будучи младенцем в политических вопросах, часто вел беседы на эти темы со мною и В. Р. Менжинским, вероятно желая выяснить для себя характер политических группировок в стране… В описываемое время В. М. Михеев жил в Ярославле полубольной, вдали от всякой деятельности. Естественно, его не могли не заинтересовать представители нового течения политической мысли, каковыми в его глазах являлись мы, социал-демократы. Но дальше этого интереса у него дело не шло; правда, он иногда жертвовал на партийные цели…

Приезжал как-то в Ярославль эсеровский златоуст Бунаков (Фундаминский).

Перед лекцией он заходил в редакцию, но, встреченный нами не особенно приветливо, быстро ретировался из редакции к эсеру Бартольду, которому заявил, что Он приехал своим рефератом поправить дела местных эсеров, а также «попутно» почистить и нас грешных, социал-демократов. Нечего было делать, нужно было идти на реферат Бунакова, гордо именовавшегося Непобедимым.

И вот настал час реферата. С внешней стороны он был оборудован блестяще. Импозантная внешность референта, его европейские манеры и брызжущая из всех пор эсеровская ученость, в восторг приведшая дамскую половину аудитории, скрывали под собой все те же мелкобуржуазные доспехи эсеровской социализации при капитализме, но в глазах наших низвели Непобедимого с высот небесных на обывательскую землю. И грянул бой в прениях.

Наши эсеры Ф. В. Бартольд, П. Ф. Кудрявцев, Певзнер млели, конечно, от восторга, но наши представители, и прежде всего В. Р. Менжинский, накинулись с разных сторон на Непобедимого и, подкрепленные «нелегальной» публикой, с честью вышли из спора. Непобедимый чувствовал порой во время спора, что ему нечего возразить марксистам, и вертелся, как поджаренный на сковородке, а слушатели, даже искушенные в теоретических спорах, вынесли такое впечатление, что эсеровский социализм при создавшейся в России революционной обстановке никуда не годится и что правы, пожалуй, марксисты, борющиеся с эсерами. А это все, что и требовалось, в сущности, доказать…

Между нами и эсерами в редакции почувствовалась значительная отчужденность, особенно после того, как отчет о лекции Бунакова, написанный Певзнером или Бартольдом, был нами сокращен и урезан настолько, что автор его, когда он появился в печати, долго не мог признать своим.

После этого эсеры на редакционных наших собраниях уже перестали поддерживать нас и все более отдалялись от нас, а один из них, доктор П. Ф. Кудрявцев, в довольно неуклюжей форме пытался указывать нам на резкость и нетерпимость наших газетных статей…

Вместо кадетско-эсеровских статей мы пускали огромный живой материал с мест, освещающий картину политического пробуждения не только пролетариата, но и некоторых слоев деревни.

Наконец, огромной важности события в стране, находившейся на вулкане революции, естественно, заставляли нас откликаться в общих отделах газеты с точки зрения интересов пролетариата в развертывавшихся революционных событиях…

В партийных кругах придавали большое значение легальной газете с партийным направлением, и мы принимали все меры, чтобы сохранить «Северный край» в своих руках.

Борьба с враждебными влияниями в газете была трудна, сложна и напряженна, но мы не складывали оружия, несмотря на то что на противоположной стороне был перевес материальной силы. Нас вдохновляла тогда революционная идея. Наша борьба в газете за газету была только составной частью общей борьбы пролетариата за полное его освобождение от всех видов рабства. Это настроение наше инстинктивно угадывалось и нашими противниками по газете, ибо их наскоки на нас усиливались по мере усиления революционного пролетарского движения в стране. Их злоба против нас принимала все более отчетливый характер чисто классового свойства.

О войне японской, которая под влиянием революционных событий в стране была забыта, уже почти никто не говорил у нас в редакции, по все говорили об ожидавшемся грядущем революционном перевороте, о том, кто станет у власти: буржуазия в лице кадетов пли же революционная демократия? И не без злорадства при этом кадетствующие кидали в нашу сторону такие фразы: вы или мы? Вы нас будете арестовывать или же мы вас? Конечно, все это говорилось со смешком, несерьезно, но в этом было много политического смысла.

Помню, В. Р. Менжинский у меня на квартире развивая дальше этот редакционный разговор и тоже говорил что, пожалуй, кадеты и правы, мы их не помилуем, а в случае чего, пожалуй, будем прибегать к робеспьеровским мерам… Да, если не мы их, то они нас. Такова диалектика революции…

Между тем события надвигались. Пахло в воздухе всеобщей забастовкой. Уже слышны были первые раскаты революционной грозы. То здесь, то там революционное электричество разряжалось и давало удивительные эффекты. В Ярославле, как и повсюду в России, все кипело и как раз в это время, незадолго до октябрьских дней, доходило до высшей точки каления.

Наконец прокатилась всеобщая забастовка и захватила Ярославль. Вся жизнь остановилась. Но зато фейерверком сверкнули высоко над сонной обывательской жизнью новые, яркие, захватывающие слова, лозунги, появился пафос, заряжающий ток. Зазвучали новые мотивы и песни. Собрания и митинги приковывали к себе всеобщее внимание; земство, дума, лицей, учебные заведения — все сплошь было обращено во всенародный митинг. Появилось другое отношение к рабочему, к нашему брату революционеру.

Полиция и жандармы растерянно разводили руками и многозначительно покачивали головами. Обывателям это казалось все каким-то сном.

Наконец мы узнали о царском манифесте со свободами.

Помню, что первый, кто пришел поздравлять редакцию со свободами, был жандармский унтер. Помню, что, когда он поднимался по лестнице в редакцию, кто-то крикнул: «Жандармы!», что означало: «Спасайся, кто может». Но на этот раз унтер, сняв шапку в передней, проговорил: «Наконец-то свобода. Поздравляю». Он, по-видимому, хотел первым обрадовать нас этой вестью, но — увы! — опоздал: текст телеграммы о «свободах» был уже у нас в руках, и мы все, окружив чтеца, внимательно слушали самодержавную хартию о «свободах».

Кадеты ликовали… Мы же считали необходимым революционной борьбой добиваться уничтожения монархического правительства…

Многие из редакции, в том числе Менжинский, выступали в эти дни на митингах уже в качестве партийных работников с призывом к революционной борьбе до конца, до свержения самодержавия и учреждения демократической республики, указывая, что в авангарде этого движения идет пролетариат, руководимый социал-демократией.

В редакции мы собрали совещание всех сотрудников и решили превратить газету в последовательный орган восставшего пролетариата, ввиду же угроз со стороны черной сотни постановили охранять редакцию дружинами вооруженных сотрудников. Кадеты на собраниях наших не присутствовали и попрятались по квартирам.

Мы же энергично продолжали действовать в редакции, писали статьи, вооруженные до зубов револьверами и даже бомбами. Даже поставили пулемет в конторе газеты.

На улицах в эти дни роились несметные толпы народа. Нельзя было на некоторых улицах пройти свободно. Чтобы пройти в нашу типографию, находившуюся в доме Фалька на Духовской улице, приходилось обходить десятью путями.

Но вот началось.

Мы выпускали очередной номер газеты. Выпускающим в этот день был Н. О, Зезюлинский (Н. Каржанский). Он был в типографии. Дело было к вечеру. На улицах послышались в разных концах револьверные выстрелы, раздался шум, крик, топот бегущих толп. К типографий приблизились с разных сторон две толпы: одна — с красными знаменами и пением революционных гимнов, другая — с дубинами и кольем, с царским портретом впереди. Красная толпа приветствовала речами типографию и редакцию газеты «Северный край», как редакцию своей газеты; черная толпа напирала на красную с разных сторон, улюлюкала, пела охрипшими пьяными голосами царский гимн. Произошла свалка. Красная толпа была малочисленней черной, и ей пришлось отступить. Черная же напирала на помещение типографии, ворвалась наконец туда, разбросала шрифт, поломала типографские принадлежности и начала избивать рабочих…

У типографии началась жестокая перестрелка. Наш товарищ Зезюлинский был ранен в голову после того, как он убил наповал черносотенца, переодетого шпика, а другого тяжело ранил. Отстреливаясь, он чуть не погиб, но находчивость его спасла: он, уже раненный, прикинулся мертвым, и полиция, подбирая раненых и убитых, отвезла его в губернскую больницу.

Редакция «Северного края» охранялась нами, социал-демократами, и одной из рабочих дружин, и черная сотня ее не посмела напасть.

Когда все начало вновь принимать спокойный вид и редакция наша постепенно стала терять характер вооруженного лагеря, начали выползать из своих нор и наши хозяева-кадеты. Первым пришел, конечно, Н. П. Дружинин с целым ворохом статей, которые мы, не читая, клали в редакционный ящик.

А между тем, в то время, когда мы готовились к вооруженной защите редакции, когда запахло в воздухе еще первыми признаками черносотенного погрома, наши почтенные кадетские «мужи», не предупредив, конечно, никого из социал-демократических пайщиков газеты… устроили тайное заседание, на котором постановили поручить ввиду тревожного времени диктаторскую власть в газете ответственному редактору, а права нашего редакционного комитета, где мы были в большинстве, аннулировать.

И вот, выпуская первый после погрома номер газеты, я как громом был поражен, когда увидел на пороге типографии грузную, рыхлую фигуру В. М. Михеева с озабоченным и как будто немного сконфуженным видом. Он вошел, сел против меня и после небольшой паузы прямо приступил к делу. «Видите ли, собрание пайщиков передало мне все свои полномочия на единоличное ведение газеты в столь грозный и серьезный момент нашей жизни, поэтому ни одна строка в газете не может идти мимо меня», — закончил он, облегчив себе душу.

Было очевидно, что В. М. Михеев в решительную минуту струсил нашей марксистской классовой позиции и перекинулся на сторону кадетов. «Что ж, скатертью дорога, — подумал я, — нам таких мягкотелых защитников не надо, скатертью дорога!» И, не сказав ничего в ответ Михееву, я взял шапку, раскланялся и вышел из типографии.

В тот же вечер мы с В. Р. Менжинским и другими сотрудниками решили отряхнуть прах от ног своих и уйти из «Северного края», с которым у нас было связано столько надежд. Здесь же на собрании мы составили декларацию о своем выходе, в которой подчеркнули, что мы выступаем из редакции газеты, ибо нам, идеологам пролетариата, не по пути с предателями революции и народа — кадетами. Эту декларацию я отнес на другой день к В. М. Михееву с требованием напечатать в газете в качестве «письма в редакцию». Вот это письмо в редакцию.

«Господам членам хозяйственной комиссии и сотрудникам „Северного края“ В. Михееву, В. Н. Эпштейну, В. Н. Ширяеву, П. А. Критскому, П. Я. Морозову и Н. П. Дружинину.

Мы бросаем газету из-за черной сотни. О! Во время погромов мы не бросали редакции на произвол судьбы, не прятались по чужим квартирам, не ухаживали за вожаками громил, не отстаивали их участие в охране города. Нет! Между нашими товарищами есть раненые в то время, как они защищались с оружием в руках. Мы организовали защиту редакции и, вооруженные, ждали хулиганов. Они не пришли.

Зато пришли вы, господа хозяева, которые обегали редакцию, как чумное кладбище, пока была опасность, и заявили нам, что в погромах виноваты социал-демократы с их неумеренными речами на митингах, повинна свобода революционного слова. Довольно свободы слова!

Мы не допустим позора, чтобы наряду с полицейскими призывами к успокоению организатора всероссийской бойни — Трепова и местных черносотенцев — губернатора Роговича и казакиста Вахрамеева появилось продиктованное трусостью воззвание „Северного края“.

Мы хотели обратиться ко всем гражданам и к пролетариату с призывом силой противостоять всяким попыткам контрреволюции. И не только социал-демократы, но всякий не испуганный с рождения, — мог ли он говорить теперь о чем-либо другом, кроме вооруженной борьбы с остатками самодержавия, видя то, что мы видели?

Что же вы делаете? Ваш председатель В. Н. Эшптейп заявляет, что он приостановит газету, которая резкостью тона может вызвать новый погром, он требует от редактора В. М. Михеева: „Возьмите диктаторскую власть, хоть на несколько дней упраздните редакционный комитет и черкайте все опасные места“.

Прежде это делали бы губернаторские чиновники. Теперь литератор В. М. Михеев взял на себя постыдную цензорскую роль. Он не только задержал на время слишком боевые статьи социал-демократов („может быть, потом разрешу“), но даже вычеркивал отдельные места, как заправский цензор времен Плеве. Правда, это были слова, что цензура упразднена „волею пролетариата“. Волею пролетариата! Действительно страшные слова!!!

Там, где литераторы проводят еще не созданный правительством закон против социалистов, нам не место. Мы уходим, господа хозяева, но помните, что если легок пух, пущенный полицейскими громилами из перин еврейской бедноты, то тяжела ответственность тех, кто зажимает рот людям, которые хотят крикнуть: защищайтесь с оружием в руках!.. Для нас, пролетариев, интересы литературы — не интересы сундука. Вот почему мы уходим.

Секретарь Вячеслав Менжинский.

Заведующий областным отделом Леонид Федорченко.

Заведующий городской хроникой Владимир Коньков.

СОТРУДНИКИ: Е. Фальк (Е. Волоцкая), О. Антушевич, Н. Зезюлинский, А. Батуев, П. Пономарев, В. Кириллов, Н. Воронцов, Ал. Метелкин, Смердяков (псевдоним), Фед. Торопов (корректор), Ольга Федорченко (служ. конторы), Григорий Зайцев (экспедитор).

25 октября 1905 года».

Ответ на это письмо в редакцию был написан В. М. Михеевым, жалкий, растерянный… из которого ясна была неправота автора ответа.

Говорят, ответ писался целую ночь. Наутро, когда Михеев вез его с нашей декларацией, чтобы сдать в печать, с ним произошел от волнения удар, чуть не кончившийся печально для него. После этого от имени больного Михеева просили меня и Менжинского взять обратно свою декларацию, но мы отвергли эту просьбу.

Декларация наша и ответ на нее были напечатаны в «Северном крае», который вышел уже с махровыми кадетскими статьями…

Каторга и ссылка,

1928, кн. 19, с. 127–146.,

Ф. Н. Петров. Непоколебимый марксист

…Хочется вспомнить то время, когда начиналась наша работа по организации революционного движения в тогдашней царской, угнетенной капитализмом России.

Развитие революционного движения в России шло в тесной связи с распространением великих идей марксизма-ленинизма, великого учения Маркса — Энгельса…

I Интернационал на своем знамени написал великие слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вот эти вещие слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» стояли на каждой листовке, написанной В. Р. Менжинским, на каждом издании, в котором участвовал товарищ Менжинский.

Большевик-литератор, пламенный революционер, непоколебимый марксист — таким я знал Менжинского — начал участвовать в революционном движении с 1895 года.

Мне с В. Р. Менжинским пришлось встречаться по военно-революционной работе в войсках. Он в 1906 году был членом комитета Петербургской военной организации большевиков и редактором газеты «Казарма». Я работал руководителем Военно-революционной организация в Польше, Литве, а до этого в Киеве, участвовал в киевском восстании саперов. Я помню, с каким интересом мы знакомились тогда с каждым номером нелегальной «Казармы», который удавалось получить. Таким образом, первые наши встречи с Менжинским, этим весьма интересным человеком, относятся к бурным дням первой русской революции…

Рассказы о Менжинском,

М., 1969, с. 71–71,

B. Р. Менжинская. В Военной организации большевиков

В 1906 году Вячеслав Рудольфович возвратился в Петербург и работал сначала районным пропагандистом (в Нарвском районе. — М. С), затем членом комитета в большевистской Военной организации и одним из редакторов газеты «Казарма».

В те годы мы жили вдвоем с Людмилой в Питере, на Ямской улице (дом 21, кв. 2). Квартира была неудобной для конспирации. Внизу полуподвал, несколько ступенек вверх — наша квартира. В окно можно было взглянуть с улицы. Рядом лестница, на ней — швейцар. Как-то пришел один товарищ и передал поручение: подыскать три квартиры для клубов. Я подыскала.

— Сходите к Надежде Константиновне, этим она ведает, поговорите с нею.

— Но я незнакома с ней.

— Вот и познакомитесь.

Я пошла. Она принимала в редакции. Мы вышли в коридор. Я рассказала о квартирах. 100, 75 и 50 рублей в месяц стоила каждая из них.

— А нельзя ли даром? — спросила Надежда Константиновна.

— Попробую, — ответила я.

Мы разговорились.

— А не хотите ли со мной работать? Все своим делом заняты. А моим никто не хочет заниматься.

Я согласилась. Наша совместная работа началась со следующего дня. Каждое утро Надежда Константиновна приходила к нам. Вот тогда-то и познакомилась с ней Людмила Рудольфовна. Мы составляли план на каждый день и расходились по своим делам. Вечером встречались вновь, то в Технологическом институте, то в других местах… Надежда Константиновна звала на работу к себе и Людмилу, но та не пошла. Она работала в это время в боевой группе и увлекалась этим делом страшно. Вооружение, динамит ей казались куда более интересными, чем пропаганда.

Как познакомилась она с Владимиром Ильичей, не помню.

Он жил в это время в Финляндии, в Куоккале; с ним была постоянная связь, ему отвозилась корреспонденция. Может быть, и она отвозила. Была и еще одна возможность встречи. Вячеслав Рудольфович был тоже в Военной организации. Он встречался с Владимиром Ильичем. Но, может быть, первой встречей была встреча их троих. Людмила Рудольфовна никогда не рассказывала об этом: конспирация не позволяла. Но, видимо, Людмила Рудолфовна произвела тогда на Владимира Ильича сильное впечатление… Владимир Ильич очень ценил ее.

Эти годы были решающими для нас, особенно для Mилочки. Они не только крепко связали ее с революцией, познакомили с Лениным, но и разорвали семью. Вячеслав Рудольфович должен был эмигрировать…

1906 год. Время было чрезвычайно горячее. Пропаганда в войсках велась почти открыто, конспирация отсутствовала. Пленумы Военной организации устраивались на дачах без всяких предосторожностей.

Летом 1906 года восстания возникали одно за другим: сначала вспыхнуло Кронштадтское, затем Свеаборгское (порт близ Гельсингфорса). Решено было выпустить обращение к войскам о поддержке Свеаборгского восстания и экстренный номер «Казармы». Для обсуждения организационных вопросов и окончательной редакции воззвания 20 июля было созвано расширенное заседание редакции «Казармы» совместно с представителями комитета Военной организации.

Собрались на квартире одного из комитетчиков. Нагрянула полиция с обыском, с ордерами на арест собравшихся. Один из представителей района заметил засаду и расставил по прилегающим улицам патрулей, которые должны были предупреждать приходивших о засаде. Но основные работники были уже налицо. Написать воззвание было поручено Менжинскому. Так как на предыдущих собраниях очень жаловались на неразборчивость его почерка, то на этот раз он написал воззвание крупными буквами и через строчку. Вышла объемистая тетрадь.

Не успел он раскрыть ее, как появилась полиция. Большинство присутствующих стали спешно уничтожать документы, бросая клочки на пол, полиции кое-что удалось подобрать. Но разорвать целую тетрадь было невозможно. Сохранить ее — значило подвести под суровую кару не только себя, но и всех присутствующих. Менжинский, как бы подготовляясь к личному обыску, хладнокровно снял с себя сюртук, предварительно засунув тетрадь во внутренний карман, и, аккуратно сложив, повесил на спинку стула.

Когда к Менжинскому подошли для обыска, он был в одной рубашке. Подумали, что он так и пришел, обыскали его и ничего не нашли.

— Как ваша фамилия? — спрашивает жандарм.

Менжинский называет первую пришедшую ему в голову — Деканский. Он хотел запутать полицейских, чтобы выиграть время и не допустить обыска у сестер, потому что там в тот день должно было быть заседание большевистского центра с участием Ленина, Крупской, Дубровинского и других видных большевиков.

После обыска Менжинский как ни в чем не бывало надел сюртук. Его вывели на улицу и посадили в карету. Рядом с ним, как с важным государственным преступником, сел полицейский. Менжинский думал, как быть с тетрадкой… Вдруг полицейский обращается к нему:

— Вы из каких же это Диковских, не из рязанских ли? Недалеко от нашей деревни хороший помещик Диковский жил…

Менжинский обрадовался и говорит:

— Да, да, я из них… — и начал расспрашивать про деревенские дела.

Полицейский словоохотливо рассказывал все деревенские горести и происшествия. Менжинский сказал, что в карете очень жарко. Нельзя ли открыть окно кареты?

— Не дозволено… Да уж как вы из Диковских…

Менжинский открыл окно и со вздохом облегчения незаметно выбросил тетрадь. В тюрьме, когда его снова обыскивали, ничего не нашли.

Менжинского все же посадили в тюрьму и долго держали, не говоря, в чем его обвиняют. Тогда Менжинский в знак протеста объявил голодовку — отказался есть, пока его не выпустят. Первые дни голодовки были самые тяжелые, была тошнота, головокружения. А тюремщики нарочно соблазняли, показывали пищу. Менжинский был тверд и 13 дней ничего не ел. Тюремщики, боясь, что он умрет, выпустили его. Вышел он из тюрьмы без кровинки в лице, худой, слабый.

Над Менжинским был установлен полицейский надзор. Но ему удалось скрыться от надзора и незаметно перебраться через границу.

Рассказы о Менжинском,

1969, с. 21–24.

МЕЖДУ ДВУХ БИТВ

Пусть зеленеют всходы новой

песни!

Тебе придется, будущий поэт,

Рассказывать

Ясней и интересней

О могиканах незабвенных лет.

А. Жаров, Стихи о Менжинском

Д. З. Мануильский. О старом друге

Жизненный путь Вячеслава Рудольфовича Менжинского неотделим от пути великой ленинской партии. Он политически рос вместе с рабочим классом и подымался вместе с партией, терпел удары врага на нее и побеждал вместе с ней врага. Под руководством Ленина он организовывал в царском подполье рабочий класс, под руководством Ленина он шел в первых его рядах к Октябрьской победе. Вместе с товарищем Дзержинским, в его славной школе он превратился в руководителя беззаветной армии чекистов, стоящих на страже завоеваний Октября…

Я встретил впервые Вячеслава Рудольфовича в эмиграции в годы реакции, задолго до мировой войны. Помню, какое сильное, неизгладимое впечатление произвели на меня беседы с ним по поводу германской и французской социал-демократии. Я был тогда еще молод и политически неискушен. И помню, что с жаром отстаивал тот взгляд, что германские и французские социалисты не допустят войны. Нужно было видеть, с каким пророчеством говорил об этих партиях товарищ Менжинский.

— Вы увидите, — твердил он, — что эти люди предадут рабочих.

Тогда я считал эту оценку пессимизмом, но как оказался прав Вячеслав Рудольфович впоследствии, когда 4 августа (1914 г.) германская социал-демократия завершила свое беспримерное в истории предательство! И эта черта — холодно и спокойно взвешивать положение, трезво судить о людях, верить не словам, а фактам — была его особенностью. Она сделала из товарища Менжинского партийного публициста, превосходного политика и дальнозоркого руководителя ГПУ, умеющего своим острым Умом схватывать самое существенное в тактике классового врага и распутывать в нескольких простых словах самые сложные положения.

Ленин ценил Вячеслава Рудольфовича, его страстную революционную натуру бойца, скрывающуюся под обликом всегда спокойного, не выходящего из себя и крайне скромного человека. И не случайно его выбор пал в первые дни Октябрьской победы на Менжинского, когда нужно было взять важнейшую цитадель капиталистического строя — Государственный банк — в руки пролетариата. Менжинский блестяще выполнил эту задачу.

В самые бурные дни бешеного сопротивления свергаемых классов, при истерическом вопле всей буржуазной печати он вошел как хозяин в помещение Государственного банка, крепкой рукой обуздал саботажников, с неизменной улыбкой раскрыл сейфы и так же твердо провел до конца волю пролетариата, как впоследствии проводил ее в борьбе с заговорами контрреволюции.

Не случайно также товарищ Менжинский был выдвинут партией на другой боевой пост — председателя ОГПУ. Мало товарищей знают, что Менжинский был человеком огромной всесторонней культуры. Он свободно владел шестнадцатью иностранными языками, и это знание внешнего мира наряду с революционным опытом позволил ему в дело борьбы с контрреволюцией вносить широкие политические перспективы. Под его руководством была раскрыта сеть вредительских актов, инспирированных правительствами крупнейших капиталистических держав. Его имя стало ненавистным для врагов Советского Союза, но оно стало дорогим для рабочего класса и трудящихся нашей страны, оно стало символом непоколебимой преданности, стойкости и верности делу мировой пролетарской революции…

Правда, 1934, 11 мая

В. Р. Менжинская. В эмиграции

Десять лет В. Р. Менжинский скитался по разным странам — был в Бельгии, Франции, Англии, Америке, Италии, помогал Ленину издавать в Швейцарии большевистскую газету «Пролетарий».

Полгода Менжинский провел в Финляндии, а затем, по предложению большевистского центра, выехал через Гельсингфорс за границу. Первое время он жил в Брюсселе, где наблюдал партийную и профессиональную жизнь Бельгии. Его поразило отнюдь не революционное, самоудовлетворенное настроение рабочих организаций Брюсселя.

Из Бельгии Менжинский переехал в Швейцарию — сначала в Цюрих, затем, по вызову редакции «Пролетария», в Женеву.

После первой революции Людмила Рудольфовна ездила за границу по партийным делам. В 1908 году я была в Шварцвальде, в Италии, Париже. Виделась с братом, М. П. Покровским и в первую очередь с Надеждой Константиновной. Именно через нее мы получали партийные директивы.

Вместе с редакцией «Пролетария» Вячеслав Рудольфович переехал в Париж. Здесь наряду с работой в редакции он имел возможность бывать в публичной библиотеке, посещать лекции в Сорбонне, различные собрания рабочих организаций. Он написал большой роман из жизни «военки» (к сожалению, все его рукописи и книги остались в Париже). Время от времени Вячеслав Рудольфович находил возможность работать в художественных и скульптурных мастерских. С группой товарищей он предпринял путешествие пешком из Швейцарии в Италию. Так как денег ни у кого не было, то пристанище на ночь они часто находили в крестьянских сараях и на сеновалах. Даже итальянские трактирчики были для них слишком дороги; питались они всю дорогу всухомятку. Наконец дошли до Рима. Впечатление от искусства Рима, даже после художественных музеев Парижа и всего виденного Менжинским раньше, было ошеломляющее.

Вернувшись в Париж, он продолжал изучение по первоисточникам истории Франции, в особенности истории французской революции. Только последние два-три года в эмиграции Менжинский имел заработок. В общем же жизнь в эмиграции была тяжелой, полной лишений, и особенно тяжела была оторванность от родины и неуверенность в возможности когда-нибудь вернуться туда.

В Париж пришла радостная весть: царя в России свергли. Менжинский рвется на родину. Но правительства Англии и Франции не пропускают большевиков в Россию. Менжинский, работавший в Париже, в банке, под видом поручения от банка поехал в Лондон, а оттуда с помощью товарищей через Швецию и финляндскую границу возвратился в Россию.

Вместе с ним из Швеции ехали несколько эсеров. Когда они узнали, что Менжинский большевик, они стали говорить, что его нельзя пускать в Петербург (это было после подавления буржуазным Временным правительством июльской демонстрации рабочих и солдат в 1917 году).

— Вот доедем поближе — сообщим, чтобы его арестовали, — говорили между собой эсеры.

Но Менжинский перехитрил их. Когда поезд дальнего следования на одной из станций пошел тише, Менжинский соскочил с него на ходу. В Петербург приехал дачным поездом.

По приезде в Петербург он сразу же пришел в Центральный Комитет большевиков. ЦК поручил Менжинскому работать в Военной организации партии. Менжинский снова организует солдат, ведет среди них огромную агитационную и пропагандистскую работу, редактирует газету «Солдат».

Рассказы о Менжинском,

М., 1969, с. 24–26.

A. Ф. Ильин-Женевский. Накануне

В начале июля (1917 года. — Ред.) наша газета «Солдатская правда» за какую-то особенно резкую статью была Временным правительством закрыта. По-видимому, нагоняй получил и хозяин типографии, потому что он сообщил нам, что, к своему глубокому прискорбию, не может больше продолжать печатание нашей газеты под другим заглавием, как мы это предполагали. И пришлось… нам с Подвойским пуститься в новые поиски типографии.

Мы скоро сговорились с типографией Василеостровского районного Совета (бывш. Шахт), помещавшейся в Тучковом переулке, в доме № 17, где возродилась наша газета под новым названием «Солдат».

…С уходом (из редакции) т. Бубнова и т. Подвойский как-то реже стал бывать в газете. Его отвлекала все растущая работа в районах и в Военной организации. Мне приходилось почти одному вывозить газету. По счастью, такой период продолжался недолго. Необходимая поддержка была дана. В состав редакционной коллегии газеты вступил только что приехавший из Франции политический эмигрант Вячеслав Рудольфович Менжинский. Брюнет, с большими пышными усами, серьезным, вдумчивым взглядом и мягкими манерами, он произвел на нас самое благоприятное впечатление. Элегантная наружность его сразу изобличала в нем европейца. Подвойский рекомендовал его мне как беллетриста. И действительно, статьи т. Менжинского были очень живо и интересно написаны, отчасти напоминая собою беллетристические произведения. Целый ряд номеров «Солдата» мы выпустили с т. Менжинским вдвоем. Работа у нас шла очень дружно и согласованно. Об этом времени приятно вспомнить. Обыкновенно, придя в типографию, мы сразу же усаживались за писание статей для текущего номера. Закончив писание статей, мы удалялись от шума в какой-нибудь укромный уголок типографии и там, сидя на подоконнике или на печатных машинах, оглашали написанные статьи и вносили в них необходимые исправления, буде таковые требовались. Приняв, таким образом, статьи к напечатанию и обменявшись мнениями по поводу характера предполагаемого номера, мы сдавали весь материал в набор, а сами шли на Средний проспект, в ближайшую к нашей типографии чайную. Здесь за стаканом чаю и беседой мы спокойно проводили то время, которое необходимо было, чтобы сданный нами материал хотя бы частично был набран.

Влияние нашей газеты постепенно росло, тираж ее увеличивался, и скоро мы нашли более целесообразным перенести печатание газеты в нашу предыдущую типографию «Народ и труд». Мы были настолько сильны, что хозяин типографии, не так давно сам нас оттуда выпроводивший, теперь усиленно звал нас обратно. Некоторое время мы набирали газету по-прежнему в типографии Василеостровского районного Совета, а затем сверстанные полосы на лошадях перевозили в типографию «Народ и труд» для печатания, но потом мы совсем перебрались в эту типографию. Этот период жизни пашей газеты несколько хуже сохранился в моей памяти, так как я постепенно стал отходить от газетной работы. Меня все больше и больше втягивала работа в запасном огнеметно-химическом батальоне…

Красная летопись, 1926,

№ 4(19), с. 18–19.

B. И. Невский. За солдатские массы

В начале марта 1917 года, когда еще дымились развалины разгромленных народом царских тюрем и полицейских участков, несколько товарищей предложили Петроградскому комитету РСДРП (большевиков) свои силы для создания военной организации (В. Невский, Н. Подвойский, С. Сулимов, позднее к ним примкнули К. Мехоношин, Н. Крыленко, Е. Розмирович, В. Менжинский, А. Женевский, П. Дашкевич и другие).

С самого же начала был найден верный и скорый путь для организации широких солдатских масс: необходимо было создать организацию военную, боевую, могущую быть той вооруженной силой, на которую возможно было бы опереться в предстоящих битвах пролетариата с буржуазией, и вместе с тем ощущалась острая нужда в организации широких крестьянских масс, из коих главным образом и состояла старая царская армия.

В этих двух направлениях сразу и началось собирание сил.

Решено было поэтому прямо пойти в полки, в солдатскую массу…

Что делать? Как приступить к созданию организации?

Массы сами научили, как это сделать.

На одном из собраний как-то само собой получилось решение обратиться со страниц «Правды» с призывом к солдатам-большевикам прийти на собрание во дворец Кшесинской[37] и положить начало военной организации.

Объявление напечатали, собрание состоялось, и уже 22 марта 1917 года начала свое существование Военная организация при Петроградском комитете РСДРП (большевиков)…

События 4 июля всем известны. Показаниями свидетелей точно установлено, что и 3-го и 4-го числа наемники буржуазии первые начали стрелять.

Начался разгром большевиков: 1) была разгромлена редакция «Правды», помещения Петроградского и многих районных комитетов (за исключением чисто рабочих организаций, как на Путиловском заводе), 2) дом Кшесинской взят приступом и разгромлен, 3) газеты «Правда» и «Солдатская правда» закрыты, 4) большевистские полки, принимавшие участие в восстании, были разоружены, вожаки-солдаты убиты или брошены в тюрьму. Из Военной организации были арестованы Крыленко, Мехоношин и много других. Ленину удалось скрыться точно так же, как скрывались Подвойский и Невский из Военной организации (Подвойский свободно расхаживал по Питеру, в то время как в его квартире была засада и суд привлекал его за восстание). Свидетельские показания устанавливают (см. целый ряд показаний в газете «Рабочий и солдат»), что виновниками кровопролития были кадеты, меньшевики и эсеры; выступления 3 июля не только в Питере, но и в других городах и на фронте были подавлены с неслыханной жестокостью. Расстреливались тысячи, но движения подавить не удалось.

Дело в том, что причина движения коренилась не в личностях, а в глубоких экономических причинах.

Но именно потому, что движение имело глубокие причины, наши организации быстро оправились от погрома…

Прежде всего оправилась от погрома Военная организация.

Быстро наладило новую технику и по соглашению с ЦК стало издавать газету «Рабочий и солдат», временно заменившую «Правду» и «Солдатскую правду».

Передовая статья первого номера этой газеты дышит бодростью и уверенностью в победе…

Ни рабочие, ни солдаты не унывали. Наоборот, воззвание общегородской Петроградской конференции большевиков кончалось боевым кличем: «Будут еще битвы! Будут еще победы! Все дело в том, чтобы достойно и организованно встретить грядущие битвы»[38].

К этим битвам и стала готовиться Военная организация.

Уже в середине августа явилась возможность издавать отдельные органы ЦК и Военной организации: 13 августа, в воскресенье, вышли первый номер центрального органа РСДРП (большевиков) «Пролетарий» и первый номер газеты Военной организации «Солдат».

Передовая статья первого номера «Солдата» заканчивалась бодрой уверенностью в победе: «В тесном единении рабочего и солдата залог того, что яростная атака контрреволюционных сил закончится их собственным поражением», а в «Манифесте РСДРП ко всем трудящимся, ко всем рабочим, солдатам и крестьянам России» говорилось: «Уже съезжаются финансисты всех стран на тайные съезды, чтобы обсудить общий вопрос о надвигающейся грозе. Ибо они уже слышат железную поступь рабочей революции. Ибо они уже видят неотвратимое.

В эту схватку наша партия идет с развернутыми знаменами». Манифест кончался таким призывом: «Копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни! Да здравствует мировая рабочая революция!»[39]

И до этого момента наша Военная организация была крестьянско-пролетарской, теперь же кроме непосредственно боевых задач подготовки боевых масс для переворота Военная организация задалась целью связаться наиболее тесно с деревней.

Вот почему «Солдат» еще более, чем «Солдатская правда», посвящает свои статьи земельному вопросу, жизни деревни, крестьянским письмам. Вот почему на Литейном открываются курсы инструкторов по работе в деревне и закладывается начало крестьянской земляческой организации.

Эти инструктора, пройдя краткосрочный двухнедельный курс, тысячами отправлялись в деревню и были теми именно людьми, которые вскоре после октябрьских дней в Питере руководили аграрной революцией в деревне, а многие из них доселе работают среди крестьян.

Собирание сил шло, наши организации крепли, а противоречия капиталистического общества и соглашательская политика меньшевиков и эсеров требовали развязки. Народные массы теряли терпение.

Зоркий взгляд и гениальный ум вождя мировой революции В. И. Ленина усмотрел, что если в ближайшие дни пролетариат не возьмет власть в свои руки, то победит контрреволюция.

Вот почему еще в сентябре появилось его письмо о необходимости и неизбежности восстания, а вслед за тем и резолюция ЦК о немедленной практической подготовке к перевороту.

«ЦК признает, что как международное положение русской революции (восстание во флоте в Германии, как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции, затем угроза мира империалистов с целью удушения революции в России), — так и военное положение (несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К0 сдать Питер немцам), — так и приобретение большинства пролетарской партией в Советах, — все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии (выборы в Москве), наконец, явное подготовление второй корниловщины (вывод войск из Питера, подвоз к Питеру казаков, окружение Минска казаками и пр.), — все это ставит на очередь дня вооруженное восстание.

Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы…»[40]

Подавляющее большинство товарищей и организаций разделяли этот взгляд, только Военная организация, в общем соглашаясь с ним, высказалась за небольшую отсрочку: нужно было наладить дело в Луге, в Москве, в важном пункте Дно, то есть как раз там, откуда могли быть нанесены революции очень чувствительные удары[41].

Октябрьские дни подтвердили эти опасения: Керенский двигал свои контрреволюционные войска именно с этой стороны, а Москва вследствие слабости своей военной организации затянула свои октябрьские дни на очень долгий срок.

Но как бы ни были основательны соображения той или другой организации, гениальный прогноз Ленина был точен и верен, и, конечно, ЦК партии должен был приказывать, если кто-либо даже в силу резонных соображений откладывал выступление.

Реакция действительно не ждала. После неудавшегося корниловского заговора буржуазия решила дать бой на вопросе о защите Петрограда: в целях вывода революционного Петроградского гарнизона, на который опиралась наша Военная организация, решено было отправить питерских солдат на фронт.

Пойти на это — значило проиграть революцию.

Все помнят события октябрьских дней. Рабочие и солдаты решились победить или умереть. Был образован Военно-революционный комитет, в который целиком вошло Бюро военных организаций и члены ЦК по его указанию.

А чтобы сломить последнее упорство, представители Бюро военных организаций были вызваны на конспиративное свидание к Ленину (товарищи Подвойский и Невский).

Здесь под всесокрушающими ударами революционной логики Ленина пали все возражения, выдвинутые Военной организацией.

Выступление было необходимо, а главное, неизбежно.

Под конец свидания в присутствии Антонова-Овсеенко решено было исправить кое-какие недочеты, и с этой целью один из членов Бюро (т. Невский) должен был немедленно отправиться в Гельсингфорс для установления контакта с тамошними военными силами.

Наступил день 24 октября, все предвещало бурю, а 25-го уже грохотали пушки и вся Военная организация в полном составе выступила на улицу.

В дни Октября.

Сборник воспоминаний

участников Октябрьской

революции. М., 1957,

с. 19–30,

В ДНИ ВЕЛИКОЙ БУРИ

Такая жизнь…

В ней славою страны многоязыкой

Сияет, воплощенный до конца

Знак преданности Партии великой,

Знак страсти пролетарского борца.

А. Жаров. Стихи о Менжинском

A. М. Гиндин. Октябрь в Петрограде

В ночь на 25 октября 1917 года и весь этот день отряды красногвардейцев, революционных солдат и матросов, возглавляемые представителями Военно-революционного комитета, захватывали почту, телеграф, вокзалы, министерства, военный штаб и другие центры Петрограда. Были заняты также Главное казначейство, Экспедиция заготовления государственных бумаг и Государственный банк.

Государственный банк помещался в большом трехэтажном полукруглом здании, с обширным двором, отгороженным от улицы массивной высокой решеткой. Здание это находилось на Екатерининском канале (ныне канал имени Грибоедова), № 32, напротив маленького, красивого Банковского моста. Другой своей стороной оно выходило на Садовую улицу, от которой его тоже отгораживала решетка. Банк охранялся местной командой, в которую входило 125 человек. При Временном правительстве охрана банка была усилена взводом солдат Семеновского полка.

В ночь на 25 октября комиссар Военно-революционного комитета Гвардейского флотского экипажа получил от комитета предписание № 1372 за подписью председателя ВРК товарища Подвойского и секретаря т. Антонова занять главную контору Государственного банка на Екатерининском канале к 6 часам утра. Предписание было выполнено точно.

В 6 часов утра к зданию банка подошел отряд моряков Гвардейского флотского экипажа (около 40 человек). Часовой у ворот при виде вооруженных матросов несколько растерялся. Разбудили взводного охраны, который быстро нашел общий язык с комиссаром Военно-Революционного комитета.

Большевистский отряд матросов был впущен на территорию банка без сопротивления со стороны охраны. Моряки расставили свои караулы у входов и выходов, у кладовой, у городских телефонов и т. д. В банке установилась двойная охрана. Приходящие на работу чиновники Госбанка должны были предъявлять пропуска революционным морякам, которые тщательно их проверяли! Возникавшие инциденты улаживались с помощью солдат местной охраны, которые помогали морякам…

Около 3 часов дня 25 октября в министерство финансов (Мойка, 43) пришел Вячеслав Рудольфович Менжинский — член партии с 1902 года, один из закаленных представителей ленинской гвардии. Тов. Менжинский сообщил о низвержении Временного правительства и заявил, что он, как временный комиссар Военно-революционного комитета, уполномочен заведовать этим министерством.

Чиновники министерства позвонили по телефону и Зимний дворец, где спасалось Временное правительство, и связались с министром финансов М. В. Бернацким. Министр командировал из Зимнего дворца своего заместителя А. Г. Хрущева. Явившись в министерство, последний заявил чиновникам, что Временное правительство еще не арестовано, и предложил распоряжений Менжинского не выполнять.

Так началось сопротивление финансовых чиновников Советской власти. С каждым днем оно становилось все более яростным, превращалось в злостный саботаж. Саботажниками руководили открытые и подпольным контрреволюционные центры; их тайно финансировали банкиры…

26 октября банкиры решили обеспечить всех чиновников трехмесячным содержанием при условии полного неучастия их в какой бы то ни было государственной и административной работе при Советской власти. В тот же день служащие Госбанка, Экспедиции заготовления государственных бумаг, Главного казначейства по призыву образовавшегося стачечного комитета объявили забастовку в знак протеста против появления комиссаров. Частные банки тоже весь день были закрыты. Служащие министерства финансов также приняли предложение банкиров и вынесли решение не исполнять своих обязанностей и не передавать их представителям Советской власти.

В Смольном стало известно, что саботаж финансовых и банковских работников не дает возможности рабочим получить заработную плату, тормозит работу продовольственных организаций. Вечером 26 октября Военно-революционный комитет обратился ко всем служащим Экспедиции заготовления государственных бумаг и Госбанка с предложением не прерывать своих обычных занятий. «Внесение хаоса и дезорганизации в работу в революционное время, — говорилось в воззвании, — совершенно недопустимо. Всякое нарушение революционного порядка будет сурово караться».

Предупреждение Военно-революционного комитета, однако, не возымело действия. 27 октября служащие Госбанка продолжали забастовку, и он был снова закрыт. Руководители Госбанка во главе с управляющими. П. Шиповым, выполняя постановление стачечного комитета, заявили приехавшему в Госбанк Менжинскому, что они не признают новой власти и станут выполнять свои обязанности только в том случае, если комиссары не будут вмешиваться в работу банка…

27 октября состоялось заседание Центрального правления Кредиттруда[42]. Товарищ Менжинский и председатель Военно-революционного комитета товарищ Подвойский явились на заседание, чтобы объяснить необходимость открытия банков и призвать к этому служащих. Руководители Кредиттруда, проводя линию банкиров и контрреволюционных центров, не разрешили комиссарам присутствовать на заседании. Они заявили комиссарам, что чеки на заработную плату рабочим будут оплачиваться, что же касается «соображений общегосударственного характера», то правление станет выполнять директивы только «Комитета спасения».

В субботу (день выдачи заработной платы) 28 октября банки вновь открылись только на один час. Так же как и накануне, подавляющее большинство предприятий денег на заработную плату не получило.

По прямому указанию «Комитета спасения» на общем собрании служащих Госбанка 28 октября было принято постановление: объявить забастовку и производить операции лишь для оплаты «неотложных нужд». Не согласные с этим решением счетчики ушли, заявив, что они приступят к работе.

Продержаться, не дать большевикам овладеть Госбанком, не допустить выдачи денег Советскому правительству, задерживать выдачи на заработную плату, вызывая недовольство населения Советской властью, — такова была тактика банковских руководителей, направляемых «Комитетом спасения» и городской думой. В эти дни (27 и 28 октября) «Комитет спасения» готовил восстание юнкеров, которое изнутри должно было поддержать наступавшие на Питер казачьи части под руководством Керенского и Краснова…

После разгрома юнкерского восстания банкиры, члены «Комитета спасения» и городской думы, меньшевистско-эсеровские руководители Банксоюза и Кредиттруда все свои надежды возлагали еще на поход Керенского и старались всячески поддержать его.

В воскресенье 29 октября в помещении Учетного ссудного банка Персии состоялось совещание руководящих работников министерства финансов и Госбанка. Присутствовало около 20 человек во главе с товарищами министра финансов В. В. Кузьминским, С. А. Шателеном и М. И. Фридманом. Обсуждался вопрос, как лучше opгaнизовать саботаж в министерстве финансов, Госбанке, Главном казначействе и Экспедиции заготовления государственных бумаг.

Утром 30 октября собрались представители правлений частных банков. Ссылаясь на крайне напряженное состояние на улицах, частую стрельбу и перерыв телефонного сообщения, а также на то обстоятельство, что чеки на Государственный банк оказались во многих случаях неоплаченными, они постановили в этот день банки не открывать. Госбанк также 30 октября не работал, в нем продолжалась забастовка. Таким образом, рабочие, не получившие заработной платы в субботу, оставшиеся без денег в воскресенье, были лишены возможности получить их и в понедельник.

26 октября на II съезде Советов, когда формировалось Советское правительство, народным комиссаром финансов был утвержден И. И. Скворцов-Степанов. Ho он был членом Военно-революционного комитета в Москве и в связи с развернувшимися там ожесточенными боями за власть Советов не мог приехать в Питер. 30 октября приказом по министерству финансов за подписью Предсовнаркома В. И. Ленина временным заместителем народного комиссара финансов был назначен товарищ Менжинский. В Смольном, напротив приемной В. И. Ленина, там, где находилось Управление делами Совнаркома, в одном из углов комнаты № 63, появилась надпись; «Народный комиссариат финансов».

Вечером 30 октября Советское правительство вынесло постановление за подписью Ленина и Менжинского об открытии банков. В нем говорилось:

«Частные банки закрыты. Служащие и директора собираются, но дверей банков для публики не открывают, рабочие лишены возможности получить заработную плату, так как банки денег не выплачивают по чекам заводов и фабрик. Такое положение терпимо быть не может.

Рабочее и Крестьянское правительство предписывает открыть завтра, 31 октября, банки в обычные часы, с 10 час. утра до 2 с половиной часов дня.

В случае, если банки не будут открыты и деньги по чекам не будут выдаваться, все директора и члены правлений банков будут арестованы, во все банки будут назначены комиссары временного заместителя народного комиссара по министерству финансов, под контролем которого и будет производиться уплата по чекам, имеющим печать надлежащего фабрично-заводского комитета.

Для обеспечения порядка во все банки будут введены достаточные воинские караулы.

Все слухи, распространяемые буржуазией, о конфискации капиталов ложны. Ничего, кроме мер, обеспечивающих интересы вкладчиков путем строжайшего учета и контроля над деятельностью банков, не предполагается»[43].

В. Р. Менжинский за своей подписью дал следующее предписание Комитету съездов банков: «Настоящим предписываю завтра, 31 октября, открыть все банки для оплаты чеков по текущим счетам торгово-промышленных предприятий. Неисполнение означенного приказа повлечет за собой самую строгую революционную ответственность»[44].

В тот же день товарищ Менжинский передал для опубликования в печати приказ по министерству финансов, в котором обращалось внимание жителей Петрограда на то, что «служащие казначейств и сберегательных касс, пренебрегая интересами бедноты и широких кругов населения, расстраивают работу банков»[45].

«Забастовка чиновников, — указывалось в приказе, недопустима. Во всех учреждениях министерства финансов завтра, 31 октября, занятия должны производиться в обычное время. Если в каких-либо учреждениях министерства финансов забастовка будет продолжаться, начальники этих учреждений будут немедленно арестованы».

В Государственный банк 30 октября Совнарком направил предписание, в котором предлагалось открыть текущий счет в Петроградской конторе Государственного банка на имя Совета Народных Комиссаров. В предписании указывалось, что выдачи по данному счету должны производиться по требованиям Председателя Совета Народных Комиссаров или временного заместителя народного комиссара по министерству финансов. Тут же были образцы подписей В. Ульянова и В. Менжинского.

Однако банковские саботажники и их политические руководители не унимались. Ожидая прихода войск Керенского, они демонстративно игнорировали приказы Советского правительства, открыто призывали не подчиняться ему, угрожали расправой с низшими служащими, которые выступали за признание власти народных комиссаров. Центральное правление союза служащих кредитных учреждений в ответ на решение Советского правительства вынесло 31 октября постановление, в котором нагло заявило, что «всякое активное вмешательство в настоящее время представителей В. Р. Комитета во внутреннюю жизнь кредитных учреждений и появление в них комиссаров и военных патрулей автоматически вызывает немедленную забастовку всех служащих…».

Вечером 31 октября на заседании Петроградское Совета товарищ Менжинский сообщил депутатам о положении в банках. Характерно, что в эти напряженные дни, когда под Пулковом шли решающие бои за революцию, Петроградский Совет обсуждал и вопрос о положении в банках, — настолько он волновал рабочих. Тов. Менжинский рассказал о том, какие трудности создает саботаж банковских чиновников, и сообщил, что после вчерашнего постановления Совнаркома частные банки открыли сегодня в течение часа свои двери. Выступление Менжинского 1 ноября было опубликовано в печати...

Как большевики овладели

Государственным банком.

М., 1961, с. 7—19.

B. Р. Менжинская. Комиссар финансов

Партия большевиков строит новую, невиданную еще на земле власть — власть Советов. Приходится бороться с саботажем, с вредительством старых чиновников, буржуазных агентов.

Ленин назначает Менжинского комиссаром финансов.

К роскошному подъезду министерства финансов подошел скромно одетый человек. Внушительный швейцар в ливрее с золотыми пуговицами с недоумением спросил посетителя:

— Вам что угодно, господин?

— Я назначен комиссаром финансов. Проведите меня в кабинет министра…

Швейцар оторопел, но все же взял у Менжинского пальто и провел его в кабинет.

Для захвата министерства с Менжинским должен был прийти отряд красногвардейцев. Но отряд долго не являлся, и Менжинский решил дойти один. Одного за другим Менжинский вызывал к себе в кабинет чиновников и требовал от них честной работы для нового хозяина — народа.

Вдруг раздается телефонный звонок. Менжинский снимает трубку и спрашивает:

— Кто говорит?

— Министр финансов (его еще не успели арестовать). А со мной кто говорит?

— Народный комиссар по министерству финансов…

Министр от неожиданности помолчал несколько секунд и потом говорит:

— Я вам советую одно — берегите Экспедицию заготовления государственных бумаг…

Министр понял, что старой власти пришел конец, раз большевики взяли в свои руки самый главный источник силы буржуазии — финансы и банки.

Менжинский энергично принялся за руководство Финансами народного Советского государства. Но среди чиновников министерства и банков было много буржуазных холуев. Они саботировали распоряжения Менжинского, приходила на службу, но не работали, отказывались выдавать деньги фабрикам и заводам на зарплату рабочим. Задержкой зарплаты они надеялись вызвать недовольство рабочих.

Менжинский, посоветовавшись с Лениным, решил действовать решительно и сурово. Саботажников он выгнал с работы, директорам банков пригрозил за саботаж арестом. Об этом было издано постановление за подписью Ленина и Менжинского.

Через час после этого постановления все банки были уже открыты и рабочие получили зарплату. На место выгнанных саботажников Менжинский пригласил грамотных рабочих. Сначала было очень трудно, чиновники смеялись над ошибками новых работников. Но через несколько месяцев дело пошло на лад, и финансисты от станка работали лучше старых бюрократов.

В Программе большевистской партии говорилось о национализации — передаче государству всех банков. Менжинский по поручению Ленина занялся этим важнейшим делом. С ним надо было спешить, потому что капиталисты пытались получить деньги и ценности из частных банков и удрать с ними за границу.

14(27) декабря 1917 года был издан декрет о национализации банков. Отряды красногвардейцев заняли иx. Был создан единый Государственный банк, и все капиталы, награбленные буржуазией и помещиками, перешли в руки государства трудящихся. Ленин писал: «Рабочий контроль и национализация банков начали проводиться в жизнь, а это именно и есть первые шаги к социализму…»

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 26–28.

Г. И. Ломов. В дни бури и натиска

…В ночь на 25 октября в Смольном появляется Ленин. Он по-прежнему в парике. Его трудно узнать. Сразу, в течение минут, обстановка меняется. Ленин кипит и бурлит. Он издевается над нашей нерешительностью. Сейчас же надо дать все необходимые директивы, брать все здания, все правительственные учреждения, все вокзалы, телефон и телеграф в свои руки, пользуясь нерешительностью правительства Керенского.

С этого момента колебаний и осторожности как не бывало. ЦК партии внизу, Военно-революционный комитет наверху звонят во все районы, требуют энергичного наступления. Поступают отовсюду сведения о переходе к нам частей, о захвате новых зданий, вокзалов, правительственных учреждений.

Ночью — так около трех часов утра — положение совершенно определилось: фактически власть находилась в наших руках. Надо формировать правительство. Надо было налаживать деловую революционную работу. Еще слышалась стрельба. Еще сидели министры Керенского в Зимнем дворце, но они были уже политическими мертвецами.

Рабочая революция вздымала на своих волнах новых деятелей, в буре и натиске рождалась новая эпоха в истории человечества.

Как происходило формирование новой власти, нового правительства?

Наше положение было трудным до чрезвычайности. Среди нас было много прекраснейших высококвалифицированных работников, было много преданнейших революционеров, исколесивших Россию по всем направлениям, в кандалах прошедших от Петербурга, Варшавы, Москвы весь крестный путь до Якутии и Верхоянска, но всем надо было еще учиться управлять государством. Каждый из нас мог перечислить чуть ли не все тюрьмы в России с подробным описанием режима, который в них существовал. Мы знали, где бьют, как бьют, где и как сажают в карцер, но мы не умели управлять государством и не были знакомы ни с банковской техникой, ни с работой министерств.

Я помню одну сценку, живо врезавшуюся мне в память. В далеком коридоре Смольного, на втором этаже, в полумраке товарищ Ленин поймал очередную свою жертву — кажется, это был товарищ Менжинский. Ленин прочно ухватил Менжинского за пуговицу и, несмотря на все его попытки выскользнуть, не пускал от себя. Ленин напирал на то, чтобы Менжинский был немедля назначен народным комиссаром финансов.

Желающих попасть в наркомы было немного. Не потому, что дрожали за свою шкуру, а потому, что боялись не справиться с работой. Ленин энергично искал кандидатов в наркомы и на ответственные посты. И после этого ЦК тут же оформлял очередное назначение. Разногласий никаких не было…

В состав первого Совнаркома ввели и меня, народным комиссаром юстиции.

Утром, после того как власть фактически оказалась в наших руках, собрался II съезд Советов. Помню, выступал товарищ Ленин решительно и горячо; он кратко предложил от имени ЦК свое знаменитое воззвание и декреты о земле, об установлении Советской власти и т. д. Меньшевики испуганно ворчат, кричат, протестуют против нас, «захватчиков»… они шумно встают, протестуют против обстрела Зимнего дворца и, растерянные, но громко протестующие, кричащие и в то же время жалкие и хнычущие, куда-то уходят из Смольного. Зал провожает их шумно, иронически.

В то время, когда в Военно-революционном комитете и в ЦК нашей партии неослабно бился пульс революции, коридоры Смольного были переполнены снующей массой рабочих, красногвардейцев и солдат. Пулеметные ленты, револьверы, винтовки — все это куда-то стремится, бешено несется. Грузовики, отчаянно фырча, летят, переполненные вооруженными красногвардейцами. Вдали слышатся выстрелы…

Смольный кипел, Смольный жил, Смольный формировал новый порядок. Он переваривал в своем котле колеблющихся и сомневающихся для того, чтобы назавтра выкинуть из своих коридоров новые кадры революционеров-бойцов, смелых и решительных агитаторов, тысяча пропагандистов, новых красногвардейцев, новых вождей.

Пролетарская революция,

1927, № 10(69), с. 172–178

A.Семенов. Ленин: привезите ко мне комиссара Менжинского

В те дни (октябрьские дни 1917 года) я работал на заводе «Эриксон»…

23 октября у нашего заводского кассира «экспроприировали» на улице 450 тысяч рублей, которые он вез из банка для раздачи рабочим. А рабочие требовали выплаты… Что делать, откуда достать деньги?

Промелькнуло 25-е, точно мгновение, а 26-го посылают меня наши завкомовцы:

— Доставай, Семенов, деньги, хоть тресни.

Бросился я в банк. В банке комиссар:

— Хлопочи, — говорит, — через Смольный.

Я в Смольный.

Пробьюсь, думаю, к Ленину и через него достану.

Кипел, жужжал Смольный лихорадочной творческой жизнью… Преобразились, точно задвигались, заговорили старые стены, колонны, люстры. Провели меня в третий этаж, комнату 76.

— Здесь найдете товарища Ленина.

Вхожу. В первой комнатушке — секретарь.

— Вам товарища Ленина? Пройдите в комнату рядом.

Вот так, ну, думаю, пробиваться-то, видно, и не надо!

Вошел в кабинет…

Как-то в сторонке, за столом притулился Владимир Ильич. Стол был убогий, даже порядочной чернильницы не было.

Сидел Ильич сгорбившись и, видно, усталый донельзя. Усталость эта немало живой краски унесла с его вдумчивого лица…

Та же усталость звучала и в голосе, но в глазах, хоть и подернутых утомлением, сверкали мудрость и внимание.

Принял меня Владимир Ильич тепло, дружески.

Я рассказал ему о наших незадачах с деньгами. Он слушал внимательно, потом взял бумажку и быстро написал:

«Сим уполномочен Семенов привезти в революционный Комитет комиссара Менжинского. Член Военно-революционного комитета Ленин».

— Вот, поезжайте и привезите ко мне комиссара Менжинского. Надо успеть получить деньги сегодня же.

Нужда рабочих одного завода в те дни, когда решалась судьба всего мира, казалось, не могла бы рассчитывать на такое внимание: для меня это было совершенно необычным.

Пробившись через отряды буйствующих еще на Мойке около телефонной станции юнкеров, я нашел Менжинского и вернулся с ним в Смольный.

Ильич был уже в первом этаже на заседании Ревкома. Менжинский прошел туда и вернулся с новой запиской.

«Немедленно выдать т. Семенову 500 тысяч рублей для раздачи жалованья рабочим завода „Эриксон“. Ленин»[46]

Печатей и штампов на документе не было.

Но зачем нужна печать, когда одна в мире такая подпись: Ленин.

Я знавал Керенского и бывал на его «аудиенциях». Знал хорошо Дана — и его тоже частенько посещал. Бывал у Мартова и вел с ним беседы по вопросам меньшевистской партии.

Но я, простой рабочий от станка, ни у одного из этих деятелей, ни в одном из этих кабинетов не сидел вольно и спокойно, как равный товарищ. Только в небольшой комнате великого вождя великой революции я сидел со спокойным сердцем и видел перед собою друга пролетариата, товарища…

Рабочие и крестьяне о Ленине.

М., 1933, с. 94–96.

Д. Рид. Свершилось!

Было ровно 5 час. 17 мин., четверг, 8 ноября (26 октября).

Свершилось…

Ленин и петроградские рабочие решили — быть восстанию, Петроградский Совет низверг Временное правительство и поставил съезд Советов перед фактом государственного переворота. Теперь нужно было завоевать на свою сторону всю огромную Россию, а потом и весь мир. Откликнется ли Россия, восстанет ли она? А мир, что скажет мир? Откликнутся ли народы на призыв России, подымется ли мировой красный прилив?

Было шесть часов. Стояла тяжелая холодная ночь. Только слабый и бледный, как неземной, свет робко крался по молчаливым улицам, заставляя тускнеть сторожевые огни…

Утро застало город в неистовом возбуждении. Целый народ поднимался среди рокота бури…

Обретя полную свободу действия, Военно-революционный комитет, словно искры, рассыпал во все стороны приказы, воззвания и декреты… Во все министерства назначили временных комиссаров: в министерство иностранных дел — Урицкого, в министерство финансов — Менжинского.

Александровский зал был набит битком. Шло заседание Комитета спасения…

Под гром аплодисментов было сообщено, что союз железнодорожников присоединяется к Комитету спасения. Через несколько минут явились почтово-телеграфные чиновники. Затем вошло несколько меньшевиков-интернационалистов; их встретили рукоплесканиями.

Железнодорожники заявили, что они не признают большевиков, что они взяли весь железнодорожный аппарат в свои руки и отказываются передавать его узурпаторской власти. Делегаты от телеграфных служащих объявили, что их товарищи наотрез отказались работать, пока в министерстве находится большевистский комиссар. Работники почты отказались принимать и отправлять почту Смольного… Все телефонные провода Смольного выключены. Собрание с огромным наслаждением выслушало рассказ о том, как Урицкий явился в министерство иностранных дел требовать тайных договоров и как Нератов попросил его удалиться. Государственные служащие повсюду бросали работу…

То была война — сознательно обдуманная война чисто русского типа, война путем стачек и саботажа.

В Смольном атмосфера была еще напряженнее, чем прежде, если это только возможно. Все те же люди, бегающие по темным коридорам, все те же вооруженные винтовками рабочие отряды, все те же спорящие и разъясняющие, раздающие отрывочные приказания вожди с набитыми портфелями. Эти люди все время куда-то торопились, а за ними бегали друзья и помощники. Они были положительно вне себя, казались живым олицетворением бессонного и неутомимого труда. Небритые, растрепанные, с горящими глазами, они полным ходом неслись к намеченной цели, сгорая воодушевлением. У них было так много, так бесконечно много дела! Надо было создать правительство, навести порядок в городе, Удержать на своей стороне гарнизон, победить Думу и Комитет спасения, удержаться против немцев, подготовиться к бою с Керенским, информировать провинцию, вести пропаганду по всей России — от Архангельска до Владивостока…

Наверху в столовой сидел, забившись в угол, человек… Лицо его заросло трехдневной щетиной. Он нервно писал что-то на грязном конверте и в раздумье покусывал карандаш. То был комиссар финансов Менжинский, вся подготовка которого заключалась в том, что он когда-то служил конторщиком во французском банке…[47]

Воскресенье 11 ноября (30 октября).

…Выйдя на Невский, мы вскочили на подножку переполненного трамвая, площадка которого осела под тяжестью людей и тащилась по земле. Трамвай медленно полз к Смольному.

По коридору шел маленький, хрупкий и изящный Мешковский[48]. У него был озабоченный вид. Забастовка всех министерств, сообщил он нам, производит свое действие… Но хуже всего было то, что бастуют банки.

«Без денег, — сказал Менжинский, — мы совершенно беспомощны. Необходимо платить жалованье железнодорожникам, почтовым и телеграфным служащим…[49] Банки закрыты; главный ключ положения — Государственный банк тоже не работает.

Банковские служащие по всей России подкуплены и прекратили работу… а что до частных банков, то только что издан декрет, приказывающий им открыться завтра же, или мы откроем их сами!»

Но сквозь все это победное воодушевление прорывалось явное беспокойство. Финансовый вопрос. Вместо того чтобы открыть банки, как приказал Военно-революционный комитет, Союз банковских служащих созвал собрание своих членов и формально объявил забастовку. Смольный затребовал от Государственного банка около 85 миллионов рублей[50], но кассир запер подвалы и выдавал деньги только представителям Временного правительства. Контрреволюционеры пользовались Государственным банком, как политическим орудием. Так, например, когда Викжель требовал денег на жалованье рабочим и служащим государственных железных дорог, ему отвечали: «Обратитесь в Смольный…»

Я отправился в Государственный банк, чтобы повидать нового комиссара, рыжеволосого украинского большевика, по имени Петрович. Он пытался навести хоть какой-нибудь порядок в делах банка, оставленных в хаотическом состоянии забастовавшими служащими. Во всех отделах огромного учреждения работали добровольцы: рабочие, солдаты, матросы. Высунув языки от напряжения, они тщетно старались разобраться в огромных бухгалтерских книгах…

Частные банки упрямо не желали открываться, но спекулянты отлично обделывали в них свои дела с заднего крыльца. Когда появлялись большевистские комиссары, служащие уходили, причем прятали книги и уносили с собой фонды. Бастовали и все чиновники Государственного банка, кроме служащих в подвалах и в Экспедиции заготовления государственных бумаг, которые отвечали отказами на все требования Смольного и при этом частным образом выдавали большие суммы Комитету спасения и городской думе.

В банк два раза являлся комиссар Менжинский с ротой красногвардейцев и официально требовал выдачи крупных сумм на нужды правительства…

Чиновники кредитной канцелярии уничтожили свои книги, так что установить картину финансовых отношений России с другими государствами оказалось совершенно невозможным.

10 дней, которые потрясли мир.

М., 1957, с. 105–107; 111–112;

179—180, 188–189, 215.

B. Д. Бонч-Бруевич. Первые дни совнаркомовского аппарата

Дней через пять после Октябрьской революции в Петрограде Владимир Ильич, ужиная у меня поздно ночью, перед тем, как, казалось, пора уже было идти спать, вдруг оживленно заговорил о том, что наступило время приступить к органической работе управления страной, для чего надо немедленно создавать аппарат, прежде всего при центральном правительстве. Было совершенно очевидно, что схема всего управления страной у него давно продумана и, можно сказать, отчеканена, так как на каждый вопрос он немедленно давал ясный и точный ответ.

— Вы беритесь за весь управленческий аппарат, — сказал он мне. — Необходимо создать мощный аппарат управления делами Совета Народных Комиссаров, так как, несомненно, и в первые дни, пожалуй, и долгое время в наше Управление со всех сторон будут стекаться всевозможные дела. Берите все это в свои руки, имейте со мной непосредственное постоянное общение, так как многое, очевидно, придется разрешать немедленно, даже без доклада Совету Народных Комиссаров или сношения с отдельными комиссариатами. Наладить комиссариаты, — прибавил он, — дело нелегкое.

Я согласился взяться за дело и на другой день с утра прежде всего отправился в Смольный, чтобы подыскать помещение для кабинета Владимира Ильича, удобное лично для него — примыкающее к его квартире в Смольном, куда собирались его поселить. Первые недели революции он жил у меня.

В кабинете Владимира Ильича мы предполагали собирать Совет Народных Комиссаров. Рядом с этим кабинетом нужно было иметь большое помещение для Управления делами Совнаркома, где расположились секретари, делопроизводители и прочий персонал. Помещение Смольного было неудобно для всех этих учреждений, так как комнаты были огромны, без перегородок. Однако удалось найти две смежные комнаты, одну поменьше, другую большую, где мы и обосновались. Прежде всего оборудовали кабинет Владимира Ильича и позаботились поставить коммутатор для телефонной связи через Центральную телефонную станцию Петрограда.

Вокруг Управления делами Совнаркома стали вырастать здесь же, в Смольном, временные управленческие аппараты других комиссариатов. Первый комиссариат, который мы здесь организовали, был Комиссариат по иностранным делам, на что толкала нас сама жизнь, так как необходимо было организовать прием дипломатических иностранцев из всех посольств, которые к нам почти ежедневно валили валом.

Возникла необходимость организовать Комиссариат финансов. В комиссары финансов был выдвинут тов. Менжинский. Его назначение состоялось поздно вечером. Тов. Менжинский был в то время чрезвычайно переутомлен работой. Для того чтобы немедленно привести в исполнение предписание правительства, он с одним из товарищей принес большой диван, поставил его около стены тут же, в Управлении делами, и крупно написал на писчем листе бумаги: «Комиссариат финансов». Укрепив эту надпись над диваном, он лег спать на диван, мгновенно заснул, и его спокойное похрапывание разносилось по Управлению делами Совнаркома.

Владимир Ильич вышел из кабинета, и я сказал ему:

— Смотрите! У нас уже организован и второй комиссариат, и тут же, близехонько. Позвольте вас познакомить с ним, — и я подвел Владимира Ильича к дивану, на котором тов. Менжинский блаженно спал.

Владимир Ильич прочел надпись, увидел спящего комиссара, самым добродушным образом расхохотался и заметил, что это очень хорошо, что комиссары начинают с того, что подкрепляются силами.

Так, шаг за шагом, мы создали советский аппарат, который вскоре заработал довольно четко.

Бонч-Бруевич В. Д.

Воспоминания о Ленине,

М., 1965, с. 118—120.

C. С. Пестковский. В Госбанк с Менжинским

Я освободился от должности комиссара телеграфа, получив отпуск от Дзержинского. Поехал в Смольный к Ильичу, предложил себя в «работники». Ильич выслушал меня внимательно, улыбнулся… и сказал: «Работа, без сомнения, для вас найдется. Например, в Наркомвнуделе. Подождите приезда наркома, тогда устроим вас наверняка».

Я решил ждать. Сперва уселся в коридоре на скамейке, около кабинета Ильича. Место было очень удобное для наблюдений. В кабинет Ильича перла разная публика из Питера и приезжие. Но вскоре этот способ ожидания надоел мне, я открыл двери в комнату, находящуюся против кабинета Ильича, и вошел туда.

Комната была довольно большая. В одном углу работал у стола секретарь Совнаркома Н. П. Горбунов. При другом столике товарищи Залкинд и Поливанов допрашивали только что арестованного крупного чиновника бывшего министерства иностранных дел. Дальше на диване полулежал с утомленным видом товарищ Менжинский, Над диваном красовалась надпись: «Комиссариат финансов».

Я уселся около Менжинского и вступил с ним в беседу. С самым невинным видом товарищ Менжинский расспрашивал меня о моем прошлом и полюбопытствовал, чему я учился.

Я ответил ему, между прочим, что учился в Лондонском университете, где в числе других наук штудировал и финансовую науку.

Менжинский вдруг приподнялся, впился в меня глазами и заявил категорически:

— В таком случае мы вас сделаем управляющим Государственным банком.

Я испугался и ответил ему, что у меня нет никакой охоты занять этот пост, так как это совершенно не по моей части. Менжинский попросил меня обождать и вышел из комнаты. Через некоторое время вернулся с бумагой, в которой за подписью Ильича удостоверялось, что я и есть управляющий Госбанком.

Я еще больше опешил и стал просить Менжинского об отмене постановления. Но он остался непоколебимым, а затем он мне объяснил положение. Дело в том, что нам до зарезу нужны деньги, хотя бы несколько миллионов. Государственный банк и казначейство бастуют, я: легальным образом денег получить нельзя. А финансовое дело — дело тонкое, и поэтому нужно соблюсти формальности. Единственный способ — сменить «головку» банка и затем взять деньги.

Услышав, в чем заключается моя главная задача, я немного успокоился. Вскоре мы с Менжинским стали снаряжать экспедицию в банк. Подготовились мы тщательно…

С нами отправился товарищ Подвойский, распорядившись предварительно придвинуть к зданию банка батальон матросов для того, чтобы сменить охраняющий банк караул из Семеновского полка.

Когда мы приехали в банк, нам представилась картина, напоминающая мне мое пребывание на телеграфе. Служащие толпились массами по коридорам; из их толпы падали по нашему адресу разные словечки. Мы направились прямо в кабинет управляющего. Там мы застали совет банка в полном сборе, за исключением самого управляющего, господина Шилова. Совет представлял из себя кучку почтенных стариков, перед которыми я чувствовал себя как ученик на экзамене. Менжинский твердым голосом прочел «декларацию Наркомфина», где служащим предписывалось стать на работу; отказывающимся грозила отставка с посылкой на фронт военнообязанных. Наша декларация была воспринята враждебными возгласами. Когда затем Менжинский заявил, что Шипов устраняется, а на его место назначаюсь я, галдеж усилился: совет заявил, что подает в отставку. Поспорив еще пару минут, мы все удалились.

Единственным элементом в Государственном банке, который оказал нам сочувствие и некоторую поддержку, были курьеры и низшие служащие.

Мы покинули банк и возвратились в Смольный, не добившись пока ничего. Этот… дебют так обескуражил меня, что я опять стал налегать на Менжинского, прося освободить меня от непосильного бремени. Два дня спустя Менжинский уступил — вместо меня управляющим банком был назначен товарищ В. В. Осинский.

Пролетарская революция,

1922, № 10, с. 99—101.

А. М. Гиндин. Против саботажа

Истекли семь дней после победы Великой Октябрьской социалистической революции, после создания Советского правительства. Прошли напряженные дни подавления юнкерского мятежа и разгрома войск Керенского и Краснова, наступавших на Питер. В Москве добивали остатки сил контрреволюции. Совету Народных Комиссаров требовались деньги, но ни одной копейки из банка и казначейства он не мог получить.

В эти трудные дни Центральный Комитет партии большевиков и Совнарком не имели возможности заняться подбором кадров, более или менее подготовленных для быстрого овладения всем сложным аппаратом Госбанка. Народный комиссариат финансов состоял, по существу, из одного товарища Менжинского.

В ответ на первую попытку большевиков (предписание Совнаркома от 30 октября об открытии на его имя текущего счета) получить деньги для нужд Советского правительства буржуазная и меньшевистско-эсеровская печать подняла шум, клеветнически обвиняя большевиков в том, что они якобы хотят ограбить Госбанк. Комиссару банка Морозову, рассказывавшему на заседании Петроградского Совета 2 ноября о положении в банке, пришлось опровергать клеветнические слухи о том, что народные комиссары взяли из банка миллион рублей для собственных нужд.

Чиновники министерства финансов, Госбанка не оформляли никаких документов Советского правительства. Чтобы заставить их выполнять распоряжения Советской власти, были предприняты меры воздействия на руководителей министерства финансов и Госбанка: предписания, уговоры, угрозы ареста. Не поставив Госбанк на службу новой власти, нельзя было осуществлять основные мероприятия по социалистическому преобразованию страны, нельзя было руководить хозяйством. В Совнаркоме и комиссариатах не было средств, нечем было платить служащим, начавшим работать в новых советских аппаратах.

4 ноября из министерства финансов в Смольный были доставлены пять руководящих работников министерства: три товарища министра — М. И. Фридман, С. А. Шателен и В. В. Кузьминский, директор департамента Государственного казначейства Г. Д. Дементьев и директор Кредитной канцелярии К. С. Замен. Их привели в комнату № 63, где помещались Управление делами Совнаркома и Народный комиссариат финансов. Менжинский потребовал от них оформить выдачу денег для нужд правительства. Однако все три товарища министра отказались это сделать.

После этого Менжинский попытался воздействовать на управляющего Госбанком И. П. Шипова, чтобы заставить его оформить деньги для Советского правительства. В тот же день 4 ноября Шипова арестовали и привезли в Смольный[51]. Но он также отказался выдать деньги…

Руководители министерства финансов, Госбанка… выполняли волю подпольного контрреволюционного центра и помогали ему выкачивать народные деньги из Госбанка.

Не добившись результатов в переговорах 4 ноября с товарищами министра и Шиповым об оформлении выдачи денег для нужд Совнаркома, товарищ Менжинский сделал попытку получить деньги непосредственно в Госбанке. В понедельник 6 ноября к концу дня он предъявил руководителям банка письменное требование от имени Советского правительства о выдаче 10 миллионов рублей ему, заместителю народного комиссара по министерству финансов В. Р. Менжинскому, в фонд Совета Народных Комиссаров на экстраординарные расходы. Он потребовал, чтобы эта сумма была переведена на текущий счет Совета Народных Комиссаров, который необходимо открыть в Государственном банке.

Руководители Госбанка принялись доказывать, как это делал Шипов в Смольном, что Совнарком не юридическое лицо, что такие ассигновки нужно оформлять через Главное казначейство и т. п. Тогда от имени Военно-революционного комитета Менжинский попросил собрать служащих и решил обратиться к ним за содействием.

Руководители саботажа заволновались. Кассир дал тревожный звонок, который дается в случае нападения грабителей на кассу. Прибежали охранявшие банк солдаты Семеновского полка и местной команды, пришли рабочие Экспедиции заготовления государственных бумаг…

На собрании служащих товарищ Менжинский разъяснил, что правительству необходимы средства для общегосударственных целей, что нуждается в средствах и ЦИК — орган, избранный съездом Советов, что Советское правительство будет отчитываться перед народом в расходовании денег и отчеты будут печататься в газетах…

Вечером после ухода Менжинского совет Государственного банка под председательством Шипова вынес следующее решение: «Заслушав предъявленное Советом Народных Комиссаров, в письменной форме, требование от 6 сего ноября за № 70 о выдаче совету на экстраординарные расходы 10 миллионов рублей в порядке реквизиции и о зачислении этой суммы на текущий счет на имя Совета Народных Комиссаров, причем заместителем народного комиссара по министерству финансов В. Р. Менжинским было пояснено, что в случае отказа в выполнении настоящего требования со стороны Совета банка сумма эта будет взята путем взлома кассы силою, — Совет Государственного банка единогласно постановил: требование о выдаче каких-либо сумм Совету Народных Комиссаров, как не основанное на законе, Совет не считает себя в праве удовлетворить; равным образом Совет не находит возможным открыть текущий счет на имя Совета Народных Комиссаров, как учреждения, не пользующегося правами юридического лица. Вместе с тем Совет Государственного банка считает своим долгом протестовать. против предъявления к Государственному банку требования о выдаче части вверенных банку народных средств в порядке реквизиции с угрозой взлома кладовых банка» [52].

…Приход Менжинского в Госбанк 6 ноября был своего рода разведкой во вражеском стане. Становилось ясно, что одними уговорами и даже угрозами делу не поможешь. Большевики убеждались, насколько прав был Ленин, когда 4 ноября на заседании Петроградского Совета говорил: «Наш недостаток в том, что советская организация еще не научилась управлять, мы слишком много митингуем»[53].

Разведка Менжинского показала, что для овладения Госбанком и управления им нужны иные меры…

Задача заключалась в том, чтобы разгромить контрреволюционные центры, выгнать из важнейших министерств (финансов, продовольствия и др.), Госбанка, Главного казначейства в первую очередь руководящих чиновников, не признающих Советской власти, направить туда свои кадры, поставить в Госбанке и Главном казначействе надежную пролетарскую охрану.

Общая политическая обстановка в стране становилась все благоприятнее. Со всех концов страны приходили известия о триумфе Советской власти; на ее сторону переходили одна за другой воинские части на фронте. Партия осудила трусливых дезертиров из ЦК и Совнаркома и сплотилась вокруг Ленина и ленинского руководства ЦК. 8 ноября утром ЦК вынес решение об отстранении Каменева от председательства во ВЦИК. Вечером на заседании ВЦИК его председателем был избран закаленный ленинец Я. М. Свердлов.

Став во главе ВЦИК, товарищ Свердлов начал твердой рукой наводить в нем большевистский порядок, быстро налаживал контакт с ленинским Совнаркомом.

Вечером 8 ноября на первом же заседании ВЦИК под председательством товарища Свердлова В. Р. Менжинский докладывал о сопротивлении чиновников Госбанка, не желающих выдавать деньги Советскому правительству и пытающихся прикрыться тем, что на получение денег нет санкции ВЦИК, как законодательного органа. И ВЦИК сказал свое веское слово. Единогласно была принята следующая резолюция:

«Центральный Исполнительный Комитет констатирует, что старшие чиновники министерства финансов и Государственного банка, не признающие Советской власти, произвольно распоряжаются достоянием казначейства и Государственного банка, выдавая кредиты в одних случаях, задерживая в других и отказывая Совету Народных Комиссаров в кредитах на самые неотложные и жгучие потребности, прежде всего на принятие экстренных мер в деле обеспечения продовольствием фронта и проведения выборов в Учредительное собрание.

Усматривая в поведении старших чиновников министерства финансов, в частности Государственного банка и казначейства, преступный саботаж, последствия которого могут самым губительным образом отразиться на существовании миллионов солдат, крестьян и рабочих и помешать успешности созыва Учредительного собрания в установленный срок, Центральный Исполнительный Комитет предлагает Совету Народных Комиссаров принять самые энергичные меры для немедленной ликвидации саботажа контрреволюционеров Государственного банка и призывает всех остальных служащих, верных делу народа, оказать Советской власти всестороннее содействие в деле обеспечения государственной работы необходимыми денежными средствами.

Вместе с тем Центральный Исполнительный Комитет берет на себя, впредь до Учредительного собрания, контроль над расходованием денежных сумм по ордерам Совета Народных Комиссаров, с каковой целью Центральный Исполнительный Комитет создает финансовую комиссию из 9 членов»[54].

Этим решением ВЦИК выполнил постановление Центрального Комитета партии, принятое на утреннем заседании этого же дня.

9 ноября Совнарком обратился в министерство финансов с предписанием открыть в срочном порядке без заключения Государственного контроля кредит до 25 миллионов рублей на экстренные нужды по продовольствию для армии и на другие необходимые расходы.

11 ноября за отказ признать власть Совета Народных Комиссаров были уволены с занимаемых должностей без права на пенсию товарищи министра финансов Хрущев А. Г., Фридман М. И., Шателен С. А., Кузьминский В. В., директор департамента Государственного казначейства Дементьев Г. Д., управляющий Госбанком Шипов И. П., управляющий Главным казначейством Петин Н. С., директор Кредитной канцелярии Замен К. С. директор Общей канцелярии Скворцов В. К.[55]

10 ноября ЦК партии направил товарищу Менжинскому в качестве его заместителя Александра Ефремовича Аксельрода, члена партии с 1902 года, работавшего в прошлом в банковской системе и… знавшего финансовые дела. Он стал во главе Кредитной канцелярии.

Товарищи Менжинский и Аксельрод повели решительную борьбу за овладение аппаратом всего министерства финансов, и в первую очередь Госбанка. Надо было прежде всего сломить саботаж руководящих лиц, не признающих Советской власти, заставить их работать, выполнять распоряжения Советского правительства и назначенных им комиссаров, неподчиняющихся — изгнать, как это было сделано Совнаркомом по отношению к руководителям финансовых учреждений. В субботу 11 ноября был издан приказ по министерству финансов:

«Все служащие и чиновники, не признающие власти Совета Народных Комиссаров, считаются уволенными со службы без сохранения права на пенсию.

Все военнообязанные, уволенные по сему приказу, снимаются с учета, о чем будет сообщено подлежащим властям.

Служащие и чиновники, желающие продолжать работу и всецело подчиняться революционной власти Совета Народных Комиссаров, должны в понедельник приступить к занятиям.

Списки приступивших к работе должны быть представлены в кабинет министра финансов (Мойка, 43) в понедельник 13 ноября сего года, к 6 часам вечера.

Уволенные чиновники, пользующиеся казенной квартирой, должны их очистить в течение трех дней, считая с 13 ноября сего года»[56].

Чиновникам Госбанка товарищи Менжинский и Аксельрод этот ультиматум решили предъявить лично. Нужно было, чтобы охрана банка, состоящая из солдат Семеновского полка, оказала содействие. В этих целях товарищи Менжинский и Аксельрод связались с председателем Военно-революционного комитета товарищем Подвойским, ведавшим тогда военными делами, который известил Семеновский полк и через него начальника охраны банка о цели прибытия комиссаров в банк. Начальник охраны информировал об этом совет банка, указав, что комиссары вместе с товарищем Подвойским придут в банк к 2 часам дня. Саботажники опять засуетились. В городскую думу, в Исполком Совета крестьянских депутатов, в Экспедицию заготовления государственных бумаг полетели гонцы, прося помощи. Вскоре представители этих организаций появились в банке.

В 2 часа дня 11 ноября товарищи Менжинский, Аксельрод и Подвойский прибыли в Госбанк. В одну из комнат были приглашены директора, члены Совета, представители комитета служащих. Вместе с ними сюда проникли представители городской думы и других организаций.

Товарищ Менжинский зачитал собравшимся приказ по министерству. Потом он и товарищ Подвойский предложили отойти вправо тем, кто признает Советскую власть, и расписаться об этом на листе бумаги.

Заместитель управляющего банком А. Голубев начал доказывать, что работа в банке продолжается, что он протестует против насилия и что приказ надо спокойно обсудить, а для этого должно быть дано время. Председатель комитета служащих заявил, что без обсуждения этого вопроса на собрании служащих он также не может подписаться. Подвойский и Менжинский дали на обсуждение 20 минут и вышли из комнаты.

В коридорах толпились служащие банка. Менжинский и Подвойский решили, пока заседают директора, ознакомить их с приказом и предложить тем, кто будет подчиняться Советской власти, отойти направо и расписаться на листе бумаги. Саботажники устроили обструкцию. Стали раздаваться провокационные выкрики, многие демонстративно бросились на левую сторону. Только отдельные сторожа и курьеры подошли к товарищам Подвойскому и Менжинскому с просьбой ответить на интересующие их вопросы.

Стало очевидным, что основная масса служащих находится под влиянием своих контрреволюционных руководителей. Бумагу почти никто не подписал.

Однако решительное поведение комиссаров, ультимативная постановка вопроса о подчинении Советской власти, угрозы увольнения и изгнания из квартир возымели свое действие.

Среди членов совета банка и директоров произошел раскол. Часть высказывалась за подчинение «насилию» и за подписание. Другие заявили, что лучше подать в отставку, чем подчиниться.

При голосовании 18 голосов оказалось за подчинение, а 11 — против. Тогда представители комитета служащих внесли предложение созвать в понедельник, 13 ноября, собрание служащих и на нем обсудить вопрос о приказе, а пока от принятия решения воздержаться. По их настоянию на совете была вынесена резолюция: «Признавая себя членами общей организации служащих Госбанка, Совет и организации банка настаивают на предоставлении им возможности обсудить предъявленный вопрос в согласии со всеми служащими и дать ответ в понедельник 13 ноября в 4 часа дня».

Товарищи Подвойский и Менжинский согласились подождать с ответом до 6 часов вечера в понедельник, но предупредили членов совета и директоров, что если они не подпишут приказ о подчинении, то будут уволены. Голубев и Цакони заявили было, что они просят считать их уволенными, вызвав этим аплодисменты саботажников. Однако после того, как товарищ Менжинский тут же дал согласие и предложил бумагу, чтобы они написали прошение об отставке, они от своих заявлений отказались…

В понедельник, 13 ноября, состоялись собрания. Курьеры, охрана, вахтеры, дворники подписались под резолюцией о подчинении. Высшие чиновники приняли решение «подчиниться насилию»; большинство остальных чиновников подписалось под резолюцией о непризнании власти Совнаркома и неподчинении ей.

Члены Исполнительного бюро Банксоюза заволновались. Скоро должен прийти Менжинский за ответом. Как бы старшие чины свою резолюцию не выдали ему как мнение всего банка. Поэтому Исполнительное бюро вынесло решение, в котором указывалось, что старшие чины нарушили свое обещание подчиниться решению большинства служащих и что для обсуждения вопроса 14 ноября созывается общее собрание всех служащих Госбанка.

К 5 часам дня в банк пришли товарищи Менжинский, Подвойский и Пестковский. Голубев прочитал им резолюцию о подчинении. Тогда Менжинский попросил старших служащих указать, как следует оформить получение денег для нужд Совнаркома. Голубев и другие стали доказывать, что сметы утверждаются в законодательном порядке, из кассы Государственного банка никаких расходов по ведомствам оплачивать нельзя и он не может разрешить выдать деньги из банка. Выявилось, что Голубев и Цакони подписались под резолюцией о подчинении только для видимости. Они вновь заговорили об отставке.

Товарищ Менжинский объявил о назначении С. Пестковского (управляющим Госбанком. — Ред.) и о том, что будет издан декрет о предоставлении новых прав комиссару банка. Он решительно потребовал от высших чинов банка добросовестно работать и выполнять все распоряжения нового управляющего. Началась перепалка. В коридорах толпились возбужденные служащие. Менжинскому стало ясно, что разговорами тут не поможешь: нужны дальнейшие организационные меры. Он прекратил переговоры и собрался уходить. В коридоре его и остальных комиссаров встретили выкриками и бранными словечками. Только курьеры, швейцары, дворники, вахтеры, огромное большинство счетчиков выражали комиссарам сочувствие и оказывали им поддержку. Менжинский искренне жал многим из них руки при прощании, что еще больше бесило сановных саботажников.

Все это показало, что предстоит серьезная борьба с банковской верхушкой, с злостным саботажем сотен людей в аппарате. И Пестковский заколебался. В своих воспоминаниях он пишет, что чувствовал себя на Совете банка перед «почтенными стариками» как ученик на экзамене и что… дебют его очень обескуражил. После возвращения в Смольный Пестковский стал просить Менжинского освободить его от непосильного бремени.

Менжинский обо всем информировал Ленина. Вместо Пестковского Совнарком назначил комиссаром Госбанка со всеми правами управляющего вызванного из Москвы В. В. Оболенского (Осинского), члена партии с 1907 года, опытного экономиста. Чтобы помочь товарищу Оболенскому в борьбе с саботажниками, В. И. Ленин в тот же день дал следующее указание: «Служащие Государственного банка, отказавшиеся признать Правительство рабочих и крестьян — Совет Народных Комиссаров — и сдать дела по Банку, должны быть арестованы»[57].

Совнарком принял также декрет, устраняющий всякие формальные рогатки со стороны банковских чиновников для получения 25 миллионов рублей <…>

Вечером 13 ноября товарищ Менжинский сдал для обнародования приказ по министерству финансов об увольнении со службы за непризнание власти Совнаркома Н. И. Бояновского, одного из наиболее активных саботажников из числа директоров Госбанка, директора Петроградской государственной сберегательной кассы В. К. Булгакова и его заместителя В. Н. Кледницкого.

Утром 14 ноября директора Госбанка собрались для обсуждения положения. В Госбанк явился товарищ Менжинский и представил директорам нового комиссара В. В. Оболенского. На предложение Менжинского выполнить постановление Совнаркома о 25 миллионах рублей ему ответили, что директор, ведающий этим делом, уже ушел, а служащие, которые могут оформить эту выдачу, разошлись…

Оболенский издал следующее распоряжение по Госбанку: «По дошедшим до меня сведениям, часть служащих Государственного банка решила 15 ноября не явиться на занятия в банк. Предлагаю всем служащим явиться 15 ноября на занятия. Не явившиеся до 12 часов дня будут уволены со службы и лишены пенсии. Военнообязанные будут сняты с учета и переданы в распоряжение воинских начальников.

Директора отделов и их помощники, как лица наиболее ответственные за непрерывное течение работы банка, в случае неявки будут, согласно решению Совета Народных Комиссаров, подвергнуты аресту и препровождены в Кронштадт.

Требую от всех служащих немедленного подчинения всем постановлениям Совета Народных Комиссаров и моим распоряжениям под угрозой применения вышеуказанных взысканий».[58]

Вечером в тот же день В. И. Ленин и В. Р. Менжинский подписали приказ по Государственному банку об увольнении товарища управляющего Госбанком А. К. Голубева согласно его прошению.

Активные действия большевиков вызвали отчаянное сопротивление саботажников, которые решили организовать выступление в общепетроградском масштабе…

Но саботажники и их контрреволюционные руководители просчитались. Партия и правительство повели против них решительную борьбу.

На заседании Совнаркома 15 ноября обсуждался вопрос о роспуске Петроградской городской думы, которая превратилась в открытый контрреволюционный центр, руководила саботажем во всех коммунальных учреждениях, связывалась с иностранными послами, собирала вокруг себя антисоветские элементы. 16 ноября было решено ее распустить и назначить новые выборы…

Были закрыты газеты «Наша речь» и «День», печатавшие антисоветские воззвания. В Смольном, в комнате № 56, начала энергично работать Особая следственная комиссия, выяснявшая связи саботажников с контрреволюционными центрами. Началась мобилизация рабочих, солдат, знающих бухгалтерию и конторское дело. Их направляли на работу в министерства вместо саботажников. ЦК партии (секретарем ЦК был тогда Я. М. Свердлов, хорошо знавший большевистские кадры) беспрерывно посылал в министерства, Госбанк, Главное казначейство преданных коммунистов, способных возглавлять отделы и бороться с саботажем.

В. И. Ленин требовал от комиссаров банка быстрее принять меры к получению денег, немедленно овладеть ключами от кладовых.

15 ноября в 12 часов дня Менжинский и Оболенский со своими двумя помощниками отправились в Госбанк. В помещении банка никого, кроме курьеров, счетчиков и младших служащих, а также дежурного чиновника, они не застали. На требования комиссаров сообщить адреса служащих дежурный чиновник заявил, что адреса у него неизвестно кем «похищены». Однако курьеры помогли постепенно установить необходимые адреса…

Ключи от кладовых банка оказались наконец в руках комиссаров. Оставалось только принять кладовые. Счетчикам было предложено завтра, 16 ноября, прийти в банк к 10 часам… Ряду служащих были посланы указания явиться завтра на службу под угрозой принудительного привода…

16 ноября Менжинский и Оболенский с утра организовали при помощи счетчиков проверку кладовых. Была точно установлена сумма находящихся там денег…

К концу дня выяснилось, что кладовые и Главная касса могут начать выдачу денег. Сложнее обстояло дело с оформлением этих выдач по бухгалтерским книгам. Здесь «спецы» из числа саботажников особенно сопротивлялись, убежденные, что в бухгалтерских делах большевики не разберутся.

Между тем от рабочих заводов, провинциальных отделений Госбанка, военного ведомства, продовольственных учреждений поступали настойчивые требования на получение денег, которые нужно было немедленно удовлетворять. Необходимо было во что бы то ни стало получить деньги и для нужд Совнаркома. Нельзя было ждать полного преодоления саботажа…

Ленин настойчиво требовал от Оболенского немедленно доставить в Смольный в счет 25-миллионного авансат 5 миллионов рублей. 17 ноября деньги были доставлены…

Вечером в тот же день Менжинский вместе с Оболенским, Бонч-Бруевичем и Горбуновым вскрыли эти мешки, составили и все подписали акт о том, какие купюры и на какую сумму в каждом из них находились.

Этот подробный акт, так же как и акт о приемке ключей в Госбанке, был напечатан в «Правде» через день, 19 ноября 1917 года. Опубликование таких документов в «Правде» помогало большевикам противодействовать буржуазной печати, которая на все лады трубила о том, что большевики грабят банк…

Итак, 17 ноября начала функционировать советская казна. Это было важной победой. С этого дня Государственный банк на деле перешел в руки большевиков. Власть подпольного «Временного правительства» над ним кончилась. С 15 ноября никакие денежные ассигновки, подписанные бывшими министрами или их заместителями, ни в банке, ни в Главном казначействе уже не выполнялись. Руководить банком стал его подлинный хозяин — Советская власть.

Задача состояла теперь в том, чтобы полностью поставить Государственный банк и весь государственный финансовый аппарат на службу революции. Это требовало направления в банк и министерство финансов большевистских кадров и жестких мер против саботажа чиновников.

Центральный комитет партии и Совнарком провели в эти дни большую работу по укреплению банка и финансовых органов новыми кадрами. Многое здесь было сделано Я. М. Свердловым…

17 ноября приказом Совнаркома по министерству финансов вызванный из Москвы опытный финансист старый большевик Д. П. Боголепов был назначен помощником наркома по Министерству финансов и директором департамента Государственного казначейства… Писарь младшего разряда Главного военно-технического управления Л. Н. Александри стал комиссаром Отдела кредитных билетов; находившийся на излечении в Колпине военнослужащий В. Е. Егоров — комиссаром Продовольственного отдела; солдат 8-го мотоциклетного отделения К. Барановский — комиссаром Отдела личного состава.

Комиссары, работавшие без устали дни и ночи, сыграли первостепенную роль в сломе саботажа чиновников и в налаживании деятельности банка и финансовых органов. Не случайно они вызывали особенную ненависть врагов революции, пытавшихся изобразить комиссаров «грабителями», засевшими в Госбанке и министерстве финансов. На деле же это были настолько самоотверженные и скромные люди, что в течение длительного срока оставались даже без заработной платы. Вопрос «о вознаграждении финансовых комиссаров» рассматривался на заседании Совнаркома 23 ноября. Обсуждалось заявление, подписанное В. Менжинским, Д. Боголеповым, Е. Соловей, В. Оболенским и А. Аксельродом, в котором говорилось:

«Нижеподписавшиеся, представители Комиссариата финансов, обращают внимание Совета на необходимость срочного разрешения вопроса о назначении и уплате жалованья членам комиссариата, которые почти все находятся в безвыходном финансовом положении. Проведение этого расхода по ассигновкам министерства в ближайшем будущем в связи с саботажем чиновников невозможно. Оно также и не всегда желательно: в некоторых случаях необходимо оставлять техников дела на постах, которые они занимали раньше, и ставить рядом с ними комиссара для политического контроля. Поэтому указанный расход должен быть произведен из пятимиллионного фонда Совета Народных Комиссаров»[59].

На этом же документе рукой В. И. Ленина написано:

«…утверждается в засед. Совета 23/XI. Ленин». Совнарком принял решение: «Утвердить просьбу комиссаров в обычном размере»[60], то есть по 500 рублей на человека и 100 рублей на каждого иждивенца…

В налаживании дел в Госбанке комиссарам много помогли счетчики. Они не только работали по своей специальности. Наиболее грамотные из них переходили в другие отделы, переквалифицировались на другие, более важные специальности. Для поступления на работу они приводили в банк своих родных и знакомых…

К концу ноября комиссары уже возглавляли все отделы Госбанка и его Петроградской конторы.

Во второй половине ноября в Госбанке организовалась большевистская ячейка (первичная организация). Сначала в ней было около 20 человек; в декабре она увеличилась на 12 человек, а в первой половине 1918 года пополнилась еще 90 товарищами. Став центром политической жизни в Госбанке, парторганизация комплектовала его отделы новыми работниками, вела борьбу с саботажем и преступностью, сплачивала служащих для успешного выполнения задач Советской власти, укрепляла охрану банка, организовывала воинскую подготовку большевиков.

Как большевики овладели

Государственным банком.

М., 1961, с. 23–69.

Е. М. Соловей. Первые шаги

Наши первые шаги в области управления всеми государственными учреждениями были чрезвычайно трудными, пришлось преодолевать массу препятствий. Своих специалистов почти не было, а большинство старых саботировало Советскую власть.

Особенно трудно было овладеть банками и финансовыми органами. Чтобы взять эту крепость капиталистического строя и заставить банки служить Советской власти, нужна была особая политика, нужен был человек с твердой волей, умом, высокой культурой, тактом, умением подходить к людям. Именно таким человеком был Вячеслав Рудольфович Менжинский. 30 октября В. И. Ленин подписал приказ по министерству финансов о назначении Менжинского временным заместителем народного комиссара финансов. В. Р. Менжинский и в Военно-революционном комитете ведал финансовыми делами…

Можно себе представить, какая сложная и трудная задача выпала на долю товарища Менжинского — наладить такой сложный аппарат, как финансовый, в условиях злостного саботажа старых чиновников!

Впервые мне пришлось встретиться с товарищем Менжинским, когда стали подбирать людей для работы в Госбанке. Я тогда работала в Рождественском райкоме партии. Меня и моего мужа в связи с этим вызвал к себе Я. М. Свердлов. Он сказал, что мы, как бывшие работники банка, назначаемся в Государственный банк: я — комиссаром Отдела заграничных операций, а мой муж — главным контролером банка. Вопрос этот, сказал Я. М. Свердлов, обсуждался с В. И. Лениным.

Спрашиваю Якова Михайловича:

— Как это вы меня назначаете комиссаром Отдела заграничных операций? Я плохо знаю языки, ничего в финансах не понимаю. Как же справлюсь с этой работой?

А он мне:

— Голова есть на плечах?

— Есть, — говорю.

— Тогда справишься, а будут трудности, обращайся к нам, поможем.

Ничего не поделаешь. Декрет опубликован за подписью Ленина и Менжинского — первого народного комиссара финансов. И нам пришлось идти в банк.

Товарищ Свердлов направил меня к Менжинскому.

— Переговорите с товарищем Менжинским относительно работы комиссаром Отдела заграничных операций Госбанка.

Я считала, что с этой работой не справлюсь. Шла я к Менжинскому с твердым намерением отказаться от этого назначения. Но товарищ Менжинский своим умелым подходом, высокой культурой, убежденностью поколебал мое решение, и я пошла работать в банк, решив, что сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать доверие партии.

Я и до того числилась на работе в правлении Сибирского торгового банка. Еще до Октября там были вывешены объявления, призывавшие сотрудников банка бойкотировать меня и мужа как «немецких шпионов». Этот призыв неукоснительно выполнялся: когда я приходила в банк, меня встречали полным молчанием…

И вот теперь, после победы пролетарской революции мы должны были начать свою работу в Государственном банке уже на руководящих постах. Кто знает послеоктябрьский саботаж старого аппарата, тот может легко представить наше положение. Все чиновники ушли, остались счетчики, низшие служащие, курьеры, сторожа и двойная охрана: прежняя и наша — из красногвардейцев и солдат.

Пришла я в банк. Стоит много несгораемых шкафов, все столы закрыты, книг никаких нет; неизвестно, с чего начать. Я обратилась к Я. М. Свердлову:

— Дайте матросов, чтобы привести какого-нибудь специалиста из отдела, который хоть бы ящики открыл и рассказал кое-что.

Он послал двух матросов, и они действительно привели мне бывшего начальника Отдела заграничных операций. Сказать, что он ввел меня в курс дела, я не могу, но нам удалось получить ключи, открыть сейфы, ящики и т. д.

Потом я опять обратилась к Я. М. Свердлову:

— Как быть с иностранцами? Как вести себя? Они меня осаждают, требуют по чекам деньги.

Яков Михайлович посоветовал мне позвонить Владимиру Ильичу, и он скажет, что делать. Я позвонила. Владимир Ильич подумал и говорит:

— Иностранцы не признают нашего комиссара иностранных дел. Так вот пусть они идут к нему. Если он разрешит, вы будете выдавать.

Так я и действовала. Работы в банке было много, и мне пришлось сокращать свою работу в райкоме партии.

А какую титаническую работу проводили товарищи Менжинский и комиссар банка Осинский, чтобы сломить саботаж, подобрать соответствующих сотрудников, наладить работу в финансовых органах и Госбанке!

Мне пришлось бок о бок работать с товарищем Менжинским, наблюдать его как замечательного партийца, как прекрасного организатора, как замечательного товарища — выдержанного, культурного, который умел подходить к людям, умел даже разбить саботаж, который был в банке. Очень часто некоторые историки описывают первые дни Октября, первые дни Советской власти очень просто и очень легко: пришли, посмотрели и победили. Нет, товарищи, это было чрезвычайно сложно, и нужно было быть Менжинским, Осинским и Аксельродом, который знал банковское дело, нужно было быть таким знающим финансистом, как Боголепов, чтобы поставить на ноги финансовый аппарат, чтобы получить деньги. А это было дело сложное и трудное. Нужно сказать, что все старые служащие ушли из банка, а надо было получить деньги, которые требовал Владимир Ильич, потому что нужно было выплачивать зарплату рабочим и посылать деньги на периферию… 17 ноября первые 5 миллионов рублей для правительства были получены благодаря Менжинскому, который сумел заставить кладовщиков открыть кладовые и выдать деньги.

Товарищ Менжинский в те дни почти не уходил из Государственного банка. Он своей преданностью и оперативностью заражал нас всех. Он терпеливо учил нас, разъяснял нам, как выполнять каждому из нас работу на своем участке. Менжинский был всесторонне образованным человеком, очень вдумчивым, серьезным. Он всех нас учил, как работать с людьми, как разговаривать с ними. Благодаря его умению говорить с людьми кое-кто из саботажников начал возвращаться на работу, помогать нам. Это были преимущественно низшие служащие, счетчики.

Постепенно мы набирали и новый штат из рабочих, солдат, матросов. Потом постепенно организовалась в Госбанке партийная ячейка. Менжинский много внимания уделял организации настоящего контрольного аппарата. Он сам подбирал контролеров, и мы знаем, какую огромную работу проделали контролеры под руководством Менжинского, чтобы сохранить казну, чтобы сберечь народные деньги от разворовывания, которым занимались саботажники и враги.

Сам Менжинский работал днем и ночью, все свое время он проводил то в Госбанке, то в Смольном, то в Наркомате финансов.

Несмотря на огромную занятость, сложность в работе, Менжинский проявлял большую заботу, чуткость и внимание к товарищам. Он постоянно заботился о том, чтобы мы имели возможность питаться по-человечески, отдыхать. Сидя в Государственном банке на мешках с деньгами, мы, комиссары и руководящие работники Госбанка и Наркомфина, не получали зарплату. Товарищи Менжинский и Осинский написали по этому поводу письмо В. И. Ленину. И Ленин тут же предложил принять постановление Совнаркома о нашей зарплате. И мы получили первую зарплату из тех 5 миллионов, которые Госбанк выдал правительству 17 ноября.

…Менжинский совершенно не щадил в работе себя: мало спал, плохо питался, не обращал внимания на свое здоровье и потому быстро сгорел. И вся семья его была такой же преданной делу партии, делу народа, каким был сам товарищ Менжинский.

Уже работая в Москве, я бывала в доме, в семье Менжинских. Я работала в женотделе ЦК партии вместе с сестрой Менжинского — Людмилой Рудольфовной. Это была удивительно скромная женщина, глубоко образованная. Знала я и Веру Рудольфовну. Все они — и Вячеслав Рудольфович, и его сестры — были настоящими ленинцами. Беззаветно преданные партии, народу, образованные, культурные, скромные и простые, они отдавали все делу рабочего класса.

Из книги «Рассказывают

участники Великого Октября»

М., 1957, с. 44–46

с дополнениями автора.

A. Е. Аксельрод. Требовательный и отзывчивый

На мою долю выпало счастье работать в первые годы революции рядом с таким большим человеком, как Вячеслав Рудольфович Менжинский. В то время товарищ Менжинский фактически был наркомом финансов.

Как товарищ и человек Менжинский был исключительно мягким и отзывчивым, но в руководстве работой, когда он осуществлял мероприятия правительства, был чрезвычайно требовательным и настойчивым. Этими своими качествами товарищу Менжинскому очень быстро удалось сломить саботаж чиновничества и привлечь к работе лучших старых финансовых специалистов. Сам Менжинский с поразительной быстротой осваивал финансовое хозяйство республики и давал директивы, всегда ясные и отчетливые… Он руководил национализацией банков. Много старых специалистов, работавших тогда в Наркомфине, сейчас с глубоким чувством вспоминают о товарище Менжинском…

«Экономическая жизнь» 1934, 14 мая.

Н. Н. Крестинский. Верный солдат партии

Товарищ Менжинский в самом начале 900-х годов примкнул к революционному движению и без колебаний стал членом большевистской партии. Человек дела, он выбирал для себя опаснейшие участки партийной работы, шел туда, где прямо перед ним стоял классовый враг, где можно видеть непосредственный результат своей работы и борьбы. В революции 1905 года и первые годы после нее Вячеслав Рудольфович работал в Военной организации, организовывал солдатское восстание против реакционного офицерства и царского правительства, был членом комитета Петербургской военной организации большевиков.

Арестованный на заседании комитета, товарищ Менжинский должен был предстать перед военным судом, но ему удалось скрыться за границу. Вернувшись из эмиграции в 1917 году в Петроград, он опять идет в Военную организацию и принимает непосредственное участие в подготовке и совершении октябрьского переворота.

С именем товарища Менжинского, первого народного комиссара финансов, связаны захват Государственного банка и первые революционные шаги в области финансов. В марте 1918 года, когда после подписания Брестского мира столица была переведена в Москву, Вячеслав Рудольфович по решению ЦК остался на работе в Петрограде. Вместе со мной перешел на работу в Комиссариат юстиции Петроградской трудовой коммуны. Он взял в свои руки уголовный сектор, чтобы иметь возможность при помощи вердиктов революционного трибунала непосредственно карать врагов революции, не прекращавших попыток организовать контрреволюционный переворот. Одновременно товарищ Менжинский принял самое активное Участие в работе руководимой тогда Урицким Петроградской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем[61]. После некоторого Перерыва он навсегда связал себя с работой в ВЧК — ОГПУ.

Непримиримая ненависть к классовому врагу и настороженно-бдительное отношение ко всем попыткам врага прикрыть свою контрреволюционную работу личиной друга Советской власти и даже иногда коммуниста являлись отличительными свойствами верного стража революция товарища Менжинского.

Правда, 1934, 11 мая.

М. Е. Сонкин. Генеральный консул

Нам придется на время возвратиться в Берлин и познакомиться с событиями, предшествовавшими ноябрьским дням 1918 года.

В августе и сентябре генеральный консул Менжинский несколько раз встречается с управляющим министерством иностранных дел д-ром Иоганнесом. Потом Менжинского посещает фон Шнех, полковник генерального штаба, и Ф. Валлмихрат, представитель синдиката Гуго Стиннеса. В качестве компенсации за продажу угля немцы настаивают на поставке резины, лома черных и цветных металлов, асбеста. Менжинский и Красин находят это требование чрезмерным — достаточно будет меди, марганца и льна. Советская позиция — не отдавать ничего, что нужно для восстановления народного хозяйства России. Эта позиция последовательно выдерживается на переговорах. Стиннес пытается шантажировать: у него есть покупатели в северных странах, они предлагают более высокую цену, чем русские. Но он уступит, если ему будут поставляться стратегические товары, прежде всего резина и каучук. Менжинский не соглашается, тогда Стиннес отправляет в Москву своего представителя с полномочиями от имперского ведомства экономики.

В Москве господин Дейбль ведет себя словно в бывшей своей африканской колонии. Он требует за уголь цену, едва ли не в десять раз превышающую мировую. В компенсацию хочет непременно получить резину и каучук. Москва запрашивает советских представителей в Берлине. Менжинский телеграфирует в Москву: «О ценах будем договариваться здесь. С Дейблем будьте осторожны, прожженный коммерсант может надуть. Для ориентировки сообщаем мировые цены на уголь…»

После упорных переговоров обе стороны приходят к согласию. Германское правительство поставит в Петроград «сто тысяч тонн угля из Рурско-Вестфальского угольного района по срокам доставки так, чтобы пароходы до конца навигации могли возвратиться из Петрограда». Перевозить уголь будут пароходы Гамбургского союза судовладельцев «за счет и риск Российского правительства». После трудных переговоров достигнуто соглашение о ценах на уголь и о товарах для обмена. Оставалось договориться с судовладельцами о фрахте и страховании пароходов.

В самом начале октября из Гамбурга в Берлин приехал Христиан Шмидт, один из директоров Гамбургской судоходной компании. С ним советники и эксперты. В. Менжинский тоже пригласил советников. Это члены делегации советско-германской комиссии по вопросам торгового мореплавания: капитан дальнего плавания К. М. Булдырев (впоследствии профессор, видный советский ученый), судовой механик В. Т. Пошехонов и инженер Л. М. Ловягин — опытные моряки, прошедшие суровую школу в боях за национализацию торгового флота.

— Драка предстоит жесточайшая. Немцы уже передали нам свой проект. Они шантажируют, хотят содрать с нас десять шкур. Но мы должны быть дипломатами: себя в обиду не дать и своего добиться.

Менжинский зачитывает немецкий проект. Генеральный консул и моряки условливаются, как действовать.

Переговоры начались 3 октября. Директор Шмидт и его советники приехали за три минуты до назначенного часа. Стриженный бобриком, мясистый и потный, Христиан Шмидт тяжело дышит. Он садится напротив Менжинского и вытирает шею платком с вензелями. Потом курит, медленно, с нескрываемым любопытством оглядывая консула и его советников. Вячеслав Менжинский, в пенсне, с пышными усами и густыми прядями волос, зачесанными от пробора влево, размеренным движением длинных пальцев выравнивает листы, лежащие перед ним.

— Не будет ли возражать герр директор, если мы начнем обсуждать немецкий проект постатейно?

Шмидт кивает головой и подает знак своему советнику. Тот, вертлявый, напомаженный, с усами жгутиком, блестя очками, раскрывает кожаный портфель и достает такие же листки, как у Менжинского.

— «Договор фрахтов, — читает советник. — Статья первая. Провозная плата за тонну угля устанавливается 125 марок».

— Это принимается, — говорит Менжинский.

— «Статья вторая. Депозит[62] > устанавливается из расчета 700 марок с регистровой тонны…»

— Семьсот марок? — громко спрашивает капитан Булдырев и тут же на бумаге производит расчеты. — Получается 140 миллионов марок… Да это же, господа, три четверти стоимости сорока немецких судов, которые мы xoтим зафрахтовать!

Тишина. Герр Шмидт снова пускает в ход носовой платок с вензелями. Молчит.

— Я плавал на многих международных линиях, — включается механик Пошехонов, — никто такой страховки никогда не требовал.

— Да и кто согласится сделать мертвым капиталом столько денег? И лишь ради одной сделки? — вставляет Ловягин.

Герр Шмидт молчит.

— Нам трудно понять, чем вызвана такая непомерно высокая страховая сумма. Траление мин до Петрограда уже проведено. Мы гарантируем проводку судов самыми опытными лоцманами. Наконец, шведы ходят в Петроград с мая, ваши два парохода тоже вернулись целыми и невредимыми. Никаких серьезных опасностей для плавания в Петроград нет, — говорит Менжинский.

Герр Шмидт как бы бесстрастно замечает:

— Мы имеем в виду страховку на случай «общей аварии»[63].

— Общей?! — Булдырев негодует.

Менжинский снимает пенсне, держит его на весу:

— Но какие для этого основания? Я уже говорил: корабельный путь до Петрограда разминирован.

— Да, да! — раздражается директор Шмидт. — Допустим, что все подводные мины выловлены. Но есть и другие — они хуже. Кто даст гарантию, что нынешняя российская власть прочна? С Советами у нас мир. А кто знает, что станет с нашими пароходами, если в Петербурге их встретят не ваши сторожевые корабли, а господина Керенского вкупе с французскими и английскими?

— Вот как? — улыбается Менжинский.

— Господин консул, я сказал не все. Немецкий государственный корабль с некоторых пор тоже петляет, я бог знает, чем это кончится. Как видите, я не дипломат и называю вещи своими именами. Кто поручится, что завтра германские большевики Либкнехта не попробуют сделать в Берлине то, что сделал господин Ленин в Петербурге?

Шмидт еще больше распаляется, лицо его покрывается пятнами. Менжинский и моряки переглядываются. Не скрывают того, что неожиданная исповедь Шмидта веселит их.

— В России Советы правят скоро уже год, — отвечает Менжинский, — и, представьте, никакой аварии!

— Петербургские судовладельцы, у которых отняла их пароходы, надеюсь, другого мнения…

— Они — да! Для них — авария! Но вы же имеете дело не с ними. А наша власть, смею вас заверить, установлена навсегда!

— Все идеалисты думают, что они первые и последние.

— Господин Шмидт, если вы намерены дискутировать, я готов.

— Вы сами меня вынудили.

— В контракте, который будет подписан, мы готовы оговорить любое для вас приемлемое условие о возвращении ваших судов в Германию до закрытия навигации.

— В какую Германию? — почти кричит Шмидт. — Завтра она может стать другой!.. — Он спохватывается, что слишком открылся, и быстро переводит разговор. — Мы — деловые люди, и нам нечего придумывать новое, если до нас все придумано. Есть гарантии, общепринятые в международной практике.

— Но ваши условия депозита унижают достоинство Советской республики. К тому же они непомерно обременительны. Мы на это не пойдем. Если мы с вами не договоримся, то будем настаивать, чтобы перевозить уголь на наших пароходах.

Шмидт долго вопросительно смотрит на Менжинского. На капитанские нарукавные ленты Булдырева. На то, как Пошехонов спокойно делает махорочную самокрутку, как делится табаком с Ловягиным. И… предлагает устроить перерыв до завтра.

В тот же день директор Шмидт отправился в министерство иностранных дел. Но там его спрашивают: «Вы хотите, чтобы „красные“ пароходы вошли в Рейн? В Гамбург?»

Снова встреча с Менжинским. Герр Шмидт пошел на уступки.

5 октября СНК утвердил соглашения, подготовленные в Берлине, и уполномочил генерального консула Вячеслава Рудольфовича Менжинского поставить подпись от имени правительства РСФСР.

Совет Народных Комиссаров создал Чрезвычайную комиссию по германскому товарообмену и выделил 6 миллионов рублей на работы по разгрузке угля, утвердил список обменных товаров. Председателем Чрезвычайной кон миссии был назначен Леонид Борисович Красин.

…Менжинский телеграфирует из Берлина: до конца навигации в Петроград прибудут около 40 германских пароходов. Нужно хорошо подготовиться.

Красин поехал в Петроград, поднял всех на ноги — и водников, и профсоюзы, и совнархоз, и городской Совет. Разъяснял, что немецкий уголь не только спасение для города. Это и международная политика, проверка нашей способности быть хорошими «красными» купцами.

В Петроградском порту — малолюдье. Причалы, погрузочные механизмы полуразрушены. Шведские пароходы, приходившие в Петроград, были малотоннажными. Разгружать их сравнительно просто. А германские — на 4–5 тысяч тонн. Да и груз особый. Срочно нужно привести в действие углеперегружатели, мобилизовать тысячи грузчиков.

В порт вызывают лучших ремонтников. Чрезвычайная комиссия запрашивает из Кронштадта плавучие краны. Но вот беда — не хватает крановщиков. Мобилизуют вагоновожатых трамваев. Через пять-шесть дней они уже управляют кранами. С биржи труда прибыли сотни безработных. Для них в порту устраивают жилье, столовую. Им выдают одежду.

19 октября приходит первый германский пароход. Но разгружают его не так быстро, как договорено с немцами. Генеральный консул Менжинский телеграфирует наркоминделу Чичерину: «Германцы получают из Петрограда сведения о задержке в разгрузке судов. Это тревожит здешние деловые круги. Задержки могут привести к полной остановке отправки пароходов». Чичерин дублирует телеграмму Менжинского в Смольный, руководителям петроградских организаций: «Вам хорошо известно, в каком тяжелом положении очутится Петроград, лишившись возможности получить 6 миллионов пудов угля (100 тысяч тонн)… Просьба принять самые энергичные меры».

В порт приходят заводские рабочие — на вторую смену. Мобилизованы и речники.

Петроградские газеты каждый день сообщали о трудовой битве у морских причалов. Призывали дорожить каждым днем, оставшимся до конца навигации. «Германский уголь облегчит нам предстоящую тяжелую зиму. Больше помощи порту!»

Откликаются военные моряки Балтики. Обливаясь потом так, что тельняшки прилипают к телу, полуголодные, — все так в Питере! — катят тачки с углем, таскают тяжелые корзины. Лица моряков черны как сажа. Теплые потные струйки оставляют на воспаленной коже красноватые бороздки. Матросы работают с утра до ночи. Рядом с ними трудятся солдаты, моряки торгового флота — кочегары, смазчики, матросы. «Да, мы революционеры! Да, мы понимаем, как нужен уголь Петрограду! Как важно не ударить в грязь лицом перед капиталистами!»

Но германский консул в Петрограде опять недоволен. Ему кажется, что компенсационные товары грузятся медленнее. Шлет телеграммы в Берлин: большевики, мол, ее выдерживают сроков по контракту. В СНК пишет: петроградские власти недостаточно распорядительны. За простой пароходов придется платить дополнительно.

Красин звонит в Петроградскую ЧК:

— Товарищи, мобилизуйте буржуев, всех «бывших», находящихся у вас под следствием.

И четыреста с лишним господ с белыми руками, с животами-подушками, с благородными бакенбардами спускаются под конвоем солдат в пароходные трюмы. «А ну, проворней!» — покрикивают конвоиры. И холеные лица, запорошенные пылью, тоже мгновенно чернеют.

Другие разгребают старые калоши и всякую прочую резиновую рвань, «мобилизованную» для того, чтобы торговая сделка с немцами была выполнена во всех пунктах в точности!

…В конце октября разгрузка пароходов продолжалась. К Петрограду подходили новые суда…

А 4 ноября у власти еще стояло, правда уже шатаясь, императорское правительство. Стремясь удержаться во что бы то ни стало, оно предприняло и провокации…

В этот день из Москвы в Берлин приехали советские дипкурьеры. Они привезли почту для берлинского, венского и стокгольмского полпредств. На берлинском вокзале дипломатический багаж переносили немецкие носильщики. Когда поблизости советских курьеров не было, вдруг один из ящиков выпал из рук и раскололся. Из него посыпались… листовки с призывом к революции.

Провокация на берлинском вокзале была подготовлена полицейскими агентами. Для «доказательства», что «беспорядки» в Германии, дескать, вызваны пропагандой советских дипломатов. Таким путем правительство, терявшее остатки власти, надеялось остановить угрожающее развитие событий. По этому поводу Ленин саркастически-едко писал: «Германское правительство потеряло голову, и, когда горит вся Германия, оно думает, что погасит пожар, направляя свои полицейские кишки на один дом».

5 ноября министерство иностранных дел Германии потребовало немедленного отъезда из Берлина советских представителей. Поздно вечером в полпредство явился агент и заявил, что к утру миссия и консульство должны покинуть страну. Вскоре прибыл другой агент с нарядом полиции и галантно объявил:

— Поезд подан.

Полицейские оцепили соседние улицы и выстроились вдоль всего пути следования до самого вокзала…

В ночь на 6 ноября Ленин, Свердлов и Чичерин разослали радиограмму местным органам Советской власти и военному командованию: быть начеку, возможен разрыв Германией дипломатических отношений.

Сонкин М. В.

Ключи oт бронированных комнат,

М., 1972, с. 192–199.

ЩИТ И МЕЧ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА

Такая жизнь!

Уверенно шагайте,

Умом и сердцем пламенным

сильны, —

Отчизне, молодые, помогайте

Мир уберечь от ужасов войны

А. Жаров. Стихи о Менжинском

М. А. Смирнов. Особоуполномоченный

Близилась осень 1919 года. Вячеслава Рудольфовича Менжинского вызвали в Москву с Южного фронта. За те месяцы, что Менжинский пробыл в Белоруссии и на Украине, Москва заметно обезлюдела. По улицам, несмотря на полуденное время, шли редкие прохожие, главным образом женщины. Почти не встречались красноармейцы, которых так много было осенью прошлого года, молодые рабочие. Они ушли на фронт: на Колчака и Деникина, на немцев и Петлюру.

Каурая лошадка с впалыми боками, запряженная в извозчичью пролетку, медленно тащилась по улицам Москвы. Изредка встречались вооруженные патрули рабочих. На афишных тумбах и заборах белели листки с обращением Московского Совета к трудящимся столицы:

«Попытка генерала Мамонтова — агента Деникина — внести расстройство в тылу Красной Армии еще не ликвидирована… Тыл, и в первую очередь пролетариат Москвы, должен показать образец пролетарской дисциплины и революционного порядка…»

Партия большевиков готовила трудящихся столицы и отпору врагу.

…Примерно в тот же день, когда Менжинский приехал в Москву, в квартире директора одной из московских школ, любителя выпить и сыграть в карты, собралось несколько человек, в основном военных людей. Всех их предупредили:

— Дмитрий Яковлевич с супругой приглашают на чашку чая по случаю тезоименитства.

Гости, приходившие по одному, прежде чем. войти в ворота дома № 4 по Малой Дмитровке, боязливо озирались по сторонам и, лишь убедившись, что поблизости никого нет, быстро проходили на черную лестницу.

Первым пришел тучный человек в черной кожаной тужурке: начальник окружных курсов артиллерии Миллер. Хозяин после приветствия вышел в соседнюю комнату и возвратился с большим тяжелым свертком. Отдал Миллеру со словами:

— Здесь миллион. Надеюсь, хватит.

— Оружие очень дорого…

Следующим в квартире появился человек, которого Миллер назвал Василием Васильевичем. За ним — Тихомиров и Талыпин. Немного погодя хозяин открыл дверь родственнику Миллера, служащему Высшей школы военной маскировки Николаю Сучкову. Последним явился бывший полковник генштаба царской армии Ступин.

Разлив вино по стаканам, хозяин квартиры Алферов информировал собравшихся:

— У Николая Николаевича Щепкина был обыск. Но документы организации удалось спасти. Чрезвычайка захватила семьсот тысяч из миллиона, доставленного Василием Васильевичем от Колчака.

— Проворонили денежки, — зло бросил Тихомиров.

— Не горячитесь. Деньги будут, — ответил ему Миллер. — Получим от англичан через Петербург.

— В Петербурге тоже провалы, — вновь заговорил Алферов.

— Сейчас, — вступил в разговор Ступин, — надо печалиться не о деньгах. Чрезвычайка напала на след организации, и важно форсировать подготовку выступления. Выступление намечается ориентировочно через две недели, — продолжал он. — Его окончательный срок определится в связи с положением на фронте. Но не позднее конца сентября. Боевой приказ каждый получит накануне восстания. Выступление должно начаться около шести вечера в нескольких пунктах одновременно, в городе и за городом. Город делится на два боевых сектора; восточный и западный. Центр первого — Лефортово, его тыл — Вешняки. Второй сектор: центр — Ходынка, тыл — прилегающие местности. Первым сектором, первой дивизией командует полковник Миллер. Вот вам, Василий Александрович, карта Москвы, — обращаясь к Миллеру и протягивая ему развернутую карту, говорил Ступин. — На ней обозначен, ваш район и план действий. Вторым сектором командуете полковник генштаба Талыпин. Карта и план действий у вас, Сергей Иванович, — сказал от Талыпину. — Командиров полков предупредить не ранее чем за день до выступления. Ваш полк, господин Лейе, — ударная сила восточного сектора. Главная задача — захватить и удержав вокзалы Курский и на Каланчевской площади. Первоначальная задача дивизий — овладеть кольцом трамвая «Б».

Здесь полки обоих секторов соединяются и ведут наступление на центр с целью овладеть Кремлем.

— Надо захватить Ленина, увезти его из города и держать в загородном имении как заложника на случай неудачи восстания, — добавил Алферов.

— Кремль так хорошо укреплен, что взять его никак нельзя, — сказал Тихомиров. — Одних пулеметов в Кремле двадцать семь…

— У страха глаза велики, — пробурчал Ступин. — Важно вызвать в городе и на фронте панику. Вам, Сергей Иванович, надо будет прежде всего овладеть радиостанцией на Ходынке и оповестить весь мир о падении Советской власти в Москве.

После Ступина Алферов внес уточняющие пояснения о резервах, и все совместно обговорили некоторые детали вооруженного выступления. Вскоре начали расходиться.

Перед уходом Ступин осведомился у Алферова, случаен ли провал Щепкина, или ЧК напала на след организации.

Алферов заверил, что арест Щепкина — случайность, что он, Щепкин, мужик крепкий и организацию не выдаст.

— Но вам, как начальнику штаба, нельзя ночевать в городе. Что касается меня, — продолжал Алферов, — то я уже принял кое-какие меры предосторожности…

Дзержинский и Менжинский встретились как давние, хорошие друзья-единомышленники и вели в кабинете председателя ВЧК неторопливый разговор.

Осведомившись о состоянии здоровья Менжинского и выслушав его краткий рассказ о положении на Украине, о разгуле анархо-кулацкой контрреволюции, Дзержинский спросил, не удивлен ли Вячеслав Рудольфович его предложением, точнее, просьбой в ЦК направить Менжинского на работу в Особый отдел?

— А чему удивляться? — сняв пенсне, ответил Менжинский. — Ни один настоящий коммунист не может отказаться от работы в ЧК.

— Это вы хорошо сказали, Вячеслав Рудольфович. Нам нужны в ЧК только настоящие коммунисты. Владимир Ильич мне как-то говорил, что хорошим чекистом может быть только хороший коммунист…

— Вот именно. Наша работа сейчас самая необходимая, — продолжал Дзержинский. — И не всякий, конечно, за эту работу возьмется. Но и не всякому эту работу можно поручить. Она по плечу только самым стойким, самым убежденным, кристально чистым, иначе грязь, с которой приходится возиться, может прилипнуть.

— Что касается меня, Феликс Эдмундович, то я для себя считаю большой честью поручение Центрального Комитета работать в ЧК.

— Вот и договорились. Прошу вас приступить к работе в Особом отделе немедленно.

— Готов хоть сегодня.

— Вот именно сегодня, не откладывая ни на один день. Постараюсь коротко ввести вас в существо дела. В гражданской войне тыл и фронт иногда неразличимы, — продолжал Дзержинский. — Неприятель не только по ту сторону фронта, но и в тылу, даже здесь, в Москве, в Питере. Победа на фронте, а она неизбежна, требует, чтобы мы немедленно пресекли подрывную работу врага.

Сказав последние слова, Дзержинский встал со стула, прошелся по кабинету. Менжинский увидел, как еще больше похудел за этот год Дзержинский, на лице его появились новые морщины.

— Вам, Вячеслав Рудольфович, даются особые полномочия. Так что прошу обращаться непосредственно ко мне по любому поводу и в любое время.

В кабинет Дзержинского принесли морковный чай, хлеб. За чаем возобновилась беседа. Феликс Эдмундович рассказывал о раскрытии заговора так называемого «Национального центра» в Москве и до конца еще не ликвидированном заговоре в Петрограде, связанном с английской разведкой. Из краткого рассказа Дзержинского Менжинский узнал многое.

— Наш караул на лужском направлении убил офицера Никитенко. У него было обнаружено письмо генералу Родзянко за подписью «Вик». Главной фигурой петроградского заговора оказался кадет Вильгельм Штейнингер, которому было поручено формирование нового правительства. Еще более крупный заговор — в Москве. Это подтверждается шифрованным письмом некоего Борового-Федотова, агента Юденича. Письмо он выбросил во время ареста на границе с Финляндией, но его нашли пограничники. Другая нить, ведущая к московским заговорщикам, получена из Вятки. В селе Вахрушеве Вятской губерния милицией был задержан Карасенко, он же Крашенинников, который на допросе в ВЧК показал, что найденный у него миллион рублей он вез московским заговорщикам. Доставленный в Москву Крашенинников из тюрьмы пытался передать на волю две записки. Первая была передана 20 августа. В ней арестованный сообщал: «Я спутник, Василия Васильевича, арестован и нахожусь здесь…» Во второй, отправленной из тюрьмы 28 августа, он просил заготовить для него документы и сообщить, арестован ли некий ННЩ, которого Крашенинников знает.

На допросе, проведенном лично Дзержинским, Крашенинников показал, что в Москву от Колчака будет отправлено 25 миллионов рублей в распоряжение «Национального центра» — так называлась эта заговорщическая организация в Москве. ННЩ — это Николай Николаевич Щепкин. У него есть связь с Петроградом, с группой «Вика». В ночь на 29 августа Щепкин был арестован.

— При обыске, — говорил Ф. Э. Дзержинский, — нашли документы, изобличающие его в связях с Деникиным и подтверждающие существование «Национального центра». Заговорщики готовят вооруженное выступление. Вот письмо, написанное Щепкиным. — Дзержинский открыл лежавшую на столе папку и подал Менжинскому исписанный лист бумаги.

Сразу же бросились в глаза дата и заголовок письма — «22.8. НС от объединения „Национального центра“, „Союза освобождения“ и „Совета общественных деятелей“». Перевернув страницу, Менжинский прочел: «Передайте Колчаку через Стокгольм: Москвин прибыл в Москву с первой партией груза, остальных нет. Без денег работать трудно. Оружие и патроны дороги. Политические группы, кроме части меньшевиков и почти всех эсеров, работают в полном согласии. Часть эсеров с нами. Живем в страшной тревоге, начались бои у Деникина, опасаемся его слабости и повторения истории с Колчаком…Настроение у населения в Москве вполне благоприятное… Ваши лозунги должны быть: „Долой гражданскую войну“, „Долой коммунистов“, „Свободная торговля и частная собственность“. О Советах умалчивайте… В Петрограде наши гнезда разорены, связь потеряна».

— Выходит, что «Национальный центр» — это блок всех партий, от монархистов до меньшевиков и эсеров, — сказал Менжинский, возвращая письмо.

— Да, именно так. Заговорщики надеются «возродить» Россию политически и экономически на основе восстановления частной собственности. Такова программа. А средство — вооруженное восстание силами военно-технической организации,

— Мятеж, значит?

— Вот именно. «Штаб добровольческой армии Московского района» готовит вооруженное выступление в тылу, занимается шпионажем и переправляет шпионские сводки к Деникину и Юденичу.

— Значит, главная ставка на подход Деникина к Москве и помощь ему отсюда?

— Деникин до Москвы не дойдет. А что касается этого штаба, то пролетарский кулак, — сжав пальцы, сказал Дзержинский, — раздавит его прежде, чем он успеет что-либо сделать. Крашенинников свои письма адресовал не только Щепкину, но и некоему Алферову, который, оказывается, входит в состав штаба мятежников. Мы пока его не берем. Надо установить связи и брать всех сразу.

— А что о штабе показывает Щепкин?

— Еще на что-то надеется. Это и заставляет нас торопиться. Этот кадетский домовладелец, продажный слуга английского банка, всячески открещивается от участия в военном заговоре и отрицает его существование. Три дня назад, 12 сентября, Щепкин показал, — Дзержинский взял из той же папки новый документ и прочитал: — «Из найденных у меня депеш я намерен был исключить все, что касается вопроса о возможности устройства вооруженного восстания».

— Это похоже на то, что на воре шапка горит, — сказал Менжинский.

— В том-то и опасность. Щепкин очень скуп в показаниях на имена и факты. Описывал лишь историю руководимой им политической организации. А все то, что касается военной организации, категорически отрицал. Но в депешах, о которых он говорил и которые были переписаны его рукой, находятся прямые указания на военно-подготовительную работу, скупку оружия, подготовку захвата радиостанции, даже намечался срок восстания— 21–22 сентября. Есть и другие указания на подготовку мятежа: подозрительные сборища у Алферова и Миллера, кстати сказать, обласканного Троцким-Бронштейном.

Дзержинский извлек из папки и подал Менжинскому еще две бумаги:

— Это заявления одной учительницы и военного врача, вовлеченного в организацию. У меня к вам, Вячеслав Рудольфович, просьба: вместе с начальником оперативного отдела Артузовым заняться делом штаба добровольческой армии и разработать план операции. Вначале нужно снять «головку», а затем и всю организацию. Времени у нас мало. Если восстание намечается на двадцать первое, то операцию надо провести до двадцатого числа.

— Ну что же, будем работать. Как говорится, назвался груздем, полезай в кузов, — отозвался Менжинский.

Висевшие на стене часы пробили девять.

— Артузов уже должен вернуться, — глянув на часы, сказал Дзержинский, — сейчас его пригласим и узнаем, что нового.

Вызвав секретаря, Дзержинский спросил об Артузове.

— Приехал, Феликс Эдмундович. Ждет.

— Зовите.

В кабинет вошел начальник оперативного отдела Артур Христианович Артузов, энергичный молодой человек. Ему тогда не было и 29 лет. Он имел высшее образование по специальности инженера-металлурга. Дзержинский представил ему Вячеслава Рудольфовича.

Познакомившись, сразу же приступили к делу.

Дзержинский попросил доложить, что нового в показаниях арестованных о штабе добровольческой армии.

Артузов доложил:

— Показания Щепкина вам, Феликс Эдмундович, известны. Мартынов на допросах излагает лишь историю своего первого ареста и освобождения из тюрьмы. Не отрицает связи со Щепкиным. Подтверждает, что имел поручение от Щепкина отвезти письмо в разведывательное отделение штаба Деникина. Из членов штаба, кроме Соколова, арестованного летом, и Стогова, бежавшего из тюрьмы, никого не называет. Самое интересное в его показаниях то, что накануне ареста Щепкина он встретился у него с каким-то человеком среднего роста, на вид лет тридцати пяти, приехавшим из Сибири. Блондин с небольшой рыжеватой бородкой, одет в кожаную куртку.

— Вероятно, это и есть тот Василий Васильевич, курьер от Колчака, который привез миллион Щепкину, — сказал Дзержинский. — А что вам, товарищ Артузов, удалось узнать о Миллере?

— Миллер — начальник окружной школы артиллерии, — докладывал Артур Христианович, — на хорошем счету в Реввоенсовете, ему даже поручают чтение лекций у кремлевских курсантов. Живет на даче в Кунцево. Обращался к Троцкому с просьбой выделить ему мотоцикл.

— А в главном управлении военно-учебных заведений, — вставил Дзержинский, — просил дать ему скорострельные пушки.

— Что известно о Сучковых? — спросил Менжинский.

— Сучковы? Братья Сучковы служат в школе маскировки, — сообщил Артузов. — Николай Сучков женат на сестре Миллера. Но связь тут не только родственная, Сучковы в последнее время усиленно ищут, где бы купить типографию.

— А в школе маскировки есть типография? — спросил Дзержинский.

— Как будто есть.

Уточнив еще некоторые детали, Дзержинский поручил Менжинскому и Артузову разработать подробный план изучения военно-заговорщической организации. В частности, было решено договориться со Склянским от его имени направить мотоциклиста к Миллеру и установить наблюдение за особняком Сучковых в имении Солдатенкова.

Разошлись от Дзержинского уже ночью.

На следующее утро Менжинский направился на Лубянку, в Особый отдел ВЧК. Дождь, который шел вечером и ночью, прекратился. Над столицей висел туман. Звенели трамваи, по омытым дождем тротуарам спешили пешеходы.

Артузов был уже на работе.

Договорившись об основных контурах плана предстоящей операции, Менжинский занялся показаниями Mapтынова, протоколы допроса которого принес Артузов. Из них становилось ясно, что военную организацию «Национальный центр» получил в наследство от правого центра, разгромленного ВЧК летом 1918 года. В связи с наступлением Колчака ее деятельность вновь оживилась, и она развернулась в глубоко законспирированную организацию с центральным руководством, получившим название «Штаб добровольческой армии Московского района». Возглавил организацию генерал Стогов, после ареста которого его место занял полковник Ступин.

Итак, главную роль играют Миллер, Алферов, Ступин.

Вывод: искать к ним подходы…

Дзержинский по договоренности с ответственными руководителями Реввоенсовета и от их имени направил в распоряжение Миллера мотоцикл и мотоциклиста, чекиста Горячего, который во всех последующих оперативных и следственных документах фигурировал под именем Кудеяра.

Товарищ Горячий, он же Кудеяр, явившись к Миллеру, доложил, что прибыл по распоряжению Реввоенсовета. Миллер расплылся в самодовольной улыбке.

Миллер сразу же отправился на мотоцикле навестить знакомых, в том числе и своего родственника — Сучкова. Горячий слышал, как Миллер в разговоре требовал от Сучкова доставить к нему оружие.

Поездки Миллера продолжались и в следующие дни. Горячий ухитрялся во время поездок записывать номера домов и даже квартир, которые посещал Миллер. Под предлогом заправки мотоцикла в гараже Реввоенсовета Горячий уезжал в город и добытые сведения о квартирах передавал в ВЧК. Так стали известны точные адреса некоторых заговорщиков, в том числе членов штаба Тихомирова и Ступина. На квартире Ступина был произведен обыск, во время которого были найдены важные документы, уличающие заговорщиков, в том числе «Приказ № 1» и «Воззвание».

На совещании у Дзержинского был рассмотрен и утвержден план операции, составленный Менжинским и Артузовым. Операцию было решено провести в ночь на 20 сентября.

Вечером 19 сентября в кабинете Дзержинского собрались члены президиума и комиссары ВЧК (так тогда называли оперативных работников) — руководители оперативных групп. Во дворе дома ВЧК сосредоточились подразделения войск ВЧК, в условленных местах на сборных пунктах собрались подразделения ЧОНа — отряды вооруженных московских коммунистов.

— Товарищи! — обратился Дзержинский к собравшимся. — В то время как Советская республика бьется на всех фронтах, окруженная с суши и с моря ратью бесчисленных врагов, предатели народа, наемники английского капитала точат в тылу нож людоеда, чтобы зарезать пролетариат, погубить его вождей. Они хотят напасть на нас сзади, застать нас врасплох. Сейчас, когда орды Деникина рвутся к центру России, агенты Антанты, шпионы казацкого генерала готовят восстание в Москве, чтобы открыть врагу ворота на Москву. Они очень торопятся, эти негодяи. Они уже подготовили «Приказ № 1» и «Воззвание к населению Москвы». Послушайте, что они пишут, что они говорят: «Все борющиеся с оружием в руках или каким-либо другим способом против отрядов, застав или дозоров добровольческой армии подлежат немедленному расстрелу; не сдавшихся в начале столкновения или после соответствующего предупреждения — в плен не брать». Так начинается приказ, — говорил в полной тишине Дзержинский. — А в «Воззвании» они угрожают рабочим и красноармейцам, что всякое сопротивление добровольческой армии будет беспощадно наказано. По данным, которыми мы располагаем, выступление мятежников намечается на 22 сентября.

Среди присутствующих в кабинете произошло легкое движение.

— Мы обязаны упредить врага, — продолжал Дзержинский, — обезглавить его организацию, выявить и арестовать всех участников заговора, деникинских шпионом предателей, продажных слуг английского банка. Товарищи! От вас, от бойцов отрядов ВЧК, рабочих-чоновцев, которые пойдут с вами, требуются смелость, выдержки и бдительность. Помните: враг хитер и коварен, он способен на все. С планом операции и заданием каждой группы вас ознакомит товарищ Менжинский.

— Товарищ Линде, — обратился Менжинский к уже немолодому, но по-военному подтянутому комиссару. — С вами пойдут товарищи Казанин и Светлов. Задача — арестовать полковника Ступина, начальника штаба добровольческой армии. Адрес — Поварская, двадцать шесть, 1 квартира десять. Может случиться, что Ступина дома не будет. В этом случае Казанину и Светлову остаться в засаде, а вам искать Ступина.

Менжинский говорил тихим, спокойным голосом. Кратко и убедительно формулировал задачу. Предупреждал об опасности. Спрашивал, все ли понятно, обращался к некоторым из товарищей: «Моя покорнейшая просьба, повторите, в чем состоит ваша задача».

Убедившись, что задача понята правильно, что товарищи получили ордера на право обыска и ареста, Менжинский отпускал одних и инструктировал других чекистов, входивших в кабинет.

— Вам, — говорил Менжинский чекистам Вейсу и Красникову, — поручается произвести арест Алферова Дмитрия Яковлевича. Адрес — Малая Дмитровка, дом четыре, квартира сорок четыре…

— Вашу группу, товарищ Вейс, возглавит товарищ Аванесов, — вступил в разговор Дзержинский. — Алферов — один из главарей организации. У него должны храниться важные документы. Вас, товарищ Аванесов, я прошу проследить, чтобы обыск был произведен особенно тщательно. По окончании обыска товарищ Вейс и Красников останутся в засаде. Нужна сугубая осторожность и внимательность.

— На связь к Алферову, — продолжал мысль Дзержинского Вячеслав Рудольфович, — могут прийти и агенты организации, и агенты Деникина.

— Засаду не снимать, — обращаясь к Вейсу, сказал Дзержинский, — до особого распоряжения.

Чекистов, отправляющихся за Миллером, Менжинский предупреждал:

— Вместе с Миллером обязательно арестовать его мотоциклиста, бывшего офицера Кудеяра. Смотрите, чтобы с Кудеяром не произошло какой-либо случайности. Ни один волос, как говорят, не должен упасть с его головы.

Одна за другой уходили в ненастную темную ночь оперативно-чекистские группы. В кабинете остались лишь Дзержинский и его заместители по Особому отделу Павлуновский и Менжинский. В эту ночь никто не спал ни в ВЧК, ни в МЧК, ни в Особом отделе. Нечего говорить, что не отдыхали в эту ночь и руководители ВЧК.

…Оперативная группа Аванесова на стареньком, потрепанном автомобиле приехала на Малую Дмитровку, когда москвичи уже укладывались спать. Автомобиль поставили в переулке.

Алферов был дома. Лицо его выразило крайний испуг, когда Аванесов предъявил ему ордер на обыск и арест. Обыск продолжался всю ночь, но ничего подозрительного обнаружить не удалось, если не считать записной книжки хозяина, в которой был список не то должников, не то кредиторов: «Виктор Иванович — 452 руб. 73 коп.», «Владимир Павлович — 453 руб. 23 коп.» и т. д.

Когда чекисты собрались уже уходить, Аванесов, взяв со стола массивное пресс-папье, отвернул его мраморную крышку и извлек из-под нее сложенный вдвое листок, на котором бисерным почерком были написаны фамилии и инициалы. Инициалы совпадали с начальными буквами алферовских кредиторов. Когда, отбросив рубли и копейки в строчке Виктора Ивановича, набрали номер телефона 4-52-73, на другом конце провода откликнулся мужской голос.

— Виктор Иванович? — спросили в трубку.

— Я у телефона, — сказал тот же голос.

— Дмитрий Яковлевич просит вас очень срочно приехать к нему.

Пришлось ждать, когда приедет таинственный Виктор Иванович. На Лубянку возвратились уже на рассвете. Доложили Дзержинскому об аресте Алферова и найденных у него списках. Ознакомившись с их содержанием, Феликс Эдмундович сказал: «Теперь все они в наших руках».

Еще до их приезда Дзержинский допросил доставленного одним из первых Миллера.

На допросе Миллер, высказав удивление тем, что он арестован, начал рассказывать о своих заслугах в формировании школы, о своей преданности Советской власти. Свою причастность к организации Миллер, конечно, отрицал. О штабе он слышит впервые, и никаких Алферовых, Ступиных или Талыпиных он, конечно, не знает.

В то время как шел допрос Миллера, в кабинет Артузова, в котором работал Менжинский, принесли донесение от Казанина, в котором он писал, что Ступина дома не застали, а товарищ Линде после обыска с группой стрелков выехал в Кусково.

След Ступина был взят правильно.

В Кусково он приехал 15 сентября. Две ночи ночевал у начальника полигона, две в Москве, где — не говорит. Последнюю ночь провел в комнате приезжих, где и был задержан. Там же показал: «Частных знакомых у меня нет. С сослуживцами поддерживаю чисто служебные отношения. В политических организациях не состоял».

Доставленный на Лубянку, Ступин показал Дзержинскому на допросе:

«До Февральской революции был штаб-офицером для поручений при главнокомандующем армиями Северного фронта, до декабря семнадцатого года — помощник генерального квартирмейстера. С июля 1918 года — делопроизводитель, а затем начальник 6-го уставного отделения организационного управления Всерглавштаба. В июне 1919 года поступил преподавателем в Московскую школу штабной службы.

С Василием Александровичем Миллером не знаком.

С Иваном Николаевичем Тихомировым знаком с зимы 1918 года. Знакомство частного характера».

Тихомирова — казначея организации — в ту ночь арестовать не удалось. Возвращаясь поздно ночью, он услышал во дворе разговоры, понял, что кого-то ищут, и поспешил скрыться.

…Увидев в руках Дзержинского список членов организации, который был найден под крышкой пресс-папье, Алферов без запирательства начал давать показания:

— К организации добровольческой армии непосредственного отношения не имею. Знаю, что членами организации состояли Миллер, Тихомиров, Зверев Василий Васильевич, казначеем был Иван Николаевич Тихомиров…

Остальные арестованные упорствовали и не давали показаний. В протоколе допроса Талыпина лишь одна строчка: «Талыпин Сергей Иванович от показаний отказывается. Павлуновский. 23. IX».

Враги на что-то еще надеялись.

На что? Менжинский и Артузов приехали в Бутырскую тюрьму. В следственной комнате состоялась очная ставка Миллера и Кудеяра. Припертый показаниями Кудеяра, Миллер заговорил, а затем попросил разрешения написать показания собственноручно. Миллера увели. За ним Кудеяра.

После их ухода на столе следователя была обнаружена записка, написанная на четвертушке бумаги синим химическим карандашом:

«Талыпин в камере: старый дурак попался как мальчишка. Если бы наш заговор не был еще несколько дней раскрыт, то вся власть была бы в наших руках. Но это ничего не значит, что они нас арестовали. Помимо нас еще много людей осталось. С божьей помощью, быть может, в скором времени произойдет что-нибудь…»

— Так вот на что они надеются, — сказал Менжинский, подавая записку Артузову.

— Бог им теперь уже не поможет, — прочитав записку, откликнулся Артур Христианович. — А те, кто уже арестован, заговорят. Помните, что сказал Миллер: «Разрешите бумагу и карандаш, я сам напишу».

И они действительно заговорили.

В тот же день Дзержинский снова допрашивал Миллера.

В протоколе допроса сохранилась следующая запись, сделанная рукой Дзержинского:

«Сегодня, 23.IX, Миллер мне рассказал, что в разговорах они строили планы, как захватить Ленина в качестве заложника против красного террора и для этой цели держать его в каком-нибудь имении вне города Москвы. Ф. Дзержинский».

Заговорил Миллер, заговорил Талыпин. Собственноручно писали показания Лейс, Алферов и другие. В показаниях называли лиц, «с которыми имели дело по организации».

21 сентября Ф. Э. Дзержинский докладывал на заседании ЦК РКП(б) о ликвидации «подготовлявшегося в Москве восстания белогвардейцев».

Военные контрразведчики.

Сборник. 1978, с. 60–73.

Ф. Н. Петров. Боец и мыслитель

В первые годы после Октября мне не приходилось встречаться с Менжинским… Встретился с ним уже в Москве, в 20-х годах, когда товарищ Менжинский работал на ответственной руководящей работе в ВЧК — ГПУ. Мне пришлось с ним иметь дело по ряду научных проблем, заграничных командировок. Как заведующий Главнаукой я встречался с Вячеславом Рудольфовичем, и мы обсуждали с ним вопросы, связанные с проблемой кадров ученых. Я должен сказать, что товарищ Менжинский в вопросах науки, особенно исторической и философии, а также в области искусства и в области понимания вопросов международных политических отношений проявлял большие знания, большой талант. Он умел глубокие знания марксистско-ленинской теории применить к конкретным задачам, которые стояли перед ВЧК, к борьбе со всеми враждебными элементами, мешавшими строительству социализма.

Этот большевик, боец и мыслитель, талантливый человек был твердым и решительным защитником… социализма, линии партии в области хозяйственного и культурного строительства. Он пресекал всякие поползновения помешать строительству, которое велось по великому плану Владимира Ильича Ленина.

В. И. Ленин высоко ценил В. Р. Менжинского. Он направил его на работу в органы ВЧК. Вплоть до трагической кончины Дзержинского Менжинский был его ближайшим помощником, товарищем и другом. Я хорошо знал и того и другого и в период подполья, и после Октября. Мне дороги и близки эти беззаветные рыцари революции, и я хочу сказать… вот они, носители революционных традиций, вот те люди, на которых должен равняться каждый советский человек, и прежде всего наше молодое, растущее поколение. Это были необыкновенные люди. Охранители строительства социализма, они знали и понимали хозяйство и финансы, науку и культуру. Они глубоко понимали каким путем должна идти наша страна к социализму. Они видели и тех, кто нам будет мешать, кто попытается сорвать строительство, и предупреждали о надвигающейся военной опасности, требовали от чекистов постоянной революционной бдительности.

Мы сегодня можем смело сказать, что ни правые ревизионисты, ни «левые» ревизионисты не могут помешать крепнущему единству международного коммунистического движения, основу которого заложили Маркс, Энгельс, Ленин. Коммунизм идет смелой поступью, и ему ничто не в силах помешать.

Вячеслав Рудольфович Менжинский был до конца верным сыном партии, непоколебимым борцом за утверждение на земле идей Маркса — Энгельса — Ленина… неутомимым борцом за торжество великих идей коммунизма.

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 72–73.

Ф. В. Ленгник. Как он знал и ценил людей

Вячеслав Рудольфович Менжинский обладал одним удивительным свойством: при немногоречивости, скромности — иногда даже застенчивости — он был исключительно обаятелен в общении с людьми. Он умел слушать и этим умением как-то особенно активизировал своего собеседника.

В 1904–1907 годах Вячеслав Рудольфович работал как член партии в военных организациях. Постигнутое им в совершенстве искусство конспирации в сочетании со склонностью к молчаливым действиям придавали в этих условиях… Вячеславу Рудольфовичу особую ценность. Эти же свойства, между прочим, сыграли огромную роль в работе В(ячеслава) Р(удольфовича) на посту редактора «Солдата».

Мне пришлось сравнительно близко узнать В. Р. Менжинского в послеоктябрьские годы. Я часто встречался с ним на квартире у Людмилы Рудольфовны Менжинской, работавшей тогда со мной в Наркомпросе.

Что отличало Вячеслава Рудольфовича при первом, даже самом беглом, знакомстве с ним? Он был поразительно деликатен в обращении с людьми. Он производил впечатление человека огромной культуры, глубокой учености, разносторонних знаний и большого жизненного опыта.

Его товарищи по работе в военных организациях рассказывали о Вячеславе Рудольфовиче как о человеке удивительной воли и настойчивости. Любое дело, за которое брался Вячеслав Рудольфович, он продумывал самым основательным образом и неизменно доводил до конца.

В, Р. Менжинский был на редкость внимателен в обращении со своими товарищами по работе. Он знал лично каждого сотрудника, был знаком с его работой, знал особенности каждого, заботился о его нуждах. К любому работнику у Вячеслава Рудольфовича был индивидуальный подход.

Мне вспоминается такой случай. В системе ОГПУ работал один знакомый мне специалист-техник. Это был рядовой местный работник. Территориально он был оторван от центра: его местом службы являлась Пенза.

Будучи по делам в Пензе и встретившись с этим работником, я в разговоре с ним выяснил, что по состоянию своего здоровья он не прочь был бы временно переменить работу по своей технической специальности. По возвращении в Москву я решил поговорить с Вячеславом Рудольфовичем.

Менжинский не был предупрежден о цели моего прихода к нему. Когда я заговорил об этом специалисте, работающем где-то в Пензе, Вячеслав Рудольфович сразу же заметил:

— О, я знаю его. Замечательный работник.

И тут же дал мне подробную и самую точную характеристику работника, о переводе которого на другую работу я пришел просить.

После недолгого раздумья Вячеслав Рудольфович сказал:

— Да, ценный работник, необходимо обязательно дать ему возможность несколько отдохнуть от нашей напряженной работы.

На этом, казалось бы, внешне незначительном факте я мог убедиться, как Вячеслав Рудольфович знал людей, умел их организовать и ценить.

Стремление привлечь молодые силы к работе сквозило во всех действиях и словах Вячеслава Рудольфовича…

Комсомольская правда, 1934, 11 мая.

Ф. Т. Фомин. Страж революции

С Вячеславом Рудольфовичем Менжинским я впервые встретился в начале сентября 1919 года в Москве. В это время чекисты раскрыли крупный контрреволюционный заговор так называемого «Национального центра».

Однажды в комендатуру ВЧК пришла скромно одетая пожилая женщина и попросила дежурного коменданта пропустить ее к товарищу Дзержинскому. Феликс Эдмундович принял посетительницу, со свойственной ему внимательностью выслушал ее.

— Я учительница 76-й московской школы, — волнуясь, рассказывала женщина, — пришла к вам, в ЧК, товарищ Дзержинский, чтобы поделиться своими опасениями. Не знаю, может быть, я излишне недоверчиво отношусь к нашему директору школы Алексею Даниловичу Алферову. Но кажется мне подозрительным, что все время к нему ходят какие-то люди в военной форме. Особенно участились эти посещения за последнее время. Я думаю, военные ходят к нашему директору неспроста. И я прошу вас поинтересоваться этим — нет ли тут чего плохого?

Феликс Эдмундович поблагодарил учительницу и сказал, что ее сообщение будет проверено. Опасения учительницы оказались не напрасными.

Через несколько дней к Ф. Э. Дзержинскому попросился на прием еще один посетитель — мужчина средних лет, отрекомендовавшийся врачом одной из военных школ. Он пришел с повинной:

— Хочу облегчить свою совесть и искупить вину перед народом. Состою членом одной белогвардейской организации. По неведению, по наивности многое мне раньше представлялось иным. Теперь же я убедился во всей гнусности этой контрреволюционной организации и ее бандитской деятельности. Искренне раскаиваюсь и хочу помочь вам раскрыть эту организацию. Поверьте мне, я жестоко разочаровался в людях, с которыми недавно был близок.

Врач назвал несколько фамилий и просил в первую очередь обратить внимание на некоего Миллера. Этот бывший полковник царской армии, а теперь начальник окружной артиллерийской школы, является одним из руководителей организации.

Феликс Эдмундович сделал пометки в своей записной книжке, поблагодарил врача за сообщение и попросил через несколько дней зайти еще раз, а затем дал задание установить наблюдение за школой и Миллером.

Материалы, поступившие от учительницы и военного врача, были переданы Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому, только что пришедшему тогда на работу в органы ВЧК.

В. Р. Менжинский по поручению Феликса Эдмундовича приступил к расследованию заявлений от военного доктора, учительницы и других советских патриотов, предупреждавших ВЧК о существовании контрреволюционного «Национального центра», подготовлявшего вооруженный мятеж и захват власти в Москве.

В ночь накануне операции меня вызвали к Феликсу Эдмундовичу. Когда я пришел к нему, в кабинете уже были В. Р. Менжинский и член Коллегии ВЧК, секретарь ВЦИК В. А. Аванесов, начальник Особого отдела Московской ЧК Е. Г. Евдокимов. В кабинет то и дело входили чекисты, В. Р. Менжинский вручал им ордера на арест заговорщиков, объяснял характер задания, предупреждал об осторожности. Он был немногословен, очень Четко формулировал свои мысли, спрашивал, все ли понятно.

В ночь на 19 сентября 1919 года было арестовано и доставлено в ВЧК более 700 белогвардейцев «добровольческой» армии. Чекистам под руководством Ф. Э. Дзержинского и В. Р. Менжинского удалось с помощью московских коммунистов полностью разгромить и уничтожить опасный очаг контрреволюции…

Как член президиума ВЧК, а с 1923 года заместитель Председателя ОГПУ, Вячеслав Рудольфович Менжинский принял активное участие в раскрытии многих контрреволюционных, шпионских, диверсионных, вредительских организаций, ставивших своей целью свержение Советской власти.

Особенно ярко раскрылся чекистский талант Менжинского в 1923–1926 годах, в борьбе с искусно замаскированными врагами Советского государства.

Под руководством Ф. Э. Дзержинского и В. Р. Менжинского органы ОГПУ вскрыли и разоблачили шпионско-диверсионные организации, действовавшие под крышей германских фирм «Кестер», «Сименс» и «Всеобщая электрическая компания», английского концессионера Уркварта и других. Была выявлена широкая сеть резидентур разведок Англии и Финляндии. Перед военным трибуналом предстали 26 англо-финских агентов. Была обезврежена группа немецких террористов (Волынт, Киндерман, Дитмар), проникших в СССР под видом «делегации ученых». Ликвидированы крупные организации фальшивомонетчиков.

Руководители ОГПУ блестяще осуществили глубоко задуманную чекистскую операцию по поимке эсера-террориста Бориса Савинкова и международного шпиона, агента английской разведки Сиднея Рейли.

Ф. Э. Дзержинский считал Вячеслава Рудольфовича отличным оперативным работником. Я помню, в 1925 году группа чекистов собралась за чаем у Феликса Эдмундовича на даче «Каре» в Кисловодске, где в то время отдыхал и Вячеслав Рудольфович. Сославшись на усталость после прогулки, Менжинский извинился перед нами и ушел. Разговор за столом шел о работниках ВЧК.

— Должен вам сказать, товарищи, — задумчиво проговорил Феликс Эдмундович, — что за время своей работы в ВЧК-ОГПУ я не встречал более сильного оперативного работника, чем Вячеслав Рудольфович. Он с первых сигналов, поступивших к нему в руки, может сразу сказать, есть ли тут действительно что-либо серьезное или нам не стоит заниматься этим делом…

20 июля 1926 года на боевом посту скончался Ф. Э. Дзержинский. Председателем ОГПУ был назначен Вячеслав Рудольфович Менжинский.

Возглавляя многие годы органы ОГПУ, В. Р. Менжинский стремился сохранить и развить стиль работы ВЧК, сложившийся при Дзержинском.

Главным источником силы органов государственной безопасности В. Р. Менжинский, как и Ф. Э. Дзержинский, считал руководство партии и связь с народом. В документах и в устных выступлениях он подчеркивал, что Ленин — создатель ВЧК-ОГПУ, ЦК ВКП(б) — вождь, а рабочий класс — опора чекистских органов. Вся работа Объединенного государственного политического управления, как и Всероссийской чрезвычайной комиссии, строилась на точном исполнении директив и указаний партии. Деятельность органов государственной безопасности, по выражению Менжинского, требовала беззаветной преданности партии. Он не раз напоминал сотрудникам ОГПУ о выступлении Владимира Ильича Ленина на VII Всероссийском съезде Советов. Владимир Ильич Ленин говорил: «…когда среди буржуазных элементов организуются заговоры и когда в критический момент удается эти заговоры открыть, то — что же, они открываются совершенно случайно? Нет, не случайно. Они потому открываются, что заговорщикам приходится жить среди масс, потому что им в своих заговорах нельзя обойтись без рабочих и крестьян, а тут они в конце концов всегда натыкаются на людей, которые идут в…ЧК и говорят: „А там-то собрались эксплуататоры“»[64].

Мне пришлось быть свидетелем того, как Вячеслав Рудольфович Менжинский сумел доказать на деле, насколько важна для чекистов связь с широкими массами трудящихся.

В июле 1927 года два белогвардейских террориста нелегально проникли на советскую территорию для совершения террористического акта против руководителей Советского правительства. Не достигнув цели, они бросили бомбу в общежитие ОГПУ, не причинив серьезного ущерба, В. Р. Менжинский распорядился немедленно поставить на ноги все силы ОГПУ и во что бы то ни стало задержать террористов. Были посланы телеграммы с приметами террористов и просьбами привлечь к их поимке широкие слои населения тех районов, куда, по имеющимся данным, направились преступники. Некоторые из работников ОГПУ возражали против этого. Они говорили, что, действуя таким образом, мы расшифруем оперативные планы по поимке террористов. Но Менжинский настоял на своем.

Вскоре стали поступать известия. На дороге Ельшино — Смоленск неизвестный на просьбу милиционера предъявить документы выхватил револьвер, ранил его и скрылся. Работавшие невдалеке крестьяне организовали погоню. К крестьянам присоединились красноармейцы и работники ОГПУ. В десяти километрах от Смоленска неизвестный был в перестрелке убит. У него обнаружили наган, парабеллум, топографические карты, английскую гранату и дневник. Убитый оказался разыскиваемым террористом. Через два дня недалеко от Витебска крестьяне сообщили работникам ОГПУ о другом террористе. В перестрелке он был убит. Так с помощью населения были ликвидированы опасные враги.

Самоотверженное участие местных жителей в обезвреживании преступников было отмечено Менжинским в специальном приказе, опубликованном в печати.

Строгое соблюдение и умножение славных чекистских традиций, выработанных при Ф. Э. Дзержинском, имело большое значение. Именно благодаря этому органы ОГПУ, руководимые В. Р. Менжинским, обеспечили безопасность Советского государства в период индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства.

Свидетельством неусыпной бдительности органов ОГПУ является раскрытие и ликвидация в 1926–1933 годах ряда опасных контрреволюционных очагов. Из архивных материалов известно, что в это время были ликвидированы: террористическая группа колчаковских офицеров, готовившая по заданию английского разведчика Уайта взрыв в Кремле и в Большом театре; группа диверсантов, совершившая взрыв в Деловом клубе в Ленинграде; вредительство в Донецком угольном бассейне («Шахтинское дело»), в промышленности («Промпартия»), в советском государственном аппарате («ЦК РСДРП меньшевиков»), в сельскохозяйственных учреждениях («Трудовая крестьянская партия») и многие другие.

В чем же был секрет прозорливости председателя ОГПУ? В его прекрасной осведомленности о настроениях, думах и чаяниях самых различных слоев населения, в его умении тщательно сопоставлять и анализировать факты, отбрасывая ненужную шелуху, добираясь до сути дела.

Припоминается такой случай. Мне, в тот период начальнику Особого отдела Северо-Кавказского военного округа и начальнику погранохраны и внутренних войск ОГПУ округа, пришлось докладывать на Коллегии ОГПУ о вскрытой нами контрреволюционной группе курсантов в военной школе среднего комсостава. Эта группа была сколочена замаскированным белогвардейцем, пробравшимся на должность преподавателя. Группа занималась разложением и деморализацией будущих красных командиров. Члены Коллегии согласились с докладом и в своих выступлениях поддержали меня. Вячеслав Рудольфович внимательно слушал доклад и выступления членов Коллегии. Наконец он взял слово.

— Нельзя всех мерить на один аршин, — строго сказал он. — Что же, по-вашему, рядовые члены гpyппы многие из которых просто отсталые в идейном отношении люди и к тому же представители национальных меньшинств, заслуживают такого же наказания, как их главарь, убежденный враг Советской власти? Нет, ленинский Центральный Комитет нашей партии нас учит другому. Нужен вдумчивый, дифференцированный подход. Одних можно и нужно перевоспитывать, других — строго карать.

Мне не раз приходилось разговаривать с Вячеславом Рудольфовичем о делах ВЧК — ОГПУ, о наших чекистах, Вячеслав Рудольфович всегда хотел услышать от меня как можно больше фактов из повседневной практической работы рядовых чекистов, он очень интересовался жизнью, образом мыслей людей, стоящих на страже государственной безопасности.

Помню, какое большое впечатление произвел на Вячеслава Рудольфовича мой рассказ о случае на польской границе в 1922 году. Я сопровождал на границу товарищей М. И. Калинина и Г. И. Петровского. Было это зимой. Вдоль границы шагал наш боец-пограничник в стареньком шлеме, неважной шинели, подбитой «рыбьим мехом», в обмотках. А по ту сторону прохаживался польский жолнеж — в тулупе, шапке, добротных валенках. Михаил Иванович Калинин подошел к нашему бойцу и спросил.

— А что, не завидуешь ли ему?

— Нет, — ответил пограничник и улыбнулся Михаилу Ивановичу. — У него все чужое, а у меня хоть и старенькое, зато свое, советское.

— Молодец, — похвалил бойца Михаил Иванович, и все мы пожали воину руку.

Вячеслав Рудольфович был сильно тронут этим фактом.

Однажды в Одессе был арестован бывший член Государственного совета крупный помещик Крупенский. Его жена предложила часовому, молодому красноармейцу, вчерашнему простому рабочему пареньку, огромную взятку золотом и драгоценностями за то, чтобы он дал возможность ее мужу уйти из-под стражи. Красноармеец, не колеблясь ни минуты, доставил даму в комендатуру.

Когда я рассказал об этом Вячеславу Рудольфовичу, он заметил:

— Это очень хороший пример стойкости и неподкупности наших людей. И чем дальше, тем таких примеров должно быть больше. Нужно, чтобы в ГПУ приходило как можно больше рабочих, особенно металлистов, этого передового отряда рабочего класса.

Вячеслав Рудольфович постоянно заботился о подборе и подготовке чекистских кадров. Мне хорошо запомнилась беседа с ним по поводу моей учебы. Незадолго до смерти Ф. Э. Дзержинского я был у Вячеслава Рудольфовича и попросил его послать меня на учебу. Менжинский ответил:

— Мне очень приятно, что наши кадровые чекисты хотят учиться. Бывало, мы только большевистской преданностью и чекистской храбростью побеждали контрреволюцию, а теперь каждому нужно иметь образование. Я обещаю послать вас в этом году на учебу. А куда, вы хотите пойти учиться?

— В военную академию.

— Хорошо, но при одном условии: после окончания учебы вы вернетесь к нам в ОГПУ, и мы пошлем вас в пограничную охрану. Наша единственная пока Высшая пограничная школа ни в коей мере не удовлетворяет потребности в командном составе, пригодном к тяжелой службе и специфическим условиям работы. Нам нужно будет готовить командный состав из своих чекистов-пограничников, организовав новые пограничные школы.

Приятно было слышать от председателя ОГПУ слова, выражавшие заботу о наших кадрах пограничников. Да и можно ли было удивляться этим высказываниям Вячеслава Рудольфовича, если именно он, возглавляя Особый отдел ВЧК по охране границ, подписал в ноябре 1920 года приказ о приеме охраны границ от Наркомвнешторга! С тех пор и до последних дней своей жизни он неустанно заботился об улучшении охраны нашей государственной границы.

Помню, на праздновании 5-й годовщины пограничной школы в 1928 году в Центральном Доме Красной Армии мне довелось после некоторого перерыва вновь встретиться с Вячеславом Рудольфовичем.

— Как приятно смотреть на всех вас, сидящих здесь пограничников, — говорил Вячеслав Рудольфович. — Все вы, молодые, здоровые, выглядите чудесно, хорошо одеты…

Радость Менжинского была вполне понятной. Он гордился идейным ростом, ростом военного и чекистского мастерства командного и рядового состава пограничных войск.

Вспоминается такой случай. Коменданту отдельной Мурманской пограничной комендатуры ОГПУ Алешину было приказано срочно выяснить, с какой целью подходят к нашим берегам английские рыболовные суда. Вскоре от Алешина пришло донесение: английские тральщики, пользуясь разрешением ловить рыбу в наших водах, нарушают свои обязательства и близко подходят к советским берегам. При этом они не только ловят рыбу в неположенных местах, но еще занимаются контрабандой и шпионажем. На шлюпках английские моряки подходят к берегу, продают местному населению заграничные вещи, а заодно интересуются, как часто бывают в этих местах пограничники, каково настроение у людей, есть ли недовольные Советской властью и т. п.

Вскоре получаю от Алешина новое сообщение: два английских рыболовных тральщика, «Вридлейт» и «Дайн», особенно злостно нарушают наши морские границы. Их шлюпки в ночное время постоянно курсируют у берегов. Есть сведения, что кроме вещей передаются и какие-то письма. Капитанам этих судов делались предупреждения, но они снимались с якоря и уходили в море, чтобы через несколько часов в другом месте снова бросить якоря и спустить шлюпки. Не было никакого сомнения, что эти «зверобои» и «рыболовы» интересуются отнюдь не рыбой и морским зверем.

Начальником Мурманской пограничной базы был у нас отличный командир-пограничник А. В. Садников. Он окончил Военно-морское училище имени Фрунзе, хорошо знал морское дело и пограничную службу. И что было для данного случая особенно ценным, он неплохо изучил международные правила, относящиеся ко всякого рода торговым и иным соглашениям. В распоряжении Садникова находился пограничный корабль «Пурга», которым командовал Харченко — старый, опытный моряк, получивший боевую закалку еще в гражданскую войну. Вот им и поручено было в корне пресечь провокационные действия английских рыболовных судов. Для этого необходимо было поймать их с поличным. Но требовалась величайшая осторожность, чтобы не дать вовлечь себя в международный инцидент.

И вот пограничный корабль выходит на задание. Харченко проинструктировал личный состав. Прошли Кольский залив, вышли в Баренцево море. «Пурга» повернула к тому месту, о котором писал в своем донесении Алешин. Шли медленно, ожидая наступления ночи. Нужно было подойти к берегу, стараясь не обратить на себя внимания. Этому способствовал туман.

«Пурга» осторожно идет вдоль берега. Садников становится в рубке рядом с Харченко.

— Смотрите, Александр Владимирович! — И Харченко указал рукой вперед. — Возьмите мой бинокль. — Он протянул Садникову бинокль и отдал команду: — Огни погасить, идти самым тихим ходом на сближение.

Садников в бинокль уже хорошо различает два английских тральщика. Они стоят совсем недалеко от берега, спокойно ловят рыбу. А от берега идет шлюпка.

— Вот бы перехватить, — сказал Садников.

— Ну, где же! Разве успеем? — спокойно заметил Харченко. — Мы их и так, голубчиков, накроем.

Заметив, что к ним приближается военное судно (видно, были начеку), тральщики стали поднимать сети и якоря.

«Пурга» включает прожекторы и сигналит: «Пограничная охрана. Стоять на месте!» И дает полный ход. Один тральщик подчинился команде — стоит и ждет, а другой, тот, что поднял шлюпку, стал уходить. Садников вторично сигналит: «Стоять на месте!» Но английский тральщик, словно это не к нему относится, набирает скорость. В третий раз Садников повторяет ту же команду и предупреждает: «Буду стрелять». Английский тральщик на всех парах стремится уйти в нейтральные воды. Тогда Садников приказывает произвести предупредительный выстрел. И только тогда судно замедлило ход и ответило сигналом, что подчиняется распоряжению советских пограничников.

Садников предлагает задержанным судам стать на то место, где они ловили рыбу и где их застал советский пограничный корабль, то есть на место преступления. Затем капитаны обоих тральщиков с вахтенными журналами приглашаются в кают-компанию «Пурги» для составления протокола.

Капитанам «Вридлейта» и «Дайна» были показаны копии договоров с английскими концессионерами и их обязательства не подходить к советским берегам ближе трех миль. Протоколы были составлены в двух экземплярах с копиями и скреплены четырьмя подписями: командира Мурманской пограничной базы Садникова, командира «Пурги» Харченко и капитанов английских тральщиков. Приписка, сделанная капитанами английских судов, гласила, что с их стороны к советским пограничникам никаких претензий не имеется. Протоколы были вручены под расписку.

Пока оформлялись протоколы, помощник одного из английских капитанов связался по радио со своими властями и сообщил о том, что они задержаны советским пограничным кораблем. Английское телеграфное агентство немедленно распространило клеветническое сообщение, густо приправленное антисоветскими выпадами. Взывая к международной общественности, английская печать завопила о недостойном поведении большевиков. «С кем США собираются иметь дело?! С Советской Россией?! Но ведь она своих обязательств не выполняет! Для нее не существуют никакие законы! Вот как приходится англичанам расплачиваться за свою доверчивость!»— в таком свете преподносила зарубежная пресса инцидент в Баренцевом море.

А тем временем Садников, действуя строго по инструкции, конвоирует тральщики в Мурманский порт для досмотра и карантина, который вместе со штрафом накладывается в таких случаях на нарушителей морских границ.

Между тем из Москвы запрашивают, что произошло с двумя английскими тральщиками в Баренцевом море. Телефонные звонки в моем кабинете не умолкают. (Я тогда работал начальником пограничных войск Ленинградского округа.) Но… связи с «Пургой» нет и не будет до тех пор, пока Садников не придет в Мурманск. А значит, и в Москву я не могу дать нужного ответа.

То и дело вызываю Мурманск, а меня через каждые пять — десять минут вызывает Москва: нужны исчерпывающие сведения о задержании английских тральщиков.

Наконец в первом часу ночи «Пурга» появилась в Мурманском порту. Садников докладывает, где и как были задержаны «Вридлейт» и «Дайн», зачитывает протоколы. В заключение он сообщает, что со стороны английских капитанов никаких претензий к советским пограничникам нет. Тут же я сообщил об этом в Москву и получил приказание: как только Садников прибудет в Ленинград, взять у него все документы и немедленно ехать в Москву для личного доклада председателю ОГПУ.

Вячеслав Рудольфович Менжинский был удовлетворен действиями советских пограничников и, прощаясь со мной, сказал:

— От моего имени поблагодарите командира Садникова. Хорошо он знает службу и умело выполнил задание. Ведь эти документы обличают провокаторов.

Вернувшись в Ленинград, я рассказал товарищам о встрече с В. Р. Менжинским и, разумеется, передал благодарность председателя ОГПУ Садникову. Тогда я еще раз убедился, с каким вниманием и уважением относился Вячеслав Рудольфович к труженикам границы, защитникам рубежей нашей Родины.

Выезжая в Москву, я захватил картину художника Дроздова, изображающую подвиг легендарного пограничника Андрея Коробицына, и описание этого подвига. Прежде чем показать Вячеславу Рудольфовичу картину и текст с описанием подвига, которые мы задумали размножить литографским способом, я решил коротко доложить о подвиге Коробицына. Но он прервал меня:

— Товарищ Фомин, о подвиге Коробицына я очень хорошо знаю и согласен, что память его увековечить необходимо.

Он внимательно прочитал описание подвига Коробицына и тотчас же подписал разрешение на размножение картины литографским способом. После этого Вячеслав Рудольфович расспрашивал меня, каким тиражом будут отпечатаны литографии, хватит ли их на все части погранохраны, на все заставы, комендатуры и подразделения внутренних войск ОГПУ. Он поинтересовался, поддерживаем ли мы связь с семьей Коробицына, помогаем ли ей. Вячеслав Рудольфович был доволен, узнав, что семья погибшего героя-пограничника получает денежное пособие, что родители героя регулярно приглашаются на заставу, которой присвоено имя Коробицына.

— Все это очень хорошо, — сказал Вячеслав Рудольфович, — держите постоянную связь с семьей героя, приглашайте родителей не только на заставу, но и в другие пограничные подразделения округа. Пусть крепнут боевые традиции, пусть наши чекисты свято чтят память Андрея Коробицына. Если в чем-либо будет нужна моя помощь, обязательно напишите мне. Я помогу.

Вячеслав Рудольфович был на редкость внимателен и вежлив в обращении с подчиненными. В самых острых ситуациях он не выходил из себя, не терял спокойствия. Он не был обладателем «командирского голоса», и первое время для тех, кто работал с ним, было очень странно слышать от руководителя ОГПУ приказание, начинавшееся обычным для него обращением: «Покорнейше прошу…» Но чекисты знали, что эта манера обращения в данном случае говорит лишь о большом уважении к людям, о деликатности.

Мне самому неоднократно доводилось убеждаться в этом. В частности, когда Вячеслав Рудольфович отдыхал на даче «Каре» в Кисловодске.

Зная, что Вячеслав Рудольфович интересуется театром, я как-то под вечер зашел к нему, чтобы узнать, не желает ли он посмотреть спектакль Театра оперетты, который только что приехал на гастроли в Кисловодск.

— Вы, я вижу, уже собрались? — спросил Вячеслав Рудольфович, глядя на мой парадный вид. — А что за спектакль идет?

— «Сильва».

— Спасибо за приглашение. Я с удовольствием пошел бы в театр, но неважно себя чувствую… А вам желаю весело провести вечер…

Когда я был уже в дверях, В. Р. Менжинский сказал:

— Я вас прошу, товарищ Фомин, завтра утром зайдите ко мне.

На следующее утро я пришел к Вячеславу Рудольфовичу и выслушал от него замечание, высказанное, как обычно, в очень вежливой форме, по поводу допущенной мной оплошности по службе. Я обещал тотчас же исправить ошибку. Меня необычайно поразила тогда деликатность Вячеслава Рудольфовича, который накануне, зная, что я иду в театр, не захотел испортить мне настроение.

Вячеслав Рудольфович, уезжая из Кисловодска, пригласил, если я буду в Москве, заходить к нему. И все же я, хотя и часто бывал в Москве, считал неудобным беспокоить своим посещением Вячеслава Рудольфовича, отрывать его от работы.

Как-то в начале весны, будучи в Москве, я зашел в ОГПУ. Поднимаюсь по лестнице, а навстречу В. Р. Менжинский. Остановил меня, поздоровался и спрашивает:

— Когда приехали в Москву?

— Два дня назад.

— А почему же вы не зашли ко мне?

— Считал неудобным, Вячеслав Рудольфович. Что ж я буду вас отвлекать разговорами?

— Напрасно так думаете. Я всегда рад вас видеть у себя. Если сможете, то завтра в одиннадцать часов утра зайдите ко мне.

Я поблагодарил за приглашение.

В назначенное время я пришел к Вячеславу Рудольфовичу. Болезненный вид его обеспокоил меня. Я выразил опасение по поводу его здоровья.

— Да что вы все точно сговорились! Только о здоровье со мною и говорите, — шутливо и в то же время с каким-то оттенком грусти заметил Вячеслав Рудольфович. — Впрочем, вы правы. Здоровье у меня действительно неважное. Врачи заставляют лежать. Я прошу вас, товарищ Фомин, извинить меня: я буду разговаривать с вами лежа. Пусть вас это не смущает.

…Пламенный революционер Менжинский не щадил себя. Тяжелая болезнь прогрессировала. 10 мая 1934 года В. Р. Менжинский скончался от паралича сердца.

Героическая жизнь Вячеслава Рудольфовича Менжинского, его беззаветное служение народу, делу коммунизма вдохновляют чекистов на самоотверженные подвиги во славу нашей великой социалистической Родины.

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 108–124.

М. А. Смирнов. Председатель ОГПУ

Михаил Иванович Калинин называл Менжинского «ближайшим помощником товарища Дзержинского по ВЧК».

17 октября 1923 года В. Р. Менжинский был назначен первым заместителем председателя ОГПУ.

В. И. Ленин высоко ценил Менжинского за его беззаветную преданность делу пролетарской революции, за его кристальную чистоту, за его революционную непримиримость и беспощадность к врагам рабочего класса, за его острую революционную бдительность.

Обострение международной обстановки в 1923 году — «ультиматум Керзона», активизация подрывной деятельности белогвардейских организаций и империалистических разведок — потребовало огромных усилий органов ОГПУ, чтобы одержать победу в тайной войне с контрреволюцией. Эта война не прекращалась ни на один день. Ликвидация савинковщины, разгром вредительских и шпионских гнезд, раскрытие меньшевистских и мнимо беспартийных контрреволюционных «центров» — все это требовало искусной чекистской деятельности, железной выдержки и дисциплины, беспредельной преданности революции, законопослушности партии. Старый коммунист-подпольщик, боец-чекист, В. Р. Менжинский, работая под непосредственным руководством Ф. Э. Дзержинского, уверенно и непоколебимо выполнял это труднейшее поручение Коммунистической партии.

В годы гражданской войны главным средством борьбы контрреволюции против Советской власти внутри страны были военный заговор и террор. В годы мирного социалистического строительства контрреволюция избирает своим главным методом замаскированное вредительство и диверсии. Вредительство являлось средством дискредитации самой идеи восстановления промышленности собственными силами, без помощи иностранного капитала. Рядом с вредительством, тесно переплетаясь с ним, шли шпионаж и белый террор. Главным вдохновителем и организатором подрывной деятельности против СССР в то время выступали английский империализм и его верная служанка Сикрет Интеллидженс сервис.

Против иностранной агентуры, замаскировавшихся шпионов и вредителей и направляет в это время ОГПУ свои главные удары. В новых условиях борьбы Ф. Э. Дзержинский, по свидетельству В. Р. Менжинского, «придавал все большее и большее значение тонкости методов работы ЧК ввиду бессилия контрреволюции в СССР и явного заграничного шпионского происхождения контрреволюционных организаций последнего времени, живущих на средства заграничных разведок…»[65]

Под руководством Ф. Э. Дзержинского и В. Р. Менжинского органы ОГПУ в 1923–1926 годах вскрыли и разоблачили многие вредительские, шпионские и террористические организации. Была вскрыта и разоблачена подрывная деятельность германских фирм «Кестер», «Сименс — Шукерт», «Всеобщая электрическая компания», английского концессионера Уркварта и других. Уркварт еще перед своим отъездом в Советскую Россию в 1921 году созвал общее собрание акционеров Русско-азиатской корпорации, на котором в обширном докладе развивал мысль о возможности вредительства. Заключая концессионный договор на разработку золотых приисков, Уркварт преследовал цель подорвать вредительскими актами добычу золота в Советской России и вместе с тем собрать обширную шпионскую информацию о нашей стране. Все эти намерения Уркварта были быстро разоблачены, и ему пришлось убраться восвояси. В 1924 году ОГПУ разоблачило английских агентов Падерна и Гокконена и связанных с ними шпионов, действовавших в Ленинградском и Московском военных округах. Перед военным трибуналом предстали уличенные в шпионаже 26 английских агентов.

В эти годы… особенно ярко раскрылся чекистский талант В. Р. Менжинского… Это проявилось и в поимке заклятых врагов советского народа террориста Бориса Савинкова, международного шпиона Сиднея Рейли, кровавого атамана Бориса Анненкова.

В кабинете Менжинского зарождались планы выманивания из-за рубежа и поимки этих прожженных агентов международного империализма, считавшихся первоклассными конспираторами. Здесь разрабатывались подходы к ним, намечались и инструктировались участники операций, которым предстояло действовать за рубежом, на советской границе или внутри страны. Глубоко продуманные планы, их блестящее исполнение свидетельствовали о выдающемся уме Менжинского, о его большевистской неусыпной бдительности, о замечательной революционной проницательности, основанной на глубоком знании законов классовой борьбы. Они свидетельствовали о зрелости чекистских кадров — исполнителей планов, их мужестве, стойкости, беспредельной преданности делу коммунизма. Успех в осуществлении этих и других задуманных операций обеспечивался творческим подходом, новизной методов чекистской работы.

Группа старых чекистов, характеризуя стиль работы В. Р. Менжинского, в письме в газету «Дзержинец» отмечала, что он был беспощадным врагом трафарета, штампа, старых, изживших себя методов в работе. Его живой ум ненавидел упрощенчество.

Когда страна приступила к мирному созидательному труду, когда развернулось осуществление задач социалистического строительства, за рубежом, да и внутри страны, еще оставались силы, которые хотели сорвать строительство нового общества, вернуть нашу страну к старому, буржуазному обществу. В этих условиях чекистские органы во главе с Дзержинским срывали попытки вражеских подрывных центров засылать в нашу страну шпионов, диверсантов и террористов и вместе со всем народом, под руководством Коммунистической партии в своей области, своими методами устраняли все то, что мешало созидательному труду советских людей.

На боевом посту, в борьбе за единство партии 20 июля 1926 года умер Ф. Э. Дзержинский, верный ученик и соратник В. И. Ленина.

В связи со смертью Дзержинского по поручению Коллегии и полномочных представителей ОГПУ В. Р. Менжинский пишет Приказ-обращение ко всем чекистам, в котором призывает их хранить и умножать традиции ВЧК, сложившиеся при Дзержинском:

«Мы должны чрезвычайно беречь и укреплять тот неисчерпаемый запас доверия, тот громадный авторитет в рабочем классе, которые ВЧК — ОГПУ приобрели в истекшие годы напряженной борьбы. Всемерная непрекращающаяся поддержка трудящихся явится залогом наших дальнейших успехов и побед.

Теснее же сомкнем наши ряды. Единой, непоколебимой чекистской стеной мы отразим все атаки контрреволюции.

Еще больше, чем прежде, проявим свою чекистскую дисциплину, выдержанность и бдительность.

Еще с большим, чем прежде, энтузиазмом будем стоять на защите завоеваний пролетарской революции!»

Президиум Центрального Исполнительного Комитета постановлением от 30 июля 1926 года назначил В. Р. Менжинского председателем Объединенного Государственного Политического Управления Союза ССР.

В. Р. Менжинский в строительстве органов государственной безопасности борется за утверждение во всей работе ОГПУ партийных, революционных традиций, сложившихся при Дзержинском. В первую годовщину со дня смерти Феликса Эдмундовича он пишет статью «О Дзержинском», которая была опубликована 20 июля 1927 года в «Правде». В этой статье В. Р. Менжинский выразил и боль утраты, и свою любовь к Дзержинскому как руководителю и человеку. Он также сформулировал основные принципы работы ВЧК — ОГПУ при Дзержинском. Менжинский показал, что сила ВЧК при Дзержинском была в постоянном руководстве партии, в опоре на рабочий класс, в неуклонном соблюдении социалистической законности, в чекистском мастерстве работников, в отсутствии формализма, бездушия и рутины, в быстрой смене (в зависимости от изменения обстановки) методов и приемов работы ЧК.

Работая на посту председателя ОГПУ, В. Р. Менжинский стремится сохранить и развить традиции, сложившиеся при Дзержинском. Проходит пять лет, и Менжинский в статье «Два слова о Дзержинском», опубликованной в «Правде» 20 июля 1931 года, пишет: «Пять лет как нет Дзержинского.

Но живо его дело, живы его мысли, жива его тактика…»

Именно потому, что была жива тактика Дзержинского, ОГПУ под руководством ЦК Коммунистической партии продолжало наносить меткие удары по врагу. В 1927–1933 годах ОГПУ во главе с В. Р. Менжинским вскрыло и ликвидировало ряд шпионско-диверсионных и террористических групп, а также вредительских организаций, активизировавших свою деятельность в связи с угрозой новой империалистической интервенции против СССР…

Вредители — эти бывшие капиталисты, дворяне, белые, офицеры — были связаны с бежавшими за границу русскими капиталистами. Некоторые из них были прямыми агентами империалистических разведок, в частности английской. Получая помощь от буржуазных государств, они занимались вредительством и шпионажем, ставили своей целью ослабить экономическую и оборонную мощь СССР, вызвать недовольство рабочих и крестьян, восстановить их против партии и правительства и тем самым создать благоприятные условия для интервенции империалистических государств.

Органы ОГПУ, опиравшиеся в своей работе на помощь рабочих и крестьян, сорвали эти коварные замыслы врагов.

В 1933 году была разгромлена разветвленная шпионско-диверсионная организация, которая была создана и руководилась профессиональными английскими разведчиками, действовавшими под прикрытием английской фирмы «Метро-Виккерс».

В эти же годы органы и войска ОГПУ нанесли сокрушительные удары по кулацкой контрреволюции, в частности по басмачеству, пытавшемуся сорвать коллективизацию сельского хозяйства в национальных республиках Средней Азии.

Вскрытие и разгром всех этих шпионских, террористических и вредительских организаций были большой победой органов ОГПУ, Коммунистической партии, рабочего класса Советского Союза. Говоря об источниках побед советских органов государственной безопасности над врагами коммунизма, Менжинский писал:

«Какую бы задачу ни ставила Коммунистическая партия чекистам, они беззаветно бросались в бой, очищая СССР от меньшевиков и эсеров, анархистов и бандитов, раскрывали хитрейшие заговоры иностранных шпионов, уничтожали белогвардейцев и террористов, пуская в ход все средства — от террора до силы коммунистических идей, и побеждали…

Октябрь подрубил под корень помещика и капиталиста, а ЧК, рука об руку с Красной Армией, принялись только корчевать и выжигать их дотла вместе с буреломом мелкобуржуазных социал-предательских партий.

Расчищая поле для строительства социализма… без перерыва, днем и ночью, без отдыха и срока, работает ЧК, не щадя ни врага, ни себя…»[66]

Возглавив после смерти Дзержинского ОГПУ, В. Р. Менжинский проявил себя как выдающийся партийный и государственный деятель ленинского типа, опытнейший организатор и руководитель борьбы с контрреволюцией, продолжатель традиций ВЧК, сложившихся при Дзержинском под руководством В. И. Ленина[67].

Он, так же как и Ф. Э. Дзержинский, постоянно думал над совершенствованием методов работы органом госбезопасности, перестраивал организацию и структуре ОГПУ, приводил их в соответствие с требованиями момента, политики партии. Политика партии — вот ключ его отношения к работе ОГПУ. Он, как никто другой, придавал огромное значение «тонкости методов работы ОГПУ» и сам показывал пример этой тонкости в разоблачении шпионских и вредительских организаций. Не случайно «Правда» после смерти Менжинского писала:

«Капиталистический мир сплетал тончайшую сеть для Советской страны. Он подкупал отборнейших людей из старой буржуазной интеллигенции и устраивал дьявольские заговоры. Они разбивались один за другим о непреклонную бдительность чекистов, прошедших суровую школу политической борьбы за дело пролетарского государства.

Эту школу чекистов создавал подлинный, в лучшем смысле слова, рыцарь пролетарской диктатуры Феликс Дзержинский. Традиции этой школы хранил другой рыцарь — Менжинский.

Здесь, в этом зале (Колонном зале Дома союзов, где проходили открытые процессы над шпионами и вредителями. — М. С.), дописывались последние страницы в тех привлекших внимание всего мира делах, первые страницы которых набрасывались в кабинете т. Менжинского и свидетельствовали о выдающемся его уме, о большевистской неусыпной бдительности, о замечательном революционном чутье…»[68]

В. Р. Менжинский завершил начатую еще при Ф. Э. Дзержинском реорганизацию пограничных войск, направленную к тому, чтобы сделать охрану границы надежной, закрыть на советскую землю путь вражеским шпионам и диверсантам.

В 1927 году в связи с диверсиями на промышленных предприятиях и нефтепромыслах В. Р. Менжинский вместе с В. В. Куйбышевым по поручению ЦК ВКП(б) обследовали состояние охраны важнейших объектов промышленности и разработали мероприятия по ее усилению. Постановлением СТО от 19 ноября по предложению комиссии Менжинского и Куйбышева охрана промышленных предприятий и государственных сооружений, имеющих особое значение для обороны страны, была возложена на войска ОГПУ. Под руководством В. Р. Менжинского разрабатывается и организуется система охраны оборонных объектов, которая целиком и полностью оправдала себя не только в мирное время, но и в Великую Отечественную войну.

Возглавляя ОГПУ, В. Р. Менжинский воспитывал кадры чекистов в духе беззаветной преданности партии и делу коммунизма, высокой бдительности, дисциплинированности и требовательности к себе.

— Наша сила в дисциплине, — подчеркивал В. Р. Менжинский, обращаясь к чекистам. — Без дисциплины вы партии не нужны.

Нет ни одного приказа, директивы, подписанной В. Р. Менжинским, где бы он не говорил о значении для ЧК бдительности и не призывал чекистов повышать политическую зоркость, изучать противника, знать его слабые и сильные стороны, чтобы бить наверняка. В 1931 году в наброске статьи для «Правды» «Классовая борьба продолжается» Менжинский писал:

«Я вряд ли ошибусь, сказав, что сейчас Дзержинский дал бы такой лозунг: будьте постоянно бдительны. Врагам приходится плохо. Взрывами предприятий, поджогами строек и т. п. 5-летку не сорвать. Враг нервничает, идет на террор. Надо быть бдительными — особенно чекистам и тем более на границах. Чем мы становимся сильнее, тем больше будут нервничать враги и посылать шпионов через границу нелегальными путями. Не дайте себя околпачить… не будьте самодовольными. Проверяйте себя, свою организацию, используйте передышку для усовершенствования чекистской работы. Всякий упрек принимайте к сердцу…»

Бдительность и конспирацию в работе, в частности умение молчать, В. Р. Менжинский считал важнейшим искусством чекиста. «Молчание у нас — одно из основных искусств…»[69] — говорил он.

Заботясь о совершенствовании методов работы ЧК, В. Р. Менжинский больше всего боялся, чтобы «работники ЧК не зачерствели на своем деле». Он говорил, что черствый чекист — это человек, не способный к тонкой психологической работе. Он часто повторял слова Дзержинского: «Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК»[70].

В. Р. Менжинский постоянно заботился о пополнении командного состава органов и войск ОГПУ рабочими от станка, коммунистами, комсомольцами. Лучшие политико-моральные качества личного состава органов государственной безопасности — это, подчеркивал Менжинский, качества советского рабочего класса, воспитанного ленинской партией. Отвечая на приветствия представителей общественных организаций в день 10-летия органов ВЧК — ОГПУ на пленуме Московского Совета, он говорил:

«Я не в состоянии ответить на все, что здесь было сказано. Даже опытного оратора смутили бы эти комплименты. Но меня выручает то, что, хваля нас, вы хвалите себя. Ведь качества работников ГПУ — это качества пролетариата, давшего массу работников-чекистов. Да и учителя у нас были хорошие. Ленин — вождь, Дзержинский — организатор. И, наконец, сама задача — охрана завоеваний Октября и мирного строительства СССР — настолько увлекательна, что каждый, кого бы вы ни поставили, выполнял бы ее так же, как и мы»[71].

Много внимания В. Р. Менжинский уделял марксистско-ленинской, военной и специальной подготовке, физической закалке чекистов. Он был одним из организаторов и руководителей спортивного общества «Динамо», постоянно и глубоко вникал в его работу. Обращаясь к чекистам, он писал:

«Не тратить время даром — укрепляться и физически и духовно. Вооруженная часть партии не может состоять из калек и неучей!»

Он сам был примером непрестанного совершенствования, пополнения знаний. До последних дней своей жизни он изучал произведения Маркса, Энгельса, Ленина, читал новинки политической литературы. Буквально все книги из его личной библиотеки испещрены заметками, записями и пометками на полях, титульных листах.

Интересна запись В. Р. Менжинского в рабочем плане: «Что сделать зимой 1925—26 гг.

…В. Военное дело. Верховая езда, стрельба, посещение школы и т. д.

С. Авиация: полеты, конструкции и пр.».

Уже в последние годы своей жизни он продолжал изучение иностранных языков: изучал китайский, японский, фарси и турецкий языки.

В. Р. Менжинский всегда поощрял стремление чекистов, и в частности пограничников, к учебе. Часто посещал Высшую пограничную школу и другие учебные заведения, присутствовал на занятиях и полевых учениях, принимал активное участие в разработке и обсуждении учебных программ.

Находясь во главе органов государственной безопасности, В. Р. Менжинский настойчиво боролся за проведение в жизнь, за утверждение во всей деятельности ОГПУ ленинских принципов социалистической законности. Он не раз подчеркивал, что, чем шире размах социалистического строительства, тем важнее значение революционной законности. Постоянно требовал от всех сотрудников строжайшего исполнения советских законов, постановлений партии и правительства о революционной законности, соблюдения в следственной работе положений Уголовно-процессуального и Уголовного кодексов. И сам показывал в этом пример.

Ф. Э. Дзержинскому и В. Р. Менжинскому стали известны факты освобождения судами от наказания преступников лишь на том основании, что они пролетарского происхождения. Дзержинский и Менжинский подвергли резкой критике такого рода факты и распространявшуюся некоторыми юристами «теорию классового подхода к преступнику».

Критикуя эту «теорию», В. Р. Менжинский в письме в Президиум ЦКК РКП (б) 17 февраля 1924 года писая:

«Когда у власти стоит пролетарская партия, когда беспартийные рабочие занимают многие ответственные должности, сам факт возможности применения условного осуждения к взяточникам, мошенникам, шпионам и прочим только потому, что они пролетарского происхождения, должен восстановить против пролетарской диктатуры всю мелкую буржуазию и крестьянство и тем более сознательных рабочих от станка против извращения пролетарской власти».

И далее в этом полном революционной страсти и непримиримости к опошлителям марксистской теории письме Менжинский заявлял:

«Совершенно невозможно, с одной стороны, вести борьбу с излишествами, а с другой — создавать перестраховку от наказания для изобличенных преступников из правящего класса… Это политическая ошибка, которая дает возможность развить бешеную агитацию против рабочих и пролетарской диктатуры».

На основании решений XIV партийной конференции и XV партийного съезда о революционной законности[72] 26 марта 1928 года было принято постановление ЦИК и СНК СССР «О мерах по обеспечению социалистической законности». Организуя выполнение этого решения партии и правительства, Коллегия ОГПУ обязала руководящих работников в центре и на местах «усилить контроль за соблюдением социалистической законности в следственной работе, во всех случаях нарушения законности принимать меры, вплоть до предания виновных суду, и немедленно докладывать председателю ОГПУ»,

В. Р. Менжинский требовал тщательной проверки всех поступающих в ГПУ сигналов и заявлений и, только убедившись, что сигналы достоверны, принимать по ним соответствующие меры. Он добивался особенно тщательной проверки заявлений в отношении ответственных партийных, советских, хозяйственных работников, ибо такие заявления могли исходить от врагов с целью дискредитировать руководителей. Когда это требование Менжинского нарушалось, он строго наказывал виновных.

В августе 1926 года сотрудники ОГПУ Владимиров и Цибизов по ложному доносу и злостному навету арестовали старого революционера, члена партии товарища Симановского. Узнав об этом, В. Р. Менжинский приказал Симановского немедленно освободить и 23 августа 1926 года издал приказ по ОГПУ, которым наложил строгие взыскания на Владимирова и Цибизова. В этом приказе Менжинский еще раз подтвердил к неуклонному исполнению приказ ВЧК № 32 1920 года, подписанный Ф. Э. Дзержинским, в котором указывалось на необходимость чрезвычайно осторожного подхода к аресту членов партии: «Необходимо осторожное и вдумчивое отношение к арестам ответственных и партийных работников. Тут ЧК должны проявить максимум такта, максимум понимания, что преступления по должности караются строго, но только при наличии этих преступлений…

Мы еще раз должны напомнить, что за неправильные и бессмысленные аресты будут нести ответственность председатели».

Требуя безупречного соблюдения законности в действиях ГПУ, В. Р. Менжинский всегда подчеркивал ее особую важность в деле сохранения и упрочения авторитета и доверия рабочего класса, всех трудящихся Советского Союза к органам государственной безопасности.

Только безграничное доверие широких трудовых масс дает силу ОГПУ выполнить возложенные на него задачи — вот мысль Менжинского, пронизывающая многие его приказы и обращения к чекистам.

В безграничном доверии, широкой поддержке трудящихся масс, в руководстве Коммунистической партии и ее Центрального Комитета видел В. Р. Менжинский источники силы и непобедимости органов государственной безопасности.

«Безоговорочно принимая партийное руководство, Дзержинский сумел в чекистской работе, — писал В. Р. Менжинский, — опереться на рабочий класс, и контрреволюция, несмотря на технику, старые связи, деньги и помощь иностранных государств, оказалась разбитой наголову. И как бы она ни пыталась поднять голову на деньги англичан или других заграничных давальцев, она будет снова побеждена…»[73]

У Менжинского, как мы уже не раз убеждались в этом, никогда слово не расходилось с делом. Тесная связь с массами и опора на них в чекистской работе для него была не бесплодным лозунгом, а живой, повседневной практикой…

В период, когда ОГПУ возглавлял В. Р. Менжинский, сложились и нашли широкое распространение такие формы помощи местного населения в охране государственной границы, как бригады и группы содействия пограничным войскам.

Благодаря активной помощи советских патриотов были обезврежены многие опасные шпионы и диверсанты, раскрыты и разгромлены контрреволюционные заговоры.

При Дзержинском и Менжинском вся работа ВЧК — ОГПУ строилась на точном исполнении директив и указаний партии в лице ее Центрального Комитета… Деятельность ВЧК — ОГПУ, по выражению Менжинского, требовала «абсолютной, беспрекословной преданности и законопослушности партии». Он любил повторять слова Дзержинского о том, что «ЧК должна быть органом Центрального Комитета, иначе она вредна, тогда она выродится в охранку или орган контрреволюции»[74]. В 1931 году, обращаясь к чекистам, В. Р. Менжинский писал: «…партийные директивы — это главное. Быть способным научиться выполнить (их), чего бы это ни стоило…»

…В. Р. Менжинский систематически информировал ЦК партии и правительство о деятельности ОГПУ, спрашивал их мнение по важнейшим вопросам чекистской работы. Он постоянно требовал, чтобы чекистские органы на местах точно выполняли директивы партии, отчитывались перед партийными комитетами…

На каком бы посту ни работал В. Р. Менжинский, он всегда активно участвовал в партийной работе, вел непримиримую борьбу за генеральную линию партии, против уклонистов и оппозиционеров всех мастей…

Клеймя предательское поведение троцкистско-зиновьевской оппозиции, В. Р. Менжинский в своем выступлении на октябрьском (1927 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) показал, что оппозиция окончательно скатилась на путь нелегальной антипартийной и антисоветской подрывной деятельности. Он привел многочисленные факты, свидетельствовавшие о том, что участники оппозиции, находившиеся на командных постах в Красной Армии, установили связь с белогвардейскими офицерами, обсуждали с ними планы вооруженного переворота, который приурочивался ими к моменту военного нападения империалистических государств, что оппозиция бесповоротно порвала с партией, стала центром, объединяющим всех врагов Советской власти[75]. Попирая Устав партии и советскую законность, троцкистско-зиновьевская оппозиция создала свой ЦК, свои центры на местах, организовала свои нелегальные типографии. К работе в этих типографиях были привлечены выходцы из буржуазной среды, которые в свою очередь установили контакт с белогвардейцами и договаривались с ними, в какой форме можно использовать оппозицию в целях антисоветского заговора[76].

Злобными выкриками, гвалтом оппозиционеры пытались сорвать выступление В. Р. Менжинского на Пленуме, зная, что из-за болезни он не может напрягать голос. Но эта уловка врагов партии сорвалась. Выступление Менжинского на Пленуме вызвало страшный переполох среди оппозиционеров. Они подняли крик о «беззакониях ЧК», начали обвинять Менжинского в том, что «ГПУ вмешивается в нашу внутрипартийную и политическую борьбу».

Истинную подоплеку переполоха оппозиционеров разоблачил тогда же на Пленуме ЦК С. М. Киров. Он говорил, что оппозиционеры взволновались после выступления В. Р. Менжинского потому, что оглашенные им на Пленуме документы показали смыкание оппозиции с антисоветскими контрреволюционными элементами.

Против нападок оппозиции на ОГПУ и В. Р. Менжинского выступили в печати Е. М. Ярославский и М. И. Калинин. В статье «Меч пролетарской диктатуры», опубликованной в «Правде» 18 декабря 1927 года, Е. М. Ярославский писал:

«За последнее время ОГПУ стало предметом самых злостных нападок со стороны троцкистской и сапроновской оппозиций… Не свидетельствует ли это о том, что оппозиция действительно скатилась на контрреволюционные позиции? Не лучшее ли это доказательство, что ОГПУ в борьбе с подпольными типографиями и другими антисоветскими действиями, прикрываемыми флагом оппозиции, выполняет свою основную задачу — задачу борьбы со всякой организацией, которая пытается поколебать пролетарскую диктатуру!»[77]

«Тот, кто возражает принципиально против ГПУ, как органа охраны, надзора и отчасти административной расправы, тот, — говорил М. И. Калинин, — хочет ослабить советский строй в самом уязвимом месте — в борьбе с подпольной работой его врагов»[78].

Оппозиции не удалось поколебать доверия партии, рабочего класса к органам ГПУ и их боевому руководителю — В. Р. Менжинскому: состоявшийся в декабре 1927 года XV съезд партии избрал В. Р. Менжинского в состав президиума съезда, а затем и в состав Центрального Комитета[79].

Генеральную линию партии В. Р. Менжинский отстаивал не только в борьбе против оппозиции, в строительстве и укреплении органов государственной безопасности, но и в других коренных вопросах социалистического строительства. Он последовательно и настойчиво отстаивал ленинскую идею привлечения и использования старых специалистов в социалистическом переустройстве общества. В. Р. Менжинский писал, что социалистическое строительство своей мощью привлекает к нам даже бывших активных контрреволюционеров, что специалистов «надо использовать во что бы то ни стало, вовсю и до тех пор, пока они идут с нами», что нужно внимательно и чутко к ним относиться, что иногда они снова уходят в лагерь врагов лишь из-за «вечного заподозривания и недоверия»[80].

Вячеслав Рудольфович Менжинский много внимания уделял созданным еще при Дзержинском трудовым школам — коммунам ОГПУ, часто бывал в них сам, беседовал с воспитанниками, преподавателями, привозил в эти школы М. Горького. После посещения детской трудовой колонии в Люберцах, организованной в 1927 году, М. Горький написал большую статью «О трудколониях ОГПУ», которая была опубликована 14 июля 1931 года в «Правде».

26 июня коммуна праздновала открытие новой фабрики обуви с продукцией 4 тысячи пар в сутки. «На празднике, — писал М. Горький, — 25 человек получили в награду за образцовую работу золотые и серебряные часы. 36 членам коммуны было объяснено, что с них снята судимость, т. е. возвращены им гражданские права, а 74 получили профсоюзные билеты… В эти минуты руки многих бывших преступников взволнованно дрожали, бледнели суровые лица, гордо сверкали глаза… Я сидел в президиуме и видел, что среди 1500 человек многие тоже были взволнованы до слез, — до хороших слез радости за человека»[81].

В. Р. Менжинский решительно выступал против пролеткультовских извращений политики ленинской партии в строительстве новой, социалистической культуры. Он, человек в высшей степени образованный, человек большой внутренней и внешней культуры, любил и умел ценить культуру прошлого. Он считал, что мировую культуру надо взять на вооружение строительства социализма и коммунизма, усвоить ее, переработать, а не «разбивать», как требовали пролеткультовцы.

Таков был В. Р. Менжинский, непоколебимый борец за коммунизм!

К решению любого вопроса, большого или малого, он подходил с принципиальных, партийных позиций… Это был до застенчивости скромный, кристально чистый… честный человек, хороший друг и отзывчивый товарищ, обладавший огромной силой личного обаяния. Это был неутомимый труженик, отдававший работе и борьбе с врагом все свои силы, всю свою энергию…

В. Р. Менжинский был одним из выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства. Он пользовался большим авторитетом в партии и у народа. Неоднократно избирался членом ЦИК СССР. На XV и XVI съездах партии был избран членом ЦК ВКП(б)…

Коллегия ВЧК и затем Коллегия ОГПУ, отмечая заслуги В. Р. Менжинского в борьбе с контрреволюцией, наградили его двумя нагрудными знаками «Почетный чекист».

Пограничник, 1964, № 18,

с. 22–32 с дополнениями автора.

С. Г. Уралов. По-ленински простой и скромный

…Владимир Ильич особенно ценил товарища Менжинского как революционера и большевика, а как чекиста высоко ценил его товарищ Дзержинский, ценил за его блестящие способности, за его проницательность, талантливый подход к делу разоблачения крупнейших контрреволюционных заговоров, грозивших уничтожением власти рабочих и крестьян. Нельзя не отметить участие и большие заслуги Менжинского в деле раскрытия таких заговоров, как заговор «Национального центра» и «Тактического центра».

На мою долю выпала большая честь некоторое время работать с Вячеславом Рудольфовичем в органах, осуществлявших защиту молодой Советской республики, в ВЧК.

Товарищ Менжинский, с которым мы встречались на заседании президиума, а затем Коллегии ВЧК, запомнился мне как гуманный, высоко и всесторонне образованный человек, весьма вдумчивый и умный. При этом Вячеслав Рудольфович был всегда по-ленински прост и скромен, доступен и исключительно внимателен в обращении с людьми, деликатен, что свидетельствовало о его высокой культуре. Вячеслав Рудольфович говорил негромко, скорее тихо. Особенно запомнились мне его большие, проницательные глаза.

В своей работе товарищ Менжинский строго соблюдал социалистическую законность и требовал того же от руководимых им сотрудников и соратников по Коллегии.

У тех, кто встречался с Вячеславом Рудольфовичем, кто слушал его выступления, беседовал с ним, всегда оставалось впечатление о нем как об удивительном человеке: деятельном, общительном и обаятельном, редко не улыбающемся.

После великого чекиста, «железного» Феликса, в руки Менжинского было передано мощное орудие диктатуры пролетариата — ВЧК — ОГПУ, роль которого в построении социализма и защите завоеваний Октября была так велика и ответственна.

Сам Вячеслав Рудольфович о работе ВЧК — ОГПУ писал, что этот орган развивался с трудом, с болью, со страшной растратой сил работников — дело было новое, трудное, тяжкое, требовавшее не только железной волк и крепких нервов, но и ясной головы, кристальной честности, гибкости, неслыханной и абсолютно беспрекословной преданности и законопослушности партии. В дело развития ВЧК — ОГПУ Менжинский вложил все свои силы, здоровье. Он сам, наш дорогой товарищ и друг Вячеслав Рудольфович Менжинский, был примером кристальной честности, беззаветной преданности партии.

Мы, старые чекисты, глубоко верим, что миллионы трудящихся, вдохновляемые замечательной жизнью верных сынов великой и героической Коммунистической партии большевиков, под руководством ленинского Центрального Комитета неуклонно пойдут вперед, к великой цели построения коммунизма, за которую отдал свою жизнь пламенный революционер Вячеслав Рудольфович Менжинский.

Рассказы о Менжинском. М.,

1969, с. 135–137.

B. Л. Герсон. Жил и работал для пролетариата

Умер «железный» Феликс. На пост председателя ОГПУ партия поставила старого, испытанного большевика, соратника Ленина и Дзержинского — Вячеслава Рудольфовича Менжинского.

Как и Феликс, Вячеслав Рудольфович сочетал в себе исключительно гибкий ум и огромную силу воли, был чутким товарищем, всесторонне развитым человеком. И как Феликс Дзержинский — он также был тесно связан с рабочим классом, с массами трудящихся. Он знал, что сила ОГПУ прежде всего в его связи с широчайшими массами.

Вячеслав Рудольфович активно помогал рабочим-изобретателям. Изобретатели Матросов[82], Трегер и многие другие отлично знают о его внимании и заботе. Связь с рабочими массами, закрепившаяся еще в первые годы революционной деятельности, стала органической, составной частью всей его жизни. Загруженный ответственнейшей руководящей деятельностью, Вячеслав Рудольфович неоднократно бывал на заводах, в частности на Московском заводе… носящем его имя.

Во время этих посещений Вячеслав Рудольфович интересовался успехами и недочетами, деталями работы завода. Многим рабочим завода памятна его исключительная чуткость, внимательность к малозначащим на первый взгляд фактам жизни и быта рабочего коллектива…

Вячеслав Рудольфович постоянно и серьезно интересовался работой завода «Транссигнал» (в Киеве). Он указывал и на необходимость снова побывать на этом заводе. Он читал все письма рабочих, радовался успехам, давал советы по организации производства и особенно интересовался работой молодежи и комсомольской организации.

Всегда выдвигая на работу способную молодежь, Вячеслав Рудольфович давал указания об организации на заводе технической и военной учебы.

К XVII партсъезду по представлению Киевского обкома КП(б)У и политотдела дороги завод «Транссигнал» был занесен на Всесоюзную Доску почета, и в этом заслуга не только сплоченного коллектива завода, по и чекистов, которые изо дня в день общественно помогали заводу.

К маю завод снова пришел с выполнением программы, и Вячеслав Рудольфович, обрадовавшись этому сообщению… опять интересовался делами киевского завода и успехами изобретателя Трегера. Эта жажда быть связанным с рабочим классом не иссякла у него до последних дней жизни.

Так на примере связи с одним из заводов и с одним из рабочих-изобретателей видно, как Вячеслав Рудольфович, неотступно борясь за диктатуру пролетариата, продолжал дело Феликса, боролся за рабочее изобретательство, видно, как глубоко понимал он интересы рабочего класса, как он жил и работал для этого класса.

Комсомольская правда, 1934, 12 мая.

Копылов[83]. Встреча на заводе

Моя встреча с Вячеславом Рудольфовичем была в 1931 году. У нас на заводе овладели новым видом производства. В этот радостный день на заводе неожиданно появился Вячеслав Рудольфович. Тогда у нас директором был товарищ Евстигнеев (позднее он стал председателем Краснопресненского райсовета). Когда приехал Менжинский, Евстигнеев позвал и меня, как одного из самых старых рабочих завода.

Мы прошли весь завод, рассказывая Вячеславу Рудольфовичу историю цехов. Осмотр продолжался несколько часов. А можно было бы его совершить и в полчаса. Но Вячеслав Рудольфович ходил очень медленно — тогда уже он чувствовал себя очень плохо, — и что ни десять шагов, то отдыхал.

— Вы не обращайте внимания на меня, — шутил Вячеслав Рудольфович, — вы побегите, а я вас нагоню.

Мы рискнули ему предложить:

— Вячеслав Рудольфович, завод у нас большой, а вы уже устали. Давайте мы вам притащим стул, вы будете ходить и отдыхать, а мы вам рассказывать.

Пришлось товарищу Менжинскому согласиться. Когда Вячеслав Рудольфович собрался уезжать с завода, он сам нам предложил:

— Давайте, старички, сфотографируемся.

Собралось нас человек 50 — самых старых рабочих завода. Были среди нас Смирнов, Новиков, Гневашев, Мантерев и другие. А когда снялись, товарищ Менжинский улыбнулся и сказал:

— Что же у вас старики такие молодые? Выходит дело, я самый старый среди вас…

* * *

В прошлом году у нас был большой заводской праздник. Заводоуправление и партком организовали дружескую встречу так называемых «десятилетников» (рабочих со стажем не менее 10 лет).

— Копылов, — сказали мне товарищи по цеху, — помнишь, ты с Менжинским по цехам ходил, завод ему показывал. Он, пожалуй, тебе не откажет, если ты придешь к нему и попросишь на наш семейный вечер приехать.

Написали мы небольшое письмецо (оно у меня и сейчас сохранилось), и отправился я с этим письмом к товарищу Менжинскому. Пришел к нему на работу, а мне сказали:

— Товарищ Менжинский обязательно приехал бы к вам, но здоровье ему не позволяет. Болен он!

Нечего говорить, что рабочие были омрачены этим сообщением.

Хорошее имя мы носим — менжинцы. До сих пор мы это имя носили с честью. Я думаю, что и дальше высокую честь называться менжинцами завод наш оправдает…

Вечерняя Москва, 1934, 11 мая.

П. И. Колосовский-Ковшик. Мудрый и чуткий человек

Окончание гражданской войны застало меня на Кавказе. В 1921 году меня, как имеющего чекистский опыт — в 1918–1919 годах я работал в органах ВЧК, — направили из Тбилиси в Москву, на курсы ВЧК. До Москвы добирался месяц, к началу учебы опоздал. На курсы меня не зачислили, а направили в распоряжение отдела кадров ВЧК. Здесь получил назначение в отдел секретно-оперативного управления. Начальником этого управления вскоре стал Вячеслав Рудольфович Менжинский.

Скромно, но аккуратно одетый, всегда спокойный, с неизменной своей доброй улыбкой, он невольно располагал к себе людей. В обращении с людьми он всегда был тактичен, вежлив, доброжелателен к товарищам, никогда не повышал голоса. Даже отдавая распоряжения, указания по работе, он неизменно говорил: «У меня к вам покорнейшая просьба». Но, будучи неизменно вежливым и корректным, он не был размягченным интеллигентом. Это был человек не только огромной эрудиции, высокой культуры, но и железной, несгибаемой воли. Все, кто знал Менжинского, соприкасался с ним по службе, искренне любили его и уважали.

Да и как было не любить, не уважать этого человека, беспощадного к врагу, но чуткого, внимательного к товарищу, готового разделить с ним и радость успеха и горечь несчастья!

Не так давно мой старый товарищ по работе в ВЧК — ОГПУ Юрий Владимирович Садовский прислал мне письмо, в котором рассказал об одном эпизоде, характеризующем, как мне кажется, Вячеслава Рудольфовича как человека исключительно мудрого, чуткого, старавшегося своей сердечной теплотой поддержать товарища. С разрешения товарища Садовского я приведу здесь его письмо.

«В сентябре 1928 года я, — пишет Ю. В. Садовский, — пережил тяжелое нервное потрясение — трагически погибла моя жена. Когда через несколько дней пришел на работу, мне помощник начальника отдела И. Ф. Решетов передал распоряжение руководства — выехать в длительную командировку в Ташкент и Самарканд. По возвращении из командировки подготовить подробный доклад товарищу Менжинскому о состоянии работы по своему направлению на местах.

На другой день я выехал в Среднюю Азию, не подозревая, что командировка организована с целью, главным образом, отвлечь меня от тяжелых переживаний.

По дороге меня несколько удивило особое внимание ко мне местных чекистов. В Самаре (ныне Куйбышев) и Оренбурге ко мне в вагон пришли сотрудники местных органов. На вокзале в Ташкенте встретили товарищи, близкие по работе в Фергане и Узбекистане в 1921–1922 годах. В Самарканде я встретился с братом Дмитрием, военным следователем, в прошлом сотрудником Особого отдела. С Дмитрием мы были очень близки и дружны.

По возвращении из командировки я был приглашен к товарищу Менжинскому… Предложив мне присесть на диван, он попросил рассказать о поездке, о впечатлениях. Я начал говорить о состоянии дел на местах. Но Вячеслав Рудольфович прервал меня, сказав, что об этом он знает из докладной записки.

— Расскажите о впечатлениях от встреч с людьми, об изменениях в Узбекистане, ведь вы там раньше работали, и есть с чем сравнить.

Действительно, рассказать было о чем. За пять лет в Средней Азии произошло столько разительных перемен! А как изменились люди, как выросли местные кадры! Вячеслава Рудольфовича особенно заинтересовал рассказ о встрече с товарищем Юлдашем Ахунбабаевым, тогдашним председателем Туркестанского ЦИК. Ахунбабаева я хорошо знал еще с 1921 года, когда он, будучи членом президиума Ферганского облисполкома, создавал волостные комитеты бедноты, командовал добровольческим отрядом по борьбе с басмачеством. Бывший батрак теперь возглавляет верховный орган власти Узбекистана. От Ташкента до Самарканда мы с ним ехали в одном купе. Внешне Ахунбабаев остался таким же, что и в 1921 году: тот же зеленый полосатый халат, широкие шаровары, заправленные в мягкие ичиги, та же тюбетейка. Но как он вырос духовно! Это мудрый государственный деятель, широко мыслящий, сознающий свою ответственность в то же время простой, спокойный, немногословный.

Вячеслав Рудольфович особенно внимательно выслушал мой рассказ о том, как Ахунбабаев на каждой продолжительной остановке (а их тогда было немало) выходил из вагона, заговаривал с пожилыми узбеками. Вскоре его окружала уже толпа людей. Все усаживались в кружок, и Ахунбабаев оживленно беседовал с рабочими и крестьянами. После третьего звонка он поднимался и, сопровождаемый всей этой массой людей, шел в вагон.

— Вот это и есть Советская власть, — подытожил мой рассказ об Ахунбабаеве Вячеслав Рудольфович. — Сколько она подняла людей из народа к государственному управлению и сколько еще поднимет! И как почетно охранять и оберегать эту власть.

В заключение беседы Вячеслав Рудольфович расспросил о встрече с братом. Беседа наша продолжалась, вероятно, больше часа, и я все время ощущал теплоту внимания и сердечности.

Позднее я узнал от И. Ф. Решетова, что моя командировка была организована по личному указанию Вячеслава Рудольфовича, что в Самару, Оренбург и Ташкент было послано указание по телеграфу „проследить за Садовским“. Только потом я понял, каким чутким и мудрым было это приказание о моей командировке. Если бы, как обычно, меня направили в какой-либо санаторий, то вряд ли бы это так быстро избавило меня от нервного потрясения и вернуло работоспособность. Нужна была именно работа, притом ответственная, и именно в тех местах, где прошло самое „горячее время“ моей жизни, нужны были встречи со старыми товарищами».

Ту теплоту и заботу Менжинского, о которой пишет Юрий Владимирович, ощущали все работники ГПУ при каждой встрече с ним.

В моей памяти сохранились впечатления от нескольких личных встреч с Вячеславом Рудольфовичем.

В пятую годовщину ВЧК — ГПУ был учрежден «Знак почетного чекиста». В числе других работников отдела этим знаком был награжден и я. Знак, уже летом 1923 года, вручал В. Р. Менжинский. Он тепло, сердечно поздравил награжденных. Вручая знак, каждому крепко пожал руку, для каждого у него нашлось теплое, ободряющее слово. Я помню, он тогда говорил, что звание почетного чекиста требует бдительности, стойкости и решительности в борьбе с врагом. Быть почетным чекистом — великая честь. Высоко нести эту честь — значит быть верным партии, идеалам революции.

Кстати сказать, он очень часто напоминал чекистам о верности, о законопослушании партии.

Вторая памятная встреча с Менжинским у меня произошла при следующих обстоятельствах.

Вечером 6 июля 1928 года двое террористов-монархистов бросили бомбу в бюро пропусков ОГПУ. Для поимки преступников, бежавших в направлении Серпухова, были привлечены сотрудники ОГПУ, курсанты Высшей пограничной школы, части дивизии особого назначения. Председатель ОГПУ В. Р. Менжинский приказал поймать террористов во что бы то ни стало, привлечь к поиску местное население волостей, прилегающих к Варшавскому шоссе.

Для руководства поиском был создан специальный штаб, который должен был держать постоянную связь с оперативными группами, направленными в погоню. Мне было поручено возглавить оперативную группу, которая должна вести поиск в окрестностях села Фроловский Ям Домодедовской волости Подольского уезда.

Штаб нашей опергруппы обосновался в здании волостного исполкома, откуда имелась телефонная связь с Москвой. Во второй половине дня 7 июля мне позвонили из Москвы, из ОГПУ, и сообщили, что в наш район выезжает председатель ОГПУ товарищ Менжинский, и просили встретить. Я доложил, что буду ждать председателя на мосту через реку Пахру по Каширскому шоссе, у деревни Фроловский Ям.

Мы знали, что Вячеслав Рудольфович страдает тяжелой, прогрессирующей болезнью, не может долго сидеть и большую часть своего рабочего времени проводит на диване, лежа выслушивает доклады, дает указания.

В условленном месте я встретил товарища Менжинского, приехавшего в открытой машине. Исчезла с лица свойственная ему и так хорошо знакомая нам, чекистам, его мягкая, обаятельная улыбка. Одет он был в светлое коверкотовое пальто, бежевую рубашку-толстовку, мягкую шляпу, сапоги с низкими голенищами. Из одного торчала рукоятка небольшого револьвера. При оружии мы никогда раньше не видели Менжинского. Здесь в его облике мне особенно ярко открылась такая черта характера, как суровость.

Подъехали к зданию волисполкома. Менжинский и сопровождавшие его вышли из машины и вошли в дом.

Поздоровавшись с находившимися там людьми из поисковой группы, Менжинский попросил доложить, что наша группа успела уже сделать и что намерена предпринять, чтобы не пропустить террористов к Подольску.

Я кратко доложил, как оповещен и привлечен к розыску местный партийно-советский актив и население, как организованы группы прочесывания местности, где установлены посты наблюдения за мостами, рекой и дорогами. Выслушав доклад, товарищ Менжинский одобрил нашу работу и намеченные мероприятия. Потом попросил проводить его на некоторые посты у реки Пахры. Там он говорил с людьми, предупреждая быть особенно бдительными и осторожными, ибо разыскиваемые террористы вооружены и могут в любой момент применить оружие.

Вернувшись к волисполкому, у которого стояла его автомашина, товарищ Менжинский простился, пожелав нам успеха. Перед отъездом еще раз напомнил: «Моя покорнейшая просьба — предупредите всех, кто участвует в поиске, чтобы они соблюдали максимум осторожности, во избежание напрасных человеческих жертв».

Приезд Менжинского еще раз показал всем участникам операции, какое значение придавалось розыску и задержанию террористов. Раз сам председатель ОГПУ лично проверяет на месте организацию службы, значит, дело серьезное.

Указание товарища Менжинского об осторожности и бдительности мы передали по всем группам поиска своего района.

На рассвете 8 июля террористы перешли вброд реку Пахру у деревни Фроловский Ям. Наткнувшись на наш заслон, открыли стрельбу из револьверов и бросили гранаты. В перестрелке один из террористов, Георгий Радкевич, был убит. Другой, Мономахов, пытаясь скрыться, переплыл обратно реку, но был задержан крестьянами деревни Новое Сьяново и курсантами-пограничниками.

Уличенный в преступлении, Мономахов дал исчерпывающие показания. В частности, показал, что он и Радкевич центром заграничной организации офицеров-белогвардейцев были нелегально переправлены в Советский Союз с заданием совершать террористические акты против руководителей Коммунистической партии и Советского правительства.

В тот же день, после возвращения в Москву, я по какому-то делу зашел в приемную товарища Менжинского. Там находилось еще несколько чекистов.

После бессонной ночи и нервного напряжения, вызванного розыском террористов, все были возбуждены, разговаривали громко. Неожиданно для нас из кабинета вышел Менжинский. Улыбаясь, он поздоровался со всеми, подошел ко мне и сказал: «Ну что, оправдались?» Повернулся и ушел к себе. Я даже не успел ничего ответить. Это «оправдались» мы поняли так, что честь ГПУ поимкой террористов восстановлена.

Через несколько дней, 12 июля, В. Р. Менжинский подписал приказ о награждении активных участников операции — чекистов и жителей Подольского уезда. В приказе особо были отмечены заслуги крестьян Сухановской и Домодедовской волостей, принявших участие в облавах и задержании преступников. Персонально были награждены крестьяне Василий Рогов из села Новое Сьяново, Н. П. Лаптев и П. П. Смахталин из села Фроловский Ям, рабочий В. Я. Сухарев. Курсанты-пограничники А. А. Спрыжинский, М. И. Петров, В. М. Филатов, П. С. Патрикеев и я были награждены боевым именным оружием. Вскоре мне вручили револьвер системы «маузер» с надписью: «За боевые заслуги от Коллегии ОГПУ. 8. VII 1928 года».

Тогда же я по поручению Коллегии ОГПУ выехал в Домодедово и вручил награды местным жителям, отличившимся в задержании террористов.

Менжинский учил нас, чекистов, опираться в своей работе на народ не только словом, но и конкретным делом, как, например, при поимке террористов-кутеповцев.

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 149–156.

М. А. Смирнов. Менжинский и охрана границы

Наряду с многочисленными мероприятиями по налаживанию расстроенного войной финансового хозяйства родившейся Советской республики Менжинский по указанию партии и правительства организует охрану государственной границы. Первоначально создаются организационная группа, а затем Главное управление пограничной охраны в составе Наркомфина, Петроградский и Западный пограничные округа. Намечаются меры по созданию округов на других границах, готовится проект декрета по учреждению при Народном комиссариате финансов новой, советской пограничной охраны.

К концу гражданской войны определились три направления охраны границы: политическое, военное и экономическое. Но их выполняли три различных ведомства: Особый отдел ВЧК, военное ведомство и Наркомат торговли и промышленности. Разделение функций, унаследованное от старого, дореволюционного порядка, создавало большие трудности и усложняло практическое осуществление задач охраны границы. Поэтому 24 ноября 1920 года Совет Труда и Обороны в отмену своего предыдущего постановления охрану всех границ возложил на Особый отдел ВЧК. Лишь таможенный надзор за экспортом, импортом и провозом багажа пассажирами через границу остался в ведении Наркомвнешторга. В свою очередь, приказом Менжинского создавались особые отделы по охране границ — финляндской, эстонско-латвийской, польской, румынской и южной, а также особые отделы пограничных районов.

Под руководством В. Р. Менжинского были разработаны основные положения по охране рубежей Страны Советов в форме временной инструкции. В ней указывалось, что полная ответственность за охрану границ возлагается на Особый отдел ВЧК.

Инструкция определяла, что представители особых отделов имеют право во всякое время произвести проверку несения караульной службы, о всех замеченных упущениях и недостатках обязаны записывать в постовую книгу и давать командиру соответствующие указания. Отмечалось также, что представители особых отделов имеют право, с ведома командиров ВНУС[84], вести с красноармейцами собеседования и читать им лекции по вопросу об особенностях службы на границе и о наилучшей ее постановке. Политических работников инструкция обязывала обратить серьезное внимание на осознание красноармейцами особой важности пограничной службы и ее, обязанностей.

В январе 1921 года Дзержинский, Менжинский, Уншлихт и начальник войск Корнев обсудили вопрос об организации пограничных войск и признали необходимым «иметь в пограничных войсках исключительно командный состав из красных командиров», организовать школы командного состава.

В конце января того же года, в связи с изменениями в организации вооруженных сил республики, войска, охранявшие границу, с их штабами вошли в состав войск ВЧК, подчиненных во всех отношениях председателю ВЧК.

Ф. Э. Дзержинский и В. Р. Менжинский заботятся о размещении войск, обеспечении их вооружением. 14 мая 1921 года вопрос об охране границы заслушало Политбюро ЦК РКП(б) с участием В. И. Ленина. Было принято решение об усилении войск пограничной охраны коммунистами, улучшении снабжения личного состава. По представлению ВЧК Совет Труда и Обороны своим постановлением от 13 мая 1921 года предоставил войскам ВЧК право на пищевое довольствие по усиленной норме. 18 мая Совет Труда и Обороны выделил дополнительно 4500 пайков для обеспечения продовольствием сотрудников Особого отдела пограничных пунктов. 1 июля голодного 1921 года было принято еще одно подписанное В. И. Лениным постановление о продовольственном обеспечении пограничных войск. В нем говорилось: «Ввиду особых условий службы войска ВЧК удовлетворять продовольствием в полной мере, определенной постановлением СТО от 13 мая с. г., в следующую очередь за удовлетворением учебных заведений».

Возложение ответственности за охрану границ на Особый отдел, принятые меры по организации службы и обеспечению всем необходимым пограничников уже летом 1921 года дали свои положительные результаты. Руководители ВЧК в одном из документов отмечали: «Организация охраны границы и ее бдительность увеличивается параллельно с организацией и оформлением войсковых объединений, технически осуществляющих ее».

В условиях мирного социалистического строительства надежная охрана границы стала важным фактором обеспечения государственной безопасности, монополии внешней торговли, создания благоприятных условий для мирного труда советского народа. Чтобы надежно охранять границу, нужны были войска, обладающие соответствующими правами и специальной подготовкой для борьбы с квалифицированными агентами иностранных разведок, контрабандистами. Постановлением Совета Труда и Обороны от 27 сентября 1922 года создается Отдельный пограничный корпус войск ГПУ. В положении, утвержденном Коллегией и объявленном приказом ГПУ 14 декабря 1922 года, oпpeделились функции, права и задачи корпуса. Были также сформированы его штабы, штабы войск пограничных округов, пограничные отряды (в каждой пограничной губернии) и четыре морские пограничные флотилии — Балтийская, Черноморская, Каспийская и флотилия Ледовитого океана. В конце 1922 года объявлен и проведен «ударный двухмесячник укрепления охраны границы»,

«Программа намечалась обширная, — вспоминает ветеран погранвойск генерал-лейтенант К. Ф. Телегин, — история ВЧК — ОГПУ, история пограничной охраны, методы шпионско-диверсионной работы врага на границе, формы и методы борьбы с нарушителями, что такое контрабанда, и какой вред она приносит нашему государству… Руководящий состав батальонов и погранотделении выезжал на заставы для проведения занятий по наиболее сложным и ответственным темам».

В приказе ОГПУ от 25 февраля 1924 года Менжинский писал, что опыт, приобретенный в охране границы, практическая работа по перестройке охраны границы подготовили «в достаточной мере почву для проведения назревшей необходимости объединения пограничных органов и погранвойск в единый аппарат погранохраны ОГПУ». В этом приказе были указаны практические меры проведения намечаемой перестройки.

Предстоящая реорганизация пограничных войск, по мнению Менжинского, должна была не только изменить существовавшие в то время формы управления войсками, но, главным образом, твердо определить пути их дальнейшей подготовки, усовершенствования и использования.

Под непосредственным руководством Вячеслава Рудольфовича, глубоко вникавшего во все детали организации охраны границы, было проведено объединение чекистских пограничных органов и войсковой охраны в единый аппарат. Была установлена единая для всех границ структура пограничных войск: пограничная застава — комендатура — отряд — погранокруг.

В пограничных войсках было введено единоначалие. Большую заботу Менжинский проявлял об усилении в войсках партийно-политической работы. С этой целью на: заставах, контрольно-пропускных пунктах, в комендатуpax ввели должности политработников, а постановлением ЦК ВКП(б) были созданы политический отдел пограничной охраны и войск ОГПУ и политические отделы в округах. Все это способствовало повышению боевой готовности погранвойск, укреплению политико-морального состояния и воинской дисциплины, дальнейшему укреплению охраны границы.

Огромная работа по реорганизации пограничных войск и совершенствованию их службы была обобщена и законодательно закреплена в новом Положении об охране государственных границ, разработанном под руководством Менжинского. Это Положение было утверждено Центральным Исполнительным Комитетом и Советом Народных Комиссаров 15 июня 1927 года. Оно четко определяло и законодательно закрепляло режим государственной границы, права и обязанности пограничных властей. Были также разработаны, утверждены Коллегией ОГПУ и введены в действие «Положение о контрольно-пропускных пунктах ОГПУ», «Инструкция о порядке въезда и проживания в пограничной полосе», «Временный устав службы пограничной охраны ОГПУ».

Можно считать, что этим завершился занявший почти 10 лет период создания новой пограничной охраны, советских пограничных войск…

Много внимания Менжинский уделял пополнению войск ОГПУ командными кадрами, интересовался их подготовкой, посещая Высшую пограничную школу…

Пограничник, 1974, № 16, с. 12–15.

И. М. Петров (Тойво Вяхя). С границы на прием к Менжинскому

Хорошо помню мою первую заставу, тогда еще кордон. Заставами они стали именоваться с мая 1924 года. Одна маленькая комната. Нары вдоль стены. Столик, сколоченный из патронных ящиков, стоял у единственного окна, возле двери — плита для варки пищи, она же обогревала комнату. Ни телефона, ни транспорта, никаких запасов, даже кладовых на кордоне не было… Бедная была страна, и мало она могла дать своим пограничникам…

Петроградское направление, в особенности на его лобовом, белоостровском участке, было наиболее напряженным. До города меньше 40 километров, до его оживленных пригородов — Левашова и Парголова — неполных двадцать. И все лесными массивами. Не заметил вовремя или не задержал нарушителя, значит, вовсе его упустил. В Петрограде уже не найдешь!

Вражеские агенты — шпионы и диверсанты — прорывались через границу группами по нескольку человек, хорошо обученные и хорошо вооруженные. Перестрелка с ними была довольно частым явлением. Били мы, попадало и нам. В одной такой схватке, в частности, получил ранение комендант участка Орлов. Среди нарушителей были и контрабандисты…

В апреле 1924 года меня внезапно отозвали на учебу, на Фарфоровский пост под Ленинградом… Кормят весьма прилично, деньги платят, и город рядом. Жить можно.

Но вдруг вызов к Мессингу — полномочному представителю ОГПУ по всей огромной Северо-Западной области. По рассказам, я знал, что Станислав Адамович — человек требовательный и суровый…

Пропуск был заказан. Вхожу в кабинет, Мессинг один. Вид у него действительно суровый. Принял сухо, но вежливо.

— Расскажите о себе все, что помните!

Оказывается, хорошо он меня знал. Лучше, чем я сам себя… Знал он и мою заставу, и меня там. И раз Мессинг знает обо мне, то я решил выкладывать все до мелочей. Он слушал внимательно и не перебивал…

Беседа затянулась, тихая и дружеская… Поближе к полуночи пришли заместитель полномочного представителя Салынь, выдержанный, немногословный латыш, Шaров — начальник контрразведывательного отдела, нервный, тяжеловатый и порывистый. Мессинг показал им меня и сказал: «Вяхя. Он все знает. Дайте ему номер того телефона. Он позвонит, когда придет время. Договоритесь о встрече».

Так началось мое участие в чекистской операции «Трест». (Это участие выразилось в переправе через «окно» на границе, контролируемое ГПУ, агентов и связников зарубежных контрреволюционных центров…)

Переброска людей через границу — дело сложное, опасное и требует подготовки. Мне же время нужной было, чтобы сообщить Мессингу о предстоящем приходе «гостей».

По-видимому, мое «окно» выполняло задание не только центрального руководства, но и обслуживало еще и ленинградское ответвление «Треста», и людей поэтому проходило через него довольно много… Часто переходила границу женщина средних лет, хорошо сложенная, с красивым лицом — Захарченко-Шульц. Предупреждали меня: «садистка, умная и храбрая. Стреляет при возникновении малейших сомнений. На местности ориентируется отлично. Не боится пеших переходов, водных преград и холода. Внушайте ей доверие к себе. Осторожно только, очень осторожно…». Трудно было со всеми. С Захарченко-Шульц — в особенности. Проверяла всегда и каждый раз по-новому… Последний раз через мое «окно» она прошла за два-три дня до перехода к нам С. Дж. Рейли. Не просто прошла — еще раз проверила. За день или за два до этого в Финляндию проследовал Радкевич[85]. Тоже проверял, конечно. «Окно» выдержало эти проверки. И еще бы не выдержать! Оно было результатом усилий таких выдающихся чекистов, как Менжинский, Мессинг, Стырне и Артузов[86]…

Была и еще одна трудность: однажды комендант (погранучастка) Кольцов сообщил:

— Бомов что-то подозревает. На твою заставу все просится. Он говорит, что за тобой надо следить. Часто, мол, в Ленинград отлучается, даже разрешения не спрашивает.

— Ты что ему сказал? — спросил я.

— Оборвал его. Грубо оборвал. Сказал, что к зубному врачу ты ездишь и всегда с моего разрешения… Обиделся, но молчать будет.

— Молчать будет, но слежку усиливает. Хочет накрыть сам.

— Да, трудно с ним, — согласился Кольцов.

Пришлось доложить Мессингу… Мессинг принял решение: «По требованию Вяхя держать Бомова на участке фланговой заставы, без права выезда. Болтовню его обрывать…»

Поздно вечером я встретил на станции Захарченко-Шульц и ночью перебросил ее в Финляндию. Границу она переходила уже за полночь. Это и была моя последняя встреча с ней.

Рано утром следующего дня я ликвидировал следы перехода границы и собирался отдохнуть, но тут поступила телефонограмма… опять вызывали к Мессингу.

На этот раз у Мессинга было необычно людно. Незнакомые лица, некоторые — в штатской одежде. Одного я узнал — Владимир Андреевич Стырне, светловолосый, широкоплечий, по внешности видно — латыш. Я понял, что они уже посовещались. При мне говорили только о моей работе. Меня спросили:

— Даму эту… благополучно переправили? Как она себя вела?

— Около часу ночи она перешла границу, — ответил я. — Жаловалась, что воды много и холодная. Разделась, в ее одежду пришлось перенести мне. Саквояжа не доверила. Сама в руке держала. В поведении ее ничего особенного не заметил…

— Она вас специально проверяла. Для этого и ехала.

— Ничего не заметил. Мы мало и разговаривали. Только часовая остановка и была у нас.

— Что вы знаете о Савинкове? — обратился ко мне Мессинг.

— Только то, что было в газетах. Еще книгу читал — «Суд над Савинковым»…

— О вашей работе знают Феликс Эдмундович и Менжинский и высоко оценивают. Вы сильно устали? — взглянул мне в лицо Станислав Адамович.

— Очень. И болею еще.

— Будут напряженнейшие дни, — предупредил Мессинг. — Сегодня надо переправить Графа, вернется он оттуда завтра. За ним через сутки — точное время сообщит нам Граф — надо принять одного господина. Для нас тот господин в сотни раз важнее Савинкова! На какую станцию, по-вашему, лучше его доставить? Мы наметили Песочную.

Мне выбор не понравился, и я ответил:

— Лучше бы, наверно, в Парголово, туда хорошая лесная дорога, и по ночам по ней никто не ездит. А в Песочную я боюсь. Близко очень. Там всегда по утрам местных жителей много. Разговоры пойдут…

— Ну что ж, давайте в Парголово, — согласился Мессинг. — А теперь слушайте внимательно. Этого господина от самой границы и до вагона никто не должен видеть. Охрана там будет снята на всю глубину. Милицию тоже снимем. Дорога станет свободной. Остальное полностью ложится на вас. Напоминаю еще раз: никакие случайности не могут иметь места!.. Никакие! Если этот господин будет в пути кем бы то ни было убит или если он сбежит — вас постигнет самая суровая кара…

— Понял.

— Не исключено, что этот господин поедет еще и обратно. Поэтому важно, чтобы он не понял вашей настоящей роли. Покажите ему настороженность, элементы угрожающей вам опасности. Только не переиграйте! Он очень опытен и коварен.

Потом показали мне двух чекистов в штатской одежде:

— Посмотрите внимательно, чтобы после узнать. Этим товарищам, и больше никому, передадите того господина в тамбуре четвертого вагона первого утреннего поезда. Все ли ясно?

— Да, все.

— Не забудьте: сегодня Граф — туда и через сутки — обратно. Он покажет место перехода к нам того важного господина. Предложите место сами, и он там согласует с финнами.

Переброска Графа в Финляндию и обратно не требовала особых усилий. Нужны были только опять две бессонные ночи…

Еще раз я проверил повозку и упряжь и с наступлением темноты, около 11 часов вечера, подал лошадь почти к самой реке. Вскоре на финском берегу увидел силуэты людей. Человека четыре или пять их было. Появились со стороны развалин бывшей таможни. Возможно, они там, пока было видно, ожидали и следили за тем, что происходит на нашей территории.

После обычного ознакомления — те ли они, и тот ли я? — отвечаю на несколько вопросов, заданных мне на финском языке:

— Все ли готово?

— Все.

— Как охрана?

— …Никого нет.

— Лошадь есть?

— Тут, на берегу. Хорошая. Давайте скорее!

На какое-то время все умолкло. Возможно, тот господин раздевался. Потом уже слышу на русском языке: «Иду!»

Улавливаю осторожные шаги к воде. Да, не Радкевич, совсем не Радкевич.

Накануне шли обильные дожди, вода поднялась почти до плеч и была уже холодная. Опасаясь, как бы этот господин не струсил и не повернул обратно (может и упасть на скользких камнях, еще утонет!), я бросился ему навстречу. В одежде, только шинель скинул. Взвалил себе на плечи этого гостя и перетащил на наш берег. Голенький он был, в одних трусиках, одежду завернул в пальто и держал над головой. Рослый и довольно тяжелый дядя. Но ничего, осилил. «Мой ты теперь, мой!» Тут возникло неожиданное осложнение. Финны настойчиво требовали, чтобы я подошел к их берегу. «На несколько слов», как они сказали. Разумных и убедительных причин для отказа у меня не было. Но, с другой стороны, я не мог и рисковать: если моя игра разгадана, то меня там прикончат или задержат на несколько минут, а тем временем этот господин поедет на моей лошади с другим ездовым, перешедшим границу где-то рядом. Нет, переходить к ним я сейчас не имел права и отказывался: «Мокрый я, и холодно». Финны продолжали настаивать, и угроза серьезных осложнений нависала все больше. Выручил гость. Узнав от меня, в чем дело, он что-то сказал финнам на непонятном мне языке, и они умолкли.

Садясь на повозку, я вынул из кобуры маузер и положил на колени. Так я всегда делал, чтобы продемонстрировать напряженность обстановки и мою настороженность. Гость тоже стал вытаскивать пистолет из внутреннего кармана. Сердитым шипением я остановил его:

— Не смейте! Вам сидеть — я действую!

Послушался. Я был вооружен отлично. Взведенный маузер на коленях, вальтер под гимнастеркой, а в голенище сапога — нож. Оружие не потребовалось. К нам никто не подходил, и гость враждебных намерений ко мне не проявлял. Он остро и зло издевался над нашими дорогами. И я его поддерживал в этом, слегка только.

Он острил и обещал кому-то, как будто Мак-Манусу в Лондоне, рассказать, какие в России дороги. «В Лондоне? А будешь ли ты еще в Лондоне?»

Перед мостом через Черную речку я решил показать мою настороженность. Остановил коня в кустах и вышел вперед, якобы для проверки, нет ли у моста засады пограничников. Гостю сказал, чтобы никуда не отлучался. Знал я, что на мосту никого нет, но этот мост я точно таким же образом всегда проверял, когда вез врагов. Шульц наверняка виделась с этим человеком в Финляндии и, рассказывая о пути, конечно, не упускала такой немаловажной детали. Значит, надо делать все так, как ему рассказывали, как он себе это представляет. Все до мельчайших подробностей. Иначе вызовешь излишнюю настороженность, и может быть провал.

Устал я очень. Вначале переправлял в Финляндию Шульц, после Графа — туда и обратно. Теперь еще и этот господин. И все по ночам. К тому же еще и обязанности начальника заставы надо было выполнять. На сон времени не оставалось. Вот я и решил только постоять в кустах, вернуться и сказать: «Проверил, все в порядке!» Но тут вспомнился урок, полученный мною в лыжном отряде, и пошел, и сделал. Все основательно обследовал, под мост слазил, и это спасло от беды, может быть непоправимой. Когда вернулся к подводе, я не нашел в ней моего пассажира. Он исчез! Я был и потрясен и напуган: «Разиня, из собственных рук выпустил!» Но тут, и тоже со стороны моста, появился этот господин. Оказывается, он шёл по моим следам и проверял, что я делаю на мосту. Да шел так, что я не заметил его.

В лесу, чтобы согласовать наш приезд на станцию с приходом туда поезда, мы сделали остановку на четыре-пять часов. Состоялся легкий, полушутливый разговор. Говорил больше он. Я выжимал воду из одежды, выливал ее из огромных болотных сапог и следил за конем.

Коня я оставил в небольшом леске, вблизи от станции, а сам отправился за билетом, надеясь, что мой пассажир не осмелится выйти из лесу, пока я хожу. Так и получилось. Он только отошел в сторону от коня и лег в кустах.

Подошел поезд, первый утренний, и пассажиров было мало. В тамбуре четвертого вагона я передал «гостя» тем двум чекистам, с которыми меня познакомили в кабинете Мессинга. Дело сделано!

При прощальном рукопожатии «гость» ловко и почти незаметно всунул в мою руку какую-то бумажку. Денег я никогда ранее не получал. Была же договоренность, что все деньги, которые я заработал переброской через границу, поступят на мое имя в финляндский банк. Это — чтобы укрепить веру в моей продажности. Ведь в их понимании любой человек за своими деньгами непременно придет, даже из другой страны. Тяга к деньгам поэтому была логична и для меня, продавшегося им холопа. О чаевых же я представления не имел. Ни малейшего. Поэтому полагал, что этот господин всунул мне в руку какую-то записку, возможно очень важную и срочную, и умышленно сделал это так, чтобы никто из присутствующих ее не заметил…

После отхода поезда я побежал к фонарю, чтобы прочесть таинственную, как я полагал, записку, и был немало озадачен, когда обнаружил, что мне всунули три червонца. Никаких записей или проколов на них я не обнаружил.

По телефону, как было установлено, я через контрольно-пропускной пункт вызвал тот ленинградский номер, по которому обычно докладывал о выполнении задания. К телефону подошел Салынь, и я доложил: «Груз сдал», что означало: «гость» в пути, не убит и не сбежал. Далее: «Печать не повреждена», — моей роли «гость» не разгадал. За сдачу груза Салынь поблагодарил, а насчет денег сказал просто: «На чай ты получил, понял?» Намеками Салынь дал понять, что сейчас обратное движение такого же груза становится еще более вероятным.

Вспомнилась библейская легенда, знакомая с детских лет. За Христа тоже тридцатку дали! Серебром. Мне — червонцами. Если сумма денег была намеком, то этот господин ошибся. Я никого не продавал, а боролся с врагом тем оружием, которое выбрал он сам, враг. Я еще не знал, кто этот «гость», но у меня было радостное ощущение удачи.

Усталость моя, по-видимому, была предельной. Держался на ногах только напряжением всех сил, и со мной случилось то, чего еще никогда не бывало, — уснул в пути и проснулся лишь у конюшни. Не сам проснулся, хозяин поднял. Застава своей конюшни не имела, и моя лошадь стояла у этого крестьянина. И хорошо, что она там стояла! Крестьянина, видимо, убедило мое бормотание: «Выпили ночью, уснул». На заставе бы начались разговоры…

Спустя пять-шесть дней я опять был у Мессинга. В последний раз. Людей тут оказалось много. Присутствовал Симанайтис, заместитель начальника отряда. Паэгле — это я уже знал — в те дни болел. Из Москвы, вспоминается, были Пилляр и еще несколько чекистов. Все они, москвичи, в штатской одежде.

Меня встретили приветливо, но в их поведении улавливалась какая-то настораживающая мягкость, какая-то особенная доброта, может быть, сочувствие. Говорил Мессинг. Иногда вмешивался в разговор энергичный и порывистый Пилляр.

Мессинг вначале сказал, что Феликс Эдмундович Дзержинский благодарит меня именем революции и что решен вопрос о моем награждении орденом Красного Знамени — единственной в те годы высшей правительственной наградой. Я, разумеется, был сильно взволнован такой высокой оценкой моей работы и, конечно, благодарен, но чувство настороженности не исчезало. Почему здесь так много чекистов? И почему здесь присутствует Симанайтис?

Потом мне объяснили, что последний «гость», которого я доставил, это Сидней Джордж Рейли — начальник восточноевропейского отдела разведки Великобритании, личное доверенное лицо злейшего врага нашей страны Уинстона Черчилля и других активных антисоветских сил в западном мире. В его руках — все нити антисоветских планов заговоров и комбинаций, и все это он нам выложит. Важно только, чтобы англичане не помешали нам довести следствие до конца. А помешать они могут. Надо помнить хотя бы «ноту Керзона» и высказанные в ней угрозы. Потеря Рейли для них — горькая пилюля, по главное все же в ином — они позаботятся о том, чтобы доверенные ему тайны не стали нашим достоянием. Надо убедительно доказать английской разведке, что Рейли умер, что эти тайны ушли с ним в могилу. В интересах следствия также надо показать и самому Рейли его собственную смерть. Вот и было решено на границе, в пределах видимости с финской стороны, именно в то время и там, где финны ждут возвращения Рейли от нас, разыграть его фиктивное убийство.

Меня спросили, где, по моему мнению, лучше всего устроить эту сцену? Я предложил небольшую открытую поляну между селением Старый Алакуль и линией границы, до которой еще остается метров 50—100 открытого пространства. Финны, рассчитывал я, услышат голоса и увидят вспышки выстрелов, но выйти на выручку Рейли из-за дальности расстояния не осмелятся. Мое предложение приняли.

Потом меня познакомили с одним из москвичей, высоким, как Рейли, стройным и худощавым. Во всем он был похож на Рейли, разве только помоложе годами. «Вот этого товарища повезете, — сказали мне и предупредили: — Все должно быть, как всегда! Точно, как всегда. На границе вас встретят чекисты и там разыграют сцену „убийства“ этого товарища. Руководить операцией будет Шаров».

С этого времени началось очень тяжелое для меня испытание. Чтобы придать убийству Рейли больше убедительности, потребовался еще и мой арест. Фиктивный, конечно, но — арест! Значит, первому эту пилюлю всунули в рот мне! Не сладкая пилюля, горькая. Проглотил я ее: сажайте! Просил только, чтобы меня, арестованного, не показывали моим товарищам, знакомым и подчиненным. Мессинг умолк. Он ничего не сказал. Не хотел, по-видимому, Станислав Адамович высказать мне этой тяжелой необходимости. Не хотел и обмануть. Остальные же торопливо и почти в один голос заверили: «Ну, конечно, зачем же…»

«Убийство» Рейли разыграли как по нотам. В условленном месте меня с двойником Рейли встретила группа чекистов во главе с Шаровым. Покричали мы тут, поругались на трех языках — на русском, финском и английском. Постреляли поверх голов друг друга. Потом «Рейли» слег на обочине. Землю около его головы обрызгали кровью, запасенной Шаровым, а мне связали руки. Тут же на выстрелы прибежал председатель местного сельсовета, молодой парень, коммунист, толковый человек и добрый товарищ: «Не нужна ли помощь актива?»

Шаров поблагодарил его за быструю явку, похвалил. «Помощи пока не надо, — сказал он. — Вот этого мерзавца, — и на меня указал пальцем, — мы захватили, а вот того, на обочине — прикончили. Только уж вы никому об этом ни слова — секрет!» Не в шутку напуганный предсельсовета удалился довольно резво.

Подали машину Шарова. Вместительную старую развалину «бьюик»; разворачиваясь, она фарами осветила и меня и «покойника» на обочине. Его подняли за руки и за ноги, втиснули в машину. Длинный он был, не уместился, ноги остались висеть на подножке. Меня взяли за воротник и тоже в машину, и — довольно энергично. Кобуру моего маузера оставили в кустах около дороги: приметная, узнают ее местные жители, и особенно пограничники!

Машина пошла. Не в Ленинград прямо, как я еще надеялся. Остановилась в Белоострове, в управлении пограничной комендатуры. Меня повели на второй этаж, легкими толчками ускоряя шаг. «Покойник» остался в машине с торчащими на подножке ногами.

В помещении комендатуры, якобы на какое-то совещание, важное и срочное, собирались почти все командиры пограничного участка…

Как я хотел обнять этих столь дорогих мне людей и сказать: «Не верьте, товарищи! Я для вас всегда был верным другом. Вас спасал, страну нашу и в этой борьбе не жалел ни сил, ни самой жизни». Но этого сказать нельзя было…

Потом выехали в Ленинград. «Покойник» поднялся и давай ругаться: «По мне сапогами ходили и нос разбили». Нос его действительно вырос размерами… Я сидел молча. Видимых повреждений не имел…

В пути, в районе Новой Деревни, меня одели в штатскую одежду и дали паспорт. Поместили в гостинице «Европейская» и тут же прочли наставление: «Кормить и поить будем. Из номера не высовываться и без нашего звонка никому дверей не открывать. Все ясно?»

Да, более чем ясно…

Утром раздался звонок. Говорил Салынь: «Никуда не выходите, никуда! Не открывайте дверей! К вам сейчас придет товарищ и все расскажет». Тут он и явился. Несколько раз я видел его мимоходом и знал: он один из старших сотрудников полпредства. Сказал, что явился ко мне по поручению Станислава Адамовича: «Есть предположение, что из Финляндии прорвался к нам ваш старый знакомый Радкевич. Их волнует судьба Рейли, но ищут вас. Понимают, что Рейли найти трудно — он в больнице или в могиле. Но если вы на свободе, значит, у них еще не все нити к Рейли оборваны. Отсюда требование: „Из комнаты никуда не отлучаться. Дверей не открывать. Ночным поездом поедете в Москву“».

— Что передать Станиславу Адамовичу? — спросил он меня перед уходом.

— Скажите, что я все понял.

В этой гостинице провел я двое суток, в ночь на третьи меня отправили в Москву. Посадили в поезд на товарной станции, там, где сейчас пригородные кассы. Посадка еще не начиналась, и меня всунули в отдельное двухместное купе, у входа в вагон. В этих купе обычно фельдъегеря с почтой путешествовали. И тоже предупредили: «Из купе не выходить. Еда и питье у вас есть». Поезда ходили медленно. Из Петрограда до Москвы почти сутки езды. Как тут из купе не выйдешь?!

Первым в Москве я встретил Владимира Андреевича Стырне. Много внимания мне уделил незабвенный Артур Христианович Артузов, Чекист с большой буквы. Я был представлен В. Р. Менжинскому.

Со слов Станислава Адамовича Мессинга во время наших встреч я по крупинкам составлял себе представление о Вячеславе Рудольфовиче Менжинском. Поскольку Феликс Эдмундович руководит ВСНХ, значит, очень многое в ОГПУ ложится на плечи Вячеслава Рудольфовича, в том числе и та тайная война, в которой я участвовал в течение полутора лет. Мне шел двадцать пятый год, не мальчик, но, направляясь к Менжинскому по узким коридорам с разновысокими полами старого здания ОГПУ, «под часами», я робел. По всей вероятности, потому, что никак не ожидал к себе такого внимания. Но все прошло очень просто, даже по-домашнему мило. Я представился. Он выслушал и пригласил садиться.

Началась беседа. Конечно, точных слов Вячеслава Рудольфовича я уже не помню, но общее содержание беседа навсегда осело в памяти.

— Вам, Иван Михайлович, — привыкайте к этому имени — на время придется исчезнуть и расстаться с вашим прошлым, знакомыми и старой средой.

— Да, еще в Ленинграде товарищи об этом сказала и здесь тоже.

— Тяжело вам будет, особенно в первое время, но так надо. Борьба не кончилась, и вы в бою…

— Я понимаю.

Не берусь судить о личности Вячеслава Рудольфовича. Но меня он принял чрезвычайно мягко, как-то по-домашнему мило, наверное понимая, как в те дни мне нужна была такая человеческая теплота. И этого, для меня главного в нем, я никогда не забуду.

Во время встреч Стырне и Артузов мне рассказывали, как вел себя С. Дж. Рейли до ареста и в первые дни заключения.

В Ленинграде его встретил Стырне. Представился Козловым, активным монархистом, с большими связями и возможностями в советской среде. Этот Козлов чрезвычайно понравился Рейли убежденностью и широкой эрудицией. И мое «окно» Рейли понравилось — «близко, удобно и безопасно».

В Москве Рейли встречался со многими «активными деятелями белого подполья». Даже два совещания с ними провел. Учил и наставлял их. Ему и в голову не приходило, что разговаривал-то он не со «своими», а преимущественно с руководящими работниками центрального аппарата ОГПУ, в том числе и с заместителем начальника Иностранного отдела Владимиром Андреевичем Стырне. Можно утверждать, что столь унизительного поражения могущественная разведка Великобритании не знала за всю свою историю.

В первые часы после ареста Рейли обнаруживал завидное самообладание. Шутил даже: «И на старуху бывает…» Он твердо верил в силу Британской империи, которая, как полагал Рейли, не оставит его с доверенными ему тайнами во власти большевиков. Правящие круги Англии любыми способами будут спасать свои тайны. А тут и его, Рейли, спасение. Известие же о фиктивном убийстве, о собственной смерти, подавило Рейли. Такого «хода конем» он не ожидал. Рейли сдался и начал искать собственных путей к спасению. Был только один путь, и Рейли ухватился за него. Он выдал все тайны своих могущественных руководителей, злейших врагов вашей страны. Выдал все, все до конца. Сотрудничество свое предлагал на вечные времена.

С арестом Рейли заканчивается мое участие в «Тресте». Я получил новую фамилию, новые служебные и партийные документы. Тойво Вяхя стал Иваном Петровым. Выплыл я в бухте Дюрсо на Черном море.

Получил и обещанный орден Красного Знамени. Орденов, по-видимому, еще было мало, и номер моего — 1990. Приказ о награждении подписал Михаил Васильевич Фрунзе.

В процессе проверки партийных документов — кажется, это было в 1934 году — возник вопрос: почему я, финн, имею русскую фамилию? Выручили чекисты. Они удостоверили, что моя старая фамилия пока под запретом и новая узаконена. И еще любезно добавляли: «Человек очень преданный и очень храбрый».

Еще в течение нескольких лет В. А. Стырне и А. X. Артузов не забывали меня. Проезжая через Москву, я изредка бывал у них… Однажды в Москве я встретил Паэгле, бывшего начальника Сестрорецкого пограничного отряда, работавшего уже в центральном аппарате. Только теперь от него я узнал о той буре, которую в пограничной среде вызвал мой «арест». Особенно яростно реагировал Бомов. У него, положим, для этого были основания — он предупреждал! Но мой вечно сонный помощник! Он тоже возмущался, на Кольцова наскакивал: «Я бы такого начальника поймал, но он был другом Кольцова. Что я мог. Они бы меня убили».

Для видимости Кольцова «наказали». Отстранили от должности и перевели в город Остров на эстонской границе, тоже комендантом участка. «Сняли» и Паэгле. Он был назначен начальником Особого отдела Балтийского флота.

Поговорили и посмеялись, но веселья я не ощущал. Не такие следы я хотел оставить в той дорогой мне среде… Неужели это действительно навсегда?

Но я ошибался. Не навсегда. Обратное превращение Ивана Петрова в Тойво Вяхя все же произошло. Тридцать восемь лет на это понадобилось…

Петров И. М. (Тойво Вяхя)

Красные финны. Петрозаводск,

1970, с. 101–105; 108–159

с добавлениями автора.

B. В. Куйбышев. Он боролся как ленинец

Жизнь большевика Менжинского — жизнь революционера, борца, воспитавшегося в условиях царского подполья и донесшего вместе со всей партией знамя революции до победы рабочих и крестьян, до эпохи развернутого строительства социализма.

В 1919 году партия поставила товарища Менжинского на боевой пост чекиста. Он стоял на этом посту 15 лет, непрерывно работая в страшном для классового врага боевом органе пролетарской диктатуры.

Весь свой громадный ум, свои обширные знания, свои выдающиеся силы товарищ Менжинский отдал на охрану социалистической революции от внешнего и внутреннего врага. Он боролся как ленинец. Он вскрывал и преследовал троцкизм, как контрреволюционную партию.

Менжинского ненавидели враги пролетариата, но его любили все трудящиеся, и память о нем будет всегда дорога рабочим и колхозникам…

Правда, 1934, 14 мая

C. С. Дзержинская. Мы были дружны

Впервые я близко познакомилась с Вячеславом Рудольфовичем Менжинским осенью 1921 года, когда он вместе с Феликсом Эдмундовичем отдыхал на Южном побережье Крыма. Получив отпуск, я вместе с сыном также приехала к ним.

Вячеслав Рудольфович был тогда начальником Особого отдела и членом Коллегии ВЧК.

В Крыму мы жили в небольшом доме в Чаире, на самом берегу моря. Погода стояла чудесная, и мы с Феликсом Эдмундовичем ежедневно совершали дальние прогулки и катались на лодке в море. Вячеслав Рудольфович гулял мало, по-видимому, он чувствовал себя не очень хорошо. Зато он очень много читал. Помню, что, увидев в моих руках поэму Адама Мицкевича «Пан Тадеуш» на польском языке, он попросил ее у меня и с увлечением прочитал.

Я не имела возможности видеть Вячеслава Рудольфовича на работе, но зато встречалась с ним много раз во время его отдыха. В течение нескольких лет наши семьи жили летом в одной и той же местности под Москвой на даче.

По воскресеньям Феликс Эдмундович и Вячеслав Рудольфович проводили вместе долгие часы в беседах, преимущественно по вопросам, касающимся их общей работы. С 1923 года В. Р. Менжинский работал заместителем председателя ОГПУ.

Вячеслав Рудольфович был человеком огромной эрудиции, знал много иностранных языков. Помню, что в последние годы жизни Феликса Эдмундовича Менжинский изучал японский язык.

Дзержинский чрезвычайно ценил и уважал Вячеслава Рудольфовича, считался с его мнением, дорожил им и постоянно заботился о его здоровье.

Когда в 1925 году В. Р. Менжинский заболел, Феликс Эдмундович 6 июля написал одному из своих помощников следующую записку: «На здоровье и лечение тов. Менжинского надо обратить серьезное внимание. Прошу организовать консилиум по специальности, для того, чтобы наметить лечение, где, при каких условиях, на сколько времени и т. д. О решении консилиума прошу мне сообщить».

Вячеслав Рудольфович был тогда направлен на лечение в Кисловодск. В конце августа приехал туда на лечение также и Феликс Эдмундович, а через две недели и я.

Убедившись, что здоровье Вячеслава Рудольфовича не поправилось еще в достаточной степени, а срок его лечения уже истекал, Дзержинский обратился 25 августа в ЦК РКП(б), с просьбой разрешить продолжить лечение Менжинского до октября. Такое разрешение было получено.

В Кисловодске мы каждый день встречались с Вячеславом Рудольфовичем. Вместе завтракали, обедали, ужинали, отдыхали в садике «Карса», вместе совершали дальние прогулки на машине или лошадях, ездили на Медовый водопад и в другие живописные места. Вячеслав Рудольфович, как и Феликс Эдмундович, очень любил природу, и они вместе любовались прекрасными кавказскими видами.

В. Р. Менжинский глубоко уважал и любил Феликса Эдмундовича и после смерти Дзержинского был достойным продолжателем его дела.

Рассказы о Менжинском,

М… 1969, с. 128–130.

A. А. Поляков. Нам, молодым, посчастливилось работать с Менжинским

Оглядываюсь назад, в полувековую давность, — и передо мной возникает образ обаятельного человека — председателя ОГПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского.

Моя первая встреча с Менжинским состоялась осенью 1925 года, когда вместе с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским он возвращался после лечения в Кисловодске. Интересная, доверительная беседа руководителей ОГПУ с северокавказскими чекистами стала для меня путевкой в жизнь. Вячеслав Рудольфович говорил о том, что мы должны постоянно учиться, досконально изучать разные отрасли промышленности. Не отрываясь от чекистской работы, я стал глубже постигать горное дело и геологию. И потом легче было разобраться и разоблачить враждебную деятельность шахтинских вредителей…

Мы, молодые чекисты, обожали Менжинского, ловили каждое слово, перенимали жесты и взгляд, любовались его опрятной внешностью, какой-то необычной мягкостью в движениях, всегда добродушным выражением лица.

Не было в его глазах суровости, они ярко светились, излучали тепло.

Он был одарен особой способностью общения с людьми, легко умел расположить к себе. Враги при нем как-то терялись и готовы были раскрываться, говорить правду. О его допросах — точнее, политических спорах с противниками — ходили легенды. Своей аргументированностью он ошеломлял их.

Мы часто спрашивали себя: «Что это — революционное воспитание или врожденное чувство? Пройти опасную школу революционера-подпольщика, быть всегда начеку, настороженным, и вот остаться на всю жизнь таким простым и обаятельным…» Трудно было понять. Тем более зная его непреклонный характер в борьбе с многочисленными врагами революции на посту члена Коллегии ВЧК, потом председателя ОГПУ.

…И поныне как бы слышу стук пишущей машинки из комнаты секретариата ОГПУ, на которой ловкие пальцы машинистки дробью выбивали пляшущие буквы, и на бумагу ложились слова: «В связи с полным раскаянием… освободить… утверждаю — Менжинский», а на другом листе следовало: «Захваченного… с оружием и взрывчаткой… прибывшего нелегально из-за границы с целью террора и диверсий… расстрелять… согласен — Менжинский».

Таким был Вячеслав Рудольфович!

Вспоминаю тридцатый год… школу ОГПУ в тихом московском переулке, куда приехал учиться после работы в ЧК на Северном Кавказе, где была напряженная и насыщенная опасными событиями обстановка.

Бандитизм, вражеские вылазки, перехват зарубежной агентуры, день и ночь — то в донских и кубанских степях, то в горах и предгорьях Кавказа. Бои, перестрелки, потери друзей-чекистов… И вот теперь тихий оазис — аудитория московской школы — и встречи с Менжинским. В школу он приходил часто, видимо, по зову сердца, поговорить с молодежью. Не было ни трибуны, ни сцены, как ручей, текла непринужденная беседа…

Ему уже шел пятьдесят шестой год, а мы были хоть и обстрелянные, но молодые коммунисты, а некоторые еще не вышли из комсомольского возраста. Все ребята были дотошными и любознательными.

«Расскажите о своей подпольной работе… Расскажите, как вы работали с Дзержинским…» — неоднократно слышались просьбы, обращенные к Вячеславу Рудольфовичу.

Менжинский уклонялся от разговора о себе.

— Ленин был всегда для нас, — говорил он, — путеводной звездой… Мы учились у него революционному мастерству, а вам, молодым, надо глубоко изучать его труды. Для этого мы вас здесь и собрали… Что же касается Дзержинского, то как-то товарищи из редакции «Правды» меня упрекнули, что я не пишу о Дзержинском. Могу и вам повторить, что я ответил: да, я близкий соратник Феликса Эдмундовича и учился у него многому. Но это не дает мне права говорить: вот он я! близкий соратник Дзержинского.

Эти слова, свидетельствующие о скромности Вячеслава Рудольфовича, звучат в моих ушах и поныне. Скромности учил Менжинский и нас, молодых чекистов, для которых он был Человеком с большой буквы.

Мне приходилось часто встречаться с Менжинским по службе, докладывать ему об оперативных делах. Он никогда не давал строгих, безапелляционных указаний, а просто учил нас, как нужно работать. Его кабинет был всегда открыт для сотрудников, приходивших к нему со своими проблемами и личными просьбами…

Были встречи и на спортивных площадках, где Вячеслав Рудольфович всегда появлялся неожиданно и увлекал своим азартом молодых. «Динамо» было его детищем; Были катки, конный манеж, водные станции, стрельбища; правда, все в миниатюре… Менжинский везде бывал, превозмогая не покидавшие его недуги. Был не зрителем, а требовательным наставником.

Он организовал обучение чекистов военному делу. Мы водили танки первых советских образцов, изучали самолетовождение.

«Учиться и учиться», — требовал Менжинский, и мы учились…

Новое пополнение чекистов уже шло за счет студентов — выпускников вузов.

Публикуется впервые.

М. И. Шкляр. Большой гуманист

Я хочу остановиться на нескольких моментах жизни партийного коллектива ВЧК — ОГПУ в то время, когда в нем работали товарищи Дзержинский и Менжинский. Наш коллектив… насчитывал тогда около двух тысяч коммунистов, это был уникальный, изумительный по своей безграничной преданности партии коллектив, возглавляемый сначала Дзержинским, а после его смерит Менжинским. Наши коммунисты — я в то время был секретарем парторганизации ОГПУ — в большинстве своем были молодые парни. Но они прошли тяжелый жизненный путь. Это были люди, закаленные в боях в период империалистической и гражданской войн. Они были готовы выполнить любое задание партии и с честью его выполнили… Я часто встречался с Вячеславом Рудольфовичем. Это был замечательный партиец. Кроме… качеств большевика — глубокой марксистской образованности, беззаветной преданности делу Ленина, гражданского мужества — мне хотелось бы подчеркнуть гуманизм Вячеслава Рудольфовича Менжинского, как и других руководителей ВЧК и ОГПУ. В то суровое время, когда наша молодая республика была окружена лютыми врагами, когда шла жестокая борьба, казалось, о каком гуманизме можно было говорить? Но гуманизм чекистов был фактом.

При всей беспощадности к врагам товарищи Дзержинский и Менжинский воспитывали наш коллектив чекистов в духе строгого соблюдения советских законов, гуманного отношения к людям. Я помню, как на собрании в Большом театре 17 декабря 1922 года, посвященном пятилетию ВЧК, Феликс Эдмундович, обращаясь к чекистам, сказал: «Кто из вас очерствел, чье сердце не может внимательно относиться к заключенным, уходите из этого учреждения, тут больше, чем где-либо, нужно иметь доброе сердце…»

Старые коммунисты и старые чекисты могли бы рассказать многое о том, как Вячеслав Рудольфович Менжинский инструктировал оперативных работников, направляющихся на обыски и другие операции, как он предупреждал их: «Помните, что мы боремся за человека, что весь смысл революции — ради человека. Поэтому будьте осторожны при обысках, арестах, помните, что есть семьи, есть дети».

Разве это не гуманизм? А разве не высшее проявление гуманизма — борьба Дзержинского и Менжинского с беспризорностью? Многие помнят, как коммуна имени Горького выпустила целый отряд инженеров и других специалистов. Мы им передали знамя, и бывшие правонарушители, от которых в свое время шарахались салопницы и обыватели, целовали Красное знамя Ленина и клялись посвятить жизнь революции.

Еще один момент: Дзержинский и Менжинский воспитали наш коллектив в духе интернационализма. В нашем коллективе были латыши, поляки, немцы и другие. Эти товарищи прославили нашу партию. Мы внаем, какую роль в деле помощи польскому народу сыграли Дзержинский и Менжинский.

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 131–134.

И. Г. Эренбург. Художественная командировка

Как-то зимой, раздобыв несколько листов бумаги, я попытался начать тот роман, о котором давно мечтал; написав несколько строк, я порвал лист. Время не благоприятствовало романам. Дело не в холоде и голоде (хотя, признаться, я часто мечтал о куске мяса). Дело даже не в различных заседаниях, на которых мы просиживали дни. Слишком близки и слишком грандиозны была события. Романист не стенографистка, ему нужно опомниться, подумать, отойти на несколько шагов (или на несколько лет) от того, что он хочет описать.

Кажется, в 1920 году в России не было написано на одного романа. То были годы стихов и литературных манифестов. Я думаю сейчас о писателях моего поколения — о Сейфуллиной, Фурманове, Лавреневе, Паустовском, Малышкине, Федине, Бабеле, Тынянове… Они демобилизовывались, выполняли различные задания, кочевали, правили чужие статьи, заседали, читали лекции; за крупные произведения почти все сели позднее.

Роман пережитый, продуманный, но не написанный способен извести. Мне казалось, что стоит мне сесть в каком-нибудь парижском кафе, попросить у официанта кофе, несколько бутербродов, бумагу, и книга будет написана.

Я хотел написать сатирический роман, показать довоенные годы, войну, революцию; но последняя глава была закрыта туманом. Как я ни старался, я не мог себе представить, что делали люди на Западе, пока русские низвергали… проектировали, дрались на десяти фронтах, голодали, болели сыпняком и бредили будущим. Я говорил себе, что круг должен быть завершен и что необходимо взглянуть на послевоенный Париж. (Я много думал о книге. Я думал не только о ней. Моя молодость прошла в Париже; я полюбил этот город, оставил там много друзей. Порой я тосковал по Парижу и не хочу об этом умолчать.)

Однажды я рассказал про это моему давнему другу по подпольной большевистской организации, рассказал не как о реальном пожелании, а скорее, как о мечте, и очень удивился, когда меня вызвали в Наркоминдел и предложили заполнить анкету…

В приемной Наркоминдела бушевала немолодая, но чрезвычайно темпераментная женщина. Она истерзала секретаря наркома, а потом почему-то накинулась на меня: «Они не имеют никакого права! Можете спросить любого адвоката. У меня швейцарский паспорт, я не позволю со мной так обращаться!.. Я не буржуйка, я служила гувернанткой, меня нужно ограждать. Конечно, у меня сбережения в золоте, я не сумасшедшая, чтобы держать бумажки, когда они каждый день падают. Я напишу в Берн, я этого не оставлю…» С трудом я от нее освободился и сел за анкету…

..На вопрос о цели моей поездки за границу я ответил: «Хочу написать роман». Секретарь улыбнулся и заставил меня все переписать. Он продиктовал: «Художественная командировка».

Прошло еще несколько недель, и комендант общежития товарищ Адам сказал, что меня вызывают в ЧК; увидев мое волнение, он добавил: «С главного подъезда — к товарищу Менжинскому».

В. Р. Менжинский был болен и лежал на чересчур короткой кушетке. Я думал, что он начнет меня расспрашивать, не путался ли я с врангелевцами, но он сказал, что видел меня в Париже, спросил, продолжаю ли я писать стихи. Я ответил, что хочу написать сатирический роман. Поскольку разговор зашел о литературе, я поделился с ним сомнениями: печатается слишком много ходульных стихов, а вот Блок замолк… Менжинский иногда улыбался, кивал головой, иногда хмурился.

Вдруг я спохватился: человек занят, да еще плохо себя чувствует, а я затеял дискуссию, как в Доме печати. Менжинский сказал: «Мы-то вас выпустим. А вот что вам скажут французы, не знаю…».

Я получил заграничный паспорт с латвийской визой; такой же паспорт дали моей жене.

Был яркий весенний день. Сугробы оседали, рушились, ползли. Капало с крыш. Звонко кричали мальчишки.

Весна в Москве необычайна: ничего подобного не знают жители благословенного юга; это не смена времен года, а исключительное событие в жизни любого человека; и хотя сегодняшняя Москва мало напоминает ту, по которой я шел в апреле 1921 года, весны те же, одна похожа на другую, и каждая ни на кого и ни на что не похожа. Нужно пережить длиннющую зиму, в декабре, просыпаясь, зажигать свет, мерзнуть, видеть землю, неизменно закутанную в саван, нужно в марте слепнуть от метелей, для того, чтобы по-настоящему оценить оттепель, ледоход, шумное новоселье жизни.

Именно в такой буйный солнечный день, возвращаясь в «Княжий двор» с заграничным паспортом, я вдруг задумался: «Вот я уезжаю…»

Эренбург И.

Собр. соч. В 9-ти т.

М., 1966, т. 8, с. 374–376.

B. Исмамбетов. Две встречи

Зима в тот год была особенно холодная. Но мне она представляется лучшим временем года. Я тогда учился в Москве. В последующие годы мне не раз доводилось бывать там, но первые впечатления остались в памяти навсегда. Именно в те далекие дни я многое увидел и понял.

Самым ярким воспоминанием для меня являются две встречи с Вячеславом Рудольфовичем Менжинским. Будучи ближайшим и верным помощником деятеля партии и государства Ф. Э. Дзержинского, он после его смерти возглавил коллектив чекистов и руководил им до мая 1934 года, до последнего дня своей жизни.

Удивительный это был человек. Он обладал незаурядным умом, огромной силой воли и личным обаянием, был прост в обращении с людьми. Проницательный взгляд его не был холодным и как-то сразу располагал к себе.

В те дни наше обучение в центральной школе ОГПУ подходило к концу, но я не очень много знал о самом Менжинском. Лишь позже я уразумел, что Менжинский был одним из образованнейших и видных большевиков-подпольщиков, которого именно за эти качества по предложению В. И. Ленина ЦК нашей партии направил в органы ВЧК.

Уже на практической работе я осознал, как твердо Менжинский проводил линию партии, внедрял принципы, заложенные Лениным и Дзержинским в строительстве органов ВЧК — ОГПУ.

В тот холодный январский день 1931 года курсанты находились на стрельбище, близ Мытищ, на практических занятиях. Я и мои товарищи, оживленно разговаривая, быстро шагали к мишеням, когда справа от нас, на дороге, вдоль опушки леса показались легковые машины. Мы толпились у мишеней и не заметили, как к нам подошли Вячеслав Рудольфович, начальник школы. «Председатель», — сказал кто-то вполголоса, и все мы сразу, без команды повернулись к подошедшим и застыли по стойке «смирно». Менжинский это заметил и улыбнулся. Он был в гражданском пальто с черным меховым воротником. Поздоровался с нами и сказал:

— А ну, давайте посмотрим, кто сколько выбил.

Осматривая мишени, Вячеслав Рудольфович тут же знакомился с каждым из нас. Расспрашивал об учебе, интересовался, откуда родом, нашими семьями. В числе лучших стрелков оказался и я. Он взглянул на меня, улыбнулся, сказал: «Молодец» — и похлопал по плечу. А когда узнал, что я провел свое детство и юность в Степном крае (тогда это старое название Казахстана употреблялось нередко), оживился и стал расспрашивать, как идет коллективизация в наших селах. В конце разговора Вячеслав Рудольфович сказал, что ему памятны события 1921 года, когда в Северном Казахстане кулачество, спровоцированное бывшими колчаковцами и эсерами, подняло восстание и пыталось захватить власть в крае… Вячеслав Рудольфович еще долго беседовал с курсантами. И все это время много шутил и смеялся. День клонился к закату, когда он с начальником школы уехал со стрельбища…

Экзамены шли к концу. Все чаще мы думали о встрече с родными, ходили в свободное время по магазинам, покупали подарки и активно готовились к выпускному вечеру. Накануне вечера узнали, что, возможно, на вечере будет председатель, если ему позволит здоровье.

В клубе собрались не только курсанты, не и многие сотрудники центрального аппарата, преподаватели. В зале стоял шум: все были в веселом настроении, шутили, смеялись…

На сцене появилось руководство, и в зале воцарилась тишина. С кратким докладом выступил начальник школы, а затем слово взял Вячеслав Рудольфович. Говорил он недолго, но убедительно: «Сегодня для меня радостный день, — говорил Вячеслав Рудольфович. — Если первоначально ЦК нашей партии направил для работы в Комиссии шестнадцать коммунистов, то сегодня их в этом зале целая армия. При правильной, партийной организации дела нам не страшны будут никакие враги…»

Как теперь помню, слушали его внимательно, ни один из нас не шелохнулся…

Встречи с Вячеславом Рудольфовичем Менжинским, его речь на выпускном вечере я бережно храню в памяти. А сам он на всю жизнь стал для меня ярким примером беззаветной преданности делу Ленина, настоящим борцом-коммунистом, каким он был до последнего часа своей жизни.

Ответный удар. Сборник очерков.

Алма-Ата, 1980, с. 46–48.

В. Г. Люмирский. Из воспоминаний

…1932 год. Москва. Центральная школа ОГПУ. Я слушатель курсов усовершенствования. На гимнастерке шинели петлицы — «ЦШ».

Кое-кто из тех, кто не желал учиться, встречая улице, ехидно посмеивался:

— Носишь ты какие-то «галошные буквы». Не лучше ли…

— Нет, не лучше!.. Учиться никогда не поздно. Учеба меня увлекает. Социально-экономические дисциплины, специальная чекистская тематика, строевая стрелковая подготовка — все это, обогащенное содержательной, активной партийно-общественной жизнью, расширяло кругозор слушателей, вооружало знаниями, мы — а среди нас были и грузины, и таджики — учились настойчиво, жили дружно. Много времени уделяли занятиям и во внешкольные часы. И это не могло не сказаться на результатах: при подведении итогов учебного года наша группа заняла второе место в школе и была занесена на мраморную Доску почета.

В 1933 году выпускников центральной школы принял председатель ОГПУ В. Р. Менжинский в своем скромном кабинете.

…..Прибывшие на прием к Вячеславу Рудольфовичу вошли в кабинет. Менжинский сидел на широком диване, привалившись к его спинке… Его бледное лицо выражало крайнюю усталость. При столь болезненном состояния он нашел время для встречи с питомцами ЦШ, отличившимися в овладении политическими, военными и специальными знаниями.

Мы были очень смущены, но Вячеслав Рудольфович, мягко улыбнувшись, извинился за свое недомогание и попросил садиться и не стесняться;

Сосредоточенно, не перебивая, В. Р. Менжинский выслушал доклад об итогах минувшего учебного года, а затем, чуть выпрямившись, обратился с кратким словом к выпускникам.

Мне помнится, он говорил:

— Периферия — это не тепличные условия нашего тихого московского переулка, в котором вы провели год. Там придется и недоспать, и недоесть. Работы будет много. На горизонте появился новый опасный враг — германский фашизм. Для точного и наиболее эффективного удара по врагу глубоко изучайте современные условия классовой борьбы, следите за международными событиями…

..Глаза его светились искрами ясного ума, Глубокой мысли, говорили об отеческой заботе о молодых чекистах;

Далее Менжинский говорил о том, чтобы молодые чекисты постоянно проявляли большевистскую партийность в сложной и ответственной чекистской работе, совершенствовали на практической работе свои знания и чекистское мастерство, не поддавались никакому соблазну.

— Политико-моральный облик чекиста должен быть кристально чистым. Будьте достойными дзержинцами.

В заключение он пожелал всем нам успехов в работе, а кому еще предстояло учиться — в учебе.

Мы торопливо, но горячо, искренне поблагодарили председателя ОГПУ за добрые напутствия и поспешили выйти из кабинета.

Каждый, кто присутствовал на этом скромном, но незабываемом приеме, постарался запомнить и унести в своем сердце образ этого несгибаемого борца-ленинца.

В следующем учебном году, помня напутствие В. Р. Менжинского, мы учились с еще большим усердием, и наше подразделение вновь заняло второе место. Сохранились у меня от того времени, времени серьезной учебы, теплые воспоминания о встрече с В. Р. Менжинским и две реликвии — настольные бюсты В. И. Ленина и Ф. Э. Дзержинского с дарственными надписями. Эти реликвии постоянно напоминают о строгих служебных и теплых товарищеских отношениях между начсоставом, преподавателями и слушателями.

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 157–159.

А. С. Менжинская. Каким его помню…

Художник Мешков рисовал Вячеслава Рудольфовича при жизни. Этот портрет находится в Третьяковской галерее[87], там он не похож на себя… У Вячеслава Рудольфовича был прямой, нормального размера нос с небольшой горбинкой. Сделан тяжелый подбородок — не было этого у Вячеслава Рудольфовича. Единственно, что удачно схвачено, — это глаза, веселые и очень умные.

Этот портрет при жизни Вячеслава Рудольфовича был выставлен в витрине какого-то магазина или салона, его можно было обозревать с улицы. (Петровка — где-то наискосок от Петровских линий.) Там я его и увидела и, придя домой, спросила Вячеслава Рудольфовича, почему это Мешков его нарисовал таким непохожим, а особенно с таким красным носом, когда у него нос не краснел даже при сильном морозе. Вячеслав Рудольфович ответил, что ему тоже этот оттенок показался странным, но «не могу же я спорить с художником, может, обыкновенные люди не видят этих красок, а он (художник) заметил их, ему видней, поэтому я ему ничего и не говорил».

У него был хороший цвет лица, хорошо очерченные губы и карие глаза, темные волосы — огромная шевелюра, с утра па косой пробор, а потом перепутанные волосы, у него была привычка лохматить волосы. Никакого намека на лысину, и первые седые волоски — за два года до смерти… Он был близорук. Для чтения носил очки, а для дали, то есть для всего остального, — пенсне. Носил усы, закрывающие верхнюю губу до половины, а вот усы были заметно седыми.

Когда он бывал доволен, весел, то потирал обеими ладонями сверху вниз и снизу вверх все лицо, а потом, сложив руки ладонями, поставив на ребро на стол, широко разводил их во всю ширь. Заливался смехом.

Одевался он очень скромно. Военной одежды у него не было.

Коричневые или хаки брюки и рубашка навыпуск, а последние годы — френчи. Летом френчи или рубашки из белой рогожки. Осенью и весной — черное драповое пальто и серая фетровая с черной лентой шляпа. Шуба (теперь говорят: «зимнее пальто») черная, с котиковым воротником; котиковая, пирожком, высокая шляпа, Перчаток не признавал, в сильные морозы — замшевые перчатки на трикотажно-шерстяной подкладке.

Зимой носил валенки, белые, высокие, верх подвернут, если разогнуть, то покрывал всю ногу, но никогда их не разгибал, дома носил специально придуманную обувь — высокие, как сапоги, черные шевровые ботинки на байковой подкладке на многих застежках (застежки, как у детских бот или бот «прощай молодость»). Брюки были сверху этих ботинок и закрывали все застежки…

У него был на редкость стандартный вкус, мог ежедневно есть одно и то же. Утром пил кофе, очень любил ветчину, тоненько-тоненько нарезанную, при этом не бутербродами, а ел вилкой с ножом. Вместо обеда часто опять просил ветчину, а потом чай. Чай в чашку просил налить горячий и крепкий, а потом он стоит и остывает. Чай без сахара, но с вареньем клубничным или вишневым или конфеты — обычно мармелад… И так изо дня в день. Но бывало, и обедал…

Вячеслав Рудольфович любил музыку и чутко понимал ее. Мы ходили часто в Большой театр, слушали даже одно действие, когда не было времени. Бывали также в консерватории. Вячеслав Рудольфович очень любил Бетховена, Римского-Корсакова, Мусоргского…

Я присутствовала, когда секретарь Коллегии ОГПУ А. М. Шанин, приехав к нам на дачу, имел разговор с Вячеславом Рудольфовичем. Менжинский сказал ему, что ряды работников ОГПУ редеют, так как ими пополняются руководящие кадры промышленности, транспорта и т. д., а принимать в ОГПУ просто с улицы нельзя. Надо создать школу по подготовке работников ОГПУ, набирать рабочих по командировкам с заводов, основной костяк должен быть из рабочих-металлистов. Вот так можно решить вопрос о кадрах ОГПУ. Вячеслав Рудольфович дал задание Шанину подготовить этот вопрос. Насколько я знаю, так был решен вопрос о создании одной из школ ОГПУ…

Вячеслав Рудольфович рассказывал мне, как при взятии власти в октябре 1917 года в Петрограде он брал Госбанк, как саботировали чиновники, не выходили на работу, как присылались в банк для работы грамотные рабочие и приходили мелкие чиновники, как налаживалась работа в Госбанке.

В ночь назначения его наркомфином он, не имея ни одного работника наркомата, а также комнаты для этого в Смольном, заснул на диване, прикрепив на всякий случай записку над головой: «Наркомфин». Владимир Ильич на другой день поддразнивал его по этому поводу.

Я спросила, почему он был назначен наркомфином. Он ответил, что, по-видимому, Владимир Ильич знал, что в эмиграции он работал в банке в Париже (как будто. Лионский банк). Знаком с банковским делом и наиболее соответствует наркому по финансовой работе…

Он чутко относился к своим работникам, я знаю такой эпизод. Вячеслав Рудольфович лечился в поликлинике ОГПУ… Однажды, придя в зубоврачебный кабинет, он обратил внимание, что сестра, обычно обслуживающая его, плохо выглядит. Спросил ее, в чем дело. Она сказала, что плохо себя чувствует. Вячеслав Рудольфович попросил дать ей отпуск, выдать путевку, а также снабдить ее соответствующим денежным пособием. Сестра была очень растрогана вниманием к себе…

Мне рассказывал Герсон (его секретарь), что когда Вячеслав Рудольфович принимал рапорт, то все рапортующие очень конфузились, так как Вячеслав Рудольфович, приняв рапорт, подходил к ним и, протягивая руку, говорил: «Здравствуйте, как доживаете?» Глубоко штатский человек…

Праздновали 10-летие ВЧК-ОГПУ в Большом театре, я не была, но мне рассказывала Е. Н. Евтихова — сестра милосердия, которая у нас жила, — что все ждали приезда Вячеслава Рудольфовича, и когда он появился до начала торжественной части в левой ложе бенуара, все стали ему аплодировать, он очень сконфузился и скрылся, ушел из ложи. Но когда вышел опять, была бурная овация. На этом собрании он говорил о том, что одно из основных свойств чекистов должно быть молчание…

Вячеслав Рудольфович мне говорил, что у него была встреча с Барбюсом, что вначале он волновался, поймут ли они друг друга, достаточно ли он знает французский язык, и просил, чтобы был подготовлен переводчик, но, когда пришел Барбюс, выяснилось, что Вячеслав Рудольфович не забыл говорить по-французски, — они свободно, без труда вели беседу, переводчика не понадобилось, и Анри Барбюс сказал, что он не думал, что Вячеслав Рудольфович имеет такое прекрасное произношение. В знак этой встречи Барбюс преподнес Вячеславу Рудольфовичу свою книгу с автографом…

В 1929 или 1930 году Горький навестил Вячеслава Рудольфовича, он приехал к нам поговорить о возможности посещения коммуны беспризорных, о создании таких коммун, о перестройке в сознании людей… Говорили о современной литературе. Горький очень хвалил одну молодую сибирскую писательницу, которая очень сочно, большими мазками описывала сибирскую жизнь, и говорил, что ее нужно поддержать и тогда из нее получится большой писатель. Горький пробыл у нас до вечера, обедал. Был в светло-сером костюме и голубой рубашке с отложным воротником. Говорили о пятилетке, о восстановлении народного хозяйства СССР.

Публикуется впервые.

ОБРАЗ В. Р. МЕНЖИНСКОГО В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Большевики, товарищи, чекисты,

Рабочие заводов и полей,—

Пусть этот образ

Мужественно-чистый

Живет, как песня, в стройке новых

дней…

А. Жаров. Стихи о Менжинском

Ирина Гуро. «И нет чести выше…»

…Это была бессонная Лубянка. Как при Дзержинском, так и сегодня, в восемнадцатую годовщину революции. И дежурство сегодня как дежурство: телефоны трещат, чудовищные черные цикады, по-комариному ноет зуммер.

— Горит лакокрасочный! Работают три пожарные команды.

— Алло, алло! Ты это, Сергеев? Высылаю машину: горит лакокрасочный… Алло, алло! Товарищ начальник, докладывает дежурный, горит лакокрасочный! Да, три пожарные команды. Да, распорядился. Да, выехал Сергеев…

— В ланжеронном цехе на двадцать втором задержан неизвестный с фальшивым пропуском!

— Доставить ко мне. Алло, алло! Это ты, Ковалев? Это я, Кирик. Прошу прибыть для допроса задержанного…

Растет гора пакетов на столе. Все «весьма срочно», все «сов. секретно», на всех по пять сургучных печатей. Среди них глаз привычно выхватывает: «Начальнику лично. В собственные руки. Вручить немедленно!»

— Алло, алло! Курьера ко мне! Возьмите дежурную машину и — к начальнику!

Как всегда на рассвете, бешеный темп ночи спадал медленно, как уходит волна с отлогого берега. В светлеющем окне под облачным небом площадь открывалась таким берегом, необычно пустынным, орошенным той, только что отдалившейся ненадолго волной.

Он помнил эту площадь давно, когда ее называли Лубянской. Булыжником была она вымощена, крупным булыжником. И давно не действующий фонтан посредине подчеркивал угрюмость серого здания, доминирующего над площадью. Оглушительный трамвайный благовест стелился над ней. По ней проезжали сани и редко — громоздкие черные автомобили. Над ней кружило воронье…

Тогда еще помнили, что угрюмый серый дом на Лубянке принадлежал страховому обществу «Россия», но больше помнили, что здесь была Чека и есть — ОГПУ.

Алексей вошел в этот дом девятнадцатилетним. Уже не было Дзержинского, но все так помнили о нем, словно еще стояли у открытой могилы.

Однажды ночью в коридоре главного здания Алексей встретил Менжинского. Это было необыкновенно: председатель очень болел, редко кто его видел. Алексей растерялся. Вместо того, чтобы стать как положено и по-уставному поздороваться, сказал по-штатски:

— Здравствуйте, Вячеслав Рудольфович!

— Здравствуйте, товарищ, — ответил Менжинский и прошел мимо.

Алексей смотрел ему вслед, увидел, как председатель открыл дверь, и услышал, как там, в комнате, чей-то молодой и взволнованный голос отчеканил:

— Здравствуйте, товарищ председатель!

Дверь захлопнулась. Больше Алексей ничего не слышал и только огорчился, что он так сплоховал. Может быть, раз в жизни встретил.

Но вскоре он увидел Менжинского еще раз. Последний. Это было сразу же после убийства Войкова. Войкова убили белогвардейцы в Варшаве, так же как и другого советского посла, Воровского, — в Лозанне за четыре года до этого.

С границ сообщали, что соседи за рубежами стягивают войска, ожидая военного выступления Советов в ответ на белый террор. И, притихнув, там ждали удара.

Однако страна не начала войну. Начали чистку Москвы и Ленинграда. В одну ночь предстояло арестовать, а затем выслать сотни людей, хорошо известных, но до сих пор не тронутых: бывших белогвардейцев, жандармов и царских сановников.

Зал клуба на углу Большой Лубянки и Варсонофьевского переулка, где обычно проходили собрания, с трудом вместил всех, кто прямо отсюда должен был выехать на массовую операцию. Около полуночи люди с оружием на поясе, с ордером на обыск и арест в кармане заполнили зал и хоры. К ним и обратился с краткой речью Менжинский. Большинство из присутствующих, молодые люди, никогда не видели его раньше и не знали даже по портретам.

Всех поразило, что в нем не было ничего военного, не было, заметной даже на фотографиях, строгой подтянутости Дзержинского, внешний облик которого всем импонировал. Рыцарь революции! Ему подходила его остроконечная мушкетерская бородка и молодая стройность. И рассказывали, что его походка была такой легкой и пружинистой, что длинные полы шинели не разлетались на быстром ходу. А «Железный Феликс» — это звучало как «Марат — друг народа» или «Робеспьер Неподкупный».

Менжинский был другой: мягко набегала на высокий белый лоб волна темных волос. Темные усы не топорщились браво, как у Буденного, а висели концами вниз, добродушно.

В те времена ораторы обычно нажимали на голос, а он говорил тихо, и было слышно только потому, что в зале стояла напряженная тишина. И манера говорить была не командная, а раздумчивая. Председатель, как ни странно, походил на учителя. Да, эта мысль сама собой напрашивалась.

И сосед Алеши дернул его за рукав гимнастерки в недоумении:

— Я председателя по-другому себе представлял. А он похож на старого интеллигента.

— Он и есть старый интеллигент. Как Дзержинский, — ответил Алексей.

С восторгом слушая необычную речь Менжинского, он впитывал жесткий ее смысл. Мысли, тоже жесткие, рождали тихие его слова. И эти слова, и эти мысли Алеша хотел сохранить, всегда держать при себе, как держат запасную обойму.

Одни мы в мире. Одни. Республика рабочих и крестьян. Десять лет горит наш огонь и светит наш свет. Но такого государства нет больше в мире. И нет меры ненависти, которая бушует вокруг него. И нет меры злодеяниям, которые замышляют против него. И нет чести выше, чем отвести злодейскую руку.

Председатель призывал к бдительности, и, может быть, оттого, что все догадывались, чего ему стоило прийти сюда и говорить перед таким большим собранием, его слова звучали непререкаемо, как завещание.

И закончил он неожиданно для них, знавших только крайние меры: напомнил о гуманности, чтобы была справедливость…

Гуро И. Р.

И мера в руке его… Роман.

М., 1973, с. 154–157.

Михаил Барышев. «Ум — главное орудие разведчика»

После заседания президиума ВЧК в кабинете председателя остались В. Р. Менжинский и замещавший Ф. Э. Дзержинского И. К. Ксенофонтов. Завершая начатый еще до заседания разговор о переводе шифровальщика Решетова в Особый отдел, Вячеслав Рудольфович сказал:

— …Считаю необходимым подготовить вопрос о расширении чекистской работы непосредственно в белоэмигрантских гнездах за рубежом. Необходимо более активно заниматься этими гнойниками.

— Тут я с тобой согласен… Ладно, забирай Решетова. Жалко отдавать, но перерос он шифровальный отдел и помощников хороших подготовил…

— Разрешите, Вячеслав Рудольфович?

Решетов, как и два года назад, был тощим и угловатым. Из воротника стираной гимнастерки торчала сухая шея, на лице выпирали скулы, а хрящеватый вое, казалось, стал еще длиннее.

«Да, на чекистском пайке жирком не обрастешь», — подумал Вячеслав Рудольфович и приглашающе показал рукой на стул.

— Садитесь, пожалуйста, Виктор Анатольевич… Приношу извинения, но я должен срочно разобраться с одной докладной запиской… Полюбопытствуйте пока. Французский не забыли?

Из стопы английских, французских и немецких газет, с просмотра которых начинал Вячеслав Рудольфович рабочий день, он вытащил парижскую газету. На ее полосе красовалась отчеркнутая красным карандашом заметка.

Менжинский нарочито медленно читал докладную записку, не выпуская Решетова из поля зрения.

«Спокойный парень», — довольно подумал он, неприметно всматриваясь в лицо чекиста, и отложил в сторону бумагу.

— Ну вот, а теперь давайте побеседуем, Виктор Анатольевич. Что вы насчет статейки думаете?

— Наверняка что-то затевают, Вячеслав Рудольфович.

— В принципе правильно. Но еще важнее нам знать, по какому конкретному поводу состоялось пышное заседание Российского торгово-промышленного и финансового союза. Там ведь собрались деловые люди. По пустякам Торгпром заседать не будет…

Вот уже с полгода в заграничных газетах все чаще и чаще появлялись сообщения о деятельности Торгпрома, основанного, как извещалось в официально зарегистрированном уставе, «для представительства интересов российской промышленности, торговли и финансов за границей, а равно для разработки и осуществления мер по восстановлению хозяйственной жизни в России».

Господа беглые промышленники, оптовики и финансисты упорно не хотели оставить своими заботами русскую землю. Да и как было оставить, когда на ней находились принадлежащие уважаемым членам Торгпрома фабрики, заводы, нефтяные промыслы, рудники и шахты, которые использовали большевики, забывая переводить на счета владельцев законные дивиденды.

— Обязаны мы знать об их намерениях, Виктор Анатольевич.

— Как же узнаешь? Они же, Вячеслав Рудольфович, не на Петровке заседают… В Париже совещаются, на Плас Пале Бурбон.

— В Париж тоже ведут дороги. Кое-кому и на Петровку далеко, — улыбнулся Вячеслав Рудольфович. — А Плас Пале Бурбон в пределах досягаемости. Как говорят, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

Решетов на мгновение прикрыл глаза, чтобы спрятать неуместно торопливое любопытство, и медленно отодвинул от себя газету.

— Дело сложное, Виктор Анатольевич. В белой эмиграции весьма непростая обстановка. Кроме Торгпрома там орудуют и отпетые авантюристы и политические проходимцы вроде Бориса Савинкова, офицерские организации, монархисты во главе с великими князьями, претендующими на российский престол. Но есть в эмиграции и люди, которых закружило вихрем гражданской войны. Они толком и сообразить не успели, а их уже забросило на европейские задворки, и не знают они теперь, как им оттуда выбраться. Мы должны не только разведать планы враждебных эмигрантских организаций, но и откалывать от них тех, кто очутился за границей по стечению обстоятельств и собственному недомыслию.

— Понимаю, Вячеслав Рудольфович… Выходит, во Францию надо ехать?

— Разговор у нас, Виктор Анатольевич, пока предварительный. Окончательно будете решать вы сами. Работать придется в своеобразных условиях.

— Ясно… За советом в партячейку не побежишь, и начальства под рукой тоже не будет, — откликнулся Решетов. — Надумал я заявление подавать, чтобы на учебу отпустили. Всего год нужно, чтобы университет дотянуть. Выходит, повременить придется. Раз надо, я согласен, Вячеслав Рудольфович.

Решетов, похоже, умел хладнокровно и трезво оценивать обстановку. Это понравилось Вячеславу Рудольфовичу. Суетливых людей он не любил. Не нравились ему и те, кто говорил трескучими, расхожими лозунгами и заверял, что готов ради революции жизнь отдать. Вячеслав Рудольфович был убежден, что эти-то говоруны чаще всего и проваливали дело.

— Человек предполагает, а жизнь располагает, — заговорил Решетов. — Студентом, помню, я мечтал во Франции побывать. Моя мать ведь уроженка Прованса. В Россию приехала на гувернантские хлеба к просвещенному купцу первой гильдии господину Ломбергу. В его доме и с отцом познакомилась — он студентом наставлял купеческого отпрыска по математике. После окончания университета отец уехал в Сибирь на строительство железной дороги. А там, сами знаете, — климат не для уроженки города Арля. У мамы началась скоротечная чахотка… Очень хотелось ей перед смертью родину повидать. Не довелось… Мне в заграничном паспорте за вольнодумство отказали. Удалось поступить во французскую фирму.

— Знаю, Виктор Анатольевич… «Вало и сын», Вильненский филиал. И долго работали?

— Почти год… Был техническим консультантом.

— Весьма существенное обстоятельство. Торгпром начал поиски людей… Вы понимаете, что люди им потребовались не для развития коммерческой деятельности. Наши товарищи за кордоном занимаются этим вопросом, но им нужна помощь. Работать придется на переднем крае, и успех будет определяться тем, насколько вы будете сообразительны и внимательны. Навык чекистской работы у вас имеется.

— Ясно, Вячеслав Рудольфович.

— Все ясно, когда сидишь здесь, на Лубянке, в кабинете. За границей у вас возникнет много неясного, и подсказать, как вы правильно заметили, будет некому. И конечно, предельная осторожность.

— Задание обязан выполнить, Вячеслав Рудольфович. И в плане личном заинтересован. Дочка у меня месяц назад родилась. Оставлять сиротой не хочу.

— Покорнейше буду о том просить, Виктор Анатольевич. И еще запомните, что разведчик кончается тогда, когда он начинает стрелять и по крышам удирать от полицейских. Я ведь нелегальной работой добрых полдесятка лет занимался. Главное — строжайшая конспирация и умение оценивать обстановку. Ум должен быть главным орудием разведчика… Я прошу вас тщательно обдумать наш сегодняшний разговор. Потом мы уже будем его конкретизировать во всех деталях…

— Решетов весточку прислал! — с порога сказал Нифонтов.

Глаза мгновенно схватили суть шифровки.

— Уже в Париже! Какой молодчина! Литва, Финляндия, Швеция, а уж только оттуда во Францию добираться. Столько рогаток пройти, проверок… Как его семейство поживает?

— Недавно наведывались, Вячеслав Рудольфович. Жене работу подходящую нашли, дров подбросили полсажени. Продуктами помогли.

— Съездите еще раз, Павел Иванович… Успокойте, скажите, что Решетов пребывает в полном здравии и семейству привет передает… Какой молодчина, какой умница Виктор Анатольевич!

Вячеслав Рудольфович откинулся на спинку кресла, довольно потер руки и положил их ребром на стол. Но глаза за стеклами пенсне тут же построжали.

— В шифровке Решетову обязательно подчеркните важность той части задания, которая относится к Генуэзской конференции. Похоже, что она станет главным направлением его работы.

Сакони, хорошо отдохнувший в удобном купе спального вагона, уже через час после приезда в Гельсингфорс встретился с представителем Торгпрома в Финляндии Сергеем Торнау. Когда они уединились за дальним столиком полупустого кафе, Торнау достал объемистый, тисненой кожи бумажник и вынул фотокарточку. На глянцевом, потускневшем от времени прямоугольнике было изображение человека с крутыми плечами. Прилизанные, блестящие от бриллиантина волосы, крохотные усы и мясистый нос. Глубоко посаженные глаза даже на фотографии тяжело и недоверчиво глядели из-под массивных надбровий.

— Эльвенгрен… Георгий Евгеньевич, штаб-ротмистр лейб-гвардии кирасирского полка. Имеет два «Георгия», стреляет превосходно.

Найти подходящих технических исполнителей для выполнения решения Совета оказалось не просто. Подозревать боевых русских офицеров в симпатиях к большевикам было глупо. Но время и невзгоды эмигрантского жития неумолимо делали свое дело. Как тяжкое похмелье, неотвратимо наступало прозрение. В ожесточенных схватках гражданской войны перегорели белые, жовтоблакитные, великодержавные и прочие подобные идеалы.

Опустошенность души лишала сил к сопротивлению, к активным действиям. Более того — заставляла осознавать чудовищность и бессмысленность совершенных ошибок. Выученные горьким опытом господа офицеры уже не горели желанием вступать на священный путь борьбы с оружием в руках за возврат отобранных комиссарами у Густава Нобеля, Третьякова, братьев Гукасовых и иже с ними приисков, заводов, фабрик и нефтяных промыслов.

— Как материальное положение господина штаб-ротмистра?

— Видимо, кое-что ему удалось вывезти. Живет скромно, но безбедно. По кабакам не шляется. Комиссаров ненавидит. Писанину и лозунги не уважает. Предпочитает стрелять.

— Хорошо. Давайте завтра встретимся с Эльвенгреном, — решил Сакони. — Фотокарточку я оставлю у себя.

Встреча состоялась в маленьком ресторане неподалеку от морского порта.

— Наша организация считает необходимым активизировать борьбу с большевиками, — неспешно говорил Сакони, разглядывая штаб-ротмистра. — Моих доверителей волнует судьба нашей многострадальной родины, где грубо попраны свободы, закон и порядок, уничтожено священное право собственности…

— Не надо громких слов, господин Сакони, — не очень вежливо перебил Эльвенгрен. — Я не юнкер. Болтовня о родине, свободе и законах меня не волнует. Как, впрочем, и интересы ваших доверителей. Я буду драться за себя. Большевики отняли у меня родовое поместье, Чека расстреляла отца. Переведем разговор на деловые рельсы. Какую организацию вы представляете и каковы ваши полномочия?

— Я имею достаточные полномочия от Густава Нобеля по делу, которое является предметом нашей встречи.

Эльвенгрен поглядел на Торнау. Сергей Павлович кивнул, подтверждая, что Сакони именно тот человек, за которого он себя выдает.

— Господа торговцы предпочитают не стрелять, а оплачивать стрельбу, — усмехнулся Эльвенгрен. — Это и безопаснее и чище… Я слушаю вас, Сакони.

— Реально оценивая обстановку, мы считаем, что в настоящее время эффективным способом борьбы с большевиками может быть организованный и всепроникающий террор.

— Да, именно террор. В настоящем, прошлом и будущем, — согласился Эльвенгрен, и взгляд его стал колючим. — Но для того, чтобы осуществлять террор, надо перейти в Совдепию.

— Зачем идти к большевикам, когда теперь они сами идут через границу?

— Вы имеете в виду газетные сообщения о приглашении комиссаров на Генуэзскую конференцию?

— В газетах много болтовни, дорогой Георгий Евгеньевич, — ответил Сакони, решив не открывать все карты. — Мы сейчас не будем определять конкретные объекты. Вопрос стоит шире, согласны ли вы сотрудничать в том аспекте борьбы с большевиками, о котором я вам сообщил?

— Я не знаю условий.

— На покрытие организационных расходов выделен специальный фонд. Ваша личная инициатива не будет ограничиваться.

— Понятно… Будем надеяться, что на сей раз господа предприниматели не поскупились… Зачем Торгпрому потребовалось искать людей в Гельсингфорсе? Во Франции имеются вполне подготовленные для таких целей боевые группы. У генерала Кутепова, например…

— К сожалению, некоторые политические убеждения генерала Кутепова неприемлемы для моих доверителей!

— Понятно… Густав Нобель и компания не желают восстанавливать в России монархию. Они хотят сами быть самодержцами.

— Я полагаю, что надобные вопросы выходят за рамки разговора, — обиженным голосом ответил Сакони и поджал губы.

— В качестве обязательного условия своего согласия я прошу, чтобы мне была предоставлена возможность привлекать к операциям савинковских боевиков. Нельзя терять время. Оно, к сожалению, работает на большевиков.

— Пока у них голод, Эльвенгрен, они вынуждены ввести нэп, — протестующе воскликнул Торнау.

— Я полагаю, что в последнем утверждении господин Эльвенгрен полностью прав. Время работает на большевиков, и наивно возлагать надежды на нэп и на голод. К сожалению, Георгий Евгеньевич, я не уполномочен сейчас решить вопрос о привлечении людей Савинкова. Ваше мнение я передам Совету Торгпрома. Я убежден, что вы трезво учитываете сложившуюся обстановку.

Эльвенгрен дал согласие и через несколько дней уехал в Париж…

На небе незаметно собрались тучи и пролились холодным дождем. Из водосточных труб хлынули пенные потоки, вдоль бровок тротуаров покатила мутная вода, с шумом сливаясь в темные зевы канализации.

Дождь хлестал по жестяным, наспех намалеванным вывескам, которых с каждым месяцем становилось на улицах все больше и больше.

Артель «Заготовитель»… Что заготавливают здесь при теперешней разрухе?

Журнал «Пролетарий иглы». И портных потянуло на изящную словесность. Артузов недавно рассказывал, что в Москве за год открылось чуть ли не три сотни журналов и издательств. Что пишут, какие книги печатают, что внушают читателям?

Ага, а вот уже совсем другой сорт!

«Государственный углесиндикат»! Тут бы и не грех на вывеску не поскупиться. Хотя, впрочем, такому учреждению базарная реклама не нужна.

«Гомза» — государственное объединение машиностроительных заводов…

Что за глупая любовь к нелепым сокращениям? Коверканье, русского языка. «Гомза, Промбронь, шкраб, госхозтело, опредвоенкомпрод…» Язык сломаешь, голова кругом пойдет, пока в такой тарабарщине разберешься. Хоть Луначарскому челобитную строчи…

Машину тряхнуло на ухабе, и в позвоночнике вспыхнула знакомая боль. Вячеслав Рудольфовна осторожно пошевелился, стараясь расположиться так, чтобы не дать ей разлиться. Но последнее время все реже удавалось спастись этой наивной уловкой.

Вдобавок стала тревожить грудная жаба. Порой грудь перепоясывали невидимые обручи, и сердце то странно замирало, то начинало колотиться бешеными толчками.

— Пожалуйста, поезжайте чуть тише, — сказал Вячеслав Рудольфович водителю и подумал, что Милочка действительно права, беспокоясь о его здоровье.

Сестры перебрались в Москву. Теперь по вечерам иной раз удавалось выкроить часок и оказаться в маленькой сводчатой комнате «кавалерского» корпуса Кремля, удобно расположиться на просторном диване. И отдохнуть.

— Посмотри, на кого ты стал похож, Вячеслав, — выговаривала позавчера Людмила Рудольфовна. В серьезных разговорах она всегда называла брата полным именем. Но строгого вида у сестры не получалось. К ее глазам просто не шла напускная строгость, они выдавали ее. Огорчение, радость, боль или гнев отражались в них с такой откровенностью, что там, как в зеркале, можно было увидеть каждое движение ее порывистой и чуткой души.

— Тебе надо лечиться, Вячеслав. И немедленно, Вера тоже тебе об этом недавно говорила.

— Прошу тебя, Милочка, не будем так категорично решать вопросы. Я себя чувствую неплохо… Уверяю тебя, весьма неплохо. Иногда случается, прихватывает, но потом быстро отпускает… Теоретически рассуждая…

— «Быстро отпускает»!..

В глазах Милочки так отчетливо всплеснулось возмущение, что Вячеслав Рудольфович невольно улыбнулся.

— Вы только поглядите на этого теоретика! Желтый стал, щеки запали, говорит едва слышно.

— Ты же знаешь, что у меня тихий голос.

— Я все знаю. Знаю и то, что теоретическими рассуждениями ни одну болезнь не излечишь! Я просто тебя не понимаю, Вячеслав. Ты же разумный человек. Тебе немедленно надо лечиться.

Вячеслав Рудольфович мягко посмотрел на сестру.

— Ты ведь тоже не выглядишь человеком избыточного здоровья. Похудела так, что просвечиваешься. Но если тебя завтра решат запереть в больницу, представляю, какой бунт ты устроишь.

— Знаешь, дорогой брат, это не метод полемики — переходить на личность критикующего. Разговор сейчас идет о тебе. Ты должен дать мне обещание, что немедленно пойдешь к врачу. Иначе я буду звонить Феликсу Эдмундовичу и жаловаться на тебя.

— Вот этого, прошу покорнейше, не делать, обожаемая сестрица. За такую штуку я ведь и в самом деле могу на тебя рассердиться. А сердиться на тебя мне, честное слово, не хочется.

Вячеслав Рудольфович встал с дивана, подошел к Людмиле, худенькой, пышноволосой, с уставшими глазами. Обнял за плечи и притянул к себе.

В волосах сестры была приметна паутинка первой седины. На виске под тонкой кожей билась голубая жилка.

С минуту они стояли молча. Потом Людмила освободилась и прошла к столу.

— С тобой совершенно невозможно разговаривать, — сказала она голосом, растратившим строгость. — Ты просто знаешь, как я к тебе отношусь, и бессовестно пользуешься этим.

В словах были укор, обида и нежность.

— Как только справимся со срочными делами, тут же пойду к врачу.

— Ты полагаешь, что скоро справишься с делами?

— Да, ты права… Работы у нас пока много… Все равно — обещаю сходить к врачу в ближайшее время… Ты знаешь, я не часто даю обещания, но дав — выполняю…

— Правда и честная жизнь — вот цели моих помышлений…

— Да, так говорили древние.

— Не древние, а Гораций… Забывать начинаешь великих поэтов.

— Да, с поэзией у меня сейчас туговато. Лезет проза, Людмила. Пакостная проза контрреволюционного происхождения. Эта зловонная лужа разлилась по многим местам, и сангигиеной приходится заниматься активно. Вдуматься, так я сейчас самый настоящий врачеватель. А врачам, ты знаешь, всегда не хватает времени беречь собственное здоровье… Чай мы все-таки будем пить?

— Будем, — улыбнулась Людмила. — Обязательно будем. Но сначала я тебя накормлю. Есть суп из пшенки с молодой кониной… Ты знаешь, Вячеслав, она почти совсем не отличается от говядины.

Автомобиль остановился у подъезда ВЧК.

В вестибюле Вячеслав Рудольфович увидел необычную картину. На подоконниках, на полу возле батарей центрального отопления, на ступенях лестницы расположились грязные, одетые в немыслимые отрепья беспризорники.

— Это что за команда?

— К Кирьякову его компания пожаловала, товарищ Менжинский, — объяснил дежурный. — Хотел выпроводить, да на улице видите что… Сказали, тихо будут сидеть… И верно, не шумят.

Вячеслав Рудольфович покосился на окна, за которыми хлестал дождь, и не стал делать замечания дежурному. Пусть хоть под крышей ребятишки сидят. В такую погоду собаки и те в конуры забиваются.

— За пропитанием пришли, товарищ Менжинский, — продолжал дежурный. — От себя наши ребята отрывают, а Кирьякову дают вот для этих… Жалко ведь, несмышленыши еще…

— Срочная телеграмма Реввоенсовета, Вячеслав Рудольфович, — раздался голос вошедшего в кабинет Сыроежкина. — По данным разведки на Западной границе наблюдается сосредоточение банд. Со стороны Эстонии готовится к налету Богданов со своими головорезами, в Латвии — Данилов, на направлении Витебск — Смоленск снюхались Ердман и Павловский. На Украине махновцы и Тютюнник заворошились. Реввоенсовет просит немедленно принять меры боевой готовности. Я уже распорядился…

Голос Сыроежкина становился все тише и тише, словно отплывал вдаль. Вячеслав Рудольфович тряхнул головой, но перед глазами поплыли разноцветные круги. Воздух, казалось, сгустился. Перехватило горло, и острая боль всплеснулась под лопаткой. Вячеслав Рудольфович попытался глубоко вздохнуть, но она режуще отдалась в груди. Едва удерживаясь, чтобы не застонать, Вячеслав Рудольфович стал осторожно отваливаться на спинку кресла.

— В шкафу… — прерывисто сказал он Сыроежкину, — в верхнем ящике. Там… лекарство… Десять капель…

Чекист кинулся к шкафу, рванул дверцу.

«…предлагаю ЦК постановить:

обязать т. Менжинского взять отпуск и отдохнуть немедленно впредь до письменного удостоверения врачей о здоровье. До тех пор приезжать не больше 2–3 раз в неделю на 2–3 часа.

Ленин».

— …Савинков появился в Париже, Вячеслав Рудольфович, — сказал Сыроежкин, докладывая очередное сообщение «инженера Галаваса».

— «Случайно» этот господин нигде не появляется.

— Пока Савинков жив, он нас в покое не оставит, — сказал Сыроежкин. — И ухватить гада нельзя.

— И все-таки мы его возьмем, Григорий Сергеевич.

— Как?

— Умом возьмем… Борис Викторович ведь по натуре игрок. Вот за эту слабинку и нужно ухватиться. А пока будем разбираться, для какой надобности Савинкову потребовалось прибыть в Париж.

Совет Торгпрома принял предложение Эльвенгрена о сотрудничестве с организацией Савинкова.

В ресторане на Елисейских полях Густав Нобель встретился с Савинковым и Эльвенгреном.

— Мы, господа, люди коммерческие и смотрим на решение вопросов с деловой точки зрения, — уверенно, как человек, сознающий собственную силу, говорил председатель Совета Торгпрома. — Нам нужны реальные действия.

— Нужен товар, — прямолинейно уточнил Эльвенгрен.

— Вот именно, штаб-ротмистр, — с тонкой усмешкой подтвердил Нобель, и губы его жестковато поджались. — Мы даем вам возможность начать дело.

— С чего начинать? — подавшись вперед широкой грудью, спросил Эльвенгрен.

— Нас беспокоят дипломатические усилия большевиков. Они добиваются признания Европой красного режима. В случае успеха это вызовет крайне нежелательный резонанс…

— А более конкретно, господин Нобель?

— Чичерин… Руководитель делегации большевиков на Генуэзской конференции. Он облечен особыми полномочиями.

— Чичерин — это не просто, — задумчиво сказал Савинков. — Комиссары становятся с каждым днем все более осторожными.

— Понимаю, что Чичерин — это не просто. Но рядовые сотрудники делегации нас не интересуют. Нужны имена, сенсация. Только неожиданности, которые произойдут с главой делегации, могут привести к подобному результату. Хотя бы к оттяжке сроков… Людей найдете вы… Деньги дадим.

— Сколько?

— На первый случай тысяч пятьдесят франков. Но с обязательным условием, что они будут израсходованы только на Чичерина. Это не просьба, Савинков, это наше требование.

— Понятно, — усмехнулся Савинков, и глаза его убежали в сторону. Борис Викторович прикидывал, сколько торгпромовских денег ему удастся урвать, чтобы хоть немного подкормить своих оголодавших в Польше боевиков.

— Пятьдесят тысяч мало, — решительно заявил он. — Потребуются крупные организационные расходы. Вы же настаиваете только на Чичерине. Другая кандидатура вас не устраивает…

— Да, не устраивает, — подтвердил Нобель, поморщился и набавил еще двадцать тысяч.

— Но это предел. Я и мои коллеги должны убедиться, что наши деньги не полетят на ветер. Успех обеспечит вам кредит… Солидный кредит. Операцию желательно осуществить в тот момент, когда большевистская делегация поедет на конференцию.

— Следовательно, нужно сделать так, чтобы неожиданности возникли, например, в Берлине.

— Я не хочу сковывать вашу инициативу, господа, но подобная деталь усилила бы желательные для нас последствия.

На следующий день Эльвенгрену и Савинкову были отсчитаны семьдесят тысяч франков…

— За Савинкова пора браться всерьез. — Дзержинский говорил глуховато. Щеки председателя ВЧК запали еще больше, и на них приметно легла устойчивая бледность.

Порой, когда Менжинскому работать становилось немыслимо трудно, когда на столе накапливались груды срочных и сверхсрочных бумаг, за каждой из которых стояли смерть, выстрелы в спину, заговоры, голод и страдания, когда грудь стискивали невидимые обручи и голова кружилась со странным звоном, он думал, что Феликсу Эдмундовичу еще труднее. Справляется же председатель ВЧК, руководящий одновременно Народным комиссариатом внутренних дел, Народным комиссариатом путей сообщения и Деткомиссией, со своей работой. Сжигает себя, здоровья не щадит, но дело делает.

— Отдельные схватки здесь не решат… Савинков умеет не только нападать, но и уходить из-под ударов. Нужно думать о крупной операции, Вячеслав Рудольфович. У савинковщины надо вырвать корень. Этот корень — сам Борис Викторович. Надо захватить Савинкова. У меня возникает одна идея. Что если заставить Савинкова поверить в существование у нас неизвестной ему подпольной контрреволюционной организации?

Мысль Дзержинского была так проста, что в первый момент она скользнула в сознании, не оставив впечатления. Но Вячеслав Рудольфович тут же возвратился к ней и начал подкреплять ее доводами. В самом деле. Ячейки Савинкова почти повсеместно разгромлены чекистами. Савинковские «бюро» за границей не решают тех задач, которые ставят перед Борисом Викторовичем его высокий хозяева. Тот, кто дает деньги, хочет иметь и «товар». Польский штаб требует шпионских сведений. Не отказываются от них и французы, и Интеллидженс сервис. «Ходки» за советский кордон становятся рискованнее и сложнее, а информации они дают мало. Савинкову цена — копейка без подпольных организаций в России. Его выбросят за борт, как выбрасывают ненужный хлам. Если же внутри Советской России у Бориса Викторовича будет подпольная организация, которая начнет поставлять шпионские сведения, готовить выступления против Советской власти, акции его круто пойдут вверх.

Такую «организацию» Савинкову нужно дать. На эту приманку, при его самолюбии, он клюнет. Если разобраться, у него нет иного выхода.

В простой, казалось, схеме угадывалась та несокрушимая логика, которая всегда обесценивает целостность тактического замысла, надежность и реальность операции.

— Подумайте в этом направлении, Вячеслав Рудольфович. Насчет Генуэзской конференции Решетов что-нибудь конкретное сообщил?

— Пока нет. Но ход к Торгпрому oн нащупал.

Коншин принял инженера Галаваса. Остро поблескивая глазами, он долго расспрашивал о Петербурге. Задавал неожиданные вопросы о фамилиях профессоров, преподававших в университете, дотошно расспрашивал о службе в филиале фирмы «Вало и сын».

Выручили добротно сработанная легенда и подлинные документы инженера Галаваса, который в самом деле был сослуживцем Решетова по фирме, а в девятнадцатом году умер в Москве от тифа и был похоронен на Ваганьковском кладбищ?.

— Ладно, не будем больше предаваться воспоминаниям, — сказал наконец Коншин. — Меня интересует ваша конкретная специальность, господин Галавас. К сожалению, не так уж много русских инженеров убежало за границу. Здесь больше тех, кто умеет хорошо стрелять и командовать. Позвольте полюбопытствовать, каким непосредственно ткацким оборудованием вам приходилось заниматься?

— Станки системы Норнтропа с автоматической сменой шпуль. Их поставляла тогда фирма «Вало и сын». Превосходные машины. Шпуля в них держится без шпринки, только боковым защемлением головки, и потому ее можно вдвигать сверху…

Коншин кивнул и переглянулся с тяжелолицым человеком, который на протяжении всей беседы сидел в кабинете поодаль, у окна.

Решетов проследил взгляд и накрепко засек в памяти крупный мясистый нос, длинный подбородок и костлявые крупные надбровья молчаливого незнакомца. Приметил его тяжело оттопыривавшийся карман и решил, что это, видимо, телохранитель или вышибала. Наверняка к Коншину лезут и непрошеные визитеры, и надоедливые попрошайки из беглых соотечественников.

— При этом новая шпуля с утком выдавливает уже отработанную, — продолжал рассказывать инженер Галавас. — Разрешите, я сейчас набросаю схему, чтобы вам было понятнее…

Решетов достал записную книжку и начал одну за другой вычерчивать схемы ткацких станков системы Норнтропа и многословно объяснять особенности движения ремизок, батанов, челноков и гонков.

У Коншина поскучнели глаза, и он сказал, что подумает над предложением услуг, которое сделал инженер Галавас.

Потом дня три за «инженером Галавасом» следили на улице, в кафе, в дешевых кинематографах и окраинных магазинах и во всех прочих местах, где полагалось бывать беглому русскому инженеру, располагающему скромными средствами и озабоченному поиском работы.

В гостинице кто-то тщательно осмотрел вещи постояльца.

Предосудительного, видимо, ничего не было обнаружено. Когда инженер Галавас снова позвонил Коншину, тот сразу же назначил ему встречу.

На этот раз они разговаривали вдвоем.

— Как вы смотрите на то, Исидор Максимилианович, чтобы возвратиться в Ригу? В нашей фирме открывается там вакансия технического консультанта. Солидный оклад, представительские, бесплатная квартира…

— В чем будет состоять моя работа?

— Видите ли, Исидор Максимилианович, перед отъездом в сии палестины я имел доверительную беседу с преданными сотрудниками и просил их принять все меры, чтобы сохранить принадлежащие мне предприятия, оборудование, машины, запасы сырья и материалов. Вполне понятная забота хозяина. Но события развивались так, что усилия преданных людей обратились пользой большевикам: они начинают пускать сбереженные фабрики и заводы. Надеюсь, вы понимаете, что произойдет, если, например, комиссары не только восстановят нефтяные вышки господина Нобеля и братьев Гукасовых, но и увеличат добычу нефти?

— Пока это проблематично.

— Деловые люди должны смотреть вперед, господин Галавас, — жестко отмахнул реплику Коншин. — Что бы там ни болтали наши эмигрантские газетенки, я считаю, что нэп показал не слабость большевиков, а их силу, их способность трезво учитывать обстановку и использовать ее для скорейшего восстановления хозяйства. Здесь мы должны вбивать сейчас главный клин. У комиссаров нет делового опыта, навыков хозяйственной деятельности, им не хватает технических специалистов, сырья, материалов. Как бы они ни горячились, в деле восстановления хозяйства они вынуждены будут пойти на поклон к Европе. И вот тогда мы, промышленники, продиктуем условия и поставим большевиков на колени…

Виктор Анатольевич ощутил, что наступил подходящий момент прощупать почву.

— Но сообщения о предстоящей конференции в Генуе и о приглашении туда большевистской делегации…

— Вздор! Газетная писанина. Мы не позволим большевикам появиться в Генуе.

— Но если все-таки договоренность о встрече в Генуе будет достигнута?

— При чем тут договоренность? — запальчиво воскликнул Коншин. — Пусть договариваются присяжные дипломаты. Политику вершат деловые люди. И у нас есть возможности заткнуть рот любому. Прошлый раз я не познакомил вас с моим гостем. Штаб-ротмистр Эльвенгрен. За хорошие деньги он умеет стрелять без промаха…

То ли у Решетова изменилось лицо, то ли сообразив, что не в меру разговорился, Коншин замолчал и пригладил встопорщенный хохолок на голове.

— Мы отвлеклись от предмета нашей беседы… Конференция в Генуе к нему отношения не имеет… Это я сказал в порядке теоретического варианта.

«Крутит, — подумал Решетов. — Штаб-ротмистр — это не теория. Это самая что ни на есть практика… Без надобности деловые люди штаб-ротмистров пригревать не будут».

— Генуя нас не беспокоит. Если большевики и приедут на конференцию, за стол дипломатических переговоров с ними сядут отнюдь не простаки… Я опять отклоняюсь в сторону.

— Я слушаю вас… Так в чем же конкретно будет состоять моя работа в Риге?

— Вы будете давать консультации моим доверенным людям, с которыми я держу связь. Если говорить точнее — оказывать техническую помощь преданным служащим Коншинской мануфактуры, а также других ткацких фабрик, где мои коллеги из Торгпрома имеют деловые интересы.

— Не очень понимаю. Вы выразили сожаление, что усилия ваших людей оказались на руку большевикам.

— Да. И эту ошибку теперь нужно исправлять. Нашим людям приходится работать в особой обстановке, и обычными средствами они не могут защищать наши интересы. Всякие же другие методы требуют технических консультаций… Ведь новые шпули с утком могут и не выдавливать отработанные. Мало ли случается всяких неполадок…

«Так вот как они хотят дело поворачивать», — подумал Решетов.

Предложение Коншина не согласовывалось с прямым заданием Решетова, хотя и перспектива отправиться в Ригу полномочным техническим консультантом и взять в свои руки тайные связи Торгпрома с доверенными людьми, затевавшими вредительство на восстанавливаемых предприятиях, была заманчива…

Резолюция XI конференции РКП (б), состоявшейся в декабре двадцать первого года, «Очередные задачи партии в связи с восстановлением хозяйства» определила, что «Компетенция и круг деятельности ВЧК и ее органов должны быть соответственно сужены и сама она реорганизована».

Декретом ВЦИК в феврале двадцать второго года ВЧК была упразднена и создано Государственное Политическое Управление — ГПУ.

— Нет, Павел Иванович, чекисты без работы не останутся, — сказал Вячеслав Рудольфович Нифонтову, взъерошенному от возбуждения.

— ВЧК же побоку! Так работали и вдруг получайте — «упразднить».

— Не горячитесь, прошу вас. Давайте попробуем во всем спокойно разобраться… ВЧК была комиссией, как говорит само название, чрезвычайной, а чрезвычайные обстоятельства революции и гражданской войны себя теперь уже исчерпали…

— Как же они исчерпали, Вячеслав Рудольфович, — запальчиво возразил Нифонтов, — если контрики по углам прячутся, шпионы в каждую щель лезут, бандиты… Вы же знаете, сколько нечисти еще осталось.

— К сожалению, Павел Иванович, с таким печальным обстоятельством вынужден полностью согласиться. И не только мы с вами это знаем. Центральный Комитет и правительство сей факт тоже учитывают. Потому и создано Государственное Политическое Управление.

— Тогда выходит, просто вывеску сменили… Так что ли понимать?

— И тут вы заблуждаетесь. В отличие от ВЧК, работавшей как особый орган в государстве, ГПУ создано уже как орган конституционный, орган политической защиты завоеваний диктатуры, естественно необходимый Советскому государству. Смею вас уверить, что дело тут вовсе не в названии. Существенно изменяется направленность работы, задачи и, конечно, методы…

Вячеслав Рудольфович говорил, а перед глазами стояла страничка с лаконичными заметками Владимира Ильича — набросок проекта постановления Политбюро ЦК РКП(б), которую ему показали в Центральном Комитете.

«1-ое: компетенцию сузить

2-ое: арест еще уже права

3-ье: срок <1 месяца

4-ое: суды усилить или только в суды

5-ое: название

6-ое: через ВЦИК провести > серьезные умягчения».

— Дела о спекуляции, о преступлениях по должности и все остальные им подобные будут теперь, Павел Иванович, решать обычные суды. Внимание чекистов будет полностью сосредоточено на политической охране государства и обеспечении его безопасности.

— С одной стороны, это так, Вячеслав Рудольфович…

— Уверяю вас, что и с другой стороны — так. Подумайте спокойно, не горячитесь, и вы непременно придете к такому же выводу… Дочь у Решетова поправилась?

— Да, Вячеслав Рудольфович. Температура уже нормальная. Занятная девчушка! Беленькая, аж светится, и волосы возле ушей колечками. У Федюшки в эти годы точь-в-точь такие же волосы были… А жена у Виктора Анатольевича — кремешок! По глазам вижу, что все понимает, но ни одного вопроса не задает…

— Отец семейства что сообщает?

— Савинков и Эльвенгрен выехали в Берлин… Фотокарточку штаб-ротмистра раздобыть не удалось… Все архивы перерыли — не нашли. Или не сохранилось ничего, или господин штаб-ротмистр человек предусмотрительный. Решетов сообщает приметы.

— Приметы могут и подвести, а в этом деле ошибаться мы не имеем права. Выходит, все складывается так, что только «инженер Галавас» может опознать Эльвенгрена. Как поживает та компания на ткацкой фабрике?

— Пока мелкая возня.

— Малые гадюки тоже могут быть ядовиты…

— Взяли их под наблюдение товарищи из московской чека. Появлялась в той компании одна неустановленная личность, но сейчас исчезла. Скрипилев выезжал в Москву явно для встречи, но на контакт с ним никто не вышел. Или учуяли что-то или решили, что для больших дел эта компания не годится. Было предложение арестовать участников сборищ у Скрипилева, но это преждевременно. Может быть, неустановленная личность еще надумает посетить старых знакомых.

— Правильно, Павел Иванович… А вы говорите, что чекистские дела кончаются. Савинков и Эльвенгрен, судя по сообщениям «инженера Галаваса», нацеливаются на нашу делегацию, которая поедет в Геную. Решетову придется сделать крутой поворот.

— С Коншиным интересно вырисовывается…

— Пусть Виктор Анатольевич сам принимает решение о Коншине в зависимости от обстоятельств. Таких, как Решетов, не нужно на коротком поводке водить. Я в принципе всегда против мелочной опеки.

— Вы, Вячеслав Рудольфович, такую ценную мысль нашим хозяйственникам внушите. Вчера получал бумагу и карандаши — пять резолюций на заявке потребовали… Формальный бюрократизм разводят!

— Формальный не надо, а к порядку нам всем нужно приучаться. К советскому порядку и деловитости… Когда будут готовы материалы по эсерам?

— Обещаю на следующей неделе.

— Попросите, чтобы ускорили следствие, Павел Иванович. Передайте от моего имени товарищам такую просьбу.

На берлинском вокзале Савинкова и Эльвенгрена встречал господин Орлов, доверенный представитель некоей влиятельной организации, предпочитающей не афишировать свою деятельность.

В уютном особнячке на неприметной улице, обсаженной липами с такой педантичностью, что они казались парадными шеренгами гренадеров, состоялся деловой разговор.

— Нужно оружие и паспорта для наших людей, которые на днях приедут в Берлин, — напрямик заявил Эльвенгрен. — Фото Чичерина, карта Берлина и сведения о советской делегации. Когда все это можно будет получить?

— Паспорта и все остальное чуть позже, — ответил хозяин квартиры. — Оружие — хоть сию минуту.

— И сколько будут стоить нам такие услуги, господин Орлов?

— Ни единого пфеннига. Ваши расходы уже оплачены…

На углу безногий инвалид в затрепанной шинели продавал поштучно сигареты и самодельные конверты. У инвалида был отсутствующий взгляд, небритые щеки и заострившийся нос. В свете ближнего фонаря лучше всего были видны протянутые к прохожим жилистые руки и кожаные нашлепки на выставленных культях.

Двое суток колесил Решетов по кварталам, прилегающим к гостинице «Эуропеише палас». Прохаживался возле витрин, заходил в подъезды, в задымленные пивные, где курили эрзац-сигареты, начиненные бумагой, пропитанной никотином, и пили эрзац-пиво.

Решетов искал черный «опель». Несколько раз с замиравшим сердцем он кидался к спортивным машинам и разочарованно останавливался.

Все произошло так, что сначала Решетов растерялся.

Он шел по крохотной улице, которая выходила на Потсдаммерплац против «Эуропеише палас». Странно, что до сих пор Решетов на эту улицу не обратил внимания. Отсюда, из глубины, был хорошо виден подъезд гостиницы. Тем, кто хотел наблюдать за «Эуропеише палас», не обязательно было устраиваться на Потсдаммерплац, где прогуливались медлительные шупо и маячили по углам агенты полиции.

Как это раньше не пришло в голову? Владелец таинственного «опеля» не мог упустить такую возможность.

И тут Решетов увидел Эльвенгрена.

Штаб-ротмистр вышел из подъезда серого трехэтажного дома и, вполголоса разговаривая с плечистым попутчиком, направился в сторону Потсдаммерплац. Решетов отвернулся к витрине крохотного магазинчика, едва удерживая острое желание кинуться вслед. Ребристая рукоять браунинга ткнулась в бедро…

«Разведчик кончается тогда, когда он начинает палить из револьвера и убегать по крышам», — вспомнились вдруг слова Менжинского.

Решетов прошелся вдоль витрины, за стеклом которой были выставлены пыльные бумажные цветы, банки с эрзац-ваксой и несколько пар цветастых тапочек на суконной подошве, поглядел на часы, озабоченно качнул головой и заторопился.

Улица вывела на оживленную городскую магистраль. Следить стало легче. Рослый Эльвенгрен почти на голову возвышался в потоке прохожих.

На ближнем перекрестке двое повернули к вокзальной площади Потсдаммербанхоф. У вокзала к Эльвенгрену подошли еще двое. Один приземистый, в одутловатым творожистым лицом, второй — черноволосый, с монгольскими крупными скулами и скошенным разрезом глаз.

Виктор Анатольевич запомнил их лица, хотя и не знал, что видит савинковских боевиков Васильева и Бикчантаева.

О чем-то коротко переговорив, трое пошли вдоль чугунной решетки перрона в ту сторону, где виднелись кирпичные пакгаузы. Между пакгаузами был проход. Черноволосый остался у прохода.

Решетов подошел к щиту расписания и принялся его изучать. Затем уселся на скамейку с видом человека, приготовившегося к томительному вокзальному ожиданию.

Эльвенгрен и его спутники от пакгаузов не возвратились. Чернявый через полчаса тоже ушел со своего поста…

Савинков и Эльвенгрен метались возле Потсдаммерплац.

В отели проникнуть не удавалось. Дополнительные полицейские посты и агенты тайной охраны наглухо перекрывали все подходы к «Эуропеише палас» и «Эксельциору»…

В июле двадцать второго года Вячеслав Рудольфович: был назначен начальником Секретно-оперативного управления и членом Коллегии ГПУ. В связи с образованием Союза Советских Социалистических Республик ГПУ было преобразовано в ОГПУ. Первым заместителем председателя ОГПУ Дзержинского стал Вячеслав Рудольфович Менжинский.

— Прошу покорнейше извинить, Виктор Анатольевич. Я понимаю ваше желание закончить образование. Но просил бы немного повременить. Вы отлично справились с заданием. Показали настоящую чекистскую хватку. Очень ценю, что она соединяется у вас с инженерными знаниями. ОГПУ сейчас крайне нужны такие работники.

Решетов вопросительно поглядел на Менжинского.

— Я не буду призывать вас, Виктор Анатольевич, к исполнению долга. Мы с вами оба коммунисты, и я уверен, что вы обратились с заявлением не потому, что хотите более легкой жизни. Вы искренне считаете, что, получив образование, принесете стране и партии больше пользы, нежели гоняясь по Европе за штаб-ротмистрами…

— Конечно, Вячеслав Рудольфович. С Эльвенгреном и другие могут справиться…

— Да, с Эльвенгреном могут справиться и другие, — согласился Менжинский. — Здесь вы нужны не для Эльвенгрена, товарищ Решетов. Контрреволюция переходит к новым формам борьбы. Мы весьма внимательно отнеслись и к вашим, в том числе, сообщениям о том, что некоторые русские промышленники, эмигрировавшие за границу, имеют связи со своими бывшими доверенными служащими и выплачивают им субсидии за экономическую информацию, за то, что они задерживают восстановление фабрик и заводов, сберегают угольные пласты и нефтяные месторождения для своих хозяев…

— Не могу понять, зачем им теперь-то сберегать? Неужели так и не могут сообразить, что из сбереженного им ничего не достанется?

— Не так все просто, Виктор Анатольевич… Доверенные лица бывших промышленников тоже ведь не отличаются любовью к Советской власти. Кроме того, ведутся разговоры о концессиях. Почему бы, например, не довести наши предприятия до такого состояния, что ним не останется выхода, как сдавать их в концессии. Но это особая сторона дела… Существенный недостаток в нашей работе состоит сейчас, пожалуй, в том, что боевые чекисты, научившиеся ловить шпионов и диверсантов, к сожалению, не всегда так же хорошо справляются с делами экономического характера.

— И этому научатся, Вячеслав Рудольфович.

— Полностью с вами согласен. Однако в данном вопросе существуют некоторые частности. Во-первых, время. На учебу его у нас всегда недостает, а приобретение опыта непосредственно в ходе практической работы может дорого обойтись. Мне недавно пришлось заниматься делом о «саботаже». Чекисты привлекли к ответственности нескольких инженеров за свертывание работ но Берсеневской проходке в Донбассе. С первого взгляда тут яснее ясного: мы прилагаем все усилия, чтобы увеличить добычу угля, а саботажники свертывают работы по новой проходке. Но, как выяснилось, правы оказались инженеры, а не наши ретивые товарищи, посадившие их за решетку. Проходка-то была бесперспективной. До революции господа акционеры раструбили о Берсеневских угольных пластах, чтобы выпустить новые акции и хапануть деньги у доверчивых людей. На их языке такое жульничество деликатно называлось «разводнение основного капитала». Вот почему честные специалисты запротестовали, когда было отпущено десять миллионов рублей золотом для работ по Берсеневской проходке. А им сразу пришлепнули ярлычок — «саботаж восстановительных работ». Представьте, что произошло, если бы мы не разобрались? Честные инженеры сидели бы в тюрьме, а десять миллионов золотом, при нашей-то нужде, были закопаны в землю Берсеневки руками чекистов…

— Но это же исключительный случай…

— Не исключительный, Виктор Анатольевич… В условиях развертывания восстановительных работ в народном хозяйстве такие дела будут преобладать в практике работы ОГПУ. Или возьмите другой вопрос — концессии. К нему вы имели непосредственное отношение в Берлине.

— Помилуйте, Вячеслав Рудольфович, в Берлине были Савинков и Эльвенгрен…

— Пошире надо смотреть на вещи, товарищ Решетов… Мы идем на разумное предоставление концессий. Более того, чекисты помогают концессионерам. Недавно Феликс Эдмундович направил мне записку, где наряду с установлением надзора ставит вопрос и о содействии ОГПУ концессионерам в пределах заключаемых договоров.

Решетов откровенно поскреб затылок.

— К вопросу о концессиях нужно подходить с точки зрения государственных интересов, дорогой Виктор Анатольевич… Феликс Эдмундович правильно указывает, что без содействия надзор может превратиться в борьбу с концессиями. А это уже будет противоречить политике партии на данном этапе.

— И я говорю, что концессий надо больше…

— Американский министр торговли господин Гувер думает точно так же, — без тени улыбки перебил Вячеслав Рудольфович и порылся в ворохе лежащих на столе иностранных газет. — Здесь тоже пишут, что ради скорейшего восстановления народного хозяйства Россия должна пойти на самое широкое предоставление концессий. Причем концессии мыслятся своеобразно: мы должны остаться только поставщиком сырья… Иностранные займы нам дадут лишь в том случае, если мы откажемся от восстановления крупной промышленности и перейдем к земледелию. А вот такая постановка вопроса для нас уже совершенно неприемлема. Гувер отлично знает, что нам в будущем потребуется не сто тысяч рельсов, а миллионы. И за каждый из них расплачиваться концессией?

— Извините, Вячеслав Рудольфович, но меня несколько меньше беспокоят проблемы, которые могут быть у нас лет через пятьдесят.

— Тогда тоже будут нужны рельсы…

— Безусловно… Но сейчас, когда мы с вами разговариваем, где-то под открытым небом мокнет уголь, потому что без рельсов его нельзя перевезти туда, где он нужен. Без угля стоят заводы, на которых можно сделать эти рельсы. Нам нечего дать крестьянам за хлеб, потому что дефицитом стали серп, подкова, гвоздь, простая печная вьюшка… Получается что-то вроде заколдованного круга…

— Да, трудностей много. И все-таки, даже учитывая сиюминутные потребности в гвоздях, серпах и вьюшках, восстанавливать хозяйство мы будем прежде всего собственными силами. Близорукость никому не приносила пользы. Господин Гувер готов дать нам миллионы долларов, чтобы купить наше будущее. Согласитесь, что весьма недурно задумано — сделать нас сырьевым придатком господ капиталистов. Страной без будущего, людьми без будущего… Они, возможно, не посягнут на наши социальные завоевания, не тронут нашего самолюбия и гордости. Но уберут у нас основу, и останется раскрашенная революционными лозунгами ширма, за которой не будет содержания, не будет сути социализма.

— Я, Вячеслав Рудольфович, говорю о рельсах не только в плане сегодняшнего дня. Если мы уложим сейчас в полотно сто тысяч рельсов, они реально будут работать на паше будущее.

— Спорщик вы, видно, упрямый, Виктор Анатольевич, — улыбнулся Вячеслав Рудольфович. — Разве я против ста тысяч рельсов? Я тоже за них всей душой. Просто меня не устраивает цена, которую требуют за рельсы. Во имя того, чтобы залатать дырки в настоящем, я не согласен продавать будущее. Нельзя жить в кредит. Вы, небось, свое жалованье стараетесь растянуть от получки до получки. Предпочитаете не залезать в долги. А в отношении страны мыслите, что она может сунуться в долговую петлю. Нелогично, весьма нелогично, смею вас уверить. Покорнейше прошу вас повременить с учебой.

— Где же конкретно я буду использован?

— Есть мнение назначить вас на работу в Экономическое управление.

— Экономическое управление?

— Что же вас тут удивляет? Я же сказал, что экономические проблемы становятся одной из наших главных забот. Раз есть проблемы, должно быть и управление. Так у хороших бюрократов полагается…

— Как же Савинков и штаб-ротмистр Эльвенгрен?

— К сожалению, Савинковы и эльвенгрены тоже на нашей заботе остаются.

Медленно, стараясь не сделать резкого движения, Менжинский поднялся за столом и подал Решетову руку.

— Оформляйте назначение. Желаю успехов в работе… Прошу заходить, Виктор Анатольевич… Да, прямо ко мне и без стеснения. В свободное время мы с вами не только о концессиях поспорим… Поэзию вы любите?

Решетов смутился от неожиданного вопроса.

— Знаете, время такое, что особенно читать некогда.

— Это плохо, товарищ Решетов. Поэзию нельзя предавать забвению. Признаюсь, в молодости я был ею чрезвычайно увлечен. Представьте себе, даже сам пытался стихи сочинять. И не стесняюсь в том признаться. Настоящие поэты — совесть человечества… Заходите…

В связи с десятилетием ВЧК — ОГПУ за заслуги в борьбе с врагами Советского государства ЦИК СССР и Реввоенсовет наградили ОГПУ орденом Красного Знамени.

«Перед новыми боями с контрреволюцией, подстрекаемой иностранными империалистами, Коллегия ОГПУ выражает уверенность, что товарищи чекисты и впредь сумеют охранить от всех врагов рабочего класса его диктатуру по примеру бойцов-чекистов, павших за коммунизм…» — так было записано в приказе председателя ОГПУ Менжинского.

За заслуги в строительстве и укреплении органов безопасности Коллегия ОГПУ наградила Вячеслава Рудольфовича знаком «Почетный чекист». Шахтеры Донбасса избрали его почетным забойщиком, железнодорожники — почетным машинистом-наставником, строители Днепростроя — почетным бетонщиком, бойцы Воронежского полка — почетным красноармейцем.

Барышев М. И. Особые полномочия.

Повесть о Вячеславе Менжинском.

2-е изд. М., 1983. с. 260–263,

277–285, 289, 296–303,

308–311, 321–322, 335–341.

Лев Никулин. Операция «Трест»

На посту председателя ОГПУ Дзержинского сменил представитель старой гвардии большевизма, сподвижник Ленина — Вячеслав Рудольфович Менжинский.

Образ этого замечательного человека никогда не потускнеет даже рядом с образом Дзержинского. Профессиональный революционер, член партии большевиков с 1902 года, участник революции 1905 года, редактор большевистской газеты «Казарма» — таков путь Менжинского до Октябрьской революции. Десять лет, до 1917 года, оп пробыл в эмиграции, а затем — редактор газеты «Солдат», член Военно-революционного комитета, первый народный комиссар финансов и, наконец, работа в ВЧК — ОГПУ.

«Чекистская деятельность, — писал Менжинский своему старому товарищу по революционной работе, выдающемуся ученому-историку Михаилу Николаевичу Покровскому по случаю его шестидесятилетия, — не располагает к душевным излияниям и поглощает целиком».

Так работал Менжинский.

Человек огромной культуры, высокообразованный марксист, Менжинский обладал поразительными способностями лингвиста. Он владел едва ли не всеми западноевропейскими и славянскими языками, хорошо знал историю России и Франции, особенно историю французской буржуазной революции и французскую литературу. До последних дней жизни он был близким другом Горького. Человек большого обаяния, одаренный тонким чувством юмора, он вместе с тем был человеком непреклонной воли, беспощадным к врагам революции.

Последние операции «Треста» осуществлялись чекистами под руководством Вячеслава Рудольфовича Менжинского…

Кутепов писал из Парижа: «Я считаю, что вам следует пригласить вождей нашей молодежи в Москву, обласкать, продемонстрировать силу и организованность „Треста“».

То есть он предлагал принять на советской территории самых отъявленных террористов. Ожидая, что «Трест» откажется от этого предложения, сославшись на отсутствие средств, Кутепов надеялся на американского миллионера Мак-Кормика. Вообще предполагалось попросить у него 15–20 миллионов на организацию переворота, пообещав ему в будущем торговые льготы.

Кутепов предлагал «Тресту» осуществить покушение «большого масштаба». По его мнению, только такое действие могло иметь резонанс в Европе. Он сам хотел возглавить террористическую группу. Этот акт, по его мнению, мог бы заставить раскошелиться Мак-Кормика.

В то же время шла оживленная переписка Гучкова с «Трестом» по «техническим» вопросам — о доставке снарядов и газов.

Об этих планах Кутепова и Гучкова, разумеется, хорошо знало руководство ОГПУ. Сомнительно, чтобы планы Кутепова могли осуществиться, но следовало принять меры и выяснить, насколько серьезна их подготовка. Поэтому деятелям «Треста» был предложен в качестве эксперта по газам слушатель академии Красной Армии Андрей Власов. Так привлекли к операции «Трест» еще одного «военного монархиста», на самом деле преданного Советской родине патриота.

Его направили в Париж вместе с Захарченко…

Командировка была утверждена Менжинским, и 26 октября 1926 года Власов отправился вместе с Захарченко в Париж, через минское «окно».

Первая встреча произошла на квартире Гучкова с инженером-галлиполийцем Прокофьевым. В присутствии Марии Захарченко решаются технические вопросы. Прокофьев предлагает свой метод химического анализа газов. Власов не согласен. Свою программу испытаний он излагает письменно. Предполагалось опробовать газ на контрольных животных. Присутствовать на испытаниях должен был немец, химик, предложивший газ.

Наконец встреча с Кутеповым. Спрашивает о здоровье Николая Михайловича Потапова.

— Немного лучше. Перед отъездом генерал принял меня и просил передать вашему превосходительству лучшие пожелания.

— Благодарствую. От всей души желаю его превосходительству поправиться. Он нужен России. Вы часто имеете возможность его видеть?

— Не часто. Я ведь рядовой член организации.

Кутепов смеется:

— У вас, я вижу, дисциплина. Это хорошо.

Кутепов спрашивает об академии, в которой учится Власов.

— Прокофьев говорит, что ваши познания в химии не оставляют желать лучшего. А немец? Как, по-вашему, немец?

Власов доложил, что немца, предложившего газ, он не видел…

— Мне кажется, — с раздражением говорит Кутепов, — что этот газ имеется только в голове Гучкова… Кстати, в каком вы чине? По-большевистски, разумеется.

— Если по-старому… капитан.

— Так вот, капитан, у нас вы будете полковником. Нет красной или белой армии, есть русская армия. И эта армия исполнит свой долг. Я бы желал, чтобы вы познакомились с нашей молодежью.

— Буду счастлив.

Кутепов бросает взгляд в сторону Захарченко:

— А там… может быть, представим… Его высочеству будет интересно…

Военное совещание, на котором Кутепов должен был встретиться с представителем «Треста», намечалось на конец марта 1927 года.

Для придания веса этому совещанию предполагалось, что в нем будут участвовать Потапов и представитель Военно-Морского Флота. Накануне совещания Менжинский пригласил к себе Николая Михайловича. Он знал Потапова еще раньше, по первым годам революции.

Конечно, и Потапов хорошо знал Вячеслава Рудольфовича. Этот человек всегда удивлял Николая Михайловича разнообразием своих способностей. Особенно восхищали лингвистические знания Менжинского. Потапов в те годы руководил кафедрой иностранных языков в Военной академии РККА и мог по достоинству оценить эту сторону дарования Вячеслава Рудольфовича. Удивительно для Потапова было и то, что Менжинский, несмотря на болезнь и серьезнейшую работу, отличался тонким чувством юмора и был почитателем произведений Марка Твена, Джерома К. Джерома и О. Генри.

Менжинский не очень хорошо себя чувствовал, когда к нему пришел Потапов. Несмотря на просьбу Потапова не подниматься, Вячеслав Рудольфович встал, пошутив насчет вечной молодости Николая Михайловича, и перешел к делу:

— Мы посоветовались и решили придать совещанию «Треста» с Кутеповым сугубо военный характер. Таким образом, Якушев не поедет в Хельсинки, поедете вы, как начальник штаба «Треста», и один товарищ, по фамилии Зиновьев, как представитель флота. Покорнейше прошу вас взять на себя эту нелегкую миссию.

Потапов подумал, как неожиданно звучит в устах руководителя такого учреждения «покорнейше прошу».

— В последних полученных «Трестом» письмах Кутепов настаивает на том, чтобы приехал Стауниц-Опперпут. Но вы знаете, что это нежелательно. Вам придется дать объяснение, почему Стауниц не поехал: совещание чисто военное, идет, мол, вопрос о сроке военного выступления. Придется встретиться в Хельсинки и с известной вам Марией Захарченко. Она выедет вслед за вами. Зная вас, Николай Михайлович, я уверен, что вы сумеете ее осадить. А ее пожелал видеть Кутепов. Вы имели случай знать лично генерала Кутепова в свое время?

— Не имел случая, но знаю, что это за человек: мне много о нем рассказывал Якушев.

— Уязвимое место у Кутепова — Врангель. По отношению к Врангелю советую вам держаться позиции грустного недоумения: как это барон мог допустить распад белой армии? Посеял рознь между верными слугами отечества! Посетуйте на образ жизни Врангеля — чересчур роскошный, контраст с жалким положением офицеров. Между прочим, полезно будет беседовать с Кутеповым как с будущим «главнокомандующим» вооруженными силами России, а себя мыслите как начальника штаба. Срок выступления оттягивайте, есть много причин, чтобы не спешить. Они, мол, вам известны, а ему нет. Теперь о терроре: всеми мерами старайтесь скомпрометировать идею террора, ссылайтесь на то, что даже такому специалисту, как Савинков, когда он был во главе боевой организации эсеров, террор ничего не дал.

Менжинский подумал немного и продолжал:

— Надо сказать, что существование «Треста» несколько затянулось. В конце концов, они же не считают ОГПУ слепым учреждением. Оно не может проглядеть такую солидную контрреволюционную организацию. Так долго «Трест» мог сохраняться только благодаря соперничеству между эмигрантскими организациями и разочарованию иностранных разведок в эмигрантах. Иностранцы делают ставку на так называемые внутренние силы. Но и господа иностранцы, которым нужны чисто шпионские сведения, тоже их не получают. Мы бы могли однажды сделать вид, что «Трест» провалился, что мы, так сказать, его поймали. Но вслед за этим последуют попытки усилить, террор. Нам будет труднее сдерживать Кутепова и кутеповцев. У нас достаточно сил, чтобы ловить их и обезвреживать, но еще лучше, если мы будем действовать на них изнутри, сеять мысли о вреде, никчемности террора. Пусть их молодцы играют на балалайках в ресторанах Парижа. Мы им в этом не будем мешать. И наконец, разведка попробует от вас выведать разные военные секреты. Вы напустите им тумана, я в этом уверен.

Менжинский перевел дыхание. Потапов понял, что он устал, посоветовал ему отдохнуть.

— Вернетесь, мы обсудим, как быть дальше с «Трестом», — сказал на прощание Менжинский…

Перед Косиновым лежала записка Стауница-Опперпута. Он писал, что теперь вне пределов досягаемости ГПУ. Угрожал разоблачениями.

— Конец «Тресту», — сказал Косинов.

События сложились так, что он, Косинов, под именем Колесникова в 1922 году начал операцию «Трест», потом стоял в стороне и теперь присутствовал при ее конце.

Письмо немедленно показали Артузову.

— Конец «Тресту», — сказал он.

Из Ленинграда сообщили, что Стауниц-Опперпут и Мария Захарченко прошлой ночью, воспользовавшись «окном», перешли финскую границу.

Это произошло в ночь на 13 апреля 1927 года.

В следующие дни в Москве и на периферии были арестованы все члены МОЦР — подлинные контрреволюционеры. «Трест» перестал существовать. Контрразведывательная операция ВЧК — ОПТУ, длившаяся в течение почти шести лет, была закопчена. Значение этой операции трудно переоценить. «Трест» все эти годы служил как бы громоотводом, срывая заговоры и террористические акты озлобленной белой эмиграции и контрреволюционных групп внутри страны. Деятели «Треста» Якушев, Потапов, Ланговой и другие чекисты проявили редкое искусство маневра в тайной войне, которую навязали Советскому государству его враги. Успех операции «Трест» объяснялся тем, что ею руководили такие замечательные люди, как Дзержинский, Менжинский, Артузов, Пилляр…

Лев Никулин. Мертвая зыбь.

М., 1983, с. 275, 281–283,

319–320, 332.

Александр Поляков. Покушение на ГОЭЛРО не состоялось

В начале 30-х годов германская разведка — абвер, — объединив свои усилия с английской и американской спецслужбами, заметно активизировала свою деятельность на территории СССР. Сотрудники абвера свили гнездо в представительстве торговой фирмы, условно названной автором «Континенталь», поставив своей целью вывод из строя нескольких крупных советских электростанций.

Чекистам под непосредственным руководством В. Р. Менжинского удалось ликвидировать диверсионно-шпионскую группу и сорвать этот злодейский замысел…

Утреннее солнце мягким светом заливало Лубянскую площадь, лучи его отражались в окнах старинного здания, где помещалось Объединенное Государственное Политическое управление — ОГПУ (бывшая ВЧК).

…Начальник отдела Базов иногда оставался ночевать в служебном кабинете. На этот случай под сиденьем кожаного дивана у него хранились одеяло и подушка. Телефон разбудил Базова в шесть утра. Знакомый голос сотрудника доложил:

— Леонид Петрович, сообщение полностью разобрано и приведено в порядок.

— Несите! — прокашлявшись, коротко приказал не густым басом.

— Слушаюсь. Несу прямо с машинки.

Через несколько минут сотрудник вошел в кабинет и положил на стол папку с бумагами.

— Хорошо, — сухо сказал Базов, взял бумаги и уже теплее добавил: — Спасибо, теперь можете и отдохнуть.

Встал и прошелся по кабинету, разминая руки и протирая от дремоты глаза.

«Жалко, — подумал он, — не удалось и часика поспать».

Поудобнее устроившись за столом, положил перед собой сообщение из-за рубежа и стал его неторопливо читать.

«7 июня 1931 года.

Вопреки указанию не искать самостоятельных путей связи, я вынужден отправить это сообщение надежной оказией. Дело не терпит отлагательств. Речь идет о том, что разведывательные органы — немецкий абвер и английская „Интеллидженс сервис“ — заключили соглашение о совместной подрывной работе против России, для камуфляжа они используют крупные электротехнические фирмы, поставляющие оборудование в Советский Союз. Готовится интервенция и как прелюдия к ней организация подрывных акций на многих электростанциях Советского Союза, включая и строящийся Днепрогэс. В связи с этим восточный отдел немецкой фирмы „Континенталь“ насыщен в настоящее время сотрудниками абвера. Во главе поставлен барон фон дер Габт, это известный полковник разведки, специалист по русским вопросам… На совещании был также Хенсон. Это американский консул в Маньчжурии, откуда он ведет разведку на Советский Союз. Он шеф американской разведки по Дальнему Востоку».

Базов беспокойно зашевелился на стуле, потянулся за папиросами: «Вот куда девался немецкий агент, действовавший еще в царской России. Махровый разведчик, которого мы с 1921 года потеряли из виду! А ведь фон дер Габт появлялся в Москве по делам фирмы „Континенталь“. Выходит, проморгали мы его! Эх, какая досада!» — и Леонид Петрович закурил папиросу, выпуская кольцами дым. Он вспоминал историю похождений немецкого полковника в России. Потом резко погасил папиросу и продолжил чтение.

«Недавно в Цюрихе было проведено негласное совещание крупных промышленников. На нем присутствовали представители германских фирм „Симменс-Шуккерт“, ЛЭГ, „Броун Бовери“, английских „Метрополитен-Виккерс“, „Питлер“, американской „Дженерал электрик“. Были и представители спецслужб — разведок: немецкой, английской и американской. Речь на совещании шла все о том же — интервенция против СССР. Особенно резко этого требовал нефтяной король Детердииг. Он говорил: „Их план ГОЭЛРО не должен быть осуществлен…“».

В постскриптуме была короткая запись автора донесения: «Фон дер Габт — это тот офицер штаба, который ежедневно докладывал императору Вильгельму сводки немецкой разведки во время войны с Россией. Тогда он действовал под именем полковника Николаи. Теперь он правая рука шефа абвера по русским делам…»

Базов закончил чтение, задумался, поднял телефонную трубку. Услышав голос телефонистки, назвал номер телефона дачи председателя ОГПУ Менжинского.

— Слушаю, — тотчас отозвались в трубке.

— Извините, Вячеслав Рудольфович… Базов беспокоит.

— Я давно не сплю, погода, знаете ли… Сообщение получили?

— Так точно, — ответил Базов.

— Важное?

— Да, Вячеслав Рудольфович.

— Понятно. Буду через полчаса, — и Менжинский положил трубку.

Короткий разговор закончился. Леонид Петрович, хотя и ожидал именно этих слов — «буду через полчаса», в душе ругнул себя за торопливость. Он знал, как трудно человеку с больным сердцем мчаться по далеко не идеальной дороге, чтобы попасть на Лубянку через такое короткое время. Но снова пробежав взглядом сообщение, Базов подумал об огромной его значимости.

Ровно через 30 минут зазвонил внутренний телефон. Менжинский пригласил Базова к себе. Леонид Петрович собрал документы, положил их в папку, одернул и застегнул на все пуговицы китель.

Дежурный в приемной Менжинского молча кивнул на обитую дерматином дверь.

Пожав руку Базова, Вячеслав Рудольфович взял бумаги и жестом пригласил присесть. Дышал он тяжеловато, но старался не подавать вида, что поездка стоила ему немало труда. Откинувшись на спинку кресла, чтобы легче дышалось, председатель ОГПУ погрузился в чтение документов. Он долго и внимательно изучал донесение. Прочел, опять вернулся к отдельным страницам, перелистывая их и вновь просматривая.

— Судя по всему, — наконец сказал он Базову, — начинается новый этап операции. Немецкая фирма «Континенталь» у нас теперь как на ладони. Но как ведут себя здесь, в Москве, их представители Иоган Бюхвер и Франц Фишер — дипломированные разведчики?

— Нагло, самоуверенно, Вячеслав Рудольфович.

— В чем это выражается?

— Беззастенчиво пытаются вербовать агентуру и еще спекулируют. Скупают продукты в Инснабе и сбывают их на черном рынке. Потом приобретают антикварные ценности. Барыш огромный. Не отстают, кстати, и их дипломаты. Но действуют через Бюхнера и Фишера, а те — через более мелкую сошку — обитателей Континентальхауза.

— Мы, Леонид Петрович, — остановил его Менжинский, — называем их деятельность на черном рынке спекуляцией, но для них это обычный бизнес. Разведчику он необходим, как артисту грим. Это же великолепное прикрытие. Поймают за руку — да, виноваты, мы деловые люди и занимаемся только бизнесом.

Менжинский привстал, облокотился о стол и продолжал:

— Так в их разведке было и будет. Но ничего, Леонид Петрович, давайте спокойно продумаем, где и как расставить для них капканы, а пока… — Менжинский мягко положил руку на плечо Базова, — почитайте, пожалуйста, материалы одного досье, которое я веду и с которым хочу ознакомить молодых чекистов. Вы увидите, что затевают против нас капиталисты. Похоже, что они нашли новый козырь — национал-социализм. Пожалуй, эта проблема более серьезная, чем одиночных шпионов ловить… Читайте не торопясь, а я пока посмотрю ночную почту, — предложил Менжинский и дал Базову папку, на которой стояла надпись: «Президент англо-голландской нефтяной компании „Ройял Детч Шелл“ Генри Вильгельм Август Детердинг».

Базов открыл папку и стал читать:

«Генри Детердинг гордится тем, что именно он первый в мире двинул нефтяной поток. Это было давно, еще до первой мировой войны, под знойным небом Голландской Индии, когда он уловил в искрах черного „каменного масла“ блеск золота. Время и технический прогресс, казалось, специально работали на него, и он, Генри Детердинг, превращал на своих нефтепромыслах и перегонных заводах шиллинги в фунты, фунты в тысячи, а тысячи в миллионы.

Сегодня этот невысокий худощавый человек в клетчатой куртке из мягкой шотландской шерсти владеет и правит многим.

Он не занимает министерских постов, не выступает в парламентах, не числится в партийных лидерах. Но его мнение является решающим для многих правительств, и не одна политическая партия обязана ему победами и катастрофами.

Уже многие годы краткая надпись „Шелл“ на цистернах, баках, бензоколонках известна всему миру.

Европа и Азия, Дальний Восток и Южная Америка „черным золотом“ своих недр ежедневно и ежечасно множат могущество Генри Детердинга.

Он несокрушим и выдерживает даже удары заокеанских конкурентов американской компании „Стандард Ойл“. Для борьбы с ними сэр Генри сумел вовремя объединиться с английскими нефтяниками, хотя для этого ему пришлось превратиться из подданного нидерландской короны в подданного короля Великобритании.

Когда-то, лет десять тому назад, жена сэра Генри, Лидия Павловна, перевела ему со своего родного языка брошюру „Империализм, как высшая стадия капитализма“. Вначале она прочла ему только одно место, где говорилось о знаменитом „керосиновом буме“, в котором сам Детердинг принимал деятельное участие. Сэр Генри был изумлен тем, что автор в нескольких строках сумел не только сказать о самой сути необычайно сложных сплетений, порожденных борьбой нефтяных компаний. Он видел все причины этого и даже последствия.

— Это пишет кто-нибудь из русских нефтяников? — спросил он тогда.

— Нет, мой дорогой, — сказала Лидия Павловна, — это пишет Ленин. Русский, как они называют его, большевик.

Сэр Генри немедленно заказал тогда для себя полный перевод книги и прочел ее всю за один вечер.

До этого он, как и люди его круга, считали русскую революцию случайностью, ненормальным последствием войны. Сам Ленин тогда представлялся ему способным политиком, умевшим использовать ситуацию, но не более.

— Все это временно, — говорил сэр Генри, когда речь заходила о России. — Поверьте мне, я знаю русских. — При этом он с улыбкой бросал взгляд на свою русскую супругу. Он действительно тогда не мог представить себе, чтобы правительство большевиков могло удержаться в этой обстановке хотя бы год.

Книга Ленина заставила сэра Генри понять истинное положение дел. Он увидел, что речь идет не просто о его акциях бакинских промыслов, на которых в конце концов можно было бы поставить крест. Под вопрос ставилось вообще существование всей системы свободного предпринимательства. А этого сэр Детердинг уже никак не мог допустить. Если раньше он не питал особых симпатий к Советской России, то теперь он стал ее злейшим и непримиримым врагом. Долго разыскивать единомышленников ему не пришлось.

В своей библиотеке он читал тогда книгу с кратким названием „Моя борьба“, которую написал мало кому известный австрийский художник Адольф Шикльгрубер, выступавший на политической арене под псевдонимом Гитлер. Сэра Генри особенно заинтересовало одно место в этой книге, где говорилось: „Мы переходим к политике будущего, к политике территориальных завоеваний. Но когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то в первую очередь имеем в виду лишь Россию… Сама судьба как бы указывает этот путь“.

Детердинг поручил своим людям разыскать Гитлера и встретился с ним. Поначалу „фюрер“, как называл себя этот странный, крайне экзальтированный человек, произвел на президента компании неприятное впечатление; он даже хотел было прервать беседу. Но Гитлер, словно уловив настроение собеседника, вдруг совершенно переменился.

— Россия на Востоке, а не сильная Германия в центре Европы — вот угроза британскому могуществу на Востоке и на Западе, — заявил он.

С этой минуты разговор приобрел интересное для сэра Генри направление и закончился тем, что новые знакомые расстались вполне довольные друг другом. С этого дня в статье расходов компании „Детч Шелл“ появилась еще одна графа, назначение которой было известно лишь немногим. Расходы в этой графе росли соответственно с усилением партии национал-социалистов в Германии.

Возвращаясь из Цюриха, где он принимал участие в негласном сговоре промышленников против Советского Союза, сэр Генри выступил в Париже на праздновании десятилетия средней школы для детей белоэмиграитов. Он говорил „об освобождении России“: „Час близок… новая Россия восстанет из пепла… вам, учащейся молодежи, нужно надеяться, что вся ваша работа, вся ваша деятельность будет протекать на вашей родной русской земле. Надежды на скорое освобождение России, ныне переживающей национальное несчастье, крепнут и усиливаются сейчас с каждым днем… они прямо пропорциональны росту национал-социализма в Германии. Час освобождения России может прийти быстрее, чем мы все думаем…“».

Закончив читать досье, составленное лично Менжинским, и закрыв папку, Базов произнес задумчиво:

— Да… Появился новый, опасный противник.

— Именно, — подхватил Менжинский. — Национал-социализм — это вооруженный авангард капиталистических корпораций. Нам предстоит нелегкая борьба. Фашизм перешагивает границы своего государства. Ему уже не хватает субсидий немецких промышленных акул, таких, как Шахт, Крупп. Теперь начался бег наперегонки: кто быстрее вооружит Германию — английские капиталисты или американские. Кто кого опередит? Миллионные субсидии текут со всех сторон. Все это направлено против Востока, считайте — против нас, Советского Союза. Мы должны к этому готовиться и быть во всеоружии… И чего только я вас поучаю, Леонид Петрович, вы ведь старый большевик и чекист достаточно опытный. А вот молодежь, поросль зеленая. Им, наверно, было бы даже смешно: и зачем это председатель ОГПУ скрупулезно собирает материалы об этих капиталистах — Морганах, Шахтах, Детердингах и им подобных.

Базов знал, что Менжинский в совершенстве владеет многими языками. Каждый день ему доставляют кипы иностранных журналов, газет и он проводит несколько часов за их изучением. Теперь он начал осваивать японский язык — пятнадцатый, шестнадцатым стал фарси — из-за давней любви к Омару Хайяму.

Менжинский улыбнулся, как бы прочитав его мысли, покрутил усы, взял папиросу, потом быстро сломал ее и бросил в пепельницу. Вячеславу Рудольфовичу категорически запрещено курить, и Базов уже было собрался напомнить ему об этом.

— Ничего, не волнуйтесь, курить не буду, — остановил его Менжинский. — Вы знаете, я очень люблю молодежь, до самозабвения. Часто встречаюсь с нашими молодыми сотрудниками и кое-что рассказываю им о международных корпорациях капиталистов. Ну, вы понимаете, — Менжинский весело рассмеялся, — мне однажды попался там очень серьезный оппонент. И кто бы вы думали — молодой чекист, к тому же инженер-энергетик, Ларцев. Вот он поставил меня прямо в тупик. «Ловить контрреволюционеров потребовался инженер, да еще знающий немецкий язык. Ну и ну, — сказал он, — это дорого государству обойдется. А зачем?» Я ему ответил: «Может быть, вам придется вести поединок с более ученым противником, чем вы». И велел направить на практику к вам в отдел. Как он там сейчас, оппонирует?

Базов рассмеялся:

— Это Виктор-то, нет! Включился в работу и вполне понял свои задачи. Хотя, правда, иногда его заносит не в ту сторону. Молодо-зелено! А потом в юности привык бандитов ловить: поймал, схватил — и в тюрьму!

— Ничего, с возрастом к нему придет и новый опыт. — Менжинский привстал, хотя чувствовалось, что ему это тяжело, и продолжал: — Наша молодежь, да и все мы должны твердо усвоить: чем лучше знаем противника, тем легче с ним бороться. Знать его надо, непременно знать, и досконально. Это важнейшее условие в нашей работе… Я подумаю над вашим сообщением, Леонид Петрович. Потом соберемся, наметим план дальнейших действий. А как ваш радикулит? — неожиданно спросил Менжинский.

— О! Это моя «святая болезнь», — ответил Базов и рефлекторно схватился рукой за поясницу. — Мой врач — жена — рекомендует делать разминку на велосипеде. А когда ее делать?

— Нет времени? — хитро улыбнулся Менжинский. — Хорошо, я вам его найду. Попрошу секретаря коллегии ОГПУ — он мой помощник по обществу «Динамо», — чтобы записал вас в конно-спортивную секцию. Уверен, радикулит ваш как рукой снимет…

Поздним вечером, скорее, ночью, Базов собирался отправиться первый раз за всю шестидневку домой, когда раздался звонок внутреннего телефона. Леонид Петрович нехотя снял трубку, но тут же подобрался. Звонили от председателя ОГПУ. Попросили зайти.

В просторном кабинете председателя Базов, к своему удивлению, не увидел Менжинского за столом. Он лежал па широком кожаном диване.

— Извините, Леонид Петрович, что так принимаю. Впрочем… даже домой запретили ехать в машине. Приказали отлеживаться. Жаба эта грудная, будь она неладна, замучила. Жмет и жмет. Врачи накачали меня уколами да нитроглицерином до одури, приказали, заметьте — приказали, лежать. Пока приступ не кончится.

— Я с удовольствием посижу с вами, Вячеслав Рудольфович, — постарался как можно беззаботнее проговорить Базов.

Однажды он спросил своего врача, что это такое грудная жаба. Тот посмотрел на него поверх пенсне: «Вот у вас радикулит, вступит, как говорят, в поясницу — и ни туда ни сюда. А теперь представьте, будто вот так вам „вступило“ не в поясницу, а в грудь, в сердце. Тогда вы и будете иметь представление, правда отдаленное, о приступе грудной жабы, или, как мы, врачи, ее называем, стенокардии». И Базов, войдя в кабинет и увидев лежащего Менжинского, представил на мгновение этот «радикулит в груди, в сердце» и почувствовал, как у него на лбу выступил холодный пот.

— Я вас почему побеспокоил, — продолжая Менжинский, — есть приятная новость. Помните, мы с вами готовили материалы по Инснабу? Спекуляция, перекупка иностранцами исторических и художественных ценностей. Разведчики прикрывали этим свою деятельность и попутно зарабатывали.

— Конечно, конечно, Вячеслав Рудольфович.

— Так вот, принято решение правительства о ликвидации Инснаба. Цели преследуются иные, но и ловкачам-дипломатам, а с ними и разведчикам по грязным лапам достанется.

— Ох, как пора! А что же будет?

— Станем продавать иностранцам, да и нашим гражданам промышленные товары за валюту, за золото. Это будет чисто коммерческое предприятие. По ходу дела крепко ударим по черному рынку. Зачем гражданину такому-то, у которого есть золотишко, идти к перекупщикам на толкучку? Он идет в государственный магазин, говорят, его будут называть «Торгсином», и по валютной стоимости золота может приобрести все, что его душе угодно. Таким образом мы сможем прекратить и утечку золота за границу.

— И шум же поднимут дипломаты! Такую кормушку как Инснаб, из-под носа увели! — Базов был искренне рад. — Нет, вы представляете, что с ними будет, Вячеслав Рудольфович?

Веселая улыбка Менжинского скрывалась под усами, в глазах искрились смешинки.

— Представляю, Леонид Петрович. Потому вас и позвал… А как ваши «миссионеры» из Континентальхауза?

— Да что… Живут на подворье, словно это экстерриториальная зона. Второе посольство. Скорее бы раскусить их и закончить операцию.

— Раскусить надо и нейтрализовать обязательно. А вот «закончить» так быстро не получится.

Дальше пошел неторопливый разговор. Менжинский говорил о том, что вопросы политики и торговли неразделимы.

— А торговать нам надо, покупать надо. Надо, надо и надо! Через какие-нибудь тридцать лет сами продавать всему миру турбины станем. Верю — станем! А пока вот вынуждены терпеть у себя в доме всяких «представителей», которые к тому же занимаются спекуляцией, диверсиями и шпионажем. Легче всего, конечно, взять и выгнать метлой…

Менжинский потер рукой грудь.

— Не будем об этом, Вячеслав Рудольфович.

— Будем, будем. Отлегло немного. А что до купцов, то многие из них и в глубокой древности были частными соглядатаями. Еще в древней Индии, Вавилонии и Египте, задолго до начала золотого века Греции, купцы помимо торговли выполняли и другие функции. Они первые начали изучать то, что впоследствии стало науками — географией и экономической географией. Они знали дороги к городам, знали, чем занимается и достаточно ли хорошо живет население. Они знали расположение и устройство городов-крепостей. Для них не были секретом численность и боеготовность войск, воинские способности государей и интриги двора в восточных деспотиях. История всех великих войн и великих завоеваний — это история перераспределения рынков сбыта, а великие завоевания — одновременно и крупнейшие факторы развития торговли… История завоевания Америки — это история поиска новых торговых путей, и начали его не воины, а купцы. История английского империализма — сначала торговля, потом завоевание — Индии, части Африки, Австралии, Канады… Это, так сказать, венец частнособственнической, точнее, капиталистической политики, в которой торговля и завоевание идут рука об руку. И плохими мы были бы марксистами-ленинцами, если бы заранее не знали, с кем будем иметь дело, чего можем ожидать от лощеных господ торговцев. Недавно я был в ЦК, — продолжал Менжинский. — Докладывал о враждебной деятельности офицеров разведки, осевших в фирме «Континенталь». И в этот раз там подробно интересовались ходом операции. Остались очень довольны, что мы проявляем выдержку и не торопим правительство с ликвидацией филиала фирмы, тем самым не даем лишний козырь в руки врагов, вопящих о кознях коммунистов. На днях в Центральный Комитет будут приглашены на специальное совещание директора действующих и строящихся ГЭС вместе с секретарями парткомов. «Мы их подробно проинформируем, и они вам окажут помощь, — сказали мне в ЦК. — Надо быть особо бдительными на энергетических объектах. Мобилизовать на охрану коммунистов и рабочих… Руками рабочих они восстановлены, и ими же строятся новые электростанции. Рабочие обязательно помогут нам уберечь свой труд…» И если момент будет упущен, Леонид Петрович, виноваты будем прежде всего мы, чекисты, и отвечать за это придется в полной мере.

Они проговорили бы и дольше, но пришел врач и так выразительно посмотрел на Базова, что тот тут же стал прощаться. Досталось от доктора и Менжинскому — пообещал пожаловаться на «дурное поведение» в ЦК.

Вячеслав Рудольфович оправдывался:

— Мне, доктор, легче стало. За разговором забываешь об этой проклятой жабе.

— Позвольте, мне лучше знать, что вам хорошо и что плохо. Удаляйтесь, удаляйтесь, товарищ, — пошел доктор на смутившегося Базова, и тот попятился к двери.

…Обо всем этом — о ночном разговоре с Менжинским, о задачах, стоящих перед чекистами, о которых говорил Вячеслав Рудольфович, — и рассказал Базов сидевшему напротив него Ларцеву.

Виктор слушал очень внимательно. Перед ним открылась иная, чем прежде, картина, по-новому представился смысл его работы.

— Предупреждаю, Виктор Иванович, ваша поездка к Наркевичу должна быть обставлена чрезвычайными предосторожностями. Не исключено, что где-то рядом с ним находится соглядатай абвера. Возможно даже, что сигнал Наркевичу — одна из проверок законсервированного агента. На связь с Наркевичем вышел сам Габт. Согласитесь, это тоже неспроста. Так что, Виктор Иванович, подготовьтесь к поездке тщательно. А там и в путь.

После ухода Ларцева, чем бы ни занимался Базов — а дел было достаточно, — у него из головы не выходила предстоящая встреча Ларцева с Наркевичем. Базову не давало покоя ощущение, что выход Габта на Наркевича тесно связан с работой немецкой резидентуры в Континентальхаузе. Ведь подворье — фактически филиал абвера в России — все, что осталось, вернее, удалось восстановить немецкой разведке. Значит, сигнал абвера Наркевичу имел прямое отношение к активизации агентуры. Возможно, какие-то еще неизвестные причины заставляют немецкую разведку передать «агентов» фирмы на связь Наркевичу. Тогда тем более следует торопиться раскрыть секреты Континентальхауза. Вероятно, у абвера есть и другие ходы, о которых мы и не догадываемся. Вот в чем дело. А зная агентуру, можно рано или поздно выйти на след резидента. Ведь не может быть, чтобы при такой сложной международной обстановке, какая сложилась теперь, агент бездействовал. Не сегодня-завтра в Риме будет подписан пакт четырех держав — Англии, Германии, Франции и Италии. Он означает прямой сговор против Советского Союза… Тучи над нашим мирным строительством сгущаются. И надо быть готовым ко всяким неожиданностям…

Поляков А. А. Покушение на ГОЭЛРО.

Повесть-хроника. М., 1983,

с. 114–123, 180–185.

Лев Корнешов. По воле партии

Он мог бы стать выдающимся ученым нашего времени — запас знаний у него был огромен, а умение распорядиться ими — удивительно.

Он мог бы стать замечательнейшим педагогом — ему были присущи душевная щедрость, талант воспитателя, личное обаяние, умение расположить к себе самых разных людей.

Он мог бы стать прекрасным организатором промышленности, экономики — таким, с именами которых связывают эпохальные реконструкции, блестящие достижения, — он обладал великолепными качествами руководителя.

«Он боролся как ленинец», — сказал о нем В. В. Куйбышев.

Ученый, педагог, государственный деятель. Вы его знаете — это Менжинский. По воле партии он стал чекистом, сплавив в своей деятельности все качества, о которых говорилось выше.

В многочисленных шпионских логовах на запад и восток от советских границ, в разведывательных центрах и эмигрантских гнездовьях царило приподнятое настроение.

Страна Советов приспустила знамена — черные ленты легли на алый кумач, тысячи людей шли на суровые траурные митинги.

Умер Дзержинский…

20 июля 1926 года Феликс Эдмундович выступал на Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). Ярко и страстно бросал он в лицо троцкистам факты, вскрывавшие антисоветскую, антипартийную сущность оппозиции. Его выступлению мешали, сторонники Троцкого орали. Изворачиваясь, Каменев крикнул:

— Вы четыре года нарком! А я только четыре месяца…

Феликс Эдмундович презрительно ответил:

— А вы будете сорок четыре года и никуда не годны, потому что вы занимаетесь политиканством, а не работой. А вы знаете отлично, моя сила заключается в чем? Я не щажу себя никогда… Я никогда не кривлю душой; если я вижу, что у нас непорядок, я со всей силой обрушиваюсь на него…

Он не щадил себя никогда — умер на боевом посту.

В эти дни в западных газетах появились сенсационные статьи. «Кто придет вместо Дзержинского в ОГПУ?» — тревожились обер-мастера шпионажа. Это было не праздное любопытство. Последние годы принесли немало огорчений любителям шпионажа и диверсий на территории нашей страны. Как мыльные пузыри, лопались тщательно отработанные планы экономического вредительства…

Список побед советских чекистов был весьма длинным и основательным. Многие из них неизменно связывались с именем заместителя председателя ОГПУ В. Р. Менжинского.

Руководители западных разведок, как только телеграф принес известие о кончине Дзержинского, срочно запросили у своих информационных служб досье на заместителя председателя ОГПУ. Это был тот редкий случай, когда они не ошибались. Прошло всего десять дней, и 30 июля 1926 года Президиум Центрального Исполнительного Комитета назначил Вячеслава Рудольфовича Менжинского председателем Объединенного Государственного Политического Управления Союза ССР. Меч и щит пролетарской диктатуры был вручен человеку, беспредельно преданному партии и народу.

Вячеслав Рудольфович несколько лет был ближайшим помощником Дзержинского. Он очень тяжело переживал боль непоправимой утраты. И уже тогда думал о том, как сберечь, приумножить традиции, созданные «железным» Феликсом…

Люди, близко знавшие Вячеслава Рудольфовича, говорят о нем как о необычайно мягком, добром, интеллигентном в самом широком смысле этого слова человеке.

Это был:

стойкий боец и мужественный большевик,

публицист ленинской школы,

неутомимый труженик и необычайно скромный человек,

гроза контрреволюции — его имя наводило трепет на врагов,

скромнейший человек — каждый, кто его знал, на всю жизнь сохранил обаяние его личности,

честный до педантизма, щепетилен даже в мелочах, во второстепенном,

государственный деятель широкого диапазона.

Вячеслав Рудольфович в восемнадцать лет стал революционером. Он окончил Петербургский университет и стал юристом…

Революция, партия направили его на один из своих самых ответственных и опасных фронтов — на тот, где даже в мирные дни не прекращались боевые действия. И когда был получен такой приказ, Вячеслав Рудольфович посвятил его выполнению всю свою жизнь…

Он… был очень мягким к друзьям, добрым и чутким, но решительным и беспощадным, если дело касалось врагов революции.

Решительность и беспощадность не имела ничего общего с грубостью, унижением достоинства. Это была мягкость сильного человека. Рассказывают, что даже допросы матерых врагов он начинал словами: «Будьте любезны!..»

Менжинский не признавал никаких скидок на специфику работы, на особенный род деятельности, коей занималось ОГПУ.

Годы подполья и эмиграции закалили его. Эти же годы стали школой постоянной учебы.

Его девизом были слова, которые встречаются во многих отданных им приказах: «Не тратить времени даром!»

«Не тратить времени даром» — укрепляться и физически и духовно…

Товарищи и в шутку и всерьез относили Вячеслава Рудольфовича к энциклопедистам. Действительно, казалось, не было отрасли науки, которая не была бы ему знакома.

В его личной библиотеке книги были в заметках, закладках, выписках.

Каждый день — встречи с учеными, литераторами, общественными деятелями.

К нему шли со множеством проектов и предложений. Если проекты были дельными, Вячеслав Рудольфович немедленно искал пути их осуществления.

У него были рабочие планы на каждый день, на год, на много лет вперед…

Когда Вячеслав Рудольфович успевал все?.. Частичным ответом может служить записка его сестры Людмилы:

«Который раз захожу к тебе и не застаю тебя дома. Нельзя так жить — с раннего утра до поздней ночи утомлять себя, плохо есть, плохо спать. Ты опять доведешь себя до полного истощения. Побереги себя…»

Но он не умел и не хотел беречь себя. Вячеслав Рудольфович считал, что коммунизму надо отдавать без остатка и силы, и энергию, и ум. И не было такого дела, которое он считал бы «чужим» для чекистов.

Продолжая традиции Дзержинского, Вячеслав Рудольфович много сил отдавал трудовым школам-коммунам ОГПУ. Французский писатель-коммунист Анри Барбюс дважды посетил трудкоммуну ОГПУ № 1 — в 1927 и 1932 годах. Вот отрывок из первой его записи в книге посетителей:

«Я счастлив, что посетил эту коммуну, трудовую коммуну ОГПУ. В особенности я восторгался самим принципом этой организации и великой руководящей ее идеей: сделать из молодых людей, которые плохо начали свою жизнь, хороших работников и настоящих граждан…»

А вот запись, сделанная через пять лет:

«Я восторгаюсь тем, как организована ваша трудовая жизнь. Я восторгаюсь тем, как у вас поставлено санитарное дело, организация разных обслуживающих учреждений, которые удовлетворяют как технические, социальные, так и политические требования сегодняшнего дня. Какая кричащая разница, какое отличие от того, что мы видим в других странах в системе обучения, в подходе к несовершеннолетним, которые споткнулись и совершили ошибки!..»

Вячеслав Рудольфович много раз бывал в коммунах: подсказывал, советовал, требовал. Ему нелегко было выкроить в своем напряженном рабочем распорядке несколько часов, но он их находил — речь шла о людях.

Не «чужими» были для Менжинского и литература, искусство. Больше того, он не раз высказывал мысль, что чекисты обязаны охранять для народа сокровища искусства. Однажды в семье Менжинских разгорелся спор о творчестве Маяковского. Кто-то процитировал:

Белогвардейца найдете — и к стенке. А Рафаэля забыли? Время пулям по стенкам музеев тенькать…

Вячеслав Рудольфович тогда сказал:

— Придется нам, видно, с Феликсом Эдмундовичем в дело вмешаться. Кто же другой Рафаэля защитит? Наркомпрос защитить не хочет…

У него было глубокое убеждение партийца, что нет таких дел, мимо которых можно пройти равнодушно, если они требуют партийной заботы и внимания…

Есть особые люди. Все, к чему прикасаются их руки и ум, оживает. Даже самые будничные дела они умеют выполнять как задачи государственной важности. А Вячеслав Рудольфович работал над решением задач, от которых зависела безопасность государства!

Время было сложное и трудное. Страна вступила на путь индустриализации. Создавались колхозы. От севера до юга, от запада до востока па необъятных простора! шла социалистическая стройка. Закладывались гиганты индустрии, перепахивались межи на полях. В труде, в ритме созидания закалялся советский характер. Документы, газетные страницы тех лет доносят до нас напряжение, героизм, тревогу решающих битв за будущее. В них — рапорты о победах, сводки с «полей сражений».

Страна шла в новую жизнь. Ей мешали, пытались затормозить это неуклонное движение. Атаки следовали одна за другой и с многих сторон.

Внутри страды — троцкистская оппозиция: она уже перешла к нелегальной антипартийной и антисоветской деятельности, устанавливала контакты с белогвардейщиной, создавала подпольные типографии.

Внутри страны — недобитая контрреволюция, кулачье, вредительство.

За рубежом — всевозможные, самых разных оттенков «центры», «союзы», «общества», пристальное «внимание» империалистических разведок, провокации на границах.

Уже несколько десятилетий отделили нас от того времени. О нем мы узнаем из учебников, просматривая старые киноленты. И, как всегда, на первом плане, в первых кинокадрах тех лет — школы, стройки, заводы, новые города в тайге. Героикой наполнены рожденные тогда слова: ударник, стахановец, встречный план, рекорд. И глухо, как отголоски далеких бурь, доносятся до нас рассказы о жестоких классовых битвах, о том, как пулей и диверсией пытались замедлить стремительное движение страны. К сожалению, новые поколения, для которых те годы стали историей, мало знают о людях, прикрывавших собой страну от вражьего удара, от недоброго взгляда. Они называли себя солдатами Дзержинского. Народ назвал многих из них героями.

Многогранная деятельность Менжинского вызывает восхищение и удивление. Но надо помнить, что у него была основная работа — защита завоеваний революции. Слово «работа» здесь употреблено не случайно. Ибо то, что для других становится подвигом, событием месяца, года, для него было повседневностью. Он жил в постоянной схватке, на переднем плане, в гуще борьбы много лет подряд.

Наверное, невозможно перечислить все заговоры, которые были разоблачены при его участии и под его руководством. Вот очень краткий перечень некоторых из них. Пусть он даст хотя бы небольшое представление о грозовой атмосфере тех лет, о том труде, который выполнили для нас чекисты.

Разоблачена группа белогвардейских офицеров, которая была связана с иностранной разведкой и по ее заданию готовила взрыв в Кремле.

Задержана при попытке перейти границу группа террористов-монархистов, осуществивших взрыв в Деловом клубе в Ленинграде.

Обезврежены диверсанты, готовившие диверсии на различных предприятиях.

Ликвидированы шпионско-вредительские организации, окопавшиеся на транспорте, в угольной, золото-платиновой и других отраслях промышленности.

Раскрыта крупная контрреволюционная организация, известная под названием «Промпартии».

Разоблачено меньшевистское «Союзное бюро РСДРП», члены которого занимали различные посты в жизненно важных для экономики страны плановых и финансовых органах.

Вскрыта и разгромлена большая шпионская организация, созданная английской разведкой под прикрытием фирмы «Метро-Виккерс».

Ликвидировано басмачество в Средней Азии, разгромлен в жестоких схватках Ибрагим-бек, прорвавшийся через границу с многочисленными вооруженными бандами.

Сколько их было, крупных и мелких банд, террористических групп, шпионских организаций, пытавшихся вредить социалистическому строительству! Нет, в связи со смертью Дзержинского меч пролетарской диктатуры не стал менее острым и разящим для врагов!

Надо отметить, что в эти годы контрреволюция избирала самые различные формы и методы борьбы с Советской властью: террор и диверсии, шпионаж в пользу империалистических разведок, заговоры, кулацкий террор, разжигание буржуазно-националистического угара, саботаж и вредительство в экономике и промышленности, клевета на советский строй. Наверное, можно утверждать, что именно тогда подрывная деятельность империалистических разведок против Страны Советов стала как бы одной из заранее планируемых отраслей империалистической политики. Стратеги провокаций, убедившиеся в безусловной крепости СССР, меняли тактику.

Надо было не только вовремя заметить эти изменения, но и противопоставить им мощный заслон. Ведь речь шла об охране мирного труда миллионов людей, о судьбах новой жизни.

В. Р. Менжинский заботится о надежной охране границ. Он завершил начатую еще Ф. Э. Дзержинским реорганизацию погранвойск. Вячеславу Рудольфовичу принадлежат слова: «Пусть пограничная полоса будет неприступной для агентов классового врага!»

В эти годы Менжинский много сил отдает совершенствованию методов работы органов государственной безопасности, укреплению их связей с народом, с рабочим классом…

В классовых боях укреплялся нерушимый союз чекистов и трудящихся масс, завоевания которых они оберегали.

И в то же время Вячеслав Рудольфович резко выступал против любой попытки насадить шпиономанию, психоз, всеобщую подозрительность. Как государственный деятель, он всегда, трезво оценивал соотношение сил…

Председатель ОГПУ постоянно подчеркивал… что главное для чекиста — выполнение партийных директив, участие в осуществлении политики партии:

«Помнить, что у ЧК один хозяин — партия… а не отдельные товарищи, как бы они ни были влиятельны и заслуженны…»

Это было не просто напоминание, столь необходимое в сложное время. Менжинский решительно восставал против любых проявлений приспособленчества, угодничества. Он и в этом продолжал традиции Феликса Эдмундовича.

В невероятном напряжении шли дни. Наш народ строил, учился, расширял и умножал завоевания революции. «Последние известия», газетные страницы сообщали о триумфальных победах в труде, науке, культуре. Страна шла от одной вершины к другой. Молодежь распевала «Песню о встречном», «Марш энтузиастов», песню из кинофильма «Путевка в жизнь». Чкалов, челюскинцы, Паланин, астронавты… Штурм шел на земле и в небе, покорялись расстояния, время, природа.

Каждый день на стол председателя ОГПУ ложились сводки, отражающие жизнь страны, ее достижения и планы. И часто рядом с ними соседствовали материалы о тех, кто незваным гостем вторгался в эту жизнь. Красное и черное оказывались рядом. Кто-то из старых чекистов заметил, что очень важно для работника ВЧК видеть реальные пропорции, соотношение добра и зла. Как бы ни были коварны и хитроумны вражеские вылазки, Вячеслав Рудольфович умел оценить их по существу, не преувеличивая опасность, предостерегая против паникеров и против авантюристов.

В личной жизни он был необычайно скромным. Редкие свободные часы любил проводить в кругу близких и друзей. У него была удивительно добрая улыбка человека, иного повидавшего в жизни и от этого еще более увлеченного ею. Это была улыбка для друзей. А враги… враги сталкивались с железной выдержкой, волей, непреклонностью.

Вячеслав Рудольфович был тяжело болен. Сказывались годы эмиграции, не прошли бесследно бессонные мочи, огромный объем работы. И все-таки даже болезнь не могла изменить ритм его жизни. Мягко, но настойчиво отклонял он попытки друзей оградить от тревог, снять с его плеч часть тяжелой ноши. Потому что не нужна была ему другая жизнь: только такая — в едином ритме е народом. И, принимая высокую награду — орден Красного Знамени, Вячеслав Рудольфович был весьма смущен: он считал, что просто выполняет свой партийный долг, служа революции.

Коллегия ВЧК, а затем Коллегия ОГПУ наградили его двумя нагрудными знаками «Почетный чекист». Эти профессиональные награды были не просто данью уважения старшему товарищу — они отмечали заслуги выдающегося чекиста, талантливого тактика невидимого фронта, руководителя многих сложных операций по пресечению шпионажа и диверсий.

До последнего дня он работал. На дальневосточных границах зашевелились злобствующие эмигранты, участились провокационные вылазки белокитайских банд, и было не до отдыха. «Потом», — отмахивался Вячеслав Рудольфович на предложения отдохнуть и подлечиться. Это «потом» так никогда и не наступило…

Вячеслав Рудольфович Менжинский прожил жизнь яркую, беспокойную, полную тревог и побед. «Правда» после его смерти писала:

«Капиталистический мир сплетал тончайшую сеть для Советской страны. Он подкупал отборнейших людей из старой буржуазной интеллигенции и устраивал дьявольские заговоры. Они разбивались один за другим о непреклонную бдительность чекистов, прошедших суровую школу политической борьбы за дело пролетарского государства.

Эту школу чекистов создавал подлинный, в лучшем смысле слова, рыцарь пролетарской диктатуры Феликс Дзержинский. Традиции этой школы хранил другой рыцарь — Менжинский».

Имя самоотверженного чекиста носят заводы, школы, колхозы и совхозы.

Шагают по просторам Родины — той Родины, которую он охранял, — пионерские отряды имени Менжинского.

Годы идут — остается в строю мужественный чекист…

Чекисты. Сборник.

М., 1977, с. 121–126.

КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

АКСЕЛЬРОД Александр Ефремович — член КПСС с 1901 г. До Октябрьской революции работал в банковской системе, в октябрьские дни 1917 г. поставлен во главе кредитной канцелярии, в дальнейшем — на ответственной работе в Наркомфине и других государственных учреждениях.

БАЛАШОВ Рафаил Владимирович — член КПСС с 1946 г., преподаватель истории, кандидат исторических наук, доцент. Участник Великой Отечественной войны.

БАРЫШЕВ Михаил Иванович — член КПСС с 1951 г., советский писатель, участник Великой Отечественной войны, кандидат юридических наук. Автор ряда прозаических произведений.

БОНЧ-БРУЕВИЧ Владимир Дмитриевич — партийный и государственный деятель. Член КПСС с 1895 г. В 1917 г. — член исполкома Петроградского Совета, в октябрьские дни — комендант района Смольный — Таврический дворец. С ноября 1917 г. по октябрь 1920 г. — управляющий делами Совета Народных Комиссаров РСФСР.

ГЕРСОН Вениамин Леонардович — член КПСС с 1917 г. После Великой Октябрьской социалистической революции — секретарь комиссии по снабжению 12-й армии, отдела Военного контроля РВС Республики, секретарь Особого отдела ВЧК. С 1920 г. — секретарь председателя ВЧК — ОГПУ.

ГИНДИН Арон Менделевич — член КПСС с 1918 г. Участвовал в проведении национализации частных банков в декабре 1917 г. Участник гражданской войны. Позднее — на партийной работе в Торопце, Великих Луках. В годы Великой Отечественной войны — на партийно-политической работе в частях Красной Армии Ленинградского фронта. После демобилизации из армии работал в ТАСС.

ГУРО Ирина Романовна — член КПСС с 1948 г., участница Великой Отечественной войны, советская писательница. Литературную деятельность начала в 1946 г. Написала ряд романов.

ДЕВЯТКИНА Антонина Васильевна — библиотечный работник.

ДЗЕРЖИНСКАЯ Софья Сигизмундовна — деятель революционного движения в Польше и России, жена Ф. Э. Дзержинского. Член КПСС с 1905 г. После Октябрьской революции — секретарь эмигрантских касс в Швейцарии. После возвращения в 1919 г. в Советскую Россию работала в Наркомпросе, Польском бюро агитпропколлектива ЦК РКП(б), в аппарате Исполкома Коминтерна.

ЖАРОВ Александр Алексеевич — член КПСС с 1920 г. С 1918 по 1925 г. был на комсомольской работе. Советский поэт, начал печататься с 1921 г.

ИЛЬИН-ЖЕНЕВСКИЙ Александр Федорович — партийный деятель, член КПСС с 1912 г. В 1917 г. вел партийную работу на Балтийском флоте, член Петроградского Совета, в октябрьские дни — комиссар Петроградского ВРК в Гвардейском гренадерском запасном полку. Один из редакторов газет «Солдатская правда», «Солдат». После Октябрьской революции — на военно-политической, журналистской и научной работе.

ИСМАМБЕТОВ Вагап — член КПСС с 1929 г. В 1930–1955 гг. работал в органах госбезопасности Казахской ССР.

КАЗАКЕВИЧ Роза Абрамовна — член КПСС с 1939 г. После окончания в 1938 г. Ленинградского педагогического института имени Герцена — преподаватель истории КПСС в Ленинградском государственном университете имени А. А. Жданова, кандидат исторических наук, доцент.

КОЗЛОВ Павел Ильич — член КПСС с 1931 г., преподаватель истории, кандидат исторических наук, доцент.

КОЛОСОВСКИЙ-КОВШИК Петр Иосифович — рабочий Путиловского завода в Петрограде, член КПСС с 1917 г., красногвардеец, участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде и гражданской войны. В органах ВЧК — ОГПУ — с 1918 г., почетный чекист.

КОПЫЛОВ — в 1931–1934 гг. рабочий Московского завода имени В. Р. Менжинского, депутат Моссовета.

КОРНЕШОВ Лев Константинович — член КПСС с 1958 г., трудовую деятельность начинал как комсомольский работник, в последующем — журналист, в настоящее время — заместитель главного редактора газеты «Известия», член Союза журналистов СССР.

КРЕСТИНСКИЙ Николай Николаевич — партийный и государственный деятель. Член КПСС с 1903 г., юрист по образованию. В октябре 1917 г. — председатель Екатеринбургского ВРК, затем член коллегии Наркомфина, заместитель председателя Народного банка и одновременно комиссар юстиции Северной области. С 1918 г. — нарком финансов РСФСР, секретарь ЦК и член Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б), с 1921 г. — на дипломатической работе.

КУЙБЫШЕВ Валериан Владимирович — партийный и государственный деятель. Член КПСС с 1904 г. Партийную работу вел в Самаре и Петербурге. В дни Октябрьской революции — руководитель вооруженного восстания рабочих в Самаре, председатель Самарского Совета и комитета РСДРП (б). После революции — на ответственной партийной, военной, государственной работе. Член ЦК, секретарь ЦК партии в 1922–1923 гг., с 1923 г. — член ЦКК, с 1927 г. — член ЦК и Политбюро ЦК ВКП(б).

ЛЕНГНИК Фридрих Вильгельмович — партийный и государственный деятель, член КПСС с 1893 г., профессиональный революционер. Участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, позднее — на ответственной работе в Наркомпросе, ВСНХ, Наркомвнешторге, член коллегии НК РКИ СССР, избирался членом ЦКК ВКП(б).

ЛОМОВ-ОППОКОВ Георгий Ипполитович — партийный и государственный деятель, член КПСС с 1903 г., профессиональный революционер. Участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде и Москве, после революции — на ответственной хозяйственной работе, член ЦИК всех созывов, избирался членом ЦК ВКП(б).

ЛЮДМИРСКИЙ Владимир Григорьевич — член КПСС с 1927 г. В органах ВЧК — ОГПУ с 1918 по 1940 г. Почетный чекист.

МАНУИЛЬСКИЙ Дмитрий Захарович — партийный и государственный деятель, член КПСС с 1903 г., профессиональный революционер. Участник Октябрьской социалистической революции. После Октября — на ответственной работе в Наркомпроде, затем — на партийной работе на Украине, член ЦК КП(б)У. С 1922 г. — в Коминтерне, на партийной и государственной работе. Избирался членом ЦК ВКП(б), ВЦИК и ЦИК СССР. Депутат Верховного Совета СССР.

МЕНЖИНСКАЯ Алла Семеновна — жена В. Р. Менжинского. Член КПСС. Образование высшее, окончила Московский авиационный институт. Работала в ЦАГИ, во Внешторге.

МЕНЖИНСКАЯ Вера Рудольфовна — старшая сестра Вячеслава Рудольфовича, член КПСС с 1905 г., вела в Петрограде революционную работу, участница Февральской и Октябрьской революций 1917 г. Позднее на ответственной работе в Наркомпросе РСФСР. С 1929 г. — руководитель Государственных курсов заочного обучения иностранным языкам.

НЕВСКИЙ Владимир Иванович — партийный и государственный деятель, член КПСС с 1897 г. В 1917 г. — член Всероссийского бюро военных организаций при ЦК РСДРП(б), член Петроградского ВРК. Член редколлегии газет «Солдатская правда» и «Солдат». После Октябрьской революции — на ответственной партийной, государственной и научной работе. Член ВЦИК. Автор многих работ по истории КПСС и революционного движения в России.

НИКУЛИН Лев Вениаминович — член КПСС с 1940 г., русский советский писатель, автор нескольких романов, лауреат Государственной премии СССР.

ПЕСТКОВСКИЙ Станислав Станиславович — партийный и государственный деятель, член КПСС с 1902 г. В 1917 г. — член Цетроградского центрального совета профсоюзов, в октябрьские дни — комиссар ВРК на Главном телеграфе. После Октябрьской революции — на советской, партийной, дипломатической работе, затем — в аппарате Коминтерна.

ПЕТРОВ Иван Михайлович (Тойво Вяхя) — член КПСС с 1920 г. В 1916–1918 гг. жил и работал в Невской Дубровке под Петроградом. С февраля 1918 г. — в Красной Армии, с 1919 по 1937 г. служил в пограничных войсках СССР. Затем снова в Советской Армии. Участник гражданской и Великой Отечественной войн. После увольнения из Советской Армии работал в народном хозяйстве, был членом Союза писателей СССР.

ПЕТРОВ Федор Николаевич — партийный и государственный деятель, член КПСС С 1896 г. Участник Октябрьской революции в Сибири и на Дальнем Востоке, член Дальневосточного бюро ЦК РКП (б). После гражданской войны — на советской и научной работе. Дважды Герой Социалистического Труда.

ПОДВОЙСКИЙ Николай Ильич — партийный и государственный деятель, член КПСС с 1901 г. В революционном движении — с 1898 г. В 1917 г. — член Петербургского комитета РСДРП (б), редактор газет «Солдатская правда», «Рабочий и солдат», «Солдат», депутат Петроградского Совета, руководитель Военной организации при Петербургском комитете партии. В октябрьские дни — член Петроградского ВРК и тройки по руководству восстанием. После Октябрьской революции — на военной, партийной и советской работе. Член ВЦИК, ЦКК ВКП(б), Участвовал в организации физкультурного движения, занимался литературной деятельностью.

ПОЛЯКОВ Александр Антонович — член КПСС с 1932 г. Трудовую деятельность начинал как комсомольский работник. Затем служил в Красной Армии. В 1921–1939 гг. — в органах госбезопасности, в 1939–1960 гг. — в органах МВД. Участник гражданской и Великой Отечественной войн.

РИД Джон — деятель американского рабочего движения, писатель и публицист. В 1917 г. приехал в Россию, где сблизился с большевиками, горячо приветствовал Октябрьскую революцию. По возвращении в США в 1918 г. — один из организаторов Коммунистической рабочей партии США. В марте 1919 г. в США вышла книга Дж. Рида об Октябрьской революции «10 дней, которые потрясли мир».

САФРОНОВ Иван Васильевич — член КПСС с 1920 г., рабочий-металлург Саткинского завода на Урале. С 1915 г. — на военной службе, в 1917 г. — председатель солдатского комитета 748-го Вилейского пехотного полка. После демобилизации — рабочий Миньярского завода, красногвардеец. С 1919 г. — в Красной Армии, участник гражданской войны. С 1921 г. — на партийно-политической работе в Советской Армии, участник Великой Отечественной войны, генерал-лейтенант в отставке.

СЕМЕНОВ А. В 1917 г. — рабочий Обуховского завода в Петербурге.

СМИРНОВ Михаил Александрович — член КПСС с 1939 г. Трудовую деятельность начал в 1931 г. рабочим на Металлическом заводе в Ленинграде, в дальнейшем — на преподавательской, профсоюзной и советской работе. С 1940 по 1970 г. — на партийно-политической работе в пограничных войсках, участник Великой Отечественной войны. В последующие годы — журналист, член Союза журналистов СССР.

СОЛОВЕЙ Евгения Марковна — член КПСС с 1905 г. Партийную работу вела в Петербурге, в 1917 г. — член Рождественского райкома РСДРП(б) и депутат Рождественского райсовета рабочих и крестьянских депутатов в Петрограде. После Октябрьской социалистической революции — заведующая иностранным отделом Госбанка, затем — на партийной и хозяйственной работе.

СОНКИН Михаил Евгеньевич — член КПСС с 1945 г. Трудовую деятельность начинал в многотиражной газете машиностроительного завода, член Союза писателей СССР, участник Великой Отечественной войны.

СТАСОВА Елена Дмитриевна — партийный деятель, член КПСС с 1898 г. С февраля 1917 г. до марта 1920 г. — секретарь ЦК партии, затем — член президиума Петроградской ЧК, член и секретарь Петроградского бюро ЦК РКП(б). С 1921 г. — на партийной и научной работе. Член ВЦИК и ЦИК СССР. Герой Социалистического Труда.

УРАЛОВ (Кисляков) Сергей Герасимович — советский и партийный работник, член КПСС с 1914 г. Партийную работу вел в Саратове и Петрограде. Член Центрального Совета фабрично-заводских комитетов Петрограда. Участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, выполнял ряд ответственных поручений Петроградского Военно-революционного комитета. Участник гражданской войны на Севере, член коллегии ВЧК в 1919–1920 гг. Затем — на хозяйственной работе. Член ЦКК ВКП(б). Участник Великой Отечественной войны.

ФЕДОРЧЕНКО Леонид Сергеевич (Н. Чаров) — журналист-марксист, корреспондент газеты «Искра», сотрудник газет «Донская речь» (Ростов-на-Дону), «Северный край» (Ярославль}. В 1918–1920 гг. — редактор газеты в Тамбове.

ФОМИН Федор Тимофеевич — член партии с 1917 г., участник гражданской войны. В органах ВЧК — ГПУ — с 1920 г. В 1930–1934 гг. — заместитель начальника ОГПУ по Ленинградской области и начальник пограничных войск Ленинградского округа.

ШКЛЯР Моисей Израилевич — член КПСС с 1918 г., участник гражданской войны. С 1920 по 1927 г. служил в органах ВЧК — ОГПУ, затем — на партийной и хозяйственной работе.

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич — русский советский писатель, общественный деятель. Депутат Верховного Совета СССР 3—7-го созывов, с 1950 г. — вице-президент Всемирного Совета Мира. Лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами». Автор ряда стихотворных и прозаических произведений.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

В. Р. Менжинский — гимназист.

Аттестат зрелости В. Р. Менжинского.

В. Р. Менжинский — студент юридического факультета С.-Петербургского университета. 1895 г.

Заявление В. Р. Менжинского с просьбой записать его на лекции профессоров университета.

Свидетельство об окончании В. Р. Менжинским С.-Петербургского университета.

В. Р. Менжинский — присяжный поверенный. Петербург, 1899 г.

В. Р. Менжинский в редакции газеты «Северный край». Ярославль, 1905 г.

Статья В. Р. Менжинского в газете «Северный край» 1 мая 1905 г.

В. Р. Менжинский в эмиграции

В. Р. Менжинский с сестрами Верой (слева) и Людмилой.

Письмо В. Р. Менжинского из Парижа В. И. Ленину в Поронино. 13 апреля 1914 г.

В. Р. Менжинский в 1917 г.

Пропуск. В. Р. Менжинского — комиссара ВРК при Министерстве финансов, выданный 25 октября 1917 г.

В. Р. Менжинский — Генеральный консул РСФСР в Берлине. 1918 г.

Дипломатический паспорт В. Р. Менжинского.

В. Р. Менжинский (в центре) с А. А. Иоффе (слева) и В. В. Воровским (?). Киев, 1919 г.

В. Р. Менжинский — начальник Особого отдела ВЧК. 1921 г.

Члены коллегии ВЧК (слева направо): Я. X. Петерс, И. С. Уншлихт, А. Я. Беленький (стоит), Ф. Э. Дзержинский, В. Р. Менжинский. 1921 г.

В. Р. Менжинский на процессе В. В. Савинкова (сидит справа у стены). 1924 г.

В. Р. Менжинский — председатель ОГПУ в рабочем кабинете. 1926 г.

В. Р. Менжинский среди чекистов.

В. Р. Менжинский с сыном Рудольфом.

В. Р. Менжинский на маневрах войск Московского военного округа. 1928 г.

В. Р. Менжинский среди воспитанников трудовой коммуны ОГПУ. Болшево, 1930 г. Слева сидит В. Л. Герсон — управляющий делами ОГПУ, стоит крайний слева М. Погребинский — один из организаторов Болшевской трудовой коммуны.

Членский билет общества «Друг детей».

В. Р. Менжинский в час отдыха. Москва, 1929 г.

Личная карточка члена Московского Совета.

В. Р. Менжинский дома. 1932 г. Фото А. С. Менжинской.

Сочи, август 1932 г.

В. Р. Менжинский с женой Аллой Семеновной.

Последний снимок В. Р. Менжинского. 1933 г.

Гранитная доска на Кремлевской стене.

Примечания

1

Известия ЦИК, 1934, 11 мая.

(обратно)

2

Андропов Ю. В. Избранные речи и статьи. М., 1983, с. 87.

(обратно)

3

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 53, С. 13.

(обратно)

4

Прожектор, 1934, № 4(38), с. 26.

(обратно)

5

Коммунист, 1984, № 14, с. 55.

(обратно)

6

Правда, 1934, 11 мая.

(обратно)

7

Воспоминания Веры Рудольфовны Менжинской, старшей сестры В. Р. Менжинского, впервые были опубликованы в 1938 г. в «Историческом журнале» № 7 под названием «Дореволюционные годы Вячеслава Рудольфовича Менжинского». Частично, с дополнениями автора печатались в 1939 г. в журнале «Пионер» № 5. Полностью воспоминания опубликованы в 1969 г. в № 5(23) «Библиотечки журнала „Пограничник“» под названием «Пламенный революционер».

(обратно)

8

Младшая сестра В. Р. Менжинского — Людмила Рудольфовна (1878–1933), член Коммунистической партии с 1904 г. До Октябрьской революции учительствовала в Петербурге. Во время первой российской революции работала в технической секции ЦК, затем секретарем Петербургского комитета РСДРП. Сотрудничала в «Правде», входила в состав первой редакции журнала «Работница». После Февральской революции работала в Секретариате ЦК, была членом Петербургского комитета партии. После Октябрьской революции — член коллегии Наркомпроса РСФСР. В 1921 г. назначена заместителем заведующего отделом Работниц ЦК РКП(б), затем председателем Всероссийской комиссии по ликвидации неграмотности. С 1922 по 1926 г. — член коллегии Наркомпроса УССР, а затем проректор Академии коммунистического воспитания, заместитель заведующего городским отделом народного образования Москвы.

(обратно)

9

Бестужевские курсы — высшее женское учебное заведение в Петербурге, учрежденное в 1878 г. кружком прогрессивной интеллигенции во главе с профессором Бекетовым. Имели словесно-исторический и физико-математический факультеты. Свое название получили по фамилии руководителя курсов профессора русской истории К. Н. Бестужева-Рюмина. В 1886 г. курсы, как и другие женские учебные заведения, были закрыты царским правительством. Возобновили свою деятельность лишь в 1890 г. После Октябрьской социалистической революции слились с Петроградским университетом.

(обратно)

10

В. Р. Менжинский учился в 6-й С.-Петербургской гимназии, которая располагалась на Фонтанке, у Тучкова моста.

(обратно)

11

Этим преподавателем был Иосиф Иванович Кабеле. В 6-й Петербургской гимназии, в которой учился В.Р. Менжинский, И.Кабеле проработал с 1 августа 1877 г. по 9 августа 1912 г. Всегда бодрый, энергичный, прекрасно знающий свой предмет, он был примером добросовестности и порядочности, приветливости и сердечности к ученикам.

(обратно)

12

Туган-Барановский М. И. (1865–1919) — русский буржуазный экономист, представитель «легального марксизма», открыто выступавший в защиту капитализма.

(обратно)

13

Это произведение В. Р. Менжинского под названием «Роман Демидова» было опубликовано в «Зеленом сборнике», изданном в 1905 г. в Петербурге.

(обратно)

14

Культуртрегер — носитель культуры (нем.).

(обратно)

15

Коллонтай Александра Михайловна (1872–1952) — член партии с 1915 г., принимала активное участие в Октябрьской социалистической революции. После революции — нарком государственного призрения, зав. женотделом ЦК РКП(б). С 1923 г. — на дипломатической работе

(обратно)

16

Цит. по кн.: Стасова Е. Д. Страницы жизни и борьбы. М., с. 38, 43–45.

(обратно)

17

Северный Рабочий Союз. М., 1933, с. 28.

(обратно)

18

Организационная Комиссия (Бюро комитетов большинства).

(обратно)

19

Вперед, 1905, № 8.

(обратно)

20

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 71.

(обратно)

21

ЦГАОР, ф. 102, 1904 г., д. 9, ч. 28, л. 3.

(обратно)

22

Северный край, 1905, № 200.

(обратно)

23

Там же, № 129

(обратно)

24

Там же, № 139.

(обратно)

25

Северный край, 1905, № 147.

(обратно)

26

Там же, № 160.

(обратно)

27

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 297.

(обратно)

28

Северный край, 1905, № 155.

(обратно)

29

Северный край, 1905, № 159.

(обратно)

30

ЦГИАЛ, ф. 776, д. 78, ч. I, л. 421.

(обратно)

31

Северный край, 1905, № 247.

(обратно)

32

Там же.

(обратно)

33

Там же, № 248.

(обратно)

34

ЦГИАЛ, ф. 776, д. 78, ч. I, л. 422–423.

(обратно)

35

ЦГИАЛ, ф. 776, д. 78, ч. I, л. 424.

(обратно)

36

Северный край, 1905, № 252.

(обратно)

37

В этом доме на Петроградской стороне размещались ЦК РСДРП(б) и Бюро Военной организации.

(обратно)

38

Рабочий и солдат, 1917, № 2.

(обратно)

39

Протоколы VI съезда РСДРП(б), 1934, с. 259–260.

(обратно)

40

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 393.

(обратно)

41

При обсуждении этого вопроса в Бюро голоса разделились: Менжинский и Мехоношин стояли за немедленное выступление, Подвойский, Невский, Розмирович — за отсрочку, а Крыленко занимал среднюю позицию. — Прим. автора.

(обратно)

42

Так назывался профсоюз служащих кредитных учреждении, во главе которого стоял совет уполномоченных. Президиум совета состоял из эсеров и меньшевиков.

(обратно)

43

Декреты Советской власти, 1957, т. 1, с. 30–31.

(обратно)

44

ЦГАОР, ф. 130, oп. 1, д. 25, л. 57.

(обратно)

45

Известия, 1917, № 212. В то время во многих случаях, особенно когда дело касалось увольнения чиновников, назначения новых людей и тому подобные приказы (так же как и в других министерствах) издавались «По министерству финансов»)! «По Госбанку», причем, помимо наркома, первым их часто подписывал Председатель Совнаркома В. Ульянов (Ленин).

Этот приказ в подлиннике тоже имел подпись В. И. Ленина (см.: Декреты Советской власти, 1957, т. 1, с. 31).

(обратно)

46

Е. Н. Городецкий в связи с этим эпизодом с полным основанием предполагает, что В. И. Ленин вызвал В. Р. Менжинского в Смольный не только для решения вопроса о выдаче денег для одного завода; нужно было ускорить формирование советских финансовых органов, и к этому делу привлекался В. Р. Менжинский (см.: Городецкий Е. Н. Рождение Советского государства; М., 1965, с. 113).

(обратно)

47

Эти сведения, приведенные в книге Д. Рида, не точны. В. Р. Менжинский окончил юридический факультет Петербургского университета, на котором изучал и финансовое право.

(обратно)

48

Здесь, вероятно, опечатка. Вместо Мешковский нужно читать: Менжинский.

(обратно)

49

Отточие автора.

(обратно)

50

Автор имеет в виду, по-видимому, Предписание СНК от 80 октября 1917 г. об открытии текущего счета в Петроградской, конторе Госбанка. В Предписании указывалось, что выдачи по данному счету должны производиться по требованию Председателя СНК или временного заместителя народного комиссара по министерству финансов. Тут же были образцы подписей В. Ульянова (Ленина) и В. Менжинского.

(обратно)

51

5 ноября Шипов был освобожден из-под ареста.

(обратно)

52

Красная летопись, 1926, № 2(17), с. 45.

(обратно)

53

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 63.

(обратно)

54

Декреты Советской власти, 1957, т. 1, с. 57 (в комиссию вошли 5 большевиков и 4 левых эсера).

(обратно)

55

Под рубрикой «Приказы по министерству финансов» в «Известиях» № 223 от 12 ноября было опубликовано 9 постановлений (об увольнении каждого в отдельности). Под каждым из них стоят подписи: Председателя Совнаркома В. Ульянова (Ленина), заместителя наркомфина В. Менжинского, секретаря Совнаркома Н. Горбунова.

(обратно)

56

Этот приказ опубликован в «Правде» № 187 от 25/12 ноября 1917 г. и подписан временным заместителем наркома по министерству финансов В. Менжинским и секретарем Совнаркома Н. Горбуновым.

(обратно)

57

Декреты Советской власти, 1957, т. 1, с. 540.

(обратно)

58

Известия, 1917, 15 ноября

(обратно)

59

ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 4795.

(обратно)

60

ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 4795.

(обратно)

61

В состав ВЧК В. Р. Менжинский был введен 8(21) декабря 1917 г. — В. И. Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917–1920). М., 1975, с. 37.

(обратно)

62

Депозит — страховая сумма, которая вносится в банк или суд как обеспечение фрахтовой сделки.

(обратно)

63

В морской практике и судопроизводстве предусматривается правовое обеспечение «частной» и «общей аварии». В последнем случае возмещаются убытки, причиненные не только гибелью судна, но и потерей груза и фрахта.

(обратно)

64

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 418.

(обратно)

65

Менжинский В. О Дзержинском. — Правда, 1927, 20 июля.

(обратно)

66

Правда, 1927, 18 декабря.

(обратно)

67

См. там же, 1934, 11 мая.

(обратно)

68

Там же, 13 мая.

(обратно)

69

Правда, 1927, 20 декабря.

(обратно)

70

Там же, 20 июля.

(обратно)

71

Там же, 20 декабря.

(обратно)

72

XIV партийная конференция, состоявшаяся 27–29 апреля 1925 г., приняла специальное постановление «О революционной законности», в котором говорилось: «Признавая, что интересы укрепления пролетарского государства и дальнейшего роста доверия к нему со стороны широких масс крестьянства в связи с проводимой ныне политикой партии требуют максимального упрочения революционной законности, в особенности в низовых органах власти, конференция постановляет:

а) одобрить инициативу ЦКК по постановке этой задачи, как одной из основных задач, стоящих в настоящий момент перед Советской властью;

б) поручить ЦК и ЦКК разработать на основе указаний Ленина… все необходимые организационные мероприятия для укрепления революционной законности с проведением этих мероприятий в советском порядке» (КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1984, т. 3, с. 385).

(обратно)

73

Правда, 1927, 20 июля.

(обратно)

74

Правда, 1927, 20 июля.

(обратно)

75

См.: Вопросы истории КПСС, 1959, № 6, с. 40, 42.

(обратно)

76

См. там же, 1958, № 5, с. 135.

(обратно)

77

Правда, 1927, 18 декабря.

(обратно)

78

Калинин М. И. О социалистической законности. М., 1959, с. 124.

(обратно)

79

См.: Правда, 1927, 2 и 20 декабря.

(обратно)

80

Там же, 1931, 20 июля.

(обратно)

81

Правда, 1931, 14 июля.

(обратно)

82

Матросов Иван Константинович (1886–1965) в 1926 г. предложил новую систему автоматических тормозов для грузовых поездов, которая на советских железных дорогах была внедрена в 1930–1932 гг.

(обратно)

83

Инициалы депутата Моссовета, рабочего завода имени Менжинского Копылова, к сожалению, не сохранились. — Ред.

(обратно)

84

Войска внутренней службы.

(обратно)

85

Радкевич — соучастник М. В. Захарченко-Шульц, агент заграничной террористической организации.

(обратно)

86

А. X. Артузов — начальник контрразведывательного отдела ОГПУ.

(обратно)

87

Портрет хранится в Русском музее в Ленинграде. — Ред.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВЫБОР ПУТИ

  В. Р. Менжинская. Детство и юность[7]

  Р. А. Казакевич. Студент Петербургского университета

  В. Р. Менжинская. Начало революционной деятельности

  Е. Д. Стасова. Искусный конспиратор

В ОГНЕ РЕВОЛЮЦИИ 1905–1907 ГОДОВ

  П. И. Козлов. Член РСДРП с 1902 года

  Н. И. Подвойский. Опираясь на рабочий класс

  Р. В. Балашов. Его жизнь — борьба

  A. В. Девяткина. В редакции «Северного края»

  Л. С. Федорченко. Страстный пропагандист

  Ф. Н. Петров. Непоколебимый марксист

  B. Р. Менжинская. В Военной организации большевиков

МЕЖДУ ДВУХ БИТВ

  Д. З. Мануильский. О старом друге

  В. Р. Менжинская. В эмиграции

  A. Ф. Ильин-Женевский. Накануне

  B. И. Невский. За солдатские массы

В ДНИ ВЕЛИКОЙ БУРИ

  A. М. Гиндин. Октябрь в Петрограде

  B. Р. Менжинская. Комиссар финансов

  Г. И. Ломов. В дни бури и натиска

  A.Семенов. Ленин: привезите ко мне комиссара Менжинского

  Д. Рид. Свершилось!

  B. Д. Бонч-Бруевич. Первые дни совнаркомовского аппарата

  C. С. Пестковский. В Госбанк с Менжинским

  А. М. Гиндин. Против саботажа

  Е. М. Соловей. Первые шаги

  A. Е. Аксельрод. Требовательный и отзывчивый

  Н. Н. Крестинский. Верный солдат партии

  М. Е. Сонкин. Генеральный консул

ЩИТ И МЕЧ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА

  М. А. Смирнов. Особоуполномоченный

  Ф. Н. Петров. Боец и мыслитель

  Ф. В. Ленгник. Как он знал и ценил людей

  Ф. Т. Фомин. Страж революции

  М. А. Смирнов. Председатель ОГПУ

  С. Г. Уралов. По-ленински простой и скромный

  B. Л. Герсон. Жил и работал для пролетариата

  Копылов[83]. Встреча на заводе

  П. И. Колосовский-Ковшик. Мудрый и чуткий человек

  М. А. Смирнов. Менжинский и охрана границы

  И. М. Петров (Тойво Вяхя). С границы на прием к Менжинскому

  B. В. Куйбышев. Он боролся как ленинец

  C. С. Дзержинская. Мы были дружны

  A. А. Поляков. Нам, молодым, посчастливилось работать с Менжинским

  М. И. Шкляр. Большой гуманист

  И. Г. Эренбург. Художественная командировка

  B. Исмамбетов. Две встречи

  В. Г. Люмирский. Из воспоминаний

  А. С. Менжинская. Каким его помню…

ОБРАЗ В. Р. МЕНЖИНСКОГО В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

  Ирина Гуро. «И нет чести выше…»

  Михаил Барышев. «Ум — главное орудие разведчика»

  Лев Никулин. Операция «Трест»

  Александр Поляков. Покушение на ГОЭЛРО не состоялось

  Лев Корнешов. По воле партии

КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

ИЛЛЮСТРАЦИИ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg