«Косыгин. Вызов премьера (сборник)»

Косыгин. Вызов премьера (сборник) (fb2) - Косыгин. Вызов премьера (сборник) (Вожди Советского Союза) 1039K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Алексеевич Кирпиченко - Виктор Васильевич Гришин - О. В. Селин - Николай Константинович Байбаков

Николай Байбаков, Вадим Кирпиченко, Виктор Гришин Косыгин. Вызов премьера (сборник)

Предисловие

21 февраля 1904 года в семье токаря петербургского минно-торпедного завода «Леснер» Николая Косыгина родился второй сын – Алексей. Николай Косыгин происходил из крестьян Коломенского уезда Московской губернии, около 15 лет прослужил в армии рядовым, а потом фельдфебелем. В Вильно, где стоял его полк, вступил в брак с Матроной Алексеевой, а выйдя в отставку, стал квалифицированным рабочим в столице империи. Он принадлежал, как говорили марксисты, к «рабочей аристократии» – но, несмотря на это, вся семья из пяти человек проживала в одной комнате в огромной коммунальной квартире на Малой Вольфовой. Таково положение вещей характерно для квалифицированных петербургских рабочих начала ХХ века – они неплохо одевались, сытно питались, в выходные ходили в цирк или трактир, однако не могли позволить себе отдельное жилье.

Своей матери будущий советский премьер почти не помнил – она умерла в 1908 году, оставив шестилетнего Павла, четырехлетнего Алексея и двухлетнюю Марию. Младшая сестра родилась нездоровой и всю жизнь нуждалась в особом уходе. Алексей проявлял заботу о ней в детстве, а в 1960 – 1970-х годах она жила в его семье в Москве, где и умерла.

Николай Косыгин больше в брак не вступал и сам воспитывал детей – строго и требовательно. Быть может, именно это придало характеру будущего премьера угрюмость и жесткость, которые отмечали почти все, кто общался с ним.

Старший брат Павел учился в гимназии, а Алексей пошел в Петровское коммерческое училище. Будущих коммерсантов и финансистов обучали, в частности, эффективным приемам счета – ведь тогда не было никакой вычислительной техники. И потом, спустя многие годы, нарком и председатель Совета министров Косыгин поражал своих коллег способностью умножать большие числа, добывать квадратные корни и вычислять проценты.

* * *

По словам Косыгина, вся семья сразу приняла Октябрьскую революцию, хотя при царизме отец не принадлежал ни к одной из социалистических партий. В 1918 году Николай Косыгин был призван в части особого назначения (ЧОН), служил в охране железнодорожных вокзалов Петрограда и его окраин до 1922 года. А в 1919-м красноармейцем добровольно стал и 15-летний Алексей. Активного участия в боевых действиях не принимал, служил в Петрограде и Мурманске в 16-м и 61-м управлениях военно-полевого строительства ординарцем командира батальона.

Демобилизовавшись в марте 1921 года, Алексей поступил на Всероссийские продовольственные курсы Наркомпрода в Петрограде, которые со временем были реорганизованы в Петроградский кооперативный техникум, который он и окончил в 1924 году.

Работать молодой специалист уехал в Сибирь. Сперва был инструктором Новосибирского союза кооператоров, а в 1926-м отправился в город Киренск на реке Лене в Иркутской области, где стал заведующим орготделом, а практически возглавил Ленский союз кооператоров. Это была первая руководящая должность в жизни 22-летнего юноши. И Косыгин зарекомендовал себя наилучшим образом.

В Киренске Косыгин развернул сеть потребительских магазинов, торговавших преимущественно английскими и американскими товарами. Но самым большим его достижением стала реализация концессии английской компании «Лена Голдфилд» – фактически на реке Бодайбо было создано крупное советско-британское золотодобывающее совместное предприятие. Работало оно эффективно и приносило немалую прибыль не только заморским капиталистам, но и сибирским кооператорам.

* * *

В 1927 году Косыгин вступил в брак с Клавдией Кривошеиной. Воспитывавший ее отчим до революции был управителем большого имения в Киренске. Семья сохранила свое благосостояние и в 20-е годы. Спустя многие годы Клавдия Андреевна рассказывала внуку, что очень волновалась, когда должна была представить Алексея отчиму – ведь без его согласия она, воспитанная в старых традициях, замуж бы не пошла. Однако кооператор-коммунист (а именно в том году Косыгин стал членом ВКП(б) и предприниматель-нэпман очень понравились друг другу. Благословение на брак было получено.

В духе нового времени молодая семья поселилась в коммуне, которую, кроме Косыгина, образовали еще трое его неженатых коллег-кооператоров. Практически всю домашнюю работу выполняла Анна Кузакова, девушка с эвенкийскими корнями. Она была служанкой Клавдии еще в родительском доме. Аннушка так и не разлучалась с семьей Косыгиных – уехала с ними из Сибири в Ленинград, со временем в Москву, была нянькой сначала единственной дочери Косыгиных Людмилы, родившейся в Киренске в 1928 году, потом внуков Алеши и Тани.

* * *

Успехи молодого организатора кооперативного движения были замечены: в 1928 году, по инициативе первого секретаря Сибирского крайкома ВКП(б) старого большевика Эйхе, Косыгин был приглашен в Новосибирск и назначен заведующим экономического отдела Сибкрайсоюза кооператоров.

А спустя два года, в 1930-м, Косыгин решил поставить крест на своей столь успешной карьере в кооперативном движении. Он добился партийного направления на учебу на факультете потребительской кооперации в Университете им. Рыкова, но стал студентом дневной формы обучения Ленинградского текстильного института им. Кирова.

Еще будучи студентом, Косыгин стал секретарем партийной организации института. На пятом курсе Косыгин начал работать мастером на Текстильной фабрике им. Андрея Желябова, по окончании института был начальником цеха, смены, а в 1937 году его назначили директором этой фабрики.

Но карьера Косыгина только набирала обороты. В 1938-м он, с подачи Жданова, два с половиной месяца проработал заведующим промышленно-транспортного отдела Ленинградского обкома партии (кстати, единственная чисто партийная должность в его продолжительной карьере), 9 октября 1938 года становится председателем исполкома Ленинградского горсовета, «красным мэром» второй столицы России, 2 января 1939 года возглавил только что созданный Наркомат текстильной промышленности СССР, а 17 апреля 1940 года, в тридцатишестилетнем возрасте, стал заместителем председателя Совнаркома СССР, отвечающим за производство и снабжение населения товарами широкого потребления.

Взлет Косыгина поражает. Менее чем за пять лет фабричный мастер превратился в вице-премьера огромного государства. Карьеру Косыгина, бесспорно, определили его личные качества: колоссальная трудоспособность, организаторские способности и высокая эрудированность.

Следует отметить, что судьба Косыгина не была уникальной – именно тогда появилось немало молодых «сталинских наркомов»: Малышев – нарком военной промышленности, Ванников – нарком боеприпасов, Носенко – нарком кораблестроения, Шахурин – нарком авиационной промышленности, Тевосян – нарком тяжелой промышленности. Но Косыгин поднялся выше всех.

* * *

В начале войны с гитлеровской Германией Косыгин был назначен замом председателя Совета по эвакуации при Совнаркоме СССР. К концу 1941 года на восток было эвакуировано 1523 промышленных предприятия, большинство из которых в короткие сроки возобновили свою работу на новых местах, – в этом в большой мере заслуга Косыгина.

В сентябре 1941 года Косыгин руководил – с «выездом на место» – эвакуацией Харькова (буквально в последний миг ему удалось вывезти оборудование танкового, турбинного и электромеханического заводов), в октябре – Москвы. Сам он остался вместе со Сталиным в столице и стоял рядом с вождем на трибуне Мавзолея во время памятного парада 7 ноября 1941 года. А в ночь на новый 1942 год получил сверхсложную задачу – организовать вывоз людей и промышленного оборудования из блокированного фашистами Ленинграда. Именно Косыгин, проведя в этом городе полгода, несмотря на все трудности, организовал «Дорогу жизни» по льду Ладожского озера, вывезя из осажденного города 550 тысяч человек, 70 промышленных предприятий и 160 тыс. тонн цветных и черных металлов.

В июне 1942 года Косыгин получил новую задачу – на него как на члена Государственного комитета обороны была возложена ответственность за снабжение Красной армии средствами инженерного и саперного вооружения. И за полгода ему удалось увеличить количество предприятий-поставщиков вдвое – до 1500.

В 1943 году Косыгин был награжден орденом Красного Знамени. И хотя к концу жизни он имел две Звезды Героя Социалистического Труда, шесть орденов Ленина и относился, по свидетельству своего внука Алексея, к наградам без особого пиетета (только после многоразовых напоминаний Брежнева начал прикалывать к лацкану Золотые Звезды) – к этому сравнительно скромному ордену, единственной своей боевой награде, питал особое чувство.

* * *

Конец 1940-х годов – пик карьеры Косыгина при Сталине. В марте 1946-го он впервые становится членом Политбюро ВКП(б). На короткое время он вошел в сталинскую «семерку» – неформальный круг руководства страны, по нескольку раз в неделю собиравшийся вечерами на «ближней даче» вождя.

В августе 1947 года Косыгина, отдыхавшего с семьей в Мухалатке, неожиданно пригласили с супругой на крымскую дачу Сталина. После затянувшегося до утра дружеского ужина Сталин предложил отправиться вместе с ним на Кавказ на флагмане Черноморского флота крейсере «Молотов». После этого путешествия, продолжавшегося несколько дней, о 43-летнем Косыгине начали говорить как о возможном преемнике Сталина.

Правда, после «ленинградского дела» позиции Косыгина ослабли, из членов Президиума ЦК его перевели в кандидаты, – и только в начале 1953 года на одном из совещаний к Косыгину подошел Сталин, похлопал по плечу и спросил: «Ну как ты, Косыга? Ничего, еще поработаешь…»

Однако вскоре Сталин умер, и Косыгин продолжал работать на второстепенных должностях – министр промышленности товаров народного потребления, первый зам председателя Госплана СССР, зам председателя Госэкономсовета Совета министров и т. п. Ни на одной из них Косыгин не имел права на принципиальные экономические решения. И только в 1960 году Косыгин вновь стал первым замом премьера. Фактически Косыгин возглавил правительство – председатель Совета министров Хрущев был еще и Первым секретарем ЦК КПСС, на заседания правительства являлся лишь изредка, так что вел их, как правило, Косыгин. Хрущев занимался преимущественно вопросами сельского хозяйства и внешней политики, отдав Алексею Николаевичу руководство промышленностью, финансами, внешней торговлей.

* * *

Между Хрущевым и Косыгиным постепенно назревал конфликт, вызванный принципиально различными подходами двух деятелей к руководству государством, в частности экономикой. Косыгину не нравилось, что Хрущев часто принимал решения без надлежащего обоснования. Лишь один пример: однажды, пролетая над дельтой Волги, Хрущев увидел огромные заросли тростника. Кто-то из сопровождения высказал идею, что это практически неисчерпаемый источник сырья для производства целлюлозы. И Никита Сергеевич загорелся – немедленно построить под Астраханью крупный целлюлозно-бумажный комбинат. Несмотря на сопротивление Косыгина, он все-таки заставил внести коррективы в уже утвержденный народнохозяйственный план на следующий год, выделить немалые средства. В результате пришлось урезать другие статьи затрат, вполне обоснованных. Когда комбинат был построен, выяснилось, что скошенный на больших участках тростник естественным путем не восстанавливается, экологии был причинен огромный ущерб. Кроме того, оборудование, рассчитанное на древесину, на другом сырье – тростнике – просто не могло качественно работать. Поэтому лес для Астраханского комбината пришлось возить из Сибири и Архангельской области…

Когда в августе 1964 года Леонид Брежнев предложил Косыгину принять участие в заговоре против Хрущева, тот согласился. А на заседании Политбюро, когда Анастас Микоян высказался в пользу того, чтобы разделить должности Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета министров, сохранив одну из них за Хрущевым, именно Косыгин жестко выступил за полное отстранение Хрущева от власти.

В октябре 1964 года СССР возглавил своеобразный триумвират – Генеральным секретарем ЦК КПСС стал Леонид Брежнев, Председателем Совета министров – Алексей Косыгин, а Президиум Верховного Совета СССР в скором времени возглавил Николай Подгорный. Всю полноту власти Брежневу удалось перетянуть на себя лишь спустя десять лет.

* * *

Экономическую реформу 1965 года в СССР совершенно справедливо связывают с именем Алексея Косыгина. Основные идеи реформы сводились к тому, что в центре все вопросы решить невозможно, а потому нужно провести децентрализацию. Последняя должна была коснуться как сферы накопления – с тем чтобы по крайней мере часть капиталовложений осуществлялась не по воле московского Госплана, а на низовом уровне управления, так и вопросов номенклатуры продукции. Государственные предприятия должны были получить право самостоятельно решать, какую продукцию и в каком количестве выпускать.

Были оставлены лишь пять директивно планируемых показателей:

– объем реализации продукции;

– ее основная номенклатура;

– фонд заработной платы;

– прибыль и рентабельность;

– взаимоотношения с бюджетом.

При этом первые два показателя рассматривались как временные, от которых спустя два-три года можно будет отказаться.

Предполагалось, что объемы оплаты труда будут напрямую связаны с результатами работы, а безвозмездное выделение государственных фондов для предприятий будет отменено и введена плата за фонды с прибыли, остаток которой пойдет на развитие производства и материальное стимулирование, а значит, возникнут материальные стимулы экономить эти ресурсы.

Уже первые шаги внедрения реформы дали вполне осязаемые результаты. Так, если за пятилетие 1961–1965 гг. в среднем за год объемы производства росли в СССР на 4,9 %, то в 1966–1970 гг. – на 5,6 %. Среднегодовой прирост национального дохода составлял соответственно 5,7 и 7,1 %. Производительность труда за первое из упомянутых пятилетий возросла на 29, а за второе – на 37 %. Фондоотдача в 1961–1965 годах снизилась на 13 %, а в 1966 – 1970-х – выросла на 3 %. Реальные доходы населения в первые пять лет косыгинской реформы возросли почти на треть.

Реформа изначально натолкнулась на сильное сопротивление руководящей верхушки СССР, причем даже не так со стороны партийных идеологов-ортодоксов во главе с Михаилом Сусловым, как на уровне отраслевых отделов ЦК КПСС, аппаратов министерств, республиканских и областных партийных комитетов. Это сопротивление поддержал и по сути возглавил Брежнев в своей карьерной борьбе с Косыгиным за власть и влияние. В конце 1967 года генсеку удалось протянуть решение, что «в порядке исключения» остатки прибыли, которыми предприятия могли распоряжаться по своему усмотрению, в этом году будут перечислены в государственный бюджет. Это стало началом сворачивания экономической реформы 1965 года – началом ее конца…

Тем не менее, Косыгин стоял во главе правительства СССР дольше, чем любой другой премьер-министр СССР, царской или постсоветской России, – ровно 16 лет, до октября 1980 года. Он был отправлен Брежневым в отставку после тяжелой болезни 23 октября 1980 года, за два месяца до смерти.

Олекса Пидлуцкий

Косыгинская реформа

Игорь Карпенко О реформе Косыгина

Карпенко Игорь Александрович с 1961 г. работал в «Известиях»: специальный корреспондент отдела экономики, промышленности и транспорта, первый заместитель ответственного секретаря, редактор отдела, обозреватель «Известий».

«О людях ты суди по делам, слова немногого стоят» – это изречение Р. Киплинга неплохо бы помнить всем, кто размышляет о судьбах и роли тех великих мира сего, которые оставили нам нынешнее суровое, трудное наследство.

Личность любого человека, а тем более лидера государства, лучше всего раскрывается в главном деле его жизни. Для Алексея Николаевича Косыгина, занимавшего на протяжении почти полустолетия самые высокие посты в государстве – от наркома и министра до Председателя Госплана СССР, а затем и Председателя Совета Министров СССР – таким главным делом жизни была экономическая реформа 60-х годов. Теперь ее чаще всего так и называют – косыгинской, хотя достаточно долго она не персонифицировалась. Конечно, на сентябрьском (1965 г.) Пленуме ЦК КПСС, так же как и на последующих пленумах и съездах партии, с докладами о принципах реформы и ходе ее развития неизменно выступал А. Н. Косыгин, но тогда это полагалось ему по должности как Председателю Совета Министров СССР.

Наивно было бы считать его единственным автором и разработчиком далеко не простой системы взаимосвязанных показателей сложнейшего комплексного механизма реформы, охватившей практически все сферы народного хозяйства страны. Труд этот слишком велик для одного человека. Даже главные принципы реформы определяла специальная инициативная комиссия из десяти крупнейших ученых и экономистов тех лет.

Любопытно отметить, что среди этой маститой десятки докторов и академиков над системой показателей реформы работал главный экономист подмосковного Воскресенского химического комбината Мирон Владимирович Фельдман, чье официальное образование ограничивалось четырьмя классами церковно-приходской школы. Однако специалистом он был великолепным, как говорится, экономистом божьей милостью, творившим удивительные вещи на своем предприятии. В комиссию он был приглашен Косыгиным, знавшим Фельдмана еще с 30-х годов как одного из разработчиков первого в стране техпромфинплана. Мирон Владимирович был отличным практиком, руководителем одного из лучших среди 43 предприятий, первыми экспериментально осваивавших условия экономической реформы.

В этот отряд первопроходцев вошли, разумеется, наиболее сильные, экономически подготовленные предприятия разных отраслей промышленности, которые, получив право хозяйственного маневра и инициативы, быстро, всего за год, с 1966-го по 1967-й, удвоили темпы прироста реализации продукции. Но даже на их фоне результаты работы Воскресенского химического комбината казались поразительными: темпы прироста продукции, прибыли, производительности труда здесь были в 2–3 раза выше, чем в среднем по всей группе предприятий, работающих на эксперименте.

От Мирона Владимировича, с которым завязались у меня добрые, даже дружеские отношения, я раньше других собратьев по перу знал о готовящихся поворотах и новых этапах реформы. Рассказывал Мирон Владимирович и о том, как требовательно и ревниво опекал Косыгин коллективы, первыми проверявшие условия реформы. Да и сам я не раз был свидетелем случаев, когда те же воскресенцы искали и находили у него защиту от пробуждающихся аппетитов финансистов и жесткой опеке собственного министерства.

Думаю, что, когда речь идет о лидерах государства, их роль в конкретных событиях определяется ответом на простой вопрос: благодаря им или вопреки их воле происходили эти события. Так, наверное, ближе к истине. А в данном случае для сомнений места нет – реформа и начиналась и развивалась, конечно же, во многом благодаря Косыгину и по праву впоследствии стала носить его имя. Он умел находить умных, самых прогрессивных для своего времени людей, а потом поддерживал их работу всей доступной ему властью государственного аппарата. Можно ли требовать большего от хозяйственного руководителя любого ранга? А он был действительно хозяйственником, «технарем», как уважительно называли его многие директора. И, кажется, сознательно сторонился политических игр, которыми, как известно, были богаты те времена. Но вот что удивительно: менее трети века прошло с начала экономической реформы, а порой приходится слышать и читать о ней столь невероятные суждения, что искренне хочется посоветовать их авторам хоть изредка заглядывать «в святцы».

Конечно, у времени свои законы. Оно нередко не только стирает в нашей памяти детали событий, но и меняет их оценку. И уж до неузнаваемости искажает истинную картину наша извечная привычка судить дела «давно минувших дней» по критериям и меркам сегодняшним. А это, кажется, сейчас свойственно и тем, кто вспоминает реформу как «урезанный щекинский эксперимент», и тем, кто утверждает, будто «застойные» времена прервали тогда наше движение к рыночной экономике, которое, мол, теперь приходится начинать заново.

Где же истина? Чтобы понять это, надо попытаться воскресить в памяти атмосферу начала 60-х годов, где, несомненно, и заложены все корни экономической реформы.

* * *

За десятилетие, предшествовавшее косыгинской реформе, многие политические события, и прежде всего преодоление культа личности И. Сталина, дали серьезный импульс раскрепощению общественной идеологии, что не могло не затронуть и экономических отношений в обществе. Тем более что все ощутимее начинали сказываться последствия организации хозяйства, сохранившей неизменными с конца 20-х годов весьма жесткие рамки и методы централизованного административного управления. Заметно увеличивался дефицит промышленных и, особенно, продовольственных товаров, впервые на многие из них начали расти цены. Необходимость экономических реформ диктовалась прежде всего резким снижением эффективности производства. За семилетку (1959–1965 гг.), например, стоимость производственных фондов возросла более чем вдвое, а производство промышленной продукции (даже если верить весьма сомнительным данным официальной статистики) увеличилось лишь на 84 %. Ежегодно неизменно срывались планы капитального строительства, десятки миллиардов рублей замораживались в незавершенке и долгострое. Снижались производительность труда, темпы технического прогресса, уровень жизни людей. Впервые именно в эти годы пришлось импортировать зерно и другие сельхозпродукты. Словом, сама жизнь требовала решительных и глубоких экономических реформ.

События тех лет неизбежно сводят нас с еще одной легендарной фигурой – Никитой Сергеевичем Хрущевым. При суровой беспощадности нынешних оценок практически всех наших партийных лидеров прошлого с его личностью, пожалуй, средства массовой информации обращаются заметно бережнее, с явной долей симпатии. При всех его «кукурузных» и прочих чудачествах он был личностью, личностью яркой, интересной. И человеком поступка, первым решившимся начать борьбу со сталинизмом, открыть, пусть и не до конца, чудовищную картину репрессий и геноцида в собственной стране. Благодаря ему была Целина. При нем – Космос, Юрий Гагарин. И еще – он был прирожденным экспериментатором. Это к тому, что уже не просто при нем, а именно благодаря ему страну буквально втянуло в водоворот экономических поисков, опытов, экспериментов. Хрущев привозил из США то специалистов по бройлерам, то бизнесменов, вроде потомка русских сахарозаводчиков. Сейчас вот модным стало писать и говорить о сплошной «политизации» общества. Собственно, такой же по масштабам, глобальной, была в конце 50-х – начале 60-х годов всеобщая «экономизация» страны.

Невероятная популярность экономических изданий и публикаций, возникновение деловых экономических клубов, повальная экономическая учеба, на несколько лет (событие просто невероятное!) заменившая партийную учебу, впрочем проходившая все же под эгидой системы партийного просвещения, – вот что было приметами того времени. Как теперь политике, экономике отводилась львиная доля газетной площади, а высшей доблестью журналиста считалось его умение читать бухгалтерский баланс. С газетных и журнальных полос годами не сходили публикации о НОТе – по примеру «Уралхиммаша» это движение охватило буквально все предприятия страны. Развернулись бурные дискуссии о плановых показателях, инициированные изрядно нашумевшей статьей Либермана в «Правде» о прибыли.

Впрочем, не только дискуссии. Каких только показателей не испытывали в десятках экспериментов отрасли народного хозяйства: нормативную стоимость обработки, условно чистую и даже «чистую» прибыль, товарную продукцию, многочисленные варианты измерения трудоемкости и т. д. Часть из них были надуманными, наивными, предназначенными скорее для кандидатских диссертаций, чем для практической деятельности. Однако были и по-настоящему интересные, актуальные даже и для сегодняшнего дня. Например, швейное объединение «Большевичка» планировало свое производство по прямым заказам потребителей, главным отчетным показателем стала для нее полученная прибыль. Еще острее и современнее был эксперимент на ленинградских и московских автотранспортных предприятиях, которым планировали всего два показателя: прибыль и отчисления в бюджет.

Эксперименты велись не только в области показателей – достаточно напомнить широко известные (во всяком случае, еще лет пятнадцать назад) саратовскую и львовскую системы управления качеством продукции, новочеркасский метод оперативного управления производством, а позднее, уже в ходе реформы, щекинский эксперимент, злобинский бригадный подряд, орловскую «непрерывку» и т. д. и т. п. Наконец, нельзя не отметить и того факта, что именно в эти годы реабилитированная кибернетика пробудила всеобщий интерес к математическим методам управления, планирования и программирования, началось внедрение электронно-вычислительной техники.

Невозможно даже перечислить все, что внедрялось, испытывалось, изучалось в эти годы. И не только хозяйственниками и специалистами. Практически все общество было подготовлено к серьезным экономическим преобразованиям, а общие условия самой реформы и свое конкретное место в ней знал каждый руководитель предприятия, цеха, участка. Как же сегодня нам не хватает этой подготовки, этого общего знания в условиях перехода к рынку! Недаром его уже окрестили «подземным» переходом, и импульсивные, малодоступные пониманию даже специалистов, «шоковые» меры (без терапии), вроде невероятного по масштабам повышения цен, вызывают озлобление и тревогу в обществе, рождают недоверие к действиям правительства. А ведь сегодня наиболее остро ощущается, пожалуй, самый серьезный из наших многочисленных дефицитов – дефицит доверия, без ликвидации которого просто невозможно движение к рынку. Для того чтобы хорошо делать дело, в него надо верить!

* * *

В конце 50-х годов в обстановке подлинного экономического «бума» в стране, Хрущев назначает Алексея Николаевича Косыгина Председателем Госплана СССР, а затем, в 1960 г., – своим первым заместителем в Совете Министров СССР. При этом, как было известно всем, особых симпатий Хрущев к Алексею Николаевичу не питал, ревниво относился и к его популярности.

В этом выборе решающую роль сыграл огромный опыт Косыгина-хозяйственника, еще с предвоенных лет и на протяжении почти двух десятилетий бывшего заместителем председателя Совнаркома, его знание экономики – он был и министром финансов, и первым заместителем председателя Госэкономкомиссии в совнархозовский период. Не менее важным в этот период накануне реформы оказался его талант энергичного, умелого организатора. Талант этот видел в Косыгине не только Хрущев. И. Сталин в самый суровый момент истории нашей страны, в 1941 г., назначил Алексея Николаевича Косыгина, не достигшего тогда и сорокалетнего возраста, заместителем председателя Совета по эвакуации.

Внедрялась косыгинская реформа уже при Л.И. Брежневе. Она, вероятно, прошла бы и вопреки его воле, если бы он рискнул остановить маховик преобразований, запущенный Хрущевым. Насущные требования экономики отменить разом, конечно же, не мог никакой «дворцовый переворот», смена партийных лидеров.

Поэтому и Брежневу потребовался Косыгин, к которому тянулись в момент «октябрьского переворота» все нити управления экономикой страны. С 1964 г. и уже до конца жизни Алексей Николаевич Косыгин работал Председателем Совета Министров СССР. Был ли Косыгин своеобразной «реформаторской ширмой» для Брежнева, как считают многие? Вряд ли это заботило Леонида Ильича. Авторитет Генерального секретаря утверждался тогда иными средствами – всей системой государственной безопасности и монолитными традициями общества, густо настоянными на казенной идеологии и страхе. Сталин, надо отдать ему должное, напугал нас на много лет вперед.

Скорее всего, Брежнев просто «свалил хозяйство» на Косыгина и занялся иными делами, в том числе составлением фантастической коллекции наград, переносом центра действий Великой Отечественной войны на Малую землю и политикой возрождения культа уже собственной личности. Словом, реформе он поначалу субъективно не мешал, она шла своим чередом.

Реформа вобрала в себя многое из тех экспериментов, о которых уже упомянуто. Вообще она имела ту общую тенденцию, которая должна была наконец сменить военно-штабную систему с ее главным лозунгом «План любой ценой». Ставить реформу на одну доску с другими экспериментами, даже с таким модным, как щекинский, просто несерьезно. Уже хотя бы потому, что реформа охватила не только предприятия и отрасли народного хозяйства, но и почти все сферы жизни общества.

Сентябрьский (1965 г.) Пленум ЦК КПСС обозначил резкий поворот в самой структуре управления – от совнархозов, территориального управления страна вновь вернулась к отраслевой – министерствам, хотя на несколько ином уровне, чем прежде. Характер и функции новых министерств в ходе реформы довольно быстро трансформировались: прежние территориальные главки были заменены функциональными, экономическими.

Самые серьезные изменения произошли, пожалуй, в планировании – наконец был подвергнут сомнению всесильный показатель валовой продукции. Тот пресловутый «вал», что безнадежно запутал многократным повторным счетом весь учет в народном хозяйстве, изуродовал саму сущность планирования. Лучшей характеристикой его «действия» может служить забавная деталь или, скорее, любопытное обстоятельство: «досрочно и сверх плана» были завершены по «валу» все наши знаменитые пятилетки, но ни разу ни одна из них и близко не была выполнена в натуральных показателях – реальных изделиях и продуктах.

Одновременно реформа сократила и количество плановых показателей, «спускаемых» предприятиям «сверху». Их было более 30, регламентировавших до мелочи каждый шаг коллектива, блокировавших любую возможность хозяйственного маневра. Таких показателей осталось всего девять: объем реализации продукции; основная номенклатура продукции; фонд заработной платы; сумма прибыли; рентабельность; платежи в бюджет и ассигнования из бюджета; объем капиталовложений и ввод в действие мощностей; основные задания по новой технике; показатели материально-технического снабжения.

Большая часть этих показателей особых комментариев не требует, тем более что некоторые из них планировались и прежде. О новых же сказать необходимо – в них суть преобразований. Объем реализации продукции (заменивший «вал») исключал из учета незавершенку, ставил преграду выпуску продукции, которую нельзя было продать.

Прибыль и рентабельность поворачивали предприятия к хозяйственному расчету, экономному расходованию материальных и трудовых ресурсов. Однако показатели эти зависели не только от собственных затрат предприятий, но и от цены, назначенной на их продукцию. А это потребовало вскоре приведения в порядок оптовых цен, реформы ценообразования. Оптовые цены, как тогда осторожно выражались экономисты, были пересмотрены в сторону их приближения к уровню общественно необходимых затрат на данные виды продукции.

Важную роль в развитии хозрасчета сыграло и введение платы за основные и оборотные фонды – предприятия побуждали таким образом освобождаться от лишних запасов оборудования, сырья, материалов, которые раньше просто «давали» и потому все старались завышенными заявками набрать их «про запас». Теперь оказывалось, что мертвый капитал держать невыгодно.

В то же время резко возросла и роль государственных кредитов, которые стали широко применяться предприятиями для приобретения действительно необходимого оборудования и сырья и, что было введено впервые, для оплаты труда и социального развития.

Если кратко охарактеризовать цель и смысл этих преобразований, то они давали значительную самостоятельность предприятиям, возможность хозяйственного маневра. И в то же время поднимали ответственность коллективов за результаты работы, заставляли более рационально распоряжаться материальными ресурсами и средствами. Повышение эффективности производства, достижение максимальных результатов с минимальными затратами – такими были установки экономической реформы.

* * *

С точки зрения государства, общества польза преобразований очевидна. Но что получало предприятие, что побуждало коллективы взять на себя дополнительную ответственность, интенсивнее трудиться? Реформа предусматривала создание трех специальных фондов: фонда материального поощрения, фонда социально-культурных мероприятий и жилищного строительства, фонда развития производства, которые хозяйственники и экономисты называли «пусковым импульсом реформы». Много места потребовало бы изложение сложной системы формирования средств этих фондов – они определялись для каждого предприятия с учетом напряженности его плана, динамики развития производства и его уровня. Но в дальнейшем все предприятия получали определенную долю средств за каждый процент увеличения объема реализации, роста прибыли и рентабельности, предусмотренные в годовом плане, по сравнению с предыдущим. Это последнее обстоятельство – предусмотренное в плане – следует подчеркнуть особо: предприятия становились заинтересованными в разработке собственных напряженных планов, включении в них всех резервов, поскольку за перевыполнение планов отчисления в фонды резко сокращались. Предприятия как бы штрафовались за перевыполнение и попытку припрятать резервы «на черный день».

И надо сказать, что принцип этот реально действовал – никто не желал терять средства премиальных фондов, позволявших многое сделать и для совершенствования самого производства, и для строительства жилья своим работникам. А главное – для их премирования, которое, во всяком случае на первых 43 предприятиях, успешно использовалось как стимул для дальнейшего повышения прибыли и рентабельности. Сошлюсь на пример того же Воскресенского химического комбината.

В те годы экономистам были хорошо знакомы извечные жалобы хозяйственников на так называемый воздушный вал – безноменклатурную валовую продукцию, которую ведомства впихивали в план предприятий, не обеспечивая ее материалами и ресурсами. И вот воскресенцы в плане на 1967 г. сами попросили себе дополнительно этого «воздушного вала», не обеспеченного ни мощностями, ни материальными фондами, на целый миллиард рублей. Как, за счет чего они собирались выпустить столько продукции?

В момент составления плана ответ на этот вопрос воскресенцы дать не могли. Это был хитрый трюк того же Мирона Владимировича Фельдмана – своеобразный вексель под будущую инициативу, хозяйственную сметку и творчество. За год химики нашли возможности освоить новую продукцию и, главное, отыскать для нее потребителей. Отчисления в премиальный фонд получили солидные, а их опять же пустили на то, чтобы стимулировать поиск и творчество, расшивать «узкие» места производства.

Разумеется, для такой работы требовались люди энергичные, инициативные, как сегодня говорят, «с новым мышлением». И удивительная по тем временам вещь: Фельдман, сам уже пожилой человек, пенсионного возраста, добился резкого омоложения кадров управления практически на всех уровнях: в бригадах, на участках и в цехах редко можно было отыскать руководителя старше тридцати лет, а в самом аппарате управления комбината – старше сорока. Дело неслыханное в стране, где десятилетиями на всех уровнях руководили партийные выдвиженцы довоенных годов, которых так и не смог сдвинуть с насиженных мест Хрущев, пытавшийся, как известно, отправлять по закону на пенсию шестидесятипятилетних.

Но вернемся к поощрительным фондам. Они были одним из основных положений экономической реформы – объединить интересы государства, предприятия и отдельного рабочего. Солидные тома написаны в те годы многими экономистами по различным методам и экспериментам в области эффективного использования премиальных фондов. Пожалуй, наиболее яркой и известной тогда всей стране его формой стали социальные планы развития коллективов – движение, родившееся в ленинградском объединении «Светлана» и быстро охватившее всю страну.

* * *

Многое можно было бы вспомнить сегодня о реформе 60-х годов, несомненно, ощутимо встряхнувшей нашу экономику, да и не только экономику, поскольку ее поступательное движение не могло не отразиться на всей общественной жизни. Конечно, тогда говорили о сталинизме, критиковали положение в экономике, ссылались на опыт Запада и, разумеется, высказывались откровеннее, резче, чем в дохрущевские времена. Однако критиковали ошибки (и даже преступления!) отдельных партийных лидеров, пороки местничества или ведомственности. Но при этом никто не смел посягать на социалистический строй, на авангардную роль партии, на коммунистические идеалы. А если бы и рискнул в статье намекнуть на что-либо подобное – все равно не получилось бы. Журналистам отлично известно, что и в те годы цензура не зря ела свой хлеб. Да и просто говорить вслух что-нибудь подобное мало находилось смельчаков – Комитет госбезопасности к тому времени вполне оправился от изживания «бериевщины» и исподволь копил «компромат» на новых диссидентов, время которых стремительно приближалось.

Даже экономистам, упорно боровшимся за показатель прибыли, приходилось многие страницы текста отводить доказательствам ее социалистического характера – в нашей стране она, конечно же, не могла быть целью, а лишь средством для укрепления советской экономики; сама же реформа неизменно характеризовалась как этап нашего неуклонного движения к светлому будущему – коммунизму. Робкие предложения взять часть опыта рыночных отношений Запада были подвергнуты достаточно резкой отповеди даже в докладе А.Н. Косыгина на том же сентябрьском (1965 г.) Пленуме ЦК КПСС. Разумеется, никакой речи о демократии, гласности, многопартийности и – упаси боже – частной собственности и быть не могло. Напомню, сама реформа декларировалась от имени партии исключительно на пленумах и съездах ЦК КПСС. А неразрывность идеологии и экономики («бомба» замедленного действия, изначально заложенная в реформе) неизменно утверждалась во всех партийных документах.

Это я хорошо усвоил по личному опыту. В команде А.Н. Косыгина была такая традиция: над докладом, который предполагалось ему делать на съезде или пленуме, на самом последнем этапе подготовки работал только один журналист и помощник Косыгина – А.Г. Карпов. (У Брежнева, наоборот, текст всегда правила солидная компания маститых газетчиков.) Алексей Николаевич считал, что так лучше обеспечивается стилистическое единство документа, четкость его логического построения. Волею судьбы, а вернее тогдашнего известинского начальства, доклад Косыгина на сентябрьском пленуме «причесывать» пришлось мне. До последнего дня шла скрупулезная правка текста, которому Алексей Николаевич придавал очень большое значение. Словом, работу я закончил поздним вечером, а на следующее утро доклад уже слушали пленум ЦК и вся страна по радио и телевидению. Так что изменить что-либо в тексте казалось немыслимым.

Теперь напомню одно из ключевых положений реформы, о котором я уже говорил, – стимулах заинтересованности предприятий в напряженном плане и фактических штрафах за их перевыполнение. Дотошный читатель может убедиться в том, что и в докладе Косыгина отведено ему достаточно места – Алексей Николаевич, несомненно, понимал важность этого принципа.

У себя дома по телевизору я слушал текст, который знал наизусть. И вот буквально через несколько абзацев после слов о разработке предприятиями напряженных планов слух резанула незнакомая фраза о… развертывании социалистического соревнования, которой еще вчера вечером не было в тексте:

«Успешное осуществление мероприятий по совершенствованию управления промышленностью требует от партийных и профсоюзных организаций и руководителей предприятий коренного улучшения организации социалистического соревнования трудящихся. Совершенствование методов хозяйствования подводит прочную экономическую базу под социалистическое соревнование…» И далее, по привычным штампам – рекомендации, как организовать это соревнование за досрочное и сверхплановое достижение показателей, причем даже тех, которые по условиям реформы вообще уже не планировались предприятиями…

Да какой же руководитель станет после этого включать все резервы в план, если будет заранее знать, что обкомы и горкомы вновь займутся выколачиванием досрочной и сверхплановой «показухи»! Абсурдность ситуации просто немыслимая. Я бросился к телефону, звоню помощнику Косыгина А. Карпову – откуда могла взяться нелепая вставка?

– Доклад вчера в десять вечера обсуждало Политбюро. Думаю, предложение Агитпропа (Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС. – Авт.) – соревнование его епархия…

Теперь можно только строить догадки о том, пробовал ли Косыгин хотя бы возражать против бессмысленной вставки, разрушающей логику реформы. Все же, думаю, просто промолчал. Партийные указания в те времена еще не полагалось опровергать логикой и здравым смыслом. И это очень хорошо знал Алексей Николаевич, прошедший суровую сталинскую школу партийной дисциплины.

* * *

Эпизод этот достаточно ясно показывает, что реформа никак не затрагивала святую неприкосновенность партийной команды, уже с самого начала строго очерчивая ее рамки очередным косметическим ремонтом системы.

Тем не менее невозможно отрицать серьезное благотворное влияние реформы на развитие народного хозяйства, рост эффективности производства. Не буду ссылаться на тогдашние радужные данные статистики – их цена теперь всем хорошо известна.

Однако в 1966 г., когда пятилетка лишь стартовала, на условиях реформы, как уже говорилось, работали лишь 43 предприятия, а к ее концу – сотни и тысячи коллективов во всех отраслях промышленности. И каждый из них – практически без исключений – неизменно улучшал работу, получив «допинг» в виде самостоятельности и заинтересованности.

На XXIV съезде партии особо подчеркивалось, что в стране теперь трудно найти предприятие, которое бы не работало по новым условиям. Следуя широко известной партийной традиции, съезду торжественно рапортовали о «досрочном завершении реформы» районы, области, целые министерства, что означало: все их предприятия переведены на условия экономической реформы.

О механизме действия косыгинской реформы можно было бы рассказывать еще многое. Но вот проводить прямую параллель между теми преобразованиями и нынешними рыночными подходами к экономической реформе вряд ли правомерно. Конечно же, она была важным, а возможно, и необходимым этапом поисков и подготовки общества к нынешним взглядам на многие проблемы управления хозяйством. Но если общие цели часто и совпадали (повышение эффективности производства, хозяйственная самостоятельность, рост благосостояния и усиление роли материальных стимулов и т. д.), то принципиально иными были способы и методы решения проблем. Достаточно сравнить несколько ключевых моментов двух реформ. Скажем, нынешнее освобождение цен и тот прежний пересмотр оптовых цен «с приближением их к уровню необходимых общественных затрат». Отказ от плана, госзаказа, системы распределения ресурсов и – сложнейший механизм стимулов, побуждающих коллективы к напряженным планам; чуть ли не важнейшая задача того времени – совершенствование планирования и материального обеспечения производства. А если о главном, то важнейший нынешний инструмент и регулятор экономики – рынок, изменения отношений собственности против прежнего совершенствования методов и форм партийно-государственного руководства хозяйством.

И все же нельзя не видеть, хоть и зачаточных, первых шагов к нормальной цивилизованной экономике, заложенных в косыгинской реформе: самостоятельная разработка заводскими специалистами реальных, напряженных планов производства (пусть и по отправным контрольным цифрам министерств); право (и обязанность! если соответствующие органы не обеспечат нарядов на продажу) самим реализовывать сверхплановую продукцию и находить для нее потребителя (зарождение, переход от рынка производителя к рынку потребителя!). Наконец, возможность самим устанавливать штатные расписания и сметы, реально через фонды стимулирования поднять заинтересованность людей в разумном хозяйствовании и многое другое, что невольно обращало коллективы к нормальной экономике, заставляло уже в то время создавать экономические и коммерческие службы практически на всех предприятиях.

Вместе с тем впервые именно тогда, на рубеже 70-х, серьезные экономисты начали отмечать определенную «пробуксовку» реформы и скрытые пока для большинства признаки противодействия некоторым важным ее принципам. Даже в Директивах XXIV съезда можно было заметить, что часть этих принципов, провозглашенных на сентябрьском (1965 г.) Пленуме, так и остались общей декларацией и вновь повторялись как задача ближайшего будущего. Это касалось, например, внедрения стабильных нормативов длительного действия, перехода к оптовой торговле средствами производства, разработки стабильных планов производства на пятилетку с разбивкой по годам и т. д.

Жизненную важность реализации этих принципов, вероятно, не надо особенно доказывать даже малосведущим в экономике. Они избавляли коллективы предприятий от «милостей» родного министерства, которое могло выделить, а могло и не выделить материальные или финансовые ресурсы в необходимом количестве, изменить по своей прихоти строптивому коллективу нормативы отчислений в поощрительные фонды. Наконец, это должно было освободить предприятия от планирования по достигнутому уровню, которое всем мешало работать в полную силу, во всяком случае, отбило к тому охоту.

* * *

Прежде, да и теперь, многие исследователи связывают свертывание, торможение реформы с работой Межведомственной комиссии. По итогам эксперимента на 43 предприятиях она разрабатывала и «совершенствовала» общие условия перевода на принципы реформы всех отраслей народного хозяйства. Дополнения, инструкции и разъяснения, в обилии исходившие из недр этой комиссии, несомненно, имели одну общую тенденцию – ограничить изначально заложенную реформой самостоятельность предприятий в пользу быстро крепнущих министерств, а также изымать финансовые «излишки» у предприятий в государственную казну. Словом, проводилась политика, которую можно определить давно известной формулой – «резать курицу, несущую золотые яйца». Так, в 1971 г. было восстановлено планирование показателя производительности труда, темпы роста которой обязательно должны были опережать темпы роста заработной платы. В бюджет стали изыматься «свободные остатки прибыли».

Конечно, не в «кознях» Межведомственной комиссии лежали истинные причины усечения экономической реформы. Деятельность комиссии просто еще раз доказала, что и те, безусловно прогрессивные по сравнению с прошлыми, новые принципы развития хозяйства были лишь очередной моделью экономики социализма. Моделью, детали которой легко мог менять по своим идеологическим соображениям партийно-государственный административно-командный аппарат. Комиссия только выполняла руководящие указания, в меру своего политического чутья улавливая главные общие тенденции.

Суть тогдашнего отхода от новых принципов реформы была в том, что экономические методы управления неизбежно отводили на второй план партийное руководство на всех его уровнях, а в будущем означали и вовсе неприятие партийных команд. А это, конечно же, сразу ощутили райкомы и обкомы в своих взаимоотношениях уже с первыми экспериментальными коллективами.

Второе, не менее важное обстоятельство, – быстро и резко усиливалась власть восстановленных министерств и ведомств, начинавших жить по собственным законам, становящихся своеобразными государствами в государстве. Разумеется, возглавлялись они все той же партийной номенклатурой. Так что интересы партии и ведомств и субъективно и объективно смыкались. Уже в девятой пятилетке с министерствами оказался бессильным бороться и Председатель Совета Министров А.Н. Косыгин. Очень ярко характеризует эту сложившуюся ситуацию широко известный «бунт» сорока министров.

Суть дела заключалась в том, что реформа резко увеличила цену срыва договорных обязательств. Предприятие, скажем, из-за недопоставки чепуховой, копеечной детали могло задержать выпуск дорогостоящей продукции, сорвать задание по объему ее реализации, а значит, потерять значительную сумму отчислений в поощрительные фонды. По новым условиям в таких случаях можно было через Госарбитраж взыскать с недобросовестного партнера не только штраф за недопоставленную продукцию, но и потребовать возмещения всех потерь и убытков, которые понесло предприятие. Госарбитраж получил право решать такие споры, даже если они возникли у коллектива с собственным министерством. Однако охотников обращаться в Госарбитраж с подобными жалобами находилось очень мало – получалось себе дороже. Ведь с поставщиком, не говоря уже о собственном министерстве, работать предстояло многие годы, и портить с ним отношения было просто опасно.

Чтобы поднять дисциплину взаимных поставок, Косыгин пошел на такую меру: было принято постановление, по которому выполнение плана засчитывалось лишь после удовлетворения всех заказов потребителей. Против этого и восстали дружно Госплан и наиболее сильные министерства и авторитетные министры, утверждавшие, что в таком случае все их предприятия останутся не только без премий, но и без зарплаты. В итоге победа осталась за министрами. И хотя распоряжение Косыгина официально отменено не было, оно практически никогда так и не вступило в действие.

Лишь этот инцидент, благодаря его скандальному характеру, стал широко известен общественности. С гласностью тогда, что бы сейчас ни утверждали, был все-таки полный «порядок» – народ знал только то, что ему полагалось.

Во второй половине 70-х годов ходили глухие слухи о том, что в связи с подобными инцидентами и общей тенденцией свертывания экономической реформы А. Косыгин несколько раз просил об отставке. О том, что Алексей Николаевич действительно ставил этот вопрос, я слышал и сам от его помощников. Но о причинах можно было лишь гадать. Спрашивать же об этом было неудобно, тем более что Косыгину перевалило за семьдесят и выглядел он очень неважно.

* * *

Есть и еще одна причина, предопределившая конец реформы. Новые условия развития экономики требовали решительного омоложения кадров. То, что сделал у себя на Воскресенском химическом комбинате Мирон Владимирович Фельдман, необходимо было планомерно осуществлять в масштабах страны. Тем более что развитие экономики должно было выводить на передний план специалистов, которых раньше вообще не было на предприятиях, – экономистов, владеющих математическими методами планирования и программирования, коммерческих директоров, да и просто молодежь, не обремененную прежним «антиопытом» управления хозяйством.

Мирон Владимирович так говорил мне, объясняя свой «детский сад» в управлении:

– Человека в десять раз проще научить, чем переучивать. У моих ребят мозги свежие – сами соображают, не ждут команд да инструкций…

Но в стране практически на всех уровнях управления, от которых сколько-нибудь могло зависеть дело, прочно «окопались» бессменные руководители с тридцати-, сорокалетним партийным стажем. Их просто невозможно было спихнуть со знаменитой «номенклатурной орбиты», сколько ни честили ее критики и фельетонисты. Самый серьезный провал работы грозил «номенклатурной единице» лишь переброской с одного объекта на другой. Реформа, к сожалению, никого из них не лишила права на «руководящее кресло».

Вторая пятилетка реформы совпала с серией семидесятилетних юбилеев членов Политбюро, министров и иных крупных государственных деятелей. Страна с растерянностью и изумлением наблюдала по телевидению затянувшийся жутковатый фарс: «бессмертные» старцы трясущимися руками вешали друг другу на лацканы пиджаков Звезды Героев, уверяя себя и всю страну, что семьдесят – это средний возраст, расцвет творческих сил. И эти силы они торжественно клялись и в будущем без остатка отдавать на пользу отечества и благо народа. Следующую пятилетку этот самый народ метко окрестил «пятилеткой генеральных похорон» – Брежнев, Андропов, Черненко… Они правили страной, как говорили остряки, «не приходя в сознание».

И не было, как принято считать сейчас, никакого периода, или эпохи, «застоя» – страна стремительно катилась вспять, проигрывая уже не только Западу, но и самой себе и в темпах развития, и в уровне жизни. В экономике это был период ликвидации последствий реформы, возврата к привычной системе команды, мелочной опеки, регламентации каждого шага предприятий. Снова торжествовали знакомые и милые сердцу «бессмертных» методы управления хозяйством. На авансцену выходили стройки века. БАМ, каналы, поворот северных рек должны были увековечить память Леонида Ильича и иже с ним, а заодно и окончательно изувечить экономику. От полной нищеты и краха страну уже тогда удерживали лишь новые месторождения нефти и золота, нещадная эксплуатация национальных ресурсов.

Минимум два поколения, которые могли и должны были поднять страну на новые ступени развития и удержать ее в общем ритме научно-технического прогресса, оказались отлученными от управления вообще, не смогли реализовать себя, свои возможности. Крах реформы заставил многих искать эти возможности за пределами страны.

Понимал ли все это Косыгин? Уверен, что понимал. Впрочем, как понимал и то, что бессилен что-либо сделать, не в состоянии противостоять этому движению вспять. Видел он, разумеется, и то, что хуже всего пришлось тем, кто искренне, всерьез поверил в его реформу. Коллективы, которые действительно вложили все свои резервы, в итоге оказались с меньшим числом работников и фондом зарплаты, зато с самыми напряженными планами, которые опять надо было перевыполнять, поскольку все продолжали планировать «от достигнутого». Равно как и всем остальным, им вновь начали «спускать» планы сокращения численности штатов, повышения производительности труда и т. д.

Урок этот на многие годы вперед усвоили тогда хозяйственники, только следующему их поколению можно было бы рискнуть предложить участие в каком-нибудь эксперименте. Кризис доверия к власти зарождался именно тогда – в середине 70-х. Далее он лишь «дозревал» до сегодняшнего всеобщего недоверия и противостояния властным структурам.

* * *

…Последний раз мне довелось встретиться с Косыгиным осенью 1973 г., когда я вновь редактировал очередной документ реформы. Обычно после обеда Алексей Николаевич около часа дремал в кресле. В это время перекусить отправлялись его помощники. Так я оказался один в крохотной комнатушке, когда неожиданно туда вошел Косыгин. Оглядевшись, он подошел к столу.

– Как живется, молодой человек? – тон вопроса, вернее приветствия, предполагал единственный ответ.

– Хорошо, Алексей Николаевич…

– И работается, конечно, нормально? – спросил он и, скупо улыбнувшись, тронул бумагу на столе…

– Нормально…

– Пожалуйста, передайте Карпову, чтобы рыбалку сообразили… А я все же отдохну часок…

Он повернулся и, по-стариковски сутулясь, вернулся в свой кабинет. Очень пожилой и очень усталый человек. Рыбалка – это знали все – была его страстным увлечением до конца жизни…

Уроки косыгинской реформы, по-моему, заслуживают самого пристального внимания нынешнего поколения экономистов и ученых – ведь и тогда, как и сегодня, много говорили об объективном характере и необратимости начавшегося процесса. И все же реформа была свернута, на четверть века были отложены все попытки вернуть в нормальное русло развитие хозяйства страны. Не повторится ли это теперь уже в России?

Думаю, что главной и, может быть, единственной причиной, позволившей тогда удержать всевластие партийно-командной системы, на многие годы отодвинуть хозяйственные реформы, было… неожиданно свалившееся на нашу страну сказочное богатство – нефть Сибири. Именно тогда, когда разразился энергетический кризис и развитые страны готовы были платить за тонну нефти по сто долларов, себестоимость ее, например, в Самотлоре составляла около 5 рублей, а общий объем добычи СССР быстро довел до 600 и затем до 650 миллионов тонн. Это был «выход» – можно было уже не думать о подъеме сельского хозяйства и индустрии, о новых методах хозяйствования, требующих от партийно-бюрократического аппарата отдать значительную долю реальной власти. Продукты, товары народного потребления и все необходимое легко можно было получить за нефть. Мы проедали свое богатство, богатство своих детей и внуков. А сегодня платим за это дорогой ценой.

Николай Егорычев Он шел своим путем

Егорычев Николай Григорьевич в 1962 г. Второй, а затем Первый секретарь Московского городского комитета КПСС. С 1967 г. – заместитель министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР. В 1970–1988 гг. – Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Дании. В 1988 г. – посол в Республике Афганистан.

В октябре 1964 г., накануне пленума ЦК, я встретил в Кремле Алексея Николаевича Косыгина. Только что закончилось заседание Президиума Центрального Комитета партии, на котором шло обсуждение ошибок Н.С. Хрущева, допущенных им в последние годы руководства партией и страной. Мне было известно, что Президиум заседает уже третий день. Два дня дискуссия шла в отсутствие Никиты Сергеевича, который вместе с А.И. Микояном отдыхал в Пицунде. И когда судьба Первого секретаря была фактически предрешена, его пригласили в Москву. Не требовалось обладать особой проницательностью, чтобы понять – борьба бесперспективна…

Насколько мне известно, А.Н. Косыгин заранее ничего не знал о готовящемся освобождении Н.С. Хрущева. Алексей Николаевич был человеком осторожным, близких отношений с кем-либо из руководства не поддерживал, старался держаться подальше от политических игр в Кремле. По-видимому, эти черты его характера и манера поведения сложились в течение четырнадцати суровых и крайне опасных лет работы под руководством Сталина. Длительное время находясь в составе высшего эшелона партии и государства, он острее и глубже других разбирался в политических процессах, которые шли в нашем обществе. Этот богатый опыт утвердил его в том, что бесполезно пытаться отстаивать свои убеждения – система безжалостно освобождается от людей принципиальных и независимых. И он работал. Работал честно и добросовестно – не на систему, а на благо страны. Работал грамотно, квалифицированно. Одним словом, сложился как один из самых опытных руководителей в правительстве.

В тот памятный день, 13 октября, Алексей Николаевич не мог сдержать своих чувств. Я никогда раньше не видел его таким возбужденным, точнее, в столь приподнятом настроении. Он рассказывал, как остро и принципиально проходила дискуссия на заседании Президиума ЦК, когда впервые лидеру партии и государства, в руках которого была сосредоточена неограниченная власть, прямо и откровенно высказали все о его поведении и ошибках. Об октябрьском (1964 г.) Пленуме ЦК написано много, бытуют различные точки зрения по поводу освобождения Н. С. Хрущева. Это и понятно. Ведь ныне деятельность Никиты Сергеевича рассматривается на фоне брежневского «застоя», а в то время к ее оценке подходили с позиции начавшегося после XX съезда партии процесса обновления, т. е. более требовательно.

Без сомнения, Хрущев был смелым политиком, напористым в достижении намеченных целей, умел увидеть и поддержать передовые направления в развитии народного хозяйства, но допускал при этом немало ошибок и просчетов. Он был человеком крайних суждений: если сборный железобетон в строительстве, то – долой кирпич, металлоконструкции, дерево. Если кукуруза, то – прочь овес, сеяные травы. И так во всем! А угодники, которых у нас испокон веку в изобилии, с показным усердием поддерживали и выполняли его указания. Чем больше ошибок появлялось у Хрущева, тем громче расхваливали его газеты и журналы, радио и телевидение. Людей компетентных, принципиальных он недолюбливал, считая, что сам лучше других разбирается во всех проблемах.

А.Н. Косыгину в этой связи было особенно трудно. Занимая должность первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, он лучше других видел ошибки и промахи Хрущева. В практической работе старался как-то положительно влиять на дела, не вступая в прямую конфронтацию с Никитой Сергеевичем. Даже со стороны было видно, как Хрущев постоянно подавлял любую инициативу и самостоятельность Косыгина, желая видеть в нем лишь высокопоставленного чиновника-исполнителя. На заседаниях правительства, пленумах ЦК (а последние проходили тогда во Дворце съездов в присутствии нескольких тысяч человек) Хрущев не раз бестактно отзывался о своем первом заместителе. И тем не менее не освобождал его, хорошо понимая, что более компетентного, работоспособного и честного человека ему не найти. Поэтому трудился Косыгин тогда, как говорится, со «связанными руками».

Освобождение Хрущева вселяло в Алексея Николаевича надежду на то, что теперь он сможет свободно проявить свои способности, полностью использовать накопленный опыт и знания. Косыгин искренне верил, что курс XX и XXII съездов партии на обновление советского общества, курс, от которого Хрущев постепенно отходил, будет продолжен. «А это так важно для будущего страны, – говорил Алексей Николаевич, – так хочется наконец работать в полную силу». Это был искренний всплеск эмоций человека, который более четверти века вынужден был подчиняться чужой воле, создавая о себе мнение как о технократе, далеком от политики. Поэтому его держали в стороне от подготовки октябрьского (1964 г.) Пленума ЦК. Не из-за недоверия. Просто по целому ряду причин Косыгин вне политики многих устраивал больше, чем Косыгин-политик. Тогда ему было 60 лет, на здоровье не жаловался. Так что он имел серьезные основания смотреть в будущее с оптимизмом. Однако в жизни все оказалось иначе…

* * *

Истины ради надо сказать, что и Косыгин, и многие из нас, тогдашних членов ЦК, неверно оценивали Брежнева. Считалось, что при большом опыте партийной и советской работы он еще и демократичен, без диктаторских замашек, а потому станет ориентироваться на коллективное руководство. Поначалу Брежнев выступал за продолжение курса XX съезда партии, сознавал необходимость углубления демократических преобразований в партии и стране. Кроме того, когда освобождали Хрущева, иной кандидатуры на роль лидера партии просто не оказалось. В узком кругу я высказывал, правда, соображение, что Брежнев не потянет… Называл Косыгина, а мне возражали – он администратор, хозяйственник, а не партийный деятель. Я же полагал, что плохо знаю Леонида Ильича, могу и ошибаться, поэтому не настаивал на своем мнении.

Л.И. Брежнев не был крупным политическим деятелем, зато преуспел в политических интригах, особенно в первые годы пребывания на посту лидера партии, когда сколачивал лично ему преданную команду, освобождаясь от людей принципиальных, способных и независимых. В ЦК его главной опорой стал М.А. Суслов, человек не только сталинской школы, но и сталинской закалки. Оставаясь в тени, Суслов играл ведущую роль в политике, беспощадно вытравляя нарождавшиеся в партии и стране демократические начинания. Армию Леонид Ильич мог доверить только своим самым верным друзьям – сначала А.А. Гречко, затем Д.Ф. Устинову. Во главе МВД поставил преданного ему Н.А. Щелокова. Особняком в руководстве стоял Ю.В. Андропов, человек незаурядных способностей и высокой морали. Брежнев, видимо, понимал, что в органах госбезопасности нужен именно такой человек, но до конца ему не доверял, поэтому заместителем к Андропову приставил своего верного человека Г.К. Цинева.

Не обладая сам высокими моральными качествами, Брежнев распустил кадры, мирился с проявлениями коррупции, некомпетентностью и бездарностью руководителей, прощая все тем, кто безудержно и бессовестно прославлял его. Словом, стране снова здорово не повезло, она получила на долгие 18 лет вполне бесцветную личность в качестве Генерального секретаря ЦК КПСС.

И вот А.Н. Косыгину уже до конца жизни пришлось работать под непосредственным началом этого человека. Трагизм положения усугублялся тем, что, будучи Председателем Совета Министров СССР, отвечая за экономическое положение в стране, Алексей Николаевич был вынужден проводить в жизнь решения, которые в итоге подрывали экономику, становились тяжелым бременем для общества. Видел ли Косыгин, что возможности плановой социалистической экономики используются не на благо, а во вред народу? Что Советский Союз все более милитаризуется, его огромные природные ресурсы варварски эксплуатируются, распродаются, сельское хозяйство разваливается, а помощь другим странам становится просто непосильной? Нет сомнения – он все это видел и понимал, старался в меру сил влиять на развитие общественно-политических процессов в стране, хотя работать ему было очень непросто.

Придя к руководству партией, а фактически и страной, Брежнев заметно переживал, что престиж его в народе был не слишком высок. Ревниво относился к А.Н. Косыгину, который пользовался большим уважением в стране. Помню, осенью 1966 г. ехали мы с Брежневым поездом в Грузию вручать республике орден Ленина. Вечером, после ужина в его вагоне, долго беседовали, и вот, в сердцах, он говорит:

– Ну, скажи, зачем это Косыгин поехал по украинским заводам? Что ему там делать? Все о своем авторитете печется. Пусть бы лучше в Москве сидел да делами занимался.

Я ответил, что надо радоваться, коль Председатель Совмина поехал по стране. С народом пообщается. А простые люди ведь не стесняются, они откровенно расскажут о всех трудностях и недостатках. Пусть Косыгин все это знает и учитывает в работе. Однако мне так и не удалось разубедить Генсека. Вообще, надо сказать, ревнивое отношение Брежнева к Алексею Николаевичу в то время создавало немало помех и трудностей. О некоторых из них вспоминаешь сегодня как о нелепых курьезах, которые тем не менее изрядно трепали нервы.

Был, скажем, такой случай. Как-то в начале 1966 г. Косыгин поинтересовался, почему в Москве нет памятника неизвестному солдату, который мог бы стать символом священной памяти героям, павшим в Великой Отечественной войне. Я ответил, что руководство Москвы думает о создании такого мемориала и, как только будет готов реальный вариант, доложим ему. И в самом деле, к тому времени идея эта созрела, однако архитекторы никак не могли выбрать подходящее место.

В мае того же года Г.Н. Фомин, начальник Главного архитектурно-планировочного управления, и А. И. Бурдин, заместитель главного архитектора города, пригласили меня осмотреть выбранные для этой цели места. День был теплый, солнечный. Мы объехали почти весь город, побывали на Ленинских горах, но ни на чем конкретном так и не остановились. Последней в нашем маршруте была Манежная площадь. Мы долго стояли на ней. В архитектурном отношении она очень разнолика и неуютна. Потом прошли в Александровский сад. У меня давно зрела мысль, что именно это место в самом центре Москвы, у древней Кремлевской стены, можно было бы использовать для создания мемориала. Но оставались сомнения, которыми я и поделился с Фоминым и Бурдиным. Их мнение я всегда ценил очень высоко. Но и они колебались.

Место, приглянувшееся нам, в то время было неухоженным, да и прилегающий участок стены требовал реставрации. В самом центре площадки располагался обелиск, поставленный здесь в 1913 г. в связи с 300-летием дома Романовых. После революции с него сняли двуглавого орла, а на гранях обелиска вместо перечня российских императоров выбили имена великих революционных мыслителей, названных якобы лично В.И. Лениным.

В то время считалось, что трогать обелиск нельзя. И все же так много было «за», что мы пришли к единому мнению – именно здесь следует соорудить мемориал. Тогда же обсудили и общую идею памятника.

Уже на следующий день оба архитектора пришли в горком партии и принесли эскизы будущего мемориала. На них памятник выглядел почти так же, как мы видим его сегодня. В тот же день я посетил Алексея Николаевича и показал эти эскизы. Они ему понравились, и он обещал оказать всяческое содействие в сооружении памятника. А надо сказать, что Л.И. Брежнева в Москве в то время не было. Я направил короткую записку в ЦК, в которой просил дать согласие на сооружение в Москве памятника – Могилы Неизвестного солдата.

Вскоре вернулся Брежнев. Ознакомившись с предложением, он долго сомневался, надо ли вообще это делать. Но аргументы были настолько весомыми, что в конце концов он отступил. Однако в отношении места памятника и его проекта был непреклонен. «Нет! – и все тут. – Ищите другой вариант». Во время моего весьма непростого разговора с ним стало понятно, что возражает он лишь потому, что первым, кому показали эскиз, был Косыгин. Это обидело Леонида Ильича, задело его самолюбие. И он, очевидно, решил проучить нас. Неопределенное положение длилось полгода. А дело стояло, надвигалась зима. Тогда мы решились на небольшую хитрость.

6 ноября, после торжественного заседания, посвященного очередной годовщине Октября, архитекторы принесли эскизы и макет памятника в комнату президиума. В перерыве перед концертом я пригласил Брежнева, членов Политбюро, других товарищей, находившихся в президиуме, познакомиться с нашими предложениями. Все единодушно выразили свое одобрение. Тут уж Брежневу ничего не оставалось, как согласиться. Маленькая «война» была нами выиграна. Но труднейшие работы, в том числе по перекладке коллектора реки Неглинной, переносу на другое место обелиска, реставрации стены, пришлось выполнять в максимально сжатые сроки, всего за полгода, притом в условиях суровой зимы.

3 декабря 1966 г. сотни тысяч людей вышли на улицы города, когда по ним двигалась траурная процессия, доставившая останки неизвестного солдата, погибшего четверть века назад на ближних подступах к столице, в районе нынешнего Зеленограда.

С воинскими почестями останки были захоронены у Кремлевской стены, а 8 мая 1967 г. мемориал был торжественно открыт и на Могиле Неизвестного солдата зажжен Вечный огонь славы. Сегодня мало кто знает подробности истории, предшествовавшей сооружению этого священного памятника.

* * *

Став Председателем Совета Министров СССР, Алексей Николаевич активно взялся за дела. По прошествии многих лет можно что-то оценивать положительно, с чем-то не соглашаться, но одно бесспорно – он стремился оживить экономику, устранить волюнтаризм в руководстве народным хозяйством, характерный для последних двух лет деятельности Н. С. Хрущева, добиться повышения уровня жизни людей. В отличие от Брежнева, Алексей Николаевич опирался в работе не на лично преданных ему людей, а на отлично знающих свое дело руководителей, таких, как Н.К. Байбаков, В.Э. Дымшиц, В.А. Кириллин, В.Н. Новиков, В.Ф. Гарбузов, Н.С. Патоличев и др.

Известно, что А.Н. Косыгин с самого начала неодобрительно относился к созданию совнархозов, хотя открыто и не высказывался по этому поводу. В печати, на пленумах ЦК и сессиях Верховного Совета СССР еще при Хрущеве стали критиковать совнархозы. Считалось, что они не в состоянии проводить единую техническую политику, что серьезный урон народному хозяйству наносит местничество. Особое недовольство высказывали те региональные руководители, которые были не в состоянии оказывать прямое влияние на деятельность совнархозов, в ведении которых после ряда укрупнений находилось несколько областей.

А вот Московский городской совнархоз работал хорошо. Здесь активно обновлялись основные фонды, осваивались новые виды сложной продукции, повышалось качество изделий, улучшались условия труда и его эффективность. Все предприятия выполняли планы. Рост объемов производства достигал более 7 % в год. Городское хозяйство Москвы, транспорт, строительные организации и промышленность составляли как бы единый экономический комплекс, что позволяло успешно решать производственно-технические и чисто городские проблемы.

В сентябре 1965 г. по инициативе А.Н. Косыгина был созван пленум ЦК. Алексей Николаевич настаивал на восстановлении министерств. При совнархозах правительство не могло эффективно воздействовать на экономику; решающее влияние на работу совнархозов оказывали местные партийные и советские органы. А Косыгин стремился более деятельно управлять производством. Это, кстати, отвечало и планам Брежнева, который считал, что Центральному Комитету следует спрашивать с Совмина за состояние дел в экономике, а не отвечать самому за ее развитие.

С первых дней своей деятельности на посту Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгин начал активную подготовку к переводу промышленности на новые методы планирования и экономического стимулирования. Тогда подготовка к проведению этих крупных хозяйственных преобразований шла не спеша, обстоятельно. Как известно, предварительно ряд предприятий различных отраслей был переведен в порядке эксперимента на новые условия работы, чтобы на практике опробовать все элементы предстоящих преобразований. В Москве в этой работе участвовали более двадцати заводов и фабрик. А. Н. Косыгин внимательно следил за ходом эксперимента, вникая во все детали с присущей ему основательностью и глубоким знанием производства.

Особый интерес Алексей Николаевич проявлял к реорганизации автомобильного хозяйства Москвы, начатой по инициативе Иосифа Михайловича Гобермана, крупного организатора и руководителя автотранспорта столицы, человека творческого, активного, целеустремленного. Почти весь грузовой транспорт города был объединен в комплекс Главмосавтотранс, в состав которого входили крупные специализированные автокомбинаты, ремонтные и другие предприятия. Это позволило значительно улучшить использование парка машин, увеличить грузооборот, уменьшить порожние пробеги. Была введена централизованная доставка массовых грузов. Экономический эффект превзошел все ожидания. Значительно выросла заработная плата водителей и обслуживающего персонала. Надо сказать, что работа эта была невероятно тяжелой. Пришлось преодолеть отчаянное сопротивление ведомств, не желающих передавать свой транспорт, и это невозможно было бы сделать без поддержки и личной помощи Косыгина.

Хорошие результаты эксперимента были получены на многих московских предприятиях, в частности на кондитерской фабрике «Красный Октябрь» и швейной фабрике «Большевичка».

Однако предстоящая реформа выдвигала и ряд серьезных проблем. Предварительный анализ показывал, например, что новые методы планирования и экономического стимулирования приведут к быстрому росту производительности труда, а следовательно, и к увеличению фонда заработной платы в стране, что на первый взгляд – явление положительное. Однако расчеты приводили к тому, что рост этот будет идти опережающими темпами в промышленности средств производства (группа «А»), где имелись значительные неиспользованные резервы и темпы развития которых постоянно были выше, чем предприятий легкой и пищевой промышленности (группа «Б»). А ведь именно предприятия группы «Б», а также сельское хозяйство должны были обеспечить товарное покрытие прироста денежной массы у населения. Даже в Москве, где совнархоз уделял постоянное внимание легкой и пищевой промышленности, резервов роста производства было мало. Большинство предприятий этих отраслей устарело, работа на них шла в три смены, условия труда были тяжелые. Возникла идея провести реформу в два этапа – сначала в отраслях промышленности группы «Б», что позволило бы создать необходимые условия для увеличения товарной массы, и только после этого приступить к реформе на остальных предприятиях. О предложении москвичей я говорил на пленуме ЦК. В перерыве А. Н. Косыгин встретил меня в фойе Свердловского зала и, одобрительно отозвавшись о моем выступлении, сказал, что я напрасно поднял вопрос о трудностях товарного покрытия прироста фонда зарплаты. Мне стало ясно, что эта проблема обсуждалась руководством Центрального Комитета и ее решено было на пленум не выносить. Зная, как тщательно Совмин готовился к реформе и как хорошо сам Косыгин владел всеми тонкостями финансов, торговли и производства, я спросил его, а разве он не ставил этот вопрос на Президиуме ЦК? Он промолчал, давая тем самым понять, что так оно и было.

В начале 60-х годов на Президиуме ЦК решался вопрос о реконструкции Московского автозавода имени Ленинского комсомола и увеличении выпуска «Москвичей». Секретарь ЦК КПСС Фрол Романович Козлов, который был тогда на положении второго лица в партии, заявил, что если бы у нас был тонкий стальной лист, то мы стали бы выпускать больше комбайнов, а вот москвичи предлагают заниматься несерьезными делами. По этому поводу разгорелся жаркий спор между членами Президиума. А.Н. Косыгин и А.И. Микоян решительно возразили Козлову: народу надо давать не только водку, но и легковые автомобили, холодильники, радиоаппаратуру и другую сложную технику; потребности людей быстро растут, и в их удовлетворении наша страна все более отстает от Запада. В конце концов было принято положительное решение, что дало «второе дыхание» АЗЛК.

Именно благодаря настойчивости А.Н. Косыгина во второй половине 60-х годов менее чем за пять лет было осуществлено строительство Волжского автомобильного завода в Тольятти, который и поныне является главным производителем малолитражных машин. К сожалению, дело ограничилось лишь сооружением ВАЗа, переводом машиностроительного завода в Ижевске на выпуск «Москвичей» да реконструкцией старых производств легковых автомобилей, хотя для нашей страны следовало бы иметь несколько новых крупных заводов. Тогда бы удалось предотвратить острейший дефицит автомобилей, который принял хронический характер.

* * *

Небывалое вздорожание нефти на мировом рынке в начале 70-х годов стало для нас далеко не лучшим, но все же выходом из трудной экономической ситуации. Страна за валюту и золото стала закупать, кроме зерна, большое количество потребительских товаров. В конечном счете это привело к застою в легкой и пищевой промышленности, в сельском хозяйстве. И уж совсем катастрофические последствия имела попытка свести концы с концами за счет наращивания производства водки.

В народном хозяйстве были нарушены разумные экономические пропорции использования национального дохода в ущерб удовлетворению насущных потребностей народа, допущены серьезные просчеты в развитии мощностей военно-промышленного комплекса и вовлечении их в производство гражданской продукции.

Думается, в этих принципиальных вопросах экономической политики А. Н. Косыгин оказался бессильным что-либо изменить. Сила была на стороне Брежнева. Более десяти лет, вплоть до избрания Генеральным секретарем ЦК, он возглавлял военную комиссию Президиума ЦК КПСС. Эта комиссия постоянно требовала все новых и новых крупных ассигнований на разработку и производство военной техники. Конечно, забота об обороне страны весьма похвальна, но государство не имело возможности удовлетворить эти требования во все возрастающих масштабах. Когда же Леонид Ильич стал лидером, он взвалил на плечи советской экономики непосильные расходы на развитие оборонных отраслей в ущерб гражданским, в ущерб провозглашенной партией главной цели социализма – заботе о благе человека.

Огромный потенциал оборонной промышленности был явно недостаточно задействован в производстве товаров широкого потребления, а технические достижения военных отраслей держались «за семью печатями», что тормозило научно-технический прогресс. Все это отбросило нас в разряд наиболее бедных стран мира по уровню удовлетворения насущных потребностей человека, а техническое состояние гражданских отраслей производства не идет ни в какое сравнение с соответствующими отраслями развитых капиталистических государств.

Гипертрофированное внимание к обеспечению безопасности страны обернулось тяжелыми последствиями как для оборонных отраслей, оказавшихся в кризисном состоянии, так и для всего народа. Иными словами, Брежнев и его сторонники долгое время упорно рубили тот мощный «сук» экономики, на котором покоилась оборона нашей страны.

Несет ли А.Н. Косыгин ответственность за все это? По-видимому, нельзя снять ответственность с главы правительства за допущенные деформации в народном хозяйстве, за недопустимо низкое удовлетворение насущных потребностей людей. Да, вероятно, Алексей Николаевич должен был более решительно противиться проведению подобной пагубной политики. Но в этом случае его бы просто убрали, а положение могло стать еще хуже. Несомненно, Косыгин прекрасно понимал сложность ситуации и всеми имеющимися в его распоряжении средствами стремился хоть как-то уменьшить вред от неразумных решений. Именно поэтому практически вся его конкретная деятельность на посту Председателя Совета Министров СССР была рациональна и оценивалась положительно в стране, в том числе и москвичами.

А.Н. Косыгин проявлял постоянный интерес к положению дел в столице, помогая в решении как больших, так и малых проблем многомиллионного города. Он именно решал вопросы, а не топил их в бесконечных согласованиях, совещаниях, что характерно для бюрократического аппарата, когда месяцами, а то и годами приходится ходить по разным ведомствам, где начальники и не отказывают, но и не решают, да еще и показное сочувствие проявляют. Все отработано.

Алексей Николаевич был не таким. При его феноменальной памяти в сочетании с огромным опытом государственной деятельности он блестяще знал положение в стране, в том числе и в Москве. Приходилось удивляться тому, что он всегда был готов со знанием дела обсуждать любую проблему города. Как правило, он четко излагал свою позицию, поэтому сразу становилось ясно, как будет решена проблема. Если положительное решение он принять не мог, то честно и прямо говорил об этом, объясняя причины отказа. Не надо было попусту тратить время, а – сразу искать другие пути решения. И еще одна примечательная черта его характера. Если его оппонент хорошо знал вопрос, он мог смело отстаивать свою точку зрения, не соглашаться, спорить, выставлять контраргументы. Это было в порядке вещей. Но когда кто-то вступал с ним в спор, не зная толком существа дела, или же допустил крупные просчеты в работе, то тут Алексей Николаевич был непримирим, не стеснялся уличить в некомпетентности руководителя любого ранга, будь то министр или его собственный заместитель.

Как-то, кажется году в 1965-м, в январе долго стояли сильные морозы. Тепловые станции Москвы оказались фактически без топлива. Давление газа упало, запасов мазута оставалось на полтора дня, да и использовать его было почти невозможно, так как он загустел при низкой температуре. Эшелоны со смерзшимся в монолит углем стояли на подступах к ТЭЦ, их можно было разгружать только вручную, разбивая уголь ломами или отбойными молотками. Тысячи солдат были заняты круглосуточно на этой работе. Министерство энергетики и электрификации СССР оказалось не готовым к подобной ситуации. Положение казалось безнадежным, однако рядовые москвичи даже не догадывались об этом, так как теплоснабжение города обеспечивалось нормально. На экстренном заседании Совмина А.Н. Косыгин был беспощаден в оценке действий министерства, а его предупреждение министру было сделано хотя и в корректной форме, но могло стать для того последним, повторись подобная ситуация.

* * *

В отличие от большинства руководителей высокого ранга, Алексей Николаевич не боялся отказаться от неверных представлений, признать свою неправоту. Вспоминается такой эпизод. В начале 60-х годов на заводе имени Лихачева закончилась серьезная работа по реконструкции предприятия и переходу к массовому выпуску нового поколения грузовиков. По тем временам технология производства была близка к мировому уровню. Но, как это у нас бывает, в печати развернулась острая дискуссия по конструкции машины. Дескать, и грузоподъемность мала, и бензиновый двигатель неэкономичен, и вес автомобиля велик. При этом критикующие, особенно ученые-теоретики, не учитывали, что отечественное дизельное топливо было безобразно низкого качества; грузоподъемность вполне отвечала потребностям народного хозяйства, а вес определяло наше бездорожье: требовалась высокая прочность ходовой части, что достигалось в значительной мере за счет большого веса машины.

А.Н. Косыгин, видимо под влиянием критики в печати, на представительном совещании в Совете Министров весьма нелестно отозвался о работе автозаводцев. Во время одной из ближайших встреч я ему прямо изложил нашу позицию, ведь затрагивались интересы не только многотысячного коллектива, но и Московского совнархоза, столичной парторганизации. Реконструкция ЗИЛа была общемосковским делом, а для меня, инженера-автомобилиста, проблема была особенно чувствительной, ибо, наблюдая за ходом реконструкции, я всегда старался всячески помогать коллективу. Выслушав меня, Алексей Николаевич признался, что глубоко в этот вопрос не вникал, передоверившись специалистам, и обещал внимательно разобраться. Слово свое он сдержал и вскоре на очередном совещании открыто сказал, что был несправедлив по отношению к зиловцам в оценке проделанной ими работы. А между прочим, раскритикованный ЗИЛ-130 выпускался более 30 лет и неплохо зарекомендовал себя.

В 60-е годы вопрос о власти или о статусе столицы не возникал. Отношения города с Совмином СССР были спокойными и деловыми. А. Н. Косыгин всегда с пониманием рассматривал наши обращения, старался помочь Москве. В свою очередь, и город готов был поддержать правительство, когда оно нуждалось в этом. Можно припомнить немало примеров такой работы, ведь проблемы в таком гигантском городе, как Москва, возникают постоянно.

Так, в 1964 г. Госплан и Госстрой СССР очень противились утверждению технико-экономических обоснований (ТЭО) нового Генерального плана развития Москвы. Он был рассчитан примерно на 20 лет и требовал значительных средств. Рассматривался даже вариант, который бы не фиксировал жестко сроки выполнения всего намеченного. Важно было определить основные направления развития города на перспективу. Аппаратное торможение грозило тем, что на долгие годы Москва могла остаться без генплана, и тогда начались бы бесконечные баталии, где и когда строить, например, новые линии метро, как вести реконструкцию промышленности, жилищное строительство, решать сотни других проблем. А.Н. Косыгин только что был утвержден Председателем Совета Министров СССР. На первой же встрече я подробно изложил ему существо вопроса и был приятно удивлен тем, как доброжелательно он отнесся к нашим заботам. После этого утверждение Генплана развития Москвы прошло по «зеленой улице».

В то же примерно время мы переходили от строительства пятиэтажных домов к многоэтажным. С деньгами было туго, но хотелось строить и более благоустроенные квартиры. А тут подвернулся случай создать новые производства, в частности по выпуску столярных изделий и качественного линолеума на западном оборудовании. Кое-как наскребли валюту, но дополнительно требовалось более 60 миллионов рублей так называемых строймонтажных капвложений, т. е. денег, обеспеченных соответствующими фондами на строительные материалы. Попросили помощи у правительства. Госплан, Госстрой и другие организации нас не поддержали. На заседании Совмина А.Н. Косыгин поначалу тоже склонялся к тому, чтобы просьбу нашу не удовлетворять. Тогда в своем выступлении я прямо заявил, что заместители Председателя Совмина товарищи Н.К. Байбаков, И.Т. Новиков, министр финансов В.Ф. Гарбузов (а все они сидели за столом президиума) и другие не вникли сами в существо вопроса, доверились своим помощникам, а те их подвели. Поэтому я попросил Косыгина решения не принимать, а лично разобраться в наших проблемах. Так и было сделано.

Буквально на следующий день утром Алексей Николаевич позвонил мне и попросил познакомить с предприятиями стройиндустрии. Целый день мы с ним ездили по заводам. Он остался очень доволен и твердо обещал поддержать нашу просьбу о выделении дополнительных капитальных вложений. Я же в свою очередь извинился за свое резкое поведение на заседании Совмина, сказал, что пошел на это сознательно, чтобы спасти дело.

Несколько позднее мы пригласили Алексея Николаевича посмотреть на строительство новых домов. А затем изложили соображения, каким путем можно повысить качество квартир. Для этого прежде всего надо было поднять стоимость квадратного метра на 25–30 %. Таких средств у правительства не было. Косыгин так об этом и сказал, правда, пообещал в следующем году все же добавить процентов 10–12. И помог.

* * *

Долгие сорок лет А. Н. Косыгин входил в состав высшего руководства партии и государства. Годы культа личности Сталина, волюнтаризма Хрущева, застоя при Брежневе – мало кто смог вынести все испытания тех трудных лет, не сломаться, держаться с достоинством, сохраняя при этом высочайшую интеллигентность, человеческую простоту и доступность. Невольно задаешься вопросом, как удалось ему так честно и с такой пользой для страны пройти свой нелегкий жизненный путь?

Мне не довелось видеть его в работе в сталинские времена. А вот при Хрущеве, Брежневе я не знаю ни одного случая, чтобы Алексей Николаевич хотя бы в самой незначительной мере поступился своим достоинством. Я не знаю ни одного случая, чтобы он кого-то унизил, оскорбил. Он мог быть строгим, требовательным, совершенно не терпел некомпетентности, но всегда уважал человеческое достоинство. Я также не знаю ни одного случая, чтобы Алексей Николаевич, прямо или косвенно, был замешан в каких-либо нарушениях законности в сталинские времена либо позднее. Кто-то, возможно, упрекнет его в том, что он не занимал активной позиции в борьбе с беззаконием, жестокостью, всяческими перекосами тех лет. Но «при всякой погоде» он оставался честным человеком, никогда в своем поведении не допускал непорядочности, двойной морали. Не красивыми речами, а делами своими он завоевал прочный авторитет и оставил о себе добрую память.

Анна Гриненко У истоков экономических преобразований

Гриненко Анна Андреевна почти 29 лет, с 1953 по 1981 г., руководила крупнейшей в стране кондитерской фабрикой «Красный октябрь». Герой Социалистического Труда

В 1953 г. министром легкой и пищевой промышленности назначили Алексея Николаевича Косыгина. Вскоре он поехал по московским хлебозаводам, увидел, какие там творятся безобразия, и сразу снял с работы нескольких директоров. Это действительно надо было сделать. Самые невероятные слухи и подробности о его поездках сразу разнеслись среди нас, пищевиков.

И вот как-то сижу я в кабинете. Вдруг раздается звонок и мне говорят: «К вам едет Алексей Николаевич». Представляете мое состояние?! Как сейчас помню, у меня сразу испарина на лбу выступила.

«Едет, значит, – думаю обреченно. – Ну, все: фабрика колоссальная, а он, говорят, такой строгий, придирчивый, суровый. Словом – пиши пропало».

Прибыл он с большой свитой. Вошел в мой кабинет, бывший эйнемовский. (С 1867 по 1917 г. нынешняя кондитерская фабрика «Красный Октябрь» принадлежала Федору Карловичу Эйнему.) А надо сказать, у нас помещение дирекции было в очень хорошем состоянии, мы его всячески поддерживали: солидный банковский стиль – зеркальные стекла, хрустальные люстры, все отделано деревом, массивная, еще дореволюционная, мебель.

Он огляделся и говорит:

– Куда это ты меня, Зотов, привез, на такое старье? (Зотов Василий Петрович был министром продовольствия СССР, заместителем председателя Госплана СССР. – Авт.)

Тут уж я совсем растерялась:

– Да, Алексей Николаевич, сейчас ведь все увлеклись модной мебелью, сидят-то почти на полу, а у меня сохранилось прежнее…

Тут он рассмеялся:

– Ну и молодец! Наши-то дураки все выбрасывают, а западные дипломаты скупают и увозят к себе целыми эшелонами.

Потом сказал:

– Иду смотреть фабрику. Давай мне в провожатые главного механика или главного инженера и главного технолога. Вернемся, будем разговаривать.

Пошли. Вы знаете, на моей памяти это был единственный гость, который так внимательно и тщательно все осмотрел. Он останавливался у каждой машины, следил за ее работой, расспрашивал об устройстве. Потом просил дать анализы смывных вод, интересовался, много ли в них остается сахара. В общем, ходил по фабрике половину рабочего дня. Это был настоящий полный осмотр производства.

Пришли в шоколадный цех.

– Посмотрите, Алексей Николаевич, на потолок. Видите, он весь в шоколадных пятнах. Вот эти автоматы, которые еще при Эйнеме были установлены, выжимают какао-масло для приготовления шоколада. Их пружины, работающие при давлении до десяти атмосфер, совсем износились, и поэтому часто масса выбрасывается вверх.

– Что надо? – быстро спросил он.

– Я знаю, что на Урале есть завод, который выпускает пушки, а на них ставят пружины, которые и нам подходят.

– Сколько требуется?

Ну, тут я, как говорится, «хватанула» – потом мы всю кондитерскую промышленность этими пружинами снабдили. Вот какой он был конкретный и деловой человек.

Вернулись мы в кабинет.

– Садись и рассказывай, что тебе необходимо.

– Алексей Николаевич, нам надо бы подремонтироваться: столько-то и столько-то белил, столько-то кровельного железа – фабрика в войну горела, зажигалки попадали.

– Хорошо.

– А потом еще…

Он прервал меня:

– А теперь – хватит.

Затем Косыгин высказал ряд замечаний, дал советы. На том мы и расстались. Но, видимо, общее впечатление от фабрики у него осталось хорошее.

Когда Алексей Николаевич стал Председателем Совета Министров СССР, наш «Красный Октябрь» попал в число 48 предприятий страны, работавших на условиях эксперимента.

* * *

Здесь я хочу сделать небольшое отступление и упомянуть об одном факте собственной биографии. Меня назначили директором кондитерской фабрики «Ударница» (фабрика небольшая, но все равно столичное предприятие, мармеладно-пастильное – единственное в стране). И вот ко мне первый раз пришел главный бухгалтер, принес баланс и пухлой, холеной рукой начал показывать, где мне нужно расписываться. «Ну, – думаю, – ничего себе директор, если я баланс прочесть не могу. Да как же так? Он будет мне приносить, а я лишь расписываться? А что дальше? Нет, нужно учиться». И я пошла на городские платные высшие счетно-экономические курсы. На Трубной они тогда размещались. Сидела там с молоденькими девчонками-бухгалтерами я, директор фабрики. Мне, признаться, было стыдно, и я никому не говорила об этом, ни на фабрике, ни на курсах. Три года училась, и, когда мы приступили к реформе, я уж любой баланс читала, как музыкант ноты. Мне, конечно, было приятно сознавать, что я правильно тогда поступила.

Началась подготовка к реформе. Конечно, Алексей Николаевич по моему глубокому убеждению прежде всего сам, в себе выстрадал эту реформу. Он приглашал нас, директоров предприятий, советоваться, и мы обращались к нему по любым вопросам. Собирались, скажем, у него в кабинете. По одну сторону садились директора московских предприятий – Гриненко, Громов, Бородин, Сергучев и другие. Рядом были наши главные экономисты. По другую сторону – ученые. Скрывать нечего, были среди них и такие теоретики, которые в жизни ни одной накладной в руках не держали. Начинался разговор. Они свое, мы – свое. Алексей Николаевич всегда говорил «науке»:

– Подождите, вы потом будете подводить теоретическую базу, давайте сейчас послушаем тех, кому осуществлять реформу, они лучше знают все подробности производства.

Как известно, экономической реформе предшествовал широкий эксперимент, проводившийся в различных отраслях. Я считаю, что это было сделано очень разумно: предварительно, в течение года, заместитель председателя Госплана СССР А.В. Бачурин проводил с нами, директорами предприятий, специальные совещания-семинары. Причем нам было дано право вносить изменения в те или иные положения, документы предстоящей реформы. Через четыре недели мы снова собирались в Госплане и обсуждали принятое в прошлый раз решение, которое в течение месяца проходило проверку на предприятиях, и что-то в нем меняли, что-то усиливали. Например, основным вопросом был переход от показателя валовой продукции к показателю реализации. Но чтобы продукцию реализовать, она должна быть высокого качества; а в то время товаров еще было достаточно. Кроме того, необходимо было, чтобы деньги на расчетный счет приходили вовремя, потому что и тогда обязательность в отношении соблюдения сроков были у нас, мягко говоря, не на высоком уровне.

Как-то однажды на таком семинаре я выступила и сказала: предстоящая реформа касается всех – и легкой промышленности, и пищевиков, и отраслей промышленности группы «А». Но ведь это разные производства. Вот, допустим, на заводе имени Орджоникидзе сделали поточную линию за миллион рублей. На рынок или в магазин ее не понесешь, и ее отдают на ЗИЛ. Директор звонит Павлу Дмитриевичу Бородину и говорит: «Слушай, я тебе выставлю авизо, а ты мне заплати». Сегодня авизо, а завтра деньги уже на расчетном счету. А ведь мы, пищевики, свою продукцию должны всем людям продать. Так, у нас на «Красном Октябре» месячный план 15–16 миллионов рублей. И деньги эти мы должны со всей страны собрать.

Помню, Бачурин меня тогда спросил:

– А как быть?

– Очень просто, – ответила я. – Наши счета, счета пищевиков, делайте с отличительными признаками, хотя бы с какой-нибудь полосой. И если такой счет придет, к примеру, в хабаровский банк, чтобы там сразу поняли: он поступил от предприятия, которое работает в условиях эксперимента, и его счет надо сразу оплатить.

У себя на фабрике мы досконально изучили географию всего Союза и вместе с районным отделением Госбанка проанализировали сроки документооборота по стране. Например, мы точно знали, что если Москве мы отгрузили товар сегодня, то завтра получим деньги, из Смоленска оплаченный счет придет через три дня и так далее. Мы знали все: откуда деньги придут через неделю, откуда – через десять дней. Наши специалисты придумали очень удобную и наглядную схему-график, которую разбили по дням и месяцам, обозначив всех наших получателей. По ней смотрим: 1-го числа, допустим, Москве отгрузили продукции на 1 миллион рублей. Записываем на 2-е число: «Москва – 1 миллион». Из Владивостока поступление придет через пятнадцать дней. Пишем на 15-е – такой-то счет, такая-то сумма. И бухгалтер, когда идет в банк получать счета, выписки, знает, что 2-го числа мы должны получить из Москвы миллион, 4-го – из Смоленска сто тысяч. Но поступлений нет. Сразу звонки в местные банки – в чем дело? Получили ли счета? Ведь товар поступил, так почему его не оплатили? Знаете, мы потом, благодаря этой схеме, получали все деньги буквально день в день и имели четкую картину финансового состояния фабрики.

Когда в очередной раз собрались у Косыгина и Бачурин рассказал об этой схеме-графике, то Алексей Николаевич попросил меня детально все изложить. Выслушал, потом говорит:

– Молодцы! Вот это всем нужно брать на вооружение. Действительно, очень просто – полоса на счете плюс схема по документообороту.

* * *

Я не раз бывала на заседаниях Президиума Совета Министров СССР, когда обсуждали переход к экономической реформе. На одном из заседаний выступил Василий Николаевич Доенин, министр машиностроения для легкой и пищевой промышленности и бытовых приборов СССР.

– Алексей Николаевич, – сказал он, – а почему мы должны подводить итоги выполнения плана по выручке на расчетном счете? Разрешите нам считать не по выручке, а по выписке документов – вагон ворота прошел, значит, план выполнен.

Доенина поддержали, выступал еще кто-то из министров. Косыгин слушал. Знаете, как он умел слушать? Потом встал и говорит:

– Я что-то не понял, где я присутствую – на Совете Министров, там, где заседает правительство, или на профсоюзном собрании? Ведь как мы пришли к реформе? Мы вынуждены были пойти на нее, когда из рубля при Хрущеве сделали гривенник и на этом, на округлении цен, мы свели концы с концами. Да, вы отгрузите вагон, а мы не знаем, оплатят вам его заказчики или нет. Вы что, предлагаете теперь гривенник превратить в копейку? Народ нам больше не простит.

И сел. И все. Вопрос был снят.

А в следующий раз у меня произошла стычка с Василием Федоровичем Гарбузовым, министром финансов. Я выступала, все подробно рассказала. Потом Гарбузов вышел на трибуну:

– Алексей Николаевич, а вы не знаете, что у нее убыток почти 300 тысяч по жилищно-коммунальному хозяйству.

Тишина. Косыгин ищет меня взглядом. Я встала:

– Алексей Николаевич, мы всегда считали завоеванием Советской власти самое дешевое жилье. И это правильно. Мы строим много, и получается, что тот, кто делает для рабочих лучше, возводит больше жилья, хорошо его содержит, тот несет и наибольшие убытки. Нам дотацию никто не дает, мы сами покрываем расходы, и это тоже один из вопросов, который надо решать.

Он на меня так выразительно посмотрел:

– Ты что предлагаешь?

– Я предлагаю из баланса прибыли вынести эти расходы, ведь они не зависят от коллектива.

Косыгин сказал:

– Хорошо. Гриненко говорит дело. Давайте с этим согласимся. – И тут же – Василию Федоровичу: – Товарищ Гарбузов, вы усвоили урок политграмоты, который вам преподнесла Гриненко?

Прежде, чем нас «пустить в плавание», Алексей Николаевич дал указание всех директоров «пропустить» через комиссию, в состав которой входили: Н.К. Байбаков, В.П. Зотов, представители Госбанка, Стройбанка, а также различных министерств. На этой комиссии я докладывала о своем предприятии. Вопросов – миллион. Но все прошло хорошо. И только после этого наша фабрика официально стала работать в условиях эксперимента.

К новым условиям следовало подготовить не только директоров, руководителей, но и, что не менее важно, рабочих. Ведь от участия каждого зависят результаты общего дела. «Красный Октябрь» – большое предприятие, около ста бригад. Одним из непременных условий была максимальная экономия сырья. Надо было разъяснить каждому рабочему: от того, как он сработает на своем участке, получится та или иная отдача, эффективность.

Как же мы поступили?

Я позвонила Козловой, директору инженерно-экономического института имени Орджоникидзе:

– Олимпиада Васильевна, у тебя наберется для меня сто студентов?

– Зачем?

– Надо готовить фабрику к предстоящей реформе.

– Хорошо, дам.

Этих студентов мы распределили по всем бригадам, дали им темы по экономике производства, создали две программы: 12-часовую для рабочих и 24-часовую для инженерно-технического состава. Затем к нашей работе подключился и Плехановский институт. И начали мы готовить коллектив к реформе.

Вот пример из жизни. Специальный работник каждый день выбивает мешки из-под сахара. Делать это можно по-разному – если бездумно, механически, то из пустого мешка можно вытрясти примерно 100 граммов сахара (так называемый смет), который будет стоить две копейки за килограмм и который мы отдадим для кормления пчел. Или если подойти с умом, по-хозяйски (верхний слой смета снимать аккуратно, без мусора), она получит только 25 граммов смета, а остальные 75 граммов снова пойдут в производство. И мы популярно, «на пальцах» показали этим женщинам сколько они могут сберечь сахара и сколько это будет в переводе на деньги, да если сложить всю экономию по цехам и участкам, то на эти средства можно построить столько-то квартир. И для них это очень наглядно.

Или, допустим, говорим шоколадчицам: смотри, ты каплю уронила, а ведь это пятак валяется. Ты гривенник на тротуаре поднимешь, пятак поднимешь, а почему же на шоколад наступила? Это тоже пятак. Посмотри, сколько у тебя капель, сколько «пятаков» разлито. И на таких очень простых и доходчивых примерах мы весь коллектив подтянули.

Никогда не забуду одного эпизода. Был у нас как-то на фабрике Виктор Николаевич Соколов, один из министров. Я его провожала. Навстречу ветеран фабрики – тетя Ганя. В ботинках, в халате. Остановилась перед нами:

– Анна Андреевна, ты вот говорила, что капля воды денег стоит, а у меня кранты текуть и текуть. Вода льется и льется. Сколько я уже ее потеряла? Ты что, мне премию теперь не дашь?

Министр в изумлении буквально всплеснул руками:

– Батюшки! Вот это да! Какая предметная и конкретная экономика!

Вот так мы подготовили коллектив к реформе, разъясняя все на простых и понятных примерах.

* * *

На одном из заключительных заседаний Президиума Совета Министров СССР, посвященном реформе, нас, руководителей предприятий разделили по секциям. Я, конечно, попала в группу работников легкой и пищевой промышленности. Это – «Красный Октябрь», мясокомбинат, фабрики – обувная «Красная Заря», табачная «Дукат» и другие. Мы разработали положение о социалистическом предприятии группы «Б». В нем предусмотрели ряд положений, в частности, чтобы план был гибким, чтобы директор имел право менять его внутри квартала (по декадам и месяцам) в зависимости от обстановки, не меняя годовой и квартальный планы, которые включались в общий товарооборот страны.

На том же заседании присутствовал Петр Кондратьевич Носков. Тогда как раз организовывалась фирма «Большевичка» по пошиву мужских костюмов, при ней создавался известный в 60-х годах магазин-салон. Работали они на особых условиях, ставках. Петр Кондратьевич вместе с Косыгиным организовывал эту фирму и поэтому был в большом фаворе. Учитывая это, мы решили, что наши предложения по планированию выскажет Носков. Собрались в Кремле, в зале заседаний Совмина. Сижу я спокойно, знаю, что будет выступать Носков. Потом смотрю, а перед Косыгиным уже гора бумажек.

– Петр Кондратьевич, – шепчу, – посылай скорее записку, а то мы не выступим.

– Не пойду, – вдруг отвечает он.

– Да ты что? Всех подведешь.

– Нет, не могу. Волнуюсь как-то, плохо себя чувствую.

– Иди ты, – говорят мне. – Только тебе дадут слово, ведь ты здесь единственная женщина.

Делать нечего, придется выступать. Полезла в сумку – боже мой! – очки забыла, бумаги нет. Стали по рядам спрашивать, искать подходящие очки. Нашли. Взяла я большой конверт с документами по реформе и начала на обороте быстренько писать краткую записку, которую и передали в президиум. Меня почти сразу вызвали.

Говорила я полчаса. А потом Алексей Николаевич встал со своего председательского места, подошел ко мне, и стали мы с ним беседовать на виду всего зала.

Я обосновала наши предложения по планированию. Он согласился. Потом сказала про чеки и деньги. Дело в том, что если какую-то небольшую деталь надо купить в магазине, то расплачиваться можно было только по чеку до пяти рублей. Мы же просили, чтобы нам разрешили приобретать такие мелочи на сумму хотя бы до ста рублей. Алексей Николаевич согласился. Потом я говорю:

– Давайте, Алексей Николаевич, с вами договоримся: оставьте нам план и заработную плату. Вот у нас по плану реализация на год – 176 миллионов рублей и 60 тысяч тонн кондитерских изделий. Вы, государство, даете нам из них 4 миллиона рублей на зарплату. Я у вас больше ни копейки не прошу. Но позвольте нам, коллективу, самим распоряжаться этими деньгами.

Он выслушал меня внимательно, а потом сказал:

– Вот тебе, Гриненко, я бы еще мог доверить, но ты представляешь, если дать это право какой-нибудь дальней республике? Мы же там потом никаких концов не найдем.

Все рассмеялись. Я рукой махнула:

– Убедили, Алексей Николаевич.

Его считали суровым человеком. А между тем в министерствах ходила шутка, что если Косыгин сегодня засмеялся, то потом неделю улыбается весь Совет Министров.

И вот еще что я заметила, чего опасался и А.Н. Косыгин, и Н.К. Байбаков, и тот же А.В. Бачурин. Ведь мы, директора, – народ хитрый, нас обвести трудно. Мы всегда найдем выход. Скажем, вызывают в министерство, дают указания: сделать одно, другое, третье, а я уже быстренько соображаю, как выполнять. И пока в машине на фабрику еду, я уже решение приняла, а ведь в министерстве с пеной у рта доказывала, что это вообще нереально, невозможно и так далее.

Мы уже давно просили в правительстве – дайте нам план только в деньгах, но не в натуральном исчислении. По этому поводу Косыгин однажды мне заметил:

– А людей кормить чем будем? Твоими миллионами?

Тем не менее планы утвердили и в денежном и в натуральном выражении.

И еще такая деталь. Алексей Николаевич не одобрял перевыполнение плана. Он, например, считал, что если вы можете вместо 60 тысяч тонн продукции выпустить 62, пожалуйста. Но только включайте это в план, а за эти 2 тысячи тонн уже отдельной строкой будет отчисление от прибыли, допустим не 10 %, а 25 %. Таким образом он стремился заинтересовать предприятия в напряженном плане.

Я была свидетелем, как он однажды говорил:

– Зачем перевыполнять план? Я не согласен с тем соревнованием, которое раздувает профсоюз. Соревнование не должно вносить диссонанс в народное хозяйство. Например, какое-то предприятие – участник соревнования понаделало ненужных деталей и извело на них металл, который требуется «Красному пролетарию». Что же в этом хорошего?

* * *

Был и такой случай, который, правда, не относится к реформе. Пошла я в столовую. Звонит секретарь:

– Анна Андреевна, вас Косыгин спрашивает.

– Ладно, – говорю, – я пообедаю. Это, наверное, кто-то из помощников. Они всегда его именем козыряют.

Потом она уже бежит сама:

– Да что же вы! Это сам Косыгин звонит!

Я вскочила и в кабинет, беру трубку:

– Меня что, Алексей Николаевич спрашивает?

– Да.

– Подождите, не соединяйте, а по какому поводу?

– Да я у телефона, Косыгин.

Поздоровались. И он тут же без всякого предисловия:

– Слушай, тут Гана предлагает поставить на 100 тысяч тонн какао-бобов. Как ты смотришь?

– Алексей Николаевич, у вас там Зотов, он наверняка лучше знает.

– В том-то и дело, что Зотова сейчас нет. А решать срочно надо. Твое мнение?

– Ганские какао-бобы считаются лучшими в мире. В них высокое содержание масла, и по вкусовым качествам они гораздо лучше бразильских, которые мы очень долго обрабатываем. Словом, ганские – просто прелесть.

– Сколько у нас всего этих бобов перерабатывается?

– По-моему, – отвечаю, – столько-то. Но есть одно «но».

– Что такое?

– Сейчас переработка затормозилась. В промышленности после отжима какао-масла накопилось большое количество жмыха. Жмых этот деть некуда, потому что какао-порошок «Золотой ярлык» стоит 91 копейку. Это дорого.

– Что предлагаешь?

– Снизить цену.

– На сколько?

– Как за рубежом.

– А там?

– Там в 4 раза дешевле.

– Сколько же ты предлагаешь?

– Хотя бы 51 копейку.

– А почему копейку?

– За пачку, за оформление.

– А почему не решаете?

– Да я два года хожу за Гарбузовым, а он меня не принимает. 15 тысяч тонн лежит в республике, как говорится, ни пропить, ни заложить. И если сейчас увеличим переработку, неликвиды еще вырастут.

– Хорошо. – И попрощался.

Буквально через день-два секретарь мне говорит:

– Вам Гарбузов звонит.

Снимаю трубку:

– У вас был разговор с Алексеем Николаевичем?

– Был.

– По «Золотому ярлыку»?

– Да.

– Когда ты сможешь ко мне приехать?

– Назначайте время.

– Давай завтра в два часа.

Когда я приехала в Минфин, меня внизу уже ждали. В приемной встретил Василий Федорович. Мы быстро с ним все дела уладили. Потом он мне говорит:

– Слушай, знаешь, о чем я тебя попрошу? Мне тут из Йемена прислали в подарок мешок кофе. К чему мне оно? Я тебе его отдам. Только ты дай мне накладную, что его у меня получила.

– Хорошо, возьму. У нас уже опыт есть.

– А какой?

– Да мы от Климента Ефремовича Ворошилова не раз принимали. Так что не беспокойтесь, ваше тоже пережарим и в кофейный шоколад положим.

Сегодня я у Гарбузова побывала, а через несколько дней уже вовсю торговали какао-порошком по 51 копейке. И как он пошел! У нас на фабрике 400 тонн лежало, все продали, а через месяц и все склады в стране разгрузились. Началась переработка ганских какао-бобов.

* * *

Когда косыгинская реформа пошла, за рубежом поднялся шум: Советы, мол, наконец-то, «обанкротились», и главным показателем у них теперь будет не план по валу, а прибыль. Действительно, по условиям реформы этот показатель стал одним из основных. В нем все были заинтересованы. Мы теперь имели возможность самостоятельно формировать фонд развития производства, фонд социального развития. Я получила у Алексея Николаевича разрешение брать из социального фонда кредит до 25 %, а потом рассчитываться. Мы сразу начали строить жилье. Вообще тогда началось большое оживление всей экономики.

Последний раз я встречалась с Алексеем Николаевичем по поводу введения государственного Знака качества. Надо сказать, я с самого начала считала это мероприятие надуманной ерундой. Чтобы, скажем, конфетам «Трюфели» дать этот знак, нужно было собрать несколько десятков подписей, извести гору бумаги. А зачем? Что мы от этого имели? Да ничего! Лежат конфеты «Красного Октября» со Знаком качества, лежат такие же конфеты фабрики Бабаева без него. Цена-то одна и та же. Наконец Косыгин собрал совещание. Рядом с ним сидел Тихон Яковлевич Киселев, бывший председатель Совмина Белоруссии, он года полтора работал заместителем Косыгина. Я выступила и говорю:

– Это чепуха, Алексей Николаевич!

– Вы только подумайте, – с возмущением сказал он, но глаза его были веселыми. – Она называет важное государственное мероприятие – введение Знака качества – чепухой!

– Нет, подождите. Это что же получается? Наша фабрика выпускает 300 наименований продукции и только 10–15 – со Знаком качества. А надо бы – все 300. За это мы будем отвечать. И освободите нас от всех комиссий. А то приходит сорок человек, сидят, не дают работать, чуть ли не под микроскопом проверяют: этикетка на Знаке того ли размера или нет, рисунок Знака соответствует или нет, уголочек, завертыш такой или нет. Да житья нет от этих комиссий! Разве так можно?!

Прошло какое-то время. Говорит мне секретарь:

– Вас Киселев спрашивает.

Снимаю трубку и слышу:

– Должен тебе доложить, – честное слово, так и сказал. – Ты убедила Алексея Николаевича. Отменяем мы Знак качества на всю пищевую продукцию.

– Ну и правильно! Только оставьте его для обуви, пальто, других промышленных товаров, особенно для сложной бытовой техники.

Вот так Алексей Николаевич к производственникам прислушивался. И это шло на пользу дела.

Работа Косыгина

Анатолий Болдырев Война, блокада, послевоенные будни

Болдырев Анатолий Сергеевич с 1931 года работал в Союз-цементе Главцемента Наркомтяжпрома СССР. В 1939 г. – заместитель главного инженера Главвостокцемента Наркомстройматериалов СССР. В 1940 г. переведен в Эконом-совет Совнаркома СССР. В 1941 г. добровольцем ушел на фронт, однако в октябре был отозван в Управление делами Совнаркома СССР, где занимался эвакуацией центральных учреждений, организаций и предприятий Москвы и области. В январе 1942 г. в составе группы уполномоченного ГКО А.Н. Косыгина был командирован в Ленинград. В 1942 г., после возвращения в Москву, назначен начальником группы инженерного вооружения Красной Армии в Управлении делами Совнаркома СССР. С 1943 г. – помощник заместителя Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина. В 1948 г. – заместитель министра финансов СССР. В 1963 г. утвержден председателем Госкомитета по делам строительства при Совмине РСФСР. В 1965 г. – первый заместитель министра промышленности стройматериалов СССР.

С 1938 г. я работал в Главцементе руководителем группы, занимающейся изучением специальных цементов. В ноябре 1939 г. меня вызвали к Е.М. Ярославскому – он хотел знать, занимаюсь ли я быстротвердеющими цементами и производят ли их у нас? Приглашение меня весьма удивило, ведь к промышленности строительных материалов Емельян Михайлович никакого отношения не имел. Он был профессиональным революционером, академиком, известным партийным историком и публицистом, членом редколлегий «Правды» и журнала «Большевик». Я не посмел спросить его о причинах интереса к столь специфическому предмету, как быстротвердеющие цементы. Поэтому отвечал кратко:

– Да, я знаком со всеми видами цемента. Что касается быстротвердеющего, то его производят под Челябинском, в доменной печи Пашийского завода, из бокситов с высоким содержанием глинозема.

По характеру дальнейших вопросов я понял, что речь идет о возможностях использования такого цемента для восстановления или строительства укреплений.

Выслушав меня, Ярославский помолчал, побарабанил пальцами по столу и сухо сказал:

– Хорошо. Вас вызовут.

Через день меня пригласили в Наркомат обороны. Генерал, который меня принял, был в курсе разговора с Ярославским, поэтому расспрашивал меня о деталях: качестве цемента, скорости его твердения. На следующий день, часа в три ночи, мне позвонили и попросили быть в десять утра у института металлургии.

Я приехал туда минут за 15 до назначенного времени. Вскоре подъехал академик И.П. Бардин и пригласил меня в машину. Впереди сидел знакомый генерал, который приветливо поздоровался. Я успокоился; ночной звонок меня встревожил – времена были страшные, из Главцемента многих тогда арестовали. Мы приехали в Кремль к В.М. Молотову. Председатель Совнаркома принял нас без промедления. Однако вопросы задавал генерал:

– На каком топливе работает домна? Из чего состоит шихта? Кто ее поставляет? Сколько вырабатывается быстротвердеющего цемента?

Я обстоятельно объяснял, а Молотов молча делал пометки карандашом на лежащем перед ним листе бумаги. Наконец он спросил:

– Если понадобится больше цемента, как будете решать вопрос?

Я сказал, что для этого необходимо перевести часть электропечей в Донбассе на шлак глиноземного состава, а также подключить Кувшинский и Салдинский заводы на Урале.

– Пашийский завод в чем-нибудь нуждается? – осведомился Молотов.

Я ответил, что в перспективе нужны вторая домна и расширение помольного отделения.

– Хорошо, если будут какие-нибудь затруднения в работе, примите меры.

На следующий день меня пригласили к Косыгину. Алексей Николаевич встретил меня дружелюбно. Улыбаясь, сказал, что знает о моей работе по глиноземистому цементу, и попросил подробнее рассказать о Пашийском заводе. Затем он устроил мне маленький экзамен, чтобы убедиться, насколько хорошо я знаю другие отрасли промышленности строительных материалов. Несколько раз он перепроверял мои ответы звонками наркому Л.А. Соснину. К счастью, я не оскандалился. Однако не мог ответить на вопрос о причинах волнистости отечественного стекла.

– Не знаю, – признался я. – Но через день в деталях выясню причину этого.

– Вы будете работать у нас в группе строительства, – сказал на прощание Косыгин. – Вопрос о вашем переходе в Совнарком решен. В группе вы единственный специалист по строительным материалам и будете мне помогать.

Так я стал работать в аппарате Совнаркома – подготавливал для Алексея Николаевича различные документы. Помню, тогда, по его поручению, началась обстоятельная подготовка решения правительства о развитии кирпичной промышленности и местных строительных материалов. Предварительно Косыгин дважды проводил совещания с представителями союзных республик и специалистами отрасли. Меня поражал профессионализм вопросов Алексея Николаевича: дело касалось и печей для обжига, и влияния сырья на качество продукции, и расходов топлива, сопоставления производительности труда на оборудовании различных типов, наконец, подробного разбора потребностей в материалах различных районов страны.

* * *

Наступил 1941 год. Обстановка в мире была сложной. Финская кампания показала, что Красная Армия плохо подготовлена к ведению боевых действий, что в развитии оборонной и других отраслей промышленности допущены просчеты.

В июле 1941 г. я ушел добровольцем на фронт, не успев даже предупредить ни Алексея Николаевича, ни управляющего делами Совнаркома Я.Е. Чадаева. Однако уже в октябре по распоряжению Косыгина меня отозвали с фронта. Приехав в Москву, я отправился в Кремль. Сразу бросилось в глаза – кабинеты и приемные Совнаркома пусты. В аппарате Косыгина оставалось всего пять человек.

Первым поручением Алексея Николаевича было позвонить по списку крупным ученым, писателям, художникам, актерам:

– Скажите им предельно кратко и спокойно о положении в Москве и спросите, готовы ли они к отъезду?

Я успел обзвонить человек двадцать. Большинство ответили, что будут готовы на следующий день, но многие телефоны молчали. Вскоре помощник Косыгина Г.А. Малявин прервал мои переговоры, сообщив о новом задании: получить теплую одежду, оружие и в пять часов быть на Казанском вокзале. Одновременно он передал мне документ, удостоверяющий, что я являюсь уполномоченным Совета по эвакуации на Казанском вокзале по контролю за выполнением плана эвакуации наркоматов и учреждений.

С первых же дней войны перед страной встала сложнейшая, невиданная по масштабам работа по перебазированию из прифронтовой полосы и близких к ней районов огромного количества промышленных предприятий, оборудования, научных, культурных, материальных ценностей, а главное – миллионов людей.

Для решения этой задачи 24 июня 1941 г. ЦК ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР приняли решение о создании Совета по эвакуации. Его председателем утвердили Н.М. Шверника, а заместителями – А.Н. Косыгина и М.Г. Первухина. В аппарате Совета было всего несколько человек. Вся тяжесть работы легла на плечи Алексея Николаевича, так как Шверник был нездоровым и крайне нерешительным человеком. Надежным помощником Косыгину в этих делах стал заместитель Председателя Совнаркома РСФСР К.Д. Памфилов.

Совет не только принимал решения об эвакуации, но и определял пункты для размещения предприятий на новых местах, выделял железнодорожный транспорт, осуществлял контроль и общее руководство восстановлением промышленности в восточных районах страны. За выполнением его решений следили уполномоченные Совета, находившиеся на важнейших станциях, пунктах приема оборудования.

Косыгин, зная обстановку на фронтах и расположение важнейших предприятий, часто, не дожидаясь просьб представителей наркоматов, остававшихся в Москве, связывался с обкомами партии, командованием фронтов, спрашивал, есть ли реальная угроза захвата немцами предприятий, и, получив подтверждение, немедленно принимал решение об эвакуации. То, что нельзя было вывезти, уничтожалось.

В сентябре Алексей Николаевич с помощником А.Г. Карповым поехал в Харьков. Там они осмотрели ряд предприятий, подготовленных к эвакуации. Затем на заседании военного совета фронта приняли предложение Косыгина – вывезти на Урал танковый, турбинный и электромеханический заводы. Как же они потом пригодились для энергетики и производства танков! Во время возвращения в Москву, километрах в двадцати от Харькова, машину Косыгина остановил патруль:

– Туда нельзя! Там – немцы, поезжайте направо.

Уже в Москве, рассматривая карту, Алексей Николаевич убедился, как близки они были от беды. Осенью, в связи с приближением фронта к Москве, Государственный Комитет Обороны (ГКО) принял решение об эвакуации из столицы и области наиболее важных предприятий. Руководить этой работой поручили Косыгину. 13 ноября Алексей Николаевич доложил ГКО об эвакуации почти 500 заводов и фабрик.

Результаты эвакуации, проделанной во второй половине сорок первого года, поразительны: в восточные районы страны было перебазировано 1523 крупных промышленных предприятия, перемещено 10 миллионов человек. Из колхозов и совхозов удалось вывезти более 8,5 миллиона голов скота, много зерна, продовольствия, семян, сельскохозяйственной техники.

К сожалению, не все удалось вывезти, особенно из Воронежа, Ростова, Новгорода, республик Прибалтики. Однако беспрецедентная в истории массовая эвакуация позволила быстро создать на Урале, в Сибири, Средней Азии мощную промышленность, которая давала все для победы.

В декабре 1941 г. Совет по эвакуации был расформирован.

Разгром немецко-фашистских войск под Москвой вызвал неописуемую радость советских людей. Еще полыхали зарева пожаров, дымились по обочинам подбитые вражеские танки, машины, другая техника, а Косыгин с группой работников аппарата Совнаркома побывал в Нарофоминске, Клину, других освобожденных подмосковных городах, чтобы на месте наметить меры для восстановления разрушенного.

* * *

Декабрь 1941 г. и февраль 1942 г. были самыми трудными для ленинградцев. В блокадном городе осталось 2,5 миллиона мирных жителей, в том числе около 400 тысяч детей. Кроме того, в пригородной зоне – еще 340 тысяч человек. К началу декабря в городе были практически исчерпаны все продовольственные ресурсы, пришлось затронуть неприкосновенный запас муки. 20 ноября, пятый раз с начала блокады, уменьшили хлебный паек: рабочие стали получать по 250 граммов; служащие, иждивенцы и дети – по 125 граммов хлеба с примесью суррогатов.

Город остался без воды, света, топлива. Бездействовал городской транспорт.

17 января 1942 г. Государственный Комитет Обороны, рассмотрев ситуацию, сложившуюся в Ленинграде, признал необходимым энергичнее наращивать темпы эвакуации жителей. Для этого было решено направить в осажденный город уполномоченного ГКО А.Н. Косыгина.

До отъезда оставались лишь сутки, но Алексей Николаевич успел договориться с председателем исполкома Моссовета В. П. Прониным о подготовке для Ленинграда колонны из 40 автобусов и 200 грузовых машин с водителями и ремонтниками и загрузке их продовольствием и запчастями. Он условился с Ярославским и Горьковским обкомами партии, что они тоже отправят в Ленинград 260 грузовиков. Нарком путей сообщения обещал срочно доставить к линии фронта людей и машины.

18 января Алексей Николаевич пригласил к себе помощников – А.К. Горчакова, А.Г. Карпова, Г.А. Малявина и меня. Он распорядился, чтобы мы получили продукты, теплую одежду и были готовы к поездке в Ленинград.

На следующий день мы вылетели. Летчик «Дугласа», с тоской посмотрев на пятерку истребителей, выстроившихся на летном поле, сказал:

– Товарищ Косыгин, «хвост»-то нам зачем? Только шуму наделают, а так мы тихонечко долетели бы, трасса знакомая.

Алексей Николаевич улыбнулся, молча пожал плечами и поднялся по трапу.

Километров за двести до Ленинграда летчик, к своему удовольствию, обнаружил, что ястребки потеряли «Дуглас». В город мы прилетели в сумерки.

Через час Косыгин приехал в Смольный. Его встретили руководители города и командование фронта – А.А. Жданов, А.А. Кузнецов, П.С. Попков, П.Г. Лазутин, М.С. Хозин. Кузнецов рассказал Алексею Николаевичу о положении в городе с подвозом продовольствия, топлива, вооружения, боеприпасов, о нормах выдачи продуктов, о страшном голоде, ежедневных артобстрелах и бомбардировках.

На следующий день Горчаков и Малявин побывали на оборонных предприятиях, а я и Карпов отправились на Финляндский вокзал, чтобы уточнить возможности организации массовой перевозки людей до Ладожского озера.

В тот же день Алексей Николаевич, Попков и я побывали на Кировском заводе, заводе «Электросила», посетили ряд районов, особенно пострадавших от налетов фашистской авиации и артобстрелов. На одной из улиц мы увидели, как двое парнишек везли на санках третьего, намереваясь его хоронить. Когда они подошли поближе, Алексей Николаевич заметил, что у мальчика, лежащего на санках, дрогнуло веко. Он взял ребенка на руки, тот стал приходить в себя, очевидно, после глубокого голодного обморока. Алексей Николаевич распорядился, чтобы мальчика отогрели, покормили, а затем эвакуировали из Ленинграда.

Вечером Косыгин выслушал наши доклады. Положение оказалось более тяжелым, чем мы ожидали. Автомобильный транспорт не был подготовлен к массовой эвакуации людей. В еще худшем положении была железная дорога: не хватало паровозов, топлива, воды. Многие машинисты, ремонтники, путейцы просто не могли работать из-за сильного истощения.

Горчаков и Малявин, побывавшие на заводах, рассказали, что на многих из них есть немало оборудования, приборов, цветных металлов, крайне необходимых для тыловых предприятий, работавших на нужды фронта. Алексей Николаевич распорядился подготовить списки всего подлежащего вывозу из осажденного города без ущерба для его обороны.

21 января на заседании военного совета были рассмотрены предложения по массовой эвакуации. Затем Косыгин позвонил Сталину, доложил ему об обстановке в городе и намеченных мерах. 22 января Государственный Комитет Обороны распорядился об эвакуации из Ленинграда 0,5 миллиона человек.

Ледовая дорога – «Дорога жизни» – через Ладожское озеро стала единственным путем, по которому можно было эвакуировать ленинградцев, доставлять в осажденный город продовольствие, оружие, боеприпасы, горючее, вывозить демонтированное промышленное оборудование и материалы. Организовать движение по этой дороге стоило огромных усилий множества людей.

* * *

В конце января 1942 г. особенно тяжелое положение сложилось с топливом. 25 января ГЭС Ленинграда не получили мазут и на 36 часов пришлось отключить главную водопроводную станцию. Разумеется, все водопроводные магистрали были заморожены. Почти на двое суток остановились хлебозаводы. В этой ситуации перевозкам горючего, как и продовольствия, уделялось особое внимание.

…Посмотрите на карту Карельского перешейка – в сторону Ладоги, от Ленинграда на восток идет пригородная Ириновская железнодорожная ветка. Здесь на станции Борисова Грива, километрах в тринадцати от озера и решено было организовать один из основных пунктов эвакуации ленинградцев по «Дороге жизни». Сюда стянули все имеющиеся в городе автобусы.

Состояние Ириновской железнодорожной ветки, на ремонте которой были заняты сотни людей, внушало опасения. Тем не менее с 22 января движение поездов до Борисовой Гривы постепенно наладилось. В феврале каждые сутки из Ленинграда отходило по два, а в марте – по пять-шесть составов. Большую помощь в перевозках оказали командированные в Ленинград по просьбе Алексея Николаевича паровозные бригады, рабочие других железнодорожных профессий.

Неотложной задачей, связанной с эвакуацией населения, улучшением снабжения осажденного города, стало строительство вдоль восточного берега Ладоги, уже за блокадным кольцом, в прифронтовой полосе железнодорожной ветки от станции Войбокало до поселка Кабона. Немцы жестоко бомбили эту стройку, однако 20 февраля движение на участке Войбокало – Кабона все-таки открыли.

Зима 1941/42 г. была необычайно суровой. Морозы достигали 35 градусов, дули пронизывающие северные ветры. В январе – феврале от голода и холода умерло почти 200 тысяч человек.

Алексей Николаевич Косыгин каждые два-три дня наведывался на станцию Борисова Грива, объезжал по кольцевым маршрутам все пункты приема и отправки людей, грузов, пункты ремонта автотехники и защиты «Дороги жизни» от авиации противника. Бывал он и на эвакопункте станции Жихарево, за блокадным кольцом, уже на восточном берегу Ладоги. Как-то он остался ночевать в Жихареве. Поздно вечером мы собрались спать. Небольшого роста Карпов улегся на короткую кровать, Алексей Николаевич – на обычную. Пока он раздевался, я вышел в коридорчик и вернулся с двумя полушубками, которые начал раскладывать на полу. Алексей Николаевич, приподнявшись, некоторое время смотрел на мои приготовления, а затем тоном, не терпящим возражения, сказал:

– Вы что это надумали? На полу дует, кровать у меня широкая – марш ко мне.

Я начал было отговариваться, но он решительно подвинулся к стене, положил рядом со своей подушкой вторую, и я бочком примостился рядом.

Утром мы направились к большому корпусу Дворца культуры, на первом этаже которого размещали приехавших ленинградцев. Там они могли немного отдохнуть, согреться, поесть горячего, получить паек на дальнейшую дорогу.

В огромном помещении было чисто, светло и сухо. Эвакуированные расслабились, пропало чувство тревоги, ожидания чего-то худшего, неизвестного. С лиц исчезла угрюмость, настороженность, люди переговаривались, улыбались. Некоторые сценки трогали до глубины души. Помню, как старая изможденная женщина прижимала к груди булку, на которую падали крупные слезы:

– Хлеб, хлеб! Вот уж не думала, что доживу до такого счастья. Спасибо вам, спасибо вам всем!

Алексей Николаевич подошел к женщине и, улыбаясь, положил руку ей на плечо:

– Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, ваши страдания кончились. Вы на Большой земле, и каждый из вас знает, куда он поедет, где его ждут. Вам помогут сесть в поезд. Желаю доброго пути, но хочу предупредить, что дорожный паек надо всячески экономить.

* * *

Ледовая «Дорога жизни» – военно-автомобильная дорога (ВАД) – стала сложным огромным хозяйством, включающим в себя множество различных служб. К февралю 1942 г. она была приведена в образцовое состояние – трассы расчищены, через каждые 1–1,5 километра оборудованы съезды, из снега и льда сооружены домики регулировщиков. На 9, 11, 20 и 24-м километрах были поставлены четыре большие утепленные палатки. В них можно было отогреться, здесь оказывалась первая помощь раненым и обмороженным. На ВАДе было занято около 19 тысяч человек, почти 3800 грузовых машин, автобусов, тракторов, а также три полевых госпиталя, пять эвакогоспиталей, эвакоприемники, воинские части, несшие охрану дороги, пункты связи и прочее.

Знаменитые ладожские метели налетали неожиданно при ясной солнечной погоде на западном берегу и продолжались без перерыва иной раз по двое-трое суток. Только в феврале 1942 г. на Ладоге было 22 дня с сильными метелями. Зачастую новые трассы проложить было легче, чем расчищать старые. Даже налеты фашистской авиации не нарушали четкого ритма работы Ледовой дороги. Страшно находиться на льду во время бомбежки. Ведь тут не зарыться в землю, не броситься в кювет, не спрятаться за валун или дерево. Бомбы, с воем рассекая воздух, вонзаются в лед. Высоко в небо взлетает столб из ледяного крошева и воды. Лед встряхивает: он как живой колышется под тобой. Множество трещин разбегается от воронки. Выступает желтая ладожская вода, которая жадно пожирает снег. Но налет кончается, поврежденные машины растаскивают в стороны, раненых увозят в ближайшую санитарную палатку. И как бы ни свирепствовали метели и вражеская авиация, «Дорога жизни» продолжала действовать.

Улучшение ее работы позволило с февраля 1942 г. восстановить нормы выдачи хлеба служащим, иждивенцам и детям, существовавшие до 12 сентября 1941 г. С этого же времени продовольственные карточки отоваривались полностью по всем видам продуктов.

Весна 1942 г. в Ленинград пришла рано. Уже в середине апреля на Ледовой дороге появились промоины, пришлось укладывать деревянные щиты, и движение продолжалось с нарастающей интенсивностью. Так, 22 и 23 апреля на фронт были переброшены почти 11 тысяч солдат для пополнения 54-й армии. Но уже с 16 часов 24 апреля всякое движение на ВАД было прекращено.

Слов нет – легендарная «Дорога жизни» сыграла исключительную, если не решающую, роль в обороне Ленинграда. Зимой 1941/42 г. по ней было эвакуировано более 550 тысяч ленинградцев, кроме того, полностью вывезено 70 промышленных предприятий, свыше 70 тысяч единиц технологического оборудования и станков, почти 160 тысяч тонн черных и цветных металлов. В осажденный город по ней доставляли все жизненно необходимое.

Важным итогом работы «Дороги жизни» стало также накопление на восточном берегу Ладоги продовольственных запасов. На 1 апреля 1942 г. они составляли: муки – 8057 тонн, круп и макаронных изделий – 1687, мяса и мясопродуктов – 2050, жиров – 2688, сахара – 3117 тонн.

Когда Алексею Николаевичу передали эти данные, он вздохнул и заметил, что это, конечно, не так уж много, но по сравнению с первым января – это запасы, которые избавят людей от голода после окончания зимних перевозок по льду.

В апреле Косыгина вызвали в Москву. На заседании Государственного Комитета Обороны он сделал подробное сообщение об эвакуации населения из осажденного Ленинграда, о завозе продовольствия, топлива, боеприпасов, создании запасов как в самом городе, так и на базах восточного берега Ладоги, а также об эвакуации промышленных предприятий и оборудования.

25 апреля на заседании ГКО был рассмотрен вопрос о строительстве трубопровода по дну Ладожского озера. Трубы и насосы предлагалось найти в самом Ленинграде. Контроль за выполнением этого задания возложили на Алексея Николаевича. Надо сказать, что трубопровод длиной 29 километров был сдан в эксплуатацию досрочно и обеспечивал с 1942 г. топливом город и фронт.

На том же заседании ГКО Косыгину была поручена подготовка к открытию навигации через Ладожское озеро. Это задание было не менее сложным, чем организация работы Ледовой дороги, – отсутствовали причалы, не хватало барж и буксиров. В распоряжении моряков имелись лишь жалкие остатки флота, растрепанного и разбитого в навигацию 1941 г.

Подготовка к открытию судоходства велась параллельно в двух направлениях – строительство портов и причалов, а также создание и восстановление озерного флота. Три-четыре раза в неделю А. Н. Косыгин выезжал на эти объекты. Длина всех построенных пирсов в новых ладожских портах достигла почти девяти километров.

Судостроительные предприятия бездействовали. Однако рабочие, инженеры-корабелы Ленинграда сделали невозможное – к началу навигации удалось построить 14 шестисоттонных металлических барж. Одновременно за Ладогой заготавливали лес для деревянных барж, а на реке Сяси была организована судоверфь. Алексей Николаевич говорил, что нынешние мастера работают не хуже петровских – как и в те давние времена, основным орудием труда на Сяси был плотницкий топор. На этой верфи построили 30 барж. Одновременно усиленно ремонтировали суда, оставшиеся от навигации прошлого года, а также восстанавливали поднятые со дна, потопленные немцами суда. К открытию навигации Ладожская флотилия насчитывала 116 судов общей грузоподъемностью 33 тысячи тонн.

Огромную работу совместно с А.А. Кузнецовым и П.С. Попковым проделал Алексей Николаевич по восстановлению ленинградской промышленности, городского хозяйства.

Из 320 заводов и фабрик, которые могли бы работать для фронта и выпускать продукцию для удовлетворения самых неотложных нужд городского хозяйства, в феврале 1942 г. действовало лишь 18, а в апреле – мае – уже 50. Большинство предприятий было разукомплектовано, наиболее ценные станки, уникальное оборудование, инструмент вывезены или демонтированы. В те дни на Металлическом заводе заново установили на новые фундаменты свыше 500 станков, взятых на других заводах, и из тех, которые не успели вывезти.

Алексей Николаевич предложил сосредоточить производство на предприятиях, наиболее полно обеспеченных кадрами. Таких оказалось 200, 76 решено было законсервировать.

Как правило, квалифицированные рабочие и специалисты страдали от дистрофии, вызванной хроническим недоеданием. И хотя их паек был приравнен к пайку рабочих в тыловых индустриальных центрах страны, а карточки отоваривались полностью, дистрофия изживалась крайне медленно. Алексей Николаевич настоял на открытии дополнительных столовых с усиленным питанием, куда направлялись страдающие дистрофией I и II степени на две-три недели. Наиболее тяжелых больных госпитализировали.

Но несмотря ни на что, все задания Государственного Комитета Обороны по выпуску боевой техники и приборов, а также возобновлению производства вооружения промышленностью блокадного города выполнялись в срок.

Хотя обстановка в Ленинграде оставалась сложной, Алексей Николаевич покидал город с чувством удовлетворения. Колоссальная работа, выполненная им в городе на Неве, была, пожалуй, самой яркой и трудной его работой, потребовавшей огромных усилий воли и физических сил. В Ленинграде в 1942 г., на мой взгляд, проявились лучшие качества Косыгина как организатора и разностороннего специалиста.

* * *

В конце июня 1942 г. обязанности по военным вопросам были перераспределены между заместителями председателя Совнаркома СССР, независимо от того, какую работу они выполняли в мирное время. Так, В.А. Малышев стал отвечать за развитие танковой промышленности, И.Ф. Тевосян курировал черную и цветную металлургию, А.И. Микоян ведал продовольственным и вещевым снабжением. А.Н. Косыгину поручили обеспечение Красной Армии инженерными и саперными средствами.

Для Алексея Николаевича задание было неожиданным – саперными делами ему прежде не доводилось заниматься. Первое, что он сделал, – попросил председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского ежеквартально представлять на утверждение правительства проекты планов производства инженерного вооружения и его материального обеспечения, согласованные с Главным военно-инженерным управлением Красной Армии (ГВИУ). Потом он договорился с управляющим делами Совнаркома Я.Е. Чадаевым об образовании в аппарате Совнаркома группы военно-инженерного вооружения, которую я и возглавил.

Моему назначению предшествовал довольно любопытный эпизод. Начальник инженерных войск Красной Армии Михаил Петрович Воробьев, узнав о том, кто станет возглавлять группу, пришел к Косыгину.

– Алексей Николаевич, прошу вас изменить свое решение, – сказал Воробьев, – товарищ Болдырев, вероятно, хороший технолог, но ни о минах, ни о переправочных средствах, заграждениях и другом инженерном имуществе он понятия не имеет.

Алексей Николаевич не сдержал улыбку:

– Знаете что, сделаем так. Пусть Болдырев поработает месяца три. Если не справится, я приму предложенную вами кандидатуру.

Меня спасла отличная память. Я собрал все справочники, ОСТы, ГОСТы и технические условия по инженерной технике и составил по всей номенклатуре свой сводный справочник с указанием норм расхода материалов на изготовление этой техники и саперного имущества.

Алексей Николаевич хорошо знал местную промышленность, заводы промкооперации и лесной промышленности, на которых можно было разместить заказы инженерных войск. В результате кропотливой работы количество заводов-поставщиков было удвоено по сравнению с 1941 г. Свыше 1500 предприятий изготовляли инженерную технику. А ее номенклатура была огромной – от саперных лопаток, ножниц, колючей проволоки и маскировочных сетей до больших и малых переправочных средств.

Вопрос о моей работе в группе решился неожиданно. При первом же рассмотрении у Косыгина проекта плана поставок на III квартал 1941 г. М.П. Воробьев прервал мой доклад и заметил, что для понтонных парков недодано 600 тонн металла. Алексей Николаевич вопросительно посмотрел на меня.

– Все правильно, – сказал я. – Вот справка об обеспечении понтонных парков металлом. По договоренности с Госпланом в ресурсах учтены и потери металла, и дополнительная потребность на комплектацию соединительных устройств. Норма расхода даже немного превышает нормы ГВИУ – они указаны в справке.

Тогда Косыгин обратил свой взор на Воробьева. Тот в этот момент что-то нервно шепотом выговаривал начальнику ГВИУ полковнику А.Я. Калягину и его заместителю Игнатову.

– Да, видимо, в наших расчетах есть неточность, – наконец смущенно проговорил Воробьев. – Я снимаю свои возражения. К сожалению, мы без согласования с поставщиками несколько завысили нормы.

– Есть ли еще вопросы по плану? – спросил Косыгин. Все молчали. – Нет? Это редкий случай, – заключил он.

Еще в начале работы, когда Алексею Николаевичу только поручили обеспечение армии инженерными и саперными средствами, он пригласил начальника ГВИУ полковника А.Я. Калягина для обстоятельной беседы. Внимательно выслушав его, Косыгин сказал:

– Подумайте о замене дефицитных материалов для деталей и комплектующих на менее дефицитные. Для этой работы, думаю, следует привлечь практиков, ученых.

Вскоре научные учреждения, ученые включились в разработку проблемных тем. Надо сказать, что многие типы инженерного вооружения, как, впрочем, и другие виды вооружения, подвергались модернизации, усовершенствованию. Появились и новые виды оружия. Так, академик С.И. Вавилов и его институт создали новые средства оптической разведки, филиал института физики металлов и металловедения разработал образцы магнитных мин. Противоминной защитой кораблей эффективно занимались академики А.П. Александров и И.В. Курчатов. Большой вклад в разработку взрывчатых веществ внес академик М.А. Лаврентьев.

Однажды Алексей Николаевич рассказал мне об успешном применении радиозамыкателей в приборе ТОС (техника особой секретности). В оккупированном немцами Харькове на улице Дзержинского был расположен один из самых больших и красивых особняков города. В нем после тщательного поиска фашистскими саперами была обнаружена и обезврежена мина весом около 100 килограммов. Вскоре после этого в особняке расположился командующий харьковским гарнизоном генерал-лейтенант Георг фон Браун. Вторую искусно заложенную мину весом 340 килограммов немцы не сумели обнаружить.

Там же в Харькове на площади Руднева в большом трехэтажном здании разместились офицеры штаба 68-й немецкой дивизии. В этом здании тоже была заложена мина весом 1080 килограммов, не обнаруженная немцами.

14 ноября 1941 г. в четыре часа утра из Воронежа с разницей всего в несколько секунд были приведены в действие оба радиозамыкателя. На месте зданий образовались огромные воронки.

Всю операцию – от закладки мин, установки в них радиозамыкателей до приведения их в действие – выполнил Илья Григорьевич Старинов, работавший тогда в оперативной инженерной группе Ставки Верховного Главнокомандования на Юго-Западном фронте.

Впервые в истории советских инженерных войск 2 апреля 1943 г. за успешное выполнение заданий по изготовлению и снабжению армии средствами инженерного вооружения 369 рабочих, инженеров, конструкторов, руководителей, военнослужащих были награждены орденами и медалями. Алексей Николаевич Косыгин был отмечен орденом Боевого Красного Знамени.

* * *

В июне 1943 г. Алексей Николаевич был утвержден Председателем Совета Народных Комиссаров РСФСР с сохранением за ним должности заместителя Председателя Совнаркома СССР.

На следующий день после назначения он собрал своих заместителей и начальников наиболее важных отраслевых отделов аппарата, сделал подробное сообщение о потерях Российской Федерации в результате гитлеровского нашествия. В освобожденных областях и районах было уничтожено более 700 городов и поселков городского типа, около 30 тысяч сел и деревень. Общая сумма ущерба в ценах 1941 г. составила 255 миллиардов рублей; 11 миллионов человек остались без крова.

– Главная задача строителей, – говорил он, – состоит в том, чтобы восстановить разрушенные города, села и деревни. Для ее решения необходимо укрепить строительные организации республики и обеспечить снабжение их кирпичом, цементом, известью, кровельными и нерудными строительными материалами.

У Алексея Николаевича была цепкая память, он быстро запомнил основные новые и восстанавливаемые заводы строительных материалов, настойчиво контролировал их работу.

Утро начиналось со звонков, а то и вызовов наркомов строительства и строительных материалов:

– Товарищ Гвоздарев, как идут дела по восстановлению Сталиногорского гипсового рудника? Как строятся кирпичные заводы в Калинине и Владимире? Вы плохо знаете положение дел. У вас на этих и других важных объектах должны быть свои компетентные люди, не толкачи, а помощники в организации дела.

То, что Косыгин был одновременно заместителем Председателя Совнаркома СССР, давало ему возможность оказать уже в первый год существенную помощь в выделении средств, материальных ресурсов, улучшении средств связи, привлечении строительных организаций союзных наркоматов для восстановления разрушенного хозяйства России.

Разумеется, как руководителю республики ему постоянно приходилось заниматься множеством самых различных вопросов. Об одном не совсем обычном поручении Совнаркома Алексей Николаевич рассказал мне как-то уже после войны.

20 ноября 1945 г. ему поздно ночью позвонил М.И. Калинин. Слегка запинаясь, он в обычной своей манере, неторопливо сказал:

– Товарищ Косыгин, следовало бы подумать о мерах помощи Южному Сахалину, о его административном делении, о переименовании южносахалинских городов.

Через несколько дней была создана комиссия по вопросам Южного Сахалина под председательством Косыгина. Ему также поручалось внести на утверждение Президиума Верховного Совета РСФСР проект указа об образовании в составе Южно-сахалинской области 14 районов с выделением шести городов в областное подчинение.

От самого Косыгина я доподлинно знаю, что он изучил множество архивных и современных материалов о выдающихся мореплавателях, первопроходцах, просмотрел немало исторических и литературных источников, включая «Остров Сахалин» Чехова. Алексей Николаевич рассудил, что названия городам даются на века и они должны быть связаны с крупными историческими событиями, выдающимися личностями, прославившими Россию. Почти по каждому городу было несколько вариантов названий. Алексей Николаевич, как ему казалось, выбрал лучшие из них. Составленный им проект указа был принят без поправок.

В январе 1967 г. Косыгин побывал на Сахалине и в Южно-Сахалинске провел совещание секретарей горкомов партии края. В конце встречи кто-то из секретарей, подойдя к нему, сказал:

– Алексей Николаевич, все же надо помочь нашим городам отстроиться: ведь после войны остались одни развалюхи. А вы – крестный отец южносахалинских городов.

– Крестный отец? – не понял Косыгин.

– Ну да, конечно! Ведь мы знаем, что их названия были предложены вами…

Не могу не упомянуть еще об одном эпизоде, связанном с Косыгиным.

Алексею Николаевичу как-то стало известно, что некоторые из его заместителей не гнушаются принимать «сувениры», «опытные образцы» от представителей краев и областей, наркоматов.

– Вы знаете об этом? – в упор спросил он меня.

– Конкретных фактов у меня нет, но слышал об этом, – ответил я.

И надо же было такому случиться! Буквально через несколько дней на столе Алексея Николаевича вместо привычного письменного прибора и стакана с карандашами появилась изящная шкатулка, отделанная серебром, и красивый чернильный прибор.

– Откуда это?! – Он был по-настоящему рассержен. – Прикажите немедленно убрать и выясните, кто автор этой провокации.

Я узнал, что шкатулку и прибор доставил представитель одной из кавказских автономных республик якобы по заказу Косыгина.

– Какая гадость, – заметил Алексей Николаевич. – Я с этим товарищем разберусь сам, а вы через десять минут пригласите ко мне всех заместителей.

Шкатулку и прибор убрали, на столе появились обычные карандаши в стакане и небольшая чернильница. В кабинете собрались заместители. Косыгин в самой резкой форме рассказал о случившемся и о слухах по поводу «сувениров» и «опытных образцов».

– Я предупреждаю, – сказал он, – если кто-нибудь позарится на такие подарки, я немедленно поставлю вопрос о снятии виновного с занимаемого поста.

* * *

В 1944 г. Косыгина назначили председателем Валютного комитета. Он должен был рассматривать и готовить для утверждения планы, предусматривающие различные статьи расходов и доходов, главным образом от внешнеторговой деятельности, получение процентов от кредитных операций. Я был назначен помощником Косыгина и с небольшим аппаратом выполнял функции секретаря Валютного комитета. Его членами, кроме Алексея Николаевича, были министр внешней торговли, министр финансов, председатель Госбанка и министр Госконтроля.

Особенно много времени занимали вопросы, связанные с расходами на приобретение оборудования и материалов.

При обсуждении дел в комитете часто разгорались ожесточенные споры. Проверка расходов валюты на содержание посольств, консульств, торговых представительств показала, что здесь имеются большие резервы. Косыгин потребовал данные о расходах, связанных с прожиточным минимумом в иностранной валюте наших представителей, включая затраты на питание, транспорт, культурные мероприятия, представительские расходы, приемы.

Оказалось, что сметы расходов многих наших организаций за рубежом вполне можно сократить. Однако истины ради следует заметить, что сотрудники посольств, консульств других стран получали значительно больше. Тем не менее строжайший контроль за расходованием валюты в те далекие годы велся неукоснительно…

В феврале 1948 г. меня пригласил Алексей Николаевич:

– Есть решение о назначении меня министром финансов… И еще…

Он улыбнулся и подал через стол бумагу с грифом ЦК. В ней говорилось об утверждении «т. Болдырева А.С. заместителем министра финансов и членом коллегии».

Я чуть не взвыл:

– Алексей Николаевич! Я же никогда не занимался финансами…

Он остановил мои возражения движением руки:

– Там большое хозяйство. Гознак, у которого семь фабрик, а также управление драгоценных металлов, строительный трест. К тому же здание министерства нужно привести в порядок.

Звонок ВЧ прервал наш разговор.

Следует заметить, что Алексей Николаевич не приступал к делам в Минфине до окончания работы специальной комиссии. О необходимости ее создания Косыгин говорил со Сталиным и получил его согласие.

Этой комиссией было вскрыто немало серьезных недостатков в деятельности Минфина и его структур, в том числе при решении таких важнейших вопросов, как налогообложение, изыскание дополнительных источников поступлений в бюджет, упорядочение деятельности сберегательных касс и Госстраха.

Первые послевоенные годы были чрезвычайно трудными: для восстановления народного хозяйства, улучшения жизни людей требовались огромные финансовые средства. Несмотря на декабрьскую реформу 1947 г., денежное обращение в стране было нарушено, товарные ресурсы недостаточны. Многие источники доходов с окончанием войны сократились: был отменен военный налог, снизилась подписка населения на займы, прекращена практика перечисления денег в сберкассы за неиспользуемые отпуска, уменьшилась сумма поступления сельскохозяйственного налога.

Алексей Николаевич неплохо знал технику финансирования промышленности, специфику взаимоотношений министерств с бюджетом. Опыт хозяйственника позволял ему быстро разбираться в балансах доходов и расходов министерств при возникновении споров. Однако он, естественно, не знал тонкостей сложной механики составления бюджета, запутанной системы получения государственных доходов и налогообложения. Последовательно на заседаниях коллегии была рассмотрена работа каждого управления или отдела министерства. Под строгим контролем начали осуществляться меры по ликвидации недостатков, вскрытых комиссией.

Одной из первых крупных мер, разработанных в 1948 г. Министерством финансов и Госпланом СССР, стало повышение оптовых цен на промышленную продукцию и снижение ставок налога с оборота потребительских товаров.

Анализируя работу Минфина, часто встречаясь с сотрудниками финансовых органов союзных республик, краев и областей, Алексей Николаевич убедился в необходимости укрепления системы, улучшения материального обеспечения и условий труда работников отрасли. Он заручился согласием правительства на проведение ряда мер. Так, для работников министерства и его органов была введена система аттестации, установлены звания, форма одежды, надбавки за выслугу лет; выделены ассигнования для строительства хранилищ денег, учреждениям банка были предоставлены автомашины, усилена охрана инкассаторов. В ряде городов началось строительство специальных финансовых техникумов.

Особенно серьезную озабоченность вызывала работа Гознака. Проверка показала, что он крайне неудовлетворительно подготовился к выпуску новых денег образца 1947 г. В частности, на всех его печатных фабриках остро не хватало кадров печатников, обрезчиков, сортировщиков, контролеров, рабочих других специальностей. Зачастую печатание денег доверялось совсем неопытным ребятам, только закончившим фабрично-заводские училища или среднюю школу, много было и случайных малоквалифицированных людей. Их подготовка осуществлялась наспех.

В результате печатные фабрики выпустили огромное количество бракованных купюр. Только за 10 месяцев 1948 г. у населения было изъято множество дефектных купюр достоинством от одного до ста рублей с такими видами брака, как печать на одной стороне листа, на бумаге без водяных знаков, без номеров и серий…

Только спустя несколько лет мы узнали об истинных размерах брака. Ведь контроль билетов, выпущенных во время реформы, закончился только в 1950 г. Выяснилось, что из 14 миллиардов 434,9 миллиона рублей было забраковано купюр на сумму 6 миллиардов 269 миллионов рублей – таким образом, брак составил 43,4 %!

Естественно, появление в обращении новых денег вызвало немало подделок. Большинство их было выполнено кустарными методами и быстро выявлялось. Забегая вперед, скажу, что в 1950 г. в районе Ростова и Новочеркасска обнаружили крупную партию банковских билетов 50-рублевого достоинства необычайно искусной подделки. Внешне они выглядели идеально – сложнейшая металлографическая печать выполнена безукоризненно, все виды защиты, кроме бумаги с водяными знаками, исполнены с большой точностью. Главный эксперт Гознака тщательно рассмотрел билеты под микроскопом, сфотографировал отдельные элементы и только развел руками. Всеми известными методами фальшивомонетчиков нельзя было воспроизвести денежные билеты с такой поразительной точностью.

Разумеется, органы милиции, работники банков, сберкасс, кассиры в магазинах были оповещены. Но это ничего не дало. Искусный фальшивомонетчик затаился. А через несколько месяцев в городах Донбасса и Ростовской области вновь была изъята довольно крупная партия точно таких же поддельных денег, но другой серии. Но и на сей раз преступник или преступники не были найдены. Так тайна происхождения тех фальшивых денег и по сей день остается нераскрытой.

* * *

У меня сохранились интересные записи, которые относятся к «минфиновскому» периоду деятельности Алексея Николаевича. Приведу одну из них.

…Был четвертый час ночи, когда мне позвонил начальник Ленинградского управления внутренних дел и сообщил, что днем в скупочный пункт драгоценных металлов и камней на Невском проспекте неким гражданином Полонским сдан крупный бриллиант. Камень чистейшей воды, великолепно ограненный и хорошо известный ювелирам.

Его следы были потеряны в 1927 г. Последней достоверно известной владелицей драгоценности была балерина Веронель, эмигрировавшая в Париж. Полонский, также эмигрант, уехавший из России вместе с ней, впоследствии активно участвовал в движении Сопротивления во Франции, и ему в 1947 г., по его настоятельной просьбе, было разрешено вернуться в СССР. По его словам, он получил этот бриллиант от своей жены Веронель.

– Так что, этого Полонского задержали? – спросил я.

– Нет, но бриллиант и паспорт оставлены в скупочном пункте под предлогом установления подлинности бриллианта. А Полонскому выдана расписка. Что нам делать – выплачивать деньги или нет? Сумма-то очень и очень крупная…

Я ответил, что посоветуюсь и перезвоню.

Безусловно, в интересах государства было выгодно приобрести этот камень. Тем более, если Полонский действительно является законным владельцем драгоценности, было бы несправедливо предпринимать какие-либо действия, ущемляющие его права.

Я доложил Косыгину о звонке из Ленинграда.

– Вот что, – сказал Алексей Николаевич, – случай этот не только необычный, но и крайне интересный. Давайте-ка напишем об этом товарищу Сталину. Я позвоню Поскребышеву…

Он набрал по «вертушке» номер и кратко сообщил помощнику Сталина о существе дела.

– Это действительно интересно. Я направлю к вам фельдъегеря и доложу товарищу Сталину, – ответил тот.

Минут через десять записка была готова, и Косыгин попросил заведующего секретариатом А. К. Горчакова отправить ее.

Не прошло и часа, как меня вызвали к министру. В кабинет Алексея Николаевича я вошел одновременно с Горчаковым.

– Вам пакет от товарища Сталина, – сказал Горчаков и протянул Косыгину большой красный конверт.

На стол легла подписанная Косыгиным записка. На ней характерным сталинским почерком было написано:

«Выплатить гр. Полонскому стоимость бриллианта, определенную скупочным пунктом. И. Сталин».

Эту резолюцию я по телефону немедленно сообщил в Ленинград и для верности послал шифровку.

Фамилии Веронель и Полонского запомнились, а вот вес бриллианта и его стоимость память не сохранила…

Рассказывая о работе Косыгина в Министерстве финансов, нельзя не упомянуть о ревизии Государственного хранилища ценностей СССР (Гохрана).

Примерно в июне 1949 г. на имя Сталина поступила анонимная внешне правдивая и довольно конкретная записка, будто в 1948 г., когда министром финансов был Алексей Николаевич, в Гохране происходили крупные хищения золота и драгоценных камней.

Сталин поручил Л.3. Мехлису, министру Госконтроля СССР, организовать проверку деятельности Гохрана. К ней были привлечены сотрудники МВД, Минфина, Института цветных металлов и золота, ученые, специалисты пробирных инспекций и большая группа работников Госконтроля.

В ходе проверки были перевешены и сличены по журнальным записям и приходным ордерам все слитки золота и драгоценных металлов, все драгоценные камни и ювелирные изделия. Чтобы исключить всякие подозрения в подмене, эксперты проверили и оформили актами подлинность всех драгоценностей.

Алексей Николаевич живо интересовался как организацией проверки, так и ее результатами.

Почти четырехмесячная ревизия установила, что наличие ценностей, находившихся в Гохране, полностью соответствует учетным книгам и актам приемки, которые велись как МВД СССР, так и Министерством финансов.

Исключением было золото – его оказалось на 140 граммов меньше, что составляло ничтожную долю от общего количества хранящегося металла.

Тем не менее, Мехлис назначил специальную экспертизу. Она установила, что расхождение объясняется различной степенью влажности воздуха в помещениях, где определялся первоначальный вес слитков (во время войны Гохран находился в Свердловске), и влажностью воздуха в основных помещениях Гохрана в Москве. Кроме того, эксперты утверждали, что в процессе множественных перевозок и перекладок слитков потери металла неизбежны.

Мехлис прочитал все акты, заключения экспертизы и вынужден был согласиться, что хищений в Гохране не было, а хранение и учет поставлены образцово. Тогда он попросил Косыгина поддержать его в представлении к награждению работников Гохрана за отличное ведение дела. Через некоторое время начальник Гохрана Н.Я. Баулин был награжден орденом Ленина, вместе с ним была отмечена и большая группа работников этого ведомства.

Мне часто задавали вопрос: почему Алексей Николаевич так мало проработал в Минфине? Уже в конце декабря 1948 г. он был утвержден министром легкой промышленности СССР с освобождением от обязанностей министра финансов. Объяснение этому простое: он был неудобным министром – слишком часто возражал.

На заседаниях Президиума Совета Министров СССР, где присутствовали В.М. Молотов, Л.М. Каганович, Л.П. Берия, К.Е. Ворошилов, нередко рассматривались вопросы, требовавшие выделения из бюджета крупных средств. Алексей Николаевич часто возражал, ссылаясь на отсутствие свободных средств. Его уговаривали дать согласие, но он в большинстве случаев говорил: «Запишите в протокол, что Минфин возражает». Такой министр тем членам Президиума был не нужен.

* * *

В 1954 г. в подчинение Министерства легкой промышленности СССР, руководил которым А.Н. Косыгин, передали пищевую, мясо-молочную и рыбную отрасли. Новое ведомство нарекли Министерством промышленности товаров широкого потребления. Это было странное образование, рожденное Хрущевым в связи с ломкой системы управления народным хозяйством, и просуществовало оно недолго.

Восстанавливая исторические факты, следует вспомнить, что с 1958 г. первым заместителем Председателя Совета Министров СССР Н.С. Хрущева был секретарь ЦК КПСС Фрол Романович Козлов. Но ведал он главным образом вопросами обороны, армии, государственной безопасности, внутренних дел, правоохранительных органов.

Однако в связи со все учащающимися зарубежными визитами Хрущева, его многочисленными поездками по стране появилась настоятельная необходимость иметь в составе правительства компетентного, досконально знающего народное хозяйство человека. И вот в 1960 г. первым заместителем Председателя Совмина был назначен А. Н. Косыгин, работавший тогда Председателем Госплана СССР. По моему мнению, Никита Сергеевич, отдавая должное знаниям и опыту Косыгина, все-таки недолюбливал его, видя в нем человека, который глубже и лучше его самого разбирался в экономике.

16 октября 1964 г., после известного пленума ЦК, освободившего Хрущева от всех должностей, Алексей Николаевич был утвержден Председателем Совета Министров СССР.

Неотложные вопросы, на которых следовало сконцентрировать внимание и которыми надо было постоянно заниматься, изложены им в программном выступлении на сессии Верховного Совета СССР спустя всего несколько дней после нового назначения. Это говорит о том, что он прекрасно понимал и знал все острейшие проблемы нашей экономики и четко представлял себе план дальнейшей деятельности Совета Министров.

Как же складывался служебный день Косыгина? Обычно он начинался в девять часов с просмотра газет. Затем Алексей Николаевич принимал заведующего секретариатом (сначала это был А.К. Горчаков, а после его трагической гибели в автомобильной катастрофе – Б.Т. Бацанов) с неотложными делами, по которым он сразу давал задания аппарату, а в необходимых случаях своим заместителям, Госплану, Госснабу, министрам. Все такие поручения тщательно контролировались.

Затем к Алексею Николаевичу приходил его помощник В. Н. Соколовский с материалами Политбюро или отдельными поручениями ЦК. Как правило, предварительно решения по этим вопросам были тщательно подготовлены и согласованы с заинтересованными организациями. За исполнением их также был установлен особый контроль.

Алексей Николаевич критически оценивал практику заседаний Президиума Совета Министров. Присутствующие зампреды и докладчики-министры нередко поверхностно знали обсуждаемые вопросы, поэтому и рассмотрение их подчас проходило формально. Алексей Николаевич ввел в практику тщательное изучение материалов, представляемых на Президиум, и предварительное рассмотрение их не с начальниками отраслевых групп, а с непосредственными исполнителями – как правило, высококвалифицированными специалистами.

После ухода Алексея Николаевича из Министерства финансов наши дальнейшие служебные пути разошлись. Но именно чисто служебные, ибо хорошие, доверительные человеческие отношения у нас сохранились до конца его дней. Мы довольно часто виделись на заседаниях Совмина, я нередко бывал у него дома, на даче.

С 1953 г. моя работа была связана с промышленностью строительных материалов. Личное общение с Алексеем Николаевичем мне во многом облегчало решение тех или иных проблем. Надо сказать, что Косыгин интересовался этой отраслью и неплохо знал ее – перед войной, как заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров, он вплотную занимался ею. Особое внимание он уделял развитию производства цемента как основы основ любого строительства.

Много раз я обращался к Алексею Николаевичу с предложением передать из легкой промышленности в промышленность строительных материалов фарфоровое производство: сырье – у нас, наука и кадры – у нас; дело ли легкой промышленности заниматься фарфором? На это Косыгин, который неоднократно бывал на лучшем в стране Ленинградском фарфоровом заводе, неизменно отвечал, что кирпичникам и бетонщикам заниматься художественным фарфором не пристало.

А с фарфором в стране дела обстояли далеко не блестяще: купить чашку или заварной чайник – целая проблема.

Возражая Алексею Николаевичу, я приводил в пример среднеазиатские республики, для которых иметь собственные фарфоровые заводы, выпускающие традиционные национальные изделия – пиалы, чайники с орнаментом или рисунком, – мечта.

В конце концов Косыгин сдался – он поручил подготовить решение о строительстве 12 фарфоровых фабрик. Многие из них были построены достаточно быстро, и дефицит фарфора был снят.

* * *

Как известно, в 1966 г. вышло совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы». В основу документа, который стал поистине манифестом косыгинской реформы, легли доклад Алексея Николаевича на сентябрьском (1965 г.) Пленуме ЦК и его выступление на сессии Верховного Совета СССР.

Здесь надо заметить, что многие положения этого постановления стали действовать значительно раньше. Это, в частности, касается оценки работы большинства предприятий по нормативно-чистой продукции.

Однако административно-командные методы управления народным хозяйством были для многих руководителей куда удобней и привычней, чем коренные нововведения. Интерес к реформе стал падать, а в 70-х годах о ней вообще перестали упоминать.

В последние годы на посту Председателя Совета Министров СССР Алексей Николаевич стал постепенно утрачивать самостоятельность, уверенность в принятии решений. Рассматривая на заседаниях Президиума Совета Министров сравнительно несложные, чисто хозяйственные дела, Алексей Николаевич нередко говорил:

– Давайте внесем этот вопрос на рассмотрение в ЦК.

Все чаще на заседаниях появлялся безмолвный Кириленко. Многим было известно о резких, острых выпадах в адрес Косыгина со стороны Брежнева, Суслова, Кириленко на закрытых заседаниях Секретариата и Политбюро ЦК КПСС.

Косыгин стал много болеть. Работать ему становилось все труднее. Это чувствовалось по его поведению, это же отмечали и участники заседаний.

10 декабря 1980 г. утром я поехал в Госплан СССР и вернулся к себе в Минпромстройматериалов лишь около двенадцати дня. На пороге приемной меня встретила встревоженная секретарша:

– Вам только что по городскому телефону звонил Алексей Николаевич, – сказала она. – Он оставил номер и просил ему перезвонить.

Я вошел в кабинет и сразу же набрал номер. Трубку взял Алексей Николаевич, поздоровался, сказал, что находится в больнице – что-то забарахлило сердце. Он спросил, не смогу ли я разыскать и привезти ему статью генерал-лейтенанта Калягина, опубликованную в журнале «Вопросы истории».

Часа через два я уже был на Мичуринском проспекте, в больнице у Косыгина.

Тогда я еще не знал, что Алексей Николаевич освобожден от работы и от всех должностей, и у меня было много недоуменных вопросов: почему у Косыгина сняли «вертушку», почему такое равнодушие проявляют к его болезни члены Политбюро и Президиума Совета Министров, почему перестали присылать ему закрытые материалы, в том числе так называемый закрытый белый ТАСС. Все это я хотел выяснить, однако по ходу беседы понял, что спрашивать об этом не следует.

Алексей Николаевич говорил о непростых взаимоотношениях, сложившихся у него в последние годы с руководителями страны, потере у них интереса к реформе, о том, что важные для страны решения принимаются теперь без совета с ним.

В палату несколько раз заглядывал врач и, как мне показалось, проявлял некоторое беспокойство.

Это была моя последняя встреча с Алексеем Николаевичем. Как известно, 18 декабря его не стало.

* * *

Занимая высокие посты в годы правления Сталина, Хрущева и Брежнева, Косыгин принадлежал, конечно, своему времени, командно-административной системе. Но, будучи человеком честным, относящимся с большой ответственностью к порученному ему делу, он хорошо видел недостатки этой системы и в меру своих сил пытался ее совершенствовать.

Косыгин не выделялся среди окружающих: худощавый, высокого роста, со спокойным взглядом внимательных глаз. Люди, близко знавшие Алексея Николаевича, отмечали его некоторую суховатость, а я бы сказал, сдержанность в отношениях с людьми, что отличало его от иных руководителей.

Он никогда не кричал, не стучал кулаком по столу. Разговаривал ровно, спокойно, редко смеялся. Все это не мешало ему прерывать отдельных «ораторов», которые, излагая даже простой вопрос, начинали произносить длинную речь.

Если он улыбался, то улыбка озаряла все его лицо, светлели глаза. Он искренне радовался хорошим известиям, остроумной шутке. Он был безусловно добрым, честным человеком – таким он и сохранился в моей памяти.

Владимир Новиков Единомышленники

Новиков Владимир Николаевич с июля 1941 г. являлся заместителем наркома вооружения СССР. С 1955 по 1957 г. был первым заместителем министра боеприпасов СССР. В 1957 г. – председатель Ленинградского совнархоза. С 1958 г. – первый заместитель Председателя Совета Министров РСФСР, председатель Госплана РСФСР. С 1960 г. – заместитель Председателя Совета Министров СССР, председатель Госплана СССР. В 1965–1980 гг. – заместитель Председателя Совета Министров СССР

За долгие годы мне довелось общаться с тысячами людей разных взглядов, характеров, поведения, стилей работы. С их жизнью и деятельностью бывала связана и моя судьба. Среди них, пожалуй, только несколько человек запомнились как-то особенно – одних я вспоминаю с теплотой и сердечностью, других – с неприязнью. И к числу первых я с безусловной уверенностью отношу Алексея Николаевича Косыгина.

В 1941 г. меня назначили заместителем народного комиссара вооружений СССР. Надо сказать, что хотя наркомом тогда был Д.Ф. Устинов, однако фактически оборонную промышленность в военные годы «опекал» член Государственного Комитета Обороны, нарком внутренних дел Л.П. Берия. В то время об Алексее Николаевиче Косыгине я знал только по разговорам, а также по тем делам, которые нам приходилось решать с Советом по эвакуации, в частности по перебазированию оборонных предприятий в восточные районы страны. Кроме того, первые два года войны в Москве я почти не бывал, в основном находился в Ижевске, где создавались и осваивались многие образцы стрелкового оружия и военной техники и была сосредоточена металлургическая база наркомата.

Знакомство же наше состоялось заочно, по телефону. В 1943 г. Алексей Николаевич работал Председателем Совнаркома РСФСР, и тот первый разговор был о поставках нашему наркомату специальной тары для упаковки оптических приборов. Осенью того же года вместе с министром лесной промышленности М.И. Салтыковым я был на приеме у Косыгина. Речь шла о выделении ижевским оружейным и сталеплавильным предприятиям дополнительного количества дров – основного в ту пору вида топлива, потребление которого одним заводом составляло 300 вагонов в сутки. Дело уладилось быстро, хотя и не совсем в том объеме, который устраивал предприятия. У меня в памяти отложился только внешний облик Косыгина: выше среднего роста, еще молодой (ему не было и сорока), подтянутый и с довольно суровым лицом. Он очень внимательно выслушал нас и, приняв решение, на другие темы отвлекаться не стал.

Наши последующие встречи, более близкое знакомство и совместная работа начались уже позже, при Хрущеве. Надо заметить, что после 1953 г. в руководстве народным хозяйством началась форменная «чехарда». Министерства то ликвидировались, то объединялись, то через короткое время вновь восстанавливались такими же, какими были при Сталине. Руководство Совета Министров постоянно менялось. Вначале правительство возглавлял Г.М. Маленков, затем Н.А. Булганин и, наконец, Н.С. Хрущев. К 1957 г. старые кадры были практически Хрущевым разогнаны. От руководства страной были отстранены Молотов, Каганович, Маленков, Сабуров, Шепилов и другие. Затем пошла волна реорганизации управления экономикой, и меня назначили председателем Ленинградского совнархоза, а спустя некоторое время – председателем Госплана РСФСР.

В тот «смутный» период А.Н. Косыгин занимал различные должности. В конце 50-х годов он работал первым заместителем председателя Госплана СССР. Мне, да и не только мне, но даже в республиках было известно о его напряженных отношениях с председателем Госплана И.И. Кузминым. Он постоянно и необоснованно критиковал Алексея Николаевича, выискивал несуществующие упущения в работе. Причем, по моему мнению, эти нападки были вызваны неосведомленностью в народно-хозяйственных делах и некоторым волюнтаризмом Кузмина; Иосиф Иосифович был человеком сверхактивным, но малоопытным. На первых порах он пользовался большим доверием Хрущева, но, допуская серьезные ошибки, нередко подводил его. Словом, положение Алексея Николаевича было довольно сложным. Уж не знаю, по какой причине, но, очевидно, все-таки в связи с некомпетентностью от работы в Госплане Кузмина освободили, и 20 марта 1959 г. его председателем стал А.Н. Косыгин. Но проработал он на этом посту чуть более года, затем его утвердили первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, а меня назначили на его место.

Во время нашей первой встречи в Госплане Алексей Николаевич сказал примерно следующее:

– Мне известно, какую школу ты, Владимир Николаевич, прошел – был директором крупнейшего оборонного завода, много лет работал заместителем министра, был, хотя и недолго, председателем совнархоза, руководил Госпланом РСФСР. В правительстве единодушно придерживаются мнения, что работа председателем Госплана Союза будет тебе по плечу. Пригласи товарищей Иванова и Подугольникова, и они введут тебя в курс, скажут, где дела идут хорошо, где плохо, а потом сам постепенно разберешься с каждым подразделением этой крупной и ответственной организации. Если возникнут сложности, всегда можешь получить у меня добрый совет. На этом и закончилась передача дел от прежнего председателя.

Заседания Президиума Совета Министров СССР тогда обычно проводил А.Н. Косыгин, так как сам Никита Сергеевич участвовал в этих заседаниях только при рассмотрении особо важных вопросов, таких, как план на следующий год или пятилетку, обсуждение принципиальных проблем промышленности и сельского хозяйства.

* * *

В смещении Хрущева, насколько я знаю, Алексей Николаевич активного участия не принимал, хотя и не защищал Никиту Сергеевича. Единственным человеком, который, хотя и робко, пытался вступиться за Хрущева, был А.И. Микоян, что стало впоследствии негласной причиной освобождения его с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР. По моему мнению, устранение Хрущева было бы практически невозможно, оставайся на работе в ЦК Ф.Р. Козлов. Фрол Романович был искренне предан Хрущеву. Исполняя обязанности секретаря ЦК, будучи членом Политбюро и первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, он в конце своей деятельности, к 1962 г., сосредоточил в своих руках (конечно, не без поддержки Н.С. Хрущева) вопросы кадров, военно-промышленного комплекса, а также непосредственно занимался внешней и внутренней безопасностью. Неожиданный паралич прервал его активную деятельность.

Свое новое назначение Алексей Николаевич воспринял спокойно. Больших кадровых изменений как в Политбюро, так и в правительстве не произошло. Правда, были отправлены на менее ответственную работу откровенные подхалимы Хрущева и смещены некоторые работники, но не из высшего эшелона власти.

Несколько неожиданным было перемещение Д.Ф. Устинова с поста первого заместителя Председателя Совета Министров СССР и Председателя Высшего совета народного хозяйства на работу в ЦК партии в качестве секретаря по военно-промышленным вопросам. Позднее, когда я уже был заместителем Алексея Николаевича, мне стала ясна причина этой перестановки.

У Дмитрия Федоровича часто рассмотрение даже простого вопроса затягивалось на два-три часа, а то и больше. Ночью он звонил директорам заводов, их заместителям, а нередко даже и начальникам цехов. Устинову требовалось каждый вопрос разбирать до мелочей так, чтобы он его понимал на уровне начальника цеха или среднего конструктора. Таков был метод его работы, который он перенес из министерства и в Совет Министров. Все это, естественно, приводило людей в нервозное состояние. Хрущев, конечно, в такие дела не вникал, но Косыгин, став первым заместителем Председателя Совмина, понял, что такой стиль работы для решения государственных вопросов в правительственном аппарате не подходит.

Приведу один эпизод. Алексей Николаевич возвратился после визита в Италию. Я на Политбюро при его докладе не присутствовал. Но через день он вызвал меня и спросил, как я смотрю на то, чтобы с помощью итальянцев у нас построить завод легковых автомобилей. Я ответил, что идея очень хороша. Мы и в этой отрасли беспросветно отстали от других стран. Ведь линия Хрущева была на общественный транспорт, и поэтому производство легковых машин практически не развивалось. Не было разработанной подходящей модели, специального оборудования для этих целей, и много лет ничего не строилось.

На Горьковском автозаводе выпуск составлял менее 100 тысяч машин в год, добивали устаревшее оборудование на объединении «Москвич» с его мизерным объемом производства, немного производили в Запорожье, около 20 машин делали для крупного начальства на заводе имени Лихачева – вот и все наши «успехи». В итоге производили ежегодно около 300 тысяч легковых автомашин, в то время как США перешагнули за 6 миллионов, Япония делала более 3 миллионов машин в год, а мы топтались на месте.

Решили, что я подготовлю проект соглашения с итальянцами, предусматривающий проектирование завода и разработку конструкции машины итальянской стороной с учетом наших дорожных условий. Кроме того, итальянцы примут на обучение и допустят к участию в проектировании наших специалистов. Строительство корпусов завода и жилого массива выполнит советская сторона. Срок окончания всех работ, включая проектные, – примерно три с половиной года.

Все обсуждение этой крупнейшей проблемы, осуществление которой в последующие годы вместе с кооперированными поставками обошлась стране более чем в 3 миллиарда рублей, заняло у нас с Косыгиным около часа. Конечно, мы с Алексеем Николаевичем выработали только схему. Но если бы я обсуждал это с Устиновым, вопрос мог бы остаться нерешенным, хотя на дискуссии была бы потрачена как минимум неделя.

Как заместитель Председателя Совета Министров СССР, я курировал сооружение этого автогиганта в Тольятти. К строительству были подключены почти все союзные министерства и комитеты. Только одна Москва возводила там по 100 тысяч метров жилья в год.

Помнится, после окончания строительства Тольятти посетил президент американской фирмы «Форд мотор». Потом он приехал в Москву, и его принимал Косыгин. Я был на этой беседе. Алексей Николаевич представил меня:

– Вот человек, который курировал строительство этого завода и который отвечал за это дело перед правительством.

Форд сказал, что завод на современном уровне, расхвалил его и заметил, что такой завод они не смогли бы построить в такой короткий срок. Я это понял в том смысле, что, конечно, построить они бы построили, но вот вложить сразу более трех миллиардов в одну стройку – у них такого капиталиста, видимо, не нашлось бы. Замечу, в США развивали в основном небольшие автосборочные заводы, предприятия по выпуску двигателей, шин, деталей кузовов, электрооборудования и прочего. Но это все делается на базе самой широкой кооперации.

Я потом был в Детройте на фордовском заводе по сборке двигателей для легковых и грузовых автомобилей. По нашим меркам завод небольшой, занято там тысяч пятнадцать народу. Для сравнения – когда я уезжал из Тольятти, там работало 70 тысяч рабочих, затем их число достигло 130 тысяч.

Алексей Николаевич очень хотел съездить в Тольятти и был очень обижен, когда Брежнев его туда не пустил. Леонид Ильич хотел первым из руководителей страны побывать там. Генсек всегда ревниво относился к А.Н. Косыгину, видимо, подозревая в нем конкурента.

* * *

Работал Алексей Николаевич очень четко. В девять утра всегда был в кабинете, после шести вечера очень редко вызывал министров или своих заместителей, а сам часов до восьми занимался делами. Бывали, конечно, исключения, но только при каких-либо чрезвычайных ситуациях.

По рассказам помощников Косыгина и сотрудников, работавших в его канцелярии или в управлении делами, в аппарате Совмина поддерживался его стиль работы – по возможности четко и эффективно провести трудовой день. Сам Алексей Николаевич обязательно выкраивал время для разбора корреспонденции, особое внимание уделял письмам граждан. К нему обращались рабочие, инженеры, крестьяне, ученые, работники творческого труда. Своим помощникам он поручал составлять ответы, непременно указывая, что должно быть главным в них.

Если мы не находили с ним по какому-то вопросу общей точки зрения, Алексей Николаевич обычно говорил:

– Подумай пару дней и заходи – примем решение.

Косыгин плохо воспринимал общие рассуждения. Если министр или иной руководитель говорил, что дело у него идет плохо, а решения он не видит, реакция была одна:

– Если вы не знаете выхода из положения и у вас нет конкретных предложений, не выступайте и не отнимайте у нас время. Пусть лучше скажет ваш заместитель или начальник главка, любой, кто знает дело, а общую болтовню нам слушать нет смысла.

На первый взгляд Алексей Николаевич был очень суров, у иных это вызывало даже опасение говорить с ним. Однако во время беседы человек убеждался, что душа у него добрая, и выражение строгости на лице, особенно если разговор увлекал его, совершенно исчезало.

Часто, заходя к нему, я видел, с каким вниманием он просматривает газеты. Один раз в неделю он проводил заседания Совета Министров СССР или его Президиума, на которых обсуждались крупнейшие народно-хозяйственные проблемы. Еще один день уходил на участие в заседаниях Политбюро, где рассматривалось обычно много вопросов, внесенных Президиумом Совета Министров или Госпланом, Минвнешторгом, ГКЭС, Минфином, другими хозяйственными органами.

Известно, что Алексей Николаевич был инициатором экономической реформы 1965 г. Многие ее положения привились и улучшили систему планирования, однако даже частичное введение такого показателя, как «прибыль», сразу потянуло народное хозяйство к инфляции, и в этой области реформу пришлось свернуть. В проведении реформы были допущены ошибки и Госпланом Союза. Скажем, прибыль предприятие заработало, а использовать ее, кроме как на увеличение зарплаты, не могло из-за не предусмотренных в плане материальных ресурсов ни на строительство, ни на реконструкцию.

Уже тогда нередко возникали вопросы: почему многие капиталистические страны живут лучше, чем мы? Почему материальный уровень жизни народа в целом у капиталистов выше, чем у нас? Как-то на эту тему мы разговорились с Алексеем Николаевичем. Он заметил, что многое в нашей плановой системе надо решительно поправлять или менять, но уж очень мы боимся, как бы не истолковали все эти реформы в том смысле, что партия ведет к капиталистическому пути. Помнится, говорил он тогда так:

– Вот смотри – мы все время то воюем, то восстанавливаемся. С четырнадцатого по семнадцатый год – война с Германией, потом революция, гражданская война. Огромные усилия пришлось вложить в развитие индустриализации. А чего нам стоило пройти путь от вконец разоренной страны, до второго в мире по могуществу государства, да при этом еще вооружаться до зубов? Сделать это за каких-нибудь 15–17 лет для любой другой страны – просто неразрешимая задача. А потом жестокая и кровавая война с германским фашизмом. Наконец, великая Победа и восстановление разрушенного. Нынче же идет «холодная война», которая выжимает из нас все соки на вооружение. И при этом нас сравнивают с государствами, которые сотни лет жили за счет колоний, где эксплуатация человека построена очень изощренно.

В последние десятилетия нашей трагической истории, – продолжал он, – выходить из тяжелейших кризисов нам позволяло плановое хозяйство, и, видимо, в ближайшее время никто ничего лучшего не придумает. Нашу экономическую систему надо серьезно лечить, но она есть и останется основой. Нельзя, конечно, гоняться с милицией за каждой бабкой, которая связала шапочку или носки на продажу. Инициативу людям надо дать и выбросить из планов все второстепенные показатели – это не подорвет основ социализма. Но мне выходить с такими предложениями нельзя – на меня тогда всех собак навешают.

* * *

В 60—70-х годах с моей точки зрения лучшего кандидата на пост Председателя Совета Министров, чем Косыгин, не было. По эрудиции, стилю работы, способностям и организовать и руководить крупным делом, по своему характеру, наконец, это был именно тот человек, в котором нуждалась страна.

В то время экономика хотя и сбавила темпы роста после сталинского периода, но для наших масштабов развивалась нормально, практически опережая по основным показателям многие капиталистические страны (кроме Японии) не менее чем в 2 раза.

К сожалению, в конце жизни, особенно последние четыре-пять лет, судьба Алексея Николаевича сложилась, я бы сказал, трагично.

Часто задают вопрос: какие у него были отношения с Брежневым? Некоторые считают, что с первых шагов их совместной деятельности Леонид Ильич ревниво относился к Косыгину, видя в нем конкурента. Однако Генеральный секретарь отлично знал, что Председатель Совета Министров никогда не проявлял интереса к руководящей партийной деятельности.

В течение примерно десяти лет отношения между ними, смею утверждать, были хорошими, и не только внешне. Я не раз бывал на даче Брежнева вдвоем с Устиновым. Устинов был не очень доброжелателен к Косыгину. Брежнев же, наоборот, в то время при мне ни разу не отозвался о нем плохо. И хотя Брежнев очень хорошо относился к Устинову (кстати, именно поэтому и взял его в ЦК), но когда тот в домашней обстановке начинал отпускать какие-либо колкости в адрес Алексея Николаевича, то Леонид Ильич не поддерживал беседу в этом направлении.

Роковую роль, на мой взгляд, в ухудшении отношений между Брежневым и Косыгиным сыграл Н.А. Тихонов. С 1974 г. Брежнев начал болеть, уже через год недуг стал резко прогрессировать. У него явно развивалась подозрительность, и Тихонов умело направлял ее против Косыгина, стремился вбить клин между ними. Это ему удалось, и с 1975 г. их взаимоотношения стали ухудшаться.

Тихонов без конца докладывал Брежневу о тех или иных, большей частью надуманных, ошибках Алексея Николаевича. В оппозицию Косыгину он стремился втянуть и остальных его заместителей. Например, мне он говорил:

– Знаешь, ведь мы в Совмине простые пешки, даже не имеем права подписать незначительное распоряжение. Вся власть у председателя и его заместителя Дымшица, который располагает материальными ресурсами.

Я не соглашался, говорил, что у меня власти хватает. Я подписываю протоколы совещаний, которые провожу, и не знаю случая, чтобы их не исполняли. Из-за того, что я всегда поддерживал Алексея Николаевича, у меня обострились отношения с Тихоновым. Вот лишь один небольшой пример.

Шло заседание Президиума Совета Министров. Выступал Ломако:

– Товарищ Косыгин, мы остановили добычу алмазов в Якутии (их разработку тогда вело Министерство цветной металлургии).

– Почему остановили?

– У нас нет мельниц.

– Как нет мельниц? Почему никто не поднимал этот вопрос?

– Видите ли, туда отправили наши мельницы, но они не работают.

– Кто делал?

– Сызранский завод.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Надо закупить в Японии четыре таких машины. Они по 15 миллионов рублей стоят.

Вроде бы и не так много, 60 миллионов, но дело не в этом. Я-то знал, что мы сделали для Якутии четыре мельницы, и был там всего полгода назад, сам видел, что машины пришли, но жалоб оттуда не поступало. А уже наступила зима.

За Ломако вступился Байбаков:

– Да, Алексей Николаевич, надо закупать, иначе у нас с алмазами срыв будет.

Байбакова поддержал Тихонов, он тогда уже первым заместителем Косыгина был.

Я выступаю и говорю:

– Техника эта не сложная, хорошо работают машины и нашего производства, в том числе и на алмазах. Я не вижу никакой причины закупать их в Японии. В Якутии и наши мельницы есть, и одна японская, все работают нормально. Дайте мне семь дней, чтобы разобраться в этом деле.

Я послал в Якутию человек пять-шесть министров и представителя Комитета по науке на три дня.

Возвратились они и говорят:

– Все сызранские машины лежат нераспакованными, их никто и не пробовал запустить.

Я снова выступаю на Президиуме Совмина:

– Все наши машины лежат под снегом, их даже не пытались запускать в работу. Зачем же закупать японские, когда собственные не хуже? Не понимаю позиции Госплана, товарища Байбакова, ни позиции товарища Тихонова, первого заместителя. Что, валюту девать некуда?

Опять они все трое – закупать да закупать. Косыгин тогда говорит:

– Ну ладно, раз такие авторитетные товарищи настаивают, давайте купим.

Я – вне себя, но молчу. Однако Косыгин постановление так и не подписал…

Тихонов продолжал плести интриги, и это сыграло свою роль: В.Э. Дымшица в конце концов убрали из Госснаба, а отношения между Брежневым и Косыгиным становились все более прохладными. К тому времени Брежнев был уже совершенно немощный, очень болезненно на все реагирующий человек. Он практически утратил контроль над партией и государством. Зато махровым цветом в то время расцвела и усилилась власть бюрократии и партаппарата.

Когда скончалась жена Алексея Николаевича, из девяти его заместителей проститься с ней пришли только четверо – Н.К. Байбаков, М.Т. Ефремов, В.А. Кириллин и я. Остальные, оказывается, согласовывали в ЦК – идти или не идти выражать соболезнование!

Потерю жены Алексей Николаевич переживал очень тяжело. Почти три дня он не отходил от гроба. Он сам мне потом говорил, что Клавдия Андреевна была ему не просто женой, а большим и верным другом.

* * *

Однажды у меня с Алексеем Николаевичем зашел разговор о «ленинградском деле». Не помню, с чего началось, видимо, с воспоминаний о его жене. Говорили тогда о Вознесенском, Кузнецове и других общих знакомых, которые погибли в бериевских застенках. И тут Алексей Николаевич неожиданно заметил, что и он мог оказаться на их месте. Дело в том, что Клавдия Андреевна была дальней родственницей Кузнецова. А по тем временам это был достаточно серьезный «криминал». Косыгин прекрасно понимал, какая реальная опасность нависала тогда над ними.

Другой раз этой темы мы коснулись тоже совершенно случайно. Я как-то отдыхал на курорте «Белокуриха» в Алтайском крае и рассказывал Косыгину о своих впечатлениях. Он вдруг стал меня расспрашивать, не сохранился ли там такой-то дом, интересовался и другими подробностями о поселке. Оказывается, в Белокурихе Алексей Николаевич был во время «сибирской командировки», прожил там более десяти дней. И вот о каком интересном эпизоде он рассказал. Во время следствия по «ленинградскому делу» А. И. Микоян, работавший тогда заместителем Председателя Совета Министров СССР, организовал длительную поездку Косыгина по Сибири и Алтайскому краю якобы в связи с необходимостью усиления деятельности кооперации, улучшения дел с заготовкой сельскохозяйственной продукции. Надо сказать, что Микоян всегда хорошо относился к Алексею Николаевичу и в свое время именно он рекомендовал его Сталину. Да и работали они на одном поприще: Косыгин занимался легкой промышленностью, Микоян – пищевой. Это их сблизило. И вот Анастас Иванович, видимо, решил как-то обезопасить Косыгина, хотя прекрасно понимал, что от Берии не скроешься. Возможна и другая версия: к тому времени Алексей Николаевич уже был членом Политбюро и вопрос о его командировке Микоян наверняка обсуждал со Сталиным. Тот согласился, тем самым дав понять, что Косыгин не будет привлечен по этому делу…

В деловом плане Алексей Николаевич Косыгин был крупнейшим хозяйственным руководителем, прекрасно знал страну, систему планирования, финансов, а также многое и многое другое, что необходимо знать крупному государственному деятелю.

Единственная тема, которой Алексей Николаевич мог посвятить и час, и два, и более (естественно, когда не было срочных дел), – это его семья. С большой любовью, теплотой и уважением он говорил о дочери Людмиле, о ее муже. Но особенно загорался, когда речь заходила о внуке, который к тому времени уже преподавал математику в университете. Как-то Алексей Николаевич достал тетрадь с длиннейшими формулами и стал горячо доказывать, какой у Алеши необычайный талант.

Очень нежно относился он и к внучке. В 60-х годах мы с ним часто виделись на катке санатория «Сосны». Его всегда обязательно сопровождала Танечка. Алексей Николаевич катался не очень уверенно, часто падал, но внимания на это не обращал. Если же в воскресенье я не появлялся на льду, он обычно звонил и строго допрашивал:

– Это почему ты лентяйничаешь и вчера не был на катке?

Приходилось оправдываться.

Когда после первого инфаркта Алексей Николаевич вышел из больницы, с ним практически перестали считаться. Его заместитель Тихонов, не особо утруждаясь выслушать мнение Косыгина, практически навязывал решения Президиуму Совета Министров. Всем было ясно, что он рвется на должность Председателя. Да и сам Алексей Николаевич не особенно отстаивал свою точку зрения, все прекрасно понимая.

Вспоминаю, как мы с Алексеем Николаевичем разбирали какой-то вопрос и он мне вдруг так задумчиво сказал:

– Знаешь, Владимир, меня эти «украинцы» все равно сожрут.

Это его точные слова. Под «украинцами» он подразумевал Брежнева и Тихонова, которые в свое время работали в Днепропетровске, и это, очевидно, связывало их.

Я успокаивал Алексея Николаевича, говорил, что в народе к нему относятся хорошо и вряд ли Политбюро пойдет на такой шаг. Хотя я и произносил ободряющие слова, но понимал, что обстановку он знает лучше меня. Алексей Николаевич это и подтвердил, заметив, что, мол, ты не все знаешь.

После второго инфаркта, когда Косыгин еще находился в больнице, его заставили написать заявление об отставке. Он очень это переживал, что, не сомневаюсь, ускорило печальную развязку.

Так закончилась жизнь этого прекрасного человека, крупнейшего государственного деятеля.

Николай Байбаков Из записок зампреда

Байбаков Николай Константинович с 1944 г. – нарком, министр нефтяной промышленности СССР. В 1955–1957 гг. – председатель Госплана РСФСР, затем председатель Краснодарского и Северо-Кавказского совнархозов. С 1963 г. – председатель государственных комитетов при Госплане СССР по химии, нефтедобывающей промышленности, министр СССР. В 1965–1985 гг. – заместитель Председателя Совета Министров СССР, Председатель Госплана СССР

Алексея Николаевича Косыгина я знал еще до Великой Отечественной войны. Однако вплотную мы с ним стали работать с октября 1965 г., после того как меня назначили Председателем Госплана СССР и заместителем Председателя Совета Министров СССР.

А начиналось все так. В конце сентября меня вызвали к Л.И. Брежневу. Секрета не открою, ведь в те времена, да и за многие годы до этого, выдвижение на ту или иную должность происходило исключительно по согласованию с партийными органами. Если же речь шла о руководителях достаточно высокого ранга, то это не обходилось без благословения Центрального Комитета, а то и лично Генерального секретаря ЦК КПСС. Их рекомендация становилась решающей – ведь органы государственной власти послушно одобряли любую кандидатуру партийных инстанций. Потому-то еще до сессии Верховного Совета СССР, на которой предстояло утвердить мое назначение, я и был приглашен к Леониду Ильичу. В беседе участвовал и Алексей Николаевич Косыгин, с октября 1964 г. занимавший пост Председателя Совета Министров СССР.

За чашкой чая состоялся неторопливый, обстоятельный разговор о положении дел в стране, необходимости усиления централизованного планирования в связи с предстоящей ликвидацией совнархозов и восстановлением министерств. Затрагивались и другие проблемы. Предлагая мне возглавить государственное планирование, Брежнев обосновывал это тем, что у меня за плечами был солидный опыт; действительно, прошел я, как говорится, все ступеньки, от рядового инженера до наркома и министра.

Не скрою, было лестно все это слышать. И все же я поначалу пытался сопротивляться, мотивируя свой отказ тем, что в недалеком прошлом я уже работал Председателем Госплана СССР и РСФСР, однако затем был освобожден и направлен в Краснодар.

В ответ Леонид Ильич сказал, что не только он, но и многие другие товарищи думали о моем перемещении, о том, что оно было необоснованным и явилось результатом моих расхождений со взглядами Хрущева на методы управления народным хозяйством. «Впрочем, – заметил Брежнев, – Никита Сергеевич хорошо отзывался о вашей работе в Краснодарском совнархозе». Очевидно, это было правдой, потому что сам же Хрущев через некоторое время перевел меня председателем укрупненного Северо-Кавказского совнархоза, а затем – председателем Государственного комитета по химии и нефти в ранге министра СССР.

Разговор проходил спокойно, в достаточно благоприятном для меня духе, и, откровенно говоря, мне не оставалось ничего другого, как согласиться с предложением.

Ну а затем Косыгин ввел меня в курс дел и мы наметили первоочередные задачи предстоящей работы. Речь шла о серьезной перестройке структуры Госплана, а также о темпах и пропорциях развития ряда конкретных отраслей и координации их деятельности. Слушая Алексея Николаевича, с которым мне впервые довелось так близко и доверительно общаться, я был буквально восхищен глубокими знаниями и масштабным мышлением этого человека. После той беседы у меня сложилось твердое убеждение, что он – самый крупный и эрудированный государственный деятель из всех, с кем мне и прежде и потом случалось работать. Он хорошо знал легкую и пищевую промышленность, финансы, экономику и планирование, принимал непосредственное участие в разработке и осуществлении экономической политики партии, укреплении оборонного потенциала и международных позиций страны.

Когда в том же 1965 г. А.Н. Косыгин выступил на пленуме ЦК с докладом об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования производства, я расценил это как существенный шаг по пути повышения эффективности народного хозяйства.

Речь шла о серьезной экономической реформе. Инициатором и душой ее был Алексей Николаевич. К реформе тщательно готовились. Госплан предложил целый пакет документов, над которыми работала специальная комиссия. В нее были привлечены лучшие научные силы, руководители многих предприятий, специалисты. Самое активное участие принимал и сам А.Н. Косыгин. Предварительно были проведены интересные эксперименты в промышленности. Существенно расширены права предприятий, сокращено число плановых показателей, по которым оценивалась их работа, учитывался фактор прибыли, повысилась материальная заинтересованность трудовых коллективов.

Проанализировав состояние отраслевой экономики за первый год эксперимента, Алексей Николаевич пришел к выводу, что, предоставив предприятиям свободу маневрирования, мы не сумели установить за ними действенный контроль. В результате начался опережающий рост заработной платы по сравнению с повышением производительности труда.

К сожалению, довести реформу 1965 г. до конечных результатов не удалось. Неудача ее экономической части связана с неправильным разграничением функций государства, его центральной власти, с одной стороны, министерств и республик – с другой. На практике это привело к тому, что доходная часть государственного бюджета сократилась, средства ушли на предприятия, а расходы остались за государством.

Довести реформу до конца не удалось также из-за слабой поддержки Политбюро ЦК КПСС, среди членов которого не было единого мнения. И все-таки усилия организаторов реформы не пропали даром. Такая встряска нужна была предприятиям и министерствам, центральным органам и союзным республикам. Это был период практической работы и учебы. Ведь в то время наша экономическая наука ничего, кроме общих рассуждений о необходимости реорганизации управления народным хозяйством, не предлагала.

* * *

Понятно, что особое внимание Алексей Николаевич уделял работе Госплана как важнейшего экономического органа страны. Так, выступая перед его работниками в декабре 1972 г., он говорил:

– Госплан – это генеральный штаб страны в области экономики… Особенно важна роль Госплана в обеспечении пропорционального развития народного хозяйства и в повышении уровня сбалансированности плана.

Косыгин тесно увязывал совершенствование планирования народного хозяйства и управления им с повышением эффективности общественного производства, широким использованием достижений научно-технического прогресса. План по науке и технике, считал он, должен стать важной составной частью народнохозяйственного плана и пронизывать все его разделы.

Именно по инициативе Алексея Николаевича Госплан Союза при формировании плана стал разрабатывать специальную программу по внедрению в народное хозяйство новой техники и технологии. Эта программа разрабатывалась совместно с Госкомитетом по науке и технике (ГКНТ), Академией наук СССР и министерствами. Затем она утверждалась на совместных заседаниях коллегий Госплана и ГКНТ, а также президиума Академии наук.

Алексей Николаевич считал одним из надежных путей улучшения работы Госплана широкое использование экономико-математических методов и вычислительной техники. Кстати, при его активном содействии был построен и введен в действие крупный вычислительный центр при Госплане, без которого было бы невозможно вести разработку народнохозяйственных планов, поиск оптимального решения тех или иных проблем.

Говоря о разработке и рассмотрении планов, хочу отметить, что Алексей Николаевич, придавая этой работе первостепенное значение, постоянно участвовал в их подготовке. Он скрупулезно изучал все документы и неоднократно возвращал их нам на доработку.

Для примера можно привести рассмотрение плана на 1973 г. Представленный проект был очень сложным, потому что темпы роста сельскохозяйственной продукции были низкими, а не обеспечив рынок этим сырьем, мы не смогли бы произвести достаточного количества товаров народного потребления, чтобы покрыть рост зарплаты. Усилиями корифеев планового комитета едва-едва сверстали план с соотношением – один процент производительности труда к одному проценту заработной платы.

И с таким проектом я отправился в Совет Министров, надеясь втайне, что Алексей Николаевич поймет нас, увидев, какое тяжелое положение для народного хозяйства сложилось в неурожайном 1972 г.

Ознакомившись с проектом плана, он спросил:

– Николай, что ты представил? Разве тебе не ясно, что при таком плане мы все сожрем и у нас ничего не останется на расширенное воспроизводство? Нужно, чтобы рост производительности труда всегда опережал рост зарплаты.

Я пытался доказать, что такое соотношение является результатом постигшей нас засухи. А ведь известно, что продукция сельского хозяйства составляет в товарообороте 70–75 %. На это Косыгин мне ответил:

– Знаешь, твои болячки – это и мои болячки, а мои болячки – твои болячки. Ты мой заместитель. Вот тебе семь дней, иди к себе, собери коллегию, вызови министров и скажи им, что такой план правительство принять не может. Нужно изыскать возможности повышения роста производительности труда за счет лучшей организации производства, внедрения новой техники и технологии, добиться увеличения выпуска продукции, и особенно товаров народного потребления.

Делать нечего – в Госплане с участием министерств мы провели основательную доработку проекта, и в Совет Министров был представлен уточненный план, где соотношение темпов роста производительности труда и зарплаты уже составляло 1:0,8. Алексей Николаевич принял этот план без особого удовлетворения.

Следует сказать, что при А.Н. Косыгине не было ни одной пятилетки и даже ни одного года, чтобы увеличение зарплаты опережало рост производительности труда. Мы добивались такого соотношения, при котором обеспечивалось расширенное воспроизводство как важнейшее условие социалистического накопления. Денежные средства выдавались под те задания, которые должны были дать рост производительности труда. Это безусловно благоприятно сказалось на снабжении населения товарами народного потребления.

* * *

Пятнадцать лет работал я в тесном контакте с Алексеем Николаевичем Косыгиным. И, как водится, за столь большой срок случались самые разные ситуации, не всегда однозначные. При мне не раз обсуждались очень острые проблемы развития государства. Наблюдая за деятельностью Алексея Николаевича, должен сказать, что он чрезвычайно ответственно подходил к принятию правительственных решений, прежде чем поставить подпись под каким-либо государственным документом, взвешивал все «за» и «против». Он неоднократно напоминал, что если ошибется директор предприятия, то его ошибка может обойтись государству в тысячи рублей, ошибка министра – в миллионы. Оплошность же Председателя Госплана или Совмина будет исчисляться миллиардами.

Осмотрительный подход А.Н. Косыгина к решению государственных вопросов можно продемонстрировать на таком примере. В начале 70-х годов я получил указание ЦК КПСС подготовить проект совместного постановления ЦК и Совмина о широкой программе производства искусственного белка из парафинов нефти (БВК) для животноводства и птицеводства. Как известно, проблема обеспечения кормами, обогащенными искусственными белками, еще окончательно не решена. Несбалансированность кормов по белку и аминокислотам приводит к тому, что ежегодно перерасходуется 25–30 миллионов тонн зерна, а время откорма возрастает на 35–40 %. А ведь увеличение продуктов питания, содержащих полноценный белок, должно базироваться на развитом птицеводстве и скотоводстве.

Проблема БВК была известна, так как опытно-промышленное производство его было организовано еще в 1965 г. Кормовой белок из парафинов нефти прошел медико-биологические испытания как кормовая добавка для домашних животных, птиц, рыб, пушных зверей, и в результате было признано целесообразным наладить его выпуск.

И вот, обсудив вопрос с министерствами, которые должны были создать мощности по производству БВК, а также с Академией наук и Минздравом СССР о безвредности его использования, Госплан подготовил и представил в Политбюро ЦК соответствующий проект постановления.

На заседании он был одобрен всеми членами Политбюро, кроме Алексея Николаевича, который счел его преждевременным. По его мнению, БВК из нефтяных парафинов все-таки не прошел всестороннего испытания, досконально не установлена его безвредность и для подведения итогов этой работы потребуется не один год. Несмотря на выступления президента Академии наук А.П. Александрова и министра здравоохранения Б.В. Петровского, которые утверждали, что БВК уже апробирован на нескольких поколениях животных и птиц и при этом не выявлено никаких отрицательных последствий, Алексей Николаевич все же остался при своем мнении.

Решение было реализовано и промышленный выпуск кормового белка начали в 1975 г. Всего же за период до 1990 г. в сельском хозяйстве его использовано около 10 миллионов тонн. По данным специализированных институтов, прирост продукции животноводства при употреблении тонны белковой добавки составляет: 1–1,5 тонны мяса птицы, 0,5–0,8 тонны свинины и 10–15 тысяч яиц.

Однако в процессе производства БВК выявились и отрицательные стороны. Так, на нефтеперерабатывающем заводе города Кириши (Ленинградская область), где была построена установка по выпуску кормового белка, во время работы часто происходили выбросы в атмосферу вредных отходов производства. Это привело к заболеваниям бронхиальной астмой и аллергией большого числа людей, особенно детей. В результате массовых протестов населения этого района Киришский завод был остановлен. Аналогичные выбросы случались и в других местах, в частности на Светлоярском и Ангарском заводах.

В связи с этим институтами и организациями Академии медицинских наук и Минздрава СССР были разработаны новые, более жесткие санитарно-гигиенические требования и на их основе создана нормативно-техническая документация для модернизации всех заводов, выпускающих БВК.

Таким образом, сама жизнь подтвердила справедливость опасений Алексея Николаевича, когда на заседании Политбюро он требовал более тщательного и всестороннего изучения воздействия БВК не только на животных, но и на здоровье людей.

И еще пример очень осторожного отношения Алексея Николаевича к принятию решений по крупным народнохозяйственным вопросам, особенно если они связаны с экологией, природопользованием. Одной из таких была проблема переброски части вод сибирских рек в Среднюю Азию. Государственная экспертиза при Госплане СССР дала положительное заключение о возможности взять 5–7 % стока Оби, а это около 25–27 миллиардов кубических метров воды, и направить эту воду по каналу протяженностью примерно 2,5 тысячи километров, который предполагалось построить по трассе: южная часть Урала – Казахстан – Узбекистан. Однако Косыгин считал, что подобная операция может привести к невосполнимым природным потерям. Восстали против этого плана многие известные всей стране люди, в том числе академик А.Л. Яшин, писатель С.П. Залыгин и многие другие. Известно, что позже, уже после смерти А.Н. Косыгина, под мощным влиянием общественного мнения начатые работы по этому проекту были прекращены.

* * *

Алексей Николаевич отчетливо видел главные направления в развитии народного хозяйства страны. Если же говорить о тяжелой индустрии, то он самое большое значение придавал развитию топливной отрасли, энергетики, цветной металлургии.

Уделяя самое пристальное внимание нефтяной и газовой промышленности Западной Сибири, где он не раз бывал, Косыгин все больше и больше интересовался перспективами быстрого формирования и становления отрасли, которая приобретала весомое значение в развитии экономики страны.

«Черное золото» и газ Сибири становились не только надежной базой топливно-энергетического комплекса нашей страны и стран СЭВ, но и крупным источником валютных поступлений для закупки продовольствия и необходимого оборудования для строящихся или реконструируемых крупных предприятий, таких, как КамАЗ, ВАЗ, АЗЛК и др. Всего же в те годы за так называемые нефтедоллары было закуплено оснастки более чем для пятидесяти заводов различного профиля.

Вспоминаю, какая острая борьба развернулась по поводу строительства газопроводов. Предлагалось два направления: северное и южное. Сторонники северного горячо доказывали преимущества этого варианта: он более эффективен, так как короче, а следовательно, дешевле в строительстве, да и валюты на нем можно сэкономить немало.

Сторонники же второго варианта отстаивали свою точку зрения: пусть южное направление менее экономично, больше газа придется потерять на перекачке, но зато трубопроводы пройдут по промышленным, густонаселенным районам, остро нуждающимся в топливе.

Алексей Николаевич спокойно и внимательно выслушивал все эти доводы, учитывал плюсы и минусы, взвешивал шансы, словом – изучал ситуацию. Но кабинетной работой не ограничивался – не раз летал в Тюменскую область, много часов просиживал с геологами над картами земных недр, слушал их пояснения о результатах геофизических исследований нефтегазоносных горизонтов, оценивал перспективы открытия новых месторождений.

Мне неоднократно доводилось сопровождать Алексея Николаевича в этих командировках. Общался он не только с начальством и специалистами. На буровых беседовал с рабочими, расспрашивал о труде и быте бригад, которые работали по вахтовому методу, обязательно бывал в столовых, в вагончиках-балках, где жили рабочие.

Не могу не вспомнить о довольно забавном случае. Наш вертолет приземлился в 200–250 метрах от буровой. А день был морозный, ветреный, и, пока дошли до буровой, обморозились. Взглянув на Алексея Николаевича, я увидел белое пятно на его щеке и посоветовал растереть это место снегом, что он и сделал. Он же, в свою очередь, посмотрев на меня, пальцем указал на мои уши, которые, очевидно, также побелели. И мне пришлось растереть их снегом. Во время обеда в столовой мы продолжали посматривать друг на друга, улыбались, глазами указывая на обмороженные места, которые в тепле из белых стали красными. И в те минуты казалось, что по своей доверчивости и открытости мне не было ближе человека, чем Алексей Николаевич.

Вернувшись в Москву, он снова и снова занимался рассмотрением вариантов трасс. Косыгин держал в памяти технические данные компрессоров, диаметры труб, протяженность проектируемых газопроводов, помнил фамилии десятков геологоразведчиков, строителей и монтажников, буровых мастеров, знал названия всех заводов-изготовителей. И только после того как проект прошел государственную экспертизу, а он как Председатель Совета Министров был твердо убежден, что принимает единственно правильное решение, только тогда подписал соответствующее постановление правительства. Я с полной ответственностью утверждаю, что во времена Косыгина решения Совета Министров СССР были глубоко продуманными.

В 70-х годах мы с Алексеем Николаевичем побывали в Норильске, знакомились с этим уникальным районом. Здешние руды содержат большое количество цветных металлов – кобальта, никеля, меди. Попутно добывается некоторое количество золота, серебра и платины, а также рутения, родия, осмия, палладия, иридия. Съездили и на месторождение, которое разрабатывается открытым способом. Спускались в шахты, посетили металлургический завод, которым, по существу, заканчивается технологический цикл переработки норильской руды. Нас познакомили с перспективами развития этого региона. Через некоторое время после возвращения в Москву был разработан проект, а затем принято постановление ЦК и Совмина о значительном увеличении производства цветных металлов в Норильске – постановление, которое впоследствии, в отличие от многих, было реализовано успешно. Кстати говоря, после поездки Алексей Николаевич не забывал об этом городе. По его инициативе проблемы развития Норильского комбината нередко рассматривались на совещаниях в Совете Министров, и он бдительно следил за тем, как выполняются принятые решения.

Особое внимание Алексея Николаевича привлекало развитие алмазодобывающей промышленности. Известно, что в 1959 г. на северо-западе Якутии была открыта первая кимберлитовая трубка «Мир», в 1962 г. – «Айхал», а затем и «Удачная». В результате предпринятых правительством энергичных мер, наша страна вышла на второе место в мире, после ЮАР, по добыче алмазов, и благодаря этому удавалось решать крупные народнохозяйственные задачи.

* * *

Трудно перечислить все проблемы, которыми занимался Алексей Николаевич, – их было слишком много. И конечно, среди них невозможно выделить основные и второстепенные. Он вникал буквально во все вопросы жизни страны. Нередко Косыгин оперативно принимал конкретные решения, необходимость которых возникала во время знакомства с работой предприятий, строительством объектов или рассмотрением иных вопросов.

Алексей Николаевич умел сплотить вокруг себя заместителей, других членов Президиума Совета Министров СССР. Причем это делалось без нажима, на базе деловых отношений. Он спокойно, без раздражения давал оценку нашей работе, иной раз суровую, и в то же время не зажимал нам рты, когда и мы высказывали свои претензии членам Президиума Совмина, в том числе и ему, и министрам. На заседаниях нередко возникали острые ситуации с руководителями отраслей, всегда заинтересованных в получении дополнительных средств, материальных ресурсов. Вместе с тем по поводу планирования и решения государственных задач мы с Алексеем Николаевичем придерживались, как правило, одинаковых взглядов, и чувствовалось, что он относился ко мне доверительно. Заседания или совещания в Совете Министров, когда их проводил А.Н. Косыгин, были всегда конкретными. И что особенно важно, он строго контролировал выполнение постановлений, решений и резко критиковал руководителей в случае их срывов.

Работники аппарата Совмина соблюдали строгую дисциплину. От каждого сотрудника Алексей Николаевич требовал добросовестного отношения к делу.

Перед заседанием или совещанием в Совете Министров обычно собирался так называемый предбанник, где шла подготовительная работа с непосредственными исполнителями. Сюда приходили референты, консультанты, заведующие отделами. Любой вопрос, который предстояло обсуждать на Президиуме, рассматривался здесь досконально. По ходу дела Алексей Николаевич задавал множество вопросов. Специалисты, зная, что Косыгин не терпит дилетантизм и поверхностные суждения, не любит тех, кто пытается ответить «на авось», тщательно готовились к подобным заседаниям. «Вы точно знаете?» – спрашивал Алексей Николаевич министра или его заместителя. Если тот не был готов сразу дать четкий, вразумительный ответ, но обещал узнать, а затем доложить ему, Косыгин сдержанно и терпимо относился к такому заявлению. Однако он в достаточно жесткой форме выражал недовольство, когда иной руководитель, боясь показать свою неосведомленность, пытался проскочить наобум. Но я не помню случая, чтобы Косыгин был грубым или оскорбил кого-либо. Он был сдержан, не любил панибратства и не давал повода к этому.

Вспоминая прошлое, могу сказать, что вся жизнь Алексея Николаевича состояла из работы. Даже на прогулках, скажем в дни отпуска в Кисловодске, или в командировках по стране или за рубежом разговор между собой мы вели, как правило, о делах.

За много лет совместной работы ни я, ни другие заместители, которые жили с ним в одном доме на Воробьевском шоссе (ныне улица Косыгина), ни разу не бывали в его квартире. И только дважды да и то в дни юбилеев – моего 60-летия и 70-летия Алексея Николаевича – мы обменялись визитами на дачах. За праздничным столом, после одной-двух рюмочек коньяка, он несколько «раскрывался», от внешней суровости не оставалось и следа, с искренней душевностью улыбался, шутил.

Когда я иногда вместе с Алексеем Николаевичем приходил на какое-нибудь совещание в ЦК, то Брежнев бросал на меня выразительный взгляд, считая меня «косыгинцем». Мне же нравились здравомыслие и осмотрительность, с какими Алексей Николаевич подходил к решению народно-хозяйственных задач, импонировала острота и четкость мыслей. Не потому ли Брежнев относился так настороженно к Косыгину? Видя, как Леонид Ильич болезненно реагирует на критические замечания Косыгина, сторонники и приверженцы Генсека особенно не углублялись в рассмотрение проблем. Поэтому нередко крупномасштабные мероприятия обсуждались без глубокого, взвешенного подхода.

Вспоминаю, что после подобных заседаний Косыгина буквально трясло от возмущения, от того, как непродуманно и поспешно решался тот или иной важнейший вопрос. Но, увы, без поддержки всемогущего Политбюро Алексей Николаевич практически ничего не мог сделать.

По мере того как участие Брежнева в рассмотрении планов и крупных государственных программ снижалось, обострялись и отношения между ним и Косыгиным. Внешне это никак особенно не проявлялось, но, по существу, напряженность росла. Полновластная прежде роль Политбюро ЦК в экономической жизни страны при Брежневе стала из года в год ослабевать. Многочисленные совместные решения и постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР в большинстве своем не выполнялись. Возникало много нерешенных вопросов, незавершенных дел. По всем отраслям было видно, как снижалась дисциплина сверху донизу, как ослабевал контроль за практической реализацией принятых решений.

* * *

Как-то летом 1976 г. на даче в Архангельском Алексей Николаевич решил погрести на лодке по Москве-реке. Во время прогулки он потерял сознание, лодка перевернулась, но его удалось быстро спасти. Тем не менее месяца два он провел в больнице, а потом в санатории. В его отсутствие делами Совмина занимался Тихонов, человек, на мой взгляд, бездарный, не годный к управлению хозяйством огромной страны, но зато давний, еще по Днепропетровску, друг Брежнева. Именно по рекомендации Леонида Ильича в том же году Тихонов был назначен первым заместителем Косыгина.

После выздоровления Алексей Николаевич снова включился в работу. И однажды, после рассмотрения какого-то документа по здравоохранению, завел со мной странную беседу. Он любил иногда поговорить на отвлеченные темы, вероятно, чтобы снять напряжение. На сей раз после длительной паузы он вдруг спросил:

– Скажи, ты был на том свете?

Я ответил, что не был, да и не хотел бы там быть.

– А я там был, – с грустноватой ноткой отозвался Алексей Николаевич и, отрешенно глядя перед собой, добавил: – Там очень неуютно…

Что-то помешало продолжению разговора, но хорошо помню, что состоялся он вскоре после его болезни. У меня сложилось впечатление, что именно после этого нелепого случая с лодкой здоровье Алексея Николаевича надломилось. Способствовали этому, по-видимому, и осложнившиеся отношения с Брежневым, Черненко, Тихоновым, Устиновым… Начало пошаливать сердце. Через год или два у него случился сильный инфаркт, затем, в октябре 1980 г., второй, еще более тяжелый, и в декабре Алексея Николаевича не стало.

Я был одним из тех, кто стоял у гроба. О чем думалось, что вспоминалось в те тягостные минуты? Конечно, и первое знакомство, и долгие годы дружной, напряженной работы, и многочисленные командировки. Я вспоминал негромкий, спокойный, уверенный голос этого мудрого, поистине кристально чистого Человека. Человека с большой буквы, который, не щадя себя, с непоколебимой твердостью стремился удержать страну, ее экономику, жизненный уровень народа от пропасти, к которой все мы неумолимо приближались.

В Центральный Дом Советской Армии проститься с ним пришли сотни тысяч москвичей. Часов в шесть вечера доступ к телу было решено прекратить: видимо, на Старой площади не хотели придавать слишком большое значение этой траурной церемонии – ведь Косыгин уже не был членом Политбюро, Председателем Совета Министров страны, а перешел в разряд пенсионеров.

А по прилегающим улицам тянулись и тянулись нескончаемые вереницы людей, пришедших проститься с Алексеем Николаевичем, которого все искренне уважали. Но когда объявили, что печальный ритуал заканчивается, народ возмущенно зашумел. Организаторам пришлось продлить прощание еще часа на четыре. Более того, на утро, до начала официальной церемонии похорон, поклониться праху снова пришли тысячи людей. Этот небольшой штрих лучше всяких слов показывает, каким остался в памяти народа Алексей Николаевич Косыгин.

Я стремился рассказать только то, чему был очевидцем. Другие, знавшие Алексея Николаевича, вероятно, расскажут о других особенностях этой личности, иных сторонах его жизни и деятельности. Может быть тогда и сложится цельный образ руководителя нашего правительства 60—70-х годов. А такой коллективный портрет, как я полагаю, очень важен для понимания тех исторических процессов, активным участником которых был Алексей Николаевич Косыгин.

Михаил Смиртюков Штрихи к портрету Косыгина

Смиртюков Михаил Сергеевич в 1930 г. пришел работать в аппарат Совета народных комиссаров СССР в Кремле. Работал с В.М. Молотовым, в конце 30-х годов стал помощником A.M. Микояна. В 1942 г. стал заместителем заведующего секретариатом Совнаркома, председателем которого был Сталин. После войны его назначили заместителем управляющего делами Совета Министров СССР, и в этом качестве он работал с Г.М. Маленковым, H A. Булганиным, Н.С Хрущевым. В 1964 г. он стал управляющим делами Совета Министров СССР и проработал в этой должности 25 лет. Входил в правительства СССР, возглавлявшиеся А.Н. Косыгиным, Н.А. Тихоновым и Н.И. Рыжковым.

Ушел на пенсию, проработав в Кремле ровно 60 лет

С Алексеем Николаевичем Косыгиным мы были хорошо знакомы более четырех десятков лет. Особенно сблизили нас долгие и, как видится теперь, самые лучшие и плодотворные годы совместной работы в Совете Министров СССР. Впервые же познакомились мы с ним за несколько лет до войны, и произошло это так.

После окончания экономико-правового отделения факультета советского права Московского государственного университета я был направлен в октябре 1930 г. на работу в аппарат Совета Народных Комиссаров СССР. Проработав несколько лет референтом, затем консультантом, в 1937 г. я был назначен на должность начальника сектора легкой, пищевой и местной промышленности Экономического Совета при Совнаркоме СССР. По роду своей деятельности мне доводилось часто бывать на предприятиях этих отраслей промышленности как в Москве, так и в других городах страны. 19 февраля 1938 г. Экономсовет командировал меня и еще двух сотрудников аппарата Совнаркома СССР в Ленинград на слет стахановцев хлопчатобумажной промышленности.

И вот впервые я оказался в Ленинграде. На вокзале нас встретили сотрудники Ленгорисполкома. Слет начинал свою работу вечером, и мы могли использовать день по своему усмотрению. Ленинградские коллеги предложили познакомиться с работой текстильной фабрики, директором которой был Алексей Николаевич Косыгин.

Во время поездки в машине мы поинтересовались мнением сопровождающих относительно фабрики и ее директора. Узнали, что Алексею Николаевичу Косыгину на днях исполняется 34 года, что он из рабочей семьи, пятнадцатилетним вступил в ряды Красной Армии. После демобилизации окончил Кооперативный техникум и несколько лет проработал в системе потребкооперации в Сибири, там же стал членом партии. Затем поступил в Текстильный институт в Ленинграде, после окончания которого был направлен на ленинградскую текстильную фабрику. Вначале Косыгин был мастером, потом начальником цеха, и вот теперь успешно руководил фабрикой.

По приезде на фабрику нас сразу же провели в приемную директора, а через минуту мы уже входили в кабинет Алексея Николаевича. Из-за стола поднялся высокий, стройный, в хорошо отглаженном костюме молодой человек и приветливо поздоровался с нами, крепко пожав каждому руку. Он поинтересовался, как мы доехали, предложил перекусить в фабричной столовой. Приветливость Косыгина располагала. Мы ответили, что не голодны и готовы к осмотру фабрики. В течение нескольких часов Алексей Николаевич водил нас по цехам, знакомя с людьми и производством. В каждом цехе нас встречал его начальник и по просьбе директора рассказывал о насущных делах и проблемах выполнения плана. В цехах Косыгин неоднократно останавливался, чтобы поговорить с работницами у станков, и было видно, что им приятно его внимание и внимание это не показное. Все беседы были весьма конкретны, деловиты и откровенны. Вообще на фабрике во всем чувствовался порядок, было чисто, и невольно в голову приходило сравнение с другими фабриками не в пользу последних.

Вечером, сразу же после ознакомления с текстильной фабрикой, мы отправились прямо на слет. Помнится, первым выступил представитель Ленгорисполкома, затем на трибуну, сменяя друг друга, начали подниматься директора предприятий, в числе которых выступил и А.Н. Косыгин. Затем предоставили слово стахановцам. Сейчас трудно вспомнить, какие конкретно вопросы рассматривались, однако в целом обсуждение касалось проблемы улучшения качества продукции, что во многом предопределялось исходным качеством сырья или, проще говоря, хлопка, поставляемого из республик Средней Азии.

Закончился слет, и мы стали прощаться с ленинградцами. Вдруг Алексей Николаевич Косыгин подошел ко мне и спросил, бывал ли я раньше в Ленинграде. Узнав, что я впервые в этом замечательном городе, Косыгин предложил мне и моим товарищам задержаться еще на один день и познакомиться с достопримечательностями Северной Пальмиры. Мы согласились. Он тут же дал указание своему помощнику предоставить нам на следующий день машину и сопровождающего. Воспользовавшись этим, мы буквально исколесили весь город, посетили Эрмитаж, дворец князя Юсупова, квартиры А. Блока и Ф. Шаляпина, объехали мосты, большие и малые, прошлись пешком по самым красивым улицам и, конечно, по Невскому проспекту, а на следующий день были уже в Москве.

* * *

Вскоре после этих событий я узнал из газет, что ленинградцы избрали А.Н. Косыгина председателем исполкома Ленинградского городского Совета. В 1939 г. его внезапно вызвали в Москву, причем, как он сам мне потом рассказывал, без всяких объяснений по этому поводу. Лишь в Москве на вокзале его помощник купил газету «Правда», в которой сообщалось, что Алексей Николаевич Косыгин назначен народным комиссаром текстильной промышленности СССР.

Дело в том, что в начале января 1939 г. руководство страны приняло решение о разделении существовавшего тогда Наркомата легкой промышленности СССР, возглавляемого В.И. Шестаковым, на два: Наркомат текстильной промышленности СССР и Наркомат легкой промышленности СССР. Наркомом первого был назначен А.Н. Косыгин, а наркомом второго – С.Г. Лукин. Постановлением СНК СССР за подписью В.М. Молотова от 7 января 1939 г. В.И. Шестакову было предписано сдать, а А.Н. Косыгину и С.Г. Лукину принять дела по соответствующим главкам наркомата. Процедура такой сдачи-приемки дел в то время предусматривала создание специальной комиссии, в которую помимо сотрудников наркомата вошли представитель Комиссии советского контроля Р.С. Землячка и я, как представитель Экономсовета при СНК СССР. Работа комиссии продолжалась 10 дней. Заслушивались доклады начальников главков о состоянии дел в отрасли, о нерешенных вопросах и предложения по улучшению деятельности как главка, так и в целом наркомата. Все это время мы постоянно общались с Алексеем Николаевичем, делились впечатлениями от услышанного. Позднее, когда Косыгин уже руководил Наркоматом текстильной промышленности, я по роду своей работы нередко присутствовал на заседаниях коллегии. Чувствовалось, что нарком знает свое дело – заседания проходили ровно, спокойно, без «накачек». Шел профессиональный разбор вопросов и проблем, с которыми сталкивались работники наркомата в своей деятельности.

И тогда, и позднее, когда Косыгин был назначен вначале заместителем Председателя Совнаркома СССР, затем одновременно и Председателем СНК РСФСР, и далее заместителем Председателя Совета Министров СССР и одновременно министром финансов СССР, министром легкой промышленности СССР, Председателем Госплана СССР, мы нередко виделись, разговаривали по телефону. Алексей Николаевич всегда интересовался, какие претензии имеются в отношении возглавляемого им ведомства, делился предложениями, которые, по его мнению, являются актуальными и должны в первую очередь быть рассмотрены в Совнаркоме (позднее в Совмине СССР). Советовался он со мной и потому, что в 1953 г. я был назначен заместителем управляющего делами Совета Министров СССР и занимался по-прежнему вопросами легкой, пищевой и местной промышленности, а также торговли. Я же, в свою очередь, очень нуждался в советах и поддержке такого опытного руководителя, как А.Н. Косыгин.

Свое мнение о том, как должен действовать министр в той или иной ситуации, Косыгин вынес, в частности, после инцидента с Председателем СНК СССР В.М. Молотовым в ту далекую пору, когда он сам только начинал свою деятельность в качестве наркома. Произошло же вот что. У Алексея Николаевича возникли проблемы, связанные с перевозкой сырья для промышленных предприятий по железным дорогам, и, придя на прием к В.М. Молотову, он попросил его оказать содействие в переговорах с Наркоматом путей сообщения.

Молотов встал из-за стола, подошел к Косыгину и, слегка заикаясь, спросил, кто он такой и какую должность занимает. Косыгин ответил, как говорится, по всей форме. Тогда Вячеслав Михайлович сказал:

– Вы для того и нарком, чтобы самому выполнять свои обязанности. А я у вас толкачом не намерен быть.

После этого протянул руку Косыгину и попрощался с ним.

Как потом мне и некоторым другим нашим сотрудникам рассказывал Косыгин, он вышел от Молотова недовольным. Но спустя некоторое время, уже в процессе своей дальнейшей работы, понял, что Молотов был прав.

Иногда в мемуарах некоторых наших прежних руководителей, неплохо знавших Алексея Николаевича и отдающих ему дань как руководителю, присутствует мнение, что по характеру он был сух, лишен эмоций, излишне педантичный и жесткий. Это не так. Просто Косыгин был человеком замкнутым и редко раскрывал свою душу. Мне же доводилось обсуждать с ним итоги напряженного рабочего дня, когда он делился впечатлениями от приема министров, директоров предприятий, ученых. Я беседовал с ним и на чисто житейские темы во время долгих пеших прогулок в отпуске. Алексей Николаевич тяжело переживал смерть своей супруги, любил семью, принимал чужие беды, как свои собственные. Незадолго до кончины, уже освобожденный от работы и совсем больной, Алексей Николаевич, узнав о смерти моей жены, нашел в себе силы позвонить мне, чтобы поддержать и ободрить. При этом он ссылался на свою жизнь и верность народной мудрости, что «время лечит».

* * *

Не могу не сказать и о личной скромности А.Н. Косыгина. Долгое время он жил на ул. Грановского, где проживали многие маршалы, ученые, министры. Затем Алексей Николаевич переселился в дом на Ленинских горах, построенный Управлением делами ЦК КПСС. В этом же доме жили заведующие отделами ЦК партии и некоторые министры. Дача Косыгина находилась в Архангельском. Здесь был дачный поселок для заместителей Председателя Совета Министров СССР и министров. Его дача ничем не отличалась от других. В свободное время, если оно выдавалось, он любил ходить в театры, почитал этот вид искусства, старался не пропустить ни одной премьеры. Посещал выставки и музеи, хорошо разбирался в живописи. Свой отпуск Косыгин любил проводить на Северном Кавказе в Кисловодске или в Прибалтике, а также в Подмосковье в доме отдыха «Сосны». Жил он в обычном номере, охрана была минимальная и не стесняла окружающих. Косыгин много ходил пешком. В Кисловодске есть даже тропа, названная людьми в его честь. Обедал он в общей столовой, и к его столу мог подойти любой, чем многие и пользовались.

Алексей Николаевич равнодушно относился к наградам и подаркам. Не помню случая, чтобы по возвращении из-за рубежа он не сдал полученные там подарки. Он вообще не любил и не терпел подношений. Однажды был такой случай. Косыгин разговаривал по телефону, когда в кабинет к нему со свертком в руках вошел один из дипломатов. Поняв, что разговор у хозяина кабинета конфиденциальный, он вышел, а сверток оставил на кресле, о чем предупредил секретаря. Когда Косыгин обнаружил сверток и узнал от секретаря подробности, то приказал найти этого человека и вернуть злополучный сверток. Нашли того уже выезжающим из Кремля…

Об Алексее Николаевиче Косыгине можно рассказывать до бесконечности. Все, что здесь написано, лишь фрагменты из моих частых встреч с Косыгиным на протяжении 60 лет моей работы в Кремле.

Анатолий Рябков Экзамен у Косыгина

Рябков Анатолий Сергеевич с марта 1943 г. работал помощником заведующего Объединением государственных издательств при Совнаркоме РСФСР. С 1946 г. – в аппарате Совета Министров СССР. В 1955–1958 гг. – директор правительственной библиотеки, затем помощник заведующего секретариатом Совета Министров, референт, старший референт, главный специалист. В 1987–1991 гг. работал в Госкомиздате СССР

В начале победного 1945 г. Алексей Николаевич Косыгин был Председателем Совета Народных Комиссаров РСФСР, я – помощником заведующего Объединением государственных издательств (ОГИЗ) при Совнаркоме РСФСР. В последнюю военную зиму ОГИЗ готовил проект постановления российского правительства об оказании помощи в восстановлении и развитии полиграфической отрасли. Заведующий ОГИЗом, известный философ, будущий академик Павел Федорович Юдин поручил мне согласовать с министерствами и ведомствами этот документ и окончательно отшлифовать его.

Так как навыка в подготовке таких документов мне явно недоставало, основную часть работы взял на себя Иван Михайлович Груздев, заместитель председателя Госплана РСФСР. Он, имевший в подобных делах солидный опыт, буквально вымотал меня, заставляя готовить бесчисленное множество таблиц, справок, балансов расхода материалов, прежде чем включить в проект документа тот или иной показатель. Мне тогда было 24 года, и я не понимал, к чему такое количество бумаг, когда и так ясно, что ОГИЗу следует помогать.

Видя мое недоумение, Груздев как-то заметил:

– Не обижайтесь на меня. Ведь мы идем на экзамен к Косыгину, а у него пятерку получить трудно. Скоро вы сами убедитесь – все это очень пригодится.

Накануне заседания Президиума Совнаркома Юдин вызвал меня, чтобы познакомиться с окончательным проектом постановления. Однако вникнуть до конца во все подробности и расчеты он так и не успел. Поэтому, когда пришло время ехать, он взял меня с собой, рассчитывая в приемной еще раз посмотреть документ. Однако нас сразу же пригласили на заседание.

По просьбе Юдина, в порядке исключения, я примостился на стуле позади его кресла, с папкой, где были аккуратно подобраны таблицы и балансы по каждому пункту постановления.

Заседание вел Алексей Николаевич. Настроение у него было хорошее. Он тепло поздоровался с Юдиным, заметив, что тот редкий гость в Совнаркоме, бегло обменялся с ним мнениями о какой-то книге, потом предоставил ему слово.

Юдин рассказал о наших бедах и нуждах. Время было трудное, ресурсов не хватало – выделяли их в первую очередь предприятиям, работавшим для фронта.

Алексей Николаевич задавал вопросы, допытывался, действительно ли необходимо ОГИЗу все, что оно просит. Я исправно подавал Павлу Федоровичу таблицы и балансы, а когда он путался в цифрах, шепотом поправлял его.

Это не ускользнуло от внимания Алексея Николаевича.

– Я понимаю, вы, Павел Федорович, большой ученый и можете не помнить всех деталей и цифр, – сказал он. – Хозяйство у вас многоплановое – тут и полиграфическая промышленность, и издательства, и книжная торговля. Мне же нужно знать все детали. Поэтому разрешите, я спрошу товарища, который сидит позади вас.

– Да он у нас еще молодой, – как бы оправдывая меня, отозвался Юдин.

– Все мы когда-то были молодыми, – с улыбкой заметил Косыгин (ему самому тогда был 41 год).

Так неожиданно для себя я и в самом деле оказался на экзамене у Алексея Николаевича. Он задал мне тот же вопрос, о показателях работы ОГИЗа, на котором прервалась его беседа с Юдиным. Поначалу я несколько растерялся от пристальных, оценивающих взглядов присутствующих и отвечал робко и неуверенно. Но поскольку я долго работал над документами и память в то время у меня была хорошая, цепкая, то я постепенно освоился, горячо защищая наши позиции, и даже перешел в наступление – стал говорить о политических и экономических выгодах проекта, называя количество печатной и иной продукции, которую можно получать при дополнительном выделении бумаги и других материалов.

Алексей Николаевич поинтересовался, нельзя ли пересмотреть нормы расхода сырья. Я ответил, что недавно они уже пересматривались и ужесточать их более невозможно, ибо типографии в новые нормы не уложатся, а количество брака может возрасти. Постепенно круг участвующих в беседе расширился. В нее снова включился Юдин, его поддержали председатель Госплана РСФСР В.М. Дегтярь, его заместитель И.М. Груздев и другие.

Все шло гладко, пока не коснулись вопроса о дополнительном выделении сажи, необходимой для изготовления газетной краски. Завод, выпускающий ее, принадлежал промкооперации России. Еще составляя баланс производства и потребления сажи, мы с Груздевым не смогли толком добиться точного ответа – кому же предусмотрена поставка части сажи? Данные об объеме производства и распределении не сходились, и, по нашим прикидкам, у завода должен быть запас. На это мы и обратили внимание Косыгина, предлагая передать его ОГИЗу.

И тут меня поразило знание Алексеем Николаевичем хозяйства республики, ее предприятий, их производственных возможностей, причем даже в такой далеко не ведущей отрасли, какой была промкооперация. Председателя правления ее, П.Ф. Кравчука, Косыгин спросил:

– Почему в этом году вы выпускаете сажи меньше, чем в прошлом?

Тут он назвал точное количество ее производства за 1944 г., хотя эта цифра ни в одном из представленных ему материалов не фигурировала. Кравчук ответил, что ее выпуск в нынешнем году не только не сократился, но даже вырос. Под давлением фактов он признался, что часть сажи была передана Наркомату легкой промышленности для выпуска обувной краски. Наркомат, в свою очередь, обещал выделить промкооперации некоторое количество хрома для пошива обуви сотрудникам аппарата.

Косыгин, прекрасно зная положение в стране с товарами народного потребления, не стал его отчитывать, однако предупредил, что сажу для ОГИЗа все-таки необходимо изыскать, а об исполнении поручения доложить ему.

Обсуждение закончилось одобрением нашего проекта, и было принято соответствующее постановление. Перед тем как закрыть заседание, Алексей Николаевич сказал:

– Война вот-вот окончится. Понятно, пока воевали, мы не могли уделять вашей отрасли того внимания, которого она заслуживает. Думаю, что постановление, которое мы приняли, удовлетворит только первоочередные потребности и неотложные нужды. А так как у нас нет союзного органа, который бы занимался книгоиздательским делом в стране, то, очевидно, необходимо продумать направления развития отрасли в масштабах Союза. Для этого Госплану РСФСР совместно с ОГИЗом нужно подготовить проект постановления Совнаркома СССР. В общем, все идет к тому, что новый учебный год наши школьники начнут уже после окончания войны, и они должны быть обеспечены учебниками, тетрадями, картами и всем необходимым. Об этом надо позаботиться сейчас.

Такой проект был подготовлен, а затем Совнарком СССР принял решение о мерах по развитию книгоиздательского дела в стране.

* * *

Помню еще один случай. Однажды, уже при Брежневе, рассматривая представленный Министерством культуры проект плана на будущий год, в котором были указаны объемы капитальных вложений и строительно-монтажных работ, размеры ассигнований, необходимых им на следующий год, и данные о незавершенном строительстве, Алексей Николаевич обратил внимание, что уж очень долго возводится здание цирка на Ленинских горах.

– Эта стройка что бельмо на глазу, – сказал он. – Сколько лет езжу на дачу мимо нее, а она все в лесах и кранах, причем краны больше бездействуют. Когда же думают завершить это строительство?

– Фурцева настаивает на окончании в следующем году, – отвечал я, – но Госплан и Мосгорисполком предусматривают выделить на миллион рублей меньше суммы, необходимой для завершения работ.

– Из-за миллиона не стоит откладывать. Строительство нужно завершить в следующем году. В проект плана надо внести изменения.

Перед заседанием Президиума Совета Министров Е.А. Фурцева спросила меня:

– Как отнесся Алексей Николаевич к нашему проекту плана?

Не желая раскрывать содержание своего разговора (у нас не было принято этого делать, считалось грубейшим нарушением служебной этики), я уклончиво ответил, что все зависит исключительно от ее выступления. Она поняла намек и ответила, что уверена в себе.

В своем выступлении на заседании Президиума она сказала:

– В стране сформировались прекрасные коллективы цирковых артистов, широко известные во всем мире. У нас осуществляется большая программа строительства цирков. Их возводят в городах всех республик, где лучше, где хуже. Но нигде так плохо не относятся к строительству большого, оборудованного по последнему слову техники цирка, как в Москве. Неужели товарищам из Мосгорисполкома не стыдно тянуться в хвосте у других? Стройку, которую можно было бы закончить за два-три года, стремятся растянуть на десятилетие. Вот и теперь – при формировании плана будущего года нам опять уменьшили объем подрядных работ, что ведет к совершенно неоправданной и невыгодной отсрочке ввода нового цирка. Я считаю такое решение с экономической, социальной и других точек зрения крайне неправильным и негосударственным.

Ее слушали внимательно. Она оглядела ряды сидящих в зале мужчин. И тут со строгим, решительным министром культуры Фурцевой произошла метаморфоза. Екатерина Алексеевна вдруг стала обычной, милой и симпатичной женщиной. На ее лице появилось лукавое выражение:

– Товарищи члены Президиума, Алексей Николаевич, у вас у всех есть дети, внуки. Неужели они не донимают вас – когда же наконец выстроят новый цирк? Добавьте мне миллион, и я вас всех вместе с ребятишками приглашу в декабре будущего года на его открытие!

Все молчали. Видя, что ее слова все еще не производят должного впечатления, Екатерина Алексеевна пустила в ход все свое женское обаяние. Улыбнувшись, она сложила руки на груди.

– Алексей Николаевич, товарищи мужчины-министры, я – слабая, беззащитная и единственная среди вас женщина. Ну, пожалуйста, дайте мне миллиончик! Чего вам стоит? И я дострою цирк в будущем году.

Строгая официальная обстановка разрядилась – все рассмеялись. Алексей Николаевич поддержал общий настрой:

– Никто из мужчин-министров не возражает, если добавить слабой, беззащитной женщине миллион?

Поднявшегося было представителя Мосгорисполкома он остановил строгим взглядом:

– В будущем году этот долгострой нужно завершить. А беззащитная женщина, – улыбка тронула его губы, – думаю, не позволит вам растянуть строительство еще на год.

* * *

В заключение хотел бы сказать, что Алексей Николаевич Косыгин был человеком своего времени, представителем той системы, которая господствовала в стране. Но он был, если можно так выразиться, нетипичным представителем эпохи авторитаризма. В отличие от многих своих коллег и соратников, Косыгин никогда не принимал решений, не разобравшись в проблеме до самого конца, не взвесив все «за» и «против». Ему чужды были беспринципные компромиссы, желание под кого-то подстроиться, даже если ему приходилось сталкиваться с такими серьезными оппонентами, как Хрущев или Брежнев.

Вадим Кирпиченко Встречи с Косыгиным

Кирпиченко Вадим Алексеевич окончил арабское отделение Московского института востоковедения и в 1952 г. был направлен на работу во внешнюю разведку. В течение двадцати лет с небольшими перерывами работал в арабских странах, в 1974–1979 гг. был заместителем начальника разведки – начальником Управления «С», в 1979–1991 гг. – первым заместителем начальника разведки. В 1980 г. получил звание генерал-лейтенанта.

В период с 1955 по 1973 г. мне приходилось время от времени встречаться с Алексеем Николаевичем Косыгиным. Помимо разных заседаний, совещаний и приемов трижды я имел возможность по нескольку дней подряд общаться с ним, докладывать ему разведывательную информацию, рассказывать об обстановке в арабском мире, переводить его беседы, сопровождать в поездках, принимать участие в его охране и просто беседовать с ним. Большинство этих встреч связано с Египтом.

Никто другой из советских руководителей не производил на меня такого сильного и глубокого впечатления, как Алексей Николаевич. Прежде всего он не старался напустить вокруг себя византийского тумана, держался естественно и просто, не подчеркивал ни своей значимости, ни своей осведомленности, ни своей причастности к высшему руководству. Казалось, что громадные знания и опыт начисто избавляли его от необходимости думать о том, как преподнести себя внешнему миру. А.Н. Косыгина отличали компетентность в делах государства и в вопросах экономики, твердость характера, строгость мышления, конкретность во всем.

Несомненно, А.Н. Косыгин по своим деловым, а также моральным качествам стоял выше большинства своих коллег по Политбюро ЦК КПСС и Правительству СССР, не говоря уж о Брежневе. Об организаторских способностях Косыгина говорит, в частности, его быстрое продвижение в высшие эшелоны руководителей советской экономики. Конечно, в 1937 и последующих годах выдвижение на руководящие посты происходило по особой модели: одних сажали, а других выдвигали, – но служебный рост Алексея Николаевича показателен по-иному. В тридцать три года он – директор прядильно-ткацкой фабрики в Ленинграде, в тридцать четыре – председатель Ленинградского горисполкома, в тридцать пять – нарком текстильной промышленности СССР, в тридцать шесть – заместитель Председателя Совнаркома.

Улыбался Алексей Николаевич крайне редко, и весь облик его был не слишком жизнерадостным, рискну даже сказать, несколько угрюмым. Ему, очевидно, было что переживать, и груз, лежавший на его плечах, давил тяжело.

Во время первого визита Гамаля Абдель Насера в Советский Союз А.Н. Косыгин был в числе сопровождавших президента лиц. Во время поездок Насера по Союзу в одной машине с ним находился Н.А. Мухитдинов, а в машине со вторым лицом в делегации – вице-президентом Объединенной Арабской Республики сирийцем Акрамом аль-Хаурани – Косыгин, я же был с ним постоянно в качестве переводчика.

Много разговоров на самые разнообразные темы велось и с аль-Хаурани, и с представителями местных властей. Запомнились мне лишь наиболее острые ситуации, в которых проявились ясность и конкретность мыслей и суждений Косыгина. На Кавказе, в районах Сухуми и Сочи, мы много ездили по окрестностям, и Косыгин живо интересовался у местных деятелей – грузин, аджарцев и абхазцев – состоянием экономики, новостройками, благоустройством городов и сел. Однажды, увидев чахлые деревца по обе стороны дороги, Косыгин спросил у представителя местной власти:

– Что это за деревья?

– Не знаю, Алексей Николаевич.

– А что вы вообще сажаете вдоль дороги и какую цель при этом преследуете?

Тот же ответ. Рассердившись, Косыгин дал точную рекомендацию, какие деревья следует сажать в этом районе, для чего и почему. «Будет сделано!» – последовал ответ.

В другой раз Косыгин, увидев водохранилище, начал спрашивать, сколько в нем воды и как она расходуется. Последовали сбивчивые и неуверенные ответы. Тогда Алексей Николаевич стал на глаз прикидывать площадь водной поверхности, множить полученную цифру на среднюю глубину подобных хранилищ и выдавал цифры, факты и рекомендации.

– Будет исполнено! – следовали заверения.

Третий случай из этой же серии. Желая как-то сгладить положение после неудачных ответов, Председатель Верховного Совета автономной республики выдал положительную информацию:

– Алексей Николаевич, мы недавно закончили в республике строительство большого завода (последовало его название), очень вас ждали на открытие, приглашение специально послали!

– Ну и зря ждали, – отрезал Косыгин, – и приглашать меня было вовсе ни к чему, раз вы задержали строительство на целый год!

Вот такие случались «веселые» разговорчики.

В Ленинграде Алексей Николаевич заметно оживился и повеселел. Здесь он уже выступал в качестве главного гида. Много и увлеченно рассказывал Насеру о Ленинграде, показывал ему здания, где он жил и работал. Не преминул вспомнить и свою жену Клавдию Андреевну. Рассказал Насеру, что она была в свое время специалистом по аккумуляторам для подводных лодок, и с гордостью упомянул, что одной из первых женщин, совершивших плавание на подводной лодке (с целью испытания своей продукции), была именно она. На Насера, как потом мы выяснили, Алексей Николаевич произвел очень хорошее впечатление, и в дальнейшем он всегда стремился к общению с ним.

* * *

Следующая продолжительная встреча с А.Н. Косыгиным состоялась уже при драматических обстоятельствах. В качестве главы советской делегации он приехал для участия в похоронах Г.А. Насера в конце сентября 1970 года. Помимо дел, связанных с траурными церемониями, выражением соболезнования семье Насера и руководителям Египта, Косыгина очень интересовали складывавшаяся в стране ситуация, перспективы отношений Египта с СССР, а также личность Садата, который, являясь вице-президентом, уверенно выдвинул себя в качестве единственного преемника Насера.

Наряду с обычными докладами Косыгину текущей информации у меня состоялся с ним в присутствии некоторых наших коллег подробный разговор о личности Садата. Еще в прошлую командировку на основании различной информации и собственных наблюдений у меня сложилось о нем крайне отрицательное мнение как о человеке и государственном деятеле. Фанфаронство, позерство, отсутствие конкретного опыта в каких-либо жизненно важных для государства сферах, желание хитрить всюду, где только можно, эгоизм, открытое стремление к личному обогащению, лицемерие, отсутствие устойчивых политических принципов. Все это я выложил А.Н. Косыгину, который даже как-то опешил от этой пулеметной очереди.

– Вы уж слишком набросились на него… да не так уж, наверное, все мрачно…

– Нет, – настаивал я, – мало того, он еще и человек ярко выраженной западной ориентации и будет вести курс на свертывание отношений с СССР.

Это был тот случай, когда я с полной уверенностью в правоте излагал свое мнение, не очень думая о подыскании более сдержанных формулировок. Косыгин с обеспокоенностью воспринял эту информацию и пытался аккуратно проверить ее через египетских деятелей. Я не помню, при каких обстоятельствах состоялся его разговор с видным политическим деятелем Египта Али Сабри, но смысл высказываний последнего сводился к следующему:

– Мы, верные ученики Насера и его убежденные последователи, полностью владеем ситуацией в стране. Управлять будем мы, а Садат будет скорее представительствовать. У нас в руках все: и армия, и партия, и органы безопасности…

Однако коварство Садата сторонники Насера явно недооценили. 13 мая 1971 года он без единого выстрела, без всякого кровопролития переловил их поодиночке, посадил за решетку и объявил заговорщиками и врагами нации. Продержал их Садат в местах заключения ровно столько, сколько было нужно, чтобы они стали для него полностью безопасны ввиду изменения строя и прихода новых лиц в армию, органы госбезопасности и ключевые министерства. По иронии судьбы, как писала какая-то каирская газета, Шаарави Гомаа был водворен в тюрьму, на дверях которой красовалась мемориальная доска с надписью, что тюрьма открыта в присутствии и с участием министра внутренних дел Шаарави Гомаа…

Обстановка в Каире накануне и в день похорон Насера была взрывоопасная. Сотни тысяч людей хлынули из провинций в столицу. Были прорваны кордоны армии и полиции. Ожидались массовые беспорядки. Сложилась опасная ситуация. В центре Каира Нил разделяется на два рукава, образуя два больших острова – Гезира и Рода. Чтобы уменьшить столпотворение и давку, мосты, соединяющие различные части Каира с этими островами, были разведены. Встал вопрос, как нам добраться к месту прощания с Насером и как определить свое участие в траурной процессии. В посольстве царили суета и неразбериха. А Косыгин оставался неизменно спокойным и терпеливым и лишь требовал от нас реальной оценки обстановки и предложений о дальнейших действиях. Я все время звонил в МВД и Службу общей разведки и пытался прояснить ситуацию. Среди получаемых ответов был и такой: «Обстановкой не владеем!» Обсуждали вариант использования советского вертолета, но египтяне нашли лучший вариант – добраться до расположения бывшего Высшего совета революционного командования на катере по Нилу, благо резиденция нашего посла, в которой размещался Косыгин, находилась прямо на набережной. На катере за нами прибыл ведущий египетский журналист, многолетний советник Насера Мухаммед Хасанейн Хейкал, как всегда, деятельный, собранный и уверенный в себе. А дальше мы уже без приключений добрались до места назначения.

* * *

Третий и последний раз продолжительное общение с А.Н. Косыгиным имело место также в условиях кризисной ситуации, во время октябрьской войны. Советский премьер прибыл в Каир 16 октября 1973 года, чтобы разобраться в обстановке и доложить руководству СССР о наших дальнейших шагах. Это был уже другой человек. За три года он очень изменился. Сдал. Постарел. Стал плохо слышать. Его доклады Брежневу по несовершенному секретному телефону было мучительно наблюдать. Из-за плохой слышимости, технических неполадок разговор напоминал диалог глухонемых. Поэтому основная информация о переговорах с Садатом шла, конечно, шифротелеграммами.

События октябрьской войны многократно описаны, и нет смысла возвращаться к этой теме. Первоначальный успех Египта из-за нежелания Садата продолжать войну и протянуть руку помощи Сирии сначала привел к топтанию египетской армии на месте, а затем закончился поражением, которое было названо победой.

А.Н. Косыгин ежедневно встречался с египетским руководством во дворце Кубба, где он жил, а потом ехал в посольство докладывать в Москву о результатах переговоров и о развитии событий. Откровенных бесед с Садатом не получалось, и после действительно теплых отношений с Насером Алексей Николаевич никак не мог привыкнуть к насквозь фальшивому Садату, чего и не скрывал в разговорах с сотрудниками посольства. Иногда он выезжал из Куббы в посольство по два раза в день. В городе автомобильные пробки, из-за затемнения машины двигались медленно. Поездки эти для Косыгина были утомительными. Во всех перемещениях по городу сопровождал Косыгина я. Несмотря на усталость от переговоров, Алексей Николаевич постоянно расспрашивал меня о египетской действительности – не только о политике, но и о быте, нравах, религии, языке и т. п.

По возвращении во дворец уже поздно вечером Косыгин имел обыкновение минут двадцать гулять по дворцовому парку, и во время этих прогулок беседа продолжалась. Здесь он уже отвлекался от политики, от арабского мира и переключался на более интимные темы. Говорил он и о своем возрасте, о состоянии здоровья, о необходимости не поддаваться наступающим недугам и немощам. При этом он распрямлял плечи, словно показывая, как надо это делать. На второй этаж дворца он тоже пытался быстрой, молодцеватой походкой подниматься по лестнице, минуя лифт.

– В следующем году мне будет семьдесят лет – это уже много.

Я, естественно, говорил какие-то ободряющие слова.

Несколько раз он рассказывал, как И.В. Сталин поручил лично ему сопровождать де Голля, когда тот впервые приехал в Советский Союз. И то, что речь шла о де Голле, и то, что это было личное поручение Сталина, Косыгину, по-видимому, было приятно вспоминать. Однажды, уже совсем неожиданно, Алексей Николаевич заговорил о том, что несколько лет назад потерял жену, что она была очень образованной и доброй женщиной, настоящим другом. И от этих откровений, сделанных, по существу, незнакомому человеку, мне стало как-то тоскливо. Я вдруг почувствовал, что он очень одинок, что ему надо выговориться, что невмоготу хранить в себе свои тяжелые мысли. Очевидно, предположение о его душевном одиночестве было верным: к тому времени прошло уже семь лет после смерти жены, а говорил он об этом так, будто эта невосполнимая утрата была совсем недавно, чуть ли не на днях. Жизнь все больше пригибала его, он чувствовал наступление дряхлости, да и отношения с Брежневым были крайне напряженными, если не сказать враждебными. От моих встреч с Алексеем Николаевичем остались у меня ощущение безысходной грусти и теплое чувство к большому человеку.

Был еще в самом конце пребывания Косыгина в Каире один эпизод, который характеризовал Алексея Николаевича как скромнейшего (не в пример некоторым другим визитерам) человека. Поздно вечером накануне отъезда он вдруг спохватился: «Надо ведь что-нибудь привезти в подарок домой!» Все магазины давно уже были закрыты, и я вспомнил о египетской парфюмерии, которую можно было приобрести в ночных аптеках. Косыгин с этой идеей согласился, и были куплены скромные дары на сумму не более 20 египетских фунтов. Алексей Николаевич долго пытался заставить меня взять солидную пачку банкнот, уверяя, что они ему совершенно не нужны, а я его убеждал, что не могу взять у него никаких денег, кроме потраченной суммы.

Во время этого пребывания Косыгина в Египте достичь какого-либо взаимопонимания с Садатом не удалось, перспектива наших отношений с Египтом представлялась весьма неопределенной. Но нашей работой Алексей Николаевич остался доволен, и вскоре до Каира дошли положительные отклики на этот счет.

Виктор Гришин Добрая память

Виктор Васильевич Гришин с 1956 по 1967 год был Председателем ВЦСПС. Первый секретарь Московского горкома КПСС в 1967–1985 гг. С 1971 по 1986 г. – член Политбюро ЦК КПСС

Алексей Николаевич Косыгин многие годы работал на крупных государственных постах. В годы Отечественной войны являлся членом Государственного комитета обороны, выполнял ответственные поручения комитета в блокадном Ленинграде по вещевому и продовольственному обеспечению Советской Армии и города. Был Председателем Совета Министров РСФСР, министром легкой промышленности СССР, председателем правления Госбанка СССР, председателем Госплана, заместителем Председателя, а с 1964 года – Председателем Совета Министров СССР. Много лет избирался в состав Президиума, потом в Политбюро ЦК КПСС. А.Н. Косыгин много сделал для развития экономики страны, повышения благосостояния советских людей. Его искренне уважали. Он пользовался большим авторитетом в нашей стране и за ее пределами.

У меня сложились хорошие, товарищеские отношения с Алексеем Николаевичем. Как председатель ВЦСПС, я часто встречался с ним в Кремле (тогда он был зам. Председателя Совмина СССР) для согласования бюджета социального страхования, решения вопросов развития сети санаториев и домов отдыха, строительства рабочих клубов и домов культуры, по другим проблемам профсоюзов, улучшения условий труда и быта трудящихся. Будучи Председателем Совмина СССР, он не раз встречался с председателями ЦК и Совета профсоюзов, выступал перед ними.

В мою бытность первым секретарем МГК КПСС я постоянно получал помощь от Председателя Совмина СССР в решении задач реконструкции московской промышленности, транспорта, улучшения строительства, снабжения населения продовольственными и промышленными товарами. Он много лет избирался депутатом Верховного Совета СССР от Москвы, часто посещал предприятия, особенно легкой промышленности, магазины, помогал в решении вопросов развития города.

А.Н. Косыгин был внимательным и чутким человеком. Его отличали высокая культура, добросердечность, порядочность, общительность. Неоднократно мы семьями отдыхали рядом на дачах в Крыму, в санаториях Барвиха, Утес. Имели общих друзей. У него была хорошая семья, сам он был примерным семьянином. Добрая память осталась о жене Алексея Николаевича – Клавдии Андреевне. На отдыхе она была организатором наших встреч, вечеров песни и музыки. Зять А.Н. Косыгина – Д.М. Гвишиани хорошо играл на различных инструментах. Мы пели русские песни.

Однажды в июле на отдыхе в Крыму мы отмечали день рождения моей дочери Ольги. Вечер мы семьями провели у нас на даче. В другой раз, проводя свои отпуска в Крыму, мы с А.Н. Косыгиным и находившимся неподалеку на отдыхе Н.В. Подгорным на сторожевом катере ездили в Севастополь на праздник, посвященный Дню Военно-морского флота. Где-то во второй половине 70-х годов мы вновь оказались вместе на отдыхе в санатории «Волжский Утес», что на берегу Куйбышевского водохранилища. Наши номера находились один над другим. Питались в общей столовой. Вместе ходили на пляж, где был установлен междугородный телефон ВЧ. Большую часть времени Алексей Николаевич проводил за телефонными разговорами с руководителями республик, краев и областей. Шла уборка урожая и закупка зерновых.

Алексей Николаевич Косыгин, крупный государственный деятель нашей страны, хорошо вел государственные дела, глубоко знал экономику Советского Союза и умело руководил ею. Конечно, имел широкие связи с министрами, руководителями союзных, республиканских и местных хозяйственных органов, предприятий, НИИ и КБ. Вел дружбу с видными деятелями культуры, музыкантами и композиторами, художниками и артистами. Хорошо знал литературу, искусство. Находясь на отдыхе и встречаясь, мы часто с ним говорили о литературе.

* * *

Став в 1964 году Председателем Совета Министров СССР, А.Н. Косыгин быстро вошел в свою новую роль. Это было нетрудным для него делом, ибо он прекрасно знал проблемы в народном хозяйстве страны, обладал хорошей подготовкой и большим опытом хозяйственной и государственной работы. Он сразу принял меры по улучшению планирования развития экономики и культуры страны. В соответствии с решениями ЦК КПСС, общим настроением в стране было укреплено отраслевое управление развитием экономики. Упразднены совнархозы и созданы Министерства. Это позволило ускорить темпы роста производства, активнее развивать науку, научно-технический прогресс. По инициативе ЦК КПСС, Л.И. Брежнева Советом Министров была разработана и осуществлена реформа в сельском хозяйстве, изменен порядок планирования и закупок сельскохозяйственных продуктов в интересах колхозов и совхозов, восстановлено право колхозников и рабочих совхозов иметь приусадебные земельные участки и подворье в личном хозяйстве, повышена материальная заинтересованность тружеников сельского хозяйства в увеличении производства продукции полеводства и животноводства.

В семидесятых годах была разработана и осуществлялась общесоюзная программа решения продовольственной проблемы. Под руководством А.Н. Косыгина была разработана и начала осуществляться программа подъема сельского хозяйства нечерноземной зоны РСФСР. В промышленности проводились реконструкция старых и строительство новых, современных предприятий. По его инициативе были сооружены такие крупные комплексы как Волжский автомобильный завод в городе Тольятти, КамАЗ в Набережных Челнах, осваивались новые месторождения нефти и газа, осуществлено строительство гигантских нефте– и газопроводов из Сибири в центральную часть страны и некоторые европейские государства. В это время было начато строительство Байкало-Амурской магистрали. Теперь нередко ругают эту великую стройку. А зря. Верно, что при ее строительстве столкнулись с непредвиденными трудностями. Но эта магистраль жизненно необходима для страны. Она позволит соединить второй ниткой железной дороги Дальний Восток со всей страной, что очень важно как для экономики государства, так и для оборонных целей. И, что не менее важно, позволит развивать хозяйственную деятельность в Восточной Сибири. При активном участии А.Н. Косыгина были созданы новые отрасли промышленности, крупные научные центры в ряде регионов страны.

Много внимания уделял А.Н. Косыгин вопросам улучшения жизни граждан страны, культурно-бытовому строительству, обеспечению населения продовольствием и промышленными товарами. Хорошо зная вопросы экономики и финансов, Алексей Николаевич принимал меры по улучшению организации производства и труда людей. Под его постоянным контролем находились финансы государства. Ежегодные и пятилетние планы правительством представлялись в Политбюро, а затем в Верховный Совет СССР всесторонне сбалансированными. Объемы выпуска продукции увязывались с ростом мощностей производства, материально-техническим снабжением, с потребностями и реализацией изделий.

Доходы государства всегда на 3–5 % превышали расходы, и тем создавался резерв средств для возможного финансирования непредвиденных работ. Дефицита в бюджете не допускалось. Если появлялась необходимость увеличения выпуска денег (эмиссии), то устанавливали самый короткий срок изъятия из оборота соответствующего количества денег. Причем за этим устанавливался жесткий контроль, каждый случай эмиссии и изъятия из оборота рассматривался на заседаниях Совета Министров, докладывался Политбюро ЦК КПСС. Внешней финансовой задолженности практически не допускалось. Напротив, все социалистические и многие развивающиеся страны были должниками Советского Союза за поставленные материалы, оборудование, оказание различных услуг. Займы в валюте у банков капиталистических стран составляли не более 5–7 млрд. долларов и, учитывая высокий процент, возвращались своевременно. Таким образом создавалось твердое финансовое положение в государстве.

А.Н. Косыгин тщательно следил за строгой сбалансированностью товарно-денежных отношений в стране. Требовал от Госплана и Минфина, других министерств наиболее полного обеспечения выдаваемых населению денег товарными ресурсами. Каждому министерству, республике, а затем предприятиям и всем организациям устанавливали твердый фонд зарплаты (на год и пятилетку), тоже рассчитанный и обеспеченный товарной массой. Никто не мог завысить установленный фонд зарплаты. А если этого увеличения требовали непредвиденные обстоятельства, правительством одновременно принимались меры по увеличению товарной массы на соответствующую сумму.

А.Н. Косыгин выступал за развитие внешнеэкономических связей нашей страны с социалистическими и капиталистическими странами. Через СЭВ осуществлялись межгосударственные специализация и кооперация производства и поставок различной продукции на сбалансированной основе. С капиталистическими странами развивались двухсторонние торгово-экономические отношения. Наряду с сырьевыми товарами, на внешний рынок все больше выходили продукция машиностроения, приборостроения и других несырьевых отраслей.

А.Н. Косыгин смело шел, наряду с закупками в капстранах современного оборудования и технологий, на приобретение товаров народного потребления, что способствовало насыщению нашего внутреннего рынка товарами и сбалансированию внутреннего бюджета. Это было выгодно государству и способствовало удовлетворению спроса внутреннего рынка.

* * *

А.Н. Косыгин поддерживал рабочие и товарищеские отношения со своими коллегами по работе в Совете Министров СССР и в Политбюро ЦК. С большим уважением относились к нему руководители республик, краев и областей страны. Но он не заигрывал с людьми. Он был требователен и принципиален в отстаивании своих взглядов и убеждений. Наверное, именно в силу этих причин у него сложились натянутые отношения с Л.И. Брежневым. Последний, видимо, ценил его опыт, умение руководить правительством, но не хотел мириться с его независимостью, ярко выраженным чувством собственного достоинства. Надо полагать, что на их отношениях сказывалось и то, что А.Н. Косыгин пользовался большим авторитетом в народе, что не устраивало Л.И. Брежнева с его амбициями. Он хотел быть один на самом верху и не желал ни с кем делить авторитет и власть первого лица в партии и стране. А.Н. Косыгин, в свою очередь, считал себя более подготовленным, более опытным и эрудированным руководителем, стоящим на голову выше Л.И. Брежнева, и не хотел мириться с его претензиями на абсолютное первенство в руководстве страной. Думаю, что А.Н. Косыгин как Председатель Совмина СССР хотел быть на равных с Генеральным секретарем ЦК КПСС. Вот это обстоятельство и лежало в основе натянутых отношений между двумя руководителями, которые проявились уже сразу после октябрьского пленума ЦК КПСС 1964 года.

Через пару дней после описанного мной выше инцидента, при принятии эстафеты мира в Лужниках, видимо, желая сгладить неприятный осадок от этой размолвки, А.Н. Косыгин пригласил Л.И. Брежнева на обед на дачу в Архангельское. Были приглашены также т. Шелепин, Демичев и я. Хозяйка дома, Клавдия Андреевна, усадив всех за стол, предложила мне быть тамадой. Л.И. Брежнев был не в настроении. Он сказал, что давайте лучше пообедаем, есть хочется. За столом вяло шел разговор о прошедшем пленуме. А.Н. Косыгин старался смягчить натянутость обстановки, но Л.И. Брежнев больше молчал. Совместный обед, попытка А.Н. Косыгина смягчить натянутость отношений с Л.И. Брежневым не привели ни к чему. Недоверие, подозрительность, недружественность сохранились между двумя руководителями до конца их дней. А.Н. Косыгин как человек интеллигентный, умный, никогда открыто не выражал своего отрицательного отношения к Л.И. Брежневу, хотя на заседаниях Политбюро ЦК высказывал свою точку зрения на различные проблемы, отличную от суждений Генсека. Тогда как Л.И. Брежнев практически не скрывал своих антипатий к Председателю Совмина СССР и за его спиной (и это Алексей Николаевич знал) высказывал нелестные отзывы о нем как о работнике и как о человеке.

По всему было видно, что Л.И. Брежневу было трудно сработаться с А.Н. Косыгиным, который всегда подчеркивал свою независимость, самостоятельность, несогласие с стремлением Л.И. Брежнева к единовластию. Однако поставить вопрос об отстранении А.Н. Косыгина от руководящей роли в партии и в стране он не решался, понимая, что авторитет Председателя Совмина СССР в партии и народе высок и сама постановка такого вопроса могла вызвать большие осложнения.

* * *

В конце 70-х годов А.Н.Косыгин перенес инфаркт миокарда. Он долго болел. Я встретился с ним в санатории «Барвиха», где проводил свой отпуск, а Алексей Николаевич находился на так называемой реабилитации. Он много гулял в парке, поднимался по лестнице, пытаясь показать себя выздоровевшим. Но состояние здоровья ухудшилось. Е.И. Чазов, начальник четвертого главного управления Минздрава СССР, как-то сказал мне, что удивляется как еще держится А.Н. Косыгин. У него совершенно утонченные сердечные мышцы.

Вскоре Л.И. Брежнев заменил на посту Председателя Совмина СССР А.Н. Косыгина Н.А. Тихоновым. А.Н. Косыгин недолго побыл на пенсии, болел и вскоре скончался. На Политбюро ЦК решили похоронить Алексея Николаевича на Красной площади (в Кремлевский стене). Похороны были организованы так же, как и других бывших руководящих деятелей страны.

Я искренне переживал смерть А.Н. Косыгина. У меня навсегда осталась о нем добрая память.

Рядом с Косыгиным

Людмила Гвишиани-Косыгина Об отце

Гвишиани-Косыгина Людмила Алексеевна, дочь А.Н. Косыгина. Окончила Московский государственный институт международных отношений, кандидат исторических наук, автор фундаментального исследования по истории советско-американских отношений, много лет работала в Главном архивном управлении Министерства иностранных дел СССР. Затем, более десяти лет, до ухода на пенсию, была директором Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы.

Сухие биографические данные, которые бесспорно нужны, чтобы составить изначальное представление о человеке, все-таки не дают многого для понимания личности. Важно представить особенности того времени, в которое пришлось ему жить и работать, воссоздать весь его облик, который складывался из многих черт – и манеры поведения, и конкретных поступков, как в период успеха, так и в экстремальных ситуациях, и приоритетов личных ценностей и целей жизни. Уверена, что не существует людей, которые жили бы без какой-то своей внутренней, присущей именно им убежденности.

Мне представляется, что Алексей Николаевич Косыгин в этом отношении был счастливым человеком, ибо он последовательно в течение всей жизни работал с полной и искренней верой в то, что его деятельность на любом уровне вливается в общее дело укрепления и процветания нашей страны.

Каким-то непонятным для нас чудом он остался жив после трагических 30-х годов и после войны, когда предпринимались попытки связать его со страшным «ленинградским делом». Мое нынешнее понимание связанных с этим событий сводится, в общих чертах, к проблеме борьбы за высшую власть в государстве, ее передачи от одного лица к другому, которая остается у нас совершенно неразработанной, не имеющей никакого юридического обоснования.

После окончания Великой Отечественной войны почти все люди, входившие в руководство страны, достигли преклонного возраста, большинство членов Политбюро имело дореволюционный партийный стаж. Старший по возрасту и уже чувствовавший себя нездоровым Сталин не мог не думать о том, кому передать власть.

В откровенных и доверительных беседах с отцом у меня сложилось представление, что каждый из членов тогдашнего Политбюро мог претендовать на положение первого лица в государстве. Наверно, Сталин хорошо понимал это и уже накануне войны начал искать за пределами Москвы новых молодых руководителей, которые могли бы помешать старым «соратникам» занять его место.

Алексей Николаевич в январе 1939 г. был переведен из Ленинграда в Москву и назначен наркомом текстильной промышленности, а через год стал заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров и в этой должности проработал всю войну, практически осуществляя эвакуацию гражданского населения и промышленности на восток. В 1942 г. мы с мамой не раз провожали его на Центральный аэродром, откуда он улетал в блокадный Ленинград на «дугласе», в крыше которого, в стеклянном «фонаре, сидел пулеметчик. Самолет сопровождали истребители. Обычно они пересекали линию фронта где-то под Тихвином, на малой высоте.

В состав Политбюро Алексей Николаевич был избран в 1948 г. Вместе со своим ровесником Н.А. Вознесенским, с которым он работал в войну и которого глубоко уважал, они оказались самыми молодыми членами Политбюро – им было по 42 года. Алексею Николаевичу во время войны и после нее поручались очень ответственные государственные дела, в частности подготовка финансовой реформы 1947 г.

Только в день опубликования официальных сообщений о реформе мы узнали, что готовили ее Г.А. Зверев и А.Н. Косыгин с привлечением ограниченного числа специалистов, по личному поручению И.В. Сталина. Хорошо помню, что никаких слухов реформе не предшествовало. А результаты были удивительные. Отец рассказывал нам, что во время войны на оккупированных территориях гитлеровцы выпустили большое количество фальшивых банкнот, определенная эмиссия проводилась Государственным банком, были хищения из банков во время эвакуации и отступления советских войск и, кроме того, нашлись люди, которые нажили спекуляцией огромные суммы за четыре военных года.

Одновременно с денежной реформой были отменены карточки на продовольственные товары. Рубль обменивался на 10 копеек в неограниченном количестве, трудовые доходы граждан в сберегательных кассах размером до тысячи рублей сохранялись рубль за рубль; до 2 тысяч рублей рубль шел за 50 копеек; льготный обмен, кажется был до 3 тысяч рублей. Таким образом, трудовые сбережения рабочих, служащих, интеллигенции сохранились и даже поднялись в стоимости. Цены на основные продукты питания (хлеб, крупы, сахар, мука) сохранились, в коммерческих магазинах государственные товары продавались в 10 раз дороже. Хорошо помню, что пирожное стоило в Елисеевском магазине около 3 рублей. Это было первое послевоенное удовольствие, которое люди могли себе позволить без всяких карточек.

Алексей Николаевич рассказывал, что при обмене денег милиция находила целые мешки, битком набитые купюрами, на задворках домов, в глухих переулках Москвы. Их бросали, чтобы избежать ответственности за нечестно нажитое.

* * *

Вспоминаются мне некоторые яркие эпизоды лета 1947 г. После длительной работы без отпуска Алексей Николаевич получил возможность поехать со всей семьей в Крым на отдых, на государственную дачу в Мухалатку, в десяти– пятнадцати километрах от Ялты. В это время в Крыму отдыхал И.В. Сталин. В один из августовских дней к Алексею Николаевичу приехал небольшой полноватый человек в военной форме – генерал Власик, начальник личной охраны Сталина, и сказал, что Иосиф Виссарионович приглашает Алексея Николаевича с семьей к себе в Ливадийский дворец.

Папа, конечно, принял приглашение, и мы поехали все вместе – с нами были родственники, два мальчика лет по 10–11, а мне было тогда 18. В Ливадию приехали уже вечером, часов в 6–7. Нас поместили в две большие смежные комнаты, идеально убранные, но пустоватые, с кроватями, на которых были красивые, легкие покрывала.

Через некоторое время маму и папу пригласили поужинать к И.В. Сталину, а мы остались в комнате, из которой открывался прекрасный вид на море. Про нас, видимо, забыли, и мы втроем коротали несколько часов. Наступил вечер, а потом и ранний рассвет, я увидела на рейде, на фоне восходящего солнца, военную эскадру, к которой шел катер. Тут-то я поняла, что мы остались во дворце без родителей.

Полюбовавшись картиной уходящей эскадры, я стала думать, как нам быть. Тихо отворила дверь в коридор – полная тишина и пустота. Проснувшиеся мальчики присоединились ко мне. Неуверенно шагая по коридору, мы дошли до первого выхода в парк и столкнулись с удивленным часовым, который не мог понять, откуда здесь появились мальчишки под предводительством девушки с косичками. Мы были вынуждены вернуться и, путешествуя по дворцу, наконец набрели на комнату охраны. Пришлось некоторое время объяснять, кто мы и как здесь оказались. Все кончилось благополучно, нас посадили в машину и отправили в Мухалатку на дачу.

Через день или два вернулись мама и папа, расспросили о наших приключениях и подробно рассказали нам, как интересно они провели время: вспоминали Сибирь, Сталин рассказывал о своем побеге из Туруханской ссылки с неизвестным возчиком, а папа и мама вспоминали о своей жизни в 1926–1930 гг. в Сибири – Новосибирске и Киренске; о том, как мама в начале 30-х годов, когда папа учился в ленинградском Текстильном институте, работала в Кронштадте на плавающих корабельных мастерских. Сталин с интересом слушал, а потом сказал: «Значит, вы, Клавдия Андреевна, морячка?»

Ужин затянулся, а в 4 или 5 часов утра адмирал Ф.С. Октябрьский, командующий Черноморским флотом, доложил, что флагман эскадры крейсер «Молотов» прибыл в Ливадию и готов принять на борт пассажиров, чтобы отплыть в район Сочи. Тогда Сталин обратился к маме: «Ну что, морячка, может быть, пойдете с нами в эскадре?»

Мама напомнила, что моряки считают недопустимым присутствие женщины на корабле, особенно на военном. «Товарищ Октябрьский, – обратился к адмиралу Сталин, – может быть, команда сделает исключение, ведь Клавдия Андреевна – морячка!» Шутка была хорошо воспринята, и мама по трапу направилась на катер, а потом перешла на крейсер «Молотов» и всю дорогу провела в кают-компании.

Во время плавания Сталин и адмирал Октябрьский беседовали с командирами, командой крейсера. Папа рассказывал, что тогда ему было поручено улучшить экипировку моряков – форму, обувь, а также позаботиться о снабжении флота продовольствием.

Вскоре в газетах появились фотографии: Сталин, адмирал Октябрьский и Косыгин с моряками военно-морского флота. По этому поводу мама, натура очень эмоциональная и умевшая чувствовать обстановку, сказала при мне отцу: «Знаешь, Алеша, они тебе этого приближения не простят». И как в воду смотрела! В последующие годы Алексею Николаевичу не раз приходилось встречаться с недоброжелательным отношением к себе некоторых членов Политбюро.

* * *

Теперь несколько слов об Алексее Николаевиче как специалисте и человеке. Наверно, мне трудно быть беспристрастной, но я по складу характера не склонна к восторгам и преувеличениям. Близкие всегда были требовательны ко мне, в нашем доме принято открыто высказывать свои суждения, родители никогда и ни при каких обстоятельствах не считались «идолами», мы были равны друг перед другом, относились друг к другу с уважением, не похожим на меркантильное почитание, принятое в некоторых семьях.

Мой отец был талантливейшим организатором и экономистом-практиком, человеком, умевшим систематически самостоятельно работать. Я назвала бы его драйзеровским «финансистом» в советской действительности. Ему были присущи природный ум, масштабность мышления, умение предвидеть, способность учиться у людей, с которыми он работал, черпать знания из книг, из практики. А практический опыт отца был богат и разнообразен – окончив кооперативный техникум, он участвовал в кооперативном движении, получив инженерную специальность, был мастером, директором фабрики, работал в промышленном отделе Ленинградского обкома, был председателем Ленсовета, народным комиссаром текстильной промышленности, заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, Председателем Совета Народных Комиссаров РСФСР, министром финансов, Председателем Госплана СССР, заместителем Председателя Совета Министров СССР и, наконец, в течение 16 лет – Председателем Совета Министров СССР.

Он умел понять проблему в целом, выделить ее основные составляющие, создать план последовательного достижения цели с наименьшими затратами. Это давалось огромными усилиями (нам, его родным, это хорошо известно), требовало постоянного труда, совершенствования своих знаний в самых различных областях. Он трезво оценивал экономические и политические шаги и предвидел их последствия.

В архивах можно найти материалы по неоднократно обсуждавшемуся вопросу о повороте сибирских рек. Алексей Николаевич категорически возражал против этого проекта и был согласен с учеными, которые противились этой идее. Он предполагал, что обезвоживание сибирских рек принесет невосполнимые потери – гибель лесов, животного мира, а это ни в коей мере не может быть компенсировано предполагавшимся экономическим выигрышем. Больше того, Алексею Николаевичу удавалось всячески противодействовать этому чудовищному проекту в период его деятельности на посту Председателя Совета Министров СССР. В то время никаких практических работ в этом направлении не велось.

Огромные усилия Алексей Николаевич затрачивал на разработку пятилетних планов. Самое трудное начиналось на завершающем этапе, когда среди множества количественных показателей в объемных документах необходимо было выявить, высветить самые главные для страны тенденции. Здесь обнаруживались противоречия, сказывались и сталкивались узковедомственные интересы, иногда проявлялась недобросовестность составителей планов.

Это были месяцы непрерывного труда. Он не пропускал ни одной цифры. Алексей Николаевич обладал феноменальной способностью устного расчета. Бывали случаи, когда, работая над планом, он обнаруживал ошибки, допущенные целым коллективом. Его рабочий день, который начинался ровно в девять, в такие ответственные периоды продолжался и дома, иногда до глубокой ночи.

Поиск новых источников бюджетных доходов, как мне кажется, был постоянной заботой Алексея Николаевича. С этой точки зрения он рассматривал и новые геологические изыскания. С каким большим вниманием он отнесся к открытию кимберлитовой трубки в Якутии, считая, что эту возможность нужно рачительно, быстро, эффективно использовать. По его инициативе была сделана проработка объемов затрат на развитие добычи алмазов в этих районах, произведена экспертная оценка, выявлены возможности получения больших доходов, внесено предложение о разработке алмазных залежей.

* * *

Несмотря на внешнюю суровость, он был трогательно доверчивым и открытым для близких ему людей, искренне любил принимать дома гостей, всегда радовался их приходу. Эта добрая традиция сохранилась в нашем доме и после смерти мамы в 1967 г. Гости бывали почти всегда одни и те же. Вместе с тем была одна особенность – к нам почти никогда не приходили люди, с которыми Алексей Николаевич работал. Он, видимо, считал, что близость домами будет связывать его в работе, а этого он никак не мог себе позволить.

Круг людей, бывавших у нас в доме, складывался годами. У нас бывали папины друзья, с которыми он еще в 1926 г. поехал из Ленинграда работать в Сибирь как молодой специалист по кооперации. В 20-е годы в Ленинграде была создана школа кооператоров. Как рассказывал отец, там преподавали лучшие питерские профессора по экономике. Алексей Николаевич вместе со своими друзьями, Федором Федоровичем Новиковым и Леонидом Георгиевичем Минаевым, учились в этой школе. О совместной работе в Сибири они вспоминали с искренними добрыми чувствами, хотя она была очень трудной и даже опасной. Кооператоров часто встречали с большим подозрением, а то и с ненавистью. Один из папиных товарищей, молодой, красивый Оскар Болот был отравлен каким-то человеком в доме, где он остановился переночевать.

И Федор Федорович, и Леонид Григорьевич, и сам Алексей Николаевич часто рассказывали, как в лютый сорокаградусный мороз переезжали на санях от поселка к поселку и отца, ехавшего с возницей, преследовали волки. Чудом им удалось уйти тогда от стаи.

В начале 30-х годов все трое разъехались в разные концы страны. Встретились они уже после войны, в Москве. Федор Федорович работал в Госконтроле СССР, Леонид Георгиевич – в Институте редких металлов. Их встречи, разговоры свидетельствовали о сохранившемся на всю жизнь живом, творческом подходе к делу, о добром товарищеском отношении друг к другу. Они любили подшучивать друг над другом, вспоминали молодые годы, людей, с которыми встречались в Сибири. Мама моя, кстати, тоже была сибирячкой, там в 1927 г. она и встретилась с отцом.

Приходили к нам и давние знакомые нашей семьи, мамы и папы – Арам Ильич Хачатурян и его жена Нина Владимировна Макарова. Часто и запросто бывала давнишняя мамина подруга, легендарная комсомолка 30-х годов Татьяна Викторовна Федорова, Герой Труда, работавшая последнее время заместителем начальника московского «Метростроя». С большим уважением и симпатией относился Алексей Николаевич к Михаилу Александровичу и Марии Петровне Шолоховым, искреннее удовольствие всегда доставляло общение с четой Челомеев – Владимиром Николаевичем и Нинель Васильевной, со многими другими друзьями нашего дома.

Праздники мы всегда проводили с родителями, никто не думал о разнице в возрасте – ни родители, ни дети, а позднее и внуки. Всем было интересно и весело. В доме у нас царило полное равноправие, основанное на естественном уважении младших к старшим, но позволяющее высказывать свою, в том числе и критическую, точку зрения по любому вопросу. Это давало толчок интересным разговорам, открывало возможность многое узнать о жизни страны, так сказать, из первоисточника. Как увлекательно отец умел раскрыть любую, даже самую «сухую» тему!

Обладая острым восприятием, острым глазом, Алексей Николаевич был очень внимателен к мелочам. Вспоминается одна почти детективная история. В середине 60-х годов в стране не хватало фарфоровой посуды, и было принято решение построить новые заводы, а в 70-х годах, когда они вступили в строй, Алексей Николаевич предложил открыть фирменные магазины, где продавалась бы их продукция. Один из них – «Дом фарфора» – был открыт на Ленинском проспекте в Москве. Однажды отец, решив взглянуть, как идет торговля, неожиданно заехал в него и, хорошо зная стоимость посуды, был удивлен некоторыми ценами. Директор магазина уверял его, что все в порядке, но отец усомнился и, приехав на работу, позвонил в Комитет народного контроля. После проверки выяснилось, что цены действительно были незаконно завышены.

Хорошо помню и такой случай. Однажды, совершенно случайно, в разговоре с человеком, работавшим на одном из крупных московских машиностроительных заводов, выяснилось, что там бездействует столовая. Реакция отца была мгновенной и однозначной, прежде всего в отношении именно этого предприятия. Но, как стало потом известно, одновременно было проверено состояние столовых на крупных предприятиях по всей стране.

Не могу не вспомнить и такую деталь. Алексей Николаевич почти никогда не обсуждал личных качеств людей, с которыми работал. Его интересовали деловые качества. Если он видел, что человек активно и хорошо работает, то и отношение к нему было уважительным, но это вовсе не означало, что он мог пройти мимо его ошибок. Думаю, что Алексей Николаевич был в своем деле очень компетентным и ожидал того же от тех, с кем работал. Если он видел, что человек не справляется с задачей по объективным причинам, а не из-за халатности, лени и некомпетентности, то всегда старался всячески помочь ему своими знаниями и опытом. Вспоминая в трудную минуту отца, я часто слышу его голос: «Помягче, помягче бери!»

И в обыденной жизни требовательность ко всем нам, членам семьи, сочеталась у него с большим уважением к делу, которым каждый из нас занимался. Сам он работал ежедневно, имел дело с проблемами гигантских масштабов и, неся огромную ответственность, понимал и ценил важность для каждого человека его дела, своим личным примером показывал необходимость постоянного совершенствования в работе.

Такие воспоминания приходят, когда держишь в руках фотографии возвращаешься мыслями к невозвратно ушедшим, но бесконечно дорогим для тебя людям.

Джермен Гвишиани Человек, который был мне дорог

Гвишиани Джермен Михайлович, зять А.Н. Косыгина. В 1951 г. окончил Московский институт международных отношений. Работал в Госкомитете СССР по новой технике, затем в Госкомитете по науке и технике СССР (ГКНТ). С 1962 г. – заместитель председателя ГКНТ, в 1985–1986 гг. – заместитель председателя Госплана СССР

Когда говорят об Алексее Николаевиче Косыгине, прежде всего, естественно, вспоминают о его государственной деятельности. Для меня и для всей нашей семьи его образ, конечно же, связан не только с этой ответственнейшей работой. С ним – близким и родным человеком – мы долгие годы вместе шли по жизни. Однако люди нашего поколения не привыкли противопоставлять частную жизнь человека его общественному лицу. Независимо от занимаемой должности одни и те же человеческие качества проявляются и в личной жизни, и в общественной деятельности. Поэтому все мы считали невозможным рассказывать о жизни Алексея Николаевича, сосредоточив внимание лишь на чисто домашней, бытовой стороне, тем более что вся его жизнь была в первую очередь посвящена работе, служению делу.

Даже самые близкие люди не знали его достаточно хорошо, хотя лично я многому у него научился, навсегда сохранил к нему глубочайшее уважение и считаю подарком судьбы то, что был одним из его ближайших друзей, к которому он относился с большим доверием, многим делился, хотя по натуре был человеком сдержанным.

Еще меньше знает об Алексее Николаевиче Косыгине широкая публика. Хотя он в течение почти шестнадцати лет был Председателем Совета Министров СССР, деятельность его оказалась, по образному выражению Даниила Гранина, «запрещенной главой» в истории государства.

Мы достаточно ясно видели, что после смерти Алексея Николаевича тогдашнее руководство не желало давать истинную оценку его деятельности, всячески замалчивало его роль в жизни страны. Эта линия сложилась при Брежневе и последовательно проводилась и при Андропове, и при Черненко, что ощутимо отзывалось на всей нашей семье.

В годы так называемой перестройки отношение к Алексею Николаевичу со стороны властвующих структур оставалось неясным. Провозглашенные в начале перестройки лозунги «демократизации и гласности» практически не отразились на работе высших партийных органов, где по-прежнему господствовала давно сложившаяся практика, не позволяющая оспаривать мнение главных авторитетов.

Об Алексее Николаевиче не принято было говорить громко, можно было лишь вспоминать в задушевных беседах. В первую годовщину его смерти бывшему помощнику Косыгина А.Г. Карпову, тяжелобольному человеку, удалось с большим трудом, после многочисленных согласований поместить скромную статью на страницах «Правды». А в следующем году «Советская Россия» опубликовала две фотографии, где Алексей Николаевич был снят в домашней обстановке с М.А. Шолоховым и А.И. Хачатуряном. Им были предпосланы комментарии моей жены, дочери А.Н. Косыгина Людмилы Алексеевны, сделанные по просьбе газеты.

Людей, хорошо знавших Алексея Николаевича, с каждым годом остается все меньше. Самым близким человеком в его жизни была Людмила, единственная дочь, которая с уходом из жизни отца, последнего представителя из рода Косыгиных, сочла возможным взять его фамилию и стала Гвишиани-Косыгина. Она унаследовала многие черты характера Алексея Николаевича, а также определенное внешнее сходство, особенно необычайно синие глаза. 13 января 1990 г., после нескольких лет мужественной борьбы с фатальным заболеванием, ее жизнь прервалась. Это случилось за несколько дней до сорокадвухлетия со дня нашей свадьбы.

* * *

Я прожил долгую и очень интересную жизнь с этими родными мне людьми. Мы привыкли совместно вырабатывать свои действия, обсуждать поступки и старались с максимальной ответственностью оценивать все происходившее в нашей жизни. Едва ли мне когда-нибудь удастся избавиться от ощущения невосполнимой потери и одиночества, хотя я окружен вниманием своих достойных детей и внуков, моих истинных друзей.

Описать жизнь и деятельность Алексея Николаевича Косыгина, то, что испытал и через что прошел он в своей жизни, – неподъемная задача для одного человека. Я ограничусь лишь некоторыми сугубо личными и далеко не полными воспоминаниями. В потоке событий одно запомнилось ярче, другое сгладилось в памяти, поэтому, может быть, что-то значительное осталось в стороне.

Алексей Николаевич оказался единственным из высших руководителей страны, который работал при Сталине, Хрущеве, Брежневе и о котором в народе сохранилась добрая память. Мне кажется, это произошло потому, что Косыгин никогда ни к кому не приспосабливался. Он оставался прежде всего честным и добросовестным человеком, компетентным специалистом, ответственным за порученное дело, он пользовался высоким авторитетом у ученых, хозяйственников, которые ценили его порядочность, деловитость, пунктуальность. Вот, например, такая, казалось бы, мелочь: он всегда неукоснительно перезванивал тем, кто пытался связаться с ним в его отсутствие. О многих ли руководителях его ранга можно сказать то же самое? А именно из таких мелочей и складывается образ, они определяют отношение к человеку окружающих. Алексей Николаевич терпеть не мог безответственных болтунов. Прежде чем браться за дело, старался просчитать возможные последствия. Во все времена он был «скорой правительственной помощью», пытаясь найти выход из очередного пикового положения, вызванного скоропалительными необдуманными решениями.

Первое серьезное выдвижение на руководящую работу в высший эшелон власти было для него неожиданным. В семейном кругу он вспоминал, как в канун Нового, 1939 года получил срочный вызов в Москву и, отправившись туда 3 января, оказался в одном купе с известным актером Николаем Черкасовым. Николай Константинович еще утром видел газеты, где крупным шрифтом на первых полосах был напечатан указ о назначении Косыгина народным комиссаром текстильной промышленности. Черкасов никак не мог поверить, что Алексей Николаевич ничего не знал об этом и был просто поставлен перед совершившимся фактом.

Помню, что много лет спустя Черкасов приехал в Москву и, будучи в гостях у Косыгина, живо рассказывал о той давней встрече.

Алексей Николаевич очень любил Питер, как он называл Ленинград, его родной город, и всегда говорил, что искренне хотел бы остаться в нем. Те же чувства питал к этому городу и отец Алексея Николаевича – Николай Ильич Косыгин, всю жизнь проживший в Ленинграде в одной и той же комнате, которую занимал в общежитии еще и до революции, не соглашаясь переехать в Москву и жить у сына. Проведя многие годы на руководящей работе, Алексей Николаевич никогда не стремился к продвижению по иерархической лестнице и был, на мой взгляд, совершенно лишен карьеристских черт. Может быть, это было унаследовано от отца, квалифицированного рабочего завода Лесснера, который очень спокойно наблюдал за продвижением своего сына по службе; может быть, Алексей Николаевич видел в своей карьере лишь стечение обстоятельств и волю судьбы, но он никогда не упивался властью и находил подлинное удовлетворение лишь в конкретных результатах работы.

Мне кажется, что объективная причина выдвижения в 30 – 40-х годах плеяды молодых руководителей, таких, как Н.А. Вознесенский, Б.Л. Ванников, А.Н. Косыгин, В.А. Малышев, И.Ф. Тевосян, М.В. Хруничев и другие, состояла в вынужденной потребности в компетентных кадрах управления народным хозяйством. Это обстоятельство заставило Сталина отказаться от сложившейся практики назначения руководящих кадров по принципу их идеологической преданности. Новые люди были специалистами, выросшими на производстве, способными отвечать за конкретное дело. Молодые руководители умели добиваться реальных результатов и могли, в определенных пределах, отстаивать свои позиции, хотя их жизнь была далеко не безоблачной.

Косыгин высоко ценил сильную волю и организаторские способности Сталина. Алексей Николаевич оставался с ним в Москве во время войны, когда все правительство эвакуировалось в Куйбышев, и позже категорически не соглашался с насмешливым замечанием Хрущева, утверждавшего, что в войну Сталин командовал «по глобусу», стоявшему в его кабинете. Однако привычка скрывать свои мысли и чувства, приобретенная за годы сталинской службы, осталась у Косыгина навсегда.

* * *

Высказывая сегодня свои суждения о людях прошлых поколений, мы, естественно, пользуемся нынешними критериями оценки и невольно ищем ясных и простых ответов на возникающие у нас вопросы, забывая, что сама жизненная среда и условия тех лет были совершенно иными. Трудно представить себе Алексея Николаевича Косыгина, да и вообще любого человека, который в те годы сидел бы за чашкой чая и откровенно обсуждал слабые и сильные стороны «вождя и учителя». О мнении собеседника можно было составить представление по каким-то косвенным признакам, он мог выдать себя в моменты сильного эмоционального напряжения. И дело здесь не только в осторожности. Авторитет и власть вождя были настолько непререкаемы, что личное суждение о нем не имело смысла. Система, безусловно, подразумевала, что любое сомнение в Сталине означает выступление против народа, против партии, против высших человеческих ценностей. Однако давление было далеко не столь явным, как кажется сегодня. Большинство людей искренне верило в то, что ему внушали много лет. Не случайно даже те, кто в полной мере испытал жестокость режима, не обвиняли в репрессиях систему власти, а тем более самого вождя.

Я помню, как относился к Сталину один из лучших друзей Алексея Николаевича и всей нашей семьи – Борис Львович Ванников, первый в стране трижды Герой Социалистического Труда, с именем которого прямо связано создание современного вооружения. Занимая перед войной, в разгар борьбы с «врагами народа», пост народного комиссара вооружения, Борис Львович был осужден по клеветническому доносу и репрессирован. Узнав в тюрьме о начавшейся войне с Германией, об отступлении наших войск, он обратился в Сталину с письмом, в котором изложил свои соображения о передислокации предприятий оборонной промышленности. Каким-то чудом письмо попало по назначению.

Совершенно неожиданно для Бориса Львовича его переодели, привели в более или менее приличный вид и вывезли из тюрьмы, ничего не объяснив. Он был готов ко всему – к новым допросам, даже к расстрелу, хотя никогда не признавал за собой никакой вины, однако его доставили в Кремль, в приемную Сталина. Никто из дожидавшихся там высокопоставленных руководителей и военачальников «не узнал» наркома и не поздоровался с ним. Сталин проговорил с ним около сорока минут с глазу на глаз, предложив считать все происшедшее «досадным недоразумением» и немедленно приступить к работе. Выйдя из кабинета, Борис Львович обнаружил, что его уже «узнают», и выслушал немало поздравлений от присутствующих, которые «нюхом» почуяли, что в тюрьму он не вернется и, стало быть, знакомство с ним ничем не угрожает.

Эту историю в подробностях я слышал и от самого Бориса Львовича, прекрасного рассказчика, и от его сына, Рафаила Борисовича, профессионального военного. Он сам и его мать, жена Бориса Львовича, уже потеряли всякую надежду после ареста.

Из рассказов Алексея Николаевича вырисовывался облик Сталина, не во всем совпадающий с принятым сегодня представлением о нем. Косыгин свидетельствовал, например, что перед войной Сталин едко высмеивал бахвальство высших военачальников, преувеличивавших наше могущество и недооценивающих гитлеровскую военную машину, заявляя, что если им придется нанести удар по врагу, то единственной проблемой будет догнать его, удирающего без оглядки. Вопреки распространенному ныне мнению, Сталин не раз строго предупреждал об опасности войны и о необходимости готовиться к ней всеми силами, поощряя проведение в стране широкомасштабных кампаний в поддержку армии и флота, появление боевых патриотических песен вроде «Если завтра война, если враг нападет…».

Алексей Николаевич рассказывал, как тревожила Сталина наша неподготовленность к войне, как он делал все возможное, чтобы оттянуть начало конфликта. Однако это предпринималось под покровом такой секретности, что большинство членов правительства почти ничего не знало.

По другим свидетельствам Алексея Николаевича, Сталин придавал большое значение «правильно дозированной» информации о деятельности партии и правительства, которую должен иметь народ и сами члены партии. В те годы еще не было телевидения, и появления вождя на киноэкране, публикации его выступлений в печати были тщательно продуманными и взвешенными; обычно он сам работал над текстами своих выступлений.

Алексей Николаевич вспоминал речь Сталина на параде на Красной площади в честь годовщины Великой Октябрьской революции 7 ноября 1941 г. По каким-то техническим причинам она не была зафиксирована на кинопленку. Это вызвало гнев Сталина, и он повторил свое выступление специально перед камерой, так что на экранах страны демонстрировался не оригинал, а повторение, дубль, о чем, конечно, никто из зрителей не подозревал.

В отличие от своих преемников, которые, развенчав его «культ», тут же неумело начинали устанавливать свой собственный, он не нуждался в вульгарном утверждении авторитета. Его культ внедрялся в сознание людей более утонченными способами. Он позволял упоминать наряду с собой и других руководителей партии и правительства, давая говорить им самим, не пытаясь выступать за всех, утверждал присвоение их имен городам, улицам, заводам и другим объектам. Его окружение не выглядело серой массой (что впоследствии стало дурной традицией), люди рядом с ним сохраняли некоторую индивидуальность.

В быту он старался выглядеть спартанцем, резко выговаривал соратникам за нескромность, запрещал принимать подарки. Даже за столом, в кругу «своих» к нему нужно было обращаться «товарищ Сталин», он не допускал ни малейшего панибратства. Несколько раз в присутствии Алексея Николаевича Сталин впадал в гнев, при этом никогда не кричал, но вызывал страх и трепет у провинившихся.

* * *

Косыгин как руководитель сформировался именно в сталинское время и позже в своих мыслях постоянно возвращался к опыту тех лет, анализируя и переосмысливая его. Я хорошо помню реакцию Алексея Николаевича на книгу Питера Дракера «Практика управления», где описывался опыт автомобильной компании «Форд». Эта книга попалась ему на глаза, когда мы в начале 60-х годов всей семьей отдыхали в Сочи и я использовал свободное время для работы над диссертацией. Он попросил меня перевести для него некоторые главы, где шла речь о проблемах централизации и децентрализации управления фирмой, отказался от прогулки и несколько часов провел со мной за чтением и обсуждением.

Дракер описывал централизованное, авторитарное, граничащее с тоталитарным управление при основателе фирмы Генри Форде. Все без исключения решения принимал один-единственный человек – Генри. Крупнейший в США сталелитейный завод, принадлежащий фирме, не только не мог ничего предпринять без разрешения президента, но его руководители не имели представления о цене, по которой их предприятие получало от поставщиков сырье. Эта информация была известна только Форду и держалась в строгой тайне. Жесткое, единоначальное управление, естественно, привело к сверхсекретности, шпиономании, доносительству, и Алексей Николаевич, прервав мое чтение, заметил, что Форд руководил вполне «по-сталински».

Еще более яркие аналогии вызвало описание Дракером дальнейших событий, показавших полную обреченность подобной системы управления. Масштабы производства росли с каждым годом, но менеджмент, начиная с вице-президентов и руководителей заводов и кончая начальниками отделов, оставался безликим и бесправным, обеспечивая лишь беспрекословное выполнение указаний высшего руководителя, дисциплину и порядок.

Дракер говорил, что в свое время авторитарная система работала эффективно, но лишь благодаря незаурядности Генри Форда, талантливого инженера и выдающегося менеджера. После его смерти начались серьезные трудности. Наследники Форда не обладали его качествами, но главное – масштабы производства, растущая конкуренция, другие объективные условия сделали централизованную систему, убивающую инициативу, исключающую разделение ответственности и прав на всех уровнях иерархии, абсолютно несостоятельной.

Алексей Николаевич с сожалением говорил, что и мы должны же наконец понять и отказаться от управления по методу Форда. В наших условиях этот метод в определенное время был объективно необходим, позволяя быстро мобилизовать ресурсы для достижения главных целей, как в периоды индустриализации или Великой Отечественной войны.

* * *

В сталинское время Алексей Николаевич был одним из самых молодых руководителей, ему приходилось многому учиться в организации управления промышленностью. Постепенно ему открывались сложные отношения между «соратниками» Сталина, их взаимное недоверие, неискренность и интриганство, способность «подставить» друг друга. Жена Алексея Николаевича, Клавдия Андреевна, часто говорила ему: «Это не для тебя, Алеша. Это не твой мир…»

Мир этой семьи действительно был совсем иным. Я впервые вошел в него осенью 1947 г., вскоре после того, как мы с Людмилой, студенты второго курса института международных отношений, решили создать семью. Раза два-три я был гостем на скромных семейных торжествах, познакомился с Клавдией Андреевной и ее мамой Евдокией Прохоровной, но первое время Алексея Николаевича не видел – как было принято у руководящих работников того времени, работал он не только днем, но и ночами. Обедать приезжал часа в три-четыре, потом ровно полчаса отдыхал и снова уезжал до часу-двух ночи. Ну а если был ужин на даче Сталина, там задерживался почти до рассвета.

Первая встреча с Алексеем Николаевичем, конечно же, запомнилась. Это было в выходной день на даче. Алексей Николаевич принял меня вежливо, но как-то суховато – ведь я в его глазах был мальчишкой. Сначала все гуляли, потом играли в волейбол, причем игроков на две команды не хватило, поэтому позвали кого-то из соседей, сотрудников охраны. После обеда Алексей Николаевич предложил мне сыграть в бильярд.

В то время я играл неплохо, а он, вообще-то говоря, средне, но мог вдруг удачно положить какой-то невероятно сложный шар, за который я бы не взялся. Все время чувствовалось, что он думает о чем-то другом, не отдаваясь полностью игре. Я сдерживал себя, немного поддаваясь из уважения к хозяину и не зная, как он будет реагировать на проигрыш, – многие в азарте бывают обидчивы. Но мои хитрости Алексей Николаевич довольно быстро раскусил, должно быть, я выдал себя, забив сложный шар и смазав простой. На это он сказал:

– По-моему, вы не раскрываете всех своих возможностей. А надо это делать. Это же игра. Только глупые люди обижаются на проигрыш.

Вдохновленный, я быстренько с ним разделался, однако он не успокоился и предложил сыграть еще раз.

Потом мы часто вспоминали ту первую игру, и он говорил:

– Я помню, как ты мне тогда поддавался…

После бильярда он стал расспрашивать, откуда я, где учился, кто мои родители. Я отвечал, что родился в Грузии, в старинном городе Ахалцихе, но детство и юность провел на Дальнем Востоке, где работает отец. После школы хотел стать моряком, пойти в военно-морское училище. Свою роль тут, как я говорил Алексею Николаевичу, сыграли проведенное у моря детство и рассказы отца, который всю жизнь мечтал стать моряком и еще до женитьбы отправился со своим товарищем в Ленинград, чтобы учиться морскому делу, но жизнь распорядилась иначе. Я же во Владивостоке случайно встретился с работником дипломатической службы, который рассказал мне об очень интересном Московском институте международных отношений. Это изменило мои планы. Я прилично владел английским языком, закончил школу с серебряной медалью. Мне удалось выдержать в Москве вступительные экзамены, однако первые месяцы учебы разочаровали настолько, что я собрался бросить институт и уехать домой. Остаться и продолжать учебу убедила меня Людмила. Кстати, после института я все-таки попал в военно-морской флот и прослужил там почти четыре года.

После беседы мне показалось, что Алексей Николаевич стал относиться ко мне иначе, даже проникся какой-то симпатией, но, может быть, тут сказалось влияние Клавдии Андреевны и Люси. Месяца через три после этого, 24 января 1948 г., состоялась наша свадьба. Торжество отмечали на той же даче. Из Владивостока приехали мои родители, младшие сестра и брат, были наши с Людмилой друзья из институтской группы, Борис Львович Ванников со своей семьей. На свадьбу приехал и Алексей Александрович Кузнецов, до 1946 г. работавший первым секретарем Ленинградского объединенного обкома и горкома партии, а потом секретарем ЦК в Москве. В Ленинграде Косыгин работал вместе с ним, они дружили семьями.

* * *

В феврале 1949 г. секретарь ЦК ВКП(б), член Оргбюро ЦК А.А. Кузнецов, председатель Совета Министров РСФСР М.И. Родионов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии П.С. Попков, второй секретарь горкома Я.Ф. Капустин, председатель Ленгорисполкома П.Г. Лазутин были сняты с работы и исключены из партии. Я ни с кем из них, кроме Кузнецова, лично знаком не был. 5 марта было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении Н.А. Вознесенского с поста заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя Госплана СССР и от всех других руководящих должностей; спустя несколько дней Сталин подписал решение о выводе его из состава Политбюро, а затем и об исключении из членов ЦК. Так начиналось «ленинградское дело». Мы, ничего об этом не зная, только видели по состоянию обычно чрезвычайно сдержанного Алексея Николаевича, что произошло нечто ужасное. Позже Клавдия Андреевна сказала нам с Люсей:

– Случилась большая гадость – Алексея Александровича арестовали.

Одним из веских оснований для расправы с ним, очевидно, стало то, что после перевода в Москву Алексей Александрович был назначен секретарем ЦК и начальником Управления кадров ЦК, а это очень не нравилось некоторым старым членам Политбюро. В те же дни были задержаны Попков, затем Вознесенский, Родионов, Лазутин и многие другие руководящие работники Ленинграда, а также те, чья прежняя деятельность была связана с этим городом. Всем им было предъявлено обвинение в измене Родине, «вредительско-подрывной работе в партии», в намерении превратить ленинградскую организацию в опору борьбы с ЦК ВКП(б), создать компартию РСФСР. Реальная опасность нависла и над Алексеем Николаевичем, тем более что он был в очень хороших отношениях с Кузнецовым.

Надо сказать, что у некоторых руководителей партии и государства были причины для недовольства Косыгиным. Одних настораживало то, что его на какой-то короткий период приблизил к себе Сталин. Другим не нравились некоторые поручения, которые Косыгин получал лично от Сталина, например такая неблагодарная миссия – разобраться с привилегиями членов Политбюро – не могла не вызвать их раздражения. Как рассказывал нам Алексей Николаевич, началось с того, что однажды на заседании Политбюро Сталин учинил разнос.

– Мне прислали списки с продуктовых баз, – говорил он, – в которых указано, сколько продуктов расходуется в семьях Молотова, Кагановича, Микояна и других. Это просто возмутительно – вместе с ними кормится и охрана, и вся обслуга. Причем все воруют и никто не считает. Поручим Косыгину разобраться с этим, пусть внесет предложения, чтобы ввести жесткий лимит.

В те времена члены Политбюро, имея сравнительно невысокую зарплату, получали практически бесплатно любое количество продуктов, но после вмешательства Сталина, поручившего Косыгину навести порядок, были установлены ограничения. Недовольство же влиятельных членов Политбюро пало на голову Алексея Николаевича.

Однажды он сказал мне, что среди предъявленных Вознесенскому обвинений есть и обвинение в незаконном хранении оружия, которое будто бы было обнаружено в его сейфе (скорее всего сувенир, подаренный ему во время войны). Алексей Николаевич тогда же предложил:

– Знаешь что, давай соберем что у нас есть и выбросим. Всякое может быть…

У меня был маленький, старый, полученный в подарок браунинг. В юности я неплохо стрелял из пистолета и малокалиберной винтовки и даже имел грамоты за участие в соревнованиях по стрельбе. У Алексея Николаевича был «вальтер» и еще какой-то пистолет, оставшийся с военного времени. Под видом рыбалки мы сели в лодку и утопили все это в Москве-реке.

Примерно в то же время, когда мы уже знали о судьбе Кузнецова и других, Алексей Николаевич сказал нам с Люсей:

– Знаете, ребята, а меня ведь тоже могут арестовать, тем более что на следствии по этому делу многие дают на меня показания.

Об этом он знал как кандидат в члены Политбюро: всем им по утрам клали на стол размноженные копии протоколов допросов, причем в экземпляре Алексея Николаевича кто-то подчеркивал красным карандашом фамилию «Косыгин». Он тут же садился и писал подробное объяснение Сталину: «категорически отрицаю эти факты…», «в это время я находился там-то…», «этого не могло быть по таким-то и таким-то причинам…», «показания надуманны…»

Как бы то ни было, каждое утро, уезжая на работу, обняв Клавдию Андреевну, расставаясь с нами, он говорил: «Прощайте» и напоминал о заранее обговоренных условиях, как нам быть, если с ним что-то случится.

Жили мы тогда на даче, которая усиленно охранялась, поэтому, чтобы поговорить, пошептаться, посекретничать, приходилось прятаться от соглядатаев. В семье на долгие годы сложилось убеждение, что телефоны прослушиваются. Все знали, что в разговорах надо быть крайне осторожным; никто не собирался делать крамольных заявлений, но опасались провокаций.

Однажды я решил поискать в доме подслушивающие устройства – в том, что они есть, сомневаться не приходилось. В нескольких местах в комнатах я отыскал два замаскированных довольно примитивных микрофона. О своем открытии я сообщил Алексею Николаевичу, на что он строго заметил:

– Ничего не трогай и никому не говори.

И в самом деле, кому же скажешь?..

Несколько месяцев все мы провели в напряженном ожидании. Позже для себя решили, что все же арестовать Алексея Николаевича не дал Сталин, а его воля была – закон. Очевидно, к Косыгину у него была какая-то симпатия. После XIX съезда, когда Политбюро было преобразовано в Президиум ЦК, Косыгин в него не вошел, а стал лишь кандидатом. На каком-то совещании, когда Алексей Николаевич сидел в сторонке, к нему подошел Сталин, тронул за плечо:

– Ну как ты, Косыга? Ничего, ничего, еще поработаешь, поработаешь…

Эти слова, о которых нам потом рассказал Алексей Николаевич, несколько сняли напряжение, хотя процессы по «ленинградскому делу» продолжались. В 1952 г. стало ясно, что этап подозрений и недоверия заканчивается. Уже позже это косвенно подтвердил Хрущев. На одном из узких совещаний он с ехидцей бросил Алексею Николаевичу:

– А я-то помню, как Сталин говорил о вас – вот наш будущий премьер…

* * *

В первые годы правления Хрущева Косыгин полностью поддерживал новую политику и важнейшие инициативы. Поначалу Хрущев не оказывал ему должного доверия, однако постепенно проникался уважением к опыту и знаниям Алексея Николаевича, повышал его роль в управлении народным хозяйством. Но их отношения всегда оставались неровными и настороженными. Хрущев неохотно склонялся к признанию необходимости передать руководство специалистам высокого класса, опираться на деловых людей. А Косыгин очень переживал, видя, что компетентность нового руководителя на порядок ниже, чем его предшественника. Правда, тогда он не мог знать, каким будет следующий…

Отношение к Хрущеву изменялось у Косыгина по мере того, как прямо на глазах возрождался культ личности, конечно, не в столь жестоких формах, как у Сталина. И хотя решения, документы XX и XXII съездов партии были направлены на демократизацию жизни в партии и обществе, в аппарате ЦК и на местах сохранялся сталинский стиль руководства, служивший укреплению власти первого лица, когда «железная» партийная дисциплина использовалась для расстановки «верных людей», когда бездумно выполнялись директивы, принимавшиеся подчас без обсуждения, но под флагом коллегиальности. Все это вызывало у Косыгина особенный протест.

Об освобождении Хрущева иногда говорят как о дворцовом перевороте. Но не следует забывать, что это был единственный в советской истории случай, когда обсужденное и принятое пленумом ЦК решение было высказано в глаза руководителю партии. Сегодня легко критиковать и порицать, а в октябре 1964 г. каждый участник пленума должен был сделать свой выбор. Сам Хрущев проявил незаурядный характер и чувство ответственности, согласившись с решением.

В 1964 г. А.Н. Косыгин искренне поверил, что решение пленума послужит утверждению принципа коллегиальности в руководстве, что запрет на совмещение высших постов позволит исключить возможность возникновения нового культа. Но с какой-то неумолимой последовательностью люди, подчиняющие себе мощную партию, оказываются неспособными противостоять собственным амбициям, влиянию подхалимов и интриганов, рано или поздно начинают утверждать свой непререкаемый авторитет…

После освобождения Хрущева на пост Председателя Совета Министров СССР был назначен Косыгин. Американский журнал «Ньюсуик» в то время писал: «Косыгин – новый тип советского руководителя, не столько идеолог, сколько практик… Человек такого типа мог бы возглавить крупную корпорацию вроде «Форда» или «Дженерал Моторс», но не кажется способным руководить политической партией. Он, возможно, будет рассматривать проблемы с точки зрения фактов, прагматически и логически… Косыгин поднялся наверх главным образом благодаря своей абсолютной преданности любому делу, которым он занимался, начиная с работы на ленинградской текстильной фабрике… Пристрастие Косыгина к логике будет, несомненно, полезно для русской экономики, да и во многих других областях оно окажется новшеством…»

В то время Косыгин, несомненно, был руководителем нового типа. Я вовсе не стремлюсь представить его идеальным героем, борющимся с темными силами. У него были слабости, ошибки, со многим он мирился, поступаясь собственным мнением, но одно могу сказать твердо – превыше всего для него были интересы дела. Я считаю глубоко трагичной приметой нашей действительности то, что простая порядочность кажется геройством…

Алексей Николаевич принадлежал своему времени, системе, которую мы называем сейчас административно-командной и пытаемся разрушить до основания, забывая, что общественное производство не может существовать без организованной работы аппарата управления. Косыгин работал на сохранение или, лучше сказать, на совершенствование этой системы, понимая ее недостатки.

* * *

В 1964 г., после смены руководства, еще можно было питать надежды на реформирование экономики. О том, что идеи реформы уже зреют, свидетельствовали наши с Алексеем Николаевичем разговоры, в которых он постоянно возвращался к вопросам управления. Их спектр был чрезвычайно широким – от управления хозяйством в целом, в масштабе страны, до отдельных звеньев отраслевого и регионального управления.

Алексей Николаевич считал, что в любом государстве система управления на всех уровнях должна постоянно видоизменяться и совершенствоваться, что в нашей стране реформа должна быть не единовременным актом, а непрерывным процессом, при условии последовательного анализа происходящих изменений, конкретных результатов, которые убеждали бы в ее целесообразности. В отличие от нынешних «вчерашних коммунистов», он никогда не видел в капиталистической системе производства единственно верный ответ на радикальные изменения, которые принесла научно-техническая революция в мир, где сложилась новая экологическая реальность, возник дефицит ресурсов, родились другие глобальные проблемы; не верил, что «невидимая рука» рынка, по образному выражению Адама Смита, автоматически обеспечит их решение. Он считал беспочвенными иллюзии, что неподготовленный переход от планирования к рыночному регулированию обеспечит оптимальное развитие нашей экономики, не обострив социальную напряженность. Свести нежелательные последствия к минимуму можно только при условии тщательной продуманности реформ, компетентного управления всеми процессами изменений.

Он высказывал множество интереснейших мыслей о стиле работы руководителя, принципах коллегиальности и единоначалия, централизации и децентрализации в управлении, его экономических рычагах, о сочетании отраслевого и территориального управления и пр. Кое– что из этих его мыслей звучало в речах, выступлениях, однако далеко не полностью. Все мы, в том числе и он, были связаны идеологическими догмами, ограничивавшими свободу мышления и тем более публичных высказываний.

В официальных выступлениях советских руководителей непременно повторялись общепринятые восхваления социалистического способа производства, его принципиальные отличия от капиталистического хозяйствования, и лишь в откровенных дружеских беседах они уступали место деловому анализу не только различий, но и общих черт управления общественным производством в условиях социализма и капитализма.

Могу утверждать, что Алексей Николаевич считал необходимым для разумной организации управления, особенно по мере роста масштабов общественного производства, углубления специализации и кооперации, объективного усиления роли управления, непредвзятый подход ко всему мировому опыту, в первую очередь к опыту тех стран, которые превзошли нас в экономическом и техническом отношении.

При поездках за рубеж он использовал любую возможность не только познакомиться с производством, но и подробно побеседовать с руководителями предприятий, профессионально интересуясь стилем их работы, методами принятия решения, используемыми при этом концепциями. Я никогда не бывал в составе сопровождавших его делегаций, намеренно избегая этого, но выезжавшие с ним советские специалисты, да и зарубежные партнеры, обычно с удовлетворением вспоминали эти встречи и беседы, находя их чрезвычайно поучительными. Любил рассказывать о них и сам Алексей Николаевич. Сохранилось много его записных книжек с интересными заметками и краткими выводами о том, что нужно будет сделать, вернувшись домой.

Поскольку я профессионально занимался проблемами управления, изучением зарубежной теории и практики, Алексей Николаевич нередко с интересом выслушивал в моем изложении наиболее оригинальные взгляды крупных американских и других западных теоретиков бизнеса, высказывая свои замечания. Невероятно интересно было слушать, как Алексей Николаевич комментирует заинтересовавшее его суждение зарубежного авторитета, подтверждая или опровергая его на конкретных примерах из собственной практики. Часто он просил подобрать ему переведенные на русский язык материалы, справки, книги, систематически читал переводы работ, не появлявшихся в открытой печати, а рассылавшихся по особому списку. Думаю, немногие государственные деятели находили время для подобного занятия, а Алексей Николаевич умел читать быстро и нередко оказывался более осведомленным о последних западных трудах по экономике и политике, чем многие его коллеги.

* * *

Говоря о реформе 1965 г., мне хотелось бы остановиться на одном обстоятельстве. Сам я не экономист, всегда занимался философской и социологической проблематикой управления, а потом системным анализом, но мне кажется, что исследователи реформы недостаточно отметили ее важную, если не главную черту – она была сознательно направлена на решительную децентрализацию управления. В то время само понятие децентрализации упоминалось нечасто, превалировали «централизованные плановые начала». Однако конкретное содержание намеченных мер, полная самостоятельность предприятий неизбежно означали отказ от централизма и постепенную эволюцию системы «государственного управления народным хозяйством» в систему «государственного регулирования деятельности предприятий». Но в те годы все боялись быть заподозренными в склонности к «конвергенции», а это понятие тогда однозначно связывалось с отказом от социалистических ценностей и симпатиями к капитализму.

Будучи убежден в огромной важности функции управления, Алексей Николаевич говорил, что человечество рано или поздно придет к идеальной социальной организации, вобравшей в себя все лучшие достижения социализма и капитализма. Но этими мыслями он не мог поделиться ни с кем из своих коллег.

Начиная реформу, Косыгин считал необходимым изменить централизованную систему управления, которая изжила себя настолько, что не позволяла претворить в жизнь даже разумные решения. Только с помощью децентрализации можно было повысить компетентность управления и выявить подлинное положение с ресурсами страны.

При подготовке реформы удалось довести до людей, принимающих решения, кое-какие идеи о децентрализации управления, убедить их признать недостатки в управлении экономикой, отразить это в съездовских документах. Были приняты некоторые важные конкретные решения, намечены сдвиги в производстве товаров широкого потребления. И тут словно какая-то поистине «невидимая рука», которая и не снилась Адаму Смиту, перекрыла кислород – все попытки построить новую, современную систему были свернуты… Должно быть, верхний эшелон почуял угрозу, понял, что власть может ускользнуть из его рук, перейдя от высокопоставленных чиновников к подлинно деловым, заинтересованным людям.

Когда стало ясно, что с реформой покончено, Алексей Николаевич, глубоко переживая неудачу, все же пытался что-то сделать в сфере управления промышленностью, бытовым обслуживанием, сельским хозяйством, но в большинстве своем его усилия оказывались тщетными.

На заседаниях и совещаниях Косыгин часто заявлял о необходимости сочетать в государстве все формы собственности, различные типы организаций – крупные, средние, мелкие, вплоть до артельных и частных, выдвигал предложения по развитию товарно-денежных отношений, но в рамках постоянно совершенствуемой социалистической системы хозяйствования. Алексей Николаевич не раз повторял, что считает акционерное общество одним из самых разумных изобретений рода человеческого. Он рассказывал о своих попытках объяснить и Хрущеву, и Брежневу, и другим руководителям, какую пользу может принести развитие этой формы в наших условиях, ссылаясь на собственный опыт работы в Сибири в молодые годы. Но все было тщетно, а при Хрущеве предприятия промысловой кооперации были влиты в государственную промышленность. На плечах Косыгина лежало решение проблем работы промышленности, транспорта, других важнейших сфер экономики, и он не смог продолжить борьбу за новые формы хозяйствования, но в беседах часто с горечью говорил об абсурдности всех возражений противников его идей.

Как-то я оказался свидетелем его телефонного разговора с Брежневым. Косыгин предлагал обсудить на Политбюро важнейшие насущные вопросы, выработать не показную, а реальную стратегию дальнейшего развития, изменить подход к постановке политических и экономических задач, иначе страна окажется в тупике. Брежнев, как всегда, ответил, что нет времени и не позволяет состояние здоровья… Я видел, как расстроился Алексей Николаевич, не раз предупреждавший, что слепая вера в наше могущество и некомпетентная политика чреваты разрушительными последствиями. Огромные расходы на военные цели, поддержка «прогрессивных сил» и движений оказывались нам не по карману. Политбюро же никак не могло найти времени на обсуждение собственных проблем, занимаясь, по словам Косыгина, «всякой чепухой».

Однако он не был ни пессимистом, ни паникером. Он верил, что, изменив стратегию, реорганизовав систему управления, мы сможем справиться со всеми трудностями, если откажемся от жертвенных догм, поймем, что новое время требует новых подходов к решению проблем.

* * *

С начала 60-х и в течение 70-х годов были сделаны серьезные шаги в сфере международного научно-технического и экономического сотрудничества. Активное взаимодействие со многими промышленными фирмами Запада позволило осуществить ряд крупных проектов по организации производства в СССР новой продукции, по созданию новых мощностей в химической, нефтяной, газовой, металлургической, машиностроительной и других отраслях промышленности, в производстве товаров широкого потребления.

В числе многих проектов, возникших по инициативе Косыгина, продвижение которых он лично контролировал, были переговоры с фирмой «Фиат», закончившиеся подписанием, по выражению западной прессы, «контракта века» на строительство автозавода и организацию производства современных автомобилей в Тольятти. В 1964 г. была достигнута принципиальная договоренность, несмотря на сопротивление наших плановых органов, считавших производство автомашин для личного пользования преждевременным, пока не решены многие вопросы развития тяжелой промышленности. Алексей Николаевич видел, как растет уровень потребностей людей, считал, что дефицит товаров длительного пользования на потребительском рынке страны усилится и трудно будет решить проблему розничного товарооборота без организации производства холодильников, пылесосов, телевизоров, автомобилей, которое быстро оправдает себя не только с социальной, но и с экономической точки зрения. Ему пришлось серьезно отстаивать свои позиции, доказывать необходимость выпуска машины, доступной широким слоям населения. Сделать это удалось, и владельцы «Жигулей» и «Лад» сегодня имеют возможность ездить на сравнительно приличных автомобилях, хотя их производство все же не получило должного технологического и экономического развития.

Когда начиналось сотрудничество с «Фиатом», Алексей Николаевич, ясно понимая, насколько мы отстали от мирового уровня, хотел, чтобы был сделан существенный шаг к повышению технического уровня и в смежных отраслях, на предприятиях, поставляющих компоненты, определяющие качество конечной продукции – готового автомобиля. Поэтому модернизировалось производство не только на станкостроительных заводах, но и на предприятиях нефтеперерабатывающей промышленности, связанных с выпуском бензина, шин и прочих изделий.

Очень полезным тут оказалось широкое сотрудничество с итальянской фирмой «Пирелли», которое продолжалось потом долгие годы. Строительство завода в Тольятти во многом помогло внедрить в производство значительные отечественные научно-технические разработки.

Замечу попутно, что Алексей Николаевич постоянно уделял внимание развитию науки и техники. Он часто бывал в научно-исследовательских учреждениях, привлекал к обсуждению вопросов на заседаниях правительства крупных ученых и специалистов, прислушиваясь к их мнению и нередко считая его определяющим. Он поддерживал дружеские отношения с академиком М.В. Келдышем, А.П. Александровым, В.А. Кириллиным и многими другими. Фундаментальные исследования неизменно получали от правительства необходимое финансирование, и Алексей Николаевич не раз поправлял финансовые органы, пытавшиеся сократить расходы на научные разработки, которые не обещали немедленной отдачи. Весьма критически оценивал Косыгин разрыв между наукой и производством, мучительно медленный процесс внедрения новой техники и видел причину этого не в слабости нашей науки, а в неспособности и незаинтересованности производства в техническом перевооружении. Помню, как он возражал против того, чтобы ученые сами занимались внедрением технологий в промышленность. В некоторых случаях это было оправданно, но выводить из этого общее правило, по его мнению, было неразумно. «Каждый должен заниматься своим делом, которое он знает и умеет делать, – говорил он. – Зачем же превращать академика в толкача… Внедрение – дело Госплана, промышленных министерств и ГКНТ».

* * *

Надо особо сказать еще об одной сфере деятельности Косыгина – внешнеполитической, где его роль, по оценке мирового общественного мнения, была весьма значительной.

Достаточно напомнить, например, о событиях, связанных с урегулированием индо-пакистанского конфликта 1965–1966 гг., который мог перерасти в войну непосредственно у границ Советского Союза. Немедленно после первого же обострения ситуации А.Н. Косыгин обратился с посланиями к руководителям двух стран, предлагая конкретные шаги по мирному урегулированию возникших разногласий. Во многом благодаря его личным усилиям, встречам и беседам с членами правительств конфликтующих сторон удалось созвать в Ташкенте мирную конференцию с участием президента Пакистана Айюб Хана и премьер-министра Индии Шастри. Мировая печать назвала это «беспримерной дипломатической инициативой», поскольку Советский Союз впервые предложил свое содействие двум некоммунистическим странам – неприсоединившейся Индии и Пакистану, входившему в военные блоки СЕНТО и СЕАТО.

В Ташкенте Алексею Николаевичу пришлось развернуть поистине сверхчеловеческую деятельность, поглощавшую все силы и все время. «В мировой истории, – писали зарубежные газеты, – едва ли удастся найти второй такой пример, когда бы глава правительства великой державы проявил столько необыкновенной деликатности к руководителям двух соседних и меньших стран. Если эта советская дипломатическая инициатива увенчается успехом, она окажет влияние на всю мировую политику».

«Советский премьер, – отмечали индийские газеты, – сделал то, на что способны весьма немногие лидеры с мировым именем». Он пренебрег ритуалом, согласно которому руководители Индии и Пакистана должны были навестить его первыми. Он сам поехал к ним. Судя по всему, А. Н. Косыгин относился к своей роли более серьезно, чем предполагали «эксперты по советским делам»…

Как только переговоры заходили в тупик, Алексей Николаевич проводил с обоими лидерами «марафонские» встречи, иные из которых длились до пяти часов. В результате через неделю после открытия встречи стороны подписали совместную декларацию о прекращении огня.

Тот же 1966 г. отмечен еще одним крупным событием – в июне состоялся визит в СССР президента Франции Шарля де Голля. Анализируя период тесного сближения в 60-х годах между СССР и Францией, специалисты отмечали, что из-за возникших в те годы трудностей в отношениях Франции с США и ФРГ де Голль нуждался в «противовесе» и поэтому пошел навстречу СССР и его союзникам. Не раз подчеркивался и крайний политический реализм французского президента, которого сравнивали то с Макиавелли, то с Ницше. Но он ни разу не дал повода усомниться в его искренних симпатиях к нашей стране, несмотря на глубокое неприятие коммунистических идей. Во время визита 1966 г. де Голль со всей определенностью сформулировал общеполитические цели, которые сегодня, тридцать лет спустя, начинают становиться реальностью: «разрядка, согласие, безопасность, а в один прекрасный день и объединение всей Европы от края до края, равновесие, прогресс и мир во всем мире».

Алексей Николаевич успел проникнуться уважением и теплыми чувствами к французскому президенту за время их общения в те дни. О том, что эти чувства были взаимными, свидетельствует необычность приема А.Н. Косыгина во Франции, куда он прибыл с ответным визитом в декабре 1966 г. Президент де Голль лично приехал встречать его в аэропорт, что не предусмотрено протоколом.

В следующем, 1967 г. Алексей Николаевич впервые побывал в Соединенных Штатах, приехав туда для участия в работе Генеральной Ассамблеи ООН. В Нью-Йорке ему было передано предложение президента Линдона Джонсона о встрече. Это было довольно неожиданным и потребовало согласования с «центром». «Центр», однако, не спешил с ответом, поставив советскую делегацию в довольно затруднительное положение. Прошло несколько дней, прежде чем согласие было получено и передано американской стороне. Для встречи был выбран небольшой городок Гласборо, расположенный между Нью-Йорком и Вашингтоном. Эта встреча не только имела важное политическое значение, но и стала серьезным шагом вперед на пути разрушения стереотипного пропагандистского «образа врага» как с той, так и с другой стороны. Все пункты переговоров были пронизаны интересом к тому, что представляет собой собеседник, можно ли ему доверять, серьезно, по-деловому с ним работать, найти точки соприкосновения…

Позже, в узком кругу, Алексей Николаевич рассказывал, что из личных контактов с президентом США у него возникло представление о дружелюбном, скромном человеке, способном на проявления доброй воли, на поиски взаимопонимания. Импонировал ему и стиль работы Джонсона, его стремление привлечь к диалогу компетентных людей. Большую часть переговоров Косыгин и Джонсон провели с глазу на глаз в присутствии одних лишь переводчиков. В других беседах принимали участие Государственный секретарь США Дин Раек, министр обороны Роберт Макнамара, советник президента Джордж Банди.

* * *

Американская и мировая печать высоко оценила встречу в Гласборо. Наша пресса ограничилась официальным коммюнике – в стране еще открыто не проявилась, но уже назревала тенденция к отходу от принципов коллегиального руководства. Брежнев все чаще противопоставлял партию правительству, аппарат ЦК – Совету Министров, и в годы его пребывания у власти роль правительства последовательно принижалась. Уже в начале 70-х годов Совет Министров, правительственные органы стали постепенно отстранять от внешнеполитической деятельности. Все, что было сделано, предавалось забвению. Министр иностранных дел почти перестал присутствовать на заседаниях Совмина, все вопросы решались на Старой площади. Не только внешнеполитические, но и многие другие вопросы перекочевали в ЦК, а потом – формально – в Президиум Верховного Совета, когда Генсек стал его Председателем.

Министрам все чаще предписывалось «согласовывать» или «увязывать» государственные вопросы с не компетентными в данном деле членами Политбюро, что вызывало серьезное недовольство Алексея Николаевича, вообще с раздражением относившегося к партийной иерархии, считая, что с этого хода, как правило, в правительство попадают случайные люди.

В «брежневский» период, который ныне прочно окрестили «застойным», к старому стилю руководства добавилась новая особенность – резко возросла роль аппарата, помощников и референтов, они уже вершили и решали многие дела, получили полномочия едва ли не на уровне секретарей ЦК. Большинство из них все чаще склонялось к угодничеству перед первым лицом в государстве, потакая его слабостям и тщеславию. Косыгин относился к состязаниям подхалимов с плохо скрываемой брезгливостью. Но и для него самого единственной возможностью отстаивать свои позиции оставалось участие в работе Политбюро.

Среди членов Политбюро в то время непросто было найти образованного человека; роль таких серых личностей, как Суслов или Кириленко, была значительной. Со многими высокопоставленными руководителями я был знаком, встречался в служебной обстановке, на отдыхе, иногда – к счастью, редко – меня вызывали на Секретариат ЦК. До сих пор не могу забыть это ужасное ощущение – все молчат, трепещут, «руки по швам»… А в результате появляется документ с заявлением: «Политбюро (или Секретариат ЦК) считает…» Так было при Брежневе, Андропове, Черненко, да и при Горбачеве.

Поводом для одного из редких случаев, когда я видел Алексея Николаевича вспылившим, был отказ Политбюро обсуждать проблемы развития страны и связанные с этим принципиальные трудности формирования очередного пятилетнего плана. Второй раз это случилось при решении «чешского вопроса». Он никогда не был таким мрачным, как в те дни. Это видно и на официальных фотографиях, запечатлевших руководство страны в августе 1968 г. Позже, уже в больнице, он глубоко переживал решение о вводе «ограниченного контингента советских войск в Афганистан», за которое наш народ заплатил такую страшную цену.

Косыгина, человека твердых правил, не мог не возмущать расцветший при Брежневе пышным цветом протекционизм. Сам он в этом отношении был абсолютно бескомпромиссным. Я не знаю работников, о которых можно было бы сказать, что это «его» люди. «Его» были все, кто честно и добросовестно работал. Занимая высокие государственные посты, он сознательно культивировал в себе некую отстраненность, проявлял, может быть, излишнюю щепетильность из опасений, что личные отношения могут отразиться на государственных интересах. Его немногочисленные друзья занимали рядовые должности, наша семья была принципиально независима.

Сразу после свадьбы мы стали жить отдельно от родителей жены, пытаясь создать собственный очаг. Людмила Алексеевна долгие годы работала в Главном архивном управлении МИД СССР, имела ученую степень кандидата исторических наук, опубликовала фундаментальное исследование по истории советско-американских отношений, затем более десяти лет, до ухода на пенсию, возглавляла Библиотеку иностранной литературы – все эти организации были вне компетенции ее отца. После смерти в 1967 г. Клавдии Андреевны Косыгиной Людмила в составе делегаций сопровождала отца в нескольких зарубежных поездках, как того требовали протокольные мероприятия, церемония встреч. Она была единственной дочерью, очень любимой и любящей, но Косыгины, повторяю, никогда не путали интересы родственные и государственные.

К моей научной и организационной деятельности Алексей Николаевич относился с уважением, мог помочь советом, но никогда не оказывал протекции. Для меня было естественным принятое в семье правило не просить помощи, даже сталкиваясь с непреодолимыми препятствиями, – надо было бороться самому, заслуживая уважение близких людей. Он всегда радовался появлению моих публикаций, был очень доволен тем, что я стал членом Римского клуба АКАСТа, Венского Совета, других международных организаций. Нередко мы помогали друг другу, читая проекты докладов, предлагая поправки и улучшения. Это можно назвать дружественным сотрудничеством, исключающим нравственно неприемлемое использование чужого высокого авторитета. С радостью могу сказать, что и мои дети всегда придерживались этих принципов.

К вошедшим в моду почестям и наградам Косыгин был совершенно равнодушен. Как-то Леонид Ильич упрекнул его, что он не носит Звезду Героя. Алексей Николаевич отговорился тем, что не смог дома найти свои награды. Поскольку предстояли очередные торжества, Брежнев прислал ему муляжи и просил держать их наготове в рабочем кабинете. Кстати сказать, в воинском звании Косыгин не поднялся выше капитана запаса. Хотя во время войны он выполнял ответственнейшие задания Государственного Комитета Обороны, не считал себя вправе укрываться за воинским званием.

Большинство подарков и сувениров, которые Алексею Николаевичу вручали за рубежом, он передавал в Архангельскую среднюю школу Красногорского района, которая находилась недалеко от его дачи. А дорогостоящие подарки сдавались под расписку в Оружейную палату или в Гохран. Надеюсь, там сохранились эти вещи и соответствующие документы. Во всяком случае, у нас дома до сих пор цел перечень сданных предметов и копии расписок.

* * *

Отдыхать за заборами госдач Алексей Николаевич не любил, часто останавливался в домах отдыха (за что его упрекали в стремлении «заработать популярность»), ходил пешком, убегая от охраны, рыбачил, плавал, вообще был спортивным человеком – играл в волейбол, бадминтон и мог дать фору молодым соперникам. Очень увлекался греблей и иногда доводил нас до изнеможения катанием на лодке. Зимой каждое воскресенье обязательно заставлял всех ходить на лыжах, бегать на коньках…

На даче мы обычно по субботам первую половину дня работали, а вечером и утром в воскресенье отдыхали, гуляли; после обеда опять возвращались к занятиям – читали, писали, ребята готовили уроки. По вечерам разговаривали, он дотошно расспрашивал, кто что читал, интересовался нашими суждениями о книгах. Иногда случались и «тематические вечера». Если кто-то заговаривал о непонятном для него вопросе, по инициативе Алексея Николаевича начинались общие дискуссии на различные темы – политические, философские, экономические, даже научно-технические. Самое живое участие в них принимали наши подросшие дети – Алеша и Таня. Алексей Николаевич очень любил внуков, разговаривал с ними всерьез, что им, конечно, очень льстило, и они иногда даже специально готовились к таким беседам и нашим вечерам. От Алексея Николаевича осталось много записных книжек, в которые он вносил не только деловые заметки, но и выписывал некоторые новые для него понятия, интересные мысли из различных областей науки, философии, искусства.

На взгляд со стороны он производил впечатление сурового, замкнутого человека, но на самом деле был, скорее, постоянно озабоченным, погруженным в себя, в собственные мысли, в решение каких-то проблем. Он почти никогда не позволял себе полностью расслабляться, напряженно работал, иногда даже во время парадных торжеств писал заметки в свои записные книжки. Однако сухость и подчеркнутая отстраненность были поверхностными. Со многих хранящихся у нас фотографий он улыбается такой обезоруживающе открытой улыбкой, какая бывает только у очень добрых людей.

Почти не имея времени для чтения, он тем не менее нередко обращался к классике, любил мемуары, интересовался деятельностью Столыпина, Витте, Плевако. Хорошо знал историю России, с болью говорил о гибели цвета нации – русской интеллигенции. Для него, как для истинно русского человека, национальные различия никогда не играли ни малейшей роли, он ценил человека по его достоинствам. Не впадая в славянофильские крайности, не желал мириться с утратой былой славы России…

Очень любил Алексей Николаевич музыку – старые русские песни, довоенные и современные мелодии. В свои последние дни, лежа в больнице, он попросил меня наиграть на пианино и записать на магнитофон его любимые мотивы. Эту пленку он слушал чуть ли не каждый день, до самого конца она лежала на его столике.

…Казалось, я, тесно общаясь с Алексеем Николаевичем многие годы, уже хорошо знаю его, однако в середине 60-х годов он открылся мне с неожиданной стороны в тяжелое для всей семьи время, связанное с болезнью Клавдии Андреевны.

В сентябре 1966 г. ее положили в больницу с неутешительным диагнозом. Болезнь оказалась неизлечимой. Мы, конечно, регулярно ее навещали, а Алексей Николаевич буквально поселился в больнице: приезжал по вечерам, ночевал в соседней палате, а утром уезжал на работу. Так длилось несколько месяцев. На Новый, 1967 год мы приготовили Клавдии Андреевне сюрприз – договорились с врачами и забрали ее домой. Она принарядилась, надела красивое платье, сделала прическу и выглядела просто молодцом. Радость Алексея Николаевича была неописуемой! За праздничным столом Клавдия Андреевна произнесла теплый, немного грустный тост – она знала, что это ее последняя возможность побыть в родной семье, последняя праздничная новогодняя ночь…

Наутро мы снова отвезли ее в больницу. Следующие несколько месяцев были очень тяжелыми. Она до самого конца была в сознании и в последний момент успела сказать:

– Не бойтесь, ничего страшного нет в том, что человек уходит…

Было невыносимо больно слышать эти успокаивающие слова.

Накануне Первого мая ей стало совсем плохо. Мы не отходили от нее ни на минуту, но Алексею Николаевичу утром надо было присутствовать на трибуне Мавзолея, нарушить неписаные правила поведения «руководителей партии и Советского государства» он не имел права. Уезжая, он сказал:

– Если что, звоните…

Роковой звонок пришлось сделать. Он быстро приехал и, видно, не в силах совладать с горем, бросил нам:

– Ну, что же вы…

* * *

Когда не стало Клавдии Андреевны, все домашние хлопоты легли на Людмилу Алексеевну. Чтобы не оставлять отца в одиночестве в полной воспоминаний квартире и быть поближе к нему, Люся попросила, чтобы его и нас переселили в только что отстроенный и еще незаселенный дом. Мы стали жить на одном этаже в соседних квартирах, и конечно, наше общение стало еще теснее.

Мы часто сопровождали Алексея Николаевича в его пеших прогулках, во время которых он делился впечатлениями, воспоминаниями, рассказывал о том, что его волновало. В последние годы особенно угнетали отношения с Брежневым. Как-то во время Олимпийских игр в Москве Алексей Николаевич очень резко отозвался о нем, чувствовалось, что они основательно поссорились.

Мы часто бывали свидетелями его телефонных разговоров с Брежневым.

– Ты давай, Алексей, – говорил тот, – посмотри там… Вот, чехи приехали, болгары, надо бы им помочь. Подумай…

И каждый раз для Алексея Николаевича это было настоящим мучением – надо было где-то изыскивать деньги, материальные ресурсы, которых нам самим не хватало.

В трудные минуты он не раз заговаривал об отставке, в сердцах дома заявлял:

– Уйду, и все…

Но его удерживало чувство ответственности за положение дел в стране. Брежнев же не решался его заменить – либо не видел достойной кандидатуры, либо побаивался высокого авторитета Косыгина в правительстве и в партии, который он сохранял, несмотря на все попытки затушевать его деятельность. Однако все шло к тому.

В октябре 1980 г., когда Алексей Николаевич после второго инфаркта лежал в больнице, ему позвонил Черненко. Состоялся примечательный разговор:

– Алексей Николаевич, вы все болеете, есть мнение, что вам надо подать в отставку.

– А почему Леонид Ильич мне об этом не скажет?

– Да он сам болеет…

Брежнев так и не позвонил. Мне известно, что раньше у них были разговоры на эту тему, и Алексей Николаевич намекал, что уходить надо вместе – возраст уже не тот, на что Брежнев всегда возражал: «Поработаем еще, поработаем…» На этот раз Черненко, наверняка не без подсказки Брежнева, ускорил дело. К давлению на Косыгина подключили даже медиков, и начальник Четвертого управления Чазов чуть ли не ежедневно умолял нас с Людмилой:

– Уговорите Алексея Николаевича, ему надо уйти…

Алексей Николаевич был вынужден написать заявление об освобождении его от обязанностей Председателя Совета Министров СССР. Мы с женой присутствовали при этом, заявление было кратким, в нем ничего не говорилось о членстве в Политбюро. Алексей Николаевич, конечно, не мог знать, что уже состоялся пленум ЦК, на котором его вывели из состава Политбюро. Заявление было послано вечером накануне сессии Верховного Совета, а утром на заседании Брежнев огласил заявление Косыгина, в котором он, оказывается, «выражал искреннюю и сердечную благодарность ЦК партии, лично Генеральному секретарю» и просил якобы освободить от всех постов. Что было сделано – заменено заявление или что-то в нем дописано, не знаю. На той же сессии Председателем Совета Министров СССР был утвержден Н. А. Тихонов.

Узнав об этом назначении и обсуждая его с Алексеем Николаевичем, мы с Людмилой спросили, не следует ли ему написать Тихонову, поздравить его. Он сначала засомневался, но, подумав, заметил:

– Пожалуй, вы правы. Так во всем мире принято. Действительно, напишу-ка я ему пару слов.

«Пара слов» была послана как в колодец – ни ответа, ни привета, ни письма, ни звонка… На второй день после отставки Косыгина лишили охраны, правительственной связи, служебного «ЗИЛа»…

Только узкий круг друзей и родных пытался скрасить его одиночество. Никто из коллег, за исключением двух-трех человек, не навещал его и не звонил, чтобы сказать доброе слово, все чего-то опасались, совсем как в былые времена.

В последний раз Алексей Николаевич приехал домой из больницы 10 декабря, заглянул на минутку в свою квартиру, потом пришел к нам и провел с нами часа полтора. Мы тогда все вместе с детьми сфотографировались.

В свои последние дни в больнице он бредил цифрами, переживал за предстоящую пятилетку, опасаясь ее полной неудачи… Горько думать, что последние годы этого незаурядного человека оказались опустошенными, окрашенными отчаянием, когда голос разума тонул в гомоне славословий Генсеку, а попытки реформ проваливались в бездонную пропасть бесхозяйственности и некомпетентности.

18 декабря 1980 г. Алексей Николаевич Косыгин скончался в больнице. О его смерти не было сообщений три дня, хотя «Голос Америки» сразу оповестил об этом весь мир. Но 19 декабря было днем рождения Л. И. Брежнева, и «придворные», должно быть, не хотели омрачать праздничные торжества.

Прощание с Алексеем Николаевичем проходило в Центральном доме Советской Армии – к тому времени он был выведен из высшего эшелона власти, оказался простым пенсионером, которому Колонный зал «не по чину»…

О нем быстро забыли партийные чиновники. Но в каждую годовщину на его могиле собирается небольшой круг искренне любивших его людей.

Татьяна Федорова В семье Косыгина

Федорова Татьяна Викторовна в мае 1933 г. по комсомольскому призыву пришла на строительство Московского метрополитена. Была бетонщиком, проходчиком, бригадиром стахановской комсомольской бригады чеканщиков. В 1941 г. закончила Московский институт инженеров транспорта. 14 лет была начальником шахты. С 1961 по 1986 г. работала начальником управления московского Метростроя. Герой Социалистического Труда

Шел 1939 год. Как всегда, День 8 Марта отмечали торжественно, в Большом театре. Мне, молодому депутату Верховного Совета СССР, бригадиру метростроевцев, кавалеру ордена Ленина, довелось не только находиться в президиуме заседания, но и выступать. Во время перерыва в фойе было очень оживленно. Общее внимание привлекали прославленные летчицы-героини: Валя Гризодубова, Полина Осипенко, Марина Раскова. Рядом – тоненькая, как молодая березка, красавица Дуся Виноградова. В 1935–1936 гг. она со своей однофамилицей Машей стала работать не на 26, как обычно, а на 94 ткацких станках каждая, а потом они добились еще большего – обслуживали по 284 машины. Среди гостей была и Валя Хетагурова – добрый друг всей моей жизни. Она в 1932 г. по комсомольской путевке уехала в Приморский край, стала женой командира, а спустя несколько лет обратилась к советским девушкам с патриотическим призывом – принять участие в освоении Дальнего Востока. Хетагуровское движение приняло широкий размах в стране.

И вот в этой шумноголосой, праздничной толпе ко мне подошла женщина с ясными выразительными глазами и протянула руку:

– Я давно хотела познакомиться с вами – «первой лопаткой» Метростроя!

Это было сказано так сердечно и занятно, что мы, посмотрев друг на друга, рассмеялись и вместе пошли на концерт.

Эта милая, скромно одетая женщина была Клавдией Андреевной Косыгиной. Наша первая встреча стала началом большой, искренней дружбы, что называется «при любой погоде», которая длилась до самой смерти Клавдии Андреевны.

Она была удивительно обаятельным человеком, отличалась ясным умом, искрометным характером и большой добросердечностью. А как Клава пела! Ее любимой певицей была Надежда Андреевна Обухова с ее неповторимым голосом.

Клавдия Андреевна и Алексей Николаевич являли собой удивительно гармоничную пару. Жили дружно, в полном согласии. В обиходе всегда были ласковые слова: «Клавочка, Алешенька». Свою единственную и любимую дочку Людмилу воспитывали без всяких поблажек, по-спартански. Косыгины в эвакуацию не уезжали, и помню, бывало, во время войны приходит Люся и хнычет: «В школе холодно». Мать в ответ: «А разве другим тепло? Всем одинаково холодно». Вот так – и не пищи! Потому-то и выросла Людмила достойным, целеустремленным человеком. Она сама стала замечательной матерью и своих детей воспитала порядочными, скромными, трудолюбивыми людьми.

* * *

Алексея Николаевича впервые я увидела на заседании XVIII съезда ВКП(б) в 1939 г. Сидела среди молодых делегатов и с огромным вниманием слушала всех выступающих. И вот слово предоставили Косыгину. На трибуну вышел высокий, очень худенький 35-летний нарком текстильной промышленности СССР. Спокойно, не повышая голоса и не заглядывая в текст, произнес свою речь. Конечно, были ораторы, которые и говорили громче, и лозунги выкрикивали. А он, выступая, как будто обращался к тебе, к каждому из сидящих в зале, рассказывал о проблемах своей отрасли.

Вспоминается такой примечательный случай. Сидим как-то с Машей Виноградовой в Колонном зале Дома союзов на собрании передовых рабочих, а рядом с Машей – Алексей Николаевич. Я выступила, вернулась на свое место и слышу, как она тихонечко говорит ему:

– Вот видите, как Таня здорово про своих метростроевцев говорила, какие у них дела интересные. А что я скажу? Как всю жизнь с тряпочками вожусь?

А он ей:

– Ты, Маша, недооцениваешь свою работу. Что значит тряпочки? Человек родился – давай ему пеленки да распашонки. Подрос – нужно одеть его. А кто? Опять мы, текстильщики. Умрет – тоже во что-то обрядить нужно.

Так просто и образно пояснил Алексей Николаевич смысл и важность их профессии. Потом она всегда, говоря о труде текстильщика, вспоминала рассказ своего наркома.

Когда Косыгины переехали из Ленинграда, то сначала жили в известном всей Москве так называемом Доме правительства на Берсеньевской набережной. Квартира была большая – хоть на велосипеде катайся, но какая-то неуютная, казенная и чужая.

В доме на улице Грановского, где они потом поселились, все было миниатюрнее, но зато удобно и уютно.

Членом их семьи была нянечка Аннушка, которая жила у них с рождения Люси. Она командовала порядком в доме. Приедет, бывало, Алексей Николаевич с работы усталый, «выжатый как лимон». Снимет пальто, шапку, а она ему вдогонку: «Ну, куда ты понесся, чего пол топчешь? Ведь с улицы пришел. Вот тебе тапочки, надень-ка». Он садился на стул, снимал ботинки и виновато говорил: «Ты уж, Аннушка, прости меня, пожалуйста». Наблюдать это было и трогательно и забавно.

У Косыгиных бывало много гостей. Из Ленинграда часто приезжал отец Алексея Николаевича, Николай Ильич. Высокий, с пышными усами и седой шевелюрой, мудрый старик. Не забуду его глаза – веселые, голубые, ясные. Он был очень любознательным, с большим вниманием слушал мои рассказы о том, как мы строим метро, и все сокрушался, что такого нет в Ленинграде.

Как-то Клавдия Андреевна обмолвилась, что видела у меня дома огромный тульский самовар с надписью: «Федоровой, парашютистке, участнице первого слета аэроклубов».

– Так ты что, Таня, оказывается, не только под землей работаешь, но и с парашютом прыгаешь? – удивился Николай Ильич.

Я рассказала, что у Метростроя есть свой аэроклуб. А этот самовар мне вручили как приз вот за какой случай. На соревнованиях, во время очередного прыжка с высоты 1000 м, из купола вырвало полотнище. Ситуация – сами понимаете! Каким-то невероятным усилием мне удалось «погасить» основной купол и спуститься на запасном парашюте в объятия перепуганных друзей.

В семье Алексея Николаевича жила и мать Клавы, Евдокия Прохоровна, коренная сибирячка, очень милая и симпатичная женщина. Ко мне в гости, обычно на день рождения, а родилась я в веселый день – 1 апреля, всегда приезжали Клавдия Андреевна с мамой и Люсей, а после свадьбы Люси их непременно сопровождал Джермен Гвишиани, Люсин муж, который очень любил музыку и не расставался с аккордеоном.

Отношение Алексея Николаевича к Евдокии Прохоровне вызывало искреннее уважение. Вся душа его была открыта ей. Быть может, это объяснялось тем, что он сам рано лишился матери и как-то подсознательно отдал свою любовь и нежность этой женщине. Евдокия Прохоровна на много лет пережила свою дочку – Клавочку, а когда заболела, Алексей Николаевич постоянно навещал ее в больнице.

* * *

За долгие годы близкого знакомства и дружбы с семьей Косыгиных у нас с Алексеем Николаевичем не раз заходили разговоры о Метрострое, о сложностях его сооружения в таком огромном городе, как Москва. Как-то он спросил:

– Татьяна (именно так он меня всегда называл), тут недавно я проезжал мимо фабрики «Красная Роза», у вас там шахта неподалеку, и обратил внимание, какими мокрыми люди выходят из-под земли. Наверное, вода здорово мешает строить, а как вы с нею боретесь?

– Верно, Алексей Николаевич, буквально с первых дней строительства вода – наш враг номер один. Вот на одной шахте приток воды был 2,5 тысячи кубических метров в час. Страшная вещь! Но все-таки научились с нею справляться. И замораживаем, и водопонижение делаем, а иногда, правда, очень редко, кессон применяем, или, в крайнем случае, приходится трассу изменять. Кстати, под Москвой вообще очень трудно строить, и однажды вот какая интересная история была. В 1934 году в Москву приезжал Герберт Уэлс, везде побывал, все посмотрел, был и гостем Метростроя. Ему показали карты грунтов, план строительства первой очереди. И когда знаменитый писатель посмотрел, то буквально пришел в ужас – геология кошмарная: и глины, и песок, и известняк, и плывуны, и что хочешь. Рабочих кадров нет, специалистов нет. Тогда он сказал: «В Москве вы метро не построите, купите лучше в Англии тысячу автобусов и возите на них своих москвичей».

Алексей Николаевич внимательно посмотрел на меня, а потом заметил:

– Только подумать – даже великий фантаст не поверил в силу человеческих возможностей и здорово просчитался.

Однажды, это было уже после войны, он меня спросил:

– Татьяна, я слышал, тебе звание дали?

– А как же, конечно дали, – говорю. – Я теперь директор-полковник путей и строительства. Министр наш – Борис Павлович Бещев всем начальникам шахт присвоил такие звания, а вот Михаил Афанасьевич Самодуров, начальник Метростроя, и его заместители стали генерал-директорами.

– Отчего же ты в форме не ходишь? Я в ней тебя ни разу не видел.

– Ох, Алексей Николаевич, и смех и грех! – отвечаю. – Когда я ее первый раз надела – она мне очень идет, сидит как влитая: китель, погончики, фуражечка, – то поехала я в Серебряный Бор, к маме и сестре. Они там с ребятишками живут. Племяшки меня очень любят и всегда встречают. Приехала, выхожу из машины. Навстречу бежит маленькая Танюшка и кричит: «Таня приехала!» Потом подняла глаза, увидела форму и назад: «Мама, я думала, Таня, а это милиционер!» Ну что тут будешь делать?!

Очень развеселила Алексея Николаевича эта история:

– Теперь все понятно. Верно, ваша форма очень на милицейскую похожа? Но ты все равно покажись нам в ней.

Делать нечего. Пришлось приехать к Косыгиным, что называется, «при полном параде». А форму потом я, конечно, носила…

В Ленинграде у Клавдии Андреевны жили две сестры – Люда и Ляля. У Люды была большая семья. Ее муж, Михаил Дмитриевич Воинов, был крупным строителем. Алексей Николаевич по-доброму относился к Клавиной родне, а Миша был его задушевным другом, с которым он мог доверительно беседовать на любые темы.

Бывая в Ленинграде, я всегда навещала гостеприимный дом Воиновых, мы встречались и у меня в Москве, как родные.

И вот приехала я как-то в Ленинград. Звоню к ним в дверь, а за ней – шум, гам, какое-то веселье – оказывается, на свадьбу я попала: младшая дочь замуж выходила. Только поздоровались, обнялись – снова звонок. Это от Алексея Николаевича свадебный подарок невесте принесли. На следующий день я уехала в Москву.

Приехала, позвонила Алексею Николаевичу. Он долго и подробно расспрашивал обо всем – и о свадьбе, и о женихе, и о том, как чувствуют себя Люда и Миша: недавно они пережили большое горе – в авиакатастрофе погиб их сын Игорь. Потом он спрашивает:

– Татьяна, а ты слышала, что я попал в аварию?

Оказывается, вечером на его машину налетела какая-то встречная.

– И знаешь, что меня спасло? Ведь наш автомобиль опрокинулся! Я держался за поручень у окна, моя рука была просунута в его петлю. Ты это имей в виду. Когда будешь ехать в машине, обязательно держись за поручень, это помогает – мною проверено.

* * *

Бытует мнение, что Алексей Николаевич был суровым и неприступным человеком. Но это только на первый взгляд так казалось. На самом деле все близкие и друзья, товарищи по работе знали его как исключительно спокойного и доброжелательного человека. С Косыгиными мы не так уж часто встречались. Да это и понятно – об Алексее Николаевиче уж не говорю, но и Клавдия Андреевна была не только домашней хозяйкой. До войны она училась во Всесоюзной промышленной академии машиностроения, кроме того, самостоятельно изучала языки – немецкий и французский. У меня же работа, учеба и депутатские обязанности тоже поглощали уйму времени. Порой мы с Клавой встречались просто так, без всякого повода. Иногда в это время приедет с работы Алексей Николаевич, поужинаем вместе. Потом он посидит немного и уходит к себе. Работал он очень много, по-моему, порой на пределе человеческих возможностей. Даже дома чувствовалось, как он все время напряженно думает.

Но в короткие часы отдыха расслаблялся, возился с внуками Танюшей и Алешей, которых просто обожал. Вставал на четвереньки и катал их на спине, а те с радостными воплями погоняли деда. Алексей Николаевич любил спорт, но не тот, которым увлекаются многие, просиживая время на трибунах. Он предпочитал более активный спорт – волейбол, городки, греблю, лыжи. Был заядлым рыболовом. Во время отпуска много ходил пешком – не случайно поэтому «тропы Косыгина» есть в Архангельском, Кисловодске и на Домбае.

Все поражались его феноменальной памяти. Мне известен уникальный случай. Это было на торжественном заседании в Кремлевском Дворце съездов, посвященном 45-летию Великого Октября. Доклад делал Косыгин. Он вышел на трибуну, раскрыл папку с текстом и только тут обнаружил, что взял другие очки – не для близи, а для дали. Можно только представить его нервное напряжение в тот момент. Выручило то, что свои выступления он готовил сам, много над ними работал, продумывая каждую фразу. И тот доклад сделал блестяще, по памяти.

Мы долго не виделись. А тут из Ленинграда приехали Люда и Миша. Звонит мне Клава:

– Давай встретимся, попоем?

– Давай.

И вот сидим мы в маленькой уютной гостиной. Разговорам и воспоминаниям нет конца. Пораньше в тот вечер приехал Алексей Николаевич и присоединился к нам. Сели ужинать. У всех на тарелках еда как еда, а он верен себе – отварная треска, овсяная каша с подсолнечным маслом и хлеб из муки грубого помола. Попили чайку.

Потом Миша запел «Черемшину», неплохо, надо сказать, запел. Но вдруг Алексей Николаевич замахал руками:

– Мишка, прекрати портить песню! Я только раз в жизни слушал ее по-настоящему, в Афганистане, там пел ее один инженер – строитель тоннеля через Гиндукуш. Татьяна, кажется, твой метростроевец, ведь вы там работы вели? Такой красивый парень, а голос – другого такого никогда не слышал. Звали его Сашей, жаль, фамилию забыл. Вот это певец!

– А я, Алексей Николаевич, догадываюсь, о ком вы говорите. Это Саша Синаревский, действительно наш, метростроевский инженер. Он у меня на шахте начинал.

Алексей Николаевич заходил по комнате:

– Саша, Саша Синаревский. Надо бы его в консерваторию – такой талант!

– Да я пыталась его уговорить, но он однолюб; сказал, что его призвание – строить тоннели и в артисты он не пойдет…

* * *

Дома Алексей Николаевич никогда не говорил о своей работе, каких-либо сложностях или трудностях. Более того, я, например, вообще не слышала от него высказываний о Сталине, Хрущеве, Брежневе, других руководителях, с которыми он общался. Зато непременно, буквально при каждой встрече подробно расспрашивал меня, как идут дела у метростроевцев, а однажды завел разговор об истории:

– Скажи-ка, Татьяна, а вот интересно, кто был первым, кто начинал строить московское метро?

И я рассказала о замечательных, удивительных людях – о Павле Павловиче Ротерте, крупном инженере-строителе, профессоре. Он принимал участие в сооружении Днепрогэса, а в 1932 г. стал первым начальником Метростроя. Кстати, и до сего времени в столице есть улица, названная его именем. Заместителем Ротерта был Егор Трофимович Абакумов, донецкий шахтер, который привез с собой в Москву огромную бригаду горняков. На метрополитене работали крупнейшие ученые и инженеры страны, прежде всего те, кто досконально знал тоннельное дело – А.И. Барышников, Н.А. Ермолаев, И.Д. Гоцеридзе. Они были как бы «мозговым центром» Метростроя. Мы, комсомольцы, постоянно общались с этими людьми. У нас, «зеленой», зачастую малограмотной молодежи были энтузиазм и задор, зато у них – богатый опыт и знания.

Разумеется, Алексея Николаевича особенно интересовали подробности строительства метрополитена в Ленинграде, городе, где он родился, где прошли его детство и юность. Детали он стремился узнать, что называется, из первых рук – ведь я туда по метростроевским делам часто ездила и конечно была в курсе всех дел. Любопытно, ходили слухи, что в Ленинграде метро вообще построить нельзя из-за тяжелых геологических условий. Но слухи – всегда слухи. Практика показала, что геология там весьма благоприятна – почти везде одни однородные глины. Не то что у нас, в Москве.

И конечно, я вспоминала об Иване Георгиевиче Зубкове, первом начальнике Ленметростроя. До этого он работал в Москве, был у нас главным инженером, начальником шахты. С ним на невские берега уехали тогда триста москвичей-метростроевцев. Ленметрострой был образован в 1940 г. и очень быстро сумел развернуть работы – удалось пройти пятнадцать вертикальных скважин, начать горизонтальные выработки и подходы к трассе, уложить четырнадцать тысяч кубометров бетона. Но началась война, шахты пришлось затопить, а метростроителям поручили возводить сложные оборонительные и другие сооружения, крайне необходимые осажденному городу. В тяжелые блокадные дни они под непрерывным обстрелом тянули железнодорожную линию от Шлиссельбурга до станции Поляны. Именно по этому пути, после прорыва вражеского кольца, пришел в Ленинград первый поезд с «Большой земли». В ноябре 1943 г. генералу Зубкову, начальнику Управления военно-восстановительных работ фронта, присвоили звание Героя Социалистического Труда. А он был не только опытным инженером-тоннелыциком, но и отличным мостовиком.

Однажды потребовалось осмотреть разрушенный мост через реку Свирь близ Лодейного Поля. Он сказал: «Поеду на дрезине». – «Нет, – ответило начальство. – Надо быстрее. Лети…» 28 июня 1944 г. при возвращении с задания на подходе к аэродрому у потрепанной машины неожиданно оторвалось крыло…

Этих подробностей Алексей Николаевич не знал. С Зубковым он, оказывается, был знаком по блокадному Ленинграду, когда занимался эвакуацией предприятий из осажденного города. Ведь метростроевцы сооружали на Ладоге порт Осинец, который стал одним из центров знаменитой ледовой «Дороги жизни»…

* * *

21 февраля 1964 г., в день рождения Алексея Николаевича звонит Клава:

– Татик, обязательно приезжай, нашему папе сегодня присвоили звание Героя Социалистического Труда. Это надо отметить!

Я уже, конечно, газеты с портретом Алексея Николаевича на первых страницах, указом, подписанным Брежневым, видела. Ровно в восемь сели за стол. По этому случаю Клавдия Андреевна и Аннушка постарались – в изобилии были сибирские пельмени – любимое блюдо юбиляра. Ну, как и полагается – звучали поздравления, тосты. Я, откровенно говоря, ни вино, ни тем более коньяк не любила и не пила. Вдруг Алексей Николаевич меня спрашивает:

– Татьяна, какой же ты шахтер, если рюмку коньяка за мое здоровье не выпьешь?

Пришлось, конечно, выпить. Потом Алексей Николаевич предложил сделать небольшой перерыв, размяться. Все встали и шумно задвигали стульями. Я вышла в соседнюю комнату – крохотную гостиную и – замерла от восторга: на маленьком столике стоял чудесный куст живой махровой белой сирени. Потом мой взгляд упал на красную коробочку, в которой лежала Золотая Звезда Героя. Я взяла ее, вбежала в столовую:

– Подождите, товарищи, посмотрите, что тут! Оказывается, Алексей Николаевич уже получил награду, а нам ничего не сказал!

Тут поднялся настоящий гвалт. Снова сели за стол – никакого перерыва. Заставили Алексея Николаевича звездочку в рюмку с коньяком опустить. Потом кто-то из мужчин прикрепил ее ему на костюм. Застолье продолжалось, вечер закончился песнями. Как всегда, солировал обладавший прекрасным голосом Алексей Иванович Шахурин…

С большим уважением и нежностью Алексей Николаевич относился к дочери. И хотя называл ее несколько грубовато «Люськой», в голосе его всегда отчетливо звучали ласковые нотки. Ее пятидесятилетие отмечали на даче в Архангельском. Народу собралось не очень много. Из-за стола поднялся Алексей Николаевич и самые первые, самые проникновенные слова он сказал о Клавдии Андреевне. Было очень тихо, все понимали, что значит для него, когда в золотой юбилей дочери рядом нет самого любимого и родного человека – жены и матери. Поздравив Люсю с юбилеем и орденом Дружбы народов, которым она была награждена, он расправил плечи и улыбнулся:

– А как здорово, друзья, что Люська у меня директор библиотеки! Какая хорошая работа! Вот пойду на пенсию, обязательно стану работать в библиотеке, буду сидеть и книжки почитывать. Красота – сиди и почитывай.

А Люся ему:

– Ну-у, пап, я что ж, по-твоему, только и делаю, что читаю?

– Не знаю, не знаю, как там ты, но это здорово, когда можно спокойно посидеть, отдохнуть за книгами.

Он очень любил литературу, театр, но времени на все это у него, к сожалению, не было…

* * *

Последний раз я видела Алексея Николаевича в декабре 1980 г. Звонит мне Люся:

– Танечка, вы не хотели бы завтра поехать со мной в больницу, навестить папу?

– Конечно хочу, – отвечаю я.

На следующий день, а это было воскресенье, она заехала за мной, и через пятнадцать минут мы были на Ленинских горах, у недавно построенной клинической больницы на Мичуринском проспекте.

Он нас уже ждал, даже спустился в вестибюль. Встреча была очень сердечной. Обнялись, расцеловались. Правда, вначале, как мне показалось, он был чуточку смущен – ведь я впервые видела его свободным от всех дел – пенсионером… Но это было лишь мимолетное замешательство. Потом он весело спросил:

– Ну, девчонки, будем чай пить или гулять пойдем?

На улице морозец, градусов десять – пятнадцать, и мы в один голос: «Пошли гулять». Отправились. С одной стороны Люся, с другой я, а он в середине. Позади нас шел врач, у него была сумка с красным крестом.

Гуляли долго. Настроение чудное, веселились, много смеялись, шутили. Я никогда не видела Алексея Николаевича таким раскованным, умиротворенным. Потом, помню, он спросил:

– Ну, Татьяна, расскажи, что там, на воле интересного?

– Вот послушайте, Алексей Николаевич, – ответила я, – интереснее ничего не придумаешь…

И рассказала, как накануне была в Доме ученых на чествовании Папанина. Ему исполнилось 86 лет. Конечно, дата не «круглая», но в таком возрасте каждый год на счету. Всем известно, какой он весельчак, балагур, умница. Конечно, народу набралось тьма-тьмущая. Тут и моряки с Севера, и космонавты, и ученые, и актеры, и писатели. Вот на трибуну поднимается президент Академии наук Анатолий Петрович Александров. Огромный, мощный человечище. Они с Папаниным друзья. Очень сердечно поздравил юбиляра, потом подошел к нему, чтобы обнять, а тот недоумевающе отстраняется: «А ты кто такой? Я что-то тебя не помню». Можете себе представить эту сцену? Зал замер. Мертвая тишина. Но Александров, видимо, наперед зная все его шуточки, вернулся к трибуне: «Ну, Иван Дмитриевич, как же ты меня не помнишь? Ведь у меня и сорок лет назад была такая же прическа». И похлопал себя по гладкой, как бильярдный шар, голове. Народ рыдал от хохота. Как маленький медвежонок, Папанин бросился к нему, обнял и с такой простодушной детской улыбкой: «Толя, Толя, а я пошутил, я пошутил…»

Алексей Николаевич смеялся до слез. На прощанье я подарила ему маленькую шахтерскую лампочку с буквой «М». Он поблагодарил и сказал:

– Знаешь, Татьяна, я с этой лампой буду по вечерам гулять.

Выглядел он тогда превосходно – посвежел, даже немного округлился, морщинки на лице разгладились. Такие светлые, веселые глаза. И ничто не предвещало беды…

* * *

Раньше я никогда не видела Алексея Николаевича во сне. А через несколько дней он мне приснился. Проснусь, ворочаюсь, но снова и снова он передо мной: вижу его лицо с легкой улыбкой. Черный костюм, белая рубашка, прифранченный такой. Утром сразу позвонила Людмиле:

– Люсенька, как папа себя чувствует?

– Все хорошо, – отвечает она. – Я сейчас к нему еду.

Она каждый день у него к одиннадцати бывала. А вскоре мне звонят – Алексей Николаевич скончался. Люся в тот день опоздала на несколько минут… Тут же я про сон свой вспомнила. Ну, просто кошмар, мистика какая-то!

Ах, до чего быстро летит время. Без перерыва с 1933 по 1986 г. проработала я на московском Метрострое. Помню все этапы, все подробности этой крупнейшей столичной стройки, помню людей, всех, с которыми довелось жить и работать. Сегодня я – председатель Совета ветеранов войны и труда Метростроя.

До конца своих дней не забуду 7 мая 1975 г., день, когда мне присвоили звание Героя Социалистического Труда. Тогда мой кабинет на улице Куйбышева превратился в огромную благоухающую оранжерею. Море цветов и улыбок. Пришли поздравить старые верные друзья– первопроходцы, близкие и дорогие люди. Телефон звонил непрерывно, кажется, готов был расплавиться. И вот очередной звонок:

– Татьяна Викторовна, с вами будет говорить Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин.

Я, видимо, изменилась в лице, потому что в кабинете вдруг стало очень тихо.

Какие добрые, ласковые слова сказал мне этот удивительный и сердечный человек…

Евгений Карасев и др Воспоминания сотрудников охраны

Евгений Карасев, начальник охраны А.Н. Косыгина: «С 1964 года я был начальником охраны у Косыгина. Во времена, когда я работал с Алексеем Николаевичем, наступил более демократичный период. Общение с народом было настолько близким и иногда настолько неожиданным, что охране приходилось перестраиваться на ходу. Алексей Николаевич после трудного рабочего дня любил прогуляться, например, по проспекту Калинина. А вечером из кинотеатра «Октябрь» навстречу выходило множество людей. Обычно в таких случаях двое наших сотрудников двигались впереди, чтобы встречная толпа их обтекала. Но, не дай бог, было кому-то из них отстранить рукой прохожего, оказавшегося слишком близко. Косыгин всегда говорил: «Охранять – охраняйте, но культурно и вежливо. Не забывайте, что и народ надо уважать».

Особенно много сложностей в обеспечении безопасности Алексея Николаевича возникало в поездках. Он объездил почти всю страну, не был только на Камчатке. Как-то раз Алексей Николаевич отдыхал в Кисловодске, и мы отправились прогуляться на гору «Большое Седло». А когда начали спуск по туристской тропе и проходили мимо дома лесника, на нас с лаем напала овчарка, сорвавшаяся с привязи, и укусила меня за ногу. Но интересно, что как только я направил пистолет, пес прекратил лаять и попятился к калитке. Тут подоспела хозяйка. Алексей Николаевич потом спросил: «Неужели ты застрелил бы собаку?» Я ответил, что при попытке напасть на него не осталось бы другого выбора. К счастью, сорока уколов от бешенства мне удалось избежать – пес оказался здоровым.

Много визитов было и за границу: всего Косыгин посетил 34 страны. И не по одному разу, поэтому общее число заграничных командировок приближалось к восьми десяткам. Довольно непростая обстановка сложилась во время поездки Алексея Николаевича в Канаду: имелась информация о возможных попытках срыва визита. Поэтому наша охрана была настроена очень серьезно. И не зря. Как-то раз, после очередных переговоров, премьер-министр Канады Трюдо пригласил Алексея Николаевича осмотреть окрестности правительственного комплекса. Вышла вся делегация, но ближе всего к Косыгину находились журналисты. И вдруг один из них совершенно неожиданно бросился в сторону охраняемого. Наш сотрудник Михаил Орлов сделал подножку, но представитель СМИ, падая, успел уцепиться за пиджак Косыгина. Мне удалось с помощью специального приема схватить его за шею и отбросить в сторону. Тут подоспели сотрудники, которые шли сзади, и канадская полиция. При обыске выяснилось, что у злоумышленника в носке находился чехол с ножом. Позже его осудили за этот поступок на шесть лет. Нападающий оказался венгром, членом фашистской организации, и в его задачу входило нанести Косыгину травму, чтобы сорвать визит.

Я работал с Косыгиным около двадцати лет. Алексей Николаевич очень серьезно и строго относился к своим обязанностям. Он сильно переживал непорядки в экономике, переживал и то, что не удалось провести начатую им реформу в 1965 году. На этой почве у него случилось три инфаркта. Последний стал роковым…»

* * *

Валентин Серегин, заместитель начальника охраны А.Н. Косыгина: «Косыгин никогда не готовил текст докладов, у него был только листок с тезисами. Но и в него он практически не заглядывал, выступая по часу – полтора и на память приводя нужные цифры и факты. И его высказывания часто были нестандартными. В нашей стране, где в те времена царствовала уравниловка, только он мог позволить себе сказать в присутствии всего руководства: «Если человек работает за двоих, платите ему за двоих. Если работает за троих – за троих платите! А если и за одного не работает, зачем платить ему?»…

Все дачи, которыми пользовался Косыгин, были государственными. Под Москвой он жил в Архангельском, а летом и осенью больше всего любил отдыхать в Пицунде на даче, которую построили еще для Хрущева. На даче в Литве (Куршская коса) он был всего один раз. Чаще бывал в Юрмале в санатории «Рижское взморье» или в Кисловодске. Но там он и питался в общей столовой, и гулял в парке, иногда в сопровождении толпы народа. Его маршрут до сих пор зовут «тропа Косыгина».

Кстати, еще один штрих. Как-то раз мне позвонили из мехового ателье, в котором дочь Алексея Николаевича заказала шубу. Говорят: «Завтра повышают цены на меха. Нужно оплатить шубу сегодня, иначе все будет стоить на тридцать процентов дороже!» Я доложил Людмиле Алексеевне. А потом меня вызывает Косыгин: «Не нужно сегодня ничего платить, я потом ей сам денег добавлю, если не хватит. Я специально никому из своих не говорил о подорожании…» Кстати, таким образом, поступали не все. Андропов, например, оплатил шубу, которая заказывалась в этом же ателье, до подорожания…»

* * *

Николай Егоров, сотрудник охраны, более десяти лет работавший с А.Н. Косыгиным: «В Костомукше строилось советско-финское предприятие, и Косыгин поехал туда. Там председателю Совмина показали городок, в котором жили финские рабочие. Чистота, финские домики, электричество, канализация, горячая вода. А он говорит: «Теперь показывайте, где наши живут!» Не готовые к такому обороту местные руководители задергались. Повезли его к баракам, где наши рабочие жили. А там – черт голову сломит. Туалет – на улице, на кухне грязища. Алексей Николаевич сжал зубы: «Мне все ясно. Поехали отсюда!» А по приезде в Петрозаводск устроил такой разнос за то, что наших рабочих в таких условиях содержат, что кресла под местными руководителями зашатались».

* * *

Геннадий Павлюк, водитель А.Н. Косыгина с 1970 по 1980 годы: «На Косыгина в 1973 был зарегистрирован «Мерседес»… История была такая. Канцлер ФРГ Вилли Брандт подарил советскому руководству три «Мерседеса». Брежнев получил самую лучшую модель, а Косыгину и Подгорному прислали автомобили попроще. Машину зарегистрировали на него, но забирать ее он отказался, говорит: «Пусть она у вас в охране эксплуатируется». А примерно через год везу я Алексея Николаевича на работу. Он спрашивает: «Как там мой «Мерседес» поживает, работает?» Начальник охраны про машину ничего не знает, а я ее видел у нас на автобазе, и по простоте душевной говорю: «Стоит у нас под брезентовым чехлом, и никто ее не эксплуатирует». Он спрашивает: «Как – стоит?!» И вроде бы разговор закончил. А на следующий день вызывает меня руководство: «Ты что там наговорил? Косыгин сказал, что если нам этот автомобиль не нужен, его надо передать в Совмин». Ну и передали его в Совмин, а в базе данных он остался как принадлежащий Косыгину.

А когда открывали ВАЗ, ему итальянцы подарили прототип «Жигулей» – автомобиль «Фиат». Его он сразу передал нам, и машина долго использовалась в качестве дежурного разъездного автомобиля.

Насколько я знаю, единственная машина, которая осталась в семье, это подарок из Чехословакии, сейчас не помню, или «Шкода», или «Татра». Алексей Николаевич сказал: «Давай я эту машину для внука возьму, пусть ездит». Но что показательно, он за этот автомобиль заплатил. И не государственными деньгами, а собственными!»

* * *

Алексей Сальников, сотрудник охраны А.Н. Косыгина: «С женой Косыгин прожил сорок лет до ее смерти 1 мая 1967 года. Ему сообщили об этом событии прямо на первомайской демонстрации, но тогда на его лице не дрогнул ни один мускул. И лишь приехав в больницу, он дал волю слезам…

Алексей Николаевич очень любил Клавдию Андреевну. После ее смерти он не смог жить в их старой квартире на улице Грановского и переехал на Воробьевы горы. Но выезжая из Кремля, он просил проехать улицу Грановского и остановиться на Арбатской площади. Уже оттуда в сопровождении одного-двух сотрудников он шел пешком по Калининскому. Доходил до булочной за кинотеатром «Октябрь», заходил в нее, покупал буханку «Бородинского» хлеба и оправлялся дальше. А потом, либо у Садового кольца, либо ближе к Киевскому вокзалу, садился в машину и ехал домой….»

Анатолий Прохоров Не только пациент

Прохоров Анатолий Николаевич с 1956 г. работал в IV Главном управлении Минздрава СССР. С 1967 г. был лечащим врачом А. Н. Косыгина

В Объединенной спецбольнице бывшего IV Главного управления Минздрава СССР я проработал более трех десятков лет. Долгое время был заместителем главного врача по лечебной части, и мне по долгу службы полагалось следить за состоянием здоровья многих руководителей партии и государства. В 1967 г. я стал лечащим врачом А.Н. Косыгина. Рассказывая сейчас об Алексее Николаевиче, я менее всего хочу говорить о нем как о своем пациенте, ибо продолжают существовать такие незыблемые понятия, как медицинская этика, врачебная тайна. Хотя, конечно, без некоторых сведений о состоянии его здоровья тоже не обойтись.

Как-то особенно удивляла меня память Алексея Николаевича, в частности его поистине феноменальная способность к вычислениям. В уме он мог быстро сделать очень сложные расчеты. Сам он вовсе не связывал этот талант с какой-то своей личной одаренностью, а говорил, что в этом, мол, ничего особенного нет – просто раньше так хорошо учили, в частности, на уроках коммерческой арифметики. Во время занятий на столе перед учащимися ничего не должно было находиться. Все задачи и примеры решались только в уме. Для быстрого умножения, деления, других действий, как рассказывал Алексей Николаевич, существует много различных способов, или методик.

До конца дней у него, в отличие от некоторых руководителей того времени, практически не было ни клинических, ни поведенческих проявлений склероза головного мозга. Этим, кстати, и объясняется ясность его ума, прекрасная память.

А память у него была не только чисто математическая. Сопровождая Алексея Николаевича в многочисленных поездках по Союзу, я не раз убеждался, что он досконально знал не только об экономике страны в целом, но и о хозяйстве почти любой республики, многих краев и областей. Более того, он очень хорошо помнил, сколько, где и чего в каком году было произведено, какие случались трудности. Его осведомленность во многих вопросах подчас была более полной, глубокой, чем, скажем, у иного секретаря обкома, председателя облисполкома – они знали свое хозяйство хуже, чем Косыгин. Об этом я могу судить по реакции многих руководителей, которые искренне поражались его памяти и с удивлением говорили об этом между собой.

Обширные познания Косыгина проявлялись и за рубежом. Алексей Николаевич очень тщательно готовился к таким поездкам – изучал историю страны, ее культуру, внешнюю и внутреннюю политику, экономику. Он запоминал множество сведений, цифр, дат, фактов и других данных, поэтому всегда мог на равных обсуждать многие вопросы со своими зарубежными партнерами. И еще одна, чисто техническая, подробность – сопровождал я не только лично Косыгина, но, как правило, приходилось обслуживать и всю нашу делегацию, куда входили и министры, и специалисты, и ученые, и журналисты. А их нередко набиралось человек двадцать-тридцать. Если ехали по стране, я вступал в контакт с местными органами здравоохранения – ведь ситуация могла сложиться такой, что одному не справиться.

В командировках, поездках на какой-нибудь объект или предприятие обычно нас приглашали перекусить. Заходим в ресторан или столовую – там уже все накрыто бог знает на сколько персон. Всего в изобилии. Алексею Николаевичу это не нравилось.

– Нет, – говорил он. – Я чашку чаю – и поехали. Все!

Конечно, местных руководителей осуждать я не могу, тем более в те времена это было в порядке вещей. Однако подобных больших застолий, да еще во время служебных поездок Алексей Николаевич не переносил.

– Ну зачем они это делают? – спрашивал он, когда мы оставались наедине. – Мне что, все это нужно?

* * *

Не раз я сопровождал Алексея Николаевича на отдых в Кисловодск, чаще в последние годы. Там проложена извилистая прогулочная дорожка, уже позже ее неофициально окрестили тропою Косыгина. На Малое и Большое Седло с ним ходили. В одном месте, у «Красного солнышка», есть очень крутой, метров на двадцать-тридцать, почти вертикальный подъем на «Синие камни». Особенно трудно туда взбираться после дождя. Однако Алексей Николаевич почти ежедневно, невзирая на погоду, отправлялся на эту прогулку. Поднимались, и он, переведя дух, удовлетворенно говорил мне: «Ну вот и взошли, а вы боялись…»

Как-то отдыхал он в Сочи на госдаче, рядом находился санаторий. В санатории два корпуса, один – старой, еще довоенной постройки, в этаком «дворцовом стиле», с колоннами. Второй – современный десятиэтажный корпус у моря. Мы с Алексеем Николаевичем там часто гуляли, общались с отдыхающими, на пляж ходили. Однажды он говорит мне:

– Давайте-ка, Анатолий Николаевич, посмотрим, как кормят отдыхающих, и сами пообедаем.

В санатории две столовых, и кормили в них практически одинаково. Мы договорились, что обедать пойдем в старый корпус. Я, конечно, предупредил главврача, чтобы все было как обычно, никаких разносолов.

Вошли на территорию. Встречает нас главврач:

– Алексей Николаевич, мы там столик накрыли. – И кивнул в сторону старого корпуса.

– Да нет, – вдруг неожиданно отозвался Косыгин, – нет, там я знаю, как кормят, а мы пойдем в приморский корпус. Вы что, нас троих не найдете чем покормить? (Он имел в виду еще и начальника охраны.)

– Но там не готово…

– Да ничего, мы просто посидим.

Смотрю, главврач вроде даже побледнел от неожиданности, все-таки неприятно, если что окажется не так…

Сели за столик. Алексей Николаевич сразу все приметил:

– В том-то корпусе помидоры красные, а здесь почему дают мелкие и зеленоватые? Неужели в Сочи не вызревают? – И, повернувшись ко мне, добавил с усмешкой: – Я что, не знаю, как он там приготовил? Мне же хотелось посмотреть, что здесь подают.

Потом мы прошли через обеденные залы, их там несколько – народу-то много отдыхает. Он хоть в тарелки и не заглядывал, но приметил, что подают, и говорит главврачу:

– Вы же на берегу Черного моря живете, а рыба у вас бог знает какая.

Тот замялся:

– Алексей Николаевич, да мы продукты со спецбаз получаем.

– Так неужели не можете наладить связи с рыбоколхозами? И плюньте на все эти спецбазы. Я даже барабульку оттуда есть не могу – сам ловлю и ем.

Вообще в еде он был очень скромным и пищу предпочитал простую, а любимым напитком его был чай. Причем из простого самовара, чтобы с дымком. Деталей уж не помню, но у Косыгиных всегда ставили самый обычный угольный самовар. Приедешь, бывало, к Алексею Николаевичу, а он предлагает после осмотра:

– Чайку, Анатолий Николаевич?

– Да нет, благодарю, я уже утром пил.

– Нет, нет, ничего, давайте-ка со мною за компанию.

Ну как тут откажешься? И из кипящего самовара наливает. Чай такой горячий, что и стакан в руку не возьмешь. А ему хоть бы что – пьет да еще посмеивается:

– Разве чай можно пить холодным? Нет, он обязательно должен быть горячим, тогда это настоящее удовольствие.

К чаю обычно подавали сладкую сырковую массу, варенье или джем.

* * *

Косыгин был человеком высочайшей самодисциплины – если что намечено, то непременно должно быть исполнено. Мне, как врачу, очень импонировала его собранность, пунктуальность. Наблюдать Алексея Николаевича доводилось по-разному: обычный профилактический осмотр я проводил дома, на даче, иногда у него на работе. Инструментальные процедуры, такие, как рентгеноскопия, стоматологическое лечение, проводились в поликлинике на улице Грановского, а позже в клинике, на Мичуринском проспекте. К слову, именно по настоянию Алексея Николаевича при строительстве этого здания был добавлен еще один этаж, что позволило с минимальными затратами увеличить число коек. Тем самым мы получили возможность обслуживать большее количество больных и рациональнее использовать уникальное медицинское оборудование.

В принципе, Алексей Николаевич был физически крепким, здоровым, спортивного склада человеком. Он очень любил плавать. Например, во время отдыха где-нибудь на черноморском побережье заплывал очень далеко и мог по два-три часа находиться в воде, что вызывало у меня даже беспокойство. Конечно, скоростных заплывов он не совершал, да и вода потеплее, чем в Подмосковье, но все-таки… Кстати, именно с плаванием связан один интересный эпизод.

Дело, помнится, было в Марокко, где Алексей Николаевич находился с визитом. В честь главы Советского правительства король устроил прием. Как нам рассказывали, обычно такие церемонии проводятся только раз в году – в день рождения монарха.

Но на сей раз для Алексея Николаевича, видимо, было сделано исключение. Эти торжества устраиваются во дворце, расположенном на самом берегу Атлантического океана, неподалеку от Касабланки.

Особенность приема состоит в том, что все приглашенные, включая дипломатов, должны быть в свободной одежде, можно даже в спортивных костюмах, для того чтобы после официальной части гости могли в непринужденной обстановке отдохнуть, расслабиться, поиграть, а если пожелают, то и искупаться. К столу подаются только рыба и другие дары моря. Словом, экзотика!

Ну, мы и решили искупаться. Рассудили так: побывать в Африке у самого океана, да не поплавать? Король тоже вроде бы с нами собрался, однако дальше, чем по щиколотку, не пошел. А мы, нас было человек шесть, что называется, без оглядки бросились в воду. Но дело оказалось не таким уж простым: накатистая волна все время норовит выбросить пловца на берег. И ее необходимо пронырнуть. Так и поступили. Словом, поплавали в свое удовольствие. Но когда решили, что пора возвращаться, выяснилось, что и это надо уметь сделать.

Плавали-то мы все хорошо, не говоря уж об Алексее Николаевиче. А вот выбраться на берег оказалось весьма сложно. Плывешь, плывешь, а волны снова и снова относят тебя от берега. Серьезную угрозу представляют и камни, которые несут с собой волны. В конце концов нам удалось все-таки благополучно выбраться на сушу. Уже потом, в Москве, Алексей Николаевич, не раз вспоминая эту историю, улыбался: «А король-то не поплыл с нами. Он, конечно, знал, что это за купание…»

* * *

Не могу сказать, что Алексей Николаевич был страстным охотником, хотя ему и по «протоколу», а то и просто по приглашению Брежнева нередко приходилось участвовать в этих мероприятиях, которые устраивали для высокого начальства и зарубежных гостей обычно в Завидовском военно-охотничьем заповеднике. Нередко после таких поездок он говорил мне: «Ну какая же это охота? Взял я на мушку оленя или кабана. В оптику вижу прекрасно – да как же можно стрелять? Олени – просто красавцы, все звери ручные – сами приходят к кормушкам».

Правда, отдыхая в Литве, он иногда ездил на уток в устье Немана. В отличие от зверовой, эта охота носит несравненно более спортивный характер. Ведь от стрелка здесь требуется мгновенная реакция, отличный глазомер, мастерское умение владеть оружием. Однажды во Франции президент де Голль пригласил Алексея Николаевича на фазанов. Надо сказать, охота там совсем другая, чем у нас, в России. Птиц там великое множество, и когда загонщики «выставляют» ее на охотников, то задача состоит скорее всего в том, чтобы, как шутил Алексей Николаевич, отстреливаться от дичи.

А вот рыбачил он с увлечением. В той же Прибалтике блеснил щук, на Черном море ловил ставриду. Интересное это занятие – спускаешь в воду со спиннинга леску с десятком голых, без наживки, крючков. Потом сматываешь катушку, смотришь – пять-семь рыб попалось. После рыбалки Алексей Николаевич обязательно сам готовил уху. Разводил костер, ставил на него котел. Когда вода закипит, бросал в нее рыбу, соль, лук, лавровый лист, черный перец. Словом, священнодействовал. Это было для него большим удовольствием.

Одной из давних и постоянных его привязанностей была гребля. Он вспоминал, как в молодые годы, еще во время учебы в Ленинграде, они с товарищами брали спортивные лодки и отправлялись в плавание по Неве.

И надо же было такому случиться, что летом 1976 г. на Москве-реке с ним произошел несчастный случай.

Скажу сразу – я не был непосредственным свидетелем случившегося. Но, конечно, сразу же состоялся самый обстоятельный разбор события. И вот что установлено достоверно.

В тот день стояла хорошая теплая и тихая погода. Днем, перед обедом, Алексей Николаевич решил поплавать по реке. У него была спортивная лодка-одиночка, со скользящим сиденьем, с фиксацией ног. Он только-только успел отплыть от мостков. Следом, на обычной лодке, отчалила охрана. Помнится, Алексей Николаевич нередко подтрунивал над ними: «Смотрите-ка, молодые, крепкие ребята, гребут – все в поту и в мыле, но никак не могут угнаться за мной. Я-то ведь уже в годах…»

Буквально через несколько минут у него произошло (тут не обойтись без медицинского термина) небольшое субарахнаидальное кровоизлияние: в паутинной оболочке головного мозга, видимо, лопнул небольшой сосудик. Алексей Николаевич потерял сознание. Лодчонка верткая, неустойчивая – перевернулась. И, считаю, это великое счастье, что его ноги были надежно закреплены и он не выскользнул из лодки. Подоспела охрана, спасла его. Хотя у него и не было активного дыхания в этот момент, вода в легкие все же набралась, со всеми вытекающими последствиями…

Это сегодня на компьютерном томографе мы можем сразу посмотреть, где и что произошло, но в то время такой аппаратуры не было.

– До самого последнего момента я все помнил, – рассказывал мне позже Алексей Николаевич. – Вот самолет летит – вижу. Шум доносится – слышу, а потом вдруг шум исчез. Я еще успел подумать – почему самолет вижу, а шума нет? И все – дальше ничего не помню…

* * *

Как я уже говорил, Алексей Николаевич был здоровым, физически крепким человеком. Сердце его не беспокоило, хотя он переносил очень большие нервные и физические нагрузки. Осенью 1979 г. у него внезапно произошел сильный инфаркт. Более двух месяцев он провел в больнице, затем долечивался в санаториях, в Барвихе под Москвой, затем в Кисловодске. Немного окрепнув, он стал исподволь увеличивать нагрузки. Скажем, во время прогулок стремился выбирать тропинку или дорожку покруче, я же старался провести его по более ровному месту, пытался его сдерживать.

– Нет, – сопротивлялся он, – хочу себя испытать.

– Алексей Николаевич, вам не стоит так активно двигаться, сердце следует поберечь.

– Сердце, сердце, – говорил он сердито. – Если оно такое дрянное, если не может работать нормально, то и черт с ним.

До поры до времени это все сходило с рук.

В октябре 1980 г. у Алексея Николаевича случился второй обширный инфаркт. Его положили в клинику на Мичуринском проспекте. Для всех подобных больных вероятность летального исхода достаточно высока, а у него, после двух тяжелейших инфарктов миокарда, это могло случиться в любой момент. Но ведь все индивидуально, и мы предпринимали усилия, чтобы уменьшить эту вероятность.

Понемногу он стал поправляться, ему были даже разрешены прогулки по территории больницы.

Но вот я узнал, что Алексею Николаевичу предложили подать заявление об отставке. Чья это была инициатива, сказать не берусь. Но какой-то звонок был. Думаю, что звонил все-таки не Брежнев, скорее всего с Алексеем Николаевичем говорил Черненко. Алексей Николаевич написал небольшое заявление, потом прочитал его мне. Подробно содержание теперь, конечно, не помню, но слова, что он благодарен ЦК, Верховному Совету и Совету Министров за многолетнее доверие, в нем были. Это точно. Заявление он послал фельдсвязью, но передал не совминовскому курьеру, как обычно (я их почти всех знал в лицо), а специально приехавшему гонцу из ЦК.

Конечно, Алексей Николаевич сильно переживал случившееся, что сказалось на его моральном состоянии, самочувствии.

– Правильно ли я поступил? – спросил он меня.

Я-то вижу, что решение он принял, обратного пути нет:

– Конечно, Алексей Николаевич.

…В то утро, 18 декабря 1980 г., предстоял обычный врачебный обход – мы просто должны были его осмотреть. Алексей Николаевич сидел на постели. Он посмотрел на нас, улыбнулся и вдруг – завалился. Возникла внезапная острая коронарная недостаточность с остановкой сердца. Здесь же у кровати был установлен дефибриллятор, другая аппаратура. Через несколько секунд мы приступили к реанимации. Однако, увы, запустить сердце так и не удалось…

Оглавление

Предисловие

Косыгинская реформа

  Игорь Карпенко О реформе Косыгина

  Николай Егорычев Он шел своим путем

  Анна Гриненко У истоков экономических преобразований

Работа Косыгина

  Анатолий Болдырев Война, блокада, послевоенные будни

  Владимир Новиков Единомышленники

  Николай Байбаков Из записок зампреда

  Михаил Смиртюков Штрихи к портрету Косыгина

  Анатолий Рябков Экзамен у Косыгина

  Вадим Кирпиченко Встречи с Косыгиным

  Виктор Гришин Добрая память

Рядом с Косыгиным

  Людмила Гвишиани-Косыгина Об отце

  Джермен Гвишиани Человек, который был мне дорог

  Татьяна Федорова В семье Косыгина

  Евгений Карасев и др Воспоминания сотрудников охраны

  Анатолий Прохоров Не только пациент Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg