«Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело»

Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело (fb2) - Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело 2700K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Коллектив авторов -- История - Виктор Николаевич Буробин - Наталья Анатольевна Борисовская

Дело о совершенном 1 марта 1881 года злодеянии, жертвою коего пал император Александр II. Подлинное судебное дело

Под общей редакцией президента адвокатской фирмы «Юстина» кандидата юридических наук В.Н. Буробина

На обложке:

Портрет императора Александра II Литография Александра Мюнстера

На контртитуле:

Егор Ботман. Портрет императора Александра II. 1872 Дагестанский музей изобразительных искусств имени П.С. Гамзатовой, Махачкала

Предисловие

…Самый благотворный закон не может сделать людей благополучными, если они не потрудятся сами устроить свое благополучие под покровительством закона…

Манифест «Об освобождении крестьянства» 1861

Угроза жизни ни в чем не повинных людей или их гибель в результате террора с древности была проблемой, подрывающей основополагающие устои общества и государства. Неспешно пройдя период Средневековья, набрав скорость в XIX и XX веках, в современном мире эта проблема переросла суверенные границы государств и вышла на международный уровень. Сегодня государства вынуждены объединяться в стремлении обуздать растущий в разных направлениях терроризм и деятельность террористических организаций.

Латинское слово terror, первоначально означающее страх или ужас, сегодня, к сожалению, стало общеупотребимым термином. Определение и значение данного термина эволюционировало вместе с обществом и государствами. особо стоит отметить Французскую революцию и события, предшествующие ей, а также XIX век, которые создали почву для современного понимания терминов «террор» и «терроризм». Терроризм в этот период не обошел и нашу страну. Выстрелы Веры Засулич, многочисленные покушения и убийства, совершенные народовольцами, явились предтечей лихого времени терроризма в России[1]. У сегодняшнего читателя этой книги еще свежи в памяти многочисленные и чудовищные по своей жестокости террористические акты последних лет в токийском метро, в Нью-Йорке, Буденновске, Кизляре, Буйнакске, Москве, Беслане и многие другие, унесшие и покалечившие тысячи людских жизней.

С ростом терроризма международная правовая мысль искала его правильное определение, а государства предпринимали попытки его законодательного предупреждения и запрещения. Исследователи терроризма классифицировали его по характеру, целям, сферам применения, формам и методам. Международное сообщество осознало, что терроризм представляет угрозу миру и безопасности, развитию дружественных отношений между странами, сохранению территориальной целостности государств, их политической, экономической и социальной стабильности, а также осуществлению основных прав и свобод человека и гражданина, включая право на жизнь. В этой связи в конце XX – начале XXI века международными организациями был принят ряд документов, посвященных терроризму, в числе которых Международные конвенции ООН «О борьбе с захватом заложников», «О борьбе с бомбовым терроризмом», «О борьбе с финансированием терроризма», Шанхайская конвенция «О борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом», Конвенция Совета Европы «О предупреждении терроризма» и другие. Сегодня весь мир признал, что терроризм ни при каких обстоятельствах не может быть оправдан соображениями политического, философского, идеологического, расового, этнического, религиозного или иного характера. Однако парадокс терроризма как явления, запрещению которого уделяется так много внимания на международной арене, заключается в том, что международное сообщество, составив списки организаций террористической направленности, до сих пор не пришло к единому юридическому определению термина «терроризм». Это обстоятельство, безусловно, может быть объяснено множеством факторов, основанных прежде всего на внутренней политике государств – участников мирового сообщества, но это не снимает проблемы и, кроме того, создает правовую неопределенность в международных правоотношениях.

В современном российском законодательстве, в отличие от международных правовых норм, терроризму и террористическому акту даны правовые определения, они содержатся в статье 3 Федерального закона «О противодействии терроризму». Так, под терроризмом понимается идеология насилия и практика воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и/или иными формами противоправных насильственных действий. Под террористическим актом законодатель понимает совершение взрыва, поджога или иных действий, устрашающих население и создающих опасность гибели человека, причинения значительного имущественного ущерба либо наступления иных тяжких последствий в целях дестабилизации деятельности органов власти или международных организаций либо воздействия на принятие ими решений, а также угроза совершения указанных действий в тех же целях.

Так почему же терроризм является таким сложным явлением в социально-политической жизни общества? Что движет молодыми в основной своей массе людьми, готовыми отдавать свои жизни и забирать чужие? Каковы причины возникновения терроризма и кто такие террористы? Является ли терроризм побочным или обычным явлением развития общества и государства? Можно ли победить терроризм при современном уровне развития мирового сообщества? Могут ли закон и право стать инструментарием в борьбе с терроризмом и причинами, его вызывающими? Эти вопросы возникают перед многими исследователями, в том числе юристами, психологами, историками. Вряд ли на подобные вопросы найдутся однозначные ответы. Но история России сохранила память о многих трагедиях, и каждый из нас может самостоятельно поразмышлять над этой темой. Одна из них – гибель императора Александра II, и материалы судебного дела, одного из первых громких дел русских террористов, позволяют прикоснуться к изучению терроризма как преступного явления.

Первое марта 1881 года навсегда вошло в историю России: в этот день от ран, полученных при устроенном народовольцами взрыве, погиб ярчайший представитель династии Романовых – император всероссийский Александр II.

Александр Николаевич Романов был старшим сыном великого князя, будущего императора Николая I и великой княгини Александры Федоровны. В возрасте семи лет, по вступлении Николая I на царствование, Александр Николаевич был провозглашен наследником всероссийского престола. С этого времени лучшие учителя и личный наставник, известный поэт В.А. Жуковский, разработавший план обучения, начали готовить цесаревича к будущему царствованию. Занять царский престол, опустевший после смерти отца, Александру II было суждено уже состоявшимся человеком в возрасте 36 лет (хотя формально коронация состоялась только через год – в 1856 году).

Историки схожи в своих оценках непростого положения дел в России в начале царствования Александра II. Финансово истощенная проигранной кровопролитной Крымской войной, потерявшая часть территории и лишившаяся флота на Черном море, погруженная в кризис, Россия остро нуждалась в переменах. И именно перемены, санкционированные и проведенные Александром II, явились главным результатом его царствования. Они же стоили ему жизни.

Вошедший в историю как государь-освободитель, Александр Николаевич Романов запомнился многочисленными реформами, первой и самой главной из которых была крестьянская. «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного» – с этими словами Александр II решил воплотить то, на что не осмеливались его предшественники. Встреченный неоднозначно и современниками, и потомками, а самое главное, самими крестьянами, Манифест 19 февраля 1861 года волею царя освободил Россию от крепостного права. Последовавшие следом финансовая реформа, реформа образования (включая университетскую и школьную), военная реформа (по которой 25-летний рекрутский набор сменился всеобщей воинской обязанностью и были приняты новые воинские уставы), административная и Земская реформы (введение всесословных органов местного самоуправления – земств и городских дум) существенно преобразовали жизнь российского общества того времени. Особо следует выделить имеющую огромное значение для всех юристов Судебную реформу Александра II. Данная реформа была безусловным прорывом правовой мысли того времени. Разработанная видными юристами, она заложила основные принципы демократического судопроизводства в России (принятие новых Судебных уставов, отделение судебной власти от власти исполнительной; введение равенства всех сословий перед законом, принципа независимости и несменяемости судей, принципа гласности в гражданском и уголовном процессах; принципа состязательности и права обжалования судебных актов сторонами; отказ от теории формальных доказательств; образование мировых судов для маловажных дел, устройство прокурорского надзора, а также расширение функций прокурора в гражданском и уголовном процессе; учреждение адвокатуры или института присяжных поверенных; введение суда присяжных, учреждение кассационного суда, введение институтов судебных приставов и нотариата). Стоит привести знакомые многим юристам слова из указа Александра II о публикации Судебных уставов: «Рассмотрев сии проекты, Мы находим, что они вполне соответствуют желанию Нашему водворить в России суд скорый, правый, милостивый, равный для всех подданных Наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе то уважение к закону, без коего невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем всех и каждого от высшего до низшего».

Император Александр II Фото Сергея Левицкого. 1860-е

Что касается внешней политики Александра II, то историки обоснованно относят к его заслугам возврат Россией прав на Черное море и территорию Бессарабии, присоединение Батума и турецкого Карса, освобождение балканских христиан от османского ига и т. д.

Но помимо государственного деятеля, Александр Николаевич Романов был еще и человеком, которому не чужды радости и скорби, сопровождающие жизнь. У него было восемь детей от первого брака и четверо от второго морганатического брака[2] с княжной Долгоруковой (впоследствии светлейшей княгиней Юрьевской). Ему было суждено пережить личные трагедии – смерть в шестилетнем возрасте первой дочери Александры и смерть в возрасте 22 лет старшего сына, наследника престола цесаревича Николая.

История не раз показывала нам, что реформы зачастую не находят поддержки всего общества. Не явились исключением и реформы Александра II. «Неполное» освобождение крестьянства, непрекратившийся произвол чиновников, контрреформы, репрессии студенчества, месть революционеров за погибших и сосланных на каторгу товарищей – это только часть причин, по которым Александр II как царь-самодержец был выбран «виновником» всех бед России того времени. Часть молодых людей, прозванных современниками «нигилистами», решила бороться именно с царем, полагая, что, избавившись от самодержавия, Россия заживет намного лучше. И вот, начиная с 1866 года, на протяжении 15 лет представители разных классов российского общества, поодиночке или объединившись в группы или партии, предпринимали попытки лишить жизни императора Александра II. В последующем эти попытки историки назовут «охотой на царя». Для более глубокого понимания того времени и ситуации, в которой оказался Александр II, стоит напомнить эти покушения.

Четвертое апреля 1866 года стало отправной точкой в череде покушений на жизнь Александра II, а возможно, и в истории российского терроризма. В этот день дворянин Саратовской губернии, бывший студент Казанского и Московского университетов Дмитрий Владимирович Каракозов произвел выстрел из револьвера в царя, когда тот выходил из Летнего сада после ежедневной прогулки (тогда еще без какой-либо охраны). Александр II остался невредим, никто также не пострадал. Есть несколько версий неудачи покушения: по одной из них, Каракозову помешал крестьянин Осип Комиссаров, который, увидев револьвер у Каракозова, ударил его по руке в момент выстрела; по другой – Комиссаров сделал это нечаянно, случайно толкнув в толпе руку Каракозова с револьвером; иные же полагают, что Каракозов просто промахнулся, не обладая навыками стрельбы. По некоторым сведениям, на вопрос Александра II о причинах, побудивших Каракозова на выстрел, последний ответил: «Потому что ты обманул народ – обещал ему землю, да не дал». По другим данным, Каракозов ответил: «Ваше величество, вы обидели крестьян». Каракозов был задержан и передан в распоряжение особой следственной комиссии. На следствии признал вину и в своих показаниях указал, что считает Александра II виновным в крестьянских бедах и главным врагом. Каракозов считал, что после убийства царя остальные враги – дворяне, помещики и чиновники – струсят и откажутся от угнетения простого люда. Следствием было установлено, что Каракозов являлся членом тайных московских кружков «Организация» и «Ад», часть участников которых имела целью цареубийство. По окончании следствия Каракозов был вместе с другими участниками «Организации» предан Верховному уголовному суду, который приговорил его к смертной казни через повешение. Процессуальные нормы того времени не позволяли обжаловать приговор Верховного уголовного суда, но позволяли осужденному подать прошение на имя царя с просьбой о помиловании. Такое прошение было представлено Александру II и было отклонено царем с резолюцией: «Лично я в душе давно простил ему, но, как представитель верховной власти, я не считаю себя вправе прощать подобного преступника»[3]. Через три дня после оглашения приговор был приведен в исполнение на Смоленском поле Санкт-Петербурга. Остальные 34 участника «Организации» и «Ада» были также осуждены и приговорены к различным наказаниям: каторге, ссылке, тюремному заключению.

Уже через год – 25 мая 1867 года – во время визита Александра II в Париж для посещения Всемирной Парижской выставки было совершено второе покушение на его жизнь. Антон Березовский, польский дворянин, эмигрировавший во Францию, желая отомстить за жестокое подавление Польского восстания 1863 года, выстрелил в коляску, в которой ехали Александр II с сыновьями Александром и Владимиром и император Наполеон III. От выстрела пострадали лишь лошадь французского офицера эскорта и сам Березовский, у которого от разрыва двуствольного пистолета была повреждена рука. Березовский был осужден французским судом присяжных и приговорен к пожизненной каторге в Новой Каледонии.

Пять выстрелов, произведенных 2 апреля 1879 года во время утренней прогулки Александра II у Зимнего дворца, стали третьим покушением на его жизнь. Стрелявшим оказался Александр Константинович Соловьев, дворянин, отставной коллежский секретарь, бывший учитель истории и географии, бывший студент юридического факультета Петербургского университета. Александр II не пострадал: ему помогло знание воинского дела – после первого выстрела, увидев стреляющего, он стал убегать от него не по прямой линии, а зигзагами, что, как утверждают историки, его и спасло. При задержании Соловьев принял яд, однако был спасен медиками. На следствии Соловьев вину признал, так же как и свое членство в обществе «Земля и воля», однако показал, что замысел на убийство был его личной инициативой с целью изменения существующего государственного и общественного строя, что можно осуществить только силой. Он был осужден так же, как и Каракозов, специально назначенным Верховным уголовным судом, который лишил его всех прав состояния и приговорил к смертной казни через повешение. Правом на подачу прошения о помиловании Соловьев не воспользовался, и приговор был приведен в исполнение через три дня после оглашения.

Осенью 1879 году началась системная «охота на царя» – Исполнительный комитет партии «Земля и воля» (через несколько месяцев ставший костяком партии «Народная воля») на Липецком съезде вынес смертный приговор Александру II. Началось организованное планирование и подготовка покушений не террористами-одиночками, а сообществом людей, поставившим своей целью во что бы то ни стало изменить существующий в России строй посредством цареубийства. Дошедшие до нас сведения говорят о семи покушениях (считая и приготовления к покушениям) народовольцев на царя после Липецкого съезда.

Зная о ежегодных поездках царя на отдых в Крым и обратно, народовольцы приняли решение устроить ряд покушений по пути следования царского поезда. В качестве мест планируемых покушений были избраны Одесса, Александровск и Москва, и туда направились специальные группы, приступившие к приготовлению взрывов. В октябре 1879 года народовольцам стало известно, что царь изменил маршрут следования и решил не заезжать в Одессу, поэтому работы по подготовке взрыва, начатые около станции Гниляково близ Одессы, были прекращены. В начале ноября 1879 года группа народовольцев под руководством Андрея Желябова заложила взрывчатку под железнодорожное полотно близ Александровска, однако при проезде царского поезда 18 ноября взрыва не произошло, так как не сработало взрывное устройство. Подготовленный в Москве третьей группой народовольцев во главе с Софьей Перовской взрыв железнодорожного полотна произошел 19 ноября 1879 года, однако и он не достиг своей чудовищной цели, поскольку царский поезд вместе с Александром II прошел раньше времени, а взрыв пришелся на поезд сопровождения царя.

Пятого февраля 1880 года в Зимнем дворце во время подготовки к ужину императорской семьи прогремел взрыв, непосредственно подготовленный народовольцем Степаном Николаевичем Халтуриным, выходцем из крестьян. Устроившись на работу для ремонта подвала в Зимнем дворце, Халтурин постепенно проносил взрывчатку для подготовки взрыва. По разным данным, в результате взрыва погибло около 10 человек и около 80 было ранено. Царь не пострадал из-за задержки с выходом в столовую. После покушения Халтурин скрылся и был задержан властями под именем Николая Степанова только в 1882 году в Одессе после соучастия в убийстве прокурора Стрельникова. За это преступление он был приговорен военно-полевым судом к смертной казни через повешение также под именем Николая Степанова.

Неудачи не останавливали народовольцев в попытках реализовать свои планы. Следующее покушение планировалось совершить весною 1880 года в Одессе при проезде императора с железнодорожного вокзала на морской порт. Планировалось заложить взрывчатку в подкоп под Итальянскую улицу, по которой, предположительно, должен был проследовать царь. Но в связи с прибытием царя в Одессу ранее срока подготовительные работы не успели закончить, и очередная попытка цареубийства провалилась.

В августе 1880 года в качестве места покушения был избран Каменный мост по Гороховой улице в Петербурге, который было решено взорвать в момент проезда царской кареты. Несмотря на то что приготовление к покушению произошло успешно и мина, сделанная из четырех мешков динамита, была заложена под мост, в назначенную дату 17 августа взрыва не произошло. Существуют разные версии события: по одной, опоздал из-за отсутствия часов один из сообщников Желябова – Тетерка, по другой – царь проехал ранее планируемого времени.

Полагаю, что Александр II не предполагал, начиная либеральную университетскую реформу, что она вызовет студенческое движение, объединение студентов в кружки и партии, что появится поколение «бунтарей», которое в силу возраста и образования не захочет довольствоваться тем, что имеет. Начиная реформы и, безусловно, желая лучшей доли своему народу, Александр не думал, что столкнется с кризисом доверия народа к самодержавной власти, а также что окажется на месте жертвы «охотников». Власти допустили просчет и пытались найти выход из сложившейся ситуации. «Известен случай, что Александр II, тот самый, обложенный революционерами, семижды искавшими его смерти, как-то посетил Дом предварительного заключения на Шпалерной («дядю» Большого дома) и в одиночке 227 велел себя запереть, просидел больше часа – хотел вникнуть в состояние тех, кого он там держал»[4].

Граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов

Но власть есть сила, и с позиции силы Александр не мог оставить без ответа состоявшиеся покушения. Такими ответами в разные годы стали контрреформы и ужесточение законодательства, введение в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Варшаве, Одессе, Харькове постов генерал-губернаторов, которым были предоставлены особые полномочия, а также учреждение в 1880 году Верховной распорядительной комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия во главе с М.Т. Лорис-Меликовым, наделенным полномочиями, которых ранее не было ни у одного чиновника империи (отметим, что, когда Александр был еще ребенком, его отец, император Николай I, спросил его, как бы он поступил с декабристами, на что маленький Александр ответил: «Я бы их простил»[5]). Стоит особо остановиться на фигуре Михаила Тариеловича Лорис-Меликова – именно ему принадлежит авторство первой русской конституции, основной идеей которой было привлечение представителей общественных учреждений и выборных депутатов к участию в разработке некоторых мероприятий и законодательных предложений. Первый шаг для воплощения этой идеи, а именно проект правительственного сообщения о привлечении выборных от общества к законотворчеству был подписан Александром II утром 1 марта 1881 года и должен был быть рассмотрен через четыре дня на заседании Совета министров. Реализация проекта Лорис-Меликова могла бы изменить ход общественно-политического развития России, но история распорядилась иначе.

Трагедии, которая легла в основу исследуемого нами судебного процесса, суждено было состояться 1 марта 1881 года (первое воскресенье Великого поста), когда народовольцы предприняли очередную попытку покушения, унесшую жизнь Александра II. При возвращении императора с развода, на набережной Екатерининского канала, у сада Михайловского дворца, было совершено покушение на его жизнь посредством двух взрывчатых метательных снарядов. В результате второго взрыва Александр II получил тяжелые ранения, от которых он через некоторое время скончался в Зимнем дворце, куда его доставили сразу после взрыва. От взрывов, помимо царя и его убийцы, пострадало еще 20 человек, двое из которых умерли (одним из умерших был четырнадцатилетний крестьянский мальчик).

Набережная Екатерининского канала у сада Михайловского дворца на следующий день после покушения на Александра II

Непосредственно на месте преступления был задержан виновник первого взрыва, девятнадцатилетний сын управляющего лесопильным заводом, мещанин города Тихвина Николай Иванович Рысаков, который при задержании представился фамилией Грязнов. На месте преступления был также задержан тяжело раненный виновник второго взрыва, умерший от ран через несколько часов. Умерший был опознан как Николай Степанович Ельников, при этом и следствие, и суд исходили из того, что это не настоящее, а вымышленное имя. На самом деле это был Игнатий Иоахимович Гриневицкий, из польских дворян, бывший студент Петербургского технологического университета. Нам не удалось с точностью установить время, когда официально стало известно его настоящее имя – по одним сведениям, это было выяснено на «процессе двадцати», по другим – только в советские времена. Однако можно с точностью сказать, что «Былое» – журнал, посвященный истории освободительного движения, – в первом своем номере за январь 1906 года указывает на Гриневицкого как непосредственного цареубийцу.

На следующий день, 2 марта, от одного из лиц, арестованных 27 февраля 1881 года по подозрению в покушениях на царя, совершенных в 1879–1880 годах, – Андрея Ивановича Желябова – поступило заявление, в котором он требовал «приобщить» его к делу 1 марта: «…если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности». Впоследствии следствие и суд установят, что именно Желябов являлся одним из лидеров террористов.

Позднее, в период с 3-го по 17 марта, были задержаны еще четыре человека, подозреваемых в совершенном преступлении: мещанка Геся Мировна Гельфман, крестьянин Тимофей Михайлов, дворянка Софья Львовна Перовская (дочь бывшего губернатора Санкт-Петербурга Льва Николаевича Перовского) и сын священника Николай Иванович Кибальчич. Таким образом, по подозрению в причастности к цареубийству было задержано шесть человек.

Уже через 25 дней после совершенного преступления по окончании следствия над задержанными состоялся суд. Уголовно-процессуальные нормы того времени не регламентировались сроками проведения следствия, но столь краткие сроки следствия можно объяснить прежде всего резонансностью дела, а также скорым задержанием подозреваемых лиц и признанием ими своей вины.

Согласно принятым в период проведения Александром II Судебной реформы судебным уставам (1864 года), государственные преступления могли рассматриваться в общем порядке уголовного судопроизводства – либо судебными палатами, либо (по высочайшему повелению царя) Верховным уголовным судом. Следует отметить, что дела по обвинению Соловьева и Каракозова по распоряжению Александра II рассматривал именно Верховный уголовный суд, который, нужно сказать, не был постоянно действующим судебным органом, а учреждался по мере необходимости по особому императорскому указу и состоял из председателя Государственного совета, председателей департаментов совета и первоприсутствующих в кассационных департаментах Правительствующего сената. Уставом уголовного судопроизводства 1864 года дознание (так же как и предварительное следствие) было возложено на членов судебных палат и судебных следователей, за которыми был установлен прокурорский надзор. Однако ряд проведенных политических процессов заставил власти внести изменения в процессуальные нормы, и с 19 мая 1871 года производство дознания по делам о государственных преступлениях было передано Отдельному корпусу жандармов. Согласно изменениям, внесенным 7 июня 1872 года в Устав уголовного судопроизводства, производство по делам о государственных преступлениях также становилось подсудно вновь созданному специальному органу – Особому присутствию Правительствующего сената. Девятого августа 1878 года был принят закон «О временном подчинении дел о государственных преступлениях и о некоторых преступлениях против должностных лиц ведению военного суда, установленного для военного времени», согласно которому военным судам передавались дела о государственных преступлениях, сопряженных с вооруженным сопротивлением властям.

Таким образом, как мы видим, дело о цареубийстве могло было быть передано на рассмотрение нескольких судов в зависимости от решения царя. Высочайшим указом взошедшего на престол Александра III дело об убийстве Александра II было передано на рассмотрение Особого присутствия Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях.

Особое присутствие Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях в соответствии со ст. 1059, 1061 Устава уголовного судопроизводства было составлено из первоприсутствующего и пяти сенаторов, назначенных высочайшей властью. Учитывая характер дела (государственное преступление), к Особому присутствию Правительствующего сената были присоединены один из губернских предводителей дворянства, один из уездных предводителей дворянства, один из городских глав губернских городов Европейской России и один из волостных старейшин Санкт-Петербургской губернии.

Заседание Особого присутствия Правительствующего сената длилось пять дней и проходило с 26 по 30 марта 1881 года. Формально процесс проходил в открытом режиме, однако присутствовать в зале суда могли только обладатели специальных билетов, на каждом из которых указывалась фамилия, имя и отчество, а также звание владельца, подписи инспектора здания судебных установлений и прокурора судебной палаты и сургучная печать[6].

Обложка дела 1 марта 1881 года Государственный архив Российской Федерации

Перед тем как открыть судебный процесс, судом в распорядительном заседании, проведенном до открытия основного судебного заседания, было рассмотрено заявление Желябова о неподсудности его дела Особому присутствию Правительствующего сената как суду коронному, сделанное им 25 марта 1881 года, за день до начала рассмотрения дела. В поданном заявлении Желябов указывал, что действия, за которые он предан суду, направлены против правительства; что правительство есть заинтересованная сторона; что Особое присутствие, состоящее из правительственных чиновников, не может рассматривать это дело и оно должно подлежать рассмотрению присяжных заседателей как представителей общественной совести и не связанных в своих действиях присягой на верную службу одной из заинтересованных в деле сторон. Суд квалифицировал сделанное Желябовым заявление как отвод о неподсудности дела и, рассмотрев его по правилам ст. 600 и п. 2 ст. 1031 Устава уголовного судопроизводства, отклонил. Нам представляется интересной позиция суда, который рассмотрел это заявление по правилам двух институтов – отвода и подсудности. Уголовно-процессуальные нормы того времени предоставляли подсудимым право отвода суда по четырем основаниям, которые служили прообразом современного понятия личной прямой или косвенной заинтересованности в исходе дела. Вопрос подсудности регулировался главой 4 Устава уголовного судопроизводства «О порядке разрешения пререканий о подсудности» в случаях, когда возникала неопределенность относительно полномочного суда. Однако в рассматриваемом случае суд присяжных вообще не был наделен компетенцией по рассмотрению дел о государственных преступлениях, поскольку вмененное обвиняемым преступление предусматривало наказание, соединенное с лишением прав состояния.

Полагаю, что современным юристам должны быть интересны как описания фактических обстоятельств преступления, изложенные в материалах дела, так и речь товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Н.В. Муравьева, речи подсудимых и особенно их защитников – присяжных поверенных Алексея Михайловича Унковского, Константина Федоровича Хартулари, Августа Антоновича Герке 1-го, Владимира Николаевича Герарда и Евгения Ивановича Кедрина. Мы же, не вдаваясь в подробности пересказа всего дела, остановимся на двух его аспектах – на предъявленном обвинении, а также на объяснениях подсудимых относительно тех обстоятельств, которые толкнули их на путь террора.

Всем подсудимым было предъявлено обвинение в совершении государственных преступлений, предусмотренных главами «О преступлениях против священной особы государя императора и членов императорского дома» и «О бунте против власти верховной и о государственной измене» Уложения о наказаниях уголовных и исправительных в редакции 1866 года (далее – Уложение о наказаниях), а именно ст. 241, 242, 243 и 249 (Михайлов, помимо указанного, обвинялся также в преступлении, предусмотренном ч. 2 ст. 1459 Уложения о наказаниях в редакции 1878 года). Основная фабула предъявленных обвинений сводилась к тому, что подсудимые:

1) вступили в тайное сообщество – «Русскую социально-революционную партию», имеющее целью свергнуть посредством насильственного переворота существующий в империи государственный и общественный строй, причем преступная деятельность этого сообщества проявилась в ряде посягательств на жизнь императора, убийств и покушений на убийство должностных лиц и вооруженного сопротивления властям;

2) принадлежа к этому сообществу и действуя для достижения его целей, они решили между собой и с другими лицами лишить жизни императора, для чего:

а) из подвальной лавки в доме № 56—8 по Малой Садовой был проведен подкоп под улицу с устроенным в нем аппаратом для взрыва динамита при проезде государя императора и

б) 1 марта 1881 года при проезде императора Александра Николаевича по набережной Екатерининского канала Рысаков бросил взрывчатый снаряд под императорскую карету, последствием чего был взрыв; последовавший второй взрыв, произведенный другим участником сообщества, и причинил государю тяжкие ранения, повлекшие его кончину. При этом Желябов, замыслив преступление, руководил подготовкой к нему и склонил к нему Рысакова; Перовская, по задержании Желябова 27 февраля, не только сменила его, но и руководила совершением покушения; Тимофей Михайлов участвовал в приготовлениях, а также находился на месте преступления, вооруженный метательным снарядом; Гельфман была хозяйкой конспиративных квартир, в которых происходили совещания и подготовка преступления; Кибальчич изобрел и изготовил четыре метательных снаряда, в результате взрыва одного из них императору были причинены телесные повреждения, от которых он вскоре скончался.

Дополнительно подсудимые обвинялись в иных покушениях на жизнь Александра II, а именно: Желябов – в покушении 18 ноября 1879 года близ города Александровска, Перовская – в покушении 19 ноября 1879 года близ Москвы, Кибальчич – в покушении близ Александровска и подготовке покушения около Одессы осенью 1879 года.

Единственно возможной санкцией за вмененные преступления было лишение всех прав состояния и смертная казнь. Лишение всех прав состояния и смертная казнь как вид ответственности предусматривались ст. 17 Уложения о наказаниях. Согласно ст. 22 Уложения о наказаниях, первая часть из данного наказания, а именно лишение прав состояния, заключалась в том, что дворяне теряли дворянство и все преимущества, с ним связанные; духовенство лишалось духовного сана и звания с потерей всех преимуществ, ему предоставленных; почетные граждане и купцы лишались доброго имени и всех преимуществ, им присвоенных; лица прочих классов лишались доброго имени и прав, полагающихся каждому из классов. Помимо этого, лишение всех прав состояния также сопровождалось лишением почетных титулов, чинов, орденов и прочих знаков отличия, а также изъятием принадлежащих осужденному грамот, дипломов, патентов и аттестатов. Закон устанавливал, что последствия лишения всех прав состояния не распространяются ни на жену, ни на детей осужденного. Что касается смертной казни, то существовало несколько ее видов, применение которых определял суд в приговоре в зависимости от социального положения преступника. Однако в соответствии со ст. 1069 Устава уголовного судопроизводства осужденные могли рассчитывать на милость царя, который своей волей мог помиловать осужденных к смерти, заменив смертную казнь на иной вид наказания, что в том числе и было сделано по делу 1 марта в отношении Геси Гельфман. Она известила Особое присутствие Правительствующего сената о том, что находится на четвертом месяце беременности, и суд, приговорив ее к лишению прав состояния и смертной казни, отсрочил приведение приговора в исполнение, а в последующем Александр III удовлетворил ее прошение о помиловании, заменив смертную казнь вечной каторгой (впрочем, Гельфман вскоре после родов умерла).

Возвращаясь к показаниям подсудимых, данным ими в суде относительно причин, толкнувших их на путь террора, можно, на первый взгляд, сделать вывод, что первоначально ими двигали исключительно благие намерения, такие как стремление к поднятию экономического благосостояния народа, а также уровня его нравственного и умственного развития. Каждый из них присоединялся к движению добровольно, поскольку разделял его цели и программу. И только когда власть начала преследовать «пошедших в народ» за подобную деятельность, вновь образованной «партией» было решено прибегнуть к террору как средству «сломления деспотизма» и достижения новых политических форм правления. Подсудимый Кибальчич так прокомментировал эту ситуацию: «Если бы обстоятельства сложились иначе, если бы власти отнеслись, так сказать, патриархально, что ли, к деятельности партии, то ни крови, ни бунта, конечно, теперь бы не было. Мы все не обвинялись бы теперь в цареубийстве, а были бы среди городского крестьянского населения. Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на улучшение сельскохозяйственных орудий и т. д.».

Вместе с тем программа «Народной воли» по поводу применяемых средств политической борьбы указывала, что «террористическая деятельность, состоящая в уничтожении наиболее вредных лиц правительства, в защите партии от шпионства, в наказании наиболее выдающихся случаев насилия и произвола со стороны правительства, администрации и т. п., имеет своей целью подорвать обаяние правительственной силы, давать непрерывное доказательство возможности борьбы против правительства, поднимать, таким образом, революционный дух народа и веру в успех дела…»[7]. Главная же цель «Народной воли» было свержение самодержавия и переход власти в руки народа.

Признавая терроризм как средство борьбы, народовольцы оговаривали условия его применения. В этой связи интересен протест Исполнительного комитета «Народной воли» против покушения анархистов на президента США Д. Гарфилда: «В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей, – в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей. Деспотизм личности и деспотизм партии одинаково предосудительны, и насилие имеет оправдание только тогда, когда оно направляется против насилия»[8].

Касательно партии как общности народовольцев, то в материалах судебного дела, с учетом исследованных доказательств и показаний обвиняемых, партия «Народная воля» или, как ее еще называли, «Русская социально-революционная партия» квалифицируется как тайное общество, имеющее своей целью ниспровержение посредством насильственного переворота существующего в России государственного и общественного строя. Внутреннее устройство партии состояло из идеологического или руководящего органа – Исполнительного комитета, а также агитационной группы для пропаганды и руководства движением и боевой дружины, или террористического отдела. Подсудимые также указывали, что, занимаясь революционной деятельностью, средства к существованию получали из фонда партии.

Суд установил, что программа политической борьбы народовольцев была пересмотрена в 1879 году и цареубийство было признано единственно возможным методом достижения целей партии.

Помимо целей, преследуемых «Народной волей», подсудимый Рысаков указал также свои цели, которые он видел в удачном цареубийстве, а именно: 1) прекращение вообще террора, уже ненужного при новом строе; 2) свободное развитие мирной социалистической пропаганды; 3) устранение экономических причин, могущих вызвать кровавый деревенский, аграрный террор, направленный против ближних врагов крестьянства, – бесформенный народный бунт, недоступный для руководства партией и притом столь страшный по своим последствиям, что, по подлинным словам Рысакова, даже «мы, закоренелые злодеи, и те пугались его», и, наконец, 4) устранение непримиримо враждебного отношения верховной власти к социалистам.

В свете причин, побудивших подсудимых к терроризму, обращает на себя внимание фанатичная преданность Желябова, Кибальчича, Перовской, а также Гриневицкого (что следует из его «завещания») их идеям, их полное самопожертвование ради той высшей цели, которую они себе сами определили. Кроме того, в своих показаниях Желябов, Кибальчич, Перовская, признавая свою вину, всячески подчеркивали непричастность к цареубийству Гельфман и Михайлова, пытаясь тем самым спасти их от ответственности. В то же время эти обстоятельства не помешали народовольцам уносить жизни ни в чем не повинных людей и приносить страдания их семьям.

Кроме указанного выше, для понимания целей партии необходимо обратиться к событиям, которые имели место после цареубийства и не были отражены в материалах дела. Через несколько дней после трагедии 1 марта Исполнительный комитет «Народной воли» подготовил обращение к Александру III, в котором указывались условия замены революционного движения мирной работой. Такими условиями были общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, поскольку это были не преступления, но исполнение гражданского долга, и созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно народным желаниям. Народовольцы указывали, что легализация верховной власти народным представительством может быть достигнута лишь тогда, когда выборы будут произведены совершенно свободно, в обстановке, когда депутаты посылаются от всех классов и сословий пропорционально числу жителей и не будет никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов. Избирательная агитация и сами выборы должны быть произведены совершенно свободно, а потому правительство должно в виде временной меры впредь до решения Народного собрания допустить: а) полную свободу печати, б) полную свободу слова, в) полную свободу сходок, г) полную свободу избирательных программ. Народовольцы указывали, что при соблюдении этих условий безусловно подчинятся решению Народного собрания и не позволят себе впредь никакого насильственного противодействия правительству, санкционированному Народным собранием. Как известно, на это послание народовольцев Александр III ответил манифестом «О незыблемости самодержавия».

При сопоставлении указанных народовольцами целей их деятельности с фактическими обстоятельствами дела, а также с текстом обвинения, предъявленного подсудимым исполняющим обязанности прокурора при Особом присутствии Правительствующего сената товарищем прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Николаем Валерьяновичем Муравьевым[9], может возникнуть вопрос, а насколько правильно были осуждены подсудимые? Конечно, Уложение о наказаниях уголовных и исправительных в редакции, действовавшей на момент совершения преступления, не содержало такого состава преступления, как терроризм. Правовая мысль и власти еще не осознали всей опасности данного явления и необходимости его законодательного запрещения. Как вид преступления, за которое предусмотрена уголовная ответственность, терроризм появился только в современной России в 1994 году, когда Уголовный кодекс был дополнен статьей 213-й, прим. 3 «Терроризм». Однако такие признаки, квалифицирующие деяние (в настоящее время) как терроризм или совершение террористического акта, безусловно, присутствовали в совершенном преступлении. К таким признакам можно отнести систему насильственных действий, представляющих угрозу общественной безопасности, планирование и осуществление которых отражает интересы определенной группы людей, а не всего общества.

Конечно же, и с точки зрения права, и с иных точек зрения, сегодняшняя проблема терроризма и терроризм XIX века – это не одно и то же. В отличие от своих предшественников, современные террористы выбирают все более ужасающие методы и способы террористической деятельности. Однако как социально-политико-правовое явление терроризм всегда был и будет одинаков, поскольку причины, его вызывающие, практически не меняются. В этой связи полагаю, что стоит полностью согласиться с В.В. Лунеевым, который указал, что главными детерминантами терроризма были и остаются социально-экономические причины, выраженные в социальной несправедливости, на которую потом наслаиваются многие другие обстоятельства[10].

Проблема разграничения терроризма как преступления от освободительной борьбы или, можно даже сказать, от права народа на восстание (упоминаемое во Всеобщей декларации прав человека), которая обнаруживается в исследуемом деле, не имеет однозначных критериев и простых ответов. В разные моменты времени подобные ситуации можно оценить также по-разному. И именно об этом свидетельствует история, в том числе и история подсудимых. Осужденные и казненные в 1881 году как государственные преступники, эти люди по прошествии нескольких десятков лет превратились в народных героев, и их именами стали называть улицы в Ленинграде и других городах страны. В 1975 году в Ленинграде заново отстроенный мост возле храма Воскресения Христова (Спас на Крови – храм, построенный на месте, где Александр II был смертельно ранен) был назван именем непосредственного цареубийцы – Игнатия Гриневицкого. Прошло еще несколько десятков лет, и улицам и мостам вернули прежние исторические названия.

История также показала, что цели, которую ставили перед собой народовольцы – свержение самодержавия и смена политического строя, им не удалось достичь. За убийством царя не последовало каких-либо восстаний рабочих и крестьян, на которые рассчитывали народовольцы. Власти же не только не сменили курс, но, как мы уже указывали, приняли меры для охраны и укрепления самодержавия, а проект конституции Лорис-Меликова был отклонен. Сотрудничество с властями некоторых задержанных народовольцев позволило задержать и предать суду многих активистов «Народной воли». В этой связи стоит отметить, что процесс 1 марта 1881 года не был единственным судебным процессом, по которому были осуждены участники «Народной воли», причастные к покушениям и убийству Александра II. Так, четвертый из метальщиков, Иван Пантелеймонович Емельянов, сын псаломщика, рабочий, был осужден в 1882 году по так называемому «процессу двадцати» и приговорен к смертной казни, замененной впоследствии по решению Александра III вечной каторгой. В своих показаниях Емельянов указывал, что, увидев после взрыва лежащего царя, он, имея под левой мышкой завернутый в газетную бумагу снаряд, «инстинктивно» бросился к императору, чтобы дать ему помощь[11]. Также по «процессу двадцати», рассмотренному 9—15 февраля 1882 года Особым присутствием Правительствующего сената, 20 народовольцев обвинялись в том числе в покушениях на Александра II (покушения 2 апреля и 18, 19 ноября 1879 года, 5 февраля 1880 года, подготовка к одесским покушениям 1879 и 1880 годов, покушение под Каменным мостом в Петербурге, убийство 1 марта 1881 года). Помимо метальщика Емельянова, это были лица, следившие за царем в ходе подготовки покушения 1 марта, и лица, работавшие в подкопе на Малой Садовой. Первоначально 10 обвиняемых были приговорены к смерти, девять – к различным срокам каторги, один человек был помилован. В последующем девяти преступникам смертная казнь была заменена вечной каторгой. Казнен был только один человек, как офицер, изменивший присяге.

25—30 октября 1880 года, еще до «процесса 1 марта» Петербургский военно-окружной суд рассмотрел «процесс шестнадцати», по которому часть подсудимых обвинялись в том числе в покушениях на императора (покушения 2 апреля и 19 ноября 1879 года и 5 февраля 1880 года). Суд приговорил к смертной казни двух человек, четырех – к вечной каторге, остальных – к срочной каторге или ссылке в Сибирь.

В 1883 году Особое присутствие Правительствующего сената рассмотрело «процесс семнадцати», по которому обвинялись в том числе в покушениях на императора 19 ноября 1879 года и в убийстве 1 марта 1881 года. Семерых подсудимых суд приговорил к вечной каторге, остальных – к срочной каторге или ссылке в Сибирь.

Всего в период с 1880 по 1894 год состоялось более 80 судебных процессов над членами «Народной воли», в результате которых партия практически прекратила свое существование[12].

Возвращаясь к вопросу о правильности предъявленных подсудимым обвинений в совершении преступлений, предусмотренных главами «О преступлениях против священной особы государя императора и членов императорского дома» и «О бунте против власти верховной и о государственной измене» Уложения о наказаниях, полагаю, что подобный вопрос имеет право на существование только в отношении подсудимых Т. Михайлова и Г. Гельфман, для чего предлагаю читателю самостоятельно оценить имеющиеся в материалах дела доказательства виновности указанных лиц.

Также обратим внимание на фактические обстоятельства гибели Александра II, которые показывают, что гибель царя не обошлась без вины его охраны и при попустительстве иных чиновников. Что касается охраны, то вместо того, чтобы с целью обеспечения безопасности максимально быстро вывезти Александра с места покушения после первого взрыва, охрана позволила ему выйти из кареты и осмотреть место происшествия, что и явилось трагической ошибкой. Также из материалов дела следует, что за два дня до цареубийства чиновники полиции заподозрили арендаторов дома по Малой Садовой в некой противоправной деятельности. С этой целью лавку Кобозевых было решено досмотреть с участием в том числе инженер-генерала Мровинского. Однако, осмотрев подвал, из которого преступники готовили подкоп, Мровинский не обнаружил каких-либо признаков подготовки злодеяния, за что и был впоследствии судим.

Что касается подсудимых по делу о цареубийстве, то по процессуальным нормам того времени перед вынесением приговора суд должен был прежде поставить вопросы в отношении каждого подсудимого о том, совершилось ли событие преступления, было ли оно деянием подсудимого и должно ли оно быть вменено ему в вину, соединенные в один совокупный вопрос о виновности подсудимого. После ответов составом суда на поставленные вопросы и в зависимости от ответов суд постанавливал приговор, который подлежал оглашению с указанием порядка его обжалования.

Практически на все вопросы о виновности подсудимых Особое присутствие Правительствующего сената ответило положительно, после чего все подсудимые были приговорены к лишению прав состояния и смертной казни через повешение. Как мы уже указывали, в отношении Гельфман приведение приговора в исполнение было отложено. Суд дал подсудимым суточный срок для обжалования приговора, однако никто из осужденных таким правом не воспользовался. Вместо этого Рысаков и Михайлов подали прошения о помиловании, в удовлетворении которых им было отказано, несмотря на несовершеннолетний возраст Рысакова. Гельфман свое прошение о помиловании подала несколькими месяцами позднее.

Третьего апреля 1881 года на Семеновском плацу в Санкт-Петербурге приговор был приведен в исполнение. Материалы дела, публикуемые нами по книге «Дело о совершенномъ 1 марта 1881 года злодеянии, жертвою коего пал в Бозе почивший император Александр II. Приложение к “Литературному журналу”» (СПб.: Типография А.С. Суворина, 1881), приводят процедуру подготовки и приведения приговора в исполнение – согласно им, казнь прошла в обычном режиме. Данные материалы были составлены на основании отчетов о процессе, публиковавшихся в «Правительственном вестнике», и, вероятно, являются не полными, а подвергнутыми, возможно, цензуре или сокращению. Так, по свидетельствам очевидцев казни, приговор Т. Михайлову был приведен в исполнение только с третьего раза, так как дважды при повешении обрывалась веревка.

Приведенный в исполнение приговор окончил для пяти народовольцев вместе с жизнью и их террористическую деятельность, так же как и совершенное ими цареубийство окончило период реформ. С этого времени в России начался период реакции, в том числе во внутренней политике. В истории часто обнаруживаются интересные параллели. В 1864 году был убит президент США А. Линкольн, предпринявший попытку изменить американское общество и освободивший свою страну от рабства. Практически в это же время на другом континенте русский царь Александр II изменил русское общество, но также умер от руки людей, желавших еще больших перемен. Его внук, последний русский царь Николай II, который присутствовал у постели деда в часы его смерти и своими глазами видел, как русский народ может поступить со своим государем, также предпринимал попытки перемен в обществе. Однако часть общества захотела больше. Результаты для России нам известны, а Николай II практически повторил судьбу Александра II, но об этом будет уже следующая книга адвокатской фирмы «Юстина» в серии «Русские судебные процессы».

Устройство человеческого общества несовершенно. По этой причине оно не способно во всем устраивать всех своих членов. В любом обществе всегда находились и будут находиться люди, считающие существующий государственный или общественно-политический строй не подходящим этому обществу, а также люди, которых можно назвать злоумышленниками, являющиеся источником нарушения общественного покоя и стабильности. К сожалению, эти люди, фанатично отстаивающие свои идеи о должном (по их мнению) устройстве общества, пользовались и, вероятно, будут пользоваться такими механизмами противостояния слабых против сильных (власти), как террор и терроризм. Но терроризм теперь уже навсегда останется исключительно преступным явлением, осуждаемым в обществе. К тому же здравомыслящему большинству очевидно, что подобными способами невозможно реализовать извечные мечты человечества о достижении на земле справедливости, равенства и всеобщего счастья. Прежде чем пытаться изменить что-либо в обществе, люди должны начать изменения с себя.

О.А. Шаманский Адвокатская фирма «Юстина»

Адольф Парланд

Храм Воскресения Христова (Спас на Крови) на месте покушения на Александра II в Санкт-Петербурге

Библиография

100 человек, которые изменили ход истории. Александр II. Еженедельное издание. Вып. № 70. – М., 2009.

1 марта 1881 года: Казнь императора Александра II / Сост. В.Е. Кельнер. – Л., 1991.

Брюханов В. Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 года. – М., 2007.

Былое. Журнал, посвященный истории освободительного движения. – 1906. – № 1, 5, 6.

Дело о совершенномь 1 марта 1881 года злодеянии, жертвою коего пал в Бозе почивший император Александр II. Приложение к «Литературному журналу». – СПб.,1881.

Злобин А.В., Картмазов В.Н. Проблемы терроризма и способы борьбы с ними. – М., 2011.

Итенберг Б. С., Твардовская В.А. Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники. – М., 2004.

Кони А.Ф. Отцы и дети судебной реформы. 1864–1914. – М., 1914.

Кункль АА. Покушение Соловьева. – М., 1929.

Лунеев В.В. Преступность XX века: Мировые, региональные и российские тенденции. – М., 2005.

Ляшенко Л. Александр II, или История трех одиночеств. – М., 2010.

Монахов Д. Бомба для царя. Охота на Александра II. – М., 2009.

Никонов В. Крушение России. 1917 год. – М., 2011.

Палеолог М. Александр II и Екатерина Юрьевская. – М.; Пг., 1924.

Покушение, или Убийство по политическим мотивам / Сост. и авт. вступ. ст. В.Т. Вольский. – Минск, 1993.

Последние слова казненных. – СПб.: Современник; Типолитография С.М. Муллер, 1906.

Правда о кончине Александра II. Из записок очевидца. Изд. 2-е. – Л., 1990.

Соснин В.А Психология современного терроризма. – М., 2014.

Спас на Крови. Храм Воскресения Христова. – СПб., 2012.

Татищев С. С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. – М., 2009.

Ткаченко В.В., Ткаченко С.В. Российский терроризм: Проблемы уголовной ответственности. – М., 2014.

Троицкий Н.А. «Народная воля» перед царским судом (1880–1894). – Саратов, 1983.

Царь-освободитель. К 150-летию восшествия на престол Александра II. – М., 2005.

Чулков Г. Императоры России. Психологические портреты. – М., 2003.

Шилов АА. Каракозов и покушение 4 апреля 1866 года. – Пг., 1919.

Щербаков А. Терроризм. Война без правил. – М., 2013.

Титульный лист книги

«Дело о совершенном 1 марта 1881 года злодеянии, жертвою коего пал в Бозе почивший Император Александр II» Типография А.С. Суворина. Санкт-Петербург, 1881

Дело о совершенном 1 марта 1881 года злодеянии, жертвой коего пал в Бозе почивший государь император Александр Николаевич

Заседание Особого присутствия Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях

Состав присутствия: первоприсутствующий сенатор Э.Я. Фукс; присутствовали сенаторы: Н.Н. Биппен, Н.С. Писарев, И.Н. Орлов, А. И. Синицын и А.В. Белостоцкий; сословные представители: предводители дворянства: с. – петербургский губернский – граф А.А. Бобринский и петербургский уездный – барон М.Н. Корф, московский городской голова Третьяков и волостной старшина Московской волости, С.-Петербургской губернии и уезда А. Гелькер, при обер-секретаре В.В. Попове. Обвинял исполняющий обязанности прокурора при Особом присутствии Правительствующего сената товарищ прокурора С.-Петербургской судебной палаты Н.В. Муравьев.

Защитники подсудимых присяжные поверенные: Унковский – Рысакова, Хартулари – крестьянина Тимофея Михайлова, Герке 1-й – мещанки Геси Гельфман, Герард – сына священника Николая Кибальчича и Кедрин – дворянки Софьи Перовской.

Подсудимый крестьянин Андрей Иванов Желябов защитника иметь не пожелал.

Заседание 26 марта 1881 года

Заседание открыто в 11 часов дня объявлением первоприсутствующего о подлежащем рассмотрению Особого присутствия дела о подсудимых Рысакове, Михайлове, Гельфман, Перовской, Кибальчиче и Желябове, обвиняемых в государственных преступлениях.

Затем были введены подсудимые, которые заняли на скамье подсудимых места в следующем порядке: 1) Рысаков, 2) Михайлов, 3) Гельфман, 4) Кибальчич, 5) Перовская и 6) Желябов.

По распоряжению первоприсутствующего, обер-секретарь прочел предложения г. министра юстиции Особому присутствию, из коих видно, что по высочайшему его императорского величества повелению, испрошенному на основании 2-го пункта 1031 ст[атьи] Уст[ава] уг[оловного] судопроизводства (по прод. 1879 года), настоящее дело отнесено к ведению Особого присутствия Правительствующего сената.

Первоприсутствующий: Во исполнение сего Высочайшего повеления Особое присутствие Правительствующего сената приступает к рассмотрению означенного дела. Подсудимый Рысаков, объявите ваше звание, имя, отечество и фамилию.

Подсудимый Рысаков: Мещанин города Тихвина, Николай Иванов Рысаков.

– Сколько вам лет?

– 19.

– Какого вероисповедания?

– Православного.

– Где проживали в последнее время?

– В Петербурге, на Песках и на Петербургской стороне.

– Получили копии с обвинительного акта?

– Получил.

На те же вопросы, обращенные к остальным подсудимым, они отвечали:

Михайлов: Крестьянин Смоленской губернии, Сычевского уезда, Ивановской волости, деревни Гаврилково, Тимофей Михайлов, 21 года; православный; занимался котельными работами; жил на Песках. Копии с обвинительного акта получил.

Гельфман: Мещанка Геся Мирова Гельфман; проживала в Тележной улице; занималась революционными делами; 26 лет. Копии с обвинительного акта получила.

Кибальчич: Сын священника Николай Кибальчич; православный; жил по Лиговке, № 83; занимался отчасти литературой; 27 лет. Копии с обвинительного акта получил.

Перовская: Дворянка Софья Перовская, 27 лет; жила по 1-й Роте Измайловского полка; занималась революционными делами.

Желябов: Я получил документ…

Первоприсутствующий: Прежде объясните суду ваше звание, имя и фамилию.

Желябов: Крестьянин Таврической губернии, Феодосийского уезда, села Николаевка, Андрей Иванов Желябов. Я получил документ, относящийся к этому делу. По некоторым признакам я сомневаюсь, чтобы он исходил от того учреждения, которое в нем значится, и прошу удостоверить подлинность этого документа. Документ за нумером неизвестным; получен мной без 20 минут в 11 часов сегодня. Он озаглавлен «Объявление от исполняющего обязанность прокурора при Особом присутствии Правительствующего сената»; подписан: «Плеве». Сравнивая его с постановлением Особого присутствия Правительствующего сената в распорядительном заседании 22 марта, я нахожу большую разницу. Не говоря о том, что первый документ не имеет нумера, в нем не сказано, из кого состояло Особое присутствие Сената, и постановление его подписано ли кем-нибудь или нет. Между тем этот документ отвечает на заявление, имеющее по делу крайне серьезное значение, по крайней мере, по моему мнению. Я 25-го числа подал в Особое присутствие из крепости заявление о неподсудности моего дела Особому присутствию Сената как суду коронному, так как признаю правительство одной из заинтересованных сторон в этом деле и полагаю, что судьею между нами, партией революционеров, и правительством может быть только один – всенародный суд, или через непосредственное голосование народа, или в лице его законных представителей, избранных правильно в Учредительное собрание. Полагая, что настоящая форма суда лично к нам неприменима, я заявлял о том, что по справедливости и по духу даже наших русских законов наше дело подлежит рассмотрению суда присяжных заседателей, как представляющих собой общественную совесть, и просил на это заявление ответа. Я получил это объявление и прошу удостоверить, действительно ли это есть постановление Особого присутствия Правительствующего сената в распорядительном его заседании.

Первоприсутствующий: Я сейчас разрешу ваше сомнение. Г-н обер-секретарь, прочтите определение Особого присутствия, состоявшееся в распорядительном заседании сегодня.

Обер-секретарь прочел следующее: 1881 года, марта 26-го дня, в распорядительном заседании Особого присутствия, по указу его императорского величества, правительствующий сенат слушали: заявление Желябова о неподсудности его дела Особому присутствию и о передаче дела на рассмотрение суда присяжных заседателей. Заявление это он основывает на том, что действия, за которые он предан суду, направлены против правительства; что правительство есть заинтересованная сторона; что Особое присутствие, состоящее из правительственных чиновников, не может рассматривать это дело и оно должно подлежать рассмотрению присяжных заседателей как представителей общественной совести. Выслушав это заявление и заключение исполняющего обязанности прокурора, Особое присутствие находит, что отвод о неподсудности дела, за силой 2 п. 1031 ст[атьи] Уст[ава] уголовного] судопроизводства], 2-й части XV т[ома] Свод[а] зак[онов] по продолжению 1879 года, и 600 ст[атьи] того же Устава, лишен всякого основания и не подлежит удовлетворению, а потому определяет: заявление Желябова оставить без последствий, о чем ему и объявить.

Желябов: Я этим объяснением удовлетворен.

Первоприсутствующий: Определение это подписано всеми членами присутствия.

Желябов: Я удовлетворен.

Первоприсутствующий: Теперь я приглашаю вас ответить на мои вопросы. Сколько вам лет?

Желябов: 30 лет.

– Веры православной?

– Крещен в православие, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верую в истину и справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дел мертва есть и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за права угнетенных и слабых и если нужно, то за них и пострадать; такова моя вера.

– Где вы проживали в последнее время и чем занимались?

– В последнее время я жил в 1-й Роте Измайловского полка, и вообще жил там, где требовало дело, указанное мне Исполнительным комитетом. Служил я делу освобождения народа. Это мое единственное занятие, которому я много лет служу всем моим существом.

– Получили копии с обвинительного акта?

– Получил копии с трех обвинительных актов, в том числе одну с дополнительного обвинительного акта.

Первоприсутствующий: Вторую копию вы получили взамен первой. Г-н судебный пристав, все ли лица вызванные явились?

Судебный пристав: Имею честь доложить, что не явилось четверо: полковник Дворжицкий, ротмистр Кулебякин, городовой Денисов и сын купца Гольденберг.

Обер-секретарь доложил Особому присутствию причины неявки означенных свидетелей, а именно: первые трое, по медицинским удостоверениям, не могли явиться вследствие болезни от ран и повреждений, а Гольденберг – за смертью.

Первоприсутствующий: Прошу заключения г-на прокурора.

Исполнитель] об[ер-] прокурора Муравьев: Принимая во внимание, что свидетели Дворжицкий, Кулебякин и Денисов не явились в суд вследствие законно удостоверенного болезненного состояния и руководствуясь 4-м пунк[том] 388-й ст[атьи] Уст[ава] уголовного] судопроизводства, я полагал бы неявку их признать законною. Затем, признавая эти показания имеющими в деле существенное значение и на основании 626-й ст[атьи] Уст[ава] уголовного] судопроизводства подлежащими прочтению по ходатайству сторон, я отсутствие их не считаю препятствием к слушанию дела. Вместе с тем я имею сделать заявление, касающееся умершего Гольденберга. Обвинительная власть указала свидетеля Гольденберга в списке, приложенном к обвинительному акту, и тем самым заявила о своем предположении воспользоваться на суде показанием этого свидетеля посредством его прочтения, на основании 626-й ст[атьи] Уст[ава] уголовного] судопроизводства, разъясненной решениями Правительствующего сената. Руководствуясь этими решениями, именно 1869 г[ода] № 137, того же года № 831, затем 1874 г[ода] № 456, я в настоящее время имею честь заявить, что показание Гольденберга, имеющее значение свидетельского показания по отношению к другим подсудимым, должно быть прочитано на судебном следствии, и под условием этого прочтения обвинительная власть считает возможным продолжать судебное следствие.

Первоприсутствующий: Что может заявить защита по вопросу о продолжении заседания?

Прис[яжный] пов[еренный] Унковский: Я со своей стороны полагаю, что неявка четырех свидетелей не может служить препятствием к продолжению дела, и также не вижу никакой причины к неудовлетворению ходатайства г-на прокурора.

Прис[яжный] пов[еренный] Хартулари: Я присоединяюсь.

Прис[яжный] пов[еренный] Герке 1-й: Я тоже.

Прис[яжный] пов[еренный] Герард: Я не вижу препятствия к слушанию дела, но что касается показания умершего Гольденберга, то в свое время, когда явится момент для прочтения его показания, я прошу предоставить мне слово о возможности или невозможности чтения этого показания.

Первоприсутствующий: Не признаете ли вы возможным сделать это заявление теперь же?

Герард: Я полагаю, что чтение показания Гольденберга с формальной стороны не может быть допущено в настоящем заседании. Я это основываю на следующем соображении. Правительствующий сенат в своих решениях многократно разъяснял, как совершенно справедливо заметил г-н прокурор, что показания умерших сообвиняемых могут читаться как показания свидетелей, но Гольд енберг никогда не был сообвиняемым с настоящими подсудимыми. Он судился по совершенно другому делу, и в преступлении 1 марта Гольденберг не обвиняется; он не был привлекаем ни в качестве свидетеля, ни в качестве обвиняемого. Поэтому чтение его показания с формальной стороны не может быть допущено и не может оправдываться ни законом, ни решениями кассационного сената.

Прис[яжный] пов[еренный] Кедрин: Я присоединяюсь к только что высказанному заявлению.

Прокурор: В объяснениях г-на защитника подсудимого Кибальчича, очевидно, есть недоразумение. Действительно, Гольденберг не был предан суду и за смертью не мог привлекаться к делу о преступлении 1 марта; но подсудимый Желябов, один из настоящих подсудимых, подлежал привлечению к суду и не был привлечен только за неразысканием по тому же делу, по которому был привлечен в качестве обвиняемого при своей жизни Гольденберг. Поэтому Гольденберг и Желябов являются обвиняемыми по одному и тому же делу. В числе обвинений, падающих на Желябова, есть обвинение в приготовлении взрыва на Лозово-Севастопольской железной дороге, под городом Александровском, падающее также и на Гольденберга. Ввиду изложенных фактов обвинение продолжает настаивать на прочтении показания Гольденберга.

Герард: В таком случае Особое присутствие может из показания Гольденберга ограничиться прочтением только тех частей, которые касаются виновности Желябова и Гольденберга относительно взрыва под Александровском.

Первоприсутствующий: Г-н прокурор, вы просите прочесть все показание Гольденберга или только выдержки, относящиеся до Желябова?

Прокурор: На основании решения Сената по делу Багрянцова, на представителя стороны, требующей прочтения показаний такого свидетеля, как Гольденберг, возложена обязанность точно указать в свое время чтения, каких именно частей он желает: эту обязанность и исполнит обвинительная власть. Она имеет в виду воспользоваться не всем показанием Гольденберга, а лишь известными частями, касающимися Желябова, Перовской и Кибальчича.

Желябов: Я имею сделать заявление. Мое заявление касается вызова или, правильнее сказать, ссылки г-на прокурора на показание Гольденберга. Я в русских законах не силен и потому становлюсь под защиту суда в отношении толкования закона. На мою просьбу вызвать свидетелями Кошурникова и Колоткевича Особое присутствие отвечало (читает): «Особое присутствие Правительствующего сената, останавливаясь на ходатайстве Желябова о вызове в качестве свидетелей Кошурникова и Колоткевича, находит, что по общему смыслу законов, относящихся до свидетелей, к числу их не могут быть отнесены такие лица, которые совместно преследуются за одно и то же деяние; что цель допроса свидетелей состоит в успешном разъяснении обстоятельств дела в интересах истины; а так как от лиц, привлекаемых к ответственности вместе с подсудимыми за одно и то же преступление, нельзя ожидать беспристрастных, согласных с истиной показаний, и закон разрешает свидетелям не отвечать» и т. д., то Кошурникова и Колоткевича не вызывать. Обвиняемый Гольденберг находится в том же положении, как Кошурников и Колоткевич, то есть состоит обвиняемым по одному со мной делу. Спрашивается: дух русского закона, распространяющийся на Кошурникова и Колоткевича, не должен ли распространяться и на Гольденберга, смерть которого, то есть причина его неявки, не удостоверена пока, и я прошу удостоверить: действительно ли Гольденберг умер и какие есть на это данные. Причины неявки Дворжицкого и других свидетелей удостоверены медицинскими свидетельствами, и я желал бы знать, какие имеются доказательства, что Гольденберг действительно умер?

Особое присутствие удалилось для совещания.

По возобновлении заседания первоприсутствующий объявил следующее: Особое присутствие, по выслушании доклада обер-секретаря, заключения прокурора и заявлений защиты и подсудимого Желябова, постановило следующее определение: признавая причину неявки свидетелей Дворжицкого, Кулебякина и Денисова законною, ответственности их не подвергать; судебное заседание, несмотря на неявку свидетелей, – продолжать, и показания их, согласно 626-й ст[атье] Уст[ава] уголовного] судопроизводства, прочесть в свое время. Что касается до заявления подсудимого Желябова и защитников других подсудимых относительно непрочтения показания Гольденберга, о смерти коего имеется удостоверение в приложенном к делу производстве о 16 лицах, осужденных за государственные преступления, то ввиду имеющихся по сему предмету кассационных решений Особое присутствие признает, что Гольденберг, один из обвиняемых по упомянутому выше преступлению, оговоривший при жизни своих соучастников и не допрашиваемый по содержанию сего оговора за смертью, находится в ином положении, нежели лица, указанные Желябовым, так как последние являются сообвиняемыми с ним по делу, еще в отношении их не оконченному, посему и постановляет показание Гольденберга в частях, относящихся до подсудимых по настоящему делу, прочесть.

.

Константин Маковский Александр II на смертном одре. 1881 Холст, масло. 61 х 85,5 см Государственная Третьяковская галерея, Москва

Затем по распоряжению первоприсутствующего обер-секретарь прочел обвинительный акт следующего содержания:

Обвинительный акт,

которым предаются суду Особого присутствия Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях: тихвинский мещанин Николай Иванов Рысаков, 19 лет; крестьянин Таврической губернии, Феодосийского уезда, Петровской волости, дер[евни] Николаевки Андрей Иванов Желябов, 30 лет; дворянка София Львова Перовская, 27 лет; крестьянин Смоленской губернии, Сычевского уезда, Ивановской волости, дер[евни] Гаврилково Тимофей Михайлов, 21 года; и мозырская, Минской губернии, мещанка Геся Мирова Гельфман, 26 лет, обвиняемые в государственных преступлениях.

I

1 марта 1881 года, в воскресенье, в третьем часу пополудни, в С.-Петербурге, на набережной Екатерининского канала, против сада Михайловского дворца, совершилось величайшее злодеяние, жертвой которого пал его императорское величество государь император Александр Николаевич. Неслыханное по гнусности своей и бедственным последствиям преступление это и сопровождавшее его причинение смерти и поранений многим лицам совершены были посредством двух производивших взрывы метательных снарядов.

Обстоятельства злодеяния, исследованного дознанием в порядке, установленном в I главе 2 раздала] 3 книги Уст[ава] уголовного] судопроизводства 2 ч[асть] XV т[ом] Св[ода] зак[онов], изд[ания] 1876, по продолжению] 1879 года, а в некоторых частях и предварительным следствием, были выяснены как осмотрами места и вещественных доказательств преступления, так и показаниями нижепоименованных свидетелей-очевидцев: полицеймейстера 1-го отделения полковника Дворжицкого, Отдельного корпуса жандармов капитана Коха, ротмистра Терского казачьего эскадрона Собственного Его Императорского Величества Конвоя Кулебякина, конвойных казаков: унтер-офицера Кузьмы Мачнева и рядовых Михея Луценко и Петра Козьменко, адъютанта с. – петербургской крепостной артиллерии штабс-капитана Кюстера, офицеров кадрового батальона лейб-гвардии резервного Пехотного полка штабс-капитанов: Новикова и Франка и подпоручика Рудыковского, лейб-гвардии Кавалергардского полка поручика графа Гендрикова, 139-го Моршанского пехотного полка подпоручика Митрофана Крахоткина, камер-пажа Косинского, младшего медицинского фельдшера лейб-гвардии Павловского полка Василия Горохова, рядовых лейб-гвардии Преображенского полка Ивана Евченко и Платона Макарова, городового 3-го участка Александро-Невской части Василия Несговорова, отставного рядового Петра Павлова и крестьянина Новгородской губернии, Старорусского уезда, дер[евни] Пяти-Горки Михаила Назарова.

На основании совокупности приведенных данных горестное событие преступления представляется в нижеследующем общем виде:

В третьем часу дня ныне в Бозе почивший государь император выехал в карете в сопровождении обычного конвоя из Михайловского дворца по Инженерной улице, по выезде из которой карета повернула направо, по набережной Екатерининского канала, направляясь к Театральному мосту. Позади быстро следовавшей кареты государя императора, на расстоянии не более двух сажен от нее, ехал в санях полицеймейстер полковник Дворжицкий, а за ним капитан Кох и ротмистр Кулебякин. На расстоянии сажен 50 от угла Инженерной улицы, в двух с четвертью часа пополудни, под каретой раздался страшный взрыв, распространившийся как бы веером. Выскочив из саней и в то же мгновение заметив, что на панели, со стороны канала, солдаты схватили какого-то человека, полковник Дворжицкий бросился к императорской карете, отворил дверцы и, встретив выходившего из кареты невредимым государя императора, доложил его величеству, что преступник задержан. По приказанию государя свидетель проводил его по тротуару канала к тому месту, где находился уже окруженный толпой народа задержанный человек, оказавшийся впоследствии тихвинским мещанином Николаем Ивановым Рысаковым. Стоявший на тротуаре подпоручик Рудыковский, не узнав сразу его величество, спросил: «Что с государем?» – на что государь император, оглянувшись и не доходя шагов десяти до Рысакова, изволил сказать: «Слава Богу, я уцелел, но вот…», указывая при этом на лежавшего около кареты раненого казака и тут же кричавшего от боли раненого мальчика.

Злодейское покушение на жизнь Его Императорского Величества государя императора Александра Николаевича Литография по рисунку Перфирьева

Услышав слова государя, Рысаков сказал: «Еще слава ли Богу?» Между тем, опередив на несколько шагов государя, полковник Дворжицкий принял от лиц, задержавших Рысакова, вынутые из платья его револьвер и небольшой кинжал. Приблизившись к задержанному и спросив, он ли стрелял, его императорское величество, после утвердительного ответа присутствующих, спросил Рысакова, кто он такой, на что тот назвал себя мещанином Глазовым. Затем, как только государь, желая посмотреть место взрыва, сделал несколько шагов по панели канала по направлению к экипажу, сзади, у самых ног его, раздался новый оглушительный взрыв, причем поднятая им масса дыма, снега и клочьев платья закрыла на несколько мгновений все пространство. Когда же она рассеялась, пораженным взорам присутствующих, как пострадавших, так и уцелевших, представилось ужасающее зрелище: в числе лиц, поверженных и раненных взрывом, находился и государь император. Прислонившись спиной к решетке канала, упершись руками в панель, без шинели и без фуражки, полусидел на ней возлюбленный монарх, окровавленный и трудно дышавший. Обнажившиеся ноги венценосного страдальца были раздроблены, кровь сильно струилась с них, тело висело кусками, лицо было в крови.

Покушение на Александра II 1 марта 1881 года На гравюре изображен момент броска Гриневицким второй бомбы

Тут же лежала шинель государя, от которой остались лишь окровавленные и обожженные клочья. Раненный рядом с государем императором полковник Дворжицкий, приподнявшись с земли, услышал едва внятно произнесенные слова государя «Помоги» и, вскочив, подбежал к нему вместе со многими другими лицами. Кто-то подал платок. Государь, приложив его к лицу, очень слабым голосом произнес: «Холодно, холодно». Тогда, приподняв государя, уже начавшего терять сознание, окружавшие его лица, в числе которых были юнкера Павловского военного училища и чины проходившего мимо караула от 8-го флотского экипажа, при подоспевшем великом князе Михаиле Николаевиче, понесли его к саням полковника Дворжицкого, причем поручик граф Гендриков покрыл своею фуражкой обнаженную голову страдальца. Наклонившись к своему августейшему брату, великий князь спросил, слышит ли его величество, на что государь император тихо отвечал: «Слышу»; на дальнейший вопрос его высочества о том, как государь себя чувствует, государь император изволил сказать: «Скорее… во дворец», а затем, как бы в ответ на услышанное им предложение штабс-капитана Франка внести его в ближайший дом для подания первоначальной помощи, его императорское величество произнес: «Несите меня во дворец… там… умереть…» То были последние слышанные свидетелями слова умирающего монарха. Императорская карета оказалась сильно поврежденной взрывом, почему его величество поместили в сани полковника Дворжицкого, куда сел ротмистр Кулебякин и с помощью конвойных казаков Коземенко и Луценко повез государя императора в Зимний дворец.

Помощь раненым на месте покушения Ксилография по рисунку А. Бальдингера

Неисповедимые веления Промысла совершились. Объявлениями от министра внутренних дел, опубликованными того же 1 марта, возвещено, что при вышеописанном втором взрыве его императорское величество государь император был тяжело ранен, с раздроблением обеих ног ниже колен, и в тот же день, в 3 часа 35 минут пополудни, в Бозе почил.

По сведениям, собранным при дознании, оказывается, что из свиты государя императора при взрывах было более или менее опасно ранено девять человек, из которых один уже скончался, а из числа чинов полиции и посторонних лиц, находившихся на месте преступления, ранено 11, из которых двое (в том числе 14-летний крестьянский мальчик Николай Максимов) умерли через несколько часов.

По соображении данных, обнаруженных осмотром местности преступления и оказавшихся на ней предметов, спрошенные в качестве экспертов: командир гальванической учебной роты полковник Лисовский, командир 1-го военно-телеграфного парка подполковник Шах-Назаров и капитан 4-го саперного батальона Родивановский пришли к заключению, что по внешнему виду и свойствам вышеозначенных предметов, взрывы были произведены двумя брошенными снарядами, заключенными в жестяные оболочки, причем заряд каждого состоял приблизительно из пяти фунтов ударного состава и взрывчатого вещества, по-видимому нитроглицерина.

Метательный снаряд, причинивший первый взрыв, как установлено единогласными свидетельскими показаниями, был брошен под карету государя императора именно Николаем Ивановым Рысаковым.

Игнатий Гриневицкий фотография

Свидетели Назаров и Горохов видели Рысакова перед самым проездом государя тихо шедшим по панели канала навстречу императорской карете, причем Горохов заметил у него в руках что-то круглое, вроде тарелки, завернутой в белый платок, а Назаров удостоверил, что, поравнявшись с каретой государя, Рысаков бросил под лошадей что-то белое, похожее на ком снега, и побежал, но был задержан бросившимися на него свидетелями. По словам Назарова, Рысаков по задержании его казался спокойным и даже смеялся, а по объяснении свидетелей Горохова, Несговорова и Макарова, доставивших Рысакова в управление градоначальника, он просил их оградить его от разъяренного народа, за исполнение чего благодарил их.

Что же касается до виновника второго взрыва, то крестьянин Петр Павлов показал, что когда государь, отойдя от задержанного Рысакова, направился по панели канала, то неизвестный человек, стоявший боком и прислонившись к решетке, выждал приближение государя императора на расстояние не более двух аршин и, приподняв руки вверх, бросил что-то на панель, отчего и последовал второй взрыв.

Несмотря на отсутствие прямых указаний на личность упомянутого виновника второго взрыва, при производстве дознания были собраны данные, приводящие с полной вероятностью к заключению о том, что означенный взрыв был произведен одним из пострадавших от него же неизвестным человеком, который был поднят на месте преступления и доставлен в бессознательном состоянии в Придворный госпиталь Конюшенного ведомства, где и умер спустя 8 часов, придя несколько в себя и ответив перед смертью на вопрос о своем имени и звании: «Не знаю».

По судебно-медицинскому осмотру и вскрытию трупа этого неизвестного человека, на теле его и преимущественно на передней части тела, в том числе в особенности на правой руке, оказалось множество поранений, причиненных, по мнению врачей-экспертов, при взрыве, который по характеру повреждений, в связи с свойствами взрывчатого вещества, должен был произойти в весьма близком расстоянии от умершего, не далее как на три шага.

II

При производстве совокупного расследования по делам о предшествовавших покушениях на жизнь священной особы ныне в Бозе почившего государя императора: 2 апреля, 18-го и 19 ноября 1879-го и 5 февраля 1880 года, были обнаружены данные, последовательный ряд которых приводил к предположению о задуманном и уже готовящемся в среде известных по прежним делам преступных деятелей новом таковом же посягательстве, а при возникновении настоящего дела выяснились указания на принадлежавших к этой среде истинных зачинщиков и руководителей злодеяния 1 марта 1881 года. Из имеющихся в настоящем деле сведений об означенных данных, составляющих предмет еще производящегося, но уже близкого к окончанию особого дознания, видно, что в ноябре 1880 года был арестован дворянин Александр Михайлов, проживавший под фамилией Поливанова, при обыске у которого найден динамит и другие предметы, свидетельствующие о его преступной деятельности. Вслед за тем, при дальнейших розысках, были обнаружены две занимаемые членами партии квартиры, из которых в первой, по Большой Подьяческой улице, д[ом] № 37, производилось заготовление значительного количества динамита, а в другой, по Подольской улице, д[ом] № 11, помещалась тайная типография. Посетители этих квартир, проживавшие под чужими именами и по подложным видам на жительство, были задержаны один за другим, причем в числе их оказались известные по прежним розыскам и процессам агитаторы: Фриденсон (Агаческулов), Баранников (он же Кошурников и Алафузов) и Колоткевич (Петров). Затем результаты исследования привели к заключению, что в кружке означенных лиц играли видную и влиятельную роль: проживавший под своим собственным именем действительный студент Михаил Тригони и крестьянин Таврической губернии, Феодосийского уезда, деревни Николаевки Андрей Иванов Желябов, разыскиваемый по обвинению в покушении на жизнь его императорского величества, совершенном 18 ноября 1879 года близ города Александровска Екатеринославской губернии. Желябов был арестован 27 февраля сего года одновременно с Тригони в квартире последнего, на углу Невского проспекта и Караванной улицы, в доме Лихачева.

По обнаружении местожительства Желябова, проживавшего вместе с женщиною, именовавшей себя Лидией Антоновой Войновой, по 1-й Роте Измайловского полка, в доме № 37–18, кв. № 23, под именем Николая Иванова Слатвинского, в квартире его утром 1 марта, всего лишь за несколько часов до совершения злодеяния, жертвой которого пал ныне в Бозе почивший государь император, был произведен обыск, при котором, кроме разных принадлежностей химических опытов, могущих служить и для приготовления взрывчатых веществ, были найдены между прочим четыре жестянки из-под конфет и одна из-под сахару, с остатками в четырех жестянках (трех из-под конфет и одной из-под сахару) черного вещества, а также две каучуковые красивые трубки.

По заключению эксперта, заведующего химической лабораторией Михайловской артиллерийской академии и училища генерал-майора Федорова, означенное вещество есть черный динамит, а каучуковые трубки подобны тем, которые были употреблены при устройстве нижеупомянутых метательных взрывчатых снарядов. В названных жестянках, по мнению генерала Федорова, могло помещаться около двух пудов динамита.

Женщина, проживавшая вместе с Желябовым под именем Лидии Войновой, скрылась из вышеуказанной квартиры Желябова на другой день его ареста, 28 февраля вечером, и была задержана лишь 10 марта на Невском проспекте околоточным надзирателем Широковым.

Задержанная оказалась дворянкой Софией Львовой Перовской, обвиняемой и разыскиваемой по делу о покушении на жизнь священной особы государя императора, совершенном 19 ноября 1879 года близ города Москвы, на линии Московско-Курской железной дороги.

По обыску при Перовской были между прочим найдены печатные прокламации: от 2 марта 1881 года по поводу события 1 марта, 18 экземпляров от «Исполнительного комитета» и 14 экземпляров от рабочих членов партии «Народная воля».

Дознанием выяснено, что в июне 1880 года Перовская под именем Войновой вместе с женщиной, называвшейся дочерью священника Ольгой Сипович и еще не разысканной, выбыла из д[ома] № 32—4 Петербургской части, 1-го участка, на углу Большой и Малой Белозерской улиц и переехала на жительство в кв[артиру] № 23, д[ом] № 17–18 по 1-й Роте Измайловского полка. В октябре Сипович уехала, по заявлению ее – в Ораниенбаум, а вскоре после ее отъезда у Перовской под видом ее брата поселился Желябов, проживавший под именем Николая Ивановича Слатвинского.

Из показаний свидетелей: старшего дворника д[ома] № 17–18, крестьянина Харитона Петушкова, его подручного дворника, запасного рядового Григория Афанасьева, и содержательницы мелочной лавочки в доме, крестьянки Ирины Афанасьевой – называвшиеся Слатвинским (Желябов) и Войновой (Перовская) жили весьма уединенно, гостей не принимали, писем не получали, прислуги не имели, так что Войнова (Перовская) сама покупала провизию и готовила кушанье. 27 февраля она вышла из квартиры вместе с Слатвинским (Желябовым), который уже более не возвращался; Войнова же (Перовская) вернулась вечером и провела ночь дома. 28 февраля она два раза через задний ход приходила в лавочку Афанасьевой, причем в первый раз купила коленкору, а во второй тесьмы, говоря, что покупает это для платья. В оба свои прихода в лавочку она выходила из нее чистым входом прямо на улицу, причем после вторичного ее появления у Афанасьевой около 9 часов вечера Войнову (Перовскую) уже в доме не видели, и 1 марта, по приезде должностных лиц для производства обыска в квартире Желябова, квартира эта оказалась пустой.

III

Вследствие сведений, полученных властями при производстве расследования по настоящему делу о том, что по Тележной улице, в доме № 5, находится так называемая «конспиративная» квартира, то есть такое помещение, в котором собирались злоумышленники и производились приготовления к преступлению 1 марта, в означенном доме, в квартире № 5, сделан был в ночь на 3 марта внезапный обыск. При объявлении должностными лицами, явившимися на обыск, о цели их прибытия лицу, спросившему их о том через запертую наружную дверь квартиры, в этой последней послышалось несколько выстрелов, и затем какая-то женщина отперла дверь, через которую должностные лица и проникли в квартиру. В первой комнате, направо, они нашли лежащим на полу окровавленным только что, по-видимому, застрелившегося человека. По заключению приглашенного для подачи ему медицинской помощи врача Павлова, человек этот нанес себе выстрелами из револьвера несколько ран, в том числе одну безусловно смертельную в висок. Не выходя из бессознательного состояния, неизвестный тут же вскоре умер. По осмотру домовой книги и по показаниям свидетелей оказалось, что он проживал в квартире № 5 вместе с упомянутой задержанной в ней женщиной под именем супругов Фесенко-Навроцких, по подложному паспорту на имя коллежского регистратора Ивана Петрова Фесенко-Навроцкого.

При расследовании, произведенном с целью обнаружить личность застрелившегося человека, проживавшего под именем коллежского регистратора Ивана Фесенко-Навроцкого, подполковник 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского полка Иван Алексеев Саблин признал в предъявленном ему фотографическом снимке застрелившегося родного брата своего, дворянина Николая Алексеева Саблина, который в 1878 году выехал из города Москвы неизвестно куда, причем с тех пор родные его никаких известий о нем не имели.

Женщина, задержанная в «конспиративной» квартире, оказалась мозырской мещанкой Гесей Мировой Гельфман. По ее объяснениям, проживавший вместе с ней в этой квартире неизвестный, называвшийся Фесенко-Навроцким, застрелившийся пред обыском, был действительно Николай Алексеев Саблин.

Из имеющихся в деле сведений видно, что означенный Саблин в 1873 и 1874 годах, принадлежа к революционному кружку, образовавшемуся в Москве, и действуя как здесь, так и в Ярославской губернии, занимался преступной пропагандой в народе совместно со скрывающимися ныне революционными деятелями Николаем Морозовым и Иванчиным-Писаревым. Затем, уехав в 1874 году за границу, Саблин в марте 1875 года вместе с Морозовым возвратился в Россию, причем был задержан в пограничном селении Кибарты с прусской легитимационной картой на имя Фридриха Вейсмана. Привлеченный к делу о революционной пропаганде в империи и преданный суду Особого присутствия Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях, Саблин был признан виновным во вступлении в преступное тайное сообщество, предусмотренное 2 отд. ст. 250 Уложения о наказаниях, с знанием о целях его, за что, как изложено в приговоре Особого присутствия, состоявшемся 18 октября (23 января) 1877–1878 годов, он подлежал наказанию, указанному в 3 степ. 31-й ст. Уложения о наказаниях, причем Особое присутствие, приняв во внимание обстоятельства, смягчающие в числе других и его, Саблина, вину в размерах, выходящих из пределов власти суда, и между прочим долговременное содержание его под стражей и молодость, определило: ходатайствовать перед монаршим милосердием о вменении ему в наказание предварительного ареста, на каковое ходатайство и последовало высочайшее его императорского величества ныне в Бозе почившего государя императора соизволение.

По обыску в «конспиративной» квартире был найден ряд вещественных доказательств, имеющих непосредственную связь со злодейским деянием 1 марта. Из числа означенных вещественных доказательств особое значение, по заключению экспертов, представляют нижеследующие предметы: 1) две метательные мины, взрывающиеся при бросании от удара, в жестянках, заключающих в себе, как подробно объяснено в заключении и чертежах генерал-майора Федорова, взрывчатый аппарат, который представляет систему сообщающихся друг с другом снарядов: а) с серной кислотой, б) с смесью бертолетовой соли, сахара и сернистой сурьмы, в) с гремучей ртутью и г) из пироксилина, пропитанного нитроглицерином. Передавая друг другу посредством стопина воспламенение, вследствие удара или сотрясения, снаряды эти доводят его наконец до смеси гремучего студня с камфарой, действующей при взрыве в шесть раз сильнее пороха; часть означенного аппарата устроена вдвойне таким образом, чтобы взрыв последовал при падении метательной мины в каком бы то ни было направлении; 2) колба и реторта, служащие для химических опытов; 3) стеклянные шарики с серной кислотой; 4) небольшая деревянная призма, представляющая, по предположению эксперта, часть модели метательного снаряда; 5) фарфоровая ступка, в которой перетиралась бертолетовая соль; 6) записка на клочке бумаги о вышеупомянутой смеси бертолетовой соли с сахаром и сурьмой; 7) рисунок карандашом, на обороте транспаранта, какого-то аппарата для производства гальванического тока, не имеющий, впрочем, отношения к метательным снарядам; 8) план города С.-Петербурга с карандашными отметками в виде неправильных кругов на здании Зимнего дворца и с слабыми карандашными же линиями, проведенными от здания Михайловского манежа по Инженерной улице, по зданиям Михайловского дворца и по Екатерининскому каналу, и 9) сделанные карандашом на обороте конверта план, без соблюдения масштаба, представляющий, по сличении его с планом города С.-Петербурга, сходство с местностью между Екатерининским каналом, Невским проспектом, Михайловским дворцом и Караванной улицей с обозначением Михайловского манежа, Инженерной улицы и Малой Садовой. На плане этом между прочим имеются знаки на Екатерининском канале, Манежной площади и круг посредине Малой Садовой.

IV

По указаниям, сделанным обвиняемым Рысаковым, была обнаружена квартира, в которой обвиняемая Гельфман проживала до переезда своего в дом № 5 по Тележной улице. Квартира эта помещалась под № 25, в д[оме] № 27—1 по Троицкому переулку, причем Гельфман жила в нем под именем Елизаветы Андреевой Николаевой, вместе с неизвестным человеком, проживавшим под именем московского мещанина Андрея Иванова Николаева, которого она выдавала за своего мужа.

Осмотром домовой книги означенного дома № 27—1, а также показанием дворника его, отставного рядового Усмана Булатова, удостоверено, что Николаевы записаны переехавшими в этот дом 15 сентября 1880 года из Петергофа, а выбывшими 17 февраля 1881 года в Москву. По словам Булатова, Николаева (Гельфман), жившая с мужем очень скромно и уединенно, носила куда-то из своей квартиры картонные листы. Человек, называвшийся Николаевым, выбыл из квартиры на несколько дней раньше Гельфман, причем отметился выбывшим в Москву. Вскоре и Гельфман, заявив, что муж ее умирает в Москве и что она едет к нему, продала свою мебель и с одним чемоданом выехала из квартиры.

3 марта, утром, вскоре после вышеупомянутого обыска в доме № 5 по Тележной улице, где были оставлены чины полиции с приказанием задерживать каждого, кто придет в обысканную квартиру, явился молодой человек и, поднимаясь по лестнице во второй этаж, где находилась означенная квартира, был встречен дворником Мироном Сергеевым. На вопрос последнего, куда он идет, неизвестный, спросив кучера, указал на квартиру № 12, каковой вовсе в доме не имеется, вследствие чего был приглашен в кв. № 5, где и задержан. Когда же было приступлено к производству у него обыска, то он, выхватив из кармана револьвер, сделал шесть выстрелов в задержавших его полицейских чинов, из которых нанес схватившему дуло револьвера городовому Ефиму Денисову опасную для его жизни рану в правый пах и помощнику пристава 1-го участка Александро-Невской части Слуцкому контузию груди, с ушибом правого легкого. Обезоруженный и вследствие описанного сопротивления связанный, неизвестный человек был доставлен в управление с. – петербургского градоначальника, где и оказался крестьянином Смоленской губернии, Сычевского уезда, Ивановской волости, дер[евни] Гаврилково Тимофеем Михайловым.

Изложенное удостоверяется показаниями прикомандированного в 1-му участку Александро-Невской части коллежского асессора Рейнгольдта, помощника пристава Слуцкого, околоточного надзирателя Зезюкина, городовых Ивана Шлыкова, Ефима Денисова и дворника Мирона Сергеева, а также протоколами обыска у Тимофея Михайлова и судебно-медицинского освидетельствования Слуцкого.

При обыске у Тимофея Михайлова был найден печатный экземпляр высочайшего Манифеста от 1 марта 1881 года о восшествии на всероссийский престол его императорского величества императора Александра III; на обороте этой бумаги оказались написанные карандашом адреса трех пунктов в городе С.-Петербурге с означением при каждом известных часов и между прочим с указанием кондитерской Исакова, на углу Невского проспекта и Малой Садовой, и с отметкой против этой записи о четырех часах.

Вследствие такого указания, в означенной кондитерской, в четвертом часу пополудни 3 марта, были приведены в известность все лица, оказавшиеся в ней в этот час, причем был задержан сын священника Иван Григорьев Орлов, назвавшийся мещанином Козыревым, имевший при себе чужой вид на жительство на это последнее имя, а также небольшой кинжал. У него же, по обыску, кроме противоправительственных изданий и рукописей, указывающих на его преступную агитационную деятельность в народе, оказалось два исписанных листа бумаги, в которых говорится о бедственном положении крестьян и рабочих.

Листы эти, по собственному признанию Тимофея Михайлова, оказались писанными его рукою.

О задержанном при вышеприведенных обстоятельствах сыне священника Орлове, заявившем при допросе о принадлежности своей к «социально-революционной партии», возбуждено и производится особое от настоящего дела дознание.

V

4 марта 1881 года, вследствие заявления дворников дома № 56—8 (графа Менгдена), находящегося на углу Малой Садовой и Невского проспекта, того самого, в котором помещается и вышеупомянутая кондитерская Исакова, о том, что содержатель сырной лавки в подвальном этаже того же дома крестьянин Евдоким Ермолаев Кобозев скрылся вместе с женой своею Еленой Федоровой, а в самой лавке найдена земля и разные орудия землекопания, местная полиция произвела осмотр означенной лавки, оставленной хозяевами, причем, по приглашению на место судебного следователя, из жилья, смежного с лавкой, под ближайшим к ней окном, был обнаружен подкоп под улицу Малую Садовую.

По осмотру судебным следователем при участии экспертов: генерал-майора Федорова, военного инженера штабс-капитана Родивановского, командира гальванической роты полковника Лисовского и офицеров той же роты штабс-капитана Линденера и поручика Тишкова – как внутренности лавки и смежных к ней помещений, так и самого подкопа, исследованного с помощью поименованных экспертов и нижних чинов гальванической роты, оказалось в общих и наиболее существенных чертах нижеследующее: в самой лавке, на прилавке, разложены сыры и оставлены разные записки, не имеющие значения по своему содержанию; в стоящих здесь же бочке и кадке, под соломой и за деревянной обшивкой нижней части задней и боковых стен, сложена земля. В смежном жилье такая же земля найдена под сиденьем дивана и рядом, в подвальных помещениях, девять деревянных ящиков, наполненных землей, и шесть мокрых мешков, в которых, по-видимому, носили землю. В разных местах разбросаны землекопные и минные инструменты, как то: бурав с его принадлежностями, ручной фонарик с лампочкой и проч. В жилье стена; под первым от входа окном пробита, и в ней открывается отверстие, ведущее в подземную галерею, обложенную внутри досками и простирающуюся на две с лишком сажени до средины улицы. В отверстии оказалась склянка с жидкостью (двухромокислым кали) для заряжения гальванической батареи системы Грене, четыре элемента которой найдены тут же в корзине. От батареи шли по мине провода, оканчивавшиеся зарядом. По заключении генерал-майора Федорова, заряд этот состоял из системы черного динамита, количеством около двух пудов, капсюли с гремучей ртутью и шашки пироксилина, пропитанного нитроглицерином. Такая система вполне обеспечивала взрыв, от которого должна была образоваться среди улицы воронка до двух с половиной сажен в диаметре, а в соседних домах были бы вышиблены оконные рамы и могли бы обвалиться печи и потолки. Что же касается до земли, найденной в лавке Кобозева, то, по заключению полковника Лисовского, количество ее соответствует объему земли, вынутой из галереи.

Следствием обнаружено, что называвшие себя супругами Кобозевыми наняли лавку в д[оме] графа Менгдена в декабре 1880 г[ода] по контракту за 1 200 рублей в год и, переехав в январе, открыли торговлю сыром при такой обстановке, которая скоро обратила на себя внимание многих свидетелей как не соответствовавшая свойствам, образу жизни и внешности обыкновенной торговли и обыкновенных торговцев. Торговля производилась неумело и как бы лишь для виду, Кобозев казался человеком, стоящим гораздо выше своего состояния, жена его обнаруживала привычки, несвойственные жене простого торговца, кроме того, часто не ночевала дома. Вследствие павшего поэтому на лавку Кобозевых подозрения в лавке их 28 февраля 1881 г[ода] по распоряжению градоначальника, местной полицией при участии техника генерал-майора Мровинского произведен был осмотр под видом технических и санитарных целей. Осмотр этот не дал никаких результатов, причем, однако же, по удостоверениям свидетелей: Мровинского, пристава 1-го участ[ка] Спасской части Теглева и дворника Никифора Самойлова – Кобозев казался смущенным и испуганным. После осмотра 1 и 2 марта Кобозевы поочередно уходили из дома, а 3 марта Кобозев ушел утром, жена же его вечером, после чего они более не возвращались.

Изложенное удостоверяется, кроме показаний Мровинского, Теглева и Самойлова, еще показаниями посещавших лавку Кобозевых: управляющего домом графа Менгдена Георгия Петерсона, дворников Никифора Ульянова и Павла Андреева, околоточного надзирателя Исайи Дмитриева, старшего помощника пристава Лерепланда, с. – петербургского 2-й гильдии купца Федора Новикова, содержателя живописно-лакировальной мастерской Ивана Шмидта.

Паспорт, по которому проживали Кобозевы, оказался подложным, а настоящий Евдоким Андреев Кобозев – безвыездно проживающим в гор[оде] Воронеже.

Дальнейшим расследованием было обнаружено, что до переезда своего в лавку на Малой Садовой Кобозевы с 28 ноября 1880 года проживали в доме № 75, на углу Невского проспекта и Новой улицы, в меблированных комнатах Афанасьева, где дочь хозяина, Екатерина Афанасьева, видела у них на столе сторублевые кредитные билеты, которые они, уходя, оставляли неприбранными.

По показаниям дворников Никифора Самойлова и Никифора Ульянова, в лавку Кобозевых ходили люди, казавшиеся подозрительными. Так, свидетель Самойлов заметил, что двое из этих людей, прошедших мимо него 27 февраля, закрывали свои лица воротниками. Узнав от Самойлова о приходе к Кобозевым одного из этих людей, молодого человека, околоточный надзиратель Исайя Дмитриев проследил его от лавки Кобозевых до угла Невского и Малой Садовой, где означенный человек нанял извозчика, так называемого «лихача», на Вознесенском проспекте за 1 рубль. По словам этого извозчика, крестьянина Федора Гордина, неизвестный дорогой изменил цель своей поездки и приказал ехать в Измайловский полк, где на углу 1-й Роты и Тарасова переулка, остановив извозчика посредине улицы, сошел, бросил ему 3 р[убля] 20 к[опеек], повернул в переулок сзади саней и скрылся.

По предъявлении всех четырех обвиняемых по настоящему делу дворникам Никифору Самойлову и Никифору Ульянову, они признали в Андрее Желябове: первый – положительно, а второй – по сходству – одного из людей, приходивших к Кобозевым 27 февраля.

По предъявлении обвиняемого Тимофея Михайлова околоточному надзирателю Исайе Дмитриеву и извозчику Федору Гордину, они признали в нем большое сходство с тем вышеупомянутым человеком, который 27 февраля, выйдя из лавки Кобозевых, нанял Гордина на Вознесенском проспекте, а затем сошел в Измайловском полку.

При производстве упомянутого выше обыска в квартире Желябова и начатого еще утром 1 марта осмотра всего, при этом обыске найденного, между предметами, находящимися у Желябова, оказались четыре куска сыру, из которых два круга русского зеленого сыра с клеймом «С. А. С», один круг русского голландского сыра и один – русского честера. По сличении через экспертов этих сыров с найденными в лавке Кобозева, они оказались тождественными между собой, причем в лавке были и сыры с клеймами «С. А. С.».

VI

По задержании и привлечении к настоящему дознанию в качестве обвиняемых Николая Рысакова, Андрея Желябова, Софьи Перовской, Геси Гельфман и Тимофея Михайлова, означенным дознанием было обнаружено, что между названными лицами, соединенными друг с другом общностью превратных воззрений и преступной деятельности, существовали близкие отношения, непосредственно предшествовавшие злодеянию и несомненно свидетельствующие о принадлежности их к одному и тому же тайному сообществу, которое, замыслив это злодеяние, привело его в исполнение.

Признаки такового сообщества усматриваются, независимо от изложенных ниже показаний обвиняемых, в следующих данных настоящего дознания:

Вслед за арестом обвиняемого Рысакова были обнаружены две квартиры его: в первой из них, на углу 9-й улицы Песков и Мытнинской, в доме № 32–44, кв. № 17, он нанимал комнату под именем вятского мещанина Макара Егорова Глазева у коллежского регистратора Ермолина, представив и паспорт на означенное имя; во второй квартире, на углу 5-й улицы Песков и Греческого проспекта, в д. № 6—14, кв. № 18 он проживал под своим собственным именем, нанимая комнату у вдовы надворного советника Ксении Холодковской. В первой из означенных квартир, кроме разных рукописей противоправительственного содержания, были найдены: 1) №№ 2 и 3 «Народной воли»; 2) рукопись под заглавием: «Объяснительная записка к программе рабочих членов партии “Народная воля”»; 3) печатный экземпляр самой программы и 4) рукопись под заглавием: «Задачи боевой рабочей организации», содержащая воззвание к «товарищам», которые приглашаются вести борьбу с правительством путем открытых насильственных действий.

Из показаний хозяек квартир, в которых проживал Рысаков, – Ксении Холодковской и Прасковьи Ермолиной, видно, что у первой из них он жил до 31 января сего года, причем к нему ходил лишь один молодой человек, которого он называл своим товарищем студентом. Во время проживания Рысакова у Ермолиной его посещали по вечерам, вместе и порознь, шесть человек его знакомых, с которыми он и уходил вместе, возвращаясь домой поздно ночью.

3 марта, по указаниям Рысакова, была обнаружена и квартира того самого неизвестного человека, который умер от повреждений, полученных им при взрыве 1 марта. Под именем виленского мещанина Николая Степанова Ельникова он проживал на Выборгской стороне по Симбирской улице в доме № 59, кв. № 22, у квартирной хозяйки Анны Артамоновой.

По осмотру вещей, оставшихся в квартире Артамоновой, в числе их, кроме шести экземпляров «Рабочей газеты», напечатанных в «Летучей типографии „Народной воли“», и экземпляра упомянутой уже найденной и у Рысакова «Программы рабочих членов партии», оказались еще: 1) счет в израсходовании за ноябрь 33 рублей, с надписью внизу: «отчет Федорова» и 2) платок с меткой «Н. И. Р.».

По предъявлении Артамоновой и служанке ее, солдатской вдове Акулине Смелковой, трупа неизвестного человека, умершего в придворном госпитале, они признали в нем своего жильца Ельникова.

Из показаний Смелковой видно, что Ельников переехал к Артамоновой 15 января 1881 года и вел весьма уединенную жизнь, принимая лишь по вечерам гостей: трех мужчин и двух женщин, из которых один мужчина, высокий и черный, приходил обыкновенно вместе с женщиной с большим лбом, казавшейся его женой. В ночь на 26 февраля Ельников первый раз ночевал дома; 26 числа вечером пришли к нему упомянутые мужчина с женщиной и, кроме того, еще другой светло-русый его знакомый, причем пробыли у него до 12 часов ночи; 27 и 28 февраля Ельникова дома не было, а 1 марта он встал раньше обыкновенного, в 8 часов утра, быстро оделся и ушел, после чего уже не возвращался.

По предъявлении Смелковой обвиняемых: Рысакова, Желябова, Софьи Перовской и Геси Гельфман, – свидетельница признала в них лиц, приходивших к Ельникову, и в частности: в Рысакове – светло-русого человека, нередко приходившего с высоким черным мужчиной и его спутницей и бывшего у Ельникова с ними же 26 февраля; в Желябове – человека, приходившего к Ельникову не менее трех раз; в Перовской – упомянутую спутницу высокого черного мужчины; в Гельфман – женщину, три раза не заставшую Ельникова дома и в последней раз оставившую ему записку.

По предъявлении свидетельнице трупа Николая Саблина, проживавшего в доме № 5 по Тележной улице под именем Фесенко-Навроцкого и застрелившегося пред обыском в ночь на 3 марта, Смелкова признала в нем высокого черного мужчину, часто приходившего к Ельникову вместе с упомянутой женщиной с большим лбом.

По предъявлении того же трупа Саблина свидетельнице Ермолиной она признала в нем сходство с одним из шести лиц, посещавших Рысакова в ее квартире.

Сверх упомянутых уже выше предметов, найденных по обыскам у Желябова, у Саблина и Гельфман в доме № 5 по Тележной улице и у Перовской, у них, между прочим, оказались:

У Желябова – кроме номеров «Земли и воли» и «Народной воли»: 1) несколько прокламаций, в том числе от «Исполнительного комитета», по поводу взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года; гектографированная «Программа действия Великорусской партии социалистов-федералистов» с объяснительной запиской и 16 экземпляров фотографических групп осужденных государственных преступников.

У Саблина и Гельфман – 1) печатная прокламация от «Исполнительного комитета» с надписью внизу: «Исполнительный комитет 1 марта 1881 года. Типография „Народной воли“. 2-е марта 1881 года», по поводу злодеяния 1 марта, в которой о нем объявляется как о совершившемся уже событии, с изложением его причин и требований, предъявляемых так называемой «социально-революционной партией» к будущему; 2) многие революционные периодические издания и брошюры на русском языке; 3) два револьвера с принадлежностями и кастет; 4) кусок грифеля с вырезанной на нем печатью московского генерал-губернатора и 5) записка без адреса, подписи и числа на небольшом клочке бумаги, относящаяся, по-видимому, до организации преступной деятельности «партии». В записке этой говорится о добывании и присылке револьверов, кинжалов, паспортов, печатей мещанского старосты, о действии силой и между прочим значится: «Дело пошло как по маслу, нужна бы женщина, еврейка, для неинтеллигентной роли; попросите от меня Гесю, не возьмется ли она за это; если нет, то тогда пусть А. М. поручит ей ведение всех дел в Питере, а сама приезжает».

У Перовской – 1) печатная программа «Исполнительного комитета»; 2) два экземпляра печатной программы рабочих членов партии «Народная воля»;

3) 17 экземпляров «приложения» к № 2 «Рабочей газеты»; 4) рукопись под заглавием: «Подготовительная работа партии», содержание которой после введения, трактующего об общих приготовлениях к восстанию, излагается по отделам со следующими заглавиями:

а) центральная организация, б) организации местные и специальные, в) городские рабочие, г) войско, д) интеллигенция и молодежь и е) Европа; 5) листки бумаги с цифрами (по-видимому, шифром) и разными заметками противоправительственного направления;

б) записная книжка с разными чертежами и заметками, представляющими как бы условные слова и знаки.

Кинжал, бывший при Рысакове на месте преступления и полученный им, по его показанию, от Желябова, по внешнему своему виду, имеющимся на нем знакам и выделке оказался совершенно тождественным с кинжалами, отобранными: 1) у называющего себя харьковским мещанином Иваном Яковенко, арестованного в Петербурге в день задержания Тригони и Желябова и обвиняемого по делу об Александре Михайлове и других так называемых «террористах» и 2) у вышеупомянутого сына священника Орлова, задержанного 3 марта в кондитерской Исакова, по одному из адресов, найденных у обвиняемого Тимофея Михайлова.

VII

Независимо от всех приведенных выше прямых и косвенных доказательств, показания, данные при расследовании настоящего дела Рысаковым, представляя, кроме полного его сознания, еще и важные разоблачения, вполне освещают план, обстановку и самое совершение злодеяния 1 марта 1881 года.

Показания эти, пространно и подробно изложенные Рысаковым собственноручно при девяти последовательных допросах и в поданном им особо заявлении, касаются по своему содержанию нижеследующих главных предметов.

1. Вступление в социально-революционную партию и отношение к ней.

Сочувствие к социально-революционному движению явилось у Рысакова еще до поступления его в Горный институт, то есть до сентября 1879 года, но до января 1881 года участия в активной деятельности партии «Народная воля» он не принимал. С начала учебного 1880/81 г[ода] Рысаков возымел мысль вступить в революционную рабочую организацию, так как сознавал возможность достигнуть каких-либо результатов при единоличном действии. В это же время на квартире студента Урсыновича Рысаков познакомился с Желябовым, называвшимся «Захаром», знакомство с которым дало возможность ему, Рысакову, расширить и осмыслить свою деятельность среди рабочих. Ввиду успешного сближения Рысакова с рабочими под предлогом обучения их грамоте в январе 1881 года Желябов привел Рысакова в 7-ю Роту Измайловского полка, в квартиру, занятую, по словам Желябова, нелегальными людьми, и там познакомил его с каким-то человеком, который предложил ему вступить в партию членом рабочей организации. Человек этот доставил Рысакову сведения о целях, составе и средствах партии и, между прочим, обещал ему материальную помощь в размере 30 рублей в месяц.

Сближаясь с рабочими под предлогом обучения их грамоте, Рысаков старался организовать рабочие кружки, возбуждая их к открытому восстанию с целью экономического и политического переворота. Как член организации, Рысаков бывал на собраниях агитационной группы, и раза два или три эти собрания происходили у него. На этих сборищах, где он встречался с Желябовым, обсуждались вопросы чисто социальные и агитационные, а о террористических предприятиях говорилось только как о способе к оживлению рабочего движения и к охранению партии от шпионов, но рассуждения эти носили на себе характер общий, принципиальный, и личности для исполнения предприятий еще не намечались.

Не разделяя всех воззрений «Народной воли» и считая ее не знаменем, а партией, он тем не менее думал, что так как народ, не подготовленный к открытому восстанию, может выйти из своего пассивного положения только в том случае, если во главе его станет смелый и решительный предводитель, какими прежде были самозванцы, то роль эта должна быть выполнена партией «Народная воля». В состав рабочей организации входили: а) агитационная группа для пропаганды и руководства движением и б) образовавшаяся среди рабочих в феврале 1881 года по инициативе Желябова боевая дружина рабочих, или террористический отдел, для охранения движения и рабочих от шпионов. Агитационная группа относилась к Исполнительному комитету как подгруппа к группе. К агитационной группе принадлежали, кроме него, Рысакова, Желябова и Перовской, – человек, называвшийся «Инвалидом», и человек, известный ему, Рысакову, под названием «Михаила Ивановича» или «Котика», которого он признал в предъявленном ему трупе неизвестного, умершего в Придворном госпитале и проживавшего под именем Ельникова в доме № 59 по Симбирской улице. Террористический же отдел состоял всего из пяти-шести человек, а именно: из него, Рысакова, Желябова и Михаила Ивановича, какого-то из «интеллигентных» и, кажется, Тимофея Михайлова.

2. Организация и совершение злодеяния 1 марта, по словам Рысакова, не должны были явиться и в действительности не были прямым делом «террористического» отдела рабочих. Исходя от «Исполнительного комитета», это преступление было лишь предложено «комитетом» рабочей боевой дружины, причем он, Рысаков, даже думал сначала, что самое посягательство будет совершено кем-либо из членов «комитета».

Речь о цареубийстве зашла на собраниях террористического отдела, происходивших сначала в квартире Рысакова, а затем в особой конспиративной квартире (Геси Гельфман) по Троицкому переулку; на этой последней квартире, недели за полторы до 1 марта, Желябов «кликнул клич», или, другими словами, вызвал добровольцев, желающих совершить новое покушение на жизнь государя императора, решенное «Исполнительным комитетом». После этих собраний состоялось еще одно в каком-то трактире, где снова обсуждался вопрос о покушении; сначала событие, о котором Желябов говорил с Рысаковым в виде предположения еще до упомянутых собраний, представлялось осаленным, но затем Рысаков стал замечать в Желябове и его товарищах лихорадочную поспешность, которую Рысаков объясняет тем, что состав и силы партии были расстроены только что постигшими ее арестами. На категорическое предложение Желябова совершить покушение Рысаков согласился приблизительно за неделю до 1 марта, после чего вступил в непосредственные сношения с кружком лиц, устраивавших посягательство, и был введен в новую конспиративную квартиру по Тележной улице, которая, по словам Желябова, и была нанята исключительно для подготовления цареубийства. На призыв Желябова совершить преступление отозвались, кроме его, Рысакова, еще «Михаил Иванович» и Тимофей Михайлов, а также, по-видимому, и человек, называвшийся «Михаилом», с которым незадолго перед тем его познакомил Желябов как с «товарищем по делу». Сверх названных лиц на «конспиративной квартире» появилась и Перовская, с которой Желябов познакомил его, Рысакова, еще в начале зимы, причем Рысаков принял тогда же участие, вместе с «Михаилом Ивановичем», в постоянном и правильном наблюдении за выездами государя императора, которое было организовано Перовской. На конспиративной квартире по Тележной улице собирались добровольцы, то есть он, Рысаков, «Михаил Иванович», Тимофей Михайлов и «Михаил». Здесь же Рысаков видел Гесю Гельфман, а также человека, признанного им в предъявленном ему трупе Саблина. На первое же собрание вслед за Желябовым явился человек, которого называли «техником» и который подробно объяснял устройство метательных снарядов по принесенным им образцам. 28 февраля он, Рысаков, «техник», Тимофей Михайлов и «Михаил Иванович» ходили за город в пустынное место за Смольным монастырем пробовать образец снаряда; снаряд этот был брошен Тимофеем Михайловичем и удачно разорвался. Оттуда участники задуманного преступления отправились на конспиративную квартиру для получения каких-то указаний от Желябова, который, однако же, не пришел, причем, кажется, Гельфман сказала, что если он не придет, «то, значит, занят». На другой день, 1 марта, в 9 часов утра, согласно состоявшемуся накануне уговору, все вновь сошлись на конспиративной квартире для получения снарядов и необходимых указаний. Здесь были: он, Рысаков, Тимофей Михайлов, «Михаил Иванович» и «Михаил». Вскоре пришла Перовская и принесла с собой узел со снарядами, в котором их было не больше двух; она сообщила об аресте Желябова и объяснила, что, несмотря на работу в течение всей ночи, не успели приготовить предположенного прежде количества снарядов. «Может быть, и еще принесут, – сказала Перовская, – нужно довольствоваться малым». Затем явился «техник» и, как кажется Рысакову, также принес снаряды. Все указания для совершения злодеяния были даны Перовской, которая начертила на конверте план местности и каждому из участников указала на нем назначенный ему пункт. При этом состоялось следующее распределение: на Малой Садовой имел произойти взрыв при проезде государя, а лица, вооруженные метательными снарядами, были расставлены поблизости. Он, Рысаков, должен был стать у Екатерининского сквера, а «Михаил» – на углу Невского проспекта и Малой Садовой. На противоположном конце этой улицы, на углу Б[ольшой] Итальянской, близ Манежной площади, как на опаснейшем месте, должны были поместиться лица, более друг с другом знакомые, более опытные и с лучшим революционным прошлым; здесь могли стать «Михаил Иванович» и Тимофей Михайлов. При взрыве на Малой Садовой, где, по словам Перовской, государя «уже ждут», все лица со снарядами должны были, на случай неудачи, спешить к месту взрыва. В случае же если бы государь император не проследовал по Малой Садовой, то свидание с Перовской было условлено на Михайловской улице, где она должна была подать знак о том, что следует идти на Екатерининский канал и здесь ждать возвращения государя в Зимний дворец после обычного посещения им Михайловского дворца. Когда же оказалось, что государь император проследовал в Манеж не по Малой Садовой, а из Манежа после посещения Михайловского дворца направился по Екатерининскому каналу, то он, Рысаков, придя по сигналу Перовской на набережную этого канала, бросил свой снаряд, завернутый в платок, под ноги лошадям ехавшей ему навстречу императорской кареты, после чего и был задержан. Тут же на набережной он, как ему кажется, видел пред собой на далеком расстоянии «Михаила Ивановича».

3. Стараясь объяснить причины, побудившие его решиться на цареубийство, Рысаков показал, что партия «Народная воля» считает террор одним из средств предпринятой ею политической борьбы: во-первых, для охранения революционного движения; во-вторых, для того, чтобы доказать народу силу и тем «высоко держать свое знамя и доставить ему обаяние», в-третьих, как ответ на строгие репрессивные меры правительства. Этими же соображениями обусловливалась и решимость партии стремиться к цареубийству. Не разделяя их в целом их составе и не сочувствуя террору вообще как постоянному средству борьбы, он, Рысаков, однако же, видел в терроре, и в особенности в посягательстве на жизнь ныне в Бозе почившего монарха, в данное время единственный, по его мнению, выход из общего натянутого и тягостного положения, единственное средство создать новые, удобнейшие условия жизни и деятельности социалиста как деятеля во имя блага народа. «Социалист, – заявляет обвиняемый, – если образно выразиться, носил свое право в дуле револьвера». В частности, со своей собственной точки зрения, он, Рысаков, видел в удачном цареубийстве средство: 1) прекращения вообще террора, уже ненужного при новом строе; 2) свободное развитие мирной социалистической пропаганды; 3) устранение экономических причин, могущих вызвать кровавый деревенский, аграрный террор, направленный против ближних врагов крестьянства, или бесформенный народный бунт, недоступный руководству партии и притом столь страшный по своим последствиям, что, по подлинным словам Рысакова, даже «мы, закоренелые злодеи, и те пугались его», и, наконец, 4) устранения непримиримо враждебного отношения верховной власти к социалистам. В силу всего этого он, по справедливому выражению Желябова, действительно рвался на цареубийство. Таким образом он, Рысаков, выступив, по предложению Желябова, добровольцем для совершения посягательства на жизнь государя императора, в сущности совершенно расходился со своею партией во взглядах на значение и цели этого деяния, посредством которого он хотел вызвать, при изменившихся условиях внутренней политической жизни всей страны, переход от не сочувственной ему исключительно политической борьбы к более согласной с его убеждениями мирной экономической борьбе за истинные, чуждые посторонней примеси, социалистические начала. Потому, давая Желябову согласие на преступление 1 марта, он поступал не как слепое орудие, а, по его выражению, «по чистой совести и побуждениям своей души и сердца».

В разъяснении прошедшей жизни и личной обстановки Рысакова, дознанием обнаружены некоторые характеристические данные, а именно:

Сын управляющего лесопильным заводом Громова в Вытегорском уезде Олонецкой губернии, Рысаков родился 2 мая 1861 года, а в 1874 году поступил в Череповецкое реальное училище, где успешно окончил курс в 1878 году и затем поступил в Горный институт, от которого, по крайней бедности, неоднократно получал единовременные пособия в 30–50 рублей, в том числе деньги для внесения платы за слушание лекций и на практические занятия. Кроме того, он получал еще из конторы Громова по 30 рублей в месяц за счет своего отца. В декабре 1879 года, по арестовании государственного преступника Степана Ширяева, Рысаков с товарищем своим Коновкиным явился на квартиру Ширяева требовать выдачи оставшихся после него вещей, вследствие чего и был задержан, причем оказалось, что перед этим Рысаков жил на одной квартире с обвиняемой по одному с Ширяевым делу Анной Долгоруковой. В декабре 1880 года был произведен обыск у заподозренного в политической неблагонадежности рабочего Ивана Гаврилова, у которого проживал и Рысаков. Это обстоятельство, по объяснению Рысакова, и побудило его, во избежание ареста, перейти на так называемое «нелегальное» положение, то есть проживание по чужому паспорту на имя Глазова. С того же времени, приблизительно с января 1881 года, он окончательно примкнул к «социально-революционной партии» и стал через Желябова получать содержание из ее фонда по 30 рубей в месяц. За неделю до перехода его на нелегальное положение Желябов, заявив ему о крайней недостаточности средств «социально-революционной партии», просил его достать денег, вследствие чего Рысаков под предлогом практических занятий взял у кассира Громова свое содержание за три месяца вперед, из которого и передал Желябову около 50 р[ублей].

По отзывам свидетелей, знавших Рысакова в Череповецком реальном училище и в Горном институте, он учился усердно и вел весьма скромную жизнь.

По показанию свидетельницы Ермолиной, Рысаков, обыкновенно встававший после ночных отлучек весьма поздно, 1 марта встал рано и в противоположность своей всегдашней угрюмости, казался особенно веселым и разговорчивым. На вопрос Ермолиной, куда он собрался так рано, Рысаков, уходя, отвечал: «Служба», а на замечание ее, что сегодня «воскресенье и нигде присутствия нет», обвиняемый сказал, что он идет в гости и что это «все равно служба».

Обвиняемый Андрей Иванов Желябов, признавая фактическую сторону приписываемых ему преступных деяний и сообщая некоторые подробности об организации «социально-революционной партии», объяснил, что служит делу народного освобождения и принадлежит к партии «Народная воля», которая считает уничтожение правителей одним из средств активной борьбы для достижения своих целей. Состоя агентом третьей степени при «Исполнительном комитете», то есть пользуясь его полным доверием, он получил от «комитета» поручение организовать посягательство на жизнь государя императора. Для этой цели из всех боевых дружин партии, которых в распоряжении «комитета» имеется несколько, и в том числе боевая рабочая дружина, были вызваны «добровольцы». Из числа ответивших на этот призыв 47 человек, он, Желябов, выбрал наиболее, по его мнению, пригодных, в том числе и Рысакова, которого он считал одним из самых преданных революционному делу деятелей, но которому, однако же, он, Желябов, отводил лишь место пособника для выправки из него самостоятельного бойца на будущее время. Не сообщая об этом Рысакову, обвиняемый заставлял его переживать самые серьезные ожидания. Тем не менее влияние его, Желябова, под которым в известной степени находился Рысаков, не исключало его самобытного развития и таковой же деятельности. Для совершения цареубийства были избраны метательные снаряды. Тимофей Михайлов в этом деле не принимал никакого участия. Что же касается до него, Желябова, то арест помешал ему принять физическое участие в посягательстве на жизнь государя императора, нравственное же его участие было полное.

2 марта обвиняемый Желябов прислал на имя прокурора С.-Петербургской судебной палаты заявление, в котором, высказывая свою совершенную солидарность с Рысаковым и требуя, по его выражению, «приобщения его, Желябова, к делу 1 марта», объясняет, «что он многократно покушался на жизнь ныне в Бозе почившего государя императора и не принял физического участия в преступлении 1 марта лишь по случайности. Далее, восхваляя Рысакова, он выражает опасение, что правительство «за недостатком формальных улик» против него, «ветерана революции», предпочтет «внешнюю законность внутренней справедливости», во избежание чего он, Желябов, и просит о привлечении его к настоящему делу.

Из имеющихся в деле сведений о личности и прошедшем Желябова, которого умерший обвиняемый по делу о так называемых террористах Гольден-берг характеризует как личность «в высшей степени развитую и гениальную», оказывается, что Желябов в 1872 году был исключен из Новороссийского университета за беспорядки, затем судился по делу о революционной пропаганде и по оправдании, по собственному его показанию, проживал под разными именами в разных местах на средства из фонда народа.

Обвиняемая Софья Львова Перовская, признавая как принадлежность свою к партии «Народная воля», так и свое участие в посягательстве 1 марта 1881 года, показала, что она занимается революционной деятельностью, а средства к жизни получает частью из фонда партии. Получив домашнее образование и поступив в 1869 году на Высшие женские курсы при 5-й С.-Петербургской мужской гимназии, она в 1870 году оставила родительский дом и после некоторого подготовления сделалась народной учительницей, а в 1872 году примкнула к революционному движению, причем несколько раз подвергалась аресту и судилась по делу о революционной пропаганде в империи. В 1878 году она была вновь арестована и подлежала административной высылке в Олонецкую губернию, но с пути следования скрылась и с тех пор жила «нелегально» под разными фамилиями и по подложным видам на жительство. В июне 1880 года под фамилией Войновой она поселилась в Петербурге, в д. № 17–18 по 1-й Роте Измайловского полка, вместе со своей знакомой, настоящей фамилии которой она назвать не желает и которая проживала под фамилией Сипович. В сентябре к ней на квартиру вместо уехавшей Сипович переехал Желябов. Как член партии «Народная воля» и «агент Исполнительного комитета», она знала обо всем происходившем в террористической отрасли деятельности этой партии и принимала непосредственное участие как в приготовлениях к преступлению 1 марта и в происходивших по поводу его совещаниях между соучастниками, так и в самых действиях по исполнению замысла. Уже за несколько времени до 1 марта она вместе с другими лицами следила за обычными выездами государя императора и затем участвовала в состоявшемся 28 февраля соглашении действовать именно 1 марта. Подкоп по Малой Садовой был устроен на случай проезда государя по этой улице. Независимо от этого подкопа предстояло еще действие метательными снарядами, часть коих, именно два, она, Перовская, утром привезла в дом № 5 по Тележной улице в квартиру, хозяевами которой были застрелившийся в ней перед обыском человек (Саблин) и Геся Гельфман. Своих снарядов в означенной квартире не было, но откуда они были принесены туда обвиняемой, а также сколько их всех было, считая в том числе и снаряды, принесенные другими, она объяснить не желает. По спешности дела и краткости срока, истекшего со времени принятого накануне решения совершить преступление 1 марта, не могло быть приготовлено большого количества снарядов, о чем она, Перовская, и объяснила своим соучастникам по приезде своем на квартиру по Тележной улице утром названного дня. Здесь же, при окончательном распределении участия каждого, она нарисовала на конверте, найденном по обыску в квартире Саблина и Гельфман, план местности, на котором и объяснила лицам, отправлявшимся со снарядами, где они должны были находиться. Сколько их было, она сказать не желает, равным образом не желает и назвать их, кроме Рысакова, также получившего снаряд. По заранее составленному плану, отправив на условленные места лиц, вооруженных снарядами, обвиняемая также отправилась на место действия, причем находилась на углу Большой Итальянской улицы и Михайловской площади, для того чтобы наблюдать за направлением пути, принимаемым государем императором. Увидя, что его величество, не проехав по Малой Садовой и, таким образом, благополучно миновав устроенный на ней подкоп, направляется из Манежа в Михайловский дворец, а затем имеет следовать по Екатерининскому каналу, она, Перовская, пошла по Михайловской улице, где встреченным ею лицам со снарядами, в том числе и Рысакову, подала, молча, сморкаясь в платок, условный сигнал, означавший, что нужно идти для действия на Екатерининский канал. Сама же она снаряда при себе не имела, так как такового для нее в этот день недостало. Подав сигнал, обвиняемая вышла на Невский проспект и затем по Казанскому мосту обошла на противоположную сторону Екатерининского канала, для того чтобы оттуда наблюдать за действием метательных снарядов. Во время обоих взрывов она находилась на противоположной стороне Екатерининского канала и по совершении их удалилась.

Что же касается до мотивов своей преступной деятельности в составе партии «Народная воля», то Перовская дала им следующее объяснение: стремясь к поднятию экономического благосостояния народа, а также уровня его нравственного и умственного развития, члены партии с целью пробудить в народе общественную жизнь и сознание его гражданских прав стали селиться в разных местностях среди народа для пропаганды. Когда же правительство ответило на это рядом репрессивных мер и тем сделало такую постановку деятельности невозможной, «партия» после долгого колебания была вынуждена перейти к политической борьбе против существующих государственных форм как главного препятствия к достижению целей «партии». Большинство «партии» не сочувствовало этой борьбе, порицало ее, но она тем не менее была предпринята, и притом главным образом посредством «террористических фактов». Упорство же в покушениях на жизнь в Бозе почившего государя императора было вызвано убеждением, что усопший государь никогда не изменит «ни своего отношения к партии», ни своей внутренней политики.

Кроме вышеприведенных, сообщенных самой обвиняемой Перовской, сведений о ее прошлом, из дела видно: 1) что в 1871 году Софья Перовская, бывшая тогда 18 лет от роду, привлекалась к дознанию о Николае Гончарове и тайном кружке, в состав которого входили, кроме Гончарова, обвинявшиеся впоследствии в государственных преступлениях Натансон, Чудновский, Чайковский и др.; 2) что по делу о преступной пропаганде в империи Перовская привлекалась к суду по обвинению в принадлежности к тайному преступному кружку «чайковцев», образовавшемуся в 1873 году, но была оправдана.

Обвиняемая Геся Мирова Гельфман, не признавая себя ни в чем виновной, первоначально отказалась дать какие-либо объяснения как по содержанию предъявленных к ней обвинений, так и вообще по обстоятельствам настоящего дела, а затем на допросе 12 марта сего года, по признании ее свидетелем Усманом Булатовым за личность, жившую в доме № 27—1 по Троицкому переулку под именем Николаевой, показала, что она действительно жила в этой квартире, которая была «конспиративной», с человеком, называвшимся ее мужем, Андреем Николаевым; настоящего же имени его она сказать не желает. Здесь бывали у них Желябов, Перовская и человек, умерший 1 марта в Придворном госпитале, известный ей, Гельфман, под именем «Михаила Ивановича» или «Котика». Здесь же, у Гельфман и ее сожителя, помещалась тайная типография «Рабочей газеты», первый номер которой, а также «Программа рабочих членов партии» и были ими напечатаны, причем она, Гельфман, исполняла обязанности наборщицы. «Рабочую газету» она сама раздавала между рабочими. Желябов был сотрудником этой газеты, печатание которой у них в квартире прекратилось недели за две до переезда обвиняемой из Троицкого переулка, когда все принадлежности типографии были куда-то увезены от них. После того как называвшийся мужем ее Николаевым был, по выражению Гельфман, «отозван по делу», она вместе с Саблиным, который под именем Фесенко-Навроцкого назывался также ее мужем, переехала в дом № 4 по Тележной улице.

По имеющимся в деле сведениям, Геся Гельфман была осуждена в 1877 году по делу о распространении книг преступного содержания в губерниях Московской и других и приговорена Особым присутствием Правительствующего сената за принадлежность к преступному тайному сообществу (по 2 отд. ст. 250 Уложения о наказаниях) по лишении всех особенных прав и преимуществ к заключению в рабочем доме на два года. Приговор этот был обращен к исполнению, причем срок содержания Гельфман в рабочем доме истек 7 марта 1879 года.

Обвиняемый Тимофей Михайлов, отказываясь отвечать на большую часть предложенных ему вопросов, между прочим и на вопросы о предметах обвинения, признал свою принадлежность как к той части «Русской социально-революционной партии», которая придерживается террористического направления, так, в частности, и к «боевой рабочей дружине», имеющей, по его словам, целью охранять рабочих от их врагов, например от шпионов, а также подвергать избиению нелюбимых рабочими мастеров. Дружину эту обвиняемый называет «террором». Третьего марта он пришел в дом № 5 по Тележной улице по приглашению своего товарища, назвать которого не желает. Все, что в показаниях Рысакова относится до него, Михайлова, он признает ложью. Перед задержанием своим он проживал на углу Дегтярной и 5-й улицы Песков, в доме № 33–14 под именем и по паспорту черниговского мещанина Сергея Лапина.

По собранным при дознании сведениям, Тимофей Михайлов, по прозвищу Махров, ремеслом котельщик, прибыл в С.-Петербург с родины лет шесть тому назад и затем работал на разных заводах, причем, по удостоверению сына дьячка Александра Беличева, работавшего вместе с Михайловым на заводе Фридланда, Михайлов уже года полтора тому назад, по-видимому, принадлежал к тайному сообществу или кружку рабочих, в котором читались запрещенные брошюры и газета «Земля и воля». По показанию брата Тимофея Михайлова, Григория Михайлова, он жил вместе с братом в начале февраля на заводе, бывшем Макферсона, где Тимофей Михайлов проработал всего полтора дня и затем, взяв свой паспорт, ушел, после чего брат его уже более не видел.

VIII

Сверх вышеизложенных предметов настоящего дела на обвиняемых Андрея Иванова Желябова и Софью Львову Перовскую падает еще обвинение в участии вместе с другими лицами: на первого – в покушении на жизнь священной особы его императорского величества, произведенном 18 ноября 1879 года близ города Александровска Екатеринославской губернии, а на вторую – в таковом же покушении, совершенном 19-го того же ноября близ города Москвы, на линии Московско-Курской железной дороги.

1. К изобличению Желябова в вышеуказанном преступлении служат следующие данные дознания:

Привлеченный к дознанию по обвинению в убийстве харьковского губернатора князя Кропоткина, совершенном 9 февраля 1879 года в городе Харькове, и в покушении на жизнь священной особы государя императора, совершенном 2 апреля 1879 года, сын купца Григорий Гольденберг, ныне умерший, в показании своем, данном в мае 1880 года, между прочим объяснил, что во второй половине июня месяца 1879 года в городе Липецке Тамбовской губернии состоялся общий съезд деятелей социально-революционной партии России для пересмотра программы народнической партии и совещания о мерах противодействия строгим правительственным распоряжениям. В числе лиц, собравшихся в Липецке в количестве около 15 человек, на съезде этом был крестьянин Андрей Иванов Желябов, проживавший в то время под именем Чернявского. Совещания Липецкого съезда привели к решению предпринять целый ряд покушений на жизнь священной особы государя императора, и между прочим – произвести взрыв полотна железной дороги близ города Александровска Екатеринославской губернии во время следования императорского поезда по пути из Крыма. По словам Гольденберга, в двадцатых числах сентября месяца 1879 года в город Харьков прибыли: некто Кошурников и Андрей Пресняков (ныне казненный), которые привезли с собой около трех пудов динамита и проволоку для употребления их при взрыве близ города Александровска; в то же время в городе Харькове устраивали сходки для обсуждения вопроса о способе осуществления этого посягательства на жизнь государя императора. Здесь Гольденберг и Желябов (под именем Борисова), доказывая на сходках необходимость террористического образа действий, подготовляли все нужное для приведения в исполнение своего преступного умысла.

Из числа лиц, участвовавших на сходках, Желябову, Акимовой (то же – Баска) и ныне осужденным Тихонову и Окладскому было поручено произвести взрыв под императорским поездом в городе Александровске, куда Желябов после этого и отправился под именем купца Черемисова. В октябре же месяце 1879 года, как удостоверили спрошенные при дознании свидетели – мещане Тимофей и Марья Бовенко, в гор[од] Александровск приехал молодой человек, назвавшийся ярославским купцом Черемисовым, и стал хлопотать об отводе ему участка земли для устройства кожевенного завода. Получив разрешение думы на устройство этого завода, он выбрал себе участок земли близ полотна железной дороги, но в отводе этого участка ему было отказано, после чего он указал другой участок, вблизи селения Вознесенки, в стороне, противоположной от железной дороги. В конце октября месяца Черемисов (Желябов) поселился в доме мещан Бовенко с какой-то женщиной, которую он называл своей женой; с этого времени у него стали появляться новые лица, из коих двое оставались и жили у него – один около месяца, а другой несколько дней; постоянно говоря со своими хозяевами и соседями о своем намерении устроить кожевенный завод, он, однако же, не принимал никаких мер к его устройству; в половине ноября месяца выехала из города Александровска женщина, называвшая себя женой Черемисова, а в двадцатых числах ноября уехали оттуда Черемисов и находившиеся с ним в сношениях два лица; при этом Черемисов наскоро продал имеющихся у него лошадей и телегу и оставил в доме Бовенко всю мебель. По справке в Ярославской мещанской управе, паспорт, предъявленный Черемисовым в Александровском уездном полицейском управлении, оказался подложным.

Указанные Гольденбергом как бывшие кроме Желябова участниками злодейского покушения на жизнь государя императора в городе Александровске, Андрей Пресняков, Яков Тихонов и Иван Окладский сознались в этом преступлении и были осуждены за это приговором С.-Петербургского военного окружного суда, состоявшимся в октябре 1880 года; Якимова (sic!) же осталась неразысканной. Из показаний упомянутых осужденных, а также из протокола осмотра места закладки ими динамитной мины видно, что два медных цилиндра с динамитом и другие приспособления для работ по устройству взрыва были заблаговременно привезены кем-то из злоумышленников в город Александровск, в квартиру Бовенко. В течение двух ночей производилась работа по укладке проволоки от грунтовой дороги, идущей от города Александровска в окрестные селения, к полотну железной дороги, на четвертой версте от города по пути к станции Лозовая; затем последовала самая закладка двух цилиндров с динамитом под шпалы, где они были уложены один от другого на расстоянии 34 сажен; проволока, проложенная от проезжей дороги до обрыва, спускалась в овраг и затем, поднимаясь на насыпь железнодорожного пути вышиной в 11 сажен, соединялась там с заложенными под шпалы цилиндрами, а от них шла к ближайшему цинковому листу, который сообщался со вторым листом, уложенным в семи саженях от проезжей дороги и, в свою очередь, соединившимся проволокой с аппаратом, помещенным в телеге в момент неудавшегося взрыва. 16 ноября Пресняков, поселившийся в г[ороде] Симферополе для получения сведений о времени выезда государя императора из Крыма, приехал в г[ород] Александровск и сообщил своим единомышленникам, что государь император проследует чрез Александровск 18 числа того же месяца. В этот последний день, часов в 9 утра, Тихонов, Желябов, Окладский и Пресняков, поместив в телегу аппарат, поехали к тому месту, где у них были заложены минные проволоки, и здесь Окладский, вынув из земли концы проволоки, передал их Желябову; когда императорский поезд вышел со станции и несколько вагонов его прошли уже над тем местом, где была положена мина, по сигналу Окладского «Жарь!» – Желябов сомкнул цепь, но по неизвестной причине взрыва не произошло, и императорский поезд проследовал благополучно мимо злоумышленников. По исследовании цилиндров, найденных по указанию осужденного Тихонова под шпалами, эксперт генерал-майор Федоров нашел, что цилиндры эти представляют собой две мины, снаряженные магнезиальным динамитом и снабженные электрическими запалами, причем один цилиндр сполна наполнен динамитом, а другой – только до половины. Спрошенный в качестве обвиняемого, по задержании его 27 февраля в Петербурге, Желябов объяснил, что как член социально-революционной партии, он для осуществления идеи уничтожения правителей и по поручению Исполнительного комитета организовал покушение близ г[орода] Александровска и принимал в осуществлении его непосредственное участие.

2. Обстоятельства покушения 19 ноября 1879 года на линии Московско-Курской железной дороги представляются, как выяснено дознанием, в следующем общем виде:

19 ноября 1879 года, в одиннадцатом часу вечера, на третьей версте от московской станции Московско-Курской железной дороги во время следования в Москву поезда с императорской свитой был произведен взрыв полотна железной дороги, вследствие чего произошло крушение поезда, в котором злоумышленники, очевидно, предполагали присутствие в Бозе почившего государя императора. По удостоверению управляющего Московско-Курской железной дорогой и помощника начальника первой дистанции Потемкина, входившие в состав этого поезда два паровоза и первый багажный вагон оторвались, один багажный вагон повернулся вверх колесами и восемь вагонов сошли с рельсов с более или менее значительным повреждением, но при этом ни лица, следовавшие на поезде, ни посторонние лица не понесли никаких повреждений.

При осмотре места взрыва было обнаружено, что он был произведен посредством мины, заложенной под полотно железной дороги и проведенной из нижнего этажа дома, расположенного в 20 саженях от железнодорожного пути и купленного незадолго перед тем личностью, именовавшею себя саратовским мещанином Сухоруковым; из нижнего этажа этого дома была выведена имевшая вид трехгранной призмы галерея размером 0,37 саж[еней] в основании, 0,5 саж[еней] в высоту, обшитая в основании и по бокам досками; при осмотре упомянутого дома оказалось, что взрыв был произведен при посредстве спирали Румкорфа, находившейся в сундуке, стоявшем в верхнем этаже, и гальванической батареи, помещенной в сарае. Два проводника, покрытые слоем земли, шли от батареи по двору до стены дома и затем поднимались по плинтусам во второй этаж, где они, соединившись со спиралью Румкорфа, спускались по стене в нижний этаж дома и затем вступали в галерею, ведущую к мине, заложенной на глубине около двух сажен под рельсами. Около батареи, в сарае, имелось отверстие, через которое можно было удобно наблюдать за железнодорожным путем.

По заключению экспертов, на устройство означенного подкопа потребовалось не менее 20 дней, причем работа эта, по их мнению, производилась не менее чем двумя, а скорей и большим числом лиц; самый взрыв был произведен одним из взрывчатых составов, относящихся к группе содержащих в себе нитроглицерин.

Допрошенными при дознании свидетелями: Анной Трофимовой, вдовой купца Матреной Суровцевой, крестьянином Алексеем Морозовым, мещанкой Александрой Кузьминой, Василием Кононовым, Ириной и Иваном Седоковыми – удостоверено, что Сухоруков появился в Москве в первых числах сентября месяца 1879 года с женщиной, именовавшейся его женой; первоначально он поселился в доме Кузьмина у Чистых прудов, в Кривом переулке, а 13 сентября приобрел покупкой дом у мещанина Кононова при посредничестве мещанки Трофимовой; 19 сентября он переехал в этот дом и, удалив оттуда жильцов под предлогом необходимых в доме переделок, приступил к вырытию в нижнем этаже дома выгребной ямы. После того окна нижнего этажа были наглухо заколочены, двери же заперты, а в дом были привезены доски и железные трубы, найденные впоследствии в минной галерее. Сухоруков оставался в Москве вместе с жившей с ним женщиной до взрыва императорского поезда, а вслед за взрывом оба они скрылись.

Дознанием обнаружено, что по подложному паспорту на имя Сухорукова проживал архангельский мещанин Лев Николаевич Гартман, скрывающийся в настоящее время за границей; проживающая же с Гартманом женщина, именовавшая себя его женой, была признана свидетельницей Марьей Соловьевой в предъявленном ей фотографическом снимке обвиняемой Софьей Львовой Перовской.

По предъявлении того же снимка свидетельницам Ирине Седоковой, Анне Трофимовой и Екатерине Григорьевой, они показали, что изображенная на этом снимке личность очень похожа на женщину, называвшую себя женой Сухорукова.

Участие Перовской в устройстве подкопа и взрыва под полотном Московско-Курской железной дороги выяснилось главным образом из показаний обвинявшегося в государственных преступлениях ныне умершего сына купца Григория Гольденберга, который по задержании его 14 ноября 1879 года на станции железной дороги Елизаветград признал себя виновным в приготовлениях к означенному взрыву и указал своих соучастников в этом посягательстве на жизнь государя императора. По показанию Гольденберга, в половине октября 1879 года в город Харьков приехал участвовавший в Липецком съезде и ныне осужденный государственный преступник Степан Ширяев и, сообщая о подробностях преступления, предположенного в Москве, объяснил, что там на имя Сухорукова куплен уже дом, из которого ведется галерея под полотно железной дороги при участии: Гартмана, студентов Гришки и Арончика, Александра Михайлова и Софьи Перовской, именовавшей себя Мариной Семеновой – женой Сухорукова. Вследствие этих сведений Гольденберг приехал в Москву и, присоединившись к кружку названных лиц, принимал участие в работах по устройству подкопа; в то время между ними уже было решено, что для самого производства взрыва должны остаться в доме Сухорукова Ширяев и Перовская, а остальные участники должны были выехать оттуда накануне прибытия в Москву императорского поезда; Перовской было поручено наблюдать у полотна железной дороги за приближением поезда, а Ширяеву – сомкнуть цепь по сигналу, данному Перовской, которая очень гордилась возложенным на нее поручением.

Ширяев, задержанный в декабре месяце 1879 года в Петербурге, подтвердил сущность приведенных выше объяснений Гольденберга и добавил, что перед самым проездом государя императора состоявшееся у них решение о распределении занятий при взрыве было изменено, причем вместо него, Ширяева, в доме остались для производства взрыва Гартман и Перовская.

Обвиняемая Софья Перовская на допросе при дознании по настоящему делу объяснила, что действительно осенью 1879 года она под именем жены Сухорукова – Марины Семеновой поселилась вместе с этим последним в доме, купленном им в Москве, в Рогожской части, и проживала там во все время ведения подкопа под полотно Московско-Курской железной дороги; 19 ноября она вышла из дома около 10 часов вечера, а в момент взрыва находилась дома с целью отвлечь подозрение полиции, если бы последняя явилась к ним в это время; в сарае же в момент взрыва для соединения батареи было другое лицо, имени которого она назвать не желает.

IX

Изложенные обстоятельства совершенного 1 марта сего года злодейского посягательства на жизнь священной особы государя императора несомненно указывают на непосредственную и тесную связь его с рядом покушений на таковое же злодеяние, совершенных в последнее время тайным сообществом лиц, именующих себя членами «Русской социально-революционной партии». Сформировавшаяся около лета 1879 года, как обнаружено при расследовании и рассмотрении в ноябре 1880 года в С.-Петербургском военном окружном суде дела об осужденных им 16 государственных преступниках, в так называемую «террористическую фракцию», она поставила себе задачей стремиться к ниспровержению существующего государственного строя путем политической борьбы, вернейшим средством которой, по ее воззрениям, должны были служить повторяемые в случае неудачи покушения на цареубийство. Плодами такой решимости явились последовательные покушения на жизнь его императорского величества: 18 ноября 1879 года близ Александровска Екатеринославской губернии; 19 того же ноября близ города Москвы на линии Московско-Курской железной дороги и, наконец, 5 февраля 1880 года посредством взрыва в Зимнем дворце. В печатных объявлениях от «Исполнительного комитета», появляющихся после каждого из этих покушений, злоумышленники не только провозглашали совершение их от имени своей так называемой «партии», но и дерзостно заявляли о твердом намерении своем продолжать дело крови, бунта и цареубийства.

Злодейское преступление 1 марта было новым и тягчайшим звеном в кровавой цепи злодеяний «Русской социально-революционной партии». В этом с очевидностью убеждают как совокупность всех вышеприведенных данных, так и содержание двух упомянутых выше прокламаций по поводу злодеяния 1 марта 1881 года: 1) «От Исполнительного комитета» от 1 марта и 2) «От рабочих членов партии “Народная воля”» от 2 марта, напечатанных, как значится в них, первая – 2 марта в типографии «Народной воли», а вторая – 3 марта в «Летучей типографии» того же названия. В обоих листках заявляется, что злодеяние совершено «социально-революционной партией», двумя агентами «Исполнительного комитета» по его постановлению, как значится в первом листке, или вообще «социалистами», как выражено во втором. Затем в прокламациях, из которых первая изложена весьма сбивчиво и неясно, а вторая представляет очевидную подделку под простонародный язык, о преступлении, обагрившем Русскую землю царственной кровью, говорится как о средстве для достижения целей партии, заключающихся, насколько можно убедиться из прокламации, в насильственном ниспровержении существующего государственного, общественного и экономического строя.

На основании вышеизложенного тихвинский мещанин Николай Иванов Рысаков, 19 лет; крестьянин Таврической губернии, Феодосийского уезда, Петровской волости, села Николаевка Андрей Иванов Желябов, 30 лет; дворянка Софья Львова Перовская, 27 лет; крестьянин Смоленской губернии, Сычевского уезда, Ивановской волости, деревни Гаврилково Тимофей Михайлов, 21 года, и мозырская, Минской губернии, мещанка Геся Мирова Гельфман, 26 лет, обвиняются:

Во-первых, в том, что вступили в тайное сообщество, именующее себя «Русской социально-революционной партией», имеющее целью ниспровергнуть посредством насильственного переворота существующий в империи государственный и общественный строй, причем преступная деятельность этого сообщества проявилась в ряде посягательств на жизнь священной особы его императорского величества, убийств и покушений на убийство должностных лиц и вооруженных сопротивлений властям.

Во-вторых, в том, что, принадлежа к означенному сообществу и действуя для достижения его целей, согласились между собой и с другими лицами лишить жизни его императорское величество государя императора, во исполнение какового умысла: а) из подвальной лавки в доме графа Менгдена № 56—8 по Малой Садовой заведомо для названных обвиняемых был проведен подкоп под означенную улицу с устроенным в нем аппаратом для взрыва динамита при проезде государя императора и б) 1 марта 1881 года при проезде его императорского величества, ныне в Бозе почившего государя императора Александра Николаевича, по набережной Екатерининского канала Рысаков бросил метательный взрывчатый снаряд под императорскую карету, последствием чего был взрыв, после которого произошел другой такой же, произведенный с той же целью другим соучастником означенного сообщества и причинивший государю императору тяжкие поранения, повлекшие за собой кончину его императорского величества, причем при составлении упомянутого злоумышления и приготовлениях к нему: Желябов, умыслив таковое, согласил на него Рысакова и управлял приготовительными к злодеянию действиями; Перовская, по задержании Желябова 27 февраля, руководила не только теми же действиями, но и самым совершением злодеяния; Тимофей Михайлов участвовал в означенных совокупными силами совершенных приготовительных действий и, вооруженный метательным снарядом, находился на месте совершения злодеяния для принятия в нем участия, а Гельфман заведовала в качестве хозяйки так называемыми «конспиративными» квартирами, в которых происходили совещания о злодеянии и производились приготовления к нему. Преступления эти предусмотрены ст. 241, 242, 243 и 249 Уложении о наказаниях уголовных и исправительных, изд. 1866 года.

Кроме того, в-третьих, Андрей Желябов обвиняется в том, что, принадлежа к тому же названному преступному сообществу, 18 ноября 1879 года близ города Александровска Екатеринославской губернии вместе с другими лицами с целью лишить жизни ныне в Бозе почившего государя императора устроил под полотном железной дороги мину для взорвания динамитом поезда, в котором изволил находиться его императорское величество, и при проходе означенного поезда сомкнул проведенные чрез мину проводники гальванического тока, причем, однако же, по обстоятельствам, не зависящим от Желябова, взрыва не последовало, – и

В-четвертых, Софья Перовская обвиняется в том, что, принадлежа к тому же преступному сообществу и с той же целью лишения жизни ныне в Бозе почившего государя императора, принимала вместе с другими лицами непосредственное участие в приготовлениях ко взрыву полотна Московско-Курской железной дороги близ города Москвы при прохождении императорского поезда, во время какового прохождения 19 ноября 1879 года наблюдала за приближением означенного поезда и подала лицу, имевшему произвести взрыв, сигнал, по которому взрыв действительно последовал, не причинив, однако же, по обстоятельствам, от обвиняемой не зависевшим, никакого вреда лицам, следовавшим в поезде. Преступления эти, по отношению к Желябову и Перовской, предусмотрены ст. 241 Уложения о наказаниях.

Наконец, в-пятых, Тимофей Михайлов обвиняется в том, что 3 марта 1881 года, при задержании его в квартире № 5 дома № 5 по Тележной улице, умышленно, с целью лишить жизни кого-либо из задержавших его лиц, сделал в них шесть выстрелов из револьвера, чем причинил опасную рану городовому Ефиму Денисову и контузии помощнику участкового пристава Слуцкому. Преступление это предусмотрено 2 отд. ст. 1459 Уложения о наказаниях, по продолжению 1876 года.

По вышеозначенным обвинениям, согласно высочайшим повелениям от 6 и 13 сего марта и на основании ст. 1032 и 1052 Устава уголовного судопроизводства, 2 ч. XV т. Свода законов, изд. 1876 года, по продолжению 1879 года, поименованные выше Николай Иванов Рысаков, Андрей Иванов Желябов, Софья Львова Перовская, Тимофей Михайлов и Геся Мирова Гельфман предаются суду Особого присутствия Правительствующего сената с участием сословных представителей.

Дополнительный обвинительный акт,

которым предается суду Особого присутствия Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях сын священника Николай Иванов Кибальчич, 28 лет, обвиняемый в преступлениях, предусмотренных ст. 241 и 249 Уложения о наказаниях

17 марта 1881 года в городе С.-Петербурге задержан разыскиваемый по обвинению в государственных преступлениях сын священника Николай Иванов Кибальчич, проживавший по Лиговке, в доме № 83, кв. № 2 под именем аккерманского мещанина Николая Степанова Ланского по подложному паспорту на это имя, написанному от аккерманского мещанского старосты.

При производстве о Кибальчиче установленного дознания он оказался одним из соучастников совершенного 1 марта 1881 года злодеяния, жертвой коего пал его императорское величество государь император Александр Николаевич.

В разъяснение и подтверждение падающих на Кибальчича обвинений дознанием собраны нижеследующие данные:

I

По предъявлении Кибальчича обвиняемому Николаю Иванову Рысакову, он признал в нем того самого «техника», о котором он говорил в своих показаниях, изложенных в главном обвинительном акте по настоящему делу, как о том лице, которое в конспиративной квартире по Тележной улице, в доме № 5, давало технические наставления об устройстве и действии метательных снарядов. По объяснению Рысакова, тот же Кибальчич, называвшийся «техником», 28 февраля находился с ним, «Михаилом Ивановичем» и Тимофеем Михайловым на испытании пробного снаряда, а 1 марта, после прибытия Перовской в конспиративную квартиру с двумя снарядами, доставил туда, как кажется ему, Рысакову, еще два таковых же. Говоря о способах совершения посягательства на жизнь государя императора, Кибальчич, по-видимому, возлагал надежды на мину в Малой Садовой, так как, по словам Рысакова, он считал «больше иллюзией» мысль о том, что придется действовать метательными снарядами.

Обвиняемый Николай Иванов Кибальчич, сознаваясь в приписываемом ему участии в злодеянии 1 марта 1881 года, показал, что, поступив в 1871 году в число студентов Института инженеров путей сообщения и пробыв в нем до 1873 года, он затем перешел в Медико-хирургическую академию, во время пребывания в которой и составил себе социалистические убеждения. Они развились и окрепли во время предварительного заключения его под стражу, которому он подвергся в 1875 году за хранение у себя и распространение преступных сочинений. Будучи освобожден в июне 1878 года после следствия и отбытия наказания, он осенью того же года, вследствие арестов, вызванных умерщвлением генерал-адъютанта Мезенцева, перешел на нелегальное положение, но до весны 1879 года, не имея ни связей среди «партии», ни революционного прошлого, не принимал участия в активной ее деятельности. Весной 1879 года он предложил через казненного ныне государственного преступника Квятковского свои услуги революционной организации, сознавая, что ввиду обострившейся борьбы партии с правительством всякий, разделяющий ее убеждения, обязан оказать ей активное содействие. С Желябовым он познакомился позднее, именно летом 1879 года.

После происходившего летом 1879 года Липецкого съезда членов социально-революционной партии, о котором упоминается в показании Гольденберга, он постоянно участвовал в приготовлении для партии динамита, приобретя необходимые для сего технические сведения гораздо ранее, так как, не имея еще связей с партией, он предвидел, что ей придется прибегнуть в ее борьбе с правительством к таким веществам, как динамит, и, решившись изучить приготовление взрывчатых веществ, с этой целью перечитал все, что мог достать по литературе предмета. Затем, когда ему удалось у себя в комнате добыть небольшое количество нитроглицерина, он убедился в возможности приготовлять как это вещество, так и динамит домашними средствами.

В декабре 1879 года, после покушения на жизнь ныне в Бозе почившего государя императора близ города Александровска Екатеринославской губернии и приготовления к таковому же покушению близ города Одессы, обвиняемый переехал на жительство в Петербург.

Решившись во что бы то ни стало совершить удачно посягательство на жизнь государя императора, «партия» составила такой план действий, при котором оно было бы обставлено всеми возможными шансами успеха. Этим и объясняется то обстоятельство, что исполнение плана затянулось, так как, с одной стороны, было необходимо устроить место для мины и приготовить самую мину, посредством которой решено было совершить посягательство, а с другой стороны, нужно было выработать наиболее удобный тип метательных снарядов, предполагавшихся для вспомогательного действия на случай неудачи покушения посредством мины. О заложении этой последней в Малой Садовой он, Кибальчич, узнал лишь незадолго до 1 марта, причем, не участвуя ни в проведении подкопа, ни в самом устройстве мины, он давал лишь научно-технические указания относительно нужного для нее количества динамита, а также сделал запал для заряда мины. Что же касается до метательных снарядов, то он изготовлял их при участии двух помощников, но где именно – объяснить не желает. Подтверждая вообще показания Рысакова о конспиративных квартирах и пробе снаряда, Кибальчич объяснил, что хозяйкой квартиры по Троицкому переулку была Гельфман, а квартиры по Тележной улицы – Гельфман и Саблин; проба же снаряда производилась, кроме него, Кибальчича, еще двумя лицами, а именно Рысаковым и «Михаилом Ивановичем». В плане посягательства 1 марта главное место отводилось мине на Малой Садовой, и лица, вооруженные метательными снарядами, расставленные по обоим концам Малой Садовой, должны были действовать на ней только в случае неудачного взрыва мины. Всего снарядов было сделано им, Кибальчичем, четыре, причем он работал над ними всю ночь на 1 марта. Два из этих снарядов доставила на конспиративную квартиру по Тележной улице Перовская, два же других, запасные, привез сам обвиняемый утром перед событием. При выборе времени и места совершения посягательства он не имел решающего голоса. Находясь на улице во время проезда государя императора в Манеж и из Манежа, он отправился домой, не зная о том, что и без взрыва на Малой Садовой снаряды имеют быть и в действительности были употреблены в дело. О последствиях посягательства он узнал лишь вечером.

Излагая собственноручно на письме вышеприведенные свои показания, Кибальчич в одном из них объяснил, что в изготовлении снарядов ему помогали два лица-техника, которых он назвать не желает.

По обыску в квартире Кибальчича в доме № 83 по Лиговке у него, кроме разных рукописей и заметок, не имеющих прямого отношения к настоящему делу, найдена была изданная Морским ведомством брошюра под заглавием: «Правила выделки игольчатых запалов с гремучей кислой ртутью малого и большого сопротивления».

Из имеющихся в деле сведений, а отчасти и из собственных объяснений Кибальчича, видно, что он уроженец Кролевецкого уезда Черниговской губернии; первоначальное образование получил в Новгород-северской Духовной семинарии; в 1871 году поступил в Институт инженеров путей сообщения, откуда в 1873 году перешел в Императорскую медико-хирургическую академию. В 1875 году Кибальчич, проживая летом в Липовецком уезде Шевской губернии, в имении своего брата, навлек на себя обвинение в передаче рядовому Пригуле брошюры преступного содержания под заглавием: «Сказка о четырех братьях», в чем и сознался. При производстве у Кибальчича по этому делу обыска у него оказались два тюка с разными запрещенными изданиями и несколько видов на жительство. Преданный по вышеупомянутому делу суду Особого присутствия Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях, Кибальчич приговором Особого присутствия, состоявшимся 1 мая 1878 года, был присужден на основании 4 отд. ст. 251 Уложения о наказаниях к заключению в тюрьме на один месяц, каковой приговор и был приведен над ним в исполнение. По приезде Кибальчича в Петербург в конце 1878 года он проживал под именем Агатескулова в разных квартирах, из которых, кроме упомянутой уже квартиры в доме № 83 по Лиговке, были обнаружены еще следующие: 1) весной 1880 года по Забалканскому проспекту, в доме № 10, в Серапинской гостинице; 2) летом того же года, по Подольской улице, дом № 11, вместе с неизвестной женщиной, называвшейся его женой; 3) осенью 1880 года по Невскому проспекту, дом № 124, в меблированных комнатах, содержимых крестьянкой Марьею Кононовой. В последнюю квартиру свою на Лиговке Кибальчич переехал 23 января 1881 года, причем, по удостоверению квартирной хозяйки, мещанской вдовы Александры Ивановой, и дворника крестьянина Федора Козлова, он обыкновенно уходил из дома часов в 10 утра и возвращался поздно вечером.

При производстве еще не оконченного дознания о дворянине Александре Михайлове и других собраны, между прочим, сведения о том: 1) что в квартире Кибальчича в доме № 11 по Подольской улице помещалась тайная типография и 2) что, посещая в течение первой половины 1880 года другую конспиративную квартиру по Подьяческой улице в доме № 37, Кибальчич занимался в ней приготовлением динамита. Это последнее обстоятельство не отвергается и самим Кибальчичем.

II

Привлеченный в качестве обвиняемого к дознанию о 16 лицах, обвиняемых в государственных преступлениях, сын купца Григорий Гольденберг (ныне умерший) между прочим показал, что во исполнение решения, состоявшегося на Липецком съезде «социально-революционной партии» в июне 1879 года, были предприняты приготовления к взрыву императорского поезда близ города Одессы и близ города Александровска Екатеринославской губернии; в числе лиц, принимавших участие в этих приготовлениях, находился сын священника Николай Иванов Кибальчич, участие которого, по словам Гольденберга, заключалось в следующем: 9 ноября 1879 года Гольденберг отправился из Москвы в Одессу за динамитом для взрыва на Московско-Курской железной дороге; на станции Елизаветград он встретил Кибальчича, ехавшего из Одессы, причем этот последний объяснил, что он везет в Александровск проволоку к Желябову и что он проживал перед этим в Одессе под именем Иваницкого; Гольденберг сообщил Кибальчичу, что едет в Одессу за динамитом, на что Кибальчич заявил ему, что в Одессе, быть может, уже успели заложить динамит под рельсы; вследствие этого Гольденберг решил, что ехать в Одессу за динамитом бесполезно, и послал по этому поводу по соглашению с Кибальчичем телеграмму Колоткевичу, распоряжавшемуся одесскими приготовлениями.

Дознанием обнаружено, что 11 ноября 1879 года действительно была послана со станции Елизаветград Харьково-Николаевской железной дороги телеграмма, адресованная в Одессу Михаилу Федорову Сидоренко (под именем которого проживал там Колоткевич) следующего содержания: «Не посылайте напрасно вина, подождите моего поверенного, завтра утром приедет – Максимов», причем, по показанию Гольденберга, под вином следовало разуметь динамит.

Допрошенный в качестве обвиняемого, Кибальчич объяснил, что, проживая в 1879 году в Одессе по Екатерининской улице № 66 под именем Максима Петрова Иваницкого, он знал о всех покушениях на жизнь государя императора, предпринятых осенью в 1879 году, и принимал активное участие в приготовлениях к взрыву императорского поезда близ города Одессы, причем имел у себя все материалы, необходимые для взрыва; так, с этой целью он отдал в магазин Левенталя для починки спираль Румкорфа, а когда починка была произведена неудовлетворительно, он купил новую спираль в магазине Розенталя; вслед за тем он узнал, что государь император на обратном пути из Крыма не поедет через Одессу, и потому счел полезным отвезти одну из спиралей в Александровск, где она была в неудовлетворительном виде; исполняя это последнее решение, он поехал в Александровск и по дороге встретился с Гольденбергом.

Показание обвиняемого Кибальчича о приобретении в Одессе материалов, необходимых для взрывов, подтверждается показаниями свидетелей: Людвига Левенталя, Самуила Левенсона и Давида Розенталя.

При осмотре домовой книги в доме № 66 по Екатерининской улице гор [ода] Одессы оказалось, что в квартире № 22 действительно проживал в этом доме в 1879 году коллежский регистратор Максим Петров Иваницкий с женой Елизаветой по аттестату Херсонско-Бессарабского губернского управления государственными имуществами от 24 марта 1876 года за № 5729.

На основании вышеизложенного сын священника Николай Иванов Кибальчич обвиняется:

В принадлежности к тайному сообществу, именующему себя социально-революционной партией, имеющему целью ниспровергнуть посредством насильственного переворота существующий в империи государственный и общественный строй, причем преступная деятельность этого сообщества проявилась в ряде посягательств на жизнь священной особы его императорского величества, убийств и покушений на убийство должностных лиц и вооруженных сопротивлений властям, то есть в преступлении, предусмотренном в 249-й статье Уложения о наказаниях, изд. 1876 года.

В том, что, принадлежа к означенному сообществу и действуя для достижения его целей, он согласился с другими лицами лишить жизни его императорское величество, ныне в Бозе почившего государя императора, во исполнение какового умысла:

1) принимал участие в приготовлениях к взрыву 18 ноября 1879 года полотна железной дороги при проходе императорского поезда из города Александровска Екатеринославской губернии посредством доставления одному из участников означенного взрыва Андрею Иванову Желябову необходимой для совершения этого преступления спирали Румкорфа;

2) принимал участие в приготовлениях к совершению в том же 1879 году такого же взрыва на Одесской железной дороге близ города Одессы посредством хранения у себя всех нужных для совершения этого преступления снарядов и между прочим посредством приобретения и приспособления спиралей Румкорфа. Преступление это предусмотрено ст. 242 Уложения о наказаниях 1866 года;

3) изобрел, изготовил и приспособил четыре метательных снаряда, посредством которых совершено было 1 марта сего 1881 года злодейское посягательство на жизнь его императорского величества государя императора Александра Николаевича, причем одним из означенных снарядов произведен был взрыв, причинивший его величеству тяжкие поранения, от которых того же 1 марта государь император в Бозе почил. Преступление это предусмотрено ст. 241 Уложения о наказаниях, изд. 1866 года.

По перечисленным обвинениям на основании высочайших повелений 6 и 13 сего марта и ст. 1032, 1052 Устава уголовного судопроизводства, 2 ч. XV т. Свода законов, изд. 1876 года, по продолжению 1879 года Николай Иванов Кибальчич предается суду Особого присутствия Правительствующего сената с участием сословных представителей. Составлен марта 21-го дня 1881 года в С.-Петербурге.

Николай Рысаков фотография. 1881

Государственный архив Российской федерации, Москва

Первоприсутствующий: Подсудимый Рысаков, вы обвиняетесь, во-первых, в том, что принадлежали к тайному сообществу, называвшему себя Русской социально-революционной партией, имеющей целью ниспровергнуть существующий в Российской империи государственный и общественный строй путем насильственного переворота и предпринявшей для достижения этой цели ряд посягательств на жизнь священной особы его императорского величества государя императора Александра Николаевича, ряд убийств и покушений на убийства должностных лиц и вооруженных сопротивлений законным властям, и, во-вторых, в том, что, принадлежа к этому сообществу и действуя для достижения его целей, вошли в соглашение с наличными подсудимыми и другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, во исполнение какового соглашения, заведомо для вас: а) из подвальной лавки в доме графа Менгдена по Малой Садовой улице был устроен подкоп под означенную улицу с зарядом для взрыва полотна улицы при проезде государя императора, и б) 1 марта при проезде его императорского величества государя императора Александра Николаевича по набережной Екатерининского канала были брошены два метательных взрывчатых снаряда – один вами, а другой – вашим сообщником, причем последствием одного из взрывов, произведенного собственно вами, было причинение тяжких поранений разным лицам, а последствием взрыва, произведенного вашим сообщником, – причинение государю императору тяжких поранений, повлекших за собой кончину его императорского величества. Признаете ли вы себя в этом виновным?

Подсудимый Рысаков: Виновным себя в принадлежности к той социально-революционной партии, признаки которой описаны в предложенном мне вопросе, я отрицаю. Я себя членом этой партии «Народная воля» в полном смысле слова не считаю, а в преступлении 1 марта я себя признаю виновным.

Первоприсутствующий: Ввиду сознания вашего в совершении преступления 1 марта я приглашаю вас разъяснить суду то различие, которое вы делаете между партией, к которой считаете себя принадлежащим, и той партией, от принадлежности к которой вы отказываетесь.

Рысаков: Я должен объяснить, что социально-революционному движению, которое началось в России, сколько известно, с семидесятых и даже с шестидесятых годов, я сочувствую. При этом я должен заметить, что есть две партии: партия «Народная воля» и партия «Черный передел». Я отрицаю вполне свою принадлежность к партии «Народная воля» и полагаю, что к ней может примкнуть только тот, кто имеет за собой какое-либо революционное прошлое, за мной же этого революционного прошлого до настоящего времени не имелось. Я, как социалист, имею отличное от партии «Народная воля» воззрение. По моему взгляду, чистый социалист-революционер должен воздерживаться от революционной борьбы, и я скорее принадлежу к партии «Черный передел».

Ha замечание первоприсутствующего, что он уклоняется от вопроса и на предложение, не входя в оценку теорий названных партий, Рысаков, говоря крайне тихо и невнятно, заявил: Во время каникул я имел случай убедиться в несчастии народа, происходившем от разных бедствий, как то: сибирской язвы, истребления хлеба жучком и т. д. В это время я познакомился с членом партии Желябовым, который обещал мне содействие к тому, чтобы я мог иметь более широкое поле деятельности в среде рабочего народа, и ввел меня в агитационную группу. Сколько мне известно, Желябов организовал террористический отдел и впоследствии сообщил мне, что Исполнительный комитет замышляет новое покушение на жизнь государя императора. Сначала общие рассуждения об этом велись у меня, на квартире Ермолиной, а потом собирались в Троицком переулке, раз или два, где Желябов кликнул «клич». Затем Желябов пригласил на квартиру в Тележную ул[ицу], которая была устроена исключительно для совещаний по сему предмету и называлась конспиративной квартирой. Здесь велись разговоры уже более точно, и тут же Кибальчич читал лекции по устройству снарядов и приспособлений к ним. На этой квартире опытов не производилось, чтобы не привлечь внимания; сжигался только стапин. Когда кто-нибудь приходил в квартиру, то отворяли хозяева и проводили приходивших в угловую комнату; тут никаких приспособлений к снарядам, никаких метательных снарядов не было, кроме вещей, принесенных «техником». Самая проба снарядов была сделана за Смольным монастырем, в пустынном месте. После этой пробы в воскресенье 1 марта мы собрались на квартире в Тележной улице.

Тимофей Михайлов фотография. 1881

Государственный архив Российской федерации, Москва

Утром, часов в 9—10, Перовская принесла снаряды и начертила план действия; снарядов было четыре. Этот план действия состоял в том, что четверо из участников должны были находиться во время проезда государя императора в трех различных местах, но при этом Перовская не объясняла всех подробностей. Если бы взрыва на Малой Садовой не произошло, то нам надо было идти на Михайловскую улицу и на Екатерининский канал. При этом я должен сказать, что о подкопе в Малой Садовой и о других приготовлениях я не знал, так как меня не считали возможным посвящать в эти подробности. Когда я встретился на улице с Перовской, то она подала мне условный знак, сморкаясь в платок, что означало, что мне нужно идти на Екатерининский канал. Здесь я встретил карету государя императора и бросил снаряд. Что касается до приписываемых мне в обвинительном акте слов «Еще слава ли Богу», то я не помню, говорил ли это, и если сказал, то совершенно несознательно.

В заключение, отвечая на вопросы первоприсутствующего, Рысаков подтвердил прежние объяснения о предшествовавших злодеянию 1 марта совещаниях в Троицком переулке и Тележной улице, а также об отношении к злодеяниям Гельфман и Михайлова.

На предложенный засим первоприсутствующим подсудимому Тимофею Михайлову вопрос об его виновности согласно выводам обвинительного акта, Михайлов отвечал: Я признаю себя виновным в том, что принадлежу к Русской социально-революционной партии, которая принадлежит к террористическому направлению. Но все остальное я отрицаю. Я подтверждаю лишь, что принадлежу к той партии, которая защищает среду рабочих, потому что я и сам человек рабочий, и признаю, что я сопротивлялся властям, чтобы не отдавать себя даром. В этом я признаю себя виновным, а что на Садовой и 1 марта на Екатерининском канале, в этом я не признаю себя виновным, потому и признаю все показание Рысакова ложным. Ну а теперича, что меня побудило к этой социально-революционной партии принадлежать, то я хотел коснуться моей биографии, то есть рассказать мою жизнь…

Далее подсудимый стал излагать обстоятельства своей жизни с малых лет с подробностями, по поводу которых первоприсутствующий ему заметил, что они к делу не относятся, и когда Михайлов заявил, что он, познакомившись на общественных сходках с потребностями крестьян, узнал, сколько с крестьян требуется всех расходов, то первоприсутствующий вновь указал ему, что он опять уклоняется от существа дела и говорит вещи, которые для суда не имеют значения. Затем первоприсутствующий стал предлагать подсудимому вопросы.

Первоприсутствующий: Когда вы работали в Петербурге, то сколько зарабатывали?

Подсудимый Михайлов: Я получал в день 70–60 к[опеек], получал и 30.

Первоприсутствующий: А с тех пор как вы перестали работать, вы чем жили?

Михайлов: Я жил без работы только один месяц и получал помощь от своего знакомого, Желябова. Я видел, что труд рабочего поглощается капиталистом, который эксплуатирует рабочего человека. Я не знал, как выйти из этого затруднительного положения, я думал, что неужели рабочий человек должен всегда существовать так, как существует теперь. Когда я познакомился с социальным учением, я принял его сторону. Что меня побудило быть террористом – то, что, когда я развивал своих рабочих товарищей, предлагал делать забастовки на заводах, группировал их в артели для того, чтобы они работали не на одних капиталистов, за мной поставили шпионов. Вот тогда я отказался от заводской работы и заявил Желябову, что я буду террористом; он меня прикомандировал к группе, которая принадлежит к социально-революционной партии, к боевой дружине, которая защищает рабочего человека. К ней я действительно принадлежу.

Сенатор Писарев: Вы сказали, что принадлежите к террористическому отделу революционной партии. Какие средства были этого террористического отдела?

Михайлов: Средствами были убиение шпионов и избиение нелюбимых рабочими мастеров, потому что я находил, что эти мастера предают своих товарищей, как Иуда предал Спасителя, и которые эксплуатируют рабочего человека больше всего.

Сенатор Писарев: Таким образом, вы не имели в виду ни правительство, ни власти, вы только желали защитить рабочих?

Михайлов: Да, защитить рабочих. Я желал сгруппировать рабочих в артели и ассоциации.

Первоприсутствующий: Подсудимая Гельфман, вы обвиняетесь в том, что, принадлежа к тому же тайному сообществу, которое называется социально-революционной партией, цели которой я описал в предыдущих вопросах, и для достижения этих целей вы пришли к соглашению с наличными подсудимыми и другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, по исполнении какового умысла вы заведовали в качестве хозяйки конспиративными квартирами, которые были устроены для надобностей сообщества, и, согласившись на преступление 1 марта, допускали в своей квартире совещания, причем вам было известно о проведении подкопа по Малой Садовой. Признаете ли вы себя в этом виновной?

Геся Гельфман фотография. 1881

Государственный архив Российской федерации, Москва

Подсудимая Гельфман: Я признаю себя виновной в том, что по своим убеждениям принадлежу к социально-революционной партии, принимала участие в делах этой партии и разделяю программу партии «Народная воля»; была хозяйкой конспиративной квартиры, на которой происходили собрания, но в этих собраниях я не участвовала и не принимала активного участия в совершении преступления 1 марта. При этом считаю долгом заявить, что у меня на квартире, как на собраниях, бывших до 1 марта, так и утром 1 марта Тимофей Михайлов не был.

Сделан перерыв на полчаса.

По возобновлении заседания.

Первоприсутствующий: Подсудимый Кибальчич, вы обвиняетесь в том, что, принадлежа к партии тайного сообщества, называемой социально-революционной партией, которую я описал в первом вопросе, и действуя для достижения ее целей, вы пришли к соглашению с наличными подсудимыми и другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, во исполнение какового умысла: 1) вы принимали участие в приготовлениях к взрыву 19 ноября 1879 года полотна железной дороги близ города Александровска при проходе поезда, на котором следовал государь император, причем участие ваше выразилось в том, что необходимую для производства этого взрыва спираль Румкорфа вы доставили одному из главных участников этого преступления, Андрею Желябову; 2) принимали участие в приготовлениях к совершению в том же 1879 году такового же взрыва полотна на Одесской железной дороге, по которой предполагался проезд государя императора, причем участие ваше выразилось в том, что вы хранили у себя все нужные для совершения этого преступления снаряды и приобрели и приспособили спирали Румкорфа; 3) изобрели, изготовили и приспособили четыре метательных снаряда, из которых два были употреблены в дело и одним из них был произведен взрыв, причинивший его величеству тяжкие поранения, за которыми последовала кончина государя императора. Признаете ли вы себя в этом виновным?

Николай Кибальчич фотография. 1881

Государственный архив Российской федерации, Москва

Подсудимый Кибальчич: Прежде чем отвечать на вопрос, я позволю себе определить те главные задачи, которые ставит себе та партия, к которой я причисляю…

Первоприсутствующий: Для суда представляют действительный интерес только ваши убеждения и задачи.

Тогда подсудимый Кибальчич подробно изложил в связном рассказе стремление тайного общества, принявшего наименование «Народная воля», и причины, которые, по мнению его, заставили лиц социалистического образа мыслей перейти от мирной пропаганды к политической борьбе, выразившейся в последнее время в террористической форме. Между прочим он сказал: В 1874 и 1875 годах, когда преобладающим настроением в партии явилось желание идти в народ, слиться с народной массой, отречься от той среды, в которой мы были воспитаны, я тоже сочувствовал и разделял взгляды этого направления. Вероятно, я бы осуществил свою задачу, если бы этому не помешал арест. Конечно, если бы не этот арест, если бы не строгие меры властей по отношению к деятелям, ходящим в народ, то я бы ушел в народ и был бы до сих пор там. Цели, которые я ставил, были отчасти культурного характера, отчасти социалистического, а именно – поднять умственный и нравственный уровень массы, развить общинные инстинкты и наклонности, которые существуют в народе, до социалистических инстинктов и привычек. Я был остановлен арестом. Если бы обстоятельства сложились иначе, если бы власти отнеслись, так сказать, патриархально, что ли, к деятельности партии, то ни крови, ни бунта, конечно, теперь не было бы. Мы все не обвинялись бы теперь в цареубийстве, а были бы среди городского крестьянского населения. Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на улучшение сельскохозяйственных орудий и т. д… Затем подсудимый заявил, что ему остается повторять сущность переданных в обвинительном акте обстоятельств, и на предложение первоприсутствующего подтвердить таковые показал: Видя обострение борьбы правительства с партией и предвидя, что ей придется прибегать к таким средствам, на которые она раньше не решалась, я решился запастись теми техническими и химическими сведениями, которые для этого нужны. Я перечел все, что мог достать на русском, французском, немецком и английском языках, касающееся литературы взрывчатых веществ, старался идти, так сказать, au courant науки по данному вопросу, и все время, когда велась эта борьба, пока являлась необходимость для партии в технических сведениях, я содействовал в этом отношении партии. Таким образом, я участвовал в покушениях под Москвой, Александровском и Одессой и вместе с другими лицами принимал участие в изготовлении снарядов. Затем, приехав в Одессу, я занимался подготовлением вещей, необходимых для взрыва. О московском покушении я только знал, что оно должно совершиться. Относительно александровского покушения мое участие ограничивалось доставлением туда спирали, которая не пошла в дело. Затем я переехал в Петербург. Всякий раз, когда являлась надобность приготовлять динамит, я участвовал в этом. Но нужно заметить, что мое участие в террористической деятельности ограничивалось исключительно научной, технической сферою. Я говорю это не для того, чтобы снимать с себя часть обвинения, а просто по чувству справедливости. Я не принимал участия в обсуждении вопроса о том, каким образом произвести взрыв и где и какие люди будут в этом участвовать. Мое участие было чисто научное. Я даже не знал относительно взрыва 5 февраля, что такой взрыв будет. Я принимал участие в приготовлении динамита для этого взрыва, но о самом взрыве и о форме его я узнал из газет. Точно так же чувство справедливости побуждает меня заявить, что в изготовлении метательных снарядов, то есть в изобретении идеи, в приспособлениях, участвовал не я один. Это была скорее коллективная работа.

Первоприсутствующий: Для суда необходимо знать: приготовляя динамит и снаряды, знали ли вы, что они предназначаются для этой цели?

Кибальчич: Да, конечно, это не могло не быть мне известно. Я знал и не мог не знать. Я должен повторить еще то, что сказал относительно своего участия в мине на Малой Садовой. Я не принимал там участия в подкопе, и вся моя задача ограничивалась научными техническими советами и указаниями и затем устройством запала. Так, я должен был решать вопрос, какое количество динамита в мине на Малой Садовой должно быть употреблено для того, чтобы, во-первых, достигнуть предположенной цели, а во-вторых, не принести никакого вреда частным лицам, которые находились бы на тротуаре, а тем более в домах. Я обсуждал этот вопрос и решил, что употребленное количество динамита было, так сказать, минимальным, которое необходимо для того, чтобы достигнуть цели и не принести ущерба частным лицам…

Первоприсутствующий: По этому вопросу вы можете еще высказаться во время экспертизы.

Кибальчич: Я не знал, что буду иметь этот случай, поэтому я и коснулся теперь. Итак, относительно устройства мины, найма помещения, назначения туда людей и т. п. – в этом я не принимал участия. Но за несколько дней я узнал, какой способ предполагается и где, узнал также и время – 1 марта. Относительно метательных снарядов я должен заметить еще следующее. Я вместе с другими лицами был на опыте и затем, как выражается Рысаков, читал лекции по устройству снарядов. Я действительно делал указания и действительно был на опыте, но считаю нужным заявить, что той личности, которая называется Тимофеем Михайловым, не было ни на опытах, ни на чтении этих лекций. Вообще я его ни разу не видал в квартире Гельфман.

Закончив допрос Кибальчича, первоприсутствующий обратился к подсуд[имой] Перовской с вопросом, признает ли она себя виновной по предъявленным к ней обвинениям. На это подсудимая Перовская отвечала: Я признаю себя членом партии «Народная воля» и агентом Исполнительного комитета. Относительно взглядов, которых придерживается партия «Народная воля» и которых придерживаюсь и я, в дополнение к словам моего товарища я замечу только одно: партия «Народная воля» отнюдь не считает возможным навязывать какие бы то ни было учреждения или общественные формы народу и обществу и полагает, что народ и общество рано или поздно примут эти взгляды и осуществят их в жизни. Что касается до фактической стороны, то я действительно признаю, что по поручению Исполнительного комитета как его агент принимала участие и в покушении под Москвой 19 ноября 1879 года и в покушении 1 марта нынешнего года.

Софья Перовская фотография

Государственный архив Российской федерации, Москва

Относительно участвующих лиц в последнем событии я могу заявить одно: Гельфман, как хозяйка конспиративной квартиры, как член партии «Народная воля», вовсе не примыкала к террористической деятельности партии. Она занималась только распространением ее программы. Поэтому она не участвовала в совещаниях, которые собирались для террористических попыток, точно так же вообще не знала о ходе террористической деятельности. Относительно подсудимого Михайлова я должна сказать, что он точно так же не принимал участия в террористической деятельности партии, не готовился в метальщики и не был 1 марта на квартире, где, собственно, решался план действий. Следовательно, в этом факте он не принимал никакого участия.

Первоприсутствующий: Ввиду вашего сознания я приглашаю вас изложить подробнее ваше фактическое участие как во взрыве 19 ноября, так и в преступлении 1 марта.

Перовская: Я могу только повторить свои показания…

Первоприсутствующий: Вы подтверждаете ваши показания в том виде, как они изложены в обвинительном акте?

Перовская: Да, за исключением только той части показания, где говорится о том, как я объяснила, каким образом партия «Народная воля» пришла к террористической деятельности…

Первоприсутствующий: Нет, я говорю относительно фактической части.

Перовская: Фактическую часть я вполне подтверждаю.

Андрей Желябов в студенческие годы фотография

Подсуд[имый]Желябов на предложенный ему первоприсутствующим по выводам обвинительного акта вопрос о виновности отвечал: Я признаю себя членом партии «Народная воля», и эта принадлежность является следствием моих убеждений. В организаторском же отношении я состою агентом Исполнительного комитета. Так как убеждения партии, ее цели и средства достаточно подробно изложены моими товарищами, Кибальчичем и Перовской, то я остановлюсь главным образом на второй половине моих объяснений – на организации. Я долго был в народе, работал мирным путем, но вынужден был оставить эту деятельность по той причине, на которую указал подсудимый Кибальчич. Оставляя деревню, я понимал, что главный враг партии народолюбцев-социалистов – власти.

Первоприсутствующий: Я должен предупредить вас, что я не могу допустить в ваших объяснениях таких выражений, которые полны неуважения к существующему порядку управления и к власти, законом установленной. Вы можете высказывать ваши убеждения, несогласные с законом, но высказывайте их в такой форме, которая дала бы возможность вас выслушать.

Желябов: Я это признаю. Как человек, из народа вышедший, для народа работавший, я так понимал выгоду от политической борьбы.

Первоприсутствующий: Для суда не нужно знать теории, суду нужно знать ваши личные отношения к делу, личные отношения к той партии, к которой вы принадлежите. Вы, напр[имер], говоря об организации, совершенно правильно заметили, что для определения роли каждого из обвиняемых может иметь значение разъяснение организации, и вот в этих пределах суд выслушает ваше объяснение, теоретические же воззрения не могут быть предметом объяснений на суде.

Желябов: Совершенно верно, я мог бы держаться в таких рамках и к ним возвращусь.

Затем подсудимый вошел в подробные объяснения существующей будто бы организации тайного общества, основанной на подчинении младших кружков старшим, сходящимся в центральный.

После чего Желябов продолжал: Перехожу к моей роли в настоящем деле. Я несколько раз участвовал в подобных предприятиях и заслужил доверие центра – Исполнительного комитета, и вот на этом основании мне в этом предприятии была отведена роль организатора одной из частей предприятия. Предприятие это распадается на подкоп и на нападение с метательными снарядами, и вот нападение с метательными снарядами Исполнительным комитетом поручено было организовать мне, причем Исполнительный комитет указал мне, что добровольцев, изъявивших согласие идти на самопожертвование, лишь бы цель была достигнута, было всего 47 человек. Из них 19 обусловливавших свое участие вместе с опытным в таком деле человеком, остальные же выразили безусловное согласие. Из этой категории лиц мне было предоставлено выбрать себе сотоварищей и действовать с ними с метательными снарядами, чем я и занялся, руководствуясь соображениями не наибольшей их пригодности, как говорится в обвинительном акте (я к этому еще возвращусь), а другими соображениями…

Первоприсутствующий: Я считаю необходимым вас предупредить, дабы не было усложнения дела: вы не должны теперь предъявлять объяснения по существу обвинительного акта, на это будет целое судебное следствие.

Желябов: Я не буду возражать против обвинительного акта. Чтобы поскорее кончить с этим вопросом, я скажу, что я подобрал нужное количество лиц, и замечу здесь, что количество было уже намечено Исполнительным комитетом и моя обязанность состояла в том, чтобы выбрать из числа этих лиц сотоварищей и представить об этом комитету на утверждение. Когда было утверждено, я вместе с этими лицами приступил к исполнению. Я для нападения с метательными снарядами пригласил к себе единственно Рысакова, отношения же мои к Михайлову я выясню впоследствии, теперь же я утверждаю, что Михайлов если, по словам Рысакова, и имел какое-нибудь отношение к делу, то делал это без моего ведома, после моего ареста и во всяком случае это такой шаг, который в организаторском отношении считается преступлением. Теперь о подкопе. Совершенно верно сказал Рысаков, что он ничего не знал о подкопе, это так и должно быть, потому что подкоп велся в интересах осторожности совершенно отдельно от нападения с метательными снарядами. Собственно нападавшие могли знать о подкопе, могли участвовать в нем, но только в том случае, если группа, ведшая подкоп, оказывала им доверие – это их частное соглашение. Скажу от себя, что Рысакова из участников подкопа, которых я не стану называть, никто не знал, и, оставляя на мою ответственность привлечение того или другого деятеля в качестве метальщика, они бы, конечно, никогда не допустили, чтобы неизвестный человек принял участие в подкопе. Если это можно сказать относительно Рысакова, то то же самое относится и еще с большим основанием к Михайлову, который о подкопе не мог знать ровно ничего: это было бы младенчеством в революционном ведении дела, а мы уже кое-что пережили. Для того чтобы мой ответ на обвинение, изложенное в обвинительном акте, был определеннее, я теперь возвращусь к самой формулировке обвинительного акта. Я не признаю себя виновным в принадлежности к тайному сообществу, состоящему из шести человек и нескольких других, так как сообщества здесь нет, здесь подбор лиц совершенно случайный, производившийся по мере ареста лиц и по некоторым другим обстоятельствам. Некоторые из этих лиц принимали самое деятельное участие и играли видную роль в революционных делах по различным отраслям, но они не составляют сообщества по данному предприятию. Михайлов этому делу человек совершенно посторонний. Рысаков свои отношения к организации определил верно: он состоял членом агитационной рабочей группы, которая относилась к Исполнительному комитету как его разветвление, как одна из отраслей. Данные обвиняемые обвиняются в устройстве подкопа на Малой Садовой…

Первоприсутствующий: Я предложил вам вопрос о вас, и вы высказали свой взгляд на организацию и отношения ваши к этой организации – этим вам и следует ограничиться.

Желябов: Если я и отклоняюсь, то это потому, что, во-первых, объяснения подсудимых касались часто теоретической стороны, и, во-вторых, потому, что, говоря шестым, я не могу без повторения быть систематичным в изложении. Мои отношения к подкопу были таковы: я знал о нем и принимал участие как чернорабочий, рыл землю, но участие мое кончилось в ночь со вторника на среду, и это я докажу показаниями свидетелей, и так как я был чернорабочим, то, конечно, я знал о подкопе, знал лиц, производивших его, и т. д.

Первоприсутствующий: А в Александровске?

Желябов: Моя роль там была такая: в Харькове были сделаны кое-какие подготовительные работы, но предприятие было решено не так, как показывает Гольденберг, а Исполнительным комитетом 26 августа в Петербурге. Для этого решены были железнодорожные предприятия от Симферополя на Харьков, от Харькова на север к Петербургу и на юго-западных железных дорогах; выбор места и все остальные подробности плана не могли быть решены 25 августа, но распределение лиц было сделано тогда же. Я южанин, знаю хорошо местные условия, и по некоторым еще другим соображениям я хотел действовать на юге и просил, чтобы мне отвели место в южных предприятиях. В них я и был участником. Так, в Александровске, когда оказалась невозможность нападения в Крыму, я осматривал железнодорожный путь от Симферополя, наметил пункт под Александровском и из Харькова известил об этом Исполнительный комитет, спрашивая, могу ли я рассчитывать на средства, а также и на участие. Мне отвечали, что участники есть и что я могу, не стесняясь средствами, начинать. Для цели организовать предприятие я отправился в Харьков, где, кроме меня, находились Колоткевич и еще некоторые другие члены партии, о которых вы услышите на следующем суде. Мы должны были обсудить предприятие коллегиально. Письмо мое в Петербург было выражением не только моих личных предположений, но также и их. Ответ Исполнительного комитета был обсужден нами также коллективно. Затем Исполнительный комитет ассигновал средства, назначил агентов, и я с ними вместе, также при содействии новых лиц, Исполнительному комитету неизвестных и привлеченных на мой страх (таковы были Окладский и Яков Тихонов), отправились устраивать покушение под Александровском. До этих пор я в Александровске никогда не был. По получении ответа от Исполнительного комитета, чтобы начинать, я приехал 1 октября в Александровск из Харькова. День был ярмарочный. В дознании есть показание свидетеля Сагайдака, который указывает обстоятельство моего приезда, но, вероятно, он не вызывался в суд потому, что это сведение не интересно, поэтому и я его не опасаюсь, а скажу только, что, явившись в город с предположением устроить кожевенный либо мыловаренный завод или макаронную фабрику, я делал это просто как предлог, в действительности же я приехал, чтобы зондировать почву. Из разговора со свидетелем я узнал, что кожевенный завод будет там уместен, и я на другой же день подал в управу заявление о желании устроить завод и просил об отводе под него земли на аренду. Об этом состоялось постановление городской думы. В промежуток этого времени я съездил в Харьков и вместе с остальными участниками, прибывшими туда, устроился в квартире Бовенко. Это было 7 октября. Я выехал оттуда 23 ноября и за все это время вел подготовительные работы, и устройство кожевенного завода ничуть не прекращалось. Затем, обстоятельство закладки мины под Александровском фактически изложено совершенно верно в обвинительном акте, и я также подтверждаю это… Может быть, для суда важно, чтобы я подтвердил, что утром 18 ноября я вместе с другими участниками выехал на повозке к месту, где была заложена мина. Это громаднейший овраг: по отвесу 11 сажен, по откосу больше – вот в этом месте было заложено два снаряда по такому расчету, чтобы они обхватывали целый поезд. Нам известно было, сколько вагонов должно быть в царском поезде, и обе эти мины захватывали собой поезд определенного количества вагонов. Итак, утром 18 ноября, получив ранее извещение от Преснякова о том, что царский поезд выедет такого-то числа, или, правильнее сказать, не получив извещения, так как по предшествовавшему уговору неполучение известия должно было означать, что изменений нет, то есть что поезд выезжает в день, который был известен нам ранее, – это я указываю потому, что мне придется еще сказать, что Преснякова в Александровске не было. Так вот, 18 ноября, судя по признакам, мы не сомневались, что поезд проследует в определенный час, и мы стояли на месте, и, хотя внешние признаки поезда заставляли сомневаться, чтобы это был поезд царский, тем не менее под поездом были сомкнуты батареи согласно тому, как изложено в обвинительном акте. Я замкнул батарею, то есть соединил токи, но взрыва не последовало. Оттуда мы отправились для кое-каких опытов, чтобы распознать причину невзрыва. Спустя некоторое время мы вынули проводники, а снаряды оставили под рельсами, так как наши техники давали ручательства, что по меньшей мере в продолжение двух лет взрыва не последует. В то время начались уже заморозки, выпал снег, производить раскопку не было возможности, снаряды же могли нам пригодиться весной – по всему этому мы их и оставили. В обвинительном акте совершенно верно сказано, согласно показанию Бовенко, что раньше уехала моя хозяйка, затем другие участники, наконец, 23 ноября выехал и я из Александровска. Вот все мои отношения к александровскому предприятию. Больше я ничего не имею сказать.

Первоприсутствующий: Г-н судебный пристав, пригласите свидетелей.

Тов[арищ] прокур[ора] Муравьев: Некоторые из показаний, только что данных подсудимыми, имеют значение полного сознания, и ввиду их не предстоит необходимости в проверке всех доказательств, которыми прежде обвинительная власть предполагала воспользоваться. Дабы обсудить влияние, которое эти показания должны оказать на ход судебного следствия, мне было бы желательно иметь в распоряжении приблизительно четверть часа времени, чтобы предъявить свое заключение Особому присутствию Правительствующего сената, и о предоставлении мне этого времени я ходатайствую.

Первоприсутствующий объявил перерыв заседания на четверть часа.

По возобновлении заседания.

Прокурор: Вызывавшиеся по настоящему делу свидетели по содержанию данных ими при исследовании этого дела показаний могут быть разделены на две группы. Из них одна относится к удостоверению самого события злодеяния 1 марта; ко второй группе относятся свидетели, вызванные для удостоверения известных обстоятельств, служащих, по мнению обвинения, к изобличению подсудимых. В показаниях, данных подсудимыми, из которых некоторые имеют значение сознания, фактическая сторона события 1 марта не отрицается, и нет указания подсудимых на то, чтобы обвинительный акт в этом отношении был изложен неверно. Это дает мне основание предполагать, что по отношению к событию преступления 1 марта между сторонами может состояться соглашение по предмету исключения из состава свидетелей, кроме одного, которого я потом назову, – всех тех, показаниями которых удостоверяется событие 1 марта. Итак, если противной стороной будет признано, что событие преступления изложено в обвинительном акте с фактической стороны верно и согласно с показаниями свидетелей, данными при исследовании этого дела, и если вследствие этого мне, как представителю обвинительной власти, будет разрешено в моей речи излагать это событие в этих указанных мной пределах, то под этим условием я отказываюсь от допроса всех свидетелей, удостоверяющих событие, за исключением свидетеля, отставного рядового Павлова, которого прошу допросить. Что касается до второй группы свидетелей, то ввиду сознания подсудимых, признавая, что многие обстоятельства вполне выяснены и не нуждаются в дальнейшем разъяснении, я нахожу возможным отказаться от допроса значительного количества свидетелей и укажу на тех, которых прошу допросить. Кроме Павлова, я прошу допросить следующих свидетелей: Ермолину, Бека, Холодковскую, Смелкову, Самойлова, Ульянова, Дмитриева, Гордина, Артамонову, Даровскую, Петушкова, Афанасьева, Кулаковскую, Широкова и Булатова, а затем желаю воспользоваться показанием Гольденберга и впоследствии буду просить прочесть известные части его показания. Затем, ввиду показания подсудимого Желябова, я отказываюсь от допроса двух последних экспертов, Прохорова и Шарапова. Остальных девять экспертов прошу спросить; затем от всех остальных свидетелей отказываюсь.

Прис[яжный] пов[еренный] Унковский: Я должен заявить суду, что подсудимый Рысаков согласен на то, чтобы требование г-на прокурора было удовлетворено, но я, как защитник, нахожу нужным спросить еще, сверх указанных г-ном прокурором свидетелей, рядовых Макарова и Евченко, фельдшера Горохова и городового Несговорова, потому что подсудимому всего 19 лет и ему приписываются такие действия, в которых он сознаний не заявлял, а именно: что будто бы он смеялся при задержании и сказал: «Еще слава ли Богу».

Присяжный] пов[еренный] Хартулари: Мне кажется, что ходатайство г-на прокурора подлежало бы безусловному удовлетворению и едва ли стороны встретили бы к тому препятствие, если бы факт преступления и даже отдельные факты, предшествовавшие ему и последовавшие за ним, не выяснились свидетельскими показаниями. Рассмотрим относящуюся к ходатайству г-на прокурора 681-ю ст. Устава уголовного судопроизводства, разъясненную Правительствующим сенатом по делу Макарова. Так как дело лишь отчасти выяснилось допросом обвиняемых и оказалось, что безусловного сознания не существует, что есть некоторые видоизменения фактической стороны дела, есть показания подсудимых, которые могут быть проверены свидетельскими показаниями, то для разрешения вопроса достаточно обратиться к указанному мной решению Сената, в котором говорится, что при сознании только некоторых подсудимых не может быть и возбужден вопрос о непроизводстве судебного следствия. В доказательство этого положения я могу сослаться на весьма веское обстоятельство: в числе свидетелей, устранения которых желает г-н прокурор в видах сокращения судебного следствия, является Ермолина, показание которой весьма важно…

Первоприсутствующий: Г-н прокурор заявил ходатайство о спросе этой свидетельницы.

Хартулари: В таком случае я беру назад… Затем свидетель Гордин…

Первоприсутствующий: Г-н прокурор желает и его спросить. При разрешении возбужденного вами вопроса Особое присутствие признает необходимость иметь от вас категорический ответ: согласны ли вы на удовлетворение ходатайства г-на прокурора или нет?

Хартулари: Я не могу категорически заявить согласие и предоставляю разрешить этот вопрос самому Особому присутствию.

Прис[яжный] пов[еренный] Герке: Я считаю существенным показание Рейнгольда Норманда. Затем я ничего не имею против ходатайства г-на прокурора.

Прис[яжный] пов[еренный] Герард: Я вовсе не желаю допроса свидетелей.

Прис[яжный] пов[еренный] Кедрин: Я согласен, чтобы из свидетелей были допрошены только те, которые указаны г-ном прокурором, но вместе с тем я позволю себе возобновить мое ходатайство о допросе вызванного мной свидетеля.

Первоприсутствующий: Этот вопрос будет подлежать обсуждению Особого присутствия, и завтра вы получите ответ.

Желябов: Я не ожидал такого заявления со стороны г-на прокурора, то есть отвода свидетелей, а потому теперь затрудняюсь сказать, какие свидетельские показания имеют существенное значение. Весьма возможно, что, отвечая на такую новую комбинацию, я просмотрю некоторых свидетелей, которых раньше находил нужным спросить.

Первоприсутствующий: Не находите ли вы необходимым, чтобы вам было предоставлено некоторое время для обсуждения этого вопроса?

Желябов: Я хотел бы спросить свидетеля Коха, затем Макарова, Евченко и Назарова. Мне они нужны для того, чтобы удостоверить, что толпа была разъярена и Кох оборонял Рысакова. Если подсудимые, в том числе и я, не коснулись изложения фактической стороны события, то потому, что считали себя не вправе этого касаться. Я коснулся бы, может быть, весьма многого, но я не знал своего права, потому нельзя ссылаться на наше умолчание как на полное соглашение с изложением фактической стороны дела в обвинительном акте. Так, на второй странице сказано, что метательный снаряд был брошен сзади, хотя это опровергается свидетелем Павловым.

Первоприсутствующий: Какое ваше заявление относительно размеров производства судебного следствия?

Желябов: Кроме указанных мною, я прошу еще спросить Рейнгольда, Самойлова и Ульянова.

Первоприсутствующий: Что вы имеете заявить по поводу указания г-на прокурора относительно производства судебного следствия о покушении на взрыв под Александровском?

Желябов: Для упрощения дела я согласен не спрашивать Бовенко и его жену.

Первоприсутствующий: Другие подсудимые не имеют ли чего по этому поводу?

Подсудимые ничего не заявили.

Первоприсутствующий: Не имеют ли подсудимые что-нибудь возразить по вопросу о непроизводстве судебного следствия по предмету взрыва под Москвой?

Подсудимые ничего не имеют.

Затем г-н прокурор просил еще спросить свидетеля Рудыковского, а подсудимый Желябов – Кюстера.

После совещания первоприсутствующий объявил, что Особое присутствие, ввиду сделанных сторонами заявлений, признает возможным не производить судебного следствия по обвинению подсудимых: Желябова – в покушении к взрыву под Александровском; Перовской – в производстве взрыва под Москвой и Кибальчича – в приготовлении к взрыву под Одессой, а также отстраняет из числа экспертов гг. Прохорова и Шарапова и нескольких свидетелей.

После этого были приглашены свидетели и эксперты в залу заседаний, опрошены и приведены к присяге, за исключением свидетеля Михайлова, родного брата подсудимого, вызванного по просьбе последнего. На объяснение г-на первоприсутствующего, что свидетель по закону, как брат подсудимого, имеет право отказаться от своего показания, Михайлов заявил, что он может показать, о чем его спросят. Напомнив всем свидетелям и экспертам святость присяги и ответственность за ложное показание, г-н первоприсутствующий объявил перерыв для обеда на два часа.

По возобновлении заседания в 8 часов вечера первоприсутствующий, с согласия сторон, предложил экспертам остаться в зале и внимательно прослушать все следствие, чтобы дать потом заключение. Свидетелям, которых не предполагалось спросить в настоящее заседание, было разрешено удалиться из здания суда. После этого суд приступил к допросу оставленных свидетелей, причем каждому первоприсутствующий перед допросом напоминал о данной им присяге.

Введен свидетель Фрол Сергеев (лейб-кучер усопшего государя императора), который показал: Когда я подал карету к подъезду Зимнего дворца, покойный государь вышел и сказал: «В Михайловский манеж, через Певческий мост». Как прежде ездили, так и в этот раз той же дорогой поехали. Из Манежа государь приказал ехать в Михайловский дворец. Вместе с государем сел великий князь Михаил Николаевич. Из Михайловского дворца государь вышел один и приказал мне: «Домой, и той же дорогой». Когда я поехал на Екатерининскую канаву, то пустил лошадей очень шибко. Вдруг я услышал взрыв сзади. Перед этим я ничего особенного не заметил, народу не видал. Государь сказал: «Стой», вышел из левой дверцы и пошел назад, а я повернул лошадей и подъехал ближе к публике. Потом второй взрыв сделался, и вскоре поднесли к карете государя императора. Тут кто говорит: нельзя везти в карете, кто говорит: надо на извозчике… я хорошенько не помню; уже потом мне велели отъехать прочь. Я отъехал и погнал лошадей домой. Когда приехал, то говорю начальнику, что в государя императора выстрелили и ранили ноги… Не помню, что в то время я говорил. Потом начальник приехал обратно из дворца и сказал, что государь скончался.

Свид[етель] капитан Кох показал, что когда в Бозе почивший государь изволил выехать из дворца великой княгини Екатерины Михайловны в 2 часа 30 минут, то карета направилась по Инженерной улице и повернула направо по Екатерининскому каналу. Карету сопровождали конвой, полицеймейстер Дворжицкий и свидетель, ехавший вплотную с Дворжицким. Когда государь изволил доехать до половины протяжения Михайловского сада, раздался взрыв. Я, – продолжал свидетель, – выскочил из саней и побежал по направлению к экипажу его величества и увидел, что государь выходит из кареты с правой стороны и наклонился к одному из раненых. В то же время я увидел бегущего мне навстречу неизвестного человека, которого я остановил, не помню, один или с кем-нибудь еще. Затем я вижу, что государь император в сопровождении Дворжицкого и еще нескольких лиц приближается к преступнику. У преступника, пока государь подходил к нему, успели отобрать револьвер и кинжал в чехле. В промежуток времени, как был задержан неизвестный и пока приближался государь, я успел спросить преступника, кто он такой, и он назвал себя мещанином Грязновым. Когда же я его спросил, он ли произвел взрыв, он ответил: «Я, ваше благородие». Государь, подойдя, изволил спросить: «Этот?» Я назвал фамилию преступника. Государь произнес: «Хорошо» – и повернулся назад. За ним следовал полковник Дворжицкий и несколько других лиц, а часть людей осталась при преступнике. Покойный государь император отошел не более шести или семи шагов, как раздался снова страшный взрыв, от которого я потерял память. Через несколько секунд, очнувшись, я подбежал к экипажу государя и спросил кучера Фрола: «Где император?» Фрол сказал, что он ранен и указал по направлению, где находился государь. Я подбежал и увидел государя императора на руках у казаков, без шапки, раненого, с окровавленными ногами. Когда я заметил, что государь император опасно ранен, я бросился к преступнику, увидел, что его держат четверо, и потом пошел к Театральному мосту. Не помню, кто-то меня взял и привел к графу Лорис-Меликову. От сильной головной боли я хорошо не мог помнить и отчетливо сознавать подробностей.

Прок[урор]: Государь император, как вы говорили, изволил наклониться над одним из раненых. Не был ли это раненый мальчик?

Кох: Не могу припомнить.

– Вы видели, что государь император наклонился над раненым?

– Да, видел, и потом он поднялся и пошел.

– Сколько всего было раненых при первом взрыве?

– Помню двух казаков.

Первоприсутствующий: Подсудимые, я не буду предлагать вам после каждого свидетельского показания и вообще после каждого доказательства, предъявленного на суде, делать ваши замечания и заявляю, что это ваше право и что вы можете заявлять мне о своем желании дать объяснение по всякому доказательству.

Желябов: Я просил бы объяснить мне маленькую формальность: должен ли я стоять или сидеть, делая заявление?

Первоприсутствующий: Обращаясь к суду, вы должны давать объяснения стоя.

Затем на предложенные вопросы свид[етель] Кох объяснил: Когда я убедился, что преступник в руках народа и увидел государя в таком состоянии, то побежал к мосту, где увидел, что несколько человек держат какого-то господина в золотых очках и, по-видимому, народ хотел с ним расправиться. Тогда я его отвел от толпы и приказал передать в руки полиции.

Прис[яжный] пов[еренный] Унковский: Не помните ли, свидетель, Рысаков сам расстегнулся и показал кинжал?

Кох: Нет, я приказал его обыскать; из бокового кармана пальто у него вынули револьвер, а затем с груди кинжал в чехле. Ни того, ни другого он не мог вынуть сам, так как его держали за руки.

Рысаков: Я солдатам объяснил, что у меня есть револьвер и кинжал, который висел на ремне. Его взяли у меня у градоначальника.

Кох: Я помню, что был кинжал в чем-то, но кто передал кинжал и револьвер полицеймейстеру Дворжицкому – не знаю.

Свидетелю предъявлен кинжал, который, по осмотре, он признал за отобранный у Рысакова.

Подсудимый Рысаков признал этот кинжал за тот, который у него был 1 марта.

Желябов: На дознании есть показание, что свидетель обнажил саблю.

Первоприсутствующий (свидетелю): Что заставило вас обнажить саблю?

Кох: В первый момент я обнажил саблю, предполагая, что народ будет рвать преступника, но затем я тотчас же вложил ее в ножны.

Унковский: Кроме тех слов Рысакова, о которых вы упомянули, вы ничего более от него не слыхали?

Кох: Он сказал только: «Я, ваше благородие, произвел взрыв», и затем назвал себя мещанином Грязновым.

Прокурор: На основании 626-й ст. Устава уголовного судопроизводства и состоявшегося определения Особого присутствия имею честь ходатайствовать о прочтении показания полковника Дворжицкого, не явившегося на суд по законной причине.

Прочитано следующее показание полковника Дворжицкого: Вчера, 1 марта, около 2 часов пополудни, государь император выехал в карете из Михайловского дворца и поехал по Инженерной улице, где при повороте направо по набережной Екатерининского канала обогнал взвод 8-го флотского экипажа, который отдал государю честь с барабанным боем. Я ехал вслед за каретой государя, в расстоянии не более двух сажен, позади двух конвоиров-казаков. Кучер государя ехал очень шибко. На расстоянии около 50 сажен от угла Инженерной улицы, в то время как с левой стороны у решетки набережной шел какой-то человек, а с другой шел солдат, под каретой государя раздался ужасный взрыв, распространившийся как бы веером. Я в это время стоял в своих санях и от взрыва упал на кучера, так как лошади мои, взвившись на дыбы, моментально остановились. Оглянувшись инстинктивно назад, я увидел солдат, хватавших какого-то человека. Бросившись к карете государя, я отворил дверцу его величеству и заявил, что преступник задержан, а затем предложил государю взять мои сани и проследовать во дворец. Но государь изволил пожелать прежде посмотреть на задержанного и в сопровождении меня по тротуару около решетки канала направился назад, к тому месту, где находился преступник, схваченный в расстоянии шагов 18–20 от остановившегося экипажа. Подойдя к задержанному, около которого уже стояла толпа народа, я опередил государя и, подойдя к задержанному, вынул у него из-за борта на левую сторону застегнутого пальто револьвер, а один из солдат в то же время вынул из бокового наружного кармана пальто небольшой кинжал с позолотой. Государь император, подойдя к нему, изволил спросить, кто он такой, причем задержанный ответил: «Мещанин», назвал свою фамилию, но какую именно – я теперь не упомню. Государь, стоявший на панели канала и говоривший с преступником вполоборота, повернулся и, сделав два шага по направлению к экипажу, обратился ко мне с приказанием показать ему место взрыва. В это время толпа народа находилась на набережной около преступника. На всем же пространстве по ширине улицы и ближе к экипажу я никого не заметил. Затем, получив приказание государя, я сделал не более двух шагов к месту взрыва, государь же остановился на панели. В это время раздался вторичный взрыв, по-видимому, около правой ноги государя, то есть со стороны улицы. Я услышал оглушительный звук взрыва. Меня точно обдало кипятком, и я получил такой толчок в спину, что, сделав невольно шага два вперед, упал на руки. Падая, я заметил какую-то женщину в черном бурнусе, бросившуюся бежать к Театральному мостику. В это же время я услышал за собой голос государя, сказавшего, кажется, слово «Помогите». Вскочив и обернувшись, я подбежал к нему. Он находился в полусидячем положении на тротуаре канала, спиной к толпе народа и к задержанному, а лицом к Театральному мостику. Схватив государя под руки в предположении, что он только ранен, я увидел, что обе его ноги были обнажены: кровь сильно струилась, и тело висело кусками. Тогда, опустив тяжело дышавшего и бывшего без сознания государя, я крикнул о помощи. Когда несколько подбежавших и, по-видимому, раненных взрывом лиц подняли государя и понесли по направлению к карете, подъехал его императорское высочество великий князь Михаил Николаевич, и, так как в карету, поврежденную уже первым взрывом, положить государя императора было нельзя, его поместили в мои сани, в которые сел его высочество великий князь Михаил Николаевич и еще какой-то офицер. Затем я, как израненный, ослабел, со мной сделалось дурно, и я был отправлен домой.

Свид[етель] Козьменко (рядовой Терского эскадрона конвоя его величества) показал: Мы шли из Исаакиевского собора; не доходя моста, услыхали выстрел и побежали. Какой-то голос сказал, что стреляют в государя императора. Когда я вскочил на мостик, вижу карету, и на козлах сидит кучер. Так как я его знал, то спросил: «Фрол Сергеевич, где государь император?» Он указал рукой на панель. Я побежал. Государь был окружен, но кем – не помню. Я сказал: «Ваше императорское величество, вы здоровы?» Они ничего не сказали. Я побег к преступнику, у которого солдаты при мне взяли кинжал и револьвер. Я обратно вернулся, но, когда сделал несколько шагов, раздался взрыв и меня откачнуло. Я вскочил и побег до государя императора. Его держали казаки. Подошел и я и сказал: «Ваше императорское величество, позвольте вашу руку». Он поднял правую руку и положил мне на плечо. Мы подняли его величество и стали сходить с панели. В это время подъехал его высочество великий князь Михаил Николаевич и кинулся к нам. Когда увидели они, то прослезились и приказали: «Несите за мной к карете». Когда поднесли, то я сказал, что в карету нельзя положить, и просил позволить нам нести его величество. После этого подали сани, в которые мы посадили государя. Мы поддерживали его величество с боков, а ротмистр Кулебякин стал спиной к кучеру и поддерживал ноги государя. Потом еще какой-то солдатик стоял сзади саней. Какой-то офицер снял фуражку, а я снял каску с его величества и надел эту фуражку, и этот же офицер дал шинель. Я держал руку перед глазами государя, чтобы не закидывало снегом. Дорогой его величество спросили ротмистра Кулебякина: «Ты ранен?» – г-н ротмистр молчит. Государь другой раз спросил, и я сказал г-ну ротмистру, что его изволит спрашивать государь. Тогда он ответил его величеству: «Обо мне нет слов, я легко ранен» и сам заплакал. Потом его величество более ничего не говорили. Когда уехали во дворец, то мы внесли его в покои и положили на койку.

Свид[етель] Луценко (рядовой Терского эскадрона конвоя его величества), объяснив, что плохо слышит вследствие полученного 1 марта повреждения головы, показал: Ехали мы из Михайловского дворца и повернули по Екатерининскому каналу. Встречался народ и отдавал честь. Нельзя было заметить какого-нибудь дурного человека. По каналу народу было немного. Встретился мальчик с санками, на которых была корзина. Мы проводили его глазами, и я не успел повернуться, как сделался взрыв. Я глянул в карету, и увидал, что его величество наклонился и потом вышли из кареты и пошли. Я повернул лошадь, соскочил с нее и побежал к государю императору. Они подходили к преступнику. Я не слыхал, что он отвечал. Когда государь отвернулся от преступника, то через несколько шагов раздался новый взрыв под ногами самого государя. Тут я не припомню, кто ухватил его под руки. Я с левой стороны подскочил, и мы подняли его на руки, и казак Козьменко тут же подскочил, и командир наш. Шагнули шаг, и его высочество Михаил Николаевич подбежал. У него сильно слезы полились. В карету нельзя было посадить. Ноги были сильно разбиты. Тогда подали сани полковника Дворжицкого. Мы посадили государя. Я с левой стороны, Козьменко с правой, и сзади не помню кто, а ротмистр Кулебякин держал ноги государя. Когда мы въехали на мостик, его величество изволили спросить г-на Кулебякина: «Ты ранен?», а он ничего не говорит; государь повторил: «Ты ранен?» – и ротмистр ответил: «Об нас слов нет, Вас, государь, жаль». На это его величество ничего не ответили. Привозим к собственному его величества подъезду, приподняли и понесли во дворец. Отворили одну дверь, а другую нельзя отворить было, ее сломали. С нами следовал его высочество Михаил Николаевич, и у него сильно слезы текли из глаз. Принесли в комнату, где государь император постоянно занимались, и положили на кровать. Его высочество Михаил Николаевич сказал нам: «Идите, ребята»; тогда и у нас сильно полились слезы, и не знаю, как мы и вышли из дворца.

Свид[етель] Горохов (младший фельдшер лейб-гвардии Павловского полка) показал: Я был уволен в отпуск в воскресенье 1 марта. Около двух часов, проходя, я увидал, что на Театральном мосту полицейский офицер и двое околоточных. С моста я пошел к Невскому по набережной Екатерининского канала и обогнал какого-то молодого человека в пальто, который что-то нес в узелке. Пройдя шагов 15, я увидел появившуюся из Инженерной улицы карету, окруженную конвойными казаками; я стал во фронт несколько ранее, чем положено; я стоял близ канавы, а тот человек ближе к панели. Когда я отдал честь, я хотел повернуться к Невскому, услышал оглушительный выстрел. Я обернулся и увидел человека, которого обогнал и который побежал, а за ним городовой. Как только он поравнялся со мной, кажется, городовой попал ему на ногу, и он сейчас же упал, опершись на руки. В это время я подскочил и схватил его за руки. Тут подбежали двое преображенских солдат и офицер, личность которого я не заметил, с желтым или красным околышем. Когда задержали этого человека, государь император вышли из кареты с левых дверей и направились к нам. Подойдя, государь император спросили: «Это тот, который бросил?» Мы ответили все в один голос: «Так точно, ваше императорское величество». У преступника торчала ручка от револьвера из-за пазухи. Солдаты стали вынимать, а государь император велели передать офицеру. После взрыва я заметил, как два казака свалились: один свалился, а другой или свалился, или слезал – хорошенько не заметил. Затем, когда отобрали револьвер, его величество пошли к карете и офицеры с ним. В этот момент из публики выделился какой-то молодой человек, личность которого я хорошо не заметил, я увидел, что или от этого человека, или со стороны канавы мелькнуло что-то в ноги государя императора, отчего последовал сильный выстрел, который всех подкосил, и государь упал, и этот человек упал, и все окружающие упали. После началось общее смятение. Когда последовал второй взрыв, публика бросилась назад, и на тех, которые бежали прочь, накидывались встречные с кулаками, так что если один ударит, то на него удары сыпались десятками и сотнями, так что образовались кучки – словом, была страшная суматоха. Слышны были крики: кто говорил со стороны канавы, кто со стороны сада. Тут подбежали солдаты флотские и стали ломать ворота сада. Некоторые из публики забрались на забор и говорили, что в саду нет следов. Мы стояли и держали преступника. Кто говорит: ведите его в канцелярию, кто – в участок. Мы держали его в полусогнутом, полусидячем положении. Потом повели его к Театральному мосту, где нашли извозчика, на которого и посадили преступника. Я сел справа, преображенец слева, а городовой и другой преображенец стали к извозчику спиной и держали за руки. В то время когда мы вели преступника до извозчика, многие из публики накидывались на него и били кулаками и сзади, и спереди. Он просил нас не давать бить. Потом привезли к градоначальнику, где преступника обыскали.

Прокурор: Взгляните на скамью подсудимых, не признаете ли из числа их того, которого задержали?

Горохов (указывая на Рысакова): Вот этот.

– Какой формы узелок вы видели у него в руках, не найдете ли подобного из числа вещественных доказательств?

Горохов указал на цилиндр, завернутый в бумагу.

– Вы сказали, что перед вторым взрывом из толпы выделился какой-то человек; вы не видали – он бросил снаряд?

– Нет, не видал. Видел только, что-то промелькнуло.

Унковский: Подсудимый Рысаков говорил какие-нибудь слова, кроме тех, о которых вы сказали?

Горохов: Когда мы спросили, кто он, то он сказал, что мещанин, и еще просил, чтобы мы не давали его бить. Потом еще, когда раздался второй взрыв и государь император упал, то один из преображенцев ударил преступника в голову и сказал: «Что вы делаете?» На это преступник ответил: «После узнаете, так как вы люди темные».

Желябов: Не помнит ли свидетель наружности того человека, который выступил из толпы?

Горохов: Нет, это было мгновенно, через секунду все и упали.

– Не было ли перед вторым взрывом, после того как государь повернулся от Рысакова к своей карете, движения вокруг, так что одни шли вперед, другие назад?

– Тут некоторые рвались глядеть, что за происшествие; тут вообще было такое волнение, из которого я ничего не мог понять.

– Какое место занимал этот выделившийся из толпы человек: между государем и свидетелем или государь был между этим человеком и свидетелем?

– Государь император шел от нас, а навстречу ему толпа людей, и когда они подходили к ней, то и выделился человек, так что его величество были между мной и им.

Свид[етель] Несговоров (городовой) показал: Когда государь император изволили проезжать в Михайловский манеж по Екатерининскому каналу, то я занимал пост от Театрального моста до Инженерной улицы. Из Михайловского дворца государь император изволили следовать обратно этим же путем. Когда карета стала равняться со мной, я отдал честь. Его величество проехал несколько саженей, как вдруг случился взрыв – неизвестно откуда. Смотрю, лежат двое конвойных, и кто-то кричит: держи, держи. Навстречу мне бежит человек в дыму и когда заметил меня, то бросился на панель, а я побежал за ним. Так как было скользко, то уж не знаю, его ли ноги поскользнулись или я наступил, но он упал, а я на него. Он ухватил меня за портупею и оторвал. Тут подскочили солдаты и стала подбегать публика и свалилась на нас. Когда мы подняли этого человека на ноги, народ кричит: «Дайте его, мы его разорвем». Я спросил преступника: «Есть ли при тебе что?» – а он сказал, что ничего нет; мы же нашли в боковом его кармане револьвер, который был передан полковнику Дворжицкому. Тут государь император изволил подойти на несколько шагов и спросил: «Задержали преступника»? Мы отвечали: «Так точно, ваше величество». Затем государь император пошел обратным путем, и тут случился другой взрыв. Государя убили, а других ранили. Мы держали преступника и потом довели до Театрального моста. Публика нападала на нас. Потом взяли извозчика и привезли в сыскное отделение, где его обыскали.

Унковский: Вы первый задержали преступника?

Несговоров: Так точно.

– Что он говорил?

– Он говорил: «Не бейте меня, оставьте».

Желябов: Пост свидетеля, по его словам, находился от Театрального моста до Инженерной улицы. Я желал бы знать, видел ли он перед проездом государя в этом месте публику и много ли людей было?

Первоприсутствующий: Видели вы, свидетель, чтобы перед проездом государя в пределах вашего поста проходили люди?

Несговоров: Публика проходила.

– Вы обращали на нее внимание?

– Так точно.

– Не обращали ли вы внимания на то, кто проходил, и не казался ли вам кто-нибудь подозрительным?

– Нет, не видал.

– Не видели ли какого-нибудь человека или двух с узелками?

– Нет, никто не проходил.

Свид[етель] Назаров (мостовой сторож конножелезной дороги) показал: 1 марта, когда государь император ехал из Манежа по Инженерной улице, я работал по Екатерининскому каналу – ухабы сравнивал. Увидав карету государя, я поставил кирку, и государь проехал мимо, я снял шапку. Вижу, идет неизвестный мужчина и кинул под карету как будто ком снега. Я подумал: что это он кидает, как вдруг сделался взрыв, и человек побежал. Я как стоял в рукавицах, так его схватил и повалил на панель. Ко мне подбежали два офицера, два солдата преображенских и потом еще измайловские, потом городовой или солдат, и набралось много публики. У задержанного вынули револьвер. Государь император подошел к нам в толпу и спросил: «Этот стрелял?» Мы ответили: «Так точно, ваше императорское величество».

Затем государь император повернулся назад, отошел шагов десять, как произошел взрыв сильный, так что меня даже прочь откинуло от преступника. Я поднялся и вернулся назад к преступнику, а его уже держат. Тогда я подошел к государю императору. У него лицо было в крови. Привели его под руки к карете, но он не мог сесть. Я больше ничего не видал.

Прокурор: Посмотрите на подсудимых: не можете ли в числе их признать того, который бросил под карету ком снега?

Назаров (указывая на Рысакова): Вот, первый сидит.

– Когда его задержали, он спокоен был?

– Совсем спокоен, веселый как есть: смеялся даже.

Унковский: Говорил он что-нибудь?

Назаров: Тогда ничего не говорил.

– Вы первый его задержали?

– Я первый, а городовой уже после.

Свид[етель] Макаров (рядовой лейб-гвардии Преображенского полка) показал: Мы ходили на работу, и в 2 часа шли домой по Екатерининскому каналу. Около сада мы услышали топот лошадей и увидали карету государя. Мы стали во фронт, и тут последовал первый взрыв. Казаки упали. Мы кинулись за преступником и схватили его. Карета остановилась, и его величество изволили выйти и подойти к преступнику и спросили: «Этот самый стрелял?» Мы отвечали: «Точно так, ваше императорское величество». Мы держали его уже четверо. Потом у него нашли револьвер, который полковник Дворжицкий взял, и кинжал.

Тут еще какой-то генерал был – не знаю. Тогда государь император отошел от преступника шагов шесть, тут сделался второй взрыв, а этот человек, которого мы держали, говорит: «Не бойтесь, помирать все равно, когда ни убьют». Государь император упал. Преступник проговорил: «Хоть убить не убили, но все же ранили». Государь император не мог подняться сам на ноги, и кто его поднял – я не знаю.

Прокурор: Кому преступник сказал то, что вы сейчас говорили?

Макаров: Нам. Мы испугались, а он, увидев, что лицо государя в крови, говорит: «Убить не убили, а поранили».

Рысаков: Я государя императора и не видал после того, как он отошел от меня.

Свид[етель] Евченко (рядовой лейб-гвардии Преображенского полка): Когда мы проходили с товарищем по Екатерининскому каналу и дошли до Михайловского сада, то из Инженерной улицы выехала карета государя императора. Мы стали во фронт и отдали честь. Как только лошади стали равняться с нами, с противоположной стороны от канавы последовал взрыв под карету, но карета проскочила, так что взрыв повредил только левый угол и ранил казака. Преступник бросился бежать, а мы за ним, и схватили его около перил канала. Потом уже вытащили револьвер. Государь император вышел из кареты, подошел к преступнику и спросил: «Это тот, который выстрелил?» Мы сказали: «Точно так, ваше императорское величество». Тут подбежал полковник Дворжицкий, взял револьвер и кинжал. Государь повернулся и прошел шагов 10, как последовал второй выстрел. В этой суматохе я не видал, откуда сделался второй взрыв. Государь император упал, и полковник Дворжицкий также упал. Государя подняли, посадили на сани и увезли. Мы вели преступника на Театральный мост, где подали извозчика и отправили его в полицию.

Унковский: Преступник говорил что-нибудь?

Евченко: Он сказал: «Ну, хоть не убили, а все же ранили, не промахнулись».

Свид[етель] Крахоткин (подпоручик 139-го пехотного Моршанского полка) показал, что он ехал по канаве к Театральному мосту и услышал, что по направлению экипажа, сопровождаемого казаками, вдруг раздался взрыв. Свидетель соскочил с извозчика и побежал к месту взрыва. Тут он услышал крики «Держи, держи», вместе с другими окружил Рысакова, которого прижали к чугунной решетке канала. Он сначала говорил: «Не я стрелял, не я». Затем, – продолжал свидетель, – я побежал к карете государя императора, который направлялся к преступнику. Подойдя на несколько шагов, государь спросил: «Это он?» Затем полковник Дворжицкий что-то стал докладывать его величеству и показал что-то по направлению к преступнику. В то время пришел взвод морских нижних чинов и стал около канала. Я стоял на дороге. Потом произошел второй взрыв, и я потерял сознание. Очнулся на противоположной стороне, головой к забору сада Михайловского дворца. Когда я встал, проходила какая-то дама и говорит, что государь убит. Я кинулся к тому месту. Потом не помню: меня увезли. Получил разрыв барабанной перепонки и сильную контузию; чувствую постоянный шум в голове.

Свид[етель] Коссинский (камер-паж) показал: 1 марта, около 2 часов дня, я ехал с товарищем моим по Большой Конюшенной улице и повернул на набережную Екатерининского канала. Из Инженерной улицы показалась карета государя. Через несколько времени раздался страшный выстрел, и мы видели, как карета остановилась. Кроме того, нам показалось, что несколько конвойных упало. Тогда мы соскочили с саней, перебежали канал по льду и поднялись на противоположную сторону в тот момент, когда карета стояла и государь уже вышел. Мы пошли рядом с его величеством по дороге, а он отправился по панели, по направлению к Невскому, где был задержан преступник. Государь спросил: «Тот ли это человек, который произвел взрыв?» – и получил утвердительный ответ. Потом кто-то сказал, что он назвал себя мещанином Грязновым. Государь направился назад к Летнему саду. В это время к нему подошел полковник Дворжицкий. Мы с товарищем на несколько шагов отстали. Между нами и его величеством собралось несколько человек народа. Прошли не более 20 шагов, как раздался второй взрыв, которым меня отбросило по направлению к Невскому и оглушило. Вместе с другими упал и я, и далее ничего не помню. Меня встретил товарищ и отвез в корпус. Левым ухом теперь не слышу, и была обожжена левая сторона лица.

Свид[етель] Павлов (отставной рядовой) показал: Я шел с работы. Дохожу до Малого Конюшенного моста, и сделался выстрел, но не ружейный, а больше. Военные офицеры ехали и вдруг остановились и побежали шибко через Малый Конюшенный мост и через Театральный. Я за ними также побежал туда. На набережной я увидел: карета стоит, и кучер один сидит. Карета была разбивши. Смотрю, государь император идут навстречу мне, возле решетки. С правой стороны идет полковник Дворжицкий. Я только что хотел сойти с панели и вижу – стоит человек, облокотившись на решетку, и вдруг он что-то бросил прямо под ноги его величеству. Раздался взрыв, и я упал. Когда встал, видел, как поднимали государя императора, потом его понесли на проспект. С меня фуражка слетела, и, когда государя императора отнесли, я нашел свою фуражку и пошел обратно.

Прокурор: Государь император поравнялся с этим человеком, который что-то бросил?

Павлов: Немного не дошел.

– Он лицом к лицу стоял?

– Да, стоял, облокотившись на решетку.

– Вы рассмотрели лицо этого человека?

– Нет, он задом ко мне стоял.

– Какого он был роста?

– Повыше моего (повыше среднего роста). Одет был в теплое пальто; какая была шапка – не заметил.

Свид[етель] штабс-капитан Франк: После развода я проезжал около Михайловского театра и когда объезжал его, то видел на углу, что меня обогнал царский конюх. При повороте на набережную Екатерининского канала мы ехали шагом, и в это время раздался сильный выстрел. Конюх погнал лошадей, а вслед за ним и я. По слуху я мог заключить, что взрыв произошел на пути следования государя императора. Не доезжая до места, где находился государь император, я остановился у кучки народа, в числе которого был и капитан Кох. Он стоял около молодого человека, которого держали солдаты, отнимал у него кинжал и револьвер. В это время раздался говор, что государь идет, и действительно в нескольких шагах появился государь император, который шел по панели и остановился около нас. Тут же был и полковник Дворжицкий. Ему были переданы кинжал и револьвер, которые он показал его величеству. Что при этом говорил Дворжицкий – я не припомню, но помню, что он предлагал государю императору сесть в карету и ехать обратно во дворец. Не успел государь отойти от нас на 20 шагов, как раздался второй выстрел, – я рванулся вперед и, подбежав к месту, увидел, что государь император находится на мостовой в полулежачем положении, опершись на решетку и без шинели; ноги его были в ужасном виде. В то же время поднимался около него и полковник Дворжицкий. Не помню, кажется, я помог Дворжицкому встать, и первое слово его было: «экипаж». Вблизи находилась карета государя императора – она оборачивала с места, а сани проезжали к мосту. Я и еще кто-то побежал за санями Дворжицкого. Я вернул лошадей и возвратился к тому месту, по которому несли государя императора. Его уложили в сани и повезли.

Свид[етель] подпоручик Рудыковский: После развода я подходил к Театральному мосту и, когда услышал взрыв, бросился бежать по направлению звука и затем увидел остановившуюся карету государя императора, по другую сторону которой собралась толпа, державшая преступника. Шагах в десяти от этого места, около решетки канала, я с одним офицером почти набежал на государя императора, не подозревая, что это идет его величество, и спросил: «Что с государем?» Его величество снял фуражку, перекрестился и сказал: «Я, слава Богу, а вот» – указывая на казака и мальчика. На эти слова преступник обернулся, озираясь кругом, и сказал: «Еще слава ли Богу?» Государь император подошел, остановился шагах в двух от преступника и спросил его: «Ты кто такой?» Из толпы кто-то ответил, что мещанин Грязнов. В это время я слышал крики, что стреляли из-за забора, и бросился посмотреть, нет ли чего за забором Михайловского дворца. Тут подходила команда солдат, которым я скомандовал: «За мной» и приказал выламывать ворота прикладами, что и было исполнено. Потом я приказал им осмотреть сад – все это было делом двух-трех минут, и я сейчас же опять отошел к решетке канала и был уже шагах в десяти от полковника Дворжицкого, как вдруг в эту минуту раздался другой треск, поднялась масса дыма, так что я решительно не помню, что такое произошло. Я бросился еще вперед, и когда дым стал расходиться, то увидел, что государь император упал на мостовую и около него лежало несколько человек. Все стояли, не зная, что случилось. В это же время подбежал штабс-капитан Новиков и еще несколько человек, и тут, когда дым совершенно исчез, мы увидели то страшное положение, в котором были ноги его величества. Мы хотели внести государя императора куда-нибудь, чтобы оказать ему медицинское пособие. Но в это время подъехал великий князь Михаил Николаевич, и Новиков спросил его высочество, нельзя ли внести государя в ближайший дом. Государь император, услышав эти слова, изволил произнести: «Во дворец, там хочу умереть». Мы крикнули сани полицеймейстера Дворжицкого, потому что они широкие и в них удобно было поместить государя императора, и вот штабс-капитан Франк побежал за ними. Когда сани подъехали, мы положили в них государя, накрыли и повезли. Что было дальше – я не знаю.

Тов[арищ] прокурора: Кто упал от первого взрыва?

Рудыковский: Казак и мальчик, но к ним я не подходил. Мальчик валялся, визжал, и я заключил, что он пострадавший.

Унковский: Вы хорошо помните, что Рысаков сказал: «Еще слава ли Богу?»

Рудыковский: Государь император сказал: «Слава Богу, я уцелел, а вот», причем указал рукой в сторону, и я в это время видел, как Рысаков, приподнявши голову, сказал эти слова.

Свид[етель] штабс-капитан Новиков: 1 марта по окончании развода, спустя четверть часа, когда государь император уехал из Манежа, я пошел вместе с тремя товарищами по Большой Садовой улице и затем по Невскому. Когда мы дошли до Казанского моста, то услышали взрыв по направлению Екатерининского канала, на стороне Театрального моста, и я бросился к тому месту. Когда я приближался к месту взрыва, то видал суетящуюся толпу в серых и черных шинелях и тут же заметил, что здесь были и солдаты. Не добежав до места около 35 шагов, я услышал другой взрыв и бросился к месту этого второго взрыва. В это время я видал, что трое или четверо солдат держали какого-то статского человека, без фуражки, блондина. Пробежав мимо него, я подошел к месту, где лежал государь император. Лицо его величества и голова были в крови, ноги тоже окровавлены и изувечены. Тут были и матросы. Мы подняли государя на руки, и он сказал: «Холодно», приподнимая руки к голове. Я освободил левую руку и хотел достать из кармана мундира платок, чтобы повязать голову его величеству, но кто-то предупредил меня, положив на голову государя свой платок. Тут подъехал его высочество Михаил Николаевич. Государя пронесли несколько шагов, кто-то предлагал извозчика и карету, а так как в них нельзя было положить государя императора, то мы продолжали нести его. Затем подъехали сани, запряженные серыми лошадьми, в которые мы и положили его величество. Я обратился к великому князю Михаилу Николаевичу с просьбой разрешить внести государя в ближайший дом, чтобы там сделать перевязку, но в это время его величество пришел несколько в себя, может быть, услышал мои слова и выразил желание, чтобы его несли во дворец.

Первоприсутствующий: Какие слова произнес государь?

Новиков: «Несите меня во дворец».

Товарищ прокурора: Не прибавил ли государь еще: «Там хочу умереть»?

Новиков: Как мне послышалось, именно он сказал эти слова.

Свид[етель] поручик граф Гендриков: В воскресенье, 1 марта, я был в придворном Манеже у Театрального моста и услышал взрыв – он так был силен, что стекла посыпались. Выбежав из Манежа, я узнал от своего кучера, что было покушение на жизнь государя императора, но что он остался жив и не ранен даже. Я побежал к месту взрыва. Затем раздался второй взрыв. Я подбежал к его величеству, когда его уже несли на руках; из всех окружающих я узнал лишь великого князя Михаила Николаевича и ротмистра Кулебякина. Кто-то надел на государя каску, и мне показалось, что ему тяжело, а потому я снял ее и прикрыл голову государя своей фуражкой. Когда государя повезли, Кулебякин держал его величество, сидя спиной к кучеру.

Свид[етель] адъютант крепостной артиллерии Кюстер: После развода я отправился домой, переоделся и поехал с женой в карете по направлению к Казанскому мосту. Проезжая по Аптекарскому переулку, я услышал выстрел как будто из большого орудия. При повороте на Театральный мост я услышал второй выстрел. Высунувшись из кареты, я увидел облако дыма темного цвета. Оставив жену в карете, я пошел по направлению дыма. Тут я увидел, что несут государя несколько человек, но кто – я не помню. Его величество посадили на сани полковника Дворжицкого. Таким образом, он был в полулежачем состоянии, голова его находилась на руках двух солдат, спереди был Кулебякин, который держал государя одной рукой, а рядом с ним был какой-то другой конвойный, который также поддерживал ноги государя императора. Я держал правую руку государя и проводил его до Театрального моста. Когда государя клали в сани, я снял с себя шинель, укрыл ею его величество, и мы поехали крупной рысьею. Я ехал так до Конюшенного моста, там лошади поехали еще сильнее, и я упал. Меня взял полковник и довез до дворца.

Свид[етельница] вдова надв[орного] сов[етника] Холодковская, отвечая на вопрос первоприсутствующего, объяснила следующее: Рысаков переехал ко мне января и потом жил у меня недели полторы. После того приходит и говорит, что у него мать при смерти больна, что он получил об этом телеграмму и едет домой. Он оставил у меня свои вещи. За комнату заплатил. Живя у меня, он вел себя очень хорошо, занимался, ходил на урок… Он мне говорил, что имеет урок.

Товарищ прокурора: Ваша квартира помещается на углу Пятой улицы?

Холодковская: И Греческого проспекта.

– Сколько он прожил у вас?

– Недели полторы, не больше.

– Посещал его в квартире кто-нибудь?

– Один молодой человек, только я его не видела.

– Наружность этого человека помните? Посмотрите на скамью подсудимых, не признаете ли кого-нибудь?

– Нет.

– Больше никого не было у него?

– Нет.

– Куда он от вас перешел?

– Он сказал, что поедет на свою родину, так и отметился.

– Письма он часто получал?

– Ни одного не получил.

Унковский: Вы никогда Рысакова ни прежде, ни после не знали?

Холодковская: Нет.

– Не знаете ли, какого он характера?

– Ничего не знаю.

Свид[етельница], жена колл[ежского] регистр[атора] Ермолина на вопрос первоприсутствующего показала: Я меблированных комнат не содержу, а только одну комнату отдавала.

– У вас жил подсудимый Рысаков?

– У меня жил Глазов – вот тот крайний (указывая на Рысакова).

– Что вы можете сказать, как он себя вел за время проживания у вас?

– Очень тихо, он был скромный, я не замечала за ним ничего худого.

Товарищ прокурора: Ваша квартира где помещается?

Ермолина: На углу Девятой и Мытнинской улиц.

– Когда к вам переехал Глазов?

– 22 января.

– Так что он всего прожил у вас очень недолго?

– Месяц и семь дней.

– Он у вас нанимал одну комнату?

– Да.

– Сколько платил?

– 12 рублей.

– Какой он вел образ жизни?

– Он днем никогда не бывал дома.

– Рано уходил?

– В 12, в 11 и в 9 часов.

– Вставал рано или поздно?

– Вставал и в 8 часов, а в будни вставал позже. – Возвращался домой когда?

– Почти что ночью, часов в 11 и 12.

– По праздникам бывал дома?

– Уходил раньше, чем в будни.

– Посещал его кто-нибудь?

– Да. Первый раз было шесть человек, он седьмой.

– Когда это было?

– Как переехал, так чрез несколько дней.

– Все шестеро мужчины?

– Да.

– Молодые или пожилые?

– Все молодые.

– Долго оставались?

– До 12 ночи.

– А пришли рано?

– В восьмом часу.

– В течение всего времени, что он проживал у вас, его посещал кто-нибудь из числа этих шестерых?

– Да.

– Часто посещали, каждый день?

– Как придется.

– Да ведь он приходил домой поздно ночью, когда же к нему приходили гости?

– Вечером и утром, только дома не заставали.

– По двое ходили?

– По одному.

– Было ли так, что приходили вместе с ним?

– С ним нет, он, бывало, придет раньше, а потом к нему придут гости.

– Когда к нему приходили молодые люди, то он запирал комнату или нет?

– Нет.

– Разговор они вели громко или тихо?

– Тихо.

– Не приходил ли кто-либо из этих лиц (указывая на скамью подсудимых)?

Свидетельница указала на Михайлова.

– В числе шестерых, приходивших в первый раз, этот был?

– Не знаю, когда он приходил, но помню его личность.

– Скажите об обстоятельствах 1 марта, они, вероятно, сохранились в вашей памяти. Не помните ли, как провел этот день Рысаков, в котором часу он встал и когда ушел?

– Он встал в восьмом часу.

– А накануне поздно пришел?

– Нет, пришел в одиннадцатом часу. Утром он встал в восьмом часу; услышав стук в его комнате, и я встала. Он пришел на кухню и говорит: вот как я рано нынче встал, чтобы мне постоянно в будни так вставать, потому, что мне так велят.

– Кто?

– Он говорил, что служит в какой-то конторе и там говорят, что он поздно является. Я сказала: я вас бужу каждый раз, но вы опять засыпаете. На это он ответил: «Ну, я буду самостоятельно вставать», и потом сказал, что хочет белье отдать прачке в понедельник.

– Не спрашивали вы его, куда он так торопится?

– Спрашивала. Куда, – говорю, – у вас служба, стало быть, есть? Да, говорит, есть. Я спрашиваю: что же у вас в конторе постоянная служба? Он мне на это ответил: какая служба, просто в гости иду.

– Не сказал ли он: «Все равно служба?»

– Да, сказал.

– Не заметили ли вы, что он 1 марта был в особом настроении?

– Он был трогательный… начал разговаривать со мной, а раньше почти никогда не говорил.

– Он обыкновенно был молчаливый?

– Да.

– А тут сделался разговорчивым?

– Да.

– Был он возбужден?

– Да.

– Но не печален?

– Нет.

Хартулари: Вы только что признали Михайлова за лицо, посещавшее Рысакова; вы это точно припоминаете?

Ермолина: Да.

– Когда вас спрашивали об этом на дознании, вы об этом не заявляли?

– Я тогда не узнала его, а теперь узнаю.

– Почему же не узнали?

– Он был тогда раскрасневши.

Товарищ прокурора: По поводу показания свидетельницы я имею честь обратить внимание Особого присутствия Правительствующего сената на то обстоятельство, что, как видно из дознания, подсудимый Михайлов был предъявлен свидетельнице Ермолиной 3 марта, немедленно вслед за арестом его, после вооруженного сопротивления, оказанного им в Тележной улице.

Свид[етельница], вдова поручика Енько-Даровская, на вопросы первоприсутствующего показала: Когда Рысаков учился в реальном училище в городе Череповце, то жил в числе других мальчиков у меня.

– Объясните, что вам о нем известно?

– Когда он у нас жил, то был мальчик хороший; потом я слышала, что пред Рождеством он был под присмотром полиции, и я думала, что это простой слух, как вообще разносятся сплетни.

– Когда он жил у вас?

– Год и восемь месяцев, как он ушел от меня, кончив курс в реальном училище, и уехал, чтобы поступить в Горный институт.

Товарищ прокурора: В котором классе училища он был, когда стал жить у вас?

Енько-Даровская: Он жил у меня несколько лет.

– У вас были и другие ученики?

– Да.

– Он отдельную комнату занимал?

– Все вместе жили, по три, по четыре человека в одной комнате.

– Он был у вас на хлебах?

– Да.

– Сколько он платил?

– Он платил по 15 рублей сам за себя, а потом за него стал платить Громов.

– Хорошо он учился?

– Да.

– Поведения был скромного?

– Да. Другие мальчики, бывало, поспорят между собой, а он был хороший.

– Не замечали вы, чтобы он вел дурную жизнь?

– Нет, он был скромный.

– Был разговорчивый мальчик?

– Иногда разговорится.

– Видали ли вы, чтобы он дружился с товарищами и чтобы на него имел кто-нибудь влияние?

– Нет. Я жила с племянницей, и она ему давала уроки французского и немецкого языка.

– Много он читал?

– Много.

– На каникулы уезжал?

– Да, летом уезжал к родителям.

– Всегда уезжал к родителям?

– Всегда, а вот на праздник Рождества он у нас не был.

– Уезжая в Петербург, он говорил, что хочет поступить в Горный институт?

– О нем хлопотал князь Волконский.

– Не случалось ли ему в разговорах с вами высказывать свои взгляды относительно будущей деятельности?

– Он всегда был поведения хорошего; иногда, например, услышит, что мальчики выражают вольные мысли, так он опровергал это все.

– Это до отъезда в Петербург?

– Да.

– Что же, имели на него влияние другие? Какой характер у него был, мягкий?

– Лаской с ним можно было сделать все, и он послушается.

– Так что вы сохранили о нем воспоминание как о мальчике хорошем?

– Да.

– И вас удивило то обстоятельство, по которому вы теперь вызваны в качестве свидетельницы?

– Да.

– По тому, как вел себя Рысаков, проживая в Череповце, вы не можете себе объяснить того, как случилось настоящее событие?

– Нет, не могу объяснить.

Унковский: Он жил у вас пять лет?

Енько-Даровская: Да.

– До осени 1879 года?

– Нет, до лета, до двадцатого.

– Вы удостоверяете, что он характера был мягкого?

– Да. Мы, бывало, с другими мальчиками поспорим, они погрубят, а мне этот мальчик очень нравился, и я жалею его просто, как сына. В училище он также был примерный. Другие ученики шалят, а он поведения был весьма хорошего. Первый год он плохо учился, но потом стал развиваться довольно хорошо.

– Он был набожный мальчик?

– Набожнее других; он больше других и с охотой ходил в церковь. Я раз как-то сказала ему, что, вот когда поступишь в Горный институт в Петербурге, то, пожалуй, переменишь свои мысли; но он мне сказал, что не пойдет на такие вещи, потому что много читал. Я старинного духа, и мне горько видеть таких людей.

Свид[етельница] учительница гимназии Кулаковская показала: Рысаков жил в Череповце в доме моей тетки как квартирант в числе прочих мальчиков. Я жила в этом же доме, и, когда ученики младшего класса в чем-нибудь затруднялись, я им разъясняла уроки. Во все время Рысаков был одним из лучших учеников и по поведению, и по учению, был всегда прилежен. Затем, когда он поступил в Горный институт, то оттуда писал мне несколько писем, в которых говорил о том, как он поступил; писал о своих занятиях, говорил также, что он с большим удовольствием посещает лекции, что он сошелся лишь с немногими из товарищей, что все время проводит в занятиях, в библиотеке Горного института. В августе 1880 года я перешла в Новгород, и он мне написал туда два письма, в которых спрашивал, как я устроилась. Я ему ответила на это и спрашивала о его родных. Он мне написал, что недавно приехал из отпуска от родных и сообщил мне о них некоторые сведения. На это письмо я ему не отвечала, потому что у меня было очень много занятий и еще потому, что письмо его затерялось и я забыла его адрес.

Товарищ прокурора: Вы учительница гимназии?

Кулаковская: Да.

– Скажите, пожалуйста, о характере Рысакова за время пребывания его в Череповце в доме вашей тетки. Что, он имел характер мягкий, восприимчивый?

– Да, это был мальчик мягкого характера.

– И слабый, можно сказать?

– У него была некоторая настойчивость, но всегда на него можно было подействовать лаской.

– Как на него можно было подействовать: лаской или логикой, убеждением?

– Мне кажется, скорее лаской.

– Действуя на его чувства?

– Да.

– С товарищами в каких он был отношениях?

– Был хорош. Я никогда не замечала особенных ссор и особой дружбы.

– Не слыхали ли вы его суждений относительно существующего порядка – суждений политических?

– Нет.

– Вообще эти вопросы не интересовали его тогда?

– Нет.

– В кружке его товарищей не было ли подобных разговоров?

– Я не слыхала.

– По письмам из Горного института не заметили ли вы в нем некоторой перемены?

– Нет, не нашла никакой.

– Вы семью его знаете?

– Знаю. Когда его отдавали в третий класс, то тогда приезжала мать, а потом к нему приезжал и отец. Это было тогда, когда он находился в самом последнем классе или же в предпоследнем.

– Можете ли вы сообщить, какие были его отношения к семье, и в частности к отцу?

– Отца он очень любил.

– Отец переписывался с ним?

– Да.

– Часто получал он письма?

– Нет, не часто, потому что отец его часто бывал в разъездах по своим занятиям.

– По последнему письму к вам в Новгород вы перемены в Рысакове не заметили?

– Особенного ничего не было, кроме того, что эти письма были короче прежних.

– Они не содержали в себе рассказа о его занятиях в институте?

– Он писал, что когда вернулся, то предался занятиям, и спрашивал, как я устроилась в Новгороде.

– Вы в Петербурге его не видели, не навещали?

– Нет.

Унковский: Как долго жили вы у тетки?

Кулаковская: Пять лет.

– В течение всего этого времени жил у вас Рысаков?

– Да, но потом он уехал, и я еще год оставалась в Череповце.

– Когда вы в «Правительственном вестнике» прочитали, что в числе лиц, покушавшихся на жизнь государя императора находился и Рысаков, вас это удивило?

– Ужасно.

– Вы являлись в тот день к губернатору?

– Да.

– Вам казалось, что это была ошибка? Вы под этим впечатлением и пошли к губернатору?

– Все данные, которые я прочитала в «Правительственном вестнике», указывали, что это был он; но по тому, каким я его знала, мне трудно было верить, что это он.

– Рысаков был набожный?

– Он охотнее других ходил в церковь, когда это приходилось делать.

– После того как он уехал в Петербург, вы больше его не видали?

– Нет.

Свид[етель] инспектор Горного института Бек: Перед поступлением в институт, в сентябре 1879 года, Рысаков представил свидетельство об удовлетворительном окончании курса в реальном училище и был допущен к проверочному экзамену, но принят был в институт только вольным слушателем, так как в документах, представленных им, недоставало, кажется, увольнительного свидетельства от общества. Он начал заниматься, а свободное от занятий время проводил в библиотеке института, где я его часто видел; он преимущественно занимался чтением математических книг. Месяца три спустя, в ноябре или декабре, прошел слух, что Рысаков находится в очень бедственном положении, питается одним чаем и черным хлебом с солью. Так как у нас студентам первого курса не выдается пособия, то я, чтобы проверить, действительно ли Рысаков находится в таком бедственном положении, и, в случае нужды, помочь ему, послал справиться к нему на квартиру. Экзекутор доложил мне, что Рысаков проживает где-то на углу 15-й линии Васильевского острова и Большого проспекта, занимает угол – пространство между печкой и стеной и, как сообщили экзекутору, пьет только чай с черным хлебом. На основании вот этих данных я сделал представление директору, которое и поступило в совет, с предложением, чтобы Рысакову дано было пособие. Совет это утвердил. Потом Рысаков выдержал экзамен, перешел во второй курс и начал слушать лекции с начала сентября 1880 года. После рождественских каникул он реже стал посещать институт, потом вдруг скрылся. Относительно посещения лекций студенты не подвергаются особому контролю, и отсутствие Рысакова я оставил без внимания. Я думал, что он, может быть, болен, хотел поместить его в госпиталь, но от него никакого заявления не поступило.

Товарищ прокурора: Вне стен института наблюдения над студентами не было, следовательно, материал о характере, о направлении студентов вы получаете во время посещения студентами, в том числе и Рысаковым, лекций?

Бек: Да.

– На основании этих данных, какое он впечатление произвел на вас?

– Впечатление человека, занимающегося делом.

– Заметно было, что он посещал лекции исправно?

– Постоянно.

– Со стороны его характера что вы заметили?

– Он держался особняком, по крайней мере я не видал, чтобы он с кем-нибудь сближался в институте.

– Вы говорите, что Рысаков держал себя особняком?

– Да.

– О перемене в образе жизни Рысакова вы говорите, что к концу 1880 года он стал реже посещать институт?

– В 1881 году, после рождественских каникул, он начал реже ходить.

– А в августе, сентябре, октябре?

– Продолжал заниматься.

– Вы имеете возможность удостоверяться в посещении студентами института?

– Я часто ходил в библиотеку, раза три или четыре в день, и часто видел его там.

– Вы оказывали ему пособие один или несколько раз?

– Несколько раз. Первый раз по бедности, второй – когда перешел на другой курс, то ему нужно было отправиться на практические занятия, и так как он человек бедный, то ему было дано пособие, не помню лишь сколько, кажется, рублей 40. Затем в августе внесли за слушание лекций 30 или 40 рублей, так как он перешел в следующий курс.

– Сколько раз вы узнавали про обстановку Рысакова?

– Только один раз.

– Она была крайне бедна?

– Экзекутор говорил, что он занимал один угол.

– Спрашивали вы у Рысакова, от кого он получает средства к жизни?

– Нет, не спрашивал.

Свидетельница, дочь урядника Артамонова, показала: 4 января я вывесила билет на сдачу комнаты. Потом мне кухарка говорит, что приходил какой-то господин, и она сказала, что комната маленькая, а большой нет. Оказалось, что это приходил Ельников. Я попросила его прийти в 10 часов утра. Это было около 7-го или 8 января. Он дал мне рубль задатку, а я спросила, чем он занимается, кто он такой? Он ответил, что занимается просто в конторе письменной работой. Я попросила его быть скромнее; он сказал, что у него никто не бывает, что он выходит из дому в 10 часов утра, а приходит в 11 часов ночи. Я предложила ему ключ, чтобы, если когда поздно вернется, самому войти в квартиру. Потом он передал мне деньги за квартиру 1 февраля через кухарку. Приходили к нему гости, но их было немного; слышала мужские и женские голоса. Вел себя Ельников скромно. Я спрашивала кухарку, кто такие приходили, и она сказала, что все такие же, как и он, в лицо же я сама никого не видала.

Товарищ прокурора: А служанка имела возможность видеть гостей?

Артамонова: Да.

– При производстве дознания вам был предъявлен труп человека?

– Да.

– Вы признали в этом трупе вашего бывшего жильца?

– Да, признала, потому что за три дня до смерти его видела.

– Это тот самый, который под фамилией Ельникова снимал у вас комнату?

– Да.

– Показывали вам его платье, ключ?

– Показывали. Ключ был от наружной двери квартиры, я ему отдала.

– У него было много вещей с собой?

– Он был очень бедный. Я на третий день пришла посмотреть и его комнату и видела по его книгам, что он просто какой-нибудь конторщик.

– Ваша квартира помещается на Симбирской улице?

– Да.

– Это место глухое?

– Кажется, ничего… Я первый раз живу за Выборгской.

Свидетельница, вдова солдата Смелкова, отвечая на вопросы первоприсутствующего, показала, что она была служанкой у Артамоновой.

– У вас проживало лицо, которое называло себя Ельниковым?

– Да.

– Что вы можете сообщить суду о его жизни?

– Он вел очень хорошую жизнь, жил смирно и тихо; больше ничего не знаю.

Товарищ прокурора: Помните, когда этот человек, называвшийся Ельниковым, переехал на квартиру к вам?

Смелкова: Я числа верно не могу сказать, около 15 января, должно быть.

– Вам показывали труп человека при производстве этого дела?

– Самого человека не показывали.

– А показывали карточку?

– Да.

– Вы признали в ней вашего жильца?

– Да.

– Показывали вещи?

– Да.

– Вы признали их принадлежащими Ельникову?

– Да.

– В том числе был и ключ?

– Да.

– Ключ был от наружной двери вашей квартиры?

– Да.

– Он с собой его брал, когда уходил?

– Да.

– Днем он оставался дома или же уходил?

– Уходил. Он вставал в девятом часу, а уходил в начале одиннадцатого, возвращался же около 11 часов или в половине двенадцатого ночи.

– А по праздникам?

– И по праздникам.

– Круглый день дома не бывал?

– Да.

– Навещал его кто-нибудь в квартире?

– Да.

– Несколько человек?

– Да, несколько.

– По сколько же человек вместе приходили?

– Поодиночке; они приходили в 6 час[ов] вечера, когда он ждал гостей.

– В числе этих гостей были и женщины?

– Да.

– Сколько их было?

– Всегда приходила одна.

– А мужчины?

– В другой раз трое, четверо придут.

– Подолгу они сидели, эти гости?

– В 12, кажется, уходили.

– Не уводили ли они и самого Ельникова с собой?

– Никогда.

– Они сидели, запершись в комнате?

– Да.

– Разговор вели тихо или нет?

– Тихо.

– Посмотрите на скамью подсудимых и скажите, кого из них вы признаете за лиц, бывавших у вашего жильца?

Свидетельница указала на Рысакова и Гельфман, которая, по ее словам, приходила три раза.

– В последний раз она не оставила Ельникову записки?

– Да, оставила.

Потом Смелкова указала на Перовскую, как приходившую к Ельникову.

– Не эта ли женщина с большим лбом, о которой вы показывали?

– Та самая.

Наконец свидетельница указала на Желябова, как на одного из лиц, посещавших Ельникова.

– Не показывали ли вам трупа другого человека, черноволосого?

– Да, показывали.

– Этот человек приходил к Ельникову?

– Я ошиблась, сказав, что он часто приходил; он приходил реже.

– Кто вместе приходил из тех, которых вы признали?

– Приходил всегда один Рысаков, потом все поодиночке, а в последний раз женщина приходила.

– Когда это было?

– Было 26 февраля.

– В этот день кто пришел к Ельникову?

– Вот она… (указывая на Перовскую).

– Одна приходила?

– Да.

– Рано утром?

– Так, часов в 5 дня. Ельников дома не ночевал со среды на четверг. Когда он вернулся в 4 часа, она пришла в 5, и я спросила ее: «Почему вы не будите его?» – и она сказала, что пускай поспит. Когда пришел Рысаков и встал Ельников, я поставила ему самовар, и тогда пришел Желябов.

– Долго они пробыли в четверг?

– До половины двенадцатого.

– Ушли все вместе?

– Прежде ушли Желябов и Перовская, а Ельников оставался еще дома.

Прис[яжный] пов[еренный] Герке 1-й: Когда женщина брюнетка приходила к Ельникову, это было всего три раза, вечером?

Смелкова: Да.

– И не заставала дома Ельникова?

– Да.

– У вас в квартире светло, вы не могли ошибиться?

– Нет.

– Так что вы уверены, что это приходила она?

– Да.

– Оставила записку и сказала, чтобы передать ее Ельникову?

– Я слышала об этой записке от самого Ельникова; она посидела у него в комнате несколько времени, оставив записку на столе.

Желябов: Помните ли вы хорошо, что Рысаков и нас двое были у Ельникова 26 числа, а не в другой день, не в четверг?

Смелкова: Я думаю, что в четверг, если же не в четверг, то в среду.

– Приходило ли к Ельникову двое черных или один?

– Раньше двое приходило, но в это время приходил один.

Первоприсутствующий: То есть в последний раз приходил один?

Смелкова: Да.

– И это то лицо, которое сидит крайним на скамье (Желябов)?

– Да.

Желябов: В последний день, по вашему 26-го, я с этой дамой пришел вместе?

Смелкова: Нет. Вы после пришли.

– Не показывали ли вы на дознании, что в тот день меня не было, а был тот мужчина, карточку которого вам предъявляли?

– Я думаю, что это были вы.

Гельфман: Свидетельница ошибается, вероятно смешивая лица: я у Ельникова не была ни разу, хотя и не отрицаю знакомства с ним.

Смелкова: Я не смешиваю личности их, а это доказывает только, что у них прическа тогда была другая.

Желябов: Свидетельница показывала, что приходил Навроцкий; это неверно, никакого другого черного, кроме меня, приходить не могло. Гельфман также не могла приходить к нему, как и Фесенко-Навроцкий.

Товарищ прокурора: Кроме 26 февраля, Желябов приходил еще с женщиной, сидящей рядом с ним (Перовская)?

Смелкова: Приходил.

– Раз или больше?

– Больше.

– Вместе?

– Порознь.

– Но сходились вместе у Ельникова?

– Да.

– Человек, труп которого вам показывали, был реже?

– Да.

– Вы раньше говорили, что признали в трупе того самого, который приходил с женщиной, а теперь говорите, что с женщиной приходил Желябов?

– Да.

Первоприсутствующий: Стороны не желают ли предложить вопросы кому-либо из допрошенных свидетелей?

Товарищ прокурора: Я желаю предложить вопрос свидетельнице Ермолиной.

Ермолина подходит.

Товарищ прокурора: Вам показывали на дознании труп человека?

Ермолина: Показывали.

– Один труп или два?

– Одного, а другого карточку показывали.

– Относительно трупа, не признаете ли вы сходство с кем-нибудь из лиц, посещавших Рысакова?

– Признаю, что это один из бывших у Глазова.

Рысаков: Я утверждаю, что Фесенко-Навроцкий у меня никогда не был.

Михайлов: Я также не приходил к Рысакову.

Смелкова: Нет, приходили.

Желябов: Я приходил на квартиру Рысакова и могу удостоверить, что по расположению прихожей комнаты свидетельница не могла видеть приходящих, хотя для меня безразлично, утверждает ли она это или отрицает. Но я могу подробно описать комнаты в удостоверение того, что я там был, и утверждаю, что свидетельница не могла всмотреться в приходящего, как, например, Михайлова. Я бывал постоянно у Рысакова, знал, что происходило у него на собраниях, и за все эти разы был один только случай, что свидетельница вошла в комнату, чтобы подбросить углей в самовар из печи, находящейся в комнате Рысакова, причем посетители сидели затылками к дверям, так что лиц их не было видно. Это доказывает и самое положение стола, который стоял у стены, противоположной дверям. На столе был самовар и посуда, посетители сидели вокруг стола и имели много оснований скрывать свои лица. Когда же нужно было подбросить углей в самовар, то Рысаков отнес его к двери, и это единственный случай, когда Ермолина могла видеть кого-нибудь, но она не видела, потому что к этому принимались меры.

Первоприсутствующий: Более нужды в спрошенных свидетелях стороны не имеют?

Товарищ прокурора: Я бы просил оставить свидетельницу Смелкову, а относительно других я ничего не имею.

Первоприсутствующий: Все допрошенные свидетели могут удалиться и более не возвращаться, кроме свидетельницы Смелковой, которую прошу явиться завтра к 10 часам утра. Затем я хочу пригласить стороны, ввиду того что предстоит чтение множества протоколов обысков и осмотров, а также осмотр значительного числа вещественных доказательств, представить письменные указания перед открытием завтрашнего заседания относительно тех актов и бумаг, о прочтении которых они намерены просить Особое присутствие, а также указать те вещественные доказательства, осмотреть которые они желают. Это в значительной степени облегчит суд и будет способствовать более правильному разъяснению дела. Я приглашаю к этому стороны, если они на это согласны.

Товарищ прокурора: Обвинение не преминет исполнить это требование. Защитники также изъявили согласие.

Затем в 11 часов 20 минут пополудни первоприсутствующий объявил перерыв заседания до 11 часов утра следующего дня.

Здание Окружного суда на Литейном проспекте в Петербурге, где проходил процесс

Заседание 27 марта

По открытии заседания (в 11 час[ов] утра) первоприсутствующий объявил, что вследствие сделанного им во вчерашнем заседании предложения сторонам представить письменные заявления о тех документах и протоколах, на которые они считают необходимым ссылаться в заключительных прениях, прокурор и защитники представили таковые заявления. При этом первоприсутствующий прочел представленные заявления, заключающие в себе перечень различных протоколов и документов.

Подсудимый Желябов: Могу ли я просить о прочтении некоторых моих показаний, на которых г-н прокурор основывает свои выводы о моих отношениях к Рысакову? Так, я просил бы прочитать в подлиннике мое заявление от 2 марта и некоторые из протоколов, содержащих в себе мои показания, на которые ссылается прокурор в обвинительном акте, передавая их содержание неверно.

Первоприсутствующий: Я сперва предложу г-дам защитникам вопрос, не имеют ли они чего-нибудь против просьбы г-на прокурора о предоставлении ему права ссылаться на указанные им документы и протоколы.

Защита заявила, что она никаких возражений не имеет.

Товарищ прокурора: Я тоже ничего не имею против подобных же просьб, заявленных защитой. Что же касается до заявления подсудимого Желябова, то я нахожу, что закон не запрещает прочтения показаний, данных подсудимым, по его о том ходатайству, хотя надобности в прочтении показаний Желябова не вижу, так как подсудимый находится здесь налицо, давал уже пространные показания на суде и имеет право давать их во время судебного следствия, так что он может восстановить все те неверности, которые будто бы допущены при изложении его показаний в обвинительном акте, составляющем только программу обвинения, подлежащую проверке на суде. Наконец, относительно заявления, поданного Желябовым 2 марта прокурору палаты, я должен сказать, что оно приобщено к делу в качестве вещественного доказательства, о чем и составлен особый протокол, а потому я не возражаю против прочтения его или того протокола осмотра, в котором оно изложено целиком.

Первоприсутствующий (по совещании): Особое присутствие Правительствующего сената, выслушав заявление сторон и заключение г-на прокурора, определяет на основании 687-й ст. Уст. уголовного суда разрешить сторонам как во время судебного следствия, так и в прениях ссылаться на указанные ими протоколы и документы. Протоколы же, заключающие в себе показания подсудимого Желябова, данные им при дознании, а равно и поданное им 2 марта заявление, как не принадлежащие к числу документов, чтение которых допускается на суде, не читать. Подсудимый Желябов! Вы будете иметь возможность указать во время суда на те неправильности, которые вы замечаете в обвинительном акте.

Затем продолжался допрос свидетелей.

Введен свидетель отставной рядовой Булатов.

Первоприсутствующий: Вы были дворником дома № 27 по Троицкому переулку?

Свид[етель] Булатов: Точно так.

– Посмотрите на скамью подсудимых и скажите, не проживал ли кто-нибудь из них в вашем доме?

– Вот эта (указывает на подсудимую Гельфман).

– Когда она к вам переехала?

– 15 сентября. После того как они переехали, я несколько дней спустя спросил: «Где ваш супруг служит?» Они отвечали: на железной дороге. Потом я заметил, что действительно он туда ходит – из ворот выходит налево, а она куда-то направо уходила.

На вопросы товарища прокурора свидетель Булатов объяснил, что подсудимая Гельфман жила у них не одна, а с Андреем Ивановичем Николаевым, про которого она говорила, что это ее муж; выехали они из дому 16 февраля.

Товарищ прокурора: В одно время они переехали?

Булатов: Нет, муж несколько дней раньше уехал, как она говорила, в Москву. Оттуда она получила от мужа письмо, что его родители здоровьем ненадежны, так что он не приедет сюда обратно и придется ей к нему ехать.

– Что же, после того перевозили куда-нибудь мебель?

– Купец какой-то приходил покупать. 15-го числа он приехал с двумя лошадьми, но уехал порожний. Я спрашиваю: «Что же вы, не сошлись, верно?» Да, говорит, она просила завтра приехать. Потом 16-го числа он приехал с теми же лошадьми и теми же извозчиками и взял мебель. Я спросил: почем купил? Он сказал, что за 56 рублей.

– Так что у нее не осталось вещей, а только один чемодан, и с ним она уехала?

– Да.

– Много ходило к ней гостей?

– Никого не замечал.

– В котором этаже была квартира?

– В шестом.

– Окна выходили на улицу?

– Нет, во двор, против ворот.

– Так что с улицы ни одного окна не видно?

– Нет, не видно. Только когда в ворота войдешь, так одно окно будет видно.

– В этом окне была опущена занавеска наполовину?

– Нет, не замечал.

Введен свидетель Смородин (дворник дома № 5 по Тележной улице).

Первоприсутствующий: Кто проживал у вас в доме, в квартире № 5?

Свид[етель] Смородин: Иван Петров Навроцкий с женой… вот эта, третья отсюда (указывает на подсудимую Гельфман). Жили они у нас совсем мирно, и ничего я за ними не замечал.

Товарищ прокурора: Когда они переехали к вам?

Смородин: Около 26 февраля.

– А в домовой книге они были помечены прибывшими раньше?

– Когда я взял у Навроцкого паспорт, то он обещал дать переходные листки, но потом их не представил. Я ввел их в книгу, а числа не поставил. У нас постоянно полагается так.

– Кто приходил нанимать квартиру: сам Навроцкий или его жена?

– Квартиру смотрел он один.

– А когда вы увидали его жену? Когда они вместе переехали?

– Да, когда вместе.

– Они без мебели нанимали квартиру?

– Без мебели; свою привезли.

– Когда они у вас жили, в течение двух недель, много народа к ним ходило?

– Они не две недели жили, а меньше, неделю только. Народа у них я никого не видал. Только раз как-то один господин спросил, тут ли живет Навроцкий. Тогда у меня была работа, и я не мог заметить его личности.

Свид[етель] крестьянин Сергеев (дворник дома № 5 по Тележной улице): Я спал. Приходит околоточный и разбудил меня. Пошли в квартиру № 5. Потом полиция пришла, помощник пристава и все. Взошли наверх. Дворник позвонил. Подошел человек к дверям и опять отошел от дверей. Потом опять пришел. Опрашивали его. Потом дверь ломать начали. Стали ломать – слышим: выстрел. Начали стрелять, а мы дверь ломать. Прошла эта стрельба, через несколько времени женщина выходит, вот эта самая (указывая на подсудимую Гельфман). Выходит она и говорит: «Помогите, я сдаюсь». Начали осматривать. Она и говорит: «Тут есть опасное место, опасные вещи». Потом стали обыскивать и все описали.

Товарищ прокурора: А что сделалось с человеком, который назывался ее мужем?

Сергеев: Когда мы пришли туда, он уже лежал на полу, в крови; застрелился он.

– Это Фесенко-Навроцкий?

– Да, так точно.

– А что было на другой день, 3 марта утром, когда в квартире оставалась полиция и пришел человек?

– Послал меня помощник пристава за папиросками. Я побежал вниз, встречается мне на лестнице один молодой человек, вот этот самый (указывает на подсудимого Михайлова); спрашивает он 12-й номер: кучера видеть. Мне был дан приказ: если кто придет, в квартиру ввести. Я и говорю: «Пожалуйте, старший дворник наверху покажет». Подошел городовой. Человек этот хотел вниз сдаться, а его представили наверх. Потом я опять побежал за папиросками. Прихожу с папиросками. Молодой человек сидит в прихожей около дверей. Я папироски подал. Потом сейчас помощник пристава сказывает: «Его нужно обыскать». Начали его обыскивать. Он что-то выложил. Потом с него шубу стали снимать. Как стали шубу снимать, он револьвер из рукава или кармана вынул. Кто-то заметил, что он револьвер вытащил, и прямо взял за руку этого человека. Держите, говорит, его, а он и начал стрелять, помощника пристава Слуцкого и городового ранил и все шесть патронов выпустил.

Подс[удимая] Гельфман: Я желаю объяснить, что когда я открыла дверь, то просила только, чтобы позвали доктора, который мог бы подать помощь.

Прис[яжный] пов[еренный] Хартулари: У вас 12-й нумер существует?

Сергеев: Это пустая квартира, и кто там жил раньше, я не знаю, потому что в этом доме я недавно живу.

– Когда вы встретили этого человека на лестнице, он на предложение идти наверх не отказывался?

– Нет, ничего. Он только хотел назад сдаться, вниз идти хотел. Потом, как городовой подошел, мы сейчас вверх его преспокойно взяли. Тут он уж не упрямился.

– Он не пытался бежать?

– Не могу этого сказать.

– Сколько времени прошло до возвращения вашего назад, когда его стали обыскивать?

– Минут 15–20.

Прис[яжный] пов[еренный] Герке: Когда вы вошли в квартиру с полицией, то эта женщина сказала вам, что есть опасные вещи. Она не объясняла вам, в чем опасность?

Сергеев: Нет, ничего. Говорит только: не ходите, у нас есть опасные вещи.

– Вы ломали дверь топором, когда пришла полиция?

– Старший дворник ломал.

Свид[етель] Рейнгольд (состоящий в прикомандировании к 1-му участку Александро-Невской части): В доме № 5 по Тележной улице я был два раза.

В первый раз в половине первого часа ночи по приглашению товарища прокурора Судебной палаты Добржинского. Как только мы пришли к дому, сейчас же взошли на лестницу. При нас был старший дворник. Я приказал ему позвонить. Он позвонил. Долго не было ответа. Наконец вторично позвонил. Тоже нет ответа, так что звонили несколько раз, но ответа все не было. Наконец внутри квартиры послышались шаги какого-то человека, который приблизился к двери и спросил: «Кто там?» Я ответил: «Полиция и прокурор». «Что же вам нужно?» – был вопрос. Я ответил: «Отворите, иначе я прикажу дверь сломать», – и сию же минуту дворнику было приказано рубить дверь. Как только раздался первый стук топора, послышался внутри квартиры выстрел, за ним другой, с некоторыми промежутками всего было сделано шесть выстрелов. После шестого выстрела все утихло. В это время из боковой двери показалась женщина, которая довольно громко сказала: «Сдаемся, подайте помощь». Затем, захлопнув дверь, она опять скрылась, и после этого отворилась парадная дверь на лестницу. Тогда я приказал взять эту женщину. Двое городовых взяли ее за руки и держали. В это время я вошел в квартиру. Как только я начал входить, она закричала: «Не входите в комнату направо: там взрывчатые вещества». Когда я вошел в комнату направо, то увидал, что там лежит человек в крови и около него револьвер. Следующая за этой комната налево была гостиная. Я вошел туда и увидел направо на окне две жестянки, но с чем они были – этого я тогда не знал. Затем приступлено было к осмотру.

Товарищ прокурора: Найденные вами жестянки были такой же формы, как и те, которые находятся здесь в числе вещественных доказательств? (Свидетелю были предъявлены жестянки).

Рейнгольд: Да, такая же. Одна из них была завязана в простой платок, а другая была просто в газетной бумаге.

– Затем вы оставались в этой квартире до утра 3 марта?

– Да, до половины седьмого, когда был окончен осмотр.

– При вас пришел человек, который был потом задержан?

– Да, при мне. Мне доложили, что какой-то человек спрашивает 12-й нумер квартиры и что он задержан. Я вышел и действительно увидел молодого человека, который стоял в передней. Я спросил, что ему нужно. Он сказал, что пришел к кучеру, но к какому – этого не объяснил, а говорил только, что ему нужно в 12-й нумер. В это время, кажется, старший дворник сказал, что 12-й нумер не занят. Тогда я спросил, кто он такой. Он стал называть себя то крестьянином Степановым, то крестьянином Ивановым, то просто мещанином. Заметив, что его показание неправильно, я приказал его обыскать. Когда он был введен из передней в первую комнату для обыска и с него сняли шубу, он быстро опустил правую руку в карман и выстрелами из револьвера нанес городовому Денисову рану, а помощнику пристава Слуцкому контузию.

– Кого вы признаете из подсудимых?

– Признаю второго, это тот, который стрелял (указывает на подсудимого Михайлова), и третью, как хозяйку квартиры (указывает на подсудимую Гельфман).

Присяжный поверенный Герке: Вы не заметили, каким голосом были произнесены слова «кто там?» – спрашивал ли это мужчина или женщина?

Рейнгольд: Это был положительно мужской голос.

– Когда вы вошли в квартиру, то женщина сказала вам: не входите в комнату направо, там взрывчатые вещества?

– Да, когда ее задержали и взяли за руки, она сказала: не входите направо.

– Револьвер лежал около трупа мужчины или под ним?

– Нет, около него.

– Когда вы стояли перед дверьми квартиры, до того времени, как вас впустили в квартиру, выстрелы раздавались в ней с значительными промежутками?

– Промежутки были не одинаковые, в две-три и одну секунду.

– Но, кроме этих выстрелов, все было тихо и вы не слышали разговоров?

– Ничего не было слышно, никакого движения не было.

Желябов: Я желал бы спросить свидетеля, был ли он в форменном платье или нет?

Рейнгольд: Был в форменном пальто.

Товарищ прокурора: Так что не могло быть сомнения, что вы чин местной полиции?

Рейнгольд: Нет, не могло быть сомнения.

– Все чины полиции были в форменном платье?

– Нет, некоторые были в статском. Помощник пристава Слуцкий был в форменном платье.

Гельфман: На дознании мне задавали вопросы, указавшие на существование предположения, что я застрелила Саблина.

Первоприсутствующий: Такого обвинения против вас не предъявлено.

Гельфман: Но я все-таки считаю нужным объяснить это.

Товарищ прокурора: Не удовлетворится ли подсудимая Гельфман категорическим заявлением, что на ней вовсе не тяготеет подозрения в том, что она убила Саблина?

Гельфман: Я желаю объяснить обстоятельства убийства. Когда мы переехали на квартиру, мы условились, что в случае обыска должно дать несколько выстрелов с целью, чтобы произвести шум, то есть чтобы об этом знало побольше людей, чтобы это распространилось и чтобы те лица, которые ходили к нам в квартиру, могли узнать об этом. Я действительно признаю, что Саблин сделал несколько выстрелов с целью, чтобы произвести шум. Что касается до того, как он застрелился, то в это время я была в своей комнате, а также и тогда, когда услышала звонок и слышала, как Саблин спросил: «Кто там?» Потом Саблин подошел к моей комнате и сказал, что пришла полиция. Пока я одевалась, я услышала выстрелы. Когда я вышла из комнаты и услышала на лестнице голоса «Стреляйте», то я, зная, что банки стояли не в средней комнате, а в той, где лежал окровавленный Саблин, опасаясь, чтобы пули не попали в банки, ибо тогда мог бы взорваться целый дом и, конечно, было бы очень много жертв, поэтому я взяла банки из первой комнаты и перенесла их в среднюю. Затем, увидя, что Саблин лежит окровавленный, я открыла дверь и сказала: «Прошу позвать доктора», но больше ничего не произнесла. Я объясняю, что ни я, ни Саблин не желали друг друга убить. Я объясняю это для того, чтобы не дать пищи людям без всякого основания клеветать на человека, бросать на него тень, что для него ничего не значит лишить жизни человека, тем более своего товарища.

Первоприсутствующий: Ведь против вас никакого обвинения по этому предмету не предъявлено.

Товарищ прокурора: Так как обстоятельства обыска в доме № 5 по Тележной улице и вооруженного сопротивления, оказанного 3 марта Михайловым, допрошенными свидетелями вполне выяснены, то не признает ли защита Михайлова и Гельфман возможным сократить эту часть судебного следствия и по соглашению со мной отказаться от допроса других свидетелей, которые ничего не могут показать нового?

Хартулари: Защита Михайлова вполне присоединяется к этому заявлению и находит допрос остальных свидетелей излишним.

Терке: Я тоже ничего не имею против этого.

Первоприсутствующий (после совещания): Особое присутствие признает необходимым продолжать судебное следствие по этим двум частям дела на основании тех же соображений, которыми оно руководствовалось во вчерашнем заседании, при постановлении о допросе свидетелей. Пригласить свидетеля Норманда.

Свидетель Норманд (околоточный надзиратель):

2 марта, по распоряжению прикомандированного к 1-му участку Александро-Невской части г-на Рейнгольда, я в числе прочих лиц отправился в Тележную улицу. Я не знал, для чего это нужно, я только догадывался, что, вероятно, надо задержать политического преступника. Когда мы прибыли к квартире, то г-н Рейнгольд позвонил. Ответа на это некоторое время не последовало. Минуты через две или три мужской голос спросил: «Кто там?» Я отвечал, что полиция. Некоторое время спустя он опять повторил тот же вопрос. В ответ на это было сделано предупреждение, что если не отворят двери, то она будет сломана, но и после этого дверь не отворялась. Тогда последовало распоряжение топором сломать дверь. Дворник принес топор, ударил несколько раз по двери. Затем последовал выстрел. Дворник испугался и бросил топор. Я поднял его и продолжал рубить дверь, ударил несколько раз, но она не подавалась. Тогда Рейнгольд, находя, что нас мало, сделал распоряжение позвать солдат. Но в это время повыше площадки, на которой мы находились, послышался женский голос: «Мы сдаемся», а через некоторое время женщина отворила дверь изнутри и говорит: «Помогите, дайте помощь». Когда мы вошли, то прежде всего она предупредила и говорит: «Не ходите в комнату направо, там опасно!» Прежде всего, что бросилось мне в глаза, – это мужчина, который плавал в крови.

Свидетель Зезюкин (околоточный надзиратель):

3 марта, в 6 часов утра, я был командирован г-ном Рейнгольдом в дом № 5 по Тележной улице, чтобы оставаться там дежурить и задерживать тех, кто будет туда приходить. Около 10 часов пришел ко мне младший дворник и сказал, что внизу ходит какой-то господин и ищет кучера Петрова. Тогда было приказано, чтобы дворник передал его городовому, стоящему на лестнице. Затем этого человека привели в квартиру, где он и просидел с полчаса. Г-н Рейнгольд спросил его, кто он такой, какого звания, но он называл себя то крестьянином, то мещанином. На вопрос, чем занимается, он сказал, что прежде служил на заводах, а теперь без места. Намереваясь отправить его в полицию, его стали обыскивать. Когда с него сняли пальто, он моментально опустил руку в правый карман, вынул револьвер и стал стрелять во все стороны. Сделал шесть выстрелов и ранил помощника пристава и городового.

Первоприсутствующий: Долго ли подсудимый Михайлов оставался до обыска?

Зезюкин: В квартире он был минут 10–15.

Свид[етель] Шлыков (городовой): Я был в доме № 5 по Тележной улице два раза. Первый раз мы все время стояли на дворе, в запасе, а потом отпустили нас домой. Затем вторично прибегает околоточный надзиратель и требует пять городовых. Пришли мы в квартиру № 5, где находился пристав и помощник пристава. Там описывали имение того, который застрелился. Когда описали имение, нас оставили при квартире: троих городовых и околоточного. Мы заперли все ходы, и потом я вышел на парадную лестницу. Околоточный приказал, чтобы, в случае если кто покажется на лестнице, просить того в квартиру.

Когда я смотрел с лестницы вниз, приходит этот самый молодой человек (при этом свидетель указал на подсудимого Михайлова) и спрашивает у дворника 12-й нумер квартиры. Я не дал им говорить и попросил наверх. Он пошел ко мне кверху, спросил, здесь ли 12-й нумер; я сказал, что здесь, и отворил дверь в квартиру. Он вошел туда без сопротивления и, как пришел, прямо сел на диван, ничего не говоря. Я вышел в коридор и не знаю, что затем было. Приехал старший помощник пристава, потом младший. Когда я вошел вторично в квартиру, этот господин опять сидит на диване, на том самом месте. Старший помощник пристава попросил его выйти на середину комнаты, чтобы его обыскать. Мы подходим двое и стали снимать с него пальто. Не успели мы спустить вниз пальто, как он бросился правой рукой в карман… Тут сзади кто-то схватил его за руки, закричал: «Держи, держи». В это время человек тот начал уже выстрелы делать. Первый, второй и третий выстрелы он вниз делал, у него рука не поднималась, потому что все его схватили. Как все шесть выстрелов он сделал, то бросил револьвер. Тогда мы связали ему руки. Когда мы связали его, один городовой говорит: «Меня ранили в ногу». Я расстегнул его и перевязал его полотенцем. Потом помощник пристава, тоже раненый ходит. Я расстегнул и его и перевязал скатертью. Явился доктор и приказал отправить их в больницу.

Свид[етель]Борисов (городовой). Это было 3 марта, часов в 6 утра. Было назначено три человека в квартиру по Тележной улице. Часу в десятом утра пришел туда подсудимый Михайлов. Его пригласил на лестнице городовой Шлыков. Он вошел в дверь и спросил кучера Петра Андреева. Я сейчас доложил околоточному надзирателю. Он спросил Михайлова: «Что вам нужно?» На это Михайлов ответил то же, что и мне. Через несколько времени приехал старший помощник пристава и стал расспрашивать его, а он объяснил: где я жил, вам, говорит, до этого нет дела, ну, жил я на чугунолитейном заводе. Спрашивают его: вы из каких? Из крестьян, говорит. Какой губернии? Он сказал, Воронежской или другой какой губернии, этого я не припомню. Потом спрашивают: где теперь живете? Я, говорит, теперь живу без места, так два месяца времени. «А где же жительство?» – «Где ночь, где день, так и проживаем». – «Зачем сюда пришли?» К кучеру, говорит, пришел: он знакомый мне. – «На месте он?» – Да, говорит, на месте; если бы был без места, он бы не приглашал. Потом его пригласили для обыска в переднюю комнату. Нам приказали снять с него шубу. Когда сняли шубу, он выхватил из кармана револьвер и начал стрелять. Мы его схватили по бокам, а кто-то сзади за руки. В это время он шесть выстрелов сделал, потом бросил револьвер: нате, говорит, возьмите. Мы и отвезли его в секретное отделение.

Свид[етель] Слуцкий (младший помощник пристава). 3 марта, в одиннадцатом часу утра, я возвратился в квартиру на Тележной улице, где был оставлен караул с той целью, чтобы задерживать приходящих. Мне сказали, что задержан один человек. Тут же я узнал, что он еще не был обыскан. Я доложил об этом г-ну Рейнгольду и распорядился осмотреть задержанного. Его стали выводить из передней в следующую комнату, а я пошел чрез другую комнату к нему навстречу. Когда его стали обыскивать, я стоял напротив него и смотрел, не примет ли он чего-нибудь отравительного. В это время он достал из кармана брюк револьвер и начал стрелять. Меня три раза откидывало выстрелами из револьвера, но я поднимался и старался ловить стрелявшего вместе с другими лицами. В последний раз я не мог собраться с силами, у меня сперло дыхание. Потом меня отправили в Рождественскую больницу.

Первоприсутствующий: Вы были ранены?

Слуцкий: Да, в грудь.

– Теперь как вы себя чувствуете?

– Чувствую ломоту в ребрах. Я лежал неделю в постели забинтованный, потом стал ходить.

Свид[етель] Павлов (доктор): Когда я пришел около часу ночи в дом № 5 по Тележной улице, в квартиру № 5, то меня попросили оказать помощь застрелившемуся. При осмотре его я нашел поранения черепа, а именно: проникающую рану сквозь мозг, причем мозговые частицы были на полу. Вскоре после осмотра мне был предложен арестованной женщиной вопрос, будет ли жить застрелившийся? На это я ответил, что ранение в череп очень серьезно, но я еще не могу дать положительного ответа, так как не осматривал подробно. Увидев три ранения черепа, я попросил позволения спросить эту женщину, не видала ли она, как он стрелял, и на это был получен ответ, что она не видала, что во время выстрелов она была в другой комнате и пришла уже тогда, когда он лежал на полу.

Товарищ прокурора: Эти три ранения должны были произойти от трех выстрелов?

Павлов: В первый момент, когда я осмотрел застрелившегося, я не мог дать себе положительного отчета, так как была теснота и довольно темно. Но когда я был на вскрытии, то тогда для меня определилась вся картина поранений. Я нашел такие признаки, которые указывают на то, что им было направлено в себя три выстрела, из них два положительных, а третий я предполагаю. Первый выстрел я предполагаю в силу того, что выше лба налево было несколько порошинок в коже. Затем второй выстрел был сделан в рот. Он попал не в небо, а в зубы, в левый клык и в левый резец; пуля скользнула по челюсти под кожей, вышла в глаз и здесь разбила глазное яблоко. Третий выстрел, который свалил его, был сделан в правый висок; пуля вышла насквозь чрез мозговое полушарие около левого теменного бугра.

Затем было приступлено к осмотру вещественных доказательств, отобранных при обысках. Доказательства эти были предъявлены суду, сторонам и подсудимым. Тов[арищ] прок[урора] просил предъявить подсудимому Михайлову находящийся в числе вещественных доказательств лист белой бумаги с исписанной первой страницей и спросить его, не может ли он объяснить, его ли это почерк? Подсудимый Михайлов, по предъявлении ему этого листа, признал почерк своим. При перечислении вещественных доказательств, о предъявлении которых просил товарищ прокурора, он обратил внимание Особого присутствия на гектографированную рукопись в нескольких листах и экземплярах, по обозрении содержания которой она оказалась статьей, по-видимому приготовленной для распространения, о Парижской коммуне 1870 года и о Комитете общественного спасения 1793 года.

Затем к столу вещественных доказательств были приглашены находившиеся в зале заседания эксперты: генерал-майор Федоров, полковник Лисовский, подполковник Шах-Назаров. Первоприсутствующий предложил им осмотреть находящиеся в числе вещественных доказательств и отобранные при обыске в конспиративной квартире в доме № 5 по Тележной улице два метательных снаряда, причем просил эксперта Федорова объяснить их устройство и действие.

Генерал-майор Федоров: Эти снаряды были мне предъявлены при дознании в снаряженном виде, а теперь они разряжены и разобраны. Особое приспособление, посредством которого должен взрываться такой снаряд, состоит в том, что внутри его были помещены две латунные трубки: одна – вертикальная, другая – горизонтальная. В каждую трубку была вставлена пробка и внутри проходила стеклянная трубочка. Внутри этих барабанов на стеклянную трубочку надеты свинцовые грузики, а чтобы они не скользили по трубке, на стеклянную трубочку надета маленькая каучуковая трубочка; стеклянная трубочка была наполнена серной кислотой, и при бросании снаряда она непременно бы разбилась. Поверхность стеклянной трубочки была обмотана фитилем, напудренным смесью бертолетовой соли, антимония и сахара. Эта смесь загорается, если на нее пролить крепкой серной кислоты. От этих трубочек и барабанов шли два фитиля, которые потом соединялись в один фитилы Это были хлопчатобумажные нитки, напудренные тоже смесью из бертолетовой соли, антимония и сахара. Помещались они внутри каучуковой трубки. Наконец, общий фитиль шел к капсюлю, который входил в цилиндрик, и здесь была маленькая трубочка. Цилиндрик был наполнен пироксилином, пропитанным нитроглицерином, а капсюль устроен таким образом: самая нижняя его часть была наполнена гремучей ртутью, а в верхнюю его часть была вставлена латунная трубочка без дна, и вместо дна была вставлена пробка из крепкого твердого дерева. Сверху дна был состав, который главнейшим образом заключал в себе железистосинеродистый свинец и бертолетовую соль. Снаряд действовал таким образом: при падении снаряда ломалась стеклянная трубочка. Если он падает вертикально, то ломалась вертикальная трубочка, если же горизонтально, то ломалась бы горизонтальная трубочка. Серная кислота пролилась бы на смесь бертолетовой соли с антимонием и появился бы огонь. Этот огонь передавался бы капсюле, и сначала загорелся бы состав из бертолетовой соли с железистосинеродистым свинцом. От этого взрыва пробка ударялась бы в гремучую ртуть, делался бы взрыв гремучей ртути и взрывался бы цилиндрик, наполненный пироксилином, пропитанный нитроглицерином, а затем произошел бы взрыв гремучего студня с камфарой. Оба эти снаряда одинакового устройства.

Первоприсутствующий: Подсудимая Гельфман, эти два снаряда были найдены у вас в квартире по Тележной улице?

Гельфман: Да, они стояли на окне.

Первоприсутствующий: Подсудимый Рысаков, вы получили снаряд такой же, как эти два?

Рысаков: Да, такой же формы был.

Первоприсутствующий: Подсудимый Кибальчич, эти снаряды вами изготовлялись?

Кибальчич: Да, я участвовал в их изготовлении. Я просил бы г-на эксперта определить, какой радиус сферы разрушения должен был бы произойти от такого количества гремучего студня, какое тут должно заключаться?

Первоприсутствующий: С какой целью вы делаете этот вопрос?

Кибальчич: Он имеет практическое значение. Впоследствии, когда я буду говорить о заряде динамита в мине на Малой Садовой…

Первоприсутствующий: Тогда сторонам и будет предоставлено право предлагать вопросы.

Товарищ прокурора: Я желал бы обратиться с вопросами к экспертам г-дам Лисовскому и Шах-Назарову. Вы, г-да эксперты, кажется, осматривали жестяные остатки, найденные на Екатерининском канале, и признали, что эти остатки указывают на жестяную оболочку брошенных снарядов?

Свид[етели] Лисовский и Шах-Назаров: Да.

– Остатки, вами рассмотренные, оказываются тождественными с этими?

– Совершенно.

– Так что можно предположить, что разорвавшиеся на Екатерининском канале снаряды имели такую же оболочку и были такого же вида, как и эти?

– Да.

– Можете ли вы по этим остаткам сделать дальнейшее заключение о тождестве тех снарядов с этими?

– Трудно сделать.

– Но оболочка была такая же, жестяная?

– Да.

Товарищ прокурора: Затем я просил бы эксперта г-на Федорова разъяснить следующее. Вы изволили сказать, что в этом метательном снаряде были устроены две одинаковые трубочки, но только в разном направлении?

Эксперт Федоров: Да, одна в горизонтальном, другая в вертикальном, одна длиннее, другая короче.

– Так что устройство этих трубочек обеспечивало разрыв снаряда, в каком бы направлении он ни упал?

– Да.

– Следовательно, собственно говоря, это был двойной аппарат?

– Да.

– Судя по тому, как сделана эта жестянка, то есть оболочка снаряда, нельзя ли вывести предположение, что оболочка была уже готовая?

– Я думаю, что она была готовая, потому что хорошо сделана.

– А внутреннее устройство не указывает ли на ручную работу?

– Оно плохо сделано, так что можно наверно сказать, что это ручная домашняя работа.

– С точки зрения науки техники, какое вы можете дать заключение об этих снарядах? Известен ли вам в науке такой тип метательных взрывчатых снарядов или это совершенно новый тип, которого до сих пор вы еще не видели и о котором не читали в научных сочинениях?

– Эти трубочки с серной кислотой и соединение их с смесью бертолетовой соли, антимония и сахара употребляются на практике, и известно, что от разрыва трубочки с серной кислотой эта смесь воспламеняется. Но собственно о таком аппарате, где сделано такое приспособление, что от гремучей ртути взрывается пироксилин, пропитанный нитроглицерином, и затем гремучий студень с камфарой, я еще не слышал.

– Все эти приспособления, сделанные в снаряде, достаточно ли обеспечивали взрыв? Можно ли предположить, что все-таки взрыв мог бы не произойти, или же приспособления были таковы, что взрыв был бы неминуем?

– Я думаю, что эти снаряды нельзя долго сохранять. Они не обеспечены от сырости. Если бы смесь бертолетовой соли с антимонием и сахаром пролежала несколько месяцев, то она не взорвалась бы, но самое соединение было такого рода, что оно обеспечивало взрыв.

– Имея уже взрывчатые составы, мог ли один человек устроить эти снаряды без помощника?

– Да, мог и без помощника.

– Предполагая все это заранее приготовленным, сколько времени потребовалось бы, чтобы собрать и снарядить этот снаряд?

– Можно скоро сделать. Можно одному человеку сделать четыре снаряда в ночь.

– А изготовить все в одну ночь немыслимо?

– Это очень трудно сделать. Трудно приготовить гремучий студень.

– Домашними средствами его нельзя приготовить?

– Это сопряжено с большой опасностью.

Эксперт Шах-Назаров: Этот состав известен только недавно, так что он, вероятно, был привезен, очень может быть, из-за границы. Я не думаю, чтобы он был приготовлен здесь.

Эксперт Федоров: Я того же мнения. Для приготовления его нужны большие приспособления, нужно иметь маленькую лабораторию.

Товарищ прокурора: А в квартире при одной домашней печке можно приготовить гремучий студень?

Эксперт Федоров: Трудно.

Прис[яжный] пов[еренный] Герард: В чем вы видите затруднение при приготовлении гремучего студня домашним образом?

Эксперт Федоров: Нитроглицерин легко приготовить, но довольно трудно получить гремучий студень, довольно затруднительно растворить пироксилин в нитроглицерине. Это требует много времени и большого умения.

– Но требуются ли при этом особенные приспособления, какие-нибудь реторты и т. п.?

– Можно сперва кипяток нагреть, поставить на него чашку, взять нитроглицерин и растворить в нем пироксилин или же прямо предварительно растворить его в эфире.

Кибальчич: Я должен возразить против мнения экспертизы о том, что гремучий студень заграничного приготовления. Он сделан нами. Относительно приготовления его есть указания в русской литературе, помимо иностранной. Так, я могу указать на «Артиллерийский журнал» 1878 года (августовская книжка), где очевидец, бывший в лаборатории у Нобеля, видел приготовление гремучего студня и подробно описал. Приготовление его не представляет опасности. Вообще приготовление нитроглицерина, динамита, если оно ведется человеком, знающим дело, представляет меньшую опасность, чем приготовление пороха, и, сколько было приготовляемо динамита домашним образом, взрыва никогда не было. Затем приготовление его не представляет особенных затруднений и может быть сделано домашним способом. Приготовление нитроглицерина, как говорят и эксперты, не трудно. Остается приготовление растворимого пироксилина, что может быть легко сделано, а для того чтобы растворить нитроглицерин в пироксилине, нужна только теплая вода, которую можно нагреть в самоваре или в печке.

Первоприсутствующий: Этот метательный снаряд устроен таким образом, что от удара искра передается от одной части в другую, потом в третью, но действие снаряда от их передач не должно было замедлиться?

Эксперт Федоров: Нет, стопин – это быстро горящее вещество.

– То есть в один ли момент при ударе снаряда о твердое тело мог последовать взрыв снаряда?

– Мгновенно, без всяких промежутков.

Товарищ прокурора: Возвращаясь к вопросу, возбужденному подсудимым Кибальчичем, я прошу дать заключение, хотя приблизительное, о круге действия такого метательного снаряда. Предположим, что на улице брошен один метательный снаряд; какой будет максимальный круг действия?

Эксперт Федоров: Небольшой.

Эксперт Лисовский: Трудно определить.

Эксперт Шах-Назаров: По моему мнению, это тоже очень трудно определить. Круг действия взрыва бывает различный.

Присяжный поверенный Герард: Не можете ли вы хотя приблизительно сказать, какой район смертельного поражения будет от такого снаряда?

Эксперт Лисовский: Особенно велик не может быть.

– Это очень условно. Скажите хотя приблизительно.

– Несколько сажен.

– Это круг смертельного поражения? Так ли это?

Эксперт Федоров: На сажень наверно будет смертельное поражение.

Герард: Но на дальнейшее расстояние происходит только сотрясение воздуха, которое не может иметь серьезных последствий, может только, например, стекла разбить, но костей человека переломать не может?

Эксперт Федоров: Я знаю из опыта такой случай, что раз разорвался капсюль с пироксилином, которого было фунтов 15, и при этом капсюль отлетел саженей на 10 и ранил.

– Но это случайность, и произошла оттого, что капсюль полетел, а какое обыкновенно бывает действие?

– На сажень.

– Смертельное поражение от действия этого снаряда бывает не потому, что чем-нибудь ударит, а вследствие самого взрыва?

– Да.

– Следовательно, напор газов производит поражение?

– На сажень будет наверное смертельное поражение.

Товарищ прокурора: Для разъяснения этого вопроса я должен обратить внимание на то, что мы имеем следующие данные относительно фактических последствий: при взрыве 1 марта было ранено 20 человек, из которых 3 умерло.

Кибальчич: По поводу этого заявления я должен сказать следующее: первый взрыв произвел очень небольшое разрушение. Большинство было ранено при втором взрыве. Относительно сферы разрушения тут, конечно, не может быть точного вычисления, но по моим вычислениям и соображениям, она сходится с теми данными, которые дает эксперт Федоров, а именно: радиус сферы разрушения около одной сажени, но никак не больше. Если при втором взрыве было так много раненых, то это произошло оттого, что около государя толпился народ на очень близком расстоянии, так что снаряд попал, так сказать, в самую толпу, и этим объясняется значительное число раненых. Во всяком случае, громадное большинство этих раненых очень легко ранены и получили самые незначительные раны.

Товарищ прокурора: Я замечу только, что последнее Особому присутствию неизвестно. Напротив того Особое присутствие имеет в деле и вчера имело доказательства противного.

Затем экспертам было предложено осмотреть вещественные доказательства, отобранные при обыске в Тележной улице. В числе их находились: фарфоровая ступка, стеклянные шарики, небольшая деревянная призма и др.

Первоприсутствующий (к экспертам): Объясните нам значение всех этих предметов, для какой цели они служили?

Эксперт Федоров: В этой ступке толкли бертолетовую соль, которая была необходима при устройстве фитиля. Затем это вещество – парафин, которым иногда заливаются взрывчатые составы, например черный динамит, чтобы он не сырел. В этих маленьких шариках и трубочках была серная кислота, так что можно предполагать, что делались какие-нибудь опыты, пробовалось, каким образом будет загораться смесь из бертолетовой соли, антимония и сахара. Вообще все эти предметы указывают на то, что, вероятно, предварительно делались опыты. Эта деревянная призма есть, вероятно, модель метательного снаряда. Затем здесь в числе вещественных доказательств я вижу желтый кали, который мог служить для приготовления железистосинеродистого свинца, и азотнокислый аммиак, который, между прочим, употребляется для приготовления динамита.

Товарищ прокурора: Все эти предметы, которые вы обозрели, не указывают ли на то, что все они, вместе взятые, найденные в одном месте, служили не для снаряжения этих снарядов, не для окончательного приготовления, а для опытов?

Эксперт Федоров: Да, для опытов.

– Так что если бы делалось объяснение о составе снарядов, то все они имели бы значение?

– Да.

– Затем вам была предъявлена записка о смеси бертолетовой соли и сахара. Какая это смесь?

– Это как раз та смесь, которая воспламеняется от серной кислоты.

– То есть смесь, которая входила в состав метательного снаряда?

– Да, там означено и количество смеси.

Герард: Я должен передать заявление подсудимого Кибальчича, что эта деревянная призма, которую считают моделью, по его объяснению, совершенно никакого значения не имела.

Товарищ прокурора: Я прошу предъявить г-дам экспертам рисунок карандашом на обороте транспаранта и спросить их, что он собой представляет и на что указывает?

Эксперт Федоров (по обозрении рисунка): Мое мнение, что это какой-то аппарат для производства взрыва, для производства гальванического тока, но какой именно, этого сказать нельзя.

Эксперты Лисовский и Шах-Назаров присоединились к заключению г-на Федорова.

Затем к столу вещественных доказательств были приглашены эксперты: архитектор Рылло, землемер Свирин, инженер-капитан Смирнов. По просьбе товарища прокурора им были предъявлены два плана, найденные при обыске конспиративной квартиры в доме № 5 по Тележной улице, и предложено дать заключение о том, что представляют собой эти планы.

План места взрыва на Екатерининском канале и места заложения мины на Малой Садовой улице в Петербурге

Эксперты объяснили, что один из этих планов есть план города Петербурга, а другой план, на котором нет никаких надписей и который сделан от руки карандашом без соблюдения масштаба, представляет, как можно предполагать, одну из местностей Петербурга, граничащую с одной стороны [с] Невским проспектом, с присоединением площади, на которой находится Екатерининский сквер и памятник. Затем на этом плане показаны улицы: Караванная, Малая Садовая, Большая Садовая, Михайловская и Екатерининский канал; вместе с этим проведена Большая Итальянская до Михайловской площади, а дальше она уже не показана.

Товарищ прокурора: Можете ли вы, г-да эксперты, сказать, что сделанный здесь круг представляет то место, где должен быть Екатерининский сквер?

– Да.

– Затем этот круг (указывает на плане) посредине не представляет ли собой Михайловского сквера?

– Да.

– Этот полукруг соответствует Михайловскому дворцу?

– Да.

– Эта линия, идущая под тупым углом, не есть ли линия Манежа?

– Да.

– Затем здесь Екатерининский канал?

– Да.

– Усматриваете ли вы тут тоненькую карандашную линию и допускаете ли, что это Невский проспект?

– Да.

– Она проходит мимо Екатерининского сквера и поворачивает на Малую Садовую?

– Да.

– Что вы видите здесь в середине Малой Садовой?

– Круг и точки.

– Затем вы видите черные точки в кругу, обозначающие Екатерининский сквер?

– Да, есть.

– Видите ли вы точку, соответствующую углу Малой Садовой и Невского проспекта?

– Тоже есть.

– Видите ли вы точку, соответствующую противоположному углу Малой Садовой и Большой Итальянской, наискось Манежа?

– Да.

– Затем имеется круг на Манежной площади – это сквер?

– Да.

– Затем идет линия от начала Большой Итальянской; куда она идет дальше?

– К Михайловскому скверу.

– Далее она заворачивает ко дворцу, доходит до дворца, от дворца идет другая линия по направлению к Екатерининскому каналу, заворачивает направо и здесь исчезает, причем в этом месте имеются точки?

– Да.

– Затем на другом плане, на плане города Петербурга, не видите ли вы тоненьких карандашных отметок, едва заметных с помощью лупы?

– Мы их рассматривали и описали их.

– Есть ли линия на здании Зимнего дворца?

– Здесь есть как будто бы круг, но только неправильный.

– Видите ли вы слабую карандашную линию от здания Михайловского манежа, идущую по Инженерной улице, по зданиям Михайловского дворца и по Екатерининскому каналу?

– Да, есть.

Первоприсутствующий: Подсудимая Перовская, этот план на конверте есть тот план, который был в квартире № 5 и по которому вы объясняли?

Подсудимая Перовская: Да, это тот план. Только относительно точек я должна заявить, что они не имеют такого значения. Так как этот план сделан от руки, грубо и совершенно неаккуратно, то при черчении были сделаны некоторые черты, которые не имеют никакого значения.

– Что означают кружки на этом плане?

– Один кружок означает Екатерининский сквер, другой – Михайловский сквер, а затем третий – сквер, находящийся на Манежной площади.

– Но там есть известные заметки, не желаете ли вы их объяснить?

– Они точно так же не имеют никакого значения.

Первоприсутствующий: Подсудимая Гельфман, этот план находился в вашей квартире?

Гельфман: Да.

– Кому он принадлежал?

– Не знаю… Его кто-то оставил.

– Когда?

– За несколько дней до 1 марта.

– Задолго?

– Нет.

– Вы ничего не желаете объяснить о нем?

– Нет, я только видела его на окне.

Первоприсутствующий: Подсудимый Рысаков, когда вы были 1 марта на квартире в Тележной улице, то Перовская объясняла вам по плану?

Рысаков: Да, по плану, который нарисован на конверте. Точки здесь действительно не имеют никакого значения. Большой план принадлежит мне. Я принес его дня за три. Так как я знал, что будет объясняться место, где может произойди взрыв, то я принес его. Раньше он был у меня без этой цели.

– Что означают на плане линии? Вы их сделали?

– Нет, не я. Я даже не знаю, что они значат.

– Вы купили этот план?

– Да.

– Следовательно, купили новый?

– Да, новый, но давно; кажется, еще в прошлом году.

– А когда вы принесли его в квартиру на Тележной улице?

– Кажется, в субботу.

Желябов: Этот план принесен на квартиру Гельфман Рысаковым, если я не ошибаюсь, во вторник. Те черты, которые сделаны на плане, проведены моей рукой, а что они означают – я объяснить не желаю.

Затем по просьбе прокурора была прочитана записка следующего содержания: «Наши еще на месте. Здесь следили за каждым поездом. Придуман очень удачный способ сношений, и есть нужные для того люди. Я остаюсь здесь ждать денег. Посылал телеграмму к Жерому. Из Нижнего получил телеграмму, что Анна выздоровела, значит, деньги добытые посылайте как можно скорей вы. С.А. Выезжайте сейчас же по получении этого письма. Берите с собой рев. пат. к. хорошо бы 3 ред. 3 к. Если не найдено еще людей для действия силой, то передайте эти хлопоты А.М. Заезжайте сначала сюда, здесь узнаете, куда дальше. Володя очень энергичный человек. Дело пошло как по маслу. Нужна будет женщина-еврейка для неинтеллигентной роли. Попросите от меня Гесю, не возьмется ли она за это. Если нет, то пусть А.М. поручит ей ведение всех дел в Питере, а сама приезжает. Достаньте три-четыре чиновничьих мужских паспорта, мещанские сделают здесь. Привезите хотя одну печ[ать] мещанского старосты. Все это устройте через Гесю. Деньги у меня все вышли уже. Буду писать пока на этот адрес. Пусть брат И. возьмет вещи из багажа и кто-нибудь привезет с собой сюда».

Первоприсутствующий: Подсудимая Гельфман, известна эта записка?

Гельфман: Да.

– Она была написана не на ваше имя?

– Нет.

– Не желаете ли сказать на чье?

– Нет, не желаю сказать.

– В ней говорится о вас. Что вы думаете по этому поводу?

– Никаких объяснений давать не желаю.

Первоприсутствующий: Подсудимый Рысаков, что вам известно по поводу этой записки?

Рысаков: Содержимое этой записки я слышу только здесь в первый раз.

Желябов: Я тоже ничего не могу объяснить по этому поводу.

Введен свидетель Афанасьев (дворник дома № 18 по 1-й Роте Измайловского полка).

Первоприсутствующий: В вашем доме жили Войнова и Слатвинский?

Афанасьев: Да, действительно, они жили. Жили они скромно, ничего за ними заметно не было.

Товарищ прокурора: Когда они к вам переехали?

Афанасьев: Сначала переехала Войнова с Сипович.

Прокурор: Посмотрите на подсудимых. Узнаете ли в ком-нибудь из них Войнову?

Афанасьев (указывая на Перовскую): Вот эта. Потом Сипович уехала на должность в Ораниенбаум, то есть так отметилась. Потом переехал брат ее, Николай Иванов Слатвинский.

– В: Кто же вам говорил, что это ее брат?

– О: Войнова говорила.

– В: признаете ли вы его в числе подсудимых?

– О (указывая на Желябова): Вот этот. Как Сипович уехала, так Слатвинский переехал.

– В: Когда это было?

– О: В октябре месяце.

– В: Долго ли они жили?

– О: От октября до первой недели поста.

– В: Большая у них была квартира?

– О: Две комнаты и кухня.

– В: Часто они уходили из дома или все дома сидели?

– О: Каждый день уходили, и порознь, и вместе.

– В: Ночевали дома или часто бывало, что не ночевали?

– О: Не знаю. Замечал, что приходили иногда в 10, иногда в 11, 12 часов вечера.

– В: Ходили к ним гости?

– О: Не замечал.

– В: Письма получали?

– О: Нет, не получали.

– В: Прислугу они держали?

– О: Нет.

– В: Кто же ходил за провизией и кушанье готовил?

– О: Она сама.

Свидетельница Афанасьева: Я знаю только, что Войнова и Слатвинский жили в нашем доме по 1-й Роте, где у нас табачная лавочка, и приходили к нам покупать, но очень редко.

Товарищ прокурора: Посмотрите на подсудимых и скажите, не узнаете ли в ком-нибудь из них Войнову?

Афанасьева: Да, узнаю: вот эта (указывает на подсудимую Перовскую).

– Когда она приходила к вам в последний раз?

– В субботу, 28-го, днем, часа в 4 или раньше.

– Она пришла к вам с наружного входа?

– Нет, с внутреннего, с черного.

– Куда ведет наружный вход?

– На 1-ю Роту.

– А черный ход во двор?

– Во двор.

– Можно из квартиры, занимаемой Войновой, выйти во двор, не проходя на улицу, и войти в лавочку?

– Можно.

– Что она у вас покупала в первый раз?

– Три аршина коленкору. Говорила, что нужно для шитья платья.

– Больше она к вам уже не приходила?

– Нет, приходила в 9 или десятом часу.

– И тоже через черный ход?

– Да.

– Что же она купила?

– Шесть аршин тесьмы серой, сказала, что для платья.

– Она ушла также через черный ход?

– Нет, она ушла через парадный ход на улицу и была одета так, как выходят на улицу.

Свидетель Петушков (дворник дома № 18 по 1-й Роте): Жила у нас Войнова с июля месяца с товаркой своей. Потом товарка выбыла в октябре месяце в Ораниенбаум, и в октябре приехал под названием брата ее Николай Иванов Слатвинский.

Первоприсутствующий: Вы узнаете их в числе подсудимых?

Петушков: Да. Вот они (указывает на подсудимых Желябова и Перовскую).

Товарищ прокурора: Какую они вели жизнь?

Петушков: Выходили часто. Уходили в пятом часу, являлись обратно в одиннадцатом часу, а утром она сама стряпала.

– 1 марта, когда полиция явилась производить обыск, она дома была?

– Нет, 1 марта ее не было. Квартира была заперта.

– Когда же она ушла?

– Не могу знать. Она пошла с своим братом Слатвинским в пятницу 27-го, около 5 часов, а явилась одна около 9 часов вечера. В субботу, когда полиция велела освидетельствовать квартиру, нет ли кого-нибудь отлучившегося, кто не ночевал дома, то мы вошли в их квартиру, звонили, но никто нам не отвечал. Тогда я заявил об этом полиции. Полиция сказала, чтобы дали знать, не явится ли кто-нибудь. Впоследствии времени она явилась домой в 2 часа дня, в субботу. Я заявил, что она пришла. Послали меня узнать, не пришел ли и Слатвинский. Я прихожу к ней, говорю, что вот листки выданы, нужно написать, кто чем занимается. Она отвечает, что братца ее нет дома, что он на службе. Я говорю, что вот, когда они придут, то заявите, что вот требуют написать, где они служат. Она говорит: хорошо. Потом вечером в субботу она опять ушла и явилась обратно около 9—10 часов.

– С субботы на воскресенье она ночевала дома?

– Не могу подтвердить этого.

Желябов: В котором часу в пятницу вышел я вместе с Войновой из дому? Мы вас встретили в воротах. Припомните час поточнее.

Петушков: Надо полагать, что вы вышли в исходе четвертого часа или в начале пятого.

Товарищ прокурора: Не желают ли подсудимые Желябов и Перовская объяснить, кто такая была Сипович, жившая вместе с Перовской?

Желябов: Я не желаю.

Перовская: Я тоже.

Затем было приступлено к осмотру вещественных доказательств, отобранных при обыске в квартире Перовской и Желябова в доме № 16 по 1-й Роте Измайловского полка, в числе которых находятся пять жестянок из-под конфект и сахара.

Приглашены вновь эксперты: г-да Федоров, Лисовский и Шах-Назаров.

Первоприсутствующий: Вам были предъявлены эти жестянки?

Федоров: Да.

– Что вы в них нашли?

– В трех жестянках от конфект были остатки черного динамита. В жестянке от сахара тоже был динамит.

– Если бы все эти жестянки были полны, то какое количество должно было быть в них динамита?

– Приблизительно в каждой из них по 15 фунтов, следовательно, всего фунтов 60.

Товарищ прокурора: А если предположить, что и пятая жестянка была наполнена, то выйдет около двух пудов?

Федоров: Да.

– Вы не можете сказать, какое количество динамита было в мине на Малой Садовой?

– Около двух пудов.

– Вам были предъявлены две каучуковые трубки (найденные у Перовской). Для чего они могут служить?

– Они похожи на те, которые были употреблены при устройстве метательных снарядов.

– Приготовление черного динамита представляет ли трудность?

– Нет, не представляет. Его можно приготовить и домашним способом. Он состоит из шести проц[ентов] угля, 17–20 проц[ентов] нитроглицерина, а остальное количество – азотнокислый аммиак.

– Для чего употребляется черный динамит?

– Это есть пороховая смесь, пропитанная нитроглицерином, так что он имеет свойства и пороха, и динамита и служит для взрыва.

– Вы делали опыт взрыва черного динамита?

– Да, я взял четырехфунтовую гранату, сверху была положена гильза, наполненная 1/2 фунта черного динамита. Посредством гальванического приспособления было сделано воспламенение, и эту гранату совершенно разбило в мелкие куски.

Первоприсутствующий: Подсудимый Желябов, не желаете ли дать объяснение?

Желябов: Эти жестянки, как и другие вещи, отобранные на моей квартире, составляют нашу общественную собственность и были в распоряжении моем и Перовской для надобностей партии.

Первоприсутствующий: Для чего служат эти трубки?

Желябов: Более подробных объяснений я давать не желаю.

Товарищ прокурора: Г-да эксперты, вы говорите, что эти каучуковые трубочки подобны тем, которые были употреблены при устройстве метательных снарядов.

Эксперт Федоров: Да, они похожи.

Товарищ прокурора: Я прошу обратить внимание Особого присутствия, что две такие трубочки были найдены у Желябова, а другие были в метательных снарядах.

Кибальчич: Я хотел спросить эксперта г-на Федорова. Вы делали опыт с четырехфунтовой гранатой, причем граната была разорвана на куски. Отлетели ли эти куски в сторону или они остались на месте?

Эксперт Федоров: Остались на месте.

– Так что метательного действия этот динамит не обнаружил?

– Но ведь он лежал сверху гранаты. Следовательно, тут этого и не могло быть…

– Но если бы он обнаружил метательное действие, то куски гранаты попали бы глубоко в землю, это было бы заметно?

– Была бы воронка.

– Имеет ли этот динамит сильное метательное действие?

– Это пороховая смесь, пропитанная нитроглицерином, и действует, как порох…

– Но ведь метательное действие имеет только медленно горящая смесь, но быстро горящая имеет слабое метательное действие. Так как это есть быстро горящая смесь, то качество пороха теряется…

– Все-таки тут порох.

– Наконец, здесь не те составные части, которые входят в порох…

– Этот динамит считается весьма хорошим при земляных работах, он имеет и свойство пороха, и динамита.

– Мне кажется, что свойства пороха в нем теряются. Мне важно выяснить, имеет ли этот динамит сильное метательное действие?

– Он будет иметь большее метательное действие, нежели другие сорта динамита, например кремнистый динамит или гремучий студень.

– А место разрушения какое будет?

– Действие его будет слабее, нежели других сортов динамита. Нужно различать и самую сферу действия. При черном динамите сфера действия больше, а при других, например при кремнистом, место действия будет сильнее.

– Но в сфере действия черного динамита разрушение будет сравнительно меньшее, чем в сфере действия кремнистого динамита?

– На маленьком пространстве он будет очень сильно действовать.

– Вы полагаете, что этот динамит обладает сильным метательным действием?

– Не сильным, но он сильнее, нежели другие сорта динамита.

Эксперты Лисовский и Шах-Назаров заявили, что они присоединяются к заключению г-на Федорова.

Сделан перерыв на полчаса.

По возобновлении заседания спрошен свидетель Широков (околоточный надзиратель 1-го уч[астка]

Нарвской части), который показал: 28 февраля, когда скрылась Войнова, пристав поручил мне разыскать ее. Так как приметы ее не были хорошо известны, то сначала мне было трудно искать ее, но затем 9 марта я узнал, что в том доме, где жила Войнова, есть сливочная лавка, где она покупала товар, и жившая там женщина хорошо знала ее в лицо; я ездил с этой женщиной по многолюдным улицам и случайно на Невском проспекте мы встретили Войнову. Я соскочил с извозчика, подбежал к ней, вскочил к ней на дрожки и взял ее за руки, так как опасался, что при ней могло быть оружие, и таким образом доставил ее в участок. При ней были найдены возмутительные прокламации и другие вещи.

На вопросы товарища прокурора, свидетель показал, что, когда он задержал Войнову, она предлагала ему 30 руб[лей], чтобы он ее отпустил, но денег ему не показывала, потому что он держал ее за руки.

Свидетельница крестьянка Афанасьева показала, что у нее на квартире по Новой ул[ице] в доме № 14 проживал Кобозев с женой.

Товарищ прокурора: Вы бывали у них в помещении?

Афанасьева: Бывала.

– Кто бывал у них еще из вашей семьи?

– Прислуга и старшая дочь.

– Не случалось ли вам замечать или слышать от старшей дочери, что на столе оказывались сторублевые бумажки, когда Кобозевых не было дома?

– Я сама видела и говорила им, чтобы они были осторожней, потому что я не могу поручиться за прислугу.

– Когда они к вам переехали?

– Около Нового года.

Свидетель крестьянин Самойлов (старший дворник дома графа Менгдена) показал: Кобозев приехал 2 января. Торговля у него шла плохо. В последнее время мы стали его подозревать, так как 27-го числа приходили неизвестные люди, как оказалось после – Желябов, а потом Кобозевы скрылись 3-го числа.

На вопросы товарища прокурора свидетель показал, что Кобозев снял лавку со 2 декабря 1880 года по контракту за 100 р[ублей] в месяц. Прислуги у них не было. В магазине обстановка была обыкновенная, как следует. В лавке Кобозева свидетель бывал неоднократно: раз он был потому, что показалась течь, а потом приходил за паспортом и деньгами. Торговцы эти казались ему странными, потому что торговали плохо, а говорили, что хорошо торгуют.

Товарищ прокурора: К Кобозевым в последнее время приходили молодые люди?

Самойлов: Да, 27-го числа троих видели.

– Не признаете ли кого из подсудимых?

Самойлов (показывает на Желябова): Он приходил часов около четырех, а другие пришли после, когда я уже сменился.

– Он не закрывал лица, так что вы его рассмотрели?

– Да, рассмотрел.

Присяжный поверенный Кедрин: Не узнаете ли, свидетель, в подсудимой Перовской лицо, которое также приходило к Кобозевым?

Самойлов: Нет, я не видал ее.

Желябов: Где меня вам предъявили: в крепости или в III Отделении?

Самойлов: В жандармском управлении.

– В чем тогда я был, в сюртуке?

– В сюртуке.

– Какого цвета?

– Черный сюртук. Я смотрел больше на лицо.

– На улице в чем вы меня видели?

– В пальто.

Желябов: Я обращаю внимание на то, что при предъявлении меня свидетелю я был не в том костюме, в каком меня видел свидетель, то есть не в пальто и не в шапке. Я утверждаю, что если костюм меняет внешний вид человека, то мои приемы таковы, что если бы я прошел мимо свидетеля в одном костюме, то почти уверен, что меня свидетель не узнал бы в другом костюме. Таким образом, дознание, на мой взгляд, производилось недостаточно обстоятельно. Я указываю на это потому, что это важно не только по отношению ко мне, но, например, по отношению к Тимофею Михайлову, о котором скажу после. Скажите, свидетель, вы утверждаете, что я в 4 часа проходил?

Самойлов: Приблизительно около четырех.

– В каком я был пальто?

– С воротником.

– Какая шапка?

– Барашковая, наверху складная.

– С какой стороны я взошел?

– От Итальянской улицы и еще остановились у решетки и осматривались.

Желябов: Я 27 февраля не был в лавке Кобозевых; не был после ночи со вторника на среду.

Для того чтобы опровергнуть показание Самойлова, я представлю кое-какие данные. Я заявляю, что в числе других лиц я приезжал осматривать лавку и с дворником, осматривал не только этот, но и соседний подвал. В декабре во дворе дома графа Менгдена шла перестройка. Я пришел и позвонил. Вышел младший дворник, и на вопрос, отдается ли магазин, он отвечал утвердительно, но объяснил при этом, что показать не может, потому что нет старшего дворника. Отделение, занятое потом Кобозевым, мы осматривали подробно. В это время там работали штукатуры. Я нанимал это помещение под магазин осветительных материалов. Мы с дворником толковали о цене. Но из осмотра я вынес такое заключение, что останавливаться на этом месте не следует и что следует предпочесть метательные снаряды. Мнение других было иное, и оно было принято. Работа подкопа была доведена до конца, и, следовательно, мое мнение было ошибочно. Я ссылаюсь на это обстоятельство, чтобы представить мои соображения относительно справедливости показаний свидетеля. После найма этого магазина мне приезжать к Кобозеву днем в такое место, которое нужно было беречь, как свой глаз, было невозможно. За все время с декабря по 28 февраля я днем даже ни разу не проходил по Малой Садовой улице. Мину работали в две смены, и я приходил на смену только ночью, руководствуясь тем, что живу на собственной квартире, следовательно, моя неночевка дома не будет известна. Убедительна ли будет для вас эта ссылка или нет, я не знаю, но по этим соображениям днем я не мог прийти да еще останавливаться у лестницы и осматриваться. Затем я прошу вас сравнить показания Самойлова и Петушкова относительно времени. Петушков утверждает, что вместе с Войновой, то есть Перовской, я вышел из квартиры в Измайловском полку в 4 с четвертью, а Самойлов утверждает, что видел меня в 4 часа; В 4 с четвертью мы действительно вышли с Войновой из своих ворот, взяли извозчика и поехали по Большой Садовой. Около Публичной библиотеки мы с Перовской распрощались и встретились лишь здесь на суде. По Большой Садовой стал за мной следить переодетый сыщик, один из тех, который бросился на меня в квартире Тригони, так что мне нужно было сделать от него несколько кругов. Затем я отправился на несколько свиданий и пришел к Тригони. Из протокола видно, что я был арестован у Тригони в 7 часов. Ошибка произошла оттого, что предъявляют свидетелю лицо при обстоятельствах, совершенно новых, как, например, меня предъявляли Самойлову, а затем свойство русского человека стоять во что бы то ни стало на рассказанном поставило Самойлова в положение человека, который под присягой утверждает несообразность.

Первоприсутствующий: Свидетель, вы утверждаете, что видели подсудимого в лавке Кобозева?

Самойлов: Точно так.

– Вы прежде его видели, когда он осматривал помещение?

– Не могу припомнить, потому что каждый день ходят, а тут еще постройка была.

Товарищ прокурора: В настоящее время, всматриваясь в лицо подсудимого, признаете ли вы его за того человека, который приходил в лавку Кобозева 27 февраля?

Самойлов: Признаю.

– Затем, когда вам предъявляли его 27 февраля, то в ваших глазах это был все тот же Желябов?

– Да.

– Вам предъявляли его в сюртуке?

– Да.

– И все-таки вы признали в нем Желябова?

– Да.

– И теперь признаете?

– И теперь признаю, потому что я больше по лицу признаю.

Свидетель крестьянин Ульянов (подручный дворник в доме графа Менгдена) показал: В первых числах января приехал в лавку Кобозев.

Товарищ прокурора: Ходили к Кобозевым какие-нибудь люди?

Ульянов: Ходили в последнее время.

– Заметили вы кого-нибудь?

– Заметил.

– Посмотрите на подсудимых: есть кто-нибудь из них, похожий на того, которого вы видели?

– Вот крайний похож (Желябов) походкой и выходкой, но только борода была светлее.

– Когда вы его видели?

– В пятницу, часу в шестом, когда он выходил от Кобозевых. Когда он приходил, я не видал.

Присяжный поверенный Кедрин: Видели вы когда-нибудь эту женщину (Перовскую)?

Ульянов: Нет, не видел, она не приходила.

Свидетель Петерсон (управляющий домом Менгдена) показал, что 2 декабря Кобозев снял помещение и дал 50 рублей задатка, а затем начал переделывать магазин на свой счет. После того он уехал в Москву, как говорил свидетелю, чтобы привезти сыру. В начале января он заплатил 250 рублей. Свидетель, заметив хороший почерк Кобозева, заявил околоточному о подозрении. Справились на родине и нашли, что бумаги Кобозева совершенно верны.

Свидетель Шмидт показал, что по заказу Кобозева делал ему вывеску за 35 рублей. Деньги за работу от Кобозева получил сполна.

Свидетель Новиков (торговец сыром) показал, что из любопытства зашел в лавку Кобозева и купил полкруга сыра 4 февраля. За деньгами Кобозев зашел к свидетелю и получил их. Он показался свидетелю человеком ни то ни се, но не торговым.

Товарищ прокурора: Из чего вы заключили об этом?

Новиков: Мы судили по своему навыку. Видно было, что он не такой, как наш брат торговец. Я пришел в свою лавку и сказал: «Ну, господа, в том торговце сомневаться нечего, потому что он моей торговле вредить не может».

Свидетель Дмитриев (околоточный надзиратель 1-го участка Спасской части) показал: В первых числах декабря мне стало известно, что Кобозев пожелал открыть сливочную лавку в доме графа Менгдена. Пристав приказал мне разузнать об этой личности. Получив его адрес, я передал его приставу, который сообщил в Московскую часть. В январе Кобозев переехал в помещение. До 27 февраля по всем негласным наблюдениям оказалось, что Кобозева никто из подозрительных не посещал. 27-го вечером я встретил на углу Садовой у Невского пристава, разговаривавшего с дворником дома Менгдена, и тут я от пристава узнал, что в лавку Кобозева пришел кто-то. Пристав приказал мне проследить за этим человеком, когда он выйдет. Я пошел переодеться в статское платье и приказал двум дворникам, пока я вернусь, следить за этим человеком. Возвратившись, я застал только одного дворника, и он сказал мне, что другой пошел за тем человеком, который вышел из лавки, но что в лавку пришел другой человек. Только что я стал переходить на другую сторону улицы, как заметил молодого человека, который вышел из лавки довольно быстро и направился по Невскому к Пассажу. Идя по Невскому, он останавливался у магазинов и, не желая, чтобы заметили его лицо, утирался платком. Затем, когда он вернулся из Пассажа, то нанял лихача к Вознесенскому мосту за один рубль. Как только он сел в сани, я обратился к другому лихачу, но меня не узнали сначала, и, только когда я подал голос, меня узнали. Я сел в сани и отправился за уехавшим. Около Казанского собора я потерял след, вернулся назад и стал ожидать возвращения лихача. Вернувшись, он объяснил мне, что от Вознесенского моста седок приказал ехать в Измайловский полк, где у Тарасова переулка сошел и скрылся в переулке. Я доложил об этом приставу и спросил, нельзя ли пригласить техника для осмотра лавки Кобозева, на что пристав согласился. Находясь на посту на Невском в ожидании проезда государя императора и наследника, я получил сведение, что прибудет пристав с инженером. Действительно, они приехали и отправились в помещение Кобозева, а мне приказали остаться. По выходе оттуда я слышал, как они говорили, что ничего подозрительного нет, и потом отправились в соседний пустой подвал, осмотрели его и разъехались. Таким образом, в субботу я просидел ночь в статском платье, наблюдая, не придет ли кто-нибудь к Кобозеву, но никто не приходил. На другой день я стал приготовлять улицу в ожидании проезда государя: осмотрел нежилые помещения, что лежало на моей обязанности. Отдежурил я до понедельника, когда дворник мне сказал, что Кобозев вчера возвратился в нетрезвом виде и, не заперев лавку, заснул. Я доложил об этом приставу. Во вторник мы все были заняты по случаю панихиды. В среду я отправился на Невский проспект утром, и дворник заявил мне, что Кобозев не ночевал дома, а в десятом часу я узнаю, что он не возвращался. Затем пришел дворник и говорит, что пришли в лавку покупатели, а там никого нет. Я сказал, что мне некогда идти смотреть. Дворник заявил, что он заметил в лавке землю и инструменты какие-то. Я доложил об этом приставу, который дал знать о том властям.

Товарищ прокурора: Можете ли вы признать того молодого человека, который уехал на лихаче?

Дмитриев: Узнаю.

– Посмотрите на подсудимых

– Он был похож на второго (Михайлова).

– Вы черты лица его заметили?

– Да. Но тогда лицо было чистое.

Михайлов: Я в лавке Кобозева никогда не был и не знал, кто ее держит. Я даже не был и на Малой Садовой никогда, но что проходил по улице – может быть, за это не могу ручаться.

Товарищ прокурора: Вы увидели этого человека на улице?

Дмитриев: Я стоял посередине Малой Садовой, и на моих глазах он вышел из лавки, а я пошел за ним.

Желябов: В котором часу неизвестный человек вышел из лавки Кобозева?

Дмитриев: В 10, в одиннадцатом часу вечера.

– В каком костюме был этот человек?

– В пальто с меховым воротником и в драповой шапке котелком.

Желябов: Я должен сказать суду, что знаю, кто это был, но не Михайлов. Если мое заявление что-нибудь значит, то прошу принять его во внимание. Такой и одежды у Михайлова не было. У него была невзрачная шуба, в которой садиться на лихача не приходится, и едва ли он даст такому человеку место. Затем Михайлов не имел и не мог иметь никакого отношения к лавке Кобозева. Из показания свидетеля и зная лицо, бывшее там в то время, я вижу, что свидетель недостаточно всмотрелся в этого человека. Со временем вы будете видеть на этой скамье подсудимых действительного посетителя лавки Кобозева. Теперь же я прошу вас иметь в виду мое показание, что это не был Тимофей Михайлов.

Товарищ прокурора: Я прошу занести в протокол это заявление подсудимого.

Передопрошен свидетель Самойлов по просьбе товарища прокурора.

Товарищ прокурора: Вы видели сами двух людей, которые приехали в лавку Кобозева в пятницу?

Самойлов: Я видел только одного, вот первого (показывает на Желябова).

– Кобозев когда вернулся в воскресенье?

– Я слышал от Ульянова, что в четвертом часу утра, но сам не видал. Я видел его только вечером, когда покупатели заявили мне, что он спит, а лавка растворена. Я вошел туда, покричал, но он не откликнулся. Я подошел к кровати, разбудил его и спрашиваю: «Что с вами?» Он ответил: «Ах да, неловко, в самом деле».

– Вам он показался пьяным?

– Нет, может быть, немножко выпивши был и заснул.

Желябов: Следовательно, я пришел в 3 часа. Видел ли свидетель, как я вышел?

Самойлов: Нет, я тогда сменился, а Ульянов видел.

– Ульянов говорит, что я вышел в шестом часу. Говорил ли свидетель Дмитриеву что-нибудь такое, из чего Дмитриев мог бы заключить, что Кобозев был пьян?

– В воскресенье полиция была занята, и нам приказано было от дома не отлучаться, поэтому я заявил полиции на другой день, в понедельник, что Кобозев спал.

– Говорил ли свидетель Дмитриеву о том, что он застал Кобозева в пьяном виде или что застал его в расстроенном виде?

– Видать было, что он выпивши, но вошел не шатаясь.

Желябов: Если бы не было на это обстоятельство обращено внимание прокурора, то я не спрашивал бы свидетеля, потому что полагаю, что наша деятельность такова, что перерождает людей и пьянству мы не предаемся, особенно такой человек, как Кобозев. Он совершенно непьющий.

Передопрошен свидетель Ульянов.

Товарищ прокурора: Видели ли вы двух людей, которые выходили из лавки Кобозева в пятницу?

Ульянов: Я видел, когда один человек уходил, а другой вниз спускался.

Свидетель Гордин (извозчик-лихач) показал: Часов в 10–11 вечера какой-то молодой человек подошел и стал нанимать к Вознесенскому мосту за 1 р[убль]. Я его посадил. Когда стали подъезжать к Вознесенскому мосту, он сказал: «Поезжай в 1-ю Роту Измайловского полка, я за это тебе заплачу три р[убля]». Подъезжаем к 1-й Роте, и я хочу сворачивать, но он говорит: «Поезжай во 2-ю». Я спросил: «Где прикажете остановиться?» Он сказал: «Стой». Это на углу Тарасова переулка. Он вышел из саней и заплатил мне 3 р[убля] и 20 к[опеек] на чай, а сам пошел в переулок. Когда я вернулся назад, околоточный Дмитриев спросил меня, куда я его возил. Я сказал.

Первоприсутствующий: Посмотрите на подсудимых; узнаете ли между ними того, которого вы возили?

Валентин Серов

Портрет присяжного поверенного Александра Николаевича Турчанинова. 1907 Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Гордин (показывая на Михайлова): Вот этот господин похож, только тогда бороды не было.

Товарищ прокурора: А по сложению и вообще по виду похож?

– Похож.

– Во что он был одет?

– В пальто с меховым воротником и круглой шапке.

Присяжный поверенный Хартулари: Вы припомните голос этого человека?

Гордин: Слов немного он говорил… не знаю.

– Он говорил, как измученный человек?

– Да, товарищи спрашивали с него 3 рубля, а он говорит – рубль, я и свез.

Михайлов: В котором часу это было?

Гордин: В десять – одиннадцатом.

Хартулари: Ну что, этот голос похож?

Гордин: Нет, этот голос изменен, не похож. Голос был чище.

Желябов: В голосе того человека слышалась привычка повелевать или это был простой человек, вроде торговца?

Гордин: Он говорил: «Поезжай пошибче».

Михайлов: Мне не приходилось ездить на рысаках, и тогда я имел у себя только 5 копеек. Показание свидетеля неверно.

Передопрошен свидетель Дмитриев по просьбе защиты.

Хартулари: Вы начали выслеживать вышедшего из лавки Кобозева человека на Малой Садовой?

Дмитриев: Я хотел только перейти на другую сторону, как он вышел и направился к Невскому, повернув к Пассажу. Я прошел мимо него, не давая признаков, что слежу за ним, но он утирал лицо платком.

– Осталась у вас в памяти физиономия этого человека?

– Это был только один момент, так что хорошо не могу припомнить.

Свидетель Теглев (пристав 1-го участка Спасской части): Когда Кобозев желал открыть лавку и первый раз явился в управление участка, он обратил на себя мое внимание бойкостью своих ответов. Я тогда же поручил околоточному надзирателю, чтобы он наблюдал за этим человеком. Когда он в январе открыл лавку, то спустя некоторое время я получил заявление, что торговля Кобозева идет очень плохо, вследствие чего мной было заявлено в секретное отделение, которое я просил узнать, существует ли действительно Кобозев на родине и где находится. Вследствие этого через некоторое время получен был ответ с родины Кобозева, что действительно такое лицо существует и что ему выдан паспорт от такого-то числа за таким-то нумером и из такого-то правления. Это сведение было совершенно тождественно с тем паспортом, который мне был предъявлен Кобозевым. Тем не менее, продолжая получать извещения, что торговля Кобозева идет плохо, я просил секретное отделение узнать в торговом мире, не знает ли его кто-нибудь. Когда кто-то из присутствующих сказал, что можно спросить одного оптового торговца сыром, я обратился к этому торговцу, и от одного из его приказчиков узнал, что он был в лавке Кобозева и что он действительно торгует. Когда в конце Масленицы мне заявили, что лавку Кобозева стали посещать молодые люди, то я велел еще более следить за ней. За одним из таких людей отправился наблюдать дворник, но он у него скрылся из виду. Другой человек уехал на извозчике. Это еще более возбудило мое подозрение. Тогда я обратился к градоначальнику и просил разрешения освидетельствовать лавку, причем указывал на благовидный предлог, а именно сырость. Я получил разрешение осмотреть под этим предлогом лавку, и в помощь мне был командирован генерал Мровинский. Ему я заявил все мои подозрения и просил отправиться вместе со мной посмотреть, нет ли подкопа.

Первоприсутствующий: Следовательно, у вас была уже мысль о возможности подкопа?

Теглев: Точно так. Я рассказал генералу Мровинскому все мои подозрения и вместе с тем сказал, что есть благовидный предлог осмотра, именно: не сочится ли вода. Мы вошли в лавку, и я обратил внимание техника на обшивку. Он посмотрел, постучал, и мы вошли во вторую комнату. Я отодвинул сундук, который стоял в углу, техник осмотрел стены, и мы перешли в третью комнату. Я указал на кучу, которая тут была, так как сам не мог войти, потому что в комнате было уже трое. Кобозев сказал, что это кокс, и генерал Мровинский подошел, взял кусок и сказал, что это действительно кокс. Выходя, генерал Мровинский сказал мне, что он ничего подозрительного не видит. Когда пошли опять во вторую комнату, я снова обратил его внимание на обшивку и говорю Кобозеву: «Здесь прежде была сырость, и вы, обшивая стену, мешаете проникать воздуху». Генерал Мровинский сказал, что действительно так, что за обшивку попадают крошки сыра, они гниют и портят воздух. Я ожидал, что он прикажет отодрать доску, но он сказал, что подозрительного ничего не видит, и я успокоился.

Свидетель Лерепланд (помощник пристава 1-го участка Спасской части): 27 февраля околоточный Дмитриев передал мне, что имеет на лавку Кобозева подозрение. Я обратился к приставу и просил его позволить мне сходить на место. Получивши разрешение, я отправился, вызвал дворника, расспросил о том, нет ли каких-нибудь данных, по которым можно было бы заподозрить Кобозева. Дворник сказал, что ничего не слыхал и не видал, но что четверть часа назад в лавку вошел молодой человек, которого он видел раза два до этого, и что, выходя, он как будто бы осматривался. Я доложил об этом приставу. Ввиду этого был командирован околоточный надзиратель Дмитриев, с тем чтобы следить за лавкой, и затем было предписано технику Аникину прибыть для освидетельствования подвала. Наутро мне сказали, что Аникин занят исполнением другого поручения. Я просил пристава, нельзя ли доложить градоначальнику. Пристав съездил и, возвратившись, велел мне ждать на углу Невского и Малой Садовой, причем сказал, что он явится вместе со старшим техником, генералом Мровинским. Действительно, они явились и приказали мне следовать за собой. Я спросил, не взять ли кого-нибудь, но пристав сказал, что никого не нужно, для того чтобы не подавать ни малейшего повода полагать, что осматривается что-нибудь другое, кроме сырости стен. В лавку вошли генерал Мровинский, пристав и дворник, а я вошел последний. Обошли комнаты, в них было чисто, аккуратно, так что ничего заметно не было. Когда вышли из лавки, я спросил, что же оказалось. Пристав говорит, что, по уверению генерала Мровинского, стены совершенно целы и что относительно подкопа нечего опасаться.

Свидетель инженер-генерал Мровинский: 28 февраля около 12 часов дня прибыл ко мне пристав 1-го участка Спасской части и заявил, что несколько месяцев тому назад открылась лавка в подвале, которая платит большую сумму, а торговля идет плохо, и что лавка эта становится подозрительной; что поэтому он обратился с ходатайством о моем содействии посмотреть, что делается в лавке. Как технику, мне первая мысль пришла, не делается ли какая работа по подкопу. При этом пристав сказал, что нужно в лавку войти под благовидным предлогом, а именно, что в соседнем подвале просачивается вода; я спросил, нужно ли сейчас сделать осмотр или можно отложить; пристав ответил, что нужно сейчас. Мы поехали; вошли в помещение. В первой комнате никого не было, но затем вышел мужчина высокого роста с рыжеватыми волосами; пристав объявил ему причину нашего посещения. Тогда он отозвался, что у него сырости никакой нет. Мы вошли в соседнюю комнату, и я под предлогом осмотра сырости стен, конечно, устремил все свое внимание на наружные стены. На наружной стене посередине висела лампадка; около входа направо не было ничего, затем в комнате стоял небольшой столик и легкая этажерка, а далее большой сундук, а в углу лежали войлоки. Я просил, чтобы отодвинули сундук, стол и войлоки; их отодвинули. Комната была освещена одним окном, а другое было закрыто. Так как я хотел внимательно осмотреть, то просил зажечь свечку. По наружной стене, как я видел, прежде протекала вода, и домовладелец утолстил эту стену так, что образовался выступ вроде лавки. Я осмотрел стену, и никаких признаков не было. За сундуком на стене было большое пятно; я внимательно осмотрел его и велел стереть – оказалось, что это была просто налетная пыль. Затем по дальнейшему осмотру ни в штукатурке, ни в стене никаких признаков, которые могли бы навести на сомнение, не оказалось. Я обратился к остальной части комнаты, где тоже не было никаких следов. В задней, и последней, комнате лежала небольшая куча сена, и я спросил, откуда это. Хозяин лавки сказал, что это от сыров. Мы вернулись в первую комнату; там стояла большая бочка в углу, и на ней сделана надпись на дне. Я спросил, что это такое, и мне ответили, что это сыр. Я прочитал надпись, на ней значилось: С. Кобозеву. Так как я знаю одного торговца Кобозева, то спросил хозяина, не родственник ли он ему. Он сказал, что нет. Затем вдоль стены были полки, на которых расположены были сыры, а пространство за ними зашито было досками. Я попробовал лицевую доску, но она оказалась крепко прибитой. Хозяин сказал, что забили стену от сырости. Я сказал, что это дурно сделали, потому что в щели будут попадать остатки сыра и разлагаться. Затем стояли кадки, прилавок был довольно чистый, и нигде никаких царапин признаков не было. Мне еще раз хотелось взглянуть на вторую комнату. Войдя, я облокотился на подоконник, смотря на улицу, и в это время довольно сильно дернул рукой подоконник, но он не поддался. Мы вышли из помещения и перешли в другой подвал.

Товарищ прокурора: Не заметили ли вы во время осмотра, чтобы Кобозев был смущен?

Мровинский: Он все время был около меня.

– В его лице и поведении не заметили ли вы чего-нибудь?

– Да, он был беспокоен и встревожен.

Свидетель Ванден – Берген (младший помощник пристава 1-го участка Спасской части): Я был командирован сообщить судебному следователю о том, что Кобозев и его жена скрылись. Судебный следователь приказал мне ожидать его прибытия. Когда он явился, мы с понятыми вошли в лавку и начали осмотр. В двух ящиках оказался песок. Я осмотрел диван и увидел, что он также был наполнен песком и инструментами.

Затем были предъявлены вещественные доказательства, относящиеся к подкопу на Малой Садовой: лом с загнутой лопатой, приспособленный для выломки кирпичей, буравы, лопатки и проч. Что же касается самого снаряда и бутылки, вынутых из мины, то так как запал еще не разряжен, то эти вещи, по заявлению первоприсутствующего, были осмотрены Особым присутствием в отдельном помещении при участии обвинения и защитой, так что в залу суда они внесены не были.

Затем были приглашены эксперты дать заключение о том, что было найдено в мине и как были вынуты снаряды.

Полковник Лисовский объяснил, что с начала открытия подкопа он не присутствовал и приехал тогда, когда отверстие мины было уже открыто. Из отверстия были вынуты элементы, находившиеся в корзинке, затем усмотрены новые проводы, и далее виднелась галерея. Приступили к вскрытию мостовой и рытью почвы под снарядом. Эксперт приказал рядовому Смирнову войти в галерею, чтобы обследовать ее; Смирнов влез в отверстие с большим трудом и при помощи фонаря обследовал галерею. Ему дали веревку, к концу которой привязана была палка, которую он уткнул в то место, где началась забивка, около сточной трубы. Смеривши расстояние от внутренней стены до края забивки, такое же расстояние отмерили по поверхности мостовой, и это место избрали за центр работ, где люди и начали производить раскопку. Смирнов заявил, что, кроме проводов, в галерее лежит еще канат. Предполагая, что этот канат имеет значение провода, который мог служить для взрыва мины автоматическим способом, если бы не удался гальванический, – работы вечером были остановлены до утра. Когда на другой день дорылись до основания галереи, люди с большой осторожностью стали отрывать землю, которая служила забивкой. Вместе с землей вынимались куски войлока. Забивку вынимали крайне осторожно, чтобы не тронуть проводников и каната. Когда наконец дошли до головы минного отверстия, минер заявил, что видится нечто. Подобравшись ближе, он вытащил бутыль. Ее осторожно вынули, поставили на мостовую, и по приказанию генерал-майора Федорова она была вскрыта известным образом, именно посредством нагретых войлоков, которые накладывались на пробку. Затем минер сказал, что видится еще жестяная вещь; вытащили и ее вместе с проводниками и канатом, который, как оказалось, служил просто для передвижения снарядов.

Генерал-майор Федоров объяснил, что так как замерзший динамит трудно воспламеняется, то в запале было сделано особенное приспособление, а именно: запал входил в шашку пироксилина, пропитанного нитроглицерином. Этот заряд должен был взорваться посредством тока, а бутыль должна была взорваться от сотрясения взрыва первого снаряда, так что она была поставлена для усиления взрыва. Затем все эксперты, а именно: г-да Федоров, Лисовский, Родивановский, Линденер и Тишков – в своих заключениях, в сущности, высказали, что в корзине оказалось четыре элемента батареи Грене. Жидкость оказалась зеленого цвета и до некоторой степени была в работе. Крышки были неплотно привернуты; цинк был съеден; концы проволоки были защищены, так что батарея была совершенно приготовлена к взрыву и несколько времени уже работала. Чтобы произвести взрыв, оставалось только соединить проводники. Один из экспертов, желая посмотреть отверстие, хотел туда войти, но пролезть не мог. Из канала шел весьма сильный запах сернистого водорода, что объясняется присутствием разрезанной трубы. Вынутые впоследствии доски были сильно насыщены карболовой кислотой. Когда вынули раму, то увидели, что отверстие расширяется. В лавке была открыта масса земли. По вычислениям экспертов оказалось, что из галереи должно быть вынуто 82 фута земли, а в лавке ее оказалось 109 футов. Если принять во внимание, что вынутая из галереи земля разрыхлилась, то это дает увеличение, так что количество вынутой земли совпадало с найденным в лавке, а потому эксперты заключили, что из лавки земля никуда не вывозилась. В одной из комнат земля находилась просто в куче, прикрытой сеном.

На вопрос прокурора, сколько времени понадобилось для производства этих земляных работ, предполагая, что они производились двумя или четырьмя лицами, полковник Лисовский объяснил, что работа эта потребовала от трех до четырех недель, причем он полагает, что более двух человек одновременно работать не могли, и именно один работал в голове, а другой у отверстия.

На дальнейшие вопросы прокурора эксперты объяснили, что работа ведена с знанием дела. В числе вещественных доказательств находился лом с особенно устроенной лапой, посредством которого можно выламывать кирпич без шуму. Подкоп велся тем же способом, который употребляется в горном деле. Вести галерею особенного труда не представляло, и только когда прорезали сточную трубу, то из нее много выделялось газов, для противодействия которым употреблялась в сильных дозах карболовая кислота. В заряде и бутыли черного динамита оказалось с посудой 89 фунтов. Большую мину генерал-майор Федоров разрядил, а бутыль осталась нетронутой, так как она залита парафином. Динамит в мине был того же качества, как и остаток в жестянках, найденных в квартире Желябова. Если взять емкость этих трех жестянок, то она подходит к емкости и большого заряда, а емкость сахарницы, если она была наполнена динамитом, соответствует емкости бутыли. Относительно степени разрушения эксперты полагали, что взрыв мины образовал бы воронку от двух с половиной до трех саженей в диаметре. В окружающих домах были бы выбиты рамы, обвалилась бы штукатурка, и куски асфальта взлетели бы кверху; кроме того, в домах могли бы разрушиться и печки. Что же касается стен домов, то, смотря по степени их прочности, они могли бы дать более ли менее значительные трещины. От взрыва пострадали бы все проходившие по панелям, ехавшие по мостовой и даже люди, стоявшие в окнах нижних этажей. Люди могли пострадать как от действия газов и сотрясения, так и от кусков падающего асфальта и карнизов.

Подсудимый Кибальчич, выслушав экспертизу, заявил: Принимая диаметр воронки в три сажени, оказывается, что сфера разрушения, произошедшего от взрыва, была бы очень местная; расстояние от краев воронки до панелей, где стояли или шли люди, было бы все-таки значительное, так что мне кажется неоспоримым, что стоявшие на панелях не пострадали бы от сотрясения и газов, могли бы пострадать только от обломков асфальта, но они взлетели бы вверх и, только падая вниз, могли произвести ушибы. Вот весь вред, который мог быть причинен взрывом посторонним лицам. Что касается до вреда домам, то не спорю, что окна были бы выбиты, как показал взрыв метательных снарядов, но чтобы обрушились печи и потолки, то я считаю это совершенно невероятным. Я просил бы г-д экспертов привести из литературы предмета пример, чтобы два пуда динамита на таком расстоянии произвели такое разрушительное действие, о котором они говорят. Я полагаю, что взрыв этой мины был бы даже менее разрушителен, чем взрыв двух метательных снарядов. Конечно, все, что находилось бы над воронкой, то есть экипаж и конвой, погибли бы, но не больше.

Свидетели Смирнов и Гурьев (рядовые гальванической роты) показали, как первый из них влезал в галерею для ее осмотра, и второй – как он раскапывал забивку, вынул бутыль и потом цилиндр с главным зарядом, что уже известно из показаний экспертов.

Свидетель Михайлов (брат подсудимого) на вопросы защитников показал, что из числа подсудимых одного признает своим братом.

Присяжный поверенный Хартулари: Когда он уехал из деревни на заработки?

Михайлов: С 15 лет.

– До того времени что он делал?

– Грамоте учился.

– Где учился: в Петербурге или в деревне?

– В деревне он знал только читать.

– Как он вел себя в Петербурге?

– Он прежде хорошо вел себя; работал на заводах. Только нынешней зимой он работал вместе со мной у Петрова, а то один работал.

– Имел он большие заработки?

– Нет. Прежде, когда работал у Голубева, он зарабатывал хорошие деньги, достаточно высылал родным. До работы у Петрова мы все врозь жили.

Подсудимый Михайлов: Я в деревне занимался крестьянской работой, так что знаю ее всю, а грамоте учился только две-три недели; выучился церковной азбуке и мог читать по складам.

На вопрос первоприсутствующего, чем стороны желают дополнить судебное следствие, товарищ прокурора просил предъявить Особому присутствию и обратить внимание на различные вещественные доказательства, между прочим на отобранные у Рысакова револьвер с шестью патронами, паспорт на имя Грязнова, тетрадь под заглавием: «Объяснительная записка», обертка ее с планом Петербурга, письмо, писанное Рысаковым к отцу, стихотворение, начинающееся словами: «Когда придет то времечко…» и т. д.

Относительно стихотворения подсудимый Рысаков объяснил, что оно писано его рукой, но он не помнит, где и откуда он его писал.

Далее товарищ прокурора обратил внимание на вещественные доказательства, отобранные в квартире умершего в госпитале, именовавшегося Ельниковым, между прочим на платок с меткой «Н.Р.», который по предъявлении подсудимому Рысакову он признал своим. Объяснив, что Особое присутствие предоставляет сторонам ссылаться на все имеющиеся в деле вещественные доказательства, первоприсутствующий объявил судебное следствие оконченным и прервал заседание до 10 часов утра следующего 28 марта.

Николай Валерианович Муравьев

Заседание 28 марта

По открытии заседания в 10 часов утра первоприсутствующий предложил исполняющему обязанности прокурора произнести обвинительную речь.

Исполняющий обязанность прокурора при Особом присутствии Правительствующего сената Н.В. Муравьев: Г-да сенаторы, г-да сословные представители! Призванный быть на суде обвинителем величайшего из злодеяний, когда-либо совершившихся на Русской земле, я чувствую себя совершенно подавленным скорбным величием лежащей на мне задачи. Перед свежей, едва закрывшейся могилой нашего возлюбленного монарха, среди всеобщего плача отечества, потерявшего так неожиданно и так ужасно своего незабвенного отца и преобразователя, я боюсь не найти в своих слабых силах достаточно яркие и могучие слова, достойные того великого народного горя, во имя которого я являюсь теперь перед вами требовать правосудия, виновным требовать возмездия, а поруганной ими, проклинающей их России – удовлетворения! Как русский и верноподданный, как гражданин и как человек, я исполню свою обязанность, положив в нее все силы, всю душу свою; но на моем пути есть одно нелегко преодолимое препятствие, о котором я не могу не сказать вам, потому что уверен, что с ним столкнетесь – или уже столкнулись – и вы. Трудно, милостивые государи, быть юристом, слугою безличного и бесстрастного закона в такую роковую историческую минуту, когда и в себе самом, и вокруг все содрогается от ужаса и негодования, когда при одном воспоминании о событии 1 марта неудержимые слезы подступают к глазам и дрожат в голосе, когда все, что есть в стране честного и верного своему долгу, громко вопиет об отмщении; трудно, но для нас, людей суда, обязательно и необходимо, прежде всего потому, что о беспристрастии и спокойствии всестороннего судебного рассмотрения, о суде на точном основании всех правил и гарантий судопроизводства говорит нам самый закон, данный тем же мудрым законодателем обновленной России, чей еще так недавно светлый и милостивый образ мы с горестью видим теперь перед собой облеченным в траур по его безвременной кончине. Судебное следствие, полное потрясающих фактов и страшных подробностей, раскрыло такую мрачную бездну человеческой гибели, такую ужасающую картину извращения всех человеческих чувств и инстинктов, что вам понадобится все мужество и все хладнокровие гражданина, перед которым внезапно открылась зияющая и глубокая язва родины и от которого эта родина ждет первого ближайшего спешного средства для своего исцеления. Для того чтобы произнести над подсудимыми суд справедливости и закона, нам предстоит спокойно исследовать и оценить во всей совокупности несмываемые пятна злодейски пролитой царственной крови, область безумной подпольной крамолы, фантастическое исповедание убийства, всеобщего разрушения – и в этой горестной, но священной работе да поможет нам Бог!

Веления Промысла неисповедимы. Совершилось событие неслыханное и невиданное: на нашу долю выпала печальная участь быть современниками и свидетелями преступления, подобного которому не знает история человечества. Великий царь-освободитель, благословляемый миллионами вековых рабов, которым он даровал свободу, государь, открывший своей обширной стране новые пути к развитию или благоденствию, человек, чья личная кротость и возвышенное благородство помыслов и деяний были хорошо известны всему цивилизованному миру, – словом, тот, на ком в течение четверти столетия покоились все лучшие надежды русского народа, пал мученической смертью на улицах своей столицы среди белого дня, среди кипящей кругом жизни и верного престолу населения! Я постараюсь доказать впоследствии, что в этой обстановке преступления, которую убийцы в своем циническом самомнении приписывают своему могуществу, сказалась лишь особая злостность адски задуманного плана и простое сцепление роковых случайностей; теперь же я должен остановить внимание Особого присутствия на самом событии этого преступления и пригласить высокое судилище вместе со мною углубиться в его невыразимо тягостные подробности. Это не факт, это история. С глубокосердечной болью я вызываю это страшное воспоминание о цареубийстве, но я не могу сделать иначе по двум причинам: во-первых, потому, что из кровавого тумана, застилающего печальную святыню Екатерининского канала, выступают вперед перед нами мрачные облики цареубийц; во-вторых… но здесь меня останавливает на минуту смех Желябова, тот веселый или иронический смех, который не оставлял его во время судебного следствия и который, вероятно, заставил его и потрясающую картину события 1 марта встретить глумлением. Но я вижу среди подсудимых людей, которые, каковы бы они ни были, все-таки не в таком настроении, как Желябов, и потому я решаюсь еще раз подвергнуть общую печаль его глумлению – я знаю, что так и быть должно: ведь когда люди плачут, желябовы смеются! Итак, я не могу не говорить о самом событии 1 марта, во-вторых, потому, что в настоящие торжественные минуты суда я хотел бы в последний раз широко развернуть перед подсудимыми картину события 1 марта и сказать им: «Если у вас осталась еще хоть капля способности чувствовать и понимать то, что чувствуют и понимают другие люди, носящие образ Божий, – любуйтесь! Вы этого хотели, это дело рук ваших, на вас лежит эта чистая кровь!»

День 1 марта… Кто из нас, кто из жителей Петербурга не помнит, как начался и как проходил этот воистину черный день, мельчайшие особенности которого неизгладимо врезались в память каждого?! Обычной чередой шла воскресная, праздничная суета огромного города, несмотря на нависшее свинцовыми тучами пасмурное снежное небо; на улицах привычным потоком переливалось людское движение, и ничто среди этой пестрой, спокойной, своими личными интересами занятой толпы не говорило о том, что над ней уже веяло дыхание смерти, уже носились кровожадные мысли убийц. Около часу дня окончился в Михайловском манеже развод в высочайшем присутствии, на этот раз от лейб-гвардии саперного батальона, и его императорское величество государь император Александр Николаевич, оставив Манеж, изволил заехать для завтрака в Михайловский дворец. В третьем часу дня императорская карета, выехав из дворца, проехала по Инженерной улице и повернула направо по набережной Екатерининского канала, по направлению к Театральному мосту. Карета ехала быстро в сопровождении обыкновенного конного конвоя из шести казаков и следовавших сзади в санях друг за другом полицеймейстера полковника Дворжицкого, Отдельного корпуса жандармов капитана Коха и ротмистра Кулебякина. Недалеко от угла Инженерной улицы под императорской каретой внезапно раздался взрыв, похожий на пушечный выстрел, повлекший за собой всеобщее смятение. Испуганные, еще не отдавая себе отчета в случившемся, смутились все – не смутился лишь он один, помазанник Божий, невредимый, но уже двумя часами отделенный от вечности. Спокойный и твердый, как некогда под турецким огнем на полях им же освобожденной Болгарии, он вышел из поврежденной и остановившейся кареты и был встречен полковником Дворжицким, который доложил, что на панели канала только что задержан народом, по-видимому, причинивший взрыв злоумышленник. Выслушав доклад, государь император в сопровождении полковника Дворжицкого направился к задержанному, уже окруженному едва не растерзавшей его толпой. Эта толпа, что бы ни говорил Желябов, кричала: «Дайте нам, мы его разорвем!» Не узнав государя, мучимый страхом за его участь, стоявший поблизости подпоручик Рудыковский спросил у окружающих: «Что с государем?» Вопрос был услышан самим монархом, который, оглянувшись и как бы отвечая на него, изволил произнести: «Слава Богу, я уцелел, но вот…» – и с этим неоконченным восклицанием государь император обратил и свои мысли, и свое внимание на лежавших тут же у ног его раненных взрывом конвойного казака и 14-летнего крестьянского мальчика Николая Максимова. Бедный мальчик – да будет вечно сохранена его память – кричал от невыносимых страданий. Тогда опечаленный повелитель Русской земли умиленно наклонился над истерзанным сыном народа. Это последнее участие, оказанное умирающему ребенку-подданному, было и последним земным деянием государя, уже предстоявшего своей собственной мученической кончине. Уже навстречу ему неслась зловещая угроза схваченного преступника: «Еще слава ли Богу» – было злобным ответом Рысакова на услышанное им восклицание государя, что, слава богу, он уцелел. Рысаков знал, что говорил. Промахнувшийся и обезоруженный, он знал, что за ним в той же засаде стоит другой, такой же, как и он, отверженец, а там третий, четвертый, которые постараются не промахнуться и адски задуманное довести до конца. Далекий от мысли беречь себя от опасности, государь император, несмотря на мольбы полковника Дворжицкого, не соизволил немедленно отбыть во дворец, а выразил намерение осмотреть место взрыва. Твердой, спокойной поступью направился он, удаляясь от Рысакова, по тротуару канала, окруженный ближайшей свитой и теснившимся к нему отовсюду народом. Несчастные, они радовались избавлению своего обожаемого монарха от опасности и не помышляли, что он идет к ней навстречу, что не дни, не часы, а минуты его уже сочтены. Не успел государь сделать нескольких шагов, как у самых ног его раздался новый, второй, оглушительный взрыв. На мгновение все пространство скрылось в поднятой как бы вихрем перемешанной массой дыма, снежной пыли, каких-то бесформенных, ужасных клочков и обломков. Мгновение это, мучительное, как смерть, длинное, как вечность, миновало, масса рассеялась, и пораженным взорам присутствующих – и уцелевших, и пострадавших, но еще не потерявших сознания – представилось кровь леденящее зрелище, которого никто из них не забудет до последнего своего издыхания. Везде кругом были павшие, раненые, но никто не смотрел на них, и сами они, подобно полковнику Дворжицкому, не думали о себе: среди павших и раненых был государь. Прислонившись спиною к решетке канала, упершись руками в панель, без шинели и без фуражки, царь-страстотерпец, покрытый кровью, полулежал на земле и уже трудно дышал. Обнажившиеся при взрыве ноги были раздроблены ниже колен, тело висело кусками… Живой образ нечеловеческих мук!.. Обрывается голос, цепенеет язык и спирает дыхание, когда приходится говорить об этом теперь: судите же сами, каково было тогда несчастным очевидцам событий. До полковника Дворжицкого, раненого и упавшего, донесся слабый полустой: «Помоги», заставивший его вскочить, как здорового. Раненые подползли, уцелевшие бросились к простертому на земле монарху и услышали едва внятно произнесенные им слова: «Холодно, холодно», вызванные охватившим его ощущением зимнего холода. Увы, то был предвестник близкого могильного холода! Кем-то был подан платок, которым покрыли голову венчанного страдальца. Сотни верных рук протянулись к нему и тихо, бережно, среди всеобщего невыразимого отчаяния, подняли его с земли и понесли по направлению к экипажам. Это не была свита, несущая пострадавшего государя, – это была толпа, в которой рядом с приближенными монарха сошлись и моряки мимо шедшего караула, и юноши Павловского училища, и случайные прохожие, прибежавшие на взрыв, – то были пораженные горем дети, несущие умирающего отца! Дорогой поручик граф Гендриков заменил своей фуражкой тяжелую каску, второпях надетую на обнаженную голову государя. Между тем на место подоспел его высочество великий князь Михаил Николаевич. Припав к своему августейшему брату, он спросил, слышит ли его императорское величество? «Слышу», – было ответом, за которым послышалось слабо выраженное желание быть поскорее доставленным во дворец. Слова свидетельствовали о сознании – сознании о страдании, физический ужас которого ум отказывается представить себе даже приблизительно. Оно было еще так ясно, это предсмертное страдальческое сознание государя, что он, услышав предложение одного из его несших, штабс-капитана Новикова, внести его в ближайший дом для подания первоначальной помощи, имел еще силу объявить другую свою последнюю волю: «Несите меня во дворец… там… умереть». Это были предпоследние слова монарха-человека, пожелавшего умереть христианской кончиной дома, в кругу близких, среди своей семьи… Богу было угодно исполнить это желание. Государь император был помещен вместо своей разбитой кареты в сани полковника Дворжицкого, и чины конвоя, ротмистр Кулебякин с казаками Луценко и Кузьменко, сослужили своему венценосному вождю последнюю службу – перевезли его умирающего во дворец. Дорогой, забыв о муках своих и думая только о том израненном верном слуге, которого он видел перед собою, государь два раза тихо, но настойчиво спросил: «Ты ранен, Кулебякин?» Горькие слезы раненого, о своих ранах забывшего, были ответом… А на месте события подбирали убитых, раненых, изувеченных, раздавались их раздирающие душу стоны и крики, смешавшиеся с криком ужаса стекавшегося отовсюду, обезумевшего от горя народа. Скоро живым, неудержимым потоком он наполнил собой Дворцовую площадь, куда привела новые огромные толпы быстро разлетевшаяся горестная весть. В гробовом молчании, как бы притаив дыхание, стояла многотысячная толпа: она не верила своему горю, не хотела верить роковому исходу позорнейшего из злодеяний, она ждала и надеялась… Тщетные ожидания, разбитые надежды! В 3 часа 35 минут пополудни воля Господа совершилась. Медленно и печально опустился до половины флагштока означающий высочайшее присутствие императорский флаг на Зимнем дворце, и русские люди поняли, что все кончилось: страдания царя-мученика прекратились, великий страдалец за Русскую землю навеки в Бозе почил. Да, не стало «государя-мученика» – это было первое слово, вырвавшееся из русской груди, первый крик наболевшей, потрясенной русской души. Вся Русь повторила и всегда будет его повторять, помышляя или говоря о событии 1 марта; но рядом с этим глубоко верным уподоблением да будет позволено мне высказать еще и другое, которое невольно является у меня каждый раз, как передо мною встает живая картина событий в его простом, ближайшем значении. Государь пал не только как мученик, жертвой жесточайшего по орудию своему цареубийства: он пал и как воин-герой на своем опасном царском посту, в борьбе за Бога, Россию, ее спокойствие и порядок, в смертельном бою с врагами права, порядка, нравственности, семьи – всего, чем крепко и свято человеческое общежитие, без чего не может жить человек.

Когда миновали первые острые мгновения народного ужаса и печали, когда пораженная Россия опомнилась и пришла в себя, ее естественной, первой мыслью было: кто же виновники страшного дела, на кого должны пасть народные проклятья и пролитая кровь, где же цареубийцы, опозорившие свою родную страну? Россия хочет их знать и голосами всех истинных сынов своих требует им достойной кары. И я считаю себя счастливым, что на этот грозный вопрос моей родины могу смело отвечать ее суду и слушающим меня согражданам: вы хотите знать цареубийц? – вот они!!

(Прокурор указывает энергическим движением руки на скамью подсудимых).

Действительно, обвинительная власть была счастлива в своем правом деле. Несмотря на кратковременность деятельности по исследовании настоящего дела, прокуратура имеет в настоящее время возможность на основании успешных полицейских розысков и тщательного обследования дела через чинов корпуса жандармов и судебных следователей представить вам неотразимые, по ее мнению, доказательства виновности всех шести подсудимых, преданных вашему суду и вместе с тем возможно полное разоблачение того, каким образом составился и был приведен в исполнение заговор, имевший своим последствием событие 1 марта. Кроме того, обвинение располагает важным материалом как для характеристики каждого из подсудимых в отдельности, так и для оценки и освещения некоторых особенно ярких сторон того вообще уже известного соединения подсудимых и их единомышленников в одно целое, которое им угодно величать пышным названием «партия», которое закон спокойно называет преступным тайным сообществом, а здравомыслящие, честные, но возмущенные русские люди зовут подпольной бандой, шайкой политических убийц.

Прежде всего я должен коснуться самого совершения злодеяния и остановить ваше внимание на лицах, в совершении этого злодеяния непосредственно, физически виновных. Одного из них называть мне нечего. Не говоря о том, что он давно назвал сам себя, его назвали все, назвала его и толпа, его захватившая, назвала его и вся Россия. Вы знаете, кто это. Вы знаете, что первый из бросивших метательный снаряд, – не тот снаряд, который причинил поранения государю императору, а тот, которым убит конвойный казак и смертельно ранен Максимов, был подсудимый Николай Иванов Рысаков. Спешу заметить, что все то, что я буду говорить о фактах, о совершении преступления, о деятельности, о роли и об участии в этом преступлении подсудимых, пока будет основываться исключительно на данных судебного следствия, обнаруженных независимо от собственных показаний подсудимых. Не доказав на основании этих данных виновности обвиняемых, всех вместе и каждого отдельно, я не хочу обращаться к их показаниям. Я обращусь к ним впоследствии, когда виновность в общих существенных чертах и без них будет уже установлена. В моем распоряжении такое множество доказательств, что остается только выбирать между ними. Так, по отношению к подсудимому Рысакову есть прежде всего очевидцы совершения им преступления. Еще за несколько мгновений до того времени, когда императорская карета повернула направо по Екатерининскому каналу, Рысакова видел идущим по панели канала и обогнал его свидетель Горохов. Он заметил человека, в котором впоследствии и здесь на суде признал Рысакова, идущего тихо и несущего в руках какой-то предмет, имевший круглую овальную форму предъявленного здесь метательного снаряда и завернутый в белый платок. Горохов не выпускал этого человека из глаз до того самого момента, когда с ним поравнялась императорская карета. С другой стороны шел свидетель Назаров и видел, как Рысаков, взмахнув обеими руками, бросил что-то белое, показавшееся свидетелю комом снега, под лошадей и карету. В ту же минуту и последовал первый взрыв. Свидетели Несговоров, Макаров, полковник Дворжицкий и другие участвовавшие в задержании Рысакова, удостоверяют, что он был схвачен как человек, несомненно бросивший первый снаряд. Таким образом, Рысаков был задержан на месте совершения преступления при самом его совершении. Доставленный в управление градоначальства, он немедленно сознался во всем. Поэтому о фактической его виновности более говорить не приходится. Но тут же рядом стоит вопрос о том, кто же бросил второй снаряд – снаряд, причинивший убийственный взрыв, бывший непосредственным орудием страшного злодеяния. На этот вопрос на основании данных судебного следствия обвинительная власть имеет полную возможность дать ответ положительный, категорически не допускающий никакого сомнения. Человек, бросивший второй снаряд, не находится в числе подсудимых. Он не предан вашему суду, но он обнаружен. Он покончил свои расчеты с земной жизнью – он умер под ложным именем Ельникова от ран, полученных при взрыве. Смерть избавила его от скамьи подсудимых и законного возмездия, но она не избавляет меня от необходимости доказать пред вами, что оба виновника взрыва, оба физические виновники злодеяния обнаружены: один из них подсудимый Рысаков, другой – умерший, называвшийся Ельниковым. Вы помните, милостивые государи, что из показаний свидетелей об обстановке второго взрыва, произошедшего в густой толпе, собравшейся вокруг монарха, вытекает несомненный вывод, что человек, бросивший второй снаряд, стоял близко от государя императора. Действительно, свидетель Павлов видел человека, который, стоя близ государя, к ногам его бросил что-то, высоко взмахнув руками, после чего и раздался второй взрыв. При наличности этого условия, при малом расстоянии между бросившим второй снаряд и государем императором, слагается еще и другой очевидный вывод: тот, кто бросил второй снаряд, не мог сам избежать поранений, не мог не пострадать от взрыва, он стоял слишком близко к своей жертве для того, чтобы и на нем не отразилось разрушительное действие его собственного дела. На кого же из пострадавших могло бы пасть подозрение? Все они перечислены, приведены в известность. Между ними, лицами ближайшей свиты и конвоем, так же как и случайными прохожими, нет ни одного подозрительного человека, кроме того лишь неизвестного, который был в бессознательном состоянии поднят на месте злодеяния, доставлен в Придворный конюшенный госпиталь и здесь, придя в себя, на последний вопрос врача об имени и звании, которые не были обнаружены, отвечал: «Не знаю». Этот человек, и никто другой, должен быть признан лицом, которое бросило второй снаряд. Эксперты, освидетельствовавшие его при жизни и производившие медицинский осмотр его трупа, по данным этого осмотра, изложенным в их заключении, окончательно убеждают нас в справедливости нашего вывода. Поранения этого лица сосредоточиваются более всего на передней стороне туловища, преимущественно на правой руке, и по количеству их – а оно огромное, – по свойствам они должны быть приписаны тому обстоятельству, что получивший поранения стоял не далее трех шагов от места взрыва, – заметьте, это вполне совпадает с показанием свидетеля Павлова. Следовательно, второй снаряд был брошен человеком, назвавшим себя Ельниковым. Дальнейшие расследования относительно этого лица не оставляют никакого сомнения в том, кто именно был вместе с подсудимым Рысаковым непосредственным виновником злодеяния. Он жил под именем Ельникова на Выборгской стороне, по Симбирской улице, в доме № 59, где 3 марта и был сделан обыск. Не останавливаясь теперь на обстоятельствах этого обыска, к которому мне еще придется возвратиться впоследствии, замечу теперь, что у Ельникова была найдена та самая программа рабочих членов партии «Народной воли», которая оказалась и у его соучастника Рысакова, кроме того, еще платок с меткою «Н. И. Р.» (Николай Иванов Рысаков), признанный Рысаковым за оставленный им у знакомого ему Ельникова. Таким образом, Рысаков и Ельников неразрывно связаны между собой. Первый снаряд – в руках Рысакова, второй – в руках Ельникова. Ельников, он же Михаил Иванович, он же Котик – революционное прозвище – вот все, что мы знаем об этом человеке. Смерть избавила его от людского суда – да будет так. Для нас важно лишь то, что оба физических виновника злодеяния обнаружены.

Итак, мы знаем совершителей злодеяния, мы знаем и орудие преступления. Едва ли нужно мне останавливаться в подробностях на метательных снарядах, так полно и обстоятельно описанных и в экспертизе письменной, произведенной при исследовании настоящего дела, и в авторитетном заключении экспертов, в особенности генерала Федорова, данном ими здесь на суде. Я укажу только на несколько более рельефных особенностей. Орудием преступления были метательные снаряды. Оба снаряда, брошенные на Екатерининском канале, разорвались. От внешней их оболочки на месте преступления найдено было только несколько кусочков жести. Но по обыску в д[оме] № 5 по Тележной улице в ночь со 2-го на 3 марта были найдены два заключенных в такую же жестяную оболочку метательных снаряда, и если бы мы не имели перед собою ни показаний Желябова, Перовской и Рысакова и ни одного свидетельского показания, удостоверяющего, что именно из конспиративной квартиры на Тележной улице отправились на злодеяние лица, его совершившие, то на основании сличения этих снарядов с остатками и действием снарядов, разорвавшихся на Екатерининском канале, мы могли бы установить полное тождество между ними и сказать, что преступление было совершено такими же снарядами, как те, которые были найдены в Тележной улице. Экспертизы г-д Федорова, Лисовского и Шах-Назарова указывают на это, а показания Рысакова, Перовской и Желябова лишь это подтверждают. Об устройстве метательных снарядов можно говорить на основании экспертизы генерала Федорова или на основании экспертизы подсудимого Кибальчича. Да, Кибальчича, потому что Кибальчич – «техник», он не только человек, изучивший эти снаряды в подробности и совершенстве, он автор их, и кому же, как не ему, лучше знать, как они устроены. Поэтому указания Кибальчича об этих снарядах в том, в чем они не расходятся с заключением экспертов и в чем они не имеют в виду конспиративных интересов Кибальчича и его партии, не лишены для нас известного значения. Действие этих снарядов неотразимо, их устройство основано на такой системе, в которой составные части друг друга продолжают и восполняют, доводя воспламенение до взрывчатого вещества гремучего студня, исключая всякую возможность неудачи. Воспламенение непременно должно последовать от простого сильного сотрясения; оно сообщается ударному составу, который есть последнее слово техники, и производит взрыв. Он неизбежен, этот взрыв, еще и потому, что внутренний аппарат снаряда устроен вдвойне, так что, как бы снаряд ни упал – вертикально или горизонтально, – взрыв должен произойти непременно, и оба источника воспламенения – две стеклянные трубочки, наполненные серной кислотой с давящими на них грузиками, соединяются с взрывчатым веществом. Тонкость исполнения снарядов, изобретательность, потраченная на них, и возможность, при наличности частей, входящих в их состав, собрать снаряд одному человеку и притом домашними средствами, также не подлежат сомнению. Итак, совершители злодеяния и его орудие обнаружены. Но этого мало – и немедленно вслед за этим перед нами встает вопрос: одни ли эти двое – Рысаков и называвший себя Ельниковым – совершили злодеяние без соучастников, действовали ли они за свой личный счет, по собственным своим побуждениям; совершили ли они его как Рысаков и Ельников или как люди, принадлежащие к целому злодейскому тайному соединению? На это нам отвечает категорически простой здравый смысл – нет. А если нет, то нужно найти и руки, державшие концы тех нитей, которые двигали Рысаковым и Ельниковым; нужно найти головы, этими руками владевшие, головы, в которых сложился ужасный замысел и без которых он не был бы и не мог бы быть приведен в исполнение. Одним Рысакову и Ельникову нельзя было совершить злодеяние уже по самым средствам, ими употребленным. Кроме того, я думаю, что, как бы низко ни пал человек, как бы ни были преступны и гнусны его личные побуждения, из-за одних этих личных, отдельных побуждений он никогда не решился бы, он содрогнулся бы и остановился бы перед ужасом цареубийства. Я утверждаю, что дрогнула бы рука, вооруженная смертоносным снарядом, и остановились бы и Ельников, и Рысаков, если бы за спиной их не стоял Желябов, если бы за Желябовым не стояла пресловутая «партия»… Все: и сущность преступления, и способ его совершения, и личный, далеко не твердый и не закаленный характер самого физического виновника преступления, Рысакова, – наводит на мысль, что оно сложилось не в его голове и вышло не из одних его рук, даже не из простого соединения двух или более лиц, согласившихся между собой. Нет, у всякого русского гражданина готов на это другой ответ: оно есть дело рук той же «социально-революционной партии», которая с февраля 1878 года в течение трех лет не перестает ознаменовывать себя крамолой и кровью, которую она проливает на Русской земле. Да, для вас всех очевидно и несомненно, что злодеяние 1 марта совершено той самой «партией», у которой, по словам Желябова, мысль о цареубийстве составляет «общее достояние», а динамит – «общественную собственность». Будем же, следовательно, искать соучастников Ельникова и Рысакова, и, для того чтобы не ошибиться в этих поисках, чтобы с точностью указать на каждого из них в отдельности, сначала оставим в стороне соединение их в одно будто бы политическое целое, в одну «партию» и постараемся отметить и изобличить их сначала только как отдельных деятелей общего преступления. Следуя шаг за шагом за ходом исследования настоящего дела в хронологическом порядке розысков, мы получим целый ряд веских данных: как наводнение оставляет за собой следы, по которым можно впоследствии проследить, по каким местам оно прошло, какие места были покрыты водой, как на земле остались водоросли, сырость, плесень, – так точно возможно, одно за другим, проследить места, которые исследование охватило собой, констатировать его фактические и материальные следы. В этих разысканиях прежде всего приходится остановиться на подсудимом Желябове, уже по одному тому, что его вступление в настоящее дело предшествует, если так можно выразиться, даже самому совершению злодеяния. Его зачинщик и один из главнейших его виновников, он был арестован за два дня до заседания, 27 февраля. Разыскиваемый еще с осени 1879 года по обвинению в совершении посредством взрыва близ города Александровска покушения на жизнь государя императора, он долгое время успешно скрывался от преследований власти, но энергически веденные еще с осени прошлого 1880 года розыски отдали его в руки правосудия. На следы его напали вследствие ареста в Петербурге под именем Поливанова некоего Александра Михайлова (одного из видных участников так называемой террористической фракции). При исследовании деятельности Михайлова было обнаружено, что в числе лиц, группировавшихся вокруг него в Петербурге, было и лицо, руководившее александровским покушением, лицо, уже давно указанное Гольденбергом под именем Желябова, имевшее отношение к одной из существовавших в то же время в Петербурге – будем употреблять для краткости характерное название, изобретенное подсудимыми, – конспиративных квартир, а именно к квартире по Большой Подьяческой, в доме № 37, в которой помещалась динамитная мастерская, другими словами производилось заготовление «общественной собственности партии». Становясь с каждым шагом расследования все определеннее и точнее, сведения о Желябове привели 27 февраля к аресту его в квартире одного из крупных деятелей динамитного сообщества, действительного студента Новороссийского университета Тригони. Утром 1 марта, всего лишь за несколько часов до злодеяния на Екатерининском канале, была обнаружена и квартира самого Желябова по 1-й Роте Измайловского полка, и в ней был начат обыск. Злодеяние и энергические меры, им вызванные, приостановили обыск, так что он был окончен только 2 марта и привел к обнаружению данных, прямо указывавших на Желябова как на лицо, прикосновенность которого к злодеянию 1 марта представлялась более чем вероятной. Так, было найдено пять жестянок, из которых в трех были явственные остатки черного вещества, оказавшегося черным динамитом; были найдены некоторые принадлежности химических опытов, получающих при сопоставлении их с тут же бывшим динамитом весьма красноречивое значение; оказались, наконец, две каучуковые трубки, подобные тем, которые употреблялись в метательных снарядах, и простая корзина, наполненная сырами, из которых некоторые имели клеймо «С. А. С.». Желябов проживал на квартире не один, а с женщиной, называвшейся Лидией Антоновой Войновой, которая таинственно исчезла из квартиры на другой день после ареста ее сожителя, по-видимому, тогда, когда в этом аресте она уверилась. Таким образом, внимание розыска силой вещей должно было остановиться на Желябове как на вероятном участнике злодеяния 1 марта. В ночь на 3 марта была открыта еще одна конспиративная квартира, имевшая ближайшее, непосредственное отношение к злодеянию, – квартира в доме № 5 по Тележной улице. Я напомню вкратце обстоятельства этого открытия. Вы, конечно, хорошо помните этот ночной приезд должностных лиц на спешный обыск, встретившее их первоначально молчание и темноту, запертую дверь, за дверью мужской голос: «Кто там?» – ответ: «Полиция и прокурор», затем быстро удаляющиеся шаги, выстрелы в квартире, один за другим – всего шесть, затем отворившуюся другую маленькую дверь на лестнице, где стояли должностные лица, и женский голос, сказавший: «Теперь можете входить, мы сдаемся». Сдавалась Геся Гельфман. По задержании ее, при входе должностных лиц, в квартире, во второй комнате, оказался умирающий человек, по-видимому только что застрелившийся и, несмотря на немедленную медицинскую помощь, тут же умерший. Личность его была обнаружена весьма скоро. Он оказался дворянином Саблиным, судившимся по «делу о 193-х» и, таким образом, имевшим, подобно Желябову и Гельфман, то, чего не имел Рысаков, – революционное прошлое. По обыску в квартире был найден ряд предметов, ясно доказывавших не только то, что это была квартира конспиративная, но и что лица, в ней жившие: один – умерший Саблин, другая – арестованная Геся Гельфман, были участниками злодеяния и хозяевами тайного притона, служившего сборным пунктом совершителей злодеяния. Там были найдены прокламации «Исполнительного комитета Русской социально-революционной партии» от 1 марта, помеченные: «печатано в типографии “Народной воли” 2 марта» и трактующие о злодеянии 1 марта; были найдены во множестве химические принадлежности, записка о вошедшем в метательный снаряд воспламеняющемся составе из бертолетовой соли и сернистой сурьмы с сахаром, рисунок на обороте транспаранта, изображающий какой-то аппарат для производства гальванического тока, план Петербурга с очевидно подозрительными линиями, так как они, проходя через Зимний дворец, шли через место события на Екатерининском канале по Инженерной улице к Михайловскому дворцу; наконец, был найден грубо начерченный карандашом план на обороте конверта. По сличении этого плана с настоящим планом Петербурга оказалось, если отбросить технические недостатки, например полное отсутствие масштаба, что местность, на нем изображенная, совершенно совпадает с той местностью, которая сделалась местом злодеяния. План этот, очевидно, был планом места действия; это была диспозиция, розданная соратникам перед тем, как отправлять их на засаду. Кроме того, и это было всего важнее, были найдены два снаряда, тождественные с теми, которыми были вооружены Рысаков и Ельников. На эти снаряды при входе в комнату, где они находились, обратила внимание должностных лиц сама Геся Гельфман, встретившая их на пороге комнаты испуганным восклицанием: «Не ходите туда, там взрывчатые вещества». Едва окончился ночной обыск, как утром 3 марта в той же самой квартире по Тележной улице совершилось еще происшествие, давшее новое указание и нового обвиняемого. В квартиру, где была оставлена полиция, явился неизвестный человек, отказавшийся назвать себя, спутавшийся в своих объяснениях и вследствие всего этого задержанный, причем, когда его начали обыскивать, он выхватил из кармана револьвер и сделал из него в чинов полиции шесть выстрелов, которыми нанес контузию приставу Слуцкому и опасную рану городовому Денисову. Вскоре после обыска в квартире по Тележной улице была обнаружена другая конспиративная квартира, находившаяся с ней в преемственной связи, – квартира в Троицком переулке, в которой хозяйка была та же Геся Гельфман и которую ее хозяева очистили незадолго до 1 марта, причем Гельфман прямо переехала в Тележную улицу.

Возвращаясь к событиям, происходившим в квартире в доме № 5 по Тележной улице, следует упомянуть, что человек, задержанный в ней утром 3 марта, оказался подсудимым Тимофеем Михайловым. Прибытие его в конспиративную квартиру, его вооруженное сопротивление, его отказ объявить о своем звании – вся обстановка его задержания прямо указывала на него как на одного из лиц, которых круг, исходящий из злодеяния 1 марта, должен был обнимать собой.

4 марта обнаружен подкоп по Малой Садовой. Вы помните обстоятельства этого обнаружения. Из сырной лавки Кобозева, помещающейся в подвальном этаже дома графа Менгдена, странным образом 3 марта исчезли хозяева лавки, навлекавшие и прежде на себя подозрения. Из лавки Кобозевых, как оказалось по осмотре, был устроен подкоп: пробито было отверстие под окном подвального помещения, смежного с лавкой, и от этого отверстия проведена минная галерея, устроенная по всем правилам технического дела, под мостовую Малой Садовой. Цель подкопа, его назначение по одному даже поверхностному обозрению представлялись совершенно ясными: по Малой Садовой имел привычку проезжать покойный государь император в Михайловский манеж, и проведенная из лавки Кобозевых подземная галерея находилась на его пути, в ней заложен был заряд черного динамита, а в лавке приготовлена была батарея, посредством которой мог быть произведен взрыв. На случай, если бы взрыв не удался, сделаны были другие приготовления для покушения, к несчастью удавшегося. Чтобы не возвращаться более к подкопу в Малой Садовой, имеющему эпизодическое значение в настоящем деле, я постараюсь в немногих словах очертить перед вами все, к нему относящееся. Вы удержали, конечно, в памяти, что в подкопе при его обнаружении все оказалось готовым: заряд, заключавший около двух пудов динамита, был положен; в галерее сделана забивка; элементы батареи уже действовали; концы проволоки были заострены; оставалось только произвести ток, и взрыв последовал бы непременно. Действие взрыва, подготовленного в подкопе, о котором во вчерашнем заседании так много шло пререканий между экспертизой и подсудимым Кибальчичем, было бы, что бы ни говорил подсудимый, – убийственное: образовалась бы посредине Малой Садовой улицы воронка около трех саженей в диаметре, и все, находившееся на месте ее и вокруг, должно было погибнуть. Погибли бы экипаж, люди, его сопровождавшие, и люди, проходившие по тротуару, в домах обвалилась бы штукатурка, стены могли дать трещины – словом, область разрушения должна была быть велика. Правда, подсудимый Кибальчич много говорил на суде о том, что он, дававший технические советы при устройстве подкопа и заложении мины, старался не более и не менее как о минимальном количестве заряда и о минимальном, следовательно, вреде от взрыва для частных лиц; но если даже он старался, старания эти, как удостоверяют эксперты, не увенчались бы успехом. Не следует далее упускать из вида, что по обыску в лавке Кобозевых оказались сыры, на которых по обозрении и сличении найдено, по крайней мере на некоторых, то самое клеймо, которое было на сырах, найденных в квартире Желябова. Очевидно, что Желябов или продовольствовался этими сырами из лавки Кобозева, или поставлял их в лавку: таким образом, во всяком случае между лавкой Кобозева и квартирой Желябова уже устанавливается связь. Затем все сведения о Кобозевых, которые я не буду повторять: явно ложные обстоятельства мнимой их торговли, посещение их подозрительными людьми, наконец, исчезновение их 3 марта после обыска в Тележной улице, – свидетельствуют о том, что в лице Кобозева и его жены мы имеем прямых участников злодеяния 1 марта.

Этим, впрочем, указания на виновных не исчерпываются. Через неделю после обыска в Тележной улице, 10 марта, на Невском проспекте, по странной случайности в той же местности события, против Екатерининского сквера околоточным надзирателем Широковым была задержана женщина, которая с первого же слова захотела откупиться взяткой в 30 руб[лей], а когда это не удалось, должна была признать, что она сожительница Желябова, Лидия Войнова, в действительности же – Софья Перовская. У Перовской большое революционное прошлое. Она разыскивалась по обвинению в покушении на жизнь усопшего государя императора 19 ноября, последовавшего на другой день после александровского покушения на Курской железной дороге под Москвой. Это прошлое во всяком случае указывало на нее как на лицо, вероятно, принимавшее в злодеянии 1 марта участие. Кроме того, отношения ее к Желябову были также основанием для того, чтобы производящие исследование остановили на ней особое внимание.

Ряд свидетельских показаний не замедлил установить между подсудимыми и обвиняемыми тесную связь и близкое знакомство. Так, Рысаков бывал у умершего Ельникова. Посещения эти удостоверяются показанием служанки квартиры последнего, Смелковой, видевшей Рысакова у Ельникова еще 26 февраля, признаются самим Рысаковым и доказываются платком с меткой «Н.Р.», принадлежащим Рысакову и найденным у Ельникова. Подсудимый Желябов бывал иногда, как признает та же Смелкова, у того же Ельникова вместе с Рысаковым и Перовской. Желябов бывал и в лавке Кобозева, это удостоверяется старшим дворником Самойловым и его подручным Ульяновым, которые хотя и мельком, но видели, заметили его и признали, несмотря на то что Желябов, по его словам, так ловко может изменять свою наружность, костюм и походку. Свидетели признали его здесь, на суде, да и сам Желябов не отвергает того, что он был в числе ночных работников, готовивших подкоп. Нам всем памятно, как вчера Желябов с особым усердием останавливался на показании этих свидетелей, хотел их сбить, указывал на мелкие неточности их показаний, на невозможность им поверить, на несообразность их вывода. Вероятно, у вас, милостивые господа, мелькнул в голове вопрос: да почему же Желябов все это делает, когда сам признает, что бывал у Кобозева и работал в подвале? Ответ прямой: ему это нужно не для самого себя, а для Тимофея Михайлова, чтобы, по возможности, его выгородить из дела и снять с него обвинение, которое над ним тяготеет. Умерший Саблин также бывал у Рысакова, по крайней мере, в трупе его хозяйка квартиры Ермолина признала сходство с ним лица, посещавшего Рысакова. Далее, Геся Гельфман также была у Ельникова три раза, по показанию Смелковой, не заставала его дома и оставила ему записку. Подсудимый Михайлов бывал в лавке Кобозева, что удостоверено целым рядом лиц. Видели подозрительных людей, приходивших к Кобозеву, дворники и сказали об них околоточному Дмитриеву, которому было поручено вообще наблюдать за лавкой и который одного из этих лиц проследил по выходе его из лавки. Он видел, как этот человек вышел на улицу и направился к Невскому. Дмитриев в этом лице здесь, на суде, положительно признал подсудимого Михайлова. Он проследил его до извозчика, так называемого «лихача», которого Михайлов нанял к Вознесенскому мосту, и на другом лихаче поехал за ним, но потерял его из виду. Извозчик Гордин, показание которого вы слышали и который отвозил Михайлова, точно так же по росту и сложению признал подсудимого Михайлова за того человека, который его нанял за рубль к Вознесенскому мосту и потом велел отвезти в Измайловский полк. Он не признал его только по голосу, но голос есть признак для признания личности весьма шаткий. Если подсудимый Желябов так хорошо меняет походку и наружность, то можно предположить, что и Михайлов в числе прочих сведений, им в революционной партии добытых, приобрел и усвоил себе сведения о том, как следует изменять свой голос, в особенности при том условии, что ему пришлось сказать извозчику лишь несколько слов. На основании приведенных мной данных, я считаю удостоверенным тождество Михайлова с лицом, посещавшим лавку Кобозева. Затем, Перовская также бывала у Ельникова вместе с Желябовым. Они сошлись 26 февраля, придя к Ельникову вместе с Рысаковым, и ушли несколько раньше Рысакова. Отсюда вывод весьма простой и категорический… Участники злодеяния 1 марта обнаружены; их можно перечислить по одному, можно указать на каждого в отдельности без всякой ошибки. Это: во-первых – Рысаков, во-вторых – умерший Ельников, в-третьх – Желябов, в-четвертых – Перовская, в-пятых – Кибальчич, который был арестован 17 марта и который сознался, что он «техник», упоминавшийся Рысаковым, в-шестых – застрелившийся Саблин, в-седьмых – Геся Гельфман, в-восьмых – Тимофей Михайлов, в-девятых и десятых – называвшиеся Кобозевыми, мужем и женой, и, пожалуй, прибавим сюда, если верить показанию Рысакова, необнаруженного человека, виденного Рысаковым в конспиративной квартире под именем Михаила Ивановича. Из этих одиннадцати лиц двое умерли, трое пока не разысканы и шесть находятся здесь, перед вами налицо. Подсудимый Желябов вчера по поводу свидетельских показаний говорил, между прочим, что вам на этой скамье придется еще видеть других лиц. Надежда подсудимого Желябова, что на этой скамье будут прочие его соучастники, – надежда основательная и справедливая. Желябов в данном случае не ошибается.

Я старался, милостивые государи, доказать данными судебного следствия, что все подсудимые, без исключения, фактами, относящимися до каждого из них в отдельности и всех вместе, изобличаются в более или менее прямом соучастии в злодеянии 1 марта. В настоящее время мне предстоит перейти к установлению того, что если мы имеем перед собой в лице шести подсудимых соучастников преступления, то это соучастники не простые, связанные между собой обыкновенным уголовным соучастием и стечением виновности, но люди, более крепкой связью соединенные в одно целое, называемое ими социально-революционной партией. Мне, следовательно, необходимо доказать, что злодеяние 1 марта совершено не только несколькими лицами, на него сговорившимися, но совершено целой группой лиц, из среды которой эти лица вышли и в интересах которой они действовали. Другими словами, в настоящее время мне предстоит перейти от обвинения каждого из подсудимых в отдельности как человека, как лица частного, лица физического к обвинению их как лиц, входящих в состав партии, к обвинению этой самой партии. Судебной практикой, да и здравым смыслом, установляется ряд общих признаков, на основании наличности которых в известных фактах можно судить об отношении этих фактов и лиц, фактов, создавших, к известному соединению, преследующему политическую цель, то есть судить о принадлежности тех или других лиц к революционному движению. Такими признаками я считаю, во-первых, печатные произведения и рукописи, свидетельствующие о таковой принадлежности; во-вторых, предметные и иные указания революционной деятельности обвиняемых; в-третьих, революционное их прошлое и, в-четвертых, собственные объяснения обвиняемых об их отношении к этому преступному соединению. Сообразно этим четырем признакам я и разделяю настоящее свое изложение.

Ряд печатных произведений и рукописей, на которых лежит несомненная, неизгладимая печать социально-революционного движения, как о своем источнике, оказывается у каждого из подсудимых. Останавливаясь на подсудимом Рысакове и на вещах, найденных у него по обыску, произведенному в его квартире у Ермолиной, я указываю на нумера «Народной воли», на найденную у него – очевидно, произведение весьма недавнее – программу рабочих членов партии «Народная воля» и объяснительную к ней записку. У него же найдены: рукопись, написанная его рукой, по всей вероятности списанная с чего-нибудь, под заглавием: «Задачи боевой рабочей организации», представляющая как бы введение к объяснительной записке программы, и рукописное стихотворение без заглавия, содержание которого представляет собой фантастический и удивительный по дикости рассказ о бое с царем. У умершего Ельникова, в квартире Артамоновой, найдена была та же самая программа рабочих членов партии, которая оказалась у Рысакова. Затем у подсудимых Желябова и Перовской, живших вместе на квартире их по 1-й Роте Измайловского полка, найдено множество печатных изданий «Земли и воли» и «Народной воли», оказались и прокламации, между прочим, от Исполнительного комитета по поводу взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года. Кроме того, найдена гектографированная «Программа действий Великорусской партии социалистов-федералистов» с объяснительной запиской. Я обращаю внимание на то, что, в противоположность другим изданиям, эта программа не печатная, а гектографированная, вероятно, потому, что в публике было бы неудобно распространять ее, так как по самому содержанию своему она оттолкнула бы публику от движения. У подсудимой Перовской, при ней самой, найдена была печатная программа «Исполнительного комитета» – это руководство партии, программа, которая должна быть в кармане каждого члена общества, в которой написано, чего держаться, как поступать, без которой он не может ступить ни шага и от которой отступить не может. У Перовской же найдено дополнение к этой программе: два экземпляра печатной программы рабочих членов партии «Народная воля», 17 экземпляров приложения к № 2 «Рабочей газеты», начавшей издаваться недавно, в конце 1880 года; затем рукопись весьма замечательного содержания: «Подготовительная работа партии» и, наконец, 18 экземпляров воззвания по поводу события 1 марта от имени «Исполнительного комитета» и 14 экземпляров от рабочих членов партии «Народная воля». У Саблина и подсудимой Гельфман в квартире по Тележной улице найдена масса революционных изданий и брошюр, а также прокламация по поводу злодеяния 1 марта от «Исполнительного комитета». Таковы печатные произведения и рукописи, которые указывают на принадлежность подсудимых к партии.

Перехожу ко второй группе – к предметным и иным указаниям на революционную деятельность обвиняемых. Сюда относится оружие, находимое при подсудимых, подложные печати как материалы для изготовления подложных паспортов, обнаруженные при обыске записки, более или менее компрометирующего содержания. Одна из них писана на клочке бумаги и найдена в квартире по Тележной улице; в ней говорится о деятельности партии в настоящем и будущем и между прочим о подсудимой Гельфман. Я приведу вкратце содержание записки. Она начинается словами «Наши еще не на месте», говорит об организации провинциальной, о необходимости действовать насильственно, заключает требование присылки револьверов и кинжалов, – я имею полное право перевести таким образом эти сокращения: «3 рев. и 2 к.» – и оканчивается просьбой доставить фальшивые паспорта, фальшивые печати – словом, весь социально-революционный багаж. В этой записке говорится и специально о подсудимой Гельфман, а именно следующее: «Нужна еврейка на неинтеллигентную роль, попросить Гесю, если она откажется, то пусть А.М. (очевидно, женщина) приезжает сама, поручив ей, Гесе, ведение всех дел в Питере». За оружием и записками следуют подложные имена и паспорта.

Я не стану, впрочем, перечислять все имена, которые носили обвиняемые. В прошлой их деятельности эти имена так и сыплются, и нужно много внимания для того, чтобы установить преемство этих имен у одних и тех же лиц. Очевидно, при перемене места жительства, при перемене сферы деятельности менялись и имена. Вы знаете, что имена меняют люди, которым нужно прятаться и которые вследствие этого боятся своего собственного имени. Далее, необходимо остановиться на признаке, может быть, мелком, но не чуждом интереса и значения. Он заключается в том, что квартиры, которые занимают члены партии, имеют характеристическую особенность места. Все они помещены на углу или в очень глухих местах.

Напомнив лишь вам, что почти у всех подсудимых имеется революционное прошлое, я перехожу к указаниям на собственное признание подсудимых в их принадлежности к партии. Они спешат признать ее, спешат заявить, что они члены партии, действовавшие в ее интересах. Такое признание мы слышали от всех подсудимых, даже от Гельфман и Михайлова. Вы помните, как заявлялось это признание. На вопросы первоприсутствующего о занятиях Перовская и Гельфман отвечали весьма своеобразно: «Занимаюсь революционными делами», а первый ответ Желябова на вопрос о занятиях был торжественное и велеречивое «Служу делу народного освобождения». Затем следуют другие, более определенные признания: агенты Исполнительного комитета, агенты с большей или меньшей степенью доверия, агенты третьестепенные – так и слышится со скамьи подсудимых, и т. д. Как бы то ни было, лица, в настоящее время ее занимающие, спешат навстречу обвинению, спешат провозгласить, что они члены партии. Таким образом, принадлежность их к тайному сообществу, именующему себя «Русской социально-революционной партией», не подлежат никакому сомнению. Об этом сообществе я скажу несколько позднее, а теперь мне нужно указать на показания подсудимых и заняться их исследованием потому, во-первых, что в этих показаниях заключается полное, безусловное доказательство их виновности, доказательство, которого, если бы оно существовало и одно, было бы достаточно для их изобличения и осуждения, – впрочем, доказательство, хотя и связанное с другими данными обвинения, но от которого эти данные заимствуют лишь немного света, так что не будь этих показаний, обвинение было бы так же очень сильно, а эти объяснения, в особенности показание Рысакова, делают его еще сильнее. Затем, во-вторых, эти показания важны для нас в связи с другими как новые указания, которые дают полное, шаг за шагом, раскрытие заговора во всех его подробностях и, что особенно важно, точно распределяют участие каждого из подсудимых. Я не стану излагать показания в отдельности, а постараюсь на основании их содержания представить связно картину преступления так, как оно было совершено, и только в известных местах буду дополнять картину другими данными. Прежде, впрочем, чем говорить об этих разоблачениях, я должен предпослать им общий обзор и сказать о силе их достоверности. Такой прием необходим, потому что нужно иметь известный критериум для того, чтобы в этих показаниях отличить ложь от правды, и этот критериум с точки зрения обвинения я позволю себе предпослать. Вам известно, что вообще показания подсудимых признаются достоверными настолько, насколько они вообще представляются искренними и данными лицами, способными давать искренние показания, и настолько, насколько они подтверждаются обстоятельствами дела, помимо их обнаруженными. Это общее условие достоверности показания подсудимых. Но есть еще специальные условия, относящиеся специально до политических дел, до дел о преступлениях государственных, и на этих специальных условиях я должен остановить ваше внимание. Специфический, особенный характер настоящего преступления и других дел о государственных преступлениях указывает на то, что показания подсудимых, обвиняемых в государственном преступлении, можно соединить по их свойству и значению в известные группы. К первой группе будет относиться полное собственное сознание, согласное с обстоятельствами дела, связанное с оговором всех других участников, известных и сознающихся. Такой оговор в государственном преступлении имеет существенное отличие от общего уголовного оговора, делаемого в обыкновенных уголовных делах, и та мерка, которую мы применяем в общем суде к оговору, которому мы верим или не верим, едва ли применима к оговору политическому. В основании политического оговора всегда лежат известные принципиальные причины и на втором плане – причины личные или частные, отдельные побуждения. Сознаваясь сам и оговаривая других, виновный в государственном преступлении, если мы не имеем основания предположить в нем человека, у которого действия идут вполне вразрез с его мыслями, достигает известной отвлеченной цели. Он полагает, что так поступать нужно, что так следует ему говорить в интересах если не его партии, к которой он принадлежит, то тех взглядов, которые толкнули его на дорогу преступления и привели к нему. Таким представляется мне показание Рысакова, которое я всецело отношу к первой группе. Оно представляет, во-первых, его полное собственное сознание и, во-вторых, раскрытие всего того, что ему, Рысакову, известно об обстоятельствах злодеяния и всех приготовлениях к нему. Справедливость обязывает меня заявить, что это сознание во всем том, в чем касается Рысакова, есть сознание полное и чистосердечное. Оценивая это показание, заключающее в себе и сознание, и оговор, по свойству его и по сопоставлению с другими обстоятельствами дела, которые вполне его подтверждают, нельзя не признать, что ему верить и можно, и должно и по характеру подсудимого Рысакова, и по причинам, обусловливавшим вступление его в партию, и по мотивам содеянного им самим преступления, и по нравственному состоянию, в котором подсудимый находился во время совершения преступления, при производстве дознания и, наконец, здесь на суде. Я полагаю, что не ошибусь, если скажу, что он говорит вполне все то, что знает, и без утайки. Да и едва ли ему есть какое-нибудь основание скрывать от нас истину, потому что с той партией, которая поставила его в занимаемое им в настоящее время положение, как он заявил письменно и словесно, по крайней мере в теперешнем своем умственном и нравственном состоянии, он солидарности не имеет. Я даже уверен, что в эти скорбные, торжественные минуты эта несолидарность простирается так далеко, что тяжкие, мучительные угрызения совести мучают этого человека, по-видимому, неподвижное лицо которого вы видите здесь пред собой; а если это так, то утаивать от суда что-либо, касающееся партии и других лиц, едва ли есть ему основание. Выгораживать своих соучастников он, очевидно, не хочет. Он хочет говорить то, что ему известно, и говорить, несмотря на очевидное неодобрение, с которым партия и вожаки ее во главе относятся к этому оговору и к раскрытию истины. Вы, конечно, заметили, что на судебном следствии центр тяжести борьбы сосредоточивается на том, что Рысаков указывал на участие Гельфман и Тимофея Михайлова, а Желябов и Перовская все свои запоздалые усилия направили на то, чтобы выгородить, насколько возможно, из дела подсудимых Гельфман и Тимофея Михайлова. На это я могу заметить только одно: если им тяжко смотреть на то положение, в котором находятся подсудимые Тимофей Михайлов и Гельфман, из которого, я думаю, они не могут выйти ни в каком случае, то им нужно было подумать об этом прежде. Затем, ко второй группе показаний я отношу собственное, краткое, односложное сознание подсудимого в тех обстоятельствах, которые касаются его самого, простое краткое сознание с умолчанием всего, что касается других: все говорить о себе или говорить все главное в общих чертах, ничего не говорить о других и не давать никаких указаний, которые могут навести на какие-либо следы разыскивающую власть. К этой второй группе относится показание подсудимого Кибальчича; близко сюда к этой же группе, с некоторыми условностями, принадлежат показания и других подсудимых. В этих показаниях к собственному сознанию, к стараниям умолчать или выгородить других присоединяются два стремления: во-первых, постараться представить свое дело, свою партию, свое, пожалуй, участие, но главным образом свою партию, в крайне преувеличенном и ложном свете, постараться увеличить размеры до фантастичности, постараться – я скажу прямо – напугать, если бы напугать кого-либо было возможно, постараться сказать, что если здесь, на скамье подсудимых, стоит группа сильных деятелей партии, то за ними там, дальше, на свободе, есть еще другие, которые идут по одному и тому же пути, что таких много и что партия располагает могучими силами и средствами. Это стремление довольно понятно в подсудимых, но, преследуя его, подсудимые не знают меры и границ и переходят из сферы правдоподобия в область ничем не ограниченной дикой фантазии. К этому роду показаний, в которых заметно и желание выставить себя в известном конспиративном партийном хорошем свете, принадлежит показание Желябова и показание его alter ego – подсудимой Перовской. Далее, к третьей группе я отношу нежелание показывать, неохоту говорить или просто довольно грубое категорическое отрицание обстоятельств, касающихся данного подсудимого, с некоторого рода ограничениями. Такого рода показания мы слышали от Тимофея Михайлова. Итак, будем верить показаниям первой группы, и, следовательно, показаниям Рысакова, вполне; будем верить показаниям второй группы постольку, поскольку они касаются самих подсудимых, и не будем им верить на основании тщательной критики в том, в чем они идут вразрез с обстоятельствами дела и окажутся продиктованными личными стремлениями, и, наконец, не будем верить третьей категории показаний подсудимых, противопоставляющих факту улики голословное его отрицание. Резюмируя то, что я сказал, и переходя к частностям показаний подсудимых, я для большего удобства вашего, для того чтобы вы могли отметить выводы обвинения, ограничусь кратким перечнем сущности показаний подсудимых и скажу, что подсудимый Рысаков сознается в злодеянии 1 марта вполне и принадлежит к социальнореволюционной партии – с известными оговорками. Сознаваясь, он оговаривает: прямо подсудимых Желябова, Перовскую и Тимофея Михайлова и косвенно, но не менее сильно, – подсудимую Гесю Гельфман; подсудимые Желябов и Перовская сознаются в тех же преступлениях, что и Рысаков, и, кроме того, Перовская в другом приписываемом ей преступлении – в посягательстве на священную особу в Бозе почившего императора, совершенном под Москвой 19 ноября 1880 года, а Желябов – в преступлении под Александровском 18 ноября 1879 года; подсудимый Кибальчич сознается в принадлежности к партии, в цареубийстве, в приготовлениях к одесскому покушению осенью 1879 года и, наконец, в приготовлениях к александровскому взрыву; подсудимый Тимофей Михайлов не сознается в совершении злодеяния 1 марта, сознается вполне в принадлежности к социально-революционной партии, к террористической ее фракции, а также в вооруженном сопротивлении 3 марта властям при аресте его в Тележной улице; и, наконец, подсудимая Гельфман, не сознаваясь в участии в деле 1 марта, сознается в принадлежности к террористической фракции социально-революционной партии или, другими словами, к партии «Народная воля». Более всего показания Рысакова совпадают с показаниями Перовской и Кибальчича. На основании этих показаний подсудимых и на основании других данных дела, как я уже сказал, мне предстоит воспроизвести пред вами по возможности точную картину того заговора, жертвой которого 1 марта пал в Бозе почивший государь император.

Летом 1879 года – я начинаю издалека – в городе Липецке Тамбовской губернии происходил съезд членов революционной партии. Вы много слышали об этом съезде, еще больше вас слышали о нем предшествующие судьи. Съезд этот важен потому, что им установляется момент систематической решимости совершить цареубийство. На этом съезде, о котором упоминал здесь подсудимый Желябов, было решено совершить покушение на жизнь усопшего императора и повторять его, в случае неудачи, до тех пор, пока эти покушения не увенчаются злодейской удачей. Во исполнение такого решения съезда, которое, как вы слышали здесь от подсудимого Желябова, было обязательно для всей партии и, по его словам, вменялось в закон, был совершен ряд покушений на жизнь его императорского величества: покушений под Александровском, под Москвой и, наконец, 5 февраля в Зимнем дворце. Для этих покушений нужно было приготовлять взрывчатые вещества, и приготовлением их с усердием, ревностью и знаниями, достойными лучшего дела, занялся подсудимый Кибальчич. Очевидно, еще в стенах тюрьмы уже загорелось в нем нетерпеливое желание вложить и свою лепту в кровавые дела, ознаменовавшие вступление социально-революционной партии на путь политической борьбы и принять в нем посильное участие, так что по освобождении он не замедлил явиться к одному из главных революционных деятелей, ныне осужденному и казненному государственному преступнику Квятковскому, и предложить свои услуги. Техник-динамитчик, производитель динамита – был человек драгоценный для партии. Он был принят с распростертыми объятиями, и, конечно, работы предстояло ему много. Он и занялся этой работой. Вы, конечно, помните его показания, занесенные в обвинительный акт и подтвержденные здесь. В течение полутора лет он изготовлял динамит в большом количестве, когда ему приказывали, не справляясь о том, на что именно в известную минуту нужен динамит, но всегда зная, для какой конечной цели он будет служить.

Рядом с приготовлениями, в которых также видное участие принимал Кибальчич, с осени 1880 года идет агитационная деятельность интеллигентных деятелей в рабочей среде. Это вообще прием не новый, практиковавшийся и прежде, но здесь, по-видимому, на этот прием были направлены особые усилия партии, и партия справедливо – доказательством этому служит Тимофей Михайлов – видела в агитации среди рабочих способ приобретения новых полезных агентов. Между рабочими по инициативе агитаторов образуются кружки, сходящиеся в агитационную группу рабочих. Такие деятели, как Рысаков, еще не принадлежащие к партии, если можно так выразиться, формально и более склонные к мирной социалистической деятельности среди рабочих, убеждаются из агитационной деятельности в том, что единоличные усилия их не могут принести плодотворных результатов в конструктивном смысле. Придя к такому убеждению, они сходятся с испытанными деятелями революционного движения, подпадают под их влияние и делаются ядром довольно систематически слагающихся небольших организаций среди рабочих, организаций, приурочиваемых к террористической системе. По тому, что говорят о группе рабочих подсудимые, можно подумать, что она многочисленна, сильна личным составом, качественным и количественным, но показание Рысакова рассеивает такое предположение: по его словам, группа состоит не более как из десятков двух человек, и в ней настоящих рабочих очень немного; в группе этой мы встречаем Желябова – он везде, самого Рысакова, Перовскую, Михаила Ивановича, Ельникова, «Инвалида» и других. На обязанности группы лежала пропаганда среди рабочих и руководство рабочим движением. Рядом с ней, выделившись из нее, образовался в феврале 1881 года так называемый террористический отдел рабочей группы, или, употребляя техническое выражение подсудимых, довольно характерное, «боевая рабочая дружина». О боевой рабочей дружине у нас есть несколько разных вариантов объяснений. Одни говорят, что под Исполнительным комитетом, главной группой, стояли другие подгруппы и в распоряжении этого комитета находилось несколько назначенных для насильственных действий боевых дружин, в числе их была боевая рабочая, так что, кроме нее, Исполнительный комитет располагал еще и другими такими же дружинами. Но от других мы не слыхали такого объяснения. Тимофей Михайлов дает объяснение несравненно более скромное, и я думаю, что как человек необразованный, умственный кругозор которого невелик, узок, он ближе к истине свидетельствует о характере рабочей боевой дружины. На вопрос о том, какое же она имела назначение, он отвечает несколькими очень короткими, но крайне характерными словами: защищать рабочих, то есть убивать шпионов и избивать нелюбимых рабочими мастеров. Вот к чему она была создана, вот что могло привлекать в нее таких рабочих, которые дошли до такого состояния, до которого дошел подсудимый Тимофей Михайлов. Образованная по инициативе Желябова, она состояла из незначительного числа лиц: четырех, пяти, шести человек. Вот все, что входило в состав той боевой дружины, если только останавливаться на показаниях Рысакова, и кто же? Все те же. Опять тот же Желябов, тот же Рысаков, тот же Михаил Иванович, но без Перовской и, наконец, Тимофей Михайлов, может быть, еще кто-нибудь, и этим составом боевая рабочая дружина исчерпывается. Органом агитационной рабочей группы была начавшаяся издаваться в то время «Рабочая газета», типография которой помещалась в конспиративной квартире в Троицком переулке и которая печаталась при содействии Геси Гельфман. Первый нумер ее относится к сентябрю 1880 года, второй и последний – к февралю 1881 года, всего вышло два нумера. Таким образом, и агитационная группа, и рабочая дружина представляются не более как способом вербовки рабочих к деятельности партии. Вербовка производилась главным образом Желябовым при помощи других лиц, между прочим и Перовской. Таким путем был ими заманен в сети Тимофей Михайлов. К этому же времени относится внезапный и почти ничем не объяснимый переход Тимофея Михайлова и Рысакова с законного положения на положение «нелегальное». Это опять выражение техническое, социально-революционное. Это значит перестать быть прежним человеком, это значит забыть свое крещеное христианское имя, начать называться ложными именами, бросить свой настоящий вид на жительство, взять подложный и таким образом скрываться где день, где ночь от преследования властей. Хорошо. Для тех, которых преследуют, это необходимо, но для тех, которые не подвергались этому преследованию, какой смысл имеет этот переход? А между тем мы видим, что и Рысаков, и Михайлов переходят на это положение в 1881 году без всякого основания и надобности, потому что, по имеющимся сведениям, относительно Рысакова, относительно павшего на него подозрения, по их неопределенности и по отсутствию всякого указания на принятие против Рысакова репрессивных мер, нет основания полагать, чтобы для Рысакова были причины к переходу на нелегальное положение. Причина та, что Желябов переводит их на это положение. Это положение в моих глазах имеет значение посвящения в члены партии. Переходя на нелегальное положение, человек переступает Рубикон: за ним есть чужое имя, чужой паспорт. При таком внезапном переходе отступать ему нечего, и остается только идти вперед, вперед, туда, куда толкают желябовы. Здесь мне нужно несколько остановиться на роли подсудимого Желябова в самом заговоре. При этом я постараюсь приписать ему только то значение, которое он в действительности имел, только ту роль, которую в действительности он исполнил, ни больше ни меньше. Полагаю, что и этого, однако, и для суда, и для оценки деятельности Желябова будет совершенно достаточно. Роль моя в Петербурге, говорит Желябов, была, конечно, менее деятельна и важна, чем в провинции. Там я действовал самостоятельно, а здесь – под ближайшим контролем Исполнительного комитета, о котором так часто приходится говорить Желябову. Я был только исполнителем указаний, и вот Исполнительный комитет, говорит он, решив совершение в начале 1881 года нового посягательства на цареубийство, поручил ему, Желябову, заняться ближайшей организацией этого предприятия, как любят выражаться подсудимые на своем особенном специфическом языке, или, другими словами, выражаясь языком Желябова, поручил ему учредить атаманство, атаманом которого и был подсудимый Желябов. В старые годы у нас называли атаманами людей, которые становились во главе разбойнических соединений. Я не знаю, это ли воспоминание или другое побудило к воспринятию этого звания, но, тем не менее Желябов был атаманом, и атаманство под его началом образовалось. Выбрав лиц достойных, годных, по его мнению, к участию в злодеянии, он составил им список и предоставил его на утверждение Исполнительного комитета. Исполнительный комитет, утвердив его, возвратил его Желябову, который затем привел постановление Исполнительного комитета в исполнение. Было решено совершить злодеяние двумя способами, параллельно друг с другом идущими и имеющими тесную связь: подкопом на Малой Садовой и посредством метательных снарядов. Желябов и Кибальчич указывают на то, что между этими двумя способами не было тесной связи, что организаторы одного не были организаторами другого. Я полагаю, что это не основательно. Все, что мы знаем о заговоре, что раскрыто показаниями самих подсудимых, говорит противное, и говорит, что оба эти способа были выбраны вместе и разработаны совместно на случай, если не удастся один, то удастся другой. Таким образом, был составлен план. Главное руководство по этому плану, утверждает Желябов, принадлежало не ему, а Исполнительному комитету. Исполнительный комитет – это вездесущее, но невидимое таинственное соединение, которое держит в руках пружины заговора, которое двигает людьми, как марионетками, посылает их на смерть, переставляет их, – одним словом, это душа всего дела. Но я позволю себе высказать другое мнение и, рискуя подвергнуться недоверию и глумлению со стороны подсудимых, позволю просто усомниться в существовании Исполнительного комитета. Я знаю, что существует не один Желябов, а несколько Желябовых, может быть, десятки Желябовых, но я думаю, что данные судебного следствия дают мне право отрицать соединение этих Желябовых в нечто органическое, правильно устроенное иерархическое распределение, в нечто соединяющееся в учреждение. Я думаю, что Исполнительный комитет – это вожаки заговора, между собой согласившиеся и его исполняющие, и я сейчас укажу на некоторые данные, подтверждающие мое заключение. Обвиняемый Гольденберг в показаниях своих, изложенных в обвинительном акте, говоря об Исполнительном комитете, между прочим объясняет, что Исполнительным комитетом называлась наиболее деятельная городская группа социально-революционных деятелей, то есть группа, а не учреждение. В № 3 «Народной воли» в передовой статье имеется весьма характерная и весьма знаменательная оценка деятельности Исполнительного комитета и указание на его необходимость, дающая ключ к разгадке. В этой статье, написанной в то время, когда удручающее сознание бессилия тяготело над партией, говорилось о том равнодушии, которое, к сожалению для всей партии, окружает ее со всех сторон, о том равнодушии, которое высказывается даже в том, что люди, принадлежащие к партии, не имеют никакой инициативы в деле, не проявляют никакой энергии, и заключается статья так: «Русскому человеку даже в социально-революционном деле нужно начальство, и без начальства он никак не может обойтись». И вот для создания такого фиктивного начальства, которого никто не знает, которое, говорят, где-то там, чуть не под землей, и появилась, мне кажется, эта фикция об Исполнительном комитете, как об определенном, правильно организованном подпольном учреждении. Я думаю так же и потому, что если этот Исполнительный комитет так правильно организован и руководит всем делом, то неужели, когда был арестован Желябов, организатор злодеяния, неужели у Исполнительного комитета не нашлось более сильной руки, более сильного ума, более опытного революционера, чем Софья Перовская? Неужели слабым рукам женщины, хотя бы она была сожительницей Желябова, можно передавать такое дело, как преемство по исполнению злодеяния?

Софья Перовская и Андрей Желябов

Рисунок, сделанный во время процесса

Я полагаю, что если Исполнительный комитет существует, организован и обладает такими большими средствами, то неужели перед самым совершением преступления нужно было бы прибегать к несчастным 50 рублям, полученным Рысаковым из конторы Громова, для средств партии, для фонда ее, за неимением такового? Как бы то ни было, если условиться называть Исполнительным комитетом соединение вожаков, я допускаю, что комитет, а в составе его Желябов, занялся разработкой самого замысла. По словам Желябова, из всех боевых дружин, которых, по словам Желябова, было много, а я думаю одна, – были вызваны добровольцы, и Желябов кликнул клич. На этот клич отозвалось 47 человек, из которых 19 человек шли условно, только в том случае, если на месте совершения преступления их будут сопровождать люди опытные, с революционным прошлым, а 28 шли без всяких условий. Таким образом, Желябов имел перед собой выбор. Но, по словам Рысакова, дело было несколько иначе, и совершение злодеяния было просто-напросто предложено рабочей дружине, из которой вышли Рысаков, Тимофей Михайлов, «Михаил Иванович», к этой дружине принадлежащие. По словам Рысакова, на клик Желябова отозвалось не 47 человек, а всего-навсего четыре человека – те самые, которые, вооруженные метательными снарядами, были расставлены близ Малой Садовой по известным пунктам. После сбора участников начались предварительные объяснения и разговоры заговорщиков о совершении преступления. Этим предварительным объяснениям предшествовало еще давно предпринятое слежение за государем императором… Я не знаю вещи или предмета, внушающего больше негодования, как воспоминание об обстановке этого преступления. Везде на проезде государя императора, куда бы ни вышел государь император, таясь во тьме, следуя за ним, стояли эти люди – выжидающие, высматривающие, следящие за его привычками, за направлением, которое он примет при проезде, для того чтобы потом из этих опытов сделать кровавое употребление, а когда приходится себе представить, что это слежение и наблюдение было организовано женщиной, подсудимой Перовской, то становится еще ужаснее, еще более душа содрогается. Да, между тем это так. Мы слышали от Рысакова и от самой Перовской, которая сознается, что она вместе с другими лицами давно следила за государем императором, в течение всей зимы, и самая выработка плана была результатом опытов, выведенных из наблюдений. Сделалось известным, в каком часу проезжает государь император, по какому направлению, где он останавливается, и на этом был построен план. Затем последовали предварительные разговоры в квартире Рысакова, занимаемой у Ермолиной, и здесь я остановлю ваше внимание на том, что хозяйка Рысакова, Ермолина, в этой квартире его, в то время, которое относится к этим разговорам, видела и Тимофея Михайлова. Следовательно, в предварительных разговорах о цареубийстве принимал участие и при них присутствовал и подсудимый Тимофей Михайлов. Место ли оказалось неудобным или по другим причинам, но только эти разговоры перешли в другое помещение, в настоящую конспиративную квартиру по Троицкому переулку, где хозяйкой была подсудимая Гельфман. Здесь происходили разговоры. Параллельно с этими разговорами, в другом месте, нам неизвестном, может быть, в Подьяческом, может быть, в той уединенной комнате, в которой своим научным изысканиям предавался Кибальчич, происходила выработка самых средств, самого орудия преступления. Нужно было много сделать. Нужно было выработать тип, идею, систему снаряда, нужно было подавать технические советы для устройства мины и в то же время заботиться и о разрушительном, и о спасительном действии этой мины, нужно было заботиться о минимальном количестве динамита, чтобы он поражал только того, кого нужно, и не поражал других. Эта задача лежала всецело на Кибальчиче. По этому поводу я остановлю ваше внимание на довольно странном обстоятельстве, которое подробно изложено в обвинительном акте, не опровергнуто подсудимыми и подтверждено при исследовании дела, а также показаниями на суде. Когда подсудимому Кибальчичу был предложен первый вопрос о его участии в деле, когда его спросили о метательных снарядах, то он прежде всего заявил: «Да, это мои снаряды, это моя идея, моя система, мой тип, я его один изобретатель, без всяких помощников: это мой секрет». А вы знаете, это тип новый, эксперты этого типа не знают, в нем все предусмотрено так, что он своей цели не достигнуть не может. Затем прошло немного времени, пришлось перечитывать это показание, и является уже другая мысль: «Да, но если я сказал, что эта идея моя, то она умрет вместе со мной, она никому не будет передана». Тут явилось другое объяснение, тут интересы партии оказались сильнее интересов научных, тут в Кибальчиче заговорил член социально-революционной партии и явилось диаметрально противоположное объяснение. Пошел разговор, что не я один, что есть еще двое, они на свободе, они могут и продолжать. Помощники были, это не подлежит сомнению, но пусть Кибальчич всецело оставит за собой идею изобретения и ее успешное действие. Выработаны были орудия преступления, и начался мало-помалу слагаться и определенный план. Сначала мысль о злодеянии, говорит Рысаков, представлялась отдаленной ему самому, но о совершении злодеяния уже думали. Нужно спешить, сказал Желябов, время не терпит – и поспешили. Поспешность сказалась во всех действиях партии, и причина ее налицо. Деятельность власти осенью 1880 года по обнаружению членов партии, в частности террористов и лиц, принадлежавших к группе, в которой было задумано злодеяние, была особенно энергична и успешна. Власти удалось напасть на след, были произведены аресты, были арестованы многие видные деятели прежних террористических преступлений, были задержаны Тригони и Желябов. Гром уже гремел над партией, уже была протянута рука, которая была готова схватить членов ее, нужно было спешить. Этим и объясняется поспешность, особенно сильно сказывающаяся в том, что, как только арестовали Желябова 27 февраля, тотчас же 28-го Перовская исчезает, делается руководительницей заговора и приводит его в исполнение, не медля ни минуты. Снаряды еще не готовы, ночь посвящается на их приготовление. Утром Перовская приносит снаряды на квартиру в Тележную улицу и говорит: вот все, что успели сделать, нужно довольствоваться и малым, больше не успели. Я возвращаюсь к показанию Рысакова. За полторы недели до 1 марта, когда был крикнут Желябовым клич, вызвались четверо: Рысаков, «Михаил Иванович» (Ельников), Тимофей Михайлов и неизвестный «Михаил». Вызвавшимся был дан доступ на другую конспиративную квартиру, помещающуюся в Тележной улице. Туда они были введены Желябовым. Тут вместе с Желябовым появился и Кибальчич, и здесь началась лекция – я употребляю подлинное выражение Рысакова – лекции Кибальчича о снарядах. Кибальчич привык к объяснению научных предметов. Мы слышали здесь от него весьма обстоятельный, весьма связный рассказ об этом. Поэтому мы можем заключить, что и его лекции были ясны, последовательны и вразумительны. Приносились не снаряды, но отдельные части их, Кибальчич читал участникам будущего злодеяния технические наставления и делал пробы. На эти пробы указывают предметы, найденные в квартире по Тележной улице: модель, осмотренная экспертом Федоровым, бертолетовая соль, колбы, реторты и записка о смеси, которая вошла в снаряды. Лекции эти происходили в квартире, хозяйкой которой была подсудимая Гельфман. Правда, говорят, что она от лекций уходила, но ведь она знала, что на них преподается и какой они будут иметь результат. 28 февраля, накануне злодеяния, не удовольствовавшись лекциями, участники произвели и опыт. Отправились, по словам Рысакова, далеко за город, под Смольный монастырь, четверо: Рысаков, Кибальчич-техник, Михаил Иванович и Тимофей Михайлов. Снаряд разорвался удачно, проба была успешна. Участники возвратились на квартиру и стали ждать Желябова, но он не приходил, и Геся Гельфман сказала, что если он не приходит, значит, не может прийти, что-нибудь его задержало, – а задержало его то, что, он был арестован. Когда 28 февраля сделалось известно об аресте Желябова, были сделаны спешные, последние приготовления. Утром 1 марта был назначен сбор в конспиративной квартире. Обязанность Желябова приняла на себя Перовская.

Рано утром Перовская привезла в Тележную улицу, как я уже сказал, два снаряда. Тогда же приехал вскоре и Кибальчич, приготовлявший ночью снаряды, и привез еще два снаряда. Таким образом, снарядов оказалось четыре, по числу участников, и между ними снаряды были распределены. Но пред тем, чтобы выходить на злодеяние, нужно было сообщить участникам в точности время, место и способ метания, нужно было нарисовать план, нужно было расставить бойцов, и это последнее приняла на себя Перовская. С карандашом в руке, на первом попавшемся конверте она начертила план, на котором точками указала места, где должны были стоять участники. План был такой. Государь император, по всей вероятности, должен проехать по Малой Садовой. Проезд этот уже ждут, понятно кто – Кобозевы. Тут же, по обеим сторонам стоят метальщики: один – у Екатерининского сквера, другой – на углу Невского и Малой Садовой; это посты Рысакова и «Михаила». Другие места на углу Большой Итальянской близ Манежной площади занимают Тимофей Михайлов и «Котик». В то же время Перовская стоит на углу Михайловской площади и Большой Итальянской, близ кондитерской Кочкурова, стоит без всякого оружия, с планом в голове, для того чтобы наблюдать за исполнением и подавать сигналы. Произошел, положим, взрыв, но оказался неудачным – метальщики собираются на Малой Садовой и здесь доканчивают дело смерти, бросая свои орудия. Если же произойдет иначе, если государь император не поедет по Малой Садовой, то тогда Перовская подаст им сигнал и изменит диспозиции. Произошло последнее. Его императорское величество, выехав из Зимнего дворца, проехал по Инженерной улице прямо в Манеж. Перовская убедилась, что на Малой Садовой взрыва не последовало, и дала условный сигнал, по которому метальщики, оставив прежние посты, собрались на Михайловской улице и оттуда пошли на Екатерининский канал, рассчитывая, что обратный путь государя будет по Екатерининскому каналу. И вот метальщики отправляются на Екатерининский канал. Перовская продолжает путь на Невский, поворачивает направо, переходит чрез Казанский мост, огибает Екатерининский канал и останавливается как раз напротив места, где совершилось злодеяние, для того чтобы наблюдать за его совершением. Государь император проезжает по Екатерининскому каналу, метальщики встречают его; Рысаков – первый, «Михаил Иванович» – второй. План приведен в исполнение, и подкоп в Малой Садовой оказывается ненужным.

Фактическая сторона обвинения, насколько было возможно, исчерпана. Установлены обстоятельства как злодеяния 1 марта, так и других предметов обвинения, выяснено совершение их подсудимыми и точно распределены между ними доли соучастия, наконец, доказано и совершение злодеяния путем заговора, составленного тайным сообществом, которое называет себя вообще «Русской социально-революционной партией», а в частности партией «Народная воля». Но я не исполнил бы своей обязанности, если бы ограничил ее указанными мной пределами: уже самая наличность тайного революционного сообщества как предмета обвинения и вместе с тем как источника злодеяния 1 марта обязывает меня войти в рассмотрение его взглядов, целей и преступной деятельности. Я могу сделать это лишь в самом беглом очерке на основании, однако же, вполне достоверного и богатого материала, который заключается в официально опубликованных отчетах о политических процессах за последнее десятилетие и в имеющихся при настоящем деле вещественных доказательствах. Я позволяю себе надеяться, что вы, милостивые государи, вместе со мной признаете, что пора же, наконец, привести в известную систему наиболее выпуклые и яркие черты пресловутой «партии», познакомиться с действительным значением и тенденциями; пора сорвать маску с этих непрошеных благодетелей человечества, стремящихся добыть осуществление излюбленной ими химеры кровью и гибелью всего, что с нею несогласно… Глубоко убежденный в том, что между истинно честными людьми не найдется и не может найтись ни одного сколько-нибудь сочувствующего им человека, я думаю, что при исследовании их учения мы не вправе оказывать им ни малейшего снисхождения, так как снисхождение могло бы быть объясняемо только пагубно ложными представлениями об их ошибочных, но будто бы в конце концов идеальных намерениях. Русскому обществу нужно знать разоблаченную на суде правду о заразе, разносимой социально-революционной партией, и я хотел бы сказать эту правду теперь, серьезно и возможно спокойно, без резких слов и натяжек, побивая врага его же оружием, изображая его у него же взятыми красками, его же мыслями и действиями.

Оставляя пока в стороне вопрос о более или менее известном и для суда прямого значения не имеющем происхождении и постепенном развитии социально-революционного движения, я обращусь непосредственно к тем обстоятельствам и условиям, при которых оно приняло свое теперешнее кровавое, террористическое направление. Мы знаем из процесса шестнадцати террористов, рассмотренного петербургским военноокружным судом несколько месяцев тому назад, что еще в 1878 году, не разделяя воззрений, рекомендовавших постепенное революционное воспитание народа в борьбе с существующим экономическим строем, некоторые более нетерпеливые члены за несколько лет перед тем образовавшегося тайного сообщества, принявшего наименование Русской социально-революционной партии, озлобленные неудачами и преследованием, порешили, что для защиты их дела против правительства нужны политические убийства и, если окажется возможным, – посягательство на цареубийство. Кроме своеобразного понимания партийных интересов, здесь, кажется, действовало и революционное честолюбие – репутация Геделя, Нобилинга и других не давали спать русским их единомышленникам. И вот потянулась длинным рядом всем нам еще хорошо памятные преступления, начавшиеся выстрелом Веры Засулич и дошедшие до покушения 2 апреля 1879 года. То были глухие удары, раскаты приближающегося землетрясения, говорится в одном из подпольных листков; то были пробные взмахи расходившейся руки убийцы, предвкушение кровожадного инстинкта, почуявшего запах крови, скажем мы. Новое направление оказалось вполне соответствующим настроению известной части партии и повлекло за собой раскол между ее членами. Одни не хотели прибавлять крови и прямого бунта к своей преступной деятельности, другие же, напротив, видели весь успех своего дела в политической борьбе и разумели под ней тайные убийства, цареубийство и затем открытое восстание с целью создать новый государственный строй, которого требует будто бы народная воля. Для разъяснения этого раскола и составления обусловленной им новой программы действий, для того чтобы разобраться, сосчитаться и сговориться между собою, летом 1879 года в городе Липецке состоялся съезд деятелей партии, получивший в настоящее время особенно преступное гибельное значение, так как на нем и вследствие его совещаний окончательно сформировалась фракция террористов и был решен тот образ действий, который завершился злодеянием 1 марта. На Липецком съезде последователи нового революционного направления круто поставили вопрос о политической борьбе как о единственном средстве для достижения цели партии. Центр тяжести политической борьбы, гласит далее террористическое решение, лежит в цареубийстве, поэтому на него-то и должны быть направлены все усилия партии. Но совершать его нужно уже не по-прежнему, револьвер и кинжал дискредитированы и забракованы: на сцену выступают динамит и разрушительные взрывы. Таковы были решения Липецкого съезда, а вместе и исходная точка террористов-цареубийц, поднявших свой красный флаг над новой подпольной газетой «Народная воля». Вслед за тем террористы принялись за работу, и последовательными результатами их систематической деятельности были три, одно за другим, совершенные покушения на жизнь ныне в Бозе почившего государя императора – 18 ноября 1879 года близ города Александровска, 19-го же ноября близ Москвы, и 5 февраля 1880 года в Зимнем дворце, и неудавшиеся приготовления к четвертому такому же покушению близ города Одессы. Четыре взрыва не удались – стали готовить пятый, достигший, по воле провидения, своей ужасной цели. Таково было развитие злодейской мысли. Посмотрим же деятелей этого сообщества поближе, в их проявлениях и собственных о себе свидетельствах.

Останавливаясь прежде всего на внешней и наиболее рельефной стороне деятельности террористического направления, я хотел бы подвести перечневый итог ее трехлетним подвигам. Он знаменателен: ряд убийств должностных лиц и нападений и изувечений множества стоявших на дороге злодеяния. В этом море пролитой крови, конечно, умаляются все общие уголовные преступления, членами партии совершенные. Но, увы, мы знаем, что этим не исчерпывается злодейский список: огненными клеймами сверкают на его страницах пять посягательств на жизнь усопшего монарха и завершающее их цареубийство.

Во имя чего же совершены все эти злодеяния, чего хотят или, лучше сказать, хотели подсудимые, вооружаясь на политическую борьбу, или, точнее, на политические убийства? В найденной у Рысакова и у Ельникова программе «рабочих членов партии „Народная воля“» категорически указаны основания их политического идеала, в его новейшем, исправленном, по-видимому, в самом последнем его издании. Судите о нем сами: (прокурор читает выдержки из указанной им программы). Таков их идеал, выкроенный по образцам крайних теорий западного социализма и сулящий, по мнению партии, общее благополучие. Но для того чтобы его провозглашать и стремиться к его осуществлению, необходимо своеобразное, с ним согласное отношение и к окружающим началам существующего строя – и русские социалисты в этом оказываются последовательными. Существующий народный строй верит в Бога Всемогущего и Всеблагого, исповедует Христа Спасителя, в религии ищет и находит утешение, силы и спасение. Какое это наивное и опасное заблуждение в глазах террористов и как спешат они, все упраздняя, упразднить и эту вредную им религию! Правда, некоторые из них устами Желябова, произнесшего в ответ на вопрос первоприсутствующего об его вероисповедании подготовленную и бьющую на эффект фразу, заявляют, что, снисходительно относясь к религии, они отводят ей место в ряду их нравственных убеждений, исповедуя, что вера без дел мертва есть. Теперь я спрошу Желябова: какие это дела, без которых вера мертва? Те ли, которые совершены 1 марта на Екатерининском канале? те ли, которые совершаются кровью, убийством, посягательством на преступление? Относясь отрицательно к современному государственному строю и его религии, террористы столь же беспощадны по отношению к нравственности, истории и обществу. Зато о себе самой социально-революционная партия мнения самого высокого и не устает превозносить себя, свои подвиги, свое значение! Герои, мученики, светочи народа, провозвестники свободы – это наиболее скромные эпитеты из тех, которыми они любят наделять себя. Но они идут и дальше, а дальше можно далеко оставить за собой геркулесовы столбы бессмыслия и наглости.

Познакомившись со взглядами стоящих перед нами террористов, перейдем к их мыслям о форме, путях и средствах предпринятой ими политической борьбы. Мы уже знаем, что форма эта – террор, пути – политические убийства, а средство – динамит и целая система взрывов и взрывчатых приспособлений. Но мы должны знать еще и то, что это террор не простой, а возведенный в политическую теорию, пути эти – не случайные, а строго выработанные и обдуманные; средства – не общеупотребительные, а усовершенствованные наукой и практическим упражнением. Вот та изумительная террористическая теория, как она выражена в брошюре некоего Морозова «Террористическая борьба», которую не обинуясь можно назвать кратким руководством, настольной книжкой террориста. Террористическая борьба, по словам брошюры, представляет собой совершенно новый прием борьбы: она справедлива потому, что убивает только тех, которые этого заслуживают и виновны. И потому террористическая революция представляет собой самую справедливую из всех форм революций. В России, говорят они, дело террора значительно усложняется, оно потребует, может быть, целого ряда политических убийств и цареубийств. Но не в одном этом должна заключаться его цель. Оно должно сделать свой способ борьбы популярным, историческим, традиционным, должно ввести его в жизнь. Наступит время, говорят террористы, когда несистематические попытки террористов сольются в общий поток, против которого не устоять тогда никому. Задача русских террористов – только обобщить и систематизировать на практике ту форму революционной борьбы, которая ведется давно, борьбу посредством политических убийств. Вот перспектива, которую обещают нам террористы. Нельзя пожаловаться на неясность программы, нельзя отказать ей в своеобразности и новизне. Осуществиться ей не суждено, но авторы ее могут все-таки гордиться: их не забудет думающий мир. Он слышал до сих пор много самых разнообразных, самых несбыточных и странных систем, теорий и учений. Но он еще не слышал системы цареубийства, теории кровопролития, учения резни: это могло быть только новым словом, и это новое слово поведали изумленному миру русские террористы. Но чего же другого и ожидать от них, когда, говоря печатно о новых формах покушений на цареубийство, они восторгаются в своих подпольных изданиях тщательностью отделки всех деталей, с гордостью заявляя, что «это прогрессивное усовершенствование способов борьбы составляет чрезвычайно утешительный факт», и останавливаются с умилением на том, что в настоящее время возможность совершения цареубийства связывается с возможностью спасения для убийц. Злодеяние совершается, но его исполнители могут остаться живы. Возможность уцелеть есть. Мы знаем, что многие из участников первого покушения уцелели, и еще теперь перед глазами каждого из них, на основании этой теории, стоит в перспективе побег за границу и это знаменитое право убежища, которое гораздо правильнее и точнее назвать, если можно, правом укрывательства и безнаказанности убийц. Итак, милостивые государи, в таком виде представляется деятельность социалистов; но то, что я имел честь изложить перед вами, еще не все. Кроме убийств и крови, над социально-революционной партией тяготеет и еще один великий, тяжкий грех. Она признает сама – а настоящее состояние и недавнее прошлое русского общества горько подтверждает, – что важную и существенную отрасль ее агитаторской работы составляет возможно широкое раскидывание сетей и ловля в них добычи. И в этом деле, нужно отдать им справедливость, они достигли значительной степени совершенства, почти такого же, как и в приготовлении взрывчатых веществ и рытье подкопов. Только славы для них от этого немного, потому что добыча попадается им слабая и беззащитная, дающая им мало пользы и лишь сама себя ни за что, ни про что губящая. Я говорю о той злополучной русской юности, среди которой рыскают тайные агенты и эмиссары партии, жадно высматривая свою добычу. Оклеветанная партией, которая при всяком удобном и неудобном случае выставляет ее своей союзницей или, по крайней мере, сочувствующей ей силой, русская молодежь страдает от нее больше всех других сфер общества. Еще не окрепшая, к строгой критике не привыкшая, нередко получающая неправильное направление, которое отклоняет ее от учения, она, естественно, представляет для социально-революционных ловцов меньше сопротивления, чем все другие сферы. Молодость восприимчива, податлива, увлекается, и вот зараза ядовитой змеей извивается в ее среде. Одного ужалит, другого запятнает, а третьего совсем обхватит в свои кольца – и жертвы падают, гибнут молодые силы, нужные родной земле.

Отдавая на ваш суд, г-да сенаторы, г-да сословные представители, взгляды и стремления подсудимых и их партии, я, само собой разумеется, весьма далек от мысли их опровергать, с ними полемизировать. Не говоря уже о том, что это было бы несогласно с достоинством государственного обвинения, которое призвано лишь изобразить злодеяние в его настоящем виде, лжеучения социально-революционной партии так очевидны в мыслях и делах ее, что изобличение их едва ли и нужно для суда, тем более что и оружие у нас неравное: у них софизм и цинизм, у обвинения – неотразимые, еще дымящиеся кровью факты, простое человеческое чувство и бесхитростный здравый смысл. Тем не менее я не могу оставить без внимания ряд общих выводов, который грозно, самой очевидностью и правдой выдвигается из всего того, что совершилось, что мы знали прежде и узнали вновь. Несмотря на весь ужас и всю боль исследованной язвы, в данных этого исследования есть, мне кажется, и некоторые задатки горького утешения, насколько оно для нас еще возможно! Сомнения нет и быть не может – язва не органическая, недуг наносный, пришлый, приходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный. Русской почве чужды и лжеучения социально-революционной партии, и ее злодейства, и она сама. Не из условий русской действительности заимствовала она исходные точки и основания своей доктрины. Социализм вырос на Западе и составляет уже давно его историческую беду. У нас ему неоткуда было взяться – у нас не было и, слава богу, до сих пор ни антагонизма между сословиями, ни преобладания буржуазии, ни традиционной розни и борьбы общества с властью. Многомиллионная масса русского народа не поймет социалистических идей. Пропагандисты 1874 года знают, каким напоминанием, смехом или враждой встречали их в любой избе. Сторонниками нового учета являются у нас люди, которым без социализма некуда было бы преклонить голову, нечем заниматься, нечего есть, не о чем думать. Огромное движение – умственное, общественное и экономическое движение, вызванное великими реформами великого царя-мученика, подняло и передвинуло все элементы русской жизни, взволновав ее со дна и до поверхности. Но, процеживаясь и оседая, движение дало никуда не годные отброски, от старого отставшие, к новому не приставшие и на все готовые. Явились люди без нравственного устоя и собственного внутреннего содержания, но восприимчивые к чужому, постороннему влиянию, только бы оно сулило поприще обширное, заманчивое, легкое, льстящее самолюбию, скромного неблагодарного труда не требующее. Явились люди, могущие, за неимением или нежеланием другого дела только «делать» революцию. А западные лжеучения дали им нечто готовое, с виду красивое, звонкими фразами обставленное, страсти будящее, разжигающее… Слабые головы закружились в вихре социально-революционных приманок и перспектив и, не вглядываясь, бросились на скользкий, покатый путь. А ни на нем, ни в общественном уме и сердце ухватиться было не за что, и вот стали бледнеть и исчезать, как дым, остатки здравого смысла, совести, человечности, стыда… Все стало у этих людей свое, особенное, не русское, даже как будто нечеловеческое, какое-то – да будет позволено мне так выразиться – социально-революционное… У них выработалось одно – закал и энергия, но этот закал и эта энергия способны только на мрачное, для всех других людей преступно-дурное. На Россию они стали смотреть не как на отечество, а как на объект социально-революционных мероприятий, для которых все средства хороши. Но для России, которая смотрит на них не их, а своими собственными, неотведенными глазами, они не могут не представляться отверженцами, достойными беспощаднейшего осуждения.

Подведем последний, окончательный итог. Что сделала социально-революционная партия за несколько лет ее подпольной деятельности для блага того народа, польза и счастье которого у нее не сходит с языка? Она исписала и распространила горы бумаги, наполненной фантазиями и софизмами, от которых ни одному бедняку жить не стало легче; она совратила и погубила множество поддавшихся ей людей, убила в них веру в себя и в будущее, оторвала их от близких, родины, от честного труда. Что же сделал действующий передовой отряд этой социально-революционной партии, ее боевая дружина, открывшая активную борьбу, ее надежда и единственная деятельная сила – террористы? Они убили и изувечили несколько десятков верных слуг престола и отечества, вызывая тем временную панику среди мирных граждан; они прорыли несколько подкопов, извели несколько пудов динамита и при его посредстве усовершенствовали способы уничтожения беззащитных людей; они выработали и написали целую доктрину такого уничтожения, связав ее навеки со своей памятью; они заставили Россию и весь цивилизованный мир говорить о себе как о новой общественной формации организованных систематических интеллигентных убийц. Наконец, 1 марта нынешнего года они достигли заветной цели своих желаний и апогея своих деяний: они предательски убили великого монарха, освободителя и реформатора новой России. По-видимому, социально-революционная партия в лице подсудимых думает, что 1 марта она одержала огромную кровавую победу и достигла своей ближайшей и труднейшей цели. Она ошибается: она в этот день своими руками нанесла себе смертельный удар, она сама произнесла над собой свой приговор. Отныне глубокое мучительное отвращение всего, в чем бьется человеческое сердце и мыслит ум, еще способный мыслить, – ее единственный удел. И стоят ли ее исчадия другого к себе отношения? Сомневается ли кто-нибудь в том, что их явно заявленная цель – разрушить существующий мир и на место его возвести мир социалистический – есть химера, недостижимая и безумная? А ведь за этой химерой, кичащейся своим идеализмом, таятся во тьме, прикрытые ее гостеприимным знаменем, тысячи мелких, личных, совсем не идеальных побуждений и интересов: зависть бедного к достаточному, бедствующего тунеядца к процветающему труженику, порывание разнузданных инстинктов к дикому разгулу, честолюбие и властолюбие вожаков партии.

Моя задача приходит к концу; скоро настанет торжественный час исполнения вашей великой судебной обязанности, и в совещательной комнате перед вашим умственным взором вновь предстанет все, что послужит основанием вашего приговора, все, что вы видели и слышали на суде. Не мне говорить, не вам слушать о необходимом значении того решения вопросов виновности, которое изрекут вашими устами высшая человеческая справедливость и закон, ее совершеннейший выразитель. Вы знаете и без моих указаний, что совесть России ждет этого решения и, возмущенная, успокоится только тогда, когда услышит его властный голос. Но чрезвычайный, грозный смысл вашего согласия с выводами обвинения – а в этом согласии я не хотел бы сомневаться – так чутко отзывается в человеческом сердце, так настойчиво требует примирения чувств с рассудком, что я прошу позволения именно об этом конечном нравственно-юридическом смысле предстоящего вам суждения сказать несколько заключительных слов. На основании всей совокупности данных судебного следствия, на основании приведенных мной доказательств виновности подсудимых, я имею честь предложить вам произнести о них безусловно обвинительный приговор. Только такой приговор вытекает из представленных вам доказательств, только его карательные последствия соразмерны с злодеянием 1 марта и виной всех шести изобличенных в этом злодеянии подсудимых. Безнадежно суровы и тяжки эти последствия, определяющие ту высшую кару, которая отнимает у преступника самое дорогое из человеческих благ – жизнь; но она законна, необходима, она должна поразить преступников цареубийства. Она законна, а в неуклонном применении действующих законов, в благоговейном преклонении перед ними, в строжайшем охранении установленного ими правильного гражданского строя – вся наша гражданская сила в настоящее трудное время, все наше спасение. Она необходима потому, что против цареубийц и крамольников нет другого средства государственной самозащиты. Человеческое правосудие с ужасом останавливается перед их преступлениями и с содроганием убеждается, что тем, кого оно заклеймило, не может быть места среди божьего мира. Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодости, всюду несут они свою страшную проповедь бунта и крови, отмечая убийствами свой отвратительный след. Дальше им идти некуда: 1 марта они переполнили меру злодейств. Довольно выстрадала из-за них наша родина, которую они запятнали драгоценной царской кровью, – и в вашем лице Россия свершит над ними свой суд. Да будет же убиение величайшего из монархов последним деянием их земного преступного поприща! Людьми отвергнутые, отечеством проклятые, перед правосудием Всевышнего Бога пусть дадут они ответ в своих злодеяниях и потрясенной России возвратят ее мир и спокойствие. Россия раздавит крамолу и, смиряясь перед волей Промысла, пославшего ей тяжкое испытание, в пережитой борьбе почерпнет новые силы, новую горячую веру в светлое будущее. Не того хотели мрачные заговорщики 1 марта; но все их кровавые замыслы и злодейства разобьются о верную русскую грудь, разлетятся в прах перед ясным разумом, волей и любовью русских людей. Крамола могла тайным ударом пресечь преходящее течение хрупкой человеческой жизни, хотя бы, по Божьей воле, то была жизнь великого государя России, но крамола была и всегда будет бессильна поколебать вековую русскую преданность престолу и существующему государственному порядку. С корнем вырвет русский народ адские плевелы из русской земли, и тесно, дружно, сомкнувшись несчетными рядами, благомыслящие граждане бодро последуют за своей несокрушимой, единой священной надеждой, за своим ныне вступившим на царство августейшим вождем!

Затем первоприсутствующий предоставил слово защитникам подсудимых.

Присяжный поверенный Унковский (защитник подсудимого Рысакова): Г-да сенаторы, г-да сословные представители! Приступая к исполнению возложенной на меня тяжелой обязанности, я прежде всего должен просить у вас о снисхождении к себе, так как задача эта выше моих сил и средств. Нужно ли говорить о трудности защиты по настоящему делу, когда еще находишься под гнетущим впечатлением события 1 марта, о котором так подробно и хорошо говорил господин обвинитель. Я понимаю, что очень многим приходит в голову то, что защита по настоящему делу совершенно невозможна, что защиты быть не может. И действительно, обстоятельства настоящего дела таковы, что подобная мысль может прийти в голову. Но, во всяком случае, обязанность защитников, назначенных от суда, священна. Мы обязаны исполнять эту задачу уже потому, что великий составитель судебных уставов, на основании которых происходит в настоящее время суд над подсудимыми, сказал в изданном им законе, что никто не может быть обвинен за преступление иначе, как на основании этих уставов, в которых защита является таким же фактором правосудия, как и обвинение. Само собой разумеется, я не являюсь здесь защитником совершенного злодеяния; я защищаю только лицо, которое его совершило. Я должен отдать справедливость обвинителю: обдумав в подробностях его речь, я должен заявить, что в ней исчислены подробно все обстоятельства, которые говорят в пользу подсудимого, защита коего поручена мне судом, и если я могу прибавить что-либо к сказанному им, то лишь потому, что обвинитель смотрит на преступника не совсем такими глазами, как смотрит на него защита. Защитник, ознакомившись частным образом с подсудимым, как бы ни было гнусно совершенное им злодеяние, скорее может отыскать в нем черты, которые объясняют совершенное им преступление. Я полагаю, что, пользуясь теми же чертами подсудимого, которые уже намечены г-ном прокурором, я могу вывести из них несколько иное заключение. Я не говорю об ужасе совершенного преступления, но полагаю, что во всяком случае мы не можем обращать этого дела в дело мести хотя бы из благоговения к священной памяти царя, погибшего от рук убийц, находящихся в настоящее время перед судом. Я думаю, что они должны пользоваться всеми гарантиями правосудия, которые установлены покойным государем императором. А потому я считаю долгом изложить все то, что могу сказать в пользу подсудимого Рысакова.

Сам обвинитель уже объяснил вам, что Рысаков, участвовавший в злодеянии 1 марта, едва вышел из отроческого возраста, имеет за собой хорошее прошлое, известен своей хорошей нравственностью и был вовлечен в это преступление примером и убеждениями других лиц. Я полагаю, что едва ли в этом можно сомневаться. Я напомню вам показания, которые дали набожная старуха, приехавшая из Череповца, и ее племянница. Они удостоверили перед нами, что в течение пяти лет, которые прожил подсудимый вместе с ними в одном доме, он был известен им за мальчика хорошей нравственности и самого мягкого характера. Само собой разумеется, что общая мерка нравственности не может быть приложима к политическим преступлениям и что лицо, известное за честного человека и даже благоразумного, будучи увлечено политическими заблуждениями, может совершить подобное злодеяние. Но в настоящее время мы имеем дело не только с человеком хорошей нравственности, но даже и с человеком мягкого характера. Когда защита этого лица была поручена мне и когда я удостоверился из производства дела в том, что в Череповце и вообще в Новгородской губернии, откуда он появился сюда в 1879 году, все знали его за мальчика мягкого характера, я пришел в совершенное недоумение и полагал, что преступление совершено было им под влиянием какого-нибудь психоза. Я искал, нет ли в нем какой-нибудь органической болезни, которая могла бы действовать на мозг, и вследствие этого просил об экспертизе. Мое ходатайство было уважено судом, но такой болезни в подсудимом Рысакове не найдено. Поэтому я остался в совершенном недоразумении, но в настоящее время судебное следствие отчасти разъяснило, каким образом этот человек дошел до того злодеяния, которое он совершил 1 марта текущего года. Из объяснений моих с подсудимым оказывается, что он прибыл в Петербург в сентябре 1879 года. Я прошу вас, господа судьи, припомните, что в то время Петербург кишел людьми, принадлежавшими к революционной партии, что это было самое горячее время их деятельности, когда приготовлялись ими покушения. Таким был именно конец 1879 года. Затем Рысаков, как объяснил уже прокурор, в декабре месяце того же года был арестован по подозрению в политической неблагонадежности, вследствие того что он приходил на квартиру государственного преступника Ширяева за его вещами и что он жил тогда с сожительницей этого Ширяева (Долгорукой) на одной квартире. Я должен обратить ваше внимание на то, что это было совершенной случайностью. Рысаков вовсе не помещался на одной квартире с Долгорукой, но он жил в меблированных комнатах, в которых случайно жила и Долгорукая, и познакомился с нею вследствие отношений, которые обыкновенно бывают между жильцами соседних комнат. Притом она была тогда в болезненном положении. Поэтому знакомство с ней и всякая услуга, оказанная ей Рысаковым, совершенно понятны и вполне объясняются независимо от политического значения Ширяева. Кроме того, я еще должен заметить, что подсудимый Рысаков никогда не видел Ширяева и что вся услуга Долгорукой с его стороны заключалась лишь в том, что он ходил по ее просьбе на квартиру Ширяева за ее вещами, и, таким образом, этот случай объясняется весьма просто. По этой только причине подсудимый Рысаков был арестован в квартире Ширяева, но затем его дня чрез два или три освободили. Очевидно, что это незначительное само по себе обстоятельство могло его случайно познакомить и завязать у него сношения с лицами, принадлежащими к революционной партии; но с его стороны не было к тому ни малейшего повода. Таким образом, ясно, что он совершенно случайно попал в ту среду, в которой и заразился, как говорит господин прокурор, революционными идеями. Когда всмотришься в характер этого мальчика и вспомнишь злодеяние, совершенное им 1 марта, то приходишь к совершенному убеждению, что преступление Рысакова может быть объяснено случайным стечением печальных обстоятельств и что одно лишь знакомство его с Долгорукой, с которой он жил в соседстве, случайно привело его в сношения с некоторыми из лиц, принадлежавших к так называемой революционной партии. Таким образом, очевидно, что скорее эта партия увлекла Рысакова, а не он искал ее. Нет сомнения, что он был вовлечен в революционную деятельность другими, более сильными людьми и, конечно, вовлечен помимо его воли. Я думаю, что едва ли нужно доказывать это. Из судебного следствия видно, что люди, с которыми он встретился, обладали такой энергией, таким характером, что всякое сопротивление их воле со стороны всякого мальчика едва ли возможно, а тем более со стороны такого, каким представляется, по удостоверению свидетелей, Рысаков. Одно уже это обстоятельство говорит в его пользу. Наконец, я должен привести и то соображение, что из самой речи господина прокурора ясно видно, что корнем всего зла в настоящее время является отсутствие в обществе нравственных принципов, отсутствие в нем семейных начал и другие подобные тому общие причины. Нельзя же ставить эти общественные недостатки в вину подсудимому, которого я защищаю. Конечно, если бы в той среде, к которой принадлежал Рысаков, существовали более твердые нравственные принципы, то не могло бы случиться то печальное событие, о котором идет дело. Тогда бы и Рысаков мог оказать сопротивление тому влиянию, которое имели на него вожаки революционной партии. Одним словом, его участие в преступлении было чистой случайностью. Поэтому, признаюсь, меня поразило заключение господина прокурора, что в настоящем случае этому человеку, являющемуся лишь физическим виновником события 1 марта, не может быть оказано никакого снисхождения и что он должен быть подведен под эту же мерку, под какую подходят остальные подсудимые. Я полагаю, что с этим нельзя согласиться. Наш закон в числе обстоятельств, уменьшающих вину, а следовательно, и меру наказания, прямо ставит тот случай, когда преступление совершено по легкомыслию и убеждению других лиц. Таким образом, я полагаю, что закон дает мне юридическую почву для того, чтобы просить суд при обсуждении виновности Рысакова принять это обстоятельство во внимание. Наконец, я думаю, что светлый образ царя-освободителя, погибшего от рук подсудимых, дает мне право просить о снисхождении, так как настоящее дело, по крайней мере в отношении к подсудимому Рысакову, живо напоминает случай, в котором Спаситель сказал: «Господи! Прости им, не ведят бо, что творят».

Присяжный поверенный Хартулари (защитник подсудимого Михайлова): Г-да сенаторы и г-да сословные представители! Кто-то совершенно справедливо заметил, что защита подсудимых есть дань несчастью, не заплатить которую значит не исполнить своей профессиональной обязанности, значит извратить смысл и назначение одного из тех учреждений, вызванных к жизни судебными уставами 20 ноября 1864 года, которые в числе других составляют славу и величие минувшего царствования!

Только сознание этого долга и та благоговейная признательность, с какой каждый из нас, как член одной и той же судебной семьи, должен отнестись к державной власти за распространение ей действия общего процессуального закона на преступление, далеко выходящее из ряда обыкновенного, – только эти два чувства, повторяю я, долга и признательности, должны раскрыть защите уста, немеющие при одном воспоминании о страшном событии 1 марта, беспримерном в истории русского народа!.. К сожалению, мы не призваны к всесторонней оценке упомянутого прискорбного факта, глубоко возмутившего общественную совесть… Под тяжелым гнетом того общего над всем впечатления, от которого невозможно отрешиться ни на одну минуту, защите предстоит ограничить свою деятельность в более скромных, предначертанных ей рамках силой закона и обстоятельствами настоящего дела, а именно – заняться охранением законных прав обвиняемых здесь, на суде, и содействием правосудно к более правильному освещению совершенного преступления со всеми его активными и пассивными участниками.

И вот, приступая к исполнению этой обязанности, защита подсудимого Михайлова считает необходимым оговорить, что девизом для своих предстоящих объяснений она избрала тот всемирный закон, который управляет судьбами всех государств, обществ и отдельного человека. На основании приведенного закона всякий человек отвечает перед своей совестью и перед людьми только за одни свои действия, если они при этом обнаружены, доказаны и имеют прямую и непосредственную связь с предметом направленного против него обвинения.

Между тем, опираясь на этот закон и сопоставляя между собой обвинение Михайлова и те факты, на которых оно основано, я должен заметить, соединяя глубокое уважение к суду с таковым же уважением к правде, что намерен оспаривать основательность той части обвинения моего клиента, которая приписывает ему между прочим участие в приготовительных действиях для совершения известного злодеяния.

Обращаясь с этой целью к обстоятельствам дела, или, выражаясь точнее, к ответам, данным подсудимым Особому присутствию на предложенные ему вопросы об отношениях его к настоящему обвинению, следует, прежде всего, обратить внимание, что в этих ответах подсудимый Михайлов обрисовался, по мнению моему, человеком, пожелавшим говорить на суде одну только правду, без хвастовства и без всяких опасений за последствия, заранее им предвиденные.

3-го марта настоящего года, в 10 часов 30 минут утра, как гласит обвинительный акт, в дом № 5 по Тележной улице вошел подсудимый Михайлов и, поднимаясь по лестнице во второй этаж, где находилась квартира № 5, был встречен дворником означенного дома Мироном Сергеевым, и на вопрос сего последнего, куда он идет, ответил: в квартиру № 12. Вследствие сего Михайлов, показавшийся дворнику подозрительным, был приглашен им и городовым, стоявшим на одной из площадок лестницы, в квартиру № 5, где и был задержан, и во время обыска его, выхватив из кармана револьвер, произвел шесть последовательных, один за другим, выстрелов в задержавших его полицейских чинов.

Таков пролог обвинения, за которым последовало убеждение следственной власти о принадлежности Михайлова к той же преступной ассоциации, к которой принадлежали ранее уже заарестованные в той же квартире лица и которая имела целью посредством насильственного переворота ниспровергнуть существующей в России государственный и общественный строй. Однако же добытые розыском и дознанием данные ничего не прибавили к тому, что уже было выяснено собственным сознанием Михайлова относительно его личности и той роли, какую он играл в означенном преступном сообществе.

Тем не менее прокурорская власть признала возможным обвинять подсудимого Михайлова и в участии в приготовительных действиях для покушения на жизнь священной особы в Бозе почившего государя императора, ссылаясь при этом частью на обнаруженный дознанием факт знакомства подсудимого со всеми остальными обвиняемыми по делу, соединенными, по словам прокуратуры, друг с другом общностью превратных воззрений и преступной деятельности, частью же на оговор подсудимого Рысакова.

Но прежде нежели мы рассмотрим приведенные основания с целью доказать виновность подсудимого Михайлова, да позволено нам будет предварительно исполнить желание обвиняемого приведением краткого его биографического очерка, на что он имеет неотъемлемое право, так как, обвиняясь в столь важном государственном преступлении, он может сказать своим обвинителям и судьям: «Проследите мою жизнь и подумайте, кто я».

Крестьянин Смоленской губернии, Сычевского уезда, Ивановской волости, деревни Гаврилково Тимофей Михайлов родился 22 января 1859 года. До пятнадцатилетнего возраста, то есть до 1873 года, он занимался сельскими работами и, как сам выразился, воспитывался около сохи и бороны, и, таким образом труд пахаря был первой его школой, которая пробудила в нем самосознание и указала на полную несоответственность применяемого труда с его плодами. Обстоятельство это и побудило Михайлова отправиться на заработки в Петербург в 1874 году, и с этого времени в течение почти шести с четвертью лет начинается, если можно так выразиться, скитание подсудимого по фабрикам и заводам Петербурга и Кронштадта, работы на которых привели его к новому убеждению о непроизводительности личного труда и в этой сфере деятельности рабочего сословия. Он заметил здесь, что личный труд является предметом неограниченной эксплуатации со стороны фабрикантов и заводчиков. Девятнадцати лет от роду подсудимый стал учиться грамоте под руководством одного из своих товарищей в свободные от тяжелого труда минуты, назначенные для отдыха. Наставник его вместе с грамотой при беседах с ним стал впервые преподавать ему социальные идеи в применении их к рабочему сословию, и идеи эти, как наиболее соответствовавшие наболевшему в его жизни месту, в такой степени охватили подсудимого, что он вскоре не только стал членом социально-революционной партии, но даже сделался апостолом ее среди фабричного населения, и впоследствии, когда распространился слух, что пропаганда, так успешно начатая среди рабочего населения, обнаруживается, то он по предложению своих руководителей, членов центральной агитационной партии социально-революционного движения, к которой принадлежали, между прочим, и все обвиняемые по настоящему делу, принял участие в организации боевой рабочей дружины, представлявшей собой террористическую фракцию рабочей организации, имевшей исполнительной целью охранение рабочих от притеснений нелюбимых мастеров.

При таковых условиях и при той связи, какая, по объяснению подсудимого Желябова, данному здесь, существовала между членами рабочего движения как видового учреждения, созданного партией социально-революционного освобождения, к которой принадлежал он, Желябов, и все остальные обвиняемые, может ли представляться факт знакомства Михайлова с Желябовым и другими обвиняемыми какой-либо уликой против Михайлова в таком преступлении, как цареубийство, бывшее делом одной только агитационной партии? Не думаю.

Этим же отношением рабочего движения к центральной агитационной партии, которая, по объяснению Желябова, не переставала следить и руководить рабочим движением, объясняется посещение Михайловым своих руководителей на их квартирах, на одной из которых он и был задержан 3 марта. Справедливость сомнения относительно личности обвиняемого и той роли, какую он играл в общем деле революционной партии, подтверждается не только ходом дознания, но и тем всем положением, какое он занимал в кругу остальных обвиняемых. И в самом деле, обвинение Михайлова в участии в приготовительных действиях для покушения на жизнь священной особы государя императора могло бы иметь место, если бы хотя бы одним единственным показанием, выслушанным нами здесь, на суде, или хотя бы одним вещественным доказательством, найденным у него при обыске, можно было бы установить тот факт, что подсудимый принимал полноценное участие в означенном преступлении. Затем, какое же еще другое доказательство выставлено прокурором процесса в подтверждение того, что подсудимый Михайлов принимал участие в подготовительных действиях к преступлению, совершенному 1 марта? Таким доказательством оказывается оговор подсудимого Рысакова.

Не говоря уже о том, что оговор одним из подсудимых другого представляет собой самое несовершенное доказательство виновности и едва ли может быть принят во внимание судом, если он не подкрепляется другими данными следственного производства, тем более при обвинении в таком преступлении, которым человек поставлен между жизнью и смертью. Но если даже рассматривать показание Рысакова безотносительно, то и тогда по смыслу своему оно представляется более гадательным, нежели положительным. Так, например, упоминая о том или другом из приготовительных действий к совершению известного преступления, относительно участия Михайлова он выражается словами: «Кажется, был и Тимофей Михайлов» или «Кажется, был Тимофей Михайлов, если он того не отрицает». Вот почему при оценке подобного показания представляется необходимым сопоставить его и с показаниями других подсудимых, которые заслуживают, по мнению моему, безусловного доверия вследствие отсутствия у них какого-либо интереса извращать факты, относящиеся к подсудимому Михайлову. Но есть еще одно соображение, есть еще более положительное доказательство невиновности Михайлова в преступлении 1 марта, на которое я прошу Особое присутствие Правительствующего сената обратить свое внимание. В то время, когда производились обыски в различных квартирах, в которых проживали обвиняемые, почти у всех, как это видно из актов дознания, найдены были те или другие вещественные доказательства, обнаружившие приготовления к совершению настоящего преступления; между тем при обыске в квартире Михайлова, акт которого находится в следственном производстве, не обнаружено никаких доказательств прикосновенности обвиняемого к тому же преступлению. Идем далее. Ни одна из хозяек тех квартир, в которых проживали прикосновенные к преступлению лица, не признала в Михайлове сходства с теми, которые посещали их жильцов. Таковы те немногие доводы и соображения, которые защита подсудимого Михайлова признала необходимым представить на усмотрение Особого присутствия Правительствующего сената для доказательства исключительной виновности обвиняемого только в таких преступных действиях, в совершении которых он сознался и которые соответствуют 2-му отд[елению] ст[атьи] 250 и ст[атьи] 1459 Улож[ения] о наказаниях].

Первоприсутствующий: Это уже вы касаетесь вопроса о наказании, о котором в настоящее время не может быть еще речи, так как вопрос разбирается еще по существу.

Прис[яжный] пов[еренный] Хартулари: Но если бы Особое присутствие Правительствующего сената пришло к какому-нибудь иному заключению относительно виновности подсудимого Михайлова, то я прошу вас, г-да судьи, предварительно вникнуть строго аналитически в обстоятельства дела, касающиеся личности обвиняемого, и если затем, как я надеюсь, вы убедитесь в том, что при некоторой неразвитости подсудимый едва ли мог представлять собой того грозного агента социально-революционного кружка и того ярого пропагандиста социальных идей среди рабочего населения, каким старалась выставить его прокурорская власть, и что обвиняемый скорее действовал под каким-то неотразимо фатальным влиянием, то вы не примените к действиям его наказания, о котором я даже не решаюсь упомянуть… Я полагаю, что Особое присутствие Правительствующего сената согласится со мной, что недостаточно еще, чтобы наказание послужило назидательным примером для других, недостаточно и того, что оно наведет ужас и содрогание на массу общества. Нет, милостивые государи, необходимо, чтобы наказание отомстило за общество, чтобы оно лишило виновного того, чем он наиболее всего дорожит на свете. Но разве обвиняемые дорожат своею жизнью, разве вы не заметили, с каким невозмутимым спокойствием они ожидают вашего приговора? Разве показаниями своими, которыми они себя обличают в преступлении, они не напоминают вам тех самоубийц, которые хладнокровно осматривают оружие, долженствующее лишить их жизни? Вот почему, если вы, г-да судьи, желаете, чтобы наказание Михайлова соответствовало своей цели, то приговорите его именно к жизни, к этому лучшему реформатору нравственного направления человека и его прошлых юных заблуждений.

Присяжный] поверен[ный] Герке 1-й (защитник подсудимой Гельфман): Г-да сенаторы и г-да сословные представители! В большом смущении приступаю к исполнению возложенной на меня тяжкой обязанности – представить защиту подсудимой Геси Гельфман; я боюсь, что не справлюсь с задачей этой обязанности. Во всяком случае, я не в состоянии представить такой защиты, которая по силе и по подробностям отвечала бы сильной и подробной обвинительной речи. Статья 566 Уст[ава] уголовного] судопроизводства] предписывает по просьбе подсудимого назначать ему защитника преимущественно из сословия присяжных поверенных, причем в мотивах к этому закону объяснено, что назначенные от суда защитники должны исполнять свои обязанности усердно, добросовестно и помнить, что назначение их судом заменяет личное доверие, которое имеют подсудимые к защитникам, избранным ими самими. Посему, чтобы служить защите подсудимого, первой задачей защитника должно быть уяснение себе и суду всего того, что говорит в свое оправдание сам подсудимый. Но этим не исчерпывается защита: защитник, обязанный по ст[атье] 744 Уст[ава] угол[овного] судопроизводства] объяснить все обстоятельства и доводы, которыми опровергается или ослабляется возведенное против подсудимого обвинение всецело или в части, должен действовать не только от имени и как представитель подсудимого, но и вполне самостоятельно с своей точки зрения, от своего лица. Что же могу я прежде всего представить в защиту подсудимой Геси Гельфман, становясь на ее точку зрения, стараясь говорить ее языком? Она признает, что занималась революционными делами, принадлежала по убеждениям к революционно-социалистической партии, разделяла программу «Народной воли», была хозяйкой конспиративных квартир, где, между прочим, заведомо для нее бывали собрания лиц, принадлежавших к террористической фракции и где говорилось о цареубийстве; но, по заявлению Гельфман, она в собраниях этих не участвовала и активного участия в цареубийстве не принимала. Это отрицание Геси Гельфман вполне правдиво и согласно с обстоятельствами дела. Прокурор не верит этому признанию и говорит, что Гельфман утаивает некоторую часть виновности своей, изменяет несколько свое признание, что она не все признает за собой из того, что на нее возводит обвинительная власть. Но я полагаю, что в деле нет данных, которые опорочивали бы ее показание. Никто из свидетелей не утверждает, чтобы Гельфман принимала какое-либо активное участие в совещаниях о цареубийстве или чтобы она была участницей в собраниях, на которых разбирались, обсуждались и решались вопросы о цареубийстве. Напротив, подсудимый Рысаков объяснил здесь, на суде, что когда в квартире были собрания, то Гельфман надевала пальто и уходила из квартиры, а подсудимый Кибальчич заявил на суде, что Гельфман была хозяйкой конспиративной квартиры, но вовсе не примыкала к террористической деятельности партии. Гельфман показаниями своими прямо старается объяснить, что она имела в революционной организации свою определенную, так сказать, должность, которую исполняла вследствие своих убеждений; но должность эта не имела первенствующего, решительного значения при приведении в исполнение заговора о цареубийстве. На вопросы мои, как сложились обстоятельства, вследствие которых Гельфман приняла участие в революционной деятельности, она указала на то, что первоначально занималась мирной пропагандой среди народа на юге России; в сентябре 1875 года была подвергнута предварительному аресту по обвинению в принадлежности к противозаконному политическому сообществу, по 2-й половине ст[атьи] 250 Улож[ения] о наказаниях]; она была привлечена тогда к так называемому «делу о 50 лицах» почти два года она провела в предварительном заключении и затем была приговорена к двухгодичному заключению в рабочем доме и по отбытии наказания освобождена в мае 1879 года. Как этот четырехлетний арест, так и последствие его – полицейский надзор в Старой Руссе, куда подсудимая была в 1879 году выслана по этапу, значительно повлияли на жизнь и настроение Гельфман: она не могла ни с кем познакомиться, не могла жить так свободно, как бы ей того хотелось; она старалась найти работу – шить на швейной машине, но магазины не хотели войти с нею в соглашение; все знакомые старались отвернуться от нее; она скрылась от полицейского надзора и вновь примкнула к деятельности революционной партии. Со своей точки зрения, Гельфман на вопрос о виновности отвечала суду, что она не признает себя виновной; но Гельфман вполне понимает, что Особое присутствие, руководствуясь законами, не может принять за смягчающее обстоятельство ни то, что она действовала по убеждению, ни то, что исполняла обязанности, возложенные на нее ее партией. Прокурор обвиняет ее как пособницу в цареубийстве, но из сопоставления этого обвинения с сознанием Гельфман следует, что будет ли судом признана та мера виновности Гельфман, которую указывает прокурор, или другая, согласно ее сознанию, по которой виновность Гельфман выигрывает, может быть, качественно, но по последствиям своим едва ли будет какая-нибудь разница. Покончив с изложением защиты Гельфман с ее точки зрения, я перейду к тем объяснениям, которые считаю себя обязанным представить лично от себя. Прежде всего, не оспаривая фактической стороны дела, установленной обвинением, скажу два слова о записке, найденной в квартире Гельфман. Г-н прокурор говорит, что в ней значится следующее: «Нужно лицо на неинтеллигентную роль, попросить интеллигентную Гельфман приехать для этого; если она не согласна, то пусть заведует всеми делами и пусть приедет. А.М.». Но это место записки может быть истолковано и не так, как толкует его г-н прокурор, – можно сделать предположение о том, что нужно было лицо неинтеллигентное, и вот просили, чтобы приехала Гельфман, считая ее неинтеллигентной; на случай нежелания ее приехать, предлагали оставить в Петербурге на ее попечение все дела, но какие? Может быть, такие же второстепенные дела, как то: содержание квартир, которыми она занималась, но отнюдь под всеми делами нельзя понимать заговор и его исполнение. Сверх того, я просил бы вас, г-да судьи, так как вы судите лиц, против которых возводится общее обвинение, подробно взвесить, что относительно каждого подсудимого в деле доказано, и не признавать каждого отдельного подсудимого виновным лишь в виду общей цели, которой связывает их обвинение. С своей стороны, я полагаю, что Гельфман содержала конспиративные квартиры, на которых происходили собрания для установления плана цареубийства; если она не знала, как я предполагаю, подробностей совещаний, то тем не менее, очевидно, она была единомышленницей тех, кто составлял заговор и приводил его в исполнение. Я считаю долгом обратить внимание суда на ту первоначальную побудительную причину, по которой Гельфман действовала так, а не иначе, – на ту обстановку жизни Гельфман, которая, по моему мнению, много способствовала к установлению воззрений, верований и убеждений ее настолько односторонних, что, быть может, некоторые люди признают их граничащими с аффектом. Мне разрешено ссылаться на прежнее дело, по которому судилась Гельфман; из производства Киевского жандармского управления по тому делу видно, что Геся Гельфман родилась в 1854 году в небольшом городке Мозыре Минской губернии. Город этот, как кажется, считает Киев более близким для себя городом, чем свой губернский город Минск. Отец Геси Гельфман, мещанин города Мозыря, кроме нее, имел еще четырех дочерей. Мать Геси Гельфман умерла, когда подсудимая была двухлетним ребенком. Воспитание Гельфман получила домашнее в гор[оде] Мозыре. В 1872 году, 18-ти лет, Геся Гельфман переехала в Киев, чтобы там заняться изучением акушерства; в 1874 году выдержала экзамен и уехала в город Мозырь; оттуда возвратилась в Киев в январе 1875 года с целью приискать себе место. В сентябре 1875 года, когда ее документы были в Гадяче, куда она хотела пристроиться акушеркой, она была арестована в Киеве по обвинению в содержании квартиры, в которую приходили письма на имена разных лиц, принадлежавших к тайному сообществу пропаганды в народе, и в которой собирались подобные лица.

В то время о цареубийстве и даже о терроре не было еще речи. С 1875 по 1877 год Гельфман была под предварительным арестом; в 1877 году была приговорена к двухлетнему содержанию в рабочем доме – за принадлежность к упомянутому противозаконному сообществу. Таким образом, из этого очерка молодости Гельфман вы видите обстоятельство, которое толкнуло Гельфман на преступную дорогу; оно заключалось в побуждении, собственно говоря, весьма благородном. Вступив в противозаконное сообщество, Гельфман едва ли всецело вначале понимала, что она идет на скользкий путь. Она вступила в сообщество с тем чувством любви к народу, которое само по себе похвально. Этой любви к народу наше поколение научилось от того великого преобразователя царя-освободителя, который дал пример своим подданным, как следует любить народ, который сам даровал свободу народу. В Манифесте 19 февраля 1861 года покойный государь император указал тот путь, который он считал для народа лучшим: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного». В том же манифесте государь император указал на то, что «свободно пользующийся благами общества взаимно должен служить благу общества исполнением обязанностей; всякая душа должна повиноваться властям предержащим, воздавать всем должное и, в особенности, кому должно урок, дань, страх, честь». Если таково значение свободы, которую должен иметь народ, если государь находил, что народ прежде всего должен трудиться и трудом развивать свое благосостояние, то многие лица, которые желали помочь народу, думали о возможности помочь народу не устройством его труда, а насильственной переменой тех исторически сложившихся обстоятельств, при которых жил народ и которые были неустранимы иначе, как естественным ходом жизни. Очень многие молодые люди, шедшие в народ, были увлечены совершенно бессознательно революционными социальными идеями; они все более и более желали приблизиться к народу, между тем как сами от него постоянно удалялись, так что между ними и народом образовалась целая пропасть; они, желавшие быть помощниками народу, сделались отверженными им. В то время, когда Геся Гельфман вступила в сообщество, за которое была судима, она не была подготовлена к ясному пониманию политических прав и обязанностей: ни Мозырь, ни Киев не объяснили ей достаточно серьезно этих прав и обязанностей. Этому отсутствию понимания политических прав и обязанностей и следует приписать зародыш тех убеждений Гельфман, которые привели ее на скамью подсудимых сначала по «делу о 50 лицах» и которые, продолжаясь без изменения во время четырехлетнего ареста, привели ее и после того к участию в социально-революционной партии. Покойный государь император в высочайшем рескрипте от 13 мая 1866 года на имя князя П.П. Гагарина по поводу каракозовского дела указал между прочим, что «провидению благоугодно было раскрыть перед глазами России, каких последствий надлежит ожидать от стремлений и умствований, дерзновенно посягающих на все для нее искони священное: на религиозные верования, на основы семейной жизни, на право собственности, на покорность закону и на уважение к установленным властям. Мое внимание уже обращено на воспитание юношества. Мной даны указания на тот конец, чтобы оно было направляемо в духе истинной религии, уважения к правам собственности и соблюдению коренных начал общественного порядка» – и далее: «Но преподавание, соответствующее истинным потребностям юношества, не принесло бы всей ожидаемой от него пользы, если бы в частной семейной жизни проводились учения, несогласные с правилами благочестия и с верноподданническими обязанностями. Почему я имею твердую надежду, что видам моим по этому важному предмету будет оказано ревностное содействие в кругу домашнего воспитания». Очевидно, здесь государь император обращается ко всему русскому обществу, а не только к правительственным воспитательно-образовательным учреждениям, которые были под непосредственным начальством лиц, им избранных; он обращался к тому обществу, к той среде семейной, над которой начальства нет. Государь желал, чтобы само русское общество более принимало участия в разъяснении своим сочленам возникающих заблуждений. Между тем это общество не вполне оправдало ожидания государя. Действительно, мы видим, что семейная жизнь у нас не особенно крепка, общество, со своей стороны, чуждается многих своих членов, которые стоят особняком. Мне кажется, что вовсе не такое отношение между сочленами общества желательно. Государь император указал, что общество должно обращаться с любовью к своим сочленам, и если бы этой любовью были проникнуты и общество, и семья, то тогда и школы более любовно обращались бы к своим питомцам, тогда не было бы тех грустных последствий, которые мы так часто видим именно в политических процессах. Мы видим много оторванных от семей членов ее: она не знает, где ее члены, что эти последние делают? А отошедшие от семьи члены ее совершенно забывают свою семью. Если бы общество более заботилось о себе, не было бы тех прискорбных случаев, что лица, приезжающие из провинции в большие университетские города и желающие учиться, становятся совершенно разделены, уединяются. Такое равнодушие семьи и общества, особенно к молодежи, лишает ее правильного, естественного сообщества, делает ее одичалой, с нашей точки зрения, неуживчивой в убеждениях, легко поддающейся призрачным, несбыточным надеждам. В этом равнодушии общества и семьи можно видеть отчасти обстоятельство, которое повлияло и на подсудимых, теперь сидящих перед вами, г-да судьи. Четыре года, проведенные в аресте, не исправили политических убеждений Гельфман; по самому устройству рабочих домов, не приспособленных вполне к роли исправления политического образования, они не могли иметь того относительного влияния, которое требуется от уголовного наказания и которое могло бы иметь место при другом устройстве наказаний за политические преступления. Гельфман, так или иначе, вышла после ареста не только с убеждениями перерожденными или исправленными, но, как видно, вышла еще и озлобленной. В настоящее время Гельфман обвиняется в деяниях, совершенно похожих на те, в которых она обвинялась в 1875 году: она и тогда была содержательницей квартиры с запрещенной законом целью. Заканчивая свои объяснения, я прошу суд отделить Гесю Гельфман от главных виновных. Она не может быть подведена под разряд главных обвиняемых. Гельфман еще не окончательно испорченная личность, она может быть возвращена обществу, из которого первоначально вышла. Вы слышали, г-да судьи, что когда пришли ее арестовать, то она предохранила пришедших лиц от могущего произойти несчастья, которое, вероятно, случилось бы, если бы эти лица без осторожности вошли в следующую комнату. Вот все те соображения, которые я считал необходимым представить суду как защитник Гельфман.

Илья Репин

Портрет адвоката Владимира Николаевича Герарда. 1893 Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Прис[яжный] пов[еренный] Герард (защ[итник] подсудимого] Кибальчича): Г-да сенаторы и г-да сословные представители! Громадность и важность того преступления, о котором вы произнесете ваш приговор, близость дня, в который совершилось событие 1 марта, с сегодняшним днем суда над ним вполне объясняют в моих, по крайней мере, глазах ту страстность, с которой все общество ждет вашего суда, ту страстность, благодаря которой люди, весьма серьезно относящиеся к событиям, встречающимся им в жизни, привыкшие анализировать причины и последствия этих событий, не могут под подавляющим впечатлением события 1 марта поступить в данном случае так, как они поступают обыкновенно. Они видят перед собой только ужасающий факт смерти усопшего государя от руки убийц и далее этого ни вперед ни назад не идут. Мне понятна и та страстность, с которой была сказана обвинительная речь. Я вполне понимаю, что с той точки зрения, с какой смотрит г-н прокурор на самое событие и с которой, повторяю, смотрит все общество, нельзя к нему относиться иначе. Но вы, г-да судьи, должны отрешиться от всякой страстности; суд не может действовать под впечатлением страсти, не может судить одно происшествие; он должен взвесить и причины. Судя подсудимых, он не может останавливаться только перед действиями преступника, он должен непременно углубиться в то, что могло его привести с пути законности к преступлению, и чем оно важнее, чем дальше путь от этой законности к совершенному преступлению, тем строже вы должны исполнить эту вашу обязанность. В этом отношении история подсудимого Кибальчича весьма, на мой взгляд, назидательна. Кибальчичу теперь 27 лет. В 1871 году, следовательно, 17-ти лет, он окончил курс в Новгород-Северской гимназии. Если он кончил курс 17-ти лет, то это уже указывает на человека, который был одарен от природы прилежанием и способностями, выходящими из ряда. В этом возрасте редко оканчивают курс. Итак, в 1871 году он окончил курс гимназии с медалью и явился в Петербург для получения высшего образования. Мы видим, что до 1873 года он воспитывается в Институте путей сообщения, но затем, в 1873 году, он переходит в Медико-хирургическую академию. До 1875 года, когда помимо его воли течение учения прекратилось, он не бездействовал в академии. В 1875 году он был на третьем курсе, следовательно, он в течение этого времени аккуратно переходил из курса в курс. Занятия шли успешно, но в октябре 1875 года были прерваны его арестом. Дело о прежней судимости Кибальчича перед вами, и я считаю своей обязанностью указать на это дело, как указано и в обвинительном акте, но только с большей подробностью. За что же был арестован в 1875 году Кибальчич и за что он судился в 1878 году? Летом 1875 года он провел каникулы в имении своего брата, в Киевской губернии Липецкого уезда. Нам говорят: он сближался с крестьянами. Да, но потому, что там другого-то общества не было, и, понятное дело, что желание познакомиться с народом, я не стану этого отрицать, желание сблизиться с ним было у Кибальчича и тогда. При этом общении с народом он никому не говорил ничего противозаконного, ничего такого, что могло бы быть поставлено ему в упрек на суде. Он многим крестьянам раздавал большое количество разных книг, и все, за исключением одной, оказались дозволенными к чтению. Только одному крестьянину Притуле он передал книжку под названием «Сказка о четырех братьях», книжку противозаконного содержания. Вот, г-да судьи, эта-то книжка поступила к этому свидетелю с такими предисловиями и указаниями, что свидетель, передав ее другому, не вынес из чтения ее ничего противозаконного. У него не осталось впечатления, что это была книга запрещенная. То же самое было и с тем крестьянином, которому он ее передал, а затем и третьему, но наконец получил эту книжку священник и представил ее по начальству. Началось дознание, которое выяснило именно то, что я сейчас изложил. Кибальчич тем временем продолжал учиться в Медико-хирургической академии. В одно утро в академии к нему обращается инспектор и говорит, что приходила полиция и спрашивала его. Кибальчич до такой степени чувствовал себя невинным перед законом и правительством, что немедленно отправился в полицию и спросил, зачем его искали. Тут он был арестован, причем был сделан обыск в его квартире, и действительно в этой квартире, которую посещала масса более или менее знакомых ему людей, нашли тюк с запрещенными книгами и разными паспортами; тюк совершенно заделанный, которого за два или за три дня перед тем, по показанию квартирной хозяйки, не было у Кибальчича. Когда он был спрошен, то заявил, что тюк этот принесен ему одним знакомым, которого он не назвал, и объяснил, что он не знал, что находится в тюке, и надо думать, он сказал правду, потому что если бы он знал, что в нем находится, то неужели, узнав, что его ищет полиция, он не побежал бы прежде в квартиру, чтобы открыть этот тюк. Итак, 11 октября 1875 года он был арестован по обвинению в передаче запрещенной книжки крестьянину Притуле, был арестован и препровожден в киевской тюремный замок, но сначала произведено дознание в Петербурге, продолжавшееся до июня 1876 года; Кибальчич был заключен в тюремный замок, и приступлено было к производству формального следствия через члена судебной палаты…

Первоприсутствующий: Я пригласил бы вас, г-н защитник, эту часть вашей речи сократить, так как Особое присутствие, разрешившее вам ссылаться на производство дела о Кибальчиче, находящееся в виду присутствия, тем самым считает своею обязанностью ознакомиться с ним во всей подробности.

Герард: Я прошу только позволения хронологически повторить ход этого дела, потому что, по моему глубокому убеждению, то направление, которое от 1874 до 1878 года наша судебная администрация давала политическим процессам, играет громадную роль при разъяснении всего настоящего дела. Ввиду исключительной важности настоящего дела я и прошу разрешить мне только бегло указать вам в хронологическом порядке главные фазисы того дела.

Первоприсутствующий: К этому я вас и приглашаю.

Герард: В ноябре 1876 года следствие было кончено и представлено в Министерство юстиции. В феврале 1877 года оно внесено в Особое присутствие Правительствующего сената, разбиравшего тогда дела по политическим преступлениям. Обвинительный акт был составлен, но в него вкралась ошибка, вследствие чего Особое присутствие в феврале 1877 года возвратило обвинительный акт товарищу обер-прокурора для исправления этой ошибки. Ошибка была исправлена в декабре; наконец, 1 мая 1878 года состоялся суд над Кибальчичем, то есть через 2 года и 8 месяцев одиночного заключения. Особое присутствие Правительствующего сената не признало возможным обвинить Кибальчича в том грозном обвинении, которое было выставлено против него. Оно признало, что в данных действиях Кибальчича нет признака этого преступления. Когда сегодня представитель обвинительной власти говорил о прежних приговорах Особого присутствия, он указывал на то, что на суде против такого-то подсудимого улики оказались недостаточными для обвинения в возведенном на него преступлении. Но ведь это не так. Улики на суде в Особом присутствии всегда одни и те же, которые имеются на дознании и на предварительном следствии. Особое присутствие не суд присяжных заседателей: пред вами открыты все акты и дознания предварительного следствия, так как Особому присутствию эти производства открыты. Они, конечно, проверяются на суде, и эта проверка может их поколебать, опровергнуть, но не делает пробела в уликах. Итак, Кибальчич был признан виновным только в таком преступлении, которое может влечь за собой лишь дисциплинарное взыскание. Он и подвергся одномесячному тюремному заключению, которое и отбыл. В начале июня 1878 года он вышел из тюрьмы почти после трехлетнего заключения до суда и одномесячного заключения по приговору суда. Выйдя таким образом на свободу, Кибальчич подал прошение в Медикохирургическую академию о поступлении в нее вновь и стал хлопотать об этом, но, к сожалению, в это время революционная партия вступила уже на террористический путь… В августе 1878 года в Петербурге было совершено убийство генерал-адъютанта Мезенцева, и вследствие этого одной из первых административных мер была высылка из Петербурга всех лиц, которые когда-либо привлекались в качестве обвиняемых по политическим процессам, независимо от того, были ли они обвинены или оправданы. Эта мера должна была постигнуть и Кибальчича, потому что у него не было еще определенных занятий, он еще хлопотал о поступлении в академию. Может быть, если бы он поступил, то по заступничеству начальства академии его могли бы оставить, но тут он знал наверное, что будет выслан административным порядком… Я не буду говорить о несправедливости этой меры, полагая, что она уже осуждена…

Первоприсутствующий: Это не подлежит нашему обсуждению.

Герард: Я укажу только на практическую непригодность этой меры, как показали все процессы…

Первоприсутствующий: Этот предмет не подлежит нашему обсуждению.

Герард: Я хотел только сказать, что людей энергичных, которые готовы решиться на действительно деятельную борьбу с правительством, эта мера никогда почти не касается; им открывается сейчас же путь нелегального положения, и вот это-то нелегальное положение поставило Кибальчича на то место, на котором вы его видите. Раз вступив на путь нелегального человека, тут уже до всяких крайних теорий, даже до терроризма, один только шаг, а однажды человек вступает на путь терроризма, то, само собой разумеется, человек уже погибший. Г-да судьи, г-н прокурор часть своей речи посвятил на изыскание причин, откуда может являться террористическая партия в России. Конечно, к изысканию этих причин, я в этом убежден, г-на прокурора привела мысль о том, да как же избавиться от той тревоги, в которой террористическая партия держит целую Россию. Я совершенно так же постоянно мыслил об этом предмете, он постоянно меня тревожил и тревожит, и много раз, следя за прежними процессами, участвуя в некоторых из них в качестве защитника, я старался понять, откуда может произойти у нас подобное явление, и прихожу к тому заключению, что в тех мерах, с которыми прежде относилась к преследуемым по политическим процессам наша судебная администрация, много таится. Мне скажут: но ведь эти случаи единичны. Нет; вглядитесь в «процесс 193-х», и вы увидите, что по оному было привлекаемо по подозрению в политических преступлениях более 1 000 человек.

Первоприсутствующий: Вы отвлекаетесь от предмета защиты, от фактов настоящего дела. Вы можете указывать на это в общих чертах, но возбуждать вопрос о делах давно минувших, разбирать их, вводить почти в существо производства не представляется надобности. Я уже указывал вам, что, во-первых, Особое присутствие будет иметь в виду эти производства и, во-вторых, вы утомляете внимание Особого присутствия вещами, не подлежащими его суждению, так как оно желает и, конечно, будет неутомимо для всего серьезного как в интересах обвинения, так и в интересах защиты по настоящему делу, но только по настоящему делу.

Поэтому я приглашаю вас освободить Особое присутствие от излишних подробностей, по моему мнению не имеющих для настоящего дела никакого влияния и весьма мало разъясняющих его.

Герард: Я думал, что если бы я мог указать на факты, хотя мало разъясняющие это важное дело, то мне не будет это поставлено в упрек…

Первоприсутствующий: Конечно, это влияние будет иметь значение, если вы обратите внимание Особого присутствия на «процесс о 193-х» по отношению к настоящему делу…

Герард: Я в этом отношении и прошу вас обратить внимание на «процесс 193-х». Из этого процесса вы почерпнете очень много данных для суждения о причинах появления у нас террористической партии. Затем обращаюсь к подсудимому Кибальчичу.

Я прошу вас прежде всего заметить, что г-н прокурор, выставляя одно общее положение, что у всех обвиняемых одинаковая программа действий, одинаковые задачи, одинаковые мысли, одинаковые эмблемы, которые доказывают принадлежность их к социальнореволюционной партии, ничего не мог сказать в этом смысле по отношению к Кибальчичу. Свои указания на принадлежность к террористической партии г-н прокурор разделил на две части: на революционное прошлое и на те предметы, которые оказались по обыску, как им принадлежащие. Относительно революционного прошлого я уже сказал. Что могу я сказать относительно того, что у Кибальчича было найдено? Печатные и рукописные издания и заметки. Я считаю своей обязанностью обратить внимание Особого присутствия на книги и рукописи, найденные у подсудимого. У него не было найдено ничего такого, на что указывал г-н прокурор как на признак действительной принадлежности к террористической партии. Напротив того, я прошу обратить внимание на рукопись, озаглавленную «Переходное положение для земства». Кибальчич писал эту рукопись, очевидно, в самое последнее время, даже, как видно, он перебелял ее уже после 1 марта. Само собой разумеется, что если вам говорят, что террорист занимался вопросом о положении земства, то вам прежде всего представляется следующая картина: что должен был писать этот террорист? Он должен был писать уже никак не об отношениях земства и администрации, потому что для террориста никакой администрации не нужно; для него нужна полная нивелировка всего. Так, действительно, и проповедуется в программе террористической партии. Я прошу вас прочесть хотя три-четыре страницы этой рукописи Кибальчича, и вы увидите, что он задается самыми скромными идеалами о большей самостоятельности земства по отношению к администрации. Например, он находит, что земство не имеет достаточно самостоятельности, и он желает, чтобы оно имело ее более. Таким образом, я думаю, что в самом участии Кибальчича в этом деле есть громадное недоразумение. Когда я явился к Кибальчичу как назначенный ему защитник, меня прежде всего поразило, что он был занят совершенно иным делом, ничуть не касающимся настоящего процесса. Он был погружен в изыскание, которое он делал о каком-то воздухоплавательном снаряде; он жаждал, чтобы ему дали возможность написать свои математические изыскания об этом изобретении. Он их написал и представил по начальству. Вот с каким человеком вы имеете дело. Я далек от мысли сказать какое-нибудь слово в оправдание цареубийства, сказать слово в оправдание террора – нет, как то, так и другое вполне отвратительно, но я должен вам сказать, господа, что то наказание, назначить которое вам предлагает г-н прокурор…

Первоприсутствующий: О наказании вы будете говорить в свое время.

Герард: Но за обвинением следует наказание, а я говорю об обвинении. Г-н прокурор, требуя наказания, видит в нем лечение от того зла, с которым нам всем нужно бороться, а я говорю, что это наказание только и будет наказанием, а не лечением.

Присяжн[ый] поверен[ный] Кедрин (защитник подсудимой Перовской): Г-да сенаторы и г-да сословные представители! Не без волнения приступаю я к исполнению своей тяжелой обязанности. Я должен сознаться, что нахожусь под впечатлением речи прокурора и передо мной рисуется та картина, которую он с таким талантом нарисовал; эта тяжелая картина мешает, по моему мнению, спокойному, беспристрастному отношению к делу; сам прокурор, который обещал в начале своей речи хладнокровно обсудить все обстоятельства дела, перешел к несколько страстной форме. Я постараюсь отвлечь ваше внимание от этой тяжелой картины к другой картине: обратить ваши мысли к личности подсудимой. Я просил бы вас забыть об этом преступлении, насколько это окажется мыслимо, и проследить за мной жизнь подсудимой. Когда вы услышали в первый раз, что в этом преступлении участвует женщина, то у вас, вероятно, родилась мысль, что эта женщина является каким-то извергом, неслыханной злодейкой. Когда же вы встретились с ней на суде, то это впечатление, я думаю, оказалось диаметрально противоположным! По крайней мере, подсудимая на меня произвела совершенно другое впечатление, чем то, которое у меня до встречи с ней составилось. Я увидел скромную девушку с такими манерами, которые не напоминали ничего зверского, ничего ужасного. Где же причина этому явлению? Может быть, она желает порисоваться, представить себя в лучшем свете, чем она есть на самом деле? Я этого не думаю. Я полагаю, что то признание, которое она перед вами сделала, не выгораживая себя нисколько, идя вперед навстречу обвинению, которое над ней тяготеет, прямо говорит, за то, что в ней нет и тени лицемерия. Какая же причина, где корень того, что в этом деле являются Перовская и Рысаков – лица ранее безукоризненного поведения? Чтобы обсудить этот вопрос, нам необходимо познакомиться с жизнью подсудимой, и эту задачу я считаю для себя обязанным выполнить перед вами. Из речи г-на прокурора известно, что Перовская привлекалась к делу в 1871 году; революционное ее прошлое, помимо обвинения, велико; но я не разделяю этого убеждения, думаю, что ее революционное прошлое начинается очень недавно. Правда, в 1871 году она привлекалась к дознанию о каком-то тайном сообществе, имевшем связь с революционной деятельностью, но впоследствии оказалось, что это сообщество преследовало благотворительные цели, почему и следствие над Перовской было по высочайшей воле прекращено. В 1872 году Перовская привлекалась по «делу о 193-х лицах». Следствие тянулось пять лет, но улик собрано против нее не было; Правительствующий сенат оправдал ее; это дает полное основание утверждать, что подсудимая была невиновна.

Если состоялось судебное решение, оправдывающее подсудимую, то прежде всего следует остановиться на предположении о невинности и на обязанности прокурора лежит доказать противное. Таким образом, я полагаю, что Перовская действительно была невиновна в том преступлении, которое ей приписывалось, и совершенно правильно была оправдана Правительствующим сенатом.

До суда о 193-х лицах подсудимая жила в Симферополе с своей матерью. Под ее ведением и управлением находились два барака Общества Красного Креста. После оправдания Особым присутствием Правительствующего сената уехала Перовская к матери в Симферополь и снова начала заниматься делом, которому она осталась бы преданной и посвятила ему всю жизнь, если бы не случилось одного обстоятельства. Она была арестована и административным порядком сослана, но дорогой ей удалось бежать, и вот Перовская очутилась в положении «нелегальном». Явиться к родным ей было нельзя, так как паспорт выдавал ее везде, и вот она должна была попасть в среду лиц, которые находились в таком же положении, то есть в положении нелегальном; это состояние, в котором каждый шаг, каждый час, каждую минуту должно наблюдать за собой, бояться и дрожать за свою судьбу. Такое состояние неотразимо действует на нравственное чувство человека и невольно возбуждает в нем инстинкты, которых следовало бы избегать. Вспомним, что между таковыми нелегальными людьми социально-революционные идеи необходимо получают громадную силу. Члены революционных кружков, сталкиваясь только между собою, не слыша беспристрастной научной критики их идей, естественно все более и более проникаются ими и доходят до самых разрушительных теорий. Таким образом, и идеи Перовской постепенно принимали более и более «красный оттенок», все более и более побуждали ее идти по дороге революции… Если только вы согласитесь со мной, что действительно первым толчком, который побудил Перовскую идти по этому скользкому пути, была административная ссылка и что, благодаря этой ссылке и той интенсивности идей, замкнутых в среде небольшого кружка, которая мешала строгой их критике, подсудимая дошла до настоящего положения, то в этих обстоятельствах вы должны усмотреть данные, которые до известной степени объясняют судьбу Перовской. Вследствие сего я ходатайствую пред Особым присутствием Правительствующего сената о возможно более снисходительном отношении к участи подсудимой.

Подсудимый Желябов (не пожелавший иметь защитника): Г-да судьи, дело всякого убежденного деятеля дороже ему жизни. Дело наше здесь было представлено в более извращенном виде, чем наши личные свойства. На нас, подсудимых, лежит обязанность, по возможности, представить цель и средства партии в настоящем их виде. Обвинительная речь, на мой взгляд, сущность наших целей и средств изложила совершенно неточно. Ссылаясь на те же самые документы и вещественные доказательства, на которых г-н прокурор основывает обвинительную речь, я постараюсь это доказать. Программа рабочих послужила основанием для г-на прокурора утверждать, что мы не признаем государственного строя, что мы безбожники и т. д. Ссылаясь на точный текст этой программы рабочих, говорю, что мы государственники, не анархисты. Анархисты – это старое обвинение. Мы признаем, что правительство всегда будет, что государственность неизбежно должна существовать, поскольку будут существовать общие интересы. Я, впрочем, желаю знать вперед, могу ли я касаться принципиальной стороны дела или нет?

Первоприсутствующий: Нет. Вы имеете только предоставленное вам законом право оспаривать те фактические данные, которые прокурорской властью выставлены против вас и которые вы признаете неточными и неверными.

Подсудимый Желябов: Итак, я буду разбирать по пунктам обвинение. Мы не анархисты, мы стоим за принцип федерального устройства государства, а как средства для достижения такого строя мы рекомендуем очень определенные учреждения. Можно ли нас считать анархистами? Далее, мы критикуем существующий экономический строй и утверждаем…

Первоприсутствующий: Я должен вас остановить. Пользуясь правом возражать против обвинения, вы излагаете теоретические воззрения. Я заявляю вам, что Особое присутствие будет иметь в виду все те сочинения, брошюры и издания, на которые стороны указывали; но выслушивание теоретических рассуждений о достоинствах того или другого государственного и экономического строя оно не считает своей обязанностью, полагая, что не в этом состоит задача суда.

Подсудимый Желябов: Я в своем заявлении говорил и от прокурора слышал, что наше преступление – событие 1 марта – нужно рассматривать как событие историческое, что это не факт, а история. И совершенно верно. Я совершенно согласен с прокурором и думаю, что всякий согласится, что этот факт нельзя рассматривать особняком, а что его нужно рассматривать в связи с другими фактами, в которых проявилась деятельность партии.

Первоприсутствующий: Злодеяние 1 марта – факт, действительно принадлежащий истории, но суд не может заниматься оценкой ужасного события с этой стороны; нам необходимо знать ваше личное в нем участие, поэтому о вашем к нему отношении, и только о вашем, можете вы давать объяснения.

Желябов: Обвинитель делает ответственными за событие 1 марта не только наличных подсудимых, но и всю партию и считает самое событие логически вытекающим из целей и средств, о каких партия заявляла в своих печатных органах.

Первоприсутствующий: Вот тут-то вы и вступаете на ошибочный путь, на что я вам указывал. Вы имеете право объяснить свое участие в злодеянии 1 марта, а вы стремитесь к тому, чтобы войти в объяснение отношения к этому злодеянию партии. Не забудьте, что вы собственно не представляете для Особого присутствия лицо, уполномоченное говорить за партию, и эта партия для Особого присутствия при обсуждении вопроса о вашей виновности представляется несуществующей. Я должен ограничить вашу защиту теми пределами, которые указаны для этого в законе, то есть пределами фактического и вашего нравственного участия в данном событии, и только вашего. Ввиду того, однако, что прокурорская власть обрисовала партию, вы имеете право объяснить суду, что ваше отношение к известным вопросам было иное, чем указанное обвинением отношение партии. В этом я вам не откажу, но, выслушивая вас, я буду следить за тем, чтобы заседание Особого присутствия не сделалось местом для теоретических обсуждений вопросов политического свойства, чтобы на обсуждение Особого присутствия не предлагались обстоятельства, прямо к настоящему делу не относящиеся, и, главное, чтобы не было сказано ничего такого, что нарушает уважение к закону, властям и религии. Эта обязанность лежит на мне, как на председателе, и я исполню ее.

Желябов: Первоначальный план защиты был совершенно не тот, которого я теперь держусь. Я полагал быть кратким и сказать только несколько слов. Но ввиду того что прокурор пять часов употребил на извращение того самого вопроса, который я уже считал выясненным, мне приходится считаться с этим фактом, и я полагаю, что защита в тех рамках, какие вы мне теперь определяете, не может пользоваться той свободой, какая была предоставлена раньше прокурору.

Первоприсутствующий: Такое положение создано вам существом предъявленного к вам обвинения и характером того преступления, в котором вы обвиняетесь. Настолько, однако, насколько представляется вам возможность, не нарушая уважения к закону и существующему порядку, пользоваться свободой прений, вы можете ей воспользоваться.

Желябов: Чтобы не выйти из рамок, вами определенных, и вместе с тем не оставить свое дело необороненным, я должен остановиться на тех вещественных доказательствах, на которые здесь ссылался прокурор, а именно на разные брошюры, например на брошюру Морозова, и литографированную рукопись, имевшуюся у меня. Прокурор ссылается на эти вещественные доказательства. На каком основании? Во-первых, литографированная программа социалистов-федералистов найдена у меня. Но ведь все эти вещественные доказательства находятся в данный момент у прокурора. Имею ли я основание и право сказать, что они суть плоды его убеждения, поэтому у него и находятся? Неужели один лишь факт нахождения литографированной программы у меня свидетельствует о том, что это мое собственное убеждение? Во-вторых, некий Морозов написал брошюру. Я ее не читал; сущность ее я знаю; к ней, как партии, мы относимся отрицательно и просили эмигрантов не пускаться в суждения о задаче Русской социально-революционной партии, пока она за границей, пока они беспочвенники. Нас делают ответственными за взгляды Морозова, служащие отголоском прежнего направления, когда, действительно, некоторые из членов партии, узко смотревшие на вещи, вроде Гольденберга, полагали, что вся наша задача состоит в расчищении пути через частые политические убийства. Для нас в настоящее время отдельные террористические факты занимают только одно из мест в ряду других задач, намечаемых ходом русской жизни. Я тоже имею право сказать, что я русский человек, как сказал о себе прокурор. (В публике движение, ропот негодования и шиканье. Желябов на несколько мгновений останавливается. Затем продолжает). Я говорил о целях партии. Теперь я скажу о средствах. Я желал бы предпослать прежде маленький исторический очерк, следуя тому пути, которым шел прокурор. Всякое общественное явление должно быть познаваемо по его причинам, и чем сложнее и серьезнее общественное явление, тем взгляд на прошлое должен быть глубже. Чтобы понять ту форму революционной борьбы, к какой прибегает партия в настоящее время, нужно познать это настоящее в прошедшем партии, а это прошедшее имеется: немногочисленно оно годами, но очень богато опытом. Если вы, г-да судьи, взглянете в отчеты о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то вы увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность – розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною.

Первоприсутствующий: Подсудимый, вы выходите из тех рамок, которые я указал. Говорите только о своем отношении к делу.

Желябов: Я возвращаюсь. Итак, мы, переиспытав разные способы действовать на пользу народа, в начале семидесятых годов избрали одно из средств, именно положение рабочего человека, с целью мирной пропаганды социалистических идей. Движение крайне безобидное по средствам своим, и чем оно кончилось? Оно разбилось исключительно о многочисленные преграды, которые встретило в лице тюрем и ссылок. Движение, совершенно бескровное, отвергающее насилие, не революционное, а мирное, было подавлено. Я принимал участие в этом самом движении, и это участие поставлено мне прокурором в вину. Я желаю выяснить характер движения, за которое несу в настоящее время ответ. Это имеет прямое отношение к моей защите.

Первоприсутствующий: Но вы были тогда оправданы.

Желябов: Тем не менее прокурор ссылается на привлечение мое к «процессу 193-х».

Первоприсутствующий: Говорите в таком случае только о фактах, прямо относящихся к делу.

Желябов: Я хочу сказать, что в 1873, 1874 и 1875 годах я еще не был революционером, как определяет прокурор, так как моя задача была работать на пользу народа, ведя пропаганду социалистических идей. Я насилия в то время не признавал, политики касался я весьма мало, товарищи – еще меньше. В 1874 году в государственных воззрениях мы в то время были действительно анархистами. Я хочу подтвердить слова прокурора. В речи его есть много верного. Но верность такова: в отдельности взятое частичками – правда, но правда взята из разных периодов времени, и затем составлена из нее комбинация совершенно произвольная, от которой остается один только кровавый туман…

Первоприсутствующий: Это по отношению к вам?

Желябов: По отношению ко мне… Я говорю, что все мои желания были действовать мирным путем в народе, тем не менее я очутился в тюрьме, где и революционизировался. Я перехожу ко второму периоду социалистического движения. Этот период начинается… Но, по всей вероятности, я должен буду отказаться от мысли принципиальной защиты и, вероятно, закончу речь просьбой к первоприсутствующему такого содержания: чтобы речь прокурора была отпечатана с точностью. Таким образом, она будет отдана на суд общественный и суд Европы. Теперь я сделаю еще попытку. Непродолжительный период нахождения нашего в народе показал всю книжность, все доктринерство наших стремлений. С другой стороны, убедил, что в народном сознании есть много такого, за что следует держаться, на чем до поры до времени следует остановиться. Считая, что при тех препятствиях, какие ставило правительство, невозможно провести в народное сознание социалистические идеалы целостью, социалисты перешли к народникам… Мы решились действовать во имя сознанных народом интересов уже не во имя чистой доктрины, а на почве интересов, присущих народной жизни, им сознаваемых. Это отличительная черта народничества. Из мечтателей-метафизиков оно перешло в позитивизм и держалось почвы – это основная черта народничества. Дальше. Таким образом, изменился характер нашей деятельности, а вместе с тем и средства борьбы – пришлось от слова перейти к делу. Вместо пропаганды социалистических идей выступает на первый план агитационное возбуждение народа во имя интересов, присущих его сознанию. Вместо мирного слова мы сочли нужным перейти к фактической борьбе. Эта борьба всегда соответствует количеству накопленных сил. Прежде всего, ее решились пробовать на мелких фактах. Так дело шло до 1878 года. В 1878 году впервые, насколько мне известно, явилась мысль о борьбе более радикальной, явились помыслы рассечь гордиев узел, так что событие 1 марта по замыслу нужно отнести прямо к зиме 1877/78 года. В этом отношении 1878 год был переходный, что видно из документов, например брошюры «Смерть за смерть». Партия не уяснила еще себе вполне значения политического строя в судьбах русского народа, и хотя все условия наталкивали ее на борьбу с политической системой…

Первоприсутствующий: Вы опять говорите о партии…

Желябов: Я принимал участие в ней…

Первоприсутствующий: Говорите только о себе.

Желябов: Все толкало меня в том числе на борьбу с правительственной системой. Тем не менее я еще летом 1878 года находился в деревне, действуя в народе. В зиму 1878/79 года положение вещей было совершенно безвыходное, и весна 1879 года была проведена мной в заботах, относившихся прямо к этого рода предприятиям. Я знал, что в других местах товарищи озабочены тем же, в особенности на севере, что на севере этот вопрос даже породил раскол в тайном обществе, в организации «Земля и воля»; что часть этой организации ставит себе именно те задачи, как и я с некоторыми товарищами на юге. Отсюда естественно сближение, которое перешло на Липецком съезде в слияние. Тогда северяне, а затем часть южан, собравшись в лице своих представителей на съезде, определили новое направление. Решения Липецкого съезда были вовсе не так узки, как здесь излагалось в обвинительной речи. Основные положения новой программы были таковы: политический строй…

Первоприсутствующий: Подсудимый, я решительно лишу вас слова, потому что вы не хотите следовать моим указаниям. Вы постоянно впадаете в изложение теории.

Желябов: Я обвиняюсь за участие на Липецком съезде…

Первоприсутствующий: Нет, вы обвиняетесь в совершении покушения под Александровском, которое, как объясняет обвинительная власть, составляет последствие Липецкого съезда.

Желябов: Если только я обвиняюсь в событии 1 марта и затем в покушении под Александровском, то в таком случае моя защита сводится к заявлению: да, так как фактически это подтверждено. Голое признание факта не есть защита…

Первоприсутствующий: Отношение вашей воли к этому факту…

Желябов: Я полагаю, что уяснение того пути, каким развивалось мое сознание, идея, вложенная в это предприятие…

Первоприсутствующий: Объяснение ваших убеждений, вашего личного отношения к этим фактам я допускаю. Но объяснения убеждений и взглядов партии не допущу.

Желябов: Я этой рамки не понимаю.

Первоприсутствующий: Я прошу вас говорить о себе, о своем личном отношении к факту, как физическом, так и нравственном, об участии вашей воли, о ваших действиях.

Желябов: На эти вопросы кратко я отвечал в начале судебного заседания. Если теперь будет мне предоставлено говорить только так же кратко, зачем тогда повторяться и обременять внимание суда…

Первоприсутствующий: Если вы более ничего прибавить не имеете…

Желябов: Я думаю, что я вам сообщил скелет. Теперь желал бы я изложить душу…

Первоприсутствующий: Вашу душу, но не душу партии.

Желябов: Да, мою. Я участвовал на Липецком съезде. Решения этого съезда определили ряд событий, в которых я принимал участие и за участие в которых я состою в настоящее время на скамье подсудимых. Поскольку я принимал участие в этих решениях, я имею право касаться их. Я говорю, что намечена была задача не такая узкая, как говорит прокурор: повторение покушений, и в случае неудачи совершение удачного покушения во что бы то ни стало. Задачи, на Липецком съезде поставленные, были вовсе не так узки. Основное положение было такое, что социально-революционная партия – и я в том числе, это мое убеждение – должна уделить часть своих сил на политическую борьбу. Намечен был и практический путь: это путь насильственного переворота путем заговора, для этого организация революционных сил в самом широком смысле. До тех пор я лично не видел надобности в крепкой организации. В числе прочих социалистов я считал возможным действовать, опираясь по преимуществу на личную инициативу, на личную предприимчивость, на личное умение. Оно и понятно. Задача была такова: уяснить сознание возможно большего числа лиц, среди которых живешь; организованность была нужна только для получения таких средств, как книжки и доставка их из-за границы, печатание их в России было также организовано. Все дальнейшее не требовало особой организованности. Но раз была поставлена задача насильственного переворота, задача, требующая громадных организованных сил, мы, и я между прочим, озаботились созиданием этой организации в гораздо большей степени, чем покушения. После Липецкого съезда, при таком взгляде на надобность организации, я присоединился к организации, в центре которой стал Исполнительный комитет, и содействовал расширению этой организации; в его духе я старался вызвать к жизни организацию единую, централизованную, состоящую из кружков автономных, но действующих по одному общему плану, в интересах одной общей цели. Я буду резюмировать сказанное. Моя личная задача, цель моей жизни было служить общему благу. Долгое время я работал для этой цели путем мирным и только затем был вынужден перейти к насилию. По своим убеждениям, я оставил бы эту форму борьбы насильственной, если бы только явилась возможность борьбы мирной, то есть мирной пропаганды своих идей, мирной организации своих сторонников. В своем последнем слове, во избежание всяких недоразумений, я сказал бы еще следующее: мирный путь возможен, от террористической деятельности я, например, отказался бы, если бы изменились внешние условия…

Первоприсутствующий: Более ничего не имеете сказать в свою защиту?

Желябов: В защиту свою ничего не имею. Но я должен сделать маленькую поправку к тем замечаниям, которые я делал во время судебного следствия. Я позволил себе увлечься чувством справедливости, обратил внимание г-д судей на участие Тимофея Михайлова во всех этих делах, именно, что он не имел никакого отношения ни к метательным снарядам, ни к подкопу на Малой Садовой. Я теперь почти убежден, что, предупреждая г-д судей от возможности поступить ошибочно по отношению к Михайлову, я повредил Тимофею Михайлову, и, если бы мне вторично пришлось участвовать на судебном следствии, то я воздержался бы от такого заявления, видя, что прокурор и мы, подсудимые, взаимно своих нравственных побуждений не понимаем.

Первоприсутствующий: Объявляю прения сторон прекращенными.

Затем первоприсутствующий обратился к подсудимым с вопросом, не желают ли они воспользоваться правом последнего слова.

Подсудимый Рысаков: Я воспользуюсь этим правом для того, чтобы сказать несколько слов по поводу речи прокурора, в которой он, несмотря на мое заявление, старался сделать меня членом террористической фракции. Я не знаю, можно ли мне отказаться – голословно, всецело и безусловно – от принадлежности к террористической фракции или же я имею право подтвердить это какими-нибудь доказательствами чисто научного свойства?

Первоприсутствующий: Теперь судебное следствие уже окончено. Вы должны основываться на данных, которые были проверяемы во время судебного следствия: никаких новых данных, не проверенных на судебном следствии, теперь приводить нельзя. Но в последнем вашем слове вы можете сказать все, что находите нужным о вашем отношении к преступлению, в котором вы обвиняетесь.

Рысаков: Я пользуюсь словом для того, чтобы сказать, что я не принадлежу к террористической фракции так всецело, как указано г-ном прокурором. Я отрицаю свою принадлежность всецело к террористической фракции, так как партия «Народная воля» не есть террористическая партия. Я отрицаю свое соучастие с этой фракцией на следующих основаниях: террору как постоянному средству борьбы я не сочувствую. Я только здесь услышал и узнал о систематической террористической борьбе, о ее организации, против чего я в настоящую минуту протестую. Я не сочувствую террору, даже исходя из интересов социально-революционной партии, потому что известно, что террор лишает почвы умеренных социалистов.

Первоприсутствующий: Это не имеет отношения к делу. Вы объясняете значение террора, что представляется совершенно излишним. Вы объясняете нам свое отношение к делу. Вас обвиняют в принадлежности к террористической фракции. Вы и объясните, почему вы находите, что не принадлежали к этой фракции; но в изложении относительных достоинств того или другого взгляда, той или другой фракции не представляется надобности.

Рысаков: Я иначе не могу объяснить… Следовательно, я не могу воспользоваться предоставленным мне правом…

Первоприсутствующий: О себе, о своем убеждении вы можете сказать. Вы говорите, что не принадлежали к этой фракции…

Рысаков: Но это будет голословное заявление…

Первоприсутствующий: Впрочем, говорите так, как знаете; я вижу, что вы затрудняетесь, а это ваше последнее слово.

Рысаков: Я могу указать на то, что говорилось в нумерах «Народной воли», что говорилось в последнем 5-м нумере о террористических действиях, о враждебном отношении к верховной власти. Этому положению, по моему убеждению, по моему взгляду, я тоже не сочувствую. Я убежден, что явное восстание не может привести к цели… Террористические действия, систематизированный террор я всецело отрицаю. Затем относительно речи прокурора я высказать ничего не могу. Прибавлю только, что мой голос против террора не один: второй голос – Гольденберга.

Подсуд[имый] Михайлов: Так как мое развитие недостаточно, то я могу заявить на указание г-на прокурора, что он показывает, что я принадлежу к социально-революционной партии… Я сознаюсь, что я принадлежу, но к той партии, которая защищает среду рабочих, а не к той, которая достигает цели переворота, потому что, если я недостаточно развит, я даже не могу иметь об этом никакого понятия. Я это отрицаю. Кроме того, я могу сказать г-ну прокурору одно: он заявил, что эта идея – заблуждение. Но я не могу разъяснить ее, потому что я не могу ее определить по недостатку образования.

Подсудимая Гельфман: В защиту себя я ничего не желаю говорить. Но я хочу исправить некоторые указания защитника, в которых он высказал как будто бы мои слова. Он действительно рассказал мою прошлую жизнь, объяснил, почему я была арестована, сколько лет просидела. Это верно. Но он сказал, что после ареста я была сослана в Старую Руссу и только вследствие преследования полиции я должна была оставить Старую Руссу и примкнуть к партии «Народная воля». Я только рассказала ему о своей прошлой жизни, о прошлом аресте, что действительно я была арестована в 1875 году за то, что на моей квартире были получены письма, что у меня, по показанию хозяйки, собирались молодые люди. Вот те улики, которые существовали против меня в 1875 году. Я была арестована и просидела до 1879 года, была сослана в Старую Руссу. Он меня спрашивал, почему я после тюремного заключения поспешила в Петербург. Я ему говорила, что, когда я была освобождена от тюремного заключения и когда меня привезли в Старую Руссу, я несколько времени пробовала жить; после четырехлетнего заключения я хотела несколько осмотреться, но никакой возможности не было жить. Через три месяца после освобождения я уехала и приехала в Петербург, но не потому, что полиция преследовала, а потому что, когда меня освободили, я задалась целью служить тому делу, которому служила.

Подсуд[имый] Кибальчич: О своем фактическом отношении к событию 1 марта я говорил уже раньше. Теперь, пользуясь правом слова, мне предоставленным, я скажу о своем нравственном отношении, о том логическом пути, по которому я пришел к известным выводам. Я, в числе других социалистов, признаю право каждого на жизнь, свободу, благосостояние и развитие всех нравственных и умственных сил человеческой природы. С этой точки зрения лишение жизни человека – и не с этой только, но и вообще с человеческой точки зрения – является вещью ужасной. Г-н прокурор в своей речи, блестящей и красивой, заявил сомнение на мое возражение, высказанное раньше, что для меня лично и для партии вообще желательно прекращение террористической деятельности и направление силы партии исключительно на деятельность другую; он выставил, в частности, меня и вообще партию лицами, проповедующими террор для террора, выставил лицами, предпочитающими насильственные действия мирным средствам только потому, что они насильственные. Какая это странная, невероятная любовь к насилию и крови! Мое личное желание и желание других лиц, как мне известно, мирное решение вопроса.

Первоприсутствующий: Я приглашаю вас касаться только вашей защиты.

Кибальчич: Г-н прокурор говорил, что весьма важно выяснение нравственной личности подсудимого. Я полагаю, что то, что я говорю, относится к характеристике моей нравственной и умственной личности, если я заявляю свое мнение об известных существенных вопросах, которые теперь волнуют всю Россию и обращают на себя внимание. Я внимательно следил за речью г-на прокурора, и именно за тем, как он определяет причину революционного движения, и вот что я вынес: произошли реформы, все элементы были передвинуты, в обществе образовался негодный осадок; этому осадку нечего было делать, и, чтобы изобрести дело, этот осадок изобрел революцию. Вот отношение г-на прокурора к этому вопросу. Теперь в отношении к вопросу о том, каким же образом достигнуть того, чтобы эти печальные события, которые всем известны, больше не повторялись; как верное для этого средство им указывается на то, чтобы не давать никаких послаблений, чтобы карать и карать; но, к сожалению, я не могу согласиться с г-ном прокурором в том, чтобы рекомендованное им средство привело к желательному результату. Затем уже по частному вопросу я имею сделать заявление насчет одной вещи, о которой уже говорил мой защитник. Я написал проект воздухоплавательного аппарата. Я полагаю, что этот аппарат вполне осуществим. Я представил подробное изложение этого проекта с рисунками и вычислениями. Так как, вероятно, я уже не буду иметь возможности выслушать взгляда экспертов на этот проект и вообще не буду иметь возможности следить за его судьбой и, возможно, предусмотреть такую случайность, что кто-нибудь воспользуется этим моим проектом, то я теперь публично заявляю, что проект мой и эскиз его, составленный мной, находится у г-на Герарда.

Подсудимая Перовская: Много, очень много обвинений сыпалось на нас со стороны г-на прокурора. Относительно фактической стороны обвинений я не буду ничего говорить – я все их подтвердила на дознании, но относительно обвинения меня и других в безнравственности, жестокости и пренебрежении к общественному мнению, относительно всех этих обвинений я позволю себе возражать и сошлюсь на то, что тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости.

Подсудимый Желябов: Я имею сказать только одно: на дознании я был очень краток, зная, что показания, данные на дознании, служат лишь целям прокуратуры, а теперь я сожалею и о том, что говорил здесь, на суде. Больше ничего.

Первоприсутствующий: Особое присутствие удаляется для постановки вопросов.

В 3 часа ночи Особое присутствие возвратилось из совещательной комнаты в залу заседания, и г-н первоприсутствующий прочел проект вопросов (которые приведены ниже вместе с ответами). Стороны против этого проекта вопросов, возражений не представили. Особое присутствие утвердив вопросы, вновь удалилось в совещательную комнату для разрешения вопросов.

По возвращении Особого присутствия в залу заседания г-н первоприсутствующий прочел следующие вопросы и ответы на них Особого присутствия:

1. Виновен ли крестьянин Таврической губернии, Феодосийского уезда, Петровской волости, дер[евни] Николаевки Андрей Иванов Желябов, 30 лет, в том, что принадлежал к тайному сообществу, имевшему целью ниспровергнуть посредством насильственного переворота существующий в империи государственный и общественный строй и предпринявшему для достижения этой цели ряд посягательств на жизнь священной особы его императорского величества государя императора Александра Николаевича, убийств и покушений на убийство должностных лиц и вооруженных сопротивлений законным властям?

Ответ: Да, виновен.

2. Виновна ли в том же преступлении дворянка Софья Львова Перовская, 27 лет?

Ответ: Да, виновна.

3. Виновен ли в том же преступлении сын священника Николай Иванов Кибальчич, 27 лет?

Ответ: Да, виновен.

4. Виновен ли в том же преступлении тихвинский мещанин Николай Иванов Рысаков, 19 лет?

Ответ: Да, виновен.

5. Виновна ли в том же преступлении мозырская, Минской губернии, мещанка Геся Гельфман, 26 лет?

Ответ: Да, виновна.

6. Виновен ли в том же преступлении крестьянин Смоленской губернии, Сычевского уезда, Ивановской волости, дер[евни] Гаврилково Тимофей Михайлов, 21 года?

Ответ: Да, виновен.

7. Если подсудимый Тимофей Михайлов не виновен в принадлежности к сообществу, указанному в первом вопросе, то не виновен ли он в том, что принадлежал к сообществу, имеющему целью возбуждение вражды между хозяевами и рабочими и стачек между последними, причем означенное сообщество возбуждало рабочих к избиению частных лиц, признаваемых им враждебными рабочему сословию?

Ответ: Не требует разрешения.

8. Виновен ли подсудимый Николай Рысаков в том, что, принадлежа к упомянутому в первом вопросе сообществу, согласился с Желябовым, Кибальчичем, Михайловым, Гельфман или некоторыми из них, а также и с другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича 1-го марта 1881 года посредством метательных взрывчатых снарядов, один из которых, брошенный в этот день другим соучастником злодеяния, причинил государю императору тяжкие раны, повлекшие за собой кончину его величества, причем сам Рысаков бросил пред тем под карету его императорского величества метательный взрывчатый снаряд, произведший под той каретой взрыв?

Ответ: Да, виновен.

9. Виновен ли подсудимый Андрей Желябов в том, что, принадлежа к упомянутому в первом вопросе сообществу и умыслив посягательство на жизнь государя императора Александра Николаевича, согласил на него Рысакова и других лиц, приготовительными действиями которых руководил до своего ареста 27 февраля 1881 года, сводя их между собой на особо предназначенных для подобных сходок квартирах для совещаний об означенном злодеянии?

Ответ: Да, виновен.

10. Виновна ли подсудимая Софья Перовская в том, что, принадлежа к тому же преступному сообществу и согласившись в целях оного с Желябовым, Кибальчичем, Рысаковым, Михайловым, Гесей Гельфман или с некоторыми из них, а также и с другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, руководила действиями исполнителей и самым совершением злодеяния 1 марта сего года, а именно: устроила постоянное наблюдение за выездами государя императора Александра Николаевича, в день злодеяния 1 марта принесла в подготовленную для собрания соучастников оного квартиру два предназначенных для злодеяния взрывчатых метательных снаряда, которые и передала злоумышленникам, начертила план местности и указала собравшимся в квартире злоумышленникам назначенный каждому из них пункт и затем на Михайловской улице подала знак, по которому злоумышленники должны были идти на Екатерининский канал и здесь ждать проезда государя императора Александра Николаевича для приведения в исполнение своего злодейского умысла?

Ответ: Да, виновна.

11. Виновен ли подсудимый Николай Кибальчич в том, что, принадлежа к вышеуказанному в первом вопросе сообществу и согласившись в целях оного с Желябовым, Перовской, Рысаковым, Михайловым и Гельфман или некоторыми из них, а также и с другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, он изготовил и приспособил для этой цели четыре метательных снаряда, посредством которых совершено было 1 марта 1881 года злодейское посягательство на жизнь его императорского величества, причем одним из этих снарядов произведен был взрыв, причинивший его величеству тяжкие раны, от которых того же 1 марта государь император скончался?

Ответ: Да, виновен.

12. Виновен ли подсудимый Тимофей Михайлов в том, что, принадлежа к вышеуказанному сообществу и согласившись в целях оного с Желябовым, Перовской, Кибальчичем, Рысаковым и Гесей Гельфман или некоторыми из них, а также и с другими лицами лишить 1 марта 1881 года жизни государя императора Александра Николаевича, участвовал в приготовительных к сему злодеянию действиях пробой 28 февраля предназначенного для этой цели метательного взрывчатого снаряда и затем 1 марта, вооруженный метательным снарядом, находился на месте совершения злодеяния для принятия в нем участия?

Ответ: Да, виновен, но на месте совершения преступления не был.

13. Виновна ли подсудимая Геся Гельфман в том, что, принадлежа к вышеуказанному в первом вопросе сообществу и согласившись в целях оного с Желябовым, Перовской, Кибальчичем, Рысаковым и Михайловым или некоторыми из них, а также и с другими лицами на лишение жизни 1 марта 1881 года государя императора Александра Николаевича, она заведовала в качестве хозяйки служащими для сбора злоумышленников квартирами, в которых происходили с ее ведома совещания о сем злодеянии и в одну из которых с ее ведома принесены были 1 марта взрывчатые метательные снаряды, предназначенные для сего злодеяния?

Ответ: Да, виновна.

14. Виновен ли подсудимый Андрей Желябов в том, что, принадлежа к упомянутому сообществу и действуя в его целях, согласился с другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, для чего принимал непосредственное участие в земляных работах по устройству подкопа, окончательно устроенного и проведенного из подвальной лавки в доме графа Менгдена по Малой Садовой улице, со снарядом для взрыва полотна улицы при проезде государя императора Александра Николаевича?

Ответ: Да, виновен.

15. Виновен ли подсудимый Николай Кибальчич в том, что, принадлежа к вышеуказанному сообществу и действуя в его целях, согласился с прочими лицами лишить жизни его императорское величество государя императора Александра Николаевича и принимал участие техническими указаниями и изготовлением запала для взрыва в устройстве вышеупомянутого в предыдущем вопросе подкопа?

Ответ: Да, виновен.

16. Виновна ли подсудимая Софья Перовская в том, что, принадлежа к упомянутому сообществу и действуя в его целях, согласилась с другими лицами лишить жизни его императорское величество государя императора Александра Николаевича, для чего, вполне заведомо для Перовской, устроен был вышеупомянутый подкоп?

Ответ: Да, виновна.

17. Виновен ли в преступлении, изложенном в шестнадцатом вопросе, подсудимый Николай Рысаков?

Ответ: Нет, не виновен.

18. Виновен ли в преступлении, изложенном в шестнадцатом вопросе, подсудимый Тимофей Михайлов?

Ответ: Нет, не виновен.

19. Виновна ли в преступлении, изложенном в шестнадцатом вопросе, подсудимая Геся Гельфман?

Ответ: Нет, не виновна.

20. Виновен ли подсудимый Андрей Желябов в том, что, принадлежа к тому же названному преступному сообществу, 18 ноября 1879 года близ города Александровска Екатеринославской губернии вместе с другими лицами с целью лишить жизни государя императора Александра Николаевича устроил под полотном железной дороги мину для взорвания динамитом поезда, в котором изволил находиться его императорское величество, и при проходе означенного поезда сомкнул проведенные чрез мину проводники гальванического тока, причем, однако же, по обстоятельствам, не зависящим от подсудимого Желябова, взрыва не последовало?

Ответ: Да, виновен.

21. Виновна ли подсудимая Софья Перовская в том, что, принадлежа к тому же преступному сообществу и с той же целью лишения жизни государя императора Александра Николаевича, принимала вместе с другими лицами непосредственное участие в приготовлениях ко взрыву полотна Московско-Курской железной дороги близ города Москвы при прохождении императорского поезда, во время какового прохождения 19 ноября 1879 года наблюдала за приближением означенного поезда и подала лицу, имевшему произвести взрыв, сигнал, по которому взрыв действительно и последовал, не причинив, однако же, по обстоятельствам, от подсудимой не зависевшим, никакого вреда лицам, находившимся в поезде?

Ответ: Да, виновна.

22. Виновен ли подсуд[имый] Николай Кибальчич в том, что, принадлежа к тому же преступному сообществу и согласившись с другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, принимал участие в приготовлениях к взрыву 18 ноября 1878 года полотна железной дороги при проходе императорского поезда из города Александровска Екатеринославской губернии посредством доставления одному из участников означенного взрыва, Андрею Желябову, необходимой для совершения этого преступления спирали Румкорфа?

Ответ: Да, виновен.

23. Виновен ли подсуд[имый] Николай Кибальчич в том, что, принадлежа к тому же преступному сообществу и согласившись с другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, принимал участие в приготовлениях в 1879 году взрыва на Одесской железной дороге близ города Одессы посредством хранения у себя всех нужных для совершения этого преступления снарядов и между прочим посредством приобретения и приспособления спиралей Румкорфа?

Ответ: Да, виновен.

24. Виновен ли подсудимый] Тимофей Михайлов в том, что 3 марта 1881 года при задержании его в квартире № 5 дома № 5 по Тележной улице умышленно, с целью лишить жизни кого-либо из задержавших его лиц, сделал в них шесть выстрелов из револьвера, чем причинил опасную рану городовому Ефиму Денисову и контузию помощнику участкового пристава Слуцкому?

Ответ: Да, виновен.

Затем первоп[присутствующий] предложил прокурору дать заключение по вопросу о том, какому по закону подсудимые подлежат наказанию за состоявшимся решением суда.

Прокурор: Приговором Особого присутствия Правительствующего сената все подсудимые признаны виновными в преступлениях, предусмотренных 241-й, 242-й и 249-й ст[атьями] Улож[ения] о наказаниях], а Михайлов, кроме того, в преступлении, предусмотренном ст[атьей] 1459 Улож[ения] о наказаниях]. За эти преступления наказание по закону определяется по 1 степ. 17-й статьи Уложения о наказаниях, причем несовершеннолетний подсудимый Рысаков должен быть, согласно статье 139 Уложения о наказаниях, подвергнут наказанию за преступление, в котором он признан виновным, как совершеннолетний. На основании изложенного подсудимые Желябов, Рысаков, Кибальчич, Гельфман, Перовская и Михайлов должны быть приговорены к лишению всех прав состояния и к смертной казни.

Присяжный] пов[еренный] Унковский: Я, со своей стороны, не могу согласиться с заключением г-на прокурора касательно применения к Рысакову смертной казни по следующим соображениям: 139-я статья Уложения о наказаниях, говорящая о несовершеннолетних более 14 лет, но не достигших еще 21-летнего возраста, подвергает их за преступления, влекущие за собой лишение всех рав состояния, наказанию, как и совершеннолетних, но с той разницей, что время работ сокращается на одну треть, а высшим наказанием установляет для них каторжные работы лишь на 20 лет. Едва ли смысл этой статьи может подлежать спору и сомнению, ибо хотя в ней не упомянуто о неприменении к ним смертной казни, но из сопоставления этой статьи с предыдущей 139-й статьей, а также и потому, что в ней не упоминается о смертной казни, следует заключить, что законодатель вовсе не имел в виду допустить применение смертной казни к лицам несовершеннолетним. Такое толкование этого закона совершенно согласно не только с буквальным его содержанием и с предыдущей статьей, но и со всеми кодексами европейских стран, которые не допускают применения к несовершеннолетним ни смертной казни, ни наказания свыше 20-летнего срока и которые имелись в виду при редакции нашего Уложения о наказаниях. Если же толковать эту статью иначе, то есть таким образом, что в ней не говорится о смертной казни, то о смягчении этого наказания не может быть речи и для лиц, не достигших 14-летнего возраста, ибо в 138-й ст[атье], относящейся к малолетним, о смертной казни также не говорится. Всем известно, что в нашей стране человеческий организм развивается гораздо медленнее, нежели в большей части европейских государств; обязательное учение в Германии начинается с шести лет, тогда как у нас мальчики, в особенности из крестьянского сословия, еще и в восемь или девять лет недостаточно развиты для того, чтобы посещать школы. Очень многие женатые крестьяне наши имеют вид несовершеннолетних мальчиков. Между тем во всех известных кодексах европейских государств смертная казнь к лицам, не достигшим известного возраста, вовсе не применяется. Во Франции, например, для лиц, не достигших 16 лет, не полагается вовсе ни казни, ни пожизненного наказания, ни даже ссылки, и высшим наказанием установляется заключение на 20 лет, в чем можно убедиться из Code penal (статьи 67 и 68), также в уложениях бельгийском и португальском применение смертной казни к несовершеннолетним не дозволяется: в Баварии до 21 года, в Бельгии – до 18, а в Португалии – до 19 лет. В новом германском уложении 1872 года, в ст[атье] 57 говорится, что лица, не достигшие 18-летнего возраста, за деяния, влекущие за собой смертную казнь или пожизненное заключение в смирительном доме (Zuchthaus), подвергаются заключению от трех до 15 лет.

В австрийском уложении 1852 года в § 25 в тех же случаях несовершеннолетние до 20 лет подвергаются лишь заключению от 10 до 20 лет. Таким образом, очевидно, что, сопоставляя приведенную мной статью 139 Уложения о наказаниях изд. 1876 года со всеми европейскими кодексами, наш законодатель, не упоминая в ней о смертной казни, не мог иметь даже и мысли применения этого наказания к лицам от 14 до 20-летнего возраста, ибо в противном случае нужно предположить, что наш закон допускает эту кару для 14-летних, то есть для лиц, не достигших ни одного из возрастов, определенных для применения ее в других государствах, в которых человеческий организм развивается гораздо ранее. Вследствие всего этого я считаю долгом просить о применении к Рысакову высшего наказания, определенного 139-й статьей Уложения для несовершеннолетних.

Прис[яжный] пов[еренный] Хартулари: Я ничего не имею заявить.

Прис[яжный] пов[еренный] Герке 1-й: Если суд найдет возможным, я прошу принять во внимание то обстоятельство, что подсудимая играла второстепенную роль, и применить к ней статьи 134 п. 6 135 Уложения и смягчить наказание; а если это будет признано выходящим за пределы милости, которую суд может оказать, то я прошу: не будет ли признано возможным ходатайствовать об этом.

Остальные защитники и подсудимый Желябов никакого заявления не предъявили.

Тов[арищ] прокур[ора] Муравьев: В интересах закона и справедливости я считаю долгом возразить защитнику подсудимого Рысакова. Он ссылается на ст. 139 Уложения о наказаниях, но соображения защиты лишены, по моему мнению, законного основания. Защита прежде всего указывает на то, что, если по статье 139 должна быть применена к подсудимому 1 степ. 17-й статьи, то, следовательно, и предыдущая статья 138 определяет то же наказание и для малолетних, не достигших еще 14-летнего возраста. Я полагаю, что это заключение ошибочно потому, что в разъяснение 138-й статьи имеется известное Особому присутствию высочайше утвержденное мнение Государственного совета, в котором относительно случаев применения 1 степени 17-й статьи допускается смягчение наказания лишь для малолетних, то есть не достигших 14-летнего возраста.

Николай Ярошенко

Портрет М.А. Унковского. 1888 Музей М.Е. Салтыкова-Щедрина. Тверь

Что же касается до совершеннолетних в возрасте, упомянутом 139-й статьей, то, по сопоставлении этой статьи со статьей 140 и последующими, следует признать, что на основании точного смысла закона, исключающего всякие сомнения, признание несовершеннолетнего виновным в таком преступлении, которое влечет за собой лишение всех прав состояния, устраняет, за силой этого последнего карательного признака, всякое смягчение наказания вследствие несовершеннолетия. Следовательно, наказание должно быть назначено Рысакову на точном основании 139-й статьи как совершеннолетнему. Затем едва ли нужно упоминать о том, что ссылка защиты на иностранные кодексы, изданные до нашего Уложения и содержащие в себе правило о желаемом им смягчении наказания, не может иметь для Особого присутствия никакого юридического значения.

Прис[яжный] пов[еренный] Унковский: Едва ли можно согласиться с мнением прокурора. Я не приводил иностранных уложений для того, чтобы Правительствующий сенат мог на них основать свое решение. Я приводил их лишь в доказательство того, что составители Уложения 1876 года имели многие из этих кодексов в виду, и если бы они допускали применение смертной казни к лицам, не достигшим 21-летнего возраста, то они упомянули бы об этом. Между тем в 139-й статье, в которой говорится о несовершеннолетних, начиная с 14-летнего возраста, о смертной казни не сказано ни слова. Упомянутое г-ном прокурором мнение Государственного совета, не вошедшее в закон, мне вовсе не известно, и я вовсе не понимаю, почему по статье 139, относящейся ко всем случаям совершения лицами, не достигшими 21 года, преступлений, влекущих за собой наказание, сопряженное с лишением всех прав состояния, с 17-летнего возраста должны быть применяемы все виды наказаний, изложенные в статье 17 Уложения, а в том числе и первый вид, то есть лишение всех прав состояния и смертная казнь, которой для лиц, не достигших полного совершеннолетия, вовсе не установлено. Очевидно, что такое толкование не согласно с истинным смыслом этой статьи. На этом основании я ходатайствую о замене для несовершеннолетнего Рысакова смертной казни другим наказанием.

Затем Особое присутствие Правительствующего сената поставило на свое разрешение вопрос: какому подлежат наказанию за состоявшимся решением подсудимые Желябов, Перовская, Кибальчич, Рысаков, Михайлов и Гельфман, после чего удалилось для совещания по постановлению приговора.

29 марта 1881 года

В 6 часов 20 минут утра 29 марта Особое присутствие Правительствующего сената вышло в залу заседания и г-н первоприсутствующий провозгласил резолюцию, помещенную в № 70 «Правительственного вестника», объявив, что приговор в окончательной форме будет объявлен осужденным 30 марта в 4 часа пополудни. (Приговор этот напечатан в том же № 70 «Правительственного вестника»).

Приговор

1881 года, марта 23–24 дня

По указу Его Императорского Величества Правительствующий сенат в Особом присутствии для суждения дел о государственных преступлениях в следующем составе:

г-н первоприсутствующий Э.Я. Фукс; г-да сенаторы: Н.П. Биппен, Н.С. Писарев, И.Н. Орлов, А.И. Синицын, А.А. Бобринский, петергофский уездный предв[одитель] дворян барон М.Н. Корф, московский городской голова С.М. Третьяков и волостной старшина А.А. Гелекер; при обер-секретаре В.В. Попове; в присутствии исполняющего обязанности прокурора при Особом присутствии Правительствующего сената Н.В. Муравьева —

рассматривал дело о мещанине Николае Рысакове, крестьянах Андрее Желябове, Тимофее Михайлове, сыне священника Николае Кибальчиче, дворянке Софье Перовской и мещанке Гесе Гельфман, преданных суду Особого присутствия, на основ[ании] 1032 и 1052 статей Устава уголовного судопроизводства по прод. 1879 года по обвинению их в злодеянии, жертвой коего пал в Бозе почивший государь император Александр Николаевич, и в других преступлениях.

Первого марта 1881 года, в воскресенье, в начале третьего часа пополудни, в С.-Петербурге совершено было величайшее злодеяние, поразившее Россию роковым ударом, положившим безвременно предел драгоценной жизни возлюбленного монарха, благодетеля отечества, государя императора Александра Николаевича. В тот день его императорское величество изволил присутствовать на разводе в Михайловском манеже, а из Манежа посетить Михайловский дворец, откуда и возвращался по Инженерной улице и затем, направо из оной, по набережной Екатерининского канала. Когда карета государя в сопровождении обычного конвоя проезжала мимо сада Михайловского дворца на расстоянии около 50 саж[ен] из угла Инженерной улицы, под лошадей кареты был брошен разрывной снаряд. Взрывом этого снаряда были ранены некоторые лица и разрушена задняя стенка императорской кареты, но сам государь остался невредим. Человек, бросивший снаряд, хотя и побежал по набережной канала по направлению к Невскому проспекту, но в нескольких саженях был задержан и назвался первоначально мещанином Глазовым, а затем показал, что он мещанин Рысаков. Между тем государь, приказав кучеру остановить лошадей, изволил выйти из кареты и направиться к задержанному преступнику; когда же его величество возвращался назад к месту взрыва по панели канала, последовал второй взрыв, ужасным последствием которого было нанесение государю крайне тяжелых ран с раздроблением обеих ног ниже колен. Венценосный страдалец был доставлен в Зимний дворец почти уже в бессознательном состоянии, и в тот же день в 3 часа 35 минут пополудни в Бозе почил. По осмотре местности злодеяния и по данным, обнаруженным дознанием, эксперты пришли к заключению, что означенные взрывы были произведены двумя брошенными снарядами, заключенными в жестяные оболочки и состоявшими из ударного состава и взрывчатого вещества в количестве до пяти фунтов в каждом снаряде.

На лицо, бросившее к ногам почившего государя второй разрывной снаряд, прямых указаний сначала не было; только крестьянин Петр Павлов при первоначальном дознании показал, что когда государь, отойдя от задержанного Рысакова, направился по панели канала, то неизвестный человек, стоявший прислонившись к решетке набережной, выждал приближения государя на расстояние не более двух аршин и бросил что-то на панель, отчего и последовал второй взрыв. Показание это, повторенное Павловым и на судебном следствии, вполне подтвердилось следующими данными: указанный Павловым человек был поднят на месте преступления в бессознательном состоянии и по доставлении в Придворный госпиталь Конюшенного ведомства умер там через 8 часов; по судебно-медицинскому осмотру и вскрытию трупа этого лица, на нем оказалось множество поранений, причиненных взрывом, который, по мнению экспертов, должен был произойти в весьма близком расстоянии, не далее как на три шага от умершего. Этот человек, придя пред смертью несколько в себя и ответив на вопрос о своем имени – «не знаю», проживал, как обнаружено дознанием и судебным следствием, по подложному паспорту на имя виленского мещанина Николая Степанова Ельникова и между своими соумышленниками назывался «Михаилом Ивановичем» и «Котиком».

Из свиты и конвоя покойного государя при означенных взрывах было ранено девять человек, из которых один умер, а из числа чинов полиции и посторонних лиц, находившихся на месте злодеяния, ранено десять, из которых через несколько часов умер один.

Обстоятельства, относящиеся до страшного злодеяния 1 марта, а равно и стоящие в непосредственной с ним связи, как они установлены судебным следствием, произведенным по настоящему делу, представляются в следующих чертах:

I

Некоторые из лиц, принадлежащих к тайному сообществу, называемому одними подсудимыми «Русской социально-революционной партией», а другими партией «Народная воля», поставившему себе задачей изменение и ниспровержение посредством насильственного переворота существующего в России государственного и общественного строя, имели в июне 1879 года в городе Липецке съезд в числе около 15 человек для пересмотра программы партии и для обсуждения дальнейших мер к достижению цели их сообщества. Результатом такого совещания было решение предпринять целый ряд покушений на жизнь в Бозе почившего государя посредством взрывов динамитом императорских поездов.

В съезде принимал участие подсудимый Желябов под именем Чернявского, и затем он же, под именем Борисова, принимал участие в сходках в сентябре того же года в города Харькове, где обсуждались вопросы о ближайших способах последовательного осуществления посягательств на жизнь государя, причем было решено Желябову, Тихонову и Окладскому (последние двое уже осуждены за это преступление приговором С.-Петербургского военно-окружного суда, состоявшимся 31 октября 1880 года) произвести взрыв близ города Александровска Екатеринославской губернии во время следования императорского поезда по пути из Крыма, а другим лицам – произвести таковой же взрыв близ гор[ода] Одессы в случае, если государь император изволит проследовать из Крыма в Одессу. С этой целью Желябов прибыл в октябре 1879 года в Александровск, назвавшись ярославским купцом Черемисовым, под предлогом устройства кожевенного завода и поселился вместе с неизвестной женщиной, назвавшей себя его женой, в доме мещанина Бовенко. На четвертой версте от города, по пути к станции Лозовая, преступниками были заложены под шпалы железной дороги два медных цилиндра с динамитом на таком расстоянии один от другого, чтобы, по показанию Желябова на судебном следствии по настоящему делу, взрыв мог обнять поезд с обоих концов, и к ним прикреплена проволока, шедшая к ближайшему цинковому листу, который, в свою очередь, сообщался со вторым листом, уложенным в нескольких саженях от проезжей дороги; от сего последнего листа минные проволоки спускались по насыпи железнодорожного пути к оврагу и выходили на грунтовую дорогу, где и должны были иметь соединение с аппаратом, помещенным в телеге. Когда же сделалось известным, что государь император последует чрез город Александровск 18 ноября, то утром в этот день Тихонов, Желябов, Окладский и Пресняков, поместив в телегу аппарат, поехали к тому месту, где у них были заложены минные проволоки, и здесь Окладский, вынув из земли концы проволоки, передал их Желябову. Как только императорский поезд вышел со станции и несколько вагонов его прошли то место, где была заложена мина, Желябов сомкнул цепь, но взрыва не произошло, и императорский поезд проследовал благополучно. По исследовании цилиндров, найденных под шпалами, эксперт нашел, что цилиндры эти представляют собой две мины, снаряженные магнезиальным динамитом и снабженные электрическими запалами, причем один цилиндр сполна наполнен динамитом, а другой только до половины.

II

Одновременно с этим подготовлялись взрывы императорских поездов в Одессе и под Москвой. Обстоятельства приготовления к взрыву на железной дороге близ Одессы, насколько они относятся до лиц, преданных суду Особого присутствия, состоят в следующем: подсудимый Николай Кибальчич, предложив весной 1879 года чрез Квятковского (казненный уже государственный преступник) свои услуги революционной партии и полагая, что ей придется, по его объяснению, в ее борьбе с правительством прибегнуть к таким веществам, как динамит, решился изучить приготовление взрывчатых веществ и для того перечитал все, что мог достать по литературе этого предмета. Затем, когда ему удалось у себя в комнате добыть небольшое количество нитроглицерина, он убедился в возможности приготовлять как это вещество, так равно динамит и гремучий студень домашними средствами и с того времени постоянно участвовал в приготовлении для партии взрывчатых веществ. После Липецкого съезда он, Кибальчич, поселился в Одессе под именем коллежского регистратора Максима Петрова Иваницкого с женой Елизаветой. Получая сведения о всех покушениях на жизнь государя императора, предпринятых осенью 1879 года, Кибальчич принимал деятельное участие в приготовлениях к взрыву императорского поезда близ Одессы, причем имел у себя все материалы, необходимые для взрыва; с этой целью он отдал в магазин Левенталя для починки спираль Румкорфа, а когда починка была произведена неудовлетворительно, купил новую спираль в магазине Розенталя; когда же узнал, что государь на обратном пути из Крыма не едет через Одессу, счел нужным отвезти одну из спиралей в город Александровск, где имевшаяся у сообщников его спираль была в неудовлетворительном виде.

III

19 ноября 1879 года, в одиннадцатом часу вечера, на третьей версте от московской станции Московско-Курской железной дороги во время следования в Москву поезда с императорской свитой был произведен взрыв полотна железной дороги, вследствие чего произошло крушение поезда, в котором злоумышленники предполагали присутствие в Бозе почившего государя. Входившие в состав этого поезда два паровоза и первый багажный вагон оторвались, один багажный вагон перевернулся вверх колесами, и восемь вагонов сошли с рельс с более или менее значительными повреждениями, но при этом ни лица, следовавшие на поезде, ни посторонние лица не понесли никаких повреждений. При осмотре места взрыва было обнаружено, что он произведен посредством мины, заложенной под полотно железной дороги и проведенной из нижнего этажа дома, расположенного в 20 саженях к железнодорожному пути и купленного незадолго перед тем личностью, именовавшейся саратовским мещанином Сухоруковым; из нижнего этажа этого дома была выведена имевшая вид трехгранной призмы галерея, обшитая в основании и по бокам досками. При осмотре упомянутого дома оказалось, что взрыв произведен при посредстве спирали Румкорфа, находившейся в сундуке, стоявшем в верхнем этаже, и гальванической батареи, помещенной в сарае. Два проводника, покрытые слоем земли, шли от батареи по двору до стены дома и затем поднимались по плинтусам во второй этаж, где они, соединившись со спиралью Румкорфа, спускались по стене в нижний этаж дома и затем вступали в галерею, ведущую к мине, заложенной на глубине около двух сажен под рельсами. Около батареи в сарае имелось отверстие, через которое можно было наблюдать за железнодорожным путем. По заключению экспертов, на устройство означенного подкопа потребовалось не менее 20 дней, причем работа эта, по их мнению, производилась не менее чем двумя, а скорее и большим числом лиц; самый взрыв был произведен одним из взрывчатых составов, относящихся к группе содержащих в себе нитроглицерин. Помянутый Сухоруков появился в Москве в первых числах сентября 1879 года с женщиной, именовавшейся его женой, и 13 сентября приобрел покупкой дом у мещанина Кононова; 19 сентября переехал в этот дом и, удалив оттуда жильцов под предлогом необходимых в доме переделок, приступил, как он объяснил, к вырытию в нижнем этаже дома погребной ямы. После того окна нижнего этажа были наглухо заколочены, двери заперты, а в дом были привезены доски и железные трубы, найденные впоследствии в минной галерее. Сухоруков оставался в Москве вместе с жившей с ним женщиной до взрыва императорского поезда, а вслед за взрывом оба они скрылись. По подложному паспорту на имя Сухорукова проживал архангельский мещанин Лев Николаев Гартман, скрывающийся в настоящее время за границей; проживавшая же с Гартманом женщина, именовавшая себя его женой, была дворянка Софья Львова Перовская. В устройстве подкопа и мины принимали участие, между прочим, Гартман и Софья Перовская. Сообщниками этого преступления было решено, что для самого производства взрыва должны остаться в доме Сухорукова – Ширяев и Перовская, а остальные участники должны выехать оттуда накануне прибытия в Москву императорского поезда. Перовской было поручено наблюдать у полотна железной дороги за приближением поезда и дать знать о его приближении, а Ширяеву – сомкнуть цепь по сигналу, данному Перовской. Перед самым проездом государя состоявшееся у них решение о распределении занятий при взрыве было изменено, причем вместо него, Ширяева, в доме остались для производства взрыва Гартман и Перовская.

IV

Преступная деятельность упомянутого выше тайного сообщества и после того не прекращалась, и многие из его членов, переселившись в С.-Петербург, продолжали здесь составлять новые планы для дальнейших посягательств на жизнь в Бозе почившего императора. В печатных объявлениях от так называемого «Исполнительного комитета», появившихся после каждого из означенных покушений, а равно и после взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года, злоумышленники не только признавали их совершение делом своей партии, но и дерзостно бросали в лицо русского народа заявление о намерении своем продолжать свою злодейскую деятельность.

Кибальчич прибыл в С.-Петербург в декабре 1879 года и проживал под именем Агаческулова сперва по Забалканскому проспекту, в доме № 10, в Серапинской гостинице, после – по Подольской улице, дом № 11 с неизвестной женщиной, называвшейся его женой, где у него в квартире помещалась и тайная типография; по Невскому проспекту, дом № 124 и, наконец, в конце января 1881 года под именем аккерманского мещанина Николая Ланского, по Лиговке, в доме № 83, в квартире № 2. Перовская под именем вдовы землемера Лидии Антоновой Войновой с осени 1879 года проживала в Петербургской части 1-го участка, на углу Большой и Малой Белозерских улиц, дом № 32—4 вместе с женщиной, называвшейся дочерью священника Ольгой Сипович (еще не разысканной), а в июле 1880 года переехала в дом № 17–18 по 1-й Роте Измайловского полка, где в октябре того же года, по отъезде Сипович, поселился и Желябов под именем брата Войновой, Николая Слатвинского. Независимо от этого обнаружены и особые квартиры, долженствовавшие служить общим целям общества, называемые подсудимыми «конспиративными», по Большой Подьяческой улице, дом № 37, где изготовлялся динамит, в чем непосредственное участие принимал Кибальчич; по Троицкому переулку, дом № 27—1, квартира № 25, где до 17 февраля 1881 года проживал неизвестный человек, называвшийся московским мещанином Андреем Николаевым, с женой Елизаветой Андреевной, оказавшейся Гельфман, и по Тележной улице, дом № 5, квартира № 5, где по переезде из Троицкого переулка проживала та же Гельфман вместе с осужденным в государственном преступлении Саблиным под именем супругов Фесенко-Навроцких.

Новое посягательство на священную особу государя императора Александра Николаевича злоумышленники решили осуществить посредством мины под Малой Садовой и метательных взрывчатых снарядов. Желябов, умыслив это злодеяние, согласил на совершение оного Рысакова, Михайлова, лицо, называемое «Михаилом Ивановичем», и других и распоряжался приготовительными их к этому злодеянию действиями. Другие злоумышленники, между ними и Желябов, принимавший непосредственное участие в земляных работах, устроили мину; Кибальчич занялся изготовлением метательных снарядов; Перовская образовала постоянное наблюдение за выездами государя, в чем принимали участие Рысаков, «Михаил Иванович» и другие лица. Помянутые лица сходились для совещания о приготовлениях к злодеянию 1 марта преимущественно в квартире в Тележной улице, предназначенной исключительно для подготовлений к цареубийству, хозяевами которой были Гельфман и Саблин под именем жены и мужа Фесенко-Навроцких. Эту квартиру посещали Желябов, Рысаков, Перовская, называвшийся «Михаилом Ивановичем», Михайлов и Кибальчич, который по принесенным им образцам объяснял устройство метательных снарядов. 28 февраля Рысаков, Кибальчич, Михайлов и «Михаил Иванович» ходили за город в пустынное место пробовать образец снаряда. Хотя Желябов и был арестован 27 февраля, тем не менее участники задуманного злодеяния, в числе их Рысаков, помянутый «Михаил Иванович» и Михайлов, собрались, согласно состоявшемуся уговору, 1 марта в 9 час[ов] утра на квартире в Тележной улице, куда вскоре прибыли Перовская и Кибальчич, принесшие каждый по два метательных снаряда, изготовленных последним в ночь на 1 марта. Перовская начертила на конверте план местности, обозначив на нем пункты для каждого из участников, и дала все указания для совершения злодеяния. Указания эти состояли в следующем: при проезде государя в Михайловский манеж по Малой Садовой должен был произойти взрыв мины; но на случай неудачного взрыва на обоих концах Малой Садовой должны были находиться лица, вооруженные метательными снарядами, которыми и были снабжены Рысаков, лицо, прозывавшееся «Михаилом Ивановичем», и двое других лиц. Если же государь не последует по Малой Садовой, то метальщикам по условленному с Перовской сигналу следовало идти на Екатерининский канал и там ждать возвращения государя в Зимний дворец после обычного посещения им Михайловского дворца. Когда же оказалось, что его величество, не проехав по Малой Садовой и таким образом благополучно миновав устроенный на ней подкоп с миной, направился из Манежа в Михайловский дворец, Перовская, находившаяся все время вблизи для наблюдений за направлением пути государя, подала на Михайловской улице лицам, имевшим снаряды, условный знак, указывавший, что они должны были идти для действия на Екатерининский канал, где и произошло то роковое событие, которое оплакивает ныне русский народ.

V

Рысаков, как упомянуто выше, был схвачен на месте злодеяния. Прозывавшийся «Михаилом Ивановичем» (он же «Котик» и Ельников) умер от ран, полученных при взрыве брошенного им второго снаряда. Желябов задержан был еще 27 февраля. В квартире, где проживал Желябов под именем Слатвинского вместе с женщиной, именовавшей себя Лидией Войновой, был произведен обыск, при котором, кроме разных принадлежностей химических опытов, могущих служить и для приготовления взрывчатых веществ, были найдены, между прочим, четыре жестянки с остатками черного вещества, а также две каучуковые красные трубки. По заключению экспертов, означенное вещество оказалось черным динамитом, а каучуковые трубки – подобными тем, которые были употреблены при устройстве метательных взрывчатых снарядов. Женщина же, проживавшая вместе с Желябовым под именем Войновой и скрывшаяся из вышеуказанной квартиры на другой же день его ареста, 28 февраля вечером, была задержана лишь 10 марта и оказалась дворянкой Софьей Львовой Перовской. По обыску у нее были, между прочим, найдены печатные прокламации по поводу злодеяния 1 марта.

VI

Вследствие сведений, полученных при производстве расследования по настоящему делу о том, что по Тележной улице, в доме № 5, находится квартира, в которой собирались злоумышленники и производились приготовления к злодеянию 1 марта, в означенной квартире № 5 сделан был в ночь на 3 марта внезапный обыск. При объявлении должностными лицами, явившимися на обыск, об их прибытии лицу, спросившему их о том через запертую наружную дверь квартиры, в этой последней послышалось несколько выстрелов, и затем женщина отперла дверь, через которую должностные лица и проникли в квартиру. В первой комнате они нашли лежащего на полу окровавленного, только что, по-видимому, застрелившегося человека. Не выходя из бессознательного состояния, неизвестный вскоре умер. По осмотру домовой книги оказалось, что он проживал в квартире № 5 вместе с упомянутой задержанной в ней женщиной под именем супругов Фесенко-Навроцких, по подложному паспорту. Застрелившийся мужчина был дворянин Николай Алексеев Саблин, а женщина оказалась мозырской мещанкой Гесей Мировой Гельфман. Последняя, ввиду предстоявшего обыска, предупредила, что со многими находящимися в ее квартире вещами следует обращаться крайне осторожно, так как они наполнены взрывчатыми веществами. По обыску в означенной квартире найдены вещественные доказательства, имеющие непосредственную связь со злодейским деянием 1 марта, в числе коих: 1) две жестянки с метательными снарядами, взрывающимися от удара при падении, заключающими в себе взрывчатый аппарат по системе особых, сообщающихся друг с другом частей снарядов; 2) небольшая деревянная призма, представляющая, по предположению эксперта, часть модели метательного снаряда; 3) план г. С.-Петербурга с карандашными отметками в виде неправильных кругов на здании Зимнего дворца и со слабыми карандашными же линиями, проведенными от здания Михайловского манежа по Инженерной улице, по зданиям Михайловского дворца и по Екатерининскому каналу; и 4) сделанный карандашом на обороте конверта план, без соблюдения масштаба, представляющий, по сличении его с планом города С.-Петербурга, сходство с местностью между Екатерининским каналом, Невским проспектом, Михайловским дворцом и Караванной улицей, с обозначением Михайловского манежа, Инженерной улицы и Малой Садовой. На плане этом, между прочим, имеются знаки на Екатерининском канале, Манежной площади и круг посредине Малой Садовой.

3 марта утром, вскоре после вышеупомянутого обыска, когда в квартире той были оставлены чины полиции для задержания лиц, имеющих туда прийти, явился человек и, поднимаясь по лестнице во второй этаж, где находилась означенная квартира, был встречен дворником Сергеевым. На вопрос последнего, куда он идет, неизвестный, спросив какого-то кучера, указал на квартиру № 12, которая была не занята, вследствие чего был приглашен в квартиру № 5, где и задержан. Когда же было приступлено к производству у него обыска, то он, выхватив из кармана револьвер, сделал шесть выстрелов в задержавших его полицейских чинов, причем нанес городовому Денисову опасную рану, а помощнику пристава 1-го участка Александро-Невской части Слуцкому – контузию. Означенный человек оказался крестьянином Тимофеем Михайловым, проживающим под именем черниговского мещанина Сергея Лапина.

VII

4 марта 1881 года, вследствие заявления дворником дома графа Менгдена, находящегося на углу Малой Садовой и Невского проспекта, о том, что содержатель сырной лавки в подвальном этаже того же дома крестьянин Евдоким Ермолаев Кобозев скрылся вместе с женой своей Еленой Федоровной, а в самой лавке найдена земля и разные орудия землекопания, произведен был осмотр означенной лавки, причем из жилья, смежного с лавкой, под ближайшим к ней окном был обнаружен подкоп под улицу Малую Садовую; в самой лавке на прилавке разложены сыры, в стоящих здесь же бочке и кадке, под соломой и за деревянной обшивкой нижней части задней и боковых стен, а равно в смежном жилье и подвалах сложена земля и в разных местах разбросаны землеко-пательные и минные инструменты. В жилье стена под окном пробита, и в ней открывается отверстие, ведущее в подземную галерею, обложенную внутри досками и простирающуюся на две с лишком сажени до средины улицы. В отверстии оказалась склянка с жидкостью для заряжения гальванической батареи, элементы которой найдены тут же в корзине, а от батареи шли по мине проводы, оканчивавшиеся снарядом, состоявшим из черного динамита, количеством около двух пудов, капсюли с гремучей ртутью и шашки пироксилина, пропитанного нитроглицерином. Такое устройство снаряда, по отзыву экспертов, вполне обеспечивало взрыв, от которого должна была образоваться среди улицы воронка до двух сажен в диаметре, а в соседних домах были бы вышиблены оконные рамы и, вероятно, обвалились бы печи и потолки. Следствием обнаружено, что называвшие себя супругами Кобозевыми наняли лавку в доме графа Менгдена в декабре 1880 года и, переехав в январе настоящего года, открыли торговлю сыром при такой обстановке, которая скоро обратила на себя внимание многих как не соответствовавшая свойствам, образу жизни и внешности обыкновенной торговли и обыкновенных торговцев.

Обсудив изложенные обстоятельства дела и предъявленные против подсудимых обвинения, Особое присутствие останавливается прежде всего на обвинении всех их в принадлежности к тайному сообществу, имевшему целью ниспровержение посредством насильственного переворота существующего в империи государственного и общественного строя и предпринявшему с сей целью ряд посягательств на жизнь священной особы государя императора Александра Николаевича, убийств и покушений на убийство должностных лиц и вооруженных сопротивлений законным властям, и в этом отношении находит, что самими подсудимыми Желябовым, Кибальчичем и Перовской дерзостно провозглашаются не только принадлежность их к такому сообществу, именуемому ими «социально-революционной партией» или партией «Народная воля» и, в частности, «террористическим отделом», но и все злодеяния, совершенные ими, выставляются заслугой их перед этим сообществом; что подсудимая Гельфман также заявляет о своей принадлежности к этому сообществу и что хотя подсудимые Рысаков и Тимофей Михайлов, сознаваясь в принадлежности к особому, организованному Желябовым и им направленному тайному сообществу, и дают отличные от прочих подсудимых объяснения как о целях этого сообщества, так и о средствах, применяемых оным для достижения этих целей, но объяснения эти не заслуживают уважения, и по удостоверенным данным о близких связях Рысакова и Михайлова с прочими подсудимыми и по прочим обстоятельствам дела Особое присутствие приходит к убеждению о принадлежности и их, Рысакова и Михайлова, к тому же сообществу, преступными принципами которого руководились и прочие подсудимые. Переходя к обвинению подсудимых в страшном злодеянии 1 марта, Особое присутствие находит, что, независимо от сознания самих подсудимых, всеми несомненными данными дела все они вместе изобличаются в предварительном как между собою, так и с другими обнаруженными (застрелившийся Саблин и умерший 1 марта человек, проживавший под ложным именем Ельникова) и не обнаруженными по делу лицами соглашении лишить жизни государя императора Александра Николаевича 1-го сего марта, имевшем своим ужасным последствием причинение его императорскому величеству посредством метательного снаряда тяжких ран и затем страдальческую кончину его величества. Что же касается до различного соучастия подсудимых в приведении этого соглашения в исполнение, то оказываются виновными: 1) Желябов – в том, что, умыслив это посягательство на священную жизнь монарха, согласил на него Рысакова и других лиц, руководил приготовительными их действиями до своего ареста (27 февраля 1881 года), сводя их для совещания об этом между собой на особо предназначенных для подобных сходок квартирах, и принял непосредственное участие в земляных работах по устройству подкопа, проведенного из подвальной лавки под Малую Садовую улицу, со снарядом для взрыва полотна улицы при проезде государя; 2) Перовская – в том, что руководила действиями исполнителей и самим совершением злодеяния, именно: устроила пред тем постоянное наблюдение за выездами его императорского величества, а 1 марта принесла в подготовленную для собрания соучастников квартиру два предназначенных для сего злодеяния взрывчатых метательных снаряда, и, зная о вышеупомянутом подкопе на Малой Садовой, начертила план местности, и, передав принесенные ей два метательных снаряда собравшимся в означенной квартире злоумышленникам, указала каждому из них пункт, и затем на Михайловской улице подала знак, по которому злоумышленники должны были идти на Екатерининский канал и здесь ожидать проезда государя для приведения своего умысла в исполнение; 3) Кибальчич – в том, что техническими указаниями и приготовлениями запала для взрыва принял участие в устройстве подкопа под Малой Садовой улицей, а затем изготовил и приспособил четыре метательных снаряда, одним из которых был произведен тот взрыв, который повлек за собой кончину его величества; 4) Рысаков – в том, что бросил под карету государя первый метательный взрывчатый снаряд, произведший под той каретой взрыв; 5) Гельфман – в том, что заведовала в качестве хозяйки квартирами, которые служили для сбора злоумышленников, в которых происходили с ведома ее, Гельфман, совещания о приготовлявшемся злодеянии и в одну из которых с ее же ведома были 1 марта принесены взрывчатые метательные снаряды, предназначенные для злодеяния; и 6) Михайлов – в том, что участвовал в приготовительных к злодеянию 1 марта действиях, предварительно накануне оного пробой предназначавшегося для злодеяния метательного взрывчатого снаряда. Затем по предъявленным против подсудимых Желябова, Кибальчича и Перовской обвинениям в других посягательствах на священную особу государя императора Александра Николаевича они, по несомненным обстоятельствам дела, в связи и с их собственным сознанием, должны быть признаны виновными: Желябов – в устройстве вместе с другими лицами в ноябре 1879 года под полотном железной дороги близ города Александровска мины для разорвания динамитом поезда, в котором изволил находиться его императорское величество, причем при проходе 18 ноября означенного поезда он, Желябов, сомкнул проведенные чрез мину проводники гальванического тока, но взрыва не последовало по обстоятельствам, от Желябова не зависевшим; Кибальчич – в принятии участия в приготовлениях как к взрыву императорского поезда на Одесской железной дороге близ Одессы в том же ноябре 1879 года хранением у себя всех нужных для сего снарядов и приобретением и приспособлением спиралей Румкорфа, так и к означенному выше взрыву 18 ноября 1879 года близ города Александровска посредством доставления Желябову необходимой для совершения этого преступления спирали Румкорфа; и Перовская – в принятии по соглашению с другими лицами непосредственного участия в приготовлениях к взрыву полотна Московско-Курской железной дороги близ Москвы при проезде императорского поезда, во время какового прохождения 19 ноября 1879 года наблюдала за прибытием означенного поезда и подала лицу, имевшему произвести взрыв, сигнал, по которому взрыв действительно и последовал, не причинив, однако же, по обстоятельствам, от нее, Перовской, не зависевшим, никакого вреда лицам, в поезде находившимся. Наконец, Тимофей Михайлов, по показаниям свидетелей и другим обстоятельствам дела, должен быть признан виновным в том, что при задержании его 3 марта 1881 года в квартире № 5 дома № 5 по Тележной улице умышленно, с целью лишить жизни кого-либо из задержавших его лиц сделал в них шесть выстрелов из револьвера, чем причинил опасную рану городовому Ефиму Денисову и контузию помощнику пристава Слуцкому.

Законные последствия установленных таким образом фактов виновности подсудимых должны быть следующие: 1) за принадлежность к означенному выше тайному обществу и за злоумышленное соучастие в посягательствах на священную особу государя императора подсудимые на основании 241-й, 242-й, 243-й и 249-й статей Уложения о наказаниях должны подлежать лишению всех прав состояния и смертной казни, вид которой определяется судом (18-я статья Уложения); 2) тому же наказанию должен подлежать и подсудимый Рысаков, несмотря на его несовершеннолетие, по точной силе 139-й статьи Уложения, на основании которой несовершеннолетние от 14 до 21 года за учинение преступлений, влекущих за собой лишение всех прав состояния, подвергаются тем же наказаниям, как и совершеннолетние с сокращением лишь срока каторжных работ, если они подлежат таковым, и 3) что вооруженное сопротивление, оказанное Тимофеем Михайловым при задержании его 3 марта 1881 года, должно быть подведено под действие 1459-й статьи Уложения по прод. 1876 года.

Посему Особое присутствие Правительствующего сената определяет: подсудимых: крестьянина Таврической губ[ернии] Феодосийского уезда Петровской волости дер[евни] Николаевки Андрея Иванова Желябова, 30 лет; дворянку Софью Львову Перовскую, 27 лет; сына священника Николая Иванова Кибальчича, 27 лет; тихвинского мещанина Николая Иванова Рысакова, 19 лет; мозырскую, Минской губ[ернии] мещанку Гесю Мирову Гельфман, 26 лет, и крестьянина Смоленской губ[ернии], Сычевского уезда, Ивановской волости, дер[евни] Гаврилково Тимофея Михайлова, 21 года – на основ[ании] ст[атей] Улож[ения] о нак[азаниях] 9, 13, 18, 139, 152, 241, 242, 243, 249 и 1459 (по прод. 1876 года) лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни чрез повешение. Приговор сей относительно дворянки Софьи Перовской по вступлении его в законную силу, прежде обращения к исполнению, на основании 45-й статьи Устава уголовного судопроизводства, представить через министра юстиции на усмотрение его императорского величества.

Сенатор А.И. Синицын, объяснив осужденным порядок обжалования настоящего приговора, объявил, что Особое присутствие Правительствующего сената определило для принесения кассационных жалоб суточный срок, истекающий 31 марта в 5 часов пополудни.

31 марта, в 5 часов пополудни, истек суточный срок, определенный осужденным Особым присутствием Правительствующего сената по делу о злодеянии 1 марта на обжалование состоявшегося о них приговора.

В течение означенного срока кассационных жалоб осужденными принесено не было, но двумя из них – Рысаковым и Михайловым – поданы были всеподданнейшие на имя государя императора просьбы о помиловании, предложенные на точном основании статьи 1069 Устава уголовного судопроизводства ч. II т. XV (изд. 1876 года) Особому присутствию Правительствующего сената. Особое присутствие нашло, что хотя из несомненных данных дела усматривается, что Рысаков имеет от роду 19 лет, что в прошлом, весьма близком к совершению злодеяния 1 марта, он был безупречного поведения, усердно занимался учением и не был заражен преступными мыслями, что в последнее время он подпал под сильное влияние одного из главных виновных по настоящему делу, Желябова, что Михайлов, недавно достигший 21 года, стоит на низкой степени умственного и нравственного развития и не мог вполне сознавать всех преступных целей, преследовавшихся тайным сообществом, к которому он примкнул, тем не менее все изложенные обстоятельства могли бы иметь значение и быть приняты судом в соображение по всякому иному преступлению, но не по злодеянию, жертвой коего пал в Бозе почивший император. Закон (241-я ст. Уложения о наказаниях), карающий одинаково всех участников злоумышления и преступного действия против жизни государя императора, и даже только умысливших оные, не допускает между ними никакого различия. Злодеяние, лишившее отечество его венценосного вождя, всю жизнь свою посвящавшего заботам о благе государства и благополучии его верноподданных, так противоестественно, так ужасно омрачило русскую землю таким потрясающим горем, так неслыханно в летописях русского народа, что и самая малая доля участия в таком злодеянии должна в убеждении Русского суда стоять выше величайших злодеяний на земле. Посему, считая невозможным при исполнении возложенной на него ст. 1069 Устава уголовного судопроизводства (изд. 1876 года) обязанности воспользоваться представляющимися по делу данными, имеющими в общем смысле значение уменьшающих вину обстоятельств, присутствие Правительствующего сената полагало, что всеподданнейшие просьбы Рысакова и Михайлова о помиловании представляются не заслуживающими уважения.

По всеподданнейшему о сем докладу министра юстиции государь император высочайше повелеть соизволил: поступить сообразно заключению Особого присутствия.

Затем Особое присутствие определением, состоявшимся 1 апреля, признав, что приговор его относительно всех осужденных вступил в законную силу, постановило обратить оный к исполнению. Вслед за сим исполняющий обязанности прокурора довел, на основании 955-й и 2-го пункта 959-й статей Устава уголовного судопроизводства т. XV, ч. II Св. зак. (изд. 1876 года), до сведения Правительствующего сената, что вследствие заявления осужденной Геси Гельфман о ее беременности, она была освидетельствована 31 марта в присутствии лица прокурорского надзора и петербургского градоначальника врачами-экспертами: директором повивального института Баландиным, экстраординарным профессором Медико-хирургической академии Славянским, доцентом той же академии Сутугиным и доктором Дома предварительного заключения Гарфинкелем, и признана находящейся в состоянии беременности на четвертом лунном месяце. В разрешение помянутого затруднения, встреченного прокурором при исполнении приговора, Особое присутствие постановило, на основании 2-й ч. т. XV (изд. 1876 года) Устава уголовного судопроизводства статьи 959-й п. 2-го и ввиду законов о судопроизводстве по делам о преступлениях и проступках ст. 518, исполнение над Гельфман состоявшегося 26–29 минувшего марта приговора Особого присутствия отложить.

Копии с указанных определений переданы в 8 часов вечера того же 1 апреля прокурору судебной палаты, которым и препровождены в 11 часов вечера петербургскому градоначальнику для надлежащих с его стороны распоряжений.

В пятницу, 3 апреля, в 9 часов утра, на Семеновском плацу, согласно произведенному заранее официально заявлению, была совершена казнь пяти цареубийц: Андрея Желябова, Софии Перовской, Николая Кибальчича, Николая Рысакова и Тимофея Михайлова.

Все означенные преступники содержались в Доме предварительного заключения и оттуда были отправлены на место казни, на Семеновский плац. Подполковник Дубисса-Крачак принял преступников из Дома предварительного заключения и сопровождал их под конвоем до места казни по улицам: Шпалерной, Литейному проспекту, Кирочной, Надеждинской и Николаевской до Семеновского плаца. В распоряжении его находились 11 полицейских чиновников, несколько околоточных надзирателей, городовых и, сверх того, местная полиция 1-го, 2-го, 3-го и 4-го участков Литейной части и 1-го и 2-го участков Московской части. Конвой, сопровождавший преступников, состоял из двух эскадронов кавалерии и двух рот пехоты.

Наблюдение за порядком на Семеновском плацу, на месте казни, с прилегающими к нему улицами, было поручено полковнику Есипову, в распоряжении которого находились шесть полицейских чиновников, много других лиц, а также местная полиция 3-го и 4-го участков Московской части и 3-го участка Александро-Невской части. У Дома предварительного заключения, по пути следования и на Семеновском плацу были, сверх того, усиленные наряды конных жандармов.

В помощь полиции по пути следования от войск находились следующие части: рота на Шпалерной улице, у Дома предварительного заключения, рота на Литейном проспекте со стороны Арсенала, рота на углу Невского проспекта и Николаевской улицы, рота по Николаевской улице у мясного рынка. В распоряжении полицеймейстера полковника Есипова находились четыре роты и две сотни казаков на Семеновском плацу; две роты у входа с Николаевской улицы на плац; две роты у входа с Гороховой улицы на плац; одна рота у Царскосельской железной дороги и одна рота по Обводному каналу.

Всеми войсками на Семеновском плацу командовал начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал-адъютант генерал-лейтенант барон Дризен.

В 7 часов 50 минут ворота, выходящие из Дома предварительного заключения на Шпалерную улицу, отворились, и спустя несколько минут из них выехала первая позорная колесница, запряженная парой лошадей. На ней с привязанными к сиденью руками помещались два преступника: Желябов и Рысаков.

Они были в черных, солдатского сукна, арестантских шинелях и таких же шапках, без козырьков. На груди у каждого висела черная доска с белой надписью: «Цареубийца». Юный Рысаков, ученик Желябова, казался очень взволнованным и чрезвычайно бледным. Очутившись на Шпалерной улице, он окинул взором части сосредоточенных войск и массу народа и поник головой. Не бодрее казался и учитель его, Желябов. Кто был на суде и видел его там бравирующим, тот, конечно, с трудом узнал бы этого вожака цареубийц – так он изменился. Впрочем, этому отчасти способствовала перемена костюма, но только отчасти. Желябов как тут, так и во всю дорогу не смотрел на своего соседа, Рысакова, и, видимо, избегал его взглядов.

Вслед за первой выехала из ворот вторая позорная колесница с тремя преступниками: Кибальчичем, Перовской и Михайловым. Они также были одеты в черные арестантские одеяния. София Перовская помещалась в середине, между Кибальчичем и Михайловым. Все они были бледны, но особенно Михайлов. Кибальчич и Перовская казались бодрее других. На лице Перовской можно было заметить легкий румянец, вспыхнувший мгновенно при выезде на Шпалерную улицу. Перовская имела на голове черную повязку вроде капора. На груди у всех также висели доски с надписью: «Цареубийца». Как ни был бледен Михайлов, как ни казался он потерявшим присутствие духа, но при выезде на улицу он несколько раз что-то крикнул. Что именно – разобрать было довольно трудно, так как в это самое время забили барабаны. Михайлов делал подобные возгласы и по пути следования, зачастую кланяясь на ту и другую сторону собравшейся по всему пути сплошной массе народа.

Следом за преступниками ехали три кареты с пятью православными священниками, облаченными в траурные ризы, с крестами в руках. На козлах этих карет помещались церковнослужители. Эти пять православных священников для напутствования осужденных прибыли в Дом предварительного заключения еще накануне вечером, в начале восьмого часа.

Рысаков охотно принял священника, долго беседовал с ним, исповедался и приобщился Святых Тайн. 2 апреля Рысакова видели плачущим; прежде он зачастую в заключении читал Святое Евангелие. Михайлов также принял священника, довольно продолжительно говорил с ним, исповедался, но не причащался Святых Тайн. Кибальчич два раза диспутировал со священником, от исповеди и причастия отказался; в конце концов он попросил священника оставить его. Желябов и София Перовская категорически отказались принять духовника.

Ночь со 2-го на 3 апреля, для них последнюю, преступники провели розно. Перовская легла в постель в исходе одиннадцатого часа вечера; Кибальчич несколько позже: он был занят письмом к своему брату, который в настоящее время, говорят, находится в Петербурге. Михайлов также написал письмо к своим родителям в Смоленскую губернию. Письмо это написано совершенно безграмотно и ничем не отличается от писем русских простолюдинов к своим родным. Перовская еще несколько дней назад отправила письмо к своей матери. Желябов написал письмо к своим родным, потом разделся и лег спать в исходе одиннадцатого часа ночи. По некоторым признакам, Рысаков провел ночь тревожно. Спокойнее всех казались Перовская и Кибальчич…

В 6 часов утра всех преступников, за исключением Геси Гельфман, разбудили. Им предложили чай. После чая их поодиночке призывали в управление Дома предварительного заключения, где в особой комнате переодевали в казенную одежду: белье, серые штаны, полушубки, поверх которых арестантский черный армяк, сапоги и фуражку с наушниками. На Перовскую надели платье тиковое с мелкими полосками, полушубок и также черную арестантскую шинель.

Как только оканчивалось переодевание, их выводили на двор. На дворе стояли уже две позорные колесницы. Палач Фролов, с своим помощником из тюремного замка, усаживал их на колесницу. Руки, ноги и туловище преступника прикреплялись ремнями к сиденью.

Палач Фролов еще накануне вечером, около 10 часов, прибыл в Дом предварительного заключения, где и провел ночь. Покончив операции усаживания преступников на колесницы, Фролов со своим помощником отправился в карете в сопровождении полицейских к месту казни, а вслед за ним две позорные колесницы выехали за ворота Дома предварительного заключения на Шпалерную улицу.

Позорный кортеж следовал по улицам, перечисленным выше. Высокие колесницы, тяжело громыхая по мостовым, производили тяжелое впечатление своим видом. Преступники сидели сажени две над мостовою, тяжело покачиваясь на каждом ухабе. Позорные колесницы были окружены войсками. Улицы, по которым везли преступников, были полны народом.

Этому отчасти способствовали как поздний час казни, так и теплая весенняя погода. Начиная с восьми часов утра солнце ярко обливало своими лучами громадный Семеновский плац, покрытый еще снегом с большими тающими местами и лужами. Несметное число зрителей обоего пола и всех сословий наполняло обширное место казни, толпясь тесной непроницаемой стеной за шпалерами войска. На плацу господствовала замечательная тишина. Плац был местами окружен цепью казаков и кавалерии. Ближе к эшафоту были расположены в квадрате сперва конные жандармы и казаки, а ближе к эшафоту, на расстоянии двух-трех сажен от виселицы, пехота лейб-гвардии Измайловского полка.

В начале девятого часа приехал на плац градоначальник генерал-майор Баранов, а вскоре после него судебные власти и лица прокуратуры: прокурор судебной палаты Плеве, исполняющей должность прокурора окружного суда Плющик-Плющевский и товарищи прокурора Постовский и Мясоедов, обер-секретарь Семякин.

Вот описание эшафота: черный, почти квадратный помост двух аршин вышины обнесен небольшими, выкрашенными черной краской перилами. Длина помоста – 12 аршин, ширина – девять с половиной. На этот помост вели шесть ступеней. Против единственного входа в углублении возвышались три позорных столба с цепями на них и наручниками. У этих столбов было небольшое возвышение, на которое вели две ступени. Посредине общей платформы была необходимая в этих случаях подставка для казненных. По бокам платформы возвышались два высоких столба, на которых положена была перекладина с шестью на ней железными кольцами для веревок. На боковых столбах также были ввинчены по три железных кольца. Два боковых столба и перекладина на них изображали букву П. Это и была общая виселица для пяти цареубийц. Позади эшафота находились пять черных деревянных гробов со стружками в них и парусинными саванами для преступников, приговоренных к смерти. Там же лежала деревянная простая подставная лестница. У эшафота еще задолго до прибытия палача находились четыре арестанта в нагольных тулупах – помощники Фролова.

За эшафотом стояли два арестантских фургона, в которых были привезены из тюремного замка палач и его помощники, а также две ломовые телеги с пятью черными гробами.

Вскоре после прибытия на плац градоначальника палач Фролов, стоя на новой деревянной некрашеной лестнице, стал прикреплять к пяти крюкам веревки с петлями. Палач был одет в синюю поддевку, так же и два его помощника. Казнь над преступниками была совершена Фроловым с помощью четырех солдат арестантских рот, одетых в серые арестантские фуражки и нагольные тулупы.

Небольшая платформа для лиц судебного и полицейского ведомств была расположена на одной-полутора саженях от эшафота. На этой платформе находились во время совершения казни представители высшего военного и судебного мира, а также представители русских и иностранных газет, военный агент итальянского посольства и некоторые младшие члены посольских миссий. За платформой, по левую сторону эшафота, расположился кружок военных разных оружий.

Начиная с того места, где оканчивается Николаевская улица, на плацу, вплоть до самого эшафота, были расположены в две шпалеры казаки, между которыми следовали через плац к эшафоту позорные колесницы на место казни.

Колесницы с осужденными прибыли на плац в 8 часов 50 минут. При появлении на плац преступников под сильным конвоем казаков и жандармов густая толпа народу заметно заколыхалась. Послышался глухой и продолжительный гул, который прекратился лишь тогда, когда две позорные колесницы подъехали к самому эшафоту и остановились, одна за другой, между подмостками, где была сооружена виселица и платформа, на которой находились власти. Несколько ранее прибытия преступников подъехали к эшафоту кареты с пятью священниками.

По прибытии колесниц власти и члены прокуратуры заняли свои места на платформе. Когда колесницы остановились, палач Фролов влез на первую колесницу, где сидели вместе рядом связанные Желябов и Рысаков. Отвязав сперва Желябова, потом Рысакова, помощники палача ввели их под руки по ступенькам на эшафот, где поставили рядом. Тем же порядком были сняты со второй колесницы Кибальчич, Перовская и Михайлов и введены на эшафот. К трем позорным столбам были поставлены: Желябов, Перовская и Михайлов; Рысаков и Кибальчич остались стоять крайними близ перил эшафота, рядом с другими цареубийцами. Осужденные преступники казались довольно спокойными, особенно Перовская, Кибальчич и Желябов, менее, Рысаков и Михайлов: они были смертельно бледны. Особенно выделялась апатичная и безжизненная, точно окаменелая, – физиономия Михайлова. Невозмутимое спокойствие и душевная покорность отражалась на лице Кибальчича. Желябов казался нервным, шевелил руками и часто поворачивал голову в сторону Перовской, стоя рядом с нею, и раза два к Рысакову, находясь между первой и вторым. На спокойном, желтовато-бледном лице Перовской блуждал легкий румянец, когда она подъехала к эшафоту; глаза ее блуждали, лихорадочно скользя по толпе и тогда, когда она, не шевеля ни одним мускулом лица, пристально глядела на платформу, стоя у позорного столба. Когда Рысакова подвели ближе к эшафоту, он обернулся лицом к виселице и сделал неприятную гримасу, которая искривила на мгновение его широкий рот. Светло-рыжеватые, длинные волосы преступника развевались по его широкому полному лицу, выбиваясь из-под плоской черной арестантской шапки. Все преступники были одеты в длинные арестантские черные халаты.

Во время восхождения на эшафот преступников толпа безмолвствовала, ожидая с напряжением совершения казни.

Вскоре после того как преступники были привязаны к позорным столбам, раздалась военная команда «на караул», после чего градоначальник известил прокурора судебной палаты г-на Плеве, что все готово к совершению последнего акта земного правосудия.

Палач и его два помощника остались на эшафоте, стоя у перил, пока обер-секретарь Попов читал приговор. Чтение краткого приговора продолжалось несколько минут; все присутствующие обнажили головы. По прочтении приговора забили мелкой дробью барабаны; барабанщики разместились в две линии перед эшафотом лицом к присужденным, образовав живую стену между эшафотом и платформой, на которой стояли прокурор, градоначальник и другие должностные лица. Во время чтения приговора взоры всех преступников были обращены на г-на Попова, ясно прочитавшего приговор. Легкая улыбка отразилась на лице Желябова, когда по окончании чтения приговора палач подошел к Кибальчичу, давая дорогу священникам, которые, в полном облачении, с крестами в руках взошли на эшафот. Осужденные почти одновременно подошли к священникам и поцеловали крест, после чего они были отведены палачами каждый к своей веревке. Священники, осенив осужденных крестным знамением, сошли с эшафота. Когда один из священников дал Желябову поцеловать крест и осенил его крестным знамением, Желябов что-то шепнул священнику, поцеловав горячо крест, тряхнул головой и улыбнулся.

Заговор в Петербурге: нигилисты на эшафоте Гравюра из английского журнала

Бодрость не покидала Желябова, Перовскую, а особенно Кибальчича, до минуты надевания белого савана с башлыком. До этой процедуры Желябов и Михайлов, приблизившись на шаг к Перовской, поцелуем простились с ней. Рысаков стоял неподвижно и смотрел на Желябова все время, пока палач надевал на его сотоварищей ужасного преступления роковой длинный саван висельников.

Палач Фролов, сняв поддевку и оставшись в красной рубашке, начал с Кибальчича. Надев на него саван и наложив вокруг шеи петлю, он притянул ее крепко веревкой, завязав конец веревки к правому столбу виселицы. Потом он приступил к Михайлову, Перовской и Желябову.

Желябов и Перовская, стоя в саване, потряхивали неоднократно головами. Последний по очереди был Рысаков, который, увидав других облаченными вполне в саваны и готовыми к казни, заметно пошатнулся; у него подкосились колени, когда палач быстрым движением накинул на него саван и башлык. Во время этой процедуры барабаны, не переставая, били мелкую, но громкую дробь.

В 9 часов 20 минут палач Фролов, окончив все приготовления к казни, подошел к Кибальчичу и подвел его на высокую черную скамью, помогая войти на две ступеньки. Палач отдернул скамейку, и преступник повис на воздухе. Смерть постигла Кибальчича мгновенно; по крайней мере, его тело, сделав несколько слабых кружков в воздухе, вскоре повисло без всяких движений и конвульсий. Преступники, стоя в один ряд в белых саванах, производили тяжелое впечатление. Выше всех ростом оказался Михайлов.

После казни Кибальчича вторым был казнен Михайлов, за ним следовала Перовская, которая, сильно упав на воздухе со скамьи, вскоре повисла без движения, как и трупы Михайлова и Кибальчича. Четвертым был казнен Желябов, последним – Рысаков, который, будучи сталкиваем палачом со скамьи, несколько минут старался ногами придержаться к скамье. Помощники палача, видя отчаянные движения Рысакова, быстро стали отдергивать из-под его ног скамью, а палач Фролов дал телу преступника сильный толчок вперед. Тело Рысакова, сделав несколько медленных оборотов, повисло так же спокойно рядом с трупом Желябова и другими казненными.

В 9 часов 30 минут казнь окончилась; Фролов и его помощники сошли с эшафота и стали налево у лестницы, ведущей к эшафоту. Барабаны перестали бить. Начался шумный говор толпы. К эшафоту подъехали сзади две ломовые телеги, покрытые брезентами. Трупы казненных висели не более 20 минут. Затем на эшафот были внесены пять черных гробов, которые помощники палача подставили под каждый труп. Гробы были в изголовьях наполнены стружками. На эшафот вошел потом военный врач, который в присутствии двух членов прокуратуры освидетельствовал снятые и положенные в гроб трупы казненных. Первым был снят с виселицы и положен в гроб Кибальчич, а затем другие казненные. Все трупы были сняты в 9 часов 50 минут. По освидетельствовании трупов гробы были немедленно накрыты крышками и заколочены. Гробы были помещены на ломовые телеги с ящиками и отвезены под сильным конвоем на станцию железной дороги для предания тел казненных земле на Преображенском кладбище.

Вся процедура окончилась в 9 часов 58 минут. В 10 часов градоначальник дал приказ к разбору эшафота, что и было немедленно исполнено тут же находившимися плотниками после того, как палач Фролов, или, как он себя сам называет, «заплечных дел мастер», и его помощники были отвезены в арестантских «хозяйственных фургонах тюремного ведомства» в Литовский замок.

В начале одиннадцатого часа войска отправились в казармы; толпа начала расходиться. Конные жандармы и казаки, образовав летучую цепь, обвивали местность, где стоял эшафот, не допуская к нему подходить черни и безбилетной публике. Более привилегированные зрители этой казни толпились около эшафота, желая удовлетворить своему суеверию – добыть «кусок веревки», на которой были повешены преступники.

Создатели книги благодарят заслуженного работника культуры России А.В. Крохмалюка за помощь в поиске иллюстративных материалов.

Примечания

1

Только от терактов, совершенных членами партии эсеров в 1906–1907 годах, было убито и ранено четыре с половиной тысячи должностных лиц. См.: Никонов В. Крушение России. 1917. М.: АСТ; Астрель; Минск: Харвест, 2011. С. 81.

(обратно)

2

Морганатический брак – женитьба лица, принадлежащего к царствующему дому, на женщине нецарского рода; такой брак не дает права престолонаследия ни жене, ни детям.

(обратно)

3

Шилов А.А. Каракозов и покушение 4 апреля 1866 года. Пг.: ГИЗ, 1920. С. 47.

(обратно)

4

Солженицын А. Архипелаг Гулаг. Гл. 4: Голубые канты. М.: Просвещение, 2010. С. 68.

(обратно)

5

Ляшенко Л. Александр II, или История трех одиночеств. М.: Молодая гвардия, 2010. С. 113.

(обратно)

6

Троицкий Н.А. «Народная воля» перед царским судом (1880–1894). Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1983. С. 79.

(обратно)

7

1 марта 1881 года: казнь императора Александра II / Сост. В.Е. Кельнер. Л.: Лениздат, 1991. С. 10.

(обратно)

8

Троицкий Н.А. «Народная воля» перед царским судом.

(обратно)

9

Стоит отметить, что обвинитель Муравьев и подсудимая Перовская были знакомы: отец Муравьева в 1856–1859 годах служил губернатором, а отец Перовской – вице-губернатором в Пскове, и однажды в детстве Перовская якобы спасла жизнь Муравьеву. См.: Троицкий Н.А. «Народная воля» перед царским судом. С. 161.

(обратно)

10

Лунеев В.В. Преступность XX века: мировые, региональные и российские тенденции. М.: Волтере Клувер, 2005.

(обратно)

11

Былое. 1906. № 1. С. 91.

(обратно)

12

Троицкий Н.А. «Народная воля» перед царским судом.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Библиография

Дело о совершенном 1 марта 1881 года злодеянии, жертвой коего пал в Бозе почивший государь император Александр Николаевич Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg