«Тайная жизнь великих писателей»

Тайная жизнь великих писателей (fb2) - Тайная жизнь великих писателей (пер. Ирина Евгеньевна Копылова) 8018K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роберт Шнакенберг

Тайная жизнь великих писателей  Роберт Шнакенберг

Robert Schnakenberg

SECRET LIVES OF GREAT AUTHORS

Illustrated by Mario Zucca

ВВЕДЕНИЕ

«ЕСЛИ НАС УКОЛОТЬ — РАЗВЕ У НАС НЕ ИДЕТ КРОВЬ?»

Из монолога Шейлока. Уильям Шекспир. Венецианский купец (перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник)

Это только у меня так или остальным тоже кажется, что все великие писатели вели спокойный, размеренный и совершенно неинтересный образ жизни? Разумеется, некоторые из них действительно вели — да-да, это я про вас, Джейн Остин, — но в этой книге вы ничего подобного не найдете. Подавляющее большинство литературных знаменитостей по своему стилю жизни больше напоминали скандальных звезд Голливуда, чем скромных, любящих уединение книжных червей. Среди них были наркоманы и любители попить мочи, бабники и те, кто мечтал во что бы то ни стало засветиться в кино, — в общем, их скорее можно было застать с полупустой бутылкой джина в руке, чем с пером и бумагой.

За эти ошибочные представления нам, видимо, стоит «поблагодарить» наших школьных учителей и институтских преподавателей. Они так усиленно принуждали нас продираться сквозь дебри «Улисса», что забывали поведать о причудливой сексуальной жизни Джойса — а ведь такие знания, если вдуматься, могли бы облегчить нам чтение «Улисса» (или хотя бы помочь понять это произведение). Или, скажем, зная, что Айн Рэнд в 1970-х была без ума от телесериала «Ангелы Чарли», мы с большей охотой прочитали бы все 1100 страниц ее романа «Атлант расправил плечи». Хотя кто его знает…

Но общий смысл вы наверняка уловили. У великих писателей, если поискать, найдется немало грязного белья, как и у любого из нас (хотя в случае Хемингуэя это может оказаться дамское белье). Они пускались во все тяжкие, враждовали друг с другом, получали разгромные отзывы в прессе и вступали в сомнительные религиозные секты — как и все, кто находится в центре внимания публики. Эта книга погрузит вас в мир всех тех пороков, фобий и человеческих слабостей, о которых вы, возможно, еще не знали в том возрасте, когда впервые столкнулись с трудами упомянутых литературных гигантов. И, надеюсь, она подтолкнет вас к тому, чтобы прочитать или перечитать их произведения. Кроме того, вы можете извлечь из этой книги несколько полезных фактов, которые помогут вам «оживить» скучный реферат или курсовую, а то и поддержать на вечеринке разговор с интеллектуалом-задавакой, который каким-то образом нашел время, чтобы прочитать все до единого романы Фолкнера, да еще на французском языке. Одного «а вы знаете, что…», вставленного к месту и почерпнутого из собранных здесь сведений, может оказаться достаточно, чтобы заткнуть самых занудных в компании говорунов.

И, наконец, несколько слов о содержании книги. Любая книга такого рода будет, конечно, субъективна и не даст вам полного и взвешенного свода жизнеописаний великих авторов. Я долго боролся с собой и все же оставил за бортом такую колоритную фигуру, как Трумен Капоте. Но, думаю, возможность обсудить его завораживающую игру в комедийном триллере 1976 года «Убийство смертью» (режиссер Роберт Мур, сценарий Нила Саймона) мне еще представится. Пришлось вычеркнуть и Нормана Мейлера, а ведь одна только его странная выходка с выдвижением в 1969 году в мэры Нью-Йорка заслуживает целого тома.

Я попытался ограничить свою работу некими рамками и представить вам правдивый и разносторонний срез жизни только самых признанных, самых почитаемых и самых интересных авторов. Ваши учителя литературы, наверное, предпочли бы, чтобы все эти факты и дальше оставались тайной, но, как говорил Шекспир, правда всегда выйдет наружу.

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР

[1]

23 апреля — один из самых радостных и одновременно печальных дней в истории литературы. В этот день в 1564 году родился Уильям Шекспир (если, конечно, вы согласитесь с разумным предположением, что его крещение произошло и было зарегистрировано через три дня после рождения, как тогда было принято). И в этот же день 52 года спустя он умер. 23 апреля 1616 года скончался также Мигель Сервантес, но автор «Дон Кихота», конечно, сам охотно признал бы, что из них двоих пальма первенства по значимости принадлежит Шекспиру, человеку, который признан величайшим писателем всех времен и народов.

Семью, в которой родился Шекспир, не назовешь знатной. Его отец Джон был процветающим перчаточных дел мастером, которому неоднократно доводилось вступать в конфликт с законом. На него наложили штраф за то, что он устроил компостную кучу прямо у себя перед домом. Его преследовали за продажу шерсти на черном рынке. Положение Шекспира-старшего, некогда уважаемого члена городского самоуправления, в обществе постепенно катилось под откос, и, когда он подал в геральдическую коллегию прошение о присвоении фамильного герба, ему было отказано. Уильям Шекспир позже преуспел там, где отец потерпел поражение, и выбрал для своего герба девиз: «Non sanz droit» («Не без права»), — можно предположить, что он все еще негодовал из-за того, как обошлись с его отцом.

Дошедшие до нас сведения о юных годах Барда[2] обрывочны. В возрасте восемнадцати лет он женился на двадцатишестилетней Энн Хатауэй, которая к моменту свадьбы была уже как минимум на четвертом месяце беременности. В 1585 году к семейству Шекспиров добавились двое близнецов. Жизненные обстоятельства самого Шекспира в этот период находятся в тени. Можно лишь строить предположения, чем он занимался в последующие семь лет. Есть мнения, что Уильям был писцом, садовником, кучером, моряком, работником типографии, а то и вовсе ростовщиком. Один шекспировед с богатой фантазией даже

полагает, что будущий великий писатель какое-то время провел во францисканском монастыре. А как оно было на самом деле, нам вряд ли суждено узнать.

Следующие достоверные данные о Шекспире относятся к 1592 году, когда один собрат-драматург обозвал его в своем памфлете «вороной-выскочкой, украсившей себя надерганными у нас перьями». Язвительность эпитета свидетельствует о том, что молодой Уилл уже достиг в Лондоне достаточных успехов. Хотя его ранние пьесы могут показаться современному читателю сыроватыми, в те времена это были суперхиты. Сборы от постановок фривольных комедий, таких, как «Комедия ошибок», и трагедий вроде «Тита Андроника», в которых кровь лилась рекой, позволили Шекспиру вести образ жизни типичного сельского джентльмена — это было именно то, к чему он всегда стремился. Он занимался сделками с недвижимостью, ссужал деньги под процент и подавал иски в суд, чтобы вернуть эти деньги, и наконец купил пакет акций театра «Глобус», которые помогли ему стать состоятельным человеком. А еще он безнаказанно гулял от жены налево, водил за нос сборщиков налогов и вообще вел себя как человек, которому одинаково наплевать и на закон, и на буржуазную мораль. Ну разве удивительно, что этот человек нам всем так близок и симпатичен?

Когда в 1613 году Шекспир отошел от дел и поселился в своем имении в Стратфорде, жизнь была к нему благосклонна. А в литературном смысле она была к нему благосклонна и все последующие века. И пусть до сих пор находятся те, кто утверждает, будто человек столь скромного происхождения и неблестящего образования вряд ли мог написать такие великолепные пьесы, но все это по большей части безумцы типа Сэмюэла Тейлора Кольриджа, Генри Джеймса, Чарлза Диккенса, Джеймса Джойса и сэра Джона Гилгуда. Некоторые даже полагают, что пьесы Шекспира написала королева Елизавета I, хотя остается загадкой, как она продолжала писать их после собственной смерти в 1603 году. Как бы там ни было, настоящий Шекспир прожил до 1616 года. Весной этого года он вдруг заболел — возможно, после глубокого запоя — и отошел в мир иной в почтенном возрасте (тогда подобные годы считались почтенными) 52 лет.

«ЧТО ЗНАЧИТ ИМЯ?»

Любой, кто пытался учить английский язык, знает, что правила английской орфографии до крайности запутаны. А во времена Шекспира они были еще более хаотичными. В результате мы имеем более восьмидесяти равноценных способов написать фамилию Shakespeare — из самых экзотических можно назвать, например, Shagspere и Shaxberd. Даже сам Бард испытывал трудности с написанием собственной фамилии. Он подписывался как минимум шестью разными способами, причем чем дальше, тем неразборчивее становился почерк: Shackper (в заявлении 1612 г.), Shakspear (в документе 1612 г.), Shakspea (в закладной 1612 г.), Shackspere (на первой странице завещания в 1616 г.), Shakspere (на второй странице того же самого документа) и, наконец, Shakspeare (на третьей странице, как вы уже догадались, его последнего волеизъявления). Во всяком случае, с каждым разом он все ближе подбирался к правильному варианту.

ЛЮБИТЕЛЬ ОЛЕНИНЫ

Неужели самый любимый поэт и драматург англичан был всего лишь мелким грязным воришкой? Расхожая легенда гласит, что в 1580-е годы молодого Шекспира, случалось, сажали в кутузку за браконьерство — он охотился на оленей во владениях могущественного члена магистрата по имени сэр Томас Люси. Вскоре после смерти Шекспира священник из Глостершира по имени Ричард Дэвис писал, что в юности драматург был «весьма склонен к неблаговидным поступкам, таким, как воровство оленины и крольчатины», и что Люси «часто сек его кнутом, иногда сажал под арест и наконец, к своей великой пользе, заставил его покинуть свои владения». Какова бы ни была истинная причина, Шекспир в тот период действительно покинул Стратфорд и перебрался в Лондон. Однако он нашел способ отомстить своему мучителю. Говорят, что образы судьи Шеллоу в «Виндзорских насмешницах» и Генриха VI в одноименной пьесе (часть вторая) — не что иное как тонко замаскированная карикатура на Люси.

ЗАПЛАТИ НАЛОГИ И ЖИВИ СПОКОЙНО!

К 1597 году Шекспир уже достиг по тогдашним меркам немалого благосостояния. И, естественно, прибегал к той же тактике, к которой традиционно прибегают богачи, чтобы сохранить свои денежки, — мухлевал с налогами. В королевском памятном списке налогооблагаемых подданных за тот год он значился как лицо, уклоняющееся от уплаты налогов. Спустя три года долг все еще оставался невыплаченным. В налоговых документах за 1600 год есть пометка, что «задолженность размером 13 шиллингов 4 пенса все еще не уплачена» и что дело драматурга передается в канцелярию епископа Винчестерского, в чьем ведении находилась самая знаменитая лондонская долговая тюрьма. Как свидетельствуют более поздние документы, Шекспиру (или его доверенному лицу) все-таки пришлось раскошелиться.

НАСТОЯЩИЙ ШЕЙЛОК

Шекспир, может, и не всегда аккуратно выплачивал собственные долги, но от других этого требовал неукоснительно. Прижимистый взаимодавец, он был известен тем, что ссужал находящимся в нужде друзьям деньги «не за просто так». «Когда имеете дело с господином Шекспиром, — однажды заметил отец его будущего зятя, — держитесь за свои денежки как следует… если получится». Шекспир

был известен тем, что сразу тащил своих несостоятельных должников в суд, и не важно, насколько велика была сумма их долга. Он был скряга похлеще диккенсовского Скруджа. Шекспир не поделился со стратфорскими бедняками и пенни, а во времена голода тайно хранил запасы зерна и солода. Ученые до сих пор спорят, как расценивать строки в шекспировском завещании о том, что он оставляет своей жене только их «вторую по качеству кровать», — как театральный жест или как последний приступ жадности умирающего сквалыги.

ЖЕНА ШЕКСПИРА НА МОМЕНТ СВАДЬБЫ БЫЛА УЖЕ БЕРЕМЕННА. И ЭТО НЕ ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕНЩИНА, ЗАЧАВШАЯ ОТ НЕГО.

ДЕТИ: ЗАКОННЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ

Незаконнорожденные сыновья играют ключевую роль сразу в нескольких пьесах Шекспира, так что неудивительно, что и у самого Барда, возможно, были внебрачные отпрыски. Драматург проводил большую часть времени в Лондоне, оставив свою жену Энн в Стратфорде воспитывать детей. Возвращаясь домой на побывку, он проезжал через городок Оксфорд, где частенько останавливался в трактире богатого виноторговца Джона Давенанта. У Давенанта была хорошенькая жена, Джейн, и… ну, в общем, молва гласит, что она и Билли Шекс частенько играли под одеялом в зверя с двумя спинами. В феврале 1606 года у нее родился сын, которого назвали… кхм… Уильям Давенант. Шекспир был крестным отцом ребенка. По мере того как мальчик рос, в нем обнаруживались все новые поразительные сходства с его предполагаемым предком. Уилл Давенант стал признанным драматургом, управляющим театром и в 1637 году был назван придворным поэтом-лауреатом. Он даже работал вместе с Джоном Драйденом в 1667 году над новой версией «Бури». Сэмюэл Батлер как-то заметил насчет Давенанта: «Ему самому казалось, что он пишет в том же духе, что и Шекспир, и ему [Давенанту] вроде бы даже нравилось, чтобы о нем думали как о его [Шекспира] сыне». Тестов на ДНК тогда не было, так что мы, видимо, уже никогда не узнаем, оправданны ли были его претензии.

В ГЛАВНОЙ РОЛИ

Любитель женских прелестей, Шекспир однажды обошел на повороте своего приятеля Ричарда Бёрбеджа. Он подслушал, как тот договаривается о тайном романтическом рандеву с дамой, живущей неподалеку от театра. «Назовись Ричардом III», — посоветовал Шекспир актеру. Не раздумывая долго, великий драматург поспешил к дому женщины, назвал заранее оговоренное кодовое имя и был допущен в будуар для пылких любовных утех. Когда через несколько минут объявился Бёрбедж, Шекспир спустил ему записку: «Уильям Завоеватель явился раньше Ричарда III».

«БИ» ИЛИ НЕ «Б И»? ВОТ В ЧЕМ ВОПРОС!

То, что Шекспир был тем еще распутником, сомнению не подлежит. Недаром же он адресовал двадцать шесть любовных (и даже эротических) сонетов не называемой напрямую замужней даме, известной как Смуглая Леди. Но что если самый знаменитый в мире автор романтических стихов играл сразу за обе команды? Ученые и по сей день спорят, был ли Шекспир бисексуалом. Сторонники идеи бисексуальности апеллируют к 126 другим сонетам, адресованным мужчине (там встречаются обращения типа «мой властелин», «мой друг»). Единственное прижизненное издание сонетов Шекспира было посвящено загадочному «Господину W.H.». Да и по завещанию Шекспир оставил часть денег своим приятелям Джону Хемингсу, Ричарду Бёрбеджу и Генри Конделлу — специально, чтобы они приобрели памятные кольца в знак их близкой дружбы. Подобные свидетельства способны десятилетиями подогревать слухи в исследовательской среде.

СОМНИТЕЛЬНЫЕ РОДСТВЕННИЧКИ

Как и большинству выдающихся публичных фигур, Шекспиру досаждали разнообразные сомнительные родственники и в особенности его недостойный зять Томас Куини. Трактирщик и матерщинник, которого привлекали к суду за продажу негодного вина, Куини был для дочери Шекспира Джудит неудачной партией. Однако Шекспир не стал мешать их союзу, и 10 февраля 1616 года, за два месяца до смерти Барда, они поженились. Не успел свадебный пирог зачерстветь, как Джудит обнаружила, что муженек изменяет ей с другой женщиной. В Стратфорде разразился скандал. Шекспир поспешил изменить завещание и вычеркнул оттуда Куини. 26 марта любвеобильного держателя питейного заведения судили за «преступную плотскую связь» и приговорили к публичному покаянию. Правда, позже приговор был заменен на небольшой штраф и покаяние в узком кругу. Это грязное дельце породило слухи, будто бы Шекспир погиб от руки Куини, мстившего за то, что его лишили наследства. Однако никаких весомых доказательств в поддержку этой теории представлено не было.

МЕРТВЫЙ НОМЕР

Для того чтобы отпугнуть гробокопателей и предотвратить перемещение вырытых останков в общий склеп (обычная практика в те времена), Шекспир наложил на свою могилу заклятие. Вот какая эпитафия значится на гробнице Барда:

Мой добрый друг, во имя Бога

Тот прах, что здесь лежит, не трогай.

Блажен, кто сих костей не вскроет,

И проклят тот, кто их разроет[3].

Некоторые ученые предлагали подвергнуть останки поэта эксгумации — одни полагали, что после этого можно будет точнее определить, как выглядел Шекспир, другие жаждали подтвердить слух о том, что Бард был захоронен

вместе с целой сокровищницей неопубликованных шедевров. Однако по сей день никто так и не собрался с духом, чтобы бросить вызов проклятию поэта.

МИФОЛОЖЕСТВО

Наряду с бесконечными спорами насчет того, кто же «на самом деле» написал пьесы Шекспира, жизнь и карьера великого писателя породили еще несколько примечательных мифов. Один упорный слух гласит, что Шекспир принимал участие в написании «Библии короля Якова»[4]. Мол, если вы откроете Псалом 46[5] и отсчитаете 46 слов с начала и 46 слов с конца, до доберетесь до слов «shake» и «spear». Ну и что это доказывает, спрашивается? Другая легенда гласит, что под именем Шекспира скрывался представитель итальянской знати Микеланджело Кроллаланца (его фамилия переводится так же, как и «Shakespear» — потрясающий копьем), который бежал в Англию в возрасте 24 лет, скрываясь от испанской инквизиции.

БАРНУМ И БАРД

Каждый год в Стратфорд-он-Эйвон стекаются миллионы людей, желающих увидеть колыбель Шекспира. Если бы американскому цирковому импресарио Ф.Т. Барнуму повезло больше, домик, в котором родился Шекспир, мог бы оказаться где-нибудь на задворках циркового городка между танцующим слоном и собакоголовым мальчиком. Приехав в Стратфорд в 1850-е годы, Барнум ужаснулся тому, в каком плачевном состоянии находился дом Шекспира (часть постройки использовалась как мясная лавка). Он попытался купить дом, намереваясь переправить его в Америку и там выставить на всеобщее обозрение. Но осуществить свое начинание Барнум не успел — вмешалось справедливо пристыженное английское правительство, и дом был объявлен национальным памятником.

ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН

[6]

Вы скажете, что это очень странно, — писал когда-то Джордж Гордон Ноэль Байрон, — но правда всякой выдумки странней». В этих двух стихотворных строчках он подарил нам одновременно крылатую фразу, которая и по сей день в ходу, и меткую характеристику своей короткой, скандальной жизни, проведенной в погоне за наслаждениями.

Если прозвище вашего отца — Безумный Джек, есть все предпосылки к тому, что и вас будет ожидать непростая судьба. Маленький Джордж почти не помнил своего отца, поскольку тот допился до ручки, когда мальчику было всего три года. Но тяга Безумного Джека к излишествам успела проникнуть если не в кровь, то по крайней мере в неокрепший разум сына. В любом случае выбор у Байрона был невелик: мать его ненавидела, поэтому ему ничего другого не оставалось, как быть сыном своего отца. Мать называла его «хромым мальчишкой» (у него была больная нога) и однажды чуть до смерти не забила Джорджа кочергой. А его гувернантка Мэй Грей, по некоторым сведениям, заигрывала с ним, когда маленькому Байрону не было и десяти. Пожалуй, единственным приятным событием в его детстве было то, что он унаследовал состояние своего дяди, а вместе с состоянием получил в наследство и титул: барон Байрон из Рочдейла. С тех пор все именовали Джорджа Гордона не иначе как лорд Байрон.

Байрон вырос и стал ослепительно хорош собой. Его единственным физическим недостатком, помимо хромой ноги (впечатление от увечья он старался компенсировать, демонстрируя отличную спортивную подготовку), была склонность к полноте. По моде XIX века он боролся с этой предрасположенностью, моря себя голодом и принимая лошадиные дозы слабительного. Пищу ему заменял секс. Байрон был настоящим Казановой своего времени, через его постель в Венеции за один только год прошли 250 женщин. Список его побед включал в себя леди Каролину Лэм (широкую известность получила характеристика, данная ею Байрону: «Он злой, сумасшедший, с ним опасно иметь дело!»), его кузину Энн Изабеллу Милбенк (которая в 1815 году стала леди Байрон) и, предположительно, его сводную сестру Августу Ли. Однако Джордж Гордон не ограничивал себя только одним полом. У Байрона было множество гомосексуальных связей, причем часто с несовершеннолетними мальчиками. Вообще, в окружении Байрона нашлось бы не так много живых существ, с которыми он ни разу не вступал в сексуальный контакт, ну разве что экзотические животные, которых он держал дружбы ради.

Как следствие, Байрон стал самым знаменитым повесой в Европе. Его поэтические достижения никогда не привлекали столь напряженного внимания, как сопровождавшие его повсюду дикие слухи. Как ни странно, одной из самых популярных была сплетня, будто Байрон пьет вино из черепа. (Одни говорили, что это череп монаха, другие — что череп бывшей любовницы… Как видим, слухи пытались затмить реальность.) Похождения мужа встали леди Байрон поперек горла, и уже в 1816 году, всего через год после свадьбы, она подала на развод. Тогда Байрон, покинув Англию, перебрался в континентальную Европу и никогда больше не возвращался. Это был единственный способ скрыться от бдительного ока британской общественности.

Лето 1816 года Байрон провел в Швейцарии вместе со своим личным врачом Джоном Полидори. У них завязалась дружба с молодым поэтом Перси Биши Шелли и его невестой Мэри Годвин. В дождливую погоду компания развлекалась сочинением страшных историй. Мэри написала наброски того, что впоследствии превратилось в знаменитый роман «Франкенштейн», а Полидори, вдохновившись образом Байрона, написал рассказ «Вампир». История блестящего английского дворянина, который пьет кровь ни в чем не повинных жертв, как было доказано, оказала немалое влияние на Брама Стокера и его «Дракулу».

Из Швейцарии Байрон направился в Италию, где у него случился роман с еще одной замужней женщиной, графиней Терезой Гвиччиоли. Он прожил там до 1823 года, а потом отправился на встречу с судьбой, в Грецию — помогать грекам в борьбе против турецкого ига. Несмотря на полное отсутствие опыта в военных делах, Байрон занимался подготовкой войск и собирал необходимые повстанческим силам деньги. В Греции его и поныне считают национальным героем.

Так и не успев увидеть сформированные им отряды в действии, Байрон подхватил лихорадку и умер в пасхальное воскресенье 1824 года. Вскоре после смерти Байрона (кончину его оплакивала вся Англия) в Лондоне собрались его друзья, с тем чтобы зачитать воспоминания поэта. Рукопись была полна красочных описаний байро-новских любовных приключений, что, по мнению друзей, могло повредить его героической репутации, добытой тяжким трудом. Решив, что воспоминания ни в коем случае не должны быть опубликованы, друзья предали их огню.

ВОТ ТАК КОЛЛЕКЦИЯ!

В эпоху, когда фотографию еще не изобрели, Байрон придумал оригинальный способ сохранять память о своих бывших любовницах. Он срезал у каждой прядку лобковых волос, клал ее в конверт и надписывал на конверте имя женщины. В 1980-е годы конверты и их кудрявое содержимое еще хранились в издательстве, где печатался Байрон. Дальше их след теряется.

И ПЛЕМЯННИЦА, И ДОЧЬ

Среди бесчисленных любовных похождений Байрона был и роман с собственной сводной сестрой Августой Ли. Она на тот момент была замужем, но раз уж человек решился на инцест, что ему чужой брак? Многие современные ученые полагают, что дочь Августы Медора была на самом деле плодом байроновских любовных утех, и, таким образом, биография поэта выглядит еще более запутанной, чем мы все думали ранее.

ЛЮБОВЬ К ЖИВОТНЫМ

Помимо замужних женщин и молоденьких мальчиков, Байрон любил еще и животных. В его зверинце содержались лошади, гуси, обезьяны, барсук, лиса, попугай, орел, ворона, цапля, сокол, крокодил, пять павлинов, две цесарки и египетский журавль. Будучи студентом Кембриджа, Байрон держал в качестве домашнего животного медведя — это был шутливый протест против университетских правил, запрещавших держать в общежитии собак. В одном из своих писем Джордж Гордон даже писал, что его косматый товарищ «олицетворяет собой братство».

Имелись у Байрона и более привычные животные. Он путешествовал с пятью котами, один из которых носил кличку Беппо (название одной из байроновских поэм). Пожалуй, самый известный из четвероногих приятелей Байрона — его ньюфаундленд Ботсвейн, скончавшийся в 1808 году в возрасте пяти лет от бешенства. Байрон обессмертил Ботсвейна в стихотворении «Эпитафия собаке» и поставил ему в фамильном склепе памятник, который по размерам превосходит памятник самому поэту.

Леди Байрон не разделяла мужниной любви к фауне. После развода она многозначительно писала: «Причина ласкового и гуманного отношения к животным некоторых личностей, склонных к тирании, заключается в том, что животные не служат примером разумности и потому не могут порицать безнравственность их хозяина».

ИСТЕКАЯ КРОВЬЮ

Смерти тридцатишестилетнего Байрона можно было избежать — она стала побочным продуктом одной из самых лженаучных медицинских технологий XIX века. После конной прогулки под дождем по греческой глубинке у поэта начался жар, и врачи буквально залечили его кровопусканиями до смерти. Пытаясь «осушить» источник высокой температуры, они прилепили к вискам Байрона двенадцать пиявок. К тому же они пичкали его касторкой, чтобы вызвать понос, — еще одна распространенная в те времена практика, которую современные светила медицины считают идиотской. В итоге бригада пиявок отсосала у пациента, и без того уже ослабленного лихорадкой, около двух литров крови. Неудивительно, что Байрон начал бредить, выкрикивая что-то бессвязное то по-английски, то по-итальянски. Возможно, он звал своего адвоката. Не прошло и суток, как он скончался.

ЛОРД БАЙРОН БЫЛ НАСТОЯЩИМ КАЗАНОВОЙ СВОЕГО ВРЕМЕНИ. В ВЕНЕЦИИ ЗА ОДИН ТОЛЬКО ГОД ЧЕРЕЗ ЕГО ПОСТЕЛЬ ПРОШЛИ 250 ЖЕНЩИН (А ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ТАМ БЫВАЛИ И ЮНОШИ).

ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД

Байрон мечтал быть похороненным в Уголке поэтов в Вестминстерском аббатстве. Однако ему было отказано в такой чести — якобы его биография была слишком возмутительной и скандальной, чтобы он мог покоиться рядом с такими светочами добродетели, как Джеффри Чосер и Эдмунд Спенсер. Тело Байрона нашло пристанище в фамильной усыпальнице в Хакнолл-Торкард. В июне 1938 года покой Байрона был потревожен. Непонятно с какой целью была устроена проверка, и сорок человек, вскрыв усыпальницу, вломились туда, видимо, надеясь поглазеть на тело поэта. Однако к тому моменту, как крышка гроба была поднята, в склепе осталось только трое самых смелых зевак. Один из них впоследствии писал, что тело поэта «оставалось в великолепной сохранности». Если не считать отсутствующих сердца и мозга (удаленных в ходе вскрытия), а также правой ноги, Байрон выглядел неплохо — особенно для человека, который умер за 114 лет до того. Один из очевидцев отмечал, что «детородный орган поэта был неестественно увеличен». Что ж, даже после смерти Байрон сумел посмеяться над непрошеными гостями. На следующий день они снова запечатали склеп и оставили тело Байрона покоиться с миром.

ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК

[7]

«Я не глубок, — однажды заметил Оноре де Бальзак, — зато очень обширен». Неизвестно, к чему относилась эта остроумная фраза: к его внешности или к размаху его литературных трудов (или и к тому и к другому). Бальзак, несомненно, был одним из самых толстых великих писателей в мире. При росте всего 160 сантиметров его огромная туша громоздилась на двух тоненьких ножках. Он был известен непомерным, прямо-таки гаргантюанским аппетитом, эксцентричными нарядами и неприличным поведением. Сохранились свидетельства, что однажды, обедая в парижском ресторане, он съел дюжину бараньих котлет, утку с репой, палтуса, двух куропаток и больше сотни устриц. А завершением обеда стал десерт из двенадцати груш и всяческие сладости, фрукты и напитки. Его манера вести себя за столом вызывала отвращение. Он ел прямо с ножа, а когда жевал — кусочки пищи разлетались изо рта во все стороны. Ничего странного, что многие считали его туповатым, лишенным вкуса хамом. Рожденный в крестьянской семье, Оноре Бальса изменил свою фамилию и добавил к ней аристократическую частичку «де», чтобы его считали дворянином.

Но, что бы современники ни думали о манерах Бальзака, вряд ли кто взялся бы оспаривать его звание одного из величайших писателей мира. Вышедший из-под его пера многотомный цикл «Человеческая комедия» стал продуктом длительного пристального наблюдения за самыми разными слоями постнаполеоновского французского общества. Однако создание этого цикла не было главной целью его жизни. Изначально Бальзак видел себя автором трагедий. Однако жизнь обошлась с его пьесой про Оливера Кромвеля не менее сурово, чем сам диктатор Кромвель обходился с английским народом. Один профессор, прочитавший пьесу, заявил матери Бальзака, что ее сын может выбрать себе любое поприще, кроме разве что литературного.

Впрочем, Бальзака это не отпугнуло. Он попробовал себя в массовой литературе, выпустив в 1822 году сразу пять романов. Книги эти не были выдающимися, как и псевдонимы, под которыми он их написал. Один из них, «лорд Р’Оон» (Lord R’Hoone), был просто немудреной анаграммой его имени (Нопогё). Отдельного упоминания заслуживает упорство Бальзака. Каждый день он уделял письму по пятнадцать часов, работая в монашеской робе и поддерживая силы бесчисленными чашками кофе. (Единственным стимулятором, к которому Бальзак не прибегал, был табак — писатель считал, что табак вызывает слабость.) Материал для своих романов Бальзак собирал на всевозможных встречах, приемах и вечерах — иногда одного случайно подслушанного диалога было достаточно, чтобы образовалась почва для очередного романа.

За двадцать лет Бальзак написал девяносто семь произведений общим объемом более одиннадцати тысяч страниц. Некоторые из них были весьма пикантны, на грани порнографии. Другие — на грани безумия. Возьмем, например, роман «Серафита», главный персонаж которого — ангел-гермафродит, который учит юную пару мистическим наукам где-то среди норвежских фьордов. Личная жизнь Бальзака была чуть менее странной, хотя и не менее пикантной. Он был близок с сотнями женщин, что, учитывая его нищенский вид и пренебрежение правилами гигиены, можно считать удивительным достижением. Все заработанные деньги Бальзак тут же спускал. Он был убежден, что должен жить на широкую ногу, как аристократ, и даже его скромные доходы не могли этому помешать. В результате Бальзак постоянно был в долгах как в шелках. Потом он встретил польскую дворянку, купавшуюся в деньгах, — как раз то, в чем он нуждался. Но, даже подпав под обаяние его гения, она понимала, что расточительность Бальзака ставит ее состояние под угрозу. Она вышла за писателя замуж всего за несколько месяцев до его смерти, когда пошатнувшееся здоровье сделало Бальзака безобидным и достойным жалости.

Вернувшись после свадьбы в свой парижский дом, Бальзак обнаружил, что его слуга, много лет служивший ему верой и правдой, за время отсутствия хозяина сошел с ума. «Это предзнаменование! — вскричал писатель. — Я уже никогда не покину этот дом живым». И он не ошибся. Всего через несколько месяцев его сердце, ослабленное склонностью к перееданию и годами лишений, отказало. Под конец жизни Бальзак, похоже, погрузился в мир своих творений. В предсмертных словах: «Позовите Бьяншона… только он мог бы меня спасти», — писатель упоминает свое литературное альтер эго, врача из «Человеческой комедии».

КОФЕЙНЫЙ МАНЬЯК

Что же подпитывало необычайные писательские подвиги Бальзака? Да то же самое, что помогает миллионам наших соотечественников проснуться и обрести необходимый для работы заряд бодрости: старый добрый кофе. Правда, у Бальзака любовь к этому напитку переросла в настоящую манию: он выпивал до пятидесяти чашек крепкого турецкого черного кофе в день. В эпоху, когда не было сетевых кофеен и кофейных автоматов, раздобыть такое количество напитка было непросто. Когда не было возможности сварить кофе, Бальзак просто размалывал горстку зерен и забрасывал прямо в рот.

«Кофе играет в моей жизни значительную роль, — признавал Бальзак. — Масштабы его воздействия на меня прямо-таки эпические». Впрочем, и побочные эффекты тоже. Потребление крепкого кофе в неумеренных количествах вызывало у писателя боли в желудке, повышало давление и в конце концов привело к расширению сердца. Передозировка кофеина на фоне общей тяги к излишествам привела писателя к смерти, а ведь ему не было еще и пятидесяти двух.

ГЛАЗ ДАЮ!

Кофе был не единственным любимым напитком Бальзака, знавшего толк и в хорошем чае. Один из его излюбленных сортов попал к нему из рук российского консула, а тот в свою очередь получил его от царя, принявшего чай в дар от китайского императора. Дорогие экзотические листья были собраны под контролем императора и привезены в Россию караваном. В Китае об этом чае ходили легенды. Считалось, что любой отведавший его ослепнет. Неудивительно, что Бальзак берег драгоценный напиток для самых близких своих друзей. Его старинному приятелю Лоран-Жану доводилось пить этот необыкновенный чай неоднократно, и каждый раз он повторял: «Снова я рискую глазом, но — черт побери! — оно того стоит!»

НЕ ЗА ТОГО ПРИНЯЛИ

Как смог убедиться один из сотрапезников Бальзака, гения от безумца отделяет всего лишь тоненькая грань. Великий немецкий ученый и естествоиспытатель Александр фон Гумбольдт однажды попросил своего приятеля-психиатра познакомить его с настоящим сумасшедшим. Доктор устроил ужин, на который были приглашены один из его пациентов, Гумбольдт и Бальзак. Бальзак, видевший Гумбольдта в первый раз, явился, как обычно, в небрежном и растрепанном виде и во время еды непрестанно что-то бормотал. Когда беседа за столом сошла на нет, Гумбольдт наклонился к своему другу и поблагодарил его за то, что тот привел столь занимательный экземпляр. Только тут психиатр раскрыл карты: «Да нет же, безумен вон тот, — сообщил он Гумбольдту. — А человек, на которого вы смотрите, это мсье Оноре де Бальзак!»

ПОКУРИВАЯ ГАШИШ

Однажды в компании поэта Шарля Бодлера Бальзак решил попробовать гашиш, все по науке, под присмотром знакомого врача-психиатра. Дело происходило в роскошном поместье XVII века, окна которого выходили на Сену. Но результат оказался не столь прекрасен, как окружающие виды. Бальзак остался недоволен эффектом наркотика, не вызвавшего у него в голове «небесных голосов», появления которых он так ждал. Писатель был разочарован: гашиш так и не свел его с ума.

ГОЛОДАЮЩИИ ГЕНИИ

Хотя Бальзак и выдавал себя за дворянина, он был близко знаком с нищетой. В самые бедные свои годы он обитал в жалкой лачуге без отопления и мебели. Великий писатель не терял мужества и восполнял недостатки интерьера силой своего воображения. Он просто взял и написал на голых стенах названия предметов, которые хотел бы видеть в своем доме. На одной стене он нацарапал: «Обшивка панелями из красного дерева и комод». На другой: «Гобелен и венецианское зеркало». А над пустым холодным очагом: «Картина Рафаэля».

Жалкий приют Бальзака располагался на последнем этаже дома в одном из самых неблагополучных районов Парижа. Для человека с его уровнем запросов такие условия должны были казаться особенно ужасными. Бальзак был настолько беден, что его обычный обед состоял из черствого рогалика, который он размачивал в стакане воды. Один парижский книгопродавец решил не заказывать новый роман Бальзака, увидев, в какой дыре тот обитает. Известен случай, когда к Бальзаку под покровом темноты пробрался воришка и взломал замок на ящике письменного стола. Проснувшись, Бальзак только посмеялся: «Что толку искать ночью в столе деньги, — сказал он, — если законный владелец и днем не может их там найти!»

ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК БЫЛ ИЗВЕСТЕН СВОИМ НЕПОМЕРНЫМ АППЕТИТОМ И НЕПРИЛИЧНЫМ ПОВЕДЕНИЕМ. ОН ЕЛ ПРЯМО С НОЖА,

А КОГДА ЖЕВАЛ, КУСОЧКИ ПИЩИ РАЗЛЕТАЛИСЬ У НЕГО ИЗО РТА ВО ВСЕ СТОРОНЫ.

ДРАГОЦЕННАЯ СУБСТАНЦИЯ

На тему удержания в организме определенных жидкостей… Бальзак признавался своим друзьям, что, занимаясь сексом, он предпочитает не доводить дело до семяизвержения, поскольку боится растратить творческую энергию. «Всякие там шуры-муры и любовные игры, предшествующие эякуляции, — это, конечно, хорошо, — передавал слова Бальзака один из его приятелей. — Вот только до эякуляции доводить не надо». Бальзак считал сперму выбросом чистейшей мозговой субстанции, таким образом, фильтрация ее через член и последующая утрата означали для него потерю возможного акта творения». Сам Бальзак как-то раз, беседуя с одной из своих многочисленных любовниц сразу после оргазма, воскликнул: «Сегодня утром я лишился романа!»

ЭДГАР АЛЛАН ПО

[8]

Сейчас в Америке портреты Эдгара Аллана По можно увидеть повсюду: на стенах книжных магазинах, на пивных бутылках… Однако так было не всегда. Самый переводимый на разные языки мира писатель Америки умер без гроша в кармане и был нелюбим и отвергаем собственной страной. За реабилитацию его имени и возведение Эдгара По в ранг литературной иконы следует благодарить французов. Спасибо вам, французы!

Эдгар Аллан По был родоначальником мрачного и таинственного в литературе, его жутковатые рассказы и стихотворения, создающие гнетущую атмосферу, подготовили почву для появления впоследствии таких имен, как Говард Лавкрафт и Стивен Кинг. А еще Эдгар По боялся темноты. «Я верю, что демоны пользуются ночной темнотой, чтобы сбивать с пути доверчивые души, — как-то признался он другу. — Хотя ты же знаешь, — торопливо добавил он, — в демонов я не верю». Может быть, По просто чувствовал, что живет под темными грозовыми тучами судьбы. И не нам его за это винить. По осиротел, когда ему было всего три года. Мальчика взяли на воспитание Джон и Фрэнсис Алланы — зажиточная пара из города Ричмонда, штат Виргиния. Именно взяли на воспитание, а не усыновили, потому что заносчивый Джон Аллан не желал, чтобы сын каких-то театральных актеров пятнал его безупречное семейное древо. Тем не менее По присоединил фамилию приемного отца к своему имени. Он также унаследовал и некоторые черты характера самодовольного Джона Аллана.

Аллан был скуп не только на отеческую любовь, но и на деньги. Отличительным знаком короткой жизни Эдгара По стали нищета и лишения. В университете его карточные долги неуклонно росли — он мечтал отыграться и разбогатеть, чтобы денег хватало на все (и в особенности на алкоголь, который он тогда употреблял в громадных количествах). Когда Эдгар По в 1830 году поступил в Военную академию в Вест-Пойнте, ситуация повторилась. Юноша только позорил военную форму, проводя большую часть времени с бутылкой в обнимку и придумывая, что бы такое сделать, чтобы его отчислили. В январе 1831 года он наконец добился своего. По не выполнял отданные ему приказы и не появлялся на строевой подготовке, за что и был исключен с формулировкой «за пренебрежение долгом». За Эдгаром По до сих пор остается сомнительное двойное звание единственного крупного американского писателя, поступившего в Вест-Пойнт, и единственного, кого оттуда вышвырнули.

Жизнь По складывалась по образцу классического, скатывающегося все ниже и ниже пьяницы. Товарищ по колледжу писал, что его «страсть к крепким спиртным напиткам была столь же явной и столь же странной, как и страсть к азартным играм… он не смаковал напиток, не отпивал его по чуть-чуть, а сразу хватал полный стакан и опрокидывал его в глотку одним махом». Этого одного стакана обычно хватало, чтобы погрузить будущего писателя в алкогольное отупение. Отчасти виной тому были субтильное телосложение и болезненность. Когда По поступил в Вест-Пойнт, он выглядел таким хлипким и настолько старше своих лет, что курсанты шутили, будто вместо По пришел учиться его приемный отец. Джон Аллан, сытый по горло выходками своего воспитанника, отрекся от него и объявил: стоит только ноге Эдгара ступить на земли Алланов, как его тут же арестуют.

Лишенный и денег, и семьи, По переехал в Балтимор к своей тетке Марии Клемм. В это же время он начал писать рассказы для журналов. В 1836 году, когда Эдгару было 27 лет, он женился на своей тринадцатилетней кузине Вирджинии, дочери Марии Клемм. Свадьбе предшествовали три года весьма странных ухаживаний, и все эти три года Эдгару со всех сторон твердили, что жениться на столь юной особе не пристало. Молодая пара много раз переезжала: в Нью-Йорк, в Филадельфию, снова в Нью-Йорк. По всегда на один шаг опережал своих кредиторов и всегда был в одном глотке от трехдневного запоя. Едва только литературная карьера По пошла в гору, его жена заболела туберкулезом и умерла.

Жизнь Эдгара По была сущим кошмаром и окончилась соответствующе. В конце сентября 1849 года он отправился в Нью-Йорк и по пути остановился в Балтиморе. Здесь он исчез на пять дней. Его подобрали на улице у входа в ирландскую таверну. По был без сознания, пьян как сапожник и одет в какие-то лохмотья, причем явно с чужого плеча. Эдгара доставили в больницу Вашингтонского колледжа, где бредящий стихотворец провел два дня, призывая загадочного человека по имени Рейнольдс и умоляя лечащего врача вышибить ему мозги. Наконец, крикнув с одра: «Господи, прими мою бедную душу!» — он откинулся навзничь и умер.

Никто так и не знает, что произошло за те пять выпавших из его жизни дней. Есть предположение, что его похитила шайка мошенников, как-то связанных с выборами в мэрию Балтимора, и, накачав спиртным, заставила наполнять избирательные урны. Губительное воздействие ударной дозы алкоголя могло наложиться на какое-то заболевание, например, сифилис, диабет или даже бешенство. Как бы то ни было, смерть По была не из приятных — впрочем, как и его репутация, сложившаяся во многом благодаря его первому биографу, редактору Руфусу Гризволду, озлобившемуся на По, после того как тот раскритиковал его работу в прессе. «Мемуары» Гризволда, изданные в 1850 году, изображают По деградировавшим наркоманом, который состоял в кровосмесительной связи со своей собственной теткой. Это было насквозь фальшивое, дешевое посмертное сведение счетов, однако оно сыграло свою роль. Должно было пройти несколько десятилетий, прежде чем По (не без помощи французской стороны) был причислен к пантеону великих американских писателей.

СКОПИЩЕ СТРАХОВ

Ничего удивительного, что По боялся темноты. Ведь он в буквальном смысле учился на кладбище. Его отдали в частную школу, и класс, в котором проходили занятия, примыкал к кладбищу. Школа была слишком бедна, чтобы

закупить учебники, и директор проводил уроки математики на улице, прямо среди могил. Каждому ученику надлежало выбрать памятник, а затем подсчитать, сколько лет прожил усопший, вычтя из года смерти год рождения. В том же «радующем глаз» окружении проходили и уроки физкультуры. При поступлении в школу каждому ученику вручали маленькую деревянную лопату. Если во время учебного года кто-то из местных прихожан умирал, детей отправляли копать могилу — это были своего рода оздоровительные спортивные упражнения.

МОЛВИЛ ВОРОН: «ТЫ ПОПАЛ!»

Эдгар По весьма гордился своим «Вороном», называя его «величайшим стихотворением за все времена». (Скромность явно не входила в число его главных достоинств.) Однако на этом произведении По так ничего и не заработал, и все из-за его некомпетентности в области авторского права. Эдгар По мечтал как можно скорее увидеть свое творение опубликованным и потому отдал его в газету «Нью-Йорк Ивнинг Миррор», не зная, что таким образом он теряет все права на произведение. Теперь кто угодно мог перепечатать «Ворона», не платя автору ни цента, чем многие и воспользовались. Когда По наконец дозрел до того, чтобы выпустить «Ворона» отдельным изданием, эту книжку никто не стал покупать — настолько стихотворение было уже растиражировано.

ПИТОМЕЦ ДИККЕНСА

Прототипом знаменитого ворона из стихотворения Эдгара По был пернатый питомец английского писателя Чарлза Диккенса. Грип, говорящая птица Диккенса, появляется в качестве персонажа в его детективно-историческом романе «Барнеби Радж», который Эдгар По прочитал в 1841 году. По хвалил Диккенса за использование образа говорящего ворона, однако считал, что птица должна занимать в сюжете более заметное место.

Когда Диккенс и По встретились в первый и единственный раз — в 1842 году, — птица уже умерла. Хозяин случайно оставил открытую бутылку с краской, и ворон отпил оттуда. Диккенс поведал эту печальную историю Эдгару По, а тот, вернувшись домой, вставил зловещего говорящего ворона в стихотворение «Линор», которое было написано ранее и лежало в столе без дела. «Линор» прекрасно рифмовалось с «nevermore», то есть «никогда», — именно это слово затем прославилось, став многократно повторяемой мантрой пророчащего ворона из — кто бы мог подумать! — стихотворения «Ворон».

КОГДА ПОЭТЫ ДЕРУТСЯ

Нет на свете ничего интереснее, чем склоки в поэтической среде. В случае с Эдгаром По мальчиком для битья стал известный поэт Генри Лонгфелло, автор «Песни о Гайавате». По причинам, которые и теперь, два столетия спустя, остаются неизвестными, Эдгар По сменил свое отношение к Лонгфелло, его личности и его поэзии с умиления и восхищения на неприкрытую враждебность. В 1840 году По опубликовал язвительный отзыв на последнюю поэму Лонгфелло, обвинив автора в плагиате и заимствованиях у лорда Альфреда Теннисона. Когда за выпадом не последовало никакой реакции, По заявил, что Лонгфелло воровал стихи и у него самого. Разразилась так называемая «война с Лонгфелло». К несчастью для По, это была всего лишь пустая трата сил. Ему так и не удалось собрать убедительные улики, доказывающие, что Лонгфелло был плагиатором, а его знаменитый соперник благодушно игнорировал необоснованные нападки более молодого собрата по перу. После смерти По Лонгфелло очень тепло о нем отозвался, добавив: «Резкость его критики я всегда считал не чем иным, как раздражением чувствительной натуры, которое было подогрето бесконечной нетерпимостью к дурному». Туше!

ЭДГАР ПО В БУКВАЛЬНОМ СМЫСЛЕ УЧИЛСЯ НА КЛАДБИЩЕ. ОН ОСВАИВАЛ АЗЫ МАТЕМАТИКИ, СКЛАДЫВАЯ И ВЫЧИТАЯ ДАТЫ НА МОГИЛЬНЫХ КАМНЯХ.

ВВЕРХ И ВДАЛЬ

Эдгар По не чурался журналистских уток, особенно когда в кармане было пусто. В апреле 1844 года поиздержавшийся По продал нью-йоркской газете «Сан» материал о первом перелете на воздушном шаре через Атлантику. «Главная проблема наконец решена! — торжествующе писал он. — Воздух, земля и океан покорены силами науки, и вскоре путешествовать по ним человеку станет так же просто, как проехаться по обычной дороге». Изящная, невероятно хорошо продуманная статья объемом в пять тысяч слов детально описывала аэростат, пилота (настоящего пилота по имени Монк Мейсон, летавшего на воздушных шарах) и само путешествие. Есть только одна маленькая загвоздка: вся статья от первого до последнего слова была выдумкой. На следующий день газета напечатала опровержение: «Письма с юга… не принесли подтверждений о прилетевшем из Англии аэростате… мы вынуждены заключить, что информация была ошибочной».

СУДЬБА ПАМЯТНИКА

Черные тучи неудач, висевшие над головой Эдгара По на протяжении всей его жизни, не рассеялись и после смерти. Памятник на его могиле был сбит сошедшим с рельсов поездом. До 1875 года, когда его тело было эксгумировано и перезахоронено, писатель покоился под табличкой с надписью «№ 80».

ВАШЕ ЗДОРОВЬЕ!

Каждому, кто собирается выпустить на рынок какие-нибудь товары для кухни с символикой или именем Эдгара По, не мешает помнить о существовании такой таинственной фигуры, как «По Тостер»[9]. Начиная с 1949 года этот незнакомец, облаченный в черный плащ, приходит на могилу По в ночь, когда родился поэт. «Кладбищенский фанат» — это словосочетание можно было бы отнести к какому-нибудь персонажу из жутковатых рассказов По, но кладбищенские сторожа (как и многочисленные ученые, спорящие насчет его личности) подтвердят вам, что этот человек абсолютно реален. Ритуал всегда один и тот же: человек поднимает тост за покойного, а потом уходит, оставив на могиле в знак признания полупустую бутылку коньяка и три красные розы. Почему три розы? Они могут символизировать самого По, его приемную мать и его жену — все они захоронены на одном участке. Почему коньяк? Никто не знает. Для чего вообще все это? Никто так и не попытался подойти к таинственному человеку и спросить — любопытствующих удерживают как уважение к По, так и мрачная торжественность ежегодного ритуала.

НА КАЖДОГО НАЙДЕТСЯ КРИТИК

Фигура По словно бы невольно разделила литературное сообщество. Одни, как, например, французы, почитают его чуть ли не богом. Другие терпеть не могут ни его самого, ни его произведения. Среди самых именитых противников Эдгара По — поэт Томас Стернз Элиот, по мнению которого, По обладал «умом крайне талантливого подростка», Марк Твен, однажды заметивший: «Что до меня, то его прозу просто невозможно читать — как и прозу Джейн Остин» (редкий случай, когда в одном пассаже «опускают» сразу двоих!), — и поэт Уистен Хью Оден, который в своей критике перешел на личности, обозвав По «недомужчиной, чья личная жизнь по большей части заключалась в том, чтобы прикидываться жертвой и плакаться кому-нибудь в жилетку».

РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ

Актер Эдгар Аллан По IV, прямой потомок мастера ужасов, извлек немалую выгоду для своей карьеры, пользуясь именем великого предка. По-четвертый сыграл По-первого в фильме «Обезьянья кость» и в одном из эпизодов сериала «Сабрина — маленькая ведьма» (1999). А в те периоды, когда По-четвертый не изображал своего прославленного предка, он специализировался на ролях безумных маргиналов и карнавальных зазывал в таких фильмах, как «Сексуальные марионетки» и «Оливер-извращенец».

КАК НАСЧЕТ ФУТБОЛЬНОГО МАТЧА?

В 1996 году в Балтимор после почти тридцатилетнего отсутствия вернулся профессиональный американский футбол. Чтобы выбрать подходящее имя для новой команды, был даже организован конкурс. Название «Вороны» (в память о самом известном из балтиморцев) одержало верх над такими вариантами, как «Мародеры» и «Американцы». Два года команда обходилась без собственного талисмана, зато в августе 1998 года их появилось сразу три. Перед предсезонной игрой с «Филадельфийскими орлами» на поле провели длинную и замысловатую церемонию, в ходе которой из огромных яиц «вылупились» три ворона. Вот они в порядке появления: Эдгар — «высокий, сильный и спортивный ворон с длинными колышущимися перьями и острым пристальным взглядом», Аллан — «маленький, костлявый, но подвижный» и По — «полноватый, ленивый, однако неотразимо обаятельный». До сих пор ни один из этой троицы не обнаружил пристрастия к алкоголю, которое было главной чертой писателя.

ЧАРЛЗ ДИККЕНС

[10]

Его полное тягот, безрадостное детство проходило на мрачной фабрике, где воздух, казалось, был пропитан квинтэссенцией тщеты и бесполезности его существования. Звучит как вступление к одному из романов Диккенса, не так ли? Но эти же строки могли бы стать началом биографии самого писателя. До поры до времени жизнь юного Диккенса была (пардон за каламбур) такой же «диккенсовской», как и жизнь Оливера Твиста. А что потом? А потом он прославился и смог позволить себе никогда больше не работать на фабриках.

Унылым местом, в стенах которого проходило детство Диккенса, была фабрика Уоррена по производству ваксы, куда его отправили работать в 1824 году, когда его отец разорился и попал в долговую тюрьму. Задачей юного Чарлза было наклеивать ярлычки на банки с ваксой — на первый взгляд не так уж плохо, пока не задумаешься, что ему приходилось заниматься этим десять-двенадцать часов в сутки всего за шесть шиллингов в неделю. Тогда такая жизнь начинает казаться сущим адом, пройдя через который человек всю оставшуюся жизнь пишет о несчастных детишках, работающих как каторжные, — чем, собственно, Диккенс и занимался.

Он достиг известности невероятно легко. «Посмертные записки Пиквикского клуба», опубликованные, когда Диккенсу было всего двадцать четыре года, стали одной из самых продаваемых книг за всю историю литературы и чуть ли не в одночасье вознесли молодого автора на мировой писательский Олимп. Дни ваксы и долговых тюрем остались в прошлом. Теперь Диккенс жил в мире, где люди выстраивались в очереди, чтобы приобрести очередной выпуск его нового, выходящего отдельными частями романа. В 1841 году в нью-йоркском порту собрались шесть тысяч человек — все они ожидали прибытия финальных глав романа «Лавка древностей». «Умрет ли Крошка Нелл?» — кричали они команде подплывающего теплохода, желая поскорее узнать о судьбе храброй юной героини романа. (О да, она умрет, в свойственной ему саркастической манере подсказывает Оскар Уайльд: «Нужно иметь каменное сердце, чтобы читать о смерти Крошки Нелл… без смеха».)

Диккенс был Стивеном Кингом своего времени — критики (и денди-остроумцы вроде Уайльда) его не жаловали, зато толпы восторженных фанатов носили на руках. «Мы не верим в долговечность его славы, — писала в 1858 году газета «Сатердей ревью». — Нашим детям останется только гадать, о чем думали их предки, когда ставили Диккенса на первое место среди современных романистов». Скажите это Толстому, Достоевскому, Генри Джеймсу и многим другим выдающимся деятелям литературы, которые считали Диккенса лучшим английским писателем со времен Шекспира. Или лучше скажите это деловым партнерам Диккенса, которые получили немалый навар — и все благодаря его необычайной сметливости в области маркетинга. Идея выпускать романы отдельными частями принадлежит самому Диккенсу, равно как многочисленные варианты изданий и переизданий его работ в разнообразных форматах и видах, — все это сделало писателя состоятельным человеком. Даже сверхъестественная длина романов Диккенса сыграла ему на руку — писатель дробил их на небольшие порции и получал доход с каждого выпуска. Чем больше выпусков — тем больше золотых монет оседало в карманах предприимчивого автора.

Хотя романы и рассказы Диккенса, написанные в течение тридцати лет, отличались постоянным и неизменно высоким качеством, в жизни писателя были свои взлеты и падения. В 1836 году он женился на Кэтрин Хогарт, дочери респектабельного издателя газеты. У Чарлза сложились необычайно близкие отношения с ее двумя младшими сестрами. Когда в 1837 году Мэри Хогарт, которой было всего семнадцать, умерла, Чарлз горевал так, будто лишился собственной жены. Он отрезал у Мэри локон и хранил его в специальном футляре, а кольцо, снятое с ее пальца, носил до конца жизни. Чарлз забрал себе всю одежду умершей и даже по прошествии двух лет продолжал время от времени доставать ее вещи и рассматривать их. Более того, он выразил пожелание быть похороненным в той же могиле, что и его свояченица, а ее призрак являлся ему на протяжении многих лет. Никто не знает, что было между Диккенсом и Мэри и было ли вообще, но точно одно: Кэтрин и ее десять детей были этому не слишком-то рады.

Дальше — больше. В 1858 году Диккенс расстался с женой. Его поймала на крючок восемнадцатилетняя актриса Эллен Тернан, разница в возрасте между ними составляла 27 лет. Чарлз содержал ее, был, судя по всему, отцом ее ребенка и путешествовал с нею под вымышленными именами, чтобы избежать скандала. В 1865 году, возвращаясь из путешествия по Франции, они сели в Дувре на поезд, чтобы прибыть в Лондон. По пути поезд сошел с рельсов на одном из мостов. Придя в ужас от перспективы, что его обнаружат среди обломков в компании любовницы, Диккенс сбежал с места происшествия, держа под мышкой рукопись романа «Домби и сын». Он так до конца и не оправился от полученных в той катастрофе травм, да и утомительные туры, в ходе которых Диккенс читал перед публикой свои произведения, подточили его здоровье. Он перенес инсульт и умер 9 июня 1870 года, ровно через пять лет после железнодорожной аварии. Похоронили писателя — вопреки его воле — в Уголке поэтов в Вестминстерском аббатстве.

ДИККЕНС И ЕГО ОКРУЖЕНИЕ

Может, Боб Крэтчит из «Рождественской песни в прозе» и мог работать в тесноте и беспорядке, а вот его литературный отец — нет. Диккенс был болезненно требователен к помещению, в котором он писал свои романы. Он отказывался работать, если стулья и столы стояли не так, как надо. Писатель обладал невероятной способностью с ходу запоминать расположение всех предметов в помещении и потом мог часами передвигать вещи, чтобы все снова стояло и лежало так, как он запомнил. Оказываясь в гостях в частном доме или приезжая в роскошный отель, он первым делом принимался за перестановки — все должно было располагаться в соответствии с его собственным видением пространства.

Неудивительно, что время от времени на Диккенса нападала еще и мания чистоты. Он расчесывал свои редеющие волосы по сто раз на день, мог даже выхватить расческу в разгар званого обеда, если чувствовал, что хоть одна прядка лежит не на месте. Стоило гостям покинуть дом, как он тут же принимался за уборку и буквально кипел от гнева, если кто-то проявлял при нем хоть малейшую неряшливость[11]. В 1842 году во время визита в американский Конгресс Диккенс был неприятно поражен неопрятностью тамошних представителей власти и в особенности тем, что они, сплевывая жевательный табак, не способны попасть в урну. «Я настоятельно рекомендую посетителям Конгресса не смотреть на пол, — ворчал Диккенс. — А если что-нибудь уроните — не вздумайте поднимать, не надев перчаток».

МАГНИТНЫЕ ПОЛЯ

Как ни удивительна маниакальная тяга Диккенса к чистоте, еще удивительнее его суеверия и предрассудки. Он ко всему прикасался по три раза — на удачу, считал пятницу своим счастливым днем, а в день выхода последней части очередного романа непременно уезжал из Лондона. Но самыми странными были его привычки, касающиеся сна. Диккенс всегда спал головой к Северному полюсу. «Он утверждал, что ни в каком другом положении спать не может», — рассказывал его друг. Когда Диккенса просили объяснить свои предпочтения, писатель начинал наукообразно рассуждать о «земных токах и положительных и отрицательных видах электричества». Он верил, что, если правильно ориентироваться в магнитных полях Земли, можно подпитываться творческой энергией.

ЗАГИПНОТИЗИРУЙ МЕНЯ

Когда писатель не погружал читателей в транс своими восьмисотстраничными романами, он экспериментировал с настоящим гипнозом, или, как тогда говорили, месмеризмом. Эта псевдонаука, изобретенная чокнутым австрийским врачом Францем Антоном Месмером, провозглашала, что для лечения больных надо использовать целительные лучи «животного магнетизма». В первой половине XIX столетия месмеризмом бредила вся континентальная Европа, а в диккенсовские времена он добрался и до Англии. Первым проповедником месмеризма в туманном Альбионе стал весьма уважаемый британский терапевт Джон Эллиотсон, которого впоследствии лишили медицинских званий за месмерианскую ересь. Диккенс был настолько загипнотизирован этой псевдонаукой, что сам начал ее практиковать. Он гипнотизировал публику на вечеринках — просто так, развлечения ради, а также пытался гипнотическим путем вылечить своих друзей от незначительных недомоганий. Известны даже случаи чудесных исцелений. В 1844 году Диккенс взялся лечить некую мадам де ла Рю, страдавшую от острых приступов паники, во время которых у нее подергивалось лицо. Потребовалось всего две недели лечения, чтобы женщина научилась расслабляться во время сеансов: она спокойно спала, храпела и вообще чувствовала себя отлично. Диккенс решил продолжить сеансы, чтобы докопаться до истоков паники мадам де ла Рю путем толкования ее снов (еще одно диккенсовское хобби). А когда у одного из его приятелей, Джона Лича, случилось сотрясение мозга, Диккенс силой месмеризма поставил его на ноги всего за несколько дней.

Пожалуй, единственным заболеванием, против которого месмеризм оказался бессилен и которое больше всего донимало самого писателя, была астма. Так что он предпочитал лечиться по старинке: Диккенс глушил астму опиумом.

БЕДНЫЙ ГАНС

Когда в 1857 году Ганс Христиан Андерсен приехал к Диккенсу погостить, он имел несчастье познакомиться со скруд-жеподобной[12] стороной великого романиста. Писатели впервые встретились десятью годами ранее, когда взволнованный Диккенс ворвался на встречу знаменитого датского сказочника с лондонскими читателями и завопил: «Я должен увидеть Андерсена!» Они быстро подружились. При отъезде Андерсена в Данию Диккенс в качестве прощального подарка преподнес ему свое полное (на тот момент) собрание сочинений с дарственной надписью. Казалось, этот дружеский писательский союз заключен на небесах.

Следующие десять лет Андерсен лелеял мысль вернуться в Англию и остановиться у своего дорогого друга. Но когда он приехал, перед ним предстала совершенно другая личность. Диккенс стал желчным, холодным человеком; он как раз собирался бросить жену и начать жить со своей любовницей Эллен Тернан. В такой ситуации Диккенсу только и не хватало, что приезда эксцентричного датчанина, едва способного связать по-английски два слова. Однако же когда Андерсен сообщил, что собирается приехать в гости на две недели, Диккенс не смог ему отказать. И от этого принятого на себя обязательства писатель, и без того раздраженный сверх меры, впал в совершенную хандру. «Может статься, что с нами в компании окажется Ганс Христиан Андерсен, — писал Диккенс собиравшемуся навестить его другу, — но не волнуйся, он нам не помешает. Он не владеет никакими языками, кроме своего датского, хотя есть подозрения, что и его он тоже не знает».

Едва прибыв в Англию, Андерсен сразу понял, что впереди его ждут одни неприятности. Сам Диккенс умчался в город по делам, предоставив заботу о госте своим заносчивым и плохо воспитанным детям. Они тайком потешались над датчанином, отказывались выполнять его просьбы и неуважительно отзывались при нем о его произведениях. Даже пятилетний Эдвард, не желая отставать от братьев, пригрозил выкинуть любимого миллионами детей автора в окошко. Несчастный, доведенный до нервного срыва Андерсен выскочил из дома и рухнул лицом в траву, сотрясаясь от рыданий.

Однако, как его ни принуждали к отъезду, сказочник не сдавался. Пять недель спустя Андерсен по-прежнему оставался у Диккенсов. «Мы все уже порядком устали от этого Андерсена», — писал сам Диккенс: он уже вернулся и сразу же возмечтал избавиться от старого «друга». Когда нежеланный гость наконец покинул дом, все семейство торжествовало. «Он был просто костлявый зануда и все никак не хотел уезжать», — отмечала дочь Диккенса Кейт. А Чарлз оставил в комнате, где останавливался Андерсен, нелицеприятную запись: «Ганс Андерсен ночевал в этой комнате пять недель, которые показались нашей семье годами». Разумеется, Андерсена никогда больше не приглашали в этот дом.

БЕСПЛАТНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ

«Какая-то незримая сила влечет меня в морг», — однажды признался Диккенс. Речь идет прежде всего о парижском морге, где на протяжении XIX века на всеобщее обозрение выставлялись неопознанные тела. Диккенс питал странную привязанность к этому месту. Он мог проводить там целые дни напролет, захваченный видом трупов утонувших бродяг и прочих никем не востребованных останков. Чувство, которое овладевало им в те моменты, писатель называл «притягательностью отвратительного». Видимо, это же самое чувство заставляло его посещать места, где были совершены громкие убийства, и копаться в подробностях сенсационных преступлений с болезненным любопытством, достойным его современника Эдгара По.

ШКАФ-ОБМАНКА

Если вы решите посетить дом Диккенса в Гэдс-Хилл Плейс, что в графстве Кент, приготовьтесь к сюрпризам. Хитроумный писатель соорудил в своем кабинете потайную дверь. Она замаскирована под книжный шкаф, на фальшивых полках которого красуются корешки несуществующих книг, выдуманных самим Диккенсом (возможно, это произошло в один из вечеров, когда писатель перебрал шерри). Обратите внимание на трехтомник «Пять минут в Китае», девятитомное издание «Кошачьи жизни», а также на такие образцы игры слов, как «Аркитектура Ноя»[13] и «Пороховой журнал»[14]. Еще один пример своеобразного чувства юмора Диккенса — «Мудрость наших предков», многотомное издание, посвященное болезням и орудиям пыток, а также соседняя книга — «Добродетели наших предков», такая тоненькая, что название не поместилось на корешке.

ДИККЕНС ИСПЫТЫВАЛ СТРАННЫЙ ИНТЕРЕС К ПАРИЖСКОМУ МОРГУ, ГДЕ ОН МОГ ПРОВЕСТИ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАПРОЛЕТ, РАССМАТРИВАЯ ТЕЛА УТОНУВШИХ БРОДЯГ И ПРОЧИЕ НИКЕМ НЕ ВОСТРЕБОВАННЫЕ ОСТАНКИ.

ГДЕ ЭТО Я?

Как вы думаете, где находится единственная в мире статуя Диккенса? Как ни странно, в Филадельфии. Диккенс до того ненавидел памятники, что в своем завещании запретил, чтобы ему воздвигали какие-либо статуи. Но кто-то из почитателей его таланта ослушался и все-таки заказал монумент. Семья Диккенса отвергла скульптуру, и та в конце концов нашла пристанище в филадельфийском Кларк-парке. Бронзовая статуя изображает писателя, сидящего в кресле, а рядом, возле постамента, стоит Крошка Нелл, героиня его романа «Лавка древностей».

ЗВЕЗДА СЕРИАЛОВ

Прапраправнук Диккенса актер Брайан Фостер с 1971 по 1974 год играл роль Криса Партриджа в телесериале «Семья Партридж».

СЕСТРЫ БРОНТЕ

[15]

[16]  [17]

Они говорили: «Наш кабинет». Там сестры пытливо изучали все на свете: шедевры английской литературы, поведение друг друга и даже ненастный климат окрестных болот. И все изученное они вплетали в свои стихи и романы, которые должны были в будущем их прославить.

Их дом, с трех сторон окруженный кладбищем, был до крайности уныл и неприветлив на вид. Один из посетителей отозвался о нем как о «мрачном, очень мрачном месте, буквально подпираемом потемневшими от дождей могильными плитами». Маленькие Шарлотта, Эмили и Энн любили свой дом — вот вам первый признак того, что они не были нормальными английскими школьницами.

Их отец, бедный ирландский фермер, а впоследствии священник англиканской церкви по имени Патрик Брунти изменил свою фамилию в подражание герою морских сражений лорду Нельсону, носившему титул герцог Бронте. Патрик полагал, что так звучит благороднее. Откровенно говоря, старик Бронте был малость не в себе. А после смерти жены в 1821 году сделался еще эксцентричнее. Он постоянно запирался в своем кабинете, где читал и работал над проповедями, а его шестеро детей были предоставлены сами себе.

Единственная попытка дать детям школьное образование окончилась трагедией. Двух старших девочек, Марию и Элизабет, отправили в ближайшую школу-пансион, где царила ужасная антисанитария, и там девочки вскоре умерли от туберкулеза. Убитый горем господин Бронте немедленно вернул двух других дочерей, Шарлотту и Эмили, домой. Там они и прожили следующие шесть лет, занимаясь самообразованием и выдумывая для развлечения всякие игры и истории.

Воображения им было не занимать. Три сестры и их брат Бренуэлл разделились на две команды и стали придумывать фантастические королевства. Эмили и Энн назвали свою страну Гондап, а Шарлотта и Бренуэлл — Ангрия.

Целые десять лет они описывали приключения обитателей этих сказочных земель в самодельных книжках, сшитых из обрывков бумаги и картонных коробок из-под сахара. Игра помогала им скоротать время и развивала творческие способности, ведь девочкам предстояло искать себе подходящее ремесло, если, конечно, на пороге не появятся какие-нибудь богачи и не предложат им руку и сердце.

К несчастью, никакие богачи так и не появились, поэтому сестры занялись учительской и воспитательской работой, стали присматривать за чужими детьми. Шарлотта некоторое время прожила в Брюсселе, где влюбилась в женатого мужчину, а Эмили начала тайно писать стихи. Сестры решили было открыть у себя дома частную школу, но ученики не желали ехать в угрюмый болотистый Хауорт.

Однажды Шарлотте, вечной заводиле во всех начинаниях, пришла в голову идея: каждая из сестер должна написать роман и попытаться его опубликовать. Сама Шарлотта написала целых два. Первый, «Учитель», был отвергнут всеми издателями. Зато второй попытке, «Джейн Эйр», как и романам ее сестер «Грозовой перевал» (Эмили) и «Агнес Грей» (Энн), суждено было увидеть свет. Издатель сообщил девушкам, что книги с никому не известными женскими именами на обложках раскупаться не будут, поэтому сестры взяли себе псевдонимы: Каррер, Эллис и Актон Белл. Особым успехом у критиков и публики пользовалась книга «Джейн Эйр».

Как ни печально, то, что могло бы стать блестящим началом, стало началом конца. В 1848 году, всего через несколько месяцев после выхода романов, Бренуэлл спился и умер. Эмили не придумала ничего лучше, чем в память о нем пойти на похороны босиком — меж тем на улице бушевала гроза… Она заболела туберкулезом. Со свойственной всему семейству Бронте эксцентричностью Эмили отказывалась от медицинской помощи, еды и даже от заботы. Не прошло и трех месяцев, как она совсем истаяла и умерла. Перед смертью она страшно исхудала. Ее гроб был шириной всего сорок сантиметров — никогда еще местному гробовщику не приходилось делать для взрослого человека такой узкий

гроб. В довершение трагедии Энн тоже заразилась туберкулезом. Она долго пыталась скрыть болезнь, а когда все обнаружилось, лечиться было уже поздно. Через несколько месяцев она последовала за сестрой в могилу.

Шарлотта осталась совершенно одна. Она посвятила себя редактированию книг сестер и время от времени поругивала их в прессе. (Шарлотта назвала второй роман Энн «Незнакомка из Уайлдфелл-Холла» ошибкой и вычеркнула его из официального литературного наследия сестер.) В этот период она подружилась со многими писателями, среди которых были Элизабет Гаскелл и Уильям Мейкпис Теккерей. Шарлотта редко покидала дом и заботилась о стареющем отце-инвалиде. В 1854 году она вопреки воле отца вышла замуж, но брак оказался недолгим. Шарлотта забеременела и умерла, так и не успев родить. Возможными причинами смерти называли тиф, туберкулез (настоящее семейное проклятие) и неукротимую рвоту беременных (редкое осложнение при беременности, сопровождающееся постоянной сильной рвотой). Согласно местной легенде, за похоронами Шарлотты с болот наблюдала какая-то закутанная в черное фигура. Многие современники верили, что то был призрак Эмили. Если так, то это была бы подходящая мрачная и таинственная концовка для саги о семействе Бронте.

ВНЕШНОСТЬ РЕШАЕТ НЕ ВСЕ

Из всех трех сестер-писательниц Бронте самой красивой бесспорно была Эмили. Рост ее составлял 170 сантиметров, то есть для женщины своей эпохи она была необычайно высока. Обладая соблазнительной фигурой и прекрасными чертами лица, она всегда была окружена атмосферой тайны — мужчины находили это интригующим. Энн тоже отличалась весьма приятной внешностью.

А вот Шарлотте повезло гораздо меньше. Маленькая (ростом всего 147 см) и похожая на воробушка, она по причине сильной близорукости ходила в очках и одевалась довольно простенько. И это еще самая мягкая оценка, другие не были к ней столь милосердны. «Сегодня вечером я встретил мисс Бронте. И вот что я хочу сказать: чтобы считаться невзрачной, ей пришлось бы стать вдвое красивее, чем она есть на самом деле», — заметил один молодой человек, столкнувшись с Шарлоттой на вечеринке. К ее чести следует отметить, что если у Шарлотты и были какие-то комплексы по поводу внешности, она справлялась с ними при помощи своего литературного дара. Свое лучшее детище, нескладную гувернантку Джейн Эйр, она списала с себя.

ОКНО ВО ВНУТРЕННИЙ МИР

Из трех сестер Эмили отличалась самым эксцентричным поведением. Известно, что она могла часами молча стоять у окна, погруженная в размышления. О чем она думала? Вероятно, о ставнях, карнизах и тому подобном. Однажды Шарлотта застала ее у окна и сперва решила, что сестра глазеет на болота. Каково же было ее изумление, когда обнаружилось, что ставни на окне были закрыты. Странноватая девочка-подросток разглядывала самые обычные белые ставни шесть часов подряд!

КОЛЛЕКЦИЯ ОТКАЗОВ

Шарлотта Бронте не сразу проникла во все тонкости издательской кухни. Ее первый роман «Учитель» был отвергнут издателями. Каждый раз, получив рукопись обратно, она отсылала ее в следующее издательство, не удалив письмо с отказом. Вскоре роман уже циркулировал между издательствами с коллекцией отказных записок, что служило ему не лучшей рекламой. Неудивительно, что «Учитель» был опубликован только после смерти писательницы.

БРЕНУЭЛЛ, ЗАБЫТЫЙ БРАТ СЕСТЕР БРОНТЕ

В семье Бронте было шестеро детей. Двое не дожили до совершеннолетия. Трое стали звездами литературы. Остается еще Бренуэлл. Четвертый ребенок и единственный мальчик — он, возможно, был еще талантливее остальных. Бренуэлл обладал дарованиями сразу в трех областях: в поэзии, живописи и педагогике (хотя его манера заводить шашни с матерями учеников по крайней мере в одном случае принесла ему проблемы). Стихи Бренуэл-ла хвалил сам Сэмюэл Тейлор Кольридж, а выполненные братом портреты сестер отличались поразительным сходством с оригиналами. Юный Бренуэлл явно был на пути к бессмертию.

К несчастью, среди других его слабостей было пристрастие к алкоголю и настойке опия — мощному наркотику, который в XIX столетии назначали практически от всех болезней. Вылетая то с одной работы, то с другой и страдая от белой горячки, еще не достигший тридцатилетия Бренуэлл скатывался все ниже и ниже. Под конец он заразился туберкулезом, роковой для семейства Бронте (и для многих других писателей XIX века) болезнью, и умер в тридцать один год. По слухам, Бренуэлл умер стоя, прислонившись к каминной полке, — только чтобы доказать, что такое возможно.

СЕСТРЫ БРОНТЕ (СЛЕВА НАПРАВО: ЭМИЛИ, ШАРЛОТТА, ЭНН) ВЫРОСЛИ В ДОМЕ, С ТРЕХ СТОРОН ОКРУЖЕННОМ КЛАДБИЩЕМ.

РОБИНСОНЫ И ГАДЮКА

Из трех сестер Бронте Энн считалась лучшей гувернанткой (рассеянная Эмили вообще плохо подходила для этой работы, а строгая Шарлотта муштровала детей как маленьких рабов). Ее специализацией было перевоспитание непослушных детей — этот талант принес ей немало благодарностей от доведенных до ручки родителей. Одна пара, преподобный Эдмунд и Лидия Робинсоны, прониклась к Энн таким доверием и уважением, что попросили ее порекомендовать гувернера для их сына. Энн совершила ошибку и посоветовала нанять ее непутевого братца-наркомана Бренуэлла. А тот вскоре завел интрижку с госпожой Робинсон, которая была старше него на семнадцать лет. Роман длился два с половиной года. Узнав обо всем, разъяренный супруг выгнал не только Бренуэлла, но и Энн — за то, что она «заставила их семью пригреть на груди эту гадюку».

МНОГОСТРАДАЛЬНАЯ ДЖЕЙН

Шарлотта Бронте опубликовала «Джейн Эйр» под псевдонимом, однако она никогда толком не старалась скрыть свою истинную личность. Посылая рукопись издателям, Шарлотта советовала в сопроводительном письме: «Если захотите связаться с господином Каррером Беллом, то пишите лучше на имя мисс Бронте, Хауорт, Брэдфорд, графство Йоркшир. Боюсь, что письма, отправленные на другое имя, до меня не дойдут». Еще она не удосуживалась оплатить расходы по пересылке, обещая выслать марки позже. Неудивительно, что роман был отвергнут пять раз, пока наконец не попал в лондонское издательство «Смит, Элдер и Ко». Первоначальные отзывы были не слишком восторженные. Критики именовали «Каррера Белла» лишенной каких бы то ни было признаков пола дамой, которая «посягает на устои, заложенные нашими отцами и дедами». Одной из первых влиятельных фигур, поддержавших писательницу, был Уильям Мейкпис Теккерей. Душещипательная сага Шарлотты так его растрогала, что он, по словам биографов, заплакал прямо на глазах у собственного дворецкого.

ГЕНРИ ДЭВИД ТОРО

[18]

Генри Дэвид Торо может считаться первым в мире отказником, хоть он и жил задолго до советских евреев-диссидентов, благодаря которым родился этот термин. Он все время от чего-то отказывался, то от одного, то от другого. Например, Торо отказался заплатить пять долларов взноса, чтобы получить свой гарвардский диплом магистра искусств. «Он не стоит пяти долларов, — ворчал Торо, — каждой овце надо оставить право носить свою шкуру».

Попав на работу в Академию Конкорда, престижное учебное заведение, он отказался применять к детям телесные наказания. Школьное руководство уволило его за нарушение субординации, это неповиновение стоило ему перспективной карьеры.

Другой известный его отказ — в 1847 году Торо объявил, что не станет платить один доллар подушного налога в знак протеста против участия Америки в войне в Мексике. Вследствие этого проступка Торо загремел в тюрьму, где (согласно легендам) он поссорился со своим покровителем Ральфом Уолдо Эмерсоном, который явился вносить за него залог. «Генри, зачем ты здесь?» — якобы сказал Эмерсон. «А ты, Уолдо, почему ты не здесь?» — укорил его в ответ Торо. Однако уже на следующее утро в тюрьме не было и самого Торо. Его тетка заплатила за племянника налог, и Генри Дэвид, освободившись, поспел домой как раз к началу черничного похода.

Торо отказался и от собственного имени. При рождении его нарекли Дэвид Генри Торо, однако он настаивал, чтобы все звали его Генри Дэвид. Даже на фоне остальных американских писателей-чудаков Торо казался белой вороной. И даже самые несуразные литературные персонажи по количеству причуд не могли перещеголять Дэвида Генри — ой, простите! — Генри Дэвида Торо.

Лишь в одном нельзя обвинить Торо — в непостоянстве. Он всегда жил так, как хотел, каким бы странным ни казался его образ жизни даже на фоне остальных эксцентричных обитателей городка Конкорд, штат Массачусетс. Среди излюбленных занятий Торо было ссужать самому себе деньги в долг, общаться с природой, путешествовать по рекам на лодке и писать пространные, с множеством отступлений отчеты о своих путешествиях. Друзья считали его странным, но тем не менее вызывающим симпатию и любовь. Ральф Уолдо Эмерсон на протяжении почти всей сознательной жизни Торо оплачивал его расходы. Торо подвизался как телохранитель жены и детей Эмерсона, а еще слыл мастером на все руки и городским дурачком. Он водил детей на экскурсии в лес, где рассказывал им о местной флоре и фауне и учил различать птичьи голоса. А в дни безденежья он просто снова на время нанимался на процветающую карандашную фабрику своего отца.

При жизни книги Торо почти не продавались, но после смерти (Торо умер в 44 года от туберкулеза) он постепенно сделался местной легендой. За исключением, пожалуй, «Моби Дика» Германа Мелвилла, роман Торо «Уолден» — самая упоминаемая в мире книга из тех, которые на самом деле никто не читал. С другой стороны, его трактат «О гражданском неповиновении» очень даже читали. Махатма Ганди, Лев Толстой и Мартин Лютер Кинг называли этот труд источником своего вдохновения.

В личной жизни Торо случалось немало взлетов и падений. Он мечтал о семье, однако так и остался холостяком. Его горячо любимый брат Джон умер в 1841 году от столбняка. В апреле 1844 года Торо и его приятель случайно уничтожили более трехсот акров леса, не уследив за костром во время похода. Неудачный совет Эмерсона по поводу финансовых дел привел к тому, что Торо оказался по уши в долгах, выплачивать которые ему пришлось несколько лет, в результате чего их дружба едва не разрушилась. Однако, несмотря ни на что, Торо всегда жил в согласии с собой. Он был рад, что не стал «главой американских инженеров» — это звание прочил ему Эмерсон, и вполне довольствовался титулом «капитана черничных походов» (тоже, кстати, придуманным Эмерсоном[19]). Это упорное желание в любых ситуациях оставаться самим собой не может не вызывать уважения и восхищения.

МАСЛЯНАЯ БИТВА

Гражданское неповиновение, казалось, было у Торо в крови. Его дед, Эйса Данбар, был одним из предводителей «Великого масляного восстания» в Гарвардском университете в 1766 году. Возмущенный качеством еды в студенческих столовых, Данбар сделал то, что на его месте сделал бы любой уважающий себя студент: организовал студенческий бунт. «Обратите внимание! Наше масло воняет! Мы не можем это есть. Поэтому предоставьте нам масло, которое не смердит!» Однако руководство Гарварда не прислушалось к безупречным логическим построениям Данбара. Обвинив его в «грехе неповиновения», они в наказание временно закрыли половину университета. Как ни грандиозно было Масляное восстание по своему замыслу, оно бесславно провалилось. Однако оно заложило почву для последующих гарвардских пищевых бунтов, включая Хлебный и Масляный бунты (1805) и Капустный бунт (1807).

«КРАСАВЧИК» ГЕНРИ

По многим свидетельствам, Торо был чрезвычайно обаятелен. Однако его облик не имел ничего общего с красотой или личной гигиеной. Этот провинциальный ловелас обладал совершенно непривлекательной наружностью. Его сосед Натаниэль Готорн описывал его так: «Страшный как смертный грех, носатый, с насмешливо изогнутыми губами, он отличался неуклюжими, грубоватыми, хотя и церемонными манерами, которые как нельзя лучше подходили к его внешности». Торо редко мылся и столь же редко снисходил до того, чтобы расчесать растрепанные волосы или сменить поизносившуюся одежду. А еще он был знаменит полным неумением вести себя за столом. Оливер Уэнделл Холмс часто жаловался на привычку Торо есть руками. Однако в целом окружающие предпочитали смотреть на его недостатки сквозь пальцы. «Его некрасивость того сорта, какая бывает

у достойных и приятных людей, и она идет ему куда больше, чем красота», — говорил все тот же Готорн. Луиза Мэй Олкотт, которая была влюблена в Торо, писала: «За всеми дефектами глаз Творца видел величественные линии, которые должны были стать моделью идеального человека».

ГРИБНОЙ КАЗУС

Тот факт, что Торо считался вольнодумцем, еще не означает, что он был совершенно чужд ханжества. Как-то осенью 1856 года, гуляя в лесу, Торо поразился, наткнувшись на громадный гриб в форме человеческого пениса. «Его можно было разделить на три части: шляпка, ножка и основание, то есть мошонка, — а целиком как настоящий фаллос, — писал он в своем дневнике. — Во всех отношениях отвратительное явление и неприличное вдобавок. Гриб оскорблял зрение ничуть не менее, чем обоняние: шляпка гнила прямо на глазах, обнажая какое-то зловонное, маслянистое, полужидкое месиво. За час или два гриб пропитал своим запахом весь дом так, что не было мочи терпеть. Сначала он лежал в моей комнате, и я не отваживался лечь спать, пока хорошенько не проветрил помещение. Гриб пахнул словно дохлая крыса… Боже, о чем думала Природа, когда создавала такое? Она почти уподобилась тем, кто оставляет непристойные рисунки в уборных».

КНИЖНЫЙ СКЛАД

Приходится констатировать, что в отношении книжных продаж Торо было далеко до Джоанны Роулинг. Его дебютное произведение «Неделя на реках Конкорд и Мерримак» (1849), которое теперь считается пусть не первостепенной, но все же классикой, при жизни автора продавалось так скверно, что местная детвора специально заглядывала к Торо в дом, чтобы посмотреть на «странного человека, написавшего книгу, ни один экземпляр которой так и не был куплен». Конечно, это было преувеличение, но лишь отчасти. Издатель Торо отправил ему письмо, спрашивая, что делать со всеми

этими нераспроданными экземплярами, которые пылятся в офисе. Торо забрал себе 706 штук, сложил их стопками на чердаке и пытался продать каждому встречному. «Я хозяин библиотеки почти в девятьсот томов, — признался он как-то. — И более семисот из них написал я сам».

ЭТО НЕ ТАРАКАН, А ИЗЮМИНКА!

Если вы любите хлеб с изюмом, скажите спасибо Торо. Он изобрел его, когда жил в лесу у озера Уолден. Женская половина населения городка Конкорд была потрясена таким кулинарным новшеством.

ТОРО РЕДКО МЫЛСЯ, НЕ СНИСХОДИЛ ДО ТОГО, ЧТОБЫ РАСЧЕСАТЬ СВОИ РАСТРЕПАННЫЕ ВОЛОСЫ, И ОДЕВАЛСЯ В ЛОХМОТЬЯ. ОДНАКО ЭТО НЕ ПОМЕШАЛО ПИСАТЕЛЬНИЦЕ ЛУИЗЕ МЭЙ ОЛКОТТ ВЛЮБИТЬСЯ В НЕГО.

Изобретение хлебного теста с засушенным виноградом — всего лишь детские игрушки по сравнению с нововведениями Торо в области изготовления карандашей. Карандашное дело (если, конечно, такой термин существует) было у Торо в крови. Его дядя Чарлз Данбар основал в 1821 году семейный бизнес по производству карандашей, найдя в Бристоле, штат Нью-Гэмпшир, богатые залежи графита. Вскоре к Чарлзу Данбару присоединился и отец Торо, который произвел в карандашной промышленности такую революцию, что Массачусетское сельскохозяйственное общество наградило его почетной грамотой. Генри Дэвид Торо с самых юных лет подавал все признаки того, что и он оставит в мире карандашей свой след. В 1838 году ему наконец представился такой шанс. Отдаваясь работе целиком и полностью, Торо вскоре усовершенствовал состав стержней, да так, что карандаши теперь не уступали по качеству немецким. Другим революционным изобретением юного Торо была мельница для измельчения графита. Если бы он озаботился получением патентов на все свои изобретения, то мог бы разбогатеть.

Решив остановиться на достигнутом, Торо дал обет никогда больше не заниматься карандашами. «Зачем это мне? — говорил он друзьям. — Какой смысл снова и снова повторять то, что я уже делал?» Однако карандашное производство продолжало манить его, как сладкоголосая Сирена, и Торо, устав от долгов, в 1843 году вернулся на карандашную фабрику, полный новых сил и замыслов. Он опять погрузился в работу с головой и как-то признался Ральфу Уолдо Эмерсону, что даже во сне видит машины для изготовления карандашей. Тяжкий труд окупился. Торо изобрел то, что в рекламе называлось: «новый превосходный карандаш, специально для художников и просто ценителей». Новый карандаш был тверже, чернее и менее ломким, чем любые другие. Только активная конкуренция, отчасти подстегнутая изобретениями самого Торо, удерживала их семейный бизнес от того, чтобы стать ведущим на рынке.

ГЕНРИ ДЭВИД НА СТОРОНЕ КРАСНЫХ?

В 1954 году, в разгар холодной войны с Советским Союзом мирный бытописатель из американской глубинки вдруг стал объектом антикоммунистической истерии. Правительство США приказало изъять «Уолден» из всех библиотек при американских посольствах, поскольку эта книга, по мнению властей, была «откровенно просоциапистической».

ЖАЛЯЩАЯ ТЕЗКА

Торо считал себя в первую очередь натуралистом, поэтому он, скорее всего, был бы польщен, узнав, что в его честь назвали один из родов перепончатокрылых насекомых. Этот род наездников из семейства трихограмматид, получивший латинское наименование Thaeaua, открыл энтомолог А.А. Жиро.

УОЛТ УИТМЕН

[20]

Это сейчас Уолт Уитмен — любимая американской публикой фигура, он остался в народной памяти этаким добродушным пожилым дядюшкой с развевающейся седой бородой. Но среди современников Уитмен считался нарушителем спокойствия. Один критик даже назвал его «самым грязным животным своей эпохи». Бостонский «Интеллидженсер» в рецензии на величайшее творение Уитмена, сборник «Листья травы», нападал на поэта в самых нелестных выражениях: «Сам автор, описывая себя, упирает на собственную звероподобность. Он попирает человеческое достоинство, и за такие подвиги мы не можем придумать для него лучшей «награды», чем кнут. Автор этого опуса хуже скотины, поэтому его следует вышвырнуть из приличного общества. Возможно, он сбежавший из сумасшедшего дома жалкий безумец, пребывающий в состоянии бреда».

Предметом споров, разумеется, был секс. Уитмен в своих стихах воспевал секс с откровенностью, доселе в Америке невиданной. Он выступал адвокатом мужского «братства», часто со сладострастием описывал мужское тело и неоднократно упоминал о достоинствах самоудовлетворения, что с первого появления в печати его «варварских воплей» вызвало волну гнева со стороны всевозможных поборников цензуры.

Уитмен, как никто другой, много писал об Америке, трубил о ней, воспевал ее. Его неуемные патриотические мотивы, нашедшие воплощение в таких стихотворениях, как «Слышу, поет Америка…», потом неоднократно использовались в слезоточивых роликах, рекламирующих американские автомобили, не говоря уж об избирательной кампании Рональда Рейгана «Утро в Америке». Всякий раз, когда Вуди Гатри или Боб Дилан начинали перечислять добродетели и грехи американцев, они брали пример с Уитмена.

Уитмен любил говаривать, что он сам и его произведения — это одно и то же и что «Листья травы» — история его жизни. В некотором смысле это действительно так, однако в жизни Уитмена было много всего и помимо поэзии. У него было восемь братьев и сестер, и двое из них страдали серьезными душевными заболеваниями. Сам Уитмен был здоров как конь, и душевно, и физически, и чувствовал себя не в своей тарелке, только когда вынужден был работать в помещении: в тесных кабинетах газетных издательств или в классе школы на Лонг-Айленде, где он учительствовал. Наконец в 1849 году Уитмен нашел применение своей клокочущей творческой энергии, приступив к работе над первым вариантом «Листьев травы», постоянно разраставшегося сборника стихотворений, который поэт многократно дописывал и переиздавал на протяжении всей жизни.

Шесть лет спустя сборник был наконец опубликован и получил высокую оценку от светочей американского литературного сообщества, спровоцировав при этом шквал негодования со стороны прессы и истеблишмента. «Приветствую вас, стоящего в самом начале грандиозной карьеры», — написал Уитмену Ральф Уолдо Эмерсон (разумеется, «скромный» поэт, ничтоже сумняшеся, включил этот отзыв во второе издание своего труда). У Уитмена появились свои последователи, но одновременно он сделался объектом нападок. В 1865 году министр внутренних дел Джеймс Харлан уволил Уитмена с должности, которую поэт занимал в Бюро по делам индейцев, в порядке борьбы за улучшение морального облика департамента. Шныряя вокруг стола Уитмена, Харлан наткнулся на последнее издание «Листьев травы». Много лет спустя знаменитый критик и публицист Генри Луис Менкен отозвался об этом инциденте так: «Тот день в 1865 году свел самого великого поэта из всех, кого когда-либо рождала американская земля, и самого жуткого осла на свете».

Большую часть Гражданской войны Уитмен провел в Вашингтоне, работая санитаром-волонтером и ухаживая за больными и ранеными солдатами. При этом он нашел время, чтобы отправить своего брата Джесса в психиатрическую лечебницу. В 1863 году другой его брат, Эндрю, умер в возрасте тридцати шести лет, оставив после себя двоих детей и беременную жену-алкоголичку, которая позже стала проституткой. Так что совершенно неудивительно, что Уитмен предпочитал общаться с калеками, а не с родственниками.

После войны он продолжил перерабатывать свой поэтический сборник. Уитмен часто посещал бейсбольные матчи, писал очерки о демократии и выстраивал то, что стало единственным длительным романом в его жизни, — связь с трамвайным вагоновожатым ирландского происхождения Питером Дойлом. В 1873 году Уитмен перенес инсульт, после которого левую сторону его тела парализовало. Он перебрался в Кэмден, штат Нью-Джерси, в дом своего брата, где и прошел остаток его жизни. Большую часть времени поэт проводил в ванной, плескаясь и распевая национальный гимн США «Знамя, усыпанное звездами», песню «Когда Джонни вернется домой»[21] и разнообразные итальянские оперные арии. В последние годы перед ним прошел настоящий парад знаменитых гостей, включая Оскара Уайльда, который заглянул, чтобы поболтать о том о сем и почерпнуть у старика мудрости. Второй инсульт, последовавший в 1888 году, совсем подкосил поэта, и четыре года спустя Уитмен умер. Ему было семьдесят два года — весьма почтенный по тогдашним меркам возраст.

ПРЕКРАСНЫЙ ГОЛУБОЙ ПОЭТ

Сексуальная ориентация Уитмена не была секретом для публики даже при жизни поэта. Стоило только однажды увидеть его, как все становилось понятно. А если не становилось, то, чтобы убедиться, достаточно было прочитать его «Песню о себе» с откровенно эротичными описаниями мужского тела. Этот мужчина определенно питал нежные чувства к другим мужчинам — по большей части к их неотесанной, неграмотной рабочей разновидности. Записные книжки Уитмена испещрены описаниями водителей автобусов, рабочих на пароме и прочих «грубых и не умеющих читать» мужланов, которых он встречал — или, выражаясь точнее, подбирал на улицах Манхэттена. Впоследствии Уитмен записывал в своей маленькой черной книжечке их имена, приметы и адреса:

Джордж Фитч — мальчик-янки — водитель… Симпатичный высокий парень, курчавые волосы, черноглазый…

Дэн’л Спенсер… что-то женственное… спал со мной 3 сентября…

У Калвер, мальчик в ванне, 18 лет…

Став постарше, Уитмен прекратил случайную охоту и перешел к длительным отношениям с Питером Дойлом, трамвайным вагоновожатым, с которым познакомился в 1865 году в Вашингтоне. Дойл был типично уитменов-ским персонажем. «Великолепный, большой, искренний, полнокровный, всегда божественно щедрый, работящий мужик» — вот как описывал его поэт. «Мы как-то сразу сошлись, — говорил Дойл о том вечере, когда они встретились. — Я положил руку ему на колено. Мы все поняли. Он не сбежал до самого конца путешествия, всю обратную дорогу он был со мной. С того дня мы стали наилучшими друзьями». Они оставались друзьями и, по всем признакам, любовниками до 1892 года, то есть до самой смерти Уитмена.

Гомосексуальные отношения, какими бы осторожными и благоразумными они ни были, считались в те времена скандалом, поэтому Уитмену приходилось порой идти на всяческие ухищрения, чтобы их скрыть. Он заменил местоимения в некоторых своих наиболее эротических стихотворениях с «он» на «она», смягчил кое-какие пассажи и даже изъял из более поздних изданий «Листьев травы» целые фрагменты. Упоминая о Питере Дойле в своих записных книжках, он пользовался шифром «16.4» (по инициалам Дойла: «Р» — шестнадцатая буква английского алфавита, a «D» — четвертая). В других местах он писал о Дойле «она». Когда один журналист во время интервью застал

Уитмена врасплох, поинтересовавшись, подразумевает ли идеальная мужская дружба гомосексуальную связь, поэт запаниковал и ляпнул, что у него есть женщина, родившая от него шестерых внебрачных детей. Стоит ли упоминать, что имя и местожительство этой воображаемой дамы так и остались неизвестны.

АВРААМ-ПАМ-ПАМ!

Уитмен был всерьез увлечен Авраамом Линкольном, которого он в 1865 году воспел в стихотворении «О, капитан! Мой капитан!». Во время Гражданской войны, работая санитаром в Вашингтоне, Уитмен часто видел президента и его конную гвардию на улицах города. Судя по сохранившимся описаниям их встреч, поэт считал долговязого политика лакомым кусочком:

«Я ясно видел лицо Авраама Линкольна, темное от загара, с глубокими морщинами и всегда обращенными на меня глазами, в которых заметно выражение глубокой скрытой грусти. Возможно, читателю доводилось видеть подобные физиономии (часто такие бывают у пожилых фермеров, моряков и т. п.), в которых, помимо невзрачности или даже уродства, читаются признаки превосходства, ускользающие, хотя и осязаемые, и делающие живость их лиц почти не поддающейся описанию, как невозможно записать запах природы, или вкус плода, или взволнованный голос, — именно такое лицо у Линкольна, все в нем странно: цвет кожи, морщины, глаза, рот, выражение. В классическом понимании красоты в нем нет ничего красивого, но глазу великого художника в нем открывается ценный образец для наблюдения, пир духа и источник вдохновения».

ТРОГАТЕЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ

Предполагаемой склонности Уитмена к онанизму посвящено немало диссертаций. В самом деле, достаточно ознакомиться с его стихотворениями, пестрящими постоянными упоминаниями о прикосновениях (не говоря уж о таких строках, как «Дергая за сосцы моего сердца, пока из них не закаплет»[22]), чтобы сделать вывод: величайший поэт Америки был также и самым увлеченным поклонником самоудовлетворения. Конечно, во времена Уитмена такие вещи обычно именовали «самоосквернением». Мастурбация, или онанизм, считалась прямой дорогой к гомосексуализму. Даже такое светило тогдашней медицины, как Сильвестр Грэм, реформатор науки о питании и создатель грэмовского крекера, отзывался об онанизме как о «худшем из сексуальных отклонений».

ДИКИЙ-ДИКИЙ УАЙЛЬД

Если каким-то двоим по-настоящему великим писателям и суждено было встретиться, то это были Уолт Уитмен и Оскар Уайльд. Две гей-иконы познакомились в январе 1882 года, когда Уайльд навестил Уитмена в Кэмдене, штат Нью-Джерси. Ирландский писатель поведал американскому поэту, как сильно он любит «Листья травы», сборник, который мама часто читала ему в детстве. Уитмен ответил Уайльду поцелуем прямо в губы. Они пили вино из бузины и горячий пунш и беседовали о текущей ситуации в поэзии. Позже Уайльд выслал старику в качестве сувенира свой собственный портрет. Впоследствии, оценивая встречу, оба признавали, что были восхищены и взволнованы. Уитмен описывал Уайльда как «отличного, крупного и симпатичного юношу», а Уайльд хвастался своим друзьям: «Я еще чувствую на своих губах поцелуй Уитмена».

ЧЕРЕП ЧЕРЕПУ РОЗНЬ

Уитмен жил в золотой век френологии, когда считалось, что ум и характер человека определяются физическими параметрами его черепа. Сейчас френология признана лженаукой, однако в XIX веке у нее находилось немало

последователей среди знаменитостей, был в их числе и Уитмен. В 1840-е годы поэт часто посещал френологические дискуссии и выписывал журналы по френологии. В 1849 году он даже предоставил свою голову для «считывания» одному практикующему френологу. Черепушка Уитмена, по словам этого «специалиста», превышала средние размеры, была «чудесно развита» и свидетельствовала о том, что такие показатели, как дружелюбие, сопереживание и самооценка, находятся на высоком уровне. А среди недостатков были названы «леность, склонность к сладострастию… некоторая безрассудность и подвластность животным инстинктам… и при этом переизбыток человеческих качеств». Неудивительно, что Уитмен стал одним из главных поборников этой псевдонауки, ведь она описала его в точности до малейшей черточки.

В ЧАСЫ, СВОБОДНЫЕ ОТ НАПИСАНИЯ СТИХОВ И МЕЧТАНИЙ ОБ ОБОЖАЕМОМ ИМ АВРААМЕ ЛИНКОЛЬНЕ, УОЛТ УИТМЕН ПОДОЛГУ СИДЕЛ В ВАННОЙ, ПЛЕСКАЯСЬ И РАСПЕВАЯ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ГИМН «ЗНАМЯ, УСЫПАННОЕ ЗВЕЗДАМИ».

МОЗГОВОЙ ШТУРМ

Девятнадцатое столетие было золотым веком для всяческих шарлатанов и недотеп от науки. Заботясь о прогрессе, Уитмен завещал свой мозг Американскому антропометрическому обществу. Но какой-то неуклюжий лаборант уронил скопище серых клеточек поэта и даже не потрудился подобрать остатки. Мозги вместе с мусором попали в корзину. Когда об этом разошлась молва, на хранилище общества был совершен налет. В итоге коллекция знаменитых мозгов сократилась с двухсот экземпляров до восемнадцати.

ЛЕВ ТОЛСТОЙ

[23]

До произошедшего с ним посередине жизненного пути духовного перерождения Лев Николаевич Толстой жил как обычный русский дворянин, хоть и написал два самых занудных классических романа в мировой литературе. Вот как он описывает свои повседневные дела:

«Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство… Не было преступления, которого бы я не совершал…»[24]

Некоторым такой образ жизни, безусловно, покажется бурным, интересным и насыщенным, но для тонкой души Толстого это стало непосильным бременем. Он хотел чего-то большего, нежели забивать крепостных до смерти, а потом насиловать их вдов. Однако на поиски своего пути у него ушло почти полжизни.

Толстой родился в богатой и знатной семье, состоявшей в родстве с самим Пушкиным. Учился он неважно, преподаватели говорили о нем: «Не может и не желает учиться». Большую часть юности он был занят азартными играми и лечением венерических заболеваний, при том что довольно рано ощутил в себе литературный дар. К тридцати годам Толстой уже успел опубликовать несколько крупных произведений, а также перечислить и разложить по полочкам свои проступки во внушительном по объему дневнике, который он считал чем-то вроде постоянно пополняемой автобиографии-исповеди.

В своих записных книжках Толстой предстает человеком, одержимым смертью. Ветеран кровопролитной обороны Севастополя, Толстой дает детальные описания зверств и жестокости на поле боя. Он так боялся умереть, что иногда его ни с того ни с сего бросало в холодный пот, — писателю казалось, что старуха с косой уже притаилась у него за плечом. Еще одним напоминанием о бренности существования стала в 1860 году смерть его брата Николая. Примерно на середине четвертого десятка Толстой вообразил, что он уже слишком стар и уродлив для того, чтобы остепениться и насладиться нормальной семейной жизнью. Каково же было его изумление, когда в 1862 году миловидная Софья Андреевна Берс, дочь московского врача, согласилась стать его женой.

Дальше последовал период относительного покоя и стабильности, в ходе которого Толстой тринадцать раз стал отцом и написал два своих главных творения: «Войну и мир» и «Анну Каренину». Эти романы принесли ему славу и упрочили благосостояние, но одновременно укрепили убежденность Толстого в том, что до сих пор он вел не самую достойную жизнь. Писатель погрузился в пучину душевного расстройства, к которому добавились и физические недуги. О Толстом говорили: «У него стальная мускулатура, а нервы как у кисейной барышни». Он страдал от ревматизма, кишечных расстройств, зубных болей, обмороков, малярии, тромбофлебита и тифозной лихорадки. Он также перенес несколько микроинсультов.

Писатель явно переживал кризис среднего возраста, и в его случае этот кризис обернулся коренной духовной трансформацией. Толстой отказался от секса, выпивки, табака и мяса и посвятил себя делу «христианского анархизма». Он стал жить по заветам Иисуса Христа, не признавая при этом православную церковь; неудивительно, что среди церковных иереев у него нашлось не слишком много единомышленников. В 1901 году церковь и вовсе предала его анафеме. Однако у него была масса восторженных последователей из числа его же собственных бывших крепостных, с которыми Толстой стал делиться своим внушительным состоянием. Причем супруга писателя так и не смирилась с этими приступами альтруизма.

Вдобавок Толстой решил наконец, что нашел корень всех своих бед. «Имя моей болезни — Соня»[25], - как-то раз объявил он, разумеется, имея в виду свою жену. И хотя она выносила и воспитала многочисленное потомство и семь раз от руки переписывала «Войну и мир», новоявленный святой, поглощенный своими идеями, считал ее постоянным источником раздражения. А светская львица Софья Андреевна, в свою очередь, была напугана внезапным уходом мужа в духовные искания, которые она называла «недугом». В их загородное имение стали стекаться толпы паломников, что только усугубило ситуацию. К тому же супруга испытывала совершенно объяснимое и логичное беспокойство по поводу решения Толстого отказаться от всех прав на собственность, в том числе от наследства и от доходов с книг. Когда же он начал раздавать деньги мешками, Софья Андреевна пришла в ярость.

Последней каплей стал случай с коварным приживалой по фамилии Чертков, который уговорил выжившего из ума Толстого отписать ему часть имущества. Софье Андреевне все это надоело, и она взяла ситуацию под свой контроль. Она ходила за мужем по пятам, шпионила за ним, вооружившись театральным биноклем. Когда Толстой предложил развестись, Софья Андреевна пригрозила самоубийством. Узнав, что жена рылась в его дневниках, Толстой решил, что с него хватит. Глубокой ночью он выскользнул из дома, оставив жене записку, где благодарил ее за сорок восемь лет совместной жизни. «Я делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста, — писал в записке восьмидесятидвухлетний гений. — Уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни».

К несчастью, эти последние дни прошли на промерзшей железнодорожной станции, где писатель свалился с воспалением легких. В бреду, с длинной седой бородой, смерзшейся в сосульку, он так и умер на полу в кабинете начальника станции. Произошло это 20 ноября 1910 года.

СЫН ХАНА

Те, кто предупреждал мир об исходящей от русских угрозе и пророчил миру пришествие нового Чингисхана, на самом деле были недалеки от истины. Во всяком случае, существует легенда, согласно которой Толстой приходится великому монгольскому полководцу прямым потомком.

ПРОКАТИЛИ!

В 1901 году при присуждении первой Нобелевской премии по литературе Толстого называли в числе главных претендентов, однако он так ничего и не получил. Чести стать первым лауреатом удостоился малоизвестный французский поэт со странной фамилией Сюлли-Прюдом. Никаких официальных объяснений не последовало, но, возможно, дело в том, что политические воззрения Толстого пришлись консервативно настроенному Нобелевскому комитету не очень-то по душе. Один из судей обвинял писателя в «узколобой враждебности по отношению ко всем формам цивилизации» (что бы ни значила эта туманная фраза). Зато Толстой очутился в неплохой компании — по сходным причинам были отвергнуты Генрик Ибсен и Эмиль Золя.

ПОЛНОЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ

В первую брачную ночь тридцатичетырехлетний Толстой заставил свою восемнадцатилетнюю супругу прочитать те места в его дневнике, где описывались любовные приключения новобрачного с другими женщинами, включая крепостных крестьянок. Таковы были его представления об искренности и честности, однако с точки зрения Софьи Андреевны подобная откровенность была излишней. На следующий день она написала в своем дневнике, что испытала отвращение, столкнувшись с такой «грязью».

СКАЖИ НАРКОТИКАМ «НЕТ!»

Толстой ничего не делал наполовину, это касалось и его религиозных принципов. Поверив в то, что, исключив из рациона мясо, можно обуздать свои страсти, он стал строгим вегетарианцем и сел на жесткую диету, состоявшую из овсяной каши, хлеба и овощного супа. Он также отказался от курения и алкоголя и призывал крестьян из своих владений поступить так же. В своем очерке «Для чего люди одурманиваются?» Толстой писал, что «употребление одуряющих веществ заглушает совесть». «Внешние способы не вполне отвлекают внимание от сознания разлада жизни с требованиями совести; сознание это мешает жить; и люди, чтоб иметь возможность жить, прибегают к несомненному внутреннему способу затемнения самой совести, состоящему в отравлении мозга одуряющими веществами».

ГОВОРИТЕ ЛИ ВЫ ПО-ВАВИЛОНСКИ?

Будучи ярым поборником воздержания, вегетарианства и христианского анархизма, Толстой с не меньшей энергией отстаивал и эсперанто — искусственный язык, призванный объединить население всего мира, облегчив общение между представителями разных народов. По его собственным словам, эсперанто — очень легкий язык: «…получив шесть лет тому назад эсперантскую грамматику, словарь и статьи на этом языке, я после не более 2-х часов занятий был в состоянии если не писать, то свободно читать на этом языке»[26]. Все, чему отдавался Толстой, становилось для него едва ли не святым делом: «…изучение эсперанто и распространение его, — писал он, — есть несомненно христианское дело, способствующее установлению царства Божия, того дела, которое составляет главное и единственное назначение жизни человеческой»[27].

ШОУ ПРОДОЛЖАЕТСЯ! (А БРАТ — НЕТ)

Для столь высоко духовного человека Толстой проявлял порой поразительную черствость. Он оставил своего брата Дмитрия умирать в гостинице в Орле и даже отказался бросить на него последний взгляд, поскольку тот презрел Господа и жил неправедной жизнью. Узнав в Петербурге о смерти брата, он в тот же день записал в дневнике: «Брат Дмитрий умер, я нынче узнал это. Хочу дни свои проводить с завтра так, чтобы приятно было вспоминать о них». А двоюродная тетка Александра Андреевна Толстая впоследствии оставила такую запись: «Через несколько дней он мне признался, что ходил тогда же в театр». Вот тебе и раз!

ВОТ И ГОВОРИТЕ ТЕПЕРЬ О РОМАНТИКЕ:

В БРАЧНУЮ НОЧЬ ЛЕВ ТОЛСТОЙ ПОВЕДАЛ ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТНЕЙ СУПРУГЕ О СВОИХ БУРНЫХ АМУРНЫХ ПОХОЖДЕНИЯХ, ЗАСТАВИВ НОВОБРАЧНУЮ ПРОЧИТАТЬ ЕГО ДНЕВНИКИ.

К БАРЬЕРУ!

Другим близким человеком, которому довелось столкнуться с не самым сердечным отношением со стороны Толстого, был писатель Иван Сергеевич Тургенев. Они долгое время крепко дружили, но потом пути их разошлись — по большей части из-за прогрессирующих странностей в характере Толстого. Однажды Тургенев посетовал на бронхит, но безжалостный Толстой объявил, что это «мнительность»: «Выдумал какую-то болезнь “бронхит”, — писал Лев Николаевич своей младшей сестре Марии 14 апреля 1856 года, — а я уверяю его, что бронхит не болезнь, а камень». «Мы созданы противуположными полюсами, — замечал Тургенев в письме В.П. Боткину от 24 апреля 1859 года. — Если я ем суп и он мне нравится, я уже по одному этому наверное знаю, что Толстому он противен — et vice versa».

Окончательный разрыв произошел во время обеда в поместье одного общего друга. Беседа текла мирно и непринужденно, пока Толстой вдруг не начал критиковать методы, используемые Тургеневым в воспитании внебрачной дочери Полины (жившей за границей). Толстой высказался в том духе, что если бы Полина была законной дочерью, Тургенев дал бы ей совсем другое образование. Разгневанный Тургенев вскочил со стула и даже замахнулся, но сдержался и пообещал прислать секундантов.

Благодаря усилиям друзей поединок не состоялся, однако гиганты мировой литературы перестали разговаривать друг с другом. «Нам следует жить, как будто мы существуем на различных планетах или в различных столетиях», — заметил Тургенев в письме А. А. Фету 26 декабря 1861 года. Так они и жили, несмотря на близкое соседство, пока Толстой не ударился в религию и не начал рассылать примирительные письма всем, кого он обидел (а таких нашлось немало). Тургенев принял извинения, но дружба их не возобновилась.

КНИГА НИ О ЧЕМ?

Простите, фанаты сериала «Сайнфелд», но рабочее название «Войны и мира» было вовсе не «Война: на что она нужна?» (как утверждала героиня этого популярного комедийного сериала 1990-х Элейн Бенес, беседуя с русским писателем Юрием Тестиковым). Первоначальное название было шекспировское: «Все хорошо, что хорошо кончается».

ВЕРНЫЕ ПОКЛОННИКИ

Толстой был одним из первых писателей, возведенных в культ. Можно даже сказать, что он сам организовал культ имени себя. В последние годы жизни писателя по его поместью бродило около сотни поклонников и последователей, мечтавших хотя бы подергать великого мыслителя за краешек плаща.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

Толстой до самого конца оставался бунтарем. Когда он уже был при смерти, друзья настоятельно советовали ему помириться с православной церковью. Толстой отказался. «Даже на пути в долину смерти, — якобы заявил он, — дважды два не равно шести». Впрочем, это не более чем легенда. Настоящие предсмертные слова Толстого были более загадочны и не менее глубоки: «…Пропасть народу, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва… Мужики так не умирают…» И затем, уже в полузабытьи, он прошептал: «Люблю истину…»

ЭМИЛИ ДИКИНСОН

[28]

Уважаемые Джером Сэлинджер, Харпер Ли и Томас Пинчон, обратите внимание! В пантеоне литературных затворников вы все занимаете лишь второе место. Первое же принадлежит скромной поэтессе из Амхерста, штат Массачусетс, которая воплотила в жизнь образ автора-отшельника задолго до того, как вы, трое писателей, избегающих оказываться в центре внимания, появились на свет.

Насколько же Эмили Дикинсон любила уединение? Настолько, что часто, «навещая» знакомых, разговаривала с ними через дверь, оставаясь в соседней комнате. Настолько, что при виде приближающихся к ее дому незнакомцев бежала прочь с криками: «Дженет! Ослы!» (цитата из «Дэвида Копперфилда», ее любимого романа). Настолько, что друзья, проделавшие длинный путь, чтобы повидаться с ней, зачастую заставали ее не в настроении общаться. «Эмили, чертова шельма! — распекал Дикинсон ее приятель Сэмюэл Боулз в одной из подобных ситуаций. — Кончай дурить! Я приехал к тебе из самого Спрингфилда, так что немедленно спускайся!» Эмили сдалась, вышла из своей комнаты и как ни в чем не бывало завела с Боулзом беседу.

Почему Дикинсон находила в отшельничестве такое удовольствие? На подобные вопросы она обычно отвечала уклончиво, жестами изображая, как запирается в своей комнате, и давая понять, что вот такой поворот ключа — это и есть выражение максимальной свободы. Некоторые связывают ее бегство от мира с психологическими последствиями несчастной любви. Другие полагают, что таким образом она отреагировала на смерть ее пса Карло, который неизменно сопровождал Эмили во время прогулок по городу. Может быть, она просто пыталась избежать церковных служб. «Некоторые чтят воскресенье, отправляясь в церковь, — заметила однажды Дикинсон, — а я чту его, оставаясь дома». Какова бы ни была причина, в 1869 году поэтесса открыто заявила: «Я никогда не сойду с земли моего отца и не войду ни в один другой дом или город». И она соблюдала этот обет до конца своей жизни.

Честно говоря, отгороженность Эмили Дикинсон от мира не была такой уж абсолютной. Она продолжала общаться по понте со своими друзьями и родственниками. Играла роль счастливой домохозяйки — пекла хлеб, занималась садом и теплицами, ухаживала за своей прикованной к постели матерью. Еще она пыталась наладить контакт с соседскими детишками, спуская им из окна второго этажа всякие угощения в корзинке. Иногда Эмили выходила из дома и принимала участие в их играх, но стоило ей заметить приближение взрослого, как она тут же убегала и снова растворялась в своем мире темноты и одиночества.

Кстати, это был действительно темный мир — ив прямом, и в переносном смысле. Современные исследователи полагают, что Дикинсон страдала ревматическим притом — болезненным воспалением радужной оболочки глаза, заставлявшим ее избегать какого бы то ни было света. Дикинсон училась в женской семинарии колледжа Маунт-Холиок, но когда от нее потребовали подписать клятву принадлежности к христовой вере, она отказалась и покинула стены учебного заведения. Не найдя утешения ни в учебе, ни в религии, Эмили обратилась к поэзии. Дикинсон написала около двух тысяч безымянных, сжатых и туманных по смыслу стихотворений, используя свои собственные, ни на что не похожие синтаксис и пунктуацию. При жизни поэтессы было опубликовано всего несколько произведений, да и те не вызвали широкого резонанса. Критики подняли на смех «бессвязность и бесформенность ее виршей», охарактеризовав Дикинсон как «эксцентричную, мечтательную, полуграмотную затворницу, живущую в одной из захудалых деревушек Новой Англии, которая не может безнаказанно пренебрегать законами тяготения и грамматики». Обозреватель из журнала «Ат-лантик» был еще менее сдержан в эпитетах: «Эти стихи явно принадлежат перу гиперчувствительной, замкнутой, не умеющей держать себя в руках, хотя и хорошо воспитанной истеричной старой девы».

Неудивительно, что поэтесса оставила распоряжение после смерти сжечь все ее произведения. Ее сестра Лави-ния попыталась было выполнить волю Эмили, но, уже предав огню сотни бумаг и писем, она открыла один из ящиков письменного стола поэтессы и нашла коробочку для рукоделия, в которой хранилось более тысячи стихотворений, написанных от руки, — некоторые были нацарапаны на оборотной стороне рецептов, другие просто на каких-то старых бумажных обрывках. Ни у одного из стихотворений не было названия или порядкового номера, многие представляли собой лишь фрагменты чего-то большего. При помощи сердобольной соседки Мэйбл Лумис Лавиния сумела подготовить их к публикации. Первый маленький сборник стихов Эмили Дикинсон увидел свет в 1890 году. За пять месяцев было распродано шесть тиражей. Прошло более двадцати лет, с тех пор как красавица из Амхерста скрылась от мира в своем убежище, и вот наконец ее самые сокровенные мысли о жизни, смерти, Боге и силе воображения стали достоянием всего мира. Пройдет еще полвека, и Дикинсон войдет в пантеон величайших поэтов Америки.

БЕЛОЕ ЧУДО

С сохранившихся дагерротипов на нас смотрит бледная, худая и совершенно безобидная на вид женщина. Однако она умела заставлять людей понервничать. «Я не встречал никого, кто так вытягивал бы из меня душевные силы, — признался после первой встречи с Эмили Томас Вентворт Хиггинсон, ее наставник в литературе. — Як ней и пальцем не прикоснулся, и тем не менее она словно осушила меня до дна. Я рад, что мы с ней не соседи». Пожалуй, лучшим примером манерности Дикинсон были ее легендарные абсолютно белые наряды — возможно, они служили тонким намеком на пуританское понимание греха, а может быть, просто давали повод лишний раз не выходить из дома и не ездить к дорогим портным. Впрочем, каковы бы ни были истинные причины, Дикинсон оставалась верна своему белоснежному гардеробу до конца. После смерти ее облачили в белый фланелевый саван и похоронили в белом гробу.

ПРОСТО РАССЛАБЬСЯ, И ТЫ УСЛЫШИШЬ…

Есть расхожее мнение, что почти любое стихотворение Дикинсон можно пропеть на мотив «Желтой розы Техаса» или религиозного гимна «Удивительная благодать». Может быть, поэтесса-провидица передает нам какие-то сигналы сквозь пространство и время? Нет, вряд ли. Просто большинство ее произведений написаны четырехстопным ямбом, тот же самый ритм используется и в упомянутых песнях.

СЛОВО НА БУКВУ «Л»

Когда соседи прозвали Дикинсон «талантливой, но не такой, как все», они, возможно, даже не подозревали, насколько были правы. Ученые все чаще высказывают точку зрения, что любимица Америки, поэтесса — синий чулок была в действительности скрытой лесбиянкой. В качестве свидетельства тайной жизни, которую якобы вела Эмили Дикинсон, сторонники лесбийской теории приводят ее сложные взаимоотношения со школьной учительницей Сьюзен Гилберт, которая в 1856 году вышла замуж за брата поэтессы Остина. Дикинсон и Гилберт сошлись необычайно близко. Они обменивались целыми потоками писем, многие из которых смахивали на любовные записки. Вот что писала Эмили своей будущей невестке в апреле 1852 года:

«Сладкий час, благословенный час, как бы мне перенестись к тебе или вернуть тебя сюда хоть ненадолго, только для одного краткого поцелуя, только чтобы прошептать… Я думала об этом весь день, Сьюзи, и я ничего больше не боюсь, а когда я пошла в церковь, эти мысли настолько переполняли меня, что для слов пастора совсем не оставалось места. Когда он произнес: «Наш Отец небесный», — я подумала: «О, милая Сью»… Я часто целыми неделями думаю: «О, дорогая!» — думаю о любви и о тебе, и мое сердце преисполняется теплом, а дыхание замирает. Солнца сейчас нет, но я чувствую солнечный свет, проникающий в мою душу и превращающий любое время в лето, а любую колючку — в розу. И я молюсь, чтобы это летнее солнце светило и Моей Далекой, и чтобы птицы вокруг нее тоже пели!»

А что думала сама Сьюзен Гилберт по поводу столь восторженных речей? Нам никогда этого не узнать. После смерти Эмили семейство Дикинсонов сожгло все письма Сьюзен, обращенные к поэтессе. Может быть, семья опасалась, что правда об отношениях двух родственниц выйдет наружу?

ПИШИ О ТОМ, ЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ

Общеизвестное писательское правило: «Пиши только о том, что знаешь», — к Эмили Дикинсон неприменимо. В некоторых своих стихотворениях она описывает морское побережье, а ведь Дикинсон ни разу в жизни не была на море.

ЭМИЛИ ДИКИНСОН БЫЛА НАСТОЛЬКО НЕЛЮДИМОЙ, НТО ЗАСТАВЛЯЛА ВРАЧЕЙ «ОБСЛЕДОВАТЬ» ЕЕ ЧЕРЕЗ ЗАКРЫТУЮ ДВЕРЬ.

НАСТАВНИК И УЧЕНИЦА

После смерти Дикинсон прошло уже больше ста лет, а ученые до сих пор не смогли доподлинно узнать, кто же скрывается за загадочным обращением «наставник», которое встречается в целой серии страстных любовных писем, написанных поэтессой, когда ей было чуть больше тридцати. Предполагается, что после установления личности, которой были адресованы эти послания (судя по всему, то был мужчина-любовник намного старше нее), будет гораздо легче расшифровать психосексуальную подоплеку поэзии Дикинсон. Среди претендентов на звание «дорогого наставника»: преподобный Чарлз Уодсворт, священник из Филадельфии; Сэмюэл Боулз, редактор газеты из Спрингфилда; и профессор Уильям Смит Кларк, основатель и президент Массачусетского сельскохозяйственного колледжа.

ВЕРНОСТЬ СВОЕМУ СЛОВУ

Дикинсон не изменила своему отшельническому образу жизни даже на пороге смерти. Когда у нее заподозрили неизлечимую форму нефрита, она позволила доктору осмотреть себя только через полузакрытую дверь.

ЗОВ ИЗДАЛЕКА

Очевидно, Дикинсон чувствовала приближение конца. Незадолго до смерти она отослала своим двоюродным сестрам Луизе и Фрэнсис торопливо нацарапанную записку: «Маленькие кузины, меня зовут обратно. Эмили». Это краткое прощание: «Меня зовут обратно», — стало эпитафией поэтессы.

МОЛЧАЛИВЫЙ, НО БЕСПОЩАДНЫЙ

Однажды самый неразговорчивый из президентов Америки Калвин Кулидж посетил Амхерст, побывал в доме великой поэтессы и остался разочарован — если, конечно, его традиционно немногословный комментарий выражал именно разочарование. После длительной и подробной экскурсии по дому поэтессы президенту позволили рассмотреть несколько редких и ценных рукописей Дикинсон, на что Молчун Калвин отреагировал так: «Написано ручкой, да? А я диктую».

ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ

[29]

Льюис Кэрролл вдохновил на создание психоделического рока куда больше музыкантов, чем любой другой писатель за всю историю литературы. Вспомните, например, композицию «Белый кролик» группы «Джефферсон Эйрплейн», или песню «Битлз» «Я — морж», или весь альбом Донована «Hurdy Gurdy Man». (А никто и не говорит, что все это был хороший психоделический рок!) И все это благодаря человеку, который, скорее всего, никогда в жизни не пробовал наркотики, не заводил серьезных отношений с женщинами и большую часть жизни читал лекции по математике в колледже Крайст-Чёрч Оксфордского университета.

Ах, да, ну и, конечно, он еще создал одну из самых любимых в мире героинь детских книжек.

Задолго до появления Алисы Чарлз Лютвидж Доджсон (настоящее имя Кэрролла) был стеснительным заикой, сыном викария из деревни Дарсбери, графство Чешир. Третий из одиннадцати детей в семье, он очень рано сделал первые шаги в литературе. Даже окончив оксфордский колледж Крайст-Чёрч и получив степень магистра по математике, Чарлз продолжал писать юмористические стихи и иногда публиковал их в «Комик Таймс». Решив не смешивать свою математическую карьеру с литературной, Чарлз Лютвидж придумал себе псевдоним «Льюис Кэрролл», поменяв местами свои имена и переведя их на латынь, а затем обратно на английский. Эта замысловатая и остроумная игра слов вскоре стала фирменной чертой его писательского стиля.

Высокий, худощавый и довольно симпатичный Кэрролл жил как чуждый всех мирских благ ученый-аскет. Помимо науки его единственными увлечениями были сочинительство и фотография. В 1861 году Доджсон принял младший духовный сан диакона (непременное условие для того, чтобы стать членом колледжа), и это подразумевало, что он станет англиканским священником, однако что-то удерживало Чарлза Лютвиджа от того, чтобы полностью раствориться в служении Богу. В своих дневниках он писал о преследующем его ощущении собственной греховности и вины, однако непонятно, это ли чувство мешало ему окончательно перейти в священники или что-то другое. При всем том он оставался добропорядочным сыном церкви. Известно, что, посетив Кельнский собор, Чарлз не смог удержаться от слез. Другой примечательный факт из биографии Кэрролла: он не раз покидал театр во время спектакля, если на сцене что-то оскорбляло его религиозное чувство.

В 1862 году Кэрролл отправился на лодочную прогулку в компании друзей. Там была и Алиса Лидделл, десятилетняя девочка, с которой у писателя завязалась необычайно близкая дружба. Большую часть поездки Кэрролл развлекался тем, что рассказывал сказку, в которой Алиса была главным персонажем и которую девочка потребовала обязательно записать. Первоначально сказка называлась «Приключения Алисы под землей», но потом Кэрролл переименовал ее в «Алису в стране чудес». Книга была издана в 1865 году и имела огромный, прямо-таки ошеломляющий успех, а в 1871 году последовало продолжение — «Алиса в Зазеркалье». Наполненная такими безумными персонажами, как Болванщик, и такими бессмысленными, но веселыми стихами, как «Бармаглот» или «Морж и плотник», история про Алису сразу завоевала массу поклонников среди читателей всех возрастов. Застенчивый книжный червь Чарлз Доджсон вмиг превратился в известного всему миру детского писателя Льюиса Кэрролла (хотя он по-прежнему находил время для написания математических трактатов, которые сплошь были скучными и сухими, за исключением занимательного научного памфлета «Динамика частицы», увидевшего свет в 1865 году).

В последние два десятилетия своей жизни Кэрролл продолжал сочинять, фотографировать, изобретать и размышлять на темы математики. Сделанные им фотопортреты, по современным оценкам, явно опережали свое время, а вот его модели (главным образом, маленькие девочки) ставят перед биографами ряд до сих пор не решенных вопросов. Кэрролл, вне всякого сомнения, был большим оригиналом. Образ его жизни никак нельзя назвать стандартным.

Кэрролл так и не женился и, если верить отзывам современников, вообще не заводил длительных отношений ни с одной взрослой женщиной. Писатель умер в 1898 году от бронхита, оставив после себя целую череду красочных персонажей, удивительных историй и головоломных игр со словами, которые по сей день служат источником вдохновения для писателей, музыкантов и ребятни всего земного шара.

МАСТЕР НА ВСЯКИЕ ШТУЧКИ

Кэрролл был не только автором одного из самых популярных произведений детской литературы, он был еще и фанатом технического прогресса, помешанным на изобретательстве. Среди его изобретений: электрическая ручка, новый бланк для денежных переводов, трехколесный велосипед, новый метод выравнивания правого поля на печатной машинке, один из первых вариантов двустороннего выставочного стенда и мнемоническая система для запоминания имен и дат.

Кэрролл был первым, кто выступил с идеей печатать название книги на корешке, чтобы нужное издание было легче отыскать на полке. Слова, придуманные Кэрроллом путем комбинирования двух других слов, до сих пор активно употребляются в английском языке. А еще Кэрролл, большой любитель загадок и головоломок, придумал немало карточных и логических игр, усовершенствовал правила игры в нарды и создал прототип игры «Скрэббл».

МЕДИЦИНСКОЕ ЧУДО

Слухи, что Кэрролл принимал воздействующие на психику наркотики, сильно преувеличены, но даже если бы это было правдой, кто, зная историю болезней писателя, стал бы его винить? Вы бы тоже захотели избавиться от боли, если бы страдали болотной лихорадкой, циститом, люмбаго, фурункулезом, экземой, синовитом, артритом, плевритом, ларингитом, бронхитом, эритемой, катаром мочевого пузыря, ревматизмом, невралгией, бессонницей и зубными болями — все эти недуги были в разное время обнаружены у Кэрролла. Помимо того, его мучили жестокие хронические мигрени, сопровождавшиеся галлюцинациями — он видел, например, движущиеся крепости. Добавим к этому заикание, возможно, гиперактивность и частичную глухоту. Ну разве не чудо, что Кэрролл при этом не был заядлым курильщиком опиума? Хотя кто его знает, может, и был.

ОХ, БЕДНАЯ МОЯ ГОЛОВА!

Не исключено, что «Приключения Алисы» были побочным эффектом сильных головных болей. К такому выводу пришли ученые, опубликовавшие в 1999 году статью в британском медицинском журнале «Ланцет», где были проанализированы галлюцинации во время приступов мигрени, описанные в дневниках Кэрролла. Повторяющие образы встречаются в его записях за несколько лет до первого издания «Алисы в стране чудес», и это подтверждает предположение, что «как минимум некоторые из приключений Алисы основывались на видениях Кэрролла во время мигрени».

ПРОСТИТЕ, Я ВАС НЕ РАЗДРАЖАЮ?

Помимо всех прочих проблем со здоровьем Кэрролл, судя по всему, страдал синдромом навязчивых состояний. Он был ужасно мелочен и дотошен. Прежде чем отправиться в какое-нибудь путешествие, пусть даже совсем короткое, он изучал маршрут по карте и вычислял, сколько времени займет каждый из этапов пути, ничегошеньки не оставляя на волю случая. Затем он подсчитывал, сколько денег ему понадобится, и раскладывал нужное количество по разным карманам: чтобы заплатить за проезд, дать на чай носильщикам и купить еду и напитки. Когда заваривали чай, Кэрролл требовал, чтобы чайные листья настаивались ровно десять минут, ни секундой больше и ни секундой меньше.

Его гипертрофированная любовь к придумыванию и соблюдению всевозможных правил распространялась и на окружающих. Устраивая у себя праздничный ужин, Кэрролл рисовал табличку рассадки гостей, а потом записывал в своем дневнике, что съел каждый из них, «чтобы людям не приходилось слишком часто есть одно и то же». Как-то, посетив библиотеку, он оставил в ящике для предложений записку, в которой обрисовал более совершенную систему расстановки книг. Однажды он упрекнул собственную племянницу за то, что та оставила на стуле раскрытую книгу. Он даже поправлял других писателей, если находил в их произведениях незначительные математические ошибки. Тем не менее, подобно многим другим оригиналам, Кэрролл каким-то образом умудрялся обставить все так, чтобы его недостатки казались людям милыми причудами. И его постоянные придирки вроде бы никого не раздражали.

ЛЮБИМЫМ СРЕДСТВОМ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ ЛЬЮИСА КЭРРОЛЛА БЫЛ ТРЕХКОЛЕСНЫЙ ВЕЛОСИПЕД. ОДНУ ИЗ МОДЕЛЕЙ ПИСАТЕЛЬ СКОНСТРУИРОВАЛ САМ.

СПРОСИТЕ У АЛИСЫ

Уж сколько лет прошло после смерти писателя, а его все еще продолжают подозревать в педофилии. Был ли он в действительности педофилом? На сей счет идут ожесточенные дебаты. То, что Кэрролл испытывал к девочкам особую привязанность, очевидно. Он сделал сотни фотографий юных леди, порой в обнаженном виде (речь идет о виде юных леди, а не самого Кэрролла). Нет ни одного снимка, который запечатлел бы какую-либо явно сексуальную сцену, тем не менее известен случай, когда мать одной девочки не на шутку перепугалась, узнав, что съемка малолетней будет проходить без участия компаньонки, и отказала Кэрроллу в фотографическом сеансе. Особенно близкие отношения связывали Кэрролла с Алисой Лидделл, прототипом главной героини «Алисы в стране чудес». Однако в 1863 году их дружба резко оборвалась. Никто не может с точностью сказать, почему. Страницы кэрролловского дневника за этот период позже были вырваны и уничтожены семьей писателя — возможно, чтобы защитить его репутацию. Интерес Кэрролла к фотографии тоже иссяк внезапно, в 1880 году, прибавьте к этому записи в дневнике, где писатель говорит о мучившем его всю жизнь сознании собственной греховности и вины. Что за вина, он не уточняет. Происходило ли на съемках что-либо, помимо фотографирования? Иные из биографов Кэрролла последнее время утверждают, что писатель был всего лишь реальным воплощением Вилли Вонки[30] — невинным мужчиной-ребенком, который был очарован детьми, но не причинял им вреда и не испытывал к ним сексуального влечения. В самом деле, не осталось никаких доказательств, что Кэрролл хотя бы прикоснулся к какой-то из своих моделей с непристойными намерениями. Один только Белый Кролик знает правду…

ЧАРЛЗ ДОДЖСОН? ДОДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ?

А может быть, эксцентричный автор «Алисы» на самом деле был женоненавистником и серийным убийцей? В своей книге «Джек-Потрошитель, беспечный друг», изданной в 1996 году, некий Ричард Уоллес высказывает мысль, что знаменитым лондонским маньяком, убивавшим проституток, был не кто иной, как Льюис Кэрролл. В качестве доказательства Уоллес приводит отрывки из произведений Кэрролла, в которых, по его мнению, в виде анаграмм скрыты подробные описания преступлений Потрошителя. Например, начало стихотворения «Бармаглот»:

Варкалось.

Хливкие шорькй

Пырялись по навё,

И хрюкотали зепюкй,

Как мюмзики в мове[31].

Если переставить буквы (имеется в виду, разумеется, английский оригинал, а не перевод), можно прочитать следующее:

Клянусь, буду шлепать яичками,

Пока рукой-мечом не уничтожу зловредный пол.

Скользкое дело; одолжи перчатки

И дрочи свинью дальше!

Немного неясно, что общего дрочение свиней имеет с Джеком-Потрошителем. К тому же Уоллес обходит стороной тот факт, что во время убийств Кэрролла вообще не было в Лондоне. А анаграммы, как известно, для того и придуманы, чтобы из любой письменной фразы можно было сконструировать практически что угодно. В подтверждение этого одна писательница, автор биографии Кэрролла, переставила местами буквы во фразе из «Винни-Пуха» и «доказала», что истинным Кровавым Джеком был Кристофер Робин. В остальном же теория Уоллеса безупречна.

ЛУИЗА МЭЙ ОЛКОТТ

[32]

Как и Джо Марч, героиня ее романа «Маленькие женщины», сама Луиза Мэй Олкотт была темпераментна и упряма. Эти качества не могли не выводить из себя отца Луизы, знаменитого писателя-трансценденталиста Бронсона Олкотта. «Она так и остается невоспитанным существом, подчиняющимся лишь своим инстинктам», — сетовал он. Правда, неплохо бы уточнить, что на тот момент Луиза была годовалым младенцем. Расти в таком семействе ей явно было непросто.

Луиза всю свою жизнь оставалась «паршивой овцой» семейства Олкоттов. Она же была их основной кормилицей. Такое сочетание — «овца» и кормилица — как правило, неустойчиво и зачастую довольно опасно. По всем меркам Бронсон Олкотт был из числа идиотов, но идиотов полезных — для тех, кто впаривал окружающим шарлатанские лекарства или организовывал коммуны вегетарианцев-утопистов. Вдобавок он был еще и лицемером. Бронсон Олкотт постоянно и шумно порицал частную собственность, но охотно принимал деньги от своих более состоятельных друзей и бесплатно живал в их квартирах. Как следствие, семья всегда находилась в одном шаге от приюта для нищих и бродяг. Вот в каких условиях прошло детство Луизы. Ей приходилось совмещать сразу несколько утомительных работ, только чтобы обеспечить трех своих сестер и эксцентричных родителей. Она шила, преподавала в школе, присматривала за чужими детьми. И все это время она мечтала совсем о другой жизни и хотела писать о ней.

Оказавшись в Бостоне, Олкотт попыталась продать кое-что из своих ранних литературных опусов. «Лучше уж вы и дальше занимайтесь преподаванием, — заявил именитый издатель Джеймс Филдс, когда Луиза явилась к нему с рукописью. — Писать вы не умеете». Олкотт не впала в отчаяние и продолжила совершенствовать свое мастерство. Вскоре гонорары за публикации стали основным источником дохода для всего семейства. Луиза писала убийственные и сенсационные по тем временам готические триллеры и издавала их под псевдонимами А.М. Барнард, Тетушка Види, Флора Фейрфилд, Оранти Благгидж и Минерва Муди.

Настоящее имя Луизы Мэй Олкотт могло бы и вовсе не сохраниться в анналах истории, если бы в 1868 году ее издатель не попросил писательницу сочинить историю для девочек. Во всем этом была только одна загвоздка: Олкотт терпеть не могла детей. «Не могу сказать, что эта затея доставляет мне удовольствие, — писала она в дневнике. — Никогда не любила девочек и не была близко знакома ни с одной из них, за исключением моих сестер; возможно, наши странные детские игры и переживания и показались бы кому-то интересными, но я лично сильно в этом сомневаюсь». Даже к своим собственным юношеским творениям Луиза с годами стала относиться скептически, называя их «нравоучительной кашкой для младенцев».

На работу над «Маленькими женщинами» ушло всего три месяца. Книга мгновенно обрела невероятную популярность и принесла автору литературную славу. При этом Олкотт по-прежнему была не замужем и оставалась в пугающей зависимости от своей семьи, теперь уже вовсе не нищей. К тому же Луиза имела привычку лезть не в свои дела. Она возглавила кампанию по запрещению книги Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна» на территории Массачусетса. Олкотт разводила такую демагогию, что историк литературы Оделл Шепард вынужден был отпустить на ее счет нелестный комментарий: «Она и в пятьдесят шесть лет отличалась тем пренебрежением к чужим мыслям и убеждениям, какое обычно встречается лишь у пятнадцатилетних мальчиков и девочек».

Впрочем, общественная деятельность Олкотт имела свои положительные стороны. Она была одной из первых сторонниц аболиционизма[33] и активно выступала за предоставление женщинам избирательных прав. Во время Гражданской войны Луиза отправилась в Вашингтон, чтобы стать медсестрой в больнице северян. Она была шокирована видом, стонами и запахом солдат, раненных в ходе битвы при Фредериксбурге. (Не говоря уже о том, что это были первые обнаженные мужчины, которых ей довелось увидеть.)

Здесь Луиза подхватила пневмонию. Впрочем, возможно, это был тиф, врачи не могли сказать наверняка. Но, какая бы болезнь ее ни постигла, лечение было одно — то, которое предписывала безумная медицинская практика XIX века. Писательницу пичкали каломелью — хлоридом ртути, который, по тогдашним представлениям, очищал организм от токсинов. В результате Олкотт заполучила отравление ртутью. У нее распух язык, воспалились десны и стали выпадать волосы. Отравление оказалось столь сильным, что ничего поправить уже было нельзя, и Луиза боролась с его страшными последствиями все оставшиеся двадцать пять лет жизни. По иронии судьбы, Олкотт пережила своего чудаковатого папашу-самодура всего на два дня. До самого конца Луиза Мэй оставалась неутомимой и деятельной. Занимаясь организацией похорон отца, Олкотт оставила в своем дневнике такую запись: «Найду ли я когда-нибудь время на собственную смерть?» Что ж, 6 марта 1888 года она это время наконец нашла.

Прошло более ста лет, а жизнь и творчество Луизы Мэй Олкотт по-прежнему привлекают внимание исследователей. Однако заставить публику воспринимать ее не просто как талантливую детскую писательницу, а как дарование более широкого масштаба, оказалось не так-то просто. В конце 1980-х два профессора, писавшие книгу об Олкотт, нашли в библиотеке Гарвардского университета рукопись ее неопубликованного первого романа. Рукопись, оцененная в один миллион долларов, почти 150 лет пылилась на полке, и за все это время к ней явно никто не прикоснулся…

ИГО-ГО!

Олкотт была непослушным ребенком с богатым воображением — однажды она возомнила, что в прошлой жизни была лошадью. Нельзя сказать, чтобы ее отца, не верившего во всякую кармическую лабуду, это сильно порадовало.

ФРУКТОВЫЕ УГОДЬЯ

Когда Луизе Мэй Олкотт было одиннадцать лет, ее отец задумал перевезти семейство в коммуну «Утопические фруктовые угодья» под Гарвардом, штат Массачусетс. Эксперимент с «простой жизнью на природе и мыслями о высоком» обернулся сущим кошмаром; позже Олкотт высмеяла его в автобиографическом очерке «Трансцендентальный дикий овес», который вышел в 1873 году. В коммуне было запрещено есть мясо или эксплуатировать животных любым другим способом, поэтому Олкот-там пришлось почти полгода обходиться только бездрож-жевым хлебом, кашей и водой. Членам коммуны также не разрешалось использовать конский навоз или сажать что бы то ни было глубоко в землю, дабы не потревожить земляных червей, и довольно скоро коммунары обнаружили — вот так сюрприз! — что все их земледельческие потуги обречены на провал. Люди мерзли, голодали и болели. Что хуже всего, в поселение стали стекаться шарлатаны и психи всех мастей, иных из которых приходилось по решению Совета старейшин выгонять силой. Коммуна продержалась меньше полугода, после чего большинство ее членов, в том числе и Олкотты, сдались и разъехались кто куда.

УДАЧНАЯ ОТМАЗКА

Папа Бронсон был не единственным Олкоттом, носившимся с ненормальными идеями. Его жена Абба была последовательницей доктора Сильвестра Грэхема, изобретателя грэхемовских крекеров. Она придерживалась знаменитой теории доктора, согласно которой потеря семени во время полового акта дурно сказывается на состоянии мозга и легких мужчины. Возможно, Абба просто не желала после четырех трудных и болезненных беременностей заниматься сексом и нашла удачную отговорку.

МОИ ГЕРОИ

Кстати, о трансцендентном. Здесь тоже порой встречаются упаковки «два в одном». В юности Олкотт была влюблена сразу в двух писателей, тоже живших в городке Конкорд, штат Массачусетс: в Генри Дэвида Торо и в Ральфа Уолдо Эмерсона. Сначала она влюбилась в Торо, мечтателя и бродягу, который все объяснил ей насчет птичек и пчелок — нет-нет, ничего такого, объяснил в самом буквальном научном смысле. Торо был страстным натуралистом, который мог часами вдохновенно распинаться о птичьем пении и о насекомых. Известно также, что он не раз доставал ради Луизы свою флейту — не подумайте плохого, и это тоже в самом буквальном музыкальном смысле. Ее чувства к Эмерсону, который был старше и не так приветлив, как Торо, больше напоминали влюбленность ученицы в учителя. Эмерсон, получивший прозвище Янки-Платон, подарил Луизе книгу «Переписка Гёте с ребенком»[34], в которой юная, но уже созревшая для чувств девушка безумно влюбляется в стареющего гуляку-поэта. Был ли в этом подарке тайный смысл? Во всяком случае, сама Олкотт не сомневалась, что был. Она часами сочиняла взволнованные любовные послания, адресованные Эмерсону, но ни одно так и не было отправлено. Лунными ночами Луиза взбиралась на ореховое дерево, росшее прямо перед окном Эмерсона, и пела песни по-немецки. Порой она оставляла у него на крыльце цветы. Но Эмерсон, солидный женатый мужчина, казалось, не замечал ничего этого и не делал ответных жестов. В конце концов, его старшая дочь была всего на шесть лет моложе Луизы Мэй.

А МАКОВАЯ РОСИНКА-ТО — ВО РТУ!

В произведениях Олкотт часто фигурирует опиум, причем этот наркотик играет в них немаловажную роль. Возможно, все дело в том, что писательница пристрастилась к опиуму не только в литературе, но и в реальной жизни. Привычка возникла, когда лечащий врач прописал ей настойку опия — весьма популярное в XIX столетии лекарство. Луиза принимала его как снотворное в процессе длительной борьбы с последствиями ртутного отравления. Прошло совсем немного времени, и Олкотт сделалась завзятой наркоманкой. Многие персонажи в ее триллерах, изданных под псевдонимами, употребляли опиум, равно как и подсевшая на азартные игры и наркотики героиня автобиографического романа Луизы Олкотт «Работа: история опыта» (1872).

ОПИУМ ИГРАЛ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ЛУИЗЫ МЭЙ ОЛКОТТ ПРЕУВЕЛИЧЕННО ВАЖНУЮ РОЛЬ. ВОЗМОЖНО, ПОТОМУ, ЧТО ПИСАТЕЛЬНИЦА ПРИМЕНЯЛА ЕГО И В РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ.

ВОЗМУТИТЕЛЬНИЦА СПОКОЙСТВИЯ

Хотя нравоучительные истории для детей и приносили неплохой доход, в глубине души Олкотт тяготела к старой доброй халтуре. Когда ей хотелось расслабиться за работой, она брала псевдоним А.М. Барнард и «ткала» готические полотна, полные напряжения и интриг, — подобный жанр в те времена назывался «рассказы о крови и громе». Эти романы с такими заманчивыми названиями, как «Шепот в темноте» или «Страсть и наказание Паулины», публиковались по частям в бойких периодических изданиях, таких как, например, «Уголок у камина Фрэнка Лесли»[35]. Их главные героини делали все, что в викторианскую эпоху считалось «не соответствующим образу леди», например, принимали опиум и курили гашиш. Один роман начинался с заявления героини: «Я бы с радостью продала душу Сатане за один только год свободы!» Вряд ли такое высказывание можно услышать из уст Джо Марч, героини «Маленьких женщин».

ОПИУТНЫМ ПУТЕМ

Луиза Мэй Олкотт пристрастилась к опиуму, если так можно выразиться, честным путем — она принимала наркотики по медицинским показаниям. А вот у персонажей ее произведений не было никаких оправданий. В написанном в 1869 году рассказе «Смертельная игра» пресыщенная золотая молодежь обжирается конфетами с гашишем. А в вышедшем в 1877 году романе «Современный Мефистофель» (первое издание было анонимным) коварный Джаспер Хелуайз уговаривает невинную молодую женщину попробовать его патентованный «покоритель сна», конфетку с опиатом, которую он извлекает из инкрустированной серебром черепаховой конфетницы. Вскоре несчастная женщина «погружается в бессознательное состояние наркотического сна, которое знакомо только тем, кто хоть раз принимал запретное зелье». Например, таким, как сама Луиза Мэй.

МАРК ТВЕН

[36]

Может, имя, под которым он творил, и было вымышленным, но вряд ли вы найдете среди писателей второго такого же искреннего и «настоящего», как урожденный Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс. «Марк Твен» был всего лишь одним из множества псевдонимов Клеменса. Он также публиковался под именами Томас Джефферсон Снодграсс, Бродяга, Джош, Сержант Фатом и У. Эпами-нондас Адрастус Блаб. А самый известный его псевдоним пришел из области навигации и означает метку «две морские сажени», минимальную глубину, при которой возможно прохождение судов по реке. Он взял это имя еще в юности, когда работал на пароходах, ходивших по Миссисипи. И хотя новоявленный Марк Твен так официально и не сменил документы, он пользовался псевдонимом не только в литературе, но и в бизнесе. Получается, что знаменитый писатель, мыслитель и сатирик опередил свое время еще и в этом.

Большинство американцев привыкли ассоциировать Твена с его родным штатом Миссури, который он в действительности терпеть не мог. «Если вы родились в нашем штате, вы произносите его “Миссура-а”, - заметил однажды Твен. — Если вы родились не в нашем штате, вы произносите его “Миссури-и”. Но если вы родились в нашем штате и вынуждены прожить здесь всю жизнь, вы произносите его как “мизер”». Устав от «мизера», то есть от нищеты, Твен покинул отчий дом, когда ему было восемнадцать, и никогда больше туда не возвращался.

Он нанялся на речное судно, надеясь когда-нибудь дослужиться до капитана — на тот момент это была третья из самых высокооплачиваемых работ в стране. Потом он убедил своего младшего брата Генри присоединиться к нему. В мае 1858 года Твену приснился кошмар, в котором он увидел Генри лежащим в металлическом гробу. Месяц спустя сон сбылся: Генри погиб при произошедшем на пароходе взрыве. Этот инцидент и пророческий сон преследовали Твена всю оставшуюся жизнь.

Во время Гражданской войны Твен успел немного послужить в народном ополчении южан, но трудно было представить себе человека, менее подходящего к солдатской службе. После нескольких недель тупой шагистики он сбежал на запад Америки, объявился в Сан-Франциско и нашел там должность журналиста. Впервые он почувствовал вкус литературной славы в 1865 году, когда был опубликован его рассказ «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса». Две вышедших чуть позже книги путевых заметок «Простаки за границей» и «Налегке» упрочили его репутацию одного из самых наблюдательных живопи-сателей американских характеров.

Чтобы закрепить недавно обретенный успех, Твен отправился в турне с циклом лекций. Некоторые даже считают его первым в истории артистом разговорного жанра. Его неприличные анекдоты и ядовитые рассуждения о жизни в «Позолоченном веке»[37], пожалуй, могут выглядеть неуклюже по сравнению с выступлениями сегодняшних острословов, но важно отметить, что именно Твену принадлежит изобретение так популярного ныне амплуа писателя-юмориста. Уже одно это могло бы обеспечить саркастичному уроженцу Миссури видное место в истории американской культуры. Однако он не остановился на достигнутом и написал роман, из которого, по мнению многих критиков, выросла вся современная литература США.

«Приключения Гекльберри Финна», опубликованные в 1885 году, были встречены неоднозначно. Луиза Мэй Олкотт с отвращением отложила их в сторонку и написала автору: «Если вы не можете написать для юных читателей ничего лучше «Гекльберри Финна», то я советую вам вообще ничего не писать». Этого ей показалось мало, и она добилась того, чтобы в ее родном штате Массачусетс книгу Твена запретили к распространению. Надо сказать, это были только первые гонения, которым подверглась история про Гека Финна, — она и дальше вызывала возмущение своей простонародной грубоватостью (что несомненно) и своим расистским (что довольно спорно) изображением негров, то есть, простите, афроамериканцев. Кампания, организованная Олкотт, принесла совершенно предсказуемые плоды: продажи книги сразу подскочили на триста процентов, а Твен обрел громкую литературную славу.

На протяжении последних двух десятилетий своей жизни Твен распространял эту славу по всему миру. Он сколотил немалое состояние на выступлениях перед читателями, однако приличная часть заработанного была потеряна в результате ряда неудачных капиталовложений. (В качестве примера приведем «твеновский постельный зажим» — крайне непрактичное приспособление, предназначенное для того, чтобы младенцы не запутывались в одеялах. Возможно, самое дурацкое изобретение, попавшее в широкое производство.) В 1895 году Твен объявил о своем банкротстве, но потом дела его, казалось бы, пошли на лад. Однако в 1904 году на писателя обрушился куда более сильный удар — смерть его обожаемой жены Ливи.

Последние годы жизни Твен провел, продолжая высмеивать человеческие пороки и с особой желчностью нападая на церковь. Умер он в 1910 году, оставив распоряжения о посмертной публикации некоторых своих произведений, ориентированных, скажем так, на «более взрослую аудиторию». Что это было: прощальная насмешка над блюстителями морали? Или просто способ подтвердить свои собственные слова: «Думаю, мы просто не способны честно и искренне быть самими собой, пока не умрем, — да и то, пока не пройдет много-много лет со дня нашей кончины. Людям следовало бы начинать со смерти, тогда они становились бы честными гораздо раньше».

СИГАРНОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО

Сказать, что Твен любил сигары, было бы преуменьшением. Он стал курильщиком в восемь лет и до самой своей смерти ежедневно выкуривал от двадцати до сорока сигар.

Несколько раз он пытался отказаться от вредной привычки или хотя бы снизить количество выкуриваемого, но все его попытки были обречены на провал. «Нет ничего проще, чем бросить курить, — однажды заметил он. — Уж я-то знаю, я проделывал это тысячу раз». Часто он засыпал с зажженной сигарой в зубах.

Может быть, вы полагаете, что человек с такими доходами и известностью выбирал самые высококачественные табачные изделия? Ошибаетесь. Твен курил самые дешевые и вонючие сигары, какие только можно было найти в продаже. Друзья, тоже любившие попыхтеть сигарой, собираясь к писателю в гости, предпочитали прихватить курево с собой — лишь бы не угощаться табачком у хозяина. Вот что написал один журналист из «Нью-Йорк уорлд» по поводу «длинных черных и убийственных на вид сигар», которые Твен курил в 1902 году во время интервью: «Уже один только их вид наводит на размышления. Даже удивительно, что первая же выкуренная сигара не приводит к летальному исходу».

РЕМАРКА МАРКА

Твен довел искусство «болтать на неподобающие темы» до совершенства, когда нынешние скандальные телеведущие, блещущие тем же умением, еще и не думали появляться на свет. Он частенько выступал после обеда в узком кругу, излагая свои нетрадиционные точки зрения на секс, газоизвержение и прочие табуированные в приличном обществе темы. В своей лекции «Размышления о науке онанизма» он, импровизируя на тему мастурбации, дал аудитории следующий совет: «Если уж вы решили просадить жизнь, занимаясь исключительно сексом, не слишком увлекайтесь игрой в кулачок». В другом случае Твен посвятил всю лекцию размышлениям о том, как можно было пускать ветры перед английской королевой Елизаветой I[38].

Пожалуй, самая скандально известная речь Твена была произнесена в 1902 году, и называлась она «Обращение

к бостонскому Клубу гигантского хрена». Это был образец виртуозной сатиры, замаскированной под рассуждения в защиту мужских гениталий маленького размера. «Я никак не могу углядеть какой-то особой заслуги в том, чтобы иметь пенис, превышающий обычные размеры», — заявил писатель членам клуба, чьи «гигантские хрены» он высмеял также и в стихах. Дальше в своей речи Твен признался, что и сам как-то раз решил увеличить размер члена, сделав инъекцию нитрата серебра, но, после того как он «еле-еле выдернул свой хрен из грядки», писатель устыдился и горько пожалел о принятом решении.

ОДНАЖДЫ МАРК ТВЕН ПРОИЗНЕС ЦЕЛУЮ РЕЧЬ О ТОМ, КАК ПУСКАЛИ ВЕТРЫ В КОМПАНИИ АНГЛИЙСКОЙ КОРОЛЕВЫ ЕЛИЗАВЕТЫ I.

ПАТЕНТОВАННОЕ СРЕДСТВО

Твен обожал разнообразные приборы и устройства — он либо мастерил их сам, либо покупал, либо вкладывал в них деньги. Твен был дружен с Николой Тесла, американским инженером и изобретателем сербского происхождения, которого современники не желали принимать всерьез и называли «сумасшедшим ученым». Эти двое часто проводили по многу часов в лаборатории, болтая о том о сем и испытывая всяческие научные идеи на практике.

Сам Твен запатентовал три изобретения: саморегулирующиеся подтяжки, альбом для газетных и журнальных вырезок с клейкими страницами и историческую игру, служащую развитию памяти, — по словам одного критика, эта игра «больше всего напоминала нечто среднее между налоговой декларацией и логарифмической таблицей». Из всех трех изобретений только клейкий альбом принес писателю хоть какие-то деньги.

Если Твен и мог кого-то винить в своих неудачах, то только самого себя. Он неоднократно упускал шанс вложить деньги в потенциально прибыльное дело. Хотя Твен был одним из первых американцев, установивших у себя в доме телефон, он отказался вкладывать в изобретение Александра Грэхема Белла хоть какие-нибудь средства, так как был уверен, что статические помехи на линии помешают телефонной связи распространиться по всему миру.

Твен также был среди пионеров машинописи. Еще в 1874 году он приобрел одну из ранних моделей необыкновенного устройства и впоследствии стал первым из известных писателей, кто сдал в издательство рукопись, напечатанную на пишущей машинке, — это была «Жизнь на Миссури» (1883). На этот раз Твен не поскупился и инвестировал в полезную новинку деньги, причем все. Однако и тут он ошибся, поставив не на ту лошадку. Та модель, в которую писатель вложил свое состояние, с треском провалилась на рынке. (Последствия этого финансового вложения, можно сказать, выпили из Твена всю кровь, особенно если учесть, что его собратом по несчастью — писателем, тоже вложившим деньги в ту самую модель, — был Брам Стокер, автор «Дракулы»), Вскоре после этого Твен обанкротился. Он оказался в столь бедственном положении, что вынужден был продать свою старую машинку «Ремингтон». А между тем компания, производившая «Ремингтоны», в своей рекламе вовсю эксплуатировала имя знаменитого писателя — естественно, ничего ему не платя.

КОГДА СТАЛКИВАЮТСЯ ЗВЕЗДЫ

Переехав в 1874 году в Хартфорд, штат Коннектикут, Твен обнаружил, что в соседях у него оказалась еще одна звезда литературы — Гарриет Бичер-Стоу, автор «Хижины дяди Тома», та самая женщина, которую Авраам Линкольн назвал разжигательницей Гражданской войны. Твен в те времена еще не достиг зенита славы, тогда как Бичер-Стоу была одной из самых влиятельных женщин Америки. Зато Твен стал владельцем куда более престижного дома. Его огромное поместье в готическом стиле могло похвастаться девятнадцатью комнатами и семью туалетами, каждый из которых был оборудован чудом из чудес — унитазом с системой слива. Твен прожил там до 1891 года, когда резко ухудшившееся финансовое положение вынудило его перебраться в Европу.

КОТОФИЛИЯ

Твен обожал кошек. Последние годы жизни, приезжая на лето в Нью-Гемпшир, он обязательно одалживал у соседей котят, чтобы ему не было так одиноко. «Если бы можно было скрестить человека с котом, — однажды сказал Твен, — человеческая порода от этого только выиграла бы, а вот кошачья — явно бы ухудшилась».

ОХ УЖ ЭТИ ДЕТКИ!

Насколько Твен обожал кошек, настолько же он не любил детей. По крайней мере, так утверждал он сам. Однажды приятельница похвасталась перед ним очередным прибавлением в семействе. «Разве вы не любите детей, господин Клеменс?» — спросила она. «Нет, я их не выношу», — ответил писатель и рассказал историю о том, как во время его болезни к нему на кровать вскарабкался сынишка сестры и попытался его поцеловать. «В тот момент я подумал: если выживу, обязательно поставлю памятник Ироду[39]», — заявил Твен.

ДИЕТА ИМЕНИ ТВЕНА

Твен свято верил в целительную силу голодания. Когда ему случалось простудиться или затемпературить, он на два-три дня отказывался от еды, утверждая, что это дает потрясающие результаты. «Голод обычно делает для больного куда больше, чем лучшие лекарства и лучшие врачи», — делился он своими наблюдениями.

ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА

В том, что касалось финансовых прогнозов, Твену обычно не везло, зато когда дело дошло до предсказания собственной смерти, он оказался настоящим Нострадамусом, Писатель родился в ноябре 1835 года, когда на небе была видна комета Галлея, и впоследствии он совершенно точно предсказал, что умрет, когда комета вернется. «Я явился на свет вместе с кометой Галлея, — объявил он в 1909 году. — В следующем году она появится снова и я, по всей вероятности, уйду вместе с ней. Это было бы величайшим разочарованием в моей жизни, если бы мне не удалось исчезнуть одновременно с кометой Галлея. Бог, наверное, решил: “Вот два причудливых и необъяснимых явления; они пришли в этот мир вместе и должны вместе уйти”». Само собой, комета вернулась на небо в апреле 1810 года, а буквально на следующий день Твен скончался.

ОПЯТЬ ЭТИ БУМАЖКИ!

Нужно отдать Твену должное: не все его изобретения оборачивались катастрофой. Одна из его самых удачных придумок используется по всему миру и сегодня, причем в самых различных вариациях. В 1873 году Твен запатентовал первый в мире альбом для вырезок с клейкими страницами. Ведение подобных альбомов помогало Твену хранить воспоминания о многочисленных путешествиях. Изобретение принесло Твену небольшой, но все же далеко не лишний доход. Первый твеновский альбом в тканевом переплете с окантовкой из кожи разошелся тиражом более 25 000 экземпляров.

ЛЮБИТЕЛЬ ЦИТАТ

Когда американский певец и автор песен Джимми Баффетт не занят поиском солонки, пропавшей из его буфета[40], он любит устроиться где-нибудь в уголке и погрузиться в чтение Сэмюэла Клеменса. Этот музыкант, родившийся на берегах Миссисипи, часто включает в тексты своих песен цитаты и парафразы из произведений Твена. Роман-путешествие «По экватору» (1897), например, вдохновил его на написание целых трех песен. И даже коня, фигурирующего в его собственном романе «Соленый клочок суши» (2004), Баффетт назвал Мистером Твеном.

ОСКАР УАЙЛЬД

[41]

«Получать наслаждение — вот цель человека», — однажды сказал Оскар Уайльд. И доказал это на практике, всю свою жизнь избегая работы. Если не считать двух лет, проведенных им в должности редактора журнала «Мир женщины», легендарный драматург и остроумец никогда не ходил на работу, зато у него была уйма времени на придумывание парадоксов и едких афоризмов, которые стали частью его фирменного стиля.

Неудивительно, что многие из этих острот были посвящены лени. «Я проработал над усовершенствованием своего стихотворения все утро и убрал одну запятую, — объявил он как-то раз. — После обеда я вернул ее обратно». Однажды он вступил в дискуссию с нищим, который пожаловался, что у него нет ни работы, ни хлеба. «Работа! — воскликнул Уайльд. — А почему вы непременно должны хотеть работать? И хлеб! Почему вы непременно должны есть хлеб?» Справедливости ради стоит отметить, что, закончив свою тираду, Уайльд все-таки поделился с нищим кое-какой мелочью.

По всей видимости, никто не тяготился праздностью Уайльда, ведь он считался одним из самых завидных собеседников, отобедать в обществе которого было настоящей честью. Склонность к чудачествам он унаследовал от родителей: довольно вздорной ирландской поэтессы-националистки и ее мужа Уильяма, искусного хирурга, чьей специализацией были операции на глазах и ушах (настолько искусного, что один из хирургических разрезов, применяющийся и по сей день, был назван в его честь). Однако за пределами операционной о нем ходили противоречивые слухи. Одна из пациенток подала на хирурга в суд за изнасилование, которое он якобы совершил, пока она была под наркозом. Уильям потерял возможность практиковать — это стало для юного Оскара дурным предзнаменованием, суля ему неудачу в судебных делах.

В школьные годы Уайльд был немного — хм… — не таким, как все. Он старательно избегал все «мужественные» виды спорта, зато находил удовольствие в оформлении интерьеров, украшая свою комнату в общежитии павлиньими перьями, лилиями (это был его любимый цветок) и фарфором. Судя по всему, он стал одной из первых достойных упоминания жертв явления, которое теперь принято называть гомофобией. По слухам, в один прекрасный день собратья по колледжу вломились в его комнату, устроили там погром, а самого Уайльда бросили в реку Черуэлл за «странное» поведение, под которым мог подразумеваться и гомосексуализм. Неизвестно, как именно это произошло, но именно в те годы Уайльд осознал свои нетрадиционные сексуальные предпочтения. В 1884 году он женился на Констанции Ллойд, правда, перед торжественной датой Уайльд неприлично долго тянул время, разрабатывая дизайн свадебного платья невесты, — это было предвестием того, что брак их будет несколько необычным. А в 1886 году, вскоре после того, как он познакомился со своим любовником Робертом (Робби) Россом, Уайльд известил Констанцию, что больше не будет заниматься с ней сексом из страха заразить ее сифилисом.

К 1890-м годам, когда Уайльд уже создал пьесы, упрочившие его репутацию, писатель успел зайти довольно далеко в поисках удовольствий. Он завел привычку развлечения ради нанимать мальчиков по вызову из низших слоев общества, называя это «пировать с пантерами». При этом Уайльд заводил и долговременные отношения, а самой судьбоносной стала встреча с лордом Альфредом Дугласом, сыном маркиза Квинсбери, прославившегося изобретением правил бокса. Ярый гомофоб (хотя такого слова в те времена еще не существовало), маркиз Квин-сбери, узнав о романе Уайльда с его двадцатидвухлетним сыном, чуть не лопнул от злости. Он грозился явиться на премьеру пьесы «Как важно быть серьезным» и закидать Уайльда гнилой репой и оставил писателю визитку с грубой запиской, в которой обзывал того «содомитом».

Доверившись Альфреду, Уайльд подал на Квинсбери в суд за клевету. Это было ошибкой, и с той минуты дела писателя покатились под откос. Квинсбери подал ответный иск, обвиняя Уайльда в непристойном поведении. Нанятый им частный следователь нашел доказательства гомосексуальности Уайльда, в качестве улик на суде были представлены выдержки из произведений и писем писателя. Его признали виновным и приговорили к двум годам заключения и исправительных работ в Редингской тюрьме. (Стоя под дождем в ожидании транспорта, который отвезет его в узилище, Уайльд саркастично заметил: «Если королева Виктория так обращается со своими заключенными, то она не заслуживает ни одного».) Этот скандал положил конец писательской карьере Уайльда и сделал его персоной нон грата в претенциозных великосветских кругах, куда он когда-то влился с такой легкостью.

Из тюрьмы Уайльд вышел сломленным человеком, причем как физически, так и морально. Не имея за душой ни гроша, он эмигрировал во Францию под именем Себастьяна Мельмота и жил на средства, которыми от щедрот своих делились с ним друзья. Привычка к праздности сыграла с ним злую шутку. Как-то раз в тюрьме его насильно подняли с постели и заставили отстоять службу в часовне, хотя накануне он умолял надзирателей позволить ему поспать. Уайльд упал и заработал трещину в черепе. После освобождения его мучили хронические головные боли, необходимо было хирургическое вмешательство. Врач произвел операцию по удалению сосцевидного отростка височной кости по методу, разработанному Уайльдом-старшим, и применив его фирменный разрез. Однако что-то пошло не так, и в результате Уайльд слег с острым менингитом. Успев отпустить последнюю остроту насчет обоев в номере: «Эти обои меня доконают, кому-то из нас придется уйти», — он умер 30 ноября 1900 года в парижской гостинице.

В ДЕВЧАЧЬЕМ ПЛАТЬИЦЕ

Что общего между Оскаром Уайльдом и Эрнестом Хемингуэем? Не так уж много, разве что общая страсть к переодеваниям. Оба писателя в детстве по прихоти матерей вынуждены были часто носить одежду для девочек. Мать Оскара леди Джейн Уайльд была эксцентричной поэтессой, любившей облачаться в экзотические наряды, которые обязательно довершались диковинными головными уборами с перьями и бижутерией. Очевидно, ей очень не хватало компаньонки, которая тоже любила бы наряжаться. Леди Джейн жалела, что не родила дочь. Чтобы восполнить эту нехватку, она просто представляла себе, что маленький Оскар — девочка, и напяливала на него пышные викторианские платьица с оборками. Однако не спешите с выводами: такое детство вовсе не обязательно делает мужчину гомосексуалистом, хотя оно прекрасно объясняет, почему Хемингуэй из кожи вон лез, чтобы его считали настоящим мачо. Можно ли это считать слишком уж большой компенсацией за перенесенные в раннем возрасте психологические травмы?

НЕВЕСТА ДРАКУЛЫ

В юные годы Уайльд волей-неволей оказался втянут в борьбу за руку и сердце Флоренс Волком. Прекрасная дочь подполковника была первой официальной невестой писателя. Соперником Уайльда в этой борьбе стал Брам Стокер, автор «Дракулы», частый гость в доме родителей Уайльда и один из участников литературного салона леди Уайльд. В 1878 году Флоренс вышла замуж за Стокера, очевидно, решив, что всю жизнь спать рядом с главным в мире специалистом по вампирам все же лучше, чем сделаться нелюбимой женой гея.

ЗУБ ДАЮ!

Может, Уайльд и был главным остроумцем всех времен и народов, но вот уж главным красавцем он точно не был. А самым отталкивающим в его внешности были почерневшие гнилые зубы — побочный эффект от лечения ртутью, которая применялась для облегчения симптомов сифилиса. Всю свою взрослую жизнь, даже во время самых интимных разговоров, Уайльд обязательно прикрывал рот рукой, чтобы его сгнившие резцы и клыки не отпугнули собеседника.

НА ДИКОМ ЗАПАДЕ

Вам кажется, что Оскар Уайльд и ковбои — два взаимоисключающих понятия? Однако любящий пышность и излишества ирландец прославился в большой степени благодаря своему годичному лекционному туру по американскому Дикому Западу. Он выступал, например, в таких провинциальных городках, как Ледвилл, штат Колорадо. Он появлялся перед обширной, развесившей уши аудиторией облаченным в рубашку с кружевными манжетами и бархатный пиджак и характеризовал местных шахтеров как «изысканных и рафинированных людей по сравнению с теми, которых я наблюдал в крупных городах на востоке страны». Еще он отмечал, что табличка в салунах, гласящая: «Не стреляйте в пианиста, он играет как может», — являет собой «единственный рациональный метод критики искусства из всех, что я когда-либо встречал».

ПУТЕШЕСТВИЕ НА ЮГ

Во время своих поездок по Соединенным Штатам Уайльд больше всего на свете мечтал встретиться с одним-единственным человеком. Нет, не с Уолтом Уитменом, хоть им и довелось обменяться поцелуями. Речь идет о Джефферсоне Дэвисе, бывшем первом и единственном президенте Конфедеративных Штатов Америки. Подходящий случай представился Уайльду 27 июня 1882 года, когда он проезжал через городок Бовуар на Миссисипи, направляясь в Монтгомери, штат Алабама, чтобы прочитать в тамошнем оперном театре лекцию об изобразительном искусстве. У этих двоих, казалось бы, совершенно не похожих друг на друга людей нашлось много общего. Уайльд не раз указывал на сходство американского Юга и его родной Ирландии: и южанам, и ирландцам довелось биться за независимость; и те и другие проиграли. Как заявлял Уайльд, «принципы, за которые воевали Джефферсон Дэвис и весь американский Юг, не должны были потерпеть поражение».

Что же касается лекции, то она обернулась для писателя разочарованием. «Он наверняка будет встречен громадным сборищем сгорающих от любопытства горожан», — писала газета «Селма тайме», предвосхищая событие. Журналистам из «Монтгомери адвертайзера» тоже не терпелось послушать выступление знаменитого острослова. «Не найдется ни одной дамы, которая не слыхала бы о том, что смотреть на господина Уайльда и слушать его небезопасно, — сообщала эта газета. — Считается, что он обожает прекрасный пол». Но преподносить такой аудитории размышления об эстетике, да еще и с непривычным экзотическим акцентом, оказалось все равно что метать бисер перед свиньями. «Лекция была из числа выступлений того странного сорта, которые нужно слышать лично, чтобы оценить, — подвел итоги «Адвертайзер». — Любые попытки пересказать ее или дать краткий обзор будут обречены на неудачу».

АПГРЕЙД ДОРИАНА

Многие ученые полагают, что «Портрет Дориана Грея», роман Уайльда о великосветском повесе, который, чтобы не стареть, прибегает к помощи сверхъестественных сил, отчасти автобиографичен. На что только ни шел писатель, чтобы скрыть раннюю седину. Краска, которой он подкрашивал свои длинные локоны, сильно раздражала кожу. Из-за этого в последние десять лет жизни у писателя безумно чесались лицо, руки, грудь и спина.

ОСКАР УАЙЛЬД УЖ ТОЧНО БЫЛ НЕ ИЗ ЧИСЛА РЯДОВЫХ ЖЕНИХОВ. ПЕРЕД СВАДЬБОЙ ОН ПОТРАТИЛ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ, ПРОДУМЫВАЯ ПЛАТЬЕ СВОЕЙ НЕВЕСТЫ ДО МЕЛЬЧАЙШИХ ДЕТАЛЕЙ.

ЗА МНОЙ — АНГЛИЯ!

Когда судебное разбирательство только началось, Уайльд еще был уверен, что выйдет из него победителем. Однажды на площади Пиккадилли он столкнулся со старым приятелем, который был явно обеспокоен ходом процесса. Уайльд поспешил его ободрить. «Слыхал о моем деле? — спросил он. — Не расстраивайся. Все хорошо. На моей стороне весь рабочий класс… до последнего мальчика».

СТРАННАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ

Выйдя из тюрьмы, Уайльд еще один, последний раз попытался доказать британской публике, что он «достойный» человек. Вместе с приятелем, поэтом Эрнестом Доусоном, Уайльд отправился в один из французских борделей. Исследовав свои кошельки на предмет наличности, друзья насобирали достаточно денег, чтобы хотя бы один из них смог воспользоваться услугами заведения. Доусон стал уговаривать Уайльда попробовать, объявив, что если приятель проявит более «здоровые», то есть гетеросексуальные желания, это может спасти его имидж. По городу мгновенно разнеслась молва, и через считаные минуты перед домом терпимости собралась целая толпа зевак. Выйдя из дверей, Уайльд первым делом доложился Доусону: «Это был первый раз за последние десять лет, он же будет и последним. Похоже на холодную баранину». Затем он обратился к толпе: «Но скажите такое в Англии, и моя репутация будет полностью восстановлена!»

РАСЧЛЕНЕНИЕ И ВОСЧЛЕНЕНИЕ

Общественное порицание вошедшей в легенды «порочности» Уайльда не прекращалось и после его смерти. В 1912 году на могиле писателя на знаменитом парижском кладбище Пер-Лашез был воздвигнут памятник, изображавший Уайльда в виде летящего сфинкса с отчетливо выраженным фаллосом. Этот огромный причиндал, видимо, настолько разозлил кого-то из посетителей кладбища, что тот вооружился молотком и отбил его. (Кладбищенские сторожа позже нашли обломанный член и использовали его как пресс-папье.) Сфинкс оставался бесполым до 2000 года, пока художник и деятель культуры Леон Джонсон не заказал серебряный протез члена и не прикрепил его к раскуроченному паху статуи, назвав сорокаминутную церемонию прикрепления «ВосЧЛЕНение Уайльда»[42].

АХ, ДЕПП, КАК ТЫ СЛЕП!

Актеру Джонни Деппу, тогда еще находившемуся в самом начале своей звездной карьеры, однажды довелось провести ночь в том самом номере парижской гостиницы, где умер Оскар Уайльд. «Оскара я не видел», — сказал потом голливудский разбиватель сердец, хотя, по признанию Деппа, им все же «овладела легкая паранойя при мысли о том, что в четыре часа утра его может трахнуть призрак». На что призрак Уайльда, несомненно, ответил бы: «А жаль, потому что вы как раз в моем вкусе».

АРТУР КОНАН ДОЙЛ

Артур Конан Дойл был никудышным терапевтом, а уж офтальмолог из него был и вовсе аховый. Исторические романы, которые по расчетам писателя должны были стать его главным литературным наследием, никто не читал, причем даже при жизни Дойла. Ему никак не удавалось убедить окружающих, что феи действительно существуют, а фокусник Гарри Гудини обладает сверхъестественными способностями. Однако кое в чем Артур Конан Дойл все-таки преуспел, и это навсегда изменило издательский мир: он заработал кучу денег, придумав детективного персонажа, который стал одной из самых популярных торговых марок в области литературы. Если вы ложитесь в могилу с приставкой «сэр» перед именем, значит, хоть что-то в этой жизни вы сделали правильно.

Шотландец по рождению, Конан Дойл прожил жизнь, достойную истинного английского джентльмена. Его назвали в честь короля Артура, перед которым преклонялась его мать, и воспитывали на романах Чарлза Диккенса и Вальтера Скотта. Он изучал медицину в Эдинбургском университете, некоторое время прослужил корабельным врачом, а потом осел в английском городе Портсмуте, поблизости от которого когда-то родился его кумир Диккенс. У Конана Дойла вечно были проблемы из-за нехватки пациентов, однако подворачивавшиеся время от времени жертвы дорожных аварий помогали его практике оставаться на плаву. В 1885 году он женился на сестре одного из своих пациентов Луизе Хокинс.

Вскоре после этого Конан Дойл начал писать детективные рассказы, но слава пришла к нему и к его детищу Шерлоку Холмсу не сразу. Первый рассказ о приключениях Холмса, «Этюд в багровых тонах», увидел свет в «Рождественском ежегоднике Витона» за 1887 год. Три года спустя Конан Дойл покинул пределы Англии и отправился в Вену изучать офтальмологию. Однако его надежды разбогатеть, работая глазным врачом, опять же рухнули из-за нехватки пациентов, и наш теперь уже дважды неудачник, чтобы свести концы с концами, вернулся к писательству.

Он рассчитывал прославиться как автор исторической прозы, но его роман «Приключения Михея Кларка» (1889), а также все последующие эпические полотна были приняты критиками и публикой неласково. И вот в 1891 году новый журнал под названием «Стрэнд» начал по частям публиковать приключения Холмса. Блестящий, умный и нервный частный детектив, которого Конан Дойл частично списал со своего бывшего университетского преподавателя Джозефа Белла, вызвал у читателей викторианской эпохи бурю восторгов. Карьера Конана Дойла наконец сдвинулась с мертвой точки. Он написал 24 истории о Холмсе, а потом, порядком подустав от этого персонажа, убил его в рассказе «Последнее дело Шерлока Холмса» (1893).

Холмс к тому времени уже был настоящим народным кумиром, и к дому автора стали стекаться толпы возмущенных «убийством» читателей. Некоторые даже явились с черными повязками на руках в знак траура по любимому сыщику. В 1902 году Конан Дойл вынужден был оживить Холмса, что пошло банковскому счету автора только на пользу. К тому моменту он уже отказался от медицинской практики и полюбил другую женщину, Джин Лекки, однако их отношения оставались платоническими из уважения к жене писателя, которая страдала туберкулезом. В 1906 году Луиза умерла, и Конан Дойл наконец женился на Джин.

Став мировой знаменитостью, Конан Дойл увлекся правозащитной деятельностью. Он участвовал в двух нашумевших судебных разбирательствах, пытаясь привлечь внимание общественности к судьбе заключенных, против которых, по мнению Конана Дойла, были выдвинуты несправедливые обвинения. Он также с воодушевлением выступил в защиту британской политики в ходе англо-бурской войны, и это проявление ура-патриотизма в 1902 году было вознаграждено присвоением писателю рыцарского звания. Он дважды баллотировался в Парламент, и оба раза безуспешно. Потом Конан Дойл сосредоточил свое внимание на спиритизме, общении с мертвыми и попытках доказать существование фей. Для писателя, всегда ассоциировавшегося с рациональным мышлением и дедукцией, это был

довольно странный поворот. В глазах всего литературного мира Конан Дойл превратился в посмешище, зато нашел горячую поддержку в лице своей второй жены. В 1930 году, вскоре после смерти писателя, она наняла самолет, чтобы прямо в полете провести спиритический сеанс связи с покойным. Чем ближе к небу, полагала она, тем лучше качество связи.

ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА

Конан Дойл был заядлым спортсменом и особенно отличился в крикете, гольфе и лыжах. Самым высшим видом спорта он считал бокс и часто боксировал по ночам, так и не сняв парадно-выходного костюма. В1914 году во время поездки в Нью-Йорк он посетил бейсбольный матч между командами «Филадельфия атлетике» и «Нью-Йорк янки». Однажды он играл в крикет в составе «звездной» сборной вместе с такими писателями, как Джеймс Барри (литературный отец Питера Пэна) и Альфред Эдвард Вудли Мейсон, автор книги «Четыре пера». Английские футбольные фанаты должны быть по сей день благодарны Конан Дойлу: ведь это именно он в 1884 году основал Портсмутский футбольный клуб. Дойл также выступал в качестве первого вратаря портсмутской команды под именем А.С. Смит — свидетельство того, что в те времена играть в футбол для джентльмена считалось зазорным.

«ДОРОГОЙ МОЙ ШЕРРИНГФОРД!»

Мировая, не говоря уже об английской, история литературы могла бы сложиться совершенно иначе, если бы Конан Дойл, выбирая имя для своего знаменитого героя сыщика, остановился на первоначальном варианте — Шерринг-форд Хоуп. («Хоуп», что означает «надежда», — название кито6ойного судна, на котором писатель плавал в юности и о котором сохранил самые нежные воспоминания.) Назвав это имя ужасным, жена Конан Дойла Луиза уговорила его придумать что-ни6удь другое. Тогда он соединил имя «Шерлок» — дань его любимому музыканту-скрипачу Альфреду Шерлоку — и фамилию «Холмс» — дань знаменитому юристу Оливеру Уэнделлу Холмсу, который как раз незадолго до того опубликовал книгу по криминальной психологии. Стоит упомянуть и о том, что Шерлок Холмс и главный герой комедийного телесериала «Зеленые акры» Оливер Уэнделл Дуглас были названы в честь одного и того же человека.

ПЫЛКИЙ ПОКЛОННИК СПИРИТИЗМА И ДРУГИХ ОККУЛЬТНЫХ УЧЕНИЙ, АРТУР КОНАН ДОЙЛ ВЕРИЛ В СУЩЕСТВОВАНИЕ КРОШЕЧНЫХ КРЫЛАТЫХ ФЕЕЧЕК И СЧИТАЛ, ЧТО ИХ МОЖНО НАЙТИ, СТОИТ ТОЛЬКО КАК СЛЕДУЕТ ПОИСКАТЬ.

КАК ХОЛМС СТАЛ КРАСАВЧИКОМ

Если бы все пошло согласно первоначальному замыслу, Холмс не только получил бы дурацкое непроизносимое имя, он вообще был бы абсолютно не похож на тот образ, который знаком нам всем с детства. Когда в 1887 году шли переговоры о первой публикации «Этюда в багровых тонах», Конан Дойл требовал, чтобы к иллюстрированию рассказа привлекли его отца-алкоголика, лежавшего тогда в лечебнице для душевнобольных. Рисунки, выполненные Чарлзом Дойлом, оказались непрофессиональными и небрежными. На них Холмс был изображен толстым бородатым коротышкой, напоминавшим французского художника Анри де Тулуз-Лотрека. Многие связывают плохие продажи книги со столь неудачным оформительским решением. Когда нєсколькими годами позже истории о Холмсе принял к публикации журнал «Стрэнд», в редакции для разработки образа великого детектива догадались пригласить высококлассного художника-иллюстратора Сидни Пэджета. Тот сразу отверг концепцию Дойла-старшего, видевшего в Холмсе несимпатичного фата. «Категорически не то, — сказал Пэджет. — Он должен нравиться женщинам, этакий денди 1890-х годов. Я собираюсь нарисовать такого Холмса, чтобы все женщины сохли по нему, а все мужчины мечтали бы приобрести такой же безупречный костюм». Родившийся в результате портрет высокого, худощавого, привлекательного и безупречно одетого мужчины немало поспособствовал тому, чтобы Шерлок Холмс сделался кумиром всех времен и народов, каковым он сейчас и является.

ПОСТУКИВАНИЯ ПО СТОЛУ

Конана Дойла сильно подкосила смерть сына и брата, погибших во время Первой мировой войны. Настолько подкосила, что он перестал верить в силы рационального мышления и увлекся спиритизмом, течением в оккультизме, провозглашавшим возможность общения с мертвыми. Сейчас спиритические сеансы проводятся в рамках телевизионных шоу, где шарлатаны и психи, называющие себя экстрасенсами, с завываниями призывают духов усопших. А во времена Конана Дойла встречи с призраками проходили за деревянными столиками. Когда участникам удавалось установить связь с миром духов, столик обычно взлетал или раздавались характерные постукивания по дереву. Маргарет Фокс, одна из самых известных медиумов тех времен, нью-йоркская дама, которая вместе со своими двумя сестрами годами обирала богатых и доверчивых клиентов, в конце концов призналась, что все это было мошенничеством. Однако нашлись такие, кто не поверил в ее саморазоблачение. Одним из них был Конан Дойл, который еще много лет письменно и во время устных выступлений пропагандировал спиритизм, часто вызывая тем самым насмешки публики. Однажды он читал лекцию на эту тему в нью-йоркском Карнеги-холле. Внезапно его рассуждения были прерваны пронзительным свистом. Приняв звук за послание с того света, Конан Дойл пришел в радостное возбуждение. И тут какой-то старик из зала объявил, что это был всего лишь его барахлящий слуховой аппарат. Аудитория покатилась со смеху, а газетчики воспользовались этим анекдотическим случаем, дабы лишний раз объявить, что создатель Шерлока Холмса совсем съехал с катушек.

А ВАМ — НИКАКОГО ХОЛМСА!

Страсть Конан Дойла к оккультизму отрицательно сказалась на его доходах с продаж тиражей — «Записки о Шерлоке Холмсе» много лет находились в СССР под запретом именно из-за нездоровых увлечений автора.

СТРАНА ФЕЙ

Как будто нарочно стараясь подпортить свою репутацию, Конан Дойл в 1921 году опубликовал книгу «Явление фей», где яростно вставал на защиту двух двоюродных сестер из английской деревушки Коттингли, которые утверждали, будто бы подружились с компанией маленьких крылатых созданий. Фотографии девочек, играющих с предполагаемыми феями, были явно подделаны (и позднее факт подделки действительно подтвердился), но Конан Дойл охотно позволял себя дурачить. В своих статьях и речах он продолжал разглагольствовать о феях на протяжении всех 1920-х годов, когда публика уже давно забыла об этой теме.

СЕАНС С ГАРРИ

Дружба, связывавшая Конана Дойла и иллюзиониста Гарри Гудини, который прославился умением выбираться из любых ловушек и который, по мнению Конана Дойла, обладал экстрасенсорными способностями, была довольно специфического свойства. Оба они были широко известны, и оба испытывали определенный интерес к миру духов, но на этом их сходство и заканчивалось. Гудини не верил в медиумов и использовал знакомство с Конаном Дойлом, чтобы подобраться к шарлатанам поближе и вывести их на чистую воду. Конан Дойл же был твердо убежден, что Гудини действительно волшебник, а не просто пользуется типичными трюками фокусников. Их отношения стали портиться вскоре после того, как жена Конана Дойла во время спиритического сеанса якобы получила послание от умершей матери Гудини: послание было на английском, а покойная старушка не владела этим языком. Гудини начал высмеивать веру Конана Дойла в спиритизм. Бывшие друзья разругались, обменялись несколькими гневными письмами, а потом навсегда перестали разговаривать друг с другом.

СКЕЛЕТ В ШКАФУ

Возможно ли, что создателю Шерлока Холмса принадлежит также ведущая роль в одной из самых грандиозных мистификаций в истории?

Именно такую гипотезу высказал в 1983 году антрополог Джон Уинслоу в своей статье, опубликованной в журнале «Сайенс». Уинслоу заявил, что именно на Конане Дойле лежит ответственность за научный скандал с «пилт-даунским человеком» — окаменелыми фрагментами костей, которые были найдены на месте разработки гравия в 1912 году и объявлены останками того самого легендарного «недостающего звена» в цепочке между обезьянами и людьми. На самом деле часть костей этого «первочеловека» принадлежали орангутану, хотя антропологам понадобилось более сорока лет, чтобы разоблачить подделку.

Так почему же Конан Дойл оказался главным подозреваемым? А потому, что он был соседом и приятелем археолога-любителя Чарлза Доусона, который как раз и нашел останки. А еще Конан Дойл дружил с френологом, специализировавшимся на черепах странной формы; через этого полезного знакомого писатель вполне мог раздобыть челюсть орангутана — ключевой элемент розыгрыша. Некоторые даже с пеной у рта уверяют, что Конан Дойл оставил подсказки насчет пилтдаунского человека в своих произведениях. Например, в его изданном в 1912 году романе «Затерянный мир», по некоторым мнениям, содержалась загадка, разгадав которую можно было установить местонахождение костей. В качестве мотива самопровозглашенные обвинители называли одержимость Конан Дойла спиритизмом и его желание дискредитировать официальную науку, подсунув ученым искусно сфабрикованную фальшивку.

Сегодня в теорию «Конан Дойл — автор мистификации с пилтдаунским человеком» уже почти никто не верит, разве что какие-нибудь уж совсем сумасшедшие антропологи. Однако согласитесь: подобный замысел достоин самого профессора Мориарти!

УИЛЬЯМ БАТЛЕР ЙЕЙТС

[43]

Уильям Батлер Йейтс всю жизнь пребывал на тонкой грани между мечтательным поэтом и пускающим слюни, ничего не соображающим психом. Его знакомая поэтесса Катарин Тайнан вспоминала, что всякий раз, навещая ее домик в пригороде Дублина, Йейтс размахивал руками, бешено жестикулировал и бормотал себе под нос отрывки стихотворений. Полиция наблюдала за ним с настороженностью и никак не могла решить, то ли арестовать его, то ли позволить ему буйствовать дальше. «Это у него поэзия в голове бродит», — наконец заключили они и оставили сочинителя в покое.

Когда Йейтсу доводилось пользоваться общественным транспортом, странности его проявлялись во всей красе. Во время поездок на автобусе он периодически впадал в транс. Глядя в одну точку прямо перед собой, он издавал низкие гудящие звуки, а ладонями отбивал ритм. Когда другие пассажиры интересовались, все ли с ним в порядке, он попросту игнорировал их. Однажды его дочь вошла в салон автобуса и обнаружила там отца, вот так же целиком погруженного в свою странную музыку, и сочла за лучшее не беспокоить его. Но когда они доехали до своей остановки, Йейтс сразу пришел в себя. «А кого ты рассчитывала тут увидеть?» — спросил он у дочери, словно работник регистратуры в психушке, приветствующий нового пациента.

Если бы поэзия, «бродившая в его голове», была не самой блестящей, он остался бы в истории как очередной беспомощный ирландский стихоплет. Но Йейтс озарил собой переходный период от позднего романтизма к рассвету модернизма, сочиняя замысловатые стихи в неповторимом стиле, которые базировались на его вере в оккультизм и циклическом восприятии мировой истории. Если бы не Йейтс, английский язык не обогатился бы такими часто употребляемыми фразами, как «ужасная красота» (terrible beauty) и «не держит середина»[44] (the center cannot hold), не говоря уж о слове «круговерть» (gyre) — поэтическом образе закручивающегося спиралью вихря[45].

После сравнительно бедной событиями юности жизнь Йейтса вдруг начала набирать обороты. В двадцать с небольшим он увлекся мистикой, попал в ирландские политические круги и ощутил первый укол безответной любви. Он четырежды предлагал руку и сердце Мод Гонн, женщине, которую он в течение десяти лет считал своей судьбой. И каждый раз она отвечала ему отказом. Отчаявшись, он сделал предложение дочери Мод Изольде (ей на тот момент было двадцать два года, а ему пятьдесят два). Но и она тоже отвергла его. Поверив в астрологический прогноз, суливший ему в 1917 году женитьбу, Йейтс направил свои матримониальные устремления на Джорджи Хайд-Лиз, занимавшуюся историей Средневековья и разделявшую его любовь к гороскопам и оккультизму. Еще одно дополнительное достоинство Джорджи заключалось в том, что она мнила себя медиумом и случайно вступила в спиритическую связь с духом мистического альтер эго Йейтса — Льва Африканского[46].

Писательство, рассуждения о внутренней политике Ирландии и проведение спиритических сеансов — вот три занятия, на которые Йейтс, достигнув зрелости, тратил почти все свое время. Он одновременно состоял в двух очень разных и очень элитных организациях: в ирландском Сенате (где помогал разрабатывать дизайн монет и судейских мантий) и в Герметическом Ордене Золотого Рассвета, исповедовавшем белую магию и являвшем собой что-то вроде современной секты сайентологов, который точно так же стремился привлечь на свою сторону как можно больше знаменитостей из Ирландии и со всех уголков Великобритании. А еще Йейтс был основателем театра Эбби, где ставили пьесы крупнейших драматургов той эпохи, включая самого Йейтса. Он был талантлив сразу во многих областях.

Под конец жизни Йейтс почивал на лаврах, довольствуясь ролью живой легенды. Его поэзия сосредоточилась главным образом на нем самом. Он откровенно писал о собственной импотенции и попытках ее перебороть. Другими важными темами стали приближающаяся смерть и истощение творческой энергии. Он умер в 1939 году, оставив нам в наследие одни из самых красноречивых стихов о старости, какие только были созданы за всю историю поэзии. Его эпитафией стали последние строки одного из стихотворений: «Холодным взглядом взирай/ На жизнь, на смерть./ Всадник, проезжай!»

КАК ПРУЖИНА

Йейтса всегда привлекало все сверхъестественное. В январе 1888 года он впервые в жизни попал на спиритический сеанс, проходивший в доме одного дублинского медиума. Опыт оказался весьма впечатляющим. Как только послышалось загадочное постукивание по столику, Йейтс пришел в необычайное возбуждение и ощутил острую потребность помолиться, но не мог вспомнить ни единой молитвы. Тогда он принялся биться головой об стол и декламировать первые строки из «Потерянного рая» Мильтона: «О первом преслушанье, о плоде/ Запретном, пагубном, что смерть принес/ И все невзгоды наши в этот мир…» Это ему не помогло. Охваченный ужасом, Йейтс вдруг почувствовал, как его отбросило назад, словно его тело было, цитируя его же собственные слова, «внезапно распрямившейся часовой пружиной». Со спиритическими сеансами было на время покончено. Этот необъяснимый случай надолго выбил его из колеи, Йейтс так никогда и не узнал, было ли это резкое движение порождено его собственным телом или какими-то сверхъестественными силами.

МОЙ ДРУГ ЛЕО

В мире духов у Йейтса обнаружился двойник — Лев Африканский, искатель приключений, живший в XVI веке. Йейтс впервые «столкнулся» с ним в июне 1914 года на спиритическом сеансе в английском городке Хэмпстеде.

Лев представился и, продемонстрировав возмущение тем фактом, что поэт о нем никогда не слышал, вступил в беседу. В последующие годы они стали близкими друзьями — если, конечно, дружбу между человеком из плоти и крови и призраком с того света можно считать близкой. Йейтс считал Льва своим «деймоном», или аль-тер эго, неким мистическим отражением, которое воплощало в себе все те качества, которыми Йейтс хотел бы обладать. Там, где Йейтс проявлял излишнюю предосторожность, Лев действовал напролом, и так далее. Лев неоднократно помогал поэту советами и поддерживал его с помощью автоматического письма: рука Йейтса выводила на бумаге буквы, повинуясь голосу Льва. Иногда они держали связь через жену Йейтса, которая была признанным медиумом. Со временем влияние Льва на Йейтса стало ослабевать, а к 1917 году их «переписка» и вовсе сошла на нет.

ГОСПОДИН КРОУЛИ

Увлечение Йейтса оккультизмом заставило его сойтись с самыми эксцентричными специалистами своего времени по непознанному. В 1898 году он вступил в Герметический Орден Золотого Рассвета, среди членов которого были писатель-мистик Элджернон Блэквуд, Артур Макен (Мейчен) и «самый ужасный в мире человек», знаменитый любитель плотских удовольствий и черный маг Алистер Кроули.

Йейтс и Кроули сразу прониклись друг к другу неприязнью. Йейтс считал Кроули совершенно безнравственным человеком, а то и полным психом, а Кроули полагал, что Йейтс втайне завидует его литературным и магическим талантам. Йейтс на протяжении нескольких лет добивался, чтобы Кроули исключили из ордена на том основании, что «сообщество мистиков не должно превращаться в исправительную школу для малолетних преступников». Кроули, в свою очередь, обвинял Йейтса в том, что тот с помощью черной магии сглазил его, а сам всемогущий Кроули, разумеется, снял заклятие. В итоге победу одержал Йейтс. Кроули был изгнан и основал свой собственный магический орден. Это привело к расколу Ордена Золотого Рассвета, которому уже не суждено было вернуть себе былую популярность.

Последнее слово все-таки осталась за старым магом. В своем очерке «Мои невоздержанные современники» Кроули откровенно высмеивает Йейтса: «В ваших стихах действительно слышится особая мелодия, унылая и монотонная, которая изредка нарушается резкими диссонансами. Больше всего это похоже на бесконечную похоронную процессию, где у машины-катафалка время от времени начинают барахлить мотор и выхлопная труба».

ДОЛБЕНИТО

Как и его друг Эзра Паунд, Йейтс не в меру поддался обаянию итальянского диктатора-фашиста Бенито Муссолини. Всегда недолюбливавший демократию, Йейтс однажды брякнул: «Деспотическое правление образованных классов — единственный способ положить конец нашим проблемам». Но только в 1930-е годы его слова перестали расходиться с делом. Примерно в это время Йейтс написал три марша для ирландских «синеруба-шечников» — доморощенного фашистского движения, которое брало пример с нацистов, носивших коричневые рубашки. В конце 1933 года Йейтс с воодушевлением писал своей приятельнице Оливии Шекспир: «Никакого секрета больше нет — конвенция синерубашечников, или Национальная Гвардия, фашистским салютом поприветствовала своего нового лидера, который провозгласил своей основной задачей реформирование Парламента… Италия, Польша, Германия, а теперь, возможно, и Ирландия». Под «реформированием Парламента» Йейтс подразумевал полную отмену парламентского правления, за которую он ратовал, хотя и занимал место в ирландском Сенате. (Впрочем, никто и не говорит, что он был последовательным человеком.)

ЧЕЛОВЕК-ОБЕЗЬЯНА

Во времена, когда «Виагру» еще не изобрели, пожилые мужчины, борясь с импотенцией, нередко прибегали к шарлатанским препаратам и сомнительным с точки зрения медицины процедурам. Решив немного укрепить своего «маленького друга», стареющий поэт отправился в Вену на знаменитую «операцию Штейнаха» — только-только начавшую применяться вазэктомию, которую автор метода расхваливал как безотказный способ вернуть мужскую силу. (Несколькими годами ранее подобную операцию перенес Зигмунд Фрейд, эффект был нулевой.)

Пятнадцатиминутная операция, в ходе которой в мошонку Йейтса пересадили железы обезьяны, прошла без сучка без задоринки. К Йейтсу вернулась былая форма. Позже он выражал хирургам признательность за то, что они оживили не только его творческие силы, но и «сексуальную жажду, которой мне, судя по всему, хватит до самой смерти». Вскоре он уже наслаждался плодами своей «странной второй юности» с новой возлюбленной, двадцатисемилетней актрисой и поэтессой Марго Раддок.

Однако за все в этой жизни приходится платить. Вскоре молва об операции распространилась повсюду, и счастливый обладатель обновленных половых органов сделался объектом насмешек. Дублинцы стали звать его не иначе как «старик с обезьяньей мошонкой», а ирландский писатель Фрэнк О’Коннор с иронией уподобил операцию «ремонту дряхлого “Форда”, в котором мотор заменили на двигатель от“ Кадиллака”».

УИЛЬЯМ ЙЕЙТС БЫЛ АКТИВНЫМ ЧЛЕНОМ ГЕРМЕТИЧЕСКОГО ОРДЕНА ЗОЛОТОГО РАССВЕТА — ОРГАНИЗАЦИИ, ПРОПОВЕДОВАВШЕЙ БЕЛУЮ МАГИЮ.

СПАСИБО, ПАПИК!

Должно быть, страсть к Марго Раддок совсем лишила Йейтса разума. Эта молодая сексапильная актриса писала ничем не примечательные и незапоминающиеся вирши, однако, когда Йейтса в 1936 году привлекли к составлению «Оксфордского сборника современной поэзии», он включил в книгу целых семь стихотворений Марго, то есть на одно больше, чем было у прославленных Эзры Паунда и У.Х. Одена вместе взятых! Должно быть, в ту ночь, когда книга оказалась у Марго на полке, Йейтс получил в награду от своей любовницы парочку лишних поцелуев.

ГЕРБЕРТ УЭЛЛС

Когда гитлеровцы составляли список выдающихся граждан Великобритании, которые подлежали уничтожению, как только Германия оккупирует английские земли, Герберт Уэллс был упомянут в числе первых. Его преступление состояло в социалистических убеждениях, однако если бы нацистские шишки присмотрелись получше, они разглядели бы в нем закоренелого антисемита. Писатель, известный как «человек, который изобрел завтра», был ходячим скопищем противоречий, а его личная жизнь была почти столь же причудливой, как и полет его фантазии.

Отец Уэллса был профессиональным игроком в крикет, но полученная травма раньше времени положила конец его карьере, и детство Герберта проходило в непростых условиях. Сам Герберт пробовал свои силы как помощник торговца тканями, помощник фармацевта и помощник преподавателя, и на всех этих поприщах его ждали сплошные неудачи. Наконец он мудро рассудил, что должность «помощника» не для него. В 1891 году он женился на своей двоюродной сестре Изабель Мэри Уэллс, но и это начинание не увенчалось успехом. Три года спустя он развелся и женился вторично — на сей раз на одной из своих учениц, Эми Кэтрин Роббинс. Она родила ему двоих детей и оставалась с ним, закрывая глаза на его многочисленные связи на стороне.

Начиная с «Машины времени» (1895), Уэллс выдал на-гора не один десяток рассказов и романов, которые помогли очертить границы научно-фантастического жанра. Среди его достижений были описания путешествий во времени, ядерной войны (именно он впервые употребил термин «атомная бомба») и генетических экспериментов. Его увлечение евгеникой, улучшением человеческой породы, являет собой темную сторону его прогнозов на будущее, в которых всегда отражалась его плохо скрываемая ненависть к евреям. Уэллс свято верил в насильственное переселение расовых и национальных меньшинств, в наказание тех, чье поведение отличается от общепринятого, и во власть научной и технократической элиты. Кроме того, он был враждебно настроен по отношению к католической церкви.

Все эти предрассудки открыто отражались в его трудах, многие из которых теперь считаются откровенно спекулятивными. Современные Уэллсу критики отзывались о его произведениях весьма скептически (в одной известной рецензии «Войну миров» даже поименовали «бесконечным кошмаром»), зато читатели были в восторге — во многом из-за необычайной точности его предсказаний. Он предугадал появление кондиционеров, коммерческих телеканалов, видеозаписей, мощных грузовиков, вертолетов и приемов ведения войны в воздухе. Помимо того он успешно предсказал дату начала Второй мировой войны и наступление сексуальной революции — хотя последнее могло оказаться всего лишь плодом его грез, ведь он был знаменитым дамским угодником.

Разумеется, не все прогнозы Уэллса сбывались. Он предполагал, что способные подняться в воздух самолеты появятся не раньше 1950 года. Писатель утверждал: «Мое воображение не способно представить себе какие бы то ни было подводные лодки, кроме тех, что постоянно находятся на грани потопления и команда которых вечно задыхается от нехватки кислорода». А его туманным предсказаниям насчет того, что человечество само себя уничтожит, вымрет как вид и на земле останутся одни простейшие организмы, еще только предстоит доказать свою правоту или ошибочность. Однако Уэллс и после смерти был готов отстаивать свои позиции, недаром его эпитафия гласит: «Я вас предупреждал, так будьте вы все прокляты».

СЕКС-МАШИНА

«Я никогда не был искателем любовных приключений», — заметил однажды Уэллс. Интересно, что бы сказали на это многочисленные дамы, с которыми он изменял своей жене.

(Или пятеро его детей, появившихся на свет вне брака.) Да, этот толстый, лысеющий умник-коротышка с очень маленькими ладонями и писклявым голоском был тем еще ходоком, или «донжуаном от интеллигенции», как он сам предпочитал себя именовать. Даже современные биографы Уэллса описывают его как «секс-машину», или как странного ловеласа, «который питал роковую страсть к женщинам неправильного образа жизни». Среди его многочисленных знаменитых любовниц была прославленная французская писательница Одетт Кеун, писательница-феминистка Ребекка Уэст, юрист по вопросам контроля за рождаемостью Маргарет Сэнджер, почтенная бостонская браминка (а на самом деле беженка из Европы) графиня Констанс Кулидж, а также Марта Геллхорн, развязная светская львица и по совместительству военный корреспондент, которая позже вышла замуж за Эрнеста Хемингуэя.

Так в чем же заключался секрет Уэллса? Прежде всего в том, что он делал все бессознательно. «Я делал только то, что приносило мне радость. Так что каждая частичка моего сексуального влечения просто-напросто выражала себя», — писал он в автобиографии. Преданный сторонник «свободной любви», Уэллс в обоих браках отстаивал свое право на подобные отношения. (Непонятно только, были ли походы на сторону разрешены и его женам.) Однако многочисленных любовниц его нетрадиционные взгляды, похоже, не отпугивали. И в семьдесят лет Уэллс оставался любимцем женщин. Одна из любовниц объясняла его эротическую притягательность тем, что его тело источало неотразимый медовый аромат.

КАК МУХА В ЯНТАРЕ

Один из самых постыдных романов завязался у Уэллса с Амбер Ривз, свободомыслящей девушкой из очень известной и высокопоставленной лондонской семьи. Ее родители дружили с Уэллсом и, как и он, были глашатаями сексуальных свобод. Проведя в гостях у Уэллса и его жены Эми выходные, чувственная Янтаринка (amber в переводе с английского означает «янтарь») начала домогаться немолодого писателя. В округе поползли слухи об их романе, которые Уэллс даже не пытался скрыть от жены. Вскоре парочка стала открыто появляться на публике, они планировали вместе сбежать во Францию. (Как Уэллс собирался при этом поступить с женой, до сих пор неизвестно.) В своих мемуарах Уэллс с нежностью вспоминает о «сексуальной изобретательности» своей юной партнерши, подразумевая, что жена, заслышав про такие вольности, только покраснела бы.

Но все это были только цветочки, а вскоре последовали и ягодки — Амбер забеременела, и друзья Уэллса стали нашептывать ему, что второго развода, да еще при столь компрометирующих обстоятельствах, его репутация не переживет. Амбер тоже находилась на грани нервного срыва, несомненно, усугубленного тем, что Уэллс требовал от нее полного послушания, будто она была ему женой. Даже прекрасный секс не мог спасти этот изначально обреченный роман. Упавший духом Уэллс посоветовал своей Ян-таринке выйти замуж за одного их общего знакомого, молодого адвоката. Он надеялся, что со временем скандал утихнет, и они с Амбер снова получат возможность встречаться. Так и произошло с молчаливого согласия супруги Уэллса. Как будто самих этих сомнительных отношений было мало, Уэллс описал их в романе «Анна-Вероника», который был отвергнут официальными издателями Уэллса по причине безнравственности, но потом все-таки увидел свет. 31 декабря 1909 года Амбер родила Уэллсу дочку Анну-Джейн. Девочка узнала, кто ее настоящий отец, только в 1928 году.

ШПИОНКА,КОТОРАЯ ЕГО ЛЮБИЛА

Была ли одна из любовниц пожилого Уэллса советской шпионкой? Некоторые историки называют графиню (по первому браку) Муру Будберг (Марию Игнатьевну Закревскую-Бенкендорф-Будберг), с которой Уэллс завел интрижку в начале 1930-х годов, «красной Матой Хари».

Они утверждают, что, кочуя из постели одного видного европейского богача к постели другого, она выполняла тайные задания большевиков. Прикрываясь их жарким романом, двадцатисемилетняя Будберг бесстыдно использовала писателя, которому на тот момент перевалило за шестьдесят, чтобы подобраться к его связанным с политикой друзьям. Она даже организовала встречу Уэллса с главой Советского Союза Иосифом Сталиным, которого Уэллс описывает как самого «откровенного, непредвзятого и честного» человека из всех, кого он знал. В один прекрасный день до писателя наконец дошло, что им играют как пешкой, однако, охваченный страстью к непокорной аристократке, он был не в силах разорвать их отношения. В конце концов Мария забеременела и вынуждена была сделать аборт — этот иронический поворот судьбы укрепил веру Уэллса в контроль над рождаемостью.

УЭЛЛС И УЭЛЛС

Имена писателя Герберта Уэллса и режиссера Орсона Уэллса навсегда останутся неразрывно связаны, и не только из-за того, что звучат они одинаково. Радиопостановка романа Г. Уэллса «Война миров», осуществленная в 1838 году О. Уэллсом, повергла всю Америку в панику и сделала малоизвестного театрального режиссера звездой. Герберт Уэллс, по свидетельствам современников, остался не очень-то доволен трактовкой своего произведения и последовавшей шумихой, однако через два года, когда они все-таки встретились в городе Сан-Антонио, штат Техас, писатель заметно смягчился. Герберт Уэллс приехал туда, чтобы выступить перед представителями Американской ассоциации пивоваров, а по пути остановился, чтобы уточнить дорогу — и у кого бы, вы думаете, он спросил? — у Орсона Уэллса. Они провели в обществе друг друга целый день, а позже обсудили постановку «Войны миров» в совместном интервью, данном радиостанции KTSA. В итоге эта странная парочка запросто нашла общий язык, и, если Орсона и обижало, когда Герберт снисходительно называл его «своим юным однофамильцем», виду он не подавал.

НЕ В БРОВЬ, А В ГЛАЗ

Уэллс считался интересным собеседником, хотя, если судить по рассказам очевидцев, в это довольно сложно поверить. Английский писатель Чарлз Перси Сноу вспоминал, как однажды они с Уэллсом выпивали в баре при одной гостинице, и вдруг их разговор зашел в тупик. Тяготясь повисшей паузой, Уэллс задал самый несуразный вопрос, какой только мог: «Сноу, вы когда-нибудь подумывали о самоубийстве?» Сноу на секунду задумался, а потом ответил: «Да, Герберт, подумывал». — «Вот и я тоже, — подхватил Уэллс. — Но если я пойду на это, то только после семидесяти». На момент разговора Уэллсу уже стукнуло семьдесят.

В другой раз Уэллс поставил в тупик не кого-нибудь, а знаменитого Пелэма Гренвила Вудхауза, создателя Дживса и Вустера. Уэллс ни с того ни с сего вдруг сообщил: «Мой отец был профессиональным игроком в крикет». «Если кто-нибудь знает достойный ответ на такую фразу, — вспоминал позже Вудхауз, — пожалуйста, сообщите его мне. Я хотел было сказать: «А у моего были седые усы», — но сумел выдавить только: «О… а…», — и перевел разговор на другую тему».

ДЕЛО В ШЛЯПЕ

Когда Уэллс не был занят светскими разговорами, он воровал чужую одежду, причем в самом прямом смысле. Как-то раз после вечеринки в Кембридже Уэллс вернулся домой с чужой шляпой. Она настолько ему приглянулась, что он решил забрать ее себе, отправив прежнему владельцу (чей адрес был написан на пришитом изнутри ярлыке) письмо: «Я украл вашу шляпу. Она мне понравилась. Теперь она будет у меня. Каждый раз, заглянув внутрь, я буду думать о вас… Снимаю перед вами вашу шляпу!»

КОГДА ГЕРБЕРТ УЭЛЛС БЫЛ СВОБОДЕН ОТ НАПИСАНИЯ ФАНТАСТИЧЕСКИХ РОМАНОВ, СТАВШИХ КЛАССИКОЙ, ОН ПРИДУМЫВАЛ ПЕРВЫЕ НАСТОЛЬНЫЕ ВОЕННЫЕ ИГРЫ. КАК НИ СТРАННО, ПРИ ЭТОМ ОН СЧИТАЛ СЕБЯ ПАЦИФИСТОМ.

НУ ЧТО, СЫГРАЕМ?

Для пацифиста Уэллс слишком уж любил войну, точнее, играть в войну. Он всю жизнь с удовольствием играл в оловянных солдатиков и даже написал на эту тему две книги: «Напольные игры» (1911) и «Маленькие войны» (1913). Вторая была опубликована накануне Первой мировой войны и считалась первым внятным и доступным пособием по такому способу проведения досуга, как игры в войну. Он первым предложил систему игры, при которой игроки в качестве фишек могли использовать покупных игрушечных солдатиков. Благодаря этому вкладу Уэллса и по сей день называют «отцом миниатюрных военных игр».

Так как же пацифизм сочетался в Уэллсе с любовью к играм в войну? Он сам утверждал, что военные игры сделали его даже ббльшим пацифистом, потому что когда он сравнивал свою тактику с действиями настоящих генералов, последние неизменно оказывались в его глазах шутами, причем некомпетентными. Уэллс откровенно опасался за будущее Британии, если она окажется втянута в реальные боевые действия. Первая мировая война, в ходе которой Британия потеряла 900 000 человек, довольно скоро доказала, что он не ошибался.

КРАДЕНАЯ КНИГА

В 1925 году Уэллс оказался замешан в деле о плагиате. Малоизвестная канадская писательница Флоренс Дикс обвинила писателя в том, что он в своих произведениях использовал фрагменты ее неопубликованных рукописей. Проблемы начались в 1920 году, когда Дикс прочитала рецензию на книгу Уэллса «Очерк истории». Этот двухтомный труд обладал неким туманным сходством с мировой историей в изложении самой Дикс — ее книга именовалась «Паутина мирового вымысла». Произведение Дикс больше года пылилось в куче неразобранных рукописей американского издательства «Макмиллан энд компани», где публиковался и сам Уэллс, и было это в то самое время, когда Уэллс писал свой труд. Внимательно осмотрев свою отвергнутую рукопись, Дикс обнаружила, что бумаги были потрепаны, будто их неоднократно читали и перелистывали, к тому же и в структуре подачи материала обнаруживалось значительное сходство — хоть сейчас подавай в суд! Однако Дикс колебалась. Последней каплей послужило то, что другие издатели стали отвергать ее рукопись, потому что она, дескать, слишком похожа на книгу Уэллса. Разгневанная Дикс обратилась в суд, обвиняя Уэллса в «литературном пиратстве», однако у старой девы из Торонто было мало шансов одолеть всемирно известного писателя. Она проиграла дело, но ее упорные поиски справедливости вдохновили многих других женщин-писательниц, на которых традиционно мужской писательский мир поглядывал свысока.

ВСЁ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО, ЭТО УЭЛЛС

Вера Уэллса в свободную любовь и сексуальное раскрепощение женщин сделали его впоследствии кем-то вроде святого покровителя поколения хиппи. Группа «Beatles» даже удостоила его места на обложке «Сержанта Пеппера». Ищите его портрет во втором ряду сверху, Уэллс там третий справа, между Карлом Марксом и индийским йогом Шри Парамахансой Йоганандой.

СЕМЕЙНАЯ ТРАДИЦИЯ

Правнук Герберта Уэллса Саймон Уэллс стал режиссером и в 2002 году снял очередную экранизацию прадедовского романа «Машина времени».

ГЕРТРУДА СТАЙН

[47]

Гертруда Стайн была страшно довольна собой. Говоря по справедливости, вряд ли найдется кто-то, кто так же нескрываемо наслаждался бы своей литературной славой и был бы столь же высокого мнения о своих достижениях, как эта талантливая лесбиянка из городка Аллегейни, штат Пенсильвания.

Как-то раз у нее и скульптора Жака Липшица зашел разговор о великих писателях. «А кого еще вы можете назвать, кроме Шекспира и меня?» — спросила Гертруда.

Однако со столь высокой оценкой были согласны не все. Многие читатели — и кое-кто из критиков — находили ее работы в лучшем случае малопонятными, а в худшем — по-детски незрелыми. Она писала в характерном авангардном стиле, отличавшемся многочисленными и, казалось бы, бессмысленными повторами и странным подбором слов, что, разумеется, могло отпугнуть тех, кто тяготел к более традиционной прозе. Точка зрения литературного истеблишмента была очень показательно выражена журналом «Нью-Йоркер», отозвавшимся об одном из ее романов так: «Стайн удалось решить, пожалуй, самую сложную проблему, с которой сталкиваются все современные прозаики: она сумела написать нечто такое, где вниманию просто не на чем задержаться: ни на стиле, ни на сюжете, ни на форме».

Но были у нее и свои ярые сторонники. Каковы бы ни были ее писательские заслуги, никто не смог бы отрицать того огромного влияния, которое она оказывала на публику как законодательница вкусов и покровительница искусства. Эрнест Хемингуэй, Эзра Паунд, Пабло Пикассо — вот всего лишь несколько имен из того множества молодых талантов, которых она взяла под крыло и которые часто появлялись в ее парижском салоне. Если в 20-30-х годах прошлого века вы были покинувшим родину и скитающимся по Европе художником и при этом не проводили львиную долю свободного времени за болтовней в салоне Стайн, то считайте, что вы и не жили.

Проведя бедную событиями юность в Америке за изучением психологии, эмбриологии и медицины, в 1902 году Стайн переехала в Париж. Несколько лет спустя она повстречала женщину, которая на всю оставшуюся жизнь стала ее личным секретарем и возлюбленной. Звали эту женщину Алиса Б. Токлас. Алису не смущало то, что ей придется всегда находиться в тени Стайн; судя по всему, она была вполне довольна ролью музы великой писательницы, ее секретарши и подруги по постельным утехам. А еще кухарки. Стайн во всем отличалась огромными аппетитами. Ее главными страстями были еда, чтение и секс — именно в такой последовательности. «Книги и пища, пища и книги, и то и другое великолепно», — однажды заметила она. Она регулярно устраивала себе пышные застолья, поглощая жирные американские блюда, которые готовила для нее Алиса, и воспевая «чувство полного удовлетворения, какое бывает, если наесться до отвала». Неудивительно, что одно из домашних прозвищ, которыми наградила ее Алиса, было Толстушка.

Слава и популярность Стайн росли, и вскоре они с Алисой стали одной из самых странных и самых влиятельных известных пар за всю мировую историю. У этой парочки лесбиянок еврейского происхождения, живущих за границей и открыто попирающих нормы буржуазной морали, было не так много шансов стать символами охваченной Великой депрессией Америки, и все же они ими стали. Когда в 1934 году Стайн и Токлас появились в Нью-Йорке, с тем чтобы начать полугодовой лекционный тур, на Таймс-сквер их встретил вращающийся рекламный щит с надписью: «Гертруда Стайн в Нью-Йорке!» Чувствуя себя как кошка, нежащаяся на нагретом солнцем подоконнике, Гертруда Стайн купалась в лучах славы. Она пила чай в Белом доме в компании Элеоноры Рузвельт, участвовала в вечеринках с Чарли Чаплином в Голливуде, посетила с экскурсией фабрику по изготовлению свечей зажигания, побывала в Чикаго на представлении оперы «Четверо святых в трех актах», поставленной по ее пьесе. А по вечерам они с Алисой наведывались в трущобы, чтобы узнать, как живется людям второго сорта.

Не то чтобы ее так уж трогала их судьба. Многие считали, что Стайн придерживается леворадикальных политических взглядов, однако на деле она принадлежала к правому реакционному крылу. «У меня не хватит слов, чтобы написать, как важно быть абсолютным консерватором… чтобы быть свободным», — написала она однажды. Безработных Стайн считала лентяями, не желающими придерживаться «Нового курса»[48], и (по крайней мере, некоторое время) поддерживала коллаборационистское правительство Виши, руководившее Францией во времена фашистской оккупации. Она состояла в близкой дружбе с известным пронацистом Бернаром Феем, они даже обсуждали «грани величия» Адольфа Гитлера. Стайн с жаром доказывала, что фюрера следовало бы наградить Нобелевской премией мира уже хотя бы за то, что он избавил Германию от евреев, от которых одни только неприятности, — более чем странная позиция, учитывая происхождение самой писательницы.

Может быть, таким образом она просто пыталась задобрить новые власти… Во время Второй мировой войны Стайн и Токлас жили во французской глубинке. Немецкие оккупанты их не трогали, скорее всего, писательницу защищали ее связи в правительстве Виши. После окончания войны Стайн и Токлас вернулись в Париж, но золотой век творческой эмиграции уже прошел, да и самой Стайн оставалось совсем мало времени. В 1946 году она умерла от рака. Если верить Токлас, писательница до самого конца сохраняла парадоксальное чувство юмора. Перед смертью, прежде чем навсегда лишиться сознания, Стайн спросила: «В чем ответ?» Растерянная Токлас ничего не сказала, Стайн понимающе улыбнулась и добавила: «А в чем тогда вопрос?»

КАК ГОЛУБКИ

Стайн и Токлас любили придумывать друг другу ласковые имена и демонстрировать свою привязанность на публике, что часто шокировало окружающих. Стайн называла свою возлюбленную лесбиянкой, котеночком, киской, деткой, королевой, херувимом, пирожком, омаром, женушкой, маргариткой и — что было совсем уж небезопасно — «моей маленькой евреечкой». А для Алисы Гертруда была королем, мужем, муженьком, толстухой и «фаттуски» — пышечкой. По всему их дому валялись любовные записочки, подписанные «ДД» и «ТД» («Дорогая-дорогая» и «Твоя дорогая»),

И НЕ ЗАБУДЬ ПОСВЯТИТЬ КНИГУ МНЕ!

Прежде чем написать «автобиографию» Алисы, Стайн долго уговаривала свою компаньонку, с тем чтобы она взялась за перо сама. Среди предложенных названий были образчики типичного стайновского самовозвеличивания: «Моя жизнь с Великой», «Жены гениев, с которыми я сидела за столом» и «Мои двадцать пять лет с Гертрудой Стайн».

СУРОВАЯ ПРАВДА

Многие считают, что истинным призванием Стайн была критика. Доказательством тому служит один дельный совет, который она когда-то дала Пабло Пикассо насчет его поэзии. «Я почитала его стихи, — рассказывала она друзьям некоторое время спустя, — а потом крепко обняла его за плечи. “Пабло, — сказала я, — ступай домой и займись рисованием”».

АВТОМАТИЧЕСКОЕ ПИСЬМО

Процесс написания произведений был у Стайн столь же хаотичным, как и сама ее проза. Она отказывалась учиться печатать, предпочитая писать от руки. Работала она с бешеной скоростью, выдавая две страницы за пять минут, причем часто совмещая творчество с разговорами на совершенно посторонние темы. (Еще во время учебы в колледже она создала теорию, что у человека есть не осознаваемая им «вторая личность», которая проявляется как раз в подобных ситуациях.) Исписанные страницы падали на пол, откуда их потом поднимала машинистка и перепечатывала для потомков. Стайн редко перечитывала написанное и почти никогда не работала больше получаса в день. Придав оккультистскому термину «автоматическая передача» новое значение, Стайн часто писала в салоне одного из своих любимых «Фордов».

ПАПА ЛЮБИТ МАМУ

Стайн и Хемингуэя связывали непростые отношения. На рассвете карьеры писателя она посоветовала ему бросить журналистику и сосредоточиться на художественной прозе. Стайн помогала придать нужную форму первым литературным опусам Хемингуэя, критиковала его, когда это было необходимо, и придумала вводить элемент повторения, который впоследствии стал фирменной маркой Хемингуэя. Кроме того, именно Стайн вдохновила писателя на поездку в Испанию и впервые показала молодому Папе корриду. В благодарность Хемингуэй попросил Гертруду стать крестной матерью его первенца и использовал свое растущее влияние в литературе, чтобы добиться публикации некоторых произведений Стайн.

Их крепкая дружба продолжалась много лет. Однако эти материнско-сыновние отношения носили явный отпечаток Эдипова комплекса, если не сказать больше. Хемингуэя вечно раздражало присутствие Алисы Б. Токлас, он неоднократно предлагал Стайн «перейти в другую команду» и закрутить роман с ним. «Я всегда хотел ее трахнуть, и она об этом знала, — признавался он позже. — Это было нормальное, здоровое чувство». Может, и нормальное, но только не для Гертруды Стайн. Она успешно сопротивлялась всем попыткам Папы сделать ее своей «мамулей».

МОЙ МИЛЫЙ ФРЕДДИ

Еще одним литературным протеже Гертруды Стайн был Пол Боулз, автор «Расколотого неба». Он стал появляться в ее салоне в 1931 году, а в 1947-м по ее наущению перебрался в Танжер. Стайн нравилось его второе имя, Фредерик, поэтому все время их знакомства она обращалась к нему не иначе как «Фредди».

СКОТНЫЙ ДВОР

Стайн и Токлас славились своей любовью к животным. Их личный зверинец включал в себя кота Гитлера (получившего такую кличку, потому что у него были усы щеточкой) и собак с кличками Полип, Байрон, Бабетта, Пепе и Баскет. Полип был известен тем, что поедал собственные испражнения, Байрон — своими порочными связями с собственным потомством, а Баскет — тем, что очень шумно дышал. Стайн говорила, что именно благодаря ему научилась улавливать разницу между предложениями и абзацами. Баске-ту ежедневно нужно было принимать специальные ванны с серой. Однажды Полу Боулзу поручили позаботиться о том, чтобы собака как следует просохла. Стайн велела Полу надеть кожаные подтяжки и бегать с собакой вокруг дома, а сама наблюдала за ними из окна и подбадривала криками: «Быстрее, Фредди, быстрее!»

ТАК БЫЛА КОРОВА ИЛИ НЕТ?

По известным только ей одной причинам Стайн называла оргазмы «коровами». Такие переносные упоминания «коров» встречаются во многих ее стихотворениях и рассказах, например, «Жена, у которой была корова: История любви». Кстати, как-то раз она назвала себя «той, кто лучше всех на свете дарит коров». Правда это или нет — спросите у Алисы.

СРЕДИ МНОГОЧИСЛЕННОЙ ЖИВНОСТИ, КОТОРУЮ ДЕРЖАЛИ ГЕРТРУДА СТАЙН И АЛИСА Б. ТОКЛАС, БЫЛ КОТ ПО КЛИЧКЕ ГИТЛЕР.

ЦИТИРУЯ СЕБЯ

Стайн питала неизъяснимую нежность к своей самой известной фразе: «Роза это роза это роза». Эти слова были выведены на всей ее посуде и вышиты на каждом предмете ее постельного белья.

КАК ТЕСЕН МИР

Душеприказчиком, распоряжавшимся имуществом Стайн, был правнучатый племянник Эдгара Аллана По.

МОГИЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ

Ни на минуту не забывая, что Стайн была крупной литературной величиной, Алиса Б. Токлас позаботилась о том, чтобы ее возлюбленную похоронили на знаменитом парижском кладбище Пер-Лашез, среди других великих писателей. К несчастью, в сведения о покойной, которые Алиса передала граверу, закралось несколько неточностей. Поэтому вместо родного города Стайн Аллегейни на надгробном камне начертано Аллфгани и ошибочно указана дата смерти: 29, а не 27 июля.

ДЖЕК ЛОНДОН

[49]

«Когда кто-то был рядом, мне всегда хотелось выпить, — сказал как-то Джек Лондон. — А когда рядом никого не оказывалось, я пил в одиночку». В мире литературы, так и кишащем пьяницами высшего класса (Эдгар Аллан По, Джек Керуак, Дилан Томас), Лондон — автор повестей «Белый клык» и «Зов предков», давно ставших детской классикой, — был, возможно, самым главным пьяницей, пьяницей из пьяниц.

Так ли сильно он пил? Что ж, судите сами. Его «алкогольные мемуары» «Джон Ячменное зерно» входят в список рекомендованной литературы сообщества Анонимных алкоголиков. Лондон хвастался перед приятелями, что впервые хлебнул спиртного в пять лет, когда приемный отец-алкоголик посылал его с ведерком в ближайший кабак за пивом. К четырнадцати годам ему ничего не стоило перепить крепкого взрослого моряка. На пике своей алкогольной «карьеры» он выпивал в день по кварте (чуть больше литра) виски, что не могло не сопровождаться побочными эффектами в виде всяческих происшествий и странных выходок. Однажды он так наквасился, что, придя на Оклендские верфи, упал в залив Сан-Франциско, где и бултыхался, пока его не выловил какой-то рыбак-грек. Во время поездки в Японию Лондон усиленно налегал на саке. Запершись в каюте своего корабля, стоявшего в гавани Иокогамы, он цедил рисовое вино день и ночь, пока наконец местная полиция не приказала ему сойти на берег. Видимо, решив, что, набравшись по самые жабры, он сможет дышать под водой, Лондон, чтобы скрыться от легавых, бросился в море. Японские власти официально признали его утонувшим, однако он все же как-то выплыл и сумел вернуться на корабль.

Будучи настоящим литературным первопроходцем, Лондон романтизировал образ мужественного, сильно закладывающего за воротник американского писателя, которому даже сам черт не брат. Кто знает, кем стали бы Эрнест Хемингуэй и Норман Мейлер, если бы у них не было перед глазами примера этого сурового мачо. Лондон прожил непростую жизнь, которой писателям из более высокопоставленных кругов (например, все тому же Хемингуэю) оставалось только завидовать и подражать. Он был рожден вне брака и вырос в нищете на оклендском побережье; чтобы добыть себе хлеб насущный, Джону (это настоящее имя Лондона, Джек — литературный псевдоним) приходилось заниматься «устричным пиратством», то есть ловить ценных моллюсков в заливе Сан-Франциско, что было строго запрещено. Однако за грубоватым фасадом скрывалось сердце думающего и тонко чувствующего человека. Лондон был самоучкой. Питая огромную любовь к книгам, которые он называл «инструментами моего ремесла», писатель собрал библиотеку из почти пятнадцати тысяч томов. Его «ремесло» довольно-таки неплохо оплачивалось, и он стал одной из первых литературных звезд XX века. Слава и сопутствовавшие ей высокие гонорары позволили Лондону заняться поиском приключений; часто он выходил в море на построенном им самим шлюпе «Снарк». С 1905 года в этих путешествиях Лондона неизменно сопровождала его вторая жена Чармейн Кит-тридж, которую он называл «женой-другом». Это была грубоватая, свободолюбивая женщина, которой, как и Лондону, не сиделось на одном месте. В ней писатель нашел не только партнершу, но и родственную душу.

Хотя активный образ жизни и любовь к приключениям помогали Лондону оставаться подтянутым и спортивным, они же привели к появлению у него целого букета болезней и недомоганий, которые в конце концов подточили здоровье писателя и привели к ранней кончине. Когда Лондону было двадцать с небольшим, он от цинги лишился четырех передних зубов. Во время работы в Мексике он подхватил дизентерию и плеврит, а на островах в южной части Тихого океана перенес малярию. В ходе путешествия на остров Ява его руки распухли так, что стали вдвое толще, и с них стала кусками слезать кожа. Врачи диагностировали у него пеллагру, болезнь, часто возникающую у моряков из-за нехватки витаминов. Лондон также страдал от камней в почках, ревматизма, опоясывающего лишая, трофических язв, тонзиллита, бессонницы и уремии. Все это к сорока годам, то есть в 1916 году, свело его в могилу. Вопреки распространенному мнению, Лондон не совершал самоубийства, а пострадал то ли от последствий плохого питания в сочетании с алкоголизмом, то ли от случайной передозировки морфина, который он принимал, чтобы облегчить боли при уремии. Место, где он похоронен, — в округе Сонома, штат Калифорния, — теперь носит название Государственного исторического парка Джека Лондона.

РОЖДЕНИЕ ЗВЕЗДЫ

Лондон хоть и родился в нищете, но великое будущее было ему предначертано звездами — это мог бы подтвердить его отец. Биологическим отцом Лондона почти наверняка был Уильям Чейни, проходимец и бывший пират, который заработал себе заметное имя в области астрологии. С волшебной силой гороскопов его познакомил один из основоположников английской астрологии, доктор Люк Браутон. Чейни свято уверовал в то, что знамения зодиакальных созвездий — «самая драгоценная наука из всех, какими располагает человек», и посвятил себя их популяризации. Он привнес в изучение звезд академическую строгость, натаскивал и муштровал своих учеников и последователей и издавал эфемериды — таблицы, с помощью которых можно составлять гороскопы. Однако эти таблицы не подсказали ему, что у него родился сын. Когда Джек Лондон в 1897 году разыскал Чейни, тот принялся отрицать свое отцовство, уверяя, что в период, когда юноша был зачат, он страдал импотенцией. Кое-кто из современных ученых оспаривает это утверждение.

ВОРОВАННЫЙ СЮЖЕТ

Лондона неоднократно обвиняли в плагиате. Он был известен тем, что заимствовал для своих сюжетов реальные истории из газет (в те времена это была распространенная практика) или просто покупал идеи у других, например, у юного Синклера Льюиса. Ходили слухи, что он тырил идеи у ирландского журналиста Фрэнка Харриса и американского романиста Фрэнка Норриса. На любые подозрения Лондон всегда реагировал одинаково: заявлял, что они с автором похожего произведения наверняка пользовались одним и тем же источником. Видимо, это срабатывало, поскольку вина Лондона ни разу не была доказана.

НА ШТУРМ!

Джек Лондон был первым американским автором, заработавшим писательским трудом миллион долларов. При этом он был убежденным социалистом. Современники не могли не иронизировать по поводу такого явного несоответствия. «Если бы Лондону удалось добиться, чтобы власть перешла к рабочему классу, — заметил однажды Марк Твен, — ему пришлось бы собирать народную дружину, чтобы выколачивать доходы со своих книг».

Откровенно говоря, радикализм Лондона во многом был наигранным. Он любил являться на изысканные приемы во фланелевой рубашке, в каких ходили рабочие, но эта рубашка была так безупречно отстирана и наглажена, что не производила желаемого эффекта. Он подписывал свои письма: «Принадлежащий вам и революции», — однако не сделал для революционного движения практически ничего. Лондон дважды баллотировался на пост мэра Окленда от социалистической партии. В первый раз, в 1901 году, он набрал 245 голосов. Четырьмя годами позже он несколько улучшил этот позорный результат, доведя количество голосов до 981. После второй неудачи он прекратил попытки.

ЖЕЛТАЯ ЛИХОРАДКА

При всех своих разглагольствованиях о классовой борьбе и экономической справедливости Лондон был оголтелым расистом, и больше всех от него доставалось выходцам из Азии. Прибыв в 1904 году в Японию в качестве корреспондента для освещения Русско-японской войны, он в разговоре с коллегой упомянул, что японцы «может, и храбры, но южноамериканские свиньи пекари, сбившись в стадо, тоже демонстрируют храбрость». О корейцах он отзывался как о нации, которая «абсолютно неэффективна — то есть не годится вообще ни на что». Китайцы отделались сравнительно легко. Лондон хвалил их за отсутствие трусости и трудолюбивую натуру. Но в тошнотворном очерке «Желтая угроза», написанном в 1904 году, Лондон пугал современников тем, что произойдет, если «коричневые» японцы и «желтые» китайцы в один прекрасный день объединятся. «Западному миру угрожает не маленький коричневый человечек, — писал он, — а четыре миллиарда желтых человечков, которых коричневый возьмет под свое управление».

Как же Лондон совмещал подобные убеждения с прогрессивной политической платформой? А он и не совмещал. Когда один из товарищей по социалистической партии указал ему на то, что Маркс призывал к объединению революционных рабочих всех национальностей и рас, Лондон чуть не полез на него с кулаками. «Я в первую очередь белый человек и только потом социалист!» — бушевал он.

ПОСЛЕ СВОЕЙ ЕЖЕДНЕВНОЙ КВАРТЫ ВИСКИ ДЖЕКА ЛОНДОНА ТЯНУЛО НА ПОДВИГИ. ОДНАЖДЫ ОН ЗАБРЕЛ НА ОКЛЕНДСКУЮ ВЕРФЬ И УПАЛ В ЗАЛИВ САН-ФРАНЦИСКО.

ЛЮБИМЧИК ДЬЯВОЛА

Каждый богобоязненный школьник знает, что Джек Лондон — автор «Зова предков». Но среди сатанистов он больше известен книгой, которую не писал. Прихожане сатанистской церкви Антона Лавея не одно десятилетие полагали (хоть и непонятно, на каком основании), что под именем Рагнара Рыжебородого, таинственного автора, написавшего в 1896 году трактат «Могущество — это право», скрывался Джек Лондон. В этом трактате, представлявшем собой причудливую смесь эволюционной теории Дарвина и философской теории Фридриха Ницше о сверхчеловеке, содержались такие идеи, что ни один человек, знающий политические взгляды Джека Лондона, не смог бы соотнести их с его именем. Например: «Сильные должны всегда править слабыми, таков суровый первобытный закон», или «Если представить, что земное население со всеми своими расами — это помещение, где происходит молотьба, то по самым покорным всегда пройдутся цепом».

Неудивительно, что эта книга пользовалась популярностью среди радикальных анархистов, сатанистов, сторонников превосходства белой расы, сталинистов и прочих граждан, ценящих такой государственный строй, при котором те, у кого в руках власть, силой подчиняют более слабых. Лондон, хоть и не питал особой нежности к азиатам, таких идей все же не разделял. Кто скрывался под именем Рагнара Рыжебородого, так доподлинно и не установлено, но многие современные ученые сходятся на том, что это был Артур Десмонд, радикальный новозеландский писатель и политический деятель, у которого, помимо всего прочего, была рыжая борода.

ВИРДЖИНИЯ ВУЛФ

[50]

Мало кому из писателей литературная карьера была предначертана с рождения в той же мере, как Вирджинии Вулф. Ее писательская родословная безупречна. Отец Вирджинии был признанным биографом и редактором, которому посчастливилось жениться на старшей дочери Уильяма Мейкписа Теккерея. Ее крестным отцом был американский поэт Джеймс Расселл Лоуэлл (предок Эми и Роберта Лоуэллов). Вдобавок ко всему этому семейному блеску ее мать происходила от одной из фрейлин Марии-Антуанетты. Во времена детства Вирджинии по их дому постоянно слонялись всякие литературные светила вроде Генри Джеймса и Джордж Элиот, а также известный фотограф Джулия Маргарет Кэмерон, которая приходилась ее матери теткой.

Однако совсем безоблачным детство Вирджинии не назовешь. К ней и ее сестре Ванессе постоянно приставали их сводные братья Джордж и Джеральд Дакуэрты. Мать Дакуэртов в 1895 году умерла от гриппа, а через два года за ней последовала и ее дочь, сводная сестра Вирджинии Стелла Дакуэрт. «Удар, второй удар смерти обрушился на меня, — писала позже Вирджиния, — я сидела вся дрожа, раздавленная, а крылья мои были скованы так и не раскрывшимся, смятым коконом бабочки». Смерть Стеллы привела к первому нервному срыву, а всего Вирджиния перенесла их за свою жизнь более десятка.

Вулф страдала маниакально-депрессивным психозом, который в те времена никто еще не умел диагностировать. Окружающим казалось, что на нее просто время от времени накатывают приступы безумия. Последние обычно совпадали с серьезными переменами в жизни, одной из которых стала смерть отца в 1904 году, или с периодами творческого застоя. По собственному признанию Вирджинии, она была склонна «сходить с ума», когда очередной ее роман близился к завершению. В маниакальной стадии болезни она беспрерывно разговаривала. Однажды Вирджиния проговорила сорок восемь часов кряду. Такое эксцентричное поведение, должно быть, шокировало тех, кто знал ее как тихую, застенчивую женщину, каковой она была в нормальном состоянии.

Другим часто замалчиваемым аспектом жизни Вирджинии Вулф была нетрадиционная сексуальная ориентация. Хотя у Вирджинии было значительное количество связей с мужчинами, было очевидно, что она с самых юных лет предпочитала женщин. В подростковые годы Вулф безумно влюбилась в Виолетту Дикинсон, подругу родителей, которая была семнадцатью годами старше нее. «Я бы хотела, чтобы вы были кенгуру и чтобы у вас была сумка для маленьких кенгурят, куда можно было бы проскользнуть», — писала Вулф Виолетте в своей фирменной завуалированной манере с сексуальным подтекстом. В другом письме она обращалась к ней «благословенная чертова кошка», заявляя: «Какие же визг и писк должны царить у вас внутри!» Вулф, похоже, так и не добилась от Виолетты взаимности, зато позже у нее возник длительный однополый роман с Витой Саквиль-Уэст; именно эти отношения вдохновили Вирджинию на создание романа «Орландо».

Самым серьезным гетеросексуальным романом Вулф были, естественно, ее отношения с мужем, Леонардом Вулфом, писателем и интеллектуалом. Они вместе трудились над созданием влиятельного литературного салона «Блумсбери» и представляли собой весьма примечательную пару: Вирджиния примерно в равной степени ненавидела евреев (а Леонард как раз принадлежал к этой нации) и связи с мужчинами. После нескольких лет, потраченных на бесплодные попытки добиться от супруги плотской близости, Леонард попросту сдался. К счастью, они оба исповедовали свободные отношения в браке и разделяли один и тот же мрачный взгляд на будущее человечества. Это была одна из самых нелепых и плохо сочетаемых пар в истории литературы.

Другим интересом, объединявшим Леонарда и Вирджинию, были самоубийства. Решив, что мир со страшной скоростью катится в тартарары и что в случае Апокалипсиса основной удар придется на евреев-социалистов и феминисток-лесбиянок, супруги стали держать в гараже большие запасы бензина, чтобы в случае чего быстренько отправиться на тот свет, надышавшись выхлопных газов. А еще они хранили у себя смертельную дозу морфина.

Когда разразилась Вторая мировая война и фашисты начали бомбить Лондон, Вулф в последний раз впала в состояние психического расстройства. Их дом дважды был разрушен, а писательница тем временем все пыталась закончить свой последний роман «Между актами». Они с Леонардом перебрались в загородное поместье. Шла зима 1941 года, и Вулф все глубже погружалась в пучину беспросветной депрессии. Ей казалось, что она вот-вот снова «сойдет с ума», и смириться с такой перспективой Вирджиния не могла. Утром 28 марта она написала прощальные письма мужу и сестре, вышла из дома и направилась к реке Оуз. Положив в карман большой камень для утяжеления, она вошла в воду и утопилась. Ее тело нашли только через три недели.

КЛИЧКИ

Вулф любила животных. В детстве она окружала себя странной живностью, ее домашний зверинец состоял из белки, обезьянки-мармозетки и мыши по имени Джейкоб. Этих питомцев ей словно бы было недостаточно, потому что она и людей норовила наградить звериными кличками. Свою сестру Ванессу Вирджиния окрестила Дельфинихой, а та в отместку прозвала ее Козой. Ничего удивительного, что первым ее опубликованным очерком был некролог, посвященный жившему у них в доме псу.

РУКИ ПРОЧЬ ОТ МОЕГО БЮСТА!

В детстве у Вирджинии Вулф вышла стычка со знаменитым французским скульптором Огюстом Роденом. Когда Вирджиния вместе с компанией друзей попала в мастерскую скульптора, ее подробно проинструктировали, что незавершенные работы, которые Роден прикрыл кусками ткани, разглядывать нельзя. Презирая всяческие запреты,

Вулф немедленно принялась разворачивать одну из статуй, за что Роден влепил ей пощечину.

ВЕСЕЛЫЕ ПРОКАЗНИКИ

В промежутках между нервными расстройствами Вулф любила развлекаться: например, вымазать лицо ваксой и разыграть военных моряков. Вернее, она проделала это только один раз, зато последствия были шумные.

В 1910 году Вулф в компании пятерых мужчин устроила выходку, которая получила название «Розыгрыш на дредноуте» и привела к публичному унижению королевского флота. Замысел состоял в том, чтобы убедить командование корабля, будто к ним на борт прибывает с экскурсией делегация королевских особ из Абиссинии (современная Эфиопия). Вулф и остальные участники розыгрыша раздобыли накладные бороды, тюрбаны и черную ваксу, взяли напрокат театральные костюмы и проникли на судно, не вызвав никаких подозрений. Они раздали команде визитки, написанные на суахили (в Эфиопии говорят совсем на другом языке), и, демонстрируя свои восторги, то и дело кричали «бунга-бунга!». Прежде чем покинуть корабль, шутники успели нацепить кое-кому из офицерского состава фальшивые медали. Затем они сошли на берег и сообщили о своей эскападе британской прессе, вызвав тем самым серьезные волнения среди высоких флотских чинов. Многие газеты требовали для шутников наказания, но английская публика была к ним более снисходительна, а якобы абиссинский клич «бунга-бунга!» даже стал крылатым выражением. Натешившись вдоволь, Вулф вновь растворилась в тихих писательских буднях.

ПО СТОЙКЕ «СМИРНО»

Взяв пример с сестры Ванессы, которая не любила рисовать сидя, Вирджиния Вулф почти все свои произведения написала стоя.

ХАРДИ-ШМАРДИ

Летом 1926 года Вулф посетила одного из своих литературных кумиров — Томаса Харди, жившего близ Дорчестера. Встреча прошла не так гладко, как планировалось. Уставшему от жизни и пресыщенному Харди было совсем не интересно обсуждать литературу. Он пропускал мимо ушей вдумчивые вопросы Вулф о природе поэзии, а если и отвечал, то банально и плоско, и, казалось, ничего не смыслил в современном литературном процессе. Надписывая для Вирджинии свою книгу, он сделал ошибку в ее фамилии: «Вулфф». Какова же была реакция Вулф? Через несколько дней у нее случился очередной нервный срыв.

ДО САМЫХ ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ ВИРДЖИНИЯ ВУЛФ ПИСАЛА РОМАНЫ СТОЯ, БЕРЯ ПРИМЕР СО СВОЕЙ СЕСТРЫ ВАНЕССЫ, ХУДОЖНИЦЫ.

ВИРДЖИНИЯ УФ-УФ

Если хотите почитать собачью биографию, изложенную в фирменном стиле Вирджинии Вулф, возьмите книгу «Флаш» — причудливое жизнеописание одного пса, — которую Вулф написала в 1933 году в качестве литературной шутки. Главным героем книги стал кокер-спаниель, принадлежавший поэтессе Элизабет Барретт Браунинг. Вулф узнала о Флаше из переписки Браунинг и ее мужа Роберта и позже говорила: «Их пес столько раз заставлял меня смеяться, что я просто не смогла устоять против искушения оживить его». Книга глубоко (пожалуй, даже чересчур глубоко) вдается в подробности родословной лохматого питомца, опираясь на материалы карфагенских легенд, фольклор басков и истории времен правления Тюдоров и Стюартов. Как ни удивительно, история о похождениях вздорного спаниеля нашла у читающей публики живейший отклик. «Флаш» стал самой продаваемой книгой Вулф, за первые полгода с момента публикации было продано почти 19 000 экземпляров. Газета «Нью-Йорк тайме» назвала книгу «блестящим проявлением таланта биографа». Единственным человеком, который остался недоволен успехом у читателей, была сама вечно мрачная госпожа Вулф. Она раздражалась, что книга выставляет ее «болтливой дамочкой». «Широкая популярность “Флаша” мне очень не по душе», — говорила она.

КТО БОИТСЯ ПОПАСТЬ ПОД СУД?

Эдвард Олби, вот кто. В 1962 году он опубликовал пьесу «Кто боится Вирджинии Вулф?», предварительно заручившись разрешением Леонарда Вулфа использовать имя его покойной жены. Олби не был автором названия: он увидел эту надпись, выведенную на зеркале в баре. Английский драматург Алан Беннетт в 1978 году ответил на поставленный вопрос, написав пьесу «Я! Я боюсь Вирджинии Вулф».

ДЖЕЙМС ДЖОЙС

[51]

Высочайшей оценкой своего творчества Джойс считал фразу одного критика: этот писатель из числа тех редких дарований, которые «пишут только шедевры». Как-то раз Джойс сказал У.Б. Йейтсу: «Мы с тобой оба скоро будем забыты», — однако, пребывая в менее пессимистичном настроении, Джойс считал себя даром Божьим современной литературе. После его смерти прошло более шестидесяти лет, и теперь мало кто с ним не согласится. Правда, найдется еще меньше таких, кто смог бы осилить два его последних творения целиком, но это уже совсем другая история.

Джойс родился в достаточно обеспеченной семье ирландских католиков, но детство его омрачалось пьянством и мотовством отца. После смерти Джона Джойса у Джеймса спросили, кем был его отец, и тот ответил: «Банкротом». Тем не менее отцовской зарплаты сборщика налогов вполне хватало на то, чтобы отправить маленького Джимми в престижную частную школу и поддерживать его материально, пока он готовился стать врачом. Тут-то Джеймса и укусила муха писательства, и все мечты о том, чтобы оплатить отцовские долги, пришлось позабыть. В 1904 году Джойс встретил Нору Барнакл, обольстительную горничную, которая стала спутницей его жизни. Рассказывая о бегстве сына из дома с женщиной по фамилии Барнакл, Джон Джойс едко повторял: «Теперь она от него ни за что не отлипнет». Шутка Джойса-старшего станет понятнее, если знать, что фамилия Barnacle переводится как «морская уточка» — моллюск, который прилепляется к днищу корабля.

Как и многие бывшие католики, Джойс в один прекрасный момент отвернулся от всех, кто был причастен к формированию его личности: от семьи, страны и церкви. Фраза «Non serviam» («Я не служу»), которую произносит главный герой романа «Портрет художника в молодости», могла бы стать девизом автора. Его сборник рассказов «Дублинцы» был отвергнут в двадцати двух издательствах, а в одном даже сожжен, поскольку руководство сочло его отвратительным с точки зрения морали и «непатриотичным в части описания Дублина». «Улисс» был запрещен в Америке до 1933 года. Отчасти злясь на тупость и ограниченность соотечественников, а отчасти желая открыто жить с Норой «во грехе», вне брачных уз, Джойс большую часть своей жизни провел в Европе: главным образом в Париже, Цюрихе и Триесте. Здесь он жил и творил в свое удовольствие, и идиллию его нарушали только войны.

Основным предметом забот Джойса было здоровье. С самого детства у него обнаружились проблемы со зрением. Он носил очки с толстенными стеклами и перенес одиннадцать операций по поводу близорукости, глаукомы и катаракты. В ходе одной из операций на левом глазу ему полностью удалили хрусталик. Другой проблемой были плохие зубы. В годы бедности молодой писатель часто питался одним только какао и не мог позволить себе услуги дантиста, которые понадобились ему из-за такой сладкой диеты. Его зубы буквально гнили на корню, что привело к воспалению радужек, а это лишь ухудшило и без того снижавшееся зрение. Сетуя, что нужные слова для «Улисса» он уже подобрал и нужно только расставить их в правильном порядке, Джойс не шутил. Последнюю треть своей жизни писатель был почти полностью слеп.

10 января 1941 года Джойс почувствовал ужасную боль в желудке и был доставлен в цюрихскую больницу. Ему поставили диагноз «прободная язва двенадцатиперстной кишки», вскоре он впал в кому и пришел в себя, только чтобы произнести последние слова: «Меня что, никто не понимает?» Католический священник предложил провести его похороны, однако Нора отказалась от его услуг, заявив: «Я не могу так с ним поступить». Джойс похоронен на цюрихском кладбище Флюнтерн под простой мемориальной доской.

ГРОМ И ЛАЙ

Всю свою жизнь Джойс панически боялся двух вещей: собак и грозы. Происхождение первой фобии вполне понятно: в детстве он кидал камушки на пляже, и его укусила за подбородок бездомная собака. А за второй из своих страхов Джойс должен был благодарить гувернантку. Эта ревностная католичка внушала мальчику, что гроза — проявление гнева Господня, и требовала, чтобы он крестился, как только завидит вспышку молнии. Джойс и повзрослев всякий раз трясся при звуках грома. Когда кто-то спрашивал у него, почему он так реагирует, Джойс отвечал: «Вам не понять, вы ведь не росли в католической Ирландии».

ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В РОЛИ СТАРОГО ИЗВРАЩЕНЦА

Сказать, что у Джойса были необычные сексуальные фантазии, — значит не сказать ничего.

«Наиболее привлекательны для меня те две части твоего тела, которые делают грязные делишки», — писал Джойс в одном из многочисленных эротических писем, обращенных к его многолетней партнерше Норе Барнакл. «Я хочу, чтобы ты меня ударила или даже высекла, — признавался он в другом письме. — Я был бы рад быть выпоротым тобой, любимая Нора!» И это еще самые сдержанные пассажи. Любовные письма Джойса пестрели откровенными описаниями реальных и воображаемых соитий. Среди почти зримых анатомических описаний, помогавших Джойсу кончить при мастурбации, фигурировали вульгарные восхваления «больших и круглых сисек» Норы и ее «задницы, полной газов». Казалось, в… гм-гм… сердце Джойса было отведено особое место для запаха пущенных женщиной ветров и вида испачканного нижнего белья. Странно? Да. Сексуально? Весьма спорно. А что же Нора? Ей тоже нравилось обнюхивать трусы? Ее ответные письма Джойсу не сохранились, но по некоторым высказываниям писателя можно заключить, что она была столь же (а то и более) склонна к нестандартным сексуальным фантазиям. «Ты превращаешь меня в животное, — писал ей Джойс в очередном полном похоти послании. — Это именно ты, ты, бесстыдная непослушная девчонка, первой ступила на этот путь».

И ЧТОБЫ ПОПКА БЫЛА ПОБОЛЬШЕ!

Джойс был без ума от женщин, но одна деталь женской анатомии особенно не давала ему покоя. Когда при нем рассказали историю о короле-людоеде, который выбирал себе супруг по размеру ягодиц, Джойс произнес: «Я искренне надеюсь, что, когда большевики наконец захватят весь мир, они освободят этого лишенного предрассудков монарха».

ДВА ЗАНУДЫ

Иногда встреча двух литературных знаменитостей проходит совсем не так культурно и возвышенно, как мы того ожидали. Взять, к примеру, встречу Джойса с Марселем Прустом в 1922 году. К тому времени оба считались наиболее признанными романистами в мире. Когда и тот и другой появились на одном парижском званом вечере, в комнате воцарилась тишина. Гости полагали, что у этих двух литературных гениев много общего, — и они не ошиблись. Джойс и Пруст, как две старые бабки на завалинке, принялись жаловаться друг другу на свои многочисленные болячки. «У меня ежедневно болит голова. И с глазами беда», — ворчал Джойс. «Ох, уж этот мой желудок. Что же мне с ним делать? Когда-нибудь он меня доконает!» — вторил ему Пруст. После еще более неуклюжего обмена репликами о том, как они любят есть трюфели, оба писателя признались, что не читали книг друг друга. Когда темы для разговора были исчерпаны, Пруст, знаменитый своей застенчивостью, направился к дверям. Джойс вызвался проехаться с ним до дома в его такси, рассчитывая на продолжение беседы, но, увы, такового не последовало. Автор знаменитого цикла «В поисках утраченного времени» скрылся в своей квартире, даже не предложив Джойсу зайти на чашечку чая.

КОНФЛИКТ ПОКОЛЕНИЙ

Первая встреча с другим литературным идолом, Уильямом Батлером Йейтсом, прошла почти также неудачно. Признанный ирландский поэт изо всех сил старался понравиться своему более молодому коллеге, но только напрасно тратил время. Йейтс даже выразил желание почитать что-нибудь из ужасных стихов Джойса, на что Джойс с неохотой протянул ему рукопись и сварливо предупредил: «Ну ладно, раз уж вы так просите… Но учтите, что ваше мнение значит для меня не больше, чем мнение первого встречного». Затем речь зашла о более общих литературных вопросах. Когда Йейтс упомянул Оноре де Бальзака, Джойс только рассмеялся. «Да кто сейчас читает Бальзака?!» — воскликнул он. Наконец разговор свернул на творчество самого Йейтса, которое, по словам автора, перешло в стадию экспериментов. «А-а, — высокомерно ответствовал Джойс, — это только показывает, что вы стремительно теряете мастерство». Когда беседа подошла к концу, пренебрежительный тон Джойса только усилился. «Мы встретились слишком поздно, — сказал он Йейтсу на прощание. — Вы слишком стары для того, чтобы я мог хоть как-то на вас повлиять». Йейтс выслушал весь этот поток оскорблений, прикусив язык. Однако позже, уже не сдерживаясь, написал о Джойсе: «Никогда не видел, чтобы в одном человеке такое колоссальное самомнение сочеталось с таким лилипутским литературным даром».

В МНОГОЧИСЛЕННЫХ ЭРОТИЧЕСКИХ ПИСЬМАХ, АДРЕСОВАННЫХ ЕГО СОЖИТЕЛЬНИЦЕ НОРЕ БАРНАКЛ, ДЖЕЙМС ДЖОЙС ПИСАЛ, ЧТО ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ОНА ЕГО УДАРИЛА, ИЗБИЛА ИЛИ ВЫПОРОЛА.

ШАЛОВЛИВАЯ РУЧОНКА

Многие современники вполне разделяли высокое мнение Джойса о самом себе. Однажды в Цюрихе к нему на улице подошел юноша. «Можно мне поцеловать руку, которая написала “Улисса”?» — спросил он. «Нет, — ответил Джойс. — Эта рука сделала и много чего другого». Без сомнения, Нора могла бы подтвердить его слова.

ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ВЕЧНОЕ!

Джойс ненавидел памятники. Однажды он вместе с другом проезжал на такси мимо парижской Триумфальной арки. Друг поинтересовался, как долго может гореть вечный огонь. «До тех пор, пока неизвестный солдат, которому все это уже давно надоело, не поднимется из могилы и не задует его», — заявил Джойс.

О КВАРКАХ

В мире физики частиц кварк — один из фундаментальных кирпичиков, слагающих материю. Еще это название одного французского концепт-кара, персонаж сериала «Звездный путь: Глубокий космос 9» и кличка собаки в фантастической комедии «Дорогая, я уменьшил детей» (1989). Во всех этих случаях мы должны благодарить Джеймса Джойса. Американский физик Мюррей Гелл-Манн дал субатомным частицам название «кварк» в честь трех морских птиц, шутливо приветствовавших короля Марка на 383-й странице «Поминок по Финнегану». (Целиком фраза звучит так: «Три кварка для мастера Марка!»)

ТУК-ТУК! — КТО ТАМ? ЗДЕСЬ НЕ ВСЕ ДОМА!

Последний роман Джойса «Поминки по Финнегану» известен тем, что мало кому понятен и совершенно нечитабелен. Есть версия, что к этой нечитабельности приложил руку Сэмюэл Беккет, у которого были проблемы со слухом. Ко времени написания романа Джойс почти совсем ослеп, поэтому надиктовывал текст Беккету. Как-то раз во время работы раздался стук в дверь, но Беккет, со своей тугоухостью, этого не услышал. «Войдите!» — сказал Джойс, и Беккет послушно записал его слова. Когда Бек-кет перечитывал автору законченный отрывок, Джойсу так понравилось это «Войдите!», что он решил оставить его в тексте.

ФРАНЦ КАФКА

[52]

Ты узнаёшь, что стал великим писателем, когда от твоей фамилии начинают образовывать эпитеты. Разве смогли бы мы сейчас пользоваться словом «кафкианский», если бы не Кафка? Правда, сам гениальный сын галантерейщика из Праги, скорее всего, об этом и не догадывался. Он умер, так и не узнав, насколько точно его наводящие ужас романы и рассказы ухватили дух эпохи, общество и хорошо знакомое всем чувство отчуждения и отчаяния.

Деспотичный отец Кафки сделал многое, чтобы взрастить в сыне это чувство, с самого детства он унижал его, называл слабаком и неоднократно намекал, что тот недостоин унаследовать его бизнес — поставку модных тростей. Меж тем маленький Франц перепробовал все, чтобы умилостивить отца. Он отлично учился в школе, соблюдал традиции иудаизма и получил юридическое образование, но с самых ранних лет единственными отдушинами для него были чтение и сочинение рассказов — занятия, которые Герман Кафка считал ничтожными и недостойными.

Адвокатская карьера Кафки не задалась, и он решил попробовать свои силы в страховании. Он разбирал иски в страховой организации, занимавшейся несчастными случаями на производстве, однако нагрузка была слишком велика, а условия работы навевали тоску. Большую часть рабочего времени занимало рисование отсеченных, расплющенных и искалеченных пальцев в подтверждение того, что тот или иной агрегат вышел из строя. Вот что Кафка писал своему другу и собрату по перу Максу Броду: «Ты просто не представляешь себе, насколько я занят… Люди падают со строительных лесов и попадают в работающие механизмы, как будто все они поголовно пьяны; все настилы проламываются, все ограждения рушатся, все лестницы скользкие; все, что должно подниматься, — падает, а все, что должно опускаться, — тащит кого-нибудь в воздух. И все эти девицы с посудных фабрик, которые вечно падают с лестниц, неся в руках кучу фарфора… У меня от всего этого уже голова кругом».

Личная жизнь тоже не приносила Кафке утешения и не спасала от окружающего кошмара. Он регулярно навещал то один пражский бордель, то другой и наслаждался одноразовым сексом с барменшами, официантками и продавщицами — если, конечно, это можно назвать наслаждением. Кафка презирал секс и страдал так называемым «комплексом мадонны — блудницы». В каждой встречной женщине он видел либо святую, либо проститутку и не хотел иметь с ними ничего общего, кроме сугубо плотских утех. Идея «нормальной» семейной жизни внушала ему отвращение. «Соитие — это наказание за радость быть вместе», — писал он в своем дневнике.

Несмотря на эти заморочки и неуверенность в себе, Кафка все-таки умудрился завести несколько продолжительных романов (хотя до сих пор остается тайной, переходили ли отношения хоть с одной из этих дам за грань платонических). В 1912 году, приехав в гости к Максу Броду в Берлин, Кафка познакомился с Фелицией Бауэр. Он покорил ее длинными письмами, в которых сознавался в своих физических несовершенствах — на женщин это всегда действует обезоруживающе. Фелиция вдохновила Кафку на создание таких великих произведений, как «В исправительной колонии» и «Превращение», и она же, возможно, отчасти была виновата в том, что он стал изменять ей с ее лучшей подругой Гретой Блох, которая много лет спустя объявила, что Кафка был отцом ее ребенка. (По поводу этого факта ученые спорят до сих пор.) Роман с Фелицией окончился в июле 1914 года некрасивой сценой в страховой компании, где работал Кафка: Фелиция явилась туда и вслух зачитала фрагменты его любовной переписки с Гретой.

Затем у Кафки возник роман по переписке с Миленой Есенской-Поллак, женой его друга Эрнста Поллака. (Остается только гадать, каких успехов Кафка добился бы у женщин, живи он в эпоху Интернета.) Эти отношения были прерваны по настоянию Кафки в 1923 году. Позже он сделал Милену прототипом одного из персонажей в романе «Замок».

Наконец в 1923 году, уже умирая от туберкулеза, Кафка познакомился с воспитательницей Дорой Димант, которая работала в летнем лагере для еврейских детей. Она была вдвое моложе него и происходила из семьи правоверных польских евреев. Дора скрасила последний год жизни Кафки, ухаживала за ним, они вместе изучали Талмуд и планировали эмигрировать в Палестину, где мечтали открыть ресторанчик, чтобы Дора была там поваром, а Кафка — метрдотелем. Он даже написал запрос в кибуц, не найдется ли там для него должности бухгалтера. Все эти планы разрушились со смертью Кафки в 1924 году.

Никто не удивился, что Кафка так и не дожил до старости. Среди друзей он был известен как законченный ипохондрик. Всю жизнь Кафка жаловался на мигрени, бессонницу, запоры, одышку, ревматизм, фурункулы, пятна на коже, выпадение волос, ухудшающееся зрение, слегка деформированный палец на ноге, повышенную чувствительность к шуму, хроническую усталость, чесотку и массу других недугов, реальных и выдуманных. Он пытался противостоять этим болезням, каждый день делая гимнастику и придерживаясь натуропатии, что подразумевало прием натуральных слабительных и строгую вегетарианскую диету.

Как выяснилось, у Кафки действительно были причины для беспокойства. В 1917 году он заразился туберкулезом, возможно, из-за того, что пил некипяченое молоко. Последние семь лет его жизни превратились в постоянный поиск шарлатанских лекарств и свежего воздуха, который был так необходим его изъеденным болезнью легким. Перед смертью он оставил на письменном столе записку, в которой просил своего друга Макса Брода сжечь все его работы, кроме «Приговора», «Купца», «Превращения», «В исправительной колонии» и «Сельского врача». Брод отказался выполнить его последнюю волю и, наоборот, подготовил «Процесс», «Замок» и «Америку» к публикации, упрочив тем самым место друга (да и свое тоже) в мировой истории литературы.

ГОСПОДИН БЕЗОПАСНОСТЬ

Неужели Кафка действительно изобрел каску? По крайней мере, профессор экономики Питер Дрюкер, автор книги «Вклад в общество будущего», опубликованной в 2002 году, утверждает, что именно так оно и было и что Кафка, работая в страховой компании, занимавшейся несчастными случаями на производстве, ввел в эксплуатацию первую в мире каску. Непонятно, сам ли он изобрел защитный головной убор или просто настоял на его использовании. Достоверно известно одно: за свои заслуги Кафка был награжден золотой медалью Американского общества техники безопасности, а его нововведение сократило число производственных травм, и теперь, если мы представляем себе образ строителя, у него на голове наверняка оказывается каска.

ФРАНЦ КАФКА НЕСКОЛЬКО РАЗ ПОСЕЩАЛ ОЗДОРОВИТЕЛЬНЫЙ НУДИСТСКИЙ КУРОРТ, НО ВСЕГДА ОТКАЗЫВАЛСЯ РАЗДЕВАТЬСЯ ПОЛНОСТЬЮ. ДРУГИЕ ОТДЫХАЮЩИЕ НАЗЫВАЛИ ЕГО «МУЖЧИНА В КУПАЛЬНЫХ ТРУСАХ».

ИЕНС И ФРАНЦ

Кафка, стыдившийся своей костлявой фигуры и слабых мышц, страдал, как сейчас говорят, комплексом негативного самовосприятия. Он часто писал в дневниках, что ненавидит свою внешность, эта же тема постоянно всплывает в его произведениях. Задолго до того, как в моду вошел бодибилдинг, обещающий превратить любого дохляка в атлета, Кафка уже занимался укрепляющей гимнастикой перед открытым окном под руководством спортивного инструктора датчанина Йенса Петера Мюллера, гуру физических нагрузок, чьи советы насчет здоровья чередовались с расистскими речами о превосходстве тела северян.

Мюллер явно был не лучшим наставником для чешского еврея-невротика.

ЭТО ДЕЛО НАДО РАЗЖЕВАТЬ

Из-за низкой самооценки Кафка постоянно увлекался всевозможными сомнительными диетами. Однажды он подсел на флетчеризм — не выдерживающее никакой критики учение одного чудака из викторианской Англии, помешанного на здоровом питании и известного как «Великий Же-ватель». Флетчер настаивал, что, прежде чем проглотить пищу, нужно совершить ровно сорок шесть жевательных движений. «Природа карает тех, кто плохо пережевывает пищу!» — внушал он, и Кафка принял его слова близко к сердцу. Как свидетельствуют дневники, отца писателя настолько бесило это постоянное жевание, что он предпочитал во время обеда отгораживаться газетой.

МЯСО = УБИЙСТВО

Кафка был строгим вегетарианцем, во-первых, потому что считал, будто это полезно для здоровья, а во-вторых, по этическим соображениям. (При этом он был внуком кошерного мясника — еще одна причина для отца считать своего отпрыска полным и окончательным неудачником.) Однажды, любуясь рыбкой, плавающей в аквариуме, Кафка воскликнул: «Теперь я могу смотреть на тебя спокойно, я больше не ем таких, как ты!» Он также был одним из первых сторонников сыроедения и ратовал за отмену опытов над животными.

ГОЛАЯ ИСТИНА

Для человека, так часто описывавшего загроможденные и темные помещения, Кафка очень любил свежий воздух. Ему нравилось совершать долгие пешие прогулки по улицам Праги в компании своего друга Макса Брода. А еще он присоединился к модному тогда нудистскому движению и вместе с другими любителями щегольнуть в чем мать родила ездил на оздоровительный курорт под названием «Фонтан юности». Однако сам Кафка вряд ли хоть раз оголился прилюдно. Он болезненно стеснялся наготы, как чужой, так и своей собственной. Другие отдыхающие прозвали его «мужчиной в купальных трусах». Его неприятно изумляло, когда посетители курорта проходили нагишом мимо его номера или встречались ему в дезабилье по пути к соседней рощице.

ТОМАС СТЕРНЗ ЭЛИОТ

[53]

Никто не погружался в пучины человеческого отчаяния с таким изяществом и элегантностью, как Томас С. Элиот. Писатель Виктор Содон Притчет описывал его как «аккуратного человека, полную противоположность богеме, в черном котелке и с зонтиком, просящего нас занять наши места в аду». Вирджиния Вулф находила его внешность неотразимо комичной. «Заходи к нам на обед, — уговаривала она мужа своей сестры, — придет Элиот в своем костюме из четырех предметов». Если Элиот и выглядел как чопорный английский банкир, то это потому, что он таким и был. Томас Стернз Элиот восемь лет прослужил за стойкой в отделе международных счетов в лондонском банке Ллойда и одновременно писал чуть ли не самые революционные по форме и содержанию стихи XX века.

Разумеется, во всем этом была некоторая доля позерства. Прежде всего, Элиот не был урожденным англичанином. Он принял британское гражданство в 1927 году и примерно в то же время перешел в лоно англиканской церкви. А родился он в городе Сент-Луисе и был потомком сразу трех американских президентов: Джона Адамса, Джона Куинси и Резерфорда Хейза. Он поступил в Гарвардский университет, надеясь получить докторскую степень по философии, но даже сам Элиот признавал, что читать его диссертацию было невозможно. Когда он не явился на защиту, университет отклонил его заявку на присвоение степени, после чего Элиот эмигрировал в Европу, где за свою карьеру успел побывать учителем, банкиром, редактором, критиком и всемирно известным поэтом.

Он оставался девственником до двадцати шести лет. Любого, кто читал его ранние стихи (например, сборник «Любовная песня Альфреда Пруфрока»), это совершенно не удивило бы. Когда Элиот наконец отыскал ту, которая, по его мнению, могла бы составить ему подходящую пару, последствия были катастрофические. Вивьен Хейвуд (в быту он звал ее Вив, а она его Том) была жизнерадостной и общительной женщиной, считавшей сдержанного Элиота скучным и закомплексованным. Она была подвержена резким перепадам настроения, изменяла мужу и, по некоторым сведениям, была наркоманкой. Во всем же остальном они прекрасно ладили. Элиот описывает их отношения как вызвавшие «то состояние разума, которое породило поэму “Бесплодная земля”», — вряд ли это произведение могло бы стать иллюстрацией к семейному счастью. Друг семьи Олдос Хаксли приписывал «весь этот прах и отчаяние в поэзии Элиота» союзу поэта с Вив. Поразительно, но их отношения продлились целых семнадцать лет, после чего Элиот решил, что с него хватит. Когда они расстались в 1933 году, Вив сошла с ума. Последние девять лет своей жизни она провела в психиатрической лечебнице. Элиот ни разу ее не навестил.

К этому времени Элиот уже стал если не процветающим, то во всяком случае известным и уважаемым поэтом. Он воспринимал свои поэмы как «события», которые нужно преподносить затаившей дыхание публике не чаще, чем раз в несколько лет. Между такими событиями, как «Полые люди» и «Пепельная среда», Элиот писал критические очерки для разных литературных журналов. Именно в этих его очерках читатели впервые разглядели признаки скрытого антисемитизма, которые несколько подмочили его репутацию как критика. «Расовые и религиозные причины вкупе приводят к тому, что большое количество свободомыслящих евреев для общества нежелательно», — писал он в одной из статей. Кроме того, он смог найти теплые слова для Гитлера и Муссолини. Поклонники принялись копаться в его ранних произведениях на предмет поиска антисемитских высказываний. Они там были и до сих пор остаются пятном на его биографии.

Несмотря на его политические убеждения, Элиот был в 1948 году награжден Нобелевской премией по литературе. К своему звездному статусу он приспособился столь же легко, как легко привык носить котелок. Жизнь по-прежнему ставила перед ним препятствия, но они были по преимуществу из разряда: «Извините, я не смогу выступить перед вашим поэтическим кружком». «Годы между пятьюдесятью и семьюдесятью — самые тяжелые, — замечал Элиот. — Тебя все время просят сделать то одно, то другое, а ты еще недостаточно дряхл, чтобы отказаться».

Отказывался Элиот очень редко, напротив, он получал удовольствие от своей известности. В 1956 году послушать его выступление в Миннесотском университете собрались более четырнадцати тысяч человек — самая большая толпа, которая когда-либо собиралась на мероприятие, посвященное литературе. Чтобы вместить всех желающих, университету пришлось перенести лекцию на стадион. Во время другой поездки по Америке Элиоту присвоили звание почетного жителя Далласа, штат Техас, и назначили его почетным заместителем шерифа Далласа. За что — никто не знает. Элиот редко ходил в кино, «потому что фильмы мешают мне грезить наяву», — объяснял он. При всей своей внешней серьезности Элиот был неисправимым шутником, у себя дома рядом с портретами прославленных собратьев-поэтов У.Б. Йейтса и Поля Валери он повесил портрет комика Граучо Маркса. Под конец жизни Элиот решил еще раз попытать счастья в браке и благополучно прожил последние годы со своей бывшей секретаршей Эзмё Валери Флетчер.

Элиот страдал излишней мнительностью и чуть что вызывал «скорую», даже если обнаруживал у себя грибок стопы. Однако в конце 1964 года его настигла эмфизема легких, вызванная долгими годами курения, и 4 января 1965 года поэта не стало. В его честь была установлена мемориальная плита в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства.

ИГРА СЛОВ

Может, это и не самое поэтичное наблюдение, но современник Элиота поэт Дилан Томас как-то заметил, что имя «T.S. Eliot» — прекрасная анаграмма слова «toilets», то есть «туалеты».

СТАРЫЙ ОПОССУМ ШУТИТ

Кто бы мог подумать, что автор «Бесплодной земли» так любил розыгрыши! Приятель Элиота Эзра Паунд даже прозвал его за это Старым Опоссумом[54]. Когда к Элиоту в гости заезжал кто-то из друзей-писателей, хозяин дома обычно готовил для каждого какой-нибудь розыгрыш, а потом как ни в чем не бывало ждал реакции. В его репертуаре были подушки-пердушки, разложенные на стульях гостей, и неизменная классика жанра — взрывающиеся сигары. Однажды он сорвал заседание правления в выпускавшем его книги престижном издательстве, сунув председательствующему между ног охапку горящих фейерверков.

МОЙ УЖИН С ГРАУНО

Альфред Пруфрок встретился с капитаном Джеффри Сполдингом[55] 3 июня 1964 года — Томас Стернз Элиот и Граучо Маркс после длительной дружеской переписки наконец решили познакомиться лично. Эти два таких не похожих друга на друга человека вступили в переписку за два года до сего знаменательного события: Элиот написал Марксу письмо и признался, что является его давним поклонником. Они обменялись фотографиями, причем Элиот потребовал от Граучо прислать еще одну — с его фирменной сигарой, и вскоре они уже обращались друг к другу не иначе как «дорогой Том» и «дорогой Граучо». Они долго собирались отобедать вместе и, по словам Граучо, «вместе надраться», но им никак не подворачивался подходящий случай. И вот наконец наступил этот долгожданный весенний вечер…

За несколько дней до назначенной даты Элиот написал Граучо письмо, извещавшее, что «за вами и госпожой Граучо» будет прислана машина, которая доставит комика с супругой из гостиницы к ужину. Поэт, расчувствовавшись, разливался соловьем о том, что предстоящий визит Граучо «невероятно упрочит мой авторитет среди соседей и особенно повысит мнение обо мне зеленщика, живущего напротив». Граучо, в свою очередь, прилежно штудировал поэзию Элиота, ожидая, что это будет вечер претенциозных литературных обсуждений и острот. На случай, если пить будет нечего, он перечитал еще и «Короля Лира».

Преодолев шок от внешнего вида Элиота, которому на тот момент стукнуло семьдесят пять (по словам Маркса, он был «высокий, худой и какой-то согнутый… то ли возрастом, то ли болезнью, то ли и тем и другим»), Маркс и его супруга приготовились к тому, что, как они надеялись, станет интеллектуально стимулирующей беседой. Не тут-то было! Элиот желал обсуждать только фильмы братьев Маркс! Он даже цитировал фразы из фильмов, где снимался Граучо, которые сам комик давным-давно позабыл. Когда Граучо попытался перевести разговор на «Бесплодную землю», Элиот лишь устало улыбнулся. Высказывания актера о Шекспире тоже не вызвали ничего, кроме повисшей тишины. Еще не успели подать десерт, а Граучо и его супруга уже косились на дверь. «Мы не стали задерживаться, — вспоминал позже легендарный комик, — поскольку оба чувствовали, что не расположены к долгой беседе, — особенно я».

«ЗРЕЛЫЕ ПОЭТЫ ВОРУЮТ»

Истинное происхождение величайшей поэмы Элиота «Бесплодная земля» долгое время было под сомнением. До недавнего времени ученые ограничивались тем, что спорили, какая доля признания и славы должна принадлежать самому Элиоту, а какая — Эзре Паунду, который отредактировал первоначальную элиотовскую версию. Затем в 1995 году объявился канадский академик по имени Роберт Иэн Скотт, который высказал мнение, что и само название «Бесплодная земля», и целый ряд использованных в поэме образов на самом деле позаимствованы у малоизвестного поэта из Кентукки Мэдисона Кауина. Представленные им доказательства были неубедительны, а примитивные доморощенные вирши Кауина были столь же далеки от поэтики Элиота, как самогон от амонтильядо. Однако это был еще один голос в пользу мнения, что Элиот — всего лишь надменный плагиатор. Словно предвидя подобные обвинения, Элиот однажды высказался так: «Незрелые поэты подражают, зрелые поэты воруют; плохие поэты обезличивают заимствованное, а хорошие — превращают в нечто лучшее».

ХОТЯ ТОМАС С. ЭЛИОТ И ВЫГЛЯДЕЛ КАК СТЕПЕННЫЙ БАНКИР, ОН БЫЛ БЕЗ УМА ОТ РОЗЫГРЫШЕЙ. ОСОБЕННО ЕМУ НРАВИЛИСЬ ПОДУШКИ-ПЕРДУШКИ И ВЗРЫВАЮЩИЕСЯ СИГАРЫ.

ТОСТ ЗА БРОДВЕЙ

Много ли найдется поэтов, которые могут похвастаться премией «Тони»[56]? Элиот стал четырехкратным лауреатом этой премии: две награды он получил в 1950 году за пьесу «Вечеринка с коктейлями» и еще две посмертно — за мюзикл «Кошки», созданный по мотивам его сборника стихов «Популярная наука о кошках, написанная Старым Опоссумом». Театральные снобы могут сколько угодно проклинать тот день, когда хвостатые и ушастые персонажи захватили Бродвей, зато сам Элиот наверняка порадовался бы многолетнему успеху этого шоу. Он был настоящим фанатом мюзиклов. Узнав, что певица Эрта Китт вставила его имя в свою партию в мюзикле «Новые лица 1952 года», Элиот послал ей в гримерку букет роз. Когда Элиот впервые посмотрел бродвейскую постановку «Моя прекрасная леди», он значительно улучшил свое мнение о литературном первоисточнике, легшем в основу мюзикла. «Музыка пошла Бернарду Шоу только на пользу», — отметил Элиот.

РАЗБИРАЙТЕСЬ САМИ!

Английские студенты всегда жалуются на нарочитую туманность поэзии Элиота. При жизни поэт не делал ничего, чтобы облегчить задачу толкователей. Однажды на встрече в лондонском поэтическом клубе какой-то студент попросил Элиота пояснить строчку: «Леди, три белых пантеры под можжевеловым деревом сидят в прохладе дневной…»[57] из его поэмы «Пепельная среда». «Я имел в виду вот что, — ответил Элиот. — “Леди, три белых пантеры под можжевеловым деревом сидят в прохладе дневной…”». В другой раз американский студент предложил длинную и глубокомысленную трактовку одного пассажа из «Четырех квартетов». «Разве не об этом здесь говорится?» — спросил студент, закончив свой анализ. «Вполне может быть, что и об этом», — только и сказал Элиот. О самой своей поэме «Бесплодная земля», которая весьма трудно подцается истолкованию, Элиот говорил так (и сама по себе эта фраза стала знаменитой): «Меня не очень-то волновало, понимаю ли я, что пишу».

Намеренная неясность речей Элиота распространялась и на советы, которые он давал. Однажды в Лондоне его посетил молодой поэт Дональд Холл, которому нужна была рекомендация насчет того, стоит ли переводиться из Гарварда в Оксфорд. «Итак, какой же совет мне вам дать?.. — напыщенно произнес Элиот. И, выдержав длительную паузу, спросил: — А теплое белье у вас есть?»

НОБЕЛЕВСКИЙ КАЗУС

В 1948 году по пути в Стокгольм, где Элиоту должны были вручить Нобелевскую премию, поэт согласился на интервью с не очень начитанным журналистом. Когда журналист спросил Элиота, за какую именно работу его награждают, поэт ответил, что получает премию за «все труды мои грешные». «И когда это произведение было опубликовано?» — поинтересовался туповатый интервьюер. Позже Элиот заметил, что «Все труды мои грешные» могло бы стать отличным названием для его первого детективного романа.

ТРЕФНОЕ ДЕЛО

Элиот был заядлым картежником, но при этом обычно делал очень низкие ставки. «Я никогда не рискую, потому что никогда не выигрываю», — признавался он. Среди его любимых игр были покер, рамми и червы. Однажды У.Х. Оден зашел к Элиоту и увидел, что тот сосредоточенно раскладывает пасьянс. На вопрос, почему он тратит время на такие пустяки, Элиот ответил: «Ну, полагаю, потому что в такие минуты для окружающих ты почти что труп».

АГАТА КРИСТИ

[58]

«Я просто фантастический конвейер по производству сосисок», — сказала о себе Агата Кристи в одном из интервью. Она, разумеется, имела в виду свою писательскую плодовитость, а вовсе не качество работы. Лучшее свидетельство качества — любовь читателей: на сегодняшний день продано уже более двух миллиардов ее книг. «Королева детектива» сумела заработать баснословное состояние на убийствах, не совершив ни одного преступления.

Отцом виртуозной английской писательницы был американец. Урожденная Агата Мэри Кларисса Миллер родилась, выросла и получила истинно английское воспитание на морском побережье в городке Торки, где сэр Артур Конан Дойл, один из ее главных литературных образцов для подражания, сочинил «Собаку Баскервиллей». Интерес к писательству в ней пробудила мама, однажды предложив ей придумать рассказ, чтобы скоротать дождливый день.

В 1914 года Агата вышла замуж за Арчибальда Кристи, пилота Королевского летного корпуса. Во время Первой мировой войны она работала медсестрой в госпитале. Там Кристи приобрела глубокие познания о ядах и о том, как они воздействуют на человеческий организм. «Дайте мне вместо игрушки симпатичный смертельно опасный пузырек — ия счастлива», — однажды сказала она. И в самом деле, примерно половина происходящих в ее романах убийств — отравления.

После окончания войны Кристи почти полтора года трудилась над своим первым романом «Таинственное происшествие в Стайлзе». Здесь перед читателями впервые появляется пухлый бельгийский сыщик Эркюль Пуаро. Однако книга продавалась такими черепашьими темпами, что писательница не заработала на процентах с продаж ни пенни. Шесть лет спустя, когда было опубликовано «Убийство Роджера Экройда», все в одночасье изменилось. Оригинальные повороты сюжета и поразительная развязка совершили революцию в чинном и размеренном жанре детектива. И пошло-поехало! Кристи написала и издала девяносто три книги и семнадцать пьес, включая шесть любовных романов, созданных под псевдонимом Мэри Уэстмэкотт. Ее произведения были переведены на 103 языка (в этом вопросе она даже обогнала Шекспира). Помимо Пуаро в списке ее самых известных персонажей значатся упрямая английская старушка мисс Джейн Марпл, загадочный полковник Рейс и неутомимая супружеская чета детективов Таппенс и Томми Бересфорд.

У романов Кристи о преступлениях и расследованиях неизменно была изящная и по-английски аккуратная концовка. А вот в личной жизни писательницы все было отнюдь не так гладко. Ее первый брак окончился в 1928 году разводом, когда она узнала, что Арчи ей изменяет. В 1930 году Агата снова вышла замуж, на этот раз за археолога Макса Маллоуэна, который… тоже ей изменял. Несмотря на это, им удалось продержаться вместе сорок пять лет, на протяжении которых Агата часто ездила с мужем на раскопки в Ирак и Сирию. В этих экзотических восточных декорациях ею было создано несколько книг.

В 1955 году Кристи стала первым лауреатом премии «Гранд-Мастер», которую присуждала Американская ассоциация авторов детективов. Она также была удостоена титула Кавалердамы Ордена Британской империи (1971). Многие ее романы были экранизированы в виде кино-и телефильмов, — и большинство этих экранизаций, по мнению самой Агаты, совершенно никуда не годились. Зато она одобрила фильм «Убийство в Восточном экспрессе» (1974); актер Альберт Финни, исполнивший в этой постановке роль Пуаро, был номинирован на премию «Оскар». Несомненно, писательница была бы очень удивлена, увидев «Великих детективов Агаты Кристи», аниме-сериал, который транслировался в 2004 году на японском канале NHK и в который сценаристы добавили любовную линию между двумя самыми знаменитыми сыщиками — Пуаро и мисс Марпл. Как бы то ни было, этот сериал, где классические персонажи Агаты Кристи обретают новый облик и где появляется несколько новых персонажей (в том числе и говорящая утка), доказывает, что произведения «Королевы детектива» не изгладились из памяти народной.

Агата Кристи умерла в 1976 году, успев насладиться званием самого знаменитого в мире автора детективов. Книга рекордов Гиннесса называет Агату Кристи «самым продаваемым» автором художественной литературы всех времен и народов. Ее пьеса «Мышеловка», впервые поставленная в Лондоне в 1952 году и до сих пор присутствующая в репертуаре все того же театра, признана самой «долгоиграющей» постановкой в мире. Не так уж плохо для «конвейера по производству сосисок» и женщины, которая взялась за литературу только потому, что подумала: «Наверное, это будет весело — взять и попробовать написать детектив».

ЖЕРТВА ЗАПЯСТНОГО СИНДРОМА?

Несмотря на свою репутацию одной из самых плодовитых писательниц в истории литературы, Агата Кристи ни разу в жизни не прикоснулась пером к бумаге. Она страдала дисграфией, нарушением письма, поэтому писала с большим трудом. Кристи приходилось надиктовывать свои романы. Остается только надеяться, что ее машинистка, плюс к зарплате, получала еще и «боевые».

ПРЕМИЮ «ЖЕНЩИНА ГОДА — 1907» ОРГАНИЗАЦИИ «ЛЮДИ ЗА ЭТИЧНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С ЖИВОТНЫМИ» ПОЛУЧАЕТ…

В молодости Кристи считала себя хорошей хозяйкой и очень этим гордилась. В автобиографии она описала, как однажды ловко усыпила хлороформом ежика, запутавшегося в теннисной сетке, чтобы его освободить.

АГАТА И «НЕХОРОШЕЕ СЛОВО»

Одна из самых популярных книг Агаты Кристи, «И никого не стало», была неоднократно экранизирована и породила множество театральных постановок. Она послужила источником вдохновения для создателей телефильмов, пародийного мюзикла и песни, написанной популярным в 1970-е годы автором-исполнителем Гарри Нильсоном. Как? Вы никогда не слышали о таком романе? Это неудивительно, ведь раньше он издавался под другим названием — «Десять негритят». Позже из-за неполиткорректности книга была переименована в «Десять маленьких индейцев», а когда и это название перестало считаться корректным, книгу стали переиздавать под заглавием «И никого не стало».

ЖАЛКИЙ ЖИРНЫЙ БЕЛЬГИЙСКИЙ УРОД

Невозмутимый Эркюль Пуаро (чья фамилия, по одной из версий, происходит от французского слова, означающего «простофиля») — один из самых любимых читателями литературных сыщиков. Сама же писательница вовсе не возглавляла ряды его поклонников. Посвятив напыщенному бельгийцу и свой второй роман «Убийство Роджера Экройда» (1926), Агата Кристи вскоре устала от него. В 1930-е годы она заявляла, что находит Пуаро невыносимым. А в 1960-е высмеивала его как «эгоцентричного лицемера». Однако Пуаро все это время помогал ей оплачивать счета. «Я терпеть его не могу, — заявила Кристи однажды, — но должна продолжать писать о нем, потому что так хотят читатели».

Несмотря на свою неприязнь, Агата Кристи рьяно защищала образ Пуаро. Когда «Убийство Роджера Экрой-да» собирались ставить в театре и режиссер предложил «освежить» ее героя, «скостив Пуаро лет двадцать, назвав его Красавчиком Пуаро и окружив влюбленными в него девицами», писательница решительно этому воспротивилась.

МОЖЕТ, ОНА ПРОСТО ПРОЧИТАЛА СЦЕНАРИЙ?

Другая популярная героиня Кристи, пожилая сыщица мисс Джейн Марпл, нравилась своей создательнице куда больше. Эркюль Пуаро и мисс Марпл выведены под именами Мило Перье и Джессика Марблс в пародийном детективе «Ужин с убийством», снятом в 1976 году по сценарию знаменитого американского драматурга Нила Саймона. К сожалению, Агата Кристи так и не дожила до премьеры.

ЧЕСОТКА В ВОСТОЧНОМ ЭКСПРЕССЕ

Один из своих самых известных романов, «Убийство в Восточном экспрессе», Агата Кристи написала в номере 411 отеля «Пера Палас» в столице Турции Стамбуле. Сейчас этот номер называется «Номер Агаты Кристи», постояльцев там больше не размещают, и комната сохраняется в том виде, в каком она находилась, когда там останавливалась великая писательница. Путешествие из Парижа в Стамбул, которое проделала на Восточном экспрессе сама Кристи, было не таким уж безоблачным, и кое-какие детали она предпочла в своей книге опустить. Всю дорогу ее донимали клопы.

ЭТОГО Я НЕ ГОВОРИЛА!

Хотя Агата Кристи и любила афоризмы, наиболее часто приписываемую ей фразу: «Лучший муж, о котором только может мечтать женщина, это археолог. Чем старше женщина становится, тем больше он ею увлечен», — она в действительности никогда не произносила. Ее второй муж, археолог Макс Маллоуэн, явно не был так уж увлечен. Он сменил целую вереницу любовниц, а на одной из них женился всего через год после смерти Агаты.

АГАТА КРИСТИ СТРАДАЛА ДИСГРАФИЕЙ И ПОЭТОМУ ПОЧТИ НЕ МОГЛА ПИСАТЬ ОТ РУКИ. ВСЕ ЕЕ РОМАНЫ БЫЛИ НАДИКТОВАНЫ.

ДЕЛО ОБ ИСЧЕЗНУВШЕМ АВТОРЕ

Самая большая тайна, связанная с Агатой Кристи, кроется не в ее произведениях, а в ее биографии. В декабре 1926 года тридцатишестилетняя писательница загадочным образом исчезла на одиннадцать дней. Полиция подозревала, что Кристи стала жертвой какого-то преступления, однако ее гулящий муженек Арчибальд Кристи обладал железным алиби. Во время исчезновения супруги он пребывал в объятиях любовницы. По наводке одного пронырливого официанта полиция нашла Агату в йоркширской гостинице. Она остановилась там под вымышленным именем. Сначала Кристи притворялась, что страдает от амнезии, но много лет спустя выяснилось, что это происшествие было частью плана, составленного разгневанной Агатой, чтобы отобрать мужа у любовницы. Впрочем, каковы бы ни были ее истинные намерения, затея не удалась. Через два года супруги развелись. Вышедший в 1979 году фильм «Агата» с Ванессой Рэдгрейв в роли Агаты и Тимоти Далтоном (одним из Джеймсов Бондов) в роли Арчи представляет собой перенесенный на экран рассказ о том странном событии.

СПАСИБО ЗА РАЗЪЯСНЕНИЯ

В своей автобиографии Агата Кристи подробно перечислила, что она любит, а что нет. В список вызывающих наибольшее раздражение вещей вошли: «толпы; когда я зажата среди людей; громкие голоса; шум; долгие разговоры; вечеринки, в особенности вечеринки с коктейлями; сигаретный дым и вообще курение; любые алкогольные напитки за исключением их применения в кулинарии; мармелад; устрицы; чуть теплая еда; птичьи лапки или даже вся птица целиком» — и, главное, — «вкус и запах горячего молока».

ДЖОН РОНАЛД РУЭЛ ТОЛКИН

[59]

Джон Роналд Руэл Толкин не просто написал сказку «Хоббит». Где-то в глубине души он верил, что и сам является хоббитом. «На самом деле я хоббит (во всем, кроме размеров), — писал он одному из миллионов своих фанатов. — Я люблю сады, деревья и поля, к которым не притрагивалась техника и механизация; я курю трубку и люблю хорошую простую пищу (не замороженную), но ненавижу французскую кухню; я даже отваживаюсь в эти серые времена носить узорчатые жилеты. Я без ума от грибов (прямо из леса); у меня довольно простецкое чувство юмора (которое даже мои самые благожелательные критики находят утомительным); я поздно ложусь и поздно встаю (когда есть возможность). Я редко путешествую».

Никого из читавших книги Толкина это удивлять не должно. Ведь он сам создал целый мир и, как и подобает демиургу, населил его персонажами по своему образу и подобию. Хоббиты, изначально задуманные похожими на простых солдат, с которыми Толкин служил бок о бок во время Первой мировой войны, были для него не менее реальны, чем французы, которых он недолюбливал. Чем же Толкин покорил такую огромную армию поклонников? Одна из причин — редкое среди писателей желание целиком посвятить себя созданной им самим мифологии, посвятить ей свое тело, разум и душу. Черт побери, даже Фолкнер время от времени отрывался от своего цикла про округ Йокнапатофа и писал что-нибудь другое. Толкин жил и дышал Средизе-мьем без перерыва свыше тридцати пяти лет.

На сегодняшний день в мире продано более ста миллионов экземпляров толкиновской трилогии «Властелин колец». Она занимает первое место среди художественных книг-бестселлеров и третье место среди бестселлеров вообще, следуя сразу за Библией и сборником цитат Мао Цзэдуна. Неплохо для носившего твидовый костюм и курившего трубку оксфордского преподавателя, первые сорок лет жизни которого ушли на изучение иностранных языков. В детстве мама обучила его латыни, французскому и немецкому языкам. Позже он по собственной инициативе занялся греческим, среднеанглийским, староанглийским, древнескандинавским, готским, современным и средневековым валлийским, финским, испанским и итальянским. Он также мог худо-бедно объясниться на русском, шведском, датском, норвежском, голландском и даже на языке лангобардов. Когда ему надоели существующие языки, он просто взялся создавать вымышленные — всего их, если быть точными, было четырнадцать, и у каждого своя письменность. В какой-то момент Толкин даже свой дневник стал писать придуманными буквами. А где язык, там и полномасштабная мифология, — вот так и родилось Средиземье.

Простыми эти роды не назовешь. Лондонская «Таймс» описывала цикл «Властелин колец» как «имеющий все признаки грядущего издательского провала». Сам Толкин ожесточенно сопротивлялся решению издателей выпустить роман в трех частях. Он созвал специальное собрание, на котором требовал печатать текст книг красками разных цветов. Тот бой он проиграл, но, пока стороны не могли прийти к компромиссу, выход романа все откладывался и откладывался. «Мой труд ускользнул из-под моего контроля, — признавался Толкин позже, — и я произвел на свет монстра: бесконечно длинный, сложный, местами горький, а местами пугающий роман, плохо подходящий для детей (если он вообще хоть для кого-то подходит)».

Для детей «Властелин колец», может, и не подходил, зато был как будто специально создан для Голливуда, что впоследствии и доказала эпическая экранизация Питера Джексона. Однако если бы решение о съемках должен был принимать сам Толкин, фильм никогда не увидел бы свет. Он считал, что его работы экранизировать невозможно, и яростно противостоял любым попыткам адаптировать роман для кино, потому что это непременно разрушило бы хитросплетения сюжетных ходов. К тому же Толкин опасался, что крупные голливудские кинокомпании при перенесении его произведений на большой экран превратят их в дисне-евщину. «Пожалуй, было бы благоразумно позволить американцам делать то, что им кажется правильным, — писал Толкин, — до тех пор, пока у меня есть возможность запретить все, что исходит или зависит от студии Диснея (от всех их работ меня с души воротит)». К счастью, контроль Тол-кина над использованием его интеллектуальной собственности не распространялся на музыку, а то мы никогда не услышали бы такие шедевры рок-н-ролльного музыкального и поэтического творчества, как песня «Ramble On» группы «Led Zeppelin» (где упоминаются Горлум и «глубины Мордора») или «Rivendell» (песня названа в честь поселения эльфов) в исполнении группы «Rush».

Не падкий на славу, Толкин до последнего дня жил жизнью слегка чокнутого профессора английской филологии. Он и его жена Эдит похоронены рядом в одной могиле неподалеку от их обожаемого Оксфорда. На их надгробных камнях высечены имена Берена и Лучиэнь — придуманных Толкином мифологических возлюбленных, о которых рассказано в «Сильмариллионе», сборнике легенд и сказаний Средиземья.

ГИТЛЕР И ХОББИТ

До 1945 года «Хоббит» в Германии был запрещен из-за нежелания автора раболепствовать перед фашистами. Когда немецкие издатели в 1937 году задумали перевести и опубликовать это творение Толкина, с автором связался чиновник из Третьего рейха, чтобы уточнить, арийское у него происхождение или нет. «Могу предположить, что на самом деле вас интересует, не еврей ли я, — ответил Толкин. — Очень жаль, но моих предков среди этих талантливых людей нет». Эта отповедь навсегда обеспечила ему дурную репутацию среди нацистских шишек.

МОЙ ДОРОГОЙ КЛАЙВ

Долгая и крепкая дружба связывала Толкина с другим известным писателем-фантастом — Клайвом С. Льюисом.

Они были в числе основателей оксфордского литературного объединения, известного как «Инклинги». Члены этого объединения собирались раз в две недели выкурить трубочку, выпить кружечку пива и почитать вслух отрывки из своих новых работ. Льюис, как и Толкин, был признанным писателем и верным христианином. Толкин видел в Льюисе равного, «человека одновременно честного, смелого и интеллектуального — ученого, поэта и философа — и возлюбленного сына Господа нашего, который в конце долгого пути воссоединится с Отцом».

Несмотря на связывавшие их нерушимые дружеские узы, писатели принимали мало участия в работах друг друга. Когда Толкин рассказал Льюису о новом персонаже, которого он собирался ввести в роман, Льюис отказал другу в моральной поддержке. «Нет, только не еще один гребаный гном!» — воскликнул он раздраженно. В свою очередь, Толкин счел главное творение Льюиса «Хроники Нарнии» смертельно скучным. «Печально, что «Нарния» и вся эта сторона личности К.С.Л. остается за пределами моих симпатий, — размышлял он, — а мои работы не вызывают у него приязни».

ДЖОН Р.Р. ТОЛКИН БЫЛ ФЕНОМЕНАЛЬНО ПЛОХИМ ВОДИТЕЛЕМ И ЧАСТО ПЕРЕДВИГАЛСЯ ПО УЛИЦЕ С ОДНОСТОРОННИМ ДВИЖЕНИЕМ НЕ В ТОМ НАПРАВЛЕНИИ. ЕГО ЖЕНА ОТКАЗЫВАЛАСЬ САДИТЬСЯ В МАШИНУ, ЕСЛИ ОН БЫЛ ЗА РУЛЕМ.

ДОРОЖНЫЙ ХАМ

Толкин, не доверявший всем этим новомодным достижениям цивилизации, ненавидел автомобили и решил пойти на уроки вождения только в начале Второй мировой войны. Это была не лучшая новость для его соседей. Безалаберный стиль вождения писателя вошел в поговорку. Толкину вечно не удавалось уследить за ситуацией на дороге, он был известен среди местного населения тем, что частенько пытался протаранить чью-нибудь машину на главной улице Оксфорда. «Атакуй их, и они бросятся врассыпную!» — вопил он, несясь наперерез движению. Дошло до того, что жена Толкина отказывалась садиться в машину, если муж был за рулем.

ХРАПОКОНТРОЛЬ

Толкин во сне так оглушительно храпел, что им с женой пришлось заключить необычное соглашение: жена ночевала в спальне, а муж спал в ванной. Может, спать там было и не очень комфортно, зато утром не надо было далеко идти, чтобы принять душ.

ФРАНЦУЗАМ — НЕТ!

Толкиновская франкофобия не знала границ и возникла в нем еще в ранней юности. В двадцать с небольшим лет посетив Париж, Толкин остался невысокого мнения о французах: они «вульгарны, болтают попусту, свистят и ведут себя неприлично». Толкин презирал не только французскую кухню и культуру, но и завоевание Англии норманнами. Он полагал, что покорение Британии Вильгельмом Завоевателем в 1066 году положило конец золотому веку англо-саксонской культуры, привнеся в нее европейские веяния, вредоносные для английской литературы.

ГРАММАТИЧЕСКАЯ БУЧА

В русском переводе романов Толкина этих низкорослых существ называют гномами, но сам автор называл их «dwarves», то есть карлики. Причем написание этого слова вызвало целый филологический скандал. В 1937 году, после публикации «Хоббита», блюстители грамотности едва не заклевали Толкина за то, что он не использовал форму «dwarfs», рекомендованную Оксфордским словарем английского языка. К счастью, у Толкина имелся убедительный контраргумент: он сам редактировал этот словарь.

НАЗОВЕМ ЕГО: «ВЛАСТЕЛИН ВСЕГО СУЩЕГО»

Современные англичане, читая Библию, должны благодарить создателя Средиземья. Толкин был одним из переводчиков, работавших над «Иерусалимской библией», католическим изданием Библии, которое весьма высоко ценится благодаря своим литературным качествам. Однако те, кто хотел бы почитать толкиновский перевод Апокалипсиса, будут разочарованы. Его вклад ограничивается двумя книгами Ветхого Завета: Книгой Ионы и Книгой Иова.

АВА… КАК, ПРОСТИТЕ?

Толкин никогда не стремился к известности. «В Оксфорде полно людей, которые никогда обо мне не слышали», — говорил он с гордостью. Он доказал это в 1964 году, когда в университет приехал с лекцией писатель Роберт Грейвз. На торжественном вечере Грейвз представил Толкина красивой и явно богатой даме, за которой тянулась вереница репортеров и фотографов. Они мило беседовали в течение нескольких минут, пока наконец до Грейвза не дошло, что Толкин понятия не имеет, кто эта женщина. Слова «кинозвезда Ава Гарднер» ничего ему не говорили. Но это не проблема, ведь даме тоже было не знакомо его имя. Они поговорили и разошлись, и в истории литературы так и не появилась новая самая плохо совместимая пара со времен драматурга Артура Миллера и Мэрилин Монро.

ПО ОБЛОЖКЕ — СУДЯТ!

Увидев иллюстрацию на обложке первого американского издания «Хоббита» (1965), Толкин едва не лишился дара речи. Рисунок, на котором были изображены лев, два эму и дерево с огромными, похожими на луковицы плодами, имел крайне мало общего (если вообще хоть что-то имел) с сюжетом книги. «По-моему, обложка уродлива, — написал рассерженный писатель своим издателям, — но я понимаю, что главная цель оформления книг в мягкой обложке — привлечь покупателей, и, полагаю, вы лучше меня осведомлены о том, что привлекает американцев. Поэтому не буду спорить с вами о вкусах (цвета и шрифт ужасные, но считайте, что я этого не говорил), однако про рисунок-то я спросить должен: какое отношение он имеет к повествованию? Что это за место? При чем тут лев и эму? И что это за штуковина с розовыми шарами на переднем плане? Не понимаю, как кто-то, читавший мой текст (я надеюсь, вы относитесь к числу таковых), мог вообразить, что такая картинка порадует автора».

Не получив на свою жалобу никакого ответа, Толкин позвонил в издательство и еще раз изложил свои претензии к художнику, на что представитель издательства возразил: «Но у него же не было времени прочитать книгу!»

ЯЗЫКОВАЯ ПОЛИЦИЯ

Как вы, наверное, догадываетесь, Толкин — филолог по профессии — имел особый взгляд на язык. Однажды он заявил, что словосочетание cellar door («дверь в подвал») — самое красивое созвучие в английском языке. А еще он очень хорошо знал, что ему не нравится. Рассуждая об американском английском, он как-то заметил: «Это, в сущности, тот же английский, только его обмахнули грязной губкой».

А НУ-КА ОТНИМИ!

Толкин был знаменит своей скупостью. Он подробно фиксировал все свои траты, даже самые мелкие, вплоть до покупки почтовых марок и лезвий для бритвы. Особенно его жадность давала о себе знать в вопросе о налогах. Когда британское правительство разработало новую схему использования государственных средств для финансирования строительства сверхзвукового самолета, Толкин был вне себя от злости. Говорят, поперек своей налоговой декларации он накорябал: «Ни пенни на «Конкорд»!»

ФРЭНСИС СКОТТ ФИЦДЖЕРАЛЬД

[60]

«Пьяный в 20, развалина в 30, мертвый в 40», — записал как-то Фрэнсис Скотт Фицджеральд в блокноте, в очередной раз пытаясь кратко изложить свою биографию. Он оказался недалек от истины. Умер он в сорок четыре года, много лет пребывал в непрерывном алкогольном угаре и почти десять лет — в долгах, позабытый литературным миром. Но его работы все-таки пережили свое время и дошли до нас во многом благодаря безупречному стилю и изяществу его письма.

Фицджеральд родился в приличной семье и приходился потомком (хотя и не по прямой линии) и тезкой Фрэнсису Скотту Кею, автору американского гимна «Знамя, усыпанное звездами». Он благоразумно предпочитал не называть себя полным именем: Фрэнсис Скотт Кей Фицджеральд. Не то чтобы это как-то угрожало его популярности. По правде говоря, он никогда и не был популярен. Когда Фицджеральду стукнуло шесть лет, родители устроили в его честь праздничную вечеринку. Никто из приглашенных не пришел. Скотт, как его звали в семье, от расстройства съел весь торт целиком, вместе со свечками. Это было не последнее его неудачное празднество. «Вечеринки, — напишет он позже, — это еще один способ самоубийства».

Приятная внешность немного поднимала его рейтинг. В Принстонском университете Фицджеральда путем голосования выбрали самым симпатичным парнем в группе. Однако никаких иных достоинств, кроме смазливой мордашки, за ним в те годы замечено не было. Не успев толком приступить к учебе, он завалил математику, латынь и химию. Фицджеральд понимал, что выпускных экзаменов ему не сдать, но тут как раз началась война, и студент-неудачник завербовался в американскую армию. Он искренне надеялся, что его убьют и после него останется только красивый труп и незаконченный роман, который обеспечит автору литературное бессмертие. Но этого не случилось. Фицджеральду так и не довелось поучаствовать в реальных боевых действиях, и славу он вынужден был зарабатывать совсем другим путем. Подходящий шанс представился в 1919 году, когда Фрэнсис Скотт опубликовал дебютный роман «По эту сторону рая», который был высоко оценен критиками.

К этому времени он уже встретил Зельду Сейр, огненную, как вулкан, девушку из Алабамы, которая на следующие два десятилетия стала его женой и «сообщницей». Они вместе, пошатываясь от выпитого, шли своим путем по Америке «эпохи джаза». Они купались в фонтане нью-йоркского отеля «Плаза», катались по Манхэттену на крыше такси и, вернувшись с затянувшегося допоздна шумного сборища у Джеральда и Сары Мерфи на Ривьере, ныряли в море с тридцатипятиметрового обрыва. Впоследствии Зельда сказала хозяйке вечеринки: «Как, Сара, разве ты не знала? Мы не верим, что себя надо беречь».

За всем этим натужным весельем скрывалась суровая реальность. Несмотря на похвалы критиков, писательство приносило Фицджеральду слишком мало денег, и супружеская чета жила не по средствам. «Великий Гэтсби» разошелся тиражом всего в 30 000 экземпляров, а последовавший за ним роман «Ночь нежна» не достиг и половины этого показателя. Даже в лучшие свои годы, в 1920-е, Фицджеральд никогда не зарабатывал много, а все, что зарабатывал, спускал, как только что сошедший на берег пьяный матрос. В итоге он был постоянно должен, причем буквально всем: друзьям, издателям, литературным агентам. Еще одним источником проблем стала Зельда. То, что казалось всем очаровательной эксцентричностью, позже переросло в шизофрению (в 1930 году ей официально поставили диагноз). Остаток жизни Зельда провела в разнообразных лечебных заведениях, а в 1947 году погибла во время пожара в психиатрической клинике.

Когда эпоха джаза сменилась Великой депрессией, Фицджеральд отправился зарабатывать средства к существованию в Голливуд. Правда, диалоги никогда не были его сильной стороной, и те несколько фильмов, которые были поставлены по его сценариям, оценивались критиками не слишком высоко. Он две недели трудился, переписывая сценарий «Унесенных ветром», но был уволен раньше, чем смог серьезно испортить текст. В Голливуде он встретил новую любовь — журналистку Шейлу Грэм, которая вела колонку светских сплетен. В последние годы жизни писателя она всегда была рядом, став свидетельницей того, как Фицджеральд постепенно спивался, а во время запоев становился буйным.

В августе 1940 года Фрэнсис Скотт получил последний в своей жизни отчет о продажах его книг. В нем говорилось, что за отчетный период реализовано было всего сорок экземпляров, и по итогам продаж автору причиталась сумма 13 долларов 13 центов. В полной нищете, но все же завязав с алкоголем, Фицджеральд взялся за новый роман «Последний магнат», однако так и не успел его закончить. 21 декабря 1940 года, поработав над рукописью, писатель решил сделать перерыв, пообедать в баре «Херши» и почитать статью о футбольной команде Принстона, напечатанную в университетской газете. Затем он отправился в дом Шейлы Грэм, где его и застиг очередной сердечный приступ. Фицджеральд замертво рухнул на пол. На момент смерти на счету писателя было 706 долларов, из которых 613 долларов 25 центов пошли на оплату похоронных расходов. К счастью, в своем завещании Фрэнсис Скотт не забыл попросить, чтобы «похороны были самые дешевые, какие только можно».

ОБОЖАТЕЛЬ НОЖЕК

Фицджеральд был настоящим фетишистом по части ног, его склонность ассоциировать ноги с сексом уходит корнями в раннее детство. Он никогда не снимал обуви на людях, это было для него равнозначно полному обнажению. О плавании не могло быть и речи; Фрэнсис Скотт был известен тем, что даже на пляже появлялся в ботинках и носках. «Вид собственных ног вызывает у него смущение и ужас», — отмечал в 1924 году один беседовавший с ним журналист. А вот женские ножки сводили Фицджеральда с ума. Как-то раз он признался проститутке, что вид женских ножек всегда его возбуждает и что во время любовных игр он обязательно ласкает ноги партнерши. Странный эпизод в романе «По эту сторону рая», когда главный герой при виде ног девушки-хористки испытывает отвращение, — возможно, попытка Фицджеральда обрести контроль над своими подсознательными импульсами, изложив их на бумаге.

КРЕСТОСЛОВИЦА?! КРЕСТА НА ВАС НЕТ!

Фицджеральд никогда не был фанатом кроссвордов, мода на которые охватила Америку в эпоху джаза. Он считал, что тяга американцев к решению словесных головоломок — признак поразившего нацию всеобщего невроза.

НИЧТО НЕ МОГЛО ТАК ОЖИВИТЬ СКУЧНУЮ ВЕЧЕРИНКУ, КАК ПОЯВЛЕНИЕ ПЬЯНЫХ СКОТТА И ЗЕЛЬДЫ ФИЦДЖЕРАЛЬД, ПОЛЗАЮЩИХ НА ЧЕТВЕРЕНЬКАХ И ЛАЮЩИХ ПО-СОБАЧЬИ.

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

Книга «По эту сторону рая» помогла Фицджеральду заработать репутацию летописца эпохи джаза, но ранняя популярность имела и свои отрицательные стороны. Когда много лет спустя к нему подходили поклонники и выражали восторги по поводу его дебютного романа, писатель приходил в бешенство. «Если еще раз упомянете при мне эту книгу, и я размажу вас по стенке!» — бушевал он.

ПАПА И ФИЦДЖЕРАЛЬД

С Эрнестом Хемингуэем Фицджеральда связывали длительные и непростые отношения. Если вкратце, то Фицджеральд был настроен к Хемингуэю доброжелательно, а тот его в грош не ставил. На публике Фицджеральд воздерживался от ругани, но при личной беседе не стеснялся высказывать друзьям и знакомым все, что на самом деле думает о собрате по перу. «Он [Хемингуэй] всегда готов протянуть руку помощи, — однажды произнес Фицджеральд, — но только тем, кто выше его по положению». Зельда была еще худшего мнения о главном конкуренте ее мужа. Хемингуэй, замечала она, — «это сплошь бычьи бои и такой же бычий навоз».

МОНСТРЫ ТУСОВКИ

Теперь мало кто об этом помнит, но предшественниками нынешних звезд вроде Линдсей Лохан, любящих в пьяном виде покуражиться на вечеринках, были Скотт и Зельда Фицджеральд — король и королева американского бомонда, привыкшие шокировать гостей своими не укладывавшимся ни в какие рамки манерами. Как-то раз супруги заявились незваными на вечеринку к голливудскому магнату Сэмюэлу Голдвину — они подползли к воротам имения на четвереньках, лая по-собачьи. Несмотря на столь странное поведение, их каким-то образом пропустили внутрь. Зельда тут же направилась на второй этаж, желая помыться в роскошной ванной Голдвина. В другой раз пара (теперь уже будучи приглашенными) восприняла фразу хозяев: «Не стесняйтесь, приходите как есть», — слишком буквально и пришла в пижамах. Причем Зельда продолжала «не стесняться» и дальше: после нескольких глотков спиртного она скинула свое одеяние и стала танцевать голышом. Эксгибиционизм вообще был частью ее стандартного репертуара. Однажды, заскучав на нудном литературном мероприятии, она сняла трусики и зашвырнула их в собравшуюся толпу. А в гостях у издателя Уильяма Рэндольфа Херста, в его замке близ городка Сан-Симеон, «отжег» уже Скотт — он одолжил у Зельды лифчик, чтобы прикрыть обнаженную скульптуру в саду. Парочка шутников не чуралась и игр с огнем. В те дни, когда Скотт еще был при деньгах, он был знаменит тем, что прикуривал сигарету от горящей пятидолларовой купюры. Как-то раз, веселясь на вечеринке на роскошном морском курорте, Зельда вызвала пожарных. Когда те прибыли и спросили, где пожар, она указала на свое сердце. Пожалуй, самая изобретательная проделка супругов имела место на вечеринке, устроенной актрисой Лоис Моран. Скотт с абсолютно серьезным видом обошел всех гостей и собрал у них часы и украшения, а потом удалился на кухню и бросил свою добычу в кипящий томатный суп. Ням-ням!

МУДРОЕ РЕШЕНИЕ

Правильно подобранное название может принести книге успех, а неудачное — погубить ее. Фицджеральд потратил уйму времени и душевных сил, подбирая название для своего главного романа. Сначала он планировал назвать его «Трималхион в Вест-Эгге» (слишком интеллектуальная отсылка к «Сатирикону» Петрония). Работавший с ним редактор Максвелл Перкинс не одобрил такой выбор и посоветовал Фрэнсису поменять название. Одно время Фицджеральд склонялся к варианту «Любовник, который высоко метил», пока наконец не остановился на классическом и лаконичном названии «Великий Гэтсби». Но даже и тогда у него оставались сомнения. Незадолго до того, как книга ушла в печать, он отправил Перкинсу телеграмму с предложением поменять название на такое: «Под красным, белым и синим». «Каковы будут последствия, если мы еще отложим публикацию и изменим заглавие?» Перкинс послал ему в ответ телеграмму из одного слова: «Фатальные».

ВЕЛИКАЯ НАТЯЖКА

Одна из самых фантастических интерпретаций литературной классики принадлежит американскому литературоведу Карлайлу Томпсону, обнародовавшему гипотезу, что Джей Гэтсби был чернокожим. Каковы его доводы? По правде говоря, весьма шаткие. Томпсон цитирует словесный портрет Гэтсби, данный самим автором: «смуглое тело», «загорелая кожа», «очень короткие волосы», — все это признаки, исходя из которых герой, по мнению Томпсона, белым быть никак не может. К тому же поместье Гэт-сби занимало сорок акров — согласно теории Томпсона, это намек на «сорок акров и мула», обещанных освобожденным рабам после Гражданской войны. И, наконец, последним звеном головоломки Томпсон называет тот факт, что Гэтсби был награжден военным орденом Черногории, а название «Черногория», как известно, происходит от слов «гора» и «черный». «Возможно, Фицджеральд завуалированно называет Гэтсби черной горой?» — задается риторическим вопросом Томпсон. Пожалуй, мы тоже зададимся риторическим вопросом: возможно, кое-кому из литературоведов просто нечем заняться?

ЕГО ДЖОЙСИЯТЕЛЬСТВО

Кумиром Фицджеральда в литературе был Джеймс Джойс, Фрэнсис Скотт называл его «мастером современного романа». Когда они встретились на одном парижском приеме, Фицджеральд не помнил себя от радости. Он даже выразил желание выброситься из окна, чтобы только доказать свое восхищение великим ирландцем. По окончании приема Фицджеральд преподнес Джойсу экземпляр «Великого Гэтсби» с автографом и карикатурой: он изобразил себя коленопреклоненным у ног Джойса, окруженного божественным сиянием.

ПЕРЕПАЛКА С ВУЛФОМ

А вот к кому Фицджеральд не испытывал ни малейшего почтения, так это к своему современнику писателю Томасу Вулфу. Редактор Максвелл Перкинс прислал Фицджеральду гранки первого романа Вулфа «Взгляни на дом свой, ангел» с посвящением Перкинсу. Ответ был кратким. «Дорогой Макс, — написал Фицджеральд, — посвящение мне понравилось, но все, что дальше, на мой взгляд, слабовато».

ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ

Похороны Фицджеральда являли собой грустное и жалкое зрелище. Работники похоронного бюро схалтурили и переборщили с гримом, поэтому покойный выглядел, по словам одного из очевидцев, «как нечто среднее между приказчиком и восковой куклой». К процессии присоединилась толпа зевак и любителей халявы. Натаниэль Уэст, один из близких друзей Фицджеральда и автор «Дня саранчи», погиб в автомобильной катастрофе по пути на похороны. Но кое-кто из литераторов до места все же добрался, например, острая на язык Дороти Паркер. Взглянув на грубо размалеванное тело писателя, она воскликнула: «Бедный сукин сын!»[61] Мало кто узнал в ее словах цитату из «Великого Гэтсби», все попросту решили, что она таким образом выражает мнение общественности. Фицджеральда ожидал и еще один — посмертный — плевок в лицо: Хемингуэй посвятил ему несколько страниц в своем автобиографическом романе «Праздник, который всегда с тобой», изобразив Фицджеральда в весьма нелестном виде — неуверенным в себе шутом и импотентом.

УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР

[62]

Он родился в неординарной семье. Долгое время провел в тени знаменитого родственника, мечтая его переплюнуть. В военное время записался на летные курсы, но так и не попал в зону боевых действий. И вообще остается под вопросом, был ли он на самом деле в армии.

Увы, на этом сходства между Уильямом Фолкнером и Джорджем Бушем-младшим и заканчиваются. Только одному из них было суждено стать, возможно, лучшим романистом в истории Америки. Второй же стал… впрочем, вы лучше сами вставьте недостающее слово в зависимости от своих политических убеждений.

Уильям Фолкнер (Faulkner) родился 25 сентября 1897 года в городке Нью-Олбани, штат Миссисипи (тогда его фамилия еще писалась без буквы «и» — Falkner — и произносилась как «Фокнер»), а вырос в расположенном неподалеку городке Оксфорд на севере штата, куда он перебрался вместе с родителями. Местные жители считали Уильяма заносчивым и манерным чудаком. Его прадед, Уильям Кларк Фокнер, умерший за восемь лет до появления маленького Уильяма на свет, был ветераном Гражданской войны, побывал в первом сражении при Манассасе и был награжден медалями за боевые заслуги. Старый полковник, как называли Фокнера-старшего, прославился и как писатель — он был автором популярного в те годы романа «Белая роза Мемфиса» и считался одним из самых выдающихся жителей Оксфорда. Говорят, когда маленький Уильям учился в третьем классе, у него спросили, кем он хочет стать, когда вырастет. «Я хочу быть писателем, как мой прадедушка», — ответил он, и это положило начало пути длиной в целую жизнь; вечным желанием Уильяма было не посрамить имя Старого Полковника.

Учился Фолкнер неважно. Кто-то из одноклассников назвал его «самым ленивым мальчишкой в школе… он был совсем вялый и ничего не делал, только писал и рисовал». Хотя Фолкнер получал по грамматике и правописанию, мягко говоря, не лучшие оценки, он, вопреки расхожему мнению, все-таки не завалил экзамен по английскому.

Высшего образования Фолкнер так и не получил, хотя впоследствии ему, как ветерану Первой мировой, было разрешено посещать университет Миссисипи. Фолкнер прослужил в королевском воздушном флоте Канады совсем недолго и ни разу не видел настоящего боя, зато хвастался, что серьезно пострадал при аварии самолета. Проучившись в колледже первый семестр, он получил по английскому отметку «D»[63], но так и не отказался от намерения стать писателем. Поэзия (на тот момент он чаще писал стихи, чем прозу) помогала ему производить впечатление на девушек, в особенности на ту, которую он любил с ранней юности, — Эстелл Олдхэм; на ней он впоследствии женился и ей же хронически изменял.

Оттачивая свое литературное мастерство, Фолкнер сменил массу работ: побывал кассиром в книжном магазине, университетским почтальоном и банковским клерком. Его даже занесло в Новый Орлеан, где он познакомился и подружился с писателем Шервудом Андерсоном. Тот посоветовал Уильяму сосредоточиться на художественной прозе. Первый роман Фолкнера, «Солдатская награда», был опубликован в 1926 году. А третий роман — «Сарто-рис» — стал началом цикла из пятнадцати книг, действие которых происходит в вымышленном округе Йокнапатофа. Этот округ, под видом которого Фолкнер описал свои родные края, послужил холстом, на котором великий мастер изобразил свои незабываемые картины: «Шум и ярость» (1929), «Когда я умирала» (1930), «Свет в августе» (1932) и «Авессалом, Авессалом!» (1936). Романы Фолкнера, представлявшие собой в высшей степени оригинальную смесь характерного для американского Юга мистицизма и джойсовского потока сознания, были по достоинству оценены в литературных кругах, но почти не приносили денег.

Фолкнер отправился на заработки в Голливуд и большую часть 1940-х прослужил там сценаристом. Гонорары были приличные, он водил дружбу со звездами, выпивки и связей на стороне тоже вполне хватало. Однако Фолкнер терпеть не мог подчиняться продюсерам и владельцам кинокомпаний и чувствовал, что попусту растрачивает свой талант на второсортные фильмы и виски.

«Порой мне кажется: еще один набросок киносценария или сам сценарий, и я потеряю весь свой писательский дар», — говорил он одной из своих любовниц. Он также признавался: «Когда я выпью один мартини, я чувствую себя значительнее. После второго — я на вершине мира. А потом уже ничто меня не сдерживает». Выпивка и бесконечные вечеринки начали сказываться на его здоровье, соответственно, страдала от этого и работа. Хотя качество романов падало, Фолкнеру все же удалось отхватить две Пулитцеровские премии и одну Нобелевскую. Его речь на церемонии вручения Нобелевской премии (некоторые полагают, что произносилась она в сильном опьянении) считается одним из самых красноречивых в мире выражений веры в человечество.

Шестого июля 1962 года, через несколько недель после падения с лошади на своей ферме в Оксфорде, Фолкнер умер на больничной койке от инфаркта. Хотя в некрологе, опубликованном в «Нью-Йорк тайме», и было упомянуто о его «одержимости убийствами, насилием, инцестами, суицидом, алчностью и прочими пороками», сейчас Фолкнер воспринимается как один из самых смелых экспериментаторов в области стиля во всей американской прозе, автором, яркая манера письма которого намного опередила свою эпоху.

«ГРАФИШКА НИКУДЫШКА»

В Оксфорде, родном городе Фолкнера, особой любовью со стороны местного населения он никогда не пользовался. Его считали напыщенным фатом. За глаза Фолкнера называли Графишка Никудышка, имея в виду его бездеятельность и неспособность к постоянной работе. В главном оксфордском универмаге «Дж. Е. Нилсонс» и по сей день висит в рамке раздраженный ответ Фолкнера одному из его многочисленных кредиторов, который желал наконец получить деньги по давно просроченному счету: «Если эта сумма [десять долларов], вас не удовлетворит, единственный вариант, какой я могу придумать, это старая мильтоновская фраза: подавайте на меня в суд и будьте прокляты».

ВАМ ПИСЬМО

Одной из немногих должностей, на которой Фолкнеру удалось задержаться, был пост почтмейстера почтового отделения университета Миссисипи (писатель работал там с 1921 по 1924 год). Неудивительно, что избалованный и заносчивый гений был худшим работником, какого только можно вообразить. Фолкнер грубил клиентам (если вообще снисходил до того, чтобы обратить на них внимание) и пренебрегал своими обязанностями. Большую часть рабочего дня он писал или играл в бридж и маджонг со своими корешами, которых нанял себе в помощь. Ему нередко случалось выкидывать письма в мусорную корзину. Когда для расследования его должностных нарушений прислали почтового инспектора, Фолкнер согласился уволиться по собственному желанию. Позже он охарактеризовал свой опыт работы почтальоном так: «Полагаю, мне всю жизнь придется прислуживать богатым, но, слава богу, быть на побегушках у каждого дурака, который наскреб два цента на почтовую марку, мне больше не нужно».

А ЧТО ВЫ ДЕЛАЛИ НА ВОЙНЕ?

Как и многие писатели его поколения, Фолкнер мечтал проявить себя на поле боя. Увы, его попытка вступить в ряды американской армии успехом не увенчалась — из-за слишком маленького роста. Тогда неунывающий Фолкнер записался в Канаде в Королевские военно-воздушные силы. Он даже научился имитировать британский акцент (задолго до того, как Мадонна ввела это в моду) и стал писать свою фамилию через букву «и»: Faulkner вместо Falkner.

По иронии судьбы, Первая мировая война закончилась еще до того, как кадет Фолкнер успел пройти летную подготовку. Он вернулся домой в декабре 1918 года, так и не увидев ни одного сражения. Однако это не мешало ему делать вид, что в боях он бывал, и не раз. Влюбившись в образ сурового ветерана, повидавшего в жизни всякое, Фолкнер фланировал по городу в форме лейтенанта Королевских военно-воздушных сил (хотя до этого звания он не дослужился) и рассказывал всем и каждому о своих боевых подвигах в небе Европы. Он даже заявлял, что был ранен в голову, и теперь его расколотый череп скреплен стальной пластиной. Все это было наглое вранье, от первого до последнего слова.

Много лет спустя россказни Фолкнера о его героизме вышли ему боком. Готовя в 1946 году сборник «Избранный Фолкнер», редактор и издатель Малкольм Каули, наслышанный о прошлом тогда уже немолодого писателя, попросил его рассказать о своей военной службе. «Всеми этими разговорами о войне вы только испортите прекрасную и во всех отношениях достойную книгу», — сухо сообщил ему Фолкнер. Когда книга наконец увидела свет, в разделе «Об авторе» содержалось лишь туманное упоминание о том, что Фолкнер служил в Королевских ВВС.

ЙОКНАПАТОФА? ЭТО ГДЕ?

Первый вопрос, который возникает у большинства читателей, только-только погрузившихся в хитросплетения созданной Фолкнером мифологии, это: «Что такое Йокнапа-тофа?» По словам самого Фолкнера, это слово означает «медленный поток, несущий свои воды по равнине», — так автор назвал вымышленный округ, где разворачивается действие его романов. Однако Йокнапатофа, или Йокни-Патафа, как значится в старых картах, когда-то действительно существовала. Название свое она получила от реки Юкон, протекающей в том числе в штате Миссисипи, где, собственно, и жил Фолкнер. Слово предположительно происходит из языка индейцев чикасо и означает «разделенная земля».

ДЛЯ МИККИ — СОЙДЕТ

Как известно, Фолкнер несколько лет провел в Голливуде, работая над сценариями фильмов, уже давно ставших классикой («Вечный сон» и «Иметь и не иметь»), а также фильмов-однодневок («Подводный патруль» и «Господь — мой второй пилот»). Однако если бы все сложилось так, как хотел он сам, он мог бы придумать продолжение мультика «Пароходик Вилли»[64] в стиле «поток сознания». Еще только собираясь переехать в Голливуд, Фолкнер сообщил одному из членов руководства кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер», отвечавшему за сценарии, что его способностей хватит разве что на кинохронику и мультфильмы про Микки-Мауса.

С 1921 ПО 1924.Г0Д УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР ТРУДИЛСЯ ПОЧТАЛЬОНОМ, НО БЫЛ УВОЛЕН, КОГДА ВЫЯСНИЛОСЬ, ЧТО ОН (НЕОДНОКРАТНО!) ВЫКИДЫВАЛ НЕДОСТАВЛЕННЫЕ ПИСЬМА В МУСОРНОЕ ВЕДРО.

ФОЛКНЕР ЗНАКОМИТСЯ С РЕТТОМ БАТЛЕРОМ

Однажды Фолкнер решил отдохнуть от голливудских трудовых будней и отправился на охоту в компании режиссера Говарда Хокса и одного довольно известного актера. Пока Фолкнер и Хоке беседовали о судьбах литературы, кинозвезда все больше помалкивала. Наконец Кларк Гейбл (а это был именно он) спросил у Фолкнера: кто, по его мнению, самые выдающиеся писатели из ныне живущих. Фолкнер выдал список своих любимцев, куда вошли Хемингуэй, Дос Пассос и, разумеется, он сам. «A-а, так вы писатель!» — воскликнул Гейбл, из него стало ясно, что он слышит имя Фолкнера впервые. Гений американской литературы не остался в долгу. «Да, господин Гейбл, — сказал он. — А вы чем занимаетесь?»

ПОД СЛОВОМ «РАБОТА.» Я ПОДРАЗУМЕВАЮ ВЫПИВКУ

Задолго до изобретения дистанционной работы через Интернет Фолкнер придумал свой собственный оригинальный подход. Как гласит легенда, однажды он спросил у директора кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер», можно ли ему денек поработать дома. Начальник согласился, и Фолкнер вышел из студии. Позже кто-то позвонил писателю в его голливудскую квартиру, и выяснилось, что тот уехал в Оксфорд. Когда Фолкнер сказал «дома», он не шутил.

ЗАВИДНОЕ ПОСТОЯНСТВО

Эксцентричный во всем, Фолкнер признавал лишь один вид рождественских подарков — ершики для чистки трубок. В праздничный день его елка была увешана разноцветными ершиками, и к каждому был прикреплен крохотный ярлычок с именем дарителя. А если кто-то дарил ему не ершик, а что-то другое, Фолкнер относил подарок в свой кабинет и оставлял там нераспакованным.

ЗАБЕРИТЕ ВАШУ ПРЕМИЮ, ТОЛЬКО ОТДАЙТЕ МНЕ КОСТЮМ!

Фолкнер не горел желанием ехать на вручение Нобелевской премии. Жене пришлось пойти на хитрость — чтобы убедить супруга отправиться в Стокгольм, она сказала, что их дочь Джилл давно мечтает побывать в Швеции (на самом деле она об этом даже не помышляла). Фолкнер долго жаловался шведским журналистам на то, что ему, «фермеру», трудно надолго отрываться от корней и лететь за океан. Наконец он все-таки дал себя уговорить, но на одном условии: ему не нужно будет покупать новый костюм. Костюм взяли напрокат, и тот буквально «прирос» к писателю. Когда церемония закончилась, Фолкнер отказался его отдавать. Своему редактору Беннетту Серфу он сказал: «Я готов украсть его, выставить дома на видном месте и показывать посетителям за деньги или взять его в бессрочную аренду, короче говоря, мне необходим этот костюм!» Серф пошел у него на поводу и выкупил костюм за счет издательства.

О ГДЕ ЖЕ ТЫ, ФОЛКНЕР?

Будучи одним из величайших писателей Америки, Фолкнер до сих пор живет в умах и сердцах своих читателей. Но, помимо этого, ему повезло обрести посмертное существование в кино — в фильмах братьев Джоэла и Этана Коэнов. Этот писательско-режиссерский тандем, снявший такие знаменитые фильмы, как «Большой Лебовски» и «Фарго», любит вставлять в свои творения скрытые отсылки к Фолкнеру. В фильме «Воспитывая Аризону» фигурируют двое сбежавших заключенных (чьи роли исполнили Джон Гудман и Уильям Форсайт), которых зовут Гейл и Ивелл Сноутсы — аллюзия на братьев Сноупсов, присутствующих во многих романах и рассказах Фолкнера. Некий Вернон Уолдрип из фильма Коэнов «О где же ты, брат?» — полный тезка персонажа фолкнеровского рассказа «Если я забуду тебя, Иерусалим». И, конечно, в персонаже по имени Уильям Мэйхью (в исполнении Джона Махоуни) из фильма «Бартон Финк» (1991) можно отчетливо разглядеть черты самого Фолкнера. Как и Фолкнер, Мэйхью — блестящий писатель-южанин, который постепенно спивается, «продается» в Голливуд и заводит роман с женщиной, работающей на киностудии.

ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭЙ

[65]

Больше тридцати лет своей жизни Эрнест Хемингуэй грелся в лучах славы как одна из самых ярких звезд американской литературы. Он пережил пять войн, четыре авто- и две авиакатастрофы. Он писал о себе самом и о пережитом лично им больше, чем любой другой писатель его эпохи. Тем не менее биографы до сих пор расходятся в характеристиках и оценках его личности, о которой друг Хемингуэя писатель Морли Каллаган однажды заметил: «Мы никогда не узнаем наверняка, говорит ли он правду или его богатое воображение заставило его поверить в легенды, которые он сам о себе придумал».

Впрочем, есть несколько фактов, оспорить которые невозможно. Хемингуэй родился в 1899 году в городке Оук-Парк, штат Иллинойс. Он с детства противился воле невротичной мамаши, которая отправила его в школу танцев и вообще делала все, чтобы воспитать из него нечто женоподобное. Сам же Хемингуэй всегда хотел выглядеть настоящим мужчиной, и это желание выразилось в его любви к охоте, рыбалке и физическим нагрузкам. Писательством он заразился еще в старших классах и выработал свой собственный прямой и декларативный фирменный стиль, подрабатывая младшим репортером в «Канзас-Сити стар».

Когда в 1914 году в Европе разразилась война, Хемингуэй отправился туда. Он вступил в армию и служил водителем машины, перевозившей раненых на Итальянском фронте. Полученный опыт позже лег в основу романа «Прощай, оружие!», ставшего классикой. 8 июля 1918 года его машина попала под сильный минометный обстрел, и Хемингуэй получил осколочные ранения обеих ног. Заткнув зияющие раны бычками от сигарет, он умудрился вытащить с поля боя одного из своих раненых товарищей. Этот героический поступок обеспечил ему медаль от итальянского правительства и досрочное освобождение от военной службы по состоянию здоровья.

Между двумя войнами Хемингуэй успел обрести литературную славу. Он обосновался в Париже, влившись в кружок переехавших туда американцев, куда входили Эзра Паунд, Ф. Скотт Фицджеральд и Гертруда Стайн. В 1926 году Хемингуэй опубликовал «Фиесту», резкий и местами неровный роман о ветеране войны, калеке и импотенте, его ненасытной любовнице и их друзьях-американцах, которые живут — угадайте, когда и где? — в 20-е годы в Париже. Этот роман и вышедший вслед за ним сборник рассказов вывели Хемингуэя на литературную авансцену. А с годами он не только не потерял, но даже укрепил свои позиции.

Слава и деньги позволяли Хемингуэю (или Папе, как он сам теперь предпочитал себя называть) искать все новые и новые впечатления, к которым он так стремился. Хемингуэй бывал на корриде, ездил в Африку на сафари и освещал для прессы гражданскую войну в Испании, — и каждый пережитый эпизод он превращал в очередной рассказ, роман или автобиографический очерк. Когда началась Вторая мировая война, Хемингуэй, несмотря на свой уже не очень юный возраст и возражения мнительного главы ФБР Дж. Эдгара Гувера, отправился к берегам Кубы гоняться за немецкими подводными лодками. Правда, злые языки поговаривают, что это было для него всего лишь поводом порыбачить и выпить, равно как и его более поздние попытки принять участие в освобождении Парижа, мол, были всего лишь предлогом, чтобы заглянуть в бар отеля «Ритц». Тем не менее Хемингуэй с полным правом мог заявить, что всегда находился в центре событий.

В послевоенные годы в его писательской деятельности наметился спад, хотя он и оставался в числе мировых знаменитостей. Со времен романа «По ком звонит колокол» (1940) он не написал ни одного значительного произведения. Большую часть времени Хемингуэй грелся в лучах заработанной прежде славы и сводил старые счеты, нападая в прессе на собратьев по профессии. Он втайне очень обижался, что его не наградили Нобелевской премией. Можно только представить его ликование, когда написанный в 1952 году рассказ «Старик и море» принес ему не только Нобелевскую, но и Пулитцеровскую премии. Пожалуй, у Папы еще оставался порох в пороховницах.

К сожалению, даже всеобщее признание не смогло избавить Хемингуэя от одной напасти, которая преследовала его на протяжении всей сознательной жизни, — от депрессии. В последние десять лет его и без того не радужное настроение было еще больше омрачено разнообразными проблемами со здоровьем. Он пережил две авиакатастрофы, в каждой из которых получил серьезные повреждения внутренних органов, и довольно сильно обгорел во время степного пожара. У него было повышенное давление и вызванные алкоголизмом нелады с печенью. Он подвергся электрошоковой терапии, которая привела к провалам в памяти. В последние дни жизни он почти постоянно находился под действием успокоительных средств, поскольку близкие опасались, что он наложит на себя руки. Жена писателя Мэри заперла все его ружья в подвале их дома в Кетчуме, штат Айдахо. К несчастью, разочаровавшийся в жизни Хемингуэй нашел ключи. Утром 2 июля 1961 года он поднес дуло винтовки ко лбу и спустил курок. Писатель, говоривший: «Человека можно уничтожить, но нельзя победить», — под конец уничтожил сам себя.

МАМЕНЬКИН СЫНОК

В зрелые годы Хемингуэй считался воплощением мужества. Но, как ни странно, в детстве Эрнеста вполне можно было принять за девочку. Его чудаковатая мамаша так хотела, чтобы у ее старшей дочери Марселины была сестренка, что наряжала маленького Эрнеста в платьица, стригла под девочку и представляла соседям как свою «дочку Эрнестину».

СТРАННАЯ ПАРОЧКА

Эрнест Хемингуэй и Ф. Скотт Фицджеральд представляли собой пару, которую так любят изображать в кино: два противоположных, как небо и земля, человека, которые волей-неволей оказываются в одной лодке. Этих двух представителей «потерянного поколения», между которыми было всего три года разницы, связывала самая странная дружба в истории литературы. Хемингуэй был нахальным, энергичным и самоуверенным; Фицджеральд, напротив, отличался нерешительностью, манерностью и некоторой напыщенностью. Тем не менее какое-то время они были не разлей вода, а в восприятии публики их имена так и остались неразрывно связаны.

Они познакомились в 1925 году в легендарном парижском баре «Динго». Хемингуэю было всего двадцать пять, и его звездный час еще не настал, а Фицджеральд, тремя годами старше, только что опубликовал «Великого Гэт-сби» и был на пути к литературному Олимпу. Тем не менее они быстро подружились. Отношения их были неожиданно близкими и доверительными. По слухам, Зельда однажды высмеяла размеры гениталий мужа, и тогда Хемингуэй произвел импровизированное исследование посетителей мужского туалета, дабы убедить друга в том, что его достоинство совершенно нормальной величины. «Ты в полном порядке, — заверил Папа Фицджеральда. — Никаких отклонений».

Несмотря на такие душещипательные моменты, после 1926 года их отношения заметно охладились. Отчасти причина этого отчуждения кроется в простой зависти. Звезда Хемингуэя взошла, тогда как звезда Фицджеральда начала медленный, затяжной, театральный путь вниз. К тому же у Хемингуэя появилась мерзкая привычка высмеивать бывшего друга в печати. В «Фиесте» он нарисовал плохо завуалированную и весьма нелестную карикатуру на Фицджеральда, а в «Снегах Килиманджаро» и вовсе не стал скрывать его имени, после чего Фицджеральд просто взмолился, чтобы Папа больше не высмеивал его. Хемингуэй сперва согласился, но потом все же не удержался и решил оставить последнее слово за собой. Через много лет после смерти Фицджеральда он в последний раз смешал былого друга и наставника с грязью в автобиографи-песком романе «Праздник, который всегда с тобой». Автор «Великого Гэтсби» изображен там придурковатым и ни на что не способным трусом.

КТО ВОЛОСАТЕЕ?

Хемингуэй не прощал тех, кто позволял себе усомниться в его мужественности. Он был готов размазать критика Макса Истмена по стенке за то, что тот высмеял его в своем едком отзыве на очерк о корриде «Смерть после полудня» (1932). Как писал Истмен, Хемингуэю «недостает безмятежной уверенности в том, что он полноценный мужчина», а стиль хемингуэевского письма критик сравнил с человеком, который «носит на груди накладку с фальшивыми волосами».

Много лет спустя Хемингуэй столкнулся с Истменом в кабинете редактора Максвелла Перкинса. Пожав Истмену руку и улыбаясь, он содрал с критика рубашку и обнажился сам, демонстрируя пышную поросль на груди. Так что если Истмен считал количество волос на груди мерилом мужественности, он в этой битве явно проиграл. «Что вы имели в виду, обвиняя меня в беспомощности?» — осведомился писатель, после чего ткнул Истмену в нос копию его рецензии и повалил оторопевшего критика на пол. С тех пор Истмен не писал на произведения Хемингуэя плохих рецензий и уж точно никогда не переходил на личности.

ПОПУЛЯРНОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ

Вопреки распространенному мнению Хемингуэй никогда не бегал в Памплоне наперегонки с быками. Он только описал эту ежегодную испанскую забаву в романе «Фиеста». Писатель вообще никогда не бегал из-за осколочных ранений ног, полученных в ходе Первой мировой войны. Ему и без того было нелегко передвигаться по булыжным мостовым Памплоны, так что какие уж тут быки…

ЕСЛИ У ТЕБЯ ПАРАНОЙЯ…

…это еще не значит, что за тобой не следят. Хемингуэй много лет твердил всем и каждому, что за ним следит ФБР. Большинство знакомых просто отмахивались, считая это очередной безумной теорией Папы, но, как выяснилось, он был прав. Материалы, рассекреченные после смерти писателя, свидетельствуют, что федеральное ведомство действительно наблюдало за деятельностью Хемингуэя начиная со Второй мировой войны и вплоть до его смерти. Счет один — ноль в пользу параноиков!

ПОСЛЕ ОДНОЙ РАЗГРОМНОЙ РЕЦЕНЗИИ ХЕМИНГУЭЙ БУКВАЛЬНО ВПЕЧАТАЛ КРИТИКА В ПОЛ.

ИМЕТЬ И НЕ ИМЕТЬ… ОТЦА

Если бы младший сын Хемингуэя Грегори успел написать автобиографию, он мог бы озаглавить ее «От охотника на слонов до эксгибициониста». Отцовский любимчик, он унаследовал от Папы стремление выглядеть мачо и любовь к охоте: однажды во время сафари в Африке Грегори убил восемнадцать слонов. При этом он вел другую, тайную жизнь, в которой был трансвеститом (Хемингуэй однажды застукал его примеряющим мачехины чулки), и в конце концов решился на операцию по смене пола. Грегори, превратившийся теперь в Глорию, страдал от частых провалов в памяти, вызванных маниакальнодепрессивным психозом, и бывал неоднократно арестован за оскорбление офицеров полиции. Последний такой случай произошел в сентябре 2001 года, когда Грегори/ Глория, явно находившийся/аяся под действием наркотиков, был/а замечен/а разгуливающим/ей нагишом по улицам Ки-Бискайн, штат Флорида. Полиция арестовала его/ее за непристойное поведение, как раз когда он/она лихорадочно натягивал/а трусики в цветочек на свои гениталии. Шесть дней спустя у него/нее случился инфаркт, и он/она умер/ла в камере женской тюрьмы предварительного заключения Майами-Дейд.

Вероятно, мы так никогда и не найдем ответа на вопрос, что подтолкнуло еще одного Хемингуэя к медленному падению в бездну. Как размышлял сам Грегори в одном интервью: «Каково это, когда у тебя любящий, деспотичный, но обычно руководствующийся благими намерениями отец, и почему это в конце концов сводит с ума?» Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем.

СЕМЕЙНОЕ ПРОКЛЯТИЕ

Может быть, над семейством Хемингуэев довлеет проклятие? Как будто странной истории Грегори Хемингуэя было недостаточно, печальная судьба постигла и внучку писателя Марго Хемингуэй. Величественная красавица и старшая сестра актрисы Мэриэл Хемингуэй, Марго некоторое время была одной из самых востребованных фотомоделей Нью-Йорка. А потом депрессия, злоупотребление алкоголем и наркотиками и неправильное питание сделали свое дело. К 1990-м годам она скатилась до того, что позировала обнаженной для «Плейбоя», рекламировала шарлатанские средства от облысения и записала свой голос для горячей линии, где принимали звонки по поводу всяких мистических явлений (реклама гласила: «Марго Хемингуэй: у этого имени есть своя тайна»). 2 июля 1996 года, ровно через тридцать пять лет после того, как ее дед добровольно ушел из жизни, Марго последовала его примеру, став еще одной строчкой в семейном списке самоубийств, куда вошли также отец Эрнеста Кларенс, сестра писателя Урсула и брат Лестер. 41-летняя Марго приняла смертельную дозу фенобарбитала в своей квартире в Санта-Монике, штат Калифорния.

ИСКРЕННЕЙШАЯ ЛЕСТЬ

Каждый год бар «Гарри и американский гриль» (заштатная копия одного из излюбленных хемингуэевских итальянских питейных заведений) в городке Сеннури, штат Калифорния, проводит международные соревнования подражателей Хемингуэю, больше известные как «Конкурс плохих Хемингуэев». Участники конкурса должны представить сочинение объемом в одну страницу, пародирующее фирменный стиль звезды американской литературы, с одной оговоркой — в тексте должна содержаться похвала заведению, проводящему конкурс. Среди недавних работ, которые были собраны воедино и изданы в виде книги, фигурируют «Прощай, обед!», «Снедь Килиманджаро», «Старик и мойва» и, конечно, пародия в духе «Хемингуэй встречает Монику Левински» — «За Потомаком, в тени ее трусиков».

В качестве главного приза разыгрывается поездка на двоих в настоящий бар «Гарри» во Флоренции. А Папа, должно быть, смотрит на все это с небес и улыбается.

АЙН РЭНД

[66]

Айн Рэнд нужно отдать должное. (Желательно в материальной форме; самым священным предметом для нее был американский доллар.) Несмотря на скромные стартовые позиции, она сумела основать собственное философское движение и стать одним из самых читаемых и почитаемых авторов XX столетия. В рядах ее последователей можно встретить немало знаменитостей, начиная с прославленной теннисистки Билли Джин Кинг и заканчивая экономистом Аланом Гринспеном. А сама Айн Рэнд более полувека была верна одной и той же странной прическе — что тоже можно отнести к разряду достижений.

Айн Рэнд, урожденная Алиса Зиновьевна Розенбаум, появилась на свет в России, а в 1926 году эмигрировала в Соединенные Штаты. Она прибыла в Нью-Йорк, но потом направилась в Голливуд, где мелькнула в эпизодической роли в библейской эпопее Сесила Б. де Милля «Царь царей», а позже дослужилась до должности главного костюмера студии «Рейдио-Кейт-Орфеум». Будучи ярой антикоммунисткой, она начала писать сценарии, а потом и романы, в которых отражалась ее радикально индивидуалистская философия (сначала я, потом все остальные). В романе «Источник», опубликованном в 1943 году, на первый план выведен образ властолюбивого архитектора Говарда Рорка (плохо скрытая отсылка к Фрэнку Ллойду Райту). Это произведение положило начало новому философскому течению, ныне известному как объективизм, которое постепенно стало привлекать все новых и новых поклонников.

В 1947 году Рэнд выступила перед комиссией палаты представителей Конгресса США с критикой Голливуда, создававшего, по ее мнению, слишком положительную картину жизни в СССР. Она наслаждалась ролями обличительницы и основательницы собственного философского течения (некоторые даже говорят, культа), которое в 1950-1960-е годы активно пропагандировал ее ученик и любовник Натаниэль Бранден. Вышедший в 1957 году главный труд Рэнд, роман «Атлант расправил плечи», только укрепил ее репутацию главной проповедницы «рационального эгоизма». Она неоднократно появлялась на телевидении в разнообразных ток-шоу, где охотно дискутировала с оппонентами.

Рэнд никогда не была любимицей литературной общественности и регулярно получала нелестные отзывы как от издателей, так и от критиков. Один издатель отверг «Источник», снабдив рукопись припиской: «Плохо написано, и герой не вызывает симпатии». Другой посетовал: «Хотел бы я, чтобы у книг такого рода существовала своя читательская аудитория. Но ее нет. Книга не будет продаваться». Роман «Атлант расправил плечи» называли «непригодным для публикации и продажи». В своем обзоре этого тысячестраничного талмуда, опубликованном в «Нэшнл ревью», писатель и редактор Уиттакер Чамберс разругал «диктаторский тон» автора, отметив, что «за всю свою читательскую жизнь я не могу припомнить другой книги, где столь упорно выдерживалось бы ощущение высокомерия. Это резкость, лишенная всякой снисходительности. Это догматизм, лишенный всякой привлекательности». Но, отставив в сторону догматизм, скажем, что у Айн Рэнд была и другая, более мягкая и человечная сторона, которой она редко поворачивалась к публике. Она собирала марки и кусочки агата. Она была фанатом игры в «Скрэббл». Оставшись дома одна, Рэнд любила включить патефон, поставить пластинку с песнями начала XX века и подпевать. Иногда она даже брала дирижерскую палочку, кружилась по комнате в танце и размахивала палочкой в такт музыке. Природа ее не интересовала (она даже заявляла, что ненавидит смотреть на звезды), зато ее занимали творения рук человеческих, например, небоскребы. «Если в Нью-Йорке вечером посмотреть на линию горизонта, то увидишь самый грандиозный в мире закат, — говорила она. — Мне кажется, если всей этой красоте будут угрожать войны, я промчусь через весь город и брошусь в космос, чтобы заслонить эти здания своим телом».

Интересно, чувствовала ли она то же самое по отношению к дому телевизионного магната Аарона Спеллинга.

В 1980 году, давая интервью тележурналисту Филу Донахью, Рэнд призналась, что является большой поклонницей телесериала «Ангелы Чарли». Она называла этот хит 1970-х годов «единственным романтическим сериалом на телевидении. Он о трех красивых девушках, которые проделывают всякие невозможные штуки. Невозможность — вот что делает их интересными. Эти три девушки лучше, чем так называемая реальная жизнь».

Собственная так называемая реальная жизнь Айн Рэнд окончилась 6 марта 1982 года. Писательница умерла от остановки сердца. Она похоронена на нью-йоркском кладбище Кенсико через одну могилу от джазового дирижера Томми Дорси.

ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ?

Как же Алиса Зиновьевна Розенбаум превратилась в Айн Рэнд? Вопреки распространенной легенде, она не могла взять псевдоним в честь любимой печатной машинки. Марки «Ремингтон-Рэнд» в 1926 году, когда писательница сменила фамилию, еще не существовало. Некоторые утверждают, что ее псевдоним связан с южноафриканской денежной единицей, но убедительных доказательств тому нет. У англоязычных литературоведов есть даже теория, что английское слово «rand», написанное кириллицей, похоже на ее настоящую фамилию Розенбаум — ну, тут уж вы сами можете судить, что это не так. В общем, тайна фамилии остается тайной. А вот «Айн» — это имя финского писателя, чьим творчеством была увлечена Рэнд.

НА ПОВЫШЕННЫХ СКОРОСТЯХ

С двадцати восьми лет и до семидесяти с чем-то Айн Рэнд, скажем так, состояла в длительных отношениях с дексе-дрином — препаратом, способствующим похудению. Эти пилюли для потери веса, содержащие мощный наркотический стимулятор декстроамфетамин, часто показывали по американскому телевидению в роликах, предостерегавших подростков от употребления наркотиков и расписывавших отрицательные побочные эффекты «спидов» (другое название амфетаминов). По некоторым свидетельствам, Рэнд принимала по две маленькие зеленые таблетки ежедневно в течение более чем сорока лет, пока наконец ее лечащий врач не посоветовал от них отказаться. Таким образом, резкие перепады настроения и вспышки ярости, к которым была склонна Рэнд, вполне могут объясняться приемом наркотиков.

МАРОЧНОЕ ХОББИ

Помимо приема зеленых пилюлек у Рэнд было еще одно увлечение — филателия. Она коллекционировала марки в детстве, а потом вспомнила об этом занятии, когда ей было уже за шестьдесят. Она даже, со свойственным ей занудством, подвела под свое хобби философское обоснование, опубликовав в 1971 году очерк, который, разумеется, назывался «Почему я люблю собирать марки».

ЖИВАЯ ИГРУШКА

Вокруг Рэнд кучковалось немало последователей, но ни один из них не был столь же предан писательнице, как Натан Блюменталь, студент из Канады, который сначала стал ее протеже, потом интеллектуальным наследником, а затем и личной игрушкой для сексуальных утех. Они познакомились в 1950 году, когда девятнадцатилетний Блюменталь прислал Рэнд восторженное фанатское письмо. К его удивлению, знаменитая писательница пригласила его к себе домой, дабы он смог поучаствовать в одной из бесконечных философских дискуссионных встреч, которые она называла «Коллективами». Блюменталю (вскоре он сменит имя на Натаниэль Бранден) удалось быстро проникнуть в ближний круг писательницы. Рэнд даже стала подружкой невесты на его свадьбе. К 1955 году их отношения перешли в физическую плоскость. Рэнд к тому времени было пятьдесят, а Брандену двадцать пять. В разговорах с друзьями она упоминала, что должна заниматься с ним сексом как минимум два раза в неделю — чтобы «снять писательский зажим».

Как же реагировали на столь нетривиальные отношения их супруги? Муж Рэнд, Фрэнк О’Коннор, кажется, не имел ничего против. Жена Брандена несколько лет мирилась со сложившейся ситуацией (Рэнд была столь любезна, что заранее проинформировала бедняжку о своих планах вступить в связь с ее мужем), но потом все-таки подала на развод. Бранден использовал свой доступ к телу основательницы объективизма, чтобы учредить Институт Натаниэля Брандена, центр, призванный распространять эгоистическую «благую весть» Рэнд по всему миру. Однако в 1968 году этой идиллии настал конец: Бранден начал тайно встречаться с другой последовательницей Рэнд, юной и красивой моделью. Уличив партнера в неверности, Рэнд пришла в бешенство и поклялась уничтожить его. Она выступила перед публикой с речью, в которой официально изгнала Бран-дена из объективистского движения. Сейчас Бранден живет в Беверли-Хиллз, штат Калифорния, и работает психотерапевтом, специализирующимся на проблемах самооценки. В 1999 году он опубликовал скандальные мемуары «Мои годы с Айн Рэнд».

ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ, лю-лю-лю, ЭТУ ГАДОСТЬ НЕ ЛЮБЛЮ!

Рэнд ненавидела всю классическую романтическую музыку, особенно Бетховена и Брамса. Ей даже случалось полностью разрывать отношения с друзьями, если она узнавала, что они любят Бетховена!

ПОКЛОННИЦА ГОЛДУОТЕРА

Имя Рэнд обычно ассоциируют с политическим консерватизмом, однако на деле разложить ее взгляды по полочкам не так-то просто. Хотя она часто выступала в поддержку кандидатов в президенты от партии республиканцев, в 1932 году она проголосовала за Франклина Делано Рузвельта (о чем впоследствии пожалела) и отказалась поддерживать Рональда Рейгана в 1960-м (она раскритиковала его за «смесь капитализма и религии» и назвала Рейгана «представителем худшего типа консерваторов»). Кандидатом, который практически воплощал в себе ее философию, был сенатор Барри Голдуотер, республиканец из Аризоны. Поддерживая его в своем «Объективистском бюллетене» в 1964 году, Рэнд писала: «В эпоху упадка морали, в такие времена, как сейчас, люди, ищущие власти ради власти, стремятся к лидерству повсюду и уничтожают одну страну за другой. Барри Голдуотер — единственный, кто лишен жажды власти… Живя в мире, охваченном диктатурой, можем ли позволить себе упустить такого кандидата?» Как показала практика, можем. Несмотря на поддержку Рэнд, Голдуотер проиграл президентские выборы Линдону Джонсону с отрывом более чем в пятнадцать миллионов голосов.

АЙН РЭНД ПРИНАДЛЕЖАЛА К ЧИСЛУ МНОГОЧИСЛЕННЫХ ФАНАТОВ ПОПУЛЯРНОГО В 1970-Х ГОДАХ СЕРИАЛА «АНГЕЛЫ ЧАРЛИ». ОНА НАЗЫВАЛА ЕГО «САМЫМ РОМАНТИЧЕСКИМ СЕРИАЛОМ НАШИХ ДНЕЙ».

ТАК ВОТ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, В ЧЕМ СЕКРЕТ «2112»[67]!

«Грэмми» в номинации «Самый необычный последователь Айн Рэнд» получает… Нил Пирт из канадской рок-группы «Rush»! Барабанщик и автор текстов, создатель таких классических рок-хитов, как «Том Сойер» и «Человек нового мира», влюбился в объективистскую философию Рэнд в начале 1970-х, живя в Лондоне. Внимательные слушатели наверняка найдут отсылки к произведениям Рэнд, щедро рассыпанные в текстах «Rush».

ФИЛОСОФИЯ ТЕННИСА

В ряды последователей объективизма стекались такие разные и не похожие друг на друга личности, как рокер Нил Пирт, бывший глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен и бывший премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер. Кроме того, это учение затронуло необычайно много легенд женского тенниса. Билли Джин Кинг, Крис Эверт и Мартина Навратилова — все они часто рассуждали о влиянии романов Рэнд на их жизнь. Когда Мартину Навратилову попросили назвать любимую книгу, она выбрала «Источник», который научил ее тому, как важно «бороться за превосходство и хранить верность своим мечтам и идеалам, даже если это означает идти наперекор общественному мнению». А Билли Джин Кинг говорила, что «Атлант расправил плечи» помог ей в начале 1970-х совершить новый рывок в карьере.

ДОЛЛАР ВСЕМОГУЩИЙ

В речи, произнесенной в начале 1960-х в Йельском университете, Рэнд объявила: «Крест — это символ пыток. Я предпочитаю знак доллара, символ свободной торговли, а значит, и свободомыслия». В 1982 году, в день похорон, любовь Рэнд к доллару была явлена во всей красе. Рядом с гробом писательницы возвышалось громадное украшение из цветов в форме знака доллара.

ЖАН-ПОЛЬ САРТР

[68]

Жану-Полю Сартру выпала двойная честь: стать на циональным героем и объектом многочисленны) пародий. Он являл собой странную смесь серьез ного, погруженного в себя мыслителя и скучного самовлюбленного пустозвона; его было легко высмеивать, но трудно игнорировать. Когда в 1960 году Сартр шокировал буржуазное французское общество, публично призвав солдат, проходящих службу в Алжире, дезертировать, президента Шарля де Голля спросили, почему возмутителя спокойствия до сих пор не бросили в тюрьму. «Вольтера тоже никто не арестовывал», — ответил де Голль. Вот яркий пример того, сколь особое и необычное место занимал Сартр во французском обществе.

Сартр был сыном офицера морского флота, который умер, когда Жан-Поль был совсем мал, и немки из Эльзаса, двоюродной сестры знаменитого врача и философа Альберта Швейцера. Его сильное косоглазие — осложнение после перенесенной в детстве тяжелой простуды, оставившей Сартра почти слепым на правый глаз. Страдающий от своего уродства и мучимый страхом интимной близости, Сартр, казалось, самой судьбой был предназначен в философы. Он учился в Сорбонне, где познакомился с женщиной всей его жизни Симоной де Бовуар, которую необъяснимым образом тянуло к Сартру, несмотря на его непривлекательную внешность, низкий рост и пренебрежение правилами гигиены. Симоне даже удалось покончить с его эксцентричной привычкой детально описывать свои эротические приключения с другими женщинами. Связь Жан-Поля и Симоны — которую, правда, вряд ли можно назвать моногамной — длилась до конца их дней.

Во время Второй мировой войны Сартр служил во французской армии метеорологом. Он был взят фашистами в плен и отправлен в концлагерь; тамошнюю обстановку он находил странным образом благоприятствующей написанию пьес. Ему удалось добиться освобождения, убедив немецкие власти в своей частичной слепоте, после чего Сартр немедленно отправился в оккупированный Париж, где занял престижную преподавательскую

должность, которая освободилась, когда занимавший ее преподаватель-еврей был… кхм… отослан на восток. Если из-за обстоятельств, при которых он получил эту работу, Сартра и грызла совесть, он никогда этого не показывал. Во времена фашистской оккупации ему вообще жилось не так уж плохо. Поймав за хвост вдохновение, он написал в 1943 году экзистенциалистский трактат «Бытие и ничто», а в 1944 году его пьеса «Стена» произвела фурор. Хотя Сартр для вида и присоединился к французскому Сопротивлению, он не сделал для борьбы с немецкой оккупацией почти ничего.

После освобождения Франции все прегрешения были прощены, и Сартра провозгласили национальным героем. Его экзистенциалистское мировоззрение, базировавшееся на пережитом отчаянии и необходимости самому делать свое существование более осмысленным за счет взаимодействия с окружающим миром, становилось все более популярным как на родине философа, так и по всей Европе. Что касается политических взглядов, то Сартр, тяготевший к левым, присоединился к коммунистической партии Франции и ратовал за освобождение стран третьего мира. Словно желая подтвердить старый афоризм, что личная жизнь — та же политика, он в 1965 году тайно завел себе любовницу из Алжира, Арлетт Элькаим. (Как ни удивительно, именно она, а не Симона де Бовуар, стала душеприказчицей Сартра после его смерти в 1980 году.)

В 1960-е годы Сартр продолжал потихоньку пописывать и отказался от этого занятия только в 1973 году, когда полностью ослеп. Последние годы его жизни были омрачены болезнями, во многом связанными со злоупотреблением алкоголем, табаком и амфетаминами.

Когда его дни на земле уже были сочтены, Сартр пересмотрел некоторые свои взгляды, в том числе и свою извечную приверженность атеизму. В интервью, данном своему давнему другу Бенни Леви в начале 1980 года, Сартр признался, что изменил свою точку зрения на существование Бога. «Я не чувствую себя появившимся по воле случая, одной из пылинок в бескрайнем космосе, — говорил

он, — я чувствую себя скорее тем, кого ждали, чье появление было запланировано и подготовлено. Короче говоря, существом, которое направил сюда Создатель, а эта идея направляющей руки отсылает нас к Богу». Конечно, старику, стоящему одной ногой в могиле, простительны такие надежды, но публику ждали и более скандальные откровения: перед смертью Сартр фактически отрекся от собственной философии. «Я рассуждал об отчаянии, но все это чушь, — сказал он Леви. — Я говорил об этом, потому что все об этом говорили, это было модно… Сам я никогда не испытывал отчаяния и не считал, что это одно из моих качеств».

Чтобы после этого заявления, фактически означавшего: «Простите, ребята, все это время я вас дурачил», — легионы последователей Сартра не отвернулись от учения, Симона де Бовуар поспешила объявить шокирующие речи своего любовника «старческим ренегатством». Сартр умер во сне 15 апреля 1980 года, и кто знает, куда отправилась его душа… Похоронная процессия, провожавшая его в последний путь, насчитывала пятьдесят тысяч человек.

МОЙ МИЛЫЙ БОБР!

Сартр наградил Симону де Бовуар довольно оригинальным домашним прозвищем. Он называл ее «le castor», что по-французски означает бобр. Это все потому, что ее фамилия — Beauvoir, произносимая на английский манер, созвучна слову «бобр» — beaver.

ТАК ВЫПЬЕМ ЖЕ ЗА НИЧТО!

Стереотип французских интеллектуалов, сидящих и беседующих за столиком летнего кафе, сложился в основном благодаря Сартру. На пике славы он частенько наведывался в кафе вместе со своей подругой жизни Симоной де Бовуар и другими представителями круга экзистенциалистов. Честно говоря, они были не самыми приятными клиентами. Как-то раз Сартр и его компания, запасшись несколькими бутылками шампанского, закатили пирушку в одном парижском кафе. Каждый раз, наполнив бокалы, они поднимали тост за абсурдность всего сущего. Компания горланила все громче, и вскоре из окна над ними высунулась женщина и попросила их вести себя потише.

В ответ Сартр и его друзья разошлись не на шутку.

Рассерженная женщина скрылась в недрах квартиры, а потом появилась снова — уже с ведром помоев. Она выплеснула содержимое ведра вниз, метя в Сартра и его компанию. То ли она плохо целилась, то ли помешал ветер, но дама промахнулась и облила другого постоянного клиента, выходившего из кафе. Приняв это за доказательство действенности их философии, пьяные экзистенциалисты принялись и дальше пить за абсурдность Вселенной.

ЧТО КУРИЛ АФФТАР?

«Психоделики» и «Сартр» — не самое привычное сочетание, правда? Однако французский философ шел впереди эпохи и экспериментировал с расширяющими сознание веществами еще в 1930-х, задолго до того как Тимоти Лири в 1960-х ввел их в моду и сделал частью культуры андерграунда. Решив, по его собственным словам, «пробить кости в голове» и раскрепостить воображение, Сартр впервые попробовал мескалин в 1935 году под присмотром знакомого студента-медика. Сперва эффект был слабый. Но дня через два Сартра стали преследовать все менее и менее приятные галлюцинации. Например, ему казалось, будто за ним гонится гигантский омар. Сартр также рассказывал, что видел орангутанов, циферблат с чертами совы и дома, щелкающие челюстями. Странные видения преследовали его добрых полгода. Позже Сартр вставил часть своих галлюцинаций в роман «Тошнота», в те сцены, где главный герой Рокантен чувствует, что сливается с окружающим пространством.

ДЫМИТ КАК ПАРОВОЗ

В свободное от экспериментов с наркотиками время Сартр предпочитал старый добрый табак. В день он выкуривал две пачки сигарет и еще несколько трубок. Даже для Франции, сходящей по табаку с ума, это много, к тому же подобное пристрастие — не лучшая черта национальной иконы. Когда Французская национальная библиотека вывесила плакат к столетию со дня рождения Сартра, руководству библиотеки было велено закрасить сигарету, которую писатель держал в руке, — в соответствии с законом, запрещающим рекламу табака.

РЕШИВ, ПО ЕГО СОБСТВЕННЫМ СЛОВАМ, «ПРОБИТЬ КОСТИ В ГОЛОВЕ» И РАСКРЕПОСТИТЬ ВООБРАЖЕНИЕ, САРТР ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАЛ С МЕСКАЛИНОМ, ПОСЛЕ НЕГО ЕГО ЧУТЬ ЛИ НЕ ГОД МУЧИЛИ ДИКИЕ ГАЛЛЮЦИНАЦИИ.

ПРИДЕРЖИТЕ ОМАРА!

Возможно, это как-то связано с навеянными наркотой видениями разбушевавшегося гигантского омара, но Сартр всю жизнь боялся морской живности, особенно ракообразных и моллюсков. Он приходил в ужас от мысли, что его схватит клешнями краб или что какой-нибудь осьминог нападет на него и утащит под воду.

МОИ ДРУЗЬЯ-ТЕРРОРИСТЫ

Благодаря своим радикальным политическим убеждениям Сартру доводилось встречаться с самыми неоднозначными личностями XX столетия. В 1960-е годы он ездил на Кубу — поболтать о революции с Фиделем Кастро и Эрнесто «Че» Геварой. Сартр был настолько очарован, что провозгласил Че «самым совершенным человеческим существом нашей эпохи». Когда палестинские террористы убили одиннадцать израильских спортсменов в ходе Олимпийских игр в Мюнхене в 1972 году, Сартр бросился защищать убийц, заявив, что терроризм — это «страшное оружие, но у угнетенных бедняков нет другого». Еще он сказал: «То, что французская пресса и общественное мнение повесили на Мюнхенский теракт ярлык «недопустимого скандала», — само по себе скандально и недопустимо». В 1974 году он посетил тюрьму Штамм-хайм в Штутгарте, где содержался Андреас Баадер, главарь знаменитой банды Баадера-Майнхофа. Хотя позже Сартр назвал Баадера «непроходимым дураком» и «сволочью», сразу после встречи он отправился на немецкое телевидение, где выступил за создание международной комиссии по защите интересов политзаключенных. (Для справки: среди преступлений Баадера были многочисленные ограбления банков и взрыв во Франкфуртском супермаркете.)

ЛЮБИМЕЦ ЖЕНЩИН

Несмотря на свою непрезентабельную внешность, Сартр слыл покорителем дамских сердец, менявшим любовниц так же часто, как пачки сигарет «Буайяр». Он даже пытался соблазнить хорошенькую молодую бразильскую журналистку, пока Симона де Бовуар лежала в больнице с брюшным тифом. Сартр оправдывал свою неверность, сравнивая секс с мастурбацией, и отказывался кончать в своих партнерш — не для того, чтобы избежать беременности, а для того, чтобы не создавать ненужного ощущения интимности.

ЧТО НАЙДЕШЬ, ТО И КУРИ!

Может, Сартр и не оказал никакого содействия французскому Сопротивлению, но с одним побочным эффектом фашистской оккупации он все-таки боролся. Нехватка табака в военное время сильно урезала его ежедневно выкуриваемую дозу. Однако находчивый философ не сдавался: часто можно было видеть, как он в кафе подбирал с пола окурки и высыпал остатки табака из них в свою трубку. Страсть Сартра к никотину была столь сильна, что он разрешал своим студентам курить в аудитории. Сартр расстался с вредной привычкой, только когда из-за нарушения кровообращения врачи пригрозили ампутировать ему ноги.

РИЧАРД РАЙТ

[69]

«Он явился как кувалда, — писал о Ричарде Райте историк Джон Хенрик Кларк, — как великан, выбравшийся из недр горы с кувалдой, он и писал как будто кувалдой».

Для нескольких поколений американских школьников Райт и есть кувалда, вбившая «Черного» в обязательную программу по литературе. Но на деле литературная репутация Райта основывается скорее на его более ранней книге «Сын Америки», а также на рассказах и очерках. У Райта было много общего с гигантами современной американской литературы. Как и Хемингуэй, он долго жил за границей. Как и Фолкнер, он родился в штате Миссисипи (и, по странному совпадению, тоже работал на почте). Но цвет кожи и радикальные политические убеждения помешали Райту достичь того же статуса легенды, что был у этих двоих. Большую часть своей жизни Райт потратил на поиски страны, где он мог бы расслабиться, почувствовать себя дома и оставаться вне надзора ФБР.

Один из первых афроамериканцев, добившихся известности своим пером, Райт вырос на американском Юге, где даже наличие библиотечного формуляра делало тебя подозрительным в глазах белой общины. Тем не менее Райт придумал хитроумный план и смог-таки записаться в библиотеку, где штудировал книги своего литературного кумира, Генри Луиса Менкена. Из книг он узнал, что мир не ограничивается его родным городком. Едва достигнув возраста самостоятельности, Райт отправился в путь. Следующие десять лет жизни будущий писатель провел в Чикаго, там он работал на почте и сочинял рассказы и стихи, которые были благосклонно приняты критикой и публиковались в мелких литературных журналах. В 1939 году на проходившей в Нью-Йорке Выставке литературы и искусства негров Райт был назван одним из «двадцати самых выдающихся негров».

«Сын Америки», изданный в 1940 году, стал творческим и коммерческим прорывом Райта. Рассказанная в романе история «неотесанного негра» по имени Биггер Томас, который по случайному стечению обстоятельств убил белую женщину и заплатил за это ужасную цену, почти мгновенно вознесла Райта на вершины популярности, причем не только среди чернокожих читателей. И вот — знак высочайшего признания со стороны читательского сообщества: «Сын Америки» стал первой работой афроамериканского писателя, которая была выбрана «Книгой месяца». (Тут стоит упомянуть, что степенное руководство клуба, отвечавшее за выбор книг, заставило Райта удалить самые жесткие фрагменты романа, касавшиеся расизма.) В течение нескольких месяцев бывший чикагский мелкий почтовый служащий стал самым состоятельным и известным чернокожим писателем Америки.

А еще он вступил в ряды коммунистической партии. В разгар Великой депрессии, когда левые развели бурную агитацию, так поступали многие. Этот факт биографии будет преследовать Райта всю оставшуюся жизнь, причем выяснится, что его параноидальная боязнь правительственной слежки не лишена оснований. Хотя в 1944 году он отрекся от коммунизма и даже написал покаянный очерк «Я пытался быть коммунистом», американское правительство так и не простило ему прошлого. Впервые появившись на публике, Райт сразу попал под надзор ФБР. ЦРУ также не выпускало его из виду. Другим известным афроамериканцам было велено поливать его грязью в «черной» прессе. Тот факт, что Райт дважды женился на белых женщинах: на балерине Диме Роуз Мидман в 1939 году и активистке коммунистической партии Эллен Поплар в 1941-м, — не повышал в глазах правительства его рейтинга.

В 1946 году, устав от того, как с ним обращаются на родине, Райт переехал во Францию и сделался вечным эмигрантом. В Париже его приняли с рапростертыми объятиями, и он сразу влился в круг выдающихся интеллектуалов, среди которых были Гертруда Стайн, Симона де Бовуар, Жан-Поль Сартр и Андре Жид. Райт жил на широкую ногу, вступил в несколько радикальных организаций и агитировал за отмену колонизации развивающихся стран. Но его писательский дар страдал, будучи отрезанным от родной почвы, служившей ему источником вдохновения. В эту пору даже среди образованных американцев мало кто читал «Постороннего», «Дикий праздник» и другие назидательные книги и очерки, которые Райт написал в последние годы. Многие его бывшие последователи, деятели «черной» литературы повернулись к нему спиной. Райт умер от инфаркта в 1960 году, будучи по уши в долгах и впав в немилость к литературным кругам. Вскрытия не было; писателя кремировали (предположительно с экземпляром «Черного») весьма поспешно, что породило массу диких слухов — в духе теории мирового заговора. До сих пор кое-кто верит, что Райта (который при жизни не страдал сердечно-сосудистыми заболеваниями) прикончила его любовница или ЦРУ, или и та и другое сразу. Если так, это было бы достойной кончиной для писателя, который полжизни провел в бегах от реальной и воображаемой угроз.

СЕРДИТЫЙ МОЛОДОЙ САМОУЧКА

Недовольный тем списком литературы, который им выдали в школе, Райт решил составить себе индивидуальную программу чтения. Первым пунктом в его плане стало местное отделение мемфисской системы публичных библиотек. Но в библиотеке действовало четкое правило выдавать книги только белым. Разъяренный Райт отправился домой и тут же сочинил поддельное письмо от мифического начальника мифической Европеоидной библиотеки. «Уважаемая госпожа библиотекарь, — гласило письмо, — не могли бы вы выдать этому мальчику-негру что-нибудь из книг Г.Л. Менкена?» Вскоре его библиотечный формуляр был заполнен от корки до корки.

СОБРАТЬЯ ПО ПЕРУ

Когда Райт в 1939 году женился на балерине Диме Роуз Мидман, шафером у них на свадьбе был другой классик афроамериканской литературы — Ральф Эллисон.

ВО ВРЕМЕНА ВЕЛИКОЙ ДЕПРЕССИИ РИЧАРД РАЙТ ВСТУПИЛ В КОММУНИСТИЧЕСКУЮ ПАРТИЮ.

ОБ ЭТОМ ШАГЕ ОН БУДЕТ ЖАЛЕТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ.

УРА ГОЛЛИВУДУ!

С самого момента публикации роман «Сын Америки» вызывал живейший интерес у голливудских продюсеров. Райт долго противился всяческим попыткам перенести его произведение на большой экран. Он боялся, что при попытке стушевать трагическую историю Биггера Томаса, дабы она стала приемлемой для максимально широкой аудитории, главный смысл романа будет потерян. Еще больший ужас вызывали у него попытки полностью переработать сюжет — и не зря. В 1947 году продюсер Джозеф Филдс из «Метро-Голдвин-Майер» обратился к Райту с идеей «переделать» Биггера Томаса и всех остальных чернокожих персонажей романа в белых. По версии Филдса, Биггер должен был быть представителем белого этнического меньшинства, который обращается за работой наряду с поляком, итальянцем, черным и евреем. Такое видение настолько шокировало Райта, что он решил поставить на Голливуде жирный крест и обратиться к европейским киношникам.

Наконец Райт нашел единомышленника в лице французского режиссера Пьера Шеналя. Шеналь согласился соблюсти дух и букву романа при условии, что главного героя сыграет сам Райт. Назначение сорокалетнего человека безо всякого актерского опыта на роль девятнадцатилетнего юнца стало лишь первой ошибкой из тех, что обрекли этот низкобюджетный фильм на провал. Когда американские власти надавили на французское правительство и велели ему держаться от этого проекта подальше, Шеналь был вынужден перенести съемки в Аргентину. Бюрократический бардак, двойная игра аргентинских спонсоров и профнепригодность самого Шеналя привели к тому, что сроки съемок затянулись, а средства кончились раньше положенного. Можно считать это чудом, но работа над фильмом все-таки была завершена, и премьера состоялась 4 ноября 1950 года на борту авиалайнера.

Съемочная группа рассчитывала, что на родине Райта фильм ожидает теплый прием, но Америка была немилосердна к своему «сыну». Еще до премьеры Бюро киноцензоров штата Нью-Йорк велело прокатчикам сократить фильм примерно на полчаса, вырезав сцены, которые были сочтены слишком политизированными для американского зрителя. Эта урезанная версия привела критиков в ужас, особенно ядовитыми были комментарии по поводу дилетантской игры Райта. На публике автор старался держать марку. «У меня нет никакого алиби для этой картины, — говорил он. — Хорошая она или плохая, но это то, чего я хотел». Однако в личных беседах было заметно, что он очень смущен. Лишь много лет спустя полная версия «Сына Америки» была показана в рамках одного из европейских кинофестивалей. Однако спасать кинематографическую репутацию Райта к тому времени было уже слишком поздно.

С ТАКИМИ ДРУЗЬЯМИ И ВРАГИ НЕ НУЖНЫ

Живя в Париже, Райт взял под свое крыло и чуть ли не усыновил восходящую звезду негритянской литературы Джеймса Болдуина, который был моложе его на четырнадцать лет. Болдуина нигде не публиковали, ему нужен был известный наставник, который помог бы ему рекомендациями и вдохновил бы. И Райт не жалел времени и советов. К несчастью, никто не просветил Болдуина, что за добро следует благодарить. Одной из первых работ, написанных после того, как Болдуин с комфортом обосновался в Париже, был очерк с нападками на традиции протеста в современной черной литературе. Что же стало главным объектом, на который обрушился гнев Болдуина? «Сын Америки». Глубоко уязвленный, Райт так никогда и не простил своего протеже.

ХАЙКУ-МАНИЯ

Райт очень полюбил хайку, стихотворный жанр, пришедший из Японии. В последнее десятилетие своей жизни, живя во Франции, он сочинил более четырех тысяч таких трехстрочных стихотворений, которые сам Райт называл «паутинками». Они были собраны и изданы уже после его смерти.

УИЛЬЯМ БЕРРОУЗ

[70]

Один из самых знаменитых в истории литературы аутсайдеров никогда не испытывал недостатка в добропорядочных родственниках. Его дед по отцовской линии, Уильям Сьюард Берроуз I, был славен тем, что изобрел калькулятор. Его мать, Лора Хармон Ли Берроуз, по ее собственным утверждениям, происходила из рода генерала армии Конфедеративных Штатов Америки Роберта Эдварда Ли, а ее брат занимался связями с общественностью и работал на Джона Рокфеллера (не говоря уж об Адольфе Гитлере). Сам Берроуз учился в Гарвардском университете, истинном оплоте буржуазных ценностей (хотя ему там и не нравилось). «Я ненавидел университет и ненавидел город, где он располагался, — говорил Берроуз о своей альма-матер. — Там все было мертво. Университет был подделкой под английские университеты, а учились там выпускники подделок под английские школы».

Берроуз также служил в американской армии — вряд ли армейские чины пишут об этом в своих рекламных буклетах для новобранцев. Фанаты Берроуза, полюбившие его за неповиновение закону, могут утешиться тем, что из армии его все-таки выгнали, причем по вполне «бер-роузовской» причине: Уильяма сочли непригодным для военной службы из-за психической неуравновешенности, после того как он сознательно отрезал кончик своего мизинца, чтобы произвести впечатление на парня, который ему нравился. Да уж, галантности ему было не занимать. Во время Второй мировой войны Берроуз женился на немецкой еврейке с восхитительным именем Ильзе Клаппер. Это был фиктивный брак, рассчитанный на то, чтобы помочь девушке сбежать из захваченной фашистами Австрии. Позже Берроуз женился на Джоан Волмер, а через несколько лет случайно убил жену во время игры (но об этом потом). Обе жены знали о его истинных сексуальных склонностях. Он гордился этим и не делал из своей нетрадиционной ориентации никакой тайны.

Большинство литературоведов относят рождение поколения битников к 1943 году, когда в Колумбийском университете встретились Уильям Берроуз, Ален Гинзберг и Джек Керуак. До этого Берроуз занимался скупкой краденого и продавал наркотики, чтобы выжить. А после — писал, продавал наркотики и принимал их, чтобы не умереть. Честно говоря, он никогда не нуждался в нормальной работе. В течение всей жизни Берроуз ежемесячно получал вспомоществование от своих богатых родственников, это были не совсем «берроузовские миллионы», о которых любят разглагольствовать создатели литературных мифов, однако на оплату квартиры и на наркотики хватало — а большего Уильям и не хотел.

Наркотики — единственная константа в жизни Берроуза. Они растекаются по его жизни, как доза героина по вене торчка. Химические препараты поработили его с самых юных лет. Уильяма вышвырнули из престижной частной школы в Нью-Мексико за то, что он принимал хлоралгидрат, снотворное, которое применяли для усыпления крыс. В 1950-е годы он провел несколько месяцев, колеся по Южной Америке в поисках таинственного психоделика под названием «яге», который, по слухам, пробуждал в человеке телепатические способности. А три тысячи долларов аванса, полученных за свой главный шедевр, «Голый завтрак», Берроуз спустил на героин. Помимо героина он не чурался грибов, марихуаны, гашиша и морфина — всего, что можно было достать. Берроуз перепробовал множество способов борьбы с зависимостью, включая знаменитую методику лечения апоморфином, предложенную доктором Джоном Йербери Дентом, но ничего не помогало. Наконец Берроуз решил уехать из тех мест, где можно было достать наркотики просто и/ или легально, и описал свои наркоманские опыты в собственных произведениях. Употребление наркотиков и откровенно гомосексуальный стиль жизни сделали Берроуза легкой мишенью для цензоров и других поборников морали. В 1962 году «Голый завтрак» стал объектом последнего крупного судебного разбирательства в США по обвинению в непристойности. В Массачусетсе книга была объявлена вне закона, за этим решением последовал сенсационный судебный процесс, на котором в защиту книги выступили Ален Гинзберг, Норман Мейлер и многие другие. Вскоре все обвинения с романа были сняты. Достигнув к 1970-м годам статуса культового писателя (не в последнюю очередь благодаря своим щегольским шляпам), Берроуз так никогда и не стал частью литературного истеблишмента. В Американскую академию искусств и литературы его приняли лишь в 1983 году, да и то после долгого лоббирования, которым занимался Гинзберг. Литературным снобам Берроуз предпочитал компанию рок-звезд, среди его почитателей были Лу Рид, Дэвид Боуи и Патти Смит. Большая часть 1970-х прошла для него в знаменитом нью-йоркском клубе «Студия 54», а в 1983 году он переехал в Лоуренс, штат Канзас, чтобы провести последние четырнадцать лет своей жизни в наркотической дымке. Умер Берроуз в 1997 году в невероятном для такого образа жизни возрасте — 83 года. Он пережил обоих своих младших и меньше увлекавшихся химией товарищей по битничеству Керуака и Гинзбер-га — одного на двадцать восемь лет, другого на четыре месяца.

УКОЛОЛСЯ И ПОШЕЛ

Героин имел над Берроузом огромную, неодолимую власть. Однажды ради дозы наркотика он продал свою пишущую машинку. Скорость работы сразу снизилась, ведь теперь ему приходилось писать от руки. В другой раз он признался, что целый год не мылся и не менял одежду — вряд ли такой выбор жизненного пути одобряли его друзья и соседи. В промежутках между приступами активности Берроуз мог целыми днями сидеть, вперившись в пространство. «Я могу восемь часов смотреть на кончик своего башмака», — заявил он однажды.

ПОИГРАЕМ В ТЕЛЛЯ?

Для большинства писателей да и для большинства простых обывателей убийство собственной жены стало бы концом, но Берроуза это не сломило. В 1951 году, развлекаясь у себя дома в Мехико, Берроуз и его жена Джоан решили позабавить гостей своей уже вошедшей в ритуал игрой в «Вильгельма Телля». Джоан водрузила себе на голову стакан с виски, а Уильям достал свой пистолет калибра.38. (Сомнительность затеи, в ходе которой одурманенный героином торчок собирался целиться в нервную и дерганую амфетаминщицу, очевидно, ни до кого не доходила.) Берроуз сильно промахнулся и вышиб жене мозги. Смерть наступила мгновенно. Вечеринка закончилась. После длительного выяснения отношений с мексиканской правоохранительной системой, включавшего в себя две всунутых в нужные руки взятки, Берроузу было позволено покинуть страну. На родине его обвинили в убийстве в состоянии аффекта и приговорили к двум годам условно. Там, где другой человек был бы раздавлен чувством вины, Берроуз предпочел видеть светлую сторону. «Я вынужден с ужасом признать, что никогда не стал бы писателем, если бы не смерть Джоан, — писал он позже. — Смерть Джоан связала меня с захватчиком, с Мерзким Духом и подвела меня к той пожизненной борьбе, из которой у меня нет другого выхода — только писать».

СПАСИБО ЗА ЗАВТРАК, ДЖЕК

Самая знаменитая работа Берроуза, предмет его гордости носит одно из самых скандальных названий в истории литературы — «Голый завтрак». За это название нам следует благодарить Джека Керуака. Берроуз изначально планировал назвать роман «Интерзона», то есть «интернациональная зона» в марокканском городе Танжере, где происходит большая часть действия. Позже он выбрал более сенсационный заголовок — «Голая похоть». Как-то раз Керуак приехал к Берроузу в гости в Марокко и заме-тил лежащую в другом конце комнаты рукопись. «Голый завтрак», — прочитал он, не разглядев. Берроуза так насмешило неожиданное название, что он решил на этом и остановиться. Так родилось одно из классических для американской литературы произведений.

ВЫСОКИЕ ОТНОШЕНИЯ

Несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте, у Берроуза и Алена Гинзберга в начале 1950-х годов вспыхнула короткая и бурная интрижка. Однако пара шумно рассталась, как только выяснилось, что Берроуз влюбился в своего протеже. «Билл хотел отношений, в которых ни у кого не остается личного пространства, — писал позже Гинз-берг, — чтобы достигнуть высочайшего телепатического единения душ». Однако когда речь шла о том, чтобы бросить Берроуза, Гинзберг был менее аккуратен в выборе слов. «Я не хочу тебя, старый уродливый хуй!» — заявил он. Потребовалось много лет, чтобы эти двое смогли восстановить порушенную дружбу.

ЗИНУ[71] НА ВАС НЕТ!

Для человека, настолько озабоченного контролем над своим разумом, как Берроуз, увлечение сайентологией выглядит по меньшей мере странным. Тем не менее в конце 1960-х Берроуз с энтузиазмом присоединился к секте, основанной писателем-фантастом Роном Хаббардом, и принял ее доктрину, базировавшуюся на вере в инопланетян. Называя сайентологию «настоящей наукой общения», Берроуз начал проповедовать ее в Лондоне, где жил в тот период. Он даже подвергся так называемому йобургу, утомительной сексуальной и не вполне законной «проверке на безопасность», практикуемой среди адептов сайентологии. Через несколько месяцев Берроузу удалось выбраться из сектантской паутины. «Сайентология была полезна для меня до тех пор, пока она не стала религией, а религия мне не нужна, — заявил он. — Это еще один наркотик для тех, кто помешан на контроле, мы все можем без него обойтись».

УИЛЬЯМ И ДЖОАН БЕРРОУЗ РЕШИЛИ ПОЗАБАВИТЬ ГОСТЕЙ ИГРОЙ В «ВИЛЬГЕЛЬМА ТЕЛЛЯ». ОДНАКО ПРАЗДНИК БЫЛ НЕОЖИДАННО ПРЕРВАН ТРАГЕДИЕЙ.

НА РОК-ВОЛНЕ

Берроуз со своим презрением к закону и со своей маргинальной эстетикой был словно специально создан для мира рок-музыки. Как многие знают, группа «Steely Dan» позаимствовала свое название у Берроуза: «Стальной Дэн III из Иокогамы» — так называлось огромное резиновое дилдо, фигурирующее в «Голом завтраке». Термин «хеви-метал» тоже введен в употребление Берроузом, он появляется в его романах «Мягкая машина» и «Нова Экспресс» как метафора вызывающих зависимость наркотиков.

В последние годы Берроуз тесно сотрудничал с несколькими рок-музыкантами, включая Тома Уэйтса, Ника Кейва и Дженезиса Пи-Орриджа. Его хороший приятель Курт Кобейн даже просил Берроуза сыграть роль Иисуса Христа в клипе на песню «Nirvana» «Коробочка в форме сердца», но Уильям отказался. Зато в 1992 году они с Кобейном записали сингл «Они звали его священником».

Пожалуй, самой родственной душой из всех, с кем Берроузу доводилось сотрудничать, был Эл Юргенсен, фронтмен чикагской металлической команды «Ministry». Берроуз и Юргенсен разделяли общую страсть к героину, который они как минимум один раз употребляли вместе. «Берроуз живет не на этой планете, — отозвался Юргенсен об их памятном совместном героиновом заторче. — В основном мы обсуждали, как истребить повадившихся в его цветник енотов. Наконец мы решили накачать их метадоном. Тогда они станут двигаться медленнее, Билл успеет достать свою пушку 38-го калибра и всех их распугает». Разобравшись с проблемой садовых вредителей, они смогли наконец приступить к делу. Берроуз принял участие в записи песни «Ministry» «Всего одна доза», где он произносит речитатив.

УИЛЬЯМ БЕРРОУЗ В ПРЯМОМ ЭФИРЕ!

Первое появление Берроуза на телевидении попало в анналы как одна из самых странных бесед со звездой в ночных телешоу. Дело было 7 ноября 1981 года, когда шестидесятисемилетняя легенда литературы попала в прямой эфир программы «Субботний вечер» по приглашению главного сценариста Майкла О’Донохью. Большой поклонник творчества Берроуза, О’Донохью уговорил продюсера телеканала Дика Эберсола позволить автору зачитать отрывки своих произведений в эфире, который вела супермодель Лорен Хаттон. Генеральный прогон, во время которого Берроуз прогнусавил отрывки из «Голого завтрака» и «Нова Экспресса» на мотив американского гимна, выглядел столь странно, что Эберсол велел О’Донохью урезать выступление Берроуза с шести минут до трех. Возмущенный О’Донохью пренебрег распоряжением начальства, и Берроуз «зажигал» в прямом эфире шесть минут. Его сюрреалистические разглагольствования о ядерных взрывах и операциях по удалению аппендикса, проведенных в пьяном виде, привели публику в замешательство. Зрители в зале нервно хихикали, не понимая, то ли это шутка, то ли гость говорит на полном серьезе. Но все вскоре уладилось, когда приглашенные на передачу музыкант «Суперфрик» Рик Джеймс и актеры Эдди Мэрфи и Джо Пископо сумели взять шоу под свой контроль.

ЛЕЗВИЕ, ДА НЕ ТО

Самые зоркие зрители могли заметить в титрах к классике научной фантастики — вышедшему на экраны в 1982 году фильму Ридли Скотта «Бегущий по лезвию бритвы» — имя Берроуза. Это упоминание было данью уважения к автору «Голого завтрака», который в то время тоже как раз работал над сценарием под названием «Бегущий по лезвию бритвы». Сценарий этот, впрочем, не имел ничего общего ни с фильмом Скотта, ни с романом Филипа Дика «Снятся ли андроидам электроовцы?», на котором этот фильм основывался. Текст, написанный Берроузом, повествовал о подростках-контрабандистах, чья банда называлась «Бегущие по лезвию бритвы», — они доставляли запрещенные медицинские инструменты врачам в фашистской Америке будущего, где всем заправляла тайная полиция.

КАРСОН МАККАЛЕРС

[72]

Лучший способ затеять потасовку на встрече американского клуба любителей чтения — это встать и спросить, кто что думает о творчестве Карсон Маккалерс. Эту писательницу либо любят, либо ненавидят. Среди ее сторонников Грэм Грин (который ставил Маккалерс выше Уильяма Фолкнера и хвалил за «оригинальную поэтическую чувствительность»), ее друг Теннеси Уильямс (называвший Маккалерс гением) и Гор Видал (который отзывался о ее легкой и прозрачной прозе как об «одном из немногих достойных достижений нашей второсортной культуры»). А в лагере противников — Артур Миллер (он называл Маккалерс «незначительным автором»), ее коллега, тоже писавшая в стиле «южная готика», Флэннери О’Коннор («Мне активно не нравятся ее работы») и влиятельный кинокритик Стэнли Кауфман (который охарактеризовал Маккалерс как «испанский мох, свисающий с дерева американской литературы»). Хотя жизнь Карсон Маккалерс была короткой, а литературное наследие — относительно небольшим, эта талантливая бисексуалка из Коламбуса, штат Джорджия, не осталась незамеченной.

Урожденная Лала Карсон Смит, а впоследствии Карсон Маккалерс была буквально рождена для литературной славы. Спросите у ее матери, если не верите. Маргарита Уотерс Смит, внучка героя Гражданской войны, рассказывала всем и каждому: на то, что ее нерожденный ребенок достигнет огромных высот в искусстве, указывают особые мистические знаки. К сожалению, эти таинственные оракулы ошиблись с полом ребенка, поэтому Маргарите пришлось отказаться от выбранного заранее имени Энрико Карузо и назвать девочку Лалой в честь своей бабки.

С маленькой Лалой носились как с писаной торбой. Мать была убеждена, что призвание девочки — музыка, и хвасталась друзьям, будто малышка может плакать в определенной тональности. С самого раннего детства Лалу усаживали за пианино — по мнению матери, это должно было пробудить скрывавшуюся в ней гениальность.

В семнадцать лет Карсон отправилась в Нью-Йорк — учиться музыке в престижной школе «Джуллиард». В ее бумажнике лежали деньги на обучение: чтобы собрать нужную сумму, пришлось продать фамильное кольцо. То ли случайно, то ли потому что Карсон не испытывала тяги к выбранному матерью занятию, она потеряла бумажник в метро, и ее музыкальная карьера закончилась, не успев начаться. Вместо музыки Маккалерс записалась на курсы писательского мастерства; чтобы оплатить обучение, она бралась за разные работы, но нигде не задерживалась подолгу. «Меня всегда увольняли, — рассказывала Маккалерс позднее в интервью. — Мой послужной список в этом смысле идеален. Я никогда в жизни не уходила с работы по собственному желанию». В 1937 году она вышла замуж за Ривза Маккалерса — такого же плохо приспособленного к жизни человека, который, как и она, мечтал о признании и заводил любовников обоих полов. Они плохо подходили друг другу. Ривз по своим писательским способностям и в подметки не годился Карсон, но жаждал успеха так же, как и она. Брак продлился всего три года, а в 1940 году по приглашению своего друга Джорджа Дэвиса, бывшего редактора журнала «Харпере базар», Маккалерс переехала в одну из бруклинских развалюх, где в те годы обитала богемная коммуна. Среди ее соседей были поэты У.Х. Оден, Луис Макнис и блистательная стриптизерша Джипси Роуз Ли, с которой Карсон делила третий этаж. Дом посещали вереницы эксцентричных и знаменитых гостей, от Пола и Джейн Боулз до Леонарда Бернстайна и Сальвадора Дали. Атмосфера творчества и вольнодумства подействовала на Карсон оживляюще, и, оправившись от развала неудачного брака, Маккалерс принялась за работу над «Участницей свадьбы» и «Балладой о невеселом кабачке». Кроме того, у нее возникло некое странное подобие романа с У.Х. Оденом, претенциозным брюзгой, который был на десять лет ее старше. Хоть они и не могли выносить акцента друг дружки (Маккалерс произносила его имя как Уинстон вместо Уистен), между ними зародились отношения по принципу «учитель и ученица». Оден был гомосексуалистом, и его не задевали судорожные попытки Маккалерс наладить личную жизнь, которые заключались, по большей части, в заигрывании с недостижимыми женщинами. («Я родилась мужчиной», — говорила она. Материнское пророчество все же отчасти сбылось.)

В 1945 году, уже добившись мировой известности, Карсон снова вышла замуж за своего бывшего мужа Ривза. Однако если он за это время и изменился, то только к худшему. Воображение Ривза захватила навязчивая идея, что им с женой следует вместе покончить с собой. Когда пришедшая в ужас Карсон отказалась, Ривз смирился и в 1953 году отошел в мир иной без нее, поселившись в парижском отеле и приняв смертельную дозу барбитуратов. Еще более тяжелым ударом для Карсон два года спустя стала смерть ее матери, слепо обожавшей дочь. Лишившись эмоциональной поддержки, Маккалерс погрузилась в глубокую депрессию, из которой так до конца и не выкарабкалась. После нескольких инсультов ее наполовину парализовало, а в 1962 году у Маккалерс обнаружили рак груди; операции на руке, ноге, бедре и пальцах сильно ограничили возможность заниматься литературным трудом. Под конец жизни Маккалерс могла печатать только одной рукой и писала не больше одной страницы в день. Очередной инсульт стал для нее фатальным. Маккалерс на сорок семь дней впала в кому и 29 сентября 1967 года умерла.

КАРСОН И ГРАФИНЯ

Маккалерс была увлечена русской литературой, в частности творчеством таких писателей, как Чехов, Достоевский, Тургенев и Толстой. Она также имела обыкновение сталкиваться с их родственниками в общественном транспорте. Однажды они с матерью ехали по улицам Нью-Йорка в автобусе, у них незаметно завязался разговор с царственной на вид русской дамой. Мамаша Маккалерс не переставая зудела о литературных успехах своей дочурки, в ответ собеседница заметила, что ее отец тоже был писателем. Что же это была за дама? Графиня Толстая.

НА ОДНОЙ ЛЕГЕНДАРНОЙ ВЕЧЕРИНКЕ, ЕСЛИ ВЕРИТЬ СЛУХАМ, КАРСОН МАККАЛЕРС ТАНЦЕВАЛА НА СТОЛЕ С МЭРИЛИН МОНРО, А АРТУР МИЛЛЕР И ИСАК ДИНЕСЕН ИХ ПОДЗУЖИВАЛИ.

ВПЕРЕД, МЭРИЛИН! ВПЕРЕД, БЛИКСЕН!

Одной из самых известных вечеринок в истории литературы, куда наверняка хотели бы перенестись на машине времени все современные литературоведы, было празднество, на которое Маккалерс пригласила Мэрилин Монро, ее мужа Артура Миллера и баронессу Карен Бликсен-Финеке (известную также под псевдонимом Исак Динесен, автора автобиографического романа «Из Африки»), Бликсен, недавно побывавшая в Соединенных Штатах и выступавшая там перед Американской академией искусств и литературы, горела желанием познакомиться с сексапильной звездой фильма «В джазе только девушки». Маккалерс, у которой в годы литературной славы завязалось множество знакомств со звездами, 5 февраля 1959 года осуществила мечту приятельницы.

Эти четверо представляли собой весьма пеструю компанию. Эрудит и очкарик Миллер недавно закончил очередную пьесу и пока не начал другую, он еще отходил от недавней судебной тяжбы с федеральным правительством, вызванной его отказом появиться перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Мэрилин Монро, вышедшая за него замуж за два года до этого, находилась на пике славы и уже проявляла первые признаки расстройства психики, которое тремя годами позже привело к ее смерти. Она явилась в черном облегающем платье, выгодно подчеркивавшем ее роскошный бюст. Маккалерс, как обычно, и физически, и в смысле душевного состояния представляла собой развалину. После серии инсультов левая половина ее тела была парализована. Карен Бликсен, которой на тот момент стукнуло семьдесят четыре, была самой старшей среди присутствовавших. И находилась во многих отношениях в самой худшей форме. Со времен расцвета Бликсен минул уже не один десяток лет, ее здоровье подточили сифилис и анорексия. Карен весила не больше сорока килограммов, курила одну сигарету за другой и глотала амфетамины как конфеты.

Когда гостей пригласили к столу, Бликсен заказала чуть ли не единственные продукты, которые она употребляла: устрицы и шампанское. Ошеломленный Миллер спросил, какой доктор прописал ей столь странную диету. Бликсен смерила его испепеляющим взглядом. «Доктор? — переспросила она. — Доктора в ужасе, но я люблю шампанское и устрицы тоже люблю, они мне на пользу». На этом разговор о диетах закончился. (Для справки: несколькими днями позже баронесса Бликсен была срочно госпитализирована с тяжелой формой истощения.)

Поразительно, но эти три женщины, кажется, неплохо поладили. Возможно, их связывали общие проблемы. Бликсен была так очарована красотой Мэрилин, ее жизненной силой и невинно-наивным видом, что сравнила ее с маленьким львенком, каких она видела в Африке. Маккалерс же считала эту вечеринку самой лучшей из всех, какие она когда-либо давала. Однако слухи, что под конец вечера три дамы вместе танцевали на мраморном столе, оказались беспочвенными — во всяком случае, если верить Артуру Миллеру.

НА ЗОЛОТОМ ГЛАЗУ

Среди поклонников Карсон Маккалерс был и Ян Флеминг, создатель Джеймса Бонда. Автор шпионских историй был настолько покорен ее романом «Отражения в золотом глазу», что в ее честь назвал свою виллу на Ямайке «Золотым глазом».

НЕВЫНОСИМАЯ БЕЛОСТЬ БЫТИЯ

Под конец жизни у Маккалерс развилась маниакальная привязанность к белому цвету. Уверовав в то, что она мистически связана с духом Эмили Дикинсон, Маккалерс стала одеваться во все белое и настоятельно советовала друзьям покрасить свои комнаты белой краской. Она и интервью давала, облачившись только в белую ночную сорочку и теннисные туфли.

ДЖЕРОМ СЭЛИНДЖЕР

[73]

Джером Дэвид Сэлинджер возвел в ранг искусства умение создавать себе загадочный образ, удалившись от мира, живя затворником и ни с кем не вступая в контакты. (Тот же ловкий трюк в свое время проделали Грета Гарбо и Говард Хьюз.) Если судить исключительно по объемам, то вклад Сэлинджера в литературу невелик. Но мало кого из авторов можно поставить на одну ступень с этим человеком, который однажды сам факт публикации своих произведений обозвал «жутким вторжением в мою личную жизнь». А ведь многие писатели за такое вмешательство готовы глотку кому-нибудь перегрызть.

Его визитная карточка — это, разумеется, роман «Над пропастью во ржи», мастерское отражение подростковой отчужденности, которое и по сей день находит отклик у вечно всем недовольных старшеклассников и прочих депрессивных личностей. Главный персонаж книги Холден Колфилд (названный в честь актеров Уильяма Холдена и Джоан Колфилд) был отражением самого Сэлинджера, только вместо военной академии, где учился сам писатель, была изображена престижная школа. Едкая ироническая книга — список всего, что ненавидел Сэлинджер, поданный в форме романа, — стала для ранимого и забитого автора-еврея площадкой, на которой он мог задним числом отомстить всем, кто заставлял его чувствовать себя неудачником. Создав еще несколько книг, принятых в эйзенхауэровскую эпоху — эпоху, когда неприспособленность к жизни стала едва ли не культом, — «на ура», Сэлинджер стал жить в уединении и прекратил писать.

Было ли это бегство от славы продуктом болезненной уязвимости? В годы, последовавшие после публикации романа «Над пропастью во ржи», целый ряд литературных величин, таких как Джон Апдайк, Альфред Казин и Лесли Фидпер, не стесняясь, разносили книгу в пух и прах. Джоан Дидион называла его работу «фальшивкой» и ругала манеру Сэлинджера «льстить заурядности, скрывающейся внутри каждого из читателей, его склонность давать инструкции, как надо жить». Может быть, все это было продиктовано завистью. В конце концов, Сэлинджер заработал куда больше денег и получил куда больше внимания публики, чем любой из злопыхателей. Однако некоторые подозревают, что критика тут ни при чем. Быть может, Сэлинджер просто опасался, что уже никогда не сможет в своем писательстве достигнуть былых высот. Впрочем, независимо от причин, он стал одним из самых знаменитых в мире затворников.

Когда имя Сэлинджера все же всплывает, то обычно в связи с какими-нибудь неоднозначными поступками.

В начале 1970-х он закрутил роман с восемнадцатилетней начинающей писательницей Джойс Мэйнард, а через девять месяцев бесцеремонно вышвырнул ее на улицу. Мэйнард жестоко отомстила Сэлинджеру, продав с аукциона его любовные письма и написав скандальную книгу об их отношениях. В 2000 году дочь Сэлинджера Маргарет тоже написала мемуары, изобразив отца в весьма нелестном виде. С ее точки зрения, человек, покоривший целое поколение читателей своими байками о трудностях взросления, на деле был угрюмым сторонником дисциплины, пил собственную мочу и насаждал вокруг себя давно вышедшие из употребления расовые предрассудки, почерпнутые из старых голливудских фильмов. «Для моего отца все люди, чей родной язык испанский, были либо пуэрториканскими прачками, — писала она, — либо беззубыми ухмыляющимися типами, похожими на цыган из фильмов братьев Маркс». Когда Маргарет выбрала себе в мужья чернокожего мужчину, Сэлинджера чуть кондрашка не хватила. Он предупредил дочь, что смотрел фильм, в котором белая женщина вышла замуж за черного музыканта, и последствия этого брака были катастрофические.

Уединившись в своих нью-гэмпширских владениях, Сэлинджер продолжал писать. Говорят, у него в доме осталось несколько сейфов величиной с комнату, заполненных готовыми или находившимися в работе рукописями. Время от времени Сэлинджер проговаривался, что, может быть, вот-вот выпустит новый роман, но всегда успевал передумать. Он категорически отказывался продавать права на экранизацию своих работ и не давал ходу любым их переработкам и продолжениям, принадлежащим не его перу. В завещании Сэлинджера вроде как есть строки, запрещающие снимать фильмы по его книгам и после смерти автора.

Само собой, недостатка в деньгах он не испытывал. «Над пропастью во ржи» ежегодно расходится тиражами свыше 250 000 экземпляров, вдохновляя подростков-бунтарей по всему миру. В этом есть некая горькая ирония судьбы, но величайшее произведение Сэлинджера также стало настольной книгой для психов-одиночек и потенциальных маньяков-убийц. В момент задержания Марк Дэвид Чэпмен, застреливший Джона Леннона в декабре 1980 года, сжимал в руках потрепанное издание «Над пропастью во ржи». Позже Чэпмен заявил, что на убийство его вдохновил Холден Колфилд. Если в Голливуде хотят, чтобы зрители сразу опознали в герое чудика (взять к примеру запутавшегося параноика из фильма «Теория заговора» в исполнении Мэла Гибсона), у того обязательно на полке оказывается «Над пропастью во ржи». «Я боюсь людей, которым нравится над “Пропастью во ржи”», — пела в 1991 году инди-рок-группа «Too Much Joy». Можем ли мы винить их за это?

ТАНЦЫ НА ПАЛУБЕ

Самый знаменитый в мире отшельник когда-то лихо отплясывал латиноамериканский танец конгу. В 1941 году Сэлинджер был ответственным за развлечения на борту корабля «Кунгсхольм», роскошного шведского лайнера, доставлявшего состоятельных пассажиров в Вест-Индию. Позже он использовал свой опыт в рассказе «Тэдди», действие которого происходит на океанском лайнере.

УНАТИК

Когда Сэлинджеру было двадцать с небольшим, он встречался с Уной О’Нил, дочерью драматурга Юджина О’Нила. Сэлинджер полагал, что они прекрасная пара, но тут его обошел на повороте смешной человечек в котелке. Чарли Чаплин вскружил Уне голову, и вскоре они поженились, несмотря на тридцать шесть лет разницы в возрасте. Разгневанный Сэлинджер написал Уне злое и ядовитое письмо, где в мерзких подробностях изложил, как он представляет себе ее первую брачную ночь с Чаплином.

Я ЖЕНИЛСЯ НА НАЦИСТКЕ

Вот и говорите о комплексах! Сэлинджер всегда стеснялся своего еврейского происхождения, этой же чертой он наделил многих своих литературных отпрысков. При этом Сэлинджер, возможно, — единственный еврей, который по собственной воле женился на нацистке. Это произошло в последние месяцы Второй мировой войны, когда Сэлинджер служил офицером контрразведки в оккупированной Германии. В его обязанности входило допрашивать мелких фашистских чиновников. Сэлинджера угораздило влюбиться в одну из них — в женщину по имени Сильвия (или Салива, как звал ее Сэлинджер). Нельзя сказать, чтобы американские родственники Сэлинджера приняли откровенную антисемитку Сильвию с распростертыми объятиями. Их союз продержался всего несколько месяцев, после чего Сильвия отчалила обратно в фатерланд.

А ЕЩЕ ОН СКАЗАЛ БЫ, ЧТО Я ДОЛЖЕН ВАС ПРИСТРЕЛИТЬ

Когда в 1951 году роман «Над пропастью во ржи» был выбран книгой месяца, у организаторов этой престижной премии возникли проблемы из-за туманного названия книги. Президент клуба, вручавшего премию, обратился к писателю с просьбой назвать книгу как-нибудь по-другому,

Сэлинджер ледяным тоном отказался. «Холдену Колфилду, — объяснил он, — это не понравилось бы».

НЕ ЖЕЛАЕТЕ ЛИ КРУЖКУ ПИ…?

По словам его дочери Маргарет, Сэлинджер пил собственную мочу. Не для удовольствия, конечно, а в медицинских целях. В Индии уринотерапия практикуется более пяти тысячелетий, многие верят, что она обладает заметным целительным действием. А еще ею можно отбеливать зубы.

ПАТОЛОГИЧЕСКИЙ ГОМЕОПАТ

Уринотерапия была не единственной ветвью народной медицины, интересовавшей Сэлинджера. В разные годы он увлекался сайентологией, гомеопатией, акупунктурой и учением секты Церковь Христа. Он оборудовал себе в пристройке солярий с металлическими отражателями и поджаривался там, пока кожа не становилась темнокоричневой. Когда он перешел на макробиотическую диету, лицо его приобрело устрашающий зеленый оттенок, а изо рта, по словам домочадцев, отвратительно воняло.

Испытывать альтернативные методы лечения на себе самом ему было мало. Когда случалось заболеть кому-то из его детей, Сэлинджер впадал в бешенство и отказывался отдыхать, пока не найдет нужное именно при этой болезни гомеопатическое средство. Он мог часами рыться в книгах по нетрадиционной медицине, ища лекарство от простого насморка.

Когда речь шла об акупунктуре, «доктор» Сэлинджер придерживался совсем уж несуразных методов. Он избегал обычных игл, отдавая предпочтение толстым деревянным дюбелям (вроде тех, какими скрепляется мебель «IКЕА»). Это причиняло пациентам страшные мучения. Его дочь Маргарет описывает свои ощущения так: «Будто тебе под кожу пропихивают тупой карандаш». Сэлинджер пытался вылечить своего простудившегося сына Мэтью, придавливая одним из своих волшебных дюбелей костяшки пальцев ребенка. Мальчик орал от боли, но разжалобить отца ему не удавалось. «У тебя, твоей матери и сестры самый низкий болевой порог, какой я когда-либо видел, — ворчал Сэлинджер-старший. — Ты так вопишь, будто в тебя попал заряд шрапнели!» Неудивительно, что дети старались скрыть свои недомогания от милого папочки.

ЛЯГУШОНКА В КОРОБЧОНКЕ

Во время, свободное от бесчеловечных медицинских опытов над детьми, Сэлинджер любил ненадолго забраться в свой персональный оргазмотрон. Это вместилище из дерева и листового металла, рассчитанное на одного человека, было изобретено в 1930-е годы психоаналитиком-мошенником Вильгельмом Райхом. Коробка размерами 150 х 60 х 60 сантиметров, называвшаяся оргоновым аккумулятором, якобы накапливала «оргон», саму сущность жизни. (Многие также верили, что устройство действует на сидящего внутри как мощный сексуальный стимулятор.) В начале 1950-х подобные машины продавались бойко, как горячие пирожки, пока американское правительство не объявило их шарлатанством и не посадило изобретателя в тюрьму. (Для справки: Райх однажды беседовал с Альбертом Эйнштейном пять часов кряду. В конце беседы он сказал: «Теперь вы понимаете, почему все думают, что я сумасшедший». Эйнштейн добавил: «И понимаю, каково им приходится».)

ЕСЛИ ВЕРИТЬ ЕГО ДОЧЕРИ МАРГАРЕТ, ДЖЕРОМ ДЭВИД СЭЛИНДЖЕР ПИЛ СВОЮ СОБСТВЕННУЮ МОЧУ (ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО В МЕДИЦИНСКИХ ЦЕЛЯХ).

СИЛА БОЛТОВНИ

Духовные искания Сэлинджера напоминали коробку конфет ассорти. Родившись в иудейской семье, он перепробовал дзэн-буддизм, ведический индуизм и даже харизматичное христианство. Посетив в Нью-Йорке молельный дом, он так впечатлился, что, вернувшись в Нью-Гэмпшир, начал говорить на разных языках. Его дочь однажды нашла его в пристройке для загара впавшим в глоссолалию (это произнесение непонятных, бессмысленных звуков в состоянии религиозного экстаза; в некоторых религиозных направлениях считается, что таким образом человек может разговаривать с Богом на непонятном для него самого языке).

УВИДИМСЯ В СУДЕ!

Сэлинджер яростно защищал неприкосновенность своей личной жизни, то и дело подавая в суд, чтобы отпугнуть потенциальных биографов. В 1988 году он выиграл тяжбу с Иэном Гамильтоном и обязал его не включать в биографию фрагменты его (Сэлинджера) частной переписки. Когда иранские киношники в 1998 году затеяли не согласованную с автором экранизацию «Фрэнни и Зуи», Сэлинджер натравил на них своих адвокатов. Даже одной его угрозы подать в суд обычно было достаточно, чтоб противоположная сторона отказалась от своих намерений. Такие киноперсонажи, как Терренс Манн из фильма «Поле мечты» в исполнении Джеймса Эрла Джонса и Уильям Форрестер, сыгранный Шоном Коннери в фильме «Найти Форрестера», изначально основывались на образе Сэлинджера, но в ходе съемок были изменены, чтобы избежать каких бы то ни было обвинений.

МОЙ ГЕРОЙ

Сын Сэлинджера Мэтью Сэлинджер в 1990 году сыграл суперпатриота и супергероя «Капитана Америку» в одноименном фильме.

ДЖЕК КЕРУАК

[74]

Если попросить людей назвать несколько важных фактов о Керуаке, мало кто охарактеризует его как: а) выходца из французской части Канады; б) человека с консервативными политическими взглядами; в) примерного школьника. Но автор культового романа «На дороге» именно таким и был, не говоря уж о том, что он был ярым бейсбольным фанатом, который своим статьям о матчах «Ред сокс» радовался, может быть, даже больше, чем славе родоначальника битничества.

Джек Керуак, урожденный Жан-Луи Лебри де Керуак появился на свет в 1922 году в Лоуэлле, штат Массачусетс, в семье типографского работника из Квебека. До пяти лет он не знал по-английски ни слова, а как следует освоил язык, только будучи подростком. В детстве он развлекался вымышленными описаниями разнообразных спортивных мероприятий. Керуак учился в нью-йоркской школе Ораса Манна, элитном учебном заведении, среди знаменитых выпускников которого были адвокат Рой Кон, боровшийся с коммунистическими агентами в правительстве, звезда тенниса и транссексуалка Рене Ричардс и губернатор Нью-Йорка Элиот Спитцер.

Успехи Керуака в футболе обеспечили ему поступление в Колумбийский университет, где он хвастался своими рекордами по количеству прогулов. Может, он так и стал бы обычным туповатым спортсменом, если бы во второй же игре не сломал ногу. Керуак бросил учебу и стал бродягой и писателем. Годы путешествий и ведение дневников, куда он записывал дорожные впечатления, вылились в апреле 1951 года в легендарный писательский марафон, в ходе которого и родился роман «На дороге». Позже Керуак заявлял, что выдал на-гора рукопись объемом 175 000 слов всего за три недели, текст был напечатан на огромном рулоне бумаги для телетайпа. Большинство современных исследователей сходятся в том, что знаменитый «свиток Керуака» был написан не «из головы», а составлен из дневниковых записей за несколько лет. Но, как бы там ни было, история его странствий со своими хиппующими приятелями по Америке и Мексике моментально стала библией для только что зародившегося поколения битников.

Не прошло и года, как Керуак появился на популярном телешоу Стива Аллена, где читал отрывки из своего главного творения под джазовый аккомпанемент. К сожалению, это было одно из немногих внятных выступлений Керуака в тот период. Куда чаще он приходил пьяным или пускался в многословные, не относящиеся к делу рассуждения о буддизме и истинной сущности гения. У него быстро возникли недоброжелатели в высших литературных сферах, среди них был и Трумен Капоте, который однажды охарактеризовал роман Керуака так: «Это не искусство. Это набирание текста на машинке». Стоит отметить, что Керуак, которого часто ассоциируют со спонтанным, самопроизвольно льющимся из человека письмом, на самом деле кропотливо трудился над своими рукописями, редактировал их, чтобы сделать более привлекательными для издателей и более перспективными с точки зрения продаж. А почему бы и нет? Ведь только так он мог заработать достаточно денег на выпивку.

И без того хронический алкоголик, в последние годы Керуак допился до полного ступора. За эти годы он почти ничего не написал, несколько раз переезжал с места на место (всегда вместе с матерью) и все больше ударялся в католицизм. Он умер 21 октября 1969 года от обширного желудочного кровотечения с ручкой и блокнотом в руках.

ПРАВО РУЛЯ!

Самые радикальные из битников, пожалуй, были бы шокированы, узнай они, что отец их движения придерживался в политике консервативных взглядов. Будучи истовым католиком, Керуак презирал хиппи и поддерживал войну во Вьетнаме. Когда на одной из вечеринок в конце 1960-х кто-то из гостей замотался в американский флаг, как в мантию, Керуак счел необходимым отобрать флаг, аккуратно его сложить и убрать куда подальше. А одним из его самых близких друзей был Уильям Ф. Бакли, правый писатель и журналист, основатель политического журнала «Нэшнл ревью».

ЧЕРНОЙ МОЛНИИ ПОДОБНЫЙ…

Как мы уже упоминали, Керуак был хроническим алкоголиком. Его любимым напитком был «Тандерберд» («Буревестник»), недорогое крепленое вино, выбор всех бедных забулдыг.

БЕЙСБОЛЬНЫЙ БУМ

Величайшим литературным достижением Керуака считается роман «На дороге», а вот его величайшим изобретением, несомненно, была Фантастическая бейсбольная лига. Задолго до того, как мир захватили онлайн-игры и виртуальные спортивные тотализаторы, основатель бит-ничества развлекался по старинке: при помощи карточек и листочков цветной бумаги.

Он придумал Фантастическую лигу еще в детские годы, в Лоуэлле, а уже будучи взрослым, часто упоминал ее в своих дневниках, то есть она стала его увлечением на всю жизнь. В игре применялись карточки и расчеты, отчасти она напоминала более поздние популярные настольные игры, хотя керуаковская версия была куда сложнее и хитроумнее. Разделенная на шесть воображаемых команд, его лига была населена как реальными персонажами вроде Панчо Вильи и Лу Герига, так и вымышленными игроками, такими как Гомер Лэндри, Сарли Кастер и Луи Терсереро. Себя самого Керуак назначил менеджером команды «Питсбург плимутс».

«Игры» проходили в режиме реального времени с использованием мраморных шариков, зубочисток и ластиков, которые Керуак бросал в цель на расстояние сорока футов. Как заправский букмекер, Керуак подробно фиксировал выступление каждого игрока. Он вел протокол результатов, распределял сборы, назначал игрокам вознаграждения и даже вел финансовую статистику по каждой команде. Он также выпускал бюллетень под названием «Бейсбольные сплетни Джека Льюиса» и листовки «Мячи за день», где подводились итоги всех игр за день, объявлялось время матчей и приводились списки лучших игроков лиги. Кое-что из тогдашних записок об играх фигурирует в его сборнике ранних работ «Поверх “Ундервуда”». Остальное, к сожалению, кануло в бейсбольную Лету.

НА ДОРОГЕ И В ЗАПОЕ

В 1958 году, вскоре после своего литературного триумфа, Керуак вместе с матерью перебрался в Нортпорт, маленький приморский городок в районе Норт-Шор — на северном побережье Лонг-Айленда. Местные жители до сих пор вспоминают его с теплом — как городского пьяницу. Его часто видели бредущим по улице босиком или в домашних тапочках, он был пьян в зюзю и волок за собой сумку-тележку, как будто собрался в магазин за овощами. В действительности же из всей «провизии» ему был нужен только алкоголь. В портфеле у него всегда была припасена бутылочка виски «Канадиан клаб» — на случай, если вдруг приспичит промочить горло. По утрам, после обильных возлияний, его нередко можно было найти спящим поперек заброшенных трамвайных путей.

Другими излюбленными местами отдыха Керуака были местный паб и винно-водочный магазин, где он располагался вздремнуть среди дня. Он часто посещал городскую библиотеку, но отказывался заходить в здание и ждал снаружи, пока библиотекари принесут ему нужные книги. Керуак также был известен тем, что никогда не подстригал лужайку перед домом и отвратительно водил машину (к счастью, ему не так уж часто требовалось куда-нибудь съездить). Вечера он обычно проводил дома, играя в свою вымышленную бейсбольную лигу или прослушивая на магнитофоне отрывки католических месс. Время от времени его навещал кто-нибудь из фанатов (Нортпорт от Нью-Йорка отделял всего час езды). Не зная, что делать со своей растущей славой, Керуак предпочитал напоить гостей и устроить им импровизированную экскурсию по заброшенным домам Норт-Шора.

В 1964 году Керуак покинул Нортпорт и переехал в Сент-Питерсберг, штат Флорида. Свою последнюю ночь в Норт-порте он провел, по обыкновению надравшись и подпевая записям Мэла Торма[75]. Позже его нашли спящим в поле в нескольких милях от города.

ЭТО ГОЛЫЙ ЗАВТРАК — ГОЛЫЙ, А НЕ БЕСПЛАТНЫЙ!

Керуака и Уильяма Берроуза связывала многолетняя дружба, правда, с середины 1950-х отношения несколько охладились — в основном из-за любви Керуака к халяве. Останавливаясь в доме Берроуза, он никогда и ни за что не платил и беззастенчиво объедал приятеля. Два идола поколения битников не разговаривали более десяти лет. Впоследствии они встретились лишь однажды, в 1968 году, когда Керуак появился в эфире ток-шоу «Горящая линия», которое вел его старый друг Уильям Ф. Бакли. Керуак был пьян, и Берроуз уговаривал его уйти и не позориться. Однако Керуак проигнорировал его слова и продолжал выставлять себя посмешищем в телевизионном эфире.

В ГОДЫ, ПРОВЕДЕННЫЕ ДЖЕКОМ КЕРУАКОМ В ГОРОДКЕ НОРТПОРТ, ПИСАТЕЛЯ ЧАСТО ВИДЕЛИ БРЕДУЩИМ ПО УЛИЦЕ БОСИКОМ. ОН БЫЛ МЕРТВЕЦКИ ПЬЯН И ВОЛОЧИЛ ЗА СОБОЙ СУМКУ-ТЕЛЕЖКУ.

ЦЕННЫЙ СУВЕНИР

Первая тысяча болельщиков, прошедших 21 августа 2003 года через турникеты стадиона, где должен был состояться бейсбольный матч между командами «Лоуэлл Спиннерз» и «Уильямспорт Кросскаттерз» лиги Нью-Йорк- Пенсильвания, получила уникальную возможность: приобрести фигурку Джека Керуака с качающейся головой. Кукла, сделанная из пластика и резины, изображала юного Керуака, каким он был в годы, проведенные в Лоуэлле. За плечами у него рюкзак, в руках ручка и блокнот, а стоит он на книге «На дороге».

В результате этой необычной акции, широко освещенной в прессе (включая статьи в «Спорт иллюстрейтед» и «Нью-Йорк тайме»), в фонд исследования творчества Джека Керуака поступило более десяти тысяч долларов. На самом же деле идея пришла организаторам в голову в последний момент как замена первоначального плана (расстелить на игровом поле настоящий рулон с рукописью «На дороге»), который был отвергнут наследниками Керуака. Одна из фигурок Керуака хранится в Зале бейсбольной славы в городке Куперстаун, штат Нью-Йорк.

ВОТ ТАКОЙ ДЕППОЗИТ!

Кто бы мог подумать, что Джек Воробей — такой фанат Джека Керуака? В 1991 году актер Джонни Депп приобрел у душеприказчиков Керуака вещей на сумму свыше 50 000 долларов. Среди покупок были плащ Керуака стоимостью 15 000 долларов, чемодан за 10 000 долларов, одна из старых дорожных сумок писателя за 5000 долларов, водолазка за 2000 (надеемся, ее предварительно хотя бы постирали) и непромокаемая шляпа за 3000 долларов (что вполне резонно: кому нужен плащ без непромокаемой шляпы?), твидовое пальто за 10 000 долларов, письмо Керуака к другу-битнику Нилу Кэссиди за 5000 и погашенный счет из винно-водочного магазина за 350 долларов.

КТО НОСИЛ ХАКИ?

В извечном стремлении охватить как можно большую покупательскую аудиторию, в том числе и хиппи, сеть магазинов молодежной одежды «Гэп» запустила в начале 1990-х годов рекламную кампанию на тему битничества. В рекламе использовалась фотография Керуака в саржевых штанах и простой рубашке, а снизу был напечатан слоган: «Керуак носил хаки». Многие радикально настроенные поклонники Керуака были возмущены посмертной эксплуатацией его образа. (В торговой сети «Банана Рипа-блик», родственной «Гэп», примерно в это же время за 70 долларов продавалась курка-«пилот» «Керуак».) В знак протеста группа чикагских поэтов изготовила пародийную рекламу «Гитлер носил хаки», где, естественно, был изображен фашистский диктатор. Сотни листовок были тайком разложены в магазинах «Гэп» по всему Городу ветров[76]. С тех пор рекламисты предпочитают не связываться с битниками.

КУРТ ВОННЕГУТ

[77]

В начале своей литературной карьеры Курт Воннегут с сожалением определял свое положение так: «больной на всю голову обитатель каталожного ящика с ярлыком “научная фантастика”», и очень просил выпустить его оттуда, «в частности, потому, что очень многие серьезные критики регулярно путают этот ящик с унитазом».

Воннегуту удалось выбраться из этого каталожного ящика, но любви литературного бомонда он так и не завоевал. Часть критиков по-прежнему считали его не более чем классным «жанровым» писателем, чья литературная жизнь окончилась в 1960-х. А может быть, их просто отпугивали неприличные шуточки, которыми были сдобрены его поздние работы. Самого Воннегута это не смущало, он продолжал выполнять свою миссию — писать, рисовать и пропагандировать гуманизм.

Воннегут родился в четвертую годовщину окончания Первой мировой войны. Он был сыном и внуком архитекторов (его дед был первым архитектором Индианаполиса, получившим лицензию). Родители собирались отправить мальчика в частную школу, как и его сестер, но во время Великой депрессии их благосостояние пошатнулось. Курт ходил в самую обычную школу, а отец, сломленный и озлобленный, твердил сыну, чтобы он выбрал практичную профессию. Решив учиться на биохимика, Воннегут в начале 1940-х поступил в Корнелльский университет. Однако начало Второй мировой войны внесло в этот план свои коррективы, Воннегут вступил в американскую армию в качестве разведчика пехотного батальона. Пока он служил в Европе, его мать покончила с собой, приняв смертельную дозу снотворного. Это была одна из двух полученных за время войны травм, которые преследовали Воннегута на протяжении всей его жизни.

Другим потрясением стала бомбардировка Дрездена авиацией союзнических войск 13 февраля 1945 года, свидетелем которой Воннегут оказался, находясь в немецком плену. Бездушное истребление тысяч мирных жителей подорвало его веру в человечество и рациональное устройство мироздания. Позже он выразил эти переживания в самом известном своем романе «Бойня номер пять».

Вернувшись с фронта, Воннегут недолго поработал криминальным репортером, а потом поселился в городке Скенектеди, штат Нью-Йорк, и стал писать пресс-релизы для местного отделения компании «Дженерал Электрик». Он попытался, хоть и безуспешно, получить магистерскую степень по антропологии в Чикагском университете. Его диссертация под названием «Неустойчивое соотношение между добром и злом в простых сказках» была единодушно отвергнута всем составом кафедры. Когда мечты о научной карьере лопнули как мыльный пузырь, Воннегут переключился на писательство. В 1950-е годы, работая в «Дженерал Электрик», он параллельно написал несколько романов и рассказов. Потом переехал в Кейп-Код, штат Массачусетс, где для заработка устроился дилером компании «Сааб». К сожалению, это начинание тоже обернулось провалом, и в начале 1960-х фирма обанкротилась. Как продавец автомобилей Воннегут никуда не годился и опасался, что шведские партнеры никогда ему этого не простят.

Расцвет писательской карьеры Воннегута пришелся на 1960-е, когда были изданы его признанные шедевры «Колыбель для кошки» (1963) и «Бойня номер пять» (1969). В обоих романах писатель, преследуя собственные сатирические и философские цели, ловко нарушает законы научно-фантастического жанра. В «Бойне номер пять» массовый читатель знакомится с Килгором Траутом, второстепенным героем, появлявшимся и в одной из более ранних работ Воннегута, который впоследствии станет сквозным персонажем. Непризнанный автор научнофантастического чтива, печатавшегося в журналах для взрослых, Траут задумывался как апьтер эго самого Воннегута, или, во всяком случае, того, кем Воннегут мог бы стать, если бы ему не удалось выскользнуть из жанровой ловушки.

Некоторые критики отмечают, что за два последующих десятилетия качество работ Воннегута ухудшилось. Действительно, его романы становились все более замкнутыми на себя, пронизанными мрачным ощущением отчаяния, которое, очевидно, и заставило писателя в 1985 году совершить попытку самоубийства. С другой стороны, после невероятного успеха «Бойни номер пять» и ее киноверсии все последующие романы писателя расходились относительно неплохо, а сам Воннегут продолжал все так же проповедовать гуманизм. Он сетовал на нашествие новых технологий, порицал политику правительства США, сокрушался по поводу сокращения производства в развитых странах и в целом делал все то, чего можно ожидать от своенравного, сочувствующего левым старого ворчуна. Даже сильный пожар, опустошивший его дом в 2000 году и отправивший самого Воннегута в больницу, не смог заглушить его безошибочно узнаваемый голос. Он поклялся, что мемуары «Человек без родины», вышедшие в 2005 году, станут последней его изданной работой, хотя и продолжал до самой смерти писать очерки в один из прогрессивных ежемесячных журналов. По иронии судьбы, человек, переживший бомбардировку Дрездена, не оставившую камня на камне, и много лет куривший, дымя как паровоз, умер из-за падения с лестницы в своей квартире в Манхэттене. Он получил тяжелую черепно-мозговую травму, а несколько недель спустя, в апреле 2007 года, скончался.

И НИКАКИХ СЬЮЗОВ!

Вопреки распространенному мнению, Воннегут не был сокурсником детского писателя доктора Сьюза. У них и университеты-то были разные: Воннегут учился в Корнелле, а Теодор «Сьюз» Гейзель в Дартмуте. Однако с одной известной писательницей школьная дружба Воннегута все-таки связывала. Он учился в школе «Шор-тридж» в Индианаполисе вместе с Мейдлин Пью, которая впоследствии стала главным сценаристом телесериала «Я люблю Люси». Воннегут и Пью состояли в школьном писательском кружке. Другим известным выпускником «Шортриджа» был сенатор Ричард Лугар из Индианы.

ЛОВЛЯ ФОРЕЛИ[78]

Прототипом самого известного персонажа Воннегута, непризнанного писателя-фантаста Килгора Траута, был, напротив, весьма уважаемый писатель Теодор Старджон, автор множества рассказов и награжденного литературными премиями романа «Больше чем люди». Для буквоедов, любящих во всем точность, сообщим: настоящее имя Старджона — Эдвард Гамильтон Уолдо.

СВЕТ, МОТОР… КУРТ!

Воннегут успел мелькнуть в экранизациях двух своих романов. Он сыграл эпизодическую роль «грустного человека на улице» в фильме «Мать Тьма» в 1996 году и роль коммерческого директора телеканала в фильме «Завтрак для чемпионов» в 1999 году. А еще он в 1986 году с превеликим удовольствием поучаствовал в съемках комедии Родни Дэнджерфилда «Назад в школу». Там он сыграл самого себя и помог придурковатому герою Дэнджерфилда Торнтону Мелону написать курсовую работу о произведениях… Курта Воннегута.

КУРТ И ДЖЕРРИ, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Воннегут здорово повлиял на Джерри Гарсиа, фронтмена группы «Грейтфул дед», который был большим поклонником писателя. Звукозаписывающая и издательская компания, принадлежащая «благодарным мертвецам», называется «Айс Найн Паблишинг» — в честь «льда-9», разрушительного вещества из романа Воннегута «Колыбель для кошки» (1963). Гарсии особенно нравился клас-сический научно-фантастический роман Воннегута «Сирены Титана», написанный в 1959 году. Нравился настолько, что Гарсиа даже приобрел права на его экранизацию. Несколько лет ходили слухи, что он и бывший сценарист телешоу «Субботний вечер в прямом эфире» Эл Франкен все-таки приступили к съемкам. К сожалению, слухи не оправдались. В 1995 году Гарсиа умер, так и не успев ничего снять.

КУРТ И ДЖЕРРИ, ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Дочь Воннегута одно время была замужем за тележурналистом Джеральдо Риверой, освещавшим светскую жизнь. Брак продержался всего четыре года и не был счастливым. По собственному признанию, Ривера постоянно изменял Эдит Бакет Воннегут и за эти четыре года окончательно настроил против себя ее отца. Если Воннегуту случалось в интервью упомянуть своего бывшего зятя, он неизменно называл его Джерри (настоящее имя обладателя звучного испанского псевдонима было Джерри Риверс).

А ВЫ БЫ КУПИЛИ МАШИНУ У ТАКОГО ЧЕЛОВЕКА?

Воннегут, по его собственным словам, был «одним из самых первых дилеров «Сааб» в Соединенных Штатах». Он отошел от дел в начале 1970-х, а до того фактически являлся владельцем и управляющим салона «Сааб Кейп-Код» в Вест-Барнаби, штат Массачусетс. По всем раскладам Воннегут был крайне неудачливым продавцом машин — хотя, в отличие от Дуэйна Гувера, безумного дилера «Понтиака» из его полуавтобиографического романа «Завтрак для чемпионов», написанного в 1973 году, у писателя никогда ни случалось приступов неконтролируемой агрессии. Воннегут просто ругал «Саабы» на чем свет стоит, называл их «вонючками» и «дурацкими каноэ для яппи» — пока не распугал большую часть потенциальных покупателей. Писатель утверждал, что костерит шведские машины, потому что шведы так и не наградили его Нобелевской премией по литературе.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ БЛИЗНЕЦЫ

Кумиром Воннегута среди писателей был Марк Твен, в честь которого Воннегут назвал своего первенца и с которым у него было много общего. Оба были американскими сатириками, обладавшими желчными взглядами на политику и культуру своей родины. Оба в молодости служили в армии и работали журналистами. Оба были заядлыми курильщиками. Книги обоих были запрещены в школах и библиотеках. И, конечно, не стоит забывать об их потрясающем внешнем сходстве. Шевелюра Твена словно бы отклеилась и перенеслась во времени на голову Воннегута.

СПАСИБО ЗА ЧЕСТНОСТЬ

В 1990 году, произнося речь в вашингтонском Национальном музее авиации и космонавтики, Воннегут признался, что причиной, подтолкнувшей его к писательству, была бомбежка Дрездена, в результате которой погибли, по разным данным, от двадцати пяти тысяч до двухсот пятидесяти тысяч мирных граждан. «На сегодняшний день я заработал примерно по пять долларов с каждого трупа», — добавил он.

ВО ВРЕМЯ, СВОБОДНОЕ ОТ НАПИСАНИЯ КЛАССИЧЕСКИХ (ТАКИХ КАК «БОЙНЯ НОМЕР ПЯТЬ») РОМАНОВ, ВОННЕГУТ УПРАВЛЯЛ СОБСТВЕННЫМ ДИЛЕРСКИМ САЛОНОМ ПО ПРОДАЖЕ «СААБОВ».

ТЕПЕРЬ И В КОСМОСЕ

В 1999 году астероид, ранее носивший номер 25399, был назван в честь Курта Воннегута.

БУДУЩЕЕ НАСТОЛЬКО ЯРКОЕ, ЧТО МНЕ ПРИХОДИТСЯ МАЗАТЬСЯ КРЕМОМ ОТ ЗАГАРА

Скептически относясь к компьютерам, Воннегут почти не пользовался Интернетом — тем забавнее, что именно он оказался в центре нашумевшего сетевого розыгрыша. В 1997 году многим стали приходить по электронной почте сообщения, якобы содержащие текст торжественной речи, произнесенной Воннегутом в Массачусетском технологическом институте. В этой речи «Воннегут» превозносит достоинства солнцезащитных средств и рассыпает массу банальностей о том, что нужно научиться любить себя и тогда ты сможешь исполнить «танец маленьких утят» на 75-й годовщине своей свадьбы, — никто из знакомых с творчеством Воннегута ни за что не поверил бы, что он мог сказать такое. Не говоря уж о том, что никакой речи в этом институте Воннегут не произносил. Автором текста была журналистка Мэри Шмич, ведущая колонку в «Чикаго трибюн», а вот кто выдал ее заметку за слова Воннегута — так и осталось невыясненным. Австралийский кинорежиссер создал на основе фальшивой речи песню, которая стала в Великобритании хитом номер один. Когда Воннегута спросили, что он думает по поводу этого странного инцидента, писатель ответил лаконично: «Интернет — страшная вещь».

ТОНИ МОРРИСОН

[79]

Родители Тони Моррисон были перфекционистами. Ее отец, сварщик Джордж Уоффорд, оставлял свои инициалы на шве каждого металлического предмета, над которым он трудился. Когда маленькая Тони — тогда еще Хлоя — сказала ему, что их все равно никто никогда не увидит, отец ответил: «Да, но я-то знаю, что они там есть». Мать Хлои, Рама Уоффорд, тоже особой скромностью не отличалась. Однажды она написала письмо президенту Франклину Рузвельту, где жаловалась на качество муки, которую американское правительство выделяло гражданам во время Великой депрессии. Эксцентрично? Да, пожалуй, но зато Уоффордов знали все, как вскоре узнали и вторую из их четверых детей, Хлою Ар-делию.

У Уоффордов было немало поводов для жалоб и помимо затхлой муки. Они жили в нищете. Пока Джордж работал на металлургическом заводе в Лорейне, штат Огайо, Рама, чтобы свести концы с концами, раздавала полотенца в комнате для отдыха в местном парке. Когда Хлоя была маленькой, их семейство переезжало с квартиры на квартиру как минимум шесть раз. Как-то раз они не смогли внести плату за четыре месяца, и один из арендодателей сжег их дом. Даже в городе с развитой сталелитейной промышленностью Уоффорды всегда нуждались и жили, в среднем, хуже своих белых соседей — это обстоятельство зародило в душе Джорджа Уоффорда горечь и ненависть к представителям белой расы. Как будто одного расиста в семье было недостаточно, сумасшедшая бабка Хлои твердила, что все негры со светло-коричневой кожей, как у Хлои, — «нечистые». «Она думала, что нас подменили», — признавалась позже Моррисон. К ее чести следует отметить, что сама Хлоя никогда не разделяла подобных предрассудков.

Когда Хлое Уоффорд было двенадцать лет, она приняла католичество и выбрала себе при крещении имя Энтони, которое ее друзья сократили до Тони. Решив, что правильно произносить имя Хлоя люди все равно никогда не научатся, она вскоре стала сама представляться как Тони.

(Фамилия «Моррисон» добавилась позже, после недолгого брака с рожденным на Ямайке архитектором Гарольдом Моррисоном.) С самого детства Тони страстно любила читать, запоем проглатывая книги, среди которых были, например, произведения Льва Толстого и Джейн Остин. Неудивительно, что в 1949 году ей удалось поступить на гуманитарное отделение Ховардского университета, самого престижного высшего учебного заведения, куда принимали чернокожих.

Закончив университет, Тони защитила магистерскую диссертацию в Корнелле, а потом вернулась в Ховард преподавать английский язык. Среди ее студентов был и будущий деятель радикального черного движения Стоукли Кармайкл, которого она описывает как «такого студента, какие всегда нужны в классе, — умного, восприимчивого, забавного и немного задиристого». Брак и преподавательская работа не принесли Моррисон удовлетворения, поэтому она в конце концов выгнала мужа и устроилась редактором в издательство «Рэндом Хауз». Моррисон проработала там почти двадцать лет, параллельно выстраивая свою писательскую карьеру.

Даже если бы она не стала писателем, а ограничилась только редакторской деятельностью, ее имя все равно стало бы легендой издательского мира. Она открыла и показала миру множество талантливых африканских и афроамериканских писателей, таких как Гейл Джонс, Тони Кейд Бамбара, Чинуа Ачебе и Атол Фугард. Когда собственные романы Моррисон стали приносить неплохие гонорары, она начала поддерживать своих протеже еще и финансово. Чтобы поощрить начинающих авторов, Тони посылала им чеки на небольшие суммы с извещением, будто бы они выиграли несуществующий писательский грант. Одновременно Тони Моррисон продолжала трудиться над своими собственными романами, отражавшими разные грани жизни афроамериканцев. Каждое новое произведение получало все более высокую оценку критиков и завоевывало все более широкую аудиторию. В 1981 году фотография Тони Моррисон была напечатана на обложке «Ньюсуик», писательница стала первой чернокожей женщиной, появившейся на обложке популярного журнала со времен Зоры Нил Херстон (1943). Двенадцатью годами позже она получила Нобелевскую премию по литературе, обойдя своих соотечественников Томаса Пинчона и Джойс Кэрол Оутс, которые номинировались в том же году. Не все были довольны таким выбором. Чернокожий романист Чарлз Джонсон назвал победу Моррисон «триумфом политкорректности», а Эрика Джонг негодовала, что «премия вручена не только из соображений искусства». Афроамериканский критик Стенли Крауч, давний недоброжелатель Моррисон (однажды он охарактеризовал ее роман «Возлюбленная» как «протестное чтиво»), выразился так: «Надеюсь, эта премия вдохновит ее на то, чтобы писать лучше».

Вдохновила или нет — решать читателям. Но одно сомнению не подлежит: после получения Нобелевской премии Тони Моррисон превратилась в дредастую проповедницу развивающейся афроамериканской литературы. Хотя такие влиятельные персоны, как Опра Уинфри и Чарли Роуз, часто призывают ее формально возглавить культуру «черной» Америки, ее имя редко мелькает в новостях. (Один такой случай произошел, когда она назвала Билла Клинтона «первым черным президентом Америки».) Новые книги Моррисон, которые теперь выходят примерно раз в пять лет, представляют собой мостик между высоким искусством и бестселлерами. Безусловно, «Книжный клуб Опры» не мог бы найти себе более достойную святую покровительницу, чем Моррисон.

МОЙ ПАПА — МРАКОБЕС

По словам Моррисон, ее отец был оголтелым расистом. «Он недолюбливал почти всех белых, — замечала она. — Считал, что они генетически испорчены». Однажды отец ввязался в драку с белым мужниной, шатавшимся вокруг их дома, потому что вообразил, будто тот собирается соблазнить его дочерей. Спустив пьяницу с лестницы, он «короновал его» детским трехколесным велосипедом. Все это время взволнованная маленькая Хлоя подбадривала отца радостными криками. «Так я впервые поняла, что мы можем одержать верх», — призналась она позже.

СТАРАЯ ДОБРАЯ ЧЕРНАЯ МАГИЯ

Книги Тони Моррисон пропитаны присутствием сверхъестественного, — и это не просто так. Она действительно верит в необыкновенное. «Черные верят в магию», — сказала она однажды в интервью. Как-то раз ее спросили, верит ли она в призраков, и Тони ответила: «Да. А вы верите в зародышей? Это такая же часть нашего наследия». Моррисон уверяет, что когда она была маленькой, ее семья состояла «в близких отношениях со сверхъестественным». Бабушка Тони даже пользовалась специальной «волшебной книгой», которая помогала ей выбирать счастливые числа, когда она участвовала в лотерее. Без веры в духов, говорила Моррисон, «мне пришлось бы полагаться на так называемые научные данные, чтобы объяснять совершенно ненаучные явления».

И ЕЩЕ КРИС НОТ — ТАКОЙ МИЛАШКА!

Моррисон — ярая поклонница бесконечного телесериала «Закон и порядок». Она характеризует сериал как обеспечивающий зрителю «мягкое знакомство с удовлетворительной работой правоохранительной системы». Вряд ли режиссер сериала смог бы выразиться лучше.

БЕЛАЯ УГРОЗА

Сейчас это может показаться абсурдным, но одно время Моррисон считали опасной женщиной, придерживающейся весьма радикальных взглядов, и даже ее друзья из «Рэндом Хауз» немного побаивались Тони. Когда Моррисон решила провести вечеринку, приуроченную к выходу книги, в одном из клубов Гарлема, маркетинговый отдел издательства пришел в ужас. Руководство распространило среди сотрудников памятки об опасностях, которые могут подстерегать белого человека в окружении негров. Из всего отдела рекламы крупного издательства на вечеринку явились только два человека. Когда все завершилось, они заявили, что это была лучшая вечеринка в их жизни. И что еще лучше: вся эта история была широко освещена в прессе, создав вокруг книги такую шумиху, на какую Моррисон не смела и надеяться. В другой раз Моррисон столкнулась с препятствиями, когда пыталась организовать автограф-сессию боксера-тяжеловеса Мухаммеда Али в связи с выходом его автобиографии «Величайший» (1976). Все крупнейшие книготорговые сети Нью-Йорка, кроме одной, отказались предоставить для этого мероприятия свои площади, опасаясь провокаций и беспорядков. Наконец Моррисон сумела уболтать руководство одного магазина, а для обеспечения безопасности наняла охрану из числа представителей религиозной организации «Нация ислама». Вечер прошел без сучка без задоринки на радость почти двум тысячам читателей, пришедших за автографами, и на удивление нервным белым зевакам.

ЛАУРЕАТ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ ПИСАТЕЛЬНИЦА ТОНИ МОРРИСОН — БОЛЬШАЯ ПОКЛОННИЦА ТЕЛЕСЕРИАЛА «ЗАКОН И ПОРЯДОК». ОДНАЖДЫ ОНА ДАЖЕ ЗАПЛАТИЛА, ЧТОБЫ ЕЕ ПУСТИЛИ НА СЪЕМОЧНУЮ ПЛОЩАДКУ.

ХОРОШИЕ СВЯЗИ НАВЕРХУ

Стэнли Крауч сколько угодно может не любить ее творчество, но у Моррисон есть немало высокопоставленных сторонников. Марлон Брандо до самой смерти (а может, и после, учитывая веру Моррисон в духов) частенько звонил ей по телефону и зачитывал вслух фрагменты, особенно поднимавшие ему настроение. Однажды он назвал Моррисон «по моим оценкам, лучшей писательницей в мире».

Опра Уинфри, прочитав роман Моррисон «Возлюбленная» (1987), была так растрогана, что велела своим людям купить права на экранизацию, чего бы это ни стоило. К несчастью, договориться с Моррисон о цене оказалось куда проще, чем адаптировать такой сложный материал для киноэкрана. Вышедший в 1998 году фильм с Опрой и Дэнни Гловером в главных ролях был холодно встречен критиками и провалился в прокате.

РЕДАКТОР — ЭТО НАВСЕГДА

После девятнадцати лет, проведенных в издательстве «Рэндом Хауз», Моррисон обнаружила, что отложить красный карандаш в сторонку не так-то просто. Она до сих пор читает «Нью-Йорк тайме» с маркером наготове и исправляет попадающиеся в статьях ошибки.

ЧЕРНЫЙ КАК СМОЛЬ

В 1998 году, опубликовав в «Нью-Йоркере» небольшой очерк, Моррисон наделала нешуточного шуму. Все дело в том, что в этом очерке она объявила Билла Клинтона «первым черным президентом Америки». «Несмотря на светлый цвет кожи, — писала Моррисон, — он чернее, чем любой по-настоящему черный, которого могли бы избрать, пока живы мы или наши дети. Он воплощает собой почти все характерные признаки черного: вырос в семье только с одним родителем, родился в бедности, происходит из рабочего класса, играет на саксофоне, любит вредную еду из «Макдоналдса», парень из Арканзаса». (Для справки: впервые назвать Клинтона черным пришло в голову комику Крису Року. Он в своих сценках обращался к Клинтону как к «черному президенту» еще за два года до знаменитых слов Моррисон.)

НОБЕЛЬ-ШНОБЕЛЬ

Подумаешь, Стокгольм с его Нобелевским комитетом! Звонок из Пассаика — вот настоящая честь. В 2007 году Моррисон стала одной из победивших претенденток на то, чтобы быть увековеченной в Зале славы в Нью-Джерси. По словам председателя фонда Барта Отиса, спортсмена, выигравшего в 1986 году Суперкубок по американскому футболу в составе команды «Нью-Йорк джайантс», в Зале славы увековечены уроженцы и жители Нью-Джерси, «которые внесли неоценимый вклад в развитие общества». Помимо Моррисон чести попасть в Зал славы удостоились кинозвезда Бад Эббот, издатель-миллиардер Малкольм Форбс и Базз Олдрин, второй человек на Луне.

СИЛЬВИЯ ПЛАТ

[80]

Рано утром 11 февраля 1963 года Сильвия Плат прошла в комнату, где спали ее дети, оставила им бутерброды с маслом и две кружки молока. Потом снова спустилась на кухню. Заткнув щели в двери и окне мокрыми полотенцами, она открыла духовку, засунула туда голову и пустила газ. Несколько часов спустя ее нашли мертвой на полу.

Так окончилась жизнь великой поэтессы, и родилась легенда, дававшая целым поколениям депрессивных студенток повод грезить о литературной славе, помешательстве и мужененавистничестве. Плат за свои тридцать с небольшим лет во всем этом преуспела. Она также стала классическим примером саморазрушения.

Отец Плат был признанным специалистом по перепончатокрылым насекомым. Он умер, когда Сильвии было всего восемь лет; это наложило отпечаток на всю ее жизнь и породило множество мощных образов, встречающихся в поэзии Сильвии. После кончины отца девочка поклялась никогда больше не обращаться к Богу и с головой погрузилась в учебу. Ее стихи впервые были опубликованы в бостонской газете «Санди геральд», когда девочке было только восемь с половиной лет.

Плат выросла в провинциально-пасторальном городке Уэллзли, штат Массачусетс. 1950 год стал поворотным для культуры и ознаменовался массовым появлением мятежных и депрессивных девочек-подростков. Именно в этом году Сильвия Плат опубликовала свой первый рассказ в журнале «Севентин». Она выиграла обучение в Смитовском колледже в Нортгемптоне, где ее окрестили «золотой девочкой», и всерьез взялась за писательство. Блокноты Сильвии были вперемежку заполнены рассказами, сонетами и статьями для журналов.

Выиграв писательский конкурс, спонсором которого выступал журнал «Мадемуазель», Плат получила возможность пройти месячную стажировку в редакции самого журнала. Это означало отправиться в Нью-Йорк, что в итоге оказалось большой ошибкой. В мире высокой моды и гламурных манхэттенских журналов Плат чувствовала себя не в своей тарелке. По ее словам, это было все равно что попасть в компанию кумушек-сплетниц. Вскоре Сильвия вернулась домой, где у нее случился нервный срыв. Она заползла в подвал родительского дома и отравилась снотворным. Ее спасли и отправили в психиатрическую лечебницу, где подвергли электрошоковой терапии. Все эти подрывающие здоровье переживания легли в основу полуавтобиографической повести «Под стеклянным колпаком», которая была опубликована в Англии под псевдонимом Виктория Лукас. Наряду с романом «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера книга стала классическим отражением подросткового отчуждения, характерного для 1950-х годов. В Америке книга была издана только в 1970 году, где привлекла внимание уже совсем другого, нового поколения читателей, разглядевших в ней зачатки феминизма.

Психологическая хрупкость красной нитью проходит не только по произведениям, но и по биографии Плат. А помимо хрупкости — тема подавления со стороны врачей и мужчин вообще. Когда Сильвия в отчаянии молила о ло-ботомии, чтобы облегчить свои страдания, лечивший ее психиатр рассмеялся и сказал: «Ну нет. Так легко вы не отделаетесь». Современные ученые считают, что Плат, скорее всего, страдала разновидностью биполярного расстройства психики (оно же — маниакально-депрессивный психоз). При этом Сильвия не сидела сложа руки и получила грант, позволявший ей после колледжа поступить в Кембриджский университет. Именно в этот момент ее жизнь полностью вышла из-под контроля.

В Кембридже Плат встретила Теда Хьюза, архетипический образчик развязного, самодовольного и уверенного в своей мужской неотразимости поэта. Покоренная его природным обаянием, 16 июня 1956 года Сильвия охотно выскочила за него замуж. Плат, с ее резкими перепадами настроения и вулканическим темпераментом, плохо подходила для роли покорной жены самовлюбленного ловеласа. Их бурные ссоры часто заканчивались тем, что Плат в ритуальном огне сжигала очередную работу Хьюза или свою собственную. При этом паре каким-то образом удалось произвести на свет двоих детей и никого из них случайно не обжечь.

Первая книга стихов Плат «Колосс и другие стихотворения» была опубликована в 1960 году. Это стало поворотным моментом в ее литературной карьере. Устав выдумывать, Сильвия обратилась к исповедальной поэзии как к способу изливать свои собственные чувства потери и гнева, вызванные смертью отца, ролью женщины в мире, где всем управляют мужчины, и ощущением собственной неприкаянности. Некоторые стихотворения посвящены тяготам брака или душевно опустошающим событиям вроде выкидыша, который случился у нее в 1961 году. Во многих произведениях содержатся страшные и будоражащие образы всемирной катастрофы, смерти, увечья и насилия. В последние годы жизни ее стихи делались все глубже и автобиографичнее.

Летом 1962 года Плат обнаружила, что муж завел роман на стороне. Когда она попыталась прояснить отношения, Тед ее бросил. Опустошенная эмоционально и больная физически, Сильвия укрылась в своей лондонской квартире и приступила к работе над последним сборником стихов, которому суждено было стать ее величайшим литературным достижением. К октябрю она писала по одному стихотворению в день, многие из них содержали открытые и мощные по воздействию выпады в сторону отца, Хьюза или воображаемой комбинации их обоих. «Папочка, папочка, сволочь ты!» — кричит она в стихотворении «Папочка», одной из наиболее часто цитируемых ее работ. А в «Леди Лазарь» она сравнивает отца с врачом-нацистом.

Если эти стихи кажутся прощанием поэтессы с миром, то лишь потому, что они им и являются. Всего через несколько месяцев после их сочинения Плат покончила с собой. На дворе стояла особенно суровая зима, и душевное состояние Плат, которое всегда отчасти зависело от времени года и погоды, стало ухудшаться. Ее врач пытался найти для Сильвии место в одной из лондонских психиатрических клиник, но все больницы были переполнены.

После смерти Плат ее наследником и душеприказчиком стал Хьюз. К вечному возмущению поклонников поэтессы, он сам отредактировал ее последний сборник, прошелся по нему огнем и мечом, часть стихотворений поменял местами, а кое-что и вовсе выкинул. Критики обвиняют его в смягчении тех фрагментов, которые касались его самого или их распавшегося брака.

Плат присоединилась к длинной веренице поэтов, покончивших с собой. В их числе — Харт Крейн, Эдна Сент-Винсент Миллей, Джон Берриман, а также подруга Плат Энн Секстон, написавшая полное скорби стихотворение «Смерть Сильвии». Но никто, за исключением, пожалуй, Вирджинии Вулф, не ушел на тот свет с таким величием или, пользуясь собственными словами Плат, не возвел «искусство умирания» в высшую степень. Полное собрание сочинений Плат было издано в 1981 году, а годом позже она стала первой поэтессой, получившей Пулитцеровскую премию посмертно.

УМНИЦА-РАЗУМНИЦА

Неудивительно, что Плат великолепно училась… и с большим трудом вписывалась в коллектив. Просто она была намного умнее своих сверстников. Согласно тесту на Ю, пройденному ей в 1944 году, коэффициент интеллекта Сильвии равнялся 166 при норме 100–115.

ВПЕРВЫЕ ВСТРЕТИВШИСЬ СО СВОИМ БУДУЩИМ МУЖЕМ ТЕДОМ ХЬЮЗОМ, ПЛАТ ТАК РАЗВОЛНОВАЛАСЬ, ЧТО ДО КРОВИ УКУСИЛА ЕГО В ЛИЦО. ЭТО БЫЛА ЛЮБОВЬ С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА.

КТО СКАЗАЛ, ЧТО МЕНЯ НЕ ВЫПИШУТ?

У Сильвии Плат было две работы, для которых она подходила как нельзя лучше: преподаватель английского языка в Смитовском колледже и работница регистратуры в психиатрической клинике при Центральной больнице Массачусетса — в той самой клинике, где несколькими годами раньше она была пациенткой.

СО ЗНАНИЕМ ДЕЛА

Хотя Плат провела много времени в Англии, она не особенно жаловала английских мужчин. В своих дневниках она описывала их как толпу «бледных нервных гомосексуалистов».

СИЛЬВИЯ ПЛАТ… ПИСАЛА ДЛЯ ДЕТЕЙ?

Классиком детской литературы Сильвию Плат не назовешь, но одну книгу для детей она все же написала. «Кроватная книжка» — сборник бессмысленных и забавных стишков о разных видах кроватей — была опубликована в 1963 году, вскоре после самоубийства поэтессы.

В БОЛЕЗНИ И В ЗДРАВИИ

Плат и ее муж Тед Хьюз были в своем роде образцовой парой — образцом скандалов и саморазрушения. Тон был задан с самой первой их встречи на студенческой вечеринке в Кембридже. Как свидетельствует дневник Плат, после нескольких минут разговора Хьюз поцеловал ее, «резко впился в губы» и, изображая дикий порыв страсти, стал срывать с нее головную повязку. Чтобы не отставать, Плат «сильно и надолго вцепилась ему зубами в щеку, и, когда мы вышли из комнаты, у него по лицу текла кровь».

Как и многие пары, они не смогли долго выдерживать подобный накал страстей. Едва выйдя замуж за Хьюза в 1956 году, Плат начала жаловаться на его привычки. Он часто пребывал в дурном настроении, ковырял в носу и неряшливо одевался. А самое главное, он ей изменял. Как ни удивительно, они сумели протянуть вместе целых семь лет, прежде чем муженек наконец сделал ноги — заработав тем самым вечную ненависть со стороны фанатов Плат.

ОБЩЕСТВО МЕРТВЫХ ПОЭТОВ

Плат совершила самоубийство в той самой лондонской квартире, которую когда-то занимал ее любимый поэт Уильям Батлер Йейтс. Переезд в бывшие апартаменты Йейтса она сочла хорошим знаком.

УМЕРЛА ТАК УМЕРЛА

Тед Хьюз до самой своей смерти, то есть еще целых тридцать пять лет (он умер в 1998 году), не выходил из роли негодяя, чье поведение привело к трагической кончине Сильвии Плат. Многие ее поклонники открыто обвиняли его, очевидно, запамятовав, что Плат пыталась покончить с собой еще за три года до знакомства с мужем. Люди выкрикивали: «Убийца!» — когда он выступал с поэтическими чтениями, и сбивали его имя с могильного камня Плат. Хьюз редко говорил о своей покойной жене, тем самым только подпитывая гнев поклонников, считавших его ответственным за огромную потерю, которую понесла литература.

ГЕРР ДОКТОР

Отец Сильвии Отто Эмиль Плат, или «герр доктор», которого поэтесса разносит в пух и прах в своем стихотворении «Папочка», действительно по образованию был врачом, хотя и не коварным нацистом, как сказано в стихах. Профессор, преподаватель биологии и немецкого языка в Бостонском университете, Отто Плат также был признанным энтомологом, автором книги «Шмели и их повадки». Хотя герр доктор, очевидно, был властен и эмоционально отстранен, его самым большим недостатком было пренебрежение правилами личной гигиены. В 1940 году, когда у Отто Плата воспалился палец на ноге, он отказался от медицинской помощи и умер от гангрены.

ТОМАС ПИНЧОН

[81]

Мы бы и хотели обрисовать кое-какие детали биографии Томаса Пинчона, но боимся последствий. Он настолько озабочен неприкосновенностью своей личной жизни и напускает вокруг себя столько загадочности, что многие даже поверили, что он и есть знаменитый террорист Унабомбер. Другие связывали его имя со скандально известной сектой «Ветвь Давидова», члены которой в 1993 году заперлись в поместье близ города Уэйко, штат Техас, и совершили самосожжение. Один шутник журналист дошел до того, что заявил, будто под маской писателя-затворника скрывается другой писатель-затворник, Дж. Сэлинджер. Как реагировал на все это сам Пинчон? Многозначительно: «Неплохо. Жду новых попыток». Предположения, что Пинчон одновременно является еще и Харпер Ли, еще более необоснованны — возможно, потому, что еще ни разу не были высказаны.

Хотя писатель отказывается фотографироваться, не жалует интервью и почти никогда не появляется на публике, Пинчон настаивает на том, что никакой он не затворник. Он утверждает, что этот термин — «кодовое слово, придуманное журналистами», потому как «им трудно поверить, что кто-то не хочет с ними общаться». Большинство существующих фотографий относится к тому времени, когда будущий писатель служил во флоте и слова: «Я Томас Пинчон, и я не желаю, чтобы меня фотографировали», — имели несколько меньший вес, чем сейчас. Должно быть, Пинчону нравилось на флоте, иначе он столь щедро не рассыпал бы упоминания о службе в своих ранних произведениях. Чем именно он там занимался? Вероятнее всего, мы этого так и не узнаем. Все записи о его службе таинственным образом исчезли — кое-кто считает, что такова была воля самого Пинчона.

А вот в анналах Корнелльского университета записи об учебе Пинчона сохранились. Там он вел нетипичный для студента трезвый и замкнутый образ жизни. Однокурсники описывают его как «книжного червя — из тех, кто читает книги по математике для собственного удовольствия… из тех, для кого утро наступает в час, кто начинает день со

спагетти и какого-нибудь безалкогольного напитка, а потом читает и работает до трех часов следующего утра». В свободное от поедания консервированных макарон время Пинчон посещал лекции знаменитого писателя Владимира Набокова, автора «Лолиты». Нельзя сказать, чтобы они хорошо ладили. Пинчон не мог разобрать ни слова из сказанного Набоковым по причине сильного русского акцента, а Набоков вообще вряд ли замечал существование Пинчона. Несколько лет спустя он даже не вспомнил, что когда-то учил его, а вот жена Набокова не забыла характерный стиль письменных работ Пинчона — они были наполовину напечатаны, а наполовину написаны от руки.

После университета Пинчон немного поработал «техническим писателем» в корпорации «Боинг», составляя для бюллетеня компании статьи о технике безопасности при производстве ракет класса «земля — воздух». Это было пустой тратой таланта, но хорошей почвой для последующей художественной прозы Пинчона, наполненной параноидальным страхом заговора производителей военной техники. На досуге он сочинял свой первый роман — «V». После публикации на Пинчона вместе с успехом обрушилось и нежеланное внимание со стороны прессы и публики. Пинчон переехал в Мексику, отпустил пышные усы и попытался затеряться среди местных жителей, прозвавших его Панчо Вилья. Вернувшись в Соединенные Штаты, Пинчон обретался то в Калифорнии, то в Нью-Йорке (если верить свидетельствам очевидцев). Примерно раз в десять лет он подбрасывает своим истовым почитателям и исследователям его творчества новую почву для размышлений и бесконечных споров, является ли тот или иной роман признаком возвращения к канонам, заданным его главным шедевром, «Радугой земного тяготения».

Совсем нелюдимым Пинчона не назовешь. Он дважды принимал участие в работе над мультсериалом «Симпсоны». Его голосом говорила устрашающая и безумная карикатура на него самого, разгуливающая с мешком на голове. В 1996 году Пинчон выбрался из своего убежища, чтобы написать текст для буклета к альбому

альтернативно-роковой команды «Lotion». Пинчон обожает эту группу и вроде бы даже на одном из концертов пробрался за кулисы в майке с изображением Годзилы и выразил музыкантам свое восхищение их песнями. Поначалу изумленные его странным появлением, члены группы быстро прониклись симпатией к своему новому фанату, а их рейтинги сильно выросли из-за поднявшегося вокруг этого события шума. Остается только гадать, где, как и когда Пинчон проявится в следующий раз.

«Почему все обязательно должно быть понятным?» — спросил как-то Пинчон. Должно быть, он всякий раз усмехается про себя, обрушивая на ничего не подозревавшую публику очередной тысячестраничный талмуд, сводящий с ума своей запутанностью и туманностью. Что ж, спасибо вам, Томас, что своей загадочностью и своим извечным нежеланием что-либо комментировать вы делаете работу журналистов, биографов и, конечно, студентов трудной, но насыщенной.

ДЕДУЛЯ-ЕРЕТИК

За несколько веков до издания «Радуги земного притяжения» у Пинчона уже были проблемы с цензорами. Речь идет об Уильяме Пинчоне, предке Томаса, который был в числе первых европейских переселенцев, прибывших в Америку. Он эмигрировал из Англии в 1630 году, всего через десять лет после того, как к берегам Америки пристало первое судно переселенцев «Мейфлауэр». С той же самой партией прибыл и Уильям Готорн, прапрапрадед писателя Натаниэля Готорна. Уильям Пинчон сделался помощником губернатора Джона Уинтропа, управлявшего колонией Массачусетс-Бэй. Однако в 1650 году он вынужден был бежать обратно в Англию, после того как пуританские власти сочли один из его религиозных трактатов еретическим.

ФАЛЛОИМИТАТОР ЗЕМНОГО ТЯГОТЕНИЯ

Племянница Пинчона, режиссер фильмов категории «18+» Тристан Таормино, сняла такие образцы порноклассики, как «Дом задницы» и «Полное руководство по анальному сексу для женщин» (части 1 и 2). Выпускница Уэслианского университета и ведущая колонки на темы секса в журнале «Виллидж войс», она стала пионером порнографического жанра, придумав компактные кинокамеры, которые актеры могут держать в руке и с помощью которых могут снимать друг друга без вмешательства режиссера. Таормина также владеет интернет-магазином секс-игрушек и планирует раскрутить дядю на участие в ее будущих фильмах. «Я думаю, он будет в восторге от возможности прокомментировать мое следующее кино», — сказала Таормино в интервью газете «Нью-Йорк пост» в 2006 году. Специалистам по творчеству Пинчона, с нетерпением ожидающим появления писателя в фильмах племянницы, придется подождать еще — по крайней мере, до тех пор, пока Пинчон не посмотрит хотя бы одну из ее предыдущих работ. «Он никогда не просил показать ему мои фильмы, да и сама я ничего ему не посылала, — признается Таор-мино, но тут же находит массу подтверждений тому, что их с дядей ждет плодотворное сотрудничество: — Мы оба писатели. Мне кажется, он в целом заинтересован в поп-культуре».

ЗАТЯНУТЫЙ — ДА. НЕЧИТАБЕЛЬНЫЙ — ВОЗМОЖНО. НО НЕПРИЛИЧНЫЙ?!

Несмотря на невероятные восторги по поводу романа Пинчона, Пулитцеровский комитет предпочел вообще не выбирать победителя в 1974 году, чем вручать премию «Радуге земного тяготения». Не обращая никакого внимания на рекомендации жюри, отбиравшего произведения, Пулитцеровский комитет отверг роман, охарактеризовав его как «затянутый», «напыщенный», «неприличный» и «нечитабельный». Пинчон утешился, получив за это произведение Национальную книжную премию.

НОВЫХ ФОТОГРАФИИ ТОМАСА ПИННОНА НЕ ПОЯВЛЯЛОСЬ ВОТ УЖЕ СОРОК ЛЕТ. ОДНАКО ЕГО СТРЕМЛЕНИЕ УКРЫТЬСЯ ОТ ПОСТОРОННЕГО ВНИМАНИЯ НЕ УДЕРЖИВАЕТ ПРЕСЛЕДУЮЩИХ ЕГО ФАНАТОВ.

ЧЕРЕЗ ВЕСЬ ЗАЛ

В начале 1970-х годов было модно посылать кого-нибудь на церемонии награждения вместо себя. В 1973 году Марлон Брандо поручил получить своего «Оскара» за фильм «Крестный отец» фальшивой индианке Сачин Маленькое Перо (настоящее имя Мария Круз). На следующий год Пинчон выкинул еще более забавный фокус — Национальную книжную премию, присужденную роману «Радуга земного тяготения», за него пришел получать «профессор» Ирвин Кори. В своей торжественной речи комик из Бруклина, именующий себя «самым влиятельным лицом в мире», назвал Пинчона Ричардом Питоном и поблагодарил Трумена Капоте, генерального секретаря СССР Леонида Брежнева и «действующего президента Соединенных Штатов» Генри Киссинджера. Под конец его бессвязного бормотания по залу Элис Талли, где проходила церемония, пронеслась другая характерная черта общественных мероприятий тех лет — стрикер[82]. На следующий день, описывая эту невообразимую сцену, «Нью-Йорк тайме» отмечала: «От этого зрелища одни покатывались со смеху, а другие озадаченно замерли». Что ж, точно такой же была реакция публики на три последних романа Пинчона.

ВПЕРВЫЕ НА ЭКРАНЕ

Для человека, отказывающегося появляться на публике, Пинчон уделяет подозрительно много внимания своему имиджу в прессе. От его зоркого взгляда не укрывается ни один даже самый захудалый комедийный сериал. В 1994 году до Пинчона дошла молва, что канал Эн-Би-Си собирается изобразить его в одной из серий «Шоу Джона Ларокетта». Почувствовав, что в воздухе пахнет судом, продюсеры прислали Пинчону сценарий на одобрение. Агент писателя вскоре перезвонила и озвучила предлагаемые Пинчоном изменения. «Во-первых, вы зовете его Томом, а так его никто никогда не называет», — заявила она. К тому же по сценарию Пинчон дарит своему другу футболку с портретом певца Вилли ДеВилля. Агент уточнила, что, хотя Пинчону «нравится Вилли ДеВиль, он бы предпочел, чтобы на футболке был портрет Роки Эриксона из группы «Лифты тринадцатого этажа» (13-th Floor Elevators). И, наконец, Пинчон велел вырезать сцену, где актера, играющего его роль, снимают сзади. А вот тот факт, что он, один из крупнейших писателей Америки, согласно сценарию зачем-то бродит по обшарпанному автобусному парку в Сент-Луисе, почему-то совершенно его не смутил.

ПРИЛОЖЕНИЯ

САМЫЕ СТРАННЫЕ РАБОТЫ

Писательство писательством, но где-то же надо добывать деньги на пропитание. Вот чем занимались легенды мировой литературы, пока час их славы еще не пробил.

Генри Дэвил Торо работал на принадлежавшей его отцу карандашной фабрике.

Артур Конан Дойл был офтальмологом.

Уильям Фолкнер был банковским служащим, клерком в книжном магазине и начальником почтового отделения.

Уоллес Стивенс был страховым агентом. И, даже став одним из самых признанных американских поэтов, он не спешил уходить с работы.

Ричард Райт был почтальном.

У Курта Воннегута был дилерский салон, торговавший машинами «Сааб», а до этого он писал пресс-релизы для компании «Дженерал Электрик».

Джек Лондон был устричным пиратом (хотя это только звучит романтично).

Чарлз Диккенс служил на фабрике по производству ваксы.

Американский поэт и писатель Лэнгстон Хьюз был помощником официанта. Его судьба переменилась в один прекрасный вечер, когда он обслуживал столик поэта Вэчела Линдзи. Принеся суп, Хьюз оставил на столе вместе с тарелкой подборку своих стихотворений. Линдзи высоко их оценил, а дальнейшее вы можете узнать из истории.

Генри Миллер работал в отделе кадров компании «Вестерн Юнион Телеграф».

Джек Керуак, человек, сподвигнувший на странствия не одно поколение читателей, сам одно время работал буквально «на дороге». Он был автозаправщиком.

Эрнест Хемингуэй, Дэшил Хэммет, Эдвард Эстлин Каммингс, Уильям Сомерсет Моэм, Джон Дос Пассос и Арчибальд Маклиш — все они во время Первой мировой войны водили машины, перевозившие раненых. Тем же самым, кстати, занимался и Уолт Дисней.

ПИТОМЦЫ ВЕЛИКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Каждому писателю нужна муза. У многих эту роль выполняли домашние питомцы, дарившие хозяевам вдохновение, утешение и радость, а также (благодаря своей экзотичности) превращавшие владельцев в главных чудаков в истории литературы.

Древнеримский поэт Вергилий в качестве домашнего питомца держал муху, на ее пышные похороны он истратил сумму, примерно равную современному миллиону долларов. В церемонию входило выступление специально приглашенного оркестра и возведение крошечного мавзолея.

У Жерара де Нерваля, французского поэта-символиста, был ручной омар, которого он часто брал на прогулки по улицам Парижа. Из омаров получаются прекрасные домашние животные, писал де Нерваль, потому что они «миролюбивые и серьезные создания, которые знают уйму морских секретов и не лают». В 1841 году де Нерваль сошел с ума.

У Элизабет Баррет Браунинг был рыжий кокер-спаниель по кличке Флэш, «биографию» которого впоследствии написала Вирджиния Вулф. Сама Браунинг посвятила псу стихотворение, которое так и назвала — «Флэшу», и даже пыталась обучить его настольным играм, чтобы ей было с кем поиграть во время долгих приступов болезни.

Страстная собачница Джордж Элиот однажды потратила целый аванс за книгу на покупку мопса.

Может показаться, что это не в его характере, но Эрнест Хемингуэй собакам предпочитал кошек. Он держал более тридцати кошек, и у многих было по шесть пальцев на лапах (отсюда пошел термин «хемингуэевские кошки»), В обязательную программу котовладельца, по мнению Хемингуэя, входило придумывание для питомцев ярких запоминающихся кличек, например: Оборвыш, БойсевЗ, Безумный Христианин, Диллинджер, Экстаз, Ф. Кисс, Жиртрест, Одинокий Брат, Меховушка, Пилар, Скунс, Ракета, Белоголовый и Вилли.

По части придумывания необычных кошачьих кличек Марк Твен мог дать Хемингуэю фору. В разное время среди его домашних питомцев были: Апполинарий, Вельзевул, Болтунишка, Буффало Билл, Сатана, Грех, Кислое Брожение, Таммани и Заратустра.

Самым главным кошатником в мире литературы был, конечно, Томас Стернз Элиот, который посвятил своим любимцам целую книгу детских стихов, легшую в основу мюзикла «Кошки».

Американская писательница Дороти Паркер как-то раз получила в подарок двух маленьких крокодильчиков. Не зная, что с ними делать, она просто положила их в ванну и оставила там. На следующий день Паркер нашла записку от горничной: «Дорогая мадам, я ухожу, поскольку не могу работать в доме с крокодилами. Я бы предупредила вас заранее, но никогда не думала, что до этого дойдет».

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СКЛОКИ

Неужели нельзя всем жить дружно? Нет, очевидно, для некоторых великих писателей это непозволительная роскошь. Вот они и ссорились с коллегами по цеху. Надо полагать, эти споры и схватки длятся и поныне — где-нибудь в укромном уголке литературных небес.

Томас Карлейль против Джона Стюарта Милля

Великий мыслитель викторианской эпохи и его протеже-философ одно время были близкими друзьями. Но потом Милля стали раздражать покровительственные манеры наставника. Когда Карлейль дал ему почитать рукопись своего монументального труда об истории французской революции, Милль велел своей домработнице бросить бумаги в камин. Это был единственный имевшийся у Кар-лейля экземпляр. Невозмутимый шотландец просто сел за стол и написал все заново. Однако он так и не простил Милля за нанесенное оскорбление.

Лилиан Хеллман против Мэри Маккарти

«Каждое слово, написанное ею, — ложь, включая «и» и артикли», — едко заметила романистка Мэри Маккарти о своей сопернице драматурге Лилиан Хеллман в 1980 году в эфире «Шоу Дика Каветта». В отместку Хеллман тут же подала на нее в суд за клевету, требуя возмещения морального ущерба в размере 2,2 миллиона долларов. Взаимная нелюбовь между этими двумя писательницами зародилась еще за тридцать лет до того, когда они не сошлись во взглядах на поэтическом семинаре в колледже Сары Лоуренс.

Гертруда Стайн против Эрнеста Хемингуэя

Вот еще один пример того, как отношения «учитель — ученик» со временем испортились. Хемингуэй не слышал от Стайн ничего, кроме похвал, — но только до тех пор, пока его литературная звезда не затмила ее собственную. Тут-то она и написала язвительную рецензию на одну из его книг и тем самым объявила войну. Папа, в свою очередь, не погнушался в своих мемуарах «Праздник, который всегда с тобой» выставить на всеобщее обозрение сексуальные отношения Стайн с Алисой Б. Токлас.

Гор Видал против Нормана Мейлера

Долго тлевшая вражда между двумя писателями-эгоистами, каждый из которых хотел, чтобы именно его считали самым выдающимся американским мастером слова, уходит корнями в одну изысканную нью-йоркскую вечеринку. Мейлер нарывался на драку и даже выплеснул выпивку Видалу в лицо, но тот и ухом не повел. Невозмутимый Видал сказал только: «Вот и снова слова подвели тебя, Норман». Однако эти двое все-таки обменялись парой-тройкой ударов и оплеух — это произошло за сценой перед началом «Шоу Дика Каветта». Выяснение отношений продолжилось и в эфире, только уже в словесной форме. Мейлер — Видалу: «Вы сливаете грязь в реку интеллекта». Видал — Мейлеру: «Что мне в вас не нравится, так это ваша любовь к убийствам».

Владимир Набоков против Эдмунда Уилсона

Автор «Лолиты» и уважаемый критик когда-то были не разлей вода. В переписке они трогательно обращались друг к другу «Володя» и «зайчик». Но дружбе настал конец, когда Уилсон разгромил набоковский перевод «Евгения Онегина» на английский язык. Если верить слухам, он и о «Лолите» был не очень высокого мнения. Естественно, «Володю» это здорово бесило.

Марио Варгас Льоса против Габриэля Гарсиа Маркеса

Однажды вечером в 1976 году в кинотеатре города Мехико Перу бросила вызов Колумбии: на премьере фильма Варгас Льоса ударил Маркеса на глазах у десятков свидетелей. Правый хук — и у Маркеса глаз оросился кровью. Очевидцы гадали, что же послужило причиной драки. Расхождения в политических убеждениях? Больше похоже на то, что ссора вспыхнула из-за женщины. Варгасу Льосе, очевидно, показалось, что величайший писатель Колумбии немного излишне близко сошелся с его женой (незадолго до этого семейная жизнь Варгаса Льосы и его супруги дала трещину, и Маркес активно утешал расстроенную даму).

Том Вулф против Нормана Мейлера, Джона Ирвинга и Джона Апдайка

Когда роман Вулфа «Мужчина в полный рост» вышел в свет в 1998 году, три мастера современной прозы сошлись во мнении, что это бездарное произведение. В ответ основоположник так называемой новой журналистики опустил забрало и ринулся в бой. Выступая на канадском телевидении, он оплевал обидчиков, обозвав их «тремя марионетками» и заявив, что их критика продиктована завистью. «Должно быть, их нервирует, что все кругом — и даже они сами — говорят обо мне», — сказал Вулф.

КТО С ПЕРОМ К НАМ ПРИДЕТ, ОТ ПЕРА И ПОГИБНЕТ!

Ничто так не опускает писателя с небес на землю, как письмо из издательства с отказом. Даже самым великим авторам случалось получать от ворот поворот.

Когда Эмили Дикинсон наконец набралась смелости отправить свои стихи на рассмотрение, ей сообщили, что «дефекты в них видны не хуже, чем удачные места» и что «они в целом лишены качеств, присущих настоящей поэзии».

Герман Мелвилл много месяцев трудился над «Моби Диком», только для того чтобы получить его назад от одного из издателей с припиской: «Очень длинно и довольно старомодно».

Герберт Уэллс наверняка обиделся, когда один издатель обозвал его «Войну миров» «бесконечным кошмаром» (возможно, он еще тогда предвидел экранизацию с Томом Крузом в главной роли). Письмо с отказом на этом не заканчивалось. Там были еще такие слова: «Я не верю, что это кого-то захватит… Думаю, у всех будет реакция: “О, не читайте эту ужасную книгу!”»

Один американский издатель так и не понял смысла «Скотного двора» Джорджа Оруэлла. Он вернул рукопись автору с резолюцией: «В США истории про животных продать невозможно».

Айн Рэнд отделалась сравнительно легко. Ее объемистый труд «Атлант расправил плечи» был охарактеризован как «непригодный для публикации и продажи». Фолкнер однажды получил более резкий ответ. Редактор отверг его роман «Святилище» (1931) — скандальную историю, в которой девушку насилуют кукурузным початком, — написав автору: «Я не могу это опубликовать! Нас обоих посадят!»

Почти так же, как отказы, на авторов действуют ругательные рецензии. Книжное обозрение «Нью-Йорк тайме» чуть не истощило свой словарный запас, разнося по косточкам «Радугу земного тяготения» Томаса Пинчона. Обозреватель назвал книгу «невероятно туманной, нарочито усложненной, глупой, непристойной, забавной, трагичной, пасторальной, историчной, философской, лиричной, зубодробительно скучной, вторичной, ужасающей, холодной, раздутой, неестественной и отвратительной». Об Уолте Уитмене, одном из самых любимых в современной Америке поэтов, критик из бостонского «Интеллидженсера» написал: «Возможно, он сбежавший из сумасшедшего дома жалкий безумец, пребывающий в состоянии бреда».

Ну и, разумеется, писатели часто нелестно отзываются о творчестве своих товарищей по литературному цеху. Иногда даже слишком нелестно. Роберт Грейвз, автор исторического романа «Я, Клавдий», однажды назвал поэта Дилана Томаса «валлийским онанистом-демагопом, который даже не в состоянии заплатить по счетам». Генри Джеймс возмущался, что «Герберт Уэллс обрушивает на читателя информацию так, будто спешит опустошить свой мозг. Это похоже на бездонный ночной горшок, содержимое которого выплескивают из окошка». По мнению Уильяма Фолкнера, Марк Твен был «никчемным писакой, которого в Европе наверняка сочтут четверо-сортным». Амброз Бирс наградил Оскара Уайльда эпитетами: «несусветный болван», «мошенник», «пустоголовый» и «фат» — и все это лишь в двух предложениях.

Даже признанный гений английской литературы не был застрахован от критики. Вольтер пренебрежительно отзывался о писательском наследии Шекспира как о «большой куне навоза», а его самого именовал «пьяным дикарем». Чарлз Диккенс тоже пытался ознакомиться с работами Барда, но «они оказались такими невыносимо занудными, что меня затошнило». Толстой находил их «грубыми, аморальными, вульгарными и бессмысленными». Видимо, чем больше литературный дар, тем больше у тебя возможностей уязвить соперника и тем больше мишень, которую носишь на спине ты сам.

ЗНАМЕНИТЫЕ ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА

Великие писатели строили свою жизнь на умелом владении словом, многим этот дар продолжал служить до последней минуты. Вот небольшая подборка мудрых, остроумных, а также в высшей степени нелепых фраз, сказанных литературными знаменитостями на пороге смерти.

Лорд Байрон: «А теперь я усну. Спокойной ночи».

Эдгар Аллан По: «Господи, прими мою бедную душу!»

Энн Бронте: «Мужайся, Шарлотта, мужайся».

Генри Дэвид Торо: «Лось, индеец».

Уолт Уитмен: «Поднимите меня, я хочу срать».

Лев Толстой: «…Пропасть народу, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва… Мужики так не умирают… Люблю истину…»

Эмили Дикинсон: «Все больше тумана».

Луиза Мэй Олкотт: «Это не менингит?»

Оскар Уайльд: «Эти обои меня доконают, кому-то из нас придется уйти».

Лаймэн Фрэнк Баум: «Теперь я могу пересечь зыбучие пески».

Артур Конан Дойл (обращаяськжене): «Ты чудо».

Герберт Уэллс: «Уходите. Со мной все в порядке».

Гертруда Стайн: «В чем ответ? (Молчание) А в чем тогда вопрос?»

Джеймс Джойс: «Меня что, никто не понимает?»

Франц Кафка: «Убейте меня, если вы не убийца!»

Юджин О'Нил: «Родился в номере гостиницы — и черт меня подери! — в номере гостиницы и умер».

Дилан Томас: «Я только что выпил восемнадцать порций скотча. Думаю, это рекорд… Это все, что я сделал, прожив тридцать девять лет».

Роберт Шнакенберг

Собранные в этой книге короткие (зато без купюр!) и вопиюще скандальные биографические очерки — от жизнеописания Шекспира до резюме Томаса Пинчона — призваны ответить на суровые вопросы, которые школьные учителя даже боялись задать: что там такое было у Льюиса Кэрролла с маленькими девочками? правда ли, что Джером Сэлинджер пил собственную мочу? со сколькими женщинами (и мужчинами) на самом деле переспал лорд Байрон? и почему Айн Рэнд так нравился телесериал «Ангелы Чарли»?

Классическая литература в школе никогда не выглядела такой класси… то есть КЛАССНОЙ!

Роберт Шнакенберг (р. 1969) — автор нескольких популярных книг, в том числе бестселлера «Нечистория: сокровищница величайших оскорблений в истории». Живет в Бруклине (Нью-Йорк).

Примечания

1

Уильям Шекспир. Все хорошо, что хорошо кончается. Акт IV, сцена 3. Перевод Т.П. Щепкиной-Куперник. (Здесь и дальше, если не указано особо, — прим, ред.)

(обратно)

2

Бард, или Бард с Эйвона — так англичане торжественно называют Шекспира. (Прим. перев.)

(обратно)

3

Перевод В.Т. Бабенко.

(обратно)

4

«Библия короля Якова» — выпущенный в 1611 г. перевод Библии на английский язык, осуществлявшийся под патронажем короля Якова I. (Прим. перев.)

(обратно)

5

В синодальном переводе Библии — Псалтирь, глава 45.

(обратно)

6

Высказывание приводится Томасом Медвином, троюродным братом Шелли, поэтом, драматургом и издателем Байрона, в его книге «Разговоры с лордом Байроном» (1824).

(обратно)

7

Слова Оливье Вине из романа «Депутат от Арси». Перевод М.П. Богословской и К.Г. Локса.

(обратно)

8

Автоцитата. В этом высказывании Эдгар По процитировал первую строчку своей поэмы «Ворон»: «Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий…» (перевод М. Зенкевича).

(обратно)

9

«Тостер» (toaster) в английском языке обозначает как устройство для поджаривания гренков, так и человека, провозглашающего тосты.

(обратно)

10

Чарлз Диккенс. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим. Перевод А.В. Кривцовой и Евгения Ланна.

(обратно)

11

В медицине это психическое расстройство именуется обсессивно-компульсивным расстройством (ОКР), или неврозом навязчивых состояний.

(обратно)

12

Скрудж — патологический скряга из «Рождественской песни» Диккенса. Имя «Скрудж» стало в английском языке нарицательным, синонимом скупого, жадного человека. (Прим. перев.)

(обратно)

13

«Noah’s Arkitecture», от англ, ark — ковчег. (Прим. перев)

(обратно)

14

«The Gunpowder Magazine». Magazine (англ.) — одновременно и журнал, и склад. (Прим. перев.)

(обратно)

15

Из письма Константину Эгеру, 1845 г.

(обратно)

16

Эмили Бронте. Грозовой перевал. Перевод Н. Вольпина.

(обратно)

17

Из стихотворения Энн Бронте «Узкий путь». Перевод В.Т. Бабенко.

(обратно)

18

Из «Дневников» Генри Дэвида Торо. Запись от 5 марта 1853 г.

(обратно)

19

Назвав так своего друга, Эмерсон имел в виду следующее место из книги Торо «О гражданском неповиновении»: «В нашем селе был прежде обычай приветствовать должников, вышедших из тюрьмы, растопыривая перед глазами пальцы наподобие тюремной решетки. Мои соседи не делали этого приветственного жеста, но смотрели на меня, а потом друг на друга так, словно я вернулся после долгих странствий. Меня посадили в тюрьму, когда я шел к башмачнику взять из починки башмак. На следующее утро, когда меня выпустили, я докончил начатое дело, надел починенный башмак и присоединился к компании, отправлявшейся за черникой и поджидавшей меня как своего предводителя; через полчаса — лошадь была быстро запряжена — я был уже посреди черничника, на одном из самых высоких наших холмов, в двух милях от города, и совершенно потерял из виду государство» (перевод З.Е. Александровой).

(обратно)

20

Из предисловия к сборнику «Листья травы» (1855).

(обратно)

21

Песня Патрика Гилмора о завершении Гражданской войны 1861–1865 гг. и возвращении солдат обеих армий домой.

(обратно)

22

Из поэмы «Песня о себе». В классическом переводе К. Чуковского это место звучит так: «Они жаждут выжать из меня всю мою кровь, которой сердце/ мое не хочет отдать».

(обратно)

23

Из письма Л.Н. Толстого Н.Н. Страхову от 25–26 января 1877 г.

(обратно)

24

Лев Николаевич Толстой. Исповедь.

(обратно)

25

Источник не установлен. Возможно, легенда.

(обратно)

26

Письмо Л.Н. Толстого от 27 апреля 1894 г.

(обратно)

27

Там же.

(обратно)

28

Это высказывание Эмили Дикинсон процитировано литератором Томасом Уэнтуортом Хиггинсоном в письме жене от 16 августа 1870 г.

(обратно)

29

Слова Герцогини из «Приключений Алисы в стране чудес». Перевод Н. Демуровой.

(обратно)

30

Персонаж повести Роальда Даля «Чарли и шоколадная фабрика». (Прим. перев.)

(обратно)

31

Перевод Д. Орловской.

(обратно)

32

Из книги Луизы Мэй Олкотт «Маленькие мужчины».

(обратно)

33

Борьба за отмену рабства. (Прим. перев.)

(обратно)

34

Переписка Гёте с Беттиной фон Арним, которая была издана писательницей уже после смерти поэта. (Прим. перев,)

(обратно)

35

Фрэнк Лесли (наст, имя Генри Картер) (1821–1880) — англо-американский издатель, художник-гравер, знаменитый иллюстратор Гражданской войны в США. Самое известное его издание — «Иллюстрированная газета Фрэнка Лесли».

(обратно)

36

Уважаемый автор ошибается. Это грозное высказывание принадлежит Стивену Кингу. Марк Твен тоже не любил наречия, но отзывался о них иначе. В статье «Ответ бостонской девочке», опубликованной в журнале «Атлантик мансли» (июнь 1880 г.), он писал: «Я глух к наречиям, они меня не возбуждают. Неправильно употребить наречие я способен просто-таки с ледяным безразличием и даже угрызений совести не почувствую… Есть тонкости, с которыми я не справляюсь, — они заводят меня в тупик, но при этом абсолютно ничего не значат для меня, — и эта наречная чума одна из них».

(обратно)

37

Так именуется период американской истории с конца Гражданской войны до начала 1880-х, отмеченный быстрым обогащением некоторых слоев населения, коррупцией в сфере политики и бизнеса, легкими нравами. Кстати, характеристика «Позолоченный век» принадлежит именно Марку Твену — так называется один из его романов.

(обратно)

38

Читая эту лекцию, Марк Твен, очевидно, имел в виду свою озорную повесть «1611» (долгое время публиковавшуюся анонимно), в которой описывается светская встреча королевы Елизаветы I с несколькими персонажами — в их числе Шекспир, сэр Фрэнсис Бэкон, сэр Уолтер Рэли, Бен Джонсон и юный поэт Фрэнсис Бомонт, — и эти персонажи в присутствии монарха вовсю пускают ветры.

(обратно)

39

Имеется в виду библейский сюжет об избиении младенцев. (Прим. перев.)

(обратно)

40

Buffett, а еще точнее buffet (aнm.) — это и есть «буфет».

(обратно)

41

Из «Заветов молодому поколению», впервые опубликованных в декабрьском (и единственном) выпуске оксфордского студенческого журнала «Хамелеон» за 1894 г. Перевод К. Чуковского.

(обратно)

42

В оригинале игра слов выглядит еще интереснее: «Remembering Wilde». По-английски «remember» — вспоминать, a «member» — член. (Прим. перев.)

(обратно)

43

Из письма Оливии Шекспир от 2 октября 1927 г.

(обратно)

44

Из стихотворения «Второе пришествие». Перевод Бориса Лейви.

(обратно)

45

На самом деле слово gyre (от лат. gyrus, греч. giros — круг, кольцо), означающее «круговое вращение, вихрь, вихревое движение», зафиксировано в английском языке еще во второй половине XVI века; другое дело, что Йейтс в своей оккультной книге «Видения» (1925) придал этому слову особый смысл, обозначив им особые циклы человеческой истории.

(обратно)

46

Лев Африканский (до крещения — ал-Хассан бин Мухаммед ал-Ваззан, ок. 1488 — ок. 1554) — арабский географ и путешественник.

(обратно)

47

Это высказывание, помимо Гертруды Стайн, приписывается и другим известным женщинам — например, Софи Такер, Мэй Уэст и т. д.

(обратно)

48

Система мер по преодолению экономического кризиса, предложенная Теодором Рузвельтом. (Прим. перев.)

(обратно)

49

Из интервью (ок. 1914 г.).

(обратно)

50

Из лекции, прочитанной перед узким кругом друзей в «Клубе воспоминаний» (Группа Блумсбери) в 1936 г.

(обратно)

51

Из интервью.

(обратно)

52

Из записных книжек Франца Кафки. Вошло в многочисленные сборники афоризмов. Перевод С. Апта.

(обратно)

53

Из беседы с Лоренсом Дарреллом.

(обратно)

54

Игра слов. «Possum» — опоссум. «То play possum» — шутить, разыгрывать (англ.). (Прим. перев.)

(обратно)

55

Персонаж, сыгранный Граучо Марксом в фильме «Воры и охотники» (1930). (Прим. перев.)

(обратно)

56

Американская премия в области театра. (Прим. перев.)

(обратно)

57

Перевод В. Бурика.

(обратно)

58

Слова Эркюля Пуаро из рассказа «Яблоки Гесперид». Перевод В. Тирдатова.

(обратно)

59

Из письма сэру Патрику Брауну от 23 мая 1972 г.

(обратно)

60

Из письма Максуэллу Перкинсу от 8 ноября 1934 г.

(обратно)

61

Это действительно цитата из «Великого Гэтсби»: «The poor son-of-a-bitch». К сожалению, в русском переводе романа фраза выглядит несколько иначе: «Эх, бедняга!» (перевод Е. Калашниковой).

(обратно)

62

Из романа «Реквием по монахине». Перевод Д.В. Воз-някевича.

(обратно)

63

Высшая отметка в этой системе — A, a D соответствует нашему «неудовлетворительно». (Прим. перев.)

(обратно)

64

Классика мультипликации от студии Уолта Диснея. Первый из сохранившихся звуковых анимационных фильмов (1928 г.). (Прим. перев.)

(обратно)

65

Слова Пабло из романа «По ком звонит колокол». Перевод Н. Волжиной и Е. Калашниковой.

(обратно)

66

Слова Франциско Д’Анконии из романа «Атлант расправил плечи».

(обратно)

67

«2112» — четвертый студийный альбом группы «Rush» (1976). Текст для заглавной композиции был написан Нилом Пиртом под влиянием антиутопического романа Айн Рэнд «Атлант расправил плечи» (1957).

(обратно)

68

Слова Ореста из пьесы «Мухи». Перевод Л. Зониной.

(обратно)

69

Слова адвоката Макса из романа «Сын Америки». Перевод Е. Калашниковой.

(обратно)

70

Из книги «Письма Уильяма С. Берроуза 19451959 гг.».

(обратно)

71

В «тайных рукописях Хаббарда» сообщается, что 75 миллионов лет назад злобный диктатор «Галактической Конфедерации» по имени Зину переселил «лишних обитателей» Галактики на Землю, миллиарды несчастных сложили штабелями вокруг вулканов, а потом забросали водородными бомбами; духи жертв галактического властелина тем не менее выжили и по сей день бродят среди людей, причиняя им всяческие неприятности.

(обратно)

72

Из рассказа «Временный житель».

(обратно)

73

Из интервью, взятого у Д.Д. Сэлинджера по телефону и опубликованного в «Нью-Йорк тайме» 3 ноября 1974 г.

(обратно)

74

Приписывается Джеку Керуаку. Источник не установлен.

(обратно)

75

Американский джазовый певец. (Прим. перев.)

(обратно)

76

Другое название Чикаго. (Прим. перев.)

(обратно)

77

Из выступления перед студентами Университета штата Огайо в 2006 г.

(обратно)

78

Фамилия Траут переводится с английского как «форель». (Прим. перев.)

(обратно)

79

Приписывается Тони Моррисон. Источник не установлен.

(обратно)

80

Из личного дневника Сильвии Плат. Запись относится к периоду учебы в колледже Смита, 1950–1955 гг.

(обратно)

81

Процитировано бывшим другом Т. Пинчона Жюлем Зигелем в статье «Кто такой Томас Пинчон… и почему он увел у меня жену», опубликованной в журнале «Плейбой» (март 1977 г.).

(обратно)

82

Человек, который для привлечения внимания пробегает голышом по футбольному полю, улице и т. п. (Прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР

ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН

ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК

ЭДГАР АЛЛАН ПО

ЧАРЛЗ ДИККЕНС

СЕСТРЫ БРОНТЕ

ГЕНРИ ДЭВИД ТОРО

УОЛТ УИТМЕН

ЛЕВ ТОЛСТОЙ

ЭМИЛИ ДИКИНСОН

ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ

ЛУИЗА МЭЙ ОЛКОТТ

МАРК ТВЕН

ОСКАР УАЙЛЬД

АРТУР КОНАН ДОЙЛ

УИЛЬЯМ БАТЛЕР ЙЕЙТС

ГЕРБЕРТ УЭЛЛС

ГЕРТРУДА СТАЙН

ДЖЕК ЛОНДОН

ВИРДЖИНИЯ ВУЛФ

ДЖЕЙМС ДЖОЙС

ФРАНЦ КАФКА

ТОМАС СТЕРНЗ ЭЛИОТ

АГАТА КРИСТИ

ДЖОН РОНАЛД РУЭЛ ТОЛКИН

ФРЭНСИС СКОТТ ФИЦДЖЕРАЛЬД

УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР

ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭЙ

АЙН РЭНД

ЖАН-ПОЛЬ САРТР

РИЧАРД РАЙТ

УИЛЬЯМ БЕРРОУЗ

КАРСОН МАККАЛЕРС

ДЖЕРОМ СЭЛИНДЖЕР

КУРТ ВОННЕГУТ

ТОНИ МОРРИСОН

СИЛЬВИЯ ПЛАТ

ТОМАС ПИНЧОН

ПРИЛОЖЕНИЯ

  САМЫЕ СТРАННЫЕ РАБОТЫ

  ПИТОМЦЫ ВЕЛИКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

  ЛИТЕРАТУРНЫЕ СКЛОКИ

  КТО С ПЕРОМ К НАМ ПРИДЕТ, ОТ ПЕРА И ПОГИБНЕТ!

  ЗНАМЕНИТЫЕ ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА

Роберт Шнакенберг Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg