«Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков»

Андрей ЕРЁМИН Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков Издание 2-е, исправленное

Моим сыновьям, Алексею и Илье, посвящаю эту книгу

ОТ АВТОРА

С трепетом взялся я за написание этой книги, хотя и готовил её почти десять лет. У меня нет особых преимуществ перед другими учениками отца Александра Меня, которые позволили бы мне взяться за написание его биографии, поскольку я знал батюшку всего 13 лет. Но, слава Богу, в этом нет острой необходимости: биографические данные прекрасно и полно изложены в книге Ива Амана «Александр Мень — Христов свидетель в наше время», много подробностей можно найти в книгах Зои Маслениковой «Жизнь отца Александра Меня» и Александра Зорина «Ангел — чернорабочий». Поэтому в настоящей книге я пишу только о том, с чем приходилось сталкиваться самому — о различных аспектах пастырской деятельности отца Александра, протекавшей у меня на глазах.

Так получилось, что после знакомства с батюшкой в декабре 1977 года я довольно быстро оказался вовлечённым в орбиту серьёзных дел прихода в Новой Деревне. Я начал заниматься в небольшой группе, организованной отцом Александром для подготовки будущих катехизаторов. Тогда под влиянием необыкновенной батюшкиной личности у меня, как и у многих молодых неофитов, появилось желание стать священником. Я познакомился с семьёй Анатолия Васильевича Ведерникова — бывшего исполнительного секретаря журнала Московской Патриархии, который очень хорошо относился к отцу Александру и даже способствовал его рукоположению. Жена А. Ведерникова — Елена Яковлевна, прекрасный иконописец, добрейший и умнейший человек, взялась учить меня читать по–церковнославянски, а также порядку православного богослужения. Позднее она помогла мне устроиться чтецом в один из московских храмов. Однако проработал я там недолго. Недостойное поведение священников в этом храме произвело на меня столь сильное впечатление, что я решил все немедленно бросить. Приехав в Новую Деревню, я рассказал отцу Александру о своём духовном кризисе. И каково же было моё удивление, когда батюшка вместо того, чтобы разрешить мне не заниматься далее клиросной работой, достаточно категорично (как послушание) велел ездить в Новую Деревню и работать чтецом в его храме. Так я оказался рядом с отцом Александром. А в 1981 году он поручил мне вести первую группу катехизации. Вскоре в нашем храме сменился настоятель, и отец Александр попросил меня перейти на работу в алтарь, поскольку один из прежних алтарников ушёл. Я согласился, так как видел огромную загруженность отца Александра, всю трудность его служения в Церкви и очень хотел помогать ему как можно эффективнее. Конечно же с приходом в алтарь возможности сотрудничества с батюшкой значительно возросли. Кроме того, все это время я продолжал вести малые группы под его непосредственным руководством. С началом перестройки сфера деятельности отца Александра сильно расширилась, и поэтому мне пришлось совмещать работу в алтаре с неформальным исполнением обязанностей его личного секретаря.

Десятилетнее наблюдение священнического служения отца Александра дало мне материал, позволяющий написать о нём как о пастыре. Отсутствие биографической канвы создаёт определённые трудности для чтения, вот почему я иногда позволяю себе использовать личные воспоминания, впечатления от общения с отцом Александром. Надеюсь, они будут интересны и читателю.

В книге использованы фрагменты проповедей и бесед отца Александра. В своё время они были записаны на магнитофон учениками отца Александра — Лидией Мурановой, Светланой Домбровской, Александром Куниным, Михаилом Юровицким и другими. После смерти отца Александра все собранные воедино аудиоматериалы удалось переписать и сохранить благодаря эффективной поддержке руководителей европейских фондов помощи верующим Ирины фон Шлиппе и доктора Штрикера.

Я приношу благодарность всем тем, кто помогал мне в работе над книгой. Прежде всего своей жене Наталье, бывшей моим терпеливым советчиком и редактором. За бесценную помощь в редактировании и корректуре благодарю Наталью Сиривлю и Ольгу Мороз, а за помощь в подборе фотографий — Сергея Бессмертного. Также сердечно благодарю Сергея Илюшенко за оказанную поддержку и особенно Ива Амана и Александра Халфина, которые помогли осуществить это издание. Спасибо всем моим друзьям, молившимся о написании этой книги.

Андрей Еремин

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Приход

И как предсказал Исайя: “Если бы Господь Саваоф не оставил нам семени, то мы сделались бы как Содом и были бы подобны Гоморре"

(Рим 9.29)

1

о. Александр Мень. Новая Деревня. 1989г.

Первая половина 1986 года запомнилась всем Чернобыльской катастрофой. Но для отца Александра и его прихода эта весна также была временем тяжёлых испытаний: против батюшки была развёрнута травля в газетах, опять начали вызывать на допросы, угрожать арестом, производить обыски. Казалось, отцу Александру уже не дадут работать священником. Мы ждали, что его неминуемо запретят в служении, посадят или вышлют за границу. Но случилось по–другому — он прожил ещё четыре необыкновенно насыщенных года, и за это время не только успел завершить все задуманное, но и впервые получил возможность проповедовать в полный голос.

Однако ненависть властей никуда не исчезла: с началом перестройки неугодных перестали сажать, их просто стали убивать… И отец Александр оказался первой жертвой. Насильственная, мученическая смерть оборвала жизнь выдающегося религиозного проповедника и пастыря многих сотен верующих, удивительного человека, излучавшего в атмосфере мрака и ненависти духовный свет, мир и любовь.

В августе 86–го года, когда политическая атмосфера в стране стала спокойнее и из‑за отпусков в приходе было не так много народу, батюшка неожиданно предложил мне поехать с ним в Загорск (Сергиев Посад). Я с радостью согласился. Мы поднялись в горку за Лаврой, углубились в пыльный переулок и через некоторое время остановились перед глухим забором. На стук открыла совсем древняя старушка. Батюшка очень тепло, по–родственному с ней расцеловался, стал расспрашивать о ком‑то, кого я не знал. Мы прошли через террасу, низкие сени и оказались в двух светлых крохотных комнатушках, стены которых были завешаны иконами. За столом сидели две такие же старые женщины. После очень сердечного, хотя и короткого разговора, все поднялись, повернулись к иконам и вместе с батюшкой отслужили панихиду по каким‑то, очевидно, очень близким им людям. Потом старушки заторопились нас кормить, и пока они возились на кухне, отец Александр поведал мне тайну этого дома. Оказывается, в 30–40–е годы тут был подпольный женский монастырь, и все эти старушки — последние монахини, оставшиеся жить здесь и после того, как катакомбная (нелегальная) Православная Церковь в конце войны вышла из подполья. В этом доме во время войны, сидя под образами рядом с настоятельницей монастыря схиигуменьей Марией, маленький Александр впервые прочёл Библию; здесь ему привили любовь к православной традиции, к богослужению. Мы вышли во двор, обошли дом. Все здесь было для отца Александра родное, даже склонённое над ручьём дерево, на которое он в детстве любил забираться с книжкой, чтобы побыть одному.

Рядом, в том же Сергиевом Посаде, находился другой дом, куда мать отца Александра в начале 40–х годов приходила для исповедей и бесед с известным в церковных кругах того времени батюшкой, наследником старцев Оптиной Пустыни, отцом Серафимом Батюковым. Отец Серафим перебрался сюда в 1927 году, когда после ареста митрополита Петра, законного преемника патриарха Тихона, другой митрополит — Сергий — принял управление Церковью и из тактических соображений начал сотрудничать с Советской властью.

Именно тогда верная патриарху Тихону и митрополиту Петру паства вынуждена была вместе с немногочисленными уцелевшими от репрессий священниками уйти в подполье, создав катакомбную Церковь «непоминающих»[1]. На нелегальном положении оказались наиболее здоровые в духовном отношении приходы Москвы: с Солянки, Маросейки, Ходынки и т. д. Отец Серафим Батюков до 1927 года официально, а с 1927 по 1932 год негласно возглавлял приход храма бессребреников Кира и Иоанна на Солянке. Отсюда через десятилетия, от последних старцев Оптиной Пустыни и через Сергиеву Лавру, протянулась нить духовной преемственности в село Новая Деревня близ города Пушкино, в церковь Сретения Господня, где последние годы служил отец Александр Мень.

Отец Александр Мень родился в Москве 22 января 1935 года в еврейской интеллигентной семье. Отец его, Владимир Григорьевич, был человеком к вере равнодушным, все силы отдавал работе. Мать же, Елена Семеновна, к моменту рождения своего первого сына Алика пережила глубокое внутреннее обращение ко Христу, но ещё не крестилась. Она приняла Крещение вместе со своим сыном, когда ему исполнилось шесть месяцев. В то страшное время, время жестоких репрессий против верующих, «врагов народа», религиозное воспитание можно было получить только в подполье, и наставники будущего отца Александра мужественно сделали для этого все необходимое. Уже в 12 лет он принял твёрдое решение стать священником.

Многие христиане становятся священниками, но случай с отцом Александром — особенный. Обладая разносторонними и значительными дарованиями, он мог бы сделать блестящую карьеру в самых разных областях. Отец Александр с детства интересовался миром животных, кончил биологический институт и, имея незаурядный научный склад мышления, мог стать, например, учёным–биологом. Мог также стать музыкантом, ведь у него были прекрасные музыкальные способности, или художником — его детские и юношеские наброски, рисунки и сейчас поражают сильной линией и динамизмом. Он мог бы стать прекрасным писателем–беллетристом, ведь сочинять он начал в 8 лет; и сегодня, когда мы читаем книги отца Александра, не меньше, чем глубина мысли, в них поражает богатство формы, красочность метафор, мастерство изложения. Из него мог бы выйти замечательный кинорежиссёр: в домашних условиях, используя слайды, он делал великолепные фильмы на библейские темы. Но он решил все свои дарования принести в дар Господу. И стал пастырем, священником.

Почему же он отказался от других блестящих путей, по которым мог бы следовать, реализуя свои необыкновенные таланты? Прежде всего потому, что в детстве видел пример героической и светлой веры в катакомбной церковной общине, а позже сам обрёл опыт личной Встречи с Христом. Очень рано в характере отца Александра проявилась такая черта, как жертвенность. И при выборе жизненного пути он решил, что должен идти туда, где не хватает людей для подлинного служения. В науке, живописи, Литературе, в музыке были люди, которые, не декларируя свою веру, служили Богу. А настоящих пастырей было очень мало.

Ведь по стране только что прокатился вал красного террора, подмявший под себя Церковь, уничтоживший тысячи священников, причём лучших. Но дело было не только в нехватке священнослужителей; страна переживала эпоху великого духовного оскудения — возвращения к воинствующему государственному язычеству.

2 

По поводу наступления язычества отец Александр говорил: «С одной стороны, язычество понимается как вера, некая религия. Когда к нему относятся таким образом, в этом есть даже нечто положительное, потому что вера возвышает человека над повседневностью, поднимая его в духовный мир. Но есть другой, отрицательный аспект употребления этого термина, когда язычеством называют то, что ниже простой человеческой духовности, нечто почти атеистическое» [2].

Уничтожение в сталинскую эпоху духовной и культурной элиты, пусть и не стопроцентное, но массовое, привело страну к духовному обнищанию и к деградации последующих поколений. Это можно проследить на примере того, как менялись от поколения к поколению культурные ценности и нравственные идеалы. Это наглядно видно на примере верований народа в разные периоды советской истории — именно верований, или псевдорелигий.

Отец Александр внимательно изучал метаморфозы массового сознания. Он читал все доступные ему работы в области психологии и социологии, следил за атеистической советской литературой и, став священником, с лёгкостью мог разобраться в настроениях людей из разных социальных слоёв. Выводы, к которым он пришёл, можно сформулировать так: культ личности Сталина и вера советских людей в светлое будущее, в прогресс и науку объясняются именно извращением религиозного сознания народа, и это извращение было подготовлено задолго до революции.

Страх и унижение человека, которыми было пропитано российское общество на протяжении веков, порождали мазохистский комплекс и психологию идолопоклонства. Повсеместно торжествовало обрядовое, показное православие. Такая религиозность, не знающая индивидуальной ответственности и свободы, легко переродилась после 17–го года в ритуальное поклонение советским вождям. В культе личности Сталина обнажилась языческая суть общества, которая до того пряталась под одеждами имперского православия. Если бы общество до революции было христианским, а не языческим, эта бы подмена не произошла…

Поклонение вождям вызывало у советских людей комплекс псевдорелигиозных эмоций, что хорошо видно на лицах, запечатлённых в кинохронике тех лет. Такие псевдорелигиозные переживания, связанные с магическим, ритуальным сознанием, не оригинальны для России; о них писали многие философы, психологи и богословы XX века. Особенность позиции отца Александра состоит не в понимании самого явления, а в отношении к нему.

Хотя поведение людей может быть объяснено подсознательными импульсами, именно религиозный инстинкт определяет жизненную ориентацию и чувство поклонения. А это главные компоненты человеческой психики, без которых, как говорил батюшка, человек впадает в психические аномалии и неврозы. Понимая причины возникновения псевдоцерковной религиозности в России, отец Александр не возлагал на простых людей ответственности за духовный кризис.

Из истории страны и Русской Православной Церкви мы знаем, что Россия, крещённая князем Владимиром 1000 лет назад, так никогда и не была евангелизирована. Например, Священное Писание до 70–х гг. XIX века издавалось у нас только на церковнославянском языке, который никогда не был в России народным. На этом же, недоступном пониманию простых людей языке, велось и православное богослужение. А ведь ещё апостол Павел говорил: «Вера от слышания, а слышание от Слова Божия» (Рим 10.17).

Однако распространение евангельского учения не входило в планы российских монархов. Напротив, они считали нужным держать народ и священников в темноте и невежестве. Максимум того, что могла делать Церковь, так это исполнять в обществе каритативное (милосердное) служение. Так, детские дома, приюты и прочие благотворительные учреждения появились в стране именно благодаря Церкви. Но Церковь при царях никогда не имела возможности принимать самостоятельные решения по вопросам церковного обучения, а также о переводах или хотя бы обновлении Священных текстов.

Только в 1876 году ценой титанических усилий некоторых иерархов удалось наконец издать первый русский перевод Библии. Такое отношение русских царей к Слову Божию в который раз доказывает, что христианство и абсолютная императорская власть несовместимы.

Задача христианской Церкви — возвеличивать людей до их богочеловеческого достоинства и объединять их любовью. Империя же стремится поработить подданных и объединять их силой ради корыстных интересов. «Многонациональная империя, — писал отец Александр, — эта гробница свободы, по самой своей природе требует твёрдого режима. Непрочность связей её частей, спаянных лишь силой оружия, постоянно даёт о себе знать. Поэтому правительству приходится держать машину подавления наготове и увеличивать аппарат чиновников». «Попытка насильственно объединить людей вместе приводит к нескончаемым войнам и взаимным убийствам» [3]. Вот почему империя в Священном Писании сравнивается с сатаной — богопротивником.

Для тех русских, в чьём сознании Царство Небесное подменялось могуществом земным, мессианско–эсхатологическая идея инока Филофея («Москва — Третий Рим») представлялась, по мысли отца Александра, проявлением мощи государства, сложившегося как Московское царство, потом как империя и наконец как Третий Интернационал.

Интересны размышления отца Александра о «многоголовой гидре империи». Россия в XX веке являет нам образ такого чудовища со все новыми и новыми головами. Одна голова — императоры, затем — образы Ленина и Сталина. (Скачок из имперского православия в имперский коммунизм был удивительно прост). В наше время, после того, как эти головы были отрублены, власть пытается опять отрастить что‑то подобное и привлекает к этому Церковь…

Но когда Государство вступает в союз с Церковью, из неё постепенно уходит дар смирения и бедности. Еще Данте осознавал этот соблазн. В «Божественной комедии» он рассказывает, как Церковь («пернатая колесница») превращается в апокалиптического зверя из‑за «дара Константина» — дара богатства. Великий итальянский поэт писал о Католической Церкви, но точно такие же соблазны были и на Востоке. Данте был убеждён, что Бог истребит Церковь, прелюбодействующую с Государством, также, как и Государство (императора), которое совращает её (осуществление этого пророчества мы видели на примере Октябрьской революции).

Катастрофа Церкви в XX столетии была закономерной, но подготовлена она была не в XIX веке и даже не в во времена Петровских реформ. Ее истоки надо искать в первой половине XVI века, когда церковные иерархи совершили предательство по отношению к делу евангелизации, только начинавшейся при Ниле Сорском (его не зря называли «интеллигентным старцем»).

Г. Федотов считал роковой гранью происшедший тогда разгром заволжских скитов, ибо с ними, по его мнению, угасло мистическое в русском иночестве. И дальше «среди (непосредственных — А. Е.) учеников преп. Иосифа Волоцкого (врага преподобного Нила) мы видим много иерархов, но ни одного святого» [4]. Недаром отец Александр называл далёкого от Священного Писания Иосифа, преследовавшего инакомыслящих, типичным идеологом правящего класса. «Очень печально, — говорил он, — что монашество в России стало служить именно этому направлению».

Со временем государственное православие вытеснило евангельскую духовность «нестяжателей» (учеников святого Нила) Домостроем, внешней атрибутикой церковномонастырского богослужения и «преданием старцев». Тем самым была подведена мина под все будущее Церкви в России. Аксаков писал про последователей Иосифа Волоцкого: «Они жандармы и квартальные надзиратели, эти стражи нашего русского душеспасения, хранители догматов Русской Православной Церкви, блюстители и руководители русской совести» [5].

В XVII веке уже было такое развитие монастырей, что «их надо было закрыть, — говорил отец Александр, — потому что они превратились в феодалов, владевших сотнями душ крепостных, живших чужим трудом, и это происходило достаточно долго, так что Господь Бог не мог уже терпеть».

Позже «вместо духовного авторитета господствовал бюрократизм чиновников Святейшего Синода, санкционировавшего насилие в делах веры. И это засвидетельствовано уголовным уложением государства Российского, требующим лишения гражданских прав, ссылки и тюрьмы для каждого, кто отпадал от господствующей Церкви» [6]. Унижение христианства в царской России, по словам батюшки, дошло до того, что священники во время пугачёвского восстания поддерживали Пугачева. И в XIX веке, по свидетельству Н. Лескова, к простым священникам власть продолжала относиться также отвратительно. Немногочисленные таланты гибли в этих ужасных условиях.

Таким образом, истоки нехристианского отношения к личности уходят далеко в историю русского самодержавия, долгого закабаления народа при крепостном строе, в беспредел «дедовщины», творившейся в дореволюционных семинариях и духовных училищах.

Историю Церкви чаще всего рассматривают как историю борьбы с ересями. Но отец Александр предлагал иное видение: для него история Церкви — это история её святости, а история святости — это история евангелизации народов.

Ей всегда противостояли те деятели, которые пытались затормозить движение Слова Божия — сжигали переводы, арестовывали библеистов, разгоняли библейские общества. Нетерпимостью и узостью отличались также церковные чиновники, которые сопротивлялись появлению новых переводов Священного Писания.

Но именно Библия стала первой книгой в истории, переведённой на иностранный язык! Тем самым всеобщий характер Слова Божия был предопределён уже в III веке до нашей эры, когда во времена правления Птоломея II Филодельфа было решено осуществить перевод священных книг Библии на греческий язык.

Этот труд, совершенный в Александрии, сделал Слово Божие доступным всему миру. Уже не только иудеи Палестины, но и те, кто жил в рассеянии, могли прочитать Библию. С этого времени провозвестие Откровения окончательно стало явлением Вселенского порядка. Ибо максимализм этого Откровения не позволяет мириться с победой Божьей правды только в отдельной стране, в отдельной национальной Церкви. Бог хочет торжества правды во всемирном масштабе. И именно Библия открывает нам универсалистский пафос христианства.

Из‑за отсутствия русского перевода простые люди в России вообще не знали Евангелия, а аристократия могла читать его только на иностранных языках. Редкие священники, которые пытались хоть как‑то приспособить Слово Божие к жизни, к современности, рисковали быть отлучёнными от сана. А потребность в таком образовании была огромной. Недаром святитель Тихон Задонский ставил своей целью заново проповедовать Евангелие. Он убедился, что даже священники не знали Слово Божие и богослужение совершали, часто не понимая, что делают. Тем более миряне пребывали в страшном невежестве.

В одном из писем Владимир Соловьев писал: «Мы не можем думать без глубокой скорби о тех условиях, которые делают науку Ветхого и Нового Завета совершенно недоступною для русского читателя, поддерживая равнодушие, невежество и дилетантизм в этой важнейшей отрасли знания…» [7]. Великий философ считал, что вера должна явиться в обществе «во всеоружии, воспользоваться всеми умственными научными приобретениями культурного человечества» [8].

Однако приобщение образованных людей к Церкви началось в России слишком поздно. Первый обмен мнениями между просвещённой интеллигенцией и представителями Церкви состоялся лишь в самом начале XX века, в кружке, организованном семьёй Мережковских. Хотя основание диалогу и было положено, члены этого кружка не являлись, как правило, воцерковленными христианами и вели разговор с церковнослужителями как бы снаружи, оппонируя им (возможно, поэтому дискуссии завязли во второстепенном).

Это было следствием того, что в XIX веке «разрыв между передовой частью общества и Церковью принял непримиримые формы» [9]. Русская интеллигенция в большинстве своём видела в Церкви не оплот просвещения и духовности, а врага — воплощение косности, имперского авторитаризма, социального индифферентизма.

И действительно, в Церкви по–прежнему торжествовала спиритуалистическая оторванность от мирских проблем в сочетании с полуязыческим бытовым культом. В ней практически не было места настоящей молитве и необходимых людям мистических переживаний. Отсутствовала и настоящая проповедь о Христе, которая предполагает наличие подлинного духовного опыта у пастырей–проповедников.

Это византийство, пропитанное ересью монофизитства и унаследованное русским православием, было в принципе, по словам В. Соловьева, противно христианскому прогрессу. Оно «желало свести религию к догматической формуле и литургическому обряду, скрывало антихристианство под личиной Православия. Такое византийство должно было в своём нравственном бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства и ислама» [10].

Кончилось это тем, что в XX веке пути Церкви и интеллигенции диаметрально разошлись, а советская атеистическая интеллигенция просто унаследовала безбожие интеллигенции русской. Только очень немногие представители образованного сословия поняли антигуманный характер грядущего большевизма и попытались сознательным участием в деле христианского просвещения изменить ситуацию в стране. К числу таких людей относятся Н. Бердяев, С. Франк, С. Булгаков, Г. Федотов, обогатившие сокровищницу российской духовности уже в эмиграции (они спаслись от сталинских репрессий благодаря тому, что их изгнали из страны в начале 20–х годов). Были, вероятно, и другие, кого мы не знаем, или те, кто погиб в лагерях, как отец П. Флоренский.

3 

«Царский режим, — утверждал отец Александр, — причинял Церкви только зло», «например, Николай I всеми силами тормозил издание первой Библии». Единственная традиция, которая сохранялась, — это традиция поддержания порядка. Казалось бы, это благо, но такая традиция, основанная на связи с царским режимом, привела к тому, что «вся Церковь страшно растерялась, когда рухнул царизм… Она как бы не могла выжить, и выжила просто чудом».

Отец Александр говорил, что Собор Русской Православной Церкви, который мог бы внести коренные изменения в её жизнь, надо было провести в начале XX века. Если бы он был вовремя созван, не было бы революции; но Николай II не разрешал его начинать, и он собрался только после февральской революции. Однако было уже поздно. Крещенный, но непросвещённый народ пошёл за теми, кто поманил его скорым благоденствием, обещанием социальной справедливости и рая на земле. Решения Собора так никогда и не были воплощены в жизнь.

После революции лик Российской империи, до 1917 года державшей Церковь в узде и носившей маску православного благочестия, видоизменился: в нём уже явно обнаружилась личина апокалиптического «зверя» (антихриста), ибо имперская гордыня — знак одержимости злым духом. Диктатура большевистских вождей объявила Церкви открытую войну. «Государственный атеизм ввёл новую веру. Место Церкви в обществе заняла политическая организация со своими квазирелигиозными заповедями и ритуалами. Одно единомыслие сменилось другим, и малейший намёк на несогласие с этой квазирелигией грозил каждому жестокой расправой» [11].

В годы Советской власти было убито около 200 тыс. и репрессировано около 500 тыс. священников. На грани уничтожения была сама Православная Церковь и вообще христианство на Руси.

Именно поэтому так быстро и легко насаждались в советском обществе различные псевдорелигиозные культы — культ Родины, вождей, государственной мощи и государственных свершений… Но этих эрзац–культов не хватало, чтобы утолить потребность простых людей в душевных переживаниях. Недостаток эмоций компенсировался массовым пьянством, ведущим к физической деградации народа.

Конечно, алкоголизм был распространён в империи и раньше, хотя и не в таких масштабах. Духовная причина этого явления лежит в неправильном отношении Церкви к пророческой харизме, дарованной христианам в день Пятидесятницы, а также в отчуждении людей друг от друга. Святость в миру всегда была в России непредставима, молитвенная жизнь считалась уделом исключительно монахов. Мирянам оставалось изредка (постами) посещать богослужения (в которых люди, как правило, ничего не понимали), а в остальное время каторжно работать, живя в нечеловеческих условиях, и заливать тяжесть жизни водкой. Когда же Церковь и вера были официально исключены из жизни общества, пьянство стало национальным бедствием.

В одной из бесед отец Александр говорил, что православное христианство вытесняет в России любую другую религию, но когда и оно уничтожается, как это было при Советской власти, появляется такое анонимное язычество, как пьянство.

Прослеживая развитие народных псевдорелигий в послевоенные десятилетия, отец Александр видел, что на смену поклонению вождям и тяге к наркотическому опьянению (а иногда параллельно), приходит стремление к обывательским, мещанским ценностям, как он говорил, — «маммоническому монизму, грубому и корыстному». С другой стороны, он отмечал изредка встречающееся стремление к высоким целям. Тут и вера в «светлое будущее», в науку и прогресс, в образование и просвещение.

Все это происходило на фоне дальнейшего ослабления влияния Церкви на общество. Послереволюционная эпоха стала временем роста апокалиптических ожиданий и создания многочисленных сект, чаще всего подпольных. Во дни Второй мировой войны они стали представлять идеологическую угрозу советскому режиму. И тогда Сталин принял решение о восстановлении структуры Русской Православной Церкви, но под контролем государственных чиновников, как было и при царях. Конечно, в основе решения Сталина было несколько причин. Но одна из них, несомненно, — страх перед бесконтрольным (со стороны государства) функционированием большого количества подпольных кружков и сект.

Воссозданная под негласным покровительством Сталина, но лишённая своих лучших представителей Церковь продолжала демонстрировать качества, способные лишь оттолкнуть образованных людей. Сохранившиеся священники, как правило, подтверждали утвердившиеся в обществе представления о мракобесии и невежестве церковнослужителей.

Зараженные изоляционизмом, они избегали работы с интеллигенцией. Одни её не любили, другие — боялись. Интеллигенция, со своей стороны, также воспринимала верующих как почти что неполноценных людей. Это было время, когда стыдно было носить крест или сказать, что ходишь в храм. Священников, способных окормлять интеллигенцию, в XX веке в России можно пересчитать по пальцам (в 20–е годы такими были, например, оптинский старец Нектарий, отцы Алексей и Сергий Мечевы, в 50–70–е годы — отец Николай Голубцов, старец Таврион, отец Владимир Смирнов, отец Всеволод Шпиллер и несколько других. И, конечно, отец Александр Мень).

Уставническое, бытовое православие всегда было в России той почвой, на которой произрастали сорняки языческого мировосприятия. Но если до революции язычество было ассимилировано христианством, то после революции оно (под видом атеизма) стало в конфронтацию с ним.

Однако ассимиляция язычества, по мысли отца Александра, для христианства более опасна, чем откровенный атеизм. Таков опыт Западной Церкви, верно это и для России. На закате советского строя, в конце 80–х годов, Церковь вышла из состояния конфронтации с государством. Но когда кончились гонения и атеизм перестал пользоваться государственной поддержкой, Церковь под видом бытового православия опять усвоила языческие черты. Возможно потому, что все эти годы не было в структуре Русской Православной Церкви институтов, призванных упорядочивать христианское образование, миссионерскую деятельность и преподавание Библии. Обретенная свобода не только не исправила положение, но в чём‑то оказалась даже неполезной для Церкви. Это неумение и нежелание христиан пользоваться свободой отразилось в плачевном духовном состоянии нашего «переходного» общества, когда люди, сбросив оковы, не знали, что делать дальше. «Свобода нелёгкий дар, — предупреждал отец Александр, — её называли даже даром страшным, но без неё невозможно осуществление подлинного человека» [12].

Узость мышления, неприятие творческой деятельности и достижений науки, национализм, непрекращающийся раздор между конфессиями, самовосхваление и социальная пассивность — все эти атрибуты церковной жизни всегда вызывали у думающих людей непонимание и отторжение.

На этом фоне отец Александр выделялся и широтой мировоззрения, и невероятной эрудицией, и настоящим библейским, христианским видением мира. Мало кто мог, как батюшка, разрешать вопросы, волнующие современных богоискателей; он отвечал на них, используя весь духовный багаж Церковного наследия, почерпнутый у Отцов Церкви, из современной христианской философии, из русской религиозной литературы, а также из художественных и научных книг.

4

Понимание, сколь тяжело его современникам найти ответы и помощь у священников, в немалой степени способствовало решению отца Александра стать пастырем интеллигенции.

Батюшка глубоко чтил память отца Сергия Булгакова. В 70–80–е годы в его приходе духовно окормлялась монахиня Иоанна (Рейтлингер), известный иконописец. До 1950 года она жила во Франции, была духовной дочерью Сергия Булгакова и даже присутствовала при его кончине. Приехав в Россию, она через какое‑то время стала прихожанкой отца Александра.

Живя в Ташкенте, она постоянно переписывалась с батюшкой, имела с ним удивительное духовное общение; пока позволяло здоровье, каждое лето приезжала в Москву и тогда старалась как можно чаще посещать его службы. Она чувствовала, что у отца Александра было много общего с отцом Сергием Булгаковым.

Именно Булгаков сформулировал мысль, ставшую отправной точкой в служении отца Александра. В своей книге «На пиру Богов» С. Булгаков писал: «Без интеллигенции Русская Церковь не выявит того, что она призвана выявить». А ещё прежде В. Соловьев обращал внимание на то, что «Церковь должна вновь привлечь и притянуть к себе “лучших людей” из образованного общества, отдалённых от истины христианской тем образом мертвенности и распада, который эта истина приняла в нынешней учащей Церкви» [13].

И отец Александр связывал свои надежды на изменение духовного климата в России именно с приходом в Церковь интеллигенции. Во–первых, потому что её представители могут перерасти стадию патриархального коллективизма — серьёзное препятствие на пути личного преображения. Во–вторых, потому что предназначение интеллигенции — формировать и устанавливать идеалы.

Хотя отец Александр навсегда останется пастырем интеллигенции, это не означает, что он был пастырем советской элиты. Среди его прихожан было много инженеров, врачей, студентов, учителей, начинающих филологов и философов. Были и настоящие большие учёные, художники, писатели, поэты, музыканты. Но таких было немного. Батюшка говорил, что он не коллекционирует знаменитостей, ему одинаково дорог каждый человек в приходе, и это было правдой.

Среди учеников отца Александра было довольно много людей с техническим образованием. Ему было близко и понятно присущее им научное, строгое мышление, и нет ничего странного в том, что он — священник, историк религии, библеист — прекрасно разбирался в проблемах современной биологии, психологии, физики. Это позволило отцу Александру написать «Истоки религии» — книгу, направленную против известного советского тезиса о противоречии религии и науки. Вот пример замечательного высказывания в одной из бесед: «Бог, “диффузно” открываясь в природе, в человеческой мудрости, затем открылся личностно в Христе Иисусе, Который сперва локализовался в определённой точке в определённый момент времени, а потом эта локализация взорвалась Воскресением. И сегодня для нас Господь здесь и теперь».

Батюшка считал, что и к Библии, и к природе нужен одинаково научный подход, состоящий в том, чтобы не только видеть поверхностное, бросающееся в глаза, но стремиться постичь за суммой фактов глубинную суть вещей.

В книге «Сын Человеческий» отец Александр пишет: «Призывный свет Царства горит вдали, но в то же время отблески его рядом с нами: в простых вещах и событиях жизни, в радости и скорби, в самоотверженности и одолении соблазнов. Предчувствие его — в звёздах и цветах, в весенней природе и золоте осени, в кипении прибоя и ливнях, в радуге красок и музыке, в смелой мечте и творчестве, в борьбе и познании, в любви и молитве…»

Жизнь устроена так, чтобы мы смогли полюбить Господа. Сначала люди воспринимают все прекрасные стороны жизни: молодость, дружбу, любовь, природу; потом потихоньку начинается увядание телесное, материальное. В это время человек должен понять, что та красота, которую он видел, была отблеском небесной Славы. Ему даётся время, чтобы прочувствовать и осознать сокрытую в природе Тайну, а потом вознести своё сердце к Тому, Кто является Источником всей красоты и любви на земле.

Подлинное научное мышление, по мнению отца Александра, не снимает покровы, но приводит нас из области загадок природы к тайне природы. Отношение батюшки к науке свидетельствует не столько о его эрудиции, сколько, прежде всего, о его непоколебимой вере. Ему была бы близка мысль Эйнштейна: «Я хочу узнать, как Господь создал этот мир. Мне не интересно отдельно то или иное явление, спектр того или иного элемента; я хочу узнать Его мысли. Все остальное детали» [14].

Батюшка испытывал истинное благоговение перед непостижимостью тайн мироздания. Когда человек, не понимая чего‑то, может сказать: «здесь тайна» — это предполагает веру более глубокую, чем у того, кто пытается гностически объяснять отношения между Личностями Святой Троицы. Вера гностика основана на уме, а вера отца Александра зиждилась на чувстве Богоприсутствия.

В лекции, прочитанной в клубе для физиков, он настаивал, что борьба между разумом и верой — это конфликт, разрушающий целостность человека! На самом деле такого конфликта быть не должно. Современный исследователь творчества Эйнштейна пишет: «Функции религии (убеждения и ценности) и науки (знания и технические способности) расположены на совершенно разных уровнях и, следовательно, не могут конфликтовать до тех пор, пока мы ошибочно не разрушим или не смешаем эти уровни (что не единожды случалось в истории человечества).

Если вы можете узнавать эти разные уровни, то очевидно, что эти два процесса скорее поддерживают, чем препятствуют друг другу» [15]. «Теперь, когда сферы религии и науки чётко разделены, между ними тем не менее существует сильное обоюдное родство и зависимость. Если прерогатива религии — определение цели, то средствам её достижения — в широком смысле — религия научилась у науки. Наука, в свою очередь, создаётся теми, кто вдохновлён стремлением к истине и пониманию. Источник этих чувств берет своё начало из недр религии» [16]. Сочетание знания и веры, как это было у Ломоносова, — вот идеал отца Александра!

В 70–е годы, которые принято называть периодом «застоя», духовный фон в обществе стал ещё страшнее. В это время отец Александр очень сетовал, что в стране пропал всякий (даже языческий) идеализм. В научной сфере энтузиазм карьеры и степеней превысил все мыслимые пределы. Батюшка искренне сожалел о том, что уже не встретишь учёных, готовых пожертвовать личным благополучием ради своего любимого дела. Хотя идеалистический культ науки был чужд его вере, но он был понятен его душе как что‑то человеческое, возвышенное и чистое.

Про науку он говорил, что «это подвиг, который требует от человека многих сил и горячей заинтересованности. Всякий подвижник, всякий человек идеи, который воплощает свою мысль в деле, должен вызывать у нас восхищение». Но в науке, как и в вере, не должно быть профанации, заниматься наукой можно только, если сам процесс мышления рассматривается как обучающий и доставляющий истинное наслаждение.

Отец Александр всячески поощрял занятия наукой, если видел подлинный интерес к ней, и, напротив, предлагал изменить свой жизненный путь тем людям, которые использовали работу в науке как престижное средство заработка. Он весьма скептически относился к трате времени на защиту диссертаций, если это было лишь ступенькой в карьере, средством улучшения материального благосостояния. Когда человек вступал на этот путь, батюшка полагал, что он, как минимум, занимается не своим делом. Более того, считал, что человек, который так поступает, неминуемо окажется в духовном тупике. Тут у него была твёрдая позиция.

Конечно, из этого не следует, что отец Александр поощрял всякий идеализм и сам был идеалистом. Нет, просто в его иерархии ценностей идеализм стоял выше материализма, выше цинизма и скептицизма. Вершиной же этой иерархии был богочеловеческий идеал, преображённая и обоженная Плоть — Христос.

Таким образом, батюшка не вёл своих духовных чад по проторённой дороге. Он понуждал взойти на новую и трудную ступень, необходимую для формирования духовного осознания, которое можно будет передать следующим поколениям.

При этом он считал важным находить золотую середину — сочетать самое лучшее, что есть в наследии Церкви, ничего не отбрасывать из достижений традиции, и одновременно идти дальше, освобождаясь от оков статической религиозности, возвращаясь к чистоте Евангельского смысла.

Однажды в юности с отцом Александром произошёл такой случай. В лесу, на болоте он вышел на едва заметную тропинку, по которой только и можно было пройти. И у него родился сходный образ духовного пути: надо идти, не оступаясь ни вправо, ни влево. Сколько у батюшки было соблазнов: уйти в науку, в политику, в искусство…. Или заняться чистым богословием, переводами. Можно было и наоборот: кинуться на амбразуру — вместе с диссидентами выступать против притеснения верующих. Но идти по срединному пути — труднее всего. На батюшку всегда нападали и «левые» и «правые». Позже он написал в своём шеститомнике по истории религий: «Положение умеренных, как и во все критические эпохи, было наиболее шатким… И сегодня крайние позиции являются наиболее удобными психологически».

Если бы он занял какую‑либо крайнюю позицию, это было бы предательством по отношению к его призванию; в нём погибло бы то, чего хотел от него Господь. Значит, надо было идти очень аккуратно, не сходя с избранного пути. Как может человек идти по этой дороге, не оступаясь? Батюшка говорил, что он не должен идти в темноте. Он должен идти осторожно и твёрдо. И при свете. Свет — от Слова Божия. Отец Александр углублял свои знания о нём постоянно. И так же наставлял своих учеников — руководствоваться светом Священного Писания.

5

Отец Александр как яркая личность с детства притягивал к себе множество людей, но о своей вере он свидетельствовал, прежде всего, своею жизнью. Его любили все, с кем ему приходилось общаться. Даже идейных врагов он умел разоружить своей доброжелательностью, простотой, искренностью, душевной красотой, искрящимся добрым юмором. Будучи студентом, он не избегал шумных компаний, весёлых студенческих вечеринок, ходил с друзьями в дальние походы, пел шуточные студенческие песни, многие из которых сочинял сам; играл на гитаре.

Однако его товарищи по институту чувствовали, что есть в нём нечто особенное, отличающее его от сверстников. Его студенческие доклады ставили иногда в тупик опытных профессоров. Мало было предметов, которые он знал бы хуже своих преподавателей. И в то же время между ним и товарищами никогда не возникало дистанции. Он уже писал книгу «Сын Человеческий», но его сокурсники не догадывались о масштабе его личности. Он был для них просто другом. Подражая Христу, он должен был скрывать своё призвание до времени.

Уже в студенческие годы в нём проявились многие из тех качеств, которые в будущем позволили ему создать один из самых многочисленных в России приходов. Но отец Александр никогда не стремился к быстрому воцерковлению своих институтских друзей, не занимался пропагандой, не давил на людей своим авторитетом, не старался никого «обращать».

Проходило много времени, прежде чем он находил нужным «приоткрыть забрало» и посвятить кого‑то в свою тайну. Не потому, что боялся (он учил нас поступать точно так же, когда проповедь веры стала уже не опасной), а просто он считал, что сначала надо дать время развиться религиозному чувству, углубиться истинному духовному интересу. Он знал, что люди, воспитанные в советской системе, к настоящей проповеди не готовы.

Отец Александр привёл однажды такой пример: «Я живу близ дубовой рощи и часто гляжу на маленькие жёлуди на земле, из них поднимаются огромные исполины. Сколько должно совершиться в природе, прежде чем дуб вымахает вверх. То же самое в истории». И то же самое с каждым человеком.

Человек (и народ) в своём земном развитии проходит разные стадии, и нельзя стать христианином сразу, едва выйдя из первобытного состояния. Каждый должен пройти, как любил шутить батюшка, сначала этап становления человека, потом джентльмена и только потом христианина. А люди, с которыми ему приходилось иметь дело, частенько не дотягивали не только до уровня джентльмена, но и до уровня человека.

Когда батюшка был ещё студентом, он помогал своим друзьям, тянувшимся к вере, раскрыть душу Богу, беседовал с ними, давал читать религиозные книги, хотя их было очень мало. Но одно обстоятельство мешало ему в те годы вести людей в Церковь — приводить новообращённых было некуда. Церковь была рассчитана в основном на окормление пожилых, малообразованных людей. В ней царило такое же невежество, что и вокруг. Отец Александр с горечью вспоминал, как в молодости ему «такую приходилось абракадабру с амвонов слушать…» И все‑таки это его не отвратило. Хотя была опасность, что с уходом пожилых христиан паства у Церкви просто исчезнет.

Конечно, и тогда были добрые и образованные священники. Но ни у кого не было системы для пастырской работы в современном мире. Не было методик, не было пособий и комментариев, необходимых для проповеди Евангелия в наше время. Поэтому отец Александр стал не только священником интеллигенции, он написал книги, заполнившие духовный вакуум в российской религиозной культуре. Его книги — это продолжение пастырского служения.

На моих глазах появились некоторые тома шеститомника по истории религий, комментарии к Библии, «Исагогика», «Таинство, Слово и Образ», «Словарь по Библиологии». Всё, что писал и делал отец Александр, было ответом на вопросы прихода; и приход можно было назвать большой лабораторией, в которой вырабатывалась стратегия христианского возрождения. Но его книги — это не публицистика и не популярная литература; многие из них — настоящие, исключительно сильные богословские и художественные произведения.

Как, например, трогательно и просто пишет батюшка о рождении Иисуса в книге «На пороге Нового Завета»:

«Ясли — кормушка для скота, устланная сеном… Она находилась в пещере, высеченной прямо в скале, к которой примыкал дом. Обычно в ней держали овец и коз, привязывали вьючных животных. Там в сумраке подземелья впервые взглянуло на наш мир дитя, «похожее на всех детей земли». Кто мог ожидать такого? Кто мог думать, что вхождение Сущего в творение совершится столь неслышно и тихо? С первых мгновений жизни Мессия становится братом обездоленных. Никакие рождественские огни не могут заставить нас забыть эту картину: Мать–изгнанница с ребёнком на руках, лишённая человеческого жилья, укрывшаяся в деревенском стойле… Ему не нашлось места. “Пришел к своим и свои Его не приняли”. Таков пролог истории Сына Человеческого, Его борьбы, страданий и конечной победы».

Можно перечитывать эти строки без конца, столько в них поэзии.

«В мир, обуреваемый слепыми страстями, в царство духовного и физического рабства, обманутых толп, демагогии, распутства и бесчеловечности пришла божественная Любовь. Звезда Вифлеема зажглась в небе, когда военные марши заглушали плач матерей, когда мостовые улиц и песок арен заливала кровь, когда одни люди задыхались в каменоломнях и корчились в агонии на крестах, а другие — упивались властью, топтали чужие земли, изыскивали новые способы наслаждений».

Ни одного лишнего слова. Нет ничего, рассчитанного на эффект. Все исполнено глубочайшей мудрости. Так было и в его проповедях. Эта лаконичность — сестра великой мудрости и таланта…

6

Отец Александр неоднократно указывал в своих беседах и лекциях, что Церковь понесла за годы Советской власти тяжёлый, ни с чем не сопоставимый урон. Теперь духовную культуру приходится воссоздавать на почти погасшем пепелище. И надо сказать, что равнодушие народа губило культуру больше, чем лом и динамит. На это обращал внимание С. Аверинцев, когда давал яркую картину тотального участия народа в разрушении святынь [17]. Теперь для возрождения культуры нужны усилия новых людей, причём людей, прошедших через упорную внутреннюю работу.

Почему так трудно воссоздавать культуру? Потому что она «никогда не творилась безликой массой. Она вырабатывалась в элите, составляющей ядро, совесть, самосознание любой нации. Преимущество культурной элиты в том, что она имеет возможность активно осмыслять информацию, широко смотреть на вещи, критически мыслить, сохранять те подлинно человеческие свойства, которые, как правило, теряются в толпе. Поэтому Г. Федотов так настаивал на необходимости для каждого народа оберегать свою элиту, прислушиваться к ней, давать ей простор для свободного развития» [18].

Энциклопедическое образование отца Александра быстро снискало ему популярность среди деятелей культуры, находившихся в духовном поиске, не удовлетворённых государственной идеологией. Когда же эти люди встречались с батюшкой, оказывалось, что не только его образованность и приветливость притягивают к себе, но и удивительное чувство свободы, которое физически ощущалось в его присутствии. Чувство необычное для советских людей, живших под гнётом тоталитарной пропаганды; необычное вообще для русских людей, как правило, страшно «зажатых», ибо в России никогда не дышалось легко.

Но отец Александр был духовно свободен сам и заражал чувством божественной свободы других. На этот дар батюшки обратил внимание при знакомстве с ним вологодский архиепископ Михаил (Мудьюгин): «Эта внутренняя свобода была, быть может, одной из отличительных черт его менталитета, которые делали его служение, проповедь и всю его личность столь привлекательными» [19].

Это была такая свобода, которая буквально вливала силы для серьёзных жизненных свершений, для героизма. Вблизи батюшки каждый чувствовал себя значимой личностью, человеком в высшем смысле этого слова. Те, кто искал в Церкви авторитарного руководства, с трудом приспосабливались к ненавязчивой педагогике отца Александра, но люди творческие, активные и не приемлющие идеологического диктата обретали в его приходе родной дом.

Позиция гонимого священника, в которой всегда находился отец Александр, привлекала к нему также многих антисоветски настроенных людей. Они приходили к батюшке, ожидая увидеть в нём одного из лидеров оппозиции, а встречали человека, который говорил с ними о добросовестном труде на своём «советском» месте, о высокой профессиональной ответственности христиан. Батюшка объяснял им простые вещи: человек морально деградирует, если плохо работает. И это в то время, когда «хорошим тоном» среди православных считалось бросить свою основную профессию и уйти в сторожа какого‑либо храма.

Таким людям взгляды батюшки представлялись конформизмом, даже предательством. Но о какой христианской ответственности можно было говорить с теми, кто считал добродетелью халтуру на своей основной работе? Когда такие члены Церкви противопоставляли себя окружающим, они показывали им отвратительный пример якобы «христианского» поведения, идущего наперекор сути Священного Писания (вспомним слова апостола Павла, что человек должен трудиться, а не суетиться (2 Фес 3.10–11)).

Отец Александр говорил, что неудовлетворённость некоторых лиц существующим порядком не оправдывает неисполнение ими того долга, который они обязаны выполнять, имея в виду родительский, профессиональный, человеческий долг.

Батюшка считал важным для христиан не отгораживаться от повседневной жизни советского человека, от его культурной среды, а усваивать имеющиеся крупицы добра. Сам он смотрел телевизионные передачи, советские фильмы (некоторые из которых ему очень нравились), читал газеты и произведения советских писателей, — и всегда, везде старался найти что‑то положительное, позитивное, то, что могло бы стать основой для дальнейшего диалога.

Батюшка не делил мир, в котором жил, на чёрное и белое. Мол, в Церкви исключительно святые, а в миру одни негодяи. Здравомыслие и жизненный опыт наглядно показывали, что и в Церкви много грешников, а, с другой стороны, даже в таком мрачном и подлом месте, как КГБ, находились люди, способные творить добро (один из тех, кто его допрашивал в КГБ, потом у него же и крестился).

К тому же отец Александр не считал политические вопросы самыми насущными в жизни Церкви. Некоторым его прихожанам казалось, что главная наша проблема — политическая несвобода, которой нет на Западе, но которая «зажимала» нас. Но батюшка говорил, что свобода и несвобода — внутри человека. А утверждение, что западные люди все внутренне свободны (откуда же тогда столько неврозов, такой разгул наркомании и самоубийств?), а советские — нет, это миф.

«В тесноте Ты давал мне простор, когда я взываю, услышь меня, Боже правды моей», — говорится в 4 псалме. Те, кто видит причину церковных неудач в политическом строе, по сути заменяют духовную работу поиском внешних врагов Православия. «То, что внешние вещи оказываются сильнее, — писал отец Александр, — является свидетельством незрелости мирового христианства».

Одни видят врагов в католиках, евреях, либеральных православных, в тех, кто читает Евангелие на русском, а не на церковнославянском языке, другие — в коммунистах и атеистах. На самом же деле только мы сами делаем себя несвободными. Поэтому батюшка считал, в частности, что для обретения истинного чувства свободы совершенно бессмысленно эмигрировать. Он говорил: «Христианин должен бурить землю на месте, на котором поставлен Богом». Внутреннюю свободу мы можем обрести уже здесь, сегодня, для этого нужна только настоящая «метанойя» (обращение). А эмиграция создаёт лишь новые проблемы — материальные, языковые и прочие.

Батюшка хотел видеть нас свободными не от обязанностей, а от сознания советской «коллективной среды», чтобы нас не тянуло в сказочные заграницы, и мы ощущали себя счастливыми на своей Родине. Он знал, что это счастье возможно только рядом с Иисусом. И ставил себе задачу — создать своим прихожанам условия для встречи с Христом, помочь каждому реализовать себя во всей полноте, не теряя драгоценного времени на адаптацию к непривычным условиям жизни.

Он, действительно, необыкновенно ценил время. В домике при Церкви на стене висели часы, на столе стояли подаренные кем‑то японские часы–приёмник; когда он стал настоятелем, электронные часы появились даже в алтаре. Он часто вспоминал слова известной советской песни: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь» — и учил нас ценить этот миг, не тратить время попусту.

Он говорил, что стоит потерять даже полчаса, как всё пропало… Там, где упускаешь небольшой отрезок времени, за ним проваливаются целые куски. В своём еженедельнике он планировал работу и встречи на полгода вперёд, никогда не отвлекался на суетные мероприятия и потому успевал делать очень много.

Отец Александр помогал своим ученикам жить в том социуме, в котором они родились. Батюшка говорил, что «Христос учит не тому, как произошло зло, — это философия. Он учит нас тому, как жить в мире, в котором есть зло».

Несмотря на то, что отец Александр был против бегства христиан из социальной жизни, ему нравилось, когда люди вырывались из рутинной обыденности в творчество, когда они не крутились на службе, как винтики. Свободная творческая работа требует риска и веры, позволяет почувствовать помощь Божию. Батюшка любил, чтобы люди сами распоряжались своей жизнью, а не система управляла ими. Возможность полностью себя реализовать даётся человеку именно в творческой работе.

В задачах, которые ставил перед людьми отец Александр, не было ничего революционного — стать человеком, хорошо работать на своём месте, быть добрым к сослуживцам, любить свою семью и своих друзей, быть хорошими, любящими родителями, верными мужьями и жёнами.

Все это некоторым людям казалось чем‑то незначительным. Они обвиняли батюшку в том, что он не борется с архиереями, с советской властью, в то время как сами нуждались в решении простых проблем. Подобные «мелкие цели» были для них на самом деле недостижимы, и бунт казался им куда более притягательным, нежели настоящие ценности человеческой жизни.

Но, конечно, гораздо больше было людей, которые ездили к отцу Александру, привлечённые его внутренней гармонией, соединением в нём настоящей глубокой учёности с удивительной простотой и смирением. Знаменитый священник, писатель, богослов был в общении скромным и мудрым. В советскую эпоху тотальной профанации ценностей интеллигенция стремилась прежде всего к такой простоте и искренности.

7 

Отец Александр легко общался с людьми, ещё не принявшими христианскую веру. Он жил среди них и умел их любить, несмотря на то, что находился в идейной оппозиции существующему режиму. На вопросы о своей вере он отвечал, не нападая и не обличая, а, напротив, отыскивая положительные черты, общие для него и его собеседника. Общими были такие понятия, как справедливость, братство, скромность и некоторые другие, заимствованные коммунистической идеологией из христианской этики. Хотя эта идеология была лживой и использовала данные представления, чтобы манипулировать сознанием масс, но все‑таки подобные положительные принципы питали ум и совесть многих честных людей советской эпохи. С этим надо было считаться.

Батюшка никогда не стремился доказать оппоненту его несостоятельность; он всегда апеллировал к лучшему в собеседнике и разговаривал с ним так, будто тот выше своего уровня, чтобы у человека был стимул подняться над тем, к чему он привык.

Неприятию людей и жизни, враждебности, осуждению, которые были весьма характерны для диссидентских кругов 60–80–х годов, батюшка противопоставлял любовь, сочувствие, милосердие, понимание. И всё, что он делал и писал, пропитано этим духом. Он считал, что книги, где нет беспристрастности, доброжелательности, — это книги инквизиторов, которых лишили возможности сжигать людей на самом деле; так вот они сжигают их на бумаге.

Отец Александр полагал, что люди, для которых весь мир состоит из одних негодяев, — это те, у кого в душе царит зло, поэтому и кругом они видят одно только зло. А батюшка полагал, что живя в действительно трудных условиях, советские люди удивительным образом сохраняли человеческий облик. Он говорил, что они могли бы быть намного хуже, и мы должны удивляться тому, что они сохранили какую‑то человечность. Сам отец Александр всегда старался в любом человеке найти что‑то возвышенное, позитивное и сокровенное (в каких бы формах это ни выражалось) — найти, так сказать, его религиозный центр.

Библейская мудрость учит, что чистого и святого в человеке мало (не зря говорится в псалме: «Вот я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя», т. е. грешен человек от рождения, по природе). Самое лучшее, если в личности изначально есть просто «человеческое» — невыдуманный, нелицемерный, истинный гуманизм. Это начало должно в человеке проявиться, а потом он должен почувствовать, что этого недостаточно, что, возможно, задумано о нём нечто большее.

Лишь с тем, у кого есть истинно позитивные принципы (доброта, справедливость, творчество, любовь к истине), можно говорить о большем, о том, чего ему не хватает. А тот, у кого все человеческое изъято из жизни, придя в Церковь, превращается в подобие старца Ферапонта из «Братьев Карамазовых». Его позиция — образец отрицательного, «закрытого христианства», граничащего с изуверством.

Отец Александр хотел, чтобы его ученики, выросшие во вражде к советской идеологии, не заразились чувством ненависти к «чужим», но учились христианской проповеди у апостола Павла на примере его обращения к жителям Афин [20]. Апостол говорил о неизвестном, но почитаемом горожанами Боге, исходя из убеждения, что искра Божия дана каждому человеку, и надо только найти слова, которые помогут людям вернуться к сердцевине своего собственного «я», найти лучшее, что есть в их душах.

Напротив, говорил батюшка, «тот, кто оскорбляет другого, кто его унижает, кто, даже имея сокровища веры, ставит себя выше и гордится этим, тот никогда не добьётся успеха. Никогда не проникнет в человеческую душу и сердце, и вообще, такой человек неправ. Потому что злом добра никогда не посеешь».

Батюшка знал, что те люди, которые ещё вчера являлись врагами Церкви, но по натуре своей были романтиками, идеалистами, потом вполне могли стать членами его паствы. Именно к ним можно было обратиться с настоящей христианской проповедью, именно тут можно было надеяться на настоящее обращение. И куда меньше шансов было в работе с циниками, заражёнными мещанской рассудительностью, с теми, кто ни во что не верил, сумел обуржуазиться при коммунистах и забыл о поисках смысла жизни.

Что для отца Александра было абсолютно неприемлемо, так это вульгарный материализм в его низших формах, любая форма пошлости.

8

Работу с интеллигенцией отец Александр вовсе не считал для себя тяжёлым крестом, гораздо труднее ему было иметь дело с косностью и невежеством. Он любил людей творческих, внутренне свободных, независимых. К ним он относился особенно бережно, никогда не «ломал», осторожно вёл ко Христу. Батюшка старался «ювелирно» поворачивать их мышление, освобождая от стереотипов и идеологии, научая свободно и широко мыслить. Он всячески поощрял творческий рост, считая, что в этой жизни человек должен стремиться к максимальному развитию своей души, своих дарований.

Сам обладая огромным духовным и душевным богатством, он умел искренне радоваться способностям и успехам других людей. Причем он радовался за них так, как они сами за себя не радовались. Даниил Андреев верно отмечал: «Чувство сорадования свойственно просветлённым» [21].

Обыкновенно люди плохо умеют сорадоваться. Но как умел это батюшка! Он «видел цветы, а не сорняки», обладал редким даром — видеть прекрасное, лучшее в людях, природе, мире. И поощрял именно такое отношение к жизни. Он говорил: «Один из ключей к счастью — научиться доброму отношению к людям». Все, кто его знал, действительно чувствовали, что он счастливый человек, что он имеет такой ключ.

Отец Александр был воодушевлён Богом и умел сообщать своё воодушевление другим. Он как бы распространял вокруг себя избыток собственной творческой силы, заряжал своей бесконечной энергией. Творческие люди тянулись к отцу Александру не только потому, что находили у него разрешение своих жизненных проблем, но и потому, что подобное притягивает подобное. Им было с ним хорошо, у них сразу возникало понимание без лишних слов.

Людей также притягивал его необыкновенный дар перевоплощения в собеседника. Батюшка сам говорил, что «единственное перевоплощение — это перевоплощение в другого человека», чтобы суметь чувствовать его боль и радость. Это и есть любить ближнего как самого себя.

Таким образом, сама личность отца Александра явилась для наших современников примером истинной интеллигентности, без которой нельзя сделать ничего стоящего в деле культурного возрождения общества и Церкви. Отец Александр хотел видеть христианских интеллигентов апостолами современности, но важно было снять с интеллигенции флёр избранности, кастовости, научить открытости и ответственности перед народом.

Конечно, с творческими людьми работать непросто. Они не склонны к слепому послушанию, ничего не принимают на веру, могут «самоутверждаться» и обнаруживать трудный характер. Но отец Александр надеялся, что после прививки к истинной христианской традиции они смогут внутренне преобразиться и по–настоящему открыться миру, сохранив и приумножив все прекрасное, творческое, что было до них в истории Церкви. Отец Александр считал важным помогать таким людям: «Много людей было, погруженных лишь в повседневные заботы, но не они формируют душу культуры, а творческое меньшинство, и оно для этого должно иметь время».

Советская система, власть диктатуры пролетариата десятилетиями унижала российскую интеллигенцию, заставляла её чувствовать себя в обществе так называемой «прослойкой». Но люди не хотят чувствовать себя ничтожными, не хотят быть винтиками в машине, не хотят, чтобы ими манипулировали.

Западный богослов отец Рене Вуайом писал, что люди сегодня жаждут не только простой воды, о которой говорил Христос в Своей притче о Страшном Суде. Один из наиболее часто встречающихся видов жажды — это жажда уважения, человеческого достоинства [22]. И отец Александр всегда старался поднимать в людях это достоинство, чтобы они осознали свою нужность обществу, избавились от чувства униженности через любовь Христа.

Для отца Александра как для пастыря это не было простым проявлением доброты. Он понимал, что ничтожному человеку трудно полюбить Господа, человек с пониженной самооценкой закрыт, замкнут на себе не меньше, чем человек гордый и самоуверенный. Тот, кто жалеет себя и страдает комплексом неполноценности, не видит людей вокруг и не догадывается о своих подлинных проблемах. Поэтому существенное место в проповедях и наставлениях батюшки занимала мысль о том, что ничтожных, маленьких людей нет; что все мы одинаково и бесконечно дороги нашему Господу. Кроме того, почувствовать любовь Бога может только тот, кто знает, что такое быть любимым другим человеком…

Осознание своей онтологической ценности в глазах Христа помогает человеку откликнуться на Его любовь, услышать Его призыв, открыть своё сердце. Ничтожный человек, недолюбленный, недооценённый, видит Бога как Громовержца и не верит в Его заботливый промысел, не верит в то, что Бог его любит, сколько бы ему об этом ни толковали.

Все святые — те, кто познал на себе преображающее действие Духа Святого, рождение в себе Новой твари, — говорили о высоком призвании человека: «Познай своё благородство, а именно, что призван ты в Царское достоинство», «ты призван к сыноположению, к братству, в невесты Христу» [23].

В одной из проповедей батюшка говорил: «Мы созданы, каждый из нас оберегаем, каждый из нас — дитя Божие, мы не можем быть ничтожны; мы об этом забыли, — вот почему мы несчастны».

Отец Александр высоко ставил поиск человеком своего и только своего места в жизни, верность своему призванию, чего бы это ни стоило. Он считал, что если Бог позвал, если дорога определена — нечего «подстилать соломку», чтобы не упасть. Тут он бывал непреклонен.

В книге «Сын Человеческий» батюшка писал: «Проповедь Иисуса обращена не к “массам”, не к безликому муравейнику, а к личности. В толпе духовный уровень людей снижается, они оказываются во власти стадных инстинктов. Поэтому Христос придаёт такое значение отдельным судьбам. В любом человеке заключён целый мир, бесконечно ценный в очах Божиих» [24].

Одна прихожанка Новой Деревни рассказывала мне о своём первом приезде в церковь со своим приятелем, который открыл ей туда дорогу. Когда она увидела, как батюшка подошёл, обнял, поцеловал её друга, она впервые в жизни почувствовала, что такое отец. Он не был гуру или суровым старцем, не был формальным «духовным отцом». Он был человеком, действительно родившим нас в духовную жизнь. Отношения отца Александра с прихожанами лучше всего иллюстрирует его же проповедь о блудном сыне:

«Заметьте, что отец как будто бы всегда стоял на пороге и ждал своего сына, которого продолжал любить, и ждал не с гордостью, не с тем, чтобы упрекнуть его, а ждал с горечью и любовью. И несмотря на то, что он был уже глубоким стариком, первым побежал ему навстречу, обнял и ничего не ответил на заученные слова, которые повторял его сын: “Отец, я согрешил, я не достоин называться сыном, я буду у тебя работником ”. Отец повёл его в дом, велел одеть его в новые одежды и устроил пир в его честь. Нам всем понятно, какую радость испытывал отец, потому что почти у всех нас есть дети, и хотя они нередко нас огорчают, для матери и отца дети всегда остаются детьми, что бы они ни сделали. И вот об этих родительских чувствах говорит Господь в Своей притче — о том, что отец не упрекнул сына, не сказал ему: “Ты развеял по ветру мои деньги”, а простил его и устроил праздник…»[25].

Для батюшки настоящий отец — тот, кто относится к детям с нежностью, без давления. Кто способен по первому требованию, без ссоры отпустить заблудшее чадо в «страну далече».

А как мечтал отец Александр, чтобы у нас в жизни что‑то получилось, чтобы мы нашли себя, чтобы добились успеха в том, что делаем! Он и сам всячески этому способствовал. Но никогда не предопределял наших шагов, не навязывал своего мнения, хотя и обладал удивительной прозорливостью. Как деликатно он помогал проявиться талантам, но никогда насильственно не раскрывал руками лепестки ещё не распустившегося цветка. Он только питал его своими соками, согревал своим теплом и любовью. И конечно, он дарил свободу, которая предполагала, что любой человек мог уйти от него. Это была любовь, подобная любви Небесного Отца. Люди, прошедшие в детстве через авторитарное воспитание, познавали в общении с батюшкой любовь Бога Отца…

9

С началом перестройки люди среднего возраста и молодёжь особенно потянулись к Церкви. И отец Александр осознавал, что настало время свидетельствовать и давать ответы на их жгучие и вечные вопросы. Подвижник Западной Церкви брат Шарль де Фуко писал в письме к брату Раймонду де Блику: «Наставниками молодёжи должны быть не религиозные теоретики, а люди веры и святости, умеющие убедительно показать свою веру, внушить молодым доверие к её истине». Отец Александр полностью соответствовал такому идеалу наставника.

Он довольно часто собирал молодёжь в домашней обстановке, у кого‑нибудь на квартире, и разговаривал с ними о самых острых проблемах жизни.

Туг надо было иметь особый подход. Батюшка понимал, что «в молодости особенно противятся менторскому тону и поучающему высокомерию, поэтому делал свою диалектику тонкой, ненавязчивой, дружеской» [26].

Те, кто задавлен поучениями родителей и школьных учителей, потом мстят старшему поколению хамством, грубостью, пренебрежением. Отец Александр всегда с крайним уважением и деликатностью, как со взрослыми, разговаривал с молодыми людьми. Он говорил: «Только то, что заложено в камне, то и может выделить скульптор. Любое давление может только ограничить и унизить личность, ухудшить её, но не улучшить».

Батюшка учил молодых быть добрыми по отношению к старшим и вообще к окружающим, говорил, что «добрый — это сильный человек, сильный в том смысле, что он понимает силу своего добра, ценность своей личности. А злой — это слабый человек. У него и на лице всегда написано, что он — дёрганый, нервный, закомплексованный, он не уверен в себе, он “кусается”». В одной беседе с молодёжью отец Александр приводил такое сравнение:

« Что такое злой человек? Есть такие маленькие собачки. Я их всегда сравниваю с сенбернаром. Посмотрите на огромного могучего сенбернара или ньюфаундленда. Эти собаки добрые, потому что они сильные. В собачьем мире это слоны. Они уверены в своей силе. И человек спокойный, уверенный не будет злобным. А посмотрите на маленьких собачек, которых в кармане носят: они на всех готовы броситься, как будто бы они сознают свою ничтожность и безобразие и мстят людям за то, что они их так исковеркали и превратили то ли в мышей, то ли в кошек. Вот такая душа и у злобного человека. Она похожа на эту собачку с выпученными глазами, которая на всех лает. Значит, можно научиться добру».

По мнению отца Александра, в личной истории каждого человека есть что‑то такое, что позволяет ему посмотреть на себя не как на самое последнее существо. Он напоминал людям об этих лучших моментах их жизни, а также о том, что уважение к себе и к ближним возрастает тогда, когда мы начинаем делиться: своими талантами, своими дарами, своим свободным временем, своим душевным теплом. Батюшка считал, что неравенство между людьми, неравенство даров — необходимый элемент жизни, обеспечивающий прочность человеческих связей. С таким видением связан и его взгляд на брак — не как на поприще бесконечной конкуренции, а как на взаимное дополнение и взаимопомощь.

Передача даров от одного к другому делает людей более открытыми, способствует преодолению эгоизма, расширяет сердце. А закрытость, косность не позволяют благодати сделать человека христоподобным. «Замкнутость портит сердце».

Молодежь всегда волнуют темы, связанные с любовью. Батюшка не был противником радости в человеческой жизни. «Человек может радоваться, глядя на восходящее солнце, на открывающийся цветок, на прекрасный пейзаж…» Еще большую радость люди познают в любви. Но важно, чтобы они эту радость не профанировали, не играли в эту радость, а жили ею.

«Голый секс, — говорил отец Александр, — это профанация радости, так же, как ритуал, церемониал — это в большой степени профанация радости праздника». Счастье дарует не секс, а любовь, которая может включать и секс. А без любви жизнь человека пуста, бледна, безжизненна.

Встречи, общение с другими людьми, исполненные любовью, являются величайшей радостью в человеческой жизни. «Наш Создатель, который хочет людей соединить, — говорил батюшка, — наделил нас различными формами любви. Ненависть есть отталкивание. Любовь есть единство. Для того чтобы создать в будущем человечество, которое стало бы новым Адамом, новым духовным единством, нужно, чтобы между людьми действовали какие‑то могучие силы.

Такая сила содержится в атоме, она необходима для существования материи. Такой же силой является и любовь. Любовь материнская, любовь полов, любовь родственная, любовь христианская, которая обнимает всех… Бог любит, когда люди любят».

Но, чтобы соединиться с кем‑то в любви, человек должен покинуть необитаемый остров своего собственного «я», эгоцентризма, самости. Батюшка сравнивал эгоцентрика с человеком, который находится в закрытой комнате, где стены состоят из зеркал, и бесчисленно отражается сам в себе. Это похоже на тюрьму. Но человек покидает эту тюрьму, когда он обнаруживает любовь другого человека, личность другого человека. Тогда другой для него становится центром.

«Эгоизм, — говорил отец Александр, — начинает разрушаться в любви. А поскольку мы существа слабые, Бог даёт нам это почувствовать в любви самой элементарной и земной — той, которая выросла на гребне многочисленных эволюционных путей полового развития.

Человеческая любовь подготовлена ухаживанием в мире животных, ритуалами и обрядами ухаживания среди птиц и млекопитающих. Уже здесь возникают какие‑то особые отношения между животными. Если кто‑то говорит, что здесь просто инстинкт, то он глубоко ошибается. Посмотрите хотя бы на ухаживание птиц. Это сложнейшая картина очень тонких и очень серьёзных взаимоотношений». Так он готовил молодых к будущему браку.

«Любовь, брак — это творческая задача. Это очень трудное дело, это не то, что можно получить в готовом виде и положить в карман. Это то, что нужно созидать. Когда у нас в быту говорят, что надо “строить” семью или “укреплять”, люди совершенно правы. Это достаточно хорошее выражение. Это все созидается, строится и лепится.

Отношения — это творческая вещь. Значит, тут могут быть ошибки, поражения, периоды неудач, но эта не статика, а это жизнь, которая вовсе не прекращается с определённым периодом (физически возрастным периодом), которая уходит, в общем, в бесконечность. Любовь, выношенная, прошедшая через все испытания, переживает человека, она переживает старость».

Так же свободно и доверительно батюшка говорил с молодёжью и на другие «взрослые» темы, например, о жизни в Церкви или отношениях между конфессиями. Применительно к жизни в Церкви он любил использовать образ стола на четырёх ножках. Четыре столпа церковной жизни — это Священное Писание, Евхаристия, молитва, взаимопомощь. И если одной ножки нет, то такой стол уже становится неустойчивым, а без двух просто падает.

10

Конечно, свободой и уважением отца Александра можно было злоупотребить, от этого он гарантирован не был. Более того, его ненавязчивость позволяла отдельным людям выдумывать всё, что заблагорассудится, о духовном отце и его мнениях по тому или иному поводу.

Однажды отец Александр горько сказал, что мир бессилен, потому что он плохо прислушивается к добру, не слышит добрых слов. Батюшка сетовал на эту глухоту и говорил, что неумение многих его учеников вслушиваться в него как в духовного отца есть одна из бед его прихода.

Действительно, исключительной уважительностью отца Александра (с помощью которой он пытался поднять достоинство личности) некоторые оправдывали своё своеволие и прямое искажение пастырских указаний. Иногда, когда злоупотребление предоставленной свободой приводило к тяжёлым последствиям для прихода (например, ставило под угрозу безопасность прихожан, приводило к ссорам и расколу внутри малых групп, к разрушению семей), отец Александр мог наказать очень строго. Мог проявить свою пастырскую власть и даже выгнать из прихода. Но когда оставалась хоть малейшая возможность исправить последствия, связанные с непослушанием, он к суровым мерам не прибегал.

На самом деле не слышать отца Александра могло только больное сознание, ибо его рекомендации всегда были ясными и исполненными здравого смысла. Батюшку вообще отличала необыкновенная простота и цельность. В нём не было ни капли нарочитости. Некоторым он казался даже чересчур мирским, слишком простым. Но отец Александр на дух не переносил фальши, прежде всего фальши церковной. У него были абсолютный вкус и неприятие всякой стилизации. Внутренне он был глубоко аскетичен, хотя никогда не демонстрировал этого.

Отец Александр, кстати, считал аскезой такие простые, казалось бы, вещи, как умение вовремя ложиться спать, организовывать свою жизнь так, чтобы в ней было место и труду, и отдыху, и молитве. (Сверхаскеза, рождая самолюбование и тщеславие, может быть, напротив, весьма опасна. От выполнения строгих постов люди часто только глубже увязают в себе.)

В еде батюшка был весьма сдержан, но в гостях ел всё, что ему предлагали, не привередничая. За столом мог выпить вина, но мог и не пить, ему это было безразлично.

Вообще в его жизни почти не было развлечений, но, когда он работал над книгами, часто ставил пластинки с любимыми музыкальными произведениями. Батюшка также любил кино и, поскольку времени выбраться в кинотеатр у него не было, довольствовался телевизионными программами. Он был сдержан, несмотря на тонкую внутреннюю эмоциональность. Его «затвор» был в его душе. Он являл собой образец подлинной христианской аскезы, которой должна учить сегодня Церковь.

Один святой XIX века писал, что человек может впустить в свою душу «мир» (суету), при этом отгородившись внешне от мира. А может быть–открыт миру, но в душе у него царит Бог. Отец Александр был именно таким человеком, в нём не было «двойного дна».

С переживания ужаса от фальши и лицемерия в Церкви начинается истинный христианин. Мне всегда казалось, что батюшке даже претила некоторая мистериальность особенно торжественных богослужений. Он был необыкновенно чуток к кеносису (самоуничижению) Господа в мире и потому не любил стилизованных изображений Христа в литературе и живописи. Так, ему не нравились евангельские сцены на полотнах Дюрера и Иванова. Зато он очень ценил правдивые изображения как бы униженного Христа у Поленова. Батюшка говорил: «Кеносис — это закопчённое стекло, которое стоит между нашими глазами и солнцем».

Неприглядные моменты богослужения — театральность, магичность — причиняли батюшке почти физическую боль. Как‑то он сказал: «Я прихожу в храм на великие страдания, но знаю, что не идти — нельзя». Действительно, когда он видел языческие безобразия, творящиеся в церкви, на его лице можно было заметить горечь. В его беседах и проповедях чувствуются и удивительное благоговение к храму, радость от богослужения, и страдание, вызванное атмосферой начётничества.

В конце 70–х годов отец Александр записал на магнитофон самодеятельные постановки по романам Кронина «Ключи Царства» и Грема Грина «Сила и слава» — произведениям, отмеченным пронзительным неприятием ханжеской елейности, клерикального лицемерия. Пленки с записями этих постановок потом расходились по многим московским квартирам.

В книге «На пороге Нового Завета» отец Александр оставил нам такие строки:

«Страшны были не сами уставы, а их тенденция вырождаться в самоцель. Есть зловещий “экуменизм зла”, делающий “фарисеев” всегда и всюду похожими друг на друга. Вспомним гневные речи Златоуста и Савонаролы, Данте и Максима Грека против архиереев и прелатов, и мы убедимся, что порода “фарисеев" сумела свить себе гнездо в самой Церкви».

А сколько он сам терпел от зависти и ненависти «фарисеев»!

«Популярность рутинёров понять нетрудно. Вопреки герою Достоевского, говорившего: “Широк человек сузил”, следует признать, что человек более склонен к узости, чем к широте. Ему подчас бывает легче соблюдать внешнюю “церковность”, чем проникнуться духом любви и свободы» [27].

Отсюда понятен интерес батюшки к подлинным событиям евангельских времён, стремление показать в своих книгах настоящего Христа, реального, живого, духовную встречу с Которым он считал самым главным из всего, что только может быть в жизни.

11

Хотя отец Александр жил очень скромно и просто, готовился к своему главному служению прикровенно, сила его личности была очевидна. Он был очень красив и мужественен, всегда казался выше своего небольшого роста. По нему было видно, что он осознает своё человеческое достоинство, освещённое присутствием Христа, и редко кто осмеливался его откровенно унижать. Простота и спокойствие, величие без намёка на важность, ясность ума — все это признаки истинного аристократизма. Его прирождённый здравый смысл (без суетной рассудительности) свидетельствовал об исключительном интеллектуальном здоровье, которое вполне сочеталось с великой верой.

Наверное, поэтому отцу Александру были по плечу самые дерзновенные планы: многие тома написанных им книг, огромный приход, масса писем, сотни лекций, встречи с самыми разными людьми. Причиной такой духовной мощи было его настоящее смирение. Оно проявлялось во всём. Так, он не любил, когда к нему по всякому поводу и без повода (просто потому, что так принято) подходили, согнувшись от благочестия, под благословение и целовали руку. Однажды, упоминая евангельский эпизод о встрече Христа с богатым юношей, батюшка сказал, что юноша проявил как бы невоздержание, некую льстивость, называя Господа Благим.

Подобострастное обращение всегда вызывало у отца Александра душевный протест. На вопрос, заданный во время одной из лекций, почему церковнослужителей называют «отец» или «владыка», он отвечал, что соглашается с этим только из церковной солидарности, называл этот вопрос мучительным и спорным и говорил, что со временем такое правило будет заменено и приведено в соответствие с требованием Евангелия: «не называйтесь учителями… И отцом себе не называйте никого на земле» (Мф. 23.8–9). Пожалуй, наиболее терпимым и приемлемым для него было архаичное обращение «батюшка».

Отцу Александру вообще претило поведение, означающее обрядовое или эстетическое отношение к церковной службе. Он говорил, что у нас многие ещё к вере не пришли, но уже любят храм, любят икону, любят облачения.

Стараясь избегать восторженного отношения к своей персоне, отец Александр никому не демонстрировал энциклопедизм своих знаний, не обнаруживал свой потенциал. Так, многие его прихожане лишь после его гибели узнали о том, что он церковный писатель. Закваска катакомбной Церкви — как можно меньше внешнего.

Батюшка никогда не пользовался своим авторитетом, даже когда это следовало бы сделать, дабы остановить чью‑то возрастающую гордыню. Но, думаю, для отца Александра подобные методы были неприемлемы также и потому, что он считал их, в конечном счёте, бессмысленными.

На известных фотографиях мы часто видим отца Александра с опущенными глазами. Очень редко он смотрит прямо. Так было и в жизни. Его прямой взгляд — молниеносный, как бы заглядывающий в сердце, — всегда исключение, чаще всего его веки были опущены. Он не испытывал никого, заглядывая в душу, не заставлял человека чувствовать себя неловко. Его облик, величественный и скромный, заставляет вспоминать слова апостола Павла: «непрестанно молитесь» (1 Фес. 5. 17).

А если он смотрел человеку в глаза, то только, чтобы подбодрить, осветить своим внутренним светом. Это было «подключением» собеседника к своему сердцу и через него — к Богу. Это было интимно и мимолётно, ясно и быстро. И ты наполнялся его радостью, становился сопричастным его свету, согревался тем теплом, которое от него исходило.

Запомнилось также, что он постоянно приносил в своей жизни маленькие жертвы: в храме брал на себя дополнительные требы, уделял время людям, которые не понимали, как он это время ценит.

Вообще, все очень быстро привыкали к этим его жертвам и не замечали их. Но никто и никогда не слышал от него ни слова о переутомлении или чьей‑то неблагодарности. Конечно, ему нередко приходилось разочаровываться, но его сердце оставалось открытым людям. В нём не иссякал источник человеколюбия и дар сопереживания.

Именно это, а не потрясающие познания привлекали к нему сельских прихожан, которые ходили в его приход вовсе не потому, что он был знаменит и известен (для интеллигенции это как раз имело значение). Они любили его, ибо он был настоящий свидетель Своего Господа.

Батюшка располагал к себе людей не только умением их слушать, он входил в самую суть их житейских проблем. Он не отказывался говорить о мирском с позиций здравого смысла; мог подать совет в самых обыкновенных житейских делах, например, о строительстве дома, об учёбе детей, об отношениях на работе.

При этом он не эксплуатировал к месту и не к месту Священное Писание и не отгораживался от мирского своим священническим саном. Позже я прочёл у Антония Великого рекомендацию пастырям, которой, как мне кажется, следовал отец Александр: «Не со всеми веди беседы о благочестии… Подобное подобному сочувствует, а для таких бесед немного слушателей или, вернее, они очень редки». «Лучше не говорить о благочестии, ибо не этого хочет Бог для спасения человека» [28].

Как нельзя лучше подходят к нему и слова синайского подвижника VI века, святого Иоанна Лествичника: «Будь ревностен, но в душе своей нисколько не высказывай сего во внешнем обращении… во всём будь подобен братьям, чтобы избежать высокоумия» [29].

Отец Александр всегда делал только то, что ощущал как порученное ему Богом. Других мотивов в его поступках не существовало. Так, однажды на вопрос, не входит ли в его призвание реформаторская деятельность в Церкви, батюшка тихо ответил: «Поверьте, я достаточно точно ощущаю, что мне говорит Господь». И именно поэтому он все делал по–настоящему глубоко.

12

Я часто вспоминаю одну особенность батюшки в отношениях с людьми: каждого, кто приезжал к нему на беседу или исповедь, он встречал с такой искренней любовью, что казалось, кроме тебя для него в этот момент никого больше не существует. Но подходил следующий человек, и его тоже встречал этот преизбыток любви, потом следующий — и с тем было то же. Удивительно, но у него для каждого был открыт бездонный кладезь сочувствия, внимания. Каждый был для него единственным. Ответом на его простоту и сердечность в общении была преданность многих прихожан храма.

Вспоминается воскресенье октября 1990 года, прошёл месяц со дня убийства. Осиротевший без батюшки храм после службы. Вот старая женщина, давняя прихожанка. Она перебралась после войны в Подмосковье с Западной Украины, где «воины–освободители» убили двух её сыновей. Плачет, уткнувшись мне в плечо:

«Ой сынку, да як же мы будэм тэперь без нашего отца Александра! Двадцать рокив я к нему ходила, он за меня молился, утешал меня, як же я тэперь без него?»

Простые люди из Новой Деревни, постоянные прихожане нашего храма, особенно доверяли отцу Александру, ведь он бывал практически в каждом доме, в каждой семье — тут причащал больных, там соборовал умирающих или освящал квартиру. Его приход всегда был чудесным подарком. Действительно, от батюшки исходила такая сила любви, радости, мира, утешения, которую мог не ощутить только крайне бесчувственный человек.

Осталась в памяти картина лета 78–го года. Только что закончилась служба. Солнечные лучи освещают крыльцо нашей церквушки, и батюшка, ещё молодой, в белой рясе, щурится от солнца после полутёмного храма и сам весь светится от радости. И дети, несколько человек, подошли и обнимают его колени, согреваясь вдвойне — от солнца и от близости к батюшке…

Однако были и такие, кому не давала покоя национальность отца Александра. Даже после его гибели они не могли справиться со своей неприязнью. Вот одна из уборщиц храма усердно трёт шваброй пол, хотя народу в храме ещё много — не закончилась панихида, многие ещё ставят свечи, но ей все мешают. К ней как к представительнице теперь уже известного на всю страну прихода обращается заезжая из далёких краёв богомолка.

«Бедные вы, бедные, — выражает она своё сочувствие, — осиротели, поди, без отца Александра». А ей в ответ: «Свято место пусто не бывает».

Она — одна из тех, кто проклинал приезжающих в этот храм (к отцу Александру) евреев.

Но все‑таки не она и не ей подобные составляли большинство прихожан. Удивительно тёплые слова сказал о встречах с отцом Александром его друг Владимир Леви:

«Приходило живое Счастье. В шляпе, при бороде, с портфелем, всегда туго набитым книгами и бумагами. — Счастье, сразу бравшееся за телефон, полное забот о ком и о чём угодно, но не о себе, меньше всего беспокоившееся об условностях (какой духовный отец назовёт себя чаду своим детским домашним именем?), — Счастье, которое можно было обнять, усадить за стол, накормить, освежить душем, уложить расслабиться, помассировать (иной раз добирался умученный, отдувающийся, с болями…)»

К сожалению, после литургии отец Александр, как и всякий православный священник, не имел возможности отдохнуть перед исполнением всевозможных треб. Особенно тяжело бывало по воскресениям, когда после исповеди и причастия многих десятков людей служили водосвятный молебен, потом панихиду, а потом приносили на Крещение маленьких детей.

Надо было разговаривать с родителями и крестными, а во время обряда Крещения поднимать на руки маленьких мальчиков, чтобы пронести их через алтарь. (В конце 80–х гг. количество Крещений в нашем храме по воскресеньям достигало нескольких десятков).

Непонятно, откуда у него брались силы. Как‑то раз на моё предложение помочь ему поднимать детей он ответил, что когда держит ребёнка на руках, то думает: «Вот таким младенцем был наш Господь на руках своей Матери». Это давало ему силы совершать таинство Крещения детей неформально, с благоговением, несмотря ни на какую усталость. В эти моменты он думал о том, какое приносит это благословение окружающим, как это освящает и материнство, и младенчество.

Его замученность и боль мало кто мог разглядеть. Отец Александр был человек мужественный, решительный. Одна пожилая монахиня, которая знала его ещё с детства, говорила, что он всегда был человеком твёрдого характера (мне он один раз сказал, что всю жизнь борется со своим авторитаризмом!) Она рассказывала, что была поражена, увидев его первый раз ещё ребёнком. Эта женщина была тогда в подпольном монастыре, руководимым схиигуменьей Марией, а он пришёл в их домик (ему было восемь лет), устроился в углу и сидел там, широко раскрыв глаза, все в себя вбирая. Мальчик, которому всё было бесконечно интересно. Широкий, открытый взгляд. Матушка Мария уже тогда предчувствовала его будущее, называла его в шутку отцом архимандритом («Ну вот наш отец архимандрит бежит!» — говорила она). И очень удивляла монашек тем, что могла часами разговаривать с этим маленьким мальчиком.

Став взрослым, он сохранил детскую непринуждённость и лёгкость. Многие, наверно, помнят его шутки, смеющиеся глаза, и тут же — величавость, благородство осанки, движений, посадки головы; огромный лоб, глубокий сильный голос, сверкающий взгляд. В отце Александре поражало сочетание стремительности (удивительной при его склонности к полноте) с твёрдой поступью, связью с землёй. С людьми же он был так деликатен, так мягок и сдержан, что даже прикасался к ним (например, когда что‑то передавал) не просто вежливо, но с необыкновенной бережностью. Как будто он прикасался к драгоценным и хрупким сосудам. С таким благоговением он не обращался даже со священными предметами в алтаре.

Для него было совершенно органично воспринимать каждого человека как нечто священное, как храм Святого Духа. было очевидно, что его отношение к другим людям основывается на чём‑то бесконечно большем, чем просто душевное общение. Но такое отношение должно быть у каждого настоящего пастыря. Митрополит Антоний Сурожский говорил: «Мы должны научиться прозревать в человеке образ Божий, святыню, которой мы призваны служить, которую мы призваны оберегать, которую мы призваны привести к жизни и славе… Это должно начинаться с нас самих, но это должно быть обращено к другим». А батюшка писал: «никакие красивые камни не могут заменить истинного храма Божия, который должен созидаться в человеческих сердцах» [30].

13

Конечно, отцу Александру приходилось окормлять не только интеллигенцию, ведь «большинство его прихожан составляли обычные люди — жители г. Пушкино и окрестных деревень, сохранившие о нём благодарную память» [31].

У батюшки никогда не было иллюзий относительно мифической чистоты и святости деревенских нравов (о чём иной раз можно прочесть в книгах городских интеллектуалов).

При Советской власти в деревне с каждым годом всё больше распространялись пьянство, хулиганство, сквернословие, испорченность нравов. Обрядовое православие и крещение практически всех младенцев вели к торжеству языческого, корыстного подхода к вере. Некоторые сельские жители одновременно с посещением Церкви практиковали ворожбу, гадание, а иногда и колдовство. Сейчас подобные явления переместились и в города, но прежде это было в основном достоянием сельского быта.

Отцу Александру часто говорили, что в стране трудно всерьёз проповедовать Евангелие, поскольку ситуация в обществе даже не антирелигиозная, не атеистическая, а вовсе индифферентная; происходит возврат к какому‑то докультурному уровню. На это батюшка отвечал, что, действительно, когда люди так опускаются, проповедовать им бессмысленно и что в этом случае незачем «метать бисер перед свиньями».

Но Сам Христос сказал: «Кто имеет уши слышать, да слышит» (Мф 11.15). Слова «да слышит» относятся к тем, кто ищет. Значит надо обращаться к тем, кто ищет. Батюшка полагал, что в действительности ищут очень многие. И хотя было немало людей среди приходящих в Церковь, кто искал не Истины, а самоутверждения или самоуспокоения, отец Александр наперекор всему продолжал «сеять» евангельское слово. Хотя часто зерно падало «на камень» или «при дороге».

Главный контингент православных сельских храмов долгое время составляли пожилые люди, приходившие на службу, в основном, чтобы отдохнуть душой от семейных дрязг. Когда же к отцу Александру стали приезжать люди молодые и городские, неминуемо возник конфликт. Его причиной были недоверие и подозрительность к чужакам. Отцу Александру приходилось всячески сглаживать напряжённые отношения.

Некоторые из его исповедальных проповедей специально посвящены этой проблеме. Сам батюшка легко находил общий язык и с молодыми, и с очень пожилыми людьми. У него были верные и точные слова для любой аудитории. Он мог деликатно указать путь юношам, а через несколько минут найти утешающие, ободряющие слова для пришедшего на исповедь или беседу старика. Это был особый пастырский и просто человеческий дар.

В своих проповедях и исповедях он настраивал пожилых на то, чтобы они приводили детей и внуков в Церковь. Батюшка говорил: «Что тут будет, когда мы все умрём? Храм будет пустой?» То есть он разворачивал их мышление от потребительского отношения к ответственности за Церковь и свой приход.

«Старики, которые всю жизнь прожили, ни о чём не задумываясь, считая, что придёт старость и тогда они заживут духовной жизнью, неправы, — говорил отец Александр, — в старости в человеке работают те самые стереотипы, которые сформировались в молодые годы…»

Многие пожилые люди, несмотря на свой опыт, часто не знают, куда себя девать в почтенном возрасте, потому что не приучены к внутренней жизни… А внешнюю жизнь уже перестали понимать. Вот откуда трагедия отцов и детей, проблемы внутреннего одиночества стариков. Батюшка считал, что только «все великое не имеет временных ограничений. Происходящее во времени и истории, оно приходит к нам, вторгается в нашу жизнь, призывает нас к другой жизни, к вечной жизни здесь и теперь».

Одновременно отец Александр проводил беседы с приезжающими молодыми людьми, сдерживал их неприязненное отношение к вечно ворчащим и осуждающим старикам, призывал терпеть, напоминал, что когда‑нибудь и они состарятся. Он старался наладить в приходе взаимопомощь двух поколений. Так, некоторых пожилых, больных, одиноких прихожанок он поручал заботам городской молодёжи, к другим часто приходил домой сам, у третьих, особенно верных ему, даже собирал свои маленькие общины. В результате по прошествии некоторого времени «военное противостояние» между возрастными и социальными группами почти исчезло; хотя всегда оставалось несколько психически нездоровых людей, баламутивших приход, портящих жизнь и батюшке, и всем приезжающим к нему духовным детям.

Среди деревенских прихожан отца Александра мне особенно запомнилось несколько удивительно светлых, скромных и добрых людей. Про одну женщину после её смерти батюшка даже сказал мне, что она настоящая, хотя и анонимная святая. Что же касается грехов сельских прихожан, то отец Александр, обладая огромным опытом пастырской работы, говорил, что не видит качественной разницы между приезжающей в приход интеллигенцией и местными жителями, «только разное оформление» одних и тех же грехов.

Среди тех, кого окормлял батюшка, были и государственные служащие, и коммунисты, но отец Александр никому о них не рассказывал, держал встречи с ними втайне. Батюшка не хотел, чтобы информация о том, что они посещают церковь, вышла наружу. Отец Александр вырос в катакомбной общине и привык к осторожности, всегда имел в виду, что среди прихожан могут быть агенты КГБ. Кроме того, он понимал, что «не всякий человек в состоянии исповедовать свою веру открыто. Тем более, что вера часто бывает зачаточная».

Примером такого отношения для батюшки было общение Христа с Никодимом, который, согласно Евангелию, приходил к Учителю тайно, но не был Им за это осуждаем. И отец Александр принимал подобных людей, не нарушая их инкогнито, либо в домике при церкви (в свободные от службы дни, когда никого вокруг не было), либо встречался с ними на квартирах в Москве. Таким образом, отец Александр работал для самых разных социальных, культурных и возрастных слоёв общества.

Учитывая занятость современного человека и невозможность для многих читать научные работы по библеистике, он часто записывал свои беседы о Слове Божием на магнитофонную плёнку, чтобы его прихожане могли включить магнитофон и слушать его, пока занимались работой по дому.

А иногда отец Александр приходил в собирающиеся на квартирах общины со своим слайдером и магнитофоном и показывал сделанные им слайдфильмы о Священном Писании. Батюшка считал, что сейчас, когда публика превратилась из читающей в смотрящую, необходим переход к новым способам репрезентации Библии и пробуждения интереса к духовной жизни.

У отца Александра как у пастыря была очень трудная задача: с одной стороны, он должен был учить своих прихожан открытости, а с другой — осторожности в общении с новыми людьми. Ведь внимание карательных органов было приковано к нему постоянно. Советской власти был страшен всякий человек, учивший думать свободно, и эксперты спецслужб чувствовали: книги и проповеди отца Александра представляют опасность для господствующей идеологии.

14

Отец Александр никогда не жалел, что живёт и служит за пределами Москвы, даже наоборот, считал свою работу за городом подарком судьбы. Свежий воздух, природа — все это компенсировало для него неудобства частых поездок на электричке в церковь и в семьи московских прихожан. Батюшка относился к природе так же благоговейно, как к самому прекрасному храму. Он рассказывал, что в детстве какое‑то время ежедневно ходил в биологический музей и там его охватывало такое благоговение, что он с трудом сдерживал руку, чтобы не перекреститься. Именно тогда он стал понимать, что в мире нет ничего профанного, но что все сакрально, кроме греха. Созерцание природы с детства стало для него «теологией прима».

Позже в своём шеститомнике он напишет замечательные слова: «Восхищенное смирение, рождённое панорамой мироздания, — вот один из верных путей к Богу. Это изумление лучше самой остроумной метафизики приводит к подлинному соприкосновению с верховной Реальностью Сущего» [32]. Как близки ему в этом и преподобный Серафим Саровский, и святой Франциск! Отец Александр говорил: «Все горы мира созданы для того, чтобы люди могли поднять свои взоры к небу, чтобы они могли молиться перед Господом». Тут вспоминаются слова святого Бонавентуры, который, размышляя о мире, о природе, писал: «По “следам” Божиим можно понять Бога, восхититься к Богу, и молиться, и узнавать Бога в проявлениях Его».

Благоговейное отношение к природе неоднократно было темой проповедей отца Александра. О необходимости приобщения к ней для гармоничного развития души он часто говорил своим прихожанам, особенно городским. Он также хотел, «чтобы мы, дети Творца, дети природы, которые тоже являемся творением, получая радость, восхищение, вдохновение, когда мы видим чудеса природы, никогда не привыкали к этому…» «В такой момент мы должны стать такими, как Адам в первый день творения, когда он окинул взором все вокруг и увидел то чудо, которое его окружает. В таком созерцании, в такой медитации — один из источников счастья человека. И это всегда рядом с нами». Только важно не забывать, что человек отличается от всех остальных творений даром нравственного чувства, этической волей, которая в природе нигде больше не существует.

Храм в Новой Деревне летним утром казался насквозь пронизанным солнцем. Когда длинные лучи из яркой синевы неба попадали внутрь, они создавали косые снопы света, падающие на вынесенную Чашу с Причастием и на лица прихожан. И на фоне этого торжества света — пространство клироса, погруженное в прохладный полумрак.

Этот деревянный храм с низким потолком и большими окнами, построенный в начале XX века, чем‑то напоминал старинные русские церкви, ничем не примечательные, в которых ещё не было никакой помпезности и роскоши.

Простота храма была близка душе отца Александра и вообще всему складу прихода в Новой Деревне.

Мне вспоминается одна картина. Конец лета 1990 года. Всенощная. Мы с ним вдвоём в алтаре. Стоит чудесный тёплый вечер. С улицы сквозь открытые окна доносится громкое пение птиц, заглушающее хор на клиросе. Алтарь погружён в дымку от курящегося ладана. Все вокруг оставляет ощущение новизны и чистоты. И такие спокойные звуки — шелест перелистываемых страниц на аналое рядом с престолом. Слышится гул пчелы в углу оконного стекла. Мерное тиканье часов на стене… Батюшкина фигура, склонившаяся над книгой. Я подхожу к окну и обращаю его внимание на удивительный вид: яркий цветной узор из красных, жёлтых и изумрудных листьев в лучах вечернего солнца. Он смотрит и задумчиво говорит: «Это здесь самая замечательная икона».

У батюшки было умение расслабляться в такой атмосфере мира и тишины, он легко ловил неторопливый ритм немного заунывного пения и становился совершенно умиротворённым.

Небольшой деревянный храм смотрелся красиво и зимой. Синева куполов, что появлялась ещё издалека и просвечивала сквозь заиндевевшие ветки деревьев, сливалась с синевой зимнего холодного неба. Во дворе по бокам храма и на кладбищенских могилах лежали белые сугробы. Мохнатые еловые ветви, покрытые пушистым искрящимся снегом, были видны через окна храма. Не зря это так запомнилось А. Галичу:

«Когда я вернусь, Я войду в тот единственный дом, Где с куполом синим не властно соперничать небо, И ладана запах, как запах приютского хлеба, Ударит в меня и заплещется в сердце моем…»

В созерцании природы отец Александр находил особое и лично к нему направленное обращение Бога. «Когда человек знает о небесном взоре, обращённом к земле, земля расцветает нетленной красотой. Только тогда мироздание обретает смысл, ценность и цель», — писал он в книге «У врат молчания» [33]. Где мы можем ощутить Господа? Отец Александр отвечал: «Господь повсюду. Если во время Своей земной жизни Он мог быть только в одном месте, — в Вифлееме, в Назарете, в Иерусалиме, то отныне Он принял в свои объятия всю землю, все мироздание. Подобно Отцу, Он всюду, Он с нами в каждый момент. И мы можем ощутить это, призывая Его в молитве, приступая к Святой Чаше, открывая Евангелие».

Эту атмосферу Богоприсутствия отец Александр дополнял собою необыкновенно; он участвовал в её создании не меньше, чем природа, чем свет, попадающий через окна в храм.

Он очень любил пасхальные службы с открытыми алтарными вратами, что подчёркивает присутствие Бога среди Своего народа. И он сам так вписывался в эту атмосферу Пасхальной радости, пения птиц, солнца! Сильный, светлый, жизнелюбивый — он был совершенно в своей стихии.

Батюшка всегда хотел, чтобы храм, в котором он служит, соответствовал высокому духу Евангелия. Он был сторонником простоты церковного быта, считал, что в храме должно быть как можно меньше показного. «Мы не играем в игрушки, как многие представляют», — говорил он.

У отца Александра бьш ещё и талант строителя. Ему дважды приходилось руководить ремонтом храмов. Первый раз, когда он получил приход в Алабино, и второй — уже в Новой Деревне. Всегда, когда у него была такая возможность, он старался украсить церковь по своему вкусу. И даже запрестольную икону новодеревенского храма, образ Воскресшего Спасителя, писали по эскизу отца Александра.

Это было наиболее адекватное для него представление об облике Иисуса. Одному мальчику, которого он после воцерковления по православному обычаю ввёл в алтарь, батюшка так и сказал, показывая на этот Образ: «Вот таким был наш Господь». Меня тогда поразила абсолютно уверенная интонация, с какой он это сказал; как будто говорил о том, что видел сам…

15

Храм для отца Александра был центром особого Богоприсутствия, местом, где совершается Божественная Литургия. Он служил величественно и трепетно одновременно. В его движениях не было поспешности, но он был чужд всякой стилизации и не затягивал и без того длинные православные службы.

Прекрасные слова оставила в своих воспоминаниях профессор Е. Завадская: «Много раз я бывала в Пушкино, на службе, — и каждый раз меня поражало, что отец Александр всегда исполняет все на самом высоком эмоциональном и духовном подъёме. В Церкви я оказывалась и в будние дни, когда прихожан было совсем немного, только местные старушки, но отец Александр неизменно совершал церковную службу во всей её полноте. Восхищала красота, абсолютная законченность его ритуальных жестов, значительность и гармоничность произнесения молитвенного текста» [34].

С тем большей горечью и болью относился батюшка ко всякому неблагоговейному поведению в храме. «Только любовь, вера и благоговение, — говорил он, — угодны Богу, все остальное — на втором месте. Поэтому молящиеся должны беречь своё сердце, чтобы не оскорбить святыню». Отец Александр никогда никому не делал личных замечаний, но видел всё, что происходило в церкви, и часто во время общей исповеди указывал на необходимость соблюдать благоговейную тишину:

«Божественная Литургия есть особенный, священный момент всей службы. В это время со страхом и трепетом мы все призываем Господа, чтобы Он пришёл к нам. И как бывает горько, как бывает стыдно, когда люди, пришедшие в храм, во время освящения Святых Даров начинают хождения, разговоры, ставят свечи…

Как только мы поем “Достойно”, все, у кого сил хватит, должны на коленях стоять, взывать, а в это время я постоянно вижу: кто‑то выходит из храма, кто‑то ходит. Я понимаю, что многие это делают по невежеству, по незнанию, но вы–mo, которые ходите в храм десятки лет, должны понимать, что в это время Сам Господь приходит в Свой дом, в наш дом, в дом Церкви.

Вот представьте себе, что вы ждёте какого‑то дорогого гостя, и не просто дорогого гостя, а очень любимого вами. Вот он стучится в дверь, вы ему открываете и вместо того, чтобы провести его в свою комнату, поворачиваетесь к нему спиной и начинаете заниматься своими делами. Конечно, это будет знак небрежения, невежливости, и никому из вас в голову не придёт так сделать. А ведь мы так поступаем с нашим Господом Спасителем каждую обедню! Я не помню ни одной Литургии, чтобы кто‑нибудь во время освящения Святых Даров не оскорблял Его хождениями, разговорами, выходом из храма, передаванием свечей и т. д.»

«Почему, — говорил отец Александр, — Господь изгнал торгующих из храма? Ведь они, казалось бы, пришли с благочестивой целью — приносить жертву. Они, вроде бы, послужили для храма, однако у них не было благоговения. Поэтому Он изгнал их…. В храме мы должны особенно чувствовать благодать Божию, потому что храм — это не просто дом нашей молитвы, а это ещё и место особого пребывания Бога. Всегда на Святом престоле находятся Святые Дары, всегда оттуда идёт сила Господня. Это Христос Воплощенный, который пришёл к нам, в нашу жизнь…»

Шум разговоров, ходьба со свечами, передача записок в алтарь в самые важные моменты службы — такое поведение давно стало нормой во многих православных храмах. Еще патриарх Тихон настаивал на том, что этот обычай надо изменить, потому что он глубоко чужд благоговейной вере Священного Писания.

Отец Александр говорил в одной из проповедей, что он знает множество случаев, когда о вере христианской судили по людям, ходящим в церковь; их поведение становилось соблазном для других. Почему новички, заглянувшие в храм, потом долго не хотят туда прийти? Да потому, что часто встречают там лишь суету, беспорядок, грубость, недоброжелательство.

«Если мы мешаем Богу, если мы не являем миру такой пример, чтобы людям хотелось быть на нас похожими, значит, мы делу Божьему препятствуем, потому что человек, прежде чем узнать что‑то о Евангелии, чаще знакомится с кем‑то из верующих людей и видит их вздор, нетерпеливость, злобность, ропот — в сущности, видит их живущими так, как будто вера не касается их жизни. А это значит, что в церковном сообществе уже нет силы, потому что слово полностью расходится с делом.

И тогда люди говорят: “Выходите в Церковь для самоутешения, для самоублажения, из суеверных побуждений”. И крыть нам нечем, потому что это наша вина. Потому что Сам Господь сказал: “Да просветится свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославили Отца, Который на небесах”».

Батюшка прекрасно знал, что люди часто ходят в Церковь по привычке и, несмотря на то, что бывают на службе, живут в тех же грехах, что и неверующие, а иногда и похуже. Отец Александр называл их веру «косметическим христианством».

16

Чтобы открыть в себе христологическое сознание, член Церкви должен по–настоящему понимать всё, что происходит в храме. Отец Александр для этой цели после катехизации и Крещения направлял людей в группы посткатехизации, где разъяснялись смысл христианских таинств и структура церковных молитв. Этим же вопросам он посвятил свою книгу «Таинство, Слово и Образ», а также специальный слайдфильм. Батюшка всегда подчёркивал, что самым главным в православном богослужении является благодарение. О чём обычно говорили в проповедях другие священники? В основном о грехах, о морали, о поведении. А отец Александр говорил о благодарении за Спасение, дарованное нам уже сегодня.

« Главное наше таинство называется “благодарением”.

Евхаристия — “благодарение”. Благодарность свойственна не только человеку, но и многим другим живым существам. И вот, когда мы стремимся жить по–Божьи, это и есть наша возможность быть благодарным Ему за то, что Он сделал для нас. Мы должны не просто выполнять те или иные уставы, а ответить на вечную любовь Божию. Как можно ответить? Той слабой человеческой любовью, на которую способно наше сердце.

Всё, что мы можем принести Ему, — это нашу благодарность и нашу любовь к Создателю. Именно из этого должно вырасти наше покаяние и стремление жить с Господом. Потому что закон Божий — это не просто уголовный кодекс, который что‑то запрещает, что‑то разрешает, за что‑то карает. Закон Божий — это есть Его любовь и наш ответ.

Нас приближает к Богу не закон, запрещающий грех, а другая сила — сила любви.. Только тогда, когда наше сердце потянется к нашему Господу, когда нам захочется действительно внутренне быть с Ним, только тогда мы будем стремиться исполнить слово Христово “Если любите Меня, заповеди Мои соблюдёте”.

Вот почему апостол Павел говорит нам, что законом не спасается никакая плоть. Ибо человек не может прийти к Богу только исполняя формально какие‑то предписания. В основе лежит вера в спасительную силу нашего Господа. А эта вера неотделима от любви к Нему. Если мы с вами эту любовь не чувствуем, то надо начать с благодарности…»

Благодарность неразрывно связана с благоговейным отношением к Святыне. Отсутствие у членов Церкви благоговения означало для батюшки, что «христиане не защищают своё кровное». Наибольшее благоговение у него вызывало последование Евхаристического канона.

Однажды он сказал, что каждый раз переживает Евхаристию как личную Пятидесятницу и что без этой силы животворящего присутствия и даруемого им вдохновения он просто не мог бы выдержать своего служения. Вот источник сил для крестоношения и тех огромных нагрузок, которые он нёс в своей жизни! Вспоминаются строки О. Мандельштама:

«Вот дароносица, как солнце золотое, повисла в воздухе — великолепный миг. Здесь должен прозвучать лишь греческий язык: Взят в руки целый мир, как яблоко простое. Богослужения торжественный зенит, И Евхаристия, как вечный полдень, длится — Все причащаются, играют и поют, И на виду у всех Божественный сосуд Неисчерпаемым веселием струится» [35]

Отец Александр считал, что Евхаристический канон — это единственный непреходящий по сути элемент христианского богослужения. Он воспринимал его космически и говорил, что Церковь исчезнет, когда исчезнет Евхаристический канон, все остальное может подвергаться изменениям, реформированию и будет подвергаться на протяжении тысячелетий.

Почему он так говорил? Потому что совершая Евхаристию, Церковь получает от Господа бесконечную силу, без которой она не может исполнять свою задачу — продолжать участвовать в тайне искупления мира. В послании св. Иустина к Диогнету рассказывается, как должен вести себя христианин в миру: «Что в теле — душа, то в мире — христиане. Душа распространена по всем членам тела, христиане по всем городам мира. <…> Вечно Сущий ныне признан Сыном, через Него обогащается Церковь, и благодать множится во святых, дарует разум, открывает тайны» [36].

В этих словах показана динамика Спасения. Церковь обогащается через Сына прежде всего в Евхаристии, а благодать множится в тех, кто причащается, и через них уже действует в мире. И Церковь таким образом торжествует. Вот почему так важно частое участие членов Церкви в Евхаристии.

Когда Литургию служил другой священник, а батюшка исповедовал, он обязательно останавливал исповедь во время канона, чтобы весь храм мог в это время благоговейно молиться единым сердцем. Он призывал всех своих чад становиться на колени во время Евхаристии и сам преклонял колени и молился вместе с нами.

Отец Александр говорил, что тайна Причастия заключается в том, что мы призваны пережить Вечерю Господню, пережить полное с Ним соединение, пережить Его вхождение в сердце.

«Вся Божественная Литургия есть воспоминание о Его Тайной Вечере, о Его страданиях и призывание: “Приди к нам, Господи, будь с нами”.

Не нужно думать, что священник сам совершает Литургию, а остальные прихожане — вроде зрителей в театре. Всегда надо помнить, что Литургию совершает каждое сердце, которое присутствует в Церкви, каждый человек, который призывает Его в этот момент. И каждый из нас должен горячо молиться о том, чтобы Господь пришёл, чтобы Он коснулся нашего недостойного и слабого сердца.

Литургия — это наша общая с вами молитва! Не отвлекайтесь во время освящения Святых Даров, отключитесь от суеты, сосредоточьтесь на Господе, Который в это время входит в наш храм, входит в святой алтарь, входит в наше сердце. В это время мы должны предстоять перед Ним с трепетом и благодарностью и говорить, как Закхей:

Господи, мы недостойны, чтобы Ты вошёл под кров наш,

Но всё равно, мы ждём Тебя, всё равно, мы просим Тебя прийти,

Всё равно, мы знаем, что Твоя любовь победит нашу греховность;.

Мы знаем, что, каковы бы ни были наши несовершенства, Твоя кровь их омыла.

Кровь Твоего сердца омывает нас и сейчас,

Потому что мы имеем спасение не в будущем, а здесь, теперь, сегодня.

Кто захочет, тот ощутит Его присутствие. Вспомните, что мы уже не раз ощущали прикосновение Божьей руки, но потом все забывали, потом опять суета захватывала наши мысли, на сердце ложилась пыль, и, казалось, прикосновение Божественной благодати проходило, как сон.

Но вот мы приходим к Нему и снова ждём, что Он подойдёт к нам и скажет: “Любовь Моя пришла к вам не потому, что здесь собрались праведники; Я пришёл не к праведникам, а к грешникам ”.

Мы знаем сейчас, что мы действительно грешны перед Тобой, Господи, но в то же время мы приходим к Тебе, чтобы Ты нас возвысил, очистил, простил…

Кто будет стремиться к этому, кто будет молиться об этом во время Божественной Литургии, тот почувствует, что такое омывающая кровь Господня! Омывающая и рождающая человека заново…»

Отец Александр в конце 70–х годов перевёл на русский язык текст анафоры (центральной части канона), мы размножили его в виде маленьких книжечек и раздавали прихожанам, чтобы они понимали всё, что происходит в алтаре во время освящения Святых Даров; более того, чтобы знали эти слова наизусть и своей молитвой участвовали в литургическом каноне.

17

Духовные дети отца Александра жили среди людей, для которых религиозные убеждения молодых интеллигентов были совершенной нелепицей. Ходить в храм, молиться, соблюдать посты — всё то, что так откровенно демонстрируют нынешние политические деятели по телевидению, — ещё 15 лет назад казалось советскому человеку либо причудой, либо протестом против господствующей идеологии.

В то время батюшка не мог проповедовать вне своего прихода, в отличие от последних лет его служения, когда он стал выступать на радио, читать лекции и т. д. Поэтому свидетельствовать о Христе в миру отец Александр мог только обликом своих прихожан. Он считал, что христиане должны быть лучшими членами общества, в котором они живут. И он сам своим примером показывал, что значит быть христианином. Очень много работал, делился своей верой и знаниями со множеством людей, посещал больных, ездил по общинам и прочее, и прочее. Он искал повода и возможности послужить людям, ибо так понимал несение Креста Господня.

«Крест — это любовь Божья к нам, крест — это служение Христово для нас, это отдача Христа нам. Если Он говорит: “Возьми свой крест”, — это значит: послужи другому человеку, отдай ему свою любовь и свои силы, подражай Мне, иди за Мной — вот тогда ты будешь последователем Моим».

У отца Александра была полная идентификация себя с приходом, со своей паствой. Он даже говорил в проповедях не «вы», а «мы». Мог сказать: «В нас искажён образ Божий», объединяя себя и своих учеников. Батюшка переживал грехи и трагедии каждого прихожанина как свои собственные. Несчастья, с которыми к нему ежедневно приходили десятки людей, не становились для него повседневной рутиной, не делали его сердце чёрствым. Он не привыкал к человеческой беде и горю.

Иногда можно было догадаться о его переживаниях по тяжкому вздоху, даже стону, однако, что стояло за этим, он, как правило, держал при себе.

Но однажды, когда в такой момент я был рядом и спросил его, что случилось, он рассказал мне о причине своего переживания, и это было на самом деле непереносимое страдание. Он не просто поделился со мной своим горем, но дал мне почувствовать боль своего сердца. И этот крест был не по моим силам… Я тогда подумал: как же он все это несёт на своих плечах — все беды и тревоги своих духовных детей, которых многие сотни? Для меня это тайна и по сей день. Но, несомненно, он знал, каково Христу, Который с нами и в нас сострадает нашим страданиям. Поэтому с такой болью звучали проповеди отца Александра на Страстной неделе:

«Представьте себе, что вы мать, любящая свою дочь или своего сына. Вы не просто привязаны, не просто исполняете родительский долг, а глубоко и искренне любите своё дитя. И вот на ваших глазах происходит гибель вашего ребёнка, его растление, нравственный упадок. И вот вместо вашего чистого ребёнка — перед вами падшее существо, и никто уже не считает его за человека, только вы одна как мать можете подумать: да, ведь это мой сынок. А для других он — отребье, которого надо к стенке поставить как можно скорей. И вот в это время горше участи этой матери нет, потому что она переживает за падение своего сына или дочери.

Вспомните, как бывало вам горько, стыдно, тяжело, когда кто‑то из ваших близких “падал ”. Вы все это хорошо знаете. А теперь представьте себе, хоть в малой степени, что наш Господь, наш Отец любит каждого человека. И вот Он видит, как много исходит от нас зла, лукавства, ничтожества. Если бы грех человека был подобен дыму, то наша земля стала бы похожа на печь, из которой век за веком, тысячелетие за тысячелетием непрерывно идёт столб чёрного дыма.

Этот дым поднимается к Богу! И он идёт от любимого чада Божия, от человека! Он отравляет Господу Его божественное бытие, заставляет Его страдать, потому что этот смрад и дым идёт от Его чад. Вот почему Господь приходит на землю, чтобы вместе с нами принять тяжесть нашего греха; приходит Безгрешный — разделить с грешниками участь смерти, стать вровень с нами.

Этого не мог бы сделать ни один человек, потому что мы можем отвечать за близких, за своих друзей, за какое‑то обозримое количество людей, да и это не всегда под силу человеку… И чем больше его ответственность, тем она ему мучительней. Бог же отвечает за бесконечное количество людей, за весь род человеческий. Вот почему Господь Иисус по–человечески взмолился о том, что Ему эта чаша непереносима. Его человеческое естество восстало против этого испытания, потому что его нельзя перенести, но Его Божие сознание сказало: “Да будет так”. Христос знал, что без Него люди не справятся со своим грехом, что грех их раздавит, поэтому взял на Себя наше страдание.

Представьте себе, что на нас стал бы обрушиваться огромный камень или скала, или хотя бы потолок стал бы рушиться над нами. И тут кто‑то подошёл, нашёл в себе силы и одной рукой стал бы держать этот потолок, чтобы он на нас с вами не рухнул. Так стоит наш Господь, чтобы мы не упали под бременем греха. Поэтому Его ноша так велика, поэтому Его страдание — это не обычная телесная боль или страдание умирания, а это то, о чём говорит пророк Исайя: “Он взял на Себя наши немощи и понёс наши болезни, наказание мира сего на Нём, и ранами Его мы исцелеем ”».

Отец Александр говорил, что Христос мог исцелять людей, будучи идеальным человеком, а святые делали то же, потому что приближались к совершенству человеческого естества Христова. В Христе силы человеческие были настолько велики, что Он изгонял всякое несовершенство. И человек задуман таким: он способен лечить, изгонять недуги. Часто и мы по молитвам отца Александра поправлялись от болезней, спасались от разных бед.

Глубокое сопереживание Господу в Его страданиях сделало такой сильной книгу отца Александра «Сын Человеческий». Этот дар батюшки всегда чувствовала его мать Елена Семеновна, которая, в своих воспоминаниях «Мой путь» пишет, что, всегда читая евангельские слова «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф 27.25), «почти теряла сознание». Она предчувствовала, до какой степени, до какого предела дойдёт вживание в Христа у её сына Алика.

Западная святая Тереза Младенца Иисуса на своём опыте подтверждала: «Все, кто заглядывает в чужие души, кто им отдаёт свои сокровища, которыми он переполнен, без сомнения много страдает за них».

Отец Александр, имея дар исцелений, скрывал его [37]. Тем более, что такие чудеса не всегда приводили к духовному выздоровлению. Однажды он мне сказал, что раньше ревностно молился об исцелении больных, «вымаливал» их («да будет воля моя»), но потом понял, что главное в молитве — «да будет воля Твоя». Батюшка предупреждал: «Сами по себе дары благодати без содействия человека не обеспечивают его спасения и усугубляют вину пренебрёгшего ими» [38].

Не случайно Святые Отцы, например, Авва Дорофей, помогали своим духовным чадам нести бремя их грехов, то есть соучаствовали в их спасении при условии, что те брали на себя обязательство хранить их слова и заповеди и подражать их жизни [39].

Когда отец Александр служил в алтаре, чувствовалось, что ему тут хорошо и спокойно. Его эмоции были просты и искренни: если случалось в жизни что‑то интересное, замечательное, он и на службе весь искрился бодростью, энергией. Если случались неприятности, он мог быть задумчивым и печальным. Но у престола, особенно, если приходилось служить одному, ему ничто не мешало в общении с Господом. К пастве батюшка всегда выходил заряженный силой, светом, любовью.

После сумасшедшей суеты мира, после общения с людьми, переполненными нереализованными амбициями, рядом с ним необыкновенно легко дышалось. Одно его присутствие сразу отрезвляло от угара страстей, за них становилось стыдно. Без всякого нажима с его стороны обычное желание самоутверждаться становилось абсурдным. Он действовал на душу, как действует на лёгкие горный воздух. Отец Александр умел заражать чистотой ума, здоровьем души. Порой то, что вызывало сомнения, казалось чрезвычайно важным, будоражило и беспокоило ещё по дороге в храм, куда‑то отлетало, отодвигалось на задний план, как только ты оказывался рядом с ним. Пропадала мнимая значимость второстепенных проблем. Рождалось стремление к открытости, ясности; исчезала излишняя рефлексия, поступки становились решительными, а отношение к ближнему — бережным и осторожным. Вера рядом с батюшкой крепла необыкновенно…

18

В своём служении отцу Александру постоянно приходилось сталкиваться с бытовым, обрядовым православием. Этот природный тип религиозности, появившийся, по мысли Анри Бергсона, как компенсация дерзновенного разума человека, постоянно приводит людей к социальной закрытости, порождает стремление к тоталитарным структурам и неприятие демократии. Люди, составляющие такого рода сообщества, действительно исповедуют тип религии, которую К. Маркс называл «опиумом народа». Да, с ней, возможно, легче жить, но она глушит творческие способности, не имеет в себе силы Божией и не способствует исполнению Его планов. Это тупиковая ветвь эволюции сознания, которая постепенно удаляется из истории человечества, потому что находится вне линии божественного домостроительства.

Отца Александра стилизованная религиозность, православная елейность, полугипнотические «вещания» не просто огорчали, но побуждали искать новые пути для проповеди Благой Вести, наполненной духом любви, ответственности и свободы.

Возможно, поэтому он сомневался в ценности использования в наше время приёмов духовного руководства, называемых «старчеством» (наделе — «младостарчеством», по меткому выражению митрополита Антония Сурожского [40]). Отец Александр подчёркивал, что эти методы, предполагающие полное предание своей воли руководителю, по сути глубоко чужды христианству и были привнесены в него в средние века из восточных учений. Для него любое принижение человека, манипулирование им было неприемлемо.

Известно также, что руководство старцев иной раз шло вразрез с Евангелием и святоотеческим учением. Не зря Симеон Новый Богослов говорил: «Если старец будет учить чему‑либо, что не согласно с Евангелием, то надлежит оставить такого старца».

Убеждение, что Церковь обязана кого‑то водить за руку и пасти, свойственно тем, кто пришёл в храм как потребитель и зритель. Духовно незрелый человек часто желает найти в Церкви только заботливую «мать», не чувствуя никакой собственной ответственности перед ней. Отец Александр с горечью отмечал, что многие стремятся только к потреблению и ищут себе учителей, наставников, игнорируя главного учителя — Христа.

«На пороге третьего тысячелетия, — говорил батюшка, — когда Церковь прошла уже такой огромный путь, можно ли возвращаться к такому состоянию?»

Стремление к опеке оправдывается ложно понимаемым смирением. Такой инфантилизм подпитывает институт «младостарчества» в наше время, когда настоящих старцев практически нет. Митрополит Антоний писал: «Часто молодые священники — молодые или по возрасту, или по своей духовной незрелости “управляют” своими духовными детьми вместо того, чтобы их взращивать» [41].

Те, кого они опекают, в свою очередь портят священников лестью, желанием жить в духовной зависимости, неумением налаживать равные, дружественные и ответственные отношения. По мнению отца Александра, «стадное сознание, жаждущее поклониться твёрдой руке», является одним из чувств, которое продуцирует автократию [42]. Священник должен пройти через эти соблазны так же, как и через искушение авторитарной духовной властью, ибо Господь не действует через авторитарных людей.

«Жажда подчинения является атавизмом, инстинктом, который люди унаследовали от звериного сообщества, как правило, руководимого вожаками», — считал батюшка [43]. Человек, ищущий себе в жизни внешнего начальника, избегает, боится инициативы. Он пытается переложить ответственность за свои дела на чужие плечи. А предоставление свободы воспринимает едва ли не как предательство.

Иногда и в батюшкин приход попадали люди, требовавшие от него строгих определений, чётких правил поведения в разных ситуациях, желающие обрести себе «кукловода». Но отец Александр полагал, что в христианстве дан не прейскурант, а вектор, и этот вектор не познаётся формально. «Мы должны чувствовать, — говорил он, — как себя вести в конкретной обстановке. Не все жизненные проблемы могут быть подвергнуты простой оценке; если бы было известно, как поступать в каждом конкретном случае, то это была бы казуистика — в одном случае так, в другом иначе. Нам бы тогда оставалось каждый раз заглядывать в какую‑нибудь книжечку (Талмуд или Типикон) и решать».

«Господь, — замечал отец Александр, — принёс не интеллектуальную энциклопедию, которая бы освободила нас от умственного и нравственного поиска и напряжения, а принёс нам Путь, Истину и Жизнь. Поэтому люди, руководствуясь Духом Евангелия, могут сами находить различные жизненные решения».

Батюшка воспитывал в своих учениках способность к самостоятельному внутреннему выбору. Но он также старался подвигнуть их к тому, чтобы они решали свои задачи Силой Христа. Он считал, что тогда все приложится. Если же этого нет, то никакое формальное казуистическое понимание христианства не приведёт к цели, ибо превращает человека в фарисея и не даёт ему двигаться дальше.

Поэтому так важно, считал отец Александр, чтобы «свобода вырастала из духовной глубины человека» [44]. Те, кому не хватало этой самой глубины, часто находились во внутренней оппозиции к батюшке. Но он медленно и упорно менял их систему ценностей, чтобы ни он сам, ни какой‑либо другой учитель не становился для них мерой всего, чтобы внутренне они не зависели от священника, но обретали Христа в своём сердце.

Это не значит, что отец Александр вообще был противником старчества. Из его проповедей и книг мы знаем, что с глубочайшим уважением и любовью он относился к таким старцам, как Симеон Новый Богослов, Нил Сорский, Паисий Величковский, Серафим Саровский. Многие Оптинские старцы также были для него примером православного отношения к жизни. Ведь с ними он был связан через свою мать и первого духовника, отца Серафима Батюкова. И все же старчество было лишь кратковременной ступенькой в тысячелетней истории Церкви. Оно было неотделимо, по словам профессора В. Экземплярского, от монастырского быта, являлось «колыбелью христианства».

Старчество как духовное явление зародилось на Востоке, где традиционно была слаба централизация церковной власти. В то время христианство только–только начиналось, и настоящих христиан было очень мало. Отцы Церкви утверждали, что старец может иметь лишь ограниченное число учеников. Предполагалось, что они должны жить вместе со своим старцем (если не в скиту, то, во всяком случае, в монастыре) и ежедневно или очень часто исповедоваться ему не только в своих поступках, но и в помыслах. Последнее всегда было важнейшим условием ученичества у старцев.

Современный приходской священник не может обеспечить подобное руководство. Тех, кто все‑таки претендует на роль старца для мирян, митрополит Антоний Сурожский предостерегал, что для духовника «это катастрофа, потому что он вторгается в такую область, в которую у него нет ни права, ни опыта вторгаться». Очень часто у жертв подобной опеки возникает карикатура на духовную жизнь. «Они делают всё, что, может быть, делали подвижники, но те‑то делали это из духовного опыта, а не потому, что они — дрессированные животные» [45].

«О старчестве вне монастырей, — писал В. Экземплярский, — другого ничего нельзя сказать, как только то, что это просто религиозно–коммерческое предприятие, ничего общего не имеющее ни со старчеством, ни с Православием вообще. Старцы в миру — все это опасные для Церкви авантюристы, которые, конечно, могут эксплуатировать народную темноту и интеллигентскую нервную издёрганность, но которые всегда являются самозванцами и заслуживают, безусловно, церковного осуждения» [46].

О том, что старчество кончается, предупреждал один из последних Оптинских старцев — Варсонофий. И действительно, с выходом христианства из стен монастырей этот метод руководства себя изжил. Сейчас в Церкви не хватает даже простых священников, не то что старцев! Сегодня больше следует полагаться на Евангелие, которое надо научиться проповедовать.

Именно это завещал преп. Серафим Саровский, желавший, чтобы христиане искали себе старца и руководителя в Самом Иисусе Христе, замечая, что уже нет опытных духовных руководителей. К той же мысли склонялся и преп. Феофан Затворник. А ведь с тех пор прошло больше ста лет и из них 70 лет в стране был жестокий антиклерикальный террор.

В наше время христианство перестало быть достоянием избранных мистиков и богословов, поэтому возврат к старчеству, превращение христианства в эзотерическую религию является регрессивным явлением. И хотя Евангелие и говорит нам, что «много званных, а мало избранных» (Мф 20.13), оно призывает свидетельствовать о своей вере всех христиан, каждого верующего, а не отделившихся от мира «детей света».

Отец Александр проповедовал открытое христианство, и это означает, что он проповедовал именно христианство, а не что‑то ещё, ибо закрытого христианства, эзотерического Евангельского учения быть не может. Модель открытой и динамичной религии основана на Божественном Откровении, на учении пророков Израиля.

Батюшка считал, что главное для современного пастыря — помнить и верить, что Сам Христос творчески и нежно работает с каждым человеком. Каждый член Церкви охраняем и ведом самым близким, самым любящим, самым деликатным и истинным Пастырем.

Отец Александр говорил, что в человеке изначально живёт не только вещественное, телесное, биологическое, но и нечто иное — глубинное, отвлечённое, интуитивное, что порождает силы, именуемые верой. А вера есть способность человека лично воспринимать Божественное Откровение.

Духовное преображение, жизнь в молитве, в таинствах Церкви означают спасение. Это спасение должно стать осязаемым, ощутимым для церковного человека, ибо в мистической встрече с Богом достоинство человека обретает поддержку.

19

Отец Александр никогда не требовал подчинения от своих духовных детей. Разрешая чью‑либо проблему, он старался прежде всего показать её в свете Евангелия. Батюшка считал, что слова Христа содержат в себе достаточно силы и мудрости, чтобы справиться с любыми жизненными коллизиями. Своими вопросами и замечаниями он так расширял сознание, что задачи, которые за минуту до того казались неразрешимыми, вдруг становились простыми и понятными. И всегда эти решения оказывались согласными с Евангельским словом.

Такое пастырство требовало творческого подхода. Это разительно отличало батюшку от священников, призывающих к абсолютному послушанию и забывших учение апостола Павла о любви и свободе…

Однажды отец Александр сказал: «Сплошь и рядом мы встречаемся с непониманием мысли о Богочеловечестве. Людям хочется несвободного христианства, люди тянутся именно к рабству. Это страшно и встречается каждодневно, и мы с этим постоянно сталкиваемся» [47].

Действительно, учение Церкви о необходимости послушания для спасения принимает подчас весьма уродливые формы. Батюшка говорил, что дисциплина в Церкви конвенциальная, условная, ибо она не имеет Божественного происхождения. Послушание является необходимым только для того, чтобы сохранять структуру Церкви как общины в миру.

Если мы понимаем послушание как абсолютное, авторитарное, которое направлено на подавление или тренировку каких‑то качеств, то это не христианская модель, потому что Христос принёс людям свободу — свободу от озабоченности собой и от прагматичного отношения к жизни. Христианин не раб никому — ни своему духовнику, ни Господу, он сам выбирает служение Богу и людям.

Митрополит Антоний Сурожский писал: «Обыкновенно мы говорим о послушании как о подчинённости, подвластности, а подчас и порабощении духовнику или тому, кого мы назвали (совсем напрасно и во вред не только себе, но и священнику) духовным отцом или своим старцем. Послушание же заключается именно в слушании всеми силами своей души. Но это обязывает в равной мере и духовника, и послушника; потому что духовник должен всем своим существом и всем своим опытом, и скажу больше: всем действием в нём благодати Всесвятого Духа стремиться к тому, что совершает Дух Святой в человеке, который ему доверился… И с обеих сторон это требует смирения… Сколько смирения нужно священнику, духовнику для того, чтобы никогда не вторгаться в святую область, чтобы относиться к душе человека так, как Моисею приказал Бог отнестись к той почве, которая окружала Купину неопалимую… и куда он не имеет права войти иначе, как если Сам Бог велит или Сам Бог подскажет, какое действие совершить или какое слово сказать»[48].

Настоящий пастырь должен суметь пройти «между Сциллой и Харибдой» — между сохранением свободы личности от грубого подавления и между необходимостью бороться с «ячеством», самоутверждением, самостью.

Отношения послушания между духовным чадом и его духовником в Православной Церкви предполагают, что ученик доверяет своему духовному отцу, не предпринимает серьёзных жизненных шагов без совета с ним, а также берет у него благословение при установлении того или иного ритма духовной жизни (строгость поста, частота посещения Церкви, вид молитвы и прочее).

Послушание духовному отцу не то же самое, что послушание монаха своему старцу. Но если и такого послушания нет, значит, нет доверия, то есть необходимейшей предпосылки для передачи и восприятия духовного опыта. Без взаимного доверия усилия духовника тщетны. Так же как для воспитания ребёнка необходимо послушание родителям (конечно, если это любящие родители), так и для духовного роста необходимо послушание опытному духовному руководителю. Но подлинной христианская жизнь становится только тогда, когда человек обретает личный опыт веры.

Когда отец Александр говорил о соотношении традиции и живой веры, он приводил такой пример из жизни: «Если родители передают детям свой опыт, основы своей веры, открывают путь к Слову Божию — это традиция. Но совсем другое, когда человек открывает все это для себя самостоятельно, как каждый из нас по–своему, субъективно, воспринимает одну и ту же музыку. И Бог приходит к каждому по–особому, поэтому так важна терпимость к вере другого человека». С благодатью Божией христианин должен встретиться сам, лично, а не через посредство чужих поучений и наставлений.

Отец Александр несомненно обладал талантами для старческого руководства — прежде всего прозорливостью, духовным видением. Некоторые, чувствуя это, даже относились к нему как к старцу, но батюшка от таких отношений сознательно уходил. Он показывал нам пример истинного смирения и евангельской веры в человека.

Батюшка часто говорил, что Христос предлагает нам не религию, а Самого Себя. Он — единственный настоящий Пастырь. Задача священника — только подвести своих учеников к Встрече с Ним. Дальше же вмешательство в жизнь человека, который знает, чувствует, понимает Бога, становится недопустимым, ибо личностный выбор и воля Божия ведут людей по жизни уникальным для каждого путём.

«Отцы Церкви, — писал отец Александр, — сравнивали действия Духа Божия с действиями воспитателя, наставника, руководителя. Но каждый хороший воспитатель согласуется с уровнем и возможностями своего ученика; отсюда и постепенность в даровании Откровения ветхозаветной Церкви» [49].

Библия была для батюшки основой его пастырской деятельности. Как Слово Божие ведёт свой народ, постепенно проявляясь в истории, так и отец Александр пытался вести своих учеников в духе постепенного возрастания. В одной из лекций он говорил, что Откровение — это не то, что развивается, а то, до чего надо дорастать.

Священник, который хочет включиться в замысел Божий, должен всячески содействовать развитию личностей своих прихожан, этим он помогает Христу и содействует гармонизации окружающего мира.

20

Подмена динамического библейского духа типиконской схемой и обрядоверием заставляет сегодня многих самым серьёзным образом задуматься о концепциях и перспективах пастырского служения в Православной Церкви.

Во время своей работы алтарником, а затем дьяконом и священником отец Александр нередко мог наблюдать поведение прихожан, больше соответствующее ритуальному, языческому мировоззрению, чем христианской вере. Квазирелигиозность выражалась и в стремлении людей отгородиться от мира, и в подмене Писания местным преданием, и в боязни новых переводов Библии, и в оккультном либо потребительском интересе к таинствам.

Будучи не только пастырем, но и историком религии, батюшка прекрасно осознавал законы религиозного сознания, понимал, что оно крайне инертно по своей природе и то, что мы видим на поверхности, есть лишь «верхушка айсберга».

Отец Александр не стремился к проведению каких‑то кардинальных реформ; считал, что для них нужна длительная подготовка религиозного сознания народа. Он понимал, что резкие движения, раскачивающие церковную лодку, могут её перевернуть, но не ускорят движение вперёд. Кроме того, он видел, что в каждый момент времени Бог предоставляет Церкви максимум возможностей для серьёзного развития. Но это развитие прежде всего вглубь, а не вширь. Свою пастырскую борьбу за изменение сознания отец Александр вёл на страницах книг, прежде всего, в шеститомнике, посвящённом развитию религий.

Сейчас многие священники, даже большинство иерархов, не готовы к необходимым церковным реформам. Архиепископ Михаил по этому поводу писал: «Большинство церковных деятелей в сане или без сана, как рядовых, так и самых высокостоящих, как бы застыли в преклонении перед церковной действительностью и готовы мириться с любыми, даже самыми безобразными её явлениями, ибо ими владеет любовь не к Богу и даже не к Церкви как к благодатному орудию нашего спасения, а к привычной церковной атмосфере, к церковному убранству и ритуалу — словом, к внешней стороне церковной жизни» [50].

Отец Александр был полностью согласен со взглядами вологодского архиерея и потому всё своё пастырское служение, всё своё время и силы отдавал работе, которая, пусть понемногу, пусть хотя бы в рамках его прихода, но, все‑таки, меняла существующее положение вещей.

Батюшка действовал так же, как Церковь действовала всегда (прежде всего, в первые века христианства), вписывая новое содержание в привычные формы. Тем самым он демонстрировал здравый, сбалансированный церковный подход, учитывающий современные ему социальные условия. Кроме того, он на самом деле ощущал себя внутри православной традиции и видел в ней элементы непреходящей важности не только для прежнего, монастырского, но и для современного христианства, открытого миру.

Священное вино нуждается в сосуде. Также и Церковь без определённого количества статических элементов (эстетики богослужения, культовых форм) не может распространять динамическую силу Слова Божия, не может выражать вовне свой внутренний дар. В своей книге «На пороге Нового Завета» отец Александр писал: «Ритуал — это живая плоть таинства, русло духовной жизни, ритм, объединяющий людей и освящающий повседневность. Он соответствует самой природе человека» [51].

Батюшка был хорошо знаком с книгой Бергсона «Два источника морали и религии», и хотя его мысли не во всём совпадают с мыслями французского философа, но с тем, что «не бывает религии без ритуалов и церемоний», он был несомненно согласен. Важно, чтобы внешнее, принадлежащее культуре, было подчинено главному — сердечному благодарению как центру христианского богослужения. Важно также, чтобы культурным формам не приписывалась какая‑то своя особая, стоящая вне Личности Христа, ценность. Однажды отец Александр сказал: «…если старинные культовые элементы удовлетворяют нашим эстетическим склонностям, то в этом ничего страшного нет. Но если они (культовые элементы) воспринимаются как нечто важное, серьёзное, то это уже прямо противоположно сути христианской веры».

Отношение отца Александра к храмовому богослужению было близко к позиции пророков, о которой он писал в книге «Вестники Царства Божия»: «Не следует думать, будто храм был для них чем‑то ненужным, бессмысленным, полуязыческим; напротив, они искренне почитали святыню… Протестовали они лишь против превращения культа в самоцель, в нечто самодовлеющее, не зависящее от глубины веры и нравственного состояния людей».

И сам батюшка, как свидетельствовал архиепископ Михаил, «в своей пастырской деятельности фактически не отрывался от установившейся богослужебной практики и ни в чём не шёл вразрез с привычками и нравами любого православного богомольца» [52].

Но в то же время он прекрасно понимал, что эстетические элементы могут вытеснять сущностное понимание веры, стоит только человеку в них полностью погрузиться. Хотя «статика, формы в минимальных количествах необходимы, как скелет необходим живому организму из плоти и крови, но это пока… Функция скелета временная, а функция духовных характеристик человека — разума, совести, любви — вечна и непреходяща, несмотря на постоянную тенденцию к изменению, к возрождению». Отец Александр считал необходимым приспосабливать к пониманию современников элементы культа, родившиеся, по сути, в другой цивилизации. Изначально они несомненно были наделены глубоким смыслом, но с изменением условий жизни стали терять своё первоначальное значение, превращаться в эстетическое оформление или мёртвые обряды.

Что же касается реформ, отец Александр считал, что дело это требует тщательного рассмотрения, огромной работы, долгого времени. «Предстоит упорная работа, глубокое изучение и неустанное вхождение во внутреннюю жизнь всего христианского наследия в целом… Сокровищница христианской мысли неисчерпаема. Только перечень имён может занять несколько страниц» [53].

Сегодня остаётся вникать в то, что есть, вживаться в существующее богослужение. Батюшка считал, что судить о том, что в традиции вечно, а что должно со временем отпасть, может только тот, кто этой традиционной формой по–настоящему проникся. И нельзя отдавать власть принимать скороспелые решения о реформах неофитам.

Тем же, кого раздражает невнятица переводов на русский язык, он рекомендовал заняться сначала «кабинетной» реформой церковнославянского языка, приближая его к русскому. «Переводы, развитие вкуса к иконе и пению, поиски новых богословских форм изложения веры, — говорил он, — вот задачи, которые стоят перед нами. Их хватит на несколько поколений. Легче критиковать, чем делать».

Несмотря на всю новизну своих взглядов, сам батюшка легко существовал в системе имеющегося порядка богослужения, чувствовал глубину и красоту церковнославянского языка, приводил цитаты на нём очень естественно и к месту.

Отец Александр говорил: «…мы не должны смотреть на эти формы, которые нас не устраивают, которые нам кажутся устаревшими, как на нечто дегенеративное или пережиток минувших веков, они на самом деле есть также влияние определённых этнопсихологических типов, которые попущены Богом».

И все‑таки, для того, чтобы православное богослужение стало более понятным и отвечало ритмам нашего времени, оно нуждается в обновлении. Современный человек тяготеет к ясности, целенаправленности, простоте и лаконичности.

21

Хотя личность отца Александра и выделялась на клерикальном фоне советской эпохи, церковным диссидентом он никогда не являлся. У батюшки всегда было столько работы, непосредственно связанной с его пастырским служением, столько совершенно легальных дел, такое количество творческих планов, что на какую‑то маргинальную деятельность у него просто не было ни сил, ни времени, ни желания.

И кроме того, отец Александр не представлял себе Церковь вне епископского руководства. Он был совершенно очевидным сторонником централизованной Церкви, находящейся в единстве со своим архиереем.

Отец Александр считал, что уже на рубеже двух первых столетий нашей эры стала понятна важность сохранения централизованной церковной власти, которая ограждала бы Церковь от заблуждений. Именно нарушение централизации открывает путь для раскольников, сектантов и лжеучителей.

Это его убеждение не могло поколебать даже то, что многие епископы оказались недостойными свидетелями в советское время. «Всегда, во все времена, — замечал он, — были плохие епископы и священники, но Церковь стоит. Я лично являюсь сторонником строгой, совершенно организованной и централизованной иерархии. Ибо всякий живой организм «монистичен» и структурен. Он сложен, ибо совершенен, он имеет главу, ибо един. Многие беды происходят оттого, что он ещё недостаточно един. Именно поэтому борьба за единение христиан — важнейшая наша задача».

Для отца Александра церковное послушание по иерархии — одно из важнейших скрепляющих Церковь устроений. Он как‑то сказал, что церковные расколы, которыми так богата история Восточной Церкви, есть результат слабого, неразвитого, недопонятого церковного послушания и что он сам, стремясь к межцерковному диалогу, старается принципиально придерживаться церковного соподчинения.

Тех же, кто поступал в этой области по–своему (например, переходили, чуть только им что‑то не нравилось, к католикам или протестантам), батюшка считал психологически более далёкими от церковного единства, чем он сам, остающийся верным сыном Православной Церкви.

«Христианство не идеология, — говорил отец Александр, — а бытие, жизнь, организм. А организму присуща структура. Только в структурно сложном единстве Церковь будет в состоянии выполнять свою задачу — готовить человечество к будущему, к Царству Божию».

Благословение епископа отец Александр рассматривал как таинство, как то, что необходимо для начала всякого серьёзного дела. Вне этого он не мыслил священнического служения. Хотя епископы в советское время и сами жили в страхе и зависимости, тем не менее я никогда не слышал от отца Александра ни одного осуждающего слова в адрес не то что своего правящего, но даже других архиереев. «Начальствующего в народе твоём не злословь» — эти слова апостола Павла выражали для него не позицию конформизма, а задачу жить по Евангелию (Деян 23.5).

Безупречная служба отца Александра не раз поощрялась церковными наградами, а в конце 80–х гг. он даже получил от митрополита митру — высшее признание в Православной Церкви, которое только может заслужить священник.

И все‑таки отец Александр жил и трудился в то время, когда Церковь была просто закабалена атеистической властью и епископат по большей части был несвободен в своих решениях. И хотя батюшка всегда был за послушание епископу как духовному руководителю, он оговаривался, что в некоторых особых исторических ситуациях (как было в древние времена) епископ может быть зависим от власти и высказывать мнения, неподобающие служителю Церкви. В этих случаях отец Александр говорил, что нам надлежит слушаться Бога более, чем человека (тому же учили Отцы Церкви, например, Симеон Новый Богослов). Таким образом, христианам надо почаще думать и выбирать самим.

Но не только епископы находились под неусыпным контролем властей. Партийные чиновники и органы КГБ длительное время проводили настоящую селекцию по отбраковке сколько‑нибудь способных и мыслящих священников, оставляя на приходах далеко не лучших. За несколько дней до гибели отец Александр, вспоминая об этом, говорил о современном положении в Православной Церкви: «…сохранились, выжили и размножились самые правые, самые консервативные. Их любили чиновники, их любил КГБ… В 60–х годах среди духовенства были люди свободные, передовые. Их оттеснили. Епископы были консервативны. Сейчас среди епископов есть уже более открытые, а среди рядового духовенства больше консерваторов… тенденция охранительства, то есть консерватизма, всюду господствует. Более того, либералы её побаиваются» [54]. Поэтому мы не должны удивляться, что в наше время так много священников ратуют за превращение Церкви в заповедник, «осколок седой старины». Но «желаем ли мы православной свободы или православной по имени, а по существу не православной инквизиции?» — спрашивал Г. Федотов в 30–е годы. Этот вопрос на повестке дня и сегодня. И Г. Федотов, и отец Александр занимали центральную позицию; они выступали за святость Церкви и одновременно за свободную, православную мысль.

В конце 80–х годов, с началом перестройки, отец Александр с архипастырского благословения перенёс свои проповеди в большие аудитории, превратив их в широко доступные лекции. Такая сверхплодотворная деятельность стала возможна для него потому, что он был не просто религиозным философом, но христианским подвижником, возраставшим в лоне Церкви в годы идеологического диктата. К миссионерской работе он был подготовлен всей своей пастырской жизнью. Преизбыточная духовная энергия постоянно вовлекала его в самые смелые начинания. Ему было тесно в условиях коммунистического рабства. И после того как режим пал, он почувствовал себя «стрелой, спущенной с натянутой тетивы». Отсюда — огромное, немыслимое количество лекций, встреч с людьми… Его не пугали новые дела, он брал на себя всякую ношу, которую ему предлагали: сколько лекций заказывали, столько он и читал. Он точно знал, что жизненная сила будет ему дана, как только потребуется. Так и было.

В период перестройки он стал гордостью Церкви, её светильником, «стоящим на виду» у всех. Его правящий епископ, митрополит Ювеналий, относился к нему в это время с исключительным уважением. Как только появился малейший проблеск политической свободы, он сделал отца Александра настоятелем храма, отпускал на симпозиумы за границу и вообще оказывал ему в последние годы жизни много знаков внимания и поддержки.

22

Вера, считал отец Александр, должна быть здравой, твёрдой, спокойной и уверенной. С любителями показного благочестия, надевающими маску святош, батюшка был весьма холоден. Поведение таких людей обычно характеризуется неумеренным увлечением старинными обычаями, строгим следованием ритуалистике, излишней экзальтацией, бесконечными разговорами о постах и о количестве вояжей по святым местам. Они всегда нетерпимо относятся к чужим взглядам, особенно к другим религиям.

Батюшка считал, что подобное поведение не является признаком настоящей церковности. Примером истинной христианской веры для него была жизнь преподобного Сергия Радонежского. Этот святой, по словам батюшки, «был одной из самых могучих личностей, самых сильных людей своего трудного и тревожного времени. Это он вдохновлял на борьбу против иноземных завоевателей, это он мирил людей, это он был, может быть, самым авторитетным в то время в Московском государстве человеком. Казалось бы, такой человек должен быть исключительно надменным, казаться “власть имеющим”. Между тем этот поистине могучий и сильный человек с железной волей подвижника, прошедший через многолетний искус в лесу, оставался необыкновенно смиренным, простым, скромным, непритязательным».

Люди, подобные Сергию Радонежскому, не прячутся от жизненных проблем за церковной оградой, а воспитывают в себе волю к победе над грехами.

Воля, по словам батюшки, — это сила, которая связывает человека с окружающим миром, с тем, что мы воспринимаем всеми органами чувств. Значит, нельзя терять эту силу и жить без неё. Но надо также научиться её вовремя восстанавливать, иначе теряются гибкость, подвижность души, творческий дух и внутренняя свобода. «Главное, — говорил отец Александр, — быть в том, что сейчас делаешь. Но тот, кто постоянно напрягает эту силу, может оказаться в нужный момент обесточен».

Развить волю человеку помогают самые заурядные дела. Важно только не забывать, что усилия мы прикладываем с одной целью — найти Господа в своём сердце, ибо, кто полюбит Его, тот получит Его силу для преодоления греха, для преодоления зла.

Сила Божия помогает человеку раскрыть своё призвание, найти свой собственный внутренний стиль и ритм жизни.

Еще Гете стремился к тому, чтобы воспринимать единство бытия как род живого ритма, примиряющего кажущиеся непримиримыми реальности. Это было свойственно и отцу Александру — не противопоставление, не внутренняя борьба, а гармония. Батюшка считал, что внутренний стиль вырабатывает тот, кто постоянно учится доброму отношению к людям, умению держать себя перед лицом Божиим, управлению своими душевными порывами с невозмутимостью.

Батюшка понимал, что призвание каждого человека уникально, поэтому его педагогические, пастырские решения были сугубо индивидуальными, сколько бы людей к нему ни приходило.

Конечно, у отца Александра были общие наставления, которые он не уставал повторять всем в проповедях и исповедях. Прежде всего, о чтении Священного Писания. А дальше всё зависело от того, когда человек услышит призыв, прозвучавший в его сердце. Один приходил и спрашивал, можно ли чаще причащаться, другой — чем он может помочь кому‑либо из прихода, и так далее. Батюшка каждый раз решал вопрос конкретно.

Если же кто‑то хотел служить в Церкви, отец Александр проверял сначала, как он справляется с простыми поручениями, с семейными проблемами, со своей светской работой, какие отношения устанавливает с людьми в приходе. И благословлял на клиросное, и тем более на священническое, служение, только тогда, когда в мирских делах у человека всё было в порядке. Он считал, что если член Церкви не может сделать свою жизнь Божьей в миру, то тем более он не сможет стать настоящим христианином, превратившись в служителя алтаря!

Часто к такой деятельности стремятся люди, не имеющие истинного призвания, а просто уставшие от беспорядочной светской жизни, думающие с помощью внутрицерковной дисциплины, церковного устава внести смысл в своё сумбурное существование. Превращая Церковь в некий психоневрологический санаторий, они и становятся основными носителями и хранителями мёртвой религиозности.

Им кажется, что Церковь — это место, куда можно прийти после работы, посмотреть на лампадки, послушать хорошее пение. Отец Александр не возражал против желания отдохнуть душой в Церкви, но у него вызывало глубокое отвращение представление о храме как о месте, где можно, например, «заниматься вокалом, отрабатывать репертуар». С огромной горечью он говорил, что Господь Иисус пришёл на землю вовсе не для того, чтобы здесь занимались вокалом. И не для того, чтобы привнести новые виды пения.

Батюшка по опыту знал, что люди, особенно новоначальные, которые сразу устремлялись на клирос, потом плохо усваивали настоящую молитву, не понимали христианского служения и Евангельской проповеди. Такие люди очень быстро отпадали от настоящей христианской жизни. Более того, становились от неё дальше, чем были, когда только пришли в храм. Отец Александр считал такую профанацию христианства самой большой угрозой для Церкви.

Всем, кто был знаком с отцом Александром много лет, запомнилась бесконечная мудрость и бережность, с которыми он вёл своих духовных чад. В пастырском воспитании личности у него был такой план: «Человек замыкающийся должен учиться общаться с братьями, сёстрами; человек, который чрезмерно общается, “размазывает себя по стенке”, — тот должен немножко собраться; человек негибкий должен учиться смирению. На нашем языке смирение — это открытость, т. е. способность видеть, слышать и понимать. Смирение — это трезвость по отношению к себе, а ни в коем случае не компромисс со злом».

Отец Александр делал выводы о том или ином призвании человека на основании результатов, которых добивались его ученики в своей непосредственной работе или в исполнении данных им поручений.

У отца Александра всегда было много идей, и ему в самом деле нужны были деятельные помощники. Например, некоторых прихожан он привлекал к работе над книгами. Много времени и сил занимали сверка по словарям и энциклопедиям, библиографическая работа, редактура, корректура, машинопись, консультации со специалистами в узких областях знаний, подбор фотографий.

В последние годы отец Александр стал вовлекать своих духовных детей в различные общественные мероприятия. Творческую интеллигенцию он пытался объединить, создав в 1989 году общество «Культурное возрождение». Тех, чьи интересы лежали в области изучения и преподавания Библии, отец Александр ввёл в состав редакции журнала «Мир Библии». Достаточно крепких душою и желающих послужить ближнему он направил на работу в группу милосердия при Республиканской детской клинической больнице. Кроме того, незадолго до своей гибели он открыл Воскресную школу, в которой также должны были работать члены его прихода.

«Служение людям, — говорил он, — должно быть таким же повседневным делом, как еда и питье» [55]. «Некоторые имеют такую возможность помогать постоянно, другие же должны активно искать случаев служить людям. Возможности послужить бывают разные, так как вокруг нас достаточно заблудших и печальных, нуждающихся и больных, старых, которые ждут помощи… само служение есть по существу форма Богослужения, форма молитвы». И всегда нужно помнить, что «вера без дел мертва».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Смыслообразование

«Дух дышит, где хочет»

(Ин. 3.8)

1

о. Александр Мень. Новая Деревня. 1989 г.

Подобно пророкам Ветхого Завета и учителям Церкви отец Александр обогащает для нас церковное предание своим непосредственным духовным опытом. Тот, кто черпает Истину из Священного Писания и опирается на апостольское Предание, обновляет понимание Откровения для своих современников.

В книге «На пороге Нового Завета» батюшка писал: «Учение о постоянно обновляющемся Откровении было положено Самим Иисусом Христом, а потом апостолом Павлом в основу Евангельской проповеди. Она была неотделима от Писания, заповеди и пророчества которого приобретали в устах Иисусовых новое значение… Ученики Христа видели в Нём Учителя, который имел власть истолковывать Слово Божие» [56]. Но и сами ученики Господа, наделённые даром пророчества от Святого Духа, также имеют власть истолковывать Священное Писание, раскрывая его смысл своим современникам.

Дух обновления заложен в Церкви. «Церковь, — приводил отец Александр слова Иоанна Златоуста, — вечно обновляема». Реформаторство присуще ей изнутри, и только поэтому она может успешно бороться с приспосабливающимся ко всякому времени язычеством. Современный западный богослов Анри де Любак писал: «Чем больше растёт человечество, тем больше оно изменяется, тем более должна обновляться Церковь. Из древнего, ревниво сохраняемого своего сокровища она умеет черпать новое. Но её отношения с Иисусом Христом не меняются».

Условия прихода «новой весны», по Любаку, — «открытость и обновление». Однако он же предостерегал: «Открытость, которую от меня требуют, должна стать выражением моей укоренённости в главном. Обновление, которому я должен способствовать, должно вытекать из моей верности Церкви …

Горе мне, если погонюсь за чисто человеческими новшествами, чей мгновенный пыл подобен теплоте ещё не остывшего трупа, если я сам захочу худо–бедно составить своё кредо, извлечённое из глубоких колодцев истины, вместо того, чтобы опереться на ту мудрость и чистоту, коими Небесный Супруг навеки наделил Церковь Свою! Смогу ли я сохранить понимание того, что только моя связь с Преданием, вовсе не обременяющая, но укрепляющая меня, станет для меня основой плодотворной отваги!»

[57]. Эта богословская позиция несомненно близка отцу Александру, в ней выражена суть одновременного движения в сторону укрепления традиции и в направлении обновления смысла.

Благодаря своему пророческому дару и способности к синтетическому восприятию мира, отец Александр сумел перевести многовековой опыт Церкви, её Предание на язык современности. Он сформулировал ясную систему главных ценностей христианской жизни. Она стала синтезом лучшего, что создала человеческая мысль за последние две тысячи лет, и эта открытая система помогает сегодня войти в самый центр Евангельского Благовестия людям, отстоящим от него на двадцать веков, говорящим на языках, вовсе не укоренённых в Священном Писании.

Раз Библия записывалась в определённой традиции, считал отец Александр, она нуждается в современных толкованиях, иначе люди не смогут её читать, и она перестанет воздействовать на Церковь. Батюшка видел свою задачу в том, чтобы научить нас любви к Священному Писанию. Он считал, что Библия — это самые драгоценные страницы из всех, когда‑либо написанных людьми, но «это не научный материал для интеллектуальных упражнений, и её нельзя читать, как любую другую книгу… Писание похоже на звёздное Небо. Чем больше в него смотришь, тем больше видишь звезд…» Читая Священное Писание, человек должен научиться прикладывать то, что сказано в нём, к своей жизни.

Отец Александр всегда был сторонником обновления переводов Библии. По его мнению, книги Священного Писания нуждаются в переводе каждые 25 лет, ибо язык меняется постоянно. Когда это не делается, в ограду Церкви начинают проникать всякие ереси, искажения, заблуждения.

Статическое мировоззрение и околоцерковное язычество процветают именно там, где христиане перестают понимать смысл Библии. Поэтому работу в области библеистики отец Александр рассматривал как особенно важную задачу Церкви. «Без предания, без библеистики, — говорил он, — Библия может быть даже разрушительной книгой». Чтобы она несла людям Свет и Жизнь, необходимо обратиться к её сущности, скрытой за архаическим языком, а для этого нужны современные толкования, переводы, интерпретации.

«В каждую эпоху, — пишет историк В. Илюшенко, — библейская культура требует своего, нового слова. В наши дни это слово было сказано отцом Александром»[58].

Вологодский архиепископ Михаил, впервые познакомившись с книгами батюшки по истории религий, составил «впечатление об отце Александре как о замечательном богослове–христианине, о выдающемся борце за дело Христово, каким он был и каким он продолжает жить как в своих трудах, так и в памяти людей, имевших счастье знать его лично» [59].

2

Выдающиеся археологические открытия середины XX века и разработка современных методов литературной экзегезы способствовали тому, что именно в нашем столетии наука о понимании текстов Священного Писания шагнула далеко вперёд.

Стали уходить в прошлое принципы аллегорического или буквального понимания священных текстов. И сегодня в Церкви остаётся актуальной и непреходящей задача поиска богословского смысла или «нового смыслообразования» при чтении Священного Писания.

Говоря о восприятии Предания в XX веке, батюшка как‑то сослался на священника Александра Ельчанинова, которого лично ощущал как святого. Он говорил: «Записи отца А. Ельчанинова — это типичный образец многовекового опыта Церкви, предания изначального, которое зафиксировано на языке современности. <…> Я думаю, что опыты старца Силуана (тоже XX век), опыты христианских мыслителей нашего времени — все это входит как‑то в Предание Церкви». То же самое можно сказать и о книгах самого отца Александра. Но в отличие от А. Ельчанинова или старца Силуана, батюшка стремился к тому, чтобы ассимилировать в своём опыте не только православную, но всю христианскую культуру.

В этом проявлялось его вселенское христианское сознание, унаследованное от Владимира Соловьева, которого батюшка называл своим духовным учителем. В. Соловьев, по словам отца Александра, «с юных лет и до последних дней своей жизни следовал принципу, который когда‑то был высказан философом и математиком Лейбницем: человек всегда неправ, когда он отрицает, особенно философ. И каждая доктрина, каждое учение обычно имеет самые слабые стороны как раз в том, что оно отрицает» [60].

На что бы отец Александр ни обращал своё внимание, он старался взять из нового для него явления нечто ценное. Его мышление, как и мышление Соловьева, проходило под знаком того, что философ называл словом «всеединство». Понятие это многозначное, но, по мнению батюшки, для нас оно должно означать умение созидать, синтезировать.

В одной из бесед отец Александр говорил, что Отцы Церкви учат нас опираться на первоначальное, евангельское, апостольское христианство. «У них было два ориентира: первый — они всегда оглядывались на апостолов, второй — они были открыты миру. Проблемы, которые волновали мир (социальные, культурные, даже политические), волновали и их» [61]. Обращаясь к опыту апостолов и не отрицая важности самодисциплины, Отцы Церкви видели путь спасения и смысл жизни в её преображении силой Святого Духа.

Святые писали о своей встрече с Христом в условиях того времени, когда они жили. Они, как бы вслед за апостолом Павлом, создавали собственное Евангелие; предлагали собственное видение важнейших догматов Богочеловеческой религии, пережитое ими лично. Прежде всего, тайн Воплощения, Воскресения, схождения Святого Духа — всего, что и для нас является самым главным. И мы только тогда прочитываем Слово Божие сердцем, а не умом, когда, следуя традиции Отцов Церкви, сопоставляем евангельское Откровение с личным духовным опытом, который можем получить в Евхаристии, в молитве, в заботе о ближних.

Французский священник отец Жак Лев говорил: «Когда мы держим в руках Евангелие, мы должны помнить, что в нём пребывает Слово, Которое в нас хочет стать плотью… чтобы мы прожили Его жизнь в другом месте, в другое время, среди других людей» [62]. Эти слова помогают понять, зачем нужно постоянное смыслообразование — новое постижение вечных, непреходящих истин!

Это значит также, что носителями христианского смысла могут стать лишь те, кто пережил собственную благодатную встречу с Христом. Батюшка считал такой контакт необходимым и возможным, потому что ощущал Христа как Личность, принадлежащую не какому‑то локальному времени и пространству, но продолжающую жить рядом с нами. «Он был современником для средневековых людей, Он будет современником для наших детей и внуков. Он всегда будет нашим современником», — говорил отец Александр.

В другой раз он сказал: «Для меня в Церкви дороги, как в детстве бывало, песнопения, церковная архитектура, книги, обычаи, но все это имело бы преходящий смысл, не более важный, чем традиции древних индийцев или египтян, если бы я не чувствовал, что Христос действительно остался, если бы не слышал Его голоса внутри, Его отчётливого голоса, более отчётливого, чем иной человеческий голос».

Отца Александра как‑то спросили, какой практический вывод мы можем сделать из Воскресения Христова? И он ответил, что через Свое Воскресение Христос стал для нас доступен, и мы теперь можем стремиться к опыту общения с Ним. Ибо кто хоть немного этот опыт получает, тот получает высший опыт в своей жизни. Результатом подобной мистической встречи является не растворение в Абсолютном, не созерцание Божественного, уводящее нас от «ничтожной» земли. Когда по–настоящему встречаешь Христа, чувствуешь, что именно к тебе обращены Его слова: «Я посылаю вас». «Для того, чтобы мы могли уйти в Вечность, — говорил отец Александр, — наша жизнь здесь должна быть насыщена до предела. Потому что жизнь вечная присутствует здесь и теперь, так же, как Воскресение присутствует здесь и теперь… На каждом из нас должна быть печать Воскресения».

3

Отец Александр почти не оставил письменного богословского наследия (лекции, проповеди, беседы — устный жанр), поскольку не считал для себя возможным тратить время на чисто богословскую работу. Теоретические проблемы не представлялись ему такими уж важными. Он говорил, что вопросы, занимающие умы современных теологов — о софийности мира, о предопределении и т. д. — конечно же, интересны, существенны и увлекательны, но это — то, без чего можно прожить. А вот без Бога, без Христа жизнь есть мука или самообольщение.

«Мир создан Богом (как? — пусть решают теологи), все осмыслено и полно таинственного значения (анализировать подробности предоставим мудрецам), я ответственен перед своим Создателем, я погибаю, но спасён Им. Он призывает к Себе. Он призывает к Крещению. Он созидает Церковь, Он воздвигает Чашу. Все прочее ВТОРИЧНО. И кризис наступает лишь тогда, когда мы отступаем от Него, от Его заповедей, от Его Церкви, когда мы изменяем вере в Него».

Будучи пастырем и историком религий, отец Александр надеялся, что богословскую работу продолжат его ученики. В одном интервью он говорил: «У нас люди в основном требуют хлеба, простой пищи. И я работаю в этой пекарне. После меня придут те, кто будет изготовлять пирожные, но моя задача делать хлеб…» Батюшка всегда шёл туда, где нужен был хлеб, «Хлеб жизни». Вот почему первая его книга «Сын Человеческий» — о Христе, а вслед за тем он написал шеститомник о происхождении и сущности религии. Оба труда ориентированы, прежде всего, на пастырские нужды.

В то же время анализ письменного и устного наследия отца Александра приводит к выводу, что самой серьёзной задачей современного богословия он считал усиление динамизма в христианской мысли через возвращение к Библейскому профетическому духу.

Как историк батюшка полагал, что примерно с Константиновой эпохи, когда христианство стало государственной религией Римской империи, в мире началось взаимопроникновение Библии и язычества. Так как процесс этот продолжается до сих пор, нашу цивилизацию следует рассматривать как итог Константиновой эры. Батюшка был уверен, что человечество не сможет выйти на следующий духовный этап (вступить в подлинно христианскую эру), пока не осознает сам факт своего полуязыческого существования и не поймёт, что именно из языческого прошлого проникло в его ментальность. Только освободившись от этого «наследия», Церкви удастся вернуться к чистоте первоначального предания.

Отец Александр видел, что языческие народы, принявшие из рук еврейских апостолов Благую весть, не смогли воспринять присущее им чувство развивающейся и осмысленной истории. Сначала эти народы постарались проникнуться Евангельским духом, но, испугавшись свободы, «заморозили его во времени». Этот страх перед Жизнью оказался для человечества губительным, ибо «закваска Слова Божия должна всегда оставаться живой».

«С одной стороны, — говорил отец Александр, — христиане якобы приняли Ветхий Завет, но тут же полностью откатились от динамического духа библейского профетизма, от идей поэтапного становления и остановились на эллинистических, антибиблейских, антииудейских позициях. С другой стороны, Церковь, отвергнув язычество и эллинизм, насквозь пропиталась элементами этих мировоззрений».

Кризис современной культуры является закономерным завершением двухтысячелетней эпохи эллинизированного «христианства» и присущей ему интерпретации Священного Писания. Сегодня, чтобы выйти из тупика, нужно вернуться к истинному, первоначальному смыслу Слова Божия. Книги отца Александра, написанные современным, понятным языком, как раз и возвращают нам понимание библейской символики в духе не эллинистической, но подлинной иудейской традиции.

Пока Церковь существовала в лоне этой традиции, она была насыщена огнём и духом, в ней был жив эмоциональный и творческий порыв; но потом, когда христианство начало распространяться в Малой Азии, в местах процветания диких оргиастических культов (от которых требовалось отгородиться), — последовала стагнация. Жизнь в Церкви упорядочивалась, приспосабливалась к обыденным нуждам. Главное же, началось проникновение в понимание Нового Завета (естественной отрасли Ветхого) чуждых Ветхому Завету смыслов. В результате Церковь стала терять огонь Духа Святого и приобретать бытовые формы, связанные с верованиями окружающих Израиль народов.

На языке Библии Дух — это сила, это мощь, проявляющаяся исключительно в динамическом виде. Дух Божий в Библии связан с представлениями о движении. На Иордане Его видят как стремительно летящую птицу, ученикам Он был явлен в виде огненных языков, т. е. Он ни в коем случае не может быть представлен в виде неподвижных образов. Отец Александр говорил, что сила Божия «подобна огненной плазме».

Теряя силу Духа, своё духоносное призвание, Церковь постоянно опаздывала. А отказавшись от активной адаптации к изменениям внешнего мира, она уже не могла устоять в бурном море исторических перемен. Однако по отношению к самой возможности изменений в Церкви и обществе можно чётко разделить языческое и подлинно христианское мироощущение. Батюшка считал, что вернуть свои позиции христианство сможет только через возврат к первоначальному, библейскому преданию, которое видит мир в становлении и развитии.

«Когда императоры стали христианами, — говорил отец Александр, — это было роковое событие. Может быть, для тогдашних людей это выглядело иначе, но для нас оно роковое». Батюшка воспринимал Церковь как открытую систему, такой, какой её закладывал апостол Павел. Но открытость ранней Церкви, начиная с христианизации Византийской империи, всё больше и больше сменялась закрытостью. Отец Александр полагал, что необходимо возвращение Церкви к первоначальной открытой модели. Он был убеждён, что лишь в этом случае христиане смогут вникать в общественные проблемы и действенно участвовать в их разрешении; только такая Церковь может стать «закваской», которую Господь обещал миру. А закрытая система как может быть «закваской»?

В современном состоянии Церкви можно увидеть много параллелей с эпохами «закрытого» христианства. Некоторые иерархи до сих пор стремятся к санкционированному властью внешнему торжеству Церкви. Но история показала, что внешнее торжество, особенно в союзе с государственной властью, является убийственным для христианства.

Когда отцу Александру говорили о том, что Церковь до революции была могущественной, он отвечал: «Очень плохо, что она была могущественной, ничего из этого доброго не получилось» [63]. Ведь её могущество вырастало не из Духовного Источника, а из тесной связи с империей. Однако Церковь никогда не развивается земными силами, земной помощью; только силой Божией она движется и живёт. «Сила Моя совершается в немощи», — говорит Господь апостолу Павлу (2 Кор 12.9). Когда все внешнее терпит фиаско, тогда воскресает Церковь.

Не случайно праздник Торжества Православия был установлен на Востоке в честь Собора, объявившего ересью иконоборческое движение, которое поддерживали могущественные византийские императоры. Вся византийская власть, т. е. все силы государства были тогда против Церкви, а за истинную веру выступал народ и святые — св. Иоанн Дамаскин, св. Федор Студит. Не мечом, а духовной силой побеждало подлинное Православие. «Когда же в прошлом Церковь прибегала к внешней силе, она теряла право называться Христовой Церковью», — говорил батюшка.

Многие беседы и проповеди отца Александра были направлены на переосмысление истории страны, христианства, истории различных религий. Батюшка видел путь Церкви как единый и непрерывный поток: Церковь и Библия, Писание и Предание, закон и благодать — постоянно создающийся, обновляемый поток, в котором сливаются Божественная воля и человеческий дух. К этому единому потоку богочеловечества примешиваются грех и людская немощь — «все мелкое и временное, что прежде всего бросается в глаза; духовное же требует подвига и продвижения вглубь».

«Мы все несём ответственность за Церковь, за Богочеловечество, — говорил батюшка, — за тот союз, который Бог заключил с человеком, за Его кровь, которую Он пролил, чтобы мы получили эту Его силу, чтобы Он нас поднял на вершину Своего Замысла о человеке».

Предание суммирует духовный опыт Церкви, накапливаемый из поколения в поколение веками. А воплощают этот опыт святые. Он становится доступен всем членам Церкви через молитвенное общение. И отец Александр предание Церкви прежде всего ощущал в своей молитвенной жизни. Он писал: «Святые — это те, кто были причастны запредельной Реальности. Им во всей полноте присущи черты конкретного человека, вписанного в определённую эпоху. И в то же время они возвышаются над ней, указывая путь в будущее» [64].

4

Опыт святых становится бессмертным только потому, что они строят свою жизнь в соответствии с Евангелием. Слово Божие, а не человеческие измышления указывает людям смысл и цель земного существования. Для нас важно, что, проповедуя воскресение плоти, Евангелие смотрит на будущее с надеждой, основанной на вере в Божий промысел о каждом конкретном жителе Земли. Но не всем христианам эта истина представляется очевидной. Для последователей восточной аскетики, пропитанной духом эллинизма, единственным путём к спасению всегда оказывалось унижение материи, дискредитация плоти.

Аскетизм неевангельского духа на протяжении двух тысяч лет порождал пессимистическое мировоззрение, апеллирующее к идее неудавшейся истории. Те, кто его исповедуют, считают, что обещанное Господом Царство не осуществляется в мире. «Мир, по их мнению, — говорил отец Александр, — это нечто ужасное, он не вышел, не удался. Его надо только наказывать. Геенна огненная… Единственное спасение в том, что суд Божий все это разломает и выбросит вон».

Напряженный апокалиптизм, начавшийся в эпоху неоплатонической философии, вёл к бегству от мира. Но батюшка говорил: «Идея, что мир погиб, погряз в грехе, а мы, собравшиеся в Церкви, спасены — это идея совершенно чужда Тому, Кто рассказал притчу о пастухе, оставляющем 99 овец, чтобы отыскать одну» [65].

Поддавшиеся соблазну мироотрицания обычно оправдывают свои взгляды новозаветными текстами, например, словами Христа: «Царство моё не от мира сего» (Ин 18 36) или апостола Иоанна: «Не любите мира, ни того, что в мире» (1 Ин 2 15). Однако эти слова не могут быть правильно поняты вне контекста всей Библии. Отказ от библейского мышления, от Ветхого Завета привёл в своё время к возникновению одной из самых пагубных для христиан ересей — манихейству, которое почитало сотворённый Богом материальный мир прибежищем всякого зла, непригодным к спасению. Но ни Ветхий Завет, ни Новый не дают никаких оснований считать наш мир безнадёжно дурным. В том же Евангелии от Иоанна сказано: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин 3 16).

Христос говорит об учениках, которых Он посылает проповедовать Евангелие: «Они не от мира, как и Я не от мира»(Ин 17 14), «Мир возненавидел их» (Ин 117), но Ему же принадлежат и другие слова: «Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла» (Ин 17 15).

Таким образом, Господь не хотел, чтобы Его последователи оставили этот мир, удалившись в «пустыню». Его ученики — тоже часть мира, но часть, уже искупленная Христом. Более того, Он обещал, что уже здесь, на земле, они войдут в Царство Божие.

Благая Весть Господа началась со слов: «приблизилось Царство Небесное», и в первых же строках молитвы «Отче наш» мы говорим, обращаясь к Небесному Отцу: «Да приидет Царствие Твое; да будет Воля Твоя и на земле, как на небе». Куда призываем мы Царство Божие в этой молитве? В этот мир. Где должна исполниться воля Небесного Отца? В этом мире.

Господь сказал ученикам: «Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины, которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его» (Ин 14 16). Получившие дар Духа Святого, находящиеся в радости Своего Господа апостолы становятся помощниками Христа в работе по спасению этого мира. Он Сам говорит: «Я пришёл не судить мир, но спасти мир» (Ин 12 47). «Спасти мир» — вот слова Христа, ясно указывающие на цель Его прихода и задачи Его последователей. Апостол Павел имел все основания утверждать чудесную перспективу преображения Вселенной, говоря: «Бог во Христе примирил с Собою мир» (2 Кор 5. 19). Таким образом, евангельское учение о мире глубоко антиномично, таинственно, оно не поддаётся анализу гностического, рационального ума.

В конечном счёте, именно за этот мир, за его спасение Христос претерпел Свои Крестные страдания. Значит, попытки использовать отдельные фразы Евангелия для обоснования позиции эскапизма — прямое искажение Евангельского духа. Ибо спасение мира (которое принёс Христос) нельзя понимать как развоплощение мира. Раз Бог воплотился, значит ценность этого мира БЕСКОНЕЧНА.

Отец Александр говорил, что мы не имеем права считать, что воля Творца это что‑то потустороннее, что Она должна осуществиться в иных мирах или в отдалённом будущем. Благая весть, Евангелие как раз и заключается в том, что Царство Божие уже пришло и Оно уже в мире! Слова «Царство Мое не от мира сего» означают, что Оно приходит в этот материальный мир, но из другого, из духовного измерения.

«В молитве, в касании благодати мы узнаем это царство Божие не в далёком будущем, а здесь и теперь. Вот об этом мы должны молиться и к этому должны стремиться, чтобы, не вкусив телесной смерти, узнать, что такое действие духа Божия, благодати Его. Об этом молиться надо непрестанно», — говорил батюшка.

Тот «мир», который, согласно Евангелию, не может принять Христа, — это не вселенная, не космос, но злая воля, которая действует в благом творении и противится Богу. А совет «не любите мира» в таком контексте следует понимать как призыв не любить (т. е. не признавать) дел врагов Христа. Н. Бердяев говорил, что христиане не должны любить тот «мир», который есть грех и зло. «Церковь противоположна такому «миру», но не противоположна космосу, Божьему творению, положительной полноте бытия».

Если бы причина зла лежала в материи, то бегство из мира, аскеза, оказались бы достаточны для обожения человека. Воплощение Сына Божия было бы не нужно для спасения, и Христос не сказал бы про Себя, что Он есть единственная «дверь» в Царство Небесное (Ин 10. 7).

Согласно Библии, этот мир сотворён чистым; «плоть», «материя» не имеют специфического греха. По отношению к материи, к чувственному Библия оптимистична. Евангелие призывает человека не к разрыву родственных связей с материальным миром, а к отказу от маммоны — корыстной привязанности к благам цивилизации. Более того, мысля истоки зла за пределами чувственного мира, Библия позитивно смотрит и на творческую деятельность человека.

Батюшка считал, что «тайна Боговоплощения есть великое свидетельство против тех, кто хотел бы рассматривать тело с точки зрения нехристианского дуализма и спиритуализма» [66].

Разрыв с Небесным Отцом, грехопадение сопровождалось творческим обнищанием людей. Искупление, возврат блудных детей к Небесному Отцу ведёт к новому обогащению творческих сил.

Христос завоёвывает мир, спасает его, освещает всю природу человека, заключает с ним Свой Завет. Он, по словам евангелиста Иоанна, есть «Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира» (Ин 1.29).

На Его учеников, таким образом, ложится великая ответственность перед Богом продолжить работу Своего Господа по творческому преображению мира. Для того и поставил их Господь, чтобы они шли и приносили плод и чтобы плод их пребывал (Ин 15.16).Как говорил В. Соловьев: «По апостольскому учению все человечество имеет общую задачу, одно общее дело — осуществление Царства Божия в мире». И эта задача не должна казаться человеку непосильной, ибо, «открыв человечеству Царство Божие, которое не от мира сего, Иисус Христос дал и все необходимые средства для реализации этого Царства в мире».

Что же касается ожидания конца света, то отец Александр объяснял, что оно базировалось у первых христиан (и у апостола Павла) на сильном чувстве присутствия Бога. Он говорил, что это чувство часто порождает футурологические ожидания, но потом они как бы отшелушиваются, отделяются. А чувство богоприсутствия, жизни со Христом, остаётся постоянным. И батюшка учил о Парусин (втором Пришествии) как о таком перманентном Присутствии, а не о чем‑то, имеющем отношение к футурологии. Отсюда его постоянное напоминание, что Суд уже начался с приходом Христа в мир и Бог стоит перед человеком сегодня и здесь.

Приход Сына Человеческого означает, по мысли отца Александра, новый этап, следующую фазу того же Откровения, начало которого восходит к праотцу Аврааму. Если раньше Божественная воля открывалась только в Законе и учении, то ныне Сам Бог говорит с людьми через Помазанника. Наступила последняя мессианская эра.

Представление о том, что Суд Божий не когда‑то будет, а совершается сейчас, кардинально меняет наше отношение к людям, к работе, к творчеству. Такое видение создаёт настоящую открытость, присутствие в мире и настоящую инаковость, «полет» над миром. Никакое дело не пугает человека, который находится с Богом в мире.

5

Отец Александр считал, что энтузиазм, связанный с ощущением близкого конца света, с отказом от мира и поношением его, зиждется на маловерии, потому что человеку, который находится в состоянии возбуждения и завтра ждёт конца света, нужно меньше веры, чем тому, кто имеет твёрдую несокрушимую основу в обычной повседневной жизни.

Посланники Христа могут исполнять Его волю, только если усваивают отношение к миру своего Божественного Учителя. И когда Церковь призывает нас прощать «должникам нашим», она нас призывает к Богоподобию. Прощение связано с Искуплением, с жертвой. Господь Сам входит в нашу жизнь, прощая нас. Это жертвенное прощение — суть Евхаристии. «Сие творите в Мое воспоминание». Христос призывает нас не просто совершать Литургию как ритуал, как таинственное действие или мистерию, но идти в мир, пользуясь Его жертвенной силой. Силой, которую мы получаем в Евхаристии.

За тех, кто хочет быть прощён, Он предаёт Себя в жертву. И всякий, кто стремится стать Его учеником, может это сделать только ценой этого приношения. Через тех, кто его принимает, Христос продолжает являть Себя и в Церкви, и в мире. В Евхаристии Его ученики воистину приобщаются своему Господу и продолжают Его силой совершать в мире жертву прощения.

Отец Жак Лев писал: «В жертве, которую мы прославляем в евхаристическом служении, Христос не приносит в жертву Себя Одного. С каким трудом нам даётся понимание, что всё тело Христа, все Его мистическое тело приносится в жертву, чтобы стать во Христе жертвой живой, во славу Божию».

«Христос умер за нас, когда мы были ещё грешниками» (Рим 5.8), поэтому тот, кто хочет быть Его учеником, также должен не осуждать мир, но менять его изнутри. Чтобы понять, что такое Крест Христов, надо самому участвовать в жертвенной интервенции добра, которое как бы погибает, попадая в мир. Да, «зерно, падающее в землю…» умирает, но, в результате, земля получает возможность родить новый плод — многократный, стократный (Ин 12. 24).

В Евхаристии Господь приходит к нам снова и снова, живёт в нас, в нашем сердце. Продолжая Свое Воплощение, Он Сам для нас становится Источником жизни, Силой мудрой жертвенности, Силой любви, Силой творческого порыва. И мы действуем тогда уже не во имя своё, но во имя Божие. Ибо «вера, — утвеждал Д. Бонхеффер, — это не отход от мира, но поиск и нахождение Бога и Его благодати в самом сердце переживаемой действительности. Именно в лоне “предпоследнего” (тело, работа, общество) христианин движется к “Последнему” — подлинно божественной реальности» [67].

Жертвенное воплощение Христа в мире, Его присутствие в нашем мире является удивительным желанием Бога, которое мы узнали через Иисуса. Ибо Он сказал: «Видевший Меня видел Отца» (Ин 14. 9).

Кто отдаёт себя миру, кто пытается в этом подражать Христу, тот приобретает необыкновенные силы. Именно жертвенная самоотдача во славу Божию наделяла силой святых, поэтому Церковь всегда считала, что наибольшей святостью обладают мученики, которые отдают свою жизнь за других. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин 15. 13).

6

Говоря о роли Церкви в общественной жизни, отец Александр часто ссылался на архимандрита Феодора (Бухарева), учёного–богослова и библеиста, жившего в XIX веке. Тот первым поднял вопрос о том, что проблемы, которые волнуют человечество, — проблемы культуры, творчества, социальной справедливости и т. д. — не могут быть безразличны для христиан. Напротив, духовные идеалы Евангелия должны стать источником внутренних сил для решения этих проблем.

Западный богослов отец П. Тиволье писал: «Христианин не может засесть в своей вере, как в неприступной крепости. Отнюдь нет. Скорее можно сказать, что он в лодке, которая качается от жизненных бурь — и может потонуть. Но направляет лодку Христос, Которому человек доверяет» [68]. Священное Писание ориентирует человека на взрослое, открытое, динамичное, ответственное христианство.

Батюшка считал, что молитва, пост и аскеза человеку необходимы. Но не для того, чтобы, прячась от мира, христианин развивал свою духовную силищу, а для того, чтобы по мере духовного становления он осторожно, со смирением, но все‑таки двигался вперёд. Ученик Господа должен быть воином, ибо в мире идёт постоянная и усиливающаяся духовная битва. «Да, кругом стреляют, но что делать? Такие условия… Тот, кто отсиживается в траншее, работает на поражение своей армии», — говорил отец Александр.

Представление о спасении как бегстве от мира ведёт к безответственности и является признаком инфантильной веры; на этом этапе грех считается нормой, а святость — исключением.

Человеку, увлечённому сверхаскезой, кажется, что, отказываясь от мира, он освобождается от желаний и как бы достигает спасения. Это бессмертие, которое предлагали человечеству Упанишады, йога, буддизм, манихейство, пифагоризм и гностицизм. На этом пути, пишет отец Александр, «ему не будет препятствовать главный тайный враг человека — гордость. Напротив, она будет полностью удовлетворена. Что может её питать больше, чем сознание, что человек стал высшим существом, стоящим надо всем!» [69].

Учитывая таящиеся в аскезе соблазны, батюшка в своём духовном руководстве по молитвенной жизни делал акцент на гармоничном сочетании деятельности в миру с молитвой и созерцанием.

«Человек, — говорил он, — в его телесном и душевном состоянии должен находиться в гармонии. Если он этого достигает хоть в какой‑то степени, то он чувствует полноту жизни. Полнота жизни — это и есть переживание счастья. Но гармония не заключается в паритетных началах между духом и плотью, ибо плоть есть низшее в человеке. Гармония между духом и плотью заключается в подчинении плоти духу, в том, чтобы плоть являлась инструментом духа… Святой плоти нет, но есть плоть освящённая, которая в человеке занимает соответствующее место. Гармония — это соотношение частей, иерархия… Пример — команда на корабле. Гармония не в том, чтобы все были равны, но чтобы матросы подчинялись капитану».

Для отца Александра не было противоречия между апостольским служением христианина в миру и углублённой молитвенной жизнью. В подобном синтезе он видел идеал, к которому в последние века (и, может быть, более всего в XX веке) сделала самый серьёзный шаг Церковь. Это тот поток, по которому струится наиболее насыщенная жизненная энергия, именно его выбирали самые могучие христианские подвижники последнего времени.

«Возвращение сегодняшнего христианского мышления к традициям Отцов Церкви есть возвращение христианства к открытой модели, когда оно принимает участие во всём движении человеческого общества. Н. Бердяев называл это воцерковлением мира» [70]. Отец Александр был носителем именно этой модели христианства.

Иисус Христос сравнивал Свой приход с закваской, которая должна постепенно забродить все «тесто» (Мф 13 33). Современный мир, как никогда, нуждается в этой закваске. А если Христа изымают из различных сфер этого мира, чем бы при этом ни руководствовались, это означает очередную победу сатанинских сил.

«Равнодушие или даже отвращение к телесной природе человека (которую ап. Павел называет “храмом Духа Святого”) объясняет, — пишет отец Александр, — почему многие члены Церкви будут так легко мириться с положением обездоленных, с несправедливыми общественными порядками. Они станут лицемерно (или искренне) указывать на небо, напоминая о блаженстве за гробом, тогда как суровая притча Евангелия об овцах и козлищах требует именно земных дел, активной самоотдачи в этой жизни.

Говоря, что человек живёт “не хлебом единым”, Христос, однако, повелевает “накормить голодного”, в лице которого верующий служит Самому Богу. Когда же христиане под благовидными предлогами откажутся исполнять эту заповедь, их постигнет неизбежное возмездие. Заботу о нуждающихся и социальной правде узурпируют враги веры…» [71].

Именно в результате безответственного отказа христиан от участия в социальной жизни совершается, по словам Бердяева, нынешний «…бунт человека во имя своей свободы и творчества». Он говорил: «На пустом месте, оставленном в мире христианством, начал строить антихрист свою вавилонскую башню». А ведь для того, чтобы место сие не было пусто, и создал Христос Свою Церковь.

В истинном христианстве «созерцание растворяется в действии, а человеческая воля сплавляется с божественной». Такое слияние делает человека орудием в руках Божьих. Гармоничное сочетание труда и молитвы становится отличительной чертой церковных лидеров именно в XX веке. Среди них батюшка особенно выделял мать Терезу Калькутскую, учеников брата Шарля де Фуко — Малых сестёр матери Магдалены Иисуса и Малых братьев отца Рене Вуайома [72], мать Марию (Скобцову) и некоторых других.

7

Отец Александр говорил, что языческое обрядоверие, эллинистический идеализм и статическое мироощущение — наследие сорока тысяч лет язычества, и быстро тут изменить ничего невозможно. Только медленная, невидимая работа по преображению церковного сознания может принести надёжные результаты.

На этом пути надо сохранить лучшее, что есть в традиции Церкви, и одновременно очистить её от элементов, проникших в христианство из‑за контактов с язычеством.

Батюшка считал, что возвратиться к чистоте Евангельского смысла, не растеряв всего ценного, наработанного в опыте святых разных народов, Церковь сможет, если будет настойчиво развивать в христианском миросозерцании эволюционные представления. Только двигаясь в этом направлении, христиане смогут наконец выйти из Константиновой эры.

Православный богослов Иоанн Мейендорф, специалист по святоотеческому наследию, замечал, что эволюционные взгляды не противоречат пониманию творения Отцами Церкви. Эволюционное, динамическое видение мира, истории рождается не от глубоких знаний, не от рациональных размышлений. Так, например, Аристотель имел глубочайшие знания, но мир для него был неизменен, статичен. Эволюционное видение мира, по глубокому убеждению батюшки, рождается из Божественного Откровения.

Вера и надежда христиан (в отличие от материалистов) основаны не на внешнем порядке и благополучии, но на ощущении духовного смысла всемирно–исторической драмы. «Град земной обречён, ибо в своих устремлениях не выходит за пределы посюстороннего, Град же Божий идёт по пути бесконечного восхождения», — писал отец Александр [73].

Для тех, кто не верит в духовный смысл истории, вера в светлое будущее — лишь беспочвенное самоутешение. «Вера, — считал батюшка, — это то невыразимое, чем достигается пребывание с Богом. Она поднимает человека туда, где сами собой разрешаются все вопросы и недоумения, ибо человек начинает видеть жизнь глазами Божьими».

Отец Александр считал, что минувшая история человечества — отчуждение, озверение людей, возраставшие вместе с ростом технической цивилизации, — даёт мало поводов к излишнему оптимизму.

Пессимисты, которые честно смотрят на происходящее, предрекают страшное будущее; но Библия даёт нам видение, противоположное такому восприятию мира. Библейская эсхатология сейчас, как и во дни Исайи, есть нечто идущее вразрез с внешней очевидностью, и основана она не на научных прогнозах. Царство Божие не проверяется наукой и не имеет отношения к естественной религии, поэтому проповедь Благой Вести есть безумие в глазах мира.

Отец Александр ссылался на Лукреция («О природе вещей»), который «признаки мировой осени замечал повсюду» [74]. Так же и у Гесиода («Труды и дни») после золотого века наступает «серебряный», потом «медный» и затем «железный» — закат человечества. И современная наука, наблюдая за развитием вселенной, анализируя природные, экологические и исторические катаклизмы, даёт основания скорее для пессимистического взгляда на мир.

Чувство мировой осени, ощущение близости бездны, небытия свойственны всем язычникам. Но Откровение Христа о Царстве Божием как о закваске, которая заквашивает мир, или о древе, которое растёт из семечка, говорит нам, что мир находится в становлении. «Мир идёт к свершению, мир идёт к полноте, мир идёт к тому, что все люди будут сынами Божьими», — говорил отец Александр.

В таком его убеждении нет ничего общего с прогрессизмом, который, хотя и претендует на научность, на самом деле, оторвавшись от библейских корней, висит в воздухе без всякой опоры. Никакая наука не даёт оснований для выводов прогрессистов. «Человеческий вид, по своему определению, — говорил Бергсон, — является остановкой эволюции». Но в человеке есть тайна. Согласно психологу Виктору Франклу, «человек открыт миру. Этим он отличается от животных, которые привязаны к среде, специфической для каждого вида. В этой среде содержится то, что отвечает набору инстинктов, присущих данному виду. Напротив, человеческое существование характеризуется преодолением границ среды обитания вида Homo sapiens. Человек стремится и выходит за её пределы, в мир, и действительно достигает его — мир, наполненный другими людьми и общением с ними, смыслами и их реализацией» [75].

Задача человека, которая следует из Евангелия, ещё громадней; более того, она бесконечна: не только сдвинуться с мёртвой точки, но, выйдя за рамки своего вида, продолжить эволюцию в духовном плане. Отец Александр любил повторять слова немецкого поэта Новалиса: «Человек есть мессия природы» [76].

Что значит — выйти за пределы своего вида? Это значит обрести новое сердце. Об этом говорили пророки, и это исполнилось в тайне Искупления. Но уже при сотворении мира, согласно книге Бытия, человек был задуман как соработник Бога во Вселенной. То есть направление Обетований было задано в Ветхом Завете, а сила для их реализации — в Новом.

Эволюционный вектор развития мира отец Александр видел в развивающемся обожении человечества по благодати. В богословии батюшки много общего с концепциями Тейяра де Шардена. Но если обратиться к наследию Святых Отцов, мы увидим, что Церковь именно этому учила уже со времён святого Афанасия Великого, сказавшего, что «Бог стал человеком для того, чтобы человек стал Богом».

Замечательно, что стремление к Царству Божию не умаляет наши возможности, но наоборот — увеличивает. Вспомним: закваска сквашивает тесто, зерно вырастает в древо, человеку, удачно потратившему таланты, вручается власть «над многим»… Все это указывает на продвижение вперёд, на эволюцию духа, на улучшение, совершенствование, а не на ухудшение жизни. Но все это происходит медленно и прикровенно.

То же самое имеет в виду и апостол Павел, говоря о теле духовном: «Сеется тело душевное, восстаёт тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное» (1 Кор 15. 44). «Всё тело <…> получает приращение для созидания самого себя в любви» (Еф 4. 16). Учение апостола естественно для древнееврейского мышления, считающего бессмысленным чаяние будущей жизни, лишённой высшего содержания. Апостол Павел жаждал соединиться с Христом, видя в этом залог богатств Новой жизни.

Отец Александр очень благожелательно относился к взглядам матери Марии Скобцовой (лекцию, посвящённую ей, он читал за неделю до гибели), считавшей, что наша жизнь на земле по отношению к Вечности похожа на жизнь эмбриона, ведущего биологическое существование и неспособного понять всю сложность и многогранность человеческого бытия. Подобно и мы своим ограниченным сознанием можем представить будущий мир лишь символически.

Батюшка пишет в «Истоках Религии»: «Гибель тела открывает сознанию лишь путь к переходу в другую форму существования». «Однажды загоревшись во Вселенной, огонь духа, подобно жизни, не мог угаснуть, он воплотился не только в коллективном сознании, но прежде всего в каждой его единице… Личность — это высочайший шедевр мирового творения». «То, что дух в состоянии пережить распад тела, есть закономерность и важнейший шаг космоса на пути к сверхприродным мирам». В конечном счёте, по мысли отца Александра, все наше «земное творчество есть радость, переплетённая с глубокой тоской по совершенству и идеалу».

Но сила Фаворского света может помочь человеку выйти за свои пределы уже в земной жизни. Благодарность Богу за даруемую благодать Святого Духа рождает желание ответить Ему своей, человеческой любовью. Деятельная любовь — и есть та сила, которая двигает человека за границы его вида. «Эта духоносность, — отмечал отец Сергий Булгаков, — не поддаётся точному описанию, однако она чувствуется при общении с имеющими её как особая духовная сила, из них исходящая, как духовное благоухание, от них струящееся, как иная, высшая жизнь, в них открывающаяся в пределах нашей человеческой жизни. Они являют, что Царство Божие внутрь нас есть, между нами и в нашей жизни» [77].

Такому человеку становится мало земных сил и способностей и, соучаствуя в Божественном замысле, он выходит на новые рубежи. «Преодолеть силой духа косность материи, — считает батюшка, — преобразить её, возвести через себя на высшую ступень развития — в этом космическая задача ноосферы, а венец её устремлений есть победа над телесной смертью в природе» [78].

Путь к открытому христианству лежит через сопричастность каждого Откровению Божественной любви, которое даётся через вхождение человека, рождённого от Святого Духа, во Христа. Вектор развития человечества задаёт Христос, т. е. сама Жизнь («Я есмь жизнь»). Эта жизнь — кроткая и мужественная, свободная и устремлённая к цели. Но к цели не обязательно практической и «полезной», а прежде всего, к стратегической, идеальной. В любом случае задача человека быть творческим, открытым, податливым, способным к обучению.

Западный богослов Р. Гуардини писал: «Главная задача — исполнение заботы Божией, внедрение Его Царства. Дар идёт исключительно от Божественной свободы и никоим образом не является пленником каких бы то ни было прав и гарантий. Это свойство настолько важное для христианина, что он отказывается от всего, что носит название обеспечения. Обеспечение есть право, договор, обязательство, а христианин отбрасывает обеспечение со всеми его последствиями и, таким образом, в сердце своём соглашается с тем, что Бог мог создать человека, определить его место, решить его судьбу согласно Своей воле».

Когда исчезает открытость, свобода и возникает тяга к гарантированному обеспечению, пропадают вера и надежда. И человек уже вдет не «по воде», а «по асфальту». Может быть, призвание христианина именно в том, чтобы он ходил «по воде», и нет для него ничего опаснее хождения «по асфальту». Это хорошо чувствовал Ш. Пеги, французский поэт: для него чувство твёрдой почвы противоположно состоянию благодати. «Хуже всего, — говорил он, — не злая извращённая душа, а душа, готовая окостенеть в привычке. На душу в состоянии привычки благодать не действует. Она скользит по ней, как вода по маслянистой ткани».

Первыми, познавшими благодать, были простые пастухи, патриархи Израиля, — Авраам, покинувший насиженные места, и его ближайшие потомки. Открытыми действию Бога были и царь Давид, и древние пророки. Им Господь противопоставляет хозяина, задумавшего построить житницы, заполнить их добром и успокоиться на этом (Лк 12.18). Иисус подталкивает учеников к состоянию «необеспеченности», которое «провоцирует» Бога на дары, способные укрепить веру и сделать жизнь по–настоящему зависящей только от Него.

Бесстрашному риску веры, открытости и благодати всегда противостоит магическое отношение к миру, стремление во всех сферах (и в духовной тоже) гарантировать себе надёжность и незыблемость. И тогда обряду и ритуалу придаётся первостепенное значение. Но мы знаем, что «бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет» (Лк 12.21).

8

Какие ещё опасности подстерегают людей на пути духовного восхождения? Отец Александр отвечает: «Тирания и несправедливость, культ силы и национальное чванство, богоборчество и ханжество — все эти полчища врагов, с которыми сражались пророки, угрожают человеку в наше время не меньше, чем в эпоху Амоса или Исайи. Поэтому слово вестников Царства Божия остаётся столь нужным для нас в борьбе сегодняшнего и завтрашнего дня» [79].

Вот почему, согласно отцу Александру, библейская традиция должна входить в строящееся здание Церкви как необходимый строительный материал, а воздвигаться это здание должно в направлении жизненного порыва, предсказанном ещё библейскими пророками и определённо заданном Евангелием.

Однако укоренение библейской традиции и чувства историзма в гностическом мышлении античного мира происходило с трудом. Напротив, через апокрифическую литературу христианское сознание заражалось пессимистическими, антиэволюционными и антитворческими концепциями.

Язык и образы гностиков проникли в христианскую поэзию — каноны, акафисты, а через них в сознание христиан. Язык является проводником гностического мировоззрения ещё и сегодня. Казалось бы, Церковь отвергла апокрифы, но они всё равно пролезают «не в дверь, так в окно»; они входят в церковное сознание через поэтику отдельных богослужений.

Мироощущение апокрифов оказалось нашему языческому менталитету привычнее и роднее евангельского. Так же легко спиритуалистический аскетизм уживается рядом с магической религиозностью. Отсюда тяга современных людей к оккультным знаниям, интерес к достижению «высших миров», особых экстрасенсорных дарований, к парапсихологическому влиянию на окружающих. В конечном счёте, все оказывается связано с магическими установками, в свете которых человек не рассматривает свою жизнь зависящей целиком от Создателя, но стремится так или иначе получить автономию и власть в этом мире.

Отец Александр говорил, что жизнь с Богом должна быть для нас воздухом, которым мы дышим, мы не должны к Нему прибегать из корыстных и прагматических соображений. Нужно искать Его Самого, любить Его, а не Его дары. Мы же чаще всего ищем и просим даров Божиих, гарантированного здоровья, надёжного материального обеспечения.

Эти движения души у современного человека как раз и доказывают связь ритуального подхода с первородным грехом, т. е. с тем состоянием, которое является непреходящим, если только оно не будет изменено в результате внутреннего преображения, дарованного нам нашим Спасителем.

Именно спиритуалистическое отношение к плоти, к миру приводит к тому, что люди начинают делить все на сакральное и светское. Эта позиция глубоко противоречит библейскому мироощущению, согласно которому в мире не может быть ничего светского. В одной из лекций отец Александр так и говорил: «Я не знаю, что такое светское. Это условный исторический термин. Потому что во всём живёт высокая духовность. Или — не живёт. Даже если на картине есть надпись “Дева Мария”, но картина написана неодухотворенно, если в ней есть что‑то пошлое и плоское, она совсем не имеет отношения к духовности. И очень важно знать, что нет литературы духовной и светской. А есть литература хорошая и плохая, духовная и бездуховная. Истинно хорошая литература всегда может быть соотнесена с вечными проблемами» [80]. Пошлое, банальное — вот, что такое сатанинское.

По мысли отца Александра, никакая сфера человеческой деятельности не должна оставаться вне христианской заботы. Отсюда его неприятие всякого обскурантизма, искренний интерес ко всем видам человеческого творчества.

И если в детстве его воспитателям ещё удавалось как‑то внушить ему, что «есть особенные предметы и темы», то и тогда уже он понимал, что это «скорее вытекало из условий жизни среди чуждых по духу людей» [81].

Отец Александр полагал, что тот, кто познал счастье богосыновства, открывает мир как бы заново. Он вырвался из мертвенных тисков случайности, Господь близок к нему и знает каждый его шаг. Все волосы на голове его сочтены. Богопознание прерывает цепь случайностей, разрывает «карму».

«Поскольку Христос ступил на землю Своими ногами, — говорил батюшка, — постольку Он освятил землю; поскольку Господь человек и наш Брат, постольку Он освятил человеческий род; поскольку Он любит цветы и каждую тварь, постольку Он любит все творение». Поэтому религия Воплощения, каковой и является христианство, — это религия обожения «твари».

Язычество своими помыслами «погружено в плоть мира», спиритуалистические религии устремляют свой взор за пределы этого мира, но только христианство, по словам отца Александра, поднимается над миром и освящает мир.

Если человек разделяет представления об эволюции, он проникается чувством священного родства со всем живущим. А ведь только такое мироощущение может быть реальной основой для экологического отношения к миру. Христианская экологическая этика рождается тогда, когда человек принимает эволюционное мировоззрение.

«Окажитесь весной за городом, — советовал батюшка, — возьмите дерево за ветку, подумайте, что вы держите за руку вашу сестру или брата. Что это живое существо, и у вас общие предки. Что у нас одна ДНК лежит в основании наследственности. Это значит, что мы кровные родственники. Это существо может быть более слабым, мы можем его уничтожить, можем принести вред его существованию. Тогда мы каждого муравья, который ползёт по земле, увидим как собственного брата… Конечно, это нелегко представить, но, тем не менее, если мы несём в себе это понятие, то мы проникаемся чувством священного родства со всей природой, со всем живущим.

Для человека нашей цивилизации очень важно, чтобы он понял свою ответственность за природу, как это понимал апостол Павел, сказавший, что “вся природа стенает и мучится доныне”. В этом заключено глубокое христианское видение и ощущение мира и своей ответственности перед ним».

Свои эволюционные представления отец Александр пытался передать даже детям. В одной из бесед с ними он говорил:

«Если мы смотрим на процесс развития Вселенной как на процесс эволюционный, мы себя не ощущаем независимыми от природы. Мы знаем, что у нас одни корни, мы знаем, что состав нашей крови близок по составу мировому океану. Но главное, что чувство эволюции и близости к природе сначала рождает в человеке благоговейное отношение, потом человек получает силу от окружающего мира, мир становится ему реальной поддержкой. Человек входит в ауру всего мира и черпает силу, которой он был давно лишён, когда оказался оторванным от природы. Происходит обмен: человек не только осознает нравственный закон, но и получает силу для его исполнения. Это чувство родства со всем живущим — не просто эмоция, это так и есть. Почему это важно? Потому что Бог запечатлён в каждом из живых существ, потому что в каждом из них Его тайна, Его мысль».

9

Рождаясь из Откровения, эволюционное видение мира опирается также на рациональное знание. Ап. Павел, св. Василий Великий, св. Иоанн Дамаскин, и многие другие христианские богословы признавали значение разума в осмыслении веры.

Можно сказать, что чем больше разума, тем больше свободы, мудрости и любви, ибо это сопряжённые вещи. В абсолюте же всегда — Бог, Который есть максимальная мудрость, максимальная свобода и максимальная любовь. Когда мы в своей жизни приближаемся хоть немного к этим божественным атрибутам, происходит наше преображение. При удалении от этого Центра умаляется все. Не может быть вне Бога настоящей мудрости и настоящей любви, не может быть вне Бога настоящей свободы.

Отец Александр писал: «Народы, не дерзнувшие в течение тысяч лет изменить хотя бы йоту в установившихся канонах, — жертвы “коллективных представлений” Магизма. Они парализовали творческую активность и религиозный гений человека, ибо только в сознании личной ответственности и духовной свободы находит он своё высшее призвание как образ и подобие Творца Вселенной» [82].

Человек, который испытывает благоговение перед всем живущим, предстоит перед Богом как разумное, ответственное создание, понимающее своё место на лестнице эволюционного развития. О своём величии, о том, что он промыслом Божиим является вершиной мироздания, человек узнает из Священного Писания.

«Человек в состоянии благодати, — говорил Блез Паскаль, — возвышен над всей природой, уподобляется Богу и становится способным к общению с Ним…» [83]. Также и отец Александр полагал, что человек–христианин сможет подняться так высоко, что будет покорять природу. Ибо Христос обещал: «Уверовавших будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить иными языками; будут брать змей, и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Мк 16. 17–18).

Значит, сила Духа в грядущем должна всё время возрастать. Мы не видим этого, потому что идём слишком медленно, а также потому, что вера наша слаба. Однако батюшка считал, что эту веру можно воспитывать, углублять и сделать её источником сил для своего труда, для всей жизни.

Эволюция — это чудо. А всякое настоящее чудо берет начало в бесконечной деликатности Господа. «Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит». (Ис 42.3) Если в природе Бог действует через эволюционные процессы, так сказать, «на квантовом уровне», то в истории — через «малых сих», через тех, кого Писание называет «нищими духом». В любом случае, Он действует в жизни прикровенно. Его действие надо отгадать, узнать. Инструмент для этого узнавания — вера.

Чудо никогда не выражается в авторитарных или демонстративно–тектонических событиях. Вот почему пророк Илья узнает Бога не в громе и землетрясении, а в веянии тихого ветра. И Господь, когда ученики от Него требуют карательных жёстких мер, говорит: «Не знаете, какого вы духа» (Лк 9. 55). Умаление, кротость, смирение — качества Богочеловека, через которые мы узнаем природу Небесного Отца. Человек, который воспитывает в себе эти качества, не только обретает любовь к Богу, но и гармонизирует свои отношения с природой.

Беседуя с детьми, батюшка как‑то сказал: «Когда мы прихлопываем комара, нам это должно быть неприятно, но мы это делаем в борьбе за жизнь. Если мы это понимаем, то придёт время, когда нам станет противно посягать на всякую жизнь, и вот тогда найдутся средства от этого избавляться по–другому».

На этом он ставил таинственную точку. Возможно, он имел в виду глубокое мистическое управление природой, которое отчасти было ему знакомо.

Отец Александр был как бы посланцем из будущего. Все пророки и святые — это посланники из будущего, потому что, несмотря на их человеческую природу, в них живёт полнота Христова. Батюшка свидетельствовал собой, что настоящая вера — это не теория, а сила жизни. В лекции, прочитанной Великим Постом, он говорил:

«Люди свидетельствуют о Господе тем светом, тем изменением своей жизни, которое они приобретают под действием силы Христа, Силы Божией. Именно это можно увидеть в Церкви по–настоящему. Не архитектуру, не камень, а созидание, преображение новых людей, людей Нового света. Свет во тьме светит. Тьма не изымается, но свет, которым светят люди, и есть тот свет, который виден во тьме. Это есть главное свидетельство Царства Божия, то есть силы Божией, пришедшей в мир».

10

Двадцать веков христианства по сравнению с десятками тысяч лет язычества — слишком малый отрезок времени, чтобы Царство Божие проявило себя в истории в полной мере. Полуязыческая ментальность, унаследованная нами от средних веков, особенно процветает там, где Церковь продолжает сохранять зависимость от государства. Только «теряя связь с государством, — говорил батюшка, — Церковь освобождается от балласта номинальных последователей. Напротив, превращение христианства в официальную идеологию чаще всего приводит к уродливым явлениям, отравляющим церковную жизнь. Гораздо лучше, когда “язычник” любой формации исповедует себя таковым, чем когда он в угоду среде называется христианином» [84].

Отец Александр вообще не признавал средние века полноценной христианской эпохой. Это был период язычества, в котором лишь местами присутствовали очаги евангельской веры, то есть христианство существовало в эмбриональном состоянии. Да и сейчас оно — «младенец, со всеми ошибками и слабостями младенца» [85]. В книге «На пороге Нового Завета» батюшка писал, что в средние века в церковном сознании доминировал «Домострой», а богослужение было пропитано ритуалистикой и механическим заклинательным духом. То есть язычество было во всём.

И сегодня, как прежде, мы видим засилье бытового приземлённого «христианства». Причина тому — нерешённость двух основных проблем: отношение к Ветхому Завету и отношение к языческой культуре.

Человечеству необходимо обновлённое понимание догмата о Богочеловечестве Иисуса Христа, что возможно лишь через погружение в первоначальные смыслы Библии. Отец Александр жил Священным Писанием, поэтому мог сказать такие удивительные слова:

«Мы — воплощённый дух, которому дана радость осуществлять себя в материи… Человек должен выполнять Божий замысел; брак между материей, веществом, играющим в мире, и духом должен в конце концов осуществиться».

Сила для этого у человека теперь есть. Она называется силой Богочеловечества. Человек–христоносец должен стать соучастником Христа в преображении мира.

«Мы все, — говорил батюшка, — несём ответственность за Церковь, за Богочеловечество, за тот союз, который Бог заключил с человеком, за Его кровь, которую Он пролил, чтобы мы получили эту силу Богочеловечества, чтобы Он нас поднял на вершину Своего замысла о человеке».

Христианин, очищенный своим Господом, уже не распростёртый лежит перед Творцом, но становится светом и солью земли, настоящим проводником Евангелия.

Дух даётся в Церкви в избытке; если мы Его даров не получаем, что‑то с нами не так, и нужно настойчиво искать путей, на которых мы можем встретить и обрести Его благодать.

Но мы должны знать, считал отец Александр, что проявления подлинной духовности могут быть и не связаны с общепринятой традицией, более того, иногда они ей открыто оппозиционны. Традиция в её привычных формах нередко противоположна открытой, пророческой религиозности. Пребывание христианства в рамках традиции — это попущение свыше, это уступка слабому религиозному сознанию. Так, древним иудеям, все‑таки, было разрешено строить храмы, несмотря на то, что Закон предписывал жертвенники из неотёсанных камней.

Все это уступки элементам языческого, народного сознания, которое всегда таит в себе опасность подмены настоящего, духовного — внешним, обрядовым. Человек со статическим мироощущением сакрализует и абсолютизирует всё, что делает. Ему неведомо, что произведения его рук и выдумки ума относительны, временны и не существенны в сравнении с тем вечным, что идёт на землю с Неба — с благодатью, преображающей жизнь, с возношением сердца к Богу.

Также и зарождение нового не обязательно происходит в лоне сохраняемой традиции. Часто традиция навязывает человеческому разуму соглашения (или по прекрасному выражению современного философа «прецендентные ряды» [86]), которые формируют «застывшее» восприятие реальности, закрытое от возможностей духовного возрастания, предписывает, как нам можно видеть мир и как нет.

Такая система не позволяет постигать ни новые идеи, ни новые переживания. Ибо действительно важное вовсе не всегда — продолжение старого, его улучшение или количественное прибавление. Это может быть качественный скачок, совершенно новая форма, появления которой никто не ждал.

Ведь и христианство возникло не как постепенное видоизменение иудаизма. Да, оно зиждется на Ветхом Завете, на пророках и Моисее, но оно есть прорыв в Новый мир. Оно есть революционное сокрушение всех, казалось бы, незыблемых устоев. В том‑то и величие пророков, что они говорят вещи смелые, не вмещающиеся в сознание их современников («и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули», — говорил пророк Исайя (Ис 6, 10)).

Хотя ощущение духовной благодатной силы, живоносное богообщение до сих пор — явление скорее исключительное, чем постоянное, тем не менее, именно эти редкие моменты, эти личные встречи с Богом служат тем основанием, на котором стоит христианская Церковь.

Нам трудно реформировать вещи второстепенные (пышные облачения, старые переводы, устаревшие элементы обрядов, язык богослужения), которые существуют в Церкви параллельно подлинной христианской духоносности, но мы можем сами становиться лучше, пользуясь силой благодати. «Мы сами должны стать одеждами Духа и Правды, — утверждал отец Александр, — с нас это спросится».

11

Прекрасно осознавая, каким было христианство в прежние времена, отец Александр удивлялся бессмысленному и непродуманному стремлению людей XX века вернуться назад в средневековье. «Готовность вернуться в прошлое, — считал он, — происходит от лености мысли и от невежества. Людям кажется, что, скажем, в XVII веке было лучше, чем теперь. Что бы они сказали, если бы оказались в застенках XVII века?»

Духовность средних веков легко понять, если обратиться к церковному искусству, которое демонстрирует диаметрально противоположные подходы. Например, изображения Христа Пантократора на стенах некоторых храмов очень далеки от евангельского Иисуса.

Отец Александр полагал, что лик «с гигантскими страшными глазами, нависающий над толпой, мало похож на Христа, Который пришёл в мир и сказал: «Вы познаете истину и истина сделает вас свободными». Скорее это — Зевс–громовержец, Перун, — кто угодно, но не тот, кем был Христос».

Подобные изображения указывают на нераспространённость евангельских текстов в то время, на их непрочитанность иконописцами.

В одной из проповедей отец Александр говорил: «…люди хотят толковать близость Божию в соответствии со своими человеческим слабостями. Они хотят, чтобы эта близость была грозной по–человечески, как пророк Софроний описывает вторжение Божие, в то время, как воплощение Христа совершилось в истории совершенно иначе».

И, напротив, изображения Распятия, как писал батюшка, показывают нам «Сына Человеческого, прошедшего через все страдания мира и зовущего за Собой всех истинных крестоносцев. В Нём, по слову пророка, “нет ни вида, ни величия”. Он отдаёт всего Себя, торжествуя в муке и побеждая в смерти…» [87]. Также вывод об укоренённости в Евангелии школы Сергия Радонежского можно сделать на основании икон его ученика — преподобного Андрея Рублева. В иконах преподобного ясно видно его собственное отношение к Богу и отношение его учителя — святого Сергия Радонежского.

Бездуховные образы Зевса–Громовержца под именем Христа, часто встречающиеся изображения святых с грозными ликами, несомненно «вдохновляют подражать их гневу современных Торквемад от православия».

Фундаменталистские настроения, распространившиеся повсеместно, отец Александр связывает с изменой Библейскому профетическому духу. Животный психологизм мешает членам Церкви переосмыслить своё отношение к миру в свете Евангелия, преобразить своё существование Духом Любви и получить Божественную силу для новой жизни.

Именно лжехристианство, доставшееся России в наследие от дореволюционных времён, породило современный атеизм, который Церковь почему‑то считает своим главным врагом. Отец Александр высказывал по этому поводу казалось бы парадоксальную мысль, утверждая, что «атеизм — это великий дар Бога миру», который помогает народам прояснить их веру и предохраняет христианство от заскорузлости и омертвения.

Батюшка считал, что мы должны быть благодарны антирелигиозной пропаганде, поскольку она помогла нам увидеть наши грехи. Это было полезно, «потому что церковные историки часто замалчивали теневые стороны церковного прошлого» [88].

На самом деле все идейные, духовные катастрофы нашего столетия были подготовлены в дореволюционное время с его затхлой несправедливой жизнью. «Консервативные силы, включая церковные, — говорил отец Александр, — держали тогда народ в состоянии стагнации, неподвижности». Церковь своими руками отдала динамичное мироощущение, завещанное нам в Откровении Священного Писания, атеизму и религии прогресса. Батюшка не считал атеизм какой‑то новой ступенью сознания, но предлагал его изучать, чтобы уметь вскрывать существующие духовные проблемы.

Когда не перечитывают Библию и не приспосабливают к жизни церковное предание, изначально христианские идеи присваивают и извращают враги Церкви. Так произошло с идеей социального равенства, от которой средневековое и более позднее христианство отказалось в интересах господствующих классов.

Всё было отнято у Церкви, когда она не захотела заниматься социальными задачами, отстаивать справедливость, учить народ Слову Божьему. Именно тогда борьбу с неравенством, с ложью, с неграмотностью, с нищетой, с национальной и религиозной нетерпимостью взяли на себя атеисты. Другое дело — во что это вылилось, но прийти к власти и сохранять её так долго коммунисты смогли именно потому, что «неощутимой» вере Православной Церкви они противопоставили декларацию ясных и понятных человеку идей. И неудивительно, что церковная религиозность была объявлена «опиумом» народа.

Духовная деградация неминуемо закончилась обнищанием и в материальной сфере. Отец Александр полагал, что если человеческая природа не испорчена, улучшение материальных условий должно возбуждать все её положительные качества, давать ей возможность развиваться. Но впереди всегда идёт улучшение духовного климата, изменения в нравственной сфере, борьба со злом внутри нас.

Некоторые считают, что бедность и несчастья России — признак её особого духовного призвания. Но это не библейский подход. Напротив, нищета — очевидный признак того, что душа народа отстаёт в развитии. Святой Иоанн Кронштадтский писал, что «истинное христианство и на земле водворяет благополучие» [89]. А преподобный Серафим Саровский, отвечая на вопросы Мотовилова, говорил: «Не укоряет Господь за пользование благами земными…» и далее: «По положению нашему в жизни Земной мы всегда требуем того, что успокаивает нашу человеческую жизнь и делает удобным и более лёгким путь наш к Отечеству Небесному». «Нет ничего на свете лучше благочестия, соединённого с довольством… Церковь святая молится, чтобы это было даровано нам Господом Богом».

Таким образом, атеизм советской идеологии и материальное неблагополучие страны метафизически между собой связаны и, несомненно, являются продуктом нашего собственного недостоинства. Поэтому батюшка направлял всю свою пастырскую работу на борьбу не с внешними врагами, а с фальшивым христианством внутри каждого из нас. В одной из проповедей он приводил такие примеры:

«Были люди, которые слепо верили в обычаи, традиции, обряды, — но чем это кончилось? Вспомните о тех, кто считал, что крестное знамение следует совершать только двумя пальцами (наши старообрядцы). Они сами были готовы погибать, становиться жертвами, преследовать других. Их противники также их гнали, и все были неправы… Это была слепая приверженность, но не к Богу, не к Его заветам и, по существу, не к Его Евангелию. Это была слепая, неразумная, нерассуждающая вера, превращающаяся в окостенение, в злобу, в фанатизм».

Убеждение некоторых оппонентов отца Александра, что он должен был в первую очередь бороться с безбожной властью, основаны как раз на ложном понимании атеизма как главного противника Церкви. Для батюшки главный враг был не вне Церкви, а внутри неё — плохие христиане.

Отец Александр часто вспоминал Ницше, который взбудоражил богословскую мысль, потребовав от Церкви ответа. Философ видел крайнюю духовную незрелость так называемого «христианского общества» и одновременно амбициозную претензию Церкви говорить о себе только приятное. Он заявлял, что в истории был всего лишь один Христианин, и Тот умер на кресте. Но XX век ответил на вызов Ницше, брошенный им в лицо Церкви. Ответ был дан новым поколением святых и мучеников — святых, открытых к миру. И среди них — отец Александр Мень.

12

Батюшка считал необходимым заимствовать в традиции Отцов и Учителей Церкви то, что более всего соответствует Духу Священного Писания. Только так Церковь сможет вернуться к апостольскому служению и обретёт способность работать на ниве Господней.

Лишь в свете библейского мышления станет, наконец, ясно, что делать с эллинистическим идеализмом и гностическими перегибами, породившими кризис христианского монашества. Отец Александр прямо связывал идеалистический пафос, привлекающий некоторых монахов, с незнанием Священного Писания. Недаром такие монахи, как св. Бернард Клервосский (который требовал участия христиан в мирской жизни, а не только подвигов ради «спасения» своей души), не всегда встречали понимание в Церкви. По этой же причине очень поздно появились монахи–врачи, монахи–миссионеры, монахи–просветители, которые не только молились за людей, но и трудились ради их пользы. Западная Церковь совсем недавно начала осуществлять этот синтез, свидетельствующий о накопившемся понимании Библии.

Хотя монашество было заимствовано христианством со стороны, на Западе сегодня оно несёт в себе лучшие плоды церковного творчества, подвига, мысли. Именно поэтому в Католической Церкви оказалось возможным появление таких людей, как мать Тереза Калькутская или Винсент Де Поль. Это есть прямое согласование воли Божией с жизнью.

Когда человек посвящает себя другим, он выполняет прямое евангельское требование: «Возлюбите друг друга, как Я возлюбил вас», «отвергнись себя». «Те, кто подражает матери Терезе, — говорил отец Александр, — есть истинные последователи Христа, и то, что они монахи — совершенно естественно… Ибо люди, вложившие всю душу, все силы в какое‑то дело, освобождаются от многого. Это жертвенная самоотдача».

Но на одном отрицании мирского быта монашество устоять не может. Когда вековой мистический опыт монашества уравновешивается евангельскими требованиями социальной справедливости, тогда есть и мистика, и настоящее богопознание.

Мистика магическая — это «многозаботливая» мистика, отяжелённая миром. Мистика гностическая — эзотерическая мистика, закрытая от непосвящённых. В христианской мистике человек узнает, что Бог заботится о нём, как отец заботится о своём ребёнке, потому что теперь в нём живёт Его Сын. Вся христианская мистика может быть выражена словами апостола Павла: «Уже не я живу, но живёт во мне Христос» (Гал 2. 20) Ибо христианская мистика — это молодость духа, это всегда свобода, открытость.

Но отец Александр предупреждал, что к людям, исповедующим открытое христианство, во все времена, даже если их святость была очевидна, относились плохо. Носители языческого мировоззрения всегда воспринимали их как покушающихся на базовые ценности. Батюшка говорил, что в этом была беда учёных–исследователей, например, святого Альберта, которого считали чернокнижником, хотя потом он был причислен к лику святых. Так же было с Авраамием Смоленским, который едва не попал на костёр за свои проповеди, или с известным врачом Теофрастом.

За 20 веков язычество так и не было преодолено. Более того, оно извратило многие христианские идеи. Например, стремление послужить ближнему, заложенное в христианстве, вышло за рамки Церкви, приобретя искажённые формы социализма, а идея вселенской миссии была подменена идеей европейского империализма. «По миру пошло не Евангелие, а власть белых», — считал батюшка. В дальнейшем представление о Царстве Божием секуляризировалось и превратилось в различные виды социальных утопий.

«Сначала христианские идеи были погребены под властью язычества, — говорил отец Александр, — но вырвавшись из‑под глыб, они потеряли своё духовное ядро и стали светскими». Однажды он даже сказал: «…прогресс — это осатанелое христианство», имея в виду социалистический интернационал, масонство и прочее.

Возрождение, расцвет или угасание христианства в то или иное время и в разных странах отец Александр связывал с приближением или удалением Церкви от Священного Писания. В ослаблении библейского духа уже таится тлен церковного угасания, порождающий искажённые представления о Боге и человеке, потерю чувства историзма, утрату ответственности за судьбы мира.

Как ветви эволюции, не ведущие к человеку, оказались тупиковыми, так же и любая другая духовность, существующая помимо Священного Писания, находится на «линии угасания». А «то, что находится на линии Евангельской, — находится на линии возрождения».

Замечательное доказательство этой мысли мы находим в развитии и укреплении протестантских церквей. Казалось бы, с православной или католической точки зрения, по многим признакам (отсутствие иерархии, неприятие святых, непочитание Девы Марии, несколько иной смысл таинств) протестантизм далеко ушёл от первоначального и животворного Предания, а он тем не менее всё равно находится на линии восхождения. Ибо протестантизм, начиная с переводов Лютера, всегда отличался здоровым стремлением приблизить Священное Писание к жизни каждого человека. И оказалось, что все «искажения» протестантов не так страшны, как отчуждение Церкви от Священного Писания, изъятие Слова Божьего из жизни христиан.

Отец Александр сделал очень многое для евангелизации России своим пастырским служением и своими книгами, прежде всего такими, как «Сын Человеческий». Батюшка понимал, что для дела Божьего нет ничего более важного, чем распространение Священного Писания.

Он говорил, что если человек не читает Слово Божие, то этот пробел не может заполнить ни чтение акафистов, никаких других книг. Слово Божие должно стоять в центре нашей жизни. Так же считали и видные святые Православной Церкви.

Святой Иоанн Кронштадтский писал: «Что положило прежде всего начало моему обращению к Богу? .. И что согрело моё сердце любовью к Нему? — Это святое Евангелие». То же можно было бы сказать о преп. Серафиме Саровском, который читал по Евангелию в день, о Ниле Сорском, Максиме Греке и о многих других.

А в древности Великий Анастасий Синаит утверждал: «Во всём, что мы говорим и делаем, должны мы видеть удостоверение от Священного Писания, иначе обманутые человеческими измышлениями, отпадём от истинного пути и впадём в пропасть погибели». «Нам необходимо со страхом и любовью поучаться Божественному Писанию, возбуждать себя и друг друга напоминанием Слова Божьего. Так учат нас все святые, побуждая нас к прилежному книжному чтению».

13

Существует прямая онтологическая связь между антибиблеизмом, антисемитизмом и демоническим, оккультным путём. (Ясно, откровенно выражена антисемитская позиция оккультистов в книге «Истоки тайноведения»)[90]. Враждебность к евреям и оккультный подход к национальным вопросам, характерные для нацизма, неприемлемы для вселенского христианского сознания.

Но надо признать, что в пору борьбы за самоидентификацию, многие народы склонны к тем или иным видам магизма и одновременно к изоляционизму и национализму.

Известный богослов Луи Буйе считал, что «от самозамыкания к вселенскости можно перейти отнюдь не путём упразднения народа Божьего, а только его расширением, при котором он не только не теряет своих отличительных черт, но передаёт их другим, углубляя их и сам воспринимая их все глубже и глубже… Суровость первоначального отделения была условием для завершающей чистоты и, следовательно, единства… Такая вселенскость предполагала выделение из гущи заблуждений и смешений в качестве необходимой предпосылки для подлинного воссоединения» [91]. Естественно при этом, что национальное вселенским быть не может. Это понимал ещё Чаадаев, когда писал: «Христианское сознание не терпит никакого ослепления и, менее всех других, предрассудка национального, так как он более всего разделяет людей» [92].

Вселенскость христианской Церкви появилась не на пустом месте, все развитие ветхозаветного иудаизма шло в направлении преодоления национальных предрассудков. Что же касается позиции Православной Церкви, то здесь по–прежнему остаётся актуальным предупреждение Г. Федотова: «Нет более распространённого недоразумения среди нас, чем совмещение православного и русского…. Православное — это вселенское, это для всех, а русское только для нас».

Таким образом, русская церковная культура не есть все Православие. Важно не выдавать за вселенское особенности своего национального пути. Как национальное, так и вселенское только страдают от этого смешения.

«Не горделивое спасение мира, — писал Г. Федотов, — а служение своему призванию! Не мессианство, а миссия, путь творческого покаяния, трудовой трезвенности, переоценка, перестройка всей жизни — вот путь России, наш общий путь» [93].

Свои взгляды на проблему антисемитизма отец Александр отчётливо изложил в таких книгах, как «Вестники Царства Божия» и «На пороге Нового Завета». Известно, что многие члены Церкви до сих пор обвиняют евреев в том, что они не приняли христианство. Но отец Александр говорил, что это также нелепо, как если бы буряты, принявшие буддизм, ненавидели Индию (где буддизм появился) за то, что та не приняла буддизм.

Антисемитизм появился в церковной ограде спустя приблизительно сто лет после появления первых Евангелий, когда, по словам отца Александра, «новую веру приняли восточные оккультисты и переплели христианство с гностической теософией»[94]. Антииудейское отношение, укоренившееся в Церкви, батюшка считал не просто каким‑то конфликтом, не обыкновенной психологической нетерпимостью, а «величайшим грехом, гнусностью, потому что антисемиты в Церкви, — говорил он, — унижали именно тех людей, с которыми были связаны кровью».

Батюшка подчёркивал, что еврейский народ был избран для религиозного служения, и сияние Божие было с теми людьми, которые сохранили верность Богу в своём сердце. Куда бы они ни делись, всегда, если они сохраняют веру, с ними будет храм Божий; где бы они ни были, по всей земле, с ними будет Господь.

Призвание еврейского народа — нести Слово Божие другим народам — было и личным призванием отца Александра. Возможно, поэтому у него было столько благодатных даров и он так много сделал в своей жизни. У пророка Исайи мы читаем: «Он (Господь) сказал: мало того, что ты будешь рабом Моим для восстановления колен Иаковлевых и для возвращения остатков Израиля, но Я сделаю тебя светом народов, чтобы спасение Мое простёрлось до концов земли» (Ис 49. 6).

Еврейство после того, как в его недрах возникло христианство, стало своеобразным ферментом, который оказывает сильнейшее воздействие на мир, растворяясь, но не исчезая, превращаясь в новое качество. Евреи, ставшие «закваской» преображения — христианами, продолжают играть важную роль в духовном становлении человечества.

«История спасения, — полагал отец Александр, — все ещё продолжается. И если в древности ограда Закона несла защитные функции, служа подготовке Ветхого Завета к Новому, то не окажется ли сохранение Израиля в христианскую эпоху тесно связанным с будущими религиозными судьбами мира? Коль скоро мы верим Писанию, то должны верить и тому, что обетования Божии непреложны»[95].

А в книге «На пороге Нового Завета» он писал: «Иисус одобрял ревностных книжников, наученных Царству Небесному, которые выносят из своей сокровищницы старое и новое. <…> Многие из них жили интенсивной духовной жизнью и исповедовали высокие нравственные понятия. <… > Христос засвидетельствовал, что Община Второго Храма сберегла завет Моисея и пророков. И через эту Общину происходит переход к новой мировой Церкви» [96].

<…>

«Избрание — это не привилегия, а великая ответственность, заключённая в духовном призвании. Не потому Израиль стал народом Божиим, что он лучше или выше других, но потому, что ему было предназначено принять Откровение, быть его сосудом и носителем. <…>

Пророк Амос говорил: “Только вас возлюбил Я из всех племён земли, потому и взыщу с вас за всё зло ваше” (Ам 3.2). <…> Слово “возлюбил” в подлиннике звучит как “познал”, то есть приблизил к Себе, вступил в тесное общение. Это означало, что особый дар богопознания, который получил Израиль, требовал от него полного напряжения нравственной воли, всецелой преданности Богу и Его заповедям» [97].

Но тот же Амос считал, что будут спасены и другие народы, не только Израиль. А пророк Исайя, зная, какие сложные отношения были у Израиля с Египтом, понимая, какими врагами Израилю были ассирийцы, тем не менее говорил, что наступят времена, когда Бог благословит все народы. И скажет Господь: «Благословен народ мой — Египтяне, и дело рук Моих — Ассирияне, и наследие Мое — Израиль» (Ис 19. 24–25). В этом тексте мы угадываем будущие строки Нагорной проповеди о том, что «Бог посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5. 45).

Отец Александр считал полезным возобновление диалога между иудаизмом и христианством, ибо в иудаизме он видел возможности для более совершенного познания Бога в грядущем, когда «мир сей сменится после явления Мессии миром будущим, когда Предвечный станет ближе к человеку. “Время Мессии” понималось как промежуточный период, связывающий оба мира. Некоторые раввины утверждали даже, что Помазанник Божий принесёт людям “новый Закон”. Этот взгляд, который обычно ускользал от внимания как христианских, так и иудейских богословов, приобретает исключительное значение в свете Евангелия» [98]. Если бы это принималось во внимание, возможно, было бы больше точек соприкосновения и понимания. Так, в первые века «многие раввины не считали границу между иудаизмом и христианством непроходимой».

И, конечно, прав был Владимир Соловьев, утверждавший, что сами христиане стали в дальнейшем препятствием для обращения иудеев в христианство. Именно антисемитизм и низкий моральный уровень христиан оказались непроходимой завесой для дальнейшей эволюции иудаизма. В первые же годы обращение иудеев в христианство, согласно книге Деяний Апостольских, происходило повсеместно.

Отец Александр, будучи по происхождению евреем, с одной стороны, гордился этим как особым призванием, но в то же время изобличал недостатки современного иудаизма. А будучи православным христианином, он обличал и недостатки своей Церкви. Тем самым он вёл себя подобно пророкам и невольно восстанавливал против себя как иудеев, так и православных.

Но совершенно не справедливы те, кто считает, что отец Александр был пастырем православных евреев и занимался прозелитизмом. Он был священником не для евреев, а именно для советских язычников, как Павел был апостолом язычников–эллинов.

Приходившие к батюшке евреи до своего Крещения никогда не исповедовали иудаизм. Они только этнически были евреями, до обращения в христианство считали себя людьми безрелигиозными и в этом отношении ничем не отличались от русских или татар.

Представление о том, что в приходе отца Александра были одни евреи — тоже миф, выдуманный антисемитскими кругами, чтобы оттеснить отца Александра на обочину Православной Церкви. Цель тут одна: показать, что он в Церкви не свой, что он, мол, Церкви не нужен.

Но ведущие иерархи Православной Церкви считают совсем иначе. Митрополит Ювеналий говорил в своём слове на отпевании батюшки: «Отец Александр был блестящим проповедником Евангелия Христова, для которого не было своих и чужих, близких и далёких. Его незлобивое, любящее сердце принимало всех людей» [99]. И действительно, батюшка уделял внимание евреям не больше, чем другим. Правда, для евреев было важно, что их здесь понимают и не унижают. Но в приходе отца Александра точно так же принимали и понимали людей любой этнической принадлежности.

И все‑таки, призвание Божие, как говорил апостол Павел, отменить нельзя. Те, кто отрицает особую роль еврейского народа, отказываются и от Марии Девы, и от святых апостолов. Зараженные бациллами антисемитизма не смогут войти в удел Божий! А мы должны понимать, что живём у истоков нового зона, отмеченного в конце XX века все большим числом еврейских христианских мыслителей и подвижников.

14

Гностические представления, оккультизм и антисемитизм существуют в церковной среде во многом из‑за необразованности христианского сообщества. Члены Церкви зачастую не имеют даже элементарных знаний о вере прежде всего потому, что немногие из них сегодня способны получать информацию из книг. Настало время подумать о том, как рассказать им о Библии, используя современные аудиовизуальные средства — увлекательные телепрограммы и кинофильмы.

Отец Александр считал грехом, когда на вопрос о своей вере человек не может ответить с достоинством, как подобает христианину.

Сам батюшка особое значение придавал катехизации перед Крещением. Одному очень нетерпеливому человеку, который хотел побыстрее креститься, он говорил:

«Представь себе пустыню, ты идёшь по ней, и вдруг возникает прекрасный храм с очень красивыми золотыми дверями, он весь сияет и светится. Ты подходишь к дверям, открываешь их и видишь, что за ними такая же пустыня. Я же хочу, чтобы ты, открыв двери, попал не снова в пустыню, а в прекрасный Божий дом»[100].

Для подготовки к Крещению отец Александр уже при Советской власти создавал особые группы, которые вели специально отобранные им люди. Крестить взрослых людей, приводить их в Церковь — это не только апологетика и катехизация, но и миссионерский подвиг.

В одной из бесед с прихожанами батюшка рассказывал о начале своего священнического служения: «…Вначале, всякий раз, когда я крестил тех, кого приводил в Церковь сам, я тут же заболевал. И это продолжалось бесконечно, но я сказал себе, что всё равно буду крестить, что бы со мной ни было, и в конце концов это отступило».

Люди лишь тогда могут по–настоящему войти в Церковь, когда встречают на своём жизненном пути вот таких истинных свидетелей Господа. Поэтому так важно впустить в себя Евангельский свет и принести его с собой туда, где живёшь и работаешь. Все те, кто посвятил свою жизнь Христу, участвуют в преображении мира в направлении, заданном духовной эволюцией.

Отец Александр часто говорил в своих проповедях о призвании и ответственности христиан за то, чтобы ввести силу Божию во все сферы церковной и общественной жизни:

«Господи Иисусе Христе,

Ты призвал нелюдей сильных, не людей мудрых,

не людей, у которых сердце открыто ко всем, а Ты призвал нас всех без разбора, как в той притче, когда господин собрал по улицам всякий сброд, всех, кто только ни шёл, пригласил к себе.

Господь каждого из вас вёл, каждого из вас нашёл, застиг. Застиг в какой‑то момент вашей жизни. Ведь у каждого из вас был свой кризис, свой перелом, свои трудности. И вот Господь вас встретил на дороге жизни, как апостола Павла на дороге в Дамаск. Встретил, остановил и… повёл за Собой.

А других, может быть, так и не встретил…

Это может показаться несправедливым, но Бог Сам (все) знает, и не нам судить о Его деяниях. Нам важно, что Он вытащил нас из болота обыкновенной, умирающей, агонизирующей жизни. Жизни, на которой лежит печать смерти. И Он нам дал совсем другое…

Апостол Павел говорит, что, став христианами, мы должны были стать новой тварью, новым творением.

И это не просто слова. Это значит, что все качества вашей души должны были как бы высветиться: там, где была пассивность, покорность, — должно появиться здоровое, крепкое терпение. Там, где была скупость, — появилась бы умеренная нормальная бережливость. Там, где было желание вмешиваться в чужие дела, должна появиться ответственность за других, но ответственность целомудренная, скромная.

Всё это, как бы, те же качества души. Бог ведь не хочет, чтобы мы перестали быть самими собой. Он хочет, чтобы из нас самих была новая тварь».

Человек, у которого есть намерение не грешить, может просить Бога о чудесной силе благодати. Без этой силы ни духовное совершенствование, ни духовная педагогика невозможны. Господь Иисус обещал, что пошлёт ученикам Духа Святого, после того как кончится Его земная жизнь. «Дух Этот, — говорил батюшка, — придёт в Его Церковь, придёт к тем, кто захочет Его принять, и мы должны ожидать не каких‑то сверхъестественных знамений (нам они совсем не нужны, мы и недостойны их), нам важно, чтобы мы почувствовали силу жить по–Божьи, действовать по–Божьи, чтобы жили, действительно, не пустой короткой жизнью, а полнотой жизни».

Батюшка хотел, чтобы люди, открывшие себя потоку любви Божией, потом начинали творчески участвовать в приобщении своих современников к Новой Жизни, несли им свет своей веры и словом, и делом.

15

Отец Александр будучи пастырем не только взрослых, но и детей, прекрасно понимал, что большинство проблем закладывается в раннем возрасте. Именно в семье и в сфере школьного образования впервые начинает нарушаться глобальная экология духа.

Существующая система воспитания унаследовала от прошлого принципы, согласно которым к личности ребёнка всегда относились без всякого уважения, попирали его права. Не зря любимый батюшкой М. Волошин высказал однажды парадоксальную мысль: «Из всех насилий, творимых человеком над людьми, убийство — наименьшее, тягчайшее же — воспитание».

Столетия самодержавия и крепостного права, помноженные на десятилетия коммунистических репрессий и колхозно–лагерного строя сделали из школы почву, на которой произрастает стадное чувство и унижение прав личности.

Вот почему отец Александр считал необходимым приложить огромные усилия для глубокой реформы всей педагогической системы. Наезженные приёмы советской школы совершенно его не устраивали. Выступая по телевидению за полгода до гибели, он говорил о драме советской педагогики как части глобальной общественной драмы.

Мнение, насаждаемое в Советском Союзе, что духовная и душевная жизнь — вторичны, а на первом месте стоят политические, социальные и экономические факторы, привело к тому, что общество отвергло человека как неповторимую личность и пришло к идее роботоподобного существа, воспитанию которого и способствовала советская школа.

«Общество, — говорил батюшка, — отказавшись от важнейших духовных ценностей, которые человечество имело на протяжении многих столетий и тысячелетий и будет всегда иметь, теперь пожинает плоды той бездуховности, которую само взрастило».

Особое значение отец Александр придавал таланту и личности педагога. Он настаивал, что в педагогические институты надо отбирать людей более строго, чем в консерваторию или в художественные училища, ибо настоящий педагог — это человек с большой буквы, это служение, это призвание, и его надо суметь обнаружить.

Наставник, по мнению отца Александра, «должен передавать детям частицу своей души. А передача информации — дело вторичное, потому что информация вся закодирована в книгах и других вещах, а ребёнка надо научить мыслить, надо научить чувствовать и научить любить. Что для этого необходимо? Прежде всего самому мыслить, чувствовать и любить».

Батюшка считал, что педагогика — это духовный подвиг, и для него нужны особые силы и собственный духовный опыт педагога. Надо иметь то, что ты собираешься отдать детям. Отец Александр часто вспоминал слова Ушинского, который говорил: «…атеистическое воспитание — это безголовый урод».

Батюшка полагал, что ребёнок, подросток исключительно чуток к проблеме вечности, смерти, смысла жизни. Недаром так много самоубийств совершается в подростковом возрасте, когда молодой человек сталкивается с действительностью и не может с ней примириться. Более зрелые люди уже огрубели.

Также и безнравственное поведение юного человека бывает обусловлено разочарованием в идеалах; ведь дети и подростки почти всегда являются идеалистами. И если в нежном возрасте в семье или школе они видят низость, неверность, злобу и надменность, они потом резко грубеют и развращаются. Это реакция на предательство их духовных устремлений.

Отец Александр был убеждён, что воспитание духовных качеств в студентах педагогических училищ и институтов — задача первостепенной важности. Он предлагал создать для начала сеть альтернативных учебных заведений, чтобы продумать совершенно новую структуру педагогического образования. Оно должно включать в себя духовные ценности, относящиеся к христианской традиции и вообще к духовности человечества. В таких институтах небольшое количество талантливых педагогов сможет готовить и выпускать подобных себе учителей.

Они должны уметь не просто донести информацию о предмете, но талантливо воздействовать на души слушателей. Важно произвести впечатление на детей, чтобы в их сердцах загорелся живой интерес и жажда духовного общения с теми, о ком им рассказывают, чтобы произошло соприкосновение с мыслью и чувствами великих людей. Это задача истинного педагога [101].

Конечно, батюшка не преуменьшал и значение семьи в воспитании ребёнка. В своей лекции о С. Булгакове он говорил: «Каждый человек в какой‑то степени является не только порождением своего детства; но всё лучшее, всё драгоценное, всё священное, все те искорки, которые есть в детстве у большинства из нас — это и есть та духовная родина, к которой мы стремимся, правда, уже умудрённые опытом, израненные жизнью; но все‑таки к этому первозданному опыту идёт душа».

Все это сегодня является очевидным для гуманистически ориентированной мировой педагогики и психологии.

С. Булгаков писал: «Высшая задача воспитания педагогического такта — будить и сохранять благую самодеятельность, делать так, чтобы все благое в человеке не внушалось извне, а возникало в нём самом, его самого для себя являя и рождая. Иначе не будет достигаться сама цель воспитания, которая состоит в том, чтобы воспитанник сам становился деятелем, а не послушным орудием в руках воспитателя. Задача последнего состоит в том, чтобы стать совсем неприметным, уничтожиться, сливаясь с волей самого воспитываемого».

Такую педагогику отец Сергий Булгаков называл ангельской, ненавязчивой, тихой. По аналогии авторитарную педагогику можно назвать дьявольской.

Тем более деликатным является процесс обучения детей вере в воскресных школах. Мы можем прикоснуться к опыту отца Александра на примере его проповеди, сказанной детям при открытии такой школы в Новой Деревне:

«Хотя вы все юные, но вы все знаете, что человеку суждено умереть. Я уверен, что каждый из вас об этом размышлял, о том, что всем нам придётся умереть. Что это значит для человека?

Христианская вера на эту тайну даёт нам Откровение и объясняет людям самое важное: что человек на самом деле не умирает, а уходит в вечность. Но не каждый, а тот, кто строит свою жизнь так, как заповедал ему Господь.

Это знание, эта вера жизненно важна! Можно многого не знать, но это знать надо. Что хочет Тот, Кто нас создал, Кто нас привёл в мир?

Вот этот дом стоял, когда никого из вас не было на свете. Не было совсем, вы ещё не родились. И тут кто‑то захотел, чтобы вы стали. Этот Кто‑то — Творец, создавший мир и создавший каждую душу человеческую.

Это очень большой подарок. Самый большой, который можно сделать человеку — привести его в жизнь. В мир, где есть радость, труд, цветы и птицы… Есть борьба, и трудности, и испытания. В этот мир Бог нас привёл. И для того, чтобы стать достойными этого подарка, надо услышать Его слово.

Что такое Божья тайна? Иисус Христос, о Котором мы не раз будем с вами говорить, отвечает на этот вопрос. С того момента, как вас крестили в детстве, Христос становится вашим личным Другом. Вы можете каждый день обращаться к Нему. Это называется молитвой.

Когда вы идёте в школу, когда возвращаетесь домой, когда у вас есть свои трудности и проблемы, когда вам хочется кого‑то поблагодарить за все хорошее — надо быть благодарным в жизни — мы можем обратиться к Христу, потому что Он живёт среди нас на земле. Невидимо, конечно. И Он дал нам, людям, указания счастливой жизни. Как вы думаете, много вокруг несчастных? Много, очень много. Кто‑то несчастлив от собственного характера, кто‑то несчастлив по другим причинам. А Христос нам обещает счастье, но только, если мы будем жить так, как Он нам заповедал…»

Отец Александр сразу заговорил с детьми как со взрослыми о самом главном и постарался помочь им задуматься о смысле жизни, которая, естественно, кончается смертью. И именно поэтому так важно понять человеку, зачем он живёт.

Говоря о Христе как о Друге каждого, кто к Нему обращается с верой, отец Александр укреплял тем самым достоинство слушающих его детей. Его установка ничего общего не имела с тем унижением, которое так часто сопутствует педагогическому процессу в школе и нередко является рычагом «христианского» послушания в семье.

Но неверная установка на смирение может увести далеко от Христа. Ибо люди с низкой самооценкой, не верующие в заботливую и всепрощающую любовь Небесного Отца, и сами несчастны, и других полюбить не способны. Их религиозность носит глубоко невротический характер. Она — искусственная постройка, не затрагивающая сердцевину жизни, отсюда тоталитаризм в отношениях с людьми и страх перед свободой и творчеством.

Кто считает, что свободы может быть слишком много, не заинтересован в реализации этого божественного дара. Но религия, культивирующая ненависть к свободе, не может быть связана с Богом Любви.

16

Отец Александр понимал путь спасения как постоянное, в течение всей жизни, возрастание человека к своему первообразу, к соединению с Христом. «Здесь и теперь» — любимые слова батюшки, когда он говорил о спасении, относятся к Преображению человека в этой жизни силой Святого Духа. (Не зря икона Преображения была центральной в семейном иконостасе отца Александра).

На лекциях и в беседах батюшку часто спрашивали о посмертном существовании. И отец Александр вынужден был досконально разобраться в этом вопросе. Ему случалось общаться с людьми, вернувшимися к жизни после клинической смерти, и его пастырская практика подтверждала известные исследования Р. Моуди (книга «Жизнь после смерти»).

Батюшка не сомневался, что спасение, которое начинается здесь, в этом мире, по ту сторону жизни будет развиваться далее, но размышления о потустороннем существовании души не имели для него глубокого смысла. «Что будет потом, — говорил он, — узнаем потом». А главное — что даёт нам наша вера сейчас.

Если бы знание о бессмертии души было существенно для правильных отношений с Богом, оно было бы открыто иудеям в Ветхом Завете. Но Бог определённо считает, что эта информация не влияет и не должна влиять на веру Его избранников. Всё, что нужно для жизни с Богом, есть в Библии; вещей, не нужных для веры, там нет. Библейские писатели были максималистами. Они хотели дружить с Богом, быть Его представителями на земле, иметь с Ним здесь постоянный контакт.

Конечно, подлинная библейская вера в Небесного Отца предполагает, что Он и в иной жизни приготовил для нас что‑то прекрасное. Но мы должны уже сегодня найти наилучший способ отблагодарить своего Творца за дар рождения, уже теперь начать приближение к полноте образа Божия в человеке.

Жизнь создана для этого, а не для деградации и разрушения. Они пока ещё царствуют в мире, но христиане призваны победить их. Поэтому и для пророков было не так уж важно, что ждёт их «на небе». Их интересовала не награда, даруемая после смерти, а спасение и сила духовная, которые можно получить «здесь и теперь».

Батюшка отмечал: «Слово Божие преисполняло пророков удвоенной силой и энергией». Эту черту восприняли от них многие мистики и святые. Ибо каждый человек способен по замыслу Божьему на сверхчудесную жизнь. Эта жизнь — преображённая, новая, любящая, сверхъестественная, которая будет потом развиваться, — обещана нам Евангелием уже в этом мире.

«Если физический путь человеческой жизни, — говорил отец Александр, — это резкий подъем к 25 годам, а потом неуклонно вниз, то диаграмма христианской жизни — это постоянное восхождение, возрастание, так, чтобы к старости, когда силы телесные и душевные будут угасать, увеличивался объем мудрости, познания и любви».

С ним самим происходило именно так, он говорил это на основании своего личного опыта. Чем больше он приближался к Господу, неся свой крест, с тем большей силой и энергией он действовал и работал. Годы и перегрузки были ему не помехой. В нём было очевидно возрастание Духа; его сила и энергия били через край, причём, на склоне лет больше, чем в молодости.

Батюшку хватало на всех и на все. Если столпники стояли на камнях, а про Марию Египетскую говорили, что она ходила по водам, то сила Преображения, которая жила в отце Александре, позволяла ему работать за десятерых молодых людей. Он мог с полным правом сказать, что христианский путь это не путь расточения, а путь собирания. Обыкновенная жизнь — это «шагреневая кожа» Бальзака. А духовная жизнь — это прорастание в вечность.

Его собственный опыт убеждал, что такая духовность не может исчезнуть в никуда. У него было внутреннее свидетельство бессмертия… Душа, в которой живёт Господь, чувствует, что не может угаснуть, что она вечна.

Отец Александр хотел, чтобы мы не потусторонним миром интересовались, а устроили свою сегодняшнюю жизнь так, чтобы Христос смог войти в неё и преобразить. Батюшка говорил, что «Господь рядом, а далеки мы. Он стоит у дверей и стучит, нам же надо только отворить дверь своей души».

Это то, что нужно делать срочно, ради чего нельзя терять ни минуты напрасно. Пока этого не произошло, вся жизнь — только подготовка к главному, такая жизнь ещё не состоялась. Видение всяких аур, астральных планов, посмертных встреч ничего к этому не прибавляет; напротив, уводит некрепких в вере в сторону.

О возможности познания духовных миров батюшка говорил: «Человек сейчас этого не может узнать, потому что он сейчас ещё недостаточно силён, но через 5–6 тыс. лет (вероятно, не раньше) он станет достаточно силён духовно, чтобы их познавать».

Отец Александр мог говорить это с полным правом, ибо на собственном опыте познал реальность светлых и тёмных сил, существование трансцендентного бытия. Но ему всегда «было чуждо оккультное любопытство» [102]. И хотя он был вынужден много читать на эту тему (ибо поток вопрошающих об оккультном никогда не иссякал), сам он относился к такому любопытству как к чему‑то неблагородному и суетному, уводящему от пути спасения. Батюшка считал, что настоящая вера, чувство живого Христа должны вытеснять из души этот «интерес».

17

Конечно, спасение как процесс приобщения к божественной жизни одинаковым для всех быть не может. Каждый человек приобщается к Богу в своей мере, и каждый народ и каждая цивилизация имеют какую‑то свою меру спасения. Ведут же народы к духовному возрождению пророки и святые, причём самые великие из них посылаются людям в годы наиболее тяжких падений.

На фоне их святости лучше видно духовное обнищание общества. Так, по контрасту с преп. Серафимом Саровским, св. Иоанном Кронштадтским и Оптинскими старцами ужасным кажется духовное состояние России в XIX веке. Мы привыкли смотреть на появление святых как на торжество Церкви, но это торжество Божеское, а не человеческое.

Путь к спасению, который показал своим современникам отец Александр, — это путь к святости. О ней мы судим не по человеческим выдумкам и преданиям, а по Евангелию; не по каким‑то аскетическим подвигам, а по плодам христианской жизни.

Представления о святости накладывают отпечаток на все дела христианина. Чтобы правильно выбирать путь жизни, человеку дан разум. Но люди часто отказываются от интеллектуальных усилий, апеллируя к ложно понимаемому смирению. Однако «сон разума рождает чудовищ». Именно работа разума, формируя правильную позицию восприятия, позволяет человеку не обольщаться своими возможностями.

Батюшка полагал, что настоящее смирение — это когда по–настоящему знают себе цену. Когда не эмоции, а здравый смысл руководит поступками. Еще Иоанн Златоуст говорил, что ложно понятым смиренным поведением можно кичиться и превозноситься: «Никогда не превозносись своим смирением. Может быть, вам кажутся смешными слова мои, что смирение превозносится, но не удивляйтесь: оно превозносится, когда бывает неискренним. Как и каким образом? Когда оно бывает для того, чтобы показаться пред людьми, а не перед Богом, когда оно имеет в виду своё прославление и тщеславие; ибо тогда оно — дело дьявола. Как многие тщеславятся тем, что они не тщеславны, так превозносятся и смирением по высокомерию» [103].

Первый признак настоящего смирения — «это готовность принимать волю Божию. Второй — умение слышать другого, понимание того, что другой человек может быть прав, хотя мы считаем, что он не прав».

Тот, кто в любом разговоре говорит только о себе, рассказывает только о своих делах, делится только своими переживаниями, других людей не слушает и не слышит — не имеет настоящего смирения. Смирение также связано с благодарностью. «Когда мы благодарим, — говорил отец Александр, — мы занимаем правильное место во вселенной».

Батюшка знал, что в душе каждого человека посажено Богом зерно настоящей, смиренной самоотдачи. «Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретёт её» (Мф 16. 25) Тот, кто живёт для других, даёт в своём сердце место Христу.

Также и вселение Господа в душу человека — это верх смирения и деликатности. Тут нет и намёка на насилие, это мистика любви, это «воздух православия…», по словам отца Сергия Булгакова [104]. А отец Александр говорил, что «каждый из нас должен стать носителем Божественного света (и это не аллегория!). Это свет Христов, который просвещает всех». «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного» (Мф 5.16).

Чистое сердце, как линза или зеркало, способно направить этот свет на Самого Христа и вступить с Ним в молитвенное общение. В этом обмене любовью с Иисусом заключается тайна христианства. Человек, преображённый в таком благодатном контакте, может послать луч любви другим людям и всему миру. Это дано христианам даром, это заповедано всем.

Отец Александр считал, что в жизни необходимо иметь твёрдое намерение быть святым. Только такая вера приводит человека к подлинному смирению, ибо тот, у кого в сердце живёт настоящее желание исполнять призыв Господа «Будьте святы, как Я свят», именно он, по мнению батюшки, будет всегда недоволен собой, ему будет мало его маленьких успехов и крошечных достижений. «Восхождение такого человека будет иметь целью последний предел».

18

Н. Бердяев в «Судьбах России» замечает, что «обыкновенный русский человек не должен задаваться высокой целью даже отдалённого приближения к идеалу святости. Это гордость. Православный русский старец никогда не будет направлять по этому пути» [105]. Но отец Александр, напротив, направлял именно по такому пути. Это требует осмысления… Постоянные напоминания батюшки о том, что христианство только выходит из тьмы невежества, означают, что мы призваны раскрыть полноту христианства, ранее не вмещаемую миром.

Взгляд отца Александра на святость вполне согласуется с мнением многих подвижников Православной Церкви. Так, святой Иоанн Кронштадтский говорил: «Время и место для действия благодати — только здесь; после смерти могут действовать только молитвы Церкви, да и то на распаянных грешников, т. е. на тех, у которых есть приемлемость в душах и свет добрых дел, унесённых ими из этой жизни».

Слова отца Александра содержат ту же мысль о благодатных плодах Спасения: «Христос воскрес, чтобы Его человечность и божественность стали для нас реальностью сегодня, здесь, в душе каждого человека». Также и святой Серафим Саровский учил о необходимости посюстороннего преображения человека действием Святого Духа.

Господь в Евангелии не просто говорил своим последователям о Небесном Отце. Он передавал чувство присутствия Бога, озарявшее каждого из учеников необыкновенным ощущением мира. Христос говорил: «Не заботьтесь, не бойтесь…» Верующий человек, обладающий этим чувством, распространяет его вокруг себя. Именно таким был отец Александр. И потому такой твёрдой и спокойной была его вера.

Христос, несомненно, приходит в каждую эпоху через святых, в которых Он действует. Когда мы встречаемся с ними в молитве, мы чувствуем Его присутствие. Обращаясь к святым, проникаясь их жизнью, «наводя как бы на себя их образ» (по словам св. Иоанна Кронштадтского), следуя их учению, празднуя их память, мы становимся сопричастны их судьбам. Сам факт существования святых подтверждает реальность продолжающегося пребывания на земле Богочеловека, Его соучастие в длящемся обожении мира.

В своих проповедях и лекциях отец Александр всегда уделял большое внимание человеческому облику святых. В его выступлениях образы этих людей словно бы обретали плоть. Входя во все детали и нюансы их земной жизни, батюшка подражал им, любил их. Благодаря подобной духовной близости, отец Александр и нам смог передать ощущение их присутствия. В молитвенном общении со святыми он черпал бесконечные духовные силы и становился подлинным наследником каждого из тех, к кому обращался в молитве.

Он говорил, что мы можем молиться Богоматери и святым, потому что такая молитва — не столько ходатайство, сколько обращение к людям более сильного духа. Это молитва связи, которая питает духовную жизнь. Обращаясь к святым (на земле они или на небе), мы в любом случае заряжаемся их светоносной энергией.

«Бог ради того, чтобы мы могли ощущать Его присутствие, — говорил батюшка, — послал Сына Человеческого; так и дальше Он посылает нам святых, чтобы в них мы могли осязать Его Божественность, воздействие благодати на человека, чтобы мы продолжали видеть Христа среди людей не только духовно, но и конкретно». Эту мысль подтверждает митрополит Антоний Сурожский, писавший, что дело нашего спасения «бывает нам явлено не только в событиях, касающихся самого Христа и Матери Божьей, но и через святых».

Нам трудно даётся понимание святости, потому что святых мы всегда представляем в ореоле чудес. А их призвание не в чудесах, а в том, чтобы свидетельствовать о силе Духа, добра, правды своим современникам.

Мы знаем, что святые излучали свет Христов и справлялись с препятствиями, даже такими, какие казались немыслимыми. Но в то же время, когда они жили на земле, они были людьми, подобными нам. Поэтому, если человек хочет пойти по пути святости, в этом нет никакой гордыни, никакого ослепления или заблуждения.

Каждый из нас посвящён Богу, но только в той мере, в какой сам захочет посвятить себя — посвятить свою жизнь, посвятить свои мысли и чувства, свои познания, свой труд и всё то, что имеет в этой жизни. «Если мы не святы, — говорил батюшка, — то только потому, что сами не захотели. Не захотели принять этот дар и не захотели с этим жить…»

Настаивая на том, что каждый человек призван к истинной святости, отец Александр не делал никаких социальных и возрастных различий. Он считал, что любая старушка, приходящая домой из Церкви, должна быть апостолом Христовым. И это не преувеличение, а истинная правда, потому что о христианстве судят по тем людям, которые ходят в Церковь, по тому, что они несут из дома Божьего. И если члены Церкви выносят из храма не святость, а своё недостоинство, то они и виноваты в том, что существуют в мире неверующие.

Батюшка так и говорил:«  создали мы с вами»; и даже более сурово: «Если не можешь служить делу Божьему, то и жить не стоит, зачем небо коптить?»

Отец Александр полагал, что Заповеди Блаженства, данные апостолам, — это не заповеди, а обетования. Нет заповеди быть плачущим, но Господь вошёл в самые трудные обстоятельства человеческой жизни. Он пришёл к страдающим, к грешникам, к тем, кому плохо, и теперь они могут с Ним встретиться. Блаженны те, кто чувствует, что сами не справляются, что им нужна Его помощь. А к тем, кому она не нужна, Он не приходит; и к сильным мира сего Он не приходит…

Иисус не жил благополучной жизнью, и потому очень трудно встретить Христа в обстановке беспечности и богатства. Но можно быть рядом с Богом, оставаясь внешне уничиженным, бедным, даже неудачником (сам Господь, по словам отца Александра, был, по человеческим меркам, неудачником), то есть сердцем своим можно быть в Царстве Божием уже здесь и сейчас.

Господь даёт силы именно в этой жизни. Его Царство есть жемчужина, которую стоит приобрести, продав все. И поэтому, считал батюшка, посвящение себя Богу должно быть целью нашей жизни.

Мы можем и не заметить этой жемчужины, не востребовать её, ограничиться мелкими «добрыми делами» и участием в богослужении. Но человек, который знает, какой дар ему обещан, знает о богосыновстве, к которому призван, уже не пройдёт мимо. Для него Евангелие становится настольной книгой — стимулом к деятельности, источником силы и счастья. «Апостол Павел, — говорил отец Александр, — познал Христа лучше, глубже, существеннее, чем люди, которые знали Христа по плоти». Для нас в этом большое утешение и надежда. Значит, и у нас есть возможность такого Богопознания.

Сам отец Александр уже жил рядом с Господом, он нашёл ту самую Жемчужину, поэтому так настойчиво и нас призывал к святой жизни:

«Господи, дай нам обратиться к Тебе, Обратиться всем сердцем, Обратиться всем свои существом и сказать: “Вот моё сердце, вот моя жизнь, Вот все обстоятельства моей жизни, Вот моя семья, мои близкие, мой труд, Всё, что у меня есть, я приношу к Тебе, чтобы Ты освятил”».

19

Острое переживание несовершенства человеческой природы привело в своё время Николая Бердяева к мысли, что «правда духовной жизни невместима в жизнь природную». Он полагал, что «христианского государства, христианского хозяйства, христианской семьи, христианской науки, христианского быта никогда не было и быть не может» [106].

Но у отца Александра был другой опыт, и он учил как раз обратному — тому, что все сферы жизни должны стать христианскими. Ибо для того и приблизилось к нам Царство Божие, для того исполнились Обетования. С момента Воскресения Христос продолжает жить и действовать как в истории, так и в каждой человеческой судьбе.

В своей последней лекции отец Александр говорил, что благодатная сила пришедшего Господа, посланный Им на землю заряд Святого Духа должны преображать человечество во всех областях его деятельности. Но совершаться это может только через человека, приобщённого к Царству Божьему уже в этой жизни.

К такому подвигу батюшка призывал своих прихожан, ибо был абсолютно уверен, что он осуществим для каждого. В пример отец Александр всегда ставил апостолов — простых рыбаков, страстных и боязливых, как все люди, но принявших Силу Святого Духа и изменивших жизнь мира.

Батюшка, конечно, понимал, что Откровение Евангелия никак не связано ни с социальными, ни с историческими формами, всегда относительными и временными. Но он также многократно в проповедях и лекциях подчёркивал, что Слово Божие внесло серьёзные перемены в жизнь человечества за последние 2 тыс. лет. Он был уверен, что в дальнейшем эти изменения станут несравненно большими, ибо сейчас Царство Божие находится в самом начале своего становления, и Его влияние на мир пока как бы внешнее…

В личности отца Александра соединились наконец два типа духовности, которые после преподобного Сергия разошлись в Православной Церкви, что и привело её к катастрофе. Это линия евангельского нестяжания преподобного Нила Сорского и линия социального служения, узурпированная Иосифом Волоцким.

Конечно, исихасты и нестяжатели были батюшке несравненно ближе, ибо знали, что такое действие Духа Божия, пришедшего в силе, а иосифляне, несмотря на свою социальную активность, слишком много внимания уделяли внешней стороне церковного быта и искали поддержку у царской власти.

Возможно, при соответствующих исторических условиях нестяжатели, в конце концов, вышли бы из своего затвора и прониклись нуждами людей. Собственно, многие старцы Оптиной пустыни к этому и стремились. Но императорская власть относилась к ним очень настороженно, так же, как раньше к самому Нилу Сорскому.

Отец Александр старался объединить в своём служении обе линии — мистическую и социальную. Этот синтез основан на понимании того, что Царство Божие (которое по своей природе не от мира сего) приходит в этот мир, сюда и сейчас, а также на евангельской притче о Страшном Суде (Мф 25 31–46), согласно которой преданность Господу оценивается не по участию в ритуалах, но по отношению людей друг к другу, по милосердию и любви. Таким образом, евангельское христианство гармонично сочетает единение с Богом и служение людям.

Прочно стоя на позициях христианского персонализма, батюшка считал, что человеку дано полностью осуществиться в этом мире, но не одному, а в содружестве с Христом.

20

Воскресение Христа отец Александр понимал не как локальное событие, принадлежащее истории, а как начало Боговоплощения во Вселенной. По сути так же считал и Тейяр де Шарден: «От самых истоков приготовления прихода Мессии до Его Второго Пришествия, включая историческое явление Христа и все фазы возрастания Его Церкви, в мире происходит одно единственное событие — Воплощение» [107].

Батюшка говорил, что Рождение Иисуса — это второй великий акт после сотворения мира. С него начинается Искупление, то есть приобщение человека к Божественному. И происходит это, когда Господь воплощается, или, как говорил батюшка, «прорастает в человеке». Поэтапное распространение Воплощения на всех носителей божественного разума будет означать целостное искупление человечества. Только имея в виду эту цель, мы можем говорить о человеке как образе и подобии Божием и о том, что смысл человеческой жизни в приближении к своему Первообразу.

Этот Первообраз, открывшийся человечеству в Иисусе Христе, нам дано постичь в земной жизни, оставаясь людьми, не развоплощаясь. Для того Господь и стал одним из нас, чтобы наступил момент диалога. Если мы даём Христу действовать в нас (таинства, размышление над Евангелием, молитва, дела милосердия), тогда будет возрастать настоящее добро, которое, вытесняя зло, завоюет мир.

Вот почему необходимо относиться к молитве и таинствам ответственно. И нравственная жизнь имеет смысл не сама по себе, но как условие, выполняя которое, мы помогаем Христу действовать в мире. Важно Его присутствие, жизнь в нас. И даже, ставя вопрос более радикально, само бытие Церкви осмысленно лишь тогда, когда она даёт Христу возможность постоянного Воплощения.

Любимый отцом Александром Клайв Стейплз Льюис писал: «Если существует Церковь, то только для того, чтобы привлекать людей к Христу, формировать из них маленьких Христов».

Не зря «маленькая» Тереза из Лизье при принятии монашеского облачения выбрала имя Терезы Младенца Иисуса. Из подобных «младенцев», святых братьев и сестёр, совокупно созидается и возрастает Божественное тело Космического Христа. По мнению К. С. Льюиса «Бог стал человеком именно ради этой цели, может быть, только ради этого и была создана Вселенная. Библия говорит, что она была создана для Христа, что всё должно соединиться в Нём» [108]. А отец Сергий Булгаков считал: «В христианстве не может быть иного пути, иного идеала жизни, как стать сообразными Христу, дабы изобразился в нас Христос. <…> В этом смысле о каждом человеке или народе можно сказать, что он имеет своего Христа» [109]. Также и митрополит Антоний Сурожский полагал, что призвание человека стать местом Боговселения.

По мере возрастания веры душа должна стать простой, мудрой, чистой и, значит, боговосприимчивой… Когда мы взываем в молитве: «Приди и вселися в нас», речь идёт не о вселении того, что противоположно нашей природе, но о благодати Духа Святого, которая делает нас подобными Христу, сохраняя в то же время в каждом его неповторимость. «Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии», — говорил апостол Павел (Рим 8 14).

Онтологическая проблема сегодняшнего Православия в том, что оно, в рамках своего пышного благочестия, как раз притерпелось к отсутствию Христа. Если у протестантов за неимением храмов, иконописи и т. п. присутствие Господа обязательно должно быть ощутимым, явным (в молитве и делах), то у нас всё больше царствуют обряд и ритуал.

И это верно не только для Православной Церкви. Католический священник отец Жак Лев писал, что «отсутствие Бога в жизни стало сегодня чуть ли не одним из её атрибутов…» Более того, «Он отсутствует в той же степени, в какой Ему воздаётся поклонение». Вот почему в одной из бесед отец Александр говорил:

«Что нам оставил Будда? Призыв к освобождению от мира, практику сосредоточенности, пути к просветлению и орден свой. Что оставили Платон, Паскаль, Маркс? Оставили книги, доктрины, учения. Что оставил Христос? Он оставил не дело Свое, не книгу Свою, не доктрину, не учение. Он оставил нам Самого Себя. Прощаясь с учениками, Он сказал: “Я с вами во все дни до скончания века”.

Вы понимаете? “Я с вами!” И суть, и смысл христианства заключается в том, что каждый из нас может внутренне выйти на путь общения с Ним, с Самим Христом, реальным, живым, существующим!

Он живой не в идеях или наследии. Он живой реально, для каждого из нас. Узнать это можно в разные моменты жизни. В молитве, в чтении, просто в сосредоточенном размышлении. И любой христианин, который прошёл хотя бы небольшой отрезок по этому пути, знает, что Христос для него не был когда‑то, а ЕСТЬ. И в этом весь секрет, и в этом тайная сила христианства.

Вовсе не в его учителях, не в его организации, не в его наследии. В этом оно, может быть, и не отличается от других религий и несёт на себе слабости и грехи исторические, как и всё, что делает и создаёт человек. Христианство — это Христос, без Которого ничто не существует в Церкви.

Почему же произошла эта Встреча, почему Божественный мир, в целом непостижимый для нас, стал постижимым через явление Христа Спасителя? Ответ нам даётся в самом Евангелии: “…Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего, чтобы каждый верующий в Него не погиб" Это и есть свидетельство любви Божественной.

Любовь — это, конечно, человеческое слово. Но это самое сильное из слов… Оно показывает, что в недрах Божественного горит то, что нас касается лишь слабым лучом — иногда, изредка, в самой малой степени».

Но если мы чувствуем, как Господь касается нас, то мы можем идти по жизни свободно, спокойно, ибо дверь в жизнь вечную открыта для нас.

Дух Божий, дарованный служителям Евангелия, делает из боязливых — смелых, из немощных — сильных, из простых — мудрых, из грешных — святых. Отец Александр говорил:

«Одно из замечательных слов Писания — “Сила Божия совершается в немощи ” т. е. в несостоятельности человека; и первыми проповедниками Евангелия были, в общем, люди слабые, люди некрасноречивые, люди, которые выглядели изгоями в современном им античном обществе. Как это всё произошло, до сих пор остаётся чудом. Как могли они распространить Слово Христово по тогдашним городам и селениям? И тем не менее, как говорится в Деяниях апостольских, Дух всё время их вёл. Дух — это сила, которая даётся нам. Мы можем её получить, это нам обещано. Христос говорит, что Он пошлёт Духа каждому. Это не есть какой‑то экстаз, какое‑то витание в облаках. Дух — это сила, которая позволяет человеку осуществлять своё призвание на Земле».

Каждый человек призван соединиться с Христом в глубоком мистическом богообщении. Такая встреча не проходит для человека бесследно. В. Джемс писал, что «переход от нормального сознания к сознанию мистическому отражается в человеке, как переход из замкнутого тесного пространства к необъятно широкому кругозору и в то же время как переход от смятения к покою» [110].

А отец Александр в «Истоках религии» подчёркивает, что из сущностного акта соединения и общения с Богом человек выходит другим. Так что Встреча с Христом не есть только некое переживание, это таинственное взаимодействие Того, Кто встречается, с тем, кто познает. Не случайно батюшка цитирует в той же книге Мартина Бубера, говорившего, что «человек выходит из момента Высшей встречи уже не таким, каким он вступил в неё. Человек …имеет нечто большее, выросшее в нём». Это «большее» — достояние Того, с Кем человек встречается. Святые — это «руки» Христа, которые действуют в мире; и они имеют власть продолжать своё дело в мире через тех, кто обращается к ним в молитве уже после их смерти…

Необходимо сказать, что отцу Александру (он этого не скрывал) трудно было признать святых, прославившихся лишь особой изощрённостью в самоистязании. Он говорил: «…не гнилые верёвки и не столпы делают человека святым… не в этом смысл христианской жизни». Тем более он не мог признать «святость» тех, кто считал, что ради достижения идеологического перевеса можно подвергать репрессиям инакомыслящих.

Этот подход, по словам отца Александра, всегда дискредитировал христианство. Такие люди — худшие враги Христа, нежели любые язычники. Почитание подобных «святых» было для батюшки самым неприятным, что есть в церковной жизни.

Он считал, что христианам иногда необходимо пересматривать отношение к святым прежних веков; и если чья‑то святость была признана ложно, проводить деканонизацию. Ибо если мы поклоняемся ложным святым, это значит, что мы признаем их поступки правильными и отождествляем себя с ними.

Когда Церковь канонизирует какого‑нибудь святого, она лишь определяет свои воспитательные задачи в данный исторический момент. Это человеческий, а не Божественный акт, спустя какое‑то время он может быть признан ошибкой. В небесной иерархии канонизация или деканонизация ничего не меняет. Но люди узнают, на что сейчас ориентирована Церковь по тому, кого в ней почитают.

Г. Федотов писал, что «смена излюбленных культов является драгоценным показателем глубоких, часто незримых прорастаний или увяданий в основных направлениях религиозной жизни народа». Образы известных святых на многие годы определяют смысл жизни людей и наций. А видение целокупного смысла указывает путь историческому развитию целых цивилизаций.

Но и для отдельного человека самый главный вопрос — о смысле жизни. Его осознание должно проходить в свете Евангельских Тайн. «Смысл жизни, — говорил батюшка, — должен быть укоренён в вечном, а не во временном, в Божьем, а не в суетном, человечьем. Человеческую память с собой на кладбище не понесёшь. Вечная память только в Боге».

Когда Господь нас избрал, чтобы мы появились на свет, наше имя (призвание) было «начертано на белом камне», и для нас важно обрести этот «камень», узнать смысл своего существования. «Чем больше человек отгадает своё призвание, тем он будет более счастлив», — говорил отец Александр.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ «Да будут все едино»

К цензуре, насилию и подавлению прибегает только тот, кто в глубине души не верит в свою идею.

о. Александр Мень

1

о. Рене Вуайом, малая сестра Клер, о. Аександр Мень. Италия, 1989 г.

о. Александр Мень, о. Тадеуш Федорович. Италия, 1989 г.

Сегодняшняя действительность, по мнению отца Александра, характеризуется стремлением к единству, к всечеловеческой солидарности, к решению глобальных проблем. И в этом процессе особое место по праву принадлежит верующим в Того, Кто разрушил преграду между Израилем и язычниками, отдал Свою жизнь, чтобы рассеянных чад Божиих собрать воедино, и заповедал созданной Им Церкви подлинное человеческое братство.

Но пока христиане не согласны между собой, они не могут исполнять свою миссию. К счастью, в XX веке ненормальность этого разделения всё более осознается не только богословами, но и массами верующих. Возникло искреннее желание преодолеть все недоразумения и расхождения во взглядах. Найден путь к взаимному пониманию — путь смиренной любви и раскаяния в грехах против единства, путь совместной молитвы (ибо «невозможное человекам возможно Богу» (Лук 18.27)) — путь экуменического диалога.

В одной из лекций отец Александр говорил:

«На первый взгляд, эта проблема проста. Для тех из вас, для кого она неясна, я использую элементарную притчу. Вот, скажем, умирает какой‑то человек. Его дети безумно любят его. И расстаются с ним со слезами. Они говорят: “Отец, какая твоя последняя воля? Всё, что ты скажешь — мы выполним”. Это естественно и совершенно закономерно. И он говорит им: “Дети, у меня к вам только одна просьба, чтобы вы жили в единстве между собой, чтобы вы не оскорбляли друг друга, чтобы вы не отделялись друг от друга, чтобы вы сохранили эту семью”. Отец умирает. А у детей находятся объективные причины, может быть, вполне серьезные… И вот все они перессорились, они ненавидят друг друга, они не хотят знаться друг с другом.

Время от времени кто‑то из них вспоминает, что отец заповедовал им другое. И вот тогда‑то дети видят, что они его оскорбили, нарушили его завет, его волю.

Предсмертный завет Христа нам, христианам, хорошо известен. Любой в Библии прочтёт эти слова, сказанные, когда Господь Иисус молился перед смертью: “Да будут все едино, как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино”. Вот мысль Христа. Это Его завет, и этот Завет нарушен. Нарушен совершенно очевидно. По объективным причинам. Все виноваты, каждый по–своему. Люди Запада говорят, что больше виноват Восток в своей гордыне. Люди Востока говорят, что виноват больше Запад в своём властолюбии и т. д. Но то, что Завет нарушен, — это уже очевидно» [111].

Вот почему, «если Церковь проходит через испытания, — писал отец Александр, — то причина этого в нашей измене Завету. Одна из важнейших Его заповедей: “Да будут все едино”. И она была нарушена ещё с апостольских времён. Поэтому проблема единства — не мода XX века, а непреходящее требование, обращённое ко всем нам (а не только к иерархам и ответственным лицам). Следовательно, для всех нас, рядовых священников и верующих, вопрос этот всегда актуален и жизненно важен» [112].

С другой стороны, в том же Новом Завете есть слова: «Надлежит быть и разномыслиям между вами» (1 Кор 11. 19). «Что это означает? Это означает, что христианство, единое по духу, единое по корню своему, единое по своей богочеловеческой, мистической основе — на уровне человеческом, интеллектуальном, социальном — многообразно».

Действительно, человечество развивается не одинаково, каждый народ создаёт собственную культуру. И Церковь, в которой обряд связан с культурой, может как Богочеловеческий организм иметь множество ликов. Христианству изначально свойственно многообразие. «Но человеческая узость и ограниченность, которые, может быть, не будут преодолены и через 1000 лет, — говорил батюшка, — оказываются способны раскалывать Церковь из‑за проблем совершенно эфемерных — форма обряда, форма облачения, форма крестного знамения и так далее».

Но ведь христианская Церковь не есть Церковь культуры, она — Церковь Христа! Христианская вера не сводится к религиозным обычаям. Хотя христиане признают культурные ценности, они знают, что христианство в целом больше любой культуры, глубже любой традиции. Но это не должно быть основанием для стирания различий. Уже в Ветхом Завете мы находим представление о том, что Бог благословляет все народы без предварительного требования установить единство культуры. «Насаждение Евангелия в разных культурных средах невозможно осуществить через внешнее противопоставление церковной веры и человеческих культур», — пишет кардинал Ж. — М. Люстиже [113]. А батюшка говорит:

«Нивелировка не годится по той простой причине (экуменизм противоположен нивелировке), что христианство должно выражаться в живых формах индивидуальных лиц и культур. Каждая культура имеет своё индивидуальное лицо. Поэтому должны быть не стёртые черты, а сочные и полноценные именно этой цивилизации. Христианство в Индии должно быть именно индийским, а христианство в России иметь свои формы, и все это закономерно. Пока существуют национальные отличия в психике, языке, культуре, должны быть и национальные Церкви. Но люди, по–видимому, не только этого не понимают, но считают, что их культурный ареал, их этнопсихология это и есть единственный эталон для всех».

Отец Александр как‑то привёл в пример сохранившиеся с раннехристианских времён богослужебные танцы в Эфиопии: «Эти архаические танцы напоминают ритуальные танцы с жезлами древних египетских жрецов, но это означает, что в них жив африканский дух! Другой пример — самобытные храмы на островах Тихого океана. В их стиле также много национального, традиционного, свойственного культуре Океании… Если мы посмотрим на африканские храмы, мы увидим там узоры, свойственные народной традиции африканцев, чёрные лики мадонн, изображения Христа из эбенового дерева. Индийские Церкви, напоминающие пагоды, изображения Христа, сидящего в позе лотоса — каждая культура, включая культуру индейцев Северной Америки и эскимосов, создаёт свой облик Церкви».

Но не только храмы, возведённые в различных частях света, представительствуют от имени христианской культуры. К этой культуре, по мысли батюшки, относятся богословы и поэты, музыканты и певцы, странники и сельские жители. Они очень разные и все они христиане.

А. Любак писал: «Церковь Христа, как полагали Святые Отцы, должна собрать все религиозные порывы человечества. Это значит, что интеграция, о которой идёт речь, содержит в себе два взаимосвязанных аспекта: во–первых, момент очищения, борьбы и даже уничтожения (ибо всякая религия в большей или меньшей степени заражена заблуждениями или злом), во–вторых, момент возвышения, усвоения, преображения. Символом этого может служить видение сухих костей у пророка Иезекииля: эти разбросанные и лишённые плоти части нельзя принять за какое‑то живое существо; только Дух, действующий в Церкви, способен собрать их, сложить и привести от смерти к жизни».

Климент Александрийский прибегает к подобному же сравнению: «Тот, кто собирает разрозненные части и восстанавливает совершенное единство Логоса, пусть ведает, что увидит истину неповреждённой» [114]. Отец Александр был одним из тех, кто восстанавливал единство Тела Христова и видел истину неповреждённой.

Для батюшки не существовало противоречия между национальной культурной идентификацией и вселенскостью Церкви. Более того, он говорил: «Культура не может развиваться в изоляции, это доказано всей историей» [115]. Он подчёркивал: «Только тот поэт, писатель становится национальным, который включает в себя весь мир, который открыт всему миру». Отец Александр приводил в пример Пушкина, который писал об итальянцах, о немцах и прочих, умея в них перевоплощаться. И напротив, «тот, кто замыкается в рамках национальной культуры, тот не является национальным писателем…»

Христианское творчество, упраздняя взаимную непроницаемость и эгоизм, во все времена способствовало объединению людей. Как писал В. Соловьев о смысле искусства: «Все находят себя в главном, и каждый — во всех других».

Разделение и отчуждение, по мысли отца Александра, носят этнопсихологический характер и начинают играть заметную роль тогда, когда веру подменяют культурой, т. е. путают содержимое сосуда с его формой.

Смысл национальных воплощений христианства заключается только в том, чтобы делать самобытным человеческое творчество. «Христианская религия, — замечал батюшка, — лежит в основе творчества и отдельных людей, и народов. А творчество народов есть великое призвание перед Богом. Творить может только определённый народ. Если цивилизация обезличивается, она перестаёт быть творческой. И поэтому в каждой культуре должно создаваться своё преломление христианства».

«На Западе, — говорил отец Александр, — возникла традиция простой, аскетичной Литургии — Мессы. Она очень древняя, очень лаконичная. Сегодня её служат уже только по традиции. После Второго Ватиканского Собора латинская служба исчезла, заменившись Литургией на национальных языках, но недаром и в средние века, и 200лет назад, в любом месте, где существовала Западная Церковь, человек слушал ту же самую латинскую Литургию, кем бы он ни был по происхождению — негром или эскимосом. Исполнялись даже одни и те же напевы. В этом был, конечно, элемент унификации, но он был важен для единства».

Отец Александр считал, что несмотря на некоторое стирание культурных различий, всеобщая латинизация Западной Церкви в то время имела смысл, а плюрализм был опасен, так как общение между народами было затруднено. Существовала угроза, что каждая община, начав развиваться по своим законам, быстро превратится в самодовлеющую еретическую группу, и вместо Единой Церкви получится огромный набор сект, ненавидящих друг друга. Сегодня, когда есть почта, радио, телевидение, христианские общины способны достигать взаимопонимания, несмотря на разные формы обряда.

«Восточная часть, — говорил батюшка, — принадлежащая к грекоязычному региону христианства, — христиане Сирии, Малой Азии и Греции не обладали таким дисциплинирующим и аскетичным духом. Зато восточный дух был глубже, теплее. И хотя, действительно, все ереси возникли на Востоке, но одновременно там же возникла и христианская философия. В конце концов, там билась мысль, как живой родник. А когда есть живая мысль — ошибки неизбежны!»

«Именно на Востоке возникает монашество, оттуда приходит и Священное Писание. Наиболее ранняя христианская литература вся написана на греческом языке. Даже такой писатель, как св. Ириней Лионский, живший во III веке, писал, думал, говорил по–гречески. Также и творения Святых Отцов в большой своей части были написаны на греческом языке».

Таким образом, говоря о вкладе христианского Востока в общую церковную традицию, отец Александр объясняет появление ересей естественным развитием христианской мысли в разных географических и национальных условиях. В этом он был последователем Кристофера Доусена, который писал: «Каждая культура имеет основу в географической среде и расовом наследии» [116]. Раз Церковь — живой развивающийся организм, находящийся в постоянном поиске и становлении, все это неизбежно, но вовсе не смертельно! Смертельными же для Церкви отец Александр считал бациллы ненависти, которые часто зарождаются там, где каждый отстаивает лишь своё собственное представление об истине.

Говоря о культурном многообразии ранней Церкви, отец Александр не обходил вниманием и восточно–палестинский ареал: «Хотя большая часть христиан–евреев, — говорил он, — растворилась в общей христианской массе, но сохранилось как этническая единица христианство Сирии. И там возникли богатейшие философские, аскетические, поэтические и, как предполагают, художественные традиции. Так, в Сирии, возможно, были созданы первые наброски икон. Там же, в Сирии, жил Ефрем, великий подвижник и поэт. Его молитву православные христиане повторяют Великим постом. Святой Ефрем создал свою традицию и большую школу, которая просуществовала несколько веков.

Итак, Египет… Александрия… Сирия… Иерусалим… Рим как центр латинства, Малая Азия как центр греческого влияния — вот полнота огромной христианской симфонии, которая с каждым десятилетием всё более набирала силу. И только впоследствии, когда первая христианская любовь, т. е. первый порыв к единству (довольно долгий) начал ослабевать, тогда и усилился культурный антагонизм Востока и Запада».

Отец Александр старался показать, что Запад и Восток в первые века христианства не только не противостояли друг другу, не только не исключали друг друга, но с самого начала находились во взаимодействии, дополняли друг друга и создавали в Церкви гармонию двух великих культур.

Противоречия возникли прежде всего на основе психологической непримиримости в отношении к культовым формам.

В эпилоге своей книги «На пороге Нового Завета» отец Александр пишет:

«С давних пор люди колебались между национальной замкнутостью и обезличивающей нивелировкой. Христиане, в свою очередь, стоят перед этой нелёгкой альтернативой. Как совместить слова апостола: “нет ни эллина, ни иудея” с реальной многоликостью культур и психологических типов? Желание сберечь отечественное наследие нередко выливается во вражду ко всему чужому. Истинным часто считают только одно из земных воплощений христианства, то есть своё. Разрушая духовное соцветие церквей, вспыхивают распри, соперничество, расколы. Противоположная уравнительная тенденция ведёт к попытке умалить или игнорировать неповторимую красоту каждого исторического облика Церкви.

В действительности же вселенское христианство подобно горе, опоясанной лесами, кустарниками, лугами и ледниками, которые вместе составляют её цельное одеяние. Нельзя ждать, что свет Евангелия будет преломляться везде одинаково. Проходя через толщу различных народов, он создаёт все новые и новые ландшафты духовности.

Знаменательно, что христианство не породило единой культуры, какую породили, например, буддизм или ислам. Теология Августина и Фомы, русская икона и готика только грани христианского творчества, соответствующие определённой среде и эпохе.

Впрочем, плюрализм не упраздняет и принципа единства, напротив, чем богаче и разнородней становится жизнь Церкви, тем настоятельнее оказывается потребность в связующем её стержне. Эту роль выполняют вероучительные формулы и канонический строй общин»[117].

Главное, что необходимо для сохранения такого единства, считал отец Александр, — «это наша добрая воля, чтобы видеть братьев по вере в тех, кто по–иному, чем мы, исповедует Христа Спасителя и Слово Божие, запечатлённое в Библии. Мы должны относиться к ним с доброжелательством и терпением, памятуя слова Блаженного Августина: “В главном — единство, в спорном — свобода, во всём— любовь”. Твердо держась Предания своей Церкви, мы не должны презирать и унижать других, ибо все разделения имеют земное, человеческое происхождение, а в глазах Божиих — все мы Его дети, искупленные кровью Христовой».

Батюшка был уверен, что дистанция между Евангелием и любым фанатиком–инквизитором — бесконечна. И почётные регалии инквизитора означают не больше, чем кресты на крыльях фашистских самолётов. Это только внешний знак, содержание же абсолютно антихристианское.

«Тем, кто выступает против экуменизма, нужно помнить, — говорил он, — что человек, который считает себя церковным деятелем, но идёт против воли Христа, уже не выражает волю Христа и Церкви, он как бы выпадает из неё. Это совершенно очевидно. У него остаётся только название; если он говорит, что во имя Бога можно освящать зло и казнить людей, то такой человек уже вне святой Церкви. Он выражает своё ограниченное, греховное, отягощённое злом сознание, но не сознание Церкви. Это относится и к тем, кто разваливает Церковь».

Когда этнографические и временные факторы ставятся во главу угла, мы неизменно сталкиваемся с жёстким разделением на «своих» и «чужих». Поскольку отец Александр по образованию был биологом, ненависть между людьми, привыкшими к разным культурным формам, он объяснял прежде всего зоопсихологическими причинами. Он считал, что в этих вопросах мы находимся на грани человеческого и нечеловеческого, ибо известно, что животные не любят непривычных вещей и тяготятся незнакомой обстановкой. Заменителем охранительных инстинктов у животных для человека являются статические мифологемы в религиозном сознании. И так как неприязненное отношение к чужому человек унаследовал от своих биологических предков, ему также тягостны чужие нравы, иностранный язык, необычная психология.

Отец Александр подчёркивал, что, чем ниже нравственный и культурный уровень человека, тем труднее ему переносить чуждые формы. И напротив, чем выше «этаж», тем легче принимаются самые непохожие обычаи. «Человек высокого духовного уровня понимает чужое: чужой стиль, чужую музыку, чужое искусство. Человек примитивный понимает только своё». И то же самое происходит в области церковной. Чем человечней религиозное сообщество, чем оно более открыто, тем спокойней относится к свободе других.

Если члены Церкви не признают за другими равных прав на существование из‑за непривычной формы обрядов для совершения тех же таинств, то это слабость и ограниченность. И это идёт со времён средневековья, когда, по словам отца Александра, нация была тождественна вере.

Верить в свою конфессию, любить её — естественно. Но это не должно вооружать нас против других, потому что все, кто верует во Христа, принадлежат только Ему. Значит, разделения человеческие, исторические, психологические — условны.

Две тысячи лет назад человеку было дано великое богатство — возможность выйти из своей «клетки» навстречу Любви, которая соединила всех людей, открывающих ей своё сердце. В первые века Дух Божественной любви был настолько силён в Церкви, что существование в каждой стране местных обрядов и церковных обычаев, собственных понятий и правил никого не смущало. «Но потом, — говорил отец Александр, — охладела любовь между христианами, и начались споры и распри. “Мой устав лучше, он истинный, а остальные ложные”, — доказывали члены общин друг другу. И если в III веке люди разных племён и христианских традиций ещё считали друг друга братьями, то в VIII и IX веках отчуждение было уже очень глубоким, и это повлекло за собой серьёзные последствия для всей мировой истории, для всей культуры, для России, для Европы, для всего мира — колоссальные!»

8

Часто люди, далёкие от настоящего Православия, оправдывают свою ненависть к Западной Церкви ссылками на Святых Отцов. Однако отец Александр, прекрасно знавший святоотеческое наследие, утверждал, что пока существовала традиция Святых Отцов, Запад с Востоком жили в мире. И обе части Церкви — Восточная и Западная — называли себя кафолической Церковью или в латинском произношении «католической», что значит «совокупная из разных народов», ВСЕЛЕНСКАЯ. И одновременно эта Церковь называла себя ортодоксальной, т. е. ПРАВОСЛАВНОЙ. Таким образом, православию противопоставлялось не католичество, а ереси! Отрицание ортодоксальности означало еретический уклон. А отрицание кафоличности (католичности) приводило к превращению в секту, которая выпадала из мирового христианства.

«Но в истории с терминами, — говорил батюшка, — происходят удивительные превращения. И через ряд веков Православие и Католичество стали как бы противостоять друг другу». О том, как это произошло, отец Александр рассказывал в своих беседах:

«Христиане раскалывались на различные группировки неоднократно… Поводы были догматические, но все‑таки до X в. Церковь оставалась единой и неразделённой. Хотя всюду были свои главы Церквей: папа в Александрии, папа в Риме, глава Церкви в Константинополе, в Антиохии; были и другие крупные центры. <…>

В эпоху средневековья культуры Запада и Востока развивались довольно своеобразно и в изоляции. В это время на Запад обрушились кочевники, варвары, гунны. Рим пал, и Италия была разорена. Единственно несокрушимым остался престол Святого Петра. Только церковная власть сохранила свою структуру. Она и стала источником духовного развития — все остальное было погружено в хаос.

На Востоке же сохранилась абсолютистская императорская власть. Сохранились все старые структуры. И церковное руководство, церковная община, церковная структура находились под жёстким контролем государства. Эта была участь Восточной Церкви на протяжении полутора тысяч лет.

А на Западе Римская Церковь ощущала себя независимой от государства, потому что государства как бы и не было, а были возникающие варварские королевства, которые воевали между собой, рушились и снова возникали. И Западная Церковь стала мужественной, воинственной. <…>

Поэтому Римский первосвященник стремился быть главой Запада и не хотел вмешательства византийского императора, который мечтал подчинить себе Рим. Конфликт длился долго и в результате, в 1054 году, он кончился тем, что патриарх Константинопольский отлучил папского легата, а папский посланец отлучил патриарха, и это считается формальным началом разделения Церквей. <…>

И только в 1964 году Папа Римский встретился с Константинопольским патриархом, они сделали копии отлучительных документов того времени и торжественно сожгли их одновременно в Риме и в Стамбуле, бывшем Константинополе. Фактически схизма была ликвидирована, но за истёкшие столетия столь велико оказалось различие — в догматах и в управлении, — что проблема христианского единства остаётся и до сих пор очень сложной. <…>

Что касается протестантизма, — продолжал отец Александр, — то разделения с ним возникли так же, как и у католицизма с православием, на национально–географической почве. Протестантизм был здоровой реакцией народов определённой культуры, преимущественно северно–европейских, на средиземноморское, романское христианство. Реакцией очень мощной и продолжающейся до сих пор…»

Некоторые катехизисы, говоря о последствиях раскола протестантского движения с Римским католицизмом, считают, что аскетический характер протестантского богослужения способствует развитию мрачного характера у северных народов. Но отец Александр все объяснял как раз наоборот: для него этнопсихологические различия и есть главная причина раскола между протестантами и католиками. О реформации он говорил, что она познаётся географической картой. Против Рима восстали северные народы, для которых достаточно жизнерадостное, но с элементами светскости, латинское христианство было эмоционально неприемлемо.

Батюшка также считал, что протестантский аскетизм родился из опыта душ, уязвлённых страхом Божиим. «Человек, — говорил он, — начал сознавать, что справиться с грехом невозможно, что сегодня мы каемся, завтра опять грешим, потом опять каемся, и, в конце концов, начинало рождаться ощущение какого‑то тяготеющего над тобой неизбывного проклятия. И тут для Церкви было необходимо вернуться к словам апостола Павла о том, что мы спасаемся верой, благодатью Божией».

Но как все первооткрыватели, вернее переоткрыватели, Лютер, по мысли отца Александра, тут перешёл уже некоторые границы. «Есть такое свойство у первооткрывателей в области Духа и в области науки: они начинают пытаться своим ключом открывать все замки. Но если бы они вошли в Церковь, они бы были необходимым её дополнением… Что мешает? — Мы сами мешаем!»

Таким образом, для отца Александра большинство христианских расколов связано не с вероучительными расхождениями, а с различиями этнопсихологического характера. Как‑то раз он с усмешкой сказал: «Что эти готы понимали в Единосущии? Для них была важна своя Церковь и свои еретики. А другим было приятно видеть этих еретиками — вот и все!». При этом батюшка оговаривался, что бывали, конечно, моменты, когда противостояние приобретало форму полной религиозной несовместимости. Например, «когда персидский дуализм (который, кстати, не являлся христианским по сути), претерпевая всякие превращения, ворвался в виде учения катаров и альбигойцев на юг Франции и захватил там все».

Одно дело, когда речь идёт о настоящих ересях, совсем другое — внутрихристианское противостояние, когда из‑за духовной самости все с чувством собственного превосходства и правоты поносят друг друга. Есть враг — все просто, не нужно решать свои внутренние проблемы.

Отец Александр поэтому с большой настороженностью относился ко всяческим размышлениям о так называемых догматических различиях между христианскими конфессиями. Большинство из таких различий он просто не признавал настоящими вероучительными расхождениями, например, положение об особом статусе Папы, вызывающее ожесточённые споры.

Учение о папском примате (верховенстве) было сформулировано только на Первом Ватиканском Соборе в 1870 году. До этого никакого вероучительного определения не существовало. Тем не менее, разделение между Церквами длилось уже почти 1000 лет.

«Почему возникло представление о первоиерархе? Вовсе не потому, — говорил батюшка, — что западные церковные учителя вдруг впали в какое‑то заблуждение. Или, как некоторые думают, их заело властолюбие. Когда начинают объяснять такие вещи просто грехами, это всегда самое неудачное объяснение. Ведь грехи — категория международная. Можно подумать, что на Востоке не было властолюбцев, — ещё больше было властолюбцев! Именно потому там власть была всегда более деспотичной, неограниченной».

Причину декларации папского верховенства в Церкви отец Александр видел совсем в другом: в том, что в Западном мире в результате нашествия варваров и великого переселения народов были разрушены все социальные структуры, кроме Церкви. Она стала единственным центром, связующим духовно все многообразие населения прежней империи. Но, не имея соперников в лице императоров, церковная власть Рима сама стала напоминать светскую власть.

То, что Ватикан сейчас является самостоятельным государством, по мнению отца Александра, вовсе не означает, будто Папа обуреваем государственной гордыней. Мы должны признать естественным нежелание главы Церкви быть подданным какого‑либо государства. Папы не хотели, чтобы светская власть могла оказывать на них какое‑либо давление и иметь контроль над епископатом.

Из истории России XX в. мы знаем, какое колоссальное влияние на церковную жизнь могут оказывать государственные чиновники, если у них есть возможность назначать епископов и манипулировать ими. Отец Александр ссылался на патриарха Русской Православной Церкви Сергия (управлявшего Церковью с 1925 по 1944 год), который говорил, что «Церковь началась с раздробленных общин. Только во II веке она стала объединяться в епископии. И потом в метрополии. Позднее она начала объединяться в большие патриархата, соответствующие уже целым империям или частям империй. И дальше, ввиду такого процесса централизации, не будет ничего удивительного, если когда‑нибудь Церковь сможет получить единую структуру». Многострадальный патриарх, в полной мере испытавший, что такое вмешательство государства в церковные дела, понимал необходимость сильного и независимого церковного управления.

«Следовательно, — делал заключение отец Александр, — католическую традицию, объединяющую всю Западную Церковь под единым началом, нельзя считать еретической. Более того, если мы признаём, что есть глава или предстоятель Русской Церкви или Грузинской Церкви, то при более едином человечестве, очевидно, может быть глава и общецерковный, и ничего тут антихристианского нет».

По поводу того, что следует считать еретическим, а что нет, отец Александр напоминал, что слово «еретик» обозначает человека, который придерживается некоторого учения, осуждённого Вселенским Собором как несовместимого с христианством. Если же возникает учение, которое не осуждено ещё ни Вселенским Собором, ни вытекающими из его решений постановлениями, ни общей верой Церкви, то это учение (если оно не общепринято) называется теологуменом (богословским мнением).

Смысл второго Ватиканского определения 1870 года относительно Папы сводится к тому, что Папа может авторитетно выступать от лица Церкви, между тем как в Православии от лица Церкви говорит собрание епископов.

Отец Александр призывал православных относиться терпимо и к этому положению Ватикана. Он предупреждал: «…если у Западной Церкви есть точка зрения, что Папа обладает таким авторитетом, а Вселенского Православного Собора, который торжественно провозгласил бы, что это заблуждение, не было, то вопрос этот остаётся вопросом веры».

О прочих вероучительных разногласиях между православными и католиками отец Александр говорил, что разногласия эти являются столкновением двух противоположных человеческих силлогизмов, с помощью которых не понимающие друг друга группы пытаются убедить противную сторону в своей правоте. «Два человеческих силлогизма стоят против друг друга. А на самом деле есть ТАЙНА, которая познаётся только в религиозном опыте».

Так, во всяком случае, обстоит дело с теологуменом о непорочном зачатии Девы Марии (он стал на Западе догматом в 1854 г.), который исповедовал, например, православный святой Дмитрий Ростовский. Все это сфера религиозного опыта, полагал отец Александр, поэтому можно предоставить право верить в непорочность или порочность зачатия Девы Марии в зависимости от того, как человек религиозно ориентирован.

Также он не считал чем‑то страшным или достойным проклятия учение о Филиокве (утверждение, что Дух Святой может исходить от Отца и Сына), ибо это добавление в латинском символе веры существовало задолго до того, как представители Восточной и Западной Церквей стали проклинать друг друга. Да и в Евангелии есть тексты, из которых можно сделать вывод, что Дух исходит и от Сына Божия. «Преподобный Максим Исповедник, — подчёркивал батюшка, — когда ему напоминали, что у латинян символ веры имеет отличия, говорил, что они по своему правы, потому что Дух Божий исходит от Христа, когда Отец посылает Его нам. Слова «от Отца и Сына» надо понимать «от Отца через Сына»». Выражая эту мысль, преподобный Максим говорил, что Господь учит «нас усваивать те блага, которые действительно подаёт один Бог Отец, действуя через Сына — по природе Посредника во Святом Духе» [118]. Также святой Иоанн Дамаскин учил, что Дух Святой «через Сына открывается и раздаётся нам» [119]. Некоторые православные богословы считали эти высказывания признанных святых восточным теологуменом, не имеющим отношения к сути католического учения о Святом Духе. Но в наше время Папа Иоанн Павел II с определённостью высказывается в пользу именно такого толкования Филиокве [120].

Отец Александр предупреждал, что есть богословы, которые видят во всём этом «глубокие догматические ошибки», но ведь Соборов, подтверждающих это, не было! Сам батюшка считал подобные споры бесплодными, а наши притязания узнать внутреннюю жизнь Бога — необоснованными.

«Мы знаем о тайне Божией, которая есть любовь, соединяющая между собой Божественные Ипостаси, но, в основном, Евангелия и Ветхий Завет, и весь изначальный христианский опыт говорят о Боге, обращённом к миру… «Бога не видел никто, — утверждает Евангелист Иоанн, — а явил Его миру Единородный Сын». Таким образом, Бога мы знаем только через Христа».

Возникновение же различных богословских концепций объясняется тем, что людям, особенно с философским уклоном, всегда хочется уйти в глубокую онтологию и начать размышлять о природе Божества. Размышлять об этом можно, полагал батюшка, но считать эти размышления догматами, выражением какого‑то глубинного откровения, скорее всего, нельзя…

Отец Александр постоянно напоминал, что Христос пришёл учить нас не Филиокве, а жизни с Богом, которая даётся причастием к Рожденному, Воплощенному, Распятому и Воскресшему. Его осторожное отношение к богословским спорам вполне согласуется с мнением учителей Православной Церкви. Так, преподобный Феогност писал: «Воздержись от высших созерцаний, если ты не достиг ещё крайнего бесстрастия… помянув о богословии, напоминаю тебе — смотри не простирайся в высоту… ибо не пристало нам воспарять туда, чтобы понапрасну не растерять перьев… Когда же взыщем Бога, тогда, может быть, коснёмся сколько‑нибудь и богословия» [121]. Также и св. Исаак Сирин говорил: «Как мнящегося на всех льва, избегай рассуждений о догматах» [122].

Настало время вспомнить эти предупреждения Учителей Православия и вместо догматических дискуссий искать путь к единству через смиренную молитву, которая одна может дать общий для всех христиан опыт веры. Люди, писавшие о молитвенной жизни, например, отец Жак Лев, или отец Вуайом, или протестанты, использующие в своей практике Иисусову молитву, свидетельствуют, что подлинная встреча с Христом стоит выше догматических разногласий. Господь дал нам единство с Собой, а мы отступаем от Него, замыкаемся в своих национальных и исторических традициях и теряем Его во второстепенных спорах.

Отец Александр полагал, что история внутрицерковных конфликтов показала: когда люди спорят, они только ожесточаются. Богословы–спорщики не сумели сблизить позиции Церквей. Сейчас, когда на Востоке знают больше о Западе и Запад знает больше о Востоке, сближение идёт совсем по другим каналам.

«Квеликому счастью, — говорил батюшка, — люди теперь начинают понимать, что многообразие есть судьба Церкви — судьба на долгие века, может быть, и на тысячелетия. И в этом многообразии, поднимаясь на неведомые высоты духа, встречаются святые — чёрные, жёлтые и белые — святые, говорящие на всех языках. Все они оказываются в одном лоне, в одном Царстве, более того, они оказываются ужасно похожи. <… > Такие святые, как Франциск Ассизский или преподобный Серафим Саровский не принадлежат одной конфессии, одному кругу христианства — они принадлежат всему миру. В этом‑то и проявляется всемирность истинной Церкви».

4

Отца Александра отличала исключительная открытость к чужому мнению, поиск точек соприкосновения, а не противостояния. «Кто не против вас, тот за вас», — говорит Христос. (Мк 9.40) Этот принцип батюшка исповедовал абсолютно во всех сферах жизни и особенно важным считал его в отношениях с другими конфессиями. Основанием для такой жизненной позиции была его вера в Небесного Отца всех народов.

В своей книге «Истоки религии» отец Александр пишет: «Божественная реальность остаётся сокровенной и не подавляет человека… Несовершенный дух ограждается от того, что превышает его силы, и это сохраняет нашу свободу перед Богом… Шаг за шагом входит Он в сознание людей через природу, через любовь, через чувство тайны и переживание Священного. С этим связано и историческое многообразие религий, которое отражает различные фазы и уровни Богопознания» [123].

Предпосылки для диалога между религиями отец Александр видел в их растущем интересе друг к другу и общем чувстве благоговения перед Высшим. На эту общность особенно следует обратить внимание сегодня, когда мир постоянно сотрясают национальные, религиозные и политические конфликты. Именно на путях религиозного общения народов, по мнению отца Александра, возможно настоящее сотрудничество, в котором так нуждается мир.

Он говорил, что с радостью принимает слова Корана, где сказано, что все верования должны конкурировать на путях добра. Батюшка считал возможным и необходимым объединять усилия наиболее авторитетных представителей ислама и христианства, чтобы они вместе могли противостоять нетерпимости, которая разъедает мировое сообщество. Эти усилия должны быть сделаны во имя духовных ценностей, заповеданных Богом нашему общему отцу Аврааму, от которого ведут своё происхождение христианство, ислам и иудаизм.

В своём комментарии к 5 главе кн. Бытия отец Александр рассматривал приведённые там родословные человечества как зачаток Библейского универсализма, противостоящего расизму. Уже на раннем этапе человечество представлялось в Библии как семья кровных родственников. Но до сих пор людей более всего разобщает порок национализма. Он продолжает ослеплять даже христиан некогда Единой Церкви, хотя Господь ясно призвал всех Своих учеников к любви.

На одной из лекций батюшка сказал: «Я вообще убеждён, что все прекрасное и глубокое во всех верованиях и религиях мира есть действие Христа — незримое, анонимное, но явное и продолжающееся».

Таким образом, ответственность за восстановление взаимопонимания лежит сегодня именно на христианах разных конфессий. Но для того, чтобы они заняли подобающее им место в обществе, требуется прежде всего объединить две основные ветви Вселенской Церкви. «Только на путях синтеза, — говорил батюшка, — возможно двигаться вперёд. Надо, чтобы мы вернулись к вселенской модели; барьеры губительны для взаимообогащения христианского Запада и Востока, губительны для цивилизации, потому что оставляют её вне христианского контекста, вне христианской духовности, которая единственная может сегодня сохранить мир в целостности».

И хотя отец Александр понимал, что объединение христиан — очень сложная задача, он все‑таки утверждал: «Христос не хотел, чтобы мы постигали истину в одиночестве, а хотел, чтобы мы это делали вместе. Пусть это трудно, пусть любая общность человеческая содержит опасность искушений, трений, соблазнов — Он так хотел! Это была Его воля, Его Церковь, Его Дух, Который в ней присутствует и сегодня!»

Таким образом, истинное стремление к единству, по мысли отца Александра, должно рождаться из переживания разделения христиан как общего греха и нарушения воли Христа. Мы верим, что в будущем грех этот будет преодолён, но не на путях превозношения, гордыни и самодовольства, а в духе братской любви.

Батюшка не участвовал формально в экуменическом движении, почти не встречался в советское время с зарубежными священниками, но экуменизм был присущ ему органически, как данное свыше Откровение, как абсолютная открытость сердца к другим.

Отец Александр писал: «Бог всем дал место в Своей Церкви. Она знает только одну границу — между истинной верой и идолопоклонством» [124]. Самое страшное для Вселенской Церкви, когда кто‑либо претендует на то, чтобы заставить всех «ходить строем», декларируя лозунги типа: «если мы в это верим, в это должны верить все; если мы этого хотим, все должны этого хотеть».

Батюшка так же, как апостол Павел, «нёс светлое, жизнеутверждающее, полное надежды благовестив… жизнь во всей её полноте, устремлённую к вечным горизонтам».

5

Главным источником, вдохновляющим борцов за единство Церкви, всегда были проповеди библейских пророков. Пророки учили отличать внутреннее от внешнего, вечное от преходящего, всеобщее от частного. Уже Откровение Сущего, данное Аврааму, по словам отца Александра, «не носило узко племенного характера, подобно многим языческим прорицаниям. Величие и слава избранных Богом людей связывались в Обетовании с благом всех времён и народов.

“И благословятся в тебе все племена земные” — таково было одно из самых поразительных пророчеств древнего мира» (Быт 12.3). Очевидно, что эта весть почиталась очень важной, ибо она передавалась почти без изменений из поколения в поколение. Другое пророчество говорило о том, что все народы должны собраться на горе Сион (Ис 25 6). Это не значит, что все народы превратятся в народ израильский, но что всем им найдётся место в Его Царстве. Так же и в Евангелии Господь говорит, что есть у Него и другое стадо, кроме Израиля, и другие овцы (Ин 10.16). А последний пророк Ветхого Завета Иоанн Креститель предупреждал своих последователей от национальной замкнутости: «Не думайте говорить в себе: “отец у нас Авраам”; ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму» (Мф 3.9).

«В событиях, разыгравшихся в земле Рамсес и в Синайской пустыне, — писал отец Александр, — Ягве явил свою юлю и создал Свой народ, которому надлежало стать “царством священников и народом святым”, то есть Церковью. Смысл Исхода прежде всего в том, что Ягве усыновляет Израиль. Это усыновление вполне равноценно новому рождению. В союзе с Ягве только и обеспечивается сама жизнь народа в качестве чада Божия вместо прежнего раба, обречённого на смерть.

Поэтому Пасха становится не просто праздником пастухов или воспоминанием о событиях прошлого, она есть непрекращающееся свидетельство о появлении на земле Божьего удела. Судьба Ветхозаветной Церкви двуедина. Это, с одной стороны, “исход”, “отделение”, “обособленность”, но, с другой стороны, в этом же заключено духовное будущее “всех племён и народов”. Это двуединство сохранилось и в Церкви Новозаветной, отражённое в двух её наименованиях: Православная и Вселенская (Католическая). Исключительность и универсализм идут здесь рука об руку, и эти два аспекта навсегда останутся в земной истории Церкви» [125].

Второй источник экуменических представлений — универсализм и христианская свобода апостола Павла. «Евангелие, — говорил батюшка, — открылось апостолу Павлу как вера, проникнутая духом любви и свободы, как вера, которая нуждается лишь в немногих внешних символах».

Следуя ветхозаветной традиции, первоначальная Церковь брала все прекрасное, что уже было в мире: музыкальные произведения, гимны, живопись, архитектуру. И это не было компромиссом или проявлением конъюнктуры. Церковь принимала то, что действительно было достойно принятия. Церковь шла, по словам отца Александра, по пути открытия внебиблейского мира, который, может быть, не всегда точно называют языческим.

Но тот же универсализм Библии стал заслоном на пути распространения языческого спиритуализма и эллинистической философии. Панэллинизм, по мнению отца Александра, являлся господствующей идеологией клира греческой Церкви, который греки пытались навязать миру в ответ на универсализм Римской Церкви.

И все же ко времени появления христианства в мире, по замыслу Божию, уже были созданы все внешние условия для создания Единой, а не национальной Церкви. То есть такой общины, в которой, несмотря на единство, не было бы места культурной и национальной уравниловке. Отец Александр был уверен, что Господь ясно показал в Священном Писании, что желает видеть Свою Церковь единой в многообразии.

Против сглаживания различий в вопросах веры выступали многие предшественники отца Александра. Так, Г. Федотов утверждал, что «Единая сила Святого Духа сходит на апостолов в раздельности огненных языков. Дар языков — был первым даром новорождённой Церкви» [126]. Значит, Церковь в этом даре получила благословение на многообразие форм и языков служения. Но тот же Федотов далее говорит о будущем человечества: «В Царстве Христа падут все преграды непонимания, и духовные лики народов будут открыты друг для друга».

И если христианский экуменизм рождается из библейского мироощущения, то убеждения его противников формируются в угоду национальной привязанности к культурным обычаям. Этот момент мы можем отследить уже в книге Деяний Апостолов, где встречаемся с первыми противоречиями между учениками Христа.

« Нас не должно удивлять, — писал отец Александр, — что первый серьёзный кризис в Церкви возник в связи с обрядами.

Людям легче отказаться от своих убеждений, чем от обычаев: это коренится в законах психологии. Хотя обычай есть то русло, по которому чаще всего текут реки духовной жизни, сохранять ритуалы проще, чем верность духу» [127].

в

Открытость чужому — это знак обретённой силы Христа. Когда есть открытость, есть также и духовное возрастание, и постоянная связь с Небом. Можно сказать, что открытое сердце это христоподобное сердце.

Отец Александр говорил: «Положение, конечно, трудное и неудобное. Похоже на замок, в котором открыты все двери — сейчас придут враги и овладеют замком. Но, если он принадлежит сильному господину, тот может жить совершенно спокойно, ибо достаточно силён» [128]. Христианин, у которого открыты все двери, — это как раз и есть настоящий христианин, потому что за ним сила. В нём, рядом с ним, Господь, Который для него на самом деле Царь. Это есть настоящая вера, побеждающая закрытость.

Открытое христианство, внутренняя свобода — всё то, что неизменно поощрял отец Александр — сегодня являются общепризнанными ценностями. Тот, кто крепко стоит на позициях библейского осмысления истории, видит в росте открытости и динамизма вектор развития человечества и промысел Божий. Не случайно на смену тоталитарным режимам первой половины столетия приходят в конце XX в. беспрецедентное единение людей и демократизация обществ.

В то же время на примере непрекращающихся национальных и религиозных конфликтов мы замечаем, что динамизм у многих порождает ощущение неустойчивости, ностальгию по старым, закрытым, неизменным системам.

Батюшка это прекрасно понимал и старался в своей пастырской работе, в многочисленных беседах и проповедях, книгах и статьях привить своим чадам бесстрашие перед открытостью миру. Его вера свидетельствовала о внутренней устойчивости, какая была у Авраама, покинувшего свой дом и отправившегося на чужбину, или у апостола Петра, ступившего по слову Господа на воду.. Отец Александр знал, что альтернативы этому глобальному доверию нет; поэтому так важно всем членам Вселенской Церкви возрастать в любви друг к другу, становиться прозрачными и проницаемыми друг для друга, помогать друг другу на стремительных поворотах истории.

Непроницаемыми друг для друга нас делают приверженность к традиционным мифологемам и бесконечные «рациональные» споры. Зная это, русский философ С. Трубецкой писал: «…я не жду, чтобы на догматической почве можно было бы подвинуть дело хоть на шаг вперёд и достигнуть чего‑либо, кроме пущих раздоров и соблазнов. Спор бесплодный и нехристианский, воистину братоубийственный по делам и духу ведётся века на догматической почве, несмотря на то, что в главном, во Христе, все хотят быть согласны. Из этого одного ясно, что надо переменить самую почву этого спора» [129]. Поэтому батюшка и говорил, что богословские вопросы не должны быть помехой любви, которая одна может привести к единству.

Сегодня, несмотря на усилившуюся тенденцию к изоляционизму, в мире все отчётливее проявляется способность к сотрудничеству. Созванный Папой Иоанном XXIII Второй Ватиканский Собор открыл перспективы в диалоге между Церковью и миром, проложил новые пути в богословии, экуменизме, апостолате, богослужении и понимании Библии. А протестантская инициатива, приведшая к созданию Всемирного Совета Церквей, говорит о такой жажде общехристианского единства, какой ещё не знала история. «Замечательно, — подчёркивал отец Александр, — что экуменизм зародился и живёт именно тогда, когда в мире усилилась расовая нетерпимость и шовинизм».

Не догматические споры, а искреннее стремление исполнить волю Христа и возрастание в святости могут создать необходимые предпосылки для диалога. Современный православный богослов отец Борис Бобринский писал: «Святые прошлого… должны быть и нашими святыми, и на глубине — это наши святые. Святые Кармеля, св. Франциск Ассизский, св. Шарль де Фуко и множество праведников наших дней, мать Тереза… Истинный экуменизм — это экуменизм святости» [130]. Недаром, «восточный подвижник IV в. Авва Дорофей, — отмечал батюшка, — сравнивал Бога с центром круга, а людей — с радиусами: чем они ближе между собой, тем ближе к Центру. Вот — мистическая основа для экуменизма»[131]. По мере приближения к центру радиусы сближаются. Значит, в духовной глубине происходит соединение, а причины разделения лежат на психологическом и физическом уровне, то есть во внешнем.

Выдвижение этого внешнего — традиций и обрядов — на первое место означает возвращение к дохристианским временам магического отношения к вере.

«До тех пор, — полагал батюшка, — пока над людьми властвует традиция, пока у них нет своего личного мистического опыта, пока каждый идёт по пути, по которому ему наказали идти родители, до тех пор традиция разделяет людей. Но когда каждый находит свой личный путь к Богу, становится ближе к Нему, тогда же он находит и общий опыт с теми, кто был до него, и с теми, кто находится в других традициях».

Границы воздвигаются теми людьми, которые не имеют личного общения с Богом и не чувствуют тайны Божественной любви. Разобщенная Церковь являет нам духовную раздробленность, необращенность её членов, нахождение их по ту сторону христианского опыта.

Таким образом, путь объединения христиан лежит через углубление личной веры. Потому для отца Александра Церковь и была едина, что, пребывая в общении с Господом, он одновременно оказывался над временными человеческими границами.

Батюшка считал, что Церковь подобна своему основателю Богочеловеку Иисусу Христу. Но есть и огромная разница. Если в Иисусе Христе человеческое начало было свободно от зла и греха, то человеческое начало Церкви — земное, и оно не свободно от греха. Церковь состоит из обыкновенных людей, но она является семенем, зачатком, как бы ядром будущего человечества, которое должно соединиться в величайшем многообразии, в величайшей открытости, в величайшей свободе и, в то же время, в единстве.

«Прежде всего, почему Церковь едина? Потому, — говорил батюшка, — что мы взираем на единство Божие. А это таинственное единство… Вы думаете, напрасно людям открылась тайна Божественного Триединства? Напрасно Бог открыл Себя как Творец, как Логос и как Дух? Нет, отнюдь! Это имеет прямое, практическое значение для нашей жизни. Это вовсе не отвлечённая метафизика! Не отвлечённая догматика! Когда Рублев писал свою Троицу, он пластически, красками и линиями изобразил вот эту незримую тайну любви, этот круг, который как бы манит и призывает человека изменить свою модель мира».

Отец Александр подчёркивал, что Откровение это дано было в очень трудное для России время. «Когда Древняя Русь, — говорил он, — находилась в тяжком состоянии во время ордынского ига и во время княжеских междоусобиц, духовного кризиса и упадка, что можно было противопоставить этому распадающемуся миру? Любовь! А какую любовь?

Прежде всего любовь Божественную! Это глубоко поняли Андрей Рублев и преподобный Сергий — его предполагаемый учитель. Агрессивному, озлобленному миру святые противопоставили любовь, воплощённую в образе Святой Троицы. Как един Христос, как един Бог, как един Дух Божий — так едина Церковь. И когда Христос, очень редко употреблявший слово “Церковь”, сказал Петру: “Я создам Церковь Мою на скале, на камне, на Тебе, и врата адовы не одолеют её”, то Он сказал не: “Церкви МОИ”, а “Церковь МОЮ”, определяя Церковь как некую единую субстанцию».

Образ Рублевской Троицы стал для русских религиозных философов и богословов воплощением понятия соборности. В отличие от коллективизма, в котором личность исчезает, и от индивидуализма, в котором личность гипертрофируется, под соборностью богословы понимали единство, которое не убивает личность. Только тогда, когда Церковь стремится к подобному онтологическому единству, она приобретает способность продолжать жизнь и дело Христа на Земле. Но Церковь не подобна войску или какой‑то организации.

«Она, — говорил батюшка, — не ограничена ничем: ни временем, ни пространством, ни народом, ни племенем… Поэтому слово “соборная” можно также понимать как собранность со всех сторон мира. Господь послал апостолов проповедовать повсюду. И сегодня нет страны, где не было бы возвещено Евангелие. Разумеется, одни его приемлют, другие — отвергают, но предназначено оно для всех. Сегодня Священное Писание переведено на полторы тысячи языков и наречий, богослужение и проповедь звучат на самых разных языках. <…>

Всё началось с двенадцати человек, а теперь христиан — свыше миллиарда; и постепенно, шаг за шагом, вера Христова охватывает всё большее число людей. Для неё нет границ, и если когда‑нибудь люди вступят на другие планеты — и там будет существовать Церковь. Она — древо, ветви которого уходят в небо.

Более того, нет и такого состояния человеческого, которое не охватывала бы Церковь. Если Ветхий Завет запрещал вступать в общину уродам, калекам, душевнобольным, людям с разными изъянами, — Церковь открыта всем: каждый человек может пойти по пути Христову, если захочет. Она — вселенская и в географическом, и в историческом, и в духовном смысле слова».

Чем же объясняется тогда существование такого множества христианских общин: православные и католики, староверы и баптисты? Отец Александр видел здесь несколько причин.

«Прежде всего, — отмечал он, — когда мы говорим об историческом пути Церкви, мы не должны забывать, что Церковь синтезирует тайну великого достоинства христианства и недостоинства нас, христиан». В Церкви воплощается и Дух Божий, и наши человеческие слабости и страсти; здесь возникают проблемы, споры, национальные распри, культурные конфликты. Отец Александр считал этот процесс естественным и, более того, осмысленным, необходимым для того, чтобы Дух Божий преображал нас не механически, чтобы мы не видели в Божественной помощи «воздействия какого‑то волшебного луча, насильственно меняющего нашу природу, но сами добровольно стремились к тому, чтобы соответствовать идеалу, шли Ему навстречу и уже тогда получали силу преображения».

В своих размышлениях на эту тему он ссылался на В. Соловьева, который говорил, что «история Церкви есть процесс богочеловеческий, в котором действуют и божественные, и человеческие силы. Вот почему здесь было столько кризисов, упадков, неудач, столкновений. Вот почему, в конце концов, всегда высшее побеждало в самых отчаянных ситуациях».

Для того чтобы справляться с человеческими, земными проблемами, богочеловеческий организм Церкви должен иметь структуру и порядок. А «этот порядок, эта структура, — говорил отец Александр, — лучше всего были усвоены в Риме».

И не случайно «любимым словом в Риме было “конкордия” — согласие. Именно римский епископ оказывался центром согласия, когда Церковь начинали раздирать какие‑либо конфликты. Уже второй епископ Рима Климент Римский, написавший в 90–х годах послание к коринфянам, показал себя поборником порядка и законности внутри Церкви. Конечно, такая приверженность к порядку наложила на мышление и дух западного христианства определённую печать. И до сих пор в посланиях к окружным римским епископам ощущается вот эта кристальность, лаконичность и некоторая юридичность».

В необходимости внутрицерковного порядка отца Александра убеждал весь опыт его пастырского служения. Ведь ему не раз приходилось видеть, насколько пагубно сказывается неорганизованность православных церковных институтов на деятельности Церкви в миру и как это отражается на её авторитете.

Но согласие и порядок в Церкви вовсе не должны бьггь тождественны авторитаризму. Когда правыми считают только себя и отрицают вселенский характер Церкви, начинает утверждаться истинность лишь одной национальной конфессии. «Дух самодовольства и пошлости свойственен всякой узконационалистической вере», — пишет отец Александр в книге «Вестники Царства Божия».

В своём интервью, подготовленном на случай ареста, батюшка говорил: «Путем долгого размышления, контактов и исследований я пришёл к убеждению, что Церковь, по существу, едина. Разделили христиан, главным образом, их ограниченность, узость, грехи. Этот печальный факт стал одной из главных причин кризисов в христианстве. Только на пути братского единения и уважения к многообразным формам церковной жизни можем мы надеяться обрести силу, мир и благословение Божие» [132].

Второстепенные, культурные, национальные и другие различия религиозной жизни при этом вовсе не должны сглаживаться или игнорироваться; но все эти признаки должны занимать подобающее им место в иерархии ценностей — отнюдь не первое.

По тому, что находится на первом месте, а что на втором — культурные или духовные факторы, — легко можно определить, имеем ли мы дело с магическим мировоззрением, в котором превалирует языческое наследие, или с истинно христианским динамичным мироощущением.

Только динамичную религию, в которой на первом месте стоят жертвенная любовь, преданность высоким идеалам, благоговейное Богопознание, мы можем назвать по–настоящему монотеистической и вселенской. Статический же подход к вере всегда приводил христиан к разделению по якобы догматическим причинам.

Но в самой природе слова «Догмат» не содержится ничего статического. «Этот термин, — считал батюшка, — на самом деле обозначает просто некое учение, некое воззрение. Только впоследствии он приобрёл значение “статический”, “неизменный”, от него образовались слова “догматизм” и т. п. С филологической точки зрения догмат означает просто выражение христианского учения. Богословие же — это не догмат, а размышление о догмате». Отец Александр полагал, что вероучительных определений как выражений общецерковного учения набирается совсем немного.

Даже Символ Веры не был у первоначальной Церкви набором определений, потому что Церковь жила тогда в единстве веры и любви и в догматах не нуждалась. Главное в Церкви — не определения и споры о них, а единство, основанное на отношениях с живым Христом. Главное в том, чтобы говорить Ему «Ты», а не «Он», как говорят в догматах.

Вероучительные определения есть в разных религиях, например, в исламе. А христианство как бы не является религией вообще, оно есть признание факта присутствия Христа, Которого верные Ему познают в своей личной жизни. Кроме того, отец Александр считал (так считали В. Соловьев и другие православные богословы), что христианское учение развивается.

Это не значит, что батюшка отрицательно относился к догматическому учению. Вовсе нет. Просто он хотел, чтобы вероучительные формулировки занимали в Церкви принадлежащее им место, определённое историей. Он считал, что тогда, когда эллинистический мир, полный интеллектуального декадентства, стал ассимилировать христианство, он породил сонмы чудовищ, и догмат стал тогда на их пути плотиной, т. е. сыграл свою положительную роль.

Прежде всего, это относится к учению о Воплощении. Если кто‑то заявляет, что он христианин, но не исповедует Христа Воплощенного, то это не христианство. С такими ересями, считал отец Александр, надо бороться, потому что в них всё время восстаёт язычество.

Что же касается нормальных христианских конфессий (признающих, прежде всего, учение о Воплощении), то уже Второй Ватиканский Собор выработал такое мнение: «…некое различие образа жизни и обычаев… не противоречит отнюдь единству Церкви, но даже увеличивает её красоту и немало способствует осуществлению её призвания» [133].

«Еще Ириней Лионский, — говорил отец Александр, — признавал, что каждая христианская община, в конце концов, может существовать по своим законам и обычаям». И между прочим, тот же Ириней Лионский придавал меньшее значение абстрактному богословию, чем жизни, пропитанной верой и любовью к Богу.

Вселенская Церковь объединена тем, что у неё есть Слово Божие. Она стоит на Священном Писании, а также на святоотеческом Предании, которое едино для Западной и Восточной Церквей. Ибо Святые Отцы жили в ту эпоху, когда Церковь была едина. Это наследие создало для христиан надёжный общий язык, который, по словам философа Г. Гадамера, «необходим для умения поддерживать диалог, давать слово инакомыслию, усваивать произносимое другим человеком и вместе переживать актуальность прекрасного» [134].

Глубокое ощущение связи Церкви со Словом Божиим подвигло отца Александра на написание второго значительнейшего труда в его жизни — «Словаря по библиологии». «Словарь» есть, по сути, рассказ о людях, живших в разное время, в разных странах, но беззаветно преданных Библии, посвятивших ей всю свою жизнь и творчество. Это попытка приобщить нас к их миру, чтобы Слово Божие и для нас стало таинством общения с Богом. Именно через жизнь и труд святых, работающих над Библией, выстраивалась для батюшки самая чистая линия истории Церкви.

В словаре ещё раз проявился и христианский универсализм отца Александра, и его удивительная терпимость к различным мнениям, и его солнечный дух, умеющий во всём видеть лучшее, способный показать то, что объединяет людей, а не то, что их разъединяет.

Однако и в разделении христиан на конфессии батюшка видел действие Божьего промысла, создававшего предпосылки для жизненности христианства. «Без этого, — говорил он, — наверное, в нём было бы что‑то однородное, принудительное. Как будто зная склонность людей к нетерпимости, Бог разделил их, чтобы каждый на своём месте, в своём саду выращивал свои плоды. Но придёт время, когда эти плоды соединятся в едином потоке, в котором сохранится все лучшее, что есть в духовной культуре человечества и в человеке — образе и подобии Божием» [135]. Когда мы доходим до глубины, мы узнаем, что все бесконечное многообразие есть проявление частей целого. На глубине, в единстве любви соединяется то, что нам казалось несоединимым. «Плюрализм, — пишет батюшка, — не упраздняет принципа единства, и чем богаче и разносторонней становится жизнь в Церкви, тем настоятельнее оказывается потребность в связующем её стержне» [136].

Церковь, которая под предлогом сохранения своего культурного достояния увязает в изоляционизме, постепенно теряет все. Церковь, открытая миру, которая раздаёт и не заботится о внешнем, приобретает не только силу Духа, но и творческие ресурсы для собственного культурного возрождения.

Так было с богатой Духом Церковью в первые века, когда её творческие силы дали мощный импульс национальным культурам. Отец Александр не хотел, чтобы Православие растворилось в традициях иных народов, но тем не менее он мечтал, чтобы Церковь плодоносила, а не превращалась в музей восковых фигур мадам Тюссо. Отец С. Булгаков также считал, что по своей сути «Православие чуждо изоляционизму», что «изоляционизм это исключение». Он полагал, что православные могут оставаться самими собой и в то же время свободно и искренне общаться со всем христианским миром [137].

Несомненно, существуют духовные различия между православным Востоком и Западным католическим миром. Отец Сергий Булгаков писал, что «католический мир воспринял с наибольшей силой человеческого Христа, притом страждущего, распинаемого. Сораспинаться с Ним, сопереживая Его крестную муку — едва ли не самое существенное в мистике Католичества, а в Православии главным является именно духоносность и стяжание духа… пророческое служение Христа».

И тем, и другим путём люди могут стать сопричастны Христу, сделать так, чтобы в них изобразился Господь (Гал. 4.19).

Отец Александр уникальным образом сочетал в себе мистические откровения Востока и Запада, и Церковь для него была действительно едина. Это его тайна — универсальное, целостное восприятие христианства. Христос изобразился в нём нерасколото, нераздельно, так, как Он был явлен только еврейским апостолам.

И в то же время, отец Александр всегда подчёркивал свою принадлежность к Православной традиции. Батюшка ценил и продолжал самое лучшее в ней, ему было близко выражение Восточной Церковью Пасхальной тайны. Его служение укрепляло позиции Православия, доказывало, что среди православных всегда были, есть и в будущем будут люди, способные обогатить мир своими духовными дарами. Это и русские религиозные философы, и такие святые и учителя, как мать Мария (Скобцова), отец Александр Ельчанинов, отец Сергий Булгаков, отец Александр Мень.

В 1989 году отцу Александру удалось съездить в Италию, и на него глубокое впечатление произвёл тот интерес к восточной традиции, который он встретил на Западе. Вернувшись, он рассказывал, что, посещая католические храмы, в каждом видел образы известных православных икон: Владимирской Богоматери, «Троицы» Рублева, православных святых. А в библиотеке Милана нашёл новые переводы на итальянский язык всего православного «Добротолюбия», огромное количество книг православных Отцов и русских подвижников. Разъединившись, Запад и Восток терпели жестокие потери, но теперь католики включили богатство Православия в свой духовный опыт, и им от этого стало не хуже, а лучше.

Любовь к обеим ветвям некогда единой Церкви заставляла батюшку переживать раскол между ними как трещину, проходившую через его сердце. Ему естественно было присуще миротворчество и чувство всеединства. Свое кредо он сформулировал так: «Христианство неисчерпаемо, уже в апостольское время мы находим целую гамму типов христианства, дополняющих друг друга. Если выразиться кратко, для меня вера, которую я исповедую, есть христианство как динамическая сила, объемлющая все стороны жизни, открытая ко всему, что создал Бог в природе и человеке. Я воспринимаю его не столько как религию, которая существовала в течение 20 минувших столетий, но как путь к грядущему».

В правильном понимании экуменизма заложена и успешность миссионерского служения Церкви. О том, как передавалась вера, батюшка говорил в проповеди на праздник торжества Православия: «Андрей сказал Петру, Филипп сказал Нафанаилу, и так они передавали эту радостную весть друг другу. И Церковь стоит именно там, где весть о Боге–Спасителе передаётся от сердца к сердцу, от человека к человеку, от народа к народу, от страны к стране, от одного времени к другому времени».

Церковь не имеет права быть только национальной, потому что тогда она не исполняет воли Христовой — идти и проповедовать Евангелие всему миру. Можно даже сказать, что национальная церковь — это языческая церковь. По своему первоначальному замыслу Христианская Церковь универсальна.

Но единая Церковь может существовать только в единстве Евхаристии. Когда в конце 70–х годов было нарушено евхаристическое общение со стороны Восточной Церкви, батюшка с послушанием принял это решение православного епископата. Однако он с большим сожалением и горечью говорил, что этот шаг означает новый поворот к церковному изоляционизму и разобщению христиан.

Отсутствие евхаристического общения, онтологический церковный раскол греховен по самой сути. В. Соловьев писал, что изоляционизм связан с эгоизмом, с падшим состоянием существ [138]. Вот что означает отказ от евхаристического общения. И тут не могут быть оправданием никакие политические причины и богословские расхождения.

Сегодня к проблеме общения (или необщения) Православной и Католической конфессий существует несколько подходов.

Есть подход, который просто не признает задругой Церковью права на существование. Его обсуждать бессмысленно.

Есть подход, который считает, что Православие и Католичество — это две различные Церкви, обе великие, но все‑таки разные. И поэтому, чтобы найти точки соприкосновения, надо сначала изучить разногласия между ними. Это мнение предполагает, что путём научных изысканий и богословских споров противоречия в конце концов можно будет преодолеть. И множество людей всерьёз изучают эти вопросы.

Но точка зрения отца Александра отличалась от данной позиции кардинально. Он считал, что есть «глубинная (мистическая) связь между Русской Православной Церковью и Западной Церковью, связь, которая идёт от самого начала. Ибо князь Владимир, когда задумал крестить Русь, взял из города Херсонеса частицу мощей мученика Климента Папы Римского, который был сослан туда и там погиб…»

Таким образом, если бы христиане обеих конфессий чувствовали в себе живое Богоприсутствие, как это было свойственно раннехристианским святым и мученикам, разделение Церкви было бы просто немыслимым. Существующие различия в обрядах и мнениях не имели бы такого значения. Все признавали бы их вторичность по сравнению с первичностью онтологического единства.

«В теле должно быть единое кровообращение, — писал отец Александр, — иначе его ждёт духовная гангрена». Поэтому миру необходимо «интегральное христианство, включающее всю гамму путей и переживаний» [139].

«Замысел Христа, — говорил батюшка, — ственность. Принцип многоединства это универсальный принцип для всей природы, для всей Вселенной. Вы посмотрите: что бы вам ни попадалось, будь то молекула, атом, клетка, популяция животных, группа, организм — это всегда многоединство. Это вводит нас в тайну Божества, которая тоже, по свидетельству Христа, есть некое многоединство. В этом тайна Троицы. Христос создал многоединство, которое Он назвал Церковью, и продолжает создавать его.

Упорный и мелочный догматизм есть зло для Церкви. «Если кто‑то начинает говорить, что учение Церкви диктует что‑то конкретное, — замечал батюшка, — не верьте. Он это говорит не от имени Церкви, а от себя. Эти категоричные заявления можно делать или от невежества, или от собственной узости, потому что Церковь как Целое давала какие‑то определения по важным вопросам весьма осторожно, и обязательных определений очень мало».

9

Экуменизм вовсе не подразумевает эклектики. «За неё, — считал отец Александр, — ратуют лишь люди, рассчитывающие превратить все религии в некую аморфную массу. Этого хотел JI. Толстой, теософы. Терпимость, диалог и взаимопонимание не имеют с эклектикой ничего общего» [140].

Отец Александр неоднократно высказывался по поводу того, насколько чуждо христианству всякое религиозное эсперанто. В книге «На пороге Нового Завета» он пишет: «Духовный рост человечества не есть простое расширение какой‑то аморфной массы идей или соединение их без разбора в одно целое, но предполагает сомнение и выбор; в науке невозможно говорить только “да”, где‑то необходимо говорить “нет”. <…> Вера не может обойтись без отрицания и отказа» [141]. «…Существует рубеж, за которым терпимость и умение видеть ценность в разных религиях должны смениться ограждением высших понятий от несовершенных и суеверных…» [142].

Слишком много непримиримого и взаимоисключающего содержат религии народов, чтобы их легко было интегрировать. Прекрасно зная Ветхий Завет, батюшка хорошо понимал, «как легко затемняется сознание человека ложными понятиями и как опасен для веры компромисс».

Отец Александр считал, что христианский экуменизм ни в коем случае не должен превращаться в глобальный универсализм (свойственный некоторым современным панрелигиям вроде бахаизма), уничтожающий реальную веру. В религии, как и во всех сферах человеческой деятельности, важно сохранять равновесие между традицией и новаторством. «Никакое новаторство не бывает плодотворно, — пишет отец Александр, — если до конца отрывается от традиции» [143].

Таким образом, люди должны уметь сотрудничать, не принуждая друг друга к полному подобию или смешению стилей, но углубляя свою веру и укрепляя свой собственный духовный стержень.

Это верно и для поместных Церквей, которые в духовном плане имеют свой индивидуальный характер. Об этом свидетельствует Апокалипсис Иоанна Богослова, где говорится о том, что все Церкви сами, лично предстоят перед Богом со своими заслугами и грехами; сами несут ответственность за все, ибо ответственность не может быть безличной.

Можно также вспомнить слова апостола Павла о том, что у каждого члена Церкви своё назначение и потому всем даются различные дарования (Рим 12. 6–8). Кроме того, должны быть разные мнения, чтобы открылись искуснейшие (1 Кор 11.19). Для отца Александра естественна именно многоликая Церковь, проникнутая духом экуменизма, который есть открытость другому мнению, умение слушать, умение общаться. Экуменизм — это не диалог двух великих церквей. Церковь — едина. Экуменизм — это диалог христиан внутри единой Церкви, обогащающий всех.

«Будучи единой во всей своей полноте, — писал православный богослов Н. Афанасьев, — Церковь (первоначальная) оставалась всегда универсальной, так как каждая местная Церковь содержала в себе все остальные местные Церкви»[144]. Внутренний сквозной универсализм был распространён на все христианство, и по этой причине каждая Церковь была предметом любви для всех, и все были предметом любви для каждой. «Между прочим, в силу кафолической природы, местным Церквам были совершенно чужды замкнутость и провинциализм».

Отец Александр всегда старался показать людям не недостатки других христианских конфессий, а то, что есть в них лучшего, чему можно у них поучиться и что они могут делать сообща. Ведь разногласия и отчуждение христиан являются наибольшим соблазном для мира, который смотрит на христиан и ждёт от них истинного свидетельства об их вере и взаимной любви.

Нарушив последнюю заповедь Господа о единстве, Церковь потеряла ту силу Божию, которая была дана ей в день Пятидесятницы, когда все были вместе. И только тогда, когда Церковь это осознает и покается, может начаться настоящее возрождение человечества.

В проповеди об Иоанне Лествичнике отец Александр так говорил о нынешних путях Церкви:

«…Кто думает, что можно не двигаться вверх, что можно топтаться на месте, тот обманывает и себя, и Бога. И Церковь тоже должна подниматься к Господу, отзываться на духовные запросы людей. Когда проходят десятилетия, столетия, а мы никуда не продвигаемся, значит, мы ничего для Господа не сделали, значит, впустую эти годы прошли.

Другие в это время поднимались вверх, а мы ходили в темноте и тени смертной… И это при том, что наверху нас ждёт Господь, а внизу — тьма: тьма греха, лености, косности и нерадения. Нам страшно об этом подумать, но там‑то мы и топчемся, хотя и считаем себя православными христианами. Далеко, далеко обогнали нас другие…»

Нам давно пора осознать нарушение главного Евангельского Завета о единстве. Христиане мира должны выйти на новый уровень любви друг к другу во имя Христа, пришедшего к одному народу, но ради всех народов; в определённое историческое время, но ради всей истории. И Он приходит к каждому, кто откроет навстречу Ему своё сердце…

Получая свой опыт в постижении Христа, открытые друг другу Церкви смогут образовывать гармоничное единство. На пороге 3–го тысячелетия, которое, по мысли папы Иоанна Павла И, должно стать эрой сплочения христиан, нам особенно важно собирать воедино идеи всех, кто внёс свою уникальную лепту в экуменическое движение.

«Экуменизм — это такое общение, — говорил отец Александр, — которое способно обогащать каждую из конфессий». Он подробно останавливался на том, чему должны учиться православные у католиков и чему — у протестантов.

У католиков он рекомендовал брать дух миссионерства, учиться административному порядку, дисциплине, катехизации, заимствовать высокую богословскую подготовку. У баптистов — принцип общинности, совместное изучение Слова Божия в группах, подготовку к проповедям, взаимопомощь, дела милосердия. «Все эти принципы, — считал батюшка, — общие, они принадлежат всей Церкви органически, но в силу раскола отдельные Церкви лишены то одного, то другого». Он был уверен, что в России Церкви должны не конкурировать друг с другом, не перетягивать друг у друга паству, а взаимодополнять и обогащать друг друга своим опытом, ибо только «в постоянном коммуникативном обмене наше познание мира постоянно складывается» [145].

Главное в экуменизме отца Александра — практаческий подход. В словах Христа «да будут все едино» (Ин 17. 21) батюшка видел призыв не к богословствованию, а к действию… Поэтому к любому позитавному начинанию христаан других конфессий он относился терпимо и с интересом.

В частности, думая над устройством своего огромного прихода, над организацией малых групп, отец Александр заимствовал опыт общинной жизни и совместного изучения Писания у баптистов. Батюшка читал баптистские журналы, общался с протестантами самого разного социального и образовательного уровня, стремился понять, почему в России уже более 100 лет они привлекают к себе тысячи людей. Ведь их Церковь не имеет в нашей стране древней традиции, эстетически она также непривычна: строгая, простая служба, интерьер без икон и фресок, нет пышных облачений.

В дружеских встречах с протестантами батюшка старался перенять у них все необходимое для Православной Церкви. Баптисты также с большим уважением относились к отцу Александру. Они признавали в нём истинного христианского проповедника, евангелизатора, миссионера Церкви. Отец Александр был для них свидетелем присутствия Христа в Православии. Таким образом, батюшка своими действиями «строил мост» в отношениях между этими двумя христианскими общинами России.

Стараясь обогатить Православную Церковь тем опытом, который был у других христиан, отец Александр в то же время никого не перетягивал на свой «корабль». На предложения некоторых ревнителей Православия спасать погибающих без таинств и иерархии баптистов он отвечал, что «в спасении властен только Бог». Надо не «перетягивать» к себе баптистов, а собственной жизнью свидетельствовать, что таинства нас преображают. Если нам действительно вручены Богом особые дары, мы должны уметь их использовать. Нельзя говорить о своём богатстве, о своём спасении чисто формально; важно собой являть миру образец возрождённых душ. Вот почему отец Александр считал, что Православной Церкви не надо рекламировать себя и заниматься пропагандой.

Но когда православные уходили к баптистам или католикам, ему было обидно за Церковь. Он считал, что каждый должен оставаться там, где он есть. Вопрос ведь стоит единственным образом: можно ли в рамках существующей Церкви сегодня проповедовать Евангелие, нести людям Слово Божие? Если можно, то всяческие переходы — бесполезная трата сил и времени, они не могут рассматриваться иначе, как стремление перенести проблемы из внутренней области (духовного становления) во внешнюю. Кроме того, переходы подрывают дух братства, являются эгоистическим проявлением в Церкви. И ещё глубже — они знак непонимания того, зачем Господь создал столь многообразную Вселенскую Церковь.

В отношениях между собой все поместные Церкви могут сохранять полную самобытность и индивидуальность. Но уникальность своих дарований конфессии должны рассматривать прежде всего как повод послужить друг другу по мере личных возможностей.

Есть высшая добродетель в том, чтобы помогать кому‑то, не требуя в ответ ассимиляции и подчинения. Такова настоящая любовь супругов, при которой сохраняется уважение друг к другу и свобода каждого. Из такого же уважения должно развиваться гармоничное «соцветие Церквей».

«Человечество замыслено как Церковь, — говорил отец Александр, — т. е. как некое органическое единство индивидуумов. Такое единство, которое не гасит ценности личности и индивидуального сознания. Напротив, высший взлёт человека всегда есть взлёт индивидуума».

По мере развития любой нации стадное, коллективистское чувство уменьшается, а индивидуальное начало и чувство собственного достоинства возрастает. Также и в постижении религиозного смысла жизни человечество проходит несколько этапов. И если вначале люди видят своё призвание в исполнении гражданских обязанностей, то потом такой взгляд перестаёт их удовлетворять. Обретая самого себя, человек все чаще задумывается над своей судьбой и её значением: откуда он пришёл, для чего живёт, куда идёт, что его ждёт после смерти. Вот вопросы, которые рождают новое мироощущение индивидуума.

Развитие протестантизма в России, как и во всём мире, свидетельствует об углублении индивидуального характера веры, о переходе от языческого патриархального коллективизма к ощущению Бога как личностного Начала. И далее — к интимному любящему сотворчеству с Господом каждого человека и к личной ответственности за Евангельское благовестие.

Масса, толпа, несёт в себе демонической заряд, через который зло разрушающе действует на все доброе, на все творческое. Некоторым кажется, что ради интересов коллектива можно пожертвовать свободой отдельного индивидуума. Но любое ограничение свободы, даже с наилучшими побуждениями, оборачивается ГУЛАГом.

К. Льюис удачно подметил, что стремление составить из людей вечно повторяющийся орнамент, обезличив таким образом человека, имеет сатанинское происхождение [146]. Люди — не бессмысленные узоры, а индивидуальности; дифференциация, различия дарований — божественный дар и благо миру.

«Именно благодаря этой неравномерности, — говорил батюшка, — становится возможной тесная органическая солидарность и взаимосвязь между людьми. В живом организме специализация, взаимодополняемость и координация частей есть признак высокоразвитой структуры. Человечество не только как идея, но и как реальность есть единый организм. От самого своего рождения люди нуждаются друг в друге, нуждаются в тех, кто их воспитывает, учит…»

Различия между людьми — это возможность сделать их более открытыми друг другу. Подобные размышления позволили отцу Александру прийти к радикальному выводу: «Неравенство между людьми — это великий дар Бога: если один имеет одно, то он может дать другому… если оглядеться, то увидишь, сколько людей кругом нуждаются в тебе словом, делом и так далее».

Г. Честертон писал: «Христианин рад, что Бог разбил мир на кусочки, раз эти кусочки живые… христианин видит в личности высший замысел Бога» [147]. Неуважение к частному, чужому, к индивидуальности и её свободе — это знак непринятого Воплощения, отрицания Божественной любви к каждому.

Чтобы возродить христианство в России, сегодня необходимо развивать и углублять индивидуальное начало и личную ответственность верующих. В приходе отца Александра такому развитию способствовали «малые группы» — небольшие общины, где вера должна была прибрести личностный, а не массовый, храмовый характер. Таким образом батюшка пытался внести свою лепту в изменение церковного сознания от коллективного к личностному, создающему условия для прорастания христианского персонализма.

Лишь по мере осознания своей индивидуальности, по мере углубления личных отношений с Богом происходит выход за рамки той среды (включая национальную), с которой ассоциирует своё «Я» человек, недостаточно проявленный, недостаточно воплощённый.

11

Существование Православия, как и любой другой Церкви, в огромной степени зависит от жизнеспособности народа, потому что Церковь есть богочеловеческий организм. Мы знаем из истории, что на протяжении 2 тысяч лет многократно гибли самые выдающиеся и сильные Церкви. И у нас не должно быть иллюзий, что Россию почему‑то Бог предпочтёт, и с ней не случится того, что случилось с Израилем, с Византией, с Александрией и другими.

Жизнь Русской Православной Церкви подчиняется общим для всех нравственно–историческим законам. Но, когда речь идёт о Вселенской Церкви, мы видим, что всегда в том или другом месте вспыхивает огонёк Святого Духа, дающий христианам жизнь с избытком.

Церковь локальная, обособившаяся от других, действительно рискует в результате ошибок и заблуждений оказаться без Источника жизни и прийти к упадку. Но в рамках Вселенской Церкви, в содружестве и взаимопомощи с христианами всего мира может произойти возрождение любой конфессии.

В книге «Вестники Царства Божия» отец Александр сравнивал катастрофу разделения Церкви с расколом Израиля на два царства — Северное и Южное. Как это было тогда губительно для Израиля, так же страшно по своим последствиям оказалось разделение Церкви на Западную и Восточную в IX‑XI вв. [148].

То, что между Востоком и Западом существовали различия в церковных обрядах и понимании некоторых аспектов христианского богословия, — нормально. Тут действовали и будут действовать этнопсихологические факторы. Чудовищным было то, что этнопсихология в конце концов заслонила необходимость единства, сумела перечеркнуть Божественную волю о Церкви, изложенную в Евангелии.

Но в обеих ветвях некогда единой Церкви всегда были святые, которые не теряли динамичный дух Священного Писания и стремились открыть своё сердце навстречу всему человечеству. Святые, не считавшие врагами тех, кто верит или думает иначе.

Многие светочи православной духовности, по словам церковного историка Н. Арсеньева, находили близкое своей душе в творениях христианских подвижников Запада. Так, известная в православной практике «Невидимая Брань» старца Никодима Святогорца была переводом книги иезуита Лоренцо Скуполи. Тот же старец, подвизаясь на Афоне, перевёл на греческий язык труды Игнатия Лойолы. А св. Дмитрий Ростовский хорошо знал «Подражание Христу» Фомы Кемпийского.

Другой святой Православной Церкви, святитель Тихон Задонский, читал и любил Иоганна Арндта и книгу английского епископа и созерцателя Йозефа Хацела. «В тишине, трезвенно и осторожно, в великой верности своей Церкви вырастала в некоторых кругах России, в Русской Православной Церкви, большая потребность ощутить единство со всеми христианами, верующими в того же единого Господа, подготовлять и расчищать почву для взаимного понимания» [149].

Для настоящих святых весьма характерно отношение к инославным христианам старца Силуана, описанное в книге его ученика иеромонаха Софрония.

Однажды старец спросил зашедшего к нему архимандрита, проповедовавшего среди католиков, как он проповедует?

Тот ответил: «Я им говорю: ваша вера — блуд, у вас все извращено, все неверно, и нет вам спасения, если не покаетесь.»

Старец выслушал это и спросил:

— А скажите, отец архимандрит, веруют ли они в Господа Иисуса Христа, что Он истинный Бог?

— Это‑то они веруют.

— А Божию Матерь чтут они?

— Чтут, но они неправильно учат о ней.

— И святых почитают?

— Да, почитают, но с тех пор, как они отпали от Церкви, какие же у них могут быть святые?

— Совершают ли они богослужения в храмах, читают ли Слово Божие?

— Да, есть у них и церкви, и службы, но посмотрели бы Вы, что это за службы после наших, какой холод и бездушие.

— Так вот, отец архимандрит, душа их знает, что они хорошо делают, что веруют во Иисуса Христа, что чтут Божию Матерь и Святых, что призывают их в молитвах, так что, когда вы говорите им, что их вера блуд, то они вас не послушают…

Бог есть Любовь, а потому и проповедь всегда должна исходить из любви, тогда будет польза и тому, кто проповедует, и тому, кто слушает, а если порицать, то душа народа не послушает вас и не будет пользы» [150].

Таким образом, старец Силуан соблюдал «золотое правило» всякого общения: «Если хочешь показать другому то, чего он не видит, сначала посмотри с ним на то, что он видит, и скажи ему об этом».

Открытым миру был и преподобный Серафим Саровский. В своей беседе с Мотовиловым он говорил: «Как и в еврейском народе, священном и любезном Богу, так и в язычниках, не ведающих Господа, все‑таки сохранилось ведение Божие» [151].

Святой Иоанн Кронштадтский также считал, что «будучи присущ всему вещественному миру и оживляя весь его разум и каждую часть его порознь, Господь тем более присущ людям и тем более христианам» [152], то есть Дух Божий живёт во всех людях, хотя и в свою меру.

12

По мнению отца Александра, о всяком пути, поднимающем человека к Богу, можно говорить как о пути спасения. И значит, каждая религия есть ступень, фаза этого восхождения. Однако спасение во Христе уникально, потому что Бог является во Христе непосредственно. В таком его подходе много общего с материалами Второго Ватиканского Собора о нехристианских религиях: «Церковь чтит все великое и прекрасное, что есть в нехристианских религиях, верит в того же Бога, в которого верят иудеи и мусульмане».

В размышлениях о спасении нехристианских народов батюшка особенно близок к русскому проповеднику XIX в. святителю Иннокентию Херсонскому, который сравнивал представителей разных религий с обитателями разных поясов земли. «Христианство, — считал он, — по отношению к прочим религиям есть то же, что свет полдневный у людей, живущих под экватором, по отношению к свету солнечному у обитателей других частей земного шара. Свет один и тот же; различие только в степени» [153].

Несомненно, вселенскость веры отца Александра опиралась также и на универсализм, унаследованный им от русских религиозных философов. Например, В. Соловьев писал: «Религиозный прогресс не может состоять в том, чтобы чистая ложь сменилась чистой истиной, ибо в таком случае эта последняя являлась бы разом и целиком без перехода, без прогресса, и при этом возникал бы вопрос: почему это внезапное явление истины имело место в данный момент, а не во всякий другой?» [154]

Батюшка не «замазывал» недостатки Православия, которые бросались в глаза, но страстно хотел, чтобы его страна и Церковь от них очистились. Этим он напоминал Петра Чаадаева, который будучи великим патриотом, с горечью писал о застое, объявшем в то время российское общество.

«Чаадаев, — говорил батюшка, — не считал, что Запад есть абсолютный идеал, но и не считал, как некоторые, что надо вернуться в патриархальную старину… Чаадаев стоял на принципе сбалансированности, гармонии; он говорил, что страна, находящаяся между Азией и Западной Европой, между Востоком и Западом, способна соединить в себе два пути познания, и не только познания, но и осуществления идеала на земле… Он считал, что христианский идеал не абстрактный, не загробный, не заоблачный, а земной! Христос принёс его на землю, чтобы люди его осуществили! Чаадаев утверждал, что это возможно лишь при соединении в едином потоке западной активности и восточной глубины созерцания. И этот синтез, он полагал, возможен именно в его стране».

Конечно, прошло больше ста лет, и человеческие типы сильно перемешались. Сегодня нельзя уже строго говорить о западной активности и восточной созерцательности; люди в разных странах стали меньше отличаться друг от друга.

Но очевидно, что призвание России связано с богатством её возможностей, только они не должны противоречить Евангелию: страна открытых степей должна, наконец, стать страной открытой души.

Две христианские конфессии — это, по словам поэта и философа Вячеслава Иванова, — лёгкие, которыми должна дышать Вселенская Церковь. Но христианство пока ещё не выполнило своего исторического предназначения стать Вселенской религией. И дух Русской Церкви, которая должна была бы способствовать единству христиан, сочетая западную и восточную культуру, пока не воплотился в её служении.

Для России по–прежнему остаётся важным призыв В. Соловьева, высказанный сто лет назад: «Не для лёгких и простых дел создал Бог великую и могучую Россию. И как ни трудно дело соединения Церквей, оно остаётся нашею жизненною задачею и всемирно–историческим призванием… Мы верим в национально–вселенскую идею России, но вера без дел мертва. А дело живой веры должно быть сообразно той идее, в которую мы верим.

Оно должно быть таким же национально–вселенским, как и она. Наше всемирное призвание не может исполниться само собою, помимо нашего действия, а мы не можем действовать, когда не знаем, что должны делать, куда идти. Если бы наше призвание состояло в создании чисто материальной цивилизации, какого‑нибудь всемирного муравейника, тогда ещё можно было бы положиться на одни инстинкты. Но когда дело идёт о вселенской христианской культуре, тут уж никак нельзя обойтись без духовного, свободно–разумного действия, сопряжённого с нравственной ответственностью и для отдельных лиц, и для всего народа.

Соединение Церквей, вполне соответствуя нашему идеальному призванию, вместе с тем даёт нам определённый предмет для действия….Итак, одно из двух: или утверждаемое нами восстановление вселенского церковного единства есть настоящее дело и обязанность нашей исторической жизни, или мы должны признаться, что, несмотря на тысячелетний возраст России и на вековую работу нашего национального самосознания, не выяснился ещё сам предмет нашего общего действия, так что мы не можем сказать, что же, собственно, нам нужно делать, куда идти, чтобы осуществить самобытное призвание России, её вселенскую идею, чтобы явить в мире смысл и разум нашего исторического существования» [155].

У отца Александра универсализм Чаадаева и Соловьева принимает совершенно особенные, только ему свойственные черты, глубоко укоренённые в Библии.

Священное Писание говорит, что день Пятидесятницы имел ярко выраженный всемирный характер. В Слове Божием 70 языков означают некую всеобщность, потому что согласно Библии все народы произошли от 70 корней. Отсюда и 70 учеников Христа — условное число народов мира. Тем самым подчёркивается, что Библия дана всем народам.

Сегодня — начало воскрешения христианства в России, время Духа, ибо это время великой духовной нищеты, но одновременно и духовной напряжённости, поиска своего пути. Сегодня нет богатств культуры Серебряного века, все начинается с нуля. Но именно здесь и сейчас сильно ощущение присутствия Христа. А культура придёт потом, она будет создана в результате нового духовного импульса, если Россия его получит и осуществит своё историческое призвание.

13

Тема вселенскости Церкви всегда звучала в проповедях батюшки на день Всех Святых. Он говорил, что святые каждой страны — великое утешение для людей, великая надежда. Ибо в истории народов слишком много скорбей, грехов, мрака и зла. Но образ и подобие Божие для данной страны составляют её святые. И всякая область Земли принесла людям дар — своего святого.

«Даже если бы сгорели все храмы, исчезли все украшения, которые делают их столь прекрасными, если бы не осталось в мире ни одной иконы, мы всё равно могли бы с вами радоваться и гордиться этим великим сокровищем Церкви — сонмом святых, которые свидетельствуют о том, что Евангелие может осуществляться в жизни. И то, что эти святые жили в разные времена, в разных государствах, что они принадлежали к разным сословиям, доказывает, что нет пути человеческого, где не могла бы быть достигнута святость.

Что такое святость? Это способность любить Бога беззаветно и безраздельно. А через Него любить и человека. Вот такая святость проходит через все 20 веков истории Церкви. Среди святых были убогие и нищие — люди, которые не имели крова и ночевали на улицах, как преподобный Андрей Юродивый или преподобный Василий Блаженный; люди, которым подчинялись княжества, государства, целые большие державы, — многие равноапостольные князья, равноапостольные Ольга, Владимир, Александр Невский, Даниил Московский. Среди них были ученейшие мужи, люди, которые блистали при жизни своей образованностью. Таковы были Отцы Церкви — Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский.

Среди них были мужчины и женщины, люди, дожившие до глубокой старости, за сотню лет перевалившие, как, например, апостол Иоанн Богослов, и те, которые прожили всего лишь 7–10 лет, — такие, как мученицы Вера, Надежда и Любовь. Среди них есть люди, которые отдали свою жизнь за исповедание веры Христовой, проявили мужество, проявили готовность стоять до конца. Среди них есть подвижники, которые молились за мир. Их целый сонм…

Какое радостное зрелище! Вы подумайте, оглянитесь на прошедшие века! Столько людей, которые просияли, как звезды на небосклоне Церкви! И когда мы думаем о том, как слаб человек, как он гадок, как он низок, эти мрачные мысли сразу же развеиваются, когда мы смотрим на сонм святых, который поддерживает надежду Церкви в том, что род человеческий не падет…».

Все великие святые внесли свой вклад в Единую Церковь. В них воплотилось лучшее, что есть в каждом народе. Они были даны своим странам и конфессиям, чтобы люди учились подражать их вере. Но сегодня мы имеем уникальную возможность приобщаться к опыту святых разных народов и через них черпать силу, необходимую для столь желанного примирения.

Чтобы наладить плодотворный диалог между конфессиями, «залечить старые и новые раны», экуменическому движению надо гибко менять формы работы, «мобилизовать все внутренние источники, все структуры, все духовные силы, могущие способствовать немедленному согласию» [156].

О важности устранения противоречий между конфессиями отец Александр говорил особенно часто в последние годы перед смертью, в частности, на конференции в Вайнгартене:

«Чудесное многообразие людей, прекрасное многообразие языков, темпераментов, культур, истории; многообразие, которое создаёт красоту жизни, превращается сейчас в повод для конфронтации. Это массовое сознание деградирующего человека… Человек создан как явление Духа во Вселенной, как отображение Тайны, которая создаёт весь мир. Если мы изменим своему призванию, Бог создаст новое человечество. Надо, чтобы этого не случилось» [157].

В наше время на всех уровнях созрело понимание того, что только единое христианство может выступить положительной, консолидирующей силой для человечества. Если же Церковь не объединит людей свой верой, своей любовью, то руководство людьми возьмёт в свои руки другая сила, которая будет противодействовать христианам со страшной мощью.

«Дальнейшая история мира (и сейчас она такова), — говорил отец Александр в лекции о В. Соловьеве, — это возвращение к вечной гармонии, к вечной Божественной симфонии, которой противостоит распад, дезинтеграция… Сегодня, в эпоху экологического кризиса, национальных и геополитических конфликтов мысль Соловьева о том, что Божественное соединяет, а всё, что разъединяет — сатанинское, — в высшей степени актуальна» [158].

Традиционные концепции суверенного государства и нации всегда были связаны с географическими границами. Но воздух, вода, почва, без которых мы не можем жить, не имеют границ. Мы вступили в эпоху, когда географическая среда уже никак не изолирует людей, начинается новый этап — интеллектуального и религиозного взаимопроникновения в культурном развитии мира. Сегодня, по словам отца Жака Лева, возникает «планетарная взаимосвязанность».

В мире завершаются религиозные движения, рождённые сельской и национальной культурой. Современные урбанистические общества безымянны, плюралистичны и полностью гетерогенны. Социологи свидетельствуют: вчера люди жили в закрытом обществе, обществе замкнутом, сегодня живут в обществе открытом. В таком обществе вера может быть лишь предметом личного выбора и личного решения, она не является просто наследием, которое следует сохранять.

И что бы мы ни думали о современной цивилизации, надо признать, что она, руководствуясь инстинктом выживания, заставила человека стать более открытым. Радио, телевидение, электронная почта, авиаперелеты тесно связали людей друг с другом, и религиозные раздоры, идеологические войны, национальные распри стали очевидным позором для всех.

Тейяр Де Шарден писал: «Народы и цивилизации достигли такой степени периферического контакта или экономической взаимозависимости, или психической общности, что дальше они могут расти, лишь взаимопроникая друг в друга». «Напрасно мы стремимся, не изменив наших привычек, урегулировать международные конфликты путём исправления границ или превратив в развлекательный «досуг» высвободившуюся активность человечества. Судя по ходу вещей, мы скоро сплющим друг друга, и что‑то взорвётся, если мы будем упорствовать в стремлении растворить в заботах о наших старых лачугах материальные и духовные силы, отныне скроенные соразмерно миру» [159].

Решение этой проблемы отец Александр видел на путях христианского персонализма, то есть выхода из своего «Я», своего Эго — в Христа; в обретении такой уникальности, такой сверхличности, которая во Христе становится всем родной и близкой, которая поднимается над «преданием старцев», вообще над этнокультурой. Вслед за Соловьевым, отец Александр считал, что разделение Церквей не имеет для себя основания истинно религиозного и есть дело только человеческой политики. Он видел будущее христианства как духовное соцветие Церквей.

Возможно, нынешний взрыв ненависти к чужому и демонстративный расцвет обскурантизма происходит как раз на фоне подсознательного ожидания скорого единения Церквей. Весь мир идёт к открытости и сотрудничеству, а консервативные, сепаратистские силы дают всплеск ненависти, который похож на агонию перед смертью. И все же мир развивается в направлении духовной эволюции и любви, как бы ни сопротивлялись этому изоляционисты и фундаменталисты.

К. Доусен говорил о нашем времени, что «это время, когда цивилизация наиболее открыта внешнему влиянию» [160]. Сегодня ни один народ не может жить ради одного себя. И только сообща возможно решать глобальные задачи, стоящие перед человечеством, — мир на земле, спасение природы, сохранение семьи, борьба с тяжёлыми болезнями, бедностью, невежеством, наркоманией и прочее. Созидая духовность на нашей планете, христиане как раз и должны взять на себя ответственность за преодоление этих проблем.

«Ибо мусульмане, индуисты, представители других религий, — говорил отец Александр, — пока ещё находятся в подготовительной стадии, они не могут оказывать такого духовного воздействия на мир, а христиане, в конце концов, до сих пор куют мир».

Отец Александр не только формировал смысл жизни для наших современников, он делал все для воспитания нового поколения, способного влиять на общество свидетельством своей веры и служением Слову. Именно так понимал батюшка завет Христа проповедовать Евангелие всему миру.

Служить Евангелию, быть настоящим свидетелем Иисуса Христа и «орудием праведности» (Рим 6.13) может только тот, кто получил пророческую харизму, силу Духа. Святой Иустин Мученик писал: «Для того, чтобы верно говорить о Христе, нужна сила пророческая». Эта сила для служения особенно важна миссионерам в языческих странах. Человек, обретший такой дар, знает смысл своей жизни, знает Промысел Божий о себе и других. Видение же Божественного Промысла необходимо каждому, ибо по словам кардинала Люстиже, «другой дороги, кроме Промысла, нет у человека, только она приведёт его и к Богу, и собственному счастью» [161].

В одной из бесед отец Александр признавал, что сегодня с пророческим служением в Церкви дела обстоят хуже всего. Он считал, что это связано как раз с угашением динамичного начала в христианстве. Однако настоящий библейский универсализм основан именно на пророческом призвании.

В древней Церкви к пророкам относились с огромным уважением. Об этом повествует Дидахе («Учение двенадцати апостолов»). О пророках говорили: «Они первосвященники ваши, они совершают Евхаристию… Их нельзя судить, ибо это грех против Святого Духа». В раннеапостольские времена понимали, что через пророка говорит и действует Бог. Значит, уже тогда было ощущение продолжающегося Воплощения.

У всех пророков была своя главная тема: у Исайи — святость Бога; у Амоса — Его сила, мощь; у Осии — Его любовь. У апостола Павла — свобода. Главное в пророческом служении отца Александра — призыв к единению христиан. Но осуществить его смогут только носители Духа, только те, кто встретил Христа и живёт вместе с Ним, кто обрёл силу «во втором рождении» уже в этом мире.

Батюшка говорил: «Второе рождение наступает у человека тогда, когда любовь к Богу перевешивает все… Дух должен поселиться в нашем сердце, чтобы мы сами стали носителями этого Божественного Духа. Чтобы Он в нас сиял, чтобы Он от нас излучался во все стороны, чтобы люди знали, что вот в нас Христос рождается, что мы Его встретили и мы Его приняли».

Таким образом, отец Александр считал, что главным и непременным условием единства является Дух Любви, дарованный Церкви Христом.

Благодаря книгам батюшки, записям его лекций и проповедей, а также книгам о нём, уже сегодня, после его гибели, в Церковь пришли тысячи людей. Отец Александр несёт живое слово не только для русских православных, но и для всех христиан, нуждающихся в объединении. Он говорил: «Да будут все едины — это стоило жизни Иисусу». А пастор Кутюрье писал: «Христианское единство есть начинание, превышающее человеческие силы, и оно будет великим чудом Божественного милосердия. Об этом чуде должны молиться все христиане, ибо все в той или иной степени виновны в разделении» [162].

Отец Александр, обладая пророческой харизмой, хотел, чтобы его духовные дети смогли также получить этот дар и послужили церковному единству. Но преемственность таких даров, как пророческий, связана не со знаниями, а со святостью. А о ней в Церкви известно, что святым нельзя стать, если не увидишь на лице хотя бы одного человека сияние вечной жизни. Сам отец Александр встречал на своём пути людей святой жизни, от них он воспринял это сияние и передал свою веру потомкам.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ «Стать принципиально другим…»

… а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих.

(Мк 10.44–45)

1

о. Александр Мень, дающий Причастие. Справа Андрей Еремин. Новая Деревня, 1989 г.

На лекции. Москва, 1989 г.

Из 2–й главы Деяний апостольских мы знаем, что дар Святого Духа, сошедший на апостолов, дал им силу с дерзновением провозгласить Пасхальное благовестив, говорить о делах Божиих на языках, понятных всем людям. Так и отец Александр, по свидетельству митрополита Ювеналия, «проповедуя учение Господа нашего Иисуса Христа, спасшего мир, находил понятные всем слова» [163].

Его проповеди не оставляли равнодушными никого — ни простых сельских жителей, ни московских интеллектуалов. Живое, свободное, образное слово отца Александра доходило до каждого открытого сердца. На его службах маленький храм в Новой Деревне всегда был полон. Многие приезжали из Москвы, несмотря ни на какие препятствия, даже в тяжёлые и опасные годы гонений.

Евангелие даёт нам замечательные примеры того, как об очень трудных для понимания вещах можно сказать просто и ясно. Таковы притчи Христа о сеятеле, закваске, жемчужине, о виноградарях и прочие. Ученикам были близки темы, выбранные Господом. Отец Александр стремился не удаляться от этого евангельского образца, что блестяще ему удавалось.

Его проповеди всегда были необыкновенно искренними; не было никаких перегородок между паствой и пастырем. Батюшка не поучал слушающих его, он поднимал их до себя, вдохновлял, а не морализировал.

Люди, общавшиеся с отцом Александром, никогда не чувствовали, что он им навязывает какие‑то чужие идеи. Напротив, он возвращал их к своей подлинной сути. Ведь знание истины присуще всем людям изначально, от рождения. Не зря Тертуллиан говорил, что «душа по природе — христианка». Но не аналитическая рефлексия и самокопание помогают почувствовать Христа как Истину и Жизнь, а вера и молитва.

«Почему мы спасаемся верой? Потому что она подставляет нас под исцеляющие лучи благодати», — говорил отец Александр. Но вера теряется от языческой жизни. Вот почему надо стремиться жить по заповедям. Получается такая зависимость — благодать, вера, жизнь по заповедям.

«Спаситель, — говорил архиепископ Михаил, — проповедовал на языке, свойственном слушателям, пользуясь образами, доступными их восприятию» [164]. Действительно, Христос разговаривал с людьми просто, но в то же время так, чтобы им было интересно. Вот и батюшка всегда придерживался правила: «истина не может быть скучной». Его проповеди отличал динамизм изложения, и одновременно они были плодом глубокой мудрости, богословского и литературного творчества.

Батюшка находил убедительные слова, которые могут родиться только в наполненном Богом сердце. Иногда стиль его проповедей был даже резким, но они всегда были насыщены художественными образами, историческими подробностями, примерами из известных литературных произведений. Кроме того, отец Александр от природы был мастером краткого словесного портрета. Его рассказы о евангельских событиях или о жизни святых не содержали абстрактных рассуждений и воспринимались как близкая сегодняшним людям реальность.

Если учесть, что служба в Православной Церкви ритуализована и стилизована под старину сверх всякой меры, станет понятным, как важно было это живое слово для наших современников. И кто бы его ни слушал — деревенские жители или московская интеллигенция — батюшке удавалось преодолевать пропасть между сегодняшней жизнью и текстом Евангелия, написанным двадцать веков назад.

Однако проповеди отца Александра на библейские темы нельзя рассматривать как научную экзегезу. Это, скорее, способ поговорить о главных проблемах человеческой жизни. Церковь всегда применяла этот приём, создавая собственное Предание на материале Ветхого Завета. Этим пользовались многие Отцы Церкви. Например, в Великом Каноне Андрея Критского автор сравнивает душу человека, порывающего с грехом, с Авраамом, которой должен был выйти из своей родины.

Во время проповедей батюшки на наших глазах совершалось чудо непосредственного обогащения Церковного Предания. Ибо отец Александр излагал вечные евангельские истины на языке нашей эпохи. При этом батюшка передавал свою веру не просто словами, но всей своей жизненной силой, которая шла от него, как электрический ток, по невидимым проводам к душе каждого слушателя. Как‑то он сказал мне, что именно ощущение этих невидимых «нитей», идущих от сердца проповедника к сердцам слушателей, является важнейшим условием настоящей проповеди, условием куда более значимым, чем знание законов психологии и ораторского искусства.

О проповедях батюшки можно сказать то же, что он сам говорил о Франциске Ассизском: «Это была проповедь любви, милосердия и Божественной благодати».

2

Отец Александр считал также, что христианская проповедь должна отличаться «силой». «Ибо, — говорил он, — христианам дана определённая сила и власть. Это следует из Евангелия. Эта власть не от мира сего, но тем не менее она в Церкви есть». «Мы не должны походить на просителей, которые пришли на пир, где все выпивают и веселятся, со своей кошёлочкой и своим пирожком, и говорят: “У меня тут неплохой пирожок, если позволите, я его тут на уголочке поставлю”. Именно так выглядят сегодня многие миссионеры и теологи».

Батюшка таким просителем не казался, он говорил уверенно и дерзновенно. Мощь его проповедей была такова, что после них невозможно было оставаться прежним. Отец Александр каждый раз невольно заставлял своих прихожан обновляться. Как апостол Павел проповедовал Христа распятого — Божью силу (и Божью премудрость), так и отец Александр проповедовал Христа как Силу Жизни.

Часто во время проповедей или исповедей повествовательная интонация сменялась другой, в чём‑то близкой к поэтической речи пророков. В такие моменты его слова становились особенно проникновенными:

« Всегда вспоминаются слова Господа: “Се, стою у двери и стучу”. Ведь Он стучится как странник, как просящий, как нищий, как бездомный, стучится и просится в дом…

“Се стою у двери и стучу. И кто Мне откроет, Я войду к нему и буду с ним вечерять”. Вот, собственно говоря, всё, что от нас требуется…

Он стоит у сердца каждого из нас, а мы в это время заняты другим.

А Он стучит тихо…

Тихо стучит Господь, а мы заняты своими заботами.

И в мыслях у нас нет прислушаться, что в это время в сердце тихо стучит Господь…

Просится как бы к нам, хочет войти в наше сердце и не входит, не входит…

Потому что по своей лености, своей суетности мы Ему не открываем…

И остаёмся без Него…

И поэтому полагаемся на себя, на свои соображения, на людей, на земное, на расчёт, на будущее, — на что угодно, кроме Него…

И когда у нас что‑то хорошо —  мы радуемся, но забываем, что это от Него…

И когда у нас есть желание чего‑либо,

мы пытаемся добиться своей цели,

но забываем, что это тоже от Него;

и когда у нас в жизни что‑то не так,

когда мы видим зло, несовершенство, греховность,

— мы опять‑таки забываем, что

“Тебе одному согреших и лукавое пред Тобою сотворих”

Мысль о Нём может быть у нас всегда!

Чувство Божьего присутствия может быть всегда! Даже когда готовишь пишу или убираешь в собственном доме. Ведь если открыта дверь твоего сердца — Господь с тобой… И Он всегда будет с Тобой.

Даже когда ты плачешь.

Ибо Он сказал: “Блаженны плачущие, Я с вами”.

И когда ты чувствуешь, что ничего у тебя нет и жизнь прошла зря,

Он говорит: “Не бойтесь, блаженны нищие духом,

ничего не имеющие,

потому что всё даёт вам Господь”.

Вся Божественная Литургия есть воспоминание о Его Тайной Вечере, о Его страданиях и призывание: “Приди к нам, Господи, будь с нами”».

В проповедях Страстной седмицы отец Александр говорил, что страдания Христа за людей вовсе не закончились на

Голгофе; они продолжаются всякий раз, когда душа, познавшая Господа, ставшая родной Ему через благодать Святого Духа, опять согрешает.

Батюшка считал очень важным, чтобы человек готовился к моменту Встречи, ждал её и просил о ней. Он всегда подчёркивал, что человек, подходящий к таинствам неблагоговейно или формально, тем самым оскорбляет Господа, причиняет Ему новую боль, ибо, приобщаясь Святая Святых, потом идёт и полученный дар тут же втаптывает в грязь.

Поэтому такое внимание батюшка уделял подготовке к исповеди. Когда в исповедальной проповеди он говорил о наших грехах, он был стражем и защитником, рыцарем Христа… Часто в моменты исповедальных проповедей он обращался к Господу на «Ты» и включал слушающих его в свою искреннюю молитву:

«Господи, Иисусе Христе, пошли Твоего Духа на нас предстоящих и молящихся, прости наши прегрешения.

Господи, к Тебе приходим.

Ты Иисусе, Сыне Божий, помилуй нас!

Мы перед Тобой стоим как мытарь, который только повторяет:

“Боже, милостив буди мне грешному”».

Проповеди отца Александра были всегда наполнены христианским упованием и надеждой, связанной с Воскресением Господа. Он часто вспоминал слова апостола Павла: «Если Христос не воскрес, то тщетна и вера ваша» (1 Кор 15.14).И вслед за апостолом делал акцент на том, что каждый христианин с этого момента может видеть, слышать, чувствовать Христа Спасителя. Но только если захочет, если откроет Ему своё сердце, ибо с этого Пасхального утра не прекращается присутствие Христово на земле.

Батюшка говорил, что вера в Воскресшего не может оставаться принадлежностью только самого уверовавшего. Она лишь тогда становится истинной, когда человек, познавший радость Воскресения Христова, становится Его свидетелем среди людей. Причем свидетелем не только в слове, но и в деле. Он должен нести свет, добро, сочувствие, сострадание, справедливость в самое средоточие мира.

Христос посылает каждого, всех призывает на этот труд в Своем Царстве — только тот христианин, кто истинный свидетель Христов. Однако батюшка всегда подчёркивал, что своей силой никто свидетельствовать о Нём не может, ибо христиане такие же слабые люди, как и другие. Только сила Христа может немощных превратить в сильных, а из грешных и боязливых сделать чистых и мужественных.

3

Во второе воскресение Великого Поста отмечается праздник «Торжества Православия». Для людей, знакомых с жизнью Церкви, в этом празднике может заключаться великий соблазн: где, в чём проявляется сегодня торжество Церкви? Ведь в Ее истории столько ошибок, грехов, нетерпимости, вражды между христианами. И сегодня все это продолжается… Так в чём же торжество Церкви? Отец Александр прозревал это торжество очами веры. Он видел его в прошлом, но знал, что возможно оно и сегодня, поэтому так убедительно звучала его проповедь на праздник «Торжества Православия»:

«Стой Божией, а не стой человеческой создаётся Церковь Христова. Стой Божией, а не силой человеческой она торжествует. Нее торжество вовсе не похоже на торжество этого мира.

Когда императоры и властители века сего хотели показать свою силу и славу, они проходили перед народами со знамёнами и войсками, показывая всем, что мир лежит у их ног. А где же сила и торжество Церкви?

…Были времена, когда Церковь торжествовала внешне. Когда строилось множество монастырей, соборов, когда совершались пышные богослужения. Но это не значило, что правда Божия торжествовала. Господь отнял у нас все это для того, чтобы мы знали, что не в земной силе и славе истинная сила и слава Церкви.

…Когда первые христиане стали проповедовать слово Божие, они говорили: “Пойди и посмотри на Нашего Господа! (Ин 1.46) Посмотри на Него, висящего на древе крестном, посмотри на Его учение, которое даёт тебе спасение”. И христианство стало распространяться по земле, потому что их пример привлёк других людей.

Как думали римляне, язычники о верующих? Ведь они видели, что христиан гонят, распинают, сжигают. И все‑таки христиане могли сказать римлянам–язычникам: “Пойдите и посмотрите!” Они шли и смотрели на любовь, которая была между христианами, на их светлые лица, на их жизнь, которая у всех вызывала восхищение. Один язычник говорил: “Какие женщины у этих христиан!” С завистью говорил, такие были замечательные подвижницы. А скольких обратила стойкость мучеников! Мы до сих пор с вами вспоминаем и прославляем: великомученика Пантелеймона, великомученицу Варвару, Георгия Победоносца и сонмы других, имена которых известны и неизвестны. Они–mo и были торжеством Православия, торжеством Церкви.

Распятые, сожжённые, казнённые и замученные, они свидетельствовали о той великой любви, которую дал нам Господь. А потом появились Учителя Церкви. И могли говорить о них христиане: “Пойди и посмотри на наших мудрецов, которые знают правду, которым Господь открыл истинный путь человеческой жизни”. А далее, когда многие подвижники удалились в пустыню, мир христианский мог сказать: “Пойди и посмотри на наших святых, которые молятся за мир в пустыне. Пойди и посмотри на наших святителей, которые простирают свой омофор, отстаивая правду Церковную от лжеучений. Пойди и посмотри на благоверных, благочестивых князей и нищих, всех, кто пошёл за Христом ”.

Именно это и завоевало некогда Рим и другие страны, и нашу страну, где мы с вами живём. И когда князь Владимир задумывался над тем, какую веру ему принять, что его привлекло в вере Христовой? Видно что‑то нашёл он в ней прекрасное, и видел он христиан, которые жили у него перед глазами.

Значит, киевские первые христиане, которые поселились в этом городе, могли сказать так же, как и самые первые члены Церкви Христовой: “Пойди и посмотри на нашу веру, на нашу надежду и на нашу любовь ”.

И мы с вами в этот день торжества Церкви, торжества духовного, спросим себя: “Господи, Ты из 12 человек создал Церковь Свою святую, и мы сегодня её представляем во всём мире, всюду, где мы живём”. Но можем ли мы сказать так же, как и некогда говорили: “Пойди и посмотри”? …Разве эти слова не есть призыв к нам? Каждый из нас, уходя домой, должен унести с собой эту мысль: “Как я свидетельствую о вере своей? Так ли, что люди эту веру начинают уважать и чтить? Или напротив, я её своим образом жизни предаю поношению, топчу и унижаю ?”

Торжество веры, торжество Православия — это и мы с вами, если мы будем достойны призвавшего нас Господа, Который даёт нам истину, даёт нам спасение и даёт нам Свою бесконечную любовь и силу».

В проповедях отец Александр подчёркивал, что христиане в повседневной жизни обязаны уметь отличать важное от второстепенного, вечное от временного. Только человек, который прилепился сердцем к Великому, Божьему, может быть счастлив. Даже болезнь, беда или огорчение, считал батюшка, не так его уязвляют — он оказывается защищённым. Напротив, человек, у которого на первом месте мелкое тщеславие, суетность, мысли заняты ничтожными вещами, сразу впадает в уныние, огорчение, даже отчаяние, если ему что‑то не удаётся.

Уныние, по мысли отца Александра, бывает симптомом того, что мы во что бы то ни стало хотим настоять на своём, может оно возникнуть и как результат ложно понятого смирения, от ощущения собственной ничтожности. Однако батюшка считал, что мы не должны чувствовать себя униженными. Наше смирение должно корениться в чувстве зависимого положения от Бога, а не от мира. Христиане помнят о божественном усыновлении и стараются быть достойными его; у них есть сила благодати, через них входит новая Божественная власть, наступает новый эон.

Однако это не означает, что они имеют право на кого‑то давить и принуждать идти за собой. Один из современных подвижников, отец Софронйй, ученик старца Силуана Афонского, писал: «Подлинно по–христиански спасти можно только любовью… никакому насилию нет места» [165]. Значит, истинное христианство по самой сущности таково, что не может быть агрессивным. Агрессивной бывает только пропаганда. А отец Александр считал, что христианская проповедь не должна иметь ничего общего с пропагандой, ибо приобщить кого‑то к спасающей любви Христовой можно только любовью.

Христианская проповедь отличается от пропаганды тем, что она обращается к личности. Для пропаганды же нет отдельного человека, она манипулирует сознанием масс. А христианская проповедь обязана быть пронизана абсолютным уважением к человеку.

Когда служители алтаря смыкались с государственной властью в едином стремлении подавить всякое разномыслие, когда они превращались в орудие идеологической пропаганды, они становились самыми опасными врагами Христа.

Батюшка говорил: «…все агитаторы всех времён дышали одним — полным и окончательным презрением к человеку». Эти слова надо рассматривать как предостережение современным проповедникам Слова.

В годы Советской власти подобные предупреждения казались странными: какая, казалось, могла быть церковная пропаганда в условиях государственного атеизма? Но слова отца Александра оказались пророческими. Как только Церковь в России получила свободу, её проповедники, воспитанные в «традициях» тотального презрения к человеку, стали повторять ту модель общения, к которой были приучены с детства.

«Сегодня дай нам волю, — говорил батюшка о церковнослужителях, — мы такого наговорим, хоть святых выноси». Таким образом, отсутствие возможности вести церковную пропаганду при Советской власти было не так уж плохо… В служении самого отца Александра не было и намёка на авторитарный стиль; ему это было органически чуждо.

4

Конечно, проповедуя в атеистической стране, невозможно было не говорить о корнях атеизма, о причинах гонений на Церковь. Отец Александр считал, что «за торжество язычества в России несут ответственность сами верующие» (эту мысль высказывал и духовник отца Александра протоиерей Николай Голубцов).

В одной из проповедей батюшка вспоминал, что на русских знамёнах в период первой мировой войны было написано: «Вновь водрузим крест на Святой Софии!» (в Константинополе). Но водрузить его не удалось; напротив, Россия вскоре потеряла много собственных храмов. «Кто виноват в том, что храм Святой Софии был отнят у христиан? — спрашивал батюшка. — Неужели сарацины, которые пришли и превратили её в свой дом молитвы?»

Сейчас, восстанавливая храмы, люди возлагают вину за их разгром на атеистов. Но в истории народа Божия уже было разорение храмов; это зафиксировано в Библии. Отец Александр говорил про разрушение Иерусалимского храма: «Разве это относится только к храму Соломона или к храму Ирода? Нет, это относится к любому месту почитания богооткровенной религии. Это относится ко всем храмам».

Батюшка, конечно, жалел о погибших храмах, но побуждал членов Церкви понять причины, по которым отошла от них помощь Божья. Он призывал каяться в грехах, которые лишили христиан Божьей поддержки и защиты. «Раз храм разрушается, — говорил он, — значит Бог прежде Сам оставил его».

«Неужели, — спрашивал батюшка, — Он нас не изгонит из храмов, если мы привели сюда демонов сердца? Если мы христиане, если мы обманываем себя… У нас нет права называться православными, называться учениками Христа. Если бы Господь по правде судил нас, Он уже сейчас бы сказал: “Отойдите от Меня делающие беззакония”».

Таким образом, пустые храмы свидетельствуют не о происках атеистов, а о пустых сердцах их прихожан, и лучше об этом знать, чем строить и наполнять храмы искусственно, забывая о том, в каком состоянии находятся души людей.

Одному из своих друзей отец Александр говорил: «Вы что, всерьёз думаете, что атеисты виноваты в разрушении церквей? Настоящие виновники — ложные христиане, всякие купцы и дворяне, мироеды, которые мучили крепостных, пьянствовали, развратничали, а потом перед смертью, пытаясь откупиться от греха, жертвовали деньги на постройку храмов. Виноваты и церковники — те, что пили, подлаживались под мирскую власть, благословляли всякие безобразия. Атеисты явились лишь орудием гнева Господня. Перечитайте пророков Библии, и вам всё станет ясно» [166].

«Правда Божия, — считал отец Александр, — стоит надо всем, и если народ, призванный исполнить её, окажется несостоятелен, он не должен рассчитывать на попустительство и ждать снисхождения». Это та же мысль, которую Христос выразил в притче о благоразумном домоправителе: «От всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут» (Лк. 12. 48). Горькое разочарование ждёт тех, кто говорит: «мы лучше других», «мы избранные», «мы особенные». Правда Божия нелицеприятна.

Огромной бедой отец Александр считал также человеческую жестокость, прикрывающуюся авторитетом Церкви. Он призывал каяться за то, как в прежние века православные вели себя по отношению к старообрядцам и другим инославным, когда сжигали их храмы, уничтожали их иконы. Это было великое зло для Церкви и очевидный позор для христиан. Батюшка говорил, что возмездие за наших предшественников лежит на нас. «Почему исчезают святыни? Потому что люди, которые их хранили, были недостойны своих храмов, недостойны гробниц своих угодников. И по грехам нашим уходят от нас святыни и исчезают. Оставляется нам дом наш пуст».

Если нам на голову падает камень возмездия, надо посмотреть, в какой момент его подбросили вверх, и кто его бросил. Этому учит библейский взгляд на историю. Батюшка считал, что мы согрешили намного больше, чем византийцы. «А где сейчас Византийская империя? Значит, наше покаяние должно быть глубже, чем у Византийской Церкви».

Можем ли мы забывать, что ещё сто лет назад принадлежность русского человека к неправославной конфессии приравнивалась к уголовному преступлению или что при приёме на государственную службу требовали справку о Причастии в Церкви?

Посему, если кто‑то нас, православных, не принимает, предупреждал отец Александр, мы не должны поступать так же, не должны ненавидеть других людей, считать их проклятыми и отверженными. Каждого человека надо встречать с любовью, особенно, если он исповедует имя Христа Спасителя.

Батюшка говорил, что «некоторые церковные люди гордятся своей верой, как будто бы у них есть какие‑то привилегии, как будто бы они выше других. Но с теми, кто не в Церкви, у Господа разговор другой. А те, кто пришли к вере, сделали это не потому, что заслужили, а по Его милости. Каждый христианин, если подумает, то поймёт, что всё могло бы случиться в его жизни иначе, если бы Господь его не призвал; так бы он и остался в пыли, в суете, на улице своей жизни без света. И потому, если кому‑то даётся свет веры православной, то он не гордиться этим должен, но видеть в этом повод к смирению».

Более того, по мнению батюшки, христиане обязаны молиться за неверующих, за тех, кто гонит Церковь; ибо в их неверии виноваты своим поведением христиане. Люди сеют злые семена и, когда они всходят, сами зло и пожинают. В этом наказание Божие, а не в громе, молниях и землетрясениях.

Вот почему в то время, как церковные диссиденты боролись с внешними притеснениями Советского строя, отец Александр в своих проповедях призывал к покаянию не государство, а членов Церкви.

Нельзя сказать, что слова батюшки были совсем лишены политической окраски и безобидны для власти. Достаточно вспомнить, что он говорил о святых и мучениках. Например, в проповеди о митрополите Филиппе отец Александр так рассказывал о зверствах преступного режима XVI века, что всем было ясно: это относится не только ко временам Ивана Грозного, но и к советскому тоталитаризму. Не зря Сталин видел в этом царе своего исторического предшественника. Однако Церковь признала митрополита Филиппа, погибшего от рук царских опричников, как мученика.

И можно было не говорить специально о преступлениях коммунистической диктатуры; из проповеди ясно следовало, как христианин должен относиться к подобным режимам. Батюшка рассказывал об опричниках, о карательных царских отрядах, и всем было понятно, что он говорил о КГБ, который так же врывался в дома, бросал в тюрьмы инакомыслящих, мог объявить изменником и врагом народа кого угодно.

Такая проповедь при Советской власти была всем понятна. Аналогии были очевидны, особенно для тех, кто помнил о том, что творилось в стране в 30–40–е годы.

5

В советское время сам отец Александр и многие его прихожане могли в любой момент стать жертвами политических репрессий. К этому надо было быть готовыми, и батюшка укреплял мужество своих духовных детей, рассказывая о жизни подвижников ранней Церкви. Так, в проповеди о любимом им священномученике Игнатии Богоносце отец Александр предлагал нам образец смелого свидетельства подлинной веры:

«Однажды, это было в первые века Церкви Христовой, воины везли в Рим на казнь осуждённого. Много раз им приходилось это делать. Обычно они конвоировали людей мрачных, озлобленных, отчаявшихся. За ними следовали родные, близкие, которые плакали, которые прощались с этими осуждёнными навсегда. Но на сей раз везли они человека необычного. И как только они приплывали на корабле к пристани, или входили в очередной город (а им предстояла дальняя дорога), — каждый раз они удивлялись. Удивлялись и самому арестанту, и людям, которые повсюду встречали его.

Он не был похож на обычных преступников. Казалось, он ехал не на смертную казнь, а на радостную встречу. Казалось, он с нетерпением ждал этого часа, хотя был он ещё человек нестарый. Его встречали люди, падали ему в ноги, целовали руки, приветствуя его как христианского епископа. Они говорили ему: “Не оставляй нас, отец наш”, а он отвечал им: “Пусть ваша любовь не мешает мне стать пшеницей Божией. Я знаю, что меня должны отдать на растерзание диким зверям, но пусть плоть моя будет перемолота, как бывает перемолота пшеница, когда из неё выпекают добрый хлеб. Нет у меня другого желания, как пострадать за Господа”.

Звали этого человека Игнатий. Был он родом из Антиохии и был епископом тамошней Церкви… Его называли Богоносцем, и сам он это имя принял. Когда судья на допросе спросил его: “Почему тебя, Игнатий, епископ христиан, называют Геофором, Богоносцем?” — он отвечал: “Да, так называют меня, потому что в сердце своём я всегда ношу образ Своего Владыки и Возлюбленного Христа Спасителя”.

И когда судья всячески пытался склонить его к отречению от веры, чтобы смутить и поколебать паству, епископ Игнатий сказал: “Только теперь, когда ты меня осудишь, уподоблюсь я Своему Учителю и Господу”.

Он был осуждён и специально отправлен в Рим для публичной казни, чтобы как можно больше людей увидело его смерть и устрашилось, чтобы увидев, что он поколебался, быть может, и сами бы поколебались.

Ожидая своего смертного часа, Игнатий проделал долгий, по тогдашним понятиям, путь. Из Сирии в Рим, по дорогам, по морю на кораблях, от порта к порту, все ближе и ближе к месту своей казни. Они хотели превратить его путешествие в пытку, однако для него эта дорога стала путём торжества. Его всюду встречали христиане; в то время их было уже много, несмотря на то, что не прошло ещё и восьмидесяти лет со дня Воскресения Христова и Пятидесятницы.

Во все Церкви отправлял он свои послания, и к счастью, некоторые из них дошли до нашего времени. И сейчас, читая его слова, мы узнаем, что значит обетование Христово: “Блаженны изгнанные правды ради, ибо ваше есть Царство Небесное”.

Блаженны! Мы всегда думаем, что человек гонимый, теснимый, находящийся в скорби, — это человек с помрачённым сердцем. Но вот мы видим Игнатия Богоносца, который изгнан правды ради, и не только изгнан, но и на смерть ведом, но он блажен, он счастлив!

Епископ Игнатий говорит в своём послании: “Только теперь я становлюсь учеником Христовым”. Он за честь почитает стать мучеником, он ожидает встречи с Господом как самой высокой радости в своей жизни. В его посланиях нет и следа колебаний, страха или уныния. Почему? Откуда такая сила? Ответ заключён в самом его прозвище — Богоносец!

Игнатий носил Христа в сердце и уподобился Ему. Поэтому и шёл он на смерть, как на Воскресение. Поэтому он был блажен — изгнанный правды ради. Поэтому он был счастлив, что удостоился потерпеть за Господа…

…Можем ли мы сказать о себе, что мы блаженны? Нет! …Мы с вами мало похожи на блаженных и радостных… А почему? Почему, когда нам дан Крест Христов, мы это Обетование на себе не ощущаем? А только потому, что мы не подражаем таким людям, как Игнатий — епископ Антиохийский, Богоносец. Он носил Христа в сердце… А разве мы не можем? Он принял Его в свою душу… А разве мы не должны? Разве тогда не будет для нас честью и блаженством потерпеть, испытать трудности?

Так святой Игнатий указывает нам путь к счастью не только в мире покоя и радости, но и в беде, и в страданиях, и в несправедливости… Путь один: познай Своего Господа, познай как можно глубже! Через молитву, через Священное Писание, через Святую Чашу, через размышление, через любовь, веру и надежду. Познай Его! Введи в своё сердце! Будет с тобой Христос — будешь блажен. И тогда ничто не страшно. Тогда мы будем знать, что претерпевший до конца воистину спасён будет. Спасен тот, кто приведён пред лицо Господа и соединился с Ним вовеки».

Отцу Александру часто задавали вопрос: почему Бог попускает природные катаклизмы, почему, например, случаются землетрясения? Относясь к природе как к живому организму, связанному с человеком, батюшка и природные катаклизмы объяснял не как наказание, а как реакцию этого таинственного, живого целого. Всякая деградация, прежде всего духовная, не проходит для мира безболезненно. Зло, излучаемое людьми, вносит в природу какофонию, природа начинает содрогаться. Как у человека бывает нервный тик, так и в природе могут идти тектонические процессы, которые слепо отражают происходящее в мире. И это только убеждает нас, что все мы на Земле зависим друг от друга, все мы друг за друга в ответе.

Гонения на других христиан, убитые святые — все это не проходит для Церкви бесследно. «Дополняйте же меру отцов ваших», — говорил Господь (Мф 23.32). Значит, существует мера зла, за которую потом приходится расплачиваться потомкам. Люди запускают в действие нравственно–исторические законы, которые осмысленны только в Библии и вне библейского мировоззрения непонятны.

«Новый народ Божий, приняв Завет Христов, несёт ту же ответственность, что и древний Израиль. Поэтому он будет постоянно переживать “судные дни”, доколе борьба добра и зла не достигнет высшей точки напряжения…» [167].

В чём главная проблема сегодняшнего христианства? Не в атеизме, а в том, что верующие относятся к миру, в котором призваны стать «солью», с гордостью и самодовольством, с неприязнью и равнодушием.

Отец Александр постоянно указывал в своих проповедях на эти стороны церковной религиозности, которые отдают веру на откуп бытовому ритуализму и язычеству.

Главное, подчёркивал батюшка, жить не воображая, что все в духовной жизни в порядке. Равнодушие и самодовольство — это болото, в котором погрязает душа, это смерть души. Священник А. Ельчанинов писал: «Равнодушие верующих вещь гораздо более ужасная, чем тот факт, что существуют неверующие»[168]. Неверующие — как бы наказание за то, что существуют равнодушные верующие.

Комментируя Апокалипсис (Откр 3.15) отец Александр писал: «Что значит “не горяч и не холоден”? Здесь даются два полюса в человеке. Один полюс — с Богом, другой против Бога. Если человек с Богом, это значит, что он стоит на пути к благословению. Если человек горяч против Бога, он может, как Савл (будущий апостол Павел) обратиться, значит, у него душа кипит…» [169].

«Я знал, — говорил батюшка, — многих людей, которые стали истинными христианами, а прежде у них христианство вызывало какое‑то отталкивание. А те, которые, в общем, очень благожелательно относились к вере, так за всю жизнь и не обратились. Много было примеров таких “гуманных” людей. Для них всё было заодно… Такие люди везде ездят, чтобы узнать что‑нибудь “интересненькое”… Они не против Бога, но к Богу по–настоящему не пришли, представляют из себя неизвестно что».

Примером человека такого рода в Евангелии является богатый юноша (Мк 10.17–23). И отец Александр говорил, что «нам всем после обращения и всегда может угрожать такая опасность. Ибо процесса непрерывного возрастания нет, и нам это не дано. У нас есть процесс возвращения к юности, возвращения к первой любви, постоянного обновления» [170].

6

В проповедях, исповедях, беседах отец Александр приобщал нас к своему опыту веры. Он говорил о тайне Богочеловечества, подбирая самые точные и простые слова, удивительно меткие и ёмкие метафоры. Но себя он при этом умалял, его самого как бы не было. Был Господь. Именно поэтому отцу Александру так удавалось передать Его Образ или образ святого, или евангельское событие… Это настоящее вживание, полное слияние с тем, о ком он говорил, было не только следствием его художественного таланта, но и знаком глубокого смирения.

Главное в проповедях отца Александра — Личность Христа и новая жизнь во Христе, дарованная человеку силою благодатного перерождения. В Ветхом Завете временная близость к Богу была прерогативой избранников Божиих — пророков, теперь, во Христе, она доступна каждому.

Присутствие Господа рядом с человеком было для отца Александра очевидным. Батюшка всегда с горечью сетовал на то, что мы не ценим и не бережём этого счастья. Отвечая однажды на какой‑то вопрос, заданный на лекции, он сказал, что ощущает Христа рядом с собой лучше, чем любого человека. Он говорил: «Чтобы понять Христа, Он должен стать бесконечно дорог как Личность», и в другой раз: «Каким Его видели апостолы, таким Его могут увидеть все современные люди».

Митрополит Антоний Сурожский писал: «Я думаю сейчас, что для того, чтобы встретить Бога, надо иметь нечто общее с Ним, нечто, дающее вашим глазам способность видеть и вашим чувствам способность воспринимать».

Знание Христа и желание поделиться этим счастьем — вот что переполняло отца Александра и делало все его проповеди христоцентричными.

Любое событие в жизни Церкви было для батюшки поводом ещё раз рассказать о Христе. Через слово отца Александра мы не просто узнавали о Христе, но узнавали Самого Христа, ибо в его проповедях Он открывался нам как бесконечная Любовь, как сила всемогущего Творца и жизнь вечная. Огонь Святого Духа, которым отец Александр заряжался в богослужении, зажигал души верующих, и они слушали его, затаив дыхание. Никогда не забуду сияющие отражённым светом глаза, которые я видел с амвона во время его проповедей…

Некоторые считали, что отец Александр говорит о Спасителе, потеряв страх Божий, с недопустимым дерзновением. Но для батюшки Христос был не только Богом, но и Братом, постоянно стоящим рядом с ним, всегда держащим его за руку. Этим чувством проникнута и одна из его лучших книг «Сын человеческий». Она, кстати, тоже в своё время встретила настороженное отношение в определённых кругах, заражённых эллинистическим православием. Батюшку обвиняли в том, что он создал очень земной образ Христа…

Торжествующая повсеместно статическая религиозность, унаследованная нами от эпохи гностицизма, с трудом воспринимает динамичную духовность отца Александра, не понимает её истоков. Но вспомним слова Господа, обращённые к Никодиму в беседе о действии Святого Духа: «Ты — учитель Израилев и этого ли не знаешь?» (Ин 3.10) Батюшка ставил своей задачей возродить в нашем сознании после многовекового влияния апокрифической литературы и скрытого монофизитства евангельский образ Христа.

«Драгоценнее всего на свете — знать Бога и разуметь, хотя бы отчасти, волю Его» [171]. Как и старец Силуан, отец Александр постоянно призывал нас всех к такому познанию, считая, что только через личную встречу с Христом человек становится воистину счастлив.

Еще одной постоянной темой проповедей отца Александра был призыв подражать Христу — призыв к святости в наше время и на том месте, куда нас поставил Господь. Каждый христианин, как говорил батюшка, призван к святой жизни, и осознание этого призвания должно выразиться в напряжении всех сил для того, чтобы следовать за Христом.

В своей книге о старце Силуане иеромонах Софроний написал о святости слова, очень близкие к христианскому персонализму отца Александра: «Ради неведомых миру святых изменяется течение исторических и даже космических событий, и потому каждый святой есть явление космического характера, значение которого выходит за пределы земной истории в мир вечности» [172].

Подражать Христу возможно, только облекаясь в Него, то есть только Его же Собственной Божественной силой. Для того чтобы подражать Господу, необходимо с любовью и внимательно всматриваться в строки Святого Евангелия, представлять себе, как Господь ходил по земле, вдумываться в то, что Он говорит нам сегодня. В таком взирании на «начальника (наставника) и совершителя нашей веры» (Евр 12.2) содержится, по мысли отца Александра, ключ к тому, чтобы суметь прожить свою жизнь по–христиански. Он постоянно подчёркивал, что своими силами человек этого достигнуть не может, но если «иметь Его перед собой», то постепенно совершается чудо слияния, и не просто в воображении, но и на самом деле.

«Надо так соединиться с Господом, — говорил батюшка, — чтобы смотреть на мир Его глазами, чтобы радоваться вместе с Ним, печалиться вместе с Ним, страдать за людей вместе с Ним». В пример он приводил отношение к какому‑нибудь очень дорогому нам человеку.

Особенно важно держать перед собой Его Лик, когда мы оказываемся слабыми в исполнении заповедей Божиих. «Сила Моя в немощи совершается», — говорит Господь, и, если мы видим, что слабы, не способны исполнять Его волю, тогда, по словам отца Александра, мы можем в молитве вернуть Его образ и почувствовать Его поддержку, Его силу, действующую через наши немощи.

Вера отца Александра была теснейшим образом связана с его духоносностью. В одной из своих лекций он говорил: «Не человеческие преимущества ставят христианскую Церковь во главе духовного движения человечества, а тот импульс Духа Божия, который с самого начала вошёл в мир. Вспомним День Пятидесятницы, День Святого Духа — в поход для завоевания мира отправились люди, не имевшие никаких преимуществ, движимые Духом Божиим».

Отцу Александру были особенно близки те святые, которые в своём учении о спасении делали акцент на благодатной силе Божией, а не на собственных усилиях человека. Каждый из таких святых подтверждал своей жизнью, что Благая Весть заключается в том, что Христос призвал нас к святости здесь и сейчас.

«Воля Божия всегда выше воли человеческой. Всегда в Священном Писании Господь говорит Свое первое слово. Вот почему в Евангелии мы читаем: “Не вы Меня избрали, а Я вас избрал!” Мы и в храм пришли не по собственному хотению, а по Божьему призыву. Господь призвал нашего общего праотца Авраама — отца верующих. Не Авраам Бога призвал, а Бог призвал его и сказал: “Иди и твори волю Мою”.

Так же было и с пророком Моисеем, которого Господь подвигнул на его великие деяния. Так было со всеми другими Божьими мужами, которых Он призывал на служение. Так же случилось и с Девой Марией, Которую Отец Небесный призвал на великий подвиг быть Матерью Искупителя рода человеческого.

Конечно, Она этого не ожидала; конечно, Она была смущена. Как говорит нам евангелист Лука, Она была смущена Благой Вестью ангельской: “Как будет сие?”

Но хотя нас всегда призывает Господь и слово Его — первое, мы смертные, грешные люди должны быть готовы воспринять это слово. Иначе оно прозвучит, как голос вопиющего в пустыне, и мы не услышим, пройдём мимо и будем идти по своей житейской дороге, безразличные к голосу Божьему.

Поэтому все те, кто был призван Богом и выполнил Его волю, готовились к этому, и у нас нет сомнения, что Дева Мария, Дева Назаретская, Которая жила никому неведомая, в безвестности, что Она тоже была готова к явлению ангела, который ей возвестил о великом жребии быть матерью Господа…

Поэтому мы с вами, подражая всем избранникам Божиим, должны стремиться быть готовыми принять Божью благодать, Божью силу, готовить себя молитвой, сосредоточенностью, участием в таинствах, постоянным чтением Слова Божия, верой, верой и ещё раз верой.

Вера, доверие к Богу, открывает наши уши к Слову Божию, открывает наше сердце к принятию Его великой Благода–ти и Спасения, потому что Спасение наше есть тайна БОЖИЯ и тайна ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ…»

Отец Александр старался привить своей пастве подлинно библейское мироощущение. Для этого он всё время возвращал своих слушателей к различным этапам библейской и церковной истории, находил общие векторы, выделял самое главное: те ориентиры, которые и сегодня должны указывать нам путь. Так поступали уже самые первые проповедники Слова, например, дьякон Стефан; они всегда начинали свою речь с истории Спасения.

7

Соединив Своим Воплощением Бога и творение, небо и землю, Христос сделал так, чтобы невидимая глазами благодать Святого Духа достигала нас через видимые знаки, которые Церковь называет таинствами. Отношение отца Александра к таинствам обновляло для нас Предание Церкви. Батюшка говорил, что все наши таинства построены на освящении человеческой жизни. Церковь не от мира сего; но с её помощью Христос приходит в этот мир, чтобы освящать его. Поэтому христианство не потусторонняя вера, а посюсторонняя.

Подобное отношение к освящению человеческой жизни основано на учении Отцов Церкви об обожении мира. Божественное преображение космоса они рассматривали как цель всего мирового процесса. Поэтому самым главным в Церкви, по мысли отца Александра, должно быть учение и живое присутствие Бога. И не только присутствие в сердце, не только присутствие в каком‑то глубинном мистическом сознании, но присутствие в этом самом мире, который мы можем видеть, осязать, ощущать.

Что помогает плотскому человеку прилепиться к Христу и быть рядом с Источником любви в своей земной жизни? Как может христианин приносить небесную любовь на землю? Человек — материальное и духовное существо; и таинства нужны ему как материальная основа, соединяющая его с небом, чтобы наполниться Божественной силой и внести её в мир.

Вера в присутствие Бога в таинствах связана с убеждением, что все земное, включая человека, в конечном счёте, есть настолько большое благо, что, несмотря на мрак, в который мы погружены, Бог даёт нам возможность все же встретиться с Собой через благодать, действующую в Его Церкви.

В своих размышлениях о материи таинств, отец Александр стоял на позициях православного богослова святителя Григория Паламы. Для батюшки слова Символа Веры «Сидящий одесную Отца» означают: Христос пронизывает Своей силой и славой все мироздание, весь мир, всю жизнь. «Не только душу спасает Господь, — говорил батюшка, — но всю природу, которую Он ведёт к бессмертию. Поэтому для христиан не должно быть пренебрежения к плоти».

Такое понимание отцом Александром христианских таинств основано на укоренённости его сознания в Библии. Смысл таинств неминуемо искажается, когда на них смотрят с позиций греческого идеализма и разделяют жизнь на духовную и мирскую.

Библия полна описаний различных священных предметов, которые помогали человеку ходить перед лицом Божиим, постоянно напоминая о Боге. Иногда, читая Ветхий Завет, можно подумать, что имеешь дело с каким‑то библейским материализмом. Однако все объясняется просто: в Библии никакая материальная сущность не мыслится вне поля зрения Бога. Все сакрально. И через жизнь Христа Евангелие продолжает раскрывать разные стороны не только духовной, но и душевной, и материальной жизни, которая на этот раз освящена Воплощением Сына Божия.

Само слово «таинство» указывает на то, что это присутствие Христа в посюстороннем мире непостижимо для человеческого разума. Рационально невозможно понять такое освящение материи. Сила Божия познаётся опытно, через веру. Батюшка хотел, чтобы мы в церковных таинствах ощутили эту силу, почувствовали, что Господь среди нас пребывает, чтобы знали и верили, что Он с нами есть и будет во все дни до скончания века.

8

Отец Александр полагал, что таинств в христианской жизни много больше, чем семь, официально признанных Церковью (семь — просто зашифрованное на Библейском языке понятие полноты). «Есть море благодатных даров Духа Святого», — говорил он. Именно поэтому в православных богослужебных книгах есть молитвы для освящения воды, плодов, для благословения еды, труда и проч. Даже для нашего рационального ума ясно, что всё, что делал Христос, было сакральным, было освящением плоти, потому что в Нём не было греха, то есть не было разрыва между духовным и телесным. Он единосущен Отцу постоянно, а не время от времени.

Так же должна протекать жизнь человека, который облёкся во Христа. Для христианина все является таинством: его работа, его семья, его творчество. Человек становится христианином во всей своей жизни, а не только в упражнениях благочестия.

Чтобы проиллюстрировать эту мысль, напомню, как отец Александр отвечал тем, кто считал интимные отношения между мужчиной и женщиной греховными. Утверждение, что зачатие это грех, а рождение ребёнка — благословение, он называл просто ерундой и говорил: «Все — благословение Божие! А грехом человек может сделать даже Евангелие». И приводил в пример религиозные войны, которые велись, именно, за «евангельские» идеалы.

Если все в мире воспринимается как материя таинств, то христианин получает от Господа силу преображать этот мир, и его творческие возможности становятся безграничны. Человек потенциально может менять материю изнутри. Господь дал нам понять это в Своих чудесах.

Но когда форма таинства (обряд) выступает на первый план и начинает превалировать над сутью, христианское представление об освящении плоти вырождается в магическое отношение к миру, в язычество.

Обряд всегда является самым соблазнительным моментом для бытовой религиозности. Чтобы избежать сакрализации обряда, отец Александр старался наполнить его внутренним содержанием, то есть сделать таинством. Ибо обряд статичен, а таинство, которое внешне выражается в обряде — по своей сути динамично. Достигается этот динамизм синергией — совместным действием человека и Бога.

Знаменательно, что именно церковные обряды (требы) особенно те, которые совершаются после Литургии, привлекают людей с языческим мироощущением. Для них прежде всего важен именно ритуал, и священник, потворствуя им, может исполнять требы как маг, как жрец, а может использовать их как средство для миссионерской проповеди.

Отец Александр так и делал, например, совершая обряд отпевания. Когда к нему однажды приступили с претензией, что он провожает в последний путь людей, возможно, никогда не ходивших в Церковь, батюшка ответил, что «каждый священник во время похорон, во время отпевания по–разному чувствует сердцем судьбу умершего человека. И иногда, действительно, бывает до того тяжкое мучительное ощущение, что, казалось бы, остановился и не стал совершать погребение». Однако, говорил он: «для священников в сегодняшней России отпевание — это особый вид миссионерства».

Отец Александр никогда не упускал случая обратиться к тем, кто пришёл проводить усопшего, с маленькой проповедью. И всегда после похорон, когда люди шли на поминки, они только и обсуждали, что сказал им в храме священник.

В условиях полного отсутствия религиозной литературы, миссионерского бездействия Церкви, постоянных преследований священников за всякую активность вне храмов отец Александр старался использовать любую возможность для проповеди и приобщения людей к Слову Божию.

9

Отношение отца Александра к таинствам совпадает с учением многих Отцов Церкви и тысячелетней практикой Церковной жизни; и сегодня этот подход вновь становится актуальным.

Непонимание таинств, согласно отцу Александру, происходит от того, что христианскому представлению о мире противостоит в церковном сознании не столько материализм, сколько спиритуализм. Он является скрытым и потому серьёзным врагом христианства; ведь грубый материализм не пытается выдавать себя за христианское учение о мире и человеке.

Для батюшки было важно, чтобы Церковь не отходила от предания Святых Отцов, например, в вопросе о частоте Причастия. Практика редкого причащения пришла в Церковь именно в результате проникновения в её сознание спиритуалистического, гностического мировоззрения. А отец Александр призывал причащаться часто, и это было не его мнение, а мнение основоположников Церкви, вытекающее из Евангелия.

«Ничто так не содействует и не способствует нам к очищению души, к просвещению ума и освящению тела, как частое и с чистым сердцем причащение…», — находим мы в Добротолюбии слова иноков Каллиста и Игнатия [173]. А о нерадении к причастию Феодор Студит говорил: «Паче же всего могут быть (полезными для спасения) причащение Святых Тайн, к коему видя вас, не знаю почему, нерадиво относящихся, крайне дивлюсь. В Воскресение ещё бывают приступающие к таинствам, когда же Литургия бывает в другой день, никто не подходит. Даже в монастыре каждый день, бывало, причащались желающие, а ныне очень редко это бывает, и даже совсем не встретишь этого нигде. Говоря сие, я вовсе не желаю, чтобы вы приступали к Тайнам просто, как пришлось. Ибо написано: да искушает себя человек… (1 Кор 11, 28, 29) Нет — не этого я хочу, да не будет! Но чтобы мы, горя желанием приобщаться сколько можно, очищали себя и таким образом сподоблялись дара сего. Ибо предлежащий хлеб есть Причастие жизни..» [174].

В Евхаристии, считал батюшка, «особенно важно призывать силы Божии, могущие рассеять грозные тучи, окружающие Церковь. Надо молиться, чтобы Церковь была не только умалённой, но и побеждающей».

Однако батюшка внимательно подходил в вопросу, почему человек хочет часто причащаться. Для него было совсем недостаточно, чтобы христианин просто ходил в Церковь. Он говорил:

«В Церковь может приходить и посторонний человек. И постоять в храме, и перекреститься может человек, далёкий от веры. Может даже встать на коленки, как падший грешник. А вот что в сердце у нас — Бог видит. На наши поступки, вот на что Он смотрит. Через внешнее мы не спасёмся. Внешнее не имеет силы, если нет у нас в душе Бога, если нет у нас в душе того, чего от нас Господь ждёт. Всегда напоминаю слова Священного Писания: “Сын мой, дай Мне сердце твоё”. Он к каждому обращается, чтобы мы отдали Ему своё сердце».

В своём шеститомнике отец Александр пишет: «Человек, по учению христианскому, приходит в падший мир, мир, который во зле лежит, приходит как активно действующее существо, участник борьбы добра и зла. Даже реальность высшего промысла не парализует его свободы. Трагичность несовершенного мира есть та среда, в которой выявляется и призвано возрастать духовное начало человека» [175].

Через таинство Евхаристии христианин узнает, что такое жить в единении с Богом. Причащаясь, члены Церкви непосредственно включаются в обожение мира.

«Заметьте, — говорил батюшка, — что таинство Своего любящего присутствия с нами Он облёк в форму трапезы. Святая Чаша, хлеб и вино означают пишу человеческую, без которой мы не можем жить. Ведь человек поддерживает свою жизнь пищей. И Господь этим хочет сказать, что Он даёт нам Свое Сердце в виде трапезы, что Он — наша вечная пища!

Чем можно ещё напитаться? Измышлениями человеческими? Праздной суетой? Честолюбием? — Все это проходит… Самые славные имена могут потом упасть в самую глубокую бездну… Но Господь каждого из нас из водопада времени вынимает, каждую душу принимает к Себе, и через Святое Причастие мы все приобщаемся к вечности.

Временные — к вечному, малолюбящие — к вечной любви, бессильные — к вечному могуществу, грешные — к Безгрешному, люди — к Богу.

Кто такие чада? Это те, кто были рождены, вскормлены и любимы. И мы, действительно, Богом рождены. Мы духом рождены от Него! Если бы Он не был с нами, что была бы наша жизнь? Как тень улетающая, как дымок, который развеивается от первого порыва ветра!

А раз мы чада Божии — значит мы с Ним. В болезни и в радости, в печали и в успехе, в старости и в молодости — Онс нами.

Нам важно это почувствовать, важно пережить, важно понять, что Господь идёт к нам… И очень важно потом открыть Ему своё сердце, чтобы оно было потрясено тем, что Господь к нам приходит.

Мне всегда вспоминаются слова апостола Петра: “Выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный ”. Когда Господь вошёл в его лодку, ему было стыдно, что рядом с ним находится Посланник неба. И Петр так сказал не потому, что не хотел быть рядом с Господом. Он, конечно, хотел! Но ему было стыдно стоять рядом с Ним…

И ещё вспоминается Закхей, мытарь, человек маленького роста, которому хотелось хоть одним глазком взглянуть на Спасителя. И сквозь толпу он пробиться не мог, и люди его презирали, что он был мал ростом, но он залез на дерево и сидел там, и смотрел… И Господь его позвал, и пришёл к нему в дом.

И вот мы также малы ростом, духовно. И мы вовсе не заслужили того, чтобы Он к нам пришёл. Но Он, однако, приходит…

Господь сказал Закхею: “Сегодня Я буду с тобой”. И каждому из нас Он говорит: “Сегодня Я буду с тобой”.

“Я буду с тобой”, — говорит Господь; что нам ещё нужно!? Только хорошенько понять, что Он приходит в дом плохо подготовленный, не в такой дом, где все ждут Гостя, где все блестит и все украшено, а в дом захудалый, тёмный, полный пыли, как бы брошенный.

Такова наша душа с её маловерием и нерадивостью, леностью духовной, с молитвой, которая еле–еле теплится, как затухающий огонёк. С пренебрежением к заповедям и уставам церковным, с вечным раздражением на все, с постоянным озлоблением и осуждением друг друга.

Ты приходишь к нам,

а наши мысли в это время витают далеко…

И получается, что не Ты наш Царь, а наша гордость, своеволие, самолюбие, честолюбие, тщеславие, вся та суета, за которой мы бежим, за которую мы цепляемся».

В Евхаристии Бог приходит к людям, становится с ними на тот уровень, на котором они могут Его воспринять, происходит непосредственное прикосновение к Божественному. «Если человек к этому прикасается, — говорил батюшка, — он открывает для себя самые важные вещи — смысл своего существования, бесконечную ценность каждой человеческой души, направление мироздания, которое не просто вращается по кругу, а имеет цель; роль нашего труда, значение и красоту человеческих отношений и творчества» [176].

Чтобы соответствовать своему божественному призванию нельзя оставаться теплохладным, необходим «максимальный замах», полная ориентация всего своего существа на Высшее.

Это строгое требование отца Александра. Перед каждым его прихожанином стоял вопрос — либо уходить, если «планка», заданная батюшкой, была слишком высока, либо становиться другим. Спокойно жить по–прежнему было невозможно, ибо слова отца Александра, ненавязчивые и добрые, были подкреплены примером его собственной жизни, его беспощадной решимостью следовать за Христом.

10

Возрастая в христианской жизни, человек поднимается по лестнице со множеством ступеней. И максимальное значение Евхаристия приобретает для него не с момента воцерковления, а спустя какое‑то время.

Отец Александр говорил, что цветок выращивается долго, рост происходит постепенно. И если человек пытается сам «вломиться» к Богу, здесь что‑то не так. Люди часто не выносят в сознание мотивы своих действий, которые связаны с магическим отношением к таинствам. Так, некоторые крестят детей, чтобы они не болели, или причащаются ради того же.

Батюшка рекомендовал почаще задавать себе честный вопрос — зачем я это делаю? Чего я хочу этим добиться?

Однако осознавать, что подобное потребительское отношение — низко, ещё не значит преодолеть свою психологию раз и навсегда. Вытравить это нельзя. Это может быть вытеснено только любовью к Христу, которая пробуждается в душах постепенно. Когда отец Александр её видел, тогда он и давал своё благословение на более частое участие в таинствах.

Всё, что делали его чада, батюшка рассматривал сквозь призму гармонии. Почему человек хочет часто причащаться? Как ведёт себя потом с другими людьми? Как он трудится и проводит свой досуг? Ведь всё должно служить гармонизации человека.

Но все‑таки не случайно периоды наиболее интенсивного духовного роста в истории Церкви совпадали с активным участием христиан в Евхаристии; ученики Господа получили обещанное Иисусом — жизнь в избытке. А вот самые печальные столетия и в Восточной и в Западной Церкви — это время, когда практиковался порочный обычай редкого причащения.

Батюшка говорил: «Раз единение человека с Богом — предельный смысл человеческой жизни, то, конечно, частое Причастие является положительным фактором».

Поначалу он устанавливал для своих прихожан правило Серафима Саровского — причащаться один раз в месяц. Если его потом просили о более частом Причастии, он благословлял приступать к Таинствам раз в три недели, и так далее вплоть до еженедельного причащения и даже до разрешения подходить к Чаше на каждой Литургии, на которой присутствуешь.

Протоирей Николай Афанасьев писал: «Евхаристия есть трапеза Господня, на которую Господь призывает всех и которая совершается для всех, собранных вместе. Быть участником Евхаристии означает быть участником трапезы Господней, но быть участником трапезы означает вкушать от неё. Иного участия в Евхаристии не может быть и иного участия не было, начиная с первой Евхаристии, совершенной апостолами после Пятидесятницы. Это было предание, которого строго держалась древняя Церковь…Только те, кто вкушал пищу на трапезах, были её участниками, а кто не вкушал от трапезы, тот не только не был её участником, но и не мог на ней присутствовать» [177]. Отец Александр мог бы подписаться под каждым этим словом.

В одной из исповедей он говорил:

«Сам Господь призывает нас на Вечерю Божию. Вечеря — это праздник, Вечеря — это радостное общение, Вечеря — это торжество любви. Общение с Господом и между собой, любовь Божия и наша».

А любимый батюшкой св. Иоанн Кронштадтский писал: «Бедствие для души долго не причащаться Святых Тайн: душа начинает смердеть страстями, сила которых возрастает по мере того, как долго мы не сообщаемся со своим Жизнодавцем».

Этого же мнения придерживался и Феофан Затворник: «Унас нынче говорят даже, что грех — часто причащаться, иные толкуют, что нельзя раньше шести недель причащаться… Не обращай внимания на эти толки — причащайся так часто, как потребно будет, ничтоже сумняшеся. Старайтесь только всячески приготовляться, как должно, и приступать со страхом и трепетом, с верою и сокрушением, и покаянным чувством».

Что касается подготовки к Причастию, отец Александр рекомендовал думать про себя так: «Независимо от того, много или мало я готовился, я знаю, что подготовился недостаточно». А после Причастия хотя бы несколько дней или даже один день предоставить себя Господу. Стараться как можно дольше сохранить в себе благодать. И смотреть, как провёл следующую неделю.

Вообще же батюшка считал, что вхождение в таинства должно идти параллельно всем прочим направлениям духовной жизни, не выделяться особенно на фоне других дел, освещённых евангельским словом.

А пока мы духовно росли, он в своих проповедях не переставал говорить о важности Причастия для нашей сокровенной и вечной жизни:

«Господь захотел воплотиться в том, что нам всем необходимо. Плоть пшеницы и кровь виноградной лозы — пища человеческая — стали Его продолжающимся Воплощением среди нас, чтобы показать нам, что Господь есть не только далёкий и Всемогущий, но что Он есть Тот, Чье дыхание нас поддерживает, Чья сила каждую секунду даёт нам бытие.

Отныне Его человеческая кровь и Его Божественная непостижимая сила и жизнь как бы переливаются в нас, и Он, являясь Человеком и Откровением Божиим, присоединяет нас, земных, слабых, тленных, смертных, — к Небесному.

Это надо ощутить, это надо пережить, это надо понять всем сердцем. И это надо сохранить! Если такова любовь Господня, что она себя отдаёт нам, как бы растворяясь в нас, то мы можем воздать Господу только тем, что свет этой любви сами принесём в жизнь».

Просветление, возрождение души оказывается для нас возможным только тогда, когда мы преломляем Хлеб Жизни. «Это откровение Божьего присутствия, которое необходимо и целительно, и в огне которого сгорают все наши грехи… Если мы не идём этим путём, то останавливаемся и кружимся на одном месте».

Батюшка сравнивал духовные усилия человека, который редко причащается, с трудом Сизифа, когда тот тащил камень наверх, а он скатывался обратно, и так бесконечно. И ещё он говорил: «…очень важно, чтобы действовал Господь в нас, а не мы. Только тогда мы сможем избавиться от корня греха, который есть самость, эгоизм».

Говоря об отношении к Причастию, делясь своим опытом, отец Александр и в этом обновлял смысл христианской жизни. Батюшка так подбирал слова, чтобы мы поняли (как это понимали первые христиане), что речь идёт о конкретном делании: надо наполниться Силой Господа. Мы должны пропитаться Христом насквозь, слиться с Ним в своей жизни. Это не внешнее подражание, но сознательное движение ума и сердца, чтобы в Него облечься реально, соединиться с Ним всем свои существом. Тогда мы узнаем свой Путь, Истину и Жизнь.

Отец Александр говорил: «Кто хочет облечься во Христа, принять Его в своё сердце, тот должен систематически, по возможности достаточно часто приходить к Святым Тайнам. Потому что не только Слово Божие, но Сам живой Христос Спаситель присутствует за каждой обедней, за каждой Литургией.

Он приходит к нам, снова воплощаясь на Святом алтаре и в Святых Дарах, отдавая Себя так, чтобы мы были рядом с Ним — Он в нас и мы в Нём».

11

Чтобы участвовать в Жертве Христа в Евхаристии, надо сначала «родиться от Бога», стать членом мистического Тела Господа — Его Церкви. Превращение в детей Божиих и членов Церкви происходит через благодать, которая сообщается человеку в таинстве Крещения.

Раньше при Советской власти, взрослых крестили очень редко, это было опасно, так как сведения о Крещении тут же передавались по месту работы. Но в деревнях крестили всех младенцев, хотя в Церковь, как правило, взрослые не ходили. Для них Крещение давно стало народным обрядом. В городах крещений детей было меньше. Обучением же и предварительной катехизацией не занимался никто.

По сути в члены Церкви принимались необратившиеся полуязычники. Потом с годами иногда происходило как бы «доведение» их до христианской кондиции. Но это случалось редко. Чаще всего в Церковь изредка заходили весьма сомнительные христиане, которые не имели понятия ни о Слове Божием, ни о правильной Церковной жизни.

Про людей же, крещённых в детстве, батюшка говорил, что даже если они и ходят постоянно в храм, должен наступить момент, когда они почувствуют себя как бы снова язычниками, когда они поймут, что отторгнуты от Божьего света и также нуждаются во внутреннем обновлении, которое невозможно без знания Евангелия.

Тех, кто приходил и спрашивал совета перед Крещением, отец Александр почти никогда сразу не крестил, направлял сначала в группы катехизации, подпольно существовавшие в приходе, или сам занимался их обучением, давал книги, приглашал на беседы. Если же заказывали Крещение без совета с ним, он всё равно не ограничивался исполнением обряда, обязательно проводил с крещаемыми или их родителями хотя бы небольшую беседу, объяснял им основы христианской веры. Батюшка обладал удивительным умением, оттачиваемым годами, рассказать о самом главном за несколько минут. И после Крещения старался этих людей из поля зрения не терять, давал читать христианские брошюры, с таким трудом привозимые в Советский Союз из‑за границы.

Особое отношение было у отца Александра к крещению детей. Этот момент всегда вызывал много споров, иногда становился предметом пререканий между ним и некоторыми прихожанами, склонными рассматривать таинство Крещения с протестантской позиции.

Батюшка считал крещение детей несомненно оправданным в богословском смысле. Ибо, по его мнению, «безгрешные младенцы» — это вымысел. В книге «Магизм и Единобожие» он писал: «Крещение младенцев есть указание на то, что души новорождённых не творятся заново, но исходят из общечеловеческой души, сотворённой единожды и несущей после грехопадения печать духовного извращения. И дело тут не в биологической наследственности, а в том, что ложное направление принял весь “Адам”, вся соборная душа человечества… Это порождено мистическим событием. Здесь нет речи о внешней каре за грех одного предка, но обнаруживается следствие надлома и поврежденности всего духовного организма Человечества» [178].

Таким образом, отец Александр не видел никаких богословских препятствий к крещению младенцев в нормальных христианских семьях, то есть в тех, которые могли гарантировать растущему ребёнку христианское воспитание, а потом и подготовку к воцерковлению. (Оно обычно происходит, когда ребёнок 7–8 лет приходит на первую исповедь).

Батюшка полагал, что было бы неправильно лишать детей силы благодатного таинства, если они живут в христианских семьях. Ведь семья — это уже маленькая община. Христос сказал: «Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного» (Мф 18.19) Здесь источник силы семьи, освящённой присутствием Господа. Любовь и взаимопонимание — это то, что позволяет Царству Небесному приходить на Землю через нас к нашим детям. Наоборот, эгоизм, претензии, вражда, разделение, обиды — препятствие для исполнения планов Господа.

Также отец Александр не видел в крещении ребёнка насилия над его свободой. В конце концов, считал он, вырастая, человек в какой‑то момент принимает самостоятельное решение. Но батюшка был несомненным противником бытового, обрядового подхода к Крещению. В одной беседе он говорил: «Очень часто люди подходят к крещению детей просто как к традиционному обряду. Однако в этом таинстве есть гораздо более глубокий смысл. Прежде всего: почему не подождать с Крещением? Ведь новорождённый не имеет понятия о том, что происходит вокруг, у него нет никакой возможности самому сделать выбор. Почему же не подождать? Но ожидает ли мать того времени, когда ребёнок поймёт, что она его держит на руках, что она его ласкает и говорит с ним? Ждет ли она определённого момента, чтобы выразить свою любовь к ребёнку? Конечно, нет. Так и Церковь не ожидает в будущем такого момента, чтобы заключить ребёнка в объятия Христовы и наполнить его Духом любви.

<…>

Но Крещение — это не гарантия и не страховка. Ребенка крестят не просто для того, чтобы спасти его от ада. Крещение — видимый знак того, что ребёнок объят своим любящим Отцом как полноправный член Общины спасения или Церкви.

Что же такое Община спасения? То, что испытали израильтяне на берегах Красного моря, то, что испытали апостолы у пустого гроба, не было определением катехизиса, трактующего об искуплении, а глубоким личным чувством освобождения.

Этот опыт был настолько ошеломляющим, что вряд ли его мог описать кто‑либо, не бывший очевидцем, не переживший его. Возможно, кое–какое представление об этом имеет человек, которого вытащили из воды. Он задыхается, заживо погребённый в толще воды, прозрачные волны становятся чёрными, как ночь, лёгкие разрываются, весь мир уплывает в безмолвное забвение, и вдруг… его руки хватаются за что‑то, голова оказывается над поверхностью воды, и перед глазами — мир и красота, которых он никогда прежде не видел. Свет и жизнь.

Таким же ошеломляющим был этот опыт для общины Израиля и общины апостолов, и они были уверены, что всякий, кто присоединится к их общине, вновь переживёт этот опыт.

<…>

Взрослые, пришедшие из язычества, конечно, уже испытали нечто из этого опыта. Мир, из которого они ушли, был тьмой по сравнению со светом новой общины. Здесь они могли засвидетельствовать истинное Воскресение. В вере Церкви они могли чувствовать присутствие воскресшего Христа, на лицах её членов они могли увидеть отражение радости Духа, а внутри самих себя они могли найти большие изменения.

Но всего этого было недостаточно. Спасение пришло не просто к индивидууму, а ко всему народу, или, скорее, спасение преобразило их и сделало народом. И теперь новообращённые стали его частью, частью Общины спасения — Церкви и разделили с ней этот великий опыт, который спаял их вместе.

Итак, Крещение — это таинство спасения. Это тот знак, который подаёт Христос через Духа, стремясь вовлечь нового члена в общину. Новый камень для строящейся стены храма, новый черенок, прививаемый к виноградной лозе. Происходит некоторая пересадка. Люди становятся членами тела Христова. Дух устремляется по их венам. Теперь не они живут, а Христос живёт в них. Слова теряют своё прежнее значение. Всё покрывает тайна. Тот, кому известна реальность, видит в словах лишь бледное её отражение. Те, кому такая реальность не знакома, считают их причудливыми грёзами, но все же мы пользуемся старыми словами, чтобы выразить себя и понимать другого. Мы используем знаки и символы, чтобы определить то, что нельзя понять на словах.

<…>

Наша вера не исходит просто от нас. Скорее, она представляет собой наш ответ на то слово, которое обращено к нам свыше. Можно сказать, что в этом и заключается причина крещения детей. Крещение детей напоминает нам, что спасение — это прежде всего Дар — то, что исходит от Бога. Нам даже не нужно просить об этом — все происходит само по себе. Бог предлагает Себя в качестве Дара, и благодаря Его Духу мы способны принять этот Дар. Крещение ребёнка напоминает нам, взрослым, что мы должны принимать Дар Новой Жизни так же естественно и просто, как младенец принимает пишу от своих родителей. Слово Господне в Писании напоминает нам о вере Церкви, о вере, которую мы разделяем и которую теперь должен разделять наш ребёнок. Оно напоминает нам о том, каким образом Христос через Свою смерть и воскресение делает Свою Церковь святой с помощью воды и слова.

Освобождение от греха… Что можно сказать о первородном грехе? Что об этом говорит богословие ?

<…>

С самого начала Бог призвал человеческий род к союзу, к сотрудничеству. И с самого начала этот род отказался от этого призыва. Первородный грех и заключался в этом отказе. Второе его значение состоит в том, что наследственный грех, который сказывается на каждом из нас ещё при рождении, проявляется в том, что мы будем участвовать в грехе мира собственным отказом.

Наш отказ обусловлен греховностью, которая загрязняет мир. Никто не может сохранить здоровыми лёгкие, если он дышит смогом. Никто не может быть безгрешным в греховном мире — мире без Иисуса.

Таким образом, мы прибегаем к Крещению, чтобы выразить свою радость о том, что мир не замкнулся в грехе, что Христос открыл мир для любви, от которой тот отказался. Эта любовь, эта благодать ныне представляет собой часть мира. Мы любим, потому что Бог полюбил нас прежде. Эта любовь оживляет нас. Этот свет озаряет каждого входящего в этот мир. Благодать, как и грех, касается каждого, ибо для всех человеческих существ возможны как любовь, так и грех, как разъединение, так и любящий союз. Когда люди достигают такого возраста, чтобы сделать выбор, та или иная возможность становится реальной, но Христос определяет выбор в пользу благодати.

Грех не может стать реальным в человеке, не имеющем личного выбора, а благодать — может! Может даже прежде, чем люди её сознательно выберут или даже просто почувствуют, ибо благодать — это любящий Бог…»

12

Духовник батюшки в 50–е годы, священник Николай Голубцов, по воспоминаниям отца Александра, никогда не говорил проповеди, но основной упор делал на общие исповеди. Их ввёл в церковную практику в XIX веке ещё святой Иоанн Кронштадтский. С годами и отец Александр стал уделять общим исповедям всё большее внимание.

Перечитывая их тексты, слушая сохранившиеся записи на магнитофонных плёнках, мы обнаруживаем в них все основные мысли Святых Отцов о духовной жизни. Но самое главное, что они применимы не к монашеской жизни прошлых веков, а к нашему времени.

Исповедь — это таинство Покаяния, где священник более всего выступает как пастырь. Во время исповеди он может обратить внимание кающегося на то, что мешает его духовной жизни, и помочь ему исцелиться. Но спасительная сила таинства проявляется только при сознательном и ответственном участии в нём и священника, и того, кто пришёл на исповедь. Важна также искренность и готовность верующего следовать получаемому совету. Такая готовность, по сути, становится тождественна смирению.

«Обращение ко Христу, Новое Рождение, дар Духа Святого, Тело и Кровь Христовы сделали нас «не имеющими пятна или порока» (Еф 1.4). Однако новая жизнь, полученная через христианское посвящение, не исключила слабости человеческой природы и склонности ко греху. Она остаётся в крещёных, чтобы они с помощью благодати Христовой закалялись в борьбе христианской жизни». [179].

В современном виде таинство Покаяния появилось приблизительно в VI‑VII вв. Это уже было время государственного христианства, страшного понижения требований к духовной жизни. В первоначальной Церкви всё было не так. В первые века к исповеди прибегали в чрезвычайных случаях, и она «была связана со строжайшим наказанием. Грешники каялись в своих грехах публично и часто в течение многих лет, прежде чем получали дар примирения». Они также не допускались к Евхаристии.

Так строго исповедовались всего в трёх грехах: отступничестве (или идолопоклонстве), убийстве и прелюбодеянии. Позже добавилось воровство. (Другие грехи искупались взаимным примирением, молитвой, добрыми делами и т. д.) «В «чин кающихся» могли допустить человека крайне редко, в некоторых регионах — только один раз в жизни». Если же кто‑либо вновь впадал в грех, это считалось знаком, что человек каялся неискренне. После покаяния и отпущения нередко исполняли какую‑нибудь епитимью.

В конце VI в. установился обычай «частного», тайного покаяния в явных и в скрытых грехах непосредственно священнику. «Эта новая практика предусматривала возможность повторения и таким образом открывала путь к регулярной исповеди. Она позволяла включать в одно и то же покаяние как тяжкие, так и обыденные грехи. Это та форма таинства, которая используется в церковной практике вплоть до наших дней» [180].

Объясняя смысл таинства исповеди, отец Александр подчёркивал, что наше покаяние является и плодом нашего усилия, и даром Божественной благодати. Божественная жизнь, хотя и сходит к нам с неба, но не без участия человека, и это участие заключается не в ритуалах, а в намерении ума и в открытости сердца Богу. Только во взаимодействии свободной человеческой воли и Божественной благодати возможно достичь нового уровня преизбыточной жизни.

Спасение — это второе рождение. «Кто горит огнём Духа, тот побеждает тьму и грех мира», — говорил батюшка. Если мы не побеждаем свои грехи, то только потому, что не открыли ещё своё сердце и не обрели второе рождение. Задача отца Александра как исповедника заключалась в том, чтобы открыть сердца кающихся, чтобы Сам Господь в них вошёл и их преобразил.

«Таинство исповеди часто называют вторым Крещением, потому что в нём происходит как бы обновление человека, рождение его заново. Та драма, катастрофа, трагедия между Богом и человеком, которая была рождена грехом, снимается Божественным милосердием, Божественной благодатью.

Именно ХАРИС, благодать, снимает гнев Божий, то есть состояние напряжения между Богом и человеком. Совершается некое чудо…Но кто совершает это чудо? — Христос! Кто имеет власть оставлять грехи? — Христос.

Он прощает грехи. “Иди, чадо, отпускаются тебе грехи твои”. Сколько раз Он говорит это. И Он оставляет эту власть Церкви. Чтобы люди всегда видели Его на земле. “То, что вы свяжете на Земле, то будет связано на Небе”».

Отец Александр понимал грех не как нарушение моральных норм или церковных правил, но прежде всего как удаление человека от Бога. Батюшка часто в резких выражениях обрисовывал такое состояние человеческой души. Но делал это не для того, чтобы унизить человека, а чтобы пробудить в нём устремлённость к покаянию и к Богу.

На самом деле, именно такова была цель составителей практически всех православных молитвословов, где подчёркивается грешное состояние молящегося. Так чувствовали себя все святые, таким образом происходит верная настройка души.

Вот главное, что должен понимать кающийся, по мнению отца Александра: исповедь нужна не для того, чтобы изгонять грехи, а чтобы стать принципиально другим человеком. «Потому что, если косить грехи, как траву, остаются невырванными корни, и сорняки опять вырастают. Но сами мы другими не становимся — для этого нам нужна сила Божия».

Так как причина греха коренится именно в потере человеком чувства присутствия Божия, то главный способ преодоления греха — приобщение к Божественной жизни, обожение человека. Такое преображение, если оно истинно, сообщает человеку особую радость, ощущение примирённости с Богом, благодарности Ему, от чего рождается ответная любовь к Богу и к людям.

«Если обратиться и уверовать, — говорил батюшка, — тогда и грех перед благодатью Божией начинает исчезать, как снег под действием солнечных лучей. “Уже не я живу, но живёт во мне Христос” (Гал2.20). Мы должны стремиться к тому, чтобы жил в нас Господь, и Он тогда не допустит, чтобы мы впали в грехи».

Таким образом, исповедь совершается не ради перебирания грехов и не ради их магического исчезновения вместе с последствиями, а для примирения с Богом. Но зло, которое мы причинили, не исчезает, мы уже внесли его в мир, и оно или посеянные им семена, существуют помимо нашей воли. И мы не имеем права вычёркивать грехи из своей памяти. Господь действительно возвращает нам Свою любовь и силу для борьбы с грехом, но последствия греха остаются…

«Наше покаяние должно быть до конца и навсегда, — говорил отец Александр. Поэтому, если мы не можем вычеркнуть грехи из своей памяти, но имеем сердечное сокрушение, тогда мы в покаянии несём эту память перед собой, радуясь только тому, что Господь вернул нам Свое благословение».

Отец Александр говорил так, чтобы мы не превращались в фарисеев, чтобы, придя в Церковь и получив прощение у Господа, христианин не начинал превозноситься над остальными. Ибо грехи есть у всех, и если их помнить, это надёжно убережёт от фарисейского самодовольства.

«Прости нас за нечистоту нашего сердца, за нечистые помыслы, за осуждение людей, внутреннюю неприязнь, ненависть.

Прости нас, Господи, за блудные помыслы, за грехи плоти, которые отсюда вытекают, за нарушение семейной чистоты и верности в браке.

Прости нас, Господи, за то, что было, может быть, много лет назад, мы всё равно приносим сегодня покаяние».

Говорил отец Александр и о вине людей друг за друга. Мысль Достоевского, высказанная в романе «Братья Карамазовы» («всякий пред всеми за всех и за все виноват»), была ему очень близка:

«Прости за наших близких, которые делят с нами наши грехи, и мы участники их грехов. Когда люди живут вместе, то и грехи у них часто бывают общие. Господи, прости нас, грешных».

13

В 70–е годы в одной из бесед отец Александр говорил о потерянных христианами дарах Святого Духа. Чтобы их вернуть, необходимо выискивать в себе все плевелы антибиблейского и статичного, всё, что нас тянет, как якорь лодку, и не даёт Духу Божию двигать нас вперёд. Всякая мысль, всякое слово против Святого Духа, как свидетельствует Евангелие, лишает нас спасения. Но понимаем ли мы, что антидинамичная, нетворческая жизнь и есть хула на Духа Божия?

И какие ещё нужны доказательства, если очевидно, как мы бедны благодатными дарами, о которых писал апостол Павел и которыми была так богата первоначальная Церковь? Дары пророческие, дары исцелений, дары служения — все это дары, которые восполняют нашу человеческую немощь, наши недостатки. Мы должны признать, что с нами не все обстоит благополучно, если мы их растеряли.

«Главный грех, главное уродство нашего существа, — говорил батюшка, — то, что мы живём двойной жизнью: в одних делах — мы христиане, в других — мы как люди без веры, живущие по законам мира сего, по законам алчности, жадности.

Именно двойная жизнь мешает необратившимся христианам открыть себя действию божественной благодати».

По мнению отца Александра, наше своеволие — ещё одна причина того, что мы лишены чувства близости Божией. Когда мы слушаем Бога только из скрытого страха, мы, конечно, перестаём Его любить и осознавать Его присутствие. Это важно помнить родителям, строго воспитывающим своих детей. Как‑то, говоря об отношениях родителей и детей, батюшка заметил: «Как ребёнок чувствует отца, таким он будет чувствовать и Бога».

Поэтому «покаяние человека, — говорил батюшка, — должно быть не покаянием самобичевания, а покаянием благодарности… Ибо мы должны благодарить Господа за то, что Он все‑таки пришёл к нам — таким недостойным и грешным».

Батюшка подчёркивал, что в таинстве покаяния речь не идёт о нарушении какого‑то «уголовного кодекса». Нам необходимо ясно увидеть, что мы грешим именно против Святого Духа, Его порочим.

Например, когда мы желаем себя обезопасить со всех сторон, стремимся к опеке (допустим, со стороны государства), то тем самым нарушаем важнейший духовный закон, раскрывающийся ещё в Ветхом Завете — закон «малого остатка» или «нищих духом». Отец Жак Лев, говоря об этом «остатке», приводил в качестве примера в своей книге «Великие учителя молитвы» рассказ о Гедеоне. Господь предал врагов Гедеона в его руки только тогда, когда от войска Гедеона осталась лишь горсточка людей, и объяснил Гедеону, что пока его войско было многочисленным и могучим, Он не мог даровать ему победу, чтобы его люди не возгордились и не думали, что это они

своей силой одержали её, но хорошо понимали, что победа пришла к ним от Господа [181].

Значит, вся наша надежда должна быть не на себя, а на помощь Господа. До нас животворящую силу Духа Божия познали на себе многие поколения подвижников. И мы можем учиться у них, заимствуя их свет, их жизненный порыв и обожение по благодати — всё то, что сделало их светочами и столпами в Церкви.

Об этих святых батюшка много говорил в своих проповедях и беседах, ибо его главной задачей было научить людей так настроить своё сердце, чтобы оно полюбило Господа. «Сила Божия приходит только к тем, кто любит Господа», — говорил отец Александр. Чтобы её получить, мы и подходим к таинствам исповеди и причащения.

Некоторые удивлялись: «Как можно любить Бога?» Но батюшка не уставал подбирать все новые и новые примеры, чтобы научить своих прихожан этой любви. Ибо его, в свою очередь, удивляло такое бесчувствие.

«Есть вещи, которые мы любим, и надо понять, что они есть только отражение Бога. Ведь мы любим солнце, тем более мы должны любить Того, Кто его создал. Вот человек любит жизнь. А жизнь — это дар Божий, значит, мы должны любить Его ещё более, чем мы любим жизнь… Если мы любим все отрадное в жизни, что её украшает, то как же нам не любить Того, Кто все это создал? Если мы любим людей, которые нас окружают, то как же не любить Того, Кто этих людей создал и к нам привёл?

Кто‑то любит людей, кто‑то любит музыку, кто‑то любит природу, но все это — только отражение Господа, Который поэтому должен быть ещё более любим… Если так будет, то Его сила, Его Дух войдут в нас и будут гореть ровным пламенем. Но пламенем священным, которое выжигает в нас всю нашу нечистоту».

На вопрос, как открыть своё сердце действию Святого Духа, Который единственно может сделать нас счастливыми, батюшка отвечал так:

«Очень важно желать этого, желать до глубины души. Как если бы мы давно не пили и жаждали воды, так надо желать, хотеть Духа Божия. Хотеть так, как если бы нас мучил голод; как если бы мы были разлучены с человеком, которого мы любим и которого мы хотели бы увидеть. Должно быть сильнейшее стремление, сильнейшее желание…»

Конечно, никакое напряжение собственных сил не может гарантировать человеку общения с Богом. Но, как говорил древний святой, «не получает никто, кто не желает; и (никто) не возжелает, если не воспламенит его до мозга костей пламень Святого Духа, ниспосланный Христом на землю» [182].

Однако одного желания мало, «надо суметь преодолеть свою лень. Хотя бы для того, чтобы начать молиться или прийти в храм. А ведь иногда кажется, что к ногам привязаны гири. Но надо заставить себя подняться и идти». Отец Александр говорил, что «всегда, когда человек совершает подвиг, он бывает вознаграждён, а когда он идёт навстречу своей лени, косности и нерадению, он ещё глубже увязает в трясине, — поэтому всегда необходимо делать усилие».

В своих исповедальных проповедях отец Александр учил не кропотливому самоанализу, а жажде очищения и святой жизни.

В таинстве Крещения человек умирает для греха и облекается во Христа. Так же и в таинстве исповеди, тот, кто запачкал свои крещальные одежды, должен опять облечься во Христа. Именно сочетование с Христом, а не самосовершенствование и борьба со страстями есть главный путь к очищению сердца и примирению с Богом.

Митрополит Антоний Сурожский сказал однажды, что каждый из нас представляет собой как бы каменное изваяние, которое вера должна сделать живым. Вера, которая должна быть животворящей силой.

«Все же эти грехи, — говорил батюшка, размышляя о человеке, утонувшем в своей греховности, — вся эта жизнь, — в ней нет ничего ценного, привлекательного. Это просто сумасшедший дом какой‑то, это скопище душевных и телесных болезней… И более того, — это безобразно и неэстетично. Может ли быть зависть эстетичной? Человек, который одержим завистью, имеет неэстетичный облик. Если у него мелкие мысли, неэстетичная внутренняя жизнь, это отражается на его внешнем виде… Говорят: неодухотворенное лицо и одухотворенное… Значит, все это видно…». Поэтому «нельзя жить в привычке к повседневному греху, в темноте. Надо стремиться к свету. Нельзя разрешать себе привыкать к этому смраду. Если же человек живёт любовью к Богу, к природе, к людям, — как у него будут появляться мелкие мысли? Это уже не будет присущей ему чертой».

Когда человек говорит себе: «Я не буду делать того‑то или думать о том‑то» и вместо того, чтобы преображать свою жизнь, начинает выдавливать свои грехи, то это может привести к состоянию, которое описано в притче об изгнании бесов и вселении семи сильнейших (Мф 12. 45).

Отец Александр считал, что так поступать с собой можно лишь изредка, потому что, если постоянно себя насиловать, то жизнь превратится во что‑то страшное. Такому человеку гарантированы уныние и депрессия, которые он потом распространяет на окружающих.

Совершенствовать себя можно для того, чтобы почувствовать «нищету духа», ибо в духовной жизни важно не давление и вытеснение, а преображение. Преображение, основанное на внутренней красоте, гармонии, созидаемых в нас Духом Христа (Рим 8.2).

14

Что же все‑таки является главным препятствием к настоящему преображению? Отец Александр отвечал, что это зацикленносгь на себе, неумение быть открытым, неумение перевоплощаться в других, терпеть других, не осуждать их, выходить за пределы своего «я».

В своих общих исповедях батюшка старался помочь кающимся стать открытыми действию благодати через ощущение «нищеты духа»:

«Когда вы собираетесь в храме на молитву, пусть каждый в своём сердце скажет:

“Господи, я к Тебе взываю вместе с моими братьями и сёстрами, вместе с Церковью Христовой, чтобы Ты пришёл к нам сюда”.

Вы все помните сказание о Матери Божьей. О том, как трёхлетним ребёнком Она поднялась по ступеням к храму Господню. Оставила Малое Дитя родителей и потянулось к Единому Небесному Отцу. И вот мы с вами также к Небесному Отиу приходим и говорим:

“Господи, Ты наш первый и последний,

Ты наш единственный, и мы к Тебе идём.

Но как нам стыдно и страшно {к Тебе} идти… Потому что мы приходим неготовыми, приходим в гордости и самомнении, в унынии и раздражении, полные глупых, суетных, пустых мыслей, мелкого тщеславия, мелкой мстительности, мелкой зависти. Приходим, нарушившие все Твои заповеди, все Твои призывы.

Господи, Ты зовёшь нас к жизни естественной, святой, светлой, а мы предпочитаем жить тёмной жизнью: в злоречии, обидах, клевете, праздности, пустословии, в неблагоговейном употреблении Твоего имени и вообще всего святого.

Господи, прости нас и дай нам действительно

почувствовать, пережить, прикоснуться, вдохновиться,

уйти из храма, как на крыльях,

чтобы знать, что Ты с нами,

что Ты нас благословляешь,

что Ты нас любишь, нас исцеляешь,

что Ты нас спас Своей кровью, Своими страданиями.

Господи, помилуй и спаси”».

Настоящее покаяние, по словам отца Александра, возникает тогда, когда грех становится противным, когда перед ним чувствуешь страх, как перед болезнью. О некоторых грехах люди рассказывают на каждой исповеди; но ведь исповедь — это не беседа с психотерапевтом. И это не абсолютное прощение и примирение, а, как говорил митрополит Антоний Сурожский, программа борьбы с грехом, изменения к лучшему.

Отец Александр не ожидал и не требовал невозможного, но знал, что если такая задача поставлена, то прощение человека — уже не его личное дело, а таинство, то есть богочеловеческий процесс исцеления. Серафим Саровский отмечал, что «разница между погибающим грешником и спасающимся только в его решимости». Эта решимость, этот настрой души и есть покаяние.

Иногда люди приходили на исповедь с ощущением внутреннего беспокойства, в унынии. К таким прихожанам пастырь должен проявить особую любовь, найти единственно подходящие слова.

Когда человек оказывался не приспособленным к каким‑то жизненным ситуациям, но имел внутренний стержень, отец Александр старался вселить в него надежду, помочь подняться над обстоятельствами, выработать более лёгкое отношение к событиям.

Батюшка удивительным образом умел менять сознание приходящих на исповедь людей: иногда два–три сказанных им слова переворачивали все представления о мире, снимали внутренние конфликты. Отец Александр говорил, что часто внешне неприспособленные люди оказывались в конечном счёте в лучшем положении, чем люди, приспособленные к жизни.

Сколько раз батюшке приходилось разочаровываться в людях «приспособленных», которые всем своим поведением показывали, что они крепко стоят на ногах, чего‑то добиваются. И все из‑за того, что они были лишены самого главного — глубокого осознания своей «духовной нищеты».

Такие люди часто подводили в самый важный момент, поэтому внешнюю приспособленность отец Александр считал всего лишь чертой характера или воспитания, которая ещё не гарантирует, что всё будет, как надо.

Когда же на исповеди кто‑либо начинал оправдывать свой грех, батюшка прежде всего старался выяснить, что привлекательного содержит та сторона жизни, с которой пытаются найти компромисс. Отец Александр утверждал, что с противной стороной, т. е. грехом, никогда нельзя договориться; его надо вырубать совсем, начисто.

Греховному стремлению недопустимо делать поблажек, никакого соглашения тут быть не может. Также страшно позволять себе надолго задерживаться в промежуточной позиции, сидеть как бы между двух стульев.

Только решившись следовать за Христом во всём и до конца, можно получить Его силу для новой, чудесной жизни (Рим 8. 6–9), для полной реализации своего призвания. Пока же не сделан окончательный нравственный выбор, жизнь проходит зря, в ней нет силы для настоящих свершений.

В таком случае полезно ещё раз осознать свою несостоятельность перед Богом, хотя, конечно, это не должно быть связано с унижением человеческого достоинства. Трезвое понимание своего несовершенства — это та внутренняя позиция, которая делает наши отношения с Богом единственно правильными.

«Когда мы с вами понимаем, что пора Богу от нас отказаться, — тогда у нас остаётся маленькая, тоненькая, как нить, надежда. Надежда на то, что милость Божия окажется сильней наших грехов. И тогда единственное, что мы можем принести в дар Господу, — это быть Его свидетелями, Его учениками, быть Его последователями, нести в своей жизни крест Христов как знамя, как замечательное свидетельство того, что Бог возлюбил весь мир и нам сообщил эту весть, чтобы мы передали её другим людям».

15

Истинное смирение не теряет надежды, оно готово к Встрече, которая может произойти когда угодно, оно открыто к принятию благодати. Но чтобы обрести Его Любовь, Его прощение и Его силой творить Его волю, «надо, — говорил батюшка, — постараться очистить дом своей души… Очистить в трёх направлениях.

Во–первых, не должно быть никаких мыслей и чувств, которые недостойны христианина. Как только они появляются, надо стремиться гнать их.

Не должно быть слов оскорбительных, злобных, которые недостойны христианина.

Не должно быть поступков, которые нас лишали бы права называться христианами…

И вот, если мы будем стараться, мы почувствуем, что и Господь нам помогает. Тот, кто не старается, к тому это и не приходит. Но тот, кто к этому стремится, тому Бог даёт Свою помощь».

«Иосиф трудился, чтобы оберегать Христа, и мы должны быть подобны Иосифу в своей молитве. В каждом из нас есть призвание ограждать огонёк веры, который горит в нашей душе, и, подобно Иосифу, мы должны ограждать своего Господа в сердце от всякого убийцы и врага».

Трудясь по очищению своего сердца, мы можем надеяться, что Господь в конце концов очистит нас Сам.

«У покаяния есть начало и конец. Начало покаяния, — говорил батюшка, — когда мы начинаем чувствовать, что мы перед Богом виноваты во всём, что мы не можем себя спасти, быть праведными, очистить себя перед Ним. Когда это дойдёт до нас, когда эта мысль в наше сердце проникнет, тогда откроются двери покаяния».

А завершается покаяние плодами.

«Покаяние, которое не приносит плода, бессильно. Оно остаётся только на языке. Если мы покаялись, но не постарались изменить свою жизнь, всё оказалось напрасно».

Исповедальные проповеди отца Александра действительно вызывали у большинства верующих искреннее желание изменить свою жизнь. Часто после проповеди можно было услышать такие признания: «Отец Александр говорил сегодня специально для меня». И это было совершенно естественно для каждого: воспринимать слова батюшки как обращённые лично к нему.

Но так же лично воспринимали проповеди отца Александра и его враги. Они испытывали к нему лютую ненависть; ведь батюшка всегда обращался не к внецерковным людям, не к язычникам, а к тем, кто внутри Церкви, к тем, кто называет себя христианами:

«Бог не спросит с незнающих и не спросит с неведающих, а спросит с нас, здесь стоящих. Потому что, как говорит нам Слово Божие: “Кому много дано, с того много и спросится ”.

То, что мы пришли в храм Божий, это не наша заслуга, а наша ответственность. Вдвое, втрое, вдесятеро мы отвечаем теперь перед Богом и перед своей совестью.

И если мы, дети Божии, поступаем хуже детей мира, то подумайте, каков будет для нас Суд этот? Что скажет нам Господь?

Он скажет: “Вы зря приходили пред лицо Мое, вы зря считали себя христианами. Вы были язычниками и хулили имя Божие! Отойдите от Меня, проклятые, потому что вы не творили воли Моей”. Вот, что скажет Господь! И не через тысячу лет, а СЕГОДНЯ.

Сегодня каждая душа обнажена перед Ним. Все наши помыслы обнажены перед Ним. И судимся мы постоянно.

Каждое утро мы приносим Ему своё сердце в молитве. Два, три слова, которые мы произносим стоя, — это наше обращение к Нему, и вместе с тем к Нему идёт наша мерзость, наша грязь, темнота нашей души. И совершается над нами Суд Божий…

Суд нелицеприятный. Иногда нам кажется, что жестоко говорит Господь в Писании: “Отойдите от Меня, проклятые”.

Да, есть благословение и есть проклятие. Благословение — это жизнь с Богом, а проклятие — жизнь вне Бога.

Если мы жили так, что на устах у нас было имя Божие, а поступали мы, как предатели, как те, которые не желают совершать Его волю, разве мы себя тем самым уже не Разве не оказались среди тех, кому сказано: “Отойдите от меня все, делающие беззакония”?

Молодой или старый, грамотный или неграмотный — любой человек предстанет перед судом Божиим. И тогда уже нам будет нечем оправдаться — нам с вами, которые каждый воскресный день слышат слова Христовы о блаженстве нищих духом, т. е. смиренных людей, знающих своё недостоинство…

А ведь мы идём (к Богу) с гордостью, с самодовольством; мы слышим слова о кротости, о желании правды, а у нас ЛОЖЬ на устах, ЛОЖЬ в сердце! Все проникнуто ложью, завистью, ненавистью, нетерпением, маловерием. И приходит к нам Суд Божий.

Так вот, дорогие мои, это все неслучайно Святая Церковь напоминает нам именно сейчас. Потому что кроме Суда, кроме Правды Божией, есть ещё и милосердие Божие, на которое мы надеемся.

Если бы только правда нас сегодня судила, ни один бы человек не остался в храме, пусто было бы, потому что всех бы изгнал Господь от Своего Лица. Мы все попали бы туда, куда Он послал грешников.

Так что не на правду мы надеемся, а на милосердие… Поэтому повторяем бесконечно, особенно часто Постом Великим: “Боже, милостив буди нам грешным”».

Несмотря на то, что во время службы он мог сказать такую суровую проповедь, в отношениях с людьми отец Александр всегда был преисполнен доброжелательности и терпения. Для него было очевидно, что человек видит дурное в других людях только тогда, когда хочет возвысить себя в собственных глазах.

Батюшка сравнивал осуждение с качелями — если ты внизу, то я наверху. И ещё он говорил: «Где гордыня, там и осуждение. Где осуждение, там и гордыня. Они живут рядом. Когда мы часто осуждаем, это значит, что у нас в душе — гордыня.

Хотя бы мы говорили день и ночь: “Мы себя чувствуем грешными больше всех”, но на самом деле в сердце будет жить гордыня». Не зря Д. Бонхеффер говорил: «Недоверие и подозрительность по отношению к людям — это бунт неполноценных!» [183].

«Никого не обличай, не поноси, даже крайне худых по жизни своей, распростри свою одежду над падающим, накрой его», — писал Исаак Сирин [184]. Насколько это сложно! Как много людей нам кажутся совсем негодными, но думает ли так Господь?

Отец Александр — единственный человек на моей памяти, который точно следовал заповеди «не осуждай» и исполнял эти слова св. Исаака. Я никогда не слышал от него ничего осудительного даже тогда, когда приходилось говорить о людях, причиняющих ему зло.

Я знаю человека, который буквально вёл войну против батюшки, плёл интриги, но, когда я стал вслух осуждать его, то батюшка так посмотрел на меня, что я устыдился своих слов.

Отец Александр умел не видеть зла в человеке. Как‑то он сказал мне, что принципиально отказывается анализировать своих друзей и знакомых. Конечно, многие в результате его подводили, но такая позиция позволяла избегать самой возможности осуждения.

Батюшка обращал на грех осуждения такое серьёзное внимание ещё и потому, что знал: когда человек осуждает, он не способен подставить свои раны под исцеляющие лучи благодати. А без благодати никто не способен справиться со своими грехами. Получается замкнутый круг. Человек, одержимый грехом осуждения, прекращает развиваться, останавливается на духовном пути.

«Осуждение, — говорил батюшка, — есть затор на пути к очищению сердца. И вот всегда надо помнить, что если дорогу перегородить, то не сможет пройти никакой транспорт; если постоянно осуждать, то твоя дорога в Царство Божие закрыта».

Отец Александр любил повторять слова своего первого настоятеля в Новой Деревне отца Григория: «Услышишь хорошее — передавай, услышишь плохое — не передавай, потому что это всё равно, как заразу распространять по миру».

Батюшка даже советовал людям, которые не могут перенести искушения (например, осуждения), не общаться с теми, кто их искушает. Можно вспомнить св. Максима Исповедника, который говорил: «Не терпи подозрения людей, причиняющих тебе соблазны против кого‑нибудь» [185].

«Если кто искушает человека, — говорил отец Александр, — то человек должен, как Иосиф, бежать в Египет от него. Надо бороться, держаться, беречь огонёк (веры) в душе.

И если враги очень подступают (мысли распутства, осуждения, невоздержания), если они все начинают слишком сильно напирать, надо сделать рывок и отсечь.

Если твои друг или подруга явно наносят тебе вред, отводят тебя от веры, лучше всего это общение прекратить. Надо это сделать тактично, но решительно. Лучше от этого искушения бежать, потому что огонёк маленький и он должен вырастать в соответствующих условиях…»

Батюшка также советовал помнить о том, что мы сами не впали в какие‑то грехи часто только потому, что Бог не дал нам этого сделать. А вот осуждая кого‑то, то есть замечая чей‑то грех и возмущаясь им, мы можем быть уверены, что он живёт и в нас и сами мы могли бы оказаться на этом месте. Ибо подобное измеряется подобным. Не зря апостол Павел говорит: «Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1 Кор 10. 12).

Если мы любим кого‑то и помогаем ему, то мы помогаем Христу, Который пребывает невидимо в этом человеке. Если осуждаем кого‑то, то осуждаем Христа, который в нём. (Другое дело — осудить грех, но человека, который его совершает, мы не можем осудить, потому что в каждом есть не только грех, но и зерно вечной жизни).

В этом основа христианского персонализма, таких новых отношений между людьми, пример которых должна дать человечеству христианская Церковь.

16

Батюшка хотел, чтобы мы учились смотреть на события глазами других людей, вместо того чтобы искать у них злые намерения. Он считал важным понижать дух критицизма у современного человека, ибо этот дух убивает в людях чувство священного. Особенно странно ему было видеть критицизм в тех, кто сам страдает крайней необязательностью.

Один раз отца Александра спросили, какой грех ему кажется наиболее типичным для нашей страны. Батюшка подумал и ответил, что таким характерным и важным недостатком является ненадёжность, необязательность. Например, «человек тебе что‑то обещает; ты смотришь в его светлые, прозрачные глаза, и он в этот момент верит, что всё сделает, как обещал. Но вот он вышел, переступил порог и тут же забыл о том, что ты существуешь…

Вот эта ненадёжность, эта безответственность, эта несобранность являются источником всякого рода халтуры. С этим пороком надо бороться». И добавлял, что христианин должен быть таким человеком, на которого можно положиться.

Порок необязательности, как и другие грехи, не является отклонением от разума, как считали стоики. Это, прежде всего, болезнь воли. Разум направляется именно волей, и отсюда следует, что для укрепления нравственности и борьбы с пороком хороши упражнения, которые укрепляют волю, препятствуют разнеженности и расхоложённости.

В этом плане любому человеку полезен некоторый внутренний аскетизм, который ослабляет нашу зависимость от низших типов удовольствия. Напротив, расхлябанная жизнь ведёт к метанию ума и ослабляет скрепы, которые держат разум.

Другим серьёзным грехом батюшка считал претензии к людям, к миру, обстоятельствам. «Человек, — говорил отец Александр, — рождается, притязает и не понимает, что ему никто ничего не должен… Жизнь не так устроена. Мы должны из себя изгнать эти притязания.

Если мы копнём поглубже, то увидим, что у нас ко всем есть притязания: к родным, к близким, к сослуживцам, ко всем людям — как будто нам все должны, а мы, как непризнанные, таинственные гении, идём непонятые и одинокие по жизни».

Иногда отец Александр использовал в исповедях довольно резкие слова, чтобы они дошли по–настоящему. Так, про женщин, сделавших аборт, он говорил, что они «раздавили своих детей, как червяков». Или мог сравнить людей, которые не умеют слушать и делать выводы, с «дырявыми ботинками, в которые просачивается вода».

Батюшка предупреждал нас, чтобы мы не думали, что последствия греха так же мгновенны, как последствия приёма цианистого калия. «Грех, — говорил он, — может действовать не сразу… можно есть ядовитую пищу и воображать, что она нормальная, не чувствовать, что она ядовитая».

Важным препятствием на пути духовного возрастания отец Александр считал неблагодарность людям и Богу. Ему этот грех казался просто странным, «потому что естественно, казалось бы, человеку быть благодарным. Ведь это чувство, — говорил он, — даже собаке свойственно. Но оказывается, что у нас и этого чувства нет.

Нет его по отношению к родителям, которые страдали из‑за нас, трудились ради нас, воспитывали нас, кто как мог. Мы много причиняем им в ответ горя, обид, а когда они умирают, забываем о них молиться. Нет его и к тем, кто в жизни приносил нам добро. Чем мы им воздали? Что мы сделали для них в ответ?»

Простые, но замечательные слова о благодарности он говорил не раз: «Если мы не любим Бога, мы лишены самого простого чувства благодарности. И мы становимся ниже животного». Но ведь «мы не сами себе родители, мы не сами себе назначили место и год рождения, мы не сами себе дали бытие. Это все не от нас… Это идёт от Господа. Поэтому от Него же и правила нашей жизни. От Него и задачи нашей жизни. Именно этим все и определяется…»

«Вера неотделима от любви к Нему. Если мы с вами эту любовь не чувствуем, то надо начать с благодарности и сказать:

“Господи, Ты дал нам так много! Мы к этому привыкли, мы этого не замечаем, мы больше обращаем внимания на дурное, склонны к недовольству, к ропоту, к мрачному взгляду на мир, к стремлению увидеть во всём только чёрные стороны”.

Но если повернуть свой взгляд и увидеть то добро, которое Господь нам даёт, несмотря на нашу немощь, вот тогда поднимется из глубины души благодарность, а вместе с ней придёт любовь и покаяние…»

Благодарность Богу батюшка считал лучшим лекарством от отчаяния. Он советовал, когда не хочется жить, «напрячься и вспомнить ту любовь, то добро, которые дал каждому из нас Господь, и из глубины души все‑таки вознести

Ему хотя бы маленькую благодарность за все хорошее, что было».

В моменты, когда подступает отчаяние, он также рекомендовал прибегать к Иисусовой молитве. То, что таким образом можно развеять тёмное облако безнадёжности, подтверждает мистический опыт многих святых Церкви.

На частной исповеди отец Александр прежде всего старался помочь человеку вернуться к Евангелию, к истокам, вглубь своего сердца. Иногда он мог посоветовать совершить резкий поворот в жизни, круто разделаться с тем, что накопилось. Но, конечно, все наставления, данные им в частных беседах, были строго индивидуальными.

Батюшка писал о своём первом наставнике Серафиме Батюкове, что тот беседовал с каждым человеком отдельно, его советы относились только к данному человеку. «Он нередко даже запрещал их передавать другим людям» [186]. Также и слова отца Александра, сказанные на исповеди, могли иметь настолько приватный характер, что их ни в коем случае нельзя выдавать за универсальный рецепт для всех.

Духовная школа отца Александра несомненно содержит много общего с учением Святых Отцов о первостепенной важности покаяния и смиренного предстояния перед Богом. Если есть такое предстояние, может быть подлинное богообщение, которое одно является залогом настоящего раскрытия замысла Бога о человеке, т. е. его истинного возвеличивания.

Отец Александр всегда говорил о наших грехах с огромной скорбью, которая шла из глубины сердца. Он ощущал наши грехи как свою личную неудачу, страдал от них чрезвычайно. Когда было необходимо, батюшка не только давал советы, но начинал молиться вместе с человеком, иногда прямо сразу, во время исповеди. Мог даже стать на колени и начать долго «вымаливать» кающегося.

И потом, когда человек уходил из храма, то чувствовал себя «летящим на крыльях», очищенным от мелочных забот и тревог, возрождённым батюшкиной молитвой к новой жизни.

«Господи, Ты видишь, что с утра до вечера, каждый день и каждый год своей жизни я только и делал, что нарушал Твою волю.

Я не просто, как блудный сын, ушёл на сторону далече.

Я против Тебя восстал, я превратился в Твоего врага

всеми своими помышлениями, поступками и чувствами. Простишь ли Ты меня, Господи ?

Допустишь ли к Твоей святыне ?

Вот о чём я сейчас молю и прошу -. всё, что было забыто мной, пусть будет Тобой прощено.

Всё, что было сделано по неведению, по непониманию, множество грехов,

которые от самого детства и юности на мне, как язвы, — пусть будут Тобой исцелены и очищены…»

Батюшка, конечно, жалел нас, когда с нами случались неприятности и искушения, но, с другой стороны, указывал, что искушения, огорчения, к сожалению, часто бывают нужны нам, чтобы мы знали, чего стоим. Более того, он считал, что нас не должно удивлять, когда на нашем пути встречаются искушения, и приводил в пример Иосифа Праведного.

Батюшка говорил: «Искушение может означать, что дело, которое делает человек, угодно Богу». И наоборот, нам должно становиться тревожно и непонятно, когда все слишком гладко, все слишком просто и все слишком легко.

Реакция самого отца Александра на внешние искушения была всегда одна и та же: мужество, крепость, благодарность Богу за то, что можно сражаться в Его рядах. Он действительно понимал жизнь как духовную битву. Не зря «Невидимая брань» старца Никодима была его настольной книгой.

Терпя искушения, неся свой крест, борясь за очищение своего сердца, христианин освящает мир любовью Христа. Брат Роже писал в своей книге о молитве: «Свет Христов светит в ночи наших сердец… таким образом Бог принимает человечество. Христианин, живущий в мире, несёт в себе Дух воскресшего Христа. Он неслышно передаёт людям самого Бога» [187].

«Взявши свой крест, — говорил отец Александр, — мы должны из любви к Нему идти навстречу Спасающему и отдающему Себя за нас. И разделить Его скорбь ради людей, Его любовь к людям, Его терпение.

Подражая Ему с твёрдостью, с упованием, с любовью, с готовностью трудиться друг для друга без ропота и уныния… зная, что Господь к нам идёт, чтобы принести нам спасение.

Он — наше начало и конец, мы Им движемся и дышим… И когда мы с вами переживаем Крест Христов и ликуем на Пасху, то мы снова и снова живём с Божьим Спасением, которое для нас ЖИЗНЬ.

Всё то, на чём мы стоим, начало и конец, Альфа и Омега, Христос — Спаситель наш».

На пути к Нему у нас есть незыблемая поддержка. Для того чтобы её почувствовать, по словам батюшки, нам надо «уподобиться Богородице и сердцем не отходить от Христа, нести к подножию Его Креста свою душу, свои трудности, свои радости — всё, что имеет человек в жизни.

Тогда Он с вершины своего Креста бросит Свой последний взгляд на нас, поручит нас Своей Матери, как поручил Он Ей Иоанна Богослова. Поручит нас этому покрову до того времени, когда мы вместе с Умершим увидим Свет Жизни вечной». Ибо «христианство есть религия смерти, которая тут же сменяется жизнью».

17

Беседы, проповеди, исповеди отца Александра преследовали ещё одну важную цель — научить людей гармоничной жизни в браке, в семье. Батюшка говорил, что тайна отношений между мужчиной и женщиной заключается в том, что человек не только телесное и не только духовное существо, что он един — духовно–телесен. Забвение этого приводит к непониманию сути брака. Одни, разделяя дух и тело, отдают предпочтение телесным отношениям; другие, презирая плоть, превозносят чисто духовные отношения и унижают институт брака.

В вопросах семьи и брака многие церковнослужители до сих пор руководствуются мнением богослова прошлого века митрополита Макария Булгакова, который определял таинство брака как священнодействие, в котором благословение даётся лишь на рождение детей. Но отец Александр говорил, что такое представление не находит настоящей опоры в Священном Писании.

В первых же главах книги Бытия тайна брака, тайна единения двух личностей раскрывается в ясных и знаменательных словах: «Да будут двое плоть едина» (Быт 2.24). Значит брак — это не новая ступень родства, это объединение в одно существо! И эти слова повторяет Господь, когда говорит о значении брака (Мф 19.5).

В Священном Писании мы видим много случаев, когда дети посылаются в старости. Люди живут со своими жёнами в течение всей жизни, но не видят в браке лишь средство деторождения (т. е. продолжения рода); брак для них — единение душ и телес, знак взаимной любви.

Таким был брак Иоакима и Анны, которым была дарована Дева Мария. «Предание старцев говорит, что брак без детей — проклятый брак. Но Бог не говорит так. Брак создан как знак взаимной любви».

Батюшка ссылался также на известного православного богослова Троицкого, автора книги «Христианская философия брака» [188], в которой на основании Священного Писания, на основании изучения Отцов Церкви показано, что христианское понимание разделяет деторождение и брак.

В. Соловьев подчёркивал, ссылаясь на факты биологии, что размножение в мире живых существ интенсивнее там, где нет психологических отношений между индивидами двух полов или вообще нет полов, как таковых. «А на высоких ступенях, — говорил отец Александр, — там, где душевная жизнь живых существ уже сложная, там мы находим удивительные проявления заботы, нежности, эмоциональной привязанности друг к другу. Следовательно, человеческая любовь имела уже в предках человека некий прообраз или какой‑то прототип. Но когда мы говорим о живых существах, мы должны задуматься над тем, для чего соединение полов возникает в процессе миротворения?»

Отец Александр считал, что ответ можно найти только в контексте общих размышлений о смысле мироздания.

«Смысл, — говорил он, — это то, что стоит заявлением, за частными проявлениями целого. Если мы возьмём листок отдельно от дерева, часть тела или фрагмент картины, они теряют смысл. Смысл — только в гармонии, в сочетании, в единстве. Бог созидает и Бог соединяет. В соединении происходит созидание. И Сам Он есть предвечное единство внутри Тайны Святой Троицы.

Эта тайна отражена во всём творении. От облачка электронов, которое кружится вокруг атомного ядра, до человеческого общества царит этот закон — гармонии, соединения, притяжения. То, что производит изоляцию, распад, отчуждение — враждебно Богу. И вот самыми разнообразными способами во всём мире, живом и неживом, совершается это соединение.

Оно действует и в молекулах, оно связывает клетки тела многоклеточного существа, а когда многоклеточные организмы получают самостоятельную жизнь, закон соединения продолжает жить в их сообществах и в половой любви, в половом тяготении, в половом инстинкте… Этот властный призыв действует, как самая сильная энергия в мире, как особый вид атомной энергии в мире животных и в мире человеческом.

Если это так, то мы должны с вами посмотреть на человека как на существо, увенчивающее этот поток, восходящий вверх. В нём есть и инстинкт, но в нём есть и другое. Поскольку человек является личностью, он создаёт единство совсем иное. Он создаёт единство, в котором раскрывается тайна постижения одним духовным индивидуумом бесконечной ценности другого.

Человек как бы выходит за пределы самого себя. Человек разбивает эту скорлупу, и поэтому его любовь является видом самоотвержения — самоотвержения священного, которое создаёт крепчайшие узы. Эта та мелодия, которая волнует почти все сердца.

И вот, если мы обратимся к встрече двух людей — мужчины и женщины, то мы увидим, что не напрасно Бог создал их разными. Не напрасно они по душевным своим качествам и по всему остальному как бы являются гармоническим дополнением друг друга. Это есть залог того, что они не могут существовать друг без друга. Залог того, что они могут стать плотью единой. И в этом раскрывается и сияет Божественный замысел единства.

Бог есть Любовь. Символ любви избран христианством как самый прекрасный для отношений двух любящих сердец. Еще в Ветхом Завете любовь между мужчиной и женщиной символизировала отношение Бога к людям. А апостол Павел сравнивает эту любовь с любовью Христа к своей Церкви.

Значит, самое драгоценное, самое пламенное, самое вожделенное является здесь…. Могут спросить: “Ведь бывает очень страстная любовь, свободная любовь?” Я бы побоялся назвать её свободной, потому что она скорей является рабством. Человек, если он любит, особенно, если мужчина любит, должен найти в себе силы, даже если он слабый человек, взять на себя ответственность, быть человеком, который подставляет плечо. В этом есть его мужественность. Пускай в минувшие века это проявлялось в том, что он с оружием в руках защищал женщину и добывал ей пишу, но всегда, во все века, находятся формы и способы вот этого мужественного служения женщине.

Ив то же время женщина отдаёт своё: отдаёт свою нежность, отдаёт своё сердце, отдаёт свою верность и преданность. Так они дополняют друг друга.

У Платона был миф, над которым часто подтрунивают циники, миф о том, что некогда Божество разделило андрогинного человека на две половинки, и эти половинки ищут друг друга. Напрасно смеются люди: в этом мифе есть глубокая правда. Замысел Божий заключается именно в том, что мы разделены и что только вместе мы чувствуем себя хорошо. И этим самым Бог учит нас любви, учит нас соединению. Учит нас ломать перегородки, которые окружают наше сердце…

Именно поэтому Библия так высоко ставит символ человеческой любви.

Именно поэтому мистики всех времён обращались к прекрасной Песне песней, когда говорили словами древнего поэта: “Ты прекрасна, единственная моя, голубица и возлюбленная”.

Именно поэтому св. Хуан дела Крус (Иоанн Креста), в своих мистических песнопениях имел в виду душу, которая ищет возлюбленного Господа.

Именно поэтому любовь является для нас призывом Божиим.

“Бог есть Любовь”, — говорит апостол. Но это не значит, что это любовь, обращённая только к миру. Бог есть Любовь внутри.

Это пылающий горн, где переливаются радуги, которые видел некогда Данте.

Это молчаливый, неразделимый круг, который увидел иконописец Андрей Рублев.

Это сила, которая связывает все мироздание.

Это сила, которая, начиная от частиц вещества до разумных людей, отражает в себе образ и подобие Божие.

Это сила, которая движет солнце и светила.

Вот что такое любовь с христианской точки зрения».

Отец Александр часто сравнивал телесные отношения между мужчиной и женщиной, сексуальный инстинкт, с ядерной реакцией, которая может быть управляема и приносить много пользы, как в мирном атомном реакторе, а может при отсутствии контроля перейти в неуправляемый взрыв, разрушающий всех и вся.

Батюшка сопоставлял влюблённость с костром из тонких веточек, который сначала горит ярко и красиво, но потом может быстро погаснуть, если не подбрасывать в него поленья. А любовь — огонь, который горит ровно и постоянно; около него можно согреться, на нём можно приготовить еду. Отец Александр говорил о влюблённости как о чём‑то прекрасном. Но если влюблённость даётся нам даром, то любовь — это состояние, для которого надо потрудиться.

«Иные люди говорят, что любовь быстро проходит. На самом деле, — предупреждал батюшка, — они принимают за любовь влюблённость, т. е. тот эмоциональный, душевный накал, который сопровождает первую встречу. Ни в коем случае не нужно считать, что любовь слабее влюблённости, что она менее интенсивна и горяча. Она не может проявляться так темпераментно. Она может казаться внешне более сдержанной, но, на самом деле, она более глубокая, она похожа на корни дерева, которые идут вглубь, со временем врастая в землю.

Человек не может всегда восхищаться своей рукой или ногой, но ему трудно расстаться с частью своего тела. Так и двое, которые любят, связаны незримыми узами. И вот здесь–mo перед нами встаёт любовь как высочайший идеал».

Отец Александр говорил также о взаимной ответственности в браке и о том, сколько сил нужно вложить, чтобы прийти к настоящему пониманию любви, к гармоничной спаянности двух существ. Чем больше человек отдаёт в любви, тем больше он получает.

Батюшка был уверен, что даже разрушение нашего тела не может уничтожить прочной любви. Хотя Христос говорит нам, что в Царстве Божием не женятся, не выходят замуж, мы знаем, что Он имел в виду лишь простое и земное, но подлинная любовь не знает границ, она бессмертна.

Отец Александр ссылался на слова апостола Павла, который говорил, что настоящая «любовь никогда не перестаёт» (1 Кор 13.8). И те души, которые навсегда связали себя друг с другом, ни в каких мирах не могут разлучиться. Они ещё более сойдутся друг с другом. Они ещё более сольются в единстве, о котором здесь даже не помышляли. Отец Александр был уверен в этом и, совершая обряд венчания, говорил о браке, как о чём‑то высоком и прекрасном.

Батюшка называл брак «школой открытости». Но не зря Евангелие говорит нам о браке как об идеале, который, по словам Христа, не всякий может в себя вместить.

«Да будут двое — плоть едина. Они неразлучны. Бог это соединил и никто не может разлучить. Что из того, что по жестокосердию нашему мы разрушаем это единство, что из того, что мы делаем ошибки! Что у нас происходят дурные встречи, что человек, оказывается, не находит в себе сил из зачатка вырастить дерево или цветок? Что из этого? Если мы не будем ориентироваться на идеал, то, в таком случае, мы не достигнем и самого малого.

Здесь должен быть определённый максимализм. Только он поможет нам раскрыть то, что Господь дал нам как залог. Поэтому моногамная любовь, которую проповедует нам Библия, является чем‑то необычайно важным в душевной жизни человека. Когда человек открывает другого, тогда он срастается с ним.

Полигамия, которая была у многих народов, особенно в древности, свидетельствует о поверхностности отношений, о сведении любви к внешним эмоциям и чувственности. А между тем в подлинной встрече двоих должны естественно, полнокровно и гармонично сочетаться все стороны человеческого существа. Это не только платоническое обожание и не только телесная близость, но все вместе, что составляет человека, ибо человек един: дух, душа и тело.

Некоторые могут спросить, откуда же в человеческой любви так много злого, тёмного, извращённого, исполненного насилия, даже душевной отчуждённости и враждебности? Ответ все тот же, что и на вопрос: откуда у человека столько зла в его мыслях, в его действиях, в его поступках.

Первородный грех, который отравил человеческое бытие, отравляет и все проявления человеческой жизни: и разум, и волю, и сердце. Тем не менее в самом своём замысле, в самой своей глубине любовь есть величайшее и прекрасное. И именно поэтому Церковь называет её таинством. Но таинством это становится только тогда, когда полнота соединения двух людей завершается присутствием в этом единстве двоих Третьего — Благословляющего Творца. Если же люди, которые верят Ему, отворачиваются от этого присутствия, не хотят принять это благословение, естественно, в их взаимоотношения вкрадывается тьма».

Отец Александр, вспоминая указание апостола Павла «Носите бремена друг друга» (Гал 6.2), говорил: «Надо радоваться, надо быть счастливыми, надо считать за величайшее благо, когда есть возможность помочь какому‑то члену твоей семьи. Что может быть более дорогого, чем порадовать кого‑то? Эта радость возвращается к нам. И, напротив, сея раздражение, неприязнь, ссоры, к чему мы приходим? Мы приходим к тому, что наша семейная жизнь превращается в непрерывную войну, которая тянется годами.

Или в судебный процесс, когда муж доказывает жене, что он прав, а жена, что она права, и эта тяжба не прекращается. И потом оба оглядываются назад, и оказывается, что они прожили как два соперника, которые старались друг друга «утопить» на этом суде.

Разве не счастливее они были бы, если бы старались, наоборот, друг другу делать радость, пускай и в малом? Разве не счастливее они были бы, если бы научились не обращать внимания на мелочи? Если бы стремились сохранять мир, атмосферу приветливости, светлый дух? Тогда бы даже трудные испытания переносились в десять раз легче».

В конце 60–х годов, когда снимался фильм режиссёра В. Калика «Любовь», батюшку попросили сказать несколько слов о том, что думает о браке христианская Церковь. Фильм состоял из трёх новелл, и между ними отец Александр проповедовал с экрана о высоком христианском предназначении любви. Потом все эти вставки вырезали из советского прокатного варианта; и лишь с началом перестройки зрители смогли увидеть полную версию фильма с кадрами, на которых запечатлён отец Александр.

В этом фильме батюшка говорил: «В слиянии мужчины и женщины имеет огромнейшее значение и дух, и тело; и то, и другое. Их нельзя разделить. А мы разделяем. В частности, мы знаем о всевозможных случаях, когда любовь вырождается, когда господствует секс. Это есть разделение. Разрезается живой человек, отделяется одно от другого, и получается карикатура на любовь.

Мы говорим о платонической любви с улыбкой, потому что она есть тоже своего рода карикатура, но это все‑таки безобидная карикатура. А любовь, построенная только на сексе, — это уже опасная карикатура. <…>

Тем человек и отличается от зверя, что стремится управлять своими страстями. Страсти подобны огню, а всякий огонь хорош, когда он находится на своём месте. Но стоит ему вырваться, как он становится подобен пожару. Всегда мы должны помнить, что победить страсти мы не можем, более того, это не нужно, потому что Бог дал человеку силу жизни, и этой силой надо пользоваться управляя. Бесстрастный человек — либо покойник, либо сказка. Любой человек несёт в себе какие‑нибудь чувства и переживания, но у нас должен быть контроль над ними».

Итак, в любви участвует все. И любовь двоих является для нас школой любви более широкой, которая распространяется на окружающих нас людей. «Это, — говорил отец Александр, — зачаток того, что называется любовью духовной, любовью христианской. Она уже не является естественным чувством. Она цветок, который, вырастая из недр естественных чувств, восходит ввысь. Христианская любовь — это есть величайший дар Божий».

Вообще же, мысль о том, что Бог не напрасно сотворил людей непохожими, а для того, чтобы они трудились в единстве и гармонии при разнообразии форм и условий жизни, — эта мысль очень часто звучала в беседах отца Александра применительно ко многим аспектам человеческого существования.

18

Важным служением отца Александра в последние годы были его лекции. В них полностью раскрылся его дар проповедника и миссионера. Архиепископ Михаил говорил, что «все свои знания, энциклопедическую эрудицию, самые разнообразные интересы в науке, художественной литературе, искусстве, все свои таланты, ему от Бога дарованные, отец Александр поставил на службу проповеди» [189].

Замечательные слова об отце Александре как проповеднике написала первый издатель его лекций в России Анастасия Андреева: «Лекции стали органической составной частью его триумфальной проповеди христианства. Его проповедь христианства — уникальное явление в нашей жизни. По общественному резонансу и значению эти лекции и беседы можно сравнить разве только со знаменитыми лекциями его духовного учителя Владимира Соловьева, но с той существенной разницей, что отец Александр проповедовал христианство после семидесяти лет невиданно жестоких и кровавых гонений на Церковь» [190].

С началом перестройки отец Александр стал первым священником, чьи статьи и интервью публиковались в советской прессе, кто начал выступать с лекциями сначала в вузах, потом в клубах, кого приглашали в школы, на радио и телевидение. И везде, всегда — абсолютная тишина залов, потом сотни вопросов, поразительные, точные, афористичные ответы батюшки.

Уже один его облик, исполненный аристократического достоинства, приковывал к себе пристальное внимание аудитории. Вот он на сцене: коренастый и крепкий, почти совсем седой; большая голова мыслителя с открытым лбом, густая аккуратно подстриженная борода; большие, пронзительные и одновременно, радостные глаза. Одет, как правило, в широкую чёрную рясу. Его мощный баритон проповедника позволяет обходиться без микрофона. Завораживает его врождённый артистизм: ни одного лишнего шага, ни одной фальшивой интонации. Блестящее, исчерпывающее знание материала.

И никогда ни одного осуждающего слова в чей‑либо адрес, всегда стремление найти с оппонентом общий язык. Если критиковал, то очень мягко, деликатно, тут же оправдывая, тут же рассказывая о чём‑то хорошем. О давно умерших философах он говорил с таким почтением и благоговением, как будто бы они сидели и слушали его в зале.

Иногда брал с собой книги, чтобы прочесть любимое место, но чаще стихи, афоризмы, которыми он украшал свои лекции, отец Александр цитировал сходу, наизусть.

Ответы на вопросы были ничуть не слабее лекций. В чём‑то даже сильнее: они создавали атмосферу интеллектуального и дружеского общения.

Батюшка оказывался как бы один на один с тем, кто спрашивает, хотя он стоял на сцене, а перед ним был зал. Он отвечал чётко и конструктивно, просто и мудро. Реагировал искренне, без единой секунды промедления.

Поражала не только его эрудиция, но и непривычная уважительная открытость к аудитории. Он, по словам митрополита Антония Сурожского, «встречал собеседника на его собственной почве, всего лишь открывая ему доступ к более глубокому понимаю вещей» [191].

Обсуждая вопросы после лекций, батюшка никогда не начинал со своей собственной оценки, но всегда пытался отвечать по существу. А когда спрашивали его мнение, он только в редких случаях говорил о своём негативном отношении к предмету.

Он знал, что легче анализировать и критиковать, чем воспринимать мир синтетически и говорить о позитивном. Отец Александр ставил перед собой задачу максимальной сложности — нести людям весть о добре везде, где оно есть хотя бы в малой степени.

Батюшка говорил о глубинах своей веры простым языком, стараясь поднять людей над их собственным бытийным уровнем, апеллируя к тому, что они считают в своей жизни прекрасным и добрым.

Лекции были апостольским служением отца Александра в нашей полуязыческой стране. Но не зря Н. Лесков говорил, что иному язычнику Бог, может быть, ближе, чем формальному христианину. Трудно сказать, кто более соответствовал названию «христианин», — тот, кто слушал лекции батюшки, или тот, кто ходил на его службы в Церковь.

Пропасть между язычником, который не говорит с гордостью: «я — сын Авраама», и Христом не так велика, как у иного фарисействующего прихожанина. Поэтому отец Александр с такой любовью и уважением относился к людям, которые не пришли ещё в храм, но пришли на его лекции и слушали их с большим интересом.

Энциклопедические знания отца Александра позволяли ему проводить интереснейшие беседы на разные темы, но прежде всего он старался помочь нашим современникам полюбить Библию и понять её место в истории русской культуры; ведь Священное Писание и вера Христова оказали огромное влияние на творчество многих наших замечательных соотечественников.

Для отца Александра было счастьем говорить открыто о В. Соловьеве, Н. Бердяеве, Г. Федотове, С. Франке, о С. Булгакове, благодаря которым происходило его собственное духовное становление.

Можно сказать его же словами, что он стоял на плечах своих предшественников. Удивительным, чудесным образом он воспринял у них все лучшее, все самое ценное. И чем глубже он проникал в их творчество, тем крепче становилась его связь с лозой мировой святости и культуры.

Особое внимание уделял батюшка деятелям культуры «серебряного» века. Он считал, что этот период оказался в истории России невостребованным, но должен быть востребован, поскольку люди «серебряного века» совершили в своё время прорыв через толстую коросту несвободы. Таким образом, он «перекидывал мост» из нашего безвременья и бескультурья к культуре начала века.

В лекциях получил особое выражение апологетический талант отца Александра, который он воспринял от раннехристианских писателей. В своё время в Брюсселе вышла книга «Раннехристианские Отцы Церкви», комментарии к которой были анонимно написаны батюшкой.

Труды апологетов привлекали отца Александра потому, что их время было, по его словам, очень похоже на наше. Он писал: «Если послания мужей апостольских были направлены к христианским общинам, то в лице апологетов Церковь впервые обратилась к неверующему миру, защищая христианскую религию перед лицом языческого государства и общества». В этом была цель апологетики.

Так и отец Александр, выступая в лекциях как апологет, считал необходимым «опровергнуть возводимую на христиан клевету и помочь единоверцам исповедовать свою религию в условиях терпимости со стороны властей» [192]. Одновременно батюшка стремился «раскрыть содержание христианства в приемлемой для языческой интеллигенции форме».

Особое значение в связи с этим приобрели его лекции о Символе веры. Они были истинным свидетельством настоящего христианина. После такого курса лекций многие из его слушателей крестились, и это в основном была интеллигенция — те, кто приходил к вере сознательно.

Про современного слушателя и читателя его лекций можно сказать то же, что он говорил об аудитории апологетов: «читатель творений апологетов становится участником продолжающегося и в наши дни диалога между верой и неверием и черпает новые силы, припадая к свежему источнику их вдохновения» [193].

Из апологетов особенно близок был отцу Александру, видимо, Иустин Мученик, чья разносторонняя деятельность «в защиту христианства явилась причиной его преждевременной смерти». Батюшке не могли не импонировать универсалистские концепции св. Иустина, убеждённого, что «хотя Логос во всей своей полноте явился только во Христе, семя Логоса было посеяно во всём человечестве задолго до Христа», а также в том, что «не только ветхозаветные пророки, но и языческие философы носили в своей душе семя Логоса». Несомненно, мировоззрение Иустина Мученика повлияло и на становление концепции батюшкиного шеститомника по истории религии.

Блестящей апологетикой является и книга отца Александра «Сын Человеческий». Деликатно и целомудренно создавая в ней образ Христа, близкий его вере, батюшка передаёт нам Евангельский свет доступным и в то же время высокохудожественным языком.

«Сын Человеческий» явился проповедью, открывающей Евангелие нашим современникам, поднимающей авторитет Слова Божия на достойную Его высоту.

Отец Александр писал в ней: «Новая жизнь дала только первые, подчас ещё слабые ростки. Религия Благой вести есть религия будущего. Но Царство Божие уже существует: в красоте мира и там, где среди людей побеждает добро, в истинных учениках Господа, в святых и подвижниках, в тех, кто хочет идти за Ним, кто не покинул Христа среди тяжких испытаний Его Церкви» [194].

19

Основной тезис отца Александра, который он ясно декларировал в своих книгах, проповедях и катехизических лекциях по Символу веры: человек становится христианином, только встретив в своей жизни Христа. Но к этой личной встрече надо готовиться и желать её. Пастырь — это проводник человека на пути к ней.

Протестантский теолог Тиллих писал: «Христианство — это не религия, оно стоит над религиями». С этим отец Александр был совершенно согласен. «Христос, — говорил он, — предлагает нам Самого Себя, а не религию, какая бы она высокая ни была, не религию как систему предписаний, а опыт общения с Ним, который приводит людей к самому Богу. Вот почему Он — Дверь в Царство Божие».

Для батюшки христианство — это новая жизнь, которая неизбежно начинает принимать религиозные формы, если под религией понимать систему вероучения, обрядов и т. д. Но в глубине своей оно является чем‑то более радикальным. Именно эту глубину батюшка всегда старался открыть в своих лекциях.

Однако отец Александр никогда не предлагал революционных шагов в духовной жизни, здравый смысл был ему присущ в высшей степени. Если мы посмотрим, каких христианских авторов он рекомендовал, то увидим, что батюшка не был поклонником крайнего модернизма. Он советовал читать ту же литературу, что предлагали православные учителя ещё в XIX в.: Отцов Церкви, Фому Кемпийского, старца Никодима Святогорца, Тихона Задонского, Франциска Сальского и Иоанна Кронштадтского.

Отец Александр считал, что не следует терять то, что уже стало достоянием Церкви; он хотел вернуть нам христианских писателей и духовные завоевания, которые уже были признаны в Православной Церкви, чтобы они стали и нашим сегодняшним достоянием.

В то же время в своих лекциях о литературе батюшка старался изменить расхожую точку зрения, предлагая увидеть лучшее, духовное, в произведениях не только христианских, но и светских писателей. Такое обновление смысла вообще характерно для бесед и лекций отца Александра, и не только в области литературы.

Однажды мы говорили с батюшкой о том, что в мировой литературе очень мало образов светлых, райских и много описаний тёмного, адского. Тогда он подтвердил, что это не случайно, что сегодня очень трудно показать, передать читателю, слушателю образ светлого и легче поведать об аде, чем о рае.

Батюшка говорил, что мы живём пока в дохристианскую эпоху, потому и нет светлых образов в искусстве, в литературе. Мало примеров в жизни, они ещё не проявились. Чтобы поведать о райском, о светлом, надо носить это в своей душе, а таких людей мало.

Отец Александр долго шёл в своём служении к этим выступлениям, многое изучая, набирая огромный опыт пастырской работы. На предложения заниматься политикой он из‑за нехватки времени неизменно отвечал отказом. Что, впрочем, не означало протеста против всякой общественной деятельности.

Кроме лекций, а их он прочитал за два с половиной года более двухсот, батюшка успел основать общество «Культурное возрождение» и журнал «Мир Библии». Отец Александр продолжил дело, начатое перед революцией христианским мыслителем Александром Мейером, создавшим религиозно–философские семинары. Этот кружок, не примыкая ни к какой политической партии, ставил своей целью сохранение и развитие духовных сокровищ русской и мировой культуры.

У созданного батюшкой общества «Культурное возрождение» были разные цели, но главная — помочь интеллигенции, входящей в ограду Церкви, не теряя своего социального статуса, заново обрести смысл жизни в культурном, просветительском служении обществу.

За неделю до его убийства, 2 сентября 1990 года, на организационном собрании общества «Культурное возрождение» батюшка говорил: «…нас будут обвинять в популяризаторстве, но это не должно нас смущать. Христианское просвещение — именно та работа, которая сегодня необходима нашей стране более всего».

В последнее время к его напряжённым трудам прибавились выступления на радио и по телевидению. На радио ему удалось провести целый цикл религиозных передач для детей. А «незадолго до гибели ему предложили вести еженедельные передачи на одном из каналов (телевидения). Записать успели только четыре, их должны были выпустить в начале учебного года. Но после его смерти обнаружилось, что ленты размагничены… Нужно ли думать, что это была техническая ошибка?»

Этот факт, как и многие детали странного и безрезультатного расследования его убийства, подтвердил для многих, что тут не обошлось без вмешательства КГБ. Ведь агенты госбезопасности десятилетиями наблюдали за отцом Александром, провоцировали батюшку, вызывали на допросы, всячески пытались нейтрализовать.

«Легко вообразить состояние духа когорты агентов КГБ, — пишет друг батюшки Ив Аман, — которые теперь увидели, как он выступает перед аудиториями всё более и более многочисленными. Не хватало только регулярных еженедельных выступлений по телевизору. Поистине, чаша переполнилась — могли сказать они» [195].

Лекции отца Александра были похожи на ловлю рыбы: многое попадало в сети, но многое и отсеивалось. Настоящая пастырская работа начиналась потом. Батюшка говорил: «Если мы сейчас сможем выступить на радио или телевидении, то мы только соберём бреднем большое количество людей, а потом их надо будет обращать, потом с ними надо будет что‑то делать».

Сегодня к вере приходят многие, но возможностей обращать их по–настоящему у Церкви нет. Старые традиции пастырства сломлены, новые подходы не выработаны. «Жатвы много, а делателей мало». Однажды отца Александра спросили, готова ли страна к религиозному возрождению, и он ответил, что несомненно готова, нужны только сеятели…

В средневековой Церкви была попытка сделать обращения массовыми. Собирались огромные толпы в больших соборах, проходили торжественные процессии, но потом весь этот энтузиазм пропал.

Почему Церковь утратила свои позиции после, казалось бы, массовой христианизации? Потому что собственно христианизации‑то и не было, всё происходило на уровне идеологии, уровне почти языческом.

Позже та же идеология заменила процессии демонстрациями, хоругви — знамёнами. Востребованы были только аффекты. Чтобы начались настоящие обращения, сегодня необходима индивидуальная работа, труд пастырского сердца.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ Молитва и малые группы

В одном мгновенье видеть вечность, Огромный мир в зерне песка, В единой горсти бесконечность, И небо в чашечке цветка. Уильям Блейк (1757–1827)

1

Молитва в малой группе. Москва, 1981 г.

о. Александр Мень на встрече в общине. Москва, 1979 г.

Важнейшей задачей пастыря является организация молитвенной жизни своих учеников. Отношение к молитве в последние годы сильно изменилось. Средневековые руководства уже не могут удовлетворить христианина нашего времени. Сегодня важно уметь устанавливать правильный баланс между молитвенной жизнью и внешней активностью христианина.

Духовные лидеры конца XX века согласны в том, что настоящее христианство не предполагает «альтернативы: борьба или созерцание, ибо одно озаряет другое» [196]. Также «было бы ошибочно утверждать, что религиозная позиция обязательно ведёт к бездействию. Совсем наоборот. Она может способствовать необыкновенному росту активности человека» [197].

Хотя теологи все чаще употребляют слова «динамическое христианство», это не означает, что Церковь теперь отдаёт преимущество внешней активности; как и прежде она призывает нас к синергии (совместному действию человеческой воли и глубоко действующего в сердце Святого Духа).

Счастливым человека может сделать только радостное и творческое участие в потоке жизни, гармонизированное углублённой молитвой. Духом Божиим нельзя обладать, но можно быть включённым в созидание Им нового мира, исполненного добра.

Также и гармонией нельзя обладать, но в становлении гармонии можно соучаствовать. Человек не имеет права останавливаться, его задача — непрерывный внутренний рост, восхождение во всём: в открытости, в смирении, в любви.

Святые Отцы подчёркивали, что оставаться верным Христу можно, лишь непрерывно возрастая. Только движение по жизни вместе с Иисусом даёт благодатное ощущение Богоприсутствия. А «дела должны рождаться из любви за Его спасающую благодать», — говорил батюшка.

Это суть мироощущения отца Александра, это то, что он доказал своей жизнью, полнота и сила которой нас поражают. Но это не есть что‑то новое в христианском мировоззрении. Принцип синергии существовал в Церкви всегда — здесь её Пасхальная радость, Пасхальная тайна.

Эту тайну воплощали в своей жизни многие святые, составляющие гордость Церкви. Это то, что периодически терялось, но потом Духом Христа воскресало снова. Чтобы это почувствовать, необходимо молитвой участвовать в жизни Христа, постоянно быть в состоянии духовной и физической активности, трудиться над своею душой.

Отец Александр говорил, что в человеке есть две части: одна новозаветная, подлинная, духовная, но есть и ветхая, уходящая корнями в бесчисленное множество поколений — человек хаотический, ленивый, не понимающий подлинного добра, совершающий поступки под влиянием страстных желаний. Такая личность разрушает себя на душевном и на физическом уровне, не говоря уже о духовном.

Ибо если не стараться преодолевать тёмные начала в своей жизни, не может быть и речи о настоящей встрече с Христом в молитве. Ибо Христос — это Логос, Основа упорядоченной Вселенной. Потому мы и уделяем столько внимания телесной и душевной дисциплине, что само стремление структурировать жизнь уже является (если мы делаем это не ради самоутверждения) соучастием в борьбе Логоса с Хаосом.

Пребывание в молитве воздействует на наше сознание, изменяет наше восприятие и создаёт условия для настоящей ответственности перед миром.

Активной, напряжённой может быть и внешняя работа, и внутреннее делание. Таким молитвенникам, как преп. Серафим или старец Силуан, жившим, казалось бы, в затворе, мир со всеми его заботами и тревогами был открыт в духовном видении постоянно.

Конечно, было бы безумной гордыней новоначальному считать, что он способен к такой молитве, о которой сам старец Силуан говорил: «Молиться — то же самое, что кровь проливать», или: «Нет на свете дела более трудного, чем молитва» [198]. И все же через Евхаристию и молитву христиане входят в жертву искупления, принесённую Господом за весь мир. Значит, молитва — это не только облечение в Пасхальную радость, но и облечение в Его осуждение, в Его страдания, в Его Крест.

Однако углублённая созерцательная молитва рождается в сердце не сразу. И до того, как придёт её время, все восточные учителя Церкви (например, Макарий Египетский или св. Исаак Сирин) считали необходимым пройти послушание в деятельной жизни.

Работая для людей, человек несомненно выигрывает: учится выходить из состояния озабоченности собой, останавливает разрушительную саморефлексию, делается более открытым. Действия, не обусловленные меркантильными соображениями, помогают ему также собирать и направлять духовную энергию в русло молитвы.

О действии, которое должно идти впереди молитвы, батюшка говорил: «Древний мудрец отмечал: день, в который ты не оказал помощи кому‑то из людей, погибший день… Эти слова надо чаще напоминать себе в молитве. Если она не сопровождается действием и любовью, она рискует выродиться в самообольщение».

И чтобы такого искушения не было, отец Александр считал необходимым прежде всего сосредоточиться на добрых делах. «Взаимослужение, — говорил он, — есть, по существу, форма Богослужения, форма молитвы» [199].

Простая полезная деятельность даёт человеку осознание своей нужности Богу. Если христианин может передать другим свою веру через помощь, через внимание, то это уже проповедь Евангелия. И все же активность члена Церкви не сводится только лишь к совершению добрых дел. Активность духовного человека — широкое понятие; оно включает в себя все творческое, внутреннее, всё, что нужно для духовного возрастания.

Батюшка говорил, что Церковь должна жить жизнью Христа, она должна продолжать Его дело здесь, на земле, и каждый в молитве становится Его соучастником. Таким образом, христианская молитва — это продолжающееся Воплощение Господа.

«Какая главная цель молитвы?» — спрашивал отец Александр. И отвечал: «Чувство Бога. Чувствовать реально, сильно, глубоко. Когда это чувство есть, тогда не страшны ни испытания, ни одиночество, ни искушение, ни смерть. Ни всё то, что угнетает человека в жизни. Тогда есть полнота. Но эта полнота безгранична».

Батюшка также считал, что если человек исполняет заповеди и уставы, он тем самым лишь возвращает долг, больше ничего. Но это не даёт спасения, то есть переживания настоящего Божьего присутствия.

Между чувством Бога и выполнением всех уставов такая же разница, как между вежливостью и любовью. Эта точка зрения была близка С. Франку, который писал: «Любовь объемлет всю полноту и многообразие людей, народов, культур, исповедований. В каждом из них — всю полноту конкретного содержания. Любовь есть радостное принятие и благословение всего сущего. Это открытость души, которая широко открывает свои объятия всякому проявлению бытия как таковому, ощущает его божественный смысл» [200].

Нелюбящий, замкнувшийся человек, по словам батюшки, «это аномалия, клетка, выпавшая из организма, растение, оторвавшееся от почвы и не приносящее плода». Человек–христианин идёт во внешний мир, сбросив с себя скорлупу «ветхого» человека — замкнутости и изоляционизма, узнав на собственном опыте, что такое «спасение».

2

Кто бескомпромиссно идёт по пути спасения, может отрешиться от страстей этого мира, не выходя из него. Но без внутренней жизни, без некоторой «инаковости» действия христианина в любом случае будут профанированными, не насыщенными любовью и, в конечном счёте, безрезультатными.

Таким образом, открытая любовь к людям невозможна вне любви к Богу; одно есть следствие другого. Чтобы «принять откровение образа Божия в брате нашем», надо сначала обрести открытость, даруемую постоянным внутренним общением с Господом [201]. Может быть, конечно, и псевдооткрытость, игра в открытость, но ложь легко познаётся по плодам — многозаботливости, обидам, зависти, нестроению в человеческих отношениях, подавленному состоянию души.

У отца Александра открытость была абсолютно искренней; его общение с людьми было наполнено бесконечной любовью, и, значит, общение с Господом у него было подлинным, что возможно только в постоянной молитве.

Православный богослов Оливье Клеман писал, что «тех, чей «дух–сердце» достиг окончательного очищения, призывание Имени (Господа) ведёт к таинственному познанию истоков и предназначений. Это познание обращается в видение путей Промысла как отдельного человека, так и целого народа, и человечества. Благодаря дару, которого он не искал, Pneumatikos становится подлинным «духовным отцом». Это различение «огня вещей», «иконы лика» опирается на непосредственное ощущение Бога в особой динамике, в которой внутреннее (молитвенное) делание и общение с ближними пребывают в постоянном взаимодействии и согласии» [202].

Трудно представить себе слова, лучше характеризующие отца Александра, — настоящего служителя Божия, духовидца, делателя добра, умевшего «различать в глубине людей и вещей мерцание Света, чтобы дать Ему просиять для вечности и хвалы».

Батюшка не переставал напоминать об уникальности каждого из нас для Бога. Ибо, только осознав, что Христос любит не всех скопом, а каждого — меня, его, её — лично, можно с надеждой обратить к Нему свой взгляд, полюбить Его самому, по–настоящему вступить в диалог, то есть начать молиться.

«Если у человека есть искорка Божия в сердце, — говорил отец Александр, — то у него и с утра первая мысль о Христе, и вечером последняя мысль о Христе». У него Дух Божий сказывается в молитве, потому что он постоянно ощущает Его присутствие. Он в любую минуту может к Нему повернуться и почувствовать, что рядом Господь.

Тот, кто этого жаждет, должен буквально культивировать в себе чистоту мыслей и сердца, ибо в этом заключается его верность Богу. Если мы дорожим внутренней чистотой, мы действительно хотим быть с Богом, Который иначе нам не открывается. Если не стремимся искренне к чистоте, то мы себя обманываем и любим не Бога, а то, что от Него получаем.

Чистота сердца и молитва даются тому, кто учится молчанию, не только внешнему, но, главное, внутреннему.

Отец Александр говорил: « хочет узнать волю жию, ищите тишины. Кто хочет собрать свои мысли и чувства, ищите тишины, потому что наши мысли и чувства разбегаются, не подчиняются нам. Мы живём всегда в рассеянности. Но истинно духовная жизнь происходит только в собранности, внутреннем уединении» [203]. «Благодать приходит… Но принять её может только готовый человек».

Именно в безмолвии человек может почувствовать любовь Бога, которая укрепит в нём решимость идти за Господом. Но человек исковерканный, рассредоточенный боится тишины. «Страх тишины, — говорил батюшка, — проистекает из нашей размагниченности, размытости нашей внутренней духовной жизни…»

Григорий Палама, великий учитель исихазма, писал: «Все мы густые и непрозрачные, а призвание человека постепенно так очиститься, чтобы стать, как хрусталь чистым, чтобы через человека лился божественный свет беспрепятственно, благодаря ограненности светил бы во все стороны, изливался на все твари вокруг».

Чем сегодня привлекают людей внецерковные, пантеистические мистики? Тем, что дарят им крупицы мистического опыта. Так, Кришнамурти учил о безмятежности ума, о молчании («Мы можем осознать что‑то только тогда, когда наш ум молчит, а не болтает», или: «Если мы можем посмотреть на вечернюю зарю над морем и наш ум будет неподвижен, тогда мы действительно осознаем необыкновенную красоту»). Но у отца Александра был не меньший опыт созерцания. И он говорил:

«Вот вы встаёте утром рано. Часто многие люди встают нехорошо. Мир кажется им противным. И вот в это время на одну минуту (если вы находитесь за городом) надо выйти в сад. И в молчании побыть наедине с природой.

Над нами — небо, мы его часто не замечаем. Восходящее солнце, гаснущие звёзды, бледнеющий серп луны. Пение птиц, звон кузнечиков. Тишина мира.

Побыть перед этой тишиной хотя бы несколько мгновений целительно для души. Потому что в этом молчании присутствует Творец. Человек неверующий всё равно может Его ощущать.

Несли человек будет каждый день вот так стараться искать минуты внутреннего безмолвия, он обретёт нечто, предваряющее молитву. Это будет источником силы. Вы потом будете скучать по этим минутам. Этому надо научиться, и этому можно научиться».

А задолго до батюшки о важности молчаливого предстояния учили православные исихасты и ещё раньше Святые Отцы. Мы ощущаем близость Бога только тогда, когда наш ум неподвижен. И техники медитации, необходимые для такого сосредоточения, тоже давным–давно известны в Церкви. (Кстати, забвение этого наследия — одна из причин ухода молодёжи в неформальные мистические секты).

Святой Паисий Величковский писал: «Мы в себе, как в зеркале, видим Бога, если мы очищаем сердце священным безмолвием». «Матерь Божия открыла новый и неизречённый путь на небо, который есть, скажу так, мысленное молчание…»

В христианстве это молчание — не растворение в ничто и не освобождение от оков окружающего мира, а свободная преданность Христу. Это свобода и любовь, а значит — подчинение себя Богу, желающему вместе с человеком участвовать в делах мира.

В этом отличие христианской мистики от прочих мистических учений. Если христианин действительно хочет, чтобы его дела и творчество принадлежали Богу, ему надо учиться слушать Его с большим терпением, постепенно, но постоянно.

В молчании мы избавляемся от рациональных конструкций, которые обусловлены нашей культурой, во многом идущей от эллинизма. Мы даже не отдаём себе отчёт в том, насколько наша ментальность детерминирована не библейской, а древнегреческой традицией. А она основывается на представлениях, в которых нет места Богу Авраама, Исаака и Иакова…

Внутреннее безмолвие, напротив, делает разум восприимчивым к необусловленному восприятию, позволяет познавать новую для нас Божественную реальность. Оно готовит душу стать храмом Господним.

Отец Александр считал, что каждый раз, когда мы открываем Священное Писание, когда мы встаём утром для того, чтобы трудиться, или ложимся спать в конце дня — в любое мгновение и, особенно в поворотные моменты жизни, мы должны настроить себя так, чтобы слышать голос Божий.

«Сейчас любой человек, — говорил батюшка, — слушает приёмник. Но если приёмник не работает, то пусть даже все вокруг будет наполнено волнами и голосами, идущими из мира, что можно услышать?

Наш приёмник духа — это наша собственная душа, и если она мертва, то все потоки духа не могут её оживить. Значит, нам надо настроить свою душу, потрудиться, чтобы услышать. Раз мы себя не можем спасти, то мы можем предстать перед Богом, а не дремать, повернувшись к Нему спиной».

Мейстер Экхарт по этому поводу говорил: «Бог готов ежечастно, но мы не готовы, Бог к нам близок, но мы далеки. Бог внутри, но мы снаружи, Бог у нас дома, но мы чужие».

А наш современник, брат Роже, писал в своей книге о молитве: «Если уметь ждать, созерцание принесёт счастье; это счастье есть источник борьбы за человечество, оно даёт мужество, энергию, помогает идти на риск».

Таким образом, настоящая молитва, и даже исихазм, не отгораживают от мира, но ведут к истинной, то есть несуетной открытости. И напротив, слишком сильный акцент на внешнем может быть попыткой самоутвердиться, компенсировать внутренние конфликты и неудовлетворённость духовной жизнью. Часто мотивы такой деятельности недоступны сознанию, но, если копнуть поглубже, станут явными тщеславие и ущемлённая гордыня.

3

Способность сосредотачиваться и входить в глубину сердца связана с целомудрием помыслов и чувств. Целомудрие свидетельствует, что человек не является игрушкой неправедных сил и независим от мнения окружающих. Противоположностью целомудрия, по мысли отца Александра, является вульгарность, когда люди озабочены лишь тем, как они выглядят в чужих глазах. Такие люди ведут постоянный и бессмысленный внутренний диалог с собой; они существуют на поверхностности своей личности.

Необходимо взять себя в руки, собраться. Тогда рождается личность. Тут отец Александр был солидарен с Александром Ельчаниновым, который писал: «О ненужности делать усилие в любви к Богу могут говорить только люди, не имеющие опыта в этом. Всякое, даже самое слабое, даже вынужденное устремление к Богу даёт живой, неопровержимый опыт Его любви. Тот, кто имел этот опыт, его уже не забудет» [204].

С другой стороны, батюшка не винил людей, которым трудно молиться и бороться с посторонними мыслями, но предлагал саму рассеянность в молитве использовать для духовного роста. Для этого, считал он, надо понять истоки наших скрытых устремлений, учиться брать их под контроль и направлять в нужное русло.

«Допустим, у вас возникает какая‑то мысль, — говорил отец Александр, — которая вам не нравится. Надо не прятать её от себя, но постараться понять, откуда она возникает, чтобы всё было прозрачно. Ибо, если мы начинаем прятать безобразные мысли и не отдаём себе в этом отчёта, они входят в подсознание и потом всё равно как бы вылезают наружу.. И хотя нам, конечно, хочется выглядеть прилично перед самими собой, но надо быть, прежде всего, честным по отношению к себе». И это возможно, если в нас живёт стремление к идеалу и любовь к Богу.

Молитва должна рождаться из желания принадлежать Господу со всей возможной решимостью. Тот, кто пытается поставить себя перед лицо Божие только из чувства долга, по обязанности, не может научиться молитве. Если нам трудно контролировать свои мысли, это повод понять, что мы ещё не совершенны в любви, что наше сердце — холодное и неочищенное.

И это сигнал к покаянию. Таинство покаяния в такой ситуации для христианина более продуктивно, чем любые медитативные упражнения; но в то же время нужны и молитвы о ниспослании божественной благодати. «Ищите и найдёте, стучите и отворят вам» (Мф 7.7).

Если человек старается быть искренним, то тогда Господь ему помогает. Более того, когда мы учимся контролировать свои мысли, мы обретаем подлинное «я».

«Если мы страдаем от того, что появляются посторонние мысли, это верный признак того, что «Я» не побеждено и оказывает сопротивление рассеянности», — писал батюшка.

Такое отношение отца Александра к молитве основано на давней православной традиции. Так, старец Макарий Оптинский говорил: «Молитва без развлечения есть дело совершенных, если бы мы всегда имели молитву чистую, без развлечений, не избежали бы тщеславных и гордых помыслов, от врага наносимых».

Батюшка говорил, что «многие берутся за молитву с жаром, а потом охладевают, остывают, и это чувство уходит. Но спасает человека верность курсу. Часто человек, получив первый задаток благодатного разгона, летит как на крылышках и думает, что его всё время так будет нести, а потом начинается суровая действительность».

Отец Александр считал, что человек должен быть духовно трезвым. «Надо научиться видеть в сером — великолепное, в человеческом — божественное, но помнить, что постоянно все сверкать красками и вседневным праздником не может».

Важно также простое соблюдение этических норм. «Молитва тогда становится христианской, — говорил отец Александр, — когда жизнь становится христианской». Если человек будет возноситься духом, а практически жить, как язычник, то ничего не получится. Он должен обязательно перестроить свой образ жизни. Ибо только тот, кто живёт не по плоти, а по духу, будет оживлён Духом Христа (Рим 8. 9–11).

Самое главное — во всём искать способы служения другим людям, а также не забывать о необходимости воздержания. Никакой духовный рост, считал батюшка, невозможен без предварительного упражнения в добродетели.

Смирение, которое человек приобретает в работе для других, — лучшая защита отложной мистики. «Человек, который созерцает сверхчувственное, но не борется за очищение души от зла, неизбежно запутывается в «прелести» — патологической псевдомистике» [205].

Многие не понимают, что человек, вступающий на духовный путь, встречает большие искушения. «Силы зла с ещё большей агрессией на него ополчаются, — говорил отец Александр. — Но тут и помощь ему будет большая дана. Всего становится больше — поэтому надо быть более бдительным».

На пути к живому и постоянному Богообщению есть разные этапы, и время их прохождения может быть разным. Отец Александр говорил, что «церковная жизнь в глубоком духовном смысле — это школа, у которой есть свои ступени, свои правила, у которой есть свои сроки — большие, длительные сроки. Поэтому духовная жизнь похожа на поход пешком через два континента».

Настоящий рост нашего духовного существа вряд ли может идти быстрее, чем нужно. Батюшка был против каких‑то обетов на всю жизнь (особенно для новоначальных), а только предлагал их брать на короткий период, например, на время поста. Ибо надолго взятые не по духовному возрасту принципы воздержания могут оказаться болезненным и даже вредным испытанием. Духовное перенапряжение также опасно, как перенапряжение физическое или душевное. Очень часто оно вызывает подсознательную жалость к себе, уныние и разочарование.

Так бывает, когда к Богу приходят из страха или из чувства долга. Настоящая христианская жизнь рождается только из позитивного намерения следовать за Христом. И этот путь не только трудный, но и радостный. Однако понимание этого приходит не сразу.

Старец Никодим предупреждал: «Не определяй времени, потребного тебе для успеха в молитве. Успех приходит незаметно, как совершается рост тела. Положи себе только трудиться и трудиться. Пройдут месяцы и годы, пока покажутся слабые начатки успеха».

«В этом походе, — говорил отец Александр, — нельзя идти слишком быстро, но нельзя и останавливаться. Необходимо набраться терпения и не ждать быстрых результатов.

1лавное — верность: верность в молитве, верность в работе, в посещении церкви, в общении с друзьями, верность долгу, верность своему служению.

Второе правило — соблюдение своего ритма. Ритм — очень важная вещь, ритмом бьётся сердце, ритмом идут планеты, ритмом идёт жизнь». И ещё батюшка считал, что очень важно в этом походе — искать способы служить другим людям.

Таким образом, отец Александр представлял себе молитвенную жизнь как постоянное восхождение. Его видение духовного пути вполне согласуется с опытом святого Иоанна Лествичника — одного из великих Учителей Церкви. Но наши современники нуждаются в том, чтобы этапы духовного роста были описаны современным языком и согласованы со всем строем сегодняшней жизни.

Отец Александр постарался восполнить этот пробел своей книгой «Практическое руководство к молитве». Он также считал, что Церкви нужны школы молитвы, где люди занимались бы формализацией духовной практики, обучались приёмам медитации и сосредоточения.

Хотя такие средства, как концентрация, медитация, уединение имеют вспомогательный характер, они нам даны, считал батюшка, из‑за нашего маловерия и недееспособности. Нигде в Священном Писании мы не встретим примеров концентрации, медитации и т. д. Но мы не имеем права отказываться от всего того, что наработано людьми в этой области, потому что мы не должны преувеличивать своих способностей.

« Главное — о чём просить, о чём молиться? Не проявляя

нетерпения, а только настойчиво, с упорством и стремлением к своей цели молиться: “Дай мне, Господи, спасение уже здесь и теперь, в этой жизни, соверши во мне поворот, чтобы я стал достоин Тебя”».

Если для мистиков Востока (например, йогов) очищение сердца — плод напряжённых тренировок в сосредоточении, то для христианина чистое сердце — плод обращения к Христу в покаянии.

Христос пришёл, чтобы очистить и приобщить к Своей жизни каждого человека. Каждый может стать исихастом, обрести внутреннюю тишину духа. Совершает же очищение благодать Божия.

«Нельзя выйти на высшую ступень путём самосовершенствования», — писал отец Александр. Хотя христианская Церковь, её подвижники, уделяют огромное внимание работе человека над собой, тем не менее прийти к Богу самому невозможно.

«Наши упражнения лишь подготавливают душу к тому, чтобы Господь её открыл. Откровение же приходит через Христа распятого и воскресшего, Который страдал, живя с нами».

4

Необходимой составной частью молитвенной жизни является пост. Теме поста отец Александр посвятил несколько лекций и много проповедей, особенно исповедальных. О Великом Посте он говорил:

« Великий Пост — это стержень Церковного года. Церковный год подобен системе планет, вращающихся вокруг солнца — Пасхи, а Великий пост — это подготовка к пасхальному празднику. Подготовка очень важная, ибо она возвращает нас к самим себе.

Человек, постоянно устремлённый к каким‑то внешним целям, похож на поезд, у которого нет остановок. Он постоянно торопится, суетится, постоянно занят какими‑то преходящими вещами, и нет у него такого времени, когда бы мог он подумать о душе.

Вот почему ещё три с лишним тысячи лет назад Господь сказал через Моисея: “Помни день покоя! Освяти его!” День этот назывался субботой, от старинного аккадского слова Шаббату, праздник. В Ветхом Завете суббота действительно являлась последним днём недели. В христианской же Церкви, в Новом Завете, днём покоя стал день воскресный. Задача этого дня как раз и заключалась в том, чтобы “вырвать” человека из его “бега”, из его постоянной погружённости в суету.

Надо отметить, что духовная история человечества не знала другого такого примера, когда человеку было бы жёстко задано правило остановки в его делах: неделя проходит — стоп! Остановись!

Иные люди говорили: “Зачем это нужно? Это формальность! Мы и так всегда найдём несколько минут или часов, или дней, чтобы посвятить их Богу”. Но на самом деле, практика показывает, что у людей никогда не хватало на это времени.

Всегда, когда человек пренебрегал заповеданным днём, у него и остальные дни проскальзывали мимо… Оказывается, отсутствие жёсткого, твёрдого правила расслабляет душу, делает человека ещё менее способным на духовную сосредоточенность, которая нам нужна в молитве.

Но тот человек, который строго соблюдал день священный (в древности — день субботний), волей–неволей оказывался перед необходимостью и в то же время перед возможностью подумать о своей душе. Когда человеку было сказано: путешествовать в этот день нельзя, работать нельзя, какие‑то дела делать нельзя, в конце концов он должен был остановить своё движение.

Разумеется, всегда находились религиозные формалисты, которые превращали это правило в культ и создавали настолько сложные системы запретов, что человек уже ни о чём другом не мог думать, как бы только ему эти запреты не нарушить. Поэтому Господь Иисус говорил: “Су для человека, а не человек для субботы”.

Это значит, что в жизни человека могут возникнуть такие обстоятельства, когда ему необходимо нарушить этот закон. Однако правило остаётся правилом — священный день, когда всякая деятельность человека останавливается, нужен прежде всего нам самим».

Из этого дня покоя и выросла вся наша общехристианская практика постов. Сейчас слово «пост» у всех, в первую очередь, связывается с определённым воздержанием от некоторых видов пищи. Но первоначально воздержание от пищи было признаком траура и печали. Люди постились, когда молились о даровании спасения от великой беды. Однако тогда, в древности, поститься означало вообще не вкушать ничего, кроме воды.

Понимание поста как траурного воздержания от пищи, например, у могилы близкого человека дало повод Христу сказать, что ученики Его могут не поститься, пока Он с ними, пока у них радость и праздник. Когда же наступит время разлуки с Ним, тогда придёт и время Поста.

Учение о посте зародилось в те века, когда эсхатологические чаяния господствовали в Церкви. Так, пищевые ограничения, по словам батюшки, «были разработаны ещё в первые века Церкви в Иерусалимском монастыре святого Саввы.

Эти ограничения не учитывают условий жизни современных мирян — они были предназначены для монахов.

В этом известная трудность проведения поста в наши дни. Каков должен быть пост для мирян, мог бы решить Всеправославный Собор, но он давно не собирался.

Поэтому сегодня Церковь предоставляет это решать каждому по своим силам, способностям, обстоятельствам жизни и личной совести. Проще всего узнать, что конкретно для каждого подходит, проконсультировавшись со своим духовником».

Уже с первых веков христианства апостолы и Отцы Церкви были заняты мыслью о правильном христианском восприятии поста. Так, св. Иоанн Златоуст поучал:

«Общий всех нас Господь как чадолюбивый Отец, желая очистить нас от грехов, сделанных нами в какое бы то ни было время, даровал нам врачество во святом посте. Итак, никто не скорби, никто не являйся печальным, но пусть все ликуют, радуются и прославляют Попечителя душ наших, открывшего нам этот прекрасный путь, и с великим удовольствием принимают Его наставления!»

А батюшка часто вспоминал такое высказывание св. Иоанна:

«Не рассказывай мне, что я ел что‑то не то, а ты лучше скажи, примирился ли ты со своим врагом, обуздал ли ты свой язык?»

Отец Александр также полагал, что каждый во время поста должен нацелиться на какой‑то свой изъян, свой недостаток, который хорошо знает, например, на завистливость, на размагниченность, на празднолюбие.

« Самое главное, чтобы мы постом больше внимания обращали не на то, какую пищу мы едим или не едим, а на то, не “едим” ли мы своих ближних. Ближний — это самая скоромная пища. Когда человек пожирает своего ближнего, хуже греха нет!»

Отец Александр называл пост дивным, замечательным временем для христианина. Он старался передать прихожанам своё радостное отношение к посту как к мистическому времени, когда перед нами открываются дополнительные духовные возможности.

А чтобы мы не думали, что пост может быть чем‑то нам в заслугу, нам даётся притча о мытаре и фарисее (Лук 18.1–8). И также притча о Закхее (Лук 19.1–10), чтобы мы поднялись над суетой, над чувственностью и другими канатами, привязывающими нас к земле. И только тогда молитва может нам помочь.

О смысле пищевых ограничений отец Александр также говорил неоднократно:

«Есть и ещё одно основание поста, касающееся именно животной пищи. Оно не очень сильно декларировано в Церкви, но многие известные церковные деятели его все‑таки подчёркивают.

Дело в том, что человек не призван быть хищником. Только силой обстоятельств и Божием снисхождением ему как бы дано разрешение питаться плотью убитых живых существ. Однако это — не нормальное, не идеальное состояние, это беда человека. И на опыте проверено, что воздержание от животной пищи помогает духовной жизни.

Любое принятие пищи — это причастие плодам природы. Хлеб — это плоть зерна, пища, приготовленная из растений, — это плоть этого растения. То же самое с плотью животных, рыб, птиц, зверей…

Что бы мы ни ели, мы причащаемся природе через пищу, и таким образом природа входит в нас, живёт в нас в буквальном, прямом смысле. И кто знает, если мы едим убитое существо, не входит ли в нас его страдание, его страх, его мука?

В Евангелии нет заповеди, где было бы сказано, что человек не имеет права на жизнь живых существ. Однако Писание говорит, что блажен тот, кто “и скоты милует ”, то есть тот, кто относится милосердно к животным.

В любом случае, воздержание, хотя бы временное, от этих несовершенных видов пищи — дело несомненно благое. О пользе для организма временного отказа от скоромной пищи много пишут и современные диетологи. Все это составляет третье основание поста.

<…>

Есть также несомненный моральный выигрыш от пищевого воздержания на определённое время. Ибо всякое воздержание есть усилие нашей воли, нашей души. Каждый раз, когда мы говорим себе “нет”, мы крепнем, и всякий раз, когда мы поддаёмся какому‑то влечению, мы можем духовно ослабевать.

Хорошо известно, что всякое настоящее творчество требует напряжения духовных и душевных сил, требует отказа. Например, если человек занимается наукой и погружён в проблемы, которые он исследует, ему приходится иногда от многого отказаться.

Так же и с искусством. Не зря говорят, что “искусство требует жертв". Подлинное искусство действительно требует жертв! Тот, кто хочет создать в литературе, в живописи что‑то серьёзное, должен пожертвовать своим покоем, должен одолевать свою лень, должен, может быть, от чего‑то и отказаться…

Итак во всём. Если вы хотите познать настоящую любовь, или воспитать хороших детей, или вы хотите сохранить и углубить дружбу, без отказа от чего‑то, без аскезы ничего не выйдет.

Девушка, которая выходит замуж, или молодой человек, который женится, если они не желают обуздывать свою самость, свой эгоцентризм, обрекают своё супружество на неудачу.

Значит, для всякого созидания необходимо усилие, душевное напряжение. Тем более они необходимы для внутренней духовной жизни. И если мы в какие‑то периоды жизни отказываемся от той или иной пищи, от того или иного развлечения, это как раз и создаёт такую внутреннюю борьбу, которая делает нас сильнее. Это маленькая жертва Богу, которую мы приносим.

Не надо только думать, что Богу нужно, чтобы мы ели что‑то определённое. Человек, который не ест мясо всю жизнь, вовсе не становится от этого святым. Ведь травоядные животные тоже не едят мяса, и им это в заслугу не ставится….

Короче говоря, все аскетические усилия, по словам преп. Никодима, — только средства к достижению цели. Эта цель есть самое совершенное и великое дело, которого только и может желать и достигнуть человек, — сближение с Богом и пребывание в единении с Ним».

Мы видим, как аккуратно отец Александр перемещает акцент с мироотрицания на утверждение жизни, близкое Священному Писанию и учению Отцов Церкви. Так, св. Иоанн Златоуст говорил: «Все наше попечение да будет о спасении души и о том, как бы нам, обуздав телесные похоти, совершить истинный пост — то есть воздержание от зла, ибо в этом и состоит пост… Постящемуся более всего нужно обуздывать гнев, приучаться к кротости и снисходительности, иметь сокрушённое сердце, отражать нечистые помыслы и вожделения… быть выше любостяжания, в милостыне показывать великую щедрость, изгонять из души всякую злобу на ближнего».

А св. Марк Подвижник писал: «Хорошее дело пост, бдение, странническая жизнь, однако это только труды наружной благой жизни, но чин христиан есть более внутренний, нежели сии (телесные добродетели), и никто не должен (только) на них надеяться».

Также и св. Авва Дорофей говорил, что мы не только в пище должны соблюдать меру, «но удерживаться и от всякого другого греха, чтобы как поститься чревом, поститься нам и языком, удерживаясь от клеветы, от лжи, от празднословия, от уничижения, от гнева и, одним словом, от всякого греха, совершаемого языком.

Также должно поститься и глазами, т. е. не смотреть на суетные вещи, ни на кого не смотреть бесстыдно и без страха. Также и руки, и ноги должно удерживать от всякого злого дела.

Постясь таким образом, как говорит Василий Великий, постом благоприятным, удалясь от всякого греха, совершаемого всеми нашими чувствами, мы достигнем святого дня Воскресения, сделавшись новыми, чистыми и достойными причащения Святых Таин».

По поводу упражнений в посте и молитве у батюшки было убеждение, что «можно привести себя в состояние восторга, прострации или экстаза, можно просветить своё сознание и чувство, но нельзя вызвать Бога искусственным образом. Потому что Создатель наш есть Личность и мы перед Ним стоим… и мы не можем к нему войти и сказать: “Вот мой билет — впусти меня”».

Отец Александр вёл своих чад потихоньку, никогда не спешил усиливать строгость поста и молитвы и не забывал о вещах совсем простых, которые у людей целеустремлённых иногда просто выпадают из поля зрения.

Так, он рекомендовал своим ученикам постом чаще бывать за городом, считая, что общение с природой (особенно для горожан) — простой и надёжный способ восстанавливать утраченное равновесие. Перед воскресной Литургией советовал побывать в храме на вечернем богослужении, чтобы иметь время привести свои мысли и чувства в порядок.

5

Начиная книгу о молитве, отец Александр пишет, что его задачей было выделить из обширного наследия Святых Отцов и праведников то, что может служить конкретным руководством для современного человека. Ведь многое из того, о чём писали подвижники, «связано с условиями жизни, далёкими от тех, в которых мы живём теперь».

На первом этапе духовного пути человек, только пришедший в Церковь, должен приучить себя к постоянству в молитве. Ритм постоянной молитвы с самого начала задаёт утреннее и вечернее молитвословие — чтение так называемого молитвенного Правила. Это необходимо, потому что в противном случае душа выпадает из молитвенной жизни, просыпаясь от случая к случаю.

«Человек, — говорил отец Александр, — который каждый день не приучает себя к молитвословию, в трудный, критический момент не сумеет собраться, не сумеет произнести молитву, он будет растерян, не сможет собрать свою душу воедино. Вот почему Церковь нас наставляет, чтобы мы в своей духовной жизни следовали правилам, которые бы нас укрепляли. И молитвословие — это есть одно из таких правил.

Это можно пояснить на примере каких‑либо телесных упражнений. Человек, который ежедневно упражняется, становится крепче, и в нужный момент эта крепость ему послужит хорошо. Если же он пренебрегает упражнениями, то придёт час, когда надо будет применить силу, и силы у него не окажется».

И совсем не страшно, что молитвы молитвослова написаны чужими словами. Батюшка считал, что чтение молитв праведников связывает нас с их творцами, подобно тому, как человек, смотрящий на картину или слушающий музыку и стихи, приобщается к внутреннему миру их создателей.

Почему мы часто вставляем в молитвы строчки псалмов? Потому, говорил батюшка, что «псалтырь есть молитва всех времён и народов, и она всегда может оказаться знакомой, всегда может оказаться вдохновенной для других людей».

Однако при этом он рекомендовал с самого начала добавлять к утреннему и вечернему Правилу несколько молитв своими словами.

«После того, как прочёл молитвы, — говорил он, — обязательно надо обратиться к Господу от себя. В трёх вещах: покаяться в грехах, просить у Господа то, что хочет твоё сердце, и третье — благодарить Его за то, что было доброго за это время».

«Всегда, когда вам бывает тяжело или горько, благодарите Бога за все, перебирайте в уме и сердце всё то, что было прекрасного в жизни, и благодарственная молитва вас укрепит.

Даже грех, испытание, искушение, в которое мы впадаем, может быть поводом для благодарности. Мы видим, что мы грешники, за что же нам благодарить? Будем благодарить за то, что Он нас принимает, несмотря на то, что мы такие, какие мы есть».

И ещё батюшка рекомендовал каждый день выделять несколько минут, чтобы учиться молиться в совершенном молчании. Он говорил: «Молитва молча. Совсем молча. Вот вы одна (один) дома. Занимаетесь по хозяйству. Оторвитесь на минуту. Подойдите к иконе, станьте, закройте глаза. Потом посмотрите на икону и опять закройте глаза. Молча постойте так и подумайте в это время: “Господь на меня смотрит, Он мне посылает Свое благословение”. Если вы из 24 часов выберете две минуты, чтобы молча предстоять перед Богом, вы уже почувствуете, какая сила в вас входит».

« Чем мы можем обогатить почву души своей? Прежде всего молитвой, прежде всего обращением к Богу. Наша же молитва вырывается из сердца только тогда, когда нас обстоятельства заставляют, когда нам трудно, когда у нас тяжёлое душевное состояние, когда у нас болезнь, когда у нас искушение.

Читаем Правило молитвенное рассеянно, а ведь Святые Отцы говорили, что читать молитвы по молитвеннику — это только начало, что эти молитвы, написанные святыми, должны пробудить нашу собственную молитву, наше собственной воздыхание к Богу, собственный порыв к небу.

Если ты хотя бы на секунду почувствуешь радость от этого порыва, значит молитва была настоящей. А если просто что‑то пробормотал, занятый своими делами, то такая молитва неполная и очень слабая».

Отец Александр часто повторял, что радость нашей вечной жизни должна быть написана у нас на лицах. «Достаточно посмотреть, как выходят повенчавшиеся люди из Церкви. У них на лицах написана радость. Когда человек выиграл в лотерею деньги, он весь светится, по его лицу можно сказать, что у него праздник сегодня. Но разве не дал нам Господь праздник, соединив нас с Собой? Разве мы не выиграли в самой большой лотерее тем, что нашли Слово Божие или участвуем в таинстве?»

Благодарение, покаяние и прошение — три главных молитвы, которые нам заповеданы Евангелием. И в «Отче наш» есть прошение, но начинается эта молитва не с прошения, а с принятия, с согласия: «Да будет воля Твоя», «Да приидет Царствие Твое». А уж потом сказано: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». В этом порядке молитвы заключается внутреннее раскрепощение.

«Мы не свободны, — говорил батюшка, — и мы должны начинать с того, чтобы как‑то освобождаться, расправлять свои душевные “плечи”, которые сгорблены под бременем жизни. Нас всё время грызёт что‑то, причём это превращается уже в невроз, в навязчивую идею, превращается в тяжёлый фон озабоченности. Но Господь сказал, чтобы мы не заботились о том, что есть завтра и что пить. И даже если мы составляем планы на будущее, они должны быть свободным эскизом, а не каким‑то давящим планом, который делает нас рабами».

Священное Писание освобождает нас, проповедуя «постоянное сознание власти Всевышнего. Человек теперь стоит перед Богом. Его жизненная задача представляется как спущенная свыше, что повышает осознание им собственной ответственности» [206]. Это ощущение связи с Богом, достигаемое в молитве, делает человека свободным.

Когда мы свободны, мы — счастливы, несмотря на немощи, которые нас сгибают. Мы причастны тайне благодати Божией, нам открывается много удивительного и замечательного. Кроме того, у нас есть братья и сестры, они есть по всей земле. Мы включены в вечное, Божественное, и мы можем через Божественную призму рассматривать все…

«Мы не должны, — говорил отец Александр, — терять способность свежо посмотреть на вещи, на своих близких, на окружающий мир. И нам надо стараться быть лёгкими на поворотах, легче жить, уметь отодвинуть от себя, когда нужно, удручающие нас обстоятельства, подняться над ними и быть вольными странниками».

6

В книге о молитве отец Александр подробно останавливается на возможных трудностях и испытаниях, ожидающих христианина по мере возрастания в молитве. Эмоциональный подъем, духовная радость, которые испытывает человек в начале пути, может потом смениться периодом «сухости».

Это означает, что Бог хочет «научить нас более твёрдому благочестию среди испытаний и искушений» [207]. В это время мы учимся искать в молитве Самого Бога, а не радостей, которые от Него исходят. Но благодатное переживание любви к Богу и нежности к людям это то, что позволяет нам всецело отдать себя нашим ближним [208].

Силой любви Господь ведёт нас за пределы самости, двигает нашу душу вперёд, в вечность. Кроме того, благодатная сладость в сердце, радость и мир души — эти поощрения, которыми мы влечёмся к молитве. Святой Макарий Великий говорил: «Как при насаждении винограда… если их (плодов — А. Е.) не будет, то всё дело будет тщетно, так и при молитве, если не будет плодов мира, радости, то бесполезен труд наш…»

Есть смысл в том, чтобы снисхождение Духа Божия было психологически ощутимо, но этот смысл не абсолютен, состояние экстаза может быть временным, преходящим. Кроме того, таинственное действие Духа далеко не всегда подобно огню и буре. Тому свидетельство Священного Писания — явление Господа пророку Илье на горе Хорив (3 Цар 19.12).

Христианство не экстатическая вера, не психологическое состояние. О подлинной молитве свидетельствует само Евангелие: мы никогда в Нём не видим Христа в состоянии экзальтации. Он всегда ясный и трезвенный. И всегда апостолы призывают нас смотреть на плоды Духа в жизни христианина. Действие Духа познаётся по плодам.

Христианские мистики и святые считали также, что на пути каждого христианина может рано или поздно возникнуть состояние сухости, воспринимаемое как богооставленность, ощущение «тёмной ночи». Но оно не является чем‑то окончательным.

«Не нужно в этих случаях отчаиваться, — говорил батюшка, — нужно оставаться в спокойствии, помня, что Господь не оставит нас даже в периоды бесчувствия и немощи». Если упорно идти по пути молитвы, то со временем этот период должен смениться состоянием непрестанной молитвы, в которой человек находит для себя бесконечный ресурс, неиссякаемый источник духовных сил.

Если мы будем верны Ему в испытании, если мы устоим в периоды сухости и духовного бесплодия, Он придёт к нам и откроет в нас источник безмолвной молитвы. «Она уже не будет зависеть от нас, а потечёт как тихая струя благодати… Когда Господь освящает нас благодатными дарами, наша сокровенная молитва становится сознательной и частая молитва переходит в непрерывную».

Такая молитва есть неизменное пребывание пред лицом Божиим, постоянное присутствие в Его Славе, ежесекундное общение с Ним в любых обстоятельствах жизни. Это общение, которое наполняет человека радостью, энергией, силой для активной, творческой жизни. Такую молитву батюшка называл Встречей, это то, что признано главным в традиции Восточного христианства.

7

Отец Александр всегда интересовался христианскими практиками сосредоточения и созерцания, способными помочь современному человеку в молитве. И, конечно, он не прошёл мимо наследия восточных учителей Церкви, оставивших миру бесценное сокровище — учение об «умной» или Иисусовой молитве. В полном виде она звучит так: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного (грешную)».

Батюшка относил её к высшим ступеням молитвы. А Оливье Клеман писал об Иисусовой молитве: «…этот метод, передаваемый из уст в уста… был разработан в XIII веке, когда опытных учителей почти не было. Но, возникнув и влившись в церковную жизнь, он привёл ко всеобщему её обновлению, породив среди прочего и подлинных духовных отцов».

Климент Александрийский был одним из первых, кто предлагал постоянно молиться краткими молитвами весь день и всю жизнь. Также архимандрит Киприан писал, что «для этой молитвы не нужны храмы. Богослужения, совершаемые в сердце, не подчиняются церковным типиконам».

Большое внимание уделял Иисусовой молитве и св. Иоанн Кронштадтский, который отмечал: «В имени Божием присутствует Сам Господь силой Своей, простотой Своей. Призывание имени Божьего в молитве есть непрестанное причащение Божества простого и неделимого».

Он же советовал, когда молишься, почитать слова молитвы как бы «за уже воплощённые, как за самое дело, которое просишь у Господа». Значит в Иисусовой молитве мы также способствуем продолжающемуся воплощению Бога Слова.

Хотя батюшка поощрял занятия Иисусовой молитвой, но считал важным не торопиться увеличивать её продолжительность. Он полагал, что Иисусова молитва должна входить в жизнь постепенно и практиковаться только под наблюдением опытного духовного наставника.

Свое руководство, где содержались рекомендации по технике непрерывной молитвы, он давал людям только через несколько лет жизни в Церкви и всегда лично.

У самого отца Александра был большой опыт Иисусовой молитвы. В алтаре у него всегда были при себе чётки, и он начинал их перебирать, как только что‑то отвлекало его от Богослужения. Но не только во время службы отец Александр творил эту молитву. Он очевидно пребывал в состоянии молитвы даже на людях; потому и был надёжной опорой для своих духовных детей.

Польза Иисусовой молитвы обнаруживает себя во всех сторонах человеческой жизни, но главный результат, по словам батюшки, проявляется в области духа.

«В человеке есть сокровенная сущность, которая проистекает от Бога и влечётся к Нему… молитва соответствует самой природе человека… Значение непрестанной молитвы — научить следовать вложенному в нас стремлению…».

«Сосредоточенность на имени Христовом пронизывает светом всю духовную жизнь человека. Молитва овладевает всем его существом… В падшем состоянии природа человека расслаблена и раздроблена. Анархические мысли и чувства делают его неспособным сосредотачивать ум на Боге. Целостность же человека восстанавливается благодаря схождению ума в сердце, т. е. подчинением всех сил человека Духу, и этому снисхождению способствует Иисусова молитва».

Иисусова молитва освящает наше сердце и высвечивает, как прожектором, все тёмное. Святая Тереза Авильская писала: «Созерцая Его величие, мы задумываемся о нашей низости; созерцая Его чистоту, мы видим нашу грязь»[209].

Молящийся «умной» молитвой становится более бдительным к своим мыслям. И хотя полностью контролировать их — идеал, к которому мы лишь стремимся приблизиться, уметь сознательно держать своё внимание вблизи Господа, сохраняя Ему преданность в сердце, есть начало непрерывной молитвы.

Иисусова молитва может удивительно преобразить всю церковную жизнь христианина, дать силы для свершений, о возможности которых он даже не подозревает. Отец Александр писал:

«Повторяя имя Иисуса, мы всё больше соединяемся с молитвой Самого Христа. Проникаем в Его сыновнее отношение к Отиу…. Соединяя нас с Ним, имя Иисусово не только позволяет нам преумножать Его мистическое тело — Церковь, оно вводит нас в самую сердцевину и тесно связывает с каждым её членом… Поклоняясь имени Иисусову, мы полнее живём и чувствуем вместе с Церковью, содействуем её возрастанию и единству. Трудясь же внутри Церкви, мы получаем возможность действовать и внутри всего творения».

Когда мы призываем имя Иисуса на природу, на весь мир, мы этим самым мир освящаем и соучаствуем в исполнении Обетований, в Преображении мира, о котором писал апостол Павел (2 Кор 5.19).

По словам отца Александра, постоянное чтение Иисусовой молитвы смыкается с призывом Апокалипсиса — «Ей, гряди, Господи Иисусе» (Откр 22.20). «Призывая имя Иисуса на горы, море, камни, растения и животных, на всю природу, мы исполняем их немое бессознательное стремление к Богу».

Также велико значение Иисусовой молитвы за людей, ибо, когда мы молимся этой молитвой, мы становимся ближе к своему духовному Центру и одновременно ближе друг к другу во Христе Иисусе.

Отец Александр полагал, что «умная» молитва, укрепляя духовные силы, должна помогать нам трудиться для людей, увеличивать нашу ответственность перед миром. Но не все пастыри придерживаются этой позиции. Некоторые из них акцентируют своё внимание, например, на услаждении Иисусовой молитвой. И тут мы вновь сталкиваемся с различным пониманием смысла жизни христианина.

Что такое для человека Церковь? Убежище или стартовая площадка для служения людям? Принципиальное отличие взглядов отца Александра в том, что для него молитва — средство для выполнения задач, возлагаемых Богом в этой сложной жизни.

Вспоминаются слова св. Григория Синаита: «Благоразумие и благодарность требуют позаботиться о том, чтобы открыть свои дары людям». «Когда центр человеческой личности перемещается в сердце, и личность приходит в равновесие, и целостность этой личности восстанавливается, тогда сам человек становится дверью, через которую в наш мир могут проникать Божественный свет и сила». «Бог повелевает, — говорил батюшка, — но реализуется через плоть».

«Умная» молитва — это дар Восточной Церкви миру, возможно ещё до конца не осознанный. И в опыте этой молитвы отец Александр ближе всего к восточной церковной традиции. Для него Иисусова молитва наравне с Евхаристией была главным источником потрясающей работоспособности, творческой энергии и беспредельной любви к людям.

Батюшка считал, что интенсивность «умной» молитвы так же, как и частота участия в таинствах, должна зависеть от углубления человека во всю полноту церковной жизни. Духовник, правильно направляющий своих учеников, помогает им ввести Иисусову молитву в открытую жизнь по Евангелию. Противоречия возникают только тогда, когда мы остаёмся в рамках статичной модели мира. Если же мы обращаемся к молитве как к благодатной силе, как к средству динамического приобщения к Царству Божиему, противоречий быть не может. Ибо Библейское Откровение обращено к жизни.

В одной из бесед отец Александр говорил: «Статическое всегда было, оно не имеет любви, оно охраняет своё, как пёс охраняет своё, оно служит устойчивости социальных систем, защите того, что уже есть. Открытая система — это система, где дышится легко, где во главу угла поставлена любовь…

Где сестры матери Терезы находят силы для своего служения? Мы должны ощущать себя допотопными питекантропами рядом с этими девушками или старушками, рядом с этими мужественными монахинями, которые шли помогать страдающим в Ирландии, в Ольстере, в Афганистане — всюду.

Где они находили силы для этого? Силу давал им Бог. То, что они делают — это невозможно. То что они делают — это чудо. Но это есть чудо любви. А поддерживает их и питает молитва.

Каждый день эти юные существа становятся перед Святыми Дарами, предстоят в молчании и молятся. Каждый день они подходят к Святому Причастию. Каждый день они просят сил для своего подвига.

И в результате они оказываются сильнее многих людей. Они — вестники будущего. Такие вестники были всегда, их немного. Но духовный поток человечества развивается как раз по этим линиям…»

Сама Тереза Калькутская так выражала своё кредо: «Молчание рождает веру, вера рождает любовь, любовь рождает дела, а дела — это служение Божие».

Вот почему отец Александр с уважением и любовью относился к монахам, работающим в миру, таким, как Малые сестры (и братья) Младенца Иисуса или сестры матери Терезы.

Вообще же он считал, что традиционное монашество, запертое в стенах монастырей, себя изживает; и хотя призвание к монашеской жизни сохранится, тем не менее, форма его явления миру изменится.

«Действительно совершенным, — писал А. Бергсон, — является мистицизм великих христианских мистиков… Они прорвали преграду, и их вновь подхватил необъятный поток жизни; из их возросшей жизненной силы высвободилась необыкновенная энергия, дерзновение, мощь познания и осуществления».

Это описанное философом состояние человеческого духа, эту избыточную жизненную активность как раз и называл отец Александр подлинным Преображением, обещанным каждому нашим Спасителем.

Великие христианские мистики, такие, как апостол Павел, направили энергию молитвы на распространение христианства. Отец Александр Мень свою молитвенную силу отдал на восстановление Православной Церкви в один из самых трудных моментов её истории.

8

Человек становится самим собой и узнает своё истинное призвание в той степени, в какой он приближается к Богу. Однако духовное возрастание подлинно только тогда, когда сохраняется его связь с миром. «Ибо всякая благодать даруется ради других», — писал А. Любак. «Благодать созерцательной жизни… даруется избранным душам во благо тех, кто несёт бремя жизни деятельной. И оттого причастность этой благодати, которая делает нас членами Церкви, требует от нас двух вещей: содействовать спасению мира, где каждый на собственном пути участвует в созидании великого Здания, для которого мы должны служить одновременно и работниками, и камнями, и содействовать спасению тех, кто внешне остаётся “неверными”. Две эти обязанности проникают одна в другую, обе они, если так можно выразиться, содействуют созреванию Искупления» [210].

Дух, действуя незаметно и неявственно, показывает Свою силу в конкретных обстоятельствах человеческой жизни. «Если человек, слабый нравственно, — говорил батюшка, — обретает нравственную силу, человек робкий обретает мужество, человек, неспособный к молитве, приобретает дар молитвы, человек, который не имеет естественных даров, вдруг их получает, это и есть действие Духа Божия». Поэтому мы и говорим: «…приди и вселись в нас». Ибо это есть самое интимное воздействие, которое вожделенно для каждого христианина.

Духом Божиим освящается дух человека, его душа и тело. Дух Божий даёт силу не на бесполезное чудо, вроде умения говорить странными языками, а на развитие нужных людям способностей. Если это мать — быть хорошей матерью, если это работник — быть хорошим работником, если это человек, имеющий какое‑то призвание, — достойно осуществлять это призвание. Важно помнить, что «без этой силы мы бессильны» и желать обрести её в молитве.

Но у современного человека мало времени на молчание и молитву. Ему необходимо постоянно готовить свою душу стать храмом Святого Духа. Моисей и Амос, по словам батюшки, годами готовились к Встрече с Господом. И мы должны внедрять созерцание и молитву более основательно в нашу жизнь, помня о нашей земной суете. Ведь так важно не просто прийти в Церковь, а стать Церковью, то есть сочетаться с телом Христа, в котором Он глава, а мы члены. Это понимают сегодня и на Западе, и на Востоке.

Молитвой, смиренным трудом, заботой друг о друге люди привлекают Христа, чтобы Он обитал в них самих и в Церкви. Их дела могут быть невелики, но, когда рядом есть братья и сестры, можно жить полноценно и радостно, делая и малые дела. Главное нести с собой радость, тепло и любовь в наш враждебный и холодный мир…

Христианство, по мысли отца Александра, это религия сердца, религия личного спасения, которая в истории получила перевес над казённым патриотическим благочестием. И этот новый индивидуальный характер веры требует новых форм общности.

Батюшка считал, что «едва рождённая Церковь уже имела прообраз в сакральных корпорациях античного мира». Эти общины собирались на совместную молитву и братские трапезы, в них посвящённые чувствовали себя членами духовной семьи. С этого Церковь начиналась, а потом все погасила увлечённость массовым культом, мистериями, больше напоминающими театр.

И действительно, разве были вначале пышные храмы? Христиане скромно встречались по домам, при том, что жили и работали в самых разных местах. Было очень мало внешней, обрядовой атрибутики, которая со временем породила подсознательное ощущение «своей» и «правильной» веры, закрепляя мировосприятие, противное библейскому духу.

Когда христиан объединяет только храм и совершающееся там богослужение, а общение между ними становится поверхностным и безличным, даже Литургия теряет Дух Любви и превращается в малопонятное зрелище.

Но настоящее христианство никогда не удовлетворялось только богослужением. Жажда личностного общения и настоящей молитвы приводила к появлению христианских братств, в центре которых был Христос. Так возникли и братства св. Франциска, и Киево–Печерская Лавра, и многочисленные общины наших дней.

Сегодня поток христианской жизни устремляется все дальше от массовых и пышных богослужений в сторону созидания небольших молитвенных групп, связанных глубокими личными отношениями. Церковь больше не может быть коллективным предприятием. Настоящая вера должна всегда оставаться чем‑то прикровенным и личностным. Отец Александр подчёркивал: «Человек есть прежде всего личностное существо. Самосознающая личность, способная в своём мышлении охватить весь мир, не растворяясь в нём, есть вершина тварного бытия. Именно возрастание личностного начала было условием для движения человечества вперёд. Но магизм затормозил “исполнение времён” на многие тысячелетия. Он извратил и самую религиозность человека, его отношение к Богу, Природе и себе подобным» [211].

Максимилиан Волошин писал в поэме «Путями Каина»:

«Пока рука давила на рычаг, А воды Вращали мельничное колесо — Их силы Не нарушали древних равновесий. Но человек К извечным тайнам подобрал ключи И выпустил пленённых исполинов».

Уже в 20–е годы, когда были написаны эти строки, люди страдали от выпушенных на волю демонов цивилизации. Тогда Церковь не смогла противопоставить их влиянию новые формы социальных отношений, соответствующих истинной духовной природе человека. Магическая религиозность масс заморозила животворящий источник милосердия и любви. И мир был ввергнут на несколько десятилетий в хаос ненависти и террора.

Сейчас, когда жизнь стала ещё более бездушной, Церкви необходимо наконец повернуться лицом к человеку, к личности. На Западе такой поворот был инициирован Вторым Ватиканским Собором. Повсеместно стали возникать молитвенные группы, появился апостолат мирян, школы верных, школы евангелизации и многое другое. Основная ответственность за судьбу Церкви легла на членов христианских общин.

В результате произошло существенное изменение качества христианской жизни. Церковь стала тем, чем призвана быть: Народом Божиим, «святым храмом в Господе», который «устрояется в жилище Божие Духом» (Еф 2.21) [212]. Если раньше церковный приход состоял из людей, живущих неподалёку от храма, то в настоящее время, говорил батюшка, «приход становится эквивалентом общности совершенно другого типа».

Сегодня во всех приходах наблюдается стремление к более глубоким человеческим отношениям. Приходы превращаются в конгломераты малых групп верующих, спаянных общими интересами. Те, кто прошёл катехизацию и крестился, не хотят потом затеряться в массе себе подобных. То, что их сблизило (совместная катехизация, вхождение в Церковь), естественно становится началом малой общины, где христианская жизнь может продолжаться.

Отец Александр, цитируя К. Льюиса, писал: «Если и впрямь начинается христианское возрождение, то оно будет развиваться медленно, тихо, в очень маленьких группах людей» [213].

А отец Жак Лев считал, что церковным деятелям сегодня необходимо сконцентрироваться на самом главном: «создании местных общин, воспитании и подготовке вдохновителей…» [214]. Все, кто хотел изменить мир, следовали по такому пути: находили людей, побуждали их к самостоятельной активности для продолжения начатого дела.

Именно этим и занимался батюшка — созданием общин и подготовкой их лидеров. Отец Александр и отец Жак Лев пришли к этим выводам независимо друг от друга, они познакомились и сверили свои позиции намного позже — в конце 70–х годов, когда в приходе отца Александра уже много лет действовали малые группы.

Некоторым такие формы церковной жизни, как молитвенные группы и экуменическое общение, кажутся модернистскими. Но на самом деле, подобные отношения между верующими реанимируют настоящую жизнь древней Церкви. Заученная, обрядовая молитва и межконфессиональные распри были привнесены в более поздние века. Первоначальная, апостольская, Церковь была открыта к изменениям и росту.

9

Именно в молитвенных группах, а не в уединённых скитах возможно сегодня восхождение на высшие ступени молитвы. Еще святой Феофан Затворник, по словам Григория Флоровского указывал на отсутствие опытных учителей, способных безопасно провести по дорогам «умной» молитвы. Но он же дал и рецепт: собираться вместе желающим научиться молитве, читать слово Божие вместе, «жить общим советом»[215].

Значит, уже в XIX веке Церковь считала, что небольшие молитвенные общины могут компенсировать нехватку опытных пастырей и дать опыт молитвы. Также и наш современник брат Роже из Тезе говорил: «Церковь занимает нас не сама по себе, а постольку, поскольку даёт нам возможность найти Бога у истоков молитвы» [216].

Вхождение в Церковь должно сопровождаться такой молитвенной Встречей, после которой человек обретает настоящий опыт внутреннего перерождения. Когда человек спасён, когда он искуплен, когда он соединён с Господом и с другими христианами, он познает истинную свободу.

Отец Александр считал, что «никакие внешние перемены не могут дать радикальных изменений, если люди не переживут эту свободу» в собственной жизни [217]. Поэтому апостолы призывали присоединяться к той общине, в которой опыт обновления, радости и любви стал реальным.

Батюшка говорил про раннюю Церковь, что мир, из которого люди ушли, был тьмой по сравнению с новой жизнью. Так и в наше время: жизнь до участия в общинах и жизнь, которая в них началась, — отличались кардинально.

Те, кто тосковал по свободе в советское время, не могли обрести её в общественной деятельности, но осознавали своё достоинство как детей Божиих именно в малых группах. Несмотря на постоянную угрозу ареста и притеснений, духовно мы чувствовали себя счастливыми. Ученик и друг отца Александра поэт Александр Зорин, сформировавшийся как христианин именно в подобной общине, так писал о нашей жизни в период гонений:

«В клубке оголённых проблем любой — намагниченно–взвинчен. Стал до осязанья привычен шуршащий, свистящий Мальстрем. Но есть же преграда ему! Мир светлому дому сему… Чуть брезжит окошко в тумане. Уж за полночь. Христиане расходятся по одному Как слушал апостола Рим, Теснившийся в инсулах, чтобы спастись. Как святой Серафим Российские плавил сугробы И Спасу цветами кадил — Так верную Весть Гавриил Приносит в высотки, в хрущобы. Приносит и через порог, И с музыкой сквозь потолок, И с грохотом по водостокам. Толкает чудесный челнок — Хитон ещё новый не соткан. Тот самый, что небо и землю покроет сияющей сенью. И хоть сатана побеждён, а все же в агонии страшен. Не сдаст без сражения он своих циклопических башен. Здесь мирного не было дня. Здесь гибнет и гибнет живое. Здесь самое жало огня. Здесь самое месиво боя. Но Весть, как стрела с тетивы, слетает под блочные своды. Чтоб встали сквозь камни, сквозь годы, сквозь тёмное поле Москвы её оперённые всходы».

Существует обычай, когда на Пасху все зажигают свечи в начале Пасхальной заутрени: человек подходит, берет огонь от светильника на подсвечнике, а к нему подходят другие и зажигают свои свечи от его, и так далее, пока все в храме не оказываются с запалёнными свечами… Потом все идут крестным ходом вокруг храма в ночной темноте, которую освещает только мерцающее пламя свечей… Но иногда они гаснут на ветру, и если рядом идёт кто‑то с огоньком в руках, то можно быстро зажечь свою свечу от его и опять хранить тепло в своей ладони…

Также и в христианской жизни, чтобы никогда не смог погаснуть свет собственной веры, важно, чтобы рядом были люди, в чьих сердцах горит огонь Господень.

Совместная еженедельная молитва и чтение Слова Божия в малых группах — это как раз тот стержень, вокруг которого должна вращаться вереница обыденных дней. Это то, что было в древних пророческих общинах, и то, что послужило образцом для будущей апостольской Церкви.

10

Построение общины совершается так же постепенно, как устроение настоящей семьи, где только через много лет радостей и испытаний появляются подлинные доверие и любовь. Так же и в молитвенной группе: нельзя надеяться, что всё произойдёт быстро и само собой…

Отец Жак Лев писал: «Когда мы говорим о первичных общинах, если кто пожелает принять участие в одной из них, должен заранее примириться с перспективой длительного периода скрытой жизни. Первичная община не может возникнуть без предварительной дружбы, основанной на длительной совместной жизни в смирении, верности и однообразном повседневном общении» [218].

Обычно людей сначала сближает что‑то вроде влюблённости — эйфория новой дружбы. Потом могут быть искушения, но искушения, как говорил батюшка, обязательно должны быть во всяком святом деле, ведущем к спасению. Их важно преодолеть. И если плодом любви в семье обычно являются дети, то в общине также происходит рождение — рождение Христа.

Для участия в жизни общины, как и для всякого другого дела, человек должен созреть. Только что крестившийся христианин проходит, по мысли батюшки, через несколько этапов. Первый этап — он приходит в храм; второй — принимает участие в таинствах; третий — учится храмовой молитве; четвёртый — начинает участвовать в каком‑либо общении. Человек должен сам почувствовать, когда будет готов для жизни в молитвенной группе. Загонять в них кого‑то отец Александр считал бессмысленным делом.

Он знал, что есть люди, которые активно общаются со своими сослуживцами или семьёй; другие же живут замкнуто, ни в ком не нуждаются, приходят в Церковь постоять и уединённо помолиться перед Богом. «Таких людей мы не должны осуждать, — считал он, — это их путь, и ничего тут страшного нет. Но большинство хотят видеть Церковь как общину».

Конечно, у человека может и не быть призвания к жизни в общине, как может не быть призвания к браку. Но тот, кто вступил на путь совместного духовного возрастания, уже не должен давать никаких шансов раздроблению и предательству. Уход любого члена общины разрубает тело Церкви, лишает её силы, данной Богом для жизни преизбыточной. На этом пути «верность должна стоять выше человеческой мудрости», — считал отец Александр [219].

Молитвенная группа — это место, где возникают доверительные, личные отношения. И когда они только начинаются, полагал батюшка, не поздно и отойти, если что‑то не нравится; но потом все уже должны держаться вместе, чувствуя личную ответственность и разделяя все проблемы друг с другом.

Общение — дело трудное. «Все мы, — говорил отец Александр, — люди различных характеров, настроений, иногда занудливые, самые непохожие и совсем не ангелы. Некоторые, приходя в Церковь, думают, что здесь все так крылышками и шуршат, а потом оказывается, что здесь нет крылышек… Поэтому мы должны быть готовы, как говорит апостол, друг друга тяготы носить с величайшим терпением, иначе — чего мы стоим?» [220].

Родство интересов, по которому христиане обычно попадают в общину, не обязательно означает сходство психологических типов. Люди могут быть разными по своему темпераменту и все‑таки приспосабливаться друг к другу.

Отец Александр напоминал, что «в его приходе есть и доктора наук, и совсем неграмотные женщины, и, тем более, люди разного психологического склада. В Церкви все не так просто. Если в секте собираются личности одного масштаба, то в Церкви — по–другому: каждый имеет свои индивидуальные особенности». В общине христиане учатся слышать и понимать друг друга, строя как бы большую семью.

Батюшка хотел, чтобы члены общины участвовали в её жизни активно. Он считал, что каждый может чем‑то помочь другому. И надо, чтобы люди собирались на молитву, даже когда им трудно. Это их ответственность. Без этого не может быть Церкви. Если кого‑то на молитве нет, его заменить нельзя, дорог каждый. Поэтому важно не терять ритм встреч и не терять друг друга.

О жизни в церковной общине блаженный Августин говорил: «Вместе молиться, а также вместе беседовать и смеяться, обмениваться добрыми услугами, читать вместе хорошие книги, вместе шутить и вместе быть серьёзными, иногда быть несогласными, но без вражды, как иногда мы бываем в несогласии с самими собой. Использовать это несогласие как приправу к обычному согласию, чему‑то научиться у других и чему‑то научить других. Горько сожалеть об отсутствующих, радостно встречать приходящих. И сделать так, чтобы эти изъявления радости и другие им подобные, исходящие из любящих и привлечённых сердец и выражаемые мимикой, словами, глазами и тысячью других прелестных жестов, — чтобы все эти проявления питали очаг, у которого души растворяются друг в друге и из нескольких превращаются в одну».

Также и для отца Александра идеалом отношений в общине была глубокая солидарность и взаимная принадлежность людей друг другу.

11

Отец Александр говорил, что человек, душа которого опустошена, чувствует себя в жизни неловко, скучно и постоянно ищет новых средств для развлечения, а ведь этих средств не так уж много (вот откуда «свободная любовь», наркотики и прочее) [221]. Чтобы жизнь была богатой, не опустошённой, надо стремиться к гармоничному развитию, создавать нормальное окружение, дружить, заботиться о ком‑то.

Общины как раз и помогали организовать условия для полноценной христианской жизни. Объединяя членов Церкви на более высоком духовном уровне, чем брак, они были хорошей школой для выхода из привычной замкнутости и эгоизма. Молитва в малых группах давала силы и для социального служения, и для творчества, помогала людям почувствовать своё человеческое достоинство. Непривычное советскому человеку осознание того, что его уважают и любят, что он кому‑то нужен и дорог, становилось важнейшим стимулом личностного роста.

Духовное развитие, настоящее обращение к Богу (часто происходящее именно в малых группах) — это не уход куда‑то в другой мир; это то, что делает жизнь богаче, разнообразней, глубже. Но в то же время «духовная община не может укрепляться и возрастать, если не сумеет в чём‑то обособиться от мира, в чём‑то найти свой путь» [222].

Жизнь верующих в атеистическом государстве напоминала батюшке времена апостольской Церкви, поэтому он стремился к тому, чтобы окружающий мир не мог уничтожить его учеников при любых поворотах в личной судьбе или политических изменениях. «Мы, христиане, — говорил отец Александр, — должны быть как можно более независимы от среды. Вот первые апостолы тоже собирались, у них тоже были дети, которые шумели, но жизнь шла». «Мы должны быть независимы от среды, чтобы продолжать Его дело».

Обстановка духовной интимности, доверия к близким людям нужна человеку также для научения свободной молитве, которая в наибольшей степени соответствует духу Евангелия. Некоторых свободная молитва искушала, но ведь не отец Александр её придумал. Даже Феофан Затворник считал: «Хоть никогда не берите в руки молитвенника… Своя из сердца молитва делает ненужным молитву питательную» [223]. Приезжая на собрания малых групп, батюшка учил нас не только вере, но и свободной молитве.

Слова Христа о том, что надо молиться втайне, не исключают того, что надо молиться вместе. Самый простой путь к стяжанию Святого Духа — путь совместной молитвы. Батюшка говорил: «Огонь Духа Святого пришёл ведь не отдельно на Петра, на Иоанна, на Филиппа, а Дух пришёл, когда они собрались вместе. Таково было Его Обетование, и в этом основание Церкви».

В то же время отец Александр полагал, что всё должно происходить постепенно. Опыт встречи с Богом — опыт духовный; он требует целомудрия, и есть такие вещи, о которых нельзя слишком много говорить. Духовное целомудрие оберегает ту глубину, в которой душа беседует со своим возлюбленным, — с Христом.

В малых группах мы учились настоящей христианской любви. Любовь — это когда один посвящает себя другому. А посвящение себя другому всегда связано с благоговением и подлинным доброжелательством. «Мы привыкли обращать внимание на тёмные стороны жизни, — говорил батюшка, — и нам нужна противоположная школа общения, но это невозможно без силы Божией».

Целью братского общения и молитвы друг за друга является взаимопроникновение любящих. Когда мы молимся за других людей, мы соединяемся с ними. Но "чтобы от всего сердца молиться о другом человеке, надо молиться о нём с искренней симпатией и благодарностью. Такая молитва снимает напряжённость эгоцентризма, стирает личностные границы, помогает воплощаться друг в друге. Эрик Фромм говорил, что искусство любить — это снятие отчуждённости между людьми. А св. Григорий Синаит писал: «Выходи из себя, и тогда тебе будет не страшен враг, ибо он борется там, где много заботятся о себе».

Когда человеку трудно почувствовать присутствие Божие, он может приблизиться к Нему, если начнёт молиться за других от всего сердца. Христос в нас входит и нас благословляет как раз для того, чтобы мы молились за этот мир, чтобы мы были Его предстоятелями. Бог смотрит на мир глазами христиан, как когда‑то глазами Христа.

Отец Александр всегда поощрял и благословлял прихожан брать на себя проблемы и тревоги других членов общины. Всякий раз, когда он чувствовал, что человек живёт не своими интересами, а заботами своих друзей, батюшка становился необыкновенно тёплым и близким. Всем своим видом он одобрял это. Так и Дух Божий благословляет нас благодатью своей, когда мы приносим в молитве заботы, трудности и беды окружающих нас людей.

«Человек, — говорил батюшка, — который не умеет любить — не умеет жить, потому что живёт только тот, кто может любить: любить природу, красоту, любить других людей и любить жизнь». «Надо растить в себе нового человека, который заполнит наше сердце — человека великодушного, связанного верой с Господом, человека, который учится любить… У того, кто учится любви, начинают отмирать и зависть, и раздражительность, и ревность, и осуждение. Стоящий в Божией жизни вытесняет всю эту нечисть».

Отец Александр часто ссылался на Питирима Сорокина, который утверждал, что наше общество вырабатывает всякую энергию и все силы бросает на её поддержание, но не заботится о главной энергии человечества — энергии любви. Когда эта энергия будет, тогда человечество будет развиваться по–другому. Именно любовь находится в самом большом дефиците. Напротив, сегодня бушуют силы центробежные, разделяющие людей, сеющие ненависть. Когда человек питается ненавистью, он взрывает изнутри единый организм человечества. «Кровь рождает только кровь, зло рождает только зло». И только любовь соединяет. Но сегодня, как говорила мать Тереза, «голод на любовь гораздо труднее утолить, чем голод на хлеб».

Размышляя о жизни Божией Матери в Назарете, батюшка однажды сказал: «Почему она так поспешила к Елизавете? Потому что у Нее с ней было духовное родство». С другими же Она чувствовала себя духовно одинокой.

Для учеников отца Александра таким местом, в котором они переставали чувствовать себя одинокими, были общины. Там они находили близких и любящих друзей и сами понемногу учились отдавать себя на служение Церкви.

12

Благодаря малым группам проблемы Церкви становились делом каждого прихожанина. Каждый мог увидеть, что он реально внёс или, наоборот, разрушил в деле строительства Церкви. «Всё, что мы берём от Духа Божия, от Слова, от совместного общения, от молитвы, от нашего труда и чтения — все это должно быть не нашим багажом, который мы потребляем, а тем, что мы отдаём», — говорил батюшка. Ему было совсем небезразлично, в каком направлении — соборном или индивидуальном — развиваются интересы его учеников. Он делал все, чтобы осознание своей ответственности за Церковь было для них самым главным.

Характерно, что те, кто не выдерживал жизни в общине, потом, как правило, практически отпадали от Христа. Тут надо было или вообще не входить в молитвенную группу, либо уж держаться, несмотря на «качку», столь частую в неспокойном море Церкви.

Конечно, были люди, скептически относившиеся к строительству общин. Кому‑то было трудно нести ответственность за других и прилагать личные духовные усилия. Кто‑то всегда находился в оппозиции и все критиковал в силу своего характера. Серьезные проблемы возникали и у тех, кто был заражён духом соперничества.

И все‑таки настоящая община, по словам отца Жака Лева, «…это не такая община, где господствует вожделение и все стремятся подчинить себе других, а та община, где стремятся подчинить себя другим, где господствует братское служение и нет места личному соперничеству и борьбе за влияние, где нет необходимости постоянно заявлять всем о чистоте своих намерений, где вся и во всём — господство Духа Святого…»

Некоторые прихожане считали, что батюшка переносит на церковную почву принцип взаимопомощи из повести советского писателя А. Гайдара «Тимур и его команда». Но отец Александр считал этот снобизм неуместным, ибо Церковь своими руками отдала врагам одно из главных своих служений — милосердие, и теперь должна во что бы то ни стало вернуть его обратно. Батюшка говорил, что упоминание о Тимуре для него, «как веткой в глаза, ибо сам Тимур, несмотря на то, что принадлежал к чуждой идеологии, поступал как христианин, а мы не хотим вести себя так же из антисоветского снобизма. Нам хорошая вещь кажется плохой» [224].

Отец Александр обладал феноменальной памятью, помнил всех своих прихожан по именам, знал об их трудностях, но тратить много времени на решение проблем каждого он физически не мог. Когда в его приходе рост числа верующих начал угрожать качеству духовного руководства, батюшка главное внимание сосредоточил на обучении лидеров общин и будущих катехизаторов. Именно на них возлагалась обязанность организовывать христианское образование и совместную молитву в малых группах.

К руководителям общин батюшка предъявлял такие же требования, как к священникам. Видимо, он хотел подготовить преемников, которые смогут управляться в этой жизни и без него. Некоторые из руководителей малых групп потом и на самом деле стали пастырями. Но батюшка всегда считал, что «священник только выигрывает, если проходит путь светской жизни до посвящения» [225].

Кроме того, отец Александр полагал, что получать наставления можно не только у монахов и священников. Он говорил: «Разрешительная власть принадлежит вообще христианам, носителям духа, независимо — монахи они или нет». Главное, чтобы это были люди, встретившие в своей жизни Христа. Этот опыт идёт от ранней Церкви (например, Симеона Нового Богослова привёл к Богу человек, который не был священником).

Выдвигая лидеров, отец Александр прежде всего смотрел, как тот или иной человек справляется со своими проблемами. Батюшка считал, что не должно быть формального лидерства, но только свободный, духовный авторитет.

В общинах совершалась проверка человека. По тому, как люди идут в этой «упряжке», можно было узнать, что у каждого лучше получается. Батюшка считал, что Бог всегда должен сделать первое посвящение, то есть открыть человеку его призвание. Но откуда взять силы для любви и служения? Источников силы у нас было три: молитвенная помощь отца Александра, совместная молитва в группе и частое причащение всех членов общины.

Батюшка настаивал, чтобы члены общины регулярно встречались, вместе причащались, вместе читали Священное Писание, вместе молились и помогали друг другу. Он подчёркивал, что удивительное духовное единство иерусалимской общины, прежде всего, стояло на трапезе Нового Завета. В ней участвовали не отдельные лица, а «община верующих, составляющая в любви и поклонении литургическое тело» [226]. Именно потому, что Церковь, община — семья Господа, должно быть совместное причащение.

Чтобы христиане стали сильными, чтобы они могли возрастать в своих призваниях, чтобы у них была настоящая общая молитва, в них должна течь одна Кровь. Это и есть одна семья, когда люди причащаются от одной Чаши. Тогда среди них присутствует Господь. Тогда члены общины учатся у Христа «умывать ноги друг другу». Если в людях течёт одна кровь и они доверяют друг другу, — они настоящие братья и сестры.

Отец Александр понимал, что самой серьёзной задачей Церкви является воспитание христиан–свидетелей, у которых на лицах пребывало бы сияние Божественной славы. То есть тот свет, который окружающие ощущали бы как феномен Новой жизни. У отца Александра был дар делиться своим духовным Светом с близкими ему людьми. И какую силу, какой свет они излучали, когда были едины со своим пастырем!

13

Конечно, без настоящей человеческой близости духовная солидарность не достигается, поэтому на первых порах должны учитываться и общность жизненных взглядов, и психологическая совместимость. И, естественно, в разных общинах отца Александра существовали разные мнения по некоторым вопросам. Батюшка не видел в этом ничего страшного. Он говорил, что в Церкви уже давно наметилось многообразие ликов и форм. «Уже нет вообще такой страны в мире, которая имела бы единый стиль и дух, потому что XX век — это век бесконечных перевоплощений и влияний, но в столкновении идей мы яснее понимаем свои позиции».

Так, и в Новодеревенском приходе спектр церковных настроений был очень широким. Среди членов общин были и традиционные православные, и симпатизирующие католикам, и лояльные к протестантизму. Благодаря малым группам, которые формировались без жёсткой унификации, все ученики отца Александра мирно уживались под одним кровом.

Если между прихожанами батюшки и существовала какая‑то нетерпимость, то она вытекала из разности психологических типов и душевного восприятия. Но сам отец Александр был совместим со всеми. Все разногласия он побеждал своей беспредельной любовью. Несмотря на широкий диапазон темпераментов и социальных различий, приходу были свойственны высокая толерантность и дух экуменизма. Практика отца Александра доказала, что большое многообразие может осуществляться не только в границах единой Церкви (имеющей стержень — структуру), но даже в рамках одного прихода, под руководством одного священника или епископа.

Некоторые боятся, что малые общины могут породить сектантские настроения и привести к расколам. Но лучшее средство от сектантства — возрастание в свободе, взаимной терпимости и открытости внешнему миру. Именно тоталитаризм и закрытость приводят к возникновению сект. Батюшка говорил, что там, где в религии торжествует форма, она обречена на вырождение.

Сегодня веру сохраняет только тот, кто имеет собственные убеждения. В этом и заключается дух истинного христианского персонализма. Отец Жак Лев говорил: «В нашем обществе больше нет унаследованной веры… В таких условиях необходима постоянная катехизация взрослых» [227]. Это абсолютно применимо и к нашей стране после 70 лет коммунистического диктата.

Когда Церковь в государстве была гонима и зависела от произвола чиновников, необходимость малых групп для её выживания не подлежала сомнению. Церковь выстояла в годы советской тирании именно благодаря катакомбным общинам вроде мечевских. Их создавали приходы, последовавшие призыву патриарха Тихона, который накануне кровавых испытаний призвал превратить приходы в общины.

Настойчиво создавая малые группы, отец Александр следовал промыслительному указанию этого патриарха. Батюшка говорил, что если бы не было катакомбных общин, его родители, скорее всего, не нашли бы путь к Церкви. С нормальным христианством они встретились именно там, а не в действующих храмах. «Что бы они могли найти в храме, в котором было тогда полторы трясущиеся старухи? И самые глухие и запуганные батюшки, которые могли только махать кадилом».

Прекрасно понимая, что отталкивает творческих и активных людей от Православия и привлекает в других конфессиях, отец Александр старался в рамках общин дать им все, не прибегая к каким‑либо церковным реформам. Он был уверен: «Всё, что нужно, можно найти в своей Церкви». Переходы в иные конфессии обычно тяжело воспринимаются братьями по вере. Но если в Церкви существуют условия для плюрализма форм, которые созвучны людям разного склада, то отпадает проблема прозелитизма. Неполезно сводить Православие к одной определённой традиции, оно должно быть шире.

Даже в настоящее время существует некоторая полифония — типы благочестия, близкие к старообрядчеству, к монашескому канону, к западно–украинской традиции и т. д. Разнообразие появилось не сегодня. Так, книга святителя Иннокентия Херсонского о последних днях Христа сопровождалась цветными иллюстрациями 14 стояний (медитаций над страданиями Господа), принятых на Страстной неделе в Католической Церкви. Книга была выпущена в 1857 году и предназначалась для слушателей духовных академий. Католические учителя праведности Франциск Сальский или Фома Кемпийский также переводились и издавались с согласия Синода ещё в XIX веке. То же относится и к Розарию (католическая молитва по чёткам), который печатался с благословения церковных властей.

Таким образом, уже до революции предпринимались какие‑то шаги для развития различных форм благочестия. В наше время отец Александр укреплял Православие, создавая условия для личностного роста в молитвенных группах. Этим он достраивал Церковь до полноты, в которой может обитать современный человек, не порывая с нажитой веками традицией.

14

Отец Александр знал, что такие же общины строятся в Латинской Америке, Африке, во всём мире: собираются люди, вместе молятся, вместе читают и разбирают Священное Писание, вместе совершают какие‑то путешествия.

Батюшка внимательно изучал опыт западных приходов, при которых организуются клубы по интересам. «В таких приходах, — говорил он, — часто остаются обедать после совместной службы. Приглашают какого‑нибудь проповедника или лектора. Могут бьггь консультации психолога по личным и семейным проблемам, могут быть совместные спортивные игры. При церкви существуют библиотеки (а сегодня видеотеки), а для молодёжи — спортивные залы. Есть площадки для отдыха, для совместных встреч, чтобы люди, приходя по воскресениям, могли целый день находиться при церкви».

Отец Александр не был противником такой формы, но при этом замечал и её недостатки. Он считал, что жизнь в этих приходах очень секуляризирована, что мало внимания уделяется совместной молитве. Понижая уровень общения до братства, как бы это ни было притягательно, трудно сохранить условия для углубления веры, для лучшего восприятия Слова Божия.

Батюшка хотел, чтобы мы помнили о богочеловеческой природе Церкви и не превращали её в клуб по интересам, ибо это «может стать совсем безблагодатным. Христиане, конечно, пытаются сделать так, чтобы у них были общие интересы, общие устремления в жизни, но тем не менее есть некая Тайна, которая должна связывать их в жизни сегодняшней и будущей. Эта духовная связь, которая возникает между людьми, не может быть заменена ничем».

Сравнивая наши приходы с западными, он говорил: «У нас получается тело без головы, а там — голова без тела». Батюшка выступал за обучение друг у друга, за гармоничное сочетание разных оттенков в современной христианской жизни. Чтобы не впадать в заблуждение, нужно, по мысли отца Александра, «твёрдо держаться того, чему учит Церковь, хорошо знать Закон Божий, иметь скромность и смирение и, наконец, не давать волю страстям и озлоблению, когда мы видим, что другие думают иначе, чем мы».

15

Малые группы — домашние Церкви поддерживали первых христиан, когда ещё не было монашества и старческого руководства, когда христианство было открыто миру. В возвращении к этим формам отец Александр видел судьбу Церкви и человечества. «Сейчас, — говорил батюшка, — дуют очень холодные ветры, и вера больше не может быть тёплым убежищем от бурного неуютного мира. И это справедливо, потому что христианам дана сила жизни и сила упования, а не ещё одно анестезирующее средство».

Конечно, естественная (языческая) религиозность свойственна людям, и «множество тех, кому холодно на свете, стремятся в это тепло и представляют себе христианство в виде какого‑то уютного места, где можно согреться»[228]. Но отец Александр говорил: «Если мы не докажем Марксу, что религия для нас не опиум, мы будем плохими христианами»[229]. Он надеялся, что именно малые общины сумеют противостоять всем ветрам и стать достойным ответом на вызов основателя коммунизма.

Хотя малые группы были местом встреч, радости, творческого сотрудничества, в них порой возникали конкуренция, ссоры, взаимные обиды, которые приводили к расколам. В начале священнического служения у отца Александра бывали моменты, когда «руки опускались» и он думал, что больше не станет пытаться. Но потом решил, что создавать общины всё равно необходимо. Он размышлял так: «В Святом месте сатана сильнее, потому что в месте гнусном ему и делать нечего».

В общинах действительно открывались духовные проблемы каждого индивидуума. И трудности в отношениях между людьми были неминуемы. Значит, каждый член общины должен был ответственно работать над собой, стремиться к внутреннему самоопределению, менять строй своей души.

Батюшка говорил: «…Мы все знаем, что это трудно, потому что общность людей — это всегда общность разных характеров, это столкновение, это притирание, но такова Его воля. И Он Сам видел все те трудности во взаимоотношениях, которые были у Его учеников. Но Он никогда не сказал им: “Ладно, вы так плохо между собой живёте, разойдитесь по одному, и пусть каждый ведёт духовную жизнь в одиночестве”».

Личность, которая не соотнесена с другими, по мнению отца Александра, находится в безвоздушном пространстве, она — только атом, оторванный от целого. «Какой бы ни был человек неповторимой личностью, все‑таки все важные вещи открываются ему в соотношении с другими людьми. Заниматься упражнениями, чтобы совершенствовать свою физическую и психическую природу, возможно одному. Но идти за Христом можно только вместе. Именно это означает слово Экклесия, Церковь».

Отец Александр постоянно приезжал в малые группы, устанавливал в них дух единства, разрешал конфликты, укреплял авторитет лидеров. Его приезд всегда был праздником для общины.

Собрания обычно начинались с молитвы, на которой каждый мог сказать своё слово. Вслед за тем шла беседа. Обычно батюшку просили разъяснить какую‑либо важную церковную тему. А после ещё долго задавали вопросы. Потом начиналось обычное весёлое общение за столом — шутки, экспромты, остроумные каламбуры батюшки. Он создавал вокруг себя необыкновенно тёплую, дружескую атмосферу. Сидел рядом с нами, пил чай из большой кружки, говорил о проблемах Церкви, о наших задачах, и жизнь в общине получала как бы новый импульс. Это были удивительно счастливые встречи, после которых хотелось начать следующий день смелым и сильным работником для Христа.

Бог дал множество знаков, что Он благословляет малые группы. Известно, что до конца 80–х годов религиозные собрания вне культовых зданий были запрещены и преследовались по статьям уголовного кодекса. Но за многие годы нелегального существования молитвенных групп «под носом» у КГБ ни одна из них серьёзно не пострадала. От этого нас Господь уберёг.

Отец Александр никогда не стремился увеличивать число своих прихожан. Но со временем их становилось больше, чем он мог выдержать. И когда в середине 80–х гг. из страха перед преследованиями приход сильно обезлюдел, батюшка даже находил в этом свои плюсы. Он говорил, что теперь, когда отпали случайные люди, появилась, наконец, возможность более тщательно работать с каждым оставшимся.

У отца Александра вообще не было стремления кого‑то насильно втягивать в Церковь. Он считал, что если люди идут за кем‑то, это ещё ничего не значит. Церковь, которая 2 тыс. лет то умирает, то вновь воскресает, возрождается не потому, что в неё кого‑то втягивают. Она возрождается на крови мучеников.

В одной из своих проповедей батюшка говорил, что после умножения хлебов многие отошли от Иисуса: «Как надвое переламывается путь Спасителя. Сначала Он идёт, приветствуемый людьми, и многие Его слушают, и многие идут за Ним, а вот после того, что случилось на берегу озера в день, когда умножились хлебы, многие отошли от Него, многие разуверились, многие испугались, многие как бы не решились принять тот трудный подвиг, который Он предлагал всем, идущим за Ним».

Отец Александр предупреждал, что всякий человек, который следует за Господом, должен быть готов к тому, что и его будут вместе с Ним поносить, будут предавать, что его скорее всего ждёт непонимание и одиночество.

Все известные святые были презираемы и осуждаемы то слева, то справа. Так, в своё время поносили св. Тихона Задонского, то же было и с преподобным Серафимом Саровским, и со многими другими. Но именно они стали святыми, камнями преткновения и соблазна для мира (Рим 9. 33), повторяя путь Божественного Учителя.

Все трудности работы с малыми группами только ещё более подчёркивают пастырский подвиг отца Александра. Несмотря на постоянные проблемы, связанные с общинами, он после многих попыток и долгих размышлений пришёл к окончательному выводу, что будущее Церкви всё равно за ними.

16

Официально в советские времена собирать общины было невозможно; поэтому верующие встречались тайно, рискуя свободой, соблюдая правила конспирации. Люди регулярно приезжали друг к другу из самых разных мест Москвы и Подмосковья, тратя подчас много времени на дорогу. Значит, их объединяло нечто действительно важное.

В приходе отца Александра были разные группы. В одних общинах занимались подготовкой к Крещению — катехизацией, потом посткатехизацией, евангелизацией и изучением православного богослужения.

В других готовили самих будущих катехизаторов или лидеров общин. Эти собрания батюшка навещал особенно часто, проводил там серьёзные беседы. Многие из них записывались на магнитофон и потом прослушивались в других собраниях.

Были группы, где людей связывали общие социальные, культурные и прочие интересы. Были общины, в которые входили семейные пары; и супруги по очереди оставались дома с детьми, отпуская другого на молитву. Но некоторые пробовали общаться семьями.

В последнее время, когда стало не так опасно, отец Александр пытался создавать группы из людей разного возраста и культурной ориентации.

Во многих общинах занимались углублённым изучением Библии. Батюшка был уверен, что каждый христианин должен хорошо понимать Священное Писание. «Только тогда, — говорил он, — в жизни, которая не столько оглядывается назад, сколько смотрит вперёд, сами собой будут вырабатываться новые христианские подходы». В противном случае мы окажемся в положении людей, которые знают всё, что угодно, кроме самого главного.

Но отец Александр предупреждал, что без молитвы изучение Библии бессмысленно, потому что на человека действует не само Евангелие, тем более, — не Ветхий Завет. Через Слово действует Христос. Когда человек встречает Христа и с ним совершается настоящее обращение, он по–другому уже и Писание понимает. Важна эта Встреча, если она не произошла, то нет ещё христианина. «Сначала люди принимают Христа, — говорил отец Александр, — а потом уже Его слова».

Изучение Слова Божия и совместная молитва были главным делом общин. Домашняя Церковь стала местом, где наша литургическая молитва наиболее естественным образом перерастала в молитву личную. Батюшка очень хотел, чтобы со временем у общин появились свои загородные дома по типу монастырей, в которых несколько человек могли бы заниматься молитвой или просто побыть в молчании, готовя себя к исповеди или беседе со священником.

Именно совместная молитва помогала членам малых групп проходить своё житейское поприще и приобретать духовный опыт. Брат Роже писал: «Мы можем идти вперёд, только открывая вновь и вновь чудо молитвы, дарующей каждодневное прощение, доверие сердца, исполненный мира взгляд, обращённый на тех, кто доверился нам… Что может пожелать Господь маленькой общине? Чтобы она всегда оставалась живой, благодаря близости ко Христовой святости».

Служение христиан, подкреплённое совместной молитвой — это настоящий путь в Царство Небесное. Такое служение накладывает на члена Церкви великую ответственность перед миром, но в то же время дарует ему особую уникальность. В большом приходе верующим трудно почувствовать своё неповторимое призвание, они часто остаются анонимными, такими, которые легко могут быть заменены один другим.

Пример недостаточной ответственности — сон учеников во время молитвы Христа в Гефсимании. Также и теперь есть христиане, которые не верят в то, что молитва помогает, мало беспокоятся за судьбы мира и друг за друга. Конечно, «спать» духовно, представляя себя ничтожным и маленьким, психологически удобнее, чем лично ощущать ответственность за судьбы Церкви, страны, мира.

Молитва в малых группах включает каждого в Сыновнюю молитву Господа, возвышает ценность каждого человека. Видимо, только маленькие суда небольших общин, объединённые в единую флотилию Церкви, способны сейчас к трудному, но счастливому совместному плаванию.

Общины — это семьи, в которых могут быть созданы идеальные условия для духовного развития христианина. Отец Александр как‑то сказал, что Церковь есть семья Господа, которую Он Сам основал на земле. Он вспоминал слова Тертуллиана: «Если встретил ты брата, то встретил ты Бога, ибо если вас двое, то Бог посреди вас».

Призывая своих учеников к единству, Христос в то же время не оставил точного регламентирующего устава церковной организации. Поэтому до сих пор и спорят православные и католики, как обустроить Церковь. «Господь этого не сделал, — говорил отец Александр, — именно для того, чтобы у нас не было культа устава». Значит, люди могут менять устроение Церкви в соответствии с требованиями времени, в связи с обновляемым пониманием проблем внутри Церкви.

Когда началась перестройка и батюшка каждую неделю читал множество лекций, выступал по радио и на телевидении, когда количество Крещений в его приходе возросло в десятки раз, когда на его плечи легла забота о больнице, было организовано общество «Культурное возрождение», и он продолжал много работать над книгами — даже в это время он считал своим первоочередным делом — укрепление малых групп.

Несомненно, отец Александр хотел, чтобы жизнь этих общин продолжилась и после его смерти. Он часто вспоминал христиан из прихода отца Алексея Мечева, которые, поддерживая друг друга, пронесли огонёк веры через десятилетия зверских гонений и сумели передать его своим детям.

Однажды батюшка сравнил нашу жизнь с ракетой, которая «выстреливает» в вечность. Он говорил: «Мы в эту вечность уносим то, что здесь, взявшись за руки, собрали в своих душах…»

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ Дорогой апостолов

Не бойтесь, как лёгкие воздушные шарики разлетайтесь по всем континентам. Устремляйтесь вдаль без оглядки, затеряйтесь среди униженных и обездоленных.

Малая сестра Магдалена Иисуса

1

Хотя последние годы жизни отца Александра были заполнены до предела общением с людьми, он по своей природе был скорее человеком кабинетным, любящим отшельническое уединение и писательский труд. Лучше всего батюшка чувствовал себя в библиотеке или за письменным столом. И если бы он следовал своим склонностям, то, вероятно, и сейчас ещё жил и работал бы в своём деревенском приходе, где два священника, чередуясь, служат по неделям, что очень удобно для клирика–богослова.

Конечно, и в уединении, и в молитве, и в творческих занятиях батюшка служил Богу. Но не этот тихий, спокойный образ жизни считал он своим призванием. Он был пастырем для сотен мирян, которым нужно было показать апостольский путь в наше время. А для самого батюшки образцом были святые, также поменявшие монастырский затвор на открытое служение обществу.

Отец Александр приводил в пример Серафима Саровского, который был безмолвным отшельником, затворником, но потом вышел к людям. Также преп. Сергий хотел укрыться навсегда в лесах, а стал человеком, который посвятил все силы своему народу. Эти и множество других примеров, по мнению батюшки, показывают, в чём Господь видит призвание христиан.

Христианство тем и отличается от других религий, что его Основатель продолжает таинственно, но реально пребывать в Своих учениках и действует через них в нашем мире. Это приобщение к Своей жизни Господь дарит людям через Второе рождение, которое умножает Его воплощённое Тело — Церковь.

«Для нас с вами, — говорил отец Александр, — это есть начало новой жизни, потому что раз Бог входит в нашу обычную, простую, земную человеческую жизнь, значит, она уже перестаёт быть простой, земной и обычной. Она становится освящённой.

Ином надо, чтобы это ощущение к нам пришло. Это и называется рождением Господа в нас. Вторым рождением.

Мы все должны вместе об этом молиться: чтобы Господь в нас родился. Ибо Он Сам сказал (ясно и точно сказал!), что тот, кто не родится второй раз, тот не может войти в Царство Божие.

Что значит “родиться второй раз”?

Не всем это бывает понятно…

Представьте себе тяжелобольного человека, прикованного к постели, живущего месяцами в больнице. Но вот какими‑то особыми чудодейственными лекарствами этого человека поднимают на ноги…

Или человека, у которого ноги не двигались, глаза еле смотрели, руки ослабели, в теле он чувствовал боль, был как бы обвешан гирями. Но вдруг он ощутил лёгкость, силу и радость жизни…

В таких случаях говорят: “Он второй раз родился”.

А иной раз бывает, что человек испытывает острую опасность, его жизни что‑то угрожает, а потом благодаря заступничеству Божию он избавляется от этого, и ему жизнь как бы заново даётся. Он заново родился.

Также человек, который для себя открыл нечто важное, что‑то понял, пережил и уже на все смотрит по–другому — он тоже заново родился. Для него и окружающие люди, и природа, и события жизни, и книги, которые он читает — все звучит по–новому, как будто бы у него открылись какие‑то новые органы ощущений, новые каналы для переживаний…

Каждый из нас знает, что есть в жизни такие мгновения, когда мы как бы рождаемся заново.

И мы все можем сказать, что Господь нас родил вторично для новой жизни… Став христианами, мы уже родились для новой жизни.

Это возрождение, это переживание Божьего присутствия является не единственным моментом, после которого как бы опять идёшь по безлюдной каменистой дороге, на которой тебя больше уже никто не сопровождает, не поддерживает, не указывает путь.

Нет! Время от времени это чувство второго рождения снова приходит к нам… Ивее тогда преображается. Ибо это переживание — совершенно особенное. Этого надо ждать от Господа и просить».

В подлинной молитве, в общении с братьями и сёстрами, по мере вхождения в благодатный поток новой жизни у членов малых групп пробуждалось желание ответить на любовь Христа своей любовью, стремление Ему послужить в тех сферах деятельности, которые доступны конкретному человеку.

«Конечно, приятно пойти в храм помолиться, — говорил батюшка, — но иногда лучше послужить своим близким, потрудиться для них, ибо этого хочет от тебя Господь! Это счастье, что у тебя есть силы, чтобы что‑то сделать в жизни».

Каким должен быть этот труд для людей, в конечном счёте не знает никто, кроме самого человека, которого призывает Господь. Возможностей помогать Богу — великое множество, тем более сейчас, когда стал так широко трактоваться смысл притчи о Страшном Суде. Но во всяком служении главным остаётся не долг, а доброта и любовь.

« Уходя из храма после причастий Святых Тайн, говорил отец Александр, — каждый из вас должен решить в своём сердце: «Я иду проповедовать Христа к себе домой, в свою семью, на свою работу». Но проповедовать не так, как иные, просто говоря: мол, я верующий и вам того же желаю. Нет. А показывая всем, чему нас научила вера! Какое она нам дала просветление в сердце, какое она дала нам доброе отношение к людям. Нет большего величия, чем доброта! Но её так мало в жизни…»

Поручая своим духовным детям те или иные дела, отец Александр всегда пытался помочь им раскрыть их призвание и волю Божию. Батюшка говорил, что эта воля не только начертана для нас в Священном Писании, в учении Церкви, она должна быть угадана, познана, почувствована сердцем. У каждого человека есть своё предназначение, и Господь не хочет нам жёстко его диктовать. Он хочет, чтобы мы сами услышали, ощутили, искали, вопрошали Его. «Поверьте, Он всегда ответит, если мы будем с любовью и настойчивостью стучать и вопрошать: “Господи, укажи мне Твою волю”».

Кроме того, человек не задуман Богом как самостоятельная, ни от кого не зависящая единица. Даже если он в своей деятельности не связан видимыми нитями с другими людьми, он может осознать, что его труд совершается не ради него самого или абстрактных ценностей, но ради других людей. Когда связи с другими нет, человек падает духом и не выдерживает духовного пути. Но если он не одинок, если его труд необходим людям и благословен Богом, то он будет возрастать в любви и исполнять Его волю.

В одной из проповедей отец Александр говорил о том, как трудились апостолы, пока не благословил и не призвал их Христос:

«Они сказали Ему: “Всю ночь мы трудились и ничего не достигли”. Не так ли и мы с вами? Когда действуем без благословения Божия, без большой цели, освящённой нашей верой, трудимся, трудимся — и ничего не достигаем. Каждый из вас по своему опыту знает, как часто бывает, что человек о чём‑то мечтает, к чему‑то стремится, добивается, работает ради какой‑то цели, и когда достигнет, опускаются у него руки. И кажется ему, что он шёл на высокую вершину, надеясь там найти нечто необыкновенное, но ничего не нашёл, кроме голых камней. Поэтому и есть такое мнение, что самая большая радость для человека это сам процесс труда, а не достижение цели. Оказывается, хотим мы гораздо большего, и поэтому, когда достигаются и исполняются наши мечтания, результаты нашего труда нас разочаровывают.

Всякий труд, всякая работа, всякая цель, если они совершаются с благословения Божия, если они совершаются под знаком веры, под звездой Христовой, тогда они становятся совсем иными… Труд уже не является для нас идолом. Мы трудимся во славу Божию. И тогда мы видим, что труд есть благословенное призвание человека. С самого начала рассказывает нам Священное Писание о благословении труда. Первозданный человек был поставлен в мире возделывать и хранить природу. Так говорит нам книга Бытия. И когда сказано было, что труд стал проклятием, мы не должны понимать, что сам труд это проклятие, а просто человек стал трудиться только для себя, и тогда это стало для него тяготой и проклятием. Без благословения Божия труд становится обременительным и даже страшным. Благословенный же труд приносит всегда великий плод. И в истории христианской Церкви мы видим множество примеров того, как сама Церковь освящала труд и как члены её трудились во славу Божию.

Кто осушал болота в далёких, диких лесах? Монахи, первопроходцы в древние времена. Они трудились там, где ещё не ступала нога человеческая. Кто переписывал сотни книг, начиная со Священного Писания, когда ещё не печатались книги? Монахи, труженики Церкви.

Кто создавал храмы, которые стоят уже столетия и даже тысячи лет, хотя не было тогда ни таких приспособлений, как теперь, ни таких условий труда, как теперь? Стоят незыблемо эти здания веками, переносят войны, пожары. Вот как трудились люди, осеняя себя крестом.

И не только великие труды, но и самые простые, которые мы несём в своём доме, также могут быть у нас благословенны. Вспомним, что Христос трудился Своими руками и нам с вами это заповедовал.

Итак, будем помнить, что труд во славу Божию — это великое дело. Если мы забываем об этом, то будем подобны ученикам: “Всю ночь мы трудились и ничего не достигли”. Но лишь только скажет Господь: “Закинь по правую руку”, и тотчас же всё будет достигнуто, ибо Он будет с нами, трудящийся и благословляющий нашу жизнь и нашу работу».

Батюшка считал, что по мере духовного укрепления, которое человек получает в молитвенной общине, он должен включаться в практическую жизнь Церкви. Каждый христианин, по его мысли, призван стать соучастником Господа в чудесном преображении этого мира.

Если члены молитвенной группы идут и свидетельствуют о Христе своей жизнью среди людей, то они «закваска» миру. Но молитвенная группа «не должна превращаться в гетто, не должна становиться комком в тесте». «Гетто» и «комок» возникают тогда, когда члены общины теряют смирение и начинают претендовать на какую‑то особую роль. Напротив, скромная работа ради людей и жизнь в молитвенной общине — это то, что помогает христианам выдерживать порой весьма сложное существование и в то же время освещать своих близких любовью, показывать пример доброты и терпения. Таким образом, община не самоцель, но средство и инструмент, помогающий в служении и христианской жизни.

2

Отец Александр не раз подчёркивал, что сегодня всё большее значение приобретает просветительская активность простых христиан. Он указывал на то, что в разных странах уже давно появились миссионеры–неклирики. Это общее движение во второй половине XX века получило название апостолата мирян. «И если это признано важным и нужным на Западе, то, при специфическом характере обучения духовенства в России, нам оно тем более необходимо». Ибо уровень образования священников часто не соответствует миссионерским задачам современной Церкви.

Кроме того, как говорил батюшка, духовенства мало, оно загружено богослужениями, требами и прочими многочисленными обязанностями (например, поддержанием храма и др.). Сегодня просто необходимо активное включение мирян в просвещение, в апостольское служение Церкви.

У отца Александра вызывали удивление те молодые люди, которые, недавно придя в Церковь, ещё не разобравшись во всех сложностях клиросного служения, во всех ограничениях, которое оно накладывает на христианина, рвались в семинарию или в монастырь. Н. Бердяев говорил: «Церковная жизнь есть полнота жизни, богатство бытия, а не семинарско–поповский монашеский колпак». Также и отец Александр считал, что «в Церкви должно быть все самое дорогое, все самое ценное, все нами выстраданное в мире — наша любовь, наша мысль и поэзия, наше творчество, отлучённое от Церкви старым сознанием». Таким образом, батюшка не хотел, чтобы его духовные дети разделяли мир на светский и духовный и «уходили из мира». Для него это означало не расширение возможностей служить Господу, а их уменьшение.

«Монастыри, — говорил он, — это великая вещь, но они не могут исчерпать все. Уйти туда, “окуклиться”, конечно, стремление сильное. Как мы можем хотя бы частично удовлетворить желание жить святой жизнью? Только одним способом. У нас есть приход, и мы в нём общаемся, и он есть наш монастырь, но это монастырь с открытыми дверями и окнами. Он не является изолированным включением в Церковь, он в достаточной степени открыт. И нам нужно научиться находиться в обществе. Это — самое сложное, даже противное некоторым положение, но ничего не поделаешь! Господь сказал: “Я посылаю вас как агнцев среди волков”. Он же не сказал: “Явас посылаю на виноградник, где вы будете ловить кайф”, нет: “посылаю вас как агнцев среди волков”. То есть, это по сути довольно трудно. Если христиане не будут находиться в этом мире, то они станут как соль, которая потеряла силу и годна только на то, чтобы её выбросить. <…>

Почему это так сложно? Здесь заключён таинственный, тонкий парадокс. Парадокс между двумя повелениями. Первое: отделись от них, выйди из их среды. Что общего между Христом и Велиалом? А другое: иди ко всем, иди в мир. Понимаете, мы одновременно являемся детьми мира и детьми Царства Божия. Здесь одно с другим должно соединяться. Легко стать либо сыном века сего, либо таким сыном Царства, который на все земное плюёт с высокой колокольни, на неё забравшись. А самый трудный путь — это путь диалектического сохранения баланса между тем и другим. Это творческая задача. Задача трудная, всегда требующая напряжения и не исключающая срывов…»

Средний путь, «царский», по мысли отца Александра, самый сложный, но это есть единственный путь гармонии — путь восхождения человечества. «Царский» путь «это такой путь, когда человек открыт всему миру, любит весь мир, но в то же время особо, неповторимо любит своё. Человек, который высоко ценит свободу, без свободы не может дышать, но понимает, что свобода не есть анархия, своеволие и произвол. Человек, который считает добро высшим идеалом, но не сидит сложа руки, а способен служить добру и влиять на жизнь».

Не случайно батюшке были очень близки стихи Н. Гумилева [230]:

Есть Бог, есть Мир, они живут вовек, А жизнь людей мгновенна и убога, Но все в себе вмещает человек, Который любит мир и верит в Бога.

3

Николай Бердяев справедливо полагал, что религиозный дуализм, из‑за которого «человеческое» ещё и сегодня не входит в ограду Церкви, — есть хула на Духа Святого. Ибо охранительное, природное, возведённое коллективным (а не соборным), магическим (а не мистическим) сознанием в абсолют, естественно есть вражда против жизненного порыва.

Живя в России, отец Александр понимал, к чему приводит исключительно храмовое христианство. Он, может быть, лучше других видел, что материализм захватил именно те сферы человеческой деятельности (наука, социальная сфера, образование, культура), в которых не участвовала Православная Церковь.

Батюшка считал очень важным, чтобы христианин занимался созидательным трудом, чтобы духовно богатый человек искал не конфронтации с миром, а точек соприкосновения с ним, чтобы привнести в мир то, что имеет.

Перед христианином стоит задача — не противопоставлять себя обществу, но пропитывать его собой, чтобы туда, где царствует разделение, смогла прийти любовь. Не «мечом», не внешней борьбой со злом, но только «инъекциями» добра созидается мистически крепкое тело Церкви.

В настоящее время Церкви не хватает именно активных мирян, а не только священников. Но «активный мирянин, — говорил отец Александр, — немыслим без богословской подготовки, не худшей, а втрое лучшей, чем у священников». Батюшка считал такую подготовку возможной для любого образованного человека. Вот почему столько внимания он уделял работе с интеллигенцией; для этого и создавались в его приходе группы подготовки катехизаторов и углублённого изучения Библии. Именно миряне, помогая духовенству, должны сегодня нести миру Слово Божие.

О необходимости знания для всех Священного Писания преп. Серафим Саровский говорил:

«Душу надобно снабдить словом Божиим: ибо слово Божье, как говорит Григорий Богослов, есть хлеб ангельский, им же питаются души, Бога алчущие… Надобно так себя приобучить, чтобы ум как бы плавал в законе Господнем, которым руководствуясь, должно управлять жизнь свою. Очень полезно заниматься чтением слова Божия в уединении и прочитать всю Библию разумно. За одно таковое упражнение, кроме других добрых дел, Господь не оставляет человека Своею милостию, но исполняет его дара разумения» [231].

Блистательный результат самостоятельного изучения Библии и Отцов Церкви — достижения крупнейших российских богословов, не имевших специального духовного образования: В. Соловьева, Н. Бердяева, братьев Трубецких, Г. Федотова, отца С. Булгакова, который долгое время был мирянином. «Почти весь русский религиозный ренессанс, — говорил батюшка, — был связан с деятельностью активных мирян, а не духовенства». Что же касается сегодняшней России, то здесь он просто не видел другого выбора.

4

Мы не можем формально перенести опыт святых прошлого в нынешний день. Но нам дано пропустить этот опыт через себя, взяв все лучшее, что есть в традиции Церкви. Только лично приобщившись к потоку предания, можно переотразить его в современных культурных формах — в языке, изобразительном искусстве, средствах массовой информации.

Со дня Пятидесятницы Бог вводит в этот мир Свой Дух через человека–христианина, когда тот встречается с Ним в молитве. Чтобы наше свидетельство было свидетельством не об идеологии, а о живом присутствии Христа, мы, по мнению отца Александра, должны «всё время учиться молитве и углублять в себе опыт таинств». Только молящийся человек может стать настоящим богословом, христианином–делателем, апостолом Христовым.

Таким образом, апостолат мирян не означает простую передачу накопленной информации. Это жизнь, наполненная благодатной и нравственной силой. «Дрессированные» люди, считал батюшка, не познавшие великого тяготения Божьей любви, не способны передать свою веру дальше — только набор правил, которые со временем теряют изначальный смысл и становятся предрассудками. Напротив, молитва делает нашу веру настоящей, и это проявляется в милосердии, справедливости и ответственности.

Отец Александр не «усыплял» с помощью религиозной анестезии больное общество, но взращивал воинов Христовых, чтобы те справлялись с общественными проблемами Божией силой и Божией любовью. Он считал, что в этой борьбе христианин–мирянин может сделать не меньше, чем священник.

Некоторые члены Церкви оправдывают свою пассивность ссылками на авторитет, который есть у священника и которого нет у мирянина. Но отец Александр подчёркивал, что представление о необходимости авторитета надо преодолеть. Он был уверен, что авторитарно говорить о Христе не только не нужно, но и вредно, а навязывать свою веру — просто отвратительно. Нужно учиться разговаривать с людьми так, чтобы не насиловать человеческую свободу и не скрываться за саном.

Батюшка подчёркивал, что и сами апостолы не пользовались своим авторитетом и привилегиями. После того, как ученики пережили смерть и Воскресение Христа, они не хотели влиять на людей, совершать чудеса, мистифицировать, не стремились к собственному возвеличиванию; они только хотели служить Слову. «Мы не видим у апостолов ни тени мистификации», — говорил отец Александр. Апостолы могли бы использовать те почести, которые им воздавали, чтобы как‑то усилить свою власть в Церкви, своё положение в обществе, но они никогда этого не делали.

Именно поэтому так осторожно относился отец Александр к желанию некоторых своих чад стать священниками. Он прекрасно знал, что непомерное стремление к лидерству, жажда духовной власти в той или иной форме являются для человека главным препятствием на пути стяжания даров Святого Духа. Средство против этого — настоящее христианское смирение, которое приходит после длительной (годами) духовной работы над собой.

«Сказать о себе: “мы — обыкновенные люди” не так просто, — говорил батюшка, — часто желание стать священником возникает у тех, кто стремится стать необыкновенным человеком. А апостолы подчёркивали, что они обыкновенные люди». Трудно сказать о себе, что ты обыкновенный человек, когда находишься наверху славы или занимаешь высокое положение в обществе, но это необходимо. Наше свидетельство должно быть ценно само по себе, без всякого внешнего авторитета. Для такого свидетельства куда важнее внутренне определить свою жизненную задачу, обрести личную позицию, найти своё отношение ко всем главным проблемам мира и Церкви.

Отец Александр соглашался, что есть вещи, которые лучше обсуждать со священником; но всё, что касается христианского просвещения, разъяснения и усвоения христианства в жизни, должны делать подготовленные миряне. Также и для желающих креститься лучше, если на их вопросы даёт ответы не священник, а мирянин.

Как бы предвидя, что скоро его с нами не будет, батюшка прямо говорил, что занимается подготовкой мирян ещё и потому, чтобы в случае его смерти все замыслы, все построения, всё, что им было наработано, не могло развалиться. Он не считал нормальным, когда каждое следующее поколение христиан начинает с нуля или, как он говорил, «с семени».

Отец Александр хотел, чтобы его взгляды обрели свою жизнь в Церкви, чтобы дерево, посаженное им, могло расти ввысь и вширь. Но для этого, предупреждал он, к проблемам христианского просвещения, мировоззрения, богословия надо подойти серьёзно!

Батюшка не говорил, что так же серьёзно надо подходить к строительству и реставрации храмов или к делам милосердия — это азы, это начало, без этого как бы и говорить не о чем. Наверное, он был уверен, что в подобных вопросах разберутся и без него. Так и произошло: строительство храмов в России сегодня идёт очень активно.

А в том, что он считал главным, — в области подготовки христиан к работе по трём направлениям: «проповедь, свидетельство, присутствие» — тут дело обстоит не так хорошо, тем более, что по–прежнему не хватает людей, способных передать смысл христианской жизни новому поколению.

Знаменательно, что в то время, как православные верующие обеспокоены реставрацией и восстановлением храмов, протестанты занимаются миссионерской проповедью, подготовкой евангелизаторов, которые работают по всей России и весьма успешно.

Однако теперь у нас есть возможность учиться миссионерскому служению не только у протестантов, но и у отца Александра. Учиться находить общий язык с людьми нашего времени, не отождествляясь с ними полностью, но и не отгораживаясь от них стеной архаики. Беря пример с батюшки, мы можем теперь заново, свежо, как бы открывая впервые, определить все те вопросы, которые ставит перед нами Евангелие.

5

Тем, кто готовит себя к миссионерской работе, надо прежде всего не забывать о христианской этике. Без этики, без молитвы, без духовной жизни, предупреждал батюшка, «богословие это даже не медь звенящая, это намного хуже». Богословие в союзе с безнравственностью дискредитирует христианство. «Тот человек, который щеголяет разрушенной этикой в жизни, пусть лучше прячет своё христианство, пусть лучше скрывает, что он христианин». Не зря преподобный Симеон Новый Богослов говорил, что «православный не тот, кто не изменяет догматы, а тот, кто имеет жизнь, согласную с Правым Словом».

Действительно, соблазны, которые приносят миру христиане, на несколько порядков страшнее тех, что приносят язычники. Это обусловлено тем, считал отец Александр, что каждый человек имеет веру, которая живёт у него где‑то в глубине, которую он ощущает смутно и бессознательно как некую очень высокую ценность. И потому он ожидает от христиан, что они будут носителями чего‑то особенно прекрасного.

Батюшка говорил: «Христианин должен быть другом язычника, но, будучи христианином, должен сказать: я за тобой пойду всюду, но вот здесь, извини, я должен остановиться… Не обязательно в такой форме, но, по существу, это так» [232].

Не смущаемая ничем доброта, спокойствие, выдержка, нерушимая вера и преданность (которые были так характерны для самого отца Александра) — все это должно отличать человека, встретившего в своей жизни Христа.

Батюшка считал, что сейчас религиозная ситуация в России ближе всего к ситуации в языческом, античном мире. «Мы совершили круг и вернулись к тем временам», — говорил он. Значит, надо заново понять, как тогда побеждало христианство. Отец Александр часто вспоминал Климента Александрийского, утверждавшего, что христианами в его время были люди из самых разных слоёв общества, и они везде оказывались самыми лучшими — терпеливыми, надёжными, мирными, честными. Также Тертуллиан говорил: «Мы — христиане — находимся в ваших конторах, на ваших кораблях, на ваших рынках, занимаем общественные места, и всюду мы не худшие, а лучшие». История показала, что он был прав. Вот почему было признано христианство, вот почему оно стало развиваться.

Также и сегодня только тот человек, который имеет в своём сердце веру, может нести её дальше. Вера помогает христианину делать своё дело, не обращая внимания на слабости. Главное чувствовать, что к этому делу тебя призывает Господь. Батюшка подчёркивал, что Бог может из самого неспособного сделать способного. Более того, он считал, что из самых, может быть, негодных могут получиться наиболее пригодные, чтобы люди не думали, что это только их заслуга.

Отец Александр не уставал напоминать, что мы располагаем всем для того, чтобы стать сознательными, разумными христианами, могущими принести пользу своей Церкви и тому обществу, в котором мы живём.

Наше главное богатство — это Сам Христос и Его святые. Среди них иногда восстают такие люди, как отец Александр, познавший Господа так глубоко, как этого не могли сделать даже современники Христа. Значит, и мы можем так же познать Его. И можем исполнить самое заветное желание отца Александра — уже здесь и сейчас войти в чудесное лоно Божественной Любви.

6

Свобода, которая пришла в Россию, — это аванс, дар Бога, всегда идущего навстречу человеческим усилиям в правильном направлении. Христиане, которые способствуют возрастанию Церкви, создают мистические условия для исправления судеб общества, в котором они живут. Но в то же время именно члены Церкви, которые не понимают, в чём состоит их долг и призвание, наносят своей стране непоправимый вред. Так, отец Александр прямо связывал гонения на Церковь при Хрущеве с тем, что она никак не воспользовалась возможностями, открывшимися перед ней в конце 40–х — начале 50–х годов. Значит, когда христиане не справляются со своими задачами, им и обществу посылаются новые испытания и так до тех пор, пока люди не поймут, в чём их обязанность перед миром.

Сразу после Чернобыльской трагедии отца Александра спросили, не означает ли она для страны то же самое, что падение Силоамской башни для Иерусалима? Отец Александр ответил на вопрос кратко и резко: «Несомненно!»

Евангелие рассказывает, что когда Силоамская башня придавила восемнадцать человек, Господь сказал: «Если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк 13.4). И через несколько десятилетий произошло крушение Иерусалима и разорение Израиля.

Но в конце 80–х годов в России, действительно, началось покаяние. Перед нами открылись новые горизонты, воскресла Церковь, начался медленный, трудный, но все‑таки поворот на дорогу общемирового развития. А сейчас о покаянии забыли, преступления советского времени вычеркнули из памяти и вновь мечтают об имперском величии и «сильной» руке. Невольно вспоминаются жестоковыйные спутники Моисея, которые не оценили обретённой свободы и мечтали вернуться в Египет под ярмо фараона.

Сегодняшнее стремление к былому рабству, нераскаянность в ложных идеалах грозят нам, как и Моисееву племени, длительным блужданием по «пустыне» и новыми испытаниями. Ибо в истории Церкви, как и Библейской истории, действует закон условного Обетования [233]. «Жизнь и смерть предложил Я тебе, благословение и проклятие, избери жизнь, дабы жил ты и потомство твоё» (Втор 30.19).

Отец Александр изменял духовный климат внутри Церкви и влиял, таким образом, на судьбу страны. Исправляя духовный строй людей, он занимался работой по преобразованию общества.

Говоря о трудах отца Александра ради возрождения Церкви, последние годы его жизни, без сомнения, можно назвать героическими. Он сам был глубоко убеждён, что возродить Церковь могут не сибариты, не люди полуправды, не люди компромисса (такие люди вообще никого не могут вести за собой), возродить Церковь может только тот, кто живёт героической жизнью.

Именно поэтому такое тёплое, любящее отношение было у батюшки к истинным свидетелям Христа: матери Марии Скобцовой, матери Екатерине (кн. Елизавете Федоровне), к А. Бухареву, Г. Павскому, т. е. людям Церкви, которые ради правды Божией, ради высокой жизненной цели много терпели, но не останавливались… Они понимали задачу, которую ставит Евангелие, как относящуюся лично к ним.

Отец Александр мечтал, чтобы его последователи переступили духовно за пределы, поставленные человеческому виду природой, но сделали это уже здесь, на земле, пользуясь всей силой Воскресшего Господа.

«Что даёт возможность святым всё время переходить границу физического мира, переходить через астральные врата в наш мир? — спрашивал батюшка. Я думаю — любовь к людям, находящимся здесь. И поскольку мы будем углубляться духовно в Церкви, постольку мы будем связаны друг с другом!»

«Ради Господа, ради Христа Спасителя мы приходим (в храм), чтобы понять Его любовь к нам, потому что Он нашу жизнь из жалкого существования превратил в настоящую, в жизнь вечную здесь, на земле, и по ту сторону гроба.

И тогда Он наш….

Тогда Он наш и вечером, и утром; и в любви, и в испытаниях,

и в трудностях, и в болезнях, и в лучшие минуты нашей жизни.

Тогда мы знаем, что, когда светит солнце — это Его солнце.

Когда мы чувствуем себя здоровыми, — это Его здоровье, посланное нам.

Когда мы радуемся общению друг с другом — это Он нам посылает.

Всё идёт от Него. Всё, что мы любим на свете,

всё, что радует наше сердце — это все Он, это все от Него.

Это Его улыбка, Его руки, Его любовь,

которая изливается на нас».

Главное, что для нас сейчас важно:

«Полюби Господа — и ты не будешь оскорблять Его грехом. Полюби Господа — и станет тебе противно то, что ты делал против Его воли.

Полюби Господа — и ты будешь приходить

на Божественную Литургию с радостью,

и молитва будет для тебя светлым окном в тёмной жизни…

Вот главное. Мы — дети Божии.

Много званных, мало избранных.

Мы избранные, хотя этого не заслужили…»

Отца Александра во многих областях христианской мысли можно назвать первооткрывателем. Так, принципы эволюционного богословия, сформулированные Тейяром де Шарденом, батюшка открыл для себя в те годы, когда книги католического теолога ещё не были известны ни на Западе, ни в России. А целостная концепция борьбы магизма и единобожия, сквозь призму которой отец Александр рассматривал историю религий, — просто новое слово в богословии. То же можно сказать и о понимании им роли малых групп в будущем созидании Церкви.

И все же главное в отце Александре не его организаторская деятельность, не его книги, а необыкновенная вера. Митрополит Ювеналий вспоминал: «Всегда передо мной был пастырь с глубоким призванием, живой верой, бескомпромиссно совершающий служение Святой Христовой Церкви» [234]. А архиепископ Михаил писал: «Это был человек необыкновенной одухотворённости, который вёл подвижническую жизнь и закончил её мученически» [235]. Цельное гармоничное христианство отца Александра вызывает настойчивое желание понять тайну его личности. Его многочисленные труды интересны именно тем, что, изучая их, мы можем соприкоснуться с ним самим, лучше его почувствовать и понять.

Приобщаясь к духовному наследию отца Александра, мы можем сделать и следующий шаг — постараться продолжить его служение, превратить его идеи и планы в практику нашей жизни. Ведь в подражании свидетелям Христовым заложена возможность подражать Самому Христу. Г. Честертон указывал в своей книге о Франциске Ассизском, что мы можем не только «рассматривать Франциска в свете Христа, но… рассмотреть Христа в свете святого Франциска» [236]. Также теперь мы можем лучше рассмотреть Христа в свете отца Александра.

«Пусть каждый, — говорил митрополит Антоний Сурожский, — прикоснувшийся к его святой и мудрой душе, возблагодарит Бога за то, что и в наше безвременье есть подобные ему свидетели Веры, Жизни, Правды — и Божией, и человеческой» [237].

Христианство отца Александра — это будущее Вселенской Церкви. Для него нет временных ограничений. Всегда вечны и непреходящи слова подвижников Церкви, устами которых говорил Святой Дух. Именно Его учение составляет главную ценность в предании Церкви, хотя и принимает в зависимости от этноса и эпохи те или иные обличил. И отец Александр, свидетель Христа в наше время, всегда слышащий Его голос, вложил в мировую духовную сокровищницу не только свои знания и способности, но и свой опыт, помогающий нам, его современникам, живущим на рубеже веков, припасть к неизменному Источнику Вечной Жизни.

ЭПИЛОГ

Бесценным наследием, оставшимся нам от отца Александра (в дополнение к научным трудам, проповедям, статьям, письмам), являются его многочисленные фотографии, частично опубликованные в книгах воспоминаний. На одних он — радующийся вместе со своими духовными детьми, на других — сосредоточенный в молитве, на третьих — серьёзный, даже суровый. Отец Александр почти никогда не отказывался фотографироваться, и сейчас его снимки — ещё один способ почувствовать его присутствие, вспомнить, что он нам говорил при жизни. Но очень трудно, практически невозможно смотреть на фотографии убитого, окровавленного батюшки. Наверное, так же невыносимо было Пресвятой Богородице видеть Своего Божественного Сына, умирающего на Кресте. Ведь отец Александр запомнился нам всем наполненным светом и жизнью.

Ужас от его гибели был ни с чем не сравнимый, мистический, связанный не просто с его кончиной, но с непереносимым сознанием, что жизнь, которая была явлена в отце Александре, могла быть убита… Смерть батюшки вызывала яростный протест против этой гибели любви, добра, света.

И все десять лет, прошедшие с того страшного дня, я пытался понять, почему это произошло. Ведь у нас была такая незыблемая вера, что с ним ничего не может случиться, что он — лучший из всех известных нам людей — находится под особой зашитой Всевышнего.

И только перечитывая книги, беседы, проповеди отца Александра, вновь и вновь возвращаясь к Евангелию, я смог, наконец, понять смысл этого чудовищного события.

Разве нам было обещано что‑то другое? Вот отец Александр пишет в книге «На пороге Нового Завета»: «Не случайно Христос начинает мартиролог человечества с имени Авеля. Первый же праведник, угодный Небу, гибнет от руки убийцы. Это как бы пролог ко всей истории сынов Адама. Состояние нашего мира таково, что именно люди добродетельные чаще всего становятся в нём жертвами».

Или в другом месте отец Александр говорит: «Кто хочет быть рядом с Христом, должен быть готов пить чашу — чашу скорби, чашу страданий, чашу служения. А в совокупности это значит, что мы принимаем Крест».

Как‑то забылось к 1990 году, что батюшка всю жизнь провёл в умалении, уничижении и преследованиях. Как внезапное озарение были эти сопоставления: три года проповеди Христа — три года свободного миссионерского служения отца Александра… Гибель от удара топором по голове — похороны в день усекновения главы Иоанна Крестителя… А до этого бесконечные притеснения от фарисеев и КГБ.

Почему ему выпал такой тяжёлый крест? Почему ему не дано было увидеть радость в своих учениках при жизни? Это можно понять из любимого батюшкой романа А. Кронина «Ключи Царства», где герой не видит в жизни никаких плодов своего труда… И самые большие разочарования испытывает именно от церковных «друзей».

Если мы сравним жизнь отца Александра с жизнью святителя Тихона Задонского или преп. Серафима Саровского, то увидим всё то же самое — злобную травлю, бесконечные наветы. Для святых Православной Церкви всегда было характерно терпеть поношения и унижения Христа ради. Так же и батюшка никогда не отвечал на клевету и злопыхательство. Его не затрагивала постоянная враждебность. Это была часть его креста и Креста Господня, который он помогал Ему нести за нас…

Проповедуя во время гонений на Церковь, отец Александр подвигом своей действенной веры привлекал к себе великую благодать Божию. Получая же благодать, он притягивал к себе и все возможные силы зла.

Не зря Климент Римский говорил, что причиной мученичества и смерти христиан всегда была зависть. Ибо праведник — живой укор миру. В книге «Сын Человеческий» мы читаем: «Все пророки встречали противодействие и ненависть лжепастырей. Гордость и властолюбие ополчались на избранников Духа».

Как‑то батюшка рассказал, что у него с детства сохранилось особое мистическое отношение к парящим птицам, высматривающим себе жертву. Он вспоминал часто повторяющийся сон, в котором видел дом, колодец во дворе, и вот он смотрит в него, как в бездну. А из колодца поднимаются гигантские чёрные птицы… Он переводит вслед за птицами взгляд на небо и видит там дирижабли с изображениями Сталина. Такая вот фантастическая картина. Это зрелище, по словам отца Александра, волновало не потому, что несло непосредственную угрозу, оно потрясало само по себе. Это врезалось в память навсегда. Этот пророческий сон на годы вперёд предсказал, что враг будет неотступно следовать за ним по пятам, что будут кружить над ним все эти стервятники — стукачи, предатели, слуги зла.

Его евангельская проповедь, книги, лекции, создаваемые им общины были неприемлемы для богоборческой власти и, действительно, наносили вред советской идеологии, в то время, как прижившийся в храмах ритуализм служил её интересам, компрометируя Церковь. У аналитиков КГБ не хватило ума доказать антисоветский характер деятельности отца Александра и найти обвинения, достаточные, чтобы его посадить; но по сути, тираны были правы: все его труды имели глубинный смысл, подрывающий основы коммунистической тоталитарной системы. Возможно, за это его и убили. Но только возможно. Ведь настоящей политической деятельностью отец Александр никогда не занимался.

Как верно заметил в своей статье Александр Тарасов («Русская мысль» № 3864), «Александр Мень с редким упорством отказывался поддержать попытки «радикалов» подтолкнуть политические процессы в стране, отстаивая идею медленного мирного эволюционного пути и — в первую очередь — сознания». Тот же автор первым высказал очень точную, на мой взгляд, мысль, что благодаря «реноме последовательного врага тоталитаризма, подвергшегося гонениям, и сознательному неприятию драк и распрей в стане нарождающейся оппозиции, этот человек имел все шансы занять освободившееся после смерти А. Д. Сахарова место морального лидера нашего освободительного движения и его третейского судьи». «А. Мень был единственным человеком, способным заменить Сахарова». Для меня очевидно, что отец Александр понимал такую свою роль и, видимо, внутренне к этому служению готовился.

Я спросил его в декабре 89–го года, вскоре после смерти

А. Д. Сахарова, считает ли он возможным для себя этот путь. Мне казалось тогда, что батюшка сможет консолидировать демократическое движение в России. Но, зная его негативное отношение к политике, я был почти уверен, что он ответит отрицательно. И был поражён, когда услышал от него задумчивое: «Да, может быть, мне придётся это сделать».

Если власть это понимала (а популярность отца Александра в стране в то время стремительно росла), его убийство можно считать превентивной мерой тогда ещё тоталитарного режима против нарождающегося демократического движения.

Но правда и то, что отец Александр видел всю беспомощность происходящих в стране политических перемен, поскольку они не сопровождались духовными изменениями в обществе. Он мне как‑то прямо высказал свои сомнения в дееспособности нового российского руководства, пришедшего на смену коммунистическим правителям.

Поэтому он вполне мог избрать и другой путь — путь невидимого лидерства и молитвенного предстояния за Россию и Православную Церковь. Этот путь открывается тем, кто сознательно отдаёт себя в жертву за то, что он любит и чему посвятил свою жизнь. Ибо, согласно Слову Божию, зерно приносит плод, когда оно падает в землю и умирает. Важно только, чтобы зерно было созревшим, потому что несозревшее зерно не имеет в себе достаточной силы, чтобы принести плод после смерти.

Путь этот, очевидно, был отцу Александру духовно более близок. Это путь пророков, которые ещё до Христа несли на себе бремя грехов своих братьев. О том, что это возможно, мы с ним однажды говорили по случаю болезни одного прихожанина. Бывало, батюшка вдруг заболевал мгновенно и тяжело; и это всегда совпадало с болезнями его духовных детей. Он как бы брал на себя чью‑то беду или чьи‑то грехи.

Он говорил в беседе с одним человеком, что готов молиться за любого негодяя. Так мог сказать лишь тот, кто готов понести чужую вину, кто понимает, что такое настоящая христианская молитва за мир. Это опыт великих молитвенников и мучеников.

Известно, что святая Тереза Младенца Иисуса, вымаливая успехи миссионеров–священников, страдала все сильнее и сильнее, приближаясь к своей смерти. Подобное же было и с некоторыми оптинскими старцами. Такие молитвенники, как они, сочетовались Христу, проходя Его путём до конца, и поэтому имели силу и право на дерзновенную заступническую молитву.

Отец Александр был морально готов к этому подвигу. Он несомненно был «созревшим зерном» в Церкви XX века. Ведь созревшее зерно в христианском понимании — это человек, полностью уподобившийся Христу, соединившийся с Ним всецело, это Богоносец и Христоносец, это тот, кто понимает, что Христос в нём живёт реально.

Именно такой человек, желая уподобиться Своему Возлюбленному Господу, может захотеть пройти Его путь и умереть за Церковь, чтобы исполнились самые несбыточные молитвы о её возрождении. Но святость приносит свой плод через кеносис — умаление во всём. Я думаю, отец Александр в своём смирении вовсе не стремился к славе мученика, напротив, он сделал некоторые знаки для Господа, свидетельствующие о готовности продолжать жить и работать.

Так, в начале сентября батюшка высказал мне опасения, никогда прежде ему не свойственные. В воскресение, за неделю до гибели, он попросил меня позвонить его другу, писателю Владимиру Файнбергу (живущему в Москве) и спросить, нельзя ли иногда после лекций оставаться у него ночевать. Я в тот же день позвонил и никого не застал, потом звонил ещё и ещё, а в среду, приехав в Новую Деревню, сказал отцу Александру, что не смог дозвониться. (Позже я узнал, что В. Файнберг был на отдыхе).

Я спросил, зачем ему оставаться у кого‑то на ночь, ведь он так плохо высыпается в чужом доме, а у него сейчас огромные нагрузки. И тут отец Александр сказал, что у него около дома есть опасное место — тропинка, идущая через лес, и когда он поздно возвращается с лекций, идти по ней небезопасно, потому что никого и ничего не видно. Я тут же предложил ему организовать ночлег у кого‑нибудь другого, хотя бы у себя. Но он отказался, сказав: «Ну что же, пусть будет на все Божья воля». (Тропинка эта и стала через несколько дней местом убийства).

Я, признаюсь, был удивлён его опасениями, потому что помнил, какая нерушимая вера в Божью защиту и помощь была у отца Александра всегда, хотя бы в середине 80–х годов, когда он не боялся никакого КГБ, никаких арестов. На предложения оставить все и уехать за границу — отвечал неизменным отказом. А теперь вдруг такие сомнения… (Теперь‑то я знаю: ему было известно, что в это время В. Файнберг отдыхал на море и мог только чудом оказаться в Москве. То есть это была только видимость подстраховки).

На той же, последней в его жизни неделе батюшка дал интервью газете «Эль Пайс», где говорил о наступлении православного фашизма, о том, что засилье «квасных» патриотов и возрождение национализма становится повсеместным. Этот ложный патриотизм наносит непоправимый вред духовному исцелению страны, является ядом для её больного организма.

На такую опасность отец Александр указывал и раньше в своих книгах. Бедствия часто подогревают национальные чувства народа, и тогда патриотизм вырождается в болезненный национализм. Батюшка напоминал о пророках, которые предупреждали против такой подмены.

Так, пророк Иеремия, возвестивший чисто духовную религию, был принуждён Богом вести войну против двух последних кумиров — «идеи национального превосходства и слепой веры в народную святыню». «Пророку была невыносима беспечность служителей алтаря и теплохладность, компромиссы и патриотический вздор, которым они старались замаскировать духовную болезнь нации». «Сострадательнейший из всех пророков, как его называл Григорий Богослов, хотел бы жить в мире со всеми, однако, Бог требовал от него иного». Старец Силуан говорил о таких людях: «Господь душе, которую Он возлюбил, даёт скорбь о народе, чтобы она молилась со слезами».

Само пророческое призвание было для посланников Божиих пыткой, принятой ради спасения других. Когда отец Александр писал эти строки о добровольном крестоношении пророков, он как бы прозревал своё будущее мученичество.

Говоря о духовной связи батюшки с пророками, надо подчеркнуть, что он считал тайну пророков неразрешимой в чисто историческом плане, «если вспомнить, что их учение стояло в оппозиции к религиозному укладу своего времени». Книга о пророках стала центральной в его шеститомнике по истории религии. Ибо отец Александр и сам был приобщён к тайне пророческого служения.

В начале мая 1989 года я стал свидетелем знаменательной встречи. Тогда Россию посетил кардинал Франции Ж. — М. Люстиже. По дороге из Москвы в Троице–Сергиеву Лавру он попросил сопровождавших его лиц из Московской Патриархии заехать в Новую Деревню, в приход отца Александра. Этот иерарх Католической Церкви, по национальности тоже еврей, очень хотел познакомиться со своим знаменитым православным собратом.

Вот что пишет сам кардинал об этой поездке: «Мы прибыли к концу Литургии, когда настоятель говорил проповедь. Она произносилась, согласно обычаю, в конце службы. Со своими спутниками мы остановились в глубине храма, но отец

Александр нас заметил… Он подошёл ко мне, и мы сказали друг другу несколько слов по–английски».

Потом французский архиерей, прервав проповедь настоятеля, поднялся в алтарь и поцеловал престол со Святыми Дарами. Когда он вошёл, какая‑то властная сила буквально прижала меня к стене, алтарь наполнился плотным светом, даже дышать стало трудно…

А кардинал вышел на амвон, сказал через переводчика несколько слов собравшимся людям и, попрощавшись, уехал. Спустя несколько минут отец Александр вошёл в алтарь, и я рассказал ему о своём неожиданном переживании. Он почему‑то этому порадовался и тут ж передал мне свой краткий разговор с Ж. — М. Люстиже.

Оказывается, отец Александр спросил его, когда они смогут в следующий раз увидеться, а кардинал ответил: «Теперь это будет только на небесах». Меня это тогда поразило: ведь наступило время, когда отец Александр уже мог свободно выезжать за границу. И, казалось, не было никаких препятствий для их встречи в дальнейшем…

После гибели батюшки меня не оставляла мысль, что Ж. — М. Люстиже как бы предсказал скорую смерть отца Александра. И когда мне удалось попасть во Францию в 1992 году, я встретиться с кардиналом, напомнил ему о происшедшем три года назад и спросил, что он имел в виду.

Кардинал Люстиже сказал мне, что встреча с батюшкой произвела на него очень сильное впечатление. Он понял, что жизнь отца Александра наполнена Евангелием ещё в большей степени, чем его собственная, а это неминуемо становится знаком…

Позже в предисловии к книге Ива Амана об отце Александре кардинал написал: «Действительно, в отце Александре я увидел жизнь, принесённую в жертву, его самопожертвованную любовь ко Христу, в этом была вся его отвага. Я не предсказал его смерти, я только сказал вслух то, что отец Александр уже знал из слов Христа, обращённых к Петру: «Другой препояшет тебя, и пойдёшь туда, куда не хочешь идти»…

«Он так же, как и я, поистине ставшие христианами, любим и служим единственной невесте Христовой — Его Церкви. Совершенно очевидно, что это единение со Христом может осуществляться в жизни учеников лишь при условии участия в тайне Креста. Радость пасхальной недели… была словно озарена сиянием тайны Креста — угрозой бессильной, но неминуемой смерти».

А осенью того же 1989 года отец Александр поехал в отпуск в Италию; и так случилось, что именно в эти дни умерла настоятельница ордена Малых сестёр матушка Магдалена Иисуса. Ей был уже 91 год, она встречалась с отцом Александром несколько раз в своей жизни, когда приезжала в Москву. На похоронах в Риме, кроме Малых сестёр, присутствовало три кардинала и 50 священников. И среди них посланник из горячо любимой матушкой Магдаленой России — представитель Православной Церкви, отец Александр Мень.

Он произнёс слово на отпевании, потом встречался с разными людьми и, когда вернулся в Москву, с нескрываемой радостью показал мне фотографию, на который была запечатлена его встреча с настоятелем Малых братьев отцом Рене Вуайомом. Он также посетил музей брата Шарля де Фуко, находящийся рядом с монастырём Малых сестёр.

Большой друг отца Александра сестра Клер, которая была там вместе с батюшкой, потом рассказывала мне, что выходя их музея он несколько раз повторил: «Это чудо! Это чудо!»

Что же поразило отца Александра в музее брата Шарля, который погиб как бы случайно, от рук воинствующих туарегов в пустыне Сахара? Казалось, это была бесславная кончина человека, строящего нереальные планы об обновлении Церкви. Как мог Шарль де Фуко осуществить все свои идеи, вынашиваемые в пустыне? Остались лишь его записи, опубликованные впоследствии отцом Р. Вуайомом. Но прошли годы, и в Западной Церкви началось истинное возрождение христианства. Многое, о чём мечтал брат Шарль, сегодня осуществилось. Значит, своей смертью Шарль де Фуко (и не только он) что‑то сдвинул в устройстве мира, и Католическая Церковь сегодня идёт по пути, который он предвидел. Второй Ватиканский Собор в 60–е годы явился знаком того, что Западная Церковь вышла из кризиса, из полосы стагнации, в которой пребывала не одну сотню лет.

Что стоит за этим? За всем этим стоит жертва Христа, завершение святыми и мучениками в своей жизни продолжающегося Воплощения… Выходя из музея Шарля де Фуко, батюшка, я думаю, размышлял о чуде воскресения Западного христианства. Семя, упавшее в землю, принесло много плода. Возможно, на похоронах матушки Магдалены он молился о том, чтобы и в России произошло возрождение Церкви …

И не просто так эта тайна открылась отцу Александру в Риме. Именно здесь погиб апостол Петр, обновляя жертву Христа, чтобы город этот стал оплотом христианской веры, чтобы здесь расцвела Церковь. И когда отец Александр вернулся в Россию, время стало для него близко и коротко. Можно сказать, что с момента возвращения отец Александр стал работать ещё более интенсивно.

Он и раньше не тратил времени на себя, даже когда это было крайне необходимо, а теперь, как справедливо вспоминал Ив Аман, «казалось, им владела мысль, что ему предоставлена незаменимая возможность передать людям Евангельское Слово, что его время сочтено и что он не должен терять ни минуты».

Незадолго до поездки батюшка поскользнулся и повредил руку, но упорно отказывался её лечить, т. к. на это нужно было время. И каждую Литургию Он служил с постоянной болью в руке. Во время Причастия, когда ему приходилось поднимать лжицу раз сто — сто пятьдесят, с его лба фадом катился пот; я видел, как он превозмогает себя в каждом движении.

Но, по его собственным словам, сил у него в это время было намного больше, чем в молодости, вопреки всем физическим законам. Чем больше он работал, тем больше в нём было этой благодатной силы. Так нарастало в батюшке действие Духа Божия. Воистину, последний год он шёл за Христом во всём.

Я думаю теперь, что он знал о своей близкой участи, знал так же, как в детстве знал о своём будущем священстве, как знал о том, какие книги он напишет. То, что отец Александр чувствовал свою скорую смерть, ясно из одной беседы, состоявшейся в 1988 году в доме у наших общих друзей. Он говорил тогда: «Только подумать, сейчас на носу 2000 год. Так исторически сложилось — 12 лет и все. Но к тому времени мы все станем значительно старше. Значительно, по существу… (очень длинная пауза, и сразу прервался) ВСЕ!».

В той же беседе батюшка мрачно пошутил: «Если мне отрежут руку, я буду ходить с культёй и служить, а если мне отрежут голову, то у меня уже будет меньше шансов служить». И далее, без перехода, с сожалением заметил: «Когда мы умрём, все‑таки, мы не будем людьми, что‑то тут такое не то — развоплощённые существа. Это ведь не то, что Бог задумал — развоплощенные… Мы чаем воскресения мёртвых и жизни будущего века».

Он говорил в том разговоре, как напряжённо надо прожить эту жизнь, предвидя очень трудные годы. Он как бы летел навстречу всем ветрам; проводя параллель, он напоминал, что Господь проповедовал всего три года, остальное время была подготовка. И батюшка открыто проповедовал ровно столько же — с конца 87–го года до середины 90–го. Для него опыт Господа был очень важен; он свидетельствовал, как много можно успеть за короткий срок.

Я помню последний разговор с батюшкой, когда он хотел укрепить мою волю, подготовить меня. Он вдруг стал говорить о моём будущем, предсказывал необыкновенно интересную работу, а у меня сердце сжималось от тоски, и я не смел уточнить, как это будет. Потому что в нарисованной им перспективе у меня был свой путь, и его рядом не было…

Он ничего не сказал о своей близкой смерти. Видимо, не хотел расстраивать; да и что бы он мог услышать от нас в ответ кроме: «Да не будет этого с Тобой, Господи» (Мф 16. 22).

Сейчас мы живём надеждой, что эта разлука временная. В книге «Сын Человеческий» батюшка писал: «Ученики не должны унывать, расставаясь с Христом. Он вернётся к ним. “Истинно, истинно говорю вам: вы будете плакать и рыдать, а мир будет радоваться. Вы печальны будете, но печаль ваша в радость обратится…”»

Источник нашей надежды — это тайна христианства, потому что всегда, «рождение Церкви, рождение христианства — это есть рождение в безнадёжности, рождение в отчаянии, рождение в тот момент, когда все человеческие возможности потерпели полное фиаско».

Прославляя мучеников, мы часто говорим, что они умерли за веру. Но Христос умер не за веру, а за людей, за спасение каждого. Это наивысшая евангельская жертва. В нашем жестоком, бесчеловечном веке — это смерть Максимилиана

Кольбе за других, это смерть матери Марии за конкретного человека, смерть множества других известных и неизвестных мучеников, пострадавших за людей.

Отец Александр сделал очень много в борьбе с силами зла; уже при его жизни в Православной Церкви произошёл прорыв к свету. Его апостольские проповеди и апологетические лекции приводили в Церковь все новых и новых воинов Христовых. Он был прекрасным делателем на жатве Господней. Он до конца нёс крест за возрождение Православной Церкви.

Но отец Александр жил в стране, где с каждым может случиться любая беда. И хотя он был под непоколебимой защитой, зло только ждало случая, чтобы его уничтожить. Он знал, что если попросит, сонмы ангелов Его окружат, защитят и ничего с ним не случится. Но он этого не сделал…

Он был убит носителями зла тогда, когда достиг вершины, когда уже сделал всё, что хотел сделать в земной жизни. Он сам говорил в конце 80–х, что Бог дал ему завершить то, что было задумано; последнее, что оставалось — отдать «созревшее зерно» Господину жатвы… И отец Александр согласился идти до конца дорогой апостолов и мучеников, он умер в России и за Россию.

Почему мы так плохо понимаем произошедшее с отцом Александром? Потому что давно уже не содрогаемся при мысли о самом страшном, что произошло в истории — умалении и уничижении Бога, «агонии и предательстве, ужасе и смерти, которые сосредоточены в Страстной неделе». Голгофа перечёркивает «мирное» восприятие христианства, взрывает его. В страданиях Бога, Который к нам приблизился, заложена тайна, ибо здесь — граница человеческого спасения. И настоящий святой, истинно приближающийся к Богу, проходит че–рез то же самое — умаление, уничижение, беззащитность. «Человек, который ближе к Евангелию, ближе к Кресту».

В гибели отца Александра в очередной раз обнажилась вся грязь и мерзость — агония того мира, который уничтожает самое лучшее, самое святое…

«Да, действительно, Бог обитает в силе и славе, но не только в этом, — говорил отец Александр. — Он обитает в уничижении и, по–видимому, в уничижении даже больше». Время силы и славы ещё не пришло. Но мы это понимаем с трудом. Даже во всякой картине, в любой иконе на тему страстей, считал батюшка, присутствует элемент некой фальши. А на самом деле Христос говорит нам:

«Я умер за вас, Я пришёл в этот прекрасный созданный Мной мир, который из‑за ваших грехов, из‑за сатанинского воздействия омрачён. И Я здесь гибну, потому что святое обязательно должно гибнуть, когда приходит мрак. Это Моя жертва любви — быть рядом с вами. Несмотря на смерть, несмотря на грех, который касается Меня сего

Так думал о смерти Спасителя отец Александр. И сам он, следуя за Христом во всём и до конца, ещё раз указал нам самый подлинный путь обновления Церкви. Ибо всякий раз, когда явленная бесконечная Любовь Бога распинается в этом мире на очередном Кресте, тем, кто, несмотря ни на что, ищет углублённого союза с Ней, — открываются всё большие источники неиссякаемой силы.

Удар, нанесённый отцу Александру в воскресение, 9 сентября 1990 года — это удар по Церкви. Но именно он вновь подталкивает Церковь к небу! Поднимает Ее со дна, даёт силы для борьбы со злом. Новый рывок вперёд, новое действие Слова Божия — явление Христа во святых и мучениках.

Раньше, когда рационализм не господствовал в мире до такой степени, это понимали лучше. «Мученикам завидовали,

их почитали, умерших за Христа считали не просто героями прошлого… их молили о заступничестве перед Богом». Церковь в древние времена даже не считала нужным канонизировать мучеников как святых, они считались подлинно святыми с момента своей мученической кончины.

Отец Александр говорил: «Мир так плохо прислушивается к добру, мир исключительно бессилен». Но праведник обретает настоящую духовную власть над злом, становясь жертвой, через Крест. Христос вновь и вновь приходит к нам в своих учениках, участвуя в продолжающемся Воплощении. Именно в святых происходит явление Христа миру. И в этом залог постоянного возрождения Церкви.

Гибель отца Александра надо рассматривать как жертву за своих духовных детей, за свою страну и, несомненно, за единство всех христиан. Для него настоящим горем было то, что ничего не двигалось с места в деле объединения Церкви, которое он считал жизненно важным для будущего всего человечества. Замысел Христа о Церкви стоит того, чтобы отдать за него жизнь… Отец Александр стал первым мучеником экуменизма.

В XIX веке Бог даровал России гениального философа, поборника единства христиан Владимира Соловьева. «Когда приходите на его могилу, — говорил батюшка, — помните, что этот человек жив!»

В XX веке Бог даровал России великого мыслителя, священномученика отца Александра. На его могиле мы также должны помнить, что этот человек жив. Ибо святые являют нам Воскресение, невидимое, но истинное, ещё до всеобщего Воскресения.

Не зря преподобный Серафим Саровский призывал своих чад не считать его умершим: «Когда меня не станет, вы ко мне на гробик ходите, и чем чаще, тем лучше. И всё, что есть у вас на душе, что бы ни случилось с вами, придите ко мне, да и все горе своё и принесите ко мне на мой гробик. И как живому, все мне и расскажите, как живому говорите, так и тут. Для вас я живой есть и буду вовеки…» «Ибо такова привилегия великих душ, — говорил батюшка, — продолжать участвовать в становлении Царства Божия на земле».

Я знаю человека, который однажды на могиле отца Александра созерцал как бы парящий Крест с распятым на нём Христом. Лица Господа не было видно, но этот гигантский белый, светящийся Крест осенял нашу землю, ограждая её от подступающей тьмы, простирая свои лучи от земли до неба и вправо, и влево, до конца Вселенной. Этому человеку казалось, что он стоит на полюсе мира… И после такого видения его пронзило ясное осознание, что тысячелетняя эра разделения Церкви закончилась!

Накануне своей гибели отец Александр прочёл заключительную лекцию из цикла «Христианство» — великую проповедь о Христе. Она много раз перепечатывалась, переведена на разные языки, попала на страницы Интернета. В ней батюшка выразил всю свою любовь ко Христу. Это не лекция, это ода Христу, это Откровение о Христе.

Однажды, вспоминая Державина и Данте, отец Александр сказал, что эти «великие праведники и провидцы» умерли вскоре после того, как написали строки, в которых воплотилось их непосредственное созерцание Бога. «И уходят в это мгновение…»

Не то же ли самое произошло и с батюшкой? Ведь он был убит через 12 часов после той лекции. Но этими словами о «великих праведниках и провидцах» он сам невольно определил свой статус в вечности.

После гибели батюшки архиепископ Михаил написал: «Отец Александр был поистине пророком нового времени и предвестником евангелизации всего служения Православной Церкви, евангелизации, которая соответствует назревшим потребностям и чаяниям православного народа».

Отец Александр был горящей свечой, которую Господь зажёг в России во время её страданий, её крестного хода к возрождению Церкви. И теперь, когда эта свеча погасла, необходимо зажечь её снова, сохранить этот огонь и передать потомкам. Чтобы пришло для православных христиан то время, когда на Пасху они воспоют вместе со всеми христианами мира: «Христос воскресе из мёртвых, смертью смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!»

ПРИЛОЖЕНИЕ

Шеститомник отца Александра «История религии. В поисках Пути, Истины и Жизни»[238]

Отец Александр всегда писал только о том, что ему самому было интересно, что захватывало его целиком. В детстве таким объектом, поразившим его воображение, был мир живой природы. И уже в 6 лет он попробовал сделать свою первую иллюстрированную книжку о мире животных.

Но в 12 лет в его жизнь вошла тайна, вошла любовь, несравненно превышающая его любовь к природе — тайна веры. Нельзя сказать, что до этого он был неверующим. Но, как он сам позже напишет в своей шеститомной «Истории религии» о природе веры, сущность подлинной религиозности состоит в «ощущении человеком присутствия Бога, во встрече с Ним, в любви к Нему, в жажде познания Его». И в жизни отца Александра были моменты особого присутствия Бога, которые он определял как этапные встречи, особые Откровения, Призывы, которые на многие годы определяли его судьбу.

Именно после того, как он пережил в детстве первую особую Встречу с Господом, у него возникло желание поделиться опытом своей живой веры на страницах книги. В результате появился первый рукописный вариант «Сына Человеческого». Автору было тогда 15 лет…

В дальнейшем он переписывал эту книгу несколько раз, она обогащалась научными данными, историческими и богословскими приложениями, но всегда оставалась, прежде всего, его «Символом веры».

Следующей книгой должна была стать многотомная «История Церкви» (в своё время таков был замысел и Владимира Соловьева, которого отец Александр всегда называл своим духовным учителем).

Он взялся за этот труд ещё в юношеские годы. Однако, когда рукопись первого тома была оформлена в виде книги и стала доступной для чтения в кругу друзей и его семьи, она не встретила одобрения. И тогда он пришёл к выводу, к которому пришёл до него и Владимир Соловьев: для такой книги читателя надо сначала подготовить или даже создать. А для этого до «Истории Церкви» необходимо написать христианское изложение истории мировых религий, в которой происхождение и место христианства было бы показано с позиций всей совокупности как исторических, так и богословских знаний.

Известно, что В. Соловьев этот замысел осуществить не успел, но вслед за ним, подхватив его идеи, группа авторов — среди них А. Ельчанинов, С. Булгаков и П. Флоренский — в начале века написали краткий курс истории религий. Он был издан в 1911 году и послужил для отца Александра отправной точкой. (До этого были и другие попытки выполнить замысел

В. Соловьева, но все они не были доведены до конца.) Что же касается очерка А. Ельчанинова и др., то хотя он и был закончен, но, по словам отца Александра, «осветил, да и то кратко, лишь важнейшие этапы религиозной истории». В дальнейшем план такой работы был намечен Н. Бердяевым в статье «Наука о религии и христианская апологетика». О западных авторах отец Александр говорил, что наибольшее влияние на него оказали идеи Кристофера Доусена.

Итак, отец Александр поставил перед собой задачу «выполнить то, что завещал Владимир Соловьев нашему времени. По возможности доступно изобразить драматическую картину духовной истории, воссоздавая её в свете целостного христианского миросозерцания…» [239].

Другая задача «Истории религии» отца Александра, которая несомненно была близка планам Владимира Соловьева, — показать универсальный характер Божественного Домостроительства. На такую цель указывают многие сквозные темы шеститомника, а также само стремление автора искать и находить в разных религиях общие динамические и статические факторы.

И ещё одну цель несомненно преследовал автор: продемонстрировать истинно христианское отношение к другим религиям, создать платформу для диалога, снять барьеры конфронтаций, воздвигнутые временем, невежеством, предрассудками.

Остановимся теперь на методах, используемых автором для решения поставленных задач. Отмечу главное.

Прежде всего, для отца Александра история религии (как и вообще всякая история) — это история великих личностей. Он писал: «История мысли — это в значительной степени история мыслителей. Личный гений оплодотворяет нерасчленённую и бесформенную стихию традиций, созидая нечто новое». Именно творческая сила личности определяет развитие религии [240]. И в другом месте: «схематические построения, догматические аллегории и легенды не могут создать настоящей религии. Новые религии, как новое видение мира и человека, как новое откровение и новое постижение, всегда зарождаются в глубинах человеческой личности».

И вот на страницах шеститомника через судьбы конкретных людей, повлиявших на духовное развитие своих народов, через обстоятельства их жизни и служение, через их призвание автор показывает нам направление религиозной истории, а так как Бог наш есть Бог истории, то и волю Бога.

Можно сказать, что глубочайшее уважение отца Александра к героям своего повествования есть другая сторона его благоговения перед Святым Духом, дыхание Которого он ощущал в каждом зачинателе новой религиозной традиции. Очевидно, отец Александр видел в таких людях действие Божественного промысла.

Возможно, поэтому его портреты духовных лидеров человечества всегда очень добрые. Читатель не встретит в его книгах попыток приписать нехристианским учителям, например, демонические черты.

За такой явный пиетет автора к основателям мировых религий и религиозных учений некоторые критики сегодня считают возможным упрекать отца Александра в излишней терпимости к иноверию. Они не понимают, что для историка–христианина такая терпимость — прежде всего дань уважения к своему Небесному Отцу, Которому было угодно направить разные народы в определённое время по путям, известным лишь Ему Одному. И отец Александр спокойно ведёт читателя по этим путям Божественного Домостроительства, предлагает всматриваться, изучать, сопоставлять, вдумываться, чтобы уже потом помочь осмысленно вернуться на ту дорогу, которая была и его собственной — дорогу пророков Ветхого Завета, прямо восходящую на вершину Евангельского Откровения.

Надо заметить, что отец Александр предвидел, что некоторым читателям почудится в его книгах апология нехристианских верований, и тем не менее не счёл нужным оберегать их от такого «соблазна». Сам он говорил об этом так: «Сфера религиозная — совершенно особая сфера. Без проникновения в самый дух вероучений, без частичного отождествления себя с их исповедниками невозможно ничего понять в сущности религий. Только путь внутреннего сопереживания, когда мы ищем истину вместе с анимистом, буддистом или греческим мыслителем, может помочь уловить подлинную динамику религий» [241].

Читатель, следующий за автором по ступеням духовного развития человечества, начинает глубже понимать и само христианство, ибо получает «возможность по–новому взглянуть на Евангелие, увидеть его в широкой мировой перспективе».

В результате такого «посвящения» история религии представляется уже «не скопищем заблуждений, а потоками рек и ручьёв, несущих свои воды в океан Нового Завета».

Другой способ, которым пользуется автор, чтобы помочь читателю прикоснуться к исследуемой древней культуре — приобщение к её литературному наследию. На страницах шеститомника встречаются выдержки из литературных произведений древнего Шумера и Египта, шедевры Китайской поэзии и буддистские супы и, конечно, обильные цитаты из Библии.

При этом отец Александр хорошо понимал, что нельзя оставлять читателя один на один с миром незнакомых символов и метафор, пусть формально и переведённых на русский язык. Используя весь аппарат современной научной экзегезы и одновременно старательно уходя от наукообразного языка, автор помогает преодолеть все барьеры непонимания и делает древние тексты интересными и близкими.

Если мы к тому же обратим внимание на подробнейшую библиографию к каждому тому, то нам станет ясен и ещё один замысел отца Александра: посвятив читателя в язык древних культур, приоткрыть ему мир духовных и литературных первоисточников. Это особенно важно в такие времена, как сегодня, когда многие обращаются к второсортной оккультной и теософской литературе, которая, по мнению отца Александра, чаще всего опошляет и извращает идеи великих учителей древности.

Чтобы помочь своему читателю, отец Александр пользуется и письменными памятниками, и данными археологической науки, благодаря которой мы можем теперь в деталях знать особенности древнего быта… На неоспоримое преимущество такого «научно–критического исследования исторической человеческой оболочки» указывал протопресвитер Алексей Князев в своём предисловии к шестому тому «На пороге Нового Завета». Он писал, что «благодаря открытиям в области истории, философии, палеографии, других вспомогательных наук в области исагогики, мы приведены к возможности ещё ближе, полнее и подробнее видеть действие открывающего Себя Бога человечеству и устрояющего его спасение» [242]. Алексей Князев — один из немногих современных православных учёных, кто сразу одобрил замысел отца Александра и кто призывал благословение на его труд…

Этот экскурс в методы отца Александра будет неполным, если не сказать о литературном стиле и языке, которым это огромное произведение написано. Мне навсегда запомнятся первые впечатления от чтения этих прекрасно оформленных, с таким трудом доставленных из‑за границы книг: это было чувство наслаждения. Охватывал восторг от сочетания глубочайшей мысли с поэтической метафоричностью, кристальной ясностью изложения, динамичностью повествования и даже некоторой лапидарностью. Можно вспомнить и слова самого автора, который писал, что задумал своё повествование в духе повести или даже поэмы.

То, что книги отца Александра не пособие и не учебник, а прежде всего высокохудожественное литературное произведение, надо иметь в виду при подготовке их переводов на другие языки, но не менее важно учитывать всем издателям то, как щепетильно относился автор к оформлению книг шеститомника. Он считал абсолютно необходимым, чтобы эти книги были снабжены богатым иллюстративным материалом, отражающим культуру соответствующей цивилизации или эпохи.

Шеститомная «История религии» была закончена к концу 70–х годов. Но, на самом деле, томов, в которых автор хотел рассказать о путях Божественного Домостроительства,

N

могло бы быть пять, потому что именно в пяти книгах рассказывается о различных религиях и о религиозном восхождении человечества к Евангельскому Откровению. Однако понадобилась ещё одна книга, первый том — «Истоки религии», который сам отец Александр называл введением ко всем остальным книгам.

Объясняется это тем, что ему прежде всего надо было установить с предполагаемой читательской аудиторией языковой, понятийный контакт. В аудитории же этой — будем помнить — были люди, не только неверующие, но со школьной скамьи усвоившие стереотипы атеистического воспитания.

«Впервые, — свидетельствовал владыка Михаил, — появилась духовная пища, предназначенная для членов нашего общества, воспитанного в атеизме, в отрыве от всякой религиозной традиции. Такие книги оказывали огромное воздействие на неверующих и колеблющихся» [243].

Можно даже утверждать, что весь круг тем первого тома определяется именно стремлением автора к налаживанию диалога с читателем. Среди вопросов, которые поднимаются на страницах первого тома, есть такие важные, как сущность и происхождение религий, взаимодействие науки и веры, воздействие религии на культуру и социальную жизнь.

Одна из тем, которую отец Александр разрабатывает в «Истоках религии» достаточно подробно, — это тема познания и связанные с ней вопросы: типы познания, роль интуиции в познании, что есть понятие религиозного опыта, место разума в Богопознании, познание мира и идея Бога и, наконец, важнейший вопрос, — что такое Божественное Откровение.

Этот очерк и сегодня достаточно актуален, ибо все советские люди десятилетиями воспитывались на так называемой ленинской теории познания — идеологической системе грубо атеистической, разработанной специально для манипуляции сознанием народных масс.

Отец Александр выделяет три типа познания: рациональное, основанное на здравом смысле; высшее — физикоматематическое и философское мышление и третий путь познания — путь непосредственного, интуитивного восприятия. Последний тип познания он считает наиболее глубинным и полным восприятием реальности, которая превышает, хотя и не исключает, все остальные типы познания, ибо «познание, согласно отцу Александру, носит целостный характер, в котором тесно взаимосвязаны все три уровня постижения» [244].

В любом простом типе познания, считает отец Александр, активной является только одна воля — воля человека. Но когда человек включается в процесс познания сверхчувственного бытия, тогда в соприкосновение входят две активные воли, и такой процесс познания предполагает Диалог. Собственно, тут главное отличие человеческих открытий от Божественного Откровения.

Важнейшим следствием Откровения оказывается то, что человек выходит из Встречи уже не таким, каким он в неё вступал. Что‑то происходит с ним самим. «Откровение есть процесс, тесно связывающий того, кто познает, с Тем, Кто ему раскрывается», — пишет автор [245].

Важно также отметить, что, по глубокому убеждению отца Александра, встреча с Богом — вовсе не уникальное событие, рано или поздно она «происходит в жизни каждого человека, и религиозный опыт есть опыт универсальный, всечеловеческий…»[246]. «Миллионы людей, имеющих чистое сердце и искренне любящих истину, способны к переживанию Божественной Реальности… Разница же между святыми, религиозными гениями и людьми обыкновенными — в человеческом ответе на Встречу с Богом». Для одних она подобна «мгновенной вспышке молнии, за. которой нередко наступает мрак», другие же «всем своим существом приобщаются Божественной жизни и сами становятся её носителями» [247].

С универсальностью религиозного опыта связывает автор возможность Диалога между представителями различных религий. Глубоко изучив все религиозные направления, отец Александр пришёл к убеждению, что общим звеном между ними является само «единство человеческой природы, а также родственность переживаний, которые вызывают у человека чувство Высшего и мысль о Нём» [248].

Более того, он был уверен, что для тех, у кого есть настоящий диалог с Небом, обязательно найдутся общие темы и на Земле, ибо «благоговение, подлинное ядро религий, роднит между собой даже язычника и последователя высших мировых религий».

Важно только не потерять из виду, что такое отношение автора к другим религиям — это не проповедь панрелигии и не создание универсальной обезличенной религии. В основании позиции автора — глубочайшее уважение к культурным и национальным особенностям религиозных проявлений. Отец Александр в своих трудах всегда выступает против смешения в одну кучу национальных культур, против религиозной эклектики.

Отношение отца Александра к нехристианским верованиям (о которых, собственно, и идёт речь в его шеститомнике) целиком основано на учении Отцов Церкви (св. Иустин Мученик, св. Климент Александрийский и др.), а также более поздних учителей, которые указывали на возможность частичного богопознания даже и у язычников (например, св. Серафим Саровский или святитель Иннокентий Херсонский).

Развивая их мысль, отец Александр писал, что «постижение божественной реальности осуществляется постепенно, в строгом соответствии с готовностью человека к мистической Встрече» [249].

Несмотря на то, что как историк автор видит религиозный путь человечества «зигзагообразным и неровным», тем не менее он убеждён, что путь этот устремлён к свету Богочеловека.

Другой важной темой первого тома, дающей нам представление о взглядах отца Александра, является тема эволюции. Будучи последовательным эволюционистом, он не видит противоречий между Божественным Откровением, запечатлённым в первой главе книги Бытия, и данными науки. «Откровение говорит нам о сущности и направленности процесса, — утверждает автор, — а наука пытается уяснить его конкретное содержание» [250]. В его рассказе об этапах творения поражает, как, гармонично дополняя друг друга, могут уживаться вера и научное мышление.

Чтобы не углубляться далее в эту огромную тему, достаточно сказать, что в этом вопросе отец Александр стоял на позициях, весьма близких к Тейяру де Шардену, причём ещё тогда, когда католического учёного в России никто (включая и самого отца Александра) не знал и не читал. Только в 60–70–е годы отец Александр смог сравнить свои мысли с выводами Тейяра де Шардена. Он был во многом с ними согласен. Но, в отличие от французского философа, отец Александр всегда последовательно отстаивал Церковное учение о грехопадении и Спасении. Он писал, что «у Тейяра де Шардена, если не по форме, то по существу, как‑то теряется проблема искажённости человеческой природы. Она оказывается далека от его основной интуиции». А это «ослабляет его учение, отрывает его от реальной действительности» [251].

И ещё, с чем не мог согласиться отец Александр, так это с убеждением Тейяра де Шардена, что зло — это, прежде всего, естественный продукт «игры больших чисел», что беспорядки и неудачи являются продуктом разложения, который естественно и неизбежно сопровождает жизнь. Однако понимание Тейяром де Шарденом Церкви как творческого начала в современном обществе было для отца Александра исключительно близким. Более того, он считал это учение чрезвычайно важным именно сегодня, потому что оно помогает выработке положительного идеала [252]. В противовес мрачной безнадёжности, враждебному неприятию мира и Тейяр де Шарден, и отец Александр предлагают нам сегодня одно: идти к миру с действенной проповедью Христа.

Теориям Тейяра де Шардена отец Александр посвятил одно из приложений к «Истокам религий», а также предисловие к недавно вышедшему в России сборнику его религиозных работ.

С темой эволюции для отца Александра тесно связана тема свободы. Для него очевидно, что возможность свободного выбора должна быть обязательно заложена в существо, задуманное как образ и подобие Творца Вселенной.

Одновременно автор начинает развивать темы греха, зла и страдания, которые проходят через все книги его религиозной истории. И на протяжении всего путешествия по мировым религиям отец Александр постоянно выделяет и сравнивает две религиозных тенденции, два мировосприятия, противостояние между которыми возникло на заре человечества и сохраняется, к сожалению, до сих пор даже в христианстве. Это, с одной стороны, — направления динамической духовности, сочетаемые с преклонением и благоговением перед Высшим. А с другой стороны — религиозные тенденции, имеющие истоки в регрессивных статических элементах подсознания, связанные со стремлением и «в религии находить корыстные цели», с искажённым представлением о своём месте в мире.

Так отец Александр открывает одну из самых важных тем шеститомника — тему магического богопротивления.

С другой стороны, через все повествование проходит мысль о том, что грехопадение не смогло уничтожить образ Божий в человеке, но что со временем «Бог снова начинает возвращаться в его сознание… и, в конце концов, отзвуки первоначальной интуиции Единого и новые духовные поиски приводят к великим мировым религиям и к восстанию против тирании магизма». «А эти религии уже, в свою очередь, — считает автор, — явятся прелюдией и подготовкой к Новому Завету, который откроет миру Сущего в лице Богочеловека» [253].

Название «Магизм и единобожие» как нельзя лучше определяет содержание второго тома цикла «История религии». Ибо весь он посвящён завязке мировой религиозной драмы, суть которой именно в столкновении магического мироощущения и настоящей веры.

Начинается же второй том с описания состояния человечества, оттеснённого от Бога языческими представлениями.

«Желание быть как Бог, — пишет автор, — отдалило человека от Источника Жизни и поработило его демонам и стихиям. Оно не только породило многобожие, но и вскормило магию, магическое миросозерцание» [254]. В библейских рассказах о Древе познания и о последующих этапах грехопадения отец Александр видит проявления как раз таких богоборческих притязаний древнейших людей.

В свою очередь, искажённое мировосприятие, стремление «овладеть силами божества, поставить их себе на службу» приводит человека к мысли, «что все в мире связано жёсткой причинно–следственной связью и что определённые ритуалы могут дать в руки человеку рычаг для управления природой и богами» [255]. Отсюда, как следствие, — нарушение взаимосвязи человека с Богом, появление религий и, как ни печально, науки. В приложении ко второму тому отец Александр определяет единство Магизма и Грехопадения как духовную болезнь. Ибо «главный двигатель магии — самость, извечный антипод любви» [256]. Это замечательные слова, сказанные не просто учёным, но опытным пастырем, духовидцем, который прослеживает развитие магизма через всю историю человечества: от очевидных его демонстраций в древних языческих ритуалах до более тонких, но не менее греховных противодействий, оказываемых Духу Любви современными законниками и фарисеями.

Приверженцы строгого выполнения религиозных законов и ритуалов, к какой бы религии они ни принадлежали, обычно думают, что своими действиями они спасают как минимум национальную культуру, но для отца Александра очевидно, что именно обрядовое, родовое мировоззрение с самого начала и на протяжении всей истории цивилизации самым губительным образом воздействовало на ход духовного развития человека. В частности, оно породило идеологию материализма «с его полным отказом от всего, что выходит за рамки чувственного»[257].

С магическим миросозерцанием автор связывает и происхождение коллективного, родового сознания, а также влияние его на культуру и вообще на развитие человеческого общества.

Известно, что коллективные, магические представления подавляют творческое начало в личности. Взятые вместе, они глубоко антагонистичны христианскому учению о человеке. «В коллективе, подчинённом воле царя–мага, — пишет отец Александр, — личность должна раствориться среди племенного целого, ибо властителям легче управлять «массой», нежели личностями» [258].

Результат оказывается трагичным: коллективное магическое сознание давит на народы, «парализует творческую активность и религиозный гений человечества», тормозит развитие культуры [259].

Читая эти строки, мы не должны забывать, что они были написаны в самом эпицентре современной магической, коллективистской цивилизации, явившей всему миру очередной пример духовной, культурной и экономической стагнации.

Рассматривая во втором томе первобытные культы, порождённые угасающим религиозным сознанием и жаждой самоутверждения, отец Александр, прежде всего, исследует происхождение культа Богини Матери. Глубинные мифологические корни этого культа он обнаруживает в различных языческих религиях: то ей поклоняются под именем Судьбы или Рока, или Необходимости, то под видом все порождающей Бездны или Материи. Но, в любом случае, её ставят всегда выше прочих богов.

Можно было бы пройти мимо, казалось бы, экзотической темы, если бы не очевидные проявления древнего культа в современной жизни России. Ведь все советские идеологические мифы так или иначе были пропитаны отголосками этого поклонения. Взять хотя бы, к примеру, патриотическое воспитание (понятие «Родина–мать») или песни о судьбе (постоянная тема советских композиторов). Могучая гордая женщина, антипод Честнейшей Херувим, вместе с другими языческими символами до сих пор смотрит на нас с советских «икон» на станциях московского метро, а её статуи красуются в различных скульптурных группах, и все это доказывает, насколько легко подсознание, освобождённое пропагандой от настоящей веры, впускает в себя элементы языческой архаики…

Другая тема первых глав «Магизма и Единобожия» — пути возникновения доисторического мистицизма. К нему, согласно отцу Александру, восходит не только большинство экстатических языческих культов, вроде шаманских, но также и некоторые пророческие движения древнего Израиля. Вообще же, тема мистики, её происхождения и развития — одна из наиболее проработанных и самых интересных во всём шеститомнике. При этом экскурсы в мистицизм не перегружены необыкновенными историями и приключениями из мира духов. Если автор и использует такие примеры, их цель одна — показать место мистических переживаний в истории религий. И оказывается, что это место совсем не простое, не однозначное….

После погружения в мир древнейших магических культов отец Александр прослеживает развитие языческих представлений в древних цивилизациях Египта, Шумера, Греции и древней Индии. Там в борьбе двух начал — магии и чистой религиозности — в конце концов победила магия.

Но вот в следующих частях книги мы уже видим, как тонкий, еле заметный ручеёк Единобожия пробивается то тут, то там через воздвигнутые Магизмом преграды язычества в самых различных уголках Древнего мира: в том же Египте и в Древней Месопотамии, Индии и Греции. Однако «полноводной рекой, приведшей к возникновению религии Откровения», он становится не в могучих цивилизациях, а в маленьком Израиле, который теперь попадает в центр повествования автора.

Важно отметить, что такое развитие событий отец Александр отнюдь не рассматривает как результат эволюции религий. Вслед за Ж. Даниэлу он считает Божественное Откровение Израилю вторжением в историю Трансцендентного Бога, т. е. чудом. Но, с другой стороны, это не означает, что Откровение он видит как одностороннее и тираническое воздействие на человека. В Откровении, по мысли автора, приоткрывается тайна Богочеловечества… «преломление небесного света в духе сынов Земли».

Вот почему с темой Откровения так тесно связана тема призвания. Призвания Авраама, Исаака, Иакова и вообще призвания сынов Израиля.

Призвание — это тайна, которую нельзя определить однозначно. Но вот какие ориентиры даёт нам отец Александр: прежде всего подробное описание исторического фона событий, особенностей национальной культуры Израиля и состояния религиозных взглядов. Его рассказ намного короче, чем известные работы на эту тему Соловьева, Бердяева и Булгакова, но его нельзя назвать поверхностным; эта краткость рождается, благодаря лаконичности метафорического языка автора и ясной логике повествования. «Религиозное призвание Израиля, — пишет отец Александр, — было даром великим и мучительным, и вся история народа–скитальца стояла под знаком борьбы, под знаком «исхода» — исхода Авраама из Харана, исхода из Египетского рабства, Вавилонского плена, из пут обрядовой религии. Величайшим «Исходом» был исход Израиля в Христианство, который совершила лишь часть народа» [260]. Вслед за отцом С. Булгаковым отец Александр видит на Израиле «печать избранничества и осевого положения в Истории». И этим избранничеством он объясняет отношение Израиля к Евангельскому событию. Именно осевое положение в Истории определяет «двойственность Израиля, родившего Мессию и отвергшего Мессию». Более того, с «величием и славой избранных Богом людей» отец Александр связывает благо всех племён и народов.

В то же время отец Александр начинает развивать мысль об универсальном характере Божественного Откровения, данного сначала праотцам Израиля, а затем через пророков и Христа — всему человечеству. «Обетование Израилю, — утверждает он, — не носило узкоплеменного характера». Но светлая точка, возникшая «среди сумерек многобожия, должна была расти, расширяться и превратиться в конце концов в Новый Завет». Здесь отец Александр видит истоки вселенского характера Нового Израиля — Христовой Церкви….

Еще одна тема, поднимаемая в «Магизме и Единобожии» (связанная с Обетованием и Избранием), — это тема Союза–Завета, и самые блестящие страницы второго тома посвящены главному герою Ветхого Завета — пророку Моисею. Глава о нём возможно ещё и потому так трогает сердце, что многое в портрете Моисея напоминает самого отца Александра. Ведь им обоим в избытке была дана возможность и сила вдохнуть веру в окружающих их людей, укрепить их на пути поиска истины, вывести их из духовного рабства. И очевидно, что личный духовный опыт позволил автору написать, что именно «в общении с открывавшимся ему в горах Владыкой Вселенной черпал еврейский пророк силы для совершения своего непосильного подвига» [261].

В своей «Истории религии» отец Александр часто обращает внимание читателя на трагедии великих людей — Учителей человечества; как правило, эти трагедии связаны с непониманием современниками смысла их призвания и служения.

Это касается и пророка Моисея. Его судьба, действительно, была печальна. С его именем связали то, против чего он всегда вёл самую решительную борьбу, ведь именно он, как считает автор, положил начало многовековой борьбе против ритуализма.

Последний яркий портрет книги — пророк Илия, овеянный легендарной славой, окружённый каким‑то особым почитанием в Русской Православной Церкви. Пророка Илию отец Александр называет вторым Моисеем Израильской религиозной истории, который появился как раз тогда, когда Израилю снова угрожала опасность язычества, чтобы «нанести по нему сокрушительный удар»[262]. Автор обращает наше внимание на то, что великие пророки призываются, появляются на исторической сцене, когда для народа Божия (будь то Израиль или Церковь) возникает серьёзная угроза уклонения с истинного пути.

Великие пророки Моисей и Илия ознаменовали начало духовного переворота в истории религии, но ни того, ни другого пророка, считает отец Александр, «нельзя рассматривать как изолированные явления. В то время уже все человечество как бы просыпалось после магического сна, тяготевшего нам миром» [263].

Вторым томом шеститомной «Истории религии» завершается предыстория религиозного возрождения человечества. И с третьего тома, который носит название «У врат молчания», отец Александр начинает своё повествование об «осевом времени» — эре мировых Учителей. Третий том посвящён религиозным исканиям Китая и Индии, четвёртый — Греции, и пятый — пророкам Ветхого Завета.

Все три книги объединяет стремление автора находить сходные черты в религиях, возникших в странах, внешне никак друг с другом не связанных. Так, хотя 3–й том чрезвычайно интересен для европейца тем, что в нём приоткрывается завеса таинственности, всегда скрывавшая учения Востока, тем не менее, при ближайшем рассмотрении читатель понимает, что ничего принципиально нового в этих религиозных стремлениях не было.

Сравнивая духовные открытия Запада и Востока, отец Александр отмечает родство как в мистических, так и в рационалистических учениях различных стран и эпох.

Говоря о мистике, он прежде всего обращает внимание читателя на то, что восточная школа безмолвия духовно очень близка к Византийскому исихазму и что именно «поразительный опыт мистиков положил начало богословию, которое принято называть апофатическим, или [264].

С другой стороны, доброе отношение отца Александра к личности Конфуция не мешает ему написать о его учении, что «эта доктрина являлась общечеловеческим соблазном» [265]. Ибо и на Западе, и на Востоке во все времена возникали попытки «устранить высшие запросы духа из сознания человека и прикрепить его конечную цель к земле».

В глубокой заинтересованности отца Александра религиями Востока есть и ещё одна причина: мы можем наблюдать множество аналогий между духовными проблемами того времени и поисками сегодняшними — например, подобие мотивов, ведущих к разочарованию в официальных доктринах, в приземлённых идеологиях, в рационализме.

С фактом очевидного духовного кризиса «христианство закрытого типа», как всегда, не видит нужды считаться. А от возможной конкуренции со стороны других религий по привычке думает спастись с помощью государственных границ и противоестественных законов.

Но сегодня, в отличие от прежних времён, положение у закрытых религий стало намного труднее, ибо границы между странами исчезают и информационные барьеры рушатся. Люди получили возможность выбирать, а выбрав, оставлять привычную культурную оболочку (особенно, если она себя чем‑то скомпрометировала) ради экзотических или эзотерических культов.

Отец Александр такую ситуацию предвидел. В своём третьем томе он деликатно, но достаточно убедительно объясняет, что вся экзотика восточной мистики только внешняя. С другой стороны, он считал необходимым научить современников разбираться в основах восточных вероучений. В XX веке кришнаизм и йога широко распространились во всём мире. Однако критика христианскими священниками этих учений, часто не только не конструктивна, но отличается ещё и злобным поношением, обвинениями в демонизме и тому подобное. Естественно, разумного человека такая критика не убеждает.

А вот отец Александр в своих книгах уделяет этим мировоззрениям достаточно много места. Так, о йоге он начинает свой рассказ в третьем томе и заканчивает в шестом. Это подробный анализ, который может стать хорошим пособием для священников в тех случаях, когда им приходится вести диалог с адептами йоги.

Но главное место в третьем томе, конечно, отведено буддизму, причём отец Александр, как всегда, очень большое внимание уделяет основателю учения. Само возникновение буддизма, по мнению автора, не в последнюю очередь объясняется личностью Будды.

«Удивительная притягательность и тонкое психологическое чутье, — пишет он, — нежный вкрадчивый голос, привлекательная внешность, ореол святости и бесстрастия — все это не могло не оказывать колоссального воздействия на окружающих»[266].

Другим преимуществом Будды был его простой и ясный язык, на котором он говорил об очень важных вещах.

Но, конечно, не только внешними факторами объясняет автор популярность Будды и его учения, ведь буддизм обещал миру Спасение–Отца Александра часто спрашивали на лекциях о сходствах и различиях буддизма и христианства, ведь и то, и другое учение говорят о Спасении.

Так вот, несмотря на то, что многие обрядовые стороны в них совпадают, «в буддизме, — писал отец Александр, — различия между восточными религиями и христианством достигают своего апогея». И главная причина тут в том, что по своей сути христианство есть религия воплощения, а буддизм — развоплощения. Кроме того, в оригинальном буддизме нет попыток обрести Живого Бога. Если в Упанишадах и Махабхарате такое стремление есть, то Будда уже отвергает все, кроме трансцендентного. Это значит, что «Бог как Творец, как Разум, как Любовь, Бог, изливающий Свою благодатную мощь на созданную Им вселенную, был неведом Будце»[267]. В результате такого анализа отец Александр называет Будду атеистом, а созданный им буддизм странной религией без Бога.

И все‑таки отец Александр оценивает историческое значение Будды положительно. «Его величие, — отмечает он, — заключается в том, что он провозгласил Спасение главной целью религии, хотя и не мог спасти мир. Но, впрочем, кто из людей смог бы совершить это? Будда был поистине достоин любви и уважения». Так автор заканчивает свой третий том «У врат молчания».

В конце этой книги есть статьи–приложения, среди них весьма актуальный сегодня рассказ о Перевоплощении, Реинкарнации. Всем, кто когда‑либо присутствовал на лекциях отца Александра и слышал задаваемые ему бесконечные вопросы о Перевоплощении, не надо объяснять, насколько актуальна эта тема.

В четвёртом томе — «Дионис, Логос, Судьба», посвящённом древней Греции, отец Александр поставил перед собой серьёзнейшую задачу: проследить зарождение и развитие ряда идей, которые в дальнейшем оказали значительное влияние на становление европейской культуры и на развитие Вселенской Церкви. Действительно, «мученики и апологеты, учители и Отцы Церкви в большинстве своём, — пишет отец Александр, — были сынами греко–римского мира»[268]. А уже через них культура Древней Эллады оказала огромное влияние на все христианство. Автор ссылается на известные слова св. Иустина Мученика, считавшего, что для будущего восприятия Евангелия почву подготовили и учение Платона, и мировоззрение стоиков, и размышления философов.

Однако хорошо известно, что духовная подготовка не означает приобретение только положительного опыта. Часто бывает наоборот — разочарование в избираемых целях, в ложно понятых идеалах, в неправедных средствах скорее приводит к настоящему обращению. Так вот у жителей Эллады было более чем достаточно причин пережить необходимый для обращения духовный кризис. Романтические представления о прекрасной Элладе, о Золотом веке, о некоей обетованной и спокойной земле после исследований историков XIX — XX вв, оказались не более чем мифом, унаследованным Европой от позднего Возрождения. И легенда оказалась весьма далека от действительности. На самом деле, Греция так же, как и другие страны и культуры, имела все атрибуты, свойственные порочным магическим цивилизациям, «она была полна зверств, предательств, насилий, безумия и фанатизма. Она знала и коррупцию властей, и преследование инакомыслящих, и жестокий деспотизм» [269].

Но в том же XIX веке, утверждает автор, в результате исследований религии и философии «заново была открыта мистическая Эллада, суровая и трагичная…обнаружилась удивительная близость путей Греции и Востока». Древней Элладе были знакомы и вера в Судьбу, и оргиастические культы, и как итог развития, — «пессимизм и уныние, растерянность и отвращение к жизни. Мы обнаруживаем в ней мистическую тоску и проповедь аскетизма» [270].

Правдивый анализ поисков истины в Древней Греции, который предпринимает отец Александр на страницах четвёртого тома, особенно важен для христиан Восточной Церкви, которая многими корнями уходит именно в эту культуру.

Не пересказывая содержания всей книги, хотелось бы выделить несколько самых важных тем и, прежде всего, обратить внимание на те страницы, которые содержат анализ греческих религиозных форм, связанных с радикальным спиритуализмом. Ведь именно через религиозную и философскую мысль древней Греции проникли в раннехристианские общины такие заблуждения, как манихейство, другие гностические культы и различные церковные ереси. Их общей отличительной особенностью было выхолащивание из христианства тайны Воплощения.

К ранним религиозным сектам, исповедующим крайний спиритуализм, отец Александр относит, в первую очередь, орфиков, ибо у них уже были все те «принципы аскезы, которые в дальнейшем стали характерны для манихейства: разделение души и тела, отношение к телесному и материальному как к нечистому».

Еще одна важная тема, поднимаемая в четвёртом томе, — анализ отличий мистики от мистериальной драмы на примере элевсинских культов. Эти строки особенно интересно читать, когда вспоминаешь, что написаны они не бесстрастным учёным–исследователем, а прослужившим многие годы православным священником. Отец Александр объясняет, что, хотя в «культовой оболочке драмы, возможно, и была какая‑то связь с определённым религиозным и нравственным учением, все же они были не способны захватить все существо человека!» Их воздействие на душу человека всегда только внешнее, психологическое. Ведь мистерии — это, прежде всего, зрелища, а её участники — прежде всего, зрители.

Очевидно, что автор хорошо представлял себе все те многочисленные соблазны, которые таятся в культивировании лишь внешних сторон богослужения, когда форма становится самодовлеющей. «Священная драма, — пишет отец Александр, — при всей своей воспитательной силе не могла заменить непосредственного причастия к Божественному. А ведь именно к этому стремится человек, ищущий спасения» [271].

И не случайно в последующих главах автор показывает типичную реакцию на обрядовую религию, на мёртвые, внешние формы: возникновение дионисических, оргиастических культов. Для читателя–христианина есть возможность задуматься над путями своей Церкви, над возможными неудачами в деле христианской проповеди среди молодёжи, над причинами таких общественных явлений, как разгул чувственности, насилия, наркомании. Да, собственно, и сам автор пишет об этом совершенно ясно: «…чем меньше идеи века способны утолить жажду души в Божественном, тем сильнее может оказаться взрыв». И в другом месте: «Когда душа не находит подлинно высокого, её порывы могут принимать самые устрашающие и уродливые формы. Это мы видим и в нашу эпоху, эпоху “сексуальной революции” и наркотиков» [272].

К положительному наследию древнегреческой культуры относит отец Александр происшедшее именно тогда разделение науки и веры. С этого момента они должны были «созревать, не препятствуя друг другу». «Изучение природы и отвлечённая мысль требуют своих “правил игры”, — писал он, — и вторжение в эту область религиозных доктрин, смешивающих два плана познания, сковывало науку. А с другой стороны, религия не зависит от науки, так как сфера её по природе глубже научного исследования». «Эмансипация науки и философии от опеки богословских теорий, — считает автор, — расчищает путь как для знания, так и для веры»[273].

Такая позиция, однако, не означает, что отец Александр считал науку абсолютно автономной от веры. «Отправной пункт науки всегда связан с верой», — замечал он, говоря о природе научных постулатов.

И ещё одна нерелигиозная тема, специфичная именно для четвёртого тома, интересна тем, что раскрывает для читателя политические убеждения самого отца Александра.

Сравнивая иерархические и демократические структуры полисов Древней Греции, автор даёт им такие определения: иерархическую структуру он рассматривает как унаследованную человеческим обществом ещё от животного мира, т. е. такую, в которой действуют те же законы. В демократическом же устройстве общества он видит чисто человеческие проявления и, следовательно, считает его более прогрессивным. К таким чисто человеческим явлениям он относит и религию, и человеческое творчество, и искусство, и науку. Таким образом, изобретение демократии попадает у отца Александра именно в этот ряд.

Конечно, это не означает, что он идеализирует демократию. Идеальной она могла бы быть, по мысли отца Александра, только в том случае, если бы была образована идеальными людьми. И все‑таки автор считает её лучшей из возможных политических структур, ибо «она меньше всего подавляет свободу личности». В другом месте он пишет: «Каковы бы ни были несовершенства демократии, свободно–правовой строй и в древности, и впоследствии показал себя как наиболее соответствующий достоинству и природе человека» [274].

Последние слова сказаны отцом Александром в полемике с политическими взглядами Платона, который, как известно, был противником демократии.

Платону и его учителю Сократу в четвёртом томе уделена почти половина книги. Но из этих двух мыслителей отцу Александру, очевидно, ближе Сократ. Их роднит многое, например, отношение к истине не как к отвлечённому понятию, но как к тому, что требует «благоговейного и любовного подхода» [275]. И особенно ценной представляется для отца Александра бесконечная преданность Сократа небесной воле, «которая была источником его мужества и спокойной радости»[276]. А в конце своего рассказа о Сократе отец Александр даже утверждает, что «Сократово богословие стоит ближе к библейскому учению, чем все, чего достигла античная мысль до Сократа» [277].

Что же касается Платона, то, несмотря на то, что для многих образованных греков и римлян Платон был проводником к Новому Завету, а христианское богословие часто использовало Платона, отец Александр не торопится отвести этому ученику Сократа почётное место среди «христиан до Христа». Он пишет, что «дела с Платоном обстоят куда сложнее, чем кажется на первый взгляд» [278]. Большое эссе о Платоне носит скорее критический характер.

Говоря о взглядах Платона, отец Александр предупреждает: «Идеализм таил в себе угрозу извращения христианства тем, что вносил в него идеи, глубоко ему чуждые». Что же это за чуждые идеи? Автор отмечает три главные угрозы в платонизме: «отвлечённый спиритуализм, родственный индийскому; пантеистическую струю и отсутствие духа свободы, без которого христианство немыслимо» [279]. Отец Александр также подчёркивает, что важнейшие ереси первых веков в той или иной мере были связаны с платоновским идеализмом и отрицанием ценностей земного, плотского начала. Эта критика касается философии, что же говорить о политических взглядах Платона, которые, как известно, не принимались даже многими его почитателями.

Сам же автор в привязанности Платона к иерархическому строю видит наследие магических представлений, где род, племя, народ ставились выше личности. А ведь лучшие завоевания культуры родились именно в борьбе за человека, т. е. на путях противления «родовому» наследию [280]. Если Платон был убеждён в правомерности навязанного добра и насильственного спасения людей, то для отца Александра совершенно очевидно, что «добро без свободы неизбежно оборачивается злом» [281].

Есть, пожалуй, только одно общее качество у двух великих мыслителей. Их обоих можно назвать «мыслителями–художниками».

Да, нельзя назвать отца Александра платоником, и в этом он принципиально отличается от своего духовного учителя Вл. Соловьева. Возможно в этом отличии содержится ключ к пониманию того, почему отцу Александру промыслом Божиим было разрешено сделать то, что не удалось Вл. Соловьеву. Их взгляды на историю религии коренным образом расходятся: взгляд христианина–платоника и христианина–персоналиста.

Итак, все попытки искать истину, о которых мы узнаем на страницах четвёртого тома, не могли, по мысли отца Александра, удовлетворить настоящую тягу к вере. Хотя он отдаёт дань уважения той культурной подготовке человечества, которую дала миру Греция, греческий язык, всё то, что создало условия, необходимые для того, чтобы встретить апостолов, принёсших на эту землю «свет Нового Завета», тем не менее «человек, искавший живую веру, не мог удовлетвориться отвлечённой метафизикой», — заключает автор.

Но вот в это же самое время в другом месте, в Израиле, зазвучал голос пророков, обращённый к конкретному человеку и возвещающий о Боге живом…

Пятый том «Истории религий» отца Александра посвящён пророкам Ветхого Завета и называется «Вестники Царства Божия».

Кем обычно считают пророков? Чаще всего — провидцами, предсказателями будущего, а также теми, кто предвидел приход Иисуса Христа.

Но для автора шеститомника главный смысл служения пророков раскрывается прежде всего в свете Евангельского Откровения, ибо они были его предтечами. «Пролагая путь Богочеловеку, — пишет отец Александр, — они возвещали высокое религиозное учение, которое хотя и несравнимо с полнотой Евангелия, тем не менее остаётся жизненным даже в наши дни» [282].

Именно в этом причина того, почему пятый том стал у отца Александра центральным во всей «Истории религий». Эта книга завершает внутренний цикл шеститомника, посвящённый «осевому» историческому времени и Великим Учителям. Работа над этой книгой потребовала от отца Александра более всего времени и сил, возможно, из‑за того, что автор чувствовал особую ответственность перед этой задачей, а может быть, из‑за того, что по его словам, в семье духовных вождей человечества, действующих приблизительно в одно и то же время, «пророки стоят особняком» [283]. Писал батюшка эту книгу несколько лет, по ходу дела хорошо изучил древнееврейский язык, и все переводы ветхозаветных текстов в книге сделаны им самим.

Пятый том (так же, как и шестой) по стилю существенно отличается от предыдущих книг религиозной эпопеи. Если предыдущие тома — это преимущественно статичные картины, то повествование пятого тома насыщено поистине кинематографической динамикой. Перед читателем проходят перемещения народов, движения войск, он видит осады городов, заговоры правителей, строительство крепостей, торжественные богослужения. Безусловно, пятый том — один из наиболее сильных в литературном отношении.

И ещё одна особенность повести о пророках: если в остальных томах автор раскрывает свой замысел, в основном, через личные портреты гениев — мыслителей, основателей религий, то в этой книге перед нами проходит целая плеяда проповедников, «сменяющих друг друга на протяжении столетий» [284]. Но, сменяя друг друга, пророки не зачёркивали религиозный опыт предшественников. Взятые в совокупности, различные аспекты проповеди пророков создают стереоскопическую картину или, как говорил отец Александр, «единый образ Сущего» [285]. Разглядеть этот бесконечно любимый Образ самому и дать прикоснуться к нему читателю — вот та сверхзадача, которую ставит перед собой отец Александр в пятом томе.

С этой задачей непосредственно связана тема, которая, по всей видимости, больше всего интересовала самого отца Александра, — тайна профетизма, тайна отношений пророков с Богом. Эта тайна, пишет отец Александр, не может быть разрешена ни «ссылками наличный гений», ни в плане историческом [286].

Но почему же тайна пророков оказывается столь трудной для постижения? Потому что богопознание, которое присуще пророкам, — это совсем не то же самое, что достоверность у мистиков Востока, которые, по словам автора, входили в Бога, оставив весь мир и самих себя. Это также и не догадки философов, размышлявших о Боге.

Отец Александр пишет, что Сущий был для пророков «пламенеющей бездной, ослепительным солнцем, сияющим превыше постижения и достигаемости. Они не поднимали глаза на это солнце, но Его лучи пронизывали их и озаряли окружающий мир. Их не покидало чувство, что они живут в присутствии Вечного, находясь как бы в Его поле» [287]. И это было названо ими Богопознанием — Даат Элогим.

Таким образом, если для индийцев постижение Бога означало слияние с Ним, отождествление себя с Ним, то «пророки ни на минуту не забывали, — пишет отец Александр, — что они лишь проповедники высшей воли» [288]. Бог сам вторгался в их жизнь. Отец Александр сравнивал это Вторжение с Откровением, которое было у ап. Павла. Это был Тот же все превозмогающий Свет, Который остановил ап. Павла на дороге в Дамаск, — Свет Божественной Любви.

И ещё одна деталь пророческого служения, которую подчёркивает отец Александр: «Иной раз пророк, устрашённый трудностью подвига, даже противился небесному зову, но автоматом он никогда не был и всегда оставался человеком. Именно поэтому он мог, в конечном счёте, стать свободным соучастником Божиих замыслов. Он следовал призыву во имя верности Богу и любви к Нему» [289].

И только этой свободой можно объяснить «чудо двуединого сознания пророков, не имеющее аналогий в религиозной истории. В их лице дохристианский мир был вознесён к последней черте, за которой открывается Богочеловечество. В этом смысле каждый пророк был живым прообразом Христа, «нераздельно и неслиянно» соединившего в Себе Бога и человека» [290]. Вот в чём причина бесконечного интереса отца Александра к пророкам: на самом деле тайна пророков в том, что они — прообразы Иисуса Христа.

С Христом пророков сближает и то страдание, которое практически всем им пришлось претерпеть на путях своего служения. «Почему, — спрашивает отец Александр, — Иеремия, избранник Божий, был подобен агнцу, ведомому на заклание? Потому что Он нёс на себе бремя грехов своих братьев! И не только Иеремия, но и многие другие пророки прошли в своём пути через “долину смерти”»[291]. И в результате им была открыта великая тайна Нового Завета: «тайна Творца, страждущего за мир, чудо Божественной любви».

С тайной жертвенного страдания связывает автор и тему «святого остатка», к которой обращаются многие пророки.

«Не в этом ли жертвенном крестоношении, — пишет отец Александр, — заключена роль “святого Остатка” и “бедняков Господних”, которые, претерпев мучения, принесут миру Божию правду? Тут мы приближаемся к самому таинственному месту в Ветхом Завете и в то же время к самому возвышенному, где более всего он связан с Евангелием» [292].

Опираясь на такой идеал служения, отец Александр составляет своё представление о библейской философии истории, которая отвергает как горделивую мысль об автономии человека, так и пассивный фатализм, который все выводит из влияния высших сил. В библейской перспективе «история — это не только проявление воли Божией, но и арена деятельности человека»[293]. И вот краткая формулировка отца Александра: «все от Бога, но и все от человека» [294]. Зная Божественную цель, люди должны сосредоточить все усилия своей нравственной воли для того, чтобы достичь её. «С другой стороны, они должны полностью доверять Богу, потому что результат находится в Его руках».

Казалось бы, органически эти два понимания соединить трудно, но, по мнению автора, «оба они с разных сторон отражают единую истину».

Отец Александр разбирает в пятом томе также и другие очень важные темы.

Прежде всего, «Вестники Царства Божия» продолжают тему спасения, поднятую автором на страницах предыдущих двух книг. «Если Конфуций и многие греки, — пишет отец Александр, — видели спасение в хорошо организованной общественной структуре, Будда и брахманы — в бегстве от мира, Платон в созерцании, приготовляющем человека к смерти, то пророки видели спасение человека как его приобщение к Божественной гармонии и полноте, которая произойдёт, когда рухнет преграда между Богом и людьми». К понятию пророков о спасении прямое отношение имеет тема возобновления Завета, Нового Иерусалима и то, как намечается тема Нового Завета в Ветхом Завете.

Также важнейшей для пятого тома темой является сопоставление линии универсализма пророков с духом законничества и нетерпимости, проникшем в иудейство с Эзрой. Отец Александр видит эту проблему в общечеловеческом масштабе и убеждён, что вся История спасения проходит всегда под знаком борьбы двух течений: профетического универсализма и законнической обособленности.

Среди других тем этой книги, не столь обширных, но также очень интересных, библейское учение о Правде и персональной человеческой ответственности, продолжение тем избранничества и равенства, Откровение о милосердии Божием, о любви Божией к человеку, Откровение о Святости и Божием присутствии, учение пророков о Царстве Божием и другие.

И, вероятно, в результате такого обзора можно сделать вывод ещё об одной задаче, которую ставил перед собой отец Александр в работе над пятым томом: через объяснение важнейших тем и раскрытие смысла ветхозаветной символики дать читателю ключ к пониманию Ветхого Завета, сделать Библию более доступной книгой.

А для тех, кто захотел бы пойти дальше в изучении поднимаемых тем, автор приводит в конце тома богатейшую пораздельную библиографию, содержащую около 1000 наименований книг и по общим историческим вопросам, и по всей теме профетизма, и по каждому пророку в отдельности, и даже книги по библейской археологии, а также библейские атласы и многочисленные справочники.

Шестой и последний том религиозной эпопеи отца Александра, который называется «На пороге Нового Завета», подводит итог результатам религиозной революции «осевого времени» и завершает картину духовного приготовления мира к встрече с Сыном Человеческим.

Если предыдущие книги рассказывали о возникновении мировых религий в лоне их материнских культур, то шестой том повествует об их дальнейшем развитии и о путях распространения. Эту эпоху сам отец Александр определяет как эпоху «эпигонов, компиляторов и миссионеров». И хотя по силе проявления Духа Божия в мире её нельзя сравнить с эпохой Мировых Учителей, значение этого времени для Божьего Домостроительства огромно.

Именно в процессе распространения мировых религий проявились как их сильные, так и слабые стороны. Это было время новых религиозных исканий, но также разочарований и реакций.

В последний раз автор обращает внимание читателя на религиозную, культурную и политическую ситуацию в уже знакомых регионах мира. Много места в книге уделено дальнейшему развитию индийских религий: буддизму, индуизму, йоге. А вслед за этим рассматриваются пути распространения эллинистической культуры в странах Средиземноморья. Задача этой части книги — показать, как складывались условия для будущего проникновения Библейского Откровения в страны Европы.

Шестой том открывает, наконец, перед нами и мир древнеримской культуры. Тут, как всегда, много психологических портретов, философских отступлений, описаний различных религиозных обрядов. Отец Александр рассказывает и о происхождении Римского права, и о появлении первых иудейских миссионеров. В конечном счёте, он рисует перед читателем панораму того общества, которое в дальнейшем, промыслом Божиим, стало местом зарождения Новозаветной Вселенской Церкви.

В другой части книги читатель узнает, как укреплялись и очищались в борьбе с иноземным эллинским влиянием духовные основания Ветхозаветной Церкви Израиля, как возникали в ней различные иудейские секты, причём автор рассматривает их как с позиций историка, так и с точки зрения христианина. Важнейшее место отец Александр в этом анализе отводит двум сектам: фарисеям и жителям кумранских монастырей — ессеям.

В советские годы атеистической пропагандой была сделана попытка представить кумранские собрания как первохристианские общины, а Учителем праведности подменить в истории Иисуса Христа. Однако в своей книге отец Александр не оставляет «камня на камне» от таких околонаучных трудов. Он показывает читателю принципиальнейшие различия, которые делают две общины чуть ли не антагонистами друг другу. Вот те черты ессеев, которые он видит как неприемлемые для христиан: нетерпимость ессеев к иноверцам; их вражду к миру; ритуализм, присущий им в крайней степени, формализм, детерминизм или веру в судьбу [295].

И в результате он заключает: «…все это делало секту ессеев настоящим антиподом христианства».

Почему важно обратить внимание на это место в книге отца Александра? Да потому, что ессейская нетерпимость, формализм, ритуализм, вражда к миру, к свободе — признаки той болезни, которой сегодня болеет уже Новозаветная Церковь.

Итак, завершая в шестом томе обзор всех мировых религий ко времени прихода Иисуса Христа, отец Александр окончательно связывает страны и эпохи Древнего мира едиными универсальными сверхидеями: борьба магизма и единобожия, а также противодействие универсализма законничеству везде, где возникали культурные очаги; действие одного Духа Божия во всех мировых религиях и, как следствие, универсальный характер Божественного Откровения и, наконец, подчинённость всех событий религиозной истории промыслу Божественного Домостроительства, направляющего человечество к христианству.

В эпилоге шестого тома он напишет: «Как белый цвет поглощает спектр, так Евангелие объемлет веру пророков, буддийскую жажду спасения, динамизм Заратустры и человечность Конфуция. Оно освящает все лучшее, что было в этике античных философов и в мистике индийских мудрецов…

К нему сходятся все дороги, им измеряется и судится прошлое, настоящее и будущее. Любой порыв к свету богообщения есть порыв ко Христу, хотя зачастую неосознанный» [296].

В последние годы отцу Александру на лекциях часто задавали вопрос об универсальной религии, и он всегда отвечал: «…другой универсальной религии, кроме христианства, миру больше не требуется».

Очевидно, что сегодня многие, называющие себя христианами, не согласны с таким универсализмом отца Александра.

Но для тех, кто стоит на сходных позициях, открываются широкие возможности для проповеди Евангелия. Тут дверь в завтрашний день — день диалога, а не конфронтации.

И не случайно предпоследняя глава шестого тома отведена великому универсалисту «Эпохи подготовки» — Филону Александрийскому. Казалось бы, его портрет здесь не на месте — в разделе, посвящённом религиозной обстановке в Израиле, которая предшествовала рождению Спасителя. Но это и знаменательно, что после главы о жизни Девы Марии и перед рассказом об Иоанне Крестителе автор помещает большое эссе о Филоне Александрийском. Ведь два последних портрета — самое личное, что есть в шеститомной «Истории религии»!

Посмотрим, что пишет отец Александр о Филоне: «Филон предпринял первый серьёзный опыт решения той задачи, перед которой вскоре оказалось христианство: найти точки соприкосновения с греко–римским миром» [297]. (Не нуждается в доказательствах, что поиск точек соприкосновения между христианскими конфессиями и вообще, между разными религиями и культурами был смыслом жизни и для самого отца Александра).

Далее: «Эллин и иудей в одном лице, патриот и гражданин мира, человек веры, свободный от обскурантизма, Филон следовал заветам Торы, но не желал становиться фанатиком. Запад и Восток, которые то влеклись друг к другу, то отталкивались с ненавистью и презрением, обрели в его возвышенной душе полную гармонию. Он ценил все многообразие мира и призывал благодарить Бога не только за создание рода человеческого, но за мужчин и женщин, за эллинов и варваров, жителей материка и островитян» [298].

Где взять лучшие слова для самого отца Александра — еврея и православного, патриота России и гражданина мира, вселенского христианина, следующего заветам Библии, но совершенно свободного от фанатизма и узости, молящегося за демократов, коммунистов и монархистов?

Также совершенно очевидно, что Христианский Восток и Христианский Запад со своим взаимным отталкиванием и взаимным притяжением — обрели в душе отца Александра полную гармонию. (В своём последнем интервью, данном за несколько дней до смерти, на вопрос, не хотел бы он перейти в католицизм, отец Александр ответил: «Я не считаю это осмысленным, потому что для меня Церковь едина»). Также и многое другое привлекает отца Александра в Филоне, например, — представления Филона о благодати Божией (в чём он был предшественником самого ап. Павла) или его отношение к разуму и вере (он не представлял себе, как разум может быть враждебен вере), или отношение к творчеству и божественному вдохновению, или его терпимость в понимании различных сторон человеческой жизни. И, конечно, двух мыслителей сближает уважение ко всякому непосредственному благочестию в других религиях при полном сохранении верности своей Церкви.

Есть и другие точки соприкосновения между ними, но есть и серьёзные отличия. Так, отец Александр далеко ушёл от Филона в вопросах понимания смысла истории и в экзегезе Ветхого Завета. И, конечно, самое серьёзное расхождение у них — по вопросу о значении материи. Ведь идеалом Филона осталось развоплощение плоти, а идеалом отца Александра было Преображение материи, Воскресение плоти.

И все же, при всех различиях, отцу Александру очень импонировала вера Филона, которую тот понимал «не как рациональное постижение, а как подвиг любви» [299].

Главы, предшествующие повести о Филоне, посвящены Деве Марии, Рождеству и событиям из детства Иисуса Христа. Эти замечательные страницы о жизни в Назарете и Вифлееме, проникнутые тонким лиризмом и сыновним благоговением, написаны скорее как поэма, а не как материал по истории религий. Отец Александр силой художественного слова даёт читателю заглянуть в тот мир, в котором произошло рождение Спасителя.

Заканчивается же шестой том рассказом о Предтече Господнем, Крестителе Иоанне. Если деятельность отца Александра во многом вдохновлялась идеями Филона Александрийского, то завершение его земного служения оказалось таинственно связано с судьбой последнего героя его «Истории религии» — с Иоанном Крестителем. Все помнят, какой смертью умер отец Александр и в какой день его хоронили (его похороны пришлись на 11 сентября — День усекновения главы Иоанна Крестителя.)

Говоря словами Филона Александрийского, «надо обладать особой любовью к крючкотворству, чтобы увидеть здесь игру случая» [300].

Но дело тут не только в совпадающих датах. И не в том, что отец Александр крестил тысячи людей в самые тяжёлые советские годы. Нет, главное — то, что для очень многих он стал настоящим Предтечей их встречи с Господом, т. е. тем, кто взял за руку, подвёл к Иисусу, а сам отошёл в сторону…

Именно так он всегда и делал. В этом была его пастырская задача. Многие нашли свой путь ко Христу через отца Александра при его жизни, и многих он ещё приведёт к Нему теперь уже незримо из иного мира. Сегодня это служение отца Александра продолжается. И его книги, особенно такие, как «Сын Человеческий» и шеститомная «История религии», станут для всех нас путеводными столпами, которые не дадут сбиться с дороги в «поисках Пути, Истины и Жизни».

Андрей Алексеевич Еремин родился в 1950 году, по образованию инженер–физик, десять лет работал в научной лаборатории. Имеет ряд изобретений и научных трудов. В 1977 году познакомился с отцом Александром, а с 1981 года стал ему помогать в храме. Служение на клиросе и в алтаре совмещал с катехизаторской работой в малых группах (общинах) верующих. После гибели отца Александра опубликовал несколько статей о нём в известных журналах. выступал на международных симпозиумах. Подготовил к изданию в России шеститомную Историю религий отца Александра и не сколько книг его пропо ведей. В настоящее вре мя занимается литературным трудом, а также нейролингвистическим программированием и психологическим консультированием по семейным вопросам. Женат, имеет двоих детей

Примечания

1

«Непоминающими» их называли потому, что они не поминали на службе «за здравие» митрополита Сергия и властителей — Сталина и пр.

(обратно)

2

Текст беседы отца Александра, распечатанный с магнитофонных плёнок. Далее везде цитаты из отца Александра без ссылок означают также его материалы (проповеди, лекции, беседы), распечатанные с плёнок.

(обратно)

3

Мень. А. Апокалипсис. Рига, 1992, с. 84.

(обратно)

4

Федотов Г. Святые Древней Руси. 1990, сс. 189, 196–197

(обратно)

5

Лосев А. Владимир Соловьев, М., с. 349.

(обратно)

6

Там же, с. 349.

(обратно)

7

Владимир Соловьев цитирует одного из преемников Каткова на философской кафедре московского университета.

(обратно)

8

Соловьев B. C. Забытые уроки. Брюссель, 1966, т. 10, с.25

(обратно)

9

Христианство. Энц. словарь: М., 1993, т. 1, с. 312.

(обратно)

10

Соловьев В. Россия и Вселенская Церковь, с. 452.

(обратно)

11

Красиков А. Назад к единомыслию. — “Континент”, № 105, 2000, М., с. 282.

(обратно)

12

Мень А. У врат молчания. М., 1992, с.194.

(обратно)

13

Флоровский Г. Пути русского богословия. Ymca‑Press, 1983, с. 319.

(обратно)

14

Дилтс Р. Альберт Эйнштейн. М., 1998, с. 16.

(обратно)

15

Там же, с. 22

(обратно)

16

Albert Einstein. Science and Religion, p. 26

(обратно)

17

Аверинцев С. Мы и наши иерархи вчера и сегодня — «Новая Европа», № 1, с. 45.

(обратно)

18

Мень А. Трудный путь кдиалогу. М., 1992, с. 184

(обратно)

19

Аман Ив. Александр Мень — Христов свидетель в наше время. М., 2000, с. 11.

(обратно)

20

Мень А. Свет во тьме светит. М., 1991, с. 93.

(обратно)

21

Андреев Д. Роза мира. М., с. 58.

(обратно)

22

Rene Voillaume. Christian Vocation. London, 1976, р.40.

(обратно)

23

Добротолюбие. Наставления св. Макария Великого. 1992, т.1, сл. 79,83, с. 177, 179

(обратно)

24

Мень А. Сын Человеческий. Брюссель, с. 89.

(обратно)

25

Мень А. Свет во тьме светит. М., 1991, с. 36.

(обратно)

26

Мень А. Дионис, Логос, Судьба. М., 1992, с. 144.

(обратно)

27

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 440

(обратно)

28

Добротолюбие. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1992, т.1, сл. 82, с. 79.

(обратно)

29

Добротолюбие. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1992, т.2, сл. 47, с. 550.

(обратно)

30

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 286.

(обратно)

31

Илюшенко В. И. Комплекс Сальери. — В сб.: «Вокруг имени отца Александра», М., 1993, с. 103

(обратно)

32

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 271.

(обратно)

33

Мень А. У врат молчания. М., 1992, с.179.

(обратно)

34

Завадская Е. Победительный свет убиенного. — В сб.: «И было утро», М., 1992, с. 244.

(обратно)

35

Мандельштам О. Стихотворения. Тбилиси, 1990, с. 98.

(обратно)

36

Св. Иустин. Послание к Диогнету. — «Символ», Париж, 1983, № 9, с. 140, 144.

(обратно)

37

Файнберг В. Отец Александр, Александр Владимирович, Саша. — В сб.: «Памяти протоиерея Александра Меня», М., 1991, с. 233.

(обратно)

38

Мень А. Ключ к пониманию Священного Писания. Брюссель, 1982, с. 377.

(обратно)

39

Авва Дорофей. Поучения, послания, вопросы, ответы. 1895, 7–е изд., с. 247.

(обратно)

40

Антоний Сурожский (митрополит). О встрече. СПб, 1994, с. 244.

(обратно)

41

Там же, с. 245.

(обратно)

42

Мень А. Культура и духовное восхождение. М., 1992, с. 381.

(обратно)

43

Там же, с. 381.

(обратно)

44

Там же, с. 360.

(обратно)

45

Антоний Сурожский (митрополит) О встрече. СПб, 1994, с. 244.

(обратно)

46

Дар ученичества. Сборник. М., 1993, с. 187.

(обратно)

47

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 605.

(обратно)

48

Антоний Сурожский (митрополит) О встрече. СПб, 1994, с. 248.

(обратно)

49

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 345.

(обратно)

50

Михаил (Мудьюгин) (архиепископ). Русская православная Церковность. М., 1995, с. 59.

(обратно)

51

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 485.

(обратно)

52

Аман Ив. Александр Мень — Христов свидетель в наше время. М., 2000, с. 11

(обратно)

53

Мень А. Письмо к о. Сергию Желудкову. — В сб.: «Христианос», Рига, 1995, № 4, с. 160.

(обратно)

54

Последнее интервью Александра Меня. В сб.: «Культура и духовное восхождение», М., 1992, с. 446.

(обратно)

55

Мень А. Практическое руководство к молитве. Рига, 1991, с. 79.

(обратно)

56

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 257.

(обратно)

57

Любак А. Парадокс и тайна Церкви. 1988, с. 13.

(обратно)

58

Илюшенко В. И. Комплекс Сальери. — В сб.: «Вокруг имени отца Александра», М., 1993, с. 111

(обратно)

59

Аман Ив. Александр Мень — Христов свидетель в наше время. М., 2000, с. 7.

(обратно)

60

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 413.

(обратно)

61

Мень А. Жизнь в Церкви. — В сб.: «Мировая духовная культура», М., 1995, с. 621.

(обратно)

62

Жак Лев. Великие учители молитвы. Брюссель, 1986, с. 111. (Автор цитирует Мадлен Дельбрель).

(обратно)

63

Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 202.

(обратно)

64

Мень А. Возвращение к истокам (предисловие к книге Федотова Г. Святые Древней Руси). М., 1990, с. 20.

(обратно)

65

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 601.

(обратно)

66

Мень А. Практическое руководство к молитве. Рига, 1991, с. 29.

(обратно)

67

Дитрих Бонхеффер. Письма из тюрьмы. — «Символ», №4, 1980, с. 117.

(обратно)

68

Тиволье. П. Спутник искателя правды. Брюссель, 1963.

(обратно)

69

Мень А. У врат молчания. М., 1992, с. 74.

(обратно)

70

Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 316.

(обратно)

71

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с.487.

(обратно)

72

Rene Voillaume. Retraite au Vatican (Christian vocation). London, 1976.

(обратно)

73

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 517.

(обратно)

74

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 326.

(обратно)

75

Франкл В. Человек в поисках смысла. М. 1990, с. 54.

(обратно)

76

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 651.

(обратно)

77

Булгаков С. Православие. М., 1991, с. 317.

(обратно)

78

Мень А. Истоки религии. М., 1991, с. 129.

(обратно)

79

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 22.

(обратно)

80

Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 316.

(обратно)

81

Мень А. О духовном опыте. — В сб.: «Христианос», Рига, 1995, № 4, с. 43.

(обратно)

82

Мень А. Магизм и единобожие. М., 1992, с. 58.

(обратно)

83

Паскаль Блез. М., 1994, с. 243.

(обратно)

84

Мень А. Истоки религии. М., 1991, с. 19.

(обратно)

85

Мень А. Переписка с Всеволодом Рожко. — «Вестник РХД», 1992, № 165, с. 51.

(обратно)

86

Шмидель Ф. Метафизика смысла. М., 1999, с. 34.

(обратно)

87

Мень А. На Пороге Нового Завета. М., 1992, с. 488.

(обратно)

88

Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 145.

(обратно)

89

Иоанн Кронштадтский. Моя жизнь во Христе. Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1991, с. 120.

(обратно)

90

Истоки тайноведения. Симферополь, 1994, с.283 — 286.

(обратно)

91

Буйе Л. О Библии и Евангелии. Брюссель, 1988, с. 85.

(обратно)

92

Чаадаев П. Философические письма. Письмо первое. М., 1991, с. 338.

(обратно)

93

Федотов Г. Национальное и вселенское. — В сб.: «Лицо России», Ymka‑Press, 1988, с. 267.

(обратно)

94

Мень А. Сын Человеческий. Брюссель, с. 86.

(обратно)

95

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 313.

(обратно)

96

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 429.

(обратно)

97

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 50.

(обратно)

98

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 430.

(обратно)

99

Памяти протоирея Александра Меня. М., 1991, с. 20–21.

(обратно)

100

Корб И. Чтобы вы открыв двери… — В сб.: «И было утро», М., 1991, с. 251.

(обратно)

101

Взято из интервью о педагогике для телевидения. 20 января 1990 года.

(обратно)

102

Мень А. О духовном опыте. — В сб.: «Христианос», Рига, 1995, №4, с. 48.

(обратно)

103

Св. Иоанн Златоуст. Собрание поучений. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1993, т.1, с. 292.

(обратно)

104

Булгаков С. Православие. М., 1991, с. 309.

(обратно)

105

Бердяев Н. Судьба России. М., 1990, с. 76.

(обратно)

106

Бердяев Н. О назначении человека. М., 1993, с. 116.

(обратно)

107

Тейяр де Шарден. Божественная среда. М., 1992, с. 84.

(обратно)

108

Льюис К. С. Сущность христианства. Collins Publishers, 1985, с. 231.

(обратно)

109

Булгаков С. Православие. М., 1991, с. 319.

(обратно)

110

Джемс В. Многообразие религиозного опыта. СПб, 1992, с. 331.

(обратно)

111

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 419

(обратно)

112

Мень А. Переписка с Всеволодом Рожко. — «Вестник РХД», 1992, № 165, с. 58.

(обратно)

113

Люстиже Ж. — М. Человек без цели. — «Символ», №11, с. 118.

(обратно)

114

Любак А. Парадокс и тайна Церкви. 1988, с. 116.

(обратно)

115

Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 250.

(обратно)

116

Кристофер Доусон. Прогресс и религия. Брюссель, 1991, с. 39.

(обратно)

117

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 484.

(обратно)

118

Творения преподобного Максима Исповедника. Кн.1, М., 1993, с. 186.

(обратно)

119

Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. М., 1992, с. 27.

(обратно)

120

Катехизис на аудиенции 7 ноября 1990 г. «OR», СХХХ, 257, 8.11, 1990, с. 4.

(обратно)

121

Добротолюбие. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1992,т.3, сл. 6, с. 378.

(обратно)

122

Аввы Исаака Сирина слова подвижнические. М., 1993, сл.9, с. 48.

(обратно)

123

Мень А. Истоки религии. М., 1991, с. 63.

(обратно)

124

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 289.

(обратно)

125

Мень А. Магизм и единобожие. М., 1992, с. 304.

(обратно)

126

Федотов Г. Национальное и вселенское. — В сб.: «Лицо России», YMKA‑Press, 1988, с. 264–265.

(обратно)

127

Мень А. Первые апостолы. М.,1998, с. 186.

(обратно)

128

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 605.

(обратно)

129

Басин И. С. Трубецкой. — «Вопросы философии», № 9, 1995, с. 115.

(обратно)

130

Бобринский Б. Итоги экуменического диалога между католиками и православными. — «Вестник РХД», № 165, с. 32.

(обратно)

131

Мень А. Переписка с Всеволодом Рожко. — «Вестник РХД», 1992, № 165, с. 62.

(обратно)

132

Мень А. Культура и духовное восхождение. М., 1992, с. 363.

(обратно)

133

Постановление Ватиканского Собора. Об экуменизме. Typis Polyglottis Vaticanis, 1965, с. 17.

(обратно)

134

Гадамер Г. Актуальность прекрасного. М., с. 8.

(обратно)

135

Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 318.

(обратно)

136

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 484.

(обратно)

137

Булгаков С. Православие. М., 1991, с. 395.

(обратно)

138

Соловьев В. Духовные основы жизни. Брюссель, 1982, с. 73.

(обратно)

139

Мень А. Переписка с Всеволодом Рожко. — «Вестник РХД», 1992, № 165, с. 61.

(обратно)

140

Мень А. Культура и духовное восхождение. М., 1992, с. 464.

(обратно)

141

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 107.

(обратно)

142

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 117.

(обратно)

143

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 485.

(обратно)

144

Афанасьев Н. Церковь Духа Святого. Рига, 1994, с 5.

(обратно)

145

Гадамер Г. Актуальность прекрасного. М., 1991, с. 14.

(обратно)

146

Lewis C. S. The Dark Tower and other Stories. London, 1977, p. 21.

(обратно)

147

Честертон Т. К. Вечный человек. М., 1991, с. 454.

(обратно)

148

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 109.

(обратно)

149

Арсеньев Н. Единый поток жизни. Брюссель, 1973, с. 37.

(обратно)

150

Софроний (иеромонах). Жизнь и учения старца Силуана. — В кн.: «Старец Силуан», М., 1994, с. 64.

(обратно)

151

Прп. Серафим Саровский. О цели христианской и беседа с Мотовиловым. 1914, с. 37.

(обратно)

152

Иоанн Кронштадтский. Моя жизнь во Христе. Спасо–Преображенский Валаамский монастырь, 1991, с. 127

(обратно)

153

Иннокентий Херсонский. О религии христианской.

Собр. соч., т. 11, 1877, с. 242.

(обратно)

154

Вл. Соловьев. Чтения о богочеловечестве. Собр. соч., т. 3, СПб, 1911–14, с. 37.

(обратно)

155

B. C. Соловьев. История и будущность теократии. Собр. соч., СПб, т. IV, с. 266.

(обратно)

156

Брат Роже из Тэзе. Его любовь как огонь. 1988, с. 94–95.

(обратно)

157

Индивидуальное и массовое сознание (материалы Вайнгартенского симпозиума). — «Иностранная литература», № 11, 1990, с. 222.

(обратно)

158

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 419.

(обратно)

159

Тейяр де Шарден. Феномен человека. М., 1987, с. 200.

(обратно)

160

Кристофер Доусон. Прогресс и религия, Брюссель, 1991, с. 36.

(обратно)

161

«Истина и жизнь» 1994, № 1–2, с. 28.

(обратно)

162

Свет и жизнь. Брюссель, 1990, с. 470.

(обратно)

163

Памяти протоирея Александра Меня. М., 1991, с. 20–21.

(обратно)

164

Аман Ив. Александр Мень — Христов свидетель в наше время. М., 2000, с. 9.

(обратно)

165

Софроний (иеромонах). Жизнь и учения старца Силуана. — В кн.: «Старец Силуан», М., 1994, с. 105.

(обратно)

166

Файнберг В. Отец Александр, Александр Владимирович, Саша. — В сб.: «И было утро», М., 1992, с. 178.

(обратно)

167

Мень А. Сын Человеческий. Брюссель, с. 244.

(обратно)

168

Ельчанинов А. Записи. YMCA‑Press, с. 32.

(обратно)

169

Мень А. Апокалипсис. Рига, 1992, с. 70.

(обратно)

170

Там же, с. 71.

(обратно)

171

Софроний (иеромонах). Жизнь и учения старца Силуана. — В кн. «Старец Силуан», М., 1994, с. 322.

(обратно)

172

Там же, с. 218.

(обратно)

173

Добротолюбие. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1992, т. 5, с. 411.

(обратно)

174

Добротолюбие. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1992, т.4, сл. 309, с. 581.

(обратно)

175

Мень А. У врат молчания. М., 1992. с.194.

(обратно)

176

Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 255.

(обратно)

177

Афанасьев Н. Трапеза Господня. Рига, 1992, с. 73.

(обратно)

178

Мень А. Магизм и единобожие. М., 1992, с. 386.

(обратно)

179

Катехизис Католической Церкви. М., 1996, с. 338

(обратно)

180

Там же, с. 343

(обратно)

181

Жак Лев. Великие учителя молитвы. Брюссель, 1986, с. 73.

(обратно)

182

Бонавентура. Путеводитель души к Богу. М., 1993, с. 155.

(обратно)

183

Дитрих Бонхеффер. Письма из тюрьмы. — «Символ», №4, Paris, 1980, с. 127.

(обратно)

184

Добротолюбие. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1992, т. 2, п. 280, с. 755.

(обратно)

185

Творения преподобного Максима Исповедника. Кн. 1, 1993, п. 69, с. 103.

(обратно)

186

Мень А. О книге «Катакомбы XX века». — В сб.: «И было утро», М., 1992, с. 123.

(обратно)

187

Брат Роже из Тэзе. Его любовь как огонь. 1988, с. 34.

(обратно)

188

С. Троицкий. Христианская философия брака. — М., 1995.

(обратно)

189

Аман Ив. Александр Мень — Христов свидетель в наше время. М., 2000, с. 8.

(обратно)

190

Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 10.

(обратно)

191

Мень А. Трудный путь к диалогу. М., 1992 с. 6.

(обратно)

192

Раннехристианские Отцы Церкви. Брюссель, 1978, с. 255.

(обратно)

193

Там же, с. 256.

(обратно)

194

Мень А. Сын Человеческий. Брюссель, с. 318.

(обратно)

195

Аман Ив. Александр Мень — Христов свидетель в наше время. М., 2000, с. 194.

(обратно)

196

Брат Роже из Тэзе. Его любовь как огонь. 1988, с. 136.

(обратно)

197

Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990, с.187.

(обратно)

198

Софроний (иеромонах). Жизнь и учения старца Силуана. — В кн.: «Старец Силуан», М., 1994, с. 63.

(обратно)

199

Мень А. Практическое руководство к молитве. Рига, 1991, с. 79.

(обратно)

200

Русский эрос или философия любви в России. М., 1991, с. 437

(обратно)

201

Клеман О. Беседы с патриархом Афинагором. Брюссель, 1993, с. 264.

(обратно)

202

Там же, с. 265.

(обратно)

203

Мень А. Свет во тьме светит. М., 1991, с.48.

(обратно)

204

Ельчанинов А. Записи. YMCA‑Press, с. 32.

(обратно)

205

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 41.

(обратно)

206

Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990, с. 188.

(обратно)

207

Мень А. Практическое руководство к молитве. Рига, 1991 с. 54.

(обратно)

208

Rene Voillaume. Christian Vocation. London, 1976, р.7.

(обратно)

209

Св. Тереза Авильская. Внутренний замок. Брюссель, с.15.

(обратно)

210

Любак А. Парадокс и тайна Церкви. 1988, с. 282.

(обратно)

211

Мень А. Магизм и единобожие. М., 1992, с. 58.

(обратно)

212

Еремин А. Новые аспекты христианского сотрудничества. — «Русская мысль», № 3948,1992, с. 9.

(обратно)

213

Мень А. Истоки религии. М., 1992, с. 20.

(обратно)

214

Жак Лев. Будьте Моими учениками. Рукопись перевода, с. 145.

(обратно)

215

Флоровский Г. Пути русского богословия. YMCA‑Press, 1983, с. 398.

(обратно)

216

Брат Роже из Тэзе. Его любовь как огонь. 1988, с. 92.

(обратно)

217

Мень А. Культура и духовное восхождение. М., 1992, с. 360.

(обратно)

218

Жак Лев. Будьте Моими учениками. Рукопись перевода, с. 136.

(обратно)

219

Мень А. Переписка с Всеволодом Рожко. — «Вестник РХД», 1992, № 165, с. 73.

(обратно)

220

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 606.

(обратно)

221

Мень А. Дионис, Логос, судьба. М., 1992, с. 43.

(обратно)

222

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 169.

(обратно)

223

Флоровский Г. Пути русского богословия. YMCA‑Press, 1983, с. 398.

(обратно)

224

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 606.

(обратно)

225

Мень А. Культура и духовное восхождение. М., 1992, с. 359.

(обратно)

226

Раннехристианские Отцы Церкви. Брюссель, 1978, с. 100.

(обратно)

227

Жак Лев. Будьте Моими учениками. Рукопись перевода, с. 68.

(обратно)

228

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 622.

(обратно)

229

Там же, с. 607

(обратно)

230

Гумилев Н. Собр. соч., М., 1991, т. 1, с. 176.

(обратно)

231

Ильин В. Н. Преподобный Серафим Саровский, с. 93.

(обратно)

232

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 594.

(обратно)

233

Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 603.

(обратно)

234

Памяти протоирея Александра Меня. М. 1991, с. 20–21.

(обратно)

235

Аман Ив. Александр Мень — Христов свидетель в наше время. М., 2000, с. 10.

(обратно)

236

Честертон Г. К. Вечный человек. М., 1991, с. 71.

(обратно)

237

Мень А. Трудный путь к диалогу. М., 1992, с. 7.

(обратно)

238

Статья была напечатана в газете «Русская мысль» и в журнале «Христианос», как доклад прочитана на конференции в Шантийи (Франция)

(обратно)

239

Мень А. Истоки религии. М., 1991, с. 11.

(обратно)

240

Мень А. Дионис, Логос, судьба. М., 1992, с. 58.

(обратно)

241

Мень А. Истоки религии. М., 1991, с. 11.

(обратно)

242

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 8.

(обратно)

243

Аман Ив. Александр Мень — Христов свидетель в наше время. М., 2000, с. 7.

(обратно)

244

Мень А. Истоки религии, М., 1991, с. 42.

(обратно)

245

Там же, с. 65.

(обратно)

246

Там же, с. 66.

(обратно)

247

Там же, с. 66.

(обратно)

248

Там же, с. 63.

(обратно)

249

Там же, с. 63.

(обратно)

250

Там же, с. 93.

(обратно)

251

Там же, с. 239.

(обратно)

252

Там же, с. 242.

(обратно)

253

Там же, с. 165.

(обратно)

254

Мень А. Магизм и единобожие. М., 1992, с. 9.

(обратно)

255

Мень А. Истоки религии. М., 1991, с. 163.

(обратно)

256

Там же, с. 164.

(обратно)

257

Там же, с. 164.

(обратно)

258

Мень А. Магизм и единобожие, М., 1992, с. 58.

(обратно)

259

Там же, с. 58.

(обратно)

260

Там же, с. 121.

(обратно)

261

Там же, с. 208.

(обратно)

262

Там же, с. 322.

(обратно)

263

Там же, с. 322.

(обратно)

264

Мень А. У врат молчания. М., 1992, с. 64.

(обратно)

265

Там же, с. 47.

(обратно)

266

Там же, с. 122.

(обратно)

267

Там же, с. 146.

(обратно)

268

Мень А. Дионис, Логос, судьба. М., 1992, с. 7.

(обратно)

269

Там же, с. 9

(обратно)

270

Там же, с. 9.

(обратно)

271

Там же, с. 38.

(обратно)

272

Там же, с. 43.

(обратно)

273

Там же, с. 67.

(обратно)

274

Там же, с. 190.

(обратно)

275

Там же, с. 130.

(обратно)

276

Там же, с. 162.

(обратно)

277

Там же, с. 142.

(обратно)

278

Там же, с. 166.

(обратно)

279

Там же, с. 166.

(обратно)

280

Там же, с. 192.

(обратно)

281

Там же, с. 197.

(обратно)

282

Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 8.

(обратно)

283

Там же, с. 9.

(обратно)

284

Там же, с. 10.

(обратно)

285

Там же, с. 12.

(обратно)

286

Там же, с. 10.

(обратно)

287

Там же, с. 11.

(обратно)

288

Там же, с. 13.

(обратно)

289

Там же, с. 13.

(обратно)

290

Там же, с. 13.

(обратно)

291

Там же, с. 243.

(обратно)

292

Там же, с. 243.

(обратно)

293

Там же, с. 242.

(обратно)

294

Там же, с. 241.

(обратно)

295

Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 272 -273.

(обратно)

296

Там же, с. 483.

(обратно)

297

Там же, с. 446.

(обратно)

298

Там же, с. 447.

(обратно)

299

Там же, с. 454.

(обратно)

300

Там же, с. 450.

(обратно)

Оглавление

Андрей ЕРЁМИН Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков Издание 2-е, исправленное

  ОТ АВТОРА

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Приход

    1

    2 

    3 

    4

    5

    6

    7 

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ Смыслообразование

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ «Да будут все едино»

    1

    8

    4

    5

    9

    11

    12

    13

  ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ «Стать принципиально другим…»

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

  ЧАСТЬ ПЯТАЯ Молитва и малые группы

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

  ЧАСТЬ ШЕСТАЯ Дорогой апостолов

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  ЭПИЛОГ

  ПРИЛОЖЕНИЕ

    Шеститомник отца Александра «История религии. В поисках Пути, Истины и Жизни»[238] Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg