«Русская любовь. Секс по-русски»

Фердинанд Фингер Русская любовь. Секс по-русски

Сексуальные метаморфозы

Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха… С. Есенин

Verlag Terterian

Feldmoehinger Strasse 217d

D-80995 München

Tel.: +49-89-500 94 812

Fax: +49-89-420 95 22 77 9

E-Mall: zeltung@germaniaplus.de www. germaniaplus. de

Сандро Боттичелли Рождение Венеры, 1482–1486 Уффици, Флоренция

В этой книге я описываю раскованную сексуальную жизнь молодёжи в городе Москве. Это было время после смерти Сталина — время Хрущёва и Брежнева, время «оттепели». Об этой полосе жизни почти ничего не написано, а провинциальные жители вообще не знают чем жила городская молодёжь в те незабываемые времена.

Вступление

Из глубин таинственного космоса вдруг появляется перед взглядом изумленного человека комета и, пролетая с невероятной скоростью, скрывается вдали. Наша короткая человеческая жизнь очень схожа с этой кометой. Пролетела — и нет ее. Где они, первые свидания? Где прильнувшие к вам губы и страстные объятия трепещущих молодых тел? К счастью, то, что было далеко — далеко, не исчезло совсем и осталось в нашей благодарной памяти.

В своей книге я хочу описать необыкновенный дар, ниспосланный нам, дар молодости, тот необыкновенный период, когда человека не коснулся быт, и его с головой не озаботили житейские проблемы. В этот счастливый отрезок времени необычайный взрыв гормонов ведет человека по пути Секса. Это и есть жизнь, переполненная счастьем и наслаждением. Она уйдет и никогда больше не повторится. Цените каждый миг молодости, когда идете по дороге.

Секс без утаивания, Секс во всех его проявлениях прекрасен и послан нам с небес. О его величестве Сексе пойдет речь. Будет описание того волнующего и счастливого момента в вашей молодой жизни, когда вы впервые при свидании прижали девушку к себе и почувствовали ее упругие груди, прижавшиеся к вам их соски. Будет описание момента оргазма, чувства неповторимого и желанного, всепобеждающего чувства. Секса.

Я расскажу вам о сути Любви и полулюбви, взлете Любви и полного ничтожества полю-любви. В Любви женщина, лежащая рядом с вами, несмотря на прожитые годы, всегда готова отдаться. Желание быть близкой в Сексе у нее непреодолимо.

При полулюбви этого не бывает, и женщины сплошь и рядом отказывают мужьям под любым предлогом. Прикосновения супругов их раздражают. Муж, уходи от этой женщины. Если же семью благословляет Любовь, натягивай тетиву лука, зови Эроса и стрелой не промахнись попасть в таинственное место на свете — в цель, которую подарит тебе женщина, источник наслаждения и счастья.

Для вас, читатели, я делюсь наблюдениями о том, как на скамейке сидит старик, и что он чувствует, когда мимо проходит молодая женщина. Вся душа его дрожит при виде ее молодой походки, ее девических форм, которые когда-то он мог ласкать, мог обладать молодым телом, и это когда-то было для него доступно. Их поцелуи, подаренные когда-то его молодому телу, до сих пор обжигают его. Он их помнит. Вся его душа стремится побежать за ней, но он не может этого сделать — «силен встречный ветер». Поэтому остается только смотреть вслед. У старика на глазах появляются слезы. Это слезы утраченного счастья, счастья, которые ему дарили женщины. Плачь, плачь, старик! Станет немного легче, хотя уже никогда не поцелуют сладкие губы, и никогда не обнимут горячие молодые руки. Плачь, старик! «Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха, все равно любимая отцветет черемухой». [1]

А ты, молодой человек, пока есть возможность, догоняй девушку. Влюбляйся и погружайся в Секс, пока не поздно, пока тебе не отказывают в этом.

Женщины непостижимы. О таинственной глубине Вечного Секса

Глава I Ирочка

«Ферд! Я очень обижена и даже не знаю, как тебе об этом сказать». Передо мной стоит девушка, звать ее Ира. Ее грудь поднимается и опускается от волнения. Я жду, что же она мне скажет, так как совсем не понимаю, чем мог ее обидеть. Она очень мне симпатична. Карие глаза на лице с изломанными бровями смотрят на меня в упор.

Меня зовут Фердинанд в честь дедушки — немца из Эльзаса. Такое имя иди-свищи по всей России, не встретишь. Поэтому друзья мое имя сократили и получилось что-то среднее между Фердинандом и Федькой. У меня новое имя — Ферд. Наш разговор происходит на центральной улице Москвы — ныне Тверской, у памятника Юрию Долгорукому, основателю Москвы в 1147-ом году.

По понятиям скульптура, он должен сидеть на коне с протянутой к Моссовету рукой, ну как у Ленина, и указывать России, по какому пути она должна пойти.

Смешно! Как он мог знать, по какому пути должна она пойти, да еще восемьсот лет назад.

Мимо нас спешат бедно одетые люди. Женщины почти все держат в руках «авоськи» — плетеные, как сетки, сумки, а вдруг что-нибудь успеют схавить из продуктов, конечно, если их «выбросят». Ботинки у большинства мужчин среднего возраста советского производства. Мало того, что они примитивны, да еще вдобавок не чищены. Быт заедает. Движение транспорта довольно насыщенное. По улице еще ходят двухэтажные автобусы и троллейбусы. В «подстаканниках», то есть в стеклянных будках, сидят милиционеры. Внимая страстному зову весны, на липах по всей улице Горького набухли и лопаются почки.

Ну, вот перед этим огромным памятником весной 1956-го года мы и стоим. Мне двадцать два года, ей 19 лет. Одета Ирочка в симпатичную кофточку Верхняя юбочка надета на нижнюю накрахмаленную. На ногах туфельки на среднем каблучке. Обязательно плотно обтягивающие стройные ножки чулочки. Не знаю, какими трудами дались ей эта кофточка или туфельки? Наверно, помогли родители. Современный читатель свободно может представить себе, как она выглядела. А так, как сейчас девушки одеты, танцуя «рок-н-ролл». Я просто обмираю, стоя перед ней. Я хочу ее и немедленно. «Мечты мои, где ваша сладость»!

Нет хаты. Ее правая ступня поставлена перпендикулярно к левой ступне. Я знаю, что она занимается балетом, и видимо, для того, чтобы подчеркнуть важность разговора, стоит в балетной позиции. Глупая, она думает, что стоит передо мной одетая. А стоит-то она голая, я давно в мыслях ее раздел и наслаждаюсь маленькой симпатичной родинкой на ее левой груди, наслаждаюсь ее стройными ногами и очаровательной попкой.

Маленький темный треугольничек между ее ногами, сбегающий с ее лобка, окончательно приводит меня в восторг. Нет, я так долго не выдержу. Я одеваю ее снова в одежду, но это мало мне помогает, не сбивает моего напряжения.

К несчастью, в те времена я встречался с Ирочкой редко. Проблема найти свободную «хату» для меня была очень актуальной. Как найти время, чтобы «предки» [2] смотались куда-нибудь, хотя бы часика на три-четыре. А ведь всему миру известно, насколько «предки» вредные люди, никогда не дадут «чувакам и чувихам» насладиться жизнью в полной мере. Нотации и морали — откуда они их только берут, и как им не надоест отчитывать своих драгоценных чад. «Ферд, смотри, мы с тобой встречаемся уже несколько месяцев, „редко, но метко“, а я от тебя никогда не получила букетика цветов или коробку конфет». Как только она мне это сказала, во мне возникло абсолютное непонимание, чем она обижена. По моим тогдашним понятиям и пониманию моих друзей, подарки друг другу не нужны. Мы и не понимали этого.

Мы, мужчины, считали себя равными в правах с женщинами. Ведь я дарил ей не меньше, чем она мне. Откровенно говоря, она от меня требовала больше, чем я от нее. Ну, так и притаскивай при каждой встрече мою любимую наливку «Спотыкач». Научи меня быть благодарным. Тогда получишь цветы и конфеты. Хрена! Я никогда от нее ничего не получил. Сколько своих мужских сил и нежности я ей отдал!

Она говорила мне о своей обиде, а я со страхом думал, что она сейчас уйдет, и я не почувствую теперь никогда на своей груди прижавшиеся ко мне твердые соски, не будет ее полных губ, приникших к моим губам долго-долго, и не будет больше того потрясающего момента, когда ее ноги обоймут мое тело, а ее язык переплетется в страстном поцелуе с моим. Я, конечно, мог бы найти почти единственный цветочный магазин в Москве или купить коробочку конфет.

Но не понимал, зачем, даже если бы были деньги. Я — человек абсолютно добрый. Теперь я понимаю, что это было ошибкой. Женщина есть женщина. В те времена не было меркантильных интересов. Все жили в коммуналках, и все деньги уходили на еду и жалкую одежду.

Ира закончила объяснять мне свои обиды, и я подумал, что сейчас она уйдет к тому, кто ей будет дарить цветы и конфеты. Но, к моему изумлению, она сказала: «Ферд! У моей подруги освободилась хата на целых четыре часа». За нами захлопнулась дверь чудесного пристанища. Вместе с ее стуком прочь полетела одежда, как листья с деревьев, сброшенные с ветвей порывом ветра глубокой осенью. В следующую минуту мы уже были на кровати.

Секс для нас был веселой игрой, и мы заржали, когда увидели, что ее лифчик повис на люстре. Ирочка была удивительной женщиной. Она, видимо, считала, что комната — это балетная сцена «Большого». Лежа в какой-ни-будь эротической позе, она допускала меня к себе, но как только я начинал Секс, все больше утопая в нем, она вывертывалась и через секунду сидела, раздвинув ножки, где-то на столе. Представьте мой вид, когда я в голом виде, с моим крупным и изогнутом в виде лука членом, любимцем женщин, торчащим под прямым углом, ловил ее на этом столе и опять имел пару минут близости с ней.

Причем она как-то умела принимать такие позы, полностью открываясь, что я не понимал, как это вообще возможно. Она была просто гуттаперчевая, как люди-«змеи» в цирке. Ну, я, конечно, балет зауважал и те возможности, которые он дарил мне. Когда я, наконец, ловил ее и крепко прижимал к постели, то начинал «увертюру», так себе на часик. К своим двадцати двум годам я понимал, что грубость в Сексе недопустима, тем более с девушкой, имеющей отношение к музыке и балету Поэтому я начинал с любовной «увертюры», которую самый великий композитор на ноты не переложит. Не оставалось места на ее теле, которое я бы не обцеловал и не обласкал.

И вот когда после такой длительной «прелюдии», на протяжении которой я слышал «Дорогой, какие у тебя руки, какие руки, как ты умеешь целоваться!», то про себя думал: «Жди, жди, еще не то будет…» Наша комната превращалась в сцену Большого театра. Но с той разницей, которая в балете, к сожалению, не могла воплотиться.

Представьте, балерина без пачки, без пуантов совершенно голая исполняет танец Одетты, а балерун без трико, совершенно голый, причем даже не знающий балетных движений, гоняется за голой балериной. Она — сплошное совершенство в балете с его невероятными сверхвозможностями. Я догонял ее, она, танцуя сложнейшие фуэте, ускользала от меня.

Я загорался и погибал в вожделении догнать ее и овладеть ею. На конце моего члена с крошечной прорезью посередине появлялась чудесная прозрачная капелька, которой было название «вожделение». Попадая под лучи света, проникающие через окно, эта капелька как бы наполнялась и блестела, как бриллиант. В какой-то момент Ирочка ловила меня, брала меня за член двумя руками и притягивала его ко рту, слизывая то, что было мужской страстью. Глаза ее в этот момент становились большими и были подернуты какой-то дымкой. Мне страшно нравились эти моменты.

Я добивался той точки ее кипения, когда увижу, что я ей больше нужен, чем мне она. Ждал, когда она сама захочет испытать полную близость. Все было «по Карнеги», который писал о том, что партнёру человека не надо ничего навязывать под давлением. Ему должно казаться, что он сам добивается чего-то от тебя и сам этого очень хочет. Вот в такой момент мне уже не приходилось бегать за своей «Сильфидой», как в балете. Она сама подлавливала меня и, истекая страстными флюидами, отдавалась мне.

Вот это и было той причиной, что женщины первыми меня не оставляли. В Сексе у нас не было никаких ограничений. Все было естественно и без фальши. Сейчас я еще больше понимаю то, что это и была настоящая жизнь, ее секунды, минуты и дни. Такие минуты дороже золота и бриллиантов. Юноши, цените их, потом будет о чем вспомнить. В принципе они напоминали скульптуру Родена «Поцелуй», где в мраморе высечена всепоглощающая страсть двух молодых тел, неразрывных в своем сплетении. Но все-таки это холодный мрамор, а не совокупление существ с горячей, пульсирующей кровью, утонувших в Сексе. Это вам не скульптура гениального мастера. Посмотрите — никто же не идет убивать соперника или соперницу после музеев или кино, сгорая от ревности. Не делают этого из-за того, что все это хотя и зримо, но виртуально. А вот если в жизни происходит встреча двух соперниц или соперников, только держись. Миллионы людей со дня сотворения мира стали жертвами сексуальных страстей.

Через часа полтора первая часть любовного спектакля кончалась. Затем начиналась вторая, точно такая же, как и первая. Ее попка мелькала по всем углам, и везде она давала мне частицу наслаждения. Потом я ловил ее и начинал свою прелюдию — «увертюру». Вообще-то она была молоденькой дурочкой, которая думала, что ее прелестная розочка между ногами — это ее громадное достояние. Она напрочь забывала, что это притягивающее мужчин место бывает для женщин очень опасно. К счастью, со мной эта опасность ее не подстерегала. Я всю жизнь очень бережно относился к женщинам, хотя в аптеки не заходил и контрацептивы не пробовал никогда на себе.

Дорогой читатель! Тебе, наверно, жалко меня. Где тот могучий матерный русский язык? Я все мягонько: попка, розочка, объятия, совокупление и т. д. Я же не могу подражать Лимонову, чтобы у вас не отвисли уши.

Храню маленькую надежду, что тебе, Читатель, понравится изложение тончайшей материи в том стиле, в котором я ее описываю.

Пришло время, и мою Ирочку потянуло замуж. Я до сих пор судьбы ее не знаю, но думаю, что ей пришлось тяжко. Она привыкла к моей необычной выносливости. А она бывает у мужчин очень редко. Ну, в любом случае я ей пожелал самого лучшего, и мы расстались навсегда. Это было для меня делом нелегким. Но счастье, что настоящей любовью я ее не полюбил — было больше плотского, и поэтому на мою долю досталось меньше страданий, которые могли бы обрушиться в противном случае.

Я тебя хочу в любовной игре сексуальных страстей

Не жалею, не зову, не плачу, Все пройдет, как с белых яблонь дым, Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. С. Есенин

Апулей. Любовная встреча. 1700 лет до нашей эры.

Ира была одной из многих наивных милых девочек, которых сейчас «днем с огнем не сыщешь». Она была воплощением Секса, веселого, подвижного, как ртуть, Секса радостного и животворящего, рождающего все живое. Когда я был с ней, у меня никогда не было никаких отрицательных эмоций, всегда покой и радость. Человек, ты должен быть самым счастливым на земле, когда в комнате Трое: ты, любящая тебя женщина и дающий всему на свете право на жизнь Секс.

Глава II Взросление

То, о чем я написал, произошло через год после того, как я встретил свою первую женщину Необычайную тягу к женщинам я почувствовал с пятнадцати лет, но не получилось осуществить ее, и я оставался невинным до 21-го года.

Это произошло в 1955-м году, в один из чудесных майских вечеров, когда ряд стройных молодых лип, растущих по всей длине улицы Горького и окаймленных на асфальте коваными решетками, дали первые набухающие почки.

Молодость и весна, игра гормонов повели меня на встречу с друзьями. Они стояли на другой стороне улицы и что-то оживленно обсуждали. А обсуждали они непростые дела: как «закадрить» девушек и пригласить их к кому-нибудь домой, туда, где «предков» след простыл. Мы знали, что самое лучшее место для знакомства с девушками — это выход из метро «Охотный ряд», как мы его называли, «Плешка». По сравнению со мной мои друзья были опытными охотниками, и у них уже побывало в руках много женщин. Название «Охотный ряд» оправдало себя. Я добыл свою первую женщину.

В переходе метро на сквознячке стояла женщина лет так 27-ми, как мне показалось. Я пересилил свое стеснение и разговорился с ней, сказал, что у меня комната свободна, так как мать уехала куда-то к подруге на целую ночь, рассказал, что у меня есть проигрыватель с отличными пластинками и бутылочка вина. Девушка спросила, как меня зовут. Я сказал ей свое имя. Ее имя я как-то пропустил мимо ушей. Она сказала, что с удовольствием проведет со мной время — послушает музыку. Мы подошли к двери моей коммуналки, и огромным длинным резным старинным ключом я открыл толстенную дверь, обитую рваным дерматином.

Ключ, оставшийся от царских времен, был 25 см в длину, да и весил немало. Он был один на десять семей и прятался под половиком у двери. Впопыхах я ключ не положил на место, а взял с собой в комнату. Мы прошли на цыпочках по коридору Свою дверь я открыл маленьким ключиком. Отдышавшись, сели за стол и распили сладкую наливочку Как я теперь понял, женщина — моя первая женщина — была опытной. Она с первого взгляда определила, что перед ней юнец, никогда не имевший Секса. Ясно, что у нее появилась редкая возможность развратить неопытного юношу. Ну, она и развернулась во всю ширь и мощь.

Была ли она проституткой или «честной давалкой», я не знаю. Помню только одно, что кровать, на которой происходили невероятные кульбиты и прыжки, стала подозрительно кряхтеть, словно бы говорила: «Пощадите меня». И вдруг она с грохотом развалилась, и мы оказались на полу, продолжая начатое действо.

Время двигалось вперед, ночь сменилась на предрассветные сумерки. Наступало утро. Скоро должна была придти мама. Я понес двойной урон. Потеря моей невинности обернулась еще пропажей старинного ключа от двери в 25 см толщины. С этого времени жильцы квартиры не имели возможности открывать входную дверь, а годами звонили в 10 звонков, чтобы им открыли.

Жизнь нашего «Вороньего гнезда» была основательно подпорчена. Может быть, эта женщина была фетишисткой, и стены ее комнаты были увешаны сотней разных ключей именно от юнцов, которых она запустила в жизнь, как сладкое воспоминание. Этого я не знаю. После этого женщину давшую мне первый бесценный опыт в Сексе, я больше никогда не видел. Пришла мама и, увидев руины, оставшиеся после нашего прелюбодейства, заплакала. Купить новую кровать мы не могли и месяца четыре спали на полу на матрацах. Мама ни о чем не догадалась. Я ей сказал, что кровать развалилась от старости.

После этого случая поехало и понеслось. Меня уже нельзя было остановить. Маховик раскрутился. Днем — работа, вечерами — встреча с друзьями и охота. Вечная гитара за спиной и бесконечное количество девушек, которые были такими же добытчицами, только по добыванию мужчин. В этом плаванье в море «свободной любви» мне везло. Когда я пел в компании друзей песни Есенина, то часто видел слезы на глазах наших подруг. На это я был большой мастер.

Шло время, и однажды я понял, что не во всякой компании можно чувствовать себя легко и безмятежно. Один из моих знакомых был маленький толковый еврей. Ростом он был 1 м 52 см, а девушки таких не любят. Ну вот, этот хитроумный парень приглашал к себе компании, состоящие из четырех парней и четырех девушек. Столько, сколько он мог оставить на ночевку.

Его расчет был в том, что кто-то из пар по пьянке рассорится, и он сможет поиметь обиженную девушку. Так часто и случалось. Однажды, встретившись со мной, он сказал: «Ферд, приходи с гитарой. Посидим, покурим. Выпьем, поговорим». Я ответил ему, что мне будет скучно, что у меня на сегодня нет «чувихи».

«Да не расстраивайся. У меня есть знакомая, работает в аптеке. Я и приглашу ее». Ну, я и поймался на это предложение. «О темпора — о морес» — «какие времена — такие нравы», по выражению древних римлян. Взяв гитару, я пришел на вечеринку В уютной квартире в самом центре Москвы я познакомился с четырьмя парнями и с их девушками.

Среди них была одна лишняя, то есть знакомая моего приятеля, довольно милая и, видно, неиспорченная. На столе стояли невиданные для тех времен яства: банки с крабами, черная и красная икра, свежие огурчики, водочка, свежие помидорчики, балычки и т. д. Вначале шел степенный разговор, как и полагается в присутствии женщин. Потом я пригляделся и увидел, что молодые люди — типичные уголовники.

А девушки — «марухи», т. е. подруги воров. Алкоголь развязал языки, пошел мат. Я вырос во дворе, где жили настоящие воры-«медве-жатники», т. е. грабители банков, и когда находился вдалеке от щелястого стола, на котором они играли в карты, до меня доносился специфический мат. Если я сидел рядом, то при мне воры не ругались. Это были «авторитеты», «паханы», очень культурные и воспитанные люди. Кстати, удивительно обходительные и эрудированные.

Я с детства впитал в себя высшую школу мата, совершенно особенного и яркого по сравнению с тем, на каком говорят хулиганы. Игра в карты в нашем дворе всегда шла «по-крупному». Огромные деньги величиной с носовой платок с изображением Ленина мелькали перед картежниками. О! Если бы одну из таких бумажек имела моя бедная мама, учительница немецкого языка, мы бы почувствовали себя богачами. Мало того, что Сталин уничтожил ее мужа, и брата, и лучших подруг, он еще обрек нашу семью на нищету. Компания разогрелась, и я увидел перед собой дешевых хулиганов, а их дешевизну выдал мне их неуклюжий мат. «Марухи» [3] не уступали им.

Та девушка, которая работала в аптеке, сидела ни жива, ни мертва, но почему-то уйти не решалась. Водка была выпита, все съедено, стол опустел. Наступило время спать. Всем были постелены постели.

Я сидел на кухне и тихонько играл на гитаре для одинокой аптекарши. Вдруг из одной комнаты раздался страшный шум. Один из парней стал лупить свою «маруху», да так, что она едва успевала укрываться от ударов. Чем она не понравилась парню, я не знаю. Излупив свою подружку, он ворвался на кухню, схватил аптекаршу за руку и хотел потащить ее в свою постель. И тут произошло то, что я не ожидал. Она вырвалась из его рук, бросилась к окну, открыла его и пыталась покончить с собой. Я схватил ее за ноги, бросил на пол и закрыл окно. Затем кинулся к телефону и хотел вызвать милицию, но в этот момент я услышал: «Падла, шестерка, да мы тебя, сявку, порвем». Парень подступил ко мне с ножом, вырвал трубку, продолжая ругаться. Что мне было делать? Я понял, что девушке изнасилования не миновать. А если бы это случилось, милиция не стала бы долго разбираться, и за групповое изнасилование нам бы впаяли длительные сроки.

Парень был формально прав, вырвав у меня трубку. Решать, как выйти из этого положения, надо было немедленно, тем более, что он был сильно пьян, и желание наказать свою избитую подругу было очень сильно. На моем боку я почувствовал кончик ножа, по-блатному, «пера». Я страшно разозлился и набросился на него со словами, теми словами, в которых он должен был почувствовать угрозу своей жизни.

Я стал актером, применив тот «Базар», которому научился. Я сказал: «Убери перо, баклан». Затем, почувствовав, что ножик он отодвинул, набросился на него всем своим запасом слов, которые выучил от «авторитетов». Пьянь сошла с парня, и он понял, что я «сиделый»[4] и, может быть, в воровском мире играю какую-то роль. Я вдобавок заявил, что «мои кореша», такие-то, такие-то, «поднимут его на перо». То, что я хотел позвонить в милицию, стирало в его глазах мой вес как вора, но потом, подумав, видимо, он решил, что я никого не боюсь, смоюсь с девушкой после звонка, и что в любом случае меня «паханы отмажут». А может быть, он понял, что я «тюремный» человек, так как за вечер спел множество «забубенных» блатных песен, которые знают только серьезные уголовники. «Да ладно, чего ты поднял „кипеж“, я так просто пошутил». Не зная, что он дальше будет делать, я, оскорбленный до глубины души тем, что у меня хотели отнять девушку и изнасиловать, прямым точным и очень быстрым ударом вложил в его «хлеборезку» все мои силы. Он упал, а я взял под руку Ольгу, и мы ушли. Наверное, из всей этой истории мой приятель все-таки выиграл. Может быть, «маруха» в обиде на своего парня ночью прилегла к нему и зацеловала в слезах его лысину. Кто знает? История умалчивает об этом.

Этот случай сделал меня очень осторожным в выборе компании. Ведь погибнуть было можно «ни за понюшку табаку». Через пару месяцев, проходя по какой-то улице, я зашел в аптеку и увидел Ольгу. Как она мне обрадовалась, описать не могу.

Спросила: «Что будешь делать сегодня вечером?» Я сказал, что свободен, друзья уехали за город. «Может, побудешь у меня в гостях?» В назначенный час я был у нее. Было очень славно. Она кое-что приготовила и накормила меня. Затем в разговоре сказала мне, что очень благодарна за то, что из-за моей помощи осталась жива. Оля сказала, что хочет стать женщиной, но с чего начать, она не знает. Я сказал: «Всегда пожалуйста. Раздевайся». Она разделась и, сгорая от стыда, отдалась мне. Секс был быстрым и коротким. Я такое не любил, особенно, если любовь возникала из чувства благодарности. Это был особый случай, и я не хотел продлевать свое знакомство дальше. Мы полежали еще немного, я оделся и ушел навсегда. Счастья тебе, Олечка!

Проклятые коммуналки: меня вечно охватывал страх, что соседи расскажут маме, что я творил со своими друзьями, когда ее не было дома. Во многих случаях это были невинные посиделки с песнями под гитару. Невинные-то невинные…

Однажды ко мне подошла соседка и заявила: «Фердинанд, ты „проститут“. Это слово в мужском роде я услышал впервые. Такого слова в природе просто нет, и я не мог понять, что оно обозначает. Потом я догадался, что раздражение соседки было вызвано тем, что туалет на 10 семей посещали еще мои гости, а какую заразу могла подарить «золотая молодежь» — кто его знает.

Такова была жизнь в те далекие времена. Как отличается молодежь тех времен от теперешней! Я был в дружбе с ребятами, которые проживали в совсем другой жизни, чем я. Один из них был сыном министра угольной промышленности Володя Засядько. Другой был сыном министра КГБ Серова. Так вот, и у них никогда не было денег. Мы перебивались иногда сбором пустых бутылок, или мои друзья опустошали огромные библиотеки отцов, изымая по одному какие-нибудь антиквариаты. Чем это заканчивалось в их домах, не знаю. Следы пощечин на их лицах я не видел. При таких родителях и такие послевоенные скромные ребята!

Где вы там, ребята! Наверное, занимали места директоров банков или сидели у Ельцина в правительстве. Если живы и доплелись до моего возраста, то купите эту книгу и позвоните в редакцию.

Посидим, выпьем, покурим и поговорим о наших «золотых временах»: «Феррари» или «Бентли» купить — для вас раз плюнуть, как и мне в мои 78 лет. А вот «стырить» книгу из отцовской библиотеки слабо, совесть не позволит. Да и бутылки будет стыдно собирать на любимый «Спотыкач». Так что ничего мы сделать при всем желании не сможем. А пригласить же девушку на бутылочку наливки, да провести с ней ночку — а! Их родители, занимающие крупные посты, жили совсем по-другому. Однажды, поднимаясь на лифте к Володе, я столкнулся лицом к лицу с министром культуры Фурцевой. Рядом с ней стояли три огромных «амбала», и каждый из них держал в руках большой поднос. На них лежали свежеотрезанны куски убитых кабанов, лосей, зайцев. Вот так-то. А страна голодала.

Я неоднократно бывал в министерских квартирах, окнами выходящих на улицу Горького. Это были огромные квартиры метров так по 180, с коврами и пальмами. Мои же друзья — их дети — были абсолютно не испорчены этим богатством, не то, что мы видим сейчас. Их не коробила дружба со мной, не имеющим часто ни одной копейки.

Дом, в котором я родился, стоит в 70 метрах от железных ворот, отделяющих улицу Станкевича от улицы Горького. Желтый барский домик лет так 150-ти с венецианскими окнами стоял перед красным Моссоветом. Советской властью дом был разделен на множество клетушек по восемь-десять квадратных метров, причем высота потолков была около четырех метров. Поэтому комнаты выглядели как узкие пеналы, в которых люди и существовали. Коридор был заставлен четырьмя газовыми плитами. На входной двери, залатанной кусками драного дерматина по ее бокам, расположены 10 звонков, каждый к отдельному жильцу. В подъезде всегда пахнет мочой. Дверь подъезда никогда не закрывается, а туалетов в Москве — раз-два, и обчелся. Барская лестница широкая. Стены подъезда облупились, и из-под штукатурки видна дранка. Вот по этой лестнице и поднимались девушки, к которым привязан был я всей душой.

Однажды произошел случай, который мне очень помог в те времена. Сестра моей мамы, которая бежала из Германии в 30-х годах в Англию, вышла там замуж за лорда Англии сэра Гринхила и иногда присылала маме посылки с одеждой. Она просила в письме, чтобы мама продала ее и как-то перекрутилась в суровейшей жизни.

И вот в одной из этих посылок оказалась невероятно красивая куртка зеленого цвета с черными полосами-квадратами. На ней было множество золотых «молний» и золотых пуговиц. Я был единственный в Москве, кто поимел цветную куртку. Меня прозвали «пестроклетчатым».

У ментов чесались руки схватить меня как стилягу [5] и отправить в милицию. Но настали другие времена. Был 1957-й год — Всемирный фестиваль молодежи. Представьте, как я выглядел: цветная куртка, штаны-дуды, через которые еле пролезала ступня. Они обтягивали ноги почти как чулок. В посылке также оказались ботинки из Германии «Дорндорф». Они были со страшно острыми длинными носами.

Под курткой — рубашка с цветастым галстуком. Это была типичная одежда молодого американца тех «элвисовских» времен. Иногда вместо этих ботинок я надевал ботинки с подошвой в четыре сантиметра. Эта подошва по краям выглядела как гусеница трактора, то есть была изрезана углублениями.

Я просто поражал обывателей своим видом. Ну, а «чувихи» вообще падали в обморок, не имея сил отказаться от знакомства с таким «красавцом». Ну вот, я и появился в один из прекрасных дней во время фестиваля на «Бродвее». Случайно познакомился с итальянцем лет 35-ти. Его звали Джованни.

Как он сказал, ему очень нравится Москва и русские люди. Был он директором какой-то «ливорнской» железнодорожной ветки. Хотелось свободы, хотелось познакомиться с иностранцем. Мне было 23 года, и я был непоправимо глуп по тем временам.

Такое знакомство запросто могло закончиться высылкой за 101-й километр от Москвы.

Там бы я смог бесконечно красоваться в своей одежде перед свиньями, лежащими в грязных лужах, курами и деревенскими бабами, лузгающими семечки.

Чтобы доставить моему другу удовольствие, я закадрил двух чувих и, проводив развеселую тройку к себе домой, сам пошел за вином и закуской. Купив все это, я побежал домой. Но не тут-то было. Меня схватил за руку мент. Я спросил: «За что?» Он ответил, что советская молодежь в такой одежде не ходит и что я выгляжу попугаем с Амазонки и позорю население Москвы: «Поэтому пройдем в отделение для выяснения личности».

Вот так в сопровождении мента, крепко державшего меня за руку, я проходил мимо своего дома. И — о, ужас! — из моего окна по водосточной трубе стала выползать одна из девиц. Какое счастье, что она не кричала: «Спасите, спасите!» В это время милиционер смотрел в сторону Моссовета и переговаривался со знакомым охранником, так что ничего не заметил. Девица со скоростью змеи спустилась и убежала. Что было бы со мной, если бы власти узнали, что у меня в доме иностранец, да притом что я устроил «притон» для свиданий!

Вернувшись домой из милиции, я увидел, что знойный итальянец не терялся. Как мне рассказала оставшаяся «чувиха», он стал приставать к той, которая убежала. Она была «динамисткой», как мы называли недотрог, испугалась, что он ее изнасилует. Поэтому и убежала. Когда я пришел домой, то увидел, что Джованни был «гол, как сокол», девица тоже, и оба делали любовь. Причем я слышал тарабарщину, которую он нес: «Mio Amore», «Ио тьямо те».

Мать твою за ноги, жалко, я не понимал языка. А он говорил: «Моя любовь», «Я люблю тебя». Я думал, что быстрее и страстней меня никого на свете нет, а оказалось, что я в конце очереди. Через месяцев семь после этого случая я встретил подружку итальянца с довольно приличным животиком, и она нисколько не горевала об этом.

Она с радостью сообщила, что с удовольствием родит полуитальянца, тем более, что родители не против. Джованни, ты давно уже на небесах, но знай, что где-то в Москве живет твой сынок или дочка. Кстати, через год после фестиваля в Москве появились тысячи детей-мулатов, а сегодня их дети очень часто являются ведущими на телевидении. Вот что творит быстрый Секс, дарящий жизнь талантливым людям.

Боже, в какие страшные времена мы жили! Связь с иностранцем грозила тюрьмой и психушкой. За эту куртку я еще раз был отведен в милицию и из-за сопротивления властям просидел с местной шпаной в «обезьяннике». Там мне пригрозили, что если я и дальше буду возмущать советских людей своим видом, то загремлю за 101 км. «Хрен вам, я назло продолжал одеваться так, как одевался. Кто не рискует, тот не пьет шампанское». Эти пять дней отсидки достались мне очень тяжело. Во-первых, ни за что, во-вторых, без друзей. После этого я быстро наверстал упущенное.

С другом Женей Свердловым, прекрасным аккордеонистом, мы быстренько зацепили Светочку и Сашеньку — двух медсестер, работавших в одной больнице. Боже мой, какое счастье мы испытывали вчетвером, когда выпадало время на свидания! Бедный мой диван, который я купил для мамы, продавая рыбок на «Птичьем рынке». Что он перетерпел от множества молодых прекрасных попок, пересидевших на нем. Наши подружки просто изнывали, слушая песни под гитару в сопровождении аккордеона.

Время, необыкновенное время, вернись! Я бы сейчас дал правую руку на отсечение, лишь бы случилось Чудо. Но так не бывает. Комок горя подкатывает из-за этого к горлу. Ну, хотя бы приснись в цветном сне. Мужчина! Ты живешь полной жизнью, когда ты молод, когда заигрываешь с женщинами, когда у тебя есть шанс их добиться. Все, что происходит позже с годами — это не полная жизнь. Она может быть добротной и цельной. Но это только полжизни. Остальная половина ушла от тебя навсегда — самая лучшая, самая желанная. Невозвратимая потеря.

Нам с Женей показалось, что мы влюбились в наших подруг. Но не случилось. Дьявол искушения повел нас по другому пути. В один прекрасный день Жене почудилось, что в моей подруге лежит больше кусков сахара, чем в его. Он сказал ей об этом, и, к нашему огромному удивлению, она согласилась спать с ним. Ее подруга перешла ко мне. И влюбленность прошла. Пришла пора обыкновенного Секса, не замешанного на Любви. Может быть, виновато количество вина, которое, как известно, играет большую роль в сексуальных отношениях. Черт его знает! Мы оба заметили, что утром наши птички, наводя «марафет», были очень довольны, что было написано на их лицах.

Они, наверное, подумали, что наша общая дружба от этого окрепнет. Вот дуры… Наоборот, наши отношения с ними разлетелись в пух и прах. Мы расстались. Это уже было чистое «прелюбодейство». С этой точки зрения нам с Женей было обидно, что они так, «походя», нам быстро изменили, а с другой стороны, наколоть на булавку лишнюю бабочку, хотя мы не были энтомологами, было приятно — для коллекции. Между нами, впрочем, осталась крепкая взаимосвязь с девочками, но только в одном смысле. Месяца три-четыре они при малейшей возможности снабжали нас чистым медицинским спиртом, чем мы были очень довольны. По старой привычке, чтобы не нарушать покой соседей, поднимаясь за водой наверх, мы черпали воду из аквариума, чем мои любимые рыбки, наверное, были возмущены. Уровень воды падал и падал, а добавлять мы забывали. Разводить же спирт водой за их счет не забывали.

В те годы я не понимал сам себя. Во мне, независимо от меня, крутился какой-то сексуальный маховик, причем с нарастающей скоростью.

Я гуляю по улице. Мимо идет девушка лет 19–20 или женщина под 30. Более старшего возраста меня не волнуют. Они кажутся мне старухами. Все, что шевелится вокруг меня женского рода, притягивает, как магнит. Идя по тротуару, я слышу, как шуршат чулочки, касаясь друг друга около заветного места, куда я стремлюсь всей душой. Меня, как магнит, притягивает запах женщины, которая проходит мимо.

Как магнит притягивают к себе ее волосы, ее походка и взгляд. Мне так досадно, почему это происходило тогда, 55 лет тому назад? А почему не сейчас? Раздень передо мной Венеру Милосскую — тьфу, она и так раздета — ну поставьте ее передо мной, я внимания на нее не обращу. Любая женщина в сексуальном плане не представляет ни малейшей ценности. Она мне так же нужна в физическом плане, как пятое колесо в телеге. Все, конец, жизнь, кипящая и искрящаяся, ушла. Остались сумерки. Слава Богу, что сумерки теплые, рядом с моей любимой женой. А раньше? Тянуть — тянуло, но не так просто завоевать женщину, положить ее рядом с собой и почувствовать, что она тебя хочет, несмотря на опасности, которые ее, бедную, подстерегают. Ее же надо как-то привлечь, обогреть, обласкать. Очень много забот для молодого человека. Наверное, легче в бою, где ты знаешь: есть два выхода — жизнь или смерть. А здесь ты не живешь и не умираешь. Ты стремишься к цели завоевать это тело и душу, но получится у тебя или нет, ты абсолютно не знаешь. Хотя, может быть, я знаю теперь много больше о Сексе благодаря тебе, дорогая Верочка. Вот видишь, прошло 55 лет со дня нашей с тобой встречи, а я помню о тебе.

Глава III Верочка

Однажды я шел по старому Арбату Впереди меня шла юная девушка. Походка ее поразила меня. Она была необычайной, просто поражала какой-то необыкновенностью. Легкая поступь с грациозной осанкой. Всему этому придавала прелесть гордо поднятая голова. Идя сзади нее, я подумал о том, что такая женщина никогда не будет моей. Я просто бы ее испугался, не то, чтобы подойти и познакомиться. Это называется «Не по Сеньке шапка» или «Не в коня корм». Она была похожа на девушку с Кавказа. Я шел сзади и любовался ею, зная, что никогда с ней не познакомлюсь. И вдруг… увидел, что она споткнулась обо что-то и упала.

Я бросился к ней, посмотрел на ее правую ногу и увидел, что кожа вокруг лодыжки стала темнеть, а затем нога стала опухать, вернее, раздуваться. Я понял, что это классический двойной перелом, так как имел диплом преподавателя анатомии и физиологии и был спортивным тренером. С такими переломами я уже встречался. Потом я посмотрел на ее лицо. Она лежала с широко раскрытыми глазами, видимо, была в шоке.

Я сказал окружавшим ее людям, чтобы никто ее не трогал. Благо, рядом был телефон, по которому я позвонил, чтобы вызвать «Скорую». Потом вернулся к девушке. Ее симпатичное лицо было очень бледно, она, видимо, переживала сильную боль, но нашла силы улыбнуться.

Шок прошел. Я сказал, что вызвал «Скорую» и спросил, как ее зовут. «Вера», — сказала она. Чтобы отвлечь девушку от боли, я спросил, кем и где работает. Она сказала, что воздушной гимнасткой в цирке, и горестно добавила, что теперь, наверное, придется долгое время не выступать. Приехала «Скорая». Я спросил санитаров, куда они повезут больную. Мне сказали: «В Первую Градскую». На следующий день пришла суббота, я посетил Веру в больнице, угостил ее фруктами и пирожками, которые испекла мама. Посещения мои были довольно частыми. Во время одного из них я дал ей телефон моего друга Володи Кузьмина.

Этот телефон, висящий на стенке коммунальной квартиры, где жил Володя, сыграл два раза решающую роль в моей жизни. Время шло, и в один прекрасный день я решил навестить Володю дома, подошел к двери и услышал за ней, что кто-то звонит. Звонок был телефонный. Я тоже нажал звонок в Володину комнату, и в это время услышал его голос: «Подождите, кто-то звонит в дверь, пойду открою». Он открыл дверь и, увидев меня, сказал: «Ферд, тебя какой-то женский голос…» Это звонила Вера, и мы договорились о свидании. В эти времена мне сильно везло. Перед выходом на пенсию мама взяла в школе двойную нагрузку, и чтобы пенсия была побольше, пропадала там с утра до позднего вечера. Там и кушала. Днем это была обычная школа, а вечером — школа рабочей молодежи.

Я тоже работал. Но время с трех часов дня до 1130 вечера было мое. Однажды вечером дверь в мою комнату открылась, и туда пришел — влетел праздник. Это было необыкновенное счастье — встречать Верочку. Ее легкий, правдивый, тихий и ласковый характер просто обволакивал мою мятежную душу. «Вот как ты живешь, Ферд!» Как живу, так живу, Верочка. Убогая обстановка комнаток. Одна — 11 квадратных метров, другая — восемь. Не впечатляли кургузый фанерный шкафчик, сделанный когда-то отцом, диван и стол, накрытый скатертью. Вокруг стола — убогие венские стулья, аквариум. Это было все. Верочка принесла с собой бутылочку грузинского красного вина, которую за беседой мы и распили, закурили по сигаретке «Шипка». Верочка рассказала, что живет одна, снимает комнату. Родители живут в другом городе. Окончила цирковое училище и успешно работает воздушной гимнасткой в цирке на Цветном бульваре. Зарабатывает хорошо, на жилье, питание, одежду хватает. Верочка рассказала, что когда заканчивается сезон в Москве, ей вместе с труппой приходится гастролировать по всей России. Она очень страдала, что после травмы долго должна восстанавливаться. Она сидела рядом со мной на диване и рассказывала мне о том, что она чувствует на огромной высоте под куполом цирка. Затем нежно обняла меня за шею и прижалась щекой к моей щеке. «А ты, Ферд, любишь цирк и что-нибудь знаешь о нем?»

Что такое цирк, я знал не понаслышке. Когда мне было лет 11–12, я очень сильно подружился с одним мальчиком. Он был старше меня года на два. Имя у него было удивительное — Александр. Не находите ничего удивительного? А ну-ка, прибавьте к этому имени фамилию, и получится Александр Македонский. Вот теперь вместе получается удивительное повторение великого завоевателя. Мой друг был тотально бесстрашным человеком, как и его предок, завоевавший полмира и дошедший до Великой Китайской стены. «Ферд! Сегодня мы пойдем в цирк». «В какой цирк, где деньги на билеты?» «Пойдем — увидишь».

Мы побежали на Цветной бульвар. По водосточной трубе поднялись на крышу цирка. На ней мы увидели много люков, видимо, для вентиляции. Один из них был полуоткрыт. Мы влезли в него и… об этом страшно вспоминать. Мы свалились прямо на огромную клетку с бенгальскими тиграми. Бестии, подчинявшиеся только укротителю, со страшным рычанием бросились к нашим ногам. Я до сих пор помню их огромные когти желтого цвета.

Решетки были довольно редкими, но, слава Богу, ноги наши попали на прутья, и мы перескочили на следующую клетку. «Хрен оказался не слаще редьки». Это была клетка со слонами, и их хоботы потянулись к нам, чтобы затащить нас в загон. Мы перепрыгнули на следующую клетку, тоже не очень-то для нас удачную. Там был десяток орангутангов. Эти рожи тоже проявили недовольство в связи с нашим вторжением. Счастье, что рядом стояла большая клетка с попугаями «Ара» — огромными и обладающими изумительно красивыми перьями.

Сидя на этой клетке, мы настолько обнаглели, что пытались вырвать из их хвостов парочку перьев на память. Затем Македонский крикнул: «Ферд, за мной», и мы побежали по опилкам к выходу на манеж, успев состроить пару рож и гримас обезьянам, которые чуть нас не зацапали своими длинными руками. Мы пробежали мимо «ливрейных» к выходу на арену, задрапированному красной толстой тканью с золотыми кистями, и проникли в зал, заполненный зрителями, где и нашли пару свободных мест.

После этого мы с Македонским постоянно «тырились» в цирк, причем залезали только в люк, находящийся над клеткой с попугаями. Может быть, слоны и обезьяны — как известно, долгожители — помнят до сих пор наши ехидные рожи, попугаи так уж точно помнят. Они же живут восемьдесят-девяносто лет. Ну так вот, я сидел, обнявшись с Верочкой, и впервые в жизни не знал, с чего начать.

В мое сердце птицей влетела Любовь, а это такая штука, что не допускает никакой фривольности. Но, к счастью, мне и не пришлось самому ничего начинать. Верочка сказала: «Ферд, мне кажется, что я тебя люблю, чувство это пришло ко мне давно, и я хочу тебе сказать о нем сейчас. Я хочу быть с тобой». Она разделась, и я увидел безукоризненные формы ее тела. Оно было отточено многими годами с помощью упражнений. Кожа у нее была необыкновенной упругости, с одной стороны, а с другой — как мрамор, лучший «каррарский мрамор».

Упругие груди, величиной с большое яблоко каждая, находились на небольшом расстоянии друг от друга и не требовали лифчика. Из-за своей профессии она была какая-то невесомая, тонкая, воздушно-прозрачная. Но что меня больше всего удивило — мелкое-мелкое дрожание, как бы озноб пробивал ее насквозь. И мы слились в одно неразрывное целое, и меня тоже пробил такой же озноб. Это был Секс, основанный на взаимной Любви и при полном доверии и преданности друг другу.

Любое мое движение вызывало ответное ее движение, абсолютно в такт. И это означало только одно — всепоглощающую страсть Любви. Мы были два магнита, которые даже при большом усилии нельзя было разъединить. Клянусь, если бы мне пришлось слиться с ней на сутки, я бы от нее не оторвался. Иногда я смотрел на ее лицо и в глаза, не понимая, что происходит. Они теряли свой карий цвет. Они как бы были задернуты дымкой, видимо, от страсти. После этого я опять ничего не видел, утонув своим языком в ее широко дышащем рте.

Какие там «Камасутры», какие «тантрические» лекции и науки! Да они и понятия не имеют, изображая живой Секс в скульптурах и картинках. Идите к черту, все эти книги! У вас все звучит искусственно и пошло. Сейчас был мой первый полет под куполом цирка. Девочка была сплошным сгустком Любви и Секса.

Получилось даже так, что мы, не разъединяясь, упали с постели и так же, не разъединяясь, каким-то образом опять оказались на ней. Через полтора часа мы разъединились. Верочка встала, чтобы взять со стола недопитый бокал с вином. Сделала шаг к нему, и тут я увидел, что по ее бедрам стекают капельки прозрачной жидкости, которая обрисовала вокруг ее ступней мокрое пятно. Она смущенно посмотрела на меня. А зря! Я понял, что это влага, скопившаяся внутри нее, была выражением страсти, так сильно она меня чувствовала. Ничего моего в этой влаге не было, так как я очень берег женщин и никогда не позволял себе подвергнуть женщину беременности или аборту. Я уже писал, что никогда не применял контрацептивов и к помощи аптеки не обращался. Всегда я и мои женщины поступали так, что семя, делавшее меня мужчиной, не пропадало и шло на пользу страсти, туда, куда надо, но не туда, куда не надо. Всегда, как того желала женщина.

С Верочкой я встречался так часто, как мог. Я забыл думать о других женщинах и с друзьями не встречался вообще. Однажды она пришла и сказала, что сезон в Москве кончается и вскоре надо уезжать в трехмесячные гастроли в другие города. Я обомлел от ужаса. Я так полюбил ее, что и не мог представить расставанье с ней. Мы оба плакали, как бы что-то предчувствуя. Дорогой читатель! Ты наверняка знаешь, что если женщина — ровесница мужчины, все равно она по своей женской сути старше его лет на семь, опытней. Она понимала, что Любовь есть Любовь, а жизнь есть жизнь.

Она не хотела обременять 23-летнего юношу бытом, понимая к тому же, что ее быт и ее семью по молодости лет устроить я не смогу. Прошло три месяца, и она пришла ко мне и сказала, что встретила мужчину, который хочет на ней жениться и иметь от нее ребенка. Верочка сказала, что работа в цирке представляет огромную опасность, и если она упадет, то в лучшем случае ребенка иметь не будет. А она о нем мечтает. «Ферд! Ты очень молод и сейчас для тебя не время жениться. Денег у тебя нет, жить негде. Я тебя люблю, но выхода у меня нет. Одной мне семью не осилить. Мой избранник старше меня на 10 лет, человек он добрый, хороший, но все равно я люблю тебя больше, чем его. Прости, если сможешь». Я слушал ее, понимая и не понимая. В этот день близости между нами не было, хотя сердца у обоих разрывались от боли. Но какой-то порог, произошедший в наших отношениях, преградил путь к Сексу, который мы оба бешено желали. Она не хотела изменять избраннику.

Верочка! Я пишу эту книгу в 2012-м году. А тебе, дорогая моя старушка, сейчас лет 79–80. Если ты жива и эта книга в Интернете попадется на глаза, ты вспомни обо мне. Господь за мою долгую жизнь послал мне четырех драгоценных женщин среди сотни других. Одной из них, безусловно, была ты. Последнюю, четвертую, я встретил через два года после прощания с тобой. Я встретил ту единственную, с которой прожил уже 53 года. Эти женщины для меня — одно целое. Они — это ты, а ты — это они.

Глава IV Восхитительная Зоя

После расставания с Верочкой я почувствовал себя бесконечно одиноким. Спасали вечерние прогулки по Москве. В это время женщины для меня перестали существовать. Друзья диву давались тому что со мной происходит. Будучи от природы мужчиной, одаренным большими сексуальными способностями и силой в этом непростом деле, я и сам не понимал, что происходит. I^e это вечное влечение самца к самкам? Куда оно исчезло? Зато теперь, освободившись от вечной охоты за призрачной в большинстве случаев Любовью, я посвятил время на то, чтобы изучить город, в котором родился и вырос. Я обходил долгими вечерами улицу за улицей, наблюдая за его жизнью. Тогда, в 1957-м году, Москва была совершенно иной, чем теперь. Множество старинных купеческих и мещанских домов по сторонам изгибистых улиц были еще не снесены. Дома не блистали какими-то архитектурными излишествами.

В основном они были два с половиной, три этажа и были покрашены в желтые и светло-коричневые тона. Несмотря на их простоту, они создавали тот московский уют, который описал Теофиль Готье лет так 150 тому назад.

Обычно посередине дома располагался широкий подъезд. От улицы эти подъезды отгораживали красивые резные двери, со временем сильно обветшавшие.

Деньги на оружие для разных стран у коммунистов были, а вот на ремонт домов их не было. Двери подъездов не закрывались, и москвичи, не имея общественных туалетов, использовали их как уборные.

Асфальт на узких московских улочках был в ямах, кривой и горбатый. Соответственно рельефу и трамвайные пути были извилистыми и горбатыми.

По ним, грохоча и вызванивая звоночками, шли трамваи. Кондукторы, на груди которых висела связка билетов, отрывая их, валились из стороны в сторону, хватаясь то за поручни, то за пассажиров. Билет на проезд в одну сторону через всю Москву стоил три копейки.

За окнами, полузакрытыми дешевыми занавесками, шла вечерняя сумрачная жизнь. Свет в окнах был неяркий из-за громадных абажуров, поглощавших его. То я видел дерущихся мужчин и женщин, то мать, склоненную над колыбелью ребенка, то какого-то читающего книжку интеллигента.

Вдруг появлялись картежники с замусоленными картами в руках. Частенько я видел женщин, которые шили что-то на швейных машинках. Нищета и безысходность выпирала в вечернее время из этих домов.

А вот и старик-часовщик с лупой на лбу, привязанной веревкой, на газете возится с часами в кружке скудного света. Запахи от вечерней готовки заполняли переулки. Все дворы заполняли кривые тополя, деревья, совсем не подходящие городу. В месяцы их цветения было не продохнуть. Пух залетал в рот, за шиворот, в волосы. Часто толстый ковер пуха мальчишки поджигали, и он горел, как порох, сжигая чулки у женщин. Все жили одинаково, за исключением тех, кого выпускали заграницу. Они жили в хороших домах и имели машины.

Но таких домов в Москве было не очень много. Во всех домах в теплую погоду перед подъездами сидели бабушки, лузгая семечки, и обсуждали все и вся. Звучало все так: «Ох, эти времена! И девушки не те, и „Боржоми“ не тот». Шел вечный стариковский разговор. И еще всегда рефреном звучало: «Только бы не было войны». Нагулявшись по темным переулкам, я через каменный мост проходил через Красную площадь и подходил к метро «Охотный ряд». Это была наша улица-кормилица — «Бродвей». Это был другой город, другая страна.

С левой стороны — гостиница «Националы», в которой жил «Картавый», т. е. Ленин, дальше театр Ермоловой, дальше, через пару домов, Центральный телеграф, у подъезда которого вечно толпилась толпа из грузин в кепках с огромными козырьками. Что они там целыми днями делали, осталось для меня глубокой тайной. Напротив телеграфа в переулке был Художественный театр, а на углу — особый магазин, где продавалось шампанское в розлив с шоколадными конфетами. Мой папа, пока его не забрали и не уничтожили, часто после работы туда забегал и, пахнущий вином и табачком, приходил домой, что маме очень нравилось. Мама понимала, что это было единственное развлечение мужа в этой серой жизни.

За этим магазинчиком был магазин духов. Духи были только советские. Женщины, побывавшие заграницей, обходили его стороной, чтобы избежать запахов этой «замечательной парфюмерии». Там продавались духи «Сирень», «Красная Москва», «Камелия», одеколон «Тройной».

Около этого магазина и магазина «Подарки» вечно крутились резвые спекулянты с дорогущими французскими духами. Милиция их не трогала, так как жены милиционеров к советским духам не имели никакого отношения.

Дальше шел магазин, который их-за его длины и ужины москвичи прозвали «Кишка». Во время войны он был нашим кормильцем. Все десять витрин были заполнены тысячами банок со сгущенным молоком в виде стенок, зданий, да и просто кучами. Посреди них лежали сотни банок с крабами и банки с печенью трески. Они стоили недорого, но их никто не покупал. Не покупали крабов дальневосточных, которым сейчас цены нет.

За яйцами, мясом, хлебом, молоком, колбасой стояли длиннющие очереди. Эх, сейчас бы мне, западному человеку, вскрыть баночку крабов, развернуть пергаментную бумажку внутри нее, выпить сок из баночки, а затем съесть эту невиданную вкусность — самих крабов. Я отдам 20 евро за эту баночку, но не купить… На Запад настоящий дальневосточный краб и «клешни не сует». Жалко, так жалко…

Дальше я перехожу площадь с Юрием Долгоруким и через два дома попадаю в «Филипповскую булочную». Этот магазин, роскошный магазин был построен купцами в «Серебряном веке», в XIX столетии. Барокко и ампир, мозаика и стенная роспись. Изумительно расписанный лучшими художниками потолок, мозаичный пол необыкновенной красоты, но это, при советской власти запущенное, все равно радовало глаз. Какое было несоответствие роскошного интерьера магазина с входящими в него плохо одетыми и дурно пахнущими людьми.

В этом магазине я по карточкам во время войны получал на маму 250 г черного мокрого хлеба, на брата — 200 г, а на себя — 150 г. Часто, умирая от голода, я садился под прилавок и собирал крошки хлеба, если они иногда падали вниз с огромного тесака, которым хлеб разрезался.

Часа через четыре у меня в руках был шарик грамм так на 80. Он был для меня дороже любого шоколада.

После «Филипповской» шел большой отель, из которого в 1937–1939 годах Сталин отправил умирать в лагеря сотни немцев-коммунистов, назвав их «врагами народа». Затем следовали несколько домов, а за ними — знаменитый «Елисеевский магазин».

Он повторял «Филипповскую булочную» по интерьеру, но был раз в двадцать больше. По всему периметру зала стояли на огромной высоте китайские вазы четырехсотлетней давности, а с потолка свисали три люстры, по 6 тонн каждая. Немыслимое количество скульптур из мрамора украшало магазин.

Кассы, выдающие чеки, звенели звоночками. Они сами по себе были произведениями искусства. Чернил не хватит, чтобы описать всю эту роскошь. Высшие советские «бонзы» отоваривались в этом магазине, и в благодарность за услуги во времена Андропова директора этого магазина расстреляли, причем ни за что. Слишком много людей наверху были завязаны в коррупции.

Вот рядом с этим магазином в переулке и притулился маленький домик, в котором жил мой приятель, барабанщик Сема Лифшиц. Он был нарасхват в разных оркестрах, да и на халтурах зарабатывал прилично. И вот в один из дней, ведомый одиночеством, я вошел в незапертый подъезд его коммуналки. Я был с Семой одного возраста и не привык предупреждать его о своем приходе. Так же и он мог посетить меня. Все делалось спонтанно. Вот и я, не постучавшись, открыл дверь в комнату Семы и замер от удивления и какой-то щемящей надежды на будущее. На широкой кровати, повернувшись лицом к стенке, похрапывал Сема. Рядом с ним, не прикрытая одеялом, лежала божественная женщина рубенсовских форм, белокожая блондинка «а ля» Мэрилин Монро.

Я оторопел и даже пожалел, что не ударник, а гитарист. Зря так подумал. Оказалось, что в женских глазах гитарист, да еще поющий, в сто раз ценней, чем вечно стучащие барабанные палочки. Если бы эта «чувиха» жила во времена Рубенса, она наверняка стала бы его натурщицей и прославилась на века.

«Ну и Сема, ну и стервец, скрывать месяцами такое сокровище от друзей — это нехорошо», — подумал я. Взялся за ум, вышел за дверь, тихонько прикрыл ее — и громко постучался. «Кого там черт несет? Поспать не дают!» Сема сел на кровати, приоткрыл один глаз. «Это ты, Ферд? Заходи». Его чувиха быстро натянула одеяло на себя. Я подошел к кровати, поздоровался с Семой. Из-под одеяла высунулась рука его подруги с изящной тонкой кистью и ухоженными ноготками. Я поздоровался. «Меня зовут Зоя».

Я подумал про себя, что, наверное, весь СССР погряз в этих Зоях. До этой Зои у меня побывало целых три Зои. Все они, как на подбор, были чудесными и честными «давалками», но их минус был в том, что при моем расставании с ними они долго плакали, терзая мое сердце. «Очень приятно познакомиться». Мне показалось, что при этих словах Сема даже вздрогнул. Как показало время, вздрогнул совсем не зря. «А как зовут вас? Хотя Сема вас назвал по имени, но я, простите, позабыла». Ну, я и напомнил, что зовут меня Фердинанд. «Какое прекрасное имя, но очень длинное. Можно, я вас буду звать „О, Ферри“. Так на некоторое время у меня появилось новое имя, и мне даже это очень понравилось. К моей куртке это имя подошло больше, чем Ферд.

«Я что-то не встречала вас на „Бродвее“. И как я могла такого симпатичного парня, да в такой шикарной куртке, пропустить?»

Про себя я подумал, что лучше бы она оценила мои песни, чем куртку. Тогда бы я определил, управляет ею вещизм или душевные порывы, хоть поплакала бы. Перед уходом я сказал: «Сема, я не ожидал от тебя такого сокрытия этакой красоты. Мы же ни одну из наших „чувих“ от тебя не скрывали». «Ну ладно, Ферд, не обижайся — вот и познакомился». В тот момент, когда он мне это сказал, я почувствовал, что Сема очень недоволен моим приходом. Немного поговорив, я распрощался с Семой и Зоей № 4 и ушел, твердо решив заполучить такое чудо.

С этого дня я постоянно дежурил недалеко от дома Семы и подловил Зою, когда она подходила к его подъезду. Я очень был удивлен тем, что мне не пришлось долго ее просить к Семе не заходить. Я очень постарался накопить деньги на ресторан к этому дню «X». И они мне очень пригодились. Я ее пригласил в ресторан Всесоюзного театрального общества, чем ее просто очаровал.

Имя «О, Ферри» плюс ресторан, плюс гитарист, плюс «сердцеед», прочитавший сотни книг, сделали свое дело. Зоя мне рассказала, что она устала за год дружбы с Семой, устала от его некрасивого лица, хотя отметила, что парень он хороший. Сказала, что устала ходить на его «халтуры», куда он постоянно ее таскал.

Добавила, что не может больше слышать стука его барабанных палочек, так как от этого у нее болят ушки, особенно на репетициях. Сама она работает переводчиком с английского на русский в какой-то редакции. Имена англичан, которые что-то писали и говорили 1000 лет назад, посыпались на меня.

Я о них и слыхом не слыхивал, конечно, за исключением больших имен. Но я был хитрый и делал вид, что, конечно, всех их знаю и «снимаю перед ним и шляпу». «О, Ферри, какой вы умный, — лепетала она. — Вы мне все больше и больше нравитесь». На меня посыпались бесконечные комплименты.

Я понял, что ухватил рыбку крючком за губу, и теперь она моя. Но у меня в голове копошилась неразрешимая проблема: где найти свободную «хату», так как в данный момент с нею у меня не ладилось. Стыда, что я увел Зою № 4 от Семена, у меня не было.

Во-первых, у нас не было случая, чтобы кто-нибудь скрывал свою девушку от друзей. Во-вторых, она не была его женой. А в-третьих, она уходила от Семена добровольно. И вдруг Судьба прислала мне избавление от моих страданий.

Мой друг Володя Кузьмин уехал на месяц в командировку и оставил ключи от комнаты в коммунальной квартире. Теперь все было шикарно — эта почти Мэрилин Монро была моя. Спасибо тебе, Семен, хотя я зря сказал это.

Семен страшно разозлился, что Зоя ему, известному барабанщику, предпочла гитариста, к тому же неизвестного. И своими барабанными палочками он пробил мне не только голову, но и душу. Чуть позже я расскажу об этом. В то время, когда мы сидели в ресторане, я предпринял честную попытку кое-что рассказать о себе. Я сказал, что таких денег, как у Семена, у меня нет, да и вообще редко бывают. Я ей сказал, что представлю ее всем четырем друзьям, нисколько не боюсь, что она уйдет от меня к ним. Что я человек хороших правил и никогда не упрекну ее в измене. По моим понятиям, «рубль на полтинник не меняют».

Я уже кое-что в ней разглядел, что, несмотря на серьезную профессию, больше трех извилин в ее головке не было. Она жила, работала и порхала по жизни, как бабочка. Меркантильности у нее не было, и она даже предложила располовиниться на ресторан. Конечно, я отказался. К первому вечеру у Володи Кузьмина я подготовился основательно. Я и мои друзья были страстными меломанами. В комнате тихо пел рокочущий бас Луи Армстронга, или нежный голос Эллы Фицджеральд, или новый певец Элвис Пресли.

И вот наступил первый вечер нашей встречи. Хочу заметить, что Семен был первым мужчиной у Зоечки. В Сексе она понимала так же, как в теории относительности Эйнштейна. В отличие от нее, я знал формулу Е=МС2, что делало меня в ее глазах почти ученым почти такой же величины.

Я сидел напротив нее с бокалом «Киндзмараули», бутылочку которого достал по знакомству, и любовался ее полной грудью, выступавшей из довольно смелого разреза кофточки. Мне так хотелось носом, носом влезть в эту очаровательную складочку между грудями и обцеловать, что только можно. Она была свежая и неизношенная, чем очень отличалась от Зои № 1, Зои № 2 и Зои № 3. Те были простыми девчонками или работницами, уже лет с 15-ти поменявшими десяток мужиков. От моей новой Зои пахло французскими духами, которые купить было невозможно в ее положении.

Наверное, об этом она попросила кого-нибудь перед свиданием, и сердобольный сотрудник прыснул на нее французскими духами. Я всегда страшно волнуюсь, открывая для себя новую женщину.

У меня все напряжено и пробивает мелкая дрожь, не видная для других. Хорошо тем, кто этого не знает. Я был как бы кладоискатель, который находит грязный комок руды, но не знает, что под слоем наслоений. А вдруг золото? Или новая порода бабочки с Амазонки, которую он видит издалека. Энтомолог весь трясется, а вдруг это что-то совсем новое, т. е целое открытие. Для меня это новое исследование таинственного и неизвестного, того, что называется женщиной. А в этих исследованиях бывает всегда по-разному.

Внезапно из объекта исследования течет, как из ведра, страсть какими-то флюидами, так она тебя чувствует. Другой объект — сухой, как саксаул в пустыне, и абсолютно тебя не чувствует. В других случаях только дотрагиваешься до него, и он полностью готов ко всему, что предложишь. Другой не сдается, и осаду приходится проводить целый месяц, а когда добьешься своего, пожалеешь, что столько трудов потратил. Больше одного способа не применишь. Скука смертная. Только наступило утро, а ты находишь тысячу причин, чтобы поскорее удрать куда попало. Они, как некоторые женщины в религиозных общинах. Мужчина не имеет права никогда видеть ее голой. Поэтому перед тем, как лечь на жену он накрывает ее простынью. В этой простыне есть маленькая дырочка, которая как раз сверху замечательной ловушки, в которую благоверный и должен попасть, чтобы зародить дите.

Тук-тук, тук-тук, и секс закончен. Будь здоров. И так бывает, только без простыни. Бывают такие, что им не до Секса. Страх «залететь» их сковывает так, как будто они лежат не в теплой постели, а их закопали в колотый лед. Вот и дождись от них страсти. Бывает так, что за ночь тебе не дадут заснуть ни на секунду. Женщина вертится, как волчок, на тебе. Так и кажется, что что-то у тебя оторвется и, возможно, думаешь об этом не напрасно. Ну, довольно об этом, бумаги и чернил не хватит. Зоя сидит передо мной, и я жду, когда начнется цирк. Я стал многоопытным и хочу-хочу теперь медленно наслаждаться тем, что будет происходить. Себе говорю: будь хладнокровным. Рыбка поймалась, и «держи марку», ведь у тебя было уже предостаточно всего и вся, к тому же всех мастей.

Наверное, знаете, дорогой читатель, сказку Пушкина «Царь Никита» — нет? Напомню. У одного царя были очень красивые дочки, но при всех их достоинствах у них не было между ног того, что привлекает мужчин. Ну вот, царь обещал отдать их в жены тем, кто найдет эту деталь. Ну вот, один молодой посланец нашел на одном дереве десяток сидящих и весело щебечущих этих, так нужных царским дочерям, деталей. Привел к этому дереву молодого человека его нос.

В сказке сказано: «Черт возьми, знакомый дух!» Ну вот, они и сидели на дереве, все в кудряшках, да причем разных мастей — и рыжие, и черные, и блондинки, и брюнетки, и всякие разные. Молодой человек заплакал, не зная, как их достать с дерева. Затем догадался: вынул то, чем женщин соблазняют. Они обрадовались и колечками нанизались на его мужское достоинство. Так все дочки царя получили то, что просили. Вот и сказке конец. Поэтому я упомянул, что столкнулся со всеми мастями.

Моя Зоя № 4 совсем не была развращена. Вина почти не пьет, не курит. В этом отношении мне с ней скучно. Ну посмотрим, что будет, что будет. Зоя подсаживается ко мне и спрашивает: «Я тебе нравлюсь?» «Конечно, нравишься, а зачем же я тогда вытащил тебя из Семиной постели?» Я нарочно немного грублю. «Знаешь, когда мы ложились спать с Семой, он только и говорил о марках барабанов. Он и сам как барабанная небольшая палочка… Ляжет на меня, простучит по мне своей барабанной палочкой минут пять, потом отвернется и заснет. Неужели все мужчины такие? О, Ферри, а что теперь мне надо делать?» Семен, ты что, дурак, что ты делал с Зоей семь месяцев, до чего ты ее довел! Она не умеет себя подать: пококетничать, посопротивляться, поиграть. Ну, чисто начинающая робкая студентка перед маститым профессором. Говорю строгим тоном: «Что тебе делать? Раздевайся, раз пришла».

Что творится у меня внутри, я тщательно скрываю. Ведь пройдет немного времени, и я вопьюсь в нее всем, чем только можно — членом, зубами, руками, ногами, языком.

Волнительный момент. Снимается блузочка. Снимая ее, она поднимает руки вверх, и я вижу свежевыбритые подмышки.

Мужчины! Вы же знаете, как сладко целовать женские подмышки, прижимаясь к ним лицом, да притом если они пахнут французскими духами. Снимается лифчик, освобождая два больших нежнейших полушария, нисколько не опускающихся вниз. Снимаются юбочка, туфельки и чулочки. И вот она стоит передо мной в свои 20 лет голая, свежая, как сдобная булочка. Я сгораю в страсти. Но лобке нет треугольничка — растительного покрова. Она гладко побрита, т. е. эта часть тела как у 11-летней девочки.

«Вот это да!» — думаю я. Ну, раз так, значит, так. Принимаю с удовольствием. Мне хочется откусывать от нее маленькими кусочками частицы ее тела. Но я держу себя в руках. Медленно раздеваюсь и встаю перед ней.

Я представляю собой симпатичного мужчину 22-х лет с узким лицом, довольно глубоко сидящими глазами, очень живыми. Рост у меня невысокий, 1 м 64 см. Хорошо развитая спортивная грудь, в меру покрытая темными волосами.

Хорошие ровные плечи и развитые бицепсы на руках. Стальной живот с рельефной мускулатурой. Немного кривоватые ноги устойчиво держат меня на земле. Они минимально покрыты волосами. Попа крепкая, нормального размера. Эти хорошие формы дал мне институт спорта и ему я очень благодарен за это.

Глаза у меня карие, очень выразительные, хотя и небольшие. Что касается моего мужского достоинства в его физическом выражении, то позволю себе сделать маленькое отступление. В оркестре есть скрипки и виолончели. Так вот, их величине соответствуют смычки.

Я с друзьями часто бывал в бане, ну как в фильме «С легким паром».

Так получилось, что все мои друзья, как очень крупные ребята, играли бы на скрипках. Их мужское достоинство больше соответствовало среднему смычку. Я же был наделен смычком от виолончели. Если я возбуждался, то на этот смычок можно было навесить приличную гирю, и он бы не сломался.

Я и стою перед Зоечкой в том виде, который описал: очень возбужден, в висках и между ногами пульсирует кровь. С другими женщинами я бы мог сбить это пламя страсти с помощью «увертюры». Но это мне не поможет. Она в Сексе ничего не понимает, да и не скоро поймет. Я сажусь на стул и зову ее: «Зоечка, иди ко мне». Она подходит. «Повернись ко мне спиной и садись ко мне на колени». Она садится и вскрикивает. Я обнимаю руками ее груди и тихонечко заставляю опускаться вниз.

Я медленно нажимаю на нее, и она скользит по моему горячему, очень большому для нее члену С большой силой обхватив ее грудь, я заставляю ее опускаться. Мне надо, чтобы она своей попкой коснулась моих колен и, наконец, несмотря на ее всхлипывания, она их касается.

«О, Ферри! Мне кажется, что ты достанешь до моего сердца». «Не достану, Зоечка, до этого надо немножко подрасти». Сев на меня очень плотно, она вдруг захотела меня обнять руками. Рановато. Ведь сесть мне на колени — это все равно, что преступнику во времена Ивана Грозного сесть на приличный кол. Но «чертовка» находит выход. Она медленно поворачивается и уже сидит боком ко мне, а затем перебрасывает одну ногу через меня и оказывается ко мне лицом. Как она ухитрилась это сделать, я не понимаю.

Ей было очень больно по первой. Теперь она лицом ко мне. Мое лицо упирается в ее роскошную грудь, руки обнимают за талию. Она прижимается ко мне, крепко обнимает меня и замирает, в глубоком поцелуе сплетаясь с моим языком. Так мы сидим, тихо поднимаясь, опускаясь, покачиваясь где-то 30 минут. Затем она кладет свою головку на мое плечо и, обнимая меня, говорит: «Я тебя люблю и с твоих колен не сойду. Как мне хорошо!»

«Сойдешь-сойдешь, дорогая, придет время, и ты перестанешь быть первоклассницей для своей и моей же пользы. Я научу тебя „кончать“ вместе со мной, чтобы ты почувствовала, что это такое — настоящий, не барабанный или заячий Секс, который начинается и заканчивается через несчастные 20 минут. Так почти у всех, но этого у нас не будет. Я научу тебя, когда буду сгорать от страсти, в последнюю минуту высасывать ее из меня без остатка. Не спрашивай, как, потом узнаешь. А сейчас марш в постель, я научу тебя, что значит быть настоящей женщиной».

Затем я провожу Секс по более углубленному курсу. Подошел момент, я вышел из нее, и она, подчиняясь какому-то инстинкту, подтянула мое тело к своему лицу и выпила все, что мужчину делает мужчиной. Дурак ты, Сема, дурак. Только и умеешь прятать девушек в своей никчемной постели. Таким, как ты, нужно иметь в подружках какую-нибудь сорокалетнюю старуху [6] или «фригидную молодуху».

Слава провидению, что я уворовал у тебя мою Зоечку. Если бы нет, не узнала бы она, что такое Секс, а осталась навеки «фригидной телкой». А может быть, женился на ней, ничего ей не дав, кроме своей маленькой барабанной палочки и, может быть, маленького барабанщика. Счастливые деньки и вечера, которые я проводил с Зоей, подходили к концу. Оставался один вечер и одна ночь до приезда Володи. Зоечка всему быстро училась, по крайней мере, старалась. Но все-то у нее получалось как-то коряво, не в такт со мной. Иногда получалось, что в самый нужный момент я терял ее, и прерывалась вся моя страсть. И вообще мне показалось, что она достаточно холодна и не умна. Я почувствовал, что получив от меня опыт общения с мужчиной, она меня бросит первая, а этого я допустить не мог. И все равно мне досталась редкая женщина, телом которой я мог наслаждаться бесконечно.

«О, Ферри! Ты знаешь, между нами что-то идет не так. Я так устала, ведь ночью я сплю два-три часа, а остальное время ты спать мне не даешь. Ты очень любвеобильный. С Семой мне было спокойнее. Посмотри на меня». Она придвинула ко мне свое лицо, чтобы продемонстрировать якобы появившиеся морщинки под глазами. И правда, выглядела она усталой. Я подумал про себя: «А в чем я виноват? Если на пару тысяч мужчин попадается только одно такое редчайшее тело, да еще не умеющее ценить себя». Я подумал, что пришла пора отдать Семе то, что у него забрал.

«О, Ферри! У меня все болит!» «Что болит?» «Язык, грудь и там болит», — она показала ручкой куда-то вниз по направлению к ногам. Интересно, Зоечка! Вот у тебя все болит, а как ты думаешь, у меня ничего не болит? Я что, железный, что ли?

Ее последнее заявление еще больше подтвердило меня в желании с ней расстаться. На душе было очень плохо. Расстаться с этой чудесной шелковой грудью, расстаться с чувственными полными губами, расстаться с чудесными волосами, коса из которых не умещалась в ладони. Как расстаться с ее интимнейшей частью, очень красивой, которая просто заволакивала и поглощала меня целиком. Но время подошло. Наступило утро. Я встал, оделся, она тоже.

Я еле удержался от соблазна откусить кусочек от ее тела и груди, наклонился, поцеловал в сладкую складку между ее грудями, поцеловал в губы, обещав позвонить, и мы расстались.

Приехал Володя. Я отдал ему ключи и, ничего не рассказав, пришел домой. Одиночество охватило все мое существо. Черт побери! У нее, видите ли, все болит. В конце концов, ты имела дело со страстным мужчиной. Я много знавал женщин и видел, какие они были по утрам радостными, наводя марафет, и какими они были колкими и раздражительными после проведенной плохой ночи. Если были счастливы, то, наверно, благодарили меня как хорошего садовника, который никогда не забывал орошать их садик по утрам, как и полагается в молодости всем делать. Иди к черту со своими болями! Станешь старушкой и будешь звать меня: «О, Ферри, приди ко мне и наломай, как следует, мои косточки». Но я не приду. У меня у самого болят все косточки, только не из-за Секса, а из-за старости. Поздно-поздно, Зоечка! Если держишь все в голове, чему я тебя научил, то и наслаждайся сном, если, к большому счастью, он придет к тебе. Пришла серая, безысходная пора. Пришли сумерки жизни, и ты никогда не присядешь на мужской член…

Итак, после горестного расставания я просидел дома четыре дня один. Занимался чтением. Я большой книголюб. Книги читаю за один-два дня. Затем я подумал: «А ну все это к черту! Книги останутся на сотни лет, а молодость моя через десяток лет уйдет в небытие». За эти дни я придумал замечательную идею и решил воплотить ее в жизнь. Вечером я перешел улицу Горького и увидел моих четырех друзей, по которым очень соскучился. Володя, Женя, Александр и Виктор стояли, как всегда, в восемь часов вечера около памятника Долгорукому на «Бродвее». «Ферд! Ну, наконец-то! Мы по тебе соскучились. Не заходили, потому что не хотели тебе мешать с Зоечкой». Прежде чем приступить к изложению моей замечательной идеи моим друзьям, я немножко отвлекусь. Я уже писал о нашей главной улице, улице нашей юности. Еще раз напишу.

Начиная от Центрального телеграфа, стояли мощные красивые дома вплоть до Моссовета. Цоколи их были на высоту человеческого роста облицованы красно-серым гранитом, тем самым, который Гитлер готовил для себя, привезя его из Карелии. Победитель привез этот изумительный гранит из Германии и облицевал дома, включая высотки. Эти дома занимали высшие «бонзы» государства, холуи, вылизавшие Сталину жопу, хотя тоже до поры, до времени, а затем частенько попадали на нары.

Права «Бессмертная Библия» — «Доносчику — первый кнут». Они, эти коммунисты, делавшие власть для тирана, и получили по заслугам за то, что замучили великий народ и довели его до крайней нищеты. Я помню, как в 1946-м году пленные немцы, обычные ребята, работяги, вовлеченные подлецами в этот Ад, начали строить дома для высших воротил этой власти. «Здравствуйте, меня зовут Фердинанд», — это говорит им мальчик одиннадцати лет.

«А меня — Курт, Фриц», — отвечают они. В них, запуганных до смерти, возникает какое-то оживление. «У тебя немецкое имя», — говорят они. «Да, папа у меня немец». Между нами возникает доверие. За три года плена они научились говорить на ломаном русском языке. Я им рассказываю мою трагическую историю: папу забрали, дядю забрали, маминых подруг забрали и расстреляли. Охранники — два-три человека с автоматами — топчутся вдалеке и разговора нашего не слышат. Война закончилась, и что говорят мальчишки с немцами, они не слышат, да их это и не интересует. Им бы скорей домой по своим бабам.

Я протягиваю пленным пару кусочков заскорузлого плесневого хлеба. Своими заскорузлыми пальцами, разъеденными цементным раствором, они берут эти корочки и сосут. Сволочь Сталин, если для тебя строят дома, то корми хотя бы тех, кто строит. Что же ты мучаешь ни в чем не виноватых ребят голодом… Ты же подонок и сволочь. Такие мысли мелькают у меня в голове. Поэтому, когда тиран издох, наступил самый великий праздник для меня, а кругом «быдло» плакало и рыдало. Я чуть не погиб, в 19 лет почти задавленный толпой в марте 1953-го года, но пробрался в Колонный зал, чтобы надсмеяться над этой, для меня дьявольской, рожей, лежащей в гробу, вокруг которого стояли ближайшие дорогие ему палачи русского народа. Сволочь, сволочь, сволочи…

Немцы были очень благодарные ребята и дарили нам самодельные ножички с ручкой из цветного плексигласа. Один из них я сохранил с той поры. В 1957 году правая сторона улицы по вечерам была заполнена веселой гуляющей молодежью. Кипела жизнь, особенно в весенние и летние месяцы.

Нищие девчонки и мальчишки, надев на себя самое лучшее из самого худшего, спешили на «Бродвей». Было очень много девочек и мальчиков возраста от 16 до 25 лет. Спешили погулять, посмотреть на нищие витрины, познакомиться по чистой дружбе. Но были охотники и охотницы до Секса.

Для нашей компании, как ни странно, лучшими днями для гуляния по «Бродвею» были дни, когда шел нескончаемый дождь. Вот если в этот грустный день мы видели под зонтиком девушку или подруг, гуляющих вместе, то точно знали, что они вышли на охоту.

Наркотиков в те времена мы не знали. Шанс заболеть венерической болезнью был ничтожно мал. Не было условий менять партнера за партнером.

Основой нашей крепкой дружбы была ненависть к Сталину и к системе. Среди нас не было непострадавших. У всех погибли отцы и деды, у всех измученные мамы работали, как волы. Поэтому мы были хорошие ребята, отдававшие мамам все заработанные деньги. Оставляли себе мы самые крохи. Мамы, жертвуя всем, дали нам высшее образование, так никогда не вышли замуж. Вот мы и были хорошо образованы и умны. Но с игрой гормонов в нашем возрасте справиться не могли. Поэтому и занимались, как в России говорят «неприкрытым блядством». Вот мы и выискивали «честных давалок». Наверное, это были девочки, очень похожие на нас. Это было нелегко, не в смысле познакомиться и провести пару ночей, а в том, что не было места, где встречаться можно было чаще, посидеть, послушать музыку, выпить по стаканчику вина, а если можно, остаться на ночь. Туго-туго было с этим делом. «Мама, можно я останусь у подружки ночевать?» Во многих, очень многих коммунальных квартирах, где телефон висел на стене в коридорах, завешанных тазами и велосипедами, раздавался звонок. Ну, как-то девочки все улаживали к нашей великой радости.

Ну вот, я и подошел к своим друзьям. «Ферд! Ты какой-то усталый и бледный, в гробу люди выглядят поприличней». Посмотрели бы на себя. «Блядуны». Они не выглядели лучше, чем я. Сексологи доказали, что у мужчины, проведшего пару бурных ночей, уходило столько энергии, которой бы хватило для разгрузки пары вагонов с дровами. Я вкратце, не углубляясь, рассказал об истории с Зоечкой. Сказал, что оставил ей телефоны всех четверых и что они наверняка поточнее потом узнают, что и как было. Время показало, что все они потом мой путь с Зоечкой прошли. Парни были образованы и умны. «Чуваки», конечно, не растерялись. Расспрашивать, что и как, из-за ревности я не стал. Успела все-таки, прежде чем уйти к барабанщику всех перепробовать. Об этом я не жалел. Счастья тебе, Зоечка!

Глава V Обмен секса на еду

Если хочешь быть сухим В самом мокром месте, Покупай презерватив В «Главрезинотресте». Вл. Маяковский «Окна РОСТА»

Потихонечку я изложил друзьям свою идею. «Ребята, посмотрите, с этими гулянками мы просто дошли. Денег нет, хорошего питания нет. Наши „чувихи“ цветут и пахнут. Потому что они не худеют, и глаза их все больше и больше подозрительно блестят. Они донельзя довольны, что мы тратим свои бесценные силы ни за что и ни про что. Мыто теряем энергию, а для них это просто свалившееся с небес благо. Они толстеют и розовеют. Если вдруг мы умрем от истощения, то хватит одного гробовщика, который схватит подмышку наши скелеты и бросит в первую попавшуюся яму. Как только это случится, чувихи тут же найдут себе других дураков. Свято место у них пустым не бывает». Лица у моих друзей после такого монолога вытянулись, а глаза стали грустными. Об этом в водовороте Секса они и не думали. «Ну, Ферд, у тебя не голова, а Моссовет», — сказали они, когда мой план, наконец-то, вошел в их глупую башку.

Не раскрывая вам своего плана, дорогие читатели, скажу только, что с этого дня наши прогулки по «Бродвею» закончились, и мы распрощались с миловидными, образованными, стройными «чувихами». Распрощались с понятием, что «форма должна обязательно отвечать содержанию». И правильно сделали — пижоны, стиляги, больше похожие на Смерть, чем на Жизнь. Мою красивую речь я готовил два дня и не промахнулся. Все приступили к делу. Мою маму каким-то чудом за все ее муки Господь сподобил первый раз в жизни отправить в санаторий на целых две недели. Дорогая моя мама наконец-то могла отдохнуть. Хата освободилась. В моих двух крошечных комнатках четыре пары могли разместиться на ночь. В каждой комнатке по две пары. И вот через две недели наступил долгожданный день «X».

К этому времени я познакомился с девушкой, которая работала продавщицей продовольственного магазина. Вот я ее и пригласил на этот день «X». Все пары были скомплектованы. Я и она ждали первого моего друга. На столе были сыры, бутылочка хорошего грузинского вина, баночки с черной и красной икрой, толстый оковалок буженины и маслины. Стояла бутылочка «Боржоми». Раздался стук в дверь, и вошел Володя Кузьмин, но не один, а с женщиной лет так 35-ти. С такими «старухами» я его ни разу до этого не видел. Она была тотально косая.

Один ее глаз смотрел на меня с девушкой, другой почему-то — на обои с розочками. Сумка, которая была в ее руках, оказалась набита продуктами, которые вскоре и появились на столе. Водочка, консервы из крабов, килечка, шпроты, рыбья печень и — о, восторг! — две баночки черной паюсной икры. Я видел, что Володя был горд тем, что она притащила столько разной редкой вкуснятины, хотя я видел, что эта гордость как-то не относилась к добытой им спутнице.

Затем пришел Саша с девушкой, довольно горбатенькой и хромой, но с очень красивыми глазами. Описывать я ее не буду. Скажу только, что из-за «комплекса неполноценности», как только села на диван, показала нам, что наш красавец, высокий Саша, навеки ее, что и не замедлила подтвердить, присосавшись к его шее и оставив на ней огромный засос. С ней вместе к нам пришло все то, что прячется под прилавком для особых покупателей. На стол прилетели копченый язык, банки с осетриной, колбасы, зельц, пару бутылок шампанского, полуфабрикаты из мяса и еще не помню, что.

Затем пришли Виктор со своей «пассией». Высокий Виктор перед ней выглядел малышом. Она была на голову выше, и размер ее туфель просто поражал — где-то 42-го размера. Она была разбитной спортивной «чувихой», видимо, занималась баскетболом или греблей. Мощные формы, высокая грудь с неистребимым запасом любви, огромные кисти рук. Войдя, она громогласно крикнула: «Привет, чуваки! Я страшно голодная, ну, наконец, поем вволю». Затем она добавила на стол даже немного больше, чем уже стояло. Я со страхом подумал, что мой жиденький стол развалится. Она тоже работала в продуктовом магазине. Все, что у нас стояло на столе, было тайно унесено из магазинов. Вот что делает великое слово Секс. Это тебе не только находиться там, где тепло и влажно.

Последним пришел Женя. Его спутница поразила нас своим весом. Женя перед ней был просто пигмеем. Я думаю, что она весила где-то 85–95 кг. Мы познакомились. Она рассказала, что работает на кондитерской фабрике. Это была правда. Три торта и коробки конфет пришлось положить на шкаф. «Чуваки, я не могу похудеть. Жру да жру эти проклятые торты и конфеты». Все формы просто выпирали из нее, из-под ее блузочки и юбки, хотя хочу отметить, что она чертовски, на мужской взгляд, была аппетитна. Но такой я никогда рядом с Женей не видел. Ну ладно! Судя по принесенному, страна СССР разворовывалась со страшной силой. Ну и хрен с ней. Как идет, так идет. Мы ее жалеть не будем, как и она нас. Мы начали пировать. Я был счастлив, что моя идея, которую я изложил две недели тому назад, воплотилась в реальность. Ведь я сказал, что мы умрем от истощения из-за наших телок, которые и рук не протягивали к прилавкам с вином, чтобы купить нам наливку. Вот они и пошли по магазинам, неотразимые образованные юноши. Они пошли и достали девочек, которые о знакомстве с такими чуваками и мечтать не могли. Вот и получилось то, что получилось. «Взлетали пробки в потолок, и в воздух чепчики взлетали» [7].

Мы ели и пили страшную смесь из шампанского, водки и коньяка. Подружки сидели у нас на коленях, целуя и обнимая нас. Потом запела гитара. Я очень хорошо чувствую содержание и смысл песен, которые пою. Признаюсь, у меня тоже иногда появляется слеза при этом. Были и стуки в дверь возмущенных соседей, наверное, из зависти, они кричали через дверь: «А ну-ка, потише, а то вызовем милицию». Сволочная коммуналка, провались ты пропадом. Я в одном тосте сказал, что таких очаровательных девочек в жизни своей мы не видели. Чувихи взвыли от восторга и тоже пытались нам на шею штемпельнуть засосы. Мы всячески увертывались. В тосте я сказал, что мы вечно будем вместе. Это страшно возбудило наших девиц, и мы видели их готовность в следующие двадцать лет уворовывать съестное из магазинов. За этот тост особенно много поцелуев досталось гитаристу и аккордеонисту. Руки девочек почему-то быстро переместились вниз к нашим ногам, гладя нас сверху брюк, ближе к заветному месту. К утру мы так и не улеглись, а продолжали пировать. Так, ограничившись поцелуями, решили оставить гульбу на завтра. Я договорился, что с завтрашнего вечера мы все будем встречаться отдельно. Все должны устраивать свои встречи «тет-а-тет». Я видел, что при прощании с нашими кормилицами в их глазах возникла грусть. Что-то им не хватило. А что, догадайтесь сами. Единственное, что, наверное, их успокоило, что день пройдет быстро, и они получат свое. Да и хорошо, что не было Секса, а то бы девочки подумали, что с ними познакомились из-за элементарной жратвы.

При прощании девочки страстно расцеловали нас, как давних друзей. Огромной гребчихе даже пришлось встать на колени, чтобы поцеловать меня, малыша, в губы, ростом-то я всего 164 см. Из-за моего роста я никогда не расстраивался, помня, что «мал золотник, да дорог» и что «маленькое дерево в сук растет». Вот так и прошла эта незабываемая ночь в Москве 15 июня 1957-го года. Добавлю, что наша четверка была неисправима. Ребята в благодарность за мою замечательную идею перетасовали девочек между каждым из нас, чем чувихи были очень довольны. Зачем искать чуваков на «Бродвее», когда вот они, под рукой, целых пятеро? Гулять так гулять. Никто замуж не спешил. Семья пока была ни к чему. Я уже тогда понимал, что молодость проходит очень быстро. Я же начитался в мои 15 лет в «Диалогах» Сократа и Платона об этом. А что сказали древние, всегда было для меня непререкаемо. Конечно, в старости можно все это повторить, если не женат. В Европе полно домов с красными фонарями, где за 50 евро получишь «эрзац» секса. Но там нет магазинов, откуда ворованные продукты вдруг залетят на твой стол. А ведь известно, что «запретный плод сладок». Это будет только за деньги и при абсолютном отсутствии симпатий. А зачем это без молодости нужно? Пошли вы все к чертовой матери, эти покупные соблазны.

Глава VI Седа

Прошло полтора месяца, и мы все, пятеро друзей, стали просто неузнаваемы. Обросли жирком, накопили силы. Хорошие качественные продукты сделали свое дело. Наши подружки были просто счастливы. Они получили от нас все то, чем могли бы быть очень довольны. Могли быть только возмущены тем, что мы их оставили и на звонки их не отвечали. Однажды я пошел погулять, и случилось чудо. Я без всяких трудов познакомился с девушкой. Она работала продавщицей в магазине «Армения» на углу «Бродвея» и площади Пушкина. Я туда зашел случайно. За прилавком с армянскими колбасами, сыром, вином и прочей снедью стояла чувиха.

Я подошел к ней, и мы разговорились. В процессе разговора я заметил, что симпатичен ей. Ее звали, как она представилась, Седа. Фамилия и отчество были армянскими. Черные густые волосы обрамляли ее смуглое лицо. Глаза ее были подарены армянским народом, большие, как черные маслины, но в них была какая-то печаль, видимо, подарок народа с тысячелетней историей. Она не была ни грустна, ни весела, но глаза были живыми и женственными. Ну, в общем, нормальная, добрая армяночка. Мы кое о чем договорились и расстались. Седе было где-то 21–22 года. Там же, через подъезд, жил мой хороший давний знакомый. Имя его известно всему миру. Это был скульптор Коненков.

Будучи мальчишкой, я проводил целые дни в его мастерской. Он был мировой знаменитостью. Ваял он по дереву. Скульптуры десятками стояли в его мастерской. Там я наливал в специальные формы гипс и алебастр, из которых выходила лепнина для сталинских высоток. Там я провел несколько лет.

Старику я купил бутылочку хорошего вина, благо, «Армения» была рядом. Её мы быстренько распили. Кстати, потом я узнал, что жена Коненкова была международной шпионкой крупного масштаба. Работая в Америке, она добывала для Сталина ценнейшие технические сведения, касавшиеся радио и телевидения. Она была любовницей изобретателя телевидения Зворыкина. Этим все сказано.

Эти две недели я держал себя в руках. Интима с Седой не было. Мы посетили множество музеев, ходили в кино и театр. У Седы деньги были, и она все оплачивала. Седе я очень понравился, и она в меня влюбилась. Мы прильнули душами друг к другу. Для нее в мире не существовало мужчин, как для меня женщин в ту пору. Однажды наступил долгожданный вечер нашей встречи. В мою комнату влетела радостная, юная восточная женщина.

На моем столе появились дары Армении в невероятных количествах. Эти дары Седа из магазина не воровала, а покупала на свои деньги, Родители у нее были богатые армяне. На столе красовались бутылочка коньяка «пять звездочек», крабы, армянские колбаски, две банки черной икры, долма, вяленные на воздухе мясные изделия, купаты и т. д. Мое легкое, как ветерок, «армянское счастье», как я уже сказал, влетело в мою жизнь.

Ее горячая кровь не позволяла ей медлить. Раздеваясь на ходу, она лепетала: «Ферд, сделай меня женщиной, дорогой, ну сделай…» Я, к ее удивлению, молчал. При виде ее тонкой фигурки и смуглой кожи я обалдевал, но мне не хотелось портить ей жизнь, тем более, что она была армянкой. В свое время я очень много прочел книжек о законах Кавказа. Я прекрасно знал, с какими трудностями она столкнется, не будучи невинной девушкой. В этом смысле их законы необычайно строги. Я усиленно стал ее отговаривать. Я ей сказал, что и без потери ее невинности мы можем наслаждаться интимом. Сказал, что всему этому я ее научу.

В ответ раздались рыдания: «Я тебя хочу. Хочу только так, как в природе все полагается». Но она горела и сгорала. Я не смог ее отговорить и лег рядом с ней. «Как это будет?» — спросила она. Я сказал: «Увидишь». Минуты через три красное пятнышко на простыне показало ей, что она стала женщиной. «Это же так просто! — воскликнула она. — И чего я ждала столько лет? И еще бы пришлось ждать, если бы не ты, любимый. Ну, было немножко больно, но я перетерплю». Бедный я, бедный. Продолжить по живому, больному я не мог. Но тут случилось чудо. Седа, не имевшая никакого сексуального опыта, проявила себя опытнейшей любовницей. Она шла по поговорке: «Пока у меня шевелится язык и двигаются пальцы, я еще женщина!»

Рывком она, обхватив мое тело, подвинула мою нижнюю часть туловища к своему рту и выпила меня, как выпивают бокал с вином, не потеряв ни капельки семени. Я понял, что передо мной изумительная женщина, которая меня полюбила и пожалела.

При следующих наших встречах вообще начались чудеса. Однажды, когда мы находились в постели, она, как обычно, вместо меня проиграла любовную «увертюру», огладив и поцеловав меня от макушки до пяток, чем довела меня окончательно до сексуального сумасшествия. Проделав все это, она прыгнула на меня, уместила мой член в себя и, тихо покачиваясь, стала садиться мне на бедра с широко раскрытыми глазами. Быстро она это сделать не могла, так как я был слишком большой, чтобы вместиться в ее миниатюрное влагалище.

Одновременно она настолько чувствовала меня, а я — ее, что влаги было избыточно, чтобы приглушить боль, и все происходило достаточно гладко. Глаза ее были поддернуты какой-то дымкой сладострастия. И вдруг при глубоком дыхании она сказала: «Ферд! Я похожа на Цезаря, который сидел на любимом коне Буцефале, когда собирался пересечь Рубикон, т. е. речку, которая являлась естественной границей Италии?».

Твою мать!.. Я всего ожидал, но не такого дурацкого вопроса. «Какой Цезарь? Какой Буцефал?» — спросил я. «Да я недавно прочла книжку о древнем Риме». Я подумал: «Нашла время, о чем говорить». Наша обоюдная страсть зашла так далеко, что пропусти я одну секунду, и она бы забеременела.

Ведь она сидела на мне так глубоко, что мой кончик члена просто продавливал ее матку. «Ну вот, там сказано, что Цезарь узнал, что в римском Сенате против него устраивается какая-то заварушка, и после одной из войн поспешил в Рим, чтобы ликвидировать ее. Он сидел на своем коне и думал, решиться на переход Рубикона или нет». Седочка сидела на мне, забыв о сексуальной страсти.

Зачем ей это было нужно? Ведь история с Цезарем, как я знал, происходила в 85-ом году до нашей эры, а мы творили любовь в середине XX века. Рассказав мне об этом в самый подходящий, по ее мнению, момент, она каким-то дивным армянским движением одну руку протянула в сторону, а другую подняла, как бы держа в ней меч. Меня разобрал смех. Ну и ну! «Конечно, похожа». Затем она решила сменить позу и стала, плотно сидя на мне, поворачиваться на 90 градусов. Видимо, ей этого не хватило, и она решила добить поворот до 180 градусов. Тем самым, еще чуть-чуть, и я бы превратился в скрученный жгут.

Она просто позабыла, что сидит не на железном пруте, а на чуде, сделанном из плоти и крови. «Назад!» — заорал я. Она опомнилась и медленно вернулась в положение Цезаря. Вообще, моя драгоценность вела себя в любовной игре как ребенок, играя с игрушкой.

Я все это ей позволял. Она невероятно была счастлива, что может этим заниматься длительное время. Я был счастлив тоже. Ко мне пришла Любовь.

«Ферд! А ты женишься на мне через пару лет?» «Конечно, женюсь, дорогая». У меня и сомнений не было, что на ней и надо жениться. Это будет тогда, когда я встану на ноги и смогу крепко помогать маме, и смогу содержать семью. Мы прилипали друг к другу, так вместе и не разъединялись даже во сне.

Она засыпала на моей груди, обняв меня. Счастье, неописуемое счастье я, опытный волк по части женщин, испытывал с ней. Много раз, в моменты оргазма, всегда возникающим между нами в один и тот же момент, она шептала мне: «Ты первый и единственный, ты мужчина, я так тебя люблю».

Силы небесные, руководящие моей судьбой, обрушили на меня несчастье. В один из дней, когда она должна была придти ко мне, этого не случилось. Я побежал в магазин «Армения», и там мне рассказали, что утром в магазин пришла Седа вместе со своим отцом, который заставил ее написать заявление об уходе.

После этого он увез ее в Армению. Видимо, опытный и взрослый армянин догадался, что его дочка ведет себя не так, как надо. Чтобы спасти единственное дитя от позора, он и увез ее. Так я думаю. Позже я узнал, что вся ее семья и она погибли во время страшного землетрясения в городе Спитак.

Несутся по небу черные тучи, и идет не-прекращающийся дождь. Печаль и тоска не хотят расставаться со мной. Но иногда вдруг среди этой черной пустоты прорывается лучик солнца и согревает душу. Я знаю, что это ты, моя Седочка, я знаю, что ты не забыла меня, и среди серой, непроницаемо-нищенской российской жизни, где все было направлено против нормальной человеческой сущности, ты светишь мне с небес. Ведь в конечном итоге нас с тобой спасали молодость и Секс — это счастье, которое система не могла отнять у нас.

Сейчас я доживаю последний отрезок жизни с моей любимицей-женой, и она так же, как и ты, последним лучиком солнца согревает меня. Скоро я встречусь с тобой, с Верочкой и Галей. Там же будет и моя жена.

Там, где мы встретимся, ни у кого из нас не возникнет чувства ревности, там не будет для нее места. Там будет всеохватывающая и согревающая нас вечная Любовь, дарованная нам Богом как на Земле, так и за ее пределами. Я помню и люблю тебя.

Но я вернусь к тем временам, когда я, потеряв тебя, продолжал дальше жить. После тягостной утраты тебя я не мог продолжать существовать в одиночестве. Где-то через месяц случилось то, что я не мог себе и представить. Это был долгий месяц страданий.

Однажды ночью в 2 часа пробили куранты на Спасской башне Кремля, сопровождавшие 27 лет мою жизнь. Я встал, оделся и вышел на улицу Горького. Было начало ноября, моросил нескончаемый грустный холодный дождь. На душе было тоскливо. Я спрятался от него в подъезде книжного магазина. Долгорукий одиноко сидел на коне, по которому стекали струи дождя. И так же, как в 1947 году, протягивал ко мне руку…

Глава VII Галя

В 1947 году, давным-давно, когда мне было 13 лет, я был свидетелем того, как его ставили на постамент в честь 800-летия Москвы. С тех пор мы стали друзьями. Я был одинок и раздавлен разлукой с Седой. Что я ждал? Да ничего не ждал. Что может ждать растерзанная, опустошенная душа? Я просто стоял и курил одну сигарету за другой. Я знал, что ничего не случится. Как был один, так и останусь одиноким. И вдруг среди шума дождя и шуршащих по асфальту машинных колес я услышал стук каблучков. Из пелены дождевого тумана вдруг возник силуэт девушки. Она была изящна и тонка. От дождя ее спасал зонтик, который то и дело сминался под порывами ветра. Когда она поравнялась со мной, я вышел из углубления подъезда. «Добрый вечер, добрый вечер. А почему так поздно и в такую ночь вы гуляете одна?» «Так получилось, — она посмотрела мне в лицо. — Я сама из подмосковного города Московский-Жуковский. Приехала к подруге на день рождения. Подруга живет в однокомнатной квартире. Я было хотела остаться ночевать, но к ней приехали родители. Я решила им не мешать, так как и так тесно, и решила гулять по Москве до открытия метро. Но вот видите — погода подвела».

Я, глядя в ее симпатичное лицо, мокрое от дождя, и смотря в ее глаза, сказал, что сейчас очень одинок, и если она хочет, то мы можем пойти ко мне домой. Она сказала, что согласна, взяла меня под руку, и мы пошли. На цыпочках пройдя коридор коммуналки, мы вошли в комнату. Я снял с нее мокрый плащик и повесил на гвоздь. Она встряхнула головой с мелкими кудряшками. Брызги полетели во все стороны. На вид ей было лет 24–25. Я поставил на стол то немногое из еды, что было. К счастью, нашлась четвертинка водки. Она сказала, что не пьет, но в данный момент выпьет с удовольствием, так как очень замерзла. Мы выпили по стопочке. Разговорились. Ее звали Галя Николаева, и она работала врачом-онкологом в больнице. Я ей коротко рассказал о себе, как меня зовут. Я сидел напротив нее и не мог прийти в себя от изумления.

Сорок минут назад я был так одинок, и вдруг я не один. Ночь. Молодая женщина наедине с мужчиной, и никакого жеманства или страха. И тут я понял, что пришло редчайшее чувство привязанности к женщине, с которой только что познакомился. Я удивился пришедшему чувству, так как имел за спиной большой опыт общения с женщинами. Кстати, в моей книге «Любовь длиною в жизнь» я этот случай описал в стихах: «Я, потеряв, нашел любовь». И действительно, я влюбился в Галю, причем настолько, что мог бы отдать за нее жизнь. Это было как удар молнии — внезапный, поражающий удар. Но только один час пришел после начала знакомства.

Я совсем не думал о близости с ней, о Сексе. Я наслаждался пришедшим чувством и вовсе ни на что не надеялся. Было четыре часа ночи, которые, не торопясь, отбили часы на Спасской башне Кремля. Она сказала: «Ферд, пора стелить постель, завтра утром на электричку и на работу». Разделась, легла и затем жестом позвала меня к себе. Я разделся и лег рядом. Она нежно прижалась ко мне, положила голову на мою грудь, и я вдруг утонул в стихах Есенина и Мандельштама. Я — большой любитель литературы и умею ценить хорошее чтение стихов. Галочка, наверное, тоже хорошо знала, как врач, цену жизни и смерти, что читала на память безукоризненно, и я сказал про себя, что редко слышал такое чтение. Я полюбил эту женщину так внезапно за ее редчайшую внутреннюю сущность благородного человека, ее прямоту, отсутствие жеманства и открытость в интиме. Мне, как и ей, показалось, что мы знаем друг друга много-много лет.

Я сказал прямо, что ко мне в ее лице пришла Любовь. И она — я ушам своим не поверил — сказала, что впервые за свою жизнь полюбила. «Наверное, Ферд, мы никогда не расстанемся, раз так получилось». До шести часов утра мы купались в океане сексуального познавания. Душой мы познали друг друга. Без слов я все знал о ней, а она — обо мне. Она и я отдали в эту ночь друг другу все, о чем можно только мечтать. Это было полное божественное слияние наших душ и тел. И это была чистая правда. Мы очень утомились, и на короткое время я заснул. Проснувшись, я протянул руку, чтобы дотронуться до своего счастья, но смял рукой только простыню. Ее не было. Она ушла, не оставив записки. Ушла так же внезапно, как и появилась. Почему и зачем, остается до сих пор неразрешимой загадкой. Я сидел на кровати и плакал.

Третье горе за какие-то два года обрушилось на меня. Такую потерю можно сравнить с уходом любимейших людей в объятия смерти. В течение месяца я искал ее повсюду. Ездил в ее город. Обошел три больницы. Обращался в справочное бюро. Я был так потрясен этими тремя потерями, что у меня появилась седина на висках. Поиски были безуспешны. Я потерял Галю навсегда. Всего пять часов знакомства, а удар был сравнимый с потерей Веры и Седы. Ну вот, «Бог троицу любит». Надо дальше жить, иногда все теряя и изредка что-то приобретая. Прошло 55 лет со дня той таинственной ночи, подарившей мне огромное чувство Любви. Галя! Где ты, дорогая?

Прощание с тоской

О, не терзай меня, уставшая душа, И не грызи, как тигр, железо клетки, Исчезла ты вдали, моя мечта. Мне не вернуть тебя, наверное, вовеки. Мне не вернуть свободной радости души, Которая парила птицей в поднебесье, Она была растворена в ночной тиши И в сердце пела соловьиной песней. И жизнь была, и были слезы, и любовь Средь радостей и горьких разочарований, Но все равно кипела и вскипала кровь В неимоверной сладости с тобой свиданий. С твоим уходом сердце как оборвалось, Вдруг превратилось в голубую льдину, И льдиной в ледоходе понеслось, Где расколось вдруг, попав в стремнину. Известно, что исчезло, раскололось навсегда, Нам никогда не возвратить из времени былого. Но в сердце остается сладкая и неизбывная тоска, Которая особенно в ночи терзает сердце снова. Не буду загонять я вглубь свою тоску, Как лошадь загоняют пеною по храпу, С моей тоской я просто поступлю, Как зверь в капкане отгрызает собственную лапу.

15.01.2010

Я, потеряв, нашел любовь

Москва. Октябрь. Пятьдесят седьмой. Там моросящий дождик за окном осенний, бесконечный. Не сплю. Оделся, уж идет второй, Я выхожу из дома, весь в терзаниях сердечных. Мне двадцать три, мне очень плохо на душе. Ночь. Постоянный дождь. Мне собеседник нужен. Я вышел на Тверскую, нет машин уже, А те, что редко проезжают, все шуршат колесами по лужам. Тоска. Один. Хотя я не совсем один. Не замечаю я, что молодость со мною. Напротив Долгорукий на коне и книжный магазин, Я на Тверской курю, а он с протянутой ко мне рукою. Нет человека, тот, что в двадцать три, Который не мечтал, что он любимый. Но нет любви, один, как перст, в ночи, И где любовь, в которой можно утонуть неразделимой? Надежды ноль. О, Боже! Помоги Скорей уйти от одиночества, о, Боже! Фонарные огни, и дождь шумит в ночи. Чу! Где-то каблучки стучат, похоже. Затягиваюсь сигаретой, в теле дрожь. А может быть, она? И вдруг передо мною в пелене дождя вдруг появилась Тонюсенькая девушка под зонтиком одна. Откуда? Отчего? И как виденьем чудным воплотилась. Нет, не видение. Внезапно завязался разговор, Что припоздала, и метро закрыто, а живет в Жуковском. Вот и гуляет. Я, смотря в глаза, сказал в упор, Что может быть пойдем ко мне, ведь поздно.

Я, потеряв, нашел любовь.

Моя жена Риточка Фингер. Фото 1987 г.

И вдруг я понял, что пришла любовь. От женских хитростей обманных, ну, ни грамма. Открытый взгляд, ни капельки жеманства, взволновал мне кровь, Наивность в девушке, доверчивость сквозили без обмана. Мы оба руку об руку пошли ко мне И полбутылочки наливки, что была, распили. Уж третий час пошел, куранты в башне там в Кремле, Сопровождающие жизнь мою, пробили. Она сказала, что уж спать пора, постель стелить. Ведь завтра надо электричкой за город и на работу, Разделась, молча жестом позвала, Потом сказала: «Раздевайся и ложись, тебе я почитаю что-то». Я лег, и о забытом впопыхах спросил, Как звать ее, она об имени своем сказала, И я сказал, какое имя странное носил, Потом я утонул в стихах Есенина и Мандельштама. Потом своей красивой грудью вдруг прижалася ко мне, И поцелуем страстным и горячим наградила. Любовь разверзлась, и мы оба в тишине Любили друга друг, пока меня не утомила. А утром протянул я руку, чтоб дотронуться до счастья моего, И что случилось, до сих пор не понимаю. Рукою только простынь скомкал, не было ее. Когда ушла и как? Я до сих пор не знаю. Страдал ужасно я. Ведь до нее, до встречи с ней Знавал я многих женщин, так случилось, И только ночь я был счастливейшим из всех людей, Я позабыл о всех о них, что было — позабылось. Я много месяцев искал ее и вновь, и вновь, Но в адресных бюро о ней не знали. И получилось так, я потерял любовь, Я думал, встречу я ее едва ли. И вдруг, о. Боже мой, она нашлась. Чрез пару лет другое имя-отчество имела. Мы вместе пятьдесят. Она мне матерью, женой пришлась. Я счастлив, я вернул, что потерял тогда, и счастью нет предела.

16.01.2010

Глава VIII Я женюсь

После этой потери через месяц я пришел в себя, бросил к чертовой матери книжки, в которых пытался утопить свое одиночество, встретился с друзьями и пустился во все тяжкие. Женя-аккордеонист доставал нам «халтуры» на праздники. Мы были очень хорошей музыкальной группой, и различные организации с удовольствием приглашали нас.

Стоили мы 10 рублей за вечер игры, это где-то пять бутылок водки или четыре кило мяса, дальше перечислять не буду. Месячная зарплата инженера — где-то 120 рублей. Три рубля я оставлял себе, три — старшему брату, три — маме. Так однажды мы играли в каком-то закрытом военном учреждении. Когда наступал перерыв для нашего отдыха, включался магнитофон, и под звуки знойного танго мы с удовольствием танцевали с сотрудницами. Это были очень хорошие моменты, когда мы могли познакомиться с новыми чувихами.

Мы когда-то договорились, что в выборе женщин не должны никогда давать промашки. Проверяли их готовность спать с нами следующим образом. Во время танца мы прижимали к себе девушку с очень большой силой, да так, что наша пульсирующая часть тела, в этот момент больше похожая на ствол пушки, плотно прижималась к бедру партнерши.

По нашему мнению, это должно было ей доставить сексуальную щекотку. И правда — способ проверки был безошибочным. Если тебя отталкивали, держа на расстоянии, то это был последний танец с этой женщиной. Если, наоборот, она прижималась к тебе, да еще вдобавок клала свою головку тебе на плечо, то было точно понятно, что она будет твоей. То, что она чувствовала, выдавало всегда ее прерывистое дыхание. По окончании вечера происходил тайный обмен телефонами. Тайный потому что обычно женщины были где-то возрасте 25–27 лет, давно замужними. Как чертовки ухитрялись изменять своим благоверным, нас не интересовало. Нетерпение их молодой плоти, жажда новых ощущений были нам на руку. Итак, «Ура — Вперед — Огонь!»

Однажды на одном из вечеров я пригласил небольшую миниатюрную женщину на танец и прицепился к ней, как клещ. Она не только не оттолкнула меня, а, наоборот, прижалась с такой силой, что это мне грозило поломкой того, чем я так гордился и что ломать было не надо. Она рассказала мне, что ее муж генерал, начальник этого военного предприятия, но сейчас уехал на инспекцию в другой город, и она целую неделю должна быть одна, что для нее ужасно. Затем она сунула мне телефон и попросила позвонить.

Я сказал ей, что меня зовут Фердинанд, чему она очень удивилась. Сказала, что муж рассказывал, — кстати, он воевал танкистом — что у немцев были танки «Фердинанды». «Кстати, Фердинанд, не пристроили ли вы к себе деталь от этой пушки? Уж больно убедительно она у вас выглядит». Я оценил ее искренность в сексуальном плане и подумал, что в постели с ней меня ждут приключения, как в сказке «1001 ночь». В один прекрасный день я подошел к «высотке» напротив зоопарка, вошел в невероятно огромный холл с четырьмя лифтами, отделанный мрамором, и в огромном сияющем лифте поднялся на 10-й этаж. Там я позвонил в звонок, вделанный в огромную полированную дверь. Где ты, моя подруга, дверь коммуналки, обитая рваными кусками дерматина, из которой ушли на фронт и погибли трое ее жильцов?

Дверь открыла моя генеральша. Звали ее Оксана. Я вошел в огромную четырехкомнатную квартиру. Вы, дорогие читатели, видели такую в фильме «Москва слезам не верит». Я, конечно, спросил у Оксаны, не может ли вдруг «мирное время» смениться на «военное положение».

На это она сказала мне, что это исключено, что потревожить нас может только звонок адъютанта, который должен доставить генеральский паек на пару дней вперед. На столе стояло то, что и должно было соответствовать генералу высокого чина. Мы славно покушали и славно попили коньячка.

Оксана рассказала, что у генерала не так давно умерла жена, и во время одной инспекции на Украине она с ним познакомилась. Произошло это в каком-то селе, где она работала учительницей. Генерал в нее влюбился и женился. Вот так она оказалась в Москве. Она сказала, что он старше ее на двадцать лет и вообще в сексуальном плане мужик никудышный.

Я порадовался, что Оксана сразу стала генеральшей, что ей не пришлось мотаться по гарнизонам с молодым лейтенантом. «Фердинанд, я молодая, а он мне многого не додает». «Сейчас я тебе додам того, что тебе не хватает, тем более, что после такого угощения у меня сил невпроворот». «Фердинанд, у нас есть душ и есть ванна — выбирай, что хочешь».

«Оксана, — подумал я про себя. — Я же сейчас, дурочка, на минном поле. Мне бы скорей уйти с этого поля, а то, гляди, и взорвешься. Конечно, быстрый душ». Я разделся и лег на высоченную кровать. Вскоре появилась генеральша в кружевном халатике, застегнутом на все пуговицы. Я разозлился: «Пригласила чувака в генеральскую постель и стала ханжествовать». Секунда — и халатик утерял все пуговицы и оказался на полу «Фердинанд! Я думала сказать тебе о том, чтобы ты меня раздел. А ты так, по-варварски». Я думал, что сейчас приступлю к любовной игре. Зря думал. Подо мной лежало не женское тело, а бревно-бревном. Тратить силы на возбуждение чего-то в этом бревне вообще не стоило. Она лежала, открыв рот, без малейшего движения и, думаю, проворачивала в своей скудной голове какие-то только ей известные две-три мысли. При этом за те полчаса, что я с ней возился, она успела вцепиться в мой правый бок коготочками и движением, похожим на скручивание кожи, причиняла мне боль.

Спрашивать, как и когда мне заканчивать действо, я не стал и влил ей достаточно того, что хватило бы на 1 ООО ООО детей — девочек и мальчиков. Про себя я думал: «Оксана, зачем ты изменяешь мужу и зачем он прошел войну, сгорая в танках? Чтобы ты, колода, в собственной постели изменяла ему. Да из-за человеческой совести полежала бы под мужем минутки три, покряхтела, посопела, потерпела… Притворилась, что любишь старика. Ты же все равно ничего не понимаешь в сексе. Секс — это великий дар с небес. А ты? Почему жаловалась, что он тебе недодает? Да тебе ничего и не нужно, обделенная судьбой дура». Она не понимала военную команду «Ложись!», ложась на спину. Перевернуть ее в какое-то другое положение мог только «Фердинанд», не я, а танк. Что такое «кончить», что такое «оргазм» для нее было великой тайной. Я сделал свое дело, и она отцепилась от моего несчастного бока. Во время того, когда я орудовал в тылу врага своей великолепной пушкой, раздался звонок. «Не волнуйся, это адъютант. Он принес паек». Она накинула халатик и, придерживая его рукой, пошла открывать. Вскоре она вернулась с большой коробкой. Во время звонка я вздрогнул. Ведь я понимал, что если вдруг вернулся генерал, что я смогу противопоставить против его боевого пистолета? Только мое славное маленькое оружие, да к тому же стоя перед ним голым. Слава Богу, что это не был он. «Фердинанд! Я хочу немного похудеть. Отдай эту коробку своим друзьям-музыкантам».

Я обрадовался. Хрен с ним, ее телом-бревном. Хрен с тем, что она истерзала мой бок до огромного синяка. Я ведь, как рентген, видел содержание коробки. Коньяк, балыки, крабы, шампанское, икра красная и черная, лучшие русские колбасы и копчености, маслины. Дорогой читатель, прости меня за это подробное описание. Грех попутал — люблю вкусно поесть. И вдруг она в лоб задала мне вопрос: «Фердинанд! Хочешь познакомиться с моим мужем?» Зря задавала этот вопрос. Конечно, хочу и даже очень. Об этом я только и мечтал. «Подойди к шкафу и вынь оттуда генеральские брюки, те, что с красными лампасами». Ну, я и подошел, ну, я их надел на себя и провалился куда-то. Я ухватил брюки за пояс, и они оказались над моей головой. Я был словно в мешке на детских соревнованиях. Из брюк раздался мой голос: «Оксана! А сколько в нем росту?» «Ну, немного повыше тебя — 2 м 5 см. Да ты не горюй! Зато у тебя намного больше!» Я бережно повесил брюки на место, оделся, взял коробку подмышку нежно расцеловал генеральшу Перед уходом я спросил ее, не хочет ли она познакомиться с моими друзьями. Хитрая бестия сказала, что с удовольствием.

Вечером друзья встретились вновь и распотрошили генеральскую коробку. Всем им я дал телефон генеральши. И это оказалось очень кстати. Следующие пару месяцев на столе появлялись коробки, очень похожие на генеральские. Еще одним подтверждением того, что Оксана не терялась, было то, что когда по моей просьбе друзья задернули вверх рубашки, то на их правых боках красовался тот же самый синяк, что подарила мне генеральша.

Как мы все ржали! О, женщины-женщины, бесконечно непонимаемые нами существа. Сколько вас, столько всяких проказ и радостей, которые вы нам даете. То вы думаете, что самым большим доказательством вашей страсти будет для мужчины искусанные вами в пух и прах его губы.

После нескольких с вами встреч он похож на губошлепного осла или верблюда. Или в порыве страсти вы кусаете его тело, да так, что ему долго приходится заживлять эти укусы. Или даете мужчине только стоя — и такое бывает. Бывает так, что пускаете его в свою тихую обитель и тут же увиливаете в сторону, заставляя его мучиться. Бывает так, что всю жизнь с мужчинами вы проводите, никогда не прикоснувшись к его достоинству между ног, никогда его не погладите и не поцелуете. Иногда вы думаете, что лучший способ осчастливить мужчину, лежа бревно-бревном.

Иногда бывает так, что муж только за дверь, а любовник скок-скок — уже в постели. Как часто мы, дураки, воспитываем детей от любовников, думая, что они наши. Женщины безмерно хитры, а мы думаем, что они безмерно нас любят. Много могу еще приводить примеров, насколько женщины проницательней, чем мы. Сам влип с первой женитьбой, да так, что лучше бы этого никогда не делал. Мы, пятеро друзей, когда-то решили погулять на свободе лет так до 27–28, пока не встанем на ноги.

Я первый оказался предателем в 23 года. Однажды на вечеринке я познакомился с одной евреечкой. Невысокого роста, вся в кудряшках. Лицо у нее было некрасивое, с довольно большим еврейским носом. Глаза у нее были небольшие, но очень живые и веселые. Было ей 22 года. Она работала воспитательницей в детском саду и звезд с неба не хватала. Обычная, довольно развитая для простого общения чувиха. Большим ее достоинством была большая и высоко стоящая девичья грудь, за что я и пытался с ходу ухватиться.

Я пригласил ее на танец и прижался всем членом к ее бедру. Несмотря на свой очень скромный вид, она меня не оттолкнула, а, наоборот, прижалась ко мне. «Вот хорошо, — подумал я, — сегодня ночью не останусь один». В процессе танца, во время которого я просто истекал флюидами, она рассказала мне, что она девушка и никогда не допустит к себе мужчину до брака.

«Вот так чудеса, — подумал я. — Ведет себя, как страстная „честная давалка“, и вдруг такие дурацкие заявления». Назло ей я рассказал, что не слезаю с женщин годочка два с половиной и нету таких сил, чтобы я оставил это занятие. Я сказал, что дружу с четырьмя чуваками и все сексуальные делишки мы делаем вместе. Я умирал от любопытства, в чем заключается ее двойственность в поведении. Я пытался добиться ее и этой ночью уложить в постель. Не тут-то было. Еще раз на прощанье прижавшись ко мне своим бедром, она напоследок так меня раскочегарила, что я и не знал, что делать. Вечер кончился.

Мы попрощались. Пару следующих недель мы ходили в кино, а затем она сказала, что хочет познакомить меня со своей матерью. Мать работала продавщицей билетов в кино «Ударник». У моей новой знакомой брат был альпинистом. Отец ее сидел в тюрьме, как и многие другие, за какие-то торговые дела. Вот это и было все, что я знал на момент женитьбы на ней. Она просто затравила меня своей таинственной невинностью.

С одной стороны, довольно распущенная девица в танце, более или менее опытная, с другой — воплощенная невинность. Такого я еще не видал. Путь к ее телу был только через свадьбу. «Ну и черт с ней, с моей холостяцкой жизнью», — подумал я.

Конечно, я советовался и с друзьями. «Ферд, а чего ты теряешь? Имущества у тебя нет, стоять у тебя еще пару десятков лет будет, чего ты теряешь или приобретаешь от женитьбы? Вы ровня — ты нищий, и она нищая. Погуляем на твоей свадьбе, а может, и станем крестными когда-нибудь. Познакомь-ка нас с ней». После знакомства они назвали ее «страхуилой» и стали отговаривать меня от опрометчивого шага. Но меня бес вожделения завел очень далеко. Такой двойственной дамочки я еще не встречал.

Кое-как сколотили и сыграли свадьбу в ее двухкомнатной квартире. С горя и радости напились достаточно. Настала первая брачная ночь. Мать ее с братом куда-то исчезли. «Теперь я готова отдаться тебе, мой дорогой», — сказала моя жена. Она легла на спину, раздвинула ноги, раскинула руки вширь и замерла без движения. «Елы-палы, а где слова любви, где объятия, где поцелуи…» Она, видимо, думала, что этим осчастливила меня. Шли минуты, я сидел на кровати рядом с ней, а она лежала неподвижно рядом со мной. А что было мне делать? Так и продолжать сидеть в молчании? Ну, я и решил: «Пора поорудовать пушкой на поле боя». Я лег на нее и через пару минут удостоверился, что она действительно была девушкой.

Потом я встал, подошел к столу, выпил водки, что там стояла, и без всяких угрызений совести заснул богатырским сном. Вот так закончилась наша сексуальная 3-4-х минутная связь.

И так продолжалось до тех пор, пока мы не разошлись. Ее бросало в дрожь только от мысли погладить меня по интиму. Ее бросала в дрожь мысль заняться со мной «французской любовью», что делает почти любая собака на улице, вылизывая своей подруге интимное место.

Ее бросал в дрожь любой способ, который отличался от лежания на спине и какого-то давания-недавания. Я не мог так сразу подать на развод. Я жалел ее, несчастную дуру-«фри-гиду».

Ее брат тоже захотел жениться, и чтобы дать ему шанс прописать жену у себя, прописал мою жену в несчастной коммуналке.

Мама моя, наивный, честнейший человек, проживший в ней 35 лет, согласилась спать в непроходной комнатушке в 8 квадратных метров. Я же с женой поселился в 11 м2. Наступила моя духовная смертная скука.

О, мои друзья, выручайте, на что я променял свободу? А чем они могли помочь молодому дураку? Ничем. Я рассказал им о своей «бурной» семейной жизни. Они печально смотрели на меня, но были настолько тактичны, что до поры до времени в мою семейную жизнь не влезали.

Я сам клял себя, что женился не из-за любви, а из-за ничего не стоящего интереса. Вскоре моя жена поссорилась из-за каких-то плошек-поварешек с моей бедной мамой. Придя домой с работы и увидев маму в слезах, я спросил ее, что случилось. Она сказала, что Ада — так звали мою жену — на что-то обиделась. Когда Ада пришла с работы, я попросил ее мою маму не обижать. Она прожила в этой квартире десятки лет, родила и вырастила двух сыновей, что было просто невозможно. Забрали ее брата, ее мужа, всех ее подруг и уничтожили. Сама она считалась «женой врага народа», а что это такое, всем советским людям понятно и известно. Я рассказал, что моя мама в годы войны не отдала нас в детский дом. Жертвуя собой, крошечная женщина огромной лопатой бросала в ненасытную пасть огненной печи уголек в котельной.

Но эти объяснения на Аду не подействовали. Забыл сказать, что я предупредил, что если произойдет еще одна ссора с мамой, я разведусь. После этого разговора я стал исчезать из дома по вечерам. Это означало, что я загулял с друзьями на «Бродвее». Однажды, в один прекрасный вечер, я с ними встретился, чему они страшно обрадовались. Мы громко, не стесняясь матерка, говорили о бабах, внимательно осматривая всех, кто мимо нас проходил.

Разговаривали, намечая планы на вечер. Говорили и говорили, а я и не заметил, что наши разговоры подслушивает один человек, которого в лицо я не знал, а он меня знал. Когда-то я случайно попал на писательские дачи, и на одной из них провел чудесный вечер в чудесной компании. Там была Клавдия Ивановна Шульженко, Зиновий Гердт, режиссер Минц, Визбор и многие другие известные люди. Я много пел под гитару блатных песен и чудесных романсов, которых знал множество. Лицо Минца я не запомнил. Ну вот, этот старый хрен подкрался к нам и услышал нашу болтовню и наш мат слово в слово. А дело было в том, что он был отцом подруги моей жены Люды Минц. Она была замужем за огромным красавцем, иранцем Тиграном. Может быть, вышла замуж из-за десятков банок черной икры, которые в доме у них стояли штабелями. Весом они были от пяти килограмм до ста грамм. Как ни странно, но икры ни из одной этой баночки я не попробовал, не угостили. Так вот, подслушав наш разговор, старик помчался домой и рассказал любимой дочке о том, что проделывает на улице Горького муженек ее подруги: «Да это самый настоящий кобель и хулиган!» Конечно, Люда побежала к Аде и все рассказала.

Наверно, нет быстрей людей и любопытней на Земле, чем киносценаристы. Вот он и решил нарисовать такой сценарий, который разрушит мой брак. Конечно, мы не говорили на улице о влиянии поэтического дара Анны Ахматовой или Марины Цветаевой на развитие литературы древнего Вавилона или Ассирии во времена Навуходоносора или Ашшурбанапала. Мы говорили о чувихах и о блядстве. Ну, Бог с тобой, товарищ Минц. Ты давно на небесах, я на тебя не злюсь. А вот брак мой ты сумел, к счастью, разбить. Спасибо тебе за это.

На следующий день, придя с работы, я увидел, что мама плачет. Опять была ссора. Ада, вернувшись с работы, сказала мне, что я поступаю по-свински. Но что она поступает безобразно в течение шести месяцев, лежа как бревно, почему-то забыла сказать. «Я с тобой развожусь, Ада. Я тебя уже пять месяцев назад предупредил, что не позволю обижать свою маму и при повторении разведусь». Еще добавилось: я узнал о том, что она была лесбиянка. Вот откуда все и пошло. «Пошла, бревно неотесанное, из моего дома, и чтобы я тебя никогда больше не видел!» В глазах Ады блеснули слезы обиды, губки сжались и надулись. Рада была мама этому или нет, я не стал спрашивать.

Конечно, мама переживала, а я был неисправимо беспечен, глуп и молод. Прошло несколько недель свободной жизни. Вдруг в одну из суббот к моим окнам подкатил грузовик. В его кузове рядом с чем-то большим и черным сидел Сема-барабанщик, а в кабине рядом с шофером — моя жена Адочка. Наступали сумерки.

Со скрипом откинулась боковина грузовика, и все трое стали вытаскивать из кузова большое старинное пианино. Шофер, Сема и Ада копошились вокруг него, как муравьи. Они стали втаскивать его на лестницу. Усилия их увенчались успехом, и пианино заняло свое место в комнатке справа от двери. На наших 19 м2, состоящих из двух комнаток, было прописано пять человек. То есть 3,8 м2 на брата. Пианино заняло 1,2 м2. От него, перпендикулярно к бокам, на полу была нарисована мелом линия — она протянулась вперед на 60 см, а затем прошла параллельно пианино до следующего бока.

В этот очерченный прямоугольник как раз и встала раскладушка, притащенная из кузова грузовика. Затем все трое, ухмыльнувшись, исчезли, оставив почти целую консерваторию и лежак у нас дома.

К боку пианино прижался диван, на котором я спал. Посередине их обоих — стол с колченогими стульями, и в углу — аквариум с моими любимыми рыбками.

На следующий вечер Ада пришла в комнату и сказала, что будет здесь жить до окончания века, пока дом не будет занят Моссоветом, о чем она якобы слышала. Выписать человека в те времена можно было только, если он не появится в течение шести месяцев, и соседи это подтвердят.

Я сказал Аде, что штамп в паспорте не гарантирует право на проживание у чужих теперь людей, на что она ответила, что ей плевать на нас с матерью, что она здесь прописана и площадь четыре квадратных метра — её личная площадь, и чтобы не смели играть на ее пианино и не ложились на ее раскладушку.

Мама моя побледнела и задрожала. Я от такого наглого заявления тоже побелел и задрожал. Теперь во мне поселилось то нехорошее, что называется «ненависть». Это уже не было недоброжелательством.

Я понял, что мама не выдержит этого, а я нервно заболею. Прежде чем принимать меры, я попросил Аду в комнату не приходить. Сказал, что я даю слово чести, что не выпишу ее. Пусть она показывается соседям и говорит им, что ночевала у нас, до тех пор, пока не будет расселения. На это она сказала, что будет приходить и жить у нас. Но она не знала моего характера.

Я решил сделать все, хоть умереть, чтобы ее выписать. Я не понимал, как из-за наших с ней неурядиц, из-за того, что мы оба совершили ошибку, должна страдать ни в чем не виноватая мать. Какую надо иметь наглость, чтобы претендовать на то, на что не имеешь права.

Что обозначает шестимесячная прописка, сделанная по доброй воле мамы, перед десятками лет ее жизни там? И начались муки. За неимением ключа Ада по вечерам звонила соседям. Они открывали, и она проходила в комнату, раздевалась и ложилась на свою раскладушку.

Как только она хотела почитать что-либо на сон грядущий, я свет выключал. Она включала, а я выключал. В пять утра я тихо вставал, включал свет и в полной тишине начинал готовить себе завтрак. Плиты находились в коридоре, и я раз тридцать выходил и входил в комнату. Я не делал ни одного лишнего движения или шума, чтобы ко мне она не могла придраться.

Конечно, она не спала. Через месяц я заметил, что Ада побледнела и похудела. Впервые она не пришла ночевать. Затем это стало повторяться чаще и чаще.

В один из вечеров она пришла с отцом, который и руководил ее действиями. Старый деляга решил брать быка за рога. Он стал орать в чужом доме на меня и на маму, что вышвырнет нас из квартиры, лишит прописки и загонит «за Можай», т. е. за 101 км. И тут мне опять пригодилось знание высшей степени воровской «фени», которой я владел в совершенстве.

Я сказал, что мой приятель по двору, «медвежатник» Пронин по кличке «Взлом», завтра пришлет к нему гонца с «ксивой», которая подтвердит, что если он от нас не отстанет, то его вместе слепнем, шкафами, колесами «зашинкуют» [8].

Я сказал, чтобы он не гнал «пургу» [9], и завтра же отдал свои «котлы в чистку».

Хочу сказать, что после того, как забрали моего отца, Валечка Пронин — «Взлом» — стал как бы моим старшим братом, покровителем. «Взлом» был очень интересным человеком. Он не видел одним глазом. За время отсидок он стал крупным авторитетом в уголовном мире.

Имя его было известно во всех тюрьмах России. Не видел он на правый взгляд, а жена его, как это ни странно, была лишена левого глаза. Когда они шли под ручку по двору, то казались странной парой. Они как-то компенсировали свое увечье, так как вроде бы имели на двоих два глаза. «Взлом» был изумительным отцом. У него родилась от «марухи» в тюрьме красавица-дочка, которой все соседи по двору любовались. К ней приходили педагоги на дом, был даже учитель по фортепьяно, и мы слышали, как он давал Ирочке уроки.

«Взлом» по пьянке рассказал мне о том, как у него появилась дочка.

Была какая-то короткая пересылка, и два лагеря — мужской и женский — оказались рядом, разделенные одним забором. Так вот, женщины из лагеря подошли к забору отделяющему их от мужского лагеря. Все они были блатнячки. Человек двадцать баб сняли исподнее и голыми задницами прижались к забору, который был в приличных щелях. Блатные, воры, быстро подбежали к забору вынули свои члены и благо, что доски были тонкими, всадили их в блатнячок, чем те были крайне довольны. «Взлом» сказал, что три занозы он все-таки на член получил. Подбежали «вертухаи» и разогнали эту «Содом и Гоморру». Но против природы не попрешь. Многие забеременели. Одной из них была «маруха» [10] «Взлома». Потом они чудом встретились. Вот вам чудо, которое и привело к рождению Ирочки.

Ну вот, теперь могу продолжать дальше. Старый, наглый пес — отец Ады, действующий не по закону, чего-то испугался и ушел вместе с дочкой. Я сразу же побежал к «Взлому» и рассказал, что случилось. Он сказал, чтобы я передал привет моей маме, которую крайне уважал, так как был свидетелем, как она пострадала с 1924 по 1939 год. Он сказал мне, что его человек придет к отцу Ады и заберет у него «котлы», что будет подтверждением, что я зря не трепался. Это и было проделано на следующий день. С тех пор отца Ады я никогда не видел. Зато видел, как на руке у «Взлома» во время игры в карты поблескивали «котлы», предательски похожие на часы Адиного отца.

Пошел третий месяц издевательств над нами. Днем в субботу и воскресение Ада приходила к нам-то с молодым человеком, как бы вы подумали, похожим на кого? Да на Сему. Ведь это он в отместку мне за Зою № 4 притащил с Адой пианино. Они спали на раскладушке и, ничего не делая, болтали. Я забирал маму на улицу, и часа два-три мы гуляли. Дожидались их ухода. То она приходила с парочкой подруг, но они, видя неприличность происходящего, просили ее скорей уйти из нашей комнаты. Вечером она приходила одна, видимо, боясь, что я соскочу с крючка и прирежу ее и незваных гостей.

Прошло четыре месяца. Мы с мамой просто нравственно доходили, на что и был ее отца расчет. Хотя я хочу отметить, что ее «долгожданные» визиты происходили уже реже, чем раньше. Недосыпанье, понимание пакости происходящего привели Адочку в степень крайнего истощения. Мне крупно повезло в ту пору. Участковый милиционер Фомин, добрый знакомый моей мамы, тоже бывший свидетель маминой жизни, решил мне помочь. Мама ему, бывшему фронтовику давала уроки немецкого языка, конечно, бесплатно. Так вот, я обратилась к Фомину за советом, причем рассказал, что происходит в доме и как страдает моя мама. Я спросил, могу ли я проделать то, что задумал. Ведь если я начну осуществлять свой план, тогда Ада или соседи могут прибежать к нему и потребовать для меня наказания, вплоть до уголовного. Он сказал, что если это произойдет, то он найдет способ «отмазать» меня. В конце концов, надо кончать эту подлянку и наказать зло.

«Фердинанд, скажи по-честному, ты предлагал своей бывшей жене не приходить и за это обещал ее не выписывать?» Я поклялся, что предлагал это. Тогда Фомин сказал, что мне не повезло и я должен сделать так, чтобы она не приходила ночевать в течение шести месяцев. Откровенно говоря, соседи по квартире не очень-то Аду жаловали и даже, если бы она не явилась четыре месяца подряд, то они бы подписали документ, что ее не было шесть месяцев. Я привел план в действие. Отправил маму на неделю к подруге. Сам же дождался вечера, когда Ада легла в свою раскладушку, и явился домой не один. Я пригласил свою старую разбитную подружку, которую знал пару лет и которая была неравнодушна ко мне, как к гитаристу, сел за стол, который ножкой прикасался к раскладушке, достал бутылочку наливки, и мы выпили.

Потом перед глазами изумленной Ады она медленно разделась, показав грудь, нисколько не уступавшую по размерам моей бывшей жене, причем указав пальцем на ее сторону, сказала: «Ферд, а что это такое? Откуда у тебя эта страхуила с таким большим носом? Такую по всей Москве днем с огнем не сыщешь». Мстила она несчастной по полной программе. Даже мне было не по себе. Но я уже не мог остановиться. Я должен был наказать подлейшее существо, испортившее нам с мамой жизнь.

Да если бы Ада имела дворец и я был бы там прописан, разве я когда-нибудь позволил себе претендовать на то, что мне не принадлежит? Что, слово «прописан» означает воровство чужого? Другое дело, если бы я прожил с женщиной лет двадцать, вместе с ней заработал жилье, то это совсем другое. Тогда делите по суду и по закону все равно вами нажитое. А тут? Мы голышами прыгнули на диван. Моя подружка встала на четвереньки, причем одной рукой уперлась в край пианино. Подставки раскладушки входили внутрь пианино, там, где педали. В данном случае положение «Пегас» подошло как нельзя лучше. Я пристроился сзади молодой крепкой попки и стал всей возможной силой вталкивать свой член в лоно греха. Так как моя подружка рукой упиралась в пианино, то оно начало ходить по полу вместе с раскладушкой, проделывая пяток сантиметров вперед и назад.

Моя наглая подружка, видимо, прошедшая «огни и воды», как я видел, в упор смотрела на Аду, глаза которой то открывались, то закрывались от ужаса. Но что она могла сделать в своем постыдном положении? Опомнившись, она вскочила, оделась и убежала навсегда. Она поняла, что пока не исчезнет, моя месть не закончится. Ну вот, так моя эпопея с первой женитьбой и была закончена. В заключение скажу, что ненавижу ханжескую игру у женщин, их кривляния и извороты.

Ну, явно видно, что они готовы отдаться, но не делают этого из-за каких-то хитростных соображений. Тьфу — противно. Прошло еще два месяца, и к дому опять подъехал грузовик. Теперь уже в обратную сторону стало по лестничным ступеням сползать проклятое пианино. Теперь не Сема, пыхтящий, как локомотив, мстил за Зоечку, а я мстил дураку за помощь далекой родственнице. Кое-как они дотащили это пианино до грузовика, откинули борт и хотели взвалить его в кузов. Вдруг пианино выскользнуло из рук всех троих и грохнулось об асфальт. Раздался жуткий треск, и струны, как бы не желая расстаться с корпусом, жалостно запели, издавая звуки, как будто настраивался целый оркестр. Всем троим пришлось долго убирать асфальт. Все-таки дело происходило перед Моссоветом, из окон которого выглядывали бездельники-чиновники. Обломки были собраны, и вместе с хламом из моей жизни исчезло воплощение глупости и подлости.

Вот так, дорогие, жениться без большой любви. Такая женитьба в конечном итоге приводит всегда к краху. Я опять был свободен. Скоро состоялся разводной суд. Судья спросила о причине развода. Я сказал, что жена претендует на крошечные метры, и я согласен ее не выписывать, пока не решится вопрос о переселении. Сказал, что она не должна приходить ночевать, так как это очень болезненный вопрос для мамы из-за его несправедливости. Судья нас очень быстро развела. Смешное время. Вопроса, как делить имущество, не стояло. Оба были нищими и ничего не имели. Вскоре произошло то, о чем мы с мамой только мечтали. Фомин пришел к нашим соседям, и они подтвердили, что моя бывшая жена в течение шести месяцев не приходила и не ночевала. Они расписались в документе, и Фомин выписал ее. О судьбе ее дальнейшей я ничего не знаю. Знаю только, что ее брат Гриша умер от лейкемии. Жалко, погибла молодая жизнь, погибла в 26 лет.

Ребята страшно за меня были рады. Мы устроили по этому случаю пирушку, на которой нам было хорошо и весело.

Жизнь шла своим чередом. Опять пятеро неразлучных друзей весело гуляли по «Бродвею» и занимались самым развеселым делом, которое только есть на свете — погоней за сексом. Мне нужно было раздавить тягостное чувство утраты, которое я перенес в результате потери трех женщин, которых я искренне любил и которые любили меня. А скажите мне, что могло смягчить эту вечную сердечную боль? Только замена Секса, заполненного любовью, обычным сексом без любви, плотским сексом. Не скажу, что от этого я не получал удовольствие, вовсе нет. Интереснейшие приключения случались со мной. Сейчас я вспоминаю об этом с улыбкой и грустью. Однажды, когда мы гуляли по улице, я увидел девушку, но не совсем обычную. Ростом она была где-то 1 м 90 см. «Ребята! Вот это кадр! Я хочу с ней познакомиться». Ребята заржали. Никто из них к моему желанию не пожелал присоединиться. Ребята были ростом где-то 1 м 70 см, и их рост по сравнению с ростом девушки был просто неприемлем для знакомства. А я был всего ростом 1 м 64 см. Я подошел к девушке, которая еще была на высоких каблуках. Мы разговорились. Интересная была парочка. Я был ей по шею. Я спросил, почему она гуляет одна. Слово за слово — она сказала, что в спортивной гребле она недавно завоевала 3-е место по Союзу. Сказала, что если я захочу, то могу приехать на «стрелку» «Водное Динамо». Там она покажет мне, чем и как она занимается. Я приехал. Действительно, это зрелище было захватывающим. Голубое небо, синяя вода и девушка, сидящая в двухвесельной изящной лодочке, отполированной до блеска. Сидела она на сиденье, которое двигалось на колесиках взад и вперед. Впечатление было, что это одно целое. Взмах веслами в специальных уключинах — и рывок лодочки вперед. После тренировки она пригласила меня к себе домой.

У меня было о чем с ней поговорить. Ведь я окончил институт физкультуры и спорта, так что к спорту имел полное отношение. Она оказалась чудесной кухаркой и угостила меня на славу. Наступал вечер, и за окнами зажглись вывески магазинов. Дело было в центре Москвы. Она предложила мне заняться спортом, не имеющим отношения к гребле.

Весело и без всякой натянутости сказала: «Ферд, раздевайся — ив постель. Я устала от тренировок и одиночества. Что с собой делать, я не знаю, знаю только одно, что люблю маленьких мужчин». Она не стала дожидаться, пока я сам лягу. Взяла меня на руки и как ребенка понесла к постели. Мне стало стыдно и смешно. А потом я подумал, что брыкаться не стану как идет, так идет. Чтобы меня носили на руках! Такого еще не было. Это даже мне понравилось. Сила ее, выносливость и, как ни странно, нежность ее хорошо развитых рук удивляла.

Хочу сказать, что нам вдвоем было очень хорошо и уютно. К черту настоящий спорт, давай нам этот любовный спорт и эти чудесные тренировки. Как и через сколько времени я расстался со своей гребчихой? Да как обычно. Ее я больше не встречал. Но никто больше не поднимет меня на руки. Это очень смешно для взрослого мужчины. Но отбросим ложный стыд. В эту минуту я почувствовал себя почему-то ребенком, лежащим в руках матери-женщины. Это было за всю жизнь один-единственный раз и длилось две минуты, а жалко. Я бы больше ни одной женщине в мире не позволил бы этого сделать.

Ведь мужчины должны носить женщин на руках. Но так случилось.

Я жил на улице Станкевича. Параллельно ей через три дома шла улица Станиславского. Обе улицы были перпендикулярны улице Горького и шли к Никитским воротам. Практически всю мою жизнь до 27 лет я спускался то по одной, то по другой улице вниз — за керосином в детстве к кинотеатру «Повторный». По улице Станиславского, пройдя 300 метров, я попадал в Палашевские бани, напротив которых была чудесная церковка, в которой мы, мальчишки, воровали свечки. Сейчас, когда мне исполнилось 21–22 года, я частенько проходил по этим улицам, и мою голову будоражили воспоминания, то горестные, то веселые. Вот Палашевские бани — это очень старые дома, в которых сотни лет мылись и парились москвичи. Так как в нашей коммунальной квартире не было ни душа, ни ванной, то все жильцы раз в неделю ходили в баню.

Боже мой! Я бы сейчас променял эти джакузи и современные души на нашу баньку. Помещение было заполнено паром, На полу стояли бетонные скамейки, гладкие-гладкие. В стены были врезаны краны с деревянными ручками. Один кран — горячий, другой — холодный. Под ними стояли шайки из оцинкованного железа. Подставляй, поворачивай ручки и наполняй водой, смешивая ее по своему разуму. Затем бери мочалку, кусок черного мыла и мойся-отмывайся. Пар, гул голосов, частенько были видны парочки молодых людей, которые со страстью гладили и терли друг друга. Причем их члены торчали как пики. Почему у них было так, я не понимал. После помывки взрослые сидели, укутавшись в простыни, и пили пивко.

У нас, у мальчиков со двора в возрасте 13–14 лет, было очень интересное занятие. Мы впятером-вшестером забирались на крышу бани и приникали лицом к стеклянным люкам, прямо выходящим в женское отделение. Планетария с чистыми стеклами, конечно, не было. Проклятый пар мешал. Но что нам надо было увидеть, мы видели. Понятия о сексе мы не имели, но Природа, богом данная нам мужская природа, дарила нам несказанное удовольствие. Мы видели пару десятков голых женщин. Некоторые были с дочками или совсем маленькими мальчиками, не имеющими стеснения. У некоторых из женщин мы видели огромные груди, свисающие до пупка, или растительность между ногами.

У маленьких девочек нашего возраста груди величиной с маленькое яблочко и ничего пока внизу живота. Что мы чувствовали, сейчас сказать не могу, но так как мы лежали на крыше, говорило, наверно, о многом. Заканчивались наши подглядывания всегда одинаково. Кто-то из женщин замечал наши рожи, прижатые к стеклу, и тогда раздавался крик удивления, женщины садились на скамейки, крест-накрест прикрывая груди. Концерт был закончен. Мы слезали с крыши и довольные шли домой.

Что касается меня, то мой маленький член в 12–13 лет уже как-то реагировал на это. Прав старик Фрейд. Вот я и вспомнил о церковке и о бане. На улице Станиславского с левой стороны был дворик. Проходя мимо него уже взрослым юношей, я всегда как-то сжимался, и на глазах моих появлялись слезы. О, милый дворик! Мои воспоминания о тебе так меня волнуют. Дрожит сердце, чувства, теплые и горькие, возникают во мне и не дают покоя. После войны, да и в самом конце ее, в этих маленьких московских двориках волновалась и кипела жизнь. Каждый вечер на подоконнике появлялись патефоны. Звучали танго в исполнении Лещенко, Виноградова. Звучала музыка «На карнавале», «Утомленное солнце», «Рио-Рита» и другие. На лавочках перед подъездами сидели бабушки, искалеченные войной солдатики с медалькой на груди, без ноги или руки. Танцы продолжались до 2-х часов ночи. Танцевали только молодые женщины, в основном друг с другом. Мужчин не было. Большая часть погибла на войне. Танцевали молодые вдовы. Частенько они обучали нас, мальчиков лет 13–14, танцам. Девочки танцевали с девочками. Но мне повезло. Во дворе росла девочка Мила. Папу ее убили на фронте, и ее вместе с братом воспитывала мама. Я часто страшно волновался, пригласит ли Милочка меня на танец. Иногда она приглашала меня. Сам я этого сделать не решался. В моем детском сердце возникло чувство, которое я никогда не испытывал. Я очень полюбил Милочку и часами стоял в тени деревьев в сумерках, чтобы случайно через занавеску увидеть ее силуэт. Это была настоящая детская Любовь, ничего не понимающая, отчего и почему. И вот однажды вечером услышав, что во дворе Милочки будут танцы, я пришел в этот милый дворик, заросший, как и по всей Москве, молодыми топольками. Завертелась-закрутилась пластинка. Но Милочки не было. Я случайно остановился около скамеечки, где сидели бабушки, и услышал, что вчера Милочка умерла. Ее дядя взял Милочку и ее брата на дачу. Там на стене висело ружье, к несчастью, оказавшееся заряженным на кабанов. Брат Милочки взял его в руки, нацелился в голову сестры и случайно выстрелил.

Любовь в тринадцать лет

Любовь — Любовь! В тринадцать детских лет. Она нас посещает к счастью иль несчастью. Она как ручеек чиста и непорочна, словно божий свет, Она нам ранит сердце глубоко и ежечасно. Московский двор мне видится вдали, В туманные года давно ушедший, Мальчишка смотрит на одно из окон, там внутри Девчонка, что недосягаема в любви пришедшей. Как безответна детская любовь всегда, Она мираж, лишенный основанья, Ведь все, что ощущает детская прекрасная душа, Все это не ко времени и к полному непониманью. Какою легкомысленною кажется она, Однако в ней заложена такая мощь и сила, Воспоминаниями сердце рвет она, хоть и седая голова, О, если бы Господь вернул мне все, что было. Чтобы я мог часами пред окном стоять, Не понимая, что волнует, что желаю, Ведь невозможно плод от дерева сорвать, Который лишь цветком в начале мая. Ну слезы, что не можем мы пожать плоды любви. Хотя любовь пришла так чувственно, прекрасно, Ну не ко времени она, хоть в крик кричи, И проявляется, чтоб за косичку дернуть понапрасну. Таинственностью нас волнует та любовь, Когда стоим мы в старости перед порогом. Она так девственна была, так волновала кровь, И не могла быть изгнана из рая Богом. Живет пусть вечно трепетная та любовь, Которая как солнце детство освещает, И пусть седая голова, нам сердце вновь и вновь Прекрасную пору прошедшую напоминает.

06.02.2010

Милочка погибла на месте. Я заплакал, услышав об этом, и убежал со двора навсегда. После этого я туда никогда не входил. У меня долгие годы было ощущение, что этот патрон снес мою голову. Годы и годы я очень страдал. Мне больно и сейчас, хотя уже прошло с тех пор шестьдесят четыре года.

Улица моя, изгибистая улица старой Москвы. Я помню, как когда-то в возрасте 5 лет я шел с братом по улице Станиславского. Брат вел меня за руку. Ему было 11 лет. Вся улица была завешана красными, с белым кругом и со свастикой внутри, фашистскими флагами. Да-да. Сталинская Москва была увешана флагами его лучшего друга Гитлера. Брат сказал: «Давай посмотрим». «А на что?» «А ты посмотри». Слева двигалась колонна черных лимузинов. Они въехали во двор германского посольства, и я увидел, как из первой машиньт вышел высокий и интересный человек. Как сказал мне брат, это был министр иностранных дел Германии фон Риббентроп. Я, пятилетний мальчик, до сих пор помню, как он выглядел и как выглядела его свита. Таких высоких и породистых людей я в Москве не видел. Мужчины тех лет обычно были одеты в майки, белые брюки и белые парусиновые тапочки. Вот такие воспоминания и остались у меня до сих пор.

Немного дальше находился кинотеатр «Повторный», в котором раз двадцать я видел фильм «Свинарка и пастух» с Зельдиным в главной роли. Слава Богу, артист жив и сейчас. Ну вот, в возрасте 23-х лет я шел по моей любимой улице от Никитской к улице Горького. Внезапно с одного из балконов дома, стоящего вдоль улицы, я увидел краем глаза женщину, приветственно помахавшую мне рукой. Я остановился. Балкон находился на уровне третьего этажа, и я ее хорошо разглядел. Я подошел поближе. Это была женщина лет 25–27 лет. Обычное московское лицо, обычная московская одежда. Она, наклонившись лицом ко мне и облокотившись на перильца балкона, сказала мне, что знает меня лет этак пятнадцать, так как я прохожу часто мимо ее дома. Спросила, как меня зовут и где живу. Я сказал, что через семь домов. «Может, зайдешь ко мне?» «Ну, а отчего не зайти?» — подумал я. Поднялся на третий этаж и позвонил. Мне открыли, и я увидел мою новую знакомую с близкого расстояния.

Она успела надеть на себя халат. «Проходи. Скоро придет мой муж, и давай без церемоний: раздевайся и ложись». Ну, я не попросил ее дважды повториться и сделал то, что она просила. Конечно, я был страшно удивлен скоростью происходящего. Со мной такого никогда еще не было. Ну, думаю, раз так, то начнем. Не тут-то было. Я хотел тихо, ласково и со всем пиететом начать действо. Вдруг я встретил страшное сопротивление.

О женщины, кто вы, как вас понять? Она стала брыкаться, кусаться, отшвыривать меня прочь. Короче говоря, бешено сопротивляться. А я к этому не привык. Раз позвала, заманила, то будь добра — давай. «Давай», — говорил я, и зря говорил. Я добивался своего. Мой член просто истекал и сгорал от возбуждения. Через полчаса я почувствовал, что изнемогаю и уже ничего не хочу Я просто был измучен. И вот, когда у меня от страсти ничего и не осталось, хотя и ничего не произошло, оргазма не было, я просто был опустошен, она сказала: «Ну, давай же, давай, начинай. Я тебя хочу». Черт возьми — зазывай к себе кого-нибудь другого. Я моментально оделся и вышел, хлопнув дверью так, что, наверно, она слетела с петель. Вот такая история случилась со мной на моей любимой улице 55 лет назад. Что это была за выходка и зачем, я никогда не пойму. Но я не судья, а женщины бывают разные.

Глава IX Имеет ли секс пределы?

Недавно в самую глубокую океанскую впадину на одиннадцатикилометровую глубину в батискафе погрузился знаменитый кинорежиссер Кэмерон. Вы можете представить себе то невероятнейшее давление, которое испытывал один квадратный сантиметр аппарата, насколько я помню, восемь тонн. И что вы думаете, испытание прошло успешно. Наш герой поднялся на поверхность. А вот бывает так, что человек, погрузившийся в глубины Секса, живым на поверхность не появляется, он гибнет. А если он остается живым, считайте, что ему крупно повезло. Вот я и хочу рассказать, что произошло лично со мной, но не в те времена, которые я описал перед этим. Случилось это в 1979 году, когда я был давным-давно женат и находился в эмиграции в Америке. Мы с женой жили и работали у дочери Льва Толстого, Александры Львовны Толстой, в организованном ею старческого доме для уцелевших белогвардейцев. Совершенно случайно мы познакомились с одной женщиной. Ее звали Нина.

Пути жизни ее были очень сложные. Родилась в России, попала с родителями в Китай, в Харбин. Оттуда семья перебралась в Пуэрто-Рико, где она познакомилась с одним мужчиной, тоже выходцем из России. Звали его Анатолий. Сейчас его уже нет на свете, и поэтому я могу открыто писать о нем. К тому времени, когда моя семья познакомилась с Ниной, у нее было трое детей. Старшему было где-то четырнадцать лет, дочке — двенадцать лет, а младшему сыну — где-то десять лет. Нина слышала, что я владею реабилитационным массажем, если дело касается восстановления утраченной мускулатуры.

Дело в том, что ее старший сын Шурик родился с очень сильно деформированной ступней. Ему ее отрезали.

Хирурги сделали ошибку. Нужно было отрезать ногу намного выше, чем они это сделали. В этом случае можно было сделать крепко сидящий протез. В результате этой ошибки большая и малая берцовые кости стали изгибаться, получилась кривая нога, и мышцы на месте ампутации были крайне слабыми. Кости ниже колена буквально прорывали мышечный слой культи, причиняя неимоверную боль, и раны постоянно кровоточили. Я взялся за лечение мальчика и со временем восстановил, как бы нарастил мышечный слой. Шура мог теперь безболезненно использовать протез и даже стал бегать и играть в футбол. Нина была несказанно счастлива, Шурик тоже. Лечение заняло очень много времени, и Нина пропадала у нас длительное время.

Когда лечение было закончено, Нина пригласила меня с сыном и женой к себе в гости. Мы приехали к ней в какой-то район под Нью-Йорком. Нина славно подготовилась, и нас ждал прекрасный стол. Мы сели и приготовились кушать. Внезапно на лестнице, ведущей вниз со второго этажа, появился мужчина лет сорока пяти. Меня крайне поразило его несимпатичное лицо. Мало того, что он был некрасив, этот пуэрториканский или колумбийский гражданин вел себя довольно недружелюбно по отношению к нам.

Я подумал, что должно быть наоборот. Я же очень помог его сыну. Его звали Анатолий. Мы познакомились, и все сели за стол. После обеда Анатолий сказал мне: «Пойдем, посмотрим участок около дома. Хочу показать тебе, как мы живем». Мы вышли, осмотрели небольшой участок, а затем пошли в сарай, где он держал кур и кроликов. Когда мы вошли внутрь, Анатолий вытащил огромный современный 29-тизарядный кольт и, ничего не сказав мне, стал стрелять в стену гаража. Доски разлетались в щепы. Отстрелявшись, он засунул пистолет за пояс и сказал: «Пойдем, Фердинанд, продолжим обед. Посидим, выпьем, поговорим».

Вечер прошел быстро, и мы уехали домой. По дороге, сидя за рулем машины, я думал о том, зачем Анатолий продемонстрировал то, что и не нужно было делать. Время потом показало, зачем. Мало того, что Анатолий внешне выглядел просто бандитом, это было написано на его лице. Очень часто бывает так, что природа работает над людьми из поколения в поколение.

В данном случае природа вовсе не постаралась поработать над лицом и внутренней сущностью Анатолия. Все в нем было некрасиво, даже сказать, уродливо. Это сразу бросилось нам с женой в глаза. Он был аррогантен просто до безобразия.

Позднее Нина рассказала нам, что ее жизнь была сплошной мукой. Анатолий на протяжении пятнадцати лет из-за своей абсолютно недопустимой ревности просто превратил ее жизнь в ад. Он ловил ее днем и ночью в любом углу и насиловал. Все происходило против ее воли.

Так на свет появились трое детей. Появились против ее желания и при глубокой неприязни к нему. Но деться ей было некуда. Она была до смерти запугана. Пистолет Анатолия всегда был наготове, и он частенько напоминал об этом.

Мне и моей жене вскоре пришлось испытать это на своей шкуре. Известно, что латиноамериканские страны, как Колумбия, Пуэрто-Рико, Венесуэла отличаются своим разбойным характером. Но я не социолог и почему это исторически произошло, судить не могу. Но всем известно, что в этих странах наркомафия и бандитизм взяли вверх. Это в очень сильной степени отразилось на Анатолии.

В языке и изложении мыслей он был очень подкован, с ним было интересно поговорить. Но бандитская сущность, какая-то жуткая ревность, самолюбие и уверенность в том, что ему все позволено, что он хозяин жизни, так и выпирали из него. Помогал ему в этом револьвер, которым он владел легально. Вот это все и привело к тому, что и должно было случиться. Однажды, напившись, причем довольно основательно, он позвонил и сказал, что приедет вечером и расстреляет мою семью. Почему — я спрашивать не стал. Он был настолько пьян, что допытываться о причине было бесполезно.

Я побежал в магазин, торговавший оружием. Там я предъявил свое водительское удостоверение. Через полчаса мощная винтовка с оптическим прицелом была моей собственностью. Меня предупредили, что я могу возить ее с собой, но только в багажнике автомобиля.

Я тут же позвонил Анатолию и сказал ему, что если он очень хочет поговорить со мной, то может приехать на ферму «Толстой Фон-дейшн».

При этом я добавил, что проделаю в его лбу дырку и что он не будет иметь больше возможности вести себя по-хамски. «Фердинанд, жди сегодня вечером, я приеду и сделаю так, как обещал». Мы с женой и сыном пошли в полицию, где рассказали о случившемся. Я попросил полицию немедленно отобрать у него оружие, так как этот человек пьян и неадекватен. Там мне сказали, что сделать этого не могут. «Почему?» — спросил я.

«Так как он вас пока не пытался убить, он же не целился в вас». «Хорошенькое дело», — подумал я. Подозревая меня в том, что я имею какое-то отношение к его жене, чего и не было, он затеял перебить мою семью.

Сперва он должен нацелиться, потом нажать курок и убить. Кто же тогда пойдет в полицию, если он обещал расстрелять всю семью? Так ни с чем мы и ушли. Наступил вечер. Все окна в нашем доме мы заложили подушками, так что через щели я мог видеть пространство снаружи.

Так мы прождали часа три-четыре. Анатолий не приехал. На всякий случай я забрал семью, и мы переночевали в старческом доме. К чему пишу? Кто может описать глубины сексуального влечения человека, да к тому же замешанного на ревности?

Великий Секс, ты основан как на насилии, так и на Любви, или на плотоядном влечении. В какие глубины ты можешь завести человека! Сколько десятков тысяч молодых женщин и мужчин погибли из-за тебя!

Это поглубже, чем Марианская впадина! Вот это несоразмерное влечение Секса, ревности, ненависти привело к тому, что семья Анатолия пришла к страшному финалу. Шурик покончил жизнь самоубийством. Он вошел в озеро полностью одетый и утопился. Я думаю, что он стеснялся того, что его найдут голым. Дочь Нины стала наркоманкой и обслуживала бомжей под мостом за три доллара. Потом она заболела сифилисом в 20 лет. Дальнейшей судьбы ее я не знаю. Младший, Миша, стал вором. Сама Нина после смерти Анатолия от пьянства и цирроза печени ушла в монастырь.

Вот так трагически заканчиваются сплошь и рядом жизни семей, где только его Величество Секс правит в их организации. Насколько он мощен и насколько лишает разума, что из-за него погибли тысячи и тысячи людей. Секс в чистом его понимании — это очень тяжелая болезнь человеческого общества. Недаром когда-то в незапамятные времена Господь предупредил Адама и Еву, чтобы они не пробовали плод от древа познания, а ведь Змей-искуситель привел их нарушить этот запрет.

Я не моралист. Я сам в молодые годы погряз с ног до головы в Сексе. Хорошо, что уцелел. Влечение к Сексу у всего живого неистребимо. Кстати, утром Анатолий позвонил мне и сказал, что извиняется за то, что произошло. Я прощать его не стал и повесил трубку. Я понял, что извинения неискренние и что Анатолий просто перепугался и понял, что все его поведение надуманное и не стоит рисковать жизнью.

Ну ладно, пора возвращаться на пятьдесят четыре года назад, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. А этого год был для меня чрезвычайно везучим на любовные похождения. Никогда я не забуду одного из случаев, который показал мне, что женщины чрезвычайно многообразны в своих сексуальных желаниях и способах их осуществления. Я всегда думал, что мужчины более остро переживают свои сексуальные устремления, чем женщины. Но я был в этом неправ. Женщины более остро и более решительно добиваются своего, если дело идет о Сексе. Правда, при этом они прикрываются жеманством и вечной женской игрой в недотроги. Но бывает и так, что любовные связи зарождаются спонтанно и быстро. Как-то, будучи еще неопытным мужчиной, я стоял около памятника Пушкину. Мне нужно было позвонить, и я подошел к телефонной будке. Внутри стояла девушка и кому-то звонила.

После долгого времени ожидания я постучал в стекло. Никакой реакции. Я постучал еще раз и сказал, что пора прекращать разговор. Она закончила, вышла из будки и спросила меня: «Вы всегда так беспардонно ведете себя по отношению к девушкам?» Я сказал, что всегда, если встречаю таких нахальных, как она.

«А знаете, вы мне нравитесь!» «Чем же я вам нравлюсь?» — спросил я. «А своей прямотой.

Таких я еще не встречала. Вы даже не попытались заигрывать со мной». Видимо, она знала себе цену. И вправду, по русской поговорке: «Из десятка не выбросишь». Небольшая, стройная, миловидная, лет двадцати четырех — двадцати пяти. Мы погуляли часочек по улице. Затем она сказала, что, может быть, я зайду к ней домой: «Выпьем что-ни-будь, поговорим». Квартира ее находилась рядом с кинотеатром «Россия».

Мы посидели полчасика за столом, а затем она сказала, вернее, намекнула, что хочет близости со мной. Вот чудеса! Я ничего не добивался, и вдруг получаю все. Она разделась и легла на постель. Я последовал ее примеру. Как всегда, женщина вызывала во мне бурю эмоций. Я просто сгорал от сексуальных желаний. Она раздвинула ноги, и оказалось, что когда я направил член к краю ее миниатюрного влагалища, то он не хотел туда входить. Его головку охватило как бы плотное кольцо. Почему это происходило, я не понимал.

Рукой я раздвинул ее половые губы и стал добиваться своего. Она просто истекала влагой, которая отражала, насколько она меня хотела. Член мой наполнился горячей пульсирующей кровью. Женщины, читательницы мои, может, при чтении этих строк и у вас где-то запульсирует поток желания. Ведь я приступил к прямой физиологии. Может быть, вы, читая эти строки, возбудитесь и представите себе, как молодой мужчина пытается ввести свой трепещущий член в ваше влагалище. Может быть, из вас тоже начнет течь влага. Если это произойдет, то я, как писатель, буду счастлив. Это будет означать, что я возбудил в вас сексуальные желания, против которых вы ничего не можете сделать. А еще представьте, что молодые крепкие руки вашего любовника взяли в ладони ваши груди, да вдобавок ваш язык сплелся с его языком, да вдобавок ваши ноги сплелись на его теле, а затем опустились и пятками уперлись в кровать. Вы приподняли свой таз и взмахами сделали все, чтобы ваш любовник вошел в вас до предела пределов.

Ну ладно, я отвлекся от темы. После долгих усилий я вошел наконец-то во влагалище моей новой знакомой и почувствовал себя счастливым. А почему? А потому, что там внутри у нее было все устроено анатомически прекрасно.

Да-да, дорогие женщины! Вы и не подозреваете, почему разрушаются многие браки. А потому, что ваш муж болтается в минуты секса внутри вас как ведро в проруби. В этом случае ни муж, ни вы не получаете сексуального наслаждения, и до самой смерти многие женщины не знают, что такое оргазм, высшее физическое наслаждение, подаренное нам с небес. Часто виноваты в этом мужчины, скажу так, смехом — «женилка не выросла». Ну вот, когда мой член вошел в ее чудесное влагалище, я как бы был объят ею, плотно-плотно, что заставило меня просто задрожать от этого ощущения.

Я даже испугался, что впервые в жизни окажусь в постыдном положении слабого мужчины. Но как-то все обошлось. Мы были достойными партнерами. В тот момент, когда страсть моя достигла высшего кипения и все должно быть закончено, она сказала вдруг: «Ферд, а ты можешь кончить мне в ротик?» «Конечно, смогу», — подумал я и тут же это сделал.

Для меня, еще неопытного мужчины, это было целое открытие. Но какое замечательное открытие! Видимо, для миллионов любовников в мире это давно известно, и это делается в минуты страсти, но для меня это было впервые. Я и она были счастливы. Мы получили оба абсолютно все, что дает Секс. Спасибо тебе, чувиха, за то, что одарила меня новым пониманием в Сексе. Как я с ней расстался и сколько времени мы дружили, я не помню. История с моей женитьбой и разводом как-то стерла воспоминания об этом, а жалко.

Почему я так физиологично и детально описываю, в чем заключается Секс? Я открыто пишу о том, о чем говорят немного, особенно в печатном виде. А потому, что настали новые времена. Слово «проститутка» по радио и телевидению звучит сто раз на дню. Программ, в которых пропагандируется грязный секс абсолютно животного уровня, не перечислить. На программе «Давай поженимся» от 19 апреля 2012-го года ведущая Лариса Гузеева сказала, что создается впечатление, что повсеместно и повсюду молодежь, как сороконожки, совокупляются под каждым кустом. И так далее, и тому подобное.

Ну, а что же мне написать о моем личном опыте в Великом действе — Сексе? Прошу поверить мне на слово, что перед тем, как начать, вернее, решиться писать эту книгу, я очень много говорил о Сексе с молодыми людьми. Моя хорошая знакомая журналистка говорила на эту тему с молодыми женщинами.

Через месяц мы сели в уютном кафе в Австрии и поделились об услышанном. Оказывается, представление этих молодых людей о Сексе ненамного отличались от представлений о нем кроликов или хомячков. Ну чего — после уроков затащил в подвал, она сняла трусики, я лег на нее и сделал свое дело. А что забеременела — я что, в этом виноват? В аптеке таблеток что ли нет? Ему 17 лет, ей — 15 лет. Гормоны налицо, и разлагающее влияние телевидения — тоже налицо. А ведь это время страстей. Эти ребята ведь возраста Ромео и Джульетты.

Где здесь Секс, замешанный на Любви? Его нет. А если его нет, то нет и соединения двух сердец, которое делает время, проведенное в сексуальном общении, просто золотым, о котором, будучи даже в преклонном возрасте, будешь вспоминать с трепетом. Что делали со мной женщины, с каких сторон они раскрывали себя, какие жизненные уроки они мне преподали! Эти уроки помогли мне оценить то неоценимое, что представляет из себя женщина. Каждая своими достоинствами и недостатками сделала меня и хуже, и лучше в духовном плане. Они научили меня ценить ту единственную, с которой я прожил пятьдесят три года своей жизни. Они научили меня также и плохому. Я научился с первого взгляда разглядеть пустышку в женщине, будь она чертовски красива и привлекательна.

Многие женщины очень фальшивы в своей внутренней сущности. Предел их мечтаний — создать базу только на основе Секса без любви. «Создам видимость того, что ты мне нравишься и я тебя люблю. Плевать, что ты на тридцать лет старше, плевать на твой „пивной живот“. Главное — ты, „лох“, отдашь мне свои денежки. И в моем доме, с моим ребенком, за мною будут ухаживать слуги, а ребенка воспитывать гувернантки». Ну как они находят таких мужиков? И представьте себе, находят. Что касается меня, то я благодаря моим бывшим подругам через минуту разговора с женщиной вижу, кто она.

Глава X Люба

Судьба столкнула меня с математичкой. Двоечник по этому предмету, я видел всю вредность математики и такого сухаря не хотел иметь в постели. Хотя хочу заметить, что в сексе она была математик-теоретик. Немыслимые сложности, составляющие понятия о Сексе как в духовном, так и в физическом плане, для нее, что орех расщелкать. Люба далеко ушла в понятии об интиме от всех других женщин, которых я знал до Верочки, Седы и Гали.

С ней я познакомился на пляже в Серебряном Бору. В кругу друзей я сидел и играл на гитаре. Лились бесконечные песни. Они были по тем временам запрещены, как политические, но я их пел. Просто по какому-то везению я не загремел в тюрьму. В стороне от нашей группы на полотенце сидела загорелая женщина лет так двадцати восьми — тридцати. Я подошел к ней и спросил, что она читает. Подняв ко мне свои голубые глаза, она сказала: «Читаю математический альманах. Прочла о том, что есть неразрешимая загадка. Она называется гипотеза Пуанкаре. Знаете, а между прочим, как вас зовут?» «Ферд», — сказал я. «Так вот, Ферд. Я сидела и не очень внимательно читала, так как своими песнями вы очень меня разволновали. Я неравнодушна к творчеству Есенина». «А между прочим, как вас зовут?» «Люба», — ответила она. «Не хотите ли вы поближе познакомиться со мной?» — спросил я. «С удовольствием. У вас есть телефон?»

Я сказал, что нет, но у моего друга Володи Кузьмина есть. «Вот и хорошо. В следующую субботу я ему позвоню, и мы договоримся о встрече». И точно, в следующую субботу Володя зашел ко мне и сказал, что Люба будет ждать меня у памятника Пушкину во столько-то часов. Дорогой Александр Сергеевич! Ты был просто покровитель в моих любовных приключениях. Почти все встречи проходили около тебя. В этот день мы пошли в кино, погуляли. Люба рассказала мне, что просто влюблена в самый проклятый и ненавистный мне предмет. По математике я был круглым двоечником. «Ферд! Приходите ко мне в гости в воскресенье. Я живу по адресу…»

Назавтра я пришел по указанному адресу. Всю ночь перед встречей я не спал. Вот это фокус. Затем я иду на встречу с этим «суха-рем-математиком»? Не успел я войти в комнату и сесть на диван, как увидел, что Люба с невероятной скоростью стала раздеваться. Прочь полетели лифчик, туфли, трусики. Груди ее, стоявшие под прямым углом, мелко и упруго дрожали при каждом шаге ко мне. Она стала судорожно расстегивать пуговицы на моей рубашке. Затем расстегнула пояс брюк. Через минуты я стоял перед ней голый. Она толкнула меня, и я оказался на диване. Ее не интересовало ничего, кроме того, к чему она стремилась.

Ей не нужны были прелюдия или поцелуи, которые обычно бывают между любовниками в начале отношений. Она скользнула вниз щекой по моему животу, взяла мой член в руки и прижалась к нему лицом. Началась какая-то непонятная игра. Она его брала в рот, обнимала, целовала, разговаривала. И он, стоя под прямым углом, дрожа от возбуждения, как будто говорил: «Ну хватит, отпусти скорей меня туда, куда бешено стремлюсь». Не тут-то было. Прошло почти полчаса, а она, проводя по нему снизу вверх, выжимала те прозрачные капельки желания и жадно слизывала их.

Мне так было хорошо в том месте, которое принадлежит сплетению языков. Время шло, а она продолжала играть мной. Иногда она отклоняла мой член в сторону, и он с довольно большой силой, стремясь вернуться в прежнее положение, бил по ее губам, которые в последний момент она раздвигала, и я попадал ей в рот. Наигравшись, насладившись, она стала концом моего члена прикасаться ко всем отверстиям на лице, данным нам природой — к глазам, ноздрям, ушам. Она нежно водила моим мужским достоинством по шее, грудям, пупку, пока не добралась вместе с ним до своего влагалища.

Затем начались чудеса. Только она прикоснулась к входу к нему, сразу же началась такая акробатика, которая мне и не снилась. Не было положения, которое она бы не приняла. Она истекала влагой, глаза ее, полузакрытые, как бы ничего не видели.

Она садилась на мой член, вгоняя его в себя с такой силой, что я думал, что он дойдет до ее сердца. Она испробовала все варианты — лежа на мне, сверху, сзади, вверх тормашками. Чернил не хватит описать того, что произошло за этот час. Клянусь, я видел многое, но такой всепоглощающей страсти я не ожидал. Мне стоило больших усилий не дать прийти оргазму, пока она этого не захочет. И вот она скользнула вниз и просто всосала в себя, как мне показалось, всего меня, и горячая струя семени проникла в нее. Ее было так много, что я думал, Люба захлебнется. Но все обошлось. Любовь к Любе во мне не возникла.

Я понял, что на таких женщинах жениться никогда нельзя. Как только муж проявит малейшую сексуальную слабость, она изменит с первым встречным, да не с ним одним. Половой контакт был для Любы основным содержанием жизни. Время показало, что я был прав. Пока мы оба, до предела измученные, отдыхали, Люба рассказала мне, что ее муж — тоже математик — сейчас в другом городе на научной конференции. Сказала, что детей у них нет и не будет. «Мне с тобой очень хорошо, Ферд. Обычно мужчины, которых у меня было достаточно, не выдерживают моей страсти и пятнадцати минут. А ты, мой дорогой, какой-то для меня непонятный».

Я сказал: «Природа, Любочка, природа». Мы встречались пару месяцев, пока Люба не прибежала ко мне какая-то взволнованная. Не было раздевания, она не раздевала меня. Я почувствовал, что между нами стоит другой мужчина. Эта догадка взбесила меня. Я содрал с нее всю одежду, да так быстро, что она не успела опомниться. Что-то подсказывало мне, что не надо спешить. Секс, ревнивый секс заставил меня продержать ее около себя часа два. Я видел, что она не хотела меня, и был до невероятности зол. Когда все закончилось, она сказала: «Ферд, не можешь ли ты одолжить мне денег?» Вот это фокус! Я спросил: «Зачем?» «Ферд, в соседнем доме в подъезде стоит молодой человек и ждет меня.

Погода холодная — минус 10 градусов, и, наверное, за эти два часа он просто замерз». Я тут же вскочил, оделся и, взяв Любу за руку, пошел искать его. В одном из подъездов я увидел молодого человека, похожего на эстонца или латыша. Волосы у него были природного соломенного цвета и к тому же голубые глаза. Он был плохо одет и весь дрожал от холода. Я взял его за руку и сказал, что сейчас пойдем ко мне домой.

Дома я накормил его. Дал Любе десять рублей и отправил их обоих восвояси. Спрашивать я ничего у них не стал. Я просто понял, что меня Любе не хватило, и она, видимо, влюбилась в парня, который каким-то образом оказался в Москве. Но не мог же он поселиться у Любы, которая была замужем. Вот он и пробавлялся, как мог. Кстати скажу, что с Любой связываться было просто опасно. Вот мы вечером гуляем, она вдруг цепко схватывает меня под руку, ведет в первый попавшийся двор, благо темно. Снимает трусики, наклоняется, и непреодолимое желание охватывает меня. Конечно, зная, что ребенка у нее быть не может, я сладострастно выливаюсь в нее.

Прошло полчаса прогулки, она опять хочет меня, и я хочу ее. История повторяется. Как прав был мой знакомый Георгий Раппопорт, когда-то он сказал: «Ферд! Посмотришь, через десяток лет миром будет править голый секс, жратва и спорт». Как в воду глядел. Так и случилось. Люба была сексуально зависима. Любой мужчина был для нее вожделенной добычей. К тому же она была чертовски женственна.

Все мои друзья, как оказалось потом, переспали с ней, но этой бедной девочке все время чего-то не хватало. Все бывает, я ее понимаю. Через месяц она опять пришла ко мне и сказала, что улетает в Эстонию и просит проводить меня до аэродрома. Я согласился. Я знал, куда она летит и к кому.

Но будучи ревнив до безумия и на том основании, что мне молодому, мощному мужчине изменяют, я, подъехав к аэродрому, вышел из такси где-то около взлетной полосы, уложил ее на траву и отодрал, «как Сидорову козу». Прощаясь, я со злом сказал: «Люба, ты сейчас сядешь в самолет, и когда он взлетит, то в этот момент я буду отдаваться другой женщине». Я назвал ее имя. Люба ее знала. Я в красках сказал, что такое буду делать с ней, что ей и не снилось. Люба заплакала. Она разрывалась от ревности, так как знала, что я через час приведу свое обещание в действие.

Так оно и было. Духовной любви к Любе я не ощущал, но терять такое-такое, абсолютно необыкновенное, мне тоже было очень больно.

Больше Любы я не видел, но долго ощущал то, что нельзя было вернуть — огромную потерю в своей сексуальной жизни.

Женщины, дорогие женщины, вы — Космос, который нельзя объять. Вы то, что необъяснимо. Вы то, без чего жить просто нельзя. А надо бы. Вы приносите мужчинам невероятную боль и невероятную радость.

Вы воплощение Любви с Сексом, или воплощение хитрости, замешанной на Сексе. Вы постоянно меняетесь. Правду говорят, что за сутки в женщинах происходят семь раз на дню гормональные перемены. Hy, так вот, в молодые годы я был тем мужчиной, о котором вы мечтаете. «Но все прошло, как с белых яблонь дым».[11]

Не стои́т! А раз не стои́т, то и ничего не хочется. Возраст, возраст… Наслаждайтесь, дорогие, молодостью и Сексом с большой буквы. Жизнь так коротка.

Всё про секс, о котором молчат

Глава XI Я и «куколка»

Я уже писал, что наша коммунальная квартира — два с половиной этажа с полуподвальным помещением — была раньше, до революции, барским домом. Так вот, советская власть разделила этот дом на крохотные комнатушки. Тонкие фанерные стенки отделяли соседа от соседа. Практически все, что говорили соседи, было слышно.

В основном, в наши молодые годы жилище было местом, чтобы покушать и спать. Местом нашего проживания была улица Горького — «Бродвей». Пятеро молодых неразлучных друзей ходили по ней взад и вперед в поисках девочек. Скажу сразу, что нашей мечтой было собрать вместе пятерых девочек, с которыми мы могли бы проводить время. Девочки, с которыми мы были вместе пару месяцев, просто надоедали. Ну вот, на эти поиски уходило очень много времени. За вечер удавалось зацепить одну-двух. Трое из нас оставались одни. Ну вот, через пару недель мы сколачивали новую компанию, прощались с нашими прежними подругами и переживали новые времена, новый Секс, новые познавания. После расставания с Любой я был в очень грустном настроении и на пару недель погрузился в чтение серьезных книг.

Прочел речи знаменитого адвоката Плевако, огромный двухтомник «Истории Второй мировой войны» немецкого генерала Типпельскирха, «Диалоги» Платона и Сократа, пару книг о фантастике. Потом бросил к чертовой матери это чтиво. А бросил по одному чудесному случаю. Мама уехала к знакомым на целую субботу. Вдруг за стенкой моей комнаты я услышал довольно громкие разговоры. Раздавались два мужских голоса и два женских, которые часто прерывались громким смехом. Я, конечно, сразу пошел одолжить спичек. Постучал и вошел в комнату моего соседа Алика Лермана. Он не так давно поселился со своей мамой в соседней комнате.

С тех пор, как они поселились, по всей коммуналке разносился запах пареных, жареных, тушеных баклажанов. Мама Алика была великой мастерицей их готовить. Слюнки текли. Ведь известно, что выходцы с Украины — великие мастера по их приготовлению. Я постучал в дверь и вошел. В комнате-пенале сидел молодой человек. Он и был причиной громкого смеха, так как рассказывал анекдоты. Напротив сидел Алик с двумя девушками необычно свежего вида. Так москвички не выглядели. Сразу было видно, что они из южных краев, где много солнца, много свежих фруктов, много сала и много помидоров и баклажанов. Я стал знакомиться: «Меня зовут Ферд». «А меня зовут Гена Хазанов». Тогда я представления не имел, кем станет этот молодой человек. «Оксана», — сказала одна девушка. «Галина», — сказала другая. Я и забыл, зачем пришел. Оказалось, что это две сестры, которые приехали в Москву к тете. Здесь они хотели пробыть пару недель. Прибыли они в Москву из славного города Львова. Почему славного?

А потому, что через пару лет, побывав в этом городе, я увидел то, что не видел ни разу за свою жизнь. Чудеса — в мясных магазинах оковалок мяса клали на доску и ножом отрезали куски для покупателей. Чтобы мясо резали ножом, клянусь, я никогда не видел. Топор-топор свистел в Москве над головами мясников, первых людей в стране. Свистел он над замороженными кусками мяса. Осколки костей разлетались во все стороны. Получай полкило костей и полкило мяса. На базаре я заметил женщин, на вид крестьянок. О, чудо! Они пили кофе из маленьких чашечек. Невиданное дело для Москвы. Под стеклом магазинных витрин лежало много сортов еще теплой колбасы, только что с завода. Вот это да! Я просто обалдел. Незабываемые воспоминания. Как будто я попал в другую страну, в другой мир.

Девушки своей статью, высокой грудью покорили меня. Создавалось ощущение, что они выкормлены на сметане, масле и на молоке. Где Гена познакомился с ними и почему зашел к Алику, я не знаю. «Я слышала, что вы, Ферд, — сказала одна, — играете на гитаре, а я так люблю слушать песни под гитару. А что вы поете?» Я сказал, что пою блатные тюремные песни, цыганские романсы. Особенно люблю Есенина. «Ах, как я хотела бы послушать!» Я сказал, что сейчас день и у меня нет настроения: «Если хотите, то завтра вечерком можете зайти ко мне, и я с удовольствием вам спою». Я взял спички. Попрощался с девочками, Геной и ушел. Уходя, я успел заметить злой и раздраженный взгляд Алика. Наверно, он приспособил одну из чувих для себя. Наступил вечер следующего дня, и раздалось три звонка. Я понял, что это Оксана. Конечно, я приготовился к ее приходу. На столе стояла бутылочка моей любимой настойки «Спотыкач», жареный кусок мяса, огурчики, банка крабов. Отварил и картошечку. Все было чин-чином. «Вы знаете, Ферд, после вашего ухода мы посидели немного и разошлись. Знаете, я очень любопытная девочка, и меня очень заинтересовало, как вы живете, вот я и пришла. Моя тетя сегодня работает в ночную смену, и дома мне находиться скучно. Вот я и пришла». Я ей сказал, что с удовольствием проведу с ней время и спою что-нибудь, что она с удовольствием послушает.

У нас есть целые три часа до прихода мамы. Мы славно попировали, и затем я несколько раз при песнях Есенина выжал из нее слезу. Ощущение у нас обоих было, что мы знаем друг друга сотню лет. Время прошло быстро. Должна была прийти мама. «Ферд! Знаешь, давай поедем ко мне. Тетя вернется к десяти часам завтрашнего дня. Ты согласен?» Вот это да! Я же зашел за спичками… Мне не пришлось бродить вечерними часами в поисках чувихи. Птичка сама прилетела ко мне и стала с моей раскрытой ладони склевывать зернышки. Да не какая-то птичка воробей, а сказочная жар-птица. Ну, сказка, да и только. Мы поехали куда-то за Таганку. Там был домик деревенского типа. В те времена застройка только началась, и множество деревень было вокруг Москвы. Оксана быстро замесила тесто, и через три часа на столе стояли вареники с творогом и каким-то вареньем. Впри-дачу появился шмат сала и настоящая горилка.

Мы все быстро съели и бросились друг другу в объятия. Боже мой, какое тело, какое тело прикасалось ко мне, какие руки с пухлыми ямочками на локотках, какие пальчики скользили по мне! Ее круглое личико с карими глазами и льняными волосами прикасалось к моему лицу. Какие пальчики и мизинчики на ногах, короткие и пухленькие. Целовать, целовать, целовать…

Мы оба без всякой прелюдии оказались в том сладостном положении, в котором оказались. Я лежал, прильнувши лицом в женскую тайну. Она лежала, прижавшись лицом к мужскому естеству. Я обследовал каждый миллиметр того, что было между ее чудесных половых губ, продвигаясь от входа в ее влагалище к клитору, который чуть-чуть приподнимался маленьким бугорком. Она исследовала меня, страстно целуя и погружая меня в свой рот. Мы оба сгорали от страсти. Какое счастье, что это был отдельный домик. Мы могли кричать, стонать, смеяться от счастья — два слившихся в одно страстных существа. Мы оба кончали и через кратчайшее время, не меняя положения, снова кончали вместе. Тело, ее тело было словно упругий мяч, ее кожа, насыщенная солнцем, была упруга и тепла. Наконец, мы вернулись в положение, при котором мое лицо оказалось рядом с ее лицом. Поцелуи, долгие поцелуи, когда язык переплетается с языком, были бесконечны.

Я поймал себя на мысли, что мне будет очень горько, если это наслаждение закончится. Но, к счастью, это длилось часами. Я совершенно не понимаю, что такое женщина! Из почти сотни женщин, с которыми я погружался в секс, каждая была абсолютно индивидуальна.

Были с маленькими грудями и с огромными и обвислыми. Были бледные и загорелые. Были такие, во влагалище которых я проваливался, были такие, которые внутри себя, как кольцом, сжимали мой член, не просто сжимали, а как-то втягивали в себя и крутили его.

Были такие, что лежали как бревно, ничего не желая и не умея сделать что-то для партнера. Были такие, с которыми можно было говорить о литературе или об искусстве. Были такие, с которыми не о чем было говорить.

Были такие, которые просили все выражать в устрашающем русском мате во время секса. Были такие, которые во время секса щипали за кожу или лизали, как собаки, ладонь руки. Всякие были. Но скажу откровенно, одинаковых никогда не было. В каждой из них в проявлении секса была таинственная изюминка.

Оксана была вообще исключением из правил. Ее довольно большая шелковая грудь стояла так высоко, что, кажется, поставь туда чашечку то она бы стояла на ней, и кофе внутри даже и не шелохнулось. Ее живот и лобок были неописуемо молоды, упруги и чувственны. Как она предохранялась, я не знаю, но мне все было разрешено. Две недели продолжались наши радостные встречи. Я и она делали все, чтобы раздобыть место для свиданий. И каким-то чудом у нас все получалось. Как все в жизни странно происходит.

За эти недели пребывания в Москве Оксаны не было минуты, чтобы я не хотел ее увидеть, расстегнуть лифчик, снять трусики и лечь рядом с ней. Я просто дрожал в ожидании встреч. Но я в нее не влюбился, как в Седу, Веру, Галю, а потом в мою жену. Оксану после нашей прежней встречи Оксаной я не называл. Называл ее Куколкой. Ее физические данные не шли ни в какое сравнение с москвичками. Это был идеальный организм, и в придачу к нему — изумительный характер, необычайная легкость, правдивость и отсутствие жеманства в поведении. Ее редкостное понимание Секса и ее проявление понимания своего мужчины просто поражали. Эй вы, лысые сексологи, много рассуждающие о Сексе, а на поверку ничего в нем не понимающие! Ведь для того, чтобы рассуждать о Сексе, самому нужно поиметь сотни женщин. Ведь говорили древние: «Все познается в сравнении». То, что мне и моим четверым друзьям пришлось пережить в погоне за Сексом, выдано было в те годы минимальному количеству молодых людей.

Только крупные города давали такую возможность, да и то частенько тем, у кого были деньги. Нам повезло, что мы родились в Москве и были молоды после смерти Сталина 5 марта 1953-го года. Если бы этого не было, ну, прожили бы жизнь обычного совка. Поимели, наверное, перед женитьбой две-три женщины, ничего в них не поняли, и пришлось бы помирать в полном неведении, что такое женщина.

А ведь дело не только в сексуальных отношениях с ними. У нас каждая женщина была предлог пить, гулять, работать, веселиться. Каждая женщина одаривала нас чудесными подарками, которые таинственно запрятаны в глубине ее тела. Мы же не были известными актерами или богатыми людьми. А получили почти все, что имели и они. Нам просто повезло.

Пришло время расставаться с Оксаной и ее сестрой. Было тяжело, душа рвалась и пропадала в тоске.

Но время все лечит, и, слава Богу, мне не пришлось пережить тяжелейшие моменты в жизни — расставание с теми чувствами, которые я имел с тремя женщинами, с теми, которых любил и потерял. Слава Богу, что пришла та Любовь, с которой я живу больше, чем полвека. Через три года после того, как я расстался с Оксаной, краем уха я услышал, что обе сестрички вышли счастливо замуж и у них родились чудесные ребята. Счастья вам, дорогие!

Здравствуй, Москва!

Через бесконечное количество зим и весен, летних веселых дней и осыпающих золотом осеней как бы мне хотелось снова постоять на родной улице Горького — «Бродвее» и посмотреть на новую жизнь. А может, и случится чудо, и я, пройдя от Охотного ряда к Юрию Долгорукому, как во сне услышу голоса любимых мной друзей, снова услышу обиды от Ирочки, стоящей около памятника. Я пройду сейчас наверх к Пушкину мимо изумительных стройных лип, растущих из красивых кованых решеток, если все это не уничтожено. Прошло ведь 18 лет со времени моего отъезда. Время превратило моих друзей в опытных пожилых людей. Женя-аккордеонист стал крупным дирижером в Америке. Саша — специалист в области электроники, работает в Силиконовой долине. Виктор, к несчастью, спился и умер. Я стал писателем, пишущим прозу и поэзию. Володя Кузьмин — крупным дипломатом. Удивительно, что все мы четверо живы. Женаты много-много лет на единственных женах, У нас есть дети и внуки. Постоять бы перед домом, в котором 15 июня 1957 года в день X прошла незабываемая пьянка пяти неразлучных друзей. Постоять бы в родимом дворе и побыть там, где тебя любили три женщины, а ты любил их. На глазах у меня, не спрашивая разрешения, выступает слеза. У меня, у мужчины.

В один из прекрасных летних дней, во второй половине дня 1994 года из дорогого отеля «Националь», из окон которого виден Кремль, через стеклянную вращающуюся дверь на улицу Горького — Тверскую — «Бродвей» — вышел иностранного вида человек, по виду принадлежащий к миру искусства. Голова его была седа, и волосы были аккуратно собраны на затылке в косичку.

Одет он был в дорогой костюм темно-синего цвета, на ногах — модные изящные ботинки. На руке — золотой «Ролекс», подарок сына на 60-летие. Невысокий, хорошего спортивного телосложения, он выглядел моложе своих лет. В кармане пиджака лежал бумажник, в котором были десять купюр достоинством в 500 немецких марок. В отеле он разменял одну из них на рубли и получил толстую пачку денег — примерно 1,5 миллиона: ничего не поделаешь — инфляция! Человек, видимо, очень хорошо знал эту улицу. И это была правда. Он уехал из Москвы в эмиграцию, с женой и сыном 13 лет. С тех пор прошло долгих 18 лет, и его неудержимо влекло желание снова посетить родной город, в котором он прожил до сорока двух лет, пока не уехал, чтобы снова окунуться в юные годы. Память, сладкая и горькая до слез, заставила его это сделать. Выйдя из отеля, он повернул налево и пошел вверх по левой стороне улицы по направлению к площади Пушкина. Память, щемящая сердце и толкающая кровь в виски, не давала покоя. Он с удивлением смотрел по сторонам и не узнавал родные места. По улице, дымя плохими моторами, шли потоком автомобили советского производства, производя очень большой шум, почти предельный для слуха.

Батюшки мои, а это что такое?

По всей длине чудесной улицы больше нет стройных тридцатилетних лип, обрамленных чудесными чугунными решетками. Деревья срублены, а остатки сломанных решеток валяются на земле вместе с другим мусором — грязным тряпьем и обрывками бумаги. Ладно, вырубленные липы и бардак.

А это что за новое явление?

По всей улице стоят сотни кое-как сляпанных ларьков, внутри которых мелькают хитрые лица продавцов. Это же не Москва, это — Каир или какая-нибудь африканская столица. Они заполнены поддельными сигаретами, поддельным вином самого худшего качества, какими-то фальшивыми музыкальными кассетами и прочим хламом. По всей улице стоят грязные автобусы с надписью «Обмен валюты». В них сидят охранники с автоматами и кассиры, которые с ловкостью фокусника принимают драгоценную валюту, обменивая ее на ничего не стоящие рубли. В основном, эта валюта приходит от иностранцев. Москвичам же, как и другим гражданам, населяющим огромную страну, иметь валюту иностранных государств категорически запрещено. Валюта теперь называется «УЕ», то есть условная единица. Нищета, нищета вылезает отовсюду. Между ларьками стоят пожилые люди, в основном, бабушки. Они достали где-то пустые ящики из-под продуктов, расстелили на них мятые газеты и разложили пучки зелени, несколько картошек и грибы. Там же стоит множество людей, которые держат в руках ношеные вещи, которые редко у них покупают. Старушка вертит в руках пару кусков мяса, давно обветренного, и перекладывает их с места на место. И никто не знает, что это за мясо. Может, собачатина, может, это кошачье мясо — этого ты не узнаешь, слава Богу. Если тебе повезет, то ты купишь козлятину. Между ними крутятся и вертятся таджики, узбеки и прочие приезжие. Наш незнакомец подходит к телеграфу. Раньше, во времена его юности, вход в Телеграф представлял собой очень веселое зрелище. Там толпились молодые грузины в огромных кепках, и их красивая речь разносилась далеко. Эти кепки были знамениты тем, что имели огромный козырек, который москвичи называли «аэродром».

Нет этой живой кавказской публики. Тоска и грусть.

Вот огромный дом, в котором жил когда-то друг нашего «иностранца» Серов. Он был сыном министра МВД, сталинского сатрапа. Серов «занимал» антикварную книжку в библиотеке отца. Друзья продавали ее на Арбате. А затем покупали бутылочку вина. Или, за неимением таковой книги, собирали пустую тару и сдавали в магазин.

А вот и дом, где жил друг Володя Засядько — сын министра угольной промышленности. Эти дома, отделанные лучшим карельским гранитом, строились во времена детства нашего гостя, когда ему еще было 14–15 лет. Изголодавшие немецкие пленные солдаты строили этот дом с немецкой тщательностью. Подлец Сталин, несмотря на то, что они строили для него такую красоту, не кормил их. Мальчишки, сами полуголодные, приносили им невесть откуда взятую плесневелую корочку хлеба, а они дарили им ножики с цветными ручками из плексигласа.

Особенно они дружили с одним мальчиком, так как он рассказал им, что его папа немец, и зовут его Фердинанд. Еще рассказал, что его убил Сталин. Этот мальчик напоминал пленным родину, и они часто, гладя по белобрысой голове, плакали. Еще на стройке, как ни странно, была чудесная трава, которая росла в изобилии. Ребята называли ее «барашки».

Теперь приезжий человек знает, что это была трава типа «брокколи». Ее крупные семена были тогда очень вкусными и полезными. Вдоль улицы были огромные котлованы, в которых пленные и построили эти чудесные крепкие здания.

А вот и красный Моссовет. Московская мэрия, по сторонам обрамленная красивыми коваными решетками-заборами. Поворот налево, и иностранец стоит перед родным домом, в котором родился. Каждый человек наверняка знает, что рождается в душе, когда после многих лет разлуки он стоит перед домом, в котором родился и который теперь пуст и мертв для него. Долго перед ним не постоишь, так как накипают слезы и душат рыдания. Подожди еще немного, человек, и в твоих ушах раздастся голос покойной мамы: «Сынок, иди кушать». Этот голос вырывает его из стайки играющих мальчишек, и он, прерывая игру, идет домой.

О, если бы прозвучал опять любимый голос. Но этого не случится. Время — все разрушающее время. Седой человек уходит от дома в волнении и опять перед ним главная улица. Поворот налево, и через десять шагов подъезд книжного магазина, с которым связана потерянная огромная любовь. Ведь перед этим он очень страдал из-за потери любимой Седы, и в страшном одиночестве в безысходной дождливой ночи стоял в двадцать три года в 1957 году в этом подъезде. Стоя там, в паре десятков метров от своего родного дома, он вспоминал, как милиционер держал его крепко за руку, чтобы отвести в «обезьянник». И как по трубе змеей сползала девчонка, которая убегала от любвеобильного Джованни — итальянца, приехавшего на фестиваль молодежи.

Внезапно появляется веселое лицо девчонки, которая «делала любовь» с Джованни. Она ждет появления маленького итальянца, о чем и сообщает. И вот в подъезде книжного магазина он вновь переживает чудесный момент, когда из дождливого тумана появилась Галя, к которой у него возникла огромная Любовь — всего за пять часов знакомства. И все его переживания, когда он утром обнаружил ее исчезновение навсегда. Его мысли прерывают немыслимый шум автомобилей и голоса торговок. Город становится непригодным для жизни. Он только пригоден для выживания. В нем по ночам, как рассказывали москвичи, часто раздаются выстрелы из-за каких-то разборок криминальных элементов, которые расплодились во множестве.

А вот через 200 метров, напротив памятника Пушкину — магазин «Армения». В магазин он не входит, слишком больно переступить его порог. Мастерская Коненкова, видимо, закрыта. Окна заклеены газетами. Художник умер — жалко ушедшую великую жизнь. Иностранец пересекает улицу и подходит к памятнику Пушкину. Затем он кладет цветы на постамент, и, чтобы никто не видел, кланяется своему другу, который на протяжении многих лет был своеобразным свидетелем его волнительных свиданий с девушками и явно поощрял его сексуальные приключения.

Теперь иностранец идет по родной улице, медленно двигаясь в обратную сторону, к Красной площади. А вот на углу — киоск, в котором продают газеты и журналы. Когда-то дрожащий от холода десятилетний мальчик-пятьдесят лет тому назад стоял в огромной очереди в пять часов утра для того, чтобы купить десяток пачек папирос «Беломор Канал» и десяток газет на последние деньги. Затем несколько часов он стоял на улице и продавал газеты и папиросы поштучно. Он вспоминает, что покупали эти вещи нищие люди, видимо, жалевшие оборванного дрожащего мальчика — дело происходило перед окончанием войны в 1944 году.

Дом Всероссийского театрального общества. И в голове у седого человека возникает прелестное личико Зои № 4, которую он увел от барабанщика Семена. Услужливая память показывает иностранцу эту девушку почему-то стоящей перед ним в ее женском прекрасном естестве. А вот еще повод для волнения. Рядом с Елисеевским магазином должен быть домик, в котором жил Сема-барабанщик, из постели которого он вытащил такое совершенство. В ушах звучать слова Зоечки: «Мне кажется, я вас полюбила, и что я сейчас должна делать?» Но нет этого домика, и нет больше Зоечки, нет наивной чистоты в отношениях. Лип тоже нет. Может быть, кто-нибудь скажет, что в Берлине на «Унтер ден Линден» после ужасающей прошедшей войны нет лип. Нет, никто не скажет, потому что они есть. А вот в той ужасающей бардачной стране наш знакомый их не видит. Как по весне они шумели над головами гуляющей молодежи, и в летние поры одаривали желтым липовым запахом! И как они ранней весной радовали распускающимися изумрудными почками!

Он идет дальше и входит в «Филипповскую булочную» — кормилицу во время войны и ужасного голода, устроенного Сталиным с 1945 по 1950 годы. Он входит и не видит малыша, сидящего под прилавком и жадно собирающего крошечки хлеба. Если они, к счастью, упадут.

Вот и гостиница, из которой Сталин послал на смерть сотни немцев-коммунистов, в том числе и его отца. Еще десяток шагов, и он на том месте, где в 1956 году Ирочка высказала свои обиды по поводу конфет и цветов, которые иностранец ей не подарил. Опять, как и тогда, перед ним она стоит голая с прелестной родинкой на груди. Несколько шагов к центру, к памятнику Юрию Долгорукому, и пришелец опускает свои глаза вниз, как бы ищет следы, которые могли бы быть вдавлены в асфальт его четырьмя друзьями, стоявшими на этом месте.

Но это не аллея героев в Голливуде. Нет друзей, и нет следов на этом месте. Из-за глубокой нелюбви к позорной системе все они растворились в других странах и для родины-Москвы они такие же иностранцы, как и он. Воспоминания тревожат, волнуют. И наш знакомый идет дальше.

Память безжалостно и нетерпимо ранит, не дает покоя. Вот и второй кормилец — магазин «Кишка». Витрины пусты, только синие банки со сгущенным молоком. Нет в них тысяч банок с крабами. Зато стоит очередь за примитивными продуктами. На улице стоят сотни ларьков с сигаретами, плохим дешевым вином и кассетами с музыкой. Народ совсем обеднел к 1994 году. Прохожие очень плохо одеты. Нужда, нужда. Достояние государства разворовывается непорядочными правителями. Деньги переводятся в офшоры. Строительства государства не видно и не слышно. Наш иностранец — прозорливый человек. В обменном пункте он обменял 500 марок на несметное количество русских рублей. Речь идет об инфляции, о миллионах. Ничего не поделаешь. Россия ищет свой путь к выживанию.

Иностранец вглядывается в лица прохожих, особенно в лица проходящих, вернее, бредущих по тротуару интеллигентных старушек. Он знает, что они не способны торговать, в отличие от простолюдинов, и дает им деньги. Многие в ужасе отказываются от милостыни из-за гордости. Но здесь наш знакомый — не иностранец, он — русский человек. И все видит, и все понимает. Деньги, к счастью, постепенно тают, идут, куда надо. А в те тяжелые времена они помогут как-то перекрутиться на месяц. Он тоже небогатый человек, но делает, что возможно. Постояв на этом святом для него месте своей прошедшей молодости, он резко поворачивает лицом к Моссовету и, перейдя улицу, снова входит в переулок, где родился.

Вниз-вниз по улице Станкевича. А вот и она — банька. Пар идет из труб. Москвичи моются, как и пятьдесят лет назад. Но нет на крышах его друзей, жадно глядящих на моющихся женщин, нет мальчишек, которых тянуло на крышу, как магнитом. Напротив баньки — маленькая красавица-церковка, в которой, к удивлению, в самые страшные сталинские времена служба не прекращалась. Иностранец, купив свечки, входит внутрь и молится за оставленную Родину — мать — мачеху и за всех, кого он знал и любил.

Сердце его успокаивается, и он плачет благодарными слезами. Затем опять возвращается и идет вниз по главной улице своего детства и юности.

Магазин парфюмерии. Глядь — не все исчезло. Стоят-стоят наглые спекулянтки с дорогими духами, а милиция, как и давным-давно, их не трогает.

Теперь магазинчик, где мой папа выпивал бокальчик шампанского и закусывал шоколадной конфеткой. Интересно, что бы сказали друзья нашего иностранца, если бы увидели, что происходит на их родной улице в это предвечернее время. Прежде чем войти в магазин, наш московский гость внимательно посмотрел в направлении Охотного ряда. Его глазам предстало удивительное зрелище. По всему тротуару длиной примерно в 300 м стояли молодые девушки лет 18–21. Стояли они не поодиночке, а группами в три-четыре человека. Все они были в мини-юбочках, коротких до «нельзя». Сверху на них были блузки с большим вырезом, на ногах — туфли на высоченных шпильках, многие из которых были металлические, видимо, отражение капризов моды. Такого количества интересных девочек гость никогда раньше не видел. Запахло сексуальными услугами, которые оказывали эти полудевочки-полуженщины. Он подошёл к одной группе. Девушки стали с интересом оглядывать его. Думая, что он иностранец, переговаривались с матерком. Особенно, как показалось этому человеку, они оценивали золотой «Ролекс» на его руке, подарок сына. Хваткий взгляд у этих молодых созданий! Так как пожилой человек стоял недалеко от их стайки, он отчетливо слышал, что они говорили, не стесняясь, принимая его за иностранца, не понимающего русскую речь.

— Девочки! Смотрите, может, этот старый козел возьмет одну из нас, а может, и парочку для вящего удовольствия. Часы на нем зашибись, да и вообще, видно, не бедный, раз десяток тысяч марок носит на руке. Сообразил, куда привез!

Старый козел был писателем и никогда бы не стал в своей книге писать главу о банальных представительницах древней профессии, но написал эту главу, так как услышанное им потом было весьма интересно.

— Девочки, сделаем так. Поговорим с Васькой, и когда дед начнет с кем-нибудь из нас возиться, он ворвется в комнату и закричит, что изнасилована его сестра. Тогда часики, да и все деньги, которые были при нем, будут наши. Иностранцы — страшно пугливые, да чего говорить — сами знаете. А вот он и идет к нам…

Все услышанное удивило иностранца. Мало того, что любовь стоит денег, тут ещё запахло грабежом. Он подумал про себя, что многим настоящим иностранцам следовало бы заняться изучением русского языка, если они хотят позабавиться с русскими проститутками.

— Привет, девочки!

— Здравствуйте!

Завязался разговор. Начиная его, пожилой человек спросил одну из них, самую симпатичную: «Сколько берешь?» «50 марок», — был ответ.

Удивительно, как объединяются цены на секс с немецкими ценами. Наверно, как и мода, взаимное быстрое проникновение.

— Куда и как поедем?

— А у вас есть куда?

— Нет. Я здесь гость.

— Тогда сделаем так. Возьмем такси, с нами будет наш начальник. Он проводит нас до нужного места, и через обговоренное время приедет за мной. Только вы должны запомнить, что час со мной стоит 50 марок.

Пока они разговаривали, иностранец видел, что к девушкам подкатывали машины, и мужчины, сидящие в них, что-то обговаривали через окно. Затем одна или две девушки садились в автомобиль. Туда же садился сопровождающий их сутенер. Разговорившись с одной из девушек, московский гость узнал, что девочки на этой панели собрались со всей России. Нужда и нищета заставили их стать проститутками. Большую часть денег они отправляют своим бедствующим родителям, сестрам и братьям. Лена, как звали одну из них, прониклась сочувствием к человеку, который прошел по развалинам своей юности, и рассказала, что 20 ДМ забирает хозяин, дающий им крышу — какой-то милиционер, 10 — сутенер, а 20 ДМ остается ей.

— Вот пропущу пятерых за день и считайте, сколько останется мне.

Недалеко стояли трое молодых людей, лица которых симпатии не вызвали, и прислушивались к беседе. Еще она рассказала, что живет в комнатке с пятерыми подругами, что их часто бьют для острастки, в общем, приходится нелегко — особенно по «субботникам».

— А что это такое? — заинтересовался фраер [12].

Девушка матом не брезговала и со злостью рассказала, что их раз в месяц привозят в отделение милиции, где собираются несколько десятков милиционеров.

В этот день приходится бесплатно обслуживать четверых-пятерых деятелей подряд, да еще и получать оплеухи.

— Да это не так обидно. Знаете? — она показала в направлении «Националя». — Там сейчас сидят бляди, которые получают за ночь по 1000 ДМ. Заразы. Вот бы туда попасть, в этот разряд элитных проституток. Но без связей — не попадешь. Так и останусь вечно под угрозой заболеть СПИДом или сифилисом. Нас ведь подбирает всякая сволочь. Мы ведь — уличные проститутки.

Оказалось, что женщины из «Националя» имеют своих покровителей, которые предоставляют им шикарные квартиры с обстановкой на постоянное жительство. Клиенту дается гарантия, что они здоровы. Врач постоянно следит за этим. Проститутки вращаются в высшем для России обществе, получая богатую клиентуру.

Больше одного мужика проститутка за ночь не имеет. Их красоту и здоровье сутенеры ревниво оберегают. Когда спят с ними, то часто можно услышать: «Ты что, оборзела? Посмотри на свои руки, что-то мышцы отвисли, жопа провисла, да и кожа дряблая. Смотри, блядь, срочно исправляй недостатки, а то быстро у меня на панель пойдешь». И идут, и в страхе исправляют своё тело, а то гляди и вправду окажется на панели с дешевыми, наглыми деревенскими проститутками. По этому «фитнес-центры» набиты красивыми девочками.

— Нет. В «Националь» не попадешь, — горько вздыхает собеседница.

Господи! Каким счастливым почувствовал себя московский гость-«иностранец», когда вспомнил, какую счастливую молодость он когда-то прожил, стоя на том же самом месте, где была сейчас на месте греха, нищеты и унижений местная проститутка Леночка.

— А ну их всех на хуй, — в сердцах говорит проститутка. — Ну, что? Давайте прощаться, а том мне попадет.

В стороне стояли сутенеры, видимо, недовольные, что их подопечная долго болтает.

— А знаете, я бы с вами не поехала даже за двойную плату.

— Почему? — последовал вопрос.

— А потому, что все бывшие русские — теперь эмигранты — приезжают сюда в гости, изголодавшись по сексу. Трахают все, что ползает и шевелится. Ведь заебете насмерть. Поэтому и не поеду хотя говорю вам это зря. Сама вижу, что не поедете.

— Ну и ну, — думает гость. — Вот это комплимент, как в воду глядела девчонка. Если бы поехал, могло бы так случиться, несмотря на то, что девушка сказала, что у нее внизу все болит.

Но он и вправду не поедет. Потому что любовь за деньги ему отвратительна.

— Боже мой! — думает гость — Какое раньше было счастливое время для молодежи, хотя были ужасающая бедность и нищета. Но среди всего этого не было нищеты духа.

Попрощавшись, он заходит в магазин, где когда-то стоял его отец и выпивал бокал шампанского с конфеткой.

Смотри — чудеса. Магазинчик пуст: нет ни шампанского, ни конфет. Голые полки, нищета, нищета. И вот человек с седой головой, кажется, еще больше поседевший за время своей прогулки, стоит в переходе метро, где в 1955 году он встретил свою первую женщину. Он думает о том, что тот большой ключ, украденный ею, до сих пор висит у нее на стенке. Мужчина облегченно вздыхает. В западной жизни за 18 лет эмиграции он стал чутким и обязательным.

В такси — скорей в такси! И на старый Арбат! Вернее, туда, где от него что-то осталось.

Стоит на том месте, где споткнулась и упала Верочка, стоит и плачет.

Не слишком ли часто плачет мужчина? Нет, не часто. Он плачет от понимания утраты его прошлой жизни, он оплакивает потерю Любви. Иностранец за время «длительной эмиграции» узнал о судьбе своих друзей и о смерти своего друга.

Такси! И на кладбище к Виктору.

Неухоженная могилка с наклонившимся над ней деревцем. Спи, Виктор, спокойно. Ты налюбился, ты наелся сексом, ты получил в жизни одно из самых больших наслаждений, которое только может быть. Жалко, что ты не сумел выбраться из этой нищей жизни. Даже больше, рабской жизни, которую в молодости скрашивала молодость, спился и умер. Мир праху твоему и царствие тебе небесное!

Иностранец вернулся в «Националь», пошел в бар. Был вечер. Вечно шумящая Москва осветилась кое-где неоновыми рекламами. Бар заполнен мужчинами и проститутками. Приглушенно звучит хорошая музыка. Уют и тепло, негромкий говор. Девицы стараются вовсю понравиться иностранцам. Коверкая английский, они о чем-то говорят с ними. Наш знакомый выпивает 150 г коньяка и поднимается в свой номер.

Неспокойно и грустно на душе. Тяжело. Алкоголь делает свое дело. Он засыпает. Завтра — Белорусский вокзал и поезд в Германию.

Утром он выходит из «Националя». Беглым взглядом осматривает улицу и понимает, что вчера он прошел по руинам своей молодой жизни, прошел по ней, словно разрушенной атомной бомбой. По прежней Любви. Понимая это, он все равно счастлив. Потому что его память снова возвратила его туда, куда невозможно вернуться. Сейчас он поедет на свою вторую родину которая дала ему и его любимой жене счастье быть свободными. Он знает, что больше никогда не вернется домой в Москву. Сев в вагон, он достает фляжку коньяка, выпивает ее и ложится на полку купе. Прошептав, «Прощай, Москва, прощай навсегда!», закрывает глаза.

Поезд тихо трогается с места. Но он этого не слышит и не замечает.

Жизнь — в погоне за сексом

Воплощённая невинность Медведев А. — 1985 г.

Историки утверждают, что у великого Казановы было не больше тридцати женщин. Мне его жалко. Бедный, бедный Казанова! Пишет тебе, глядя на небеса, в которых витает твоя Бессмертная Душа, новый Казанова середины двадцатого века. Почему я сравниваю себя с тобой? А потому, что с самого рождения я, как и ты, был обречен на бесконечную погоню за самой таинственной и самой труднодосягаемой Сущностью, которая называется Секс. В конечном итоге мы стремимся с тобой к одному и тому же. Но тебе было неизмеримо трудней, чем мне. Попробуй, доберись через ворох одежды из трех-четырех платьев. Да еще при этом тебе грозит запутаться в панталонах, кружевах и еще черт знает в чем. А ведь то, что тянет нас, как магнит, вдобавок расположено между ножек, которые женщина частенько не хочет раздвигать. Ну вот, когда сброшена одежда, коварная сущность женщины может передумать, а может вернуться муж. Да мало что может случиться. Когда ты впервые овладеваешь новой женщиной, ты — это не ты. Возбуждение и желание сотворить Секс просто сносит тебе голову. И вот, когда ты направляешь свой член, может быть, сам или с помощью любовницы, к желанному входу, где притаился Секс, то он упруго входит в самое таинственное — в горячую, ждущую плоть женщины. Ты весь истекаешь желанием и частенько дрожишь. Твое внутреннее состояние зависит от твоей сексуальной природы, от степени ее развитости. И вот твой член охватывает то, что невозможно выразить в словах. Женщина просто всасывает тебя внутрь — туда, откуда ты появился на свет. Все клеточки твоего члена и все клеточки женского влагалища соединяются друг с другом в страстном и могучем желании. Счастье, если вы анатомически и физиологически подходите друг другу, тогда между вами происходит то, что дарит его величество Секс. Если нет, то мечта многих мужчин — под любым предлогом утром убежать от любовницы. А она, глупая, не понимает, что мужчина просто провалился в нее. Она же продолжает его уговаривать не спешить уходить, это не очень умно. Поэтому с одними спят, а на других женятся. И вот, когда ты упираешься головкой члена в матку женщины, происходит взаимный взрыв страстей. Но очень часто это происходит только со стороны мужчины. Многие женщины не чувствуют этого великого момента слияния, изливания друг в друга того, что приводит к возрождению жизни. Она холодна, лжива и фригидна. Влагалище ее сухо. Она вас не любит. Бегите, да побыстрее, от нее. Таких невозможно научить Сексу. Они душевно бесплодны. А если вы такой дурак, что женитесь на ней, то беда для нее и для вас. Вы вечно будете бегать на сторону от нее, быт заест, и вы будете вечно ссориться, причем иногда не понимая, в чем глубина вопроса. Нет ничего на свете могущественнее Секса. Ни еда, ни спорт, ни искусство в сотой степени не отражают глубину желаний человека. Отсюда миллионные убийства, ревность, зависть и все самое дурное на свете. Только Секс, основанный на Любви, делает чудеса, и только он освящен высшими силами. Итак, вперед — по таинственным дорогам Секса.

Для вас может случиться так, как бывает весной. После долгой зимы вдруг начнут сбегать с горок снега, обнажая коричневую землю, лишенную жизни. И вдруг — смотри, через неделю на этом взгорке начинают прорастать прекрасные подснежники и крокусы. Застывшая и голая земля вдруг покрывается цветистым, благоухающим персидским ковром из этих цветов. Мужчина, будь терпелив и разборчив. Придет та пора, когда ты встретишь Любовь и встретишь благодатный Секс, весь утонувший в Любви и признательности к своей избраннице. Это обязательно произойдет. Но так не случается часто. Секс, к сожалению, идет по очень тернистой дороге.

Сплошь и рядом, как случилось у меня, Секс был просто плотским совокуплением на уровне животных. Это было непреодолимое влечение тела к телу. Ну что было поделать мне в этой ситуации? Это была, благодаря молодости, очень тяжелая и неизлечимая в своем роде болезнь. Но эта болезнь была к счастью для женщин, с которыми я имел дело, благодатна. Вспоминайте меня, дорогие женщины, вспоминайте то, что было.

Москва, далекий 1937 год. Детский сад, куда каждое утро отводил меня мой старший брат Георгий. Мы выходили из нашего подъезда в центре Москвы и ехали на трамвае до Зубовской площади, где находился этот садик. Мне, малышу, особенно зимой, страшно не хотелось вставать в 6 часов утра. Было темно, неуютно, за окнами падал снег. Я плакал и не хотел одеваться. Как мама одевала меня, не знаю. Но помню, каждый раз со скандалом. Мне три года, и я не хочу в сад. Но в один прекрасный день все вдруг переменилось. Я стал сам просыпаться и просить маму скорей помочь мне одеться, заявляя, что очень хочу в садик, чему она страшно удивлялась. А причина была проста. За обедом я сидел рядом с девочкой, но кушал, держа ложку в левой руке. А правую я засовывал ей под трусики и наслаждался теплой влагой между ее ногами. Воспитательница заметила это, пришла к нам домой, и мои руки до плеч смазали йодом, сказав, что без этого они отвалятся. Теперь я знаю, ничего не отвалится. Девочке было хорошо, мальчику тоже. Так закончились мои первые сексуальные отношения. Почему я это делал — не знаю. Но до сих пор, через 75 лет, ощущение свое помню. А ну-ка, скажите, что сказал Зигмунд Фрейд в середине 19-го века, что сказал великий психолог и знаток Секса? Что, не знаете? Не буду испытывать ваше любопытство.

А сказал он вот что! «Секс сопровождает человека со дня его рождения до самой смерти». Странно, но это абсолютно так. Он был совершенно прав. Независимо, сколько вам лет — 20 или 90 — вас редко или часто посещают сладкие эротические сны. Скажу — чудесным образом, даже волшебным, вы переноситесь в прекрасные времена юности и находитесь в объятиях своей мечты. Вас целует и обнимает молодое существо. Вы снова молоды, в вас бушует всепоглощающая страсть, сжигающая вас любовным огнем.

Вы просыпаетесь с улыбкой на устах и благодарите провидение за то, что оно прислало вам сон, особенно — цветной. Вы не развалившийся старик или старуха. Вы снова юны и полны жизни. Примером этого является моя жена, с которой я прожил 53 года. Иногда, правда, лежа, она говорит мне с улыбкой, причем счастливой: «Дорогой! Я сегодня видела такое-такое!» Дальше она молчит. Я знаю, что она видела себя в моих объятиях, когда испытывала высшую ступень оргазма в тот же самый момент, что и я. Видела и ощущала незабываемое наслаждение, которое было много лет назад, когда мы были молоды и беспечны. А может быть, моя любимая жена вспоминала о поцелуях в молодости до меня. Этого я не знаю, да и не спрашиваю. Что касается меня, то я довольно часто вижу сексуальные сны, причем иногда цветные. При этом меня охватывают необыкновенно сладкие ощущения после таких снов. А ведь мне уже семьдесят семь лет.

Вот что такое Секс. Прав был старик Фрейд. Жена моя, безупречная женщина, которая в свои двадцать четыре года была девушкой, такой она мне и досталась. Что она видела, подчеркиваю, я не знаю, но что она почувствовала, твердо знаю. Но сны проходят быстро, наступает быт, и чем вы старше, тем больше он отдаляет вас от тех счастливых времен.

Ну вот, книжка, которую вы сейчас читаете, дописанная до половины, попала в руки моей жены. А в этой половине я успел описать мою личную сексуальную жизнь, прошедшую в шестидесятых годах прошлого двадцатого века, и приключения с моими четырьмя любимыми друзьями. Нам в то время было примерно двадцать четыре — двадцать пять лет. Мы были молоды и свободны. Недавно я узнал из личного интервью великого актера де Ниро, что он имел близость почти с тысячью женщинами, преимущественно с черными, впрочем, как и многие наши знаменитые актеры с белыми женщинами. Думаю, не в таких количествах, как у этого «Гиганта Секса», но, видимо, в достаточном. Теперь, оказавшись вдруг в старости, мои друзья могут гордиться тем, что если поделить 1 000 на 10, то получится у каждого из нас достаточное количество поцелуев, объятий и Секса. Правда, иногда очень жалко, что мы не догнали многих «корифеев» по этим делам. Мы же не были великими артистами, да и условия были другими. Все было весьма нелегко, так как не было денег на подарки и рестораны. Мощные гормоны, особенно в весенние или летние месяцы, выводили молодежь на улицу, чтобы знакомиться друг с другом.

5 марта 1953-го года умер Сталин и оковы, опутывающие молодежь, спали с души и тела.

А времена при жизни Сталина были весьма нелегкими. Все жили в коммунальных квартирах, и вполне могло случиться, что злопыхатель-сосед мог побежать в НКВД [13] и донести, что он слышал, как на сборище в квартире рассказывали антисоветские анекдоты. Вполне можно было загреметь в Сибирь. Если бабушка захотела навестить внучку или внука, она могла это сделать днем. Если же она не была прописана в этом доме, то возможность ночевать с внуками отпадала, конечно, если бы какой-нибудь сосед донес на нее. Но эти времена миновали. Мы стали жить в эпоху «хрущевской оттепели». Но две главные проблемы для осуществления сексуальных влечений были: отсутствие свободной комнаты и денег на бутылочку вина.

Молодежь осваивала подъезды и подворотни, вечернее время в парках тоже принадлежало нам. Любое время, свободное от работы, нами использовалось вовсю, если родители, как мы их называли — предки, исчезали из дома часика на три, на четыре. Ну вот, когда 25-го марта 2012-го года половина этой недописанной книги случайно попала в руки моей жены, по дому прокатился «цунами» не хуже японского. Находясь в необъяснимом для меня волнении и гневе, она кричала, что сожжет эту книгу к чертовой матери, уничтожит этот позор. Она кричала, что не позволит ее писать дальше. Схватив трубку, она побежала на кухню и стала звонить подруге в Москву, рассказывала, рыдая и плача, что затеял ее любимый муж.

На другом конце провода ее подруга, конечно, бубнила что-то против меня. Эта подруга уже имела в своем доме пять книг, написанных мною, с авторским посвящением. Книги «Просто жизнь», «Любовь длиною в жизнь», «Любовь и жизнь, похожие на сон» — книги в стихотворной форме. Также у нее была книга «1976 Москва. Назад дороги нет». Она часто, по мере получения книг, звонила в Австрию и говорила нам, что каждую книгу начинала читать где-то около 9 часов вечера, а заканчивала в три-четыре часа утра, так как не могла оторваться. Недочитанное оставляла на следующий день «на закуску». В данном случае эта женщина весьма немолодых лет просто взорвалась, услышав слово «Секс», и выступила категорически против меня. Она была и есть из тех женщин, которые мужика под расстрелом к себе не подпустят, что она и делала на протяжении лет этак тридцати.

У нее шесть кошек, которые и заменяют ей эту недалекую и тупую половину человечества. Сквозь рыдания моей жены она долго-долго что-то ей говорила. Я краем уха слышал, что она утверждала, что в настоящее время тема Секса неактуальна, что людей интересуют глобальные проблемы и на всех мужиков надо положить предмет, состоящий из трех букв. А ну-ка! Миллионы молодых людей, юношей и девушек, скажите, что эта тема неактуальна. Да со времен каменного века до сегодня нет ничего актуальней. Что, Барков и Пушкин двести лет назад в довольно открытой скабрезной форме с применением грубейшего мата о Сексе не писали?

А Лимонов в книге «Это я, Эдичка» в сплошной матерщине, от которой уши вянут, не потряс миллионы читателей? А почему я, писатель и поэт, написавший много книг, не могу рассказать о своих сексуальных приключениях тех далеких лет, ушедших безвозвратно? Я что, бревно, у меня что, все «атрохуировалось», что ли? Или я должен забыть о минутах счастья, подаренных мне Судьбой? Ведь не все, далеко не все молодые люди рождаются в крупных городах, где для них открывались другие возможности, чем у тех, кто родился в провинции. Вот мы и использовали их вовсю. А ты что бы хотела? Поимел одну женщину в жизни, и пусть она водит тебя всю жизнь за нос? Если ты не любишь слово «Секс», то я его очень люблю. Так вот, в моем возрасте, как во сне, так и наяву, он виртуален. Мое мнение, если человеку лет где-то за шестьдесят, то ему надо навсегда позабыть, где и что и как расположено у его дражайшей супруги.

Голова седеет и лысеет, зубы выпадают или все в пломбах, дыхание несвежее — в общем, налицо подарки, которые нам преподносит старость. Другое дело, если тебе шестьдесят, а твоей подруге — 30, и если ваша дружба бескорыстна — тогда вперед, ныряй с головою. Молодость женщины и возвращение твое к этой молодости прекрасно, конечно, если ты чего-нибудь стоишь как мужчина в Сексе.

Мне было очень трудно писать эту книгу, во-первых, потому, что тема измылена до основания, во-вторых, потому, что талантливейшие люди обо всем этом уже написали с помощью матерщины. Но я же не могу заниматься плагиатом.

Поэтому попробую доказать нашей подруге из Москвы, что хорошо написанная книга о Сексе трогательна и актуальна, как ничто. Ей-то поздно научиться чему-нибудь из того, что я в книге написал. А те, кому сейчас от 17 до 60, пусть чему-нибудь научатся, хотя бы примут во внимание, как выглядела городская молодежь середины прошлого века. Мата не будет, но глубину Секса я опишу, влезая в него, как штопор в пробку.

Ну, вернусь к моей жене. В этой ее вспышке я увидел огромную любовь ко мне. После немыслимо долгих лет совместной жизни — а это 53 года — она меня ревновала к тем женским телам, поцелуям и объятиям, которые 100 лет назад были в моих руках. Затем, провернув десяток мыслей в своей женской голове, она представила себе, как выглядят мои пассии в 80 лет, и немного успокоилась.

Сама находится в свои 75 лет в исключительно выигрышном положении. Судьба подарила ей какое-то нестарение, а занятия гимнастикой, массажем лица, который я ей делаю, да и вообще хорошая русская порода позволили ей перед ушедшими тенями выглядеть на 50–53. Смотрите фотографии в книгах.

В них шестьдесят стихов посвящены моей любимице. Она поняла, что конкуренток у нее нет и, по причине моего возраста, уже никогда не будет. Да и после мой женитьбы, благодаря огромному опыту, подаренному мне подругами, я на других женщин не смотрел, а зачем? В моей жене было все, что я имел раньше, и может быть, даже больше, я ее любил. Молодежь, не смейся. В вашем 20-25-летнем возрасте женщины в 30 лет кажутся старухами. Но вы сами когда-нибудь, к сожалению, состаритесь и поймете, что это такое — в 75 лет выглядеть красивой, стройной женщиной, которой никто не даст больше 50–53 лет. Мужчины лет так 45-ти обращают на нее внимание. Ну вот, она представила себе, как выглядят ее конкурентки — старые развалины, и разрешила мне писать дальше эту книгу. Ну, с Богом вперед — попробую.

Я так напился и наелся словом Секс, что и перестал думать о том, что в одной женщине — один кусок сахара, в другой — два, в третьей — три. Так что «Лошадь с поля не уходит» и «Шило на мыло не меняют». Ну вот, мы любим друг друга без конкурентов и конкуренток больше чем полвека. Но я им очень благодарен. Без их выучки мои знания о женщинах были бы очень скудными. Итак, мы, мужчины, даже если бы нам дали три жизни, никогда бы не поняли до конца, что такое женщина.

Как же я разозлился на тебя, подруга из Москвы. Я было уже хотел закончить вступление, но не могу. Я не хотел залезать в глубины интима, но назло тебе залезу. Как я могу забыть и не написать о величайшем наслаждении в жизни, когда женщина лежит подо мной и, поднимая и опуская таз, выгибается и прогибается, пытаясь прижать половые губы как можно плотней к телу мужчины, чтобы он вошел в нее глубже. Она в абсолютном такте с моими движениями, просто засасывает меня в свою бесконечную глубину из которой я когда-то появился на свет. Это так красиво, когда два тела сплелись не только в этом, а еще сплелись языками в глубочайшем застывшем поцелуе, да кроме этого мужчина обнял ее за груди.

Или, стоя в позе «Пегаса», отдает все свои силы прекрасному и животворному Сексу. Она знает, что именно в этом положении прочувствует мощь мужчины до предела, на который он может погрузиться в нее. В этом положении она вся раскрыта для сексуальной любви, ничего не спрятано.

Она этим говорит: «Бери — бери меня. Я полностью твоя». Индийцы и японцы, китайцы, латиноамериканцы, да и древние греки или римляне были не дураки. Они понимали, что все, что естественно, прекрасно.

В рисунках и скульптурах сотни различных положений, в которых находятся молодые люди, утопая в сексуальных страстях. И это видят сотни тысяч туристов.

А теперь, подруга из Москвы, ты скажешь, что это пошлость и скабрезность. Между прочим, двести лет назад барышни получали свое сексуальное образование из книжки Баркова. А в ней есть главы «Ода хую», «Ода ебле», «Ода Пизде» [14] и т. д. Купите эту книжку и посмотрите, что я не вру. Разницу видите? Я веду речь о девицах пушкинского времени, а не о распущенной девице XX–XXI веков. Почти у всех городских девиц под подушкой эта книжечка была в то время. Значит, все описанное в стиле мата имело место и не было противным или отталкивающим.

Все, вступление надоело. Да и зачем я старым «фригидам», рассеянным по всему миру, что-то хочу доказать? Пусть они живут со своей «рыбьей холодной кровью», без чувств и без страстей. Страх-то весь в том, что когда они выйдут замуж девушками, что просто замечательно, то, не зная сексуального опыта, могут попасть в беду. А если им попадется мужчина без всякого опыта?

Этот глупец через годочек начинает думать, что во второй женщине — два куска сахара, а в третьей — три куска. Он же слепой, а Секс тянет его на сторону, и он не может с этим ничего поделать. «Все познается в сравнении», но вот этого у него и нет. Поэтому рассыпаются семьи, рождается безотцовщина, мужчины становятся подкаблучниками. Любая «страхуила» доказывает муженьку, что она красавица из красавиц. Кстати, все магазины, торгующие сексуальными принадлежностями, зарабатывают на женщинах старых и молодых, не имеющих мужчин. Это они покупают огромные члены всех цветов радуги, чёрные, желтые, красные, белые, чем и довольствуются по ночам. Мужчины балуются надувными куклами, за неимением женщин. На женщинах обделённых и таких же мужчинах процветает миллиардная индустрия. Тьфу — противно. Дорогой читатель, начинаю писать первую главу. Хотя сперва напишу P. S.

Р. S.

Все пятеро молодых людей, т. е. мы, не были оболтусами и разгильдяями. У всех у нас было высшее образование и нищенская зарплата, которую мы полностью отдавали нашим матерям. Жизнь в послесталинские времена с 1953-го по 1958-й год была материально очень тяжела. Трое из нас имели среднее музыкальное образование, и нас спасали «халтуры», на которых в различных учреждениях мы играли по праздникам. Теперешний читатель даже вообразить не может, сколько мук надо было перетерпеть, чтобы купить что-то модное. Западная одежда была у спекулянтов, но стоила заоблачно дорого. Но мы как-то ухитрялись одеваться модно — в одном экземпляре. В нашем отношении к девушкам чего-либо пренебрежительного или хамского не было. Как и в любые времена, молодежь говорила на сленге. Названия «Телки» — девушки, «Чувак» — юноша, «Чувихи» — девушки, «Хата» — квартира, «Хилять» — гулять, «Кадрить» — знакомиться и т. д., а также множество других слов были нашим языком. Так и сейчас, через 50 лет, многие из этих слов в обиходе.

Ну вот, такими мы были. Нас объединяло неудержимое влечение к женскому телу. Мы были самыми настоящими охотниками на крупного зверя. Попробуйте сделать так, чтобы дикий зверь подошел к вам сам и пошел за вами, да еще дал погладить себя. Уговорите девушку пойти с вами домой, причем через полчаса после знакомства.

Тут надо быть великим умельцем и обольстителем. Слава Богу, что отношения не были основаны на деньгах. Но у нас все получалось, и мы всегда до своей женитьбы были с подругами. Я и сейчас считаю, что это прекрасное свойство самцов — охотиться за самками. Это и отличало нас от сегодняшнего множества импотентов в теперешнем жутко проблематичном, жестоком мире.

Итак, пойдем вперед по дороге наших сексуальных приключений, пойдем назад в нашу неповторимую юность, в нашу дружбу пяти молодых хороших ребят. Насколько было сильно сексуально влечение моих друзей к женщинам, мне нетрудно определить. Бесконечное обсуждение девушек, как они выглядят, «дадут или не дадут» было темой всех наших разговоров. Из них явно следовало, что этот вопрос был для нас главным. Что касается лично меня, то влечение к женскому телу было для меня неоспоримо главным.

Мой член ни днем, ни ночью не давал мне покоя. Раннее утро, просыпаюсь, он весь перенапряжен, и на его конце всегда появляется маленькая прозрачная капля жидкости, которая обозначает: хочу, хочу.

Хочу близости с женщиной. Затем дневной быт снимает это перенапряжение, но только на время. Идет женщина, молодая, стройная, и опять мой член не дает мне покоя. Природа дала мне то, на что я и любая женщина не могли быть в обиде. Он крупный, даже можно сказать, очень большой и с какой-то кривизной, для чего, не знаю.

Я знаю только одно: видимо, он был предназначен для поговорки «Женщина как ребенок, что в руки ни возьмет, все в рот тянет». К счастью для меня, это было всегда так, за исключением того, что первая моя жена отвергала все это с ужасом. Потом я узнал причину — она была лесбиянка. Черт побери, только этого и не хватало.

Любое прикосновение к женщине всегда приводило меня в экстаз. Экстаз — экстазом, а сколько можно терпеть ту ситуацию, когда вокруг меня проходили и вращались женщины. «Локоток близок, да не укусишь». Поди-ка, познакомься, пригласи, уложи в постель. Женщины — особые существа. Я прекрасно видел, что они очень хотят Секса, замужние и незамужние, но тонут в кривлянье, кокетстве и в ханжестве. Я хотел иметь все то, и причем немедленно, что может достаться очень большим трудом, учитывая, что такое женщины и те условия, в которых проходила моя молодость. Если бы теперь, на склоне лет, я бы оказался там в молодости и в той обстановке, то, наверное, вся моя жизнь прошла в непрерывном Сексе, хотя это совсем и не нужно.

Я знаю теперь внутреннюю сущность женщин и знаю, что ни одна из них перед сексуальным напором страстей не могла бы устоять. Нужно было только применить нужные слова и проявить свое сексуальное к ней стремление, и женщины, недолго думая, отдались бы почти сразу. Но «мечты, мечты, где ваша сладость?» Не было опыта в те времена. Теперь я знаю, что в переменившемся мире, мире забот и стрессов, мужчины стали полу-импотентами — и еще, красавицы, днем с огнем таких, как я, вряд ли найдете. Такие мужчины — выносливые, нежные, долгие — это порода вымерших динозавров. Найдите такого, кто не даст вам спать почти всю ночь, облюбит, обласкает, обговорит нежными словами, причем искренне. Ну, вот и всё о Сексе. Да здравствует его величество Секс!

…

С. Есенин

При написании этой книги я столкнулся с необычайными трудностями, весьма своеобразными. Трудностями. Срам и стыд, ЗАЧЕМ вы пишете, о чем вы пишете? Это не достойно писателя! «Это же мыло!» — воскликнул один человек. Он до сих пор в своем среднем возрасте не женат и, наверно, никогда не будет женат. Он бежит от женщин как от огня. А бежит он от них потому, что не отдал им по-настоящему ничего из того, что должен был отдать. А ведь он должен был подарить свою мужскую страсть. Для этого мужчины и созданы. В ответ благодарная женщина подарит ему свое тело, утопающее в Сексуальном влечении. Такой человек состарится, так и не поняв, что его молодость прошла зазря. Чтобы такие фригидные мужчины хоть что-нибудь поняли, я и пишу эту книгу. Не мыло это, и не хвастовство умудренного жизнью человека.

Эта книга о настоящей счастливой весне, которой у таких, как он, не было и не будет.

…В теплый майский день 1978 года в поисках работы я оказался совершенно случайно на Мэдисон-авеню, которая пересекается с 55-й улицей Нью-Йорка. Я проходил мимо бесконечно печальных, коричнево-серых строений, которых так много в этом городе. В основном окна в этих домах вместо штор закрыты газетами, и создается впечатление, что они никогда не моются. Я оказался в одном здании, находящемся напротив дома, на котором висела вывеска «Отель Винслоу». Случайно посмотрев на него, я увидел напротив, на балконе 16-го этажа, удивительную картину. Там с какой-то кастрюлей возился голый человек.

Он, видимо, наслаждался солнечным днем и что-то готовил. Его голый зад мелькал то там, то здесь. Несмотря на то, что отель окружали офисные здания, он, очевидно, никого не стеснялся. Из-за большого расстояния деталей я не видел. Но из тех окон, что были на уровне балкона, работающие клерки, наверное, видели его болтающийся между ногами член.

Я безуспешно который день искал работу в ненавистном для меня Нью-Йорке. Какая работа, если ты слепой и немой, без языка, да к тому же в «Новом свете». В организации, помогавшей беженцам из России, которых евреями не признали — JRCI [15] — мне говорили: «Мистер Фингер, осталось три недели… две недели… одна неделя до окончания выдачи временного пособия. Ищите работу, снимайте комнату у испанцев». Работы не было. Всегда следовал вежливый отказ: «Мегаполис — своих безработных навалом».

Город произвел на меня по приезде ошеломляющее впечатление. Я никогда в своей жизни не видел столько сумасшедших на улицах. Я никогда не видел столько толстых мужчин и женщин. Никогда в мой нос не проникали необъяснимые запахи, непохожие ни на что. В Европе таких запахов нет. Меня окружали люди, куда-то просто бегущие — а куда, куда? Было очень много людей, ночевавших на улице, на решетках «сабвея». В общем, эти дни для меня были сплошным открытием.

Пришла пора теперь написать, кто я такой. Зовут меня Фердинанд Фингер. Я коренной москвич, женат, имел в то время сына тринадцати лет. По образованию — спортивный тренер, преподаватель анатомии и физиологии, который никому на Западе не нужен. Своих полно, говорящих по-английски. В Нью-Йорк я попал в марте месяце в ужасную промозглую погоду, в ужаснейший грязный, бесконечно унылый и печальный отель. А попал я туда после работы в Италии, на фантастическом острове Иския, где над моей семьей шелестели пальмы и голубые радостные бассейны манили в себя. И вот я попадаю на неописуемое дно жизни. Я поставил себе цель — выжить, выжить. Как выжить, я не знал. Спасибо моему другу Вилли по итальянской эмиграции. Он спас меня и приютил мою семью на острове «Фар Роккавей» недалеко от Нью-Йорка. Мрачный, холодный, враждебный душе человека океан бросал в нас холодную пену. Над Атлантикой носились крикливые чайки с невыносимым гортанным криком волновали меня. На берегу стояли мрачные серые блочные дома, в которых жила «Одесса», не знаю, с какими перспективами на будущее. Работы ни для кого не было. Душа моя охолодела. Я понял, что здесь с семьей я просто пропаду. Поэтому, в отчаянии бродя по Нью-Йорку и вдобавок увидев человека с голой жопой на балконе шестнадцатого этажа этого печального здания, я понял, что без работы, да еще при виде сумасшедшего существа, крутящегося перед взором десятков клерков в окружающих зданиях, я просто пропал. Клянусь, я подумал, что нужно посерьёзнее отнестись к длинным картонным коробкам, стоящим на решетках «сабвея». Я посчитал, что нужно достать три длинных коробки для ночевки всей семьи. Ведь я не мог обременять дорогого Вилли бесконечное время.

О путях моей эмиграции я написал в широко известной книге «1976». Между прочим, признаюсь, что до этих коробок я мог и не добраться. Еще в этом ужасающем отеле с тараканами и проститутками, несмотря на то, что жизни я не боялся и любил ее, я решил все-таки броситься вниз с десятого этажа. Но Бог спас. Ну вот, в таком состоянии я и бродил по городу, бесконечно мне враждебному и чужому. Между прочим, когда моя семья встала на ноги и я имел три машины — «кадиллак», «ягуар» и «олдсмобиль» — меня на аркане невозможно было туда заманить — только на учебу и на концерт Высоцкого, куда мы и поехали. Город был мне не нужен, и я ему.

Россия-Россия, маленький кусочек России, созданный Александрой Львовной Толстой, спас нас. Мы работали в старческом доме, и я очень благодарен Западу давшему мне Свободу работу образование для сына. Его, плохо знающего язык, все-таки американцы заметили и пригласили учиться бесплатно в Принстон. Россия в Америке подарила нам Свободу и достойную жизнь. Россия, та, которая осталась за спиной, отнимала у нас Свободу и делала рабами, обрекала на нищету.

В стране, которую мы оставили, для меня и моей жены места к 1976 году просто не оказалось. Ложь в те брежневские времена о счастливой жизни советских людей была просто невыносима. Семья из трех человек — меня, жены и сына — не могла купить себе хорошую одежду, а та, которая была более или менее прилична, была в одном экземпляре. Мы работали на износ, а деньги почти все уходили на еду. А ведь у меня и у жены было высшее образование. Почти все наши родственники были арестованы в сталинские годы и погибли в концлагерях. В общем, причин для отъезда было достаточно. Но если мне лично оглянуться назад и посмотреть на прошедшую юность, то я мог бы гордиться прожитыми тогда годами. Нас в далеком 1957-м году было пятеро неразлучных друзей, которых везде окружали девушки. Сексуальные и дружеские встречи с ними делали нас счастливыми. Мы дружили, любили, утопали с головой в Сексе. Он не был основан на деньгах, что случилось в России через пару десятков лет. Все жили одинаково бедно, за исключением ворья, которое опустошало госказну.

Начало двадцать первого века. Невиданный расцвет могучих компьютерных технологий, необычайный расцвет его величества Интернета. Отовсюду для миллиардов людей доносится слово «Секс». С экранов телевизоров, из глянцевых журналов, из газет ежедневно и ежечасно звучит слово «Секс, Секс, Секс». Ах, как вы сегодня сексуально выглядите! Ах, какая на вас сексуальная одежда! На детских духах для девочек десяти-тринадцати лет написано «Sexy ME». Таинственная и глубоко интимная сфера скрытых человеческих отношений перестала быть интимной и в определенной степени стала пугающе доступной. Венерические болезни, СПИД, триппер распространяются по миру со страшной скоростью. Раз интим больше не интим, ложись под старого или молодого человека, раздвигай ноги, принимай контрацептивы. Пусть он «отбарабанит» по тебе невыросшей или сморщенной «женилкой» в течение пары минут, и все. Вот это и есть для миллионов людей воплощение Секса. И частенько за этот Секс надо платить.

Ну, вернусь в далёкий 1978 год.

Я бродил по Нью-Йорку не один. Со мной был один русский парень Миша Дюкарев. Когда-то он служил в пограничных войсках, его достали «деды» [16].

Миша получал посылки от матери, которая знала, что он сластена. Ну вот, он и прятал под подушкой эти сладости и, ни с кем не делясь, поедал их ночью. Солдатики заметили это и излупили его. Свободолюбивая душа Миши не выдержала этих избиений, и он решил бежать в Иран. Я не могу описать те могучие реки, которые преграждали его путь. Но он выжил, спасся и попал в Америку Все это описано в моей книге «1976». Так вот, в поисках работы мы вместе слонялись по Нью-Йорку. Мишу, молодого человека, одолевала мечта поиметь Секс. Однажды, недалеко от отеля «Винслоу», мы оказались около одного четырехэтажного дома. На нем перед входом висели красный фонарь и вывеска в виде ботинка. Миша сказал: «Я хочу бабу. Плевать, сколько это стоит, лишь бы была американка или мулатка». «Миша, я не могу участвовать с тобою в этом даже за пятьдесят долларов. Я женат, жену свою люблю и изменять ей не буду». Ну вот, мы и вошли в это здание. Внизу сидел черный, и перед ним стояло сооружение для чистки ботинок. Мы заплатили 10 долларов и стали подниматься на второй этаж. Длинный коридор, по сторонам множество дверей, перед которыми сидели потрясающие молодые девочки, белые и мулатки. Но — чудо из чудес — как только мы подходили к ним, они слезали со своих высоких табуреток и исчезали в своих комнатках. Причем, мы слышали, что они запирали их на ключ. Один коридор, второй — картина повторялась. Мы вышли вниз, «к выходу для слабых», и оказались перед черным с ящиком для чистки ботинок. Он задержал Мишу и вычистил его ботинки до блеска. Открылась дверь, и Миша и я оказались на улице. Так Миша остался без Секса, чем был очень раздосадован. Америка-Америка! Вот это да! Миша, хотя и страшно ругался матом, но на улицу вышел в до блеска вычищенных ботинках… Миша плакал.

Мы с Мишей учились в институте шведского массажа и физиотерапии. Он образован еще в начале ХХ-го века. С нами учились очаровательные скромные девочки — американки, пуэрториканки, мулатки, всех не перечислить. И вот однажды после учебы мы возвращались домой на ферму «Толстой фон-дейшн», проголодались, и на середине пути решили остановиться в каком-то баре. Америка-Америка — страна чудес. Мы вошли в бар и сели на высокие стулья, стоящие по всей длине прилавка в баре. Вдоль него сидели, облокотившись на стойку, двадцать-тридцать черных и белых. Вдруг на самом конце барной стойки появилась наша студентка. Чудная, скромная, красивая девочка. Она была в лифчике и короткой юбочке. Под юбочкой не было трусиков. Она села на прилавок, раздвинула ноги и при помощи рук стала там передвигаться от клиента к клиенту. Мы опупели. Передвигаясь к очередному, она раздвигала ноги, и клиент лизал ее половые губы. Через минуту она переползала к другому. Она не видела, что ее коллеги сидели следующими, так как в баре было достаточно темно. От предыдущих клиентов ей доставались доллары, которые лизуны — частенько поспешно — засовывали ей за юбочку и лифчик. Когда Сюзен подвинулась ко мне, она вдруг поняла, что это коллега по учебе. Но ничего в ее лице не отразилось. Я же встал с места и убежал. Миша же после всего этого «Секс поймал», вылизал все, что можно. Я никого не сужу. Секс есть Секс, тем более для молодого парня, к тому же неженатого — если это называть Сексом. Меня от всего этого действа мутило, а его радовало. Бог с ним. Ничего страшного, видимо, не приключилось. Еще тогда я пришел к выводу, что Секс всемогущ.

А ведь было страшно неприятно видеть эти вытянутые языки, которые тянулись к тому, что стоило один-два доллара. Вот что такое стремление к женской СУТИ. Эту грязь мужчины вылизывали и, замечу, при этом платили. А ведь у них наверняка были девушки и жены. [17]

Меня поражала двойственность сексуальных отношений в Америке. С одной стороны, пуританство, доведенное до степени идиотизма. С другой стороны, если посмотреть на то, что я перед этим описал, это полная безнравственность и потеря мужской чести. Зато ты не можешь на улице заигрывать с женщиной. Суд и тюрьма за сексуальное домогательство. Если бы я и мои друзья жили в те давно ушедшие годы в Америке, то никогда мы бы не прикоснулись к той удивительной полосе жизни, в которой нам пришлось прожить. На нашу долю выпали бы дешевые проститутки. Даже не представляю себе цену той огромной потери, которую мы могли бы иметь. В наших связях с женщинами не было абсолютно того прагматизма, который царствует на Западе. Я эту замечательную полосу жизни начал в двадцать один год и прожил в ней до двадцати семи лет. Почему до двадцати семи лет? А потому, что встретил ту единственную на свете любимую женщину, с которой живу уже 53 года.

Вот я и решил вернуться в ушедшие года, в 1957 год, и опять расшевелить в сердце горькое и сладкое — все, что было. Я опишу в абсолютной физиологии, как бывает в Сексе. Я опишу жизнь, как она есть, ничего не стесняясь и ничего не придумывая. Я вырос в одном из воровских дворов, как ни странно, по воле Судьбы рядом с воровским «авторитетом» высшей пробы. Мат для меня — прирожденный второй язык, к которому я иногда в отчаянном положении прибегал. Но в этой книге я не хочу к нему прибегать. А жалко. То, что я описываю тремя-четырьмя словами, при использовании мата уместилось бы в одно слово. Бешеное сексуальное влечение все время приводило меня туда, где между стройных женских ножек поселился Секс. Туда, где спрятано то, к чему стремятся все мужчины. К себе сейчас я этого не отношу. Давно это было, так давно, что, наверное, все мои любовницы об этом даже позабыли, а уж сотенку среди них насчитать можно.

Когда-то в городе Москве жили и дружили пятеро неразлучных молодых людей.

Это было больше полусотни лет назад. Нас пятерых, снося напрочь голову, тянуло в то влажное и теплое влагалище, в котором единственно мужчина чувствует себя спокойно, сладко и хорошо. Часто бывает, что это место больше похоже на спелый созревший плод, который невыразимо сладок, но плод, растущий на высокой ветке, и к которому трудно дотянуться. Ну, уж если дотянулся, рви его, прикладывай к лицу, ешь, пей, наслаждайся его сочностью и зрелостью. Уходи своим членом в глубину женщины. В этой таинственной глубине и живет Секс. Он настолько многообразен и желанен, что никогда нельзя от него отказываться. Чувство сексуальной удовлетворенности в то время, когда ты «кончаешь» и когда «кончает» твоя любовница вместе с тобой, нельзя описать словами. Эти всхлипы, эти судорожные движения, прерывистые вздохи двух потерявших голову существ не забываются до конца жизни. Но это происходит только тогда, когда Секс связан с Любовью. Вне этой связи все совокупления с женщиной — это просто плотское, конечно, очень приятное времяпрепровождение. Проходит какое-то время, и ты опять начинаешь искать новых приключений. А вот когда ты входишь своим истекающим в любовном томлении членом в этот таинственнейший канал, да причем весь пропитанный слизью, которая является подтверждением, что женщина тебя хочет, то этого ты никогда не забудешь. И когда твоя нежнейшая головка члена касается святая святых — матки и когда Любовь и Секс сливаются в экстазе, тогда ты счастлив. Вы изливаетесь друг в друга горячим потоком того, из чего зарождается жизнь. И тогда Секс плодотворен и долог. Вы никогда при большой Любви не будете желать другой женщины, зато будете страшно ревновать свою избранницу к другим мужчинам. Как бы мне хотелось достичь при написании книги одной цели. Если у тебя, молодой человек, при чтении начнет пульсировать кровь в члене, если у тебя, девушка, трусики станут мокрыми и ты побежишь их менять, значит, моя цель достигнута. Конечно, хотелось бы как можно глубже передать собственные ощущения.

О глубочайшей сущности Секса давно написали древние. Они не думали скрывать физиологии Секса. В четырнадцать лет я прочел «Метаморфозы» Апулея, которые были написаны пару тысяч лет назад. Молодого человека злые силы превращают в осла. Вот в этом виде человека с ослиной головой и соответственно с положенным ослу огромным членом любит и занимается с ним любовью молодая женщина, причем при встрече восклицает: «Как же я вмещу тебя внутрь!» Ничего, еще как вместила, да притом наслаждалась огромностью члена. В основном об этом глубоко интимном, спрятанном в человеке свойстве люди в нормальном общении не говорят, конечно, исключая молодежь. Обычно секс совершается людьми под покровом ночи. Он таинственен и прекрасен, он ужасающе опасен. Таинственен и прекрасен, когда в результате появляются на свет гении, которые украшают жизнь людей. Ужасен, если в результате появляются убийцы, диктаторы, всякие Гитлеры, Ленины, Троцкие, Сталины. Из-за этого слова появляются миллионы больших и малых преступников, но и появляются сотни тысяч людей, несущих культуру и процветание. И никто до скончания мира не может ничего изменить. Правильно в библейской притче сказано: «Что было, то будет, а что будет, то было. Ничего нет нового под Луной» [18].

На этом вступление закончим и перейдем к делу. Вперед… к желанному Сексу, вперед к Сексу, благословленному Любовью. Вперед туда, где через какие-то тридцать лет ты уже не сможешь быть, больше скажу, даже не захочешь там быть. Вот так-то, смешно, но это так. Мечта-мечта вернуться туда, где я был пятьдесят лет назад. В те времена я был свободен, как птица. Если бы какой-нибудь скульптур ваял меня вместе с очередной подружкой, то эта скульптура точно бы соответствовала индийским барельефам на некоторых храмах. Причем там сотни изваяний в различных сексуальных позах. Особенно хороши, где женщина стоит на четвереньках, а мужчина, стоя сзади, вводит в ее влагалище огромный член, а она, полуобернувшись, наблюдает за его действом.

Однажды, в 1977 году, мой итальянский приятель пригласил меня в свое министерство. В длинных коридорах со множеством дверей был обеденный перерыв. Мы заглянули в две комнаты, и я увидел удивительную картину. В одной на столе сидела секретарша, раздвинув ноги. Чиновник, стоя перед ней, занимался с ней любовью, причем страшно пыхтел. В другой комнате другая секретарша стояла в позе Пегаса, упершись руками в спинку кресла, и молодой человек с усердием вгонял в нее свой член. Делалось это впопыхах и быстро. Вот так выглядит Секс без Любви. Что творилось в других пятидесяти комнатах, не знаю. Италия-Италия… В Америке это не только невозможно увидеть — это уголовно преследуемое. В Америке не так, как в России. Здесь уличное проявление Секса напрочь отсутствует. На вас в любой момент, в любое время женщина может подать на суд, заявив, что вы взглядом сексуально ее преследуете. Тьфу! Противно. Ведь каждая «хо-телка», желая Секс, по-ханжески это свое нормальное женское стремление скрывает. Да у нее, извините, «по два хуя во рту, глазах и мозгах»[19], но она, в отличие от француженок, русских или итальянок, тщательнее скрывает это. А приди в бар — и вы можете случайно встретить своих знакомых женщин в том виде, который я до этого описал. Мерзкое ханжество и мнимое пуританство ложью покрывают все. Какое счастье, что этого ничего не было во времена моей молодости в России. Почти не было. Нет, Америка — не страна Секса, и я до сих пор не понимаю, как там знакомятся, «сексуются» и рожают детей. Для меня это полная тайна.

Рисунок Михаила Зичи

Фрейд: «Секс сопровождает человека от рождения до смерти»

Эпилог

Пусть твои полузакрыты очи, И ты думаешь о ком-нибудь другом, Я и сам люблю тебя не очень, Утопая в дальнем дорогом. С. Есенин

Австрия. Дом, стоящий на горе, парящий над долиной ястреб. Необыкновенный, чарующий пейзаж, открывающийся с балкона дома. Километрах в пятидесяти виднеются могучие Альпы, покрытые снегом. Горы сплошь поросли многовековыми елями, по которым стайками перелетают и снуют маленькие птички. Бараны и коровы пасутся на лужайках. В сельских красивых домах кудахчут куры и горланят петухи. Тишина и сельский уют. По вечерам над домом скользит бледная луна, и над окрестными лугами опускается ленивый туман. Надвигаются сумерки. Начинают мерцать таинственным светом звезды Вселенной. Появляется Млечный путь, куда-то ведущий — куда-куда? Рядом с балконом в уютной комнате на столе, освещенном настольной лампой, лежат листки белой бумаги. Над ними склонился старик лет так семидесяти семи-семидесяти девяти и водит по этим листкам ручкой. Недалеко в спальне спит его жена. Тишина. Волосы у старика седые, собраны на затылке в косичку. Тихо тикают старинные часы — царствует ночь, а старик все пишет и пишет книгу под названием «Обнаженный секс». Какой Секс? Откуда? Какой старик? А это я, автор этой книги, пишет о жизни, о приключениях молодости, которая открыла ему когда-то двери в таинственный омут Любви. Рядом тихо-тихо лежит черно-белый кот, шевеля ушами, так как ручка шелестит по бумаге. Конечно, он не понимает, о чем хозяин пишет. Не понимает, что хозяин тоже был похож на него — веселого мартовского кота, который носится по округе в поисках кошечки, а она порою с визгом убегает от него. Старик все пишет и пишет. Он сейчас напишет о том, что никогда не вернется молодость, что никогда его уже не обнимут горячие молодые руки, никогда он уже не пойдет в загс со своей молодой женой и никогда за столом не соберутся гости на его молодой свадьбе.

Никогда этот старик не переживет высшей ступени Секса — оргазма. Разве только, если повезет, в счастливом сне. Как же ты коротка, жизнь! Скажу откровенно, что если бы мне, как в «Фаусте» Гете, предложили снова стать молодым, но для этого потребовался договор с дьяволом, я бы не согласился. Но вот если бы вернуться можно было бы без такого договора в молодость, то я бы к пережитому кое-что добавил. А добавил количество женщин, несмотря ни на какие трудности. И добавил бы больше ласки и внимания к ним. Известно, что хороший посев дает хороший урожай и быстрые всходы. Нужно заканчивать книгу, хотя я понимаю, что с ее окончанием заканчиваются описанные пером мои приключения молодости. Хотя, может быть, я и ошибаюсь.

Над долиной собираются грозовые облака. Наверное, будет дождь. А вот и первые капли. Они стекают по оконным стеклам. И вдруг старику показалось, что через капли дождя, покрывшие эти стекла, из темноты появляются и приближаются к ним три любимых лица. По их щекам стекает дождь или слезы. Этого старик различить не может.

Их глаза умоляюще смотрят на него и как бы говорят: «Впусти нас. Мы тебя любим».

«Сейчас это невозможно, я не могу потревожить сон моей жены». Теперь старик не только видит их глаза, но и слышит их голос: «Пусти, открой, мы же любим тебя».

— Нет, я этого сделать не могу. Не могу наносить раны ревности моей жене. Пройдет немного времени, и мы встретимся там, где сотрется разница между прошлым и будущим, где обязательно встречаются все, кто расстался с земной жизнью. Все, кто любил и страдал.

Старик разволновался. Слишком живыми и трогательными, любящими женщинами были эти три молодые девушки. Он вздрогнул и увидел, как после его мыслей дорогие лица растворились в тумане и исчезли в Вечности.

Книга закончена 03.05.2012.

Парфюмер

По роману Патрика Зюскинда

Ко мне попало в руки DVD случайно, Его я на одном дыхании смотрел Не зря — тот фильм был гениальным С названием довольно странным «Парфюмер». Я в нем такие чудеса искусства подглядел. Игра актеров, режиссура так была серьезна, Сюжет в стихах я описал для тех, кто не смотрел, Спешите, покупайте фильм — пока не поздно. Так надоела тривиальность — милые друзья. Та, что с экранов нескончаемым потоком льется. Какая-то таинственная жизнь ко мне пришла И отзвуком таинственности в сердце отдается. О, Патрик Зюскинд! Гениальнейшая голова, Которая придумала историю невероятную такую. Которая запомнилась, тревожит иногда, Искусством раскрывая нам загадку жизни непростую. Известно — гений со злодейством несовместен, Убийство — мерзость перед Богом не оправдана ничем, Вопрос о том. «что быть или не быть», здесь не уместен, Уж лучше гению и не родиться — не… за… чем…

07.07.2010

Глава первая

Сырая камера, писк крыс и темнота, Ручьями льет вода по скользким стенам. Закован узник в цепи, кажется, что навсегда, И никому до умирающего нету дела. Уж скоро триста лет, когда за ним пришли, И, расковав, тщедушную фигуру потащили На площадь «лобную» — там приговор прочли, Под вопль толпы «распни» — обратно притащили. Тщедушный юноша лет двадцати пяти, Огромные глаза пытливые, густая шевелюра, Сутулая спина и длинная ладонь в кисти, Избит и изможден — жестокая судьба-фортуна. Безжалостным пинком — и на холодный пол, Покрытый еле-еле тонкою гниющею соломой, И темнота, и холод — брошенный на произвол, Пока на казнь не поведут дорогою знакомой. О, цепи ржавые — как раны глубоки, Железом растревожены холодным, «О, Боже!» — узника несчастного щади, Он только воду пил, не ел — голодный.

Глава вторая

Как мне проникнуть в вековую даль, В которую вернуться только мыслью можно, Быть может, в восемнадцатый на площадь Этуаль Попробую пробраться осторожно. Хотя зачем на площадь под названием «Звезда»? Не лучше ли туда, где жизнь кипит от века к веку, Где нищета, где грязь, помойка навсегда. Где трудно сохранить названье человека человеку. Там рыбные ряды, там вечный шум и гам, А мостовая вся в грязи. Вся в требухе от рыбы, Торговля рыбою идет с грехом напополам, И все миазмами пропитано, там запах нетерпимый. Там все не так, как надо — вонь и грязь, А червяки, как одеялом, рыбьи туши покрывают, Торговки нищие в лохмотьях — дырок вязь. За что такая им судьба — они не знают. Туманные века — ушедшая щемящая печаль, О, Франция, знакомая от края и до края, Какая ты была — тебя мне очень жаль, Какая ты сегодня — красивей не знаю. Поля лаванды в синеве сиреневой лежат, Фламинго розовые средь осоки бродят, И маки красным на полях кричат, А облака по небу голубому хороводят. Там города в прекрасных зданиях сияют белизной, Архитектурою своей глаз поражают, Изысканный французский вкус передо мной. Каналы посредине городов там повсеместно протекают.

Глава третья

А раньше триста лет тому назад ведь не было страшней Французских городов, погрязших в грязи. Там нечистоты из окон лились на головы людей, Среди домов текли — миазмами стекали. Разделывали рыбу кое-как между рядов, А требуху и жабры-чешую вокруг себя бросали, От крови мостовая мокрая — в ней масса червяков. Торговкам все равно, ведь этого они не замечали. Беременность шестая у торговки молодой, Такая нежеланная, досадная, молодка чуть не плачет. А надо торговать, ведь рыба протухает головой, Вот родила — ребенка на помойку. Счас нельзя иначе. Бросок из таза — рыбы отвратительная требуха Накрыла с головой новорожденного ребенка. А пуповина, не отрезанная, кровью протекла, На грязной мостовой залился плачем тонким. Зеленых мух насело на ребенка тьма, А червяки покрыли тельце пеленою, Лежал он весь в крови и смазке — эх, беда, Нашелся сердобольный — окатил ведром с водою. Заметили товарки, что-то здесь не то, Вот подыскали столб — набросили веревку, И в миг повесили торговку было ведь за что, Была проявлена завидная сноровка. С младенца сняли рыбьи жабры, червяков, кишки И рыбным ножиком покончили с кровавой пуповиной, Новорожденного в приют сиротский отнесли И продолжали торговать, забыв о том событии невинном.

Глава четвертая

Приютный дом похож на черный склеп. В нем — нищета и грязь, клопы и тараканы, Хозяйка «цербер» там уж много лет, Ну, а еда — еда, все дети там в коросте, в ранах. Там пятилетки, шестилетки малыши, А восьмилетних нет — они уж на работе. Под рваною одеждой поедом едят их вши, И лица детские невеселы — всегда в заботе. Мальчишку бросили средь малышей, Там он лежал недвижимый и бездыханный, Детей хозяйка гнала от новорожденного взашей. Хотелось им узнать, не умер ли подарочек нежданный. Вдруг в склепе в темноте раздался крик, И мертвый залился противным плачем, Подушка на лице вдруг оказалась вмиг, Но не успели задушить: остался жив — удача. Работорговлей жил приютный дом, Детишек много — деньги все же приносили, Как восемь стукнуло — из дома вон. Работай по шестнадцать в день, чтоб не прибили. Еще ведь повезло, не продали совсем и навсегда, А только лишь в наем ребенка сдали, Еще вернуться на ночь есть куда. Ребенок счастлив, что чужому не отдали. Бесправие царило в те века и произвол: Раз в нищете родился — в нищете подохнешь. И выбрать можешь только зло из этих зол, И что среди богатых нищий может. Нет выбора в той жизни — тут и там. Ну, только если Бог пошлет талант ребенку, Тогда, быть может, вверх пробьется он с грехом пополам. По грани между Сциллой и Харибдой тонкой. Хозяйка отлупила без пощады кочергой Несчастных, чтобы впредь была наука, И занялась подсчетом выручки дневной, А в доме наступила омертвляющая скука. Ребенок рос, как будто бы глухонемой. И до пяти не говорил ни слова. Товарищи по дому поняли, что он чужой, С ним не играли — избивали по-глухому.

Глава пятая

Для Жан-Батиста обонянье стало всем, Чем он дышал и жил ночами-днями. Он нюхал все, что попадалось, а затем Старался в памяти те запахи хранить — долой печали. Вон крыса дохлая — какой же запах у нее, В болотце ржавое железо — вот находка. А запах тухлой рыбы — тоже ничего. Годами шел за запахами неспешащею походкой. Лягушку, сук, гнилье и запах роз — все запахи, Что тысячи предметов выделяют, У Жан-Батиста проникали через нос, Нос нервный с трепетными крыльями — все удивляет. Он в 20 000 раз был восприимчивее, чем у нас, Почти таким же стал, как у собаки, Ровесники не удивлялись — интерес погас, Ну, раз дурак, пусть нюхает — тут не до драки. Однажды ночью вдруг случилася беда, На темной улице хозяйка оказалась, Зарезана грабителем была она, Полиция расследовать не стала — так случалось. А муж хозяйки был не человек, а зверь, С огромной плеткой никогда не расставался, Он быстро Жан Батиста продал без потерь, В аду, в работе рабской мальчик оказался. Огромный за спиною с мокрой кожей тюк, Вонючая вода с него ручьем стекает, Тащи в окрасочную яму — да не спотыкайся, друг, А сорок килограмм на спину давят.

Глава шестая

Париж вечерний триста лет тому назад Глаза не только нищетой, но и богатством поражает, Кареты и коляски с дамами прекрасными подряд, А кавалеры юные их на конях сопровождают. Ряды с колбасами, сырами, фрукты разных стран, Там горы устриц — горы дорогих печений, Там соболя, и жемчуга, и веера в руках у дам, Там масса необыкновенных развлечений. Средь говорливой, шумной, праздничной толпы В вечерний час, в века ушедшего Парижа, Шел юноша, а за спиною — посмотри, Тащил он кожи тюк на улицу соседнюю, которая пониже. Парижская толпа по улице текла рекой, Струилась в разговорах, запахах так ярко, И сколько сотен тысяч запахов в реке людской, Для Жан-Батиста не существовало лучшего подарка. Для бриллианта дар — волшебный свет, Так и для носа запах — он неописуемое счастье, Когда в тебя вливается немыслимый, неописуемый букет, Невиданное сочетание всех запахов роскошного нюанса. О, провидение! К сверкающей витрине поскорей, Лицом к стеклу прижавшись, смотрит, Внутри сидят, стоят — там множество людей, К их носу парфюмер красивые флакончики подносит. О, лавка парфюмерная — для женщин рай. Такого в жизни ты и не представишь, Тут к носу сотню тех флаконов подавай, А на каком остановиться, может быть, не угадаешь. И вдруг удар жестокий — палкою по голове, Хозяин сзади потихонечку подкрался, Хозяин-зверь от злобы — не в себе, Подлец-мальчишка у витрины задержался. А как хотелось рассмотреть, понюхать те флакончики ему, В карминовых и голубых — прозрачно нежных красках, И ощутить то волшебство как был бы рад, но почему? Тот запах был не для него — для женщин в шляпках.

Глава седьмая

Однажды вечером по темной улице решил пойти, Случился фейерверк в тот вечер темный, Вдруг запах необыкновенный — ну, пустяк его найти, Он понял, что от девушки с корзинкой персиков определенно. За девушкою шел довольно долго, не спеша, И по-кошачьи, незаметно подобрался к ней поближе. От запаха, который вдруг ударил в нос, дрожала вся душа, Дотронулся он до ее руки. Все ближе подвигаясь, ближе. И в подворотне девушки поймал он изумленный взгляд, Она подумала, что нищий — протянула персик, Но фейерверков взрывы — улицей подряд, Вдруг спрятали ее в дыму — на время скрыв от смерти. А запах девушки Батиста к цели той неумолимо вел, И на соседней темной улице ее он вдруг увидел, Точнее, не увидел, нос его привел, Затем случилось то, чего он не предвидел. Он руку девушки схватил и гладить стал, Как бы хотел те запахи с руки забрать с собою, Она стояла в изумлении — затем бежать, он догонять не стал. Он через нос следил — держал ее перед собою. Как часто в жизни мы впадаем в немоту, Когда нежданное-прекрасное вдруг перед нами. Душа дрожит и падает как будто в пустоту. А сердце из груди выпрыгивает. Почему? Не знаем сами. Наш Жан-Батист тончайшим обоняньем обладал, И здесь был идеал единственный на свете, Тут не было духов — тот запах для нее господь создал, Тот запах бриллиантовый, неповторимый на планете. Тот запах — он тончайший запах роз, Тот запах был необычайной смесью тонких наслоений, Тот запах нежности, любви и слез, Тот запах неопределим, как изменение тончайших настроений. Далекий 54-й год, мне двадцать лет, Я на Тверской стою в волненьи, наивен-честен, Я первой настоящей встречи жду, и в этом весь ответ, Я запахом весны объят волной чудесной. Мой слабый примитивный нюх — мой нос, Который в 20 000 раз слабее обоняния Батиста, Но он такую радость мне принес, Когда я утонул и в запахах ее, и бархатных ресницах. Я понимаю Жан-Батиста, как никто, Как трудно гению на свете жить — я представляю, Ведь гений во злодейство впавший — он ничто, Его страдания и слезы только дьявол принимает. Наверно, через три-четыре улицы ее нашел, Она сидела, разрезая персики наполовину, Он, крадучись, к ней тихо подошел, И стал тихонько гладить шею, руки, спину. Волшебный фейерверк вдруг улицу всю осветил, Любовники, целуясь, пробежали мимо. Он девушке в испуге рот закрыл, И так держал и задушил — она упала недвижимо. Прекрасное и нежное лицо — открытые глаза. Смотрели на убийцу с укоризной, И он раздел ее, ладонями сгребал спеша, Её он запах тела собирал в последней тризне. Как зверь обнюхивал лобок ее и небольшую грудь, Затем на шею, волосы он перешел внезапно, Какой-то голос говорил ему — ты этот запах не забудь. Великим станешь ты через него когда-то. И если б кто-нибудь увидел этот страх, Он бы сошел с ума, бежал бы с места, По трупу ползает какой-то человек впотьмах, И что ладонями он собирает с трупа — вовсе неизвестно. А все так просто — должен этот запах в памяти держать, Ведь девушка хотя и не жива, но для него находка, Интуитивно знал, такого идеала-запаха ему не повстречать, Закончив запах собирать, ушел нетрезвою походкой. А дома за отлучку был хозяином избит, С ума сходил от запаха той девушки убитой, Почувствовал свое предназначение — не спит, И с Жан-Батистом он везде — тот идеал, тот запах незабытый.

Глава восьмая

На следующий день он должен был доставить пачку кож К известному в Париже парфюмеру. Дом, где он жил, на дом-то не похож — Он был, как и другие, на мосту — под Сеной. На том мосту стояло множество домов, И мост дугою странной нависал над Сеной, Дом к дому примыкал — там не было дворов, Там не было деревьев, не было травы, и не было веселья. На мост поднявшись, Жан-Батист дом быстренько нашел, И тихо подойдя к окну, лицом к нему прижался, Затем, в дверь постучавшись, в дом вошел И встал, как вкопанный, смотрел вокруг и удивлялся. Там, в полутьме таинственной, все стены полками окружены, Там тысячи сосудов, емкостей, пробирок. Два парфюмера спорами горячими увлечены, Как лучшие духи создать, которые получше Мирры. Скворчат, кипят сосуды на огне на тиглях, Пары уходят к потолку, там исчезая, Идет работа парфюмерная не второпях, А что получится в конце концов — никто не знает. И вдруг максимализм юношеский возыграл, Рванулся юноша к тем колбам по какой-то мере, Десятки содержимого смешал — перемешал, А результат дал нюхать изумленным парфюмерам. В минуту получилось то, на что у них ушли года, А юноша и не подумал сделать перерыва, Шедевр создал тот, который никогда Не был бы сотворен без этого порыва. По комнате метался, словно дикий зверь, Хватая колбы разные, сосуды без разбора, Прикидывая, смешивал, болтал и вот теперь Дождался — выброшен за дверь без разговора. Вот вечер подступил, и старый парфюмер уселся за рабочий стол. Достал шифоновый платок и склянку наглеца с духами, Вот капля на платок — движеньем пред лицом провел, Вдруг переполнился нос старика невиданными чудесами. Он понял, гения он выставил за дверь, Он понял, что теряет состоянье, Он выкупать парнишку полетел теперь, Он понял — тот мальчишка даст ему известность. Состоянье. Он выкупил парнишку деньги заплатив, Тому досталось по спине — так, для острастки, И в доме странном на мосту мальчишку поселив, Он сделал жизнь Батиста просто сказкой. Жан обнаглел — учить он парфюмера стал, Каких ингредиентов в смесях не хватает. Хотя из вежливости спрашивать не перестал, Прикидывался, как создать шедевр — не понимает. А парфюмерный труд — о, как же ты тяжел! Известные духи ведь можно посчитать по пальцам, Я даже и примера нужного здесь не привел, Он скрупулезен, как вязание на пяльцах. Жан сделал ящик — на тринадцать секций разделил, И в каждую флакончик с лучшими духами вставил, А вот тринадцатую секцию духами обделил, Там не было того, что он себе представил. Кипела в чане сотня килограммов роз. Хозяйский кот был сварен для науки, Варилось все, что может, было огорчение до слез, Не получил он нужного, не шли духи те в руки. Хозяин стал богат. Почетен, знаменит, Двенадцати духов Парижу ведь вполне хватало, А Жан-Батист мрачнел, больным он стал на вид, Тринадцатого в стоечке флакончика не доставало. Он понял, что в тринадцатом должна быть та, Та девушка, которую он задушил когда-то, Тот запах локона и тела, персиков, лобка, Он в обморок упал от осознания, насколько девушка не виновата. Он тяжко заболел — забросил все дела. А парфюмер с продажи богател — не знал заботы, Но час пришел, и к старику с косой пришла Она, Сказав: «Пойдем со мной, заканчивай работу!». Жизнь беспощадна и не предсказуема подчас, Грабителями был убит хозяин бывший Жан-Батиста, А парфюмер ушел в определенный час, Мир парфюмерный потерял великого артиста. Звезда судьбы, мерцающая с высоты, Куда ведешь ты человека ежечасно. Он ждет, что счастье на него обрушишь ты, А ты обрушиваешь на него несчастье. О, Сена! Франции прекрасная река, Веками чрез Париж течешь чудесною волною. Розетками прекрасные соборы смотрятся в тебя И в отражении своем любуются собою. И рухнул мост, и рухнул в Сену дом, Все старое ушло навеки безвозвратно. Наш Жан-Батист свободен — молод он. И жизнь, что впереди сияющая, необъятна. Поля лаванды — бесконечная сиреневая даль Перемежается пшеничными полями, Не знает наш герой, куда идти. Быть может, в монастырь — в печаль? А может быть, по жизни дальше за духами. Ведь перед тем, когда хозяин умер, в Сену мост упал, Он сонм духов создал и не напрасно, Известен стал в Париже — весь Париж его узнал, Хотя 13-й пустой флакон всю душу бередил ужасно. Уж тридцать дней по Франции в пути, Весь грязный, оборвавшийся, уставший, И скоро надобно ночлег найти, А где найти по времени и подходящий. И вот нашлась песчаная пещера — темнота. Он весь в грязи, и тыщи запахов к нему прилипли. Бессонница — ив мыслях пустота, И вши изъели голову — коростою налипли. Как вдруг спасительная мысль пришла. Он должен лучшим быть в подлунном мире. Он вспомнил запах девушки, которая задушена была, Тот запах оставался в голове, хотя ее давно убили. Невдалеке чудесный водопад шумел, Как раз, чтоб запахи убрать из задубелой кожи, Он так отмыться той живительной водой сумел, Что как новорожденный стал и с человеком схожий. Он понял, дальше должен жить он только для того, Чтоб лучшие духи создать единственные в мире. Он должен этот запах уловить, и больше ничего Не оставалось интересного в подлунном мире. Но вот случилось, как-то он гулял, Как вдруг увидел девушку в изящнейшей карете. Почти что в обмороке он знакомый запах обонял, Тот запах — тот единственный на свете. И день прекрасный вдруг исчез как в никуда, И солнца свет, и жаворонок высоко над полем, Расплата здесь одна: иль радость, иль беда, Такая уж досталась Жан-Батисту доля. По следу запаха бежал он двадцать верст И, изможденный, прибежал к закрытым городским воротам, Характеристику от парфюмера страже преподнес, Заботы стер со лба, покрытым потом.

Глава девятая

Игра страстей — ведь человек перед тобой никто, Живет и действует не сам — по принужденью, Он не откажется от страсти ни за что, Ни в будни полных дел, ни в воскресенья. Красавица та дочерью известного купца была, Росла в богатстве, неге и покое. При общем обожании — в любви отца росла, Цвела чудесной орхидеею на Божьей воле. Купец в том городе имел огромный вес, Он уважение завоевал своей работой. А во дворце его — богатств не счесть, И счастье дочери — единственная у него была забота. На землю опустилась ночь — струилась тишина, И запахи цветов все ароматом заполняли, А девушка стояла у раскрытого окна, И что за ней следят — ее глаза не замечали. Там, за решеткой сада, в темноте, Лицом прижавшийся к ограде плотно, Герой наш наблюдал за нею, как во сне, От запаха чудесной девушки пробит холодным потом. При замке в городе большая фабрика была, Картины из цветов рабочие изготовляли. Процессы сложные — от выклейки красивых лепестков До варки их в огромнейших котлах — секреты знали. Наш Жан-Батист устроился одним из тех, Простым рабочим по работе примитивной. Он цель поставил пред собой — главнейшую из всех — И знал, что к ней пойдет дорогой длинной. Ночами долгими продумывал, как дальше жить, То сотворить, чего на свете никому не снилось, Духами Францию завоевать и покорить, Чтобы в «нирвану» люди погрузились. Вдруг гениальная идея в голову пришла, Ведь запахи ладонями не соберешь, так быстро исчезают, Идея та была изящна и проста, Как раньше не пришла, наш Жан-Батист не понимает. А сделал так: вытапливает жир белейший нутряной, В процессе самогонном запах удаляет, Обмазывает тело девушки он смесью той И с тела девушки скребком снимает. А лучше так — обмазывай все тело, Материей тончайшей с головы до пяток оберни, Затем материю, пропитанную жиром, выжми смело, И в самогонный аппарат ту выжимку перенеси. Вот с трубки кончика тот долгожданный запах вдруг Пойдет — и если это он — то голову закружит, И эти капли эталоном станут для духов, мой друг, И в сотенных смешениях получишь то, с чем дамы дружат. Вот проститутку пригласил, разделась девушка для дела, Тут грудь обвисшая, истерзанное тело, худоба. Он жир в тазу перемешал, чтоб нанести на тело, И получил удар от проститутки — вот беда. Пришло наитие — с живыми тут не сладишь, Объекта для экспериментов не найдешь, Тут только с мертвой девушкой поладишь, Тут только с мертвой запахи возьмешь.

Глава десятая

Вечерняя пора — почти уснувший городок. В отличье от больших, довольно чистый и опрятный. А что живут в раю, всем жителям там невдомек, Они ведь думают — в Париже жить приятней. Удар в лицо от проститутки даром не прошел, Убил и задушил несчастную девчонку, И жир тот вытопленный цель нашел, Струей с материи в сосуд полился тонкой. Бесчисленные ночи в тесной комнатке без сна, В экспериментах — записи и выводы слагались, Работа днем на фабрике — дневная суета, В работе гения почти не отражались. Ночь — тишина — вот одиноко девушка идет домой, Из подворотни вдруг рука на рот — не закричит отчайно, Труп тащит Жан-Батист по улице кривой, Дрожит, чтоб кто-то не увидел и не закричал случайно. Домой — добычу поскорей раздеть, Обмазать жиром, тканью обернуть да поплотнее, Затем все снять и труп куда-то деть, За следующим в путь — да поскорее. Десятки девушек злодеем уж умерщвлены, И все из-за флакончика всего-то весом 40 граммов, Не стало в городе привычной суеты. Замолкло, притаилось все от страха не задаром. Отец Лауры время не терял — собрал верховный суд, Все лица бледные, не знают, что и делать, В отчаянье, что девушек всех в городе убьют, Все поняли, что в городе убийца массовый — он без предела. Но жизнь есть жизнь, и молодость — она ведь молодости брат — По паркам-насаждениям гуляет смело, Нет фейерверков, и колокола, как прежде, не звенят, Но все равно не ожидает молодость конца от беспредела. Серебряной струей внизу река чудесная течет, И вдруг по ней труп молодой плывет, качаясь, Испуг — там девушка в водоворот Вдруг попадает, и прекрасное лицо в нем исчезает. Собака разрывает землю, и находка вдруг: Коса чудесная девичья из земли вдруг появилась, Так новая красавица вошла в смертельный круг, Круг, из которого костями объявилась. В подвале фабрики стояла колба из стекла, И в полный рост в воде там девушка качалась. Там, где должны быть розы, там была она, И грудь красивая в ней лепестками облеплялась. А дальше — больше, не было конца Там преступленьям — жизнь казалась крахом. Сомненья и волненья так запутали отца, За дочь свою дрожал он в страхе. Ночь, тишина и стол, на нем красавица лежит, Над нею Жан-Батист стоит, склонившись, Скребком он жир снимает, что в себе таит Ту каплю красоты, которую в 13-м флаконе ищет. И стало так, что жизнь в том городке как будто умерла, Ни смеха, ни улыбки в нем не сыщешь, Как будто матерь-смерть всех погребла, Все под собою погребла, ростков там жизни не отыщешь. И наступил предел, и смерть взяла свое, Десятки жертв невинных жизнью искупили, То жизни воровство, что Жан-Батист возвел На высшую ступень, чтобы его труды не позабыли. Тринадцатый флакончик — о, недосягаемая цель, Должна была достигнута любой ценой и в самом деле, Над ней работал Жан-Батист, тут верь или не верь — Он был физически-духовно на пределе. Как много запахов в флакон заключены теперь. Но как в ключе к замку какой-то маленькой насечки не хватает. Им не открыть таинственную и недосягаемую дверь Без эталона-запаха, флакон пустой, и Жан все это понимает. Охраной неприступно окружена была Мечта его — такой непроницаемой стеною. 13-й флакон пустой, при всех достоинствах — беда, Иль жизнь закончена — и нету перспективы пред тобою. Заветный длинный ящичек с 13-ю отделами стоит, 12 наизвестнейших духов перед тобою, А жизнь терзает Жан-Батиста, торопит, Ищи последний ключ к успеху и работай над собою.

Глава одиннадцатая

Однажды девушка решила без подруг В вечерний час за розой в сад спуститься. Но спасена была — случается такое вдруг. Отец с балкона девочку позвал — домой поторопиться. Убийца девушку среди кустов почти догнал, И задушить ее хотел — могло такое получиться. Но музыкою запаха объятый, без сознания упал. И злодеяние уж не могло свершиться. На фабрике кипит работа — бесконечная страда, Из тысяч лепестков вдруг появляются картины, А Жан-Батист ждёт ночь — она ему мила, Он новый запах ждет от девушки невинной. В огромных баках варит он цветы, При перегонке надо получать божественные капли, Которые потом войдут в состав духов — они Те долгожданные и маслянистые экстракты. И половодьем неохватным паника росла, То там, то здесь вдруг появлялись трупы Красивых девушек — какая тайна здесь была. Ломали голову в отчаяньи — вниз голову потупив. По-прежнему стоял пустым тринадцатый флакон, Наш парфюмер не мог его заполнить, Как волк израненный, метался он, Хотя был рад, что главный запах рядом, чтобы точно помнить. Однажды он вошел в сарай и увидал веселую картину: Там молодой рабочий с девушкой в любовь играл, За ней по лестнице на сеновал, не удержался — больно спину. Прелестница кричала, чтобы к ней не приставал. Ну разозлился наш любовник молодой, Ушел — не удалось схватить молодку, Но лестница вдруг поднялась на сеновал, как бы сама собой, И обнаружена назавтра страшная находка. Собранье за собраньем — паника, бессилье, пустота. И вдруг опять в стеклянной колбе плавает девчонка, Задушена, убита, жиром смазанная в наготе она, И стон, и плач родных в подвале преогромном. Великий праздник — день рождения наступил У дочери купца — красавицы Лауры. И шумный рой гостей дворец заполонил: Там не было того, кто был бы хмурым. Всплеск фейерверком разорвал ночную тишину, И что одна из девушек пропала-то, никто не замечает. Она убита, ведь известно — почему. С ее груди, лобка все запахи скребок снимает. Красивое лицо и розовый сосок Убийцу, ну, никак не привлекают, От девушки ему лишь нужен прок, Тот запах юности, который поражает. Вот так для эфемерной цели убивал Мильоны жизней Гитлер, Мао, Сталин. И в сладострастной жажде тех убийств не замечал. Значения не придавал кровавому следу, который он оставил. От множества убитых во флакончике экстракт, И капля каждая — погубленная жизнь, в нем беды. Но не хватает капель — все не то, не так — Не тот предел, который нужен для Победы. Работая как проклятый, ночами он не спит, Вся комнатушка в банках, склянках и экстрактах, Над записями в мелких буквочках корпит, Уже исписана десятая толстенная тетрадка. А паника растет, вот в речке труп плывет, Или в усадьбе у крестьянки труп находят, Иль в поле средь лаванды — кто и как поймет. Как очутились там, и в голову не входит. Открыты арсеналы — у людей оружие в руках, Ворота, окна забиваются отчайно, Чтобы убийца не пробрался в дом впотьмах. Очередную жертву не убил случайно. И время шло, и глаз, повсюду глаз Невидимо купеческую дочь сопровождал повсюду. И не случайно встреча вдруг произошла, Лаура уцелела проявлением божеского чуда. Однажды вечером в огромнейшем саду Ну, только на минутку разлучилася с подругой, Дыханье на плече почувствовала — с криком в темноту, Бедняжка побежала — подоспел отец, да не один, а с другом. Убийцу скрыла бархатная ночи темнота, Хотя переполох был во дворце ужасный. Беспечность жизни, радость бытия ушла, И даже солнца день стал больше не прекрасным.

Глава двенадцатая

Но вдруг колоколов трезвон, и радостная весть Пришла ко всем и к кардиналу тоже, Убийца пойман и повешен, и торжеств не счесть, Народ ожил, ну, можем жить теперь, похоже. А Жан-Батист над этой суетою наблюдал издалека, Посмеиваясь над ошибкой, был живой и невредимый, Опять его преступная неуловимая рука Творила зло — «господние пути ведь неисповедимы». Отец решил — нельзя так дальше жить. И надо быстро уезжать и дочь забрать с собою. Он понял, что задержка может дочку погубить, Он понял, что нельзя играть с жестокою судьбою. На море в замок родовой ее привез — спеша За триста километров от родного дома. И не жалел, что далеко увез дитя. Он от опасности спасал ребенка дорогого. Безбрежное аквамариновое море за окном, И чаек белокрылых быстрые скользящие полеты, Морской волны в шипении, падение — подъем, Свободы ощущение — прощай, тревоги и заботы. Нет, никогда и никому не подобраться к этому окну, И только чайка белокрылая вдруг пролетит случайно, И может отдохнуть от горестей отец, и потому Теперь он спит спокойно, сердце не колотится отчайно. Вот начались спокойные и нетревожимые дни, Гуляла дочь у моря, где хотела, окруженная охраной. Везде в садах благоухали редкие цветы, Вставала рано — засыпала в счастье рано. В уединенном замке том — отец в уединении не жил, Там часто собирались старые и молодые, Там были новые и старые друзья — он их любил. И постепенно все о прошлых страхах позабыли.

Глава тринадцатая

В тот день, когда купец уехал в Норманди, Наш парфюмер оставил город шумный, И много дней за запахом в пути Он шел за жертвой будущей походкою бесшумной. Дорога жизни, ускользающая вдаль. На ней не только пыль, заботы и тревоги, На ней так часто встретишь радость и печаль, О, путник дорогой, крепись на жизненной дороге. Так может быть, что ноги стерты в кровь, А может быть, летишь ты ветерком в пролетке, На ней ты можешь встретить жизнь и смерть или любовь, И можешь плакать и смеяться ты при той находке. На ней все можешь ты в минуты потерять, А можешь все приобрести по божьей воле, Там по потерянному можешь ты навзрыд рыдать, Свободой наслаждаться вдруг в короткой человечьей доле. Там можешь ты отца и мать похоронить И с трепетом сердечным услыхать крик первенца пронзящий, На той дороге можешь быть судьбой избит Или избалован Фортуной прилетящей. Ты можешь оказаться на дороге чист и свеж, К концу же подойти и в грязи, и уставший, Так много оскорблений получивши от невежд, Что жизнь считать ты будешь прожитой зазря, пустяшной. Похоже, ненависть и клевету получишь там, Там вместо правды и любви на той дороге боли, А может, все твои грехи Господь расставит по местам, И будешь счастлив ты по Божьей воле. С дороги той поднимешь вновь и вновь, Хотя с тобой все время будут и печали, и тревоги, Поднимешь камни легкие названием Надежда, Вера и Любовь Камней тяжелых ты не встретишь по дороге.

Глава четырнадцатая

Для Парфюмера — предыдущего четверостишия я не писал, Я не имел его в виду, кровавого убийцу, Он камня одного с дороги никогда не сдвинул и не приподнял, Он весь в грехе, в крови проклятого витийства. А через месяц весь оборванный он к замку подошел, Обросший, грязный, вид почти безумный, Другой при виде замка отступил — ушел, Но наш убийца не был юношей благоразумным. С собой он нес тринадцатый полупустой флакон, В котором не хватало главного, о чем мечтал трудяга. Он знал, что первым в мире будет он И никогда не будет нищим бедолагой. Неделями он только тем и жил, что наблюдал, Как отыскать лазейку в неприступный замок. Что девушка могла узнать его в лицо — он знал, И не хотел тюремную решетку получить в подарок. По вечерам отец к любимой дочке заходил, А на ночь двери на замок крепчайший закрывали. Кругом охрана грозная — приказ не спать им был. За это головою собственною отвечали. Тот замок был построен на обрывистой скале, К нему вела единственная горная дорога, К окну ее лишь только птица залетала в солнечной голубизне, Отец почти не волновался — слава Богу. Но вот однажды ночью в страхе побежал он к дочкиной двери, В пути дрожал от проникающего страха, И, устремившись к двери, крикнул страже: «Отвори!» И пот по лбу и по спине, вся мокрая рубаха. Открылась дверь скрипучая в ее покой, Она спала — освещена луны сияньем, Струились волосы ее роскошною волной, Она была во сне неописуемым очарованьем. Ушла тревога, потеплело сердце у отца, и отошла беда. И счастье вдруг безмерное всю душу охватило. Хотя какое-то предчувствие охватывало иногда, И для охраны дочери он делал все, что было в силах. А время шло — в один прекрасный день Ключом огромным дверь открыл — о, Боже, Лаура голая лежала — смятая постель, Роскошных нет волос — задушена была, похоже. В тревоге Франция — подняты города, И потекли солдаты по ее дорогам, Приказ — найти во что бы то ни стало подлеца, В соборах тысячи молились, ожидая помощи от Бога. Теперь представьте все отчаянье отца: Любимая мертва и не вернется боле. Убийца на свободе, радостна душа у подлеца, А у него душа вся разрывается от боли. А что же наш герой — где он? А он в пути, объятый счастием безмерным, Теперь в его 13-м флакончике тот эталон. Которого добился все ж убийством непомерным. Луга, поля, такая рань — такая тишь, Душа его вся в радости трепещет, утопает. А совесть — совесть, что же ты молчишь, А совесть умерла, объятая гордыней. Он ее не знает. Свершилось: во флаконе жизней сорока экстракт, Да плюс к нему один — главнейший. А все досталось не за просто так, Какою кровью он добыт и головой умнейшей. Он в роковой флакон последнюю добычу влил, Он без дыхания упал в «нирвану». Он понял, власть в его руках — ее добыл. Он победитель — первый над людьми без всякого обмана. И вдруг был окружен солдатами — куда флакон, Тут мысль работала отчайно, Один лишь путь куда — ох, не удобен он, А сохранить все надо, хоть и боль необычайна. И схвачен был, и отвезен в Париж, Столица радостью охвачена безмерно, Раскрыты преступления, и их не умолчишь, И казнь будет для убийцы беспримерна. Распнут на бревнах четырех, гвоздем прибив, Поочередно руки, ноги, не спеша, отрубят, Примером страшным тысячам живых, И долго-долго казнь ту люди не забудут. И день настал — ждут тысячи людей Той казни беспримерной с нетерпеньем, Повозка грязная — где он, ну, поскорей, Убийцу пусть распнут без промедленья. Помост, палач, топор стоймя стоит, Крестом сколочены накрепко бревна, И через маску черную палач глядит, Ему не терпится казнить убийцу всенародно. Толпа шевелится и издает ужасный гул, Тот гул ужаснейший толпы немытой, Тот гул плебейский, неизменный той толпы разгул, От предвкушенья крови запаха пролитой. Ну, что так долго — в нетерпении толпа. Когда появится повозка — в ней убийца. Когда топор поднимется с тем взмахом палача, Четвертование ведь редко — может боле не случиться. Глашатай крикнул громко, резко: «Расступись!» Толпа отхлынула, давая ход карете, Нет, не повозке грязной — тут ты удивись, Роскошнейшей карете — редкостной на свете. Четверкою запряжена чудеснейших коней, В блестящей сбруе — золотом пробитой, С фигурами летящих белых лебедей, На запятках со слугами и с крышею открытой. Толпа подумала, что это сам король Пожаловал на казнь, все на колени встали. К помосту рвались с криками «позволь!» Не шутка, сам король пожаловал — такого не видали. Ну, вот и все. Карета у помоста встала, И на откладных ступеньках появилася нога, Которая не королю принадлежала, Убийцы нашего она ногой была. Из бархата башмак был темно-синий, Украшен бриллиантовою пряжкою башмак, За ним и наш герой в кафтане темно-синем, Перед толпою на помост взошел — «одет-то как!» Взошел и из камзола вынул что-то, Палач пред этим что-то на колени встал, И припадя к его ноге, он отчего-то Топор убийце в руки передал. Герой наш с гордым взглядом победителя взирал, Внизу была толпа людей, так жаждущая крови, На власть его теперь никто не посягал, Отныне у него есть все — чего же боле. Камзол, расшитый стразами из бриллиантов, Невиданным богатством, красотою поражал, С осанкой королевскою и изумрудов пуговиц рядами Перед народом гордо он предстал. И шум толпы замолк, и тишина настала, Лишь вдох и выдох слышен был от десятитысячной толпы, Вдруг Папа на колени встал, и все вельможи встали, Травою скошенною люди все на площади: «Смотри!» Движенье дирижера — появился вдруг флакон, В другой руке шифоновый платок явился. И на него три капли из флакона вылил он, И что за тем случилось — не могло случиться. Все, кто собрались — оказались вдруг в раю, Любовью переполнены сердца людские стали, И к ближнему любовь вдруг охватила всю толпу, И все друг к другу с поцелуями припали. Вот молодая девушка, целуя, раздевает старика, А вот прекрасный юноша другого раздевает. А вот старушка с юношей почти нага, А вот и Папа шлюху непотребную, целуя, гладит. Десяти минут и не прошло, а площадь вся была Усеяна телами голыми в влекущей страсти, Там свального греха — подарок от «лукавого» — пора пришла, И это было наваждением каким-то, было счастьем. Там не было стеснения, там не было стыда, Вся площадь превратилась в место общего совокупленья. И даже Папа, а ведь это Целибат, да навсегда, Со шлюхою совокуплялся непотребной. А он стоял и вниз смотрел, чуть-чуть прикрыв глаза Как волнами то вниз, то вверх толпа бушует, И вспоминал ту первую, и по щеке слеза, А память о второй сжимает сердце и волнует. Один той власти не поддался, сжав в руке клинок, Отец Лауры на помосте оказался, Но, посмотрев в глаза убийцы, произнес: «Сынок, Тебя люблю», — без памяти упал, ответа не дождался. И запах потных тел и спермы, льющейся потоком, Победный запах из флакончика всё заглушил. Но этот свальный грех казался и ненужным, и далеким, Наш Жан-Батист ушел с помоста. Гений победил. А время шло, вдруг схвачены одежда и белье, Исподнее надето на тела поспешно, И стыд, и срам толпу вдруг охватил. Как так случилось? Отчего? Никто не понимал, срамное место прикрывали спешно. И молча разошлись, потупив к долу взгляд, Хотя, я думаю, что старики довольны были. Молодку подержав в своих трясущихся руках, Еще, я думаю, до смерти этого не позабыли. Наш Жан-Батист прекрасно понимал, Что цель достигнута, жизнь стала эфемерной. В процессе достиженья цели так устал, И прежней радости уж не было безмерной. Париж вечерний, площадь, где родился — перед ним, Торговки рыбою подсчитывают заработок нищий, Тот рынок для клошаров нищих, он его не позабыл, Для человека маленького рынок тот не лишний. И глаз внимательный из темноты смотрел, На нищету ужасную всю в требухе и грязи, Но ничего от жизни гений не хотел, Хотел уйти из жизни гордо, принцем, князем. И вышел он на площадь и посередине встал, Достал флакон и на голову вылил, Ведь все, что будет, он предугадал, Убийца — гений, свет и жизнь возненавидел. Случилось то, что он и ожидал. Десятки женщин вдруг накрыли с головою, И все — он больше ничего не видел и не знал, Лишь дьявол знал, что приключилось той порою. Разорван на куски, с собою унесен, И не осталось ничего на площади той грязной, Остался лишь на ней пустой флакон, Напоминанье горестное той судьбы ужасной. И капелька последняя стекла с него, И сорок жизней молодых в ней заключались, По грязной мостовой расплылась в ничего, Но гения труды в ней на века остались. P. S. Бывает иногда, что женщина, случайно проходя, Вдруг оставляет молодости запах тот неповторимый, Который создал Жан-Батист совсем не зря, В боренье с жизнью и судьбой неотвратимой. За этим запахом волшебным я готов идти и день, и ночь, Тем запахом, что сотворен Великим парфюмером, И за такую женщину я жизнь отдать не прочь, В страстях сгореть: хоть по частям, хоть в целом. Классических духов не больше десяти. Какой неимоверный труд стоит за ними, И их не будет больше, как ты не ищи, От парфюмеров ускользают дюнами — песком в пустыне.

08.07.2010

Стихи о любви

Дорогой жене-подруге, спутнице всей моей жизни Риточке Фингер посвящаю.

Фото — 1994

Поле

Жене

Мы шли дорожкой через поле с васильками, Безбрежным, словно море, с голубой волной. И ты тихонечко сопротивлялась, словно зная И чувствуя, что станешь вдруг другой. Интуитивно понимая, что невинность у порога Уже осуждена — окончится дорожкой той. Но из моей руки не вырвалась, слава Богу, Дорожка с васильками для тебя была Судьбой. И вот теперь вдвоем в той солнечной купели Нас искупал Господь, не посчитал за грех, Связала нас любовь на самом деле На пятьдесят связала на двоих — на полувек. Стена пшеницы колыбель ту окружала, И жаворонок, трепеща, нам пел из высоты. Там страсть навеки нас двоих связала, Стальною цепью неразрывной вырвала из суеты. Из одиночества и пустоты нас вырвала навеки И обрекла на жизнь счастливую двоих. Дала нам все, что надо человеку Которую и не представить — нам теперь в ней жить. Спасибо, поле, за застенчивость твою, Которою ты скрыла наше прегрешенье. Спасибо Господу за Милость потому, что Он открыл для нас Любви прозренье.

02.08.2010

Крылья бабочки

Жене

От запаха весны я охмелел отчайно, И шорох бабочки прекрасных крыл Сейчас я вспомнил не случайно, Ее, присевшей на твое плечо, я не забыл. Тончайший шорох — он волнует бесконечно, Воспоминаниями душу вдаль маня, Его возьму с собой в дорогу я навечно. О, бабочка! Не покидай прекрасного плеча!

29.09.2010

Загадка без разгадки

Жене

О, женщина, загадка из загадок, Преследуешь меня — а почему? Наверно, потому, что женщина не требует разгадки — Не разгадать разгадку — той загадки никому. Ведь даже Рафаэль своею гениальной кистью Не смог отобразить, что в женщине лежит. А там такое! Я клянусь своею жизнью, Что, заглянув туда, слепоглухонемой заговорит. И хорошо, не надо философствовать напрасно, Оставим тайну без разгадки навсегда. Есть постулат — любая женщина прекрасна, Стройна, мила, умна, изящна — как моя жена.

29.09.2010

Мама жены, моя мама, моя жена, автор. Фото — 1962 г. Около музея изобразительных искусств им. Пушкина, Москва.

Желание

Жене Риточке

Жена моя — какое счастье и какое горе, Что встретил я тебя и так давно люблю. Я не хочу, чтоб жизненное море Нас разлучило на своем бегу. Я не хочу, чтоб в счастье и несчастье Дороги наши разлучила круговерть. Я очень бы хотел, чтоб в одночасье Обоих приняла нас Матерь Смерть. Я так хочу, чтоб ни один из нас не мучился Судьбою, Не доживал один оставшийся порог. С небес отпущенный подарок — жизни наши — По справедливости на небесах судил бы Бог. Тебя люблю, всем сердцем понимая, Что разлучить меня с тобой не смогут никогда, Ни Матерь Смерть, ни суета мирская, Что будем вместе мы навеки — навсегда. И нашим двум судьбам, сплетенным здесь в любови, В космической дали от суеты земной Господь подарит там Покой и Волю, Что на Земле так не хватало нам с тобой.

01.12.2008

Жене Риточке

В неведомых аквамариновых глубинах океана, Которые приснились мне давно во сне. Среди кораллов раковина в одиночестве лежала, Храня жемчужину бесценную в себе. Когда-то мне цыганка нагадала, Я должен в океан нырнуть за ней, И если я со дна ее достану, Моя жена подобна будет ей. И я пришел на дальний берег океана, Я должен был осуществить свою мечту, Я помнил все, что мне цыганка нагадала, Поклялся — без жемчужины отсюда не уйду. Я прыгнул со скалы, борясь с волною пенной, Поплыл в ту неизведанную глубину, И без дыхания, в усилии последнем, Достал со дна жемчужницу свою. А в ней, как в колыбельке, там лежала ты, В моей руке зажата бережливо, осторожно. И жизнь мою без этой красоты, Моя жемчужина, представить невозможно. С жемчужиной сравнима светлая твоя душа. Мой путь годами освещаешь теплым светом, С тобою мыслить, жить так хорошо всегда, Ты перламутром выстилаешь жизнь мою при этом.

Любовь и ревность

Жене Риточке

Я открываю дверь — и что же вижу я? Моя подруга жизни вся прижалась к полу, По полировке по-пластунски ползает она, Такого я не видел никогда, клянусь, ей Богу! Ну ладно, там солдат на грязной полосе, Который по заданию ползет до финиша порога, Ну, здесь, я понимаю, можно попотеть, Отдать все силы Родине для своего народа. Ну, я спросил: «Зачем, куда и от чего ползешь?» Ответ: «Хочу я сохранить свою фигуру, Чтоб стройной и красивой дальше быть, Чтоб ты не обращал вниманья на мою подругу». Затем, в теченье полных двух часов, Бесчисленными упражненьями по кругу, Ну, я спросил, «Не лучше ли вдвоем? Ты делай упражненья со своей подругой». Так день за днем в таких трудах она, То в огурцах, то в масках с заказным навозом, То смесь муки с глазуньей на лице, То мед с инжиром, манго — шереметьевским привозом. И руки черти чем измазаны всегда, Творог на них, то облепиха отварная, Все остается на моем лице тогда, Когда она меня целует, обнимает. Чтоб кожа пахла лучше, чем у всех, Экстракт из олеандра литрами к ней доставляют, Цветком прекрасным хочет быть она, А столько стоит тот цветочек для меня, она не знает. Когда в порядок приведет себя она, То нет прекрасней ничего на свете, Какой «мейкап», какие здесь глаза, И не пытайся отыскать вторую на планете. Чтоб кожа пахла свежестью у ней, Экстракт из олеандра скипидаром разбавляет, Походку вырабатывает, попкою крутя, Как будто никаких забот других и не бывает. Ну, позавидуйте, читатели-друзья, Все делает жена, любя меня, ревнуя, Мне в жизни повезло, как счастлив я, Ну, где и как найти красавицу такую. Ведь скажете: «Наверно все не для него, А для любовника, ему в утеху и в угоду, А муж-то, дуралей, не понимает ничего, Лежит, ворчит и жалуется на погоду». Ну что ж, таким раскладом жизненным доволен я. Мы вместе пятьдесят — мне семьдесят четыре, Жене моей всего лишь семьдесят плюс два, Она меня ревнует, любит, бережет поныне. Какой стальною цепью связывают пятьдесят Прожитых лет с любовью и признаньем, Быть может, проживем еще сто пятьдесят, Читатель! Одари нас драгоценным пониманьем. Ведь женщина — она и во сто лет она, Нет старости для женщин — знаешь? И если будешь отрицать, что говорю, То в жизни ничегошеньки не понимаешь.

8.05.2009

Спасибо Пушкину

Дорогой жене

В весенний день, весенний голубой и долгожданный день, Когда весна в безудержной волне любви все освящает, Когда заботы человеческие все уходят в тень, Куда-то из души замерзшей улетают. Стоял у памятника Пушкину я юношей в те времена, И, незабудки судорожно в кулаке сжимая, Я ожидал свиданья час. Тот час, когда она Впервые на свидание со мной придет, от нетерпенья замирая. Ведь перед этим был короткий телефонный разговор. И вот две молодости встретиться должны случайно. Мой друг — виновник этой встречи. Был меж нами спор. Он мне сказал, что мне ее не покорить, и волновался я отчаянно. Обычно с средними по красоте знакомство не пугало суетой, Но он сказал, что положение мое ужасно. Она отпугивает всех мужчин своею красотой, И связываться с красотою женскою всегда опасно. А я был не особенно высок, и, кажется мне, с виду неказист, И шансов на победу я имел немного, Хотя я знал — воспитан и душою чист, Грехов в прошедшей жизни у меня не так уж много. Надеялся, что Александр Сергеевич поможет мне, И что мне делать в трудную минуту быстренько подскажет. Ведь с женщинами не терялся он нигде, Он завоевывал любовь, а там, что жизнь покажет. И правда, не ошибся друг, когда она пришла, Меня вдруг охватила дрожь, и я стоял в оцепененьи. Мне показалось, я услышал Пушкина слова: «Иди, ее добейся и отбрось свои сомненья. Ты к дяде не скакал в пыли на почтовых, Всевышний волею Зевеса не имел наследство, И нету целей у тебя сейчас иных, Ты должен девушку завоевать, она прелестна». Собравшись духом, столько слов я ей наговорил, Она сказала, что беседовать со мной не бремя. Еще сказала, что прекрасный вечер подарил, Быть может, встретимся еще разок, когда найдет на это время. Уж пятьдесят прошло, мы дней не замечаем, Мы с Пушкиным встречаемся и вновь, и вновь. Несем к его ногам цветы и никогда не забываем, Кто подарил нам «жизнь, и слезы, и любовь». [20]

Молодость-молодость! Фото — 22 июля 1962 года. 22 апреля 1963 года появится наш сын Георгий.

Любовь длиною в жизнь

Жене Риточке

Твой день рождения в чудесный день весны. Его я столько раз встречал с тобою, Опять стучится в двери к нам, ну, заходи, Я рад тебя встречать, хоть грустно мне порою. А почему грушу, а потому, что молодость ушла, Она давно ушла, в тумане скрылась. И не вернется снова, скрылась в никуда, Но мы и не живем надеждой, чтобы снова появилась. И не появится она, ведь жизненный закон суров, То, что минуло, не вернется снова. Не надо лишних объяснений и не надо слов, Семидесяти трех уже не вычеркнуть из времени былого. Чего ж я жду, ведь не случатся чудеса, Они уже случились — ведь мы живы оба. Года, года… На них нам сетовать нельзя. Мы их прожили счастливо, и слава Богу. Живем, и наше прошлое прожили мы в любви, В любви, что не приснится и во сне другому, Твой день рожденья повстречаем мы еще в пути, И не грустим, что мы стареем понемногу. Останемся мы молоды с тобой душой всегда, И будем пить шампанское на день рожденья. Ну, точно так, как пили мы тогда, Когда мы встретились там пятьдесят назад — в том воскресеньи. Так пусть приходит день, прекрасный день, когда В кругу семьи все вместе соберутся, В твой день рожденья чокнемся бокалами вина, И пусть они хрустальным звоном отзовутся.

18.03.2010

Надеюсь

Жене

Не надо мне другой, чем та — судьба, Судьба, в которой мы осилили дороги Неимоверной трудности и тяжести порой, Но похоронные нас не дождались дроги. Мы прожили с тобой труднейшие года, В бессчетных днях через чащобы жизни продираясь, Через насмешки, зависть, страны, города. Упорством и трудом успеха добиваясь. Мы помогали людям, не имея сами ничего, Делились с ними мы последним — возлюбили Бога. Нам дал он трудные дороги — мы не горюем от того, Что жизнь у нас прошла в заботах и тревогах. Какой подарок драгоценный дал ты нам двоим: Полвека мы друг друга каждый день встречаем, Нам есть чем поделиться, мы друг с другом говорим, Да и без слов друг друга понимаем. Умалчиваем мы о страхе вдруг проснуться одному, Когда тоска, как зверь, нам душу гложет. Но мы не будем жаловаться на судьбу, Надеемся, нам в этом Бог поможет. О, Боже, не оставь нас в трудный час, А сделай так, чтоб наши жизни вместе уходили. Готовы мы к тебе прийти, готовы, хоть сейчас, В надежде, чтобы нас на Небесах простили.

15.12.2009

Лучшей из жён

Судьба, не отбирай у женщины года, Оставь ее навечно молодою, Праксителя творением Венерой навсегда, Из пены, выходящею из моря. О, Время, не бросай морщинок на лицо, Пусть поражает красотой цветущей, Любви бессмертной обручальное кольцо, Пусть женщин окружает среди райских кущей. Судьба, не отнимай у женщин красоты, И не дари с годами им старенье, А ты, мужчина, женщину щади, Чтоб жизнь была их вечным воскресеньем. Мужчина, ты щади их бытие, Люби, балуй и делай им подарки, Ведь многие из них заслуживают то, Чтоб на коленях им читать сонеты из Петрарки. Таких, поверь мне, очень много есть, Как и цветов среди пырея в разнотравьи, Они цветут, и их не перечесть, Тех, что дарят любовь и пониманье. Мужчин — своих детей — ведь женщина хранит, Хранит их, как свою зеницу ока, И под защитою нежнейших женских крыл, Мужчине никогда не будет одиноко. Она желает, чтобы воцарился мир, Ведь для него она детей рожает, И Бог святой, единственный кумир, Пускай по жизни их сопровождает. В минуте жизни каждый миг цени, В котором с женщиной ты проживаешь, Мужчина! Ты грехов по жизни не тащи. Замаливай скорее их, так женщина желает. Ведь если старится любимая жена, Наверняка состарится быстрее муж любимый, Сердечной боли он не выдержит тогда, Уйдет в далекий мир необратимый. Так пусть восторжествует Вечная Любовь, Которую лишь женщины нам дарят. Мы только тело, женщины в нас кровь, Так было, будет, так Господь желает. Вот Боттичелли, Рубенс, Леонардо и Коро, Вот Рафаэль и Микельанджело Буаноротти, Курбе, Пикассо рисовали женское лицо, Красавицы головку, милой, в повороте. Но всех художников не перечесть в веках, Как и не перечесть поэтов нам известных, Они оставили в своих стихах, Нам память о красавицах прелестных.

17.02.2010

Это ты

Жене Риточке

Чем дальше дни уходят, в дымке исчезая, Чем дальше исчезают вдаль года, Тем больше я того не понимаю, Откуда знаешь и насколько чувствуешь меня. Ты знаешь, что мужчины — дети в сути, дорогая, Ты видишь то, о чем я только лишь догадываюсь иногда, От многих бед меня ты ограждаешь, И от ошибок, что могли бы погубить меня. Ты видишь под водой такие острые каменья, Которые и в страшном сне не вижу я, Как Богородица — достойное сравненье, Жалея, сострадая и любя, как «Пиета». Любовь и преданность ко мне твои неизмеримы, Мы вместе пятьдесят — в сознании моем, Вдвоем в молитве мы непобедимы. Еще, надеюсь, в этой жизни с Богом проживем. Ведь так среди десятков тысяч тонн руды, Единственный большой алмаз находят, И только так через огромные труды Любовь и понимание приходят. На свете главное — я точно знаю — есть, Правдивая душа и нежность с добротою, Достоинств всех твоих не перечесть, А остальное в жизни назовем мы суетою. И вот к концу подходят и тревоги, и смятенья, Должна закончиться в итоге жизненная суета, Быть может, несмотря на наши прегрешенья и сомненья, Господь откроет нам с тобой свои врата. А в полном понимании Господь — Любовь и Свет — Покой, И мы прошли в любви и свете все дороги, Пройдя предел, представ перед Тобой, Узнаем душ своих судьбу — там, на твоем пороге.

26.06.2009

Италия — начало эмиграции. Счастливые, надушены духами, наверно, сделанными великим «Парфюмером». Фото 1977 года. Рим.

Необыкновенный случай

Сегодня в городе туман и смог, С трудом поднялся я с моей постели, Так не хотелось на работу. Бог помог Мне встать, собраться и поехать еле-еле. Резекционный зал — паталогоанатома судьба, И в трупах мне с утра до вечера копаться. А после выдать справку, как, зачем и почему, когда. Затем священникам работа за умерших упокой стараться. Сегодня парочка банкиров, милиционер, шпана, Старушка старенькая и какая-то девица. Когда из морга привезут, то рассмотрю тогда. Что с этими беднягами могло случиться. С банкирами все ясно — чисто сделанный заказ: С удобного окна прицелиться в соседнем доме. Удобненько там киллер приспособится — приказ, И точно дырочку он высверлит во лбу без крови. С старушкой что ж, в бороздяных морщинах все лицо, И руки работящие, как надо, скрещены крест накрест. А дочери и сыновья, и внуки будут плакать — горе налицо. Спокойно умерла при вере в Бога, и положен ей Акафист. Затем шпана — все тело, словно решето, Здесь нечего искать причину, здесь все ясно. Такое уж он выбрал в жизни ремесло, Судьба одаривает по заслугам всех, наверно, не напрасно. Устал, ну, хоть клиенты свежие, без запашка, Бумаги больше, чем прямой работы. Эх, писанины не было б, но это все мечта, А так с бумагами, с отчетами одни заботы. Ну, наконец, и предпоследний милиционер. Погиб, эх, жаль, какого-то бандита догоняя, Он пулю получил случайно, вот пример: Полез туда, куда не надо было, той беды не ожидая. Ну, наконец, последний, что из морга привезли. Здесь на стальном столе — такого я не видел: Лежала девушка небесной красоты. Ну, почему мертва? Несправедливость я возненавидел. Ни ранки, ни царапины на нежном теле том. Ученый интерес возник во мне тотчас же: Какие тайные несчастья скрыты в нем? Интуитивно понял я, такого не увижу дважды. Мой скальпель верный, ты по нежной коже заскользил, И вдруг услышал я мне скрежет непонятный, Как будто по металлу острием он проходил. В испуге замер я, столкнувшись вдруг с невероятным. Москва, Москва! Уж вечерело, и таинственно огни Кафе неоновыми вывесками засветились, Гудки автомобильные и шорох от шагов толпы Чрез окна приоткрытые ко мне пробились. В растерянности я стоял пред этою загадочною красотой, Мне дальше резать не хотелось — было страшно. Что вдруг увижу я под белой кожею тугой? Но надо было, чтобы труд мой оказался не напрасным. Сверлила мысль: откуда взялся тот металл внутри? Ведь нет отверстия, а скальпель как бы с пулею столкнулся. А там, как у Тутанхамона, оказалась золотая оболочка изнутри, Та, на которую мой скальпель натолкнулся. Одно лишь слово шло по оболочке той, Каллиграфическою прописью звучало. То слово «Преданность» сияло вечной красотой, Вечерней грусти, овладевшей мной, как будто не бывало. Мой скальпель быстро на фрезу сменил, Вторую оболочку, что из платины была, разрезал, И словом «Сострадание» свою я душу отеплил, Рука дрожала, платина крепка, чуть руки не порезал. На третьей оболочке слово «Жалость» вдруг нашлось, Его на том металле драгоценном словно не хватало, «Самоотдача» на четвертой прописью на грудь пришлось, На пятой оболочке «Верность» четкою чеканкой просияло. Была шестая оболочка из твердейшей стали отлита. На стали той «Самопожертвование» клеймом стояло, Фреза горела, плавилась и вдруг — какая красота: Брилльянтовое сердце в том стальном разрезе засияло. Я аккуратно, что разрезал, запаял, зашил. Не взял ни грана от нее ни золота, ни бриллиантов. Читатель дорогой, превратно не пойми, я так решил. Вдруг понял — на столе лежала Вечная Любовь — понятно! Открыл окно, и моросящий дождь по мутному стеклу стекал. Обратно в морг ту девушку отправил. Пускай в родной земле лежит, чтоб возвратился идеал, Земля — ведь мать любви, любовь — она без правил. И вдруг звонок будильника. Я понял — это сон, Тот сон, что посещает человека очень редко, Такой счастливый сон — тот вещий сон Любовью наполняет и пронзает сердце метко. Любовь, любовь, ты воплощение великой тайны, Которая так крепко связывает двух людей так навсегда, И в этих двух заложены все золото и бриллианты, Такие же, как и у девушки, там на стальном столе тогда. Мне повезло увидеть анатомию Любви. Теперь я знаю, что полулюбовь достойна смерти. Полулюбовь — синоним грязи, полулжи, Не стоит в том притворстве жить, поверьте. Наверное, вот из-за этого та девушка и умерла. Она ведь воплощением любви сверкала, С полулюбовью вдруг столкнулась, бедная она, Я думаю, любимому упрека не сказала. Скрываются за тайной скрытою полулюбви Всегда сомнения точащие и недоверья, В полулюбви не может быть любви, А только лишь страданья, а за ними сожаленья. Будильник прозвенел, как на работе времечко бежит, И почему-то скальпель вдруг на тупизны пределе, Смотрю, изогнутая обожженная фреза лежит. Быть может, это был не сон, а явь на самом деле? А если так, то буду девушку искать, ведь где-то есть она. Мою любовь, которой имя свято, И вдруг найду я в ней такие же слова, Как в той, которая лежала на стальном столе когда-то.

11.01.2010

Автор стиха Ф. Фингер

Фердинанд Фингер

Автор.

21.12.2011

Примечания

1

С. Есенин

(обратно)

2

Предки — родители.

(обратно)

3

Марухи — сожительницы мелких воров.

(обратно)

4

Сиделый — отсидевший срок.

(обратно)

5

Стиляга — модник, выходящий из общепринятых рамок.

(обратно)

6

Женщины, не обижайтесь на слово «старуха». В 25 лет все женщины старше 30 кажутся очень старыми.

(обратно)

7

А.С. Грибоедов (прим. авт.)

(обратно)

8

Лепень — пиджак, шкары — брюки.

Колеса — ботинки, зашинкуют — разрежут.

(обратно)

9

Пурга — ложь, враки, никчемный разговор.

(обратно)

10

Маруха — подружка вора (сленг).

(обратно)

11

Есенин

(обратно)

12

Гражданский человек, не вор.

(обратно)

13

НКВД — наркомат внутренних дел.

(обратно)

14

Так и озаглавлено.

(обратно)

15

Интернациональный комитет спасения.

(обратно)

16

Деды — старослужащие.

(обратно)

17

Пишу о Мише, так как в настоящее время его нет в живых. Он вернулся в СССР, получил 15 лет и повесился в концлагере.

(обратно)

18

Экклезиаст.

(обратно)

19

Привожу точные слова моего немецкого пациента, профессора психологии. Вот так и сказал, только на немецком мате.

(обратно)

20

А. С. Пушкин

(обратно)

Оглавление

Сексуальные метаморфозы

  Вступление

  Женщины непостижимы. О таинственной глубине Вечного Секса

  Глава I Ирочка

  Глава II Взросление

  Глава III Верочка

  Глава IV Восхитительная Зоя

  Глава V Обмен секса на еду

  Глава VI Седа

  Глава VII Галя

  Глава VIII Я женюсь

  Глава IX Имеет ли секс пределы?

  Глава X Люба

  Глава XI Я и «куколка»

  Здравствуй, Москва!

  Жизнь — в погоне за сексом

  Эпилог

Парфюмер

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

Стихи о любви

  Поле

  Крылья бабочки

  Загадка без разгадки

  Желание

  Жене Риточке

  Любовь и ревность

  Спасибо Пушкину

  Любовь длиною в жизнь

  Надеюсь

  Лучшей из жён

  Это ты

  Необыкновенный случай Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg