«Вернадский»

Рудольф Баландин Вернадский

Предисловие Величие и трагедия ноосферы

1

Владимир Иванович Вернадский не любил юбилеев. Его понять можно. Похвалы в адрес юбиляра, даже искренние, отдают формализмом: «так принято».

В 1936 году был издан солидный двухтомник: «Академику В. И. Вернадскому к пятидесятилетию научной и педагогической деятельности». Никаких восхвалений в адрес юбиляра; лишь перечень его научных трудов и научные статьи, как там сказано, «друзей, учеников и сотрудников».

Ныне минуло 150 лет со дня его рождения. Без хороших, даже превосходных слов о нём не обойтись. Но задача моя не петь дифирамбы, а показать его без хрестоматийного глянца.

Четверть века назад я написал о Владимире Ивановиче книгу. Из США пришёл отклик от его дочери доктора психиатрии Н. В. Вернадской-Толль (1898–1986):

«Ваш подход к биографии так оригинален, никогда не видала такого подхода — и это даёт очень глубокую и проникновенную картину моего отца как человека и учёного. Многие Ваши мысли меня заставили задуматься и подняли вопросы, которые я себе не задавала».

Из другого её письма:

«Я вижу в Вас человека, который его понял и был бы его сотрудником и другом. Я чувствую, что Вы продолжатель его дела, как Вы сами говорите в письме… Ваша книга передаёт образ отца, не коверкая его, как это делают другие авторы».

Меня обрадовала такая оценка человека, близко знавшего и любившего Владимира Ивановича. Но в той книге были умолчания (преимущественно по цензурным соображениям); пришлось обойтись без критики некоторых его принципиальных идей.

Прежде всего, это относится к концепции ноосферы. За истекшую четверть века её ошибочность стала очевидной. Хотя… Впрочем, об этом речь впереди.

2

Мы привычно говорим: любимый поэт, композитор, художник, писатель. Ученого оценивают иначе: энциклопедист, выдающийся, великий, наконец. Он — «кладезь знаний», «генератор идей».

Странно выглядело бы изъявление любви к кладезю, пусть даже знаний, или генератору, пусть даже идей.

Но иногда хочется сказать: мой любимый ученый. Научное творчество для такого человека — одно из проявлений незаурядной личности, особого склада характера, отношения к природе и людям, к жизни. Его узнаешь по стилю мышления; по внутреннему свету, озаряющему его научные труды…

Один из моих любимых ученых — Вернадский. Порой мне кажется, что я его знал, беседовал с ним. Напряженный, глубокий взгляд его синих глаз, негромкий твердый голос, стройная прямая фигура, быстрая походка…

В другое время он видится мне человеком иной эпохи, современником Менделеева, Чайковского, Льва Толстого. Он связывает воедино два столетия… Я хотел написать — и век нынешний. И осёкся.

3

Нет, не так всё просто…

Четверть века назад в Советском Союзе отмечали 125 лет со дня рождения Вернадского. В этой связи я делал доклады на торжественных заседаниях прибалтийских академий наук.

Где теперь СССР? Только на старых географических картах и глобусах. Будут ли в Литве, Латвии, Эстонии торжественно отмечать нынешний юбилей Владимира Ивановича? Сильно сомневаюсь. Ситуация на нашей планете совсем не та, на которую надеялся Вернадский.

Приходится заново продумывать некоторые его идеи, а то и оспорить их. Нет такого мыслителя, который был бы во всём всегда бесспорно прав.

Полвека назад острые споры вызвало предположение, что в мире элементарных частиц существует отличие правого и левого. Знаменитый физик В. Паули написал: «Я не верю, что Бог является левшой… и готов побиться об заклад на очень большую сумму, что эксперимент даст симметричный результат».

Казалось, он прав. Какая разница для частиц, куда им вылетать из атома, если нет воздействий извне? Однако его предсказание с ошеломляющей достоверностью не сбылось. А Вернадский предвидел возможность различия правого и левого в мире мельчайших частиц за двадцать лет до того, как физики задумались об этой проблеме. Он писал: «Пространство-время глубоко неоднородно, и явления симметрии могут в нем проявляться только в ограниченных участках».

Почему геолог высказал физическую идею за двадцать лет до того, как она подтвердилась в эксперименте?

Потому что Вернадский был не только геологом. Он занимался кристаллографией и биологией, изучением почв, природных вод, метеоритов, радиоактивных элементов. И не просто интересовался, но исследовал, осмысливал, делая открытия.

В начале прошлого века Вернадский утверждал, что начинается вспышка творчества, имеющая очень важные последствия для всего человечества. Значительно позже появилась менее обоснованная, но ставшая модной концепция научно-технической революции.

Его научные пророчества сбывались. И всё-таки его гениальное учение о биосфере заслуживает дополнительной разработки. Что уж говорить о концепции ноосферы, всепланетной области господства научной мысли. Ничего подобного не свершилось и в ближайшем будущем не предвидится.

Означает ли это, что его идеи устарели? Ни в коей мере! Они живы сегодня, а некоторые еще ждут своего часа. Даже его заблуждения обладают мощным творческим потенциалом, побуждая к спору и новым открытиям.

4

«Десятилетиями, целыми столетиями будут изучаться и углубляться его гениальные идеи, а в трудах его — открываться новые страницы… Многим исследователям придется учиться его острой, упорной и отчеканенной, всегда гениальной, но трудно понимаемой творческой мысли; молодым поколениям он всегда будет служить учителем в науке и ярким образцом плодотворно прожитой жизни».

Так писал о Вернадском академик А. Е. Ферсман. Все здесь верно. Только вряд ли мысли Вернадского трудно понимаемы. Они, скорее, многогранны и глубоки. Читать работы Вернадского могут не только специалисты, но и все, кого интересует история идей, закономерности их развития, а главное — жизнь природы.

… Одни люди знамениты своими титулами, должностями, званиями, другие — определенными достижениями. Вернадский интересен и велик сам по себе, как прекрасная человеческая личность.

…Есть у каждого из нас мир переживаний, мыслей, знаний о Мире и о самом себе. Так, астроном, не покидая обсерваторию, мысленно путешествует в глубинах Вселенной.

Для биографии Вернадского важна именно эта сфера бытия. Внешние события его жизни укладываются в рамки интервала времени от рождения до смерти: 1863–1945 годы. Тут ничего не изменишь.

Иная судьба его научного творчества, мировоззрения. Эта часть его жизни простирается до наших дней и уходит в будущее. Она изменчива. Каждый осмысливает наследие Вернадского по-своему. Со временем одни идеи отходят на второй план, другие начинают сиять с особенной силой. Так мы встречаемся с Вернадским — нашим современником.

Именно о таком человеке мне бы хотелось рассказать.

На склоне лет Вернадский отметил: «Я никогда не жил одной наукой». «Первое место в моей жизни занимало и занимает научное искание, научная работа, свободная научная мысль и творческое искание правды личностью».

Полвека раньше он писал подробнее:

«И художественное наслаждение, и высокие формы любви, дружбы, служение свободе — все это связывается с… умственной жизнью». «Нельзя мысль отвлекать исключительно в сторону личных, мелких делишек, когда кругом стоят густою стеною великие идеалы, когда кругом столько поля для мысли среди гармоничного, широкого, красивого, когда кругом идет гибель, идет борьба за то, что сознательно сочла своим и дорогим наша личность».

Он мыслил для того, чтобы полнее жить, познавать природу, самого себя, человечество. По его признанию, жизнь для него определялась любовью к людям и свободным исканием истины.

… С прогрессом техники, производства в науке возобладал физико-математический стиль мышления. Вернадский отметил: это вредит познанию природы. Разрабатывая механические модели Мироздания, учёные низводят человека, жизнь, разум, по его словам, «на положение ничтожной подробности в Космосе». Такие модели работают по законам мертвой природы, оставляя человеку ужас безысходности в чуждой Вселенной.

Владимир Иванович пришел к выводу: «Мы подходим к очень ответственному времени — к коренному изменению нашего научного мировоззрения». По сути, это должен быть органический синтез Космоса с центральным ядром — учением о биосфере.

5

… Человечеству суждено такое будущее, которого оно достойно. И тем вернее на Земле наступит торжество разума, добра и красоты, чем больше будет среди нас людей, духовно близких В. И. Вернадскому.

Жизненный путь Вернадского был тесно связан и отчасти предопределён колоссальными преобразованиями России в XX веке. Его творчество развивалось не по некоей «генеральной линии», как полагают некоторые биографы, а весьма прихотливо.

Он вёл параллельно несколько научных исследований. Занимаясь конкретной наукой, не ограничивался частными проблемами (скажем, структурой кристаллов или химическим составом живого вещества), осуществляя синтез знаний. Об этом можно судить по названиям наук, прославивших его имя: геохимия, радиогеология, биогеохимия, генетическая минералогия.

Для него наука была не целью, а средством познания. Он был не только специалистом в одной-двух дисциплинах, а блестяще знал их добрый десяток. Он стремился изучать природу как единое целое. А она неизмеримо сложнее всех наук, вместе взятых. Он размышлял над объектами и явлениями в их взаимосвязях.

«Мы знаем только малую часть природы, — писал он, — только маленькую частичку этой непонятной, неясной, всеобъемлющей загадки, и всё, что мы ни знаем, мы знаем благодаря мечтам мечтателей, фантазёров и учёных поэтов».

Глава 1 Предки и судьба

Я на земле впервые мыслить стал, Когда почуял жизнь безжизненный кристалл, Когда впервые капля дождевая Упала на него, в лучах изнемогая…

Мужество, упорство, милосердие

Род Вернадских не был знаменит. По некоторым сведениям, литовский шляхтич Верна сражался в войске гетмана Хмельницкого против польского господства. Его потомки — Бернацкие — обосновались в Запорожской Сечи.

Прадед Владимира Ивановича, Иван Николаевич Бернацкий, переселился из Запорожской Сечи в Черниговскую губернию. Он добился включения своей фамилии в списки потомственных дворян (хотя эти права были весьма сомнительные). Вот и все его успехи.

О его сыне Василии надо рассказать более основательно.

… Швейцарский поход Суворова (1799 год) складывался тяжело. Прославленного полководца преследовали трудности необычайные. Воевал он в незнакомой и непривычной горной местности. Ранняя осень сделала многие перевалы непроходимыми для регулярной армии, обременённой орудиями, ружьями, боеприпасами, обозом. Была нужда в провианте, теплой одежде и крепкой обуви, во вьючных животных.

Но не природа была главным противником русского воинства. Ему противостояла овеянная славой победоносных сражений, могучая и воодушевлённая армия республиканской Франции, руководимая молодым доблестным генералом Массеной.

Суворовцам — от солдата до фельдмаршала — пришлось испытать в швейцарском походе бесчисленные лишения и опасности. Армия потеряла четверть своего состава. Особым испытанием был этот поход для полкового лекаря Василия Ивановича Бернацкого. Тяготело над ним проклятие отца, произнесенное с церковного амвона.

Отец его был священником села Церковщина Черниговского наместничества, а прежде — запорожским казаком; учился в Киевской академии. Сыну Василию он велел поступить в духовную академию, а тот ушел пешком в Москву, чтобы стать врачом. Вслед ему раздалось отцовское не благословение, а проклятие.

Поступив в 1793 году учеником в Московский госпиталь, Василий Иванович жил впроголодь, но профессией овладел и был произведен в подлекари. Служил в карабинерском, а затем — в Орловском мушкатерском полку (так написано в его послужном списке), с которым отправился в далекий поход через Малороссию и союзную России Австрию на соединение с армией фельдмаршала Суворова.

В ту пору церковное проклятие было нешуточным делом. Правда, Василий Иванович был человеком неробким, отчасти вольнодумцем. Этому способствовала избранная им специальность. Когда вскрываешь трупы в анатомическом театре, видишь болезни, страдания, смерть невинных младенцев и многократно убеждаешься, что докторское искусство более способствует выздоровлению, чем десяток молебнов, то невольно усомнишься в силе словесного проклятия.

И все-таки за время швейцарской кампании не раз, пожалуй, Василий Вернацкий думал с замиранием сердца: «Не сей ли миг избрала судьба для свершения батюшкиного проклятия?»

Армия выступила из Тортона на рассвете 10 сентября. Суворов торопился прийти на помощь корпусам Готце и Римского-Корсакова, которым угрожал неприятель.

Остались позади прекрасные долины Италии, покрытые садами, виноградниками, оливковыми рощами. Чем выше в горы поднимались войска, тем становилось холоднее. Моросил дождь. На пологих седловинах буйствовал ветер. Промокших и уставших воинов ночь заставала среди скал. Одну колонну Суворов повёл на Сен-Готардский перевал. Другую — в обход — возглавил генерал Розенберг; в ней находился Вернацкий.

Первые раненые появились ещё до сражения: кто сорвался с кручи, кого придавило соскользнувшей пушкой. Французы преградили путь русским близ деревни Урзерн. Дорога здесь упиралась в отвесные скалы. В них было пробито узкое отверстие, имеющее восемьдесят шагов длины. Французы, руководимые генералом Лекурбом, заняли оборону у выхода из каменной дыры. Авангард русской армии был встречен смертоносным огнем ружей и пушки.

Карабкаясь по скалам, один отряд зашел в тыл французам, а другой двинулся по дну ущелья, через бурную реку Рейсу. Защитники Урзернской дыры перебежали через каменную арку, перекинутую над бездной, — Чертов мост, — не успев его разрушить, только подожгли деревянный пролет.

Суворовцы предприняли штурм моста, но смельчаки, сражённые пулями, падали в клокочущую внизу Рейсу. Наконец в тылу французов появились части, совершавшие обходной маневр. Отстреливаясь, французы отступили. Русская армия шла за ними по пятам.

Ущелья становились шире, отвесные скалы сменялись каменистыми склонами. В долине Рейсы появились виноградники и пашни. Снеговые вершины остались позади как бы висящими в воздухе.

Впереди открылись остроконечные черепичные крыши Альтдорфа. За ними синели воды Люцернского озера. Малочисленный неприятель не рисковал вступать в бой.

Итак, с двух сторон заснеженные хребты, впереди озеро, где господствует французская эскадра. Остался один путь — назад.

Ранним утром выступили поочередно, вслед за авангардом князя Багратиона, по двум тропинкам, ведущим в облака, на снеговой хребет Росшток. Фельдмаршал бросал вызов фортуне, не смиряясь перед неудачами. Его телесные недуги лишь сильнее выявляли мощь его духа.

Переход был ужасен. Пушки скользили по мокрому снегу, увлекая за собой лошадей, и срывались в пропасть. Скатывались и люди, обессиленные и продрогшие.

«Каждый неверный шаг стоит жизни, — писал историограф похода Милютин. — Темные облака, проносясь по скатам горы, охватывали колонну густым туманом, обдавали холодной влагою. Войска были измочены, как проливным дождем.

Погруженные в сырую мглу, они продолжали лезть ощупью, не видя ничего ни сверху, ни снизу».

Армия растянулась на много вёрст. Замыкали движение лазарет и полки, оставленные в арьергарде.

Авангард после двенадцатичасового перехода спустился в цветущую долину и выбил отряд противника из города Муттена. Подошли остальные части, уцелевшие орудия, боеприпасы, обоз и лазарет, переполненный больными и ранеными. Лазарет разместили в сараях и во дворе женского монастыря. Запас сухарей кончился, обувь находилась в жалком состоянии; ели шкуры животных, поджаренные на углях.

И тут полковник Сычов с сотней казаков вернулся из разведки с ужасной вестью: полки Римского-Корсакова и Готце разбиты наголову; Муттенская долина окружена превосходящими силами неприятеля, хорошо вооружённого и окрылённого крупной победой. Сын торговца Массена, ставший после революции маршалом, был готов принять капитуляцию от фельдмаршала Суворова.

Александр Васильевич созвал совет. Предложил пробиваться к местечку Швиц через горы. «Тяжелораненых везти не на чем, — говорил он, — собрать всех; оставить всех здесь с пропитанием; при них нужная прислуга и лекаря. Оставить при всем этом офицера, знающего по-французски… Написать Массене о том, что наши тяжко раненные остаются и поручаются, по-человечеству, покровительству французского правительства».

Оставили при лазарете полкового лекаря Бернацкого.

Массена предпринял наступление. Ему противостояли полки под командованием старого суворовского генерала Розенберга. Первая атака была отбита, отступавших преследовали казаки. В горах раздавались крики французов: «Пардон!» В плен сдались пятьсот человек. Лазарет пополнился ранеными, главным образом из числа французов.

На следующий день, 30 сентября, полки Массены выступили тремя колоннами вдоль реки Муоты. Передовые части русских отступили.

С возвышения, где находился госпиталь, отлично виделось поле боя: плоская долина реки, болотистые берега неглубокой Муоты и гряда холмов, перегородивших долину от одного лесистого и крутого склона до другого.

Французы маршировали под барабаны и флейты, с флангов развернув орудия. Время от времени колонны останавливались и давали залп. Затем движение возобновлялось. Громыхнули первые орудийные выстрелы.

Русские полки стояли двумя линиями (каждая в три шеренги). Впереди разъезжал на коне генерал Розенберг, ободряя солдат и напоминая свой приказ не открывать пальбу по неприятелю.

Наступающие давали залп за залпом. Русские стояли в полной тишине. Раненых клали на носилки и бегом тащили к монастырю. Операции проводились прямо под небом. Дюжие фельдшера держали дергавшихся солдат. Доктора с голыми по локти, окровавленными руками залезали щипцами в раны, нащупывая и вытаскивая пули. Более счастливые раненые теряли сознание, другие кричали или молча скрежетали зубами. Госпиталь превратился в сущий ад.

Орудийные выстрелы стихли. Атакующие подошли на сто шагов к первой линии. Ружейная стрельба стала беспорядочной. Наступал решающий миг. А колонны французов пришли в некоторое замешательство. До противника оставалось пятьдесят шагов. Стрелять в этих молча стоявших русских было неестественно, как будто в безоружных.

Розенберг обнажил саблю. Громогласное «ура» прокатилось по шеренгам. Русские полки ринулись вперед. С флангов ударили казаки.

Напор был так велик, ярость русских была так сильна, так неожидан был переход к атаке, что численно превосходящий противник дрогнул. Первые ряды смешались и бросились назад, шедшие за ними колонны распались. Фланговая атака казаков, коловших пиками и рубивших саблями с дикими визгами, ввергла отступающих в панику.

Измученные лишениями, утомлённые тяжелейшим походом, не имеющие в достатке ружейных патронов и вовсе лишённые артиллерии суворовцы под командованием мужественного Розенберга разгромили противника, имеющего превосходство буквально во всем, за исключением силы духа, воодушевления, отчаянной ярости.

Бегущих рубили казаки. По реке плыли трупы. Было взято полторы тысячи пленных. Госпиталь пополнился тысячей раненых французов (русских было шестьсот).

Полки арьергарда выступили вслед за основными частями. Неприятель осмелился вступить в Муттенталь лишь через два дня после ухода последнего русского полка.

Для Бернацкого эти дни были невыносимо трудны. Сотням людей — русских и французов — требовалась его помощь. От усталости и голода он валился с ног; постоянные стоны и крики оглушили его. Спал только урывками.

Французов, пришедших в госпиталь, поразило милосердие и самоотверженность русского врача, оказывавшего помощь и своим и врагам. В начале октября повозки с ранеными были отправлены в Люцерн. Бернацкого двумя годами позже представили к недавно учреждённой высшей награде Франции — ордену Почётного легиона.

Весной 1800 года он вернулся в свой полк. Участвовал в походах — в Моравию, Силезию, Австрию, Пруссию; в битве при Аустерлице. Был награжден орденами, а в 1826 году получил чин коллежского советника, дававший право на потомственное дворянство. Он воспользовался этим (права, полученные отцом, были сомнительны), изменил свою фамилию и стал Вернадским. Женился на Екатерине Короленко, дочери начальника таможни в Таганроге Якова Короленко (он был прадедом и писателя В. Г. Короленко).

Вернадский вступил в масонскую ложу. Это общество пришло в Россию с Запада. Оно имело целью нравственно возвысить людей, объединяя на началах братской любви, равенства, взаимопомощи и верности.

Василий Иванович имел склонность к таинственным явлениям и в конце жизни стал членом мистического кружка, пытаясь общаться с духами; он верил в бессмертие души.

Возможно, заставило его обратиться к миру духов проклятие отца. Воинская судьба складывалась для него счастливо, и вышел он невредимым из многих баталий, отделавшись одной контузией; дожил до преклонных лет, но в его семье все дети умирали. Даже тех, кто доживал до юных лет (студентов, юнкеров), поджидала безвременная кончина.

Потрясенный этим, Василий Иванович стал верить в недобрую силу отцовского проклятия. Чтобы превозмочь её, назвал младшего сына именем деда — Иваном. Чудо свершилось: этот сын дожил до старости. (Род Вернадских прервался в конце XX

…Василий Вернадский построил свою жизнь по собственному плану. Твердость характера, сила воли позволили ему превозмочь все превратности судьбы, не поддаться влиянию отца и не терять самообладания, мужества и благородства в трудных ситуациях.

Но сколь ни интересно сложилась судьба Василия Ивановича, каким бы ни был он замечательным человеком, не отклоняемся ли мы слишком далеко от избранной темы, от личности и жизни великого учёного Владимира Вернадского?

Дед умер задолго до его рождения. Однако в характере Владимира проявилось немало дедовских черт. Мужество и доброта, честность, твёрдость характера, самостоятельность, жажда знаний…

Нет, я вовсе не уверен, будто черты характера наследуются, подобно чертам лица, и человеку предназначается от рождения иметь папино равнодушие, мамину нелюбовь к математике, дедушкину скупость и прочее и прочее. Хотя не исключено, что наследуются если не отдельные грани характера, то предрасположенность к их формированию.

Более существенно: пример предков способен порождать желание быть таким же. У Владимира Вернадского было именно так. Он с детства остро интересовался историей своего рода. В своем дневнике завел раздел, куда записывал сведения о предках, рассказанные отцом и матерью.

«Семья должна вырабатывать хороших работников на пользу человеческую… она должна связывать молодое поколение с поколением, кончающим жизнь, — полагал он. — И никогда такая связь не будет существовать, если нет известных семейных преданий, известных общих целей, на которые положена работа и предков, и подрастающих поколений».

Конечно, биографии Василия Вернадского и его внука различны. Внук стал натуралистом, не участвовал в военных походах. И все-таки есть в них нечто общее, как в двух внешне несхожих ветвях одного дерева.

Владимиру Ивановичу, геологу, приходилось лазать по горам, подниматься на высокие перевалы. Но ещё более трудные вершины одолел он в творчестве. Проторял новые пути в науке. Для этого надо было, кроме всего прочего, обладать мужеством, упорством и добрым отношением к людям, ради которых, в сущности, и трудится настоящий учёный.

Знания, ум, совесть

Владимир Галактионович Короленко в «Истории моего современника» упомянул о таком случае. Один из журналистов как-то заявил:

— Во всей России, господа, сплошь все подлецы и негодяи. Один есть порядочный человек — Иван Васильевич Вернадский. Да и тот, по правде сказать, в некотором роде скотина.

— Позвольте, — возразили ему, — почему же именно скотина?

— А вот представьте себе. Делал он доклад в Вольном экономическом обществе и, отвечая оппонентам, сидевшим на сцене, повернулся к залу спиной. А в зале-то были дамы! Вот конфуз!

Придирка была мелочной. А то, что весьма желчный человек назвал И. В. Вернадского человеком порядочным (единственным в России!), — факт примечательный.

Сын Василия Ивановича — Иван — родился в 1821 году в Киеве, где и окончил университет. Медицина его не привлекала. Его интересовали болезни общества, а не отдельных людей. Он увлёкся политэкономией. В 1842 году поступил на кафедру политической экономии Киевского университета. Для повышения квалификации его командировали за границу.

Он побывал в Германии, Чехословакии, Франции. Англии, Голландии, Греции. Вёл дневники, которые сохранились. Выглядят они хорошо: книжечки в кожаных переплетах с золотым тиснением, а то и с особой застежкой. Почерк тонкий, быстрый, как бы летящий.

Реже всего встречаются записи на русском языке. У Ивана Васильевича было обыкновение писать на языке страны, в которой он находился: по-немецки, по-французски, по-английски, по-гречески. Было ему чуть за двадцать два года, а по специальности он был политэкономом…

Из своих заграничных странствий возвратился он в Россию с твёрдым убеждением, что власть самодержца — беда для страны. Россия нуждалась в мерах, решительных, но не насильственных. По мнению Вернадского, брать пример следовало с Британской империи, где выше власти королей — законы страны и конституция. В ту пору многие русские интеллигенты мечтали о таких преобразованиях.

В Петербурге И. В. Вернадский защитил магистерскую диссертацию, посвященную теории потребностей. Суть её проста: потребности человека рождают производство соответствующих товаров и определяют образ жизни людей. Потребности развиваются со временем, а это вызывает спрос на новые товары, стимулирует производство, повышает жизненный уровень и вновь расширяет сферу потребностей.

Действительно, общий рост общественного производства нередко идёт ускоренно. Но почему же возникают экономические кризисы и свершаются революции? И есть ли какие-нибудь ограничения для системы «потребности — производство»?

На такие вопросы И. В. Вернадский вряд ли мог бы убедительно ответить. Он учитывал обобщённые потребности людей и общественное производство. А люди организованы в разные группы, партии, классы. Потребности разных слоёв общества часто не совпадают. Скажем, в России дворяне имели свои особенные потребности, а также возможности для их удовлетворения. Крестьянам или рабочим это не полагалось.

В первой половине XIX века в России существовало крепостное право. Произошло восстание декабристов, показавшее, что даже дворяне не были надёжной опорой самодержавия. И. В. Вернадский не мог явно показать свои симпатии по отношению к экономическому и политическому устройству стран Западной Европы. И о потребностях людей он писал, не затрагивая открыто российской действительности.

По той же причине его докторская диссертация была посвящена истории экономических идей в Италии. Он в 28 лет получил докторскую степень и вскоре стал профессором Московского университета.

И. В. Вернадский считал, что политэкономия должна изучать потребности человека и средства к их удовлетворению. Потребности он делил на стремление к самосохранению и к самоусовершенствованию. Самосохранение заставляет остерегаться опасных авантюр. Жажда самоусовершенствования толкает людей на преодоление препятствий и собственных недостатков. Борьба этих двух потребностей создает личность и влияет на жизнь общества.

Подобные взгляды сейчас выглядят наивными. Однако важно отметить сам факт поисков И. В. Вернадским своих путей в науке, выработки своей более или менее оригинальной точки зрения. При этом — пристальное внимание к истории научных идей, которой он посвятил отдельную книгу.

Казалось бы, науки о Земле далеки от политэкономии. Но именно сыну Ивана Васильевича — Владимиру будет суждено сблизить обе эти области знания, включив деятельность человека в круг геологических процессов.

Иван Вернадский не забывал о практической стороне науки. В 1856 году он, статский советник и чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел, был командирован на Волгу для обследования положения бурлаков. В докладной записке детально и сочувственно описал труд и быт бурлаков, предлагая назначить особого чиновника для охраны их интересов. Сделал вывод:

«Бурлачество образует бродячее, невежественное, предоставленное случайностям население, истрачивающее свои силы на такое занятие, которое, большей частью, может быть исполнено животными или машинами». Но, писал он, несмотря на трудные условия жизни и работы, бурлаки не превращаются в бандитов и пьяниц, как обычно считалось.

Итак, Иван Васильевич хорошо знал несколько европейских языков, высоко ценил европейскую науку и культуру, царское самодержавие считал пережитком прошлого и был сторонником введения в России конституционного правления.

Впрочем, нам важно выяснить, как и в чём этот человек содействовал становлению характера своего сына Владимира, который писал через десять лет после смерти отца, умершего в 1884 году:

«Вспоминая своё детство, я ясно чувствую, как среди плохой среды, в какой шла жизнь нашей семьи, лишь влияние моего отца, инстинктивное уважение окружающими идеала учёного… и оставшиеся друзья из старого прошлого — московского и петербургского периода жизни отца — Е. М. Короленко, Левинсон, Ястежембицкий и др. — не дали мне уйти в совсем другую жизнь, что было так легко. И как-то сильно сознаёшь неясную, но глубокую связь такого общественного течения на ход жизни через детей, которые присматриваются и живут своей жизнью».

Владимир Иванович тоже будет устремлён к общественной жизни, к требованиям практики; никогда не смирится с любыми формами закабаления человека. Первое самостоятельное исследование гимназист Володя Вернадский посвятит положению славян в Австро-Венгрии.

Сыну профессора проще всего пойти по стопам отца, избрать его специальность. Однако «потребность самоусовершенствования» заставляет искать свои пути в жизни, не прельщаясь лёгкостью овладения профессией «по наследству». Внутреннее чувство подсказало Владимиру верное решение: испытывать сопротивление предмета, преодолевать трудности. Только так создается самобытный духовный облик.

…В 1850 году Иван Васильевич женился на девятнадцатилетней Марии Николаевне Шигаевой. У них родился сын, названный Николаем. Она беседовала с мужем о политэкономии и читала специальные журналы и книги; охотно вела домашнее хозяйство и сама воспитывала сына.

Иван Васильевич в 1857 году основал еженедельный «Экономический указатель», где помимо статистических таблиц печатались и статьи. Он предрекал грядущий крах общества, стремящегося к удовлетворению интересов лишь избранных: «Прямо или косвенно каждый поступательный шаг гиганта, называемого обществом, давит частные, отжившие свой век интересы, попавшиеся под его могучую ногу».

«Экономический указатель» не был революционным органом, но ясно намекал на необходимость решительных преобразований. В частности, была открыта дискуссия о судьбах крестьянской земельной общины.

В одной из своих статей И. В. Вернадский написал, что крестьяне скрывают свои деньги — звонкую монету — от чиновников и помещиков. После отмены крепостного права эти деньги будут пущены в оборот, и промышленность получит не менее пятидесяти миллионов серебром.

На это отозвался сатирический журнал «Гудок»: мол, простолюдинам незачем прятать деньги, ибо «по сундукам и карманам их никто не лазит». Но И. В. Вернадский агитировал за освобождение крестьян, пытаясь убедить правительство в экономической выгодности подобного мероприятия.

Дом профессора Вернадского был открыт для людей, имеющих самые разные взгляды на жизнь и будущее России. Одно время у него жили начинающий писатель Николай Лесков и молодой невзрачный чиновник Ничипоренко. Последний с горячностью доказывал необходимость скорейшей революции в России. Коренастый Лесков, посмеиваясь, урезонивал приятеля и предсказывал ему печальную судьбу.

Так и вышло. Ничипоренко умер в заключении, в Петропавловской крепости, на долгих допросах рассказав о тайной организации «Земля и воля», к которой принадлежал, и о встречах с Иваном Васильевичем Вернадским и Николаем Лесковым.

Бывал у Вернадского и скромный юноша Артур Бенни, полуполяк-полуангличанин, приехавший в Россию участвовать в революции. Местной жизни он не знал, испытывая жестокие лишения во многом по вине своего друга Ничипоренко; пробовал сотрудничать в разных газетах (в том числе и в «Экономическом указателе») и был выдворен из страны. Позже он вступил в отряд гарибальдийцев и погиб в войне за освобождение Италии.

В 1861 году министром внутренних дел был назначен бывший губернатор Курляндии П. А. Валуев. Он считал, что следует обновить формы правления России и ориентироваться на конституционную монархию. В общем, это были примерно те же взгляды, что у Ивана Вернадского. Министр поручил ему составить проект о введении подоходного налога на дворян, избавленных от налогов, в то время как министр финансов предлагал увеличить подушную подать с крестьян.

Тогда же Иван Васильевич опубликовал в газете «Северная почта» статью об истории введения подоходного налога в разных странах Европы. И хотя он не делал никаких выводов относительно России, было совершенно ясно, что и для Отечества настает пора вводить экономические новшества.

Казалось бы, речь идет о частной проблеме. Да и налог на дворян предполагался небольшим. Но в ответ на ущемление своих экономических прав дворяне требовали предоставления им большей свободы в управлении государством: ежели, мол, с нас деньги берут, то нам надо хорошо знать, как их расходуют, влиять на правительство. Значит, надо было урезать неограниченную власть монарха.

И Валуев, и Вернадский были уверены, что иного пути для страны не остается: либо перемены «законным путем», либо революция. Министр внутренних дел писал Александру II: «Меньшинство гражданских чинов и войско суть ныне единственные силы, на которые правительство может вполне опереться». Царь пометил на полях: «Грустная истина».

Такова уж была Россия. Закон о подоходном налоге был принят… лишь в апреле 1916 года, спустя полвека после проекта, за год до свержения царизма.

… В 1862 году, через два года после смерти Марии Николаевны, Иван Васильевич женился на её кузине — Анне Петровне Константинович. Её семья принадлежала к старшинским помещичьим семьям, построившим своё благосостояние на праве держать шинок и на покупке крепостных.

Родной дядя Анны Петровны, Н. И. Гулак, был демократически настроенным членом Кирилло-Мефодиевского общества, к которому принадлежал и Шевченко. Гулак был посажен за свою тайную деятельность в тюрьму, а затем выслан из пределов Украины. Ничего более интересного об этом семействе не известно.

А вот сыну Анны Петровны и Ивана Васильевича Вернадских суждена была всемирная слава.

Гены и гении

Почему некоторые люди наделены острым умом, тонкой интуицией, вдохновением? Это особый дар, унаследованный от предков примерно так же, как наследуются дедушкин нос, мамины глаза? Результат упорного труда? Игра случая, поднимающего кого-то выше других, подобно волне, которая одного захлёстывает, а другого подбрасывает вверх? Или сочетание всех этих факторов определяет гениальность?

О юных талантах известно немало. Пятилетние дети способны прекрасно играть на музыкальных инструментах, а то и сочинять музыку, рисовать, изучать иностранные языки. Правда, одарённые дети редко становятся выдающимися людьми.

А как быть с теми творцами, кто не отличался с детства необычайными способностями и у которых не было особых условий для проявления гениальности? Пожалуй, именно их следует считать великими людьми.

Такой человек трудится наперекор судьбе, мучительно превозмогая свои врождённые и приобретённые недостатки. Он сохраняет в своей душе те чудесные искры творческих устремлений, которые позже сможет превратить в яркий свет. Он добивается от себя наивысшего напряжения сил, разума, воли: одновременно творец и творение, создатель самого себя.

Генетические дефекты передаются по наследству. Это факт. Вот если бы так же передавались знания, ум, совесть, честь, талант!..

Увы, среди многочисленных потомков Пушкина, Ломоносова и других гениев не встретишь им соразмерных личностей. Один уже этот бесспорный факт показывает, что генетика имеет лишь косвенное отношение к формированию выдающегося человека.

Гениями рождаются почти все, а негениями становятся главным образом по собственной инициативе.

Такое утверждение идёт вразрез не только с популярным мнением о врождённой гениальности, но и с выводами английского ученого-универсала Френсиса Гальтона (1822–1911).

В 1849 году он изобрел печатающий телеграф, опубликовав его описание. Проводил географические и этнографические наблюдения в Африке, за два года преодолев 1700 миль. За книгу об этом путешествии Географическое общество наградило его золотой медалью. В тридцать четыре года он стал членом Королевского общества (академии).

Когда английские войска вместе с союзниками высадились в Крыму, воюя с Россией на стороне Турции, Гальтон изобрел «алтископ», позволяющий смотреть из укрытия, не высовываясь (тип перископа). Его атлас «Метеорографика, или Метод нанесения погоды на карту» открыл важный метод метеорологии. Наряду с известными тогда циклонами он установил существование центров с высоким давлением воздуха (антициклонов), где воздушные потоки идут по часовой стрелке.

Увлекшись антропологией, Френсис Гальтон основал биометрию и биостатистику. Стал основоположником «психометрии», используя метод тестов и «типового портрета» для характеристик личности. Начал новую эру в криминалистике, создав дактилоскопию — учение о кожных узорах и отпечатках пальцев.

В книге «Наследственный гений, его законы и последствия» (1869) он доказывал, что таланты, психика, интеллект наследуются. Предположил: «Подобно тому как с помощью тщательного отбора нетрудно получить такую породу лошадей или собак, у которой быстрота бега представляла бы качество не случайное, а постоянное, или добиться какого-либо иного результата, в таком же роде, — точно так же было бы делом вполне осуществимым произвести высокодаровитую расу людей посредством разумных браков в течение нескольких поколений».

Идея заманчивая. Если благодаря искусственному отбору создано множество продуктивных пород скота и сортов растений, то почему бы таким способом не «облагородить» род человеческий?

Он основал евгенику, искусство улучшения рода человеческого. На эту тему писал, в частности, выдающийся советский генетик Н. К. Кольцов (за что был раскритикован). Принципы евгеники вошли в идеологию германского нацизма, утверждавшего преимущества арийской расы, предназначенной для создания сверхчеловека.

Первые крупные военные победы фашистов, казалось бы, подтвердили миф о высшей арийской расе. Сокрушительное поражение Третьего рейха от СССР показало: советский человек морально и духовно сильней «арийской белокурой бестии».

Впрочем, идея борьбы с наследственными дефектами имеет смысл и значение. На этом основана медицинская генетика. А вот с выведением улучшенных «пород» людей ситуация прямо противоположная.

Если бы гениальность зависела от врождённых качеств, то среди многочисленных потомков выдающихся людей непременно проявилась бы драгоценная россыпь талантов. Ничего подобного нет.

В детстве и юности гениальные люди обычно ничем не выделялись среди сверстников (редкое исключение — сэр Френсис Гальтон). А ведь наследственные качества должны проявляться с младенчества.

… В одной из книг я как-то написал, что гениями рождаются все, а негениями становятся. При случае спросил об этом утверждении специалиста по генетике человека A.A. Малиновского (сына выдающегося ученого и философа A.A. Богданова).

Он поддержал эту мысль.

Человек становится личностью не по рождению, а в результате воспитания и обучения. То же — для высших животных, имеющих развитый головной мозг. В результате искусственного отбора можно получить продуктивные породы скота, скакунов, разновидности кошек и собак. Но их интеллектуальный потенциал не возрастает, а почти всегда снижается по сравнению с дикими родственниками.

Законы генетики оказались много сложнее, чем предполагал Гальтон.

У него троюродным братом был великий Чарлз Дарвин. Их общий дед Эразм Дарвин написал философскую поэму «Храм природы», где упомянул о естественном отборе. В роду Дарвинов было немало талантливых ученых.

«Наследственный гений»? Нет. По семейной традиции в детях воспитывали уважение к интеллектуальному творчеству, интерес к познанию природы. Это передал им Эразм Дарвин не биологически, в виде «генов гениальности», а воспитанием и образованием.

У близких родственников знаменитых личностей больше, чем у других, возможностей добиться успеха. Есть потомственные кузнецы, плотники, пекари, краснодеревщики, слесари, стеклодувы, так же как лётчики, моряки, чиновники… Значит ли это, что у них передаются по наследству какие-то особенные способности кузнецов, пекарей, слесарей, моряков, чиновников?

Михаил Ломоносов не имел дедом выдающегося мыслителя. Это не помешало ему стать величайшим ученым своего времени. А одаренный незаурядными умственными способностями Гальтон не стал великим ученым, подобно Чарлзу Дарвину (который в своей автобиографии отказал себе в каких-либо выдающихся способностях). Почему? Главная причина: Гальтон не вполне корректно работал с фактами.

Важное требование научного метода: надо отдавать приоритет фактам, которые не укладываются в рамки данной гипотезы или опровергают ее. Об этом забывают многие исследователи, увлеченные своими идеями. Наиболее выдающийся из них — Френсис Гальтон — так и не сделал великих научных открытий. Хотя его достижения заслуживают уважения.

Почему за последние десятилетия, когда ученых миллионы, крупных теоретических открытий нет? В технических науках они удивительны. Но в познании природы и человека ничего подобного нет. Скажем, расшифровка генетического кода или клонирование животных в теоретическом плане ничего особенного не дали.

Наука превратилась в отрасль интеллектуального производства. Для серьезных исследований необходимы сложное оборудование, затратные эксперименты и экспедиции. Если в обществе преобладает стремление к прибыли, максимальному и скорейшему обогащению, какой олигарх потратит свой капитал без надежды на доход в обозримом будущем?

И ещё. Ученый проходит долгий путь ученичества. Требуется следовать указаниям руководителей, учитывать мнения рецензентов и оппонентов. На работе поначалу приходится выполнять задания заказчиков и научных начальников. В годы, когда бурлит энергия и фантазия, молодой учёный имеет ограниченные возможности для смелого творчества.

В XIX столетии было иначе. Выдающиеся исследователи, у кого творческий путь или молодость пришлись на тот век, видели своей целью искание истины, познание природы, человека, общества. Это трудно, а то и невозможно совместить со стремлением сделать карьеру, обогащаться, а уж тем более угодить начальству или бизнесмену.

Свое величайшее достижение — учение о биосфере, области жизни на планете, — Вернадский создал по собственной инициативе как синтез комплекса наук, а не только минералогии, кристаллографии, геохимии, в которых он был специалистом.

Неужели интеллектуальный потенциал современных ученых резко снизился по сравнению с их предшественниками? Вряд ли. Есть немало интересных мыслителей, энтузиастов-оригиналов. Но их становится всё меньше, а проявить свои способности им всё труднее.

Есть еще одна особенность, присущая энтузиастам: выход за пределы собственной жизни, чувство единства с прошлым и будущим. Таким был, например, Джордано Бруно. Он пошёл на смерть мужественно, во имя чести, высокого чувства собственного достоинства. Знал, что «смерть в одном столетии дарует жизнь во всех веках грядущих!».

Николаю Кибальчичу было двадцать восемь лет, когда его в 1881 году приговорили к смертной казни за участие в покушении на жизнь царя. Перед смертью он не молил о пощаде, а создал «Проект воздухоплавательного прибора», став основоположником освоения космического пространства ракетной техникой. Он писал: «Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными-специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу Родине и человечеству».

Таковы пределы личности тех, кто способен на подвиг, великие свершения: Родина и человечество.

Духовное родство

Нет оснований полагать, будто Владимиру Вернадскому было «на роду написано» (то есть в личном геноме) иметь мужество и милосердие деда, интеллект и совестливость отца и ещё какие-то качества, слившиеся в его личности.

Существеннее влияет на жизненный путь судьба: обстоятельства, которые от нас не зависят. Скажем, время и место нашего рождения, впечатления детства, семья, неожиданные события. И все-таки каждый выстраивает жизнь по своему разумению, используя возможности, даруемые судьбой и преодолевая её препятствия.

На нас влияют не столько близкие родственники, сколько те, кто поразил наше воображение и вольно или невольно участвовал в нашем воспитании, образовании.

«В моём детстве, — свидетельствовал В. И. Вернадский, — огромное влияние на моё умственное развитие имели два человека: во-первых, мой отец… во-вторых, его двоюродный брат по моей бабушке… оригинальный, своеобразно образованный человек — Евграф Максимович Короленко (1810–1880)». Он служил офицером на Кавказе, заболел, вышел в отставку и увлёкся философскими изысканиями по склонности, а не по обязанности.

«Самолюбивый до крайности, остроумный и обидчивый, он в то же время был человеком глубокой доброты. Был человеком хорошо образованным, хотя образование сам себе добыл», — писал Вернадский.

Е. М. Короленко был знаком с трудами великих естествоиспытателей — Дарвина, Лайеля, Бюффона, Ламарка. Более всего волновали его проблемы, связанные с жизнью каждого человека и всего человечества. Он не признавал никаких авторитетов, до всего пытаясь дойти своим умом.

Он посещал Вернадских и в Харькове, и в Петербурге, участвовал в беседах и спорах, своими горячими речами и всем обликом привлекая пристальное внимание Владимира, любившего слушать разговоры взрослых.

Образ Евграфа Максимовича сохранился в воспоминаниях его племянника писателя В. Г. Короленко. Копна седых волос и белая борода обрамляли полнокровное нервное лицо Евграфа Максимовича с живыми, блестящими глазами. Декабристы его восхищали, а император-буржуа Наполеон III возмущал до глубины души.

Евграф был неуёмным спорщиком. В минуты возбуждения усы его топорщились, лицо краснело, глаза метали молнии, седая шевелюра лохматилась, а голос становился сбивчивым и невнятным. Окружающие начинали беспокоиться, как бы старика не хватил удар.

Критикуя государственный строй России, он оставался патриотом. Однажды кто-то рассказал историю о том, как в лондонском ресторане акробат-англичанин, оскорблённый одним из русских офицеров, устроил потасовку, сильно избив одного офицера, а другому оторвав ухо. Историю восприняли даже с некоторым ехидством.

Вдруг Короленко, побагровев, обрушился на весельчаков:

— Позвольте, господа! Как смеете вы радоваться позору русского военного мундира?! Стыдно!

Значительно позже Владимир Иванович будет примерно так же совмещать критику политического и государственного устройства России с горячим патриотизмом. В труднейшие для страны годы — в Гражданскую войну и последующую разруху — он останется на Родине, несмотря на предложения эмигрировать за рубеж.

Возможно, так произошло потому, что ещё в детстве, по примеру отца и Евграфа Максимовича, он понимал Родину не только как определённое государство. Она была для него родной природой и родным народом, всем тем, что, постоянно меняясь, существует сотни, тысячи лет.

Евграф Максимович публиковал статьи в «Экономическом указателе». Кроме политических и экономических тем, его глубоко интересовали жизнь природы, смысл бытия человека и всего рода человеческого. Названия его трудов: «Доисторическое человечество как деятель цивилизации, опыт естественной истории человечества»; «Теория зарождения и жизни человеческого общества. Историко-философский трактат»; «Против равенства людей по рождению».

Среди глав этих сочинений: «Земля есть живой организм», «Поцелуй, его происхождение и значение», «Перемещение материалов Земли», «Бог естествоиспытателя». Он верил в гигантские возможности разума и труда: «Человек, находясь на Земле, придает ей искусственным образом силы, которые она не имеет вследствие одних лишь естественных законов: может быть, он увеличит или уменьшит скорость её вращения или будет противодействовать предполагаемому астрономами стремлению планеты упасть на Солнце».

Способность видеть необычное в обычном, удивляться и сознавать ограниченность своих знаний — качества, необходимые настоящему исследователю природы, — приобрел Владимир Вернадский в немалой степени благодаря Е. М. Короленко.

И еще одно качество: умение сомневаться, не поддаваться влиянию авторитетов и общепринятых истин. Евграф Максимович мог с одинаковой страстью оспаривать выводы Дарвина о происхождении человека и начисто отрицать религиозные догматы.

Научиться читать, по его мнению, вовсе не так легко, как кажется, а образование подчас более «способствует оглуплению человека, чем его поумнению: чрезвычайно вредно должно действовать на умственное развитие человека чтение без критики».

Вот некоторые высказывания Е. М. Короленко из его рукописей.

«Мысль немыслима без материи, материя немыслима без мысли».

«Если мысль порождается материей в земных существах, то почему в космических веществах общей жизни миров материя не может порождаться мыслью?»

«Весь органический мир Земли работает над перемещением материалов неорганического мира. В этой общей работе участвует всё живое, переходящее через все три царства природы — растительное, протистов и животных. Громадны результаты работ, происходящих в лабораториях организмов первых двух царств, где перемещение вещества совершается посредством питания бесчисленного множества организмов во время их жизни и разложения после их смерти. Но в особенности деятельное участие принимает в этом перемещении неорганических веществ животный мир, начиная с самых мельчайших микроскопических существ до человека включительно».

Как тут не вспомнить Вернадского, создателя учения о геохимической работе живого вещества! Конечно, нет прямой связи между его научными обобщениями и рассуждениями Евграфа Максимовича. Но ведь зерно прорастает не сразу. Только когда проклюнется росток, можно будет гадать, какими путями было занесено зерно…

Идеи Евграфа Короленко возбуждали воображение его юного друга. А детские впечатления долговечны. Они могут сохраняться неявно. И когда Владимир Вернадский обдумывал строение и активную жизнь земной коры, он бессознательно мог сопоставлять Землю с живым организмом, как некогда в детстве. Художественный образ превращался в научную аналогию.

«Земля растёт и совершенствуется вместе с человеком… — писал Е. М. Короленко. — Море очистится под руками человека. Бесплодные части Азии и Африки затонут, а такие страны, как Италия, выступят из морей, горы понизятся и дадут как бы новые страны, более тёплые и плодородные». «Человек, находясь на Земле, придаёт ей искусственным образом силы, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов».

Подобные взгляды на разумную перестройку планеты предвосхищают мысли В. И. Вернадского о космической роли человека и сфере разума. Случайно ли это?

Была у Евграфа Максимовича заветная мечта: постичь гармонию Мироздания. Понимая ограниченность рассудка, он обращался к музыке, брался за скрипку.

Мечта его, воплощаясь в жизни, имела не тот результат, к которому он стремился. Играл на скрипке он неплохо. Но его упражнения порядком надоедали окружающим. Чтобы не досаждать им, он уходил в дальнее помещение и там отдавался во власть музыкальной гармонии.

Настраивая скрипку, он думал: «Не так ли происходит в природе? Человек не оставляет её в покое, вмешивается в её жизнь, пытается управлять её процессами. Человек искусственным образом придает Земле те силы и свойства, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов. Безмерны возможности человека разумного. Он способен осушать морское дно, обнажая плодородные земли, и затоплять бесплодные части Азии и Африки; он, если нужно, выровняет горы и спрямит реки».

Как с улыбкой вспомнит потом Владимир Иванович, появились у Евграфа Максимовича молчаливые слушатели — мышки. Они замирали, поблёскивая глазками и пошевеливая усиками…

Этот неуёмный фантазер и мыслитель вряд ли догадывался, что суждена ему роль сеятеля, бросающего семена в благодатную почву. Его мысли и некоторые афоризмы могли заметно подействовать на Владимира Вернадского, ясно выражая то, что он сам неявно ощущал.

Например: «Трус не может быть нравственным человеком».

Впрочем, верные поучения, советы, мудрые мысли сами по себе не могут сделать человека честнее или умнее. Необходимы эмоциональное подкрепление и жизненные примеры, достойные подражания.

Беседы с дядей и его личность оставили глубокий след в душе Вернадского. Через шесть лет после смерти Е. М. Короленко он вспомнил о нем в своём письме жене: «Мне иногда кажется, что не только за себя, но и за него я должен работать, что не только моя, но и его жизнь останется даром прожитой, если я ничего не сделаю».

…В обиходе принято говорить о «родной кровинушке», «кровном родстве», связывающем ребёнка с родителями. Таковы традиции племенных и родовых отношений, ставшие предрассудками. А при власти денег, капитала всё изменилось радикально. Например, относительно велико число тяжких преступлений именно среди близких родственников.

Разве «голос крови» характерен для зверей? Достаточно вспомнить рассказ Льва Толстого о дружбе льва и собачонки или некоторые труды Чарлза Дарвина, не говоря уже об учёных и популяризаторах, описывающих духовную жизнь животных.

Обезьяна может нежно ухаживать за котёнком; утка — выращивать цыплят, а синица — выкармливать кукушонка, который втрое больше её. А вот медведь убивает и съедает своих медвежат; нередко животные в неволе отказываются кормить своих детёнышей…

Природа не стала наделять животных инстинктом «кровной любви до смерти», отдав предпочтение принципу воспитания и заботы о детёныше. Как только он становится взрослым, родители его не опекают, а то и прогоняют из семьи.

Для людей наиболее существенно духовное, а не кровное родство. По этой причине Владимир Иванович писал о влиянии на него отца и двоюродного дяди, а не матери Анны Петровны. Она умела рукодельничать и прекрасно пела, была властной и вспыльчивой, с сильным характером, однако на духовное развитие сына не оказала заметного влияния.

Этого нельзя сказать о первой жене его отца — Марии Николаевне, урождённой Шигаевой, хотя она умерла за три года до рождения Владимира. Он знал о ней с детства отчасти потому, что любил её сына и своего сводного брата Николая, но более всего по причине духовного — самого сильного! — родства с ней.

Мария Николаевна (1831–1860) была первой русской женщиной-экономистом, успешно занималась журналистикой, оставила ряд интересных публицистических и научно-художественных произведений.

Родилась она в Петербурге, в богатой дворянской семье, получила хорошее домашнее образование. Вышла замуж за Ивана Вернадского в 1850 году и всерьёз заинтересовалась его профессиональными занятиями, хотя сама воспитывала сына Николая (в обеспеченных семьях того времени так случалось редко).

Это по её совету Иван Васильевич основал «Экономический указатель». Обременённый служебными обязанностями, он вряд ли вытянул бы тяжёлую журнальную лямку без помощи жены. А при её участии издание стало интереснее, привлекая не только узких специалистов.

Мария Николаевна умело и доходчиво, порой в форме притч, сказок, занятных историй, рассказывала о законах жизни общества и экономических отношениях, о положении женщин и о многом другом. Известный критик Н. В. Стасов признавал, что она одарена «истинно глубоким, независимым умом», а её произведения имели «громадное распространение и влияние».

«Дайте свободу труду, — писала она, — предоставьте свободу выбора труда; перестаньте образовывать, а дайте возможность образоваться, и, наверное, будет лучше. Тогда, может быть, и у нас будут хорошие специалисты. Все насильственное — ложное, а добро и польза могут быть только в истине».

Первая русская женщина-экономист Мария Вернадская провозглашала: «Все люди связаны друг с другом взаимными интересами и потребностями». «Человек не создан для одиночества». «Труд для того, чтобы быть производительным и полезным, должен быть свободен». Это был призыв к свободе личности и равенству граждан, к раскрепощению крестьян.

В её взглядах усматривается влияние идей и знаний мужа. Иначе не могло быть. Существенно другое: она быстро освоила ремесло журналиста и обрела немалые познания в разных науках. Перевела с французского, немецкого и английского языков ряд популярных и специальных работ, в частности «Начала финансов» И. Гарнье. Одной из первых в России она писала о женском труде, вызвав большой общественный резонанс. Интересны её мысли о воспитании детей, о важности политэкономии для нравственности.

Она справедливо утверждала: потребности бывают «материальные, без удовлетворения которых нельзя существовать, и нематериальные, без удовлетворения которых нельзя жить по-человечески».

Мария Николаевна писала о силе фантазии людей, создавшей русалок и нимф, домовых и леших, эльфов и гномов. Но в тысячу раз чудеснее мир, открываемый научными знаниями:

«Благодетельный гений — наука!.. Она пробуждает нас от тягостной дремоты, раскрывает перед нами таинства природы и учит извлекать из них пользу. Всюду мы видим ее благодетельное влияние…

По мановению ее могучего жезла разверзается земля и отдает нам свои сокровища, драгоценные металлы, камни, предметы роскоши и предметы необходимости. Дно морей отдает нам свои перлы и кораллы, без парусов и весел беззаботно мы пускаемся в море; без лошадей ездим по земле; с быстротой желания можем мы передать наши мысли почти из края в край земли; слово смертного человека мы можем сделать навсегда бессмертным!»

Бессмертие слов и мыслей Марии Вернадской воспринял Владимир в детстве. Ведь она писала и для детей, а он любил были и небылицы, пробуждающие мысль и воображение.

Странно: её давно уже нет, а она словно рассказывает ему истории, задаёт неожиданные вопросы, разъясняет сложные вещи, учит добру, пробуждает ненасытную жажду знаний…

Так уж вышло, что узы духовного родства связывали Владимира с Марией Николаевной прочнее, чем с родной матерью.

Год рождения

Какой была Европа в те годы, когда появился в общем-то обычный ребенок Владимир Вернадский?

Капиталистические отношения вторгались в феодальную систему Российской империи. Как писал Евгений Баратынский:

Век шествует путем своим железным.

В сердцах корысть и общая мечта Час от часу насущным и полезным Отчетливей, бесстыдней занята…

Военное и политическое главенство России в Европе было неоспоримым после победы над Наполеоном и парада русских войск в Париже. Начали обретать мировую славу русская литература и наука.

… Давно угасшие дни, давно прошедшие жизни. Не было автомобилей, самолётов, кинотеатров, радио. Но существовали железные дороги, строился Суэцкий канал, горели на улицах фонари (газовые), на фабриках и заводах появилась сложная техника, а с нею — инженеры, механики, рабочие.

Техника давала возможность людям перестраивать природу Земли и незаметно меняла их быт, привычки, стремления, чувства и мысли. Она помогала банкирам и предпринимателям всё на свете переводить в деньги, получая прибыль.

Вот несколько зарисовок тогдашней жизни.

Париж. Бал у принцессы Матильды. Особняк ярко освещен. У входа — страж со средневековой алебардой. Приглашены знаменитости и знать. Среди гостей — писатели братья Гонкур. Они отмечают в своем дневнике:

«Прямо против нас, загораживая входную дверь, группа мужчин, изукрашенных нашлёпками, орденскими лентами, а перед ними — чудовищная фигура с самым плоским, самым низменным, самым страшным лицом, словно лягушечьей мордой: глаза в красных прожилках, веки, похожие на раковины, рот, напоминающий прорезь в копилке, притом же слюнявый, — настоящий сатир царства золота. Это Ротшильд».

Месяц спустя те же писатели познакомились с Иваном Тургеневым, обладателем, по их выражению, изысканного таланта.

«Это очаровательный колосс, нежный беловолосый великан… Он красив какой-то почтенной красотой, величаво красив… Скромный, растроганный овацией, он рассказывает нам о русской литературе, которая вся, от театра до романа, идёт по пути реалистического исследования жизни. Русская публика большая любительница журналов».

Такова середина XIX века: прекрасные великаны в литературе, искусстве, науке — и уродливые карлики, машины для добывания денег; одновременное существование единовластных царей и революционеров-анархистов, отрицающих любые формы власти; кутил и отшельников, безграмотных миллионеров и мудрых бедняков, непризнанных гениев и торжествующих бездарностей.

Начиналась эпоха великих перемен. О ней определенно было сказано в «Манифесте коммунистической партии». Набирал силу капитализм, а с ним пролетариат, грозящий взорвать изнутри систему, его породившую.

О России тех лет принято судить по великим произведениям русской литературы. Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой… Читая о русских крестьянах, можно было подумать, что типичный мужик — существо противоречивое и терпеливое: богомолец и пьяница, добряк и буян, голубоглазый увалень с русой бородой, трудолюбивый и хитроватый, добродушный, верующий в Бога и царя, покорный хозяину.

Статистика поддерживала такую характеристику: совершалось мало преступлений среди крестьян, а вот о притеснении крепостных и даже зверствах над ними известия поступали. Оставалось только удивляться долготерпению народа, граничащему с полным равнодушием и дикостью.

Реальное положение было иным. В 1861–1862 годах произошло 1172 случая крестьянских волнений, охвативших 2609 селений. Для подавления многих бунтов приходилось прибегать к помощи воинских частей.

Статистические отчеты, в целом выполняемые добросовестно, имели одну особенность: по приказу царя искажались данные о причинах смерти многих помещиков (касается это, между прочим, и гибели отца Ф. М. Достоевского). В документах регистрировались апоплексические удары, тогда как крестьяне часто устраивали над помещиками самосуд.

При круговой поруке и сплоченности сельских общин отыскать виновника убийства было невозможно. Во избежание разговоров о классовой борьбе в России скрывалось истинное положение дел. То, о чём боялись говорить, выходило на поверхность. Брожение шло во всех кругах общества. Среди дворян находились сторонники идей анархизма, социализма и коммунизма.

Российская империя, словно пёстрое лоскутное одеяло, соединяла сотни народов, национальностей и даже несколько недавно ещё самостоятельных государств.

В 1863 году небольшие, трудноуловимые отряды инсургентов (так тогда называли партизан) поначалу успешно действовали в Польше и Литве. Восставших было шесть — восемь тысяч человек. Им противостояла двухсоттысячная армия и военная диктатура. Сопротивление партизан не было сломлено до тех пор, пока не удалось лишить их поддержки населения.

16 апреля 1866 года Дмитрий Каракозов, дворянин, стрелял в царя. Покушение не удалось (помешал крестьянин Комиссаров). Торжественные молебны и «всенародное ликование» не могли скрыть главного: назревают внутригосударственные катастрофы.

Но был глубокий пласт общественной жизни, далекий от политических дрязг, волнений, убийств. Начался стремительный рост научных исследований, главным образом в естествознании (биологии, геологии, географии, антропологии), а также в химии, физике, математике.

1862–1864 годы были, по выражению историка науки М. Джуа, «вулканическими» для химии. Шли горячие споры о строении атомов и молекул. Лотар Мейер в 1864 году составил таблицу химических элементов. Пять лет спустя Менделеев ясно выявил периодический характер повторения свойств веществ в зависимости от их атомных весов.

Мысль ученых проникала в глубины материи, тогда еще недоступные наблюдению с помощью приборов.

Поэты упрекали ученых в рассудочности, не желая мириться с успехами развивающегося капитализма. Евгений Баратынский отметил:

Пока человек естества не пытал Горнилом, весами и мерой, Но детски вещаньям природы внимал, Ловил ее знаменья с верой; Покуда природу любил он, она Любовью ему отвечала… Но, чувство презрев, он доверил уму, Вдался в суету изысканий… И сердце природы закрылось ему, И нет на земле прорицаний.

Постигнуть умом бессмертную и безграничную Природу! Поэту это казалось путем, ведущим в дебри сухих формул и цифр.

Да, есть учёные, засушивающие всё, к чему они прикоснутся, не любящие и не понимающие природу, озабоченные личными интересами.

Однако научные открытия совершают люди необычайной проницательности и силы ума, воли, вдохновения. Наука для них — творчество, требующее напряжения духовных и умственных сил.

В год рождения В. И. Вернадского немецкий химик Август Кекуле открыл строение сложных химических соединений, молекулы которых образуют замкнутые геометрические фигуры.

Он в своей небольшой лаборатории писал учебник органической химии. Устал, повернул кресло к камину, задремал и во сне увидел атомы: они мелькали, сплетались и рассыпались. Подобные картины воображал он и наяву. Но сейчас среди групп атомов, образующих молекулы, появились длинные нити. Они часто сближались и свёртывались, напоминая змей. Вдруг одна из них вцепилась в собственный хвост…

Кекуле пробудился и остаток ночи посвятил обдумыванию гипотезы, явившейся во сне.

Если бы подобный случай произошел с поэтом, то вещий сон был бы истолкован как посещение музы, порыв вдохновения. Ученый описал процесс рождения гипотезы деловито, спокойно, без ссылок на чудеса.

Многие представители науки фантазиям поэтов противопоставляли перечни сведений о реальных объектах. Не фантазировать, а собирать факты! Учёным — твердые знания, поэтам — легкокрылые мечтания.

Крупные мыслители были иного мнения. Собирание и заучивание фактов они признавали первичной работой. В 1863 году вышла книга английского ученого Д. Пэджа «Философия геологии». Там было сказано: «Собирание фактов при отсутствии стремления связать их становится делом не более полезным, чем собирание мусора, само же исследование становится сбивчивым и скучным, если не согрето надеждой, что будет наконец внесен закон и порядок».

Впрочем, собирание фактов — работа важная. Она облегчается труд того, кто осмыслит их и откроет научный закон.

Переводил книгу Пэджа на русский язык молодой офицер, закончивший Пажеский корпус (откуда был в свое время отчислен Баратынский), — Пётр Кропоткин. Он проводил в Восточной и Центральной Сибири геологические и географические исследования, вошедшие в золотой фонд мировой науки.

В 1863 году он открыл вулканическую область вдали от морского побережья (в Маньчжурии), что опровергало принятые представления о непременной связи вулканизма с морем. Собирая множество фактов, Кропоткин стремился постичь природу.

«Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, — писал он, — не забудет этого блаженного мгновения. Он будет жаждать повторения. Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногих, тогда как оно всем могло быть доступно в той или другой мере, если бы знание и досуг были достоянием всех».

Едва ли не первым в мире он заговорил об ответственности ученых перед обществом. По его словам, самое возвышенное научное творчество аморально, если не направлено на благо человечества.

Ученый работает не по принципу разумной машины: надо только подключить питание и нажимать нужные кнопки. Для научного творчества (и это хорошо понимал Кропоткин) необходимо моральное удовлетворение, духовный стимул, стремление к высоким идеалам. Любая ограниченность в мыслях сказывается на творчестве. «Гений и злодейство — две вещи несовместные», равно как гений и несвобода.

В 1863 году в «Современнике» вышел замечательный «Проект» Козьмы Пруткова, позже существенно улучшенный и озаглавленный «Проект: о введении единомыслия в России». Строки его (во второй редакции) помогут нам — в зеркале сатиры — понять, против чего и за какие идеалы гласно боролась русская интеллигенция в середине XIX века.

У Козьмы Пруткова вполне определённые понятия о порядке. Прежде всего: «Разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверия начальства?!»

Предлагалось учредить официальное издание, «которое давало бы руководительные взгляды на каждый предмет. Этот правительственный орган, будучи поддержан достаточным, полицейским и административным, содействием властей, был бы для общественного мнения необходимою и надежною звездою, маяком, вехою.

Пагубная наклонность человеческого разума обсуждать все происходящее на земном круге была бы обуздана… Установилось бы одно господствующее мнение по всем событиям и вопросам. Всем редакторам частных печатных органов остается только повторять и развивать руководящие статьи, а всем начальствующим чиновникам полагается выявлять тех, кто не получает официального органа и… отнюдь не повышать их ни в должности, ни в чине и не удостаивать ни наград, ни командировок».

«Проект» утверждал необходимость свободы мысли, мнений, открытых споров. Его появление в печати показывало, насколько сильна тяга либеральной интеллигенции к обновлению России и как ослабли цензурные преграды. И если профессор Иван Васильевич Вернадский только в частных беседах критиковал самодержавие и доказывал пользу конституции, равенства граждан и свободы печати, то сын его сможет в начале следующего века открыто высказывать свое мнение, выступая против произвола властей и подавления свобод.

…Таковы были некоторые особенности «духовной атмосферы», в которой начинал жизнь Владимир Вернадский. Она сказывалась на его характере, складе ума, мировоззрении.

Каждый человек впитывает в себя воздух эпохи. Личность формируется под влиянием семьи и близких, услышанных разговоров, случайных событий и многого другого. Хотя не каждому суждено мыслить самостоятельно, искать новое и находить свой путь в мире.

Глава 2 Детство, отрочество, юность

Я не считаю, что раннее развитие особенно необходимо; человек может много приобрести после школьного учения, но основания и знаний, и всего умственного быта складывается в юности.

История крупинки соли

12 марта 1863 года в Петербурге, на Миллионной улице, в семье профессора Вернадского родился сын. Назвали его Владимиром.

О первом десятилетии его жизни известно только из его собственных воспоминаний. Никто не приглядывался к нему с пристрастием. Он не был вундеркиндом, умиляющим и удивляющим своей похожестью на маленького игрушечного взрослого.

Его воспоминания детства отрывочны: картинки жизни, почти не связанные между собой. Первые пять лет он провёл в Петербурге (с летними выездами на дачу).

В 1868 году во время выступления на заседании Политико-экономического комитета Вольного экономического общества с Иваном Васильевичем Вернадским случился удар (инсульт, кровоизлияние в левом полушарии мозга, нарушивший речевую функцию). Врачи рекомендовали ему отдохнуть от научной работы и уехать на юг.

«Удар, приключившийся с отцом, — писал Владимир Иванович, — совершенно разбил его жизнь, и я никогда не видел его вполне здоровым. Это, очевидно, имело большое влияние на всю мою будущность».

Семья переехала в Харьков. Лето провели в деревне Старое Пластиково, в имении покойной Марии Николаевны Вернадской (Шигаевой).

Пятилетний Володя, привыкший к четким петербургским проспектам и каналам, зарешеченным деревьям, огороженным дачным участкам, утром вышел на залитую солнцем веранду старого помещичьего дома, спустился, держась за высокие перила, по скрипучим ступенькам крыльца, сделал несколько шагов…

Он впервые остался один на один с обступившими его высокими травами, усыпанными яркими цветами, с маячившими вдали вершинами деревьев, с ясным небом, порхающими бабочками и стрекозами, гудящими жуками и пчелами. Огромный, суетливый, прекрасный мир поразил его. Мальчик ощутил себя затерянным среди непролазных трав и могучих деревьев.

Володя полюбил прогулки и с братом Николаем, гимназистом, собиравшим гербарий и рисовавшим цветы. От слов Николая цветы словно преображались: у них появлялись имена, как у людей. Запомнился Володе темно-розовый крупный цветок с пятью лепестками. У него было смешное и милое имя: куколь… (Через семьдесят лет Владимир Иванович вспомнит Старое Пластиково, рисующего брата и лучистый цветок — куколь.)

Казалось, нет ничего лучше — изо дня в день ходить среди трав, цветов и деревьев. Мать говорила, что ей здесь не нравится, а сын не мог этого понять.

Однажды мать с няней Александрой Семеновной разбирала старые сундуки, доставая наряды прабабушек: сарафаны и кокошники, туфли с серебряными пряжками, расшитые накидки. Все это появлялось как по волшебству — совсем необычное, невиданное прежде, откуда-то из далекого далека, которое называют «прошлое». Оно было здесь, рядом, радовало глаз узорами и яркими красками.

Тогда же с немалым трудом принялся читать пятилетний Володя объемистую книгу — историю России, написанную Татищевым. Цари, бояре, служилые люди — все, о ком шла речь, тоже становились близкими, живыми, живущими теперь, подобно чудесно возникающим из сундука старинным нарядам…

Любовь к истории, прежде всего к истории России и славян, Владимир Вернадский сохранил на всю жизнь.

Еще одно воспоминание. Просторная гостиная, где стоят и сидят мужчины и женщины. Мать запевает глубоким сильным голосом. Негромко и звучно подхватывает хор. Народная украинская песня заполняет помещение и уносит с собой Володю, сидящего в углу комнаты как будто бы спокойно, не выдавая своего сильного — до слез — волнения.

Он рос замкнутым ребенком.

«Жизнь в Харькове, где отец был управляющим Конторой государственного банка, — вспоминал Владимир Иванович, — представлялась мне в то время одной из самых лучших жизней, какие возможно желать. Жили мы хорошо, богато. Все наши желания — детей — исполнялись очень скоро и даже слишком. Никаких неприятностей нам испытывать не пришлось. Самыми светлыми минутами представляются мне в это время книги и те мысли, какие ими вызывались, и разговоры с отцом и моим двоюродным дядей Е. М. Короленко. Помнится также сильное влияние, дружба с моим старшим братом».

В библиотеке отца книг было много. Чем больше узнавал из них Володя о далеких странах и опасных путешествиях, о богах и героях Древней Греции, о войнах, об устройстве фабрик, о старых обычаях, о названиях и расположениях звезд — обо всем решительно, — тем больше хотелось узнавать. Чтение открывало безграничный духовный мир идей и образов.

Наибольшее впечатление оставляли географические сочинения. Увлекали даже подробные и сухие описания рек и озер, долин и горных хребтов, растений и животных. Отчетливо представлялось бурное море и высокие валы, покрытые пеной, обступающие парусник, подобно живым, изменчивым и грозным горам.

Нравилось читать стихи и рассказы. Некоторые из них кончались печально, вызывая острую жалость и горечь. Мучило бессилие что-либо изменить, спасти гибнущих, помочь страдающим. Одни лишь излишние огорчения! Этого Володя терпеть не мог. И взял за обыкновение прежде заглядывать в конец рассказа; если финал был печален — прекращал чтение.

Эта привычка осталась у него навсегда.

В семье почтенного профессора — с прислугой и няней — так просто стать избалованным ребенком! Две сестры-близнецы (на год младше его) Ольга и Екатерина, проказливые, смешливые и бойкие, не дружили с Владимиром. Он резко отличался от них: спокойный, пухленький, медлительный, охотно улыбающийся, но редко хохочущий. Порой и он позволял себе покрикивать на прислугу. Няня мягко ему выговаривала:

— Теперь-то уж нет крепостных и нет бар, теперь все — люди.

От этих слов мальчику становилось стыдно. Он быстро отвык от капризов. На сестер никакие выговоры не действовали, и это еще более отдаляло его от них.

Отчужденность от родных сестер сказывалась на его отношениях с матерью. Она не любила напоминаний о первой жене мужа. А тут, как нарочно, приходилось жить летом в имении Шигаевых, попадались на глаза книги Марии Николаевны, а в семье жил замкнуто пасынок Николай.

В родной семье Владимир чувствовал себя немножко чужим. Будто он больше принадлежал прежней семье отца, чем нынешней. Нравилось ему читать статьи Марии Николаевны. Сводного брата он горячо полюбил. Поражали его обширные знания, рисунки, стихи. Удивляли названия водевилей, которые писал Николай: «Ужасный человек, или Жена не потрафила!» Или: «Венец всему делу конец».

Николай всей душой привязался к Володе. Посмеивался:

— Ах ты, румяненький поросеночек! Так бы и съел тебя со сметаной и хренком.

Владимиру он посвятил эпиграмму, назвав ее «Другу» и поставив дату: «Сентябрь, 1870»:

На свете много есть друзей, Покрытых лестью мишуры, Владимир мой, душе твоей Не знать, что значит: обмани.

Четверостишие оказалось пророческим.

Николай поступил в Петербургский университет. Во время подготовки к вступительным экзаменам и позже, в летние каникулы, часто бывал в доме Вернадских друг Николая Левинсон. Он нравился Владимиру своим живым горячим интересом ко всему окружающему. От него впервые услышал Владимир о герое итальянской освободительной войны легендарном Гарибальди. Левинсон страстно любил Италию, хорошо знал несколько языков и пользовался уважением Ивана Васильевича.

Став студентом, Николай по-прежнему подолгу беседовал с Владимиром, разговаривая с ним, как с другом. И однажды прочитал свое стихотворение, начинающееся с вопроса: «Что такое жизнь наша?»

Говорят, в ней много правды, Много счастья и любви; Говорят, что все неправда, Счастья нет, а смерти жди.

Оно тоже оказалось пророческим. В 1874 году Николай Вернадский заболел туберкулезом почек и через три месяца умер.

Неотвратимая, несправедливая, ужасная смерть брата потрясла Володю. Белое тонкое лицо мертвого Коли, с впалыми щеками и каменной неподвижностью, врезалось в память.

Во сне старший брат приходил к младшему, говорил с ним, звал куда-то. Страшны были и первые мгновения после пробуждения: ведь Николая отпели в церкви и, заколотив гроб, закопали в землю. Его нет, не будет больше никогда, но во сне он является вновь и вновь, будто тоскует без Володи и хочет взять его к себе.

Может быть, это и есть его бессмертная душа, которая, как объясняла няня, витает ныне и во веки веков в небесах? Но почему тогда Володя видит его не среди облаков и ангелов, а возле себя, одновременно живым и мертвым, исчезнувшим и существующим?

Вопросы оставались без ответа. Владимир — маленький гимназист с глубокой и скрытой от всех жизнью — ни с кем не делился своими сомнениями и переживаниями. Он пытался во всем разобраться сам. И очень боялся ночных появлений умершего Коли.

Перед сном Володя сильно волновался. Сдерживая себя, повторял: «Пожалуйста, Коля, не приходи». И просьба подействовала: Николай перестал являться в сновидениях.

Владимир жалел отца, который был в отчаянии. Они еще больше сблизились. Несчастья делают нас мудрее; заставляют задуматься о добре и зле, о радости и горе, о жизни и смерти. Подобные мысли впервые стали приходить к Владимиру после смерти брата.

В чем смысл жизни, если тебе суждено исчезнуть навсегда? Почему люди ссорятся, так недружно живут, воюют между собой? И без того каждый из нас покинет этот мир, землю и солнце.

А если душа бессмертна? Если человек только становится иным, невидимым для живущих? Сколько тогда вокруг таких душ всех, кто жил прежде нас, продолжая оставаться среди живущих! И мы ответственны перед ними, как будут ответственны за нас те, кто придет нам на смену.

Но зачем все люди на Земле — и прошлые и будущие? Зачем они живут и умирают, если обладают бессмертными душами? И куда деваются души животных, которые, безусловно, существуют тоже?..

От этих вопросов голова шла кругом. Возможно, взрослые знают на них ответы. Не потому ли взрослые так не похожи на детей. Но почему тогда столь безутешен и беспомощен отец после смерти Николая? Значит, и отец, которого все считают умным, не имеет ответа на вопросы о жизни?

Владимир был не из тех, кто мирится со своими слабостями и умеет забывать мучительные детские сомнения. Много раз за свою долгую жизнь он задумывался о смысле бытия каждого человека и всего человечества. В конце концов он придёт к идее создания на Земле и в космосе области господства разума — ноосферы.

Об этом — позже. Сейчас обратим внимание на то, что на путь к своим научным исследованиям Владимир Вернадский, сам того не сознавая, стал ещё в отрочестве, когда отец подарил ему книжечку в темном кожаном переплете: «История крупинки соли» (1871).

Казалось бы, что может быть интересного в таком привычном белом веществе? Автор понимал это: «Несмотря на то что крупинка соли имеет, по-видимому, такое ничтожное значение, мы взяли на себя труд написать её историю».

Кристаллическая поваренная соль покоится глубоко в земле, а рождена в незапамятные времена. Но она не остается в покое.

Вода вымывает ее из глубин. На земной поверхности растворяют соль дождевые и речные воды. Человек добывает соль, пробивая глубокие шахты или нарочно растворяя её, а рассолы выпаривая под солнцем.

Далее начинаются и вовсе чудесные превращения природных солей. Глазирование посуды, получение сернокислого натра, соляной кислоты, щелока. Соль начинает странствовать с караванами купцов из страны в страну, через пустыни и леса, кочевать по базарам, переходить из рук в руки. В бочках, набитых рыбой, пересекает она моря; в кадках с капустой и огурцами хранится в подвалах. О ней слагают были и небылицы, из-за нее буйствуют народные бунты, она благодетельствует и разоряет людей.

А после тысяч превращений возвращается крупица соли в море. И там, на дне лагуны, вновь рождается из воды белыми кристаллами, погружается в землю и под падающими сверху осадками замирает в глубине до той поры, когда доведется ей снова начать свой путь чудесных превращений…

В истории крупицы соли было что-то похожее на жизнь человека.

Каждому из нас суждено появиться на свет, пройти свой жизненный путь и растаять в окружающем мире. Есть ли у крупицы соли душа? Вряд ли. А может быть, душа человеческая, словно соль, проходит бесчисленное множество превращений и вновь возвращается на круги своя?

От этих мыслей не меньше становилось загадок, а больше. Впору было отчаяться. Да и есть ли вообще разгадка тайн жизни и смерти?

Оставалась все-таки надежда. В вихре мыслей вдруг открывались какие-то яркие просветы, глубины, пока еще недоступные. Значит, надо не терять надежды, надо верить и искать.

Он был один в огромном и непонятном мире. И ему предстояло открывать этот мир и себя в нем. Никто не мог ему помочь. Жизнь каждого из нас — неповторимое событие во всей Вселенной. Каждый сам в ответе за свою жизнь и за весь мир вокруг.

Конечно, возле него были люди — родные, знакомые, товарищи-гимназисты. Но разве можно кому-нибудь поведать свои переживания? Нет! Для самого себя в них так много загадочного, звучащего, как музыка, и пропадающего в тот миг, когда начинаешь подыскивать нужные фразы.

Ему впервые открылся путь поисков — бесконечный туманный путь, такой неясный, когда стоишь в самом его начале!

Тогда же, читая сочинения Марии Николаевны, поверил он в великое волшебство науки, о которой так много сказано восторженных слов и которая оборачивается в гимназии докучливой и сварливой старухой. Нет, наука вечно молодая волшебница и способна помочь в поисках истины.

Плоды просвещения

Американский писатель Амброз Бирс отметил: образование «мудрому открывает, а от глупого скрывает недостаточность его знаний».

Культура мышления определяется осознанием своего незнания, умением сомневаться и самобытностью ума, а не запоминанием обильных сведений.

Гимназист Владимир Вернадский не радовал родителей отличной успеваемостью. (Многие великие люди учились, как известно, не лучше.) Это казалось им странным. Сын много читал, часами просиживая за письменным столом. В отличие от сестёр был трудолюбивым, усидчивым, серьезным.

Как признался Владимир Иванович: «И действительно, я сидел над книгами, точно готовясь учиться, а фантазия моя в это время летала бог знает где, или я читал то, что не надо».

Преподаватели фантазёров не поощряли, считая главной своей обязанностью вколачивать в головы гимназистов даты исторических событий, грамматические правила, слова древнегреческого языка и прочие сведения такого рода. Из детей старались сделать, как повелось ныне, запоминающие машины. Гимназия вырабатывала «стандартные детали» для государственного аппарата державы.

А тем, кому приходилось запоминать массу ненужных слов и цифр, предстояло стать писателями, инженерами, учеными. Им суждена была сложная судьба, предстояло трудиться и разбираться в ежедневных головоломках, на которые так щедра жизнь.

Но, как говорится, нет худа без добра. Зубрежка развивала память, а знание древних языков помогало узнавать живые иностранные языки.

Действие равно противодействию: чем более отдаляла гимназия Владимира от живой жизни, тем радостнее были его встречи с природой, тем острее воспринимал он красоту полей, холмов, гор.

«В детстве я обладал, — вспоминал он позже, — некоторой способностью довольно тонко наблюдать явления окружающей природы; я помню, какие сильные впечатления производили на меня различные оттенки цветов и блески. Я помню мои старания различить разные шумы; мальчуганом меня преследовала мысль воспользоваться слухом для большего познания явлений. Я мечтал придумать инструмент, который бы по данному шуму определял то явление, которое его производит, и те тела, какие при этом принимают участие».

Ему нравились летние семейные поездки в Пластиково, Полтаву. Запомнились дальние путешествия: в 1873 году — Вена, Венеция, Прага, Дрезден; через год — Италия. Он был потрясен красотой заснеженных альпийских вершин, отвесных круч и ледяных языков, сползающих в зеленые долины. Здесь он вспомнил дедушку, славный суворовский поход и ощутил прилив радости и гордости. Если потребуется, и он пройдет тот же путь!

…После смерти брата Николая закончилось счастливое, беззаботное харьковское существование. В 1876 году семья переехала в столицу. Владимир Вернадский поступил в третий класс 1-й Петербургской классической гимназии. Она была одной из лучших в России.

Под Новый год он купил в торговых рядах Гостиного двора объемистую тетрадь в плотном переплете. В субботу 1 января 1877 года написал: «Я хочу вести аккуратно один год мой дневник, чтобы потом, посмотрев, вспомнить счастливую жизнь моей молодости».

Деловая пометка за это число гласит: «Сегодня окончил мои воспоминания о путешествии 1875 г. и кончил разбирать политико-экономический отдел книги». В ту пору ему ещё не исполнилось четырнадцати лет.

Судя по дневнику, его одинаково глубоко волновали и детские игры, и оперы, и вопросы мировой политики; хотя, конечно, наиболее авторитетно он разбирался в играх. Впрочем, многие его суждения по вопросам внутренней и внешней политики России вполне серьезны и разумны.

Любил он слушать разговоры и споры взрослых в кабинете отца. Притаившись в уголке на диване, узнавал о битвах сербов с турками, о победах и поражениях Гарибальди (одного из любимых его героев), о причинах военных неудач России и вечных российских неурядиц.

Иные дни его были чрезвычайно насыщенны. Например, вечером 6 января он присутствует при «большом споре» о положении страны. На следующий день утром — гимназия, вечером — «Ромео и Джульетта» Гуно в Итальянской опере («Игра и пение были превосходны»).

На другой день он опоздал в гимназию и неудачно отвечал на уроке греческого языка. Вечером ему неожиданно (остался лишний билет) предложили посетить концерт в Дворянском собрании. Вернулся домой в одиннадцать вечера и до полуночи просидел, слушая рассказы одного из гостей.

Рано утром следующего дня отправился в библиотеку (взял там книгу «Швейцарские Альпы»), Встретил знакомых с детьми и своими сестрами. Пошел с ними в Летний сад, где по случаю гулянья государя особенно много шпиков. Слушал почтительные анекдоты взрослых о царе. Скажем, такой случай: кандидат на пост министра допустил оплошность, на что Александр II заметил: «Какой же он министр, если знает меньше меня».

15 января отец подарил ему свою статью: «Политическое равновесие и Англия». Подводя итог гимназическим успехам за неделю, Владимир записал: «5 — поведение, 4 — латинский, 3 — латинский и греческий». А вечером в Итальянской опере слушал «Вильгельма Телля».

Следующая запись краткая: «День прошел незаметно». 17 января и вовсе не отмечено в дневнике. В последующем подобные пропуски будут встречаться все чаще и чаще, а порой пропадут целые недели. По-видимому, пунктуальность не была ему свойственна, как, впрочем, и всем детям.

Он полностью разделял политические взгляды отца. Возмущался, слушая рассказы о провокаторах, засылаемых полицейскими в студенческие общества. Но, подобно отцу и Евграфу Короленко, оставался горячим патриотом славянских народов, прежде всего — украинского и русского.

Сохранились четыре его тетради с выписками литературы: «Борьба славян за существование», «Заметки по взаимным отношениям славян между собою и с другими нациями»…

Подобные записи перемежаются с иными. Заметив, что один из мальчиков боится чертей, задумался: «Очень странно, что это врожденное свойство всех людей; быть может, они и взаправду есть». Или лаконичная фраза, понятная каждому школьнику: «Не повезло с греческим — 2».

Мать резко осуждала его за посредственные отметки; стараясь уязвить его самолюбие и пробудить в нём желание стать отличником, насмехалась над ним. В результате сын еще более отдалялся от матери и переживал это отчуждение: «Мать, не знаю за что, на меня сердится… Так и хочется плакать». И отметил, что справедливые порицания отца не вызывают у него никаких протестов: «За то я к нему привязан так, как ни к кому в мире».

Лето Вернадские провели на даче в Шувалове. Владимиру нравилось гулять целый день по окрестностям, имеющим вид маленькой Швейцарии: крутые холмы, заросшие сосной, три озера в низинах. Одно из них обширное, с прогулочным пароходиком.

Владимир приглядывался ко всему вокруг внимательно. Записал полевые наблюдения: «Дно озера покрыто крупным песком и валунами, состоящими из остатков различных горных пород: кварца, гранита, гнейса (между прочим, кварцу должно быть неуютно в такой компании, ведь он не горная порода, а минерал). От станции железной дороги тропинка минует сосновый лес, где на кочках растут кустики голубики и черники, а далее лес меняется и в нем преобладает мох; затем тропа спускается в песчаный карьер с громадными валунами на дне».

Богатство впечатлений во время прогулок ни в коей мере не отвечало скудости описаний. Желтая тропинка на ярко-зеленом склоне, плавно огибавшая лобастые валуны; запах сосновой смолы; розоватые стволы, высокие, как корабельные мачты; вкус голубики и многообразные оттенки вкуса ягод соседних кустиков; россыпь солнечных бликов на озере и деловито стучащий, как бы игрушечный пароходик, весь в разноцветных пятнах зонтиков, словно в цветах…

Это оставалось в душе, в памяти; было жизнью, а не ее отражением в описаниях. И в поздние годы Владимир Иванович не раз посетует на трудности передачи словами пережитых чувств и мыслей. Он переживал и продумывал многое сразу, как бы мощными музыкальными аккордами. А раскладывая впечатления по порядку, разрушал или обеднял гармонию.

Он по-прежнему много читал. С нового учебного года настроился весьма решительно: «Я буду стараться быть одним из первых учеников». Месяц спустя: «Получил 2 за прежнюю работу, и вышло 4 + 3 + 2 = 3». Сильнее успеваемости его беспокоит начавшаяся Русско-турецкая война.

Летом, расспросив родителей, он выясняет свою родословную и заводит соответствующий раздел в дневнике. Отмечает, что бабушка матери была гречанка, а мать матери — полькой.

Когда Владимир пишет о своем деде, почерк его делается тверже, увереннее, взрослее. Образ незаурядного предка вдохновлял его.

Напряженный интерес к ходу русско-турецкой кампании не мешал Владимиру участвовать в гимназических баталиях: «Во время большой перемены на меня напало с охапками трав 5 человек, потом подошли еще ко мне, и началась общая баталия; с меня 2 раза сбивали шляпу, т. к. несколько раз, стоя впереди, приходилось отбиваться от врага. После этой битвы пришлось мыть руки и лицо и чистить мундир».

Судя по описанию, автор весел, незлобив и в общем-то не настолько шаловлив и задорен, как ему кажется.

Единственное, что заметно омрачает его жизнь, — плоховатые отметки: «Ужасно неприятное положение! Надо мной опять будут смеяться!» Более всего тревожится он за свое человеческое достоинство.

Он переживал не столько свои неудачи, сколько огорчения, которые они доставляют родителям. Когда отец перестает на него сердиться, Володя радостно отмечает в дневнике: «Добрый папунь!.. Да, мое положение не так худо: 3 — греческий, 4 — немецкий, 4 — французский, 3 — русский…»

Он учиться умел и любил — но только самостоятельно, по личным побуждениям. Например, в тот год, о котором шла речь, самостоятельно выучил польский язык (а прежде украинский) и прочел немало научных книг, из которых многие вовсе не были рассчитаны на ребенка.

Можно было б вынести суровый приговор системе просвещения, столь несовершенной и угнетающей учащихся. Однако не станем забывать: гимназия неплохо обучала иностранным языкам. Достаточно полон и глубок был курс истории, в особенности античной, а также философии.

Для Вернадского подобные обстоятельства сыграли положительную роль. В дальнейшем он самостоятельно изучил несколько европейских языков и углублял свои исторические и философские знания.

В классических гимназиях мало уделялось внимания наукам о живых организмах, о Земле. Ведущими предметами были древняя история и древние европейские языки. Это становилось подобием духовного футляра для учеников, изолируя их от общественной жизни и живой природы.

Тем, кто интересовался жизнью природы и общества, приходилось самим добывать себе «духовную пишу». Это укрепляло их волю и разум, воспитывало самостоятельность.

Позже Вернадский вспоминал: «Странным образом стремление к естествознанию дала мне изуродованная классическая… гимназия, благодаря той внутренней, подпольной, неподозревавшейся жизни, какая в ней шла в тех случаях, когда в ее среду попадали живые талантливые юноши-натуралисты. В таких случаях их влияние на окружающих могло быть очень сильно».

В сумерках огонь светит ярче, чем днем. По словам Вернадского, «жизнь в эпоху тяжелейшей реакции всюду пробивалась сквозь обволакивающий ее густой туман угнетения».

Владимир быстро подружился со сверстниками. Нравился ему Андрей Краснов — за искренность, ум, самостоятельность. «Овальное, очень смуглое лицо, с ярко блистающими глазами, с оригинальными медленными, но нервными движениями, ясной, красивой речью, залетавшей все дальше и дальше в несбыточные мечты», — вспоминал он своего друга.

Андрей Краснов мечтал о тропической природе и горячо любил родной край, восторгался весенним возрождением природы, красотой неба, растений и животных. При этом умел вести точные научные наблюдения. Он основал энтомологическое общество, объединявшее нескольких учащихся, в число которых вошел Владимир Вернадский.

На заседаниях общества, не удостоенного вниманием гимназического начальства, самые интересные и содержательные доклады делал Андрей Краснов. (Со временем он совершил кругосветное путешествие, стал известным ботаником и географом, основал Батумский ботанический сад.)

«Он в своей жизни, как редко кто, остался верен своему молодому плану и провел его до конца без больших изменений», — писал о Краснове Вернадский. Эти слова он мог бы с полным основанием отнести на свой счет.

Во главе с Андреем участники кружка весной и осенью совершали экскурсии в пригороды Петербурга: Шувалово, Удельную, Парголово. Там они ловили жужелиц, водяных жуков, наблюдали за насекомыми, собирали гербарии, определяли растения. По признанию Вернадского, им открывался «один из основных источников воспитания и жизни — мир природы».

Владимир Вернадский выступал с сообщениями редко. Ему нравились доклады Краснова, яркие, взволнованные и в то же время обстоятельные, основанные на личных наблюдениях и хорошем знании литературы. Эти доклады приводили Владимира к невеселым выводам. Он сознавал, что не сможет выступить столь же хорошо.

Энтомологический кружок стал одной из первых ступеней на пути Вернадского к науке. Под влиянием пригородных экскурсий, устраиваемых Красновым, он учился видеть окружающее взглядом натуралиста.

Увлеченные познанием природы, гимназисты не забывали об искусстве, истории, литературе. Краснов прекрасно знал древние языки и прочел в подлиннике всего Геродота. Вернадский наибольший интерес проявлял к истории, философии, славянским языкам и географии.

Будущий великий естествоиспытатель мало уделял внимания изучению Земли, а в первой своей самостоятельной работе обратился к истории славян. Правда, были еще химические опыты со взрывами — к ужасу всех домашних; да кто в детстве не увлекался подобными опытами?

А может быть, для любознательного ребенка самое важное — не превращаться в юного многознайку, не подражать взрослым, не блистать своими ранними познаниями в науке или технике?

В детстве человек воспринимает мир во всей его цельности, красоте, совершенстве, таинственности. Счастливы те, кому удается сохранить на долгие годы такое восприятие мира. Владимиру Вернадскому это удалось.

Сократовские беседы

Сократ, как известно, сочинений не писал. Он предпочитал вести беседы, удивляя собеседника неожиданными мыслями, искусством спора и наведением на верные суждения.

Живое общение с учителем и его незаурядная личность помогли его ученику Платону стать одним из величайших философов за всю историю человечества. Нечто подобное испытал гимназист Владимир Вернадский в беседах с Евграфом Максимовичем Короленко.

На любого ребенка воздействуют не столько умные высказывания, сколько чувства, взволнованность, искренность, энергия, с которой эти слова произносятся. Володю сильно волновали и увлекали речи Евграфа Максимовича, так не похожие на спокойные рассуждения отца.

Евграф Короленко нравился Владимиру своей непосредственностью, откровенностью, силой чувств. Мальчик ощущал в себе те же душевные свойства, которые приходилось таить, чтобы не показаться смешным или неприличным. А Евграф Максимович не думал о том, какое производит впечатление, не замечал ироничных улыбок окружающих.

Как часто бывает с людьми горячими, наивными, откровенными и непреклонными, он любил детей. Искренность и любознательность Володи были ему близки и милы. Старик и ребенок подружились.

Дружба эта напоминала взаимосвязь планеты со звездой. Евграф Максимович, наделенный избыточной энергией, излучал свои чувства и оригинальные идеи. Владимир впитывал их жадно, перерабатывая своим юным умом, по-своему переиначивая их и переосмысливая.

Седовласый и седобородый, с молодым румяным лицом (шел ему тогда седьмой десяток), не утративший офицерской выправки, Евграф Максимович любил гулять перед сном в сопровождении своего юного друга.

В это время ничто не мешало почтенному старцу фантазировать вслух. Он не признавал Бога, а звездное ночное небо вызывало у него необычайные образы. Он не сомневался в том, что далекие миры населены разумными существами. Верил, вслед за Платоном, что сонмы планет, звёзд и галактик образуют единство — бесконечно сложное и разумное.

Наедине с тринадцатилетним мальчиком Евграф Максимович преображался. Иногда он словно забывал о присутствии Владимира и оспаривал собственные суждения, переходил от одной темы к другой, употреблял непонятные термины и порой замолкал, о чём-то размышляя.

В такие минуты Володе казалось, что мысли дяди передаются ему не только словами, но и незримыми флюидами, магнетически, из души в душу. Ему представлялось совершенно понятным молчание — подчас более понятным, чем слова.

…Можно вообразить: по темной и тихой вечерней улице (без электрических фонарей и автомобилей) прохаживаются плотный, осанистый старик с молочно-белой бородой и маленький гимназист. Старик спрашивает:

— Скажи, Владимир, ты задумывался о происхождении рода человеческого?

— Вы имеете в виду теорию Дарвина о происхождении человека от одного предка с обезьянами?

— Предположение, гипотеза — и только… Одна из попыток проникнуть сквозь темную завесу минувших тысячелетий. Попытка натуралиста, но не философа, дающая пишу для ума и не согревающая сердце… Когда приходишь к самому краю жизни, то дьявольски хочется знать, кто ты был, откуда пришел и куда все-таки уходишь. И вдруг пришел от папашеньки-обезьяны, уходишь в грязь… Не хочу! Протестую!.. Оскорбительно для человечества!

Следует долгая пауза. Воображение гимназиста сопоставляет шимпанзе из зверинца и отца, облекает мохнатую обезьяну во фрак и в таком виде помещает на пальму… Да, сомнительный родственник, пусть и дальний.

— Вы предполагаете, — нетвердо говорит Владимир, — верность догмата церкви о божественном творении?

— Забудь догматы церкви, когда речь заходит о природе! Церковное понятие божества — это язычество, суеверие, достойное дикарей, но не цивилизованного человека!

Поистине замечательна способность Евграфа Максимовича удивлять парадоксами! Священное Писание отвергает идею Дарвина, Дарвин опровергает Священное Писание. Ни то ни другое не устраивает Евграфа Максимовича. Как тут разобраться?

— Нет! — продолжает старик, воодушевляясь. — Я не смею отречься от своего давнего волосатого четырёхрукого предка. Не только признаю его, но и почитаю; не стыжусь его, а преклоняюсь перед ним и с чувством сыновней любви готов смыть с его мученического чела кровь своими слезами!

Воображение мальчика создает картину, которая привела бы в ужас не только учителя Закона Божьего: обезьяна с печальными и мудрыми человеческими глазами, в терновом венце мученика…

— Им приходилось много страдать, ибо нет легкого пути к человеку. И я представляю отчетливо, как первый оранг подобрал с земли палку и попытался выпрямиться, опираясь на нее. Ему было неловко, трудно, больно, однако он поднимался и стоял. И остальные глядели на него снизу вверх, с трудом задирая головы. Вот еще один и еще берут палки. Они пробуют двигаться вертикально, ходить. Может ли такая дерзость понравиться седым вожакам стада? В одну из ночей — в первую Варфоломеевскую ночь на Земле! — вожаки напали на тех, кто осмелился гордо поднять голову, жестоко избили их и прогнали прочь. Много испытаний пришлось перенести несчастным, прежде чем они научились ходить вертикально, а палки стали употреблять не для хождения, а для охоты и копания земли…

Яркие картины рождал этот рассказ. Но как удержаться от вопроса:

— Евграф Максимович, стало быть, вы утверждаете естественное творение…

— Мой юный друг, подними глаза вверх и взгляни на звезды… Я не могу взирать на эту чудесную Вселенную, как и на судьбу человеческую, и довольствоваться заключением, что все это — результат случайной игры неразумных сил… Чаще смотри на звезды, мой друг, и ты ощутишь безмерность мироздания и свое присутствие в нем — не случайное, не мимолетное, а вечное…

По черному, густо усеянному звездами небу чиркнула у горизонта падающая звезда.

— Нет, мы не падающие звездочки. Мы принадлежим этим звездным мирам, составляем с ними единое целое. В этой вечности есть одна лишь абсолютная жизнь и нет абсолютной смерти… Быть может, ты усомнишься? Что ж, я поясню… Человек есть колония клеточек — так говорит естествоиспытатель. Микроскопические клеточки, сочетаясь, составляют разумное существо, управляющее не только собою, но и отчасти судьбами мира, которого оно составляет лишь часть… А теперь обратимся вновь к звездам. Эти едва заметные бесчисленные точки — отдельные миры. Каждое солнце с его планетами плавает в страшно глубоких пространствах, их отделяющих. И все эти мириады точек, сочетаясь вместе, составляют органическое целое, разум которого настолько выше разума каждого мира, насколько разум человека выше разума клеточки. Такой высший разум есть Бог, управляющий мирами, то есть частями самого себя. Эта звездная величественная бездна пространства есть органическое разумное целое, сложившееся в беспредельности времени!

От этих слов голова шла кругом. Вернувшись домой, лежа в постели, Володя долго не мог успокоиться. Воображение уносило его в бесконечное мировое пространство, и над серебряной луной роились неведомые существа, и звезды вместе с планетами оживлялись, и мириадами мерцающих глаз таинственный мир смотрел на него и размышлял о нем, о человеке, летящем в его пределах…

Не было свидетелей этих разговоров (не считая, конечно, звездного неба), а люди, участвовавшие в них, давно умерли. Осталось только письмо Владимира Ивановича (от 6 июня 1886 года), где он вспоминает звездные вечера, прогулки с Евграфом Максимовичем и свои фантазии после них. Сохранились рукописи Евграфа Максимовича, отрывки из которых почти дословно приведены выше.

Старик, фантазирующий, как ребенок; ребенок, мудрствующий, как старик… Вполне обычная ситуация.

О разуме звездных миров допустимо слагать стихи, а не писать научные трактаты (на эту тему писал К. Э. Циолковский). В трудах Вернадского нет упоминаний о мировом разуме. О происхождении человека он тоже не писал.

Выходит, от его прогулок с Евграфом Максимовичем, как говорится, не осталось и следа. Приятное воспоминание детства — и только…

Нет, не так. Свидетельство самого Вернадского: «Такое огромное влияние имели эти простые рассказы на меня, что мне кажется, что и ныне я не свободен от них».

Наука — это не только факты, описания, обобщения, логические рассуждения. Тут требуются только знания и систематичность. Любой человек, обладающий хорошей памятью, способен собирать факты, делать описания, обобщать и логически мыслить. Всему этому можно научить.

Одно из непременных слагаемых научного гения — фантазия, воображение, смелость мысли.

В беседах с Евграфом Максимовичем Владимир Вернадский учился видеть в привычном неведомое, размышлять о космосе, о беспредельных далях пространства и безднах времени. Пытался постичь сущность жизни и смерти, смысл существования человечества и самого себя.

Он не находил ответы на загадки бытия, не мог удовлетвориться своими соображениями. Понимал, что ему не хватало знаний. Беседы учили его размышлять. Едва ли не самое ценное в науке — умение задавать умные вопросы и настойчивость в поисках ответов. И то и другое было свойственно отцу и дяде Владимира Вернадского.

Некоторые мысли Евграфа Максимовича созвучны научным идеям, которые три десятилетия спустя начнет развивать В. И. Вернадский. Вряд ли это случайное совпадение.

Е. М. Короленко писал о двух мирах на Земле: живом и мертвом, органическом и неорганическом. О великой работе органического мира Земли над перемещением материалов неорганического мира. О деятельности чудесных лабораторий — живых организмов, — в которых перемещение земного вещества совершается посредством питания и размножения.

Он ссылался на такие сведения: три мухи, по Линнею, способны съесть лошадь столь же быстро, как и лев. Согласно Левенгуку, одна муха в три месяца производит 746 496 особей. По подсчётам Р. Оуэна, одна травяная вошь в десятом колене производит миллиард миллиардов детенышей.

Эти факты Короленко отметил и поведал о них племяннику Владимиру во время бесед. Пройдут долгие годы, и в работах академика Вернадского — бывшего маленького гимназиста с пытливыми, ясными глазами — будут упомянуты эти сведения, ставшие одной из опор его научной теории.

Сходная судьба и у других мельком оброненных идей Е. М. Короленко. Он отвергал гипотезу первоначально жидкой огненной Земли; не признавал вулканизм проявлением внутренней энергии, вырывающейся из огненного ядра планеты. По его мнению, вода в недрах растворяет минеральные вещества и производит газы, которые под гнетом лежащих выше слоев Земли повышают давление и температуру, в результате вырываясь на поверхность.

Вернадский первым выдвинет научные положения о выдающейся роли газового дыхания Земли и природных вод в формировании земной коры, вулканической деятельности и во многих других планетных явлениях.

…Кропотливый сбор, добывание и умелая классификация фактов — необходимая рутина науки, составляющая её фундамент. Но чтобы на этом основании воздвигнуть гармоничную конструкцию научной теории, требуются дерзание мысли, вдохновенный полет фантазии.

Именно это свойственно энтузиастам познания, к которым относился Евграф Короленко. Его влияние на Вернадского было чрезвычайно плодотворным.

Азы познания природы

При рождении каждый из нас получает весь мир: деревья, облака, букашку на травинке, Солнце, звёздное небо… Весь Мир дарован каждому из нас. Только так трудно распорядиться им толково!

Жизнь идет как бы сама собой. С детских лет человек включается в ее течение и, словно пылинка вихрями, увлекается ее круговоротами вместе с миллионами людей. Ребенок формируется под воздействием окружающих, становится крохотной частицей человечества, объединяющего всех людей — живых, живших и будущих.

В жизни Владимира Вернадского заметно проявлялись духовные качества, возникшие от родных и близких: мужество, яркое воображение и впечатлительность, любознательность, сила воли и доброта, высокое чувство собственного достоинства и уважение к окружающим (взаимосвязанные свойства), пытливый ум.

От предков можно унаследовать некоторые способности, наклонности. Но все-таки более всех ответственны за свою судьбу мы сами. Нет смысла ссылаться на неблагоприятные обстоятельства. Прожитое неповторимо, и оправдания ничего не изменят. Жизнь — это сочинение, которое каждый пишет набело с детских лет…

Одни утверждают, что дети — это недоразвитые взрослые. По мнению других, взрослые — это испорченные дети. Доля истины присутствует и в том и в другом взглядах. Пример Вернадского подтверждает правильность точки зрения, предполагающей значительную свободу детской личности.

В выборе жизненного пути Владимира отец не принимал активного участия, хотя был не прочь привлечь сына к области своих научных интересов, дарил ему свои статьи. Но, как мы говорили, движение по протоптанной родителем дорожке мешает сформироваться оригинальному мыслителю. Только испытывая сопротивление среды, укрепляешь свои силы.

У Владимира Вернадского рано обнаружился интерес к истории родины, своего народа и славян вообще. Его исторические изыскания начались в четвертом классе гимназии, а в последнем написал он достаточно серьезное сочинение — «Угорская Русь (Закарпатье. — Р. Б.) с 1848 года», — проникнутое горячим патриотизмом.

И всё-таки Владимир в 1881 году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. На это поистине судьбоносное решение оказали влияние Андрей Краснов и гимназическое «вольное общество» энтомологов, вечерние беседы с Евграфом Максимовичем, сила детских впечатлений от величественного и прекрасного мира природы.

Университет приводит его в восторг. После надоедливой зубрежки и упреков матери — благословенная свобода, смелые разговоры с товарищами. Преподавали ученые с мировым именем: биологи Бекетов и Фаминцын, физиолог Сеченов, геолог Иностранцев, минералог Докучаев, географ Воейков; блестящее созвездие химиков: Менделеев, Бутлеров, Меншуткин.

Лекции не были пересказом азов науки. Профессора сами вели научные изыскания, пролагали новые пути в науке и старались поделиться со студентами своими поисками, открытиями, сомнениями. Студентов готовили к творческой деятельности, а не к выполнению заданий начальства.

Первые студенческие каникулы Владимир провёл на даче в Павловске. Свой досуг посвящал химическим опытам и наблюдениям за жизнью природы. Выращивал кристаллы из растворов аммония и хлористого калия, рассматривал крохотные игольчатые друзы в микроскоп. Пытался на прогулках определять виды растений (без особого, впрочем, успеха).

Ночи стояли светлые, беззвездные. Ему нравились поздние прогулки. Замечал необычное: странный зеленовато-медный цвет неба там, где зашло солнце; вдоль дорожки с одной стороны верхушки деревьев сильно раскачиваются ветром, тогда как с другой остаются неподвижными.

Он не старался отвечать на возникающие вопросы. Ему хотелось наблюдать, замечать, удивляться; пока было достаточно ощущения тайны.

Встретил «миленькую березку, стебелек которой был красный, листья сверху красноватые, снизу зеленые». В пруду поймал маленькую ящерицу с удивительным хвостом в виде поплавков, а на голове с несколькими рогами. Вскоре выяснил, что это не ящерица, а тритон.

Следил за изменчивой формой облаков, так и не поняв, почему они летом преимущественно кучевые, а осенью слоистые.

Утром 1 августа его разбудил тонкий стук в окно. Выглянул наружу — никого. Обратил внимание на сухой треск, идущий от кустов, растущих в палисаднике. На них лопались созревшие стручки, выбрасывая семена. Некоторые из семян попадали в оконное стекло: «Просыпайся, скоро осень!»

В это лето часты были грозы. Что за удовольствие наблюдать их! Надо успеть отметить частоту ударов грома и время, разделяющее вспышку молнии и следующий за ней раскат. Умножая скорость звука в воздухе (330 метров в секунду) на время, прошедшее от вспышки до первого раската, получаешь расстояние до молнии. Самая дальняя молния оказалась за 7480 м (удар

№ 55 от начала грозы в 6 часов 45 минут).

Он совершал экскурсии к реке Поповке, расположенной в нескольких верстах от Павловска. Крутые берега реки срезали слои древней силурийской формации. На обрывы наплывал сверху почвенный покров, порой повисая карнизами. Значит, берега продолжают разрушаться под действием дождя, ручьев, ветра. Давние силурийские слои обретают новую жизнь, включаются в современные процессы.

«В природе, — записывает Вернадский, — нет ничего ни старого, ни нового — все постоянно изменяется».

Разгадка сильного разрушения берегов была неожиданной. За поворотом русла под обрывом стояли два мужика с лопатами, добывая глину и нагружая ею подводу. Выходит, из местных геологических агентов человек едва ли не самый существенный!

… Он шел по долине, пристально всматривался в береговые обрывы, отбивал обломки известняка — образцы, поднимался по крутым уступам на более высокую поверхность.

Мысли легко обращались к прошлому, он как бы погружался в бездну геологической истории, в силурийскую эпоху. Здесь расстилалось теплое море, на дне его копошились плоские членистоногие илоеды. Проплывали неуклюжие панцирные рыбы, напоминающие одетых в доспехи рыцарей. Висели в воде медузы, шныряли какие-то непонятные существа…

Какая замечательная способность — видеть то, что существует ныне, и проникать воображением в былые эпохи! Не просто выдумывать, что придёт в голову, а сознавать верность своих фантазий. Находишься сразу и в прошлом, и в настоящем!

Какую радость доставляет знание, насколько богаче и прекрасней Мир, открываемый наукой! Раньше видел его потаенным, как нераспустившийся бутон, а теперь он раскрывается… Нет, приоткрываются лишь некоторые лепестки, а многое остается неведомым.

Вернувшись с экскурсии, заново продумывал он свои ощущения. Оказывается, прежде не понимал, какое наслаждение испытывает человек, узнающий новое не из книг, а вопрошающий природу, испытывающий натуру. Природа сама подсказывает вопросы и возможные ответы. И нет никого между человеком и природой, идет разговор один на один, без посредников, без книжных чужих мудрствований. Как будто стоишь перед мировым разумом, о котором так горячо говорил Евграф Максимович.

«Какой рой вопросов, мыслей, соображений! Сколько причин для удивления, сколько ощущений приятного при попытках объять своим умом, воспроизвести в себе ту работу, какая длилась века в бесконечных ее областях!»

Он испытывает вдохновение, когда пишет о человеке, постигающем тайны природы: «И тут он поднимается из праха, из грязненьких животных побуждений, он ясно сознает те стремления, какие создались у него самого под влиянием этой самой природы в течение тысячелетий. Здесь он понимает, что он сделал и что может сделать…

Много прочувствовал я в 4–5 часов, проведенных мною в Поповке… Я ожил и оживился… Тут сливаются и эстетическое и умственное наслаждение».

Он вспоминает рытвины и отвесные скалы, траву над обрывами, цветы и бесконечную глубину неба; множество оттенков, отблесков, отзвуков, полутонов… Какое счастье ощущать это и переживать заново, когда добавляется проницающая время и пространство сила мысли! «Что может быть выше, что может быть приятнее для современного человека!»

Испытал он восторг познания. А ещё ощутил присутствие неведомого — не во вселенском масштабе, а здесь, буквально под ногами.

Во время первых экскурсий он отметил непонятные впадины по краю обрывов. Откуда они взялись? Эти неглубокие воронки не были вырыты человеком: почвенный покров здесь сохранился. Чуть поодаль они не встречались. Странно!

Прежде он и не обратил бы внимания на такую малость. А тут подумал: «Что за странные впадины? Чем они вызваны?» Отметил: «Происхождение их мне совершенно непонятно (круговороты?)».

Непонятное не огорчает, а доставляет особенное, радостное удивление. Нельзя же быть столь глупым, чтобы верить в свою способность разобраться во всем, постичь природу до последнего предела! Подметить неведомое не способен неуч или узкий специалист. Надо гордиться тем, что открыл такую загадку, которую не смог отгадать. Выходит, будто ты умнее самого себя!

Изобрести хорошую задачу труднее, чем решить ее… Но в данном случае загадку предоставила природа. Роль человека скромнее: подметить её и постараться отгадать если не сразу, то со временем.

Мысль о круговоротах, создающих воронки близ обрывов, о круговоротах не в жидкостях, а в твердых или рыхлых породах — оригинальна и смела. Задумаемся и мы: как они могли произойти?

Существует суффозия (дословно — подкапывание). Так называют вынос подземными водами из рыхлых горных пород пылеватых, глинистых или мелких песчаных частиц. Так происходит обычно возле обрывов. Когда из слоя вымываются частицы, он оседает, уплотняется. На поверхности возникают впадины.

Формирование их имеет нечто общее с круговоротами. Скажем, вода, вытекает из ванны, образуя воронку. А когда вымываются из слоя частички (нечто вроде вытекания), образуются просадочные воронки. Два процесса, в общем-то разные, обнаруживают некоторое сходство.

Вряд ли студент Вернадский имел именно это в виду. Для него загадка осталась. Но лучше выдвигать фантастические идеи, чем никаких: вымысел может содержать долю истины.

…Владимир Вернадский рано развил в себе способность открывать научные проблемы. Помогало ему в этом чувство единства с природой, преклонение перед окружающим и пронизывающим нас Миром.

Студенческое братство

Годы студенчества Вернадского совпали с террористическими актами народовольцев, ростом рабочего движения, волнениями среди крестьян. Самодержавие переживало кризис. 1 марта 1881 года был убит взрывом император Александр II.

Предполагавшиеся демократические реформы были отменены новым царем. Манифест Александра III провозгласил незыблемость самодержавия. Сторонники реформ вышли из правительства.

В среде студентов шло брожение. Существовали разные студенческие организации — дозволенные начальством и тайные. Представители разных взглядов и течений спорили, устраивали дискуссии, ссорились и мирились.

Владимир Вернадский, считая своим гражданским долгом активно участвовать в общественной жизни, вступил в студенческое научно-литературное общество. Оно, по его словам, «стремилось объединить на почве научных, философских и литературных интересов все живые силы студенчества того времени».

Секретарём научного совета общества состоял А. И. Ульянов (старший брат В. И. Ульянова-Ленина). «Дозволенное начальством» студенческое общество объединяло людей самых разных политических убеждений.

«Я был дружен с Лукашевичем, Шевыревым и Ульяновым… — вспоминал Вернадский. — Я знал их всех, но долго не подозревал об их тайной деятельности. Потом Шевырев как-то проговорился, и я спорил с ним против террора… Это был увлекающийся и симпатичный юноша… Ульянов… посещая Шевырева, бывал у меня часто в минералогическом кабинете. Это был умный, привлекательный человек с широкими интересами».

Владимир Вернадский сохранил детскую замкнутость как защиту от грубостей и насмешек. Его не тяготило одиночество при общении с природой. Но, имея огромный запас благожелательности, чуткости, любви, он тянулся к людям, мечтал о настоящих друзьях, братьях по духу.

В сущности, жизнь каждого из нас обретает полноту и смысл только тогда, когда мы кому-то нужны и когда нам кто-либо нужен. Этими «кто-либо» могут быть даже враги. Самое безнадежное, если человек никому не нужен и ни в ком не испытывает нужду. (Так бывает при сильных психических расстройствах.)

… Многих из друзей студента Владимира Вернадского теперь можно встретить в энциклопедических словарях, биографических справочниках, в книгах и статьях: С. и Ф. Ольденбурги, А. Корнилов, А. Краснов, И. Гревс — все стали видными учеными, общественными деятелями.

Они были очень разными людьми по складу характера, общественным и научным интересам. Сергей Ольденбург изучал восточную (в частности, индийскую) культуру, а его брат Федор — греческую философию, избрав для себя не научную, а педагогическую деятельность. Краснова увлекала ботаника. Шаховской (князь, потомок декабриста) собирался стать учителем гимназии в провинции, а со временем увлекся общественной деятельностью. Корнилов и Гревс стали историками.

Друзья решили купить на общий счет маленькое имение, где любой из них в трудный момент мог бы найти себе временный приют. Решили назвать имение Приютино. И хотя осуществить эту мечту не удалось, они стали называть себя приютинцами.

Люди испокон веков дружат, любят, ненавидят. Но каждая эпоха накладывает особый отпечаток на взаимоотношения людей. Вот и дружба тех студентов Петербургского университета, объединенных братством, была, с нашей точки зрения, необыкновенной.

Самодержавие и свободомыслие, религиозность и атеизм, революционные устремления и толстовская проповедь непротивления злу насилием — все это сказывалось на духовной жизни. Объединяла их неудовлетворенность существующими общественными отношениями.

«Русская молодежь, — писал Д. И. Шаховской A.A. Корнилову, — давно уже чувствует, что так жить нельзя, и под влиянием этого сознания она хотела полностью уничтожить существующую жизнь». Изменить социальную среду приютинцы желали мирно, создавая новые формы общественных отношений, которые постепенно вытеснят и заместят старые.

У них не было писаных правил, устава, чёткой программы. Духовно близкие люди легко обходятся без подобных формальностей.

Они создали денежный фонд взаимопомощи. Сообща решали сложные личные проблемы, порицая тех из своей среды, кто вел себя недостаточно честно и благородно. А самыми важными и ценными для них были постоянные встречи.

«Братство было попыткой коллективным укладом жизни искания ее смысла, оно захватило ряд замечательных крупных людей», — писал Вернадский. По его признанию, тесный кружок братства наложил неизгладимый отпечаток на всю его жизнь.

… В давности мыслители в поисках ответов на вечные вопросы бытия уходили в пустыню, углубляясь в свой внутренний мир, отвлекаясь от всего постороннего. Позже для умственной деятельности отводили библиотеки и кабинеты, где человек оставался наедине с собой и книгами.

Приютинцы собирались вместе, чтобы сообща размышлять обо всем, что их интересовало: от конкретных научных проблем до абстрактных идей о Боге и всемирном Разуме, о смысле жизни и вечности души. На этих вечерах не было вина или пива, обильной пищи. Из всех приютинцев курил лишь один, и ни у кого не было стремления к богатству, роскоши.

Однажды они собрались в гостиной университетского товарища. Хозяева дома пригласили их отобедать. Стол был роскошно сервирован, и это обстоятельство да еще «светские» пустые разговоры гостеприимных хозяев сгубили вечер. Друзья вскоре отправились восвояси.

В 1885 году в Россию приехал В. К. Гейне — бывший гвардейский офицер и ученый. Он примкнул к тайному обществу «Земля и воля», но разочаровался в революционных идеалах и уехал в Америку, чтобы основать «религию человечества», принял американское гражданство и взял себе новую фамилию — Фрей (от английского «фри» — «свободный»).

Он провел пять дней в Ясной Поляне у Льва Толстого. После его отъезда Толстой написал: «Мне всякий день жалко, что его нет. Во-первых, чистая, искренняя, серьезная натура, притом знаний не книжных, а жизненных, самых важных, о том, как людям жить с природой и между собой».

В Петербурге с Фреем встретились приютинцы. Его проповедь сильно подействовала на молодых людей. Под ее впечатлением Дмитрий Шаховской написал: «Теперь требуется братство как свободное и любовное соединение людей, преследующих одни цели и работающих вместе». Каждый должен стремиться к такой цели: «Гармоническое соединение наших знаний, мыслей, представлений и чувств, определяющих мое отношение к миру… и дающее практическое руководство к деятельности… Я — часть мира и должен трудиться не для себя, а для мира».

По словам сына Владимира Ивановича, историка Георгия Вернадского, Шаховской предложил членам братства такие правилами жизни: работай как можно больше; потребляй (на себя) как можно меньше; на чужие нужды смотри как на свои; просящему у тебя дай и не стыдись просить у всякого.

Кодекс подлинного интеллигента!

Облик Вернадского тех лет описан Гревсом:

«Он живо интересовался гуманитарными науками, историей, правом, религией… Начитанность его была поразительна… Полный, розовый, сдержанно-приветливый, улыбающийся, он смотрел на людей с уравновешенным, критическим вниманием.

Но в движениях его чувствовалась нервность, в словах и тоне проглядывала легкая насмешливость, а действиях иногда род задора… Вернадский слагался ярко выраженным индивидуалистом; но он не был никак противообщественным».

Братское общение помогало не только обмениваться мнениями и спорить, но лучше понимать окружающих и самого себя. Они были едины в одном: чтобы человек прошёл свой жизненный путь достойно и творчески, предельно полно раскрыв свои способности, он должен быть свободен от гнёта государства, научных авторитетов и религии.

Сам по себе принцип самодержавия, наследственного правления оправдан на определённой стадии развития общества. Но дело не столько в форме правления, а в том, что со временем складывается жёсткая иерархическая структура, где есть привилегированные, а есть и практически бесправные социальные слои.

После жестокой «встряски» от Петра I (по остроумному замечанию Максимилиана Волошина, «Великий Пётр был первый большевик») государственная система Российской империи постепенно костенела, становилась громоздким бюрократическим механизмом.

Убийство революционерами-террористами императора Александра II вызвало ответную реакцию подавления инакомыслия. Владимир Вернадский не мог с этим мириться и втайне стал обдумывать возможность покинуть Россию надолго, отправившись в кругосветное плавание или в эмиграцию.

Он записал в дневнике: «Инстинкты лиц, в руки которых попала власть, разнузданы, и нам остаётся только сокрушаться до времени над гибелью того, что установлено работой поколений».

Позже отметил: «Встреча с Натальей Егоровной Старицкой изменила мои, казалось, прочные планы».

Любовь

Дружба дружбой, но есть на свете ещё и любовь.

В студенческом научно-литературном обществе Владимир познакомился и вскоре подружился с Натальей Старицкой. Она была дочерью сенатора, члена Государственного Совета, председателя департамента законов Егора Павловича Старицкого (1825–1899).

В отличие от искателей благ и должностей, он дорожил своими убеждениями и честью, верно служил России. Старицкие были дружны и сердечны; Владимир Вернадский вошёл в их круг легко и естественно.

Не отличаясь внешней броской красотой, Наташа Старицкая была женщиной прекрасной: хрупкая, милая, умная, сдержанная, искренняя, широко образованная, благородная. К ней постоянно обращались за советами и утешением. Как сказал Николай Заболоцкий:

А если это так, то что есть красота И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде?

Оба они не любили выступать и спорить, предпочитая слушать и обдумывать услышанное. Не раз вечерами он провожал её. Обменивались мнениями о любимых писателях, философах и композиторах. Он говорил о трудностях и искушениях жизни, которые необходимо преодолевать усилием воли, не отвлекаясь на посторонние чувства.

«И на любовь тоже?» — спросила она. «Безусловно!» — ответил он.

Чем чаще они встречались, чем дольше и откровеннее беседовали, тем больше хотелось быть вместе.

…Любовь изменчива в разные годы жизни. И сама её суть многолика. Это не только чувство полового притяжения между мужчиной и женщиной, хотя именно оно порой вспыхивает с разрушительной силой.

Владимиру Вернадскому была близка и понятна — не умом, так сердцем — волшебная власть любви высокой, пробуждающей лучшие чувства. По его убеждению, даже «низменное», как нередко говорят, влечение плоти таит в себе мощь и вдохновение, если не воспринимается человеком лишь как физиологическая потребность.

Его, двадцатитрехлетнего мужчину, физически здорового, симпатичного, рассудительного, доброго, несколько скрытного, но искренне увлекающегося, любовь осенила чувством светлым и радостным. Ему были чужды призывы к «свободным» проявлениям чувств, отказу от семейных уз. Он стремился к браку, детям, семье, спокойной творческой обстановке.

Ему была необходима верная спутница жизни. Её он выбрал, ощутив родственную душу. Не сходную, а именно родственную, благожелательную, отзывчивую.

Он сделал ей предложение. И получил… решительный отказ.

Объяснение произошло в мае. А на Руси говорят: в мае жениться — век маяться. Весной вспыхивают жаркие чувства, которые быстро сгорают, как солома, оставляя лишь горький пепел.

Она была на два с половиной года старше его и предполагала, что он испытал первое сильное чувство к женщине, которое угаснет через несколько лет или даже месяцев.

Вскоре он вновь просил её стать его женой. И вновь — отказ.

Его командировали в Финляндию для изучения мраморов. Оставил ей записку, где изложил свои взгляды на семейную жизнь, писал ей письма, рассказывая о себе, делясь своими мыслями, сомнениями, огорчениями. Он был уверен: дружба и любовь — две прочные опоры супружества.

«До сих пор господствует взгляд, — писал он, — на главенство мужчины в семье, как главного работника; мужчина устраивает семью, он выбирает себе жену, обыкновенно гораздо моложе его самого, причём главное внимание обращает на красоту (внешнюю)…

Между тем мне представляется семья могущей существовать и иметь значение только тогда, когда нет такого главенства ни с чьей стороны, когда лица, образовавшие семью, не расходятся в своих главных целях и идеях; в такой семье, где существует полнейшая дружба и искренность с обеих сторон, где мужчина и женщина могут вместе работать на пользу общую, где даётся полная возможность полному развитию всех сил и способностей различных несколько для разных полов, — здесь могут вырабатываться хорошие люди и хорошие работники, такие, которые могут легко найти себе счастье. Я не говорю уже о том счастье, поддержке, которое может и должна дать семейная жизнь, и которых не может заменить никакая дружба».

Наталья Егоровна понимала, что первое сильное чувство к женщине, даже в сочетании с душевной привязанностью, вряд ли продлится долго. Он возражает:

«Я не понимаю, как, каким образом можно разлюбить человека, которого раз полюбишь, и мне кажется, что те, которые потом разлюбили, никогда не любили; они увлеклись красотой или молодостью… Но они не любили так, как мне это чувство представляется, когда оно составляет всё, перед ним исчезает всё, оно обновляет, возрождает человека. И я в себе чувствую это возрождение».

Намечая планы будущей жизни, Владимир Иванович подчеркнул: в ней не должно быть семейных драм, «которыми наполняют свои произведения французские и иные беллетристы». Он видел свой жизненный путь: «Это будет деятельность ученая, общественная и публицистическая… в сильной степени идейная и рабочая жизнь».

Вернувшись из командировки, он тотчас поехал в Териоки, встретился с Натальей Егоровной и вновь повторил своё предложение.

За недолгую разлуку она узнала о нём немало. В письмах он не уверял её в своём пламенном чувстве. Нет, он рассказывал о своём детстве, о своих близких и родных, делился своими представлениями о научной работе. Наконец, его последнее признание:

«Я никогда в жизни не чувствовал себя таким мощным, никогда мне не казалось, чтобы у меня была такая сила, какая точно растёт у меня на глазах; только мысль о Вас увеличивает, усиливает мою деятельность, мою энергию, моё желание и способность работать. Без Вас я останусь ничтожеством, но я чувствую, что при Вашей поддержке я в силах буду сделать что-нибудь…»

Тут бы ему продолжить: «…что-нибудь значительное, выдающееся», а он обрывает фразу. Не из скромности (скромность — достоинство тех, у кого нет других достоинств). Он не замечал в себе особых талантов. В поздние годы признавался, что привык относиться к себе «хладнокровно-скептически».

Она ждала этой встречи, обдумала своё решение и согласилась стать его женой. Скромную свадьбу сыграли в начале сентября 1886 года.

Благородные принципы и чувства студенческого братства сказались на семье Вернадских. Любовь стала наивысшим проявлением дружбы, близости, необходимости друг другу.

В ту пору модно было говорить о пылкой страсти, имеющей трагически роковую силу. Противопоставляли ей возвышенное идеальное чувство духовного родства.

Для Вернадского подобное разделение казалось надуманным. Чувство любви он считал одинаково и телесным и духовным. По его мнению, «роковые страсти» характерны для людей невысокой духовной культуры или не имеющих глубоких личных интересов. Чувство должно не вспыхивать и гаснуть, а гореть, освещая долгие годы жизни. Семью без детей он считал неполноценной.

Им часто приходилось жить врозь: он уезжал на стажировку за границу, на конгрессы, в геологические экспедиции. Через три года после женитьбы, находясь вдали от семьи (к тому времени у них появился сын), он записал в дневнике: «Завтра начну работать в лаборатории. Трудно мне одному без Наташи. Хочется скорее быть вместе с ней — она для меня и поддержка, и с ней моя нестойкая мысль укрепляется и очищается».

Ещё через два года он пишет жене: «Без тебя так часто мне грустно и больно за себя. Больше за свой дилетантизм и за своё легкомыслие». Чуть позже: «Дорогая моя родная Тутя, очень я рад, так жду каждого письма твоего. Я сроднился с каждой твоей мыслью, и мне твои мысли, твоя чуткая душа красят жизнь».

Спустя девять лет после женитьбы, он обращается к ней с признанием: «Эти годы совместной жизни с тобой мне чрезвычайно дороги; быть с тобой, около тебя — для меня счастье, и я тебя так же люблю, как полюбил с самого начала».

Отрывок из его более позднего письма: «Моя дорогая Натуся — завтра 3 сентября — годовщина нашей дорогой мне, близкой жизни. Я не люблю годовщин и юбилеев и всякие приуроченные к внешним фактам или явлениям воспоминания, но мне хотелось бы в этот день быть возле тебя, моей дорогой, горячо любимой… Нежно тебя обнимаю».

… Анализ, даже самый доброжелательный, интимных чувств реальных людей имеет оттенок бестактности. Иная ситуация с литературными героями: даже имея конкретных прототипов, они остаются искусственными конструкциями.

В наше время существенно изменились нравы. Считается нормальным и весьма занятным копание в чужом «грязном белье», бесстыдно выставлять на всеобщее обозрение интимные моменты своей жизни. Выросли поколения «новых русских» (от олигархов до бомжей), воспитанных в таком духе, а вернее сказать, в такой бездуховности.

Кому-то может показаться пресной и скучной «излишняя» идейность и строгость рассказа о личной жизни Вернадского, будут утомлять научные и философские рассуждения в связи с его творчеством. Эта книга не для таких читателей.

У нас речь идёт о людях не просто другой эпохи, но и во многом другого, «старого» русского народа, с высокими понятиями чести и достоинства, которые в нынешней России подменяются жаждой личного благополучия, максимального комфорта и материального достатка.

В этом отношении советский народ до perestroika во многом сохранял прежние, дореволюционные традиции. У меня даже сложилось мнение, что социализм есть высшая стадия феодализма, а капитализм — принципиально иной путь цивилизации.

Мы осмысливаем эпоху в истории России, сравнительно недалеко отстоящую от нас во времени, но резко отличающуюся от современного состояния страны и народа по признакам духовного, а не только материального бытия. В частности, была другая культура общения.

Вернадский в письмах Наталье Егоровне не только сообщал о том, что с ним произошло, не только делился своими чувствами и мыслями. Он как бы со стороны смотрел на себя, вдумывался в свой характер и склад ума. Письма эти были уроками самопознания.

Однажды он посоветовал жене прочесть Платона «Пир» (или «О любви»), а затем: «Мне так дорого, что в тебе сильна, красива гармония мысли и что так много хорошо ты мыслью живешь».

Свое понимание сути умственной жизни он выразил в другом письме: «Меня мало интересуют мелочи жизни, и я стремлюсь и стремился к умственной жизни — но ведь потому, что у нас умственная жизнь не есть только жизнь разума. И художественное наслаждение, и высокие формы любви, дружбы, служения свободе — все это связывается с умственной жизнью… Все общественные и тому подобные сплетни, т. е. те же «психологические» разборы близких и далеких лиц с их глупой моралью и слабым анализом, кажутся мне тем же для ума, чем для рабочего дня является картежная игра».

Вернадского страсть не лишала рассудка. Не из-за слабости чувств, а из-за силы ума и воли. В письме Наталье Егоровне еще до свадьбы, где сказано, что любовь обновляет человека, продолжено: «И я на себе чувствую это возрождение, я уверен, верю, что не может оно пройти, так как слишком большую долю моей души оно задело».

Владел им душевный порыв, желание постоянной близости с любимым человеком — и физической и духовной. Он разделял мнение Платона: «О любом деле можно сказать, что само по себе оно не бывает ни прекрасным, ни безобразным… То же самое и с любовью: не всякий Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить».

В том же произведении «Пир» поясняется: «Низок же тот пошлый поклонник, который любит тело больше, чем душу; он к тому же и непостоянен, поскольку непостоянно то, что он любит, стоит лишь отцвести телу… как он «упорхнет, улетая», посрамив все свои многословные обещания. А кто любит за высокие нравственные достоинства, тот останется верен всю свою жизнь, потому что он привязывается к чему-то постоянному».

Речь идет о любви возвышающей. В этой своей сущности она, по словам Платона, божественна и связывает смертное существо с бесконечным. Платон осмысливал феномен любви ещё и как натуралист, прославляя чувства, казалось бы, весьма низменные:

«Зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном». «Ведь у животных, так же как у людей, смертная природа старается по возможности стать бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем — деторождением, оставляя всякий раз новое вместо старого; ведь даже за то время, когда о любом живом существе говорят, что оно живет и остается самим собой, — человек, например, от младенчества до старости считается одним и тем же лицом, — оно никогда не бывает одним и тем же, хотя и числится прежним, а всегда обновляется, что-то непременно теряя, будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще тело, да и не только тело, но и душа».

Молодого минералога Вернадского подобные высказывания вряд ли могли интересовать с научной точки зрения. Какая возможна связь наук о Земле с влечением полов — стремлением бессознательным и властным к продолжению рода, продлению потока жизни, вечного возрождения родителей в детях, приобщающего смертного к бессмертию? Только в мифах древних греков, в стихах Гесиода вслед за Хаосом явились в Мире широкогрудая Гея, а с нею Эрот.

А ведь ему довелось коснуться этой связи в своих исследованиях.

Вот некоторые из таких тем: начало и вечность жизни; размножение организмов и его значение в строении биосферы; геохимическая энергия жизни. Он предложит формулы для измерения интенсивности размножения. Напомнит о принципе «живое от живого»: непрерывности жизни во времени.

Любой организм приобщен к вечности живого вещества. В постоянном обновлении суть жизни. И любовь, влекущая друг к другу два смертных создания, дарована природой как благо. Наслаждение любовью — связующая сила поколений, не позволяющая прерваться чудесной ткани жизни.

Любовь, жажда прекрасного, стремление к истине открывают мыслям и чувствам бесконечность. И не в любви ли залог бессмертия живого трепетного вещества и бессмертия разума?..

Вернадский мог на первый взгляд произвести впечатление человека рассудочного, спокойного, уравновешенного. Принято считать, что учёный должен быть рассудочным, отрешённым от эмоций, в отличие от поэта. Возможно, об этом написала Наталья Егоровна, и он ответил:

«Разве можно узнать и понять, когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых обширных фантазий.

Говорят: одним разумом можно всё постигнуть. Не верьте!.. Те, которые говорят так, не знают, что такое разум, они не понимают, что волнует, что интересует в тех работах, какие считаются одними умственными работами.

Мне представляются разум и чувство тесно-претесно переплетённым клубком: одна нить — разум, а другая — чувство, и всюду они друг с другом соприкасаются, и когда… в этом клубке рядом мёртвое и живое, — разве может быть сила, разве может быть какая-нибудь работа с помощью такого помертвелого, чуть не загнившего клубка?»

Изведавшему сильное и светлое чувство любви открывается нечто большее, чем книжные премудрости. Не каждый может воплотить это чувство в музыку, стихи, рисунки, скульптуры. Но кто знает, какими тайными путями проникает оно во все творения человека, влияет на его мысли, мировоззрение.

То, что было в молодости прочувствовано и продумано Вернадским, стало животворной почвой для его научных прозрений. Мысль его вырастала из неосознанных глубин разума, рождалась как проявление его личности, былых переживаний и озарений, сильных чувств и глубоких раздумий над вечными тайнами любви, жизни, смерти, бессмертия.

Глава 3 Возмужание

Знание не перерождает человека: оно только изменяет его, но изменяет не в одну всеобщую, казенную форму, а сообразно натуре того человека.

Идеалы

Вернадский с юных лет старался осмыслить окружающее и свой внутренний мир. К нему вполне применим афоризм Античности: мудрец не свободен от страстей, но сдержан в страстях. Пожалуй, ему удавалось воплощать в жизнь призыв мятежного и мрачного философа Ф. Ницше не подавлять сильные страсти, а направлять их энергию на созидание.

В письме жене через год после свадьбы он упомянул о человеке, просветлённом любовью. Рассказ этот от третьего лица, но в нём ясно проступает образ автора:

«Много будет гордости, много будет узости, прямолинейности, невольного зла в его поступках, раз он не полюбит, раз он не забудет самого себя, все свои помыслы, все свои мечты и желания в одном великом чувстве любви. И только тогда в состоянии он без сомнений, без тех искушений в минуты отчаяния, когда всё представляется нестоящим перед неизбежной смертью, только тогда способен он смело и бодро идти вперёд, всё время и все свои силы направлять на борьбу за идею, за тот идеал, какой носится в уме его. Суха и черства всякая религия перед этим чувством, и кажутся её утешения, её наставления чем-то таким деланым, если только нет в них любви, любви не умственной, любви не деланой, а любви беззаветной, которой легко принести в жертву всё, самого себя, всё, всё».

Не следует предполагать в этих словах преувеличений, свойственных пылкому юноше. Как доказала его жизнь, в своих чувствах он не обманывался. Вернадский был верен самому себе, своим друзьям и жене, Родине и своим идеалам.

Более всего дорожил он свободой мысли, исканий и сомнений.

«Мне ненавистны всякие оковы моей мысли, — признавался он жене, — я не могу и не хочу заставить её пойти по дорожке, практически важной, но такой, которая не позволит мне хоть несколько более понять те вопросы, которые мучают меня».

В спокойном, немногословном, доброжелательном Владимире Вернадском внешние приметы не выдавали силы воли, целеустремленности, мужества. Показательны его записи студенческих лет:

«Наибольшей возможностью ставить жизнь по-своему или, вернее сказать, быть в ней самостоятельным — я буду обладать, когда буду возможно могущественнее умом, знаниями, талантами… Итак, необходимо приобрести знания, развить ум…»

Зачем это? «Задача человека заключается в доставлении наивозможной пользы окружающим».

Наметить такой план значительно легче, чем осуществить его. Многим хочется иметь глубокие знания, оригинальный ум и приносить окружающим пользу. Увы, почти никому это не удаётся. Ведя дневник, человек может невольно изображать себя таким, каким хочется быть. Понимать себя не так просто, как многим кажется.

Вернадский осуществил свои жизненные планы. В этом наиболее ярко выявились его воля. О выработки твердого волевого характера он упомянул в том же дневнике: «Первое дело: 1) Выработка характера. Преимущественно следует: откровенность, небоязнь высказывать и защищать свое мнение, отброс ложного стыда, небоязнь доводить до конца свои воззрения, самостоятельность. Выработка речи. 2) Образование ума: а) Знакомство с философией, б) Знакомство с математикой, музыкой, искусствами…»

Став признанным ученым, он вновь подчеркнет огромное значение настойчивости и целеустремленности в науке:

«Можно сказать, что научное мировоззрение поддерживается и не гибнет только благодаря сознательному проявлению усилия, воли. Оно замирает и поглощается чуждыми вхождениями, как только ослабляется это его проникающее живительное усилие».

Характер Вернадского в студенческие годы складывался под влиянием друзей, дружеских споров, попыток совместных поисков истины. Сказались на этих спорах запрещенные цензурой, но ходившие в многочисленных копиях «Исповедь» и «В чем моя вера?» Льва Толстого.

Эти статьи ошеломили российскую общественность. В них проявилось мужество писателя, сумевшего быть предельно откровенным, честным. «Небоязнь высказывать и защищать свое мнение, отброс ложного стыда, небоязнь доводить до конца свои воззрения, самостоятельность» — все эти качества в наивысшей степени были присущи новым произведениям Л. Н. Толстого. Приведенные выше дневниковые записи Вернадского относятся к 1884 году, когда «Исповедь» Льва Толстого нелегально печаталась во многих тысячах экземпляров.

В Петербурге группа студентов печатала «Исповеди», а склад этого подпольного издательства помещался в квартире тестя товарища (помощника) министра внутренних дел. Почти все высокопоставленные чиновники имели в своем распоряжении оттиски статьи Л. Н. Толстого.

Лев Николаевич попытался объяснить свой опыт жизни. Он признался, что в пятьдесят лет, став известным писателем, ощутил нечто, напоминающее смертельную болезнь. Его начали мучить вопросы, казавшиеся глупыми, простыми, детскими. Но только он тронул их и попытался разрешить, тотчас убедился, что это самые важные и глубокие вопросы в жизни.

Судя по тому, как бездумно и нелепо существуют люди, напрашивался вывод: «Истина была то, что жизнь есть бессмыслица».

Научные знания не могут ответить на вопрос о цели жизни: «Чем менее они приложимы к вопросам жизни, тем они точнее и яснее, чем более они пытаются давать решения на вопросы жизни, тем более они становятся неясными и непривлекательными».

Но и «неразумное знание» — слепая вера — не удовлетворяло его. Триединый Бог, шестидневное творение Мира, дьявол, черти, ангелы — «я не могу принять, пока я не сошел с ума». Положение казалось безвыходным.

«По разумному знанию выходило так, что жизнь есть зло, и люди знают это… По вере выходило, что для того, чтобы понять смысл жизни, я должен отречься от разума, того самого, для которого нужен смысл».

А дальше как быть?

«Я понял, что, если я хочу понять жизнь и смысл ее, мне надо жить не жизнью паразита, а настоящей жизнью и, приняв тот смысл, который придает ей настоящее человечество, слившись с этой жизнью». Истина оказалась в том, чтобы стремиться к истине и верить в нее. «Бог есть жизнь».

Но что означает жить настоящей жизнью? Или, как говорил другой русский мыслитель Н. Ф. Фёдоров: «Жить со всеми и для для всех».

Вернадского, устремленного к научной деятельности, неприемлем был путь опрощения, на который вставали последователи учения Толстого. И этот свой вывод он также разделял с друзьями из братства.

Жить со всеми и для всех не означат, будто надо жить как все. Надо оставаться самим собой, надо быть разными, сохраняя единство. Каждый должен заниматься своим делом с пользой для всех.

…Владимир Иванович после смерти отца стал владельцем 500 десятин земли в Тамбовской губернии. В начале 1886 года он собирался эту землю продать, а на вырученные деньги отправиться в кругосветное путешествие вместе с Андреем Красновым — другом детства, будущим выдающимся геоботаником.

Мечта осуществилась (отчасти) у Краснова: весной того же года Русское географическое общество командировало его на Тянь-Шань. А Вернадский, получив согласие Натальи Старицкой стать его женой, остался в России.

К тому времени недалеко от хутора Шигаевский, принадлежавшего Ивану Васильевичу Вернадскому, была проложена Моршанско-Сызранская железная дорога. Для неё он выделил участок земли, где были построены вокзал и почта. Железнодорожная станция (действующая поныне) была названа Вернадовкой.

Владимир Иванович часть денег от продажи земли передал для строительства сельской школы, а другую часть положил в банк на выплату жалованья учителям. (Дневниковая запись тех лет: «Есть два коренных вопроса народной жизни:… экономическое и духовное развитие народа».)

Имение стало для его семьи, в сущности, дачей. В дальнейшем он принимал участие в делах местного земства и особенно активное — в годы, когда во время периодических засух приходилось оказывать помощь голодающим крестьянам.

Полевые работы в экспедиции по изучению почв под руководством Докучаева приблизили его к народной жизни. Он убедился, что преобладает ведение сельского хозяйства, ориентированное на получение владельцами земельных угодий максимальной выгоды. Уничтожаются леса, что усугубляет последствия засух, а рациональное использование земель и борьба с вредителями нередко «требуют больших затрат, чем привыкли тратить помещики при своём хищническом хозяйстве».

Бегство от обыденности

Неудовлетворение Толстого наукой было вызвано его стремлением знать о том, «как человеку самому быть и жить лучше». А наука не дает ответа на такие вопросы. Она не имеет в виду личную жизнь конкретного индивидуума. Но ведь именно личная жизнь — единственное, ценнейшее, недолгое достояние любого человека. Как им распорядиться?

«Благо твое есть твое единство со всеми людьми, зло есть нарушение единства… Не лишай себя сам того блага, которое дано тебе», — учил Лев Толстой. Вот, пожалуй, главная мысль, воспринятая членами студенческого братства из его статей.

Не наукой единой жив человек. Но столь же ясно было Вернадскому, что она по сути своей не обычный вид деятельности, хотя и предоставляет возможность безбедного существования, преподавать, стать профессором.

Можно было вспомнить высказывания Марии Николаевны Вернадской о чудесном мире, который открывает «Благодетельный гений — наука!.. Она пробуждает нас от тягостной дремоты, раскрывает перед нами таинства природы и учит извлекать из них пользу».

Не только тешит любознательность учёного, но и приносит пользу людям. Ни религия, ни философия не внесли коренных изменений в мировоззрение людей и не помогли так организовать общество, чтобы жить в гармоничном единстве между собой и с природой. На это способна наука: она вырабатывает объективные знания о Мире, человеке, цивилизации.

Исходя из таких соображений, Владимир Вернадский решил, что научные исследования станут главным стержнем его жизни и личным посильным вкладом в бытие своего народа и всего человечества. Хотя он не раз в своём дневнике с горечью отмечал свою малую одарённость и слабость ума, не способного справиться с многими загадками природы.

Сильный человек, способный к умственному росту, сознаёт свои недостатки и стремится их преодолеть.

Так завершалось становление характера Владимира Ивановича — в кругу близких друзей, вместе с любимым человеком, с верой в науку и в своё предназначение на Земле, с готовностью развивать свои способности.

…Летом 1887 года он проводил полевые работы, изучая почвы Смоленской губернии. Некоторое время жил в Рославльском уезде. Впечатление от провинции было тяжёлое:

«Вообще среда здесь незавидная, и уезд спит глубоким сном… Вся жизнь этого уезда, вся она, такая монотонная, бесцельная, горемычная и такая гадкая… При размышлении об этой жизни, о её бесцельности, о её заглушенности, о её страдальческой спячке и толчении воды в ступе, становится невольно как-то тяжело, грустно и ужасно».

Какой выход? Научные исследования и общественная работа.

Таков один из наиболее сильных стимулов к творчеству многих людей в разных областях деятельности. В науке сказывается и другой стимул: устремлённость мысли в неведомое. Об этом хорошо сказал Альберт Эйнштейн:

«Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение таинственности. Оно лежит в основе всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то, во всяком случае, слепым. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука… Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего».

В этом своём стремлении Эйнштейн удалялся от земной природы. Жизнь и разум как её проявления его всерьёз не интересовали, а теоретические прозрения имели в виду Мироздание как бы само по себе, вне человека и всего живого.

Эту традицию сохранили физики и космологи XXI века, разработавшие формальную модель видимой нами Вселенной (Метагалактики) в результате Большого взрыва…

Впрочем, об этом у нас ещё пойдёт речь. А пока вспомним: в славную эпоху Просвещения парижский академик, астроном, физик и математик Пьер Симон Лаплас полагал, что в принципе можно выразить Мироздание системой формул. А по мнению Клода Анри Сен-Симона, и нравственность можно свести к формулам гравитации.

Но чем лучше узнавали люди окружающую реальную природу, тем больше убеждались, что формальный метод весьма ограничен.

Иммануил Кант в сочинении «Общая естественная история и теория Неба, или Опыт об устройстве и механическом происхождении всего мироздания на основе ньютоновских законов» (1775) смело заявил: «Дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее должен образоваться Мир».

И тут же оговорился: легче объяснить происхождение всех небесных тел, чем «зарождение и развитие какой-нибудь травки или гусеницы».

Мысль чрезвычайно важная! Жизнь земной природы необъяснима на основе законов механики, математики, физики.

К этому же выводу пришёл Вернадский:

«Весьма часто приходится слышать убеждение, не соответствующее ходу научного развития, будто точное знание достигается лишь при получении математической формулы, лишь тогда, когда к объяснению явления и к его точному описанию могут быть приложены символы и построения математики…

Но нет никаких оснований думать, что при дальнейшем развитии науки явления, доступные научному объяснению, подведутся под математические формулы или под так или иначе выраженные числовые правильные соотношения; нельзя думать, что в этом заключается конечная цель научной работы».

Натуралиста, который стремится познать природу во всех её проявлениях, включая человека, не могут удовлетворить формальные модели. Они безусловно полезны, но явно недостаточны для познания земной природы.

Подобно многим интеллектуалам XIX и начала следующего века, Вернадский верил в науку. Как писал Д. И. Менделеев: «При помощи науки без насилия, любовно, но твердо устраняются предрассудки, неправда и ошибки, а достигаются: охрана добытой истины, свобода дальнейшего развития, общее благо и внутреннее благополучие».

… Становлению личности Вернадского немало содействовали счастливые обстоятельства. Он с детства общался с людьми незаурядными: отец и его первый сын Николай, дядя Евграф Короленко, Андрей Краснов, члены студенческого братства. В университете у него были достойнейшие учителя, выдающиеся учёные Д. И. Менделеев и В. В. Докучаев. Ему повезло со спутницей жизни…

Для хороших всходов требуются не только отличные семена. Не менее важна плодородная почва, а также борьба с сорняками. Вернадский именно культивировал, сохранял в своей душе и стремился воплотить в жизнь идеалы разума и добра.

Великие религии — индуизм, буддизм, конфуцианство, иудаизм, христианство, ислам — призывают стремиться к добру и справедливости, к духовному росту, к познанию Мира и самого себя. Почти все философские учения доказывают то же самое.

Простой принцип: не делай другим того, что не желал бы себе.

В теории все с этим согласятся. Но в своих поступках слишком часто поступают иначе. Даже те, кто считает себя христианином, соблюдая ритуалы, исполняют ли заповеди Иисуса Христа? Достаточно вспомнить жесточайшие завоевания христианских стран Западной Европы с уничтожением многочисленных племен и народов, развитых цивилизаций Нового Света.

Обычная ссылка: дьявол силён, трудно не поддаться на его искушения. Но если «нечистый попутал», стало быть, нечистая сила в душе человека укоренилась прочнее, чем светлый сонм ангелов, архангелов, всех святых и образ самого Бога?!

Религия и философия не смогли сделать общество гуманнее, разумнее — не на словах и декларациях, а на деле. Остаётся надежда только на силу научной мысли. Примерно так решил Владимир Вернадский.

Несмотря на все свои метания в поисках истины — от философских идей Античности и религиозных мифов древности до строгих выводов точного знания, — он верил в правильность избранного пути:

«Существование человека для науки (… а я не отделяю от науки тех, кто стремится к истине и в искусстве) вносит в жизнь светлые лучи идеала».

Посвящение в учёные

Петербургский университет открыл Вернадскому путь в науку.

Большое впечатление произвели на него лекции Менделеева. Знаменитый химик, творец Периодической системы элементов, вдохновлял слушателей своими оригинальными идеями, яркими высказываниями, незаурядной внешностью.

«Сколько в это время рождалось мыслей и заключений, — вспоминал Вернадский, — нередко шедших совсем не туда, куда вела логическая мысль лектора, действовавшего на нас всей своей личностью и своим ярким красочным обликом».

В его изложении атомы, «кирпичики мироздания», невидимые и загадочные, получившие абстрактное название химических элементов, существовали не сами по себе, как идеальные сущности, а являлись плотью природных объектов, планет и космоса.

Воображение слушателя уносилось далеко от привычных образов химии: пробирок, реторт, колб, тиглей, горелок; от учебных лабораторий и химических заводов. Всё вокруг — растения, ручьи, воздух, земная поверхность, минералы — образуют круговорот бесконечных превращений в великой химической лаборатории природы.

Детские фантазии о жизни Земли и звездных миров, пробужденные в беседах с Евграфом Короленко, обретали иной облик, связывались с наукой о свойствах, движениях, взаимодействиях химических элементов и их соединений.

Если Земля и космос, живые организмы и промышленность — это своеобразные химические лаборатории, то у них есть свои законы, познание которых позволит открыть тайны жизни далеких солнц, планет, минералов, организмов, человека…

Такие мысли возникали на лекциях Менделеева. Появились неожиданные вопросы, на которые не мог бы в те времена ответить ни один ученый. Не существовало еще наук о химическом строении космоса, планеты и земных сфер. Основоположником этой области знания суждено будет стать В. И. Вернадскому.

Интерес к химии не помешал Вернадскому избрать профессию минералога. Возможно, произошло так потому, что в университете лекции по минералогии и кристаллографии читал выдающийся ученый Василий Васильевич Докучаев.

Высокий, статный, с окладистой бородой и чёткими красивыми чертами лица, он был похож одновременно на крестьянина, священника, мыслителя. Выходец из небогатой семьи церковнослужителя, он поступил в духовную семинарию, а затем был направлен в Духовную академию.

И тут он резко изменил свой жизненный путь. Отказавшись от карьеры священника, поступил в Петербургский университет. Терпел нужду и лишения, обедал не каждый день, но цели своей добился: получив высшее образование, приступил к научной и преподавательской деятельности.

Прекрасной школой комплексного изучения природных условий стала для Докучаева экспедиция в Полесье. Геологи, гидрологи, ботаники, инженеры изучали возможность осушения этого края.

В 1882 году для изучения почв и рациональной организации сельского хозяйства была организована нижегородская экспедиция, руководимая Докучаевым. Она работала до 1887 года. В ней участвовал Вернадский.

Докучаев основывал исследования на таком принципе:

«Постоянно необходимо иметь в виду природу, взятую в ее единстве, цельности, чтить и штудировать все главнейшие элементы ее».

Первым в мире он выделил почву как особое природное тело со своими законами жизни и развития (её считали зоной измененных горных пород — корой выветривания). В своей замечательной работе «Русский чернозем» (1883), ставшей его докторской диссертацией, он писал:

«Почвы, являясь результатом чрезвычайно сложного взаимодействия местного климата, растительных и животных организмов, состава и строения материнских горных пород, рельефа местности, наконец, возраста страны, понятно, требуют от их исследователей беспрестанных экскурсий в область самых разнообразных специальностей».

В почвоведении теория тесно связана с практикой сельского хозяйства.

По словам Докучаева: «Эти закономерные, можно сказать, незыблемые, вековечные соотношения, находясь в основе, в корне наиболее существенных этнографических, исторических, бытовых, даже экономических, социальных и всевозможных культурных человеческих особенностей и проявлений, всегда от века роковым неотразимым образом тяготели над всем человеческим миром и поныне, как дамоклов меч, висят над ним, связывая мнимого господина Земли по рукам и ногам, несмотря ни на какие успехи цивилизации, ни на какие открытия науки и техники, ни на какие политические перевороты, катастрофы, перемены, перетасовки».

Вернадский не торопился приниматься за глобальные обобщения. Прежде следовало обучиться черновой научной работе, сбору и обработке фактов, а также умению наблюдать и понимать природу. В этом отношении пример Докучаева был для него чрезвычайно ценен.

«По складу своего ума, — вспоминал Владимир Иванович, — Докучаев был одарен совершенно исключительной пластичностью воображения; по немногим деталям пейзажа он схватывал и рисовал целое в необычайно блестящей и ясной форме. Каждый, кто имел случай начинать свои наблюдения в поле под его руководством, несомненно, испытывал то же самое чувство удивления, какое помню и я, когда под его объяснениями мертвый и молчаливый рельеф вдруг оживлялся и давал многочисленные и ясные указания на генезис и на характер геологических процессов, совершающихся и скрытых в его глубинах».

Экспедиции Докучаева, в которых принимал участие Вернадский, тоже были своеобразным научным братством. По свидетельству геолога П. Ф. Баранова, участники нижегородской экспедиции «представляли одну семью, работавшую с полным самоотвержением на пользу общему делу».

Им приходилось часами трястись в телегах, до изнеможения ходить в маршруты, карабкаться по береговым обрывам, мокнуть под дождем, ночевать под открытым звездным небом…

Почвенная экспедиция Докучаева исследовала рельеф, растительный и животный мир почв, климат, подземные воды, горные породы, физико-геологические процессы, геологическую историю района — весь комплекс природных условий, цельную природу, а не только её часть.

Живой, сложный, изменчивый мир открывался Вернадскому. Он записал в дневник: «Кто знает, может быть, есть законы в распределении минералов, как есть причины возможности образования той или другой реакции именно в этом месте, а не в другом».

И вновь — постановка проблемы, а за простотой общего ответа скрывается неведомая область для науки того времени. По каким законам происходят химические реакции в природе: здесь — одни, а там — другие? Как протекают они, к каким приводят результатам?

Речь должна идти не просто о реакциях, которые когда-то начинаются, протекают и заканчиваются. Разве после образования минерала время останавливается, словно в замке Спящей красавицы? Нет, минералы изменяются, живут, включаются в новые превращения. Выходит, следует говорить о чередовании химических реакций в природе, о круговоротах.

Сто лет назад подобные вопросы еще не были поставлены. Начинающий ученый Вернадский подошел к ним вплотную. Позже он отметил, что именно Докучаев обратил его внимание на динамическую сторону минералогии, на необходимость изучения минералов во времени.

…В 1884 году умер Иван Васильевич Вернадский. Год спустя Владимира Вернадского после окончания университета оставили для подготовки к профессорскому званию, назначив хранителем минералогического кабинета. В 1886 году он женился на Наталье Егоровне Старицкой; на следующий год родился сын, названный Георгием.

Выходит, независимость Владимира Ивановича не относилась к личной жизни. Тут даже он, как иногда говорят, был обременен семьей. И «бремя» это взял сознательно, считая, что оно поможет в научной работе.

Странно? Нет, не очень.

Настоящего мужчину характеризует высокая ответственность за самого себя, за свои мысли и поступки. Но еще больше мужества, твердости и доброты требует ответственность за других. Без этого нет возмужания.

Принято считать, что дети затрудняют жизнь: лишние заботы и расходы; давно уже в США и Западной Европе было отмечено, что в наш технический век супружеские пары предпочитают иметь престижный автомобиль, а не ребёнка. То же поветрие пришло в Россию.

Семья не мешала, а помогала Владимиру Ивановичу работать. Он охотно проводил время с детьми; жена была ему верным помощником.

В марте 1888 года они расстались на несколько месяцев: его отправили за границу для работы в минералогических и кристаллографических лабораториях. В дни разлуки он постоянно писал жене, делясь с ней своими мыслями и воспоминаниями. По этим письмам можно судить, как складывались его первые научные поиски.

Переписывался он и с Докучаевым. Теперь это было общением коллег и товарищей, а не учителя и ученика.

По просьбе Докучаева Вернадский прислал ему свою фотографию. Заметив, что его бывший ученик похудел, Докучаев заключил: «Слишком усердствуете». А затем спросил, предполагая утвердительный ответ: «Не пора ли Вам приниматься за вполне самостоятельную работу?»

Жизнь неживого

В царской России было немало ученых с мировым именем. Однако отсутствовали хорошо оборудованные минералогические и химические лаборатории. Вернадский сначала отправился в Неаполь, к профессору Скакки. Но он был стар и оставил научные исследования. Пришлось переехать в Мюнхен к «королю кристаллографии» Паулю Гроту.

В Мюнхенской научной библиотеке Вернадского заинтересовали труды по капиллярности. Неожиданно попалась ссылка на опыты Леонардо да Винчи, который пытался понять, почему вода встречается в горах, каким образом она поднимается высоко над уровнем моря.

Леонардо смачивал водой вату, губку, войлок и наблюдал за подъемом уровня. Вернадский живо представил себе эти опыты: «На меня приятно подействовало, что в первый раз человеческий ум познал существование капиллярных сил под чудным небом дорогой моей Италии, и человек этот был один из самых лучших людей, величайших гениев — ученый, художник и общественный деятель Леонардо да Винчи».

(Италию Вернадский любил, он даже предполагал, что его предки могли быть выходцами из этой страны; одного из итальянских геологов звали Вернази де ля Вернаска.)

Владимир Иванович, обучившись работать с новейшими приборами, приступил к самостоятельным исследованиям. Грот дал задание: делать замеры оптических свойств эфира тримезиновой кислоты.

Вернадский просиживал за приборами порой до позднего вечера. Но мысль его не желала ограничиваться тесными пределами лаборатории, замыкаться в рамках данной конкретной темы.

«Минуты, когда ты обдумываешь те или иные вопросы, — делился он с женой своими ощущениями, — когда, соединяя известное уже ныне, стараешься связать эти данные, найти способ проникнуть глубже и дальше в строение вещества, в такие минуты переживаешь какое-то особое состояние, это настоящий экстаз».

В своем воображении он проникал до мельчайших частичек твердой материи и старался придумать эксперименты, позволяющие определить расстояние между ними. Эти опыты никто еще не ставил. А тут внезапно, как луч света, является мысль о том, что опыт возможен. «Так хорошо, когда ум углубляется в эти интересные вопросы, когда мысленно анализируешь строение материи, ищешь законы».

Молодой русский ученый удивлял Пауля Грота неожиданными вопросами. Приходилось Вернадскому сдерживаться, а то профессор примет его за фантазера. И все-таки удержаться было невозможно: «Всё это сильнее меня, и я не могу не стараться познать».

Вместе с ним производил опыты молодой немецкий ученый Мутман, которого эта работа не очень интересовала. Он предлагал поскорее опубликовать результаты наблюдений. Вернадский не спешил. Он не был уверен в точности некоторых измерений.

Гроту нравились любознательность и трудолюбие русского практиканта. Но Вернадский не был собой доволен. Он желал научиться не только определять минералы, но и узнавать место их рождения. Скажем, откуда образцы кварца: из Каррары, из Альп или Кавказа? Тут нужен особенно острый, чуткий к тончайшим оттенкам и отблескам глаз.

«У меня недоставало до сих пор этого умения наблюдать явление, и теперь мне приходится учиться ему, — сетует он. И продолжает: — А я в этом случае не представляю исключения — большинство нас таково. Школа и домашнее воспитание должны развивать эти чувства во всем объеме, ум должен образовываться среди самого разнообразного пользования органами чувств, среди самых разнообразных оттенков впечатлений».

По его мнению, он все еще видит природу смутно, как бы в тумане, с трудом проникая в ее жизнь, не умея наблюдать ее тонко и полно.

Грота заинтересовали идеи молодого русского ученого. Узнав, что Вернадский намерен практиковаться у французских коллег, Грот попытался его отговорить, оставив в своей лаборатории. По его мнению, Вернадский может сделать «большую работу».

Предложение заманчивое. Однако Вернадского не устраивала узкая специализация. Его увлекало сразу несколько проблем. Надо было скорее закончить опыты и переключаться на другие работы. Но пока оставались сомнения, он повторял опыты.

Грот просмотрел полученные результаты и решил, что структура исследуемого вещества выяснена. Как реагировал Вернадский на заключение «короля кристаллографии»? Он пишет жене: «Правду сказать, у меня все же есть некоторые сомнения и недоумения».

Странная ситуация: специалист с мировым именем признает работу законченной, а у начинающего ученого остаются сомнения! Хотя затягивать пребывание у Грота Вернадский не хотел. Ведь он одновременно проводил опыты по капиллярности в лаборатории физика Зонке.

Великого Леонардо интересовал сам факт разного подъема воды в пористых веществах. В широкой трубке, например, уровень ниже, чем в узкой.

А если трубки из разных материалов? Будет ли тогда меняться высота капиллярного поднятия?

Эти опыты Вернадский проводил с пластинками — так было проще и убедительнее. Он взял три одинаковые стеклянные пластинки и одну слюдяную. Клал их на воду, а затем, поднимая, измерял силу, с которой они «прилипали» к воде. Измерения повторял многократно.

Оказалось, что пластинки из разного материала «прилипают» к воде по-разному. Это была неожиданность! Доселе физики считали, что подобные явления зависят только от свойств жидкости.

И вновь Вернадский не торопился с выводами, делая дополнительные опыты. Ему представилась возможность сделать научное открытие. О такой удаче можно только мечтать! О своих переживаниях он писал жене:

«Ужасно неприятное у меня чувство — знаешь, я все сомневаюсь теперь, не делал ли я эти 30–40 раз одной и той же ошибки в отсчитывании, и хотя я прекрасно помню, как я несколько раз думал о возможности этого и раз по 6 пересчитывал показания прибора, но все-таки сомнение очень сильно… И вместо удовольствия я испытываю неприятное чувство».

Мысль его летит вперед. Он думает о сути полученного результата — если предположить, что он верен. Ведь тогда получит подтверждение теория атомного строения веществ. «Хотя для меня, — признаётся Вернадский, — атомистическая теория строения материи совсем не кажется доказанной».

Последнее замечание напоминает нам о том, что научные взгляды в ту пору сильно отличались от нынешних. А тот, кто сомневался в атоме XIX века, был подготовлен к признанию сложного атома XX века.

Об этом хорошо сказал Вернадский в 1927 году:

«Может быть, было бы правильно дать «атому» XX века новое название. Это можно было бы сделать без всякого ущерба для научной правды. Наш атом совершенно не похож на материю, которую он образует. Законы, к нему относящиеся, не тождественны с законами образованной им материи. В материи, в ее химических свойствах мы наблюдаем лишь общие, статистические свойства больших совокупностей атомов, которые выявляют в смутной и сложной форме лишь часть — кажущуюся ничтожной — свойств и строения самих атомов.

Новое понятие об атоме, новые научные факты, которые не могут быть введены в схемы физико-химических наук последних столетий, требуют создания новых научных дисциплин, отличных от прежних, изучавших материю — совокупность атомов — под статистическим углом зрения. И мы в XX веке являемся свидетелями расцвета этих новых наук об индивидуальных атомах: физики атомов, радиогеологии, радиохимии и последней появившейся — геохимии».

Одним из основателей геохимии стал Вернадский. А первые в мире лекции по геохимии прочёл в Москве его ученик А. Е. Ферсман в 1912 году.

Научные открытия совершает исследователь, способный находить слабые места в признанных теориях; замечающий недоработки специалистов или ошибки в их рассуждениях; умеющий по-новому, с оригинальной точки зрения взглянуть на, казалось бы, решенные проблемы.

Чтобы увидеть необычное в обычном, понять нечто неведомое, надо самому быть оригинальной личностью, уметь мыслить самостоятельно, не полагаясь на авторитеты и общепризнанные мнения.

Сомневаться в привычных истинах Вернадский научился в юности, во время бесед с Е. М. Короленко. Знание пришло позже. Оно возрастало от года к году. И наконец, достигло такой величины, что в соединении с умением сомневаться позволило молодому ученому подойти к постановке новых научных проблем…

Работая у Грота и Зонке, Вернадский вёл рутинные эксперименты. Зато наедине с собой или делясь своими мыслями с женой он дает волю воображению и ставит вопросы, не решенные наукой:

«Минералы — остатки тех химических реакций, которые происходили в разных точках земного шара; эти реакции идут согласно законам, нам неизвестным… Задача — связать эти разные фазисы изменения Земли с общими законами небесной механики. Мне кажется, что здесь скрыто еще больше, если принять сложность химических элементов и неслучайность их группировки… Тогда происхождение элементов находится в связи с развитием Солнечной или звездных систем, и законы химии получают совсем другую окраску…

Для этого нужны огромные знания и такой смелый ум, какой, верно, еще не скоро явится».

Действительно, явился этот ум лишь спустя три десятилетия. И обладателем его стал… Владимир Иванович Вернадский.

Культура мышления

Главные слагаемые научного творчества — знания, жажда познания и культура мышления.

Многие сетуют на свою память, но почти никто не сомневается в своём умении мыслить. О культуре мышления и вовсе не заботятся; о ней даже не принято говорить. А это умение непростое.

Что такое культура труда? Умение рационально, с максимальным полезным эффектом организовать и планировать трудовую деятельность.

Культура быта — умение рационально организовать и планировать своё домашнее хозяйство.

Культура поведения — способность ограничивать свои действия и выражения по правилам, принятым в данном обществе, не причиняя зла, неприятностей окружающим; умение их замечать и видеть себя со стороны.

Культура чтения — способность воспринимать мысль автора произведения, обдумывать предлагаемые им образы и ситуации, критически их оценивать; умение отобрать из огромного потока разнообразной литературы (включая специальную).

Культура мышления в значительной мере определяет культуру труда, быта, поведения, чтения. Это — работа над своим разумом. Она включает умение сомневаться в своих возможностях; осознавать своё незнание, не удовлетворяясь достигнутым уровнем интеллекта; преодолевать давление авторитетов и общественное мнение; быть самобытным естественно, без оригинальничания (быть, а не казаться).

Свойства интеллекта, так же как физическую силу, координацию движений и гибкость тела, необходимо тренировать. И если выдающиеся атлеты устанавливают мировые рекорды, выдающиеся учёные совершают открытия в своих областях знаний. Это творцы теорий, оригинальных и плодотворных гипотез.

А есть ещё великие мыслители, создающие систему знаний (учения) о природе, обществе, человеке. Они осуществляют синтез разнообразных научных и философских идей. Одно из таких творений Вернадского — учение о биосфере. Чтобы его создать, потребовалась культура мышления, обширные знания и три десятилетия работы.

В науках физико-математических объём необходимых для специалиста знаний сравнительно невелик. В этих областях выдающиеся открытия нередко делают молодые исследователи.

Иная ситуация в науках о земной природе. Они требуют не только разнообразных познаний во многих дисциплинах, включая физико-математические и химические, но и опыт «общения» с природой, экспедиций в конкретные регионы, штудирования огромной специальной литературы, осмысление географических и геологических карт… Чтобы стать полноценным натуралистом и сделать крупное научное открытие, требуется многолетний труд.

Вот и Владимир Иванович после интенсивной работы в лабораториях и научных библиотеках отправился в геологическую экскурсию по Европе. Сначала вместе с немецким геологом К. Циттелем провёл несколько маршрутов в Баварских Альпах. В Швейцарии встретился с другом детства и участником братства Андреем Красновым.

О том, как он проводил время в перерывах между маршрутами, можно судить по его письму из Цюриха:

«За эти два дня я успел осмотреть здесь: ботанический сад, зоологический музей, антикварный музей с очень интересными остатками свайных построек и доисторической археологией, еще педагогический музей, аквариум. Был два раза в минералогическом музее, сегодня три часа проработал в нем, но не знаю, когда с ним покончу, такая масса в нем чрезвычайно важного для меня материала».

На другой день: «Все никак не могу покончить с минералогической коллекцией… Сегодня просидел за минералами 7 часов и не кончил».

Из Женевы друзья отправились (преимущественно пешком) вдоль реки Роны; спустившись в долины Франции и продолжая путь на запад, попали в область древних вулканов — Овернь. Оттуда Вернадский отплыл в Лондон, где участвовал в работе IV сессии Международного геологического конгресса.

Для современного геолога это может показаться странным, но на лондонской сессии 1888 года высказали, в числе прочих, мнение о происхождении кристаллических сланцев в результате химического осаждения из водных растворов. Это было отголоском древней идеи Всемирного потопа.

В Лондоне Вернадский познакомился с четой геологов Павловых. Алексей Петрович Павлов, профессор Московского университета, пригласил его после защиты магистерской диссертации переехать на работу в Москву.

Вернувшись в Мюнхен, Вернадский хотел продолжить опыты: «У меня масса вопросов, которые совсем мной не разрешены и остаются мне непонятными». Мутман торопил его: пора публиковать статью.

Наконец статья написана и передана Гроту. Он, увидев две подписи, Вернадского и Мутмана, потребовал от последнего отчета о проделанной работе. У него почти никаких собственных записей не оказалось. Грот настоял, чтобы автором остался один Вернадский.

Наталья Егоровна написала мужу, что рада за него, ведущего интересное научное исследование. Он ответил: «Громадная масса работы чисто механической, которую делаешь по чувству долга, по предвидению цели, — работы скучной, утомительно тяжелой. Эта работа является превосходной школой терпения, требует нервной выдержки».

Он уехал в Париж, где занялся искусственным получением минералов в лабораториях Ле Шателье и Фуке. Заинтересовался он строением силикатов — минералов, состоящих из соединений кремния. В земной коре они преобладают. Изучены они были слабо из-за сложности их структуры.

Вернадский провёл опыты с нагреванием силикатов и убедился, что многие химические соединения образуют разные минералы, в зависимости от условий их формирования. Он предположил, что многообразие форм (полиморфизм) характерен для всех веществ. Эту мысль он хотел положить в основу своей диссертации: «Каждое вещество способно при определенных точках температуры принимать в твердом виде различные состояния».

Постоянная изменчивость минералов, их рождение, рост и разрушение, их малозаметные, но обязательные индивидуальные черты — все это сближало их с живыми организмами. Просто у минералов особая жизнь, включенная в круговорот превращений материи. Возможно, прав был Евграф Максимович: есть лишь вечная жизнь!

…Вернадский так оценил результаты своих работ: «У меня появляются руки». Он научился пользоваться приборами, проводить эксперименты. Много лет спустя он будет успешно использовать навыки, приобретенные во время этих исследований.

А. Е. Ферсман писал: «Владимир Иванович с увлечением занимался экспериментальной работой, вспоминая свои первые анализы и опыты в Париже. Он очень любил эти часы спокойного химического анализа.

Однако все-таки это не была его научная стихия. Ему обычно не хватало терпения спокойно довести анализ до конца. Он не был по существу химиком-экспериментатором, хотя и был прекрасным знатоком химии и до тонкости понимал химическую мысль и ее новые пути».

Не только химия увлекала Вернадского. Он никогда не жил одной наукой. Его интересовали все проявления творчества. Находясь за границей, посещал музеи, театры, картинные галереи (в праздничные и воскресные дни старается совершать геологические маршруты).

В Мюнхене он посетил Пинакотеку, где его поразила картина великого немецкого художника Дюрера «Четыре апостола», или «Четыре евангелиста». Хотя оба названия не точны. Изображены три апостола — Иоанн, Пётр, Павел — и евангелист Марк.

Знатоки по-разному толкуют содержание картины. Искусствовед М. Хаммель видел в ней «сверхчеловеческие типы, высшее проявление простоты и величия». По мнению историка искусства С. Рейнака, картина преследует цель «вернуть христианство на прежний путь» (она написана во время религиозных распрей и Реформации в Германии).

Иначе оценивал смысл работы Дюрера его друг Нейдерфер, рукой которого были каллиграфически выписаны на картине слова из Писания. Они предостерегают: не принимайте заблуждения человеческие за божественную истину; не верьте лжепророкам; умейте сомневаться; отдаляйтесь от тех, кто жаждет собственных удовольствий и никогда не сможет дойти до познания истины; остерегайтесь книжников, кичащихся своим высоким положением и поучающих.

Согласно толкованию Нейдерфера, Дюрер изобразил четыре обобщённых человеческих темперамента: сангвиника, флегматика, холерика и меланхолика.

Вернадский подолгу стоял перед картиной, вглядываясь в могучие фигуры. Он понял её по-своему.

Апостола Иоанна (он стоит слева, держа в руке раскрытую книгу, и внимательно, спокойно её читает) Вернадский счёл образом религиозного мыслителя, искреннего искателя правды.

Рядом с Иоанном апостол Пётр, который держит в руке ключ от Царства Небесного и заглядывает в раскрытую книгу. «Он в конкретных словах разъяснит то, что говорил другой, то, к чему мчалась мысль и чувство другого, более глубоко понимающего человека. Он не поймёт его, исказит его, но именно потому его поймут массы».

Справа — два других лица. «Один гневно смотрит кругом — он готов биться за правду. Он не пощадит врага, если только враг не перейдёт на его сторону. Для распространения и силы своих идей он хочет и власти, он способен вести толпу».

(В этом случае Вернадский не учёл одну деталь: Дюрер написал евангелиста Марка, то есть толкователя и отчасти вульгаризатора учения, горящего желанием внедрить его в массы.)

«А рядом фанатическое зверское лицо четвёртого апостола. Это мелкий деятель. Это не организатор, а исполнитель. Он не рассуждает, он горячо, резко, беспощадно-узко идёт за эту идею».

(Апостол Павел изображён с мечом в одной руке и — очень важно! — с огромным закрытым фолиантом в другой; современники Дюрера думали, что этот образ олицетворяет меланхолического гения.)

«И вот в этих четырёх деятелях — в этих четырёх фигурах распространителей христианства — мощный ум Дюрера выразил великую истину. Мечтатель и чистый, глубокий философ ищет и бьётся за правду. От него является посредником более осязательный, но более низменный ученик. Он соединил новое со старым. И вот старыми средствами вводит это новое третий апостол — политик, а четвёртый является уже совсем низменным выразителем толпы и её средств. Но он самый понятный и (фактически) самый сильный. Едва лишь может быть узнана мысль первого в оболочке четвёртого».

Владимир Вернадский, глядя на картину, мысленно охватывал не только сложное и трудное время её создания, не только религиозную идею, но глубокую трагедию истории цивилизации, величие мощных движений человеческих масс и светлых устремлений отдельных искателей истины.

Альбрехт Дюрер был художником-мыслителем, подобно Леонардо да Винчи, и, вероятно, общая идея его картины угадана Вернадским верно.

Удивительная особенность творений гениальных мастеров: выражать больше идей, чем осознанно имел в виду сам автор. Словно какие-то высшие силы подсказывали ему то, что будет понято черед десятки, сотни лет.

От себя добавлю: эти фигуры олицетворяют четыре стадии развития сложной системы (материальной или интеллектуальной): зарождение, развитие, расцвет и, наконец, относительное совершенство и кризис.

По такому циклу развиваются и приходят в упадок виды живых организмов, экосистемы, религиозные и философские учения, научные концепции, технические конструкции, цивилизации.

Владимир Вернадский, обдумывая картину Дюрера, укреплялся в своих сомнениях и поисках. Она предостерегала его от веры в авторитеты. Но она не только выражала философскую идею, а воздействовала на чувства, подобно мощным музыкальным аккордам; вдохновляла красотой линий, форм, цвета и мысли.

Предчувствие ноосферы

Чувство гармонии пробуждает мелодия. Невидимая, не имеющая зримых форм, она воплощает единство и соразмерность частей.

Нечто подобное свойственно кристаллам. Их можно считать застывшей музыкой. А разум позволяет постичь красоту сочетания красок, звуков и форм. Так думал Вернадский. Он проводил конкретные и отчасти скучные исследования. Был осторожен в научных выводах, но полностью свободен в осмыслении самого себя и многих проблем, выходящих за пределы науки.

Практические навыки лабораторных опытов отшлифовывали его характер, укрепляли волю (вести кропотливую работу подчас труднее, чем совершить смелый поступок). Несмотря на успехи, он недоволен собой и старается приблизиться к намеченному идеалу: «Впечатления невеселы; надо строже к себе, сознательнее к жизни».

Порой у него появляется горькое ощущение бессилия и бездарности: «У меня теперь энергия злобы; должны сделать, что могут, такие бесталанные, как мы с Адей» (он имеет в виду A.A. Корнилова).

Научился он не только сомневаться, но и дерзать: «Меня опять неудержимо влечет в фантастический мир теоретических представлений о строении вещества и эфира». Он стал мыслить смело и осмотрительно, как ученый-теоретик.

… Весной 1890 года Вернадский вернулся в Россию, чтобы участвовать в экспедиции Докучаева по изучению почв Полтавской губернии.

Вновь его охватывает радость от встреч с природой — великой лабораторией, где даже лучший специалист остаётся новичком. Это можно было видеть на примере Докучаева.

В начале исследований полтавских почв Василий Васильевич заинтересовался солонцами — засоленными землями. Они располагались в низинах, а не на возвышенностях, где сухо и земля сильнее нагревается солнцем. Существовала гипотеза: сравнительно недавно здесь находилось море, и солонцы остались как память о нем. Это мнение разделял и Докучаев.

Однажды его группа переезжала на новый участок работ. По сторонам дороги стояли хлеба. На пологих холмах, увалах пшеница была высока и густа, а в понижениях ее вовсе не сеяли. «Солонцы там», — пояснил ямщик.

Однако по внешнему виду почвы на возвышениях и в низинах были одинаковыми. Сделали мелкие закопушки — так и есть: и там и тут чернозем. В низине выкопали шурф полутораметровой глубины. Никаких следов солонцов! Да и следует ли относиться всерьез к словам ямщика? А тот стоял на своем: погодите, мол, сами увидите.

Докучаев решил подождать минут десять — пятнадцать. На дне шурфа выступила влага — признак близкого залегания грунтовых вод.

И вдруг на южной стенке шурфа, освещенной ярким летним солнцем, появились белёсые выцветы солей.

— С земли тянет, — удовлетворенно отметил ямщик.

Простой опыт и простое объяснение в считаные минуты опровергли научную гипотезу. Не древнее море породило солонцы, а подземные воды, содержащие повышенное количество растворимых солей. Подтягиваясь к поверхности капиллярными силами, а здесь испаряясь, эти воды оставляют соль в почвах и на земной поверхности.

Ситуация почти анекдотичная: как ямщик профессора опроверг!

Докучаев любил вспоминать этот случай, чтобы показать ценность народного опыта в научных исследованиях. Для Вернадского было еще и нечто иное.

До сих пор он считал творчество уделом отдельных личностей. Ведь не толпа писала картину «Четыре апостола», а Дюрер; не толпа открыла периодичность свойств химических элементов, а Менделеев; не толпа создала почвоведение, а Докучаев… Лишь избранным суждено достигать вершин познания.

Оказывается, не совсем так. Разум — не только достояние личности, это — общечеловеческое достояние!

Он записывает: «Мысль в общей жизни человечества — всё, самое главное. Для жизни отдельных лиц имеют цель — доброта, нежность, чувство, без этого, конечно, нельзя и не стоит жить; но для целого общества, для целой массы мысль заменяет всё. И я сильно, ясно чувствую, как это необходимо, как меня мутят, мучают, раздражают всякие стеснения мысли».

(В действительности общественная жизнь во многом определяется не рассудком, а эмоциями и нередко, увы, завистью, корыстью, злобой.)

… Полвека спустя Вернадский выдвинет идею о научной мысли как планетном явлении. Но ещё во время полевых работ в Полтавской губернии он задумался о единстве человечества на основе разума, на основе единого потока мысли, от века к веку набирающего силу.

Там же, сидя вечером в тенистом саду, он чувствовал свое единство со всем, что одухотворено жизнью: с насекомыми, червями, птицами, с каждым листом на дереве… А нет ли и во всем этом проблесков сознания, разума? Или в жизни земной природы сознание — редкое качество, случайное создание? И где граница между одушевленной и косной природой?..

Он по-прежнему больше задавал вопросы, чем отвечал на них. Как бы накапливал их про запас, впрок, на будущее, когда ему удастся всерьез заняться поисками ответов.

Да и много ли остаётся времени на раздумья? Утомительные маршруты, долгие послойные описания разрезов на склонах оврагов и по берегам рек, поездки в кузницу для починки бурава… Вмешивается и самая заурядная лень, когда нет охоты рано вставать, заботиться о снаряжении; лёг бы в траву, на теплую землю и смотрел в небо, где плывут облака.

Да, лежать на теплой земле… И тотчас мысль возвращается к почвам, пронизанным корнями растений и роющими животными. Здесь, как у поверхности моря, кипит жизнь, и так же ритмично она меняется днем и ночью, в разную погоду и по временам года. Почва насыщена жизнью. Быть может, её правильно называть живой?

Опять — вопрос, и опять открывается terra incognita, неведомая земля. И уже не лежать хочется на почве, предаваясь блаженной лени, а наблюдать, ходить, работать — вторгаться мыслью в неведомое!

В Москве

Осенью 1890 года Вернадский по приглашению А. П. Павлова приехал в Москву, чтобы преподавать в университете. Стал приват-доцентом на кафедре минералогии.

Первую половину сентября он посвятил сложной процедуре устройства на новое место службы. В этой суете сохранял спокойную рассудительность. Но вновь сомневается в своих возможностях и нелестно отзывается о себе: «Мой ум слишком слаб, слишком легок».

Человек, сознающий слабость своего ума, вовсе не слаб умом. Он готов поднимать свой интеллектуальный потенциал.

Вернадский продолжает замечать и обдумывать загадки бытия: «Ищешь ясности в том, в чем едва чувствуется гармония. Не есть ли вся красота в чувстве движения мысли, веры в истину».

Близких друзей в Москве у него не было. «Просто какая-то нелюдимость нашла, — пишет он в Полтаву Наталье Егоровне, — разговаривать не хочется, и я во время отдыхов то марширую, то так себе, мечтаю — думаю и сплю!»

Он готовится к первой — пробной — лекции в университете. Заранее считает её посредственной, добавляя, что эту оценку не изменит то, как будет принята она слушателями. 28 сентября пишет жене: «Лекция сошла, говорят, хорошо. Павлов говорил, что весь факультет остался очень доволен, и другие поздравляли с успехом — Тимирязев и т. п.».

По совету А. П. Павлова он готовит диссертацию, посвященную химии силикатов. Приходится спешить: министерство может не утвердить его в должности преподавателя. И всё-таки он не ограничивает свою мысль узким руслом конкретной темы. Иначе пропадет радость познания.

«Ты знаешь, — пишет жене, — я не могу работать, не отрывая — постоянно, урывками — свой ум от специального предмета и не читая постороннего. И всегда — во время готовленья к экзаменам и спешных работ — я перечитывал гораздо больше книг, чем в обычное время. Так и теперь».

Читает он из «постороннего» преимущественно исторические и философские сочинения. Может заинтересоваться большой статьёй о систематике пауков. Специальную литературу не ограничивает новейшими публикациями; просматривает старые работы, обнаруживая в них идеи, предвосхищающие современные открытия.

«В голове масса вопросов, целые классы соединений, никогда не полученных, роятся в голове — интересно получить их и проверить силу фантазий».

Осенью 1891 года он блестяще защищает магистерскую диссертацию. На её обсуждении ему было сказано немало хвалебных слов. Сам он не особенно радовался: «Я себя чувствовал так себе; публичная хвальба так же мало приятна, как и нападки».

В своём курсе лекций по минералогии он рассматривает земную кору как гигантскую сложнейшую химическую лабораторию. Ему нравится мысль, высказанная знаменитым шведским химиком Берцелиусом в начале XIX века: минералогия есть часть химии, есть учение о неорганических соединениях, составляющих земной шар.

«С великим наслаждением прочел работы Берцелиуса, — записывает он в дневнике, — такая в них ясность и простота мысли, а также её изящество и сила. Как видна личность человека в этих рассуждениях о классификации минералов. При чтении этой книжки не раз у меня захватывало, щемило дух, как когда читаю что-нибудь волнующее, и я бросал чтение, чтобы заняться чем-нибудь иным».

Он привёл в порядок тысячи образцов минералогического кабинета. Подготовил курс лекций по минералогии, заново осмысливая традиционную научную дисциплину. Сохранилось литографическое издание: «Краткий курс минералогии, читанный студентам-медикам приват-доцентом В. И. Вернадским 1891–1892 гг.».

Лекции, как видим, не нуждались в глубоком и оригинальном изложении материала. Но Вернадский не любил упрощенных задач. Он привык сам контролировать свои научные занятия и судил о них строго. К другим он был снисходительнее, чем к себе.

До него задачи минералогии ограничивались изучением физических свойств и химического состава твёрдых природных тел, их систематики, разновидностей и сообществ.

Однако любая система не только состоит из отдельных частей, но и является частью более крупной системы. Исключение составляют только самое большое на свете (Вселенная) и самое малое (если им считать квант энергии — фотон). Скажем, растения входят в систему живых организмов, а они — часть Земли, а она — часть Солнечной системы и Галактики.

Принцип прост. Но специалисты по традиции отдают предпочтение анализу, а не синтезу, расчленению на части исследуемого объекта.

Размышления Вернадского над общими проблемами бытия приучили его избегать узости мысли. И в своем первом кратком курсе минералогии сначала рассказал о строении… всей планеты: атмосферы, гидросферы, земной коры; о круговоротах некоторых химических элементов (азота, кислорода), которые движет солнечная энергия.

По его определению минералогия представляет собой химию земной коры; изучает продукты природных химических процессов, сами процессы и изменения продуктов и процессов во времени. Это были новые идеи, но не подкреплённые детальными разработками. Требовался капитальный труд, подобный «Происхождению видов» Дарвина или «Основаниям геологии» Лайеля. Сделать такую работу за считаные месяцы было невозможно.

Вернадский, как обычно, не удовлетворен собой.

«Опять ничего не сделал аккуратно, — записал осенью 1892 года, — и опять тяжелое чувство вследствие неумения серьезно распорядиться своим временем». Через полгода высказался резче: «Надо работать над наукой серьезно, а я дилетант. Или уже такова моя судьба?»

Полгода спустя: «Я очень сильно недоволен собою. Сильная критика своих знаний и способа своих занятий очень мешает правильной работе».

В критическом отношении к самому себе он зашел далековато: стал критиковать даже свою склонность к критике!

Он ведет лабораторные работы (в частности, делает анализы грунтов для Докучаева), готовит и защищает магистерскую диссертацию, пишет добрый десяток статей. Разрабатывает и читает оригинальный курс минералогии. Самостоятельно овладевает шведским языком. Проводит экскурсии в долине Оки (Серпухов, Таруса, Алексин) и участвует в полтавской экспедиции Докучаева.

Мало ли сделано за два года? И ещё. В 1891 году начинается голод в центральных районах России. Он едет в деревню, много сил и времени отдает организации помощи голодающим, борьбе с неурожаем и начавшейся эпидемией холеры. Участвует в местных органах управления — земских собраниях. Руководит постройкой дома в своем поместье Вернадовке. В Моршанске его выбирают почетным мировым судьей.

Ему приходится подолгу бывать вне семьи. Он горячо и нежно любит близких, тяготится одиночеством и не скрывает своих чувств. Пишет множество писем (однажды за месяц — сотню!). Письма жене заменяют дневник, отмечая текущие события, мысли, планы на будущее.

3 сентября 1892 года сообщает Наталье Егоровне: «Сегодня 6 лет нашей свадьбе… Эти 6 лет — такие хорошие годы». Через несколько дней добавляет: «Такую силу придает уверенность, что вместе мы думаем одно и то же и всегда будем идти в жизни вместе».

Не достигший тридцатилетия Вернадский ведет научную, преподавательскую, общественную работу; прекрасный семьянин; глубокий мыслитель. Он ощущает свою причастность к духовной жизни человечества: «Мысль постоянно направляется к ясному сознанию чувства общей преемственности в истории человеческой мысли… В работе мысли есть радость, захватывающая дух сила, гармония».

Почему же он недоволен собой? Мне кажется, дело вот в чем.

Слушая прекрасную музыку или вглядываясь в прекрасную картину, он остро ощущал силу и радость гармонии, идеала. То же ощущение у него вызывала любовь — к родным и людям вообще, ко всей природе.

Но гармония разрушалась. Он видел, насколько безобразна, трудна, ужасна жизнь большинства людей; как много в человеческих отношениях фальши, недобрых чувств, низменных стремлений. Он не мог мириться с несправедливостью и страданием, не мог безоглядно унестись в мир философских рассуждений и научных идей.

Природа поражала его своей стройностью, вечностью, совершенством. В ней не было столь уродливых проявлений, как в жизни человеческой. Постоянная изменчивость природы, ее обновление и единство вызывали ощущение величайшей гармонии.

Он мог бы повторить вслед за Ломоносовым: я желаю понять нерукотворное Евангелие Природы. Это озарение пришло к нему в двадцатилетием возрасте, когда он записал в дневнике:

«Какое наслаждение «вопрошать природу»! Какой рой вопросов, мыслей, соображений! Сколько причин для удивления, сколько ощущений приятного при попытке обнять своим умом, воспроизвести в себе ту работу, какая длилась века в бесконечных её областях!»

Гармонию небесных тел, подчинённых закону всемирного тяготения, выразил Исаак Ньютон. Но это механические модели, в системах которых звёзды и планеты приняты за точки, обладающие массами.

Но разве наша Земля — точка?! Разве можно пренебрегать, как ничтожной малостью, земной природой, живыми существами? Хочется повторить слова Фёдора Тютчева:

Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык… Они не видят и не слышат, Живут в сем мире, как впотьмах, Для них и солнцы, знать, не дышат, И жизни нет в морских волнах…

Поэту открыт мир живой земной природы. А учёные стараются выразить законы Мироздания на формальном языке физики и математики, словно отрешаясь от окружающей их реальности.

Вернадского восхищали и вдохновляли строки Тютчева:

Певучесть есть в морских волнах, Гармония в стихийных спорах, И стройный мусикийский шорох Струится в зыбких камышах. Невозмутимый строй во всём. Созвучье полное в природе, — Лишь в нашей призрачной свободе Разлад мы с нею сознаём…

Постичь суть этой гармонии природы и разлада с ней человека хотя бы в общих чертах он ещё не умел; был похож на человека, плохо понимающего классическую музыку и попавшего на симфонический концерт или в оперу. Такой слушатель порой улавливает мелодию, но общее впечатление остается смутным, и музыка не вызывает в нем созвучных движений души.

И все-таки не угасала вера Вернадского в идеалы, гармонию, истину. Он продолжал поиски.

О смерти и бессмертии

В апреле 1893 года Владимира Вернадского посетил Лев Николаевич Толстой, знавший его отца. Судя по всему, писателя заинтересовали идеи молодого учёного. Помимо всего прочего, зашла у них речь о бессмертии души. По записям Вернадского и высказываниям Льва Толстого можно не дословно, но по сути восстановить отдельные детали их разговора.

— Вера в бессмертие души, — утверждал Вернадский, — помогает человеку переносить тяготы жизни и страх смерти, помогает ощутить духовное единство с вечным и бесконечным миром.

— Я совсем не чувствую потребности в этой вере, — возразил Толстой. — Она есть самообман. На первой стадии своего развития человек ставит в центре мира собственную личность. На второй стадии этот центр переносится на семью, общество, на все человечество. И только на третьей стадии человеку дано осознать бесконечное и свое единение с ним. Не только умом постичь, а всей душой почувствовать бесконечность мира и любить его. Когда человек любит себя и сознает, что ему недолго остается жить, он старается наслаждаться жизнью. Если он любит всего больше семью, общество, человечество, то положит душу свою за них. Если же любит он бесконечный мир, то посвятит себя исканию истины, стремлению познать ее.

— Однако вы не опровергаете этим бессмертие души, — заметил Вернадский.

— Я об этом не задумываюсь и не стану даже стараться опровергать это, как если бы мне сказали, что в моем саду гуляют семнадцать слонов! Какое это имеет значение для постижения смысла жизни? Если любишь бесконечный мир, то смерть отдельного человека не столь важна, потому что то, что любишь, продолжает существовать. Вот когда нет этой любви, то смерть тяжела. Единение с бесконечным миром дает жизни смысл, несмотря на существование смерти!

— Но вы не учитываете, — сказал Вернадский, — двух бесконечностей. Одна относится к пространству Вселенной. Это, можно сказать, физическая бесконечность. Но есть еще другая, духовная бесконечность, относящаяся к миру сознания. Весь ощущаемый нами мир — это создание нашей бесконечной бессмертной личности, плод ее творчества. Происходит слияние двух бесконечностей — физической и духовной.

— Да вы просто мистик, — сказал писатель ученому.

Каждый из них был уверен в своей правоте. Вернадский записал в дневнике:

«Был у нас Л. Н. Толстой — с ним продолжительный разговор об идеях, науке etc. Он говорил, что его считают мистиком, но скорее я мистик. И я бы им быть был бы рад, но мне мешает скептицизм. Я думаю, что в учении Толстого гораздо более глубокого, чем мне это вначале казалось. И это глубокое заключается:

1) Основою жизни — искания истины и 2) Настоящая задача состоит в высказывании этой истины без всяких уступок.

Я думаю, что последнее самое важное, а отрицание всякого лицемерия и фарисейства и составляет основную силу учения, т. к. тогда наиболее сильно проявляется личность, и личность получает общественную силу. Толстой анархист. Науку — искание истины — ценит…»

При отчасти скептическом отношении к науке Лев Толстой в своих рассуждениях прибегал к научным идеям. В одном случае он даже сослался на принцип симметрии, который изучал в курсе кристаллографии Владимир Вернадский.

«Что такое симметрия? — задавал риторический вопрос Толстой. — Это врожденное чувство, отвечал я сам себе. На чем оно основано? Разве не все в жизни симметрия? Напротив, вот жизнь — и я нарисовал на доске овальную фигуру. После жизни душа переходит в вечность — и я провел с одной стороны овальной фигуры черту до самого края доски. Отчего же с другой стороны нету такой же черты? Да и в самом деле, какая же может быть вечность с одной стороны, мы, верно, существовали прежде этой жизни, хотя и потеряли о том воспоминание».

Естествоиспытатель вряд ли сочтёт такие рассуждения убедительными. В природе, как в жизни, далеко не всё симметрично. Скажем, переход от детства к старости свершается последовательно, неотвратимо и безвозвратно. Никакой симметрии тут нет.

Переход души в вечность для Владимира Вернадского, как для многих, хотя и далеко не всех мыслителей, был равнозначен погружению в небытие, распадение на атомы и молекулы, входящие в новые тела земной природы. Но это не снимало вопроса о предсуществовании до рождения и вечности духовной субстанции.

Много позже напитттет он о вечности жизни, а в своих убеждениях натуралиста будет придерживаться мнения знаменитого нейрофизиолога и психиатра В. М. Бехтерева, высказанного в 1916 году в статье «Бессмертие человеческой личности как научная проблема»:

«Ни одно человеческое действие, ни один шаг, ни одна мысль, выраженная словами или даже простым взглядом, жестом, вообще мимикой, не исчезают бесследно…

Речь идёт не о бессмертии индивидуальной человеческой личности в её целом, которая при наступлении смерти прекращает своё существование как личность, как особь, как индивид… а о социальном бессмертии ввиду неуничтожаемости той нервно-психической энергии, которая составляет основу человеческой личности…

Поэтому понятие о загробной жизни в научном смысле должно быть сведено, в сущности, к понятию о продолжении человеческой личности за пределами её индивидуальной жизни в форме участия в совершенствовании человека вообще и создания духовной общечеловеческой личности, в которой живёт непременно частица отдельной личности, хотя бы уже и утттедтттей из настоящего мира, и живёт не умирая, а претворяясь в духовной жизни человечества».

Но вместе с тем оставалось чувство недопонятости чего-то важного и загадочного, какой-то тайны духовного бытия. Такая неудовлетворённость своими знаниями — залог дальнейших поисков истины.

Владимир Бехтерев, выдающийся специалист по физиологии мозга, психолог и психиатр, завершил свою статью признанием неведомого, недоступного разуму человека:

«Все вообще превращения материи или вещества и вообще все формы движения, не исключая и движение нервного тока, представляют собою не что иное, как проявление мировой энергии, непознаваемой в своей сущности».

Биолог, исследователь эволюции академик И. И. Шмальгаузен в книге «Проблема смерти и бессмертия» (1926) пришёл к выводу: «Смерть является платой за продление жизни особи как гармоничного и стойкого целого с высокоразвитой индивидуальностью». Иначе говоря, смерть — плата за совершенство, бессмертие — удел простейших форм.

Он сослался на Е. Шульца (не знаю, кто это, но мысль верная): «Природа… отняла у нас бессмертие и взамен его дала нам любовь».

Не менее мудрое высказывание принадлежит Гёте: «Жизнь — прекраснейшее изобретение природы, а смерть — её искусственное средство, чтобы иметь много жизни».

На мой взгляд, оно требует уточнения: есть вечная Жизнь Природы и бренная жизнь её творений, которым она предопределила смерть во имя разнообразия, изменений, рождения нового, исканий лучшего, стремления к прекрасному.

Глава 4 Исследователь

Живой предмет желая изучить, Чтоб ясное о нем познанье получить, Ученый прежде душу изгоняет, Затем предмет на части расчленяет И видит их, да жаль: духовная их связь Тем временем исчезла, унеслась!

«Поверить алгеброй гармонию»

Каждому из нас не раз приходится думать, как поступить. Так бывает при выборе профессии или места работы, при определении условий быта, к которым следует стремиться. От верности избранного направления во многом зависит наша дальнейшая судьба.

Вернадский мог бы браться за не слишком трудные темы, углубляться в одну специальность. Для этого надо было отказаться от юношеских идеалов и жажды познания… Нет, об этом не могло быть речи.

Другой путь — отдаться общественной практической деятельности… Нет, он не в силах отказаться от счастья научных исследований. Тем более что именно так у него есть возможность приносить пользу людям.

Значит, остается путь научной работы. Надо верить в свои силы. По-прежнему задавать себе вопросы, искать на них ответы, сомневаться и не ограничивать свободу мысли.

И тут судьба (в лице университетского начальства) определила ему занятия кристаллографией. Она изучает, в частности, распределение атомов в пространстве, объемные узоры кристаллических решеток, форму кристаллов. Это роднит её с геометрией. В кристаллах почти так же, как в движениях небесных тел, просто и наглядно проявляется гармония Мира.

Работая во Франции. Вернадский прочел классическую работу Рене Жюста Гаюи, изданную в 1784 году. В ней исследовалась форма кристаллов. Тогда некоторые ученые предполагали, что кристаллы устроены и живут как живые организмы. Гаюи возражал:

«Внимательное изучение минералов, наоборот, показывает, что в их внутренних частях отсутствует какая-либо подвижность и гибкость. Это — простая структура, без органов и без функций, одним словом, симметричное скопление молекул, последовательно соединенных друг с другом».

Принцип симметричного расположения молекул-шариков (или атомов-шариков), высказанный еще до Гаюи англичанином Р. Гуком, голландцем X. Гюйгенсом и М. Ломоносовым, позволил французскому ученому постичь некоторые законы кристаллического строения.

В 1890 году выдающийся русский ученый Е. С. Федоров (годом позже — А. Шенфлис) геометрически вывел 230 пространственных групп кристаллических решеток. Триумф математической идеи симметрии! Было завершено грандиозное здание геометрической кристаллографии.

Вернадского интересовали главным образом физика и химия кристаллов. Он первым упомянул о термокристаллографии, изучающей изменение свойств кристаллов в зависимости от температуры. По его мнению, кристаллография будет все более проникаться учениями об энергии и равновесии — «этого нового отпрыска векового и нерушимого чувства мировой гармонии».

Совершенство геометрической кристаллографии было достигнуто ценой удаления в мир абстракций. Ведь реальные кристаллы мало похожи на идеальные: имеют изъяны, включения, индивидуальные химические и физические свойства.

Чтобы разобраться в гармонии реального мира, надо от абстрактных форм переходить к минералам и познанию их жизни. На этот путь стал в своих исследованиях Вернадский. Его интересовала связь кристаллографии с минералогией, строением Земли и даже Вселенной.

Тем же путем шла мысль Гаюи. В начале своего трактата о структуре кристаллов он писал: «С какой бы точки зрения ни рассматривать природу, всегда поражает обилие и разнообразие ее творений. Украшая и оживляя поверхность земного шара постоянным чередованием живых существ, она в то же время в своих подземных расселинах тайно подвергает обработке неорганические вещества и, как бы играя, порождает бесконечное разнообразие геометрических форм».

А в конце трактата он отметил, что выводы кристаллографии важны для развития минералогии, и призвал «связывать отдельные частности посредством самых общих взглядов, позволяющих нам расширить крайне ограниченное знание тех конечных причин, от которых зависят различные явления Вселенной».

Привнесенные в кристаллографию принципы симметрии и энергии расширили область применения выводов этой науки, позволив перейти к структуре и симметрии пространства, организованного в виде кристалла.

Знание истории кристаллографии помогло Вернадскому выяснить общий ход мысли ученых, достигших современного уровня науки, найти истоки научных достижений и заблуждений, выявить некоторые забытые перспективные идеи.

«Явное проявление исторического сознания, — писал он, — особенно необходимо при изложении современного состояния какой-нибудь науки, так как только этим путем возможно сохранить для будущего исследователя указания на взгляды и факты, которые кажутся автору ложными или неважными, но которые ход времени как раз выдвинет вперед как правильные или научно полезные».

И впредь он останется верен этому принципу, сообщая не только о современных научных взглядах, но и об их формировании с момента зарождения. Современность — лишь одна плоскость, которая уже завтра может быть преодолена. Надо иметь в виду именно поток научной мысли.

В учебнике «Основы кристаллографии» Вернадский дал отличный очерк развития этой науки. И сделал вывод: некоторые достижения кристаллографии будут все глубже входить в научное мировоззрение, «философское значение этой области физики выступает еще резче и определеннее при систематическом изучении ее конкретных явлений».

Он шел от конкретного к общему, а от общего вновь к частному, обдумывая строение вещества и структуру мирового пространства. Только через три десятилетия он завершит эти исследования.

Работа над историей кристаллографии помогла сформироваться одному из его грандиозных замыслов. Он написал в 1893 году: «У меня выясняется все больше и больше план истории развития человеческого знания». Не просто истории науки. Он мечтает «возможно глубже проникнуть в законы развития сознания в мире».

И этот свой замысел он не оставил, десятилетиями стараясь воплотить его в жизнь. Трудно подыскать более яркие примеры целеустремлённости сразу в нескольких областях знаний. А сомнения так досаждали ему, что он взмолился: «Хоть немного бы веры в свой дух, хотя бы немного самоуверенности!»

Возможно, ему недоставало явной осознанной веры в себя. Но всей силой своей волевой натуры он верил в правильность избранного пути, не переставая работать, познавать новое, отстаивать и развивать свои взгляды.

Надо сразу сказать: законы развития сознания в мире (не совсем ясно — в мире людей или в Мире природы?) ему раскрыть не удалось. До сих пор они остаются на уровне религиозных и философских концепций. В сугубо научном плане их вряд ли можно выразить вообще.

В своих работах Вернадский отдавал предпочтение конкретным научным проблемам. Например, выявил различия между системами минералов и кристаллов. Он отнес к минералам, кроме твердых тел, жидкости и газы. Прочно связал минералогию с химией и геологией. Ввел в практику её преподавания экскурсии, чтобы изучать минералы в природных условиях, а не только в учебных коллекциях.

Тридцатилетний приват-доцент перестроил по-своему две традиционные науки! Вот его признание: «Научное размышление и наблюдение есть наиболее полное и ясное проявление моего духа, и в это время все его стороны напряжены, и в это время сознание… бьет самым сильным темпом».

Удивительно полезной оказалась для него широкая специализация, которую он приобрел отчасти случайно. Докучаев перешел от минералогии и кристаллографии к почвоведению. Вернадский, занимаясь почвоведением, продолжал изучать минералы и кристаллы. Слияние трех течений мысли помогало ему более полно постигать земную природу.

Учение о симметрии было для него проявлением «векового и нерушимого чувства мировой гармонии», равновесия природных процессов. Изучение почв и практическая деятельность привели к новому, более сложному пониманию сути мировой гармонии.

… В Вернадовке он заметил, что молодые дубки, растущие на склоне холма, страдают от пасущегося скота. Чтобы сберечь растения, распорядился окопать их канавами.

Прошел год, другой, и проявились печальные результаты проведенных мер по сохранению «гармонии в природе». Начался размыв почв, канавы превратились в овраги, склон холма был разъеден ими так, что немногие дубки уцелели.

Молодой учёный наглядно убедился: непродуманное вмешательство человека в жизнь природы, даже с наилучшими намерениями, может рано или поздно вызвать негативные последствия. В обращении с природой требуется глубокое проникновение в законы её жизни.

Подобные мысли рождались и угасали в его мозгу, порой не оформляясь окончательно в словесной форме, — более прочувствованные, чем ясно понятые. В дневнике он вновь и вновь осуждает свой дилетантизм, недостатки характера и силы воли.

Лето 1894 года он провёл в Западной Европе, знакомясь с крупными минералогическими музеями, спускался в соляные и свинцово-серебряные шахты, проводил маршруты по гранитным массивам и районам древних вулканов. Изучал минералы некоторых районов, пополнив коллекцию Московского университета.

Однако он далеко не всегда мог научиться новейшим методам исследований и методике преподавания минералогии и кристаллографии. Оказалось, что во многом он идет впереди тех, к кому приехал учиться. Даже П. Грот, поделившийся с ним своими достижениями, к великому удивлению, узнал, что его опередил Вернадский, изложив те же выводы в своем скромном курсе минералогии для медиков.

Свобода личности

Владимир Иванович работал за границей чрезвычайно напряженно. В Германии к нему присоединился на несколько дней один из русских коллег. Вернадский старался ездить и ходить с ним с большими удобствами, чем обыкновенно. Однако спутник не выдержал и должен был сутки отдыхать.

Снова, как всегда от общения с природой, Вернадский ощущает творческий подъем:

«Когда быстро идешь по красивой местности и стараешься отгадать, заметить основные черты жизни местности, то быстро в уме пробегают картины былого, иногда удивительно ясно… Часто они так быстры, что бессознательны. Остается лишь впечатление, что они были, чувство или память интенсивного наслаждения…

Теперь, когда я стараюсь улавливать не картину рельефа, а более глубокое свойство — химические процессы, — мысль особенно сильно… работает».

Он учится читать рельеф, мысленно восстанавливая не только его историю, как геоморфолог, но и происходящие при этом химические процессы, обмен веществ между воздушной, водной и каменной оболочками при участии живых организмов. Это было предчувствие учения о биосфере:

«У меня масса всяких отдельных наблюдений. И в общей минералогии мысль окрепла. Мне кажется, я постигаю законы. Мысль охватить сразу картинно Землю как планету. Как это трудно!

Но мне кажется, с каждым разом яснее и яснее становится картина, и мне иногда блестит перед умственным взором — общая схема химической жизни Земли, производимой энергией Солнца. Не изнутри «из Земли» идет вся жизнь на Земле и образование всех минералов, а извне, производится энергией, постоянно приносимой нам каждым лучом нашего Солнца».

Великолепное научное обобщение! Многие ли современные учёные столь верно почувствовали, осмыслили солнечную основу земной жизни?!

Его мысль всё дальше отходит от застывшей гармонии геометрической кристаллографии. Перед ним открывается обширная, едва ли не бесконечная область исследований, иная, более высокая гармония природных процессов, охватывающая жизнь кристаллов и почв, газов и воды, растений и животных, земной природы, человека и космоса.

Казалось бы, пришла пора всецело отдаться научным исследованиям, уйти в мир идей, философствовать, не отвлекаясь на посторонние занятия. Однако он не мог позволить себе такую роскошь, когда «посторонним» оказывается судьба Родины.

… В начале XX века Российская империя переживала трудные времена. Мало кто верил в разумность её общественного устройства.

Мечта об ограниченной конституцией монархии, проекты перестройки государственной системы (которые разрабатывал еще Иван Васильевич Вернадский) получили широкое распространение даже в среде царских сановников, служащих, военных, дворян.

Пришедший на смену Александру III царь Николай II назвал подобные проекты «бессмысленными мечтаниями». Этим он разочаровал многих своих приверженцев. Историк Ключевский пророчески заметил: «Помяните мои слова: Николаем II закончится Романовская династия. Если у него будет сын, он уже царствовать не будет».

Владимир Вернадский, сравнивая общественную жизнь России с жизнью западных стран, понимал, что полуфеодальный, застарелый бюрократический строй плохо приспособлен к меняющимся научным, техническим, социальным условиям.

Летом 1896 и 1897 годов Вернадский совершил экспедиции на Урал и в Предуралье. Восхищала минералогическая роскошь этих мест. Гнетущее впечатление осталось от хищнического использования природных богатств (на одном месторождении выбрасывали как ненужную глину ценнейшую никелевую руду!), от безобразной жестокой эксплуатации людей.

У него крепло желание бороться за изменение существующего государственного строя. Надеялся избежать революционных потрясений, считая главной задачей ограничение монархии, чтобы она как бы сама собой отмерла.

Подобные взгляды были популярны среди русской интеллигенции. Чтобы воплотить их в жизнь, члены братства — Вернадский, Шаховской, Корнилов — примкнули к нескольким общественным деятелям, решившим организовать за границей журнал «Освобождение». Их совещания обыкновенно происходили на квартире Владимира Ивановича.

Следующим шагом было создание тайного общества для пропаганды конституционных идей. Первый съезд состоялся в Южной Германии, на Боденском озере. Двадцать человек участников (в их числе Вернадский) прибыли сюда под видом туристов.

Приняли решение организовать «Союз Освобождения». Политическим ориентиром была конституционная монархия по типу В е ликобр итании.

К тому времени в России широко действовали революционные тайные организации, а конституцию многие интеллигенты вовсе не связывали с сохранением хотя бы формальной власти царя.

Для Владимира Ивановича политическая деятельность была, можно сказать, дополнительной обузой. Ему приходилось преподавать в университете, вести научные исследования. «С 1900 по 1911 год крепла научная семья вокруг него… — писал Ферсман. — Владимир Иванович в Москве создал первый научный кружок минералогии при Московском университете.

И в течение 10 лет этот неофициальный, но всем хорошо известный кружок являлся замечательным инициатором новых идей и новых начинаний. Здесь после докладов и разговоров… начинался ряд новых научных работ».

Казалось бы, Вернадский должен быть доволен своим положением в обществе. Любимая семья, любимая работа, благодарные и талантливые ученики. Что ещё человеку надо? Зачем ему выступать против существующего общественного строя?

Нелегко ответить на этот вопрос. Пламенным борцом за права народа он не был. В наибольшей степени его возмущали ущемления прав личности. Он писал жене в 1893 году: «Я не ставлю целью жизни человека — принесение пользы людям». Исходил он из того, что «людей, могущих развивать сознание в стране, по многим причинам, немного, и горе той стране, где такие люди зарывают тот огонь, который теплится в них, и скрывают, искажают его святое воздействие…

Я считаю печальной чертой русской теперешней жизни странное и непонятное для меня отношение к науке как к роскоши. По-моему, в этом ещё сказывается некоторое варварство нашего общества».

Такова позиция не эгоиста, а индивидуалиста, который верит в необходимость «научной элиты», определяющей пути развития государства, стимулирующей развитие промышленности и сельского хозяйства. Ориентиром для него была западноевропейская буржуазная демократия:

«Я много думал в связи с историей науки. Мне хочется написать о значении личности в развитии человеческой мысли. Много думал и о печальном недоразумении русского интеллигента — общине. Какой, в сущности, русский человек — холоп в душе!..»

Надо помнить, что пишет это сравнительно молодой человек, увлечённый научными исследованиями и философскими размышлениями, привыкший к материальному благополучию. Ему ещё придётся убедиться, что русский человек не холоп, а бунтарь, способный на великие свершения.

… Политические и социально-экономические взгляды Вернадского менялись в зависимости от ситуации в стране. Он не был приспособленцем, а вырабатывал свою позицию, заново обдумывая суть происходящего.

К сожалению, его политические высказывания печатались у нас с купюрами, в зависимости от конъюнктуры, начиная с хрущёвского времени. Сначала его представляли безоговорочным сторонником советской власти, а с перестройки — антисоветчиком. И то и другое неправда.

Были у него и политические прозрения. 20 ноября 1905 года он отметил в дневнике: «Всюду чувствуется большая реальность осуществления республики. Кто же может быть выставлен как кандидат в президенты от социал-демократов? — Ленин?»

Притяжение Неведомого

В 1897 году Вернадский защитил докторскую диссертацию по кристаллофизике: «О явлениях скольжения кристаллического вещества». На следующий год стал профессором Московского университета, а в 1909 году — академиком.

Таковы внешние приметы его научной судьбы. Мир его мысли расширяется необычайно. Многие научные разработки последующих лет основаны на фундаменте, заложенном в эти годы.

За двадцать лет им опубликовано более ста научных работ. Число в общем-то небольшое, если оставить без внимания темы исследований. А их разнообразие поразительно: общая минералогия и общая кристаллография, кристаллофизика и кристаллохимия, почвоведение, история и философия науки, геохимия, учение о полезных ископаемых, метеоритика, геология.

Он проехал тысячи километров на поездах и телегах, пересекая вдоль и поперек всю Европу, Урал и Кавказ, прошёл сотни километров пешком. Рудники Урала, Польши, Чехии, Германии; древние вулканы Центральной Франции и огнедышащий Везувий; грязевые вулканы Керченского полуострова и Тамани; нефтепромыслы Баку; рудопроявления в горах Кавказа и на Украине; граниты Франции и базальты Северной Ирландии…

Многое повидал и продумал Вернадский.

Он осматривает в береговом обрыве Керченского пролива выходы бурых зернистых железных руд, напоминающих груды заржавленной картечи. Невзрачные на вид грязевые вулканы Керченского и Таманского полуостровов — булькающие, журчащие, плюхающие, лениво выплевывающие холодную глянцевую «грязь» — наводят его на мысль (подтвердившуюся через полвека) о большом значении вулканов в формировании рельефа, а также в газовом дыхании Земли.

На Кавказе он находит — впервые в России — бокситовые руды, сырье для получения алюминия.

…Они поднимаются на гору. Чуть в стороне белеет плотная шапка Казбека. Идти трудно. Узкая тропинка вьётся по краю пропасти. Каждый шаг надо выверить, чтоб не оступиться. И — прочь страх! Склон становится круче. Приходится цепляться руками за выступы.

Проводник Георгий время от времени повторяет:

— Не надо бояться. Только не надо бояться.

С плоской вершины открылась панорама остроконечных белых пиков, ярко освещенных солнцем, и глубоких темных долин. А под ногами в расселинах скал — сверкающие друзы горного хрусталя, белые прожилки кальцита в граните.

… Прекрасна Англия, очень симпатичны англичане, но беда, когда приходится мокнуть под дождем, да еще находясь в карьере, где разрабатывается каолиновая глина. Сплошная белая вязкая жижа, лужи.

Одежда промокла насквозь, но Вернадский продолжал ходить от карьера к карьеру. Как тут оторваться! Белый мягкий минерал каолин — и теперь это выявляется почти с полной очевидностью — произошел из прочного гранита в процессе выветривания.

Странны судьбы горных пород и минералов. Гранитные скалы перерождаются в пастоподобный каолин. В голубоватых кимберлитах, похожих на окаменевшую глину, рождаются самые твёрдые минералы — алмазы, состоящие из чистого углерода, как наименее твёрдый графит. А мягкий, подобно графиту, молибденит придает особую прочность стали!

На грани двух столетий в самосознании Вернадского произошла важная перемена. Он перестал жаловаться на свою легкомысленность, апатию, несобранность.

Встречаясь с лучшими кристаллографами и минералогами мира, он, к своему удивлению, беседует с ними на темы науки как равный. И даже — он не признается себе в этом, но мы-то можем определенно утверждать — нередко его исследования открывали новые пути в науке.

Столь же очевидно, что им созданный минералогический кабинет Московского университета не уступает лучшим подобным лабораториям Западной Европы ни по оборудованию, ни по коллекциям минералов, ни по научному уровню сотрудников.

…Весна 1903 года в Польше была ранняя, но в начале апреля похолодало, выпал снег. Вернадский со своими сотрудниками и сыном Георгием сильно мерзли под промокшими плащами. Сначала осматривали угольные копи в Домброве, а затем, уставшие, вынуждены были уехать на ночлег в Сосновцы: в Домброве не оказалось гостиницы. Из Сосновец, опять через Домбров, приехали в О ль куш, в шести верстах от которого находились цинковые рудники.

Кроме минералов, встречались ископаемые остатки. Образцов набрали массу. Самой легковесной — в прямом смысле — оказалась находка Ненадкевича: белые налеты кальцита, напоминающие вату, в крутом обрыве оврага. В одном из маршрутов собирались дойти до стоянки древнего человека с костями мамонтов, найденной недавно, но времени оставалось мало. Кто-то пошутил:

— Нам бы, главное, туда добраться. А там отыщем целого мамонта и на нем вернемся.

Вернадский отметил про себя, что никто словно не замечал холода, сырости и усталости. Они ощущали свое единство, они дружны и рады быть вместе, спаянные совместной работой, общими целями, сходными взглядами на науку.

Неожиданно его осенило: он окружен своими учениками; им создана и создается минералогическая школа, не похожая ни на одну в мире, у него есть единомышленники, последователи: А. Е. Ферсман, Я. В. Самойлов, В. В. Карандеев, П. К. Алексат, К. А. Ненадкевич… И он почувствовал — более резко, чем раньше, — ответственность за работу своих учеников, за всю Московскую школу минералогов.

… В детстве он был открыт миру и всем своим существом воспринимал его могучий и непонятный строй. Позже ощущение это стало слабеть под напором событий повседневной жизни и научных мыслей. Мир как будто становился проще, понятней, многое в нём объясняла наука, и от этого он тускнел, теряя ореол таинственности.

Прав был Гёте, когда произносил устами Мефистофеля:

Суха, мой друг, теория везде, А древо жизни пышно зеленеет!

Но вдруг в тихой научной библиотеке Берлина, когда он, отвлекаясь от геологических трактатов, открыл книгу по философии Древней Индии, его охватило сильное волнение. Он написал жене: «Посылаю поразительный гимн Ригведы в метрическом переводе Дейссена…

Это произведение неизвестного поэта (и крупнейшего мыслителя), жившего минимум за 1000 лет до Христа… А как он современен, как глубоко он заставляет даже теперь биться мысль. Я вижу в нём первый скачок в бесконечное, так как с таким великим сомнением отрицается творец всякого рода (богов — обычных — он поставил уже после создания мира), и корень бытия переносится в находящееся вне мира… — в нарождающееся и исчезающее, неуловимое и необъяснимое — влечение сердца, в чувство любви».

Вот что он прочёл (в современном переводе В. А. Кочергиной):

Откуда возникло это мирозданье? Боги появились после сотворенья его. Но кто же знает, из чего оно возникло? Из чего возникло это мирозданье, создал ли Кто его или нет? Кто видел это на высшем небе,

Тот поистине знает. А если не знает?

И он ощутил себя ребенком, стоящим над бездной Неведомого.

Личный магнетизм

Мысли вспыхивают и пропадают в мозгу, словно искры костра. Их сменяют сотни, тысячи тысяч новых сведений, образов, фактов, идей. Идёт, в большинстве случаев независимо от нашего сознания, колоссальная работа мозга.

А где-то в тайниках разума откладываются, подобно слоям осадков, пласты памяти: пережитое, прочувствованное, передуманное, не всегда ясно осознанное. Они сохраняются, погребенные под очередными слоями свежих впечатлений, и как бы исчезают вовсе.

Но вот наступает момент, когда, будто земная кора, вздымающаяся и дробящаяся под действием чудовищных сил, пробуждаются к жизни давно забытые пласты памяти, деформируются и взламываются, выступая на поверхность, под ясные лучи сознания.

В подобных случаях принято говорить о гениальном озарении, о творческом прорыве в неведомое немногих избранных.

Кто эти гении? Чем они отличаются от простых смертных? Если нет у них каких-то особенных наследственных качеств, то почему им доступны великие свершения? Какой демон, на которого ссылался Сократ, или какой светлый ангел осеняет их творческий порыв?

Секрет прост. Как показывает пример Вернадского, у такого человека формируется твёрдая установка на познание, поиски истины, вторжение в неведомое. Она укореняется в подсознании (если подкреплена эмоциями, становится жизненной необходимостью) и поддерживается волевыми усилиями.

Честная, искренняя установка на творчество подключает работу подсознания, и это — мощный усилитель интеллекта. Только в таком случае мозг человека действует в полную силу, работу рассудка подхлёстывают эмоции, а из подсознания всплывают сохранённые в кладовых памяти факты, идеи, образы.

Чтобы добиться такого эффекта, нужны постоянные усилия. А ещё, как считал гениальный Гёте, «любовь к правде». Без этого никакие усилия не помогут постигать Природу (которая и есть сама правда), создать нечто выдающееся, стать гением.

Каждый нормальный человек хотел бы выбиться из «серой массы», руководить своей судьбой, прожить яркую жизнь. Большинство мечтает достичь этого наипростейшим образом, поменьше затрачивая усилий и побольше получая благ.

Подобный спрос рождает предложение. Российские газеты начала XX века пестрили объявлениями:

«Хотите быть выдающимся человеком? Хотите ли Вы руководить своей судьбой? Хотите ли Вы развить в себе силу, которая Вам даст возможность господствовать над людьми и управлять своими поступками. Всегда, во все моменты жизни эта сила играет решающую роль при успехе и неуспехе. Эта сила — это не что иное, как духовная способность человека, так называемая, — личный магнетизм».

О, наивная вера в личный магнетизм, вычитанный из книжки, приобретенный в процессе сидения в кресле, делания домашних упражнений или занятий под руководством наставника!

Затея с приобретением силы, позволяющей господствовать над людьми и управлять своими поступками, подобна желанию поднять самого себя, дернув за волосы вверх, на манер барона Мюнхгаузена. Увы, тут нужна точка опоры, находящаяся вне самого себя.

«Личным магнетизмом», безусловно, обладал Вернадский. Вот, например, что в 1911 году написал ему профессор истории А. Е. Крымский:

«В моей жизни встреча с Вами составляет огромную важную полосу. Для Вас мое знакомство было лишь эпизодом, для меня — существенным отрезком жизни.

С первого же момента Ваша личность поразила меня… Главным образом на меня повлияла Ваша гармоничность: и прекрасный ученый, и человек с чутким общественным принципом, и специалист, и широкий философ; не только исповедник известных идей, но и практический, последовательный исполнитель их в жизни.

… С меня было достаточно и тех нечастых посещений, которые я Вам делал, чтобы почувствовать себя ободренным, ожившим, верующим в людей».

Вернадский всегда размышлял о себе с долей иронии, придирчиво, скептически. Его «точка опоры» лежала далеко от личного существования. Она была высока и недостижима, как звезда. Но ведь лучшие и точнейшие ориентиры для человека — звезды.

Истинно сильная личность — это творец, первопроходец, труженик. Он способен не только мечтать о своих идеалах, но и стремиться к ним, преодолевая препятствия, сопротивление среды, не отчаиваясь при неудачах.

Таким был Владимир Иванович Вернадский.

До начала XX века он довольствовался постановкой теоретических проблем; искал пути к научным открытиям и сомневался в своих способностях. Затем наступила пора отвечать на множество вопросов, с которыми до сих пор не удавалось совладать.

Внешне он продолжал жить так же, как и прежде. Много времени проводил в лаборатории. Сообщил жене: «Пишу тебе под тихий шум, в соседней комнате стоит новый аппарат, из которого струя воды вытягивает воздух и где кристаллизуются у меня соли ниоба и того, что я считаю ниобом и танталом, а рядом на водяной бане кипят другие растворы. И в этих звуках улавливаю потаенный шум идущей мысли и работы».

После многочисленных встреч с видными учеными мира он определенно знает, что стал хорошим специалистом. К себе он по-прежнему строг. И все-таки ясно понимает, что подходит к вершине своих научных возможностей.

Приходит пора отбросить сомнения. Надо созидать: «Все-таки любопытно идти в новой области и вдумываться в нее и искать ответы».

Проводя конкретные научные исследования, обдумывал он не только их результаты, но и наиболее общие философские вопросы познания; размышлял о судьбах родины и русской науки. Немало времени и сил отдавал он общественной деятельности.

Вернадский не считал научные достижения результатом прозрений гениальных одиночек. Да, конечно, выдающиеся творцы в любой области деятельности обладают ярко выраженной индивидуальностью. Однако они опираются на труды многочисленных своих предшественников. Только на таком фундаменте можно возводить конструкции новых теорий.

И для каждого учёного-творца необходима надёжная опора для того, чтобы веско сказать своё слово в науке, чтобы перейти к широким обобщениям. Когда наступает этот момент? По-видимому, Владимир Иванович наметил его для себя более или менее условно: начало нового века.

… С древности людей завораживала магия чисел. Возникло даже соответствующее учение (говорят, основал его Пифагор). Им увлекался, к примеру, поэт Велимир Хлебников. Он писал:

Я всматриваюсь в вас, о, числа… Вы даруете единство между змееобразным движением Хребта вселенной и пляской коромысла, Вы позволяете понимать века, как быстрого хохота зубы. Мне сейчас вещеобразно разверзлися зеницы Узнать, что будет Я, когда делимое его — единица.

Одно из проявлений предрассудков, связанных с числами, — отмечание круглых дат. Например, в христианских странах особо торжественно отмечают начало очередного столетия, при всей условности начальной даты (по ряду данных, Иисус Христос родился за несколько лет до неё).

Вернадский в магию чисел не верил, однако именно начало нового века по странной закономерности стало для него рубежом нового этапа творчества.

Путь к нему он проторил основательно. Ещё в 1889 году он признавался жене: «Вообще с головой моей делается странное, она как-то так легко фантазирует, так полна непрерывной работы, как давно-давно не было».

До этих пор он ограничивал себя почти исключительно работами по специальности. Конечно, в них затрагивались более общие проблемы, но лишь в связи с главной темой. Теперь он перестал «скромничать» и стал публиковать труды по истории знаний и философии науки.

Впрочем, об этом следует поговорить особо. Идеи, высказанные им в начале прошлого века, стали актуальными в XXI столетии.

Предвестники катастрофы

В июле 1904 года был убит министр внутренних дел Плеве. Его сменил князь Святополк-Мирский. Он попытался пойти на некоторые уступки и даже хотел официально разрешить съезд «Союза Освобождения». Царь этого не позволил, хотя съезд все-таки состоялся.

Трагический расстрел 9 января 1905 года мирной демонстрации граждан, направлявшихся к Зимнему дворцу, крупные поражения русских войск от японцев под Мукденом и Порт-Артуром, Цусимский бой, в котором погибла значительная часть русского флота, восстание на броненосце «Потемкин» и революционные выступления осенью 1905 года — всё свидетельствовало о скором закате Российской империи.

В эти годы Вернадский постепенно отдалялся от работы в «Союзе Освобождения», превратившемся в конституционнодемократическую партию (по первым двум буквам — «к», «д» — её стали называть кадетской). Его избрали, вместе с С. Ф. Ольденбургом, членом Государственного совета от академии и университетов.

Сложная политическая ситуация в стране, столкновение различных партий и расхождения внутри кадетской партии требовали большой затраты сил, а Вернадский вовсе не был ярым кадетом. Он продолжал общественную деятельность, но политика его не привлекала.

Во время Кровавого воскресенья 9 января погиб талантливый ученик Вернадского Б. А. Лури. Владимир Иванович был огорчён и возмущён. Его либеральные надежды рушились.

В журнале «Полярная звезда» он писал: «Великое народное движение охватило всю Россию. На историческую сцену русского государства выступил народ… И с неслыханной силой выдвинулись вперёд его интересы, его тяготы, его желания. Перед ним дрогнула и поблекла громада старого государственного режима. Вдумываясь в происходящее, я всё сильнее ценю идейное и эстетическое значение социалистического течения».

Правда, в 1893 году он отметил в дневнике, что исходит из «признания значения личности, неприкосновенности свободы», тогда как «социализм основан всегда на подчинении личности благополучию (экономическому) большинства».

Его взгляды об индивидууме и толпе стали меняться. На события 1905 года Вернадский отозвался статьёй «Три решения»:

«В сложной конструкции русской общественной жизни соединились все самые тяжёлые стороны как современного капиталистического строя, так и старинного государственного устройства, где народные массы несут лишь служилое тягло, где они являются рабской безличной основой государственного благополучия.

На русский народ выпала фатальным ходом истории доля двойной тяготы: бесправие, полная подчинённость государству, самые элементарные нарушения права личности, отнятые в пользу государства на чуждые цели… соединились с захватом в пользу меньшинства источников народного богатства с эксплуатацией его труда, тесно связанной с основными условиями современного строя».

Он не разделяет взглядов марксистов на неизбежность революционных переворотов для перехода к новой общественной системе, к новому типу цивилизации. Подобно многим русским демократам либерального толка, он верил, что при всех очевидных недостатках капитализма он прогрессивен для народных масс, интеллигенции, для развития культуры.

Такое мнение складывалось на основе личных наблюдений во время пребывания в наиболее богатых странах Западной Европы, в США и Канаде. Забывалось, что к благополучию эти государства, в отличие от России, пришли за счёт ограбления колоний и зависимых стран, уничтожения многих коренных племён и народов.

Спору нет, власть феодала и самодержца подавляет народ и нередко нарушает права личности. Но многим ли лучше власть банкира и торговца? И в том и в другом случае есть свои достоинства и недостатки. Всё зависит от конкретных исторических условий и конкретных стран. Как известно, большинство капиталистических государств XX века находились в числе наиболее бедных и отсталых, в отличие от социалистических.

Конечно же, догадываться об этом Вернадский или кто-либо иной не мог. Он верно подметил главную беду Российской империи в тот период и смело об этом заявил.

Кстати сказать, почти все марксисты тогда были убеждены, что сначала должна произойти буржуазная революция, достичь расцвета и загнить капитализм и только тогда на смену ему придёт социализм.

(Джек Лондон в романе «Железная пята» высказал другую мысль: правление олигархов приведёт к духовному рабству, когда трудящиеся будут убеждённо служить своим хозяевам, которые будут уверены, что так и должно быть для общего блага.)

… В наше время стало модно превозносить царскую Россию начала XX века как процветающую страну с благородными руководителями и благодарным народом; а что касается революций, то это результат заброса с Запада бацилл революционного брожения. Такое вот наивное и нелепое мнение, навеянное пропагандой.

Спору нет, Российская империя была мощной державой. Но были у неё и серьёзные изъяны, а что касается её руководства, привилегированного верхнего слоя социальной пирамиды, то его характеристику объективно, по собственному опыту и вовсе не с революционных позиций, дал Вернадский.

В 1906 году его кандидатуру от Академии наук и университетов предложили в Государственный совет от Московского университета. Сыну он написал: «Грозит большая опасность попасть в Государственный совет — надеюсь отпарировать… тратить время на дело, может быть, бесполезное — не хочу». Однако ему пришлось дать согласие в надежде на то, что представится возможность принести пользу стране.

Вскоре в частном письме он поделился своими впечатлениями: «В Государственном совете я увидел этих людей, нищих духом, — а в их руках власть». Он мог только обсуждать дела державы и общаться с элитой российского общества. Но ничего сделать не мог: решения принимали другие. Его запись в дневнике 16 августа 1924 года (в Париже):

«Среди молодежи, не видевшей старого режима, происходит его идеализация. Им кажется, что во главе власти стояли люди, бывшие морально и умственно головой выше окружающего… И передо мной промелькнул Государственный совет, где я мог наблюдать отбор «лучших» людей власти.

Внешность была блестящей. Чудный Мариинский дворец, чувство старых традиций во всем строе обихода вплоть до дворецких, разносивших булочки, кофе, чай, на которые набрасывались, как звери, выборные и назначенные члены Государственного совета.

Несомненно, среди них были люди с именами и с большим внутренним содержанием — такие как Витте, Кони, Ковалевский, Таганцев и др. Но не они задавали тон. Не было тех традиций у сановников, здесь собравшихся, какие были в такой красивой форме у дворецких, — не было… ни блеска знания и образования, ни преданности России, ни идеи государственности. В общем, ничтожная и серая, жадная и мелкохищная толпа среди красивого декорума… И это отсутствие содержания сказалось в грозный час.

Помню один разговор с Д. Д. Гриммом, когда мы возвращались из заседания [Госсовета]. Ему больше нас, обычных членов оппозиции, пришлось сталкиваться лично с членами Совета. Он был совершенно потрясен циничным нигилизмом этих людей, которые были готовы пожертвовать всем для того, чтобы «устроить» своих детей, получить лишние деньги… их помыслы все были направлены главным образом в эту сторону».

Может быть, Владимир Иванович был слишком строг? Мысль ученого подчас отстранена от «мелочей жизни». Обратимся к свидетельству известного писателя и незаурядного мыслителя Василия Розанова. На свержение царизма он отозвался так:

«Эта мышка, грызшая нашу монархию, изгрызшая весь смысл ее — была бюрократия. «Старое, затхлое чиновничество». Которое ничего не умело делать и всем мешало делать. Само не жило и всем мешало жить.

Тухлятина.

Протухла. И увлекла в падение свое и монархию».

Ссылка на бюрократию неубедительна. Без чиновников не обходится ни одно государство. Вопрос лишь в том, кто и как их контролирует, какая главная цель их деятельности.

Правительство, напуганное ростом свободомыслия и революционных настроений, решило взять университеты в железные рукавицы. Запретили собрания, а многих студентов отстранили от учебы.

Весной 1911 года полиция разогнала собрание московских студентов. Протестуя против ввода полиции в университет, ректор A.A. Мануйлов, его заместитель и проректор подали в отставку. В знак солидарности к ним присоединилась группа сотрудников. Вернадский, который к этому времени стал экстраординарным академиком, был в их числе.

Двадцать лет он преподавал в стенах Московского университета — в надежных, широченных старинных стенах. Здесь оставались собранные им уникальные коллекции минералов. Прекращала существование Московская школа минералов, одна из лучших в мире.

Этого можно было бы избежать. Но тогда от него потребовался бы особый вид глухоты — глухота к голосу своей совести.

…В Петербурге Владимир Иванович создал минералогическую лабораторию; в его ведение передали минералогическое отделение Геологического музея академии; позже он стал директором Геологического и Минералогического музеев.

Летом 1913 года в качестве вице-президента Вернадский участвовал в XII сессии Международного геологического конгресса, проведенного в Торонто (Канада).

Побывал он на месторождениях никеля, серебра. Впечатление было двойственное: «Здесь поражает энергия достижения своей цели. Та новая техника — американская техника, — которая так много дала человечеству, имеет свою тяжёлую сторону. Здесь мы её видим вовсю. Красивая страна обезображена. Леса выжжены, часть страны — на десятки вёрст — превращена в пустыню: растительность отравлена и выжжена, и всё для достижения одной цели — быстрой добычи никеля».

Эти наблюдения не навели его на мысль, что таков результат научного и технического прогресса, имеющего главной целью — получение выгоды. Хотя в Америке к тому времени было немало мыслителей, осознавших опасность хищнического отношения к природе: натуралист и дипломат Георг Марш, писатель Генри Торо, философ Ральф Эмерсон, поэт Уолт Уитмен. Вернадского интересовала прежде всего наука. У него крепла уверенность, что именно она определяет магистральный путь развития цивилизации.

Поездки по Канаде и США, знакомство с научными учреждениями укрепили его в мысли, что технически и организационно они превосходят лучшие русские лаборатории, но крупными достижениями заокеанские ученые похвастаться не могут. Нам надо перенять их положительный опыт, научиться деловитости.

Он всерьез задумался о реорганизации русской науки. Не только создавать исследовательские институты и лаборатории, оборудованные по последнему слову техники. Надо было, продолжая традиции, заложенные Ломоносовым и Менделеевым, внедрять достижения науки в практику общественной жизни и деятельности.

И тут, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло.

В 1914 году началась Первая мировая война — в угаре нарочитого национализма, воинственных речей официальных политиков, многолюдных молебнов, торжественных маршей войск.

Вскоре со всей очевидностью выявилась зависимость русской промышленности от немецкой. Россия испытывала острый недостаток в технике и некоторых видах сырья. Турция, союзник Германии, блокировала южные порты.

Не менее вредили России манипуляции различных деятелей, присваивавших огромные суммы, не умеющих и не желающих работать на страну. Показала свою несостоятельность заржавелая, прогнившая машина самодержавия с его армией чиновников, главным принципом жизни которых было получение максимума благ за минимальный труд.

Вернадскому это было ясно еще десять лет назад, когда он написал: «Горизонт темен, но реакция бессильна — они губят себя и делают лишь ход свободы более страшным!»

Дерзание мысли

Хронологические таблицы представляют жизненный путь линейно: от первой даты (рождение) до последней (смерть). Нетрудно выстроить в ряд перечень путешествий, встреч, выступлений, публикации трудов, событий личной бытовой и трудовой жизни.

Как только дело доходит до жизни духовной, интеллектуальной — главной особенности бытия человека, — такой «генеральной линии» не получается. В сознании и подсознании любого человека причудливо переплетаются разные течения и противотечения мысли, поверхностные и глубинные, как в Мировом океане.

Это тем более характерно для любого крупного мыслителя. Именно таким постепенно становился Вернадский. Он не раз отмечал, что его мозг ведет огромную часть работы бессознательно.

Слушание музыки, чтение книг, беседы, экскурсии не мешали развитию идей, нередко возбуждали разум. Выразить неясно мелькающие, почти неуловимые мысли было не так-то просто. Проходили месяцы, годы, прежде чем некоторые идеи удавалось осознать ясно и воплотить в слова. Мысли вызревали в мозгу постепенно, принимая все более осязаемый вид.

Он вёл несколько научных исследований параллельно. На отдыхе читал «посторонние» книги, главным образом научные и философские. Чтение рождало идеи, которые переплетались с размышлениями, относящимися к специальным научным исследованиям. Происходили своеобразные «умственные синтезы», соединяющие сведения, идеи, методы разных областей знаний и научных дисциплин.

Подобно реакциям в природной химической лаборатории, «мыслительные реакции» не всегда приводили к созданию устойчивых соединений. Но в некоторых случаях результаты синтеза были великолепны.

Первый крупный обобщающий научный труд Вернадский начал писать на рубеже двух веков. Он завершил «Основы кристаллографии». Пришла пора рассчитаться с минералогией.

Со времен Аристотеля — за двадцать два века! — никто не решался пересматривать принципиальные основы минералогии.

Из трех царств природы, систематизированных великим шведским натуралистом Линнеем, — минералы, растения, животные — первое стоит особняком. Растения и животные, как гениально сказал Ж. Кювье, есть вихри атомов. Проявление этих вихрей видно повсюду: в падении листьев, появлении подснежников, рождении животных, полёте осенних семян…

А минералы — окаменелости. Если они меняются, то почти всегда — в течение сотен, тысяч лет. В благоприятных условиях они неизменны. Ничего подобного с живыми организмами не бывает.

Следовательно, задача минералогии, в сравнении с биологией, упрощается: достаточно систематизировать минералы, а затем изучить и описать каждый из них как можно подробнее. Вот и все!

С древности принято было делить минералы на земли, камни, руды. Затем — на камни, цветные камни, плавкие, горючие, драгоценные, мягкие и землистые. Эти первые классификации наметили генеральный путь науки. По нему шли исследования специалистов и накапливался практический опыт народных умельцев, рудознатцев.

В XVIII и XIX веках началось изучение минералов методами физики и химии. Описания минеральных видов стали приближаться к совершенству. А совершенство в науке — тупик. Какой из него выход?

К новой минералогии мысль Вернадского двигалась по нескольким направлениям. Одно было связано с кристаллографией. В частности, с изучением парагенезиса (одновременного образования) минералов, изоморфизма (способности некоторых химических элементов замещать друг друга, образуя как бы твердые кристаллические растворы) и полиморфизма (способности одинаковых по составу минералов кристаллизоваться в разных формах). Эти свойства свидетельствовали об изменчивости минералов и зависимости от окружающей среды.

Другое направление шло по линии общей геологии. Вернадский многократно убеждался, как сильно сказываются на жизни минералов агенты выветривания, деятельность человека.

Почвоведение также предоставляло немало фактов об активных взаимодействиях минералов в столь чуткой изменчивой среде, как почва. Кроме того, давно назрел простой по форме, но сложный по сути вопрос: а что считать минералами? Только ли одни кристаллы?

В начале XX века эти течения мысли Вернадского слились воедино. Ученый приступил к реализации грандиозного замысла. С 1908 года начал выходить отдельными выпусками его «Опыт описательной минералогии».

Название труда выбрано излишне традиционно. Точнее отразить содержание можно так: «Динамическая минералогия».

Вернадский предложил изучать не только продукты химических реакций, идущих в природе, но и сами реакции. Тогда в число минералов следует включить газы и жидкости, участвующие в геохимических синтезах. Необходимо учитывать деятельность человека и живых организмов, а также радиоактивный распад атомов.

«Время есть главный двигатель природных химических процессов», — утверждал он, имея в виду познание истории минералов Земли.

«Опыт описательной минералогии» ожидала трудная судьба. Первый том выходил с 1908 по 1914 год. Работая над вторым томом (до 1922 года), автор одновременно вносил исправления и добавления в первый. Позже он не раз принимался перерабатывать оба тома, но продолжение так и не написал. Грандиозный замысел не был реализован до конца.

Весь труд дошел к нашим дням как произведение величественное, но оставшееся на перекрестке нескольких областей знания. Это научное сочинение подобно великим памятникам античного зодчества или исполинским сооружениям Древнего Египта, отмечающим события эпохальные и не имеющим явного продолжения в истории.

Слишком широк был охват реальности. Творец попытался вложить всю мощь своего разума в творение. И вышло нечто не только величественное, но и отчасти несуразное.

В этой минералогии говорится о строении Земли, о геологической деятельности организмов, человека и природных вод; вдобавок, естественно, о химических и физических свойствах минералов. Предмет минералогии расширялся настолько, что наука превращалась в какую-то иную, более объемлющую область знания.

В сущности, это уже была геохимия — наука, изучающая историю атомов Земли, их перемещение и превращение. И даже сразу несколько её разделов: биогеохимия, радиогеология, геохимия технической деятельности человека, гидрогеохимия и общая геохимия.

Вот какие «продукты расщепления» возникли после ослепительной вспышки «Опыта описательной минералогии». И вновь, как всегда, мысль Вернадского двигалась вперед сразу по всем открывшимся направлениям.

Через шесть лет после начала издания отдельных выпусков «Опыта» написал он, как бы сказать, среднесловие (авторскую реплику, вставленную в середину работы).

«В той форме, как этот труд разросся, — признался он, — боюсь, что мне не удастся довести его до конца, но не хочется уменьшать его размеры и изменять его план. Основной задачей является пересмотр природных химических соединений Земли с точки зрения химических процессов, в ней идущих.

…Я стараюсь выяснить значение человека в генезисе минералов. Эти данные излагаются в историко-технических очерках, которые даются для каждой группы. Мне кажется, что этим путем выясняется любопытная и крупная роль Homo sapiens в химических процессах Земли, которая, насколько знаю, никогда не была сведена в единое целое человеческой мыслью. Другой задачей было — дать, по возможности, полную топографическую минералогию Российской империи».

Глобальная деятельность человечества показана как стихийный природный процесс, истоки которого теряются в глубинах геологической истории. «В общем человек действует в том же направлении, в каком… идет деятельность органического мира. Но с появлением человека деятельность эта получает новые оттенки и совершенно новое направление».

Его интересуют судьбы химических элементов и соединений в человеческой истории. Не забывает он и о другом:

«Еще большее влияние оказывает человек полным изменением лика Земли, которое производится им во все больших и больших размерах по мере развития культуры и распространения влияния культурного человечества. Земная поверхность превращается в города и культурную землю и резко меняет свои химические свойства. Изменяя характер химических процессов и химических продуктов, человек совершает работу космического характера».

Он привел сведения об использовании человеком минеральных ресурсов. Намечал направление дальнейшего использования богатств земных недр. Отметил, что начнется освоение все менее богатых залежей полезных ископаемых. «Тем самым химическая работа человечества неизбежно увеличивается».

В редакторском предисловии ко второму изданию «Опыта» (1955) сказано: «Это первый и единственный подобный труд в мировой литературе. Несмотря на то что эта работа в основном была написана в период до 1908 года и с тех пор ряд принципиальных вопросов минералогии получил новое освещение, эта работа по широте рассматриваемых проблем и обширности привлеченного материала не имеет себе равных в мировой литературе».

Редактор перечислил конкретные научные разработки. Дополнительно можно отметить, что эта работа интересна и в своей научно-исторической части, и в науковедческой, и в научно-философской.

В разделе «Геологическое время и образование минералов» сказано: «Было бы интересной и любопытной темой для теории познания выяснить… неудержимое стремление человеческой мысли искать начало всякого природного явления. Если мысль мирится с понятием бесконечности в смысле отсутствия конца явления, она не может примириться с безначальностью, хотя по существу и то и другое явление одинаково далеки от рационального понимания человеческой мыслью».

Отметил он периодичность образования тех или иных химических соединений в геологической истории… Впрочем, подобные идеи вкраплены в текст повсеместно, подобно тому как некоторые горные породы содержат включения самоцветов. Скажем, замечательный вывод: энергия образования минералов «так или иначе исходит исключительно из Солнца».

Многочисленны дополнения и уточнения автора к опубликованным выпускам «Опыта». При жизни Вернадского эта работа так и не вышла в исправленном виде.

Для него характерны незавершенные работы, начиная с «Основ кристаллографии» и кончая последней — «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения». И это — при исключительной организованности его научной деятельности и самодисциплине! Причина такой ситуации, по-видимому, объясняется постоянной устремленностью ученого к новым исследованиям, поискам и открытиям.

Незавершенность присутствовала в «Опыте» изначально, уже на стадии замысла. Слишком грандиозна была общая идея. Так, для горной системы в поле земного тяготения предопределена наибольшая высота. За переходом некоторого предела высоты любое сооружение начнет расплываться у основания под собственной тяжестью. Или другой пример, из фольклора: ушел в землю Микула Селянинович от непомерной своей силы, желая Землю поднять.

Затрудняли работу и «муки слова». Неоднократно признавался Вернадский, насколько они тяжелы для него.

Такие признания характерны для писателей, поэтов, но не для ученых. Наука все больше превращается в производство информации по типу других производственных процессов. Ученые становятся узкими специалистами. Господствует формализованный, серый научный язык, приспособленный к нуждам отдельных наук.

Вернадский постоянно стремился к синтезу знаний. Язык подобного синтеза оформился на уровне знаний XVIII — начала XIX века. Для естествознания XX века он не был создан. И в этом Вернадский убедился во время работы над «Опытом», который вполне можно назвать «Опытом синтеза знаний на основе минералогии».

Этот труд, в отличие от руин древности (вспомним судьбу Вавилонской башни), доказывает не только тщетность высоких устремлений человека. «Опыт» открыл пути к новым областям знаний. Одно из направлений привело его к созданию учения о биосфере.

Предчувствие биосферы

Вернёмся на два десятилетия назад от момента публикации первого выпуска «Опытов описательной минералогии». Мы оставили без внимания — как и сам начинающий ученый в ту пору — некоторые детали.

…В составе полтавской экспедиции Докучаева Вернадский проводил летом 1888 года почвенные исследования. Целыми днями ходил по степи, осматривая следы неутомимой деятельности сусликов (или, как их называют местные жители, овражков) и хомяков. А результаты работы этих небольших созданий получались немалые.

Если бы уменьшиться до размеров полевой мыши, то вся эта степь предстала бы подобием вулканического района с невысокими конусами и глубокими кратерами. Там и тут возвышаются над ровной степной поверхностью насыпи грызунов — холмики высотой от шести до тридцати сантиметров, диаметром у основания два — пять аршинов (один аршин — 0,71 м).

Вернадский подсчитал: объем средней насыпи 1417 кубических вершков (вершок — 4,4 см), на одну квадратную версту (верста — 1,06 км) приходится около 15 тысяч хомяков; стало быть, на этом пространстве грызуны-копатели выбросили на поверхность 192 кубические сажени земли (сажень — 2,13 м); по-видимому, объем земли составляет около 1800 кубометров на один квадратный километр.

Вот какие результаты геологической деятельности одних только грызунов! Ежегодно ветер и дождь разрушают конусы, засыпают подземные ходы, а неутомимые копатели вновь и вновь возобновляют свою работу. Как тут не вспомнить о колоссальной деятельности земляных червей, отмеченной Дарвином в его книге, вышедшей в 1881 году:

«Во многих местностях Англии на площадь в акр ежегодно выбрасывается более 10 тонн… сухой земли, прошедшей через их тело.

Плуг принадлежит к числу древнейших и имеющих наибольшее значение изобретений человека; но еще задолго до его изобретения почва правильно обрабатывалась червями и всегда будет обрабатываться ими. Весьма сомнительно, чтобы нашлись другие животные, которые в истории земной коры заняли бы столь видное место».

В истории земной коры!

Еще одно мимолетное событие. В 1890 году английский журнал «Природа» опубликовал статью А. Краутерса о наблюдениях за перелетом тучи саранчи. Натуралист подсчитал размеры этой массы насекомых. Оказалось, что объем тучи составил почти шесть тысяч квадратных километров, а общий вес насекомых — сорок четыре миллиона тонн. Это примерно столько, сколько весят все египетские пирамиды, вместе взятые.

Сообщение Краутерса Вернадский прочел, как и сотни других ученых, с большим интересом, но без особой пользы. А четверть века спустя этот научный факт вспомнит Владимир Иванович в своих работах о геологической роли живого вещества.

А пока написал он статью в энциклопедию о происхождении минералов. Отметил, что можно непосредственно наблюдать рождение минералов при осаждении солей, при вулканизме, а также в результате деятельности организмов. Коралловые постройки состоят из кальцита; серные бактерии производят серу, в почвах образуются кристаллы селитры; в болотах осаждаются железные болотные руды.

Прошло еще несколько лет, и, просматривая научные статьи, он мельком прочел гипотезу казанского почвоведа Р. В. Ризоположенского о генезисе почв в результате соприкосновения геосферы с биосферой, то есть сферой живых организмов. На эту тему Докучаевым были высказаны более обстоятельные соображения. В идее Ризоположенского привлёк смелый образ: одна планетная сфера соприкасается с другой, порождая новое природное тело — почву.

Красивый образ нельзя счесть научным открытием. Одну и ту же мысль можно выразить по-разному, более или менее художественно, как бы облекая ее в разные одежды. Истина не меняется от смены наряда. То ли Ризоположенский не завершил свою мысль, то ли не смог её выразить как следует…

Долго размышлять на эту тему было Вернадскому недосуг. Так много высказывается идей и мнений! В то время он не мог знать, что через четверть века создаст учение о биосфере (правда, совсем не такой, о которой писал казанский почвовед).

Мимолетные впечатления и мысли скрытно оставались в памяти Вернадского, увлеченного текущими научными и общественными делами. Это были семена, которые через много лет дали превосходные всходы.

… А еще был в 1908 году Дублинский съезд Британской ассоциации наук. На секции физики Вернадский с огромным интересом слушал сообщения знаменитых физиков Резерфорда, Томсона, Релея, Рамзая, Дьюара. Обсуждалось недавно открытое явление распада атомов радия, полония, урана.

В России в самом начале века о радиоактивности спорили физик H.H. Бекетов (брат известного ботаника) и Д. И. Менделеев, не желавший признавать возможность распада атомов. Он считал атомы фантомами, элементами научной фантазии, не отражающими реальности. И в этом есть смысл: до сих пор чем глубже проникают учёные в тайны атома, тем больше начинают полагаться на формулы, а не на реальные образы.

Из английских геологов большое впечатление на Вернадского произвел Д. Джоли, сделавший доклад о геологическом значении урана как источника внутренней энергии Земли и как своеобразных геологических часов, позволяющих вычислить возраст пород, содержащих урановые минералы.

О посещении Вернадским Дублина мы уже говорили. Не упомянули о докладах, посвященных радиоактивности потому, что Вернадский воспринял их как ценную, важную научную информацию, однако не имеющую прямого отношения к его специальностям (минералогия, кристаллография, почвоведение).

Он написал жене: «К сожалению, минералогов здесь мало и поставлено дело в Дублине довольно плачевно». Только одно замечание показывает, что в его мозгу началась работа, возможно в значительной степени бессознательная, лишь через два года давшая вполне очевидные, зримые результаты: «Все-таки недаром сюда приехал, так как полон новых мыслей. Странно даже, как они возникают».

В начале 1910 года он посетил парижский институт М. Кюри, где шли интенсивные исследования радиоактивности. Отметил, что с точки зрения минералогии и кристаллографии минералогический кабинет Московского университета организован и работает лучше.

Вернадского беспокоят вопросы покупки минералогической коллекции и спектроскопов. У него появляется идея организовать международную радиоактивную съемку земной коры. Об этом он разговаривает с французскими учеными и собирается сделать доклад в Петербургской академии наук.

Готовясь к докладу, он просмотрел карточки и статьи, относящиеся к изучению радиоактивных минералов. Перед ним открылись неожиданные перспективы исследований. Отчётливо проявились мысли, окрепшие за несколько лет периодических и не всегда сознаваемых размышлений над радиоактивностью.

В своем докладе Вернадский воспроизвёл картину геологических исследований радиоактивных минералов и связанных с этим философских, общенаучных, практических и моральных проблем: «Невольно с трепетом и ожиданием обращаем мы наши взоры к новой силе, раскрывающейся перед человеческим сознанием. Что сулит она нам в своем грядущем развитии?»

По его словам, овладение атомной энергией может привести к трагическим последствиям: «В вопросе о радии ни одно государство и общество не может относиться безразлично, как, каким путем, кем и когда будут использованы и изучены находящиеся в его владениях источники лучистой энергии».

Он верит в победу добра и в счастливое будущее людей, в могущество разума. Верит, что овладение открывшимися гигантскими источниками энергии начинает новую эру истории человечества, ведёт к изменению не только условий жизни, но и миропонимания.

Вернадский стал вдохновителем и участником первых радиевых экспедиций в России, побывав с этой целью на Кавказе, в Средней Азии, в Забайкалье, на Урале. Он исследовал радиоактивные минералы и пришёл к широким обобщениям, по праву став одним из основоположников радиогеологии.

Создаётся впечатление, будто у него подсознательно издавна складывались некоторые концепции, для них подбирались и запоминались факты для того, чтобы в нужный момент всплыть на ясный свет сознания и оформиться в виде научных теорий.

Конечно, такова схема, в некоторой степени отражающая реальность. Факт остаётся фактом: в сознании ученого намечается переход на новый, более высокий уровень постижения природы.

И ещё один пример. В «Опыте описательной минералогии» он подчеркнул значение жизнедеятельности организмов в судьбах минералов:

«В общей схеме химических процессов земной коры, как они нам теперь представляются, организмы являются важными и неизбежными звеньями, исключить которые мы не можем, если желаем получить научное представление о правильностях, наблюдаемых в химии земной коры».

И ещё: «Организмы представляют в природе центры и области химических реакций, резко отличных по своему характеру от тех процессов, какие мы изучаем в минеральном царстве».

Он вплотную подошел к выделению живых организмов из остальных геохимических сил как особого природного глобального тела. Никто еще не осмысливал сущность жизни в таком аспекте, хотя о геологической деятельности организмов убедительно писали ещё Ж. Кювье и Ж. Бюффон.

«Те в высшей степени сложные явления, какие идут внутри организмов, — писал Вернадский, — поддерживаются, с одной стороны, энергией Солнца, а с другой — той химической энергией, какая скопляется в минералах…

Органический мир как целое является тем своеобразным фактором, который разрушает минеральные тела Земли и использует их энергию до конца».

Отсюда остается один шаг до учения о живом веществе и биосфере, до новой науки — биогеохимии.

…Прошлое не исчезает бесследно. Оно принимает новые формы и остаётся, по словам Аврелия Августина, пребывать в вечном настоящем.

Глава 5 Время перемен

Питомцы ветреной Судьбы, Тираны мира! Трепещите! А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы!

Социальные потрясения

В мае 1915 года Владимир Иванович подал в Академию наук записку, предлагая спешно привлечь ученых к исследованию производительных сил страны, ее природных ресурсов. Сослался на старую традицию академии не ограничиваться одними лишь теоретическими изысканиями, а приносить практическую пользу обществу.

Он выступил как гражданин великой России, ясно понимающий трагическое уродство государственного устройства, необходимость быстрых и решительных преобразований. Но перед жестоким лицом врага надо было укреплять военную мощь Родины, не обращая внимания на свои политические взгляды.

Вернадский выдвинул конкретные предложения для выявления и использования естественных производительных сил страны — минеральных, водных и биологических. Рекомендовал создать комплексные экспедиции для изучения отдельных районов, сбора имеющихся сведений, внедрения новой технологии. Организовать и контролировать эти исследования должна была специальная комиссия академии, регулярно отчитывающаяся о проделанной работе в открытой печати.

… Профессоров-теоретиков, увлеченных решением головоломных проблем, витающих в эмпиреях научных абстракций, принято было считать чудаками, отрешенными от практической жизни, невпопад предлагающими наивные мероприятия экономических и политических преобразований.

Преодолеть такие предрассудки было непросто. Вернадский еще два десятилетия назад записал в своем дневнике, что в политической борьбе слишком часто побеждают люди самого заурядного ума: сложные идеи не сразу находят отклик, а простые выглядят привлекательно. Но ведь истины редко бывают просты и понятны, как таблица умножения.

Надо бороться, доказывать, убеждать! Вернадский долго обдумывал и писал свою записку — не по обязанности, а по долгу сердца. Он проявил государственный ум и гражданственность. Высказал, в частности, идею рационального использования естественных богатств.

В начале прошлого века немногие в мире задумывались о необходимости охраны земной природы и подчинении этой цели деятельности человека. Казалось, что могучая техника способна облагодетельствовать людей, покорив природу.

Только через полвека со всей очевидностью выявилась ложность этого взгляда: нанося вред окружающей природе, человек неизбежно вредит и себе — её малой части. Об этом будут много писать через полвека после того, как Вернадский отметил:

«По мере того как научные знания все больше охватывают окружающую жизнь, распространяется забота о будущем, об охране для потомства богатств природы, бережного их потребления. Под влиянием этих идей вырабатываются сейчас более совершенные способы добычи и использования сил природы».

Это было бы гениальным прозрением, если бы не были к тому времени опубликованы статьи об охране природы, например, известного ботаника академика П. П. Бородина.

Мысль Вернадского шла дальше: необходимо рациональное использование природных богатств. Однако этот теоретический посыл не приняли во внимание (не до того!), а практические рекомендации были учтены. Сказалась политико-экономическая ситуация.

Обстановка в стране после первых месяцев войны 1914 года была противоречивой. На Юго-Западном фронте — успехи, на Северо-Западном — кровопролитные позиционные бои, в тылу — острая нехватка некоторых видов стратегического сырья: молибдена, ванадия, лития, бора, титана, калия, алюминия… Война прервала их ввоз из-за границы.

Академия утвердила доклад. Была организована Комиссия естественных производительных сил России (КЕПС).

Председателем назначили В. И. Вернадского.

В работу КЕПС включились сотни специалистов. Они отправились в экспедиции в разные районы государства. Были изданы первые тома отчетов, открыты месторождения полезных ископаемых, выявилось исключительное минеральное богатство страны.

Огромные масштабы Российской империи, обильной минеральными, водными, биологическими ресурсами, необходимость раскрыть потенциальные возможности, предоставленные природой для разумного хозяйствования, — всё это наталкивало Вернадского на новые мысли.

С минеральными богатствами он был неплохо знаком. Пришлось столь же внимательно отнестись к познанию биологических ресурсов, выразить их количественно, как определенные массы, объемы вещества.

Вернадского назначили председателем ученого совета при Министерстве земледелия.

«При совете, — вспоминал он позже, — был ряд научных учреждений, некоторые из которых были прекрасно оборудованы, и во главе их стояли крупные специалисты: по агротехнике, прикладной энтомологии, сельскохозяйственной механике, земледелию и пр… При знакомстве с этими учреждениями и людьми, во главе их стоящими, для меня открылся новый мир. Я убедился, что в основе геологии лежит химический элемент — атом и что в окружающей нас природе — в биосфере — живые организмы играют первостепенную, может быть, ведущую роль».

В 1915 году он сделал доклад в Петроградском обществе естествоиспытателей: «Об использовании химических элементов в России». Говорил недолго, сказав много. Начал с глобального обзора деятельности человечества на планете.

По его подсчетам, человек последовательно вовлекал в свою деятельность все новые химические элементы, и в начале XX века число их достигло 61 (из 89 известных в ту пору). Вернадский предположил, что в будущем будут использоваться все элементы. (Это предсказание подтвердилось с лихвой: ныне человек даже создает некоторые химические элементы, на Земле не встречающиеся.)

Сопоставив масштабы геохимической деятельности человека с другими природными процессами, он пришел к выводу: человек на Земле стал могучей геологической силой.

Могло показаться, что речь идет о проблемах, далеких от конкретных практических дел трудного для страны военного времени. Как бы предвидя подобное недоумение, Вернадский продолжил:

«На росте… техники в ее приложении к жизни — на использовании химической энергии — строится культура, и та страна, которая в этом отношении наиболее полно и правильно использует свою потенциальную энергию, заключенную в царстве минералов, находится на высшей стадии работы государственной машины».

Последовал анализ положения в России, где добывался только 31 химический элемент. А природные богатства крупнейшей в мире державы превосходят ресурсы любой другой страны. Использование их «при правильном государственном хозяйстве и разумном управлении могло бы дать центральной власти поразительную силу, какой сейчас, правда, она не имеет».

С возмущением отметил он иноземное засилье в деле разработки минеральных богатств России, предложив меры борьбы с ним. Он призвал к созданию исследовательских институтов (это осуществится только при советской власти, и он примет активнейшее участие в организации науки в СССР). Главную задачу натуралистов России Вернадский видел в том, чтобы наиболее полно изучить природу страны, раскрыть ее богатства людям.

Усилия Вернадского не пропали втуне. КЕПС постепенно охватывала всё новые научные организации и новые районы страны. Первые её труды были изданы уже в начале 1916 года: «Карабугаз и его промышленное значение», «Табачная промышленность в России», «Рыбный промысел в Семиречье», «Поглотительные свойства русских глин», «Месторождения серного колчедана в России», «Мясной вопрос в современной хозяйственной обстановке».

Мысль Вернадского вызвала к жизни крупное государственное мероприятие. Абстрактная теория в кратчайший срок обернулась конкретным делом, грандиозным и чрезвычайно полезным для страны. Его благотворные последствия распространились далеко в будущее.

Тем временем выявились резкие противоречия между самодержавием и Государственной думой, призванной создать хотя бы видимость участия широких масс населения в управлении империей. Царица без обиняков писала своему слабовольному супругу: «Россия, слава богу, не конституционное государство, хотя эти твари (так она называла членов Думы) пытаются играть роль и вмешиваться в дела».

25 февраля 1917 года Николай II распустил Государственную думу. В Петрограде прошли демонстрации рабочих, а войска отказывались подавлять их. Дума не подчинилась приказу царя.

26 февраля отдельные войсковые части перешли на её сторону. На следующий день Таврический дворец, где заседала Дума, заполнился отрядами вооруженных рабочих и солдат. Раскрылись двери тюрем, политические заключенные вышли на свободу. Ни одна из воинских частей не поддержала царя. Верные самодержавию полицейские и жандармы были разоружены.

«А все началось уличными мелочами, — писал Розанов. — Но поистине в столице все важно. Столица — мозг страны, ее сердце и душа. «Если тут маленькая закупорка сосуда — весь организм может погибнуть». Можно сказать, безопаснее восстание всего Кавказа… Бунтовала Польша — монархия даже не шелохнулась. Но вдруг стало недоставать хлеба в Петрограде, образовались «хвосты около хлебных лавок». И из «хвостов» первоначально и первообразно — полетел весь образ правления к черту. С министерствами, министрами, с главнокомандующими, с самим царем — все полетело прахом. И полетело так легко-легко… Это более всего всех поразило».

Перезревший сгнивший плод падает сам. Его нет надобности срывать. И не в бюрократии было дело. За отречение Николая II выступили высшее военное командование, влиятельные демократы (они стали идеологами Белого движения), сторонники конституционной монархии.

Розанов, подобно многим другим, спутал повод к революционным демонстрациям (хлебные очереди, «хвосты») с причинами. Обвинил сначала бездарное чиновничество, затем алчное и тупое духовенство; наконец, возопил: «Не довольно ли писать о нашей вонючей Революции, — и о прогнившем насквозь Царстве, — которые воистину стоят друг друга».

Его признание: «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три… Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей».

Преувеличение? Не только. Падение подготавливалось если не веками, то десятилетиями. Менялось общественное сознание. Проходили бунты и восстание 1905 года. А через двенадцать лет сработал «принцип домино».

Началось вроде бы с пустяков, с очередей за хлебом в столице, с одной мятежной части. И стало быстро рушиться всё подряд, как описал Розанов.

Нечто подобное, но уже в более значительном масштабе произошло в СССР при завершении перестройки. Хотя есть и разительное отличие. Через двадцать лет после безумного «мартобря» 1917 года Россия возродилась более мощной державой, чем при царях. Это был кризис развития, перехода на более высокий уровень общественного развития.

В РФ за тот же срок ничего подобного не произошло. Значит, свершился кризис упадка. Такова не теория, а бесспорный факт.

…Весной 1917 года рабочий класс столицы воссоздал незабытые с 1905 года Советы рабочих депутатов. Начались организованные выступления против Временного правительства. Вернувшийся в Россию Ленин от имени партии большевиков выдвинул лозунг: «Вся власть Советам!»

Вернадский не поддерживал большевиков, но приветствовал падение династии, как он называл, Романовых — Голштейн-Готторпов. Он замыслил создать новые научные учреждения во Временном правительстве и согласился занять должность товарища министра народного просвещения.

«В то короткое время, когда мне пришлось здесь работать, — писал он, — был открыт Пермский университет… Поднят вопрос и о создании новых Академий наук (Грузинская, Украинская)». У него большие планы: «Очень мне улыбается добиться передачи Гатчинского дворца, парков, царской охоты и части леса для организации научно-исследовательского центра».

В Петрограде создали Ассоциацию для развития и распространения положительных знаний; Вернадского избрали в организационный комитет, куда вошли, в частности, М. Горький и А. Е. Ферсман.

Владимир Иванович, уже несколько лет собиравший материалы о геохимической деятельности живых организмов планеты, обдумал в общих чертах суть предстоящей работы. Сила жизни, ее отличие от всех остальных геологических сил, преобразование ею Земли — вот чему будет посвящен его научный труд.

В начале лета он заболел. Обследовавший его профессор предположил туберкулез. Рентгеновское просвечивание подтвердило диагноз (по-видимому, был плеврит). Врач рекомендовал уехать на юг. Вернадский решил воспользоваться вынужденной поездкой, чтобы вернуться к теоретическим исследованиям.

В июле он уехал на свою украинскую дачу возле реки Псёл. Работал с большим подъемом, нередко уходил в лес, исписывая листочки мелким быстрым почерком. Чувствовал: теперь он может сказать то, что еще не сказал никто.

Об этом времени сохранились воспоминания его дочери Нины:

«Про Шишаки: это был очаровательный дом, построенный художником Кричевским в староукраинском стиле, в полтора этажа, балкон с точеными деревянными колоннами. Был чудесный вид на Псел, а за ним пески, и вдали, за 20–25 верст, белели Великие Сорочинцы.

Как всегда, отец всё время работал. Приезжали жить друзья, например Корнилов (историк) с семьей и т. д. У Нюты Короленко (племянницы Владимира Ивановича) была там арфа, и она играла часов шесть в день. Вечером, после ужина, все играли в городки и потом, когда темнело, сидели в столовой и по очереди читал кто-нибудь вслух…

Мой брат и я косили, я вязала снопы, ездили к друзьям молотить. Брат косил траву. Был холм «кобыла», на котором рос ковыль, никогда никто там не косил. Это было вроде рая».

Украинская академия наук

«Рай» на реке Псёл был недолог. Началась трагическая неразбериха Гражданской войны. Они переехали в Полтаву.

Вернадский по-прежнему много читал, преимущественно литературу по биологии. В частности, прочёл книгу биохимика С. П. Костычева «О появлении жизни на Земле», почерпнув из неё идею о ничтожной вероятности происхождения живого из мёртвой материи. Заново открыл для себя Достоевского — более как литератора и психолога, чем мыслителя.

Октябрьский переворот 1917 года он по-прежнему воспринимал как трагическое событие, «власть толпы», низвержение страны в бездну. Он был убеждён, что носитель культуры — тонкий пласт интеллигенции, который в новых условиях обречён на вымирание.

«В населении растёт ненависть к большевикам, — записывает он в дневник в марте 1918 года. — И в то же время берёт ужас, когда подумаешь, что они сделали с Россией!..

Сразу погибла не только вековая и историческая задача русского государства — конституционность, которая ещё недавно казалась близкой. Но погибла и народная вековая задача — земля…

Работаю много над живым веществом. И здесь нахожу опору… Надо найти опору в себе, в стремлении к вечному, которое выше всякого народа и всякого государства. И я нахожу эту опору в свободной мысли, в научной работе, в научном творчестве».

У него не возникла мысль: а на какой социальной и экономической основе существует тонкий слой интеллигенции? Разве не за счёт труда и угнетённого состояния народных масс? Или есть категория «избранных», которые образуют элиту, «цвет нации»?

Спустя месяц, новая запись в дневнике: «Эти дни невольно и не раз возвращался к мысли о неравенстве. Идеи Гобино не так уж неверны. Равенство людей — фикция, и как теперь вижу, фикция вредная. В каждом государстве и народе есть раса высшая, творящая творческую, созидательную работу, и раса низшая — раса разрушителей или рабов. Несчастие, если в их руки попадает власть и судьба народа или государства. Будет то, что с Россией…

Промышленность и техника вообще не могут свободно развиваться в социалистическом строе».

Он находился под сильным впечатлением слухов о злодействах и варварстве взбунтовавшегося народа под предводительством большевиков. Даже сослался на французского аристократа, который в середине XIX века опубликовал «Опыт о неравенстве человеческих рас», утверждая существование высшей арийской расы, призванной господствовать над другими. Подобные идеи тогда же доказывали американские антропологи Нотт и Глиддон.

Странным образом Владимир Иванович то ли забыл, то ли не знал о том, как реагировал на такие домыслы выдающийся биолог Карл Бэр (через десятилетие он посвятит Бэру проникновенную статью):

«Не есть ли такое воззрение, столь мало соответствующее принципам естествознания, измышлением части англо-американцев. Необходимое для успокоения их собственной совести? Они оттеснили первобытных обитателей Америки с бесчеловечной жестокостью, с эгоистической целью ввозили и порабощали африканское племя. По отношению к этим людям, говорили они, не может быть никаких обязательств, потому что они принадлежат к другому, худшему виду человечества».

В своей защите прав личности Вернадский зашёл весьма далеко, не обращая внимания на то, что есть ещё и права народа! (Позже мы вернёмся к этой теме.) Тяготы и ужасы Гражданской войны и разрухи он, подобно значительной части русской интеллигенции, воспринимал как проявление хаоса, разгула первобытных инстинктов дремучего народа, не достойного свободы.

Сначала в Полтаве, а затем в Киеве он работал преимущественно над рукописью о живом веществе. Был уверен, что ему открылись необычайно важные истины о глобальной роли жизни и разума. Вся история человечества, по его мнению, была направлена к всё более полному проявлению научной мысли и её творцам, интеллектуальной элите.

Весной 1918 года в Киеве была разогнана Центральная Украинская рада. Под железным крылом немецкого орла воцарился гетман Скоропадский. Немецкая армия занимала Украину. Пришла она и в Полтаву. Казалось, теперь-то окончательно установлен твёрдый порядок.

Вернадский получил письмо из Киева с приглашением для работы по созданию Украинской академии наук. Он согласился с условием, что не будет гражданином гетманства.

В мае семья переехала в Киев. По его рекомендации сюда пригласили из Москвы А. Е. Крымского — знатока украинской истории и языковеда. Крымский приехал в товарном вагоне, доверху заполненном его бесценной научной библиотекой.

Утром 1 июня Вернадский получил письмо от Ферсмана из Петрограда и с удивлением узнал, что при большевиках сохранились все научные учреждения, в которых он принимал участие, включая КЕПС. Запись в дневнике: «Александр Евгеньевич зовёт меня в Петроград, но ехать совершенно мне не по силам».

Вряд ли дело было только в сложности такого переезда. Сказывалась на его решении, пожалуй, неприязнь к принципам народовластия, социализма и коммунизма. В местной и зарубежной печати постоянно публиковались сообщения о «красном терроре» (хотя началось всё с «белого террора»), о разрушении при большевиках экономики и культуры.

Под руководством Вернадского, при его активном участии с неимоверными трудностями создавалась Украинская академия наук по типу Российской: с лабораториями, институтами, комиссиями. Он стал председателем комиссии по высшему образованию, где секретарем был молодой ученый Борис Леонидович Личков.

Вернадский знал его первую книгу, посвященную теории познания; она ему нравилась. Он сказал об этом Личкову. Тот в ответ признался, что давно мечтал познакомиться с Владимиром Ивановичем, о котором слышал еще в начале века от своего дяди, советовавшего ему практиковаться у знаменитого профессора Вернадского.

Они быстро и близко подружились, несмотря на заметную разницу в возрасте (Вернадскому было пятьдесят пять лет, Личкову — тридцать). Дружбу эту они сохранили до конца своих дней.

27 октября 1918 года состоялось первое общее собрание Украинской академии наук. Первым президентом академии избрали В. И. Вернадского.

Организация академии потребовала огромной настойчивости, умения увлечь людей, способности убедить чиновников и добиться необходимых ассигнований, оборудования, помещений. А тут еще — немыслимый хаос времени крушения великой Российской империи, мировой бойни, Гражданской войны.

Германские полки, поблескивая касками-тазиками, маршировали по Крещатику. Вечерами на окраинах Киева грохотали выстрелы. Иногда издали доносилось буханье пушек.

Город переполняли беженцы, дельцы, банкиры, купцы, адвокаты, бывшие сановники и политики, графы и князья, жулики и авантюристы; кавалергарды, кирасиры, гусары и юнкера; артисты, писатели, художники, студенты… И среди всей этой суеты, лихорадочной жажды удовольствий, неверия в завтрашний день, прожигания жизни, полной растерянности, бессмысленного существования в надежде на чудо, на какое-то счастливое событие, — среди всей этой суеты появился научный центр, объединяющий десятки, сотни ученых, оплот научной мысли.

Став президентом Украинской академии, Вернадский всецело перешел на научную — теоретическую и организационную — работу. Он сделал доклад о значении живого вещества в геохимии. Были приняты его предложения о соответствующих экспериментах. Одно направление исследований — определение химического состава живого вещества, второе — геохимическая деятельность некоторых видов.

В конце XIX века английский океанолог Д. Мёррей установил, что в океане распространены диатомовые водоросли, богатые кремнеземом, тогда как в морской воде кремния очень мало. Он предположил, что диатомовые добывают кремний из ила, разлагая каолин.

Во время лабораторных опытов в Париже Вернадский определил структурную формулу каолина и подтвердил данные Ле Шателье о том, что разложение каолина сопровождается выделением тепла. Сопоставив идею Мёррея, свои данные и выводы Ле Шателье, Вернадский предложил гипотезу: диатомовые питаются за счет энергии разложения молекул силикатов.

«Молодой химик В. Н. Наумович, — вспоминал Вернадский, — под моим руководством поставил эти опыты в лаборатории сахарозаводчиков. Он был офицер, и во время одной из тревог был убит. Большая часть опытов погибла, колбы лопнули от мороза, но один из контрольных опытов сохранился и был доведён до конца А. Оглоблиным, очень талантливым энтомологом с химическим уклоном. Мы растили диатомовые на подольском каолине и смогли доказать, что в этом каолине при посеве диатомовых появился свободный гидрат окиси алюминия, которого не было в нём раньше».

(В 1922 году Вернадский сообщил об этих результатах в Парижской академии наук; опыт был повторен в более строгих условиях, но только в 1942 году окончательно подтвердилась правота Вернадского.)

В тылу Белых

Внешнее благополучие гетманства сохранялось в Киеве благодаря немецким войскам. Продавались немецкие газеты, в кофейнях весело беседовали группы немецких офицеров; объехавший весь Крым немецкий генерал восторженно описывал этот прекрасный край в немецкой газете.

И вдруг весть: в Германии — революция, на Украине — крестьянские восстания. В городе появились пропагандисты. Среди немцев началось брожение. Митинги подорвали воинскую дисциплину. По улицам бродили группы солдат, распевающих революционные песни. Среди офицеров началась эпидемия самоубийств.

В одно прекрасное утро из Киева исчезли сразу все немецкие военные, а вместе с ними и гетман (скорое падение Скоропадского!).

Новая власть — директория — просуществовала недолго. В городе то и дело трещала перестрелка, взрывались гранаты. Появлялись какие-то части, то русские, то украинские, и пропадали куда-то.

Ночью на Бибиковском бульваре, где жили Вернадские, раздался страшный взрыв. Потом был грохот, крики и стоны.

Владимир Иванович вышел на улицу — на помощь людям.

Однажды, когда он прохаживался по бульвару, началась стрельба. Защелкали пули, впиваясь в стволы каштанов. Вернадский продолжал прогулку. Он обдумывал тему биосферы.

Работал без устали. Его не могли отвлечь от дела ни стрельба за окном, ни звонкие проезды конницы. И когда в доме, где они жили на четвертом этаже, поднялся страшный шум (это ворвавшиеся бандиты занялись грабежом), он спокойно продолжал писать.

В дверь квартиры забарабанили прикладом.

— Что делать? — спросила испуганная Наталья Егоровна.

— Откройте дверь, — сказал он.

В комнату ворвались вооруженные грабители. Вернадский продолжал писать. Гневно взглянул на непрошеных гостей:

— Не мешайте мне. Я занят.

И они примолкли, потолкались неловко и ушли… Как тут не вспомнить газетные обещания обучить «личному магнетизму»!

В начале февраля 1919 года в Киеве установилась советская власть. Украинской АН передали здание бывшего женского пансиона, а её сотрудники получили материальную поддержку.

Летом Вернадский работал на биологической станции в Староселье, недалеко от Киева, на Днепре, около Десны; здесь был превосходный лес — дуб и сосна — на песчаных дюнах. На станции у него была лаборатория: одна комната, три стола и четыре сотрудника. Они определяли качественный и количественный химический состав живых организмов. Объекты исследований — жуки, червяки, бабочки, лягушки — усыпляли эфиром, а затем сжигали. В золе определяли содержание органики. Золу помещали в баночки и хранили (для тонких химических анализов требовалась аппаратура, которой не было в лаборатории).

В окрестностях Старосельской биостанции большие и малые водоемы богаты железобактериями. Изучением их занимался талантливый биолог Н. Г. Холодный. Он исходил эти места вдоль и поперек, хорошо знал железолюбивых обитателей водоемов.

Однажды к нему подошел Вернадский и посоветовал присмотреться к нитчатым водорослям, пристроившимся на стенках небольшого колодца:

— Обратите внимание на бурый цвет этих водорослей. По-видимому, он вызван окислами железа. Что это, результат жизнедеятельности водорослей? Или работа железобактерий?

Николай Холодный заинтересовался странными водорослями. Стал их изучать в микроскоп. Результаты превзошли все ожидания. Он открыл новый вид железобактерий и убедился, что водоросли и железобактерии могут жить сообща, принося взаимную пользу…

Вернадский сводил воедино выписанные им на карточки сведения о геологической деятельности организмов. И убеждался: нет на земной поверхности более могучего геохимического агента, чем живое вещество. Им создана современная атмосфера, богатая кислородом и обедненная углекислым газом. Оно влияет на химический состав природных вод, почв и морских илов.

Гигантские массы осадочных горных пород в той или иной степени несут на себе влияние деятельности живых организмов.

На земной поверхности не существует раз и навсегда достигнутого равновесия. Бесчисленные детали великой машины природы, особой земной оболочки — биосферы, — за долгие миллионы лет не перестают согласованно работать!

Живое вещество — постоянный нарушитель геохимических равновесий. Оно агрессивно и, по сути своей, не может довольствоваться неизменной обстановкой. Жизнь — это постоянная переработка неорганического вещества. Жизнедеятельность не угасает благодаря способности организмов размножаться…

Он ясно почувствовал, что работа его вскрывает глубокий пласт реальности, прежде остававшийся вне научной мысли. И среди идей и фактов, постепенно приходящих в порядок, не очень отчетливо, но настойчиво ощущается приближение к чему-то, быть может, позволяющему постичь и жизнь Земли, и суть человеческого бытия.

«В этой области вечного и в своей работе, — записывает он в дневник, — я совершенно спокойно переживаю то, что кругом совершается. Я думаю, что сейчас одно из важнейших: воля и твердая опора в своем собственном бытии. С этой точки зрения для меня безразлично мнение окружающих, раз я для себя выяснил необходимость или правильность моего волевого решения».

Красная армия переживала трудные времена. Добровольческая (Белая) армия под руководством Деникина захватила Киев. Началась борьба с украинским национализмом. Был уничтожен памятник Тарасу Шевченко. Стали закрывать украинские школы и запретили издание книг на украинском языке. Судьба Украинской АН висела на волоске. Во многом благодаря усилиям Вернадского это научное учреждение удалось отстоять.

Владимир Иванович надеялся на победу Белой армии: «Она есть та сила, которая становится русской армией, а без русской армии нас растащат по кускам. В связи с этим надо мириться со многим плохим, что с ней связано».

Пожалуй, на него оказала воздействие антибольшевистская пропаганда. Он не учитывал того, что именно белых, сторонников буржуазной демократии, поддерживали западные державы, рассчитывая в случае их победы установить свой протекторат над Россией.

Адмирал Колчак в частном письме признавался, что находится на службе у американцев. Англичане летом 1918 года захватили Мурманск, чуть позже американцы высадились в Архангельске. Французы заняли Одессу и были не прочь организовать под своим патронатом «самостийную Украину». Англичане обосновались в Баку, сделали Батум «вольным городом», основали «независимый» Азербайджан и стали контролировать добычу здесь нефти. Итальянцы и англичане поддержали грузинских националистов…

Именно враги большевиков начали растаскивать Россию по кускам, подобно хищникам, напавшим на обессиленную крупную жертву. (Один из немногих уцелевших Романовых великий князь Александр Михайлович, находившийся в Париже, писал в своих воспоминаниях: «На страже русских интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи, апеллируя к трудящимся всего мира».)

В ноябре 1919 года Вернадский выехал в Ростов, чтобы получить средства на научные работы. Кроме сражающихся Красной и Белой армий, крупных подразделений анархистов батьки Махно и националистов под начальством Петлюры, бандитствовали шайки, нападавшие на поезда, грабившие жителей.

По железной дороге Вернадский с трудом и лишениями добрался до Харькова. Там заседала городская дума. Фактический правитель генерал Май-Маевский пьянствовал. Белые офицеры, а среди них отпрыски древних дворянских родов, сломленные лишениями и ужасами Гражданской войны, дебоширили. Жители города были перепуганы.

Белая армия разлагалась. Как позже признался идеолог Белого движения Шульгин, красные начинали войну как сброд, а стали регулярной армией, белые, напротив, из регулярной армии превратились в сброд. Но Вернадский надеялся на поражение большевиков, о жестокостях которых он наслышался немало былей, а больше небылиц и преувеличений.

В Ростове его принял Деникин. Владимир Иванович записал в дневнике: «Впечатление… хорошее — умного человека с темпераментом». Деникин опасался, что Украинская академия наук будет способствовать усилению украинского национализма и сепаратизма. Тем не менее благодаря стараниям Вернадского деньги на академию отправлены.

Вернадский искренне верил, что Добровольческая армия «становится русской армией», защищающей русскую государственность. А поэтому «надо мириться со многим плохим, что с ней связано». Несколько дней он провел в Ростове; прочел в Донском университете лекцию: «О значении изучения живого вещества с геохимической точки зрения».

Идут кровавые бои, страна на военном положении, голод и разруха, а почтенный профессор читает лекцию на теоретическую тему!

Для него война представлялась злом страшным, но недолгим. Он был убеждён, что человек живет для созидания. Всё, созданное людьми — дома и фабрики, дворцы и храмы, каналы и плотины, — всё, чем жив человек и что позволяет ему жить и мыслить, есть результат мирного труда. И даже во время войны надо уметь жить будущим созиданием.

Вернувшись осенью в Киев, он с огорчением убедился, что там преобладают панические настроения. Почти всё время он вынужден проводить в помещении академии: дома холодно, отопление не работает. Он уезжает в Харьков. С недоумением отмечает: «Кадровое офицерство и Генеральный штаб служат верой и правдой Советам». (Очевидное преувеличение, но почти половина кадровых офицеров царской армии и большинство офицеров и генералов Генштаба действительно были на стороне большевиков, признав их правду.)

Владимира Ивановича гложут сомнения: «Как-то мало верится в государственные черты и творчество деятелей ДА (Добровольческой армии. — Р. Б.). Серые люди из серых. В этом отношении большевики ярче».

В конце 1919 года запись в дневнике: «Моральное падение ДА полное, и едва ли она подымется. Очень ярко проявилось её полное разложение благодаря отсутствию идейного содержания… К ДА так же, как к большевикам, присосалась масса нечисти, и в конце концов они не лучше друг друга; только при ДА легче жить культурным людям. И то не всем — евреям легче жить при большевизме…

Лично и моя судьба неясна. Ехать в Крым? В Одессу? В славянские земли? В Киев, к полякам? Какая странная судьба на распутье…

Я очень подумываю об отъезде. Очень тяжело под большевиками. Хочется на большой простор».

Из Ростова он отбыл через Новороссийск в Крым, где теперь находились его жена, дочь и сын Георгий, профессор Таврического университета.

Пароход «Ксения», на котором плыл Вернадский, переполняли беженцы. В городах царила разруха, поселки были разграблены. Отчаяние, голод, тиф… Владимир Иванович записывает: «Я думаю, интересы и спасение России сейчас в победе большевизма на Западе и в Азии. Необходимо ослабление «союзников»». И еще: «Думаю о теме статьи «Значение славянской научной работы в мировой культуре»».

В Ялте его встретили на пристани дочь и сын. Соединение семьи омрачила его тяжелая болезнь — сыпной тиф. Положение было критическим. Лечивший его врач сам заболел тифом. Врач умер; Вернадский выжил.

Семья переехала в Симферополь. Владимир Иванович поступил на работу в Таврический университет Симферополя, где его избрали ректором.

Крым из последних сил удерживала Белая армия. Началось бегство в Константинополь тех, кто боялся большевиков.

Для Вернадского и его семьи было выделено место на английском пароходе (об этом позаботилось Британское королевское общество, аналог академии наук). Таким было поистине веление судьбы, ибо недавно у Владимира Ивановича были вещие видения о том, что ожидает его на Западе. Об этом следует рассказать подробно.

Видения и провидения Вернадского

В начале 1920 года, когда он находился в тифозном бреду, на грани смерти, у него были видения. Выздоровев, он тотчас взялся за дневник; записи вёл несколько дней:

«Мне хочется записать странное состояние, пережитое мной во время болезни. В мечтах и фантазиях, в мыслях и образах мне интенсивно пришлось коснуться моих глубочайших вопросов жизни и пережить как бы картину моей будущей жизни до смерти… Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далёкого от происходящего. Это было до такой степени интенсивно и ярко, что я совершенно не помню своей болезни и выношу из своего лежания красивые образы и создания мысли, счастливые переживания научного вдохновения…

И сам я не уверен, говоря откровенно, что всё это плод моей больной фантазии, не имеющей реального основания, что в этом переживании нет чего-нибудь вещего, вроде вещих снов, о которых нам, несомненно, говорят исторические документы. Вероятно, есть такие подъёмы человеческого духа, которые достигают того, что необычно в нашей обыденной изодневности. Кто может сказать, что нет известной логической последовательности жизни после известного поступка? И м.б. в случае принятия решения уехать и добиваться Инст[итута] Жив[ого] Вещ[ества], действительно, возможна та моя судьба, которая рисовалась в моих мечтаниях».

В состоянии сна (на бред это мало похоже, ибо слишком логично), возможно, под действием слабого наркотика, он продолжал высказываться по поводу своих научных исследований. Но главное было другое:

«Я перешел к организации исследовательского института живого вещества. В представлениях о том, как я добивался этого, мною строились целые картины свиданий и переживаний, заседаний и споров с знакомыми и выношенными фигурами, подобно тому как это бывает во сне или в тех фантастических рассказах и сказках, которые строишь себе иногда — лично я часто перед и после сна и во время прогулок».

Он проживал виртуально год за годом. Сначала приехал с Наташей в Лондон и получил лабораторию. «После того как мой доклад с изложением главных результатов моего труда о живом веществе встретил горячее сочувствие в Комиссии Королевского Общества. Одновременно с этим я пробивался в Лондоне, обрабатывая научный каталог коллекции силикатов Британского музея…

Я изложил свою теорию и систематику силикатов на английском языке, причем сделал обративший внимание доклад в Английском химическом обществе. Составление каталога силикатов дало мне некоторый заработок и связи».

Его работами заинтересовалась Английская морская биологическая ассоциация, и он стал консультантом морской биологической экспедиции в Плимуте. Были получены интересные результаты. Он выступил с огромным успехом на заседании Британской ассоциации, изложив результаты экспериментов, проведённых в Киеве, Плимуте, Лондоне (о значении металлов в живом веществе).

«Этот доклад, где я указал на необходимость и важность создания Института живого вещества, вызвал интерес и в Америке…. Все это создало известную атмосферу около моей книги, а когда она через несколько месяцев… вышла в свет, она имела огромный успех. И в результате в Америке создали Комитет для организации Института живого вещества и сбора средств.

Издание книги дало и материальную независимость. Она вышла одновременно и на русском языке и была быстро переведена на другие языки. Я стал известностью.

Такова схема первых успехов. В течение болезненных мечтаний на этой почве шли разнообразные более мелкие картины, иногда очень яркие и полные подробностей…»

Данный документ уникален, интересен и чрезвычайно важен. Я привожу малую его часть. Когда его читаешь, возникает ощущение, что это рассказ о реальных событиях. Вот некоторые примеры:

«После выхода книги… я немедленно принялся за написание курса минералогии, который переводила Наташа и в котором я как бы переносил в мировое научное сознание всю ту работу, которую я проделал во время долгих лет московской университетской деятельности. Я подводил итоги своей жизненной работе и, кроме того, считал издание этой книги, которая должна была внести в мировую культуру результаты русской культурной работы, для себя обязательным и с этой точки зрения. Книга, изданная в двух томах, имела тоже большой успех, особенно в Америке, а затем я непрерывно до 80-летнего возраста ее изменял, дополнял и перерабатывал. Одновременно вышло русское оригинальное издание, и она была переведена на другие языки.

В промежуток между изданием двух томов первого издания, я отправился на несколько месяцев в США по приглашению образовавшегося там Комитета для создания Института живого вещества, собравшего большие средства, и прочел ряд лекций с большим успехом, особенно в Балтиморе… Среди американских речей имела успех особенно одна, о ближайших задачах и целях Института живого вещества и необходимости его создания в Америке, вызвавшая приток денежных пожертвований, позволивший довести нужный капитал до нескольких десятков миллионов долларов (до 70!). В конце концов, уже во время этой поездки было выбрано место для создания Института и началась выработка его плана…

Постройка Института шла усиленным темпом. Мы переехали туда, когда все было готово, месяца за два до официального открытия. Я видел каким-то внутренним зрением весь Институт — огромное здание, расположенное недалеко от океана. Кругом дома для научного персонала и служащих среди парка и цветов. Для директора отдельный дом недалеко от Института. В Институте огромная библиотека. Его организацию в общих чертах я продиктовал Наташе. Неясно и спорно было для меня объединение его с геохимическим институтом, необходимость которого неизбежно вытекала по ходу работ Института живого вещества…

Жизнь шла в непрерывной работе. Институт много издавал, и много работ моих тут было помещено. В новых открытиях и среди новых вопросов шла вся моя жизнь, постоянно стремясь вперед. А вопросов и задач все более крупных являлось все больше. В свободное время по окончании работ я читал по философии, общим вопросам и великих поэтов. Почему-то не раз мне представлялось, что углубился в испанскую литературу, как новую, так и старую. Здесь я набрасывал мысли для последнего сомнения «Размышления перед смертью»…

Рисовались и частности прогулок, экскурсий, дружеских разговоров, приезда детей, друзей и т. д. — но мне кажется, это все те поэтические надстройки, которые всегда в такой форме переживания создаются фантазией.

Так шла жизнь почти до конца. Я как будто стал во главе Института, когда мне было 61–63 года, и оставался им до 80–84, когда ушел из него и поселился доживать свою жизнь в особом переданном мне здании с садом, не очень далеко. Здесь я всецело ушел в разработку того сочинения, которое должно было выйти после моей смерти, где я… пытался высказать и свои заветные мысли по поводу пережитого, передуманного и перечитанного, и свои философские и религиозные размышления… Ярко пробегали в моей голове во время болезни некоторые из этих мыслей, которые казались мне очень важными и обычно фиксировались в моем сознании краткими сентенциями и какими-то невыраженными словами… Сейчас я почти ничего из этого не помню, и мне как-то не хочется делать усилий для того, чтобы заставить себя вспоминать…

Умер я между 83–85 годами, почти до конца или до конца работая над «Размышлениями»…

Так закончилась моя жизнь».

Это пишет человек, которому пятьдесят семь лет.

Он задаёт себе вопрос: «Неужели действительно охватившие меня во время болезни состояния позволили почувствовать предсмертное состояние сознательно умирающего человека, когда выступают перед ним основные элементы его земной жизни?»

И добавляет: «Я записываю эти подробности по желанию Ниночки. Но мне кажется, они являются чисто фантастическими построениями, связанными с той формой, в какую вылилась эта странная работа моего сознания. Но может быть и в этой форме есть отблески прозрений в будущее?»

Казалось бы, получен сигнал — то ли из подсознания, то ли свыше. Надо собраться и ехать в Англию, а затем в США. Вот и место на корабле забронировано. Его знают на Западе, а его идеи там найдут отклик. Со временем будет создан институт, о котором он мечтал.

Что его ждет на родине? Победа большевиков (в ней он уже не сомневался). Разруха и голод. Гегемония пролетариата. Подозрительность к интеллигентам. Отсутствие средств на серьезные научные исследования…

Видения были необычайными, не похожими на привычные сны. Он пережил путешествия по разным странам, встречи с учёными, научные доклады и дискуссии, свою организационную и творческую работу. Это было ясновидение, именно ясное видение будущего.

Он подробно, не жалея сил и времени, описал свой вещий сон. Значит, отнёсся к нему серьёзно. Да и как иначе? Подлинное мистическое откровение! Судьба открыла ему будущее.

Полагаю, большинство людей без особых колебаний последовало бы по предопределённому пути. А он не отправился в эмиграцию. Покинул навсегда Россию сын Георгий, обосновался в США и стал историком.

Институт на берегу Атлантического океана остался в мечтах. Владимир Иванович так и не произнёс доклад «О будущности человечества» и не написал «Размышлений перед смертью», хотя и то и другое явилось ему как бы уже свершившимся.

Трудно учёному избавиться от привычных сомнений. Вернадский назвал мечтаниями эти свои сны. Хотя оговорился: такая судьба «возможна».

А его видения были отчасти вещими.

«Умер я между 83–85 годами». Да, он умер в таком возрасте.

Это документально зафиксированное свидетельство о собственной кончине — мистика! Ведь сделано оно за четверть века до события.

До конца своих дней Вернадский действительно работал над «Размышлениями…», хотя и не «…перед смертью», а «… натуралиста», и над воспоминаниями «Пережитое и передуманное». И тут всё сбылось.

Не менее точными оказались его пророчества, относящиеся к научным достижениям. В полузабытьи во время болезни он вдруг ощутил свою интеллектуальную мощь. До этого, даже уже став профессором и получив международное признание, он всё ещё сомневался в своих творческих возможностях. А тут:

«Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое призвание, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь — как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа.

Сейчас я сознаю, что это учение может оказать такое же влияние, как книга Дарвина, и в таком случае я, нисколько не меняясь в своей сущности, попадаю в первые ряды мировых учёных. Как всё случайно и условно. Любопытно, что осознание, что в своей работе над живым веществом я создал новое учение, и что оно представляет другую сторону — другой аспект — эволюционного учения, стало мне ясным только после болезни, теперь.

Так почва подготовлена была у меня для признания пророческого, вещего значения тех переживаний. Но вместе с тем старый скепсис остался».

Да, он создал такое учение — не менее значительное, чем эволюционная теория Дарвина. Оно не оказало серьезного воздействия на общественное сознание потому, что XX веку суждено было стать эпохой не науки, а техники. Немногие мыслители смогли оценить глубину научных прозрений Вернадского.

Скажем, прославленная теория относительности Эйнштейна (специальная и общая) была быстро принята и понята (в её формальном выражении) специалистами. Шумиха вокруг неё объясняется рвением журналистов и занятной парадоксальностью некоторых её следствий.

Учение Вернадского о биосфере поначалу оценили его ученик, геохимик и мыслитель Александр Ферсман, географ и биолог Лев Берг, а в философском аспекте — французские философы и ученые Эдуард Ле Руа и Тейяр де Шарден.

Только спустя три десятилетия после создания учения о биосфере оно получило широкое признание. К этому времени имя его творца основательно забылось. Экологический бум последних десятилетий быстро принял социально-политические формы.

Предвидение Вернадским своих творческих достижений сбылось. Логично объяснить это тем, что он выработал, отчасти подсознательно, установку на такие свершения. И она, как бывает во сне, приобрела форму ярких образов.

…Владимир Иванович имел склонность к мистическому самоуглублению. Вот его признание (из письма жене в 1886 году): «Я любил всегда чудесное, фантастическое; меня поражали образы «Ветхого Завета», и я теперь ещё помню то наслаждение, с каким я читал историю Саула, Самуила, Авессалома и Давида… Эти образы вызывали у меня бесконечный ряд вопросов; и я верил существованию рая и задумывался, где он находится… Я создал себе какую-то религию, полную образов, то страшных, то нежных, но которые жили везде и всюду».

Изжил ли он со временем эти детские фантазии? Вряд ли до конца. Однако рано понял, что такое мировосприятие противостоит научному творчеству. «Мы говорим в науке, — писал он, — о строгой логике фактов, о точности научного знания, о проверке всякого научного положения опытным или наблюдательным путём, о научном констатировании факта или явления, об определении ошибки».

Судя по всему, он решил остаться на Родине не спонтанно, «по зову сердца» (Россия стала иной), а обдуманно. Он не был уверен, что на Западе ему предложат лабораторию, тем более институт. Читать лекции на английском языке он не готов (это не то, что читать). В России он академик, многие его друзья и ученики сотрудничают с большевиками. Антисоветских высказываний у него нет.

У него огромные планы. Он продолжает работу над рукописью «Живого вещества». Участвует в изучении биологии и геохимии Азовского моря. Увлекла его мысль об автотрофности человечества: возможности перейти на питание неорганическими веществами, синтезируемыми производственным образом. Автотрофны растения. Значит, в принципе и человек мог бы жить, не вредя живому веществу планеты.

«Надо идти смело в новую область, — записывает он, — не боясь того, что уже в мои годы кажется это поздним. Жизнь — миг, и я, живя мыслью, странным образом живу чем-то вечным… Некоторые мысли о смерти в новой постановке не решаюсь высказывать и логически выявлять для себя. Есть какое-то особое состояние духа, когда охвачен невысказанной в логических формах идеей».

Ему представляется, что именно теперь он подошел к такому рубежу своей жизни, когда можно сказать человечеству нечто новое. Создание учения о живом веществе и биосфере — его предназначение.

«Я понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью писал свой «Опыт». Перед ним становилась та же мысль, как передо мной: если я не напишу сейчас своих мыслей о живом веществе, эта идея не скоро еще возродится, а в такой форме, может быть, никогда. Неужели я ошибаюсь в оценке их значения и их новизны в истории человеческой мысли? Я так сильно чувствую слабость человеческой и своей мысли, что элемента гордости у меня совсем нет».

Он уверен: учение о жизни на планете и о человеке не только научно интересно. Оно затрагивает суть бытия человечества и может произвести решительный поворот в самопознании людей как особой планетной и космической силы.

Его труды необходимы не только науке, человечеству, но и родине. Наука становится показателем духовного развития народа, достижений страны. Создание нового учения, которое признает весь мир, станет, по его словам, триумфом «русской культуры в эпоху унижения России».

…Бушевала братоубийственная Гражданская война. Казалось, всю гигантскую империю сотрясают из края в край предсмертные конвульсии. Но именно теперь в ней рождалось научное учение, которому суждено в будущем занять в науке такое же почетное место, как периодическая система Д. И. Менделеева, теория условных рефлексов И. П. Павлова, учение П. А. Кропоткина о ледниковой эпохе.

Крутые повороты судьбы

Белогвардейцев выбили из Крыма. Советская власть наводила порядок, выявляя скрывающихся белых и тех, кто их поддерживает, кто готов вести тайную борьбу против большевиков.

В Симферополь пришло телеграфное распоряжение наркома здравоохранения Семашко: Вернадского и нескольких других преподавателей Таврического университета вместе с семьями срочно отправить санитарным поездом под охраной в Москву.

Приказ был выполнен. Семью Вернадских сопровождал чекист Табачников. Никто не знал, что их ожидает. Владимир Иванович не прекращал работу. В поезде он прочел раненым, врачам и пассажирам лекцию: «О рудных богатствах России».

Поезд приближался к Москве. В вагон зашел Табачников. Он был взволнован. Попросил Нину Владимировну Вернадскую выйти в тамбур и стал извиняться за то, что вез ее отца под арестом. Оказывается, он получил известие о том, что Вернадского охраняют как ценного для Советской страны научного работника.

Неприятное недоразумение произошло в Петрограде. Едва только они после долгого перерыва вновь поселились в своей квартире, за Владимиром Ивановичем пришел конвой. Кто-то из жильцов (возможно, имея виды на эту квартиру) сообщил в ЧК, что в Петербург нелегально прибыл враг советской власти, член Временного правительства некто Вернадский. Надлежало в этом разобраться.

Могло произойти непоправимое. Врагов советской власти в Петрограде было предостаточно, расправлялись с ними круто.

Наталья Егоровна сообщила о случившемся С. Ф. Ольденбургу, занимавшему пост непременного секретаря Академии наук.

Тот срочно связался с Н. М. Федоровским, минералогом, учеником Вернадского, членом Всероссийского Центрального исполнительного комитета. Он срочно направил наркому Луначарскому докладную записку:

«Вчера арестован в Петрограде академик Вернадский В. П., подготовлявший к печати свои научные труды, имеющие мировое значение.

Академик Вернадский один из самых благороднейших людей нашей эпохи, один из последних гуманистов, уже преклонного возраста и слабого здоровья.

Прошу Вас, народный комиссар, принять энергичнейшие меры к его немедленному освобождению, так как арест такого крупного ученого может иметь последствия как лично для него, так и для РСФСР, ибо Вернадский широко известен всем научным кругам мира именно как человек, не способный к политическому интриганству».

Меры были приняты. Вернадского освободили из-под ареста.

В Петрограде он создал метеоритный отдел при Академии наук. Прочёл в Доме литераторов доклад: «Начало и вечность жизни».

… Сырой холодный май 1921 года в Петрограде. Время голодное. Бандитизм. Идёт Гражданская война. Слухи о скором крушении новой власти. Страшные пророчества о конце Мира, о новых антихристах, о гибели цивилизации.

И — просторный зал Дома литераторов, заполненный отчасти публикой «из бывших»: бывших профессоров и священников, бывших модных поэтов и художников. Но были отчасти люди «из будущих» — ученых, инженеров, писателей, общественных деятелей.

Худой, подтянутый, белобородый профессор в грубых солдатских ботинках говорит:

— Было ли когда-нибудь и где-нибудь начало жизни и живого, или жизнь и живое такие же вечные основы космоса, какими являются материя и энергия? Характерна ли жизнь и живое только для одной Земли, или это есть общее проявление космоса? Или же в готовом виде проникла в нее извне с других небесных светил?

Загадки эти относятся в разряд вечных, волнующих человечество веками, тысячелетиями.

Была ли когда-нибудь Вселенная безжизненной? Или в космосе вечно существует жизнь — такое же обязательное качество мира, как межзвездная пыль, туманности, звезды, планеты, космический вакуум? И мы — крохотная часть земной жизни, недолговечная клеточка живого вещества Земли, — не связаны ли мы глубоким родством с одухотворенной жизнью материей, с обязательной вечной частью космоса? Или мы всего лишь случайное эфемерное объединение атомов и молекул, распадающееся бесследно в безжизненном космосе?

Вот вопросы, поставленные Вернадским перед пестрой аудиторией, собравшейся в Доме литераторов: студентами и преподавателями, медиками и биологами, философами и геологами, глубокими мыслителями и неистребимыми во веки веков обывателями, обеспокоенными возможностью умереть («Полвека жрали, и в награду — вечность?!» — так гневно срезал их Б. Пастернак). Возможно, именно эта последняя категория слушателей наименее всех удовлетворилась докладом.

Вечна ли жизнь? Да или нет?

Вернадский подчеркнул: наука не имеет фактов, указывающих на существование в прошлом геологических эпох, лишенных следов жизни.

«Живое происходило всегда из живого. Современные организмы непрерывно связаны с организмами прошлыми. Живое вещество XX века составляет единое во времени явление с живым веществом — организмами, морфологически нам неизвестными, архейской эры».

Значит, жизнь вечна? Нет, такого категорического ответа Вернадский не дает. Жизнь геологически вечна — так он считает, опираясь на науку. Но Земля существовала и до начала геологического летосчисления, в космические периоды времени, о которых не сохранилось достоверных сведений. Тут расстилается необъятная область догадок, предположений, гипотез.

Быть может, когда-то не было жизни, но в те догеологические времена и космос был иным. В космосе, который мы наблюдаем, нет никаких очевидных следов самозарождения жизни. По-видимому, существует принципиальное отличие живого от неживого. И это отличие, не понятое нами до конца. Методы физики и химии, безусловно, помогают познать сущность жизни. Но вряд ли все ее особенности можно свести к физическим и химическим процессам.

«Идеи вечности и безначальности жизни, тесно связанные с ее организованностью, есть то течение научной мысли, последовательное проявление которого открывает перед научным творчеством широчайшие горизонты».

Надо отдать должное проницательности ученого, подхватившего идею С. П. Костычева. До сих пор не появилось ни одного факта, противоречащего доводам Вернадского, ни одной убедительной научной идеи, опровергающей его выводы.

Особая степень организованности характерна для всего живого. Физико-химические методы познания жизни достигли к нашим дням головокружительных успехов; мы увидели спирали органических молекул, расшифрован генетический код человека. Но так и не достигли цели попытки искусственного синтеза живого вещества.

Доклад Вернадского о начале и вечности жизни был, в сущности, лишь одной из глав его рукописи «Живое вещество», начатой в 1916 году. Работая над ней, он не прерывал других исследований, в частности по геохимии моря. В 1919 году вышла его статья «О задачах геохимического изучения Азовского моря». Она намечала — через годы войны и разрухи — научные и практические мероприятия, направленные на познание и рациональное использование морей.

Глубокое изучение геохимии моря помогло ему в создании учения о биосфере. Эту глобальную оболочку кратко и ёмко охарактеризовал английский океанолог XIX века Дж. Мёррей:

«В настоящее время естествоиспытатели обозначают термином «биосфера» тот покров из живого вещества, который одевает земной шар всюду, где соприкасаются и смешиваются между собой атмосфера, гидросфера и литосфера. На суше живые существа не поднимаются над ее поверхностью слишком высоко и не проникают очень глубоко внутрь ее. В океане дело обстоит иначе. Жизнь существует всюду, во всей массе океанических вод — от экватора до полюсов и от поверхности до самого дна».

Мировой океан — среда жизни, соединяющая воедино и организмы, и продукты их жизнедеятельности, и морскую воду. Океан целиком входит в биосферу. А на суше среда, охваченная жизнью, — это не только земная поверхность, но и тропосфера, и верхняя часть земной коры, где имеется в достатке подземная вода и подземная атмосфера.

У Мёррея такое понимание биосферы только наметилось. Для Вернадского оно стало исходной точкой, началом учения: живое вещество и среда жизни составляют единое целое. Это и есть биосфера.

В статье, посвященной Азовскому морю, Вернадский не упомянул термина «биосфера». Но уже работа — «О никеле и кобальте в биосфере» (1922) — с глобальным прицелом. Так он перешёл от геохимического анализа организмов к познанию среды жизни, включающей живое вещество и неживое (косное), находящиеся в органичном взаимодействии.

Он вступил в область неведомого; работал с полным напряжением сил: в нетопленых (нет дров) домах, на переполненном беженцами пароходе, во время обстрелов, находясь под арестом, недоедая, болея. Но при всём своём индивидуализме и причастности к «научной элите» считал своим долгом работать для Родины. Отправился вместе с дочерью в Мурманск, на биологическую станцию — изучать биогеохимию моря, взаимосвязь биологической продуктивности со свойствами морской воды.

По его мнению, надо организовать геохимическое и биологическое изучение моря на новой основе, создавать гидробиологические станции. Прежде он об этом не задумывался. А было бы так важно перенять зарубежный опыт, приобрести современное оборудование.

Из Мурманска пишет жене: «Сейчас много думаю о загранице, но не знаю, насколько это удастся устроить; а между тем для научной работы это было бы необходимо. Но меня смущает голод; уезжать при этих условиях неприятно».

Ему неловко покидать родину, ибо это можно расценить как бегство от лишений в поисках «сытой жизни». На организацию отечественной науки он продолжает отдавать много времени, которое так ему дорого и которого, как он полагает, у него остается в запасе немного. Участвует в работе КЕПС (Комиссии по изучению производительных сил России), организует Радиевый институт. Его назначают директором института.

В конце года Академия наук получила письмо из Франции от ректора Сорбонны с извещением, что академик В. И. Вернадский избран профессором Парижского университета и приглашается в Париж для чтения курса лекций.

(Это было не только актом признания его научных достижений, но и результатом хлопот некоторых его парижских друзей и знакомых, которые надеялись таким путём «вызволить» его из Советской России.)

Решение было принято не сразу. Владимир Иванович убеждал, что он сможет одновременно «в качестве директора» наладить связи с чехословацким радиевым заводом. Он дал честное слово, что вернётся. Ему выписали заграничную командировку. Вместе с женой и дочерью он выехал во Францию летом 1922 года.

По пути сделали остановку в Чехословакии. В пражском Карловом университете Вернадский сделал доклад «Химический состав живого вещества», предпослав ему небольшое вступление, не относящееся к теме. Он говорил: славянские народы переживают расцвет. И продолжал:

«В тесном единении всех славянских ученых — в их более влиятельном положении в жизни — лежит будущее всех славянских народов, ибо реальная сила человечества — есть научное творчество. Оно в основе всего, перерабатывает всю жизнь человечества, вводит его в новое будущее. Оно — единственная защита от упадка и вырождения.

И оно исключительно ценно в наш век, ибо неизбежно ведет к единению человечества, так как только в науке мы имеем такое проявление человеческого духа, которое обязательно и непреложно в единой форме своего проявления для всякого человека, тогда как другие духовные создания человеческого гения — религия, искусство или философия — неизбежно многоразличны, как многоразличны проявления человеческих или народных индивидуальностей. И в то же время эта единая научная творческая работа человечества, выливающаяся в единой форме, глубочайшим образом связана с тайниками национальной народной жизни его народов…

Эта единая научная творческая работа человечества, выливающаяся в единой форме, глубочайшим образом связана с тайниками национальной народной жизни его народов. Поэтому я так высоко ценю духовное научное общение славянских ученых. Мы все должны чувствовать всю славянскую научную творческую работу как единую, как свою родную, какой бы из отраслей нашего великого племени она ни создавалась».

В Праге осталась дочь Нина, поступив на медицинский факультет (она его окончила, став психиатром, и вышла замуж за археолога Н. П. Толля).

…В декабре 1922 года в Париже появились афиши, сообщавшие о предстоящих лекциях по геохимии профессора В. Вернадского.

Немногие из парижан заинтересовались какой-то новой и, по-видимому, скучной наукой. Чрезвычайно модной была другая тема: теория относительности ставшего необычайно знаменитым Альберта Эйнштейна. О ней рассуждали, спорили, беседовали все подряд, даже те, которым простейшие разделы физики представлялись сущей абракадаброй.

Лекции Вернадского в Сорбонне посещали преимущественно специалисты-естественники и студенты. А вот на доклады, посвященные теории относительности, приходили самые разнообразные слушатели. Явление небывалое: физическая теория, выведенная с помощью аппарата высшей математики, обрела широчайшую популярность. Факт знаменательный. Авторитет науки достиг исключительной высоты.

Но ведь научных открытий много, да и сам Эйнштейн открыл фотоны, мельчайшие порции световой энергии (именно за открытие фотоэффекта он получил Нобелевскую премию). А наиболее знаменита теория относительности. Почему?

Пожалуй, сказывается жажда сенсаций, чего-то загадочного и ошеломляющего, переворачивающего привычные представления. Славу обретают научные теории, перестраивающие мировоззрение людей. Даже не обязательно, чтобы теория была понятной. Напротив, непонятица внушает ещё большее почтение!

В этом отношении геохимия традиционна. Это наука описательная, оперирующая тысячами сведений. Ее обобщения — результат обработки и классификации фактов. Неожиданность и глубину геохимической идеи может осознать лишь специалист, хорошо знающий предмет.

Лекции Вернадского прошли в Сорбонне без особых сенсаций. Его манера изложения была простой и деловой. Немногие в то время могли оценить по достоинству плодотворность его идей. Они до сих пор слабо освоены новыми поколениями, хотя каждому необходимо осмыслить свое положение в Мире и биосфере, свое отношение к природе Земли, от которой зависит судьба человечества.

Приступая к парижским лекциям по геохимии, Вернадский заново продумал и привел в порядок огромный фактический материал. Он излагал основы цельного и оригинального мировоззрения, значительно более глубокого и важного для людей, чем мировоззрение, основанное на ошеломляющих достижениях физики.

Вернадский открывал слушателям мир изменчивой, бесконечно сложной природы. Не отдельных ее частей, не полуабстрактных тел физики, идеальных фигур математики, а живой природы в её земных проявлениях.

Он говорил о химическом строении Земли, о круговоротах химических элементов — атомных вихрях геосфер, о геологической истории отдельных веществ, о значении воды, коллоидных частиц, живого вещества и человечества — великих планетных сил, приводящих в движение огромные массы материи с помощью солнечной лучистой энергии.

В первом издании этих лекций на русском языке («Очерки геохимии», 1927 год; французское издание вышло тремя годами раньше) Вернадский особо отметил значение геохимии: «Знание ее достижений необходимо для химика, минералога, биолога, геолога, географа. Её искания сталкиваются с областью, охваченной физикой, и подходят к самым общим проблемам естествознания. С ними неизбежно должна считаться философская мысль. Её положения играют все большую и большую роль и начинают входить в область земледелия и лечения».

Он уже в общих чертах создал учение о живом веществе и биосфере. (Дневниковая запись 1925 года: «Я думаю, что это одно из завершений моей жизненной работы — не знаю, будет ли оно понято современниками».)

Но это было только началом новых творческих поисков и открытий.

Для него каждое достижение — словно сделанный альпинистом шаг вверх к вершине. Даже небольшой подъём открывает порой новые обширные горизонты. Альпинисту, идущему на штурм, недосуг разглядывать горизонты, наслаждаться открывающимися картинами и постигать их суть. Вернадский для того и стремил свою мысль к новым высотам, чтобы больше видеть, понимать.

Неожиданны его — геохимика — переходы от вычисленных показателей скорости размножения различных видов к вопросам социологии и теории эволюции. Он пишет, что мальтузианцы, предрекающие массовую гибель людей в результате перенаселения, не учитывают ускоренного развития техники, промышленности, производства материальных благ. По поводу борьбы за существование: она вряд ли имеет значение как фактор эволюции (в начале века П. А. Кропоткин счел основным фактором эволюции взаимопомощь).

Не станем вдаваться в подробности, по сути, этих высказываний. Тут много спорного и запутанного. Выделим сам факт сопоставлений идей, относящихся к разным наукам. Он стремился к синтезу знаний о земной природе, сущности жизни, познании.

Искушение эмиграцией

Одна из глав «Очерков геохимии» — «Геохимическая деятельность человечества». Вот что говорил на лекциях в Сорбонне Вернадский:

«В нашу геологическую эпоху — психозойную эру, эру Разума — появляется новый геохимический фактор капитальной важности. В течение последних тысяч лет геохимическое воздействие человечества, захватившего посредством земледелия живое вещество, стало необыкновенно интенсивным и разнообразным.

Мы видим удивительную быстроту роста геохимической работы человечества. Мы видим все более яркое влияние сознания и коллективного разума человека на геохимические процессы. Раньше организмы влияли на историю только тех атомов, которые были нужны для их роста, размножения, питания, дыхания. Человек расширил этот круг, влияя на элементы, нужные для техники и для создания цивилизованных форм жизни. Человек действует здесь не как Homo sapiens (человек разумный), а как Homo faber (человек творящий).

И он распространяет свое влияние на все химические элементы. Он изменяет геохимическую историю всех металлов, он образует новые соединения, воспроизводит их в количествах того же порядка, какой создался для минералов, продуктов природных реакций. Это факт исключительной важности в истории всех химических элементов. Мы видим в первый раз в истории нашей планеты образование новых соединений, невероятное изменение земного лика.

С геохимической точки зрения все эти продукты — массы свободных металлов, таких как железо, медь, олово или цинк, массы угольной кислоты, произведенной обжиганием извести или сгоранием каменных углей, огромные количества серного ангидрида или сероводородов, образовавшихся во время химических и металлургических процессов, и все увеличивающееся количество других технических продуктов — не отличаются от минералов. Они изменяют вечный бег геохимических циклов…

Где остановится этот новый геологический процесс? И остановится ли он?.. Изучение геохимии доказывает важность этого процесса и его глубочайшую связь со всем химическим механизмом земной коры. Он находится еще в состоянии эволюции, конечный результат которой от нас еще скрыт…

Человек всюду увеличивает количество атомов, выходящих из старинных циклов — геохимических «вечных циклов». Он усугубляет нарушение этих процессов, вводит туда новые, расстраивает старые. С человеком, несомненно, появилась новая огромная геологическая сила на поверхности нашей планеты».

На этих лекциях присутствовали французские ученые, друзья: математик и философ Ле Руа и палеонтолог, в юности вступивший в иезуитский орден «Общество Иисуса», Тейяр де Шарден.

По роду своих научных занятий они не имели отношения к геохимии. Но — недаром Вернадский утверждал всеобщую значимость геохимических идей! — услышав учение о биосфере, где активно проявляется сила жизни и разума, они по-новому осознали единство человечества на планете.

Ход их рассуждений был примерно такой. Биосферу перестраивает человек разумный. Значит, она превращается в прежде небывалую сферу… Для нее следовало бы найти соответствующее название. Какое? Интеллект — интеллектосфера… нет, не подойдет. Сапиенсфера?

Они подбирали слова на родном языке, на латыни. Решили, что самое лучшее и благозвучное — ноосфера, от греческого «ноос» — «разум».

Итак, живое вещество созидает биосферу, а разумные существа — ноосферу!

Лекции Вернадского и беседы с Тейяром де Шарденом, знатоком древней истории рода человеческого, вдохновили Ле Руа на создание двух крупных работ, изданных в 1928 и 1929 годах. Он описал эволюцию человека, этапы формирования человечества и создание на Земле ноосферы. Вернадский стал использовать термин «ноосфера» в своих трудах.

Тем временем Владимира Ивановича пригласил к себе профессор Жантиль — географ и геолог, неплохо знакомый с его работами, опубликованными во Франции. В разговоре Жантиль поинтересовался, каким видит Вернадский своё будущее, и предложил ему остаться профессором Парижского университета, не возвращаться на родину.

Предложение не было неожиданным. По приезде он получил премию Французской академии (4000 франков). Эмигранты приветствовали его приезд, полагая, что он не вернётся в «Совдепию». Наталья Егоровна склонялась к тому же, но не решалась настаивать.

Владимир Иванович решительно заявил, что не собирается становиться эмигрантом, ибо за него поручились достойные люди, а он дал честное слово, что вернётся. И всё-таки, судя по некоторым признакам, у него оставались сомнения в правильности такого решения. Ведь он создаёт учение для науки, для всего человечества! На этом фоне теряется Россия, пребывающая в разрухе. Против неё — мощные, богатые, научно и технически высокоразвитые буржуазные державы Западной Европы и Северной Америки! Она вот-вот рухнет, и вновь начнется в ней хаос и разброд…

Так думали враги советской власти — вне и внутри России. Возможно, такие мысли проскальзывали и у Вернадского. Трудно сказать, какое бы решение он принял в том случае, если бы на Западе ему предложили возглавить хорошо оборудованную лабораторию для изучения живого вещества.

Давно оставившая Россию престарелая A.B. Гольштейн, старая знакомая Вернадских, в письмах к его сыну рассказывала о своих беседах с Натальей Егоровной, которая «как бы надеется на чудо, на провал Антихристова отродья» и хотела бы остаться, но говорить об этом с мужем не собирается.

Для Владимира Ивановича было очевидно, что его хотят оставить на Западе из политических соображений, а вовсе не научных. Это стало бы ещё одной агиткой в антисоветской пропаганде, только и всего. Та же A.B. Гольштейн в письме к его дочери Нине в 1932 году так отозвалась о встрече с Вернадским в Париже, где он побывал в очередной командировке:

«Свиданье наше для меня было плохое: он говорил много о своей науке, в кот. я ничего не понимаю и кот. меня абсолютно не интересует, так что я почти не слушала. Про себя мне ему говорить нечего — его не может интересовать моя духовная жизнь, вся сосредоточенная на горечи мыслей о России и на кровной ненависти, непримиримой, животной, к тем убийцам этой России, которым он служит».

Было ей в ту пору восемьдесят два года, в Париже она жила уже пятьдесят шесть лет. Она была абсолютно чужда русскому народу, знала о событиях в России понаслышке, но какую зверскую ненависть к советской власти внушила ей западная и эмигрантская пропаганда!

Вернадский успел убедиться, что большевики прекрасно понимают важность научных исследований, на которые тратят немалые средства. А во Франции, как он писал Ферсману, «в научной области по вине учёных и вопреки возможностям очень трудные условия работы, так как стеснены в средствах библиотеки и плоха оплата научного труда». В конце апреля 1923 года, задерживаясь в Париже, он пишет Ферсману:

«Я очень сознаю, что мне надо бы скорее вернуться. Но, несмотря на всё моё сознание, я, наоборот, хочу здесь подольше остаться и буду просить продления командировки». В начале мая 1924 года: «Я очень хочу закончить работу моей жизни, и сейчас есть все шансы получить здесь необходимую сумму для научной работы над живым веществом. На год я буду обеспечен».

Помимо чтения лекций, Вернадский работал в химической лаборатории Лакруа, а также в Радиевом институте у Склодовской-Кюри (дважды лауреата Нобелевской премии). Анализируя образец уранового минерала кюрита из Конго, пришел к выводу, что в нем содержится какой-то новый изотоп или даже химический элемент. Он надеялся открыть новый химический элемент. Требовались дополнительные образцы, но получить их не удалось. Исследование осталось незаконченным.

Закончился срок его командировки. Однако ему было необходимо задержаться в Париже: выполнить исследования и написать отчет, «отрабатывая» средства, полученные из фонда Розенталя. Появилась счастливая возможность, отстраняясь от множества посторонних научных и организационных дел, отдать все силы познанию живого вещества и биосферы. Надо успеть сделать как можно больше.

Трудно восстановить все его достижения за эти месяцы интенсивной работы. Одна часть продуманного обрабатывалась незамедлительно, принимая форму научных трудов («Автотрофность человечества», «Биосфера», несколько статей). Другая часть оставалась в виде разрозненных записей, заметок, продуманных тем и запланированных исследований.

Были и не осознанные ясно идеи, ассоциации, сведения, ставшие питательной средой для будущих открытий. Такие движения мысли подобны мощным подводным течениям в океане, на поверхности которого явно ощущаются только их слабые следы.

Возможно, он поступал невольно (бессознательно) так, чтобы остаться на Западе, и поэтому затягивал пребывание в Париже. Об этом написал ему Ферсман. В ответ Вернадский возмутился:

«Я считаю Ваши соображения о мотивах моей деятельности фантастическими… Так как вы думаете, что в моих решениях действует «бессознательный самообман», то, очевидно, мне, привыкшему всегда действовать сознательно и руководствоваться в жизни нравственными основами, очень трудно Вас понять…

Я теперь учитываю возможность, что попаду на положение эмигранта или близкое. Очевидно, я вынужден думать, как мне быть в 1925 г., когда кончится дотация, которую я получил и начну в этом отношении хлопоты…

Во всяком случае, прекращение моей связи с Россией и Академией исходит не от меня».

Владимир Иванович верно отметил, что всегда действовал сознательно и на основах нравственных. Но сам же в молодые годы писал о силе эмоций. А они-то и определяют подсознательные установки. Он верил в то, что стоит на пути к великому открытию, и стремился достичь желанной цели.

Разве не был дан ему сигнал из подсознания, когда он видел свой вещий сон о том, как устроится на Западе? Значит, уже тогда была у него такая установка. Он обдумывал это решение, а из глубин бессознательного всплыли образы будущего.

Находясь в Париже, он не позволял себе даже мысли о том, чтобы остаться здесь, нарушив свои обязательства и честное слово, подведя тех, кто за него поручился, бросив на произвол судьбы сотрудников и учеников, истратив валюту, которой его снабжала академия. Этого он не мог допустить ни при каких обстоятельствах… Кроме одного: если его исключат из академии, заклеймив как эмигранта. В таком случае он был бы вынужден остаться на Западе.

Такой вариант вполне могло ему подсказывать подсознание. Этого он не мог принять рассудком, допустить, ибо тогда в собственных глазах выглядел бы подлецом. Но бессознательные установки рассудку не подчиняются и не осознаются, хотя исподволь наталкивают на определённые поступки.

Его понять можно. Во время его пребывания в Париже произошли в России большие перемены, грозящие новыми переворотами и смутой. 21 января 1924 года умер В. И. Ленин. Белоэмигрантская газета «Руль» в середине февраля поместила статью «Тухачевский и советская власть», давая понять, что этот «Красный Бонапарт» готов поддержать Троцкого в борьбе за власть или даже самому стать новым диктатором.

Как вспоминал один из «невозвращенцев» Г. Беседовский, в начале 1924 года «Москва переживала критические минуты. В течение двух недель мы все ждали переворота». Такой вариант категорически не устраивал Вернадского. Ситуация несколько стабилизировалась после победы блока Сталина и Молотова.

В газете «Правда» вышла заметка о том, что Академия наук получила из Парижа от академика Вернадского доклад о его работе в лаборатории Кюри по изучению радиевых руд. Этим исследованиям «придаётся большое значение», так как до сих пор французское правительство не допускало к ним иностранцев. «В Париже академик Вернадский, по предложению французской Академии наук, издаёт свой капитальный труд по геохимии».

Вряд ли можно сомневаться, что таким образом Владимиру Ивановичу дали понять, что в Советской России его высоко ценят и ждут. Автором или инициатором заметки был, по-видимому, А. Е. Ферсман.

Между прочим, упомянутая выше A.B. Гольштейн писала, основываясь на своей «животной ненависти» к большевикам: «Думаю, что Ферсману его (Вернадского. — Р. Б.) приезд очень будет неприятен, и он будет интриговать вовсю». В действительности всё было наоборот, что доказывает, в частности, переписка двоих замечательных учёных.

Несмотря на благожелательный сигнал из России, Вернадский затягивал отъезд. И произошло то, чего следовало ожидать: осенью 1925 года от Академии наук ему пришло требование немедленно возвратиться в Петроград. Владимир Иванович сослался на объективные обстоятельства и просил продлить командировку хотя бы без оплаты. Обещал вернуться, выполнив свои обязательства перед фондом Розенталя. Ответная телеграмма уведомляла: если он не приедет немедленно, то будет исключен из числа академиков.

Угроза возмутила Вернадского — не испугала. (Если верна гипотеза подсознательной установки, то такая реакция естественна.) Он ответил, что дорожит честью состоять в академии, но все-таки не может вернуться, не сдав научного отчета организации, финансировавшей его работу, — это вопрос чести русского ученого.

Вскоре пришло письмо, извещающее, что он исключается из числа академиков. Видно, кому-то не только на Западе, но и в Советской России не хотелось его возвращения на родину. Прошёл слух, что Вернадский остался в эмиграции.

Получив из Праги официальное приглашение прочесть в 1926 году курс лекций по геохимии, Вернадский уже не сомневался, что теперь суждено ему жить и работать в Чехословакии. Тем более что там обосновалась дочь Нина с мужем.

А может быть, таково веление судьбы и начинают осуществляться пророческие видения? Он стал признанным специалистом. Из Чехословакии нетрудно перебраться во Францию, в Англию или США…

Вышло иначе. Пришла телеграмма из Ленинграда: академику В. И. Вернадскому продлили командировку и предложили занять одну из десяти новых кафедр Академии наук. Вопреки мнению A.B. Гольштейн, именно Ферсман постарался сделать так, чтобы Вернадский вернулся в Россию.

Русский советский учёный

В начале марта 1926 года Владимир Иванович с Натальей Егоровной вернулись на родину. Он вновь возглавил КЕПС, на него обрушилась масса организационных забот. И в Париже, и в Чехословакии, и в России он с юношеским пылом предавался научному творчеству и продолжал работать над своими книгами по геохимии, истории минералов, биосфере.

В сентябре 1926 года он приехал в Киев на Второй Всесоюзный геологический съезд. Участвовал в заседаниях Украинской академии наук. Встречался с учеными.

Впервые к нему обращались за советами и пояснениями биологи. Оказывается, его идеи получают признание и входят не только в геологические, но и в биологические науки. Молодые биологи Ярилов, Зенкевич, Северцев пропагандируют его идеи, развивают их. Зенкевича привлекает изучение динамики живого вещества, перемещения и участия его в круговоротах химических элементов. Северцев предполагает организовать работы по методу Вернадского в государственных заповедниках.

За два следующих года ему так и не удалось вырваться в экспедиции. Масса организационных работ: руководство КЕПС, Радиевым институтом, Биогеохимической лабораторией, Комиссией по истории знаний; подготовка к съезду по изучению производительных сил страны и к Московскому международному почвенному конгрессу; посещение научных институтов и лабораторий в Осло, Берлине, Мюнхене, Страсбурге, Париже; чтение лекций в Германии, Чехословакии, Франции, Голландии, встречи с учеными, работа в музеях и библиотеках…

Говорят: командировки — это туризм за счёт государства. Для многих это действительно так. О такого рода туризме мечтает немало тех, кто поступает на геологические и географические факультеты.

О том, как проводил свои командировки Вернадский, можно судить по перечню выполненных им работ. Вот, например, его поездка 1928 года, продолжавшаяся один месяц (ему тогда было шестьдесят пять лет).

Прага: 16 лекций по геохимии; доклад «Эволюция видов и живое вещество». Мюнхен: участие в определении химического состава организмов в лаборатории геохимика Гольдшмидта. Париж: работа в Радиевом институте Склодовской-Кюри. Голландия: организация Международного почвенного конгресса; знакомство с Почвенным институтом, созданным в связи с осушением Зандерзее. Берлин: организация Международного геохимического комитета; работа по химии силикатов с профессором В. Эйтелем.

И это за один только месяц! Уместно вспомнить, что Владимир Иванович считал поездки за границу «наилучшим видом отдыха».

На родине он не ослабил интенсивности научной работы. По-прежнему пишет много, и думается ему легко.

Некогда Вернадский писал о Ломоносове: «Он все время стоял за приложение науки к жизни, он искал в науке сил для улучшения положения человечества. Наряду с философскими обобщениями его привлекало прикладное естествознание…

Для Ломоносова это стремление принимало характерную форму этических положений. Стремясь к истине, он в то же время верил в гуманитарное человеческое ее значение. Полный жизни и энергии, он сейчас же стремился воплотить эту свою веру в жизнь. Может быть, именно поэтому, благодаря искренности, активности и цельности его личности, так жив и близок для нас его образ».

Не так ли и сам Вернадский: научные обобщения волновали его не только сами по себе, «ради науки». Мысль была для него силой, перестраивающей мир, делающей жизнь людей возвышеннее и полнее. Мысль помогает создавать материальные ценности, благоустраивать и облегчать быт, укреплять народное хозяйство.

Для дальнейшего развития научных исследований в нашей стране, ставшей Советской Россией-СССР, Вернадский не жалел ни сил, ни времени. Создание группы, изучающей живое вещество, вполне естественно: это тема самого Вернадского. Близка ему и другая тема: история науки. Но он не занимался проблемами четвертичной геологии, мерзлотоведения, хотя и здесь выступил одним из инициаторов создания соответствующих научных организаций.

Его соратником по КЕПС был Б. Л. Личков. Из их переписки видно, что годы работы в комиссии были для них обоих годами борьбы, порой очень трудной, за сохранение и расширение этой замечательной организации, за улучшение ее работы.

Приложение теоретических знаний к практике народного хозяйства Вернадский считал важнейшей насущной задачей: «Тот народ, который сумеет возможно полно, возможно быстро, возможно совершенно овладеть новым открывающимся в человеческой жизни знанием, совершенно развить и приложить его к своей жизни, получит ту мощь, достижение которой и направление которой на общее благо является основной задачей всякой разумной государственной политики».

«Жизнь требует сейчас более широкой базы для изучения полезных ископаемых. Ее создать необходимо теперь же, так как дело идет об одной из важнейших потенциальных сил нашей страны».

Это слова не только мыслителя, специалиста, но и государственного деятеля, патриота, гражданина. Он ясно видел одно из центральных направлений развития народного хозяйства страны.

Вернадский был патриотом не на словах, а на деле. Он работал на благо России-СССР и писал о всемирном значении русской культуры, величайших русских писателей, поэтов, художников, композиторов, ученых.

Об этом он говорил в прекрасной речи, посвященной академику K.M. Бэру, произнесенной в январе 1927 года. По словам Вернадского, жизненно важно выявлять во всей полноте творческие достижения былых поколений. Так укрепляется самосознание народа. «А осознанность народом своего бытия есть сила, может быть, самая большая сила, которая движет жизнь».

Он говорил об иконописи:

«Это древнее искусство, как сейчас ясно видно, могло возникнуть и существовать только при условии, что оно было связано в течение поколений глубочайшими нитями со всей жизнью нашего народа, с его высокими настроениями и исканиями правды. И совершенно ясно, что его осознание есть сейчас факт крупнейшего значения в жизни нашего народа».

Оставаясь индивидуалистом, он всё-таки стал менять своё отношение к народным массам. Теперь череда поколений предков была для него как бы животворной нитью, неразрывно связывающей его с народом, человечеством, живым веществом — биосферой.

Интерес к истории науки был иным, но в чем-то схожим. И здесь для любой своей мысли находил в прошлом предтечи, и тесное переплетение идей прошлого и настоящего составляло причудливую ткань, вплетенную в незримую сферу разума.

Научные и философские обобщения, исторические исследования — родная стихия Вернадского. Однако он не превращался с годами в кабинетного ученого. Природа оставалась главным источником новых идей.

И вот август 1928 года, раннее утро, крутой берег Днепра, вместительная моторная лодка, деревянные мостки, под которыми плещутся волны, туман над водой. Александр Петрович Виноградов и еще несколько сотрудников первой в мире Биогеохимической лаборатории усаживаются в лодку. Вернадский — узкая белая борода, соломенная шляпа, палочка в руке, полевая сумка через плечо, зачехленный геологический молоток на поясе, — прищурившись, смотрит на солнце, едва поднявшееся над горизонтом за дальними пойменными лугами левобережья.

Впереди Старосельская биологическая станция, затем — грабовый лес, где сохранился вымирающий водяной орех — Тгара natanus, полный химический анализ которого еще никем не сделан. Известно только, что много в нем железа и марганца.

Вмешивались случайности. Заглох мотор. Едва добрались до ближайшего причала. Пришлось дожидаться рейсового пароходика. Он запоздал на несколько часов. Попали в грозу. Ночевали в лесничестве — на полу избы, постелив сено, и в пятиместной палатке.

Как в прежние времена, Вернадский ощутил себя в тесном кругу единомышленников, учеников, последователей. Трудности маршрута лишь теснее сплачивали их.

За вечерним чаем, при свечах много было разговоров о Тгара natanus — растении необычной судьбы. Несколько тысячелетий назад, после оледенения, водяной орех произрастал на обширных территориях Центральной, Северной и Восточной Европы. Ядрами этого ореха лакомились древние египтяне, фракийцы, обитавшие к западу от Понта Евксинского (Черного моря); из муки водяного ореха пекли хлеб. В Финляндии близ озера Ванаявези археологи обнаружили остатки плодов водяного ореха, смешанных с древесным углем, среди потрескавшихся камней древнего очага. В долинах Швейцарии несколько тысячелетий назад люди устраивали на озерных мелководьях свайные поселения, выбирая места, где растет водяной орех.

С тех пор Тгара natanus стал постепенно исчезать. Сокращались места его обитания. Почему? По-видимому, сказывались климатические изменения. И вот пришла пора, когда в поисках водяного ореха надо совершать специальные маршруты!

И вновь они плыли по Днепру, и отражение солнца дробилось на волнах, бегущих в обе стороны от лодки. Мотор работал исправно. Продолжали плыть в грозу, когда столбы дождя стояли над рекой и громыхали громы сразу же за вспышками молний. Прятались от ливня, усевшись тесно под наскоро устроенным брезентовым навесом (пригодилась палатка). Владимиру Ивановичу вдобавок отделили брезентовый плащ; и не в возрасте дело — он ведь бодр и неутомим, устает, кажется, меньше всех, — у него уже много лет ревматизм — профессиональная болезнь геологов.

Он легко ходил в лесу, осматривал болотца и берега небольших озер, стариц. Впервые видел цветущий водяной орех. Эти встречи вызывали в его душе неясное радостное чувство, пробуждали мысли, почти неуловимые, почти не оформленные словесно, более похожие на музыку, чем на логически выверенные фразы языка науки.

Возможно, он ощущал почти физическую связь — через века и страны — с теми фракийцами, финнами, обитателями свайных построек, древними египтянами, которые точно так же любовались цветами Тгара natanus (не забывая и о пользе этого растения), словно цветок обладал волшебной способностью мгновенно возвращать прошлое, соединять живущих людей с жившими когда-то. Не так ли розовый цветок куколя переносит его в детство, к вечно живым в его памяти брату, отцу.

Подобное чувство пробуждали в нём Золотые ворота Киева, вокруг которых теперь городские строения: удивительные ворота, не раз надстроенные, хранящие память о былинном князе Владимире, как бы соединяющие многие поколения славян, украинцев.

Да и только ли поколения людей? Огромные валуны, влитые в плоть строения, — обломки скандинавских скал, некогда принесенных сюда великим ледником, за тысячу верст от родных мест. Возраст этих «варяжских гостей» сотни миллионов лет, и они образуют одно строение вместе с кирпичами, сделанными людьми, соединяя создания человека с древнейшими геологическими эпохами.

А невдалеке от Золотых ворот странное восьмиэтажное здание. Окна разных размеров: квадратные, круглые, готические, арочные, подобные бойницам или размахнувшиеся на два этажа. Острый шпиль, лепные украшения, псевдоколонны; балкончики, которые поддерживают хилые атланты с хищными крыльями и львино-обезьяньими мордами. Толстенные, как в крепости, стены; дубовые резные ворота и двери; широкие каменные ступеньки и два больших каменных шара у входа… Смешение стилей, архитектурных идей разных стран и эпох, какая-то дикая фантазия и одновременно — убожество.

Во всех творениях человека причудливо — порой уродливо, а порой прекрасно — сочетаются история и современность, прошлое и будущее. Ведь многому из того, что сохранилось ныне, суждено жить долгие века.

Мысли, чувства, воспоминания Вернадского постоянно возвращались к темам его научных исследований, охватывающих мир жизни и мир человека, связывающих миллиарды лет геологической истории с историей рас, народов, государств.

…Костер на берегу Днепра возле палатки и темная бездна неба с яркими звездами, с невообразимо далекими звездными мирами и невидимыми планетами. Быть может, где-то там существуют сферы разума, а все галактики образуют живой изменчивый космос, который в воображении Евграфа Максимовича Короленко обретал непостижимую людьми истину, рожденную великим разумом Вселенной…

Но было и нечто иное, настораживающее.

Он видел резкую жуткую перемену природы. Социальные бури, пронесшиеся над страной, отразились не только на судьбах людей. Страшная тень разрушения коснулась природы, утратившей величие и вековую мощь. Исчез навсегда нетронутый девственный лес, который произвел на него такое сильное впечатление десять лет назад. Немногое, что уцелело, вырубается. На полях и в перелесках то и дело встречаются охотники-браконьеры, истребляющие животных, не задумываясь о будущем…

Что это? Временное явление или неизбежный процесс? Что произойдет в будущем, когда население возрастет в два, в три, в десять раз? Не обречена ли природа Земли на оскудение? Как спасти ее? Как предотвратить появление «нового поколения, слабого по талантам и одаренности, но жадного к жизни»? (Об этой опасности писал он когда-то.)

Его беспокоит судьба природы Земли, находящейся под могучим давлением социальных бурь, множащейся техники, растущих материальных потребностей, алчности людей. Можно ли спасти биосферу, которую человек разрушает по недоумию, не понимая, что он сам — неотъемлемая часть биосферы — при ее оскудении и гибели обречен на вымирание?

Он остается оптимистом, несмотря на все свои сомнения. Еще более укрепляется в мысли, что только наука обеспечит счастливое будущее человечества и сохранит сферу жизни. Откроется всем людям на Земле великое значение познания биосферы. Однако подобные мечты не вполне согласовались с тем, что происходило в стране и мире.

Приход к власти в России большевиков (поначалу с левыми эсерами) он не приветствовал. Хотя именно партия конституционных демократов (кадетов), одним из основателей и первым руководителем которой он был, активно содействовала падению царизма. Он принципиально оставался вне любых партий (так же как любых философских течений).

Изменения политического строя в России он воспринимал как процесс в значительной степени естественный, знаменующий появление новых мощных общественных сил, отчасти анархических. То, что большевики смогли после смуты воссоздать великую Россию под новым названием, да ещё содействуя развитию науки, его устраивало.

И всё-таки непростые отношения складывались у него с советской властью, а тем более с идеологами марксизма-ленинизма. Чтобы это понять, надо иметь некоторое представление о том, какие изменения претерпевала страна при его жизни.

За последнюю четверть века усилиями официальных идеологов навязывается обществу мнение о том, будто в СССР были периоды, связанные с именами диктаторов, воля и мысль которых направляли развитие страны, меняя или корректируя смены курса. Подобные примитивные схемы популярны в массах не только широкой публики, но и «элиты», в том числе научной.

Владимир Иванович склонялся к мысли о значительной роли личности в истории знаний и в меньшей степени общества. Но вместе с тем он предполагал существование стихийного, объективного процесса развития научной мысли и глобальной цивилизации. В самом общем виде с этим трудно не согласиться (о его конкретных спорных идеях поговорим в заключительной главе.

Тем не менее теперь в России возобладало архаичное, диковатое и нелепое для XXI века представление о том, что официальный руководитель государства определяет путь развития или деградации страны, ответственен за всё в ней происходящее. Это проявляется, в частности, не только по отношению к выдающимся политическим и государственным деятелям, но и к более или менее заурядным личностям (Хрущёв, Брежнев, Горбачёв, Ельцин и др.).

Какими бы эпитетами ни награждали, скажем, Ленина и Сталина, их влияние заметно сказывалось главным образом в критических ситуациях. Без поддержки влиятельных социальных групп или значительно части народных масс они не удержались бы у власти и не смогли бы реализовать свои замыслы.

Вернадскому довелось пережить резкие смены общественной и государственной систем России. После двух анархических революций 1917 года и Гражданской войны вспыхнувшие страсти долго не утихали.

Реконструировать обстановку того времени чрезвычайно трудно. Продолжалось революционное и контрреволюционное брожение, что вполне естественно после коренных социально-экономических преобразований Российской империи. Построение небывалой в истории общественной формации шло не по каким-то гениальным генеральным планам теории Маркса и Ленина, а во многом — вынужденно — примитивным методом проб и ошибок.

Оставались миллионы активных или пассивных противников советской власти. Продолжали будоражить общество энтузиасты борьбы за полное обновление культуры. Иосиф Сталин и Николай Бухарин заговорили о возможности построения социализма в одной стране. Это возмутило Льва Троцкого и других сторонников мирового революционного пожара, в котором русскому народу была уготована роль «горючего материала». Обострялись идейные разногласия внутри правящей партии.

В Советской России только Академия наук оставалась принципиально беспартийной организацией, во многом сохранившей дореволюционные традиции. Вернадского и учёных «старой школы» это вполне устраивало. В академии не было ни одного коммуниста.

Так продолжалось недолго.

Глава 6 Патриот

На непроглядный ужас жизни Открой скорей, открой глаза, Пока великая гроза Всё не смела в твоей отчизне.

Борьба за Академию

В июне 1929 года Владимир Иванович написал сыну в США: «Сейчас в России страшное время — идёт террор, борьба против христианства, бессмысленная жестокость, идёт, несомненно, столкновение с русским крестьянством. Машина коммунистическая действует прекрасно, воля огромная, — но мысль остановилась, и содержание её мертвое. А затем малограмотные, ограниченные и бездарные люди во главе, — а затем огромное количество воров и мошенников… Их очищают, но они лезут лавиной».

К этому времени возникла «советская буржуазия». Ситуация в стране, с учётом внешних враждебных сил, была значительно сложнее, чем мог предполагать Вернадский. Тем более что он и не вникал всерьёз, как, скажем, А. Е. Ферсман, в проблемы государства и партийных конфликтов.

Что касается борьбы против христианства, то было строго секретное постановление за подписью Л. Троцкого о необходимости суровых репрессий в отношении церкви и священнослужителей. Однако Владимир Иванович не мог знать, что 16 августа 1923 года вышло строго секретное (!) постановление ЦК ВКП(б). В частности, там говорилось:

«1) запретить закрытие церквей, молитвенных помещений… по мотивам неисполнения административных распоряжений о регистрации, а где таковое закрытие имело место — отменить немедля […] 2) воспретить ликвидацию молитвенных помещений, зданий и проч. путём голосования на собраниях с участием неверующих; воспретить аресты «религиозного характера»…» и т. д.

Подпись: «Секретарь ЦК И. Сталин».

Это не означает, будто Сталин втайне исповедовал православие. Он и некоторые другие партийные руководители не были воинствующими атеистами. (Через десяток лет, давая распоряжение помощникам расставлять книги в своей библиотеке, последним пунктом Сталин указал: «антирелигиозная макулатура»; пожалуй, он склонялся к пантеизму.)

Правда, один из главарей воинствующих атеистов Емельян Ярославский (Миней Губельман) оставался на высоких постах до конца своих дней, а в 1939 году стал академиком АН СССР. Среди коммунистов была влиятельная группа активных борцов с «опиумом для народа», как называл религию Карл Маркс. С ними вынуждены были считаться те, кто занимал более терпимую позицию (И. Сталин, М. Калинин, В. Молотов).

О столкновении с крестьянством Владимир Иванович писал в связи с началом коллективизации. Эту акцию он поначалу считал вредной, но со временем убедился в её необходимости и своевременности, о чём признался сыну во время Великой Отечественной войны.

В довоенные годы, когда в стране активизировались не только воинствующие атеисты, но и борцы против «русского национализма», Вернадский записал в дневнике, что надеется на победу группы Сталина — Молотова. Для себя избрал положение «над схваткой», ограничиваясь научной работой.

Из его письма историку академику В. П. Волгину: «Успех социального строительства — всякого — прежде всего связан с новым научным творчеством. Я сам идейно чужд и капиталистическому, и социалистическому строю…

То, что совершается сейчас в научной мысли, — по существу, глубже и сильнее и важнее для человечества всех происходящих сейчас социальных переустройств… Всецело проникнутый участием в таком научном творчестве и иначе, чем другие, его сознавая, я стихийно аполитичен».

Такая позиция отражает его представления о роли научной мысли как планетного явления. Хотя не всегда он был «стихийно аполитичным». Вот что говорил он на одном из совещаний в КЕПС:

«Ход времени наложил на нас, натуралистов, огромную историческую нравственную ответственность. В трудную и тяжелую эпоху социальных опытов небывалого в человечестве масштабов, экономической разрухи, связанной с войной, внешней и междоусобной… нам приходится творить нашу научную работу. И это наше творчество теснейшим образом связано, — я скажу, стихийно и неизбежно по сути вещей, — со строительством основ жизни. Социальные основы существования народов, каковы бы они ни были и какую бы форму ни принимали, являются лишь надстройкой на более глубоком фундаменте жизни. Этим более глубоким фундаментом является потенциальная энергия страны и населяющих её народов, которая исторической жизнью и социальным строительством приводится в полезное для жизни активное состояние — в народное богатство».

Такой была его принципиальная установка. И она, как мне представляется, при всех возможных оговорках, патриотическая. Но в 1928 году ему пришлось вступить в открытый конфликт с партийными идеологами, предпринявшими атаку на Академию наук СССР. Она оставалась единственной крупной и влиятельной организацией, которая финансировалась советской властью, оставаясь вне партийной идеологии.

Те, кто уверовал в единственно верное марксистско-ленинское учение, в незыблемую твердь исторического и диалектического материализма, требовали философского единомыслия в рядах академиков. А кое-кому из партийных идеологов хотелось официального признания научным сообществом их достижений в философии, социологии, экономике.

По словам наркома просвещения A.B. Луначарского, настала пора влить «научные марксистские силы» в эту «наиболее консервативную часть нашего культурного мира». Правительство постановило увеличить число академиков с сорока трех до восьмидесяти пяти и ввести новые кафедры по техническим, социально-экономическим и философским наукам.

Кандидатами в академики стали десять членов партии, в их числе член Политбюро Н. И. Бухарин, философ А. М. Деборин (Иоффе), историки Д. Б. Рязанов (Гольдендах) и Н. М. Лукин (двоюродный брат Бухарина), литературовед П. Н. Саккулин, искусствовед В. М. Фриче. Всего претендентов было двести семь, и для отсева «недостойных» создали специальные комиссии.

В. И. Вернадский возглавил комиссию по философским наукам.

Академики были возмущены вмешательством правительства в их дела. 6 октября 1928 года на общем собрании один из старейших академиков, Нобелевский лауреат по физиологии И. П. Павлов отказался работать в одной из комиссий, эмоционально заявив: «Впервые в истории нашей академии, насколько я знаю, правительство перед выборами заявляет о желательности для него определённых результатов… Мне представляется, что это подрывает достоинство академии».

Историк B.C. Брачев в статье «Укрощение строптивой, или Как АН СССР учили послушанию», приведя это высказывание, продолжил:

«Более серьёзное значение имело для Академии наук выступление академика В. И. Вернадского. Он не только не отказался от участия в предвыборной кампании, но, напротив, начал действовать не в том направлении, на которое рассчитывали власти.

Учёный резко выступил против одного из спущенных сверху кандидатов на академическое кресло по кафедре философских наук — профессора-коммуниста А. М. Деборина. Мнение В. И. Вернадского поддержали ещё три академика.

В представленной в Президиум АН СССР записке он изложил мотивы, которые побудили его пойти на этот необычный, не сулящий ничего хорошего шаг. По его мнению, уже сама приверженность А. М. Деборина диалектическому материализму начисто лишает его труды какого-либо серьёзного научного значения, ибо это философское направление представляет собой просто-напросто «пережиток гегельянства, которое отходит всё дальше и дальше в историю»…

В. И. Вернадский заявил, что привилегированное положение диалектического материализма должно быть уничтожено, ибо в противном случае неизбежно «замирание творческой философской мысли, как это всегда и неизбежно происходило со всеми охраняемыми официальными философскими учениями. Свобода мысли — есть основа философского творчества, она не терпит и не сносит оков»…

В конечном итоге стараниями В. И. Вернадского и его коллег А. М. Деборин, пройдя 12 декабря 1928 г. согласование на отделении, был тем не менее через месяц провален общим собранием Академии наук, ибо не собрал необходимые в таких случаях две трети голосов». Также не прошли в академию Н. М. Лукин и В. М. Фриче.

Академики пошли на компромисс, приняв в свои ряды коммунистов: Бухарина, бывшего народовольца биохимика А. Н. Баха, геолога И. М. Губкина, инженера-энергетика, председателя Госплана и автора ГОЭЛРО Г. М. Кржижановского, Рязанова, Саккулина, Покровского. Однако назревал конфликт с «передовым отрядом работников идеологического фронта» (как тогда выражались), которых представлял Деборин.

Заявление Вернадского было воспринято как вызов официальной идеологии. По-видимому, в Совнаркоме провели соответствующую беседу с вице-президентом АН СССР А. Е. Ферсманом, после чего он выступил на Президиуме академии с предложением разрешить — вопреки уставу — баллотировать вторично три отвергнутые кандидатуры.

И. П. Павлов призвал коллег проявить принципиальность. К нему присоединились И. П. Бородин и Д. М. Петрушевский. Но при голосовании только меньшинство, девять человек, голосовало против. Среди них был большевик Саккулин, но не было воздержавшегося В. И. Вернадского. Судя по всему, Ферсман объяснил ему, что в Совнаркоме готовы предпринять крутые меры для «усмирения» строптивых академиков.

«Правда» опубликовала статью члена Коммунистической академии Ю. А. Ларина (М. З. Лурье) «После выборов в Академию. Академики и политика». Он утверждал, что был отвергнут «ряд видных учёных работников из нашей среды не за то, что они мало известны, а за то, что это коммунисты, т. е. люди, участвующие в борьбе рабочего класса против… капиталистов и их идеологических прихвостней».

Ну а если в АН СССР укоренились идеологические прихвостни капиталистов, их надо решительно искоренять. С этой целью автор предлагал проводить периодические чистки в академических институтах, через каждые десять лет пересматривать личный состав академиков, а впредь избирать их «коллективным голосом» всех советских учёных.

Эту инициативу поддержали в печати представители различных организаций, журналисты. Раздались призывы ликвидировать Академию наук. 5 февраля 1928 года в газете «Известия» нарком Луначарский грозно предупредил: «Наше время — эпоха очень серьёзная, огненная, и с этим огнём не рекомендуется шутить никому». По его словам, Коммунистическая партия, советская власть и общественность могут «отвергнуть Академию и её вещественные богатства передать иначе организованному научному миру».

Не прошло и десяти дней, как Деборин, Лукин и Фриче (умерший через несколько месяцев) стали академиками. Против было десять человек (среди них — коммунист Саккулин). Вернадский и ещё трое воздержались. Возможно, он опасался, что угроза Луначарского может реализоваться и не следует обострять конфликт.

Это подтвердили последующие события. Летом в Ленинград нагрянула правительственная комиссия по проверке аппарата АН СССР, возглавляемая партийным деятелем Ю. П. Фигатнером. Вскоре газета «Ленинградская правда» сообщила сенсационную новость: «Найдены неизвестные письма Николая II». Эти письма отрекшимся от престола царём были адресованы бывшему гофмаршалу графу П. К. Бенкендорфу. В статье был намёк на то, что эти документы руководство Пушкинского Дома прятало, дожидаясь реставрации монархии.

Началась чистка сотрудников Академии наук по анкетным данным. За три недели были уволены восемьдесят человек, хотя, как указал Фигатнер, ещё осталось «немало людей вредных и чуждых Советской власти».

Репрессии

Осенью 1928 года грянула новая сенсация: комиссия Фигатнера обнаружила запечатанный пакет, в котором находился конверт с пометкой «Г. Е. Старицкий, № 607» (сенатор, брат Натальи Егоровны Вернадской). В конверте находились подлинные экземпляры отречения от престола Николая II и его брата, великого князя Михаила.

Но и это ещё не всё. Из архивов академических учреждений были изъяты нигде не зарегистрированные политические документы, в частности списки лиц, сотрудничавших с полицией, и членов Союза русского народа, архивы ЦК партий кадетов и эсеров, дела провокаторов и т. д.

Ю. П. Фигатнер постарался предать этому делу яркую политическую окраску. По его предложению Политбюро ЦК ВКП(б) создало комиссию, которую возглавил он, а вошли в неё известные чекисты, члены коллегии ВЧК А. Х. Петерс и Я. С. Агранов.

Подробности этого дела освещены в книге B.C. Брачева «Травля русских историков». Автор делает обоснованный вывод: «Никакого плана по «избиению» Академии, не говоря уже об уничтожении русской интеллигенции, у Кремля не было, да и едва ли могло быть. Единственно, чем было озабочено правительство, так это проблемой скорейшей советизации Академии и повышением эффективности ее работы».

Комиссия допросила в первую очередь С. Ф. Ольденбурга и С. Ф. Платонова. Фигатнер телеграфировал в Политбюро о необходимости начать официальное следствие по статье «хищение или сокрытие государственных документов. Не исключил возможность и статьи 58.11 (организация деятельности с контрреволюционными целями)».

12 января 1930 года были арестованы академик С. Ф. Платонов и его дочь Мария, сотрудница Публичной библиотеки. Вещественными доказательствами его контрреволюционных замыслов стали обнаруженный на его квартире револьвер иностранного производства и старые письма на его имя от великого князя К. К. Романова и П. Н. Милюкова.

Арестовали некоторых друзей и коллег Платонова, в их числе академиков Е. В. Тарле и Н. П. Лихачева. «Следователи Ленинградского ОГПУ, — пишет B.C. Брачев, — разработали версию о создании под руководством С. Ф. Платонова из сотрудников академических учреждений контрреволюционной организации «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России», ставившей своей целью свержение советской власти и восстановление при поддержке извне монархии…

Определяя С. Ф. Платонову роль руководителя «контрреволюционной организации», следователи ОГПУ знали, что делали…

С. Ф. Платонов сумел… объединить вокруг себя не только ленинградских, но и московских историков, превратившись, к досаде М. Н. Покровского и его единомышленников, в подлинного лидера старой национальной историографии».

Противники «старой» школы историков торжествовали победу. В Москве С. А. Пионтковский (в 1936 году он был расстрелян) сделал доклад: «Великорусская буржуазная историография последнего десятилетия». Он клеймил «великорусский национализм», «великодержавность и национал-шовинизм». В Ленинграде с подобными докладами выступили директор Института истории Комакадемии Г. С. Зайдель и доцент Ленинградского историко-лингвистического института М. М. Цвибак. Последний отметил во взглядах С. Ф. Платонова «национализм» и «антисемитский душок».

В марте 1930 года начальник 2-го секретного отдела ОГПУ A.A. Мосевич написал, что «гражданин Платонов» «достаточно изобличён» в создании и руководстве контрреволюционной монархической организацией, ставившей своей целью свержение советской власти и установление в СССР монархического строя.

10 февраля 1931 года по приговору «тройки» ОГПУ 29 человек из 84 первых арестованных были приговорены к расстрелу, остальные — к отправке в исправительно-трудовые лагеря сроком от трех до десяти лет. Расстреляли шесть бывших офицеров. (В последнее время пишут о 680 тысячах приговорённых к расстрелу в период с 1922 по 1951 год без уточнения, что многим из них была изменена мера наказания, а среди «жертв террора» большинство были уголовники.)

О том, что дело было шито белыми нитками, показывает решение Политбюро не передавать его в суд. Основные фигуранты отделались ссылкой и позже вернулись к научной работе. Постановлением Коллегии ОГПУ десять человек были отправлены в концлагерь сроком от трех до пяти лет, восемнадцать (в том числе С. Ф. Платонов) были приговорены к «высылке в отдаленные места СССР» сроком на пять лет.

Зная упомянутые в связи с этим делом еврейские фамилии (тут приведены не все) и то, что в те годы начались репрессии по обвинению в русском национализме и к бывшим царским офицерам и генералам (операция «Весна»), можно сделать вывод, что это был эпизод борьбы евреев за власть над Россией.

Но именно русский М. Н. Покровский, родившийся в семье помощника управляющего Московской складской таможни, был инициатором чисток в АН СССР и призывал: «Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца». Доносчик С. А. Пионтковский, в отличие от осуждённого Е. В. Тарле, не был евреем.

В данном конкретном случае, как и во многих других, наиболее сильно сказались пережитки «революционной бдительности» и междоусобной жестокой борьбы внутри организаций, а также в руководящей партии.

Некоторые основания для данного дела были: Платонов не скрывал, что остался убеждённым монархистом и сторонником германской государственности. После признательных показаний некоторых арестованных он согласился, что были в их кругу разговоры на антисоветские темы. Вот и всё.

Говоря о репрессиях начала 1930-х годов, надо иметь в виду, что они проводились во многом вопреки Сталину, а то и против него. Известно, что Ленин однажды обругал его русским великодержавным шовинистом. В отличие от многих влиятельных большевиков в аппарате ОГПУ и ВКП(б), Сталин был уверен, что без опоры на русский народ, русскую культуру и русский язык огромная страна начнёт разваливаться на куски, раздираемая местным национализмом. В эти годы он защитил или даже спас Михаила Булгакова от яростных нападок русофобов.

Осип Мандельштам в 1933 году написал во многом несправедливый пасквиль на Сталина и его «сатрапов»: «Мы живём, под собою не чуя страны» («Его толстые пальцы, как черви, жирны», «И широкая грудь осетина»). Поэта приговорили за это… к высылке в Чердынь, а затем в Воронеж. В 1937 году он написал несколько стихотворений, восхваляющих Сталина и советскую власть. Например, из «Стансов»:

И это ощущенье сдвига, Происходящего в веках, И эта сталинская книга В горячих солнечных руках…

Ничего антисоветского он в эти годы не писал. Напротив, «средь народного шума и спеха» мог убедиться, что советские люди живут всё лучше. Единственно тревожная строка начинает стихотворение «Если б меня наши враги взяли», которое завершается:

И налетит пламенных лет стая, Прошелестит спелой грозой Ленин, И на земле, что избежит тленья, Будет будить разум и жизнь Сталин.

О каких врагах он писал? Этот вопрос задал К. И. Чуковский. Ответ был не на словах, а на деле: Осипа Мандельштама арестовали через год после того, как закончился срок ссылки, — 2 мая 1938 года. «Особое совещание» НКВД 2 августа приговорило его к пяти годам лагеря. Как писал историк и литературовед В. В. Кожинов: «Подписавший постановление «ответственный секретарь ОСО тов. И. Шапиро» был арестован всего через три с небольшим месяца… и позднее расстрелян».

Та же участь постигла утвердившего постановление Глебова (Зиновия Юфу) и распорядившегося об аресте Мандельштама замнаркома Фриновского.

В 1933 году был арестован о. Павел Флоренский. А в ноябре 1937 года был приговорён к расстрелу «тройкой» Ленинградского УНКВД во главе с комиссаром ГБ 1-го ранга Заковским (Штубисом), которого расстреляли в следующем году. Приводя подобные примеры, В. В. Кожинов сделал вывод, что если говорить о «терроре» 1937–1938 годов, то это «было всё же трагедией определённого социально-политического слоя, а не народа — то есть бытия всей страны».

В руководстве партии, армией, органами госбезопасности сражались сторонники и противники сталинского направления развития государства и общества, завершая революционный период. Начался быстрый подъём промышленности, сельского хозяйства, науки, образования. Страна с огромным напряжением готовилась к неизбежной войне.

Академия наук фактически не пострадала, сохранив самостоятельность и дореволюционные кадры. В. И. Вернадский не был даже привлечён к дознанию, несмотря на своё кадетское прошлое, участие во Временном правительстве и прочие «тёмные пятна» в биографии. Хотя в лице одного из новых академиков-болыпевиков он приобрёл опасного врага.

Анатомия одной дискуссии

В «Отчёте о деятельности АН СССР за 1929 год» говорилось: «Не может быть сомнения, что диалектический материализм, переступивший в отчётном году пороги кабинетов и лабораторий Академии, окажет животворящее и созидающее влияние, какое он оказывает в тех областях, куда вступает как воинствующая сила нашей эры, эры социальной революции».

Владимир Иванович испытал это влияние на личном опыте. 26 декабря 1931 года он прочёл доклад «Проблема времени в современной науке», чуть позже опубликованный в «Известиях АН СССР». Говорил о новом осмыслении понятия «время» с позиций геохимии. Затронул общие проблемы научного метода и дал исторический очерк представлений о времени в науке.

Заканчивалась статья оптимистично: «Мы стоим на границе величайших изменений в познании мира, оставляющих далеко за собой эпоху создания новой науки в XVII веке… Мы только начинаем сознавать непреодолимую мощь свободной научной мысли, величайшей творческой силы человеческой свободной личности, величайшего нам известного проявления ее космической силы, царство которой впереди».

В том же номере журнала была опубликована статья недавно введенного в состав академии А. М. Деборина, идейного соратника Н. И. Бухарина. «Акад. Вернадский, — писал Деборин, — не делает никакого различия между материалистической и идеалистической философией». «Совершенно чуждо сознанию акад. Вернадского правильное представление о процессе познания», и он дает неправильную картину структуры науки во взаимоотношениях отдельных ее частей, оставаясь на почве «ползучего эмпиризма, открывающего двери мистицизму». «В. И. Вернадскому чуждо историческое понимание развития научного знания».

Общий вывод Деборина: «…нам преподнесли окутанное густым мистическим туманом «новое» религиозно-философское мировоззрение, согласно которому в мире обитают бесплотные духи («духовные начала»), существуют явления вне времени и пространства… Все мировоззрение В. И. Вернадского, естественно, глубоко враждебное материализму и нашей современной жизни, нашему социалистическому строительству…

Он чрезвычайно ярко подтверждает глубочайший кризис, переживаемый буржуазной наукой, выражающийся в резком разрыве между великими достижениями науки и враждебным ей мистически-идеалистическим мировоззрением… Преодоление этого гибельного для науки разрыва, устранение этого противоречия, оздоровление научной атмосферы, настоящий невиданный подъем научной мысли возможны лишь сознательным поворотом к философии диалектического материализма… Победа пролетариата в капиталистических странах явится гарантией и необходимым условием дальнейшего расцвета науки».

Философский разнос оборачивался политическим доносом, призывом избавить среду ученых от «чуждых элементов», глубоко враждебных «нашему социалистическому строительству».

…Первая волна «самой прогрессивной» философской установки ударила по биологическим наукам в 1923 году после выхода книги Л.C. Берга «Номогенез, или Эволюция на основе закономерностей». Автора ее заклеймили как идеалиста и мистика (в кампании активно участвовал Деборин).

Вернадского поначалу критиковали «мягко». В 1927 году журнал «Под знаменем марксизма» опубликовал рецензию И.

Бугаева на его книгу «Биосфера». Указав, что в книге есть и «дурные стороны», критик сделал вывод: «Довольно интересная книжка Вернадского требует все же к себе критического отношения».

Через четыре года в том же журнале выступил Д. Новогрудский. Суть и тон этой статьи отражает эпиграф: «Необходима еще неустанная работа по искоренению существующих и возникающих в различных научных областях теорий, отражающих буржуазное и социал-демократическое влияние» (Постановление ЦК ВКП(б) от 15.III.1931 г. по докладу Президиума Комакадемии).

Признав практическое значение геохимии, Д. Новогрудский добавил: «Эта же наука служит для некоторых ученых основой для развертывания самых реакционных идей и теорий. Таковы биогеохимические идеи акад. В. И. Вернадского».

Многие концепции Вернадского, по мнению критика, — «образцы поповской мудрости», написанные «фанатичным религиозником, во что бы то ни стало стремящимся очернить и разбить ненавистный ему материализм». Надо «обезвредить» реакционные идеи Вернадского, ибо «объективно они отражают и укрепляют позиции классовых врагов, позиции международной буржуазии, с ненавистью стремящейся выбить из рук пролетариата основные рычаги науки, необходимые для социалистического преобразования общества».

Вывод Новогрудского: «Работы и мировоззрение акад. Вернадского в целом являют собою поучительный пример того жалкого состояния, в которое повергается наука, находящаяся в плену буржуазной идеологии… Поражает тот низкий теоретический уровень, на котором ведется обсуждение принципиальных вопросов методологии научного познания», при сочетании экспериментальных исследований «с жалким эклектическим и реакционным бредом в области теории».

Выступая «под знаменем марксизма», критик дал политическую оценку научных взглядов Вернадского, употребляя такие выражения, как «тормоз перестройки академии», и утверждая, что мировоззрение ученого «непосредственно приводит к реакционнейшим выводам в области практики нашего строительства».

Деборин продолжил обличение идеологического и классового противника, каким уже был представлен Вернадский. Теперь критику перенесли на страницы специального научного издания. Это должно было показать научный характер «полемики» и укрепившиеся позиции идейных противников Вернадского в рядах академиков.

Владимир Иванович мог промолчать, избегая острых столкновений, или признать некоторые идейные огрехи ради сохранения своей научной школы.

Он избрал третий путь. Ответ его был опубликован. (В Приложении он приведён как образец научной публицистики, редкой для сочинений Вернадского.) Тут же Деборин опубликовал «Критические замечания на критические замечания акад. В. И. Вернадского».

О научном и литературном уровне этой статьи можно судить по таким выражениям: «Почтенный ученый разразился рядом «тонких намеков»»; «Акад. Вернадский — личность многогранная и много вмещающая». По мнению Деборина, Вернадский «пренебрежительно и высокомерно» отнесся к «нашей философии», а потому должен заняться «серьезным изучением классиков марксизма-ленинизма», чтобы избавиться «от своих архаических взглядов, мешающих его научной работе».

Владимир Иванович ознакомился с «Диалектикой природы» Энгельса, отметив в дневнике, что такие работы представляют лишь исторический интерес.

…Зигзаги внутрипартийной борьбы привели к тому, что некоторые философские высказывания Деборина подверглись разгромной критике со стороны его недавних соратников. Как пишет С. Н. Корсаков: «После принятия Постановления ЦК ВКП(б) о журнале «Под знаменем марксизма» от 25 января 1931 г. академик А. М. Деборин был изгнан из созданного им Института философии. По личному распоряжению Сталина ему было запрещено выступать в печати по философским вопросам. На протяжении 25 лет А. М. Деборина постоянно подвергали проработкам. Только после XX съезда КПСС положение несколько изменилось».

Никаких «оргвыводов» в отношении Вернадского не последовало. Его труды продолжали публиковать.

Дискуссия Деборина с Вернадским поучительна. Поражает упорное стремление критика обнаружить в трудах ученого идеологические изъяны. Деборину пришлось использовать безотказный метод искаженного пересказа чужих идей с последующим их разгромом.

Например, он утверждал, будто Вернадским «религиозное знание ставится в один ряд с научным и философским знанием», а в результате «можно сказать, что научное познание скользит по поверхности бытия». Хотя Вернадский постоянно подчеркивал своеобразие научного метода и утверждал «проникающее всю сущность науки» признание «реальности для нас проявляющегося мира».

По словам критика, Вернадский «считает возможным совмещение духовного начала, представления о едином боге-творце и пр. с физическими и математическими концепциями».

Но Вернадский анализировал непростые связи научных и религиозных представлений у Ньютона, Фарадея. Что тут крамольного? Ньютон писал теологические труды (один из них в 1915 году появился в русском переводе). А через десятилетие после деборинской критики академик С. И. Вавилов отметил: «Ньютон был несомненно глубоко религиозным человеком и, кроме того, ученым богословом».

Деборин называл крупного ученого и организатора советской науки опасным врагом марксизма-ленинизма и социалистического государства. Что это? Синдром моськи, лающей на слона? Сведение личных счетов? Или критику хотелось выставить себя борцом за передовую идеологию против затаившихся врагов, и для этого создал образ грозного противника, чтобы затем сокрушить его в пух и прах.

Чем слабее доказательства, тем крепче выражения. Деборин, как записной ревнитель идеологического благочестия, часто использовал такого рода «полемические» приемы.

Именно критики Вернадского исходили из религиозных представлений (понимая религию широко, по Л. Фейербаху, относившему к ней и атеизм). Это показывает стиль статей. Владимир Иванович опирался в своих рассуждениях на факты, а критики упорно пользовались ссылками на авторитеты. Когда главным аргументом в споре служит цитата, это и есть религиозный метод, признающий некоторые писания священными, непререкаемыми.

По сути дела, Вернадский, как Галилей и Ломоносов, выступил защитником научного метода и философии от религиозных влияний. Он не считал диалектический материализм — как форму широкого синтеза знаний — наукой всех наук. По его мнению, философия и наука — равноправные партнеры, способные к творческому взаимодействию.

Понимал ли это Деборин? Пожалуй, да. Почему же он отстаивал «научность» философии и ее примат над науками? Здесь следует уточнить: Деборин имел в виду лишь одно марксистско-ленинское учение.

Ответов можно предложить несколько, и они взаимно дополняют друг друга. Борьба за власть отдельных группировок. Личные амбипии. Привычка к отношениям господства — подчинения. Стремление подавить ростки свободомыслия. Унижение достоинства выдающегося учёного в назидание другим. Плохое понимание специфики научной работы и научного метода.

Ненависть догматика к инакомыслящим. Зависть посредственного философа к ученому и мыслителю с мировым именем…

Для людей деборинского типа философские идеи отступают на второй план в угоду политическим требованиям момента, тактическим приемам в борьбе за власть или ее удержание. Ученый оценивается не по его идеям и трудам, а по его отношению к господствующей идеологии.

Нечто подобное происходило и в позднем европейском Средневековье. Тогда религия боролась не только за отдельные догмы Священного Писания, но и за цельность мировоззрения, в котором человек занимал центральное место в Мироздании. Шла борьба за духовное и политическое господство, а также связанные с этим экономические выгоды.

Церковная бюрократическая система стремилась к абсолютной власти над личностью — над душами, кошельками, идеями. И нетерпимость, ненависть, жестокость, с которыми вели свою борьбу могущественные сторонники господствующей религии, определялись не столько их идейным фанатизмом, но прежде всего ходом политической игры, экономическими факторами, боязнью верхушки церковной иерархии утратить свои привилегии.

Религиозная идеология претендовала на роль важнейшей духовной опоры общества. После войн Реформации и Контрреформации, после костров инквизиции, жесточайшей церковной цензуры науке удалось вырваться из тисков религиозного мировоззрения и занять достойное место в общественной жизни. Только тогда многие страны стали на путь бурного научно-технического прогресса.

Ограничения свободы научных исканий и сомнений резко снижают творческую активность ученых и эффективность их работы, содействуют отбору и возвышению из их среды «наиболее приспособленных» к существующим ограничениям. Подлинные искатели истины, стремящиеся выяснить правду о природе и человеке, не могут смириться с подобными явлениями. К таким ученым относился Вернадский.

Выступая против тех, кто хотел сдержать свободное течение научной мысли, Владимир Иванович не преследовал личных целей. Свой ответ он прислал из Праги. Он мог продолжить исследования в Западной Европе. Но понимал свою ответственность перед Родиной.

Вернадский надеялся, что в СССР найдутся люди, которые прислушаются к его словам: «В стране, где научная мысль и научная работа должны играть основную роль, ибо с их ростом и развитием должны были бы быть связаны основные интересы жизни, ученые должны быть избавлены от опеки со стороны представителей философии. Это требует польза дела, государственное благо».

Нашло ли это предупреждение понимание «наверху»? Пожалуй. Ведь в последующие годы Вернадский был избавлен от «опеки» и продолжал плодотворно трудиться. Для оформления заграничной командировки он в 1932 году написал заявление В. М. Молотову. Ходатайство рассматривали в особом порядке и разрешение не дали. Он обратился с письмом к Сталину и заручился поддержкой Луначарского. Позже записал в дневнике:

«Мне кажется, с 1930 г. в партийной среде впервые осознали силу Сталина — он становится диктатором. Разговор со Сталиным произвёл тогда на Луначарского большое впечатление, которое он не скрывал».

Снова в Москве

В 1934 году решением Советского правительства основные научные учреждения АН СССР переводились в Москву. Учёные сочли это признанием важного государственного значения научных исследований. По словам президента Академии наук А. П. Карпинского: «Это… вытекает из самого существа Советской власти, относящейся к науке как к своему непосредственному помощнику и сотруднику в строительстве новой жизни».

Вернадский писал: «Перенос Академии в Москву должен явиться не простым переселением… из одной столицы в другую, а развертыванием по новому и широкому плану научной организации Академии, концентрирующей научную мысль и научную моттть Союза. Вопрос идёт о создании новой, небывалой ещё в истории человечества формы научной государственной организации, используя для этого исторически сложившуюся Всесоюзную Академию наук».

В июне 1935 года Вернадские переехали в Москву; квартира была в Дурновском переулке. Он стал уделять главное внимание проблемам биогеохимии, а также большому труду «Научная мысль как планетное явление». По его словам, «то понятие ноосферы, которое вытекает из биогеохимических представлений, находится в полном созвучии с основной идеей, проникающей научный социализм… Мы видим здесь начало перехода к государственному строю сознательного воплощения ноосферы».

В 1937 и 1938 годах некоторые записи в его дневнике свидетельствуют о том, что он возмущён ущемлением свободы мысли и репрессиями, масштабы которых он чрезмерно преувеличивает:

«Откуда-то приводится цифра 14–17 миллионов ссыльных и в тюрьмах. Думаю, что едва ли это преувеличение». Приведя эту цитату, один из антисоветчиков в 1995 году заметил: «Вернадский не знал, да и не мог знать, что названная им цифра занижена».

Такой комментарий показывает глубокую и сознательную ложь нынешних врагов русского народа и России. В журнале СОЦИС (№ 6, 1991) были опубликованы официальные данные о репрессированных. Так, на 1 января 1938 года в ГУЛАГе находилось 1 881 570 человек, из них осуждённых за контрреволюционные преступления 185 324.

Можно предположить, что в местах заключения были невыносимые для жизни условия. Однако в 1937 году смертность среди заключённых была 2,6 %; а в благополучной Швеции «на воле» она тогда была немногим ниже: 1, 95 %, тогда как в 1991 году в РФ была примерно такой же, как в ГУЛАГе! (Надо лишь учесть, что осуждены были более или менее здоровые люди, а общая смертность включает детей, инвалидов и стариков.)

«Осведомители» Владимира Ивановича почти вдесятеро завысили общее число осуждённых, среди которых абсолютное большинство составляли уголовники. Неудивительно, что у Вернадского пробуждались антисоветские настроения: в кругу его знакомых были «враги народа», вольно или невольно распространявшие клевету на советскую власть. По-видимому, некоторые из них были арестованы, что ещё больше укрепило его в негативном отношении к существующему режиму.

Его критический взгляд замечает распространение тех «отрыжек НЭПа», о которых в 1920-х годах писали Владимир Маяковский («Клоп», «Баня), Михаил Зощенко, Михаил Булгаков («Зойкина квартира):

«Поражает «наживной» настрой берущей верх массы коммунистов; хорошо одеваться, есть, жить — и все буржуазные стремления ярко растут. Друг друга поддерживают. Это скажется в том реальном строе, который уложится. Все отбросы идут в партию. Двойственность: великие идеалы и — полицейский режим и террор?

Мне кажется, стихийный исторический процесс идёт в унисон с идейными принципами? Политика правильная? Всё-таки в идеологии — положительное здесь. В демократиях оно проявляется не в тех группах, которые ведут и делают политику».

Странно, что он не уточняет — «в буржуазных демократиях». С детства и юности, разделяя политические взгляды отца, он порой не обращал внимания на то, каким образом обзавелись они своими богатствами, какую жестокую и преступную политику проводили в Африке, Азии, Америке.

Впрочем, в 1913 году, во время поездки по Северной Америке, он отметил: «Проезжая по новой дороге, всюду видишь безжалостное истребление нетронутой природы… Здесь всё пропитано кровью, полно человеческих страданий, жестокостей.

Среди них пробиваются отдельные жизни, отдельные великие идеи… Прежние расы стёрты, и Новый Свет занят потомками Старого».

Из его впечатлений от Чикаго: «Поражает банковский квартал, с огромными дворцами-банками. Впечатление, что банки здесь храмы». Но у него не возникла мысль о том, что капиталистический режим, как писал Джек Лондон, — «железная пята», господство денег и прибыли, экономического и духовного закабаления людей.

Благополучную жизнь «среднего класса», учёных и преподавателей высшей школы в Германии, Франции, Великобритании Владимир Иванович считал следствием либерально-демократического строя и прогресса науки. Он хорошо знал то хорошее, что там было, и плохо — плохое.

В России он замечал и то и другое. Только не учитывал, что история нашей страны в первой половине XX века — героическая и трагическая. За высокие идеалы приходилось вести напряженную борьбу с мощными и коварными врагами — правителями стран буржуазных демократий, крупнейшими банкирами, капиталистами, международными корпорациями, с их сторонниками в нашей стране и теми, кто противостоял строительству социализма по сталинским канонам. (Об этих канонах можно долго и бесполезно спорить, но факт остаётся фактом: победа в Великой Отечественной войне доказала их верность, что признал Вернадский.)

Было на пути к коммунизму ещё более сильное противодействие, с которым так и не удалось справиться в СССР. Это — стремление к личному благополучию любой ценой, к богатству и комфорту. Эти «буржуазные стремления» стали побеждать и в партии.

Дело тут не в «отбросах общества», как полагал Вернадский. В технической цивилизации вообще материальные ценности преобладают над духовными. Чем богаче становится общество, тем больше возможностей для материального потребления, и тем больше жаждущих наживы, «лёгкой жизни», максимального комфорта при минимальном труде. Как писал анархист Михаил Бакунин:

«Но героические времена скоро проходят, наступают за ними времена прозаического пользования и наслаждения, когда привилегия, являясь в своём настоящем виде, порождает эгоизм, трусость, подлость и глупость».

Кстати, твёрдое убеждение Вернадского в наибольшей ценности личности отвечает именно идеалам анархизма, безначалия. В других вариантах устанавливается система ограничения прав личности. И монархия, и буржуазная или народная демократия тоталитарны. Вопрос лишь в том, во имя чего, ради каких идеалов и общественных групп ограничены права личности и до каких пределов.

Несмотря на критическое отношение к советской системе, признавая верность её идеалов, Вернадский остаётся оптимистом. В апреле 1938 года записывает в дневник: «Многие смотрят в ближайшее и отдалённое будущее мрачно. Л. (академик H.H. Лузин. — Р. Б.): «Человек идёт к одичанию». Я совершенно иного «мнения» — «идёт» к ноосфере. Но сейчас становится ясно, что придётся пережить столкновение, и ближайшие годы очень неясны. — Война?»

На этот вопрос вскоре был дан ответ: началась Вторая мировая война. А вот путь в ноосферу нам ещё придётся обсудить. Одно ясно: вера в счастливое будущее человечества (по сути, как в марксизме) вдохновляла его. Например, он предполагал: «А теперь перед нами открываются в явлениях радиоактивности источники атомной энергии, в миллионы раз превышающие все те источники сил, какие рисовались человеческому воображению». Не исключал вскоре создание атомной бомбы чудовищной разрушительной силы и призывал учёных к ответственности за результаты своих исследований.

Исходя из таких высказываний и трудов по радиогеологии, его порой называют «пророком атомного века». Это явное преувеличение. Открытие и изучение радиоактивности вызвало в начале XX века вспышку идей о возможности использовать новый вид энергии в мирных и военных целях.

В 1903 году в нобелевской речи Пьер Кюри сказал: «Можно представить себе, что в преступных руках радий может стать очень опасным, и тут можно спросить, преимущество ли для человечества знать тайны природы, и достаточно ли оно зрело, чтобы пользоваться ими, и это знание не будет ли ему во вред. Характерно открытие Нобеля. Сильные взрывчатые вещества… ужасное средство разрушения в руках великих преступников, вовлекающих народы в войны. Я из тех, которые думают, как и Нобель, что человечество извлечёт больше добра, чем зла из новых открытий».

Ещё раньше Луи Пастер высказал такую же надежду: «Я верю непоколебимо, что наука и мир восторжествуют над невежеством и войнами». Неудивительно, что такое мнение разделял и Владимир Вернадский.

Фантаст и мыслитель Герберт Уэллс предсказал в романе «Освобождённый мир» (1913) открытие первой атомной электростанции в 1953 году (только не мог себе представить, что свершится это в СССР). Там же написал он и о том, как на город сбрасывают атомную бомбу. И это тоже произошло, к тому же раньше, чем заработал «мирный атом».

Одно бесспорно: в нашей стране именно Вернадский организовал и возглавил поиски радиоактивных минералов; по его инициативе начались исследования по проблемам радиогеологии.

…У каждого возраста свои блага и беды, свои достоинства и недостатки. Для каждого дела есть и самый подходящий возраст, когда физические и духовные силы наиболее точно соответствуют выполняемой работе. Конечно, бывают исключения, но обычно поэтами или математиками становятся в юности, а признанными философами или геологами в зрелые годы.

Вернадский в глазах многих коллег уже давно был едва ли не патриархом. Ему больше семидесяти лет. К этому времени обретаются знания и навыки, укореняются привычки, достигается прочное положение в обществе, складываются убеждения и предрассудки, угасают страстные поиски нового, высшего, прекрасного…

Альпинист, достигнув вершины, вскоре начинает спуск. На вершинах долго не задерживаются. Для обитания места эти не годятся. Не так ли и каждому из живущих определена вершина свершений, жизненный перевал (или пик), после которого начинается спуск…

Нет, не так. Всё зависит от того, как живет человек, какие у него устремления. Если «живет как живется», вступают в свои права законы физиологии: начинается спад. А наука о старении — геронтология — помогает продлить старость.

Увы, науки о молодости нет. Продлить молодость невозможно…

Но юность, зрелость и старость — понятия не только физиологические. Они относятся и к складу личности, и к складу ума. Вот и начинаются несоответствия. Пусть дряхлеет организм и чаще приходят болезни, пусть ежедневно отмирают тысячи нервных клеток — человек противостоит этому, если не теряет силу и гибкость мысли, ясность ума, смелость исканий, юношескую жажду познания.

Молодость духа даруется не каждому. Именно — молодость, устремленная вперед и выше, не удовлетворенная достигнутым, яростно штурмующая вершину жизни…

Прекрасна творческая активность Вернадского, не убывающая с годами. Не прерывая научных исследований, он продолжает руководить Радиевым институтом и КЕПС. Добивается создания при Академии наук Морского института; в Москве организует филиал Радиевого института. Создает новые академические комиссии.

Чем вызван такой настойчивый, горячий интерес к организационным вопросам? Ведь он был прежде всего мыслителем, ученым. Его никогда не увлекали организационные дела. Они сопряжены с немалыми хлопотами. Вряд ли они ему нравились, как любому выдающемуся мыслителю.

У него была возможность избегать их, целиком отдаваться научному творчеству. Как признанный теоретик, академик (вдобавок имеющий почтенный возраст) он имел право отстраниться от излишних забот и хлопот. А вместо этого сам взваливает на себя почти непосильный груз организационной работы. Почему?

Сказывается сила его характера и верность убеждениям. Он считает своим долгом создавать научные учреждения, необходимые не только родной стране, но и мировой науке. Должность академика, по его мнению, обязывает вести научные исследования, а также заниматься практическими и организационными работами.

«Задачей науки, — писал он, — должно являться не только изучение научной истины, не только развитие научных представлений о Вселенной — её задачей должно быть освоение научных истин и научных мировоззрений в их приложении к потребностям жизни».

Конечно, совершают крупные научные открытия отдельные личности. Но для их появления и проявления необходима благоприятная среда — научная, общественная, социальная. Научное творчество — коллективные поиски истины, работа, связывающая сотни, тысячи людей не только в данной стране и в данное время, но и во всем мире и за многие века.

Со времен Ломоносова никто так много не сделал для организации отечественной науки, как Владимир Иванович Вернадский.

Он был инициатором изучения и поисков радиоактивных минералов в нашей стране и создателем Комиссии по тяжёлой воде. Нацелил учёных на познание «странников Вселенной» — метеоритов и стал основателем и первым председателем Метеоритного комитета.

Многим ли, даже из числа геологов, была ясна важность создания Комиссии по изучению четвертичного периода? Почему четвертичного? За последние 600 миллионов лет сменилось двенадцать геологических периодов. Из них этот — кратчайший, не более 3 миллионолетий. Остальные периоды в десятки раз продолжительнее. Скажем, кембрийский охватывает около 80 миллионолетий, а комиссии по его исследованию нет!

По сравнению с другими периодами четвертичный очень беден. Кроме россыпей (например, золотоносных) и торфа, ничего примечательного. А отложения других периодов богаты углем и железом, нефтью и медью, драгоценными и редкими металлами и многими другими полезными ископаемыми.

Вот как непросто обстоят дела. И надо еще учесть геологические традиции: на четвертичные отложения геологи обращали мало внимания, считая, что тут основное поле деятельности для географов, почвоведов.

Последнее обстоятельство — слабая геологическая изученность четвертичного периода — отчасти и сыграло свою роль. Нельзя же самый близкий к нам, самый «молодой» период знать хуже других.

Знания эти очень важны для понимания общих геологических закономерностей. В четвертичное время северные широты Европы, Азии, Америки неоднократно захватывали великие ледники, а волны резких климатических перемен прокатывались по всей планете.

Поэтому четвертичный период называют ледниковым. Есть у него ещё одно название — антропогенный (предложенный А. П. Павловым): период формирования человека. Есть у многоликого периода ещё одно название — плейстоцен (новый). В это время шло обновление растительного и животного мира Земли; вымерли многие группы животных (скажем, мамонты и шерстистые носороги), оформилась современная географическая зональность.

Четвертичный период представляет уникальные возможности для разнообразных геологических исследований. Четвертичная геология имеет огромное значение и для сельского хозяйства (в связи с почвами и подземными водами), для производства строительных материалов (пески и глины) и в инженерной деятельности. Большинство сооружений возводится на четвертичных породах: дома, фабрики и заводы, города, каналы и плотины.

Таковы обстоятельства, оправдывающие создание Комиссии по изучению четвертичного периода. В наши дни о них судить нетрудно: четвертичная геология стала признанной областью знаний. А во времена Вернадского это надо было предвидеть.

Он, как мы знаем, был инициатором создания и председателем КЕПС (Комиссии по изучению естественных производительных сил, от которой позже отделились многочисленные академические институты: Почвенный, Географический, Радиевый и др.).

При КЕПС организовал Вернадский отдел живого вещества. Сотрудников подобрал превосходных. Один из них — А. П. Виноградов — был выпускником Военно-медицинской академии. Приняв предложение Вернадского, он отправился в плавание на научно-исследовательском судне «Персей» для изучения химического состава морских организмов.

Далеко не все ученые могли в то время оценить научное значение начинаний Владимира Ивановича. Многие втайне над ним подтрунивали, снисходительно усмехались: видано ли этакое! Заниматься бесконечными анализами, изучая, какие химические элементы преобладают в составе ткани тех или иных видов. Где тут геохимия? Тут даже не биология, а какие-то пустые химические упражнения…

Скептики поутихли, когда одна за другой стали выходить на русском языке работы Вернадского, посвященные биогеохимии — науке о геохимической деятельности живых организмов. Оказывается, они накапливают на земной поверхности, в осадочных породах определенные химические элементы, доселе рассеянные в биосфере. У конкретных видов имеются химические особенности, способность концентрировать те или иные вещества.

Эти знания одинаково ценны и для поисков полезных ископаемых, и для освоения биологических ресурсов, и для охраны земной природы.

Создал Вернадский ещё одно полезное научное учреждение: Комиссию по изучению минеральных вод СССР. Позже она стала Гидрогеологической лабораторией Академии наук.

По инициативе Вернадского было созвано первое в Союзе (и в мире) совещание по проблемам вечной мерзлоты. В 1932 году он, поддержав предложение мерзлотоведа М. И. Сумгина, добился учреждения Комиссии по изучению вечной мерзлоты. Несколько позже комиссия превратилась в комитет, а затем в Институт мерзлотоведения АН СССР, который возглавил академик В. А. Обручев.

Надо ли говорить, насколько важны были эти научные учреждения в ту пору, когда Советский Союз начал активно осваивать огромные территории, где распространена вечная (точнее, многолетняя или многовековая) мерзлота.

Замечательной способностью обладал Вернадский — заглядывать на десятилетия вперед, предопределять ход научной мысли и практики.

Надо лишь помнить, что никаких государственных должностей он не занимал, в правящую ВКП(б) не вступал, подвергался нападкам некоторых весьма влиятельных философов, а некоторые его сотрудники и друзья, в частности Б. Л. Личков, отбывали сроки в лагерях. И при этом он был крупнейшим организатором науки в СССР!

Значит, его инициативы поддерживал не только Президиум АН СССР, но и советское правительство, Политбюро, Сталин. В те довоенные годы наша держава за десятилетие поднялась после Гражданской войны и разрухи на уровень передовых стран мира в промышленности, науке и технике, образовании и культуре. Это с полнейшей достоверностью доказала наша победа в Великой Отечественной войне.

На склоне лет

В 1937 году Владимир Иванович выступил на Международном геологическом конгрессе в Москве с докладом «О значении радиоактивности для современной геологии». По его предложению и при его участии была создана Международная комиссия для определения геологического времени. До этого года он часто ездил в командировки за границу с чтением лекций, участвовал в совещаниях, работал в лабораториях и музеях.

Темы его статей разнообразны, широта интересов поразительна: гидрогеология и океанография, общая геохимия и радиогеология, геотермия и биогеохимия, биохимия и почвоведение, география и минералогия, планетоведение и геохронология (перечень не полон).

Он по-прежнему не живёт одной наукой. Его беспокоит ситуация, сложившаяся в мире, когда в Италии, Германии, Японии агрессивная государственная идеология пропитана ядом расизма и милитаризма.

В 1938 году он предполагает возможность повторения мировой войны: «Создаётся неустойчивое положение, могущее вызвать огромные несчастия, но далеко до крушения мировой цивилизации нашего времени. Слишком глубоки её основы для того, чтобы они могли поколебаться от этих событий, потрясающих современников».

Считая прогресс научных знаний основой и движущей силой мировой цивилизации, находит он в этом источник оптимизма: «Нигде не видим мы какого-нибудь ослабления научного движения, несмотря на войны, истребление, гибель людей от убийств и болезней. Все эти потери быстро возмещаются мощным подъёмом реально осуществляемых достижений науки».

Странный вывод. Никакими достижениями науки невозможно «возместить» и оправдать истребление миллионов людей. А массовые убийства стали возможны именно благодаря успехам наук: созданию военной техники, мощнейших взрывчатых веществ, отравляющих газов.

Вера в науку мешала Владимиру Ивановичу оценивать пороки научно-технической цивилизации. А ведь он не был кабинетным учёным, отрешённым от жизненных и бытовых реалий: принимал горячее, порой самоотверженное участие в судьбах своих друзей и учеников, при первой необходимости помогал им и их семьям.

В дневнике (май 1941 года) записал: «Я так счастливо поставлен, что могу поддерживать многих людей…» (и перечислил десяток фамилий). Он вёл постоянную переписку с Б. Л. Дичковым, который шесть лет работал в ГУЛАГе на «Волгострое» (был осуждён в 1934 году как «русский националист»). Это заочное общение помогло Личкову в трудные для него годы. В одном из писем он решился высказать Вернадскому свои чувства:

«Вы для меня не только горячо любимый друг, но Вы — одновременно — источник вдохновения, мерило ценностей, учитель. Я не хотел бы ничего преувеличивать, но мне хочется просто сказать Вам, что такое представляете Вы для меня… Всегда благодарю судьбу за то, что она дала возможность встретиться с Вами и в течение ряда лет пользоваться живым духовным общением с Вами… В Вашем образе я нахожу источник бодрости, яркий пример… Я всегда стараюсь во всем быть прямым, правдивым и принципиальным, и Ваша прямота и глубокая принципиальность для меня всегда были предметом глубокого преклонения».

У них бывали серьёзные научные разногласия. Личков, оригинально мыслящий учёный, безуспешно пытался убедить Вернадского в том, что материки в геологической истории значительно перемещались по земной поверхности. (По современным представлениям позиция Личкова более правильная; и не глобальные плиты перемещаются, а именно материки, о чём писал в начале XX века австрийский геофизик Альфред Вегенер.)

Научные споры Вернадского и Личкова были содержательными и плодотворными. Об этом можно судить по опубликованной их переписке. Личков, например, высказывал обоснованные сомнения по поводу идеи Вернадского о приблизительном постоянстве массы живого вещества в геологической истории. Пожалуй, и тут Личков был прав.

Тем убедительнее, внушительнее выглядят его восторженные слова в адрес Вернадского. Кого не смеешь или не можешь критиковать, не следует и восхвалять.

Школа Вернадского — не только школа научной мысли, но и душевной чуткости, доброты, благородства, искренности и упорства в исканиях истины. Все, кто прошел эту школу, не только достойно прожили жизнь, но и передавали окружающим часть своего душевного тепла.

Вернадский не старался окружать себя «правоверными учениками», подхватывающими и повторяющими мысли учителя. Он воспитал в ученике самостоятельного мыслителя.

«Мне хочется, — писал он уже на закате своей педагогической деятельности, — иметь возможность научной работы самому и возбудить ее в молодежи. Я уверен, что это последнее я смогу сделать, вижу, что в этой молодой среде — залог будущего… В мои годы не следует откладывать осуществление этих возможностей. И мне иногда кажется, что, оставаясь без непосредственного общения с подрастающим молодым научным поколением, я заглушаю в себе одно из проявлений моей личности».

Он затрачивал немало усилий для того, чтобы излагать материал интересно и доходчиво: «Удивительно, как трудно передать ясно другим свою мысль. Я встречаюсь с этим постоянно, и только отчасти это связано с тем, что я не могу передать свою мысль нужными словами».

Со временем он отказался от попыток делиться своими мыслями с широкой аудиторией, ограничиваясь кругом специалистов… Впрочем, круг этот был необычайно обширен: геохимики, геофизики, биологи, кристаллографы, географы, историки, философы…

Мысль его по-прежнему ясна и устремлена в Неизвестное.

«Многое сделалось для меня ясным, чего я не видел раньше». «Мысль идет все вперед. И выясняется новое о том, о чем думал и во что углублялся годами». «Давно я так глубоко не вдумывался в окружающее». «Я рад, что моя творческая мысль не ослабела». «Я сейчас хорошо работаю в области основных понятий».

Это выдержки из его писем Личкову; так пишет человек на последнем десятилетии своей жизни. Возраст его приближается к восьмидесяти, а он по-прежнему спешит больше увидеть, узнать, постичь, осмыслить, будто только начал входить в сознательную жизнь. В эти годы он создает свой замечательный, во многом итоговый и оставшийся незаконченным труд: «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения».

Его яркие сильные переживания связаны с научными и философскими обобщениями. Он пишет: «Я думаю, что бессловесно и бессознательно я в научной работе проникаю так глубоко, как не проникает философ и религиозный мистик-мыслитель, словесно мыслящие. Это как какой-нибудь музыкант — Бах, или Бетховен, или Моцарт, или кто другой — проникал «до конца» бессловесно».

Физические недуги участились, но мысль, отточенная и закаленная многолетней работой, остается сильной и ясной. А глаза слабеют. Порой, взглянув на вечернее неяркое солнце, видит сразу четыре сияющих шара, соприкасающиеся в виде квадрата. Шутит по этому поводу: «Вижу хорошо то, чего нет, а что есть — вижу плохо».

Запись в дневнике (начало июня 1941 года): «Вчера у меня ясно сложилось представление о свободе мысли как основной геологической силе. Развить в ноосфере». Он так увлечён своими идеями о становлении на Земле сферы разума, что перестал замечать очевидное: разгорается мировая война, свобода мысли во всех индустриально развитых странах весьма условна, а научные достижения используются преимущественно для развития военной техники.

(За последнюю четверть века принято утверждать, будто вероломное нападение фашистов на СССР было полной неожиданностью для его руководства и народа; в действительности нападение ожидалось в мае, а по радио часто звучала песня «Если завтра война…».)

Наступила пора подводить итог жизни. Но итога не получилось. Было постоянное стремление работать, созидать, постигать новое.

«К концу жизни, — писал Б. Л. Личков, — он был свидетелем торжества всех своих идей. Он видел утверждение своих основных минералогических представлений, видел создание новых наук — геохимии, радиогеологии и биогеохимии… Это была, с одной стороны, редкая личная радость, огромная победа, а с другой — яркое проявление торжества и величия русской науки, которую он поднял во всех областях знания, где работал, на недосягаемую высоту».

К этому времени благодаря его усилиям в нашей стране сложилась научная школа геохимиков и минералогов. Наиболее яркий её представитель А. Е. Ферсман приобрёл мировую известность. Увы, многие талантливые ученики умерли в расцвете творческих сил: Г. О. Касперович, П. К. Алексат, В. В. Карандеев, Я. В. Самойлов…

22 июня 1941 года грянула война. Фашистская Германия, захватившая почти всю Западную Европу, двинулась на восток, вместе со своими союзниками. Деловитые и жестокие иноземцы мечтали поживиться природными богатствами нашей страны. Но именно эти богатства, открытые и исследованные в немалой степени благодаря деятельности Вернадского и его учеников, стали, в конце концов, одним из важных слагаемых победы советского народа.

Запись в дневнике: «3 июля 1941 года выступление по радио Сталина. Речь очень хорошая и умная».

Владимир Иванович безоговорочно верил в поражение оккупантов. 9 июля 1941 года, единственный раз в жизни, он выступил по радио с обращением к английским ученым: «Объединенными усилиями покончим с гитлеризмом».

Запись в дневнике:

«Москва, 13 июля 1941. Воскресенье.

… Что происходит на фронте? — Начало развала гитлеровской силы? Или остановка перед применением последнего отчаянного средства — газов или урановой энергии?..

Моя мысль всё время пытается охватить настоящее. По-видимому, неожиданно для всех проявилось огромного значения мировое явление: победа красного интернационала — нашей Коммунистической партии — как исторического проявления евразийского государства».

Он не исключает возможности атомной бомбы у гитлеровцев. Но самое удивительное: написано о «нашей Коммунистической партии». До этого времени он явно недооценивал её значение и уж «нашей» определённо не считал.

Судя по дневниковым записям того времени, он отчасти меняет свои представления о том, что произошло в России в первой половине XX века. Он пишет в дневнике:

«Основная линия верна. Создание сознательной мощной военной силы, независимой извне в своём вооружении — примат в данном моменте этого создания в государственной жизни — правильная линия, взятая Сталиным. Настроение кругом очень здоровое. Принципы большевизма — здоровые; трутни и полиция — язвы, которые вызывают гниение, — но здоровые основы, мне кажется, несомненно преобладают».

Запись в августе 1941 года:

«Сейчас исторически ясно, что, несмотря на многие грехи и ненужные — их разлагающие — жестокости, в среднем они (большевики) вывели Россию на новый путь. Если — как я уверен — есть все основания думать, борьба с Гитлером кончится победой, — исторически Ленин и Сталин стояли на правильном пути».

В сентябре, узнавая об отступлении Красной армии, он отмечает: «Настроение кругом тяжёлое». Добавляет:

«Я не сомневаюсь (как многие другие) в окончательном исходе войны — но дело идёт хуже, чем я думал». Его оптимизм поддерживает вера в ноосферу. Он считает, что она «не фикция, не создание веры, а эмпирическое обобщение».

Сыну в США: «События мирового характера всколыхнули нашу личную жизнь, как пылинку, но на душе легко, потому что исторический ход событий, думаю, мирового характера, поставил нас вне того ложного положения, в которое мы встали во временном союзе с Гитлеровской Германией. Сейчас основные принципы идеологии нашей страны и их — резкая, непримиримая противоположность с фашизмом — исторически сказались, и я глубоко рад, что мы находимся сейчас в неразрывной связи с англосаксонскими демократиями. Именно здесь наше историческое место».

Странно: Владимир Иванович запамятовал, что ещё недавно англосаксы потакали Гитлеру в его захватах, договаривались с ним в Мюнхене, стараясь направить его агрессию на Восток. (После войны Черчилль предложит опустить железный занавес, а США будут планировать атомные удары по городам Советского Союза.)

Его завораживал оптимистический взгляд на прогресс цивилизации, на рост авторитета и влияния науки в обществе, на непременное торжество ноосферы. Он даже не обратил внимания на то, что две самые страшные войны за всю историю человечества развязали именно эти наиболее богатые, индустриально развитые державы с высоким уровнем науки и техники. Получалось, будто миллионы убитых и покалеченных, страдания ни в чём не повинных людей — это всего лишь досадные неурядицы на пути к светлому будущему.

…Вернадских эвакуировали в Боровое (Казахстан). Здесь он набросал проект организации научной работы в СССР после окончания войны. Под Москвой продолжались ожесточенные бои, на огромной территории страны хозяйничали гитлеровцы, а он смотрит за огненные рубежи войны в мирное будущее. Пишет Личкову 8 октября 1941 года:

«Тяжело переживаю вместе с Вами и взятие Киева… Оставление Киева и Полтавы произвело большое впечатление, и у многих изменилось настроение. Но я смотрю вперед с большим спокойствием. Не только теоретически (ноосфера). Немцы пытаются силой создать в начинающийся век науки насильственный поворот хода истории вспять. Но, учитывая силы обеих сторон, считаю их положение безнадежным. Но вижу, что будет стоить это очень дорого, могло бы быть иначе».

14 ноября записывает в дневник:

«Только вчера днём дошёл до нас текст речи Сталина, произведшей огромное впечатление. Раньше слушали по радио из пятое на десятое. Речь, несомненно, очень умного человека».

(Многие нынешние публицисты, писатели или политики, не обременённые высоким интеллектом, выказывают прямо противоположное мнение!)

Владимир Иванович не скупится и на критику. По его словам, «мы тоталитарное государство». Особенно резкий отзыв о ГПУ: «Это нарост, гангрена, разъедающая партию, — но без неё не может она в реальной жизни обойтись. В результате — мильоны заключённых-рабов, в том числе, наряду с преступными элементом, — и цвет нации, и цвет партии, которые создали ей победу в междоусобной войне. Два крупных явления: 1) убийство Кирова, резко выделявшегося среди бездарных и бюрократических властителей; 2) случайная неудача овладения властью людьми ГПУ — Ягоды…

Партия «обезлюдилась», и многое в её составе — загадка для будущего. Сталин, Молотов — и только. Остальное для наблюдателя — серое… При этих условиях смерть Сталина может ввергнуть страну в неизвестное.

Ещё ярче это проявляется в том, что в партии — несмотря на усилия, производимые через полицейскую организацию, всю проникнутую преступными и буржуазными по привычкам элементами, — очень усилился элемент воров и т. п. элементов».

Количество заключённых он по-прежнему преувеличивал (статистика оставалась засекреченной). Относительно гибели «цвета партии» его уверенность пошатнулась после прочтения в декабре 1941 года статьи бывшего посла США в СССР Дэвиса, который утверждал: благодаря репрессиям 1930-х годов в СССР была ликвидирована «пятая колонна». (Между прочим, Гитлер тоже высказывал такое мнение, а он на этот счёт был весьма осведомлён.)

Во взглядах на общественную жизнь Владимир Иванович исходил из своих убеждений, что наступила эра ноосферы. Запись 30 июля 1941 года: «Ноосфера, в которой мы живём, является главным регулятором моего понимания окружающего».

Спутница жизни

Накануне 1942 года Владимир Иванович отмечает: «Все эти дни я хорошо работал над своей лекцией «О геологических оболочках Земли как планеты». Я очень доволен этой небольшой статьёй, т. к. только написав её, я понял, что мы можем говорить о планетной жизни как о научном факте».

Вернадский продолжает много работать. И вдруг…

8 февраля 1943 года он впервые написал посвящение к своему труду («О состояниях пространства…»):

«Этот синтез моей научной работы и мысли, больше чем шестидесятилетней, посвящаю памяти моего бесценного друга, моей помощнице в работе в течение больше чем пятидесяти шести лет, человеку большой духовной силы и свободной мысли, деятельной любви к людям, памяти жены моей Натальи Егоровны Вернадской (21.XII. 1860 г. — 3.II. 1943 г.), урожденной Старицкой, которая скончалась почти внезапно, неожиданно для всех, когда эта книга была уже закончена. Помощь ее в этой моей работе была неоценима».

Наталья Егоровна умерла в ночь на 3 февраля 1943 года.

Последний свой день она провела спокойно, не жаловалась и не выказывала своих страданий (у нее сильно болел желудок и стеснилось дыхание из-за отека легких). Она беспокоилась о Владимире Ивановиче и скончалась тихо.

Он впервые в жизни был растерян, хотя всегда без страха думал о своей смерти. Он, как всегда бывает в таких случаях, даже когда несчастье ожидается, оказался беспомощным и одиноким перед огромным горем.

Анна Дмитриевна Шаховская, верный его помощник и секретарь, дочь близкого друга из студенческого братства, пытаясь отвлечь его от горестных мыслей, сказала, что готова записывать под его диктовку дополнения и уточнения в его новую работу «О состояниях пространства в геологических явлениях Земли. На фоне роста науки XX столетия».

Владимир Иванович ничего не ответил. Наконец отозвался с горечью:

— Неужели вы думаете, что я работаю, как машинка?

Затем, после паузы:

— Мне трудно, мне нельзя жить без моральной опоры.

Снова тяжелое молчание. И вновь:

— Нет, я не забыл, у меня есть внучка, наша внучка Танечка. Надо быть с ней… Остается только одно: ехать к ней, за океан.

Анна Дмитриевна впервые видела Владимира Ивановича в таком состоянии. (У внучки Тани была болезнь Дауна; других детей не было ни у его сына, ни у дочери; род Вернадских прервался.)

От горьких мыслей спасала его интенсивная работа. Порой он забывал, что жены нет с ним. Привычно хочет поделиться с ней идеями. Однажды ночью, когда из соседней комнаты донесся шум, он спросил: «Наташа, это ты?» И вдруг вспомнил, что её нет.

Потерял ли он Наталью Егоровну? Только отчасти.

В сущности, она сопутствовала ему до конца его дней. Он сроднился с ней, и она стала частью его собственной жизни. Их духовное единство сохранялось постоянно. «Мне так дорого, что в тебе сильна, красива гармония мысли и что так много и хорошо ты мыслью живёшь», — писал он ей через шесть лет после свадьбы. Так думал о ней всегда.

С нею он советовался, порой даже по специальным вопросам. В конце позапрошлого века написал жене, что образование минералов и вся химическая жизнь Земли производится лучистой энергией Солнца, а не глубинными силами планеты. Был уверен, что она с интересом воспримет эту идею, которую вряд ли поймут многие современные специалисты в науках о Земле, уверовавшие в наши дни в весьма сомнительную «глобальную тектонику литосферных плит».

Наталия Егоровна хорошо знала несколько европейских языков. Вернадский тоже неплохо владел примерно пятнадцатью языками, но, когда требовался квалифицированный перевод или редактирование иностранных текстов, обращался за помощью к жене.

Владимир Иванович был человеком достаточно замкнутым, хотя и доброжелательным по отношению к окружающим. Своими впечатлениями и переживаниями он почти ни с кем не делился, за исключением Наталии Егоровны. О его отношении к литературе и искусстве, о взглядах на любовь и дружбу можно узнать из писем жене. Общаясь с ней, он лучше узнавал самого себя.

Впрочем, она была необходимой не только для него. Таков был склад её характера, излучающего добро.

…Более четверти века назад, работая над своей первой книгой о Вернадском, я попытался в литературе, посвящённой ему, собрать сведения о его жене. К моему разочарованию, они были слишком скудны.

У хранителя кабинета музея Вернадского B.C. Неаполитанской я узнал адрес дочери Владимира Ивановича, жившей в США, и мы стали переписываться. При случае я спросил у неё о Наталии Егоровне. Она ответила:

«Все восхищаются отцом, но мало где кто-нибудь упоминает роль моей матери. Она была бесконечно скромна, не только не хотела, чтобы снимали её фотографы, но во всех смыслах отводила себя на задний план. Но если бы не она, кто знает — достиг ли бы отец того, чего он достиг. Она была его гением, его хранителем и его совестью и с увлечением разделяла его вдохновения. Помню их споры иногда, когда она настаивала, чтобы он ни в чём не уступал, если что-нибудь было против суждений его совести, и чтобы он думал о людях, которых он встречал на своём пути. Были дни, когда его жизнь была в опасности; она всегда поддерживала твёрдость его духа. Она была совершенно необыкновенная женщина громадной силы духа и любви».

Был характерный случай в начале XX века в Москве, где Владимир Иванович преподавал на Высших женских курсах (женщин тогда не принимали в университет). Курсисткам не позволялось выступать против администрации. Однако они, возмущённые грубостью директора и несправедливым отстранением от учёбы двух своих подруг, обратились за помощью к Вернадскому.

Разговор был на квартире Вернадских. Профессор постарался убедить их, что протест преждевременен и мало обоснован. Курсистки ушли от него огорчёнными. Наталья Егоровна, присутствовавшая при беседе, после их ухода стала доказывать мужу, что он заблуждается. Разгорелся спор, и в конце концов Владимир Иванович согласился с женой. На следующий день он заявил курсисткам, что был не прав и готов поддержать их просьбу. Хотя, как выяснилось, его первоначальное мнение было верным: директор сам отказался отчислить курсисток.

Может показаться, что он жил как барин. Мало того что имел дворянское звание, да ещё и поместье — Вернадовку, и земельный надел. Это верно лишь в самых общих чертах.

В Вернадовке они жили отчасти по-деревенски. Бревенчатый дом, пруд с утками, фруктовые деревья в саду, поле с рожью, просом, пшеницей, ячменем. Были лошади и коровы. Домашние участвовали в полевых работах, вели хозяйство, ходили за скотом и лошадьми.

Как-то раз посадили Владимира Ивановича на гумне принимать снопы. Был он в плаще и шляпе, с книгой в руке, и, когда его к концу работы спросили, сколько было снопов и какие они, он не смог дать вразумительный ответ. «Как настоящий профессор, — вспоминала этот эпизод Прасковья Кирилловна Казакова (домашняя работница, фактически член семьи), добавив: — Хозяин он был никудышный».

Однажды подошла к нему босоногая девочка из деревни:

— Где Наталья, не знаешь?

— Какая Наталья? Наталья Егоровна?

— Ну да!

Пошел в дом, пожав плечами, позвал жену.

— Тебя Василий Андреевич спрашивает! — крикнула девочка Наталье Егоровне, вьттттедтттей на крыльцо.

— Какой еще Василий Андреевич? — удивился Вернадский.

— Подпасок, — пояснила жена, уходя с девочкой.

— Подумать только, — пробормотал Владимир Иванович. — Наталья! А там — Василий Андреевич!

Наталья Егоровна была проста и приветлива с детьми и взрослыми.

Нина Владимировна вспоминала: «Мать моя очень любила изучать языки и часами переписывала и переводила работы отца. Она была сдержанная, но очень горячая, очень любила детей. В моей памяти она проводила часы с людьми, которые приходили к ней за советом и за помощью…

Помню, как в детстве меня это огорчало. Всегда кто-то сидел и говорил с ней. Она тоже очень увлекалась философией, много читала…

Мать и отец жили очень дружно, и я не помню, чтобы они ссорились. Только о политике у них бывали бурные споры, хотя, по существу, они были в полном согласии. С тех пор как умер мой дед, отец матери, она всегда ходила в траурных (чёрных, серых, белых) платьях. У неё была очень дружная семья, они приняли моего отца как сына».

Владимиру Ивановичу посчастливилось с женой и её родными. Он был достоин этого. Намеченному в юности плану своей жизни он оставался верен всегда. С этим планом он познакомил свою будущую жену, поделился с ней своими взглядами на брак и семью. Их взгляды сошлись.

В одном только была принципиальная разница: Наталия Егоровна сознательно посвятила себя семье, стала верной помощницей мужа, и во многом благодаря ей он стал выдающимся учёным и мыслителем.

Есть странное признание в его дневнике: «Были случаи, когда приходившие мне мысли, как будто верно выражавшие мое убеждение, внушали мне страх своими неизбежными логическими выводами, раз они станут общим достоянием (таковы мысли о семье и о значении половой морали)». Что это за мысли? Не могу догадаться.

…Кто-то может спросить: была ли у него любовница, а может быть, не одна? (Ныне принято бесстыдно выставлять напоказ всяческий «интим».) У меня на этот вопрос нет ответа. Да он меня и не интересует.

Могу лишь привести его запись в мае 1893 года:

«Чем больше задумываешься, тем более кажется верным, что самые основы нашей морали неверны, ложны и вредны. Мне кажется особенно вредной мораль моногамии. Здесь любопытные встречаются мнения — например, о единобрачии… Но стоит только всмотреться в то, какая масса лжи и какая тьма несчастий от этого происходит в жизни, чтобы убедиться в невозможности этого принципа.

Этика, мне кажется, в этих делах должна быть чисто субъективной. Я допускаю единобрачие, моногамию и т. п., но не как общее правило, не как выражение чего-то истинного и совершенно не считаю их идеалом. Возможно, большая свобода в этих обстоятельствах — лучшая вещь. Страстность, чувственность — не страшна и справедлива — она красива, когда молоды. Нет хуже ипокризии (ханжества, лицемерия. — Р. Б.). Неясно, отчего чувственность лучше в единобрачии, а ведь она должна же быть.

При более правильном устройстве общественных условий и при более сильном развитии умственных интересов исчезнут проституция и разврат — но больше разовьётся красивая чувственность. Странно, что в этих вопросах и искренние люди боятся думать».

Перед уходом

После сокрушительных поражений фашистов под Сталинградом и Курском, в конце августа 1943 года, Вернадский вернулся в Москву. Время от времени он жил в санатории «Узкое» под Москвой.

В марте, в день восьмидесятилетия, ему присуждается Сталинская премия первой степени (половину ее он отдал на нужды Красной армии, другую половину почти целиком роздал). Он продолжал думать о будущем Родины. В записке президенту академии предложил:

«Я считаю необходимым восстановить деятельность Урановой комиссии, имея в виду как возможность использования урана для военных нужд, так и необходимость быстрой реконструкции разрушений от гитлеровских варваров…»

Эта комиссия была создана по его инициативе летом 1940 года Постановлением Президиума АН СССР. Председателем был избран В. Г. Хлопин, его заместителями — В. И. Вернадский и А. Ф. Иоффе. Работа её так и не успела развернуться.

В начале войны сын Владимира Ивановича Георгий в письме из США сообщил, что поговаривают о какой-то особой бомбе небывалой мощности. Владимир Иванович понял, что речь идёт об атомной бомбе. Этим объясняется его забота об Урановой комиссии. Значит, он верил, что руководители Советского Союза не будут применять атомное оружие в агрессивных целях, и оказался прав: атомные бомбы «испытали» на людях США, тогда как первую атомную электростанцию построили в СССР.

Сыну он пишет, сравнивая две мировые войны: «Мне хочется тебе написать несколько слов о том резком изменении, которое наблюдаешь на каждом шагу в этой войне в сравнении с прошлой. Совершенно несравнимо. Народ как бы переродился. Нет интендантства, наживы и обворовывания. Армия снабжается, по-видимому, прекрасно. Много помогают колхозы. Исчезла рознь между офицерством и солдатами. Много талантливых людей… достигает высших командных должностей.

Чрезвычайно характерно, что колхозы разрешили вопрос… о получении больших урожаев… многие из них получили большие сбережения. Это неожиданно сказалось в последнем займе на войну. Семья колхозника из Казахстана казаха Бедырбекова пожертвовала 1 миллион 36 тысяч рублей наличными. Заём, выпущенный 5 июня (1943 г.) на 12 миллиардов, перевыполнен в первый же день, и, в конце концов, в общем перевыполнен на 8 миллиардов 323 миллиона 32 тысячи рублей.

Для меня, который перед революцией был в Аграрной комиссии и который, так же как и ты, интересовался аграрным вопросом в аспекте не помещиков, а крестьян, то, что произошло, явилось совершенно неожиданным…

Я вижу, что колхозы разрешили интенсивное хозяйство 1) благодаря образованию государственной организации МТС… 2) Что более слабо пока — это то, как в больших деревенских посевах идёт интенсивная агрономическая помощь. Они имеют иногда прекрасных агрономов, одного на всех. И есть интересный народный агрономический опыт…

Это — новая многоязычная Россия.

Интересна помощь разорённым немцами городам и сёлам и армии вообще как отдельными членами колхоза, так и колхозами. Посылками колхозами продуктов или транспортом и машинами, танками, пушками и т. д. С ними на фронт едут и их уполномоченные».

«Загадка жизни все-таки остается, — записывает он. — И я чувствую себя здесь мальчиком, вспоминая прекрасный образ Ньютона, о котором он писал в старости: маленький мальчик, строящий постройки на берегу океана Неизвестного». И еще: «Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого страха. Распадение на атомы и молекулы… Чувство единства всего человечества…»

Он не похож на героя, бросающего вызов смерти. Он ее просто не замечает. Он продолжает жить и работать, как обычно. И в этой обычности, быть может, больше героизма, чем в отчаянной решимости того, кто сознательно рискует своей жизнью.

Запись в дневнике (23 августа 1944 года): «Сейчас ученых должны сильно поднять, так как их роль в достижениях войны огромна, и мы должны считаться с огромным ростом русской науки в ближайшем будущем. Мировое значение русской науки и русского языка будет очень велико, ранее не бывалое». Так и произошло.

Он продолжает жить будущим; пишет дочери: «Лично я думаю, что мир будет скоро и что я увижу зарю ноосферы». Готовит доклад «Проявление минералогии в космосе». Он по-прежнему охвачен чувством космоса, его непостижимой стройности, отражением которой являются на Земле биосфера, живое вещество, ноосфера, человек.

Неожиданна его дневниковая запись 7 ноября 1944 года: «По существу, аморальное — цель оправдывает средства — даёт временные выгоды. Но в конце концов может разрушить всё. Миллионы арестованных. Думаю иногда, что кончится крахом. Сейчас Берия лучше Ежова, но в конце концов его «работа» отрицательна — гангрена. Я думаю, что будущее моей внучки безопаснее в США».

В 1944 году в ГУЛАГе находилось менее 1,2 миллиона заключённых (при населении страны около 200 миллионов), из них осуждённых «за контрреволюционные преступления» — 269 тысяч. Учитывая ситуацию в стране, немного. (В «благополучных» США процент осуждённых был примерно такой же, как в СССР и до, и во время войны, и позже.) В окружении Вернадского были распространены преувеличенные слухи о репрессиях в СССР, и это сказывалось на его политических взглядах.

Несмотря на слабое знание Вернадским реальной жизни советского народа и тех трудностей, которые приходилось преодолевать СССР из-за происков внешних и внутренних врагов, отдельные его замечания весьма проницательны. Крах великой державы во многом предопределило буржуазное вырождение партийно-государственной верхушки. Это он отмечал не раз. И смерть Сталина стала роковым рубежом, что он тоже предполагал.

Сказалась и позиция уважаемых Вернадским интеллектуалов, среди которых преобладали вовсе не патриоты евразийской державы и славянского единства, не бескорыстные искатели истины, а поклонники западной цивилизации, заражённые буржуазной идеологией, алчные до материальных благ и почестей.

Они называли себя борцами за демократию и права человека, против тоталитаризма. Как верно сказал философ Александр Зиновьев: «Целили в коммунизм, а попали в Россию». Добавлю: целили в Сталина, а попали в русский народ. Хотя были и те, кто целил в Россию-СССР и в русский народ.

Нет ничего особенного в том, что у государства и народа есть внешние и внутренние враги. Это — обычная ситуация. Вопрос в том, как на это реагируют народные массы. Советский, а прежде всего русский народ, как показали события начиная со времён хрущёвской «перестройки», утратил доверие к правителям страны. Высокие идеалы остались на словах.

После огромных трудностей, одержав великую Победу в самой жестокой и кровопролитной войне, наш народ постоянно улучшал свои бытовые условия. Выросли поколения, не знавшие бед и лишений. Казалось бы, вот она — эра ноосферы! А страну сдали на милость победителям в идеологической войне, где преимущество имеет наиболее подлый и лживый. Победители, как водится, принялись присваивать природные и интеллектуальные богатства России.

Проживи Владимир Иванович ещё всего лишь год, он бы ужаснулся злодейству США, испепеливших в атомном пекле два японских города с населением около 100 тысяч человек. А он полагал, что для СССР будет благодатным «союз с англосаксонскими государствами-демократиями, в жизнь которых вошли глубоким образом идеи свободы мысли, свободы веры и формы больших экономических изменений с принципами свободы».

Теперь, много десятилетий спустя, можно воочию наблюдать, как эти «демократии» подавляют свободу мысли, разжигают войны, обогащаются за счёт менее развитых стран, ведут преступную экономическую политику.

При торжестве ноосферы ничего подобного произойти не могло. И смерть Сталина мало бы повлияла на процессы в нашей стране и в мире. Что означает одна личность, пусть даже выдающаяся, на фоне глобального процесса? Бесконечно малая величина. Если идеалы социализма и коммунизма соответствуют ноосфере, как писал Вернадский, то почему рухнул Советский Союз?

Всё это заставляет всерьёз задуматься: допустимо ли концепцию ноосферы считать бесспорным эмпирическим обобщением? Вернадский не задавал себе этого вопроса. Последней его статьёй стала «Несколько слов о ноосфере», пронизанная оптимизмом, верой в счастливое будущее.

…А жить ему остается недолго. Он это понимал, продолжая работать по-прежнему. Его не тяготил трагичный вопрос человеческого бытия: о неизбежности смерти. Это не просто научная, философская или медицинская проблема. Тут мысль человека начинает отрицать самое себя, убеждаясь в своем достаточно быстром — через месяцы или годы — исчезновении. Познание оборачивается страданием.

Когда друзья сообщили Сократу, что судьи обрекли его на смерть, мужественный мудрец усмехнулся: «А их осудила на смерть природа!»

Странно воспринимает человек некоторые явления. Ужасны душевные муки осужденного на казнь. Но ведь и тот, кто осуждает, и тот, кто казнит, — почти такие же несчастные, как их жертва, хотя до поры не осознают этого. Мы вольно или невольно отделяем гибель принудительную от естественной. Казалось бы, в таком случае каждый должен воспринимать «естественную» смерть как нечто закономерное и обыденное, с философским спокойствием. Но так происходит редко.

Вернадский никогда не испытывал желания продлить свое существование во что бы то ни стало из-за страха вечного небытия. По отношению к вечности ничтожны не только месяцы и годы, но и тысячелетия.

Проблема не в размерах «чаши бытия», а в её содержании.

Человек, не осмысливающий свою причастность к окружающим людям, своему народу, человечеству, природе, замкнутый в своем личном существовании, как «улитка в скорлупке», с ужасом ожидает смерти; она для него — крушение всего, губительная катастрофа личного мира, заменившего ему беспредельность окружающей природы и бессмертие вещества, одухотворенного жизнью.

«Мыслящий и работающий человек есть мера всему. Он есть огромное планетное явление», — считал Вернадский. Кто мыслит и работает, тот выходит из ограниченного личного мирка в надличный мир. Он избавляется не от смерти, а от страха перед ней.

Это ощущение постарался передать другой научный гений прошлого века — Альберт Эйнштейн:

«Там, вовне, был этот большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило как освобождение, и я скоро убедился, что многие из тех, кого я научился ценить и уважать, нашли свою внутреннюю свободу и уверенность, отдавшись целиком этому занятию.

Мысленный охват в рамках доступных нам возможностей этого внеличного мира представлялся мне — наполовину сознательно, наполовину бессознательно — как высшая цель. Те, кто так думал, будь то мои современники или люди прошлого, вместе с выработанными ими взглядами, были моими единственными и неизменными друзьями. Дорога к этому раю была не так удобна и завлекательна, как дорога к религиозному раю, но она оказалась надежной, и я никогда не жалел, что по ней шел».

Сказано это на склоне лет. Понимание и восприятие человеком смерти решительно меняется с годами. Она страшна для юного существа, едва ступившего на жизненный путь. В старости Владимир Иванович писал: «Мне кажется, в моем возрасте смерть переживается как нормальное».

Кто полно прожил, тому прощаться с жизнью, быть может, грустно, но не трагично. Иное у того, кто жил-не-дожил свою жизнь — не по годам, а по насыщенности бытия мыслью, чувствами, трудом. У него открываются провалы в прошлое — несделанное, непонятое, непрочувствованное… И — конец! — зияющая бездна небытия.

Великое счастье — ощущать жизнь, а не только жить; осмысливать жизнь как удивительный дар судьбы, соединяющий страдания и радости, тревоги и надежды, ярость и любовь, деяния и созерцание…

В середине декабря 1944 года Вернадский заболел воспалением легких. К концу месяца поправился. Врачи разрешили ему вставать с постели. 25 декабря во время прогулки он упал: кровоизлияние в мозг.

6 января 1945 года Владимир Иванович Вернадский скончался.

Осталось ему — бессмертие. Он умер для самого себя. Для нас и для будущих поколений продолжает жить его мысль.

Биография Вернадского помогает понять секрет счастливой жизни. Но значительно важнее, что его творчество предоставляет великолепную возможность размышлять над вечными тайнами бытия.

Урок жизни

Каждая прожитая жизнь — урок живущим. Нередко урок того, как не следует тратить свое невозобновимое достояние. Иной жизненный путь складывается по готовым стандартам, идёт по натоптанным дорожкам.

Вернадский не навязывал окружающим своего жизненного опыта, своих мнений. Однако его жизнь полезно обдумать каждому. Об этом хорошо сказал А. Е. Ферсман:

«Весь долгий жизненный путь (с 1863 по 1945 г.) крупнейшего естествоиспытателя последнего столетия академика Владимира Ивановича Вернадского — это путь упорного труда и яркой творческой мысли, путь, открывающий целые новые области в науке и наметивший новые направления естествознания в нашей стране.

Десятилетиями, целыми столетиями будут изучаться и углубляться его гениальные идеи, а в трудах его — открываться новые страницы, служащие источником новых исканий; многим исследователям придется учиться его острой, упорной и отчеканенной, всегда гениальной, но трудно понимаемой творческой мысли; молодым же поколениям он всегда будет служить учителем в науке и ярким образцом плодотворно прожитой жизни.

Еще стоит передо мной его прекрасный образ — простой, спокойный, крупного мыслителя; прекрасные, ясные, то веселые, то задумчивые, но всегда лучистые его глаза; несколько быстрая и нервная походка, красивая седая голова, облик человека редкой внутренней чистоты и красоты, которые сквозили в каждом его слове, в каждом его движении и поступке».

О Вернадском написано много. Не щедрый на похвалы его учитель В. В. Докучаев с восторгом отзывался о душевных качествах Вернадского и его научных талантах. Позже подобные оценки высказывали разные люди, которые встречались с Вернадским или близко знали его.

Такое обстоятельство не только радует, но и настораживает. Когда пишешь о человеке, воссоздавая в своем воображении его образ, обилие хвалебных эпитетов начинает мешать, сбивать на схемы.

Сладкое приедается. Тем более сладкие слова.

Но что поделаешь, если человек действительно замечательный, прекрасный! Не подбавлять же ложку дегтя в бочку меда специально «для вкуса»… Впрочем, такая ложка имеется.

В 1986 году в издательство «Просвещение» И. М. Забелин представил «Отзыв» о моей рукописи, посвящённой В. И. Вернадскому. Игорь Михайлович посетовал: «Образ В. И. выписан в столь голубых тонах, что исказились его личность, его характер, что такого В. И. не было.

Р. К. перечисляет те высокие цели, которые В. И. ставил перед собою с молодых лет. Я мог бы написать, что пропущено в этом списке не только овладение ораторским искусством, но и ещё две цели: Власть и Деньги. И властолюбие, и целеустремлённую заботу о благополучии (он жил богато) В. И. сохранил до конца своих дней (в годы войны принято было перечислять деньги от Сталинских премий в Фонд обороны — он оставил 50 ООО себе, хотя ни в чём не нуждался и никого из близких уже не имел рядом с собою). Инакомыслие В. И. хвалил только в историческом плане — по отношению к себе среди своих сотрудников ничего подобного не поощрял… Начисто был лишён чувства юмора… Я бы всё это мог написать, но зачем? — Р. К. всё про это знает, и если ничего подобного не пишет в книге, стало быть, и не нужно».

Отчасти Забелин был прав. Ставя человека в пример, важно соблюсти меру, не увлекаться преувеличенными восторгами и наивысшими эпитетами. Хотя и не следует принижать великого человека до уровня обыденности, к упоительной радости обывателя. Сам И. М. написал о Вернадском две интересные обстоятельные статьи, умолчав о том, что отметил в приведённой выше рецензии.

Вернадский не был героической личностью, как Петр Кропоткин; был учёным и отчасти философом, но не универсальным гением, подобно Ломоносову. Чувством юмора, увы, он не обладал, и остроумным его не назовёшь. Однако Власть и Деньги (именно с заглавных букв) никогда не были его целью.

Тот, кто любит власть, неизбежно тщеславен, старается показать свой начальственный нрав, подчеркнуть своё положение над подчинёнными (даже когда изображает «своего парня»), любит выступать и демонстрировать себя публике. Ничего подобного у Вернадского не было. Он записал в 1900 году: «Быть на виду, в положении вождя — такое тяжелое, мучительное, мне неприятное состояние».

Конечно, дневник есть вид литературного творчества, и далеко не всегда человек, даже при всём желании, способен верно передать свои мысли и чувства (многое таится в подсознании). Но в данном случае нет оснований сомневаться в его искренности. Например, он никогда не стремился к публичной политической деятельности.

О материальном благополучии семьи он заботился — не более того. Стремления к роскоши ни у него, ни у его родных не было. Назвать его богатым, по нынешним меркам, просто смешно, хотя в советское время ему, как всем академикам, были предоставлены большие льготы (докторам и кандидатам наук — в меньшей степени).

Половину Сталинской премии он не расходовал на себя (у него были небольшие материальные потребности), а пересылал нуждавшимся знакомым и, возможно, дочери в США.

Поощрял или нет Вернадский инакомыслие по отношению к своим идеям? Мне это неизвестно. В разговорах с его учеником К. П. Флоренским и с Б. Л. Личковым я ничего такого не услышал. Напротив, отзывы были прямо противоположные. Вот что писал о Вернадском Личков:

«Человек он был простой, доступный, всегда чрезвычайно тепло относящийся к другим людям, внимательный к ним, думающий об их интересах… Он делал много добра отдельным людям, оказывал им всяческую помощь, и всегда старался сделать это как-то незаметно, не подчёркивая… В беседах со мной он часто хвалил других учёных, даже в тех случаях, когда их открытия опережали его мысль. В частности, он необычайно высоко ценил А. Е. Ферсмана, считая его гораздо талантливее себя».

Нелепо представлять Владимира Ивановича какой-то особенной личностью. Он был близок к идеалу учёного, да и то с некоторыми существенными оговорками. Для него, как мне кажется, характерно именно отсутствие сверхобычных качеств.

Этим его пример особо поучителен. Он был, как бы сказать, обыкновенным великим человеком.

Как все люди, обладающие сильным и добрым характером, он сохранял в себе некоторую детскость, порой даже наивность. В юности его сдерживала боязнь показаться смешным.

Перед самим собой он был искренен всегда и до последней степени. В общении с другими не позволял себе лжи, лицемерия. Обладал великолепной способностью восхищаться чужой и не удовлетворяться своей работой.

Всякий человек наибольшим образом раскрывается с детьми.

Вернадский любил детей и был душевно близок с ними. В его времена взаимоотношения детей и родителей были не такими, как ныне. Мир детей резко отделялся от мира взрослых. Глава семейства был нередко для них недосягаем и далек, почти как царь для своих подданных. От детей требовали прежде всего полного послушания.

На детей он никогда не кричал, не ругал их — только отдалялся, замыкался. На них это действовало сильнее, чем окрики и упреки.

Владимир Иванович любил гулять с детьми. Когда они подросли, нередко брал их с собой в командировки, экскурсии.

«Дорогой папочка, — пишет ему сын Георгий, — очень грустно, что ты уехал, ты мне так много дал за тот месяц, что был здесь…»

Отец шлет сыну подробные письма, рассказывает о виденном и передуманном, делится своими планами. Это письма-беседы, чаще всего — об истории, о древнерусской живописи, завоевании Сибири, северных путешествиях новгородцев, о Византии… Он всегда остается требовательным собеседником.

«Получил очень суровый выговор от папочки, — жалуется матери Георгий, — за неинтересные письма, но что же мне делать, если иначе писать не умею».

Из письма Нины Владимировны Вернадской-Толль: «Когда я вспоминаю свое детство, отец всегда часть всего, что я помню. Я всегда, всю жизнь могла ему абсолютно верить и все сказать о себе, и он всегда всё понимал и старался понять».

В Вернадовке отец учил её слушать землю: ложиться, прикладывая ухо к земле. И тогда доносится издали стук поезда, неслышимый в воздухе (так некогда слушали древние славяне топот приближающихся орд кочевников).

Они ходили в лес за грибами, вслушиваясь в лесные шорохи и птичьи песни, узнавая растения. Он радовался мелодиям лугов и лесов; подолгу рассматривал цветы, поднося их близко к лицу; по вечерам выходил с детьми в поле встречать появляющиеся на небе созвездия.

Звезды, разбросанные будто бы в беспорядке, выстраивались в группы, создавали точечные узоры, получали имена и приобретали прошлое — легендарное прошлое, выдуманное греческими пастухами и поэтами. Он смотрел в звездное небо широко открытыми глазами, и словно не было для него десятилетий жизни, и он снова был мальчиком, летящим среди звезд…

В еде Вернадские были неприхотливы: кислые щи, котлеты с кашей, клюквенный кисель (с годами Владимир Иванович стал избегать мясного; всегда терпеть не мог «внутренностей»: печенок, почек). Водки и вина не было вовсе.

Рано утром — в шесть часов — чашечка кофе, прогулка, работа; завтрак в полдень. В молодости он работал порой и ночью, но с годами ложился сравнительно рано — в десять — одиннадцать вечера; днем спал редко.

Он любил солнце. Летом в Вернадовке записал: «Я хочу иметь возможность жить где-нибудь, где тепло, где лучше природа, где больше лета и больше свободы». (Он, любитель солнца и тепла, стал инициатором научных работ в самой «холодной» области естествознания — мерзлотоведении.)

Свое внимание, доброе, уважительное отношение к детям он во многом распространял и на своих учеников. Чувствовал свою ответственность за их научную судьбу. Вел дискуссии и научные споры с ними как друг и коллега. Люди, впервые присутствующие на подобных спорах, удивлялись: академик, всемирно известный ученый увлеченно спорит с молодыми сотрудниками на равных!

Ничего странного тут не было. В науке для него не существовало ни чинов, ни авторитетов, ни молодежи, ни стариков. Ему были близки те, кто увлечён исканиями истины. Это объединяло ученых как бы в единое братство.

Успехам учеников он радовался не меньше, чем своим собственным. Гордился тем, что его ученик и крестник Я. В. Самойлов открыл в 1896 году новый минерал. (К сожалению, Яков Владимирович не всегда был искренним со своим учителем.)

Принимать экзамены у студентов он не любил: слишком часто бывали посредственные, а то и плохие ответы. Огорчался, встречаясь с равнодушием к науке, но ставил двойки неохотно.

Однажды попалась особо слабая группа студентов-медиков. Отвечали плохо, получив два десятка «неудов». По просьбе студентов ассистент попытался уговорить профессора пересмотреть оценки. Вернадский согласился, что был слишком строг, исправил двенадцать двоек и поблагодарил ассистента за добрый совет.

Когда дело касалось научных проблем, он указывал на свои ошибки, сообщал о своих новых выводах, не согласующихся с прежними. Так было, в частности, с проблемой происхождения впадины Тихого океана: сначала Вернадский принимал гипотезу Д. Дарвина, сына великого биолога, о происхождении этой впадины на месте отрыва Луны от Земли, но позже изменил свое мнение.

В молодости он огорчался отсутствием в своем характере честолюбия, стремления к успеху. Он не любил быть на виду, выслушивать хвалебные речи или аплодисменты в свой адрес. Ему вначале казалось, что безразличие к славе и поощрениям отчасти мешает ему упорно, целеустремленно проводить научные работы. Позже он перестал об этом думать.

Опыт его (и не только его) жизни показывает, что великих успехов в науке добивается тот, кто стремится не к ним, а к истине. Наука — не состязание талантов, а совместный труд. Судьи здесь требовательные: коллеги по творчеству, лучшие специалисты, а в ходе времени — новые поколения ученых. И если, как сказал поэт, «служенье муз не терпит суеты», служение науке — тем паче.

Вернадский научился (не сразу) рационально организовывать свое время, не отвлекаться на пустяки. «Меня мало интересуют многие мелочи жизни, — писал он своей жене (тогда ему было тридцать лет), — и я стремлюсь и стремился к умственной жизни — но ведь потому, что у нас «умственная» жизнь не есть только жизнь разума».

Он высоко ценил человеческую личность и всегда уточнял: свободную человеческую личность. Имея в виду не только внешнюю свободу, данную обществом, но и свободу внутреннюю, духовную, которую способен предоставить себе каждый человек, — свободу выбора жизненных целей, свободу быть искренним и честным перед самим собой и перед другими людьми.

Он с горечью и гневом писал об одном из своих знакомых, который «пожертвовал собой затхлому русскому мещанству с его отвратительными серенькими добродетелями».

Конечно, нельзя сводить всё к желанию человека, к его доброй и недоброй воле. Многое в нашей жизни совершается без нашего участия, а то и вопреки нашим стремлениям. Как писал философ — современник Канта — Иоганн Готфрид Гердер:

«Если бы я свёл всё в человеке к индивидууму, отрицал бы цель взаимосвязей между людьми и индивидуума с целым, то мне осталась бы непонятна природа человека и его история, так как ни один из нас не стал человеком лишь благодаря самому себе».

С первых лет жизни мы попадаем в сеть многообразных взаимосвязей, зависим от близких и далеких людей, от семейных отношений, «общественного климата», достигнутого уровня знаний. И всё-таки велика ответственность каждого из нас за свою судьбу. Мы способны не только сознавать себя, но и создавать свой характер, формировать свои способности, беречь и ценить свои таланты, которыми нас наверняка не обделила природа…

О том, что Вернадский особо ценил в людях, можно судить по его высказываниям, относящимся к людям очень разным.

«Безупречно честный, имевший убеждения, которые не менял в угоду времени… До конца своей жизни… остался верен идеалам своей молодости и прожил жизнь, сделав, что мог, для родной страны» (о Е. П. Старицком).

«Примат научной работы над всем, неуклонная и непрестанная творческая научная работа, искание истины как цель жизни и как цель академии, высокое понимание обязанностей ученого, с одной стороны, и, с другой, работа на пользу России и русского народа как в распространении знаний, так и в приложениях науки к жизни, — это был завет и Ломоносова, и Эйлера, и Бэра… Вся его жизнь была борьбой… Это была борьба свободной мыслящей человеческой личности, не подчинившейся давящим ее рамкам обыденности. Своим существованием и непреодолимым проявлением себя самой она будила кругом мысль, возбуждала новую жизнь, разгоняла сгущавшиеся сумерки… Она была проявлением вековой борьбы за свободу мысли, научного искания, человеческой личности» (об историке и философе С. Н. Трубецком).

«Мы оценили его только теперь… По обрывкам мыслей, незаконченным рукописям, записям наблюдений, наконец, ненапечатанным статьям или покрытым пылью забвения изданным сочинениям выковывается сейчас в сознании русского общества его облик — облик не только великого русского ученого, но и одного из передовых творцов человеческой мысли» (о М. В. Ломоносове).

На мой взгляд, всё сказанное выше в полной мере относится и к Владимиру Ивановичу Вернадскому. Хотя вряд ли всем и во всём он может служить примером для подражания. Ему в работе и личной жизни в немалой степени содействовали благоприятные обстоятельства: профессор отец, интеллигентная семья, прекрасный круг друзей, неплохие материальные условия, отличные учителя и наставники.

Другое дело — его ориентиры на высокие идеалы и полная самоотдача в научных исследованиях и философских исканиях. При всём интересе к личности Вернадского и к событиям его жизни главное, чем он жил и что оставил нам в наследство, — драгоценная россыпь научных и философских идей. Об этом теперь и пойдёт речь.

Глава 7 Мыслитель

Ты же теперь напряги свой слух, а свой ум прозорливый

Освободи от забот, достоверному внемля ученью,

Дабы дары, приносимые мной с беспристрастным усердьем,

Прежде чем в них разобраться, с презрением прочь не отринул.

Историк науки

В сочинениях Вернадского значительное место занимает история идей. Он поясняет обстановку, в которой они рождались, личность ученого. Идея оживает, корни её обнаруживаются в религиозных или философских учениях, в поэзии. Восстанавливается «биография мысли», порой драматичная. Например:

«Судьба Г. Мозли была трагична: он погиб в цвете лет, молодым, в 1916 году в Дарданеллах; успел перед уходом на войну сдать в печать недоконченную работу, после его смерти доведенную до конца его друзьями и сотрудниками. Г. Мозли доказал, что в таблице Менделеева основным является не атомный вес, а место, занимаемое элементами в периодической системе, порядок их чередования; этот порядок должен отвечать количеству электронов, вращающихся вокруг ядра в атоме. Этот порядок распределения химических элементов называют характерными атомными числами элемента. Водород является № 1, а уран отвечает 92-му атомному числу. Может быть, справедливо, как предлагают, называть их числами Мозли.

… Человеческая личность, как все в окружающем нас мире, не есть случайность, а создана долгим ходом прошлых поколений. И такие крупные умы, как Г. Мозли, являются редко и должны всячески оберегаться… Из истории науки мы знаем много примеров, когда только через несколько поколений вновь находилось то, что было в свое время открыто, но не опубликовано отдельной выдающейся личностью…

Великое преступление совершили те, которые допустили Мозли на Дарданелльский фронт».

Возникает впечатление, что автор увлекается мелкими деталями, словно желая показать свои энциклопедические знания. Вот фрагмент из его монографии «Химическое строение биосферы Земли и её окружения»:

«Причина полярных сияний по теории, которая была дана Гольдштейном в 1879 г. и разработана Биркеляндом в 1896 г., Стермером, Вечартом, Макленом связана с электронами, исходящими из Солнца… Идея о связи полярных сияний с электричеством была высказана М. В. Ломоносовым в 1743 г. и независимо от него Б. Франклином, в Америке, в 1750 г. Многолетние наблюдения Ломоносова по своей точности сохраняют своё значение и сейчас.

Открытая и изученная в XX в. ионосфера в действительности была ясно очерчена в своих основных чертах английским физиком и математиком Д. Бальфур-Стюартом, но его правильный вывод был понят много позже, много лет после его смерти».

Казалось бы, такие экскурсы в прошлое отвлекают читателя от новейших исследований и открытий. Однако тот, кого интересуют только последние достижения, подобен зеваке, изучающему архитектуру города по строению крыш и чердаков.

Кредо Вернадского: «История науки является… орудием достижения нового». Он показывает мир мысли в движении, единстве и многообразии. История — путешествие в прошлое для понимания жизни научных концепций в связи с судьбами их творцов, а также для поисков забытых идей:

«Человечество не только открывает новое, неизвестное, непонятное в окружающей природе — оно одновременно открывает в своей истории многочисленные забытые проблески понимания отдельными личностями этих, казалось, новых явлений. Движение вперед обусловливается долгой, незаметной и неосознанной подготовительной работой поколений».

По его словам, «каждое поколение научных исследователей ищет и находит в истории науки отражение научных течений своего времени. Двигаясь вперед, наука не только создает новое, но и неизбежно переоценивает старое, пережитое».

Такова интеллектуальная генетика. Законы биологической генетики помогают селекционерам создавать новые формы живых организмов; история науки помогает формировать новое знание.

«Как размножение организмов проявляется в давлении живого вещества в биосфере, — пишет Вернадский, — так и ход геологического проявления научной мысли давит создаваемыми ими орудиями на косную, сдерживающую его среду биосферы, создавая ноосферу, царство разума.

История научной мысли, научного знания, его исторического хода проявляется с новой стороны, которая до сих пор не была достаточно осознана. Ее нельзя рассматривать только как историю одной из гуманитарных наук. Эта история есть одновременно история создания в биосфере новой геологической силы — научной мысли… Она не случайна, как всякое природное явление, она закономерна, как закономерен в ходе времени палеонтологический процесс, создавший мозг.

Но история научного знания… еще не осознана и не написана».

Вообще-то к тому времени были изданы достаточно подробные истории «положительных знаний», как тогда говорили. Скажем, двухтомник американского физиолога, химика Джона Уильяма Дрэпера «История умственного развития Европы». Наиболее обстоятельной была работа Ф. Даннемана «История естествознания», включающая сведения о математике, технике.

Вернадский имел в виду другое: научную мысль как движущую силу цивилизации, как продолжение — в духовной сфере — биологического процесса цефализации, развития нервной системы и головного мозга.

Эта идея неявно пронизывает его труд «Научная мысль как планетное явление». В ней история знаний переходит в философию познания. На многих примерах он показал: то, что сейчас предстаёт бесспорной истиной, позже может быть опровергнуто; а то, что кажется заблуждением, со временем может привести к новым открытиям.

«В истории наук на каждом шагу мы видим замену точного и истинного ложным и неправильным. Можно сказать, что научное мировоззрение поддерживается и не гибнет только благодаря сознательному проявлению усилия, воли».

Выходит, в науке не обойтись одними лишь фактами и логикой, рассудком. Требуются волевые усилия (элемент религиозной веры), чувство красоты и гармонии (основа искусства). Всё это воплощает в себе конкретная личность исследователя, творца.

Борьба за истину сопряжена с немалыми трудностями. «Очень многие исследователи гибнут в этой борьбе. Иногда они только после смерти находят себе правильное понимание и оценку».

Мировоззрение — представление о Мироздании — лишь отчасти связано с достижениями науки. Оно включает не только знания, но и догадки, суеверия и предрассудки, надежды, идеалы, жизненный опыт.

Философия познания

Некогда богословы обсуждали: может ли Бог создать камень, который сам не в силах поднять? Всемогущий способен сотворить глыбу любого веса. Хотя, обладая всемогуществом, Он должен справиться с любой тяжестью…

Логического решения эта умозрительная головоломка не имеет. Но для реальной ситуации ответ есть. Вспомним: Вернадский не только решал научные проблемы, но и открывал новые, порой не справляясь с ними. Творец создавал глыбу, которую не мог поднять.

Открыть перспективную проблему — неведомую землю науки! — может только крупный ученый, мыслитель, незаурядная личность. «В теоретической научной области, — отметил Вернадский, — роль личности в постановке новых проблем стоит на первом месте».

В отличие от мифического творца Вселенной, ученый не одинок. Другие исследователи продолжат начатое им дело, проникая светом разума во тьму неведомого. И в этом свете, со временем всё более ярком, остаются лучи его мысли.

Такова общая приукрашенная картина. А в конкретных исследованиях наиболее трудно доказать верность сделанных выводов, высказанных идей. Для этого надо знать основы научного метода.

Казалось бы, любому профессиональному учёному это давно известно. Однако многие ли смогут объяснить различия методов религии, философии, науки, искусства, здравого смысла? Нередко даже солидные учёные выдают выдумку за научную гипотезу, непроверенную гипотезу — за теорию, а теорию путают с эмпирическим обобщением.

Владимир Иванович счёл нужным вставить в трактат о биосфере главу «Эмпирическое общение и гипотеза». Стремление к чистоте и стройности научного мышления пронизывает эти несколько страниц.

Особо подчёркивал он значение эмпирического обобщения. Оно опирается только на факты, не выходя за их пределы и не считаясь с гипотезами или теориями, пусть даже признанными. Оно может не объяснять ничего, лишь обобщая фактические данные.

Примеры эмпирических обобщений: Периодическая система элементов Менделеева, закон сохранения энергии, принцип «живое происходит от живого», единство пространства-времени.

Особняком стоят гипотезы и теории.

«При гипотезе принимается во внимание какой-нибудь один или несколько важных признаков явления и на основании только их строится представление о явлении, без внимания к другим его сторонам. Научная гипотеза всегда выходит за пределы фактов, послуживших основой для ее построения, и поэтому — для необходимой прочности — она неизбежно должна связываться по возможности со всеми господствующими теоретическими представлениями о природе».

Ньютон обмолвился: «Гипотез я не измышляю». Хотя без них не мог обойтись. Другое дело, что он не выдавал их за истины. Великий физик написал «Математические начала натуральной философии», где преобладают формулы и схемы. Но в трудных случаях позволял себе ссылки на Бога, признавая бессилие рассудка.

Вернадский таких ссылок не допускал. Хотя ему стоило немалых усилий упорядочить свои ощущения, усмирить воображение, с предельной полнотой и точностью выразить в словах то, что, быть может, нельзя передать без искажений.

Как всякий творец, он был и всесильным владыкой, и беспомощным рабом своих творений. Образы, возникающие в его мозгу, обретали самостоятельную жизнь. Создания влияли на своего создателя. Круг замыкался, и выхода не было из этого вихря мысли, пока он не обретал форму эмпирического обобщения, гипотезы или теории.

Научная теория — это доказанная гипотеза. Она выходит за пределы установленных фактов, им не противореча. Отчасти она опирается на предположения или исходит из некоторых постулатов, аксиом (принципов, не имеющих доказательств).

Выстраивается такая конструкция. На обширном, прочном и постоянно обновляющемся фундаменте фактов, как мощные крепости, поднимаются эмпирические обобщения. В их пределах находятся многочисленные более или менее основательные постройки теорий. А «строительные леса» и проекты для этих теорий предоставляют гипотезы.

Вроде бы остаётся только двигаться по пути научного прогресса, превращая перспективные гипотезы в теории, укрепляя фундамент фактов, проверяя и дополняя эмпирические обобщения.

Пока речь идёт об одной области знаний со своими фактами и методами исследований, такая схема подходит. Но когда от частных наук переходишь к познанию природных объектов и явлений, обнаруживается множество противоречий.

Скажем, описание живого организма с позиций анатомии, физиологии, биохимии, биофизики ещё далеко не полно. Организм не изолирован от сообщества себе подобных, от своей экосистемы, биогеоценоза, от биосферы. Как соединить разобщённые сведения из разных наук в пределах одной теории? Как выбрать из гипотез и теорий наиболее обоснованные? Как проверить факты?

Справиться с такими задачами невозможно без определённых пробелов, допущений, ссылок на авторитетные мнения, «искусственного отбора идей». Приходится исходить из целей исследования. Всё это привносит в исследование немалую толику субъективизма.

Остаются вне конкретных наук фундаментальные философские вопросы: что такое жизнь и разум? Возникают ли они из «мёртвого» косного вещества или являются неотъемлемыми качествами Природы?

Как писал Вернадский: «Никогда не наблюдали мы до сих пор в истории человечества науки без философии… Говорить… о замене философии наукой, или обратно, можно только в ненаучной абстракции». Более того: «Научное мировоззрение… является сложным и своеобразным выражением общественной психологии».

Чем отличается философия от науки? Владимир Иванович писал:

«Философия всегда основана на разуме и теснейшим образом связана с личностью. Типы личности всегда отвечают разным типам философии. Личность неотделима от философского размышления, а разум не может дать для неё мерку, вполне охватить всю личность. Философия никогда не решает загадки мира. Она их ищет. Она пытается охватить жизнь разумом, но никогда достигнуть этого не может […]

Тысячелетним процессом своего существования философия создала могучий человеческий разум, она подвергла глубокому анализу разумом человеческую речь, выработанную в течение десятков тысяч лет в гуще социальной жизни, выработала отвлечённые понятия, создала отрасли знания, такие, как логика и математика, — основы нашего научного знания».

Вообще-то философы не только ищут загадки Мира, но и решают их. Но каждый делает это на свой лад. Решений получается много. Можно выбрать из них более или менее достоверное, но нет оснований считать его истинным.

Для фундаментальных теоретических научных проблем типы личности так же ярко сказываются, как в создании философских учений. Это видно на примере Вернадского. Его концепция ноосферы весьма субъективна и отражает характерные черты его личности: веру в науку, гуманизм.

«Можно быть философом, — полагал Вернадский, — и хорошим философом, без всякой учёной подготовки, надо только глубоко и самостоятельно размышлять обо всём окружающем, сознательно жить в своих собственных рамках… В размышлении над своим я, в углублении в себя — даже вне событий внешнего личности мира — человек может совершать глубочайшую философскую работу, подходить к огромным философским достижениям».

Однако вне событий окружающего мира человек не может обрести разум. Сократ, религиозный философ Бёме или натуралист Бернар Палисси, не имея «учёной подготовки», обладали более важным: жизненным опытом и любовью к познанию. Ведь и Вернадский полагал:

«Не в массе приобретённых знаний заключается красота и мощь умственной деятельности, даже не в их систематичности, а в искреннем, ярком искании… И масса удерживаемых умом фактов, и систематичность познанных данных — ученическая работа, она не может удовлетворять свободную мысль. Я лично думаю, что систематичность даже несколько ограничивает мысль».

Пожалуй, последнее замечание он вывел из личного опыта.

По его словам, наука отличается от философии, религии, здравого смысла общеобязательностью добытых фактов и полученных на их основе эмпирических обобщений; научные идеи доказывают или опровергают не ссылками на авторитетное мнение или догму, не рассуждениями, а твёрдо установленными фактами:

«Мы говорим в науке о строгой логике фактов, о точности научного знания, о проверке всякого научного положения опытом или наблюдением… об определении ошибки». «Научная истина устанавливается не логическим доказательством, не рационалистически, а опытом и наблюдением в природе, в реальности».

Такие достоинства науки, имеющей огромное значение в практической деятельности, по мнению Вернадского, делают её планетным явлением, перестраивающим область жизни. В этой связи он недоумевал: «Мысль не есть форма энергии. Как же может она изменять материальные процессы? Вопрос этот до сих пор научно не разрешён».

Владимир Иванович постоянно подчёркивал особое значение научной мысли в истории цивилизации, тогда как многие науки оформились всего два-три столетия назад, а деятельность людей продолжается многие тысячелетия.

Информация (мысль) не форма энергии, а одно из её проявлений в сложно организованной материи. Вне материального носителя мысль не существует. Она воздействует на природу через человека, создающего и использующего технику.

Странно, что Вернадский хотел каких-то доказательств такой простой схемы. Возможно, он чрезмерно завышал значение научной мысли, чтобы правительство и впредь поддерживало научные исследования и учреждения. В этом сказывался его интерес как учёного и его увлечённость историей знаний. На мой взгляд, этот путь завел его в такие дебри, из которых ему трудно было выбраться… Впрочем, об этом — в следующей главе.

Он писал: «В основе научной работы лежит единое аксиоматическое положение о реальности предмета изучения науки — о реальности мира и его законообразности, то есть возможности охвата научным мышлением». «Мир является для нас реальным объектом».

Рассуждал он примерно так. Человек, подобно всему живому, есть бренная часть живого вещества, биосферы. Каждая жизнь вплетена в бесконечную ткань жизни поколений. Личное искание истины — проявление общего стремления человечества к познанию. Если живой организм принадлежит области жизни, то мыслящая личность причастна к планетной сфере мысли, создаваемой человечеством.

Он оперировал обобщёнными понятиями. Человечество представало сверхличностью (философ Томас Гоббс предлагал образ библейского Левиафана), наука — сверхнаукой, включающей все положительные знания.

Исходя из такой схемы, он имел основание утверждать: «То понятие о ноосфере, которое вытекает из биогеохимических представлений, находится в полном созвучии с основной идеей, пронизывающей «научный социализм»». И ещё: «Я мало знаю Маркса, но думаю, что ноосфера всецело будет созвучна его основным выводам».

Такая схема далека от реальности. Он же сам говорил о великой роли конкретной личности. Слишком велико разнообразие людей, и вовсе не самые умные и честные направляют их устремления. Наук множество, и они по большей части разобщены. Не научная мысль определяет развитие цивилизации.

Вернадский называл себя философским скептиком, ибо ни одно философское учение, включая официальные исторический и диалектический материализм, его не устраивало. Своей философской системы он не создавал.

И всё-таки его учения о геологической вечности жизни и о биосфере должны быть творчески осмыслены не только учёными, но и философами, а хорошо бы ещё — и религиозными мыслителями.

Современная философия слишком часто превращается в способ развлечения интеллектуалов, специалистов в какой-то одной её области. А философия должна, как мне представляется, исходить из научных данных и требований практики личной и общественной жизни. И в том и в другом случае без учения о биосфере не обойтись.

«В семье у нас царил полный религиозный индифференцизм, — признавался Владимир Иванович жене, — отец был деистом, мать была неверующая; я ни разу, например, в жизни не был на заутрене перед Светлым Воскресением». Так было в то далёкое время, когда равнодушие к церковным обрядам не поощрялось.

Из дневника: «Религия и философия, в сущности, враги по сути… В истории человеческой мысли философия сыграла и играет великую роль: она исходила из силы человеческого разума и человеческой личности и выставила их против того затхлого элемента веры и авторитета, какой рисует нам всякая религия».

Казалось бы, перед нами — атеист. Но тогда почему бдительные идеологи марксизма-ленинизма обвиняли его в попытках создать новое религиозно-философское мировоззрение, глубоко враждебное материализму? Для этого был свой резон. Религию и науку (веру и рассудок) он считал взаимно дополняющими: «Как христианство не одолело науки в её области, но в этой борьбе глубже определило свою сущность, так и наука в чуждой ей области не сможет сломить христианскую или иную религию».

Эта «чуждая область» начинается там, где научная мысль бессильна и нет убедительных доказательств. Скажем, в бытие или небытие Бога остаётся верить: ни то ни другое доказать невозможно. Теизм и атеизм в одинаковой степени религиозны.

Научного атеизма, так же как научного богословия, быть не может. Исходя из таких соображений, Вернадский предпочитал не тратить времени, размышляя на религиозные темы.

Впрочем, одну он всё-таки затронул. «Несомненно, самое тяжёлое, самое мучительное, самое трагическое в нашей жизни — это невозможность нашего ума и чувства примириться с личным уничтожением, с отсутствием личного бессмертия», — писал он в 1889 году жене. И добавлял, что религиозные обычаи нередко отражают стремление человека преодолеть тоску, вызванную предчувствием неизбежности прощания с бытием.

В дневнике он ещё раньше отметил: «Согласен, что, может быть, есть известные услады, доставляемые верою, и человек, искренне верящий и имеющий надежду в загробную жизнь, имеет некоторое удовольствие, какое я иметь не могу».

Многие учёные были деистами (отрицающими вмешательство Мирового Разума в текущие события) или пантеистами, признающими единство Природы и Бога (обожествление Природы). Люди обращаются к религии по разным причинам: отдавая дань традиции, моде или страху смерти, в поисках утешения, по эстетическим соображениям или в нравственном аспекте. Это не мешает научной деятельности, хотя и может ограничивать кругозор мыслителя частоколом религиозных догм.

Вернадский отвергал догмы и неоспоримые авторитеты. Признавая неизбежность смерти (только одноклеточные организмы потенциально бессмертны!), он делал вывод: «Итак, всё заключается в этой жизни, а не в одной или сотне других, якобы следующих за нею».

Так думал он до конца жизни, когда без волнения писал, что смерть — это распадение на атомы, которые возвращаются в глобальный организм биосферы.

В наше время нередко сводят духовность или нравственность к религии. Это резко обедняет область духовной культуры, изымая из неё великие достижения искусства, науки, философии.

Для религиозной мысли центральное место занимает идея Бога. Например, Ньютон подчеркнул, что закона всемирного тяготения «вполне достаточно для объяснения всех движений небесных тел и моря». Не более того! Но его открытие так ошеломило современников, что поэт Александр Поп не скрывал восторга:

Был Божий Мир кромешной тьмой окутан. «Да будет свет!» И вот явился Ньютон.

Однако научная мысль осветила лишь механику движения небесных тел. И до сих пор господствует механистичная по своей сути физико-математическая модель Мироздания. В ней нет места Жизни и Разуму, а значит, не только Богу, но и человеку.

По мнению Ньютона, «Бог величайший есть существо вечное, бесконечное, вполне совершенное… Из истинного господства следует, что истинный Бог есть живой, премудрый и всемогущий, в остальных совершенствах Он высший, иначе — всесовершеннейший. Он вечен и бесконечен, всемогущ и всеведущ, т. е. существует из вечности в вечность и пребывает из бесконечности в бесконечность, всем управляет и все знает, что было и что может быть… Он продолжает быть всегда и присутствует всюду, всегда и везде существуя; Он установил пространство и продолжительность».

Основной вывод, проистекающий из теологии Ньютона: бытие Бога свидетельствует о том, что во Вселенной господствуют Жизнь и Разум (заглавные буквы подчеркивают их всеобщность).

Есть в Мироздании Неведомое, не доступное уму человеческому: «Мы видим лишь образы и цвета тел, слышим лишь звуки, ощущаем лишь наружные поверхности, чуем лишь запах и чувствуем вкусы: внутреннюю же сущность никаким чувством, никаким действием мысли не постигаем, тем меньшее можем иметь представление о сущности Бога…

От слепой необходимости природы, которая повсюду и всегда одна и та же, не может происходить изменения вещей». Иначе говоря, развитие определяют высшие силы. Мысль интересная, хотя поиски высших сил уводят далеко от науки.

Почему на каком-то ограниченном пространстве в некоторое время образовались живые организмы, возрастало их разнообразие, возникали всё более совершенные (по нашим меркам) создания и появился человек? Неужели так проявляется слепой случай? Он, если верить второму началу термодинамики, которое никто не отменял, ведёт к хаосу, равновесию, осреднению температур и сложности.

Религиозное мировоззрение не желает с этим мириться. Если жизнь и разум возникли из мёртвой материи по какому-то недоразумению, то в них и в нашем существовании нет смысла. Причуда почти невероятного стечения обстоятельств — и только!

Ссылка на волю Божью избавляет от размышлений. Но тогда Бог — непознаваемый, вездесущий, всеведущий — для ограниченного ума человека превращается в образ, несопоставимый с видимой реальностью. Великая идея превращается в абстрактное понятие.

Вспомним слова арабского писателя и философа Джебрана Халила (1883–1931): «Мудрее меньше говорить о Боге, коего мы не в силах постигнуть, и больше — о каждом из нас, кого мы в состоянии понять. И ещё знайте: мы — дыхание и аромат Божий. Мы есть Бог в листве и цветах и часто в плодах».

«Царство Божие внутри нас», — говорил Христос. Оно и вне нас: земная природа, пронизанная лучистой энергией Солнца. Об этом Вернадский не писал, ибо такая идея остаётся вне науки. Но она неявно пронизывает его учение о биосфере. Отчасти поэтому «твёрдокаменные» (умом) марксисты обвиняли его в попытке создать религиозное учение.

Ещё один аспект религиозного мировоззрения: идея Бога предполагает существование Непознаваемого. Из этого же исходил философ Герберт Спенсер. Он считал, что в интеллектуальной основе всех религий — признание в Мире тайны, превосходящей человеческое понимание:

«Если религия и наука могут быть примирены, то основанием для примирения должен быть этот самый глубокий, самый обширный и самый достоверный из всех фактов, а именно факт, что сила, проявляемая Вселенной, безусловно неисповедима».

В науке есть понятия тяготения, пространства, времени, движения. Но когда мы пытаемся понять, что это такое по сути своей, возникают непреодолимые трудности: «Конечные религиозные и конечные научные идеи одинаково оказываются простыми символами действительности, а не знаниями о ней».

Могущество человеческого ума проявляется в познании того, что происходит в пределах опыта, а бессилие «относительно всего, что стоит за пределами опыта».

Говорят, абсолютные пространство и время Ньютона опровергнуты теорией Эйнштейна. Но что значит «относительное» без абсолютного? Относительно чего оно относительно? Если это относится к любому объекту, в Мире должен царить хаос, а не порядок.

Модная ныне теория Большого взрыва претендует на знание одной из сокровенных тайн бытия: происхождения Вселенной. С поразительной наивностью её сторонники не желают замечать, что произведена подмена реальных объектов физико-математическими символами. Имитация знания!

Кредо религиозного метода в подобных вопросах высказал блаженный Августин: «Познаванием не постигается оно, непостижением познаётся». Иначе говоря, возможности точного знания ограничены, а в то, что находится за его пределами, остаётся только верить.

Свет знаний выхватывает из тьмы неведомого отдельные объекты и явления. Многое остаётся в сумерках, полутьме, где проглядывают более или менее смутные образы. Такова область неопределённых знаний, где господствуют предположения, гипотезы. Она особенно велика для естественных наук о Земле, Жизни, Вселенной и в психологии.

Понятие неопределённости предполагает несколько вариантов решения, стимулирует поиски истины. Не менее важно признавать Неведомое: относительное (в данный период) и абсолютное.

Сошлюсь на Мишеля Монтеня, писавшего полтысячи лет назад: «Невежество бывает двоякого рода: одно, безграмотное, предшествует науке; другое, чванное, следует за нею. Этот второй род невежества так же создаётся и порождается наукой, как первый разрушается и уничтожается ею».

… Может показаться, что мы слишком отвлеклись от взглядов Вернадского на религию. Дело в том, что он их не формулировал чётко отчасти по цензурным соображениям (в царское время государственной религией был теизм, в советское — атеизм), а отчасти потому, что в этом не было особой необходимости. Однако он был убеждён: религиозная вера в общественной жизни играет важную роль.

По его словам, «прекращение деятельности человека в области искусства, религии, философии… не может не отразиться болезненным, может быть, подавляющим образом на науке».

Как у всякого человека, взгляды Владимира Ивановича отчасти менялись со временем. В общем, он оставался вне официальных религий, не исповедовал никакого культа, а по складу ума, склонного к беспощадному анализу и сомнениям, был чужд религиозному миросозерцанию, предполагающему примат веры над рассудком.

Этим он, пожалуй, ограничивал полёт своего воображения. Не обратил внимания на то, что биосфера как глобальный организм может обладать не только жизнью, но и элементами разума. И не замечал, что идея ноосферы не «вытекает из биогеохимических представлений», а основана на вере в неизбежный прогресс цивилизации (подобно марксизму).

Натуралист

Вернадский в процессе научных исследований концентрировал не только интеллектуальные силы, рассудок, но и эмоции.

Такая способность физиологически, как мы уже говорили, определяется активным взаимодействием полушарий головного мозга (правого, преимущественно эмоционального, и левого — рассудочного), а также подкорки.

Заурядный учёный предпочитает выполнять работу по указаниям заказчика или научного руководителя. Это позволяет достигать определённых успехов, шаг за шагом поднимаясь по ступеням карьеры — от кандидата до академика (в лучшем случае). Но так теряется способность к творческим озарениям и открытиям.

Владимир Иванович понимал науку по старинке: исканием истины. Он писал: «Учёные — те же фантазёры и художники; они не вольны над своими идеями: они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. У них идеи сменяются; появляются самые невозможные, часто сумасбродные; они роятся, кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей они работают…

По природе я мечтатель, и это опасная черта; я вполне сознаю, что я могу увлечься ложным, обманчивым, пойти по пути, который заведёт меня в дебри, но я не могу не идти по нему… И это искание, это стремление есть основа всякой учёной деятельности; это позволит не сделаться какой-нибудь учёной крысой».

Подчас он увлекался обманчивым, но значительно чаще его сдерживал на этом пути скептицизм. А сильные чувства и мечтательность преодолевали «земное тяготение» рассудка и бесплодность скепсиса. Такое гармоничное соединение и составляет, по-видимому, основу научного гения. И ещё — чувство прекрасного, ощущение красоты природы и мысли, её познающей.

Признание Альберта Эйнштейна: «Достоевский даёт мне больше, чем любой другой мыслитель, больше, чем Гаусс». Выходит, для научных открытий даже в такой формализованной области, как физика, художественные образы важнее математических разработок. Почему?

Сошлюсь на Достоевского: «Мы воспринимаем природу целым, но бессознательно или малосознательно. Даже так: знание предмета, если оно ещё не совершенно полное, может вредно влиять на цельное восприятие предмета».

Воспринять как единое целое природный, чрезвычайно сложный предмет можно лишь в образе, а не в виде формул.

«Человек с самых первых времён объяснялся образами, — писал Достоевский. — Каждый язык полон образами и метафорами. Вы посягаете на образное изложение мысли, вы, заговорщики против прогресса, несчастные невежды… Формула тянет к муравейнику».

Великолепный язык формул — научное эсперанто — не универсален. Надо сознавать пределы его применения. Когда серьёзные умные люди системой формул описывают структуру и рождение Мироздания, думая, что постигли истину, это вызывает недоумение.

Своими профессиональными знаниями эти физики явно превосходят меня и миллиарды других людей. Но, претендуя на постижение бытия Вселенной, они не сознают бездну своего незнания, не учитывают ограничения научного метода, не обращают внимания на земную природу. Настоящее учёное невежество!

Стремление схематизировать, представить системой формул жизнь Земли, даже мелкой букашки, былинки, — тщетные усилия. А тут замах на всю Вселенную! Генеральное направление науки XX века — формализация — зашло в глухой тупик.

Вернадский предупреждал об этом, призывая к органическому, а не механическому синтезу Космоса. Он был и узким специалистом (в нескольких науках!), и энциклопедистом, и мыслителем. Этим отличался от всех знаменитых учёных XX века. Он исследовал явления природы не только в частностях, схематично, но и в их естественной сущности. Поэтому его можно считать последним естествоиспытателем, натуралистом.

…Время универсальных гениев прошло. Люди изменились. Наука и философия теперь не те, что прежде, да и общественное сознание иное.

Ломоносов не ограничивался науками (геология, химия, физика и др.), занимаясь поэзией, искусством. Поэт Гёте был философом и натуралистом. Сказочник Гофман сочинял музыку, дирижировал оркестром, был художником, профессиональным юристом.

В середине XIX века можно было быть физиком, биологом, химиком. Скажем, Чарлз Лайель был геологом: изучал хронологию, строение и изменения каменной оболочки нашей планеты. Или, по словам Лайеля, физическую географию прежних эпох.

До сих пор говорят: физик, геолог. Теперь это мало что объясняет.

Науки растут, подобно деревьям. Сначала оформляется ствол, основная опора, где сходятся корни, связывающие данную область знания с другими. От ствола отчленяются ветви. От них — новые. Наконец, пышная крона скрывает от внешнего наблюдателя и ствол, и основные ответвления.

Семья наук со временем образует нечто подобное тропическому лесу: сплошное переплетение ветвей; подчас нельзя разобраться, где кончается одно дерево и начинается другое.

Современный ученый обычно исследует одно ответвление одной из ветвей науки. Например, ископаемые растения. И только в каменноугольный период. И не все растения, а одну или несколько групп. Геохимик изучает не геологическую историю какого-нибудь одного или нескольких химических элементов. И не во всех горных породах, а, скажем, в осадочных. Или даже только в глинистых осадках.

Негласный завет современному ученому: не лезь в чужие науки.

По каждой отрасли науки публикуются ежемесячно десятки статей и несколько монографий. Специалисты периодически обмениваются мнениями на симпозиумах, конференциях, заседаниях, совещаниях. Требуется учитывать и некоторые события в смежных науках. Каждые десять — пятнадцать лет число публикаций удваивается. Нелегко следить за потоком литературы даже по одной специальности.

Хорошо, если ты стал отличным специалистом; хвала и уважение, если продвинул свою отрасль вперед, обнаружив нечто новое; слава и почет, если открыл неизвестную область знания.

Как тогда оценить научное творчество Вернадского? Учение о биосфере; основы геохимии; история минералов земной коры; биогеохимия и радиогеология; учение о геологической деятельности человека; исследования геологического пространства-времени; история знаний; науковедение…

Нельзя считать его минералогом, геохимиком, геологом. Он не только занимался конкретными науками, но и исследовал явления природы и поэтому с полным основанием должен считаться натуралистом.

Он остался в стороне от главного направления науки XX века — специализации. Даже кое в чём вернулся на позиции науки XVIII века, когда было принято испытывать натуру, проникать мыслью в сущность естества.

Ценное достоинство творчества Вернадского — стремление изучать природные объекты целиком. Подобные «всеобъемлющие» умы бывали в истории человечества до начала XIX века. Можно вспомнить Канта, Ломоносова, Бюффона, Кювье, Гумбольдта. Перешагнуть грань XX века удалось только одному естествоиспытателю-энциклопедисту: Вернадскому.

Одно из его геологических предсказаний — гипотеза каолинового ядра и предположение об одинаковой роли в строении многих силикатов и кремния и алюминия (о существовании алюмосиликатов). Исследования структуры кристаллов подтвердили его теоретические выводы.

Американский ученый Е. Шибольд написал тогда, что полученные в лабораториях результаты были предугаданы с гениальной интуицией В. И. Вернадским и легли в основу современной кристаллохимии силикатов. Знаменитый французский химик Ле Шателье назвал идею Вернадского гениальной гипотезой.

Менее известна дальнейшая разработка Вернадским гипотезы каолинового ядра. Он связывал особенности структуры алюмосиликатов с долгой историей земной коры, с особым пространственным проявлением интервалов геологического времени, с космической историей нашей планеты.

Быть может; к этим представлениям еще суждено обратиться геологам.

…Владимир Иванович пытался противостоять примату физико-математического стиля мышления, технизации знаний. Точно подметил его современник философ Николай Бердяев: «В цивилизации само мышление делается техническим, всякое творчество и всякое искусство приобретает все более и более технический характер».

Вопреки мнению Вернадского, не научная мысль направляет развитие цивилизации, а, напротив, требования технической цивилизации вынуждена выполнять когорта ученых, зависимых, в частности, от финансирования их исследований, от новейших приборов.

Наука превращается в предприятие, от которого ожидают скорейшей и максимальной прибыли те, кто его оплачивает. Есть, конечно, и отрадные явления. Например, отчасти происходит экологизация технологий, осуществляются частные меры по охране природы. Но этим невозможно изменить генеральное направление цивилизации.

Приоритет получают исследования не фундаментальные, а связанные с развитием техники, технологий, производства. Для этого нужны не натуралисты, а узкие специалисты. Такова объективная ситуация в современном мире.

Живое вещество, биосфера

Австрийский геолог Э. Зюсс, автор нескольких звучных научных терминов (его академик B.C. Обручев называл геопоэтом) в середине XIX века среди оболочек Земли выделил биосферу. Он отождествлял её с «пространственно ограниченной совокупностью организмов».

С тех пор о биосфере писали преимущественно географы, понимая под этим термином совокупность организмов. Дж. Мёррей в книге «Океан» дал такое определение:

«Биосфера. Где только существует вода или, вернее, где вода, воздух и земля соприкасаются и смешиваются, обыкновенно можно найти жизнь… Можно даже всю планету рассматривать как одетую покровом живого вещества. Давши нашему воображению немножко больше свободы, мы можем сказать, что в пределах биосферы у человека родилась сфера разума и познания и он пытается истолковать и объяснить космос; мы можем дать этому наименование психосферы».

Книга эта была издана в Лондоне в 1870 году (на русском языке появилась полвека спустя). Мёррей выступил как океанолог и натуралист-мыслитель. Его психосфера вошла в философию под именем ноосферы, понятие «живое вещество» использовал Вернадский и называл «вещество, охваченное жизнью».

В живые организмы и горные породы входят одни и те же вещества. Феномен жизни (так же как разума) — проявление структурных особенностей сложно организованной материи. Наша плоть состоит из веществ, входящих в три поверхностные сферы Земли. В этом отношении ничего специфически живого в растениях или животных нет. Другое дело — генетическая информация. Она и энергия Солнца одухотворяют земное вещество.

Интуитивно мы обычно чётко разделяем живые и косные (мёртвые) природные тела. В этом смысле допустимо, хотя и не вполне корректно говорить о «живой материи».

…Университетский товарищ Вернадского геолог И. Д. Лукашевич, находясь в Шлиссельбургской крепости в бессрочном заключении за покушение на жизнь Александра III, начал писать выдающуюся работу: «Неорганическая жизнь Земли». В третьем томе (1911) глава «Биосфера» посвящена геологической роли живых организмов. Лукашевич утверждал: «Жизнь как проявление особого вида энергии так же вечна, как движение, теплота, свет и электричество».

Годом позже А. Е. Ферсман, читая первый в мире курс геохимии, высказался определённее: «В этой зоне жизни или биосфере протекает наше существование, здесь вокруг нас кипит и волнуется мир людей, необъятно кишит животная жизнь, распускается и дышит растительность, — всюду колоссальная и интенсивная жизнь Земли».

И еще: «Организмы являются великими геологическими деятелями, и неизбежно весь характер химических процессов земной поверхности будет зависеть, как он зависит уже и сейчас, от истории развития органического мира». Наконец, со ссылкой на Лукашевича, тезис: органический мир — дитя Солнца.

В апреле 1917 года журнал «Природа» опубликовал статью об энергетике жизни французского физика Виктора Анри, приглашенного в Москву для чтения лекций и работы в недавно созданном Институте труда.

«В каждом жизненном процессе, — писал В. Анри, — происходит превращение некоторых продуктов, называемых пищевыми, и образование сложных тел, составляющих живую материю…

С мировой точки зрения жизнь есть не что иное, как постоянное задержание и накопление химической и лучистой энергии, замедляющее превращение полезной энергии в теплоту и препятствующее рассеиванию последней в мировом пространстве».

Во всем этом было очень важное, но недосказанное, не раскрытое во всей полноте и ясности. Хороший наглядный образ — все организмы планеты образуют пленку жизни. А дальше? Разве она существует сама по себе, даже под лучами Солнца?

Поэты и философы с давних пор воспринимали земную природу как нечто живое, одухотворённое и обожествляли все её проявления.

«Есть всегда ученые, — писал Вернадский, — которые ярко чувствуют и охватывают эту живую, реальную природу нашей планеты, всю проникнутую вечным биением жизни, и для которых это понимание единой Природы является руководящей нитью всей их научной работы…

Они выходят из рутинных рамок и, не ограничиваясь изучением жизни в организме, переходят к изучению ее проявлений в мертвой природе, широко смотрят на задачи биологического исследования».

Отметим некоторую непоследовательность Владимира Ивановича. Сначала он упоминает «живую, реальную природу нашей планеты, всю проникнутую вечным биением жизни», но затем — о проявлениях жизни «в мёртвой природе». (Об этом противоречии — в следующей главе.)

Обратимся к монографии «Биосфера»:

«История биосферы резко отлична от истории других частей планеты, и ее значение в планетном механизме совершенно исключительное. Она в такой же, если не в большей, степени есть создание Солнца, как и выявление процессов Земли. Древние интуиции великих религиозных созданий человечества о тварях Земли — в частности о людях — как детях Солнца, гораздо ближе к истине, чем думают те, которые видят в тварях Земли только эфемерные создания слепых и случайных изменений земного вещества, земных сил.

Твари Земли являются созданием сложного космического процесса, необходимой и закономерной частью стройного космического механизма, в котором, как мы знаем, нет случайностей.

Медленно и с трудом выявляется нашему уму механизм превращения солнечной энергии в биосфере в земные силы. Мы привыкли видеть другие черты в отвечающих ему явлениях; он скрыт для нас в бесконечном разнообразии красок, форм, движений природы — мы сами составляем его часть нашей жизнью. Века и тысячелетия прошли, пока человеческая мысль могла отметить черты единого связного механизма в кажущейся хаотической картине природы».

Движения воздуха и воды, разрушение горных пород, нагревание поверхности суши и Мирового океана, фотосинтез — формы накопления энергии Солнца. Хранят ее осадочные горные породы, со временем погружающиеся в земные недра. Так солнечные лучи, энергия звезды медленно проникают внутрь планеты, как бы пропитывая земную кору.

«Как мог образоваться этот своеобразный механизм земной коры, каким является охваченное жизнью вещество биосферы, непрерывно действующий в течение миллионов лет геологического времени, — мы не знаем.

Это является загадкой так же, как загадкой в общей схеме наших знаний является и сама жизнь». По его словам: «Жизнь является великим, постоянным и непрерывным нарушителем химической косности поверхности нашей планеты». Постоянное обновление живого вещества, горение жизни, которым охвачена поверхность планеты, — замечательное качество Земли.

Мы, вступая в этот круговорот жизни — недолгие, мимолетные в смене поколений, — сохраняем неразрывную связь со всей средой жизни. «В красивом образе, — пишет Вернадский, — выразил эту мысль древний персидский поэт Омар Хайям (1040–1123):

До нас, как и ныне, сменялись и зори, и ночи, И небо, как ныне, свершало свой круг вековой, Ступай осторожно на пыльную землю ногой. Ты топчешь не пыль, а прелестной красавицы очи».

Переводя поэтический образ на сухой язык науки, Вернадский делает вывод: «Организм нераздельно связан с земной корой и должен изучаться в тесной связи с ее изучением. Автономный организм вне связи с земной корой реально в природе не существует».

Не странно ли? Каждый организм существует сам по себе, обособлен: так его и называют — особь. И эта особь, которую мы видим, слышим, изучаем, которую можно потрогать, зарисовать, сфотографировать, «реально в природе не существует»?!

Вспомним научный образ, предложенный Кювье: организм — вихрь атомов. Жизнь организма невозможна без обмена веществом с окружающей средой. Как воздушный вихрь не существует вне воздуха, а водоворот немыслим вне воды, так и организм живет только в биосфере.

Уточним афоризм Кювье: живое существо — это устойчивые, сложно организованные вихри атомов биосферы. Поэтому вне её нет реального организма. Мы не замечаем этого, ибо принадлежим биосфере и с младенчества видим организмы как часть среды жизни.

Вернадский подчеркнул: «В сущности, человек, являясь частью биосферы, только по сравнению с наблюдаемыми на ней явлениями может судить о Мироздании. Он висит в тонкой пленке биосферы и лишь мыслью проникает вверх и вниз».

Возникает вопрос: только ли телесно принадлежит человек биосфере? Ведь его мозг — результат эволюции животных (цефализации), а мысли, разум, интеллект возникли в биосфере. Этот вопрос Владимир Иванович не рассматривал, и нам в следующей главе предстоит восполнить этот пробел.

Учение о биосфере должно было бы стать научной основой глобальной деятельности цивилизации. Ведь она воздействует на всю область жизни, изменяет её не только в деталях, но и как оболочку Земли.

Однако ничего подобного не происходит. Техническая цивилизация продолжает развиваться стихийно, приближая глобальный экологический кризис. Один из его предвестников — рост климатических и погодных аномалий, активизация природных стихий.

Автотрофность человечества, ноосфера

Многие мыслители пытались постичь смысл существования человечества. Какую тайную цель природы призвано оно осуществить? Каково его предназначение в мире?

Наиболее популярна схема: саморазвитие материи приводит к появлению жизни, трепетной и чувствующей нервной ткани, эволюции головного мозга. Человек становится особой формой организации вещества, осознающей самое себя как самосознание материи. Цивилизация — творение человека — новый этап в истории Земли.

Эволюцию живых организмов изучают биологи и палеонтологи. Но живое вещество — часть биосферы, всецело от нее зависящая. А биосфера — часть планеты, неотделимая от потока лучистой энергии Солнца. Всё происходящее на Земле есть проявление не только земных, но и космических сил. И человечество — не исключение. Значит, оно выполняет какую-то не только планетную, но и космическую функцию.

Своеобразно и ярко такие идеи были высказаны в XVIII веке философом Гердером, натуралистом Бюффоном, поэтом и мыслителем Гёте, а затем естествоиспытателем Александром Гумбольдтом, географами Ф. Ратцелем и Э. Реклю… Это направление исследований продолжил Вернадский, обдумывая проблему с новых позиций.

Осенью 1924 года во Франции он написал статью «Идеи о прогрессе и автотрофности человечества». Опубликовал её на французском языке под названием «Автотрофность человечества». Выделил тему, которую считал принципиально важной: переход человечества в будущем к питанию автотрофному: синтетической пищей без уничтожения живого.

В нашем веке идея представляется не столь уж необходимой, вряд ли осуществимой и не таким геологически значимым актом, как это казалось. Цивилизация и без того выполняет гигантскую автотрофную деятельность, перерабатывая массы неорганических веществ для создания и работы техники, для строительства. Это наносит наибольший урон биосфере.

Для питания людей можно использовать простейшие организмы. Какой от этого может быть нравственный ущерб? И есть ли смысл отказываться от употребления в пишу животных и растений, когда люди продолжают убивать себе подобных в огромном количестве ежедневно?

Другой аспект: даже перейдя на синтетическую пишу, человечество будет наносить огромный ущерб живому веществу и биосфере, если не изменит весь характер своей технической деятельности.

Вернадский через год после опубликования этой статьи признал, что проблема значительно сложнее, чем казалось сначала, из-за большой избирательности организмов, извлекающих из среды не просто атомы, но изотопы. Хотя такое усложнение не столь уж серьёзное.

Статья эта остаётся несвоевременной только в главной своей теме. Сохраняют актуальность некоторые высказанные в ней идеи не только в теоретическом, но и в практическом плане.

«В биосфере, — утверждал Вернадский, — существует великая геологическая, быть может, космическая сила, планетное действие которой обычно не принимается в представлениях о космосе…

Эта сила есть разум человека, устремленная и организованная воля его, как существа общественного. Проявление этой силы в окружающей среде явилось после мириады веков выражением единства совокупности организмов — монолита жизни — «живого вещества», — одной лишь частью которого является человечество.

Но в последние века человеческое общество все более выделяется по своему влиянию на среду, окружающую живое вещество. Это общество становится в биосфере… единственным в своем роде агентом, могущество которого растет с ходом времени со всё увеличивающейся быстротой. Оно одно изменяет новым образом и с возрастающей быстротой структуру самих основ биосферы. Оно становится всё более независимым от других форм жизни и эволюционирует к новому жизненному проявлению».

«Разум всё изменяет. Руководясь им, человек употребляет всё вещество, окружающее его — косное и живое, — не только на построение своего тела, но также и на нужды своей общественной жизни. И это использование является уже большой геологической силой».

«Он изменил течение всех геохимических реакций. Лик планеты стал новым и пришел в состояние непрерывных потрясений».

Согласно его общему выводу, смысл существования цивилизации в том, чтобы на основе научных знаний рационально преобразовать стихийно развивающуюся биосферу, область жизни, в ноосферу, где господствует разум. В последующие годы Владимир Иванович всё более укреплялся в этом своём мнении.

…Время по-новому расставляет акценты. То, что считалось важнейшим, отходит в тень или стушёвывается, а второстепенное выступает на первый план во всей своей красе или неприглядности.

Так и с проблемой геохимической деятельности человека и формирования ноосферы. Под ней авторы этого термина Леруа и Тейяр де Шарден понимали не совсем то, что подразумевал Вернадский.

Тейяр де Шарден писал: «Ноосфера стремится стать одной замкнутой системой, где каждый элемент в отдельности видит, чувствует, желает, страдает так же, как все другие, и одновременно с ними».

«Гармоничная общность сознаний эквивалентна своего рода сверхсознанию. Земля не только покрывается мириадами крупинок мысли, но окутывается единой мыслящей оболочкой, образующей… одну обширную крупинку мысли в космическом масштабе. Множество индивидуальных мышлений группируется и усиливается в акте одного единодушного мышления».

Для него сфера разума — нечто вроде всепланетной пленки мыслящей материи, которую образует человечество. А Вернадский имел в виду глобальную деятельность людей, перестройку биосферы Земли. При этом взаимодействуют умственный и физический труд:

«С биогеохимической точки зрения важны, конечно, не научная мысль, не научный аппарат, не орудия науки, но тот реальный результат, который сказывается в геохимических явлениях, вызванных мыслью и работой человека, в новом состоянии биосферы, которое им создается… в ноосфере».

А. Е. Ферсман тоже писал о геологической роли человека. И если Тейяр де Шарден главное внимание уделял разуму, а Вернадский — соединению в ноосфере мысли и действия, то Ферсман в своей четырехтомной «Геохимии» дал объективную характеристику техногенеза, технической деятельности. Его интересовало само явление, а не его причины:

«Хозяйственная и промышленная деятельность человека по своему масштабу и значению сделалась сравнимою с процессами самой природы… Человек геохимически переделывает мир».

Этот перестроенный человеком мир — уже не биосфера. Но стал или становится ли он ноосферой? Вот в чём вопрос.

Владимир Иванович отвечал на него положительно и по-разному. В одних работах писал о ноосфере в настоящем времени, в других переносил её в будущее или утверждал, что она творится на наших глазах (то есть в первой половине прошлого века).

Он верил: сила разума сплотит людей, отвлечет от мелочных забот и низких помыслов, направит к целям благородным и гуманным. Главное устремление общества в ноосфере — на благо свободной личности. Тогда и проблема автотрофности станет насущной…

Если вообразить некий обобщённый разум человечества (хотя и непонятно, что это такое в реальности), то надо признать: по отношению к земной природе нацелен он почти исключительно на добычу её богатств. Действует человек не в гармоничном единстве с биосферой, а жестоко её эксплуатируя, загрязняя и разрушая. Так творится ноосфера?!

Да, знание — сила. Но незнание ещё сильнее. А сила эмоций? Многое зависит от психологии личностей и общественных групп, от законов развития техники и технологии освоения природных ресурсов и от многого другого. Желая по примеру Вернадского изучать деятельность человека на планете как геологическую силу, надо учесть особенности эволюции техники, общественных идеалов, а также избавиться от веры в неуклонный прогресс. Владимир Иванович и сам это отмечал:

«Мы видим временами резко выраженный «регресс», который захватывал большие территории и физически уничтожал целые цивилизации, не носившие в себе самих неотвратимых для этого причин». Нет, не совсем так. Устои всех цивилизаций расшатывают внутренние социально-экономические противоречия и конфликты с природной средой.

Сложнейшую и чрезвычайно важную задачу выдвинул Вернадский. Четверть века после «Автотрофности человечества» он трудился над данной темой; собирал материалы в папке под заглавием «Научная мысль как планетное явление», так и не завершив эту работу.

Ему открылся путь научных исканий, уходящий в будущее. Но это не означает, будто и нам, потомкам, на этом пути надо двигаться точно по азимуту, намеченному Вернадским. В чём-то можно поспорить с ним, а кое-что придётся опровергать. В следующей главе мы это обсудим более обстоятельно.

Симметрия и её нарушения

Посылая Борису Личкову статью Альберта Эйнштейна, Вернадский написал: «Она интересна как проявление его личности, не знаю, сделает ли она более понятными его теории… Это всё-таки голос… одного из самых больших по дерзаниям… человека нашего времени».

Величие дерзаний определяет сходство Эйнштейна и Вернадского. Конкретные научно-философские взгляды двоих ученых различались существенно. Размышлял об этом только Вернадский. Он интересовался творчеством Эйнштейна, который не проявлял интереса к наукам о Земле, если не считать небольшой работы о динамике речных вод.

Высоко оценивая достижения Эйнштейна, Вернадский усомнился: «Отчего Римановскую (сферическую?) геометрию принять за основу? Очевидно, можно и другую?» И рекомендовал опубликовать статью в журнале «Природа».

Речь шла, по-видимому, о статье «Неэвклидова геометрия и физика» (1925). Прав был Вернадский, представляя ее к опубликованию на русском языке, и ошибался в своих возражениях по существу проблемы.

Искривленное риманово пространство отвечает бесконечному множеству реальных искривленных пространств, где проявляются физические поля. Скажем, железные опилки, располагающиеся по силовым линиям магнитного поля, вырисовывают одно из таких пространств.

Световой луч, считавшийся воплощением абсолютной эвклидовой прямой, как оказалось, искривляется под влиянием гравитационных полей. Стала возможной модель замкнутой Вселенной (в сферических координатах риманова пространства), где лучи света описывают гигантскую кривую, вырисовывая контуры Мироздания.

По замечанию Вернадского, эффекты искривления четырехмерного пространства-времени, характерные для теории относительности, на Земле практически не проявляются; геолог может ими пренебречь. Хотя геодезист, измеряя и нанося на карту земную поверхность, вынужден учитывать её кривизну (из этого исходил наш гениальный Николай Лобачевский, создатель первой неэвклидовой геометрии).

Почему Вернадский стремился постичь сущность физической теории, столь далекой от его непосредственных научных интересов и наук о Земле? Проявление любознательности, и только? Нет, конечно.

Еще в 1885 году он отметил в своем дневнике: пространство и время неразделимы; только для логического удобства мы представляем их порознь; в своем единстве они составляют реальность — материю. Та же идея лежит в основе теории отно сительности.

Как писал Эйнштейн в статье, о которой у нас зашла речь, Риман пришел к смелой мысли, что геометрические отношения тел могут зависеть от физических сил (вообще-то первым был Лобачевский!). Возникла геометрия мира реального, а не только идеального пространства, где две параллельные смыкаются лишь в бесконечности.

Следующий шаг сделали Минковский, Пуанкаре, Эйнштейн: представили время четвертой координатой четырехмерного пространства-времени и признали за ней свойства «искривления» в реальных физических полях.

Мысль представить время в виде координаты без философских размышлений, которые предлагают более сложные концепции времени, автоматически следует из формулы движения. Достаточно только перевести её из алгебраической в геометрическую форму. Тогда скорость V как функция расстояния S и времени t образует линию в системе этих координат: V = S/t. В переводе на язык философии: единство пространства-времени воплощено в феномене движения (не только механического, но и при любых изменениях реальных объектов).

Реплика Вернадского по поводу теории относительности, приведенная выше, стала для него исходной точкой. Он ещё только начал исследовать эту проблему. Главное — желание постичь суть геометрии реальных пространств и парадоксов времени.

Материальный кристалл имеет внутреннюю структуру, в отличие от идеального геометрического пространства. Примерно то же, но в другой форме утверждал Эйнштейн. Ему открылся путь к созданию физико-математической модели Мироздания, единой теории поля. Здесь ждали его не только удачи, но и горькие бесплодные искания.

Для Вернадского направления мысли были иными: углубление в структуру минералов, кристаллов, живых организмов. И достижения его оказались новаторскими. Выясняя геохимические функции живого вещества, Вернадский начал обдумывать принцип симметрии в приложении к строению материи, структуре Мироздания.

«Созвучье полное в природе», — писал Фёдор Тютчев. Мысль давняя, выражающая идеальную ситуацию. Но реальный мир существует по более сложным законам.

Ещё находясь в Париже, Вернадский сделал вывод, намечая дальнейшие пути научной мысли: «Совершенно ясно, что принцип симметрии лежит не только в основе наших представлений о материи, но и об энергии, и, думаю, о всём космосе. Он же регулирует и мир атома, и мир электронов».

Вернадский углубился в открывающуюся перед ним область знания. Его интересовали законы симметрии, прежде всего для живого вещества в связи с его особенностями. Особо выделил он закономерности устойчивого закономерного нарушения симметрии. Назвал это явление вслед за французским физиком Пьером Кюри диссимметрией (в отличие от асимметрии, отсутствия порядка).

Пьер Кюри, исследователь радиоактивности, открывший элементы полоний и радий, на основе изучения кристаллов высказал верную мысль: «Диссимметрия творит явления». Действительно, идеальное совершенство, завершённость, симметрия не дают возможности для развития, изменений.

Проявление диссимметрии обнаружил Вернадский в структуре биосферы, гидросферы, земной коры. Мысль его пробивалась дальше и дальше. Не столько геометрическое соответствие видел он, сколько особенности строения материи, проявления энергии, молекулярных и внутриатомных процессов, элементарных частиц.

Он пришёл к выводу: симметрия может проявляться в нашем мире только ограниченно: «Пространство-время глубоко неоднородно».

Никто в мире не мог еще знать, что точнейшие физические эксперименты через немалое число лет докажут факт нарушения симметрии в микромире, подтверждая всеобщность закона о неоднородности пространства-времени.

Сейчас слова Вернадского можно назвать гениальным предвидением. В то время, когда они были написаны, с ними, пожалуй, не согласился бы ни один ученый.

Казалось бы, какая может быть разница между левым и правым для атомов, элементарных частиц, физических полей? Почему бы появилось такое различие? Что могло бы это вызвать и поддержать?

Последний вопрос и поныне не решён. А вот первый выяснен. Долгое время его просто не замечали. А когда обратили внимание на эту проблему, один из крупнейших физиков-теоретиков Вольфганг Паули высказался категорично: «Я не верю, что Бог является левшой… и готов побиться об заклад на очень большую сумму, что эксперимент даст симметричный результат».

Осмотрительный Паули пари ни с кем не заключил, в отличие от другого физика, в ту пору молодого, а ныне всемирно известного, — Ричарда Фейнмана. Он поставил пятьдесят долларов против одного, утверждая, что подтвердится идея симметрии для слабых взаимодействий частиц.

Пари он проиграл.

По странному стечению обстоятельств именно Фейнман первым из физиков во всеуслышание задал вопрос о возможном нарушении симметрии, или, как говорят специалисты, нарушении чётности.

Приехавшего в 1956 году на конференцию по яд ер ной физике в Нью-Йорк Ричарда Фейнмана поместили в гостиницу. Его сосед по номеру физик-экспериментатор Мартин Блок высказал Фейнману предположение о возможном несохранении чётности. Вопрос показался Фейнману интересным, оригинальным и достойным того, чтобы повторить его на конференции. Он это сделал от имени Блока, почти не сомневаясь, что такой опыт даст симметричный результат.

На его вопрос совершенно неожиданно ответил молодой физик Янг Жэньнин. Он сказал, что ему и его другу Ли Чжэндао представляется очень вероятным несохраненпе чётности и они собираются поставить соответствующий эксперимент.

Никто из присутствующих не принял его заявление всерьез.

Опыт был поставлен в вашингтонской лаборатории Национального бюро стандартов. Руководила экспериментом профессор китаянка By Цзяньсюн. Наблюдалось излучение ядер кобальта-60, охлажденных почти до абсолютного нуля (—273 °C) и одинаково ориентированных в сильном магнитном поле (по методике Янга и Ли). Удалось подсчитать количество излучаемых вправо и влево (в направлении полюсов атомов) электронов. В одном направлении излучение шло интенсивнее, чем в другом!

Пространство атомного ядра диссимметрично!

Вернадский не имел в виду конкретно структуру атома и проведение подобных сложных экспериментов, когда высказал общее предположение о диссимметрии пространства. Оказалось, что это — закон природы, эмпирическое обобщение!

Он основывался на более зримых, известных в ту пору фактах устойчивого нарушения симметрии живых клеток и лика Земли. Но в том и суть большинства научных открытий: в частном увидеть общее, в известном — неведомое. Этим счастливым даром обладал Вернадский.

Идея разнообразия реальных пространств материального мира и их изменений естественно привела его к идее времени как символа любого вида движения, превращений и его единства с пространством.

Проблемы пространства-времени

В шестьдесят лет, находясь в Париже, начал Владимир Иванович обдумывать феномен времени. Сказались постоянные упоминания о теории относительности в научной и философской литературе, в массовой печати и в беседах с учеными.

Появился новый стимул к познанию столь таинственных субстанций, как время и пространство, вещество и энергия.

Он привык представлять время незримым потоком, пронизывающим всё сущее. Отличие геологической точки зрения виделось в том, что интервалы времени необычайно велики, а пространство ограничено пределами планеты или ее частей.

Физики вслед за Эйнштейном отвергли существование абсолютного пространства и времени. Ещё раньше Вернадский рассматривал кристалл как особую форму структуры пространства, которое тем самым в реальности бывает только относительным.

Но так ли всё просто со временем? Что это такое?

Вернадский исходил из своих исследований в радиогеологии и биогеохимии. Радиоактивный распад и размножения организмов — два процесса-антипода.

Распад атомов идёт по строгим математическим законам. Это — геологические часы. Зная скорость распада данного элемента и определив количество в породе радиоактивных минералов и продуктов их распада, подсчитывают возраст данной породы.

И размножение организмов идет — в идеале — по геометрической прогрессии. В отличие от радиоактивного распада оно меняется под воздействием окружающей среды. В противном случае единственная одноклеточная диатомея, накапливающая кремний, за восемь дней беспрепятственного размножения создаст массу живого вещества, равную объему Земли, а еще через час удвоит эту массу!

Так проявляется геохимическая сила Жизни, участвующей в миграции атомов, слагающих земную кору, гидросферу, атмосферу.

Скорость размножения организмов в благоприятной среде — показатель активности Жизни. Такие показатели неодинаковы для различных видов: максимальные скорости размножения — у микробов, минимальные — у высших животных.

Вновь аналогия. У живых существ — скорость размножения, а у радиоактивных веществ — скорость разложения.

Живое вещество аккумулирует лучистую энергию Солнца и создает из простых структур сложные. Радиоактивные вещества излучают энергию и теряют сложную структуру.

Скорости радиоактивного разложения и биологического размножения выражаются сходными формулами. Разница — в знаке показателей степеней. И в эти формулы входит время.

Но что есть время, присущее всем реальным процессам?

Вернадский углубился в проблему времени как геохимик, пытаясь познать эту таинственную сущность. Он знал о вышедшей в Петрограде книжечке Ферсмана «Время». Там образно, но далеко не бесспорно говорилось:

«И пока я пишу эти строки, начиная работу, неизменно и без перерыва течет время, раздается мерное биение часов и из вечности будущего в вечность прошедшего уходит время». «Время! Где же твой непреложный закон, твое мерное и невозмутимое течение? Разве не сам человек определяет скорость твоего потока и разве не в нем самом познание времени?»

Более интересную идею высказал десятилетием раньше русский физик H.A. Умов: четырехмерное пространство-время неподвижно, а течем мы, странники в этом мире. Три оси пространства и одна ось времени — это условная неподвижная система координат, позволяющая измерять скорость и механических перемещений, и химических превращений.

Вместо потока времени — череда изменений. Сводя проблему к выбору системы координат, мы ничуть не проясняем сущность времени как свойства реального мира, постоянно меняющегося. А если изменчивы и любые системы координат и нет ничего постоянного в Мире, кроме постоянных изменений?

Загадки остаются, а значит, остается и стремление разгадать их.

Было еще одно обстоятельство, побуждавшее Вернадского задумываться над проблемой времени: встреча в Париже с философом Анри Бергсоном. Его труды Владимир Иванович читал более десяти лет назад.

«На практике, — писал Бергсон, — мы воспринимаем только прошлое, а чисто настоящее есть просто неуловимая грань в развитии прошлого, въедающегося в будущее». Он связывал время с процессом мышления, воспоминания. Иные философы утверждали, что мир, окружающий и пронизывающий нас, есть иллюзия, создание нашего воображения; он и вовсе может отсутствовать!

Для натуралиста последнее предположение выбивало прочные опоры, на которых можно вести научные исследования. Вместо изучения природы достаточно было бы заниматься психологией. Вернадского такая перспектива не устраивала.

Но как разобраться со множеством разнообразных скоростей распада атомов или размножения организмов, движения планет и превращений минералов? Для каждого процесса — своя скорость и продолжительность («дление», как говаривал Бергсон).

Привычное время воспринимается как явление абсолютное: поток, увлекающий все сущее, проникающий всюду, а потому и неуловимый. В действительности перед нами бесчисленное множество проявлений времени для различных объектов, процессов, видов пространства.

Согласно теории Эйнштейна, «ход времени» зависит от соотношения наблюдателя и объекта (с приближением скорости объекта к световой время замедляется) и от силы гравитации. Это можно доказывать или опровергать не только с помощью рассуждений, но и в экспериментах, на опыте — научным методом.

Вернадский переходил от геохимических исследований к познанию проблем времени, от общих законов — к конкретным загадкам планеты. Он писал: «Геология — наука о времени столько же, как и о пространстве (материи, энергии), и поэтому ни в одной из других естественно-исторических наук нет такого проникновения в пространство-время, как в ней».

На Земле резко различны Северное и Южное полушария. На Северном полюсе — океан, окруженный сушей, на Южном — суша, окруженная океаном. Северное полушарие преимущественно континентальное, а Южное — океаническое.

Причины этого остаются загадкой. Но факт налицо: диссимметрия распространяется на строение земной коры и, возможно, более глубоких недр. По мнению Вернадского, с глубиной она должна уменьшаться.

Значит, имеется на земной поверхности сила, вызывающая устойчивое нарушение симметрии и её поддерживающая. Силу эту Вернадский искал в деятельности живого вещества и в явлениях радиоактивности. Но тут был мир научных гипотез. А эмпирическое обобщение, выведенное им: пространство Земли и, в частности, биосферы глубоко неоднородно.

Для живых организмов диссимметрия времени проявляется отчетливо: «поток времени» направлен в одну сторону, как мы говорим, от прошлого к будущему. Движение вспять во времени для них недостижимо. Подобная направленность делает возможным, постоянно изменяясь и принимая новые формы, переходить к всё более сложной организации.

Этот процесс ясно выражен в цефализации — развитии мозга. За последний полумиллиард лет геологической истории неуклонно увеличивались и усложнялись нервные узлы, ганглии, головной мозг у разных типов животных. Моллюски, черви, насекомые, позвоночные развивались по принципу цефализации.

Направленность времени жизни очевидна. Расплавив кристалл, а затем охладив его, мы вновь получим кристалл. Для живого организма высокая температура губительна. Последующее охлаждение не вернет его к жизни.

Сняв на кинопленку демонтаж автомобиля, мы можем прокрутить её с конца, и он будет выглядеть убедительно: автомобиль собирают. Снимем процесс производства свиных сосисок, а затем обратным ходом покажем рождение из них живой свиньи. Только ненормальному человеку это покажется нормальным. Все знают: время жизни необратимо.

О коренных различиях времени живых организмов и неживых объектов нечасто задумываются ученые. И напрасно.

В современной физике признано, что если один из двух близнецов совершит космическое путешествие со скоростью, близкой к световой, то после возвращения он окажется моложе своего двойника.

Этот парадокс доказан (математически) Эйнштейном. Без учёта проявления времени живых организмов. Реальные, а не мнимые близнецы, проведя подобный опыт, обнаружат, что путешественник, испытавший гигантские перегрузки космических скитаний, выглядит значительно старше своего брата-домоседа (если вернётся живым, что маловероятно).

Феномен времени проявляется по-разному в зависимости от исходных позиций и методики доказательств. Физики претендуют на всеохватность их физико-математической модели времени и находят этому подтверждение в некоторых известных фактах.

Автор специальной (частной) и общей теории относительности Альберт Эйнштейн был выдающимся профессионалом в теоретической физике, умным и остроумным. Однако он, как мы уже отмечали, не проявлял глубокого интереса к наукам о Земле и о Жизни — к реальной природе, отдавая предпочтение её формальным моделям.

Он высказал немало замечательных идей. Теория относительности произвела переворот в современной физике и астрофизике… Ну а если она содействовала «смущению умов»?

Вернадский рассматривал её как умозрительную схему, вне реальных проявлений времени в биологических и геологических объектах. Земля, биосфера, человек «не вписываются» в космологические модели современной физики и не учитываются ими.

Наша планета предстает точкой, математической абстракцией. В этих моделях нет места Жизни и Разуму. А значит, нет места самим физикам и астрофизикам, верующим в Большой взрыв.

…В 1931 году математик академик АН СССР H.H. Лузин писал Вернадскому, что сторонники Эйнштейна «утопили в символах весь физический смысл явлений, так что модели Бора, благодаря конкретности, кажутся единственным отрадным явлением в физике, как и здравый смысл английских физиков».

Об идее четырехмерного пространства-времени Лузин высказался своеобразно: «Лично я думаю, что число измерений пространства — вещь очень, очень тонкая. Вероятно, истинное пространство — просто безмерно».

Выдержка из письма 1940 года: «Несколько слов об Эйнштейне. Лично я холодно поглядываю на его теории. Ибо есть в них безусловно разрушительная отрицательная сторона. Это — принципиальное отрицание единого мирового времени».

Отказ от идеи единого всеобщего пространства и времени равносилен отрицанию бесспорной истины: единства Мироздания. В нашем организме каждая клетка обособлена, имея свои координаты и пределы жизни. И все они — части единого целого, у которого тоже свои координаты. Не так ли обстоят дела и в организме Вселенной?

Лузин признавал: «При всей принципиальной шаткости идей Эйнштейна дело часто поворачивается так, что формулы, выведенные из его теории, эмпирически оказываются верными. Это для меня самая большая загадка».

Согласно СТО объект, двигаясь со скоростью света, «размажется» в пространстве, а превысив её, окажется в пункте назначения раньше, чем покинет пункт отправления. Об этом французский астроном и писатель Камиль Фламмарион написал повесть, герой которой Люмен движется быстрее скорости света и видит события в обратном порядке. Эйнштейна эта фантазия возмутила: при скорости света масса тела становится бесконечно большой, а превысить эту скорость невозможно!

Тогда возникают новые вопросы. Как масса тела может приблизиться к бесконечной величине? Чем объяснить предельность скорости света в вакууме? Значит, сказываются свойства вакуума; а если они меняются во времени и пространстве?

На мой взгляд, парадоксы СТО можно истолковать как проявления эффектов передачи и приёма информации. Интересный вариант объяснения связан со свойствами космического вакуума, в котором движется световой луч. Если меняется «плотность» или структура вакуума, луч будет отклоняться от прямой линии, ускорять или замедлять движение.

В таком случае принцип диссимметрии распространяется не только на видимый нами мир, но и на «энергетический океан» вакуума! Такие соображения открывают возможность для создания новейшей физики примерно так же, как столетие назад оформилась новая физическая картина Мира…

Вот как далеко можно зайти, развивая идеи Вернадского о пространстве и времени. Этот путь не обязательно ведёт к истине, однако он интересен и, возможно, перспективен.

Два образа Космоса

В 1936 году известный книговед H.A. Рубакин писал, что творчество Владимира Ивановича пронизано «духом космической реальности». За последние полвека пишут об «антропокосмизме» Вернадского.

Некоторые ученые сопоставляют идеи Вернадского и A. Л. Чижевского. По мнению последнего, солнечные излучения в значительной степени регулируют процессы жизнедеятельности и психики, определяя ритмические явления в области жизни и отчасти в человеческом обществе (такова его гелиобиологическая концепция).

Вернадский постоянно просматривал много научной литературы на нескольких языках, но ни разу не сослался на труды Чижевского. А ведь они в довоенное время пользовались немалой популярностью.

Одна из таких его статей называлась броско: «Астрология наших дней» — и была посвящена возможностям предсказания социальных явлений на основе изучения солнечных воздействий на Землю. Вернадского глубоко интересовали в те же годы вопросы движущих сил биологического и социального прогресса, но идеи Чижевского он не воспринял.

Вернадский признавал верность древней идеи о Земле-матери и Солнце-отце. Он был убеждён: солнечное излучение — практически единственный источник энергии и двигатель биосферы. Человек — это не только особым образом организованные химические элементы и молекулы, но и сгусток солнечных лучей. Однако из этого логически не следует, будто солнечные или какие-то другие космические излучения управляют жизнью человека или биосферы.

О Разуме Вселенной слышал Вернадский в детстве от Е. М. Короленко, а позже читал в разных сочинениях. В России самобытные мысли о неизвестных разумных силах космоса высказывал К. Э. Циолковский. Но и о нем Вернадский не упоминал в своих трудах.

Научные интересы Владимира Ивановича лежали в другой плоскости. Он писал: «Область человеческой культуры и проявление человеческой мысли — вся ноосфера — лежит вне космических просторов, где она теряется как бесконечно малое». Он не уставал напоминать, что человек — порождение и часть биосферы. Именно она определяет его сознание. Познание земной природы, биосферы «по разнообразию и по глубине охвата» несравнимо сложнее исследований космоса.

Кому-то может показаться, что мысль о земных, а не космических основах эволюции живого вещества и появления разума унижает человека, отлучая от высших космических прозрений. Хотя еще со времен Джордано Бруно именно идея множественности обитаемых миров, а не центрального положения Земли во Вселенной считалась унизительной для человеческого достоинства.

Крохотная пылинка Земли теряется в грандиозных круговоротах звездных миров. Если учесть это, «космическая функция» человека обратится в нуль. Воображать, будто непостижимая стройность космоса предназначена для человека, столь же странно (если стоять на позициях науки), как называть себя верховным управителем Галактики.

Владимир Иванович не отрицал возможности разумных обитателей на других планетах. Но «антропокосмизмом» он не увлекался.

Биосфера уникальна для Солнечной системы, а возможно, и для Галактики. Множество мертвых, по нашим понятиям, небесных тел рассыпано в космической бездне. Наш крохотный обитаемый космический остров видится особенно близким, родным и бесконечно дорогим.

Нечто подобное утверждал Вернадский. Он писал о двух синтезах космоса в науке и философии.

Один — это «отвлечённое представление физика или механика… В сущности этот мир Космоса дает нам совершенно чуждое, нас не трогающее впечатление и, очевидно, представляет схему, далекую от действительности даже тогда, когда мы превратим его в своеобразный хаос движущихся без порядка частей или, наоборот, в своеобразную машину, регулируемую мировым разумом…».

«Наряду с этой — физической — картиной Космоса всегда существует другое о нём представление — натуралистическое, не разложимое на геометрические формы, более сложное и более для нас близкое и реальное, которое пока связано не со всем Космосом, но с его частью — нашей планетой».

По словам Вернадского, эти два мировоззрения в истории научной мысли существовали в значительной мере независимо друг от друга.

Трудно, почти невозможно совместить механику небесных тел с теми невероятной сложности процессами, которые непрерывно идут в живом организме (включая глобальный организм биосферы).

Успехи физико-математических и технических наук в XX веке определили их решающее влияние на мировоззрение. Но они слишком далеки от той реальности, которую изучают натуралисты и ощущает каждый житель Земли. У физиков — предельно упорядоченный и одновременно упрощенный мир, подобный механизму или машине. У природоведа — мир живой, неисчерпаемо сложный, не сводимый к геометрическим схемам и физическим формулам.

Таковы механический и органический синтезы космоса. Последний исходит из предельно детального познания крохотной и самобытной частицы Вселенной — Земли.

Некоторые физики XX века порой ссылались на Бога. Но при этом Он выглядит как художественный образ. Когда Эйнштейн говорил, что не верит, будто Бог играет в кости, он имел в виду отсутствие в Мире случайности, неопределенности. Планк, сомневаясь, что Бог является левшой, предполагал в микромире полную симметрию.

Астроном и физик А. Эддингтон в книге «Пространство, время и тяготение» (1923) писал: «Теория относительности подвергла пересмотру всё содержание физики. Она объединила великие законы, которые, благодаря строгости своей формулировки и точности своих приложений, завоевали для физики то почетное место в системе человеческого знания, которое она занимает теперь. И все-таки, по отношению к природе вещей, это знание — только пустая скорлупа, символическая форма. Это — знание структуры формы, а не знание содержания. Во всем физическом мире разлито неизвестное содержание, которое, несомненно, должно быть сущностью нашего сознания».

Что означает эта сущность, в чём она проявляется? Пытаясь ответить на эти вопросы, современные физики и астрофизики вспомнили идею Бога. Но попытки совместить её с формальными моделями вселенского механизма не отвечают ни критериям научного познания, ни теологии. Как говорили в Античности в связи с театральными эффектами, это — «Бог из машины».

Выдающийся физик Эрвин Шрёдингер назвал молекулу «зародышем твердого тела». Свойства её (добавим: и окружающей среды, что обычно забывается) предопределяют рост кристалла: постоянное повторение одной и той же структуры.

По его словам, хромосому можно считать «апериодическим кристаллом», где «каждый атом, каждая группа атомов играет индивидуальную роль, не вполне равнозначную роли других атомов и групп». Уточним: рост этого кристалла происходит только в среде живого организма. Обычный кристалл увеличивается механически, как бы складывая здание из готовых кирпичей. Идея организма, в общих чертах запечатленная в геноме, развивается органически только в живом и от живого.

Дефекты обычного кристалла — это отклонения от идеальной формы, определяемой законами кристаллографии. Исходя из них, можно сделать следующий шаг. Об этом в книге «Микрография» (1665) хорошо написал соавтор идеи всемирного тяготения Роберт Гук: «Зная, какова форма неодушевленных или минеральных тел, мы с успехом сможем в нашем следующем исследовании наблюдать за формой растительных тел и, наконец, за формой одушевленных тел, что является высшей ступенью естественного знания, на которую только способен ум человека».

На первый взгляд разница между кристаллизацией косного тела и живого существа лишь количественная. В первом случае код простой, и ему соответствует такой же результат. Во втором — код сложный, и его начали расшифровывать через три столетия после упомянутой работы Роберта Гука.

Однако суть живого организма определяет не форма, а содержание. Кристалл инертен и способен или наращивать свой объем, или разлагаться. А растение регулирует обмен веществ не только в своем теле, но и в окружающей среде. Оно обладает своеобразной свободой воли: перемещает по своей надобности атомы, используя их энергию для жизнедеятельности.

Окончательный вывод Шрёдингера: «Деятельность живого вещества нельзя свести к обычным законам физики». Что уж тогда говорить о человеке и умственной работе!

Почему же физики продолжают утверждать, что они выстроили в общем виде модель Мироздания, постигли его появление в Большом взрыве первичного сгустка материи? Что ж это за модель всего сущего, в которой не предусмотрены Жизнь и Разум?! Она оправдана для косного кристалла, но не для живого разумного существа.

Философскую концепцию Вселенной как организма предложил некогда Платон. Он оговорился: «Конечно, творца и родителя этой Вселенной нелегко отыскать, а если мы его и найдем, о нем нельзя будет всем рассказать».

В работе «Положение науки и исторический разум» (1934) испанский философ Ортега-и-Гассет назвал заключительную главу «Человек нуждается в новом откровении, которое не способен дать физический разум». По его словам, «так называемая природа, по меньшей мере то, что под этим названием исследует физик, оказывается им самим изобретенным устройством, которое играет роль посредника между подлинной реальностью и человеком…

Я говорю вам, что в науке о человеке зреет новое поразительное откровение. Царство разума не кончилось. Физический разум умер! Да здравствует исторический разум!».

В те же годы, что и Ортега-и-Гассет, Вернадский писал: «Мы знаем — и это знаем научно, — что космос без материи, без энергии не может существовать. Но достаточно ли [одних] материи и энергии — без проявления жизни — для построения Космоса, той Вселенной, которая доступна человеческому разуму?»

На этот вопрос он ответил отрицательно: «Можно говорить об извечности жизни и проявлений ее организмов, как можно говорить об извечности материального субстрата небесных тел, их тепловых, электрических, магнитных свойств и их проявлений.

С этой точки зрения столь же далеким от научных исканий будет являться вопрос о начале жизни, как и вопрос о начале материи, теплоты, электричества, магнетизма, движения».

Для натуралиста Вселенная воплощена прежде всего в земной области жизни — биосфере (включающей земную кору). А здесь царит жизнь.

… Авторитет механики, физики, химии непомерно вырос за счет успешного использования этих знаний для создания машин и механизмов, военной техники и оружия массового уничтожения. Государства тратят на развитие данных наук гигантские средства.

Гипотеза Большого взрыва Вселенной получила признание в годы, когда были взорваны атомные и водородные бомбы. Физики, сами того не подозревая, распространили страшные достижения военных технологий на весь Мир (хотя и на теоретических предпосылках).

Большинство людей воспринимают замысловатые формулы и непонятные научные концепции как абракадабру, скрывающую потаенную мудрость. В XX веке точные науки стали претендовать на абсолютное первенство. На них базируют мировоззрение все те, кто свято чтит научный метод, основанный на математических выкладках.

Пока выдающиеся физики первой половины XX века рассматривали подобные модели как увлекательную, отчасти полезную интеллектуальную игру, ведя споры, испытывая сомнения, всё шло нормально. Когда же эти идеи стали считать прочным основанием для современного мировоззрения, представлений о Природе и человеке, с этим трудно согласиться.

Любая конкретная область знаний, да и науки вообще, имеет ограничения. Главное, чтобы научное сообщество учитывало их.

Почему же исследователи утрачивают чувство живой Природы? Одна из главных причин: окружающая человека среда радикально меняется. Создана искусственная техногенная природа — Техносфера.

Современный человек в быту, труде, на отдыхе остается крохотной деталью гигантской механической системы. Он может утешаться мыслью о своём единстве с космосом, Разумом Вселенной. Однако в действительности весь невообразимо огромный Мир представляет он, сам того не сознавая, царством механических систем, оттесняющих жизнь на задворки бытия.

Итак, по мнению Вернадского, на основе научных исследований складываются два образа Мира.

Физико-математический образ обоснован теориями и гипотезами, выражен преимущественно формулами, в значительной мере подтвержден достоверными фактами. Он не принимает во внимание существование Жизни и Разума.

Естественно-научный образ Вселенной исходит из данных огромного комплекса наук о Земле и Жизни, о психике животных и человека, истории человечества, учения о биосфере. В основе своей он соотносится с традиционными представлениями людей о Мире, выраженными в мифах и религиозных преданиях.

Представители наук о Земле и Жизни стараются приспособить свои теории к физико-математической модели Мироздания. Заметных успехов нет, несмотря на многолетние работы огромного числа учёных.

Биохимики продолжают эксперименты в надежде осуществить техногенный синтез живого организма. Геофизики упорно совершенствуют механическую модель перемещения плит (не континентов!) литосферы. Физикохимики разработали концепцию спонтанного возникновение порядка из хаоса, не принимая во внимание реальную земную природу. Биологи-эволюционисты стараются доказать, что естественный отбор при хаотичных мутациях творит всё более сложные организмы.

Судя по всему, это — тупиковые пути исследований.

Новые неожиданные и плодотворные научные и философские идеи о Природе, человеке и обществе следует ожидать в другом направлении поисков. Он был указан Вернадским: органический синтез космоса, который исходит из признания Жизни и Разума такими же естественными качествами Вселенной, как пространство-время (движение), гравитация, энергия.

Глава 8. Бессмертие

Свободный человек меньше всего думает о смерти; его мудрость в исследовании не смерти, а жизни.

Мы, смертные, достигаем бессмертия в остающихся после нас вещах, которые мы создаём сообща.

Судьба наследия Вернадского

Бессмертие мыслителя — не вечность души, витающей в эмпиреях, не в его концепциях, превратившихся в окаменелые догмы, а в идеях живых, изменчивых, дающих новые ростки мысли.

Об этом хорошо сказал Анатоль Франс: «Жить — значит меняться, и посмертная жизнь наших мыслей… подчиняется тому же закону: они продолжают своё существование, лишь непрерывно меняясь и становясь всё более непохожими на те, какими они были, когда появлялись на свет, зародившись у нас в душе».

В этой главе у нас речь пойдёт о развитии научных и философских взглядов Вернадского, когда порой приходится преодолевать давление его авторитета.

…В истории культуры есть одна тревожная закономерность. Великие учения, мощные течения мысли в науке, философии, религии, литературе, искусстве испытывали кризис и гибли не из-за хулителей, гонителей, врагов. Наиболее страшные удары наносили им последователи.

Гонители создают мучеников и фанатиков. Могучий и упорный враг возбуждает чувство собственного достоинства, своей правоты и силы. В яростных столкновениях идей крепнут «мускулы мыслей». Отсеиваются слабые, нечестные, случайные попутчики.

Только последователи, да ещё из числа авторитетных, непоправимо искажают мудрые идеи, опошляют высокие идеалы.

Наиболее трудное испытание начинается после того, как учение или организация обретут широкую популярность. Облекаются в мистические покровы былые кумиры и творцы, мученики и фанатики; появляются их более или менее искажённые подобия.

Если первые последователи стремятся возвыситься до идеала, то теперь идеал принижается в угоду обывателю и корыстным целям власть имущих.

К такому учению или организации примыкают карьеристы, рвачи, лицемеры, приспособленцы. Течение превращается в нечто застойное, бездуховное. Вместо искренних исканий — пустое славословие.

Судьба творческого наследия определяется тем, как им сумеют распорядиться. Беда, если наследники превращаются в нахлебников, которые не приумножают, а растрачивают доставшиеся им духовные богатства.

Информация, как известно, от повторения обесценивается. Можно многократно повторять идеи Вернадского, называть его гением, пророком, человеком, опередившим своё время и пр. Это особенно громко звучит во время юбилеев (которых Владимир Иванович не любил). Но разве допустимо ограничиваться этим?

В юбилейном порыве некоторые авторы называли его «пророком атомной эры» (коим он не был), «антропокосмистом», хотя он подчёркивал значение именно биосферы в жизни людей и эволюции сознания человека: «Область человеческой культуры и проявление человеческой мысли — вся ноосфера — лежит вне космических пространств, где она теряется как бесконечно малое».

Гений всегда наиболее ярко олицетворяет духовный потенциал своего времени. А затем наступают иные времена, иные нравы…

Вспомним характерную черту творчества Вернадского: незавершенность. Его замыслы всегда были грандиознее, чем исполнение. «Основы кристаллографии» задумывались в двух частях, но при его жизни вышла только часть первая. Серии выпусков «Опыта описательной минералогии» и «Истории минералов земной коры» тоже оказались незавершенными. Классический труд «Биосфера» — два очерка, к которым автор предполагал добавить еще три, но замысел так и не реализовал…

Он постарался собрать воедино циклы некоторых своих работ: «Статьи и речи», «Очерки геохимии», «Биогеохимические очерки», лекции по истории науки. Но и тут нет законченности. Словно автор, углубляясь в неведомые области познания, не видит конца исканиям и предлагает своим последователям: двигайтесь дальше, дерзайте, творите!

Такая перспектива познания и есть главное свойство истинных научных открытий. За последние десятилетия об этом как-то стали забывать. Решателей проблем появилось много, они неплохо оснащены технически и сплочены организационно. А вот постановщики проблем, открыватели неведомых земель познания, творцы новых неожиданных идей и концепций отошли на второй план и вообще превратились в некий вымирающий вид научного работника.

Решать проблемы, даже чрезвычайно сложные, стало значительно легче, чем прежде: помогают компьютеры, налаженные системы поиска информации. Существуют научно-исследовательские институты и отделы, лаборатории, способные подключить к работе десятки и сотни специалистов разного профиля. А когда задача поставлена корректно, одно это помогает искать и находить верный ответ.

Решение научной проблемы — это, в сущности, ее закрытие. Дело сделано. Остается переключаться на другую работу.

… Последователи Вернадского добились того, что имя его в нашей стране стало широко известно. Это замечательно. Издано немало книг и множество статей, посвящённых ему (правда, «Избранные сочинения» в шести книгах вскоре были уценены, а затем еще раз — до ничтожной стоимости). В Москве проспект назван его именем. Однажды на заседании Комиссии АН СССР по изучению творческого наследия В. И. Вернадского её председатель академик A. Л. Яншин радостно сообщил, что имя Вернадского упомянул в своём докладе М. Горбачёв.

Однако научные прозрения Вернадского не нашли должного отзвука в среде отечественных ученых второй половины XX века. Даже его учение о биосфере и ее преобразовании человеком первыми «взяли на вооружение» философы и ученые Западной Европы и США. Не странно ли?

Иногда поясняют: гений «опередил свое время» (хотя гений своевременен всегда). Но при жизни Владимира Ивановича его идеи подхватывали, разрабатывали его многочисленные ученики, последователи.

Позже, когда возник определенный бум вокруг его имени, когда стали говорить о «вернадистике» и «вернадскологии» (нелепые слова и понятия!), его наиболее актуальные идеи не разрабатываются и не осмысливаются критически, творчески.

Плох геохимик, который вместо познания природы всё глубже вгрызается в «вернандистику». Плох историк науки, который увлечён «вернадскологией» и повторяет идеи академика о научной мысли как планетном явлении, не отделяя верные положения от сомнительных.

Сказывается характерная для второй половины XX века ситуация: стандартизация умов и личностей. Говорят, кого-то из знаменитостей спросили: что самое главное в искусстве — Что или Как создано? Он ответил: главное — Кто.

Для крупного научного открытия тоже важнее всего — Кто. Личность ученого, мыслителя. Великолепные вундеркинды становятся прилежными учениками и решателями. Таких ученых — блестящих специалистов! — ныне, как никогда, много. Но фундаментальные научные открытия во второй половине прошлого века — редкость.

Вот и вспомнишь, что Нильс Бор страстно играл в футбол, Вернадский огорчал мать своими, мягко говоря, невысокими отметками. Альберт Эйнштейн в юности не блистал научными талантами, в 26 лет совершив практически все свои замечательные открытия, когда был клерком в патентном бюро, а теоретическими изысканиями занимался в свободное от службы время. Учение о биосфере основал не биолог или географ, а геохимик, минералог, историк. Вообще, крупные открытия в естествознании обычно совершаются на стыке наук, при синтезе знаний.

Начиная с середины прошлого века в науке абсолютное преимущество получили крупные организации, оснащённые новейшими приборами. В условиях гонки вооружений или борьбы за экономическую выгоду такой коллектив нацелен на решение определенных теоретических или практических задач, поставленных заказчиком.

Научная организация имеет свою иерархию в соответствии с почетными степенями и званиями, степенью близости к властям, государственным структурам, финансовым потокам. Такой коллектив напоминает механизм с крупными и мелкими, важными и второстепенными деталями. В нем специалист играет роль винтика. Хотя стать членом престижной организации почетно и выгодно.

Привилегированное положение ученых в обществе существенно сказалось на развитии науки. Труд ученого поощрялся и прославлялся, а в общественное сознание внедрялась вера в науку.

Все было более или менее благополучно до тех пор, пока лидерами оставались те, кто сформировался как исследователь еще в XIX веке или начале ХХ-го. Они занимались фундаментальными исследованиями из любви к познанию, отчасти из честолюбия, но менее всего из выгоды.

На смену им пришли профессионалы, среди которых было немало карьеристов. Их привлекают выгоды этого рода деятельности.

Может показаться, будто подобные соображения не имеют большого значения. Мол, не одни же любители благ идут в науку. Мало ли что привлекло человека — жажда славы, стремление к материальному достатку, презрение к физическому труду, чувство своей принадлежности к элите общества. Главное, чтобы он был талантливым интеллектуалом!

Нет, одного этого мало. Одно дело — рутинная деятельность «научного работника», доступная любому более или менее нормальному человеку; другое — научное творчество, требующее напряжения духовных сил; устремленности к истине, а не благам и должностям; энтузиазма и упорства, а не умения угодить начальству, пусть даже академическому.

Трудятся на ниве науки миллионы работников, каждый вносит свой посильный вклад в общую копилку знаний человечества.

У кого упорства больше, умственная активность сильнее, тот добивается большего успеха, чем его коллеги. Разве не так? Чем сложнее исследования с использованием современной техники, тем необходимее научные коллективы.

Да, важен кропотливый труд специалистов среднего уровня. Но в решении фундаментальных проблем помимо них нужны свои Колумбы и Магелланы, дерзновенные путешественники в Неведомое. А тем, кому удается проникнуть дальше других в эту область, приходится бороться с устоявшимся мнением массы научных работников разных уровней. Борьба за истину бывает ожесточенной и долгой, ибо каждая сторона уверена в своей правоте.

Повторю приведенные во введении слова В. И. Вернадского о роли личности в науке. Не потому, что его мнение как великого ученого бесспорно, а потому, что он был одним из наиболее знающих и проницательных историков науки:

«Отдельные личности были более правы в своих утверждениях, чем целые корпорации ученых или сотни и тысячи исследователей, придерживающихся господствующих взглядов…

Несомненно, и в наше время наиболее истинное, наиболее правильное и глубокое научное мировоззрение кроется среди каких-нибудь одиноких ученых или небольших групп исследователей, мнения которых не обращают нашего внимания или возбуждают наше неудовольствие или отрицание…

В истории науки мы постоянно видим, с каким трудом и усилием взгляды и мнения отдельных личностей завоевывают себе место в общем научном мировоззрении».

Итак, по моему мнению, судьба научного наследия Вернадского печальна. Произошло это не из-за происков его недругов и завистников, а лишь отчасти потому, что постарались воспользоваться его именем в карьерных целях недостойные люди. Главная причина объективная: цивилизация продолжает двигаться не тем путём, какой предполагал и пропагандировал Владимир Иванович.

Было бы крупной ошибкой пытаться канонизировать научные достижения Вернадского как непротиворечивые истины, которые остаётся только запоминать и повторять на разные лады. Перед нами — фундамент и часть конструкции грандиозного здания, которое далеко от завершения. Надо постараться понять замыслы зодчего и продолжать начатое им дело, не боясь, если требуется, перестроек, реконструкций.

Сейчас мы вернёмся к некоторым затронутым выше темам. Это будет не повторение и закрепление материала, как в учебниках, а попытка осмыслить их и развить на основе опыта многих десятилетий, прошедших с того времени, когда над ними работал Вернадский.

Пробелы времени

Начнём с пробелов теорий и гипотез о сущности времени, которые отметил Владимир Иванович.

Давно люди поняли, что длительность существования у каждого объекта своя. Такова первичная идея относительного времени.

С формированием классового общества, государств и обожествлённых владык, в связи с наблюдениями за небесными телами и созданием календарей, астрономическое время стали считать абсолютным. Но это оказалось заблуждением землян, считающих себя в центре Вселенной.

Для индийской философии характерны разные представления о сути времени. Высказывались идеи о неопределённости или о необычайной длительности, едва ли не бесконечности жизни Вселенной.

В античной науке была выдвинута концепция физического (математического) времени как меры движения. Само время считалось безграничным. В Средние века возобладало — на религиозной основе — представление о начале и неизбежном конце Мироздания. На его существование отводилось несколько тысячелетий при крохотных размерах Вселенной — не более одного полушария Земли. Этот Мир был приспособлен к обыденному восприятию человека.

В эпоху Возрождения отдельные мыслители вернулись к античным представлениям о безграничности времени (Д. Бруно) и времени как меры движения (Г. Галилей). С начала эпохи Просвещения технический прогресс определил торжество механистических представлений о Мироздании. Хотя уже тогда были выдвинуты идеи об абстрактности времени и пространства как отдельных сущностей, о реальности их единства (философ Д. Локк, учёный и философ Г. Лейбниц). В XVIII веке Д…….

Аламбер упомянул о возможности принять в механике время как четвёртую координату.

Ньютон ввёл в науку понятия абсолютного и относительного времени:

«Абсолютное, истинное, математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью.

Относительное, или кажущееся, время есть или точная, или изменчивая, постигаемая чувствами, внешняя, совершаемая при посредстве какого-либо движения, мера продолжительности, употребляемая в обыденной жизни вместо истинного математического времени, как то: час, день, месяц, год».

Относительное время он называл кажущимся (точнее было бы назвать его условным). Выходит, абсолютное время — реальное? Как бы не так!

Если оно математическое, то по канонам этой сугубо абстрактной науки его следует отнести в разряд идеальных сущностей. Точно отметил Вернадский, «с той поры время исчезало как предмет научного изучения, ибо оно было поставлено вне явлений». Хотя абстрактное время вполне конкретно «работало» в формулах физики, описывающих реальные процессы.

В начале XX века А. Эйнштейн своей теорией относительности произвёл «дворцовый переворот», свергнув с трона абсолютное (метафизическое) время Ньютона. С этим после некоторых сомнений и колебаний согласились едва ли не все авторитетные учёные.

Теорию Эйнштейна принято считать неопровержимой. Выходит, его представление об относительности времени следует признать абсолютным? Как-то нелепо получается…

Обратим внимание на предупреждение Альберта Эйнштейна («О методе теоретической физики», 1933): «Если вы желаете узнать у физиков-теоретиков об их методе, то я вам советую руководствоваться следующим принципом: судите не по их словам, а по делам. Тому, кто творит, плоды собственной фантазии кажутся настолько необходимыми и естественными, что он сам их считает не образами мышления, а заданными реальностями и хочет, чтобы все так считали».

Что для физика-теоретика «дело»? Выведенные им формулы, отражающие законы природы. А «образы мышления»? По-видимому, это — рассуждения на темы полученных результатов, переход от формальных моделей к постижению реальности. Значит, следует осмотрительно распространять результаты теоретических моделей физиков на реальные объекты и явления.

В другой работе, семнадцать лет спустя, Эйнштейн писал: «То, что мы называем физикой, охватывает группу естественных наук, основывающих свои понятия на измерениях, причём представления и утверждения этих наук поддаются математическому выражению. Следовательно, её областью является та часть общей суммы нашего знания, которую можно выразить в математических терминах. По мере развития науки область физики настолько расширилась, что кажется ограниченной лишь возможностями собственного опыта».

Разделов физики множество; они охватывают едва ли не всё на свете: от элементарных частиц, полей и волн до звёзд и всего Мироздания. Успехи теоретической физики в каждой из этих дисциплин замечательны. Но это относится только к тому, что подвластно могучему, но всё-таки не всемогущему математическому анализу.

В гигантском количестве физических формул, начиная с простой формулы скорости, присутствуют символы времени и пространства. Они выражают абстрактную идею механического абсолютного времени Ньютона. Эта идея прекрасно работает в огромном числе случаев, хотя для некоторых частных моделей, по канонам теории относительности, она требует существенной коррекции.

В астрофизике и геологии торжествует идея абсолютного времени. Космологи вычисляют возраст Земли, звёзд и всей наблюдаемой нами Метагалактики в годах. Геофизики так же определяют возраст горных пород и минералов.

Призрак абсолютного времени обрёл в физике своё реальное воплощение в значке t в формулах и соответствующей оси на схемах. Английский астрофизик Артур Эддингтон предложил понятие «стрела времени». Согласно второму началу термодинамики в мире происходит постоянное рассеивание энергии, увеличение энтропии. А этот вектор имеет единственное направление. Триумфальное возвращение абсолютного времени?!

«Стрела времени» предстаёт символом всеобщих изменений, почти по Ньютону. Но тогда надо бы определить, в какой среде и с какой скоростью она движется. Иначе говоря, существование абсолютного времени предполагает абсолютное движение (а возможно ли оно без абсолютного пространства?).

Странно, что на это обстоятельство не обратил внимания Ньютон. В его «Аксиомах, или Законах движения» речь идёт о телах и силах, но не о времени. Например: «Всякое тело продолжает удерживаться в своём состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние». Покой предполагает отсутствие движения, а значит, и времени.

Правда, речь идёт о механическом перемещении тел. Реальные тела меняют свои свойства, как принято говорить, «со временем». Скажем, радиоактивные вещества излучают энергию, испытывают превращения. Однако интенсивность этих процессов разная. Так что относительное движение для них существует, а вот абсолютное…

Американский астроном Д. Лейзер предложил три проявления «стрелы времени»: возрастание энтропии в видимой Вселенной; расширение Метагалактики после Большого взрыва; эволюция живых организмов и цивилизации. Три претендента на абсолютное время! И каждый из них вызывает серьёзные сомнения.

Астрофизики теоретически сотворили Вселенную (Метагалактику) посредством Большого взрыва. Эта научная модель противоречит и основам религиозного мировоззрения, и философским размышлениям с опорой на здравый смысл, и некоторым эмпирическим обобщениям Вернадского.

Если сопоставить библейскую концепцию сотворения Мироздания с теорией Большого взрыва и рождения порядка из хаоса, то религиозная точка зрения выглядит более мудрой. Хотя и это не истина в последней инстанции. (Бездумное отношение к Библии равносильно отказу от божественного дара — разума и свободы познания.)

Расширение Вселенной после Большого взрыва — не бесспорная истина, а гипотеза (теория): формальная физико-математическая модель. Она не имеет ни философского, ни геологического обоснования.

В остальном научная мысль не внесла, по существу, ничего нового в познание времени.

О «стреле времени» в связи с эволюцией организмов было сказано около трёх тысячелетий назад в текстах индуизма (Упанишады):

От времени проистекают существа, и от времени они достигают роста, И от времени они исчезают. Время — воплощённое и невоплощённое… Это воплощённое время — великий океан творений.

Идея та же, что и у Ньютона. Невоплощённое время — абстракция. А воплощённое не существует само по себе, являясь мерой изменений существ. В реальном Мире присутствует «океан творений», материальные формы, пребывающие в вечном настоящем.

Энтропия указывает направление необратимых процессов, которые для разных тел и сред могут быть различными. Вывод очевиден: для каждого реального объекта «стрела времени» показывает конкретную скорость перемещения или внутренних изменений (это относится и к эволюции живых организмов, цивилизаций). У Ньютона относительное время определяется через движение; абсолютное отличается от него лишь тем, что «протекает равномерно». С какой скоростью? Неизвестно.

Но если время определяется через движение, то логично считать первичным именно движение. По Аристотелю, «время есть известное свойство движения». Тогда следует различать механическое, математическое равномерное движение (разные виды перемещений в абстрактном или конкретном пространстве) и органичное изменение реальных природных тел.

Чтобы определить то, что мы привычно называем временем, требуется объект, наблюдатель и эталон, принятый за часы (то есть за абсолютное математическое механическое движение). Как реальная сущность время — это идея вне зависимости от того, абсолютное оно или относительное.

Наше устойчивое представление о времени как непременном атрибуте бытия основано на личном и общественном опыте. Можно назвать это привычным предрассудком.

Жизнь каждого из нас ограничена. Её продолжительность отсчитывают в астрономических годах. Они выступают в роли идеальных часов (которыми не являются в реальности), вызывая иллюзию существования абсолютного времени: конкретная жизнь завершается, но годы как нечто неизменное продолжают существовать.

Ограниченность жизни индивидуума наводит на мысль: всё на свете имеет начало и конец, всё течёт, всё изменяется. Это очевидно! Однако не время производит изменения; и не во времени, а в непрерывном настоящем они происходят. «Время не течёт, как не течёт пространство. Течём мы, странники в четырёхмерной Вселенной» (H.A. Умов).

Идея «стрелы времени», похожей на указующий путь всеобщего прогресса, возвращает нас к идее абсолютного времени. Если так выражается направление развития, то должна быть и «антистрела» деградации, а также нечто объединяющее эти два противоположных направления: вечность, или, как писал Аврелий Августин, вечное настоящее.

В 1896 году В. И. Вернадский писал: «Всё менее и менее становится для меня понятным процесс эволюции — исторический процесс в широком смысле. Иногда он мне начинает казаться известным перенесением на окружающее антропоморфических представлений — детства, мужества, старости человека, и то же самое представление сказывается в подведении великого Хаоса в мировую систему Канта — Лапласа, в теорию эволюции Дарвина, в понятие исторического прогресса… А между тем, если есть что-нибудь абсолютное, вечное, оно тем самым исключает понятие прогресса. И его нет в целом ряде глубоких философских или религиозных систем».

Правда, в более поздние годы он, возможно, запамятовав о былых своих сомнениях, уверовал в прогресс, развивая идею перехода биосферы в ноосферу.

Абсолютное и относительное время — не природные феномены, а умозрительные понятия. Они полезны для конкретных научных исследований, но не для познания бытия.

Реальность — вечное настоящее! Абсолютное безвременье. Оно есть вместилище объектов и явлений изменчивых, а потому вызывающих в нашем изменчивом сознании представление о времени.

Вернёмся на два тысячелетие в прошлое и согласимся с Титом Лукрецием Каром:

… Времени нет самого по себе, но предметы Сами ведут к ощущенью того, что в веках совершилось, Что происходит теперь и что воспоследует позже. И неизбежно признать, что никем ощущаться не может Время само по себе. Вне движения тел и покоя. (перевод Ф. А. Петровского)

Вечность Жизни

К странностям физико-математического мышления следует отнести утверждение многих теоретиков о том, что теория относительности А. Эйнштейна покончила только с идеей абсолютного времени Ньютона. В то же время они соглашаются с мнением философа и математика Г. Минковского: «Отныне пространство и время превращаются в простой мираж, и лишь их своеобразное единство может претендовать на независимость».

Задолго до него, в 1885 году, В. И. Вернадский высказал ту же мысль: «Бесспорно, что и время и пространство отдельно в природе не встречаются. Они неразделимы. Мы не знаем ни одного явления, которое не занимало бы части пространства и части времени. Только для логического удобства мы представляем отдельно пространство и отдельно время… Что же это за части неразделимые — чего? Очевидно, того, что только и существует — материи, которую мы разбиваем на две основные координаты: пространство и время».

Эйнштейн писал: «Время потеряло свой абсолютный характер и стало рассматриваться как алгебраически подобное (почти) пространственным понятиям» (если единица времени выбрана так, что скорость света С = 1).

1. Сказано об алгебраических преобразованиях при определённых условиях. 2. Уподоблять время пространству с позиций здравого смысла (а не формул) сомнительно, даже при оговорке «почти». 3. Если согласиться с выводами Вернадского и Минковского, относительное время такой же мираж, как и абсолютное.

…В жизни Земли время проявляется прихотливо, в зависимости от выделенных нами объектов и процессов. Для радиоактивного распада оно символизирует закономерное разрушение. Поэтому его используют для определения абсолютного возраста (в годах) минералов, горных пород. Но такая абсолютность условна: по скорости распада атомов отдельные химические элементы различаются примерно в 10…….

Круговороты веществ, так же как вращения планеты вокруг своей оси и вокруг Солнца, показывают круговой ход времени. Но даже для небесных тел эти круговороты не замкнуты и на роль абсолютной скорости абсолютно не годятся.

Размножение и эволюция организмов, развитие нервной системы и головного мозга (цефализация) — это время созидания. Для организмов с геохимических позиций (по Вернадскому) время выражается трояко: как индивидуальное бытие; как скорость размножения; как эволюционные превращения в длинной цепи поколений. Продолжительность жизни отдельных организмов различается в 10…….

Некоторые элементы и элементарные частицы очень устойчивы и могут, возможно, существовать вечно. Из живых организмов одноклеточные, бактерии в благоприятной среде потенциально бессмертны, а лишь дробятся, размножаются, чем принципиально отличаются от стабильных атомов.

Для нас естественна идея существования прошлого, настоящего и будущего. Они едины, если прошлое определяет настоящее и предопределяет грядущее. Однако никто ещё не доказал, что будущее предопределено и подобно прошлому с отрицательным знаком, как бы вывернутым наизнанку. Необратимые процессы опровергают такое предположение. В младенчество человек возвращается только духовно — при старческой деградации.

Прошлое миновало, будущее не наступило. Вновь мы приходим к идее вечного настоящего блаженного Августина. Но оно изменчиво, хотя не так примитивно, как в гипотезе «стрелы времени». Прошлое оставляет зримые результаты былых процессов и следы в нашей памяти, а вот будущее выглядит не столь определённо.

Если исходить из трёх ликов реального времени, то «стрела», столь очевидная на графике, пропадает. Возникает образ вечности бытия. Но и это лишь одна из моделей реальности. Ведь мы уже пришли к выводу о мнимости понятий пространства и времени.

Одни процессы обратимы (в идеале), другие необратимы в принципе. Чем сложнее структура, тем менее вероятно её возобновление в прежнем виде. В живых организмах устойчивость структуры при размножении достигается за счёт мощных электромагнитных сил, связывающих молекулы, которые передают генетическую информацию.

Молекулы, определяющие признаки организма, воплощают прошлое. Но и оно подвергается воздействию извне, а потому изменчиво. Настоящее и прошлое образуют единство.

Живое существо постоянно нацелено в будущее. В этом одно из главных отличий живого организма от неживого предмета, существующего как бы в одномерном потоке бытия, не используя опыт прошлого и не ориентируясь на будущее. (Увы, это характерно для современной глобальной цивилизации, человечества.)

Когда речь идёт о Мироздании, о пространстве и времени, материи, эволюционных изменениях, формальные модели могут отдалять нас от познания реальности.

…В специальной теории относительности (СТО) признаётся абсолютной скорость света. Значит, пространство (путь) и время, входящие в формулу абсолютного времени, также абсолютные! Физики отрицают абсолютное время и пространство, но признают абсолютную скорость, их единство! Уже одно это вызывает сомнение в основах СТО.

Как известно, абсолютной признали скорость света в вакууме. Не в воде или в другой среде, проницаемой для света, а именно в вакууме.

Но ведь абсолютная скорость возможна только в абсолютной среде. Значит, такой неявно принимается космический вакуум. А если есть абсолютная скорость и абсолютная среда, то материализуется призрак абсолютного времени!

«Парадокс близнецов» можно смоделировать без космической одиссеи с невиданными скоростями и печальным исходом. Возьмём двух близнецов (желательно животных). Одного переведём в состояние анабиоза. У него жизнедеятельность (биологические часы) замедлится, скажем, в 10 раз. Через десять лет он по своим биологическим часам постареет на год. А его близнец будет на девять лет его старше.

И тот и другой объект равноправны (подобно двум инерциальным системам СТО) при различной скорости обмена веществ. То есть у них разные масштабы времени. Если математически перейти из одной системы координат в другую, получится в одном случае «замедление времени» по формуле преобразования Лоренца, как это постулирует СТО.

То же будет, если взять два радиоактивных минерала с разным периодом (скоростью) полураспада. Получается «всеобщая теория относительности» (ВТО). Если она верна, придётся пересмотреть объяснение многих физических явлений. Подчёркиваю: объяснение, а не формулы. Речь идёт о философии физики, о теориях и гипотезах, но не эмпирических обобщениях, не выходящих за пределы фактов.

Общий вывод: как особые сущности реального мира пространство и время не существуют. Это искусственные элементы нашей модели Мироздания, не учитывающей присутствие в нём Жизни и Разума. Как идеальные условные координаты они полезны. Для познания Мира требуется нечто большее.

…Апории (проблемы) Зенона (IV век до н. э.) показывают противоречия в рассуждениях о пространстве, времени, движении. Например, быстроногий Ахилл не догонит черепаху: пока он пробежит половину расстояния между ними, черепаха продвинется вперёд; он вновь перекроет половину расстояния между ними, а черепаха успеет проползти дальше. Промежуток между ними будет уменьшаться, но никогда не станет нулевым.

Апории Зенона показывают: наши рассуждения зависят от того, на какие правила или аксиомы (истины, которые не можем доказать) мы опираемся. Не относится ли это и к апориям Эйнштейна в теории относительности?

Об этом задумывался Вернадский, сомневаясь в том, что понятие времени, основанное на физико-математических канонах, допустимо распространять на реальную природу. Приведённые выше соображения, развивающие его идеи, имеют весьма перспективные следствия, которые в данной работе придётся опустить.

Владимир Иванович вывел важное эмпирическое обобщение о геологической вечности жизни: в результате исследования древнейших горных пород геологи не обнаруживают эпохи, когда ещё не было жизни на Земле. Об этом он писал в брошюре «Начало и вечность жизни» (1922), вызвавшей острую негативную реакцию некоторых марксистов. И. Буря-Бугаев (псевдоним биолога И. И. Бугаева?) написал критический отзыв, где уличал Вернадского в подмене научного метода религиозным. При этом сослался на то, что академик сослался на идеалиста Плотина: «И прав был… великий философ древности и великий учитель жизни, живший через полтысячелетия после Аристотеля, Плотин (204–269), который видел в биогенезе, непрерывном зарождении организма от других организмов — и так на протяжении всего доступного для нашей мысли времени — величайшую тайну природы, самое глубокое проявление в ней божественности».

Конечно же, понятие «божественность» у Вернадского было не проявлением религиозности, а синонимом тайны бытия, вечности Жизни. Хотя в то время почти все биологи верили в возможность техногенного синтеза живого организма, а среди геологов ещё не угасла надежда обнаружить древнейшие горные породы без прямых или косвенных следов жизни. Те, кто считал себя материалистами, верили в возможность самозарождения живых существ (мысль, пользовавшаяся популярностью в Средние века).

Казалось, пройдёт ещё немного времени, и проблема происхождения живых существ будет доказана усилиями биохимиков, геологов и палеонтологов. Однако этого не произошло по сию пору, а потому эмпирическое обобщение Вернадского остаётся в силе.

От геологической вечности жизни он сделал следующий шаг: «То, что верно для десятков сотен миллионов лет, протекающих от архейской эры до наших дней, верно и для всего бесчисленного хода времени космических периодов истории Земли. Верно и для всей Вселенной».

Язвительный комментарий И. Бури-Бугаева: «Решительное заявление, вполне достойное гения». Эти слова можно было бы принять всерьёз, если бы не одно обстоятельство. Ещё во второй половине XIX века эту мысль высказывали не только философы, но и солидные учёные. А Ф. Энгельс позволил себе даже мысль о вечности мыслящего духа:

«У нас есть уверенность, что материя во всех своих превращениях остаётся вечно одной и той же, что ни один из её атрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железной необходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на земле свой высший цвет — мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время».

Один из основоположников марксизма высказался за космическую вечность не только Жизни, но и Разума! (Об этом Буря-Бугаев должен был знать: «Диалектика природы» Энгельса, откуда взята цитата, была издана у нас в 1925 году.) А у Чарлза Дарвина, которого принято считать биологом материалистом, в конце знаменитого «Происхождения видов» сказано:

«Есть величие в этом воззрении на жизнь с её различными силами, изначально вложенными Творцом в незначительное число форм или только одну…» В данном случае религиозное понятие Творца тоже подразумевает космическую вечность Жизни и Разума. Поэтическое мировоззрение, преобладавшее в древних культурах, исходит из того же. Это прекрасно выразил советский поэт Николай Заболоцкий:

Я на земле моей впервые мыслить стал, Когда почуял жизнь безжизненный кристалл, Когда впервые капля дождевая Упала на него, в лучах изнемогая. Нет в мире ничего прекрасней бытия. Безмолвный мрак могил — томление пустое. Я жизнь мою прожил, я не видал покоя: Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.

…Ныне считается, что возраст биосферы 4,5 миллиардолетия. Возраст Солнца, по некоторым подсчетам, вдвое больше, а Вселенной — втрое. Таковы расчеты на основе анализа образцов горных пород, изучения солнечного спектра, наблюдений астрономов. И они ни в коей мере не опровергают идею Вернадского о геологической вечности жизни.

В XIX веке считали, что был длительный период, когда на Земле не было жизни. Его назвали азойской (безжизненной) эрой.

Но следов её так и не удалось найти. Удалось выделить лишь археозойскую эру (древней жизни).

Возраст древнейших пород определяется последним циклом, когда они сформировались. До этого вещество, слагающее земную кору, могло много раз проходить циклы плавления и затвердевания. Полученный возраст показывает дату завершения последнего глобального цикла в жизни земной коры и лунной поверхности. Возраст небесных тел может быть в десятки или сотни раз больше.

Нет надежных космических или земных «часов», отсчитывающих время нашей планеты с момента её зарождения. То же относится к звездам, галактикам, Вселенной. Постоянно обновление и возрождение, сложные превращения энергии и информации, круговороты веществ — творческая эволюция (сопряженная с рутинной деградацией) — свойство жизни.

По гипотезе появления нашей Вселенной при Большом взрыве каждый из нас и все мы — случайные создания мертвой материи. Разум человека не может смириться с такой мыслью. Учёным следует всерьез обдумать проблему Жизни и Разума, отклонив гипотезы и теории, которые вошли в моду, какими бы привлекательными с формальных позиций они ни казались.

К этому настойчиво призывал В. И. Вернадский.

В конце жизни он писал: «Чувство бесконечности и безначальности мышления мною сейчас чрезвычайно ярко чувствуется». Что он имел в виду? В научных сочинениях он избегал затрагивать эту тему: она отчасти относится к философским, отчасти к религиозным воззрениям. Однако не пора ли учёным обратиться к ней?

Правда, когда Владимир Иванович рассуждал о ноосфере, то имел в виду область планеты, где господствует научная мысль.

Но если Жизнь и Разум присущи Миру изначально, то ноосфера и биосфера должны изначально сосуществовать… Впрочем, об этом мы поговорим чуть позже.

…Мыслители, опираясь на физико-математические схемы, ищут разгадку Мироздания в невообразимых далях космоса или в бездонных глубинах микромира. А она всюду. Прежде всего — в нас и земной природе. Уходя от окружающей видимой реальности, человек отрешается от себя. А какой для человека смысл в Мире без человека?

Обмен веществ в Биосфере

Как ни велики наши знания, незнание всегда больше. Забывать об этом не следует. Есть проблемы, казалось бы, решённые современной наукой. Но и они требуют обновления в результате новых открытий.

Вернадский в 1931 году писал, что впадина Тихого океана образовалась при отрыве массы вещества, из которого, согласно гипотезе Д. Дарвина, сформировалась Луна. Эта гипотеза не подтвердилась. Вернадский признал свое заблуждение: «Допускавшиеся мною тогда представления… должны отпасть».

Он не считал себя оракулом, вещающим истины, понимал и исправлял свои ошибки (впрочем, они у него редки). Чужие ошибки также не вызывали у него негодования. Он понимал: некоторые «недоработки» не могут сильно повредить научной работе. Надо не ошибаться в главном.

Обдумывая свои ошибки, он мог прийти к новым оригинальным плодотворным идеям. Опрометчивое принятие идеи Д. Дарвина об отрыве Луны от Земли и последующий отказ от этой гипотезы способствовали обоснованию Вернадским важного эмпирического обобщения о диссимметрии нашей планеты.

На одном полушарии Земли преобладает океан, на другом — континенты. В большинстве случаев «под океаном» на противоположной стороне Земли находится континент (или прибрежная шельфовая зона, геологически неотделимая от него).

Таково устойчивое нарушение симметрии в строении Земли. Вернадский не сомневался, что это связано «с поверхностью планеты, твердой и жидкой, то есть с биосферой». «Нет ни одного крупного химического равновесия в земной коре, в котором не проявлялось бы основным образом влияние жизни, накладывающей неизгладимую печать на всю химию земной коры».

Какая сила поддерживает обособленное существование океанов и континентов? По мнению Вернадского, живое вещество. Оно вводит «в физико-химические процессы земной коры световую солнечную энергию». Поэтому «глубинные слои планеты — глубже 1000 км… — никоим образом не проявляются в каких бы то ни было геологических явлениях».

До настоящего времени убедительного объяснения диссимметрии Земли нет. Возможно, Вернадский подсказал верное решение. В его годы геология дна океанов была слабо изучена. Теперь очевидно: наиболее ярко выражается диссимметрия Земли в различии мощности, геохимии, структуры, истории земной коры в океанах и на континентах.

Огромная масса осадочных горных пород и их производных (в частности, гранитов), а также месторождений полезных ископаемых на континентах связаны с деятельностью живых организмов. Именно они устойчиво поддерживают диссимметрию, насыщая континентальную каменную оболочку солнечной энергией.

Модная ныне глобальная тектоника литосферных плит не учитывает ни этого явления, ни существования биосферы, ни коренного отличия истории, состава и структуры земной коры океанического и континентального типов.

Что полезного для практики и теории она даёт? Стали надёжными прогнозы землетрясений и цунами? Ни в коей мере. Из-за господства этой гипотезы они и впредь останутся проблематичными.

Может быть, эффективнее стали поиски и разведка полезных ископаемых? И тут данная гипотеза бесплодна. А без неё советские геологи в тяжелейших природных и экономических условиях открыли тысячи богатейших месторождений разнообразных полезных ископаемых.

Пробуренная в СССР Кольская сверхглубокая скважина, рекордная по глубине, не подтвердила предварительного прогноза строения земной коры, основанного на геофизических параметрах. Однако геофизики предпочли на это не обращать внимания.

Теоретически тектоника плит представляет некоторый интерес как одна из точек зрения. А её преподносят как доказанную теорию, не считаясь с тем, что она в корне противоречит учению Вернадского о биосфере, которое исходит из признания ведущего значения живого вещества и лучистой солнечной энергии в геологических процессах.

Некогда одни геологи полагали, что земная кора меняется в основном под действием глубинных сил планеты, другие отдавали предпочтение внешним факторам (Солнце, вода, живые организмы). От имени римских богов их называли плутонистами и нептунистами. Вернадский был, можно сказать, нептунистом. Верность такой позиции подтверждает энергетический баланс планеты: поток тепла из глубоких недр в сотни раз меньше, чем количество энергии, поступающей на земную поверхность от Солнца.

А как же вулканы и землетрясения? Это же гигантские выбросы энергии! Однако за год все вулканы и землетрясения Земли вырабатывают десять раз меньше энергии, чем техногенез. Этот объективный показатель поверхностной активности Земли не принят во внимание сторонниками «плитотектоники».

Если геофизическая схема противоречит геохимическому обобщению и концепции биосферы, то следовало бы такую схему если не отбросить, то принципиально переработать. Например, взяв за основу теорию дрейфа материков А. Вегенера. Хотя в таком случае примитивной модели не получается (так мне объяснили два математика, академики РАН).

На континентах хорошо развиты три слоя коры — осадочный, гранитный и базальтовый, а в океанах — почти сплошь базальтовый, перекрытый незначительными по мощности осадками. Одно уже это показывает, что нет оснований объединять в пределах одной литосферной плиты кору континентального и океанического типа, которые в геологической истории развивались по-разному.

Вернадский из факта диссимметрии Земли сделал вывод: биосфера действует не как механическая, а как органическая система. Каменная оболочка осуществляет интенсивный обмен веществ с газовой и водной оболочками, а также с живым веществом, пронизанным солнечной энергией.

И тогда возникает вопрос: что следует считать биосферой?

Казалось бы, ответ давно дан Вернадским: планетная оболочка, охватывающая область активной современной жизни — ныне обитающие на Земле организмы, атмосфера до высоты 10–12 километров, Мировой океан, наземные и часть подземных вод, земная кора до глубины порядка 3 километров.

Такое определение вошло в учебники, словари, энциклопедии. Известный американский ученый Дж. Хатчинсон подчеркнул: «Концепция биосферы, которую мы принимаем сейчас, в основном опирается на идеи Вернадского».

Для познания биосферы оправдан и фундаментален геохимический подход, лежащий в основе учения биосферы. Но это не истина в последней инстанции, а мнение авторитетного учёного, поддержанное мировым сообществом.

Владимир Иванович создал учение о биосфере, имея в виду текущие земные процессы, происходящие в пределах бытия человечества. Такая точка зрения ограничивает горизонт исследований современными процессами. Это мешает осмыслить особенности земной области жизни в геологических масштабах пространства и времени.

Глобальные круговороты вещества длятся многие миллионы лет. Память о них сохраняет земная кора. Её Вернадский называл «областью былых биосфер». Это понятие тоже вошло в науку. И оно, по моему мнению, не вполне корректное.

…Предвижу усмешку знатоков: мол, пора бы вспомнить басню о слоне и моське. Как можно посягать на великое учение Вернадского о биосфере!

Спору нет, это учение — выдающееся научное достижение. Однако его не следует уподоблять памятнику, на который остаётся только любоваться. Его надо осмысливать творчески.

Верно ли говорить о «былых биосферах»? Разве Биосфера (именно так, с заглавной буквы) как земная оболочка не существовала миллиарды лет? Разве прошлое не является естественной частью её жизни? Разве вся земная кора не динамичная, изменчивая система?

Например, наша память — сгусток прошлого опыта, а без неё мы не можем считаться полноценными людьми. В нашем теле много лет беспрерывно идёт биохимический обмен веществ. Разве корректно, исходя из этого, называть его «областью былых жизней»?

Для каждого вида организмов мы определяем существование, исходя из материалов палеонтологии. По тому же принципу надо определять и пределы области жизни, не замыкая её в узких рамках современности.

В геологических масштабах времени — миллионолетия! — каменная твердь оживает. Растут и разрушаются горы; моря и озера блуждают по континентам, изливают лаву вулканы, в земной коре пульсируют растворы; под давлением при высокой температуре скальные породы обретают пластичность и текучесть. Меняются очертания и расположение материков, океанические течения, природные зоны, ландшафты.

Постоянно идёт обмен веществ между атмосферой, гидросферой, земной корой, живыми организмами. Он продолжается без перерыва в течение всей истории нашей планеты. Такова глобальная область жизни с позиций геологии. Её можно назвать Биогеосферой, или Биосферой (имя собственное, обозначающее уникальный глобальный организм), или Геей, как предложил английский учёный Джеймс Лавлок.

Это новое понятие характеризует особое природное тело и помогает понять жизнь Земли, эволюцию области жизни, накопление информации, сложности, энергии.

Итак, Биогеосфера (Биосфера, Гея) — живой глобальный организм, существующий, совершенствуясь, миллиарды лет. В нём возникли, развивались и существуют мелкие формы жизни: бактерии, растения, грибы, животные, человек. В него входят системы (органы) планетного масштаба. Один из них — Мировой океан.

Ученые В. Л. Лебедев, Т. А. Айзатуллин и K.M. Хайлов пишут: «Если мы сравниваем океан с клеткой (или с организмом), а не наоборот, то это только потому, что, во-первых, в настоящее время интимные регулирующие механизмы клетки изучены гораздо лучше и, во-вторых, клетка, в отличие от океана, — уже признанный объект пристального внимания кибернетики […]

Мы могли бы привлечь на помощь теорию информации и показать, что океанические системы тоже должны обладать памятью и даже рассчитать ее емкость, а потом сопоставить с биологическими системами. Мы не стали привлекать внимание к поражающим воображение цифрам, к сенсационным выводам».

Одно из приводимых ими доказательств: «Океан отвечает на любую попытку внести возмущение как единое целое, откликается и «защищается» реакцией всех элементов, подключая одновременно и химические, и физико-химические, и геохимические, и биологические механизмы саморегулирования, подключая также ресурсы атмосферы и дна — т. е. биосферы в целом. Отвечает как сложная, но единая динамическая система и одновременно как звено более сложной системы — биосферы».

Единственно, в чём трудно согласиться с данными авторами: Мировой океан — не клетка, а часть глобального организма Биосферы, в который входят земная кора, живое вещество, все природные воды и тропосфера.

Этот организм, безусловно, сложнее, чем наш головной мозг, а живёт, развиваясь, много миллиардов лет.

В геологической истории проявляется жизнь Биосферы как динамичной, развивающейся системы. В ней происходит обмен веществ и накопление информации. У поверхности сравнительно быстро идёт газовый обмен, дольше — круговорот воды, а циклы переработки каменной массы занимают огромные сроки.

Полная аналогия с нашим организмом! В нём наиболее активно с внешней средой осуществляется газовый обмен в ритме дыхания. Дольше идет круговорот воды, а циклы переработки пищи ещё медленнее. Своеобразные круговороты земной коры действуют на активных контактах континентальной и океанической коры, в молодых горных странах.

К сожалению, гипотеза круговоротов литосферы до сих пор остается вне серьезного интереса специалистов. Несколько раз писал я о ней (начиная с книги «Подвижная земная твердь», 1978); в ответ — тишина. Над умами довлеет «глобальная тектоника плит» — бесплодная на практике и в теории механическая модель мертвой планеты.

Это печальное обстоятельство сказывается и на геологической мысли, и на мировоззрении вообще. Ибо если Биосфера не обладает свойствами жизни, то появление здесь организмов, эволюция, сотворение человека — цепь чудес, невероятные события, нелепая случайность в мире, взорвавшемся как вселенская бомба.

Учение о Биосфере (Биогеосфере) включает прошлое нашей планеты. В геохимических и геофизических круговоротах активно участвует вся земная кора. Она входит в Биогеосферу, которая в пространстве достигает глубин более ста километров, а во времени охватывает многие миллиарды лет.

Человек сотворён Биосферой, является её частью, неотделим от неё.

Концепция Биогеосферы не противоречит учению Вернадского о биосфере и не замещает его. Это — дополнение и развитие его учения, которое является центральным ядром современного естественно-научного мировоззрения.

Нет, вернее сказать: должно являться. До сих пор господствуют идеи, основанные на физико-математических моделях Мироздания и динамики Земли, развития живых организмов (гипотезы Большого взрыва, глобальной тектоники плит, гибели динозавров от падения астероида, происхождения жизни). Они противоречат учению о биосфере.

Ноосфера Геи

30 июля 1936 года Вернадский писал Б. Л. Личкову, находившемуся тогда в ГУЛАГе, что закончил статью о Гёте. И высказал в этой связи важную мысль:

«Человеческая мысль есть функция среды (биосферы), а не только организма». В статье о Гёте об этом не сказано. Возможно, Владимир Иванович не хотел вдаваться в философские рассуждения и выдвигать умозрительные гипотезы. Нас такие соображения не остановят.

Если мысль человека есть функция организма биосферы, значит, индивидуальный интеллект — частица глобальной Психосферы.

Такое утверждение может показаться бредовым даже тем, кто верит в Космический Разум Вселенной. Люди утрачивают чувство благоговения перед земной природой, воспринимая её как нечто имеющее к ним лишь косвенное отношение.

На основе эмпирического обобщения «живое — от живого», можно высказать гипотезу: «разумное — от разумного».

В лоне Биогеосферы развивались живые существа. Они входят в глобальный живой организм. Наш организм — часть земной природы. Работа нашего мозга тоже немыслима без окружающей среды, а сам он является её порождением. Не значит ли это, что наша Земля, которую древние греки называли божественной Геей, обладает разумом?

Многие мыслители древности склонялись к такому мнению. Эмпедокл: «Все одарено разумом; и не только животные, но и растения». Гераклит был резок: «Человек неразумен и… умом обладает только окружающая его среда». (Можно возразить: человек неразумен; Гераклит — человек, значит, он неразумен и высказал глупую мысль.)

С появлением информатики, теории систем, кибернетики (первым был наш оригинальный учёный, писатель, мыслитель A.A. Богданов) появилась возможность рассматривать Биогеосферу как интеллектуальную систему.

Советский геоморфолог A.C. Девдариани писал: «За сотни миллионов лет до появления не только человека, но и вообще жизни, на Земле по существу начал работать передатчик грандиознейшей из всех известных в настоящее время систем передачи информации. Как в любых других системах связи, этот передатчик состоит из блока кодирования и запоминающего устройства. В блоке кодирования события геологического прошлого преобразовывались посредством геологических процессов в сигналы, которые поступали на хранение в запоминающее устройство — земную кору».

Память Земли хранит следы множества событий, происшедших на ней и в Солнечной системе. Оставили свой след и дождь, прошедший 300 миллионов лет назад, и бег двуногого ящера по берегу исчезнувшего моря. Страницы каменной летописи образуют целые серии с последовательным залеганием слоев, как в обычной книге.

Чтобы выяснить прошлое Биосферы, геолог расшифровывает информацию, заключенную в горных породах. Но способна ли сама Гея пользоваться своей памятью? Или это лишь аллегорический оборот, предполагающий чтеца каменной летописи — человека?

Когда слой горной породы обнажен, он активно участвует в современной жизни Земли. Информация выступает в единстве с земным веществом. Биогеосфера постоянно вспоминает своё прошлое.

Первичные блоки памяти — прогибы земной коры, куда перемещаются массы раздробленного и растворенного вещества. В морях, озерах, болотах и реках в зависимости от времени года, климатических условий и прочих факторов накапливаются осадки. Погружаясь в недра, они обрабатываются подземными водами и газами, теплом и давлением.

Всюду на континентах опускания сменяются поднятиями. На активных контактах континентальной и океанической земной коры и в горных странах действуют круговороты литосферы, осуществляя обмен веществ.

Скажем, накапливались песок, затем глина, соли. Поднятые и обнаженные эрозией, эти слои поочередно «считываются» (разрушаются) внешними силами. В результате поверхностные воды и почвы обогатятся последовательно солями, глиной, песком.

Земля как бы вспоминает (с изменениями и дополнениями) природные условия далекого прошлого. Так в нашем мозгу постоянно активизируются те или иные области, и на текущую информацию накладывается эмоциональная или рассудочная память. Прошлое возвращается в форме образов, закодированной информации. В земной коре нечто подобное происходит в форме материальных образов-объектов.

Вспомним способ общения лапутянских мудрецов по описанию Дж. Свифта. Они объяснялись с помощью реальных объектов, а не их символов, образов. Это обеспечивало краткость диалогов, избегая неопределенности, вызванной избыточной смысловой нагрузкой слов. Трудности возникали из-за необходимости носить с собой количество предметов, пропорциональное широте эрудиции и тематическому разнообразию бесед. У планеты таких затруднений нет.

Согласно гипотезе советских ученых Н. В. Белова и В. И. Лебедева, развитие земной коры сопряжено с накоплением энергии и информации в кристаллических структурах. На поверхности под действием солнечных лучей и воды увеличиваются межатомные расстояния в кристаллических решетках. Слои, обогащенные энергией и информацией, опускаясь, при росте давлений и температур преображаются, порой образуются полимеры.

Происходят информационные взаимодействия: усложнение, увеличение разнообразия отдельных частей земной коры и всей области жизни. Каждый реальный минерал, кристалл — сгусток информации, а все вместе они составляют исключительно сложно организованное целое. Здесь присутствуют жидкости и газы, также вовлечённые в информационные процессы. Особую подсистему образует совокупность живых организмов.

…Некоторые технические системы называют «распознающими», «интеллектуальными». Но вне человека они не имеют смысла: им созданы и ему служат. Если они наделены теми или иными качествами, это его достижение. Земная Биосфера — естественная система распознавания образов. Она активно реагирует на солнечное излучение, гравитационные воздействия Луны и Солнца, на «возмущения» глубинных областей планеты (извержения вулканов, землетрясения).

Итак, Биосфера обладает памятью и системой распознавания образов. Она оперирует с огромнейшим массивом информации. Интеллектуальный потенциал Гей значительно превосходит возможности нашего мозга, хотя трудно понять, как она использует свой потенциал.

Разум — особое качество природных тел. Его мы определяем, исходя из личного опыта. А если взять разум птиц? Они великолепно ориентируются в трехмерном пространстве, совершают перелеты за тысячи километров, находя нужный объект, умеют сооружать причудливые гнезда.

Человек, в отличие от них, обретает разум после многих лет воспитания и обучения с огромными затратами энергии, средств, информации. У кого же ум проявляются более рационально?

Умение ориентироваться в окружающей обстановке, использовать эффективно свои возможности свойственно даже одноклеточным, хотя они используют информацию не так, как мы. Способна к целесообразным действиям одна-единственная клетка! Как не восхититься ее разумом? Мы состоим из миллиардов клеток, имеем сложнейший мозг, долго учимся, а совершаем подчас поступки, достойные инфузории.

Ботаник академик A.C. Фаминцын писал в начале прошлого века: «Большинство естествоиспытателей признает психику, помимо человека, лишь в животных, снабженных нервной системой; я же полагаю… присутствие ее… и у всех представителей растительного царства… Психические процессы вплетаются в жизнь всякого существа самыми разнообразными путями, образуя нерасторжимое целое с явлениями материальными».

Он доказывал свой вывод на конкретных примерах. Утверждал: «Я не считаю возможным допущение двух, якобы реальных сущностей: духа и материи (субстанции)… Явления духовные и материальные, различаемые лишь по способу познания их нами, могут ведь оказаться на самом деле лишь различными сторонами одного и того же бытия, в котором взаимные их отношения представляют для нас неразрешимую тайну».

По его мнению, человек на основе самосознания неплохо осмысливает жизнь высших животных. Труднее понять внутреннюю жизнь растений, простейших. А есть ли у минеральных тел что-то подобное психике? Вопрос не так прост, как может показаться. «Психическая сторона явлений так называемой мертвой природы остается пока еще не разгаданной тайной.

«Мыслю — значит, существую», — сказал Декарт. А если: существую, значит, мыслю? Если мыслит всё сущее, но по-разному? Почему обязательно ориентироваться на организмы Земли? Или породившая их Биосфера неразумна?! Не потому ли она создала человека, на свою погибель?

… Принято считать, будто производящее хозяйство — скотоводство, земледелие — было изобретено в неолите благодаря прогрессу знаний. Люди были вынуждены так поступить после того, как нанесли урон окружающей природе, из-за чего оскудели охотничьи угодья. Но значительно раньше освоили производящее хозяйство муравьи, термиты, выращивая грибы и ухаживая за своими «домашними животными»».

Английский натуралист Джон Лёббок писал: «Рассматривая жизнь муравьев, их общественную организацию и обширные общины, их тщательно устроенные жилища и дороги, их владение домашними животными, а в некоторых случаях даже и рабами, нельзя не признать, что они по своей разумности имеют право занимать место вблизи человека».

Насекомые «додумались» до гармоничной общественной жизни, до производящего хозяйства, хотя их головные ганглии не приспособлены к сложным интеллектуальным операциям. Нет среди них мыслителей-одиночек. У них — разум сообщества, существующего миллионы лет при направляющем воздействии окружающей среды. Как муравьи изобрели, сохранили и усовершенствовали свое производящее хозяйство? Понять это невозможно (во всяком случае, мне).

В библейской «Книге притчей Соломоновых» дан совет: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пишу свою».

Общественные насекомые прекрасно сосуществуют с окружающей средой, выполняют важные функции в биосфере, приносят ей пользу. Свои возможности использовать информацию они реализовали в полной мере как единое сообщество во имя жизни своего вида, своей популяции, земной природы — не сознавая этого.

Нам бы так великолепно ладить с земной природой!

Божественная Среда

Религиозный философ Павел Флоренский в статье «Общечеловеческие корни идеализма» писал в 1909 году: «Всё — всё, что ни видит взор, — всё имеет свое тайное значение, двойное существование и иную, заэмпирическую сущность. Всё причастно иному миру, во всём иной мир отображает свой оттиск».

Двадцать лет спустя в письме своему старшему другу В. И. Вернадскому он высказал мысль о присутствии в биосфере «того, что можно было бы назвать пневматосферой, т. е. о существовании особой части вещества, вовлеченной в круговорот культуры или, точнее, в круговорот жизни духа». По его мнению, «духовная сила всегда остаётся в частицах тела, ею оформленного, где бы и как бы они ни были рассеяны и смешаны с другим веществом. Следовательно, вещество, участвующее в процессе жизни, и притом жизни индивидуальной, навеки остаётся в этом круговороте».

Нечто подобное предполагал и К. Э. Циолковский. Но попытки обнаружить материальные проявления «мира иного» были безрезультатны.

Высказал отец Павел Флоренский не вполне понятную мысль о возможности космической пневматосферы, области духа. А в статье «Макрокосм и микрокосм» он развивал идею Античности о соответствии человека и Мира. Ссылался и на мудрость народную. Например, в русском «Стихе о Голубиной книге»:

У нас мир-народ от Адамия; Кости крепкие от камени; Телеса наши от сырой земли; Кровь руда наша от черна моря.

Интересный факт: по химическому составу мы сходны с Мировым океаном и земной корой. Точнее — с биосферой. Это естественно: ведь мы — её порождение и частичка.

Странно, что Павел Александрович искал область духа где-то в космическом пространстве. В своих религиозных исканиях он мысленно обращался к образам Библии, хотя она создавалась в те времена, когда было принято считать Землю диском, покрытым хрустальным куполом небес, над которым витают светлые духи.

Более «земное» религиозное восприятие Мира представил Пьер Тейяр де Шарден в своей работе «Божественная Среда. Очерк о внутренней жизни» (1927). Она завершается так:

«Земля может с силой захватить меня своими гигантскими руками. Она может наполнить меня всей своей жизнью и вновь обратить меня в свой прах. Она может облечься в моих глазах всей своей прелестью, всеми своими ужасами, всеми тайнами. Она может опьянить меня своим ароматом осязаемости и единства. Она может повергнуть меня на колени в ожидании того, что зреет в её лоне.

Но чары уже не могут повредить мне, с тех пор как она для меня уже вышла за свои пределы и стала Телом Того, Кто есть Сущий и Того, Кто грядет.

Божественной Средой».

Он внутренним взором увидел окружающий мир, пронизанным божественным светом. Судя по всему, это означает присутствие Высшего Разума и высокого смысла бытия.

В книге «Феномен человека» (1940) Тейяр де Шарден писал: «Стремиться видеть больше и лучше — это не каприз, не любопытство, не роскошь. Видеть или погибнуть. В такое положение поставлено таинственным даром существования всё, что является составным элементом универсума».

И ещё: «Больше мочь, чтобы больше действовать. Но в конечном счете и в особенности: больше действовать, чтобы полнее существовать».

В чем проявляется эта деятельность и полнота существования? «Мирное завоевание, радостный труд — они ждут нас по ту сторону всякой империи, противостоящей другим империям, во внутренней организации мира — в единодушном созидании Духа Земли».

Почему речь идет о «созидании» Духа Земли? Выходит, он ещё находится в каком-то зачаточном виде? Было же сказано о Божественной Среде! Если человек в познании стремится к высшим пределам, что же означает это «высшее»? Нечто воображаемое, продукт мечтаний? Или — реальное, присутствующее в Мире вне человека?

Если имеется в виду Бог, то при чем тут Божественная Среда? (Русский философ Владимир Соловьев предложил название: Богоматерия.) Если она исполнена высшей благодатью, то надо бы писать не о созидании Духа Земли, а о стремлении мыслью и душой приобщиться к нему!

Вернадский, Флоренский, Тейяр де Шарден и некоторые другие мыслители признавали область жизни на нашей планете организмом, то есть одушевлённым существом. Каким? По-видимому, подобием одноклеточного организма. Тогда понятно, что в нём зародились мелкие твари типа бактерий, простейших. А что дальше? Как они могли развиваться, и целенаправленно развиваться, сотни миллионолетий в более примитивной среде?

Современные учёные разделяют идею нобелевского лауреата Ильи Пригожина о возможности спонтанного, стихийного формирования порядка из хаоса. Подобные схемы далеки от реальности. Да, в каком-то месте на какой-то срок некоторая упорядоченность может возникнуть. Но расчеты не подтверждают возможность случайного появления в хаотичной или даже слабо упорядоченной среде сложнейших молекул, запечатлевших закодированные признаки живого существа, и также множество других соединений, гармоничное взаимодействие которых определяет жизнь.

Показательный факт: развитие нервной системы и головного мозга (сложнейших систем!) шло с ускорением. Это наглядно, если построить график цефализации. Тут случайности быть не может!

В. И. Вернадский ссылался на цефализацию, а Б. Л Дичков посвятил ей большую статью (рукопись её он незадолго до смерти передал мне, и её удалось частично опубликовать). О закономерности эволюции писал академик Л.C. Берг. Однако подобные идеи находят лишь слабый отклик у натуралистов и не воспринимаются большинством научного сообщества.

…В конце прошлого века дотошные экономисты, по-видимому, с помощью экологов, подсчитали: цена ежегодных ресурсов (чистый воздух, питьевая вода и пр.), предоставляемых человечеству нашей планетой, составляет без малого 33 триллиона долларов.

Отличная иллюстрация современного отношения к окружающей природе! То, без чего невозможно жить — бесценный для нас дар природы! — переводят в доллары.

В пародии Антоши Чехонте на сочинение Жюля Верна астронавты попадают в космическое пространство, и один из них в ужасе говорит, что здесь нет кислорода. Следует реплика автора: «Говорят, без кислорода жить невозможно. Ерунда! Только без денег жить невозможно».

Ситуацию, над которой потешался Чехов в конце XIX века, всерьёз повторили почтенные ученые столетие спустя!

Ныне подавляющее большинство интеллектуалов утратило ощущение Божественной Среды, предоставляющей нам возможность жить, мыслить, развиваться, постигать Природу и самих себя. А по всем законам науки замкнутая система неизбежно деградирует.

Физика превратилась в пособницу техники. Проникая в глубины атомного ядра и в космические дали, человек вроде бы познает природу. Но это в значительной степени иллюзия. В этих случаях между человеком и реальными объектами стоит посредник — научная техника, а также замысловатая математическая формализация.

Научное сообщество признало, что в этих областях основные теоретические проблемы решены. Существуют общепринятые представления о структуре элементарных частиц, о формировании Мироздания (в первые три минуты — наиболее четко) и т. д. Остается лишь уточнять детали, а это, как говорится, дело техники.

Возникает не слишком приятная картина. В невообразимо обширном космическом пространстве витают звездные миры, как бы осколки «Взрыва творения». На одной крохотной планете в одной невзрачной Солнечной системе на окраине одной из миллиардов галактик ютится ничтожный человек и воображает, будто постиг главную тайну Вселенной. Остаётся теперь собирать интеллектуальные крохи со стола первооткрывателей да заботиться о собственном благоденствии и размножении рода человеческого. Жить ему как мыслителю становится все скучнее.

…Итак, вывод. Учение Вернадского о биосфере — не окаменелость, которой остаётся лишь восхищаться. Оно, как всё живое, может развиваться и совершенствоваться. В таком случае возникает образ Биогеосферы (Геи, Биосферы), обволакивающей планету плёнкой жизни.

Если оправдывается принцип «живое — от живого», то не менее логичен другой: «разумное — от разумного». Весьма далёкий от понимания нашим ограниченным умом Разум Вселенной остаётся абстракций. Нам невозможно вообразить, как взаимодействуют звёздные системы, галактики, туманности и прочие космические объекты, пространство-время которых несоизмеримо с нашими земными пределами.

Построение моделей Вселенной (Метагалактики), поиски собратьев по разуму в космических далях — интеллектуальные игры. Ведь нам непонятен разум растений и прочих земных обитателей. Для технической цивилизации Биосфера — источник материальных ресурсов и средств существования для людей. Но она — поистине чудо из чудес, Богоматерия, Божественная Среда!

Из этого необходимо исходить, признавая приоритет её потребностей над нашими, приспосабливая технику к её нуждам, а не наоборот. Такими должны быть не благие пожелания (ими вымощен путь в экологический ад), а продуманные конкретные действия…

Способны ли к этому современные техногенные люди, озабоченные личными интересами и политическими дрязгами, разобщённые, стоящие на пороге последней мировой войны и глобального экологического кризиса?

Хочется верить: в Мире присутствует реальный идеал добра, красоты, гармонии, всеобщего единства. Не может же это быть плодом человеческой фантазии.

В нашем организме сосуществуют разнообразные клетки. Белые кровяные тельца, лейкоциты, обладают относительной свободой передвижения, способны распознавать образы и действовать целесообразно, а значит, в какой-то мере разумны.

Это можно считать отдалённым подобием соотношения нас и Биосферы. Мы не способны непосредственно общаться с лейкоцитами, а они — с нами. Вот и Биосфера не может непосредственно общаться с нами. Она лишь реагирует — не сразу, порой с долгим перерывом — на наши действия (а может быть, и на наши мысли, эмоции?).

Понятие Божественной Среды воплощает единство научного, философского и религиозного познания, а также поэтического мировоззрения и здравого смысла.

Великое заблуждение великого мыслителя

О выдающихся научных и философских достижениях Владимира Ивановича Вернадского знают только специалисты, зато широко известна его «теория ноосферы».

Называть эту концепцию теорией не корректно, ибо она противоречит фактам, не отвечая критериям научной теории. Тем не менее он предложил такие, по его словам, «научно-эмпирические обобщения»:

«1. Человек, как он наблюдается в природе, как и все живые организмы, как всякое живое вещество, есть определённая функция биосферы…

2. Человек во всех проявлениях составляет определённую закономерную часть строения биосферы.

3. «Взрыв» научной мысли в XX столетии подготовлен всем прошлым биосферы и имеет глубочайшие корни в её строении. Он не может остановиться и пойти назад. Он может только замедлиться в своём темпе. Ноосфера — биосфера, переработанная научной мыслью, подготовлявшаяся шедшим… миллиарды лет процессом, создавшим Homo sapiens faber, не есть кратковременное и проходящее геологическое явление. Процессы, подготовлявшиеся многие миллиарды лет, не могут быть преходящими, не могут остановиться. Отсюда следует, что биосфера неизбежно перейдёт так или иначе, рано или поздно, в ноосферу, т. е. в жизни народов, её населяющих, произойдут события, нужные для этого, а не этому процессу противоречащие».

Первые два пункта требуют уточнений. Человек отличается по ряду признаков от прочих живых организмов и не является «функцией биосферы», ибо во многом ей вредит. Далеко не во всех своих проявлениях он составляет её закономерную часть.

Третий пункт вызывает серьёзные сомнения. Вспышку научного творчества в начале прошлого века предопределила не история биосферы, а технический прогресс. Появилась возможность изучать далёкие звёздные миры (телескоп), строение клетки и кристалла (микроскоп), структуру молекул и атомов…

Вернадский преувеличивал роль науки в жизни общества, недооценивая влияние веры и суеверий, незнания и мракобесия, структуры личности и общества, а главное — техники как мощной геологической силы, во многом противоположной живым организмам.

В отличие от растений, животных, грибов, микробов техника использует не лучистую энергию Солнца, а ресурсы Биосферы, производя гигантское количество материальных и тепловых отходов. С её помощью человек чрезвычайно расширил горизонты познания. Плата за это — деградация области жизни.

Первая яркая вспышка научного творчества (Декарт, Галилей, Гук, Ньютон и многие другие) ознаменовала переход к эпохе промышленности, машин и механизмов. Это был триумф механики и начало бурного развития техники.

Как мыслящее существо, человек — порождение геологической и биологической эволюции, дитя Биосферы. Однако он стал преображать окружающую среду на свой лад. Началось это в конце каменного века. Тому свидетельства, в частности, обширные пустыни.

Выжигая и вырубая леса, строя города и посёлки, системы осушения и орошения, расширяя пашни и пастбища, вытесняя и уничтожая диких животных, выводя новые породы скота и сорта растений, человек творил искусственную «вторую природу».

Её Владимир Иванович назвал ноосферой. Хотя меняет область жизни техника (включая использование огня).

Он и сам отмечал «огромную новую форму биохимической энергии, какой в биосфере является техническая работа человечества, сложно руководимая его мыслью — сознанием. Любопытно, что рост машин с ходом времени в структуре человеческого общества тоже идёт в геометрической прогрессии подобно тому, как идёт размножение всякого живого вещества, людского в том числе.

Эти проявления биохимической энергии совсем уже не охвачены научным исследованием».

Но разве работа машин — проявление биохимической энергии? А. Е. Ферсман предложил для этого процесса верный термин: техногенез. Владимир Иванович с присущей ему верой в науку это не учёл.

Может показаться, что речь идёт о бесплодном терминологическом споре. Мол, хоть горшком назови, только в печь не сажай. Нет, не так просто.

Идея ноосферы исходит из того, что техническая цивилизация продолжает эволюционные процессы, идущие на Земле миллиарды лет. А происходит нечто прямо противоположное.

Идея ноосферы внушает людям, в первую очередь интеллектуалам, неоправданный оптимизм в ситуации, грозящей глобальной катастрофой для земной природы и человечества.

Идея ноосферы предполагает ведущую роль науки в преобразованиях природы, тогда как в действительности этого нет и в обозримом будущем не предвидится. Не создано учение о переходе биосферы в ноосферу, ибо создана и развивается нечто иное: Техносфера.

Этой проблеме я посвятил полсотни статей начиная с 1964 года и 12 книг. В советское время приходилось выдерживать нападки некоторых рецензентов и цензуры (не всё в учении о Техносфере соответствует канонам марксизма-ленинизма). В антисоветское время учёные и философы озабочены иными вопросами.

Полтора столетия назад началось изучение глобальной деятельности человечества. В середине XX века раздались предупреждения о надвигающемся экологическом кризисе. Но и это ничего, в сущности, не изменило. Первым масштабным и научно обоснованным проектом стал так называемый Сталинский план преобразования природы (точнее — возрождения). Это грандиозное предприятие было свёрнуто во времена «хрущевизма».

Научные достижения в наше время используются преимущественно для получения прибыли и развития техники — во вред Биосфере, какие бы природоохранные мероприятия ни проводились. Техногенез примерно на 90 % разрушает и загрязняет область жизни; лишь оставшаяся доля уделяется на её возрождение. Неразумно называть это сферой разума.

Почему же популярна концепция ноосферы? Сказывается авторитет Вернадского. Современный учёный, утомлённый бытовыми, карьерными и прочими заботами, дорожит своим временем. «Вера в авторитет весьма сокращает дело и не требует большого труда» (Аврелий Августин).

Некоторые учёные надеялись, что концепция ноосферы заинтересует имущих власть и капиталы, мировую элиту и общественность, после чего начнутся соответствующие исследования, финансирование проектов, организация новых экономических отношений, построенных на солидарности, а не на конфронтации с природой.

Мне приходилось встречать почтенных интеллектуалов, знакомых с творчеством В. И. Вернадского, но понимающих «ноосферу», в отличие от него, на мистический лад: как «мыслящую оболочку» планеты.

Вспомним высказывание Джона Мёррея: «В пределах биосферы у человека родилась сфера разума и понимания… мы можем дать этому наименование психосферы».

Здесь речь идёт об идеальной области знаний, так же как в концепции ноосферы у Тейяра де Шардена и Эдуарда Леруа. Психосфера понимания и разума возникла у человека в биосфере. Но развивалась она одновременно с преобразованием природы. Свершилось единство духовной сферы человека с Техносферой как новой оболочкой планеты.

Это отмечал и Вернадский: «История науки и техники, вместе взятые, может быть рассматриваема в геологии и биологии как история создания на нашей планете в биосфере новой геологической силы — человеческого труда и мысли… Я считаю, что мы не можем в нашей работе… отделять историю науки от истории техники».

Казалось бы, напрашивается вывод о том, что научная мысль стала фактором развития техники, которая, в свою очередь, оказала воздействие на прогресс науки. Но в любом случае геологической материальной силой, действующей на планете, является техника.

…Идея о земной природе, преобразованной на строгой научной основе, продуктивна лишь в дальней перспективе. Прежде надо осмыслить основы разумного взаимодействия технической цивилизации с Биосферой.

Польский фантаст и философ Станислав Лем полагал, что панацея от техники — более совершенная техника («Сумма технологии», 1968). Но такие надежды останутся далекими от реальности, если не удастся преодолеть алчное, убогое и эгоистичное буржуазное мировоззрение.

Невозможна сфера разума, если те, кого называют «элитой», озабочены личным благоденствием здесь и сейчас за счёт ограбления и оглупления других людей, расхищения природных богатств.

Действия человека определяются не столько рассудком и уж вовсе не научными теориями, а потребностями, эмоциями, интересами различных групп, народов, государств. Для достижения этих целей высокая наука не требуется, тогда как техника весьма полезна, а то и необходима.

Более четверти века назад американский кибернетик X. Дрейфус в книге «Чего не могут вычислительные машины» предупреждал, что «если парадигма вычислительной машины станет преобладающей, то человек постепенно начнёт приобретать сходство с машиной». Свершилось!

Надо преодолеть губительное единство Техносферы и воспитанного в её лоне техногенного человека. Такие системы с положительной обратной связью развиваются ускоренно, по типу размножения болезнетворных микробов или раковых клеток. Чтобы противодействовать этому, требуются огромные усилия и целенаправленные меры.

Мировоззрение людей определяет направление их деятельности по отношению к себе подобным и к земной области жизни. В этом отношении ситуация в психосфере катастрофическая. Это касается как всех землян, так и ту их привилегированную часть, которая имеет возможность влиять на ход глобальных процессов. Приоритет Биосферы! Таким должен быть принцип деятельности человека в Божественной Среде.

Вера в эру ноосферы

По ТВ в какой-то передаче мимоходом сказали, будто В. И. Вернадский вернулся в Советский Союз из Парижа, где он пребывал в эмиграции. Они повторили ложную версию Н. В. Тимофеева-Ресовского. Командировала Вернадского АН СССР.

Судя по всему, автор этого сюжета уверовал в то, что из нашей страны были изгнаны или бежали почти все выдающиеся учёные, а оставшиеся пребывали в ГУЛАГе. Ему и невдомёк, что успехи науки и техники, образования и просвещения в СССР были признаны даже нашими врагами.

Впрочем, вернёмся к командировке Вернадского. По приглашению ректора Карлова университета в Праге он выступил с сообщением о химическом составе живого вещества. (Мы об этом уже упоминали.) Повторим его мысль, актуальную для нашего времени:

«В тесном единении всех славянских ученых — в их более влиятельном положении в жизни — лежит будущее всех славянских народов, ибо реальная сила человечества — есть научное творчество… Оно — единственная защита от упадка и вырождения…

Мы все должны чувствовать всю славянскую научную творческую работу как единую, как свою родную, какой бы из отраслей нашего великого племени она ни создавалась».

Такого единства боялись враги России, СССР. Они разъединили славянские народы, постарались посеять вражду даже между русскими и украинцами. Хотя Владимир Иванович сознавал, что, отрешаясь от русской культуры, имеющей всемирное значение, и от ее основы — русского языка, украинский народ снизит свой интеллектуальный уровень… Да и в нынешней России родной язык переживает худшие времена за всю свою историю.

Вернадский верил в счастливое будущее человечества. В этом он был не одинок. Тейяр де Шарден предполагал, что «люди посвятят свою жизнь скорее увеличению знания, чем увеличению имущества». Произошло нечто прямо противоположное.

В конце Второй мировой войны Владимир Иванович писал:

«Сейчас мы переживаем новое геологическое эволюционное изменение биосферы. Мы входим в ноосферу.

Мы вступаем в нее — в новый стихийный геологический процесс — в грозное время, в эпоху разрушительной мировой войны.

Но важен для нас факт, что идеалы нашей демократии идут в унисон со стихийным геологическим процессом, с законами природы, отвечают ноосфере.

Можно смотреть поэтому на наше будущее уверенно. Оно в наших руках. Мы его не выпустим».

Где же это будущее? Идеалы народной демократии, которую попытались построить в Советском Союзе, в значительной мере отвечали законам Биосферы и принципам ноосферы. Но попытка разумно управлять развитием общества на основах… нет, не науки, а философского учения марксизма-ленинизма окончилась неудачей.

Отчасти сказалось враждебное капиталистическое окружение. Но существенней воздействовала неофициальная буржуазная идеология, разъедавшая общество изнутри.

Что произошло с идеалами народной демократии — свободы, справедливости, братства? О каких надеждах на счастливое будущее может идти речь, когда вспыхивают войны, бунты, происходят террористические акты, а увеличение капиталов стало главной заботой тех, у кого их и без того, как говорится, навалом. Валюта и ценные бумаги — самый, быть может, опасный вид отходов (и доходов) современной цивилизации.

Эти проблемы не только социально-политические. Они — научные, мировоззренческие, нравственные и определяют будущее человечества.

Цивилизованный субъект изолирован от земной природы. Он обитает в искусственной техногенной среде и подчинен её требованиям, не выходящим за пределы материальных потребностей. Увеличение имущества, комфорта, капиталов, а вовсе не познания природы — таково требование нынешнего времени.

За последние полвека не было выдающихся научных открытий, тогда как технические свершения грандиозны: выход человека в космос и высадка на Луну, персональные компьютеры, Интернет, расшифровка генетического кода… А отношения с окружающей природой становятся критическими, аномалии погоды и климата усиливаются, загрязнение и разрушение Биосферы продолжается.

На планете давно уже наиболее мощная геологическая сила — техника. Значит, несколько тысячелетий продолжается технозойская эра.

Утрата животворной связи с Природой делает неизбежной деградацию общества, Биосферы, человеческой личности. На что уповать? Надежды на науку себя не оправдывают. Поможет религия? Но многие века её господства привели к тому, что мы теперь наблюдаем. Вряд ли Высший Разум, каким бы Он ни был, может одобрить то, что творят люди на Земле.

Помнится, некий писатель, сетуя на судьбу России в XX веке, изрек: «Бога забыли». Какого Бога? В Гражданской войне на чьей стороне был Бог? В период становления СССР, в Великой Отечественной войне и при фантастически быстром восстановлении страны кому благоволил Бог?

Выходит, и при атеистической идеологии можно одерживать великие победы. Другая идеология, чуждая Божественной Среде и высоким устремлениям, подтачивала духовные устои страны и народа. В РФ начался «религиозный бум», а страну разъедают коррупция, пошлость и подлость, терроризм. Народ вымирает, деградируя интеллектуально и нравственно.

Не столь примитивны отношения человека с Богом. Не в том дело, чтобы постоять со свечкой в храме, молиться, получать наставления и благословения. Можно соблюдать все обряды, сохраняя в душе духовную нечисть лжи, предательства, корысти, жажды власти.

«По делам их узнаете их», — учил Иисус Христос. Образ жизни, труд, поведение — вот критерии, по которым следует судить о реальной, а не формальной вере человека. Атеист может не верить в бытие Бога, не становясь от этого злодеем. У него свои представления о добре и зле, о справедливости и неравенстве. Он может, подобно Вернадскому, признавать высшей ценностью Познание, Жизнь, Разум, Природу.

Надо смотреть правде в глаза. Люди существует на планете не по законам ноосферы, а скверно и жестоко по отношению к природе и к себе подобным. Утерян смысл бытия личности и цивилизации.

Современный цивилизованный человек поклоняется идолу; на языке Библии это — Золотой телец. Он олицетворяет богатство и власть над людьми, новейший техногенный комфорт, роскошную личную технику, охрану и прочие излишества.

Может ли реализоваться проект под названием «Ноосфера»?

Такая возможность не исключена, но требует колоссальных усилий. Невероятно трудно свернуть цивилизации с пути, по которому она движется многие века, скатываясь в пропасть. Такой была судьба прежних великих стран и культур. Теперь настал черёд глобальной технической цивилизации.

Надо только уточнить: как понимать упомянутый проект?

Есть по меньшей мере три концепции ноосферы.

Мистическая. Её исповедуют антропокосмисты. Эта умозрительная идея имеет отношение к религиозной вере, но не к науке (хотя используются наукоподобные термины типа «космический банк информации», «энергоинформационное поле» и др.)

Гуманистическая. Её можно назвать классической. В разных вариантах её развивали Вернадский, Тейяр де Шарден, Леруа.

Она исходит из признания господства разума человека или, более узко, научной мысли. В её основе всё та же стратегия покорения земной природы потребностям — но не прихотям! — человека.

Биосферная. Она предполагает абсолютное первенство законов земной природы, Божественной Среды, по которым она живёт, развиваясь, миллиарды лет. Если этого не произойдёт, никакой научно-технический прогресс не спасёт живую природу и человечество от вырождения и вымирания.

Гуманистическая и биосферная концепции дополняют друг друга. Первая имеет в виду идеал, вторая — реальность. На этой основе есть возможность осмыслить историю человечества с наиболее общих позиций: глобальных, геологических. В этом — ценность идеи Вернадского о научной мысли как планетном явлении, но при условии учёта феноменов техногенеза (Ферсман) и Техносферы.

Именно Вернадский ввёл в геохимию понятие «живое вещество» как единое целое в глобальном обмене веществ организма биосферы. Исходя из этого, имеет смысл ввести понятие «техновещество» как новую геологическую силу. Ибо не человек как биологический вид, а создаваемая им техника производит колоссальные изменения на планете, подавляя земную природу. Биосфера превращается в Техносферу.

Достоинства такой историософии в том, что она учитывает планетное значение науки и техники, а также — и это чрезвычайно важно — имеет возможность опираться на конкретные показатели химической и физической активности техногенеза, использовать количественные объективные данные.

В прогнозах на будущее надо исходить из того, что корень проблем не в науке или религии, не в благих пожеланиях или призывах, а в духовной сущности человека, в смысле или бессмыслице его бытия.

Есть одна жизненная установка, следуя которой можно создать ноосферу: у человека должны быть ограниченные материальные потребности и безграничные — духовные. Этого принципа не на словах, а в своей жизни и деятельности придерживался Владимир Иванович Вернадский.

Эпилог Личность и смысл бытия

… Жизни годы

Прошли недаром, ясен предо мной

Конечный вывод мудрости земной:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день идёт за них на бой!

Говорят, людям свойственны жажда богатства и власти. Богач наслаждается своими материальными возможностями, властитель — своим величием.

Но как бы высоко ни забрался человек — на груду ли накопленного золота или по служебной лестнице, — он обречен оставаться все тем же, не добыв ни лишнего сантиметра роста, ни капли силы, ни грана ума. О чистоте совести и вовсе говорить не приходится.

Как бы ни вознесся он, в цари, короли, олигархи, в президенты ли, останется карликом, подобно крошке Цахесу по имени Циннобер из сказки Гофмана или — помните? — уродцу миллионеру на балу, изображенному острым пером братьев Гонкур.

Не суждено такому человеку испытать подлинное удовлетворение, несмотря ни на какие похвалы и славословия. Если он не лишен здравого ума, то поймет, что почет и уважение — не ему, а его мундиру, кошельку, чинам; будь на его месте любой другой человек, все было бы так же.

Мы говорим «великий Гёте» — и неприметными пигмеями остаются для нас вельможи и государи, у которых служил он. Говорим «гениальный Леонардо», а был он, в сущности, подёнщиком у богатых и знатных особ.

Обычно жаждут богатства и власти люди с комплексом неполноценности при повышенном самолюбии. Они восполняют скудность своего духовного мира за счёт материальных ценностей, званий и должностей. Это может удовлетворить лишь самую убогую личность.

Смерть, однако, уравнивает всех. Как писал Гавриил Державин:

Река времён в своём стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остаётся Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрётся И общей не уйдёт судьбы!

Сознание неизбежности смерти оборачивается страданием.

Человек, замкнутый на самого себя, вымаливает у высших сил привилегии очутиться в райских кущах.

«Не зная, для чего ему жить, человек скорее истребит себя, даже если кругом его все будут хлебы… ибо тайна человеческого бытия не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить», — полагал Ф. М. Достоевский. Если так, то современная цивилизация истребит себя, ибо люди утратили смысл жизни и думать о нём не желают.

Природа наделила нас, подобно всем высшим животным, множеством «центров удовольствий», расположенных в коре и подкорке головного мозга (центров боли меньше). Проблема лишь в том, как их возбуждать. Изобилием материальных благ? Удовлетворять свои потребности, как сытое домашнее животное, пребывающее в комфорте? В этом ли смысл жизни человека?

Владимир Вернадский не обременял себя обилием материальных ценностей и не испытывал страха смерти. Для естествоиспытателя, который верит в вечность Жизни, это понятно. А для других?

Выдающийся дирижёр Артуро Тосканини в преклонные годы ответил на вопрос журналиста, думает ли он о смерти: «Смерть? Она мне не интересна». Он продолжал думать о жизни.

Альберт Эйнштейн, когда был тяжело болен, ответил жене физика Макса Борна Гедвиге на вопрос, боится ли он смерти: «Нет, я так слился со всем живым, что мне безразлично, где в этом бесконечном потоке начинается или кончается чьё-либо конкретное существование». Он имел физико-математический склад мышления, и в тот момент ему было тридцать семь лет.

Выходит, есть нечто общее в этом вопросе у людей незаурядного ума, вне зависимости от их знаний, интересов, привычек. Для них вопрос о смысле своей жизни снят: они посвятили её творчеству.

Не так ли осуществляется единство личной сферы разума со всеобщей, присущей Божественной Среде?

Выдающийся физик Эрвин Шрёдингер верил формуле индуизма: Атман = Брахман (индивидуальная душа едина со всеобщей и вечной). Ни у Вернадского, ни у Эйнштейна об этом нет ни слова. Тем более ценно такое совпадение сознательных и бессознательных взглядов этих троих учёных. Не означает ли оно, что ощущение единства с Природой, Жизнью и Разумом — проявление объективно существующей закономерности?

С таким восприятием Мира человек обретает чувство бессмертия, «жизнию смерть поправ». В Природе господствует жизнь, а не смерть.

Техногенному человеку нет дела до тайн бытия. Он предпочитает жить, уподобляясь слизняку в комфортном убежище при обилии пищи. Вполне отвечает такой аналогии способ перемещения многих — в личном автомобиле… Разумно ли существо, лишённое понятия смысла жизни?

Для чего человечество на Земле и во Вселенной? Какой смысл существования цивилизации? На этот вопрос В. И. Вернадский и некоторые другие мыслители отвечали уверенно: для продолжения на более высоком уровне деятельности Жизни, противодействию энтропии, рассеиванию энергии в мировом пространстве, для увеличения в Мире порядка и уменьшения хаоса.

Но факты, расчеты, цифры показывают: цивилизация паразитирует на земной природе, преимущественно разрушая, обедняя и загрязняя Биосферу.

В материальном плане цивилизация — совокупность людей, техники, техногенной продукции. На что тратятся природные ресурсы, интеллект и труд человека? Почти исключительно на развитие и умножение техники.

… Появление человека на Земле — результат эволюции одной ветви пышного земного древа жизни. Она целиком зависит от всех прочих, питается ими. Это не ствол, но лишь наиболее быстро растущая ветвь.

Смысл Биосферы: на основе круговоротов земного вещества и солнечной энергии осуществить наиболее полное и разнообразное развёртывание древа жизни. Оно развивается в единстве с окружающей средой. Такова суть геологической истории.

Возможно, естественный интеллект Геи — это предел разума, который предопределён человеку.

Свои физические возможности люди многократно умножили, создав технику. Разум свой стали использовать главным образом для господства над земной природой и над себе подобными. Мыслители, пророки старались объяснить: путь этот ведёт в ад, а не в райские кущи! Но возобладали устремления низменные.

Люди противопоставили себя Биосфере, создавшей и питающей их. Это происходит главным образом для ублажения ненасытных потребленцев и тех, кто озабочен приобретением капиталов и власти. Они одухотворяют своими устремлениями Технодемона, терзающего Божественную Среду.

Эта метафора отражает научную реальность.

Есть искушение выдвинуть лозунг: долой имущих власть и капиталы! Перевоспитаем потребленцев, превратив их в творцов! Сократим до разумного предела свои материальные вожделения!

Увы, нынешняя ситуация сложилась объективно. Все мы, включая олигархов и бомжей, в технической цивилизации — детали глобального механизма. Такова реальность.

Смысл истории человечества стал определяться развитием техники, созданием искусственной среды — Техносферы. Люди стихийно стали на этот путь. Чем дальше, тем труднее свернуть с него. Техносфера подчиняет себе земную природу и содействует тем растениям, животным, личностям, которые соответствует её стандартам.

Исторические процессы определяются осознанными или стихийными устремлениями людей. Свобода выбора! Она предполагает ответственность за свои действия и свою судьбу. Таков смысл истории человечества и каждого из нас.

Техника, обретающая искусственный интеллект, резко увеличивает свои возможности. Не исключено, что она окончательно поработит человека и земную природу.

На планете Земля механизм Техносферы подавляет и подчиняет себе организм Биосферы, существовавший миллиарды лет. Этот стихийный процесс либо уничтожит людей, либо заставит их жить по законам Божественной Среды.

Земля — наш космический ковчег. Она может стать нашим космическим «Титаником».

Не было смысла писать данную книгу как ещё одну биографию В. И. Вернадского: и без того их написано немало разными авторами, в разном стиле, для разной аудитории.

История последних десятилетий заставляет по-новому расставлять акценты и заново обдумывать идеи Вернадского. В наиболее солидной его биографии, изданной в 1982 году, автор — доктор философских наук И. И. Мочалов писал: «Владимир Иванович не сомневался в блестящем будущем нашей страны, в подъёме её экономики и культуры, в расцвете всех народов, населяющих её территорию, в великом будущем всего человечества».

Увы, не прошло и десяти лет, как жизнь опровергла эти надежды. Уничтожение СССР и низведение России до уровня экологической колонии Запада нанесло страшный удар по глобальной цивилизации. Выгоды от этого на недолгий срок получили некоторые страны Европы, США. Судя по многим признакам, это лишь отсрочит крах буржуазного мировоззрения и основанной на нём социально-экономической глобальной системы.

Приоритет рынка означает идеологию продажности, личной или корпоративной выгоды. Буржуазная демократия и «рыночная экономика» предполагают господство потребителей-мещан, торговцев, банкиров, материально обеспеченных служащих, мощных спецслужб. Но не они управляют технической цивилизацией. Все мы — детали глобального механизма Техносферы, работающего по своим законам.

Он формирует новый вид человека. Это не биогенный Homo sapiens, дитя Биосферы и Вселенной, а техногенный Homo techniqus. Он может существовать лишь как придаток машин и механизмов, довольствуясь радостями животного, имеющего уютное стойло и обильную еду, а вдобавок — развлечения, преимущественно техногенные.

В Техносфере господствует мёртвая материя, призванная к действию разумом, трудом, волей и алчностью человека. Создаётся впечатление, что наделённый искусственным интеллектом Технодемон использует Землю как стартовую площадку и устремится к господству во Вселенной!

Свою упомянутую выше книгу И. И. Мочалов завершил так: «Учение В. И. Вернадского о ноосфере — закономерный итог длительной эволюции глубоких гуманистических и космологических тенденций его научного творчества и мировоззрения… Это учение — финал создававшейся на протяжении нескольких десятков лет жизни учёного грандиозной интеллектуальной симфонии, который по всему размаху и внутренней силе, оптимизму и непреклонной вере в будущее сродни знаменитому хоровому финалу гениальной Девятой симфонии Бетховена с его обращённым к человечеству страстным призывом: «Обнимитесь миллионы!»».

Да, Владимир Иванович верил в прогресс науки, общества, личности и на этой вере старался обосновать концепцию ноосферы, не обращая внимания на факты, её опровергающие. Однако история XX века с полной очевидностью показала преобладания негативных проявлений технической цивилизации.

К сожалению, идею Техносферы и техногенного человека трудно воспринять тем, кто верит во всеобщий прогресс. Но пора задуматься: за счёт чего он достигается? Скажем, золотой век русской культуры пришёлся на период крепостничества, самодержавия.

За последние столетия наблюдается нерадостная картина. Прогресс техники сопровождается деградацией живого вещества; прогресс Техносферы — деградацией Биосферы; прогресс государства и экономики — деградацией личности.

… Многое, о чём написано в этой книге, заслуживает внимательного осмысления учёными, философами и просто теми, кто желает полноценной жизни для себя и всех остальных. Моей главной целью был рассказ о жизни и творчестве В. И. Вернадского в связи с поисками новых направлений в познании, осмыслением бытия человека и цивилизации.

«Чем дольше живешь, думаешь и работаешь, тем все ярче и глубже встает картина непонятного», — признавался Владимир Иванович.

4

Без ясного понимания своей роли на Земле и в космосе, без осознания гибельности существующего пути развития технической цивилизации нет надежды на счастливый финал.

Немало предложено рецептов построения общества свободы, равенства, справедливости, взаимопомощи. От анархистов и коммунистов до фашистов и нацистов — кто только не высказывался на этот счёт: писатели, философы, учёные, политики, религиозные деятели!

Зная это, наивно, если не откровенно глупо вносить в этот список свое частное мнение. Единственное оправдание: до сих пор не стало объектом изучения и дискуссий учение о Техносфере.

Ноосфера у Вернадского — земная природа, подчинённая научной мысли. Эта концепция противоречит идее вечности Жизни на Земле и в космосе, предполагающей вечность Разума, превышающего умственные способности человека. Противоречие может разрешить только приоритет органического синтеза космоса над механическим, о чём убедительно писал Вернадский.

Не следует уходить от суровой реальности в милые сердцу мечтания о неизбежной победе на планете разума, добра и красоты. Происходит нечто иное. Необходимо изучать Техносферу, чтобы преодолеть её усиливающийся гнёт.

Призыв «Обнимитесь миллионы!» остаётся лишь в звучании стихов и музыки. Актуален и, возможно, спасителен для цивилизации другой призыв, который вполне в духе Вернадского: «Пролетарии умственного труда, объединяйтесь!»

Он был убеждён: «Человеческая личность есть драгоценнейшая, величайшая ценность, существующая на нашей планете. Она не появляется на ней случайно и, раз исчезнувши целиком, никогда не может быть восстановлена».

Увы, личности бывают разные, и среди них немало подлецов, предателей, убийц, казнокрадов, садистов, маньяков… Возможно, хорошие добрые честные люди преобладают. Но почему же тогда на Земле так много совершается зла?

Николай Бердяев утверждал, что техника творит человека по своему образу и подобию. Это трудно заметить и осознать, ибо обитаем мы в искусственной техногенной среде, которая стала для нас естественной.

Да, личность каждого из нас — наше самое драгоценное достояние… если не считать родных и близких, свой народ, человечество, земную природу. Пока мы живы, наше достояние — вся Вселенная, а мы — её часть.

Вот только такое мировоззрение остаётся достоянием слишком немногих. Человечество живёт не по законам Биосферы и Ноосферы, а подчиняясь Техносфере. И драгоценная по первоначальной сути своей человеческая личность превращается в ничтожный винтик глобального механизма.

Есть ли мир иной, куда уходит душа после смерти тела? Неизвестно. Есть Мир этот, реальный — в нас и повсюду. Он отчасти понятен, а во многом загадочен и непознаваем.

Слова Иисуса Христа: «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17: 21). Тут есть над чем задуматься.

Каждая личность — это вселенная для самой себя. В Биосфере она — эфемерная клетка глобального организма, причастная к его величию и бессмертию. В государстве личность — подобие детали механизма; в Техносфере — ничтожный винтик, выбрасываемый на свалку.

Завет Природы: делай лучше самого себя и мир вокруг. Только так проявляются развитие, Жизнь и Разум.

Первичны не материя или сознание, а Природа. Она есть всё сущее, включая наши фантазии.

Возможно, следовало бы основать религию реализма, признающую долю истины за всеми религиями (включая сектантство). Реальный Бог — сотворившая нас Биосфера Земли, пронизанная лучистой энергией Солнца. Эта Божественная Среда — воплощение истины Мироздания. Нам следует осмысливать её и чтить как Богоматерию.

Не приходится уповать на стихийное, как бы явленное свыше пришествие эры ноосферы. Человечеству суждена такая судьба, какую оно заслуживает. Таково проявление свободы действий, веры и познания.

Приложение

По поводу критических замечаний акад. А. М. Деборина

[…]Ясно, что я не могу серьезно вдаваться в разбор трафаретно-мистического мировоззрения, приписанного мне акад. Дебориным, очевидно, вполне наивно не сознающим, насколько архаичным оно должно представляться ученому, почти 50 лет непрерывно работающему над основными вопросами точного знания. Когда встречаешься с таким удивительным непониманием своего философского мировоззрения — а я его имею, — лучше всего изложить его самому.

…Убеждать никого я не хочу. Да и как убеждать философов, строящих, в сущности, свое мировоззрение на вере? Как могу я с ними спорить, когда основное их положение — равноценность по достоверности философского и научного знания в научных проблемах или даже примат философского — мною сознательно отвергается? Когда в этих проблемах для меня несомненен примат научного знания, научных методов перед философскими знаниями и методами?

… Для меня в вопросах, охваченных научным знанием, не может быть и речи о равном с ним значении религиозного и философского знания. Этим убеждением проникнута не только моя статья, но вся моя жизненная работа. Правда, я ставлю «в один ряд» религиозное и философское знание, как это ясно из моей цитаты, но оба и философское и религиозное знание отличаю от научного — иногда чрезвычайно резко […]

Я должен протестовать против тона, каким в данном случае философ, приписав мне, не понявши моей статьи, чуждые мне мнения, позволяет себе меня же обучать научной работе. Он говорит: «Очевидно, что автор не уяснил себе значения и роли научных теорий и гипотез, а равно их связи с эмпирическими обобщениями». К несчастью, таким поучениям приходится подвергаться на каждом шагу в еще более грубой форме […]

Ясно, как должен относиться при таких обстоятельствах ученый к поучениям философа, его учащему методу работы, но не умеющего оценивать точность своих выводов и не желающего понять общеобязательность правильно сделанных научных выводов и неизбежную индивидуальность и сомнительность в сфере реальности природных явлений философских построений.

Научная истина устанавливается не логическим доказательством, не рационалистически, а опытом и наблюдением в природе, в реальности…

В стране, где научная мысль и научная работа должны играть основную роль, ибо с их ростом и развитием должны были бы быть связаны основные интересы жизни — ученые должны быть избавлены от опеки представителей философии.

Этого требует польза дела, государственное благо […]

Акад. Деборин должен понять тот простой факт, что множество ученых не интересуются философскими проблемами, обходятся в своей работе — прекрасно и с огромным успехом — без их изучения. И в то же время нередко работы этих ученых возбуждают философские проблемы и могут быть интересны для философов. Из их статей философ в действительности не может вывести, очевидно, никакого представления о их философском мировоззрении — даже если он будет пользоваться для этого своеобразным критическим аппаратом акад. Деборина — просто потому, что у них его нет […]

…Только в 1916 году и позже передо мною стала необходимость ясно установить мое философское миросозерцание. Ибо в это время я подошел к научным проблемам, имеющим по существу, помимо большого научного значения, не меньшую философскую значимость, — к биогеохимическим процессам, к положению жизни на нашей планете, к ее влиянию на геологические, главным образом, геохимические процессы, к механизму биосферы.

В это время передо мной встала проблема: как научно охватить явления биогеохимии так, чтобы можно было свободно научно работать и не сойти в натурфилософскую область мысли. Последний путь был легче, но я знал и из истории науки, а затем из изучения натурфилософов убедился сам, что он — безнадежен. Ибо соображения философов в области реальной действительности всегда — в положительной своей части — состоят из шлака и металла, в которых шлак преобладает, а металл скрыт и становится виден только при проникновении к тем же проблемам научного анализа. Когда в связи с биогеохимическими проблемами я подошел ближе к биологической литературе, меня поразило то значение, какое в этой области играла в XIX веке и играет сейчас философская мысль, оказывавшая не раз вредное влияние на научную работу. Долго к этому я не мог привыкнуть. Но я понял, что здесь нельзя оставаться без четкого выяснения своего философского отношения к предмету исследования.

Мое философское мировоззрение сложилось окончательно именно в эти годы под этими влияниями. Оно может быть охарактеризовано как философский скепсис, к которому я склонялся давно, но его не принимал.

То, что я должен был в это время установить свое философское миропонимание, тесно связано с той своеобразной научной областью явлений, какая представляет собой биосфера, область жизни на Земле, которая является сейчас объектом моего исследования, главным образом с точки зрения физико-химической. В биосфере ярко выявляются особенности жизни, ее резкое отличие от косной материи, и в то же время только с биосферой связан человек и только одну ее он может непосредственно ощущать. Все остальные части Вселенной человек познает только косвенным путем.

Человек стал передо мной (раньше занимавшимся минералогическими, геологическими и химическими науками) впервые как новый, неизвестный мне объект исследования, как биогеохимическая сила. Раньше я сталкивался с ним с совершенно другой точки зрения при изучении — по первоисточникам — истории научной мысли.

Вся область биосферы — область жизни, и человек в частности, в ее геологическом и геохимическом выявлении — на всяком шагу возбуждает философскую мысль. При научном ее изучении — впервые мной систематически в науку вводимым — на всяком шагу выступают философские проблемы. Велик здесь соблазн заняться ими раньше, чем будет создана в научном учении о биосфере прочная научная основа.

Этим я объясняю и то, что так тщательно наши философы — мало сами знающие и понимающие биогеохимические явления — стараются выискать ту философскую подоплеку, которая лежит в моих работах в этой области. Они чувствуют, что в области этих явлений мы подходим к огромного — не только научного — значения проблемам, к проблемам первостепенного философского интереса. И так как они не понимают, что ученого, желающего добиться точного знания, могут прежде всего интересовать не широкие горизонты философских построений, которые всегда малодостоверны и в лучшем случае только предвидят некоторые, немногие, будущие научные открытия, что, однако, будет видно только тогда, когда наука подойдет своим точным путем сама к этим обобщениям, — т. е. иногда через много поколений — они считают, что оставляющий эти философские толкования в стороне исследователь их обманывает. Они думают, что он пришел к философским выводам — сейчас кажущимся им неприемлемыми — и не хочет, боится их высказать. Поэтому они занимаются розыском и вычитывают в думах ученого, занимающегося биосферой, злокозненные философские построения. Такое, с моей точки зрения, комическое и банальное, но очень неблагонадежное «новое религиозно-философское мировоззрение» имел смелость приписать мне акад. Деборин в результате своего розыска.

Казалось бы, чего проще — подойти к этим вопросам — самому со своим методом, которому акад. Деборин верит, и сделать новые научные открытия, в возможности чего этим путем он тоже верит.

Так как кругом проповедуется, что философский метод может это сделать — я задумался над этой задачей. Можно ли подойти к этим проблемам с помощью метода исследования, который пропагандирует акад. Деборин? Но в результате я пришел к убеждению, что это абсолютно (употребляю это слово, так как вопрос идет о философии, а не о науке, акад. Деборин) невозможно. Это своего рода задача о трисекции угла и т. п.

Но может быть, я ошибся. Отчего не попробовать акад. Деборину? И не найти этим методом новую научную истину. Это было бы доказательством значимости для науки данного философского метода.

Значение изучения этих явлений для философии — и очень, может быть, большое — лежит в будущем, когда научная основа их будет прочно создана. Оно связано с приложением к ним философских методов. Для меня это ясно.

Этим большим реальным философским интересом объясняется отчасти и тот рост интереса к биогеохимии, который идет у нас и на Западе. Мне пришлось в 1923–1928 гг. в Париже, Брно, Праге и Берлине касаться этих вопросов в публичных выступлениях — в 1932 г. я вновь подошел к ним в Мюнстере и Геттингене. Я почувствовал сейчас огромную разницу.

Недавно, в мае, один из самых выдающихся современных химиков, проф. фон Гевеши из Фрейбурга, на съезде Бунзеновского общества в Мюнстере ярко, говоря о биогеохимии, указал на причину этого интереса. Именно в биогеохимии — говорил он — в настоящее время наука о жизни впервые тесно соприкасается с науками об атомах, т. е. с той областью научных исканий, в которой идет передовая научная работа человечества нашего времени. В этом большое современное и будущее значение биогеохимии. Как раз здесь через ее проблемы науки о жизни соприкасаются с теми проблемами, которые вызывают то великое брожение мысли, которое создает сейчас у физиков интерес к философии и которое для меня проявляется в великом взрыве научного творчества — а акад. Деборину кажется кризисом науки, правда, он прибавляет, по старинке, «буржуазной». Этот термин половины XIX столетия в этой научной области для первой четверти XX века кажется для ученого ярким анахронизмом. Надо это наконец понять.

В результате своего розыска акад. Деборин приходит к заключению, что я мистик и основатель новой религиозно-философской системы, другие меня определяли как виталиста, неовиталиста, фидеиста, идеалиста, механиста, мистика.

Я должен определенно и решительно протестовать против всех таких определений, должен протестовать не потому, чтобы я считал их для себя обидными, но потому, что они по отношению ко мне ложны и легкомысленно высказаны людьми, говорящими о том, чего они не знают и углубиться во что они не желают. Углубиться, конечно, нелегко. Для этого необходим большой, тяжелый труд. Легче судить по методологическим трафаретам. Но по готовым трафаретам в новой, слагающейся, научной области неизбежно придешь к ложному выводу.

Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система (в том числе наша официальная философия) не может достигнуть той общеобязательности, которой достигает (только в некоторых определенных частях) наука.

Поэтому, очевидно, я не могу быть каким бы то ни было последователем или представителем философских течений, выше указанных и иных.

И в то же самое время я, как философский скептик, могу спокойно отбросить без вреда и с пользой для дела в ходе моей научной работы все философские системы, которые сейчас живы. Могу также оставить в стороне философские проблемы или философские стороны научных проблем, которые на каждом шагу проявляются при научном изучении биосферы, поскольку к ним нельзя подойти научным путем.

Эти философски значимые проблемы возникают для меня все больше и больше по мере того, как я углубляюсь в эту область. Но я могу их оставить — вне указанных рамок — в стороне, так как знаю, что никогда не смогу достигнуть при философском изучении той достоверности, общеобязательности решения, которое дает мне научное эмпирическое обобщение и математический анализ явлений.

Но философский скепсис, конечно, не есть положительное философское построение.

И он дает одностороннее впечатление о том великом создании человеческого гения, каким является философская мысль, которая и у нас, и в индийском центре цивилизации достигла сейчас тонкого глубокого развития.

Не даст ли того, чего не дает отдельная философия — всякая взятая отдельно без исключения — совокупность всех их, в данный момент существующих? Или всех существовавших в тысячелетнем историческом ходе философской мысли?

Это интересная философская проблема, но она лежит вне поля моего исследования.

Для меня ясно лишь одно — в научном изучении биосферы лежит корень многих не только научных, но и философских, касающихся человека проблем; современный взрыв научного творчества, особенно интенсивный в области наук астрономических и наук об атомах, с которыми биогеохимия связывает науки о жизни, должен привести к новому расцвету философской мысли. «Кризис» заключается в том, что все старые философские построения не охватывают новое, быстро растущее научное описание реальности.

Как всегда в такие периоды, к тому же всегда связанные с могучим пересозданием человеческой социальной жизни, а сейчас с социальным переустройством на всем протяжении планеты, должны создаться новые философские системы, понимающие мысль и язык новой науки.

И для ученого особенно важным и плодотворным будут те из них, которые связаны с реалистическим пониманием мира.

Прага. Июль 1932.

Хроника жизни и деятельности

1863. 12 марта. В Петербурге в семье профессора Ивана Васильевича Вернадского и Анны Петровны Вернадской родился сын Владимир.

1868. Переезд Вернадских в Харьков в связи с болезнью отца.

1873–1876. Учёба в 1-й классической гимназии (Харьков).

1874. Поездка с родителями по странам Европы.

1876–1885. Учёба в 1-й классической гимназии (Петербург).

1877, 1 января. Начало «Дневника».

1881–1885. Студент естественного отделения физико-математического факультета Петербургского университета.

1882. Вступил в студенческое Научно-литературное общество. Работа в первой нижегородской почвенной экспедиции под руководством В. В. Докучаева. 10 ноября. Участие в общестуденческой сходке; был арестован.

1884. Исследование почв Новомосковского уезда Екатеринославской губернии. Участие в нижегородской почвенной экспедиции В. В. Докучаева.

1885. После окончания университета оставлен для подготовки к профессорскому званию. Поездка в Финляндию на месторождения мрамора.

1885–1890. Хранитель Минералогического кабинета Петербургского университета.

1886. Женитьба на Наталье Егоровне Старицкой. Избран в Петербургское общество естествоиспытателей.

1887. Избран в Вольное экономическое общество и командирован для изучения залежей фосфоритов в Смоленскую губернию. 1888–1890. Работа в научных учреждениях Италии, Германии, Франции для продолжения образования.

1889. Избран членом-корреспондентом Британской ассоциации наук. Избран членом Французского минералогического общества. Участие в Международной выставке (Париж), представляя почвенную коллекцию Докучаева.

1890. Исследование почв Полтавской губернии под руководством В. В. Докучаева. Принят в Московский университет как приват-доцент для преподавания минералогии и кристаллографии; и.о. хранителя Минералогического кабинета.

1891. Защитил в Петербургском университете магистерскую диссертацию «О группе силлиманита и роли глинозема в силикатах». Избран в Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете. Избран в Московское общество сельского хозяйства.

1892. Статья «Генезис минералов» (начало изучения генетической минералогии).

1893. Избран членом Минералогического общества (Петербург). Исследование почв Полтавской губернии.

1894. Командирован в Европу; работа в минералогических музеях Австро-Венгрии, Германии, Швейцарии, Франции.

1895. Первая экскурсия на Урал.

1896. Командирован в Европу для научно-исследовательских работ. Вторая экскурсия на Урал.

1897. Защита в Петербургском университете докторской диссертации «Явления скольжения кристаллического вещества». Третья экскурсия на Урал. Участие в работе VII сессии Международного геологического конгресса в Петербурге.

1897–1906. Профессор минералогии московских Женских курсов.

1998–1902. Экстраординарный профессор Московского университета. Научная поездка по странам Европы.

1899. Геолого-минералогические экскурсии по Крыму, Керченскому и Таманскому полуостровам, Кавказу.

1900. Участие в VIII сессии Международного геологического конгресса (Париж).

1901. Геолого-минералогические экскурсии в Тамбовской и Полтавской губерниях. Создание кружка при Минералогическом кабинете Московского университета.

1902. Утверждён в должности ординарного профессора Московского университета. Избран членом Психологического общества (Москва). Путешествие на Кавказ. Работа в библиотеках и музеях Европы.

1902–1903. Курс лекций в Московском университете по истории естественных наук.

1903. Начало работы над «Опытом описательной минералогии». Поездка по странам Европы. Участие в работе IX сессии Международного геологического конгресса в Вене. Монография «Основы кристаллографии».

1904. Геолого-минералогические экскурсии по южным районам России.

1905. Участие в подготовке и организации Академического союза профессоров и преподавателей высших учебных заведений России.

1906. Геолог-минералогические экскурсии по Германии и Чехии. Избран членом-адъюнктом по минералогии Академии наук. Назначение заведующим Минералогическим отделением Геологического музея Академии наук. Избран в Государственный совет от АН и университетов. (Вышел из него, протестуя против роспуска Госу дарственной думы.)

1906–1914. Заведующий минералогическим отделением Геологического музея АН.

1907. Поездка по Германии и странам Скандинавии. Организовал первые поиски радиоактивных минералов в России.

1908. Избран в Академию наук экстраординарным академиком по отделению минералогии. Первый выпуск «Опыта описательной минералогии». Вторично избран в Государственный совет. Командировка во Францию и Великобританию. Участие в съезде Британской ассоциации наук в Дублине. Избран в Комитет славянской взаимосвязи и Общество славянской культуры. Издана «Минералогия» (лекции, читанные в Московском университете).

1909. Избран в Общество единения народностей России. Избран в Общество содействия успехам опытных наук им. Х. С. Леденцова. Участие в XII съезде русских естествоиспытателей и врачей в Москве; доклад «Парагенезис химических элементов в земной коре». Поездка по странам Западной Европы. Геолого-минералогическая экскурсия по Волынской губернии. Геологическая экскурсия по Волынской губернии.

1910. Записка «О необходимости исследования радиоактивных минералов Российской империи». Организация Радиевой комиссии. Доклад «Задачи дня в области радия» на общем собрании АН.

1911. Отставка из Московского университета в знак протеста против ущемления свободы вузов. Переезд в Петербург. Исключен из состава Государственного совета. Командирован во Францию, Германию, Австрию, Швейцарию для научной работы. Доклад на II съезде деятелей практической геологии (Петербург): «Радиоактивные руды в земной коре». Доклад на II Менделеевском съезде: «О газовом обмене земной коры». Организовал и возглавил экспедиции АН по поиску радиевых минералов в Закавказье, Средней Азии, на Урале. Избран в Русское географическое общество. Избран в Общество деятелей периодической печати и литературы.

1911–1918. Заведующий Минералогическим музеем АН (Петербург).

1912. Избран ординарным академиком Академии наук. Организовал и возглавил постоянно действующую радиевую экспедицию АН. Избран в Общество изучения Сибири и улучшения быта ее населения. Избран в Литературно-художественный кружок им. А. И. Герцена. Избран в Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым. «Минералогия» — 3-е издание, переработанное и дополненное.

1913. Участие в работе XIII сессии Международного геологического конгресса (Торонто); экскурсии по Канаде и США. Назначен директором Геологического и Минералогического музеев Академии наук (Петербург).

1914. Избран почетным членом Минералогического общества (Петербург). Руководство Радиевой экспедицией Академии наук, участие в ее работе в Оренбургской губернии, Забайкалье, Ильменских горах.

1915. Избран в Государственный совет от АН и университетов. Командирован в Вятскую, Пермскую, Таврическую и Екатеринбургскую губернии для минералогических исследований.

1915–1918. Председатель совета Комиссии по изучению естественных производительных сил России, организованной по его инициативе в АН.

1917. Избран председателем Сельскохозяйственного ученого комитета Министерства земледелия. Назначен председателем Комиссии по ученым учреждениям и научным предприятиям Министерства народного просвещения. Избран товарищем министра народного образования. Командировка в Полтаву.

1918. Переезд в Киев. Чтение курса геохимии в Киевском университете. Избран председателем Комиссии по изучению естественных производительных сил Украины. Вышел из партии кадетов.

1918. Член-основатель и первый президент Украинской академии наук.

1919. Переезд в Симферополь. Профессор Таврического университета (Симферополь).

1920. Ректор Таврического университета. Организовал лабораторию по проблеме «Роль живых организмов в генезисе минералов».

1921. Переезд в Петроград. Организовал и возглавил Комиссию по истории науки, философии и техники Российской АН. Работы по проблемам химии моря на Мурманской биологической станции. Избран профессором минералогии Парижского университета (Сорбонна).

1921–1930. Председатель совета Комиссии по изучению естественных производительных сил России.

1921–1939. Заведующий метеоритным отделом Минералогического музея (Ленинград).

1922. «Очерки и речи», вып. 1 и 2. «Начало и вечность жизни».

1922–1939. Директор Государственного радиевого института, организованного по его инициативе в Петрограде.

1922–1926. Командирован во Францию для чтения курса геохимии в Сорбонне и научных работ в Минералогической лаборатории Музея естественной истории, в Радиевом институте им. П. Кюри. Исследования по радиогеохимии и биогеохимии в Париже и Праге. Возвратился в Ленинград. Избран иностранным членом Чешской академии наук и искусств. Избран иностранным членом Югославской академии наук и искусств. Избран членом Геологического общества Франции. Избран членом Немецкого химического общества. Избран членом Американского минералогического общества. Избран членом Немецкого минералогического общества.

1923. «Живое вещество в химии моря». «История минералов земной коры», т. 1, вып. 1.

1924. «Геохимия» (на французском языке).

1925. «Автотрофность человечества» (на французском языке).

1926. Возвращение в Ленинград. Монография «Биосфера».

1927. «Очерки геохимии». «Мысли о современном значении истории знаний». Участие в Неделе русских ученых и русской науки (Берлин).

1927–1929. Командировки во Францию, Голландию, Чехословакию, Норвегию, Германию, Швецию для чтения лекций и для научной работы.

1928. Избран членом-корреспондентом Парижской АН по секции минералогии. Член Комиссии по выработке новой структуры и нового устава АН СССР.

1928–1945. Организация и руководство Биогеохимической лабораторией АН СССР.

1930. Участие в работе II Международного конгресса почвоведов (Ленинград).

1931. 26 декабря. Доклад на общем собрании АН СССР: «Проблема времени в современной науке».

1932. Организация и руководство I Всесоюзной конференцией по проблемам радиоактивности. Командирован в Германию, Францию, Чехословакию для научной работы. Участие в работе I Международного съезда по изучению радиоактивности (Германия).

1933. «История природных вод». Поездка по странам Европы.

1934. Продолжение поездки по странам Европы. Организация и руководство Комиссией по тяжелой воде АН СССР.

1935. Переезд в Москву. Руководство исследованиями и профилактикой эндемических заболеваний. Поездка по странам Европы.

1936. 50-летие научной и педагогической деятельности. Последняя поездка по странам Европы.

1937. Участие в XVII сессии Международного геологического конгресса в Москве; доклад «О значении радиогеологии для современной геологии».

1938. Избран председателем Комитета по метеоритам Академии наук СССР.

1939. Организация и руководство Комиссией по изотопам АН СССР.

1940. «Биогеохимические очерки». Организация и руководство Комиссией по проблемам урана при Президиуме АН СССР. Председатель комиссий АН СССР: по минеральным водам, по изучению вечной мерзлоты, по исследованию, использованию и охране подземных вод, по определению геологического возраста пород АН СССР. Работа над геохимической картой Московской области.

1941. июнь — июль. Выступления по радио и в статьях против германского фашизма. Эвакуация в Боровое (Казахская ССР).

1942. Доклад «О геологических оболочках Земли как планеты».

1943. За выдающиеся работы в области науки и техники удостоен Сталинской премии СССР. Награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Февраль. Кончина Натальи Егоровны Вернадской.

30 августа. Возвращение в Москву.

1944. Статья «Несколько слов о ноосфере».

1945. 6 января. Кончина В. И. Вернадского. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

1946. Статья «Гёте как натуралист».

1945–1960. 6 томов «Избранных сочинений».

С 1959 года — ежегодные чтения имени Вернадского при Институте геохимии АН СССР.

1965. Монография «Химическое строение Земли и ее окружение».

1975. «Размышления натуралиста», ч. 1. «Пространство и время…».

1977. «Размышления натуралиста», ч. 2. «Научная мысль как планетное явление».

1978. «Живое вещество». Сборник статей.

1980. «Проблемы биогеохимии». Сборник статей.

1981. «Избранные труды по истории науки».

1988. «Труды по истории науки в России».

2002. «Биосфера и ноосфера». Сборник работ.

Краткий список литературы

Страницы автобиографии В. И. Вернадского / Сост. Н. В. Филиппова. М., 1981.

В. И. Вернадский и современность. Сб. статей. М., 1986.

В. И. Вернадский / Сост. B.C. Неаполитанская, авторы текста Г. П. Аксёнов, B.C. Неаполитанская. М., 1988.

Владимир Иванович Вернадский. Материалы к биографии / Прометей, т. 15. Сост. Г. П. Аксёнов. М., 1988.

Владимир Иванович Вернадский. Материалы к библиографии учёных / Авторы вступительной статьи A. Л. Яншин, Ф. Т. Яншина. М., 1992.

В. И. Вернадский. Дневники. 1917–1921. Киев, 1994.

В. И. Вернадский: pro et contra. СПб., 2000.

Баландин Р. К. Вернадский: жизнь, мысль, бессмертие. М., 1979.

Баландин Р. К. Поэт камня. А. Е. Ферсман. М., 1982.

Баландин Р. К. Борис Леонидович Личков. М., 1983.

Баландин Р. Поиски истины: Жизнь и творчество В. И. Вернадского. М.: Детская литература, 1983.

Баландин Р. К. В. И. Вернадский. М., 1987.

Берг Л. С. Значение трудов В. И. Вернадского для географии. Избранные труды. Т. 1. М., 1956.

Бронский H., Резников А., Яковлев В. Вернадский В. И. Ростов, 1963.

Воспоминания о В. И. Вернадском. М., 1963.

Гумилевский Л. Вернадский. М., 1961.

Забелин И. М. Помпеи гениального ума // Новый мир. 1979. № 4.

Докучаев В. В. и Вернадский В. И. Переписка. М.: Наука, 1951.

Козиков И. А. Философские воззрения В. И. Вернадского. М., 1963.

Корсунская В. М., Верзилин Н. М. В. И. Вернадский. М., 1975.

Личков Б. Л. Владимир Иванович Вернадский. М., 1948.

Мочалов И. И. В. И. Вернадский — человек и мыслитель. М., 1970.

Мочалов И. И. Владимир Иванович Вернадский. М., 1982.

Переписка В. И. Вернадского с Б. Л. Личковым. Т. 1, 2. М., 1979, 1980.

«Письма В. И. Вернадского А. Е. Ферсману. М., 1985.

Сытник K.M., Стойко С. М., Апанович Е. М. В. И. Вернадский: Жизнь и деятельность на Украине. Киев, 1984.

Ферсман А. Е. Жизненный путь академика Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945). Избранные труды. Т. V. М.: АН СССР, 1959.

Холодный Н. Г. Из воспоминаний о В. И. Вернадском // Почвоведение. 1945. № 7.

Шаховская А. Д. Кабинет-музей В. И. Вернадского. М., 1959.

Иллюстрации

Оглавление

Предисловие Величие и трагедия ноосферы

Глава 1 Предки и судьба

  Мужество, упорство, милосердие

  Знания, ум, совесть

  Гены и гении

  Духовное родство

  Год рождения

Глава 2 Детство, отрочество, юность

  История крупинки соли

  Плоды просвещения

  Сократовские беседы

  Азы познания природы

  Студенческое братство

  Любовь

Глава 3 Возмужание

  Идеалы

  Бегство от обыденности

  Посвящение в учёные

  Жизнь неживого

  Культура мышления

  Предчувствие ноосферы

  В Москве

  О смерти и бессмертии

Глава 4 Исследователь

  «Поверить алгеброй гармонию»

  Свобода личности

  Притяжение Неведомого

  Личный магнетизм

  Предвестники катастрофы

  Дерзание мысли

  Предчувствие биосферы

Глава 5 Время перемен

  Социальные потрясения

  Украинская академия наук

  В тылу Белых

  Видения и провидения Вернадского

  Крутые повороты судьбы

  Искушение эмиграцией

  Русский советский учёный

Глава 6 Патриот

  Борьба за Академию

  Репрессии

  Анатомия одной дискуссии

  Снова в Москве

  На склоне лет

  Спутница жизни

  Перед уходом

  Урок жизни

Глава 7 Мыслитель

  Историк науки

  Философия познания

  Натуралист

  Живое вещество, биосфера

  Автотрофность человечества, ноосфера

  Симметрия и её нарушения

  Проблемы пространства-времени

  Два образа Космоса

Глава 8. Бессмертие

  Судьба наследия Вернадского

  Пробелы времени

  Вечность Жизни

  Обмен веществ в Биосфере

  Ноосфера Геи

  Божественная Среда

  Великое заблуждение великого мыслителя

  Вера в эру ноосферы

Эпилог Личность и смысл бытия

Приложение

  По поводу критических замечаний акад. А. М. Деборина

  Хроника жизни и деятельности

  Краткий список литературы

  Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg