«Трус»

Александр Александрович Крон

Трус

Опыт трагедии

Книга известного советского писателя Александра Крона состоит из двух частей. В первой части представлены пьесы: "Винтовка № 492116", "Трус", "Глубокая разведка", "Офицер флота", "Кандидат партии", "Второе дыхание". Во вторую часть вошли статьи Крона, посвященные театру.

От автора

Эти пьесы написаны давно. Первая - полвека назад, последняя датирована 1956 годом.

С тех пор я больше не писал пьес и уже многие годы пишу только прозу.

Для литератора, вдохнувшего запах театральных кулис еще в школьные годы, переход от драматургии к прозе связан с существенной перестройкой.

Глаз писателя в некоторых отношениях подобен фотообъективу. Для различной натуры существуют разные типы объективов, более того, - одна и та же натура, снятая различными объективами, дает несхожие изображения. Когда прозаик берется за драматургию или, что реже, драматург за прозу, происходит как бы смена объектива.

Когда меня спрашивают, как могло случиться, что драматург, четверть века активно и небезуспешно участвовавший в театральной жизни, так надолго, если не навсегда, от нее отошел, у меня на этот вопрос нет однозначного ответа. Меньше всего мне хочется ссылаться на трудности и огорчения, каких было немало. Еще меньше - возлагать вину на кого-либо или на что-либо от меня независящее.

Одна из причин - хотя и не главная: драматическая форма стала для меня тесна. В послевоенные десятилетия обозначился любопытный процесс: кинофильмы стали длиннее, а спектакли короче. Стало уже нормой, что спектакли идут с одним антрактом или даже совсем без антракта. Появилось множество пьес, рассчитанных на минимальное число участников. Драматурги, писавшие раньше симфонии, стали писать дуэты и трио.

Большинство моих пьес - в четырех актах. В них много эпизодических ролей. Пьесы, несомненно, грешат многословием, тем не менее сокращать их трудно. От некоторой громоздкости мне, вероятно, уже не избавиться. Не случайно, став прозаиком, я обратился к романной форме, а не к новелле.

Но есть еще одна причина, пожалуй, даже более существенная. Отдавши драматургии четверть века, я обнаружил, что у меня нет близкого мне театрального коллектива, нет театра-единомышленника, где режиссура была бы заинтересована не в случайных контактах, а во мне как в равноправном участнике общего дела. Я достиг к тому времени возраста, когда уже становится утомительным ощущать себя вечным дебютантом и лишний раз убеждаться, что твоя пьеса лишь повод для спектакля.

У моего покойного друга, драматурга и театрального критика Леонида Антоновича Малюгина, есть книга с программным названием - "Театр начинается с литературы". Я полностью разделяю его убеждение. Вопреки мнению многих театральных деятелей, я не считаю пьесу полуфабрикатом. В отличие от пищевых полуфабрикатов, несъедобных без дополнительной обработки, пьеса самостоятельное произведение, предназначенное для театра, но существующее и вне театральных подмостков. Не называем же мы полуфабрикатами сонаты и симфонии, хотя чтение нот - умение сравнительно редкое, требующее специального образования. Читать пьесы значительно легче, и за последние десятилетия заметно возросло число людей, не только любящих, но и умеющих читать драматургию, выработавших на основе своего культурного опыта своеобразную стереоскопичность видения, позволяющую им разыгрывать спектакли наедине с автором. Об этом говорят возросшие тиражи пьес и киносценариев. Многие прозаики охотно включают в свои сборники наряду с повестями и рассказами киноповести и радиопьесы; все чаще печатаются пьесы в журналах, вышли из печати и разошлись несколько многотомных антологий. Рассчитаны все эти издания в основном на читающую публику, театры по традиции предпочитают машинописные экземпляры или стеклографические оттиски.

Почти одновременно с этой книгой в издательстве "Художественная литература" выходит в свет двухтомное собрание моих сочинений. Только проза - романы и очерки. Но мой отчет перед читателями за полвека работы в литературе был бы неполон без избранных пьес и статей о театре. Они составляют как бы дополнительный, третий том. Я включил в него только те пьесы, которые, с моей точки зрения, имеют право на жизнь. Не исключена возможность, что театры еще вернутся к ним, но в основном книга адресована читателям, а вошедшие в нее немногие статьи делают излишним особое предисловие к пьесам и помогут читателям ближе познакомиться с автором.

Действующие лица

ДОРОФЕЙ СЕМЕНЯК, ефрейтор

БАРЫКИН ВАСИЛИЙ

ИВАН АКИМОВ РОМАНЧУК } солдаты.

САФОНОВ /

РЯБОЙ, ефрейтор /

СОЛДАТ с письмом и другие.

СТЕПАН, рабочий

НАТАЛЬЯ, его жена

УГЛОВ, начальник станции } железнодорожники.

ТАТЬЯНА, его дочь, телеграфистка /

ИГНАТ, молодой рабочий /

ШТАБС-КАПИТАН РЫДУН

ПОРУЧИК ШЕБАЛИН

ПРАПОРЩИК ТИЦ } офицеры.

ПРАПОРЩИК ЗОЛОТАРЕВ /

СУЩЕСТВО.

Акт первый

Действие происходит на железнодорожной станции в

течение нескольких суток. Средняя полоса Российской

империи. Начало зимы 1905 года.

Приземистое каменное строение с заржавленным флюгером

на крыше. Поблескивающие полоски пути, упрятанного в

темный провал между платформами.

Нищенский перрон с традиционным медным колоколом и

маленькими, тускло светящимися потными оконцами

вокзальных помещений и служб. Мокрые и скользкие

созвездия фарфоровых роликов и стаканчиков на

железных рейках и трезубцах, обледеневшие на резком

ветру телеграфные провода. И стынущие в свинцовых

предрассветных облаках, усеянные вороньими гнездами

верхушки голых сосен.

Из освещенных желтоватым светом окон доносятся звуки

пианино. В бывшем зале первого класса мужской голос

поет романс. Поющий - офицер, в этом невозможно

ошибиться.

"Передо мной раскинулась дорога,

Во тьме огней не видно путевых,

На сердце у меня неясная тревога,

Душа полна предчувствий роковых".

Голос умолкает.

Затем возникает песня. Она начинается без слов,

протяжная и задумчивая. Песня мощная и печальная,

сложенная людьми труда и окрашенная русской природой

в неповторимые тона ее рек, лесов и равнин.

Люди вернулись с работы. В погруженном в сумрак зале

третьего класса вспыхивает слабый свет, бросающий

гигантские неясные тени. И в лязге складываемых

винтовок исчезает песня. Тишина. Затем включаются

новые звуки. Мерное постукивание станционного

телеграфа. Длинный серебристый звонок телефона. В

смежной с залом третьего класса служебной каморке

яркий белый свет низко висящей лампы падает на

латунные части юза, оставляя в тени склоненную фигуру

дежурной телеграфистки. Звонок повторяется.

Телеграфистка протягивает руку к трубке

эриксоновского аппарата, не изменяя своей характерно

напряженной позы слухача. Другая рука продолжает

записывать принимаемую депешу. Девушка говорит:

- Минуточку!

и еще ниже склоняется над юзом, прислушиваясь к его

стрекотанию. Юз замолчал. Девушка заканчивает прием

депеши и выпрямляется, раскинув в стороны руки.

Телефон опять зазвенел: кто-то на соседней станции

энергично крутит ручку эриксона. Девушка быстро

снимает трубку и наклоняется к аппарату. Ее голос

звучит слабо от усталости.

- Да. Очень длинная депеша... Это опять вы?..

Улыбка.

Пауза.

Слушает звучащий в аппарате голос своего далекого

собеседника.

- Угу. Только что вернулись... Говорят, был разобран

путь... Что?.. Мы тоже ничего не знаем. Живем

впотьмах.

Пауза.

- Скучно? Очень скучно... Что?.. Ну как можно об

этом спрашивать - конечно, хочется.

Пауза.

- Меня? Таня... Ну конечно, правду. А вас зовут

Андрей, я знаю. У вас голос хороший, вы, наверно,

добрый человек.

Улыбка.

Пауза.

- Одиноко? Понимаю... Никого-никого? Бедный...

Что?.. Нет, только отец... А зачем вам это знать?..

Н-нет. Есть один человек... Жених? О, нет. Это совсем

другое.

Пауза. Ее собеседник говорит что-то совсем невпопад,

и девушка коротко смеется.

- Люблю? Ненавижу. Не-на-ви-жу, понимаете? У меня

кровь стынет, когда он прикасается ко мне... Я

ненавижу его лицо, голос, звук его шагов. Ух, если бы

вы знали!.. Ну вот "почему", "почему"... Этого я вам

не могу объяснить.

Испугавшись своей страстности, устало.

- Загадочная? Вот уж нет. Все очень просто. И вообще

забудьте все, что я вам сказала. Я ведь только потому

и откровенничаю с вами, что вы меня не знаете. А

молчать - иногда невыносимо.

В дверь каморки вошли. Девушка говорит испуганно.

- Позвоните мне потом... Позже...

Вошли двое: Углов, седой, благообразный, в форме

начальника станции, Степан с инструментом в мешке.

С т е п а н (проверяет аппараты). Теперь все будет в исправности, Осип Иваныч. Не сомневайтесь.

У г л о в. Слава богу! А то намедни штабс-капитан меня измерзавил всего. Ногами топочет, кричит! А я старый человек. Боже всеблагий, что за бестолочь воцарилась в мире твоем! Живем, как на войне...

С т е п а н. Бастует рабочий человек. Воли требует.

У г л о в. Господи, не допусти смуты, воспрепятствуй, господи! Будет ли конец сему?

С т е п а н. Будет, Осип Иваныч. Все свой конец имеет.

У г л о в (заметил девушку). Сидишь? Рожа-то - краше в гроб кладут! Вконец извелась. Просись отсюда, слышишь, Татьяна? На твоем месте солдат нужен. Проси поручика.

Т а н я. Отстаньте, папаша. Я сама не уйду.

У г л о в. Отстаньте!.. Чудишь, Татьяна. Блажишь... (Вышел ворча.)

Т а н я (окликает согнувшегося в углу аппаратной слесаря). Дядя Степан!

С т е п а н (обернувшись, с улыбкой). Ну?

Т а н я. Дядя Степан, не могу я больше. Силюсь понять, думаю ночами, голова кругом идет... Чувствую, гроза идет, ветер свистит, в набат бьют. А мы, как под водой... Душно, темно!.. Ночь, день, день, ночь. Часы ходят, а время стоит. Вот он... стучит, говорит что-то, а я не понимаю. Какие-то мертвые у него слова...

С т е п а н. Нда! Шифр - он ключа требует. Ключ надо знать.

Т а н я. Что же ты не говоришь ничего, дядя Степан?

С т е п а н. Что ж говорить? И до нас черед дойдет. Город знак подаст. На-ка вот. (Дает яблоко.)

Т а н я. Ты все как с девочкой...

Степан собирается уходить.

Дядя Степан!

Пауза.

Я приду к тебе... с ним... с поручиком... завтра, может...

С т е п а н (неодобрительно). Ой, смотри ты, девка! Добром не кончится.

Входит Дорофей. У него твердые светлые глаза на

малоподвижном лице, которому коротко подстриженные

усы и широкие выпуклые скулы придают ординарный

армейский вид. Его плотная, тяжелая фигура строевого

ефрейтора аккуратно подпоясана ремнем и выдает

образцового кадрового солдата.

Д о р о ф е й. Здравия желаю. Уходишь, что ли?

Степан вышел.

Депеша есть?

Т а н я. Есть. Из штаба. (Запечатала депешу, вложила в разносную книгу.) Дорофей Назарыч... Вы в город пойдете, да?

Д о р о ф е й. В город? Обязательно требуется мне в город. Нынче просился у Золотарева, да, видать, не в добрый час. Ладно, попытаем счастья завтрашний день. С утра Тиц дежурит - может, даст увольнительную.

Т а н я (внимательно рассматривает его лицо. Губа у Дорофея рассечена и вспухла). Что это?

Д о р о ф е й. Так. Лихорадка. (Взял разносную книгу и пошел к выходу.)

Т а н я. Дорофей Назарыч! Минуточку еще. А что Василий, он... (Замялась.)

Д о р о ф е й (улыбнулся). Что Василий? Здравствует. Вернулся с линии на пост заступил. (Смотрит на Таню.) То-то, я вижу, он нынче под окном тут на скамеечке сидит.

Т а н я (вздыхает). Он часто сидит. Все смеется, говорит: "Через вас телеграфистом стану, морзу слушать научусь". Хороший он, веселый, да?

Д о р о ф е й. И я говорю, что хорош. (Вышел.)

Таня вздыхает. Звонит телефон.

Т а н я (берет трубку). Да... Опять я... У нас ничего. А у вас?

Тесный зал буфета первого класса. Здесь живут не

первую неделю. Люстра бросает желтоватый свет на

грязный мрамор столиков, скомканные простыни на

плюшевых диванчиках, зияющие стекла массивного,

похожего на орган буфета, облупленное, осыпанное

окурками пианино. Их трое. За столиком командир части

штабс-капитан Рыдун составляет рапорт. Он портит уже

не первый лист бумаги. У штабс-капитана круглая

седеющая голова, ординарнейшее и по-своему

добродушное лицо постаревшего службиста. На нем

рейтузы и желтое сомнительной свежести белье. На

диванчике, подмяв растерзанную постель, вытянулась

полуприкрытая сползшей шинелью хилая фигурка. Это

прапорщик Золотарев. Он спит. Одна нога разута,

другая в наполовину снятом сапоге съехала на пол.

Третий офицер - поручик Шебалин, тридцатилетний,

рослый, в расстегнутом кителе с поручичьими погонами,

кончил бритье и внимательно рассматривает в карманное

зеркальце порез. Затем он встал, морщась осмотрелся

кругом и подошел к висящему на стене отрывному

календарю. Остановился, непочтительно разглядывая

изображенного на календаре курносого человечка в

мундире пехотного полковника, задумался, вспоминая

наступившее число, и лениво рванул к себе десяток

листков.

Ш е б а л и н (он не в духе и говорит медленно, как бы сам с собой). С тех пор как существует российская регулярная армия, господа писатели рассказывают о пехотном офицере пошлости. Пехотный офицер пьет плохой коньяк, играет в карты на провиантские деньги, ничего не читает, кроме сальностей, и пристает к юбкам на каждом постоялом дворе. Он мечтает о чистой и человеческой жизни, сидя в кабаке, и превращает в кабак все, что встречает в жизни чистого и человеческого. Одни залечивают гонорею и женятся на пожилых бабах. Другие - стреляются. Сюжет, ставший литературной традицией. (Пауза.) Вся гнусность заключается в том, что это, вероятно... правда.

Р ы д у н (ворчит). Интеллигентские рассуждения! Стыдитесь. Вы офицер! Я не узнаю армии!..

Ш е б а л и н. В армии я узнаю свою страну. Империя нищих, попирающая ногами неисчислимые богатства, похороненные в ее земле. Страна голодных рабов и азиатских царьков, надевших штаны с лампасами, но не научившихся мыться...

Р ы д у н (непроизвольно запахивает на груди рубашку). Поручик!

Ш е б а л и н. Я вас лично очень уважаю, Евграф Антонович. (Пауза.) То, что сейчас происходит, возможно только у нас... Страна, где все талантливые люди пьют горькую, а бездарность возведена в официальную добродетель! Великая держава, не понявшая в Европе ничего: ни парламентаризма, ни промышленности, усвоившая телеграф лишь для того, чтобы передавать по нему идиотские циркуляры, написанные языком допетровских канцелярий.

Р ы д у н. Вы с ума сошли! Я требую, чтоб вы замолчали. Если однажды все пойдет к черту, то виноваты будут в первую голову такие молодчики, как вы. Человек, который смеет так говорить о своем отечестве, опаснее бунтовщика. Есть понятия священные, поручик.

Ш е б а л и н (спокойнее). Прошу прощения. Готов признать, что я погорячился. Но я прошу вас, Евграф Антонович, как командира части, как старшего по чину, разъяснить мне мои задачи. Из каких стратегических соображений мы позволяем плевать себе в рожу на Востоке? Какие тактические задачи командованию угодно поставить перед поручиком Шебалиным, который перед лицом грозных событий пятую неделю живет мирной жизнью станционного жандарма? Наконец...

Р ы д у н (заткнул уши). Я знаю не больше вашего! И это не мое дело! Есть люди, которые пишут приказы. Я их выполняю. Я не узнаю армии! Это не офицеры! Армии нужны командиры, а не декаденты! Вы распустились до предела. У вас нет воинского духа! Где Тиц? Он должен дежурить! Почему я не знаю, где Тиц?

Ш е б а л и н. Прапорщик Тиц, с вашего разрешения, уехал в город.

Р ы д у н. Допустим. А где Золотарев? Не говорите ничего - я вижу, что он здесь! Почему он в таком виде? Почему, я спрашиваю?!

Ш е б а л и н. Прапорщик Золотарев читал сочинения Фридриха Ницше, потом пил коньяк и бил морду ефрейтору. Затем его рвало.

Р ы д у н. Я ему говорил, чтоб он не читал этой чепухи!

Ш е б а л и н. А я ему говорил, что он не знает своего предела. Очевидно, сверхчеловекам тоже не следует переступать некоторых границ.

Р ы д у н. Безобразие. Разбудите его.

Шебалин подошел к лежащему. Увидел торчащий из-под

подушки томик, небрежно перелистал его и бросал на

пол. Затем встряхнул прапорщика за плечо. Прапорщик

открыл глаза, разглядывая окружающее мутным взглядом,

попытался приподнять голову, но глаза опять

закрылись, и голова сникла набок.

Ш е б а л и н. Бедняга! Тому немцу с висячими усами было легко изображать из себя красивого зверя и белокурого варвара. А каково семинарскому отпрыску в чине пехотного прапорщика, если вдобавок у него угри на носу и никакой протекции? Лет через двадцать этакий сверхчеловек, может быть, дотянется до капитанских погон, а когда умрет командир батальона, его обойдут вакансией...

Р ы д у н. Поручик!

Ш е б а л и н. Клянусь, я никого не имел в виду. (Трясет Золотарева.) Вставайте, сир! Вас ждут великие дела! (Решительно стаскивает его на пол.)

З о л о т а р е в (окончательно проснулся и поднялся на ноги. Его незначительное угреватое лицо сразу приняло обычное для него хмурое и обиженное выражение). Я просил бы вас, Георгий Николаевич!..

Ш е б а л и н (вызывающе). Да? Что бы вы меня просили?

З о л о т а р е в (пытается натянуть сапог). Черт возьми!

Ш е б а л и н (строго). Что вы хотите этим сказать?

З о л о т а р е в (пряча глаза). Проклятый сапог...

Ш е б а л и н. То-то! (Разглядывает его.) Кстати, вы не правы. Я бы, скорее, назвал правым ваш сапог, который вы хотите надеть на левую ногу.

Рыдун громогласно фыркает и портит еще один лист.

Затем спохватывается и принимает серьезный вид.

З о л о т а р е в. Плоский каламбур!

Ш е б а л и н (строго). Вы хотите сказать, что Евграфа Антоновича могут смешить плоские каламбуры?

Р ы д у н. Да перестаньте вы!..

Звук подков. Всадник подъезжает к вокзалу.

Это Тиц. (Прислушивается.) Кажется, трезвый...

Смежный с буфетом грязный полутемный зал третьего

класса. Сквозь стеклянную дверь, ведущую на перрон,

проникают бледные лучи начинающегося рассвета. На

сколоченных наспех нетесаных нарах - скорчившиеся под

шинелями, греющиеся друг о друга солдатские тела. У

стены, рядом с дверью, ведущей в первый класс,

составленное в деревянную пирамиду оружие, охраняемое

часовым. Часовой - стройный парень с живым,

энергичным и по-своему красивым лицом. Звук подков.

Часовой повернул голову, прислушался. Задребезжало

спекло, и в дверях возникла фигура офицера. Офицер

долговяз, белес и, по-видимому, совершенно пьян.

Т и ц. Вольно! Добрый вечер.

Молчание.

Скажите, еще поздно или уже рано? Что?

Молчание.

Я спрашиваю: который час?

Молчание.

Как? (Оглядывается и натыкается глазами на часы.) Благодарю вас.

Молчание.

Свинская погода - nicht war? "Wer reitet so spat durch Nacht und Wind? Es ist em Vater mit seinem Kind...". Дальше я не знаю. Почему все молчат? Это... не корректно. (Запевает.) Не спите, рыцари, в дозоре-е!..

В а с и л и й (не поворачивая головы, внятно). Перестань орать, сволочь. Людей будишь - понятно?

Т и ц (оледенел). Кто это сказал?

Молчание.

Кто сказал? Два шага вперед! (Сам делает два шага вперед и наконец замечает часового.) Кто сказал?

В а с и л и й. Не могу знать. Никто не говорил.

Т и ц. Как - нет? Что? Кто сейчас кричал?

В а с и л и й. Вы изволили кричать, ваше благородие.

Т и ц. Я? (Грустно.) Значит, я пьян. (Строго.) Кто ты такой?

В а с и л и й. Рядовой Барыкин Василий. Охраняю пост.

Т и ц. Ага, часовой! Ты понимаешь свое значение?

В а с и л и й. Так точно. Отойдите от пирамиды.

Т и ц (пятится). Прекрасно, мой друг. Я уважаю устав... (Взмахивает руками.) Часовой! Куда идет Россия?

В а с и л и й. Не могу знать.

Т и ц. Ты должен знать. Я был в городе. Ты знаком с Зелениным? Он товарищ председателя... не помню чего... (Интимно.) Я живу с его женой - это должно остаться между нами, как между мужчинами. Но это вздор. Он говорит... Ты понимаешь меня?

В а с и л и й. Так точно.

Т и ц. Это очень хорошо. (Значительно.) Рушатся устои, часовой! Москва в огне. Брат восстал на брата, близится расплата... Тссс! Это запрещенное... У тебя русская душа?

В а с и л и й. Не могу знать.

Т и ц. Не отрицай. У меня тоже русская душа. Русская душа - это стихия! Мятежная стихия! Русский родится бунтарем - это национально. Ты социалист?

В а с и л и й. Никак нет - кочегар.

Т и ц. Я хочу обнять тебя, как меньшого брата. (Пятится.) Ну, ну, прекрасно, мой друг! Я уважаю устав.

Пауза.

Ужасно, часовой! Чрезвычайное положение. Есть приказ...

В а с и л и й (быстро). На других линиях бастуют, стало быть?

Т и ц. Тссс! (Вдруг недоверчиво уставился на Василия.) Кто тебе сказал?

В а с и л и й. Вы сказали, ваше благородие.

Т и ц. Я не должен этого говорить. Значит, я пьян. Зеленин говорит забастовкой охвачен весь узел. Были эксцессы. Он знает... у него есть в штабе... Есть приказ... По нашей дороге в Москву будут переброшены войска. Ты видишь - я откровенен. Я не хочу этого знать. Я хочу домой. У меня есть мать и сестры. Чистые девушки. Одна учится в консерватории. У нас настоящий Бехштейн. Над ним висят часы. Они делают так: ку-ку! Мы ужинаем вместе. Белая скатерть. Мне дают рюмочку кюммеля.

В а с и л и й (брезгливо). Понятно.

Т и ц. Я уверен, что ты меня понимаешь. Я не политик. Я хочу покоя. И я буду его защищать с оружием в руках, слышите!! (Пугается своего голоса и опять начинает ныть.) Часовой! Что меня ждет?

В а с и л и й (его взорвало). Тебя, наверное, повесят. Будешь болтаться на сосне и пугать ворон.

Т и ц (открыл рот от неожиданности). Что? Как ты сказал? Значит, ты негодяй? Я тебя сейчас!..

В а с и л и й. Пошел вон! Ты пьян, а я часовой.

Т и ц. Ка-ак?

Д о р о ф е й (показывается в дверях). Разговоры на посту! (Наступает на Василия.) Службы не знаешь, сукин сын? (Тицу.) Виноват, ваше благородие.

Т и ц (бормочет). Он... Он...

Д о р о ф е й. Так точно - понимаю. Нездоровится, ваше благородие? Дозвольте проводить. (Берет его под руку.)

Т и ц. Проводи... Он... Он... (Грозит Василию, затем повисает на Дорофее.)

Д о р о ф е й. Так точно. Сюда, ваше благородие. (Осторожно доводит Тица до двери офицерского зала, проталкивает его внутрь и на секунду задерживается в дверях, обернувшись к Василию.) Ты... поговоришь у меня!

Дверь закрылась. Часовой резко повернул голову и

опять застыл в предусмотренной уставом позе.

Опять офицерский зал. Те же, Тиц и Дорофей.

Д о р о ф е й (поддерживая Тица). Пожалуйте, ваше благородие. Вот сюда. Ну-кась, еще ножкой! Ну и хорошо! Эх, нездоровится-то как! (Устраивает его на диванчике, затем достает из обшлага шинели разносную книгу и вытягивается перед Рыдуном.) Депеша, ваше высокоблагородие! (Подает запечатанный конверт.)

Р ы д у н (разглядывает пакет, затем поднимает глаза, смотрит на ефрейтора). Что это у... (Догадывается и умолкает, сердито кашляя.) Прапорщик, распишитесь там...

Золотарев и ефрейтор оказались стоящими лицом к лицу.

Прапорщик вздрогнул и сделал шаг к нему.

Д о р о ф е й (стоит по-прежнему вытянувшись, только глаза его приобрели странную, как будто лишенную определенного выражения напряженность. Медленно протянул руку с карандашом). Извольте карандашик, ваше благородие.

Прапорщик опустил глаза, быстро расписался и сунул

Дорофею книгу.

Р ы д у н (бросил неодобрительный взгляд на Золотарева. Дорофею, мягко). Можешь идти.

Д о р о ф е й (быстро прикладывает руку к козырьку). Имею просьбу, ваше высокоблагородие!

Р ы д у н. Говори.

Д о р о ф е й. Дозвольте уволиться в город до вечера, ваше высокоблагородие.

Р ы д у н. Хорошо. Сделайте отметку, прапорщик...

Золотарев берет у Дорофея увольнительный билет, молча

расчеркивается и возвращает.

Д о р о ф е й. Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие. (Еще раз козыряет, поворачивается и выходит.)

Р ы д у н (с удовольствием провожает глазами его аккуратную, подтянутую фигуру и вскрывает депешу. Офицеры внимательно следят за его лицом. Он, хмурясь, пробегает глазами депешу и набрасывается на Золотарева). Безобразие, прапорщик! Не нахожу слов!.. Образцового, преданного солдата!.. И в такое время! Я предупреждаю вас...

З о л о т а р е в (хмуро). Этот солдат - заговорщик.

Шебалин смеется.

Р ы д у н. Заговорщик! Вы слышали что-нибудь подобное?

Ш е б а л и н. Может быть, вы посвятите нас?

З о л о т а р е в. Я ничего не знаю. Я чувствую.

Ш е б а л и н. Ага! Вам, вероятно, подсказывает шестое чувство?

Р ы д у н. Я так и знал! Шестое чувство! В прежнее время младшие офицеры обходились пятью чувствами, из коих на первом месте были верноподданнические, и русская армия не знала нынешней распущенности. Я вам говорил, чтобы вы не читали чепухи! Я хочу, чтобы вы меня поняли, прапорщик. У меня довольно неприятностей от командования.

Ш е б а л и н (берет депешу). Разрешите прочесть?

Р ы д у н. Читайте. У меня голова идет кругом от этого вздора.

Ш е б а л и н (читает). "Ставлю на вид невысылку донесений политических настроениях вверенной части мероприятиях пресечению...".

Р ы д у н. Вы слышали? Нужно родиться немцем, чтобы писать подобную ахинею. Я тридцать лет служу в армии и утверждаю, что у русского солдата нет и не может быть политических настроений. У меня, благодарение богу, не женские курсы! Читайте.

Ш е б а л и н (читает). "Примите экстренные меры выявлению действующих антиправительственных сил зепете преступной пропаганды точка Предупреждаю случае политических эксцессов отзыве зепете расформировании части предании суду...".

Р ы д у н. Ну, этого я не просил вас читать! (Забирает депешу.) "...Подлинное подписал командир второго железнодорожного батальона подполковник фон Ранк". (Шебалину.) Вы хотели знать, какие задачи перед вами ставит командование? Так вот-с!

Ш е б а л и н (медленно). На мой взгляд, в этом вздоре есть здравый смысл, Евграф Антонович.

Р ы д у н. А кто сказал, что это вздор? Это воинский приказ! Я прошу присутствующих не забывать этого. Приказы не обсуждаются, а выполняются. Я хочу, чтобы меня поняли!

Ш е б а л и н. Я с вами совершенно согласен.

Т и ц (немного придя в себя). Он... Он... социалист! (Грозит пальцем и опять валится.)

Р ы д у н. Фу! Скоро эти социалисты начнут мне сниться по ночам.

Ш е б а л и н. Солдат не рождается с кокардой на лбу. В роте очень опасный состав. Много сброда, мещан, мастеровых... Я не поручился бы за некоторых.

З о л о т а р е в (мстительно). Например, за юную особу на телеграфе... Впрочем, она как будто облечена вашим высоким доверием?

Ш е б а л и н. Вы не правы. Я бы, скорее, назвал правой вашу щеку, столь недавно пылавшую огнем после одной попытки склонить эту особу к интимности.

Хохот.

Хотя это, вероятно, сплетни?

З о л о т а р е в. Георгий Николаевич!

Ш е б а л и н. Простите, я забыл, что вы не цените моих каламбуров.

Р ы д у н. Да перестаньте вы!

Ш е б а л и н (вызывающе). Во всяком случае, я ручаюсь за ее преданность мне. В таком захолустье - это клад. Старик, видно, держит ее в строгости. Но мы уже целовались.

З о л о т а р е в (свирепо). Меня это не интересует!

Ш е б а л и н (дразнит). Целуется - как бес!

Р ы д у н. Да перестаньте вы!!

Зал третьего класса. Идет пар от огромного железного

чайника, вокруг которого греются солдаты, беседуя,

прихлебывая горячий чай. Некоторые лежат, прикорнув

на нарах. Кто-то шьет, другой пишет письмо. Песня.

Поют вполголоса, в сопровождении двух балалаек и

домры. Василий - в центре кружка. Он запевает.

Протяжно и меланхолично звучит песня:

"Ты не плачь, моя красавица,

Расстаемся мы всего на десять лет.

Проводи солдата до околицы,

Помаши ему платочком вслед".

И в разрыв с горечью и иронией песни вспыхивает

издевательски бодрый, по-солдатски лихой припев:

"Проводи солдата до околицы,

Помаши ему платочком вслед".

"Не тумань слезой ты глазки карие,

Перестань по милому тужить.

Хорошо на службе государевой,

Хорошо у нас в полку служить.

Хорошо на службе государевой,

Хорошо у нас в полку служить.

А вернется милый, весь израненный,

Ты не плачь, глядя на костыли.

Зато грудь увешана медалями,

И в ефрейторы его произвели.

Зато грудь увешана медалями,

И в ефрейторы его произвели.

А коль милый вовсе не воротится,

Не горюй - тебе, вдова, почет,

Значит, он за подвиги геройские

Похоронен за казенный счет".

С а ф о н о в. Шш!.. Тихо!..

Солдаты замерли. В дверях офицерского зала появился

Золотарев. Молча оглядел неподвижных людей хмурым

взглядом, вполголоса отдал подскочившему рябому

ефрейтору короткое приказание, повернулся и ушел.

Солдаты вышли из оцепенения.

В а с и л и й (тихо). Гриб поганый! Что он?

Р я б о й. Музыку отставить.

В а с и л и й. Вот оно что!

Р я б о й (помолчав). А песню ты эту брось...

В а с и л и й. Разве нехороша?

Р я б о й. Не то что нехороша, а брось. Позабудь. Есть в ней это... словом, недозволенный дух. Понятно тебе?

В а с и л и й. Не пойму. Это какой же такой дух?

Р я б о й. Ты насмешки не строй. Я тебя жалею, потому что ты отроду дурной. Нарвешься - за тебя всем отвечать. Я по доброте характера молчу. А спросят - я скажу. Хоть серчай, хоть нет. Мне не расчет за тебя пропадать.

В а с и л и й. По доброте! Все мы добрые, пока шкура в целости. А я вот злой.

С а ф о н о в. На кого же?

Р я б о й. Сам на себя.

В а с и л и й. И верно, больше на себя. Что я за человек? Была душа человечья, да и ту где-то обронил. Трусом стал, хуже бабы!

С а ф о н о в. Хо! Сказал! И давно ли?

В а с и л и й. Сам не пойму. Сколь я себя помню, у нас в слободе отчаяннее меня человека не было. Кто в Заречье Ваську Барыкина не знал? Что малолетком был - мальчишками коноводил, что в мастерской... Образования у меня нет, но мысль у меня была просторная. Страху я даже вовсе не понимал. Семейства у меня нет и не было. Капиталу тоже. Трястись, стало быть, не над чем. Здоровьем я и посейчас крепок. Голова да руки - вот и все хозяйство. Жил на ломаный грош, да никому не кланялся - гордость имел. И несправедливости никакой не терпел, хоть и били меня за это. Я так понимал лучше сдохнуть, чем жить холуем. Цена мне семь с полтиной в месяц, а душа у меня не продажная...

Р я б о й. Молодой! А били - мало.

С а ф о н о в. Хлебом не корми - дай ему поговорить. И говоришь-то глупо. Первее русского солдата на свете нет, его не купишь! Русский солдат Альпы-горы прошел, семь столиц ему покорились...

В а с и л и й. Вот я и думаю. Стало быть, ничего я не боюсь. Ни тюрьмы, ни сумы. О боге я до сей поры не задумывался. Надобности не было. Помирать всем когда-нибудь надо. Что ты со мной сделаешь? А вот как надел казенную шинель, она ко мне и прилипла. Василий, да не тот! Не по рассуждению живу, а по команде.

Р я б о й (машет рукой, отходит). Я тебя не слушаю.

В а с и л и й. Скатертью дорога. Так вот: заслышу где-нибудь: "Смирррна!.." - так руки сами по швам и голову словно кто шибанет, этак вот. (Жест.) Сам удивляюсь. И на все молчу. Этакий вот гриб поганый, болячка...

С а ф о н о в. Тише, Васька!..

В а с и л и й. Что тише? Я и не говорю ничего... (Продолжает.) Мозглявый весь, что в нем? А вот может меня в затмение привести!

С о л д а т. Лютый он человек.

В а с и л и й. Не в том корень, что лют. Мало меня били? Или я аресту боюсь? Душу у меня арестовали - вот что! Иной раз чудно становится - неужели и я вот такой образ приму? (Показывает на Романчука, лежащего под шинелью.)

С а ф о н о в (шепотом). Тише ты, Васька! Тебе говорят?

В а с и л и й. Он спит.

С а ф о н о в. Как же! (Окликает.) Иван Акимыч! Романчук! Ваня!

С о л д а т. Спит.

В а с и л и й. Погоди, я попытаю. Романчук! Живо! Господа офицеры требуют!

Р о м а н ч у к (вскакивает). Чего? Ась? Сейчас! Спал я?

Смех.

В а с и л и й. Тебе видней! Ух, денщицкая душа! Как встрепанный вскочил. Спал, говоришь?

Р о м а н ч у к. Что за разговор - денщицкая? Денщик, да не босяк! Чем противозаконные-то песни петь...

В а с и л и й. Ах ты, суслик! Небось рай во сне видел, а?

Р о м а н ч у к (обиженно). При чем тут может быть рай? Такими словами не шутят!

В а с и л и й. Какие шутки... Слышь, ребята: прошлый год окопались мы под Ляояном. Ходили до того два раза в атаку, все без толку, еле ноги унесли. Сидим. Наутро, стало быть, опять наступление. Перед наступлением для поднятия духа заявляется в роту долгогривый с проповедью. Пьяный, лыка не вяжет: "Вы-де, говорит, мужичье, хамово племя, норовите, как бы домой подрать, а за честь русского оружия не почешетесь. Так что поблажек вам теперь не будет. Будете гореть в адском огне вместях с крамольниками и нигилистами. А в рай, по новому положению, будут допускаться только господа офицеры, а из вашего брата - георгиевские кавалеры и павшие в бою за отечество. Понятно или нет?" Тут вон этот гусь с перепугу осмелел и спрашивает: "А как же, например, денщики? Будут их допускать в рай или же нет?" Батя подумал и говорит: "Определенно не скажу, но полагаю - будут, ибо без холуев господам офицерам в раю неспособно".

Хохот.

Р о м а н ч у к. И врет!.. Ну зачем врать?..

Р я б о й. Тише вы!..

Смех стихает.

С о л д а т (на нарах, в руках у него письмо). Так. А в нашей деревне помещика пожгли.

Все обернулись к нему.

Р я б о й (даже растерялся). Постой. Ты что это такое говоришь?

С о л д а т (спокойно). А я ничего такого не говорю. Я только говорю в нашей деревне помещика пожгли.

Р я б о й. Молчать! За такие слова ты вполне свободно ответить можешь.

В а с и л и й. Вот те на! Это за что же?

Р я б о й. Очень просто! За непроверенные слухи тревожного направления в целях опровержения существующего... (Запутался.)

С о л д а т. Зачем непроверенные? Письмо от верного человека идет.

Р я б о й. Не может этого в письме быть! (Вырывает письмо у солдата.) Где, где? Ну, покажи - где?

С о л д а т. А вот. Видишь? (Показывает что-то в письме.) Эва, в углу намалевано. Видишь?

Р я б о й. Ну и что? Вижу.

С о л д а т. Что видишь?

Р я б о й. Крест стоит. Ну и что?

С о л д а т. Ну и всё.

Солдаты смеются.

Р я б о й. Не понимаю. Стоит крест, и все.

В а с и л и й. Образования не хватает.

С о л д а т. А я смекаю. К чему бы кресту быть? Не иначе как нашего помещика пожгли.

В а с и л и й. Не досмотрел, Филипп Иваныч?

Хохот.

Р я б о й. Что значит - не досмотрел? Это в каком смысле?

В а с и л и й. Нет, я ничего! Что-то из деревни письма плохо доходят. Не забастовала ли, думаю, почта?

Хохот.

Р я б о й (побагровел). Оскалились? Вы еще за это ответите!

В а с и л и й. А ты не стращай, Филипп Иваныч. А то я со страху в задумчивость могу прийти.

Р я б о й (сбавил тон). Не понимаю. На какой предмет?

В а с и л и й. На предмет семи пар исподнего белья да мешка казенной солонины. И куда бы им подеваться?

Хохот.

Р я б о й (примирительно). Дурни вы! Я вас жалею. Говорите сами не знаете что. Верно, Кузьма?

С а ф о н о в. Я не слыхал.

Звук колокола.

В а с и л и й. Стой! (Хлопает себя по лбу.) Дорофей-то у нас где?

Р о м а н ч у к. Загулял. Хе! Теперь ему господин прапорщик почет окажет...

В а с и л и й. Цыть, змеюка!

У г л о в (появляется в дверях с фонарем). Ну, защитники отечества, в оцепление готовсь! Казенную шинель проветривать! Девять три у семафора! (Проходит в офицерский зал.)

В а с и л и й. Эх! А мы еще кофию не пили... (Оглядывается.) Слышь ты, Филипп Иваныч... (Приближается к Рябому и кладет ему руку на плечо.)

Р я б о й. Ну?

В а с и л и й. Дорофея прапор со света сживает. Надо выручать. Сменишь его в оцеплении.

Р я б о й. Не имею права.

В а с и л и й. О праве нет речи. Надо - и все тут. Не ссорься с людьми без толку. Ты подведешь - тебя подведут. Понятно?

Р я б о й. Что ж, я... Я, пожалуй... Коли не заметят. Но если меня спросят - я скажу! Хоть серчай, хоть нет.

В а с и л и й. Не стоит, Филипп Иваныч. Не советую.

Колокол.

Р я б о й. Вторая очередь - на выход становись!

Шесть человек, в том числе Рябой, Сафонов, Романчук,

выстраиваются с винтовками посередине зала.

Р-равняйсь!

В а с и л и й. Насчет Дорофея - молчок! Тебе, Акимыч, особо говорю...

Р я б о й. Смирррна!

З о л о т а р е в (появляется в дверях, чернее тучи. Движения резки, речь отрывиста. Осматривает шеренгу, морщась и щуря глаза). Все налицо?

Р я б о й (трусит). Так точно, вашбродь!

З о л о т а р е в (прохаживается, заложив руки за спину). Ложь!

Р я б о й. Н-не могу знать...

З о л о т а р е в. Где Семеняк? Чья очередь?

Р я б о й. А... В-ва...

З о л о т а р е в (резко поворачивается). Сафонов! Чья очередь?

С а ф о н о в. Так точно, его, вашбродь!

З о л о т а р е в. Вздор! Шубин! Чья очередь?

С о л д а т. Так точно, его, вашбродь!

З о л о т а р е в (после паузы). Вот как? (Резко, в упор.) Жариков, чья?

С о л д а т (вздрогнул). Так точно, его.

З о л о т а р е в. Да? Романчук!..

Все смотрят на Романчука, который мнется в

нерешительности.

Ну-с?

Хлопает дверь, и на пороге появляется запыхавшийся

Дорофей. Сразу понимает положение, но его уже

заметили. Наступает тяжелое молчание.

(Прикладывает руку к козырьку.) Честь имею. Прапорщик Золотарев. Чем могу служить?

Д о р о ф е й. Виноват, ваше благородие. Прошу покорно простить. Задержался ненароком.

З о л о т а р е в. Вот как, дружок?

Д о р о ф е й. Дозвольте стать в строй, ваше благородие.

З о л о т а р е в. Да нет, пожалуй, не трудись.

Шум приближающегося поезда.

Скотина! (Шеренге.) Сговор? Порука?!

У г л о в (появляется). Господин прапорщик! Извольте выходить...

З о л о т а р е в. Знаю. (Дорофею.) Ждать меня. Шеренга, направо! Арш!

Солдаты гуськом выходят на перрон, сопровождаемые

Золотаревым. К платформе, мелькая огнями, подкатывает

поезд. Останавливается. Огни поезда отражаются в

окнах вокзала.

В а с и л и й (подходит к Дорофею.) Сорвалось! Эх, не входить бы тебе!

Д о р о ф е й. Кабы знать! Зря ты кашу заварил. Теперь он на всех кидаться начнет.

В а с и л и й. Опять я нехорош?

Д о р о ф е й (улыбается). Ух ты какой!.. Спасибо тебе, Вася. Только напрасно это. Ты сам рассуди.

В а с и л и й. Ласков он что-то нынче. Это хуже нет.

Д о р о ф е й (спокойно). Быть комедии.

Колокол.

В а с и л и й. Ну, что в городе?

Д о р о ф е й. Ничего, табаку купил. На, кури...

Поезд трогается.

Р о м а н ч у к (вбегает). Братцы! Хе! Прапорщик какую-то кралю подобрал.

Солдаты окружили его.

Вышли мы, осмотрели все как полагается, нет ли где чего... Глядь - в офицерском вагоне дверь настежь, и ее оттуда - трах! Она - плашмя. Мы туда-сюда, а дверь захлопнули. И поезд отправляется. Чудеса, ей-богу! (Отмахивается от расспросов.) Пустите, некогда!.. (Бежит в офицерский зал.)

В а с и л и й. Веселое житье!

Возвращается караул и выстраивается. Дорофей бросает

папиросу и вытягивается. Наконец появляется

Золотарев.

З о л о т а р е в (быстро подходит к Дорофею и останавливается, глядя на него в упор). Ну?

Д о р о ф е й (глухо). Виноват, ваше благородие.

З о л о т а р е в. Виноват? Что же мне с тобой делать? А?

Д о р о ф е й (еще тише). Как вашему благородию угодно будет.

З о л о т а р е в. Скотина!

Д о р о ф е й. Слушаю, ваше благородие.

З о л о т а р е в (со злобой осматривает фигуру Дорофея). Стоишь? "Виноват, ваше благородие! Так точно, не могу знать". Скотина! Стоит, молчит, пялит покорные глаза, а дай волю - готов перерезать глотку. Тихий очень! Тянется, а сам... Верно?

Д о р о ф е й. Не могу знать...

З о л о т а р е в. Не можешь знать? (Хватает его за грудь, пытается трясти и со злобой отпускает.) Стена, черт!

Т и ц (приоткрывая дверь). Константин Аркадьевич!

З о л о т а р е в. Иду. (Дорофею.) Я знаю, что ты негодяй! И я еще доберусь до тебя.

Т и ц. Константин Аркадьевич! Что случилось?

З о л о т а р е в. Ничего. Фу! (Вытирает лицо платком. Дорофею, спокойнее.) Дай сюда увольнительный билет. Больше в город не пойдешь.

Д о р о ф е й (вспыхнул, но сдержался, вытащил из-за обшлага билет). Ваше благородие!

З о л о т а р е в. Что такое?

Д о р о ф е й. Ваше благородие, верьте слову... В вашей воле наказать. Не извольте брать билета. В городе мать больная.

З о л о т а р е в. Ага, заговорил! Дай сюда. (Берет билет.) Можешь идти. В следующий наряд - дежурить. (Идет к двери. У двери резко оборачивается.) Что ты там бурчишь?

Д о р о ф е й. Никак нет, ваше благородие.

З о л о т а р е в. Вольно!

Дверь захлопнулась за прапорщиком. И в тот же момент

Василий с перекошенным от бешенства лицом рванулся с

места, как бы намереваясь броситься за ним. Дорофей

загородил дорогу и мягко опустил ему руки на плечи.

Пауза.

Д о р о ф е й (мягко). Терпи, Василий. Скоро конец.

Дорофей улыбается. В глазах его прочная, уверенная,

беспощадная ненависть.

Занавес

Акт второй

Офицерский зал. Раннее утро. Солнце, пробивающееся

сквозь опущенные занавески. Бледный электрический

свет люстры. Все спят.

На цыпочках вошел Романчук, осторожно ступая,

расставил около диванчиков начищенные сапоги.

Двинулся дальше и вдруг застыл в ухмылке удивления:

на диванчике, раскидав руки и ноги в перекрутившихся

штопором шелковых чулках, спало Существо. В кресле,

изогнувшись к изголовью спящей, забылся сном

Золотарев с неизменным томиком на коленях.

Романчук помялся на месте, затем оглянулся и протянул

руку к висящей на спинке стула сумочке. Выложил на

ладонь странное месиво вещей - пуховку, серебряный

крестик, смятую трехрублевку, какие-то бумажные

цветы - и остановился, рассматривая добычу.

Оглянулся еще раз и вдруг вздрогнул и окаменел.

Поручик Шебалин, не двигаясь, лежит на диванчике. В

свободно лежащей на груди руке поблескивает

револьвер. Дуло револьвера и глаза поручика

направлены на солдата.

Ш е б а л и н (шепотом). Поди сюда, скотина.

Р о м а н ч у к (на носках, стараясь не скрипеть, приблизился к поручику). Вашбродь! Истинно как перед богом...

Ш е б а л и н. Тссс! (Сел, свесив босые ноги, оглядел фигуру Романчука и тихо засмеялся.) Видишь - спят. Собственно говоря, тебя следовало бы пристрелить на месте преступления. Но человеколюбие не позволяет мне... будить спящих товарищей. Так это вы курите мои папиросы?

Р о м а н ч у к (в ужасе). Вашбродь...

Ш е б а л и н. Тсс!.. (Положил револьвер на стул.) Извольте сдать трофеи.

Романчук покорно складывает добычу.

Объяснитесь, сир. Имеют ли место в ваших деяниях корыстные побуждения? Совершены ли они в целях личного обогащения, или вы склонны рассматривать их как политический акт?

Р о м а н ч у к. Ваше благородие! Как перед истинным богом! Корысть обуяла...

Ш е б а л и н. Вот как? А может быть, ты сторонник экспроприации? Это нынче в моде. Ты революционер, Романчук?

Р о м а н ч у к (пришел в еще больший ужас). Никак нет!

Ш е б а л и н. "Никак нет"? Ну хорошо. А там? (Указывает глазами на дверь.) Есть?

Р о м а н ч у к (с готовностью). Понимаю-с. Так точно. Рядовой Барыкин, вашбродь, мутит, противозаконные песни поет... Есть еще некоторые...

Ш е б а л и н. Стоп! (Задумывается.) Барыкин?

Р о м а н ч у к. Видный такой, вашбродь!

Ш е б а л и н. Знаю. Так ты - смотри. Понял? Зайдешь потом. Ну, иди.

Романчук двинулся.

Постой! (Пошарил у себя в карманах и, не найдя ничего, протянул Романчуку лежащую на стуле скомканную трехрублевку.) На!

Романчук выскользнул за дверь.

Т и ц (проснулся). Что такое? Это вы? С кем вы говорили?

Ш е б а л и н. Вам показалось. Вставайте, Отто! Взгляните на эту трогательную картину.

Офицеры, накинув шинели, подходят к спящему Существу.

Юная Эльза и спаситель Лоэнгрин.

Т и ц. Совсем недурна. Как это случилось?

Ш е б а л и н. Ехала какая-то компания с девятичасовым и, подъезжая к Москве, решила сбросить балласт. А Золотарев...

Т и ц. Тише!..

С у щ е с т в о (проснулось и, открыв глаза, увидело склонившихся над ней офицеров). Ай! Не смейте бить! Я кусаться буду!

Т и ц. Тссс!

С у щ е с т в о. Простите. Я думала... Где я?

Т и ц (вежливо). Вы здесь.

С у щ е с т в о. Я думала... Мне так неловко... (Быстро поправляет платье и пудрится.) Простите. Я ехала в Москву с моим женихом. Он офицер.

Ш е б а л и н. Вот как? Вы, вероятно, поссорились с ним?

С у щ е с т в о. Нет... то есть да! Я не хотела вас стеснить. Я перееду в отель. Но он... Костя... был так мил. Он чудесный мальчик.

Ш е б а л и н. Я вижу, он уже читал вам Ницше?

С у щ е с т в о. Я не помню что. Мне так хотелось спать. Но это было очень красиво.

Ш е б а л и н. Браво, Золотарев! Наконец-то Ницше имел успех. (Будит Золотарева.) Браво, прапорщик! Примите поздравления и можете рассчитывать на нашу поддержку.

З о л о т а р е в (смущен). С добрым утром. Малютку надо куда-то пристроить...

С у щ е с т в о. Костя - дивный мальчик.

Т и ц. Костя, вы молодец! Мы все устроим.

Ш е б а л и н. Совсем недурна!

В доме Степана. Чистая половина, по-праздничному

прибранная. Накрытый стол. Именины. Хозяин в

воскресном пиджаке и вышитой рубахе. Игнат в новой

форменке, с мандолиной в руках. Василий и Сафонов, с

балалайками, в начищенных до блеска сапогах. Татьяна

в светлой кофточке. У дверей, прислонившись к косяку

и придерживая тянущего ее за подол ребенка, безмолвно

сияет хозяйка дома. Балалайка, мандолина, свист,

притопывание, смех, выкрики...

В а с и л и й (скороговоркой).

"Наш Степан живет богато:

Пук соломы вместо хаты,

Нет земли и нет скотины,

А ён справляет именины".

Свист.

"Мы пришли на именины,

На закуску пуд мякины,

Из колодца три ведра

Гости пили до утра".

Н а т а л ь я (встрепенулась на стук). Дорофей Назарыч! (Бежит в сенцы и возвращается с Дорофеем.)

Д о р о ф е й. Здравствуй, Натальюшка! Эк парнище-то у тебя вырос! Герой! Пряники любишь, а? Уважаешь? На! Городские. Здравствуй, Игнат! Танюша, что больно бледна? Виноват! Хозяина поздравить забыл.

Обнимаются.

Ах ты, старый хрен... с ангелом тебя. Что смеешься, хозяйка?

Н а т а л ь я. На Василь Павлыча... Они объясняют - это грех... (Смущенно смеется.)

В а с и л и й. Определенно, хозяйка, грех. Разве можно ангела не по расписанию тревожить?

Смех.

Д о р о ф е й. Ты его не слушай, хозяйка. Он всегда чудит.

С т е п а н. Потише вы насчет ангела. Нынче многие ангелы по охранному ведомству служат.

В а с и л и й.

"Собралась гостей орава,

Угощались все на славу,

Стоит ангел у порога:

- Дайте шкалик, ради бога".

Смех.

Д о р о ф е й. Люблю Ваську! Всем хорош, только чумовой. Верно, Танюша?

Т а т ь я н а (вспыхнула). Я не знаю...

В а с и л и й (нахмурился). Это мне не в новинку слышать. Не жалует Ваську начальство.

Д о р о ф е й. Эх, какой ты!.. Трудный ты человек.

Н а т а л ь я. Степан Михайлыч, проси гостей к столу.

С т е п а н. Прошу за стол, дорогие гости. Время дорого.

Шесть человек расположились за столом. Пауза.

Городской комитет партии социал-демократов большевиков поручил нам, товарищи, собрать вас и известить о принятом вчера решении комитета.

Т а т ь я н а. Здесь есть посторонние.

С т е п а н. Это кто же? Хозяйка, что ли? Ей выйти?

И г н а т. Наталья - свой человек.

С т е п а н. Татьяна Осиповна! Да она здесь все равно, что есть, что ей нет. Разве она что понимает?

С а ф о н о в. Оставайся, хозяйка!

Д о р о ф е й. Правильно. Можно говорить, Степан?

С т е п а н. Можно.

Д о р о ф е й. Комитет требует от нас, чтобы мы были готовы, товарищи. Сейчас самое решительное время. Москва восстала! На линиях Московского узла идет забастовка.

Все невольно встают.

Поздравляю вас, товарищи!

Т а т ь я н а (тихо). Вот она - революция!

В а с и л и й. Поздравляю и вас, дорогие товарищи! Отсиделись караси в тине?

С т е п а н. Василий! Не забывайся.

Д о р о ф е й. О тебе, Василий, еще разговор впереди. Сам не скажешь так спросим.

И г н а т. Говори, Дорофей.

Д о р о ф е й. Дороги бастуют. Гарнизон столицы ненадежен. Комитету известно, что на подавление восстания будут переброшены орудия и отборные войска. Эшелоны пойдут по нашей дороге. Это раз.

В а с и л и й (вскочил). Не могу я этого слышать! А мы? Мы-то что? В кусты, али как? Наше дело поезда встречать-провожать? А там, долго ли: прикажут - я завтра в своих стрелять должен идти? Предали революцию, храброе воинство!

С т е п а н (стукнул кулаком по столу). Сядь, Василий! Вовсе очумел?

С а ф о н о в. Что говорит комитет?

В а с и л и й. Не верю я комитету!

С т е п а н. Как ты сказал?!

Н а т а л ь я. Степан Михайлыч! Проси гостей кушать.

С т е п а н. Отстань, Наталья. (Дорофею.) Этого так оставить нельзя.

Д о р о ф е й (спокойно). Хорошо, пусть он скажет. Говори, Василий!

В а с и л и й. Я скажу. Я давно хотел сказать, да слов я против него никогда не находил. Бил он меня всегда словами. А теперь я скажу. Одно слово скажу - позор! Чует мое сердце, что плюнут рабочие Ваське Барыкину в рожу и утрется Васька без единого слова и погорит со стыда.

И г н а т. К делу ближе!

В а с и л и й. Смотрю я на нас и диву даюсь! Кто мы такие? Живем как скоты, терпим как скоты и ждем невесть чего. До коих пор над нами прапор будет прокуратиться?

Т а т ь я н а. Правильно!

В а с и л и й. Не мешайте мне, барышня. Я все должен сказать. У тебя, Дорофей, до сей поры на губе метина. Или тебе это уж в привычку стало? Или Степан! Ай, Степан! Ты рабочий человек, а я в душе краснею за тебя. В твоем честном доме вон эта краля (показывает на Татьяну) офицеру свидания назначает!.. Это куда же дальше?!

Т а т ь я н а (вскрикивает и закрывает лицо руками). Это ужасно! Неужели думают...

Д о р о ф е й. Татьяна, не оправдывайся перед дураком. Мы тебя знаем.

В а с и л и й. Это куда же дальше?!

Д о р о ф е й. К делу ближе. Чего ты хочешь?

В а с и л и й. Как - чего?

Д о р о ф е й. Я спрашиваю - как по-твоему? Что предлагаешь?

В а с и л и й. Убрать офицеров! Золотарева первым! Поднять роту! Начать забастовку! Послать наших представителей по всей линии.

Т а т ь я н а. Взорвать путь! Действовать!

С т е п а н. Ну, хватит! Ясней не скажешь. Кончай, Дорофей.

Д о р о ф е й. Так. Всё? Всем понятно? Теперь слушайте. Комитет предлагает: никаких открытых выступлений не допускать. Всякого, кто нарушит решение комитета, кто бы он ни был, партия будет судить как изменника и провокатора.

В а с и л и й. Крепко! На испуг берешь?

Д о р о ф е й. Войсковые части на линии - наши. Правительство в них не уверено. Везде слежка. При первой волынке, неподчинении, при первом случайном выступлении наш батальон будет отозван. Сюда перебросят жандармов - тогда конец, провал.

С т е п а н. Верно!

Д о р о ф е й. Забастовка начнется в одно время по всей линии, по сигналу партийного комитета, чтобы сорвать переброску орудий и войск. Выступить раньше - погубить все дело. Опоздать - также погубить. В бою решает время. Понятно тебе, Василий, или разжевать?

Василий молчит.

С а ф о н о в. Ясно как днем. И разговору конец. Он поймет. А не поймет - заставим понять.

Д о р о ф е й. Васька! Говорю тебе как друг. Не оступись. Качает тебя. Нынче без рукавиц в огонь лезешь, а завтра скулить будешь. Это не наша повадка.

С т е п а н. Парень молодой, смелый. Кровь в нем кипит.

Д о р о ф е й. Разная бывает смелость, Степан. Откуда наша смелость? От веры в наши силы, в нашу рабочую спайку. А коли нет этой веры - нет и большевика. Верно я говорю, Василий?

В а с и л и й (с трудом). Может, и верно...

Д о р о ф е й. А если верно, то задумайся над собой. Ты и так у начальства на подозрении. Из-за своего характера можешь всех провалить. Провалишь - пощады не жди.

В а с и л и й. Знаю.

Д о р о ф е й (Татьяне). А ты, Танюша, не расстраивайся. Знаю, что тяжело. Без телеграфа мы как без рук. Продержись еще немного.

Т а т ь я н а. Я понимаю...

Н а т а л ь я (мужу, тихо, но настойчиво). Степан Михайлыч, проси гостей кушать.

С т е п а н (с досадой). Отвяжись, Наталья! Видишь - не до того.

И г н а т. Время решать. Большинство постановит.

С а ф о н о в. Конец разговору!

Д о р о ф е й. Предлагаю - указание комитета принять как закон, как боевой приказ. Готовиться к выступлению, на что будет дан сигнал. Это раз. Всякие самоличные действия настрого запретить. Это два.

С т е п а н. Так? Голосую.

Сразу подымают руки Дорофей, Игнат, Степан, Сафонов.

Пауза. Все смотрят на Татьяну и Василия. Татьяна,

помедлив, тоже поднимает руку. Василий колеблется.

Раздается стук в дверь. Все вскочили.

Н а т а л ь я. Дорофей Назарыч! Прикажите гостям кушать! (Бросается к окну.)

Д о р о ф е й. Слыхали, что говорит хозяйка? Живо!

В несколько секунд налита водка, разложена еда.

Н а т а л ь я (у окна). Иван Акимыч!..

В а с и л и й. Вот тебе, Степан, и ангел явился!

Н а т а л ь я (быстро поворачивается). Дорофей Назарыч! Как вы есть непьющий и в чинах - вам здесь быть не подобает. Пройдите, прошу вас, на нашу половину.

Д о р о ф е й. Отпирай. (Скрывается за пологом.)

Стук повторяется. Наталья бежит в сенцы.

Н а т а л ь я (в сенцах). Кто это? Это вы, Иван Акимыч? Сейчас! (Отпирает засов.)

И г н а т (громко). За здоровье именинника!

С а ф о н о в. За здоровье дорогого Степана Михайловича! Ура!

Крики "ура", звон посуды, все тянутся к Степану.

Наталья, кланяясь, вводит Романчука, она сияет.

Р о м а н ч у к (удивленно). Виноват, хозяйка. Может, некстати?..

Н а т а л ь я. Пожалуйте, пожалуйте, Иван Акимыч. В акурат ко времени.

С т е п а н. Здорово, Акимыч! Садись, гостем будешь.

Р о м а н ч у к. Привет компании! Здорово, хозяева! (Татьяне.) И вы тут, барышня? Здравствуйте.

Н а т а л ь я. Выпейте, Иван Акимыч! Окажите удовольствие.

В а с и л и й. Выпей, Ваня. Только не болтай потом.

Р о м а н ч у к (принимает стаканчик). За кого вы меня считаете? Кто не любит побаловаться. Сам люблю. Ну, с ангелом, что ли?

С т е п а н. С ангелом.

Р о м а н ч у к. Ваше здоровье! (Выпивает.) А я случаем зашел. (Татьяне.) Шел к вашему батюшке, дай, думаю, загляну.

С а ф о н о в. И мы по случаю. Игнат зазвал для музыки.

Р о м а н ч у к (шныряет глазами по комнате). Эге, и музыка у вас. Это что такое - мандолина? Гитарный строй? Отроду в руках не держал. Ну-ка, как она действует?

И г н а т. Первый сорт. (Наигрывает плясовую.)

Н а т а л ь я. Выпейте, Иван Акимыч! Не откажите.

Р о м а н ч у к. Не откажу. Ваше здоровье, хозяйка. (Василию.) Чокнемся, Вася! Знаю, что ты меня не любишь. Напрасно это - видит бог! Чокнемся.

С а ф о н о в. Он со всеми такой. Будь здоров, Ваня!

Пьют. Игнат, Василий и Сафонов играют плясовую.

Романчук ерзает плечами, притопывает и, наконец,

пускается в пляс. Трудно определить, случайно или

намеренно он приближается к пологу, за которым

скрывается Дорофей. Положение спасает Наталья. С

платочком в руке, дробно стуча каблуками, она грудью

наступает на Романчука, и тому приходится отступить.

В а с и л и й. Иван Акимыч! Ты зачем к Осипу Иванычу ходил?

Р о м а н ч у к. Поручик посылал. Велел позвать.

Т а т ь я н а. Пошел он?

Р о м а н ч у к. А то как же?

Т а т ь я н а (тихо, Василию). Врет. Отец с утра в городе.

В а с и л и й (вспыхнул). Вот оно что! (Сжимая кулаки, подошел вплотную к Романчуку.) Ты зачем сюда пришел?

Р о м а н ч у к (вздрогнул). А тебе что? Ты что тут, хозяин, что ли?

С т е п а н. Василь Павлыч! Пить - пей, но не безобразь!

Н а т а л ь я (видя, что Василий готов размахнуться, быстро и незаметно повисает у него на руке). Прошу вас, сыграйте, Василь Павлыч! Окажите удовольствие!

В а с и л и й (опомнился). Для тебя, хозяйка, - всегда. Ты не сердись, Акимыч. Только не болтай, что вино пьем. Строго нынче.

Р о м а н ч у к. Мне прямо обидно, какое обо мне суждение. И сам вот выпью. (Пьет.) Э-эх, не могу, так и подмывает! (Пляшет.) Ну, прощайте, хозяева. Благодарствую. Я ведь на минуточку. Неровен час, наскочишь на Семеняка или на Рябого - эти хвост накрутят! Будьте здоровеньки.

С а ф о н о в (поднимается). Я с тобой. А ты, Вася, погоди. Чтоб не всем сразу. Будьте здоровы! Спасибо, хозяева!

Н а т а л ь я. Вам спасибо.

Наталья провожает Сафонова и Романчука, захлопывает

дверь и возвращается. Вздох облегчения. Все молча

переглянулись. Наталья утирает передником лицо и

опять скромно занимает свое место у косяка.

Д о р о ф е й (вышел из-за полога, улыбаясь встретился глазами с хозяйкой, затем резко повернулся к Василию). Понял?

В а с и л и й. Как не понять. Донесет?

С т е п а н. Сейчас ему расчета нет доносить.

Д о р о ф е й (резко). А ты опять чуть всех не погубил, герой! Смотри, Васька! Последний раз упреждаю. Нет строже нашего суда.

И г н а т. Василий! Не иди против. Сломаем.

С т е п а н. Он понял! Пусть сам скажет.

В а с и л и й (стоит в мучительном раздумье, затем быстро протягивает Дорофею руку). Держи.

Дорофей радостно улыбается. Увидев его улыбку,

проясняется Василий.

Д о р о ф е й. Ну, ладно! Теперь - проси прощенья. (Показывает на Татьяну.) Живо.

Т а т ь я н а (улыбаясь, протягивает смущенному Василию руку). Помиримся?

С т е п а н. Вот и ладно. Хозяйка, проводи.

Улыбающаяся Наталья провожает уходящих. Выходят,

прощаясь, Игнат, Василий, Татьяна.

Д о р о ф е й (подымает на руки ребенка). Будь здоров, герой! Так говоришь - любишь пряники? Только уж теперь не знаю, скоро ли в городе буду. Будь здорова, хозяйка.

Н а т а л ь я. Будьте здоровы, Дорофей Назарыч.

Д о р о ф е й (улыбаясь, смотрит на Наталью). Спасибо тебе. Люди-то как растут, а? На глазах.

Н а т а л ь я (не понимая). Да. Шестой годок пошел.

Д о р о ф е й. Я не о том. Прощай, хозяин! Будь здоров. Ну и жена у тебя, Степан!

С т е п а н. Что жена? Жена как жена.

Д о р о ф е й. Министр! Умней тебя во сто раз.

Его провожают.

Вечер. Офицерский зал. Шебалин за пианино. В углу 

погрузившийся в чтение Золотарев. Остальные слушают

Шебалина.

Ш е б а л и н (поет).

"Утих столичный шум, растаяли огни,

Я снова погружаюсь в мир убогий.

Мираж рассеялся, и вновь мелькают дни

Столбами верстовыми у дороги.

Передо мной раскинулась дорога,

Во тьме огней не видно путевых,

На сердце у меня неясная тревога,

Душа полна предчувствий роковых".

С у щ е с т в о. Дивно!

Р ы д у н. Музыки я не понимаю. Но умею уважать всякое искреннее чувство.

Т и ц. Моя сестра учится в консерватории. У нас настоящий Бехштейн.

Ш е б а л и н. А в столовой висят часы. А за ужином муттерхен выдает вам рюмку кюммеля... А теперь вы перешли на коньяк, и я знаю все это наизусть.

Т и ц. Это... некорректно!..

Р ы д у н (в ужасе). Начинается! Да перестаньте вы!

Ш е б а л и н. А! Ссоры все равно не выйдет. Все предопределено. Вернется Романчук с коньяком. Коньяк надо пить. Отто Тиц будет плакать и петь бурлацкие песни, и мы, по истинно русскому обычаю, облобызаемся.

С у щ е с т в о. Такой интересный мужчина - и скучает.

Ш е б а л и н. Скучно, мисс. Людей нельзя подолгу оставлять наедине с собой. Они становятся беззащитными против миражей. Вы, конечно, понимаете мою мысль?

С у щ е с т в о (неуверенно). Д-да...

Ш е б а л и н. Я не сомневался в этом. Простите - что вы?..

С у щ е с т в о (фыркает). Мне так странно.

Ш е б а л и н. Я понимаю вас. Все так необычайно! Встретить в этом захолустье женщину вашей культуры, цельности...

С у щ е с т в о. Военные всегда смеются...

Ш е б а л и н. Я нисколько не льщу. Ведь не случайно, что в первый же вечер прапорщик Золотарев нашел в вас интересную собеседницу по философии Ницше. А вот я уже сколько времени безуспешно пытаюсь приобщиться...

З о л о т а р е в. Кажется, я просил оставить меня в покое...

Тиц хихикает.

С у щ е с т в о (светски). Вы говорили о...

Ш е б а л и н. О миражах, да. Боюсь, что мы все им подвержены, мисс. Вот Отто Карлович Тиц - мой личный друг. Широкая натура и патриот. Он, например, уверен, что в его жилах течет буйная славянская кровь и что он происходит по прямой линии от Владимира Святого...

Т и ц. Жорж! Это... некорректно!

Ш е б а л и н. Прошу прощенья. Или прапорщик Золотарев...

С у щ е с т в о. Костя - дивный мальчик.

Ш е б а л и н. Не спорю. Но, кроме того, он еще сверхчеловек и белокурый варвар. Кстати, должен вас предостеречь. Ницшеанцы очень жестоко обращаются с женщинами. Помнится, Заратустра рекомендует бить их плетью или таскать за волосы... Кажется, так?

С у щ е с т в о. Какой ужас!

З о л о т а р е в (вскакивает). Георгий Николаевич, я просил бы вас!..

Ш е б а л и н. Да? Что бы вы меня просили?

С у щ е с т в о. Не мешайте, Костя! Он так интересно говорит.

Золотарев садится.

Ш е б а л и н. С вашего разрешения, я продолжу свою мысль. Я знаю почтенных людей, которые уверены, что русская армия сегодня осталась той же, что при Суворове. Есть такой глубокий мыслитель Романчук. Он придерживается другого мнения, и я с ним согласен.

Р ы д у н. Поручик! Это выходит за всякие границы!

Ш е б а л и н. Клянусь, я никого не имел в виду.

С у щ е с т в о (задумчиво). Вы говорите - Романчук?

Ш е б а л и н. Да. Вы знакомы с его идеями?

С у щ е с т в о. Н-нет. Не помню...

Ш е б а л и н. Скажите - вы, вероятно, артистка?

С у щ е с т в о. Д-да!

Ш е б а л и н. Это чувствуется! Какая-то особенная тонкость, чувство изящного.

С у щ е с т в о (смелее). Я всегда любила красивое...

Р ы д у н (тихо Шебалину). Будет вам!..

Стук в дверь.

Войдите.

Входит Романчук со свертками.

Ш е б а л и н. Прекрасно. Накрываем стол. Вы не откажетесь принять участие в нашем скромном ужине? О, конечно, никто себе ничего не позволит...

С у щ е с т в о. Я всегда... с удовольствием.

Ш е б а л и н. Вы не представляете себе, до какой степени присутствие изящной женщины облагораживает мужское общество. Вы пьете вино?

С у щ е с т в о (хрипловато). Только легкие... из иностранных...

Ш е б а л и н. Чудесно! Романчук, что там у тебя? Коньяк? (Существу.) Вы не откажетесь быть на сегодняшний вечер нашей хозяйкой? Благодарю вас. Романчук, помоги даме.

Существо накрывает на стол. Романчук помогает ей,

рассматривая ее во все глаза. Существо поднимает на

него обеспокоенный взгляд.

Р о м а н ч у к (широко улыбаясь). Здравствуйте, Поля.

С у щ е с т в о (вздрагивая). Ты? Вы?.. Кто вы?..

Р о м а н ч у к (радостно). Как же!.. Иван со второго коридора. Знаете, в номерах-с?

С у щ е с т в о (беспомощно). В номерах? Н-не помню...

Ш е б а л и н. Романчук! Что ты там болтаешь?

Р о м а н ч у к. Как же! Мы же... хы!..

Ш е б а л и н. Что за вздор! Откуда вы можете знать этого субъекта, мисс? Вы, конечно, видите его в первый раз. Ведь так?

С у щ е с т в о. Не помню. Даже странно...

Р о м а н ч у к (растерян). Как же!.. Вы же?..

Ш е б а л и н. Тсс!.. Довольно! Это мираж, Романчук.

Р о м а н ч у к. Никак нет, ваше благородие, я трезвый.

Смех.

Ш е б а л и н. Нет, ты именно пьян, Романчук. Тебе мерещится. Понял? Отвечай.

Р о м а н ч у к. Никак нет...

Ш е б а л и н. Ну! Ты меня знаешь.

Р о м а н ч у к (покорно). Так точно, пьян, вашбродь.

Ш е б а л и н. То-то. Ладно - прощаю. Можешь идти.

Р о м а н ч у к (идет к выходу. У двери оглядывается, вздыхает, крутит головой и говорит про себя, шепотом). Поля... (Вышел.)

Офицеры занимают места за столом.

Ш е б а л и н. Каков болван?

С у щ е с т в о (Золотареву). Костя, а вы?

З о л о т а р е в (резко). Благодарю, я не хочу.

Ш е б а л и н. Не обращайте внимания - это пройдет. Командуйте, мисс! Вы - наша хозяйка. Ваши желания - закон. Ну, первую - в молчании.

Пьют.

Р ы д у н. Тост!

Ш е б а л и н. Я поднимаю бокал за...

Звук колокола. Стук в дверь.

Ах, черт!

С у щ е с т в о (встревоженно). Что такое?

Ш е б а л и н. Поезд. Я дежурный.

Стук в дверь.

Сейчас! (Идет за шинелью.)

С у щ е с т в о (прижимается к нему). Ах, нет! Я не разрешаю.

Т и ц. Ого!

Ш е б а л и н. Это вне вашей власти, мисс. Воинский долг!

Р ы д у н. Да-с!

С у щ е с т в о. Фу! Я не хочу. Костя!

Золотарев поднимает глаза.

Костя, если вы меня любите, пойдите за него. Ведь вам все равно. Пойдете, а? Ну, для меня!

Т и ц. Ого! Вот это мираж!

З о л о т а р е в (зло). Вы с ума сошли! Оставьте меня в покое.

С у щ е с т в о. Фу! Вы меня обижаете.

Р ы д у н. Как! Прапорщик Золотарев, вы осмеливаетесь отказывать женщине? Стыдитесь!

Слышен гудок приближающегося поезда.

З о л о т а р е в. Я никуда не пойду. (Садится в напряженной позе.)

Слышен шум приближающегося поезда. Пауза.

(Срывается с места.) Хорошо, прекрасно... (Хватает шинель и в бешенстве выбегает.)

Офицеры хохочут.

Ш е б а л и н. Я поднимаю бокал за...

Шум скандала.

Р ы д у н. Что такое? Боже мой!..

Существо вздрагивает. Шебалин выбегает.

Действительно какой-то мираж! В чем дело, поручик?

Ш е б а л и н (в дверях). Он с ума сошел! Он этого Семеняка... ножнами по лицу...

Все бросаются к дверям.

Прапорщик, успокойтесь! (Бросается обратно.) Отто, сюда!

Р ы д у н. Безобразие! Вы пропустите состав!

Г о л о с  Ш е б а л и н а. Напра-во! Арш!

Лязг дверей, топот, гудки, в окнах замелькали огни

прибывшего поезда.

Перрон. Ночь. Оттепель. Звездное небо. Светящиеся

точки стрелок и сигнальных фонарей. В черных потухших

стеклах вокзальных помещений дробятся отблески

светящегося диска перронных часов. Ярко освещено

только окно аппаратной. Там Татьяна. На посту, у

колокола, - Василий. Прислушивается к стуку аппарата.

На перрон вышли Шебалин и Существо. Подошли к краю

платформы. Тихий разговор, прерываемый смехом.

С у щ е с т в о (пытается идти). Ля-ля-ля - держите меня. Ай! Какая платформа высокая! Пустите, я сама... Фу, Жо-о-ра, как не стыдно! Смотри, как красиво. Огонечки... Далеко-далеко! Там Москва?

Ш е б а л и н. Нет, там. Пойдем.

С у щ е с т в о. Куда? Там Костя... Почему он такой странный?

Ш е б а л и н. Мальчишка... (Насвистывает романс.)

С у щ е с т в о. Что это? А! Как тихо... Зачем ты меня напоил? Я ничего не понимаю. Куда все ушли?

Ш е б а л и н. На линии опять какая-то катавасия. Разобран путь.

Василий прислушивается.

Наверное, старик проторчит там с командой до утра. Пойдем?

С у щ е с т в о. Куда?

Ш е б а л и н. Есть тут одна тихая обитель.

С у щ е с т в о. О, Жорж!

Ш е б а л и н. Прошу прощенья, мисс. Я солдат. Война делает людей грубыми.

С у щ е с т в о (прижимается к нему). Идем. Все равно. Вы... ты... как это все странно. Но я должна тебе сказать... Когда я была совсем девочкой... меня обманул один человек... Ты понимаешь?

Идут.

Ш е б а л и н. Понимаю. Это было на даче. Душный осенний вечер. Он так хорошо говорил. Мимолетное увлечение. Я ничего не знала. Это было ужасно. Он оказался негодяем. Я его прогнала...

С у щ е с т в о (искренне изумлена). Откуда ты знаешь?

Ш е б а л и н. Так. Догадался.

Из двери аппаратной выходит Татьяна.

Т а т ь я н а. Прекрасная ночь, Георгий Николаевич!

Ш е б а л и н (слегка смущен). Прекрасная ночь... Вы... подышать?

Т а т ь я н а. Угу. Устала. Скоро смена.

Ш е б а л и н. А я иду проводить нашу гостью. Прекрасная ночь...

Т а т ь я н а. Прекрасная ночь. Желаю успеха.

С у щ е с т в о (ревниво). Кто это?

Ш е б а л и н. Так. Одна...

Уходят.

Т а т ь я н а (провожает их глазами, радостно вздохнула). Слава богу!

В а с и л и й. Что так?

Т а т ь я н а. Это вы, Василий Павлыч? (Смеется.)

В а с и л и й. Что это вы?

Т а т ь я н а (сквозь смех). Бросили меня, Василий Павлыч.

В а с и л и й (хмуро.) Не пойму. Горюете?

Т а т ь я н а. Плачу горькими слезами. (Серьезно.) Эх, вы! Смотрите на человека и ни чуточки не видите. Вот Дорофей - он молчит, а все понимает.

В а с и л и й. Так то Дорофей...

Т а т ь я н а. Вот я сейчас смеюсь, а что со мной было - рассказать немыслимо. Сначала прапор этот... Разлетелся с книжками, развел философию, а потом сразу к делу: я человек, и ничто человеческое мне не чуждо... А сам на человека не похож! Разве такие люди бывают?

В а с и л и й (сквозь зубы). Гриб поганый!

Т а т ь я н а. Отхлестала его как следует - отстал. За ним этот... Настойчивый, самоуверенный - ух! К отцу стал заходить. Потом у Степана комнату снял. Зовет. А не идти нельзя. Хозяин - прогонит. Раз пришла я к нему, а он меня стал целовать. Я молчу, стою как мертвая, - даже он заметил. А потом прибежала к Натальюшке, сижу и реву...

В а с и л и й. Зачем вы про это?

Т а т ь я н а. А когда вы про меня тогда сказали - помните, у Степана? Как обидно было...

В а с и л и й. Вы меня простите... У меня характер такой. Вон и Дорофей говорит - чумовой. Он меня знает. Я не то чтоб не поверил, а просто... Вот резануло меня что-то. Вы простите.

Т а т ь я н а. Василий Павлыч!.. Вася! Вот давно так хотела сказать. Я разве сержусь?.. Я тоже чуточку понимаю. Мне ведь главное - аппарат. Отец шипит - гонит с телеграфа. А мне разве можно? Вот сегодня депешу передавали насчет...

В а с и л и й. Насчет чего?

Т а т ь я н а. Дорофей не велел... Ну, все равно скажу. Насчет вас. Я по ключу разобрала.

В а с и л и й. Вот оно что! Чем же я так угодил?

Т а т ь я н а. Подозревают.

В а с и л и й. Та-ак! Какая ж это сука языком треплет?!

Лязг открываемой двери.

Т а т ь я н а. Тсс! Идут. (Скрывается за дверью аппаратной.)

Василий подтянулся.

На перрон выходит Дорофей. Голова забинтована, шинель

внакидку. В руках у него чайник. Чуть пошатываясь,

идет по платформе.

В а с и л и й. Дорофей!

Д о р о ф е й. А! Вася?

В а с и л и й. Болит?

Д о р о ф е й. Болит.

В а с и л и й. Здорово болит?

Д о р о ф е й. А? Нет, не так, чтоб очень.

В а с и л и й. Один лежишь?

Д о р о ф е й. Нет, там дневальный.

В а с и л и й. Зачем вышел-то?

Д о р о ф е й. Кипятку поискать. Ребята вернутся - чайку засыплем. Ну, ладно. Я пошел. (Уходит.)

Т а т ь я н а (выглянула). Это Дорофей был?

В а с и л и й. Дорофей. Как он его покалечил, гриб поганый!

Т а т ь я н а. Не могу я больше этого слышать! Не могу!

В а с и л и й. У, нечисть! Как его только земля держит! Ведь на небе от него смердеть должно! Покуда такой вот ходит по земле, я на себя глядеть не хочу. Не уважаю, все равно что навоз. Эх, видать, замордовали Ваську. Жмут со всех сторон. А голова дурная - сама думать трусовата.

Т а т ь я н а. Василий Павлыч! Вася! Зачем вы так?.. Ведь вы же... Ведь это неправда. Вы настоящий, сильный. Я знаю. Может, я за это вас и...

В а с и л и й. Сильный? Был сильный. Сломали меня здесь...

Т а т ь я н а. Нет! Зачем так говорить? Кто вас может сломать?

В а с и л и й. Кто? Сам думаю - кто? А Дорофей и сломал. Выходит, что так. Я Дорофея больше всех люблю. Он мне дороже, чем брат. А иногда так злоблюсь на него. Сил нет смотреть, что он от прапора терпит... Сам гнется и меня к земле гнет. Он, конечно, умнее меня, политику знает. Умом я с ним соглашаюсь, а сердце иной раз упрямится.

Т а т ь я н а. Не любит вас Дорофей.

В а с и л и й. Нет, любит. Знаю. Меня, может, кроме Дорофея, и не любит-то никто.

Т а т ь я н а. Разве уж так никто?

В а с и л и й. Не знаю. Что вы так... глядите чудно?

Т а т ь я н а. Застенчивый вы, Василий.

В а с и л и й. Нет, я не застенчивый. Я раньше даже очень был нахальный. А сейчас - верно, смотрю вот на вас, сказал бы слово, да язык не гнется.

Т а т ь я н а. Вася...

В а с и л и й (вздрогнул). Глядите. Он! Видите? Гриб поганый! Идите, Татьяна Осиповна... Ишь бродит!

Пауза.

Татьяна скрылась за дверью. В полуосвещенном окне

обрисовалась фигура Золотарева. Василий, не

отрываясь, следит за ним взглядом. Фигура неподвижно

застыла у окна, затем метнулась в сторону. Золотарев

выбежал на платформу, озираясь и, видимо, кого-то

разыскивая, остановился, вглядываясь вдоль платформы,

ринулся вперед и остановился опять. Навстречу ему

медленно идет Дорофей. Увидя прапорщика, остановился

и поднес руку к козырьку. Золотарев, задыхаясь,

подбежал к нему.

З о л о т а р е в. Где поручик Шебалин? Куда они пошли?

Д о р о ф е й. Не могу знать, ваше благородие.

З о л о т а р е в. Найти! Отставить. (Подозрительно всматривается в лицо Дорофея.) Ты почему не в строю?

Дорофей молчит.

(Понял и вспыхнул.) Все равно! Отвечать!

Д о р о ф е й (медленно). Голову повредил, вашбродь...

З о л о т а р е в. Притворяешься?

Дорофей молчит.

(Замахнулся.) Дурака строишь? Говори!

Д о р о ф е й (с трудом сдерживаясь). Ваше благородие, ежели вам желательно меня ударить, то бейте сразу. А сказать я вам ничего не умею.

З о л о т а р е в (опустил руку). Вот как! О-о-о! Ты... Иди!

Дорофей молча повернулся и скрылся за дверью третьего

класса. Прапорщик торопливо пошел вдоль платформы и

скрылся в глубине. Василий, до этого неподвижно

наблюдавший сцену, рванулся с места и, оставив

винтовку, двинулся вслед за прапорщиком. Выглянувшая

Татьяна увидела оставленный пост. Узкая тропинка

около полотна железной дороги, окаймленная

кустарником. Бледный лунный свет. Торопливо идет

Золотарев. Остановился, услышав за собой звук шагов.

Обернулся и вздрогнул, узнав Василия. Василий тоже

остановился. Наступило долгое молчание. Наконец

прапорщик понял, что он должен действовать. Он

нащупал в кармане револьвер и пошел на Василия.

Василий шагнул вперед. Подойдя вплотную, они

остановились, молча, в упор разглядывая друг друга.

Золотарев первым нарушил молчание. Он попытался

раскричаться осекающимся голосом, запнулся и умолк.

Рука Василия легла ему на грудь. Прапорщик увидел

совсем близко от себя бешеные глаза солдата и

оледенел. Неслушающимися пальцами он вытащил

револьвер. Василий схватил его за кисть. Выстрел.

Василий отступил назад. Тело прапорщика сразу сникло

и повалилось на кустарник. Василий замер, растерянно

озираясь, прислушиваясь. В ночной тишине отчетливо

донеслись издалека стук колес и гудок идущего поезда.

Затем он бросил револьвер и побежал не оглядываясь.

Выглянувшая луна ярко осветила начищенные до глянца

сапоги прапорщика на узкой тропинке. Голос за сценой

поет:

"Передо мной раскинулась дорога,

Во тьме огней не видно путевых.

На сердце у меня неясная тревога,

Душа полна предчувствий роковых".

С противоположной стороны возвращаются по тропинке

Шебалин и Существо. Шебалин вполголоса напевает.

Существо виснет у него на руке.

С у щ е с т в о (нежно). Ты теперь меня, наверное, не будешь уважать.

Ш е б а л и н (лениво). Буду, буду. Обязательно буду.

С у щ е с т в о. Ай, Жора! (Прижимается к Шебалину.)

Ш е б а л и н (бросился вперед и остановился). Золотарев!

С у щ е с т в о (истерически вскрикивает). Костя! Боже мой! Я себе этого никогда не прощу! (Падает.)

Шебалин нагнулся и нашел револьвер. Посмотрел

секунду, соображая. Затем нетерпеливо пошевелил

женщину за плечо. Она не двинулась. Тогда поручик

молча отшвырнул ее в сторону и нагнулся над телом,

деловито осматривая его.

(Дрожа и плача, теребит Шебалина.) Застрелился? Застрелился?

Ш е б а л и н (вскочил, взбешенный). При чем тут ты! Из-за таких... не стреляются.

С у щ е с т в о. Жора!..

Ш е б а л и н. Замолчи! (Рассматривает увольнительный билет.) Дорофей Семеняк, ефрейтор. И зайца можно сделать тигром. Ясно. Вы сами виноваты, прапорщик Золотарев.

Темнота. С грохотом проносится поезд.

Перрон. Начинает светать. Окна солдатского зала

полуосвещены. В офицерском - яркий свет. Василий на

посту - он совершенно неподвижен. По платформе нервно

прохаживается Рыдун. Из здания выбежал, запыхавшись,

Тиц.

Р ы д у н. Прапорщик Тиц!

Тиц подбежал.

Ну, как там?..

Т и ц (шепотом). Все в порядке. Тупой субъект. Держится за голову и твердит какой-то вздор о беспамятстве и затмении. Но это ему не поможет.

Р ы д у н. Ужасно! Дожили!.. Куча неприятностей! Кто бы мог подумать!.. Опозорили часть! Я его предупреждал, черт возьми! Послушайте, прапорщик, вы уверены, что именно...

Т и ц. Все улики налицо. Увольнительный билет. Потом - помните вчерашний случай? Покойный ведь не стеснялся. Бывал некорректен. Месть, понимаете?

Р ы д у н. Кто бы мог подумать! Я полагал бы скорее - этот... Вы ведь знаете... (Оглядывается на Василия.)

Т и ц. Тсс!.. Понимаю. Мы тоже сначала так подумали. Но здесь исчерпывающие улики. Допрошенная телеграфистка Углова показала, что рядовой Барыкин не сходил с поста. Дневальный Мохов показал, что Семеняк выходил из здания как раз в том направлении, якобы за кипятком. А больше никого в то время на станции не было.

Р ы д у н. Куча неприятностей! Бестия фон Ранк рад будет подставить ножку. Не дай бог, еще вскроется что-нибудь... политическое... Как вы думаете?

Т и ц. О, это исключено! Достаточно на него посмотреть. Вы его знаете это смирное животное, не более.

Р ы д у н. Да-да!.. Хорошо, что это так. Полагаю - командование само не захочет раздувать этот случай. Прапорщик вел себя непростительно глупо. Какой позор! Я словно предчувствовал!..

На платформу вышел Шебалин. В руках его лист бумаги.

Офицеры обернулись к нему.

Ну?

Ш е б а л и н (громко и торжествующе). Сознался.

Василий вздрогнул.

Занавес

Акт третий

Трезвый, рассеянный свет наступающего утра. Дорога,

ведущая в город. Развороченная мерзлая глина, голые

сосны, уходящая шеренга телеграфных столбов.

На авансцене - Василий. Ждет. Подбегает, оглядываясь,

Рябой.

Р я б о й. Васька!

В а с и л и й (встрепенулся). Ну?

Р я б о й (передает пакет). На! Сдашь коменданту. Я, Вася, долг нарушаю. Я из-за тебя ни за грош пропасть могу. Ты этого не забывай.

В а с и л и й. Ладно. Который раз слышу.

Р я б о й. Если ты такой умысел таишь - грех тебе, Вася! Я головой отвечаю. Ты это пойми. Я по своему характеру рад человека уважить, а есть которые пользуются моей добротой.

В а с и л и й. Пошел! Ты за свою доброту наличными берешь.

Р я б о й. Это здесь ни при чем! Я всем рискую. Ежели он побежит, - что мне твои деньги? Свечки разве что угодникам ставить? (Крестится.) Ежели ты что задумал, убедительно прошу тебя - откажись. Поклянись мне на кресте...

В а с и л и й. Отстань!

Р я б о й. Ох, неверный ты человек, Василий! Истинный крест, душой страдаю, что и связался с тобой. Я тебя упреждаю, Вася! Я безвредный для людей. Но ежели меня через твою подлость за холку возьмут, ты на меня тогда не серчай. Все на тебя валить буду. Спросят, какие ты слова говоришь, и про это скажу. Ране молчал, а тогда скажу. Хоть серчай, хоть нет.

В а с и л и й. Знаю, отвяжись ты. Где Дорофей? Ведут, что ль?

Р я б о й. Вон идет...

Василий вздрогнул, обернулся. Сафонов вводит Дорофея.

Дорофей в шинели с сорванными погонами и нашивками.

На голове повязка. Василий опустил глаза. Постояли

молча.

Р я б о й (вздохнул, перекрестился). Ну, с богом, что ли?

Конвой стал по бокам арестованного.

Трогай! (Махнул рукой.)

На дорогу вышли трое. Размеренно и твердо, с поднятой

головой шагает Дорофей, сжимая в руке папаху. Опустив

голову, погрузившись в свои мысли, идет Василий.

Следя взглядом за Василием, двигается молчаливый

Сафонов. Наконец Василий поднял голову и взглянул на

Дорофея. Смотря прямо перед собой, внешне безучастно,

шагает Дорофей. Василий, волнуясь, зашарил руками по

шинели, ища табак. Табаку не было. Дорофей, не

нарушая шага и не оборачиваясь, молча протянул

папиросу. Спичек тоже не было. Василий откашлялся,

порываясь что-то сказать, и не смог. Дорога идет на

подъем. На гребне дороги Дорофей остановился, сунул в

рот папиросу, зажег спичку, закурил папиросу и

протянул огонь Василию. Василий нагнулся к огню, но

долго не мог закурить. Наконец он затянулся и поднял

глаза на Дорофея. Дорофей смотрел на него в упор.

В а с и л и й. Дорофей... Это я ведь прапора-то...

Д о р о ф е й. Знаю.

С а ф о н о в. Ты, Васька?

В а с и л и й. Я. Обида до сердца дошла. Не стерпел. Прости... Дорофей.

Д о р о ф е й. Ты партии слово давал. (Хочет идти.)

В а с и л и й. Так, слышь, как же это? Что же это делается, а? Тебя-то за что?.. Разве мыслимо!.. Нельзя так!

Д о р о ф е й. А ты вчера не знал, что нельзя? Не надрывайся, Василий, - не поможешь.

В а с и л и й (в страхе). Так что ж это будет?

Д о р о ф е й. А как есть, так и будет. Лишь бы хуже не было. Веди, Василий, не годится стоять. Увидеть могут.

В а с и л и й. "Веди"!.. Куда я тебя вести должен? Я тебя на смерть поведу? Ты слышишь свои слова? Думаешь ай нет?

Д о р о ф е й. Мне думать сейчас нечего. Я за ночь все передумал. Веди.

В а с и л и й. Беги, Дорофей. Слышишь, говорю - беги.

Д о р о ф е й (помолчав). Шутить изволите.

В а с и л и й (опешил). Ты что?..

Д о р о ф е й. Как - что? Ты соображаешь своей головой? Ну, я побежал, ладно. А он? Ему тоже прикажешь бежать? Может, и тебя прихватить? Заварили кашу, а сами в кусты? Взбаламутили людей, а как до дела - нырнули караси в тину? Так, что ли?

Василий молчит.

А ну, пошли.

В а с и л и й (безвольно делает несколько шагов за Дорофеем, затем резко останавливается и хватает Дорофея за плечо). Не бывать этому - слышишь ты! Что вы из меня подлеца делаете! Выходит, я тебя своими руками убил? Расстреляют тебя - чуешь ты это? А я, по-твоему, молчать должен? Да я сдохну лучше, чем подумать об этом решусь. Я виноват - я и отвечу.

Д о р о ф е й (пытливо). Заявить хочешь?

В а с и л и й. Заявлю. Неужто нет? (Оживился.) Пусть судят! Моя вина. Никто не скажет, что Васька Барыкин по подлости шкуру уберег!

Д о р о ф е й. Герой! Как с тебя картин не пишут?

В а с и л и й. Ты что - смеяться надо мной хочешь? Или тебе жить неохота - сам в петлю лезешь?

Д о р о ф е й. Какой тут смех. (Пауза.) А жить мне охота, может, поболе твоего. Только это все лишний разговор. Заявлять тебе нельзя. Сам должен видеть.

В а с и л и й. Ничего я не вижу! Путаешь ты меня... Что значит нельзя?.. Что значит - нельзя?! Я доказать могу...

Д о р о ф е й. Нельзя. Кто я такой? Ефрейтор Семеняк. Ни в чем не замечен, по службе исправен. Солдат как солдат, без особых примет. Серый что шинель, из того же сукна сшит. Не стерпел придирки - убил командира. Под суд - и разговору конец. А Барыкин кто? Самый первый большевик! Такой революционер, что беда! Плюнешь - зашипит. Славушка-то пущена! И так в подозрении ходишь. Ну, заявишь ты... Докажешь. А дальше что? Соображаешь или нет? Нарядят следствие. Кто таков Барыкин? Какие дела имел с прапором? Никаких не имел. Станут копать: где сообщники? Татьяна тебя на допросе покрыла - известно тебе? Татьяну опять под допрос. Романчука или Рябого только потряси - из них посыплется и что было и чего не было. Всех провалишь.

В а с и л и й. Какие у меня сообщники! Я один был - я за себя и отвечу.

Д о р о ф е й. "Я за себя отвечу"! Ответчик нашелся!.. Партия за тебя отвечает. Поди расскажи, что ты один был, что никто тебе на твое подлое дело согласия не давал, - поверят тебе! Это мы тебе цену знаем, а для суда ты большевик. Большевик на террор пошел! Всем шавкам на радость! На всю партию клеймо! Провокаторам за это деньги платят, а ты своими руками... Молчи, Василий! Не поправишь - хуже сделаешь.

В а с и л и й. А что же, большевики крови боятся? Чисто духоборы травку едят?

Д о р о ф е й. Понял ты много!.. Нет, Василий, не боятся. Имеешь силу массу поднять, повести на бой, враг не сдается - бей! А так-то, в одиночку, слабые идут, у кого за душой, кроме злобы, нет ничего. А с одной злобой в бою не побеждают.

Пауза.

Гору своротил - прапора. Большое дело!

В а с и л и й (после молчания). Так. А я?.. Мне что прикажешь делать?

Д о р о ф е й (тихо). Молчать надо. Подумай сам. Отзовут батальон, пришлют жандармов - и провал. Рабочие кровью умоются. Молчать надо.

В а с и л и й. Врешь! (Подскочил к Дорофею, трясет его.) Не может этого быть! Ты меня казнить хочешь, перед собой унизить, с землей сравнять!..

Д о р о ф е й. Валяй дальше. Я не обижусь. Ищи виноватого.

В а с и л и й (осекся). Не то я говорю... Как же быть, Дорофей? Научи, придумай!

Д о р о ф е й (прислушивается к далекому цокоту подков). Веди, Василий.

В а с и л и й (бросил винтовку). Никуда я не поведу.

С а ф о н о в. Слышь, не дури! Офицер скачет.

Д о р о ф е й (поднял винтовку). Сопляк! Оружие кидать?! Руки не держат?! Бери винтовку!

В а с и л и й. Пусти. Я все равно... (Рванулся вперед, навстречу цоканью подков.)

Д о р о ф е й (понял движение. Схватил Василия за руку и сжал. Прошипел бешено). Веди!

Василий сдался. В стройном порядке конвой двинулся

вперед. Стук подков приблизился и затих, удаляясь в

другом направлении. Дорофей наконец отпустил руку

Василия, вытер обшлагом пот со лба.

В а с и л и й (идет пошатываясь. Пробормотал упрямо). Все равно... докажу на себя.

Д о р о ф е й (остановился и резко повернулся к Василию). Ах ты, сволочь! Раз нагадил - еще не терпится?! Герой нашелся - в петлю лезть! От партийного суда бежишь, предатель?!

В а с и л и й (оцепенел). Что?!.

Д о р о ф е й. Ты о партии хоть раз подумал? Говори! Ты о себе думаешь, покрасивше хочешь быть! Что мне в том, что ты башкой не дорожишь?! Коли ты чужой - так уходи! Хозяева таких любят - Егория дадут за отчаянность. Кавалером будешь.

В а с и л и й. Дорофей!.. Опомнись, друг! Как ты можешь это говорить?

Д о р о ф е й. Трус!! Хуже труса! Голову в кусты? Нет, ты живи и прислушайся к партии! Гордость у тебя дворянская, - уйми, не развалишься! А заявишь - подыхай как собака. Забудь, что друга имел. Лучше в рай просись. В аду повстречаемся - в рожу плюну!

В а с и л и й (разбит, посмотрел на Сафонова, ища в нем опоры). Кузьма! Неужто и ты так?..

С а ф о н о в (сурово). И я так же скажу.

Несколько шагов прошли в молчании.

В а с и л и й. Кто же мне поверит, что я не шкуру берег, когда смолчал?

Д о р о ф е й (тихо). Может быть, и не поверят.

В а с и л и й (оборачиваясь к Дорофею). А ты-то... поверишь?

Д о р о ф е й (внимательно вглядывается в Василия. Сказал мягче). Я-то знаю.

В а с и л и й (мучительно думает потупясь. Наконец поднял глаза). Молчу.

Д о р о ф е й (взглянул на Василия и сразу потеплел. Увидел слезы на глазах товарища, попробовал улыбнуться, потрепал по плечу, ободряя). Ну, ладно, ладно... Ладно, говорю!..

Постояли молча.

С а ф о н о в. Время, Дорофей!

Д о р о ф е й (взял себя в руки. Спокойно). Теперь слушай, Кузьма. О том, что знаешь, молчи. Ни полслова никому. Степану только. Это раз.

С а ф о н о в. Я не разговорчив.

Д о р о ф е й. Ты слушай меня. И чтоб ни одна душа не могла даже подумать, что ефрейтор Семеняк был когда-нибудь большевиком. Чтоб памяти об нем не осталось. А поступок его - осудить. Понял?

С а ф о н о в. Понял.

Д о р о ф е й. Слушай дальше. Пойдешь в комитет - доложишь. Явку запомни. Рыбная улица, дом Сидякина, во дворе. Спросишь Григория. Понял? Это два. Степану скажешь, чтоб с Васьки глаз не спускал.

С а ф о н о в. Так. Еще что?

Д о р о ф е й (задумчиво). Еще... надо бы... Ну, да ладно. Всё.

С а ф о н о в. Давай, говори.

Д о р о ф е й (нерешительно). Другой раз в городе будешь - к матери зайди. Степан адрес знает. Скажешь ей - уехал.

С а ф о н о в. Мать?

Д о р о ф е й. Мать.

С а ф о н о в. Я думал, ты нарочно тогда... насчет матери.

Д о р о ф е й. Зайди. Плоха очень. Я у ней давно не был. Если б не Наталья - и не знал бы, жива ли. Она навещала. Ты ее мальчишке купи чего-нибудь. Пряников, что ли. Не забудешь?

С а ф о н о в. Не забуду.

Д о р о ф е й (обернулся к Василию). А ты задумайся, Василий. Оглянись на себя. Куда идешь, с кем пойдешь. Судить тебя будем.

В а с и л и й. Прости, Дорофей.

Д о р о ф е й. А ты меня не хорони. Может, свидимся еще. Я на комитет крепко надеюсь. Без нужды не дадут пропасть.

Пауза.

Ну, ладно. Пошли.

Конвой медленно тронулся.

В а с и л и й. Тяжко мне, Дорофей...

Д о р о ф е й. А ты крепись. Не сгибайся. Прибавь шагу. Споем, что ли... твою любимую... (Тихо запевает.)

"Ты не плачь, моя красавица,

Расстаемся мы всего на десять лет.

Проводи солдата до околицы,

Помаши ему платочком вслед".

Вместе с конвоем удаляется, затихая, песня.

Аппаратная. Сумерки. В полутьме склонившаяся над юзом

неподвижная фигура Татьяны. Звук шагов. В дверях

аппаратной выросла фигура в шинели.

Р я б о й. Здравия желаю!

Т а т ь я н а (вздрогнула и обернулась). Дорофей Назарыч! (И сразу умолкла, поняв.)

Р я б о й. Господь с вами, барышня! Это я. Депеша есть?

Т а т ь я н а. Да-да, Филипп Иваныч. Депеша, конечно... (Зажигает свет.) Я, кажется...

Р я б о й. Понятное дело, устали. (Вздыхает.) Легко ли!..

Т а т ь я н а (записала депешу в книгу, остановилась, подняла глаза на Рябого). Что "легко ли"? Вы о чем?

Р я б о й. Легко ли, говорю, на вашем-то деле... Ведь днем и ночью покою нет... Что вы так на меня глядите, барышня? Бог с вами!

Т а т ь я н а (улыбнулась). Я? Нет. Просто устала. (Возвращает разносную книжку.) Вот, возьмите... (Пауза.) Филипп Иваныч! Не слыхали... о нем?

Р я б о й (крестится). Вечная память, вечная память...

Т а т ь я н а (вскрикивает). Что?

Р я б о й. Вчера схоронили.

Т а т ь я н а. Какой ужас!.. Филипп Иваныч!.. Скажите... вы ведь знаете...

Р я б о й. Так точно, ужас. (Крестится.) А хоронили достойно, с офицерской почестью, под оркестр. Салют холостыми троекратно. Одна особочка там страх горевала.

Т а т ь я н а. Да-да... я понимаю. (Улыбнулась.) Какая я стала - ух! (Пауза.) А он? А этот... ефрейтор?

Р я б о й. В неизвестности. Все в воле божьей... (Сразу заторопился.) Будьте здоровы, барышня. (Выскользнул из аппаратной.)

Т а т ь я н а. В неизвестности. В неизвестности. В неизвестности.

Слышны шаги.

Кто там?

Голос Василия: "Я". Входит Василий.

Вася... (Хотела броситься к нему и остановилась, увидев лицо Василия.)

В а с и л и й (после паузы). Степан велел сказать: придет сейчас сюда Осип Иваныч. Пусть немедля идет на первый пост. Степан его ждать будет.

Т а т ь я н а. Зачем?

В а с и л и й. Надо. Скажите, чтоб сразу шел. (Хочет идти.)

Т а т ь я н а. Василий Павлыч! Куда же вы?.. Неужели вам больше сказать мне нечего?

В а с и л и й (отводит глаза). Неизвестно пока.

Т а т ь я н а. Вы на меня и не смотрите... Ну, скажите мне что-нибудь. (Приближается к нему.)

В а с и л и й (отводя глаза). Может, и есть - да не время.

Т а т ь я н а. А в глаза почему не смотрите? Тоже времени нет?

В а с и л и й (угрюмо). Не понимаю я, о чем вы говорите...

Т а т ь я н а. О чем? Скажите лучше - о ком? О Дорофее.

В а с и л и й. Что же говорить. Неизвестно пока.

Т а т ь я н а. В неизвестности? А может быть, все-таки скажете что-нибудь?

В а с и л и й. Говорить нам сейчас, Татьяна Осиповна, совсем лишнее. Молчать надо.

Т а т ь я н а. Молчать? Товарища под суд, и концы в воду - как хорошо! Думаете, я не видела, как вы пошли за ним... за этим?..

В а с и л и й (в ужасе). Тише, Татьяна Осиповна!.. Услышать могут, что вы делаете?.. (Озирается.)

Т а т ь я н а. Трус вы жалкий! А я-то думала... верила... (Закрывает лицо руками.)

В а с и л и й. Татьяна Осиповна, поверьте мне еще хоть самое малое время, час один. Я все разъясню... Разве я... эх! Да мне легче б пулю в лоб, а я должен, должен молчать, поймите вы...

Т а т ь я н а. Не верю я вам.

В а с и л и й. Верили же...

Т а т ь я н а. Больше чем верила - любила вас. Не знали? Да, любила. А теперь - презираю... Не смейте подходить ко мне. Подлец! Ведь знаете, что не донесу, не смогу донести на вас. Идите, радуйтесь.

В а с и л и й (сквозь зубы). Вот мука-то, вот казнь... (Оглядываясь.) Что хотите думайте, только тише, прошу вас...

Т а т ь я н а. Молчу, молчу, не бойтесь. (Пауза.) Что, рад? Успокоился? Напрасно. Партия спросит - не солгу, не покрою. Не посмею солгать.

В а с и л и й (прислушался). Идут! Так не забудьте передать - срочно на первый пост. (Выбегает.)

С перрона входит Углов.

У г л о в. Все сидишь. Никак заходил кто?

Т а т ь я н а. Степан за вами присылал. Срочно на первый пост.

У г л о в. Господи! Дня не пройдет, чтоб чего-нибудь не стряслось. Сейчас иду.

Т а т ь я н а. Папаша, скажите... Его осудят?

У г л о в (крестится). За преступление - кара. Все в воле божьей.

Т а т ь я н а. В воле божьей... А! Что в воле божьей?! Что в воле божьей?!

У г л о в (изумленно обернулся). Ошалела? Ты что, Татьяна?

Т а т ь я н а. За преступление - кара! Больше вам нечего сказать? Ну, что вы стоите?.. Идите, ждут вас!

У г л о в. Танюша, что с тобой? Господи!..

Т а т ь я н а. Идите, идите...

Углов уходит. Татьяна мечется по каморке. Подбегает к

эриксону. Покрутила ручку, прислушалась. Еще и еще

крутит ручку, добиваясь ответа. Аппарат молчит.

Перрон. Ночь. Полуосвещенные окна. Из офицерского

зала доносится романс. Ярко светится циферблат

перронных часов. На часах, у колокола, - Романчук.

Под часами, подняв глаза на циферблат, стоит Сафонов.

Часы показывают без двадцати час.

Р о м а н ч у к. Эй, слышишь, проходи!

Сафонов молчит.

Нельзя, слышь, стоять! Не велено. Оглох? Тебе говорю!

С а ф о н о в. Погоди. (Прислушивается.)

Р о м а н ч у к. Как так - "погоди"? Ты что - в себе?.. Вскорости поезд прибывает, звонить буду. Ты что, места своего не знаешь?

С а ф о н о в. Знаю. (Не двигается с места.)

Р о м а н ч у к. Да что же это такое в самом деле? Русский ты человек или нет? Часовой с тобой говорит - казенное лицо! При неподчинении - могу выпалить и отвечать не буду.

С а ф о н о в. Выпали. Я погляжу.

Р о м а н ч у к (вскидывает винтовку и опять опускает. Взмолился). Уйди, Кузьма. Честью прошу! Нельзя нынче. Не велено.

С а ф о н о в. Так-то лучше. (Подходит к нему.) Почему нельзя? Знаешь чего-нибудь?

Р о м а н ч у к (важно). А тебе что? Может, и знаю. Это дело служебное!

С а ф о н о в. Ну, так что из того? Скажи.

Р о м а н ч у к. Хе, скажи ему! А ты мне много говоришь?

С а ф о н о в. И я скажу. Есть одно дело.

Р о м а н ч у к. Ну? Стоящее?..

С а ф о н о в. Как на чей взгляд. Давай говори.

Р о м а н ч у к (колеблется). Не велено. Ну ладно, ты человек как будто ничего, не болтливый. Эшелон сейчас пойдет. На Москву. Особого назначения! Понял? Двенадцать пятьдесят одна. Видать, задерживается.

С а ф о н о в. Ну, ну?

Р о м а н ч у к. Принимать будет их благородие поручик Шебалин. Караул выставляется двойной. Особого назначения! Я вот, скажем, по своему положению освобожден от наряда. А вот нынче стою. Доверие!

С а ф о н о в (с завистью). Ишь, ты! Тоже особого назначения?

И г н а т (вбежал). Кузьма!

С а ф о н о в (подошел к Игнату). Ну, что? Вернулся Степан?

И г н а т (шепотом). Вернулся. Есть указание - выступать. В Валачихе началось. Обстреляли эшелон - прорвался все-таки. Ждем сюда. Степан на линии с ремонтерами путь разбирает. Углова под надзором держим.

С а ф о н о в. А в городе?

И г н а т. Тоже начинается. Действуй! (Убегает.)

С а ф о н о в (спокойно и неторопливо возвращается к Романчуку). Такие-то дела. Идет, значит, эшелон?

Р о м а н ч у к. Я тебе сказал. Теперь ты мне тоже сказать должен. Чур, уговор держать! Ты про что, а? Я не знаю? Игнат про то знает, да? Насчет чего, а? Ну говори, что ли! Только правду.

С а ф о н о в. Истинную правду. Не пойдет твой эшелон - вот что! Ну, что глаза вылупил? Давай винтовку.

Р о м а н ч у к (опешил). Ты что - хмельной? Отойди - зазвоню!

С а ф о н о в (веско). Я те звякну! Отдай винтовку, денщицкая душа! (Вырывает винтовку у растерявшегося вконец Романчука.) Сходи с поста, без разговору, пока цел! Марш!

Р о м а н ч у к (в страхе). Ты что?.. Это что же?.. Как понимать?..

С а ф о н о в. Цыц! (Стучит в дверь солдатского зала.)

Оттуда появляются Василий и несколько солдат с

винтовками.

Иди вперед! (Подталкивает Романчука к двери офицерского зала.) Стучи!

Р о м а н ч у к. Братцы!.. Господи!..

В а с и л и й. Стучи, тебе говорят! И смотри, Ванька: пикнешь лишнее быть тебе в раю. Стучи!

Романчук стучит.

В а с и л и й. Отзывайся своим голосом...

За дверью отозвались.

Р о м а н ч у к. Так точно, я, вашбродь! Романчук!..

Голос Шебалина: "Иду".

Пауза.

Солдаты притаились, прижались к стене. Наконец дверь

приоткрылась, и вышел Шебалин в шинели. Захлопывает

за собой дверь.

Ш е б а л и н. Ты что, Романчук? Что случилось? (Видит вооруженных солдат и молча поднимает руки.) Так.

Пауза.

Я ошибся. Ты все-таки революционер, Романчук.

В а с и л и й. Сдавай оружие, без звука. Понял?

Ш е б а л и н. Ах это вы, Барыкин? Вы можете взять мой револьвер. Он в кобуре. Теперь я могу опустить руки?

С а ф о н о в. Открывай дверь, Василий.

Ш е б а л и н. Дверь заперта. Послушайте, Барыкин. Вы мне нужны на два слова. Можете меня не бояться. Вы видите - я совершенно безоружен.

В а с и л и й (озадачен). Я и не боюсь. Говорите - только покороче.

Ш е б а л и н. Мы можем отойти?

Отходят в сторону.

Я понимаю, что момент неподходящий, и буду очень краток. Видите ли, Барыкин...

В а с и л и й (язвительно). С каких это пор вы нашего брата на "вы" величать изволите, ваше благородие? Валяйте попросту, не затрудняйте себя.

Ш е б а л и н. Не поправляйте меня. Я впервые говорю с вами по моему личному делу. А в таких случаях я привык обращаться к собеседнику на "вы". Короче - вы меня немного знаете, Барыкин. Вы не можете сказать, чтобы я когда-нибудь ударил или оскорбил солдата. Я нес свою лямку так же, как и вы. Я так же, как и вы, ненавижу и презираю этот прогнивший строй. Мне очень трудно говорить, так как я ничем не доказал этого. У меня не было мужества открыто вступить в борьбу. Признаю. Я буржуа, интеллигент, а не революционер. Сегодня я сдаюсь на милость победителя. Вы знаете, что я могу быть вам полезен.

В а с и л и й (колеблется). Все вы поете хорошо, когда порохом запахнет...

Ш е б а л и н. Еще секунду. Я знаю, что вы имеете основания ненавидеть лично меня, Барыкин. Не удивляйтесь. Вы видите, я кое-что знаю о вас. До меня дошли слухи, что я... (улыбка) ну, что ли, стал на вашем пути. Вы понимаете меня? Вы ошибаетесь, конечно. Но дело не в этом. Пусть даже так. Вы смелый и честный парень и не будете мстить.

В а с и л и й. Вон куда повернул!..

С а ф о н о в (подошел). Кончай разговор, Василий! Ты что, в попы нанялся, исповедовать? Не время.

Ш е б а л и н. Решайте, Барыкин.

В а с и л и й. Ладно. Проверим на деле. Дверь откроешь?

Ш е б а л и н (секунда колебания). Да. (Вынимает из кармана ключ, подходит к двери и открывает.)

С а ф о н о в (Василию). Стереги здесь.

Сафонов с несколькими солдатами врываются в

офицерский зал. Сразу вокзал ожил. Шум, треск

ломаемой мебели, голоса, лязг оружия. Из солдатского

зала высыпают на перрон вооруженные солдаты, толпятся

у двери офицерского зала. С грохотом разбивается

рама, и в окне появляется полураздетый Рыдун. Хотел

выпрыгнуть, но отшатнулся, увидя толпу солдат.

Р ы д у н. Смирно! Что это такое? Что это такое, я спрашиваю?.. Не говорите мне ничего - я вижу, что это бунт! Что такое? Почему вы бездействуете, поручик Шебалин? Отвечайте! (Начинает понимать.) Вы?.. Вы негодяй! Я, старый офицер, стыжусь, что пожимал вам руку! Солдаты, не верьте предателю!

Г о л о с а. Убрать его!

Радуна стаскивают.

С т е п а н (вбегает). Где Татьяна? Василий, мигом на телеграф! Пусть свяжется с городом и не отходит от аппарата.

Василий бежит к аппаратной.

Кузьма! Сафонов!

Сафонов выбегает навстречу ему.

У тебя все ладно?

С а ф о н о в. Так точно. Только прапорщик Тиц в уборной запершись, никак достать не можем.

Солдаты смеются.

С т е п а н. Взять его, стервеца... Слушай, Кузьма. Выставишь людей в цепь, навстречу эшелону. Всех ненадежных держать на глазах. На вокзале оставить караул. В случае чего - стрелять без пощады.

С а ф о н о в. Ладно. (Бежит к солдатам.)

Вооруженные солдаты двигаются цепью. Шум

приближающегося поезда слышнее. Перрон пустеет.

Василий в окне - напряженно прислушивается к

аппарату. Из двери солдатского зала крадучись вышел

Шебалин в солдатской шинели. Озираясь, крадется вдоль

стены.

В а с и л и й (обезумевший от радости, показался в окне). Степан, Степан!.. Степан! Степан! Слышь, Степан! Тюрьма взята! Дорофей на воле!..

Никто не отвечает.

(Высовывается из окна и видит крадущегося по опустевшему перрону Шебалина). Стой!!!

Шебалин заметался. Увидел оставленную под окном

винтовку, схватил ее и отбежал, прицеливаясь в

безоружного Василия. И в этот же момент из дверей

солдатского зала раздается выстрел. Шебалин падает. В

дверях показался Дорофей. Он спокойно выбивает гильзу

из нагана.

В а с и л и й (спрыгнул вниз, остановился оглядываясь. Увидел Дорофея, бросился к нему). Дорофей!.. Друг!! Ты?!

Д о р о ф е й (улыбнулся). Не ждал?

В а с и л и й. И ждал и не ждал... Чуть надежда была... Ух, Дорофей! Ведь три дня!.. Да что говорить!.. В жизнь не забыть. Думал, свихнусь совсем. Все боялся услышать, что... конец. По мне, легче, чтоб меня судили. Лучше пуля, чем такое узнать.

Д о р о ф е й. Ладно! Не рвись на царский суд. Мы сами тебя судить будем. Нет строже нашего суда.

Грохот приближающегося поезда. Первый залп.

А пока - на! (Подает ему винтовку.) На линию!

Два солдата идут навстречу грохоту и выстрелам:

Дорофей с наганом в руке, за ним - Василий с

винтовкой наперевес.

Занавес

1935