Р. И. Шендерова Знаменитый универсант Виктор Николаевич СОРОКА-РОСИНСКИЙ Страницы жизни
Факультет филологии и искусств
Санкт-Петербургского государственного университета
Санкт-Петербург
2010
ББК 74.03(2)
Ш47
Шендерова, Р. И.
Ш47 Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни / Р. И. Шендерова. — СПб. : Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2010. — 176 с., ил.
ISBN 978-5-8465-0933-7
125 лет назад родился человек, навсегда вошедший в отечественную литературу и золотой фонд нашей кинематографии под именем Викниксора — президента «Республики ШКИД».
В. Н. Сорока-Росинский, один из крупнейших педагогов XX века, ученик академика В. М. Бехтерева, всю жизнь отдал работе с подростками нашего города. Из-за необычных методов работы вызвал гнев самой Н. К. Крупской и на 7 лет был отлучен от школы, но добился разрешения вернуться к любимому делу и последние 25 лет своей жизни преподавал русский язык и литературу.
Воспоминания о любимом учителе, друге и наставнике написаны его ученицей послевоенных лет Р. И. Шендеровой, ныне доктором биологических наук. Ею же впервые составлена биография учителя на основе архивных материалов. Снабженная множеством документов и фотографий, повесть рассказывает о нелегком пути человека энциклопедического образования, педагога-творца, удивительного собеседника. Ее дополняют воспоминания учеников Сорока-Росинского.
Книга рассчитана на широкий круг читателей: педагогов, родителей, студентов — всех, кому интересен этот необыкновенный человек и его поразительно современные взгляды на школу эпохи перемен.
ББК 74.03(2)
ISBN 978-5-8465-0933-7
Фотографии из личного архива Р. И. Шендеровой, Г. М. Григорьевой, А. М. Леонтьевой, Г. Н. Лаховской.
© Р. И. Шендерова, 2010
© Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2010
© С. В. Лебединский, оформление, 2010
Посвящаю сыну Григорию Федоровичу Балмасову
и невестке Елене Михайловне Елец — моим верным и терпеливым помощникам
ПРЕДИСЛОВИЕ
Мысль написать подробные воспоминания о любимом учителе из давна жила в моей душе.
С ранней юности и до сего дня я бесконечно рассказывала о Викторе Николаевиче Сорока-Росинском родным, друзьям, однокурсникам, сотрудникам, просто знакомым - словом, всем, кто проявлял к этой теме хоть какой-то интерес. В начале 60-х годов прошлого века я увидела в «Литературной газете» огромную, во всю страницу, статью «Знакомьтесь - Викниксор» с хорошо известным мне фотопортретом учителя. Автор - Любовь Кабо - живо и ярко писала о том, что имя Викниксора незаслуженно забыто, что он был замечательным педагогом и учителем русского языка. Я ликовала! Еще бы - нашелся настоящий писатель, которому близка и дорога тема моей жизни. Немедленно написала автору благодарственное восторженное письмо и отослала ей несколько лично мне адресованных писем Виктора Николаевича (невинная, святая простота, та, что хуже воровства, но мне было всего 25 лет!), просила продолжать тему... Зря просила. Зря лишилась бесценных документов. Л. Кабо не ответила мне, даже не поблагодарила за подлинные письма Виктора Николаевича.
Где-то в 1976-1977 году (точнее не помню) я услышала по ленинградскому радио окончание передачи, автор которой, обращаясь к слушателям, просил прислать свои воспоминания не столько о литературном персонаже и киногерое Викниксоре, сколько о человеке Викторе Николаевиче Сорока-Росинском, учителе русского языка и литературы.
Был указан адрес: улица Ракова (ныне Итальянская), дом 27, Дом радио, отдел писем.
Я тут же села и написала 5-6 страниц рукописного текста - тех, что вылились прямо из сердца, отпечатала их на машинке и отправила по указанному адресу. Письмо дошло. Через непродолжительное время оно было озвучено в эфире без малейших поправок и купюр. Его назвали «Поэма об учителе». Друзья и родные, услышавшие эту передачу, были тронуты до слез, благодарили и хвалили меня.
Через некоторое время меня разыскала московская журналистка Татьяна Яковлева - корреспондент «Комсомольской правды». У себя дома я устроила ей встречу со своими подругами-одноклассницами, ученицами Виктора Николаевича, теми самыми, кто вместе со мной праздновал день рождения учителя в его крохотной комнатке на Садовой улице.
Я выступала с воспоминаниями о Викторе Николаевиче и в 1982 году на публичном праздновании столетия со дня рождения учителя. В организации и проведении этого радостного и горького торжества огромную роль сыграла Валентина Андреевна Биличенко с ее неуемной энергией и страстным желанием вырвать из тьмы незаслуженного замалчивания имя выдающегося педагога-реформатора, легендарного президента ШКИДской республики Викниксора, Виктора Николаевича Сорока-Росинского. Весной 1988 года меня пригласил выступить со своими воспоминаниями студенческий клуб тогдашнего Герценовского педагогического института.
Надо сказать, что везде, где я выступала, я оставляла страницы своих воспоминаний каждому, кто меня просил об этом. И вот 26 марта 2006 года Санкт-Петербургский Пятый канал ТВ в проекте «Культурный слой» (автор Лев Лурье) посвятил 30 минут Виктору Николаевичу Сорока-Росинскому.
Я застыла перед экраном, буквально не дыша, боясь что-то не расслышать, не увидеть. Так же внимали этой передаче мои одноклассницы - ученицы Виктора Николаевича.
И что же? Сам г-н Лурье, В. А. Биличенко, Е. О. Путилова, еще несколько лиц, увиденных мною впервые - все они говорили не о Викторе Николаевиче Сорока-Росинском, но о легендарном литературно-киношном Викниксоре, о событиях, связанных с созданием и жизнью Школы имени Ф. М. Достоевского, «Республики ШКИД», закончившей для президента существование в 1925 году. Но с того момента Виктор Николаевич прожил целых 35 лет и не просто прожил, он постоянно «творил, выдумывал, пробовал».
А авторы и участники передачи лишь бегло и неточно (смею судить!) коснулись последних лет его жизни, объявили, что на юбилейном просмотре действительно превосходного фильма Г. Полоки «Республика ШКИД» присутствовали бывшие воспитанники ШКИД (а их было всего двое: угрюмый Л. Пантелеев и приятный, общительный Вольфрам - Купа Купыч Гениальный), и не упомянули, что в зале сидели и смотрели фильм десять учениц Виктора Николаевича из его любимого 5-7 «д» класса 233-й школы Октябрьского района Ленинграда.
И, наконец, самое горькое: заключительные слова автора передачи звучали так: «И благодарная память о Викниксоре долго жила в сердцах его учеников». Но мы-то - его ученицы послевоенных лет - живы! Мы помним, любим и чтим память не литературного - хотя и очень яркого - персонажа, не киногероя, мастерски сыгранного С. Юрским, словом, не Викниксора, президента «Республики ШКИД», но нашего учителя Виктора Николаевича Сорока-Росинского. И последние 12 лет его жизни мне известны, пожалуй, лучше, чем кому бы то ни было.
Я постаралась как можно точнее и подробнее описать эти 12 лет. Получилась первая часть книги. Затем на основе документов составила (впервые) биографию учителя - вторую часть книги. Воспоминания В. Н. Константинова и моих одноклассниц составили ее третью часть. Упоминание среди «Знаменитых универсантов» (именной указатель; Изд-во СПб. университета, 2002) на с. 152 Сорока-Росинского Виктора Николаевича помогло озаглавить мой труд.
Я сердечно благодарю профессора Сергея Игоревича Богданова, декана факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета, за поддержку в издании книги.
ПОЭМА О ЛЮБИМОМ УЧИТЕЛЕ
Он между нами жил...
А. С. Пушкин
ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ СОРОКА-РОСИНСКИЙ
В 1948-1960 ГОДАХ В сентябре 1948 года в 5«д» классе 233-й школы, что в пер. Антоненко, не было уроков русского языка и литературы. По расписанию - каждый день, а фактически - не меньше двух недель не было совсем. Говорили, что нет учителя. И вот где-то во второй половине сентября в наш класс вошла завуч Ольга Родионовна Струговщикова, а за ней пожилой мужчина среднего роста, хорошо подстриженный, подтянутый, в темном френче с накладными карманами, тщательно застегнутом, с белым подворотничком, на носу пенсне с голубыми стеклами. Мы встали в знак приветствия. Ольга Родионовна сказала: «Это ваш учитель русского языка и литературы», - и вышла из класса, а мы сели по знаку учителя.
Звучным красивым баритональным басом, четко он представился: «Виктор Николаевич Сорока-Росинский, преподаватель русского языка и литературы», тут же подошел к доске и написал свою фамилию, имя и отчество. Почерк был разборчивый, но некрасивый - буквы сжатые, длинные. Никаких округлостей и завитков. Предупредил, что склоняется только вторая часть фамилии. Затем Виктор Николаевич сделал перекличку: каждая из нас вставала, он осматривал внимательно, говорил: «Садись». Потом Виктор Николаевич предложил нам диктант (никогда не говорил «диктовка», всегда - «диктант»). По окончании урока собрал листочки (по его просьбе каждая вынула из чистой тетради развернутый лист, надписала свою фамилию и имя, поставила дату) и ушел. На следующий день Виктор Николаевич вернул нашу работу. Она была проверена. Результат самый плачевный - ни одной пятерки, три или четыре четверки, около десяти троек, остальные - двойки и несколько единиц. Мы были поражены, уничтожены. Я горько рыдала над своей тройкой. Виктор Николаевич быстро успокоил нас, сказал, что эти оценки в журнал не поставит, но каждая дома должна сделать под диктантом работу над ошибками: три раза правильно написать слово, в котором была ошибка, безударную гласную проверить ударной в однокоренном слове (например, красота - красутка); нечеткие согласные проверить однокоренными четкими (счастливый - счастье); в каждом слове выделить приставку, корень, суффикс, окончание. Он объяснял четко, доходчиво, с яркими примерами. Снова дал диктант на 10 минут - продолжение вчерашнего. Сказал, что, выполняя домашнюю работу, можно спросить непонятное у подруги, у родителей, заглянуть в словарь. На следующий день (третий урок Виктора Николаевича) учитель продиктовал окончание диктанта, забрал наши листочки и ушел. Надолго. Как выяснилось, заболел.
Мы ждали его каждый день. Волновались. Он был словно из другого мира, интересного, необычного, значительного, он не походил на других учителей.
Наконец, открылась дверь, в класс вошел Виктор Николаевич. В едином порыве мы встали из-за парт и начали бурно аплодировать. Чуть дрогнувшим голосом учитель сказал: «Садитесь. Продолжим урок». Этот волшебный урок длился три года - пятый, шестой и седьмой классы, а для меня - целых двенадцать лет! Виктор Николаевич учил нас русскому языку по своей системе. Мы не знали учебников, ни единого раза не выполнили ни одного упражнения. У нас были придуманные и продуманные Виктором Николаевичем таблицы, считалки, «запоминалки». До сих пор помню чередования гласных: ИРА-ЕР (умирать, но умереть); -ОЛОЛА (молодость, но младость); -ОРО-РА (ворона, но вран); -КОС-КАС (коснуться, но касаться); -РОС-РАС (взрослый, но растущий), и согласных: -ЛОЖ, но -ЛАГ (положить, но полагать); -РАСТ-РОСЛ (растение, но низкорослый; исключения: Ростов и росток).
А вот считалка: «Больной цынгою цыган-цырульник, ступая на цыпочках по цыновке с цыгаркой в зубах, цыкал на курицына цыпленка» - здесь все девять слов, в которых после «ц» тогда писалось «ы», и смешная «запоминалка» на слова, орфографию которых трудно объяснить: «Ей уж замуж невтерпеж, пусть покамест подождет».
Каждый урок русского языка заканчивался небольшим диктантом, связным текстом, «нафаршированным» трудными словами. Этот диктант мы уносили с собой, могли свериться друг с другом.
А домашним заданием было найти заданное количество слов на изучавшееся в классе правило в произведении, которым мы занимались на уроке литературы.
Каждый день - новое правило, продолжение диктанта. В субботу - диктант на целый урок, окончание текста, который мы писали пять дней подряд. Сначала Виктор Николаевич диктовал каждое предложение два раза, потом мы писали. Затем методика переменилась: Виктор Николаевич читал предложение только один раз, второй раз его по памяти повторяла ученица, которую вызывали для этого, и потом класс писал. И так - каждое предложение. Мы должны были разобрать каждое слово, карандашом выделить приставку, корень, суффикс и окончание. Наконец, Виктор Николаевич получал наши работы, предварительно прочитав весь текст подряд.
Когда к орфографии прибавилась пунктуация, во время диктанта мы не только разбирали слова, но и делали разбор по членам предложения, маркируя особыми значками подлежащее, сказуемое, прямое и косвенное дополнение, обстоятельство и т. д.
В понедельник Виктор Николаевич приносил проверенные работы. Там стояли отдельные оценки за работу над ошибками за прошлую неделю, за маленькие диктанты, которые мы уносили пять дней домой, за домашние задания и, наконец, за контрольный субботний диктант.
По итогам этой проверки, а также по результатам работы в классе, по количеству запоминаемых слов располагался списочный состав класса в особой толстой тетрадке Виктора Николаевича. Он торжественно оглашал, кто из нас на каком месте. Должна сказать, что в течение трех лет первое место неизменно принадлежало мне, зато со второго места по последнее (36-е) происходили большие подвижки. А в официальный журнал Виктор Николаевич заносил только итоговые оценки. Скоро выяснилось, что человек десять-двенадцать хорошо владеют грамматикой и столько же учениц не владеют ею вовсе. Остальные - «середняки».
Тогда Виктор Николаевич распорядился, чтобы на уроках русского языка все хорошие ученицы, «ведущие», сидели с самыми слабыми, своими «ведомыми». Моей напарницей на три года стала флегматичная Люся Гудкова - абсолютная чемпионка класса по двойкам и единицам. Каждый день сильные проверяли работу слабых, объясняли правописание, помогали в работе над ошибками. Последней Виктор Николаевич уделял особое внимание, был очень требователен к ней.
Таким Виктор Николаевич пришел в 233-ю школу. 1948 год.
По мере продвижения в русском языке усложнялись требования к домашнему заданию. Теперь в тексте литературного произведения надо было найти нужное количество предложений, содержащих причастные и деепричастные обороты, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, приложения, прямую речь и т. д. Таким образом, литература и русский язык стали неразрывным целым. Каждое произведение литературы многократно было прочтено каждой из нас - иначе задания было не выполнить.
Знания, которые давал Виктор Николаевич, и требования, предъявляемые к нам, были, видимо, в два-три раза серьезнее обычных. Когда присылали диктанты из роно и гороно, в нашем классе оказывалось не менее двадцати пятерок, около десяти четверок, не более пяти троек и никогда ни одной двойки.
Ошеломленные коллеги-учителя и руководство школы, инспекторы роно и гороно присутствовали на диктантах, сами отбирали и проверяли наши работы. Результаты были блестящие, неслыханные, но за ними стоял ежедневный упорный творческий труд учителя и целого класса.
Не надо думать, что все девочки были одинаково добросовестны, что все и всегда с удовольствием выполняли сложную работу. Конечно, нет. Но даже нерадивых привлекала увлеченность Виктора Николаевича и сильных учениц, постоянный контроль со стороны грамотеек и их всегдашняя готовность помогать безграмотным. «Сделал сам - помоги товарищу!» - неустанно повторял Виктор Николаевич. А мы делали и помогали.
Был требователен к речи - она должна быть негромкой, но предельно четкой («никакой каши во рту»). Говорить надо, глядя на своего собеседника (подругу, учителя, маму, сестру и т. д.), но ни в коем случае не отворачиваясь от него. Писать на доске - слева направо, обязательно выше головы. Тогда сидящие в классе сумеют прочесть написанное. Отвечать надо, повернувшись к классу в три четверти, в четверть - к доске, чтобы видеть, что сама написала.
Писать в тетради надо разборчиво и сжатым почерком, чтобы на строке можно было уместить не менее 7-9 слов. Терпеть не мог размашистого почерка, уверял, что такой почерк свидетельствует о размашистости характера. А это плохо, так как задевает окружающих. В «Вишневом саде» кто-то из героев говорит Лопахину: «Не размахивайте руками». Виктор Николаевич особое внимание уделял этой реплике.
А какие превосходные уроки литературы давал Виктор Николаевич! Знакомство с русским фольклором мы начали с картины В. М. Васнецова «Богатыри», копию которой Виктор Николаевич принес на урок литературы к нам в 5 «д». Мы внимательно ее рассматривали, а учитель задавал нам множество вопросов, заставляя вдумываться в каждую деталь. Какое время года изобразил художник? Какое настроение преобладает в картине? Где стоят богатыри? Кто из них самый главный? Почему? К какому сословию принадлежит главный богатырь? Почему? Кто справа от него? А он из какого сословия? Что подсказывает ответ? А кто слева? Что во внешнем облике героев указывает на различия их характеров? Как каждый богатырь относится к своему верному другу - боевому коню? - и еще не менее десятка вопросов. Работает весь класс. Иногда ответ находится быстро, иногда ищем его долго.
А что в итоге? Картина буквально оживала на глазах. И сегодня, почти через 60 лет, я помню, что дело происходит в средней холмистой полосе - растут елочки, что время года - конец лета или осень (травы побурели). День ветреный (гривы у коней и хвосты растрепаны), на небе тяжелые облака. Тревожно. Это застава. Главный богатырь - Илья Муромец (он в центре) и Добрыня Никитич (справа) пристально смотрят вправо, а Алеша Попович словноприслу шивается: видно, там что-то неладно, оттуда грозит опасность.
Илья Муромец - крестьянский сын из-под Мурома, у него нет отчества. На Илье - кольчуга, шлем, щит. Копье и тяжелая палица - привычное оружие ближнего боя: Илья встречается с врагом лицом к лицу. Конь Ильи - под стать хозяину, огромный, черный, украшен сбруей; он тоже словно прислушивается. Добрыня Никитич - дворянский сын, имеет отчество. Его доспехи - полукольчуга и латы. Щит и меч - оружие ближнего боя. Лошадь под богатырем белоснежная, холеная, богато украшенная, но вид имеет тревожный - чуткие ноздри что-то чуют.
А Алеша, из поповских детей - Попович. Он хитер: взгляд его выдает. Шлем у Алеши с длинным подшлемником, надежно защищает шею. А оружие богатыря - лук и колчан со стрелами - говорит о том, что Алеша не признает ближнего боя. Лошаденку свою Попович не любит, не жалеет, потому у нее растрепанный, неказистый вид, она боится своего седока, часто погоняющего ее нагайкой.
Тут же, на уроке, мы узнаем, что А. П. Бородин написал знаменитую «Богатырскую» симфонию. Композитора, как всякого истинно русского человека, глубоко волновали подобные сюжеты.
Замечательно выразительно читал нам Виктор Николаевич на уроках литературы прозу А. П. Чехова («Ванька Жуков», «Спать хочется», «Беглец», «Хамелеон», «Злоумышленник»). Своим волшебным голосом учитель вовлекал нас в ткань рассказа, заставлял до слез волноваться. Как было жаль бедного забитого Ваньку, пославшего свое горькое письмо «На деревню дедушке Константину Макарычу». А несчастная Варька, задушившая хозяйского ребенка, а Очумелов - отвратительная жертва системы, челове-кхамелеон с его знаменитыми фразами: «Сними-ка, Елдырин, с меня пальто... Ужас, как жарко» и «Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто... Что-то ветром подуло...». Все помню: как читал Виктор Николаевич, что и как комментировал. Он с тринадцати лет внушил мне горячую любовь к Чехову на всю оставшуюся жизнь.
От учителя я впервые услышала, что Чехов - великий драматург, в его пьесах все важно, значительно, необходимо. Если в первом акте на стене висит ружье, в последнем акте оно обязательно выстрелит. И каждый, даже короткий чеховский рассказ - абсолютно законченное литературное произведение, насыщенное драматургией.
Отлично помню, как мы изучали «Ревизора» Н. В. Гоголя. Мы никогда ничего не «проходили». Мы жили жизнью героев литературных произведений, сочувствовали, сопереживали, сострадали им, даже самым неприглядным. Вот Виктор Николаевич голосом городничего заявляет: «Я сам, матушка, порядочный человек!» Вот в далекой столице, где так много интересного, Сквозник-Дмухановский выбирает диковинки по своему вкусу - ряпушку и корюшку. Судья Ляпкин-Тяпкин денег не берет, он предпочитает взятки борзыми щенками. Почтмейстер Шпекин - «без царя в голове», мгновенно меняет свое мнение на противоположное: «Значит, война с турками будет», а двумя строками ниже: «Ну, значит, войны с турками не будет». У Хлестакова - «легкость необыкновенная в мыслях». Характеристика угодника, подлизы - в одной единственной букве на конце слова: «лабардан-с». Претензия на образованность - называть треску лабарданом. А вот слова попечителя богоугодных заведений Земляники: «Мы с Христиан Ивановичем дорогих лекарств не употребляем. Человек простой: если умрет, он и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет». И так каждая строка, реплика, интонация, жест - деталь характера персонажа. Виктор Николаевич ничего не упускал. Пьесу мы читали по ролям, работал весь класс. Все успевали.
Три неудачных ответа - точка внизу, в клеточке против фамилии. Три точки внизу - двойка в журнале. Хороший ответ, точнее, три хороших ответа - точка в центре клетки; три точки в центре - четверка в журнале. Три отличных ответа - точка в верхнем углу клетки, три верхних точки - пятерка в журнале. А тройка - из комбинации точек в разных местах клеточки против конкретной фамилии. Виктор Николаевич не признавал длинных повествований. По ходу урока (и по русскому языку, и по литературе) он успевал опросить практически каждую по нескольку раз. В результате в течение недели каждая из нас имела несколько оценок в журнале. Нам некогда было болтать, пересмеиваться, мы работали. Виктор Николаевич требовал от нас подтянутости, опрятно сти, четкости в мыслях и их формулировках, краткости в изложениях и сочинениях. «Писать кратко - писать талантливо», - это об А. П. Чехове, но вошло и в мою плоть и кровь. Писать, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно, не растекаясь мыслию по древу.
Великолепный декламатор, Виктор Николаевич и нас выучил замечательно читать стихи и прозу. Сначала он рассказывал, кто, когда и при каких обстоятельствах написал то или иное стихотворение, поэму, сказку, повесть. Затем читал стихи или отрывок из поэмы сам. Я и сегодня помню, как он декламировал. Помню и прочитанную им прозу - «Станционного смотрителя», «Дубровского», «Капитанскую дочку», главы из «Героя нашего времени». Весь класс слушал, затаив дыхание. Потом Виктор Николаевич «давал разметку» стихам, усиливая самое главное. По этой «разметке» и мы учились читать. Так «театр одного актера» превратился в слаженную «труппу».
Хочу особо отметить, как восхитительно Элла Эппель читала «Выхожу один я на дорогу» М. Ю. Лермонтова. Прелестная девочка, слегка раскачиваясь и полуприкрыв длинными ресницами свои зеленые глаза, медленно выговаривала слова. Какой кремнистый путь виделся ей? Виделся. Голос ее креп, в нем появлялись все новые краски. Когда она заканчивала, в классе стояла абсолютная тишина. Не помню, чтобы кто-либо из выдающихся артистов-декламаторов читал эти стихи лучше, чем наша Элла. Что-то особое углядел и разбудил в ней, тринадцатилетней, наш Виктор Николаевич.
Самым лучшим декламаторам был поручен «Медный всадник». Я начинала: «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн...». Однажды так вдохновенно прочла свой отрывок (до слов «и запируем на просторе»), что Виктор Николаевич, взволнованный, сказал при всех: «Молодец, Рива! Была бы ты мальчик, я обнял бы тебя и поцеловал». (В те времена обнять ученицу считалось непростительной вольностью.) Элла Эппель продолжала: «Прошло сто лет, и юный град...»; затем Арина Леонтьева читала проникновенно: «Люблю тебя, Петра творенье...». Ее сменяла Лиза Соколова: «Люблю зимы твоей жестокой...». Заканчивала вступление Нина Фомина: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия...».
В первой и во второй частях поэмы у нас, здесь названных, были свои отрывки. Голоса девочек звучали искренне, дикция была превосходная. Получалось замечательно. Я и сейчас «Медного всадника» помню.
Мы готовились выступать с поэмой по радио, что-то сорвалось. Но осталось главное - любовь к пушкинской великой поэме и понимание ее.
Глубоко чувствуя любую пушкинскую строку, Виктор Николаевич обращал внимание класса на неброские детали, из которых складывается характеристика героев. Вот пример. «Медный всадник», первая часть, первое знакомство с Евгением: О чем же думал он? О том, Что был он беден, что трудом Он должен был себе доставить И независимость и честь, Что мог бы Бог ему прибавить Ума и денег... По словам Виктора Николаевича, только очень неглупый человек станет просить у Бога ума. Глупец всегда доволен своим умом.
К «Медному всаднику» мы обращались постоянно. Это гимн нашему городу. Это и ужасающие картины наводнения, и тонко подмеченные детали жизни горожан после катастрофы («торгаш отважный, не унывая, открывал Невой ограбленный подвал, сбираясь свой убыток важный на ближнем выместить»), и зависимость всесильного государя от высшей силы («с Божией стихией царям не совладеть»), и неслыханное по тем (да и нашим особенно) временам распоряжение царя: Царь молвил - из конца в конец, По ближним улицам и дальным В опасный путь средь бурных вод Его пустились генералы Спасать и страхом обуялый И дома тонущий народ.
Эти генералы - граф Милорадович, герой Отечественной войны 1812 года, генерал-губернатор Санкт-Петербурга, и граф Бенкендорф, шеф жандармов, глаза, уши, правая рука и личный друг государя.
Здесь и преклонение перед мощным гением Петра, и жесткая оценка методов его работы: ...На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы... Здесь раздавленный стихийным несчастьем Евгений - жертва того, «чьей волей роковой под морем город основался». И слабая, жалкая попытка сделать выговор, пригрозить «кумиру на бронзовом коне»: «...и зубы стиснув, пальцы сжав, как обуянный силой черной, "Добро, строитель чудотворный!" - шепнул он, злобно задрожав, "Ужо тебе!" - и вдруг стремглав бежать пустился...» Здесь все - история, психология, красота и музыка стиха («шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой»; «как будто грома грохотанье - тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой»)... С тех, детских лет - на всю жизнь.
У нас был и второй состав - еще несколько девчонок, может быть, чуточку хуже, а может быть, просто иначе читавших. Виктор Николаевич учил, что голос одного чтеца не должен звучать слишком долго, чтобы не утомить слушателей.
Да, и еще одно: наш учитель любил команду, а не отдельных актеров, хоть индивидуальность исполнения и поощрял. Вот так, с одной стороны, всеми способами Виктор Николаевич развивал малые зачатки таланта в душе каждой из нас, старался вырастить личность, а с другой стороны, не позволял «высовываться» наиболее сильным и ярким из нас. «Равные среди первых» привлекали его больше, чем «первые среди равных».
По предложению Виктора Николаевича мы поставили на школьной сцене сказку А. С. Пушкина «О золотом петушке», высоко ценимую учителем. Мы выступали в актовом зале школы, где собралось множество народа: ученицы разных классов, наши родители, учителя, директор Анна Ивановна Тимофеева. Я была «первым рассказчиком» и начинала: «Негде, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был славный царь Дадон...». Арина Леонтьева - царь Дадон, Нина Фомина - Шамаханская царица, Элла Эппель - второй рассказчик, Валя Курицына - звездочет. Помню, что последние слова: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок», - произносила я. Готовились долго, волновались, хотя, конечно, каждая из нас знала наизусть не только свои отрывки, но и всю сказку целиком. Нас очень хвалили, дружно аплодировали - мы выступили хорошо. Виктор Николаевич был доволен.
Подошли к Маяковскому. Учитель замечательно читал поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо», «Во весь голос». Особое внимание уделял строкам, характеризующим жестокости интервенции и гражданской войны: «...В паровозных топках сжигали нас японцы. Живыми, по горло в землю закапывали банды Мамонтова». Сильнейшую любовь-страдание испытывает человек, если его «землю, которую завоевал и полуживую вынянчил» кто-то пытается отнять. Строки о голоде: «...не домой, не на суп, а любимой в гости две морковинки несу за зеленый хвостик...». Роль масс в истории: «...но если в партию сгрудились малые, сдайся, враг, замри и ляг. Партия - это рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак...». Виктор Николаевич был искренним человеком, верил, что царство справедливости наступит, но он не был слеп и глух к окружающему миру.
Шли последние годы жизни «корифея», великого вождя всех времен и народов. А Виктор Николаевич по программе изучал с нами стихи Исаковского с такими строчками: «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе». В этом месте торжественный голос учителя дрогнул (я отлично помню этот момент), здесь было что-то глубоко личное, затаенное, о чем он не мог сказать тогда. И не сказал.
Виктор Николаевич вел с нами огромную воспитательную работу. В пятом классе он не был нашим классным руководителем. На этой должности состояла наша учительница естествознания, Тамара Петровна Третьякова - стопроцентный продукт тяжкой эпохи, в которой нам довелось жить. Тамара Петровна поручила мне - председателю совета отряда - в особую тетрадь заносить все устные и письменные замечания, которые получали на уроках и переменах мои одноклассницы. Виктор Николаевич очень скоро узнал об этой инициативе (может быть, я ему рассказала), тихонько отвел меня в какой-то уголок и тактично посоветовал никогда ничего подобного не писать. Он объяснил, что такие записи - прямое доносительство, что мне пытаются навязать роль жандарма и агента охранки, что подобная «деятельность» крайне неблагородна. Учитель был явно обеспокоен. Я, конечно, обещала ему поступать так, как он советовал, и никогда - за всю свою жизнь - не нарушила своего обещания.
В одно из воскресений мы отправились на экскурсию по городу. Она длилась не менее шести часов, а осмотрели мы лишь Исаакиевскую площадь и площадь Декабристов, бывшую Сенатскую. Виктор Николаевич подробно показал нам особенности фасада каждого здания, его колонн, фронтонов, окон, дверей, балконов; учитель рассказал, что в каждом здании было прежде, что размещается теперь. Начали с Мариинского дворца. С нескрываемым одобрением Виктор Николаевич сообщил, что в день, когда Россия вступила в Первую мировую войну, толпа разъяренных горожан сбросила конные статуи с крыши особняка бывшего немецкого посольства, протащила их по площади и утопила в Мойке. Они и сейчас лежат там на дне. Особое внимание было уделено конной статуе Николая I: «Посмотрите, он идет легким аллюром. Кажется, он несется на большой скорости. Присмотритесь - никуда он не несется, он пританцовывает на месте». Эту фразу я запомнила в точности, это слова Виктора Николаевича. Учитель подчеркнул и то, что памятник Николаю I - единственная в мире конная статуя, имеющая всего две точки опоры. Тут же он объяснил нам разницу между барельефом и горельефом: именно горельефы украшают постамент памятника Николаю I.
Подошли к гостиницам «Астория» и «Англетер». Стали медленно обходить Исаакиевский собор. Виктор Николаевич рассказывал о строительстве и убранстве Исаакия, о его потрясающих совершенством пропорциях, колоннадах, дверях. А мы жадно слушали и глядели во все глаза.
Александровский сад, несмотря на свое очарование и великолепие, по замечанию Виктора Николаевича, был разбит не на месте, так как скрывает дивную архитектуру Адмиралтейства, оставляя для обозрения лишь центральную часть, увенчанную Адмиралтейской иглой с корабликом. Такой оценки местоположения этого сада я никогда ни от кого больше не слышала и нигде не читала.
Наконец, мы на площади Декабристов. Слева Конногвардейский манеж, бульвар (тогда он назывался бульваром Профсоюзов) и два великолепных одинаковых здания, соединенных аркой - Сенат и Синод. Виктор Николаевич не только рассказывает об архитектуре, но и поясняет, чем занимались Сенат и Синод, кто там заседал и когда. Справа - оконечность Александровского сада, за ним - боковая часть правого крыла Адмиралтейства. Сзади - тот же сад и великолепная громада Исаакия за ним. Перед нами Нева, одетая в гранит. А в центре, где стояли мы - «Медный всадник». Мы внимательно рассматриваем его, а учитель рассказывает: змея под копытами вздыбленного коня - поверженная Швеция; рука царя, простертая вперед, указывает на запад, туда, где Петр «в Европу прорубил окно». Длинная хламида, одевающая тело императора, похожая на одеяние античного героя - это ночная рубашка, в которой Петр, предупрежденный о заговоре стрельцов, наущаемых ненавистной сестрицей, царевной Софьей, ускакал из Преображенского. Ноги императора обуты в римские сандалии, голова увенчана лавровым венком победителя. У вздыбленного коня три точки опоры: две задние ноги и хвост. Стремительность движения подчеркнута не только фигурами всадника и коня, но и постаментом - гранитной скале скульптор Фальконе придал форму вздымающейся волны. Тут же Виктор Николаевич рассказал, что скала эта целиковая, найдена в Лахте на берегу Финского залива буквально утонувшей в земле. Скалу откопали, провезли на специально построенной платформе до берега, там перегрузили на баржу и доставили в Петербург. Теперь этот памятник, красу и гордость нашего города, знает весь мир.
На этом закончилась наша первая экскурсия по городу. Я так подробно ее описываю, потому что именно так запомнила и стараюсь как можно точнее передать слова учителя.
В другой раз так же внимательно мы знакомились с Дворцовой площадью - Зимний дворец в стиле барокко с его бесчисленными украшениями, Кавалергардский корпус, увенчанная Славой арка и распахнутые крылья Главного штаба. А в центре площади - Александрийский столп, величественная колонна из гранитного монолита, с фигурой ангела с крестом. У ангела - лицо императора Александра I. Бронзовые горельефы внизу рассказывают о победах русской армии в войне с Наполеоном. Александрийский столп создан в стиле Наполеонова, но Наполеонов сложен из составленных глыб, а Александрийский - монолит. Вообще же такого рода памятники существуют со времен великих завоеваний римских императоров, среди них особо знаменит столп императора Траяна. Обо всем этом нам рассказал Виктор Николаевич. А я запомнила. Весной мы посетили Петропавловскую крепость, с Кировского (ныне Троицкого) моста любовались чудесной панорамой Летнего сада с его знаменитой оградой, Марсовым полем, памятником А. В. Суворову, дворцами и набережными. И здесь прозвучали бессмертные строки: «В гранит оделася Нева, мосты повисли над водами, темно-зелеными садами ее покрылись острова...». Учитель читал, как большой артист (он и был им), а мы, зачарованные, слушали, затаив дыхание.
С Виктором Николаевичем мы гуляли в Летнем, Михайловском, Александровском садах, наслаждались скульптурами, памятниками, фонтанами, цветниками, прудами, канавками. И слушали, слушали, слушали... Гуляли и по Невскому, в Екатерининском и Казанском скверах, слушали и смотрели, смотрели и слушали. Виктор Николаевич рассказывал о Казанском соборе, о том, что в его архитектуре просматривается влияние создателей собора Святого Петра в Риме; с большим чувством говорил о храме Воскресения Христова (Спас-на-Крови) на берегу канала Грибоедова (бывшего Екатерининского), о красоте этого здания, о трагических событиях, связанных с его возникновением, говорил, что храм, отражающийся в спокойных водах канала, - это уголок Венеции.
Здания Сената и Синода, арку Главного штаба, улицу Зодчего Росси, здание Александринского театра Виктор Николаевич выделял особо - это, по его словам, неповторимый, истинно петербургский стиль ампир. Учитель постоянно обращал наше внимание на красоту и своеобразие этого стиля. От Виктора Николаевича на одной из таких экскурсий я услышала впервые и запомнила на всю жизнь, что высокие окна бельэтажа принадлежат личным комнатам хозяев дворца «ампир», огромные, с балконом и колоннами, окна второго этажа - парадным залам, предназначенным для приема множества гостей, а небольшие окна третьего этажа - небольшим комнатам, в которых жили дети хозяев и прислуга.
Летом мы часто бывали на Островах (так наш учитель называл ЦПКиО им. Кирова) и в Пушкине. Виктор Николаевич очень любил эти места и нас туда вывозил. Пушкин - дивные парки, дворцовые ансамбли, знаменитые обелиски, посвященные военным победам России, цветники, Камеронова галерея, Турецкие бани, мостики, прославленные статуи - «Девушка с разбитым кувшином», «Юноша, играющий в бабки», «Юноша, играющий в свайку»... И всюду - стихи Пушкина, которые читает своим изумительным голосом Виктор Николаевич. Ах, как я слушала своего учителя! Боялась пропустить одно слово. И запомнила, прочувствовала всем сердцем все услышанное и увиденное навсегда. Мое трепетное отношение к родному городу было сформировано пережитой в нем войной и Виктором Николаевичем. Он обращался с нами, как со взрослыми. Никаких скидок на возраст и на трудное детство. А нам было всего 12-14 лет.
Наш наставник - большой знаток и любитель Русского музея - неоднократно приводил сюда нас. И экскурсии вел сам. Какой экскурсовод смог бы лучше вложить в наши головы знания, а в души - любовь к отечественной живописи! Всего, что я впервые увидела и услышала благодаря своему учителю, просто не пересказать.
В памяти открываются бесчисленные шлюзы, воспоминания буквально затапливают меня.
Вот, к примеру, мы рассматриваем картину В. М. Васнецова «Витязь на распутье». Горький сюжет - на роковом камне написано, что потери - вплоть до собственной жизни - неотвратимы, какую дорогу ни выбирай. Тут же Виктор Николаевич читает строки из «Руслана и Людмилы»: О поле, поле, кто тебя Усеял мертвыми костями? Чей борзый конь тебя топтал В последний час кровавой битвы? Кто на тебе со славой пал? Чьи небо слышало молитвы? Волшебные строфы Пушкина для меня навсегда соединились с этой картиной.
Совсем другой сюжет: «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» И. Е. Репина. Виктор Николаевич говорит, что по отцовской линии он сам, возможно, из запорожцев. Любовно рассматривая картину, учитель обращает внимание не только на сюжет, но и на бесконечное множество деталей, делающих эту работу не этнографическим справочником высокой пробы, но тончайшей психологической зарисовкой к теме смеха во всем его почти бесконечном разнообразии - от едва заметной ухмылки до громового хохота. Ни один персонаж не остался равнодушным к письму. Реагирует каждый, но по-своему. Нет двух одинаковых. Тогда же я впервые увидела и запомнила, что такое оселедец - длинная прядь волос на выбритой голове.
Снова Репин, «Бурлаки на Волге». Учитель рассказывает о каторжном труде бурлаков, о законах бурлацкой артели, о том, что люди буквально умирали на ходу (один близок к своему последнему шагу), что в нарисованной артели есть свои вожаки, философы, добросовестные работяги, лентяи... Весь спектр человеческой на туры. А какое изобразительное мастерство! А вот любимый герой Виктора Николаевича - Александр Васильевич Суворов - на картине Сурикова совершает со своими солдатушками и офицерами беспримерный переход через Альпы. Легендарный полководец с непокрытой головой верхом на надежной походной лошадке - буквально на краю ледяного обрыва бесконечной крутизны и высоты. Лицо Суворова и лица его «чудо-богатырей» освещены мужеством, удалью, абсолютной решимостью совершить невозможное, небывалое. Герои! Настоящие, на все времена.
Еще одна картина В. И. Сурикова, возле которой не раз мы подолгу стояли с учителем - «Покорение Сибири Ермаком». Виктор Николаевич обращал наше внимание на глубокую историчность картины, на сложность композиции, где действует неисчислимое множество людей. Именно действует, а не присутствует. Два стана схватились насмерть. У русских есть огнестрельное оружие, но татар больше, они превосходно стреляют из луков, у них на берегу подмога, а вдали что-то вроде крепостцы, где можно в крайнем случае передохнуть. А у русских - ничего подобного нет. Победа или смерть именно в бою! Виктор Николаевич взволнованно рассказывает, что среди русских казаков - покорителей Сибири - наверняка есть потомки неуемного Васьки Буслаева, новгородского легендарного богатыря, в жилах которого, по мнению учителя, текла варяжская кровь. Не могло быть иначе! Ведь новгородцы во главе с Буслаевым ходили к берегам Скандинавии, оседали там, потом с варягами вместе шли снова к Новгороду, дали начало особым людям - позерам, промышлявшим рыбной ловлей, а не крестьянским трудом1. И вот из этих-то бесстрашных позеров, из Буслаевых более поздней поры вышли те, кто и Волгу завоевал, и в Сибирь пробрался, и до самого Тихого океана дошел. Буслаев - один из любимых героев Виктора Николаевича, неоднократно сетовавшего на то, что Василию посвящены только два сказания. И ни единого изображения. Да и весь сюжет - героический, и так важно, чтобы мы это почувствовали, запомнили, не прошли мимо. За всех не отвечаю, но я помню и сегодня, и испытываю прежнее волнение, словно снова стою рядом с учителем, вслушиваюсь в каждое его слово, слежу за его жестом, взглядом, не замечая больше ничего и никого. Александр Иванов - величайший художник, более двадцати лет отдавший своему любимому, выстраданному детищу - знаменитой картине «Явление Христа народу». Виктор Николаевич рассказал, что окончательный вариант работы Иванова находится в Третьяковской галерее. В Русском музее - авторский, но один из предварительных. Великолепны, разнообразны, бесчисленны авторские этюды к картине.
1 О позерах рассказывается подробнее на страницах книги «Школа Достоевского».
Буквально врезаются в память голова Иоанна Крестителя, головы рабов, обнаженный мальчик... От Виктора Николаевича здесь, возле картины и этюдов к ней, узнаем о трагической жизни художника, не дожившего двух-трех дней до своего признания, умершего в бедности, граничившей с нищетой.
Из жанровых картин меня сильно взволновало «Сватовство майора» П. Федотова. Учитель рассказывает, что почтенная зажиточная купеческая семья готова породниться с прощелыгой в офицерском мундире (дворянин!), пьяницей («посмотрите на его нос и мешки под глазами») и, разумеется, игроком. Невесте и лестно, и тревожно. Она, конечно, мечтает о нежных чувствах, но вряд ли ее мечты сбудутся. Много женщин, перешептываний, пересудов. На переднем плане кошечка «намывает гостей», на заднем - сам хозяин этого женского царства. Он в добром расположении духа, но хитер! Еще как он-то решит? За ним последнее слово.
Разумеется, мы рассматривали великолепные картины наших академиков, но большая часть их - на религиозные сюжеты. Виктор Николаевич обращал внимание на цвет, свет, форму, точность рисунка, выверенность поз. О сюжетах - ни слова.
Зато с любовью, подробно учитель говорил о мастерстве наших пейзажистов. Поленов, Саврасов, Айвазовский, Левитан, Федор Васильев, Шишкин, Куинджи. Каждый - целый мир. О каждом Виктор Николаевич знал бесконечно много.
Нельзя не сказать о А. И. Куинджи. В Русском музее много его работ, но знаменитейшая «Украинская ночь» представлена в виде эскиза. Остановившись возле него, Виктор Николаевич проникновенно произнес: Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь Не хочет воздух.
А сколько других превосходных картин Куинджи мы рассматривали с Виктором Николаевичем! «Лунная ночь на Днепре», «Радуга», «Сосновый лес с речкой». Учитель родился на Черниговщине и нежно любил Украину на протяжении всей своей жизни.
Отдельно хочется упомянуть М. Врубеля. Виктор Николаевич особенно ценил его «Богатыря» («стилизация под народное искусство»), «Шестикрылого Серафима» за глубокую одухотворенность, роднящую его с пушкинским «Пророком», и многое другое. Учитель не скрыл от нас, что художник был тяжело болен, дни свои закончил в психиатрической больнице. И имена художников «Мира искусства», и их картины до нас впервые донес наш учитель. Я во всяком случае познакомилась с этим направлением именно с помощью Виктора Николаевича. Не надо думать, что все это обилие имен художников, названий картин и их сюжетов, упомянутых мной, учитель обрушивал на нас одномоментно. Каждая экскурсия была точно и тонко выстроена, длилась два - два с половиной часа, как раз столько, сколько надо для детального, вдумчивого и неутомительного осмотра.
Виктор Николаевич привел нас и в Лицей, и на Мойку, 12. Тем, что Пушкин с тех пор навсегда вошел в мою жизнь, я обязана Виктору Николаевичу.
В 1948/49 учебном году Сорока-Росинский преподавал в трех классах нашей школы - в двух седьмых (выпускных) и одном пятом (моем). Учитель неоднократно говорил мне, что с тогдашними семиклассницами у него были обычные прозаические отношения, а искренняя любовь, душевная близость - только с нами. Он рассказывал мне впоследствии, что одним из самых прекрасных моментов его жизни был тот, когда 5 «д» стоя приветствовал аплодисментами его возвращение после болезни. Аплодисменты - после одной неполной недели (всего три урока!) совместной работы. Кстати, учебу всегда он называл работой. В шестом и седьмом классах Виктор Николаевич был нашим классным руководителем. При этом он преподавал еще в двух классах, где ученицы были на год моложе нас. И снова - там он был просто превосходным учителем, а с нашим классом неустанно длился роман. Влияние, впечатление, производимое на наш класс Виктором Николаевичем, было безмерным, безграничным.
В шестом классе Сорока-Росинский предложил нам красочную, наглядную форму соревнования между звеньями. В классе три колонки парт, каждая колонка - звено во главе с избранной звеньевой. Я - единогласно избранный председатель совета отряда, Нина Фомина - староста.
В классе было столько дел! У каждого звена - «свое» окно. Мы старательно озеленяли их. Кто мог, приносил цветок из дома. Складывали наши гроши и покупали многолетники в магазине.
Чье окно красивее? Виктор Николаевич предложил каждому звену еженедельно вывешивать на специальную доску «рапортичку» - лист бумаги с фамилиями и оценками каждой по каждому предмету. Но оценки не выставлять цифрами, а рисовать цветные кружки: красный - «5»; синий - «4»; зеленый - «3»; коричневый - «2»; черный - «1». В конце недели совет отряда (председатель, староста, три звеньевых и два члена совета) подводил итоги работы. Итожить по цветным значкам было быстро и удобно. Лучшее звено получало на классном собрании «переходящий цветок» на свое окно - очень красивую бегонию, которую Виктор Николаевич купил сам. Очень скоро выяснилось, что из-за моих вечных пятерок мое звено практически побеждало каждую неделю. «Неладно!» - сказал Виктор Николаевич и предложил совету отряда мои красные кружки - а других не было - выставлять, но не учитывать. Вот так я расплачивалась за свои отличные успехи и примерное поведение. Было обидно. Но любить Виктора Николаевича я не перестала ни на миг: надо было помогать и ободрять тех, кто слабее. С тем я и жизнь прожила. Кстати, моя «ведомая» Люся Гудкова диктанты из роно и гороно регулярно писала на твердую тройку, а раза два получила четверку. Конечно, в труднейших диктантах самого Виктора Николаевича у Люси случались и двойки, но в четверти и за год - твердая тройка. Была у меня в шестом классе и еще подопечная - Вера Фадеева, закоренелая двоечница по русскому языку. С ней я занималась у нее дома после уроков около четверти. Однажды я, как обычно, пришла на урок, отзанималась положенное время и собралась домой. В этот момент в комнату вошла мама Веры, поблагодарила меня, сказала, что больше уроков не нужно - у Веры появилась твердая тройка. Женщина подала мне бумажку - 25 рублей! Мой заработок впервые в жизни. На эти деньги вся наша семья могла прожить целый день. Домой я не шла, а летела вприскочку. Мама и бабушка хвалили и благодарили меня. Но все-таки деньги за оказанную помощь смущали меня, я поделилась своими сомнениями с Виктором Николаевичем. Он меня успокоил: зарабатывать уроками - это обычная гимназическая практика, а родители Веры просили Виктора Николаевича найти для дочери надежного репетитора. Учитель порекомендовал меня. Так что все в порядке.
...Продолжались наши волшебные уроки русского языка и литературы. Они были все сложнее. По-прежнему писали труднейшие по орфографии и пунктуации диктанты - ежедневно. Учились писать изложения - строго на заданное количество страниц; например, «Капитанскую дочку» - ровно на полторы страницы, за каждую лишнюю строку оценка снижалась на один балл. Пробовали писать сочинения - это уже в седьмом классе. Помню тему: «Утро в городе». Танечка Троянкер, описывая путь в школу, написала: «Пахнет углем и канализацией». Виктор Николаевич очень хвалил автора за наблюдательность, прочел сочинение вслух. Как классный руководитель, Виктор Николаевич побывал в семье каждой из нас, лично убедился, кто, как и с кем живет. Беднейшим помогал, как мог - устраивал на бесплатное питание, давал небольшие деньги на еду из собственных скромных средств. И все так, как написано в Евангелии - тайно, «чтобы правая рука не знала, что делает левая». Об этих посещениях, помощи и подарках, которые он делал нам на дни рождения, мы узнали друг от друга, только став взрослыми. Виктора Николаевича уже не было в живых.
Когда Сорока-Росинский пришел в мой дом, у меня был день рождения. Учитель познакомился с каждым из присутствовавших, особенно «вкусно» и почтительно побеседовав с бабушкой Василисой Егоровной (чувствовалось, как ему понравились бабушка и ее имя), нашел приветливые слова для каждого в отдельности, вручил мне «королевский подарок» - отрез коричневой материи на форменное платье, посидел за скромным праздничным столом не более 20 минут и, попрощавшись, ушел. Мой дядя сразу сказал мне: «Ривочка, тебе необычайно повезло. У тебя необыкновенный, редкий, превосходный учитель».
Классный руководитель уделял большое внимание внешности каждой из нас: аккуратно заплетенные косы (мы все носили косы разной длины и толщины), выглаженные банты, белые воротнички, наглаженные передники (это уже в 1950-1951 годах, когда ввели обязательную форму - коричневое платье с черным передником в обычные дни, то же платье с белым передником и белыми лентами в косах - в праздничные). Вычищенная обувь, развернутые плечи (не горбиться!), втянутый живот. Виктор Николаевич не только осматривал, но буквально обнюхивал каждую из нас (нет ли дурного запаха изо рта, от немытого тела, от несвежего белья). Если что замечал, делал замечание так тактично, что никто из окружающих даже не догадывался. А мне о том, что обнюхивал нас, рассказал только много лет спустя.
Виктор Николаевич много внимания уделял ученицам с острыми семейными проблемами. Он всячески развивал таланты Нины Фоминой, ободрял ее, часто хвалил (по-моему, слишком часто), внушал ей веру в себя и свои успехи. Зато как счастлива была Нина похвалам учителя, как расцветала! Она в самом деле прекрасно сыграла в «Золотом петушке» Шамаханскую царицу. Плавные движения, пленительная улыбка, манящий голос - вот так Нина! Наш волшебный учитель сумел разглядеть сценический талант за неброской внешностью, угловатостью, рассеянностью, даже некоторой нелепостью в обычной жизни. В 8-м классе, уже без участия Виктора Николаевича, мы самостоятельно поставили сцены из «Снегурочки». Нина Фомина превосходно сыграла Леля. Прав, прав был учитель, когда, видя и развивая искорки таланта в каждой, справедливо хвалил Нину.
Виктор Николаевич позже рассказал мне, что у Нины был отчим, который притеснял, унижал ее. Мама, родившая второго ребенка от второго мужа, находилась полностью под влиянием недоброго человека, превратила дочь в няньку и уборщицу, не интересовалась ее школьными делами. Нина жила в холодном, неродном доме, всем чужая, «второсортная». Вера в себя была нужна ей как воздух.
Много лет спустя я узнала, что Виктор Николаевич сильно опекал, «подкармливал» (его выражение) моих одноклассниц Ларису Алексееву, Капитонову, еще кого-то, кто жил особенно неблагополучно (сильно пьющие отцы и отчимы при хорошо знакомых мне бедности и тесноте). Никто в классе не догадывался об этом. Когда нам было уже за тридцать, я встретила Ларису Алексееву. Она, продавщица в гастрономе, мгновенно увидела меня, обслужила красиво и вне очереди, рассказала, что часто вспоминает добром Виктора Николаевича. От Ларисы я узнала, что самые слабые в учебе мои одноклассницы, вынужденные пойти в ремесленное училище после семилетней школы, получили рабочие профессии, дружат между собой, нередко собираются вместе и тепло вспоминают Виктора Николаевича и нас, «ведущих», хороших и отличных учениц, кто помогал им, вытягивал, как мог. А в школе «ведомые» и «ведущие» не дружили между собой. «Ведущие» выполняли свой долг по слову учителя: «сделал сам - помоги товарищу».
Виктор Николаевич договорился с работниками кинозала Дома культуры связи о том, что по воскресеньям, перед началом двенадцатичасового фильма несколько хороших чтиц из класса будут декламировать стихи, а за это «артисток» и еще человек десять будут бесплатно пускать в кино. Все так и было: мы читали стихи отменно, а потом стайкой человек в пятнадцать тихо рассаживались на приставные места.
Страстный театрал, наш учитель устраивал походы в театр.
Сначала на свои деньги покупал билетов 25, потом раздавал тем из нас, кому родители давали деньги на билет. Кто не мог, деньги не возвращал, а в театр шло человек тридцать. В толпе всех не пересчитаешь, а брал Виктор Николаевич обычно ложи: там можно было притиснуться друг к другу, на два стула сядут трое - никто и не заметит. Помню, что первый поход был в Новый театр (теперь им. Ленсовета) на «Доходное место» А. Н. Островского. Накануне Виктор Николаевич выразительно, «в лицах», прочел пьесу. Некоторые возмутились: зачем смотреть, если знаешь содержание? Учитель объяснил, что знание сюжета не мешает, а помогает смотреть спектакль, так как основное внимание зритель уделяет режиссуре и актерским работам.
Запомнился мне поход на инсценировку «Униженных и оскорбленных» Ф. М. Достоевского в Театре им. Ленинского комсомола. Виктор Николаевич горячо любил Достоевского, но в те времена можно было познакомиться лишь с этим, далеко не самым сильным его произведением. И инсценировка была посредственная. Но всетаки это был Достоевский, и Виктор Николаевич хотел, чтобы мы запомнили его имя. Мы запомнили. Я запомнила.
Смотрели мы «Вишневый сад» в Александринке. Были очарованы «Девушкой с кувшином» в БДТ им. Горького. Слушали «Евгения Онегина» в Театре оперы и балета им. Кирова. Виктор Николаевич по-настоящему любил оперу, романсы, постоянно без слов что-то «попевал» (его словечко).
Были на открытии стадиона имени Кирова в Приморском парке Победы. Когда штурмом брали трамвай, двое ловких молодчиков вырвали у Виктора Николаевича из специального кармашка серебряные часы-луковицу, подарок отца и память о нем. Виктор Николаевич рассказал мне, что одного молодца ему удалось задержать и обыскать. «Я умею это делать, - прибавил Виктор Николаевич в ответ на мой удивленный взор, - но, видимо, воришка передал часы своему подельнику, а тот немедленно сбежал. Понимаешь, Рива, эти часы отец подарил мне, когда я уезжал из родительского дома в Петербург. Было это в 1901 году. Часы шли идеально, недорогие, но швейцарские. Я сумел сберечь их в самые трудные, самые голодные годы Гражданской и Великой Отечественной войн. Никогда не расставался. А прохвостам они нужны даже не на хлеб (шел май 1951 года), а на водку. Они не подозревают, что можно любить не только отца - его уже нет, а саму память об отце». Виктор Николаевич купил себе обычные мужские часы на ремешке и сменил френч, где был оскверненный и обобранный кармашек для часов, на черный костюм-тройку.
Много фильмов посмотрели мы вместе с нашим наставником. В те годы стало появляться цветное кино. Самый первый отечественный цветной фильм, который я видела, назывался «Садко». Перед походом в кино учитель подробно рассказал, что Садко - герой новгородских былин - «богатый гость», купец, побывал и в Индии, и у морского царя. Но никакие сокровища, чудеса, заморские красавицы не заставили Садко забыть отчий дом - «господин Великий Новгород» - и девушку Любаву, ласковую красавицу и скромницу, которая не один год ждала своего суженого. И дождалась! Была выпущена целая серия картин о выдающихся людях нашего отечества - дилогия «Адмирал Ушаков» и «Корабли штурмуют бастионы», «Николай Пирогов», «Мичурин», «Композитор Глинка», «Мусоргский». От каждого фильма оставалось прекрасное впечатление. Главный герой - всегда борец, созидатель, у него трудная судьба, он не плывет по течению, он вынужден всего добиваться своим умом, талантом, смекалкой, трудом. Не каждый при жизни дождался признания своих современников, но история каждому отвела на своих страницах его законное место.
Сорока-Росинский всегда смотрел эти фильмы с глубоким интересом. Герои его волновали. Он говорил, что жизнь надо делать именно с таких людей. После каждого культпохода - страстное обсуждение увиденного. Виктор Николаевич не выносил «теплохладности» ни в жизни, ни в искусстве. Во всякое дело он вкладывал свою громадную душу без остатка. От нас требовал того же.
Всем классом мы смотрели кинофильм «Молодая гвардия». Первый вариант романа А. Фадеева - тоненькая книжечка - вышел из печати раньше и был захватывающе интересен. Фильм нам всем, включая учителя, понравился. Еще бы! Ребята чуть старше нас, зрительниц 14-15 лет, на оккупированной врагом территории боролись, как могли. Эти ребята за свои убеждения претерпели смертные муки пыток и отдали жизни. Они напоминали жителям Краснодона, что наша страна не побеждена и не будет побеждена. Герои! Настоящие. На все времена.
Мы писали изложения о подвигах Сергея Тюленина, Ульяны Громовой, Любы Шевцовой, Олега Кошевого. Каждая выбирала «своего» героя и писала искренне, от всей души.
После просмотра кинофильма «Педагогическая поэма», что сделан по роману А. С. Макаренко, учитель был очень задумчив, но ни словом тогда не обмолвился о зловещей роли Антона Семеновича в его собственной судьбе.
Всем классом смотрели «Падение Берлина» с Геловани в роли Сталина. Фильм не обсуждали. Просто культпоход, внеклассная работа воспитателя.
Смотрели «Кубанских казаков». Виктор Николаевич из всего сюжета выбрал одну линию - трудный путь друг к другу главных героев, взволнованно говорил об этом. А нам - глупым девчонкам - герои казались старыми: ей около сорока, а ему под пятьдесят. Какая любовь в такие годы?! «Нет, девочки, вы не правы. Станете старше, поймете. Как там у Пушкина: "Любви все возрасты покорны..." Александр Сергеевич знал, что говорил». Виктор Николаевич был абсолютно очарован, захвачен чудесной музыкой И. О. Дунаевского к фильму, очень убедительно говорил: «Эти песни немедленно подхватил народ. Их поют буквально повсюду. Что может быть выше награды автору, чем народное признание?» Еще воспоминание, всплывшее из глубин памяти. В 50-е годы на экраны вышел фильм-опера «Князь Игорь», роскошный, цветной, в исполнении прославленных солистов Большого театра. Партию Игоря пел А. Пирогов, Кончака - Д. Михайлов. Учитель с увлечением рассказывал о походе Игоря и его брата на половцев, о пленении Игоря, о муках совести князя - погубил целое войско, а сам остался жив, и, наконец, о решении бежать из плена, чтобы снова собрать поход, отомстить за Русь. Не скрыл, какой чудовищный вред наносила княжеская междоусобица становлению молодой Руси. Рассказал, что либретто оперы не вполне соответствует «Слову о полку Игореве», хотя само по себе написано хорошо. Сообщил, что Игорь и сам Виктор Николаевич - земляки, оба из Новгорода Северского. Восхищался музыкой А. П. Бородина (тут же я узнала, что Бородин - не профессиональный музыкант, а талантливый профессор-химик). Очень хвалил певцов - солистов, хор, огненные половецкие пляски. Был в прекрасном расположении духа.
...С Виктором Николаевичем мы побывали на детской железной дороге, совершили настоящее путешествие по всему маршруту. Дорога была в районе Коломяг - Озерков, добраться в те годы до нее из центра города было нелегко. Но с неутомимым, знающим все на свете учителем нам все было «по зубам». Добрались-таки и не пожалели: мы словно побывали в сказочном государстве.
Небольшой вокзал. Окошечко кассы. Малютка-поезд с паровозом и несколькими пассажирскими вагончиками. Весь обслуживающий персонал - подростки среднего школьного возраста: начальник станции, кассиры, проводники, контролеры, машинист и его помощник, стрелочники, дежурные по станции - ребята в отлично сшитой форме железнодорожных работников, в фуражках, на плечах пиджаков - погоны со шпалами. Юные железнодорожники строго и старательно исполняли свои обязанности. Мы были восхищены! Смотрели во все глаза и на них, и на проплывающий за окнами пейзаж. Так и ехали, останавливаясь на каждой промежуточной станции.
Виктор Николаевич был очень доволен и железнодорожниками, и нами. Он говорил, что ребята с юных лет получают навыки серьезной работы, которая может в будущем стать их профессией. Нами учитель был доволен потому, что в воскресенье собрался почти весь класс, нам было интересно, мы живо разговаривали друг с другом, почтительно и кратко задавали вопросы обслуживающему персоналу. Виктор Николаевич сказал, что наша детская железная дорога - превосходный вариант слияния школьного и профессионального образования.
...В школе было пять параллельных седьмых классов. Наш - 7 «д». Не знаю, по чьей инициативе (может быть, самого Виктора Николаевича) было принято решение, что каждый старший класс (а мы и были старшими, школа в ту пору была неполной средней) по очереди выпускает стенгазету «Школьная жизнь». Ее вывешивали по понедельникам на стенде в актовом зале четвертого этажа. Газеты, даже школьные, выполнялись по трафарету: в центре верхней части ватманского листа - портрет И. В. Сталина. Передовица - о событиях в мире и стране. Две-три заметки - о жизни школы и выпускающего класса. В правом нижнем углу - «почтовый ящик», похожий на Мойдодыра, со словами: «Милые детки, пишите заметки в следующий номер нашей газетки!» и подпись: «7 "а" класс» или какой-либо иной.
Подходило время нашего 7 «д». За три недели до назначенного срока на общем собрании отряда Виктор Николаевич объявил, что газета - это очень серьезно. Избрали редколлегию - тех, кто хорошо рисовал, у кого был красивый почерк, кто грамотно писал, сочинял стихи, писал интересные изложения и сочинения. Главным редактором избрали Арину Леонтьеву, она удовлетворяла всем требованиям.
Художники потрудились на славу: сделали красивый, яркий, «броский» (слово Виктора Николаевича) заголовок - «Наша жизнь» на фоне прелестного, слегка туманного пейзажа Исаакиевской площади (она находилась в двух шагах от нашей школы). Заголовок был съемным. Далее - лист ватмана, заключенный в общую рамку, разделенный на четыре колонки строгими вертикальными линиями, аккуратно выполненными красками. В каждой колонке - от одной до трех заметок; каждая заметка заключена в отдельную рамку («дай рамку» - Виктор Николаевич), в начале каждой заметки - маленькая фотокарточка автора, в конце - имя и фамилия. О чем заметки? О самом важном в жизни школы и о жизни нашего класса: об успехах в учебе (особое внимание - успехам «ведомых»), о лучшем за неделю звене; отрывки из лучших сочинений, чьи-то стихи, рассказ о походе или поездке куда-то всем классом. Все кратко: имена, даты, факты. В правом нижнем углу - имена и фамилии ответственного редактора и всех членов редколлегии.
Наша газета произвела настоящий фурор. На каждой перемене и по окончании уроков целую неделю газету буквально облепляли читатели - учителя и ученицы пятых-седьмых классов. И так - каждый выпуск, каждый пятый понедельник всего учебного года. Менялись авторы («никаких монополий!» - Виктор Николаевич), события, острота стиля, стихотворные и прозаические строчки (у каждой свой талант), но тон нашей газеты был задан раз и навсегда. Не менялась редколлегия («работала добросовестно, с огоньком» - Виктор Николаевич). Заметки писали даже самые слабые из «ведомых». Их редактировали члены редколлегии, а если задача оказывалась «не по зубам» (Виктор Николаевич), призывались «ведущие». Получалось «очень прилично» (Виктор Николаевич). А «ведомые» видели в газете свои фотографии, читали свои заметки, свои имена и фамилии. Никто не был обойден, задвинут в угол.
В это же время мы начали издавать рукописный журнал «Проба пера». Здесь полностью помещались лучшие сочинения, стихи, рассказы, рецензии на увиденный кинофильм, спектакль, впечатления о походе-поездке по городу или за город, о прочитанной и до глубины души взволновавшей книге. Каждая статья сопровождалась фото автора и одной-двумя небольшими картинками из газет, старых журналов, открыток, иллюстрировавшими текст.
Элла Эппель не только великолепно декламировала стихи. Она и сама их писала. В одном стихотворении был изображен наш класс. В характере каждой девочки Элла подметила что-то особое, индиви дуальное. Вот крохотный отрывок, который я помню до сих пор: ...Горячо стихи читает Курицына - кипяток! Всех волнует, разжигает... Всех упрямей Умбденшток!..
Были там наши планы на будущее, рассуждения о выборе профессии, об общественной жизни.
Серьезная, начитанная, рассудительная, худенькая, маленькая, в очках с толстыми стеклами, Ирочка Дурнопейко буквально огорошила нас своей мечтой. Ира написала, что хочет быть шпионом. Не разведчиком, не контрразведчиком, именно шпионом. Эта профессия казалась Ире самой яркой, самой привлекательной. Училась Ира все больше на тройки, четверки и пятерки бывали редко. Но какая мечта! А я, рассуждая о своем будущем, видела себя историком, и не просто историком - профессором. Вот так и написала: хотела открыть свою Трою, прославиться, получить признание.
В журнале «Проба пера» жили наши души, воспитанные Виктором Николаевичем.
...Думаю, пришла пора рассказать об отношении педагогического коллектива к Сорока-Росинскому. Абсолютное большинство коллег откровенно ненавидело его за яркость, необычность, за собственную «методу» обучения, за блистательные результаты этой «методы», за любовь и уважение, которые к нему испытывал наш класс буквально с первых дней совместной работы. По-настоящему Виктора Николаевича поддерживала только Ольга Родионовна Струговщикова, преподававшая нам историю древнего мира и навсегда пленившая меня и историей, и древним миром. Ольга Родионовна была завучем начальных и средних классов, лицом официальным. Она рассказала нам, что Виктор Николаевич - необычный учитель, о нем и его школе двадцатых годов написана книга «Республика ШКИД» (в те дни запрещенная и изъятая из всех библиотек. Достать и прочесть эту книгу было невозможно).
Кое-кто из учителей (Валентина Васильевна Бабенко, Игорь Александрович Родионов - оба математики) тайно симпатизировали Виктору Николаевичу. Но директор школы Анна Ивановна Тимофеева, учительница истории Мария Федоровна Шпакова (Марфа, как мы ее называли) и кое-кто еще готовы были со света сжить нашего учителя.
Я уже упоминала, что мы - пятиклассницы - встретили Виктора Николаевича после его продолжительной болезни восторженными аплодисментами. Вскоре кому-то из нас удалось узнать, что 26 ноября - день его рождения. Мы решили сделать ему подарок. Собрали какие-то деньги - попросили у родителей, сэкономили на завтраках и других личных нуждах - и купили красивый фотоальбом в черном бархатном переплете. Арина Леонтьева своим идеальным почерком сделала дарственную надпись. 26 ноября я от лица всего класса поднесла на уроке подарок и сказала несколько хороших складных слов. Виктор Николаевич был искренне тронут и тепло благодарил нас.
Конечно, об этом узнали в учительской. Марфа вскоре остановила меня на перемене и спросила: «Шендерова (Марфа не признавала имен, только фамилии), правда ли, что ваш класс так поздравил Сорока-Росинского? Кто вас научил?» Я ответила, что нас никто не учил, что мы сами решили так поздравить Виктора Николаевича. «Ну, что ж, - сказала Марфа, - в следующий раз подарите вашему Сорока-Росинскому хоть шляпу с пером». Я, глубоко изумленная, молча смотрела на учительницу.
Несмотря на явное неодобрение учителей, и в следующие годы наш класс делал подарки в день рождения любимому учителю и классному руководителю. Мы очень старались, деньги копили заранее; подарки были красивые и нужные - вместительный портфель, тонкий стакан в ажурном подстаканнике. И Виктор Николаевич, и наш класс были одинаково счастливы. Учителя негодовали молча. Противостояние между нашим наставником и педагогическим коллективом было постоянным. Мы часто слышали: «Ох уж этот ваш Сорока-Росинский!» Сам учитель ничего нам не рассказывал - «не той марки» был человек.
Открыто никто из педагогов школы не выступал против методов Виктора Николаевича. А мелкие, хоть и болезненные укусы - что с ними поделаешь? Позже я услышала от своего учителя, что в его жизни были противостояния посильнее этого. Его могущественнейшим оппонентом выступила сама Н. К. Крупская. Но об этом - в свое время.
...Виктор Николаевич многое поручал мне самой. Праздновали какой-то юбилей Маяковского. Нужно было что-то «дать». Виктор Николаевич обещал «дать», но отозвал меня и сказал, что на торжестве его не будет, а я должна составить композицию по стихам А. С. Пушкина и придумать «мостик», связывающий судьбы и творчество этих поэтов. Ведь, по словам Маяковского, «после смерти нам стоять почти что рядом - Вы на "Пэ", а я на "Эм"». Я все продумала. Отобрала подходящие стихи Александра Сергеевича, каждое стихотворение поручила той однокласснице, что особенно хорошо его читала, себе назначила «Памятник». Продумала и придумала вводную прозаическую часть. Ничего не записывала, все держала «в уме». В назначенный час наш класс (пожалуй, уже седьмой) выступил отлично. Моя прозаическая часть, «мостик», произвела особое впечатление. Зрители бурно аплодировали. По окончании торжества Марфа и директриса буквально допрашивали меня, чтобы добиться признания, сколько времени я разучивала этот замечательный текст, составленный, по их твердому убеждению, Сорока-Росинским. Когда я сказала, что текст придумала сама, вовсе его не записывала, а Виктор Николаевич ничего не слышал из моих речей, они мне абсолютно не поверили.
А в классе мне доставалось от Виктора Николаевича замечаний больше, чем любой другой девочке - за каждый проступок. Мне постоянно напоминалось, что у меня никогда не должно быть «головокружения от успехов» (заглавие этой работы вождя всех времен и народов, посвященной, как я выяснила впоследствии, анализу колхозного строительства, очень нравилось Виктору Николаевичу). Когда в седьмом классе меня выбрали председателем совета дружины, Виктор Николаевич был откровенно недоволен. Я должна была принадлежать безраздельно своему классу. Кстати сказать, Виктора Николаевича не особенно радовало то, что я была круглой отличницей. Он считал, что у человека должны быть склонности либо к гуманитарным, либо к точным, либо к естественным наукам, и в области склонностей - успехи в учебе, «отлично». А со мной какой-то непорядок.
Виктор Николаевич, с его глубоким знанием детской психологии, очевидно, не догадывался, какая тяжесть была в моей душе. С момента прихода учителя школа, в которой я училась до самого 1954 года (школа была растущей, и мы - семиклассницы в 1951 году - в течение четырех лет были старшими: восьмиклассницами, девятиклассницами и, наконец, в 1954 году - первым выпуском десятиклассниц), разделилась для меня на две неравные части. Одна - светлая, прекрасная, увлекательная, где все время было заполнено какими-то интересными и чрезвычайно важными дела ми - это Виктор Николаевич и все, с ним связанное; другая казалась мне темной, угрюмой, отвратительной. В этой, второй, части были неплохие, а иногда хорошие учителя, интересные предметы. И тем не менее этой половины школьной жизни я терпеть не могла, а терпеть приходилось.
Так получилось, что я - обязательный участник, а нередко и руководитель буквально каждого дела, касающегося жизни класса, - стала предметом отчаянной ненависти некоторых своих одноклассниц. Мне и в голову никогда не приходило, что за каждым моим шагом, словом, жестом, взглядом внимательно наблюдают зоркие недоброжелательные глаза. Оля Эгле, как выяснилось, вела дневник, в который с точностью до мига заносила все мои «грехи». Апофеозом было вот что. На каком-то неважном уроке, может быть, на перемене, сидевшая за мной Люся Соловьева, хорошая, скромная девочка зачем-то расплела и снова заплела мои вполне приличные косы. Вскоре целая озлобленная стайка набросилась на меня с какими-то упреками - я, дескать, на особом положении, я «точно королева, у меня своя камеристка», на свет появился дневник, который Оля выразительно и злобно прочла. Бедная Люся просто не знала, что и делать. Она пыталась объяснить, что я не только не заставляла, но никогда не просила ее ни о каких услугах. Стоял дикий гам. В лицо мне летели ужасные обвинения и оскорбления. Прозвучало слово «жидовка». И тогда я в отчаянии ударила Олю по щеке. Воцарилась тишина. Оля зарыдала и в тот же день нажаловалась на меня Виктору Николаевичу. Он не стал меня слушать, сурово осудил мой скверный поступок перед всем классом. Сказал, что такое позволяли себе только фельдфебели. Я даже заболела с горя на несколько дней. Потом как-то все утихло, выровнялось. Спустя пятнадцать лет мы встретились с Олей в трамвае и говорили исключительно дружелюбно.
В отношении меня Виктор Николаевич был строг, суров, даже беспощаден. Подобно жене Цезаря, я должна была быть абсолютно безупречной. И все-таки, несмотря на особую строгость, учитель любил меня, доверял, заботился обо мне. Как-то после уроков в шестом классе он задержал меня и сказал: «Знаешь, Рива, я должен тебя предупредить: тебе достались очень неудобные для нашей жизни имя и фамилия. Ну, фамилию сменишь, когда выйдешь замуж. А имя во что бы то ни стало постарайся сменить в момент получения паспорта». Я ответила, что меня крестили Ириной. Он обрадовался: «Будем звать тебя Риной. Пусть все привыкнут».
И со следующего дня сам стал так меня называть, а за ним - и одноклассницы. Должна сказать, что из затеи ничего не вышло. Когда пришло время получать паспорт (в конце декабря 1952 года, в девятом классе), начальник паспортного стола мне категорически отказал. К более высокому начальству я не решилась обратиться. Так и осталась Ривой. И фамилию сохранила ту, «неудобную», с которой родилась. Могла ее сменить, но не захотела.
В седьмом классе он снова пришел ко мне в гости в день моего рождения, подарил две очаровательные хрустальные вазочки-салатницы и позолоченную чайную ложечку, украшенную червленым узором. На ложечке была маленькая этикетка из ювелирного магазина. Виктор Николаевич посоветовал подарком пока не пользоваться, этикетку не снимать. По его словам, эта вещица могла пригодиться «в минуту жизни трудную». Теперь эта ложечка - драгоценный сувенир моей семьи. Как и в первое посещение, был исключительно любезен, нашел отдельные добрые слова для каждого присутствующего, посидел не более двадцати минут, попрощался и ушел. И снова всех очаровал благородством манер, простотой, доброжелательностью.
Когда в шестнадцать лет у меня выявили подростковый туберкулез, Виктор Николаевич, уже не преподававший в нашем классе, как-то узнал об этом факте, был очень взволнован и дал мне двести рублей (в 1952 году это были для нашей семьи большие деньги) на фрукты. В семнадцать лет, за сутки до первого выпускного экзамена, я попала на операционный стол с прободной язвой двенадцатиперстной кишки. И снова учитель дал мне деньги на хорошее легкое питание после операции. А к выпускному вечеру подарил целых четыреста рублей на туфли. Туфли эти - лак с замшей на высоких каблуках - служили мне долго, сначала как выходные, потом как повседневные. Должна сказать, что за всю мою детскую и юношескую жизнь никто, кроме Сорока-Росинского, никогда не подарил мне ни одной копейки.
Серебряная ложечка - подарок на день рождения. 1950 г.
На двадцатилетие подарил столовый прибор - серебряные ложку и вилку, нож из нержавеющей стали с серебряной ручкой. Прибавил с доброй улыбкой: «Пора собирать тебе приданое». Эти сокровища хранятся в моей семье, а ножом мы постоянно пользуемся. Сталь отменная.
Говоря о том, что Виктор Николаевич, хоть и школил меня немилосердно, безусловно любил и заботился обо мне по-особому, я забыла рассказать вот о чем. В седьмом классе я вдруг решила, что пойду учиться на машинистку-стенографистку, овладею профессией и скоро смогу зарабатывать, помогать семье. Через некоторое время поделилась своими планами с Виктором Николаевичем. Даже мама ничего не знала! Виктор Николаевич внимательно выслушал меня и ответил: «Не делай глупостей. С твоими способностями ты обязана кончить среднюю школу, а затем - твое место в университете. Кому же там учиться, если не тебе». Больше о курсах стенографии и машинописи я не помышляла.
Среди его подопечных я несколько раз встречала Лиду, девушку моего возраста (я была уже студенткой), где-то работавшую. Однажды Лида вместе с моими подругами отмечала день рождения Виктора Николаевича. Нисколько не стеснялась нас, вела себя по-хозяйски, знала, где что лежит и стоит, накрывала на стол, прибирала. Она казалась старше нас, хотя мы были одногодки. Вскоре, когда я пришла одна, Виктор Николаевич рассказал, что Лида живет в очень неблагополучной семье, где все пьют, скандалят, ничуть ее не стесняясь ни в чем. Прибавил, что девушка она неплохая, но у него потихоньку «поворовывает». Я страшно негодовала, а он спокойно говорил, что у Лиды много добрых задатков, они перевесят дурные наклонности. Через некоторое время от Виктора Николаевича узнала, что Лиду он все-таки прогнал, так как она стала не «поворовывать», а унесла его деньги, чуть ли не всю пенсию. И еще через несколько месяцев я узнала, что Лида пришла к нему со своим женихом, очень приличным, призналась в своих грехах, просила прощения и пригласила Виктора Николаевича на свадьбу. Учитель был глубоко тронут, купил Лиде целое приданое, был на свадьбе. Судьба девушки устроилась хорошо, она выбралась из отвратительного родительского дома, семья мужа приняла ее подоброму. Вот тогда-то Виктор Николаевич сказал мне, что он очень любит делать подарки. «Пойми, Рива, дарить гораздо приятнее, чем получать подарки самому», - сказал учитель. Я в те годы понять этого никак не могла. Теперь понимаю.
И еще о школьных событиях с Виктором Николаевичем.
Вышел Указ Верховного Совета СССР о награждении учителей за многолетнюю самоотверженную работу орденами Ленина и Трудового Красного знамени. Помню, что в школе эти награды получили две-три учительницы, седые, благообразные и абсолютно никакие. А Виктор Николаевич не получил ничего. Мы побежали к Ольге Родионовне узнать, почему не награжден наш любимый учитель. Ведь ему уже за шестьдесят пять лет. Он так много и интересно работает, он столько знает, он все время и знания отдает нам. Ольга Родионовна, глядя куда-то вдаль, ответила, что Виктор Николаевич много лет преподавал в институте, а те учительницы - всегда в школе. Нам было больно и горько. Виктору Николаевичу - тоже. На торжественном собрании все хвалили, превозносили награжденных. Виктор Николаевич сидел прямо, молча. Многие из нас хорошо понимали, как ему тяжело: за всю жизнь Виктор Николаевич не получил от советской власти ни одной правительственной награды.
Но вот подошел к концу седьмой класс, третий год учебы у Виктора Николаевича. Класс хорошо сдал все экзамены. Мы закончили неполную среднюю школу. На праздничном собрании всех выпускниц, где нам вручали аттестаты, Виктор Николаевич произнес прекрасную прочувствованную речь (лучше всех учителей!), заканчивавшуюся словами: «Всегда и везде пойте своим голосом, пусть он негромкий, незвучный, но обязательно свой».
...Виктор Николаевич больше не мой учитель. Он взял себе три пятых класса (с 1949 года он работал еще и в методкабинете). Потом, позже, Виктор Николаевич рассказал мне, что двенадцать-четырнадцать лет - это самый лучший возраст для девочек, можно лепить характеры, как из воска фигурки. После четырнадцати девчонки начинают «невеститься», их головы забиты другими делами, с такими неинтересно.
Итак, я уже в восьмом классе той же 233-й школы. Из двух параллельных классов с французским языком создали один; учениц Виктора Николаевича там было всего двенадцать человек из тридцати шести. Многих девочек со вполне приличными оценками перевели в другую школу, самые сильные из «ведомых» пошли в техникумы, все остальные - в ремесленные училища. В своем 8 «б» мы - ученицы Виктора Николаевича - держались особняком. Нас побаивался наш классный руководитель, учитель русско го языка и литературы Самуил Абелевич. Он знал и любил предмет, но у него не было волшебного дара Виктора Николаевича.
Виктор Николаевич больше не мой учитель. Огромная пустота в душе. Чтобы ее заполнить, я пошла в школьный кабинет Эрмитажа изучать историю искусства Европы, начала петь в хоре при Доме учителя, разместившемся в Юсуповском дворце. Но вот однажды на перемене Виктор Николаевич подозвал меня и сообщил, что у него большая радость: он наконец-то получил отдельную комнату, пусть совсем крохотную - всего восемь квадратных метров в коммунальной квартире на Садовой (дом 86, квартира 4 - легко, по словам Виктора Николаевича, запомнить: 8-6-4). Он пригласил меня и еще по моему выбору четыре-пять моих подруг на новоселье! Я выбрала Арину Леонтьеву, Галю Григорьеву, Таню Троянкер, Риту Тимофееву. Вместе со мной - пятеро. Ах, какой это был праздник! И наш хозяин, и мы, его гостьи, были одинаково счастливы. Как красиво и вкусно он нас угощал: сначала немного рыбы, затем ветчина с зеленым горошком и маслинами, на десерт - рокфор. И вина в различных стопках, стопочках, рюмках разного калибра. Стопки и рюмки хрустальные, стопочки серебряные маленькие. Из них в начале застолья пили херес и мадеру (буквально по одному глоточку, но подержав во рту, чтобы хорошо распробовать), потом из рюмок побольше, под ветчину - грузинские вина. Их понемногу отхлебывали, предварительно нюхали, взбалтывали и снова нюхали, потом пили маленькими глотками, не торопясь. Виктор Николаевич объяснял, что водку пьют из небольших стопок, одним глотком, коньяк наливают на донышко широких бокалов, согревают в руках и отхлебывают понемногу, но ни водки, ни коньяка нам никогда не предлагал. К сыру в крошечные рюмки подал ликер и объяснил, что его не столько пьют, сколько лижут. Посуда была красивая - фарфор, темно-синий кобальт с золотым колоском, приборы - серебряные вилки, ножи из нержавеющей стали с серебряными ручками. Консервы: рыба, ветчина, горошек, маслины. Хлеб, черный и белый, изящно нарезанный, в корзиночке с салфеткой. Салфетка - у каждого прибора, а крохотный столик накрыт скатертью.
В этой милой комнатке я бывала регулярно много раз на протяжении девяти лет. Каждый год той же компанией - 26 ноября, в день рождения Виктора Николаевича. Мы всегда приносили ему какой-то небольшой подарок и торт, он от души благодарил.
А в другие дни - я одна, иногда с кем-то из младших сестер.
Но всегда нас ожидал праздничный стол и хозяин, полностью готовый к приему гостей - аккуратно выбритый, подстриженный и причесанный, сорочка с галстуком, пиджак застегнут на все пуговицы. Иногда пили кофе или какао со сгущенным молоком, на стол в таком случае подавалось печенье или сухарики. Грязную посуду мы всегда мыли и тщательно вытирали, Виктор Николаевич тут же ее расставлял по местам.
За два-три дня до прихода я, по просьбе Виктора Николаевича, звонила ему. В трубке раздавался знакомый голос: «Слушаю». Я называла себя. В ответ: «А, Рива, очень рад. Приходи (называл день и час)». Я никогда не опаздывала. Виктор Николаевич опозданий не терпел, считал их признаком плохого воспитания и дурного тона.
План комнаты Виктора Николаевича: 1 - дверь; 2 - окно с форточкой, шторой и подоконником; 3 - окно в глухую стену, плотно заставленное большим буфетом; 4 - большой высокий буфет; 5 - кровать, превращенная в тахту; 6 - ковер над кроватью; 7 - обеденный стол под клеенкой, служивший Виктору Николаевичу рабочим столом, здесь же он ел, когда был один; 8 - выдвижной столик-тумбочка, его использовали для приема гостей, перемещая между кроватью-тахтой и буфетом; 9 - две книжные полки; 10, 11, 12 - стулья.
Постараюсь описать эту дивную комнату, с которой связаны чудесные воспоминания. Она выходила двумя окнами во двор. Правое окно - в глухую стену, расположенную совсем рядом. Это окно навсегда было закрыто большим, вместительным, со многими ящиками и отделениями буфетом. По-моему, там хранилось все имущество Виктора Николаевича. Вдоль другой, параллельной стены стояла узкая кровать, покрытая ковром. Получалась тахта, на ней помещалось два-три человека. В левой короткой части комнаты - обеденный стол, покрытый клеенкой. Там Виктор Николаевич работал - писал, читал. Над столом - небольшая полка с книгами, толстыми тетрадями и фарфоровыми фигурками - персонажами «Мертвых душ» и «Ревизора». Виктор Николаевич сам купил этот набор, он был замечательно выполнен ленинградскими художниками. По правой короткой стенке маленькая тумбочка (она и служила гостевым столиком для «больших приемов»), ее можно было выдвинуть, точнее - вдвинуть или придвинуть к кровати. Над тумбочкой - еще одна полочка с толстыми тетрадями и маленьким бюстом А. В. Суворова. На рабочем столе - настольная лампа. Над кроватью - небольшой ковер, настенная лампа и иконка овальной формы в легкой деревянной рамке с изображением Михаила Архангела. Видя наше изумление (дети атеистического времени), Виктор Николаевич просто сказал, указывая на икону: «Это родительское благословение. Я с ним не расстаюсь». С потолка спускалась чрезвычайно симпатичная лампа - соединенные треугольником небольшие трубки дневного света, накрытые вместо абажура красивым крепдешиновым платком в крупную красно-сине-белую клетку. Возле рабочего стола - два стула, третий - между буфетом и подоконником «действующего окна. На окне - штора. На подоконнике и под ним - бутылки хороших марочных вин. Потом к ним присоединилось «Российское полусладкое», слегка газированное. Виктор Николаевич любил его, а еще более - купаж, который составлял из какого-либо грузинского и «Российского полусладкого». Иногда «Российское» добавлял к хересу или мадере.
За столом Виктор Николаевич был неизменно доброжелателен и вел себя не как наш наставник, учитель, воспитатель, а как исключительно радушный хозяин. И мы себя чувствовали свободно и уютно. Сорока-Росинский внимательно расспрашивал о каждой из нас, радовался нашим успехам, вникал в планы, поддерживал. Разговор не прерывался ни на миг. Учитель любил расспрашивать Арину о Новгороде (тогда его не называли Великим). В этом городе Виктор Николаевич учился и окончил гимназию, прекрасно знал героическую и трагическую историю новгородской земли. Любил достопримечательности этого города - Кремль, старинные фрески Феофана Грека, Юрьев монастырь, Ярославово Дворище, языческую Перынь, дивный Волхов.
Учитель искренне горевал, зная, как чудовищно прошлась по Новгороду война. Виктор Николаевич хорошо помнил, что у Арины есть близкие родственники в тех краях (все знал о нас!), она бывает там во время летних каникул, она - правдивый свидетель того, что осталось от города, как его восстанавливают. Слушая рассказы, мы в то же время учились пробовать и пить разные вина, есть закуски, пользоваться ножом. Заставил распробовать маслины и сделал их и рокфор моим лакомством навсегда. Много рассказывал о сырах - твердых, мягких, плавленых: откуда пошли, какие страны и в чем именно преуспели. Подавал фрукты - яблоки, мандарины.
Задушевные беседы Виктор Николаевич вел со мной одной. Из них я однажды узнала, что еще в 1953 году Виктор Николаевич оставил нашу школу и перешел совсем близко к дому, на Лермонтовский вблизи Садовой. А вскоре Виктор Николаевич рассказал мне, что вовсе оставил работу, вышел на пенсию. Сказал: «Понимаешь, Рива, я совсем плохо стал видеть. Даже у сидящих на первых партах вместо лиц вижу какие-то блины. Нельзя работать с классом, не видя лиц своих учеников». Но работать Виктор Николаевич не перестал. Он изобрел новинку - «орфографическое лото»; из школы, где преподавал в конце своей педагогической деятельности, по договоренности с учителем русского языка и завучем, ему присылали «партию из семи-восьми человек - абсолютных двоечников». С ними Виктор Николаевич играл в это лото в прихожей ежедневно по одному часу после их уроков до тех пор, пока они не переходили в разряд твердых троечников. Тогда Виктор Николаевич звонил в школу и просил «новую партию». «Мои идиотики» - так ласково называл «ведомых» Виктор Николаевич. Он был чрезвычайно увлечен своим лото, видел большую перспективу в его использовании, но никто не хотел вдуматься, перестроиться, внедрить новинку. Куда бы Виктор Николаевич ни обращался - не с просьбой, а с предложением взять его работу на апробацию, разумеется, без вознаграждения, - ни одна школа, ни один методический кабинет, ни одна кафедра русского языка не решились на эксперимент. Но Виктор Николаевич - внешне по крайней мере - не унывал, продолжал совершенствовать свое детище. Много писал, но никогда не рассказывал и не показывал мне своей работы. И лото я никогда не видала. «Тебе не нужно. Ты и так грамотная», - вот что я услышала в ответ на свою просьбу показать мне лото. Я не настаивала. Молода была и глупа. По словам А. С. Пушкина, «мы ленивы и нелюбопытны». Полностью отношу к себе в этом случае.
Говорили мы с Виктором Николаевичем о многом. О несчастной любви - он сказал: «Несчастной любви не бывает. Любить гораздо важнее, чем быть любимым». О возможности или невозможности любви с первого взгляда - Виктор Николаевич верил в такую возможность, рассказал, что однажды с площадки стоящего поезда он увидел на площадке встречного и тоже стоящего поезда женщину. Они обменялись такими взглядами, что он до сих пор - через сорок лет - помнит ее. Поезд тронулся, они не успели и не смогли вымолвить друг другу ни слова, только помахали друг другу рукой. Виктор Николаевич был уверен, что мимо прошла любовь.
На мой вопрос, любил ли он Эллу Андреевну, свою жену, Виктор Николаевич ответил, что они вступили в брак не по страстному чувству, а скорее по расчету. Элла Андреевна была его коллегой, другом, разделяла его вкусы и убеждения, они искренне симпатизировали друг другу, у них были нормальные прочные супружеские отношения, но страсти не было. У каждого позади было многое. У Эллы Андреевны - первый брак и дочь от него (муж умер, оставив ее молодой вдовой), встречи с другими мужчинами. У самого Виктора Николаевича было много встреч и связей, в том числе опасных. Одна из них чуть не упекла его за решетку - роман во вкусе Ф. М. Достоевского, любимейшего его писателя2. Говорили об одиночестве. Виктор Николаевич рассказал, что ему часто приходилось быть одному, теперь он привык, а раньше иногда и страдал. Этот рассказ я передаю как можно точнее: «В таком огромном городе, как Петербург, а ныне Ленинград, вокруг проходят ежедневно сотни и тысячи лиц, но ты всем чужой, никто не поздоровается, никому нет дела до тебя. Не то в Германии. Каждый вечер я приходил в одно и то же кафе, сидел за одним и тем же столиком. Видел, как добрые отцы семейств со своими фрау и киндер целые вечера проводят в этом кафе. Мужчины по глоточку отпивают пиво из огромных кружек, откусывают по кусочку сосиски на вилке и рассуждают о политике.
2 Подробнее об этом - в биографии В. Н. Сорока-Росинского.
Женщины вяжут и го ворят о своих делах. Дети играют. Иногда мужчины дают своим женам отхлебнуть пива, откусить кусочек сосиски. И вот я как-то приболел и несколько вечеров не приходил в кафе. А когда пришел, бюргеры повскакали с мест, подбежали ко мне, хлопали по плечу, жали руку, говорили, что беспокоились, а теперь рады меня видеть. С этого вечера я уже не сидел один. Подсаживался к ним, все приветливо махали рукой, приглашали к своим столикам, тоже пил пиво глоточками и откусывал сосиску по кусочку, беседовал о политике. Было тепло на душе».
Беседовали о путешествиях. Я сказала, что мечтаю увидеть мир, и прибавила, что счастливцы - моряки дальнего плавания - объехали земной шар много раз. Виктор Николаевич ответил, что странствия - это замечательно, но они требуют пристального внимания к каждому объекту путешествия. Хорошо не просто побывать, но пожить в городе, городке, селении, изучить досконально природу, быт жителей, произведения искусства. Учитель был категорически против того, что называется и тогда, и сейчас «галопом по Европам». Он видел Европу, но хорошо знал только Германию, так как жил там два летних сезона. Чужие страны и города, как и все явления в жизни, надо сравнивать по принципу сходства и различия с тем, что хорошо знаешь. Для этого требуется время, раздумья. Что касается моряков дальнего плавания, то они, по словам Сорока-Росинского, не бывают нигде, кроме кабаков и борделей в портах. А эти заведения везде одинаковы.
Виктор Николаевич знал, что я с пятого класса собираюсь стать историком. Восторга не испытывал, но и не отговаривал. Советовал заняться археологией, давал читать книги о только что раскопанном государстве Урарту. А меня пленяла античная история и культура. Виктор Николаевич только слушал. Мои занятия в школьном кабинете Эрмитажа одобрял, занятия в хоре тоже. Виктор Николаевич и сам постоянно «попевал» (так он говаривал), рассказывал, что в молодости пел «очень недурно». Любил оперу русскую, итальянскую, находил большие различия между ними. Русская опера основана, как правило, на драматическом сюжете и очень мелодична. Итальянская - это прежде всего бельканто, сюжет на втором месте. Выделял «Травиату» и «Риголетто» Верди. Говорил, что из очень посредственной пьесы Гюго и мелодрамы Дюма-сына Верди создал истинные шедевры. Кстати, «Риголетто» я слушала в театре Консерватории вместе с Виктором Николаевичем.
Учитель чрезвычайно высоко ценил оперу Мусоргского «Борис Годунов», говорил, что музыка вполне достойна гениального пушкинского текста.
Любил оперы Н. А. Римского-Корсакова, написанные на исторические и летописные сюжеты, любил «Вражью силу» А. Серова. Музыка волновала Виктора Николаевича, создавала ему припод нятое настроение. Любил романсы Чайковского, Рахманинова... Об операх П. И. Чайковского «Евгений Онегин» и «Пиковая дама» говорил, что музыка превосходна, но либретто - особенно «Пиковой дамы» - не выдерживают критики: «это вовсе не Пушкин, а бог знает что».
Пушкин нас обоих занимал постоянно. Виктор Николаевич любил его блистательную поэзию, его неподражаемо простую по форме, глубочайшую по содержанию прозу. Драматические произведения называл гениальными. «Скупой рыцарь», «Каменный гость» и «Моцарт и Сальери» шли в нашей Александринке 1950-х годов как один спектакль с двумя антрактами. СорокаРосинский был искренне возмущен этим обстоятельством, говорил, что такая подача поверхностна. В спектакле были заняты звезды - Н. Черкасов, Н. Симонов, Б. Фрейндлих... Но, по словам учителя, никакие самые лучшие артисты не спасали спектакль, так как на каждую трагедию приходилось слишком мало времени. Да и смешивать их - таких разных - не следует. Теряется значительность.
Особое мое внимание Виктор Николаевич обратил на «Скупого рыцаря». Говорил, что барон - сложный характер, им владеет подлинная страсть; что трагедия буквально соткана из противоречий (скупой и рыцарь, это несовместимо по определению), что многие рассуждения барона, казалось бы, полностью иссушившего душу пагубной страстью к золоту, откровенно трогают (его мысли о муках совести, о жалких качествах своего сына - «развратников разгульных собеседника»); афористичны замечания ростовщика («Деньги... Во всякий возраст нам они нужны...») и так далее до бесконечности. А «Моцарт и Сальери»... Какие глубокие мысли вкладывает автор в речи Моцарта, «безумца, гуляки праздного», по мнению Сальери: «Нас мало, сыновей гармонии... Когда бы все так чувствовали силу гармонии... Но нет, тогда б и мир не мог существовать» и так далее.
С глубоким чувством читал мне Виктор Николаевич строки из «Пира во время чумы»: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю, и в разъяренном океане средь грозных волн и бурной тьмы, и в аравийском урагане, и в дуновении Чумы! Все, все, что гибелью грозит, в душе для смертного таит неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог...». Как эти строки перекликаются с любимыми стихами Виктора Николаевича, принадлежащими Шандору Петефи: Не хочу я гнить, как ива, на болотной кочке где-то.
Я б желал сгореть от молний, словно дуб, в разгаре лета! Стихи Петефи (я помню и привожу только первые строки) Вик тор Николаевич собственноручно переписал в свою записную книжечку в черном коленкоровом переплете, с бумагой в клеточку, куда заносил все самое важное, необходимое для жизни, в том числе свои доходы и расходы. Он читал эти стихи для нашей компании, а однажды - с большим чувством - для меня одной.
Незадолго до смерти Сталина Виктор Николаевич был мрачен и снова сказал мне, что с моим именем и фамилией у меня будет многое «неладно». Учитель, кстати, не ошибся.
Он восторженно приветствовал разоблачения Н. С. Хрущева, сделанные на XX съезде партии, о культе личности и о жертвах режима. Точнее, не восторженно, а глубоко одобрительно. В это время Виктор Николаевич сообщил мне, что Зиновьев - ближайший сподвижник Ленина, первый секретарь Петроградского, затем Ленинградского губкома партии - скрывался вместе с Лениным в Разливе. Жена Зиновьева поддерживала ШКИД. На известной картине, висящей в Смольном, позади Ленина, буквально за его плечом, была изображена фигура Троцкого. В Гражданскую самые популярные имена были Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев; имени Сталина никто и не слыхал. Да, была оборона Царицына. Говорили, что ею руководил какой-то Сталин. А потом, после смерти Ленина, исчезли его сподвижники отовсюду - со страниц, из картин, из жизни.
Именно в этот вечер от Виктора Николаевича я впервые услышала и о том, что в повести А. Гайдара «Р. В. С.» председателем действительно существовавшего Реввоенсовета был Троцкий. Имя его было опущено. Просто Председатель Р. В. С.
Говорил негромко и посоветовал не пересказывать эти его речи. Я и не пересказывала никому никогда. Впервые пишу об этом здесь. В 1954 году, накануне выпускного экзамена по литературе, я по пала на операционный стол. Экзамены на аттестат зрелости не сдавала, и хоть в моем аттестате стояли только «отлично», золотую медаль не получила. Сдавала на общих основаниях вступительные экзамены на биофак ЛГУ им. А. А. Жданова, получила двадцать пять баллов из двадцати пяти возможных (пять экзаменов) и стала студенткой. Виктор Николаевич хвалил меня, сказал, что я совершила мужественный поступок - выйти на экзамены через два с половиной месяца после тяжелой операции «не каждому по плечу», что он гордится мной. А еще он сказал (цитирую дословно): «Хорошо, Рива, что не пошла на исторический факультет. История у нас - загадочная наука. Чтобы в ней сделать карьеру, надо очень много и глубоко молчать. А ты бы не могла молчать, и не молчала бы». Виктор Николаевич, совершенный гуманитарий, не знал, каким страшным полем битвы была у нас биология. Но и я в то время еще этого не знала, а похвалой Виктора Николаевича была счастлива - он видел во мне человека, имеющего собственные принципы, поющего «своим голосом».
Наши задушевные беседы становились все интереснее. Об отечественной истории, о том, что Россия, несмотря на массу прекрасного в ней, по сравнению с Европой - глубоко отсталая страна. «Мы еще в звериных шкурах ходили, а в Англии был Шекспир». Ивана IV Грозного учитель считал исчадием ада, опричнину - кровавой сатанинской выдумкой. Твердо заявлял, что И. В. Сталин и его окружение - точное повторение Ивана Васильевича с его верными опричниками. Цели и методы такие же - вынюхать крамолу и уничтожить ее, предварительно заставив человека оговорить себя и всех окружающих под дикими пытками, а затем предать неминуемой позорной и лютой смерти. Обратил мое внимание на пьесу «Великий Государь» (автора не помню), которая шла в нашей Александринке с участием самых блестящих актеров долгие годы при жизни Сталина, но была навсегда убрана из репертуара после ХХ съезда партии. Указал на откровенную нелюбовь «корифея» к Петру I. Сам Виктор Николаевич глубоко уважал Петра за «окно в Европу», за личное мужество, за тяжкие труды на протяжении всей жизни, за Санкт-Петербург, за тягу к наукам, за стремление разбудить Россию. При этом отлично знал, что Петр I - абсолютный монарх, крепостник, податному сословию при нем жилось еще тяжелее, чем до него. «Россию поднял на дыбы».
Терпеть не мог доносчиков, охранку. Презирал этих людей.
Говорил, что «Союз Михаила Архангела» и «Союз русского на рода» - позорные организации погромщиков и убийц, официально поддержанные в начале ХХ века «насквозь прогнившей властью» и созданные по ее указке. Считал Николая II одним из главных виновников тех катаклизмов, которые сотрясали нашу страну. Виктор Николаевич доверительно сообщил мне, что с незапамятных времен до сего дня у нас существует бытовой антисемитизм. Великий Достоевский не был свободен от этого гнусного чувства. Вполне преодолеть его сумели Л. Н. Толстой и А. П. Чехов. Сам учитель считает антисемитизм человеческим позором. Вот почему мои имя и фамилия внушают Виктору Николаевичу тревогу за мою судьбу.
И тут я напомнила учителю о том, что была жестоко наказана им, о «фельдфебеле», «унтере Пришибееве», «Держиморде», других обидных словах, публично брошенных мне в лицо за то, что я дала пощечину Оле Эгле: «Вы, Виктор Николаевич, даже не выслушали меня. Ведь я защищала свое достоинство, Оля назвала меня жидовкой. Чем и как, по-Вашему, я должна была ей ответить?».
Виктор Николаевич долго молчал. Он был смущен. Произнес: «Почему ты мне ничего не рассказала? Ну не тогда, после?» Я ответила: «Вы сами учили, что жаловаться подло». Тогда учитель сказал: «Я был категорически неправ. Судья (а я взял на себя его роль) обязан выслушать обе стороны прежде, чем принять решение. Я не пожелал слушать тебя, только возмущался твоим поступком. Ведь ты - моя любимая ученица, на тебя равняется класс, а тут руки распустила. Да, Рива, у тебя не было другого выхода. Олю надо было поставить на место. Я виноват. Прости меня».
Я со слезами на глазах ответила, что давным-давно простила, хотя тогда, много лет назад, мне было тяжело и тоскливо. «Понимаю, Рива. Сделанного не воротишь. Досталось-таки тебе. Сильным всегда достается больнее», - прибавил учитель, горько усмехаясь.
Как я уже говорила, он искренне приветствовал власть рабочих и крестьян; после смерти Ленина, после резкого упразднения нэпа понял, что многое «неладно», но честно, творчески работал, учил, воспитывал, верил в идеи социализма.
«Цель - вот что является самым главным в жизни и без чего самое комфортабельное существование теряет свой вкус и превращается в нестерпимую муку», - эту фразу я много раз слышала от учителя.
Однажды речь зашла о героизме, о самопожертвовании. Виктор Николаевич был серьезен и задумчив. «Понимаешь, Рива, способность на истинно геройский поступок - это редкое качество человека, сознательно, обдуманно идущего на страдания и смерть ради другого, других людей. Множество геройских поступков мгновенны, неосознанны, почти инстинктивны. Большинство таких поступков заканчивалось смертью (хорошо, если мгновенной) совершившего. Война дала бесчисленные примеры именно такого героизма - подвиг Александра Матросова, например.
С человеческой точки зрения подвиг Алексея Мересьева выше. Его страдания превозмогают меру человеческую. Но летчик не только победил смерть, которая ползла рядом с ним, глядела ему в глаза в течение нескольких суток. Летчик без обеих ног снова стал летать! Невероятно, но факт.
А вот часто говорят о героической смерти Пети Ростова. Убежден, что никакого героизма здесь нет и в помине. Безусловно хороший, патриотически настроенный граф-подросток (от силы пятнадцати лет) понятия не имеет о воинской дисциплине, не вникает в приказание командира отряда - не высовываться, скакать только рядом с ним, - немедленно после сигнала к атаке вырывается вперед и с криком "Ура!" получает пулю в грудь. Кого вдохновил его поступок? Операция была прекрасно продумана и подготовлена Денисовым и Долоховым, прошла строго по плану. А нелепая, ненужная смерть Пети принесла лишь страшное горе семье и друзьям».
Виктор Николаевич с глубоким чувством омерзения рассказывал мне, что «объединительная» идея «разлагающейся монархии - самодержавие, православие и народность» - полностью, без поправок и купюр перенесена в нашу жизнь: генеральный секретарь правит, как абсолютный самодержец; партийные идеи и щупальца опутали все стороны жизни, как когда-то православная церковь (характеристики, подписываемые без конца у «тройки», отчеты беспартийных на партбюро и тому подобные хорошо мне знакомые «прелести» нашей жизни - это те же справки от приходского священника о постах, посещениях Храма, о благонамеренности, без которых нельзя было венчаться, поступать на работу...). Наконец, «народность». Это безликая масса, одобряющая все решения батюшки-царя. Была и осталась. Даже мощи свои завели для поклонения - Мавзолей с его набальзамированными обитателями (Виктор Николаевич считал, что Ленина надо захоронить по российскому обычаю, ни в коем случае нельзя оставлять тело поверх земли).
Помню, как волновался, как негодовал Виктор Николаевич, когда началась травля Бориса Пастернака из-за опубликованного «там» «Доктора Живаго», из-за присужденной автору Нобелевской премии. Говорил мне: «Понимаешь, Рива, какая низость, когда человек от станка, пусть отличный производственник, никогда ни одной строки не прочитавший из Пастернака, фамилии его никогда не слышавший, осуждает талантливого поэта, клеймит его позором по бумажке, написанной кем-то из партбюро. А тот, кто писал бумажку, тоже не читал и не слыхал ничего о Пастернаке. Все спущено сверху, а выдается за "мнение народное". Я тоже не читал "Доктора Живаго", у нас его нигде не печатали. Но я отлично знаю Пастернака - большого поэта и превосходного переводчика пьес Шекспира. Отказ Пастернака от Нобелевской премии и от выезда за пределы отечества (как предложил неугомонный Н. С. Хрущев) - это крупный поступок благородного человека.
За рубежом с Нобелевской премией в кармане Б. Л. Пастернак мог бы совсем безбедно жить до конца своей жизни»3.
А вот волнения совсем иного рода. «СССР запустил искусственный спутник. Лайка в космосе! Белка и Стрелка в космосе! Это великолепно. Это отличная визитная карточка страны. Вот увидишь - скоро и человек полетит в космос». Виктор Николаевич с большим подъемом рассказал, что совсем недавно его навестил бывший ученик из школы военных летчиков в Горно-Алтайске, ныне офицер в немалых чинах, связанный с Центром космических исследований. Так этот офицер сообщил, что в нашей стране существует обширная космическая программа, что создана группа летчиков-испытателей, и кто-то из них обязательно полетит в космос. Сорока-Росинский всей душой желал успеха нашим космонавтам.
Еще о временах Хрущева: «Знаешь, Рива, я теперь из газет вырезаю фото членов нашего Политбюро, наклеиваю их и рассматриваю сквозь сильную лупу. Ну и рожи! Ни одного приличного лица!» Я была студенткой второго курса, когда по почте получила от Виктора Николаевича приглашение прийти к нему в ближайшее время. День и час были указаны, предварительного звонка не требовалось.
3 Передаю слова Виктора Николаевича как можно точнее.
Разумеется, я пришла. Учитель сразу приступил к делу и показал мне пригласительный билет. Редакционный совет нашей городской (очень интересной) пионерской газеты «Ленинские искры» приглашал В. Н. Сорока-Росинского на заседание, посвященное соревнованию между пионерскими звеньями. Виктор Николаевич предложил мне пойти на заседание и рассказать, как в нашем 6 «д» классе совет отряда определял лучшее звено по количеству набранных за неделю баллов и награждал победителя переходящим цветком, высоко ценимой нами наградой. И тогда я впервые призналась учителю, как мне было обидно это соревнование - звеньевая регулярно вносила в рапортичку все мои красные кружки (пятерки), но при подсчете итоговых баллов их отбрасывали за ненадобностью. Виктор Николаевич немного смутился, но тут же нашелся: «Ну, Рива, ты как маленькая. Ведь надо же было соревнование организовать, а при твоих пятерках твое звено могло учиться кое-как. Все равно вышло бы на первое место. Не обижайся. Помни, быть лучше других в чем бы то ни было (в работе, в учебе, в спорте, в чем угодно) - это большое испытание. Далеко не всем нравится, когда кто-то постоянно впереди. Возникает обыкновенная зависть, свойственная большинству людей любого возраста. Чтобы снизить градус этой зависти, я сознательно редко хвалил тебя и часто бранил за любую безделицу. Ты сильная, тебе такая расплата по зубам. Неужели ты всерьез чувствовала себя обиженной?» Я подтвердила, что именно так и чувствовала себя. Виктор Николаевич продолжал: «Нет, Рива, напрасно. Я с самого начала пятого класса знал тебе цену. Подумай, разве стал бы я поручать тебе в наши общие школьные годы множество самостоятельных дел, приглашать к себе, откровенно говорить с тобой, если бы не доверял тебе больше, чем твоим одноклассницам? Крепись. Благодарю за искренность.
А на заседание сходи обязательно. Сначала послушай других, потом выступи. Увидишь, тебя будут слушать. Я позвоню в редакцию, скажу, что вместо меня придешь ты».
Я была в «Ленинских искрах». Там собралось много народа разного возраста, преимущественно взрослые. Слушала. Потом поделилась нашим отрядным опытом, не скрыв, кто был автором соревнования за переходящий цветок. Вскоре редакция прислала мне номер газеты, где были подведены итоги совещания. Из выступлений взяли только самое главное, уместив его в несколько строк и не называя фамилий. Даже гонорар заплатили - рублей 30 (для сравнения - моя стипендия состав ляла около 350).
Я отнесла газету и гонорар Виктору Николаевичу. Он от гонорара отказался наотрез, а публикацией был доволен: «Видишь, все получилось. Наш опыт может кому-то пригодиться».
«Может кому-то пригодиться» - одна из любимых заповедей учителя.
А я снова - в какой раз! - получила урок, значение которого поняла много-много позже: за природный дар надо расплачиваться.
Справедливо ли это? Но мой любимый поэт сказал:
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет - и выше.
В 1957 или 1958 году я, предварительно получив разрешение Виктора Николаевича и согласовав день и час, привела к учителю Костю Кузминского, студента моего факультета, поэта, с которым у меня стремительно развивался роман. Я просила Виктора Николаевича хорошенько рассмотреть Костю, поговорить с ним, послушать его стихи, но мне ничего не сказывать, а сообщить свое мнение письменно. Визит состоялся, беседа была оживленной, еда и напитки, как обычно, очень вкусные. Я волновалась ужасно. Через несколько дней получила письмо. Оно начиналось словами: «Дорогая Рива!» Далее Виктор Николаевич откровенно не одобрял мой выбор: Костя в мужья не годится. Муж должен быть «зарплатоносителем», а не просто смазливым юношей. У Кости ветер в голове. Стихи его абсолютно не самостоятельны, безудержно подражает Маяковскому. Суждения самонадеянны, за ними чувствуется отсутствие знаний и склонности к систематическому труду.
В мой адрес учитель сочинил шутливое стихотворение. Я его помню:
Ходит птичка весело
По тропинке бедствий,
Не предвидя из сего
Никаких последствий.
И подпись: «Любящий тебя В. Сорока-Росинский». С Костей мы вскоре расстались.
Однажды я застала Виктора Николаевича в особенно приподня том настроении. Накануне его посетил интурист из Финляндии (время хрущевской оттепели) - бывший ученик Стрельнинской гимназии, ныне профессор-историк. Он специально приехал в Ленинград, чтобы встретиться со своим бывшим учителем истории в 1915 году и благодарить его за точный выбор профессии. «Финн» разыскал Виктора Николаевича через адресный стол, узнал телефон, договорился о встрече. Она была теплой и продолжительной.
Как-то, рассуждая о разных видах труда, Виктор Николаевич сказал мне: «Труд учителя, воспитателя, ученого очень сложен, растягивается на долгие годы. Плоды такого труда в лучшем случае увидишь через много лет, а можно при жизни и вовсе не дождаться, хотя посев был добрый, нещадно полит потом и кровью. Труд рабочего конкретен, результаты видны сразу: взял токарь заготовку, обточил ее на станке, тут же образовалась красивая деталь. Или дворник: подмел лестницу, двор, улицу - стало чисто. Как-то в ШКИДе я долго хлопотал, чтобы нам замостили двор, достал кирпич, цемент, инструменты - а рабочих все не присылали. Тогда я своим приказом объявил, что все без исключения преподаватели, воспитатели, хозяйственные работники и воспитанники старших и младших классов в ближайший день выходят с утра на работу. Вышли все и, надо отдать должное, трудились с большим энтузиазмом, даже самые отпетые лентяи-старшеклассники. К вечеру двор был полностью вымощен, немногие кусты подстрижены и огорожены, стволы тополей побелены. Все, абсолютно все были довольны. И вот теперь я как-то поехал на Курляндскую. В здании ШКИД располагается какой-то швейный цех. А двор через тридцать с лишком лет уцелел. Он мощеный, нет грязи. Мне стало приятно. И снова думаю: "Педагог трудится долгими годами, практически всю жизнь, и лишь изредка видит результаты своей работы. Когда их видишь - это счастье". Даже врач скорее увидит плоды своего труда. Тяжело ученому. Имей ввиду, путь, который ты избрала, трудный путь. Но когда что-либо удастся, ты узнаешь, прочувствуешь, что картина складывается, ты поймешь, что такое счастье творчества».
Однажды Виктор Николаевич рассказал, что его время от времени навещает наш математик Игорь Александрович Родионов, что они подолгу беседуют о разном. Я не слишком удивилась, мне и в школе казалось, что Игорь Александрович тайно симпатизировал Виктору Николаевичу.
«Ну, и как Вам Игорь Александрович?» - спросила я.
«А знаешь, весьма любопытный человек. Прежде всего он биолог, а не профессиональный математик, он знает математику так хорошо, что свободно преподает ее в шестых-десятых классах сред ней школы, да еще работает почасовиком в ЛИТМО (Ленинградский институт точной механики и оптики).
Настоящая его специальность - насекомые, точнее - отряд чешуекрылых, Lapidoptera (бабочки). Здесь он большой, даже крупный специалист, публикуется в солидных журналах. У него дома роскошные авторские коллекции бабочек, собранные в многочисленных экспедициях дои послевоенного времени. Две коробки Игорь Александрович принес мне по моей просьбе, я разглядывал через сильнейшую лупу. Красота сказочная! А как все профессионально оформлено: крылья расправлены, усики, глазки, пыльца, брюшки без малейшего повреждения. На тончайшей булавочке, воткнутой рядом с каждой особью, - крохотная этикетка, где бисерным почерком, черной тушью написано латинское название экспоната.
Школу, педагогику Игорь Александрович не любит. Преподавание для него - способ зарабатывать небольшие, но верные деньги, иметь продолжительный летний отпуск и проводить его каждый раз в полном одиночестве на новом месте, занимаясь любимым делом - ловлей бабочек. Больше всего очарован Уссурийским краем, говорит - ничего прекраснее не видал.
Вот такой необычный человек. Живет где-то на Васильевском острове. Один. Давно разведен. Сын - твой ровесник - учится в Дзержинке. Бывает у отца по воскресеньям.
Приглашал меня в гости, но вечером мне не выбраться из дома из-за моих очень плохо видящих глаз, днем он работает (я тоже, но дома) в школе или институте, в воскресенье у него сын. Не получается, а жаль.
Ну, что, удивил я тебя?» Я ответила, что удивлена, но как-то очень по-хорошему.
Как-то, беседуя со мной, Виктор Николаевич сказал, что кто-то из философов (не помню, кто именно) выдвинул интересную идею: каждому человеку при рождении на всю жизнь отпускается примерно одинаковое количество жизненной энергии (elan vitale). Один человек расходует свою энергию постоянно маленькими порциями. Другой за всю жизнь совершает единственный, но крупный, значительный поступок. Третий - несколько не очень больших, но все же заметных поступков, отделенных подчас большими временными промежутками. На мой вопрос: «А вы, Виктор Николаевич, себя относите к какой категории?» ответил, засмеявшись: «Пожалуй, к третьему типу. Кстати, Рива, знай, что ШКИД, за которую я снискал гнев самой Н. К. Крупской, публично назвавшей меня каким-то, точнее, какой-то сорокой, я отнюдь не считаю главным, а уж тем более единственным серьезным делом своей жизни. Было и до нее, и после очень много интересных и небесполезных дел. Вот хоть бы наш роман с твоим классом. Такая сердечная привязанность с обеих сторон. Истинно взаимная любовь. Мне она согрела душу, вдохнула молодые силы. А ты и твои подруги много позже поймете, как важно и необычно было все, чем мы занимались. Это была настоящая совместная работа».
Как-то раз Виктор Николаевич рассказал мне о молодой учительнице Надежде Александровне, которой помог стать на ноги. Она, искренняя, но еще малоопытная, не вполне овладела методикой преподавания русского языка и литературы. Ее буквально затюкали инспекторы и руководство школы, где она работала. Человек стал терять веру в себя, а для учителя это - конец, надо искать новую профессию. Теперь, когда все наладилось, они с Надеждой Александровной - приятели, она заходит к нему поговорить, попить чайку.
Как всякий житель коммунальной квартиры, Виктор Николаевич посещал общественные бани. В середине 1950-х годов из их раздевалок постепенно исчезли шкафчики для белья и одежды. Вместо них появились открытые диванчики на двоих. Посетители раздевались и одевались на глазах друг у друга. Вот тогда Виктор Николаевич обнаружил, что мужчины носят не кальсоны и нижние рубашки, а трусы и майки. С глубоким изумлением он как-то сказал мне: «Представляешь, Рива, человек тщательно, от души намылся и тут же голыми ногами влезает в уличные брюки. А их отпаривают в лучшем случае пусть и каждый день, но только снаружи. В большинстве случаев их отпаривают не чаще раза в неделю. Эту одежду не стирают вовсе. Нижнее белье охраняет кожу от всякой дряни и прекрасно предохраняет от простуды. Зря от него отказались. Неладно это».
Я работала в лаборатории, ходила на научные заседания, влюблялась, но дружбы с Виктором Николаевичем не порывала, бывала у него не реже, а даже чаще, чем прежде. Однажды прихожу в назначенный заранее день и час, дверь, как обычно, открывает соседка и тут же у порога сообщает, что Виктор Николаевич с острым животом накануне отвезен в больницу (не помню, какую). На следующий день я, прихватив белый халат, купив что-то подходящее, буквально бегом бросилась в больницу. Добралась до палаты, роб ко вошла в нее (там было множество мужчин - все в больничной одежде). Виктор Николаевич лежал, уже прооперированный. Я подошла и встала рядом с его койкой. Он был очень смущен. Сказал, что операция (по поводу ущемления пупочной грыжи) была необходима, но прошла вполне удачно, что ему ничего не нужно, чтобы я не приходила его навещать, а по прошествии какого-то времени позвонила ему домой, и как только узнаю, что он дома, мы продолжим наши свидания и беседы. Видя мое крайнее огорчение (он не хотел взять принесенную мной еду), все-таки разрешил оставить передачу. И я ушла.
Виктор Николаевич был очень горд, потрясающе горд. Он, всю жизнь помогавший людям, не принимал никакого снисхождения, помощи, услуги в отношении себя. Помню, что, оказавшись вместе с Виктором Николаевичем в общественном транспорте (поездки на Острова, в кино, в театры), я много раз видела, как женщины пытались уступить место моему учителю. Он всегда благодарил и никогда не садился, говоря, что вполне способен постоять. Наедине со мной говорил: «Неужели я так стар и немощен? Нет, нет. Я достаточно крепок. Женщина не должна стоять, а я - сидеть на ее месте».
В 1958-1959 годах в жизни Виктора Николаевича появилась девочка лет двенадцати, то есть на десять лет моложе меня, - Верочка, дочь дворничихи, помогавшей Виктору Николаевичу по хозяйству (вымыть окно, убрать места общего пользования - коридор, прихожую, кухню, туалет, когда наступала очередь Виктора Николаевича). Квартира-то коммунальная, в конце недельного дежурства надо все вымыть, на неделе - подметать и выносить мусор. Конечно, Виктор Николаевич платил этой женщине, воспитанием девочки занимался даром и с большой охотой. Я видела Верочку несколько раз. Милая девчушка, бойкая, все носиком шмыгала. Виктор Николаевич ласково и терпеливо приучал ее к порядку, водил в кино, что-то рассказывал ей, может быть, занимался и с нею русским и литературой. Виктор Николаевич очень привязался к Верочке, а мне говорил, что если я заменила ему дочь, то Верочка - внучку.
И все время учитель работал. Писал. Иногда к моему приходу он не успевал закончить «свой урок», сидел за столом в жилете, без пиджака. Просил меня извинить его, дописывал намеченный раздел, немедленно надевал пиджак, подтягивал галстук, застегивал все пуговицы и становился внимательным и гостеприимным хозяином. Если я приходила одна, мы быстро превращали рабочий стол в обеденный. Вкусно ели, пили понемножку его любимые купажи и беседовали.
Однажды после того, как привычная компания моих подруг - уже студенток - посетила учителя в день его рождения, Виктор Николаевич заметил мне, что кое-кто злоупотребляет косметикой - перекрашивает волосы, подводит глаза, красит губы. «Это уж не девушка, а какой-то яркий цветок, который буквально кричит: "Опылите меня!"» - иронически прибавил учитель. Он был твердо убежден, что молодость - это наше лучшее украшение, менять данное природой - только портить, разрушать гармонию.
Наступила тяжкая пора в моей жизни - отлично окончив университет, я четыре месяца не имела работы, а следовательно, и денег. Буквально жила от одного обещания до другого. Вот тут я как-то предложила Виктору Николаевичу свои услуги как секретаря-переписчика. Но он посоветовал мне настойчиво искать работу, не тратить время на переписку. Сказал, что к нему собираются прислать аспирантку Герценовского института, что она и кафедра (я не спросила, а он не назвал эту кафедру), кажется, заинтересовались его работой, дело пойдет веселее.
Я еще чаще бывала у учителя, иногда вместе с сестрой.
Из воспоминаний моей сестры Кати (Екатерины Константиновны Шмидт): «Стояла зима 1959 года. Мне было всего 6 лет. Моя сестра Рива взяла меня первый раз в гости к своему учителю и наставнику Виктору Николаевичу. Мы шли по заснеженной улице Садовой пешком, так как жили не слишком далеко друг от друга. Дверь нам открыл пожилой человек в очках с толстыми стеклами. Это и был Виктор Николаевич. Он предложил нам раздеться и пройти в комнату. Нас уже ожидало угощение. На столе в вазочке лежало печенье и конфеты, а тут же стояли удивительные приборы, которых я ранее не видела: тонкие стеклянные стаканы в серебряных подстаканниках. Виктор Николаевич сам разлил в стаканы необыкновенно красивый, красно-коричневого цвета, чай. Я не умела пользоваться такими приборами и попыталась вынуть стакан из подстаканника, но строгий голос Виктора Николаевича: "Девочка!!!" - остановил меня. Я с трудом справилась со своей нелегкой задачей, пила чай как положено - придерживая рукой красивый подстаканник. Я тихонько сидела, слушая беседу Виктора Николаевича и моей сестры.
Летом этого же года мы с сестрой и Виктором Николаевичем поехали в кинотеатр "Ленинград" на просмотр фильма "Широка страна моя родная...". Это был первый в стране цветной широкоформатный фильм со стереоскопическим эффектом.
Виктор Николаевич очень плохо видел, поэтому мы сидели в центре зала в первом ряду. С огромного экрана на нас буквально летел катер, и брызги от него, казалось, вот-вот коснутся моего лица. Я громко закричала, закрыв лицо руками. Виктор Николаевич очень строго посмотрел на меня, и я поняла, что в общественном месте нужно вести себя тихо, чтобы не мешать другим.
Фильм был прекрасный, очень красочный, и нам всем понравился. По дороге домой мы втроем весело обсуждали его. Дойдя до пл. Мира (ныне Сенной), мы расстались с Виктором Николаевичем. Я была маленькой и очень устала от такой длительной прогулки. Рива посадила Виктора Николаевича в трамвай № 14, мы помахали ему рукой и поспешили домой, где нас уже ждали мама и бабушка с сестрой Мариной.
Прошло много лет с тех пор, и теперь, анализируя эти события, я поняла, что у Виктора Николаевича требования к маленьким детям были такие же, как к подросткам и взрослым - очень строгие. Виктор Николаевич в ребенке видел человека и обращался с ним соответственно».
Часто гуляя на Островах, Виктор Николаевич восхищался прекрасным пейзажным парком, рассказывал мне, что в начале ХХ века садово-парковое искусство в России стояло так высоко, что европейские садоводы приезжали к нам учиться. Снова говорили о путешествиях. К этому времени большинство моих подруг уже посетило Крым, Кавказ, а я нигде не была. Виктор Николаевич утешал меня и предложил в следующем году, когда я уже буду работать, поехать вместе с ним в Крым. «Кавказ - это дикость, а Крым - это древняя Таврида, города Босфорского царства, это Эллада. Я исходил Крым, особенно его южный берег, Судак, Коктебель пешком. По Крыму только так и можно путешествовать. Кстати, здесь и наша славная история. Аромат времени пронизывает эту землю. Бахчисарай - и "Бахчисарайский фонтан". Здесь бывал Лермонтов. А пейзажи! Представляешь, Рива, дорога - серпантин - крутая и бесконечная. Где-то внизу огромное синее море. Рядом - обрывы и прекрасные горы. Они всякий раз иные - розоватые, розовые, дымчатые, голубоватые, серо-коричневые, грозные, мрачные - в зависимости от времени суток и освещенности солнцем. Много раз во время путешествия Элла Андреевна вдруг просила остановиться и начинала шумно восхищаться открывающимися красотами. Я немедленно останавливался и тоже восторгался. Но в глубине души я знал, что остановка вызвана не только в самом деле прекрасными картинами природы, но прежде всего тем, что у Эллы Андреевны слабое сердце, она попросту задыхается, и ей требуется немедленный отдых. Сама Элла Андреевна ни за что не призналась бы в своей слабости. Она была горда, не выносила жалости и снисхождения к себе, всегда подтянута и элегантна. Крым бесконечно прекрасен. В Ялте жил А. П. Чехов. В Гаспре и в Мисхоре бывали подолгу Толстой, Горький. Знаменитые русские художники, писатели, поэты, врачи, ученые бывали в Крыму. А Макс Волошин многие годы, прожитые им в Коктебеле, писал окрестности Коктебеля». На мой вопрос о Волошине (я это имя услышала впервые) Виктор Николаевич ответил, что это очень интересный художник, поэт и личность самобытная - он не признавал «красных» и «белых». Он ухитрялся жить абсолютно по своему, часто в большой бедности, в полном забвении, но власти его не трогали.
Итак, летом 1959 года мы с Виктором Николаевичем строили планы будущей поездки в Крым. Мне шел двадцать третий год, я не имела ни работы, ни единой копейки денег; Виктору Николаевичу шел семьдесят седьмой, он работал, не покладая рук, абсолютно бесплатно, жил на скромную учительскую пенсию. Никогда не жаловался ни на что. Только однажды сказал мне, что практически утратил интерес к пище: «Просто по необходимости ввожу в себя потребное количество углеводов, белков, жиров. Хорошо, что ты, Рива, заходишь ко мне - одна или с подругами. Тогда я готовлюсь к приему и вместе с гостями ем и пью с удовольствием». Виктор Николаевич ни разу не поделился со мной мыслями о грозном будущем, которое ожидает его - одинокого. О сыне и его семье никогда не упоминал.
Как-то говорили об иностранных и русском языках. Виктор Николаевич восхищался бесконечным богатством русского языка: «Понимаешь, Рива, в нашем языке гигантский словарный состав, каждое слово имеет бесчисленное количество синонимов, антонимов; все глаголы спрягаются по лицам, числам и временам, есть разные способы выразить будущее и прошедшее время; все существительные, прилагательные, причастия, числительные склоняются по падежам и числам; существует множество идиоматических выражений («без царя в голове»; «каким из люльки, таким и в могилку»; «с лысиной родился - с белинкой помрешь» и т. п.); состав слова сложен - приставка (иногда две), корень, суффикс (иногда два), окончание - усиливают звучность, красоту, силу языка. У нас множество заимствований из чужих языков, но русский их вполне подчинил, обкатал и обогатился ими. Пушкин практически создал наш язык. Мы и сегодня говорим на этом языке. Конечно, не один Пушкин. Один, без сподвижников, без единомышленников вообще никто никогда ничего сделать не может. Один может сделать открытие. Но нужны последователи и единомышленники, чтобы открытие прижилось, укоренилось, прочно вошло в жизнь.
Сложен и богат английский - язык Шекспира. У меня, Рива, к Шекспиру особое отношение. По-моему, он - величайший драматург всех времен и народов. Его трагедии, исторические хроники, комедии имеют непреходящую ценность, так как затрагивают вечные - вневременные и надвременные - вопросы: любовь, дружбу, смерть, ревность, зависть, оскорбленное достоинство, неутолимую жажду власти... Знаешь, я счастлив, что сумел прочесть Шекспира на его родном языке. Спасибо историко-филологическому факультету. Выйдя из гимназии, я ни слова не знал по-английски. У нас его и в программе-то не было. Этот великий, труднейший язык (конечно, не такой трудный, как наш русский) я изучил в университете. Говорить по-английски так свободно, как по-русски, по-немецки, по-французски, конечно, не могу. Английскую речь понимаю, объясняюсь с трудом, но Шекспира прочел всего, включая его сонеты. Кстати, они очень хороши. Глубоки и поэтичны. Разумеется, современный английский весьма отличается от языка Шекспира. Язык живет, развивается, что-то отбрасывает, что-то вбирает новое. Но для общения на бытовом уровне достаточны пять тысяч иностранных слов, а примитивно объясняться можно, имея лишь одну тысячу иностранных слов, но бойко ею владея».
Наступил октябрь 1959 года. Наконец-то я нашла работу. Виктор Николаевич был очень рад за меня. И вот тут я смогла сделать ему подарок: с помощью друзей раздобыла два билета на знаменитый спектакль БДТ им. Горького «Идиот», поставленный Георгием Александровичем Товстоноговым. В главной роли - восходящая (в то время) звезда Иннокентий Михайлович Смоктуновский, еще не заслуженный, не народный, не лауреат никакой премии, просто гениальный артист. Когда друзья, с помощью которых я добывала билеты, узнали, что спектакль хочет видеть легендарный Викниксор, нам были выделены превосходные места в самой середине второго литерного ряда. Мы пришли в театр счастливые - нас искренне радовала реальная возможность увидеть прославленный спектакль. Виктор Николаевич взял с собой полевой бинокль и ни разу не оторвался от него. Игра И. М. Смоктуновского, великолепный актерский ансамбль, тонко разыгранные мизансцены, превосходное музыкальное сопровождение, интересная работа художника - все потрясало, волновало до глубины души, все было - «Идиот» Ф. М. Достоевского. По окончании спектакля (он шел целых пять часов!) я проводила Виктора Николаевича до его дома. Была холодная ясная ночь, пустынные улицы, а мы шли потихоньку и говорили об увиденном. Виктор Николаевич был глубоко тронут спектаклем и искренне благодарил меня «за доставленное наслаждение». Вот тогда, во время нашей ночной прогулки, я по-настоящему поняла, как любит и понимает Виктор Николаевич Достоевского, только-только начинавшего выходить из глубокого подполья. Дело в том, что вождь всех времен и народов терпеть не мог Достоевского, но вождь умер, было время хрущевской оттепели.
1960 год. Я бывала у Виктора Николаевича по прежнему и время от времени по просьбе мамы одалживала у него рублей по тридцать-пятьдесят. Семья наша жила мучительно трудно. Обычно долг я возвращала частями - по 15-20 рублей. Виктор Николаевич охотно давал мне взаймы, аккуратно заносил в свою книжечку, также аккуратно вычеркивал приносимые мною части долга. Где-то в мае я в очередной раз заняла у Виктора Николаевича 50 рублей. Он внес в свою книжечку дату, сумму и мое имя. В конце мая и в июне я возвратила 35 рублей. Виктор Николаевич, принимая деньги, делал пометки в своей заветной книжечке.
В середине июля мне представилась возможность принять участие в экспедиции на Крайний Север - на берег ледовитого Карского моря, увидеть полярный день, тундру, познакомиться с бытом ненцев, ну, и, разумеется, развернуть там биохимическую лабораторию. Я с радостью согласилась. И буквально за день до отъезда пришла к Виктору Николаевичу, принесла свой долг - последние 15 рублей. Виктор Николаевич никак не хотел брать этих денег, уверял, что я все вернула, но я хорошо знала, что не все. Я просила Виктора Николаевича снова и снова просмотреть записи. Наконец, он нашел остатки моего долга, а я его вернула с чувством глубокого удовлетворения. Виктор Николаевич как-то очень развеселился, тщательно, жирно зачеркнул мой долг, поставил дату его возврата - 16 июля 1960 года.
Мы оба были очень довольны, принялись строить планы на будущую совместную поездку в Крым в 1961 году. У меня не будет долгов, я буду откладывать хоть по 20 рублей в месяц, что-то скоплю, получу отпускные. Виктор Николаевич покажет мне свои любимые места и расскажет о них. Мы будем переезжать с места на место и многое увидим.
Мне шел двадцать четвертый год, моему учителю - семьдесят восьмой. Он никогда не казался мне старым и дряхлым. Конечно, немолод, но неизменно бодр, глаза горят неподдельным интересом к окружающему, голос волшебный, всегда работает и, обращаясь ко мне лично и по телефону, неизменно говорит прежде всего: «А, Рива! Очень рад, очень рад!» 16 июля 1960 года мы, как обычно, вместе поужинали, выпили вина за мое первое путешествие, за наши будущие встречи. Я пошла домой и 17 июля отправилась в Заполярье.
А наша встреча с учителем оказалась последней. Я вернулась из командировки только в самом конце августа совсем больная - открылись сразу две язвы желудка. Меня срочно госпитализировали в Институт скорой помощи для терапевтического лечения, продлившегося до 25 октября. В день выхода из клиники я узнала, что Виктора Николаевича нет больше. Он погиб. Он нес билет в кино для своей «внучки» Верочки, переходил Садовую вне зоны перехода (не видел), не услышал отчаянных звонков вагоновожатого (очень плохо слышал), попал под трамвай, получил множественные тяжкие травмы и умер в машине скорой помощи по дороге в больницу, не приходя в сознание. Трагедия произошла 1 октября 1960 года. Четвертого числа его хоронил педагогический коллектив нашей 233-й школы и той, 260-й, где Виктор Николаевич работал перед выходом на пенсию, и откуда ему присылали «идиотиков» для получения твердой тройки с помощью орфографического лото. Мои подруги, навещавшие меня в клинике, скрыли от меня гибель Виктора Николаевича. По их словам, я, как нарочно, в это время беспрестанно говорила о том, что 26 ноября мы всей компанией пойдем к учителю праздновать день его рождения, а я уж к этому времени не только выйду из больницы, но стану совсем здоровой, смогу все есть и пить и не испорчу замечательного праздника.
Наш 5 «д» класс. 1948/49 учебный год.
Рядом с Виктором Николаевичем завуч О. Р. Струговщикова; затем классный руководитель Т. П. Третьякова; возле нее директор А. И. Тимофеева.
Авторы воспоминаний: Верхний ряд - третья слева Л. Соловьева; вторая справа А. Леонтьева (Шнитина); второй ряд сверху - третья слева Т. Троянкер; вторая справа Н. Скляр; третий ряд (сидят на стульях) - третья слева Г. Григорьева; четвертая слева Р. Шендерова; вторая справа М. Тимофеева; четвертый ряд (сидят на полу) - вторая слева Г. Умбденшток, четвертая справа С. Кузьмина.
6 «д» класс 233-й школы. 1950 г.
Узнав о смерти Виктора Николаевича не от подруг, не от мамы, а от знакомой просто девушки, я не поверила. Не может быть! Мои подруги мне ничего не сказали. Не может быть! На другой день кинулась к Арине, она подтвердила - все правда. Мир рухнул вокруг меня. Я поехала на квартиру Виктора Николаевича. Соседи мне рассказали, что после смерти Виктора Николаевича появился его сын, взял кое-что из вещей. Я спросила: «А где же бумаги, где работы Виктора Николаевича?» Мне ответили, что сын от многих из них отказался, что-то взял, и мама Верочки вынесла множество вещей и бумаг на помойку и сожгла, а самые тяжелые тетради, альбомы и книги сдала в макулатуру.
Вот так. Виктор Николаевич умер. Его нет больше. Но для меня он жив, и нет ни одного дня, когда бы я его не вспомнила. Любая житейская радость, крупное и мелкое достижение, какая-то горькая невзгода, ослепительный миг счастья, кропотливые поиски истины - все поверяется моим учителем. Я говорю его языком, я пользуюсь его оборотами и выражениями. Я - его ученица, его воспитанница, его дочь. Он дважды меня так называл.
В конце 1959 - начале 1960 года Виктор Николаевич подарил мне свою фотокарточку 9 Ч 12, чрезвычайно удачную.
Заканчиваем семилетку. На ступенях Исаакиевского собора. 1951 г.
Сказал: «Хочу, чтобы у тебя была память обо мне». Виктор Николаевич сам был очень доволен, говорил, что фотограф оказался с большим художественным чутьем. Да, фотограф сумел ухватить самое главное в лице - мягкую ироническую улыбку, острый взгляд из-под очков, благородный овал, породистые черты (нос, подбородок, губы, щеки, волосы, слегка, чуть волнистые с проседью, темные усики и брови). После смерти Виктора Николаевича я собственноручно увеличила фотокарточку, отпечатала ее и каждой подруге из тех, кто вместе со мной праздновал у Виктора Николаевича новоселье и дни его рождения, подарила по портрету. Фотография Виктора Николаевича всю мою трудовую жизнь (сорок два года) лежала под стеклом на моем письменном столе. Теперь она на вечной стоянке - вклеена в фотоальбом. А портрет с 1961 года по сегодняшний день в рамке под стеклом висит на стене в моей комнате. Так что Виктор Николаевич всегда со мной. Он озарил мою жизнь, он сделал меня счастливой. О нем можно сказать словами А. С. Пушкина (нашего с учителем любимого поэта): ...Он создал нас, он воспитал наш пламень, Поставлен им краеугольный камень, Им чистая лампада возжжена...
Свидетельство об окончании 233-й женской семилетней школы. 1951 г.
Композиция гоголевских героев «Мертвых душ» и «Ревизора» составляла предмет интерьера комнаты Виктора Николаевича.
Последняя фотография Виктора Николаевича. 1958 г.
БИОГРАФИЯ ВИКТОРА НИКОЛАЕВИЧА СОРОКА-РОСИНСКОГО
Виктор Николаевич родился в прелестном маленьком городке Новгороде Северском Черниговской губернии 13 ноября (старого стиля) 1882 года. Место своего рождения называл многократно - в классе, в личных беседах. Ребенком, учеником прогимназии и гимназии, в летнее время не раз бывал там вместе с матушкой (так Виктор Николаевич всегда называл мать). Новгород Северский знаменит прежде всего своей древностью. Основан в конце X века, с 1098 года - столица Северского княжества; постоянно переходил из рук в руки - то Литве, то России, то Польше, а с 1667 года на столетия стал частью Московии. Именно отсюда князь Игорь совершил свой поход против половцев, увековеченный в летописном «Слове о полку Игореве». В этом городке в XIX веке провел свое детство и отрочество еще один великий русский педагог - Константин Дмитриевич Ушинский.
Выпись из метрической книги за 1882 год Литовской епархии Гродненской губернии Брестского Крепостного собора части первой «О родившихся» не называет вовсе места рождения, а просто указывает: «младенец мужского пола под № 13 родился 13 ноября 1882 года, крещен 5 декабря, наречен именем Виктор». Далее в метрической выписи сказано: «Отец новокрещенного - 38-го резервного пехотного батальона штабс-капитан Николай Михайлович Сорока и законная его жена Татьяна Капитоновна, православные оба.
Восприемники: 38-го резервного пехотного батальона подпоручик Алексей Данилович Яжгунович и жена штабс-капитана Капульцевича Антонина Константиновна. Таинство крещения совершали священник Константин Филаретов с псаломщиком Василием Кубасовым» [1].
По рассказам Виктора Николаевича, матушка Татьяна Капитоновна родила своего первенца (и единственного, как оказалось, ребенка) в Новгороде Северском, потому что там жила ее близкая родня - родители, сестры. Роды были нелегкими, но как только матушка оправилась от них, немедленно вместе с младенцем последовала к месту службы мужа в городок Брест-Литовск, что на западных рубежах Российской империи.
Гимназист VII класса Виктор Сорока с матерью Татьяной Капитоновной. 1900 г.
Брест, Берестье (берест - вяз) расположен на правом возвышенном берегу реки Муховец при впадении ее в Буг. Поминается в Новгородской (синодальной), Лаврентьевской и Ипатьевской летописях под 1017-1019 годом. С XI по XIV век принадлежал разным русским князям (туровским, киевским, волынским). В 1319 году захвачен Литвой и стал именоваться Брест-Литовск. Знаменит тем, что именно в нем в 1596 году происходил Брестский собор, на котором была провозглашена Уния о создании греко-католической церкви. В 1795 году городок присоединен к России. С 1796 года стал уездным городом. С 30-х годов XIX века Брест-Литовск начали сильно укреплять. К концу XIX века это был город-крепость.
Имена родителей Виктора Николаевича названы, но нужно указать и некоторые подробности. Отец - Николай Михайлович Сорока - родился 6 декабря (старого стиля) 1847 года в Черниговской губернии. Дворянин, но из «захудалых». Окончил курс в уездном училище и девятнадцати с небольшим лет 1 марта 1867 года «в службу вступил на правах вольноопределяющегося в 18-й пехотный Вологодский Его Королевского Высочества принца Оранского полк [1, л. 13]. За 28 лет беспорочной службы дослужился до подполковника. Имел награды: ордена св. Станислава III и II степени, св. Анны III степени, а также серебряную медаль на Александровской ленте «В память царствования императора Александра III» [1, л. 14-15]. Неоднократно избирался членом батальонного и полкового суда. С 1897 года был избранным председателем полкового суда 199-го пехотного резервного Свирского полка, стоявшего в Новгородской губернии (село Медведь Новгородского уезда). В этой должности пребывал до августа 1901 года, по крайней мере [1, л. 14-15].
За 30 лет службы Николай Сорока только три раза испросил себе и получил оплачиваемый отпуск сроком на 28 дней каждый. Последний, 3-й отпуск, полученный летом 1879 года, просрочил на 18 дней «по случаю приведения в порядок имения родителей». Причина просрочки была признана полковым начальством уважительной, 31-летний поручик получил полное денежное довольствие.
Полагаю, что «приведение в порядок имения родителей» состояло в продаже его и погашении всех долгов, на нем висевших. Мою мысль подкрепляет ответ Николая Сороки, зафиксированный в «Опросном листе», на вопрос о недвижимости, принадлежащей ему, жене и родителям: «Ни сам, ни жена, ни родители не имеют собственности» [1, л. 16].
Единственный источник существования семьи - жалование офицера Сороки. Из того же «Опросного листа» узнала, что Николай Сорока никаким наказаниям и ограничениям не подвергался. В походах и делах против неприятеля не участвовал. Особых поручений сверх своих прямых обязанностей по Высочайшему повелению и от своего начальства не имел [1, л. 17-18].
В последних строках «Опросного листа» сказано: «В службе сего штаб-офицера не было обстоятельств, лишающих его права на получение знака отличия беспорочной службы, а также определяющих срок выслуги к этому знаку» [1, л. 19].
Имя матери Виктора Николаевича уже названо. Повторяю его и потому, что сын любил («чтил», по его словам) ее без памяти, и потому, что матушка сыграла немалую роль в жизни моего учителя.
Итак, Татьяна Капитоновна, урожденная Росинская - одна из нескольких дочерей священника, имевшего приходы вблизи Новгорода Северского, - родилась в небольшом городке Золотоноша неподалеку от Днепра. Образованная, хоть и домашнего воспитания, начитанная, характера непреклонного. Живя с мужем по армейским гарнизонам, хорошо прочувствовала все нюансы этой сугубо будничной, лишенной ярких красок жизни, и сделала далеко идущие выводы относительно судьбы сына.
В Брест-Литовске, хоть и укрепленном, но маленьком городке, даже гимназии не было. Сын поступил в прогимназию и отучился там 3,5 года [1, л. 9]. По счастью, к этому времени отец получил чин подполковника и перевод в Новгородскую губернию, Новгородский же уезд. Виктор тринадцати лет от роду поступил в Новгородскую гимназию, где и учился 5 лет до самого ее окончания 2 июня 1901 года [1, л. 9]. Новгород очень полюбился гимназисту Сороке.
Мальчик был бойкий, участвовал в кулачных боях, имел свою «дружину», самолюбиво переживал поражения и чрезвычайно гордился победами [2]. Где-то в VI-VII классах пришло новое увлечение - сочинительство, особенно стихи. Пробовал писать сам, мнил себя поэтом, но недолго. По собственным словам, дома хранил рукописи, гимназические журналы в общем переплете, с раскрашенными самодельными иллюстрациями. Гордился, что на титульном листе было обозначено: «Ведущий редактор и художник гимназист Виктор Сорока».
«Пробы пера» не мешали ни участию в кулачных боях, ни чтению книг по истории Новгорода. Отдавалось предпочтение Костомарову и Ключевскому, «про Петра Великого и его потешных, про Суворова, про подвиги наших моряков и солдат под Севастополем» [2, с. 36]. Любимым героем Виктора стал и остался на всю жизнь Александр Васильевич Суворов. Мечтая о карьере военного, гимназист старался подражать своему любимцу во всем: тщательно укреплял свое здоровье с помощью ежедневной утренней гимнастики, обливания холодной водой, постоянной длительной ходьбы пешком. Привык обходиться в быту без посторонней помощи. С ранних лет приучил себя к опрятности, научился стирать и гладить, пришивать пуговицы и белые подворотнички, готовить простую пищу, мыть посуду. С того времени и до последнего часа своей жизни всегда был тщательно подстрижен. Пришло время бриться - брился ежедневно, даже в конце жизни, когда едва видел. Выработал себе отменную походку - твердую, четкую - и выправку (плечи расправлены, грудь развернута, живот втянут). Особое внимание уделял состоянию зубов. Будучи единственным ребенком в семье, он нуждался в близких по возрасту, поэтому много времени проводил среди солдат - некоторые из них были совсем молодыми парнишками. Родители не препятствовали. Летом часто ночевал в солдатских палатках, ел из солдатского котла, слушал и горячо полюбил народные песни - русские, украинские, татарские. Многие запомнил и пел - слух и голос были хороши.
Некоторые солдаты мастерски играли на гармониках, балалайках, мандолинах. Потрясали своим мастерством ложечники. Заслушивался сын подполковника сказками - много было мастеров и охотников их рассказывать. Да и не просто рассказывать - разыгрывать в лицах [2, с. 36]. С удовольствием принимал участие в таких спектаклях.
В доме отца постоянно бывали «нижние чины»: младшие офицеры-адъютанты, писаря, денщики, ординарцы. Родители относились к подчиненным с большим уважением. Эту манеру - уважительного отношения к младшим по должности - Виктор Николаевич усвоил с детства и пронес через всю жизнь.
В старших классах гимназии репетиторствовал и тем зарабатывал карманные деньги. У родителей не просил (сам рассказывал).
Большое впечатление на гимназиста-старшеклассника производили губернские балы. Виктор Николаевич уверял, что описание бала в семье Лариных по случаю именин Татьяны - точнейшее описание губернского бала в Новгороде: Мазурка раздалась. Бывало, Когда гремел мазурки гром, В огромной зале все дрожало, Паркет трещал под каблуком, Тряслися, дребезжали рамы; ...................
Но в городах, по деревням Еще мазурка сохранила Первоначальные красы: Припрыжки, каблуки, усы Все те же: их не изменила Лихая мода, наш тиран, Недуг новейших россиян.
По рассказам Виктора Николаевича, в гимназические годы он не только зачитывался беллетристикой, но и серьезно увлекался историей. Терпеть не мог математику и математическую географию, греческий и немецкий языки. Французский язык, напротив, давался удивительно легко. Гимназические обычаи требовали, чтобы по окончании учебных занятий перед переводными или выпускными экзаменами все учебники складывались в огромную общую кучу и торжественно сжигались. Готовиться к экзаменам было не по чему. И не готовились, сдавали так, «на арапа». Впоследствии в беседах со мной Виктор Николаевич резко осуждал эту глупую привычку, но что было, то было. Из песни слова не выкинешь - будущий замечательный педагог не был пай-мальчиком.
Окончен VIII класс гимназии. Привожу снятую и заверенную в ЦГИА СПб. копию с подлинного аттестата зрелости № 902, выданного Виктору Сороке Новгородской гимназией 2 июня 1901 года [1, л. 9 - лицевая и оборотная стороны]. Обращают на себя внимание два обстоятельства: 1) положительная характеристика выпускника по части поведения, прилежания и любознательности; 2) из восьми экзаменов, проходивших в течение одного месяца - с 30 апреля по 30 мая, - два (история и французский язык) сданы на «отлично», как и было выставлено предварительно; три (Закон Божий, русский язык с церковно-славянским и словесность, а также латинский язык) сданы на «хорошо», а предварительно по каждому их этих предметов оценка была «удовлетворительно». Тройки («удовлетворительно») остались по немецкому и греческому языкам, по математике и математической географии (по последнему предмету экзамена не было).
Таким образом, гимназист Сорока существенно улучшил вид своего аттестата зрелости, показав, что в нужную минуту может сконцентрировать внимание и напрячь память.
Мечты о карьере военного, взлелеянные с детства, разлетелись в прах. Матушка твердо решила и отца уговорила - сын должен получить блестящее образование. Лучшим университетом России в конце XIX - начале XX века был Императорский Санкт-Петербургский. Дворянин, сын подполковника, получавшего в это время 1740 руб. в год (жалованье, столовые, квартира в натуре) [1, л. 13], имел право учиться в нем. По воспоминаниям Виктора Николаевича, материнские поучения носили примерно такой характер: «В военное училище - только через мой труп. Любишь Суворова, любишь и отлично успеваешь в истории - поступай на историчес кое отделение историко-филологического факультета (университет избран раз и навсегда), становись военным историком. Напиши историю Суворовских войн».
Итак, по рассказам учителя, до 1 августа 1901 года вчерашний гимназист отдыхал, посетил родных, живших неподалеку от Новгорода Северского в Золотоноше, побывал на хуторе Сороковщина, прежде принадлежавшем семье отца. Вернувшись к родителям, простился с гимназическими друзьями, с Великим Новгородом, собрал все необходимое - метрическую выпись (заблаговременно заказали в Брест-Литовске), послужной список отца, заполненный, подписанный по форме, аттестат зрелости, свидетельство о приписке к призывному участку. Получил родительское благословение - небольшую икону с изображением Михаила Архистратига, предводителя небесного воинства; отец подарил серебряные, на цепочке, карманные часы-луковицу. Швейцарские.
Матушка для верности отправилась в столицу вместе с сыном (как бы не поступил в военное училище!). Нашла подходящее жилье - на Петербургской стороне приличная вдова-чиновница за умеренную плату сдавала небольшую удобную комнату со столом. В квартире было чисто, уютно, имелась кухарка, она же горничная. Дрова (дело шло к холодам) заблаговременно запасены, наколоты, аккуратно уложены в сарайчик во дворе. По мере надобности дворник доставляет их в квартиру. Матушка сама все осмотрела и осталась довольна.
Заказали форменный студенческий мундир со шпагой, тужурку, шинель, фуражку [3], обувь, несколько пар белья.
В августе 1901 года Виктор Сорока подал Его Превосходительству господину ректору Санкт-Петербургского Императорского университета прошение о зачислении на историко-филологический факультет, приложив все необходимые документы [1, л. 4-а]. Дал официальную подписку о непринадлежности ни к какому тайному обществу, а также об обязательстве не участвовать ни в каком денежном сборе и т. п. [1, л. 7].
Все формальности соблюдены. В. Сорока зачислен студентом избранного им исторического отделения историко-филологического факультета под № 3067 [4].
В те годы общими предметами исторического отделения, обязательными для всех без исключения студентов, были логика, психология или введение в философию, методология истории.
Аттестат Виктора Сороки. 1901 г. На двух листах
Фото Виктора Сороки из его личного дела в Императорском Санкт-Петербургском университете. 1901 г.
Титул обложки «Общий список студентов Императорского Санкт-Петербургского Университета 1903-1904 г.»
С. 114 «Общего списка студентов». Под № 3155 Сорока Виктор Николаевич, императорский стипендиат
Специальные предметы - русская история, история Востока, история Греции и Рима, история славян и Византии, история Романо-германского Запада (средняя и новая), история церкви. Среди специальных предметов дозволялось выбрать два-три. История философии и история искусств, в качестве хотя бы и необязательных предметов, рекомендовались всем студентам историко-филологического факультета. Обязательным было изучение греческого и латинского языков, а также одного нового. В. Сорока избрал английский, его толково, по словам учителя, преподавал В. Р. Вильсон. Общие предметы и испытания по ним предписывались в течение первых двух лет пребывания в университете. Для допущения к испытаниям в испытательных комиссиях требовалось: 1) выдержать испытания на факультете по общим предметам; 2) выдержать испытания там же по новому языку; 3) представить удостоверение, что студент в течение 2 полугодий принимал участие в практических занятиях по греческому и латинскому языкам в классических просеминариях; 4) представить удостоверение в том, что студент в течение 4 полугодий принимал участие в практических занятиях по двум предметам отделения. Такой регламент был выработан к 1905 году [5]. Вполне возможно, что в 1901-1904 годах он чем-то отличался, но общий дух сохранялся - строгий, академический дух.
В. Сорока принял его, с удовольствием (по воспоминаниям) окунулся в занятия. Много читал и специальной литературы и, разумеется, художественной. Свел знакомства с однокашниками и старшекурсниками - как всегда, без намека на амикошонство. Хорошо знал своего однокурсника по факультету Александра Блока, но тесной дружбы с ним не водил. «Белоподкладочник» Блок воспитывался в семье командира Гренадерского полка, был принят в профессорской среде. К зданию университета подкатывал на лихаче. Сорока, сын армейского подполковника, самолюбивый, чуждый какого-либо искательства, занимался репетиторством, чтобы меньше «тянуть» (слово учителя) с родителей - надо было платить за учебу (50 руб. за семестр), за квартиру (20 руб. в месяц) [6, с. 30] и вообще иметь деньги.
Столица ослепила, оглушила своей красотой. Время здесь мчалось с бешеной скоростью. Поражал и сам Императорский Санкт-Петербургкий университет - профессорами и преподавателями, зданиями, аудиториями, 400-метровым коридором, столовой, торжественно открытой 1 октября 1902 года и сразу получившей имя тогда уже покойного профессора О. Ф. Миллера, который многие годы хлопотал о ее открытии [6].
Были увлечения - шведская гимнастика, хоровое пение... Театр - вот что неудержимо манило к себе юного провинциала. Он стал завсегдатаем Мариинки, Александринки, театра В. Ф. Комиссаржевской. Всякий раз место его было на галерке. В Мариинке чаще всего давали русскую оперу. Чайковский, Римский-Корсаков, Бородин, Мусоргский, Серов пленяли и завораживали не только музыкой, но и сюжетом, исполненным драматизма. Ставили в Мариинке и итальянскую, и французскую, и немецкую оперу. В те годы по распоряжению, сделанному еще Николаем I, любую оперу исполняли только на русском языке. Настоящую итальянскую оперу на итальянском языке слушали в Михайловском театре. Там студент Сорока бывал нечасто - Михайловский был театром избранной светской публики, студенту-провинциалу не по карману, да и общество слишком блестящее, чужое. О балете Виктор Николаевич никогда не упоминал.
Александринка - это богатый репертуар, чисто петербургская актерская школа. На галерке слышно каждое слово. А место - Невский во всей красе; здание театра построено по проекту К. И. Росси, венчается дивной скульптурной группой. Только приближаешься к театру, и все обыденное уходит. Душу наполняет восторг от предстоящей встречи с прекрасным. Театральная горячка студента Сороки заметно усилилась, когда появилась Вера Федоровна Комиссаржевская. В 1904-1906 годах она арендовала театральный зал в бельэтаже Пассажа, открыв здесь свой театр. На сцене актриса не играла, а жила. Тоненькая фигурка, дивный голос и звенящая душа, обращенная к душе каждого зрителя (точно для него одного играла). Зал бушевал, овациям не было конца. Виктор Николаевич рассказывал позже, что был в числе самых преданных поклонников актрисы, не пропускал ни одной премьеры.
Но учеба - главное. Впереди - труд, посвященный Суворовским войнам. С занятиями Сорока успешно справлялся. Репетиторство - дело привычное. Надо сделать за время учебы как можно больше.
11 сентября 1902 года студент третьего семестра В. Сорока просил разрешить ему поступить в число слушателей Археологического института [1, л. 5] и уже 14 сентября получил справку о том, что «...со стороны университета не встречается препятствий к слушанию лекций в означенном институте» [1, л. 6]. Археологический инсти тут зачислил В. Сороку слушателем 19 сентября [7, л. 50, № 1032], 3 октября освободили его от платы за обучение [7, л. 60, № 1330].
Несколько слов об Археологическом институте. Он входил в Министерство народного просвещения, состоял под покровительством Его Императорского Высочества Великого Князя Сергея Александровича. Работал в тесном контакте с Императорским Санкт-Петербургским университетом, но обладал определенной автономией. В начале XX века директором был профессор Н. В. Покровский, специалист по христианской археологии [8]. Вот перечень наук, читавшихся в Археологическом институте: историческая география, архивоведение, христианская археология, дипломатика, первобытная археология, палеография и археография, нумизматика, юридические древности, польско-литовские древности. Слушатели посещали лекции, писали рефераты. Кому-то удавалось принимать участие в экспедициях по различным уголкам России. Учились студенты всех факультетов университета, офицеры, священники, учителя... После 2 лет учебы сдавали экзамены по каждой из перечисленных дисциплин и получали свидетельство [8].
Зная Виктора Николаевича, могу предположить, что в 3-м и 4-м семестрах (1902/03 учебный год) студент исторического отделения В. Сорока был добросовестным слушателем Археологического института.
По рассказам Виктора Николаевича, он, примерный студент, через университетского инспектора по делам студентов испросил и получил разрешение ректора на поездку за свой счет в Германию для работы в архивах Мюнхена во время летних каникул - с 1 июня по 10 августа 1903 года. Заграничный паспорт сроком на 5 лет выдали за подписью Управляющего казенной палатой и Правителя канцелярии. Жил в Мюнхене очень скромно, работал много. Совершенствовался в немецком (прежде ненавистном) языке. Уже понимал чужую речь, и его понимали.
Все изменилось с осени 1903 года (5-й семестр), когда приват-доцент Николай Онуфриевич Лосский в Психологическом кабинете производил демонстрации аппаратов и психологических экспериментов в связи с читаемым им курсом «Результаты исследований экспериментальной психологии» [9].
Кто был Н. О. Лосский, который, как увидим далее, оказал могучее влияние не только на интересы студента В. Сороки, но на судьбу Виктора Николаевича Сорока-Росинского? Приват-доцент Николай Онуфриевич Лосский «в 1901 учебном году был в командировке за границею - в Страсбурге, Лейпциге и Женеве, где занимался в Психологическом институте профессора Вундта (в Лейпциге); в Женеве познакомился с устройством психологического кабинета профессора Флурнуа» [10]. В 1903 году находился в командировке в Геттингенском университете, где в кабинете профессора Мюллера на практике «знакомился с правилами психологического экспериментирования и с методикой преподавания экспериментальной психологии» [11]. А в 1904 году приват-доцент Н. О. Лосский в течение обоих семестров «не только читал общую методологию наук в связи с теорией познания, но и вел практические занятия (упражнения и рефераты) в связи с читаемым им курсом» [12].
Молодой ученый, только что прошедший стажировку у самых выдающихся специалистов Европы, Николай Онуфриевич Лосский преподавал новейшую таинственную науку страстно, с огромным увлечением. К тому же он был блестящим оратором. Не напрасно Лосский так великолепно читал лекции и вел практические занятия. Увлек, сманил он студента Виктора Сороку. Был оставлен Археологический институт. Виктор Сорока с головой, не по обязанности, погрузился в таинственный мир молодой науки.
Можно предположить, что между приват-доцентом и студентом сложились доверительные отношения. Оба были молоды. Н. О. Лосский был старше своего студента лет на 5-7 [16]. Обоих влекла новая - не только для России, но и для Европы - наука экспери ментальная психология. В это же время В. Сорока познакомился лично со знаменитым психиатром, неврои психопатологом ака демиком Владимиром Михайловичем Бехтеревым, членом Совета Санкт-Петербургского философского общества. В. Сорока состоял в нем членом-соревнователем (студенческий «чин» в научном обществе, сохранялся даже в 50-е годы XX века) [13, с. 135].
«В Психологическом кабинете студент IV курса историко-филологического факультета В. Сорока производил, пользуясь в затруднительных случаях указаниями преподавателя, эксперименты для разработки некоторых вопросов индивидуальной психологии, например, вопросов об индивидуальных особенностях памяти, воображения, внимания и т. п.» [13, с. 59]. В это время на историкофилологическом факультете обучались 373 человека. В годовом отчете было отмечено не более пяти.
В. Сорока был не только упомянут в цитированном документе.
Студент получил императорскую стипендию - 300 руб. в год [14] и освобождение от платы за обучение до окончания университета [15]. В Императорском Указе отмечено, что только Императорскому Санкт-Петербургскому университету даровано право ежегодно награждать императорской стипендией 100 лучших студентов (по представлениям факультетов), для чего из казны отпускалось 30 000 руб. в год [14].
Летние каникулы Сорока снова провел в Германии, теперь уже в Геттингенском университете у профессора Мюллера, к которому имел рекомендательное письмо от приват-доцента Н. О. Лосского [17]. Затруднений с выездом за границу не было - студент Сорока был на хорошем счету у начальства. Имел заграничный паспорт. Деньги на поездку снова дали родители. Как и в прошлом году, жил очень скромно, личные траты сократил до минимума, много работал - у профессора Мюллера, в библиотеке. С немецким языком совсем освоился.
Осенний семестр 1904 года прошел в привычных трудах, регулярных занятиях, любимых развлечениях. Студент обладал превосходной памятью, умело планировал свое время. «Глазомер, быстрота и натиск», «тяжело в ученье, легко в походе» - с детства запомнившиеся выражения любимого героя А. В. Суворова стали привычными правилами жизни В. Сороки.
1905 год буквально перевернул жизнь России и, в частности, жизнь Императорского Санкт-Петербургского университета. «Кровавое воскресенье» 9 января, многочисленные выступления рабочих столицы и других городов, волнения среди учащейся молодежи - гимназистов, реалистов, студентов, возникновение множества политических кружков, объединений, партий - все это имело следствием резкое ужесточение мер полицейского и жандармского ведомств. Университет по большей части был закрыт. Некоторые профессора читали лекции на дому. Там же зачитывались и обсуждались рефераты [18]. Положение принимало столь серьезный характер, что профессора М. И. Ростовцев, И. М. Гревс и И. А. Покровский (два последних - с историко-филологического факультета) выступили с требованием отменить плату за обучение, так как университет закрыт не студентами, а полицией [19, с. 3]. Поговаривали, что все студенты автоматически останутся на 2й год, так как 1905 год им не зачтется.
В феврале 1906 года получили дипломы об окончании историко-филологического факультета всего 23 человека [21].
У студента Сороки «хвостов» не было. 1905 год - последний год учебы - был оставлен для углубленного изучения истории и психологии по монографиям, для посещения научных обществ, для написания выпускного сочинения. Все намеченное удалось. Профессор-историк Р. В. Форстен и приват-доцент Н. О. Лосский были вполне удовлетворены научными успехами выпускника В. Сороки. Его сочинение «Основные черты различия волюнтаризма философского и психологического у его важнейших представителей» получило высокую оценку профессора А. И. Введенского.
1 февраля 1906 года Виктор Сорока окончил Императорский Санкт-Петербургский университет, получив диплом I степени [20, л. 1]. Свидетельство от историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета содержит сведения о курсах, прослушанных студентом, об участии его в практических занятиях и о том, что он имеет восемь зачтенных полугодий [1, л. 2].
Итак, университет окончен. Вокруг молодого специалиста бушевал океан политических страстей. Но не они увлекали Виктора Сороку, хотя, разумеется, он не был монархистом, так как искренне считал монархический строй России тормозом на пути развития буржуазно-демократического общества.
Молодой, честолюбивый, талантливый, он искренне, глубоко любил свою страну и хотел быть ей полезен. Нет, не тем, что поновому, по-своему напишет историю Суворовских войн. Его предназначение - в ином. Прикоснувшись к экспериментальной психологии, сделав здесь первые самостоятельные шаги и добившись первых успехов, Виктор Сорока понял, что его призвание - воспитывать новых людей, созидателей нового демократического общества, воздействуя на юные души. Таким поприщем могла быть только деятельность школьного педагога, человека, который приобщает юные души к культурному опыту человечества, знакомит их с системой общечеловеческих ценностей и формирует в них граждан, уважающих собственную страну и ее историю.
Виктор Николаевич отлично понимал, что для успешной педагогической деятельности необходимо углубить и расширить знания в области психологии и педагогики.
Сразу по получении диплома Виктор Николаевич Сорока поступил преподавателем истории по найму в частную женскую гимназию В. Ф. Федоровой, коммерческое училище Н. М. Глаголевой и мужскую гимназию при римско-католической церкви св. Екатерины. Одновременно с этим он начал обучение в Военно-медицин ской академии на кафедре и в клинике нервных и душевных болезней у В. М. Бехтерева.
Исследования по экспериментальной психологии проходили в психологической лаборатории под руководством любимого ученика академика Бехтерева профессора А. Ф. Лазурского и доктора И. Н. Спиртова [20]. В 1907 году в Санкт-Петербурге открылся Педологический институт (давно желанное детище Бехтерева), целью которого было изучать человека как предмет воспитания со дня его рождения. Систематические исследования, по словам Бехтерева, «обещают раскрыть душу ребенка и тем самым обосновать детскую психологию во всей ее полноте» [22, л. 12]. В следующем, 1908 году торжественно открылся Психоневрологический институт, существующий и сегодня, носящий имя В. М. Бехтерева. Педологический институт, сохраняя известную автономию, стал одним из отделений Психоневрологического [22, л. 1-7]. Вот на этом-то отделении учился и В. Н. Сорока, сюда он сдал свой диплом 1-й степени. Институт Бехтерева открыл двери всем ищущим знания, не считаясь ни с возрастом, ни с национальными, ни с цензовыми условиями приема того времени, но, по словам В. М. Бехтерева [22, л. 3-7], «представил возможность поступать на свои курсы всем, кто по своей предварительной подготовке считается способным слушать и усваивать курсы».
В. Н. Сорока изучал в полном объеме детскую психологию, окончил курсы психологов-обследователей, курсы для подготовки педологов и педагогов для дефективных детей.
Работая преподавателем и продолжая свое образование в области психологии и педологии, Виктор Николаевич тесно сотрудничал с журналом «Вестник знания». За 1906-1908 годы поместил в нем пять солидных публикаций (под фамилией Росинский). Определяя первоначально психологию как науку о душе, автор говорит о том, что под душой следует «разуметь какую-нибудь метафизическую сущность или субстанцию, носительницу всех свойств психических явлений», каковой исследователь в опыте не имеет; в опыте, по словам автора, «мы имеем лишь одни душевные явления; каждая же наука, чтобы быть именно наукой, должна изучать явления, поскольку они даны в опыте или поскольку в нем могут мыслиться. Поэтому психология может быть лишь наукой о душевных явлениях» [23]. В другой статье Росинский пишет о том, что «психология должна сделать общедоступной истиной те законы, опираясь на которые, бессознательно может быть, великие полководцы и вожди народов творили чудеса, совершали удивительные подвиги». Далее: «Только высший синтез художественного чутья и научного метода может создать науку, действительно способную познать человеческий дух, вскрыть тайные пружины различных актов и деяний, указать закономерную связь всех явлений психической жизни». Мысль автора о том, что «психология подпала под влияние физиологии, лишившей ее этим самостоятельного места среди других наук», - оказалась для нашей страны пророческой на многие десятилетия [24].
Психология, по мнению Виктора Николаевича, должна стать прикладной наукой. Каждый мыслящий человек обязан вглядываться, вслушиваться в себя, чтобы понять, где, на каком направлении он может и должен быть наиболее полезен - и не одному себе и своим близким, но всему человечеству. Росинский развивает свою идею об особенностях общеславянского типа, показывает их сильные и слабые стороны. Эти-то последние и определили целую галерею «лишних людей» - от Евгения Онегина до героев Чехова, характерную для русской литературы. Призывает Виктор Николаевич и к самовоспитанию, вводит термин «автогогика».
В рождественские праздники 1906 года Виктор Николаевич выступил с публичной лекцией «Эмоции и их культура». В первой части автор изложил свой взгляд на психологию эмоций, на то, что эмоции часто мешают разуму. По словам автора, «Митя Карамазов - пример человека, который сделался игрушкой собственных страстей. Вся его жизнь - это бесконечная цепь разнохарактерных мимовольных поступков, разряд эмоций, постоянно возникающих в его сознании. При этом личная воля Мити, его "Я" совершенно стушевывается перед игрой этих диких стихий». Но и эмоциям отводит автор должное: «И все же именно эмоциональные натуры увлекают нас. Страстный, чувственный эпилептик Магомет переворачивает вверх дном всю Аравию и создает эру в истории; честолюбивые, пылкие Фемистокл, Алкивиад, Александр Македонский становятся главами народных движений, ведут людей то к славе, то к гибели, то к покорению полмира». Во второй части лекции автор дает практические советы, как вести себя человеку, которого одолевают стенические (гнев, радость, смех) и астенические (горе, печаль, тоска, страх) эмоции. Дает советы, как разумно аккумулировать эмоции, как использовать их для достижения успеха в науке, культуре. Заканчивалась лекция такими словами: «Мы перечувствуем весь доступный нам мир и претворим его в новые деяния, приобщим каждый данный нам природой талант к общей сокровищнице человеческой культуры» [25].
Титульный лист «Годового отчета Императорского Санкт-Петербургского университета за 1904 год» С. 59 отчета, на которой упомянуто имя студента В. Сороки и тема его экспериментальной научной работы
Свидетельство об окончании Императорского Санкт-Петербургского университета. 1906 г.
Следующую статью того же периода Виктор Николаевич посвятил молитве. Рассказал о древности и многообразии религий, о способах возносить молитвы Единому Богу или многим божествам. Вопросы веры, религии, молитвы автор решал только с психологической стороны; молитву рассматривал только как душевное явление, без различия религий и вероисповеданий. Обращал внимание на тонкую грань между самыми лучшими, горячими и нежными чувствами верующих и жестокостью религиозного фанатизма. Молитва истинно верующего человека, по мнению автора, способствует тому, чтобы человек стал цельной, волевой, сильной духом натурой [26].
Последняя статья «психологической» серии посвящена открытию в Петербурге Психоневрологического института и его задачам. Наконец-то психология заняла в России подобающее ей высокое место [27].
Виктору Николаевичу было всего 25 лет.
В 1908 году В. Н. Сорока получил место преподавателя философской пропедевтики в VIII и двух VII классах Введенской гимназии [20]. Она отличалась добрыми традициями, существовала с 1882 года (до этого времени была прогимназией), располагалась на Большом пр. Петербургской стороны в доме № 37 [28]. Сам В. Н. Сорока жил на той же Петербургской стороне, ст. Лахтинская, 32. Прежние места работы оставил, но в Психоневрологическом институте учебу продолжал. Работал хорошо. Вот донесение Его Сиятельству господину Попечителю Санкт-Петербургского учебного округа: Имею честь почтительнейше доложить Вашему Сиятельству, что допущенный на преподавание философской пропедевтики Виктор Сорока за время непродолжительной своей деятельности уроки посещал исправно, с предметом знаком достаточно, излагает ясно, ученики слушали уроки внимательно и с интересом, педагогическими вопросами интересуется. Характера Сорока мягкого, приветливого, спокойного. К ученикам относится благожелательно. При серьезной работе может сделаться хорошим преподавателем.
Подписано: директор ст. советник А. Якубов 7 июня 1908 г. [20, л. 6] Все налаживалось. Впереди - планы, связанные с работой в гим назии, возможность увеличения педагогической нагрузки, а следовательно, и зарплаты, совершенствование педагогического мастерства, работа с педологами и детскими психиатрами. И вдруг произошла встреча, которая опрокинула, перевернула, душу вынула. Где-то у знакомых Сорока встретил женщину ослепительной красоты и обаяния. Могучая неодолимая страсть охватила обоих. Роман был стремительным и неплатоническим (по словам Виктора Николаевича). Придя без доклада к своей возлюбленной, Виктор Николаевич встретился с соперником, о котором и предполагать не мог. Соперник «бежал быстрее лани». Началось ужасное объяснение. Свидетелей не было. А кончилось все так страшно, что и придумать нельзя.
15 октября 1909 г.
Его Сиятельству Господину Попечителю Санкт-Петербургского Учебного Округа Имею честь представить Вашему Сиятельству рапорт преподавателя философской пропедевтики вверенной мне гимназии Виктора Сороки об обстоятельствах самоубийства дочери статского советника Ротовской, совершенном 11 сего октября в его присутствии.
Подписал: директор А. Якубов [20, л. 7].
В. Сорока оказался под следствием в качестве обвиняемого. Ему грозил суд и многолетняя каторга. В течение трех с половиной месяцев пришлось пережить и выслушать многое. По счастью, в ходе следствия было установлено, что покойная постоянно держала в туалетном столике заряженный револьвер, нюхала кокаин, любила угрожать своим друзьям (их оказалось немало) самоубийством. Какие доказательства решили судьбу Виктора Николаевича - неизвестно. До суда дело не дошло. 3 февраля 1910 года В. Сорока подал прошение об отставке «по домашним обстоятельствам» [20, л. 8]. 27-летний педагог остался с разбитым сердцем, испорченной репутацией и без работы, следовательно, и без денег. Пришлось все начинать заново, искать работу.
К сентябрю 1910 года нашел место учителя истории в двух 4-х классах реального училища А. К. Копылова, на Большом проспекте Петербургской стороны, дом 31 [29]. А в ноябре того же 1910 года получил должность помощника столоначальника в канцелярии Попечителя Санкт-Петербургского учебного округа. Ему назначали жалованье 375 руб., столовых 375 руб., квартирных 375 руб., итого 1125 руб. в год. Класс в табели о рангах - IX [30].
Любопытно, что в том же богатом событиями 1910 году, по данным Попечителя Санкт-Петербургского учебного округа, Виктор Николаевич Сорока был награжден серебряной медалью «За спасение погибавших» [30]. По Положению Комитета Министров, утвержденному 17 апреля 1828 года императором Николаем I, этой медалью награждали российских граждан за спасение людей при различных трагических обстоятельствах: во время пожаров, стихийных бедствий, утопавших на водах и т. п. Вручалась медаль награжденным на широкой шейной ленте ордена св. Владимира. Просуществовала до октября 1917 года [31].
Виктор Николаевич, искренне творивший добро в тайне, «чтобы (по евангельскому завету) правая рука не знала, что делает левая», никогда не рассказывал об этом факте своей жизни. В архивных документах Санкт-Петербурга, включая дела Санкт-Петербургского градоначальника, найти ничего не удалось, а отдел Геральдики Его Императорского Величества, ведавший наградами, был ликвидирован в октябре 1917 года.
Преподавая в реальном училище, В. Н. Сорока обратил внимание на повальное увлечение ребят «сыщицкой» литературой. Она была далека от беллетристики, написана (и переведена) коряво и бестолково. Но книжечки были карманного формата, дешевые (не дороже 5 коп.), отлично иллюстрированные. Герой одной из серий - знаменитый сыщик, способный раскрыть любое преступление, поймать самого коварного злодея (или сразу шайку злодеев), избежать немыслимо чудовищной расправы над собой. Герои других серий - сами преступники. Один обирает богатых, но помогает бедным, другой - просто ловкий грабитель. И этих преступников никто не может поймать. Они ловкие, смышленые, смелые, умелые. Из всех передряг они выходят невредимыми. Педагог-психолог, он провел анонимное анкетирование в нескольких классах, внимательно изучил бесхитростные ответы ребят и понял главное. Ученикам нужен герой - храбрый, ловкий, находчивый, годный для подражания. И В. Н. Сорока, обращаясь к писателям, предложил им учесть пожелания ребят: нужны хорошо написанные небольшие книги о реальных героях России и всего человечества, оставивших по себе благодарную память - выигранные сражения, открытия, перевернувшие привычную жизнь (паровой котел, пароход, паровоз и т. д.). Издавать эти книги надо небольшим форматом, интересно иллюстрировать, продавать дешево [32]. От своей матери я слышала, что такие книги действительно выходили.
Канцелярское место В. Сорока оставил за собой, а из реального училища 1 июля 1912 года перешел в Ларинскую гимназию преподавателем истории, имея 8 уроков в неделю [33]. Ларинская гимназия ценилась высоко. Размещалась в собственном доме на Васильевском острове, на 6-й линии, д. 15. Основана в 1836 году. В штате - 37 человек. Не только директор, но и инспектор - статские советники, законоучитель - магистр богословия [28, с. 85-88].
Как обычно, Виктор Николаевич с головой окунулся в работу преподавателя. Она помогала ему во всех невзгодах.
В Ларинской гимназии Виктор Николаевич отработал 1 год и 1 месяц [33]. Служа в канцелярии Попечителя Санкт-Петербургского учебного округа, В. Н. Сорока узнал, что открывается элитная Стрельнинская гимназия, и подал прошение Попечителю о зачислении в штат [34]. Это событие произошло 1 августа 1913 года.
Стрельнинская гимназия помещалась в частном доме, в усадьбе фон Дервиза, на станции Стрельна. Место было превосходное - отличный парк, Финский залив, широкие поля, две глубокие речки. Здесь дали казенное жилье и не только место преподавателя истории, но и давно желанную должность классного наставника. Подрабатывал тут же секретарем педагогического совета. Всего в год платили 1155 руб. В это время имел VII класс в табели о рангах (коллежский секретарь) и три медали: «За спасение погибавших», «100 лет Отечественной войне 1812 года», «В честь 300-летия царствования Дома Романовых». Две последние награды - юбилейные, а первая была наиболее дорога - сам заслужил [16, с. 128].
Работа в Стрельнинской гимназии была благодатным периодом жизни Виктора Николаевича. 31 год, красив, имеет любимую работу, приличное жалование, не тратит бесценное время на дорогу. Обстоятельства сложились так, что с началом Первой мировой войны Виктор Николаевич - белобилетник из-за слабого зрения - с удовольствием принял на себя еще и заведование физическим воспитанием гимназистов. Основные суворовские принципы «Науки побеждать» стали складываться в «суворовскую» педагогику: ежедневные тренировки в беге в любую погоду без пальто на большой перемене, после уроков - футбол и другие подвижные игры, зимой - лыжи. На уроках - постоянная тренировка памяти, развитие смекалки, умение быстро ориентироваться и находчиво отвечать на самые замысловатые вопросы. Придирчивые требования к внешнему виду гимназистов. А экзамены ребята сдавали прекрасно, на уроках время пролетало незаметно, каждому было интересно. Неуемный преподаватель и классный наставник сумел заразить своим пылом питомцев. Отношения между преподавателем и гимназистами сложились отличные. Одним словом, выражение «тяжело в ученье - легко в походе» полностью себя оправдало [2, с. 39].
Именно в период работы в Стрельнинской гимназии В. Н. Сорока осмыслил, написал и опубликовал серию статей, посвященных важнейшему (не только для педагога) вопросу - о школьной реформе, которая постоянно пробуксовывала, о создании новой школы (она должна «сообщать умения, а не только знания») и путях ее развития, о воспитании чувства гордости за свою страну, о роли героизма в воспитании. «Героизм - вот что образует центр той сферы чувствований, в которой может оперировать преподаватель младших классов и вне которой он будет напрасно стучаться в душу ребенка: чувства эти переживаются в школьном возрасте со свежестью и полнотою, никогда более не повторяющимися». Особое внимание уделял строительству русской национальной школы в многонациональной стране. Строго различал национальное и националистическое, требовал не скатываться к узкому национализму, откуда только один путь - к человеконенавистническому шовинизму. Писал, что в эпоху перемен (бурное развитие капитализма, мировая война) именно школа вынуждена и призвана принять на себя решение - кто придет на смену живущим ныне. По мысли автора, школа должна воспитывать так, «как будто каждый первоклассник предназначался к занятию государственных должностей, где необходимо иметь хорошо воспитанное государственное чутье и чувство огромной, нравственной прежде всего, ответственности». А в условиях кризиса семьи (война, женщины работают на заводах и фабриках, не имея возможности заниматься детьми) «именно школа должна взять на себя сохранение социального здоровья нации».
А вот и взгляд на воспитание: «Воспитание есть не столько сообщение знаний и нравственных идей, сколько тренировка душевных и физических сил, так как сам человек ценен не по тому, сколько он знает, а по тому, что и сколько он делает».
Снова и снова говоря о строительстве русской национальной школы в условиях многонациональной страны (последователь и продолжатель педагогических идей К. Д. Ушинского), Сорока утверждал, что базисом такого строительства может и должно стать обращение к величию русской культуры, которая, «как и всякая национальная культура, является тем высшим проявлением творческого гения народа, где он выходит из пределов своей национальной «особности» (слово автора) и превращается в общечеловеческое достояние, где он становится необходимым для всех других народов». И еще: «...И школа, и педагог, и государство, мало или плохо воспитывающие и обучающие подрастающие поколения, совершают такое же преступление, как если бы они во время войны задерживали боевые припасы, изготовляли бы негодные снаряды и давали бы армии дурных, недоученных, недисциплинированных и трусливых солдат»4.
Умер Джек Лондон. На смерть этого модного в Америке и России писателя Виктор Николаевич немедленно откликнулся статьей, в которой утверждал, что популярность Лондона в России - свидетельство коренных перемен в российском обществе. На смену чеховской Руси и пылкому Рудину пришли «деловики, не просто дельцы - прагматики, но борцы - за свое место своими руками, за хорошую жизнь, за новые земли...». Лондон показал, что человек достоин чего-то большего, чем то, что он может мыслить и представлять [40].
За стенами прекрасного имения фон Дервиза бурлила и клокотала Россия. В феврале 1917 года совершилась демократическая революция. «Наше ограниченное самодержавие затянуло страну на самый край пропасти. Инстинкт национального самосохранения проснулся, народ сбросил в эту пропасть проклятое самодержавие и его приспешников», - так писал В. Н. Сорока по горячим следам революции. Он предупреждал о громадной опасности оказаться под германским сапогом, о необходимости всемерно укреплять армию. «Молодая Россия чувствует, что в добросовестной, самоотверженной работе, в точном выполнении своего долга, в строгой внутренней дисциплине как отдельного человека, так и всего общества лежит путь к будущему», - так заканчивалась статья [41], последняя, опубликованная В. Н. Р. (так она подписана) в журнале «Вестник знания», с которым автор тесно сотрудничал и был членом редакционного совета с 1906 года. В 1917 году журнал был закрыт.
4 Мысли о школе взяты из публикаций В. Н. Сороки 1915-1917 годов [35-39].
В том же году Виктор Николаевич объединил фамилии обоих родителей и стал Сорока-Росинским.
В октябре 1917 года грянула социалистическая революция. Виктор Николаевич принял ее и ее лозунг «Свобода. Равенство. Братство» (лозунг Великой Французской революции). Дела очень скоро обернулись так, что рассуждать и прикидывать было некогда - улицы захлестнули несметные толпы бездомных, голодных, часто морально дефективных, но нередко безмерно талантливых детей и подростков. Педагогу-психологу работы было по горло.
С 1918 по август 1920 года Виктор Николаевич работал в Путиловском училище им. Герцена, носившем название 15-й единой трудовой школы Московско-Нарвского района Петрограда [42]. Это была школа для великовозрастных, имевших большой перерыв в учебе (3-4 года). Среди описи имущества школы, располагавшейся в 6 комнатах, - библиотека из 502 книг, 279 учебников и ученических карт, школьные столы, кухонная посуда. Казалось бы, незначительная деталь, но говорит о важном: для ребят организовано питание.
Школой руководил замечательный представитель педагогической династии В. А. Гердт, человек, по словам Виктора Николаевича [2, с. 34], «неуемной энергии и инициативы». Руководитель сумел создать дружный, сплоченный коллектив единомышленников, пригласил на работу Сорока-Росинского и Эллу Андреевну Люминарскую, вскоре занявшую особое место в жизни учителя. Вместе с руководителем Виктор Николаевич сумел наладить учебный процесс, клуб (сам им заведовал) - прообраз школы продленного дня. Летом 1919 года в Сосновой поляне была открыта колония - как сельскохозяйственное отделение училища, действовавшее круглый год. «Ребята здесь находились на полном самообслуживании, работая на огородах и в парниках, а на лето им в помощь переселялись сюда учащиеся из городского отделения и наезжали помогать по праздникам родители [2, с. 34].
Для городского отделения учащихся Путиловского училища педагогический коллектив подготовил емкую по содержанию, но краткосрочную по времени программу - за весенне-летний период на особых курсах «подогнать» по всем предметам обленившихся ребят-переростков так, чтобы осенью они могли продолжить учебу в соседних школах. Виктор Николаевич, преподававший историю, так вспоминал работу на этих курсах: «Нам, учителям, не приходилось жаловаться на невнимательность или пассивность наших слушателей. Если они не всегда достаточно глубоко внимали преподаваемому им учению, то это вполне компенсировалось необычайно эмоциональным отношением ко всему преподаваемому» [2, с. 38]. Курсы выполнили свою задачу: ребята за лето вполне были подготовлены к продолжению учебы, но каких усилий стоили занятия педагогам - несложно догадаться. Вот только с зарплатой для учителей и воспитателей было плохо. Денег часто не выделяли, приходилось обращаться в заводские кассы взаимопомощи [42, л. 187].
Работа в Путиловском училище способствовала тому, что педагогический авторитет Виктора Николаевича в Петрограде заметно вырос. Разумеется, этому способствовали продолжительное сотрудничество с академиком Бехтеревым и его учениками, углубленное изучение детской психологии, многочисленные публикации 19061917 гг., постоянный интерес к работе Педагогического института социального воспитания нормального и дефективного ребенка, где в должности профессора с 1918 года работала Злата Ионовна Лилина [43]. Она же возглавляла Петроградский соцвос при Петроградском губоно [2, с. 33]. З. И. Лилина, образованный и широко мыслящий человек, гражданская жена Г. Зиновьева, имела и власть, и авторитет в области социального воспитания. Начало 20-х годов XX века было особым периодом в жизни российского образования и воспитания. Все старое было отринуто, как создавать новое (конкретно, а не декларативно) - никто не знал. Поле деятельности педагогов-творцов было необъятным. Лилина ни во что не вмешивалась, лишь бы в школах и детских домах воспитывали в советском духе, не растили белоручек, умели отвести от улицы и ее страшных обычаев.
Осенью 1920 года Виктор Николаевич возглавил особый детский дом - Школу социально-индивидуального воспитания им. Ф. М. Достоевского для трудновоспитуемых. Это точное название учреждения, взятое из архивных документов. Школа, она же детский дом, находилась на пересечении Старопетергофского проспекта и Курляндской улицы в помещении одного из многочисленных коммерческих училищ Петрограда. В то же самое время по Старопетергофскому проспекту и Курляндской улице располагалось не менее 5-7 детских домов. Место было веселое. Учреждение, которое в сентябре 1920 года возглавил Виктор Николаевич Сорока-Росинский, очень скоро прозвали ШКИД. Название придумали воспитанники, подхватили преподаватели, воспитатели и весь обслуживающий персонал. Воспитанники - мальчики-подростки преимущественно 11-14 лет, бездомные, уличные, циничные, сквернословы, попрошайки, воришки. Половина - с уголовным прошлым. Никакой программы образования и воспитания такой компании не было - отдел народного образования Московско-Нарвского района Петрограда не имел никаких пособий и методических рекомендаций, только беспрерывно осуществлял «дела по контролю и руководству за деятельностью детского дома (иногда - школы) имени Достоевского» [44]. В помещении школы не было мастерских, спортзала; на улице не было ни спортплощадки, ни места для ее организации. Во многих помещениях выбитые стекла были заменены фанерой, что не прибавляло ни света, ни красоты, ни тепла. Зато были классы, комнаты для сна, кухня, гардеробная, столовая, дворницкая. Была хорошая библиотека.
Воспитанники на первых порах откровенно знать не желали ни своих педагогов, ни обслуживающего персонала, ни каких-либо намеков на дисциплину. И тогда Виктор Николаевич решился вместе с педагогическим коллективом (в нем были два воспитанника Стрельнинской гимназии) на неслыханный эксперимент. В холодном голодном Петрограде он устроил нечто, похожее на Царскосельский лицей. Главным средством и методом обучения и перевоспитания он сделал интенсивные занятия - по 10 часов в день. А еще издание рукописных журналов, газет - чем больше, тем лучше. Самодеятельный театр, сценки на немецком языке, свой гимн, свой герб.
Гимн школы Достоевского - коллективное творение питомцев - стихотворцев, отредактированное самим заведующим. Пели гимн на мотив студенческого «Гаудеамус игитур»:
Мы из разных школ пришли,
Чтобы здесь учиться.
Братья, дружною семьей
Будем же трудиться.
Бросим прежнее житье,
Позабудем, что прошло.
Смело к новой жизни!
Смело к новой жизни!
Школа Достоевского,
Будь нам мать родная,
Научи, как надо жить
Для родного края.
Путь наш длинен и суров,
Много предстоит трудов,
Чтобы выйти в люди,
Чтобы выйти в люди.
Герб школы - зрелая головка подсолнуха, плотно набитая семечками. По мысли Виктора Николаевича - автора герба - он символизировал дружную семью, поворачивающуюся вслед за солнцем, символом знания.
Была и обязательная физическая работа - участие воспитанников в хозяйственной жизни школы: заготовка дров, мытье посуды, уборка комнат для сна и занятий, лестниц, уборных, изготовление зимней обуви (лапти сшивались с перекроенными ушанками). Дежурство воспитанников по кухне, по столовой, по гардеробной и спальне. Ночные дежурства (конечно, вместе с воспитателем), чтобы вовремя поднимать «мочунов». Мучительно трудное преодоление противостояния «мы - они». Ежедневное обсуждение всех наиболее ярких событий, в котором принимали участие и педагоги, и воспитанники. «Летопись» - толстая конторская книга, откуда не было вырвано ни единой страницы. Постоянно индивидуальный подход к каждому - ведь двух одинаковых воспитанников не было. Но и результаты были. Самодеятельный театр, издание газет и журналов, обязательная хозяйственная работа постоянно сопровождались духом состязания, соревнования. Шпана потянулась к знаниям, к культуре, к публичным выступлениям. Была введена система разрядов (их было 5, самый высокий - первый), оценочная шкала знаний, карцер для буйных. Эти действия - прямой вызов роно, где никакие оценки, наказания и поощрения не предполагались. Вот примеры деятельности заведующего: собственноручно написанная просьба выдать 4 коробка спичек и расписка в их получении [44, ед. хр. 180, л. 13]; собственноручно составленная таблица распределения воспитанников школы (61 мальчик) по возрастам (от 10 до 16 лет, основная группа 11-12 лет + 12-13 лет + 13-14 лет - 40 человек) [44, ед. хр. 180, л. 27].
Собственноручно написанное «Требование»:
- на вывоз нечистот (50 возов и 20 бочек);
- соломы на подновление матрацев - 20 пудов;
- новых электроламп - 50 шт.;
- новые кухонные котлы и чайники.
Подпись: зав. школой В. Сорока-Росинский 30 авг. 1922 г. [44, ед. хр. 180, л. 19б] На листе 25 [44, ед. хр. 180] уведомление: 20 ноября 1922 года В. Н. Сорока-Росинский был привлечен к народному суду за затопление магазина, находившегося в полуподвальном помещении под ШКИД. На следующих листах - пояснительная записка зав. школой, в которой он напоминает, что его учреждению по штату не положен сантехник. Многократные письменные обращения в роно Московско-Нарвского района (приведены номера обращений) не имели результата. В школе не работает канализация, потому и магазин затоплен. И т. д., и т. п.
А вот несколько иные события из жизни зав. школой. В начале октября 1923 года заведующий школой уволил преподавателя Телентинок за то, что тот спал на ночном дежурстве. Уволенный немедленно пожаловался в роно и райячейку5 на деспотизм и авторитаризм заведующего, ни словом не обмолвившись о своем грубейшем проступке. 13 октября 1923 года школу им. Достоевского посетил женсовет от райячейки с целью проверки школьных дел. Заведующий уделил проверяющим очень мало времени, сославшись на крайнюю занятость, плохое самочувствие и, что хуже всего, на малую компетентность членов женсовета в деле социально-индивидуального воспитания дефективных подростков. Оскорбленные члены женсовета немедленно написали жалобу в роно и райячейку [44, ед. хр. 287, на 10 л.].
23 октября 1923 года состоялось заседание малой комиссии роно.
Основные упреки в адрес зав. школой: 1) слишком частая смена педагогов; 2) авторитет заведующего подавляет педагогов; 3) экономку следует уволить, т. к. она слишком стара.
При обсуждении представитель губоно т. Давыдов заявил, что ШКИД - лучший в Петрограде дом подобного типа; в нем явно просматриваются нарастающие элементы индивидуально-социального типа; напомнил, что в настоящее время нет никаких методических документов. В. Сорока-Росинский - абсолютный новатор.
5 Так называли в то время райком партии.
Председатель райячейки т. Орлов на это заявил, что в школе установлен тюремный режим.
Представители роно и райячейки выступили против балльной шкалы оценок, против разрядов, против неправильной с их точки зрения постановки хозяйственной стороны; систему воспитания оценили как нецелесообразную. Губоно не сумело отстоять свою позицию [44, ед. хр. 287, на 10 л.]. Тем не менее в эту раскритикованную школу роно посылало по пять мальчиков еженедельно [44, ед. хр. 1098, на 38 л.].
Тщательно изучая личность каждого воспитанника Школы Достоевского, Виктор Николаевич предложил разделить трудновоспитуемых на категории, дал психологическую характеристику каждой группе, а также определил задачи и методы их перевоспитания.
По мысли автора, для трудновоспитуемых необходим очень интенсивный воспитательный процесс, цель которого - гармонизация психики и придание ей устойчивого вида, а затем возвращение ребенка или подростка в нормальную школу и предоставление ему возможности продвинуться дальше - вплоть до высшего учебного заведения. В школе для трудновоспитуемых абсолютно необходимо самоуправление, трудовая дисциплина, клубные занятия, индивидуальный подход к воспитаннику, физическое воспитание. «Школе для трудновоспитуемых нужны воспитатели с особыми нервами, с особой работоспособностью, с особой складкой характера и с глубокой верой в то, что камень, отвергнутый другими строителями, может лечь в основу дома», - так заканчивает Виктор Николаевич [48].
Свои творческие находки и мучительные неудачи Виктор Николаевич обобщил в статьях 1923-1924 годов, опубликованных в журналах и тематических сборниках.
Он писал о том, что труд никогда не должно трактовать в школе как наказание. Труд - обязательный элемент воспитания. В ШКИД удалось добиться не только понимания воспитанниками, что от порученной работы не отвертеться, но и того, что над лодырями и неумейками стали подтрунивать, а тружеников уважать. Наступила пора, когда труженики-добровольцы буквально добивались тяжелых и неприятных заданий. «Активная организаторская деятельность воспитателя... должна постепенно стушевываться, уступая место самостоятельности и самоорганизации самих воспитанников» [45].
Постоянно обращаясь к разуму своих трудновоспитуемых, Вик тор Николаевич составил подробную программу их летнего отдыха - создать собственный интеллектуальный труд, к примеру, «Петроград. Его прошлое, настоящее и будущее». Выполнение и оформление такого задания станет коллективной работой всех воспитанников. Педагоги лишь инструкторы, не более. Никаких лекций, никаких уроков; пусть сами учащиеся читают доклады и ведут беседы [46-47].
Организация учебно-воспитательной работы, создание системы самоуправления питомцев школы (под неустанным контролем педагогов-воспитателей), постоянные хозяйственные заботы, жесточайшая критика со стороны роно и райячейки, публикации научных работ - все в одно время. К перечисленному следует прибавить, что в 1921-1922 годах В. Н. Сорока-Росинский заведовал городской секцией индивидуального воспитания, с 1923 года работал сверхштатным преподавателем Института нормального и дефективного ребенка, а также был лектором на курсах по переподготовке преподавателей в Володарском районе и Кронштадте, и с 1925 года вел практические занятия на факультете социально-правовой охраны Герценовского института [49].
Это - беспрерывный труд 24 часа в сутки. А результаты? Они есть: ребята учатся с жаром, пишут, играют, трудятся и т. д. Но и иные результаты не заставили себя ждать.
Свидетельство Виктор Николаевич Сорока-Росинский страдает функциональным расстройством нервной деятельности на почве сильного переутомления (сердечные припадки, расстройство сна и т. п. клинические признаки).
Необходимо: полный покой и пребывание в доме отдыха.
24 февраля 1924 г.
Врач школы: подпись [50, л. 23].
Роно постановило: дать двухнедельный отдых заведующему школой им. Достоевского В. Н. Сорока-Росинскому. Он сдал все дела своей официальной и фактической помощнице Э. А. Люминарской, а через две недели снова принял их [50, л. 28]. Далее - одно и то же: в школу Достоевского направляют все новых и новых ребят [50, л. 24-38].
А вот и другой результат: в августе 1925 года, изгнанный из своего детища, Виктор Николаевич пришел заведующим в школу № 39 для трудновоспитуемых Центрального района Ленинграда [51]. Об этой серьезной и важной работе В. Н. Сорока-Росинского расскажем чуть позже, рискуя несколько отступить от строгой хронологии.
Два воспитанника ШКИД - Л. Пантелеев и Г. Белых, покинувшие школу в 1925 году - написали повесть «Республика ШКИД» и направили ее для прочтения А. М. Горькому. Тот прочел и пришел в восторг. Фигуру заведующего Викниксора (так его именовали авторы) Горький назвал мощной, самого Викниксора - большим человеком.
С. Маршак написал прекрасное предисловие к книге. Она была опубликована в Ленинграде в 1927 году и имела неслыханный, потрясающий успех. Ее немедленно перевели на все языки СССР и множество языков мира. Но эта веселая остроумная книга, написанная парнями 17 и 19 лет, изобразила жизнь школы юмористически, с элементами карикатуры, до которой Гриша Белых был большой мастер и охотник. Особенно досталось Викниксору. Разумеется, ребята не задумывались и не писали о сложной обстановке, в которой жили, понятия не имели, как трудно подбирали педагоги (первый - Викниксор) ключики к их искореженным душам. Парни - авторы и их товарищи, бывшие беспризорники, хулиганы, «странники» больших дорог - нравились себе чрезвычайно. И эта книга, прославившая школу Достоевского, обрушила на голову Викниксора высочайший гнев самой Надежды Константиновны Крупской, «первого педагога среди марксистов и первого марксиста среди педагогов» [52, с. 66]. Незадолго до революции Н. К. Крупская выполнила огромную работу «Народное образование и демократия» - 27 тетрадей конспектов на трех языках, содержавших обзор всей педагогической литературы (Руссо, Песталоцци, Оуэн) с точки зрения теории К. Маркса [53, с. 53]. В ней Крупская изучила исторические корни трудовой школы Запада, высоко оценила американскую систему образования. В 1918 году Крупская рассматривала школу как трудовую коммуну, где нет уроков, систематического содержания образования и летних каникул. Затем Надежда Константиновна заняла центристскую позицию. Главным кредо Крупской было: «В школе дети должны не только учиться, но и трудиться, но и не только трудиться, но и учиться».
В 1920-е годы авторитет Крупской был непререкаем. Она являлась председателем Научно-педагогической секции Государственного ученого совета, редактором журнала «На путях к новой шко ле», руководителем Главполитпросвета. Она организовывала многочисленные педагогические съезды, конференции, совещания; была по-большевистски нетерпима к педагогическому инакомыслию и расхождению с марксистской идеологией, чрезмерно завышала роль труда в образовании, классовые интересы ставила выше общечеловеческих [52, с. 66-67]. В «Республике ШКИД» Крупская увидела бурсу с изолятором, противостоянием воспитанников и педагогов, отсутствием политзанятий и физического труда по несколько часов в день6.
Вслед за Н. К. Крупской на Викниксора обрушился Антон Семенович Макаренко. Он считал систему перевоспитания, предложенную Викниксором, педагогической неудачей, а заведующего школой Достоевского - нулевой или отрицательной величиной. К этой теме А. С. Макаренко обращался неоднократно в лекциях и статьях [55, с. 113-214].
И хотя весь выпуск ШКИД (времена работы Виктора Николаевича Сорока-Росинского) был удачным, многие успешно учились дальше, получили достойные профессии, главный педагог страны не успокоился. На одном из Всесоюзных педагогических совещаний того времени Надежда Константиновна ехидно (выражение Виктора Николаевича) прошлась по поводу методов - ненужных, буржуазных, откровенно вредных - «какого-то, точнее - какой-то сороки». Оппонент от Правительства противопоставила и этим методам, и их автору систему А. С. Макаренко с ее предельно четкой осязаемой трудовой конкретикой. Выступления Крупской было достаточно, чтобы создателю ШКИД (той самой, что, по словам ее воспитанников, хоть кого исправит) крепко испортить жизнь, навсегда поместив его в число неблагонадежных. Итак, повесть «Республика ШКИД» принесла славу ее авторам, небывалую популярность школе социально-индивидуального воспитания им. Ф. М. Достоевского, а ее заведующий стал легендарным Викниксором. Но о человеке Викторе Николаевиче Сорока-Росинском общество практически забыло на многие десятилетия.
6 Из статьи Крупской «Воскресшая бурса» [54]: «...не в Чухломе какойнибудь, а в Ленинграде процветает советская бурса, руководимая людьми, работа которых ничего общего с задачами, поставленными советской властью, не имеет».
Между тем В. Н. Сорока-Росинский в августе 1925 года принял школу № 39 для трудновоспитуемых Центрального района Ленинграда [51].
Школа располагалась на Невском проспекте, называвшемся в те годы пр. 25-го Октября, в доме 32 - помещении бывшей гимназии при римско-католической церкви св. Екатерины. Главным достоинством этой школы были оставшиеся от прежних времен и чудом уцелевшие во времена нынешние отлично оборудованные сапожная, швейная, портняжная, столярная и переплетная мастерские. В школе был клуб (3 комнаты), кабинеты химии, физики, обществоведения. Были комнаты музыкальная, докторская и самоуправления. Солидная материальная база! В школе учились 307 мальчиков и 292 девочки в возрасте от 8 до 17 лет, разбитые на 28 классов. Младшие (18 классов) учились в первую смену, старшие (10 классов) - во вторую смену. Занятия в классах продолжались по 3 часа в день. Здесь уже была система преподавания (так казалось контролирующим чиновникам от просвещения), увязанная с жизнью, что, по мнению чиновников, способствовало энергичному стимулированию учащихся. В классах «а» (младшие) все предметы вел один преподаватель. В классах «б», «в», «г» и «д» работали учителя-предметники [51, л. 1-5].
Заведующий школой в ежедневных сводках в роно отмечал, что учебные пособия крайне бедны по содержанию, поэтому их необходимо дополнять домашними заданиями по письму и счету. Следует заметить, что задания на дом были запрещены, но поначалу начальство не критиковало заведующего школой за это нововведение.
Главный, исходный пункт при изучении любой темы, начиная с «а» классов, - это экскурсии. Они вызывали чрезвычайный подъем и интерес у учащихся. Вот несколько тем: «Октябрьская революция», «Фабрика и рабочий», «Торговля и купец». Основной трудностью при проведении экскурсии было то, что руководство фабрик и заводов решительно не желало пускать ребят на свои территории. От заведующего школой требовались напористость, выдержка, искусное умение вести диалог с фабрично-заводским начальством. Только в этом случае экскурсия могла состояться.
Отношения с родителями учащихся - сложные. Одни - за, другие - против принятой Государственным ученым советом обязательной системы комплексного преподавания, когда главным предметом сделали обществоведение. Ребятам интересно, но на экскурсии они не научатся писать и считать. Да и с художественной литературой плохо - нет хрестоматий. Судя по докладным В. Н. Сорока-Росинского, отсутствуют сколько-нибудь удовлетворительные задачники, учебники грамматики, руководства по развитию речи [51, л. 6]. По решению руководящих органов преподаватели дополнительно загружены бесконечной мельчайшей учетной работой.
Невский проспект, д. 32. Фото 1990-х гг.
Фрагмент фасада
А кто учится в школе № 39? Трудные, иногда очень трудные дети. По официальным данным, в школе 14 умственно отсталых, 40 педагогически запущенных. Остальные - тоже не подарок. Трудновоспитуемые. Но главное отличие этих ребят от шкидцев - они имеют какое-никакое жилье, какую-никакую семью. Очень много переростков. На 8 января 1926 года в школе общее количество учащихся - 864, среди них 2 комсомольца, 4 пионера [51, л. 9-10]. В это время по инициативе заведующего в школе созданы библиотечная, театральная, класскоровская комиссии. Члены комиссии выбраны учащимися, но к каждой прикреплен преподаватель. Вскоре по предложению школьного врача создана санитарная комиссия [51, л. 22].
В клубе заработали кружки: драматический, литературно-художественный, изобразительного искусства, хоровой, спортивный. Каждым кружком также руководил преподаватель. Зачем нужна театральная комиссия, если в клубе работает драмкружок? У них разные задачи. В драмкружке ребята овладевали начатками театрального мастерства, играли пьесы, выступали перед зрителями. Члены театральной комиссии обеспечивали желающих театральными билетами.
Ребята работали в мастерских, осваивали профессии. Много народа было занято в кружках и комиссиях. Класскоровцы в стенгазетах освещали жизнь школы во всех ее проявлениях.
Новая забота - мальчики и девочки резко конфликтовали друг с другом [51, л. 68-70], что создавало дополнительные трудности в организации учебного процесса и внеклассной работы. В школе было много неуспевающих: процент отстающих колебался от 20 до 80, лучше успевали младшие (отделения «а» и «б»), хуже всего обстояли дела у старших (отделения «г» и «д»). Это понятно: среди старших особенно много переростков, подрабатывавших мелкой торговлей. Вопросы учебной работы не сходили с повестки дня буквально каждого педсовета [51, л. 26, 31, 40, 49-52, 53-54, 6870]. Уже не раз говорилось, что в 20-е годы XX века школа пере живала мучительный период очередной перестройки: главное - обществоведение, экскурсии и политехническое обучение. Обычная «школа, втянутая в непрерывный эксперимент, не смогла обеспечивать необходимый уровень знаний. Впрочем, тогда это считалось не самым главным по сравнению с коммунистическим воспитанием» [52, с. 74].
Заведующий школой № 39 никак не мог согласиться с установками свыше. Он был твердо убежден: школа должна давать знания. В каждом классе по каждому предмету избирались ассистенты из числа сильных учеников. Особое внимание уделяли учету знаний самими учащимися [51, л. 26-30]. На заседаниях педсоветов обсуждалась программа - минимум преподавания, построение урока.
Вот его основные моменты: 1) приведение в порядок класса; 2) подготовительная работа; 3) план урока; 4) выполнение намеченного плана; 5) закрепление новой темы с помощью сильных учеников; 6) обязательное обсуждение (кратко) ответов учеников. Казалось бы, что тут нового, необычного? Да то, что никакого построения урока в те времена не предусматривалось. Заведующий школой и педагогический коллектив действовали на свой страх и риск.
Клубная работа должна была стать (и стала!) продолжением учебной. В. Н. Сорока-Росинский предложил проводить учетные вечеринки, на них приглашать родителей и жителей окрестных домов. Учащиеся в лицах будут играть сценки по всем предметам, делать небольшие сообщения. Зрителям и артистам должно быть интересно [51, л. 30].
Успехи приходили очень медленно, с большим трудом. Но вот мелькнуло положительное сообщение о делах школы № 39 на страницах «Ленинских искр» [51, л. 73-74].
Заведующий школой со своей неуемной энергией занимался строительством ученического и педагогического коллектива. Считал, что каждый ученик должен участвовать в работе школьного Президиума. Настаивал на том, что сильные должны помогать слабым. Проводил большую работу с классными наставниками, требовал от них живого участия во всех школьных делах. Поднимал вопрос о введении дневников и балльной шкалы оценок знаний. Считал необходимым производственную программу школьных мастерских максимально приблизить к учебному процессу. Требовал конкретной работы в указанном направлении от руководителей мастерских. И многого добился.
Виктор Николаевич Сорока-Росинский в своем кабинете (зав. школой № 39 для трудновоспитуемых Центрального района Ленинграда). 1926 г.
«На моих глазах вырастала новая «порода» людей - смекалистые ребята, которые умели и электропроводку наладить, и примус починить, и школьные парты отремонтировать», - вспоминал Виктор Николаевич [2, с. 47]. Заботился о спортивном воспитании своих питомцев (число их достигло 900 к концу 1926 года) - договаривался с ближайшей спортшколой о совместной работе. Предложил за небольшую плату желающим занятия немецким (в школе не предусматривалось изучение иностранных языков) [51, л. 73-74].
Особое внимание зав. школой уделял торжественному праздно ванию каждой очередной годовщины Великого Октября. За 10 дней до праздника на Совете наставников, где обязательно присутствовали старосты всех классов, разрабатывалась обширная праздничная программа: преподавателю пения - разучить несколько новых, красивых революционных песен для хорового исполнения и на школьном празднике, и на уличной демонстрации; лучшим исполнителям по отделениям - подготовить с помощью наставников и преподавателей концертные номера-учеты, в легкой сценической манере отражающие достижения и недостатки во всех предметах; выпустить праздничную стенгазету, красочно освещающую школьную жизнь; на праздник пригласить всех родителей, соседей, родственников. На демонстрацию школа должна явиться в полном составе. Через 3-5 дней после праздника наставники, преподаватели, старосты и другие школьные активисты (исполком отделений, президиум школы) тщательно обсуждали все его детали, отмечали удачи, анализировали неудачи [51, л. 83-84; 175-178; 203-205]. На одном из совместных советов педагогов и наставников был поставлен вопрос о создании в школе музея лучших работ учащихся. Тогда же Виктор Николаевич заметил, что во время перемен ребята не должны сидеть на подоконниках. Пусть лучше ходят, играют в подвижные игры, даже бегают.
3 ноября 1927 года общее собрание родителей выразило доверие школе № 39 и ее заведующему [51, л. 191-192].
В школе в это время было 968 учеников. В роно знали, что Виктор Николаевич примет ученика с самой скверной характеристикой, никого не отчислит.
Из архивных документов видно, что через каждые 5 дней заведующий проводил то педсовет, то совещание воспитателей-наставников с подробным многостраничным протоколом. Его печатал на машинке секретарь (был в штате школы), а Виктор Николаевич скрупулезно выверял текст (видны следы правки хорошо знакомым почерком) и на следующий день отправлял в роно. Незамедлительно туда же сообщались сведения о каждом выбывшем (куда, по какой причине), заболевшем (чаще всего - скарлатина), обо всех перемещениях внутри школы. Каждая докладная подписана В. Н. Сорока-Росинским. На запрос роно о возрасте персонала заведующий школой дал справку:
Зав. школой 43-х лет; всего 41 преподаватель и воспитатель 25-62-х лет; технический персонал - 25-50-ти лет. Вместе с заведующим, двумя его помощниками и секретарем - 54 человека.
5 марта 1926 г.
Подпись: зав. школой В. Сорока-Росинский [51, л. 40].
В деле школьного строительства в эпоху культурной революции, переживаемой страной, Виктор Николаевич уделял исключительное внимание педагогическому коллективу. И не просто коллективу - личности каждого педагога в его взаимодействии с коллегами и учениками. «Здесь вполне допустима гипотеза о том, что это взаимодействие состоит в прямой и непосредственной индукции, в чем-то подобном телепатическому восприятию чужой одушевленности и в способности воспитуемого непосредственно заражаться идеями, настроениями и волевой целеустремленностью воспитателя. Об этом неоднократно говорил академик Бехтерев», - писал Виктор Николаевич [56].
Сложно создается педагогический коллектив. В нем (по опыту школы № 39) - и преподаватели старой закваски, и молодежь. Виктор Николаевич сам пригласил на работу молодого преподавателя-воспитателя, выпускника факультета СПОН7 1926 года Виктора Андреевича Бабичева, своего бывшего студента и единомышленника, поощрял его самодеятельные шаги в педагогике и преподавании математики по индивидуальному методу для особо отстающих, в общественной работе [57]. У тех и у других много хорошего и дурного. Есть шкрабы - школьные работники, холодные безответственные наемники. Есть просвещенцы, горящие общим делом, считающие его своим, глубоко личным. Чья идеология победит? Какая доминанта возобладает в коллективе? Динамику развития коллектива и его высокий уровень доминанты определяет заведующий, его заместители и наиболее активные авторитетные просвещенцы.
К сожалению, замечает Сорока-Росинский, нередко профсоюзный актив становится тормозом поступательного развития педагогического коллектива: профсоюзные работники бдительно следят за нормированностью труда преподавателей, выступают против предложений руководства школы, требующих дополнительных затрат времени воспитателей и учителей (руководство кружковой работой и ученическими комиссиями, к примеру). 7О СПОН см. ниже.
Профактив нередко настраивает педагогический коллектив против заведующего и его помощников. Жалобы, склоки, сплетни... Виктор Николаевич предлагает отказаться от порочной практики - «пришел, преподанул и ушел», максимально сблизить и ассимилировать разнородный уровень и состав учителей, общими усилиями создать в школах уверенность в завтрашнем дне. Довольно подозрений, перемен в программах и педагогических течениях, бесконечных переподготовок и беспрерывных проверок со всех сторон. Актив школы и его заведующий - одна команда. Только единомышленники могут создать коллективную доминанту по высшему уровню и решить важнейшую задачу - всемерно помочь культурной революции в стране, осуществив ее прежде всего в школе, в самом школьном коллективе.
Работу в школе № 39 Виктор Николаевич считал даже более важной, чем эру ШКИД. Не раз слышала об этом.
Осенью 1925 года в Педагогическом институте им. А. И. Герцена открылся новый факультет социально-правовой охраны несовершеннолетних (знаменитый СПОН). Среди создателей этого уникального факультета были не только знаменитые в России, но крупнейшие в Европе юристы - профессора Павел Исаевич Люблинский и Павел Григорьевич Бельский, посвятившие свою научную и практическую деятельность малолетним правонарушителям. Бельский возглавил кафедру трудного детства. Факультет СПОН по праву считался одним из сильнейших в Герценовском институте по профессорско-преподавательскому составу и по обучавшимся на нем студентам. На факультете готовили учителей «для закрытых учебных заведений», а потому преподавали и юридические, и медицинские, и психолого-педагогические науки. Среди преподавателей - крупный дефектолог Андриан Сергеевич Грибоедов, ученик академика И. П. Павлова и сам будущий академик, специалист по физиологии высшей нервной деятельности Константин Михайлович Быков, специалист по строительству школы и теоретической педагогике Александр Станиславович Гинтовт, талантливый самоучка по работе с трудновоспитуемыми Николай Александрович Окунев.
Факультет СПОН (отделение СПОН, как его называли в 19251926 годы) имел много общего в программе с факультетом (отделением) дефектологии. Изучали педологию, евгенику, общие био логические курсы, ряд профессоров и преподавателей работали на обоих отделениях. Именно поэтому руководство института им. А. И. Герцена не раз ставило вопрос о слиянии факультетов (отделений) [58], но оба факультета отстаивали свою самостоятельность.
Вот сюда и пришел сверхштатным ассистентом - специалистом по методике обучения в специальных учреждениях Виктор Николаевич Сорока-Росинский в октябре 1925 года [58], будучи заведующим школой № 39 для трудновоспитуемых. На факультете СПОН сам читал курс по коллективной педагогике. Суть коллективной педагогики состояла, по мысли Виктора Николаевича, во взаимной помощи учеников друг другу при овладении новыми, особо трудными разделами учебного курса [57]. Это было обобщение наработок заведующего школой № 39, где существовали ассистенты из сильных учеников, помогавшие преподавателю и на уроке, и после уроков. Тогда же он написал для сборника трудов Института им. Герцена, статью «Основные черты строения школьных сообществ», опубликованную лишь в корректурных листах [49]. Имея за плечами громадный и неповторимый опыт работы в ШКИД, Виктор Николаевич подкреплял свои теоретические выкладки примерами из собственной практики, но никогда не позволял ни себе, ни слушателям ни единого не относящегося к делу слова о школе Достоевского.
Со студентами Виктор Николаевич был дружески-холодновато сдержан, не допускал ни малейшей фамильярности. Совместная поездка в Москву с Н. А. Окуневым (ассистентом профессора П. Г. Бельского) и группой студентов с 25 апреля по 5 мая 1926 года [57, 58] несколько сблизила командированных. Душа Виктора Николаевича чуть приоткрылась, обращение со студентами потеплело. Командированные побывали в обычных школах для трудновоспитуемых, в приемниках-распределителях, в детских отделениях домов заключения. Во всех этих учреждениях хорошо знали и Окунева, и Сорока-Росинского, относились к обоим как к специалистам высшей пробы. И студенты-практиканты впервые со всей остротой и полнотой ощутили, какую поистине героическую работу выполняли Окунев и Сорока-Росинский, какую ответственность брали на себя [57].
Вот отзыв студентки Черницыной, члена Предметной комиссии по СПОН, о работе ассистента В. Н. Сорока-Росинского: «Классный специалист по работе в Петроградском губоно и его учреждениях, по организации секции индивидуального воспитания. Отлично читает лекции и ведет практические занятия по своим предметам.
Особый интерес вызывает у студентов его научная работа - исследование влияния среды как воспитательного фактора на индивидуум в условиях не только нормального коллектива, но и трудновоспитуемых» [58].
В 1928 году Виктор Николаевич стал сверхштатным доцентом кафедры профессора Бельского.
1925-1928 годы - благодатное время и в личной жизни Виктора Николаевича. Одновременно со школой № 39 и в одном доме с ней (пр. 25-го Октября, д. 32, кв. 51) Виктор Николаевич получил хорошую трехкомнатную квартиру. Дом № 32 по Невскому проспекту (пр. 25-го Октября), где Виктор Николаевич прожил долгие годы, заслуживает нескольких отдельных слов. Этот дом, как и дом 34, входил в комплекс помещений, принадлежавших первоначально костелу св. Екатерины и выстроенных в 1763-1783 годах. Первоначально автором проекта был архитектор Трезини. В 1893 году трехэтажные жилые дома справа и слева от костела были достроены до пяти этажей. Строительством руководил архитектор Ринальди [59].
Виктор Николаевич и Элла Андреевна Люминарская полностью объединили и свои судьбы, и своих детей. У Эллы Андреевны - дочь от первого брака Ксения, у Виктора Николаевича - сын Константин, несколькими годами моложе своей сводной сестры. Дети крепко дружили между собой. Константин учился в школе № 41. Домашним языком был немецкий.
Элла Андреевна, живая, общительная, всегда энергичная, бодрая, смелая, педагог-воспитатель, превосходный преподаватель немецкого языка, работала вместе с Виктором Николаевичем и в Путиловском училище, и в школе Достоевского, и в школе № 39. Взаимоотношения Виктора Николаевича и Эллы Андреевны, исполненные искренней симпатии и тепла, - это пример замечательно удачного «служебного романа». Оба супруга - коллеги, единомышленники, верные друзья. В трудную минуту (их было очень много) всегда рядом крепкое родное плечо. Элле Андреевне была органически присуща способность сочувствовать, сострадать, сопереживать - качество, которое, по словам Виктора Николаевича, лучше всего передается немецким словом Mitgefühl8 [2, с. 67].
8 Сочувствие.
Несмотря на огромную загруженность главы семьи, в доме часто бывали гости. С удовольствием восстановили отношения с семьей педагога В. А. Гердта, крепко сдружились с бывшим однокурсником Виктора Николаевича по историко-филологическому факультету Александром Александровичем Брянцевым, уже в те далекие годы создававшим свой замечательный Театр юного зрителя. Ксения, страстная театралка, входила в Зрительский совет ТЮЗа, хорошо знала его молодых, безмерно талантливых артистов - впоследствии прославившихся на всю страну Николая Черкасова, Виталия Полицеймако, Бориса Чиркова. Молодые актеры, по словам Виктора Николаевича, частенько бывали в его доме вместе со своим руководителем. Дружили домами с семьей сына знаменитого путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского, Константин учился в одном классе с внучкой замечательного географа. В хорошую погоду по воскресеньям ездили в Пушкин, Павловск, Гатчину, на Острова - любимые места Виктора Николаевича. В доме была превосходная библиотека на русском, немецком, французском и английском языках. Собирали раритеты - книги, напечатанные в России при Петре Первом и Екатерине Второй. Часто бывали в опере.
В квартиру на Невском переехала и матушка Татьяна Капитоновна. Она заняла небольшую, но удобную отдельную комнату. Активно переписывалась с сестрами и их уже взрослыми детьми, разбросанными по Украине [49]. Элла Андреевна своим тактом, умом и добротой сумела смягчить непреклонную Татьяну Капитоновну. В семье царил мир [49].
Виктор Николаевич с удовольствием вспоминал эти годы. В статьях для газет он тогда писал в общедоступной форме о строительстве новой школы, о связи ее с родителями [60].
Но 1928 год, поначалу радостный и плодотворный, закончился плохо для Виктора Николаевича. Его уволили из системы Наркомпроса [60, с. 4].
Виктор Николаевич, как прежде, работал на факультете СПОН, состоял членом научного медико-педологического общества, но дорога в школу ему была закрыта. Тем не менее его многочисленные статьи на школьные темы печатались в ленинградских газетах («Бытовая газета», «Смена», «Иллюстрированная Бытовая газета»). В жизни каждого человека, считал педагог, должна быть длительная целевая установка, вырабатывать ее надо с детства. Любознательность, свойственную младшим школьникам, надо направлять на коллекционирование, на изучение природы и исто рии родного края.
В. Н. Сорока-Росинский среди профессоров, преподавателей и выпускников факультета СПОН (сидит на стуле крайний слева). В нижнем ряду на ступеньке крайний справа - В. А. Бабичев. Педагогический институт им. Герцена. Ленинград. 1926 г.
Группа окончивших факультет СПОН Ленинградского педагогического института им. Герцена в 1927 г. В центре - ассистент кафедры трудного детства В. Н. Сорока-Росинский
С горечью писал о том, что художественные сокровища Ленинграда вновь открыли для его жителей иностранцы, что многие памятники архитектуры безвозвратно потеряны. Изучение прошлого, спасение памятников от разрушения необходимо не только с научной и художественной точек зрения, но и как звено в непрерывной связи поколений. В частности, В. Н. Сорока-Росинский предлагал исследовать древнейшие породы земной коры на реке Тосне; разработал подробный маршрут экскурсии с описанием встречающихся пород разных геологических эпох. Изучение природы с детьми летом - эффективный педагогический прием, с помощью которого приобретаются трудовые умения и навыки, закрепляются в практической деятельности школьные знания, вырабатывается деловитость. Одним словом, каждое знание превращается в деяние, как требует один из принципов его суворовской педагогики [60, с. 15-16].
В 1929 году Сорока-Росинский попытался стать штатным доцентом факультета СПОН, подготовил все необходимые документы, но к конкурсу, видимо, допущен не был. Да и факультет скоро перестал существовать. Его закрыли в 1931 году [49].
С 1929 года Виктор Николаевич преподавал в классах школы для трудновоспитуемых при Топографическом техникуме, который располагался на Кирочной улице, в доме 45. В это же время стал штатным сотрудником Института педологии и дефектологии [63], преподавал в школе психоневротиков при нем. Школа трудновоспитуемых детей находилась сравнительно близко, на ул. Красной конницы, д. 42, на пустыре, где нашли пристанище откровенно преступные элементы разного возраста. Приходилось, как часто прежде, быть словно на передовой. Несомненно, что работа при Топографическом техникуме натолкнула Виктора Николаевича на создание летней программы по освоению школьниками геологических пород реки Тосны [61].
Как и прежде, Сорока-Росинский находился под пристальным вниманием Профобра ЛООНО9. Заведующему Топографическим техникумом 21 марта 1930 года пришло указание свыше «Проверить категорию изгнанных из соцвоса10 на предмет точного установления их социального лица» [61, 62].
9 ЛООНО
10 Соцвос - Ленинградский областной отдел народного образования. - социальное воспитание.
Элла Андреевна Люминарская. Фото 1930-х гг.
Работая с детьми, опирался на собственные знания, опыт, публикации. Свято верил, что великим трудом педагога-психолога можно многого достичь. Психоневротики и трудновоспитуемые страдают слабостью активного внимания. Отсюда их легкая «забываемость», постоянная готовность отвлечься, неумение концентрировать внимание. У учащихся с повреждением волевого аппарата необходимо стимулировать эмоциональную сферу психики. Средством стимуляции служит настольная игра. Она должна по содержанию быть увязанной со школьными программами, место применения игры - клуб, время - внешкольное. Из игры надо по возможности убрать элемент случайности. Сама игра должна быть интересной и понятной. Учащиеся могут обходиться без помощи преподавателя. Придумывают игру и ее правила самые одаренные из ребят (конечно, не без подсказки педагога), пробует и одобряет весь класс. После того как класс освоил и полюбил игру, ее надо передать в соседний класс. Можно и нужно устраивать соревнования с выигрышами и проигрышами внутри и между классами.
В итоге надо сравнить знания игроков по содержанию игры до ее применения и после неоднократного использования [64]. Примером такой игры служит «картоскладалка», устроенная по типу домино. «Ребята играют в нее с увлечением, за 25 сеансов самые педагогически запущенные вполне овладевают картой СССР», - так заканчивал Виктор Николаевич свою статью [65].
В. Н. Сорока-Росинский жил в прежней прекрасной квартире, состоял в штате научных работников Ленинграда, был поименован как специалист в разделах «трудное детство», «коллективы учащихся», «педология», был, как прежде, членом общества «Старый Петербург - новый Ленинград»... [63]. В разделе «Педология детства исключительного» [63, с. 620] были названы 9 человек. Среди них - Бельский и Сорока-Росинский.
Но из дома ушли мир и покой. Около 1930 года тяжело заболела Ксения - генерализованный туберкулез поразил оба легких, позвоночник, крупные суставы. Девушка мужественно сопротивлялась болезни, но в то время не были открыты специфические противотуберкулезные препараты. Такой диагноз был приговором. После нескольких лет невыразимых мучений, полностью обездвиженная, Ксения умерла в 1936 или 1937 году. Около 1935 года скончалась и Татьяна Капитоновна. Элла Андреевна - «стойкий оловянный солдатик» (слова Виктора Николаевича) - храбро справлялась с обрушившимся горем, поддерживала мужа. Помогала работа - Люминарская заведовала кафедрой иностранных языков в Педагогическом институте им. Покровского.
4 июля 1936 года ЦК ВКП(б) приняло Постановление «О педологических извращениях в системе Наркомпросов». Педологический институт перестал существовать. Медико-педологическое общество было закрыто. Педология, которую с любовью создавали академик Бехтерев, профессора Эрисман, Россолимо и многие другие выдающиеся ученые, была объявлена буржуазной, вредной, вредительской лженаукой. А. С. Макаренко многократно «пинал ее ногами», считал, что она сродни фашизму [55, с. 58, 70, 115, 116, 117, 119]. На многие десятилетия педагогика стала «бездетной» [52, с. 107]. В системе школьного образования произошли большие перемены. Образовательную политику твердо взял в свои руки И. В. Сталин. Политехническую школу отменили. Всевозможные экспериментальные программы закрыли, особо строптивые авторы были объявлены врагами народа и расстреляны.
Теперь ценились школы классно-урочной системы, в которой дети лучше читали, грамотнее писали, быстрее и вернее считали. Образование в целом становилось сословным: элитарные школы для детей партийной и советской номенклатуры; для детей чиновничества и привилегированной интеллигенции - средние школы, готовившие учащихся в вузы; для детей низшей категории служащих - семилетка, по окончании которой реально поступить в техникум или военное училище. Детей рабочих и крестьян ждала система трудовых резервов - ремесленные училища [52, с. 106109].
В 1936 году Виктор Николаевич Сорока-Росинский на 54-м году жизни получил официальное разрешение вернуться в общеобразовательную школу учителем русского языка и литературы средних классов и назначение в школу № 38; работал там до летних каникул 1939 года. Школа № 38 (адрес ее неизвестен) была закрыта, ее учащиеся и преподаватели переведены в другие школы. Виктор Николаевич перешел в школу № 210, что на Невском, д. 14.
Школа № 210 заслуживает отдельного упоминания. 4 октября 1939 года новое школьное здание принял директор Семен Яковлевич Басов, замечательный педагог и отличный администратор. Он тщательно подбирал педагогический коллектив. Он, бывший работник районо, взял на работу Виктора Николаевича Сорока-Росинского, прекрасно зная историю его изгнания из системы народного образования «по высочайшему повелению». Позволил ему не слепо следовать утвержденным учебникам, а преподавать по-своему.
Оба педагога - Басов и Сорока-Росинский - долгие годы жили на Невском 32, часто дружески общались между собой. Скромный учитель и классный руководитель, Виктор Николаевич никогда не умел работать по принципу «пришел, преподанул и ушел». Для него «жизнь - это борьба и творчество» [38]. И он начинает творить. Внимательно присматривается к детям. Они обычные, нормальные, но все разные. Есть шалуны, легкомысленные, плаксы, задаваки, серьезные, ответственные, прирожденные организаторы. У 5 «б» класса, который достался Виктору Николаевичу в качестве воспитательского, с прошлых лет неважная слава. Воспитатель-учитель понял, что ее необходимо победить общим, интересным, необычным делом. И на классном собрании внес предложение: полностью отказаться от подсказок и списываний. Эти обычные явления школьной жизни не так безобидны, как может показаться. Это вред, самонадувательство. Ребята сами перед всем классом назвали и тех, кто списывает и выпрашивает списать, и тех, кто дает списать и подсказывает. А подсказчики делились на три группы: 1) хотят помочь, думают, что помогают товарищу; 2) хотят похвастать своими знаниями перед товарищами и учителями; 3) подсказывают просто из-за собственной невыдержанности.
Три недели класс готовился взять на себя обязательство. Наконец, взяли. Слово сдержали. Класс как-то переменился, стало больше искренней заботы об отстающих (с ними занимаются сильные ученики), лучше ухаживают за цветами и птицами, в классе чисто; домашние задания выполнены у каждого. Хорошо получилось. Создался коллектив, у которого есть общая цель.
Заметили эти перемены и соседние классы, и учителя. На общем собрании дали слово для выступления Виктору Николаевичу, а он тут же передал его активистам класса.
«Потому класс идет вперед, развивается. Нет такой цели - и класс быстро катится вниз. Дело воспитателя - уметь всегда находить и ставить перед коллективом такие задачи, которые могли бы заинтересовать, захватить большинство ребят и направить их активность на полезную работу» [66].
Учитель русского языка внимательно изучил стандартный учебник и начал работать над своим. Даже в такой серьезный и вовсе не веселый предмет, как русский язык, полагал он, необходимо вносить элементы игры. Правила лучше запоминать, когда они выражаются или сопровождаются считалками, запоминалками, необычными словечками. Надо как можно больше таблиц, меньше текста. А таблицы учитель пишет на доске во время урока, вслух повторяя каждое слово, каждый знак. Ученики пишут то же самое в своих тетрадях. У ребят задействованы одновременно слух, зрение, мускульная сила и собственная сообразительность - четырехкратный эффект. Такие таблицы, считалки, запоминалки прочно врезаются в память на долгие годы. Так методические приемы, использованные заведующим школой Достоевского и его коллегами [2, с. 60-63], стали входить в жизнь на уроках русского языка в средних классах 210-й школы. Эти методические приемы легли в основу учебника «Построение и ведение урока русского языка в средних классах», над которым работал В. Н. Сорока-Росинский еще в довоенное время [67]. Именно так он учил русскому языку и свой любимый 5-й (затем 6-й и 7-й)«д» класс 233-й школы в 1948 1951 годах.
Преподавая литературу в 210-й школе, Виктор Николаевич начал обучать ребят выразительному чтению и, надо полагать, добился больших успехов. Свои методические и педагогические приемы описал в учебнике «Обучение выразительному чтению в средних классах» [67]. Так, по своей методике, работал и впоследствии.
Дом, из которого навсегда ушли Татьяна Капитоновна и Ксения, все пустел: в 1938 году Константин был призван в РККА, стал кадровым офицером, так как имел профессию топографа. Элла Андреевна успешно трудилась в своем институте, как прежде создавала в доме уют и тепло. Во время летних каникул несколько раз посетили Крым, буквально пешком исходили его вдоль и поперек. Супруги были немолоды, но исполнены интереса к жизни. На здоровье не жаловались. В конце 1930-х и начале 1940-х годов Виктор Николаевич активно сотрудничал с газетой «Ленинские искры», с ленинградским радио; участвовал в жизни педагогической общественности города.
Снова и снова обращаясь к суворовской «Науке побеждать», Сорока-Росинский отмечал, что педагоги - вопреки этой науке - не требуют от учеников четкости, краткости и быстроты в ответах на вопросы, слишком подробно и дотошно «разжевывают» новый материал, не учат ребят отличать главное от второстепенного, не обращают внимания на медлительность (часто нарочитую) действий своих питомцев, т. е. всячески поощряют лень во всех ее проявлениях. «Побольше ученика - поменьше учителя», - этих слов нет в статье «Воспитание волевых людей», но они отчетливо видны при внимательном чтении. Автор заканчивал свою статью убеждением в необходимости и возможности воспитания у ребят «таких качеств, которые делали бы их выносливыми, быстрыми, сообразительными и находчивыми, не отступающими перед трудностями и умеющими настойчиво добиваться поставленной цели». Был май 1941 года [68].
А 22 июня грянула Великая Отечественная война. Немецкая армия быстро приближалась к Ленинграду. Элла Андреевна, безумно боявшаяся попасть в плен к немцам (слова Виктора Николаевича), эвакуировалась со своим Педагогическим институтом им. Покровского на юго-восток. Где-то в районе Донецка была остановка, кое-как разместились, начали работать. Копия письма Эллы Андреевны, исполненного любви, нежности и заботы о муже-друге, о Костике (так Э. А. называла пасынка), находится в музее истории РГПУ им. Герцена [49]. Но немцы вскоре буквально выдавили эвакуированных из кое-как обжитого места и заставили их двигаться дальше - в сторону Северного Кавказа, куда стремительно наступали сами. Элла Андреевна погибла пропала без вести.
Виктор Николаевич в осажденном Ленинграде остался один. Потеря жены была мучительной, горькой, невосполнимой. Учитель 210-й школы работал в своей школе, в 1941/42 учебном году существовавшей неофициально. Учеников было мало, но были дежурства. Работал на радио, дописывал учебники, вел дневник.
Судьба директора школы № 210 сложилась трагически. В августе 1941 года, когда немцы наступали на Ленинград с молниеносной быстротой, повинуясь приказу свыше, С. Я. Басов уговорил многих родителей своих учеников отправить детей в эвакуацию. Был сформирован специальный поезд со знаками Красного Креста, шедший на северо-восток. В пути он попал под бомбежку. Дети погибли. С. Я. Басов, получив страшное уведомление, снова обошел родителей своих погибших учеников, лично рассказал каждой семье о непоправимом и в начале 1942 года ушел добровольцем на фронт. Он погиб под Малой Ижорой. Могила его неизвестна.
А в 210-й школе располагается и активно работает музей «Юные участники обороны Ленинграда». О судьбе школы мне рассказала его руководитель Любовь Викторовна Кувырзина.
12 августа 1942 года страдающий жестокой дистрофией В. Н. Сорока-Росинский был эвакуирован на Алтай. В дороге мародеры обокрали его, полумертвого, унесли чемодан, где было все самое ценное - вещи, которые можно выменять на хлеб, личные документы (дипломы, свидетельства) и рукописи практически законченных учебников, труд пяти лет. Уцелели только паспорт и профсоюзный билет, лежавшие во внутреннем кармане пиджака.
В Ойрот-Туле (вскоре переименованном в Горно-Алтайск) педагога подлечили в госпитале, подкормили, даже помогли собрать некоторые необходимые документы, дали какое-то жилье и направили на работу. Виктор Николаевич преподавал русский язык и литературу в спецшколе ВВС, эвакуированной из Ленинграда, в педучилище, давал до 50 уроков в неделю. Выполнял отдельные поручения гороно Горно-Алтайска. Не отказывался ни от какой работы: она спасала от тяжелых мыслей. К утратам прибавилась еще одна: получил известие из Ленинграда, что в квартиру № 51 по Невскому проспекту, д. 32 попал снаряд.
В. Н. Сорока-Росинский с агитбригадой педучилища в Горно-Алтайске. 1943 г.
В. Н. Сорока-Росинский со студентками педучилища в Горно-Алтайске. 1943 г.
Погибло жилье, вещи, письма, фотографии, рукописи, библиотека - все.
Трагические потери не сломили Виктора Николаевича. Он оставался педагогом высшей пробы. Ребятам, спецшкольникам ВВС, много рассказывал о ШКИД, учил не падать духом. С увлечением рассказывал о писателях и поэтах, с которыми встречался, устраивал интересные экскурсы в прошлое русской литературы.
«Ему я обязан своей любовью к книгам, к нашей истории - любовью, которую сохранил на всю жизнь», - писал бывший воспитанник школы ВВС Николай Иванович Лещев [69] и добавил, что все его соученики, среди которых - генералы Н. В. Баранников и М. В. Васильев, профессора М. И. Радченко и Б. Ф. Федоров, доктора военных наук П. А. Малышев и Л. В. Малинин и многие другие, на традиционных послевоенных встречах вспоминают с любовью и теплотой своего бывшего учителя Виктора Николаевича Сорока-Росинского. Одна из бывших учениц педучилища Горно-Алтайска Лина Тимченко, ставшая педагогом в Запорожье, в своих воспоминаниях отметила и особую внешность Виктора Николаевича (лицо интеллигентное, аккуратно подстриженные темные волосы, курчавая темная бородка, синие с очень толстыми стеклами очки), и небогатый его наряд (гимнастерка, брюки военного образца), и ровный, спокойный характер (никогда не повышал голоса, был требовательным, но справедливым), и необычайную проницательность (видел в своих ученицах то, что они сами в себе не замечали). Настоящий восторг вызвала методика преподавания русского языка: «Как он умел преподнести правила по русскому языку! Сколько он сделал для упрощения грамматики! Мы не зубрили правила по учебникам, а заучивали небольшие рифмованные стихи, содержащие в себе и правило, и примеры к нему. Он учил нас грамоте».
По словам Л. Тимченко, Виктор Николаевич сумел передать ученицам свою влюбленность в литературу, научил их читать стихи и прозу: «Мы очень много учили наизусть. Помню, мы учили почти все "Слово о полку Игореве" в его (Виктора Николаевича) обработке. Эрудиция его нас поражала...». Далее бывшая ученица писала о том, что Виктор Николаевич очень много внимания «обращал на эстетическую сторону в преподавании». Любил классическую музыку, вокальные произведения - романсы, арии из опер. Неизменно бывал на концертах самодеятельности, особо отличившихся певцов и чтецов награждал восторженным «браво» [70].
В 1944 году Виктор Николаевич переехал в Киргизию, жил и работал там в маленьком городке Пржевальске, у подножия гор, рядом с волшебным озером Иссык-Куль. Возможно, здесь условия жизни были получше, чем в Горно-Алтайске. Преподавал русский язык и литературу в местном Учительском институте, в школе, работал методистом при гороно. Никто из его учеников и студентов не опубликовал воспоминаний об этом периоде жизни Виктора Николаевича. Осталось другое - публикации учителя в местных газетах [71, 72].
Виктор Николаевич быстро понял, что преподавание русского языка и литературы в киргизских школах поставлено плохо. Учителя, окончившие педучилища и даже Учительский институт, ничем не могут помочь ребятам, так как сами практически не владеют русским языком. По мнению автора, в школе особое внимание надо уделять не орфографии, не диктантам (где уж там), а произношению, склонениям, спряжениям, пересказам. Необходимо заучивать фразы, басни, стишки, маленькие прозаические отрывки, а заученный материал применять в устной и письменной речи. Необходима «широко организованная внеклассная работа: не менее 1 раза в неделю чтение вслух художественной литературы, рассказов, статей из детских газет и журналов. Хорошо бы установить специальные дни разговора учащихся только на русском языке и т. п.», - писал Виктор Николаевич.
Что касается студентов педучилищ и пединститутов, то при существовавшем в те времена положении выпускники, получившие лишь общие теоретические и методические установки, прослушавшие только лекционный (без практических занятий!) курс русского языка, не знали его вовсе. Принято было на лекциях записывать за преподавателем, кто как сумеет, и вызубривать записанное. Положение усугублялось и тем разрывом, что существовал между читаемыми курсами в педагогических учебных заведениях и программами средней школы. Студенты не изучали тех произведений русской литературы, которые им предстояло преподавать в школе, не видели в глаза школьных хрестоматий по русской литературе.
Совет Виктора Николаевича был - изменить систему преподавания русского языка и литературы в педагогических учебных заведениях, давать практические занятия и нацеливать студентов на овладение прежде всего теми художественными произведениями, которые молодые учителя будут прорабатывать в школе, по которым будут учить ребят писать изложения и сочинения. Виктор Николаевич, рассказывая мне впоследствии о жизни в эвакуации, заметил, между прочим, что там написал учебник русского языка и выиграл 1-й тур конкурса, но затем учебник и все материалы к нему исчезли, «будто вовсе не бывало».
Когда кончилась война, Виктор Николаевич сразу начал хлопотать о возвращении в Ленинград. Дело оказалось нелегким: жилья нет, родных нет (сын еще служил), вызова никто прислать не мог. Только летом 1948 года получил разрешение вернуться в Ленинград. Вернулся. Прописался (жил угловым жильцом), встал в очередь на получение жилья и получил направление на работу - в 233-ю неполную среднюю женскую школу. Ее адрес: пер. Антоненко, д. 8. Об этом периоде жизни Виктора Николаевича написали бывшие его ученицы, в том числе я.
С 1949-1950 года Виктор Николаевич совмещал преподавательскую работу в 233-й школе с методической. В методическом кабинете он занимался с молодыми учителями по индивидуальной программе, охотно передавая им свой бесценный опыт [73].
В 1952 году подошла очередь на жилье - восьмиметровую комнату в коммунальной квартире № 4 по ул. Садовой, д. 86. О комнате уже написано немало. А вот сведения о доме, последнем в жизни Виктора Николаевича. Итак, Садовая улица, 86. Дом построен как доходный в 1839 году архитектором Карлом-Вильгельмом Винклером. В 1906 году перестроен. В это время тут находились «Попечительское общество 1-го ночлежно-работного дома для бесприютных детей мужского пола», учрежденное Анной Эйсмонт, и сам ночлежный дом с домовой церковью во имя Николая Чудотворца. Сюда принимались мальчики от 6 до 15 лет, образование они получали всего 1 класс церковной школы. Их обучали сапожному, переплетному и щеточному ремеслам. В 1979 году в доме был произведен капитальный ремонт и некоторая перепланировка [74].
С 1953 по 1955 год Виктор Николаевич работал в школе № 260 (Лермонтовский проспект, д. 21). Как и в прежние годы, он всей душой отдавался любимому делу, как и прежде, его волновали взаимоотношения школы и семьи. Родители, не уделявшие никакого внимания своим детям-школьникам или с помощью детей решавшие свои собственные материальные проблемы, вызывали его искреннее негодование [75].
Справка о прописке В. Н. Сорока-Росинского после возвращения из эвакуации.
Здесь же указан адрес, по которому он выбыл, получив жилье по очереди
Последний адрес Виктора Николаевича - Садовая ул., д. 86
Затем он вышел на пенсию, но трудиться не перестал. О том, что он изобрел орфографическое лото и с его помощью помогал закоренелым двоечникам переходить в разряд твердых троечников, написано в первой части этой книги. Вот как отзывалась о занятиях Виктора Николаевича в последний период его жизни Евгения Августовна Спалва, соседка по квартире: «Несмотря на преклонный возраст и очень плохое зрение, Виктор Николаевич много работал, часто даже ночами. Последние 3-4 года, будучи уже пенсионером, он продолжал заниматься педагогической и методической работой. Обычно ночами он писал статьи по педагогике, а днем занимался с ребятами (разумеется, совершенно бесплатно). Ежедневно в нашей квартире поочередно собирались 2-3 бригады по 4-6 ребят. Они выносили часть мебели из малюсенькой комнаты учителя в коридор и, устроившись вокруг стола, играли в орфографическое лото, которое было составлено Виктором Николаевичем. Состав бригад часто менялся. Одни ребята, быстро ликвидировав свои пробелы по письму, уходили, а на их место Сорока-Росинский просил прислать других. Играли ребята в орфографическое лото, видимо, с интересом» [76].
В 1958 году в Ленинград вернулся с семьей (жена, теща) сын Константин Викторович Росинский, жил отдельно от отца. Общались крайне редко.
В 1959 году Виктора Николаевича навестил один из авторов «Республики ШКИД» Л. Пантелеев. Он принес свою последнюю (на тот момент) книгу «Повести и рассказы». На титульном листе надпись: Дорогому Виктору Николаевичу 35 лет спустя - с уважением и наилучшими пожеланиями 1.VI.59. Автор [49].
То, что содержалось в толстых тетрадях, стоявших на полках в комнате Виктора Николаевича (об этом написано в первой части книги), скорее всего, были восстановленные по памяти его учебники «Построение и ведение урока русского языка в средних классах», «Обучение выразительному чтению в средних классах» и «Школа Достоевского». Последняя осталась недописанной.
Ежедневная многочасовая творческая работа, занятия с «академиками-идиотиками», вечерние встречи с бывшими учениками и ученицами, с немногими коллегами, ведение собственного домашнего хозяйства - вот что наполняло последние годы жизни Виктора Николаевича Сорока-Росинского. Главным была работа - по словам Канта, «лучший способ наслаждаться жизнью».
Об обстоятельствах смерти Виктора Николаевича Сорока-Росинского уже рассказано. Осталось лишь повторить. Трагедия произошла 1 октября 1960 года.
Виктор Николаевич нес билеты в кино той самой Верочке Сметанниковой, девочке двенадцати лет, соседке по лестнице, которая впервые в жизни (после длительных занятий с ним) получила пятерку.
Учитель вечером переходил улицу в неразрешенном месте (плохо видел) и попал под трамвай. От полученных травм скончался в машине скорой помощи по дороге в больницу, не приходя в сознание. Похоронен на Серафимовском кладбище.
Со дня смерти Виктора Николаевича Сорока-Росинского прошло более 45 лет.
Медленно, очень медленно вращается колесо истории. Прошла мучительная пора умолчания. Имя учителя, практически забытое в последние годы жизни, помнят сегодня.
В 1970 году Л. Кабо опубликовала маленькую книжку «Жил на свете учитель», где впервые увидела свет и «Школа Достоевского» [2]. В 1978 году «Школа Достоевского» вышла отдельной брошюрой [77].
В 1977-1979 годах - серия статей о Сорока-Росинском в «Комсомольской правде», написанных или собранных ее корреспонденткой Т. Яковлевой [73; 76; 78].
В 1982 году в нашем городе состоялись трехдневные скромные торжества - не по линии наробраза, но под эгидой трудовых резервов, - посвященные 100-летию со дня рождения В. Н. Сорока-Росинского. Участники посмотрели «Республику ШКИД» Г. И. Полоки, прослушали воспоминания бывших учеников Виктора Николаевича разных лет, сделали попытку осмыслить жизнь и творчество учителя, побывали на месте прежней школы Достоевского, принесли цветы на могилу Виктора Николаевича.
Не все, кто чтил имя учителя, сумели приехать в Ленинград. Многие прислали приветственные телеграммы. Их зачитывали вслух. Вот некоторые из них: Армянск 312 47 23 1902 Выражаю глубокую признательность Организаторам педчтения столетию Рождения Виктора Николаевича Сорока-Росинского.
Преклоняюсь перед талантом великого Человека и педагога, к которому применимы слова Некрасова «Учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени».
Спасибо за память о моем учителе.
Тимченко Пушкино Московской области 17 ноября 1982 г.
От меня скажите доброе слово нашему отцу, другу и учите лю, который так много вложил сил и энергии в период становления нашего трудного детства.
Мы его добрые дела будем помнить, пока бьются наши сердца.
Все хорошее, что дал нам Викниксор, живет в нас и сегодня.
Н. А. Куракин, ветеран партии, войны и труда.
Брест 5/2588 75 24 0950 Брестчане всегда чтут память выдающегося советского педагога Виктора Николаевича Сорока-Росинского.
Краеведы Брестчины ведут поиск и изучение материалов, связанных с педагогической деятельностью нашего замечательного земляка.
Материалы о В. Н. Сорока-Росинском займут достойное ме сто в экспозиции областного краеведческого музея.
С уважением - коллектив Брестского Областного краеведческого музея [49].
«Ленинградская правда» посвятила юбилею всего несколько строк.
В 1991 году вышла книга «В. Н. Сорока-Росинский. Педагогические сочинения». Составитель и автор вступительной статьи - А. Т. Губко - поместил три десятка статей Виктора Николаевича, написанных главным образом до войны [79].
К изучению и развитию творческого наследия учителя-ученого обратилась Е. А. Заречнова [60; 80]. По этому же пути пошла Н. Н. Сисерина. Диссертант-психолог работала с трудновоспитуемыми и достигла позитивных результатов в той части группы, где пользовалась методами В. Н. Сорока-Росинского [81].
Член-корреспондент РАО М. В. Богуславский в последнее десятилетие не только посвятил Виктору Николаевичу публикацию [52, с. 80-83], но и написал о нем статью для Российской педагогической энциклопедии [67].
В 2000 году в серии «Антология гуманной педагогики» вышла книга «Сорока-Росинский». Составитель, автор вступительной статьи и общего комментария - Р. Б. Вендровская, член-корреспондент РАО; первый читатель, давший свой комментарий к каждой статье Виктора Николаевича - В. А. Караковский, Народный учитель СССР, директор московской школы № 825 [82].
Все, кто сегодня говорит и пишет о Викторе Николаевиче, отмечают поразительную актуальность его работ.
Неподдельный интерес вызывают публикации В. Н. Сорока-Росинского о строительстве новой школы в эпоху перемен (такова и наша эпоха!), когда именно школа вынуждена и призвана принять на себя решение о том, кто придет на смену живущим ныне.
Именно сейчас глава нашего государства обратил внимание на школу, назвав это направление приоритетным.
В статьях В. Н. Сорока-Росинского [35-39] высказаны мысли сегодняшнего дня о воспитании и образовании, о кардинальных различиях между национальным и националистическим, о величии русской культуры - основы построения школы в многонациональной стране.
Бесценный, бессмертный опыт школы социально-индивидуального воспитания им. Ф. М. Достоевского для трудновоспитуемых, запечатленный в серии статей создателя этой школы [2; 45-48], - бездонный колодец педагогической мудрости и психологического мастерства. Сегодня, в начале XXI века, трудновоспитуемых и психоневротиков в России ничуть не меньше, чем в период беспрерывных войн и катаклизмов, сотрясавших нашу страну в XX веке. И серьезные педагоги все чаще бьют тревогу по этому поводу. Наиболее вдумчивые и отважные обращаются к трудам Виктора Николаевича Сорока-Росинского 1923-1927 и 1934-1936 годов [45-48; 64-65].
В публикациях этого периода автор - тонкий психолог - сумел разделить трудновоспитуемых на группы, требующие строго индивидуального подхода, и предложил конкретные методы работы с каждой. Он обосновал возможность и необходимость введения игры в процесс обучения и воспитания и трудновоспитуемых, и психоневротиков. Общим итогом разнообразных методических приемов является реальная возможность перевоспитать ребенка или подростка, ввести его в коллектив обычных детей-школьников.
Кто отважится с современных позиций исследовать публикации ученика академика Бехтерева 1906-1909 годов? Кто по-настоящему оценит превосходно написанную неоконченную повесть «Школа Достоевского», содержащую так много и методических приемов педагогики в экстремальных условиях, и любопытнейшие типы преподавателей, и характеры воспитанников, и элементы школьного самоуправления, и многое другое, что открывается лишь вдум чивому, заинтересованному читателю? Да, сегодня имя Виктора Николаевича Сорока-Росинского стоит в одном ряду с именами К. Д. Ушинского, П. П. Блонского, С. Т. Шацкого, А. С. Макаренко... Но даже этого мало, потому что Виктор Николаевич был одновременно ученым и практиком. Его наследие бесконечно богато, а высказанные им мысли ведут в завтрашний день.
У могилы В. Н. Сорока-Росинского на Серафимовском кладбище.
В первом ряду у ограды - воспитанник ШКИД М. Е. Вольфрам (в книге и фильме Купа Купыч Гениальный); рядом с ним - Р. И. Шендерова. 28 ноября 1982 г.
Могила Виктора Николаевича на Серафимовском кладбище. 28 ноября 1982 г.
Газета «Ленинградская правда». 1 декабря 1982 г.
Письмо Виктора Андреевича Бабичева, адресованное Р. И. Шендеровой. 1 июня 1983 г.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Никогда не предполагала, как трудно описать жизнь горячо лю бимого человека, с которым систематически общалась в течение 12 лет.
Так получилось, что всем, чем дорожил Виктор Николаевич, распорядился не он, а судьба.
Архивы и справочно-библиографические отделы различных учреждений нашего города стали моими верными и надежными друзьями-помощниками. Римляне говорили, что человек, проживший в городе три дня, обычно считает, что узнал его хорошо; тот, кто прожил в нем 3 месяца, понимает, что ему удалось кое-что узнать и увидеть, а если доведется ему в этом городе прожить 3 года, то он убедится, что почти ничего об этом городе не знает [74].
Вот и я - словно те римляне.
Ознакомившись с немалым числом официальных документов, внимательно - не по одному разу - прочитав сочинения В. Н. Сорока-Росинского в журналах и газетах разных лет, призвав на помощь собственную память, я будто прожила большую часть жизни своего учителя. А в итоге могу сказать вот что.
Виктор Николаевич Сорока-Росинский был чрезвычайно закрытым человеком. Жил в соответствии со своим кодексом чести, и жизнь учителя, такая короткая по сравнению с Вечностью, - это таинственный остров. Ни одно экспедиционное судно к нему не причаливало. Подплывала лишь крохотная лодочка с экипажем из одного человека.
Искренне благодарю за доброжелательную помощь в работе сотрудников Центрального государственного архива Санкт-Петербурга Ларису Яковлевну Федулину и Аллу Аркадьевну Григорьеву; зав. читальным залом Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга Марию Михайловну Перекалину; главного библиографа справочно-библиографического отдела Научной библиотеки им. Горького Санкт-Петербургского государственного университета Наталию Александровну Шевченко; зав. сектором Музея истории Санкт-Петербургского государственного университета Татьяну Николаевну Игнатьеву и зам. ди ректора музея Бориса Вениаминовича Воронова; директора Музея истории Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена кандидата педагогических наук Екатерину Матвеевну Колосову.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. ЦГИА СПб., ф. 14, оп. 3, ед. хр. 38853, 20 л.
2. Сорока-Росинский В. Н. Школа Достоевского // Кабо Л. Жил на свете учитель. М., 1970. С. 31-81.
3. Правительственные распоряжения. О форме одежды студентов Императорских российских Университетов // Журнал Министерства народного просвещения. 1885. 4. CCXL. Июль. С. 1-2.
4. Общий список студентов Императорского Санкт-Петербургского Университета 1901-1902 гг. СПб., 1902. С. 133.
5. Обозрение преподавания наук в Императорском Санкт-Петербургском Университете на 1905 г. СПб., 1905.
6. Олесич Н. Господин студент Императорского Санкт-Петербургского Университета. СПб., 1998.
7. ЦГИА СПб., ф. 119, оп. 1, ед. хр. 578, 237 л. 28. ЦГИА СПб., ф. 119, оп. 1, ед. хр. 176, 152 л.
9. Отчет о состоянии и деятельности Императорского Санкт-Петер бургского Университета за 1903 г. СПб., 1904. С. 48.
10. Отчет о состоянии и деятельности Императорского Санкт-Петербургского Университета за 1902 г. СПб., 1903. С. 79.
11. ЦГИА СПб., ф. 14, оп. 1, ед. хр. 9773. МФ.
12. Обозрение преподавания наук в Императорском Санкт-Петербургском Университете на 1904-1905 учебный год. СПб., 1904. С. 7.
13. Отчет о состоянии и деятельности Императорского Санкт-Петербургского Университета за 1904 г. СПб., 1905. С. 59, 135.
14. Собрание узаконений и распоряжений Правительства, издаваемое при Правительствующем сенате № 92 от 29 августа 1884. Именной Высочайший Указ о приведении в действие общего Устава и временных штатов Императорских Российских университетов, 1884. 1730 с.
15. Общий список студентов Императорского Санкт-Петербургского Университета 1903-1904 гг. СПб., 1904. С. 114, № 3155.
16. Список лиц, состоящих на службе в Санкт-Петербургском учебном округе к 1 февраля 1914 г. СПб., 1914.
17. ЦГИА СПб., ф. 2265, оп. 1, ед. хр. 891. МФ.
18. Отчет о состоянии и деятельности Императорского Санкт-Петербургского Университета за 1905 г. СПб., 1906. С. 152.
19. Протоколы заседаний Совета Императорского Санкт-Петербургского Университета за 1905-1906 гг. СПб., 1907.
20. ЦГИА СПб., ф. 303, оп. 2, ед. хр. 1827. Л. 10.
21. Отчет о состоянии и деятельности Императорского Санкт-Петер бургского Университета за 1906 г. СПб., 1907. С. 143.
22. ЦГИА СПб., ф. 2265, оп. 1, ед. хр. 932. Л. 17.
23. Росинский В. Возможна ли психология как самостоятельная наука? // Вестник знания. СПб., 1906. № 10-12.
24. Росинский В. Психология и самовоспитание // Вестник знания. СПб., 1907. № 3.
25. Росинский В. Эмоции и их культура. Лекция по психологии // Народный университет. СПб., 1907. 26. Росинский В. Молитва // Вестник знания. СПб., 1908. № 3, 6.
27. Росинский В. Психология в России // Вестник знания. СПб., 1908. № 4-5.
28. Список лиц, состоящих на службе в Санкт-Петербургском учебном округе к 1 января 1909 г. СПб., 1909. С. 102-105.
29. ЦГИА СПб., ф. 107, оп. 1, ед. хр. 4. Л. 7.
30. Список лиц, состоящих на службе в Санкт-Петербургском учебном округе к 1 января 1911 г. СПб., 1911. С. 3.
31. Чепурнов Н. И. Российские наградные медали. Чебоксары, 1993. Ч. 3. С. 159-160.
32. Росинский В. «Нат Пинкертон и детская литература» // Русская школа. СПб., 1910. № 1-2.
33. ЦГИА СПб., ф. 276, оп. 3, ед. хр. 56. Л. 1-1об.
34. ЦГИА СПб., ф. 139, оп. 1, том 8, ед. хр. 16671. Л. 8.
35. Росинский В. Национальное и героическое в воспитании // Вестник знания. СПб., 1915. № 1.
36. Росинский В. Наше будущее и наша школа // Вестник знания. СПб., 1915. № 9.
37. Росинский В. Молодняк // Вестник знания. СПб., 1915. № 12.
38. Росинский В. Школа борьбы // Вестник знания. СПб., 1916. № 5-6.
39. Росинский В. Путь русской национальной школы // Русская школа. СПб., 1916. № 7-10, 12.
40. Росинский В. Певец борьбы // Вестник знания. СПб., 1917. № 1.
41. В. Н. Р. От речей к делу // Вестник знания. СПб., 1917. № 2-3. 42. ЦГА СПб., ф. 2879, оп. 1, ед. хр. 85, 209 л.
43. Календарь Санкт-Петербургского педагогического университета им. А. И. Герцена. Знаменательные даты 2007 г. / сост. Е. М. Колосова и др. СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2006.
44. ЦГА СПб., ф. 2879, оп. 1, ед. хр. 180, 287, 317, 804, 1097.
45. Сорока-Росинский В. Н. От принудительности к добровольчеству // Трудовая школа. 1923. № 4-5.
46. Сорока-Росинский В. Н. Летние занятия по комплексному методу на тему «Петроград // Летняя работа дефективного ребенка / под ред. Н. А. Кузнецова. Пг.: Изд. соцвоса ПгОНО, 1923.
47. Сорока-Росинский В. Н. Школа и клуб // Трудовая школа. 1923. № 4, 5.
48. Сорока-Росинский В. Н. Трудновоспитуемые // Педагогическая мысль. Пг.,1924. № 2.
49. Музей истории РГПУ им. А. И. Герцена. Фонд В. Н. Сорока-Росинского.
50. ЦГА СПб., ф. 2552, оп. 2, ед. хр. 1097. Л. 38.
51. ЦГА СПб., ф. 2925, оп. 1, ед. хр. 45, т. 4. Л. 292. 52. Богуславский М. В. XX век Российского образования. Per se. М., 2002.
53. Конева Н. Г. Проблемы образования и воспитания в документах политических партий России (начало XX века): учеб. пособие. Ярославль: ЯГПУ им. К. Д. Ушинского, 1998.
54. Крупская Н. К. Воскресшая бурса // На путях к новой школе. Орган науч.-пед. секции Гос. ученого совета. М.: Работник просвещения, 1927. № 4. С. 158-159.
55. Макаренко А. С. Антология гуманной педагогики. М.: Дом Шалвы Амонашвили, 1999.
56. Сорока-Росинский В. Н. Культурная революция и педагогические коллективы // Просвещение. 1928. № 7-8.
57. Бабичев В. А. Сорока-Росинский // Советский учитель. 1986. 2 окт.
58. ЦГА СПб., ф. 4331, оп. 21, ед. хр. 109-111, 152, 154, 167.
59. История планировки и застройки Невского проспекта. М., 1985. С. 22.
60. Заречнова Е. А. В. Н. Сорока-Росинский о воспитании / Учебно-методическое пособие по истории педагогики. Пятигорск, 2000.
61. ЦГА СПб., ф. 7444, оп. 1, ед. хр. 112. Л. 64 об. 62. ЦГА СПб., ф. 2552, оп. 3, ед. хр. 67. Л. 75 об.
63. Научные работники Ленинграда (справочник АН СССР). [Б. м.] Изд-во АН СССР, 1934.
64. Сорока-Росинский В. Н. Настольная игра как вспомогательный метод обучения // Дети-психоневротики и учебно-воспитательная работа с ними / под ред. проф. В. Н. Мясищева и проф. Н. И. Озерецкого. М.; Л.: Гос. Учпедгиз, 1934. С. 131-139.
65. Сорока-Росинский В. Н. Географическая игра «картоскладалка» // География в школе. М., 1936. № 3. С. 104-107.
66. Сорока-Росинский В. Н. Ни подсказов, ни списываний // Ленингр. правда. 1941. 5 апр.
67. Богуславский М. В. Сорока-Росинский // Российская педагогическая энциклопедия. М.: Большая российская энциклопедия, 1999. С. 359.
68. Сорока-Росинский В. Н. Воспитание волевых людей // Известия. 1941. 13 мая.
69. Лещев Н. Я - один из его учеников // Комсомольская правда. 1978. 15 февр.
70. Тимченко Л. Викниксор - мой учитель. Цит. по: Яковлева Т. «Обязан любовью к книге...» // Библиотекарь. 1982. № 9. С. 18-20.
71. Сорока-Росинский В. Н. О преподавании русского языка в киргизских школах // Иссык-Кульская правда. 1947. 30 мая.
72. Сорока-Росинский В. Н. Несколько замечаний // Сов. Киргизия. 1947. 14 сент.
73. Кордобовская Н. Помогите мне // Комсомольская правда. 1978. 15 февр.
74. Канн П. Я. Прогулки по Петербургу вдоль Мойки, Фонтанки, Садовой. СПб.: Палитра, 1994. С. 397.
75. Сорока-Росинский В. Н. Беззаботные родители // Ленингр. правда. 1955. 1 окт.
76. Спалва Е. А. Всю жизнь с детьми // Комсомольская правда. 1978. 15 февр.
77. Сорока-Росинский В. Н. Школа Достоевского. М.: Знание, 1978.
78. Яковлева Т. Такой же большой человек // Комсомольская правда. 1977. 27 нояб.
79. Сорока-Росинский В. Н. Педагогические сочинения. М.: Педагогика, 1991.
80. Заречнова Е. А. Педагогическая деятельность и педагогические взгляды Сорока-Росинского: автореф. дис. ... канд. пед. наук. Майкоп, 1994.
81. Сисерина Н. Н. Психолого-педагогические воззрения В. Н. Сорока-Росинского (гражданственно-нравственные аспекты): Автореф. дис. ... канд. пед. наук. Тверь, 1999.
82. Сорока-Росинский В. Н. Статьи / Антология гуманной педагогики. М., 2000.
ВОСПОМИНАНИЯ УЧЕНИКОВ РАЗНЫХ ЛЕТ
ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ КОНСТАНТИНОВ
(воспоминания записаны собственноручно Р. И. Шендеровой) В музее «Юные участники обороны Ленинграда» 210-й школы 11 апреля 2007 года мне посчастливилось познакомиться с удивительным человеком. Владимир Николаевич Константинов, 1926 года рождения, ленинградец, 4 октября 1939 года пришел учиться в 6-й класс 210-й школы, ближайшей к его месту жительства (набережная Мойки, 22, рядом с Капеллой). Учился в школе успешно - на «отлично» и «хорошо». Русский язык и литературу у Володи Константинова в 1939-1941 годах преподавал Виктор Николаевич Сорока-Росинский.
В конце мая 1941 года Константинов сдал экзамены за 7-й класс, получил на руки аттестат об окончании неполной средней школы и отнес его в Энергетический техникум на 10-ю линию Васильевского острова. Техникум был выбран заранее - Володя мечтал стать энергетиком и никем иным.
Владимир Николаевич прекрасно помнит учителя и говорит о нем самые добрые слова: «Виктор Николаевич отличался от других педагогов 210-й школы своей выправкой, превосходной речью, неизменным спокойствием, умением держать класс в руках. На уроках русского языка и литературы никто в классе не зевал, не скучал, не озорничал. Все работали. В течение одного урока Виктор Николаевич успевал опросить не менее 20 человек. Ответы требовались краткие, четкие, мгновенные. После каждого ответа учитель делал пометку в своем особом журнале - толстой тетради в клеточку, где был список нашего класса.
По результатам наших многочисленных ответов и этих пометок Виктор Николаевич выставлял оценки в классный журнал. Они были всегда справедливы.
Мы часто писали диктанты.
На уроках литературы наш учитель замечательно читал стихи и прозу и нас учил этому.
Все ребята знали, что Виктор Николаевич - это Викниксор, о котором написано в книге «Республика ШКИД». Наши родители читали эту книгу, рассказывали нам о ней. У некоторых книга сохранялась в домашней библиотеке».
Далее хочется сказать об авторе этих воспоминаний.
31 октября 1943 года Владимиру исполнилось 17 лет. 6 ноября того же года он получил повестку в военкомат. Был направлен в город Слободской в расположение 14-го Западного стрелкового полка, оттуда - в школу младших командиров. Окончил ее сержантом.
В составе Макеевской Гвардейской орденов Суворова и Кутузова дивизии 3-го Белорусского фронта сержант Константинов, комсорг своего подразделения, продвигался через только что освобожденную Прибалтику в сторону неприступного Кенигсберга. Шли ночами по минным полям. Впереди сапер, за ним - след в след цепочка солдат и офицеров. Кто-то по неосторожности, от усталости, от нервного напряжения делал единственный шаг в сторону - и тут же лишался ноги: земля была буквально нафарширована противопехотными минами. Отдыхали днем в лесочках и перелесках.
13 января 1945 года во время тяжелого боя с бешено сопротивлявшимися фашистами восемнадцатилетний сержант получил множественные ранения: в голову, в левый глаз, в левое плечо. 14 суток находился между жизнью и смертью. Перенес трепанацию черепа (осколки засели в теменной части головного мозга), потерю глаза, операции на плечевом суставе. Выжил! В августе 1945 года был демобилизован как инвалид Великой Отечественной войны с солдатским орденом - медалью «За отвагу» и медалью «За победу над фашистской Германией». К 50-летию Великой Победы награжден орденом Отечественной войны I степени, затем всеми юбилейными медалями.
В том же 1945 году израненный сержант вернулся в Ленинград и буквально через несколько дней поступил на раз и навсегда избранную 7-ю Электроцентраль, что на Кожевенной линии, где прошел путь от ученика до начальника смены котлотурбинного цеха. В 2005 году получил почетный знак энергетика от РАО ЕС по случаю 85-й годовщины плана ГОЭЛРО.
Владимир Николаевич Константинов - ученик В. Н. Сорока-Росинского в 1939-1941 годах.
Владимир Николаевич - добрый семьянин, вырастил дочь и двоих сыновей, имеет внуков и правнуков.
Уверена, что, будь наш учитель жив, он гордился бы таким своим учеником. Не о таких ли людях, на чьих биографиях надо воспитывать дух патриотизма и дух героизма школьников, писал в своих статьях Виктор Николаевич Сорока-Росинский?
МАРГАРИТА ТИМОФЕЕВА
Очень хорошо помню: как только заходил разговор о школе, все гда с гордостью говорила: «Мы учились у Виктора Николаевича Сорока-Росинского». Если собеседнику это имя ничего не говорило, то спрашивала: «Читали "Республику ШКИД"? Это написано о нем».
Появление нового учителя всегда вызывает интерес у ребят. В класс вошел довольно высокий, подтянутый пожилой человек в пенсне, с небольшими усами щеточкой. Я сейчас говорю «пожи лой», но тогда он скорее показался старым (конечно, по нашим тогдашним представлениям о возрасте). Одет он был в черный китель из грубого сукна, через плечо висела сумка, похожая на полевую, она была не кожаная, а из какого-то очень жесткого материала, может, из кирзы. Потом мы подарили ему портфель, и я хорошо помню, как Виктор Николаевич был растроган, а мы - не меньше его... С этим удивительным человеком мы проучились три года, он был нашим классным руководителем, преподавал нам русский язык и литературу, и мне кажется, что Виктору Николаевичу подошло бы старое определение преподавателя «учитель русской словесности». Язык мне давался легко, нам было очень занятно и весело запоминать многие графические таблицы по грамматике и фонетике, шутливые запоминалки, например: МиНеРаЛ (сонорные согласные).
Конечно, Виктор Николаевич очень любил поэзию, приобщал к ней нас. Он с наслаждением слушал искреннее и непосредственное исполнение, при этом он часто сдержанно улыбался, покручивая свои щеточки-усы.
Были прогулки по городу. Наша 233-я школа Октябрьского района находилась в переулке Антоненко, у самого Мариинского дворца, вокруг нас была вся красота, правда, еще послевоенная - на Исаакиевском соборе были следы от осколков. Запомнилась прогулка по Дворцовой площади, когда Виктор Николаевич рассказывал о дворце Растрелли и ансамбле Росси, подчеркивая гармоничность окружающей архитектуры.
В шестом-седьмом классах Виктор Николаевич был нашим классным руководителем, знакомился с семьями каждого ученика, посещая их дома. Подробности такого визита не помню, но десертная ложка, подаренная им в это посещение, оставила добрую память и хранится у меня до сих пор.
Когда я была старостой, Виктор Николаевич поручал мне помогать ему и проставлять отметки в журнал (наверное, это было нарушением школьных инструкций). По невнимательности я напутала с оценками, Виктор Николаевич, обнаружив это, очень рассердился и сделал вывод, что я это сделала умышленно, стараясь завоевать «авторитет» у своих соучениц. Этому поступку Виктор Николаевич придал почти криминальное звучание, долго был хо лоден со мной и долго не разговаривал. Я внутренне не считала свой поступок столь позорным, так как он не имел приписываемой ему подоплеки, но реакция учителя была такова, что я считала себя виноватой.
В те времена люди жили трудно, наша семья - тем более, потому что папа, попав в начале войны в окружение и плен, не мог вернуться к семье до 1948 года, жил на периферии без паспорта, а мама работала санитаркой в больнице. Двое детей. Удивляюсь заботе и такту нашего учителя. Как-то невзначай попросил меня помочь по русскому языку слабой ученице младшего класса. Так я стала репетитором и получила скромные деньги. Помню, на первый заработок я купила коньки.
По окончании семилетней школы несколько человек по приглашению приходили в гости к Виктору Николаевичу. В то время он с большими трудностями получил крохотную комнатку в коммунальной квартире на Садовой улице. Посещения эти были праздником для нас, с нашим старым другом мы делились мыслями о литературе, о будущей профессии, с интересом выслушивали его мнение о нас, наших личностях. Это было так важно для нас - знать о себе, о жизни от опытного, знающего и умного учителя.
В 1960 году я узнала о смерти Виктора Николаевича. Недавно была на Серафимовском кладбище, где он похоронен. Как будто пришла повидаться. Сожалею о том, что в молодости мы проходили мимо его нездоровья, неблагоприятного быта. Ему надо было помогать, но водоворот жизни захватил... Что было после школы? Окончила Ленинградский педагогический институт им. Герцена, факультет биологии и химии. Кстати, Виктор Николаевич говорил, что из меня получится неплохой учитель, но я проработала три года в исторической местности - Ропше, в средней школе, затем работала инженером-исследователем в НИИ, а после - в Горном институте в лаборатории гидрогеологии.
Помню, еще в характеристике Виктор Николаевич писал: «Способности хорошие, но не отличные...». Пожалуй, так.
Что дал мне учитель? Не берусь утверждать категорически, но любовь к литературе и тот внутренний стержень, который увидел и отметил во мне Виктор Николаевич, - это всегда со мной. Сейчас живу с дорогими мне родными - дочерью и внуком.
Горжусь, что в моей жизни была встреча с выдающимся педаго гом, незабываемым человеком.
ГАЛИНА УМБДЕНШТОК
У нас была женская школа. Время послевоенное. И как-то стало привычным, что все учителя - женщины, начиная с первого класса. И вот однажды, придя в школу осенью, мы узнали, что в нашем пятом классе вести уроки русского языка и литературы будет преподаватель-мужчина. Это был Виктор Николаевич, человек со странной двойной фамилией Сорока-Росинский. В моих глазах все это делало его авторитетным, уважаемым и в чем-то загадочным. Но те три года, которые он посвятил работе с нашим классом, заставили его помнить и вспоминать всю мою оставшуюся жизнь.
Русский язык - предмет непростой и не очень интересный, так как огромное количество правил и исключений из них запоминать непросто даже в очень юном возрасте. Мне помогало то, что я много читала и, поглощая книгу за книгой, автоматически усваивала русскую грамматику и синтаксис. Но все равно правила надо было знать и уметь рассказать даже, если тебя разбудят среди ночи и потребуют ответ.
Виктор Николаевич, разработав свою систему изучения русского языка, сделал нашу учебу не только интересной, но и легкой. На многие правила у него были придуманы такие запоминалки, которые мне не забыть до сих пор. Как, например, слова, в которых после «ц» пишется «ы»: «Больной цынгою цыган-цырюльник, ступая на цыпочках с цыгаркою в зубах по цыновке, цыкает на курицына цыпленка».
Авторитет Виктора Николаевича в глазах его подопечных рос день ото дня, и, когда он входил в класс со своим большим кожаным портфелем, поправлял очки и начинал урок, я ждала очередного открытия.
Однажды Виктор Николаевич сказал, что почерк является характеристикой человека (хотя у самого Виктора Николаевича почерк был своеобразный и вовсе не красивый, но на это повлияло его военное прошлое), и, посмотрев на свои каракули, я начала учиться писать заново, взяв за образец почерк нашей отличницы. Буквы приходилось вырисовывать, подражая ей, скорость письма резко упала, и это создавало дополнительные трудности во время диктовок и при записях на уроках. Но стремление стать лучше через почерк победило.
А когда позже я узнала, что Викниксор, описанный Пантелеевым в его книге «Республика ШКИД», и есть наш учитель, то уважение к нему возросло еще больше. Сам он никогда не говорил на эту тему и ничего не рассказывал о себе. А я ходила в школу, училась и не знала долгое время, что почти каждый день встречаюсь с легендой, и что это - недолговечно, как все в этом мире.
Но вспоминать Виктора Николаевича мне суждено всю жизнь и чем дальше, тем чаще. Однажды он нам рассказал о словах-паразитах, тех словах, которые не несут смысловой нагрузки, но которые мы бездумно используем в своей речи больше или меньше. Слова «да», «ну», «как бы» и другие сопровождают речь почти каждого. Виктор Николаевич заставил меня прислушаться к тому, что и как говорю я и окружающие меня люди, и заставил постараться избавиться от этих слов, контролировать свою речь. Сейчас я с прискорбием наблюдаю засилье слов-паразитов на самом высоком уровне. Я их слышу в речи тех людей, которые должны нести культуру другим по определению: сами учителя, работники радио и телевидения, артисты, общественные деятели и политики.
Уже в сороковые-пятидесятые годы Виктор Николаевич обратил наше внимание на засилье иностранных слов в нашем языке и требовал заменять на русское то иностранное слово, которое просилось на язык - например, говорить «промокашка» вместо «клякспапир». Что сказал бы Виктор Николаевич в наше время, когда винегрет из русских и иностранных слов стал нормой в нашем обществе, и, глядя, к примеру, на рекламу, не всегда понимаешь, а на каком языке она написана. Только юмор спасает в данной ситуации. А когда с высокой трибуны кто-то из руководителей говорит: «Наш кандидат, он берет на себя обязательства...» и т. д., я вижу Виктора Николаевича, который указывал на эту широко распространенную ошибку неправомочного использования в предложении двух подлежащих при одном сказуемом.
Как горько сознавать, что через полвека указанные Виктором Николаевичем ошибки не только не перестали существовать, но и многократно умножились, идя навстречу бескультурью, безнравственности и бездуховности. И хочется крикнуть: «Остановитесь, не разрушайте себя, возродитесь через наш прекрасный русский язык! Помните своих учителей и следуйте их мудрости! Ведь внутренняя суть человека проявляется внешне через его речь, его язык».
И когда через много лет я написала стихотворение о русском языке, то привел меня к этому стихотворению Виктор Николаевич, и ему я хочу его посвятить.
Я радуюсь озвученному слову, Удачной рифме, вписанной в размер, И восхищает неизменно снова Язык мой русский - всем другим пример! Не удивляет множество поэтов, Которым русский сызмальства - родной. Язык - творец духовности и света, Как бриллиант в оправе кружевной.
2002 год Посвятив свою жизнь точным наукам и инженерной профессии, я никогда об этом не пожалела. Но заложенные в школьные годы знания и любовь к русскому языку привели меня в итоге к поэзии, и сейчас радость от творчества освещает мне жизнь, и третий сборник стихов уже на подходе. Появляются и рассказы. Это погружение в глубину русского языка делает меня счастливой, и в начале этого процесса стоит Виктор Николаевич Сорока-Росинский - легендарный Викниксор. Он улыбается в усы и машет мне рукой: «В добрый путь!»
ЛЮДМИЛА СОЛОВЬЕВА
Я, Соловьева Людмила Андреевна, с 1948 по 1951 год училась соответственно в 5, 6, 7 «д» классе 233-й женской школы, тогда Октябрьского района города Ленинграда. В классе было нас 40 девочек, вкусивших горечь военного времени, тяготы блокады, во многих семьях не было отцов. Нашим классным руководителем и преподавателем русского языка и литературы в это время был Виктор Николаевич Сорока-Росинский. В послевоенное время преподаватели-мужчины, тем более в женской школе, были большой редкостью, а такие опытные, талантливые, незаурядные, как Виктор Николаевич, были чудом.
Вообще от каждого преподавателя, кого я помню в то время, у меня остались только положительные воспоминания, но Виктор Николаевич поразил нас необычным, как я теперь понимаю, отно шением к нам, ученицам. Он пытался найти в каждой из нас что-то свое, особенное и развить эти положительные качества, настойчиво приобщая нас к родной литературе. Помню просто его одержимость в раскрытии творчества Н. В. Гоголя, В. В. Маяковского, А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. Виктор Николаевич посещал семьи всех наших учениц, в том числе был и у меня в семье, причем поводом для прихода было его желание лучше узнать, как живется ученику. Наша семья - мама, отчим, бабушка (мать отчима), сводный брат и я - жила в 20-метровой комнате в коммунальной квартире, где соседствовали еще три семьи. Жили мы, как и все в то время, трудно, хотя мама работала портнихой и обшивала всех домашних и соседей, а отчим работал шофером на грузовой машине, но долго болел, врачи определили плеврит - это последствие военных лет. Он воевал, как говорят, «от звонка до звонка», победу праздновал под Кенигсбергом. Я отчетливо помню, как учитель расспрашивал мою маму о положении в семье. Для мамы это было необычно, так как до Виктора Николаевича и после него ни один учитель к нам домой не приходил.
Вспоминаю, как Виктор Николаевич готовил нас к выступлению со стихами перед избирателями в составе агитбригады. И мы выступали в огромной коммунальной квартире большого жилого дома на Сенной площади. Этот дом и рядом стоящую церковь впоследствии взорвали, расчищая место для строительства метро.
Учиться у Виктора Николаевича было интересно. Каждый день мы писали диктанты, приучавшие нас к внимательности, собранности и грамоте, любую фразу диктанта повторяла вслух перед написанием вызванная ученица.
После уроков в литературном кружке я участвовала в постановке поэмы А. С. Пушкина «Медный всадник» и «Песни о купце Калашникове» М. Ю. Лермонтова.
Каждой ученице надо было выучить несколько отрывков поэмы, чтобы суметь заменить заболевшую (ослабленные девочки часто болели).
В кружке мы обсуждали разные темы с девочками. Вспоминаю анекдотический случай, когда я однажды услышала фразу: «Чай должен быть сладким и горячим, как поцелуй возлюбленного», и записала среди других поговорок ее в конец тетради по русскому языку. Раздавая тетради после очередного диктанта, Виктор Николаевич громко сказал, глядя на меня: «Чтоб никаких чаев и кофеев!» По-моему, никто, кроме меня, этого не понял, мне тогда было 13 лет. В области интереса к противоположному полу мы долго еще оставались «спящими красавицами». Вспоминаю, как Виктор Николаевич до уроков проводил с нами физзарядку в течение нескольких минут, для этого мы специально приходили в школу пораньше.
Отдавая нам почти все свое время и силы, Виктор Николаевич как будто не уставал и, если ни с кем не разговаривал на переменах, то постоянно что-то тихо «про себя» напевал, пребывая в приподнятом настроении.
По окончании нами семилетней школы Виктор Николаевич получил жилье в коммунальной квартире на Садовой улице, дом 86.
Спустя несколько лет мы с Галей Умбденшток посетили Виктора Николаевича дома, будучи студентками вузов. При встрече он воскликнул: «Как вас узнают ваши родители?». Маленькая, тесная комнатка была заполнена полками с книгами, на них - фигурки гоголевских персонажей. Виктор Николаевич интересовался, как живем, куда ездим. Помню, я рассказала о поездке в Новгород, оказалось, что это город его молодости, там он окончил гимназию, работал репетитором.
Виктор Николаевич рассказал, что он помогает дочери дворника, которая из-за болезни отстала по учебе в школе, а мать девочки помогает ему решать бытовые проблемы.
При этой последней встрече мы, конечно, чувствовали искренний интерес учителя к нашей судьбе, к нашим шагам во взрослой жизни.
Я уверена, что встретить такого талантливого педагога в своей юности - большое счастье, воспоминания о котором остаются на всю жизнь.
Немного о себе: по окончании десятого класса этой школы в 1954 году я работала швеей в комбинате Управления торговли города Ленинграда. Затем я поступила в Текстильный институт, где я училась по вечерам, продолжая работать. Вышла замуж, родила двоих детей - сына и дочь. Сын Андрей закончил Кораблестроительный институт и работает на «Северных верфях», а дочь Анна закончила Технологический институт и работает сейчас в одном из проектных институтов.
НАДЕЖДА СКЛЯР
Расхожая фраза «Все мы родом из детства», но как часто мы, повторяя что-то, не отдаем себе полного отчета его значению.
К истинному смыслу этих слов я приблизилась совсем недавно, когда мы, решив разыскать одноклассниц спустя 50 лет после окончания школы, были несказанно удивлены тем, как много в нас - теперешних - из тех далеких лет.
Мы из поколения, писавшего пером № 86 в тетрадках с промокашками. Нас тогда объединяло многое, но главный фактор - тот, что мы были детьми войны. В школу пошли в Ленинграде в 1944 году.
Стараниями директора, очень мужественной А. И. Тимофеевой, неспешно восстанавливалась, достраивалась и осенью 1947 года открылась школа № 233 в пер. Антоненко. Она стала нашей школой, а мы были ее первыми ученицами. Росли мы, и росла наша школа, превращаясь из семилетки в десятилетку.
Тщательно отбирался коллектив учителей - высоких профессионалов. Математику вела В. В. Бабенко, бывшая в блокадном Ленинграде директором «школы со львами» (№ 239 Октябрьского района). Кабинеты предметников заполнялись действующими учебными пособиями. В кабинете химии шипели, пузырились и меняли цвет растворы. Началась ботаника, и окна актового зала так затенили выращенные нами цветы, что днем на переменах приходилось включать свет. Началась зоология, и в хозяйственной пристройке во дворе запрыгал заяц, закукарекал петух, а в выгородке кабинета чирикали, щелкали, свистели кенари, клесты, в нижних клетках копошились белые мыши. Все это давало великолепную возможность сориентироваться в своих пристрастиях.
Это была школа опальных, трудной судьбы учителей, беззаветно любивших свое дело и детей. И это была наша удача.
И была встреча с великим учителем, который нас и учил, и воспитывал, и опекал, и заботился о наших душах.
Началось это в пятом классе, когда к нам пришел новый учитель русского языка и литературы. Высокий, прямой, с военной выправкой, в темном френче с большими нагрудными карманами, в пенсне со щеточкой усов на лице. Человек-загадка из прошлого века. Он нас поразил внешней непохожестью на окружающих. Но что мы могли тогда знать о том, что это учитель-новатор, мудрый воспитатель и тонкий педагог? Но каждая из этих его ипостасей очень скоро нашла свое вполне конкретное воплощение. Для нас с его приходом начались новшества и отступления от принятых и утвержденных роно норм, правил и программ.
Смотрю на фотографии и вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю... Его уроки, и таково было условие, начинались после большой перемены с того, что мы тихо выходили из класса в «предбанничек» - маленький наш коридорчик - и выполняли вместе с ним и за ним упражнения для дыхания. Обязательным элементом был бокс. Сжатые кулачки надо было резко выбрасывать на всю длину руки выше плеча (левой - правой, левой - правой). Раз по десять каждой рукой. Эта пятиминутная физзарядка была нашей привилегией, тайной и неоценимым благом для ослабленных детских организмов, а для меня, освобожденной от физкультуры, вдвойне.
Второй тайной была наша собственная классная библиотека из книг, принесенных из дома. А после уроков, когда дверь закрывалась «на стул», начинал работать литературный кружок, где читались стихи, в том числе запрещенного в то время Есенина. И вел литературные чтения Виктор Николаевич - сокурсник Блока. Любовь к чтению стала главной отдушиной для меня.
Новшеством было проводимое во время урока (и всегда неожиданно) тестирование способности к запоминанию. Виктор Николаевич зачитывал им составленную фразу, а иногда это был просто длинный набор мало, как нам казалось, связанных слов. Вызванный должен был повторить то, что смог запомнить. Виктор Николаевич подсчитывал количество слов и вел строгий учет успехов каждого в специальной тетради. Великолепная тренировка памяти, значительно более эффективная, чем китайская методика многократного повторения слов.
Некоторые его новаторские находки были забавными и действовали безотказно и молниеносно.
Помимо общепринятых правил русского языка, и часто вместо правил, в ходу были его «запоминалки», засевшие в памяти на всю жизнь. Например: «уж замуж невтерпеж» - пишется «ж» на конце слов, а не «ш».
Был у нас свой театр, в котором все делали сами - сами распределяли роли, сами играли. Вовлекались в священнодействие все без исключения. Если это была настоящая инсценировка, то на мою долю выпадало ее оформление. Я рисовала декорации на обратной стороне обоев, любезно выдаваемых директором школы из собственных запасов, сохранившихся после ремонта квартиры.
Следствием этого стала любовь к театру, а заодно к посещению музеев и выставок.
Самыми удивительными и наполненными эмоциями стали уроки Виктора Николаевича после школьных занятий, проводимые на улицах города. Места, знакомые нам с рождения, хранили живую память о тех, кого нам учебники преподносили как бестелесных идолов. Оказывалось, что Пиковая дама - не просто гениально выдуманный литературный персонаж, а средоточение и отражение реальных жизней и страстей прошедшей эпохи. Это было откровением сродни открытию и приобщением к бесконечному течению и круговороту времени. И это благодаря Виктору Николаевичу - великому, тонкому педагогу.
Для меня, как и для многих из нас, пропустить уроки можно было только в том случае, если лежишь в постели пластом.
Школа была обязанностью, как работа для наших родителей, но потом она стала и вторым домом, где мы кроме уроков были еще постоянно чем-то заняты. И это было заслугой наших учителей.
Кажется, все, и можно поставить последнюю точку в воспоминаниях, но мысли продолжают беспокойно роиться.
Были факты, истории, отдельные запоминающиеся события, но ведь не мог же Виктор Николаевич не оставить в нас какой-то главный след.
Наша школа была женской, а мы с 5-го по 7-й класс получали (как бы сейчас это назвали) «классическое», мужское по своей сути, воспитание. Но Виктор Николаевич, по моему убеждению, не признавал разницы в воспитании юношей и девушек. Воспитывались достойные граждане. Простой пример. Тех, у кого пятерки по какому-то предмету, Виктор Николаевич наставлял: «Вам должно быть стыдно, когда кто-то рядом не вылезает из троек. Необходимо помогать, вытягивать». И чувство долга заставляло, не задумываясь, делать что-то нужное другому человеку, потому что так надо. И впоследствии в жизни главным становилось чувство долга. Долг перед родителями, семьей, по отношению к выполняемой работе. И мы, почти поголовно получив высшее образование, в первую очередь вне зависимости от тех условий, в которых оказывались, взваливали на свои хрупкие плечи груз обязанностей. Происходило это автоматически. Возможно, в этих моих рассуждениях берет верх отмеченное Виктором Николаеви чем присутствие во мне полемического настроя. И это в разной степени про многих из нас! Немного о себе. Окончила ЛИТМО, радиотехнический факультет по специальности «радиолокационная аппаратура». Распределение было целевым. Начинались новые времена. Техническая революция требовала оснащения флота умной техникой. Приняв участие в создании первой в СССР системы ЦК для ВМФ, с энтузиазмом дошла до разработки и внедрения информационно-вычислительных комплексов и получала истинное удовлетворение от работы. Я участвовала в переоснащении 13 типов военных судов, работая в НПО «Аврора». 80 % времени проводила в командировках на Балтийском и Черном морях. Мне до сих пор пишут друзья по работе в Севастополе, Одессе, Николаеве. Правильным оказался в свое время не понятый мною прогноз Виктора Николаевича: в моих генетических корнях присутствует Кеплер. Я стала квалифицированным «технарем».
И в заключение.
У меня хранится, как реликвия, подаренная Виктором Николае вичем в день именин серебряная чайная ложечка. В памяти сохранилось и зрительное воспоминание единственного посещения маленькой, слабо освещенной комнатки Виктора Николаевича.
А человек жив, пока жива память о нем! На наших традиционных сборах класса обязательно и спонтанно всплывают всякие - разные веселые истории, связанные с Виктором Николаевичем, происходившие в те далекие, но дорогие сердцу времена.
Как сказал Ф. М. Достоевский: «...если и одно хорошее воспоминание останется при нас в сердце нашем, то и оно когда-нибудь обязательно послужит во спасение».
СОФЬЯ КУЗЬМИНА
Я пришла в 233-ю школу, в 5«д» класс, в 1948 году. Преподавате лем русского языка и литературы был старый человек в пенсне и с усами. Одежда его была очень строгой: сапоги, заправленные в них брюки и мундир. Школа у нас была женская, учителя - женщины, Виктор Николаевич казался нам дедушкой. Внешне он, по-моему, был похож на Макаренко. Как потом мы узнали, наш учитель был в 1920-е годы директором школы для беспризорников.
В 6-м классе Виктор Николаевич стал нашим классным руководителем, проводя с нами очень много времени. Он знакомил нас с городом (наша школа была в пер. Антоненко), архитекторами, строившими его, владельцами зданий. Позже многие из нас посещали циклы лекций в Эрмитаже по архитектуре города.
На пионерских сборах просил девочек, которые умели танцевать, учить остальных. Даже ставили спектакли, и я играла Митрофанушку в «Недоросле». Он старался увлечь всех. Обстановка у нас была, как в ШКИД.
Конечно, это была своего рода игра. Это я сейчас так думаю, а тогда это было диктатом. Я, например, была снята с выборной должности звеньевой за единицу по сочинению, причем Виктор Николаевич сказал при всех, что я «морально разложилась». Через какое-то время меня простили, назначили заведовать библиотекой, которую завели сами. Кто мог, приносил книги, а выдавала я по всем правилам библиотеки - с формулярами, определенным днем выдачи. Прививал любовь к чтению - читать люблю до сих пор.
У Виктора Николаевича была своя система преподавания русского языка. Мы каждый день писали небольшие диктанты. Он диктовал фразу, довольно большую, кто-нибудь повторял ее вслух, а потом писали, делая при этом полный разбор предложения, чтобы правильно расставлять знаки препинания. Мне это помогло, я всегда потом писала довольно грамотно. Через два года, после окончания нами 7-го класса, он ушел из нашей школы. Больше я его не видела, хотя часто вспоминала его и наш класс как что-то очень хорошее, необыкновенное. Не знаю, как остальные, но я очень жалею, что не понимала тогда, как нам повезло встретить в жизни такого человека. Жалею, что не сказала ему «спасибо» за то, что он нас любил, как своих детей, и пытался вложить в наши ветреные молодые головы настоящие истинные ценности - дружбу, любовь к родителям, ближним.
Теперь говорю от души - спасибо ему. После окончания войны в классе были девочки, у которых не было отцов. Виктор Николаевич уделял им больше внимания и заботы после уроков. Он посещал их дома, знакомился с условиями жизни и приглядывал за ними, хотя это было незаметно внешне.
После окончания 7-го класса они продолжали общаться с Виктором Николаевичем.
В 2004 году было 50 лет со дня окончания школы. Встретившись со своими соученицами, я испытала удивительную радость. Все остались, по сути своей, такими же, как в юности.
Немного о себе: в 1960 году я окончила институт связи им. проф. Бонч-Бруевича. Работала инженером в области судостроения. Была замужем в течение 20 лет. Рано овдовев, все личные заботы, радости и огорчения перенесла на своих родителей.
ТАТЬЯНА ТРОЯНКЕР
Послевоенный 1948 год. Жизнь неуверенная, неустроенная. Мы еще не отошли от войны, от блокады, я еще не могу оторвать глаз от батона, нарисованного на старой, довоенной вывеске нашей булочной. В классе 36 худеньких девочек, мы замкнуты, закрыты, серьезны, в школе - всем безразличны. И наши учителя - тоже из войны и из блокады. Мы еще не знаем радости учения, радости жизни в своем коллективе.
И вот у нас новый учитель - Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Он такой же, как все, обездоленный. Нет, ему еще хуже, чем всем нам - у него нет жилья, он потерял все, у него нет дома, он носит с собой бидончик с едой и целый набор очков. Но он не такой, как все. Все бесчисленные невзгоды над ним не властны. Он строен, подтянут, к его полувоенному френчу подшит белоснежный воротничок, в его внимательных глазах - энергия и интерес к жизни, в его сдержанной улыбке доброжелательность. Он из другой, не из нашей школьной жизни. Мы это почувствовали сразу, и когда он после болезни вошел в класс, мы в порыве восторга встали и зааплодировали. Мы хотели быть с ним.
И у нас началась новая жизнь. Мы больше не были безразличны, безлики, неинтересны. Мы стали нужны и значительны. Каждый наш успех, каждый наш промах и проступок не оставались без внимания. Он был строг и требователен, мы писали каждый день диктанты, делали много ошибок, почти все получали двойки и тройки, но эти оценки были не для классного журнала, это было внутреннее дело - его и наше. Он хотел, чтобы мы были грамотнее, чтобы мы умели учиться и трудиться, чтобы мы стали лучше.
Мы работали над ошибками и за это тоже получали оценки.
Мы были разбиты на звенья, у нас было что-то вроде внутреннего самоуправления. Те, что учились лучше, сидели за партой с более слабой ученицей и должны были ей помогать.
Мы ходили с ним по нашему городу, по площадям (школа была у Исаакиевской площади). Эти экскурсии он вел сам. Он покупал билеты, и мы ходили с ним в театры. Он выводил нас на простор русской литературы и хотел, делал все, чтобы мы осваивали высоты русского языка. Мы учили стихи, мы разыгрывали сказки Пушкина, ставили композицию из «Медного всадника». Он привлекал всех, забытых не было, и самым неблагополучным девочкам давал лучшие роли.
Мы полюбили стихи, мы научились их читать вслух перед всем классом, мы очень старались. Он нас слушал, и на глазах у него нередко были слезы. Он чувствовал, у кого из нас было неблагополучно в доме, не только чувствовал - он знал. Он приходил к каждой домой. Он пришел к нам неожиданно. Мои родители были немного смущены, наверное, это был мой день рождения, он принес подарок - красивую серебряную ложечку. Гостей в те времена у нас еще не было. Он немного поговорил с моим папой, уходя, он сказал, что здесь все хорошо, он спокоен. Эти его слова мне очень дороги, а подаренной им ложечкой я до сих пор пользуюсь каждый день.
Прошли три года, но, кажется, что он был с нами не три года, а всю нашу школьную жизнь. У нас другие учителя, и он уже не в нашей школе. Но мы приходим к нему. У него теперь есть свой дом - маленькая комната на Садовой.
Мы, пять девочек, пять подруг, приходим в каждый его день рождения. Больше народа не разместиться в восьмиметровой комнате. Мы встречаемся на углу, покупаем торт и идем к нему. Мы идем пешком по Садовой, мы радуемся не только предстоящей встрече с ним, но и встрече друг с другом. Мы теперь студентки, у нас уже не общая, а у каждой своя студенческая жизнь. Он нас ждет, у него накрыт стол; таких вин мы еще не пробовали, такого изысканного угощения у нас дома еще нет. Мы теперь не только его ученицы - мы его гости, его молодые друзья. Мы говорим обо всем, о положении в стране, о литературе, он интересуется современной студенческой жизнью. Он говорит, что мы похорошели и, шутя, замечает, что если бы был молодым, то одной из нас он сделал бы предложение. Мы смеемся, нам весело, нам хорошо с ним. Мы тоже интересуемся его молодостью, его университетскими годами, его взглядами на любовь, на брак. Нам интересно мнение такого мужчины. Но встреча заканчивается, мы уходим, каждая в свою жизнь. Его уже нет, и сегодня мне так больно, так щемит сердце от мысли, что мы могли и должны были дать ему намного больше, чем давали. Мы перед ним в долгу.
О себе: я, Троянкер Татьяна Абрамовна, родилась 17 февраля 1937 года в Ленинграде. Вместе с мамой пережила в нашем городе всю войну. Училась в школе с 1944 по 1954 год. В том же году поступила в ЛИСИ (Ленинградский инженерно-строительный институт), окончила его в 1959 году. С этого момента до сегодняшнего дня работаю в различных проектных организациях нашего города, занимаюсь гражданским строительством.
ГАЛИНА ГРИГОРЬЕВА
В нашем классе женской школы № 233 Октябрьского района г. Ленинграда с 1948 по 1951 год преподавал Виктор Николаевич Сорока Росинский.
В пятом классе у нас долго не было учителя русского языка и литературы. Виктор Николаевич появился в нашем 5 «д» неожиданно, осенью 1948 года, когда занятия в школе уже давно начались. Он стал для нас учителем, а впоследствии и классным руководителем. Обучаясь в женской школе, мы привыкли к тому, что все учителя были женщины. Появление педагога-мужчины было необычным и вызвало сначала настороженность и удивление. Вспоминаю, как в класс вошел пожилой человек выше среднего роста, черноволосый, одетый во все темное: на нем был суконный китель с наглухо застегнутым воротником-стойкой, брюки и высокие сапоги. Его лицо было необычным и очень значительным: высокий крутой лоб, достаточно крупный нос; сквозь пенсне смотрели строгие глаза, а из-под усов сквозила чуть ироничная улыбка.
Таким он предстал перед нами при первом знакомстве и таким запомнился на всю жизнь. Фотография 5 «д» класса достаточно хорошо передает его облик в то время.
В его характере сочетались строгость, непримиримость к лентяям и нарушителям дисциплины и необыкновенная доброта, душевность. Он очень быстро завоевал расположение к себе - мое лично и, думаю, большинства учениц класса - как педагог и просто как умный, добрый человек. С годами это расположение и уважение к Виктору Николаевичу переросли в нашу неизменную к нему любовь.
Виктор Николаевич был прекрасный методист. У меня сохранилась небольшая тетрадь по русскому языку (52 страницы), сшитая из листов, записанных в разные годы обучения. Здесь можно видеть, хотя бы отчасти, те способы подачи учебного материала, которыми пользовался Виктор Николаевич. Им ставилась цель - сделать детей грамотными, а для этого сделать понятными сложные правила русского языка, повысить степень их усвоения и активизировать память учеников. Содержание любой предлагаемой темы урока после объяснения всегда было в конечном итоге представлено в виде сводной таблицы, в которую были включены основные положения и примеры на заданную тему.
На каждую тему и подтему Виктор Николаевич составлял специальные вопросники, которые подводили ученицу к сути заданной темы (примеры представлены в моей тетрадке).
Для лучшего усвоения материала использовалась система так называемых «запоминалок». Это особенно было полезно для запоминания многих исключений из правил правописания, которые имеются в русском языке.
Была, к примеру, такая запоминалка на частицы: «-кое, -либо, -нибудь, -таки, -то, -ка пишутся с черточкой сбоку». Было и много других.
На каждом уроке Виктор Николаевич проводил устную работу с ученицами для развития памяти. Он зачитывал один раз предложение, достаточно сложное, и предлагал повторить его близко к тексту. Этот прием позволял довольно быстро в течение урока опросить значительную часть учениц класса. Такое задание напоминало скорее увлекательную игру, чем опрос. Каждая ученица ждала своей очереди. Никаких посторонних разговоров на уроке не было. Мы все внимательно слушали вопросы и ответы своих подруг и ждали, кто будет вызван для ответа следующей. Примечательно, что при этом Виктор Николаевич не ставил сразу оценок. Он делал отметку точкой вверх или вниз в своей особой тетради, и лишь после нескольких ответов выставлял оценку в журнал.
Ежедневно Виктор Николаевич проводил короткие диктанты, письменную работу, за которую выставлялась оценка. Все эти способы позволяли многократно и всесторонне оценить знания каждой ученицы, выявить слабые места и своевременно оказать помощь. Они развивали память и интеллект, способствовали концентрации внимания.
Все, что мы изучали по литературе, было базой для упражнений по русскому языку. Из поэм, рассказов и других произведений классической русской литературы брались предложения для устных упражнений, диктантов и просто примеров по разным темам. Так быстрее формировалась литературная речь учениц, так глубже усваивались произведения классиков.
Виктор Николаевич заложил в нас основы знания русской литературы. Первое знакомство с творчеством Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Чехова, Толстого, Горького произошло на его уроках. Изучение творчества того или иного писателя всегда начиналось с рассмотрения эпохи, в которую он жил. Со слов Виктора Николаевича мы записывали подробные биографии Чехова, Горького и других; в этих планах просматривались все этапы жизни, начиная с детства, ставились акценты на наиболее важных моментах становления личности и творчества писателя. Очень интересным был разбор образов героев гоголевского «Ревизора», чеховских рассказов. Он сам очень любил читать нам эти тексты и диалоги героев Гоголя, его чтение было образным, можно сказать - театрализованным. Вспоминается, насколько обширными и глубокими были знания Виктора Николаевича по истории России и русской литературе. Он всеми силами старался передать их нам, и думаю, его усилия не пропали даром. Мне и всем моим школьным подругам до сих пор не чужд интерес к литературе.
Большое внимание Виктор Николаевич уделял изучению русской поэзии. Он очень хорошо понимал тонкие души детей и старался развить у них поэтическое чувство, одухотворенность. Он создал литературный кружок, и мы после уроков приходили в класс, читали наизусть заданные стихотворения, слушали чтение учителя. Помнится, он очень любил поэму Лермонтова «Мцыри» и его стихотворение «Белеет парус одинокий»; любил «Буревестник» и поэму «Песнь о соколе» Горького. Из иностранцев он особенно отмечал Шандора Петефи за пламенность его стихов. Ему вообще нравилась поэзия подвига, борьбы, твердости духа, стремления к цели. Он и в нашем классе одобрял учениц упорных, добивающихся хороших результатов в учебе. Для него наихудшей характеристикой девочки были слова «маменькина дочь».
Мне довелось быть в числе хороших учениц, знания которых отвечали требованиям Виктора Николаевича. Но он говорил нам: «Грош цена вашим пятеркам, если рядом с вами есть двоечницы».
И вот к каждой успевающей ученице была прикреплена слабая, с которой нужно было дополнительно заниматься после уроков, чтобы подтянуть ее по русскому языку хотя бы до твердой тройки. Эти занятия, как правило, давали хороший результат, и Виктор Николаевич был доволен. Так можно было обеспечить хорошую успеваемость всего класса: у нас никогда не было второгодниц.
Виктор Николаевич не терпел нарушения дисциплины на уроках. Но и на переменах он часто наблюдал за нами, и потом выражал свое недовольство тем ученицам, которые особенно бурно выражали свои чувства, визжали, как иногда это делают девочки. Он был строг в отношении лентяек, мог выставить ученицу из класса, вызвать в школу родителей для отдельной беседы. Но он был справедлив, и за это мы его уважали. Его авторитет был непререкаем для нас.
Особое внимание привлекает личность Виктора Николаевича как классного руководителя. Он необычайно любил порядок во всем. В помещении класса было три ряда парт. Сидящие за партами в каждом ряду ученицы составляли звено, и в каждом звене Виктор Николаевич назначал звеньевую, которая должна была отвечать за порядок, опрятность, посещаемость. На каждом уроке звеньевые докладывали Виктору Николаевичу об отсутствующих ученицах и, если это было возможно, сообщали о причине отсутствия.
Сам Виктор Николаевич был хорошо осведомлен о материальном положении семей своих учениц. Мы жили в очень трудное послевоенное время. Было много неполных семей, многие отцы не вернулись с Великой Отечественной войны, а матери трудились с раннего утра до позднего вечера, не имея возможности уделять должное внимание детям. Виктор Николаевич посещал семьи своих учениц, особенно отстающих, знакомился с обстановкой, пытался, как мог, учитывать обстоятельства, смягчать требования, повторно вызывать на уроках, чтобы исправлять плохую оценку.
Наряду со строгостью к своим ученицам, Виктор Николаевич был внимателен и добр. Со временем, я думаю, он полюбил нас как своих детей. Начиная урок, он всегда был добродушен и произносил свое неизменное «Ну-с, начинаем...». Тогда сразу все замолкали и приступали к занятиям.
Он любил дарить нам подарки на дни рождения. Приходил домой неожиданно, приносил подарок и после непродолжительной беседы с родителями уходил, быстро прощаясь. Мне он подарил на четырнадцатилетие серебряную ложку, десертную. Я долго хранила этот подарок как реликвию, но теперь вот уже много лет постоянно пользуюсь ею и благодарю моего учителя за то, что он так удачно сделал выбор, чтобы оставить добрую память о себе.
Он любил делать подарки, но делал это незаметно, можно сказать, тайно, так, что никто, кроме получившего подарок, об этом не знал. Потом, когда мы уже повзрослели, стали встречаться после окончания школы, обнаружилось, что каждая из нас в свое время получила от Виктора Николаевича какой-нибудь приятный подарок. Он не только сам в тайне делал добрые дела, но и нас учил делать это не публично, незаметно для окружающих. Однажды в классе на уроке как-то зашел разговор о том, что у одной ученицы не было воротничка или белого передника, уж не помню, для какого праздника (мы носили форму, при которой на праздник нужно было надевать что-то белое). И вот одна девочка из достаточно обеспеченной семьи встала и при всех заявила, что у нее есть лишний белый воротничок (или передник), который она может подарить. Виктор Николаевич при этом сказал: «Если хочешь сделать добро, не следует оповещать об этом всех; нужно подойти к своей однокласснице и решить этот вопрос с ней вдвоем». Так он давал нам уроки этической грамоты.
Виктор Николаевич любил водить наш класс на прогулки по городу. Наша школа № 233 была расположена в пер. Антоненко, д. 8, в самом центре города, рядом с Мариинским дворцом и Исаакиевской площадью. В этом районе много прекрасных архитектурных ансамблей, зданий, памятников. И вот в свободное от уроков время мы вместе с Виктором Николаевичем, построившись парами в длинный ряд, шествовали по городу. Останавливались возле какого-либо памятника или здания. И Виктор Николаевич нам подробно рассказывал о времени его создания, его стиле, авторе-создателе. Так, с тех самых пор я запомнила, что многие здания в центре нашего города построены в стиле, называемом «александрийский ампир». Со временем я стала глубже интересоваться искусством, архитектурой и живописью, но первые уроки любви к ним мне дал Виктор Николаевич. Он очень любил наш город. Всю свою молодость он провел в Петербурге; здесь он учился в университете, жил, работал и хорошо знал город.
Виктор Николаевич очень много времени уделял внеклассной работе: прогулки по городу, походы всем классом в кино, занятия в литературном кружке и другие дела. Он жил своей работой, это было главное в его жизни. Мы были для него как семья.
Нам со временем стало известно также, что в годы блокады Ленинграда Виктор Николаевич в тяжелом состоянии, находясь в крайней степени дистрофии, был эвакуирован. Несколько лет он провел на Алтае и в Киргизии, работал там в школе, училище, институте. Он потерял своих близких, лишился квартиры и, вернувшись в Ленинград, вынужден был вести тяжелую жизнь одинокого человека. Надо сказать, что все свои трудности он мужественно переносил. Всегда был аккуратно одет, хорошо причесан, его лицо было тщательно выбрито. Но главное, он всегда сохранял бодрость духа и умел поддерживать других. Когда он шел по школьному коридору, то можно было слышать, как он тихо напевал себе в усы какую-нибудь бодрящую мелодию. Таким и показал его артист Сергей Юрский, снявшийся в фильме «Республика ШКИД» в роли Викниксора.
В конце седьмого класса, весной 1951 года, произошло наше официальное расставание с Виктором Николаевичем. Был прощальный вечер, было коллективное фотографирование на ступенях Исаакиевского собора. Мы завершали неполное среднее образование и переходили в старшие классы. Виктор Николаевич отдавал предпочтение работе с детьми в возрасте от 11 до 14 лет. Он считал, что это тот самый возраст, в течение которого совершается формирование личности человека со всеми особенностями его интеллекта, памяти, нравственного начала. И он был большим мастером своего дела. Он очень упорно и кропотливо, отдавая все свои знания и умение, формировал личности своих учеников.
По окончании седьмого класса наши встречи с Виктором Николаевичем не прекратились, хотя и стали редкими. Он продолжал работать в нашей школе еще несколько лет и при встречах всегда проявлял радость и, бывало расспрашивал об учебных делах. Но самым приятным было то, что с 1952 года он стал приглашать нас, наиболее близких ему по духу учениц, на свой день рождения 26 ноября. Эти праздники для нас продолжались и по окончании школы, когда я уже была студенткой Ленинградского университета. Мы уже, не ожидая приглашения, 26 ноября собирались группой из 3-4 человек, покупали небольшой подарок и обязательно торт и направлялись на Садовую улицу, где в очень небольшой, скромной, но с хорошим вкусом обставленной комнате был красиво накрыт стол и нас ждал наш дорогой Виктор Николаевич. Это были редкие, но очень приятные вечера, во время которых шло взволнованное и доверительное общение с учителем. Он любил рассказывать нам о своих учениках, об их успехах. Ему было уже далеко за 70 лет, а он оставался по-прежнему бодрым и жизнерадостным. На этих встречах Виктор Николаевич сумел нам преподать еще и правила хорошего тона за столом.
Ушел Виктор Николаевич от нас совершенно неожиданно, его жизнь трагически оборвалась осенью 1960 года. Но в нашей памяти, памяти его учениц, он остался навсегда живым.
Виктор Николаевич широко известен в основном как Викниксор, заведующий школой им. Достоевского, называемой «Республика ШКИД». В период руководства этой школой для трудновоспитуемых подростков Виктор Николаевич из петроградской шпаны послереволюционного периода воспитал нормальных, нашедших себе место в жизни людей, среди которых наиболее известен детский писатель А. И. Пантелеев.
Но мало кто знает, что среди его воспитанников были и мы, послевоенные ленинградские девочки, пережившие блокаду, голод, разруху, трудное детство. Мы были счастливы с нашим учителем, любили его. Среди окончивших наш класс есть доктор и кандидаты наук, инженеры, врачи, преподаватели школ. Думаю, что мы вполне оправдали надежды нашего учителя. Основы знаний и нравственного чувства, заложенные им, продолжают оставаться в нас до сих пор. Я считаю, что мне необычайно повезло в жизни, что именно в нашу школу и в наш класс в мои юные годы пришел такой педагог, как Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Все, что он смог вложить в меня и многих моих соучениц, не пропало, а сохранилось до сих пор и, несомненно, претерпело свое развитие, так как им был указан путь. А путь этот - приобретение знаний, расширение интересов, получение хорошей профессии. Тогда, в те далекие школьные годы мы были еще слишком юны и не могли по достоинству оценить значение этого человека в нашей жизни.
Осознание и осмысление его роли стало возможным много позже, когда мы повзрослели. Теперь я понимаю, что он своим методом преподавания старался сделать из нас образованных интеллигентных людей, настоящих петербуржцев, к числу которых он сам принадлежал.
О себе: Григорьева Галина Михайловна, 1937 года рождения. В 1954 году окончила среднюю школу № 233, в 1959 году окончила биолого-почвенный факультет Ленинградского государственного университета им. А. А. Жданова по кафедре биохимии и поступи ла на работу в Институт эволюционной физиологии и биохимии им. И. М. Сеченова АН СССР. В 1964 году окончила там аспирантуру и в 1965 году защитила кандидатскую диссертацию. Кандидат биологических наук, старший научный сотрудник по званию и должности, стаж работы 40 лет в одном и том же институте, около 100 научных работ. В настоящее время на пенсии.
АРИНА ЛЕОНТЬЕВА
Я хорошо помню, как он впервые вошел в наш 5«д» класс 233-й жен ской школы. Школу недавно построили красиво и добротно - великолепный рекреационный зал с натертым до блеска паркетом и огромной люстрой. Зал для физкультуры. Кабинеты для занятий физикой, химией. Широкие лестницы. Всюду высокие потолки. Став уже взрослой женщиной, я часто видела сны, как я летаю по нашей школе.
А вот учителя русского языка долго не было. Появился он поздно осенью. Вошел мужчина, не молодой и не старый. С хорошей осанкой, ни одного седого волоса, пенсне с синими стеклами сдавливало орлиный нос. Одет был в гимнастерку и, кажется, в галифе. На ногах тяжелые кирзовые сапоги. В руках - походный рюкзак и алюминиевый бидончик (я решила, что с молоком). Вид был странный, очень странный. Многие девочки, и я в том числе, захихикали. Он поставил вещички в угол, повернулся к классу, сказал: «Ну-с, смеюнчики». Посмотрел строго. Наступила тишина. Он начал говорить, и все было забыто - смешки, разговоры, чтение спрятанной в парте книги Чарской, все.
Мы слушали его, с нами так никто никогда не говорил, а говорил он о русском языке. Деталей я не помню, он дал несколько уроков и заболел. Вернулся - и был встречен аплодисментами. И потом радость от общения по нарастающей, до обожания.
Наряд свой В. Н. через некоторое время изменил радикально, появился черный костюм, светлые рубашки, галстук, портфель, несколько пар очков. Вид был опрятным, даже щеголеватым.
Любой урок может обернуться нудной обязанностью. А у В. Н. занятия русским языком были сродни игре. Класс активно участвовал в придумывании примеров на различные правила. Поднимался лес рук. Он опрашивал почти всех. Хвалил, отклонял, а то и высмеивал. Многословия не терпел. Даже сложные, длинные пред ложения с сочинительной и подчинительной связью, с союзами и без них, должны были работать на краткость изложения. Мы писали много диктантов, составлял их наш учитель. Это были стихи в прозе, с яркими образами, безупречным стилем. До сих пор перед глазами это чудесное горное озеро Иссык-Куль и необычайной красоты огненные маки. Еще «Сладко выспится Маша, умоется студеной водою и бежит, бежит по дорожке». Или «Смотрю и вижу, как бедным Митей все вертят» и т. д. Были стишки-запоминалки на исключения из правил.
В. Н. так много видел и знал, обо всем нам рассказывал, всему учил, всему. Почему не говорил, что у каждого человека должен быть архив и вести его надо бы с детства? Вот каждая из нас и оставила бы хотя бы по одной тетрадочке с его отметками, пометками и его текстами. Только Галю Григорьеву умудрил Господь. У Ривы Шендеровой было многое сохранено, но утрачено из-за ее отзывчивости. Ее память наиболее благодарная и сильная, чем у всех нас.
А у В. Н. дома помню полки с немногочисленными книгами и множеством толстых тетрадей. Как-то мы делали у него уборку, наводили порядок в столике на кухне, а я вытирала пыль с буфета и полок. Одна из тетрадей выпала. Я заглянула - она была исписана его незабываемым почерком. Так плотно, как только он один мог. Высокие сжатые в пружину буквы. Конечно, в тетрадях были рукописи различных его работ. Где они? Я не могу поверить, что все сожгла и выбросила дворничиха. Какой темноты надо было быть бабе! Ну а мы чем лучше? А коллеги? С Самуилом Абелевичем Гимпельсоном - учителем литературы в старших классах - В. Н. был дружен. А тот - «Сорока-Росинский субъективен, слишком субъективен».
...А как В. Н. носился по городу, разыскивая якобы утопившегося Самуила! Тот оставил записку: «Я ухожу из жизни, потому что я Степан, а жена моя - Авдотья» (это были персонажи книги Г. Николаевой «Жатва»). Самуил Абелевич остался жив, но из школы ушел. Он, конечно, помнил В. Н., был намного моложе и мог бы присутствовать на вечере, посвященном бывшей ШКИД в 1982 году, если бы его искали. Из всего, связанного с В. Н., лучше всего, пожалуй, я помню уроки литературы. Особенно чтение стихов. Сначала он объяснял обстоятельства создания стихотворения, кому или чему оно посвящено. Сам читал очень артистично, в наилучших театральных традициях. Дикция была прекрасная. Останавливался на непонятных нам словах и выражениях, чаще сам спрашивал, знакомо ли нам то или иное устаревшее, церковно-славянское слово, диалектизм. Так как нам предстояло, запомнив стих, прочесть его в классе, он давал так называемую разметку - паузы, их длительность, характер интонаций, на каких словах сделать акценты. Чтение перед классом было самым интересным. Когда читала я, мне казалось, что созвучия, мелодия стиха уносят меня, я поднимаюсь вверх, почти улетаю. Не было волнения перед аудиторией, волновала поэзия. Скованности, зажатости не было, был восторг, подъем. Эта атмосфера вдохновения создавалась учителем.
Помню, изучали «Бесов», и пока другие девочки выступали, я думала, как много у Пушкина метелей, вьюги. Вот задал бы В. Н. сочинение «Метель в творчестве Пушкина...». И когда декламировала, окуналась в это бесовское беспредельное кружение. А выйдя из него, услышала: «Ты допустила искажение, и не одно». Вместо оценки В. Н. поставил жирную точку. Значит, завтра снова вызовет, и я уже ничего не перепутаю.
Событиями в жизни класса были инсценировки крупных вещей: «Железная дорога» Некрасова, «Песня о купце Калашникове» Лермонтова - но их я почему-то помню плохо. Зато прекрасно помню «Медного всадника» и «Сказку о золотом петушке». «Сказку» показывали всей школе, сами придумали и смастерили костюмы. Я была царем Дадоном. У меня, в отличие от большинства девочек с высокими звонкими голосами, был голос грудной, мне доставались мужские партии. Валя Курицына исполняла роли скопца и золотого петушка, а Нина Фомина - Шамаханскую царицу. Сколько было веселья, радости и смеха на репетициях! В детстве я была смешливой, получала за это много замечаний, но здесь В. Н. меня не ограничивал, сам много смеялся. Он несколько раз показывал мне, как «умильно» усмехнулся девице царь Дадон. Никакого реквизита, декораций у нас не было. Самодельные костюмы, сдержанные жесты; все нюансы текста передавались только голосом. В финале, после слов: «Встрепенулся, клюнул в темя и взвился...» - Валя выбрасывала руку вверх, голос был чист и высок; очень, очень красивый голос - словно скрипка. А я, складывая руки на груди, говорила: «И в то же время с колесницы пал Дадон, охнул раз, и умер он». Нина взмахивала кисейной шалью, показывая улетание, исчезнование. Школа нам рукоплескала, учителя поздравляли В. Н. и нас.
Читали ли мы «Медного всадника» где-либо вне класса? Не помню. По-видимому, все мои детские еще чувства и мысли были поглощены переживанием самой поэмы. Она вошла в плоть и кровь и сопровождает меня всю жизнь. К «державцу полумира» я оставалась холодна. Но Евгений... Щемящая жалость захлестывала меня. Это произошло в процессе изучения поэмы, а потом словно нагнеталось в течение всей жизни. Когда меня каждую осень, как некогда Петербург в «Медном всаднике», затопляли уныние и безысходность, исцеляли строфы поэмы. Они сами собой и не по моей воле приходили на память. «Злые волны» были добры ко мне, уносили тоску. Евгений - это воплощение страдания и боли, он обезумел от потерь, страхов, неравного противостояния, преследования. Он дерзнул угрожать державной мощи. Я так вошла в образ бедного Евгения, что почитала его братом. Сейчас, с возрастом, острота этих переживаний уходит.
Многое внушалось нашим учителем исподволь, незаметно, во время наших репетиций. Божественный глагол был ему послушен, он был его инструментом.
Говоря о поэзии, не обойти В. В. Маяковского. В. Н. любил его творчество. Он часто цитировал поэта, читал в классе отрывки из поэмы «Хорошо». Мы знали много его стихов. Если бы меня не от сна разбудили, а от наркоза, я и то могла бы прочесть «Разговор с товарищем Лениным». Ленина я и в детстве терпеть не могла, очевидно, из-за слащавых, сусально-умилительных рассказиков о нем. А Маяковского любила и люблю. Раньше его «насаждали как картошку», а теперь все открещиваются. Поэт искренне заблуждался в политической обстановке и погиб, осознав эти заблуждения. У нашего учителя была своя версия его смерти. В. Н., без сомнения, высоко ценил его поэзию. Лгать и притворяться перед детьми учитель не мог - высочайших нравственных мерок был человек.
Почти все литературные произведения, что мы изучали, В. Н. читал для нас вслух. По ходу чтения спрашивал, как мы понимаем ту или иную фразу, выражение. Всегда открывалось смысловое богатство, многозначительность представлений. Долгое время у нас при общении были в ходу, словно пароли или заклинания, как зов «мы одной крови», фразы из «Ревизора», рассказов Чехова, Горького, не говорю уж о цитировании стихов. В «Капитанской дочке» учили наизусть небольшой отрывок со слов «Ямщик поскакал, но все поглядывал на восток», и песню, любимую Пугачевым - «Не шуми, мати зеленая дубравушка».
Фольклорные вещи В. Н. любил особенно нежно и знал их превосходно. Помню, у себя дома он напел нам какую-то очень красивую украинскую песню и назвал ее элегантной. Стихи Т. Шевченко учили на украинском. Ведь В. Н. родился на «Украине милой», в Новгороде Северском. А в Новгороде Великом прошли его основ ные гимназические годы. Он рассказывал нам о балах и кулачных боях, в которых он участвовал.
В Новгороде Великом жила моя материнская родня. В летние каникулы я туда ездила. Когда возвращалась, В. Н. подробно расспрашивал меня: какие здания восстановлены, в каком состоянии Кремль. Особенно почему-то интересовался Юрьевым монастырем. Отчеты мои были скудны и невразумительны. Родственники работали с утра до позднего вечера, одной мне по городу ходить было не велено, целыми днями я сидела с книжкой «во саду ли, в огороде» или шла к реке, благо Волхов был рядом.
В последние годы я часто спрашивала себя: если судьба подарила нашему учителю два этих Новгорода, неужели он прошел мимо «Слова о полку Игореве»? Нет, не напрасно терзал меня этот вопрос. Именно сейчас Рива Шендерова, работая в архивах, нашла воспоминания (оказывается, В. Н. в педучилище преподавал). Да, он изучал «Слово», и у него был свой собственный перевод.
Какие рассказы, разговоры запомнились? Их было много. Воспоминания переполняли его и знания жизни тоже. Но вот о ШКИД он нам ничего не говорил. Мы узнали о ней от нашей учительницы истории Ольги Родионовны. Книга Белых и Пантелеева тогда была запрещена. Кто-то однажды на перемене спросил что-то касательно этой школы, В. Н. сразу же пресек разговор. Риве, когда он уже не вел наш класс, рассказывал много больше.
Неоднократно он вспоминал о своем пребывании в Германии, кажется, он учился в Гейдельберге. Всегда подчеркивал немецкую аккуратность. Рассказывал, как участвовал в какой-то манифестации (по какому поводу, я не запомнила). Народ все прибывал, страсти накалялись, нагрянула полиция. Огромная толпа бросилась врассыпную. Бежали в панике кто куда, но так, чтобы не затоптать газоны и клумбы.
Однажды он пришел ко мне домой. Папа попросил меня выйти в комнату к тетушке Шуре. Я вышла, но дверь теткиной комнаты осталась открытой. Я не слышала, о чем шел разговор между двумя мужчинами, но была крайне удивлена, когда вскоре услыхала взрыв хохота. Как весело и долго они смеялись! Никогда за всю жизнь я не слышала такого отцовского смеха - искреннего, внезапного и бесконечного. А Виктор Николаевич подарил мне серебряную ложечку, на ней выдавлены немецкие буквы. Я отдала ложечку внучке в надежде, что с ионами этого серебра к ней перейдет любовь к литературе.
Когда мы, будучи школьницами старших классов, а потом студентками вузов, приходили к нему на день рождения, то опрятность его крошечной комнатки удивляла. Нас, девочек, было пятеро, выбрала нас Рива.
Кстати, о комнате он говаривал: «А хорошо, что она такая маленькая; когда ослепну, без труда отыщу любую вещь». Как-то остались мы с ним вдвоем, другие, скорее всего, вышли на кухню, в коридор. Он спросил меня, зная, что я на последних курсах медицинского института, спокойно и печально: «Как лечат эмфизему?» Ему поставлен такой диагноз, он стал задыхаться. Я ответила так, как нас учили. Еще он сказал, что слепота неизбежна и он готов к этому, но не представляет жизни без чтения, да и писать необходимо. Впрочем, писать можно и под диктовку... Я впервые осознала, как тяжело ему и как он одинок. Мы всегда его воспринимали как наставника - он был самым умным, самым сильным. Возраста его мы не замечали. Бодрый, крепкий, подвижный. Мы обошли с ним весь город, ходили в театры, музеи, выезжали на острова. А ведь ему было за 70 лет. Как у него хватало сил пускаться в длительные поездки с выводком весьма резвых девчушек, хоть и очень послушных, дисциплинированных? Не помню, чтобы он рассказывал о друзьях-товарищах. О сыне и его семье вспоминал с раздражением и болью. Приближалась не только слепота. «Старость не радость, а большое свинство», - именно эта поговорка В. Н. упоминалась уже давно. Со старостью приходили болезни и беспомощность. К смерти он относился философски, но остальное... Пожалуй, смерть от несчастного случая стала для него благом. Однажды, у себя дома, за праздничным столом, поведал нам любовную историю. На каком-то приеме в далекие годы он обратил внимание на женщину ослепительной красоты. Это была любовь с первого взгляда - сильное, похожее на наваждение чувство. Планы работ, поездок сорвались. Роман был недолгим - по вине той женщины. Я не хочу касаться некоторых тонких моментов. И вот, рассказывая, В. Н. заметно волновался. Прошлой осенью в «Пассаже» он увидел в отделе мужской галантереи продавщицу, как две капли похожую на ту роковую женщину. Он растерялся, забыл, за чем пришел, она же, видя его смущение, была внимательна и ласкова. Наконец, необходимый предмет был выбран. В. Н. по возвращении из магазина места себе не находил. Через несколько дней он пришел туда снова, но ничего не покупал, любовался дамой издали и не мог отвести глаз. Однажды осмелился подарить ей цветы. Потом она исчезла, сказали, что ушла в другой магазин, «пропала, будто вовсе не бывало...».
Не хочется, характеризуя его личность, наводить хрестоматийный глянец. Было много суровости, жесткости, требовательности. По-видимому, это шло из прошлых лет, из его опыта в ШКИД и с прочими трудными детьми. Кроме того, он прошел через жуткий прессинг идеологических проверок, взысканий, ревизий. Эти «пыточные» документы разыскала недавно Рива.
Но мы-то были нетрудными, послушными, даже покорными, кроткими. Мы пережили войну, выжили и были благодарны за все. Всюду висели лозунги - белым по красному: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». И мы благодарили, хоть детство было тяжелым, бедным, но не безрадостным.
Тепла и ласки у В. Н. было маловато. Он обладал изысканно литературной речью, очень богатой. И вот в ней без какого-либо противоречия с «высоким штилем» находились слова обидные, уничижительные, ранящие Риву, нашу первую ученицу, круглую отличницу. Он очень любил ее, она была умна, усердна, но спрашивал с нее строже и жестче, чем с остальных, по самому большому счету. К ученицам с плохой успеваемостью, особенно из неблагополучных семей, мягкости и снисхождения было больше. По вниманию к себе «последние были первыми».
А что касается нравственных ценностей - то планка была столь высока! Нет, он не культивировал в нас тщеславие, честолюбие, не настраивал на какие-то сверхдостижения. Правда, часто повторял: главное в жизни человека - цель. Цель, по его понятиям, не карьера. Карьеризм был словом ругательным. С карьерой шли об руку искательство, протекции, компромиссы, а то и подлость. А В. Н. в любом деле требовал самоотверженного служения, чистоты помы слов, подвижничества, «обиды не страшась, не требуя венца...» Так мы жили и работали, знания помогали, а высокие принципы не сделали жизнь легче.
Если бы жизнь нашего учителя выпала в другое время, к нему обязательно пришли бы и признание, и слава. Но «времена не выбирают, в них живут и умирают».
О себе: Леонтьева Арина Михайловна (в школе - Шнитина) закончила 233-ю женскую школу в 1954 году. Затем училась и окончила Ленинградский 1-й медицинский институт. Всегда работала практикующим врачом-фтизиатром. В настоящее время на пенсии. Живу вместе с сыном Михаилом и его семьей. Помогаю воспитывать внучку Сонечку.
Личная тетрадь Г. Григорьевой - ученицы В. Н. Сорока-Росинского в 1948-1951 гг.
Характеристика Шнитиной Ирины (Леонтьевой Арины), написанная классным руководителем В. Н. Сорока-Росинским. 8 июня 1950 г.
Характеристика Лаховской Галины, написанная классным руководителем В. Н. Сорока-Росинским. 2 июня 1950 г.
Шендерова Рива Ильинична
ЗНАМЕНИТЫЙ УНИВЕРСАНТ ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ СОРОКА-РОСИНСКИЙ
Страницы жизни
Редактор К. В. Белецкая
Корректор О. В. Фокина
Технический редактор Е. М. Денисова
Художественное оформление С. В. Лебединского
Лицензия ЛП № 000156 от 27.04.1999.
Подписано в печать 28.01.10.
Формат издания 60 Ч 84 1/16. Гарнитура SchoolBook. Усл. печ. л. 11.
Тираж 300 экз. Заказ № 000.
Факультет филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета.
199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11.
Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии Издательства СПбГУ.
199061, Санкт-Петербург, Средний пр. В. О., д. 41.
Комментарии к книге «Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни», Рива Ильинична Шендерова
Всего 0 комментариев