«Воспоминания о Николае Ивановиче Либане»

Врезался на всю жизнь. Хотя общение длилось считанные часы.

По часу на каждое занятие, раз в неделю, когда на первом курсе нас в обязательном порядке (так что я и не выбирал) обязали посещать семинар по древнерусской литературе.

Древнерусская литература меня не влекла, но плотный невысокий черноволосый преподаватель приковал внимание сразу.

— Кто из вас помнит, в каком году произошло Крещение Руси? — спросил он.

Все замерли.

— В девятьсот восемьдесят восьмом! — рявкнул я и, чтобы скрыть смущение, прибавил ерническим тоном: — Нашей эры.

Преподаватель всмотрелся в меня и мгновенно задал следующий вопрос — тоже по хронологии. Я ответил. На третьей или четвертой дате он все-таки меня «посадил», и я честно склонил голову: игра мне понравилась. Уже тем, что он обыграл меня на равных, а не заткнул рот, как малолетнему. Уважение!

Позднее мне объяснили старшекурсники, что все филологи должны пройти через руки Либана. «Почему?» — спросил я. «Он ставит руку».

Однажды он между делом вогнал в одну фразу «школьную схему анализа», от которого нам, профессиональным филологам, следует отучиться. «Тема — проблема — идея — средства — изобразиельные — выразительные». Я отучился, разумеется. Но для этого мне нужно было ее, школьную схему, вогнать в одну, блестяще сжатую фразу. Чтобы отказаться, следовало ее усвоить. Возможно, это и есть «поставить руку».

Чем-то он напомнил мне Халдея, моего любимого школьного словесника. Хотя тот читал нам партийные прописи, а этот — вирши и апокрифы, в том и другом было что-то мужское, «отцовское», по чему тосковала моя сиротская душа. Хотя обликом они контрастировали: тот был — носатый, очкастый, усатый, разлапистомноготелесный в своей толстовской робе, а этот — крепко сбитый, строгий, с поджатыми смеющимися губами.

Заниматься с ним было — наслаждение. От него я узнал много того попутного, чем оперяется любое знание. Это было блистательное сочетание схемы и фактуры, моя мечта: железная схема и вольная фактура!

Он поразительно чувствовал стихи. И древние, и современные. Он отучил нас читать «смысл» («смысл читают плохие актеры») и научил слушать просодию, смыслы же — только через нее.

Он усадил нас за «Начальную русскую летопись», и с его легкой руки я просиживал дни в Исторической библиотеке за Буслаевым.