«Лунные дороги»

Посвящаю эту книгу Марии Константиновне,

самой лучшей маме в мире

— «О Боже! Что это? Не хочу, не хочу! Не надо. Мне и здесь хорошо! Зачем вы меня тянете?! Что тут происходит? Ой, ой, ой, куда вы меня потащили? Да, что это вы так орете?».

— «Девочка! У вас родилась девочка. Четыре килограмма!»

24 сентября 1946 года в роддоме около Новодевичьего монастыря родилась девочка весом четыре килограмма. Ее мать — полька, отец новорожденной — казах, офицер Советской Армии. Девочку назвали Наташей. У крохотной Натальи были предшественники — старший брат Юра, после которого не замедлил появиться бойкий Арсен.

После рождения, как у всякого младенца, последовали годы забытья. Потом яркая вспышка первого воспоминания, позже облекшегося в витиеватую форму изложения: «Цепкие мамины руки хватают меня, растягивают вдоль груди. Пахнет фиалкой. Родинка на мизинце нагло прыгает перед глазами. Я брыкаюсь и воплю. Мою худую попу оголили, подставили под что-то холодное и колючее…».

Это был укол от дифтерии. Саму болезнь Наташа не помнит, но память о насилии, свершенном над ее маленьким задом, не раз возвращала девочку в затерянный мир детства.

Байрам — Али

Болезни — неотъемлемая часть земного существования человека. Наташу мучили разнообразнейшие недуги. Например, у нее была пупочная грыжа, от которой она падала в обмороки. Открывая глаза после мутного забытья, Наталья видела перед собой взволнованное лицо мамы. Мария Константиновна быстро-быстро шептала слова, Наташа их не слышала, находясь под глухим колпаком дурноты. Ее брали на руки, целовали. Кроха была безмерно благодарна грыже за мгновения нежности. В эти драгоценные минуты мама принадлежала только ей!

Как все слабые дети, Наташа скрывалась от хрупкости своего здоровья в спасительных дебрях фантазий. Иногда, заснув в полумраке комнаты, она просыпалась от чьего-то пристального взгляда. Шесть кровожадных глаз впивались в нее. Огромное бесформенное чудовище затаилось, оно тяжело дышало, от духоты в глазах у Натальи темнело, плыли разноцветные, режущие пятна. И тут она начинала вопить, она звала и звала на помощь, умоляя спасти ее от этого существа. И всякий раз в комнату входила мама, ничуть не боявшаяся ужасного монстра. Она распахивала окна, свет врывался в комнату, страх таял. Все предметы становились бытово-понятными.

У Марии Константиновны на деревянном сундуке стоял чемодан, на нем чемодан поменьше, а сверху совсем маленький. Они были уютно прикрыты кружевной салфеточкой. В темноте вся эта хозяйственная постройка с блестящими замками и крахмальной салфеткой, представлялась страшенным чудищем с шестью глазищами, зловеще поблескивающими из-под залихватского чуба.

Больше всего на свете Наташенька боялась, что ее мама умрет. Мама умрет! Мама умрет! Эта мысль душила Наташу, горячие слезы выливались из ее глаз.

Часто ночью Наталья шла тихими ножками к родительской кровати, становилась около изголовья и смотрела в усталое лицо матери. Она стояла на дощатом полу, прислушиваясь — дышит ли мама? Слушала, слушала, пока глаза не начинали слипаться. Тогда Наталья таращила их, да так, что ей казалось, что глаза вот-вот выпрыгнут и поскачут по гладкому полу.

Девчушка старательно измышляла для себя самые страшные мучения во спасение мамы: «Что бы еще я могла вытерпеть за маму?». Наташа изобретала страдания с таким самоотверженным рвением, будто решение — будет жить мама или нет — зависело от него. Самым мучительным испытанием, которое мог измыслить ее маленький мозг, было — нырнуть в сортирную яму.

Шел 51-ый год. Туркмения, Байрам — Али — провинциальный городок, названный в честь двух братьев батыров Байрама и Али. Постоянные эпидемии дизентерии, черной оспы и других не менее прилипчивых болезней. Грязь, жара, нищета способствовали процветанию заразы. Мария Константиновна категорически запрещала детям ходить в общественный сортир. Он походил на грустный скворечник, давно покинутый птицами. Детям не позволялось приближаться к нему ближе, чем на сто метров — это было самое гадкое, страшное, категорически запретное место. И вот именно его в ночных бдениях Наталья избрала для испытания своей дочерней любви.

К счастью, ей не пришлось спасать мать таким самоотверженным способом. Благоговейное послушание воле родителей взяло верх над отвагой бесстрашного сердца. Она не смела подойти к сортиру. Дети продолжали ходить на горшок. «Интересно, сколько же горшков вынесла мама?» — пыталась подсчитать Наталья: «Да, незавидная арифметика!».

Семья Аринбасаровых из семи человек жила на одну папину зарплату. Продукты и хозяйственное мыло выдавались по карточкам. Мыло использовалось только для купания детей. Мария Константиновна, как величайшей драгоценностью, скользила пахучим кусочком по вертлявым тельцам.

— «А ну-ка, стой спокойно, не вертись! Таня, ты куда полезла! Я кому говорю, не садись голой попой на скамейку?!» — из последних сил выкрикивала Мария Константиновна. Был банный день — первыми мыли девочек, сначала старшую Наташу, потом Танюшку. Мария Константиновна заворачивала свежевымытых детей в простыни и белым кулем несла в дом. Душ находился во дворе.

Наталья полюбила густой запах хозяйственного мыла на всю жизнь. Запах детства! Много позже, когда она ходила беременной и страдала токсикозом, она покупала кусочек хозяйственного мыла и вдыхала его чарующий аромат. Как ни странно, тошнота проходила!

Стирала Мария Константиновна углем от саксаула, преимущественно мужнино обмундирование. У детей одежки было мало — в основном бегали в трусах, сшитых мамой на старенькой ручной машинке «Зингер». Особенно не нарядишься — пятьдесят два градуса жары, в песке можно яйцо испечь.

— «А почему девчонкам в горошек, а нам в полосочку?» — протестовал Арсен.

— «Потому что, потому оканчивается на у» — исчерпывающе отвечала Мария Константиновна.

— «А… Так бы сразу и сказала» — говорил себе под нос мальчик. «А можно мне хлеба с сахарком?» — значительно громче спрашивал он.

— «Можно, только спроси у ребят, хотят ли они?».

Ну как можно не хотеть? Это было замечательно вкусно! Кусок черного хлеба побрызгать водичкой, посыпать сахарным песком и бегом на улицу!

Ребята во дворе тут же начинали клянчить: «Дай откусить, дай откусить!». И кусок хлеба мгновенно исчезал в прожорливых ртах голопузых рябятишек.

Когда Наталье было восемь лет, она впервые увидела туалетное мыло. Земляничное мыло — это же поэзия послевоенных лет! Ядовито-розового цвета, настырно пахнущее. Оно казалось чем-то волшебным! И очень хотелось его съесть.

Папа — Утевле Туремуратович был военным. Его переводили с места на место по всей Азии. Все детство Наташи прошло по воинским частям. Где они только не жили — в конюшнях, которые все еще теплились навозным запахом, в облупленных сараях. Через их щелистые стены дети наслаждались ночным великолепием — стрекот цикад, самодовольное чавканье жаб, вой шакалов, сливающийся с настороженным басом дворняг. Рассвет золотил жилище и озорной голос петуха гнал слабеющую ночь.

— «Таня, ты спишь?». Вместо ответа ровное посапывание. «Таня, Таня» Наташа потрогала плечо сестры, но богатырский сон младшенькой не может нарушить столь деликатное вмешательство. Наташа протянула прозрачную ручку и хвать сестру за нос.

— «Ты чего?» — выкатив черные глазища, спрашивает Таня.

— «Пора!»

— «Давай еще поспим?»

— «Нет, будет поздно».

Две маленькие девочки свесили загорелые ножки, ступили на пол, за ночь земля не успела остыть. Татьяна отчаянно пыхтя, крадется к выходу. На лбу Наташи выступили прозрачные капельки пота, открыла на что-то жалующуюся дверь.

— «Танька, не сопи. Всех разбудишь»

— «Угу» — ухает младшая.

Свобода! Девочки вырвались из терпкого воздуха сарая в свежесть утра. Пять часов. Реденькая травка плачет. Природа румяная, надушенная утренними запахами. Беззаботная. Сестры бегут босыми ногами по колючей земле. Радостно хохочут. К ним летит стайка озорных воробьев. Щебет птичек!

— «Как хорошо!»

— «Здорово!»

В такие часы, кажется, что весь мир принадлежит тебе одной. Что все было, есть и будет хорошо. Что всё тебя любит.

Когда Аринбасаровы приехали в Байрам — Али, им дали на территории воинской части, в бараке просторную комнату с печкой. Зимой Мария Константиновна топила углем и саксаулом, печка трещала, и от этого теплого звука детей холодили мурашки. Саксаул — фантастичное дерево. Оно растет в Азии, в пустыне. Если попадешь в его заросли — станет жарко, он излучает жар сам по себе. У саксаула скрюченное тельце без листочков, с узловатым корнем длиною в сорок метров, чтобы с большой глубины тянуть влагу.

Наташа с Танюшкой часами просиживали около корзины с саксаулом. Они вытаскивали сутулые деревца, наряжали в тряпичную одежку, надевали белокурые парики из соломки, пудрили личико мелом. Куколки оживали, и уже казалось, что они живут своей тайной жизнью — по ночам встают, смеются, едят. Девчушкам даже слышался кукольный шепоток, от этого становилось страшно и сладко.

Вокруг воинской части не было ни одного деревца, пятьдесят два градуса жары, воду доставали из колодца. Иногда колодец зацветал, а иногда засыхал, или же начиналась очередная эпидемия. На время воду из колодца доставать запрещалось. Ее привозили в бочках, выдавали два ведра на семью, Аринбасаровым, как многодетной семье, давали побольше.

Очередь из жарких женщин и мужчин. Гам, смех, дым дешевых папирос, цыканье плевков, горелый запах пота, и среди этого бедлама Мария Константиновна — красивая, со спокойным взглядом ореховых глаз, чисто одетая. Ее шелковистые волосы собраны в хорошенькую «дулю», тоненькая талия, танцующая походка. «Маруся» — как ее ласково называл муж. Отец, папа, папсик, он жмурился от удовольствия, когда дети и любимая Маруся целовали его смуглое лицо.

Территория воинской части — выжженное место с трескающейся землей. Утевле Туремуратович, будучи начальником штаба, распорядился, чтобы провели водопровод из почечного санатория, который находился в двух километрах от воинской части. Это был знаменитый санаторий, всесоюзного значения, в нем лечились почечники со всего Советского Союза. Вода пошла. Вода серебристая роскошь! Как радовались люди!

Наташа сидела во дворе на маленькой облезлой табуреточке, разрисовывая ножки мокрой глиной. Она спорила со старшим братом Юрой о том, кто красивее — мама, или «Грета Габо». Юра со свойственной очконосцам рассудительностью говорил: «Не Габо, а Грета Гарбо — замечательная красавица! Наша мама тоже хороша, но их красота совершенно разная»

— «Не поняла. Ты что хочешь сказать, что мама хуже?» — с запальчивостью выкрикнула Наташа.

— «Глупышка…»

— «Сам ты — глупая шишка!»

— «Слово глупышка образовано от корня — „глуп“, суффикса — „ыш“ и окончания — „ка“. Поэтому шишка тут ни при чем. Возвращаясь к прерванному тобой разговору, продолжаю — вышеназванная актриса обладает лицом и темпераментом нордическим. Наша же мама представляет собой типического мутанта или, в простонародье, метиса. В ней смешались белая и желтая раса».

— «Чего, чего, не поняла. Ты что, не можешь по-русски говорить!»

— «Господи, какая же ты непонятливая! У нашей мамы и Гарбо совершенно разные лица. Их нельзя сравнивать. Они обе красавицы!»

— «Это и так ясно. Зачем так долго голову морочил!» — недовольно фыркнув, девочка прицелилась залепить Юре глиняную оплеуху, но в этот момент во двор вбежал кудрявый Арсик — второй брат и звонко скомандовал: «Быстрее, лоботрясы. Там саженцы привезли. Без нас разберут!».

Что такое саженцы — Наташа не знала, но это показалось ей чем-то заманчивым. Утевле Туремуратович, решив проблему с водой, распорядился привезти машину саженцев. Все жители военного городка и молоденькие солдатики вышли на посадку зеленой поросли. Зрелище было незабываемым! Каждый прихватил свое орудие укоренения молодых побегов. Огромные лопаты и грабли тащились вслед за своими хозяевами, оставляя рыхлое облако пыли. Дядя Коля с рваным правым ухом зачем-то прихватил топор, и отчаянно размахивая им из последних пьяных сил, улюлюкал неожиданно тонким голосом.

Около клуба воинской части, посреди двора лежала куча выброшенных саженцев. Пятилетняя Наташа подобрала тоненький прутик с паутинкой корешков. Корни пахли огурцом. Она понесла росток домой. Казалось, что стебелек трясется от страха, девочка прижала его к себе: «Ну, что ты, что ты. Не бойся. Я с тобой. Ты вырастешь, станешь большим и сильным, будешь меня защищать от ветров и солнца». Потом, вооружась детской лопаткой, Наталья выкопала глубокую ямку и посадила «изгой». Каждый день из игрушечного ведерка она поливала прутик, и росток принялся.

Сейчас это уже огромное дерево-карагач. Оно непоколебимо стоит около серенького байрам — алийского дома Аринбасаровых. А в военном городке шумит большая роща, которую до сих пор называют Аринбасаровской рощей.

В 51-ом году родился Мишенька. Марию Константиновну с пузом-великаном увезли в больницу. Четверо недоуменных ребятишек остались на одного еще более недоуменного отца, Наташе было пять лет, Танечке — три, Арсену семь, а Юре — восемь. Утевле Туремуратович должен был вести хозяйство, кормить своих галчат и ходить на службу, тогда-то он всласть насладился женской долей.

Зато сколько было радости, когда вернулась мама с теплым кулечком! Мишенька был такой хорошенький с длинными волосами и прозрачно-зелеными глазами. Детям так хотелось подержать его на ручках, но разрешили только Наташе, Танюшке не дали, из-за чего она ревела и гремела целый день.

Мишенька рос, Наташа и Таня тоже. Женская потребность заботиться зудела в девочках. Опекали младшего брата, благо он был так мал, что не мог сопротивляться их усердному тщанию. Девочки очень гордились, что помогают матери нянчить Шишунчика — домашнее имя младшенького. Сестры наряжали Мишу в принцессу, из многочисленных атласных лент они плели разноцветные косы и привязывали к его ушам, надевали мамино платье, подкладывали сисечки из яблок, а в носки засовывали коробочки из-под диафильмов, заставляя Мишу расхаживать на каблучках. Его лицо девочки раскрашивали цветными карандашами, обильно их слюнявя. Получался Мишенька сказочно красивым, правда, красоту не могли отмыть по три дня.

Каждый год летом от невыносимой жары, от эпидемий родители увозили детей в Россию, в Москву. В Москве Аринбасаровы останавливались в генеральском доме у Новоарбатского моста. В четырехкомнатной квартире жила мамина двоюродная тетка с дочерьми — Юлия Владимировна, жена генерала Малярова, который погиб во время войны. Дети называли ее бабушка Юля.

Москва с ее шумом, суетой ошеломляла Наташу. Девчушка проводила долгие часы на балконе пятого этажа. Она всматривалась в большой город, пытаясь найти в нем что-то родное, глазела на стройку огромного здания, которое росло на глазах. И уже потом, когда Аринбасаровы уехали, оно выросло в гостиницу «Украина».

Наталья обожала ездить в метро. Оно казалось таинственным, подземным дворцом, где, однако, ей было совсем не страшно. Стоя на перроне, Наташа следила за уходящим поездом. Ее ужасно смешило, как мечутся глаза Тани, рефлекторно следящие за громыхающим мельканьем вагонов. Эскалатор — добрый дракон, который на своей спине выносит людей на свет из подземелья.

На улице Наталья обожала поглощать сосиски с тушеной капустой, ее очень удивляло, что не все разделяют ее гастрономические пристрастия. Арсен называл тушеную капусту коричневыми соплями, наотрез отказываясь есть. Но все были солидарны в одном — в поклонении московскому мороженому, дети по-кошачьи вылизывали холодное лакомство из хрустящих вафельных стаканчиков. Московское мороженое так и осталось на всю жизнь самым вкусным в мире.

Как-то родители повели детей в зоопарк. Ребята неожиданно притихли. На них взирали диковинные лица животных. Наташа, увидев экзотическую обезьянку с красной попой, расстроилась: «Какие у нее глаза. Кажется, человек заключен в это смешное тельце. Хорошо бы на нее одеть штанишки». От предложенного петушка на палочке девочка отказалась. Оранжевый леденец был молниеносно схвачен и проглочен младшей сестрицей.

Мальчишки с восхищением смотрели на хищников. Их руки мужественно сжимали деревянные пистолетики. Братьям казалось, что они охотники, засадившие опасных тварей за решетку. Таня тихонечко взвизгнула, увидев сверкающий хвост павлина, надменно прохаживающегося в вольере.

Откуда-то возник директор зоопарка, долго восторгался многочисленностью семейства Аринбасаровых. Его восхищение воплотилось в несколько роскошных павлиньих перьев, подаренных семье на память.

Дошли до слонов. Серый гигант красовался на солнце, его уши царственно колыхались на ветру, мощная фигура вызывала всеобщее восхищение. Какой-то рыжий мальчик кинул булку. Слон осторожно помял гостинец и, неожиданно перекинув через ограду хобот, отвесил мальчишке подзатыльник. Конопатый страшно заорал. Толпа ахнула, отпрянула. Прибежали взволнованные служащие как оказалось, в булке была булавка.

Вечером у Наташи поднялась температура, она все представляла обезьяньи глазки, слышался человеческий крик слона, щекотали павлиньи перья. Девочке грустно казалось, что в животных замурованы люди, зовущие ее на помощь.

Рыбинск

Однажды летом Мария Константиновна сказала детям: «Мы поедем на мою родину — в Рыбинск. Там живет моя тетя Геня». Полное имя тети — Евгения Францевна Жуковская. Тогда Наташе было почти семь лет, Мишеньке около двух.

Семья долго ехала в автобусе куда-то за город, Наталью, как обычно, укачало. Когда они вышли из автобуса, моросил мелкий дождь, было прохладно. Наташа глубоко вдохнула свежий воздух и увидела на обочине голубые цветочки с оранжевой мохнатой сердцевинкой. Цветы искрились нежными капельками. «Незабудки» — сказала мама. Это мгновение запечатлелось на всю жизнь, в ту минуту в Наташе родилось чувственное ощущение России. Россия!

Невдалеке от шоссе стоял дом, его старые, бревенчатые стены совсем почернели. Они приехали к бывшей маминой соседке — тете Поле, остановились у нее на несколько дней. Взрослые радовались встрече, без конца разговаривали. Наташа торчала на улице, утопая в прохладе русского лета. Ей так нравилось, что вокруг буянит зелень, свежо и почти всегда мокро.

Аринбасаровы все время ходили к маминым друзьям, знакомым, везде их ласково принимали. Заветное желание Марии Константиновны было показать детям дом, где она провела детство. Дом стоял темненьким, сморщенным старичком, на входной двери было написано мелом: «Жуковские». По Марусиным щекам поползли слезы: «Это дедушка написал» — прошептала она. Дедушка умер в 24-ом году, этой надписи было почти тридцать лет. Мария водила детей по дому, по двору, вспоминала. «Память дарована человеку, мы помним хорошее в утешение, плохое в поучение» — тихо сказала она детям.

Их семья из польских беженцев времен первой мировой войны. Много поляков жило в Рыбинске. Марию Константиновну, ее сестру Соню и младшего брата Зигмунда воспитывали бабушка Мальвина и дедушка Франц. Четверо их детей Евгения, Эдуард, Станислав и Адель — мама Маруси, работали на Рыбинском кожевенном заводе.

Жили нище. Как-то маленькая Маруся с голодухи съела козьи какашки, уж больно походили на орешки. От недоедания у девочки временами выпадала прямая кишка, головка покрылась розоватой коростой, почему-то красочно называемой золотухой. (Золотуха — раздражение от плохого мытья и питания.) Ванн не было, общественные бани работали редко. В школу Манечка надевала панамку, много ребят носило «маскировочные» панамы. Учащимся категорически запрещалось срывать шляпки, надсмехаться над золотушными.

Дедушка Франц любил и жалел внучку. У Манечки было бельмо на глазу, когда девочке исполнилось шесть лет, дед, будучи тяжело больным чахоткой, сдал в Торгсин (торговля с иностранцами) последние семейные реликвии трость с серебряным набалдашником и серебряные запонки. Он хотел отвезти Марусю в Москву, сделать ей операцию, чтобы ребята в школе не дразнили. Бельмо сняли, глаз выглядит нормально, но Мария этим глазом почти ничего не видит.

В 24-ом году, в день, когда умер Ленин, в городе тревожно гудели заводские гудки. Дед стоял у мутного окна и вдруг сказал: «Ленин умер и мне пора», и в тот же день скончался. Перед смертью дедушка позвал к себе каждого из членов своей семьи, и каждому предсказал дальнейшую жизнь. «Ты, Маруся, выйдешь замуж за военного. У тебя будет пятеро детей». Своей жене: «А ты, Мальвиночка, умрешь ровно через семнадцать лет в этот же день». В январе 41-го года у Наташиной прабабушки Мальвины горлом хлынула кровь, она тоже умерла от чахотки. Все дедушкины предсказания сбылись.

В 37-ом году всю семью Жуковских уволили с работы. Дядю Эдю арестовали, он сгинул в тюрьме. Девятнадцатилетняя Маруся работала на Рыбинском авиационном заводе, и, несмотря на то, что она была ударницей труда, ее тоже выгнали. Мария Константиновна не любит вспоминать это время.

В 53-ем году Наташе жизнь в Рыбинске казалось чудесной. Аринбасаровы все время ходили по гостям, гуляли с друзьями в парке. Все парки Советского Союза предназначались для культурного отдыха трудящихся, и были обязательно названы в честь писателя Горького. Взрослые пили пиво, дети катались на всевозможных аттракционах и каруселях.

Неожиданно праздничный поток жизни замер. По парку вдруг пронеслось: «Зарезали… Девушку зарезали». В том году была амнистия, страну наводнили жулики и бандиты. Опасность этой жизни Наташа ощущала только тогда, когда мама запирала детей, не выпуская из-под своего присмотра. «Одна банда будет биться с другой!» — шепотом говорила Мария Константиновна. Частенько по ночам слышались выстрелы и крики — «помогите». Ребятишкам казалось, что взрослые играют в какую-то увлекательную игру, а их не пускают.

Мария Константиновна показала детям Рыбинское водохранилище, в строительстве которого она принимала участие. Аринбасаровы плыли на прогулочном пароходе по Волге, прошли через шлюз. Было так страшно смотреть на гигантскую коробку, на дне которой болтался кораблик. Так и казалось, что кто-нибудь захлопнет крышку жестяного короба. Вода, зловеще урча, прибывала, судно, раскачиваясь, медленно поднималось вверх. Наконец, ворота шлюза раздвинулись, корабль вышел на открытый простор. Дышать стало легче.

Они плыли и плыли. Танька на толстеньких ножках крепко стояла рядом с раскачивающейся на ветру сестрой. Таня тараторила, Наталья молчала, представляя себя сказочной принцессой, которую везут к прекрасному принцу. Татьяна все жужжала над ухом, стараясь втиснуться в грезы сестры. Вдруг посреди моря они увидели белую статую. «Что за статуя?». Это было как мираж. Таня онемела, свесившись за борт, энергично замахала руками. Наташа увидела взметнувшиеся ноги в кружевных прорезях трусишек, ухватила Танькину попу, благо было за что держаться.

Однажды вечером Аринбасаровы пошли на танцплощадку. Гремела музыка, светились фонари. Девушки и парни, нарядно одетые, самозабвенно кружились в танце. Маруся с Утевле тоже куда-то укружились. Сестры, страстно прижавшись щеками, подражали взрослым. Вдруг раздался страшный рев. Всё остановилось. Толпа расступилась.

Посреди освещенной площадки стоял Мишка в коротеньких шортиках. Он истошно орал, глядя на аккуратненькую какашку, которая вывалилась из его штанишек. «Чей ребенок? Чей ребенок?» — побежало по толпе. Откуда-то выскочила изящная Маруся. Нацелившись носовым платочком, одной рукой ловко подхватила какашку, другой под мышку Мишку. Быстро растворилась в толпе.

Милые мама и папа! Как редко, они могли побыть вдвоем, сходить в кино, потанцевать. А ведь им было всего по тридцать пять лет. Они никогда не отправляли детей ни в пионерские лагеря, ни в детсады, ни к каким-нибудь родственникам. Мария Константиновна и Утевле Туремуратович были неразлучны со своими чадами.

Как интересно в жизни получается, на 20-ом Московском кинофестивале к Наталье Утевлевне подошел человек, на лице которого горделиво вздымались усы, спросил:

— Вы бы не хотели выступить в Рыбинске?

— С удовольствием, моя мама выросла в Рыбинске.

— «Вы знаете, что ваш сын Егор — почетный гражданин нашего города. У Михалковых в Рыбинске было имение».

Наталья слышала об этом впервые. Как все-таки мир тесен! Ее мама и Сергей Владимирович Михалков, дед Егора, родились в один день, только с интервалом в пять лет, и судьбы обоих связаны с Рыбинском.

Наталья Утевлевна поехала в Рыбинск на один день со своим сыном и его друзьями. Она выступала в клубе авиационного завода, где более шестидесяти лет назад работала ее мама. Ходила по тем дорожкам, где бегали мамины девичьи ножки. А Егора повезли показывать имение, принадлежавшее его прадеду.

Назад в Байрам-Али

Летом дети спали на улице на двух железных кроватях, сдвинутых вместе, в доме спать было жарко. Мария Константиновна укладывала детей рядком. Ножки кровати ставила в банки с водой, чтобы по ним не могли забраться скорпионы и фаланги, сверху накидывался балдахин или шатер-накомарник от мошкары. Так было уютно Наташе лежать теплым комочком, обнявшись с Таней, и видеть через тонкий тюлевый накомарник хрусталики звезд. Они висели так низко, что рука невольно тянулась стащить мерцающий огонек. За сеткой пищали рассерженные комары, старательно стрекотали кузнечики, а где-то в степи выли шакалы. Голод гнал зверей к людям, многие в военном городке держали птицу, их дебелые тела соблазняли шакалов. Дети видели, как светились в темноте опасные огоньки их глаз.

У Аринбасаровых тоже одно время были куры. Кто-то подарил Юре два десятка желтеньких цыплят. Сначала они сидели трепетными пушочками в картонной коробке, потом, набравшись сил, стали совершать вылазки, но стоило кому-нибудь зайти, и они пускались наутек со всего цыплячьего духа.

Прошло еще время, и курята превратились в голенастых подростков с гребешочками на клюкастых головах. Стали важно расхаживать по комнатам, по-хозяйски кудахча и совсем не по-хозяйски гадя.

Семья Аринбасаровых решила построить курятник. Помогли папины солдаты. Работа закипела, стали бойко складывать домик для курочек. Прошло несколько дней, и кирпичное строение «вознеслось» посреди двора. Эта постройка напоминала Наташе домик Кума Тыквы, о тяжелой судьбе которого сожалели все сознательные советские дети.

Однажды ночью дети проснулись от истошного крика. Наталья открыла глаза, в темноте носилось что-то белое. Привидение смачно выкрикивало матерные слова, махало кочергой и устрашающе подпрыгивало. Наташа вгляделась и узнала соседа — любимого деда Петра. Шакалы подобрались совсем близко, и дед мужественно встал на защиту детей. Он в исподнем, в солдатском полотняном белье, кружил с невероятной для его почтенного возраста прытью, воинственно улюлюкая.

Днем, томясь на жарком солнышке, дед Петр любил понюхать табачок. Детки садились плотным кольцом и тянули потные ладошки: «Дай!». Он каждому выдавал по вонюченькой щепотке, дети с наслаждением вдыхали кучки табака, дружно прочихивались, и требовали немедленного исполнения любимой песни. Дед откашливался и пел коричневым голосом:

Мой баран по горам Моя утя воду мутя Мой петух ку-ка-ре-ку Моя ку-у-у-у-урочка кудах-тах-тах

Всеобщее ликование! Детский восторг усугублялся тем, что дед Петр после распевания песни, выдавал монпасье. Слипшиеся горошины таяли в щербатых ртах ребятишек.

Петр был отцом тети Нелли Чухряевой — лучшей подруги Марии Константиновны. Тетя Нелля была веселая хохлушка. «Никак, не могу тебя догнать, Маруся! У тебя уже пятеро ребятишек, а у меня только трое!» лукаво подбоченясь, жаловалась она на судьбу.

Женщины ходили петь в хор офицерских жен. Как они замечательно пели! Из Неллиной груди вырывались мощные звуки, которым вкрадчиво вторила хрупкая Мария. Они друг друга дополняли, получалось очень красиво. С тех пор Наташа полюбила русские народные песни, многие выучила наизусть.

С тетей Неллей у Наташи связано одно из самых щемящих воспоминаний. Вскоре семью Чухряевых отправили служить в Германию. Расставание было тяжелым, казалось, навсегда. На прощанье семья Чухряевых торжественно вручила семье Аринбасаровых жестяной домашний скарб. Уехали. Какой-то кусок жизни прожит.

Через несколько месяцев приходит почтальон с пыльным взглядом, вручает маме извещение на посылку. Мария Константиновна уверяет: «Это ошибка. Нам не от кого получать посылки». «Нет, это вам!» — сердится почтальон. Мария Константиновна пригладив волосы, побежала на почту. Ей вручили огромный ящик, еле домой доволокла.

Вся семья сгрудилась над посылкой. Стоят, чего-то ждут. Маруся дрожащими руками начала открывать коробку. И вдруг оттуда свет изобилия! Чего там только не было! Это-то в те нищие года послевоенных лет. Тетя Нелля всем прислала чудесные подарки — белье, рубашки, сладости, там была дивной красоты коробка конфет в виде серебряного сердечка. От восторга Наташины глаза сделались узкими щелочками. Утевле Туремуратович смущенно улыбался. Когда извлечение подарков окончилось, Мария Константиновна расплакалась, она впервые в жизни получила посылку.

Пятьдесят лет Маруся хранила на память несколько красивых вещей, присланных подругой из Германии, через полвека решилась раздать детям. До сих пор у Натальи Утевлевны есть шелковая ночная рубашка и белье из той памятной посылки.

По утрам Мария Константиновна весело будила детей: «Ребятки, вставайте! Какао горячее!». В подросшем палисадничке, где зеленело и Наташино деревце, вся семья пила какао со сладкими пышками. Пышки! О, их величество ПЫШКИ — сладость детства! Мама жарила их в масле, милые пышечки покрывались оранжевой корочкой, аппетитно хрустящей на зубах.

По прошествии не одного десятка лет Наталья с сыном Егором зачитывались «Карлсоном, который живет на крыше». Всякий раз доходя до места, где Карлсон похищал у домоправительницы плюшки, Наталья вспоминала мамины пышки.

Время было голодное, особых гастрономических изысков в доме Марии Константиновны не было. Она готовила просто, но не мелочась — тазами и ведрами. Семь вопрошающих ртов — не шутка! Пищу приготовляли на коптящих, ядовито шипящих керогазах и примусах. Сварит ведро картошки в мундире, поставит на стол, откроет крышку, а оттуда валит пар клубами, рядом стоит миска с хлопковым маслом и плошка поменьше с крупной солью. Ах, как вкусно — хватать картошку! Обжигая пальцы, снимать мундир и макать голую картофелину в масло и в соль. Или с раннего утра Маруся вставала воевать с борщом. Эта битва неизменно оканчивалась маминой победой, чему свидетельствовала огроменная кастрюля из солдатской кухни с пахучим супом. Сидит Наташа, хватая голодными ноздрями благоуханье капусты, и трескает за обе детские щеки. Или Мария Константиновна нарубала крупными рубиновыми кусками полный таз винегрета. Какое объедение! В те времена мясо было не частый гость, да его и не очень-то ждали. Жара — особенно мясо не потрескаешь, после него в животе будто камень тяжелый.

Холодильников не было. Солдаты построили сарайчик, в нем ровнешенько зацементировали пол, который своей благородной гладкостью походил на мрамор. На холодном полу сарайчика с комфортом скрывались от зноя дары азиатских рынков. На зиму Мария Константиновна вешала на натянутую проволоку грозди винограда. На черенок одевалась виноградинка, и вся ветка сосала сок из жертвенной ягодки, таким образом, гроздь оставалась свежей. Как только кормящая виноградинка высыхала, Мария одевала на черенок другую, и вся семья ела свежий виноград даже на Новый Год.

Раз в неделю женам офицеров давали грузовую машину, чтобы ехать на базар. Мария Константиновна страсть как любила «базарные» поездки. По дороге в открытом грузовике женщины пели. В те времена люди вообще все время пели. На обратном пути заезжали в пивную, пили холодное пиво. Терпкий напиток прохладной струйкой спускается вниз, замирает в желудке и туманным блаженством расползается по всему существу. Это были нехитрые, но тем более дорогие радости армейской жизни.

С базара женщины привозили огромные арбузы уныло-продолговатой формы, кожа их была болезненно-салатового цвета, но внутри они были сахарно-красные; золотые чарджоуские дыни; щекочущие нос персики; виноград — «дамские пальчики», Наташа сама себе завидовала, когда его лопала; помидоры — «бычье сердце» весом в полкило — все это дети могли есть от пуза, сколько хотели. Несмотря на очень скромную жизнь, Аринбасаровы очень здорово питались.

Сливочное масло было большой редкостью, в основном мама готовила на топленом коровьем жиру. Масло, редкую драгоценность, нужно уметь хорошо сохранить — Мария заливала его водой в стеклянной банке. Этим незамысловатым способом Наташа, став взрослой, часто пользовалась в киноэкспедициях, где никогда нет холодильников.

Я с такой навязчивой подробностью описываю снедь Натальиного детства, что не смею не упомянуть о знатном едоке в их доме, о Татьяне. Когда целуешь Таню в румяные щечки, они пахнут яблоком, как будто она их старательно натерла кусочком яблочка. Справедливости ради, надо сказать, что ее щеки ничуть не уступали этому душистому плоду в округлости форм. Танечка — солнце, солнышко — всегда яркое, озорное, лучистое.

Была и другая Таня — худенькая, с прозрачными ручками, заплаканным личиком, ей было одиннадцать месяцев, она умирала от диспепсии. Мама лежала с ней в больнице, врачи сказали, что не могут спасти девочку. Любая пища, съедаемая Таней, тут же выливалась из нее. Как судьба умеет зло смеяться! Татьяна, которая еще несколько недель назад ела в два раза больше, чем ее старшая сестра, умирала от истощения. Родители сходили с ума.

Один из папиных солдатиков (папа тогда был майором и начальником штаба) посоветовал поехать к его родителям в Россию, в деревню Высоковск. Мама с папой быстро собрали четверых детей, Наталье тогда не было и трех лет, младшенький брат Миша еще не родился. Отправились в Высоковск.

Простая русская женщина, которая видела Аринбасаровых в первый раз в жизни, приняла большую семью — шесть человек, со всем гостеприимством, какое было возможно в то время. Она спросила у Маруси: «Тебе все равно сказали, что она умрет — давай лечить по-нашему». Тетушка поила Танечку отваром из лечебных трав и вливала ей в ротик парное молоко.

Прошло несколько дней, все молча сидели в простой избе-пятистенке, с потолка чудно свешивались лохматые пучки трав, напоминая перевернутое поле, ели из общей плошки черноземную синеглазку. Неожиданно Танечка поднялась в кроватке, потребовала: «Дай!». С тех пор ничего не изменилось в ее прожорливых требованиях. И слава Богу!

Хмурым вечером Наташа сидела на крыльце, шел проливной дождь. Вдруг кто-то ласково дотронулся до ее спины, она обернулась — над ней стоят родители, виновато улыбаясь. Наташа испытующе посмотрела на них, на всякий случай скроила плаксивую гримаску. «Наташенька, мы пойдем в кино, а ты присмотри за Танечкой». Наталья знала, что за Таней присматривать не надо, она спит богатырским сном, изничтожив целую миску гречневой каши, и хозяйка неустанно смотрит за ней. Какое вероломство! Девочке не оставили никакого выхода, и она обрушилась на родителей мокрым, хлюпающим гневом. Вдруг откуда-то появился мячик — последний аргумент, припасенный родителями.

Черный резиновый мячик! Черный резиновый мячик! Да, он резко изменил ход событий. Наталья утешилась. Мария Константиновна осушила батистовым платочком лужицы на дочкином лице. Наташа беззлобно улыбнулась, стала играть с новым другом. Девочка и не заметила, как родители ушли.

Мячик непослушно выпрыгнул из рук и покатился на пищащий звук цыплят. Наташа побежала за ним и тут… Тут случилось самое ужасное за этот треклятый вечер! На огромной скорости на девочку надвигалось что-то страшное. Неземное чудище раскинуло по мокрой земле мощные крылья. Кудахча, на Наташу неслась крупная, откормленная квочка — мамаша цыпляток. Курица сильно превосходила ребенка в размерах. Девочка пустилась наутек, забилась в темный угол, где и провела весь остаток вечера, тихонечко плача.

Да, такая вот история приключилась в России! Поэтому скорей от горестных воспоминаний обратно в Байрам — Али. Там жила-была Дунечка. И была она доброй «молочной» феей. Как и полагается волшебницам, Дуня была хороша необыкновенно, на ее длинной шейке висело массивное ожерелье талисманов — на все случае жизни. Стройная, в ярких туркменских одеждах, вкусно пахнущая жареными семечками. У нее были такие крошечные ступни, что, казалось, от неустойчивости она должна все время падать, но нет, Дуняша парила над землей, едва касаясь ее босыми ножками.

В то время входные двери не запирались, у Аринбасаровых они были завязаны марлевой веревочкой, чтобы чужая собака не забрела погостить. Каждый день, рано утром Дунечка приходила и ставила в приоткрытую дверь свежее молочко и семь стаканчиков мацони — кислое, топленое в печке молоко с золотистой корочкой.

Мария Константиновна очень любила Дуню, но, судя по всему, не одна Мария любила ее. Счастливая юность Дунечки закончилась — ее украл жених. Да, да, в Азии до сих пор воруют молодых красавиц. Мама долго сокрушалась и переживала за Дуняшу. Вместо Дуни молоко стал носить ее отец Бабай. Он все время растерянно бормотал по-русски: «Да, украли мою Дунечку. Нет моей Дунечки!»

Несмотря на адскую жару, дети целыми днями с упоением гоняли по территории воинской части. Любимейшей игрой была война. Голопузые ребятишки прятались в зарослях верблюжьей колючки, ползали по-пластунски. Вооружась деревянными пистолетиками, они брали в плен и «выпытывали» друг у друга военные секреты.

Часто детские игры принимали опасный оборот. Однажды соседский мальчишка пульнул в Наташу половинкой кирпича. К счастью, эта половинка, стремительно пролетая над девочкой, задела только ее макушку. Наташа страшно удивилась, как молниеносно на ее наголо стриженой голове вскочила большущая шишка, которая потом долго болела и невыносимо чесалась.

Майское утро — тихое, радостное. Шепчущий ветерок смеется в теплом воздухе. Наташенька открывает глаза. Рядом с ней спит Танечка. Шорох Наталья поворачивает голову — сидит суслик, таращит пуговки глаз. «Мама вчера разрешила пойти на площадку. Какая прелесть! Скоро, скоро я утру нос Арсику. Взберусь до самого конца каната. А то ишь — „Я самый сильный! Все могу! Я лучший!“ А вот и не ты!» — предвкушала маленькая девочка, проснувшись поутру.

Ребятишки любили играть на спортивной площадке для солдат, там были всякие спортивные снаряды. В пять лет Наташа запросто забиралась по канату на шестиметровую высоту. Братья подсаживали ее на турник, девочке очень нравилось висеть вниз головой и созерцать мир вверх тормашками, ее насильно снимали, когда Наташина голова заметно «бордовела».

Иногда детям особенно везло, и солдаты катали их на танках. В ушах гудит, пол танцует под ногами, от сознания, что ты в боевой машине захватывает дух. Сколько кнопочек, манящих мерцанием! Хоть до многих и нельзя дотрагиваться, но самая их близость взбивала детские нервы до предела. Добродушные лица танкистов наблюдали за отчаянной возней за право управлять танком. Арсен больно щипал девчонок, те лягались и плевались. Из танка они расходились в разные стороны — девочки в одну, мальчики в другую. Но детская злоба недолговечна, прошло полчаса, и ребята снова спорят, воюют, играют.

Диковатым развлечением детей были игрища на учебных полигонах с подземными блиндажами. Залезая в блиндажи, обитые медовой вагонкой, ребята безжалостно обдирали острые локти и коленки. Замкнутое пространство, детское воображение, все вокруг интригует.

— «Арсен нашел дымовую шашку. Пошли скорее, а то они без нас подожгут!» — шепелявит Таня. И девочки бегут созерцать вонючее горение дымовой шашки!

Дети мечтали остаться на ночь в блиндажах. Арсен пугал девчонок Бабаем: «Вот придет ночью Бабай. Украдет и сварит из Вас мыло!». Сестры визжали, представляя, как Бабай варит из них мыло. Бесстрашному желанию остаться на ночь в блиндажах суждено было воплотиться в еще более бесстрашных рассказах.

Когда Аринбасаровы переехали в Сталинабад, ребята собирали во дворе соседских детей. Тогда редким деликатесом была сушеная вобла. Мария Константиновна вынесет на улицу таз рыбы, усадит вокруг него ребятишек, на вяленый запах сбегается вся детвора, и Аринбасаровы, собрав аудиторию, начинают заливать. Дети, усердно обсасывая рыбные косточки, слушают. Сначала ребята представляют собой живое воплощение недоверия, красочным россказням тяжело продираться сквозь подозрительность. Проходит пятнадцать минут — рыба располагает слушателей, и глаза ребят начинают теплиться огоньком любопытства. Доказательством Аринбасаровской правдивости служили многочисленные шрамы. Еще десять минут и ребята хотят верить всему, что им говорят. Такова природа человека — мы верим в то, во что хотим поверить. Поток выдуманных слов захватывает и самих рассказчиков, Наташа уверовала в каждое свое слово:

— Ночь. Воет ветер. Мы не можем выбраться из блиндажа. Нас окружили голодные волки. Они скулят и злобно кусают друг друга.

— «Я ранен в плечо!» — со скромностью героя замечает Арсен. О чудо! Таня и Наташа не уличили брата во лжи, а наоборот стали вырывать друг у друга его слова:

— «Да, да. У Арсена течет кровь. Я разорвала свое платье, чтобы перевязать плечо!» — вспотев от вранья, кричит Наташа.

— «А у меня от вида крови поплыли красные круги перед глазами. Но это не помешало мне первой схватить дымовую шашку и пульнуть в волка-разведчика. Он подобрался к нам совсем близко!» — отрапортовала Таня.

— «Да. А я схватил сразу две шашки и убил нескольких волков! Лапа от

разорванного волка упала к нам в траншею» — пробарабанил Арсен.

— «Так мы продержались до самого утра. К нам на выручку пришли взрослые.

Они увидели поле, все усеянное трупами!» — сдержанно заключил Юра.

Но о Сталинабадском житье речь пойдет немножко позже. Вернемся опять в Байрам-Али.

Вечерами прямо на улице около воинского клуба солдаты натягивали белое полотно. Каждый, взяв по стульчику или скамеечке, шел к клубу смотреть кино. Часто показывались трофейные фильмы. Перед советским народом разыгрывались иностранные страсти прекрасных кинодив. Комары кусали нещадно! Но насекомья кровожадность не могла вырвать людей из кинематографического плена.

Наташе не было пяти лет, показывали фильм — его название стерлось из памяти, но эпизод, где революционные матросы в Большом театре смотрят «Лебединое озеро» — она запомнила на всю жизнь. Наташа не знала, что такое балет, но это ее потрясло. Девочка решительно сказала маме: «Я хочу так танцевать!».

В четыре с половиной годика она твердо решила: «Буду пелериной!» перевод с девчачьего: «Буду балериной!». Наташа не представляла, что для этого нужно делать, и она в паре со своим упрямством вставала в стойки, растягивалась в шпагаты, крутилась колесом и гнулась мостиком. Позже ей это очень пригодилось.

Там же в Туркмении Наталья пошла в первый класс. Девочке очень хотелось учиться в школе. Первого сентября было жарко. Мария Константиновна одела Наташу в красное крепжоржетовое платье, поверх него белоснежный наглаженный фартучек, два огромных банта венчали Натальину голову.

Во дворе школы детей выстроили на линейку. Зазвучал гимн Советского союза. Думала ли Наташа, что через одиннадцать лет она станет невесткой автора гимна! Как и полагается в столь торжественных случаях, директор бодрым советским голосом произнес поздравительную речь. Все происходящее волновало Наталью чрезвычайно.

Рыжеволосая учительница с красно накрашенными губами, показавшаяся девочке необыкновенной красавицей, повела детей в класс. Наталья оказалась за последней партой. «Меня зовут Татьяна Алексеевна» — пропела молодая учительница и сразу приступила к ознакомлению детей со школьными правилами: «Школьники должны сидеть за партой, аккуратно сложа ручки. Если школьник хочет что-то спросить, он должен поднять правую руку. Когда учитель называет его фамилию, надо вставать».

Расправившись со сводом правил поведения, рыжая учительница также решительно начала знакомиться с первоклашками. Так, как Наташина фамилия начинается с буквы А, ее назвали одной из первых. От всех пережитых треволнений Наталье ужасно захотелось писать. Она подняла руку. Татьяна Алексеевна не заметила. Наташа стала тянуться еще выше. Жаркая Татьяна Алексеевна, упоенно расписывая прелести школьной жизни, все не замечала. Наташе было совсем невтерпеж. Она, уже стоя, тянула руку, но учительница парила в облаках вдохновения, продолжая не замечать отчаянья девочки. Наташа громко заплакала, тогда кто-то из родителей заметил, что девочка брызжет слезами. Наконец-то и Татьяна Алексеевна устремила внимание на размоченного ребенка: «Деточка, ты что же плачешь!?». Наташа громко проревела в ответ: «Я писать хочу!». Класс прыснул.

Наташенька была совсем маленького роста. Даже, когда она стояла, из-за парты пугливо выглядывали только белые банты. Добрая мамаша, первая спустившаяся с Олимпа вдохновения Татьяны Алексеевны, взяла девочку за руку, повела во двор в деревянный сортирчик. По дороге в туалет дородная дама заметила: «Миленькая, когда хочешь в туалет, надо говорить „не писать хочу“, а „мне надо во двор“». Наташа часто закивала.

Когда они вернулись в класс, учительница пересадила Наталью за первую парту. Раньше первые парты были поменьше, задние побольше, там сидели уже подросшие второгодники. После этой истории одноклассники полюбили Наташу, мальчишки защищали ее, на линейке Наталью ставили в почетную первую пару.

Но в тот день злоключения маленькой девочки не кончились. Наталья вприпрыжку возвращалась домой. Вдруг за спиной что-то засвистело. Наташа обернулась, на страшной скорости на нее надвигался пьяный велосипед. Девочка замерла. Сердце забилось в горле. Железные рога мотнулись перед глазами, сбили ее с ног. Велосипед переехал Наталью. Умчался вдаль. Наташа вскочила, банты обиженно повисли. Она задыхалась. Задыхалась не от боли, а от того, что ее чудесный белый фартук мгновенно стал серым.

В Туркмении растет верблюжья колючка. Весной она цветет розовенькими цветочками, из них дети любили высасывать сладкий нектар. Кроме колючек, ребят занимали и ящерицы. Неловкие детские руки пытались поймать вертлявое существо. Хвать его за хвостик, а он теплым кончиком остается в руке. Бесхвостая ящерица злорадно убегает прочь, хвостик-то снова отрастет.

Как-то нашли раненого коршуна, принесли домой. Мария Константиновна страшно расстроилась. Плохая примета — принести в дом раненую дикую птицу, но взялась лечить. Через неделю Аринбасаровым пришло известие — младший брат Марии Константиновны сбил на машине человека. Ему грозила тюрьма. С тех пор Наталья начала верить в приметы, самая страшная — разбитое зеркало. Несколько раз в жизни оно предвещало несчастье.

Когда Наташиному сыну было четырнадцать лет, летом он жил на Николиной горе. Река. Загорелые спелые тела. Требующие девичьи глаза. Егор — молодой, прыщавый соблазнитель, отошел от обрыва на десять метров, повел призывным взглядом, разбежался и красивой ласточкой полетел в воду вниз головой. Минута абсолютного счастья — женские глаза пожирают тебя.

За все есть расплата. Егорушка стукнулся головой о дно, переплыл реку, вышел из воды. Через час пришел домой к Тате — домашнее имя бабушки Натальи Петровны Кончаловской. Сказал, что ему нехорошо. Отвезли в одинцовскую больницу, сделали рентген — сдвинут шейный позвонок. Когда Наталья примчалась в больницу, врач сказал: «Ваш сын в рубашке родился, обычно от таких ударов или сразу погибают, или остаются прикованными к постели на всю жизнь». Бедный мальчик с гипсом на шее испуганно смотрит на мать: «Мама, это из-за зеркала». За два дня до этого Егор разбил большое зеркало.

К счастью, все обошлось. Егор проносил гипсовый ошейник несколько месяцев. Эта травма не помешала военкомату загрести Георгия Михалкова-Кончаловского в армию.

Теперь обратно в Азию. Надеюсь, не слишком утомительно совершать столь резкие временно-пространственные скачки… Иногда среди женщин проносился слух: «Завезли…». Что завезли — неизвестно, да и не важно, поскольку не было ничего. Женщины с ночи занимали очередь в магазинчик, слух приобретал более конкретный характер — завезли посуду. Но в этот раз вместо обещанных кастрюль привезли ночные горшки. Мария Константиновна купила несколько горшков и варила в них пищу. Еда получалась неожиданно вкусной.

Аринбасаровы жили с казенной мебелью. На каждой деревяшке был прибит жетончик с номером. Выручали солдаты, среди них всегда находились ребята с золотыми руками, они делали мебель. До сих пор Мария Константиновна в своей алма-атинской квартире, как реликвию, хранит две табуретки, сколоченные солдатиками, два деревянных сундука и маленькую длинную скамеечку, которую они сделали для детей.

Какая была радость, когда один солдат принес игрушечную школьную доску на ножках. Наталья всегда изображала учительницу. С огромным удовольствием, ставила младшим — Танечке и Мише красные пятерки или двойки в маленькие дневники, которые сама шила.

Раз в неделю, в банные дни, Мария Константиновна разрешала детям играть в хлопушки. Ребята делали из мокрой глины чашечки и смачно шлепали ими о землю. Чашечки с грохотом лопались. У кого получалось больше дырок, тот и выиграл. Дети покрывались с ног до головы глиняными брызгами. Пока они так забавлялись, Марии Константиновне надо было натаскать двадцать ведер воды, поднять по лесенке и вылить в огромную жестяную бочку, которая стояла наверху сколоченной из досок душевой. На солнце водичка нагревалась, после помыва утекала в арычок и использовалась для поливки сада.

В не банные дни в душевой располагалась Наталья, играла в «домик с куклами». Девочку очень раздражало, что из душа капает водичка. Тогда ее ловкий умишко придумал надеть на вентиль душа детское ведерочко, водичка капала в него, не мешая играть. Наталья безмерно гордилась своим изобретением.

Как-то на полу сарайчика девочка, сидя на корточках, стирала в тазике кукольные одежки. Вдруг дверь скрипнула. Она обернулась — над ней огромная ослиная морда. Ослик с печальным любопытством взирал в приоткрытую дверь на Наталью. Его черная пушистая губа вздрогнула, ослик апатично икнул. Девчушка, опрокинув тазик, упала на пол. Так и просидела в луже, боясь шелохнуться до тех пор, пока не пришла мама, она храбро прогнала ослика-созерцателя. Целый день Наталью пугали оставленные на сухой земле следы ослиных копыт. Утром следующего дня Мария Константиновна вымазала весь свой участок глиной, смешанной с соломой, эту церемонию опрятности она проделывала каждый день. От ослика и следа не осталось.

Зимы в Туркмении были короткие и теплые — плюс 12,13 градусов. Детям не требовалось много одежды, а то неизвестно, как бы родители на одну отцовскую зарплату купили пять шубок. У старших братьев на двоих была одна пара сапог. Они учились в разные смены — Юра с утра, Арсен после обеда. Юра успевал прибежать из школы, чтобы уступить сапоги Арсену.

Никакого асфальта на территории воинской части не было, весной и поздней осенью была непролазная грязь. Школьников возили в грузовой машине, крытой брезентом. Чтобы дети приходили в школу чистенькими, Мария Константиновна таскала их от дома до машины на кукарачках (на закорках). Глядя на нее, все женщины начали доставлять своих чад таким вьючным способом.

Наталье было очень весело трястись с ребятишками в кузове, всю дорогу горлопаня песни. С тех пор она знает наизусть много революционных песен, самая любимая про пуговку:

«Коричневая пуговка валялась на дороге, никто не замечал ее в коричневой пыли, но мимо по дороге прошли босые ноги, босые загорелые протопали, прошли. Алешка шел последний и больше всех в пыли, случайно иль нарочно, того не зная точно, на пуговку Алешка ногою наступил»

Дальше в песне говорилось, что дети встретили незнакомца, на нем были шитые не по-русски широкие штаны:

«А в глубине кармана патроны от нагана и карта укреплений Советской стороны»

Точно слов Наталья не помнит, помнит только, что незнакомец оказался шпионом и благодаря бдительности советских детей, которые нашли оторванную пуговку, опасный шпион был схвачен.

Дети жили беспечной жизнью, но они не могли не слышать, как родители шепотом рассказывали друг другу, что арестовали какого-то офицера, что кто-то оказался неблагонадежным. Взрослая подозрительность невольно входила в детское сознание.

Каждый день на линейке перед началом занятий школьники пели гимн Советского Союза. Наташа пела с горделивым трепетом:

«Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил!»

Сталин казался Наталье Богом. Везде его портреты, бюсты. В школе висел во всю стену огромный плакат, где улыбающийся Сталин держал на руках маленькую радостную девочку. Наташа смотрела на эту девочку и завидовала ей до боли в висках. Ей казалось, что Сталин самый красивый человек — большой, сильный, с добрыми морщинками вокруг глаз.

В марте 53-го года домой пришел папа. Его трясло. Он сказал тихонько маме: «Умер Сталин». Мама охнула и разрыдалась. Наташа убежала в другую комнату, упала на колени, стала молиться. Все долго плакали.

Сталинабад

Вскоре Аринбасаровы уехали в Сталинабад. Город показался Наташе воплощением архитектурного изящества — двух-трехэтажные здания, украшенные лепными изысками. В полковой канцелярии им освободили десятиметровую комнатку, где на ночь ставилось четыре раскладушки, дети спали валетиком, сплошь раскладушки — ходить негде. Питались в солдатской столовой.

Однажды Наталья сильно отравилась. Мама понесла ее в больницу. Девочку мутило от каждого маминого шага. Повар Хасан, крича, бежал за ними: «Я не виноват!». Наталья долго болела, худела, ее тельце выпирало косточками. И вдруг в ней открылся дар ясновиденья, она могла предсказать погоду, могла угадать, кто выиграет в карты. Конечно же, скоро стала извлекать из дара выгоду, когда ребята что-то делали не по ее, девочка грозно шипела: «Вот, наколдую, чтобы у тебя было десять детей. Что ты с ними будешь делать? Как ты их будешь растить?». И ребята верили. Уважали.

Для Наташи рождение десяти детей казалось самым страшным наказанием. Она видела, как тяжело ее родителям — постоянные переезды в грязных поездах, таскание горшков, тюков, жизнь в казарменных условиях. Какое было счастье, когда они получили двухкомнатную квартиру!

Когда семья ехала в Сталинабад, им предназначалась квартира. По приезде дверь им открыла женщина с грудным ребенком, еще двое маленьких детей за ее спиной создавали слезливую атмосферу. Мама предъявила ей ордер: «Эта квартира наша». Женщина страшно расплакалась и наотрез отказалась освободить квартиру. Мария Константиновна не стала выгонять, понимая ее ужас. Аринбасаровым пришлось прожить еще четыре месяца в десятиметровой комнате, дожидаясь сдачи нового дома, где им обещали двухкомнатную квартиру. Когда дом еще не был сдан, Наташины родители через окошко (квартира была на первом этаже) поместили туда солдата с автоматом, чтобы он охранял их будущее жилье.

И вот, наконец, они вселились. В доме еще не подключили электричество, не было воды. Так было удивительно — на кухне есть кран, прямо в квартиру подается вода, есть ванная, где можно мыться.

В Сталинабаде они прожили два года. Недалеко от их дома находился кинотеатр «Ватан». Там они смотрели по десять, пятнадцать раз фильм с Марлен Дитрих «Свидетель обвинения». Суфлировали актерам. Эта невероятная актриса заворожила Наталью, было что-то несбыточное в ее лице, пластике, холодной страстности. Впервые, когда Наташа ее увидела в «простынном» кинотеатрике в Байрам — Али, она заскулила от восхищения. Показывали «Голубого ангела», потом долго Наталья скрещивала ножки, пытаясь придать им великолепие ног Марлен Дитрих.

Отец служил в кавалерийском полку, часто приезжал домой на лошади. Дети им страшно гордились, Утевле Туремуратович — советский офицер с лицом хана! Иногда папа катал детей верхом — блаженство сидеть на коне рядом с отцом. От него пахло свежестью, кожаной портупеей и шипром. Наташа очень любила нюхать папину офицерскую фуражку — это был совершенно особенный и удивительно родной запах.

Первая влюбленность! Наталья выбрала в объекты своего обожания отцовского шофера. Володя — симпатичный молодой человек с родинкой на щеке. Он был водителем у папы еще в Туркмении. Девочке, конечно же, казалось, что он перевелся в Сталинабад из-за нее. По-другому и быть не могло!

Он часто заходил домой к Аринбасаровым, каждый раз от волнения Наталья начинала икать. Однажды он предложил повезти детей на прогулку в горы. Поехали. Наталья сидела с гордым видом, прямо держа голову — у нее на щеке горел прыщик. Девочка, боясь пошевелиться, проклинала все на свете: «Зачем же ты вскочил именно в этот день? Не мог подождать до завтра?». Она любила Володю отчаянно.

Как чудесно жилось им в новой квартире! Марии Константиновне не приходилось дважды просить Наталью почистить кран или раковину. Как можно не хотеть чистить медный кран, эмалированную, белоснежную раковину! Наташа драила кран мелом, он начинал сверкать, как золотой. И чем больше мама ее похваливала, тем больше она старалась. В ванной стояла высокая колонка. В банные дни ее топили дровами, как печку. Дрова клали вниз, вода грелась, одним баком надо вымыть всю семью. Всю зиму в коридоре хранились аккуратно сложенные дрова. За дровами стояли ящики со стружкой. В стружке прятались яблоки — зимний запас. Каждый день детям выдавалось по яблочку, и на подоконнике они находили пять одинаковых кучек конфет. Никто никогда не посмел стащить конфетку из чужой горки. Наталья сладости не любила, и ребята знали, что она будет раздавать свою сладкую долю. Кто же будет счастливчик?

В доме всегда были вкусности — фрукты, орехи, конфеты, мед, всевозможные варенья. Каждый год Утевле Туремуратович уезжал в отпуск в Москву. Ох, эти приезды из отпуска! Из Москвы он привозил черную и красную икру. Наташа обожала щелкать языком икринки, они расплывались маленькими солеными лужицами. Сколько было радости, когда папа открывал большущий чемодан и оделял каждого подарком! Сначала самого маленького Мишу, потом всех детей по возрасту. Подарки были вещевые — из одежки и обуви. На самом дне всегда лежали подарки для мамы. Какие красивые платья — крепжоржетовые, крепдешиновые, шерстяные. Мама в новом платье казалась детям кинозвездой. Тоненький торс, грациозные руки, женственный наклон головы. Ах, как хороша Маруся!

В 54-ом году ужас от амнистии продолжался. Мария Константиновна не разрешала детям долго гулять на улице. В доме часто отключали электричество. В такие темные вечера Мария собирала за столом детей и при свете керосиновой лампы рассказывала страшные истории. Было жутковато-сладко сидеть вокруг дымящегося светильника, слушать мамин дрожащий голос, а по стенам плясали огромные тени, корчили детям рожицы, в углу кто-то хихикал. «Барабашка!» — шептала мама. Дети верили и еще больше пугались.

Как-то Аринбасаровых пригласили в гости. Пригласил молодой таджик, бывший папин солдат. Всей семьей отправились за город в совхоз, где у них был свой дом и большое хозяйство. Длинный одноэтажный дом, стоявший буквой П. На улице во внутреннем дворике был небольшой водоем, около которого на деревянном настиле накрыли стол — достархан. Лежали немыслимые лакомства самса, горячие лепешки, курага, инжир. За стол сел только отец хозяина, сам хозяин ухаживал за гостями. Где-то в глубине двора промелькнула женская фигура, ее лицо было закрыто. Сначала угощали горячим супом — шурпой, потом подали дымящийся плов на огромном блюде. Танечка проворно запустила ложку в плов, за что тут же получила легкий подзатыльник. «Первым должен взять дедушка», — выдохнула мама: «Ведите себя прилично».

Стояла жуткая жара, поэтому после обильной трапезы было особенно приятно возлежать на мягких подушках у прохладного водоема, и пить душистый чай из пиалушек. Утевле Туремуратович тихонько сказал: «Поели, идите из-за стола». Дети послушно встали. Ушли.

Забрались в сад. «А-а-а-а-ах!» — никогда сестры не видели столько черешни. Деревья краснели, сплошь усыпанные ягодами. Детям сказали, что они могут есть сколько угодно. «Здоровски лопать черешню прямо с дерева!» восторгалась Танечка, оседлав ветку. Но, к сожалению, много черешни не съешь, пузо от нее становится огромным, может взорваться.

Раздувшись, девочки отправились обследовать комнаты таинственного дома. На пороге их встретила фигура с закрытым лицом. Поманила войти. Наташа на секунду замерла на пороге, Таня решительно втолкнула сестру в полутьму дома. Темно. Влажно. Журчание воды. Посреди комнаты арычок, течет водичка. От этого создавалось ощущение прохлады. Фигура бойко рассмеялась, скинула покрывало.

Пред девочками предстала очень хорошенькая, молоденькая девушка с множеством косичек. Она звенела смехом. По-русски девушка не говорила. Наталья так и не поняла, была ли она женой молодого хозяина или его сестрой. Хозяйка знаками показала, что хочет заплести сестрам косички. На что девочки с радостью согласились. После наведения порядка на сестринских головах, таджичка достала свою нехитрую косметику. Подрисовала сестричкам брови, глаза, губки. Открыла какую-то благоуханную коробку, взмахнула белой пуховкой и затанцевала по Наташиному лицу. Девочка испытала чувство полнейшего блаженства, когда ее запыляли белоснежной пудрой — «Белый лебедь».

Наталья с Танюшкой, превратившись в сказочных пери, выплыли из полутьмы дома, дабы явить свету свою красоту. Мама, грозно сдвинув брови, уже хотела сделать им выговор, но тут раздался тихий смех — смеялся старичок. Он что-то ласково сказал сестрам, улыбнулся доброй старческой улыбкой, мамино лицо разгладилось.

Парк. Крики детей. Яркие краски. Перед Натальей беснуется карусель. Наташа — несчастный заморыш, ей восемь лет, ее прозвище «Рахихульчик». Наталья часто падает в обмороки, еще чаще ее мутит, она — тот редкий ребенок, который ненавидит сладкое. И вот девочка собирается с силами, начинает атаковать:

— Хочу на карусель!

— Нет.

— Ну, пожалуйста.

— Нет.

— «Ну, очень пожалуйста» — в ее голосе мокрые нотки.

— «Нет». Но девочка безошибочно слышит — мамино «нет» слабеет.

— «Да» — беззастенчиво ревет она: «Да, да, да!».

— «Тише. Прекрати. Ну, ладно, пошли»

Мама берет ее за руку. Мелочь брякает о жестяную банку. Наталья садиться на облупленную лошадку, мама туго ее привязывает. Смотрит ей в глаза — дочка счастлива. Звук мотора. Ветерок. Ветерок сильнее. Коленки сжимаются. Наташенька визжит, визжит, все вокруг танцует. Но вдруг что-то знакомое нагоняет ее. Карусель останавливают. Недовольные вскрики мамаш, растерянное хихиканье детей. Наталью снимают, она в полуобморочном состоянии. Ее опять стошнило на ходу карусели. «Это в последний раз!» говорит мама.

Наталья приехала в Сталинабад, который теперь назывался Душанбе, через двадцать пять лет, приглашенная на всесоюзный кинофестиваль с фильмом «В ночь лунного затмения». Она участвовала в этом фестивале только для того, чтобы увидеть места своего детства.

Наташа с радостью согласилась выступить в доме офицеров, который располагался напротив ворот воинской части, где Аринбасаровы провели несколько месяцев в десятиметровой комнате. Но самое главное, она хотела поехать на улицу Айни, где семья жила два года в двухкомнатной квартире «со всеми удобствами». Когда она стала узнавать, как доехать из гостиницы до кинотеатра «Ватан», Лева Прыгунов, с которым она дружила, строго заметил: «Ехать по городу одной нельзя! Давай я тебя провожу».

Именитые актеры сели в троллейбус и поехали по улице Ленина до кинотеатра «Ватан». Чтобы дойти до дома, надо было обогнуть кинотеатр. В детстве Наталье казалось, что от «Ватана» нужно бежать до двора довольно долго, а тут несколько шагов, и сразу увидела что-то знакомое — квадратный двор, трехэтажный дом, деревья. Все стало маленьким, стареньким. Она в недоумении остановилась, сердце билось.

Посреди двора на столе, врытом в землю, сидела, болтая босыми ногами, пожилая тетушка:

— «Иди, иди! Ты сюда пришла. Я знала, что ты придешь в свой двор». Наталья со своим спутником подошли к ней.

— «Помнишь меня?».

— «Ваше лицо мне очень знакомо…» — интеллигентно промямлила Наташа.

— «Я же Додикина бабушка!» — взмахнула ногами тетушка. Наташа смутно вспомнила еврейского мальчика Додика, часто обижаемого ребятами, и его храбрую бабушку, которая всегда выскакивала защищать своего внучка.

Додикина бабушка рассказывала про всех соседей, умело добавляя пряные подробности. Лева с кинематографическим интересом до всего самобытного постоянно восклицал: «Потрясающе! Потрясающе! Надо же, как трогательно!». Бабушка, вдохновленная высокой оценкой высокого гостя, лихо спрыгнув со стола, заключила: «Вашу семью до сих пор помнят в этом доме!».

Наталья со Львом попытались войти в ее бывшую квартиру № 13, но хозяев дома не было. Вернулись во двор. Вышла какая-то молодая женщина, увидела их, ойкнула: «А я Вас по телевизору видела в передаче про фестиваль! Пойдемте ко мне, я только что нажарила беляши». Гости с удовольствием согласились. У этой милой женщины была точно такая же, как когда-то у Аринбасаровых, двухкомнатная квартирка. Наталья и Лев от избытка чувств съели, запивая горячим чаем, гору беляшей. С сытостью прилетели воспоминания. Папа тайком от мамы водил детей в ресторан дома офицеров и в строжайшем секрете заказывал им на закуску ветчину, Мария Константиновна из-за жары категорически запрещала есть свинину. Так впервые дети попробовали ветчину в Сталинабаде в ресторане дома офицеров.

С домом офицеров было связано много воспоминаний. В первые дни после приезда в столицу Таджикистана маленькая Наташа с новым классом отправилась на прогулку в парк. Заигравшись, она вдруг обнаружила, что не видит вокруг себя ни одного знакомого. Наталья похолодела от ужаса: «Потерялась». Девочка не знала ни своего адреса, ни номера воинской части. Быстро начало смеркаться. Рыдая, она металась по сумеречному парку, надеясь найти свой класс. К ней подошел пожилой дядечка, ласково спросил, в чем дело. Ничего не разобрав из обрывков Наташиных слов, предложил проводить домой. Наташа прекратила плакать, опасливо оглядела незнакомца и, не найдя в его облике ничего предосудительного, просопела: «Я не знаю, куда меня нужно вести!». И вновь забилась ручьем слез.

— Но, может быть, ты помнишь, что находится возле воинской части?

— Дом офицеров! Я там ветчину ела.

— «А-а-а, я знаю, знаю, где это!» — обрадовался старичок.

В тот вечер Наталья впервые испытала страх одиночества. Она почувствовала, какая она маленькая в этом огромном, незнакомом мире. Девочка испугалась, что больше никогда не увидит своих родных.

Однажды вечером, когда все улеглись спать, поднялся страшный ветер. Уличный фонарь со скрипом качался, жуткие пляшущие тени бесновались на стенах комнатушки, пронзительно кричали птицы. Наташа смотрела в маленькое канцелярское окошко, и ее охватило предчувствие — что-то должно случиться. Среди ночи девочка внезапно проснулась. Около двери в углу увидела темный квадрат человека. Геометрическая фигура тянулась к папиной военной форме, которая висела в углу. Вся комната была заставлена раскладушками, и незнакомец никак не мог дотянуться. Наташа тихонечко толкнула маму, лежащую рядом. Мария Константиновна всегда спала чутко и сразу же открыла глаза, толкнула отца. «Кто здесь?» — грозно спросил папа. «Миша» — ответила фигура. «Вон отсюда!». Фигура забурчала. Мария Константиновна крепко схватила мужа, Наталья услышала шепот: «Только не вставай, только не вставай!». Наконец, непрошеный гость, соря матом, протиснулся в дверь. Исчез.

Не могли уснуть. Мама целовала Наташеньку, благодарила за то, что она вовремя проснулась. Девочка была горда собой безмерно, но никак не могла понять, чего родители так перепугались. Утром мама объяснила, что вместе с формой в кобуре висел пистолет и, если бы вор украл оружие и папины воинские документы, отец попал бы под трибунал.

Потом выяснилось, что это был пьяный солдат, который залез в комнату Аринбасаровых. С какой целью он это сделал — было непонятно, но солдата наказали — посадили на гауптвахту.

В Сталинабаде Наташа была в том чутком возрасте, когда любое событие оставляет неизгладимый след в сознании ребенка. С ней все время что-то случалось. Как-то Таня, Мишунчик и Наташа беззаботно резвились на улице. Неподалеку от них сидел на корточках солдат. Следил за детьми, дымя «Казбеком». Под маленькими поросячьими глазками богато кустились усы, от дыма они проржавели.

Дети хохотали, прыгали, кружились. Вдруг у Мишеньки в прорешку штанов выглянула пиписька. Солдат встал, его усы заинтересованно приподнялись. Пошел к ребятам. Дети замерли. Уставив на Наташу свиной глаз, спросил: «А у тебя это есть?». Девочка похолодела: «Нет». «А ну, покажи» — протянул лапу к ней. Наталья, схватив Таньку и Мишу, помчалась прочь.

После Наташе было жутко ходить по воинской части, в каждом усатом солдате ей чудился негодяй «Свинячьи глазки». Ее ужас продолжался несколько дней, девочка отказывалась гулять на улице. Мария Константиновна заподозрила что-то неладное: «Ну-ка, расскажи мне, что с тобой?». Наташа, плача, поведала маме о случившемся. Мария Константиновна, ничего не сказав, отправилась к начальнику полка: «Что это такое? Мы вынуждены ходить в солдатский туалет с девочками. Я должна караулить, чтобы кто-нибудь случайно не зашел. А тут еще ваши солдаты позволяют себе хулиганские выходки!». Того солдата нашли по его мохеровым усам. Он был тоже строго наказан. «С Аринбасаровыми шутки плохи!» — звонко стукая себя в грудь, грозил Арсен.

Там же в Сталинабаде Юра пошел в пятый класс. В Советском Союзе считалось педагогичным привлекать детей к общественным нагрузкам. Школьников посылали в стройотряды, в колхозы, «на картошку». В Азии дети ездили на сбор хлопка. Одиннадцатилетний Юра тоже поехал вносить свою лепту в развитие сельского хозяйства Таджикистана. Колхоз установил норму по сбору хлопка — обыкновенный, «немеханизированный» ребенок столько собрать не мог. Вся семья отправилась на помощь Юре.

Под палящим солнцем плетешься по полю. Ножки со всех сторон кусают колючие ветки. Осторожно срываешь коробочку с беленькой ватой и кладешь в мешок, привязанный на животе. В первый же день Наташа так замучилась, что, перешагивая через арык, свалилась в него. Ее, мокрую, вытащили, отшлепали и посадили греться под одеяло. Девочка была счастлива, что ее освободили от каторжного труда.

Когда мальчики учились в старших классах, они должны были участвовать в ночных дежурствах ДНД. Часто вечером Юра или Арсен важно говорили: «У меня сегодня ДНД.». Наташа сначала не понимала, что это такое. Братья надевали красную повязку, сшитую мамой, Мария Константиновна крестила детей: «Будьте осторожны». И они куда-то уходили на весь вечер.

Эти отряды народной дружины боролись с хулиганами, дежурство входило в школьное расписание. Трое-четверо юношей ходили по улицам города, следя за порядком. Конечно же, это было очень опасно, стычки с хулиганами, наркоманами были неизбежны. Частенько старшие братья приходили домой в ссадинах и с фингалами.

Иногда ночью Мария Константиновна поднимала детей. Ставила в длиннющую очередь — за сахаром. Ребята, положив друг другу на плечи головы, досыпали. На каждого человека давали определенное количество сахарного песка и, чтобы сделать хоть небольшой запас, Маруся приводила всю семью. Так или почти так жили все в советские годы. Вечный дефицит. Бесконечные нововведения — то талоны, то карточки, то визитки, по которым выдавались те или иные товары. Сейчас кажется невероятным, но это было не так уж давно, каких-то десять-пятнадцать лет назад.

Перед праздниками взрослая Наталья ездила в театр за талоном на праздничный заказ. Эти талоны давались не всем, распределялись неизвестно по какому принципу. Потом с заветной бумажкой в определенный день Наталья Утевлевна неслась на «Мосфильм». Стояла в мосфильмовской столовой пять, шесть часов и после всех преодолений обладательница кубка Вольпи (полученного ею в 66-ом году на Венецианском фестивале, за роль в «Первом учителе») получала вожделенный заказ. Как правило, в него входил — кусок сыра, колбаса, курица с лохматыми ногами, какие-нибудь страшно дефицитные консервы — шпроты или зеленый горошек, и что-нибудь сладкое. У всех все одинаковое, но зато можно было легко представить, что у кого будет на праздничном столе. Сколько усилий тратилось на добывание пропитания. Но человеческая память коротка, кажется, что это было не с нами.

Алма-Ата

Утевле Туремуратовича перевели в Алма-Ату. Лето 57-го года международный студенческий фестиваль. Замусоренные улицы, пьяные, ошалевший голубь в ярком цветке и отовсюду льющиеся «Подмосковные вечера».

Наташа обожала читать, но в те времена и в тех местах, где жили Аринбасаровы, достать книги было очень трудно. Однако книги живут независимой от людей жизнью, они имеют обыкновение приходить сами и всегда вовремя. Наташа обожала сказки. В десятилетнем возрасте девочка прочитала весь русский и восточный эпос, мифы древней Греции, принимая их за сказки.

Мария Константиновна, несмотря на то, что всегда была занята и страшно уставала, уделяла детям много времени. Она могла во дворе с ребятами попрыгать в прыгалки, поиграть в лапту. Дома всегда были какие-то настольные игры. Больше всего дети любили, когда мама рассказывала о своем детстве, о бабушке и дедушке, о Боге, о войне, о страшных временах «ежовщины». Сколько себя помнит, Наташа всегда верила в Бога, часто разговаривала с Ним.

День. Солнце шаловливо светит. Во дворе гам, детские ноги взбивают пыль. Щеки Натальи и Татьяны опасно покраснели, девочки неистово орут. На улицу с разгневанным веником в руках выбегает Мария Константиновна, гонит дочерей домой. Уходит куда-то по делам, на прощанье кидает: «Когда вернусь, всыплю вам хорошенько, чтобы умели себя вести».

Наташа с Танькой забились под стол. Сидят. Дрожат. Ожидают расправы. Старшая сестра говорит Тане: «Знаешь, если Боженьку очень сильно попросить, Он обязательно поможет». Девочки принялись горячо молиться, чтобы мама их простила.

Прошло два часа. Сестры в слезах и молитвах уснули под столом. Проснулись от ворчания ключа в замке. Мама вернулась. Дети прижались друг к другу. По комнате рассыпался мамин смех, она весела и совершенно забыла, что обещала всыпать. Татьяна была потрясена.

Несмотря на то, что в доме Аринбасаровых было полное изобилие фруктов, почему-то было очень интересно залезть в чужой сад и самим нарвать зеленых яблок или груш. Однажды Мария Константиновна отправила сестер и младшего братика Мишеньку погулять. Дети бесцельно бродили-бродили и, наконец, забрели в огромный сад. Он был обнесен высоким дувалом (забор из глиняных кирпичей) и абсолютно безлюден, скорее всего, он принадлежал какому-нибудь учреждению. Деревья сутулились под тяжестью фруктов, и ребятки решили облегчить их тяжкую долю — принялись рвать плоды. Собирать было некуда, и дети стали кидать их за пазуху Мишеньке. Маленький братец раздувался все шире и шире. Сосредоточенные сбором плодов, дети не заметили, как, откуда не возьмись, появился дядька с бородой и с ружьем. «Это кто вам разрешил воровать яблоки?» — грозно вопросил он. Дети замерли. «Вы кто такие?». Они в ужасе пролепетали свою фамилию. «А где работает ваш отец?». Честно выложили, где работает папа. «А ну, брысь отсюда! Чтобы духу вашего здесь не было. А то стрелять буду!». И он выдернул Мишину маячку из штанишек, и вся недозрелая добыча высыпалась на землю. Бородатый дядька схватил куст крапивы и хлестанул по голым ножкам. Мише повезло — он стоял между девочками, и ему не досталось. Сломя голову, ребята бросились бежать.

Вдруг перед ними возник высокий забор. Танюшка ловкой обезьянкой вскарабкалась вверх. Наталья подсадила Мишу. Танька втащила его. Но нужно было спрыгнуть на другую сторону, и Мишка отчаянно заревел, для него это было слишком высоко. Татьяна страшным голосом завопила: «Прыгай, он из ружья целится!». Миша камнем упал вниз.

Дети еще долго бежали, в каждом встречном им чудился страшный мужик с бородой. Мама была дома и, слава Богу, в хорошем расположении духа. Как для детей важно, в каком настроении их родители, как замирают маленькие сердца! Весь вечер малышня вела себя самым примерным образом. Они никак не могли решиться рассказать маме о случившемся. Только перед самым сном, собравшись с духом, открыли свое преступление. Мария Константиновна очень смеялась. Воришки озадаченно говорили: «Ну, как же, он знает нашу фамилию и сообщит папе на работу!». «Да, он и думать про вас забыл!» — сказала мама и рассказала, как в детстве с голодухи она с ребятишками воровала капусту на соседском огороде. «Хозяин выстрелил из ружья солью, долго потом пришлось сидеть голой попой в тазу с водой!»

Наташа бежала по Коммунистическому проспекту, ноги подлетали сами собой. Резко остановилась, перед ней огромные буквы, объявляющие о наборе в хореографическое училище. Училище готовит артистов балета. Слово «хореографическое» Наташа тогда не знала, но то, что оно готовит артистов балета, заставило подлетать ее ноги еще резвее. Она примчалась домой. «Я поступаю в балетную школу!» — закричала она с порога: «Я буду балериной». «Нет» — ответила мать, — «Трудно учиться в двух школах сразу, станешь отставать в основной!», а такого позора не снести — Аринбасаровские дети все были отличниками, четыре класса Наталья закончила с похвальными грамотами. Девочка расплакалась: «Это моя мечта с четырех лет!». Жалостливые всхлипы. «Наконец-то, мы приехали в город, где есть балетная школа и театр оперы и балета!». Всхлипы еще жалостливее. «Если я не поступлю в этом году, на следующий год будет поздно». Мама сказала: «Если так сильно хочешь — делай все сама. Я ничем помогать не буду!».

Наташа сама бегала на все экзамены и отборочные туры, сама собирала справки в домоуправлении, в милиции, в поликлинике. «Победа! Я поступила! Меня приняли!» — визжала в восторге девочка.

В Алма-Ате в хореографическом училище преподают только танцевальные дисциплины и уроки музыки. Рано утром у Наташи начинались занятия в училище, во вторую смену в общеобразовательной школе.

Мама, мама! Если бы не помощь мамы, Наташа не выдержала бы и первый год. Мария Константиновна носила дочери еду между занятиями. Наталья уставала, уставала до злости, и как позорное следствие этого — Наташа перестала быть отличницей, стала хорошисткой, но зато отлично закончила первый класс хореографического училища. После одного года обучения ноги девочки изменились, приняли более четкую форму. Спина самовольно прямилась. По ночам икры сводило судорогой, как будто кто-то вцеплялся в ногу и выворачивал мышцу, пока не вскочишь, боль не затихнет.

В сентябре 58-го Наталья перешла во второй балетный класс. В один чудесный день ученикам сообщили, что группа ребят едет учиться в Московское хореографическое училище Большого театра. От счастья Наталья чуть не упала в обморок, когда узнала, что и она входит в ту группу. Девочка всегда мечтала поехать в Москву, ведь она там родилась. Наташа хотела снова увидеть пряничный Кремль, белоснежный Новодевичий монастырь, возле которого жили родители, когда она появилась на свет.

Мария Константиновна часто говорила Наташе, что у каждого человека есть своя звезда. Еще в Туркмении, когда ходили смотреть фильмы, когда спали под накомарником, Наталья буравила глазами небушко. Наташе всегда казалось, что у нее будет необыкновенная жизнь. Когда Наталья узнала, что поедет в Москву — в ней что-то дрогнуло. Ее мечта начала сбываться.

Училище

Дядя Саша Селезнев — директор алма-атинского хореографического училища, высокий худой человек, провожал ребят в Москву. Каждого он поднял за уши, расцеловал. Мария Константиновна плакала, Наташе было всего одиннадцать лет. Детей отправляли в плацкартном вагоне в сопровождении педагога.

«Через двадцать минут мы прибываем в столицу нашей родины — в город-герой Москву!» — протрещал в радиоприемник восторженный женский голос. Наташа подбежала к окну. От волнения сердце остановилось. Поезд, грозно ухая, гнался за перроном. Свисающие продолговатые лампы тряслись от ужаса, завидев несущегося железного змия. Грохот вагонов. В поезде суета, толкающиеся тюки, нахальные сумки. Окрики: «Аринбасарова, Аринбасарова, собирай вещи!»…

Сердце радостно застучало — Москва, многолюдье, «встречающие» цветы. Дети высыпали на платформу, завертели головами в надежде увидеть что-нибудь необыкновенное. Их встречал приятный, очень спортивного сложения мужчина Михаил Иосифович Шкапкин. «Я — директор интерната, где вы будете жить!» заласкался Шкапкин.

Долго ехали в автобусе. Наконец, вошли в двухэтажное здание: «Это теперь ваш новый дом!». Дети испуганной стайкой жались друг к другу. Крепко держали чемоданчики. Вдруг появилась хорошенькая девочка в белых гольфах, красиво одетая. Наташе ужасно понравились ее косички, середина косы была перевязана изящным бантиком, а хвостики крутились в тугих локонах. «Меня зовут Ван-Мэй. Я из Китая. Как хорошо, что вы приехать, а то я было скучно одна!» — поломала она русский язык: «Вы помогать я говорить по-русски?». В первый раз в жизни Наташа видела иностранку.

На следующий день проверяли данные. Ребята были в одних трусиках, Наталью вызвали пятой. Начали осматривать ручки, ножки — педагог бесцеремонно взял Наташину ногу и стал вертеть ею в разные стороны: «Ну, надо же, как циркуль!». У Натальи от природы был большущий шаг, и она была очень гибкой, не прошли даром ее спортивные усилия в Туркмении. Из двенадцати присланных детей оставили учиться десять, двоих отправили обратно в Казахстан.

Началась новая жизнь. Московское хореографическое училище Большого театра находилось на Пушечной улице. В училище преподавали все специальные и общеобразовательные дисциплины, приезжие учащиеся жили в интернате. Всех девочек поселили на втором этаже, мальчиков — на первом. Когда с Пушечной улицы входишь в подворотню — попадаешь в гулкий дворик, закрытый со всех сторон, с правой стороны двухэтажное здание Щепкинского училища, слева интернат. Первый год в интернате жило всего человек тридцать — группы из Таджикистана, Казахстана и Молдавии. Дети были на полном государственном обеспечении, за обучение платили республики. Окончив училище, Наташа должна была вернуться в Алма-Ату, танцевать в театре оперы и балета имени Абая.

Ребятишек кормили в столовой четыре раза в день, еда казалась очень вкусной. Особенно Наташу радовал бледный кисель. (Будучи взрослой, Наталья Утевлевна частенько заходила в столовую «Мосфильма», чтобы угоститься ностальгическим кисельком.) В интернате выдали все необходимое для жизни одежду, белье, форму, тетрадки и даже пеньковые мочалки.

Наташу и Ван-Мэй поселили в одну комнату. Китаянка быстро выучила русский язык. Девочки подружились. Наташа узнала, что родители Ван-Мэйки китайцы, но живут в Индонезии. В хореографическое училище ее устроила знаменитая в то время певица и танцовщица — Тамара Ханум. Будучи на гастролях в Индонезии, она познакомилась с родителями Ван-Мэй. Тамара Ханум сказала, что девочка очень способна к танцу, порекомендовала отдать в училище Большого театра.

Мария Константиновна больше всего волновалась, как дочь будет мыть волосы. Мама дала Наташе массу ценнейших указаний, которые дочка силилась запомнить. Когда Наталья увидела девочек из Таджикистана в тюбетеечках, из-под которых свисало великое множество косичек — она успокоилась, со своими двумя она уж как-нибудь справится.

В интернате не было горячей воды, раз в неделю в выходной день учащихся водили мыться в Центральные бани. В очередной банный день Наталья и Ван-Мэйка заболели, не пошли в баню. Когда вернулись чистые девочки, Наташа и Ван-Мэй обомлели. Мытые головы походили на неаккуратные шерстяные помпончики, волосы были коротко острижены и от густоты смешно торчали в разные стороны. Оказывается, у кого-то из девочек обнаружили вши, и воспитатели, не затрудняя себя истреблением насекомых, остригли всех. С косичками остались только Наташа и китайская подруга Ван-Мэй.

Наташа так испугалась вшей, что, несмотря на температуру, помчалась в умывальную комнату. Схватила с окошка трехлитровую банку с раствором хлорки и вылила себе на голову. Эта банка всегда стояла в умывальной для дезинфекции раковин и туалета. Башку начало страшно щипать. Девочка решила немножко потерпеть, жаждая полного уничтожения предполагаемых тварей. Когда стало печь нестерпимо, Наталья засунула голову под холодную воду. И тут прибежала воспитательница. От возбуждения она подпрыгивала на месте: «Наташа, идем, там с Дюськой что-то случилось!».

Дюсенбек Накипов — маленький мальчик из казахской группы, увидев остриженный строй девочек, заперся в туалете. Дюсенбек горько плакал, отказываясь выходить. Перепуганные воспитатели никак не могли дознаться причины плаксивого буйства. Оказывается, он рыдал, боясь увидеть изуродованную голову Наташи Аринбасаровой, в которую был страстно влюблен. В знак протеста он просидел в туалете всю ночь, нечеловеческими звуками будоража весь интернат. Слезы мальчика спасли волосы Наташи и Ван-Мэй. Его возлюбленную не постригли, но от нее несколько дней безбожно пахло хлоркой.

Дюся был очень умным мальчиком, много читал, писал стихи, глубокомысленно философствовал. Впрочем, самозабвенная влюбленность Дюсенбека не мешала ему драться с объектом своего обожания. Дни шли. Ребята росли. Ничто не вечно под луной — постепенно его любовь прошла, переродившись в нежную дружбу. Дюсенбека и Наташу готовили как танцевальную пару.

С раннего детства приученная мамой к аккуратности, Наталья впервые в жизни затеяла стирку своего нехитрого бельишка. Она старательно выстирала трусики, маечки, ленточки, но ей показалось, что она не окончательно разгромила полчища грязи, тогда вспомнив, что мама всегда кипятит белье, Наташа нашла в умывальной облупленный чайник и электрическую плитку. Хорошенько намылив бельишко, засунула в чайник, налила водички и поставила кипятиться. Безмерно счастливая девочка ожидала полной победы над микробами.

Но тут Наташин воинственный пыл был охлажден вошедшей уборщицей. Она, театрально взмахнув шваброй, вскрикнула: «Ах, ты разбойница! Мы из этого чайника чай пьем, а ты в нем…». Ну, само собой разумеется, она ей понавешала много разных, порой незнакомых слов. Долго потом Наталья старалась не попадаться на глаза этой темпераментной даме.

Но как-то девочки показывали друг другу свои семейные фотографии. Только Наташа достала фото своей мамы — вошла уборщица.

Девочка, опасливо съежилась. Страж порядка, подойдя поближе, увидела Марию Константиновну. Уборщица опять взмахнула шваброй, но на сей раз восхищенно вскричала: «Ах, какая красавица! Это твоя мама? Это она тебя приучила быть такой аккуратницей?». И Наталья поняла, что она на нее не сердится.

В первые годы учебы выходить с территории интерната учащимся строго запрещалось, играли только во дворе. Иногда детей выводили на прогулку воспитатели. Картина была незабываемой — стайка деток в грубых пальто на вырост, в шапках-ушанках и суконных ботинках, больше походивших на ортопедическую обувь, парами разгуливала по Москве. Многие из них имели косую азиатскую наружность. По-разному относились к ребятам люди. Одни шипели вслед: «Детдомовские, инкубаторские». Казалось, что может быть умильнее, чем двадцать пар смешных ребятишек, гуляющих по улице! Но, к сожалению, люди предвзяты, часто подвержены каким-то предрассудкам.

И все же чаще прохожие относились к детям ласково. Вокруг них витал ореол одаренности — они учились в элитарной школе, считались маленькими талантами. Им улыбались вслед.

Наступило очередное седьмое ноября. С улицы гремит праздничная музыка, песни, крики — «Ура!». Дети играли в интернатском дворике. Но разве может человек устоять перед соблазном, от которого его отделяют чугунные ворота? Дети робко выглянули из подворотни. По солнечной Неглинной шли демонстранты с большими плакатами, красными цветами, воздушными шарами. Сами того не замечая, ребята втянулись в яркую толпу. Их было всего человек двенадцать, дисциплинированная Ван-Мэйка тоже была с ними. Люди ласково обращались к детям, спрашивали: «Откуда вы?». Узнав, что из балетной школы, что недавно в Москве, восторженные граждане заявили, что движутся к Красной площади, заверили, что это совсем недалеко и что обязательно нужно полюбоваться ее красотой. Маленькие танцовщики, недолго думая, решили идти с ними. Какая радость маршировать среди праздничной толпы, горлопанить песни, знакомиться с людьми! Демонстранты были единым, шумным организмом. Интернатовцам дарили цветы, угощали конфетами, печеньем, мороженым!

Красная площадь! У Наташи дух перехватило, когда ликующая толпа внесла ее на скользкий булыжник. Красная площадь такая огромная, волшебно красивая, башенки кирпичных стен неслись ввысь, горели звезды, собор Василия Блаженного казался ожившей сказкой. Наташа любила Родину всем своим маленьким патриотичным сердцем!

Захлебываясь радостью, дети не замечали времени. В ноябре темнеет рано. Постепенно толпа рассосалась, и они остались среди праздничных останков. Повсюду валялись растоптанные бумажные цветы, сдутые шарики, фантики от сладостей. Куда идти? Откуда пришли? Загребая мусор ногами, ребята плелись по пустой площади, кто-то плакал. Стало совсем темно, холодно, одиноко. Неожиданно из темноты вынырнули раскосые лица китайцев. Ван-Мэй защебетала на родном языке. Выяснилось, что китайцы — студенты, учатся в Москве не первый год. Они любезно вызвались проводить детей.

В интернате полная паника — куда пропали дети! Усталые и впечатленные ребята пришли домой. Им было немедленно сказано, что всех отправят обратно к родителям за то, что самовольно покинули территорию училища. Слезы, рыдания, заверения! В конце концов, учащихся простили, но категорически запретили покидать двор без сопровождения взрослых.

Весеннее утро. В окно бьется солнце. По дороге проехала поливальная машина, набрызгала водой. Наташа светится смехом, в ответ раздается сонное «китайское» бурчание. Ван-Мэй, спрятав свое миленькое личико под одеяло, тоненько просопела: «Доброе утро!». «Доброе утро!» — хохочет Наташа.

В комнате развалились огромные сундуки, привезенные Ван-Мэй из Индонезии, пораскрывали свои пасти. Чего там только не было — платья, кофточки, туфельки, конфеты, жестяные коробки какого-то удивительного сушеного мяса. Вчера девчонки им угощались, мясо было остро-соленое, с привкусом нафталина, придававшего кушанью особую пикантность.

Ван-Мэй была из состоятельной семьи, ее родители имели свои магазины. Первого мая Ван-Мэйка нарядила всех девочек в свои чудесные платья. Таких красивых нарядов Наташа не видела никогда. Ей досталось белое платье в меленький черный горошек, с бархатным бантиком под воротничком. «Ах, это же венец изящества!» — воскликнула Наталья, оправляя прохладную ткань.

Хорошенькие девочки в заграничных платьях с прелестно убранными головками рассыпались по коридору. Их каблучки горделиво отцокивали: «Как мы хороши! Как мы хороши!».

Вдруг прошмыгнуло что-то завистливое. Слово за слово и в праздничную стайку — пробралось недовольство. Никогда-то люди не довольны! Быстро девушки скатились с блаженного самосозерцания до брани, взаимных упреков, слез. На крики пришли воспитатели, велели успокоиться. Заплаканные, растрепанные, в уныло обвисших платьях все разошлись.

На следующий день наряды были отобраны, сложены в сундук и заперты на ключ. С Ван-Мэй серьезно поговорили, и она стала носить интернатскую одежду, стараясь ничем не отличаться от других. Даже в ее лице появилось что-то неотличимо советское. Но на последнем году обучения, когда ребята были уже выпускниками, Ван-Мэй еще раз на Новый год нарядила девочек. Обрядившись Дедом Морозом, она открыла второй сундук, извлекла оттуда подросший гардероб. Ее родители положили одежду на все годы обучения.

За шесть лет Ван-Мэй ни разу не ездила к родителям. На летние каникулы все разъезжались по домам, а ее отправляли в элитарный пионерский лагерь в Ватутинки. Для Наташи Ван-Мэй была инопланетянином, с совершенно другим, упорно-радостным восприятием мира. Они прожили шесть лет в одной комнате, знали запах друг друга, но ни разу Ван-Мэй не сняла свою воспитанную маску.

Ван-Мэй привносила в обыденность интернатской жизни разнообразие. Ее часто увозили в китайское посольство. Китайское посольство! Девчонки с голодным нетерпением ждали подругу, из посольства она всегда привозила диковинные вкусности: лапшу, конфеты в рисовых обертках — эти конфетки можно есть вместе с фантиками, они мгновенно таяли во рту. Больше всего Наташе нравились тончайшие макароны с острейшим соусом. Пять макаронных заговорщиц варили лапшу на электрической плитке, взятой у небезызвестной уборщицы. Запершись в комнате, с жадностью всасывали мучных змеек. От острого соуса потели носы.

Как настоящий обжора, начав говорить о еде, не могу остановиться, поэтому, если не хотите испытать то, что испытываю я, всякий раз глядя на еду, переверните страницу! Переверните! Откажите себе в удовольствии, а я над вами посмеюсь.

Недалеко от интерната на Неглинной улице, около ресторана «Арарат», располагался небольшой магазин «Чай». Там с левой стороны продавались конфеты, с правой — восточные сладости: нуга, халва, инжир, финики, напротив входа стоял пузатый кофейный автомат. Автомат, довольно пыхтя, раздавал замечательный кофе. Чашка кофею стоила пятьдесят копеек, а вкуснейшее, свежайшее пирожное — два двадцать старыми рублями. Итого цена абсолютного счастья — два семьдесят дореформенных рубля. Как только у детей заводились денежки, они бежали вкушать райскую трапезу.

Мария Константиновна часто в конверт с письмом вкладывала три рубля, иногда пять, а уж когда у Наташи было десять, она чувствовала себя богачкой — можно и подружку пригласить. Интересно, куда девается детское умение полностью отдаваться счастью? Взрослея, люди всегда счастливы с оттенком «хотя».

На витрине огромные дорогие коробки, а тут, тут и тут небольшие с черносливом, с вишней, с рябиной в шоколаде! И стоят-то всего 12, ну или 13 рублей. А клюква в сахарной пудре! А какая пастила! Воздушная, разноцветная пастила. А зефир! Зефир — эфир! Боже, какая поэтика! Заплатишь червонец с небольшим и летишь на райскую планету!

В интернате училась англичанка — Анечка Стоун. Девочка приехала маленькая, тоненькая, в ней не было и сорока килограммов. И все плакала бедная. Первое время ей было тяжело от бытовой неустроенности, от невозможности принимать каждый день душ. И она рыдала, рыдала. Девочки испугались, что она совсем изрыдается, всем коллективом принялись успокаивать, сочувственно спрашивали:

— «А как же ты, Анечка, живешь в Англии?».

— «У нас семья очень скромная. Моя папа рабочий, мама учительница. У меня

младший бразик. Живем в маленьком домике, всего семь комнат. Ах, моя домик!». И опять разливается озерами слез. Девочки жалели иностранку, что, впрочем, не мешало им покрываться легким румянцем зависти.

— Ты погляди, какие у нее сапожки!

— Да, а туфельки!

— Да, если бы у меня были такие красивые заколочки, я была бы самой счастливой!

Хозяйственная Наташа была безразлична к девчачьим безделушкам, больше всего ее поразила коробка стирального порошка ярко голубого цвета. Порошок так чудесно пах! В Советском Союзе в то время порошка и в помине не было. Как народ ликовал, когда в продаже появились грязно-серые коробки «Мыльные хлопья» — это тонко наструганное мыло, которое довольно быстро растворялось в воде. Пахли хлопья не очень то приятно, но весь советский народ дивился прогрессу. Потом появился порошок «Новость» — неплохой порошок. И опять всенародное ликованье!

Редчайший дар человека — умение привыкать. Анечка скоро утешилась, нашла успокоение в еде. Ей нравилась любая русская еда, столовская пища не была обижена вниманием иностранки. Если большинство девочек отказывались от каш, макарон, киселей, то Анечка съедала все. Она уверяла, что русская кухня вкуснее английской. В этом то уж нет сомнения, наверное, англичане потому так любят чай, что им все время кушать хочется. Анечке Стоун по английской привычке приглянулся магазинчик «Чай». Когда она в него входила, казалось, что конфеты, пряники и финики испуганно прячутся под прилавки, опасаясь зверского аппетита Анны. Она устраивала массовый террор сладостям, поедая конфеты килограммами. Невоздержанность наказуема, в результате своих чревоугодливых пристрастий к концу учебного года Анечка была похожа на чистого розовенького поросеночка с рыжей челочкой весом в 56 килограммов. Педагоги опомнились, схватились за голову и строго сказали: «Если за лето не похудеешь — придется тебя отчислить!».

К сентябрю Аня приехала снова весом в сорок два килограмма, наверное, сказалась благовоспитанность английских харчей, не терпящих излишества ни в чем. С тех «похудевших» пор Анечка предусмотрительно обходила стороной коварный магазинчик. Там же около интерната находились самые большие магазины Москвы — «Детский мир», ЦУМ, ГУМ, «Петровский Пассаж». Теперь в свободное от занятий время бедная Анна ходила туда вместе с советскими подружками, совершенно не разделяя их шумного восхищения. Она все время дивилась Наташе, которая зависала у витрин. У советских людей свои радости, непонятные иностранцам. Наталья обожала разглядывать манекены в платьях, казавшихся ей безупречно элегантными. А когда Наташа смотрела на витрины фруктовых магазинов, где высокими пирамидками были сложены чудесные фрукты, а по стеклу струилась водичка, у девочки кружилась голова: «Вот вырасту, буду зарабатывать много денег и куплю все это!». Обещание Наталья сдержала, когда выросла и стала зарабатывать деньги, она приезжала именно в магазины своего детства, чтобы купить фрукты для своих детей.

У похудевшей Анечки испортился характер, она волком глядела на двух девочек, соревновавшихся друг с другом в потреблении пищевых продуктов. Это были небезызвестная вам — Аринбасарова и москвичка Таня Иванова. Наталья, к своему великому удовольствию, не была расположена к полноте. Чем больше она ела, тем больше ей хотелось, каким-то чудесным образом жиры не откладывалась на ее тщедушном тельце. Ван-Мэйка и другие вечно худеющие девочки отдавали Наташе свою еду. Если Наталья не съедала три интернатских ужина, утром ей не хватало сил, чтобы заниматься танцем — ее качало, ноги не слушались, выделывая вялые па. Мальчишки на Наташу обижались, они по неписаному «мужскому» праву рассчитывали на отвергнутые ужины.

Таня Иванова обладала аппетитом, ничуть не уступающим Наташиному. Откусывая маленькие кусочки своим маленьким ротиком, она, наверное, смогла бы скушать слона. Но куда девалась пища, поглощаемая Татьяной — было тайной, обтянутой балетным трико. Танечка миниатюрна, с тоненькими ножками, плоским животиком, и у нее была тончайшая талия, которая, казалось, может переломиться под тяжестью огроменного бюста.

Наблюдая за ее трапезой, подруги приходили в восторг. Перед танцем Таня съедала полный обед, потом покупала стакан кефира с непременной булочкой, потом пирожок, потом еще чего-нибудь, а потом и еще чего-нибудь. После шла легкой походкой на занятия. Если у всех остальных послеобеденные животики заметно круглились, Таня оставалась такой же плоской, только грудь подымалась выше.

— Танька, у тебя желудок, наверное, в сиськах!

— Ох, а я бы еще столько же съела!

В счастливое Советское время страсть как любили устраивать различные декады, кворумы, съезды. Каждая республика представляла на суд восторженных советских зрителей показы национального искусства. Празднества проходили в столице. Это были своего рода Олимпийские игры. Все ликовало в разноцветном танце, песнях, достижениях народного хозяйства. Граждане белели нарядными блузками. Трамваи празднично дрынькали.

В 58-ом году в Москве проходила декада Казахской культуры и искусства. Детям торжественно объявили, что они примут участие в балете «Дорога дружбы» — будут изображать казахских ребятишек. В то время построили железную дорогу между Китаем и Казахстаном, ее-то и назвали «дорогой дружбы»! И вот в честь этого знаменательнейшего события, был поставлен балет. О чем балет, в котором учащиеся ликовали в национальных костюмчиках, Наташа не помнила. Да, собственно, зачем? Ведь чувство коллективной радости — такое буйное, затягивающее, неосознанное. Примечательно, что балеты, оперы, фильмы создавались по поводу самых достойных событий строек плотин, дамб, добычи угля. Афиши так и пестрели всяческими победами советского народа.

Начались бесконечные репетиции. Дети бегали по всему Большому театру, быстро освоившись, знали все карманные уголки. Наташу манил «аромат» актерских уборных — неподражаемая смесь запаха грима, туалетного мыла, клея и пыли. Как-то Наталья бежала по коридору гримуборных, ее отражение подпрыгивало в мутных зеркалах, внезапно кто-то тучный схватил девочку за руку, строго спросил: «Ты умеешь читать стихи?». Девочка храбро: «Умею!». И немедля отрапортовалась стихотворением Некрасова: «О Волга — колыбель моя». «Молодец!» — расплылся толстячок. Куда-то повел Наташу.

Подвел к очень высокому господину. Человек был так продолжителен, что его лицо терялось в выси. Господин нагнулся, лицо прояснилось. Наташа обомлела — это был безжалостно красивый Нормухан Жантурин. Только что вышел фильм «Его время придет», где он играл Чокана Валиханова. Валиханов царский офицер, демократ, просветитель — вообще личность замечательная. После этого фильма Жантурин стал кумиром Натальи. И вдруг услышать его бархатистый голос! А тут еще Наташе сказали, что с одной стороны сцены Большого театра Нармухан будет читать стихи на казахском языке, а с другой — она на русском. Нервы маленькой девочки совсем расстроились.

Опять начались репетиции. Наталья была горда без всякой меры. Подруги уважительно заглядывали ей в лицо. Но за счастьем приходит несчастье. Все расстроилось, режиссер почему-то все отменил — Наталья была безутешна. Могла ли себе представить Наташа, что через несколько лет она опять встретится с Нормуханом Жантуриным на съемочной площадке? Какие еще сюрпризы готовила ей жизнь?

Постепенно интернат разрастался, на второй год приехали ребята из Чечено-Ингушетии и Литвы. Началось!

Литовчики первое время делали вид, что ничего не понимают, не выказывали ни малейшего желания общаться с чужаками. Случались стычки между ребятами, дети обзывали друг друга, оскорбляя национальностью. Через какое-то время литовцы, по-видимому, устав от неудобства, проявили выдающиеся способности полиглотов, за несколько дней освоив русский язык, но из чувства национальной гордости еще долго ограждали себя от нежелательного общения сильнейшим акцентом. Как страшно, что все проблемы взрослого мира зеркально отражаются в детях. Детское существо тут же хватает то, что витает в воздухе, расправляясь с взрослыми за их глупость: в поведении литовских ребятах чувствовалось противостояние маленькой страны большой.

Воспитатели, строго поговорив с учащимися, решили проблему. Теперь при малейшем оскорблении по национальным признакам — грозило отчисление. Акцент улетучился, драки прекратились. Через несколько лет ребята, расставаясь после окончания училища, горевали. Все сблизились, стали родными.

Четверть века спустя Наталья Утевлевна с одиннадцатилетней дочкой Катей попала на съемки в Вильнюс. Наталья разыскала своих одноинтернатников — Витаса Куджму и Сигитту Вабалевичуте. Они были женаты. Ребята тут же примчались в гостиницу, забрали Наташу с дочкой. Москвички провели чудесные три дня, осматривая достопримечательности Вильнюса.

В один из дней пришли в театр. В танцевальном зале Витас выкрикнул:

— «Ну-ка, давай вспомним адажио из „Лебединого озера!“.

— „Ты что, уж двадцать пять лет прошло!“ — ахнула Наталья.

— „Давай, давай!“.

Витас, собрав Наташино тело, заскользил по полу. Удивительно, но ноги Натальи двигались сами по себе, помня каждое движение танца. „Ну вот, теперь ты можешь всем говорить, что танцевала с первым принцем Литвы!“.

Витас и Сигитта окружили заботой московских друзей. Любое желание гостей предварялось. Не успевала Катя протянуть липкую ручку к чему-нибудь съестному, как это каким-то чудесным образом оказывалось у нее в животе.

Как-то днем москвички остались одни. Шли по солнечному Вильнюсу. На них смотрели неприветливые лица прибалтов, которые каким-то особым чутьем узнавали в них чужаков. Стройная восточная красавица — мама и округлое созданье с алчными раскосыми глазами несколько контрастировали с размеренным движением литовской толпы. Казалось, что весь гений нации направлен на соблюдение собственного достоинства.

Катина жадность до удовольствий завела маму в местный универмаг. Ее толстенькие ножки сами неслись к стеклянным дверям магазина, которые казались девочке райскими вратами, разве что не хватало архангела Михаила! Катя — раблезианское дитё, являвшее собой Гаргантюа и Пантагрюэля одновременно, вознеслась на второй этаж. Споткнулась на последней ступеньке, но ее лицо осталось невозмутимым. И вдруг! „Хочу!“ — прогремело в голове у ребенка — на металлических плечиках висел черненький, плиссированный фартук, а за ним еще рядок чернявеньких собратьев. Катенька, восхищенно икнув, сорвала фартук. Весь мир заплясал радужными красками.

И вдруг! От прилавка отделилось нечто с хохолком сереньких волос. Пошло на ребенка. Девочка инстинктивно прижала фартук к себе, воинственно выпятив живот. Бледнолицая фурия с тонким клювом вместо носа продолбила: „Вам нельзя — вы приезжие!“. Катя топнула ногой и уже было занесла мощный кулак, но вовремя подоспела мама, схватила ребенка за руку. Наташа стала просить, надеясь на вежливость слов. Не получалось. Катя кровожадно вращала глазами, горячо дышала. Все это действо не произвело должного впечатления на продавщицу. Она пятилась назад, повизгивая: „Нет, нет и нет. И вообще угомоните вашего ребенка!“. Есть сорт людей, которые своей безупречной вежливостью умеют оскорблять. Наташа чувствовала себя униженной, дочь клокотала, еще чуть-чуть и ее бешеная энергия разнесла бы магазин.

И вдруг! В самую критическую минуту к ним подошла девочка, примерно Катиного возраста. Девочке, наверное, передалось то, что творилось в другом ребенке. Она тихонечко сказала: „Давайте я куплю для Вас фартучек“. Наташа с радостью отдала деньги. Спустились в кафе на первый этаж.

Катя на нервной почве изничтожила великое множество слоеных язычков. Минуты бежали. Язычкам грозило полное исчезновение. Мама с дочкой забеспокоились, что их денежки перекочевали в карман маленькой негодницы. Наташа собиралась уходить, пытаясь увести заметно разбухшее от семи пирожных существо, но это плохо удавалось.

И вдруг! К ним подошла девочка, она держала в руках завернутый в коричневую бумагу фартучек. Извинилась за то, что так долго пришлось ждать. Ее младший брат описался — его нужно было отвезти домой переодеться. Мама с дочкой вернулись в гостиницу счастливые. Они победили злую продавщицу с хохолком бесцветных волос.

Вернемся в Наташино детство. Балет! Занятия танцем перемежались с общеобразовательными уроками, на которых Наталья преимущественно спала. Почти каждый день после учебы бывали репетиции, а вечерами дети частенько участвовали в спектаклях — кружились снежинками, пищали мышами, стучали оловянными солдатиками в разных спектаклях Большого театра, театра имени Станиславского, Кремлевского дворца съездов. Поздно вечером, возвращаясь в интернат, Наташа на четвереньках взбиралась на второй этаж. В умывальной стирала форму в соленых разводах и, наконец, забывалась заслуженным сном. В семь утра — подъем. Все повторялось снова.

Трудовой день начинался с уборки интерната. Ребята быстро прибирали постель, да так, чтобы на ней не было ни единой складочки, вытирали пыль, мыли пол. Каждый день ходила дежурная комиссия из учащихся с красными повязками на рукавах и белыми тряпочками в руках. Тряпками проверялось, не притаилась ли где пыль.

Потом была линейка, и самой чистой комнате вручался вымпел. Так же на чистоту проверялись и сами учащиеся. Внимательнейшим образом осматривались их уши, ногти, воротнички. После всех „чистоплотных“ проверок дети дружно бежали в столовую. Провинившихся и нерадивых вечером вызывали на совет старост. Председателем совета старост была китайская подруга Ван-Мэй. Забавно было каждый вечер слышать, как Ван-Мэй ходит по коридору и нежненьким голоском кричит: „Свет старост! Свет старост!“. В воскресенье занимались хозяйственными нуждами — стирали и гладили вещи, штопали трико, балетные туфли.

Наташа была виртуозной штопальщицей. Кружевной вязью она покрывала девственные носочки новых пуантов, чтобы они дольше служили. Когда стиралась штопка, нужно было своевременно наложить новую. Для танцоров балетные туфли так же священны, как для скрипача скрипка!

Изредка приглашали на склад — получать пуанты. Неистово хохочущее стадо неслось по коридорам. Девочки пихались, дергали друг друга за косы, ведь так хотелось первой успеть выбрать туфли, сшитые по колодке любимой балерины! В Большом театре у каждой солистки была своя колодка — пуанты шились индивидуально, надписанные фамилиями известных балерин, тапочки с небольшим браком отправлялись в училище. Девчонки знали, кому чья колодка подходит. Наталья старалась отбить туфли Майи Михайловны Плисецкой.

Наташа очень переживала, почему ей не дают никаких сольных партий. Ужасно завидовала другим девочкам, которые в воздушных пачках танцевали амурчиков или Машеньку из балета „Щелкунчик“. Однажды, по своему обыкновению, Наташа мчалась, сломя голову, перелетая через три ступеньки. Опять кто-то крепко схватил за руку. „Интересно, почему это взрослые так любят хватать меня за руки? Наверное, их привлекает стремительность моего движения. Надо двигаться потише!“ — промелькнуло в голове у девочки. На всякий случай Наташины глаза испуганно вытаращились. Цепкая рука принадлежала Ольге Сергеевне — педагогу по классическому танцу: „Ну вот, я же говорила, это не глаза, а фары!“ — гулко прозвучала она: „Твои глаза будут видны с пятого яруса Большого театра!“.

Девочка ничего не поняла, но вскоре увидела свою фамилию в вызывном листе на репетицию. Аринбасарова в вызывном листе на репетицию! Ольга Сергеевна придумала номер: медленно открывается золотой занавес Большого театра, на огромной пустой сцене сидит репка, ее посадила девочка китаянка. Репка росла, росла и выросла. Пришло время срывать.

Наташеньке поручили самую ответственную роль — роль репки. Ее облачили в костюм — круглую коробку, из которой торчали голова и ручки. Под китайскую музыку девочка отчаянно вращала глазами. При каждом обороте глаз — зал взрывался смехом. Потом прибегала китайская девочка, ее танцевала совсем не китайская Наташа Седых. (Позже Седых тоже стала киноактрисой, играла в сказках русских красавиц.)

Китаянка тянет репку и никак не может вытянуть. Позвала на помощь друзей, тянут упрямицу вместе. Тянут, тянут и, наконец, вытягивают — Наташа подпрыгивает, у овоща появляются ножки. Море аплодисментов!

С ранних лет Наталья уяснила для себя одну малоприятную мысль конкуренция в творчестве может омрачить самую искреннюю дружбу, в соперничестве за роль никто тебе не уступит, каждый сам за себя. В училище ставился концертный номер. Это было красочное, взывающее к отзывчивым сердцам советских зрителей, представление. Ребята изображали рабов в цепях, которых били плетьми жестокие надсмотрщики. И вдруг одна рабыня восстает, не желая мириться с унижением. Страстный танец, кричащий о страданиях, тоске по родине, о непреодолимом желании вырваться из рабства. Надсмотрщик убивает восставшую, разгневанные рабы поднимают восстание. Эту сольную партию танцевала Ван-Мэй.

И вот однажды репетитор сказал, что нужен второй состав, велел Наташе выучить и показать танец. Когда Наталья, охваченная естественным волнением первого показа, которое творчески переродилось в дрожь возмущенной рабыни, станцевала номер, педагог со слезами на глазах бросился к ней, резко выкинул большой палец, вскричал: „Во-во… Молодец, будешь танцевать вторым составом на концертах в зале Чайковского“.

Наталья и Ван-Мэй должны были чередоваться в выступлениях. Пришла Наташина очередь танцевать. Перед выступлением Наталья разогрелась, надела костюм, покрыла ручки и ножки черной морилкой, загримировалась негритяночкой и с трепетом ждала своего выхода на сцену. Вдруг в уборную вбежала Любовь Степановна Якунина — педагог по классическому танцу, которая вела их класс: „Ты не будешь сегодня танцевать. Ван-Мэй рыдает! Будет танцевать она. Она иностранка. Ты должна ей уступить!“. Советский трепет перед иностранными гостями и восточная хитрость. Сердце Наташи помертвело, но она не показала виду, какой это был для нее удар — сразу лишиться и роли и друга! Если бы знала Ван-Мэйчик, что теперь Наташа проплачет всю ночь под одеялом.

12 апреля 61-го года — кто из советских людей не знает этой замечательной даты? Таких нет! Ребята гуляли в „Измайловском“ парке, кому-то уже стукнуло пятнадцать лет. Ликующий голос по радио сообщил о первом космическом полете советского человека — Юрия Гагарина. Все стали обниматься, хохотали, пели, гордились, что они советские люди. Это был поистине великий день, сама природа праздновала вместе с людьми. Солнце сияло, целовало счастливые лица. Вечером на улице Горького и Манежной площади были народные гуляния. Все радовались, плакали, кидали шапки народ сплотился, стал единым целым.

Вся женская половина страны без памяти влюбилась в Гагарина. Космический полет оказал влияние и на моду, появилась прическа — „полюби меня Гагарин!“. Девчонки пышно начесывали волосы, и завязывали два маленьких хвостика, которые задорно торчали в разные стороны.

Этот год был богат событиями. В один из майских дней, интернатским ребятам сказали, что министр культуры Казахстана желает познакомиться с будущими артистами балета. Для сей торжественной процедуры дети должны явиться в гостиницу „Москва“, где министр остановился в люксе, приехав в столицу по очень важным государственным делам. О, сколько тайны, потаенного смысла в словах: „Министр! Государственные дела!“.

Все десять будущих танцовщиков Казахстана явились в назначенное время. Ляля Галиевна Галимжанова оказалась симпатичной, даже красивой казашкой, приветливо принявшей интернатских детей. Пока Ляля Галиевна оживленно расспрашивала ребят об учебе, Наташа рассматривала обстановку номера. Он казался ей воплощением роскоши — ковры, хрустальные люстры, мебель красного дерева. Ребята тихо улыбались и не налегали на предложенные шоколадные конфеты.

Дети понравились Ляле Галиевне: „Я распоряжусь, чтобы на летние каникулы вы полетели в Алма-Ату на самолете“ — посулила она им. От такого предложения у ребят дух захватило, никто никогда еще не летал на самолете.

Каждый год в летние каникулы дети разъезжались по домам. В течение трех с половиной суток они тряслись в плацкартном вагоне. В конце июня страшная жара, двое суток едешь по бескрайним казахстанским степям, ребята мочили простыни и обматывались ими. Конечно, компанией ехать не так тяжело, хотя бы весело. За трое суток весь поезд узнавал, что едет группа балетных мальчиков и девочек. Дети всем очень нравились, их угощали разной снедью.

Из интерната учащимся на три дня выдавали в дорогу сухой паек: два большущих мешка — один с черным хлебом, другой с белым, яйца, конфеты и печенье. На человека получалось по три батона белого хлеба и по две буханки черного. В духоте есть совсем не хотелось, хлеб быстро черствел. На разъездах в казахской степи ребята отдавали хлеб жителям, угощали детей сладостями. Было страшно смотреть, как женщины дрались из-за хлеба, а детки бежали за поездом, клянча конфеты.

Однажды в Гурьеве сел на поезд молодой моряк, он ехал в отпуск домой. Познакомился с ребятами. Встал, достал огромную коробку, открыл. Коробка была полна черной паюсной икрой. „Угощайтесь, пожалуйста. Ешьте, сколько хотите. Сорок килограммов, не стесняйтесь!“ — сказал он, скривя губы в квадратную, добродушную улыбку. Дети налетели на икру, но в жару икра перестает быть деликатесом, превращаясь в склизкую замазку. Ребята съели из коробки тонюсенький слой.

Но летом 61-го, как и было обещано железной леди Казахстана, ребята летели самолетом впервые в жизни. Полет длился шесть часов на самолете ИЛ-18. В те времена сервис был гораздо лучше, чем в последние годы Советской власти. Пассажиров угощали вином и зернистой икрой, подавали горячий ужин. Все было очень вкусно. Но несчастная Наташа насладиться этим не могла, ее укачало, беспрестанно тошнило, долетела до Алма-Аты еле живая: „Нет, лучше трястись трое суток в плацкартном вагоне!“.

Как жизнь восхитительна непредсказуема! Думала ли Наталья, что через пятнадцать лет она еще раз столкнется с Лялей Галиевной, которая будет председателем Госкино Казахстана. Тогда Наташа снималась в картине „Вкус хлеба“ — киноэпопея из четырех фильмов о поднятии целины. По сюжету комсомолка Камшат Саттаева, которую играла Наталья, выходит замуж за секретаря обкома партии, его играл Валерий Рыжаков. Казахская девушка выходит замуж за русского — это была одна из причин, по которой сценарий долго не принимали. В степь на съемки приехала Ляля Галиевна, пригласила Наташу к себе в машину: „Ты понимаешь, нам не хотелось, чтобы казашка выходила замуж за русского. И так было много разговоров, что поднятие целины способствовало ассимиляции наций. Но, когда утвердили на эту роль тебя, мы успокоились. Я знаю, ты сыграешь это тактично, как надо! Пусть секретарь обкома больше ухаживает за тобой, а ты будь гордой и неприступной!“. Наташа с самым серьезным видом выслушала пожелания высокой особы.

Фильм был выдвинут на Государственную премию СССР, и режиссер картины Алексей Николаевич Сахаров включил в список исполнителей главных ролей. Так Наташа стала лауреатом Государственной премии!

В 61-ом году с Натальей приключилась еще одна история, на сей раз прескверная. Только закончились летние каникулы, начался новый учебный год. Одна девочка из интерната тихонечко пропела хулиганскую песенку, которую она привезла из пионерского лагеря:

Купил доху я на меху я Купил доху, дал маху я Доха не греет ни…

В этой славной песне было много куплетов, всех Наташа не запомнила. Песенка страшно рассмешила девочку, и она аккуратненько записала ее в белый блокнотик. На следующий день после классики (урока классического танца) Наташа решила порадовать своих московских одноклассниц. Достала блокнотик и стала исполнять сей возвышенный хорал. Хохот стоял невообразимый. Особенно их смешило то, что это она — комсорг класса распевает хулиганскую песню.

Вдруг кто-то воскликнул: „Тихо — Капустина!“. Воцарилась гробовая тишина. Аринбасарова обомлела. „Продолжайте, продолжайте, мне тоже хочется послушать!“ — раздался металлический голос Надежды Капустиной — народной артистки СССР. В то время Капустина преподавала характерный танец. Наталья была плотно окружена девчачьим кольцом, и госпожа Капуста не могла видеть, кто именно пел песенку. Блокнот девочка быстро швырнула под диван. Капуста подкатилась к ученицам и строго спросила: „Кто пел песню, признавайтесь?“. В ответ дружное молчание. Она заглянула под диван и подняла Наташин блокнотик. Полистала его и сказала: „Ага, мы все равно узнаем по почерку, чья это тетрадка!“. И вышла, гулко хлопнув дверью. Девчонки горячо убеждали певунью не сознаваться.

На следующий день в зале ученицы стояли у станка, ожидали Любовь Степановну. Вместо Любови Степановны вплыло мрачное облако негодования: „Признавайтесь, кто пел эту песенку? А то хуже будет!“. Натальюшка, одеревенев от ужаса, пролепетала: „Это я“. Лицо педагога приняло выражение, не поддающееся описанию. Она ожидала услышать это от кого угодно, только не от Аринбасаровой. „Одевайся. Идем к Головкиной!“.

Софья Николаевна Головкина — народная артистка Советского Союза, прима Большого театра. Первый год как она стала директором хореографического училища. Софья Николаевна Головкина, красивая царственная женщина, уже немного полноватая для балерины. Когда она проходила по коридорам училища, никого не замечая перед собой, дети замирали, заворожено следя за величественным шествием. „О Боже! Это к ней предстояло идти!“. Наталья в сопровождении Любови Степановны, которая была бледна и напугана не меньше ее, отправилась на экзекуцию.

Наташа вошла в кабинет одна. Софья Николаевна стояла и пристально смотрела, обдавая девочку холодом презрения. „Я понимаю“, — сказала Софья Николаевна после „педагогической“ паузы — „что ты нормальная девочка, что это не ты привезла эту хулиганскую песню в нашу школу. Это кто-то тебя научил! Кто???“. Наталья открыла рот, поддаваясь магнетизму стальных глаз директрисы, но, вспомнив всех революционеров, молодогвардейцев, о которых читала, мужественно выпрямилась: „Делайте со мной, что хотите, но я не скажу, кто дал мне эту песню!“. Софья Николаевна долго чеканила тихим голосом о хороших и плохих девушках, о девушках легкого поведения, о подворотне и еще черт знает о чем. От страха Наталья почти ничего не осознавала, но последнюю фразу: „Мы подумаем, что с тобой делать“, Наташа услышала очень отчетливо.

„Домой я не вернусь!“ — решила девочка: „Какой позор для меня и для моей семьи — быть выгнанной из училища. Я убегу на целину!“. Потихонечку Наталья стала собирать продукты в дорогу: сушила хлеб на батареях, складывала кубики сливочного масла в маленькую баночку, нимало не заботясь о том, что оно быстро портится. В ужасе Наташа ожидала решения своей участи.

В это время пронесся слух, что в интернате будет новая директриса. В Наташином воспаленном мозгу сразу нарисовался образ, очень похожий на Головкину. Девочка совсем приуныла.

И вот однажды вечером Наташе сказали, что ее вызывает директор интерната. Не чуя ног, она побежала к ней в кабинет. Одернув перед дверью косички, робко вошла. И друг увидела красивую женщину с большими карими глазами.

— „Как тебя зовут?“ — бархатисто спросила она.

— Наташа.

— А меня Серафима Владимировна, я ваш новый директор. Давай с тобой поговорим.

Говорили долго. Наталья доверчиво рассказала Серафиме Владимировне обо всем, что ее интересовало, но ни полсловечка не было сказано об истории с песней. Имя девочки, привезшей песенку, навсегда осталось тайной.

Шли дни, о Натальином страшном проступке забыли. Девочка подружилась с Симой Владимировной, Наташа чувствовала, что директриса относится к ней как-то по-особенному, они частенько беседовали. С приходом Серафимы Владимировны жизнь изменилась — ушла казарменность, интернат превратился в уютный дом. Сима Владимировна сама ездила на базу закупать одежду для интернатовцев, стараясь покупать хорошенькие платьишки, кофточки, разные для всех, чтобы дети не выглядели по-сиротски, как в обычных детдомах. Когда среди девчонок начинались споры-раздоры, кому какое платье достанется, ее глаза грустно темнели, и она жаловалась Наташе: „Видишь, как трудно. Хочется, чтобы девочки выглядели по-разному, а все равно не получается, чтобы все были довольны“.

В интернат пришла работать кастеляншей Наташина двоюродная бабушка Юля. Она была восхитительно пышнотела, весила около ста килограммов. Седые, чуть волнистые волосы делали ее похожей на румяный одуванчик. Несмотря на то, что Юлия Владимировна решительнейшим образом вознамерилась приучить детей к аккуратности, ребята ее полюбили. Когда она кого-то распекала за непорядок в комнате или за неопрятность в одежде, казалось, что ее голос гремит отовсюду, и никому не укрыться от ее праведного гнева. Бабушка Юля была строгая, даже резкая, но, несмотря на это, частенько на ее мягкой груди можно было найти кого-то из ребят, плачущих на жизнь. Она покрывала их головы ладонью и нежно молчала. Бабушка Юля была неравнодушной, ей было дело до каждого ребенка, а что может быть важнее одиноким детям?

Тучность новой кастелянши ничуть не мешала ей будоражить весь интернат своей бешеной энергией. Вскоре неутомимая бабушка Юля организовала вышивальный кружок. Она пригласила свою подругу Нину Петровну преподавать вышивание, через несколько месяцев повсюду были раскиданы вышитые гладью и крестиками салфеточки, скатерочки, по окнам развесились занавесочки. К всеобщей девчачьей зависти — лучшим вышивальщиком был Кайрат Мажикеев.

Ребята обожали ходить с бабушкой Юлей на прогулки. Неожиданно ее громоздкая фигура отделялась от колонны детей, Юлия Владимировна твердо брала курс к лотку с мороженым. Детские глаза визжали восторгом — через минуту будет роздано мороженое или булочки, в зависимости от погодных условий. Каждое воскресенье бабушка Юля забирала по десять-двенадцать питомцев к себе домой, поила вкусным чаем с тортом. Кто хотел, мог помыться в ее ванной, поскрипывающей от чистоты.

В 63-ьем году бабушка Юля умерла от сердечного приступа. Все ребята пришли на похороны, растерянно смотрели на уменьшившуюся бабушку, ее лицо успокоилось, обычно деятельное тело не двигалось. В тот день в интернате было тихо-тихо. На похоронах Наташа впервые увидела, как много у нее родственников в Москве. Без конца подходили какие-то люди, представлялись ей, соболезновали, горячо сжимали Наташины плечи. Но на том знакомство и закончилось.

Когда домашний ребенок живет вдали от семьи, ему часто бывает одиноко. В такие моменты Наташа садилась у окошечка и смотрела на прохожих. Плакала. На стекле от дыхания появлялось матовое пятнышко. Еще всхлип, пятно расползалось шире. Где-то мама, дом… Наталья была ребенком внутренне ощетинившимся, ей было больно от детской грубости, насмешливости сказывался переходный возраст.

Как-то Наташа подралась с Раушан Байсеитовой. Они катались по полу яростным клубком, глухо стукаясь о стены, больно кусались, вцепившись в волосы. Потом вдруг глянули друг другу в глаза и одновременно горько заревели, обнялись и, лежа на полу, долго плакали. Ожесточение быстро сменялось нежностью и жалостью, наверное, в этом выражалась тоска по дому, по родным, по ласке. Тягостна необходимость быть постоянно на глазах у других, когда негде уединиться, побыть в своих раздумьях, все время нужно с кем-то общаться, быть в маске веселого бесшабашного настроения.

В интернате у Натальи было прозвище — „Белая горячка“. Эта кличка раздражала девочку. Когда мальчишки ее задирали, от злости она бледнела, а не краснела, как все нормальные люди. Мальчиков это пугало. Раздавалось: „Белая горячка!“. Все бросались врассыпную, зная, что сейчас Аринбасарова начнет драться и пинаться.

В классе, где учились и московские ребята, Наташеньку любили, оказали полное доверие — выбрали комсоргом класса. Когда малюсенькая Наташа подходила к кому-нибудь из ребят под два метра ростом, чтобы отчитать по комсомольской линии, на нее смотрели снисходительно, добродушно говорили: „Наташка, ну не учи нас жить!“. Девочка опять бледнела, но на московских ребят это не производило должного эффекта.

В четвертом классе, а всего классов было шесть, в интернат приехала Гаянэ Джигарханян, до этого она училась в хореографическом училище Еревана. К всеобщей зависти Гаянэ сразу же стала лучшей ученицей в классе, да к тому же любимицей Любови Степановны Якуниной. Девочка, фанатично преданная профессии, постепенно снискала вместе с любовью учителей восхищение и уважение ребят. Гаянэ, кудряво-белокурая с огромными серыми глазами, с изумительными ногами, красивым подъемом, была умная, лукаво веселая, и в то же время в ней скрывалась какая-то недосказанность, глубина, свой внутренний мир. В четырнадцатилетней девочке жила женщина и, как обычно происходит в подростковом возрасте, случилась тотальная эпидемия влюбленности в Гаянэ Джигарханян. Даже верный Дюська Накипов изменил Наташе!

Наталья и сама немножко влюбилась в Гаянку, с ней было интересно, в отличие от других балетных ребят Гаянэ много читала. Как-то, перелистывая сборник Сильвы Капутикян, Гаянэ провозгласила: „В первую очередь балет танцуют головой, а не ногами!“ и благоговейно протянула Наташе сборник армянской поэтессы. Стихами Сильвы Капутикян Наталья захлебывалась, обливаясь слезами, кое-что запомнив наизусть на всю жизнь.

Однажды, когда девочки учились в старших классах — им было уже по семнадцать лет — Гаянэ позвала Наташу с собой.

— Куда?

— Да пошли.

Наталья покорно поплелась за Гаянкой. Девушки поднялись на чердак, вылезли на крышу. У Наташи дух захватило от высоты, красоты и страха, что делаешь что-то недозволительное. „А я здесь часто бываю“ — небрежно кинула Гаянэ: „Прихожу, сижу одна, мечтаю. Никто мне не мешает“. Как было написано выше, жить в интернате, как и в тюрьме, трудно, нет никакой возможности уединиться, побыть в своем настроении, помолиться.

Девушки осторожненько уселись на крыше, и вдруг Гаянка вынимает длиннющую сигаретку — тоненькие польские сигареты со сладким названием „Зефир“. „Ты что куришь?“ — ужаснулась Наталья аморальности подруги, убежденная доселе, что Джигарханян — „хорошая девочка“. „А что? Я считаю, что ничего дурного в этом нет. Я же никому зла не причиняю. Может быть, себе немножко, но зато от этого худеют!“ — популярно объяснила Гаянэ причину своего безнравственного поведения и, убедив себя и Наталью в собственной хорошести, со спокойной совестью шикарно закурила.

„Гаянэ умная, интеллигентная девочка. Курение — богемная привычка“ тут же шепнул в Наташино ухо маленький чертик, всегда крутящийся около человека. „А можно и я попробую?“ — пролепетала Наташа. Гаянэ протянула, Наталья неловко взяла в рот дымящуюся сигаретку, боязливо вдохнула. Ничего приятного не испытала, разве что противный вкус во рту и мерзкую дрожь в руках и ногах — как будто что-то своровала. „Это потому, Тусик, что ты не умеешь затягиваться! Поэтому кайфа и не получаешь!“. Наташа сидела смотрела вниз и боялась свалиться.

Наталья всегда была очень упорной, она не умела быстро сдаваться. На следующий день, придя в раздевалку, где московские девочки курили тайком, Аринбасарова решительно потребовала: „Я тоже хочу курить, учите меня“. Девчонки обалдели, Наташа — комсорг класса, устраивавшая гонения на курящих, тоже пала жертвой этого соблазнительного порока. И девушки с готовностью принялись обучать Наталью, как правильно затягиваться.

Наташа взяла горящий чинарик сигареты „Дукат“, тогда они были очень популярны у молодежи — без фильтра в нарядных оранжевых пачках и всего за семь копеек! Наташа глубоко вдохнула… Лица замерли, ноги и руки одеревенели, раздевалка перевернулась. Девушка рухнула на пол, на затылке вылезла большущая шишка, курение совершенно не нравилось Наталье. Как бросать, так и начинать курить мучительно тяжело, необходима сила воли, но постепенно Наташа втянулась в эту пагубную привычку. Вдохновленная обожаемой Гаянкой, Наталья бегала с девчонками на чердак, прятала чинарики за батареи, от любопытных носов воспитателей мазала одеколоном зубы — все это носило характер азарта, приключения, свободомыслия.

В Советское время обожали устраивать творческие встречи. В интернат часто приглашали замечательнейших людей — разных актеров, писателей. Зимой приходила актриса Медведева. (Она снималась в картине „За витриной универмага“.) Медведева темпераментно и страстно играла сценки из спектаклей, у актрисы необычайно краснела шея, и только тоненькие морщинки на ней оставались белыми. Что именно она играла, Наталья не понимала, но каким-то чутьем отгадывала, что происходит что-то интересное. Вдруг все кончилось. Актриса быстро укуталась в лохматую шубу. Тугая дверная пружина растянулась и снова собралась. Медведева ушла. На верхней губе у Наташи выступила взволнованная испарина. Не помня себя, девочка раздетая кинулась за ней. Наталье так хотелось выразить актрисе свой восторг, но Медведева удалялась быстрым шагом вверх по Пушечной улице. Девочка не могла ее догнать, легкие горели от холода. Вдруг Медведева остановилась, обернулась. Наталья, разинув рот, не смогла вымолвить ни слова. „Девочка, тебе чего?“. Молчание. „Ну-ка, беги скорей домой, а то простудишься“. И Наташа затрусила обратно. В тот зимний день у девочки впервые смутно проявилось желание стать актрисой.

Всегда забавно встречать известных людей через много лет, когда уже сам стал известным. У тебя появляется хитренькое ощущение: „Уж, я вас-то знаю, дорогой вы мой!“. В интернат привозили детского писателя Алексина. Он, сгустив брови, что-то долго рассказывал. Наташа дремала, уставшая после занятий. Потом она не раз встречала Алексина в доме Михалковых. Он ее, конечно же, не помнил, но Наташенька его не забыла, уж больно он ей мешал своим ораторским пылом растворяться в сладостной дреме, а еще Сима Владимировна сказала: „Представляешь — детский писатель, а взял с нас деньги за свое выступление перед вами. А еще о благородстве разглагольствовал — паршивец!“.

Но самой запоминающейся была встреча с Улановой. Девчонкам было все важно в облике балерины — как она причесана, одета. Как стайка жадной моли, разбирая по мельчайшим деталям, они расправились с ее светло-желтеньким свитерком и прямой твидовой юбкой. Впечатлений было на неделю!

Творческие встречи обычно начинались с концерта. Меню концерта было неизменным — дети пели, танцевали, пародировали. Было мило. Уланова смеялась и хлопала громче всех, лица ребят светились счастьем и гордостью, они следили за каждым вздохом кумира. Номера кончились. Наступила электрическая тишина. Уланова встала. Пошла.

До самой смерти у Галины Сергеевны была чудесная фигура. Наташа следила за движеньем ее красивых ног в элегантных туфлях матовой кожи. Мальчик с удивительно выпуклыми ушами на цыпочках выбежал на середину зала, поставил стул. Уланова не села, ее тонкие пальцы танцевали по спинке стула. Она заговорила, голос мягко разлился. Она говорила с детьми просто, не сюсюкая. То, что сказала Уланова, запомнилось Наташе на всю жизнь.

Уланова, воплощение женственности, в детстве играла в мальчишеские игры, хотела быть мальчиком, и не раз танцевала мужские партии. Ее первым учителем была мама. Мать так и осталась для Улановой самым большим авторитетом и наставником на всю жизнь.

У Улановой, божественной Улановой, были слабые ноги, и ей, как и всем смертным, приходилось работать в поте лица. Невероятное открытие сделала для себя Наташа — даже гении должны работать. Талант — голод, жажда, которые требуют от человека предельного напряжения, труда, горения. Галина Сергеевна говорила, что у балетных не может быть выходных, отпусков, у них нет ни дома, ни детей, ни шоколада. Только отдаваясь танцу целиком, можно чего-то добиться. „Все, что ты делаешь, делай максимально хорошо! Никогда не довольствуйся достигнутым! Нужно творить, напрягая все душевные силы“ — простые слова, но как важно услышать их от своего кумира.

Уланова замолчала. Встреча окончилась. Откуда-то выплыли живые цветы. Церемониальная почтительность разбилась о детскую непосредствен-ность ребята забегали, зашумели, мальчишки вырывали друг у друга пальто Улановой. В конце концов, Галина Сергеевна, испугавшись за сохранность вещи, оделась сама.

Наталья была на последнем спектакле Улановой — „Ромео и Джульетта“. Девочка, сидя над правительственной ложей, смотрела и тихо плакала. Ей казалось, что она присутствует при волшебном действии. Музыка льется, прекрасная фея раскидывает паутину танца. От совершенства движений и линий Улановой — Наташе было не по себе. Она ерзала и чесалась.

В антракте Наталья, вдохновленная чудом танца, устремилась в уборную. Встала в золоченой раме зеркала — перед ней щупленькое созданьице с огромными кистями, волосы собраны в тугой пучок, уши большие, „жадные“, сторонятся головы. „Урод!“ — выдохнула Наташа: „Никакого совершенства формы! Надо что-то поменять! Но что?“.

Наталья распустила волосы, они упали шелковой накидкой. Прозвенел первый звонок. Наташа неловкими детскими руками начала собирать волосы в валик. Торопилась, пальцы не слушались. „Ах, как надо успеть до начала второго акта! А то пропустишь что-нибудь важное!“ Еле-еле скрутила непослушные локоны ниже затылка. Второй звонок. Наташа закрепила валик шпильками, взглянула в зеркало — о боже, она похожа на Уланову! (Галина Сергеевна носила волосы особым способом, скручивая их ниже затылка, точно так, как сделала Наташа.) Девочке вдруг показалось, что каким-то таинственным способом через прическу ей перейдет магия танца великой балерины. С тех пор она каждое утро упрямо укладывала волосы таким прихотливым способом.

Эта прическа произвела некоторый эффект. В Москву приехал американский писатель Альберт Кан, чтобы писать книгу об Улановой. Кан, придя в училище, очень удивился, увидев редкий экземпляр — крошечную казахскую Уланову. Альберт Кан преследовал девочку фотографическим кошмаром, снимал Наташу повсюду — в классе, в столовой, на репетициях. В результате охоты было помещено две фотографии раскосой Галины Сергеевны в книгу „Дни с Улановой“.

Ночь. В форточку лезет холод. Ван-Мэй уютно поеживается. Наташа, свернувшись калачиком под тоненьким одеяльцем, стучит зубами. Морозец плодотворно действует на ее мыслительный процесс. Дети часто пытают взрослых разными вопросами: „Кто выше летает — орел или ястреб?“. В эту ночь Наталья пыталась уяснить, кто — лучше Уланова или Плисецкая.

Наташе никак не давали покоя средние физические данные Галины Сергеевны. „У нее небольшой шаг и прыжок. Красивый, но опять-таки невысокий подъем. Ее лицо в жизни совершенно неприметное с слишком правильными чертами — выпуклый чистый лоб, тонкий прямой нос. Но что же с ним происходит в гриме на сцене?.. Это лицо мадонны! Особый изгиб шеи, чуть приподнятые, как бы угловатые плечи делают Уланову женственной и беззащитной. Технически она все делает безукоризненно, и никогда нет ощущения, что она исполняет какие-то трюки. В первую очередь танец, ожившая в движении музыка и образ, который она создает на сцене. Всегда потрясающая одухотворенность, приподнятость над действительностью, над обыденностью и в то же время огромная внутренняя сила!“ — размышляла в ночи Наташа.

Уланова уже сходила со сцены, Плисецкая была в расцвете. Потрясающий спектакль — „Бахчисарайский фонтан“, где Плисецкая танцевала Зарему, а Уланова — Марию. Чистый возвышенный образ Улановой и страстный, ошеломляющий, женский танец Плисецкой. С тех пор Наташа полюбила поэму Пушкина „Бахчисарайский фонтан“. Когда Наталья ее читает, она всегда представляет себе Уланову и Плисецкую.

В ту ночь Наташа поняла, что изменяет Улановой. Ее лирический образ больше не возбуждал Наталью! Ее манила Плисецкая! Девочка сопротивлялась этому преступному влечению. Она чувствовала себя изменщицей, но ничего не могла с собой поделать. Ее пленила Плисецкая мощью своей женской сущности. В ее образах не было возвышенности, она была земная, чувственная.

Дети — созданья в высшей степени неверные, и мысли их непоседливы. От Плисецкой Наташино размышление удалилось к обобщению. Она стала думать о судьбе всего русского балета, уже более не довольствуясь горением отдельных звезд. Она думала о том, что ей посчастливилось наблюдать золотой период Большого театра. Сколько было удивительных балерин — Нина Тимофеева, Стручкова, Лепешинская, Адырхаева… Какое счастье! И с этими дивными звездами дети могли танцевать на одной сцене, столкнуться в кулисах, слышать их дыхание после танца, ощущать жар их тел. Какая великая школа! Вспомнив о школе, об учебе, о завтрашнем дне Наташины мысли постепенно перекочевали в сон.

Дети радовались любой возможности вырваться из казенной интернатской обстановки, ведь так хотелось домой. Когда кто-то из московских ребят приглашал в гости — ликованью не было предела! В одно румяное январское воскресенье москвич Слава позвал ребят к себе. Вячеслав интригующе прошептал: „Поедем за город. Родителей не будет!“ — и многозначительно скосил глаза. Приглашенных это страшно взбудоражило. Скинулись последними копейками, выскребли все, что было, в строжайшей тайне купили сухого вина, продуктов. Хотя ребятам было уже по четырнадцать лет, с ними поехала воспитательница. Молоденькая красивая Генриетта Семеновна была хорошим товарищем, не очень строго следившим за их поведением.

Слава жил в Подмосковье. 16 одноклассников долго тряслись в электричке с матовыми от холода стеклами. Интернатские всегда одевались не по сезону, детям не нравились драповые пальто на ватине, купленные на вырост. Девичьи фигуры только начинали приобретать волнующую округлость форм, преступно прятать женственность под мешковатым фасоном, возвращающим в детство. Поэтому ребята были одеты в тоненькие нейлоновые курточки и шапки-ушанки. Казалось, коммуна зайцев с торчащими, трясущимися в такт поезда, ушами, едет на прогулку. Очень замерзли.

Как приятно было приехать в уютный дом. Топить печку. Дрова весело трещали. На плите стояла огромная, еще теплая, кастрюля с жарким, приготовленная Славиной мамой. Кто-то из ребят запустил голодную ручку, Генриетта Семеновна вовремя подоспела, звонко хлопнула по руке. Встала на стражу возле жаркого.

На кухонном столе выстроился бравый отряд трехлитровых банок с соленьями. Открыли. К этим домашним яствам дети присовокупили продукты, привезенные с собой. Галя Соколова ловко разобралась с баклажановой икрой противно коричневого цвета. Галина нарубала яичко, покрошила зелени, чеснока, налила подсолнечного маслица, икра заиграла добавленными ингредиентами, превратившись из магазинной жижи в чудеснейшее кушанье. Быстро накрыли стол. Сели. Все было так славно!

Перед Наташей томно стояла длинношеяя бутылка вина — одна на шестнадцать человек. Мальчишеская рука решительно обхватила зеленую чаровницу, куда-то отнесла. Разлили по столовым стаканам, на дне каждого жмется капля. Бутылку поставили на пол. Она, упав, обиженно укатилась.

Наташа поднесла стакан к губам, зажмурившись, заглотнула непривычную жидкость. Наталья „пила“ первый раз в жизни. Захмелела. Девушка пришла в странное, доселе неизведанное состояние. Мысли стали бегать по кругу. В дикой пляске вертелись строчки поэта Петефи, в то время честь формировать Наташино мировоззрение пала на сего славного венгерского стихотворца.

А вино уж мутит мои взоры И по жилам огнем разлилось…

Дальше никак не могла вспомнить, пришлось досочинить самой:

Что-то тихо звуки до слуха Долетают. В тумане слилось Все вокруг: люди, мебель, еда, И мне кажется, что никогда Не пройдет этот миг блаженный! Чувство времени стерлось, Мир тленный позабылся. В головушке тьма.

И на пике поэтического вдохновения Наташа уснула прямо за столом.

На зимние каникулы интернатских детей вывозили в Серебряный бор или Красную Пахру. Наташа гуляла со своей подругой Танечкой Гавриловой. Таня, не умолкая, трещала словами. Наташа не слушала, сочиняла стихи.

Вокруг жила природа своей сосредоточенной жизнью, ничуть не обращая внимания на двух гостий. Лес пушился снегом, сосны стояли бородатыми великанами, а редкие березы — скромными девицами, как будто родители ненадолго выпустили их погулять. То и дело раздавались хлопки — веселый снег скатывался с веток кубарем вниз, а испуганная белка карабкалась, впиваясь коготками в замерзшую кору деревьев.

Девушки шли и шли. Одна беззаботно рассыпала слова, другая мучительно выстраивала свои в стихоплетный строй. Вдруг наткнулись на забор, на серый наглый забор. Наташа гневно обличила:

Тебя, несчастная природа, Заполонил жестокий человека род, И очень скоро ты, небесный свод, Падешь ты в рабстве у двуногого урода.

Таня посмотрела на подругу, моргнула два раза круглыми синими глазами. Пошла. Наталья поплелась за ней. Лес становился темнее, мужественнее, березы попадались все реже, наверное, их загнали домой. Сумерки спускались тяжелой поступью. Большой ворон сел на сук, ветка жалобно пискнула, ворон прикрикнул на нее и уставился на Наташу умными глазами. Девочка замерла, на правом виске напряженно пульсировала голубая жилка — еще чуть-чуть и она найдет нужное слово.

Вдруг что-то ущипнуло Наташу за руку, откуда-то донесся противный обиженный голос: „Пошли! Чего стоишь как вкопанная. Все время молчишь! О чем ты думаешь? Мне скучно с тобой гулять“. Наталья отпихнула подругу, побежала. Бежала, бежала — ворон, слова кружились над ней. Но высокий полет мысли не предостерег девочку от падения в сугроб. Из снега раздался заносчивый возглас:

Люблю упасть навзничь на снег И долго так лежать, открыв глаза. Смотреть на эти небеса! Печальных мыслей гнать набег. Вон ворон там кружит над головой, Описывает плавные он круги. Как будто он смеется надо мной И говорит: „О нет во мне той муки, Что раздирает существо твое!“.

Подбежала Татьяна, вытащила из сугроба подругу, отряхнула. Пошли домой.

Летом все уезжали к родителям, осенью возвращались. Дети везли роскошные фрукты — знаменитый алма-атинский апорт, несчетное количество дынь и арбузов, коробками виноград. Половина запасов тут же отдавалась в общий котел. Приглашали воспитателей, педагогов, устраивали пир! Как было приятно видеть, что в пиршественный день взрослые уходят домой с сумками, полными сладостных даров.

Нет детства без праздников! В каждый большой государственный праздник в училище устраивался сабантуй. В столовой буквой П накрывались столы, готовилось угощение, что-нибудь особенно вкусное — ромштекс с жареной картошкой! Каждому ребенку ставилась тарелка с бутылкой лимонада, конфетами, двумя пирожными и бутербродами с красной и черной икрой. Ван-Мэй не могла есть икру, у китаянки на нее была страшная пятнистая аллергия. Наташа терпеть не могла пирожные. Девочки к обоюдному удовольствию менялись лакомствами.

Накушавшись до отвала, дети выкатывались на середину зала. Воздух лихорадила ритмичная музыка. Начинались танцы. Мальчики приглашали девочек и не тех, с кем поставил в пару педагог, а ту, о которой говоришь снисходительным тоном: „Ничего себе!“, при упоминании о которой начинает от волнения тянуть низ живота: „А вдруг узнаешь что-нибудь ужасающее! Она любит Колю?“. Безразличие разливалось на лицах детей. Мальчики хихикали, выпихивая друг друга. Девочки отворачивались от мальчиков, увлеченно говорили с подругами. Только почему-то предательски потели ладошки, и сердце пускалось в пляс раньше ног: „Вдруг ОН! Вдруг ОН!“. Ждать так долго, кривиться кислой физиономией и итог лицемерия — тебя выбирает не ОН. Женская доля!

Отроки обожали скакать мазуркой, ухать краковяком, скользить полонезом. Им казалось, что они прекрасные господа в огромной зале, пахнет лавандой, ноги летят по зеркальному паркету, на баловников нацелены строгие лорнеты тетушек и воспитательниц: „Не дай Бог какое-нибудь неприличие!“.

У Наташи было несколько пылких обожателей. Один из них Володька Голов. Володька Голов! Сколько вредоносных ноток в его имени! Володя ухаживал по-мальчишески страстно — то стукнет Наталью, то стащит башмак. Бывало, девочка сядет помечтать — ногой кач — кач! А он тут как тут! Подлетит хищным коршуном и разорит ногу! Целый месяц не отдает, а обуви выдавали только две пары, потеря одного башмака сильно сказывалась на благосостоянии девочки. „Ну, как в это маленькое, пронырливое создание вмещается столько вредительства!“ — мучилась вопросом Наташа, пытаясь найти запрятанный ботинок: „И особенно по отношению ко мне!“. А подружки со знанием дела уверяли: „Да он влюблен! Точно тебе говорим — влюблен! Все признаки налицо!“. Наташа начинала следить за Володькой, пытаясь разглядеть в его наглом, бесшабашном лице „признаки налицо“! Не показывались.

Свиделись через двадцать пять лет, встреча состоялась в Душанбе, Володя танцевал в театре имени Айни. Он признался, что мальчиком был влюблен в Наташу — щемяще-грустно было услышать это запоздалое признание через столько лет.

Старинные танцы ребята разучивали на уроках исторического и народного танца. Первое занятие было особенно замечательно. Ученики стояли в черных купальниках с голыми синими ножками, маленькие сопливые созданья из всех республик Советского Союза. В класс зашла педагог — красивая молодая женщина, чуть крепче, чем положено быть танцовщице. „Меня зовут Екатерина Брониславовна“ — разрезала она воздух — „Я буду учить вас бальным танцам. Встаньте парами!“. Дети робко разбились на пары. Екатерина Брониславовна заправским генералом обошла свои нестройные ряды, сказала, указывая пальцем на девочек: „Ты — графиня, ты — княгиня, а ты — герцогиня, извольте себя так и чувствовать!“. И начала показывать торжественный шаг полонеза. Когда у деток не получалось графинничать и княжить, она пребольно шлепала и щипала. Несмотря на рукоприкладство, Екатерина Брониславовна Малаховская очень нравилась Наташе, она была такая зычная, имперская, конкретная. Потом, когда Наталья станет взрослой, они будут жить по соседству, Наташа подружится с ней и ее мужем — Николаем Борисовичем Томашевским.

В балете никого не жалеют. Детям часто доставалось. Их лупили так, что по несколько дней горели шлепки на цыплячьих ляжечках и попах. Стоит дуренок у станка, делает какое-нибудь упражнение, весь перекрючился от напряжения, сзади подходит педагог и кричит: „Это что за спина?“, проводит ногтем вдоль позвоночника, спина мгновенно выпрямляется, но выступает кровавый рубец, на глазах закипают слезы. Но в этом-то и состояло счастье! Если педагог пинает, ругается — он возлагает на тебя надежды. Страшно, если за урок учитель не скажет ни одного слова!

Дети применяли свое, добытое в поте лица, умение танцевать и в жизни. На танцплощадке парка Горького гремела музыка. Цепко ухватившиеся друг за друга мужчины и женщины вытрясывали что-то невероятное. Вдруг привычные: „Ландыши, ландыши — светлого мая привет…“ обрывались, и музыканты играли краковяк. Дети, ловко разбившись на пары, пускались в зажигательный пляс. Публика мгновенно расступалась, восхищенно следя за детскими синхронными движениями. Потом оркестр играл падеграс, мазурку, полонез, и дети продолжали чинно танцевать, умиляя зрителей.

Чтобы танец был осознанный, преподавалась и история балета, ее вел Юрий Алексеевич Бахрушин. В Москве есть музей им. Бахрушина, он расположен в их семейном особняке. Юрий Алексеевич — очень высокий, худой старичок с интеллигентной бородкой, казалось, что он пришел в класс из дореволюционной России. Бахрушин входил, садился, закуривал трубочку и тут наступал долгожданный момент, ребята пристально следили за его ногами — сейчас его продолжительные конечности переплетутся жгутиком. Ноги сплетались, гоготок бежал по классу.

Бахрушин аккуратным движением оправлял галстук и приступал к рассказу о великих балеринах. Он захлебывался воспоминаниями о Кшесинской, Карсавине, Гельцер, Семеновой, Анне Павловой, многих из них Бахрушин знал лично. А глупые дети не слушали, лезли под парту похихикать над его удивительными ногами, сидя под столом, курили. Есть добрый возраст, когда человек перестает обижаться, когда глаза спокойно наблюдают за невежественным копошением детского стада. Юрий Алексеевич был благодарен ученикам за то, что они дают ему возможность войти в чудесную страну памяти.

Да разве можно их винить? Ребята уставали до отупения, у них было строгое, почти спартанское воспитание. Спали под тоненькими одеялами, мылись холодной водой. Для них существовал только балет. Детям мало было истязать себя на занятиях в классе, они разрабатывали все новые и новые способы, как развивать выворотность, гибкость, шаг. Прогресс человеческой мысли поистине не знает предела.

В спальнях стояли металлические койки. Девочки поднимали одну ногу и цеплялись ею за спинку кровати, таким обезьяньим манером засыпали, в надежде развить шаг. Ночью ходили воспитатели, отцепляли задеревеневшие ноги. Покончив с развитием шага, принялись за выворотность тазобедренного сустава. Тут очень пригодились выданные школьные чемоданчики — девочки набивали чемоданы учебниками, ложились на живот, сложив ноги лягушечкой, после чего заботливая подруга ставила на попу чемоданище. Засыпали. Ночью чемоданы с грохотом падали, но не будили. Спали усталым сном.

Вслед за чемоданами в училище прилетело новое поверье. Целлофан! „Целлофан!“ — доносилось из всех углов. Оказывается, нужно обмотать тело целлофановыми мешками, сверху надеть трико и с довольным видом идти на танец. За один урок можно потерять килограмма полтора! Если учесть, что весишь всего сорок, то полтора кило — цифра астрономическая!

Узнав про верный способ, на следующий день все девочки обмотались пакетами. Урок начался. Педагог по классическому танцу Любовь Степановна Якунина ходила вдоль станка, прислушивалась. Концертмейстер самозабвенно играла бодрую музыку, под которую дети старательно делали батманы и жете. Но все равно что-то хрустело! „Что такое? Что за звук?“. Ученицы с готовностью рассказали Якуниной про замечательнейшее средство быстрого похудения. „Вы что?!“ — вскричала она: „Хотите сердце испортить? Немедленно снять!“. И сердитая учительница стала выдергивать из декольте купальников мокрые целлофаны.

Сердце! Да, нужно было иметь абсолютно здоровое сердце, чтобы выдерживать такие нагрузки! Периодически детское здоровье проверялось. В третьем классе Наташа подхватила ангину, в ее горле раздулись огромные гланды, девочка проболела целую четверть. Врач сказал: „Нужно удалять!“. Наташу положили в больницу, перед операцией сделали полное обследование. И вдруг! Вдруг сказали: „Порок сердца. Левый желудочек увеличен“. Наталья страшно перепугалась, заплакала, знала, если в училище узнают — тут же отчислят. Гланды-то вырезали, ангинами болеть перестала, но с тех пор Натальюшка старательно избегала медицинских осмотров.

Жизнь текла, дети росли, нагрузки тоже росли, Наташе становилось все труднее и труднее справляться с ними — не хватало дыхания, сил, ноги не слушались, плутали, вскоре Наталья поняла, что не сможет танцевать. В жизни все устраивается каким-то божественным образом, в предвыпускном классе, когда Наталье было шестнадцать лет, начали преподавать актерское мастерство, вел этот предмет народный артист СССР Александр Александрович Клейн — один из ведущих артистов театра имени Станиславского.

Первый актерский этюд, сыгранный Наташей — на лавочке сидит человек, ест вкусный бутерброд, мимо проходит голодный. Голодный садится на краюшек лавки, следит за траекторией бутерброда. Вдруг счастливца кто-то позвал, он уходит, оставив свое кушанье на скамейке. Голодный сидит, смотрит на еду, в нем борется голод с достоинством. Бутерброд улыбается, манит хлебной ручкой. Голодный тянется, но хлоп! Гордость шлепает его по руке. Он уходит, не тронув маленького искусителя.

Наташе пришлось играть голодного. Девочка вошла в роль всем своим существом — закружилась голова, в брюшке защипало. И о чудо! От голода ее живот издал вдохновенный звук! Сей желудочный перелив поверг Сан Саныча в неописуемый восторг. Так перевоплотиться!

Александр Александрович энергично взялся за ученицу, стал ставить для нее этюды — полутанцевальные, полуигровые, говорил, что девочка подает большие надежды. Наташина голова забродила словами Клейна, девушка решила, что, окончив училище, потанцует года два-три и поступит учиться в театральный вуз. Самое сокровенное человек тихонечко бережет, Наташины планы были тайной для всех, о них не знала даже Ван-Мэй. Учеба продолжалась.

В интернате жила Ира Кутукова, про нее понижая голос, говорили: „девочка со страшной судьбой!“. Ее отец в тюрьме проиграл жену в карты, когда его освободили, он на глазах у дочери изрубил мать топором. Девочку забрали в интернат — „круглая сирота“. Учителя принялись выказывать опеку „сложному ребенку“. У Иры голова шла кругом от мелькания сочувствующих лиц, ей так хотелось побыть одной — жалость, внимание все время напоминали о случившемся.

Ночью, вся горячая, девочка открывала глаза, от сухости ее горло издавало шипение. Ира плакала, краешек пододеяльника становился мокрым. Но никто этих слез не видел. Днем она была строптивой, хамила, делала все наоборот, плохо училась, а ночью опять повторялось то же самое. Ирина была совершенно неуправляемой. Она никого не слушала, даже непререкаемый авторитет Серафимы Владимировны для нее не существовал. Единственно, с кем она считалась, с Наташей. Ира была младше Натальи на семь лет, в этом возрасте это огромная разница, когда Ирина особенно расхулиганивалась, ей грозили: „Мы расскажем Наташе, что ты вытворяешь!“, или сразу бежали за ней. Эти угрозы безотказно действовали на Иру.

Наташа была строгой с Ириной, но в глубине души старшая девочка страшно жалела ее. Она укладывала Иру спать, кормила, шила ей хорошенькие юбочки, в бане терла мочалкой, когда ездили на какие-то экскурсии, держала на своих коленях, Ирина чувствовала Натальину нежность. Сима Владимировна, глядя на девочек, как-то сказала Наташе: „Ты, наверное, будешь очень хорошей матерью“.

Когда Наташа окончила училище, Ирина продолжала учиться еще несколько лет, потом ее все-таки отчислили за профнепригодность. Наталья вышла замуж за Кончаловского, Ирина навестила ее несколько раз. Потом связь прервалась. В интернате Ирочка вместе с тряпичной куклой отдала Наташе на хранение фотографии. До сих пор у Натальи сохранилось фото Ириной мамы и самой девочки в младенческом возрасте. Ее мать была красивой женщиной, похожей на Веру Марецкую. Такие пронзительные снимки, что-то есть мученическое в этих лицах, какое-то предчувствие судьбы.

Дуэтно-классический танец преподавал Леонид Тимофеевич Жданов народный артист Советского союза, партнер Улановой, звезда Большого театра. Между собой ребята называли этот предмет — поддержка. К хрупкой черноглазой Наташе Жданов относился с особой симпатией, иногда глядя на нее, Леонид Тимофеевич восклицал: „Ну, это же не девочка, это просто весняночка!“, впрочем, это не мешало ему быть на уроках очень резким.

Однажды Натальин партнер посадил ее на плечо неправильно — боком, она никак не могла придать ногам красивую позу. „Скрести ноги!“ — завопил Ленечка — „Не в гинекологическом кресле сидишь!“. Ребята раскатились смехом. Девочка не знала, что такое гинекологическое кресло, но по мерзкому гоготу мальчишек поняла, что ей сказали что-то очень обидное. „Подбери живот!“ — кричал Леонид Тимофеевич какой-нибудь девочке, находясь в пяти метрах от нее — „Сейчас столкнешь меня пузом-то!“. Но дети его очень любили, он был замечательный мастер.

Классическим танцем девочки занимались отдельно от мальчиков. Класс девочек вела Якунина, Любовь Степановна — хорошая балерина, прима театра имени Станиславского, но учителем она была неопытным, это был ее первый класс. Леонид Тимофеевич восполнял пробел, он учил детей приемам поддержки — как худенькому мальчику, который весит почти столько же, сколько и девочка, поднять ее над головой на вытянутых руках в арабеске, как одной рукой вытолкнуть партнершу под попу вверх, как поймать в ласточке.

На Ждановских занятиях обязательно случалось что-нибудь забавное. Как-то Наташа старательно разбежалась, прыгнула, нога, как и полагается, на отлете. Летит. Испуганное лицо партнера приближается, мальчик больно вцепляется в Наташу, и они оба с грохотом улетают под рояль. Прямо под рояль! Класс ликует.

В конце года на экзамене по дуэтно-классическому танцу партнером Натальи был Володя Ильин. Володька, самый высокий мальчик в классе, легко поднял в арабеске Наталью. Звучала красивая музыка, Наташа взмахивала вдохновенными руками, паря в заоблачной выси. Вдруг почувствовала какое-то странное отступающее движение. В первые секунды Аринбасарова подумала, что это экстатическая волна, захлестнувшая их в танце, но потом девушка ясно ощутила, что Володя почему-то пятится назад. Он допятился до задней стены и уронил партнершу, Наталье повезло, что она падала, скользя по стенке. Комиссия ахнула, крякнула, но выступление не прервали. Наташа побежала на Володю. Она, устрашающе тараща глаза, оторвалась от земли и прыгнула красивой рыбкой к нему на плечо. Плечо сделалось покатым, и она опять чуть не упала. Тут уже разгневанная комиссия выгнала с экзамена Ильина, поставив ему двойку. Оказывается, накануне он выпил и был не в форме.

Несмотря на опасность, таившуюся в этом предмете, Наталья любила его больше других профессиональных дисциплин. Это был настоящий танец с партнером. Наташа была легкой, поддержки получались у нее хорошо, Леонид Тимофеевич, показывая новую комбинацию движений, часто брал в партнерши Наталью. Но счастье не бывает безоблачным.

В классе училась еще одна девочка, с которой педагогу нравилось демонстрировать новые поддержки — Таня Иванова. Она была Наташиной соперницей не только в уничтожении съестного запаса училища, о чем писалось выше, но и в дуэтно-классическом танце. Предатель Леонид Тимофеевич изменял Наталье с Ивановой. Татьяна была еще меньше Аринбасаровой, легкой, ловкой и отчаянно смелой. Но на выпускном экзамене дуэтно-классического танца Жданов был верен обеим музам — Наташа с Таней солировали.

В один прекрасный вечер после Ждановских занятий Наталья дефилировала по коридору, балетно неся хорошенькую головку. Навстречу ей двигалась Серафима Владимировна. Наташа представляла себя великой балериной, знаменитой партнершей Жданова, после спектакля парящей по коридору в лучах славы. Девочка не заметила директрису. Сима Владимировна взглянула на любимицу: „Ах, как она хороша! Уже маленькая женщина!“, и вдруг ей вспомнился Бунинский рассказ „Легкое дыхание“. Испугалась. Почувствовала ответственность, решила предостеречь: „Наташа…“ — донеслось откуда-то „Здравствуй!“. Наталья нехотя снизошла с мечтательных облаков, оглянулась, перед ней Сима Владимировна.

— Как дела?

— Все хорошо, Сима Владимировна.

— Ты что же ко мне не заходишь?

— Экзамены, репетиции… А сейчас можно?

— Можно. Пойдем.

„Как славно! Не обиделась!“ — Наташа, следуя за Симой Владимировной, вошла в почтительную тишину директорского кабинета. Женщина внимательно сощурила глаза, тихонько начала: „Ну, Наташа, расскажи, как твоя жизнь“. Девушка открыла рот, чтобы рассказать о своем житье-бытье, как вдруг заметила, что Сима Владимировна покраснела и, как закипающий чайник, выпустила: „Наташенька, ты такая — молоденькая, хорошенькая“. У Наташи встал сладостный ком в горле, впервые ей сказали, что она хорошенькая, впервые она почувствовала, что к ней относятся не как к ребенку, а как-то по-другому. Сердце ойкнуло: „Что же дальше?“.

Интеллигентная Сима Владимировна замялась — „Я уверена у тебя будет много поклонников, которые будут за тобой ухаживать. Но надо быть очень осторожной, имей в виду, если тебя будут приглашать в ресторан, а тебе, конечно же, захочется пойти, помни — ПОТОМ МУЖЧНИНЫ ВСЕГДА ТРЕБУЮТ РАСПЛАТЫ! Если тебя будут приглашать в гостиницу, помни — порядочная девушка не должна ходить в гостиницу“.

„Ах!“ — руки девушки упали плетьми. Наташе показалось, что она слышит глас божий, наставления крепко засели в ее голову. Но…

Последняя встреча Нового года в интернате, все так волнующе и немножечко грустно. Во второй раз Ван-Мэйчик открыла свои чудесные сундуки. На сей раз, Наташе досталось платье фантастической красоты из желтого нейлона. В те времена нейлон, новая ткань, был страшно моден. Нежно-воздушное платье синтетически покалывало — не беда, женщины всегда платят за красоту некоторым неудобством. Наташа в первый раз в жизни выстригла свою знаменитую челку. Поразительная особенность человеческой натуры — при всей нашей строптивости, мы всегда следуем чьему-нибудь примеру. Пышнотелая героиня индийского фильма остригла себе челку, неожиданно превратившись из дурнушки в красавицу. Наташа последовала ее живописующему примеру, желая превратиться в красотку с веселеньким чубом. В ее глазах прыгали лукавые чертики, так хотелось кому-нибудь понравиться!

В училище учился очень красивый мальчик из Молдавии — Женя Сандул, который был влюблен в казашку Зарему Кучербаеву, о нем-то и пойдет речь дальше.

В празднично убранном зале мальчики и девочки танцевали, кто-то погасил свет. Под потолком закрутился зеркальный шар, отбрасывая на стены яркие лучики. Наталья скучающе стояла, независимо отдувая вновь приобретенный чубчик, и вдруг Наташу пригласил этот невообразимый красавец — Женя Сандул. Девушка, не помня себя от смущения, оторвалась от стены.

Они танцевали в романтических отблесках шара. Женя нежно-нежно прижимал к себе Наташу. У девушки подкосились ноги, заболтались разваренными макаронинами. Все кончилось очень банально — Наташа и Женя оказались на лестничной площадке, там они пристроились целоваться. Девушку захлестнули самые неожиданные ощущения — ей было и солено, и щекотно от молоденьких усов, и страшно, что кто-то войдет.

Но на нашей славной земле — за все есть расплата. На следующий день мальчишки стали делать Наташе разные намеки, двусмысленно хихикать. Она долго растерянно озиралась, ища причину в своем облике, потом вдруг догадалась: „Он им все рассказал!“. Какое предательство! Тогда Наталья не знала, что нет ничего откровеннее, чем мужские беседы.

Аринбасарова, рыдая, примчалась к Симе Владимировне. Девушка гулко била себя в грудь, неистово вопия: „Сима Владимировна! Я развратница! Я развратница!“. Сима Владимировна схватилась за сердце, присела на краюшек стола: „Что? Что случилось?“ — прошептала она — „Расскажи мне!“. Обильно орошая казенный ковер крупными слезами, девушка исповедалась: „Я целовалась с Женей Сандулом. Я целовалась в губы. А ведь я знаю, что он влюблен в Заремку“. От душевной боли, Наташа замолкла, голова бессильно повисла: „Я с ним целовалась по-настоящему. Я погубила себя! Я погубила свою репутацию! Какой позор! А он, он… Он рассказал все мальчишкам, и они теперь надо мной смеются“ — в неистовых рыданиях задергались плечи.

— „Фу“ — перевела дух Сима Владимировна: „Я уж думала, что случилось что-то страшное“. Директриса обняла свою любимицу: „Тебе уже семнадцать лет, а ты в первый раз целовалась. Дурочка! В твоем возрасте девчонки уже с мужиками живут. А ты только… Только целовалась. Ну, а что приятно-то было?“

— „Приятно“ — промычала Наташа.

— Ну и хорошо! А вот то, что он мальчишкам рассказал — это очень нехорошо, некрасиво. Поэтому впредь знай, что не со всеми можно целоваться, а только с теми, кто тебя достоин, кто тебя любит, и кого ты любишь.

Началась лихорадка — скоро государственные экзамены. Почетная комиссия! Решение судеб! Готовились к защите диплома. Наташа, воспрянув от любовного фиаско, ушла с головой в работу. Жданов начал репетировать с Аринбасаровой дипломный номер — па-де-де из балета „Тщетная предосторожность“, партнером Наташи был Дюсенбек Накипов. Любовь Степановна, которая очень невзлюбила девушку с той злосчастной истории с хулиганской песенкой, злобно свистела: „И чего в тебе нашел Леонид Тимофеевич?! Он прямо на тебя не надышится!“.

Но на репетициях Леонид Тимофеевич превращался в безжалостного цербера. Он, кровожадно вращая глазами, орал: „Чтобы один раз хорошо станцевать вариацию на сцене — надо три раза подряд, без остановки станцевать ее в репетиционном зале. Если выдержишь по дыханию и хватит сил, тогда есть какая-то гарантия, что ты станцуешь номер один раз на сцене!“. Залы большие, пустые — эхо и резонанс создавали особую балетную противность голоса педагога. Леонид Тимофеевич гонял учеников до потери сознания, его лицо заливалось лиловым цветом.

Несмотря на адский труд, бесконечные издевки, для Натальи уроки Жданова были творческим отдохновением. Из всего класса у Наташи и Дюсенбека был самый большой и сложный номер — па-де-де, состоящий из адажио, двух вариаций и коды. Уже были напечатаны афиши выпускного концерта на сцене Большого театра. Выцветшую афишу со своей фамилией Наташа хранила всю жизнь, но, увы, станцевать в выпускном концерте ей так и не пришлось.

Иногда в училище захаживали кинематографисты. Работники кино всегда косматые, бородатые, противно пахнущие сигаретным дымом, но все равно от них исходила какая-то аура. Богема! Все училище взбудоражилось от известия, что на роль Наташи Ростовой пригласили балетную девочку — Людмилу Савельеву.

Аринбасаровой три человека предсказали, что она будет киноактрисой. Наталья посчитала эти предсказания абсурдом, ей казалось, что в кино могут сниматься только красавицы. На экранах страны блистали не женщины, а богини — Алла Ларионова, Тамара Макарова, Нинель Мышкова, Элина Быстрицкая., вдруг прославившаяся Настя Вертинская. Совсем не считая себя красивой, Наташа боялась даже помечтать о кино. В ответ на предсказания о своей артистической карьере она пренебрежительно фыркала, но где-то в самой глубине сердца молоденькой девушки теплилась надежда, что когда-нибудь она станет театральной актрисой. От этой мысли ей было страшно. Страшно, но сладостно.

В феврале в училище приехал молодой режиссер Андрей Кончаловский со своим вторым режиссером Изей Ольшанецким. Андрей Сергеевич пришел посмотреть девочек на роль Алтынай для своего дипломного фильма „Первый учитель“ по повести Чингиза Айтматова. Его бывшая жена балерина Ирина Кандат посоветовала поискать Алтынай в хореографическом училище, где учились ребята из азиатских республик. Андрею Сергеевичу нужна была девочка лет двенадцати-тринадцати, но он понимал, что роль очень трудная и в таком возрасте девочка не справится с ролью, поэтому он и пришел в балетную школу, где девочки постарше, выглядят моложе своего возраста. Но в выпускной класс Натальи он даже не заходил.

Ах, эта проказница — судьба! Никогда-то мы не знаем, где нас подкараулит счастье. Первым делом Андрей Сергеевич направил свои благословенные стопы в замшевых ботинках в младшие классы. Обратил внимание на Раушан Байсеитову — миниатюрную девочку с пухлыми губами и с довольно характерной внешностью. Раушан — племянница знаменитой казахской певицы, Куляш Байсеитовой. По лбу Изи Ольшанецкого сползла усердная капля пота: „Мы ее пригласим на „Мосфильм““. Посмотрели заодно и мальчиков. Уехали. Как и полагается в романтических историях, забыли записать имя отобранной девочки.

Спустя несколько дней в интернат позвонили с „Мосфильма“: „У вас есть девочка из казахской группы — худенькая, симпатичная?“. Сие скромное описание не слишком облегчало поиск утерянной претендентки, в балете все худенькие, а симпатичность понятие весьма расплывчатое. Воспитательница озадаченно: „Это, наверно, Наташа Аринбасарова?“. „Да, да!“ — воскликнули на другом конце провода. На удивление быстро в интернат приехал большой, дребезжащий автобус. Воспитательницы вытолкнули ничего не понимавшую Наталью: „Езжай, тебя приглашают на „Мосфильм“!“.

Конечно, знакомство с Андреем Сергеевичем было запоминающимся. Да разве могло быть по-другому! На девочке было огромное драповое пальто на вырост, цвета бордо или возможно близкого к этому изысканному колеру, невероятным украшением верхнего убранства служил цигейковый воротник, шапка-ушанка и большие суконные ботинки на крючках — „прощай молодость“ являлись гармоничным завершением внешнего облика молоденькой прелестницы.

Когда Наташа, похожая на ночного сторожа, ввалилась в рабочий кабинет режиссера, от удивления глаза Андрея Сергеевича полезли из глазниц: „Не та, да к тому же не девочка, а чучело гороховое“. Наташа, как бабочка, избавилась от своего громоздкого кокона, заметив, что ее цигейковый воротник не был оценен по достоинству. Теперь посреди серой комнаты стояло нечто очень хорошенькое. Наталья была одета в зеленое немецкое платьице, добытое Симой Владимировной на базе, глаза Андрея Сергеевича вернулись на положенное место. Режиссер широко разулыбался. Девушку поразила широта его улыбки, казалось, что видны все тридцать два зуба.

Кончаловский, пытливо глядя на девушку сквозь очки, беспрерывно задавал вопросы: „Откуда ты? Сколько тебе лет? Любишь ли ты стихи?“. Спрашивал про учебу, друзей. Особенный режиссерский талант сразу же устанавливать доверительные отношения, Наталья, будучи очень застенчивой, зажатой, чувствовала себя с ним легко, непринужденно. В конце беседы Андрей Сергеевич осторожно спросил:

— „А у вас есть еще девочки из Казахстана?“.

— „Да, нас пять девочек-казашек. Приезжайте к нам в интернат, я вас со всеми познакомлю!“. Наташина балетная голова не догадалась, что такая откровенность ей совсем невыгодна — ведь это возможные конкурентки.

Она ушла, оставив в заложники Ерема Аманкулова — красивого, высокого мальчика тоже из Казахстана. Его хотели попробовать на роль Дюйшена. По возвращении в интернат, Наташа пытала Ерема: „Что сказал Кончаловский обо мне?“. Ерем небрежно бросил: „Он сказал, что ты очень непосредственная“.

Андрей Сергеевич не преминул приехать в интернат. Наташа старательно собрала и привела всех девочек, Раушан Байсеитову тоже. Но, к счастью, Андрей Сергеевич решил остановиться на Аринбасаровой.

Наталье выдали сценарий. Она перечитывала его и с каждым прочтением проникалась все большей жалостью к Алтынай. Наталья чувствовала всем своим существом ее горести и переживания. В сценарии было много сцен, где нужно плакать крупным планом. Посреди ночи на подмостках собственной кровати Наташа проигрывала сцены из сценария. Заигравшись, она вскакивала на постель, представляя скорбные пасторали из жизни Алтынай. Слезы начинали брызжить из глаз, слышалось испуганное бормотание ее подруги Ван-Мэй. „Не мешай, я репетирую!“. „А-а-а…“ — по-китайски уважительно к профессии. И Наташа всю ночь напролет продолжала разыгрывать драматическое представление.

Одно только не укладывалось в ее голове, как же она сможет плакать, если перед носом будет торчать камера. Девочка ничего не понимала в кинотехнике, не знала, что есть объективы и что крупный план можно снимать с довольно отдаленного расстояния. И уже она не могла отличить слезы сострадания к Алтынай от рыданий из-за страха: „смогу ли я?“.

Наталья училась актерскому мастерству, но у балетных артистов все чувства выражаются в движениях, в жестах, в мимике, а в сценарии Наташина героиня разговаривала. Андрей Сергеевич посоветовал девушке учить стихи наизусть: „Будешь мне их читать с выражением и чувством!“. После чего добавил шепотом: „А самое главное, ты все время должна думать об Алтынай, об этой бедной девочке — сироте, живущей из милости у злой тетки“. И уже громче, ударяя на каждом слове: „Нищая, оборванная, вечно голодная, немытая, затравленная девочка!“. В Наташиной голове заклубились образы бедности. „И все это происходит в двадцать четвертом году!“ — на прощанье вскрикнул Андрей Сергеевич. Один из талантов режиссера — уметь зажигать людей своей работой, внушать, что происходящее с ними имеет огромное значение, Кончаловский обладал этим даром, от него исходила невероятная энергия, и Наташа со свойственным ей педантизмом принялась исполнять режиссерские предписания. Она нафантазировала жизнь Алтынай до мельчайших подробностей, Наталья знала, в какой позе ест Алтынай, в какой спит, в какие игры играет.

Несколько раз Наташа встречалась с Андреем Сергеевичем. В морозный, февральский день они шли по улице Горького, ныне Тверской, разговаривали о сценарии, о роли, вдруг Андрей Сергеевич предложил девушке: „Слушай, давай зайдем в кафе выпьем кофейку!“. В Наташиной голове тут же вспыхнули скрижали грозных наставлений Симы Владимировны. „Начинается!“ — подумала девочка, в ужасе отлетев от молодого режиссера на другую сторону тротуара. „Нет, нет, никаких кафе!“ — вскричала Наталья. „Ты что? Ты чего так испугалась?“ — удивился Андрей Сергеевич — „Ну, не хочешь, не пойдем. Просто я замерз“.

Прогулка была испорчена. Внутренне напружинившись, Наташа не знала, как поскорее избавиться от Андрея Сергеевича. В каждом его движении ей виделся подвох, провокация к разврату.

Прошло два-три дня, Кончаловский опять за свое.

— Наташа, у нас рабочий кабинет в гостинице „Украина“. Приходи туда, я тебя познакомлю с нашим директором!

— „Нет! В гостиницу я не пойду!“ — топнув ногой, ответила девушка.

— „Ну, хорошо, хорошо“, — сказал режиссер, опасливо косясь на юную дикарку — „Мы можем и к вам в интернат приехать!“.

Потом вдруг звонки и встречи прекратились. „Ну вот, правильно про киношников рассказывают! Уговаривают, уговаривают, наобещают с три короба и обманут!“. Юность ветрена и щедра, Наталья не слишком огорчилась: „Вдруг появились, вдруг и пропали! Ну и черт с ними!“ — заключила девушка и быстренько забыла о кино.

Продолжалась подготовка к выпускным экзаменам, репетировали дипломные номера. Последние месяцы в училище были очень тяжелые, выпускники работали в день по семь изнурительных часов,

Наталья страшно уставала, как всегда весной, начался авитаминоз.

Вдруг Ван-Мэй объявила, что несколько подруг и Любовь Степановна приглашены на обед в китайское посольство. Званый обед в китайском посольстве! Какой переполох! „Что одеть?! Что обуть?!“ — так и звенели вопросы. Анечка Стоун дала Наташе свою пышную, шерстяную, бежевую юбку и свитерочек. Наталья, чтобы казаться еще тоньше, надела под свитер резиновый пояс в двадцать сантиметров шириной. Для завершенности прекрасного образа шоколадная Дороти, дочь африканского посла, одолжила Наташе свои туфли на каучуковой подошве. Тогда каучук, как и нейлон, был новым материалом, вследствие чего пользовался огромной популярностью. Наталья себе очень нравилась в этом наряде, правда, было трудновато дышать, но это, как уже отмечалось выше, не являлось помехой для молоденькой барышни.

За приглашенными прислали машину — роскошный, черный лимузин, туда поместились пять тонюсеньких девочек вместе с Любовью Степановной. Девицы плюхнулись на кожаные кресла, которые довольно заскрипели под егозами.

Наконец-то вошли в посольство. Наташа обомлела от красоты, чистоты, надушенного благовониями воздуха. Все сверкало — паркет, дверные ручки, ботинки, набриолиненные волосы китайцев. Сдержанные посольские китайцы очень отличались от тех, которых Наталья встречала на улицах городах, то были общительные, веселые, неизменно желающие дружить с русскими, китайцы.

Был накрыт большой круглый стол. Женщин рассадили. Наташе мечталось, что их будут угощать макаронами с острым соусом, которые Ван-Мэй приносила в интернат, поэтому, когда красивый китаец, молчаливо-вежливо ухаживающий за гостями, положил на тарелку что-то, напоминавшее петушиные гребешки, Наталье сделалось нехорошо. От одного вида поданного кушанья подкатывал к горлу тошнотворный ком. „Это трепанги“, — пояснила Ван-Мэй — „Деликатес. Очень вкусно“. Наташа осторожно уложила в рот самого мелкого морского жителя, долго держала за щекой, не решаясь проглотить.

Это жуткое ощущение Наталья использовала во ВГИКе. На втором курсе ребята ставили „Мертвые Души“. Наталья играла Феодулию Ивановну — жену Собакевича, с ее раскосой внешностью, она могла претендовать только на эту маленькую бессловесную роль. В сцене обеда у семейства Собакевичей, хозяин, кушая, говорит Чичикову всякие мерзости о еде. Феодулия Ивановна так же, как и Наталья на посольском обеде, не могла проглотить ни кусочка. Ребята катались со смеху, наблюдая за Наташей.

К счастью, в посольстве кушанья менялись одно за другим, девушки насчитали десять перемен блюд. За время приема Наталья съела только горсточку риса и на десерт фруктовый салат. Чтобы братья-китайцы не обиделись, она попросила палочки, и в течение всего ужина хитренько делала вид, что пытается овладеть деревянными приборами. Экзотика китайской кухни с первого раза никому не нравится, к хорошему, как и к плохому надо привыкать.

А может быть, предубеждение не давало Наталье наслаждаться прелестями восточной гастрономии. Милая Любовь Степановна вечером накануне рассказала про гастроли ее театра в Китай. Принимали замечательно! Обеды сменялись ужинами, ужины завтраками. В коротких перерывах между приемами пищи можно было и потанцевать. Благо, что их кухня легкая, балетные не растолстели. На очередном обеде подали кушанье, похожее на фаршированный кабачок. Артисты ели, похваливали. Кто-то неосторожно спросил: „Что это такое?“ любопытство — вреднейшее из человеческих качеств! Вежливо ответили: „Это фаршированный удав“. Многим срочно потребовалось в туалет.

Китайская кухня — одна из самых искуснейших в мире. Это что-то вроде магии, которой под силу приготовить, что угодно из чего угодно, да так, что пробующий никогда не отгадает, что именно он вкушает. Сuisine chinoise это не просто так, это целое мировоззрение, философия, берущая свои корни со времен ссыльных Даосов. Куда уж нам европейцам сразу вглубь времен!

Милейшая Любовь Степановна, смакуя каждое слово, рассказала, как именно приготовляли фаршированного удава. Бедное пресмыкающееся долго держали в большом чане, моря голодом, пока из него не выйдут все экскременты. После чего чан вычищался, через маленькую дырочку в крышке кидался рис, который голодный удав жадно заглатывал на свою погибель. Нафаршированного рисом змия заливали водой и живьем тушили. Живописующий рассказ наимилейшей Любови Степановны произвел на Наташу жуткое впечатление. В каждом блюде ей мерещился несчастный мученик, заживо сваренный.

К удовольствию гостей, на прощанье каждой девушке подарили по баночке того самого острого соуса и по пакетику конфет в рисовых обертках. Наташа не переставала поражаться бесследному исчезновению рисового фантика. „Но все равно наши конфеты самые вкусные!“ — упрямо спорила с подругами, патриотически настроенная Аринбасарова, половинку от своего пакета Наталья все же приберегла для Марии Константиновны.

Последний учебный год кончился. Начались государственные экзамены. В Москву приехала поддерживать свою дочку Мария Константиновна. Она обычно останавливалась у своих друзей Кукуевых, которые когда-то были ее соседями по коммунальной квартире. Тетя Шура и дядя Лева — чудесные люди, он профессор психологии, она — научный работник, Кукуевы часто навещали Наташу. Всю жизнь Аринбасаровы дружили с ними.

Иногда Марие Константиновне разрешалось переночевать в интернате, Сима Владимировна позволяла это, любя Наталью. Девушка сдала народно-характерный и дуэтно-классический танцы на отлично, но самое главное испытание, сдать классику и защитить диплом, было еще впереди.

От перенапряжения у Наташи начался периостит — отложение солей на берцовой кости. Это страшно больно, когда подпрыгиваешь в воздух, кажется, что не сможешь благополучно приземлиться — ноги подогнутся и упадешь. Мышцы от непомерных нагрузок каменели, и еще, вдобавок ко всему, за день до экзамена, на генеральной репетиции Наташа новым пуантом содрала кожу с большого пальца правой ноги — получилась открытая рана. От таких напастей у балетных есть проверенный способ — нужно изнутри яичной скорлупки снять пленочку и наклеить ее на ранку, вместо своей кожи.

Мария Константиновна бросилась по всем ближайшим гастрономам на поиски яиц, их нигде не было. Женщина была в отчаянии, сбивая с ног покупателей, кидалась к безразличным продавцам: „Яйца есть?“. „Яиц, нет! Вы что не видите?“. Запыхавшаяся, усталая, она вспоминала о дочкином окровавленном пальце, бежала дальше. Пробегав до закрытия магазинов, Мария Константиновна вернулась ни с чем.

На кровати лежала дочка с растопыренной ногой. Маруся присела на край постели и беззвучно заплакала. Во сне Наташа недовольно ухнула. Мать смолкла. От боли сердце разрывалось, хотелось содрать собственную кожу. Прошло полчаса, девочка проснулась, Мария так и сидела на краешке кровати. Девочке показалось, что перед ней не ее мама, а Врубелевский демон, вся ее фигура выражала нечеловеческую скорбь.

— Мамуля, что случилось?

— Молчание.

— Мама? Что, что стряслось?

— Я не нашла яиц?

— И все? Мамулечка, не расстраивайся, я что-нибудь придумаю.

„Как молодость беспечна!“ — подумала Мария Константиновна. „Почему взрослые такие паникеры!“ — спросила себя Наташа, нашла решение: „Я схожу в столовую, попрошу яйцо“.

Наталья отправилась на кухню. Как и полагается, повариха тетя Таня была большой, шумной, доброй, ее лицо с низким лбом, хитрыми круглыми глазами решительно переходило в щеки. Замечательные щеки! Казалось, что в них прячется продовольственный запас на случай войны.

Кухарка твердо сказала, что не даст яйца. Но в этом отрицании слышалась мольба о том, чтобы ее упрашивали, уговаривали. Наташа начала клянчить. Чем больше она просила, тем громче, яростнее был отказ. Наконец, девушке надоело, она резко повернулась и пошла.

— Ты куда? Я же тебе еще яйца не дала.

— Спать хочу. Завтра экзамен.

— Ну, что же ты, лапушок, сразу не сказала! Сейчас принесу.

Театрализованное представление кончилось, яйцо выдали, палец заклеили, для экзамена подготовили новые пуанты. Наталья улеглась спать.

Не спалось — голова горит, в глазах рябит. Всех баранов сосчитала, но сна ни в одном глазу: „Завтра экзамен! Завтра экзамен! Что же будет?“. Под утро Наташа уснула. Ей приснилось что-то очень приятное и очень очень важное, но что именно?

Тревожные сборы на экзамен. Сама Уланова — председатель государственной комиссии. Есть не хочется, зуб на зуб не попадает, все вокруг раздражает, время лениво плетется. „Что же будет? Что же будет? Я бы отдала пять лет жизни, чтобы сейчас было пять минут после экзамена“. Мария Константиновна ходит на цыпочках, боится помешать дочери.

Осталось несколько минут до выхода в зал, костюмы одеты, ноги дрожат, воздух не вдыхается. В боковой комнатке танцевального зала дежурит массажист на случай, если у кого-нибудь будут судороги, там же стоит внушительных размеров банка с разведенной валерьянкой.

О боже! Весь цвет Большого театра! Рядом с Улановой сидит ее подруга Надежда Капустина. При виде мадам Капустиной Натальино сердце сжалось, вспомнились все подробности песенной истории, ноги подкосились, подбородок безвольно повис. И вдруг Наташа вспомнила сон, на сердце стало легко. (Впрочем, Капустина совершенно забыла как об истории, так и о самой девочке.)

Проторжествовали первые аккорды, вереница девушек в розовых воздушных хитонах бесшумно вошла в зал, встали у станка. Любовь Степановна не любила Наташу, почти не замечала ее во время занятий, никогда не хвалила. У Натальи была хорошая выворотность, большой шаг, поэтому на экзамене Любовь Степановна поставила девушку на самое видное место — место у среднего станка прямо напротив приемной комиссии считается самым ответственным, все погрешности видны, как на ладошке.

Несмотря на волнение, актер всегда чувствует зал, когда Наталья вынула вперед ножку, достав почти до самого носа, физическое напряжение не помешало девушке заметить устремленные на нее глаза. Гордость придала Наташе силы, отчего ее движения стали раскованнее, увереннее, ярче.

После станка вышли на середину зала, и опять Аринбасарова прямо перед комиссией. Когда девушка застыла в арабеске на долю секунды дольше, чем звучала музыка, она почувствовала строгий взгляд Улановой, но концертмейстер, глядя на Наташу, тоже сделал легкую паузу, и Уланова чуть заметно кивнула.

Начались быстрые вариации на пальцах. И тут Наташа вспомнила печальную историю Русалочки из сказки Андерсена, каждый шаг, каждое движение причиняли Русалочке невыносимую боль, как будто она танцевала на острие ножа. Девочка видела, как глаза приемной комиссии с ужасом следят за ее ногами. Закончив танцевать, Наталья заметила, что ее розовая атласная туфелька стала багрово-кровавой. Закружилась голова. Экзамен продолжался.

Сразу после сдачи классики, ребята должны были танцевать свои дипломные номера. У Натальи был прелестный костюм — воздушная, голубая юбка, вся расшитая цветочками. Волосы заплели в две косички, уложили крендельками вокруг ушек. Крендельки тоже украсили цветами. Цветочное убранство очень шло к Наташе, и маленькая женщина забыла о своей израненной ноге. Аринбасарова и небезызвестный Дюська Накипов танцевали адажио из „Тщетной предосторожности“. Наташа танцевала с большим удовольствием, лукаво кокетничая то с Дюськой, то с комиссией. Комиссия приветливо кивала, улыбалась. Ребята закончили адажио, и Любовь Степановна объявила, что вариации танцевать не надо — комиссия и так поражена Наташиным героизмом.

После экзамена ребята сидели в раздевалке. Помещение сотрясал страх ждали результатов. Наконец, пришла Любовь Степановна. Чинно встала посреди комнаты, закатила глаза. Стала рассказывать общие впечатления комиссии о классе. Рассказывала обстоятельно. „Сейчас я зачту ваши оценки“ — сказала Якунина и вышла. Кто-то тихо заскулил.

Через три минуты, длившиеся целую вечность, Якунина вернулась, на носу поблескивали очки: „Абаева Галия — 4“, Наташа в списке была второй. Любовь Степановна уставилась на Наталью: „Аринбасарова Наташа“. Пауза. „Пять“. У Наташи слезы брызнули из глаз. В классе у девочек было всего три пятерки у Натальи, Ван-Мэйки и Тани Ивановой, а Якунинской любимой ученице Гаянэ Джигарханян комиссия, к сожалению, поставила четыре.

— „Я удивлена, что комиссия так высоко тебя оценила!“ — сказала Любовь Степановна Наташе.

— „А я знала, что получу пять!“ — буркнула себе под нос девушка.

Ночью Наталье приснился сон, что она получила на экзамене пять, с утра она его не помнила. Экзамен был в пятницу, а, как известно, с четверга на пятницу сны сбываются. Вошедши в танцкласс, Наталья вдруг отчетливо вспомнила сон, отчего поверила в собственные силы и неизбежность своего триумфа. Да, к тому же все было отработано, отшлифовано, и танец Наташе доставлял огромную радость.

После сдачи экзаменов и защиты дипломов у ребят, как во всех советских школах, был выпускной бал. Как они его ждали, как волновались! За несколько месяцев до радостного события Наталья с Симой Владимировной начали придумывать, какое можно сделать платье. Даже в те бедные года, когда такое явление, как мода, не существовала в стране Советской, Сима Владимировна одевалась очень элегантно. Директриса договорилась в ателье со своими мастерами — Наташе сшили маленькое белое платье в стиле Chanel. Потом Сима Владимировна понесла платье в другое ателье по художественной вышивке, вышили на боку чудеснейшую серебристо-черную розу. Серафима Владимировна подарила девушке черные шелковые перчатки до локтя. Наталья упросила Гаянку продать ей черно-белые туфли на шпильках. Тогда купить туфли было очень сложно, а Гаянэ привезла их из Еревана, где шилась замечательная обувь частными сапожниками. В этом изысканнейшем туалете Наталья казалось самой себе первой красавицей королевства, она едва не опоздала на выпускной бал, заглядевшись на себя в зеркале.

Выпускной бал был торжественно-трогательный. Ребята прощались с интернатом, где провели шесть долгих лет. После бала, как все советские школьники, пошли к Кремлю встречать рассвет. Гуляя по пустынным улицам, Наталья, жмурясь от удовольствия и грусти думала: „Какая замечательная Москва! Точно в песне написано — „Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля““. Утро было такое свежее, ясное. Небо розовое. Поливальные машины умывали улицы, дворники мели тротуары, приветливо улыбаясь выпускникам.

В то утро Наталья остро почувствовала, что такое Родина. Щемящее ощущение дома, чувство безопасности, предчувствие того, что тебя ожидает что-то удивительно прекрасное — переполняли молоденькую девушку. И в то же время от сознания, что очень скоро все разъедутся, расстанутся становилось тяжело. Москва для Наташи самый любимый во всем свете город, ее родной город. Наталья родилась в Москве, училась в Москве, мысль о том, что ее придется покинуть, казалось девушке бессмысленным кошмаром.

На следующий день весь класс пригласила к себе москвичка Лена Гусева, она была адмиральской дочкой. У Гусевых была огромная шикарная квартира, родители Лены ушли, предоставив ребятам на всю ночь свои апартаменты. Бывшие одноклассники танцевали, немножечко пили, смеялись, пытаясь укрыться в веселье от грустных мыслей.

Для Натальи вечер был удивительный, ей казалось, что все наполнено каким-то особенным, не будничным смыслом. И тут случилось самое неожиданное — впервые и сразу два мальчика признались Наташе в любви. Первые признания всегда волнительны, обжигают все твое существо, зато потом испытываешь обременительность, даже скуку, когда кто-то пытается навязать тебе свою любовь, но тогда от услышанного юной Наташе было не по себе. До этого девушке всегда казалось, что молодые люди не принимают ее всерьез, подтрунивают над ней, и никто в нее влюбиться вообще не может. Она часто получала на уроках „оскорбительные“ записки: „Дикая балерина“, „Дикарка“. В столь юном возрасте Наташа махнула рукой на свою личную жизнь, решив, посвятить себя искусству. Но судьба всегда играет с нами, девушка даже не могла себе вообразить, что ей готовит сия сумасбродная дама.

Неожиданно во время всех этих волнующих событий приходит телеграмма: „Срочно вылетайте на кинопробы во Фрунзе. Кончаловский“. А у Наташи впереди репетиции и выпускной концерт на сцене Большого театра. Уже напечатаны афиши: „ПА-ДЕ-ДЕ ИСПОЛНЯЮТ Н. АРИНБАСАРОВА и Д. НАКИПОВ“, Наталья с Дюськой чувствуют себя балетными примами. Педагоги, узнав о телеграмме, начали ругаться: „Какие киносъемки! Это несерьезно. Они длятся целый год, ты потеряешь форму. Нужно ехать в театр и сразу же завоевывать положение, входить в репертуар!“. Нарассказали Марие Константиновне всякие страсти-мордасти про кино, про киношников — какие они все распущенные: „Непременно испортят вашу девочку“. И Маруся, ополчившись на весь мировой кинематограф, категорически постановила: „Никакого кино! Никаких съемок! У тебя уже есть профессия. Едем в Алма-Ату. Надо начинать работать!“.

Как это ни парадоксально, ведь молодость всегда непослушна, Наташа безропотно подчинилась, дала телеграмму: „Извините, сниматься не могу“. И тут началось. На бедную девушку обрушился шквал междугородных звонков. „Ты негодяйка, мерзавка! Обнадежила меня, наобещала, а теперь отказываешься! Ты меня очень подводишь, ты мне срываешь диплом!“ — шипело, выпрыгивало из трубки. От таких словесных изрыганий Наталья почувствовала себя вероломной обманщицей. На душе стало нехорошо, но… Но кино, Кончаловский с его искренним гневом — это что-то эфемерное, далекое, тогда как сцена очень конкретна, а выступление в Большом театре прямо-таки раздавливает своей реальностью. Наташа решила танцевать.

Кончаловский все звонил и звонил. Угрозы, возмущение сменились на мольбы, теперь трубка рыдала: „Хотя бы приезжай на кинопробы! На два дня“. В конце концов, чувство горделивого самодовольства сменилось жалостью, и Наташа тихонечко спросила: „Мам, давай слетаем на кинопробы, может, я еще и провалюсь“. Теперь женщины решили лететь во Фрунзе.

Тут наступает перелом в Наташиной жизни. Меня всегда поражало, когда человек из „ниоткуда“, у которого меньше всего шансов, пробивается, добивается, становится известным. Ведь история Наташи — вечная, прекрасная история Золушки. Эта сказка повторяется на протяжении многих веков. Как Богу не надоест смотреть один и тот же спектакль!

Первый учитель

Провожала Наталью и Марию Константиновну Сима Владимировна. Директриса подарила Наташе огромный букет белоснежных небесной красоты лилий. С тех пор лилии — Натальины любимые цветы. Женщины обнялись, поцеловались. Взошли на трап. Полетели. Второй полет в Наташиной короткой жизни не был особо примечателен, она уснула на коленях у Марии Константиновны, ощущая на щеке ласковую шершавость материнских рук.

— Фрунзе! — пролаял в микрофон голос бортпроводницы. Наташа открыла глаза.

Женщин встретили. Поселили в аэропортовской гостинице "Аэрофлот" занюханном строении с сортиром в коридоре. Мария Константиновна поставила на стол букет лилий. Убогая комнатенка повеселела. Бутоны, воспрянув от воды, принялись распускаться прелестными граммофончиками, отчаянно благоухая. Женщины торопились обжить новое пространство, превращая его в маленький уголок дома.

В тот же день Марию Константиновну и Наташу привезли на киностудию. Тогда "Киргизфильм" помещался в большом ветхом здании, вокруг которого рассыпались маленькие постройки, тонущие в зелени. Стоял июнь и, несмотря на сильную жару, в густой тени исполинских деревьев было прохладно, душисто пахло жасмином. Сколько внимательных глаз разглядывало девочку. Наталья, без пяти минут солистка Большого театра, старалась держаться независимо. Рядом с ней неотлучно была мама.

Девушка предстала пред светлые очи Андрея Сергеевича Кончаловского, около которого крутились два весьма подозрительных субъекта. Вся компания шумно приветствовала женщин. Один из них, самый худой, закружил вокруг Наташи, оглядывая ее прищуренными глазами. Он то и дело чуть-чуть присаживался, складывал руки квадратиком у правого глаза, пытаясь представить девушку в кадре. Ему казалось, что он делает это очень деликатно, даже незаметно. Наталья недоумевала: "Чего он на меня пялится?".

— Это Георгий Иванович Рерберг — наш оператор, — представил его Андрей Сергеевич. — А это художник — Михаил Николаевич Ромадин, — показал режиссер на мужчину с русским лицом, маскирующего свою непозволительную молодость странной монгольской бородкой. Молодой человек стремительно бросился к Наташе, схватил ее руку и долго тряс, глядя на девушку сияющими глазами. Настроение Натальи все больше портилось. Женщины устали, проголодались, было противно, что их так бесцеремонно разглядывают.

— Слушай, она слишком рафинированная! — сказал на ухо Андрею Сергеевичу Ромадин. — Надо фактурить!

Наташа насторожилась. Вызвали костюмера — тетю Нину, отправили с девушкой подбирать костюм. Михаил пошел с ними. "КОСТЮМ!" — Наталья почувствовала приятное волнение, от костюма всегда ждешь чего-то небудничного, волшебного.

Пришли в сумрачную комнатенку, заставленную огромными ящиками. Тетя Нина нырнула в один из них, и стала яростно выкидывать оттуда страшное выцветшее тряпье. Миша в свою очередь закопался в накиданной куче, внимательнейшим образом разглядывая разноцветное барахло. Отобрал самое старое и ветхое: "Давай одевай!". "Спасибо, что хоть чистое", — пробубнила себе под нос Наташа. Из другого ящика тетя Нина извлекла новую серенькую жилеточку, киргизы называют ее чаптама. Она была крепко сшита из дешевой полосатой хлопчатобумажной ткани, не хуже джинсовой, из нее шили брюки всем советским работягам.

— Нужно фактурить! — опять вскричал Миша. Схватил напильник и начал остервенело пилить им края жилеточки, пока они не превратились в рваную бахрому. В нескольких местах для пущей фактурности прожег сигаретой дырки, после чего с видимым удовольствием принялся тереть жилетом о стены и в завершение всего растоптал его ногами. Новенькая чаптомушка скукожилась и приобрела обиженно-поношенный вид.

— О, теперь годится! — радостно воскликнул Миша — Надевай!

На ноги Наташе дали стоптанные ичиги. Повели на грим.

В гримерной Наталью неискренне приветствовала рыжеволосая женщина с голубыми глазами. Веру Михайловну можно было бы назвать красивой, если бы не жеманная манера вести себя. Огневолосая слегка прихрамывала и много говорила. Гримерша усадила Наталью в кресло, встала за ее спиной, распустила длинные волосы и тоже внимательно вгляделась в девочку. Наташа наливалась злостью, ей был отвратителен костюм, неприятна эта женщина, в гримерной тошнотворно пахло тройным одеколоном.

— Так… — сказала Вера Михайловна, и не успела Наталья опомниться, как гримерша, подхватив ее волосы, быстро чиканула ножницами. Полголовы оказалось на полу.

— Что вы делаете?! — заорала вне себя девочка.

— Спокойно! Ты сирота, должна быть нечесаной, грязной! А как сделаешь твои шелковые волосы лохматыми? А?

В последнем "а" послышалась угроза. И Вера Михайловна из остриженных волос начесала на темени мерзкий колтун, остальные заплела в тоненькие косички, удлиняя их искусственными прядками. Получилось пятнадцать косичек, между которыми возмущенно торчали Наташины уши.

Вера Михайловна поднесла пахучую губку и широкими мазками принялась чумазить Натальино лицо, делая его обветренным и загорелым. Руки покрыла морилкой, под ногти запихнула черного грима, после чего накапала на щеки глицерином и, оставив ошеломленную, обессиленную девушку, куда-то убежала. Придя в себя, Наталья хотела было удрать, но ее схватили в дверях. Гримерша принесла горсть земли и, велев девушке, закрыть глаза, решительно дунула песком ей в лицо. Земля прилипла к глицерину, Наташа получилась чумазой-пречумазой. В колтун насовали перышек, соломинок, травинок. Вера Михайловна осталась удовлетворенной результатом своих трудов и в таком "офактуренном" виде привела Наташу к Андрею Сергеевичу.

— Во-во, уже ничего! — внимательно глядя на девочку, сказал он. Пошли на съемочную площадку!

Вышли во двор студии, где уже стояла камера. Наташу подвели к немолодой женщине:

— Познакомься, это народная артистка Даркуль Куюкова! Даркуль будет играть твою тетю.

При чтении сценария именно такой рисовалась Наталье тетка Алтынай злое, завистливое лицо с колючим взглядом.

— Делай перед камерой, что хочешь, — сказал режиссер.

— Как, что хочешь?! — не поняла балетно дисциплинированная девочка.

— Ну вот, что хочешь, то и делай! Можешь играть во что-нибудь.

"Х-м. Как-то несерьезно…", — недоумевала Наташа и, сев на землю прямо перед камерой, стала думать, что же ей делать?

Вокруг Наташи суетились люди, ставили осветительные приборы, что-то передвигали, до нее никому не было дела. "Может, им стихи почитать или станцевать?" — гадала Наталья, ее руки машинально нащупали несколько камушков, подбросили их. И вдруг она вспомнила детскую игру, в которую часами забавлялись детьми — подкидываешь в воздух камушек и, пока он летит, надо успеть схватить одной рукой два других, потом три, потом четыре. А камера уже снимала, и режиссер следил за ней, возбужденно подергивая плечами.

— А теперь давай попробуем сцену из сценария. Алтынай приносит с гор огромную вязанку хвороста, и ее встречает тетя.

В горах Киргизии растет колючий кустарник — курай, им топят в аилах. Миниатюрной Наташе приготовили огромную вязанку курая, взвалили на плечи, и режиссер резво скомандовал: "Начали!".

Наташа тащит вязанку, внезапно на нее набрасывается злобная фурия, хватает хворост и начинает колошматить племянницу. Куюкова — замечательная актриса, заводится мгновенно, но у актеров есть одно ремесленное умение не увечить партнера, в тех далеких краях об этом, видимо, не знали. Куюкова, делая все взаправду, долго дубасила девушку вязанкой. Вдохновенная муза снизошла на нее, и она, отбросив хворост, схватила Наташу за жидкие косички и начала бить головой о плетень.

— Здорово, хорошо! — вопил Андрей Сергеевич — Вот так и будем снимать!

Начали снимать. Андрей Сергеевич — тогда еще неопытный кинорежиссер, любил репетировать и делать дубли. Куюкова распалялась все больше и больше, казалось, что совершенству ее игры нет предела. Наташа изо всех сил крепилась, но после двенадцатого дубля упала на вязанку хвороста, и злые слезы брызнули из ее глаз.

— Почему она меня взаправду бьет? — прохлюпала Наталья.

— Но это же кино! — округлил глаза Андрей Сергеевич — В кино все видно, нужно все делать по-настоящему!

— А убивать тоже по-настоящему?!

Самое ужасное, что из-за камеры это действо наблюдала Наташина мама. Мария Константиновна была в полуобморочном состоянии, добрая тетя Нина поила ее валерьянкой. "Девочка моя! Красавица! Зачем я ее растила! Изуродовали, как хотели, а теперь еще и избивают. Не надо нам этих съемок!" — причитала она.

Прошло два дня, материал кинопроб проявили. Собрался художественный совет. Мария Константиновна и Наташа попытались проскочить в просмотровый зал, но их вежливо выставили. Женщины сели на лавочку под тополями. Наталья молчала, ее била дрожь, а рядом по скамейке елозила мама и вдруг сказала:

— Ой, доченька, неужели ты не пройдешь?

Наташу удивили мамины слова, она никак не могла понять, в какой момент в родительнице произошла перемена. Через сорок пыточных минут члены художественного совета солидно выплыли из зала, за ними тащился режиссер.

— А-а-а… Лицо у него мрачное, — прошептала мама — Тебя не утвердили.

Андрей Сергеевич подошел к ним и, почему-то вздохнув, сказал:

— Ну что, Наталья, мы тебя утвердили, но тебе надо худеть. Щеки у тебя со спины видны.

— Как это со спины? — возмутилась Наташа.

— Ну, у тебя такая будка, что крупным планом в экран не помещаешься, деликатно пояснил он.

— Что-о-о?! Мне в балете никогда не говорили худеть. Буду я для вашего кино стараться!

Кинопробы смотрел и сам Чингиз Айтматов. Наташу представили писателю. Он держался очень скромно, в нем не было нахальства киношников, которые везде чувствовали себя господами. В 64-ом году Айтматову исполнилось всего тридцать пять лет, но он уже был знаменит. Чингиз Торекулович внимательно смотрел на Наталью, о чем-то спрашивал. Девушка отвечала невпопад, все ее душевные силы были направлены на то, чтобы скрыть робость.

Наталье повезло, что ее актерская судьба начинается именно с героини Айтматова. Писатель очень понравился девушке. К тому времени Наташа прочитала все напечатанные повести Айтматова. Он писал с такой любовью и пониманием о простых людях. В его произведениях поражало ощущение космоса азиатской степи. Это не российские поля с тоской и однообразием, в Азии степь — женщина, таинственная, могущественная, жаркая.

Наталья и Мария Константиновна отправились в Алма-Ату, нужно оформиться в штат театра оперы и балета имени Абая и отпроситься у главного балетмейстера на съемки. Наташа решила станцевать вариацию из своего дипломного номера, чтобы ей определили статус в театре — солистки или артистки кордебалета. Наталья очень нервничала: "Чем закончится наша встреча? Как же я люблю волноваться. Беспокойная душа! Когда не тревожишься, все складывается самым чудесным образом. Будь, что будет. Господи, помоги!".

Она натянула балетное трико, разогрела ноги и сделала класс. В зал вошел симпатичный дядечка с розовой гвоздикой в петличке, приветливо улыбнулся:

— Сейчас танцевать не надо. Я уже слышал, что вас утвердили на главную роль. В данное время театр на гастролях. Я отпускаю вас сниматься! Подзаработайте немного на жизнь. Мы можем взять вас на ставку 55 рублей в месяц.

"55 рублей в месяц! Столько получают домработницы. Шесть лет учиться в академическом училище Большого театра! Изнурять себя адским трудом… И можно рассчитывать на 55 рублей в месяц!" — негодовала про себя Мария Константиновна.

— Но это, конечно, на первое время! Снимайтесь, снимайтесь, только не потеряйте форму! — успокоил главный балетмейстер, вдохнул аромат плененной гвоздички и вышел. Оклад в 55 рублей и обращение на вы плохо сочетались, кто-то из них фальшивил.

Наталья вернулась на съемки, чтобы "заработать на жизнь". Заключая договор, она потребовала профессионального педагога из хореографического училища. Во Фрунзе нашли молодого преподавателя, его звали Эркин. Долгие месяцы, пока шли съемки, он занимался с Наташей, ездил с группой в экспедиции, получал зарплату. Как и полагается в романтических повествованиях, вскоре Эркин влюбился в Наталью, что, впрочем, не мешало ему безжалостно гонять девушку на занятиях, не делая никаких "влюбленных" поблажек.

У Наташи не было никакой актерской категории и ей, как исполнительнице главной роли, великодушно определили зарплату — 130 рублей в месяц. До сих пор у нее хранится договор — общий гонорар за роль Алтынай составил 900 рублей. Тогда для молоденькой девушки это были огромные деньги — первые деньги, которые она заработала сама. В сентябре, когда ей исполнилось восемнадцать лет, бухгалтер начала высчитывать с нее за бездетность. Наталья возмутилась не из-за денег, а ради правды:

— Я же не замужем? Что же мне надо было в семнадцать лет согрешить, чтобы к 18-ти ребеночка родить?!

— Такой порядок! — отрезала бухгалтер — С восемнадцати лет высчитывают за бездетность!

Начались съемки, и с ними Наташины мучения. Она ничего не понимала в кино, не знала, как работать. Психологические, молчаливые сцены давались ей гораздо легче, чем проходные со словами. Балетная девочка не могла справиться со своей пластикой — вывернутыми ножками, прямой спинкой, шеей столбиком. Наталья все время следила за собой, стараясь сделать Алтынай угловатой, неуклюжей, некрасивой.

— Не морщись, когда плачешь! Ты делаешься безобразной!

— Когда человек страдает, он уродлив.

Режиссер хотел много репетировать, а Наташа, моментально приходя в нужное состояние, не умела распределять силы, закреплять удачно найденные нюансы. К каждому кадру она относилась, как к последнему в жизни. Андрей Сергеевич ужасно злился, постоянно орал:

— Ты мне делаешь все назло, упрямая ослица!

Наталья действительно обладала фантастическим упрямством. У нее было собственное видение образа, совсем не совпадавшее с режиссерским. Кончаловскому хотелось, чтобы она играла более характерно, жестко, а Наташа любила и жалела Алтынай. Неопытная артистка могла делать только так, как чувствовала.

Первая кино-экспедиция была в маленький поселок в пятидесяти километрах от Фрунзе (ныне Бишкек). Киногруппу поселили в школе, в классах расставили раскладушки, выдали постельное белье. Ели в сельской столовой. После упорядоченной балетной жизни такая обстановка казалась волнующе-новой, но на съемочной площадке Наташу многое раздражало. Быстро одев свой неказистый костюм и загримировавшись, она подолгу смотрела, как взрослые люди, не спеша, ходят, переставляют с места на место камеру, двигают осветительные приборы. А то и вовсе прилягут на пригорочек смотрят в небушко, болтают, покуривают. Наташу, привыкшую к жесткому расписанию и большим нагрузкам, такое безделье сердило. Молодость любит масштаб. Девушка все мерила государственными категориями: "Вот, лодыри, за что они только деньги получают у государства?". И в сердцах подгоняла: "Чего ждем? А?". Какой-нибудь дяденька, смеясь, отвечал: "Вон видишь, милая, то облачко, как только солнышко за него зайдет, так и будем снимать". Тогда Наталья не знала, что в кино все время нужно чего-то ждать, она думала, что над ней шутят, от этого еще больше злилась. Ее праведный гнев всех очень веселил, она была похожа на рассерженного цыпленка.

Съемки картины начались с эпизода — учитель и Алтынай строят переправу, и девушка падает в реку. В основном эта сцена снималась зимой, но само падение в воду — летом. Пока ждали пасмурной погоды, Андрей Сергеевич много беседовал с Наташей о ее героине. При этих разговорах пытался обнять девушку за плечи. Наталья, вынырнув из-под его рук, строго замечала:

— Не надо!

— Ты закончила самое развратное заведение в Советском Союзе и осталась такой недотрогой!

— Ничего подобного, нас воспитывали очень строго!

— Ха-ха-ха! — заливался бесшабашным смехом Андрей Сергеевич.

"Каждый судит по себе!" — думала Наташа, и светлый образ Симы Владимировны немедленно вставал перед ее глазами.

Темным вечером Наталья, смыв грим, предвкушала, как ее тело обмякнет в уютной раскладушке. Вдруг прибежал ассистент режиссера: "Наташа, Вас срочно зовет Андрей Сергеевич".

В физкультурном зале шла гульба. Изрядно захмелевший режиссер оседлал спортивного коня. Усадив Наталью рядом с собой, Андрей Сергеевич зашептал, по-ишачьи грустно заглядывая ей в глаза: "Ты мне очень нужна! Понимаешь?". Наташу обдало жарким запахом вина и лука. "Я без тебя не могу". У девушки сладко похолодело в груди, но она никак не могла понять, почему он вкладывает столько трагизма в свои слова. Наталья, посидев несколько минут, ушла — нужно рано вставать, завтра она опять будет падать в ледяную реку.

На следующий день, после съемки, все побежали к автобусу. Вдруг кто-то подхватил Наташу на руки и стал кружить. Такой бесцеремонности и посягательства на свою свободу Наталья не могла стерпеть. Хотела было залепить оплеуху, но вовремя заметила прилипшие к стеклам автобуса лица киношников. Вырвалась, сердито сказала: "Что это вы делаете перед всей группой?!". Андрей Сергеевич скорчил "забавную" рожицу — в этот момент он был похож на радостного бегемота — и скомандовал: "Иди, садись в "газик", едем во Фрунзе. Приехала твоя мама и требует, чтобы мы тебя привезли. Она остановилась у тети Нины".

Всю дорогу Андрей Сергеевич мял липкую от жары Натальину руку, дыша ей в ухо:

— Ты мне очень нужна. Я боюсь, что мама заберет тебя, не позволит продолжать съемки. Меня тревожит ее приезд.

"А-а-а, вот в чем дело", — поняла, наконец, Наталья смысл вчерашних пьяных признаний.

Во Фрунзе приехали совсем поздно. Мария Константиновна очень обрадовалась, увидев свое чадо целым и невредимым. Съемки внушали матери большие опасения, она страшно тревожилась, в каких условиях живет ее радость, что она ест и хорошо ли к ней относятся. Вспоминая Наташины пробы, она сжималась от ужаса. Но, вопреки опасениям Андрея Сергеевича, Мария Константиновна вовсе не собиралась забирать дочь. Вдоволь наговорившись и напившись чая, женщины легли спать.

Костюмерша тетя Нина жила в частном домике, гигиенические удобства находились в конце сада. Наталья, боясь собаки во дворе, не сходила на ночь в туалет. Утром ни свет ни заря ее разбудили настойчивые автомобильные гудки. Наташа очумело выскочила на улицу — вдоль забора торчали головы Андрея Сергеевича, второго режиссера и Гоши Рерберга.

— Давай, Наталья, собирайся скорее! Поехали. Опаздываем на съемку!

Мочевой пузырь старательно напоминал о себе, но тщетно. Молоденькая советская женщина постеснялась бежать мимо мужчин в сортирчик. Наташа, быстро попрощавшись с мамой, села в машину. Помчались на съемочную площадку. Эти пятьдесят километров были сплошным мучением — каждый камушек, каждая кочка били в живот. Но в машине сидели одни мужчины и Наташа, благодаря природной выдержке, терпела до последнего. Наконец, у нее потемнело в глазах, и она пролепетала:

— Андрей Сергеевич, остановите на минуточку машину!

— А-а-а… — засмеялся он — Вот в чем дело! А я-то думаю, что ты такая мрачная. Сидишь и молчишь!

Все заржали. "Газик" остановился, девушка стремглав выскочила. "Куда бежать?" — кругом голая степь. Пришлось журчать прямо за машиной, под громкий хохот мужиков. С тех пор Наташа перестала стесняться естественных надобностей, у советских кинематографистов и во всем цивилизованном мире с этим насущным вопросом очень просто. Потом Наталья много раз наблюдала смешную картину — кругом жухлая степь, а из зарослей чия торчат блаженные головешки киношников, справляющих нужду.

Первая экспедиция длилась дней десять, потом киногруппа вернулась во Фрунзе, и съемки продолжались в окрестностях города. Наталью поселили около железнодорожного вокзала в гостинице с экзотическим названием "Тянь-Шань". Почти каждый день после работы в "Тянь-Шань" приезжал поужинать Андрей Сергеевич, просил Наталью побыть вместе с ним. Он все время требовал, чтобы Наташа худела, поэтому есть актрисе, чьи "щеки видны со спины", категорически запрещалось. Она должна была сидеть и смотреть, как режиссер уплетает вареную баранину, но иногда, в виде особого исключения, ей позволялось заказать блюдечко нашинкованной капусты — для Натальи и это бледное, кислое кушанье было праздником живота.

Случалось, после "ужинов" Наташа с Андреем Сергеевичем прогуливались по скверу. Он интересно рассказывал о русской истории, о своем друге Тарковском, с которым они написали сценарий "Андрей Рублев", читал стихи.

— Как мне хочется, познакомить тебя с моей мамой. Она у меня удивительная! Она настоящая женщина. Мамочка может и книги писать, и на сцене выступать, и унитаз не погнушается почистить. Близкие и мои друзья зовут меня Андроном, так меня называл мой дед Петр Петрович Кончаловский. Он очень любил меня, поэтому я и подписываюсь везде Кончаловский, хотя по паспорту я — Михалков. Называй меня Андрон, а то все Андрей Сергеевич, да Андрей Сергеевич.

— Я постараюсь…

Как-то в выходной день, Андрон попросил Наташу:

— Сходи со мной в магазин. Мне нужны новые туфли, старые совсем развалились.

Они пошли в местный универмаг, купили обыкновенные кожаные полуботинки, противно коричневого цвета. Он их тут же и надел, выбросив в урну отслужившую пару. Старые башмаки, упав на вонючее дно, всхлипнули и обиженно скукожились. Наталья удивленно заглянула в урну.

— Наташа, пойдем, пойдем, чего зависла?

Шагая по улице, Андрей Сергеевич старательно колошматил ногами о бордюр дороги, о каждый камень или дерево. Наташа строго заметила:

— С вашим усердием и эти туфли скоро развалятся.

— Терпеть не могу новую обувь. Сразу видно, что только что из магазина. Надо

их немножко пофактурить. Они так гнусно блестят!

Но уже через несколько метров от густой киргизской пыли новенький блеск бесследно пропал.

Наталья быстро подружилась и с Мишей Ромадиным. После инфантильных мальчишек из балетного училища Михаил Николаевич с Андреем Сергеевичем казались Наташе живым воплощением интеллекта, эдакими Моисеями, разве что шишек не хватало. Миша прекрасно знал живопись, хорошо разбирался в музыке, умно рассуждал о балете. Мишенька — добрый, восторженный, влюбленный в жизнь молодой человек, потрясающий выдумщик с горящими глазами, он рассказывал Наталье фантастические истории про вампиров и вурдалаков. В свои восемнадцать лет Наташа была абсолютным ребенком, ее завораживали и пугали эти сказки, по спине пробегал холодок мурашек.

— Варежку закрой, а то черт поцелует! — весело кричал Миша. Наталья, озираясь по сторонам, быстро захлопывала рот.

Медленный вечер, все золотится закатом. Воздух теплый, тяжелый сладкими запахами. Лениво воркуют голуби. Андрей Сергеевич сказал: "Прими душ, переоденься. Мы с Мишей зайдем за тобой и поедем в парк. Посидим в кафе, надоел этот ресторан". При слове "ресторан" Наташа насторожилась, но, тем не менее, быстро привела себя в порядок. Спустилась вниз, у входа стояло такси:

— Давай садись. Поедем погулять.

— А что я с вами двумя одна буду?

— Поедем, Наташа, я тебе про Дракулу расскажу, — пугающим шепотом пообещал

Миша. Ах, как хотелось послушать про князя тьмы! Наташа занесла ногу, чтобы сесть в такси, как вдруг ей вспомнилась Серафима Владимировна. "Я переступаю порог разврата", — ужаснулась своей порочности Наташа, но желание услышать про вампиров и про других слуг Вельзевула победило.

Приехали в парк, зашли в кафе-стекляшку. В советское время архитекторы страсть как любили возводить эти незамысловатые конструкции. В них всегда было душно, по-хозяйски летали мухи, стояли голые алюминиевые столы с горбатыми алюминиевыми стульями. Андрей Сергеевич барски заказал аж ДВЕ пол-литровые бутылки красного "Саперави" местного разлива. Наталья содрогнулась: "Если они выпьют столько вина, что же с ними будет?" — и твердо решила быть на чеку. Перед Наташей встала бутылочка золотистого лимонада. Еды не было.

Мужчины пили вино, оживленно болтали, становились все веселее, возбужденнее. С каждой минутой Наташино настроение ухудшалось — никаких рассказов про чумазых чертей не было, она нетерпеливо ерзала, глядя на квадратные, громкие часы, стрелка которых не спешила.

Наконец, они допили вино, и Андрей Сергеевич сказал: "Пошли отсюда". Наталья, быстро вскочив, зашагала по аллейке подальше от них. Андрей Сергеевич окликал ее, но Наташа упрямо шла вперед. Много позже Андрон рассказал, что Миша, глядя Наталье вслед, обронил: "А знаешь, ты на этой девочке женишься".

После занятий по классу, Наталья по обыкновению зашла в ресторан, чтобы лицезреть трапезу Андрея Сергеевича. Он сидел за столиком на терраске, рядом с ним расположился молодой человек в замшевом пиджаке. Его безусое лицо украшали зеленые очки-капельки в золоченой оправе. "Пижон!" подумала Наталья.

— Познакомься, это мой брат Никита. А это Наташа — моя актриса.

Щеголь встал, широко улыбнулся, обнажив ряд кривых белоснежных зубов: "Вообще-то симпатичный!" — смягчила суровый приговор Наталья.

Никита был громкий, веселый, все время шутил, смеялся, целовал "Андрончика". Только что на экранах с большим успехом прошла картина: "Я шагаю по Москве", все узнавали младшего отпрыска семьи Михалковых. От Никиты так восхитительно пахло Москвой, столичной жизнью, счастьем. На радостях Наташе разрешили выпить каплю вина и закусить капустным салатом, приправленным Никитиными шалостями и шармом. Он был уже очень навеселе и, обессилев от самого себя, наконец, решил пойти спать. Попрощались. Андрон с Наташей отправились погулять.

Вдоль гостиницы тянулся красивый тенистый сквер, даже в самое знойное время в нем было прохладно. Вечером зажигались изящные фонари в форме веточек ландыша. Мерцающий свет пронизывал сад, деревья устало шептались, трава щекотала ноги, дурманяще-сладко пахло жасмином. Андрон рассказывал какие-то библейские истории. Наталья не слушала.

Андрей тихонечко поцеловал девушку в щеку — это был робкий, тихий поцелуй, полный нежности и чего-то родного, опасливо отшатнулся, боясь, что Наташа опять выкинет что-нибудь диковатое. Но она стояла, молча, потрясенная. Сердце замерло, земля вздрогнула, поплыла под ногами, и Наталья начала медленно подниматься вверх.

— Ты куда? Андрон схватил ее за руку и притянул к себе.

— Поцелуй, меня еще, — еле слышно прошептала она…

Они целовались, сидя на скамейке. Прохожих не было. Они было одни в

этом подлунном мире.

— Андрон, Андрончик, Андрошечка, — в один миг он стал для нее всем Андронушка мой!

— Тебе надо идти спать! Завтра очень тяжелая съемка.

Наташа удивленно посмотрела на него.

— Родинка моя, нежность моя, ты такая маленькая. А я уже ста-а-а-ренький. Я не могу терять головы. Иди спать.

Не могли заснуть, Андрон ругался на себя, что отправил Наташу спать, Наталья ругала себя, что напозволялась.

На следующий день в горном ущелье около реки снимался эпизод — учитель увозит Алтынай от бая. В фильме проезды Дюйшена и Наташи стоят перед сценой "омовения". Льет дождь, бушует ветер, серо, смятенно. Ветер нагонял ветродуй, дождь делали три пожарные машины, качая воду прямо из горной речки. Наташу с Болотом Бейшеналиевым, игравшим главную роль — учителя Дюйшена, посадили вдвоем на неказистую лошаденку. Шестеро бравых пожарников, озорно поблескивая касками, пытались смастерить дождь. Получалось неважно, ледяная струя из брандспойта попадала то в спину, то в голову артистов. Режиссер и оператор орали на пожарников, а Наташа с Болотиком сидели на лошади, тесно прижавшись друг к другу и трясясь от холода. Когда, наконец, пожарники овладели природной стихией, осветители принялись устанавливать свет, а после начались бесконечные репетиции.

На западе в такой ситуации проезды для пожарников, для осветителей, для оператора выполняли бы дублеры, но Наталью с Болотиком дублировать никто не пожелал. Двигаться надо было точно, иначе вывалишься из кадра. Киноактеры всегда должны думать о "крупности" кадра, о свете, и еще Бог знает о чем. Целый день снимались эти утомительные планы. Наконец, съемка закончилась, Болот сполз с лошади, а Наташа так и осталась сидеть, обхватив одеревеневшими ногами несчастную клячу.

Наталья очнулась от крика, она лежала на мокрых камнях около ног лошади. Над ней суетились люди, директор Верлоцкий отчаянно орал на режиссера

— До смерти замучили бедную девочку!

Он демонстративно подхватил обмякшее тело артистки.

— Куда вы меня несете?

— В лихтваген — греться, ответил директор. (Лихтваген — огромная, грузовая машина с движком, дающим электроэнергию для осветительных приборов).

— Что случилось?

— Ты потеряла сознание и упала с лошади.

Девушку внесли в лихтваген, посадили поближе к движку. Одежда быстро подсохла, по телу приятно разлилось тепло, глаза закрылись, и Наташа задремала. Ей снилось, что она, свернувшись маленьким клубочком на коленях матери, спит. Мария Константиновна гладит дочку по голове — ласково, уютно. Вдруг появляется огромный сумрачный мужик, отталкивает маму, хватает девочку за косу и куда-то тащит. Больно. Наташа по мешковатым штанам узнает Андрона, пытается вырываться — он не пускает, волочит по каменистой земле, весело посмеиваясь. Наталья открывает глаза. Очнулась. Кто-то яростно тянет за косу, чем-то страшно воняет.

Наталья оглядывается, ее вплетенная косичка закрутилась в движок, который был почему-то открыт. Слава Богу, что после целого дня съемок косичка расплелась и плохо держалась, а то вместе с ней пропала бы и Наташина голова.

Девушка выскочила из этой грохочущей, душной машины. Агрегат плотоядно урчал, грозясь нагнать и съесть беглянку. Она пустилась наутек. Вдруг кто-то хватает ее за плечо. "Боже, помоги мне!" — судорожно думает Наташа. Оборачивается, перед ней озабоченное лицо Андрея Сергеевича. Он держит в руках бутылку с молоком и шоколад: "Выпей молока и съешь полплитки. Не больше. Для подкрепления сил!" — нравоучительно сказал он. Расхохотался. Наталья, посмотрев на Андрея Сергеевича, вспомнила сон. Шарахнулась. Но все-таки успела схватить шоколад, который тут же и заглотнула.

Вторую половинку плитки съел Никитушка. Он долго носился по съемочной площадке, желая всем помочь. После съеденной шоколадки, наконец-то, нашел себе занятие — начал скакать, как ошалелый, на бедной промокшей лошаденке-актрисе. Он был похож на откормленного Дон-Кихота, выбравшего себе не по размеру средство передвижения. Лошадь дрожала, икала и странно подпрыгивала на неверных ногах.

Спустя несколько дней узнали — весь отснятый материал забракован, что часто случалось в отечественном кинематографе. Пришлось переснимать. Гримерша — долго гудела и скорбела по сгоревшим косичкам — "Я тебе отдала лучшие косички, а ты… Косички из настоящих волос! Их так трудно достать!". Срочно, чтобы утолить печаль Веры Михайловны, сшили новые косы, а Наталья старалась обходить стороной коварного истребителя косичек.

Стали снимать сцену омовения. Еще в Москве, прочитав сценарий, Наталья сразу заявила: "Голой сниматься не буду!", поэтому для этой сцены была выписана из Москвы восемнадцатилетняя натурщица. У нее была майолевская фигурка с тоненьким торсом и довольно тяжелыми ножками. Эта сцена снималась в том же ущелье, что и проезды. В этот день было ужасно холодно, все время дул колючий ветер, вода ледяно обжигала. Наталью очень волновало, как будет все организовано. Георгий Иванович с Андреем Сергеевичем наметили место съемки за выступом скалы. Наталья, как собака, бегала по съемочной площадке, разгоняя мужиков, сгрудившихся подглядеть "голые" съемки.

Прошло часа два, малая съемочная группа, состоящая из двух операторов и режиссера, чертыхаясь, вышла из-за скалы. Все были злые-презлые! Опоенную коньяком девицу увели. Натурщице подавали коньяк, чтобы она не окоченела, но поскольку уважаемый Андрей Сергеевич был ярым приверженцем репетиций, модель успела налакаться.

— Гога, ну, как? Сняли? — беспокойно спросила Наташа у Рерберга.

— Тьфу! Идиотизм, прет на камеру передним местом. Ничего не понимает.

Может, сама снимешься? Мне Ренка сказала, что у тебя замечательная фигура! (Рена — жена Георгия Ивановича, приехавшая к нему на съемки. Они с Наташей ходили в душ.)

— Нет! — отрезала Наталья.

Тогда бросили клич, полный отчаянья, в толпу зевак: "Кто из девочек согласен сняться в этой сцене?". К Натальиному удивлению трое девушек выказали свою готовность — две русские и одна тринадцатилетняя киргизка. Опять ушли за скалу, опять Наташа бегала, гоняя любопытных, опять дублерш поили коньяком, купая в горной речке. Девочек вынесли в полуобморочном состоянии, так они продрогли, несмотря на выпитый горячительный напиток. Режиссер предстал в воображении местных жителей эдаким изничтожителем молоденьких девочек. В картину вошли кадры с тринадцатилетней киргизкой, но на этом мучительство не закончилось, надо было отснять еще и крупный план молитвы Алтынай: "О, вода, унеси всю грязь, весь позор этих дней. Очисти меня".

Наташе определили в воде точку по грудь. Андрон скомандовал: "Надевай купальник и иди в воду!". Наталье совсем не понравился его решительный тон:

— Ага, вы будете все одеты, а я перед вами в купальнике. Нет, обмотайте меня простынями!

— Слава Богу, что не потребовала и нас раздеть! — сказал режиссер, но спорить не стал. Поверх купальника Тетя Нина старательно приклеила скотчем простыню. Наконец, Наталья соблаговолила войти в воду. От сильного течения ткань вздулась пузырем и уплыла, а Наташину ногу свело судорогой. Девушка, вопя, выскочила из реки: "Я не смогу стоять в такой холодной воде!". Наталья отлично понимала, что придется торчать в речке не меньше часа сверху еще должны наладить лже-дождь. "Да", — согласился Андрон — "Ты застудишь ноги". И Наташин крупный план решили снимать на берегу. Как и следовало ожидать, Андрей Сергеевич потребовал репетицию:

— Ну, давай скажи свой текст.

— Ставьте камеру, будем снимать сразу! Я все сделаю, как надо.

К всеобщему удивлению дотошный режиссер не стал настаивать. Кадр сняли с первого дубля. В этой сцене замечательный монтаж, Натальина дублерша окунается в воду, а на крупном плане разгибается Наташа. На экране все время мельтешит дождь, движения прекрасно смонтировались. Зрители были уверены, что всю сцену речной молитвы Наталья играла сама.

…В 67-ом году на международном фестивале в Москве вокруг Наташи кружились назойливой стайкой иностранные кинематографисты. Выражали свое восхищение ее игрой — особливо красивыми кадрами сцены омовения. Уверяли, что у Натальи чудесная фигура, а Наташа со всеми комплексами советской артистки решительно опровергла: "Это не я снималась, а дублерша". Обожатели сразу испарились.

Арал

Вскоре киногруппа отправилась в основную экспедицию в горный поселок Арал. Он находился в четырехстах километрах от Фрунзе, на высоте 1400 метров. Вся группа разместилась в пионерском лагере, а Наташу с монтажницей Леной Анохиной поселили в каком-то помещении, где уже давно никто не жил, с другой стороны этого неказистого строения расположились Кончаловский с Мишей Ромадиным. Поначалу девушки расстроились из-за убогости жилища, но быстро утешились близким расположением колонки. "Там, где есть вода, можно жить!" — решительно заявила Наталья. И женщины принялись обустраиваться обмели паутину, повесили занавесочки, поставили две аккуратненькие раскладушки. Получилось неплохо.

Съемки проходили в небольшом аиле, где не было электричества, и не росло ни одного дерева. Декораторы привезли огромный тополь, врыли его в сухую землю, но имплантированное дерево не принялось, все листочки засохли. Тогда неугомонные художники привязали к ветвям 40000 листочков из зеленой клеенки. И на общем плане аила тополь выглядел мощным цветущим древом.

Дорог не было, до съемочной площадки добирались долго. За дребезжащим, облупленным автобусом рыхло клубилось облако пыли, от которого киношники тускло седели. Вставать приходилось рано — много режимных съемок, (режим это несколько минут, когда уже светает, но солнце еще не взошло, и наоборот время между днем и вечером). Наташа по-прежнему сидела на диете, актриса могла себе позволить только простоквашу, она брала у местных жителей трехлитровую банку молока, которое на жаре быстро скисало. Жестокосердный режиссер запрещал есть даже яблоки и помидоры: "В них много сахара, а сахар превращает любой продукт в жир". Когда вся киногруппа, возвращаясь вечером со съемки, шла в сельскую столовую, Андрон легонечко подталкивал Наталью в спину: "А ты иди-иди. Делай класс!". Понаслышке девушка знала, что в столовой кормят вкусно и что там есть буфет, в котором продается красная икра. Столовая представлялась Наташе райским чертогом, в который ее не пускали за неведомые грехи. Втягивая ноздрями вкусные запахи, от жуткого голода и обиды Наталья едва могла сдержать слезы. Как только Андрон скрывался в дверях трапезной, Наталья бежала в пивнушку, находящуюся в десяти метрах от столовой. Ассортимент был небогат — теплое кислое пиво и скрюченные кусочки сыра. Девушка покупала сырку и, жадно разжевывая его, отправлялась в сельский клуб заниматься классом. С тех пор Наталья ненавидит сыр.

Каждый вечер в окно, затаив дыхание, глазели чумазые рожицы местных ребятишек. Педагог по танцу все также не делал Наташе никаких поблажек, после целого дня съемок голодная девушка кидала непослушными ногами батманы и жете. У Натальи болело сердце, она задыхалась на горной высоте, но ее упрямое существо поддерживала бодрая надпись на стене клуба: "Сделал дело, гуляй смело!".

Утром, выезжая на съемку, Андрон всматривался в актрису: "О! Сегодня личико худенькое, будем снимать крупные планы". А через час, когда добирались до места съемки, начинал орать: "Что ты съела? Опять у тебя будка!". Как выяснилось позже, от сердечной недостаточности, ни в чем неповинное созданье опухало.

Вечерами в девичью каморку заглядывали Миша и Никита. И начинались всякие забавные безобразия! Ромадин являл собой неистощимый кладезь удивительнейших рассказов. Отдаваясь во власть фантазии, он мог говорить до утра, но Наташа так уставала — глаза непослушно слипались, и она старательно таращила их, чтобы ее не заподозрили в нелюбознательности. Никита смешно дурачился и сам же заразительно смеялся.

Однажды он очень смутил Наталью. Как-то вечером она устроила постирушку — натянула поперек комнаты веревочку, развесила бельишко. И тут, как на грех, пожаловали Никита Сергеевич — потолок низенький, а они высокие. Придя в неописуемый восторг, Никита схватил трусы, надел на голову. Долго Наташа гонялась за "коронованной" особой, безуспешно пытаясь ее развенчать. В конце концов, Никита залез под раскладушку, девушка бросилась разъяренной пантерой: "Ну что получил? Получил?" — горделиво спрашивала она, давя на него весом своего "авторитетного" тела, а Никитушка громко хохоча, требовал, чтобы она еще и попрыгала на кровати.

Режиссер не одобрял дурачеств молодых. Иногда его светлость, привлекаемая хохотом, треском, гамом, заходила, чтобы обуздать буйную юность: "Завтра Наташе рано вставать, ей надо отдохнуть и хорошо выглядеть!". Наталья бывала благодарна ему за это.

В один прекрасный день Никита пропал. Появившись через двое суток, поведал великую балладу о своей охоте на диких козлов. Он рассыпал словами, рисуя, как метко стрелял, как ни одно рогатое животное не могло укрыться от его настигающей пули. Потом пришли охотники, Никитушка исчез, один из них тихонечко заметил: "Да он нам всех козлов распугал!"

Каждый вечер после съемки Андрей Сергеевич продолжал трудиться. Проходя в темноте мимо его окон, Наташа любовалась согбенной под спудом творческих мук фигурой Андрона. Он сидел за столом, что-то записывал, рисовал раскадровки. Никогда больше Наталья не видела, чтобы кто-нибудь из режиссеров так много работал.

Между Верлоцким — директором картины и Кончаловским очень скоро совсем испортились отношения. Андрей был требователен ко всем работникам группы, для него эта картина была крайне важна. Он добивался от людей максимальной самоотдачи. Многим это нравилось, люди любят хорошо работать, но находились и такие несознательные лодыри, которые противостояли столь активному вмешательству в их созерцательное бездействие. Никто не знал, что явилось последней каплей в несложившихся административно-художественных отношениях двух руководителей, но Верлоцкий, собрав весь отснятый материал сцены омовения, где щеголяли четыре нагие дублерши, укатил в Москву. По приезде он стремительно направил свои стопы к начальству, нажаловался, что Кончаловский снимает порнуху — голых аульских девочек, при этом он раскрасил свои россказни самыми сальными подробностями.

Вскоре в далекий Арал приехал замдиректора Мосфильма Ростислав Васильевич Семенов в сопровождении Сергея Владимировича Михалкова. Трогательно было наблюдать, как этот высоченный человек беспокоится за сына. Сергей Владимирович внимательнейшим образом ознакомился, что ест, как живет, в каких условиях работает Андрон. Бдительное начальство быстро разобралось — Верлоцкого сняли, на съемки прислали нового директора Михаила Андреевича Воловика.

Михаил Андреевич Воловик — очень шумный еврей, понтярщик, чтобы понравиться режиссеру, повысил Наташе ставку за съемочный день. Сидя за хроменьким столом, новоиспеченный директор громко кричал: "Ну и что, что молоденькая, она играет главную роль! И как играет! Как играет! За такую работу надо платить!". Он поднял ставку до 16 рублей 50 копеек, но зато перестал платить актрисе суточные.

Работа продолжалась. После съемок Наталье редко удавалось встретиться с Адроном. У них было два любимых места. Под уличным фонарем лежал ствол засохшего дерева. Сидя, обнявшись в лучах единственного источника света, влюбленные совершенно не думали о хорошей обозримости их укромного уголка. Иногда Андрон с Наташей уходили погулять. В километре от поселка посреди степи, возвышался огромный гладкий валун, неизвестно каким образом там оказавшийся. Они взбирались на его гостеприимные бока и сидели, освещенные полной луной. В этом было что-то фантастическое — ровная, залитая голубым светом степь, два человека оседлали одинокий валун, звеняще стрекочут кузнечики, с неба срываются звезды, казалось, что они совершенно одни в этом таинственном мире и только серебристый перелай собак напоминал о людях.

— Когда видишь падающую звезду, надо успеть загадать желание, пока она летит. Оно обязательно сбудется, — сказала Наташа.

О, сколько желаний они успели загадать!

Андрон был очень нежен, заботлив, внушал молоденькой девушке, что ей надо учиться, что она очень способная. А днем было по-другому — на съемочной площадке режиссер был недоволен Наташей, все время ругал ее. Когда у актрисы что-то не получалось, он кричал: "Это хамство! Ты делаешь мне назло!", хотя Наталья старалась изо всех сил.

Однажды режиссер особенно разбушевался, начал орать при всех: "Ну вот, мы опять сцену пропукали! Но у тебя есть еще три важные сцены в сценарии, если ты их вытянешь, у тебя получится роль!". Вечером, когда они встретились, с Натальей случилась истерика: "Все, я уезжаю. Я — совершенно бездарная. У меня ничего не получается. Я испорчу ваш диплом. Ищите себе другую артистку!". Андрон страшно перепугался: "Что ты, что ты, ты очень талантливая! Просто я тебя ругаю, чтобы ты еще лучше играла!" — утешал он актрису.

Начали снимать сцену — учитель привозит в аил поруганную баем Алтынай. На нее набрасывается разъяренная толпа жителей, возглавляемая ее теткой. От молодой актрисы требовалось, чтобы она, сидя на лошади, прямо в кадре заплакала. Режиссер отправился вместе с Наташей в ветхий сарайчик работать над образом. Андрей Сергеевич, трагично закатывая глаза, проникновенным голосом рассказывал об испытаниях, выпавших на долю Алтынай. Наталья, слушая его, постепенно приходила в нужное состояние. Как только режиссер убедился, что актриса готова, он потихоньку вывел ее из сарая и водрузил на лошадь. Во дворе уже давно стояла камера, группа ждала команды "мотор".

Наполненная страданием, Наташа сидела верхом на лошади, грустно понурив голову, внутри нее клокотали рыдания о бедной участи Алтынай, она тоже ждала команды "мотор". И вдруг Андрон подскочил к актрисе и влепил ей звонкую оплеуху. От неожиданности Наталья чуть не свалилась с лошади: "Андрей Сергеевич, вы что?". Режиссер-экспериментатор мгновенно вышиб артистку из нужного состояния. "Ой, я дурак!" — простонал он: "Что я наделал? Я все испортил!".

Андрей Сергеевич снял Наташу с лошади, и они удалились в сарайчик вновь искать утерянный образ. Наталья, сердито вздув свою челочку, сказала: "Не надо меня бить, я вам сама все сыграю". Андрон часто закивал и опять начал свой трагический монолог об Алтынай. Наташу снова посадили на лошадь. С первого же дубля она сыграла эту знаменитую сцену, где учитель показывает на рыдающую, растерзанную Алтынай: "Это первая освобожденная женщина Востока!".

С каждым новым эпизодом Наталье становилось работать все легче и легче. Она совершенно вжилась в роль. Играла все с первого дубля. Когда Андрей пытался изобразить, как надо играть, Наташу это раздражало и смешило, он казался таким неестественным. Но однажды ей пришлось очень туго. Андрей Сергеевич вознамерился снять игру Алтынай с верблюжонком дикую, красивую в своей естественной грубости игру. Верблюжонок был метра два ростом.

Для операторов вырыли яму, в которой они укрылись вместе с камерой и Андреем Сергеевичем. Бесстрашный режиссер оставил артистку одну воплощать свой творческий замысел, Наташа должна была валить верблюжонка с ног, дергать за шерсть, прыгать на него. В планы верблюжонка не входили столь бесцеремонные игрища, и вследствие плохого расположения духа он начал дико орать и плеваться зеленой вонючей жижей.

Верблюды отрыгивают прожеванную траву и выплевывают ее. Их плевки обладают непередаваемым ароматом, а если плюнет взрослый рассерженный верблюд, на теле останется синяк.

Невдалеке лежали со спутанными ногами бедные родители верблюдика — два огромных верблюда. Заслышав вопли своего дитяти, они могуче заревели, пытаясь встать на ноги. Вы слышали когда-нибудь, как ревут верблюды? Кажется, это горн архангела Михаила, предвещающий конец света. Взрослым верблюдам казалось, что их чаду грозит смертельная опасность. От страха Наталья разревелась, но как настоящей профессионал самоотверженно продолжала делать вид, что ей, с ног до головы оплеванной, опасливо косящейся на беснующихся родителей, очень весело играть с диким животным. Ко всему этому ужасу и ору примешивались вопли Андрона, несущиеся из ямы: "Прыгай на него, прыгай! Вали его! Вали! Все ты неправильно делаешь! Как ты играешь?". Когда Наташины мучения закончились, она стояла, растопырив ноги и руки, с ее платья стекали верблюжьи плевки, а она ревела: "Вы-то сами в яму спрятались, а меня оставили одну с этими чудовищами!". Андрей Сергеевич, доверительно раздув ноздри, сказал: "Ты знаешь, я сам их до смерти боялся!". Наташа вся с головы до ног в зеленых соплях была похожа на кикимору.

Но на этом сложные взаимоотношения с верблюжьим семейством не кончились. Маленький царь пустыни возненавидел Наташу лютой ненавистью. Завидев девушку, он несся со страшной скоростью, желая сбить ее с ног. Наталье приходилось быстро сигать за какой-нибудь забор или укрываться в репетиционном сарайчике. С тех пор она относится с большим уважением к этим удивительным животным. Много раз ей приходилось быть рядом с ними в кадре, Наташа подолгу всматривалась в их невозмутимые, надменные морды, беспрерывно что-то жующие, и всякий раз тихонечко упрашивала быть к ней снисходительными и не плеваться.

В одно теплое утро Наташа, сидя на краю своей раскладушки, смотрелась в зеркальце. На ее длинных смоляных волосах играл солнечный лучик. Наталья расчесывалась. В комнату кто-то постучал.

— Да, войдите.

— Это я. Привет.

На пороге показался Андрон, залюбовался Наташей: "Нет, ничего красивей причесывающейся женщины. Хочешь с нами, мы едем на Иссык-Куль, на выбор натуры?".

— Конечно, хочу, я никогда не была на Иссык-Куле!

Поехали несколько человек — режиссер, Гога Рерберг, Ошеров — второй оператор, Миша Ромадин и Наталья. Целый день колесили по золотистой степи, выбирая места для съемок. По дороге купили живого барана, который от страха усыпал весь пол "рафика" орешками какашек. Под самый вечер добрались до Иссык-Куля.

Огромное гладкое озеро показалось Наташе волшебным зеркалом, в которое смотрятся великаны, спускающиеся с окрестных гор. Фиолетовые облака, дикий крик птиц, яркие душные цветы. Группа остановилась у рыбака. Рыбак — ловкий малый с просторным лицом и оттопыренной нижней губой, вооружившись огромным, блестящим ножом, зарезал барана. Жирные куски мяса нанизали на шампур вперемежку с кружками лука и сочными ломтиками помидор. Развели огонь и на углях стали жарить шашлык.

Восхитительный аромат разнесся по берегам Иссык-Куля. Наталья, испугалась, что на аппетитный запах выйдут великаны и отнимут еду. Опасливо озираясь по сторонам, она с нетерпением ждала, когда будет готов барашек. Наконец, внесли дымящееся блюдо. Девушка, облизываясь, потянулась к румяному кусочку. И вдруг получила самый нелюбезный хлопок по руке: "Не-е-е-т, никакого шашлыка! Послезавтра будем снимать крупные планы. Вот можешь съесть кругляшек лука", — послышался голос Андрона. Через кольцо лука, повисшее перед Наташиным носом, она грустно взирала на бесследно исчезавшее угощенье.

От такого хамства на Натальином лице нарисовалось непередаваемое выражение. Группа вступилась за поруганный аппетит актрисы: "Ну, Андрон, дай ей хоть кусочек!". "Ага, а потом у нее будет будка поперек экрана шире, никакого шашлыка!". Наталья, рассвирепев, убежала в машину. В "рафике" от голодной злости она долго плакала. И вдруг вспомнила, что в сумке у нее спрятан кулек с конфетами "Кара-кум". Назло режиссеру она опустошила весь пакет, а мужчины в свою очередь съели всего барана.

Через какое-то время за ней пришли и сказали, что она может спать в сарайчике, там есть кровать, и никто не будет ей мешать. Всем остальным постелили в доме. Андрон с лоснящейся от бараньего жира физиономией, шепнул: "Не закрывай дверь, я к тебе приду". Наташа ушла в сарайчик и заперлась на крючок.

Посреди ночи слышит — Андрей Сергеевич тихонечко скребется в дверь: "Наташа, это я, открой!". "Не открою, я сплю". Долго он стучался и царапался, уговаривая его впустить, но дева была непреклонна. Когда утром Наталья вышла из сторожки, она увидела Андрона, свернувшегося калачиком возле ее двери. За ранним завтраком он ей обиженно сказал: "Я, как собака, спал всю ночь около твоего порога. Замерз ужасно". Наташа молча отвернулась.

Весь обратный путь Наталья, умирая с голоду, хранила гордое молчание. По дороге в каком-то селении ребята приобрели ядовито изумрудного цвета ликер — водки в магазине не было, а опохмелиться требовалось. В том же магазинчике Наташа купила банку черешневого компота и, сидя на заднем сидении "рафика", с наслаждением уплетала его. Вдруг Андрон заприметил пиршество актрисы и, подкравшись к ней, вырвал банку из трепетных рук: "Ты что, забыла, что у тебя завтра утром крупные планы?". Тут Наташа чуть не задохнулась от возмущения. Но промолчала. Как только банка черешневого компота попала в руки Андрея Сергеевича, ее судьба была решена — он жадно заглотнул содержимое, со свистом выплюнув косточки.

Клара Юсупджанова — замечательная киргизская актриса. В фильме "Зной" Ларисы Шепитько, она блестяще сыграла главную женскую роль. Как Андрон потом рассказывал, Клара очень хотела получить роль Алтынай, но не подошла по возрасту, она была на несколько лет старше Наташи. И тогда Андрей Сергеевич предложил Юсупджановой сыграть в "Первом учителе" девушку по имени Бурма, мечтающую выйти замуж за бая, а он берет в жены Алтынай. Видно, отношения Алтынай и Бурмы перенеслись из сценария в реальную жизнь. Клара частенько цепляла Наташу. Когда вернулись с Иссык-Куля, Клара что-то язвительно сказала Гоше. Как показалось Наталье, темой разговора была она. Георгий Иванович Рерберг — великий оператор, тонкий эстет, человек с абсолютным вкусом, но Бог совершенно лишил его простого житейского качества — деликатности. На Кларины слова он двусмысленно загоготал. Наталья на Клару не обиделась, они были врагами и никаких отношений не имели, но Гоша, Гоша!.. Актриса не желала говорить ни с режиссером, ни с оператором, что несколько усложняло рабочий процесс.

Приступили к съемкам Наташиных крупных планов. Девушка холодна как лягушка, но, несмотря на свою решимость больше никогда не вступать ни в какие отношения с двумя наглецами, она все же заметила, что режиссер как-то странно сидит под камерой и корчится от боли. Вечером в Натальину каморку прибежал раскрасневшийся от возбуждения Миша Ромадин.

— Наташа, Андрон лежит и ревет, как слон! Ему очень плохо! Пойди к нему.

— Мне некогда, я иду делать класс, — буркнула в ответ девушка.

Вернувшись с танцкласса, Наталья увидела возле их неказистого строения машину скорой помощи — мимо девушки пронесли на носилках Андрея Сергеевича, он грустно смотрел на нее, но оскорбленная дочь казахского народа не подошла к болящему. Андрея увозили в больницу. Как потом Наталья узнала, режиссер заболел дизентерией, и его положили в инфекционное отделение в "почтовом ящике". "Почтовыми ящиками" назывались засекреченные поселки, имеющие вместо названия — номер, там добывали уран. Еще в училище Сима Владимировна рассказывала Наташе, что высшая мера наказания часто заменяется отправкой на добычу урана, что равносильно смертной казни, так как через несколько лет несчастные все равно умирают, принеся пользу государству.

Члены группы по очереди ездили навещать Андрея Сергеевича. Через них он просил Наталью прислать ему весточку. Наташа смилостивилась и написала коротенькую записку, в которой говорилось, что у нее все хорошо, что она занимается классом, худеет и катается на качелях с Мишей Ромадиным. В ответ Андрей Сергеевич прислал длинное, печальное письмо, в котором забавно называл девушку Наташонком. Он писал, как ему плохо — лежит один, никому ненужный, болеет, скучает по съемкам, по ребятам, а во время его тяжелого недуга Наталья развлекается с Мишей… Там было еще много обличительных слов о людской черствости, венцом которой, несомненно, является Натальина ветреная голова. Но, несмотря, на все изобличенья, в конце послания Андрон просил, чтобы Наташа приехала к нему, заверяя, что он уже не заразный.

Прочитав это трогательное письмо, Наталья осознала свою сердечную заскорузлость, раскаялась и приехала. Во дворе больницы, сидя на хлипкой лавочке, актриса ждала Андрея Сергеевича. И вот ее взору предстало странное виденье, к ней вышло нечто в сером больничном халате, похудевшее, потемневшее, небритое, с грустными, прегрустными глазами. Сердце Наташи похолодело, сжалось состраданием к своему мучителю, но вида девушка не подала, стараясь держаться независимо.

Наталья все еще обижалась на Андрона. Девушке казалось, что вся съемочная группа знает, что он ухаживает за ней. Стоило отвернуться, и Наташе слышались за спиной издевательские смешки. Она не верила в серьезность его намерений, к тому же была закомплексована, и ужасно стеснялась Андрона. От всего этого у нее часто менялось настроение, а он усугублял сложность девичьих переживаний тем, что ревновал Наталью к Мише Ромадину, хотя их связывала только дружба.

Проведя в Киргизии несколько месяцев, Миша маялся — работы у него мало, декорация построена, от вынужденного безделья и полудикости тамошнего существования рафинированный московский художник начал постепенно дичать. Он перестал мыться, спал в одежде, расческу потерял, его чудесные кудри свалялись, из них торчали соломинки, перышки, ниточки. От смертельной скуки он забалтывал Наташу до полуобморочного состояния. Когда молоденькая девушка все-таки засыпала, Мишенька разочаровано уходил.

И вдруг из Фрунзе приехала Розочка Табалдиева, она должна была играть дочку бая. Роза — девушка необычайной красоты, с тонким, изящным личиком и огромными глазами газели, к тому же умная и интеллигентная. В Мише вмиг произошла поразительная метаморфоза — он умылся, причесался и потребовал у Андрона чистые носки. Свои он то ли потерял, то ли выбросил.

Молодой человек с энтузиазмом принялся ухаживать за Розочкой. Наташе было забавно наблюдать за сценами охмурения Розы. Каждый день, трясясь в автобусе, группа отправлялась на съемку. Михаил, нависая над сидящей девушкой, что-то вдохновенно ей рассказывал. Роза снисходительно слушала, смотря на него своими красивыми, чуть близорукими глазами. Ромадинское страстное увлечение вылилось в знаменитое полотно "Женщина в горящем эличеке". Все думали, что это портрет Натальи, но на самом деле, картина была навеяна чудесным образом другой прекрасной дамы — Розочки Табалдиевой. Миша — замечательный человек, влюбленность и восторг — его естественные состояния, еще более усугубляемые аурой Киргизии с ее бескрайними степями, желто-лиловыми далями, ветром, пахнущим полынью, и искренним, добрым народом.

Когда Розочка отснялась и вернулась во Фрунзе, Мишенька засобирался в Москву. Радостно потирая руки, он подошел к Наташе:

— Андрон отпустил меня на несколько дней домой! Что тебе привезти?

— Как я тебе завидую! Если сможешь, купи мне, пожалуйста, косхалвы, девушка

с детства обожала это восточное лакомство, упиханное орешками.

Какое было счастье, когда Мишенька привез целый сладостный кирпичик косхалвы! Он весь горел радостью, что сделал Наташе приятное. Но Андрон, неустанно бдящий за тонкостью Наташиных боков, испортил им чревоугодное удовольствие.

— Миша, в своем ли ты уме? Ты же художник, ты должен ратовать за формы! — и

решительно отобрал вожделенное кондитерское изделие — Косхалва будет храниться у меня. Я буду выдавать по маленькому кусочку, чтобы ты сразу все не съела!

Несколько дней Андрей Сергеевич, по-видимому, ратовавший только за чужие формы, действительно выдавал Наталье по малюсенькому кусочку, но большую часть съел сам, вместе с виновником, продолжая укорять его в столь безответственном поведении.

Позже, когда группа приедет в Москву, Наташа познакомится с Мишиной женой — Викой Ромадиной — умной, очаровательной женщиной.

Ромадины много рассказывали Наташе о живописи, об иконах. Однажды Миша сказал ей:

— Хочешь поразить Андрона? Когда увидишь на столе какую-нибудь композицию из бутылок и бокалов, ты так небрежно брось ему: "Смотри-ка, совсем, как у Моранди". Вот он обалдеет. Наверняка, Андрон не знает этого художника. А ты ему скажи: "Ну как же, это известный итальянский живописец. В основном Моранди пишет натюрморты. Странно, что ты его не знаешь!" — Он тебя сразу зауважает!

Некоторое время Наталья будет дружить с семьей Ромадиных, потом жизнь их разведет, хотя теплые отношения останутся.

С тем больничным чистилищем, где лечился от дизентерии Андрей Сергеевич, у Наташи связано еще одно воспоминание. В самом начале аральских съемок Андрон, весело крутя на пальце свое кепи, спросил девушку: "Поедешь со мной к зубному врачу? Мне одному скучно".

Ближайший стоматолог находился в вышеописанном "почтовом ящике", в пятидесяти километрах от Арала. Делать Наталье было нечего и она, к удовольствию Андрея Сергеевича, согласилась. Поликлиника была одноэтажным строением, чистенько выбеленным известью. Пока врач лечил зубы Андрона, Наталья через открытое окошко с улицы любовалась зубоврачебным процессом. Режиссер, раскрыв свой огроменный рот, обнажил два ряда зубов-исполинов, при этом он изо всех сил старался не утратить серьезного вида. Когда лечение маэстро благополучно завершилось, Андрон предложил Наташе: "Проверь на всякий случай и свои зубки".

Наталья, усевшись в кресло, тоже разинула рот, значительно уступавший в размерах предшественнику. Доктор, внимательно осмотрев зубы, сказал: "У тебя один зуб сломан. Надо удалить". "Удаляйте!" — с легкостью разрешила Наташа. Врач взял щипцы, стал тянуть. Неожиданно щипцы соскользнули, зуб сломался. "Надо обязательно удалить корни!" — вскричал стоматолог — "Может быть воспаление!". "Ну, удаляйте" — почувствовав неладное, забеспокоилась Наталья. Доктор зачем-то достал скальпель, от осязания опасного инструмента тоже начал нервничать.

Вдруг и скальпель сорвался. Пройдя через мягкое место под языком, проткнул насквозь Наташин подбородок. Хлынула кровь. Трясущимися руками дантист вытащил скальпель, звонко брякнул им о металлический лоток.

Вертясь вокруг пациентки, он никак не мог ухватить щипцами корешок злосчастного зуба. Наталья, вжавшись в кресло, видела над собой его потное напряженное лицо: "Только бы он мне и щеку не проткнул!". В окне все время появлялась перепуганная физиономия Андрея Сергеевича, беспомощно наблюдавшего за актом вандализма над главной героиней его фильма. Проклиная все на свете, он рвал на себе волосы: "Врач в крови! Актриса в крови! Что же будет! Что же будет с Наташиным лицом!"

Обратно ехали молча. Дуться Наталье не надо было, ее щеку и так раздуло до весьма обиженных размеров, всю физиономию перекосило набок. "Вот съездила за компанию!" — время от времени бурчала она себе под нос. Неделю съемок не было. Вся группа ждала, когда щека артистки примет свои прежние размеры.

Но к этому чародею, которого Наташа никогда не забудет, ей все-таки пришлось съездить еще раз. Врач оставил-таки кусочек корня в ее десне, она снова села к нему в кресло. Теперь Андрон поехал с Натальей, но уже для устрашения стоматолога. Режиссер долго объяснял, что девушка — актриса, с ней нужно быть очень осторожным, здоровье у нее государственное, и простойные дни дорого стоят стране. Мастерство доктора от этого, конечно же, не повысилось, но он очень старался. И на сей раз, без особых телесных увечий, осколок зуба был извлечен.

В редкие часы досуга Наташа с Андроном слушали музыку. Он купил детский проигрыватель "Юность" и привез из Москвы кучу пластинок. Как-то поставил Баха. Упиваясь торжественной красотой звуков, растроганно плакал. Слезы не мешали ему беспрерывно комментировать особо интересные музыкальные фрагменты, что ужасно мешало Наташе.

А иногда вся съемочная группа отправлялась в сельский клуб посмотреть отснятый материал. Впервые увидев себя на экране, Наталья была неприятно поражена — она себе страшно не понравилась. Андрей Сергеевич считал, что актерам необходимы эти рабочие просмотры, они должны видеть свои ошибки и исправлять их в следующих сценах. "Вот, видишь, видишь, как ты вся сморщилась! Рот — куриной жопкой! Надо губы распускать! Они должны быть пухло расслаблены". Перед каждым кадром он требовал, чтобы Наталья сделала, как лошадка, губами: "Тпр-р-р-у-у-у.". С тех пор Наташа всю жизнь пользуется этим нехитрым "лошадиным" приемом, чтобы губы некрасиво не поджимались.

Группе дали выходные дни, а Андрон полетел в Москву показывать отснятый материал, его не было несколько дней. Неожиданно для самой себя Наташа страшно затосковала. Она не могла найти себе места, целыми днями слонялась по окрестностям аила: "А вдруг он не вернется, останется в Москве, и съемки прекратятся?". Девушка беспокойно считала, сколько осталось дней до конца работы, и грустно думала: "Вот пройдет еще два-три месяца, все закончится и придется расстаться со всей съемочной группой, с Гогой, с Мишей, с Андроном…".

Но через три дня Андрей Сергеевич вернулся. Наталья с нетерпением ждала вечера, они договорились встретиться на заветном месте. Наконец, долгожданный миг наступил. Они долго, молча, сидели, крепко прижавшись друг к другу, и вдруг Андрон тихо сказал: "Ты знаешь… Я ехал в троллейбусе по Москве и думал о тебе. Вспоминал твой запах… Внезапно мне пришло в голову, что мы можем быть близки. От этой мысли я на мгновение ослеп… Мы должны пожениться".

У Наташи отнялись руки и ноги. Она была счастлива безмерно.

Безмерности счастья способствовал, привезенный ей в подарок, французский лавандовый одеколон. С тех пор Наташа любит запах лаванды.

Когда Андрей Сергеевич начал ухаживать за ней, он как-то спросил: "Чем от тебя так чудесно пахнет?". В те времена продавались рижские, не хуже парижских, духи — "Желудь". Маленький хорошенький флакончик в форме желудя, с неожиданно-приятным, терпким запахом.

Двадцатого августа в день рождения Андрея Сергеевича съемочная группа решила устроить сабантуй. Режиссеру исполнялось двадцать семь лет. Повариха наготовила всяких вкусностей, ребята накупили водки. На радостях Андрон разрешил Наталье выпить несколько глоточков вина.

Праздник был в пьяном разгаре, воздух тяжел и весел. Внимание, завитые локоны, выпитое вино дурманили голову Наташи. Андрон, крепко прижав девушку к себе, начал танцевать. Ее ноги ели касались пола. Вдруг откуда ни возьмись, к ним подскочила Клара Юсупджанова. Ее распущенные волосы обвили плечи Андрея Сергеевича, и она, ехидно мигнув Наталье, эдакой киргизской Лилит выкрикнула: "Андрон, когда ты перестанешь обманывать маленьких девочек?". Дико засмеялась и завертелась, уносясь от земли на малярной кисточке.

"О, как изменчиво счастье на земле!" — в этот момент Наташа горько осознала, что Андрон обманывает ее, и все об этом знают. Девушка бросилась вон. На улице было черно, зловеще выл холодный ветер, вдалеке раскачивался уличный фонарь, недавний свидетель их объятий. Качающиеся фонари в Наташиной жизни всегда предвещали недоброе. Откуда-то сверху послышался бесшабашный смех, кто-то больно схватил Наталью за руку. Не помня себя, девушка вырвалась и побежала, боясь оглянуться назад. В спину ей что-то дышало ледяным дыханием. Наташа, не разбирая дороги, влетела в сарайчик, закрылась на крючок, и, мгновенно раздевшись, нырнула в раскладушку. Внутри все умерло, сердце перестало биться, и она провалилась в черную пропасть. Это был не сон, это был обморок.

Очнулась она, услышав шепот. Возле ее раскладушки на полу сидел Андрон. Он плакал и говорил:

— Клара сказала, не подумав. Она тебе завидует, потому что сама хотела сыграть эту роль. Не обращай внимания…

— Как вы сюда вошли? — отчужденно спросила Наташа.

"Всё вранье, никакой любви нет. Между нами всё кончено", — про себя решила она и вышла в коридор. Дверь была заперта, но окно вместе с массивной рамой — высажено.

Прошел месяц наступил Наташин день рождения, ей исполнялось восемнадцать лет. Леночка Анохина — монтажер, они жили вместе, предложила: "Давай, что-нибудь приготовим, пригласим гостей. Все-таки твое совершеннолетие".

Каким-то чудом в полуразрушенной печке, находившейся в их каморке, девушкам удалось развести огонь. Они приготовили баклажанную икру, наварили картошки, купили нехитрой закуски, вина. Пригласили гостей — Гошка Рерберг тоже был зван. С ним Наталья не разговаривала около двух месяцев. Причина была все та же — Клара. Георгий Иванович ничего не мог понять, больно щипался, так пытаясь примириться с артисткой.

24-го сентября в их комнатенку ввалился огромный сноп цветов — из душистого облака смешно торчала головешка Гоши. Он оборвал цветы со всего пионерского лагеря, такое геройство не прошло незамеченным. Наталья милостиво позволила прикоснуться к своей щеке. Другие гости тоже подарили много цветов. Их сложили на Наташину раскладушку, и Мишенька Ромадин, изрядно выпив, уютненько улегся на них и заснул сладчайшим сном. Проснувшись под утро, он провозгласил: "Я, как Сталин, спал в цветах!".

В этот вечер Наташе было очень грустно. Болот Бейшеналиев, влюбленный в нее, начал препираться с Андроном. Они чуть не подрались.

— Пойдем погуляем, — предложил Андрон — Мне надо с тобой поговорить…

— Наконец-то тебе исполнилось восемнадцать лет, и скоро мы сможем пожениться. Я очень хочу, чтобы мы были вместе. Ты одна можешь дать мне счастье и сделать мне спокойную жизнь, в которой я мог бы хоть что-нибудь сотворить. Я в это так верю!.. Хочу, чтобы ты мне нарожала пятерых ребятишек. Так хочется, чтобы в прихожей стоял целый ряд маленьких башмачков. Тебе будут помогать — домработница, мама… Я мечтаю о том, как мы будем с тобой путешествовать, будем купаться, слушать мексиканские песни… Я хочу, чтобы ты училась, стала одной из самых образованных и интересных женщин… Ты обязательно должна учить французский. У меня есть чудесный педагог Мария Владимировна. Когда мы приедем в Москву, ты будешь брать у нее уроки. Я хочу, чтобы ты училась в Сорбонне…

Наталья молча слушала эту длинную тираду. Отчего-то ей стало еще грустнее. Она верила и не верила в его искренность. Девушка знала, что кино-экспедиция подходит к концу, от этого на душе было тяжело и тревожно. Она задавалась извечным вопросом: "Что будет дальше?"

В начале октября съемки в Арале закончились. Так не хотелось покидать это обжитое место, где они провели больше трех месяцев. Нужно было переезжать во Фрунзе. В славной киргизкой столице пришлось сначала остановиться в студийном общежитии. Так как молодые люди решили пожениться, они стали жить вместе. Через неделю услужливый Воловик снял им номер-люкс все в той же гостинице "Тянь-Шань".

Становилось довольно холодно, начались тяжелые ночные съемки, Андрон нервничал — сказывалась накопившаяся усталость. На ноябрьские праздники решили полететь в Москву. Андрею не терпелось познакомить Наташу с мамой.

Смотрины

Прибыв в Москву, Андрон привез свою невесту в однокомнатную квартиру возле метро "Аэропорт". Комната была обставлена антикварной мебелью красного дерева, на полках в стройном порядке стояли ряды книг на французском и английском языках, на каждой плоскости лежал слой пыльки, что добавляло жилищу какую-то особенную старинную прелесть. Больше всего Наташе понравилась малюсенькая кухня в пять с половиной метров. Она ей показалась кухонькой гнома, которая, впрочем, была устроена очень рационально. "Я сам все проектировал! Сам рисовал чертежи!", — с гордостью воскликнул Андрей и повлек за собой Наташу, ошарашенную гением его инженерной мысли — "А посмотри, какое на унитазе сидение! Я его привез из Парижа. Сядь, сядь. Чувствуешь, оно теплое. Оно всегда теплое!". От приятной теплоты, ощущаемой ее задом, Наталья захлопала в ладоши. Она сразу влюбилась в свой новый дом и все-таки это была квартира мужская: "Ничего, я сделаю ее уютнее!".

В тот же вечер шестого ноября Андрей Сергеевич вознамерился представить свету жемчужину Казахстана. Жемчужина была озадачена не на шутку: "В чем же мне пойти в Дом Кино?". После мучительных раздумий надела синий костюмчик английского покроя, сшитый ею еще в училище. (В интернате была портниха, которая подгоняла казенные вещи по размеру. Она научила Наташу шить по выкройкам). Костюм был из недорогой шерстяной ткани, но Наталья была так молода, хороша, на ней все прекрасно сидело. Девушка соорудила на голове красивую прическу, надела единственные туфли, купленные еще у Гаянки. Андрей Сергеевич долго маялся на кровати в ожидании, но, уважая "женский" ритуал, не смел подгонять. Долготерпение вознаградилось "Ты будешь лучше всех!" — с восхищением, сказал Андрон, а Наталья знала, что он будет рядом, и ей ничего не было страшно.

Тогда Дом Кино находился на улице Воровского, теперь Поварская, в здании, где сейчас ютится Театр киноактера, в штате которого Наталья Утевлевна состоит и поныне. Когда молодые приехали, было уже довольно поздно. Наташу поразило огромное количество пьяных людей. Святилище киноискусства представлялось ей совсем иначе. Пьяненькие приятели восторженно встречали Андрона, лобызали его свежевыбритые щеки и с беззастенчивым любопытством рассматривали его спутницу. "Господи, и это цвет нации!" — подумала Наталья. И вдруг ее глазам представилось удивительное зрелище, по фойе Дома Кино шла Прекрасная Елена — высокая, тоненькая, в платье леопардовой расцветки, с огромными бархатными глазами и глянцево-румяным лицом. Никогда Наташа не видела создания красивее. Все глядели ей вслед, мужчины — с восторгом, женщины — с завистью, это была восемнадцатилетняя Вика Федорова.

— Пойдем, я тебя познакомлю с Тарковским, — Андрон подвел невесту к невысо

кому человеку с худощавым лицом, сильно выпившему. Он громко разговаривал и целовал коленки рядом сидящих женщин.

Андрей Тарковский — молодой гений советского кино!

В Киргизии Андрон рассказывал Наташе, как они вместе писали сценарии, как были в Венеции, как Андрей жил у них на даче, как мама ухаживала за ним. Но в тот вечер в Доме Кино девушка почувствовала натянувшуюся струну между двумя Андреями. К тому же, к ее великому неудовольствию, захмелевшее дарование не обратило на нее ни малейшего внимания, продолжая целовать подставленные коленки.

А Наталья смотрела на него широко раскрытыми глазами! Ее поразила картина "Иваново детство", она видела фильм два года назад. Это было что-то совершенно новое, завораживающее дивной красотой кадров. В картине была магическая странность, поэзия, и трагизм.

— В настоящем искусстве всегда есть тайна! Только посредственность понятна до конца! — отчаянно спорила Наталья с подругами. Балетные ребята шумной ватагой побежали смотреть фильм. Их легкие головы не были приучены подолгу сосредотачиваться на чем-то, кроме сложных танцевальных па, и после просмотра все были недовольны тем, что зря потратили драгоценное время отдыха.

На следующий день предстояло знакомство с мамой — Натальей Петровной Кончаловской. Прежде чем оправиться на дачу, Андрон с Наташей заехали на улицу Воровского — надо было забрать кое-какие продукты, и Андрей хотел показать, как живут его родители. Наталья так волновалась, что огромная квартира не произвела на нее должного впечатления.

Молодых людей встретила Нина Павловна Герасимова — давняя подруга Натальи Петровны, которую попросили присматривать за домом. Позже, когда они познакомились поближе, Нина Павловна рассказала Наташе — "Ой, ты вошла такая маленькая! Бледная — бледная! Глаза огромные, голосок дрожит. Я так за тебя разволновалась, что места себе не находила. Все думала, как тебя встретит Наталья Петровна".

У этой женщины — интересная и трагичная судьба. В молодости Нина Павловна была потрясающей красавицей, даже тогда, после всех испытаний, выпавших ей, лицо Нины Павловны сохраняло следы былой красоты. Она вышла замуж за известного поэта — Михаила Герасимова. У них дома был литературный салон, куда часто приходили Маяковский и Есенин. Как рассказывала Нина Павловна, Есенин был влюблен в нее. Светская львица ввела в литературный круг своих знакомых молоденькую Наташу Кончаловскую.

В 39-ом году мужа Нины Павловны арестовали и расстреляли, а ее сослали в Казахстан. Некогда салонная красавица провела в лагере десять лет, вернувшись оттуда совсем больным человеком. Она заболела бруцеллезом, этой редкой болезнью заражаются от скота. Ей все время было холодно, даже летом Нина Павловна часто ходила в шубе.

Герасимова рассказывала Наташе, как страшно она жила в лагере, как голодала, как озверевшие женщины насиловали надзирателей. Она показывала девушке свои молодые фотографии, ее лицо было восхитительно — мерцающие глаза, высокий лоб, маленький аристократический рот. Когда Нине Павловне удавалось достать в лагере кусочек масла, она мазала им лицо, пытаясь сохранить ускользающую красоту.

Через десять лет Нина Павловна вернулась в Москву, все ее напуганные родственники отказались от нее. Герасимовой пришлось обратиться за помощью к Наташе Кончаловской, которая была уже замужем за Сергеем Владимировичем Михалковым. Сергей Владимирович, прикрытый броней авторства Гимна Советского Союза, выхлопотал для "врага народа" комнатку в коммунальной квартире и маленькую пенсию. Герасимова поселилась неподалеку от них в Трубниковском переулке. Наталья Петровна опекала Нину Павловну до самой ее смерти — каждый месяц прибавляла денежек к мизерной пенсии, отдавала свою одежду, присылала продукты. Иногда благодарная Нина Павловна помогала Михалковым по хозяйству. Закончилась ее жизнь очень печально, она выбросилась из окна.

К светлым советским праздникам в Москве выпал снег, было холодно. В своих армянских туфельках, незадачливая Наташа тут же промочила ноги. В такси, по дороге на Николину Гору, Андрей грел на коленях ножки любимой.

Когда они вошли в дом, все с шумным любопытством уставились на нее, Наташа выдохнула: "Ой, я сейчас", и быстро убежала в ванную комнату. Там она сняла бигуди, долго колдовала над прической, подкрасилась. И, сдержавши свое обещание, ровно через час появилась в столовой. "Ах, ну это же абсолютный Гоген!" — восхитилась Наталья Петровна — "Какая хорошенькая!". Сели обедать. Юная гостья ела с большим аппетитом, что очень понравилось будущей свекрови.

После трапезы Наталья Петровна завернула девушку в огромную оренбургскую шаль и выдала свои боты. Отправились гулять. По дороге зашли в несколько домов. Бережно раскутывая ее, Наталья Петровна радостно представляла своим друзьям: "Невеста Андрона!". Все с любопытством смотрели на экзотический экземпляр, ласково поддакивали Кончаловской — "Да, да абсолютный Гоген!". Наталья Петровна, так же осторожно закутывала невестку, и они шли дальше. Так они посетили дома всех знакомых на Николиной Горе.

Наталья Петровна сразу же понравилась девушке, она была очень ласкова с Наташей, отдала ей свою шаль и резиновые сапоги и, чтобы та не обиделась обыденности подарка, заверила: "Возьми, пригодится. В Киргизии скоро начнутся холода". Эта крупная дама, несмотря на свой уважаемый возраст, была энергична, восторженна, даже шаловлива. Все, что рассказывал Андрон, обожавший свою мать, подтвердилось. А дом Кончаловских! В него невозможно не влюбиться, он искусно соблазняет гостей своей красотой, уютом, там всегда вкусно и празднично.

Московские чудеса продолжались. Восьмого сентября Андрон пригласил невесту пообедать в "Националь", сказал, что хочет познакомить с самым близким другом. Наташа удивилась, с каким подобострастием гардеробщики поклонились Андрону: "Здравствуйте, Андрей Сергеевич, давненько вы у нас не бывали!".

— Ну, прямо, как в "Повестях Белкина"! Как они Вас любят!

— Х-м, если бы не революция, они были бы моими крестьянами. Они из Михалково — нашего имения.

Друг Андрона — Влад Чесноков был переводчиком у Хрущева, часто ездил за границу. Он очень много знал, иронично рассказывал о жизни "слуг народа", Советскую власть называл Софьей Власьевной. Влад любил Андрона, и его ласковая любовь тут же распространилась и на Наташу. В этот вечер, опьяненная счастьем, обаянием собеседников и бокалом "Киндзмараули", Наталья позвонила Симе Владимировне. Директриса обрадовалась, услышав воспитанницу: "Где ты? Как у тебя дела? Как ты оказалась в Москве?". "Сима Владимировна, я выхожу замуж! Да, да! За Андрона Кончаловского! Я прилетела в Москву познакомиться с его родителями!". От радости Наташа не могла стоять на месте, на каждом слове она смешно подпрыгивала.

Вечером 11-го ноября молодые люди вернулись во Фрунзе. Когда они вошли в свой номер-люкс, тут же раздался телефонный звонок.

— Наташа, мне плохо. Срочно приезжай! — услышала девушка голос своей мамы. Андрон повез невесту на автовокзал, посадил в такси. Наталья очень нервничала — "До Алма-Аты 230 километров. Скорей бы доехать!" — всю дорогу подгоняла таксиста. Через три часа, поздно ночью она добралась до дома.

На пороге ее встретила мама. Мария Константиновна не выглядела больной: "Мне позвонила Серафима Владимировна", — сказала она, гневно теребя пояс платья — "Почему я от нее, из Москвы, узнаю, что ты выходишь замуж? А-а-а?"

В ответ растерянное молчание.

— Молчишь! Никуда ты больше не поедешь. Сниматься мы тебя не отпустим!

— Я не могу сорвать съемки — у меня договор!

— Он — мерзавец! Он первым делом должен был прийти к нам!

Имени Андрона не желали произносить, дабы не осквернять уста. Не раздеваясь, Наталья села в кресло — четверо суток она ничего не ела, только пила. Вся семья ополчилась на девушку. Только Танечка тайком пробиралась к сестре, совала под нос яблоко и, плача, уговаривала: "Ну, хоть яблочко съешь! Ведь с голоду помрешь!". Беспрерывно кто-то звонил по телефону, Мария Константиновна резко отвечала, бросала трубку.

Через день после пропажи артистки взволнованный режиссер примчался в Алма-Ату, захватив с собой директора картины Воловика. Они затаились возле Наташиного дома, от переживаний у Андрея Сергеевича начался понос. Поэтому помимо слежки за подъездом возлюбленной, он был занят поисками укромного местечка, где можно было бы приземлиться. Верный Воловик стоял на карауле. Каждый час Андрон звонил Марии Константиновне, умоляя вернуть Наталью. Никакие уговоры не помогали, мать была непреклонна. Она, подобна церберу, сторожила двери в комнату, где четверо суток прела в сапогах и пальто ее непокорная дочь. Тем временем отца семейства вызывали в ЦК — уговаривали, грозили исключить из партии. "Пожалуйста, исключайте", — спокойно говорил он — "Но дочь не отпущу".

На пятый день Натальиного заточения пришла какая-то женщина. В соседней комнате Мария Константиновна и незнакомка громко о чем-то спорили. Наташа с бьющимся сердцем, осторожно встала, вышла в коридор. И вдруг обнаружила, что входная дверь открыта. Перелетая через ступеньки, она выскочила на улицу, и попала прямо в объятия Андрона. Он тут же посадил девушку в "рафик" и они скорее помчались прочь.

Крепко обнявшись, Андрон с Наташей сидели и плакали. Наконец, он опомнился и воскликнул:

— Надо заехать в ЦК к секретарю Джангильдину, поблагодарить за помощь.

— За какую помощь?

— Он вызывал твоего упрямого отца. Требовал вернуть тебя.

Наталья разволновалась за папу. Но влюбленность так эгоистична — она быстро утешилась рядом с Андроном. Молодые люди заехали в ЦК, поблагодарили благодетеля и понеслись во Фрунзе.

Следующий день был ознаменован предложением Андрея Сергеевича своей руки, сердца и фамилии: "Все, бежим в загс. Скорее распишемся, чтобы никто не мог у меня отнять тебя". От предложенной славной фамилии Михалковых, Наталья отказалась: "Ваша фамилия и так знаменита, а я хочу, чтобы и фамилия моего папы тоже стала известна". В районом загсе — маленькой комнатушке, сплошь засиженной мухами, Андрея Сергеевича и Наталью Утевлевну расписали.

Несмотря на важность события в этот день была съемка. Вечером после работы молодожены пошли в ресторан гостиницы "Тянь-Шань", чтобы тихо отпраздновать женитьбу. Высокие своды залы ухали от развеселого крика подпитой компании киношников. Андрон с Наташей встали во главе стола, объявили: "Мы сегодня поженились!". Поднялся такой невообразимый ор, что от вибраций Ромадину в рюмку свалился кусок штукатурки. Мишенька вскочил и бросился обнимать и целовать их: "Ах, вы мои дорогие! Как я рад! Как я счастлив! Я вас так люблю!". От избытка чувств он вытащил из своих штанов ремень, оторвал пряжку. Пряжку подарил Наташе, ремень — Андрону. "Это вам на счастье! Ах!" — и он принялся за карманы своей рубашки. Отрывая от нее по кусочку, кричал: "Какая радость! Мне для Вас ничего не жалко. Вот, последнюю рубашку отдаю! Ха-ха-ха!". Потом, как и полагается, распитие спиртных напитков продолжалось. Теперь к стрельчатым сводам то и дело возносилось: "Горько!", только ошалевший от выпитого Гоша Рерберг кричал: "Сладко!". К концу вечера наступила полная анархия, и к трем часам утра причина веселья была бесследно утеряна.

Работая над фильмом, съемочная группа провела в Киргизии больше полугода. "Как мне надоела это ресторанная еда. Как хочется домой! К маме! Я хочу, чтобы она научила тебя всему, что умеет сама!". Андрону очень нравилось, когда молодая жена умудрялась что-нибудь приготовить в гостиничном номере и, накрыв стол, поджидала его после съемки.

Однажды он уехал на ночную смену, велев жене запереть дверь. Послушная Наташенька закрылась и, сидя в кресле, благополучно уснула. Проснулась Наталья от вибрации стен. "Землетрясение!" — испугалась она и побежала скорее из номера.

Каково же было ее изумление, когда, распахнув дверь, она увидела своего благоверного, сотрясавшего в праведном гневе здание гостиницы.

— Я час не могу достучаться до тебя! Перекидал в окно все монеты, разбудил всю гостиницу, а ты спишь!

Андрей Сергеевич страшно замерз и устал до полусмерти. Он был обижен, и Наталья чувствовала себя безмерно виноватой. Но в молодости так крепко спится!

В Москву! В Москву!

В конце декабря Наташины натурные сцены были отсняты, остались только съемки в павильоне. Двадцать девятого числа Андрон отправил жену самолетом в Москву, сам он должен был прилететь 31-го, прямо к встрече Нового года. Он написал коротенькое письмо и, не запечатывая в конверт, велел передать маме: "Только дай слово, что не будешь читать". Наташа, как обещала, передала записку Наталье Петровне, не читая.

Прошло много времени, и свекровь спросила ее:

— А ты знаешь, что было написано в том письме?

— Нет, я же дала слово не читать.

Наталья Петровна достала из секретера пожелтевшую записку и прочитала: "Мамочка, посылаю тебе чистый лист бумаги, что мы на нем напишем, то и будет".

И Наталья Петровна со всем усердием принялась заполнять "чистый лист бумаги". По приезде невестки в Москву они сразу же отправились по магазинам. Накупили все необходимое для хозяйства — посуду, полотенца, постельное белье. А самой Наташе свекровь подарила красную куртку с капюшоном на белой атласной подкладке. "Американская!" — сказала Наталья Петровна. Когда 31-го числа Наташа поехала в аэропорт встречать Андрона, он прошел мимо нее, не узнав жену в стеганом, алом коконе.

Потом была чудесная встреча Нового 65-того года. Понаехало много гостей, Наташина голова пошла кругом от веселой, сытой, умной публики. Лучше всех она запомнила Людмилу Ильиничну — вдову писателя Алексея Николаевича Толстого. Графиня Толстая сидела напротив Наташи. Эта была красивая женщина, при свете свечей в ее ушах сверкали огромные бриллианты. "Ты знаешь, она очень одинока и всегда просится к нам встречать Новый год", — шепнула невестке Наталья Петровна. От этих слов девушке стало невыносимо жаль блистательную особу.

После пиршественного застолья гости вышли на свежий воздух. На запорошенном снегом участке была наряжена красавица-елочка, ее пышные ветки гнулись под тяжестью зеркальных шаров, гирлянд, свечей. Все стали дружным кольцом вокруг новогодней елки, пили шампанское, дурачились, жгли бенгальские огни. У Наташи по сердцу разлилось тепло, впервые за долгие годы она встречала Новый год в семье. Ощущение дома было таким радостно-детским и немножечко грустным: "Как там мои родители?".

Гости зажигали свечи на елке, а неугомонный Никитушка подхватил Наташу, чтобы она смогла дотянуться до самой верхушки. От усердия Наталья не заметила, как прожгла дырку на самом видном месте своей чудесной курточки. Наталья Петровна безутешно сокрушалась, пока Наташа ловко не починила ее. Приобретенное в интернате умение штопать, очень пригодилось девушке. Американская куртка стала еще краше.

После Новогодних праздников начались павильонные съемки. Андрон был чем-то озабочен, неудовлетворен. Январским вечером он приехал на дачу с молодым человеком. Гость зябко кутался в шарф и потирал свои малиновые оттопыренные уши.

— Это Фридрих Горенштейн — потрясающе талантливый писатель! представил друга Андрон и с искренним сожалением добавил — Но его совсем не печатают.

— Почему же? Я читала в журнале "Юность" вашу повесть "Дом с башенкой", — сказала Наташа.

— Как вы читали "Дом с башенкой"? — проскрипел своим простуженным голосом Фридрих — Это единственное, что у меня напечатали! И что-то напоминавшее удовольствие промелькнуло на его унылом лице.

Фридрих гостил на даче несколько дней, он писал диалоги для трех уроков в "Первом учителе".

— Кто наши враги? — спрашивает учитель у своих учеников.

— Бай.

— Встань. Еще.

— Капиталисты… Миллионеры… Мулла.

— А кто назовет наших друзей?

— Я, я, я.

— Ну, скажи, сынок.

— Батраки и бедняки, мировой пролетариат и угнетенные всех стран.

— Верно. Еще?

— Чекисты… Негры?

Эти талантливо-наивные диалоги были важны для фильма, остроумно дополняли характер главного героя.

Нельзя сказать, что Наташа подружилась с Фридрихом. Этот большой капризный ребенок никому не давал покоя своим вечным недовольством и нытьем, но, как и все дети, он был искренен и прямодушен. Фридрих дал почитать Михалковым свои рукописи. Наталью потрясла его повесть "Ступени" страшная и трагичная история о жизни слепых людей. Потом Фридрих с Андроном будут работать над сценарием вестерна "Басмачи", Андрею очень хотелось снять картину в этом жанре. Главные роли писались для Коли Губенко, Болота Бейшеналиева и Наташи, а главарем басмачей режиссеру виделся Махмуд Эсамбаев — знаменитый танцовщик. Но Андрей Сергеевич так и не снял эту картину. Сценарий был продан на "Узбекфильм", долго лежал забытым на студии, и в конце концов известный режиссер Али Хамраев поставил по нему фильм под названием "Седьмая пуля".

Спустя несколько лет, Сергей Владимирович поможет Фридриху Горенштейну эмигрировать в Германию с любимой кошкой Мусей. Покидая родину, он скажет: "Сергей Владимирович, вы когда-нибудь будете гордиться, что помогли великому писателю!".

За шесть месяцев, проведенных в Киргизии, Наталья многому научилась, поэтому в павильонах работалось легко, она уже умела распределять силы, и получало огромное удовольствие от съемок. Андрон перестал морить актрису голодом, и она легко похудела, нормально питаясь. Врачи объяснили, что в Арале киногруппа находилась на большой высоте, от этого плохо работало сердце, и девушка постоянно опухала.

По окончании съемок молодожены решили отпраздновать свадьбу, позвали на помощь Наталью Петровну. Свекровь сопровождал шофер, сплошь увешанный разными сумками. Многочисленные сверточки и кастрюльки со всяческими заготовками для закусок, горячих блюд, десерта заполонили всю квартирку. Войдя в крохотную кухню, Наталья Петровна сразу же уселась на табуретку: "Я буду тебе говорить, а ты будешь делать сама, своими ручками. Сразу всему научишься!". Работа закипела, через пару часов из бесформенных полуфабрикатов получились аппетитные блюда. Ужин удался на славу! Гости были в восторге. "Ах, что вы, это все Наталья Петровна" — смущалась девушка. Когда через несколько дней Андрон попросил ее устроить прощальный ужин для всей съемочной группы, Наталья отважилась готовить застолье сама. Она очень волновалась, внимательно вглядывалась в лица пирующих, боясь найти в них недовольство ее стряпней. Все опять хвалили молодую хозяйку. "Ах, какая молодец! Как же ты так быстро научилась?!" — дивилась тетя Нина. "Не боги горшки обжигают" — радостно отвечала Наташа.

Группа разъехалась, Андрон начал монтаж картины — самый волшебный период работы — отдельные кадрики вырастают в магию целого фильма. Он все время проводил на "Мосфильме". Монтировала картину Ева Михайловна Ладыженская — старейший режиссер по монтажу, работавшая еще с Пудовкиным и Роммом. Потом приступили к озвучанию. Молодой актрисе страшно понравилось озвучивать роль, но в начале пришлось побороться за свое актерское право. Андрей Сергеевич почему-то решил, что Наталья не справится со своим голосом, и хотел пригласить профессиональную актрису, но все-таки дал жене самой озвучить одну сцену, неожиданно для самого себя остался доволен. Дублировать киргизов пригласили известных российских актеров — Георгия Вицина, Евгения Весника, Зинаиду Воркуль. Для Андрея Сергеевича было очень важно, чтобы, дублируя на русский язык, артисты сохраняли интонацию и мелодику киргизской речи. Режиссер требовал от них абсолютной отдачи и такой же неистовости темперамента, с какой играли киргизские актеры. Все так выкладывались, что срывали голоса, но когда у артистов закончилась работа, они еще не раз заходили в тон-студию к Андрею Сергеевичу, и спрашивали: "Не нужно ли еще что-нибудь озвучить?".

Наталья Петровна

Наташа поселилась на даче у Натальи Петровны. Две Наташи быстро подружились. Чтобы в семье не было путаницы, свекровь сказала: "Я — Наташа большая, а ты — Наташа маленькая!". Поздними вечерами, сидя под большим оранжевым абажуром, излучавшим золотистый свет, они пили смородиновый чай с домашними пирогами. Свекровь вспоминала о своем детстве, о родителях, о семейном укладе в доме Кончаловских. Как-то разговор зашел о драгоценных камнях. Наталья Петровна увлеченно рассказывала о таинственных свойствах камней, какие считаются драгоценными, какие полудрагоценными. Ее бриллианты волшебно поблескивали, довольные тем, что о них говорят. Наталья Петровна казалась девушке доброй феей, и вдруг свекровь, задумчиво глядя на Наташу, обронила: "Надо бы тебе проколоть ушки…".

Дня через три она позвала невестку к себе в спальню: "Смотри, что я хочу тебе подарить!". В коричневой коробочке лежали миниатюрные бриллиантовые сережки. Наташа онемела от восторга. "Ну что, нравятся? Бери их! Поезжай в поликлинику, пусть тебе медсестра проколет уши, сама я побаиваюсь". С тех юношеских пор Наталья носит только эти серьги. Не раз она пыталась украсить свои очаровательно оттопыренные ушки чем-нибудь другим. Ничего не получалось — только эти сережки, подаренные свекровью, могли обуздать непокорный норов ее ушей.

Наталья Петровна — дама самых уважительных габаритов. Она была крупной, симпатичной, всегда прибранной женщиной с лукавыми карими глазами. Ей нравилось наряжать свою невестку, благо у Наташи была хрупкая прелестная фигурка. Из очередной английской поездки Сергей Владимирович привез жене чудный плотный ситец — по черному фону ткани разбежались розочки. Наталья Петровна очень любила такую расцветку, но розовые цветочки аглицкого ситца были большего размера, чем ей хотелось:

— Сережа, что ты мне привез? — вскричала она.

— К-к-как что? — заикаясь, ответил Сережа — Ситец, какой ты просила и, между п-п-прочим, очень дорогой!

— Я в таком ситце буду похожа на обитый диван! — обиженно сказала Наталья

Петровна.

— О, я сошью из этого замечательного ситчика чудный туалет для Наташи!

мгновенно утешилась она.

Умение быстро смиряться с потерями и находить во всем положительные стороны — редчайшее в людях качество, которым сполна обладала Наталья Петровна.

— Маленькое платьице и сверху пальто-накидка! Обязательно нужно сделать его

на малиновой подкладке!

Чем больше Наталья Петровна фантазировала, тем больше она воодушевлялась и радовалась. Она не любила откладывать дела в долгий ящик, и в тот же день отправилась в Москву на поиски подкладочной ткани. Столица уважила решимость женщины и выдала из своих закромов шелковистый поплин ярко-малинового цвета.

Вернувшись со своей добычей, Наталья Петровна взялась за дело. Вдохновленная отрезом в десять метров, она решительно взмахнула ножницами. Свекровь действовала наверняка, не желая ограничивать выкройкой свое портняжное искусство. Наташа большая, видимо, не учла меньших габаритов девушки, скроив пальто на себя. Сметав детали, она накинула его на Наталью. Потом долго выуживала из накидки потерявшееся тельце невестки.

— Да, немножко промахнулась, — озабоченно сказала чудо-швея — Надо, уменьшать! И, ничуть не обескуражившись, начала тоненькими ленточками срезать лишние сантиметры будущего туалета. У экономной невестки сердце обливалась кровью, при виде того, как дивная ткань превращается в варварскую горку узеньких полосочек. Но надо знать Наталью Петровну что-то решив, она обязательно доведет начатое до триумфального конца! Туалет получился розовым очарованьем — мини-платьице и летнее пальтишко, которое можно было носить на две стороны — ситцевую и малиновую. Когда Наташа ходила в этом наряде по Москве, ей казалось, что от нее пахнет розами. Наверное, так казалось не только счастливой обладательнице костюма — за ней частенько бегали женщины, прося пощупать ткань. Сшив из оставшихся лоскутков хорошенький фартучек, Наташа успокоилась: ничего не пропало.

Как было приятно, проснувшись поутру, втягивать ноздрями аромат свежего кофе, поджаренного хлеба, слышать щебетанье канареек и родные голоса. Наталья открывала глаза, наощупь находила пушистую теплоту тапок и, приведя себя в порядок, кубарем неслась вниз. На нарядной кухне ее встречала Полечка.

— Наталья Петровна работают, — каждое утро говорила она одну и ту же фразу. Поля жила в доме Михалковых с детства, она всему научилась у Натальи Петровны. Полюшка замечательно готовила, была деликатной, умной и всегда приветливо-услужливой. Обед подавался в столовой, никаких кастрюль, сковородок. Все как в старых, барских домах — суп в супнице с серебряной поварешкой, второе — на кузнецовском блюде. Все умытые, одетые, веселые.

Для Наташи жизнь в семье Михалковых была чем-то приятно-знакомым. Деревянный дом, обставленный старинной мебелью из карельской березы, ворчливая изразцовая печка, размеренный русский уклад. Наталья казалась себе героиней бунинского рассказа. Девушка была освобождена от домашних забот. Андрон хотел, чтобы молодая жена занималась самообразованием — много читала, изучала французский язык. Два раза в неделю Наташа ездила в город брать уроки, ее педагог по французскому — Мария Владимировна получила блестящее образование в Сорбонне. Эта была интеллигентная женщина, родом из богатой купеческой семьи. Часто занятия длились вдвое дольше, чем было договорено. Сверхурочных денег Мария Владимировна не брала, ей была симпатична прилежная ученица. Дома каждый день Наташа изнуряла себя бесчисленными упражнениями и переводами в течение четырех добросовестных часов. Писала Наташа хорошо, но говорить по-французски робела, наверное, из благоговения перед языком Наполеона — ее кумира.

Егорка — сын киргизских степей

Весной Андрей Сергеевич закончил картину, и они с Натальей отправились во Фрунзе показывать ее высокому киргизскому руководству. Андрон попросил жену записать каждое высказанное замечание. Первому секретарю ЦК Киргизии Усубалиеву картина не понравилась. Этот киргизский Савонарола резко отчитал молодого режиссера: "В фильме наши люди показаны неправильно. Народ с древнейшей культурой представлен диким, неряшливым, пьяным! Вы оскорбляете достоинство киргизов!" — закончил секретарь свою обличительную речь и шаровой молнией выкатился из зала. В картине усмотрели антинациональную акцию, ей грозило почивание на полке.

В то время председателем киргизского кинокомитета был Шершен Усубалиев, однофамилец воинствующего секретаря ЦК. Шершен Усубалиев прямая противоположность первому. Тонкий, понимающий кино человек с умными глазами, он поддерживал картину, за что через некоторое время и поплатился. Также защищал фильм и Чингиз Айтматов.

В Москве "Первого учителя" приняли более благосклонно, что, впрочем, не спасло Наталью от недоброжелательного отношения киргизского начальства. Потом долгие годы каждое утверждение на роль происходило с большим трудом. Даже мощный Толомуш Океев начал тайно снимать актрису в своей картине "Улан", а потом поставил всех перед свершившимся фактом.

Но тогда для молодой прекрасной жены это все было неважно — она витала в облаках и не желала опускаться до земных дрязг. Чтобы снять тягостное впечатление после приема их фильма, молодожены решили проехаться по местам съемок.

Прошел почти год. Это было так удивительно снова очутиться в Арале, зайти в сараюшки, где они жили столько месяцев. Наташу страшно насмешило, что в андроновской комнатке под кроватью нашло прибежище великое множество носков, брошенных Мишей Ромадиным. На окошке сиротливо стояли две бутылочки лекарства от дизентерии.

— О-о-о, мои носочки! Каждый день Миша вымарщивал у меня чистую пару. Замурзюкает и закинет под кровать, — смеялся Андрон.

Они были так счастливы! Снова посидели на заветном дереве, которое по-прежнему лежало под фонарем, тускло освещавшим аллейку их первых свиданий. Проведали свой валун, он все также мятежно возвышался в степи. Его поросшие мхом бока жутковато синели в лунных лучах, издалека казалось, что это огромное одинокое чудище. Те же звуки, запахи, ощущения. Казалось, время остановилось. В ту поездку по Киргизии и был зачат их будущий сын Егор.

Андрону очень хотелось поскорее родить ребеночка, а нерасторопная Наталья никак не беременела! В институте Вишневского одна старенькая доктор сказала: "Ваша супруга абсолютно здорова. Просто она маленькая, инфантильная. Пройдет полгодика, и все будет в порядке". Андрей Сергеевич не унимался и "продолжал" совершать отчаянные попытки "забеременеть". Счастье будущего отца было безгранично, когда он узнал, что его жена понесла.

Андрей очень беспокоился за Наташино здоровье, ходил по врачам вместе с ней. Как-то они пришли на прием к профессору Алтунян. Она сказала: "Сейчас тебе, Наташенька, ни в коем случае нельзя танцевать. Да и вообще, балет не для тебя. Твое сердечко очень слабенькое. Натуля, на сцене ты протянешь годика два, потом уйдешь! Это я тебе говорю!".

До этого посещения Андрон обещал устроить Наталью в Большой театр, теперь об этом пришлось забыть.

— Столько лет насмарку! — из Наташиных глаз полились слезы.

— Ну, что ты, что ты! Родинка моя, я так тебя люблю! О-о-очень люблю. Родишь

ребеночка, станешь актрисой. Я тебя буду снимать, писать для тебя сценарии! Не плачь, не плачь, желтопопенькая моя! Тебе нельзя расстраиваться.

Здоровье беременной действительно было не самое крепкое, у нее оказалось малокровие — следствие голодания на съемках "Первого учителя". Наташе покупали парную телячью печенку и каждое утро, чуть обжаривая, пичкали ею. Сергей Владимирович где-то достал целый контейнер гранатового сока. Правда, через некоторое время от печенки и от сока Наталью стало мутить. Не беда, перешли на другие полезные продукты. Наташа росла как на дрожжах. Проснувшись ночью, Андрон с тревогой ощупывал тугой шарик, в который превратилась его некогда миниатюрная жена: "А вдруг она лопнет?".

Наталья совсем не ожидала увидеть в муже такую трогательную заботу. Однажды на лестнице она поскользнулась и, упав, пересчитала попой все ступеньки. Как ее ругали за неосторожность! Разве что не отшлепали.

У беременной были свои причуды. Втайне от всех Наташа отколупывала от стены кусочек известки и с жадностью съедала его, предпочитая всем предложенным деликатесам. Полюшка все время разыскивала по дому куски хозяйственного мыла, обвиняя ни в чем неповинного барабашку. Поля и предположить не могла, что к исчезновению чистящего средства причастна молодая хозяйка. Наталья воровала мыло — ей было до дрожи приятно вдыхать его вонюченькое благоуханье.

Стоял теплый августовский день. Наташа сидела под большим ореховым деревом, прячась от расшалившихся солнечных лучей. Девушка читала "Монахиню" Дидро. Ее поражали жестокость и вероломство монашек, издевавшихся над бедной Сюзанной. Вдруг залаял Колдун — дурашливый дворовый щенок-лайка. Наталья подняла голову — в ворота входила горбунья. Пес несся к ней со страшной скоростью. "Фу, фу!" — закричала Наташа, испугавшись, что собака опрокинет незнакомку. Но Колдун, подбежав к старушке, начал ластиться и лизать ее мятые руки. Наталья подошла и увидела, что бабушка взгромоздила на спину огромную корзину, прикрытую шерстяной ветошью. Старушка откинула тряпку, на Наташу влажно пахнуло грибным духом:

— Милая, купи грибков. Тут всякие есть — беляки, рыжики, подосиновики. Какие хочешь?

— Я сейчас грибы есть не могу, бабушка.

— Но может, еще кто захочет? У вас ведь семья большая.

— Пойду, спрошу у свекрови.

— А у тебя сынок будет — востроглазенький, черненький.

— А вы откуда знаете?

— Гаруда на хвосте принес.

Наташа удивленно посмотрела в ясные, улыбчивые глаза старушки.

— Надо купить всю корзину, — сказала Наталья Петровна — завтра у нас будут гости.

Беременная Наташа не могла есть некогда любимое блюдо, от грибов ее тошнило. Но грибки странной гостьи, доставили ей несказанное удовольствие. Ее живот довольно урчал, а самой Наталье хотелось петь и смеяться.

С раннего утра Полечка колдовала на кухне под руководством Натальи Петровны. Резали, жарили, парили. По дому разносились восхитительные запахи. Наташа накрывала на террасе огромный стол — ждали много гостей.

Первыми приехали Сергей Федорович Бондарчук и Ирина Константиновна Скобцева. Только что прогремел фильм "Война и мир". У Сергея Федоровича было большое выразительное лицо с цепким магнетическим взглядом. Увидев Ирину Константиновну, Наталья задохнулась от восхищения. Как она была хороша! Огромные серо-голубые глаза, гордые брови, красиво очерченный рот. Наталья Петровна стала показывать гостье свои парижские шляпки из итальянской соломки, Ирина Константиновна с удовольствием примеряла их. Головные уборы очень шли актрисе, элегантно обнимая светлые волосы, уложенные в безупречную прическу.

Потом стали съезжаться остальные гости: Питер Устинов — знаменитый английский актер, режиссер, драматург, Коган — выдающийся скрипач, Чингиз Айтматов. Были еще какие-то званые гости — академики, художники, поэты…

Стол ломился пиршественным изобилием — за пышными спинами кулебяк прятались крошечные пирожки, тающие во рту, ее величество водочку "Кончаловку" окружали румяные паштеты, селедочка кудрявилась кольцами лука, жарко дымилась печеная картошка… Сергей Владимирович, гордясь кулинарным искусством своей жены, пошутил: "И вот т-т-так мы едим к-к-каждый день!".

Наталья немножечко влюбилась в Питера Устинова, такими ей представлялись люди эпохи Возрождения, во всем талантливые, легкие, прекрасные. Он поразил гостей, кода вдруг начал одними губами чудесно имитировать звучание целого оркестра. Это было так изящно и виртуозно! Сергей Федорович смешно изобразил пьяненького мужичка.

Отобедав, гости отправились на прогулку. Хозяйки время даром не теряли, — накрывали стол к чаю. Минут через сорок гуляющие стали возвращаться. Опять первым пожаловал Сергей Федорович: "Где Ирина Константиновна?". "Ирина Константиновна еще не вернулись" — прощебетала Полечка. Постепенно собрались все гости, не было только Ирины Константиновны и Айтматова. С каждой минутой Сергей Федорович делался все мрачнее. Вдруг из сада долетел смех, на террасу вошли Чингиз Торекулович и Ирина Константиновна в голубом ореоле василькового венка: "Ой, а мы заговорились и не заметили, как отстали ото всех!" — радостно сообщила она. Сергей Федорович посмотрел на супругу и вызвал в коридор.

На кухне хозяйки разрезали слоеный торт с апельсинами. Наташа случайно смахнула рюмку, раздался звон, а потом еще какой-то звук. Невестку пожурили, осколки собрали. Подали торт на стол. Из коридора вышли заплаканная Ирина Константиновна с алыми щеками и Сергей Федорович. Чингиз Торекулович, узнав, что стал невольной причиной гнева великого режиссера, смутился и уехал.

— А-а-ах, как он ее любит! — сказала Поля, вытаращив глаза до самых неожиданных размеров, — Конечно, такая красавица!

Мадам Берчанская

Из Парижа прикатила мадам Берчанская — богатая, холеная, толстенькая еврейка на кривых ножках. У нее в Париже был свой антикварный магазин. Мадам Берчанская гостила на Николиной Горе довольно долго, хотя в Россию она приехала с определенной целью — побывать в Ленинграде. Ей кто-то сказал, что ее картина работы Мурильо, изображавшая мадонну — копия, а настоящий Мурильо висит в Эрмитаже. Обеспокоенная госпожа Берчанская привезла огромную фотографию своей картины и все приставала к Наталье Петровне: "Когда же мы поедем в Ленинград?". Наконец, в начале сентября Наталья Петровна, мадам Берчанская и Наташа на пятом месяце беременности сели в "Красную стрелу" и рано утром были в Ленинграде.

Первым делом дамы отправились в Русский музей, Наталье Петровне хотелось показать невестке картины своего отца Петра Кончаловского. Такие русские, теплые полотна, напоминавшие атмосферу и порядок в доме свекрови. В "Эрмитаже" Мадам Берчанская тут же помчалась в зал, где висел Мурильо и, сверив с фотографией, убедилась, что в музее — совсем другая картина, хотя и этого художника.

— Очень похожая, но другая. У моей колер изысканнее! Ах, Мурильо такой

забавник, обожал писать мадонн! — воскликнула Берчанская.

Ощущая счастье всем своим большим существом, обладательница подлинника Мурильо расползлась по скамеечке в просторном вестибюле "Эрмитажа":

— О-о-о, я больше не могу двинуться с места!

— Не мудрено — за один день обежать два таких музея! Я тоже очень устала. Наташа, как ты себя чувствуешь?

— Еле дышу, — пролепетала невестка.

И тут к женщинам подбежал директор "Эрмитажа". Переминаясь с одной длинной ноги на другую и непрестанно взмахивая такими же продолжительными руками, высокий господин сказал:

— Хочу познакомиться с внучкой Сурикова, — и неловко клюнул ее в руку.

Наталья Петровна, с интересом разглядывая незнакомца, напоминавшего ей аиста, приветливо представила мадам Берчанскую.

— А это, наверное, ваша внучка? — смекнул директор, глядя на Наташу Очень похожа.

— Нет, это моя невестка. Жена старшего сына.

— Ха-ха-ха. Какой конфуз! — и сразу же без паузы — Хотите посмотреть кладовые "Эрмитажа"? Сейчас они закрыты, мы туда никого не пускаем, но для вас сделаем исключение!

— Хотим! — заорала мадам Берчанская. Она вскочила на свои кривые ножки и быстро покатилась за директором. Несчастная Наташа плелась сзади, бережно неся свой животик. Она дивилась нескончаемой энергии этих двух женщин, одной из которых было шестьдесят пять лет, а мадам Берчанской — семьдесят пять.

Но то, что "Эрмитаж" раскрыл в своих недрах, стоило девичьих усилий. Молоденькая женщина забыла про свою усталость, всецело предавшись созерцанию дивной красоты. Она восхищенно разглядывала яйца Фаберже, драгоценные шкатулки, царские украшения, но больше всего ее поразил лебедь, искусно выточенный из огромного изумруда.

Потом неугомонные дамы поехали на Васильевский остров навестить двоюродную сестру Натальи Петровны. После короткого звонка дверь открылась, и женщины вошли в уютный полумрак петербургской квартиры. В бледных лучиках света проступала старинная обстановка. К гостьям вышла хозяйка. Измученная Наташа доплелась до огромного кресла и тут же уснула. Дамы сели обедать. Дуэт Натальи Петровны и мадам Берчанской оживленно пел о сокровищах "Эрмитажа".

Вечером честная компания отправилась на вокзал, чтобы снова сесть в "красную стрелу". Старшие дамы решили напоследок прогуляться по Невскому проспекту, у Наташи не было сил сопротивляться их прыти. Но, идя по Невскому, она неожиданно для самой себя начала смеяться, вспомнив драму майора Ковалева, потерявшего свой нос. Именно здесь разъезжал отбившийся от лица Нос.

По возвращении в Москву от переутомления и переизбытка впечатлений у Натальи поднялась температура. Старшие же дамы были в полном здравии и чрезвычайно довольны тем, что совершили столь увлекательное путешествие.

Проснувшись ранним утром, мадам Берчанская ласково попросила Полю: "Пожарьте грибков". Полечка приготовила большую чугунную сковородку. Выложила дымящееся кушанье на английское блюдо, посыпала укропчиком. Мадам Берчанская, выросшая в России, очень скоро махнула рукой на все диеты. Она неутомимо лопала грибы, мстя своей фигуре, за долгие годы диетического воздержания. Когда дражайшая мадам Берчанская собралась в Париж, она уже очень отличалась от той лощенной дамы, несколько недель назад приехавшей из столицы мира. Ее некогда холеное, розовое лицо посерело, на подбородке проросли волосы, красивые, чуть подсиненные локоны поблекли и уныло обвисли вокруг круглого, постаревшего лет на десять, лица.

Странный человек

Наталья уже ходила с большим пузом, когда в маленькую квартирку у метро "Аэропорт" стал приходить Тарковский. Он начал снимать "Андрея Рублева" и хотел переписать какие-то сцены. В то время у молодых титанов советского кино были довольно натянутые отношения, но так как они оба авторы сценария "Андрей Рублев", то и поправки им приходилось делать вместе. Тарковский был не самым светским человеком, походил на комок нервов, Наталья перед ним робела. В отличие от других, приятных в общении друзей Андрона, беременная женщина не вызывала в нем умиления, неприязнь, возникшая между мужчинами, распространилась и на нее. Через несколько лет, когда Наташа разойдется с именитым мужем, Тарковский, проходя мимо по коридору "Мосфильма", неожиданно бросится к ней. "Ну, как вы, Наташенька, живете?" — вскричит он, обнимая женщину, как будто она ему самый близкий друг. Наталья прямо-таки остолбенеет от его внезапной радости. "А-а-а… Он знает, что я разошлась с Андроном. Теперь я ему милее. Странный человек!".

Как-то она взялась приготовить творцам обед. У нее была отличная свежая вырезка, часть которой, исстругав на тонюсенькие кусочки, Наташа хорошенько прожарила. В это время в кухню на аппетитный запах зашел голодный Тарковский: "О-о-о, что вы делаете! Все не так!". Он отпихнул Наташу, порезал оставшееся мясо толстыми кусками, бросил на сковородку: "Вот как надо! И не пережаривайте, они должны быть с кровью. Это же вырезка!" — говорил он резким голосом. Наталье показалось, что сейчас он ее склюет вместе с румяно поджаренными кусочками. У девушки выступили слезы: "А я не люблю с кровью, меня от нее тошнит" — сказала она в спину гению.

— Как он смеет пихать меня, беременную! — возмущалась Наташа, рассказывая свекрови эту сцену.

— Да, он странный человек! Сколько жил у нас! Я так за ним ухаживала, готовила ему завтраки, и никогда не слышала от него спасибо. Мало ли что они не поделили с Андроном! Мне-то можно хоть иногда позвонить. По-моему, он просто завидует моему сыну".

Осенью у Андрона с Наташей была первая в жизни премьера. Сколько месяцев ждали ее! К этому событию Наталья Петровна сшила невестке прелестное платье темно-синего бархата, поверх которого накидывался белоснежный палантин из горностая. Андрей привез из-за границы красивые туфельки и длинные лайковые перчатки. Беременность очень шла Наталье, молодая женщина, равномерно потолстев, превратилась в шарик с толстенькими ручками и ножками.

— К-к-какая ты хорошенькая! Т-т-тебе все время надо ходить б-беременной! Попа просто как орех, так и просится на г-г-грех! — озорно заключил автор гимна, и весело шлепал невестку.

Наташа очень гордилась своим пузом! Внутри нее шла какая-то таинственная жизнь, всем своим существом она ощущала что-то удивительное, зарождающееся, нежное. Другие не беременные женщины казались ей пустыми.

Когда в "Доме Кино" вся съемочная группа "Первого учителя" вышла на сцену, Наталья тоже выкатилась в своем очаровательном туалете. После просмотра фильма были замечательно-радостные минуты, когда к тебе подходят знакомые и незнакомые люди, поздравляют, говорят какие-то добрые слова. И вдруг к Наташе подошла женщина с выцветшим лицом и поразительно злобным взглядом близко посаженных глаз.

— В таком положении стыдно выходить на сцену. Беременным дома надо сидеть! — сказала незнакомка, резко повернулась и ушла, оставив ошеломленную женщину. Как злобны бывают люди!

Рождение

В 23-ем роддоме работала заведующей отделением приятельница Сергея Владимировича.

— Если хотите, чтобы ребенок был здоров, Наташу надо положить на сохранение,

— авторитетно заявила доктор, — Мы поколем ее витаминами, подкрепим сердечко, чтобы все прошло хорошо.

Наталье пришлось встречать Новый год в роддоме. Это был самый грустный Новый год в ее жизни, со слезами на глазах она вспоминала прошлое новогоднее торжество. Молодой женщине так хотелось домой! Утешало во всей этой оздоровительной процедуре то, что все равно Андрон и Сергей Владимирович должны были улететь после Нового года в Англию писать сценарий "Щелкунчик".

Каждый день к Наташе приезжал шофер — чудный Игнатий Станиславович Казарновский. Он привозил невольной узнице всякие вкусности. У молодых была своя "Волга", Андрон водил сам и в основном Игнатий Станиславович возил Наталью. Это была замечательная личность, Пан Игналик — шутя звали его в семье. Сам он — маленький, худенький, но на его лице гордо реял огромный рубильник. Добрый, услужливый Пан Игналик был поляком, он родился в прошлом веке. В январе 65-ого ему было семьдесят восемь лет, водительские права он имел с двенадцатого года. Пан Игналик рассказывал, что до революции работал шофером у графа Пуришкевича, тогда автомобиль могли позволить себе только очень богатые люди.

— Вы знаете, Наташенька, — рассказывал Игнатий Станиславович, поблескивая глазками из-под кустистых бровей, — В графском доме одной прислуги было шестьдесят четыре человека. Когда графинюшка выходила из машины, я ей дверку открывал, а она мне жаловала пять рублей золотом.

— Игнатий Станиславович, я вам даже нашими бумажными пять рублей дать не могу, когда вы меня из машины высаживаете.

— А вот Любовь Петровна, — он имел в виду Любовь Петровну Орлову, у советской звездной четы он проработал двадцать пять лет, — должен признаться, скуповата была.

Наталья обожала поездки по Москве с Игнатием Станиславовичем. Пан Игналик помнил дореволюционную и послереволюционную Москву, с удовольствием рассказывал девушке, как раньше все было хорошо. Едут они по какой-нибудь старомосковской улочке, а он и вскрикнет: "Ах, какие здесь были колбасные ряды!". Проедут еще метров двести, и он снова всплеснет руками в кулинарном восторге: "Ох, а какие рыбные ряды! Осетры, стерлядь, щуки — эх, разве сейчас жизнь!" — и начинал пыхтеть, смешно надувая щеки. Наташа очень пугалась:

— Игнатий Станиславович, покажите, на какую педаль нужно жать, чтобы затормозить. А то вы так пыхтите, вдруг чего случится.

— Думаете, окочурюсь? Э-э-э, как бы не так, я еще крепкий! — и он корчил грозную рожицу, в доказательство своего неоспоримого здоровья. Наталья начинала хохотать, а Пан Игналик, довольный своими актерскими дарованиями, показывал на какую педаль надо нажать.

В обязанности Игнатия Станиславовича входило закупать продукты, сдавать белье в прачечную, да и другие хозяйственные заботы. И, несмотря на свой почтенный возраст, он был всегда весел, бодр, беспрестанно курил папиросы и никогда не отказывался от водочки. Выпив стопочку, он довольно покрякивал.

Каждый день пан Игналик привозил Наташе в роддом бутылку свежевыжатого морковного сока для поднятия гемоглобина, домашние пирожки, икру, фрукты, а Наташа передавала с ним записочки Наталье Петровне и Андрону. Письма мужу Наталья писала по-французски, что его очень радовало. Она много читала и никак не могла дождаться, когда же, наконец, народит ребеночка. Ей было так печально — женщины одна за другой рожали деток, а Наташа все лежала и лежала. В роддоме ее уже все знали, она была самой молоденькой роженицей.

Наступило пятнадцатое января. День был морозный, игривый, снежинки-толстушки кружились в хороводе. Наталья смотрела в окно и чувствовала себя вполне беременной, чтобы родить малыша. Вдруг форточка отворилась, и в окно дунул ветерок. Наташе почудилось, что откуда-то тихо доносятся волшебные трели. Стеклянные звуки стали яснее, и она отчетливо услышала: "Родишь, родишь, сына родишь. Маленького, черненького, востроглазенького! Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь!". Прибежала рассерженная нянечка, насмерть закупорила окно. Очарование звуков оборвалось, зато стало нестерпимо неудобно, больно. "Кажется, началось! Позовите врача!".

Доктора спросили измученную маму: "Ну, что будешь еще рожать?". Обычно сразу после родов женщины отвечают: "Ни за что". А Наталья весело: "О-о-о, обязательно еще троих!". Какое счастье увидеть своего сыночка! Такого маленького, черненького, востроглазенького! Этот беспомощный комочек был самым дорогим, самым родным в мире. Все Наташино существо благодарило Бога за подаренную радость!

После родов у Натальи началось заражение крови, еще около месяца она пролежала в роддоме с высокой температурой. Есть она ничего не могла, и врачи велели принести кагор для поднятия аппетита молодой мамы. За два месяца, проведенных в роддоме, Наташа с грустью много раз наблюдала под окнами трогательные сценки — новоявленных мамаш приветствуют свекрови, родственники, а ошалевшие от счастья папы часами прыгают на морозе. Андрон был в Лондоне и к Наталье, кроме Игнатия Станиславовича, никто не приезжал. Другим роженицам присылали гвоздики, правда, их тут же отсылали обратно — в те строгие времена для поддержания полной стерильности не разрешалось в палатах ставить цветы. Наташе букета никто не прислал, но среди деликатесного изобилия она нашла маленькую коробочку. В ней сверкало дивное кольцо с бриллиантом в два карата. "Это тебе мой подарок за первого внука! Звонила в Лондон, застала Андрона дома. Он сначала заорал, а потом долго молчал, я поняла, что он плачет, и я плакала. Никитка тоже ревет от радости. И мы с ним, конечно, хорошо выпили за Егорушку и за тебя!" прилагалась к посылке записка.

Прочитав письмецо, и надев колечко, Наталья выпила мензурочку кагора и задремала. Сквозь сон до нее донеслись возгласы: "Наташа, Наташа, тебя вызывают!". Спящее создание доплелось до окна, и ее ослепила солнечная физиономия Никиты. Слышно ничего не было, поэтому он долго выдрючивался на улице, веселя Наталью и вместе с ней весь роддом. Все женщины прильнули к стеклам, по Натальиному сердцу разлилось тепло. После появления Никитушки разговоров было на целую неделю, ведь Никита Сергеевич и тогда был уже знаменит!

Наталья Петровна назвала внука Георгием, в честь Георгия-Победоносца. Он родился очень хорошенький, из ситцевого конверта пушился черный ореольчик волос. Когда няни разносили для кормления детей, женщины говорили: "Вон, твоего чертеночка несут". Чертеночек не был чревоугодлив, через пять минут тихо засыпал на руках у мамы. Наташа не могла налюбоваться сынишкой.

Когда молодую женщину выписывали из роддома, она в первый раз развернула свое сокровище. Оставшись наедине с голеньким, кричащим комочком, мамаша пришла в ужас: "Господи, что я с ним буду делать? Какие тоненькие ручки и ножки!".

Спустя месяц после отъезда вернулись из Лондона Сергей Владимирович и Андрон. Наталья заранее предупредила: "Ребенка при выписке полагается выкупить!". На радостях Андрей Сергеевич притащил для нянечек и сестричек несметное количество конфет. Очень было забавно видеть, как от волнения молодой отец раздавал направо и налево яркие коробки. Вскоре сладости кончились, тогда Андрон выхватил из кармана бумажник — теперь всем подходившим вручались деньги.

После выкупа сели в машину, осторожно ведомую Паном Игналиком. Отец держал на руках пышный сверток и обалдело глядел на сына. Из Англии он привез очень красивые вещички и больше сорока банок детского питания. Когда Наталью доставили на улицу Воровского, все было готово к ее приезду. Андрон не разрешил жене заранее покупать вещи для ребеночка, поэтому заботливая Наталья Петровна все сделала сама. Посреди тщательно вымытой Никитиной комнаты, его временно выселили, стояла кроватка, высокая коляска, и огромный чемодан, наполненный детским приданым. Наталья Петровна из красивых тканей простегала одеяльце, сшила еще одно маленькое для прогулок, связало множество кофточек, шапочек, пинеточек. "Что бы я без Вас делала!" — воскликнула Наташа, только в этот момент ощутившая ответственность за рожденное ею черноглазое чудо. И все выпили шампанского!

Наталья не знала, как держать сыночка, пеленать, купать, кормить. Девятнадцатилетнюю женщину закружил вихрь забот. Весь мир Наташи перевернулся, центром мирозданья стал этот маленький, орущий, беспомощный и такой родимый человечек. Егор недоедал, начал худеть, часто хныкал, но когда бабушка брала его в свои большие теплые руки, он тут же успокаивался, и глазки лучились любопытством.

При обряде первого купания, конечно же, присутствовала Таточка, так ее будут звать внуки. Женщины наполнили ванночку теплой водой, проверили температуру сначала локтем, потом для пущей точности градусником и вдвоем принялись опускать драгоценное тельце. Егорка ухнул, очень смешно поежился, он был похож на маленького щеночка, которого хотят засунуть в холодную воду. Но новые ощущения ему понравились, и от удовольствия он выкакал малюсенькую какашку. Молодая мама и бабушка не стали тратить время на ее вылавливание, они очень волновались и спешили завершить водную процедуру. Первое омовение нравилась не только Егорушке, но и его родительницам, которые хохотали и толкались около корыта.

Однажды Наташа решилась спросить у свекрови:

— Почему вы меня ни разу не навестили?

— Ты что же хочешь, чтобы я, как старая дура, стояла на морозе под окнами и смотрела на тебя издалека. К тебе бы все равно не пустили! А кому из невесток прислали такой подарок, как тебе?

— Лучше бы вы мне прислали букет цветов, — буркнула Наташа.

Наталья Петровна очень обиделась на нее, но, слава Богу, не надолго!

Молока у Наташи почти не было — Егор худел день ото дня. Навещавшая его врач была озабочена. И прощенная невестка с Натальей Петровной решили подкармливать малыша детским питанием, привезенным из Англии. Сначала от заморских яств Егора отчаянно несло, но постепенно он привык и стал быстро набирать в весе. "Это я, я вскормил сына своим молоком!" — радовался гордый Андрон.

Дом

Это счастливое время было богато событиями. Младший сын славного семейства взял себе в жены достойную девицу Анастасию Вертинскую. Никита учился, Настя снималась в фильме "Анна Каренина", и молодожены были вынуждены оставаться в Москве, поэтому Андрон с Натальей переехали на дачу, уступив им свою квартирку. Летом молодая чета тоже перебралась на Николину Гору. Они уже ждали ребенка, Настя была самой хорошенькой беременной женщиной. Девушки подружились и вместе хозяйничали по дому.

У Настеньки была замечательная бабушка Лидия Павловна, она умело держала дом Вертинских, в строгости воспитывала внучек. Лидия Павловна чудесная хозяйка, этот уютный талант передался Насте. Наталье очень нравились грибы, которые готовила прекрасная Ассоль, после беременности к Наташе вновь вернулась любовь к лесным деликатесам. Из плебеистых сыроежек Настена могла приготовить волшебной вкусноты блюдо. Она ничего не выбрасывала, все пригождалось на кухне. "Не выкидывай остатки геркулесовой каши", — отчитывала она Наталью, — "Мы сейчас натрем в нее яблочко, добавим яйцо, муки и нажарим румяненьких оладушек!". Взъерошенные яблоком оладьи получались дивным лакомством.

А однажды по рецепту Лидии Павловны молодые хозяйки затеяли делать настойку из крыжовника. Они насобирали в саду пузатенькие ягодки, немилосердно искололи их вилкой и смешали с сахаром. Поставив трехлитровую банку крыжовника в мисочку, устроили ее на солнцепеке. Очень скоро мешанина забродила и начала вылезать из банки. Перебродивший сироп перелили в бутылки, смешали с водкой и поставили настаиваться в прохладе чуланчика.

Недельки через две попробовали — ничего хорошего из затеи молодых сударушек не получилось. "Крыжопелка какая-то!" — насмешливо воскликнула Наталья Петровна, — "столько водки извели!". Задвинули крыжопелку в дальний угол — с глаз долой, из сердца вон! Забыли. Но через несколько месяцев чья-то любопытная рука извлекла запыленную бутыль. В сосуде плескалась жидкость медового цвета, чудесно пахнущая, хозяйки решились ее продегустировать, она оказалась райским нектаром, лучше самых дорогих ликеров. "Вот тебе и крыжопелка!" — сказала Наталья Петровна. Дамы пили царский напиток маленькими рюмочками на десерт. Гостям не подавали.

Кто-то привез из Ташкента огромную чарджоускую дыню. Она была немножко помята, и Тата, лукаво поблескивая глазками, сказала Наташе: "Знаешь, что мы с ней сделаем? Мы сделаем коньячную дыню!". Срезав кончик, выгребли ложкой семечки, и в образовавшуюся полость залили бутылку коньяка. Положив дыню в авоську, подвесили. "Представляешь мякоть, пропитается коньяком. Ох, как будет вкусно!".

Но в планы азиатского плода не входило становиться коньячной дыней, через несколько дней повешенная дыня скончалась, по ее бокам поползла плесень. "Ничего не получилось!" — огорчилась Наталья Петровна, но на расстройство и пессимизм у таких деятельных натур времени не хватает. Все домашние силы были брошены на спасение благородного продукта. Женщины очистили дыню, порезали кубиками, засыпали сахаром, сварили. Получилось вкуснейшее пьяное варенье. Гостям не подавали.

Наталья Петровна умела и любила жить. За что бы ни бралась эта удивительная женщина, все у нее получалось, все в доме делалось ее руками она вязала внукам одежку, мастерила абажуры, шила постельное белье, украшая полотно семейными монограммами. Когда Тата пересаживала цветы, она ласково разговаривала с ними, гладила листики руками, цветочек трепетал ей в ответ и тут же приживался в новом горшке. Наташа обожала смотреть, как ее свекровь печет, ее большие красивые руки так ловко расправлялись с тягучестью теста. Пироги получались пышные, нежные, в них было много начинки. Таких пирогов Наташа никогда ни у кого не ела. (Ну, разве что у себя!) Взрослые люди любят, когда их окружают молодые. Наталья Петровна радовалась, когда Наташа была рядом с ней. Обычно не очень-то нравится получать наставления, но свекровь умела учить незаметно. Робкая Наташа невольно заражалась ее жизнерадостной силой.

Наводя порядок в кладовке, Наталья обнаружила какое-то ветхое тряпье.

— Можно я это выкину? — спросила она у свекрови.

— Ты что! Это же старинное кружево, я из него такую красоту сделаю! Хорошо, что ты его нашла!

Работа закипела — из сарая извлекли каркас от старого абажура, Наталья Петровна обтянула его оранжевой тканью, и, собирая по малюсеньким кусочкам кружево, обшила им пузатые бока. Рыжий абажур гармонично вписался в золото карельской столовой. Так было приятно сидеть за ужином в его теплых лучах.

Много позже, приехав на дачу, Наташа увидела другой абажур:

— А где же тот кружевной?

— Ой, ты знаешь, он вспыхнул от свечи. Пылал, как факел! — возбужденно сказала Наталья Петровна, — Сергей Владимирович едва успел выкатить его на улицу! Но я сделала новый, еще лучше! Правда, красивый?

Каждый день Таточка ходила в лес на оздоровительную прогулку, отшагивала по восемь километров. Частенько она что-нибудь приносила из лесной чащи — то выкопает какие-нибудь гигантские ромашки, чтобы укоренить их на участке, то деревце, а однажды приволокла кусочек рельсы.

— Господи, а рельса-то вам зачем? Такую тяжесть тащили!

— О-о-о, Наташенька, это будет замечательная болванка для моих башмаков. Я тут хочу подметки поменять, мне как раз нужна была такая вот болваночка!

— У вас же сапожник есть.

— Но ведь мне интересно самой. Смогу ли я сменить набойки на каблуках?

Недолго задаваясь этим вопросом, она принялась сапожничать. Нашла ненужные ботинки, вырезала из них набойки и вдохновенно прибила к сбитым каблукам своих туфель. Получилось не очень-то изящно. Но Наталья Петровна была безмерно горда, что она и это смогла сделать сама!

Наташа вошла в гостиную, у зеркала стояла Наталья Петровна, кокетливо примеряя шапку из голубой норки, на ее шее покоилась горжетка из такого же меха: "Смотри, что я себе сшила!". Таточка нахлобучила шапку на Наташу и обвила шею невестки прелестной горжеткой: "Ах, как тебе идет! Надо и тебе сделать такие же. Шить будешь сама — я тебя научу!".

Через несколько дней на плечи Натальи прыгнуло два бежевых зверька, от неожиданности девушка вскрикнула. "Ты что, дорогая? Это же норка для твоей шапки!". Сели шить. Получилось очень красиво. "Какая ты молодчина, все тебе сразу удается!" — сказала Наталья Петровна, — "Надо бы еще заказать жакетик из каракуля!". Она договорилась со своим мастером в Литфондовском ателье, и скоро у Наташи были чудесная норковая шапка с горжеткой, и красивый жакетик из каракуля. Правда, норку Наталья носила недолго, она быстро вошла в моду, и все кассирши советских магазинов сидели в головных уборах из этого драгоценного меха.

На даче Михалковых всегда толклось много разного интересного народу. К Никите приезжали его друзья — Женечка Стеблов, Коля Бурляев, гениальный молодой композитор — Слава Овчинников… Было шумно, весело, дурашливо и в радостном буйстве Никитиных друзей Наташа чувствовала себя хорошо, они были ее сверстниками, а Андрон дружил с людьми постарше, посерьезнее.

Никита обожал делать с Натальей балетные поддержки.

— Ну, давай, прыгай, я тебя поймаю, — весело кричал он — Прыгай!

Наташа была маленькая, худенькая, а он — большой, сильный. Он подкидывал ее, как ребеночка.

Вечерело… Никита взял ружье, сказал:

— Я скоро приду!

И ушел к реке…

Минут через двадцать он действительно вернулся. Гордый Никита держал

в руках за задние лапы огромного зайца. Заяц был еще теплый…

Поля начала потрошить бедное животное, у него в желудке была свежая, зеленая травка. Видно зайчик только что поужинал, теперь его черед… Ужин был превосходный.

Однажды, уезжая с дачи, Наталья Петровна сказала: "Присмотри, чтобы ребята не выпили всю "Кончаловку"!". В доме Натальи Петровны все было не просто, все имело свою историю. Пришло время рассказать родословную знаменитой "Кончаловки". Эта наиславнейшая водочка называлась так потому, что ее придумал Петр Петрович Кончаловский. Изготовлялся это рубиновый напиток таким образом — вымытая, просушенная черная смородина, засыпалась целенькими ягодками в большие бутыли и заливалась водкой, предварительно очищенной! А очищали ее так — в бутылки с водкой вливалась по чайной ложке крепчайшего раствора марганцовки. Дня через три сивушные масла оседали на дно черными хлопьями. Потом водку осторожно процеживали через вату и, она, кристально чистая как слеза, заливалась в бутыль со смородиной. Сахар класть не надо! После очистки "Кончаловки" можно выпить сколько угодно похмелья не будет! Крепость остается та же — сорок градусов, но какой аромат! А цвет! Какой дивный рубиновый цвет!

Слив для застолья настоявшуюся водку, нужно обязательно залить новую порцию. "Кончаловка" особенно хороша тем, что смородина дает круглый год все тот же замечательный цвет и аромат.

Горячительный напиток настаивался и на смородиновых почках, рябине, зверобое… Рябиновая водка имеет мягкий тягучий вкус и янтарный цвет, но из-за того, что ягодки вбирают в себя довольно много водки, рябину можно использовать только один раз. Как говорила Наталья Петровна, такая рябиновка напоминает по вкусу дореволюционный шустовский коньяк. Но маленькая пьянчужка Наташа больше всего любила "Кончаловку".

Заветные бутыли не успевали запылиться — так часто к ним кто-нибудь прикладывался, но несколько из них были надежно заперты в укромном уголке под лестницей. Как только Наталья Петровна выехала со двора, Никита полез в кладовочку. Ан дверка-то и закрыта. "Сейчас мы найдем ключик!" самоуверенно заявлял Никитушка — "Я знаю все мамины места!".

Наталья с изумлением наблюдала, как он засовывает ручища в вазочки, заглядывает в коробочки, поднимает подсвечники. Никитон обшаривал все места, где мог прятаться заветный ключик. Наташа еле сдерживалась от смеха, но она твердо помнила наказ свекрови охранять водку и крепко сжимала кулачок с ключом в кармашке своего фартука. Никите с друзьями на велосипедах пришлось ехать за водкой в никологорский магазин.

Стоял хмурый летний вечер. Небо угрюмо висело над садом. Наталья Петровна ушла на свою восьмикилометровую прогулку. Полечка была выходная, и Наташа, желая побаловать близких, отправилась на кухню готовить ужин. Она потушила в сметане великое множество душистых грибов и нажарила картошки. На террасе Наталья накрыла стол, поставила дымящиеся сковородки. Завозившись на кухне, девушка вернулась через несколько минут — за разоренным столом сидели Андрон с Никитой, вымазывая хлебушком опустевшую посуду.

— Вы все сожрали! — вскричала Наташа — Сейчас придет с прогулки голодная мама!

— Ой, так было вкусно! — оправдывались братцы — Мама же худеет, она все равно не будет ужинать.

— Ну, почему же, — раздался голос из сада — Я бы сейчас с удовольствием съела грибков с картошечкой. Наталья Петровна взошла на террасу, ее сыновья виновато съежились, — Что же вы мне ничего не оставили? А-а-а?

— Эгоисты, только о себе думаете! — разворчалась Наташа и ушла на кухню соображать, чем бы им с Натальей Петровной поужинать.

Часто на даче появлялся их сосед Василий Ливанов. Совсем недавно Наталья видела его в фильме Алексея Николаевича Сахарова "Коллеги", поставленном по одноименной повести Аксенова. Как почти все советские девочки, она влюбилась в этого красивого, мечтательного, интеллигентного актера. Как же Наташа была поражена, когда услышала его беседу с Сергеем Владимировичем, ей показалось, что он разговаривает фамильярно, даже грубовато: "Пришел в дом Михалкова, сидит у него за столом, ест, пьет. И таким тоном разговаривает!".

Но в другой раз Вася принес свои сказки, стал читать Наталье Петровне. Наташа, пристроившись на краешке дивана, слушала, не шелохнувшись два часа. Как хороши, как дивны были эти сказки! "Какой он талантливый!" восторгалась Наталья, и все дивилась — "В Васе невероятное несоответствие нежная ранимая душа прячется под грубой маской панибратства".

Также ее поражал Слава Овчинников — озорной, нахальный, беспардонный, когда он садился за рояль, то становился совсем другим, полностью отдаваясь гармонии звуков. Его лицо светилось, делалось прекрасным. Он напоминал Наташе молодого Бетховена. Но… последний аккорд замолкал, выпивалась рюмка водки, и опять начинались дикое хохотание и всяческие безобразия.

— Кто смел прогнать моего друга? — гневно кричал Никита.

— Я, — спокойно ответила Наталья, — Он затретировал всех домработниц.

— А-а-а, — и Никитушка удалился, вполне удовлетворенный ответом невестки.

Но, когда Славочка становился серьезным и говорил о Достоевском — его

любимом писателе, Наташа опять прощала ему все, готовая терпеть его проказы.

Сережа

Иногда Сергей Владимирович или Наталья Петровна собирали всех в столовой, и читали свои новые произведения. Впервые они выносились на суд родственников. Наталья Петровна была самым неподкупным экспертом творчества своего любимого мужа. "Ну, разве можно так писать! Ты думаешь, что ты пукнешь, и весь мир взорвется от счастья!" — фыркала она на какую-нибудь неудачную фразу, неточно подобранное слово.

Но Наташе она всегда тихонечко говорила: "Сереженька удивительно талантлив. Удивительно! Как-то я придумала начало стихотворения:

На тропинке утром рано

Повстречались два барана.

Написала на листке эти две строчки, и преспокойненько ушла гулять. Когда я вернулась, на бумаге было целое стихотворение, Сережа дописал".

Как-то Никита тайком от папы показал Наталье тетрадь. В ней были чудные проникновенные стихотворения, которые никогда нигде не публиковались, их Сергей Владимирович писал для себя. В этой же стихотворной тетрадке имелась замечательная страничка, очень в духе детского поэта. На ней школярским почерком было написано: "Ваганьково", и следовал список имен и фамилий должников, которые никогда не вернут долг Сергею Владимировичу. "Ваганьково" — похороненные деньги.

Воскресенье. Пообедав, встали из-за стола. Полечка гремит на кухне посудой. Все собираются на прогулку. Сергей Владимирович, быстро одевшись, сидит на диване и читает газету. Наташа, стоя перед зеркалом, натягивает беленькую шапочку-шлем.

— Душенька моя, я бы очень хотела, чтобы ты называла меня "Матенькой" — ласково обнимая невестку, сказала Наталья Петровна.

— А я тоже хочу, чтобы т-т-ты называла меня: "п-п-папой" — раздался из-за газеты заикающийся голос Сергея Владимировича.

— Не знаю, смогу ли я, — смутилась Наташа.

— Н-н-у, если не можешь — п-п-папой, называй хоть Сережа, а то все Сергей В

владимирович, да Сергей В-владимирович.

И все отправились гулять. Февраль, тяжелый снег лежит на ветках. Яркое солнце слепит глаза, носы и щеки краснеют. Пушистые белки с любопытством следят за высоким человеком. Сергей Владимирович, вооружившись своей замечательной палкой, ручка которой, как павлиний хвост, раскрывается в удобное сиденьице, ушел далеко вперед. "Сережа, Сереженька, подожди нас", кричала Наталья Петровна. Но сколько ни звали отца семейства, его длинные ноги все так же решительно покоряли лесную дорогу. "Крикни ты", — попросил Андрон, — "Крикни: "папа"". Наталья набрала в легкие побольше воздуха, и лес огласил звонкий крик: "Папа, подождите нас!". Сергей Владимирович остановился, развернулся, и живо зашагал к ним навстречу.

Егорушка был первый внук. Иногда родители заставляли деда взять малыша. Сергей Владимирович сидел в своем любимом старом кресле, осторожно держа на руках Егора: "Ну надо же, похож на Ч-ч-чингиз-хана!" — изумленно разглядывал он раскосого потомка. А когда у Насти с Никитой родился Степа с выпуклым лобиком и почти лысенькой головочкой, Сергей Владимирович сказал: "Н-н-ну вот, один внук у меня Ч-ч-чингиз-хан, а д-д-другой — Ленин. Один будет все разрушать, а другой — все создавать, и оба будут давать работу народу!".

Когда Егорке было полгода, решили его окрестить. На Николину Гору приехал давний друг Сергея Владимировича — Джерри. Высокий, красивый американец, русского происхождения, он доводился племянником Константину Сергеевичу Станиславскому и был чем-то похож на великого дядю. Наталья Петровна попросила Джерри быть крестным Егорушки, на что он с радостью и согласился. "А крестной мамой буду я сама!" — сказала Тата.

В небольшой загородной церкви окрестили мальчика и устроили праздничный обед по этому светлому случаю. Джерри очень заботился о маленьком крестнике, часто звонил и присылал ему очень красивые вещички. К сожалению, этот очаровательный человек через несколько лет умер от рака.

***

В это время Наташа помирилась с родителями, в Москву приехали Мария Константиновна и Утевле Туремуратович. Наталья Петровна устроила в их честь ужин и пригласила погостить на даче.

Как-то Мария Константиновна нажарила котлет. Все Михалковы дипломаты, никто не умеет быть такими расчетливо-обворожительными, как они. Умяв целую горку сочных котлеток, Андрей Сергеевич восторженно вскрикнул "Какие замечательные котлеты вы приготовили, мама!" — и расцеловал тещу. Мария Константиновна растаяла.

Около метро "Аэропорт" вырос еще один кооперативный писательский дом, где для Андрона с Наташей предназначалась двухкомнатная квартира. Начались хлопоты с переездом. Вечно занятой Андрей Сергеевич все возложил на жену, сам сидел на даче, писал новый сценарий. Мама с папой, жалея дочь, помогали Наталье переносить скарб из одной квартиры в другую. Наташа случайно услышала, как папа тихонько сказал Марусе: "Он такой здоровенный мужик, почему же он не помогает Наташе?! Она такая худенькая, слабая, как ему не совестно!". Совестно большим художникам бывает редко, о совести они говорят в своем возвышенном творчестве, а в жизни как-то случайно забывают о ней.

Перетаскав все вещи, уставшая Наталья сказала согбенному над журнальным столиком мужу:

— Мог хотя бы книги перетащить.

— А ты думаешь, легко сидеть перед чистым листом бумаги? — трагически ответил он.

Наташу часто удивляло, когда Наталья Петровна озабоченно говорила: "Надо нанять людей скосить траву на участке". Девушка все думала про себя: "Два брата — такие высокие и сильные. Бегают по утрам, чтобы похудеть, играют в теннис, взяли бы косу, да помахали ею, как граф Лев Николаевич! То-то бы похудели". Но, это так и осталось внутренним монологом.

В ожидании своего ребеночка Настя много играла с Егоркой. Малышу это очень нравилось, он любил расположиться со всеми удобствами у тетки на животе. Когда Степушка родился, Егор первое время недоумевал, он с опаской поглядывал на сдувшееся пузико и на лысое созданьице, около которого все время вертелась его любимая тетка, обделяя племянника прежним вниманием. Но ласковый Егорушка и сам полюбил маленького братца. На правах старшего он, присматривая за крохой, все время топтался вокруг Степы, и от избытка чувств гладил его, приговаривая: "Потя, Потя". Полностью имя "Степан" Егору не давалось. Всем так понравилось изреченное "Потя", что младшенького еще долго так и называли в семье.

Степе было около месяца, как вдруг он стал сильно кричать, сучить ножками. У него в паху образовалась какая-то красная шишечка. Настя отвезла его к детскому профессору. Тот, поблескивая выпуклыми стеклами очков, успокоил напуганную мамочку: "Ничего страшного — это паховая грыжа. Я, конечно же, могу сделать ему операцию, но он такой маленький, лучше отнесите его к бабке". Через знакомых нашли знахарку, отнесли к ней Степушку, потом еще несколько раз. К просвещенному удивлению Михалковых грыжа бесследно исчезла.

Но грыжа не желала сдаваться, на этот раз ее жертвой был старший внук. Иногда Егор хватался ручками за животик и кричал: "Ой-ой-ой, больно". Наташа осмотрела сына, и нашла над пупком небольшую выпуклость, точно такую же, как у нее в детстве. Мотя — нянька Егорушки отнесла его к бабке, но вместо трех положенных раз, только два. Егорка перестал плакать от боли, но шишка не исчезла, и через несколько лет все-таки пришлось обратиться к хирургу.

Сан Саныч

Наталья Петровна очень дружила с Александром Александровичем Вишневским. Дамы с Егором приехали к нему в институт. Вошли в его диковинный кабинет, больше похожий на музей, чем на место работы руководителя крупнейшего медицинского учреждения. Вишневский оказался невысокого роста, подтянутым, совершенно лысым человеком в военной форме. Он принялся оживленно болтать с Натальей Петровной, а Наташа с сыном рассматривали бесчисленные подношения от пациентов со всего Советского Союза. По стенам висели аляповатые ряды картин, когтистые лапы чучел декоративно цеплялись за любую свободную поверхность, рядом с ними тревожно вздымались рога оленей; вазы, часы настенные, часы настольные дополняли убранство кабинета.

Наконец Наталья Петровна сказала:

— Сашенька, посмотри Егорушкин животик,

Александр Александрович осмотрел Егора.

— Это грыжа — ерундовая операция! Но сейчас я этим заниматься не могу! У меня съезд.

В Москве тогда проходил 24-ый съезд партии, и Наталья Петровна знала, что Вишневский делегат съезда. "Ты понимаешь, Наташенька", — говорила она невестке — "Саша делает сложнейшие операции на сердце, для него пупочная грыжа — пустяк. Пусть лучше ее сделает какой-нибудь молодой, хороший хирург. Он отнесется с большим вниманием к Егорушке". Вот хитренькие дамы и подгадали прийти прямо накануне съезда.

— Нет, нет и нет! — сказал Александр Александрович — Я сейчас занят. Приходите через две недели. Всех Михалковых я буду резать сам!

— Сашенька, — вкрадчиво начала Наталья Петровна — Наташа должна уезжать на съемки, и она хотела бы сделать операцию побыстрее.

— Нет, нет и еще раз нет! Через две недели я освобожусь и все сделаю, — И вдруг до него дошло — А, может быть, вы не хотите, чтобы оперировал я? У вас есть на примете какой-нибудь другой хирург?

— Ой, что ты, что ты, Сашенька! Мы будет счастливы, если ТЫ сделаешь нашему Егору операцию. Для нас это такая честь! — говорила Наталья Петровна, пятясь из кабинета.

— Тогда приходите через две недели!

— Вот, чертяка, догадался! — отойдя от его кабинета на безопасное расстояние, сказала Наталья Петровна, — Ничего не поделаешь, придется ждать две недели! Но не волнуйся — он блестящий хирург. Саша — гений!

Через две недели пятилетнего Егора положили в институт Вишневского. В день операции пришел врач, сделал ему укол. Егорушка очень беспокоился: "Мамочка, ты будешь здесь? Ты никуда не уйдешь?". И вдруг его глазки закатились, сознание затуманилось, и он уснул. Его повезли на высокой каталке в операционную. Наталья бежала следом, ее сводил с ума тонкий скрип колес. Женщина незаметно проскользнула в операционную. С сыночка сняли пижаму, неестественно растянули на столе голенькое тельце, густо намазали йодом животик. Наташа громко заревела, и ее выставили вон.

Плача, она стояла за дверью, наблюдая в щелочку за отлаженным операционным процессом — Вишневского одели, резиново обтянули его тонкие руки, повязали повязку. Хирург взял скальпель. Наталья зарыдала еще сильнее

— Ты чего так убиваешься? — спросил, только что подошедший Андрон.

— А-а-а… Я чувствую, как ему режут животик, чувствую каждое движение врача.

— Ну, да? Интересно, — изумился Андрей — А я ничего не чувствую.

Он потоптался несколько минут и уехал на работу.

Минут через сорок из операционной вышел Вишневский, увидел Наташу.

— Чего, ревешь? Все прошло хорошо. Я сделал такой малюсенький разрезик! — сказал он, отмерив пальцами несколько сантиметров — "Ювелирная работа!".

Повернулся и ушел, оставив растревоженную мать.

Наташа выскочила на ходу из урчащей "Волги", испугав своей прытью Пана Игналика. Взбежала по тяжелым ступеням лестницы, оставляя позади свекровь. "Егорушка! Миленький мой", — уткнулась Наталья в ножки сына. Медсестра меняла повязку, и показала матери шов. Наташа не смогла оценить ювелирной работы знаменитого хирурга Вишневского — по всему животику извивался огромный багрово-бугристый змей. Александр Александрович, как большой хирург, резал, не мелочась. "Вот тебе и "разрезик"!" — сказала подоспевшая Таточка.

В институте отношение к Сан Санычу было благоговейное, разве что не прикладывались к его лотосным стопам. Когда он шел по коридору, поблескивая пуговицами своего генеральского мундира, гордо неся венчанную очками лысую круглую голову, никого не замечая и ни с кем не здороваясь, больные и медперсонал жались к стеночкам. Он был царь и бог. Михалковым, как приближенным к его святейшей особе, разрешалось оставаться на ночь. В мужской палате, где, кроме Егора, было еще двое мужчин, Наталья, сидя на стуле возле сына, коротала ночи. Уходила домой, чтобы приготовить ему поесть и принести чистое белье.

Как-то утром, проводя осмотр больных, Сан Саныч застал Наташу в палате: "Ну, видишь, как я красиво все сделал!" — сказал он, осматривая Егоркин живот — "А ты даже не зашла меня поцеловать". От смущения Наталья крепко обхватила его руками и громко расцеловала. "Ой, а я сегодня не побрился!". Щеки у него были гладкие, благоухающие французским одеколоном от "Carven".

Егор быстро поправлялся, и на третий день он уже ходил с медсестрой по палатам и помогал ей делать уколы. Иногда в своей зелененькой пижамке он стремительно шел через огромную приемную, мимо нескольких секретарш, прямиком в кабинет Вишневского. "Куда ты, Егорушка?" — в ужасе шептали женщины — "Туда нельзя". "Я к самому главному!" — отвечал Егор и, ничуть не робея, входил в заветный кабинет. Там он проводил некоторое время, рассматривая чучела зверей, потом дисциплинированно возвращался в палату. Удивительно, как дети безошибочно чувствуют, что они могут себе позволить!

Андрон давно закончил "Первого учителя". В Москве картина прошла незаметно. Начальству не нравилось, что бай показан в фильме красивым, сильным, работящим, симпатии зрителей невольно отдавались ему, а главный герой — учитель выглядел истеричным, чумазым, безграмотным. Раньше такой непозволительной вольности советским кинематографистам не разрешалось, но спасало всемогущество фамилии.

Уже вовсю шли съемки картины "История Аси Клячиной", и вдруг радостная весть: ""Первый учитель" будет показан в Венеции!". Предполагалось, что супружеская чета прибудет не к открытию фестиваля, а ко дню показа их фильма. "Никаких приготовлений, пока не выяснится точно — летим мы или нет! А то сглазишь!" — сказал Андрей.

За десять дней стало известно, что поездка их состоится. Две Наташи помчались по комиссионным магазинам на поиски ткани для вечернего туалета. В те, не обремененные выбором, времена что-нибудь красивое можно было добыть только в комиссионном магазине. Дамы нашли чудную тонкую парчу серебристую, как иней. "А еще я тебе дам свой отрез лионского бархата!" воскликнула Наталья Петровна. Не каждый день приходится собирать невестку на международный кинофестиваль, поэтому Матенька приложила всю свою изобретательность, перетряхнула весь свой гардероб, чтобы Наташа выглядела: "Comme il faut!". Она нашла портниху, которая за десять дней сшила два вечерних туалета, правда, за работу взяла немыслимые для тех времен деньги. "Ничего, не поделаешь", — сказала Наталья Петровна, — "Платим за срочность!".

Серебристое платье было длинным, красиво задрапированным на груди, а сзади концы ткани лились роскошным шлейфом. К нему Наталья Петровна выдала драгоценную брошь в стиле "рококо", прихотливо украшенную изумрудами, рубинами, сапфирами, к ней прилагались изумительные серьги, свисавшие очаровательными бульбочками. Второе платье из черного лионского бархата сделали коротеньким, 66-ой год щеголял в мини. К нему Наталья Петровна подобрала бриллиантовую звезду и жемчужные серьги.

— А вот это будешь накидывать на плечи, — сказала она, укутывая невестку в шелковистый палантин из голубой норки.

Молодая женщина очень боялась потерять украшения. В прессе писали, что на прошлом Венецианском фестивале у Софи Лорен были украдены все драгоценности. Они придумали сшить маленький мешочек на веревочке, чтобы Наташа могла носить на груди уникальные вещи свекрови. Настя, бывавшая за границей, дала Наталье массу полезных советов.

Наконец долгожданный день наступил. Андрон с Наташей, набив целый портфель баночками с черной икрой и водкой, нагрузившись двумя огромными чемоданами, отправились покорять Италию. В первый раз Наталья ехала за границу, в первый раз ее пригласили на фестиваль, в первый раз ей предстояло увидеть море.

Самолет прилетел в Рим. Наташу поразили итальянки — с чистой солнечной кожей, ухоженными, роскошными волосами, южно-веселые, в них было столько обаяния, грации, жизни! Наталья долго провожала взглядом одну блондинку в коротком платьице. Ее ноги далеко не идеальной формы, были сплошь усыпаны веснушками. Но как она шла! Она шагала так раскованно, сексуально покачивая бедрами, вся, искрясь благодарностью природе, расстаравшейся, творя столь чудный экземпляр.

Из Рима Андрон с Наташей полетели в Венецию. Как и полагается, их встретил сотрудник посольства в сером югославском костюме. На катере честная компания отправилась на остров Лидо, где собственно и проходил международный Венецианский кинофестиваль.

Было пасмурно, легкий катерок рассекал воду, лагуна гостеприимно раскрывала свои бирюзовые просторы. Наталья села на самый краешек кормы. Со всех сторон девушку окатывали пьянящие волны. Наташа, одетая в белый непромокаемый плащ, могла безбоязненно отдаться новым ощущениям. Столько было языческого, первородного в гуле ветра, в соленых брызгах, в мокрых летящих волосах! Ей казалось, что она прекрасная нимфа на носу корабля аргонавтов.

"Наташа", — окликнул ее Андрон — "Смотри!" — Венеция стояла в живописной дымке. Волшебный город, неожиданно возникший из тумана, чтобы поразить Наталью своей мечтательной красотой. Ей вспомнились картины Тициана. "Как точно он передал этот чарующий свет! Господи, как хорошо жить! Боже мой, спасибо тебе за все!". Она была счастлива, счастлива до слез.

Встретивший серый сотрудник посольства с опаской поглядывал на экзальтированную особу. Он боялся, как бы юная дева не совершила антипатриотической акции, случайно соскользнув в морскую пучину. Он беспокойно следил за актрисой: "Зачем сидеть на самом краю? Она же вся промокнет. Надо сказать — а то свалится, утонет, скандал выйдет, место потеряю".

"Эксельсиор" — огромный пятизвездочный отель предстал перед советскими гостями во всей своей помпезной красоте. Вежливый служащий гостиницы, одетый в синюю униформу, проводил чету в их роскошный номер, богато обставленный мебелью красного дерева. Когда Наталья открыла стенные шкафы, она была несколько озадачена, ее взору предстал бесконечный ряд вешалок: "Боже мой, что же я буду на них вешать?". Милая девушка стала редко развешивать немногочисленные вещи из своего гардероба: "Кофточку на одну, юбочку на другую, шарфик на третью. Вот так!". Как Наташа ни старалась, она не смогла заполнить и трети шкафа. Предупредительный портье сообщил, что завтрак можно заказывать в номер. Молодые люди, последовав его совету, каждое утро наслаждались капуччино, круассанами и поджаренным беконом. Ужинали в огромном сверкающем ресторане отеля, одежда предполагалась вечерняя.

На первый выход Наталья облеклась в черное бархатное платье, наградив себя бриллиантовой звездой. Сотрудник посольства, увидев странную девушку в таком шикарном виде, уверился в ее благонадежности.

В зале ресторана клубился сизый дым дорогих сигар, чинно сновали вышколенные официанты, мужчины призывно улыбались, дамы поблескивали изысканными украшениями. Наташа увидела советскую делегацию, возглавляемую Львом Александровичем Кулиджановым. В ее состав входил Всеволод Васильевич Санаев, а членом жюри от советской страны был приглашен Лев Владимирович Кулешов — старейший режиссер, оказавший большое влияние на развитие мирового кинематографа. Рядом с ним царственно восседала его супруга Александра Сергеевна Хохлова. Она с любопытством оглядела девушку:

— Это у вас настоящие бриллианты?

— Да, — скромно потупив взор, ответила Наталья.

— А вы знаете, Наташенька, сейчас настоящие драгоценности не носят, а носят их копии. Настоящие держат в сейфе.

— Копий у меня нет, поэтому приходится носить настоящие.

Наташа посмотрела на нее, Александра Сергеевна Хохлова — звезда немого кино, худая, очень экстравагантно одетая женщина скрываемого возраста. В ее рыжие, убранные под сеточку, волосы было вколото великое множество заколочек, бантиков, цветочков.

К Наталье подошел официант, приятно улыбнулся. Она замотала головой: "Je n, ai pas faim", есть девушка ничего не могла, ее мутило, в глазах рябило от пестрой суеты, от пережитой впервые морской качки.

На следующий день утром состоялся показ "Первого Учителя" для журналистов. Зал был полон, Наталья и не подозревала, что на свете так много журналистов! Они тихо смотрели картину, а Андрон с Наташей старались отгадать, что им сулит эта непроглядная тишина. После показа вся советская делегация была приглашена на сцену, началась пресс-конференция. Наталья страшно волновалось: "Вдруг мне зададут какой-нибудь сложный вопрос о кино, и я не сумею ответить". Но в течение двух часов терзали Андрея Сергеевича и Кулиджанова, а вокруг молодой актрисы прыгали обезьянками фоторепортеры, окликая ее со всех сторон. Наташа милостиво оборачивалась, чтобы ее сфотографировали.

Через два часа вопросы иссякли, и все спустились со сцены. Только Наталья облегченно вздохнула, как началось! Вся жадная стайка набросилась на нее. Про кино Наташу не спрашивали, прессу волновали ее драгоценности, есть ли у них с мужем машина, вилла, какая квартира??? Наталья гордо отвечала, что все у них есть, что живут они в очень хорошей однокомнатной квартире, но скоро получат трехкомнатную. Потом Санаев укорял девушку:

— Ты что, не могла сказать, что у вас пятикомнатная квартира.

— Разве можно врать?

— А ты думаешь, что они в Москву поедут проверять, какая у тебя квартира?

На закрытии фестиваля на нее наскочил какой-то противный, потный господин и, выпучив жабьи глаза, спросил:

— Сколько у вас вечерних туалетов?

— Ну, я не могу так сразу подсчитать! — имея уже некоторый опыт, ответила Наталья, твердо знавшая, что в ее шкафу висит только два вечерних платья.

— А в каком доме вы предпочитаете одеваться?

— У Christian Dior, — небрежно кинула она.

Больше всего журналистам понравились изысканные, серебряные украшения — браслет и кольцо с лунным камнем. Их Наташа купила у старенького ювелира, который иногда приносил вещи редкой красоты.

В результате вопросительной атаки — в газетах был дан подробный отчет, во что одета советская актриса, что у нее на руках, на ногах. Писали, что синьора Аринбасарова очень элегантна, и что она шьет туалеты на заказ!

Вечером того же дня был фестивальный показ "Первого учителя". Наташа серебристо облачилась в длинное платье, старательно убрала хорошенькую голову, накинула норковый палантин. Во всем параде отправились в кинотеатр. По дороге от "Эксельсиора" до дворца, где шли фестивальные показы, за загородками стояла толпа симпатичных зевак. Со всех сторон неслись восторженные крики: "Кель белля синьора!". Справедливости ради, надо сказать, что итальянцы очень любят делать комплименты. Корреспонденты попросили молодую актрису приблизиться к зрителям, чтобы сделать фото на живом фоне. Пока фотографировали, жизнерадостные итальянцы с удовольствием пощипывали Наталью за разные приличные и неприличные места. Ей было щекотно и смешно.

Кинозал был почти полон. Андрон держался молодцом, его голова гордо неслась впереди него, а у Наташи от страха похолодели даже пятки. Их проводили на балкон, где располагались почетные места. Просмотр начался. Постепенно в зале нарастало напряжение, в середине картины раздались хлопки, что предвещали эти звуки, они не знали. Когда фильм закончился и вспыхнул свет, весь зал поднялся и, стоя, безудержно аплодировал. Андрон был счастлив, а Наташа была счастлива за двоих — за мужа и за себя. Теперь ее пятки горделиво горели.

Когда счастливая пара спустилась в фойе, там тоже толпились люди, громко хлопавшие в ладоши. А восхищенная индийская делегация преподнесла молодым огромную красивую банку чая.

Успех — оглушительный. На следующий день была большая пресса о новом советском фильме. Газеты бранились друг с другом. Одни писали, что русские привезли картину с революционной пропагандой, другие называли Кончаловского — русским Куросавой. Последнее было особенно приятно для Андрея Сергеевича, ведь именно у этого великого режиссера, он многому учился. Андрон был уверен, что "Первый учитель" получит какую-нибудь награду.

Наталья с Андреем провели несколько волшебных дней в Италии. Каждое утро они уплывали с суетного Лидо в ирреальность Венеции. Этот дивный город, воспетый поэтами, состоит из таинственных дворцов, целомудренно прячущих за роскошными фасадами прелестные внутренние дворики. Наташа наслаждалась, наблюдая за совершенно особенным народом — венецианцами. Эти любимцы судьбы, казалось, созданы для праздника. По улицам гуляли нарядные люди с хорошенькими веселыми детьми, гондольеры заманчиво приглашали прокатиться на красивых лодках.

Накануне закрытия фестиваля, на площади святого Марка к ним подошел приятный господин Войтех Ясный — режиссер, который был членом жюри от Чехословакии. Войтех, смешно озираясь по сторонам, тихонечко сказал: "Наталья — одна из четырех претенденток на лучшую женскую роль, но ее конкурентки — Джейн Фонда, Джулия Кристи и Ингрид Тулин". Наташа, не верившая в возможность своего успеха, постаралась поскорее забыть его слова. Свой приз она уже получила, приехав на фестиваль с любимым человеком, увидев другую яркую жизнь. Но Андрей после слов чеха почему-то помрачнел.

Наталья была самой молоденькой актрисой на фестивале. Когда ее знакомили с каким-нибудь именитым режиссером или продюсером, от смущения ее разбирала немилосердная икота. "Это, наверное, Матенька обо мне волнуется. Лучше бы она не волновалась", — думала про себя Наташа, продолжая громко икать. Юная девушка так всем нравилась, что ее икание только всех умиляло.

Обеды проходили в открытом ресторане на берегу Средиземного моря, куда дозволялось приходить прямо с пляжа в шортах и босиком. Щедрый шведский стол предлагал гостям огромные горки коралловых креветок, свежесть салатов, ароматные фрукты… От жары, от морской качки Наталья ничего не могла есть, ее постоянно мутило, даже соблазнительный вид кушаний был ей противен.

— Может быть, эти маринованные корнюшончики я смогу съесть, — подумала де

вушка, кладя себе огурчики величиной с детский мизинчик. Наташа села за стол к советской делегации и, попробовав огуречных гномов, отодвинула тарелку.

— Ой, деточка, что это у вас на тарелочке? Можно мне попробовать? спросила Александра Сергеевна.

— Возьмите, пожалуйста, я больше не хочу, — сказала Наталья — за что сразу же под столом получила пинок от Андрона.

— Ты что, с ума сошла, разве можно так говорить старой даме, прошипел он ей в ухо. Но старая дама не погнушалась малютками и съела всех до единого.

Только Наташа решила обидеться на нравоучительный пинок, как ее глазам предстало восхитительное зрелище. К ним, вальяжно перекинув полотенце через загорелое плечо, в белоснежных шортах, шел босиком призрак Леонардо да Винчи — высокий, красивый, венчанный седыми, чуть голубоватыми волосами.

— Джерри! — Андрон с Натальей бросились к нему навстречу.

— А я специально прилетел, чтобы повидать вас и поздравить, — обнимая их, ска

зал крестный Егорушки, — Я уже наслышан о вашем успехе. Вот, Наташа, тебе подарок, — и он вложил в ее руку тяжеленький сверточек, — Я пошел на пляж, еще увидимся.

Наталья развернула бумажный пакетик, в нем лежал красивый золотой браслет. Советская делегация принялась разглядывать и хором восторгаться чудным украшением.

— После обеда пойди на пляж, поблагодари его, — сказал Андрон.

Для гостей фестиваля был отдельный пляж, гостеприимно раскинувший большие лежанки с белыми махровыми простынями. Наташа увидела Джерри, сидящего в шезлонге, подойдя к нему, она заметила, что американец спит. Девушка быстренько переоделась и пошла купаться. Когда она вернулась, Джерри радостно приветствовал ее. Он с олимпийским спокойствием принял Натальину растроганную благодарность и начал расспрашивать о Егоре. И вдруг подъехала огромная телевизионная фура, из которой высыпалась орда журналистов.

Они были повсюду, выпрыгивали чертями из-под земли, пламенея вспышками. Безобразно кривляясь, знаками клянчили, чтобы актриса поднялась попозировать им в купальнике. Наташа, придя в ужас об бесовского неистовства, с головой спряталась под полотенцем, затаилась, проклиная все на свете. И вдруг, как глас божий, она услышала голос Джерри, спокойно что-то говоривший журналистам. Когда они уехали, он сказал: "Я дал им маленькое интервью. Все про тебя рассказал!".

С этой минуты Натальина жизнь стала невыносима — куда бы она ни шла, за ней шуршали репортеры, в номер все время стучались, просили выйти на минуточку, дать себя сфотографировать. За день до закрытия кинофестиваля начали настойчиво шептаться, что приз за лучшую женскую роль получит советская актриса. Наташе все не верилось.

— Если ты получаешь приз, то вряд ли фильму дадут еще один. Ну ничего, тебе это важнее, — сказал Андрон.

В том году почему-то было только три приза — за женскую и мужскую роль, и "Золотой лев" за лучший фильм. Ни серебряного, ни бронзового льва не присуждали.

При голосовании международное жюри разделилось на два неравных лагеря. В одном был Кулешов с проамериканским настроением — Льву Сергеевичу очень понравилась Джейн Фонда, пленившая его в картине Роже Вадима "Добыча", а остальные члены жюри проголосовали за Наталью. Все это рассказал Андрону Войтех Ясный, но мудрый Андрей Сергеевич сказал жене: "Все-таки надо пойти и поблагодарить старика".

Как не хотелось Наташе лицемерить, но она послушалась Андрея. Девушка робко постучала в номер к Кулешовым, дверь тут же распахнулась. Перед ней стояли два заготовленных радостных лица, дружно растянувшихся в единой улыбке. Войдя в номер, Наталья с удивлением оглядела Александру Сергеевну, на ее мини-платьице красовались огромные изображения Бриджит Бордо — одно лицо на животе, другое на спине. Александра Сергеевна — верная Бавкида ринулась на Наташу с рассказами, как ее супруг бился за приз для нее. Девушка умилилась вранью уважаемой пары, поблагодарила и, не удержавшись, расцеловала их щечки, после чего ретировалась.

Настал день закрытия фестиваля. Утро гремело ожиданием чего-то важного, могущего изменить всю жизнь.

— Не накладывай макияж, не пудрись. Надо работать на контрасте. Они размалеваны, как куклы, а ты будешь совершенно естественной! — наставлял Андрон.

На своем белом от волнения лице Наташа подвела только глазки.

Церемония закрытия Венецианского кинофестиваля начиналась парадом звезд. Опять раздавались восторженные крики — "Кель белля синьора!", опять с удовольствием пощипывали Натальины стройные бока. После торжественного шествия публика набилась в большой, клубящийся бархатными драпировками, зал. Стали ждать официального подтверждения фестивальных слухов.

Праздничный голос ведущего объявил: ""Золотого льва" получает картина "Битва за Алжир", режиссер Джино Понтекорво!". Зал взорвался свистом, криками: "Кошон", треском заранее запасенных трещоток. А молодой, красивый, в белом костюме, Понтекорво взлетел на сцену, не обращая внимания на поднявшийся гам. Из Франции специально прибыли патриоты, чтобы испортить ему праздник — он снял антифранцузскую картину.

Наташа была в смятении: "А если и мне начнут свистеть! Господи, я же сразу умру". И вдруг по залу, как гром среди ясного неба, раскатилась ее фамилия.

Ноги подняли ослабевшее тело и понесли к сцене. На идущую актрису были устремлены сотни глаз, у Натальи стучало в голове: "Только бы не упасть!". Неожиданно элегантно подхватив свой шлейф, она поднялась на сцену. Сахарно-красивые ведущие вручили ей золотой кубок "Вольпи", оказавшийся довольно тяжелым. Наташа ничего не видела, ничего не слышала. Ее подвели к микрофону, попросили сказать несколько слов итальянским телезрителям. На каком языке и что она говорила, девушка вспомнить не могла. Взволнованный успехом жены, Андрон сказал — "Все было хорошо!".

Призеров — Джино Понтекорво, Жака Перана, Наталью Аринбасарову без конца снимали. Наташа кружил какой-то вихрь, все ее чувства, мысли были растревожены, спутаны. На берегу моря давали огромный прием — небо взорвалось фейерверком, его блеск отражался в воде. От успеха, восторга, красоты на глаза наворачивались слезы: "Господи спасибо тебе. Так все прекрасно!".

Рано утром советская делегация улетала в Рим. Знакомый продюсер Андрея прислал с поздравлениями билеты — Милан-Париж. Андрону так хотелось показать Париж Наташе! Делегация была очень недовольна своеволием молодых. Билеты из Рима в Москву Андрей Сергеевич планировал обменять на билеты Париж-Москва.

Прилетев в Рим, Андрон с Наташей устроились в маленькой, скромной гостиничке. Ее хозяин — толстый румяный итальянец выскочил к ним навстречу и, громко поздравив с успехом, преподнес Наталье огромный пахучий букет и смешную керамическую пепельницу. Сначала Наташа очень удивилась такому неожиданному подарку, но потом сообразила — обычно туристы воруют в гостиницах пепельницы, а милый держатель отеля не хотел вынуждать новоявленную кинозвезду поступать так некрасиво, поэтому подарил сам.

Остаток дня и всю ночь молодые гуляли по Риму. Это была уже вторая бессонная ночь. Самым удивительным было то, что можно прикоснуться руками к памятникам, которые раньше видела только на картинках. Рим поражал своей имперской мощью, и в то же время романтичностью, витавшей в густом южном воздухе. На следующий день поехали на поезде из Рима в Милан. Дорога занимала несколько часов, но Андрон с Наташей радовались этому, из окошка можно было увидеть пол-Италии. Наталья надела новые белые джинсы, которыми она безмерно гордилась, и вот их-то она умудрилась тут же залить кока-колой. От досады на себя и на итальянские железные дороги девушка уснула.

И вот, такими липкими, чумазыми, смертельно уставшими в десять часов вечера они прилетели из Милана в столицу мира — Париж. Андрон расположился с чемоданами в зале ожидания, ища глазами своего английского друга. Рядом, стоя, безмятежно спала его замарашка-жена. Ждали минут двадцать, но никто так и не появился. В ужасе Андрон бросился звонить всем парижским знакомым — нигде не отвечали. Денег нет, один в чужом городе со спящей женой — от волнения он покрылся испариной. Уставшая Наташа ничего не соображала, ничего не воспринимала, и ничто ее не волновало, рядом был Андрон, и она полностью полагалась на него.

Андрей решил ехать по адресу, где жил английский продюсер. И вот советская процессия из Андрея Сергеевича, сцепившегося в схватке с двумя огромными чемоданами, Наташи с портфелем, набитым водкой и икрой — в одной руке и авоськой с кубком — в другой, втиснулась в метро. Коварные лабиринты парижской подземки пугали Наталью, сквозь сон ей мерещилось, что вот-вот на нее выскочит кентавр и утащит в свое темное царство.

Наконец, они пересекли полгорода, в надежде, что милый англичанин готовит им сюрприз. Они вошли в светлый нарядный подъезд, и консьерж самым разлюбезным тоном сообщил: "А ваш друг сегодня улетел в Лондон!". Он исподтишка разглядывал девушку, которая, как только останавливалась, тут же отключалась. Шел двенадцатый час ночи.

Долго блуждали они по ночному Парижу, стучась в отели и отельчики. Сначала выбирали подешевле, а потом стали заходить во все гостиницы, чтобы хоть где-нибудь преклонить чугунные головы. Сентябрь — время, когда все съезжаются в Париж, везде на дверях висели таблички: "complet". Зашли в какое-то кафе — по радио страстно рыдала Эдит Пиаф, за столиками сидела неприбранная парижская молодежь. Отчаявшийся Андрон, подсев к молодым людям, начал что-то объяснять, показывая на Наташу и на кубок, покоившийся в авоське. Не подействовало! Тогда он вытащил водку и икру, хозяйка заведения поспешила предупредить, что в ее кафе нельзя пить принесенные с собой спиртные напитки. Но на одного парижского молодца соблазнительный вид икры и водки произвел должное впечатление, и он вызвался проводить русских до гостиницы.

Молодой, удивительно прыщавый парижанин с примесью арабских кровей довел Наталью и Андрона до отеля, за что и получил обещанное вознаграждение. Но увы, и на этой двери белела ненавистная надпись "complet". Андрей, приглядевшись, вспомнил, что в этой гостинице они сегодня уже были, тем временем молодой прыщавец быстренько растворился в парижских улочках.

Андрон тихо стонал: "Ненавижу Париж, ненавижу французов! Хочу домой, к маме, на Николину Гору!". Теперь этот некогда прекрасный город со стройными готическими зданиями представлялся Андрею Сергеевичу проклятым местом коварные узкие улицы гоняли путешественников по заколдованному кругу, и они все время возвращались к одному и тому же месту. Выбившись из сил, он остановил такси, и уговорил водителя за бутылку водки и банку икры отвезти их на ближайший вокзал. Сев в машину, Андрон развлекал таксиста рассказами об их горестной судьбе. Француз, молча, сочувственно сопел.

На вокзале Наташа устроилась со всеми удобствами, положив под голову портфель с подарочным провиантом и нежно обняв авоську с кубком. Пока она сладко почивала на лавочке, деля ее с клошарами, Андрон дозвонился до своей приятельницы Мариз — когда-то между ними был кратковременный роман. Мариз сообщила, что улетает из Парижа, и что они могут остановиться в ее квартирке. Андрей съездил к ней, забрал двадцать долларов, оставленные бывшей возлюбленной, и вернулся на вокзал к жене. Растолкав Наталью, он сказал: "Все, никакого Парижа, летим в Москву. Никого нет, отозвалась только Мариз, но я не хочу останавливаться у нее. Она нам дала двадцать долларов. Едем в авиакассы, обменяем билеты и домой, к маме!".

В кассе их отменно-вежливо встретил усатый француз, равнодушно уверив, что на две недели вперед билетов на Москву нет. Караул!!! Обессиленный в неравной борьбе с заколдованным городом, Андрон набрал телефон "Совэкспортфильма". Трубку взял Сергей Аполлинарьевич Герасимов, в то время он снимал в Париже фильм "Журналист".

— О-о-о, Андрон, я читал, читал. Поздравляю! — радостно кричал Сергей Аполлинарьевич, — А где Наташа?

— Она рядом, еле живая, — и Андрей обрисовал их безнадежное положение.

— Сейчас же приезжайте ко мне! И не волнуйтесь, все будет хорошо!

Сергей Аполлинарьевич жил в фешенебельном отеле. Наталья приняла душ, переоделась, подкрасилась, и Сергей Аполлинарьевич повел их в небольшой, ресторанчик. Вкусно позавтракав, они вернулись в номер и сели пить чай.

— А ты поспи, деточка, — ласково сказал Сергей Аполлинарьевич.

— Наташа мечтает учиться у вас.

— А я как раз набираю в этом году курс. Я тебя приму. Приходи.

И Наташа уснула сладким сном на постели своего будущего учителя. Ей снился всемогущий спаситель — мохнатый, бородатый старец с живыми острыми глазами Сергея Аполлинарьевича. Герасимов помог им и с билетами, и на следующий день они могли улететь в Москву. Из его счастливого номера Андрон сразу же дозвонился до нескольких знакомых, все предлагали жилье, деньги, помощь, но было поздно. Андрей Сергеевич смертельно обиделся на равнодушный город, который ради баловства, так поиздевался над ними. Он только и мечтал, как прильнуть к маминому теплому плечу.

Остаток дня они наносили визиты. Посетили одного армянина — владельца парфюмерного магазина. Армянин с симпатичным смеющимся лицом очень обрадовался, увидев молодую пару. Когда-то Сергей Владимирович помог ему отыскать в Армении родственников, благодарный человек считал себя обязанным Михалкову по гроб жизни. Андрон вручил ему всю оставшуюся икру и водку, а восторженный армянин заполнил опустевший портфель самыми большими флаконами дорогих духов. У Натальи была литровая и пол-литровая бутылка туалетной воды "Chanel № 5". Молоденькой девушке не очень-то нравился этот респектабельный запах. Поступив во ВГИК, она, не жалея, разливала душистую воду по маленьким флакончикам и дарила своим однокурсницам. Армянин преподнес Наташе и ее любимые духи — "Madam Rocha", "Femme", "Ма Griff". Также были посланы роскошные подарки славным родителям, впрочем, они так и не были вручены маме с папой. Через какое-то время Наталья Петровна узнала про бесстыдное зажимательство сына: "Они, наверное, были нужны ему для подарков!" — объяснила себе Таточка. Она многое прощала своим детям.

Последнюю ночь в Париже провели у Сандро Джанишвили — друга семьи Михалковых. Сандро был владельцем антикварного бутика. Его огромная квартира, обставленная старинной мебелью, имела некоторое сходство с магазином. В прихожей гостей величественно встречала мраморная статуя Екатерины Великой. В благодарность за прием молодые люди подарили Сандро дивной красоты старинный русский костюм, весь расшитый золотыми нитями. Этот купеческий наряд Андрон купил в селе Безводном, где проходили съемки "Асиного счастья".

Утром по дороге в аэропорт "Орли" Сандро показывал гостям достопримечательности города, но Наталья была так измучена, что ее глаза не желали глядеть на парижские красоты. Напрасно Андрон толкал ее, возбужденно крича

— Смотри Собор Парижской Богоматери.

— Гляди — Лувр.

— Эйфелева башня!

Париж Наташе не нравился.

Вернулась в Москву казахская девушка звездой. Она раздавала интервью, ее фотографии продавались в киосках. Андрон уехал в Горьковскую область продолжать съемки "Истории Аси Клячиной". Вскоре Наташа навестила мужа в селе Безводном, после иноземных, пышных прелестей тихий поселок пленил девушку своей спокойной, родной красотой. На берегу Волги просторно раскинулись добротные избы с резными ставнями, похожие на терем, посуленный бабке золотой рыбкой. Старые, кирпичные лабазы радовали глаз своей основательной прочностью, по улочкам хозяйски гуляла разная живность утки, гуси, поросята. Казалось, что между собой они ведут неспешную беседу. До революции это было богатое купеческое село.

На съемочной площадке все заняты работой. Наталье с ее азиатской внешностью не нашлось роли в этой картине, от этого ей было ужасно грустно и тоскливо. Девушке хотелось быть все время с мужем, но она чувствовала себя лишней. А дома, на даче остался с няней и Татой маленький Егор. Душа разрывалась между двумя любимыми существами.

"Историю Аси Клячиной" не приняли, фильм положили на полку. Андрон тяжело переживал за судьбу картины, на нервной почве у него высыпала на руках и ногах экзема, началась бессонница. "Ася" нравилась всем, кому он успел ее показать, но даже просмотры для друзей, приходилось делать тайком.

— Не могу, не могу жить в этой стране! Все нельзя! Не могу, — часто восклицал он.

Андрон все сильнее замыкался в себе. Вечерами он слушал "Голос Америки", Би-Би-Си. Через невообразимый треск маленькой спидолы еле-еле прорывались вражеские голоса. Потом Наташа долго не могла уснуть, не понимая, что происходит, но, чувствуя, что муж несчастлив.

В 67-ом году начался Международный Московский кинофестиваль. Андрей уехал с Ежовым писать сценарий "Дворянское гнездо", и на открытие фестиваля Наташа пошла с Натальей Петровной. В зрительном зале Матенька заметила интересного молодого человека в костюме китайского покроя:

— Смотри, смотри, как похож на Гоголя!

— Кто?

— Да вон тот высокий блондин с пушистыми усами.

Позже, когда Андрон вернулся, они познакомились. Это был молодой французский режиссер — Паскаль Обье.

— Я специально прилетел в Москву, чтобы познакомиться с вами. В Париже я видел "Первого учителя". Я был потрясен! — от этих слов Андрон приятно порозовел, и усатый красавец очень ему понравился.

С французской делегацией прибыли знаменитая актриса Анна Карина и Маша Мериль.

— Ты знаешь, что Мериль урожденная княжна Гагарина! — благоговейно прошептал Андрон в Наташино ухо.

— Наверно, князь Гагарин согрешил с дворовой девкой. Уж больно крестьянское лицо у княжны.

— Т-с, т-с!

Княжна Гагарина пристально посмотрела на Наталью холодными стальными глазами.

Пробыв в Москве несколько дней, Андрей опять уехал. Он просил жену уделить внимание французской делегации: "Поводи по музеям, пригласи на дачу". Наташа, измучив французов культурной программой, привела их к Мише и Вике Ромадиным, чтобы гости увидели, как работают современные, советские художники.

Перед отъездом в Париж они пожелали купить русские сувениры. Наташа видела, как французы потешаются над унылостью и нищетой обычных московских универмагов, над уродливостью их витрин. Она придавала своему лицу безразличный, непонимающий вид, но эти французские фырки оскорбляли ее патриотическое чувство. Наталья повела их в "Березку", тогда в Москве были такие магазины для иностранцев и советских дипломатов, последние отоваривались за чеки. В "Березках" — небогатый выбор самых различных, дефицитных товаров, простым советским людям казавшийся райским изобилием. Наташа терпеть не могла эти закрытые магазины, ничего более оскорбительного для гражданского и человеческого достоинства и выдумать нельзя.

Войдя в Березку, Маша Мериль долго смотрела на выставленную обувь. Вдруг она обернулась и сказала Наталье:

— Я хочу подарить вам туфли. Какие вам нравятся?

— Спасибо, но у меня есть туфли.

— Но вы уделили нам так много времени, мне бы хотелось сделать вам подарок.

В результате уговоров Наташа стала обладательницей красивых лаковых туфелек.

Много позже Наталья узнала причину острого желания француженки одарить ее обувью. Все было банально, в то время у нее с Андреем был романчик. Через несколько лет Паскаль Обье, смеясь, рассказал Наташе: "На том фестивале Маша крутила роман и со мной, и с Андроном. Она хотела создать киностудию "Машафильм" и таким древним образом пыталась заполучить молодых, талантливых, а главное — недорогих режиссеров!". Но тогда Наталья ничего не знала, ее только удивил внезапный припадок щедрости и холодный оценивающий взгляд Маши Мериль.

Пригласить на дачу французскую делегацию не удалось. Наташа обратилась с просьбой в оргкомитет фестиваля, чтобы ей выделили машину — отвезти иностранных гостей на Николину Гору. Дама с фиолетовыми волосами, клубящимися над розовым рубенсовским лицом, строго сказала: "Дальше, чем на сорок километров вывозить иностранцев из Москвы — категорически запрещено!".

Паскаль Обье, с которым Наталья успела подружиться, был вне себя от негодования. Энергически поднимая брови, он долго кипятился, возмущаясь идиотизмом советских порядков. Чтобы его хоть как-то утешить, Наташа испекла французам в дорогу румяную гору пирожков. Тающие пирожочки с капустой и мясом! Паскаль Обье, выхватив у девушки ароматный пакет, поскорее унес его в самолет, забыв даже попрощаться. По приезде в Париж, он позвонил Наталье. Сначала в трубке раздалось урчание, потом О-О-О-О-О, а после из этих звуков сложились слова. Бархатистый голос Паскаля заверял, что пирожки так ему понравились, что он никому их не дал. Съел все сам!

Паскальчик был очень симпатичен Наташе. Странно, как среди современных, холодных, расчетливых французов мог родиться человек с такой страстной, любящей, нежной душой. В этом большом лощеном парижанине со смягченным жизнерадостностью гоголевским лицом — так много доброты, шалости, и невероятной искренности.

В честь 50-летия советской власти ЦК Комсомола проводил в Ленинграде международный форум демократической молодежи. Были приглашены делегации из 117 стран. Наталья представляла творческую молодежь Москвы.

Андрон провожал жену. Стоя на скользком беспокойном тротуаре, он был напряжен и не смотрел ей в глаза. Вокруг сновали люди, едко пахло бензином. Наконец, всех пригласили в автобусы. Андрей, поцеловав Наташу, сказал: "Смотри, не изменяй мне в Ленинграде. Мне все донесут". Она натянуто засмеялась.

В Ленинграде начались бесконечные заседания, экскурсии по городу, а вечерами молодые люди собирались в баре — знакомились, общались, танцевали. Наталья пользовалась большим успехом среди лощеных комсомольских мальчиков.

В один из вечеров Наташа попала в узкую компанию, в которой был художник Илья Глазунов. Шумно, весело, комсомольцы становились все раскованнее, их галстуки сами собой развязывались. Они ухаживали за актрисой, делали комплименты. Вдруг кто-то за спиной сказал:

— А мы думали, что ты сволочь, а ты, оказывается, очень славная девушка!

Наташа обернулась, но так и не поняла, от кого исходила эта фраза.

— Разве можно быть в девятнадцать лет сволочью?

— Мы думали, что ты вышла замуж за Михалкова по расчету. Михалковским сы

ночкам очень хорошо живется, за них все делает их папа, — сказал зализанный на косой пробор молодой человек и скривил рот в гаденькой ухмылке, — Вот Илья Глазунов — он молодец! Он всего в жизни добивается сам, ему никто не помогает! Ненавижу мальчиков, родившихся с "золотыми зубами во рту".

— Но ведь они и сами талантливые, — возразила Наталья, — Ведь не папа же за них

кино снимает и в фильмах играет.

Она посмотрела на Глазунова. Он молчал и тонко улыбался. От этой улыбки Наташе стало не по себе. Глазунов часто бывал у Сергея Владимировича, неприлично заискивал перед сановитым поэтом.

— Пусть им полегче, чем другим, но, они и сами чего-то стоят, раздраженно сказала девушка.

Наталья, тяжело дыша, вышла в фойе. Открыла окно, на нее пахнуло свежим сырым воздухом. "Какой кошмар! Мерзкий слизняк! Фу, надоело, завтра же еду в Москву. Голова болит".

Сзади раздался какой-то шорох, женщина обернулась. Перед ней стоял полный лысоватый человек, робко моргал ресницами:

— Можно мне с вами познакомиться. Я из Югославии, профессор социологии.

Зовут меня Музафер Хаджагич, — сказал он на хорошем русском языке, Вы знаете, я весь вечер наблюдал за вами, от вас идет какой-то свет. Вокруг вас все время были люди, и я стеснялся подойти. Не могли бы вы мне помочь купить пластинки классической музыки, у меня в Москве нет никого знакомых

Наталья коротко кивнула, дала свой номер телефона и ушла.

В Москве Музафер позвонил, Наташа съездила с ним в магазин "Мелодия". Югославский гость был вне себя от восторга: "Я очень люблю классическую музыку, но у нас в Югославии бедный выбор. Хочу жить в России, на родине Лермонтова, где много пластинок!" Он скупил полмагазина, поцеловал девушке руку, и они распрощались.

Через какое-то время пришло письмо из Сараево, где жил Музафер. Он писал: "Я шел по улице и увидел в витрине магазина красивую фотографию. Это было ваше фото. Оказывается, вы кинозвезда, а я и не знал. Так бесцеремонно попросил Вас сопровождать меня в магазин. Простите".

Наталья видела Музафера всего два раза, но в этом милом, печальном человеке было что-то щемяще-одинокое, неустроенное. Они стали переписываться. Потом из Сараево он уехал в Париж преподавать в Сорбонне и продолжал часто присылать Наташе письма и нарядные открытки.

… В 70-ом году, когда Наталья с Андроном расстались, ее вызвали в КГБ. Она вошла в унылую комнату, от ее стен сквозило чем-то пугающим. У кагебешников особенный пронизывающий взгляд, по которому их всегда можно распознать. Напротив Наташи сидел, буравя ее глазами, человек в сером костюме. Он начал задавать вопросы:

— Наталья Утевлевна, объясните, пожалуйста, почему вы ведете переписку с иностранцами? Вы переписываетесь с Китаем, дали свой домашний, алма-атинский и дачный адреса.

Наташа вдруг поняла, что все ее письма прочитывались:

— Я переписываюсь со своей подругой Ван-Мэй, с которой мы росли и жили в одной комнате шесть лет. Она мне как сестра. Но, как вы знаете, последний раз я ей написала в 67-ом году, ответив на ее длинное письмо, в котором говорилось, что в Китае культурная революция, и что она изучает труды Мао-цзе-дуна и что это очень интересно. Тогда-то я и поняла, что писать Ван-Мэй больше не стоит. Это может быть для нее опасно.

— Да, да, — подхватил человек в сером, — Вы могли ей очень навредить. Вы же

знаете, что делают хунвэйбины с теми, кто учился в Советском Союзе. И внезапно спросил — А почему вы переписываетесь с Югославией и Францией? С неким господином… — и он смешно перековеркал имя Музафера.

— С кем, с кем? — вытаращилась Наташа и, воспользовавшись его ошибкой, сказала, — У меня таких знакомых нет.

И он продолжил задавать свои казенные вопросы…

— Вы должны доверять тем, кого посылаете за границу. Вы что думаете, я ничего

не понимаю?! — неожиданно для самой себя закричала девушка. На следующий день у нее был экзамен по марксизму-ленинизму, и она была, прями-таки, начинена идеологическими фразами, что придало ей революционного духа.

Он уставился на Наталью бараньими глазами и, тушуясь, сказал:

— Я-то вам доверяю и вообще очень хорошо к вам отношусь, но вдруг кто-то другой придет на мое место, прочитает ваше досье и скажет: "Хватит ей ездить за границу!".

— Ну, я думаю, у вас служат умные люди!

Потом Наташа разговаривала еще с каким-то человеком. Этот напротив, был приторно ласков, вежлив, улыбался, но и он также пронзал девушку своими белесыми глазами, от чего леденели ноги.

Домой Наталья вернулась с неприятным ощущением, не понимая, чего собственно от нее хотели? Тут же позвонила Сергею Владимировичу, рассказала все подробно. "Так ты орала н-н-на них?" — весело спросил Михалков "Молодец! Так и надо, они сразу хвосты поджимают!".

После поездки в Ленинград, Наташа несколько раз работала от ЦК комсомола на каких-то фестивалях, форумах, съездах. Иногда сидя в коридорах вышеназванной организации, она наблюдала, как снуют с самым озабоченным видом молодые комсомольцы — "Вот бездельники, что они здесь делают?" злилась девушка. Если бы партийное будущее страны распознало, какие крамольные мысли таятся в этой хорошенькой головке, они бы вырвали из своих рядов "лицемерный" сорняк. Но Наталья продолжала общественную работу, что, впрочем, не помешало ей получить строгий выговор по комсомольской линии.

Как-то Наташе позвонила женщина из райкома комсомола и, не стесняя себя подбором выражений, начала орать на актрису. Смысл ее негодования заключался в том, что Аринбасарова уже два года не платит комсомольские взносы. Наталья, выслушав ее гневную тираду, спросила: "Как ваша фамилия? С кем я говорю?". Голос, сразу став тише и вежливее, сообщил: "Вас вызывают на бюро райкома".

Наташа пришла в назначенное время. Комсомольцы, расположившись за длинным столом, не предложили ей сесть:

— Думаете, если ваше личико печатается на обложках журналов, вы можете не платить комсомольские взносы? Вы очень ошибаетесь! По уставу мы должны исключить вас из комсомола!

Наталья, стояла перед ними, понурив голову, смиренно отвечала:

— Понимаете, я снялась с комсомольского учета еще в хореографическом училище, потом год снималась, потом у меня родился ребенок. Я просто забыла, что мне надо встать на учет и платить взносы, но я все время активно участвовала в комсомольской жизни. Работала от ЦК комсомола.

Райкомовские работники смилостивились и постановили:

— На этот раз, мы вас не исключаем! Ограничимся строгим выговором.

Позже за свои роли Наталья станет дважды лауреатом премии Ленинского комсомола.

На смену сложным прическам, начесам, величественным "халам" на голове, пришла мода носить волосы распущенными. Наташа тоже стала распускать свои длинные волосы. Наталье Петровне не очень-то нравились новомодные веянья: "Ты так красиво убирала головку. Ну, причеши волосики, как я люблю". Девушка корчила недовольную рожицу, придававшую ей очаровательное сходство с обезьянкой, но расстраивать свекровь не хотела. Она, стоя перед старинным зеркалом, старательно зачесывала свои черные волосы в балетную головку.

— Ой, потанцуй, пожалуйста. Потанцуй! — просила Наталья Петровна, усаживаясь на диван, — Как я люблю, когда ты дурачишься!

Девушка надевала длинную в красный горох юбку с пышными оборками и изображала знойную испанку. Свекровь приходила в детский восторг — брала маленькое Наташино лицо в свои руки и, целуя, говорила: "Ах, ты мое блюдечко любимое!"

Однажды невестка рассказала, как ее папа, сильно рассердившись на Танечку, долго выискивал слово пообидней. И вдруг яростно выкрикнул: "Тарелка!". Наталья Петровна очень смеялась. Так и получилось ласковое "блюдечко".

Летним вечером по правительственной трассе ехала машина, ее вел Пан Игналик. Две Наташи возвращались из Москвы на Николину Гору. Склонив голову, Наталя Петровна сидела на переднем сидении, правила свой новый рассказ. Девушка смотрела на спину Матеньки, на завитки ее мягких, душистых волос. От нахлынувшей нежности и любви, ей хотелось плакать… Наталья Петровна тоже любила невестку.

Войдя в дом, они увидели, полный разгром. Егор со Степой, сцепившись, катались по полу, яростно мутузя друг друга.

— Никакого сладу с ними нет! — пожаловалась Мотя.

— Если вы сейчас же не прекратите, я не расскажу вам… из чего сделана скрипка! — Пригрозила Тата.

Внуки, разинув рты, тут же перестали драться. Возведя умоляющие взоры на бабушку, возжелали немедленно узнать, из чего же сделан сей плаксивый инструмент. Дама, выдержав паузу, начала рассказывать. Эта была вдохновенная ода в честь скрипки, красноречию которой позавидовали бы греки!

— Вот видишь, — смеясь, сказала она Наташе — Как их можно угомонить!

— Да, но для этого надо знать, из чего сделана скрипка.

— Импровизируй. Важно заинтриговать! Не надо ничего запрещать, главное переключить внимание.

У свекрови был сильный и властный характер, она всегда говорила своим внукам: "Я сама главная. Меня надо слушаться". Внуки обожали и слушались ее, ласково называя Таточкой.

Иногда, будучи в хорошем настроении, Наталья Петровна, налепляла мякиш черного хлеба на зуб и начинала изображать страшную Фердупу Кукусьевну. Мальчишки визжали от восторга, хохотали, пугались… А потом просили попугать их еще. Таточка была самой артистичной бабушкой на свете.

Наташа, не чувствуя себя хозяйкой в доме, на все спрашивала разрешения. Наталья Петровна обижалась, даже сердилась: "Что ты все спрашиваешь? Это твой дом! Бери все, что хочешь".

И вот однажды Наташа отправилась в сад погулять, увидела на яблоне два маленьких красных яблочка. Ох, уж эта женская тяга к яблокам на дереве! Легкомысленная девушка протянула перламутровую ручку и сорвала два неказистых плода. Поднесла яблочко ко рту и съела. Откуда ни возьмись, как в старинных преданиях, налетел ветер, с неба тяжко закапал дождь. Наталья побежала в дом.

Вечером она спустилась в гостиную, весело мурлыча себе под нос: "Помню, я еще молодушкой была". Андрон и Никита сидели за столом, Настя разливала чай. Вдруг входит Наталья Петровна с трагическим лицом:

— Кто сорвал два красных яблочка в саду?

— Я.

— Ах, какая жалость! Я наблюдала за этими яблочками, как они зреют. Я хотела оставить их на семена.

— Ой, я не знала, извините, пожалуйста.

Наталья Петровна села на свое место во главе стола, трагическая мина не покидала ее лица. Она, молча, пила чай. И вдруг снова начала причитать по поводу безвременно сорванных чудесных плодов. Наташа покраснела и потупила глаза, а свекровь все не успокаивалась.

— Ах, я так берегла их! Каждый день проверяла, не поклевали ли птицы. И надо было тебе сорвать именно эти яблочки! — она расстраивалась все больше и больше, тяжко вздыхая. Наташа, не выдержав, вскочила:

— Ну, что такого в том, что я съела эти два несчастных яблока. Откуда я знала,

что они вам так нужны. Вот всегда все спрашивала, а тут не спросила. Вы мне сами говорили: "Бери, что хочешь. Это твой дом!". Это не мой дом! Я уезжаю отсюда! — И она бросилась наверх собирать вещи.

Сквозь слезы девушка слышала, как в столовой идет какой-то разговор на повышенных тонах. Двое сыновей упрекали мать. Вдруг из общего гула выделился голос Андрона: "Все, я забираю Наташу! Мы уезжаем с ней на "Аэропорт"! Невозможно так жить!".

Наталья стала еще энергичнее кидать вещи в сумку…

Лестница заскрипела под грузными шагами. Вошла Наталья Петровна и села на кровать:

— Наташенька, прости меня, пожалуйста, старую дуру. Умоляю, не уезжай, а то

все скажут, что со мной и жить нельзя! — И она заплакала. Наташа совсем расстроилась и зарыдала еще сильнее:

— Я же не знала, что эти яблочки вам нужны. Ну, съела я их, не спросила!

Потоки слез грозили обрушить дом.

— Да черт с ними, этими яблоками! Ну что, ты прощаешь меня? — спросила свекровь, целуя Наташины руки, — Прощаешь?

Они крепко обнялись, и долго хлюпали друг у друга на плечах, клянясь в своих самых искренних чувствах.

После великого потопа Наталья Петровна спустилась вниз. Зашла к Насте с Никитушкой, хлопнула в ладоши и весело сказала:

— Вот, поплакала немножко, попросила прощения и семейный конфликт улажен!

8-ое сентября, праздник — Натальин день. Наташа маленькая вошла в уютную светлую спальню Натальи Петровны. Свекровь сидела за столом, что-то писала. В клетке надрывалась канарейка, стараясь усладить слух своей хозяйки.

— Поздравляю, Матенька, с праздником! — сказала Наташа, любуясь своей свекровью.

— И я тебя поздравляю. Давай, поедем в церковь, причастимся, исповедуемся. Батюшка нам грешки отпустит, — предложила Наталья Петровна.

— С удовольствием!

Храм был совсем недалеко. Служба уже началась, ее вел отец Николай духовник Натальи Петровны, с которым она очень дружила. Батюшка тихо рассказывал житие святой Натальи. Уютно потрескивали свечи, пахло ладаном, прихожане богомольно стояли, с клироса красиво лилось пение хора, голоса звенели под самым куполом, словно ангельские осанны. Отовсюду на тебя смотрят иконы, каждая имеет свой лик: одни — строгие и карающие, другие кроткие и радостные. Наташа встала перед иконой Серафима Саровского.

— Ах, как хорошо! Ничего нет красивей православных церквей! прошептала, крестясь, Наталья Петровна.

Впервые в жизни Наташа исповедывалась. Батюшка задавал ей какие-то вопросы, она отвечала. И вдруг мятежная мысль пришла ей в голову: "По какому праву этот человек, такой же смертный и грешный, как я, отпускает мне грехи?". Что-то закрылось в сердце девушки, все как будто посерело и на этой беспокойной мысли ее откровения и закончились.

После Наташи, на исповедь пошла Наталья Петровна, долго разговаривала с отцом Николаем. Она любила исповедываться, делая это искренне, ничего не утаивая от своего духовника. А опечаленная невестка опять встала к иконе Серафима Саровского, смотря в его светлое доброе лицо, она думала: "Ведь можно говорить непосредственно с Богом. Все ему про себя рассказать, попросить прощение". Но что-то внутри не давало покоя. Наташа не понимала, что с ней происходит, и решила посоветоваться с Матенькой. Но так никогда и не посоветовалась. Постеснялась.

На обратном пути женщины зашли в продовольственный магазин — Наталья Петровна хотела что-то купить из продуктов. Продавщицы за прилавком не было. Они прождали несколько минут, и вдруг Тата говорит: "Ну, и где же эта сучка?". Наташа удивленно посмотрела на свекровь.

— Погрешим, погрешим, а потом снова очистимся! — лукаво сказал Наталья Петровна.

"Поразительны люди, как в них может так легко уживаться высокое и суетное", — подумала про себя Наташа.

Наталья Петровна была глубоко верующим человеком, но в ней совершенно не было ханжества. Она могла позволить себе разные милые хулиганства. Приводя себя в порядок, она шутливо иногда кидала: "Сейчас немножко насмандолимся, и будет красота!".

…На съемках фильма "Вкус хлеба" Наташа как-то повторила фразу свекрови Алексею Николаевичу Сахарову: "Сейчас немножко насмандолюсь и приду в кадр". Он восхищенно удивился: "Ну, Наташа, вы даете, такое словцо ввернуть!"…

Однажды на день рождения Егорка получил от бабушки в подарок большую книгу по живописи с чудными цветными иллюстрациями: "Ты посмотри, Егорушка, посмотри, какая печать, какие иллюстрации! Это тебе не какие-нибудь там пиздюльки!" — и вскидываясь, она заразительно смеялась. У Натальи Петровны это никогда не получалось вульгарно, а было каким-то симпатичным дурачеством.

Она была замечательной рассказчицей. Как-то развеселившись от ее шутки, Наташа воскликнула:

— Ах, Наталья Петровна, какая вы смешная!

— Ты знаешь, — мягко сказала она — нельзя старой даме, вроде меня, говорить:

"Какая вы смешная!" Можно сказать — "Какие смешные вещи вы рассказываете". Но сказать, какая вы смешная, не очень-то вежливо.

Андрон работал много, написал для Узбекфильма сценарий "Ташкент город хлебный" по повести Неверова. Он придумал для Натальи небольшую роль молоденькой чекистки Сауле, которая погибает в поезде. Этого персонажа в прозе не было. Фильм ставил замечательный узбекский режиссер Шукрат Аббасов. Чекистка Сауле — вторая Наташина роль в кино.

Начались вступительные экзамены во ВГИК. Наталья должна была прийти сразу на третий тур, а она никак не могла вылететь из Ташкента в Москву. Стояла жуткая жара, воздух был раскаленный и липкий. Самолеты не летали не было горючего, двое суток она маялась в аэропорту, безумно волнуясь, что не попадет на последний отборочный тур. На третий день приятель Андрона Али Хамраев — знаменитый уже в те годы режиссер, впихнул молодую женщину в самолет. Она упала в кресло, обливаясь потом и слезами, судорожно повторяя про себя басню Крылова "Волк и ягненок", которую она собиралась завтра читать на экзамене.

На следующее утро Игнатий Станиславович привез Наташу во ВГИК. Сам Сергей Аполлинарьевич Герасимов и Тамара Федоровна Макарова прослушивали абитуриентов. Наталья механически читала хорошо заученные стихи Пушкина "Желание славы" и, леденея от страха, заметила, что Сергей Аполлинарьевич смотрит на ее ноги, весело улыбаясь — коленки девушки ходили ходуном. Как Наташа потом узнала, пушкинское "Желание славы" было одно из самых любимых стихотворений Герасимова. Для Натальи этот экзамен был обыкновенной формальностью, решение об ее поступлении в институт было принято еще в Париже.

Приехали какие-то журналисты, чтобы снять фоторепортаж, как артистка Аринбасарова поступает во ВГИК. Попросили Сергея Аполлинарьевича сфотографироваться с новой студенткой, на что он, все также посмеиваясь, охотно согласился.

Первый день во ВГИКе Наташа очень хорошо запомнила. Она надела свой любимый, белый костюм с жемчужными пуговками, который ей привез муж из Англии, украсила гладко причесанную голову бантом. Наталья очень нравилась себе в этом наряде, ей казалось, что она выглядит аристократично. Еще никого не зная, Наташа стояла на втором этаже около окна, на ее груди браво поблескивали пуговицы, а сзади над макушкой горделиво реял малиновый бант.

Вдруг к Наташе подошел худенький молодой человек. На его тонком лице под выразительными глазами красовался великолепный шнобель.

— Вы Наталья Аринбасарова? Это ведь вы снимались в "Первом учителе"?

— Да, — скромно потупив взор, ответила она.

— Ой, а я совсем иначе вас представлял! Я-то думал Аринбасарова высокая и красивая, а вы, оказывается, такая маленькая и невзрачная! Наталья разинула рот и не нашлась, что ему ответить.

— А меня зовут Леня Бердичевский. Я буду с вами учиться в одной мастерской. Только вы на актерском, а я на режиссерском, — важно сообщил он, — Герасимов и Тамара Федоровна набирают сразу две мастерские. Вы этого не знали? — он сделал такие глубокомысленные глаза, что Наташа даже фыркнула, — чтобы режиссеры могли ставить, а актеры играть в их этюдах. К обоюдной, так сказать, пользе и удобству. Я вас как-нибудь позову сыграть у меня.

— Благодарствую.

— А что и, вправду, позову. Я не шучу. Ну, что же я пошел, было приятно пообщаться. Целую ручки!

Наталья что-то хмыкнула, пуговицы на ее белоснежном костюме грустно потускнели, бант как будто полинял. Замечание Ленечки ошеломило Наташу: "Так вот оказывается, какое я произвожу впечатление!". Раздосадованная девушка отвернулась к окну.

Вокруг сновали будущие представители советской культуры, имея пока еще совсем неокультуренный вид. Через некоторое время к Наталье подошла незнакомая девица. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не гладко прилизанные темные волосы, как будто чем-то смазанные. На ее лице, казалось навсегда, застыла натянутая противненькая улыбка.

— Ой, вы Наташа Аринбасарова? — сказала она, чуть растягивая слова — А я знаю, где вы живете. Я в вашей квартире бывала. Андрон, когда вы уезжали, давал нам с П. ключи от вашей квартиры. — У Наташи все внутри похолодело.

— А кто такой этот П…?

— Ой, а вы разве не знаете, это его приятель из Чехословакии. Он же иностранец

и не мог пригласить меня в гостиницу, — бесстыдно откровенничала будущая Натальина однокурсница.

"Ну, и денек. Хочу домой, вымыться и выспаться. Какая же гадость этот ВГИК. Может, я зря сюда пришла?" — подумала Наташа и спустилась на первый этаж.

В вестибюле около раздевалки стояли Сергей Аполлинарьевич с Тамарой Федоровной, о чем-то весело говорили. Они были так красивы, их глаза светились чудесным молодым огнем…

По тому, как хлопнула входная дверь, Андрон понял, что что-то не так с Натальей…

— Как ты смеешь давать ключи от нашей квартиры всяким блядям, чтобы они трахались на нашей кровати!

— Какая ты недобрая! Может быть, бедной девочке жить не на что! А ты ее так называешь! — неожиданно рассердился Андрон.

— Если она этим зарабатывает, это и называется блядство!

Андрей Сергеевич был поражен душевной черствостью жены.

В сентябре всех счастливцев, поступивших в мастерскую к Герасимову и Макаровой, отправили в колхоз на картошку. От корнеплодной повинности Наташа была освобождена, у нее был маленький ребенок. Андрон предложил поехать в Коктебель. Валентин Ежов, Андрей Сергеевич и писатель Рустам Ибрагимбеков решили написать новый сценарий. Кончаловскому очень хотелось снять вестерн. Рустама Наташа видела впервые, он только появился в Москве деликатный, красивый, он, как восточный шах, ходил в ослепительно белых одеждах, ему тогда не было и тридцати лет.

Наталья с Андреем поселились в маленьком уютном коттедже. Грустно пахло увядающими цветами, чирикали воробьи, воровато подбирая крошки, неподалеку задумчиво плескалось море — такое большое и теплое. По аллеям медленно прогуливались отдыхающие, разглядывая вновь прибывших, которые весело потягивали легкое сухое вино, продававшееся прямо из бочки. Днем купались и загорали, а вечерами мужчины работали. Процесс сочинения сценария проходил весело. Хотели написать для Наташи роль, но через несколько дней Валя Ежов сказал: "Слушай, Наталья, не выходит для тебя роли. У нас получается целый гарем!" — и весело заржал.

В один из вечеров решили устроить пикник на свежем воздухе. По плутающей горной тропинке шумную компанию вел прелестный мальчик — Сережа Цигуль, внук Мариетты Шагинян. Он был похож на языческое божество хорошенький с пышными смоляными кудрями, чуть мясистей, чем следовало ожидать от его юного возраста и невероятно деятельной натуры. Мужчины несли сумки с напитками и огромную кастрюлю маринованного шашлыка. Шли довольно долго. Когда, наконец, прибыли к излюбленному местечку Сережи, уже совсем стемнело. Кто-то сел нанизывать на шампуры кусочки мяса, остро пахнущие луком, Сережа с Рустамом принялись разводить огонь. И вдруг начал моросить дождик.

Быстро натянув тент, все попрятались под него, твердо решив, что не дадут непогоде испортить радость пикника. Костер разгорелся, и началось веселье. Все быстро захмелели, Валя рассказывал уморительные истории, слушатели покатывались со смеху. А Наташе было очень грустно, она вспомнила Иссык-Куль, прошло ровно три года с той памятной поездки на выбор натуры. Тогда также настырно пахло шашлыком, также рядом был Андрон, но как все изменилось!

Из транзистора неслась какая-то пошлая мелодия, кто-то все время лез с липкими, слюнявыми поцелуями. Женщина тихонечко встала, и поднялась по тропинке в горы. Дождь давно перестал, и легкий теплый ветерок разгонял остатки туч. По прозрачному небу рассыпались яркие, мерцающие звезды. Наталья взобралась на огромный валун, широко раскинула руки и, подняв голову вверх, долго смотрела в небо. В ответ на нее взирала полная луна.

Из Наташиной груди вырвался хриплый стон, в зыбком лунном свете лицо стало еще тоньше, его очертания странно преломились, рот скривился судорогой, придавая Натальиному лицу фантастические черты. Девушка, закатив глаза, глубоко вдохнула, совсем побелела, руки напряглись, и она поднялась, полетела в темное небо. Звезды не приближались, манили все новыми и новыми далями. Наташа вдыхала все глубже, поднималась все выше.

Ей было одиноко и страшно, и в то же время бесконечно сладостно, она посмотрела вниз и увидела костер, пьяно пляшущих вокруг огня людей. Вдогонку ей несся смех. Вдруг стало холодно, и Наталья почувствовала, что ее руки покрываются мелкими капельками, она очнулась на валуне.

— Наташа, где ты? — кричал Андрон. Девушка спустилась вниз.

— Ты где была? — спросил он.

— Где, где — на луне!

Покидая Коктебель, Наташа зачем-то сняла со стены большое зеркало, которое вдруг выскользнуло из ее рук. Вдребезги разбилось. Уезжала Наталья с тяжелым сердцем…

В Коктебеле был написан сценарий "Белое солнце пустыни". У Андрона изменились планы, приехав оттуда, он и Валентин Ежов сразу же начали работать над "Дворянским гнездом". Они жили на Николиной Горе, а Наташа, начав учиться, могла приезжать на дачу только в выходные дни. Валечка талантливый, гениальный рассказчик, отчаянный сердцеед, сибарит. Рассмешив до коликов Наталью, он, весь взъерошенный, только что вставший с постели, подмигивал и шепотом просил: "Наташка, дай "Кончаловочки". Выпьем немножко, и будем работать!". "Не давай ему водки, я и так не могу заставить его писать!". Но любовь к радостям жизни не помешало Вале быть автором огромного количества замечательных сценариев. "Баллада о солдате" до сих пор любимый фильм Наташи.

Наталья уже несколько месяцев училась во ВГИКе. Студенческие годы всегда богаты событиями, проказами, чудачествами. С Наташей на одном курсе учились будущие звезды советского кино — красавец Николай Еременко, три Натальи — Бондарчук, Белохвостикова, Гвоздикова, Сережа Никоненко, Коля Губенко, Вадим Спиридонов… Все было так ново, озорно, постоянно ставились этюды, играть в них доставляло огромное удовольствие. Наталья быстро со всеми подружилась.

В доме литераторов Андрон показывал свою новую картину "История Аси Клячиной". На просмотр Наташа приехала после занятий, навьюченная кипой потрепанных учебников. После фильма Андрей Сергеевич пригласил друзей на ужин в ресторан Дома Литераторов, гостей было немного — среди них Ия Савина, сыгравшая Асю хромоножку, Гоша Рерберг и другие члены съемочной группы.

Все сели за стол, посреди которого царственно возлежал румяный хряк с восхитительным, поджаристым пятачком. Вошел Валя Ежов с высокой стройной черноглазой женщиной: "Познакомьтесь, это Наташа, мы только что поженились". Все шумно стали их поздравлять, раздался веселый звон бокалов. Следом за новобрачными в дверь заглянул Игнатий Станиславович:

— Ну что, Андрей Сергеевич, скоро мы поедем?

— Наташа, поезжай на дачу, а я приеду потом, — не глядя на жену, проговорил Андрон.

Наталье хотелось побыть с друзьями, да к тому же она была очень голодна.

— Я хочу остаться, мы же можем потом поехать вместе!

— Нет, поезжай сейчас! — Настойчиво сказал он.

Все за столом стихло. Наталья, молча, подхватила свои учебники и вышла из дубового зала. Она шла по узенькому коридорчику, голова кружилась, сердце быстро стучало. Андрей Сергеевич догнал жену:

— Наташа, вернись, пожалуйста! — Она резко обернулась к нему.

— Ты — говно! Как ты смеешь так со мной разговаривать!

— Вернись, я прошу тебя. Все за столом тоже сказали, что я говно.

— Вот и оставайся!

И Наталья выскочила на улицу, села в машину, и поехала на дачу с испуганным паном Игналиком, мучительно думая, чем она могла помешать мужу.

Впрямую они с Андроном никогда не ссорились, но ей не нравилось, его, в общем-то, азиатское отношение к женщине. Зимой Наташа с маленьким Егорушкой жили на даче. Любя чистоту и порядок, она тщательно вымывала весь дом, а это два этажа, семь комнат, не считая большой кухни и ванны. Вечером муж приезжал домой и прямо с участка, неся на тяжелых башмаках комья грязи, подымался на второй этаж.

— Андрон, ты бы снял сапоги.

— Ничего, помоешь, — говорил он, и Наталья чувствовала неприятный запах алкоголя и ресторанной еды.

И в то же время Андрей привозил ей из-за границы красивые вещи, Наталья была очень хорошо одета. Он всегда беспокоился за ее здоровье, она и впрямь чувствовала себя неважно. После голодания на "Первом учителе", у нее началось малокровие, и было очень низкое давление. Андрон попросил Нину Максимовну Кончаловскую — двоюродную сестру Натальи Петровны, обследовать жену в своей поликлинике.

Нина Максимовна — высокая худощавая женщина, с короткой стрижкой седых волос и постоянной папироской в сухих нервных губах, очень нравилась Наталье. У нее была своеобразная манера разговаривать, слова она произносила резко, не церемонясь, но при этом Наташа чувствовала, что она очень добрый, отзывчивый человек, в котором нет ни капельки фальши. Нина Максимовна была дочь Максима Петровича Кончаловского — знаменитого профессора-кардиолога родного брата Петра Петровича. Она уже тоже была профессором и заведовала поликлиникой института труда. В результате полного обследования Наташиного организма Нина Максимовна сказала:

— Наталья, все у тебя нормально, ты здорова. Просто ты слабенькая. Понимаешь, есть люди физически сильные, а есть слабые. Тебе надо много жрать, спать и ни о чем не волноваться.

— Я не могу себе позволить много жрать и спать, и не волноваться тоже не получается, такая у меня профессия.

— Дело не в профессии! — сказала Нина Максимовна, серьезно глядя на девушку, — Тебе Андрон нервы мотает. Пошли его к черту.

На католическое рождество Наталья пригласила своих однокурсников, приготовила рождественскую индейку, накрыла красивый стол. Ее похвалил только Сережечка Малишевский — это был красивый мальчик с приятным бархатным голосом, потом он будет много заниматься дубляжом фильмов. "Как ты все изящно и вкусно приготовила", — пропел он, с аппетитом уплетая индюшачью ножку. Остальные ребята, набив свои неприхотливые студенческие брюшки, уже во всю плясали.

Веселье было в самом разгаре, как вдруг позвонил Андрон, сказал, что прилетел из Чехословакии и едет домой. Молодые люди всполошились: "Ой, неужели, мы сейчас познакомимся с Кончаловским!". Андрей уже тогда был известен, особенно среди кинематографистов. Ехал Андрей Сергеевич долго, и ребята, так и не дождавшись его светлости, разъехались по домам.

Андрон прибыл к двум часам ночи, уставший и взвинченный. "У тебя нет покурить?" — спросил он. Наташа удивилась, Андрей не курил, и не разрешал курить жене. "Ребята выкурили все сигареты" — тихо сказала Наталья. Супруги стали рыться в помойном ведре, ища затерявшиеся чинарики. Нашли несколько сморщенных, изрядно подмокших, вонючих бычков. Пока Андрон сушил их на газе, Наташа накрыла стол, они выпили и закурили.

Андрей Сергеевич потер покрасневшие от усталости глаза и рассказал Наталье, какие ужасы творятся в Чехословакии — советские войска ввели туда танки. Она, как большинство молоденьких женщин, политикой совершенно не интересовалась, Наташа смотрела на мужа широко раскрытыми глазами, вслушивалась в его трагический, тихий голос, пытаясь отгадать, что она слышит в нем. Девушка не понимала, почему далекие события в чужой стране так его печалят. Она радовалась, что муж вернулся домой, что они сидят за накрытым столом, у них есть сын и все как будто хорошо…

Через несколько дней они готовились к встрече Нового года. Андрон сказал, что пригласил свою знакомую чешку: "Она одинока и очень переживает, что происходит на родине. Надо ее обласкать и обогреть". Чешку звали Яной, лицо ее не было ничем примечательно, а вот задница поразила Наталью своими невероятными размерами. Было такое впечатление, что под юбку засунули две огромные подушки, которые весело подпрыгивали при ходьбе, не желая делить с хозяйкой ее грустного одиночества. Весь вечер Яна была томной, вяло ела и много пила.

Во ВГИКе началась зимняя сессия, Наташа готовилась к экзаменам вместе с Натальей Гвоздиковой. Они сидели и усердно конспектировали учебник марксизма-ленинизма. Наталья Петровна прислала с шофером утку с яблоками, две худенькие девушки в несколько минут расправились с уткой. Позвонила Нея Зоркая — известный кинокритик, умная и вечно юная женщина, с которой Наташа дружит всю жизнь.

— Наташенька, не хотите зайти ко мне в гости? И Андрон обещался прийти!

— Спасибо большое за приглашение. Очень хочется к вам, но у меня завтра экзамен. Мы сидим с моей однокурсницей и готовимся.

Заниматься после съеденной утки было тяжеловато, поэтому девушки решили прогуляться на свежем воздухе и заодно заглянуть на минуточку к Нее Марковне.

Девичье появление было неожиданным, но встретили их радушно. "А где же Андрон?" — спросила Наташа у хозяйки. На голос жены, из второй комнатки вышел Андрей Сергеевич, его уши ало пылали. Через некоторое время из этой же комнаты выплыла чешская барышня, ее щеки были приблизительно того же оттенка, что и ушные раковины Андрона. У Натальи перехватило дыхание, но, совладав с собой, она весело спросила:

— Андрон, ты сдавал во ВГИКе марксизм-ленинизм? Нам с Наташкой нужна твоя помощь!

— Вы что с ума сошли, учить эту дребедень. Скажете на экзамене, что вы убежденные марксистки и вам сразу же поставят отлично.

Наталья ушла с неприятным осадком, но представить себе, что ее мужу может понравиться женщина с таким колоссальным задом, она никак не могла, и поэтому быстро справилась со своими ревнивыми подозрениями.

На зимние каникулы Наташа с маленьким Егором полетели в Алма-Ату погостить у родителей. Там Егорушка сильно заболел, Наталья очень испугалась и решила вернуться в Москву.

Как всегда, была нелетная погода, самолеты задерживались, и в аэропорту скопилось огромное количество народу. Среднестатистический советский мужчина особенной галантностью не отличается — никто места не уступал, и Наташа всю ночь простояла, держа на руках маленького Егора. Рядом с ней неотлучно были родители, сынок капризничал и не хотел идти никому на руки, кроме Натальи. Наконец, объявили посадку на их рейс. Наташа поцеловала маму и папу, ее поразило одинаковое выражение страха на их любящих лицах. Мария Константиновна перекрестила дочь, и она с сыном полетела в Москву.

В Домодедово их никто не встречал. Она позвонила из аэропорта, Андрон был дома.

— Ой, ты уже прилетела? — весело спросил он.

— Почему ты меня не встречаешь?

— Я вас встречал, но самолет задержался на сутки.

— Ведь можно было узнать в справочном, когда он прилетает, — Наташа от

усталости почти теряла сознание,

— Сейчас, я приеду. Ждите меня.

Наталья держала на руках своего больного сына уже больше суток, разговаривать не было сил. Они ехали домой. Вдруг Андрон задумчиво сказал:

— Ты знаешь, я перестал тебя чувствовать.

В Наташе все ухнуло вниз.

— Ты в кого-нибудь влюбился?

— Нет, нет, что ты! Я тебя очень люблю, просто я перестал тебя чувствовать.

— Ну, тогда давай расстанемся.

— Нет, ты еще учишься, а Егор совсем маленький! Ты не можешь себя содержать.

Приехав домой, Наталья передала больного Егора на руки к Моте, а сама свалилась с высокой температурой. Егорушка сильно переболел гриппом. Он так похудел, что после болезни ему пришлось заново учиться ходить, но это никого, кроме Наташи и Моти, не волновало.

Учеба во ВГИКе отнимала у Натальи все силы и эмоции. И слава Богу! Не было времени задумываться над своими семейными проблемами. Тогда в институте работали замечательные педагоги — Фрадкин, преподававший историю театра, Аносова, Евгений Михайлович Вейцман, всеобщая любимица — Паола Дмитриевна Волкова, она вела историю изобразительного искусства. Паола Дмитриевна — хорошенькая молодая женщина, остроумная, образованная, и так по-доброму относившаяся к своим нерадивым ученикам. Наташа дружит с ней и по сей день.

Наталья целыми днями пропадала во ВГИКе, она была среди своих однокурсников, молодых ребят, которые ей казались такими талантливыми. Как бы ей не было тяжело, она ни разу не позволила себе прийти в институт не в форме. Через много лет Наталья Гвоздикова сказала:

— Господи, Наташа, у тебя происходила такая драма в жизни, а мы ничего не за

мечали. Ты всегда была весела и приветлива.

— Женщина всегда должна быть на двадцать пять процентов веселее, чем на то

есть основания!

После первого курса Наталья поехала сниматься в Киргизию в фильме "Джамиля" по повести Чингиза Айтматова. Режиссером была Ирина Поплавская, съемки проходили в Киргизии. Проехав в открытом газике триста пятьдесят километров, Наташа добралась до Каджисая — поселка на берегу Иссык-Куля. После экзаменов она была уставшей, весила сорок пять килограммов, группа была слегка разочарована, мужики говорили: "Это что за Джамиля, это половинка Джамили". В дороге ее продуло, и она заболела, поднялась температура 39.5, но сразу по приезде надо было идти в кадр. Снимали ее веселые пробеги по горной речке — пленки не жалели, делали много дублей. Через несколько часов работы Наталья свалилась, медсестра сделала укол от сердечного спазма и запретила продолжать съемку.

Джамиля — степная девушка, дочь табунщика, она должна быть крепкой, красивой, ловкой, на нее заглядываются все аульские парни. Для роли Наташе надо было срочно поправиться. Во Фрунзе, ее поселили в гостинице ЦК, где была замечательная столовая, там очень вкусно готовили и продавались всякие дефицитные продукты — осетринку, прозрачную севрюгу, черную паюсную икру. Наталья со всем старанием принялась есть. Ходила раненько утром на крикливый азиатский рынок, выпивала стакан густых сливок с горячей лепешкой. От такой усиленной диеты Наташа быстро прибавляла в весе, на ее бочках равномерно расположились одиннадцать килограммов, щеки приобрели незнакомый им розовый оттенок, силы так и играли в девушке.

Но на душе было тревожно. Егорушкина няня уехала к себе в деревню, и мальчика на все лето отправили в Подмосковье с совминовским детским садом. Наталью не отпускали со съемок четыре месяца, единственно она смогла слетать на два дня в Ленинград на кинопробы для фильма-оперы "Князь Игорь". Актрису пробовали на Кончаковну — ей очень хотелось сыграть эту роль, поэтому она усердно учила арию, чтобы абсолютно синхронно попадать артикуляцией в голос оперной певицы. Пробы были неудачными — Наталья не подошла.

В это время Андрон снимал в Ленинграде "Дворянское гнездо". Наташа приехала к нему в гостиницу "Советская", зашла в номер-люкс. Села на кровать, взяла подушку, вдохнула ее запах, пахло казенно-чисто. Долго ожидая мужа, она задремала. Ей снились странные сны — кричащие птицы с человеческими лицами летали вокруг нее, она чувствовала дуновения их мощных крыльев. Одна из птиц приблизилась и стала клевать Наташу в плечо, девушка отмахивалась от нее, но птица не улетала. Наталья открыла глаза, около нее сидел Андрон, грустно смотрел на жену. Обнялись. Ей было так хорошо рядом с ним.

— Пошли ужинать. В ресторане нас все ждут!

За большим столом сидели — Гога Рерберг, Миша Ромадин, Беата Тышкевич — польская актриса, кинозвезда, Коля Двигубский — красивый, молодой мужчина с серо-голубыми глазами, замечательный художник. Вся компания радостно приветствовали Наталью.

— "Ты чудно выглядишь!" — заметила Беата, целуясь с Наташей, — "Такая загорелая, как шоколадка!".

После первозданной, естественной Киргизии Наталье было странно смотреть на этих холеных рафинированных людей, они ей казались такими манерными. Андрон все время куда-то уходил, Наташа чувствовала себя лишней.

На следующий день она поехала с киногруппой в Павловск. Там снимали сцену объяснения Лаврецкого с женой. Андрон долго репетировал с Беатой.

— Не получается, не получается. Не то, — бормотал он. Наталья, сидя неподалеку, думала: "Эх, дал бы он мне сыграть эту сцену! Как я ее чувствую!".

Актеры не любят, когда их коллеги смотрят репетиции, поэтому Наталья, чтобы не мешать, пошла в музей. Она бродила по прекрасным залам дворца. Из золоченых рам на нее надменно взирали царские особы, и вдруг она отчетливо поняла, что все рушится в ее жизни.

Провожая жену, Андрей Сергеевич ласково сказал: "Все будет хорошо, дружок!". Тон, сама эта фраза, торопливый поцелуй… ""Дружок!" — он так никогда не называл меня". Наташа улетела в Киргизию.

В ноябре вернулась в Москву, вошла в запыленную, нежилую квартиру, пахло чем-то грустным, умершим. Егор с Мотей были на Николиной Горе. Наташа позвонила на дачу, Мотя обиженно сказала: "Что же моего Егорушку за все лето никто не навестил! Когда его привезли из детского сада, он никого не узнавал. Все только ел и ел, по три раза в день на горшок ходил и ни с кем не хотел говорить!". Наталья поняла, что дальше так не сможет…

Потом была нелепая сцена в их квартирке — она сказала Андрону:

— Так жить безнравственно. Мы с Егором никому не нужны. Напиши, что ты согласен на развод. Пока не напишешь, я тебя не выпущу из квартиры!

— А что ты будешь делать, одна с маленьким ребенком?

— Уеду воевать во Вьетнам.

Он воспринял это всерьез.

— Пиши бумагу! — сказала Наталья, загородив дверь.

Андрон написал на листочке: "Я, Кончаловский Андрей Сергеевич, согласен на развод с моей женой Аринбасаровой Натальей Утевлевной". И выскочил из квартиры. Сбегая вниз по лестнице, он весело крикнул: "Дурочка, эта бумага не действительна. Это все не так делается!".

Наталья уже была студенткой второго курса. Из-за пропущенных трех месяцев, ей приходилось много заниматься, чтобы сдать зимнюю сессию. Она жила в Москве, а Андрон почти все время на даче, заканчивал картину "Дворянское гнездо". Домой приходил редко, поздно, часто выпивший, объясняя, что у него была деловая встреча. Утром маленький Егорушка радостно вбегал в комнату, чтобы расцеловать маму. В порыве нежности мальчик будил отца, Андрон вскакивал, сажал его на табуретку и говорил: "Как ты смеешь будить папу! Вот сиди и молчи, пока папа не проснется". Огромные Егоркины глаза наполнялись слезами, он не мог понять, за что его наказывают. Наташа никогда не встревала в такие моменты, чтобы не подрывать отцовский авторитет, но до сих пор у нее больно сжимается сердце при воспоминании о глазах сына.

Удивительно, как маленькие дети чувствуют, когда что-то происходит. Егорушка был очень жизнерадостным ребенком, все время придумывал какие-то истории, любил фантазировать, много рисовал, мастерил, но вдруг вбегал в Наташину комнату, пытливо смотрел на мать, спрашивал:

— Мамочка, ты не плачешь?

— Нет, нет, мое солнышко.

На "Мосфильме" Андрей Сергеевич для своих друзей и близких устроил просмотр "Дворянского гнезда", пригласил и Наталью. Она вошла в маленький просмотровый зал, там сидело всего несколько человек. Наташа сразу обратила внимание на крупного мужчину в красной рубашке и в черных потертых джинсах, который держал в одной руке батон любительской колбасы, а в другой буханку черного хлеба. Увидев Наталью, человек протянул ей вкусности, знаком приглашая угоститься. Наташа отрицательно покачала головой.

— Познакомься, — сказал Андрон, — Это Шон Коннери.

— Меня зовут Наташа.

— Ты что не знаешь, это же Джеймс Бонд, — тихо сказал жене Андрон, Миллионер. У него свой остров и личный самолет.

Но она не видела ни одного фильма про легендарного агента ОО7, перед ней был просто немолодой, лысеющий мужчина с теплыми приветливыми глазами, который с большим любопытством всех разглядывал.

Посмотрели картину, отправились, как всегда, в ЦДЛ. С Натальей в машине сидела француженка Марина Потон: "Ах, какая картина! Как красиво снято! Как замечательно играют артисты! Какой Андрон талантливый!" — всю дорогу восторгалась она — "Наташа, а вам понравился фильм?". "Очень красиво. В Париже русским эмигрантам картина будет нравиться". Наталья задумчиво уставилась в окно…

В Центральном доме литераторов Андрон снял весь дубовый зал на всю ночь, был накрыт стол a la russe со всеми обязательными деликатесами много водки, веселых, на все готовых женщин, оглушительной музыки. Все пили, произносили тосты, поздравляли режиссера с замечательной картиной. Взволнованный Андрон суетился, улыбался, он выглядел вполне счастливым. Наташа чувствовала себя не в своей тарелке.

Уже было совсем поздно, но все продолжали танцевать, никто и не думал расходиться. К Наташе время от времени подходил Николай Львович Двигубский, задавая один и тот же вопрос:

— Что вы грустите, Наташенька?

— Я просто немного устала.

Она сидела одна, думая о своем. Скучно, но уходить не хотелось.

На другом конце стола расположился Шон Коннери, изрядно уставший от русского гостеприимства. Он рассеянно смотрел по сторонам, и вдруг их глаза встретились. Наташа неожиданно для самой себя скорчила ему рожу, и быстро отвела взгляд. Когда они снова посмотрели друг на друга, знаменитый актер и миллионер состроил наисмешнейшую физиономию, засмеялся, вскочил, схватил девушку за руку, и потащил танцевать. Они отплясывали что-то невообразимое, Наташа быстро выбилась из сил. Он, подхватив ее на руки, начал кружить по залу.

Андрей Сергеевич писал сценарий "Последний день Маншук". В Казахстане были две героини Советского Союза — пулеметчица Маншук Маметова и снайпер Алия Молдагулова. Наталье было трудновато представить себя в роли девушки-снайпера, которая часами высиживает свою жертву, потом, прицелившись, хладнокровно убивает ее. Наташе была интереснее трагичная судьба Маншук Маметовой. До войны отца Маншук арестовали и расстреляли, как врага народа, а юную девушку исключили из института. И тогда мать впервые сказала Маншук, что они ее приемные родители, и что она может отказаться от своего неродного отца. "Вы — мои родители, и я никогда не откажусь от вас! Я своей жизнью докажу, что папа не был врагом народа!" — ответила Маншук.

Когда началась война, Маншук Маметова поступила на курсы пулеметчиков, закончив их, пошла на фронт. Храбро сражаясь за Родину, она погибла под городом Невелем, посмертно ей присвоили звание Героя Советского Союза.

Андрей Сергеевич писал сценарий, учитывая актерские возможности Натальи. Маншук — совсем молоденькая девушка, почти что девочка, живущая единственной целью бить врага беспощадно и неутомимо, и сделать, как можно больше для победы. Андрон придумал роль и для Никиты. Он сыграл лейтенанта Ежова, который ухаживал за Маншук — единственной девушкой среди бойцов. У Андрея Сергеевича не получилось снять фильм самому, и за постановку картины взялся известный казахский режиссер — Мажит Бегалин. Мажит — чудный, добрый, интеллигентный казах, живущий в Москве. Его все любили. Мажит, как и Наташа, был учеником Герасимова. Он учился на знаменитом курсе молодогвардейцев — первого послевоенного набора. Весной 69-го года начались съемки под Москвой.

К несчастью, в это время тяжело заболела Мотя, после перенесенного гриппа у нее началось осложнение. Бедная женщина ничего не могла есть и пить, как только она что-нибудь проглатывала, у нее начиналась сильная рвота. Мотенька не вставала с постели, страшно худела, а температуры не было. Встревоженная Наталья позвонила Нине Максимовне. Доктор велела немедленно привезти Мотю к ней. Напуганный не меньше Наташи, Игнатий Станиславович отвез Мотеньку в больницу, Наташа с маленьким Егором осталась одна, ожидая известий. Притихший Егор все поглядывал на маму своими огромными черными глазами, полными беспокойства.

По прошествии нескольких томительных часов позвонила Нина Максимовна:

— Мы ее обследовали, ничего у нее не нашли. Сердце, почки, печень все здоровое. А не может ли она симулировать?

— Как может она симулировать, ее по десять раз на дню выворачивает.

— Ну, не знаю, — сказала Нина Максимовна — Отсылаю ее домой!

Минут через пятнадцать она перезванивает:

— Сволочи! Паразиты! Что вы с ней сделали?! Ты знаешь, что у нее? У нее энцефалит. Воспаление мозга. Это осложнение после гриппа. Мне и в голову не пришло показать ее невропатологу. Я уже хотела ее отправлять, но тут зашел ко мне в кабинет невропатолог и сразу поставил диагноз. Ее нужно срочно класть в больницу. Она может или умереть, или остаться на всю жизнь идиоткой!

От страха и волнения Наталья чуть не сошла с ума. Сломя голову, помчалась в литфондовскую поликлинику. Непонятно как, ей удалось уговорить главврача устроить не прописанную в Москве Мотю в "боткинскую" больницу. Егорушку пришлось отвезти в Алма-Ату.

Наташа разрывалась между съемками и больницей. Мотя, пролежав два месяца, уехала к себе в деревню, в Курскую область. Слава Богу все обошлось! Дома на свежем воздухе и чистых продуктах она скоро поправилась. Осенью опять вернулась в Москву.

Никакой поддержки со стороны Андрона в этот мучительный период не было, она даже не знала, где он был в это время. Женщина подала на развод. Андрон согласился.

В мае Наташа прилетела со съемок из Белоруссии, предстояла официальная процедура развода, тогда же расстались и Никита с Настей, между их супружескими жизнями была странная параллель.

В районном загсе Наталье и Андрону было назначено время на двенадцать часов. Погода стояла весенняя, природа ужа принарядилась к многочисленным майским праздникам. Настроение у девушки было светлое, это так поражало ее и не вязалось с предстоящим разводом. В этот день в суде рассматривалось еще несколько дел, молодым людям пришлось дожидаться до трех часов. Они сидели в тесном коридорчике районного загса, оживленно болтали. Андрей Сергеевич расспрашивал, как идут съемки, Наталья охотно ему рассказывала. Что-то вспоминали, чему-то смеялись.

— Слушай, посмотришь на нас со стороны, так можно подумать, что мы с тобой расписываться пришли, а не разводиться! — сказал Андрон и весело заржал.

Наташа тоже улыбнулась.

— Андрон, сейчас мы разводимся, скажи, ты мне изменял?

— Нет, никогда!

Наконец, пригласили в зал заседания суда, несколько минут молодые люди были одни. Неожиданно вошли три женщины. Представление началось! Наталья, увидев, как неподкупные представители правосудия подобострастно раскланялись с Андреем Сергеевичем, поняла, что обо всем уже договорено.

Их неподвижные лица, со строгими глазами, смотрящими из-под блестящих очков, сдержанные, бесшумные движения страшно рассмешили Наташу. Она залилась смехом. Ее голос странно звенел в душном, пропитанном бюрократизмом зальчике.

— Прошу вас быть серьезней — это очень важный момент в вашей жизни! сказала самая дородная из женщин.

Наталья посмотрела на нее, та как-то странно съежилась. "Вот оно наше правосудие. Как все просто! Пригласил на просмотр фильма, поговорил, сделал безобидные подарочки, и они готовы все решить так, как ему нужно!" восхищалась Наталья мужем.

Их поспешно развели, даже не спросив Наташу о ребенке. После законной процедуры Андрон пригласил бывшую супругу отобедать в "Националь".

Этим же летом Сергей Аполлинарьевич начал снимать фильм "У озера", специально для Наташи он написал небольшую характерную роль — молоденькой девушки-балеринки. Каким-то удивительным образом Герасимов и Макарова все узнавали о своих учениках, знали и о переменах в Натальиной жизни.

Параллельно она продолжала сниматься и в "Песне о Маншук". Наташа работала изо дня в день, страшно уставала. В военной картине нагрузки актрисы, наверное, были такими же, как у Маншук на фронте, разве что не было смертельной опасности. В группе никто кроме Мажита Бегалина не знал, что Наталья разошлась с Андроном. Никита, приезжая сниматься, был с Наташей дружен и ласков, репетировал с ней какие-то сцены, пробуя свои режиссерские силы.

Однажды он сказал Наталье: "Мне очень жаль, что вы с Андроном расстались, ты привнесла в нашу семью то, чего в ней никогда не было". Наташе стало тепло от его слов.

Никита заканчивал режиссерский факультет ВГИКа и фонтанировал разными творческими задумками. Как-то он сказал Наталье: "Хочу, чтобы ты у меня в каком-нибудь фильме сыграла девушку-красноармейку, которая командует отрядом мужиков. Она с ними не может спокойно разговаривать, она на них только орет сплошным матом, до синевы. Лихая девушка, которая подзывает коня свистом, на ходу вскакивает на него! Все ее до смерти бояться!". Увидев фильм "Свой среди чужих", Наташа к великому своему разочарованию обнаружила, что характер, придуманный для нее, воплотил в жизнь Сережа Шакуров.

А однажды Никита, смеясь, сказал: "Наталья, а давай поставим Шекспира, ты будешь играть Гамлета. Представляешь такой маленький, женственный, педерастичный Гамлет, да еще косой".

Через год Никита пригласил Наташу на роль девушки штабистки в свой дипломный фильм "Спокойный день в конце войны". Это был очень радостный период в жизни Натальи.

За роль Маншук Маметовой Наташа получила три премии. О ее работе много писали. А главное, Наталья поняла, что может работать самостоятельно, этот успех был очень важен для молодой актрисы, после "Первого учителя" она должна была подтвердить свою актерскую состоятельность. Ей всего двадцать три года, впереди вся жизнь, как важно не сломаться, не изменить самой себе.

Наталья Петровна и Сергей Владимирович очень расстроились, что Наташа рассталась с Андроном. Таточка грустно сказала: "Только на тебя у меня была надежда, что ты мне кружку воды в старости подашь". А Сергей Владимирович как-то привез свою соседку, чтобы показать ей Наташину двухкомнатную квартиру: "Мы пробьем стену, отдадим тебе одну комнату нашей квартиры, у тебя получится трехкомнатная. Будешь жить с Егором рядом с нами!" предлагал он. Но обмен не состоялся, у Натальи были совсем другие планы.

Вскоре она вышла замуж за художника Николая Двигубского. Коля родился в семье русских дворян, уехавших во Францию с первой волной эмиграции. В Париже он закончил академию Поля Колена как художник подавал большие надежды. В 56-ом году его родители, страшно тоскуя по России, приехали на родину. Слава Богу, в эти времена вернувшихся из эмиграции уже не отправляли в лагеря. Они остались жить в Москве… Но это уже совсем другая история.

Через два года у Егора родилась сестричка Катя, которая и написала эту книгу.

Оглавление

Байрам — Али

Рыбинск

Назад в Байрам-Али

Сталинабад

Алма-Ата

Училище

Первый учитель

Арал

Смотрины

В Москву! В Москву!

Наталья Петровна

Егорка — сын киргизских степей

Мадам Берчанская

Странный человек

Рождение

Дом

Сережа

Сан Саныч