«Жизнь Леонардо. Часть первая»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Легенда и истина

Во Франции наступила весна. После необычных для апреля холодов холмы вокруг Кло-Люса на амбуазской земле внезапно покрылись цветами. На берегах Луары забелели подснежники.

В высоком голубом небе, широко раскинув крылья, парит коршун. В просторной комнате с позолоченным потолком старик в белоснежном одеянии ждет смерти. За ним ухаживают близкие, его агония мучительна и долга.

Вдруг с лестницы доносится крик:

— Король! Король!

Старик, очнувшись от забытья, пытается приподняться на подушках. Кто-то накидывает ему на плечи парчовую мантию.

Отворяется дверь, к изголовью постели стремительно подходит король.

«… И тут прибыл король, который нередко и милостиво его навещал. Из почтения к высокому гостю Леонардо, выпрямившись, сел на постели и стал рассказывать о своем недуге. Особо же он скорбел, что грешен перед господом и перед людьми, ибо трудился не так, как подобало. Потом с ним случилась конвульсия, эта предвестница смерти. Тогда король, дабы облегчить страдания умирающего и оказать ему милость, поддержал его за голову, и Леонардо, божественный духом, сознавая, что большей чести он удостоиться не может, почил на руках у короля в возрасте семидесяти пяти лет».

Произошло это 2 мая 1519 года. Версия Вазари о том, что Леонардо да Винчи скончался на руках у Франциска I, короля Франции, — легенда. Впрочем, и для современников фигура Леонардо оставалась загадочной, легендарной. Мало, ничтожно мало знали о нем при его жизни, ибо Леонардо никогда не шел навстречу людскому любопытству. Он непрерывно писал о самых разнообразных вещах, но о своей собственной жизни сообщал редко.

Он был, как сказали бы сейчас, человеком светским, элегантным и экстравагантным. Красивый, сильный, он с легкостью гнул подковы, речь его отличалась изяществом, одежда — утонченностью, при общении с людьми покорял их души.

Однако он был одинок, жил без друзей и без любви. Перед лицом трагических событий своего времени он сохранял невозмутимость стоика, а житейские невзгоды встречал с поистине олимпийским спокойствием. Он словно сознательно отстранялся от бурной действительности, чтобы остаться беспристрастным наблюдателем.

— Леонардо — маг! — с восхищением и мистическим страхом говорили многие его современники. Леонардо знал об этом мифе. Между собой и остальными людьми он воздвиг непреодолимую преграду из оккультных наук и знаний, почерпнутых им не из книг, а из жизненного опыта. Надев на себя личину мага, он скрывал от всех, даже от самого себя, как сильно ему недоставало людского участия и теплоты. Он был живым примером противоречий века. Во времена, богатые открытиями и величайшими взлетами мысли, он воплотил в себе лучшие черты Гуманизма и Возрождения. Он опередил свой век, заглянул вдаль и предвосхитил многие свершения нашего двадцатого века.

Нам ясен облик великих современников Леонардо — от Верроккьо до Боттичелли и Перуджино, понятно и четко очерчены их характеры. Мы знаем, кем были Браманте, Сангалло, Рафаэль. О Микеланджело нам известно все: о своей духовной трагедии он рассказал в фресках, картинах и мраморных изваяниях, они кричат, вопиют» о горестном одиночестве Микеланджело. Характер Леонардо нам не ясен. Не будучи ни мизантропом, как Микеланджело Буонарроти, ни человеком безмятежно спокойным, как Рафаэль, он скрывал свою суть, вкладывая свою необыкновенную энергию в многочисленные занятия, которые Вазари называл «капризами и причудами».

Тайная трагедия Леонардо да Винчи заключалась в том, что любое чувство, любой порыв вдохновения, он переводил в рациональное русло, «анатомировал» его, иначе он не мог. «Ничто человеческое мне не чуждо», — писал в древности Теренций, а Леонардо, опередив на два века Галилея, говорил, что «опыт — отец мудрости», что «знание древних времен и нынешнего местоположения земли и людей есть единственная пища и украшение трезвого ума».

Он доискивался истины любой ценой, готовый на любые жертвы. «Король Франциск I так ценил беседы с Леонардо, что не встречался с ним лишь редкие дни в году», — писал в своих воспоминаниях Челлини.

Расположение короля к Леонардо объясняет, почему появилась легенда Вазари о последних минутах жизни великого, одинокого гения из селения Винчи.

Леонардо умер не на руках у короля хотя бы потому, что Франциск I даже не знал о тяжелой болезни друга и вместе с двором праздновал в Сен-Жермен-ан-Ле рождение своего сына.

Крыло замка Клу, близ Амбуаза на фоне реки Луары. Замок Клу соединяла с королевской резиденцией не только дорога, но и подземный проход. Замок был предложен Леонардо да Винчи матерью Франциска I.

Этот рисунок старика, сидящего в задумчивости, возможно, вспоминающего прошлое, почти наверняка автопортрет Леонардо, сделанный в замке Клу.

Матурина, служанка Леонардо, последовала за хозяином во Францию и ухаживала за ним до его последнего вздоха.

Франциску I, взошедшему на престол Франции после Людовика XII, было всего двадцать четыре года, когда он, согласно легенде, прискакал к умирающему Леонардо. Франциск I, единственный сын Карла Орлеанского, и Луизы Савойской, родился в Коньяке в 1494 году. Умер в замке Рамбуйе в 1547 году, пятидесяти трех лет.

Происхождение сказывается

Как и в наши дни, в XV веке налогоплательщикам в некоторых случаях делались поблажки. Тогда даже соблюдался более справедливый принцип взимания налогов, а именно: принималось во внимание, сколько у главы семьи едоков.

В 1457 году сер (нотариус) Антонио да Винчи объявил налоговому управлению, что в его доме среди прочих живет и кормится «Леонардо, пятилетний незаконнорожденный сын сера Пьеро, родившийся от него и от донны Катерины, в настоящем жены Пьеро дель Вакка из Винчи, прозванного Аккаттабригой Задирой».

В те времена люди, по доброму обычаю, заносили в семейный альбом все важные события, и сер Антонио не составлял исключения.

«Год 1452-й. В три часа ночи субботы 15 апреля родился у меня внук, сын сера Пьеро, моего сына. Наречен он Леонардо. Крестил его священник Пьеро ди Бартоломео да Винчи. Свидетелями были Папино ди Нанни Банти, Мео ди Тонино, Пьеро ди Мальвольто, Нанни ди Венцо, немец Арриго ди Джованни, монна Лиза ди Доменико ди Бреттоне, монна Антониа ди Джулиано, монна Никколоза дель Барна, монна Мария, дочь Нанни ди Венцо, монна Пиппа ди Превиконе».

Крещение состоялось в церквушке Санта Кроче селения Винчи. Пять мужчин и пять женщин, чьи имена, фамилии и происхождение скрупулезно перечислены сером Антонио, подтвердили законное вступление в семью рожденного вне брака Леонардо.

А мать младенца? Кто была Катерина, которую Анонимо Гаддиано, самый первый и авторитетный биограф Леонардо, называет «женщиной хороших кровей», ставшая впоследствии женой Аккаттабриги Задиры?

Выражение «женщина хороших кровей» означает в Тоскане не просто «добрую породу», как утверждают некоторые, но прежде всего крепость моральную и физическую. «Добрый» тосканцы понимают как здоровый, крепкий телом и духом. Вот и Катерина была честной, красивой и здоровой крестьянкой. Первенец сын сера Антонио, молодой и привлекательный сер Пьеро, шептал ей слова любви, пообещав взять ее в жены.

В селении Винчи — а это был десяток-другой домов, лепившихся вокруг Кассеро, старинной башни, — звание «сер» считалось весьма почетным. В четырнадцатом веке сером стал Микеле да Винчи, и серами были все его прямые потомки, вплоть до предприимчивого и порывистого Пьеро, сына Антонио да Винчи. Серу Пьеро было двадцать пять лет, когда в 1452 году Катерина произвела на свет Леонардо. Тут же старый Антонио, чтобы выбить у Катерины дурь из головы и успокоить свою совесть, женил сына на фьорентинке Альбиере из семейства Амадори и, развязав толстую мошну, уговорил молодого человека Пьеро дель Вакка, прозванного за горячий нрав Задирой, жениться на красивой обманутой Катерине.

Устроив семейные дела — молодая сноха теперь помогала его жене по хозяйству — и взяв на себя заботу о маленьком Леонардо (второй сын сера Антонио «жил на вилле и бездельничал»), глава семьи, старый Антонио, смог вновь заключать контракты и играть в триктрак с крестьянами из Анкьяно. А его сын, нетерпеливый сер Пьеро, снял дом во Флоренции, твердо решив с помощью дружественного семейства Медичи и слуг Святейшей нунциаты сделать быструю карьеру и разбогатеть.

Крещение уже в XV веке стало также и официальной церемонией, пышность которой зависела от того, какое положение в обществе занимала семья новорожденного.

Вот почему нотариус Антонио да Винчи пожелал, чтобы на крещении Леонардо было не менее восьми свидетелей, хотя он записал младенца «незаконнорожденным».

О рождении Леонардо сер Антонио да Винчи, по обычаю того времени, записал в «дневнике».

В своем заявлении о доходах от 1457 года сер Антонио включил пятилетнего Леонардо в число близких, «которых он должен прокормить».

Мать Леонардо Катерина стоит в сторонке во время обряда крещения Леонардо. Лючия, бабушка Леонардо, держит его на руках после крещения. Она была крестной матерью Леонардо.

Коршун

Этот поразительный сон, полный пророческого смысла, оставил глубокий след не только в памяти Леонардо, но и в его душе, проник, как бы мы сейчас сказали, в сферу подсознания, и показался ему предзнаменованием судьбы.

Естественно, что Фрейд, находясь под впечатлением своего недавнего открытия, упорно изучал смысл этого сновидения и даже усматривал в нем воплощение древнего египетского мифа о Мут — «матери с головой орла-стервятника», делая вывод, что в обличье коршуна Леонардо явилась несчастная Катерина.

Но коршун и орел-стервятник — две разные птицы. Для Леонардо коршун был птицей родной, привычной, летавшей над Винчи и близлежащими замками в долине между рекой Арно и холмами Альбано. Дядюшка Франческо часто показывал ему на эту птицу с раздвоенным хвостом в так называемом «вращательном полете».

— Видишь ее? — говорил он, ложась рядом с Леонардо на траву, чтобы удобнее было следить за полетом. — Когда ветер, как вот сейчас, дует высоко в небе, коршун тоже парит в вышине; когда же ветер гуляет по равнине, коршун бесстрашно спускается даже ниже башни замка Кассеро. Коршун, он не любит зря махать крыльями, он всегда плывет по свежему ветру…

Маленький Леонардо слушал, наблюдал. Школой ему были поля и луга вокруг Анкьяно, лес, спускавшийся с холмов прямо к домам селения Винчи, учителем — дядюшка Франческо, всего на семнадцать лет старше его. Этот дядя, философ и бездельник, излагал племяннику свою собственную теорию о природе, рожденную из наблюдений и опыта, пронизанную любовью ко всему сущему.

«Рассуждая об явлениях природы, Леонардо стремился познать значение трав», — пишет Вазари.

Дядя Франческо каждый день раскрывал перед Леонардо удивительную мудрость природы. Нередко он вместе с племянником спускался к реке и, глядя на быстротекущие воды, говорил Леонардо, что вот, мол, и жизнь приплывает и утекает. Они гуляли по лесу, и дядя Франческо показывал ему, какие превращения происходят с насекомыми. Он заставлял Леонардо прикоснуться руками к комочкам земли, когда всходили хлеба, сам удивляясь той неведомой силе, которая помогает тоненькому стебельку пробиться сквозь твердую, оледенелую землю. А в разгар лета дядя и племянник наблюдали за муравьями, которые тащили на себе зерна более крупные, чем они сами. Однажды дядя Франческо рассказал ему сказку о тайном договоре между муравьем и зернышком.

— Оставь меня здесь. Я вернусь в родную землю, а через год принесу тебе не одно, а сто зерен, — попросило зерно муравья.

— Ну а муравей?

— Он, Леонардо, так устал тащить зерно, что согласился. Только не очень-то муравей поверил обещанию зернышка. А через год…

— Колос! Зерно превратилось в колос! Верно, дядюшка?!

Чудесная пора детства в полях и лугах между Винчи и Анкьяно, вечера в доме деда, где все ждали субботы и возвращения сера Пьеро, пролетели быстро, но Леонардо запомнились навсегда.

У раскрытой двери одного из домов селения часто стояла женщина и с печальной улыбкой смотрела на Леонардо.

Однажды молодой сер Пьеро сказал отцу:

— Баббо, я снял во Флоренции у Микеле Брандини дом на виа делла Престанца, за дворцом Синьории. С вашего позволения, я увезу во Флоренцию Альбиеру и Леонардо. Мальчику пора учиться.

Сер Антонио молча посмотрел на внука и кивнул. Дядя Франческо улыбнулся мальчугану, чтобы придать ему храбрости. Альбиера спросила:

— Когда ехать?

— В будущем месяце, — ответил сер Пьеро.

Он подошел к Леонардо и, пристально глядя ему в лицо, сказал: — Ты увидишь Флоренцию, мой мальчик, это — целый мир!

Быть может, в ту ночь Леонардо и приснился коршун. Ему казалось, будто он лежит в колыбели маленький, беззащитный; внезапно хищная птица ринулась к нему с высоты и хвостом стала открывать ему рот.

Дядюшка Франческо был единственным настоящим другом маленького Леонардо. Он долгие часы проводил вместе с мальчиком, раскрывая ему тайны природы: свойства трав, привычки животных. Все это дядюшка Франческо знал не умозрительно, а из своих наблюдений и из опыта, передававшихся из поколения в поколение.

В своем трактате о полете птиц Леонардо часто вспоминал о коршуне. Он не только зарисовывал эту птицу, но и говорил о том значении, которое она сыграла в его жизни. Коршун стал для него как бы предвестником судьбы.

Одна из редких встреч матери с сыном в узком переулочке селения Винчи. Катерина, жена Аккаттабриги, вырвалась из своего домашнего «плена», чтобы хоть на миг обнять маленького Леонардо, который недоумевает, кто же эта женщина.

Тем временем в доме деда семья сера Пьеро да Винчи готовится навсегда уехать из Винчи во Флоренцию.

Флоренция

Во Флоренции хлебом насущным для Леонардо стали музыка и грамматика, флейта и латынь.

Последним воспоминанием о Винчи — когда уже спускались на лошади по каменистой, извилистой дороге — был прощальный взгляд дяди Франческо, стоявшего у дверей отчего дома.

Теперь молчание полей сменилось шумом города. Уже на рассвете ремесленники открывали свои лавки, и до заката на улицы выплескивался скрежет металла, удары топоров и кувалд, скрип канатов, шипение кузнечных мехов, рушили старинные дома-башни, и на их месте возводили дворцы.

Тогда Флоренция еще была маленьким городом. Брунеллески только начал строить дворец для богатого торговца Луки Питти по ту сторону реки Арно, на склонах холмов Боболи, а Микелоццо едва успел завершить дворец-крепость для Козимо Медичи.

Город приходил в себя и набирался сил после финансового краха некоторых своих торговых компаний и банков, потерявших многовековую монополию на рынках шелка и шерсти. Многие фабрики не выдержали конкуренции с иностранными компаниями и были закрыты.

Флорентийцы больше не верили в процветание ремесел и торговли. Они предпочитали вкладывать капиталы в более надежные предприятия, прежде всего в недвижимую собственность. Все, кто мог, покупали землю и строили дома. Это требовало не только денег, но и смелых архитектурных решений.

Во Флоренции жили и работали все, кому XV век обязан своим великолепием: Донателло, Брунеллески, Фра Филиппо Липпи, Беноц-цо, Росселлино, Микелоццо, Паоло Учелло, братья Поллайоло, Лука делла Роббиа, Мино да Фьезоле, Лука Синьорелли.

И над всеми, бдительный и вездесущий, правил не правя старый Козимо Медичи.

Точно эпидемия, распространилась по Флоренции страсть к античности и гуманитарным наукам. Грек румынского происхождения Джорджо Джемисто Плетоне основал в городе платоновскую академию в подражание и по примеру академии, существовавшей в древних Афинах. Во Флоренцию отовсюду стекались ученые мужи, приглашенные Козимо Медичи для преподавания греческого языка. Тогда сформировалось и утвердилось мировоззрение таких выдающихся людей, как Марсилио Фичино, который стремился примирить христианскую доктрину с учением Платона, Кристофоро Ландино, Аньоло По-лициано, Джованни Пико делла Мирандола и Леон Батиста Альберти, прозванного за свою ученость и любовь к классической архитектуре флорентийским Витрувием.

В атмосфере творчества прошли детские годы Леонардо; здесь, во Флоренции, он впервые встретился с людьми высокой культуры, это окончательно повлияло на выбор его жизненного пути.

«В математике он за несколько месяцев столь преуспел, что вступал с учителем в споры, нередко ставя его в тупик», — писал Вазари.

Но Леонардо влекло к себе искусство.

Отец твердо решил, что Леонардо тоже станет нотариусом, сером, как и все в семействе Винчи, начиная с Гуидо, первого сына сера Микеле да Винчи, который в 1339 году, при герцоге Афинском, удостоверил своей нотариальной подписью государственный договор.

Убежденный, что так и будет, сер Пьеро не следил за формированием интересов сына. Между тем сам Леонардо уже начал понимать, в чем его истинное призвание. Он любил бывать один, заходить в мастерские художников и ремесленников, любоваться их работой, привлеченный и красотой картин и замысловатым устройством инструментов. В то же время он испытывал неприязнь к схоластической, школьной премудрости. Случалось, он возражал учителю, подвергая сомнению его слова, ведь дядя Франческо учил его брать уроки у природы, проверять все на опыте, а учебники выводили все из абстрактных утверждений Аристотеля.

Леонардо один, без чужой помощи продолжал изучать жизнь животных и растений. В садах и огородах Флоренции, на берегу Арно и Муньоне он ловил насекомых, рыб, птиц, собирал цветы и листья. А чтобы запомнить вид и форму, зарисовывал их в записной книжке.

Сер Пьеро не подозревал, что Леонардо увлекается искусством. Альбиера знала о пристрастиях Леонардо, но не осмеливалась рассказывать о них практичному, а главное очень вспыльчивому мужу.

Во Флоренции тех лет достаточно было переступить порог любой церкви, чтобы увидеть за работой живописцев. Стоило лишь посмотреть вокруг, и вы могли увидеть, как трудятся архитекторы и скульпторы.

С недавнего времени по заданию Козимо Медичи в мастерских художников, особенно же — Аттаванте и Герардо, иллюстрировались миниатюрами книги. Библиотека Медичи пополнилась драгоценнейшими документами и могла теперь соперничать с библиотекой высокообразованного венгерского короля Матвея Корвина.

Но вот летом 1464 года Флоренцию облетела весть о кончине Козимо Медичи.

Сразу же в городе повеяло фрондой. Знать Поджо стали плести сети заговора против знати из Пьяно. Флорентийцы со страхом следили за возобновившейся враждой партий.

Спустя два года заговорщики во главе с Лукой Питти, Аньоло Аччаюоли, Никколо Содерини и неким Диотисальви Нерони, который был одним из ближайших друзей Козимо Медичи, решили выступить против сына Козимо, прозванного Пьеро Подагрик.

Они задумали вооружить своих сторонников и собрать их под свои знамена на окраине Флоренции. Оказать им поддержку должно было войско феррарцев под командованием герцога Эрколе д'Эсте.

В последний момент Пьеро предупредили о заговоре, и он, хотя и был тяжело болен, повелел немедля нести себя на носилках с виллы Кареджи во Флоренцию.

Враги разгадали маневр Пьеро и устроили ему засаду. Но сын Пьеро, семнадцатилетний Лоренцо, который во главе небольшого вооруженного отряда шел впереди, вовремя заметил заговорщиков, притаившихся в кустах. Чтобы не возбудить их подозрений, он продолжал идти вперед, а сам предупредил отца об опасности, и тот вернулся в свой флорентийский дворец на виа Ларга другим путем. Сразу же сторонники Пьеро нотабли Пьяно при поддержке народа перешли в контрнаступление.

Главари заговора были схвачены, приговорены к смерти, но затем помилованы Пьеро. Флорентийцы облегченно вздохнули.

В 1465 году семью Винчи постигло горе — умерла Альбиера дельи Амадори, заменявшая Леонардо мать.

Вскоре сер Пьеро женился вновь. Он привел в дом шестнадцатилетнюю Франческу Ланфредини.

Козимо Медичи умер на своей вилле в Кареджи летом 1464 года.

Сер Пьеро поселился вместе с молодой женой Альбиерой Амадори и с маленьким Леонардо на виа делла Престанца в средневековом высоком и узком доме.

Леонардо учился играть на флейте и изучал латинскую грамматику.

В боттеге

Боттега[1] времен Возрождения совсем не походила на мастерскую современного художника.

Владелец мастерской часто бывал одновременно художником и скульптором, строителем, кузнецом и столяром. Имя художника как бы служило вывеской для художественной мастерской и предприятия.

Ученики жили одной семьей с маэстро, вместе ели, спали под одной крышей. Они составляли единое товарищество, в котором, однако, права и обязанности были строго и точно разграничены.

К примеру, Донателло был, по словам Вазари, «человеком весьма свободных суждений и к друзьям относился лучше, чем к себе самому. К деньгам он был совершенно равнодушен. Они находились в сумке, привязанной веревкой к потолочной балке, и любой… брал туда столько, сколько ему надо было, не спрашивая позволения у маэстро».

По-видимому, так же было заведено и в мастерской Андреа ди Чьоне, прозванного Верроккьо. Ученики Верроккьо сами распределяли между собой обязанности, от наиболее скромных — уборки мастерской и покупок— до более почетных и сложных — таких, как приготовление штукатурки и красок, и самой настоящей росписи какой-нибудь фигуры, всегда в строжайшем соответствии с рисунком на картоне самого маэстро.

В мастерской Верроккьо было несколько помещений: одно — с очень высоким потолком, где стояли с левой стороны кузнечный горн, кузнечные мехи и наковальня для обработки молотом железа и бронзы, а с правой, под огромным слуховым окном, — колоссальные треноги и мостки, чтобы можно было ваять статуи, превышавшие по своим размерам действительные размеры натуры. В других, еще более просторных помещениях стояли печи для плавки металла, столярные столы и скамьи, там же был склад мела и воска.

Андреа был скульптором и ювелирных дел мастером, резчиком, художником и музыкантом. В юности он занимался точными науками, особенно серьезно — геометрией, включавшей тогда в себя геологию и астрономию.

В его мастерской работала группа молодых учеников, среди которых выделялись талантом двое: Пьетро Ваннуччи да Перуджа, прозванный Перуджино, и Сандро Филипепи, прозванный Боттичелли.

Сер Пьеро да Винчи не раз встречался с Верроккьо для подписания договора о найме последним жилого помещения.

Очевидно, он был в дружеских отношениях с Верроккьо, раз однажды пришел именно к нему по серьезному делу.

— Маэстро, помогите мне, пожалуйста, разрешить тяжкие сомнения.

— Охотно, сер Пьеро. О чем идет речь?

— О моем сыне Леонардо. Посмотрите на эти его рисунки. Я хотел бы знать ваше о них суждение. Если у него есть талант — хорошо; если же нет — Леонардо станет нотариусом.

Верроккьо взял рисунки и молча долго их рассматривал.

— Никогда не думал, что у мальчишки такая страсть к искусству! — говорил между тем сер Пьеро. — Он, правда, ко всякой всячине любопытен: то изучает насекомых, то растения. Натаскал в дом тьму букашек разных, а латынь забросил. Зато спорить с учителями горазд. А вчера захожу в его комнату и что вижу? Гору рисунков.

— Сер Пьеро, приводите ко мне вашего сына, — торжественно произнес наконец Верроккьо. — Он будет жить здесь вместе с другими учениками. Я сделаю его отличным мастером.

Сер Пьеро не стал терять времени даром.

Он вернулся домой, прошел в кабинет и велел своей юной жене прислать Леонардо.

Немного спустя Леонардо вошел, поздоровался с отцом и стал ждать, что тот скажет.

— Леонардо, кем ты хочешь быть — нотариусом или художником? — обратился к нему сер Пьеро.

— Художником.

— Ты уверен, что у тебя есть способности, талант?

Сер Пьеро, внимательно посмотрев на сына, не мог не признать, что Леонардо не только на редкость красив, но в его лице, в самой его фигуре есть что-то необычное. — Да, уверен, — ответил Леонардо.

— Тогда собирай вещи. После ужина я отведу тебя к маэстро Андреа Верроккьо, он живет у моста алле Грацие. Будешь жить у него и работать учеником.

Это было в 1469 году. Несколькими месяцами раньше в селении Винчи умер старый сер Антонио, дед Леонардо. В огромном доме остались бабушка Лючия и дядя Франческо со своей молодой женой Алессандрой. Незадолго до свадьбы, свидевшись с племянником, дядя-философ посоветовал ему никогда не принимать поспешных решений.

— И главное, Леонардо, не иди против своих чувств.

Андреа ди Чоне, прозванный Верроккьо, был учеником Донателло. В художественной мастерской Верроккьо скорее помощниками, чем учениками, работали Боттичелли и Перуджино.

Среди его юных учеников своим талантом выделялись Лоренцо ди Креди, Франческо Боттичини и Франческо ди Симоне.

Начинающие художники, ученики Верроккьо, помогали маэстро в работе.

Леонардо послужил для Верроккьо моделью, когда тот создавал бронзовую скульптуру юного Давида.

Верроккьо, родившемуся в 1435 году, было немногим более тридцати лет, когда сер Пьеро принес ему «тайные» рисунки Леонардо.

…и на этот раз Верроккьо доказал ему, что у него «зоркий глаз». Он попросил сера Пьеро привести к нему для обучения многообещающего юношу.

Мастер и ученик

Мы не можем, да и незачем нам изображать учеников Верроккьо иными, чем они были на самом деле. А были они молодыми людьми, полными жизни, веселыми, желавшими повеселиться, подшутить друг над другом, спорыми на руку, острыми на язык, их объединяла общая любовь к искусству.

Каждый точно знал свои обязанности, и каждый трудился, не мешая другому. Оценивали друг друга без высокомерия, исходя из «корпоративных» интересов. Многие работы они выполняли или завершали всей группой, и в таком случае стояла подпись не Андреа Верроккьо, а его школы-мастерской.

Леонардо лишь недавно пришел в мастерскую и потому выполнял отдельные поручения: перетаскивал медный раствор и пест со ступой. Но путь от подмастерья до ученика Леонардо прошел удивительно быстро.

Самым близким другом Леонардо вскоре стал Лоренцо ди Креди.

Они вместе рисовали, ходили в церковь Санта Кроче смотреть фрески Джотто, а в Кармине — фрески Мазаччо. Оба охотно помогали маэстро Андреа готовить раствор для гипсовых масок. Верроккьо как раз в это время открыл особые свойства мела: когда его смешивали с теплой водой, он становился мягким, словно воск, а после просушки делался твердым, как камень.

Верроккьо стал снимать гипсовые маски с лиц покойников. Леонардо и Лоренцо с радостью помогали маэстро, зорко наблюдая за его действиями, готовые исполнить все по первому его знаку. Мастерскую Верроккьо буквально осаждали заказчики.

Но однажды Верроккьо получил особо важный заказ. Вот что пишет об этом Ваза-ри: «Когда закончено было сооружение купола церкви Санта Мария дель Фьоре, после долгих совещаний решено было воздвигнуть на верхушке ее позолоченный медный шар. И работу эту поручили Андреа Верроккьо».

Леонардо тоже принимал участие в создании шара. Они упрямо бились над устройством для подъема тяжестей, ведь шар должен был увенчать фонарь купола.

Итак, для Верроккьо настал момент показать согражданам свое инженерное искусство, подняв на фонарь купола работы Брунеллески металлическую сферу, способную вместить множество людей, и, как уточняет Вазари, «поставить ее на валик и укрепить цепями так, чтобы можно было сверху безопасно водрузить крест».

Пеньковые канаты и железные цепи, колеса, полиспасты, петли, мостки, ручные вороты и другие сложные устройства — все было пущено в ход, чтобы поднять шар.

«И в понедельник дня 27 мая 1471 года на фонарь купола церкви Санта Мария дель Фьоре был водружен шар из позолоченной меди». Сообщал об этом Лука Ландуччи, очевидец столь знаменательного события.

Леонардо, потрясенный этим зрелищем, беспрестанно вынимал из кармана записную книжку, зарисовывал механизмы и сцепления, делал расчеты, проверял размеры.

И тут его друзья с изумлением увидели, что он пишет левой рукой и не слева направо, как все, а наоборот. Лоренцо ди Креди был поражен таинственными знаками, заносимыми быстро и уверенно. Леонардо не отвечал на вопросы и замечания и про себя порадовался магическому эффекту, который внезапно как бы отделил его от остальных. Необычная манера письма стала таинственным языком, понятным лишь для посвященных, так же, как рисунок с тенью, плывущей слева направо, и настолько отличала его от остальных, что подпись в картинах была излишней.

Однажды Леонардо писал голову ангела в запрестольном образе, который заказали Верроккьо монахи из Валломброза. Сцена изображала момент крещения Христа святым Иоанном.

Был час ужина, но Лоренцо ди Креди восхищенно следил за работой друга.

На картине рядом с ангелом Леонардо рукой Верроккьо написан другой ангел.

Сравнение напрашивалось само собой.

— Знаешь, Леонардо, твой ангел красивее, даже, чем у Верроккьо.

Леонардо притворился, будто не слышит.

— Он бы и сам это сказал, будь он здесь.

Остальные ученики, сидя за большим столом, ели, громко переговаривались, то и дело подходили к окну, перебрасываясь шутками с девушками, стиравшими во дворе белье.

Леонардо никак не мог оторваться от головы ангела. Пытался придать законченность уже законченному и еще большее совершенство совершенному.

— Леонардо, поверь мне, твой ангел красивее, чем ангел Андреа! — еще громче повторил Лоренцо.

Леонардо обернулся — в дверях стоял Верроккьо и, скрестив руки, смотрел на работу своего юного ученика. Он слышал восклицание Лоренцо и сейчас проверял его правоту, глядя на картину. Биографы рассказывают, что маэстро подошел к Леонардо, ласково хлопнул его по плечу, взял кисть, которой работал, и разломал ее надвое в знак того, что навсегда порывает с живописью.

«Леонардо да Винчи, когда еще был юнцом и учеником Верроккьо, расписал одного из ангелов, самого прекрасного из всех. И это послужило причиной, почему Андреа с того дня решил больше не притрагиваться к кисти»… — писал Вазари, ссылаясь, очевидно, на воспоминания Франческо Альбертини, опубликованные во Флоренции в 1510 году, еще при жизни Леонардо, который мог бы легко опровергнуть неверные сведения.

Мастерская художника эпохи Возрождения не была похожа на современную мастерскую. В ней все — и учитель и его ученики — жили одной семьей, под одной крышей. В боттеге Донателло, помогая ему в работе, уже выросли такие замечательные художники, как Верроккьо и Бертольдо. В боттеге молодого Верроккьо совершенствовали свое мастерство юные художники Сандро Филипепи, прозванный Боттичелли, и Пьетро Ваннуччи да Перуджа, прозванный Перуджино.

Большие светлые комнаты мастерской Верроккьо были предназначены для работ скульптурных и столярных, для отливки модели в бронзе и для живописи. В них стояли кузнечные мехи, наковальни, плавильные печи и тигели. Умные, талантливые ученики шумно обсуждали работу друг друга, а в перерыве охотно любезничали с красивыми бойкими местными прачками.

Брунеллески выиграл долгую, мучительную борьбу со своими согражданами, которые упрямо считали невозможным создать без всякой арматуры купол Флорентийского собора.

В картине «Крещение Христа» работы Верроккьо ангел, написанный рукой Леонардо, и Христос выполнены маслом, а остальные фигуры написаны темперой. Во флорентийской живописи второй половины XV века картины, написанные как маслом, так и темперой, не были редкостью, встречались и прежде. Чаще всего маслом писали одежду, а само тело — темперой. Но в «Крещении Христа» это, вероятно, свидетельствует о том, что его создавали два художника Верроккьо и Леонардо.

Уроки Верроккьо

Было ли и это легендой или же плодом фантазии?

Скорее всего, утверждение Вазари не соответствует истине. Оно вредит заслуженной славе Верроккьо и ничего не прибавляет к заслугам Леонардо да Винчи.

Андреа Верроккьо был не только маэстро со своей мастерской, но и главой художественной школы, новатором. Не случайно, в начале шестнадцатого века поэт Уголино Верини утверждал чистейшим гекзаметром, что вся тосканская живопись — дочь Верроккьо.

К тому же, сам Вазари о картине «Крещение Христа» говорит, что «Леонардо расписал своей рукой ангела». Он не сказал «нарисовал», ибо рисунок был прерогативой одного только маэстро. Но главная ценность головы этого ангела заключается именно в рисунке. Грация, красота зависели прежде всего от рисунка, выявившего скрытое от других, особенное в чертах лица.

Леонардо стал учеником Верроккьо, когда тот своим «Крещением Христа» внес свежую струю в тосканскую живопись, установил новые соотношения между человеком и пейзажем. Конечно, не Верроккьо первым открыл все значение пейзажа: Беноццо Гоццоли, расписывая дворец Медичи на виа Ларга, даже злоупотреблял пейзажными сценами.

Но фигуры картин Беноццо не вписывались гармонично именно в этот пейзаж. Они могли существовать без пейзажа или же быть помещены в совершенно иной пейзаж. Эти фигуры жили своей жизнью, не сливаясь с окружающей природой.

Верроккьо первому удалось гармонично слить в картине человека с природой. Это единство, слитность достигли вскоре редкого совершенства в картине Леонардо «Мадонна в гроте». На ней вместо привычного трона — камни и деревья, а ковром мадонне служит зеленая трава.

Много лет спустя вспомнив, очевидно, об уроках юности, Леонардо в своем «Трактате о живописи» сурово порицал Сандро Боттичелли за небрежение к пейзажу: «Тот художник не универсален, который не любит одинаково всего, что составляет живопись. К примеру, художнику, которому не нравятся пейзажи, кажется, будто искусство их создания постигается легко и быстро. Так, наш Боттичелли утверждал, что вовсе незачем учиться пейзажу: стоит кистью с краской разных цветов обрызгать стену, как на ней возникает цветовое пятно — отличный пейзаж. И этот художник, — добавляет Леонардо, назвав Боттичелли уже не ласково «наш», а презрительно «этот», — создал весьма мрачные пейзажи».

В «Атлантическом Кодексе» снова упоминая о творчестве Боттичелли, он пишет: «Сандро! Ты так и не объяснил, почему у тебя предметы второго плана кажутся меньше предметов третьего плана!»

Дошедший до нас первый рисунок Леонардо, скорее, можно назвать не этюдом, а воспоминанием о величественном пейзаже. В левом верхнем углу рисунка Леонардо сделал надпись: «В день святой Марии Снеговой 5 августа 1473 года».

В флорентийский мяч играли в традиционных костюмах на площади Санта Кроне. В качестве приза команда-победительница получала живую телку.

Пейзаж в «Крещении Христа» Верроккьо схож с пейзажной зарисовкой Леонардо долины Валь д'Арно. Эскиз был выполнен 5 августа 1473 года, в день Марии Снеговой.

«Как прекрасно было его лицо…»

Во время работы над «Крещением Христа» в мастерскую, естественно, не раз заглядывал Лоренцо Медичи. С декабря 1569 года, после смерти Пьеро Подагрика, двадцатилетний Лоренцо стал главой семьи и города. Как и его дед, Козимо Медичи, Лоренцо был доступен для всех, особенно для людей искусства. Он очень любил бывать в мастерских художников и наверняка искренне заинтересовался картиной, обещавшей стать весомым вкладом в развитие флорентийской живописи.

Первая встреча Лоренцо Медичи с молодым Леонардо, вероятнее всего, произошла именно в мастерской Верроккьо.

— Леонардо? Чей сын? — спросил Лоренцо, благожелательно глядя на него.

— Сера Пьеро да Винчи, — ответил Леонардо, твердо зная, что имя это знакомо Медичи.

То было время, когда Лоренцо, чтобы обескуражить своих тайных врагов и мнимых друзей, которые утверждали, будто Лоренцо неопытен и дни его власти сочтены, готовился с особой пышностью встретить герцога Миланского Галеаццо Мария Сфорца с супругой Бона ди Савойя.

Флоренция по велению Лоренцо буквально преобразилась: за одну ночь собор Санта Мария дель Фьоре обрел новый фасад из резных и рисованных панно, улицы украсились триумфальными арками, расписанными сценами на исторические сюжеты, в каждом окне появились парчовые занавеси.

Когда герцог Миланский торжественно въехал в город «с кортежем, удивившим и поразившим даже флорентийцев», Лоренцо повез его по сказочному пути до своего палаццо на виа Ларга, украшенному по этому случаю великим искусником Боттичелли.

На смену расчетливой и гибкой политике Козимо Медичи пришла осторожная, но и решительная политика Лоренцо. Купца сменил государь, тайное экономическое господство уступило место власти политика, республика стала синьорией.

«Медичи распоряжались мною, как им было угодно», — с горечью писал в старости Леонардо.

Вначале Лоренцо благоволил к Леонардо, наблюдал за его работой, находил заказчиков на картины, считал его своим советчиком и другом и даже назначил Леонардо помощником для задуманной им перестройки Садов Сан Марко, где уже начал собирать коллекцию шедевров античного и современного искусства. Он беседовал с Леонардо о музыке, философии, поэзии, живописи, а возможно, и о механике и анатомии. Но и для Лоренцо, названного впоследствии Великолепным, Леонардо остался таким же загадочным, как и его необычная манера письма, своего рода таинственным предметом, человеком, который стремился и умел защитить от других свою внутреннюю свободу.

Кто же, кроме учеников мастерской был среди друзей Леонардо? С кем он виделся и чем был занят в свободное время?

Несколько перечисленных в «Атлантическом Кодексе» имен дают определенное представление о круге друзей Леонардо, о его тяготении к людям необычным, чьи интересы не ограничивались живописью, а подчас даже были от нее очень далеки.

«Квадрант Карло Мармокки, мессер Франческо Аральдо, сер Бенедетто да Чепперелло, Бенедетто дель Аббако, маэстро Паголо — врач, Доменико ди Микелино, Кальво дельи Альберти, мессер Иоанн Аргиропуло…».

Все это были люди видные, нобилетет того времени. В их число входил и грек Иоанн Аргиропуло, живший во Флоренции до 1472 года.

По всей вероятности, знаток астрономии Карло Мармокки показал друзьям свой квадрант. Бенедетто Аритметико, именуемый также делль Аббако, был одним из крупнейших флорентийских математиков пятнадцатого века, чьи труды не утратили значения и по сей день. Паголо — не кто иной, как старый и мудрый Паоло дель Поццо Тосканелли, астроном, географ, математик и врач, «друг всех ученых мужей того времени». Архитектор Франческо Аральдо был герольдом Синьории, Бенедетто да Чепперелло — умным, образованным нотариусом, Доменико ди Микелино—художником, а Кальво дельи Альберти — родственником Леона Баттисты Альберти, знаменитого гуманиста и архитектора. Аргиропуло перевел «Физику» Аристотеля и, по словам гуманиста Филелфо, был самым образованным из всех греков, приехавших в Италию.

Девятнадцатилетний Леонардо был моложе всех остальных, но ученые охотно приглашали его на свои диспуты, ибо он умел слушать молча, «а лицо его было столь прекрасно, что из души улетучивалась всякая печаль».

Галеаццо Мария Сфорца въехал во Флоренцию с таким многочисленным и пышным кортежем, что флорентийцы были поражены.

Юный Леонардо демонстрировал свою силу, легко сгибая лошадиные подковы.

В боттеге Верроккьо Леонардо все больше отдалялся от других учеников.

Она — создание божественное

Лоренцо ди Креди был истовым католиком; глубоким, искренним религиозным чувством проникнуты все его мысли и действия. Сандро Боттичелли, наоборот, выступал против официальной церкви во имя забытых идеалов раннего христианства. А когда друзья-гуманисты познакомили его с воззрениями Джустино и Оригена Александрийского, он стал утверждать, что человек состоит из трех частей: тела, души и духа, — и открыто проповедовал, что ад — явление временное, а искупление грехов будет всеобщим.

Пьетро Перуджино объявлял себя атеистом. Он насмехался над верой своих двух друзей и отрицал бессмертие души, утверждая, что большинство священнослужителей разделяет его взгляды.

Для Леонардо и оба верующих живописца и неверующий Перуджино одинаково были невеждами, ведь они исходили из туманных ощущений, а не из ясных, четких представлений. Сначала надо было все познать самому, и не только на земле, но и во вселенной, ибо знание — дочь опыта: изучить проблему, а потом уже уверовать.

Эти споры, естественно, не ограничивались стенами мастерской. Вскоре Боттичелли прослыл лжепророком, Перуджино — богохульником, а Леонардо — еретиком.

— Но если мы сомневаемся во всем, что воспринимаем органами чувств, еще больше должно нам сомневаться в явлениях, не подвластных органам чувств, как-то — в существовании бога и души, — упрямо доказывал Леонардо своему другу Лоренцо ди Креди. — Прежде чем поверить, нужно узнать. Надо изучить строение человеческого тела и уже потом обратиться к сфере духа. И если строение тела кажется тебе чудесным, оно ничто в сравнении с душой, обитающей в столь совершенном теле. Поистине душа должна быть божественной.

И вот чтобы лучше узнать строение тела, Леонардо не раз отправляется в покойницкую больницы церкви Санта Мария Нуова препарировать трупы. При мигающем свете свечи он целыми ночами изучает какой-нибудь орган человеческого тела, поражаясь его совершенству. А затем, чтобы ничего не забыть, с поразительной точностью зарисовывает его в свою записную книжку.

Из «Красной книги» гильдии святого Луки, в которую входили одни живописцы и скульпторы, явствует, что Леонардо в 1472 году не заплатил свой взнос.

Скорее всего, Леонардо записался в гильдии как живописец, чтобы и формально показать свою независимость от боттеги Верроккьо. Одновременно Леонардо в мертвецких больниц Санта Мария Нуова и Санто Спирито начал препарировать трупы, чтобы изучить анатомию человеческого тела.

«Рот истины»

По примеру Венеции во Флоренции в палаццо делла Раджоне и дворце Синьории были на наружной стене проделаны отверстия, а на внутренней стороне прикреплены ящики.

Отверстие называлось «дыра» или «барабан». Нередко отверстие из эстетических соображений проделывали в смеющемся либо усмехающемся рте фигурки барельефа и тогда его называли «ртом истины».

В этот «рот» попадали доносы, вызванные обидой, жаждой мести, ревностью. Чиновники вынимали их и рассортировывали, чтобы дать ход правосудию.

Судьи Флоренции, «ночные и монастырские», рассматривали лишь доносы на непотребное поведение граждан. Для остальных доносов, начиная с обвинений в воровстве, черной магии и кончая обвинением в ростовщичестве, существовали другие жадные «рты» во дворце Барджелло.

9 апреля 1476 года Леонардо вместе с четырьмя другими обвиняемыми предстал перед «ночными судьями», каковые зачитали им нижеследующий донос:

«Сообщаю вам, синьоры судьи, что Якопо Сальтарелли, сводный брат Джованни Сальтарелли, поистине погряз в пороках, ибо он не отказывает людям, которые хотят удовлетворить свои низкие вожделения. Назову некоторых из них:

Бартоломео ди Паскуино, золотых дел мастер… Леонардо, сын сера Пьеро да Винчи… Баччино, портной, живет в Орсо Сан Микеле… Леонардо Торнабуони, по прозвищу Тери, одевается во все черное».

Если бы в те времена существовали газеты, во Флоренции разразился бы грандиозный скандал. Кроме золотых дел мастера и портного в доносе упоминались сын весьма уважаемого нотариуса, а главное — племянник набожной и скромной синьоры Лукреции Торнабуони, матери Лоренцо Медичи.

Сер Пьеро обратился за содействием к высокопоставленным чиновникам — «ночным судьям» изрядно досталось. Обвиняемых выслушали и признали невиновными, но судьи оставили за собой право вернуться к этому делу.

Спустя два месяца оправдательный приговор был утвержден окончательно.

«Когда я был еще мальчиком, — писал много лет спустя Леонардо, обращаясь к своим согражданам, — вы посадили меня в темницу. Теперь, когда я стал взрослым, вы придумаете что-нибудь похуже».

За долгую историю Флоренции ни одному выдающемуся человеку не удалось избежать злоязычия сограждан, выливавших на него потоки клеветы. За показным благочестием и страхом божьим в сердцах благонравных синьоров таились, как это было в случае с Леонардо, зависть и ревность. С притворным ужасом они слушали рассказы о Леонардо, который, как писал позже Вазари, «в душе стал таким еретиком, что не пристал ни к какой религии, почитая куда большей удачей быть философом, чем христианином».

На суде он, очевидно, заявил, что Сальтарелли и другие друзья позировали ему; быть может, даже показал «ночным судьям» в доказательство своей невиновности записные книжки. Одно несомненно: после оправдания он испытал не радость, а горечь.

Желая уединиться, укрыться на время от людей, он уехал в селение Винчи, где сер Пьеро купил небольшую усадьбу и где дядя Франческо всегда понимал его.

Там, в Винчи, он, верно, искал и обрел единение с лугами и полями своего детства. Он подолгу скакал на коне и потом отдыхал в молчаливом поле, следил за полетом птиц, слушал, как журчит вода, пробегая по камням. С редким упорством стал он изучать пейзаж в мельчайших подробностях, стремясь докопаться до глубинной сути вещей.

«Художник должен быть одиноким, должен изучать все, что видит, и беседовать с самим собой…».

Ко времени анонимного доноса Леонардо было почти двадцать четыре года. Он был уже взрослым человеком, мужчиной. После его оправдания он предпочел уйти из мастерской Верроккьо.

Желая побыть в одиночестве и почувствовать себя более свободным, он снял во Флоренции дом.

Изучение природы, которое он считал необходимым для всякого настоящего художника, в какой-то момент увлекло его сильнее, чем живопись.

Интерес к природе сменился твердым намерением проникнуть в тайны природных явлений. Наука, не поставленная теперь уже на службу искусству, стала ценной сама по себе — наукой ради науки.

В некоторых городах Италии, например в Риме и Вероне, до сих пор можно отыскать превосходно сделанные «рты истины» для анонимных доносов.

Во времена Леонардо во Флоренции существовала особая комиссия «чиновников ночных и монастырских» для наблюдения за нравами горожан, и особенно священнослужителей. «Рты истины» назывались также «барабанами», куда каждый мог опустить анонимный донос на своих сограждан, «отбарабанив» его на бумаге.

В палаццо Барджелло находилась комиссия «ночных чиновников», перед которой предстал

и молодой Леонардо вместе с тремя своими сверстниками.

Среди них был племянник Лукреции Торнабуони, матери Лоренцо Великолепного.

«О жалкие смертные, откройте глаза!»

«Если ты будешь один, то будешь целиком принадлежать себе; если будешь с другом, то будешь принадлежать себе лишь наполовину; и чем с большим числом людей ты будешь делиться своими трудами, тем меньше ты будешь принадлежать себе».

Он долго обдумывал свои мысли, прежде чем изложить их в одной фразе, лаконичной и строгой, как высокая сентенция, как завет.

Это свое суждение он занес в записную книжку, недоступную для любопытных глаз. Леонардо пишет: «Когда ты один, ты словно раздваиваешься — в тебе говорят то разум, то чувство».

В многолюдном городе, где Лоренцо недавно отменил налоги с тех, кто воздвигал новые здания, работы хватало всем корпорациям, Леонардо же оставался одиноким. Он переходит из одной компании в другую, не порывая окончательно с прежней. Вместе с герольдом Синьории Франческо Филарете он часто проводит время с Мануэле Кризолора, Теодоро Гаца и Яном Типтофтом — графом Ворчестер-ским, специально приехавшим во Флоренцию, чтобы послушать лекции Аргиропуло. Леонардо почерпнул от них первые сведения о греческом языке, насладился текстами классиков греческой литературы. Он участвует в устраиваемых Лоренцо и Джулиано Медичи ассамблеях, где Нери и Донато Аччайуоли записывают и комментируют лекции Аргиропуло, встречается с Аламанно Ринуччи, который пишет свои труды на греческом языке, с Бартоломео Сакки, покинувшим герцогский двор Гонзага и прибывшим из Мантуи во Флоренцию изучать греческий язык, с каноником Марсилио Фичино, возглавлявшим платоновскую академию и вновь открывшим откровения «Эннеад» Плотина.

Кроме того, Леонардо посещает кружок ученых-евреев, где изучает тайны каббалы и алхимии. Не изменяет он и музыке, будучи частым гостем маэстро Антонио Скуарчалупи — органиста собора, Александра Агриколы — немецкого музыканта, женатого на фьорентийке, у Джероламо Амацци — врача и музыканта, у Бастиано Форести — знаменитого мастера духовых инструментов. Он не забывает и анатомии, бывая в покойницкой, продолжает геометрию и математику, всерьез занимается механикой и гидравликой.

Все интересует его и все восхищает. Ни одна из наук не оставляет его равнодушным. Его любопытство вызывают астрономия и геология, минералогия и зоология, ботаника. Он аргонавт, который ищет золотое руно знаний и все дальше отходит от замысловатых абстракций средневековья.

«В природе есть множество разумных законов, которые никогда не изучались». И его долг нового человека заключается в том, чтобы открыть эти бесконечные законы, извлечь из своего поединка с природой ценный опыт.

В этот период своей жизни Леонардо принадлежал всем и никому, он бывал везде и всегда оставался наедине с самим собой.

Теперь он уже не художник, ищущий образы, а философ, который в таинственном и удивительном строении вселенной ищет следы и черты ее создателя. Наука, плод его наблюдений за реальностью, вызывает у него глубочайший восторг. Тогда-то, в минуту озарения, он находит источник бесконечных законов и называет его «первым движителем». И призывает других «проверить» этот источник всего и восклицает: «О жалкие смертные, откройте глаза!»

Круглый щит

В доме Винчи вскоре появилась еще одна женщина — Маргерита, дочь Франческо ди Якопо ди Гульельмо. После ранней смерти Франчески Ланфредини она стала третьей женой сера Пьеро. Маргерита была женщиной плодовитой. Вскоре она родила мальчика, названного по имени деда — Антонио, вслед за которым появились на свет — Джулиано в 1479 году, Лоренцо — в 1484-м, Виоланте — в 1485-м и Доменико — в 1486-м.

Леонардо довольно часто бывал в доме отца и охотно оставался там обедать, ведь он мог в свое удовольствие «рисовать малышей, когда они сидят в удобных и неудобных позах и когда стоят, робкие, испуганные».

Сохранилась серия рисунков, на которых изображен мальчик, играющий с котом. Вероятно, это был либо маленький Антонио, либо Джулиано — словом, один из законных сыновей сера Пьеро, которые много лет спустя объединились, чтобы отсудить право наследования у своего знаменитого, но незаконнорожденного брата.

Сер Пьеро тем временем вкладывал свои доходы в недвижимость: покупал в Винчи новые дома и земли.

Однажды, когда он находился на вилле, к нему, как рассказывает Вазари, пришел крестьянин, который из срубленного им во владениях сера Пьеро фигового дерева своими руками сделал круглый щит. Крестьянин этот всегда сопровождал сера Пьеро во время охоты. Сейчас он попросил хозяина найти художника, готового разрисовать этот щит.

Сер Пьеро охотно согласился. Вернувшись во Флоренцию, он послал щит сыну, чтобы тот на нем что-нибудь изобразил. Леонардо, взяв щит в руки, сразу увидел, что он неровный, кривой, плохо обработанный и неказистый. «Тогда он отдал щит токарю, который из покоробленного и кривого сделал его гладким и ровным». Затем Леонардо мелом очертил края будущей картины. Но что изобразить на щите? Что-нибудь необычное, впечатляющее, способное поразить и напугать каждого.

«С этой целью, — продолжает Вазари, — он принес в свою комнату, в которой бывал он один, множество всяких ящериц, сверчков, змей, бабочек, кузнечиков, нетопырей и других подобных же тварей странного вида, из каковых, сочетая их по-разному, создал чудовище весьма страшное и отвратительное, отравлявшее все вокруг своим зловонным дыханием и воспламенявшее воздух. Оно выползало— вернее, Леонардо изобразил его выползающим— из расселины темной скалы и извергало яд из раскрытой пасти, пламя из глаз и дым из ноздрей, и было это столь необычно, что животное казалось поистине отталкивающим и чудовищным».

Леонардо работал над щитом несколько месяцев, так что и отец, и сам крестьянин забыли о своей просьбе.

Велико же было удивление сера Пьеро, когда, встретив однажды сына, он услышал, что щит готов и можно за ним в любое время присылать слугу.

— Я приеду сам, — ответил сер Пьеро.

Но предоставим слово Вазари: «И вот когда однажды утром сер Пьеро пришел за щитом и постучал в дверь, Леонардо ее отворил и попросил подождать немного. Вернувшись в комнату, он поставил щит на аналои, на свету, и приспособил створки окна так, чтобы свет был матовым. Пригласил отца войти и посмотреть… Сер Пьеро от неожиданности отшатнулся, не веря, что это — тот самый щит, ни тем более, что увиденное им изображение писано кистью».

Леонардо его успокоил и с улыбкой сказал:

— Отец, это произведение служит тому, для чего оно создано: возьмите же его и отдайте, ибо такого воздействия и ожидают от произведений искусства.

Серу Пьеро казалось, будто он грезит: никогда он не видел ничего подобного!

Он горячо похвалил сына, поблагодарил его от себя и от имени крестьянина и унес щит, но в Винчи его не отослал, а оставил у себя. Затем купил у лавочника другой щит, на котором было изображено сердце, пронзенное стрелой, и, вернувшись на виллу, отдал его крестьянину, который на всю жизнь остался ему за это благодарен.

«Позднее, — писал Вазари, — сер Пьеро тайком продал во Флоренции щит, расписанный Леонардо, каким-то купцам за сто дукатов».

В этом эпизоде ярко проявились характеры отца и сына.

Сер Пьеро был человеком расчетливым и хитрым, он тут же ухватился за возможность хорошо заработать. В душе он гордился своей ловкостью. Похвалив сына, он взял щит, но, смекнув, сколь он ценен, решил, что для крестьянина из Винчи щит слишком хорош. Он покупает другой, дешевый щит и отдает его счастливому крестьянину.

Леонардо — человек наивный, мечтатель. Для него лучшей наградой был испуг отца при виде щита. Когда он этот щит расписывал, он предвидел, что его работа произведет на отца именно такое впечатление. Смятение и страх сера Пьеро были для него самой ценной наградой за все труды. Леонардо расписывал щит, охваченный радостью творчества, и никакие деньги не могли сравниться со счастьем чувствовать себя единым целым со своим творением. Потому он и сказал отцу: «…возьмите же его и отдайте, ибо такого воздействия и ожидают от произведений искусства».

Рыбак и охотник сер Пьеро часто наезжал в Винчи, где он купил несколько участков земли.

Однажды крестьянин из Винчи попросил сера Пьеро, чтобы Леонардо расписал ему круглый щит из фигового дерева.

Сер Пьеро завоевал солидное положение в обществе. Он стал прокуратором прихода церкви святейшей Аннунциаты и нотариусом самых влиятельных флорентийских семейств: Медичи, Торнабуони, Строцци, Мартелли, все до одного банкиры, типографы и печатники, которые из Флоренции и Венеции вывозили и продавали по всей Европе инкунабулы (первые печатные книги).

Заговор Пацци

Двадцать шестого апреля 1478 года, в воскресенье, на Лоренцо и Джулиано Медичи во время мессы в церкви напали заговорщики.

Поводом для заговора послужили политические раздоры. Истинные же, подспудные причины, как это часто случается, были экономического характера.

Согласно закону, принятому Флорентийской республикой по желанию Лоренцо Медичи, женщинам запрещалось наследовать отцовское имущество. Этот закон был обнародован в тот момент, когда Джованни Пацци, муж единственной дочери Джованни Борромеи, человека исключительно богатого, подал в суд на племянника умершего Борромеи, завладевшего почти всем имуществом дяди. Дело Джованни Пацци проиграл.

Огромное состояние Борромеи досталось, таким образом, не его единственной и законной дочери, ставшей женой Джованни Пацци, а племяннику покойного. Большего оскорбления семейству Пацци нанести было невозможно. Отказав Джованни Пацци в наследстве, республика «усадила его на землю», иными словами, подорвала власть банкира, который в Риме упорно соперничал с домом Медичи.

Теперь семейство Пацци, которое пользовалось во Флоренции большим влиянием и имело могущественную родню, — «Пацци по своему богатству и знатности превосходили тогда все другие флорентийские семейства» — решило устроить заговор. После некоторых колебаний к нему примкнул и старый Якопо, глава семейства Поджо, побуждаемый к тому папой Сикстом IV.

Папа не мог простить Лоренцо, что тот воспрепятствовал его племяннику Джироламо Риарио завладеть городом Имола.

Первым свою враждебность к Лоренцо выказал папа: он отнял у банка семейства Медичи право хранения папских сокровищ и передал его банку Пацци. Затем, несмотря на противодействие Лоренцо, назначил новым архиепископом Пизы Франческо Сальвиати. Заговор возглавили и подготовили трое: молодой Франческо Пацци, Бернардо Бандини Де Барончелли и кондотьер Джован Баттиста Монтесекко; к ним вскоре присоединились Гульельмо Пацци, муж Бьянки Медичи, сестры Лоренцо и Джулиано Медичи, а также сыновья Андреа Пацци — Ренато и Николо, и семейство Сальвиати во главе с архиепископом Франческо.

Случай представился во время приезда во Флоренцию юного Рафаэле Риарио, племянника папы и студента пизанского университета, которого Сикст IV возвел в кардиналы.

Лоренцо Медичи отправился в Монтуги поздравить нового кардинала, затем принял его у себя на вилле в Фьезоле. Но Джулиано был болен и оба раза отсутствовал. Заговорщикам пришлось отложить нападение, ведь было необходимо убить обоих братьев сразу.

Лоренцо устроил для гостя прием в своем дворце на виа Ларга. Но не было уверенности, что Джулиано придет туда. И вот архиепископ решил отслужить торжественную мессу в Соборе в надежде, что Джулиано, хоть ему и нездоровилось, придет туда.

Заговорщики решили совершить нападение в тот самый торжественный момент, когда священнослужитель вознесет остию над распростертыми ниц верующими.

Франческо Пацци и Бернардо Бандини должны были заколоть Джулиано, а расправиться с Лоренцо поручили кондотьеру Монтесекко, однако, в последнюю минуту, в этом наемнике заговорила совесть. Он готов убить кого угодно, но не где угодно. В церкви — никогда, тем более во время мессы.

Менять план нападения было поздно. Вместо Монтесекко убить Лоренцо поручили двум добровольцам — священнику Стефано ди Баньони и апостольскому нотариусу Антонио да Вольтерра, людям жестоким, но неопытным в обращении с оружием.

В Соборе тем временем собралось множество людей. Из ризницы уже вышла процессия каноников, дьяконов, певчих. Лоренцо в окружении друзей вошел в церковь, брата с ним не было.

Франческо Пацци и Бандини отправились во дворец Медичи на виа Ларга, чтобы любой ценой привести Джулиано в церковь. «И всевозможными уговорами и уловками, — как писал Макиавелли — в церковь его привели».

Под видом дружеских объятий они по дороге удостоверились, нет ли у него под одеждой кирасы или кольчуги.

Едва остия взметнулась, заговорщики обнажили кинжалы. Бандини коротким, остро отточенным лезвием пронзил грудь Джулиано, и тот, сделав несколько шагов, упал. Франческо Пацци бросился на него, чтобы его прикончить. Он был так ослеплен ненавистью, что, нанося удар за ударом, серьезно поранил себе бедро.

Священник и нотариус с кинжалами в руках напали на Лоренцо, но тот сумел увернуться от смертельного удара. Нападающим удалось лишь слегка поранить ему горло. Прикрываясь свернутым плащом, он выхватил шпагу и, оттеснив врагов, вместе с Полициано укрылся в ризнице. Франческо Нори, верный друг Лоренцо, смерти не избежал. Его заколол кинжалом Бандини.

Лоренцо через боковую дверь, называемую «дверью для слуг», выбрался из ризницы и укрылся в своем дворце на виа Ларга. Народ в ужасе повалил из церкви, и новость о покушении на Медичи облетела весь город.

Тем временем архиепископ Сальвиати в сопровождении родичей и Якопо Поджо направился к дворцу Синьории в надежде им завладеть. Гонфалоньер Петруччи обедал там вместе с членами Синьории. Он разрешил войти через запасную дверь лишь нескольким из приказных и сразу же из слов архиепископа понял, что тут налицо измена, заговор против дома Медичи. Не долго думая, он вскочил, вцепился в волосы Якопо Поджо и приказал охране повесить его. Потом и архиепископ Сальвиати закачался с петлей на шее под окнами дворца Синьории, а через час под каждым балконом уже раскачивались трупы повешенных.

Лоренцо, раньше чем его успели перевязать, отправил письмо Синьории, прося о помощи и требуя жестоко покарать всех заговорщиков.

Раненый Франческо Пацци велел нести себя домой. Там его, нагого и окровавленного, схватили, а затем повесили.

Старый Якопо Пацци на коне стал объезжать город, призывая флорентийцев: «Подымайтесь во имя свободы!» Народ повсюду кричал ему в ответ: «Шары»!.. «Шары»!.[2] Тогда Якопо решил укрыться в Апеннинских горах. Но его опознали и схватили горцы в селении Кастаньо. Он был привезен во Флоренцию, где его повесили вместе с племянником Ренато.

Гульельмо Пацци благодаря слезным мольбам своей жены Бьянки нашел прибежище ни больше ни меньше, как в покоях Лукреции Торнабуони, матери Лоренцо и Джулиано Медичи. Джован Баттиста Монтесекко «удостоился чести» быть обезглавленным.

Еще восемьдесят человек, причастных к заговору Пацци, вскоре закачались на балконах дворца Барджелло и Палаццо Веккьо.

Лишь Бернардо Бандини удалось избежать мести Медичи; он бежал в Турцию.

Перед дворцом на виа Ларга собралась огромная толпа, все хотели видеть Лоренцо.

Лоренцо, хоть и был ранен, вышел на балкон и обратился к народу с речью. Он просил всех сограждан не упиваться местью, а главное, остерегаться внешних врагов. Нужно принимать срочные меры обороны: укрепить город, призвать ополченцев, находящихся в Муджелло и Валь д'Арно, срочно просить помощи у союзников, прежде всего у герцога Миланского Джан Галеаццо Сфорца и у властителя Болоньи Бентивольо.

Восемнадцатилетний кардинал Риарио, пленник Синьории, остался в живых лишь благодаря прямому заступничеству Лоренцо. Но Риарио решили держать заложником, опасаясь вмешательства папы Сикста IV.

Папа, узнав о провале заговора и оборонительных приготовлениях города, отлучил от церкви Лоренцо и всех Медичи, а также сторонников клерикальной партии. Кроме того, он запретил совершать богослужения во всех церквах Флоренции, ее окрестностях и городах Прато и Пистойя.

«13 июля 1478 года король Неаполя прислал во Флоренцию гонца, и тот, затрубив в горн, спешился и вошел во дворец Синьории, — писал историк Лапини. — Там он сообщил Синьории, что, если флорентийцы не вышлют из города Лоренцо Медичи, король Неаполитанский объявит им войну».

Знаменитая виа Ларга в самом центре Флоренции. Там находится дворец — крепость, построенный Микелоццо для осторожного и всемогущего Козимо Медичи.

Дворец Медичи на виа Ларга.

Фамильный герб Медичи, выполненный мастером XV века из драгоценных камней.

Речь Лоренцо

Сер Пьеро сделал свой выбор задолго до заговора Пацци. Он, можно сказать, всегда оставался преданным старому Козимо Медичи. Это Медичи ввел его в круг своих друзей купцов и удостоил чести ставить печать и подпись на нотариальных актах. Поэтому сер Пьеро остерегался встреч с кланом Поджо и позже с кланом Пацци.

Теперь сер Пьеро да Винчи был нобилем, знатным человеком республики и пользовался доверием Лоренцо и поэтому был вызван во дворец Синьории вместе с другими тремястами почетными гражданами.

Войско короля неаполитанского уже перешло реку Тронто, а папские войска вступили на земли Перуджи. Флоренция готовилась к обороне, несмотря на интердикт[3] папы, лишивший республику поддержки соседей. Борьба предстояла не на жизнь, а на смерть. Лоренцо решил собрать сограждан, чтобы понять, насколько можно на них полагаться. Лоренцо Медичи было всего двадцать шесть лет, а слушали его уважаемые граждане, старые лисы. Но речь Лоренцо была столь пламенной, что снискала ему славу не меньшую, чем речь Антония после гибели Цезаря. Стоит воспроизвести это драматическое обращение к флорентийцам в достоверной передаче Макиавелли.

«Не знаю, высокие синьоры, и вы, досточтимые граждане, должен ли я вместе с вами скорбеть по поводу всего происходящего или же радоваться, — начал свою речь Лоренцо. — Конечно, когда подумаешь, с каким коварством и ненавистью напали на меня и умертвили моего брата, нельзя не печалиться и не ощутить в сердце и в душе острую боль. Но когда затем вспоминаешь, как быстро, как умело, с какой любовью и в каком единении всех жителей нашего города мне была оказана защита, а за брата моего отмщение, должно не только радоваться, но и похваляться и гордиться. И хотя мне на горьком опыте пришлось убедиться, что во Флоренции врагов у меня больше, чем я думал, тот же опыт показал мне, что преданных, верных друзей у меня тоже больше, чем я полагал. Потому должно мне скорбеть вместе с вами об обидах, учиненных мне врагами, и радоваться вашей доблести…

Посудите сами, досточтимые граждане, — продолжал Лоренцо, — до чего довела злая судьба наш дом: даже среди друзей, среди родичей, даже в святом храме не были мы в безопасности.

Те, кто опасается за свою жизнь, обычно обращаются за помощью к друзьям, к родичам; мы же увидели, что они вооружились, чтобы погубить нас.

Те, кто преследуется обществом или частными лицами, ищут обычно прибежища в церкви. Но там, где другие находят защиту, нас подстерегала смерть; там, где даже отцеубийцы и злодеи чувствуют себя в безопасности, Медичи нашли своих убийц.

И все-таки господь бог, никогда не оставлявший милостью своей наш дом, вновь спас нас и защитил наше правое дело. Ибо перед кем мы так провинились, чтобы заслужить столь яростную жажду мщения?.. Нет, те, кто проявил к нам такую вражду, никогда не были нами лично обижены, ибо, если бы их стали преследовать, они бы не смогли нанести нам удар. Если же они приписывают нам публичное поношение, о чем мне лично не известно, они наносят вам большее оскорбление, чем нам, и этому дворцу и вашей высокой власти — большее, чем нашему дому, утверждая, что из угождения нам вы незаслуженно ущемляете интересы граждан. Но утверждение это весьма далеко от истины, ибо если бы мы даже того и захотели, а вы могли бы нанести им обиду, делать этого мы бы не стали. Всякий, кто искренне захочет знать правду, убедится, что дом наш возвеличен вами исключительно потому, что мы старались превзойти всех в гуманности, добросердечии и щедрости.

Если же мы всегда ублаготворяли чужих, то почему бы стали обижать близких? Их побуждали к действиям лишь жажда власти, что они доказали, захватив дворец и явившись с вооруженными людьми на площадь: деяние это, жестокое, честолюбивое и преступное, в самом себе несет свое осуждение.

Если же они действовали из зависти и ненависти к власти дома нашего, то покусились не на нас, а на вас, ибо вы эту власть нам даровали. Ненависти достойна та власть, которую захватывают силой, а не та, которую люди достигают благодаря гуманности, добросердечию и щедрости.

И вы знаете, что никогда дом наш не подымался на любую ступень величия, иначе как с вашего общего согласия и по воле этого дворца. Козимо, мой дед, вернулся из изгнания не благодаря силе оружия, а по общему и единодушному вашему желанию.

Мой отец, старый и больной, не мог встать на защиту государства от множества врагов, но вы сами своей властью и вашим благоволением защитили его. Я же после кончины отца, будучи еще, можно сказать, ребенком, не смог бы поддержать величие дома нашего без ваших советов и поддержки. И дом мой не смог бы управлять республикой ни ранее, ни сейчас, если бы вы не правили совместно с ним. Поэтому я не знаю, откуда могла явиться у врагов наших ненависть к нам и чем мы могли у них вызвать сколько-нибудь справедливую зависть.

Но пусть даже мы нанесли им тягчайшие обиды, — продолжал Лоренцо, — и они имеют все основания желать падения нашего, зачем же было нападать на этот дворец? Зачем вступать с папой и королем в союз против свободы отечества? Зачем нарушать мир, так долго царивший в Италии? В этом им нет никакого оправдания. Пусть бы нападали на своих обидчиков и не смешивали раздоров частных с общественными. Ведь теперь, когда они уничтожены, мы попали в еще большую беду, ибо под этим предлогом папа и король напали на нас с оружием в руках, утверждая, что ведут войну лишь против меня и моего дома.

Дай-то бог, чтобы слова их были правдой. Тогда делу можно было бы помочь быстро и верно, ибо я не оказался бы столь плохим гражданином, чтобы личное мое благоденствие ценить больше вашего и не погасить крушением своим грозящий вам пожар. Но сильные мира сего всегда оправдывают свои злодеяния каким-нибудь более благовидным предлогом, вот они и придумали этот предлог для оправдания своего бесчестного замысла.

Однако, если вы думаете иначе, — тут Лоренцо возвысил голос, чтобы все хорошо его услышали, — я всецело в руках ваших. От вас зависит, — продолжал он, глядя поочередно каждому прямо в глаза, — поддержать меня или предоставить своей участи. Вы отцы мои и защитники, и, что бы вы ни повелели мне сделать, я с готовностью сделаю и не поколеблюсь, если вы того пожелаете, войну эту, пролитием крови моего брата начатую, закончить, пролив свою кровь».[4]

Пока Лоренцо говорил, «граждане не смогли сдержать слез», заключил Макиавелли, и единодушно выразили ему свою поддержку.

Леонардо, конечно, узнал об этой речи Лоренцо — либо от отца, либо от кого-нибудь из своих друзей. Во Флоренции в те дни ни о чем другом не говорили. В то самое время, когда Боттичелли расписывал стены таможни фресками, изображавшими сцену казни заговорщиков, Лоренцо Медичи предпринял маневр, достойный его храбрости и предусмотрительности.

Поручив управление городом Томмазо Содерини, он тайно выехал в Пизу. Оттуда он послал Синьории письмо о своем намерении отправиться в Неаполь: «Поскольку преследования врагов наших направлены прежде всего против меня, отдавшись им в руки, я, быть может, сумею принести городу мир».

Между тем войска герцога Калабрийского, герцога Урбинского и папы стали опустошать флорентийскую землю. Флорентийцы пали духом. Один из граждан бросил в лицо Лоренцо Медичи: «Город устал воевать!».

Когда в Палаццо Веккьо читали письмо уехавшего Лоренцо, все плакали, ибо письмо это могло быть последним.

Но в Неаполе король и народ встретили Лоренцо приветливо. Фердинанд Арагонский, пораженный мужеством и умом молодого Лоренцо Медичи, согласился, несмотря на противодействие папы, заключить соглашение с Флоренцией. По этому соглашению, Флоренция и Неаполь обязались совместно противостоять захватническим устремлениям других итальянских властителей.

Лоренцо выехал из Флоренции 1 декабря 1479 года, а в конце месяца, когда он еще находился в пути, не зная, станет ли заложником в руках врага или будет принят, как гость, во Флоренцию вернулся последний участник заговора, Бернардо Бандини.

Вернулся он не по своей воле. Его, крепко связанным, привезли янычары турецкого султана Мухаммеда II, в письме которому Лоренцо требовал выдачи флорентийского гражданина, виновного в государственной измене, учинении побоища и убийства.

От своей матери Лукреции, чей портрет создал Гирландайо, Лоренцо Медичи унаследовал поэтический дар.

Коричневая шапка

— Леонардо, что ты делаешь?

Леонардо дружелюбно улыбнулся. Лоренцо ди Креди, стоя за спиной друга, смотрел, как тот зарисовывает в записной книжке лицо и фигуру повешенного.

Вокруг стояла толпа любопытных. Задрав головы, они глядели вверх. Из одного окна дворца свешивалась веревка, на которой раскачивалось тело Бернардо Бандини де Барончелли, убийцы Джулиано Медичи.

«Коричневая шапка,

жилет из черного атласа,

халат черный стеганый,

куртка голубая,

отороченная лисьим мехом,

воротник куртки бархатный,

рукава черные с красным,

Бернардо Бандини Барончелли. Черные чулки.»

Одного рисунка Леонардо было мало; он подробно записывал, какая на повешенном одежда, какого она цвета.

Лоренцо ди Креди перекрестился—то ли из жалости к Бандини, то ли к Леонардо,

Его друг, с такой любовью писавший голову ангела на картине Верроккьо, сейчас с ледяным, бесчеловечным спокойствием созерцал труп и записывал, во что тот одет, словно повешенный не был человеком и христианином, как он сам.

Леонардо заметил смятение друга и похлопал его по плечу.

— А разве эта казнь не была деянием людей? Художник — наблюдатель природы. Есть внешняя, окружающая нас природа, с ее камнями, растениями, животными, и есть природа скрытая — природа человека. Несколько дней тому назад я видел картину «Благовещение». На ней ангел, благовещая, казалось, готов был выгнать из комнаты мадонну, столь враждебен был презрительный жест его руки. А сама мадонна, испуганная, отчаявшаяся, словно хотела выброситься из окна. Нет, Лоренцо, — продолжал Леонардо, — так же, как бог создал человека по своему образу и подобию, художник создает образы, на которых лежит отпечаток души их творца. Этот повешенный — Бандини, но в своем рисунке я изобразил не только Бандини, а и себя, да и нас, глядящих на него, и тех, кто привез его из Константинополя, чтобы потом убить, и палача, который его повесил, — всех сразу. Ну, словом, художник, создающий свои картины без раздумий, на основе опыта и зрительных восприятий, подобен зеркалу, которое точно отражает разные вещи, ничего другого не зная ни об одной из них. Мы же стремимся познать природу вещей, ибо только она придает нам уверенность.

Двое друзей, продолжая беседовать, направились к дому Верроккьо.

Хотя Леонардо не жил там больше, он заходил в мастерскую за мелкими заказами.

В мастерской маэстро Андреа принимал посланцев Венецианской республики. Они сообщили ему, что Бартоломео Коллеони, умирая, оставил сто тысяч скуди республике, завещав, чтобы ему воздвигли конный памятник. Коллеони хотел, чтобы статуя была установлена на пьяцца Сан Марко. Но этого венецианцы не сказали. Опытные дипломаты, они уже нашли выход из затруднительного положения — статуя будет воздвигнута на площади Джованни и Паоло, а скульптором будет один из флорентийских мастеров. Так уже было, когда Донателло воздвиг в Падуе статую кондотьера Гаттамелаты.

Большая конная статуя в те времена была заветной мечтой каждого скульптора. Мастерская Верроккьо забурлила. Леонардо, уже записавшийся в гильдию святого Луки, то есть в корпорацию флорентийских живописцев, тоже принял участие в этой работе. Его математические познания пригодились при создании новых подъемных механизмов и перевозочных средств. Наконец, огромная модель статуи, разрезанная на части, была упакована в гигантские деревянные ящики и отправлена в Венецию. У самого Леонардо набралось множество зарисовок, составивших анатомический «трактат» о лошадях.

Страсть к изучению, любознательность или же цинизм? Леонардо со всей тщательностью, с поразительным хладнокровием записывает в какой одежде был повешен Бернардо Бандини. И даже, какого цвета была одежда.

При этом Леонардо хорошо знал Бандини, который всего несколько минут назад бился в руках палачей.

Лоренцо ди Креди вместе с Леонардо присутствовал при казни Бандини.

…Лоренцо с ужасом смотрел, как Леонардо рисует в своей записной книжке повешенного

Леонардо никогда не забывал «поэтический» период создания конной статуи Бартоломео Коллеони, начиная со дня появления венецианских посланцев в боттеге Верроккьо и кончая днем отправки из Флоренции в Венецию глиняной модели статуи, которую пришлось при перевозке разрезать на части, чтобы потом в Венеции отлить в бронзе. Позже, в Милане, создавая глиняную модель статуи Франческо Сфорца, Леонардо не раз вспоминал объяснения, рисунки, а главное, приемы работы своего учителя Верроккьо.

Известные трудности

Покинув мастерскую Верроккьо и отказавшись от отцовского гостеприимства, Леонардо вынужден был подумать о хлебе насущном. Его неуемная жажда знаний создала ему славу человека непостоянного и капризного, и это повредило его репутации художника.

Большая часть работ Леонардо тех лет пропала, нам остается лишь полагаться на свидетельства людей, видевших их.

Вообще у творений Леонардо необычная судьба. Картин раннего периода, принадлежавших его кисти, сохранилось немного, в их числе — «Поклонение волхвов» и «Святой Иероним». Работ же периода зрелости— слишком много, чтобы все они могли быть созданы самим Леонардо. Нельзя с точностью сказать, какие картины написаны целиком Леонардо, а какие — вместе с учениками.

Первым известным нам заказом, который получил Леонардо, была портьера, которую во Фландрии надлежало выткать золотом и серебром для португальского короля. Речь, очевидно, шла о гобелене, и Леонардо поручили сделать картон с изображением Евы и Адама, согрешивших в раю. Леонардо, по словам Вазари, «кистью и светотенью, высвеченной белильными бликами, написал луг с бесчисленными травами и несколькими животными, и поистине можно сказать, что по тщательности и правдоподобию изображения божественного мира ни один талант не в состоянии с ним сравниться…».

Картон, долгое время хранившийся в доме Оттавиано Медичи, впоследствии исчез… «Голова Медузы», с клубком змей на лице умирающей, находилась во дворце великого герцога Козимо I, затем хранилась в галерее Уффици, потом пропала бесследно.

А куда девалась «Мадонна с графином», где среди прочего он воспроизвел, по словам Вазари, «до краев наполненный водой графин с несколькими стоящими в нем цветами, в котором Леонардо так передал выпотевшую на нем воду, что роса казалась живее живой?»

Из этого периода уцелели лишь большая картина «Благовещение» в Уффици и маленькая картина «Благовещение», находящаяся в Лувре.

Кроме того, в ленинградском Эрмитаже находится «Мадонна с цветком» («Мадонна Бенуа»), на которой младенец похож на мальчиков, которых Леонардо рисовал в доме отца. Точное время написания этой картины так и не установлено. Из законченных полотен раннего периода больше ничего не сохранилось. «Святой Иероним» и «Поклонение волхвов» остались незавершенными. К другой картине, заказанной ему Лоренцо Великолепным для капеллы Сан Бернардо в Палаццо Веккьо, Леонардо сделал лишь эскиз, а закончил ее, вернее, написал целиком Филиппино Липпи.

Уже Верини в своих стихах, прославляющих художников, жаловался, что Винчи, «превосходя, быть может, всех живописцев Флоренции, никак не решается оторвать правую руку от картины». А Вазари говорил, что Леонардо да Винчи «в одаренности своей необыкновенной многое начинал, но ни одну из вещей не доводил до конца, ибо ему казалось, что в задуманных им творениях рука не способна ничего добавить к совершенству самого искусства».

Но тот, кто вначале обязавшись довести работу до конца, бросает ее посередине, не только теряет заработок, но рискует лишиться и задатка.

«Как я уже говорил Вам недавно и как Вы знаете, я остался без единого друга… Всякий, кто не торопится и думает, что время терпит, теряет друзей да и денег никогда не заработает», — писал Леонардо к Симоне д'Антонио да Пистойя, мужу своей тетушки Виоланты.

Он не обращался за помощью к дяде Франческо, так как знал, что тот беден, но готов ради него залезть в долги. Не обращался он и к отцу, потому что у отца были другие «сыновья на попечении», а возможно, еще и потому, что, рисуя как-то одного из малышей, невольно подслушал слова Маргериты, упрекавшей мужа в чрезмерной мягкости и щедрости к уже взрослому сыну.

Монахи Сан Донато в Скопето поставили Леонардо условие написать алтарный образ «Поклонение волхвов» за тридцать месяцев. Должно быть, Леонардо остался без гроша в кармане, раз согласился месяц спустя расписать для того же монастыря еще и солнечные часы в обмен за воз дров на зиму.

Но после семи месяцев работы, бесчисленных эскизов и расчетов Леонардо отказывается закончить «Поклонение волхвов». Пятьдесят семь фигур, все в движении, написаны так, будто они, приближаясь, окружают мадонну.

Грандиозность задачи обескуражила Леонардо, он «в своем замысле создавал себе разные трудности, столь тонкие и удивительные, что их даже самыми искусными руками невозможно было выразить».

Хотя до нас не дошли другие картины раннего периода, именно в это время он завоевывает широкую славу.

Флоренция — нелегкий для художников город, и чтобы выделиться среди множества крупных живописцев, Леонардо должен был создать нечто необыкновенное, превосходящее по своим достоинствам картины мастерских Верроккьо и Гирландайо.

Монахи монастыря Сан Донато в Скопето заказали молодому Леонардо алтарный образ «Поклонение волхвов». На выполнение работы они дали ему тридцать месяцев.

Вечная неудовлетворенность Леонардо собой наиболее ярко проявилась в работе над «Поклонением волхвов». После семи месяцев поисков и множества подготовительных рисунков пером Леонардо наконец нашел идеальное композиционное решение. В центре—мадонна, вокруг которой группируются пятьдесят семь фигур, все в движении.

Но Леонардо отказался продолжать работу. Картину впоследствии дописал Филиппино Липпи.

Вверху — «Благовещение», находящееся сейчас в Лувре, внизу — «Благовещение», находящееся в Уффици.

То, что полотно «Благовещение» в Уффици приписывается Леонардо, является заслугой барона фон Липхарда. Раньше это полотно приписывалось Доменико Гирландайо, затем — Ридольфо дель Гирландайо и еще позже— мастерской Верроккьо.

Заратустра

Лоренцо Великолепный повелел соорудить в садах сан Марко два павильона не только для «антикалье», творений старинной живописи, но и для рисунков, картонов, набросков лучших произведений, созданных в мастерских художников Флоренции.

Бертольдо, любимый ученик Донателло, был главой необычной «академии», где каждый ученик получал соответствующее жалованье, согласно его личным нуждам либо нуждам семьи.

Верроккьо бывал в садах не часто, лишь когда надо было объяснить избранным ученикам свой способ снятия маски с лица покойника или научить плавке металла в особых печах.

Лоренцо ди Креди часто бывал в «академии» вместе с группой талантливых молодых людей: художниками Франческо Граначчи, учеником Гирландайо, Джулиано Буджардини, Пьетро Торриджани и Джакомо делла Порта, — к которым нередко присоединялись резчик по камню Джованни далле Корниголе и мастер по ковке железа Никколо Гроссо.

Леонардо, движимый любопытством, то приходил в сады к Бертольдо, то отправлялся на лекции Марсилио Фичино. Он встречался также с поэтом и латинистом Нальдо Нальди, филологом Никколо Микелоццо и ученым Бартоломео Фонцио, бывшим наставником Лоренцо Медичи.

Не забывал он заглянуть и в мастерские, где всегда находился терпеливый ремесленник, готовый часами слушать рассказы об удивительных замыслах Леонардо и вместе с ним мечтать о чудесной машине по перевозке и поднятию огромного веса, о механизме, буравящем скалы, о станке, могущем вить из пеньки крепкие, толстые канаты. Находилось у Леонардо и время, чтобы давать уроки музыки талантливому юноше Аттаванте Мильоротти, незаконнорожденному, как и он. Они часто играли вместе и столь хорошо, что весть об этом разнеслась по всему городу и дошла до Лоренцо Медичи.

Больше всего Леонардо и его друзей влекла к себе мастерская Заратустры, Томмазо Мазини да Перетола, литейных дел мастера, механика, чеканщика, который был искусен также в гидравлических работах, а в свободное время занимался скульптурой, живописью и черной магией.

Его мастерская напоминала пещеру, в которую вели множество ступеней, и где реальное сливалось со сказочным, да и сам хозяин мастерской творил чудеса с огнем и железом.

Леонардо вместе с маэстро Томмазо стремился воплотить в жизнь свои бесчисленные проекты, каждодневно рождавшиеся в его мозгу.

Они уже построили вдвоем легчайшие мосты, которые мгновенно перебрасывались через реку, задумали и создали водоотливной насос, всасывающий воду в нижних слоях земли и подававший ее наверх. После многих неудачных попыток отлили и изготовили скорострельную бомбарду, соорудили подвижную крепость, осуществили совместно миниатюрную канализацию, применив впервые принцип сообщающихся сосудов: затопив определенный участок, они сумели подвести каналы к нескольким ручьям, а поступление воды регулировали с помощью металлических ворот — створов, которые по сей день применяются на плотинах.

Почему же друзья звали Томмазо Заратустрой? Да потому, что о нем ходили слухи, будто он побывал на Ближнем Востоке, на родине легендарного Заратустры, и там узнал не только о культе поклонения Солнцу, но и тайну превращения свинца, символа Сатурна, в золото, символ Солнца.

В горне Томмазо, кроме железа, часто плавилась сера. Занятие алхимией и магией были составной частью опытов хотя и не научных, но и не иррациональных. Леонардо и Томмазо, эти два бесстрашных исследователя, бросали вызов инквизиции, которая только и ждала момента, когда удастся их поймать на месте преступления и посадить как еретиков на скамью подсудимых.

Теперь и сер Пьеро забеспокоился. Для его сына, о котором все говорили много хорошего, живопись, как оказалось, была делом второстепенным, «запасным», а занимался он главным образом тайными, недозволенными науками.

— Отец, не бойтесь за меня, — сказал однажды Леонардо встревоженному серу Пьеру. — Я хочу быть художником, не похожим на других. Поэтому мне нужно знать то, чего остальные не знают и чем пренебрегают. Чтобы выразить в картине вечное, я должен знать причины, а не следствия.

Сер Пьеро толком ничего не понимал, но с доводами сына соглашался. А пока украдкой от жены давал сыну немного денег, чтобы тот мог работать. Сам же он стремился найти ходы в Синьорию, которая собиралась выбрать нового прокуратора.

Не бросая живопись и музыку, Леонардо продолжал посещать ученых, «академию», философские школы, художественные мастерские, друзей. Вместе со своим юным учеником Мильоротти он даже стал учиться игре на лире и собственноручно изготовил лиру в форме лошадиного черепа, дабы придать ей особую звучность. Весть об этом, незначительном на первый взгляд событии, дошла до Лоренцо Великолепного.

Многие работы Леонардо первого флорентийского периода пропали бесследно. Точное время создания других картин, как, например, «Мадонна Бенуа», хранящаяся ныне в Эрмитаже, осталось неизвестным.

Практичного и осторожного сера Пьеро беспокоили знакомства сына. Он не понимал различных увлечений Леонардо, который, по его мнению, должен был бы заниматься только живописью.

Посланцы Лоренцо

За два года до заговора Пацци в Милане тоже был организован заговор. Покушение состоялось в рождество и стоило жизни герцогу Миланскому Галеаццо Мария Сфорца, который был заколот кинжалами в церкви тремя заговорщиками-нобилями.

Трое братьев убитого повели борьбу со вдовой герцога, Бона ди Савойя, за право опеки над малолетним наследником. Герцогиня была в растерянности. Но благодаря поддержке друзей и мудрым советам Томмазо Содерини, флорентийского посла, она одержала верх.

Прошло, однако, немного времени, и братья Сфорца вернулись в Милан. Вдовствующая герцогиня отправилась в добровольное изгнание, оставив город и сына в руках Лодовико Сфорца, прозванного Моро (Мавр).

Лоренцо не высказал особой симпатии Лодовико, когда тот, сопровождая вместе с пышным кортежем старшего брата, прибыл во Флоренцию. Впоследствии и Флорентийская республика поддержала вдовствующую герцогиню в ее борьбе с Лодовико и тем самым вмешалась во внутренние дела чужого государства. Отношения между Флоренцией и Миланом обострились. Теперь Лоренцо искал удобного случая, чтобы рассеять подозрения чванливого Лодовико Моро.

Еще во время визита Галеаццо Мария Сфорца во Флоренцию между ним и семейством Медичи зашел разговор о сооружении конной статуи герцога Франческо Сфорца, отца Галеаццо.

Лодовико, став правителем Милана, нашел среди бумаг старшего брата упоминание об этих переговорах, начатых в 1473 году. Он написал Лоренцо Медичи, прося у него совета.

Тем временем Верроккьо уехал в Венецию вместе с верным Лоренцо ди Креди, чтобы отлить гигантскую конную статую кондотьера Коллеони. Перуджино и Боттичелли отправились в Рим писать фрески для новой капеллы папы Сикста. Росселлино, Мино да Фьезоле и Бертольдо были слишком стары. Оставался один Леонардо. Лоренцо приказал его вызвать. Когда художник явился к Лоренцо Великолепному, тот спросил:

— Не взялся бы ты, Леонардо, создать большую конную статую покойного герцога Миланского Франческо Сфорца?

Леонардо вспомнил, какое оживление царило в мастерской Верроккьо, когда венецианцы заказали конную статую Коллеони. Тогда и сам он принялся изучать анатомию лошади, сделал множество рисунков. Глядя в глаза Лоренцо Великолепному, он ответил:

— Пожалуй, возьмусь.

— Ты не сомневаешься в своих силах?

— Не сомневаюсь.

— И доведешь работу до конца?

— Этого я пока не знаю.

— Возьми портрет герцога Франческо. Подумай над статуей.

Некоторое время спустя Лодовико Сфорца вновь написал Лоренцо, что ему нужен музыкант, играющий на лире.

— Леонардо, теперь тебе уже нельзя не ехать, — сказал ему Лоренцо. — Герцог Милана ищет музыканта, играющего на лире, а я знаю, что у тебя есть чудесная серебряная лира. Уступи ее мне, а я подарю ее герцогу. Отправив тебя в Милан, я окажу герцогу двойную услугу: пришлю ему талантливого музыканта, да к тому же ты воздвигнешь для Лодовико конную статую его покойного отца.

Это был один из самых ловких маневров Лоренцо Медичи, часть его хитрой дипломатической игры. Вместе с произведениями искусства он «экспортировал» также и художников, охотно отправляя их работать при королевских дворах Италии и других стран Европы. То были культурные посланцы Флоренции времен эпохи гуманизма, которую позже назвали эпохой Возрождения.

Кубок из драгоценных камней и серебра, принадлежавший Лоренцо Великолепному.

Вместе с Лоренцо Великолепным гостей принимали Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, Джироламо Бенивьени и Кристофоро Ландино.

Лоренцо часто собирал на своей вилле в Кареджи писателей, художников и скульпторов, никогда не забывая пригласить и ученых «греков», временно остановившихся во Флоренции.

Этим Лоренцо тоже «подвигал» друзей к изучению греческого языка и к поискам древних текстов.

Через ворота Сан Галло в Милан

Во Флоренции снова весна, весна 1482 года. Благодаря дровам монахов монастыря Сан Донато а Скопето тридцатилетний Леонардо благополучно пережил зимние холода. Сейчас, с приходом тепла, он стал готовиться к отъезду. Аккуратный и точный, он составляет список вещей, которые возьмет с собой:

«множество цветов, нарисованных с натуры

мужская голова в фас с курчавыми волосами

«Святой Иероним». Несколько картин

пропорции человеческого тела

рисунки печей

голова герцога

много групповых зарисовок

четыре эскиза к картине «Святой ангел»

картина с изображением Джироламо да Фельино

голова Христа, нарисованная пером

«Восемь «Святых Себастьянов»

много рисунков ангелов

один камень — халцедон

голова с красивой шевелюрой. В профиль

несколько фигур в перспективе

несколько навигационных инструментов

несколько водяных механизмов

голова Аттаванте с поднятым лицом

голова Иеронима да Фельино

голова Джан Франческо Бозо

много старушечьих шей

много стариковских голов

много законченных рисунков обнаженных тел

много рук, бедер, голеней и ног

мадонна, полностью законченная

другая мадонна — почти в профиль

голова мадонны, возносящейся на небо

голова старика с очень длинной шеей

голова цыганки

голова в шляпе

история страстей в фигурах

голова девушки с переплетенными косами

голова с пышным убором».

Все эти картины, рисунки, эскизы и проекты изобретений могли служить Леонардо как бы верительными грамотами в незнакомом городе, о котором во Флоренции ходили различные слухи.

Рассказывали, например, что герцог Лодовико повсюду ищет талантливых людей и щедро им платит. Ему нужны кондотьеры и инженеры для своих военных походов, советники в политических делах, художники и поэты для его двора.

Список Леонардо дает точное представление о том, какие труды у него имелись перед отъездом из Флоренции.

О «мадонне», полностью законченной» не сохранилось больше никаких сведений. Среди нескольких вариантов картины «Святой Иероним» наверняка была и картина, которая находится сейчас в Ватикане (единственная уцелевшая из всех), найденная французским кардиналом Фешем по частям в разное время и в разных местах. Половина картины служила крышкой для ящика, другую один сапожник приспособил в своей мастерской под столик. «История страстей в фигурах» — наверняка целая серия, возможно полный барельеф о страстях Христовых, предназначен для какой-нибудь церкви. «Голова цыганки» напоминает нам о живом интересе Леонардо ко всему необычному. Воспользовавшись тем, что во Флоренции остановилось племя кочевников цыганского происхождения, уроженцев Венгрии, Леонардо написал голову прекрасной цыганки.

Юный Аттаванте Мильоротти, ученик Леонардо, игравший на флейте и лире, также поехал с ним, чтобы вместе дать концерт для Лодовико Моро.

Среди спутников Леонардо был и маэстро Томмазо Мазини — верный Заратустра; его уговорил поехать Леонардо, который нуждался в искусных руках мага из Перетолы.

Тем временем распространились ложные слухи, будто Леонардо выехал из Флоренции не через ворота Сан Галло, а через ворота Сан Пьер Гаттолино и якобы направился в Неаполь, чтобы оттуда отплыть кораблем на Кипр. Посетив этот остров, подробно описанный в «Атлантическом кодексе», Леонардо будто бы прибыл в Армению, где служил у султана Хаит-бея. Леонардо в своих записных книжках подробно рассказывает об обычаях местных жителей и о топографии Армении, рисует ее обитателей, скалы и высоченные горы. Согласно легенде, он якобы проплыл по рекам Тигр и Евфрат и нанес на карту свой путь. А главное, услышал проповедь «нового пророка», который возвещал, что господь в великом гневе вот-вот нашлет на землю наводнения, разрушения и смерть.

«Нас осталось немного, и мы пребывали в такой растерянности и такой испытывали страх, что едва отваживались говорить друг с другом, — писал сам Леонардо, — забыв о заботах мирских, мы, словно стадо коз, собрались на развалинах церквей, все вместе, мужчины и женщины, большие и малые…»

Эти описания вошли в приключенческий роман в форме писем Леонардо к «Сановнику Святейшего султана Вавилонии», иными словами— к министру правителя Египта. Названия мест и имена людей взяты из классической литературы, а иллюстрации созданы по старинным текстам, которые публиковались во Флоренции в переводах таких гуманистов, как Эрмолао Барбаро, Помпонио Лети, Джованни Ласкари, путешествовавших по Востоку, куда их Лоренцо Медичи посылал за свой счет на поиски древних манускриптов.

Позже, уже в Милане, Леонардо повторил этот литературный розыгрыш, отправив другу Бенедетто Деи полусерьезную полушутливую эпистолу о побоище, якобы учиненном в Ливии свирепым гигантом, напоминающим персонажи Рабле.

На самом деле Леонардо с друзьями и помощниками выехал из города через ворота Сан Галло и, одолев холмы Монторсоли, направился к Апеннинам.

На первом же привале Леонардо слез с коня и долго смотрел на оставленную Флоренцию. Река Арно сверкала в лучах солнца, и город, казалось, был окутан тончайшей голубой дымкой. Медная маковка купола Брунеллески отливала золотом, а каменный дворец Синьории словно был покрыт охрой. С башни на Фьезоле с востока доносился удар колокола; парил коршун, одинокий и величественный, между замком Винчильята и крепостью Монтесемарио.

Леонардо издали внимательно разглядывал город, чтобы навсегда запомнить эту картину; наконец, он вскочил на коня и поскакал прочь.

Когда Лоренцо Великолепный послал Леонардо в Милан к Моро, художник составил список рисунков, картин и скульптур, которые взял с собой.

Среди них было и несколько вариантов картины «Святой Иероним». Один из них, к счастью, сохранился. Картина была найдена в Риме в мастерской сапожника.

В сопровождении «мага» из Перетолы Томмазо Мазини, прозванного Заратустрой, и юного музыканта Аттаванте Мильоротти Леонардо выехал из Флоренции в Милан, а не на Восток, к султану, как утверждали некоторые его биографы.

Леонардо и его спутники на конях направились к холмам Монторсоли, а затем, проехав через всю живописную долину Муджелло, поднялись к Апеннинским горам.

Примечания

1

Боттега — мастерская художника.

(обратно)

2

«Шары» (лат. Раllе) — герб дома Медичи.

(обратно)

3

Интердикт (лат. — interdictum) — запрещение.

(обратно)

4

Перевод И.Я.Рыковой. См. Макиавелли. «История Флоренции». Изд-во «Наука», ленинградское отделение. 1973 год.

(обратно)

Оглавление

Легенда и истина

Происхождение сказывается

Коршун

Флоренция

В боттеге

Мастер и ученик

Уроки Верроккьо

«Как прекрасно было его лицо…»

Она — создание божественное

«Рот истины»

«О жалкие смертные, откройте глаза!»

Круглый щит

Заговор Пацци

Речь Лоренцо

Коричневая шапка

Известные трудности

Заратустра

Посланцы Лоренцо

Через ворота Сан Галло в Милан . . . . .

Реклама на сайте