«Так говорил Ландау»

2831

Описание

Книга об одном из величайших физиков XX века, лауреате Нобелевской премии, академике Льве Давидовиче Ландау содержит интересные сведения о его жизни. Гениальный учёный предстает на её страницах как замечательный педагог, весёлый, общительный человек с нетривиальным взглядом на жизнь. Для молодых физиков, знающих Л. Д. Ландау как соавтора всемирно известного «Курса теоретической физики», а также для широкого круга читателей.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Майя Бессараб Так говорил Ландау

Светлой памяти моего мужа

Бориса Петровича Некрасова посвящаю

Предисловие

Главное — научиться радоваться жизни.

Лев Ландау

Вклад лауреата Нобелевской премии академика Л. Д. Ландау в теоретическую физику огромен. Целая серия блестящих работ, многотомный «Курс теоретической физики», принятый во всём мире, большая научная школа, представители которой ныне работают во всех областях физики. И всё же не меньшее значение имеет разработанная великим физиком теория — как надо жить, его формула счастья. Лев Давидович Ландау занимался не только обучением, но и воспитанием своих учеников. Его возмущало безразличное отношение молодых людей к своей судьбе, неумение разобраться в обстоятельствах, отсутствие стремления к счастью. При его энергии и силе внушения Дау умел растормошить человека, заставить его отбросить лень. Он пробуждал желание жить и работать. Всё это ему удавалось по той причине, что сам он едва не погиб в переходном возрасте, он уже обдумывал, каким способом легче уйти из жизни, и только счастливая случайность спасла подростка: ему в руки попала книга, в которой говорилось о юноше, сумевшем изменить свою судьбу.

Хозяином своей судьбы может стать каждый, тут нужна только стальная воля. О том, как это удалось Льву Ландау, рассказано в этой книге.

Я хорошо знала Ландау и очень его любила — он заменил мне отца. В книге приведено множество высказываний Ландау, я начала их записывать ещё в школьные годы. Мне известны люди, которые в трудную минуту мысленно обращаются к своей памяти, чаще всего это какое-нибудь любимое выражение Льва Давидовича — и помогает! К слову сказать, я это проверяла, действует. Хотя может быть, здесь важно переключение внимания. Но попробовать стоит.

Литературные предки

У человека есть предки не только в роду. Они у него есть и в литературе. И многие из его литературных предков ближе ему по типу и темпераменту, а влияние их, конечно, ощущается им сильнее.

Оскар Уайльд. «Портрет Дориана Грея»

Лев Давидович Ландау, которого физики всего мира называли просто Дау, любил говорить: «Я родился 22 января, в один день с лордом Байроном, на сто двадцать лет позже великого английского поэта».

Лев Ландау в дошкольном возрасте

Он родился в 1908 году в Баку, в семье преуспевающего инженера-нефтяника Давида Львовича Ландау и его жены Любови Вениаминовны. Читать и писать Лёву научила мама, она рано заметила необыкновенные способности сына. Мальчик прекрасно учился, в двенадцать лет научился дифференцировать, в тринадцать — интегрировать, но потом гимназии закрыли и Лев год сидел дома. Мать стала твердить, что от безделья человек превращается в ничтожество, увядает. Её слова возымели совсем не то действие, на которое она рассчитывала. Мальчик и без того страдал от насмешек сверстников, потому что был хил и слаб, а тут решил, что жизнь не удалась и лучше всё это разом покончить. Он уже обдумывал, каким способом это сделать, когда ему в руки попал роман Стендаля «Красное и чёрное». Эта книга буквально перевернула его жизнь. Он понял, что человек может стать настолько сильным, что в его власти будет решать свою судьбу.

— Я ликовал, — вспоминал Лев Давидович, — мне хотелось во весь голос кричать о своём открытии. Но я уже тогда понял, что мне предстоит трудное дело, и начал трудиться.

Это было похоже на игру, ну конечно же, на обыкновенную мальчишескую игру: и его желание быть похожим на блестящего француза, и задания, которые он себе давал, чтобы выработать сильную волю. Но ведь ему было всего тринадцать лет, а на вид и того меньше. Нельзя сказать, что он слепо подражал Сорелю, нет. Выучив, подобно своему герою, наизусть страницу газетного текста, Лев решил впредь учить не нудные статьи, а стихи. Так родилась любовь к поэзии: в зрелые годы он часто декламировал своих любимых поэтов, по-видимому, стихи помогали ему отключаться от привычных дум. И всё это способствовало развитию памяти: Льву Давидовичу достаточно было прочитать стихотворение три-четыре раза, и он запоминал его навсегда.

Окружающие заметили происшедшие перемены, они решили, что мальчик взрослеет. Никому и в голову не могло прийти, что он пережил. Постижение святых и вечных истин далось ему нелегко, мальчик выстрадал всё это. Я бы не рискнула утверждать, что всё прошло бесследно. Иначе бы он не вспоминал об этих событиях с такой грустью.

Карен Тер-Мартиросян, один из любимейших учеников Дау, однажды сказал: «Да, он умел держать себя в узде. Ни в чём не давал спуску. И он сумел сделать себя счастливым, это несомненно».

Надо добавить, что этот изматывающий труд — искоренение собственных недостатков и воспитание воли — длился много лет, вошёл в привычку.

В 1922 году Лев Ландау блестяще сдал вступительные экзамены в Бакинский университет. Он был самым молодым студентом, на вид — не больше двенадцати. Но после первой же сессии заслужил уважительное отношение и однокурсников и преподавателей, а спустя два года коллеги посоветовали его матери перевести сына в Ленинград, где в те времена были сосредоточены лучшие учебные заведения.

Лев Ландау накануне поступления в Бакинский университет. Август 1922 г.

Шестнадцатилетним юношей Лев Ландау попал в нашу северную столицу и очутился в центре студенческой жизни. За полгода до окончания университета была опубликована его первая научная работа, и вскоре по путевке Наркомпроса в числе лучших молодых научных работников Лев Ландау был послан в длительную командировку для пополнения образования. Это дало ему возможность познакомиться с корифеями науки — Эйнштейном, Паули, Гейзенбергом, Дираком, Бором. Особенно много дал семинар Бора в Копенгагене.

Л. Д. Ландау. 1929 г.

За границей Ландау как всегда много работал и в 1930 году опубликовал работу, сразу обратившую на себя внимание — «Диамагнетизм металлов». Он приобрёл известность в научных кругах, он стал знаменит.

Ему не раз предлагали остаться работать в лучших европейских университетах, но он неизменно отвечал отказом: «Нет, я вернусь в свою рабочую страну, и мы создадим лучшую в мире науку». До тридцать седьмого года было ещё далеко, и у молодого учёного были все основания гордиться своей родиной. У него появилось много друзей, он был приветлив, скромен, его любили. Под конец командировки он стал стипендиатом Рокфеллеровского фонда и в полной мере насладился пребыванием в Англии. Если до того, в Дании, он не мог себе позволить тратить лишние деньги, например на шоколад, который продавался на каждом углу и который он очень любил, то в Кембридже он ел его, сколько хотел.

Лев Ландау был любимым учеником Нильса Бора, это знали многие, но только во время своего последнего визита в Россию патриарх современной физики говорил об этом без обиняков. А у жены Бора, фру Маргарет, вырвалась фраза:

— Нильс полюбил его с первого дня знакомства. Вы знаете, он бывал несносен, перебивал Нильса, высмеивал старших, походил на взлохмаченного мальчишку. Но как он был талантлив и как правдив!

Главное в Ландау — фантастическая работоспособность; что же касается маститых, они в основном были заняты защитой советской науки от тлетворного влияния Запада. Известен случай, когда один из них, взошедши на трибуну, начал вещать о священном долге жрецов науки перед отечеством.

— Жрец науки — это тот, кто жрёт за счёт науки, — раздался голос Ландау.

Через день фраза о жрецах науки разнеслась по всему городу.

Разумеется, человек, претендующий на роль лидера в своей отрасли знаний, должен быть специалистом экстра-класса. В теоретической физике Ландау знал всё. Было время, когда его ученики не всегда могли понять работы друг друга, Дау понимал всех.

Работал он очень много. Часами не выходил из своей комнаты, порой не слышал телефонных звонков, и когда жена тихонько приоткрывала дверь, она заставала его пишущим в его обычной позе — полулёжа. Ему приходилось отрывать себя от работы, и однажды он с сожалением сказал:

— Как бы было хорошо, если бы можно было работать часов двадцать в день. А то ведь мы используем свой мозг процентов на десять!

Представьте себе очень молодого преподавателя. На первой же лекции он заявил студентам: «Меня зовут Дау, я ненавижу, когда меня зовут Львом Давидовичем». Это не помешало ему стать одним из самых уважаемых лекторов. По окончании занятий его ожидала целая толпа студентов, он отвечал на вопросы и часто подолгу беседовал с ними.

Это было общение с людьми, без которого Дау не мог жить. Недаром впоследствии, выводя свою формулу счастья, Дау сделает общение одной из трёх составляющих счастливой жизни, по его подсчётам каждый должен уделять общению с людьми треть времени.

Юрий Румер, друг и соавтор Ландау, писал о нём довольно много. В одной из своих статей он как бы подводит итоги.

«За что же Ландау пользовался такой любовью и таким уважением у учеников, коллег, во всем научном мире? Поражала научная честность Ландау. Он никогда не делал вид, что понимает вопрос или работу, чтобы отделаться фразой, брошенной с высоты своего величия. Правда, близкие товарищи замечали, что иногда он отмежевывается от вопроса замечанием: «Ну, это меня не интересует». Но вскоре оказывалось, что он не забывает заданных ему вопросов. Если вопрос был стоящий, Ландау некоторое время спустя выдавал ответ. Он не старел, вместе с расширением объёма физических знаний рос и совершенствовался его талант».

— У меня не телосложение, а теловычитание, — говорил о себе Дау, считавший себя «активно некрасивым». Он ошибался. Один из его друзей как-то заметил: «Всё дело в том, что Дау нравился интеллигентным женщинам, а ему нравились подавальщицы».

Быть может, его фотография оставила бы вас равнодушными, но стоило ему начать говорить, он преображался. Эти лучистые, огненные глаза, радостная улыбка, приветливость — всё располагало к нему. Добавьте к этому обаяние, которому поддавались все.

Лучше всех описал внешность Льва Ландау профессор Тель-Авивского университета Александр Воронель. В радиоинтервью его попросили рассказать о внешности Дау, он на мгновение умолк, а потом вдруг сказал: «Он был похож на оленёнка. Да, на оленёнка был похож».

Это то единственное слово, которое нельзя заменить никаким другим. Испиши десять страниц, лучше не скажешь. Оленёнок, он и есть оленёнок. В Дау, несомненно, было что-то от Бэмби.

Призвание

Только в физике — соль, Остальное всё — ноль… Из гимна студентов физфака МГУ

Когда что-то мешало Льву Давидовичу заниматься физикой, он просто заболевал от огорчения. В студенческие годы он одно время занимался по восемнадцать-двадцать часов в сутки, нажил бессоницу, пришлось обращаться к врачу, который категорически запретил ночные занятия. Надо сказать, что Дау вообще внимательно относился к своему здоровью. В зрелые годы быт был налажен стараниями жены, Коры.

Они прожили вместе четверть века, и это были нелёгкие годы. Кора умела превратить обед в маленький праздник. Она отлично готовила, и кухня у неё сияла чистотой, словом, это была превосходная хозяйка, но главное, она следила за мужем, как за ребёнком. Иначе и быть не могло. Когда он работал, то о еде совершенно забывал. Дау часами не выходил из своей комнаты…

А потом, высоко поднимая ноги, вытягивая носок, размахивая руками и строя немыслимые рожи, он появлялся на кухне. От многочасовых занятий затекали конечности, надо было их размять. В детстве он меня пугал, и я как-то спросила, почему он гримасничает. Он ответил цитатой из «Ревизора»: «Они люди, конечно, учёные, но имеют очень странные поступки, натурально неразлучные с учёным званием. Один из них, например вот этот, что имеет толстое лицо, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу, вот этак. Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно ещё ничего, может быть, оно там и нужно так, об этом я не могу судить…»

Дау держался просто, ему не было нужды напускать на себя важность, его авторитет держался на исключительных работах, на знаниях. И когда речь заходила о том или ином в физике, Льва Давидовича прежде всего интересовало, что он конкретно сделал. Если же ему пытались доказать, что, мол, хотя выдающихся работ у этого субъекта и нет, но зато он очень порядочный, Дау отвечал:

— Нельзя делать научную карьеру на одной порядочности. Это неминуемо приведёт к тому, что не будет ни науки, ни порядочности.

Что же касается тех деятелей, которые недостаток способностей и знаний пытаются заменить важным видом, Дау относился к ним с величайшим презрением и не упускал случая вывести на чистую воду. По его терминологии, это были «кислощенцы», от известного выражения «профессор кислых щей».

Лев Давидович весьма недоверчиво относился к научным сенсациям: «Люди, услышав о каком-нибудь необыкновенном явлении в науке или в жизни, начинают предлагать для их объяснения малоправдоподобные гипотезы. А следовало бы в первую очередь рассмотреть простейшее объяснение — что все это — враньё».

По четвергам, в 11.00, открывая свой семинар, Дау говорил: «Точность — вежливость королей».

Лев Давидович уделял ученикам много времени. Он, правда, не давал им тем и порой повторял: «Думать за вас не будет никто! Я не подрядился за вас мыслить».

Однако он всегда внимательно выслушивал ученика, и тот знал, что Дау всегда найдёт для этого время.

«Начиная работать и углубляясь в какую-то определённую узкую область, теоретик должен a priori владеть исходными представлениями и методами всех разделов теоретической физики, и это открывает для него возможность использования далёких аналогий, не связанных, на первый взгляд, результатов и тем самым способствует развитию интуитивного физического мышления».

Эти слова Ландау приводит в своих воспоминаниях один из его учеников, академик Юрий Каган.

Другой ученик, Борис Иоффе, как-то услышал от учителя:

— Как вы можете решать задачу, если вы заранее не знаете ответа?

По мнению Бориса Иоффе, Ландау очень был бы нам нужен сейчас не только как физик, прокладывающий новые пути в науке, научный лидер, но и как человек, поддерживающий своим авторитетом чистую моральную атмосферу в науке, бескомпромиссный враг всякой фальши и суесловия.

О том же в своё время говорил и академик Померанчук: «Вы не можете себе представить, какую громадную ассенизаторскую работу проводил Дау в теоретической физике».

Известно, что физики боялись опубликовать сырую статью. Все знали, что Ландау моментально заметит просчёты и пощады не будет. Существовало мнение, что протащить свой результат сквозь эшелоны ландауского скепсиса очень трудно для всех, кто работал непосредственно в его отделе, ибо он, как заведующий отделом, считал себя ответственным за статьи своих сотрудников и всегда их прочитывал.

Побывав в научных центрах Европы, Дау возмечтал поднять физику, царицу наук, на должную высоту. Его программа была грандиозна: подготовка высококвалифицированных специалистов, издание научного журнала, созыв научных конференций с участием лучших физиков мира.

«Размах, достойный Петра Великого», — прокомментировал эту программу один из первых учеников Ландау.

Летом 1932 года Лев Давидович Ландау перевёлся из Ленинграда в Харьков, в Украинский физико-технический институт, УФТИ. Здесь работал отличный коллектив, и с приездом Ландау они готовы были сдвинуть с места горы. Дау был в постоянном контакте с экспериментаторами, работа кипела.

Вот документ тех лет:

Москва, Кремль, товарищу Сталину.

Украинский физико-технический институт в Харькове в результате ударной работы к XV годовщине Октября добился первых успехов в разрушении ядра атома. 10 октября высоковольтная бригада разрушила ядро лития. Работы продолжаются.

Жаль только, что многие из этих талантливейших людей пять лет спустя погибли в сталинских застенках. Та же участь ожидала и Ландау, но он вовремя покинул столицу Украины, проработав в ней до начала 1937 года. И как много он успел сделать!

«После переезда Ландау в Харьков УФТИ стал одним из лучших мировых центров физической науки», — свидетельствует пресса.

До начала массовых репрессий физики относились к властям уважительно. Александр Ильич Ахиезер вспоминает, что когда Дау увидел его китель и сапоги, он спросил:

— Как вы одеты?

— Я одет под товарища Сталина, — ответил Александр.

— А я под товарища Ленина, — парировал молодой профессор.

Дау терпеть не мог, когда к нему обращались с серьёзными вопросами на ходу, где-нибудь в коридоре или на лестнице. Быть может, он отвечал слишком резко от неожиданности, это прекрасно описал Элевтер Луарсабович Андроникашвили:

«Обычно «наукообразный» (так назывались молодые научные работники), желавший поинтересоваться мнением Ландау, долго стоял за дверями лаборатории и прислушивался к разговорам, которые Дау вёл со своими сотрудниками, разгуливая по длинному коридору Капичника. Удостоверившись, что Дау находится в хорошем настроении, жаждущий приобщиться выскакивал из-за дверей и скороговоркой выпаливал свой вопрос:

— Дау, я хотел спросить вас…

— Чушь! — кричал Дау, не дослушав вопроса, и жаждущий немедленно скрывался за дверью.

Конечно, репертуар его выкриков был богаче: «ахинея», «галиматья», «глупости», «ерунда», «позор говорить такие вещи» — необычайно разнообразили реакцию Дау на задаваемые ему вопросы.

Нехорошо ругать товарищей только за то, что они задали вопрос в неудачной форме. Но я считаю, что в этом были повинны обе стороны. Во-первых, по крайней мере неполитично выскакивать из засады хоть с дурацкими, хоть с умными вопросами на человека, который вздрагивал при этом от неожиданности и, пугаясь, терял ход своей мысли. Во-вторых, нельзя так панически бояться прослыть недостаточно умным человеком и при первом же несогласии, хотя бы и высказанном в такой шокирующей манере, прятаться за ту же дверь, из-за которой ты только что выскочил.

Иногда я говорил:

— Дау, почему вы так нетерпимы к чужим недостаткам и готовы сожрать живьём человека только за то, что он задавал вам вопрос в не совсем продуманной форме?

— Что вы, Элевтерчик, — говорил Дау. — Я никогда и никого не обижаю, и я никогда никого не сожрал. Я вовсе не язычник, наоборот, полон христианского смирения. Но я выполняю свой долг и просто защищаю науку от этого…

Тут я его перебивал, чтобы не услышать слов, обидных для моих товарищей, ибо я предполагал, что одно из таких слов вот-вот должно было сорваться с его уст.

— Может быть, вы и не язычник, — говорил я, переводя разговор на его любимую тему. — Но уж наверняка вы как минимум магометанин, потому что ваша теория по вопросу о взаимоотношениях с женщинами полностью вас разоблачает.

— Я не отрицаю, — возражал мне Дау, — что я красивист. Но это ещё не значит, что я магометанин. Зато вы типичный душист, и я вас за это презираю! Фу! Как можно быть душистом?! Послушайте, — кричал он проходившим мимо, — у нас объявился новый душист, это Элевтер, который больше всего ценит в женщине душу вместо того, чтобы любить её за красоту! А ещё грузин! А ещё усы носит! Как вам не стыдно быть душистом?! — восклицал он театральным голосом.

Разговаривать на подобные темы он мог подолгу, притом был крупным теоретиком в этой области. Он подсчитал «модуль» города для многих городов. «Модуль» по Ландау — это отношение числа красивых женщин к общему числу женщин минус красивые. На вопрос, правда ли, что он записывает адреса и телефоны знакомых женщин не в алфавитном порядке, а в порядке убывания красоты, он только хохотал, не отрицая обвинения…

Создавая себе репутацию человека нехраброго, он на самом деле постоянно совершал очень смелые поступки. Да и вся его борьба за свои научные идеи, разве это не смелость?

По существу, Ландау всегда был очень добрым, многим своим друзьям оказывал материальную помощь. И несмотря на все свои наскоки на людей и на воинственные выкрики, он никому не делал и не желал зла. Но внушив себе, что тот или иной человек является плохим физиком, Ландау сохранял это представление, часто неправильное, на долгие годы».

Андроникашвили часто встречался с Дау, любил его и понимал, как никто. В его воспоминаниях есть очень меткие заключения:

«Ему сопутствовал успех в науке. Состояние творчества было его постоянным состоянием. Творчество же он считал наивысшей радостью человека. И эта радость постоянно его сопровождала. Вот почему за несколько лет творческой дружбы с ним я видел его только в хорошем настроении, только весёлым. Помню не более двух исключений: он был огорчён, когда его не пригласили на правительственный приём в честь 225-летия Академии наук СССР, когда в Москву приехало много иностранных гостей. Второй случай был связан со снятием с поста директора института Петра Леонидовича Капицы. Дау в эти дни был очень расстроен и растерян.

«Авторитеты» для него ничего не значили. Ни президенты Академии наук, ни академики, ни министры. Всем людям он стремился дать соответствующую оценку, при этом часто ошибался».

Николай Евгеньевич Алексеевский какое-то время жил в одной квартире с Дау. Это была квартира номер восемь во дворе Института физических проблем. Однажды Дау сказал своему соседу, что экспериментаторы потому неправильно ставят эксперименты, что плохо знают физику. Закончил Дау следующими словами:

— Господи, прости им, ибо не ведают, что творят!

Когда ученик начинал путаться, излагая содержание работы, запинаясь на словах «Если бы…», Ландау обычно вставлял:

«Если бы у моей бабушки были усы, то она была бы не бабушкой, а дедушкой».

— Всё, что в химии научного, это — физика, а остальное — кухня.

— Мы-то с вами знаем, что математика XX века — это и есть теоретическая физика.

— Не сомневайтесь в великих возможностях физики. Физика может объяснить любое увиденное в жизни явление.

— Подобно тому как все хорошие девушки уже разобраны и замужем, так и все хорошие задачи уже решены.

— В настоящее время образование необходимо для всякой профессии. Необразованный человек всегда будет чем-то второго сорта.

— От безделья успехов не будет. Можно быть хорошим специалистом, не питая любви к своей специальности. Но это не относится к науке и к искусству. В науке и искусстве, если к ним не лежит душа, можно быть только посредственностью.

— Нельзя забивать голову ерундой. Чем больше научного мусора будет засорять вашу голову, тем меньше останется места для верных представлений.

По умению мгновенно, а иногда и заранее найти ошибку в работе Ландау не знал себе равных. Он мог, не теряя ни секунды, найти истину в море заблуждений, говоря при этом: «Глупостей много, а разумного мало».

Или:

«Почему певцы такие глупые? Отбор происходит по другому признаку».

Работа Ландау с учениками включала и совместное написание статей. Ничего труднее невозможно себе даже представить. Никаких скидок на неопытность начинающих не было. По нескольку раз переписывалось введение. Затем сокращались промежуточные выкладки и переписывалось заключение. Зато окончательный вариант — безупречен. Ландау говорил:

— Некоторые считают, что учитель обкрадывает своих учеников. Другие — что ученики обкрадывают учителя. Я считаю, что правы и те и другие, и участие в этом взаимном обкрадывании — прекрасно.

Надо только добавить, что для этого нужна щедрость.

— Когда я познакомился с общей теорией относительности Эйнштейна, я был потрясен её красотой. Статьи Гейзенберга и Шрёдингера привели меня в восхищение. Никогда раньше я с такой ясностью не ощущал мощь человеческого гения.

— Верховным судьей всякой физической теории является опыт. Без экспериментаторов теоретики скисают.

Год в тюрьме

Стыдно жить в стране, управляемой негодяями.

Сергей Ковалёв. Из телеинтервью

В ночь на 28 апреля 1938 года Ландау арестовали. Он не мог переступить порог, и двое чекистов вынесли его под руки.

Это было время, когда он работал над теоретическим обоснованием сверхтекучести жидкого гелия, буквально стоял на пороге открытия. Именно за эту работу он впоследствии будет удостоен Нобелевской премии. Парадоксальное поведение жидкого гелия вблизи абсолютного нуля экспериментально обнаружил Пётр Капица, директор Института физических проблем, где с февраля 1937 года работал Ландау. Только когда этой проблемой заинтересовался Ландау, появилась надежда, что тайна жидкого гелия будет открыта. И вдруг профессора арестовали. Капица начал долгую и небезопасную кампанию за освобождение своего ведущего теоретика. Вступился за любимого ученика и патриарх современной физики Нильс Бор. Дело принимало нежелательный для властей оборот.

Л. Д. Ландау в тюрьме. Из следственного дела № 18 846, стр. 1. 1938 г.

По вновь открывшимся документам можно предположить, что готовился грандиозный процесс физиков, наподобие «дела врачей». Ордер на арест Ландау был подписан заместителем наркома внутренних дел Михаилом Фриновским, суперпалачом сталинского режима. Это означало, что делу придавалось особое значение.

Капица начал действовать немедленно, как только стало известно, что Ландау взяли.

П. Л. Капица — И. В. Сталину

28 апреля 1938, Москва.

Товарищ Сталин!

Сегодня утром арестовали научного сотрудника Института Л. Д. Ландау. Несмотря на свои 29 лет, он вместе с Фоком — самые крупные физики-теоретики у нас в Союзе. Его работы по магнетизму и по квантовой теории часто цитируются как в нашей, так и в заграничной научной литературе. Только в прошлом году он опубликовал одну замечательную работу, где первый указал на новый источник энергии звёздного лучеиспускания. Этой работой даётся возможное решение: «почему энергия солнца и звёзд не уменьшается заметно со временем и до сих пор не истощилась». Большое будущее этих идей Ландау признают Бор и другие ведущие учёные.

Нет сомнения, что утрата Ландау как учёного для нашего института, как и для советской, так и для мировой науки, не пройдёт незаметно и будет сильно чувствоваться. Конечно, учёность и талантливость, как бы велики они ни были, не дают право человеку нарушать законы своей страны, и, если Ландау виноват, он должен ответить. Но я очень прошу Вас, ввиду его исключительной талантливости, дать соответствующие указания, чтобы к его делу отнеслись очень внимательно. Также, мне кажется, следует учесть характер Ландау, который, попросту говоря, скверный. Он задира и забияка, любит искать у других ошибки и когда находит их, в особенности у важных старцев, вроде наших академиков, то начинает непочтительно дразнить. Этим он нажил много врагов.

У нас в институте с ним было нелегко, хотя он поддавался уговорам и становился лучше. Я прощал ему выходки ввиду его исключительной даровитости. Но при всех своих недостатках в характере мне очень трудно поверить, что Ландау был способен на что-нибудь нечестное.

Ландау молод, ему представляется ещё многое сделать в науке. Никто, как другой учёный, обо всем этом написать не может, поэтому я и пишу Вам.

П. Капица

Письмо не возымело действия. Но борьба за освобождение Ландау началась. Можно предположить, что именно Капица сообщил об аресте Нильсу Бору. Письмо Бора Сталину сверхвежливое, сверхдипломатичное. Начинается оно так:

«Только моя исключительная благодарность за деятельное и плодотворное сотрудничество с учёными Советского Союза, которым я имею счастье пользоваться уже в течение многих лет, и неизгладимое впечатление, которое произвёл на меня во время многократных моих поездок в Советский Союз энтузиазм, с которым там столь успешно ведутся и поддерживаются научные исследования, побуждают меня привлечь Ваше внимание к одному из самых выдающихся физиков молодого поколения — профессору Л. Д. Ландау из Института физических проблем советской Академии наук.

Признание в научном мире проф. Ландау завоевал не только рядом очень значительных работ по атомной физике. Своим вдохновляющим влиянием на молодых учёных он решающим образом способствовал созданию в СССР школы физиков-теоретиков, давшей незаменимых работников для вновь построенных и столь щедро оборудованных лабораторий, в которых сейчас во всех районах СССР ведутся замечательные экспериментальные исследования».

Далее в том же духе о значении научной деятельности Ландау, с которым он, то есть Бор, поддерживает тесную связь, о слухах об аресте учёного и об удивительном ответе президента Академии наук, к которому автор письма обратился с просьбой — помочь связаться с профессором Ландау: «Ответ президента академии, членом которой я имею честь состоять, не содержит никаких сведений о местопребывании или судьбе профессора Ландау».

В этом письме есть ключевая фраза: «Я не могу представить себе, чтобы проф. Ландау, голова которого занята только мыслями о теоретической физике, мог совершить что-либо такое, что оправдывало бы его арест». И в самом конце письма ненавязчивая, скромная просьба — выяснить судьбу этого замечательного учёного. Стиль Бора обретает чёткость и силу, когда он утверждает, что Ландау должен «продолжать исследовательскую работу, столь важную для прогресса человечества».

Тем временем следователь 2-го отдела ГУГБ НКВД младший лейтенант госбезопасности Ефименко вёл дело № 18 746 по разоблачению «вражеской» деятельности Льва Ландау. Однажды я спросила у Дау, что там с ним делали, в тюрьме.

— Ничего. По ночам водили на допросы.

— Не били?

— Нет, ни разу.

— А в чём тебя обвиняли?

— В том, что я немецкий шпион. Я пытался объяснить следователю, что я не мог им быть. Во-первых, быть шпионом бесчестно, а во-вторых, мне нравятся девушки арийского типа, а немцы запрещают евреям любить арийских девушек. На что следователь ответил, что я хитрый, маскирующийся шпион.

Милый Дау! Он хотел что-то объяснить следователю НКВД! Хорошо ещё, что соседи по камере научили профессора физики, как надо вести себя на допросах: ни в коем случае не конфликтовать, всячески помогать, поддакивать, идти на поводу того, кто ведёт допрос. Это единственный способ избежать побоев. Следователь будет доволен и его начальство тоже: они свою работу выполнили как положено.

«За последнее время, работая над жидким гелием вблизи абсолютного нуля, мне удалось найти ряд новых явлений, которые, возможно, прояснят одну из наиболее загадочных областей современной физики. В ближайшие месяцы я думаю опубликовать часть этих работ. Но для этого мне нужна помощь теоретика. У нас в Союзе той областью теории, которая мне нужна, владел в совершенстве Ландау, но беда в том, что он уже год как арестован.

Я всё надеялся, что его отпустят, так как я должен прямо сказать, что не могу поверить, что Ландау — государственный преступник. Я не верю этому: такой блестящий и талантливый молодой учёный, как Ландау, который, несмотря на свои 30 лет, завоевал европейское имя, к тому же человек очень честолюбивый, настолько полный своими научными победами, что у него не могло быть свободной энергии, стимулов и времени для другого рода деятельности».

Пётр Леонидович не скрывает возмущения:

«Главное, вот уже год по неизвестной причине наука, как советская, так и вся мировая, лишена головы Ландау.

Ландау дохлого здоровья, и если его зря заморят, то это будет очень стыдно для нас, советских людей».

Я слышала от Капицы, что Молотов пригласил его для разговора, беседа длилась минут двадцать и Капице было предложено изложить свои соображения руководству НКВД. Говорил он с Меркуловым и Кобуловым, а это были суперпалачи режима, их даже расстреляли за садизм несколько лет спустя. Вот тогда и возникла идея освободить Ландау на поруки. Посадили лучшего в стране физика-теоретика, учёного с мировым именем, надо же было как-то выходить из этого положения: просто так освободить означало бы, что признали свою ошибку, ну, а на поруки — совсем другой оборот.

Побывав на Лубянке, Пётр Леонидович написал письмо:

П. Л. Капица — Л. п. Берии

26 Апреля 1939 года

Прошу освободить из-под ареста арестованного профессора физики Льва Давидовича Ландау под моё личное поручительство.

Ручаюсь перед НКВД в том, что Ландау не будет вести какой-либо контрреволюционной деятельности против Советской власти в моём институте, и я приму все зависящие от меня меры к тому, чтобы он и вне института никакой контрреволюционной работы не вёл. В случае, если я замечу со стороны Ландау какие-либо высказывания, направленные во вред Советской власти, то немедленно сообщу об этом органам НКВД.

П. Капица

Разумеется, надо было любой ценой спасти гениального физика из тюрьмы. Но всё же было что-то унизительное в этом полицейском документе. Недаром бедный Дау никогда ни словом не обмолвился о его существовании.

Вероятно, наличие этого документа наложило отпечаток и на отношения между Капицей и Дау: они никогда не были близкими друзьями. Правда, Пётр Леонидович, будучи отличным директором, всегда соблюдал известную дистанцию в отношениях со своими сотрудниками, но с Дау он держался подчёркнуто отдалённо. По-видимому, письмо, которое он направил Берии, сыграло здесь главную роль.

Надо, однако, сказать, что Дау не принадлежал к числу людей, стремящихся забыть о благодарности тем, кто оказал им услугу; Дау всегда повторял, что Капица спас его от смерти.

Освобождение Ландау рассматривается историками как исключительный случай. Профессор Уолтер Лакуер, один из наиболее серьёзных исследователей, пишущих о Советской России, в фундаментальном труде «Сталин. Откровения гласности» подчёркивает:

«Было мало дел, когда Сталин и Берия были готовы пойти на компромисс. Когда Лев Ландау был арестован 28 апреля 1938 года, ему не было и тридцати, но он уже был всемирно известным физиком. Его обвинили в разного рода контрреволюционной деятельности, и жизнь его висела на волоске. Однако он имел влиятельного друга и защитника — Петра Капицу, который в официальных письмах Молотову и Берии объяснил, что Ландау занимался чрезвычайно важными проблемами, что он незаменим и что его можно было бы освободить под его, Капицы, персональную ответственность. Ландау освободили. Капица проявил огромную смелость, потому что властям ничего не стоило распорядиться об аресте и ликвидации Капицы».

Здесь не упомянут другой, ещё более влиятельный защитник Дау, Нильс Бор. Дау и сам рассматривал своё освобождение как чудо, да это и было чудо.

Но вот дутое дело, состряпанное в недрах НКВД, было прекращено почти через четверть века после смерти Ландау, по всей вероятности после того, как в период гласности пишущая эти строки обратилась к руководству КГБ с просьбой разрешить ознакомиться с делом Ландау. Надо сказать, что разрешение было получено без проволочек, более того, мною был получен бесценный подарок — фотография из дела Ландау. Документ от 23 июля 1990 года гласит:

«1. Постановление НКВД СССР от 28 апреля 1938 года о прекращении дела Ландау Льва Давидовича с передачей его на поруки — отменить.

2. Уголовное дело в отношении Ландау Льва Давидовича прекратить на основании ст. 5 п. 2 УПК РСФСР — за отсутствием в деянии состава преступления».

Нельзя сказать, что тюрьма изменила Дау. Он стал чуть меньше болтать при малознакомых людях — вот и всё. Однако никакой осторожности в том смысле, чтобы не наживать себе врагов резкими замечаниями, у него по-прежнему не было. Вот один из примеров.

Однажды Дау случайно зашёл не в ту аудиторию и узнал, что собравшиеся в ней ожидают сенсационного выступления известного профессора, который сделает доклад о своём открытии. Пригласили журналистов и фотокорреспондентов. Дау с большим недоверием относился к сенсациям и решил послушать.

На кафедру поднялся виновник торжества и начал говорить об открытии. Потом он подошёл к доске и запечатлел на ней свои выводы. Закончив, с видом победителя сошел вниз. Гром аплодисментов.

— Прошу прощения, но здесь слишком много ошибок! — воскликнул Ландау, решительной походкой направляясь к доске.

Воцарилось молчание.

— Если эту задачу решить правильно, эффект данной работы сводится к нулю. — Мелок стремительно подчёркивал ошибки. — Работы как таковой вообще нет. Есть математические ошибки.

Положив мелок на место, Ландау удалился. Все хранили молчание.

— Кто, кто его сюда пустил? — простонал триумфатор.

На нашей природной почве

Говорят, мы мелко пашем, Оступаясь и скользя, На природной почве нашей Глубже и копать нельзя. Мы ведь пашем на погосте, Разрыхляем верхний слой, Мы задеть боимся кости, Чуть прикрытые землей. Варлам Шаламов

В Отделе науки ЦК КПСС Ландау не жаловали. Это учреждение пыталось представить Льва Ландау как третьеразрядного учёного. Известно, что был рассыпан набор журнала «Техника — молодежи», дерзнувшего взять интервью у академика Ландау. Отделу науки особенно не нравилось то, что он пользовался такой популярностью. Это трактовалось как «нездоровый ажиотаж».

Л. Д. Ландау. 40-е годы.
В саду Института физических проблем. Конец 50-х годов.

На Западе Ландау отдавали должное. Однажды Кора попросила меня перевести статью из американского научного журнала, которая заканчивалась так:

«Ландау опережает мировую науку. Когда он в 1959 году выступил на Киевской конференции, мы ничего не поняли. Прошло четыре года упорного труда, и только теперь мы поняли, о чём тогда говорил Ландау. Такого физика, как Лев Ландау, в США нет».

А когда в Англии вышел в свет сборник научных работ учёного, появилась рецензия, где говорилось: «Этот солидный том, собрание трудов Ландау, возбуждает чувства, подобные тем, которые вызывает полное собрание сочинений Вильяма Шекспира или Кехелевский каталог сочинений Моцарта. Безмерность совершённого одним человеком всегда представляется невероятной».

Так он и жил, признанный во всём мире и упрямо не признаваемый Отделом науки ЦК КПСС. Этот отдел, призванный «управлять» наукой, старался доставить создателю советской теоретической физики как можно больше неприятностей, но это лишь усиливало противостояние. Дау относился к Отделу науки с величайшим презрением. «Такие руководители, они только и могут, что водить руками», — говорил он.

Дау понимал, какая ему выпала доля. Об этом свидетельствуют особенно часто повторяемые огарёвские строчки:

Я в старой Библии гадал И только жаждал и мечтал, Чтоб вышли мне по воле рока И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.

То, как он читал эти стихи, раскрывает душу этого человека. Это душа подвижника. Это было открытое противостояние неукротимого духа и наделённых властью тупиц, которых уже никто и не помнит.

Ландау был для них недосягаем, они ничего не могли с ним сделать, хотя бы потому, что он был занят делом, а они лишь видимостью деятельности. И он это знал. Знали и они…

К сказанному надо добавить, что Дау весьма непочтительно отзывался о тех, кого считал подхалимами, а в ЦК считали выдающимися деятелями партии и науки и называли маститыми учёными. Стоило такому учёному опубликовать очередную бездарную работу, на него сыпался град насмешек.

Быть может, и о Дау можно сказать, что он на свой лад приспособился к жизни, — ведь если человек не приспособится, он просто погибнет, — но при этом Дау сохранял и чувство собственного достоинства и даже юношеские идеалы.

Хорошо ему жилось на свете, этому юноше. Без чего нельзя понять Дау, так это без его семинара. Тут он весь, и это великолепно описано в стихах Александра Компанейца.

ДАУ НА СЕМИНАРЕ
Истекла мигдальская минута, Начался учёный семинар. Но докладчик медлит почему-то Выносить заморский свой товар. С первых слов, как Вельзевул во плоти, Навалился Дау на него: «Лучше вы скажите, что в работе Ищется как функция чего?». Не успел он вымолвить ответа, Как пронёсся новый ураган: «Изо всех от сотворенья света Это самый жалкий балаган!». На того, кто у доски не дышит, Уж не смотрит Дау, как удав: «Правда, автор по-дурацки пишет, Но, быть может, кое в чём и прав» Крестится докладчик под полою И слезу невольную отёр. Академик вымолвил: «Не скрою, Автор — пёс, но, кажется, хитёр». Вдруг внезапно замелькали руки, Взоры полны тёмного огня: «Мама, он грабитель от науки, Всё списал, собака, у меня!».

Очень точно схвачен лексикон академика, он и в самом деле был бесподобен, оттого так любили пересказывать слова патрона его многочисленные ученики. Насмешливый, весёлый, задиристый, остроумный — он превратил свой семинар в истинное чудо.

Теоретический семинар.

Известный французский физик русского происхождения Анатолий Абрахам в книге «Время вспять, или физик, физик, где ты был?» приводит свой разговор с Георгием Гамовым, университетским приятелем Дау. «Я рассказал Гамову о поездке в Россию и о встрече с Ландау. Он погрузился в думу, потом сказал: «Нас было трое неразлучных — Ландау, И. да я. Нас звали три мушкетёра. А теперь? Ландау — гений, И. — все знают, кто такой, а я — вот где». Он ткнул стаканом в самого себя, развалившегося на диване. Читатель поймёт, я надеюсь, что я не смог отказаться от соблазна сблизить ещё раз трёх мушкетёров хоть на бумаге».

Да, в юности мушкетёры блистали талантами. Но по-видимому, только Лев Ландау обладал силой воли и остался верен своим идеалам. И. — Гамов побрезговал даже назвать его фамилию — в основном занимался защитой советской науки от влияния Запада, а о Гамове ходили слухи, что он спился, правда, я не знаю, так ли это, слухи есть слухи. Но Дау говорил о нём с грустью, жалел его.

Безусловно, из этой великолепной тройки лишь один полностью реализовал себя, сделал всё, что мог, развил всё, что было ему дано природой.

«Ввиду краткости жизни мы не можем позволить себе роскошь тратить время на задачи, которые не ведут к новым результатам», — писал Ландау.

Л. Д. Ландау работает. 1959 г.

Академик Виталий Гинзбург вспоминает, что один из учеников Дау однажды пожаловался учителю, что ему удалось вывести уравнение Шрёдингера, но он не стал публиковать эту работу, считая её недостаточно серьёзной для научной публикации. Дау помрачнел:

— Никогда никому в этом не признавайтесь! Если бы вы не вывели этого уравнения, на нет и суда нет, а вот вывести столь замечательный результат и не понять его значения — такое действительно позорно!

«Главное — делайте всё с увлечением, это страшно украшает жизнь», — писал Дау в одном из писем.

На международной конференции по физике высоких энергий в Киеве Ландау был в центре внимания благодаря своему докладу.

— Как бы вы в двух словах охарактеризовали эту конференцию? — спросил у него корреспондент американского научного журнала.

— Учёные должны разговаривать, а не скрываться друг от друга, — последовал ответ.

Английский физик сэр Рудольф Пайерлс вспоминает: «Одно из моих любимых воспоминаний — это случай, когда в дискуссии всплыло имя физика, о котором Ландау прежде ничего не слышал. Посыпались вопросы: «Кто это? Откуда? Сколько ему лет?». Кто-то сказал: «О, ему всего двадцать восемь…». И тогда Дау воскликнул: «Как, такой молодой и уже такой неизвестный?».

Л. Д. Ландау с сыном Игорем.

Дау был хорош в домашней обстановке, от него веяло каким-то уютом. Ну, а когда он приезжал на дачу, сразу затевал игры с детьми. Усаживал всех рядком, а сам ходил по террасе и диктовал длиннейшие примеры. Выигрывал обычно Гарик.

Но однажды Гарик предложил задать папе такую задачу, чтобы он её не смог решить.

— Попробуй, — согласился Дау.

Но где уж было третьекласснику обыграть «чемпиона вычислений», как иногда величали Льва Давидовича. Всех удивила Ирина, моя пятилетняя дочь. Её задача была основана на абсурде, но это был именно тот случай, когда решения нет:

— Старушка несла яйца. Столько, сколько наш большой цветок. Одно яйцо разбилось. Сколько осталось?

Две фотографии, сделанные Л. Д. Ландау
Майя Бессараб с дочерью Ириной
Гарик и Ирина

У Дау была искренняя привязанность к тёще, Татьяне Ивановне. Он любил с ней поговорить и часто повторял: «Очень милая старушка. Ни у кого нет такой тёщи, как у меня!».

Он иногда хвастался безмерно, что само по себе довольно странно для такого воспитанного человека, каким был Дау. Его пятидесятилетие было, действительно, замечательно: в совершенно непривычном для нашей столицы стиле. Не было нудных докладов и поздравлений, всё было выдержано в жанре лёгкой комедии. После этого нашумевшего на всю Москву юбилея стало неприлично устраивать анекдотическую торжественную часть; юбилей Ландау положил начало новому виду этих вечеров.

Ко дню пятидесятилетия Дау получил много подарков, среди них дружеские шаржи и скрижали. 1958 г.

— Ни у кого не было такого юбилея, как у меня! — радовался Дау. Глаза у него сияли, и от удовольствия он потирал руки.

Дау часто заводил разговоры о любви. И его ближайшему окружению это было известно.

— Дау, как надо кончить роман? Как бы вы поступили, если бы вы разлюбили женщину?

— Я бы ей сказал, что я её больше не люблю.

— Дау, вы жестокий человек.

— Я?! Но ведь это правда!

Он ещё долго не мог успокоиться и обращался к знакомым:

— Слыхали?! Халат обвинил меня в жестокости только за то, что я готов сказать правду.

Как уже упоминалось, своего имени Дау не любил. Когда я однажды сказала, что у него прекрасное имя, он отрицательно покачал головой:

— Жалкое имя. И животное есть такое.

— Так звали нашего лучшего писателя.

— Единственное утешение.

— А какой прекрасный рисунок, где ты в виде льва, а теоретики — слепые котята!

— Для карикатуры ещё куда ни шло.

Сына Дау назвал Игорем и страшно хвастался:

— Я дал своему сыну лучшее из всех возможных имён!

При его интересе ко всему, что происходило вокруг, тема имён возникала постоянно. Я как-то принесла подборку странных имён, попадавшихся в газетах и журналах. Дау оставил листок у себя и долго веселился, цитируя такие перлы, как Трактор Михайлович, близнецы Рево и Люция, девочка по имени Великий Рабочий, мальчик Джонрид и тому подобное.

— Не от большого ума отец назвал сына Разумом.

Он любил всех задирать, однажды и мне досталось:

— По-видимому, ты ещё легко отделалась. Если бы ты родилась не накануне Первомая, а в середине осени, быть бы тебе Октябриной. И звали бы мы тебя Октей. Октя! — это ужасно.

Он пришёл в ужас, узнав, что я хочу назвать дочь Вандой. Мне пришлось выслушать не одно рассуждение по этому поводу даже после того, как ей было дано имя Ирина. Прошло много лет, и всё же Дау нет-нет и вспоминал, какой опасности она избежала:

— Всё хорошо в своё время и в своём месте. В Варшаве Ванда звучит естественно, а в наших краях такое имя воспринимается как вычурное. Я уже не говорю о том, что магазин есть такой.

Дау всегда расспрашивал, что мы проходили в школе. Однажды я рассказала, что мы дошли до Крымской войны и гибели Нахимова.

— А что, в школе до сих пор скрывают от детей, что Николай I покончил жизнь самоубийством? Как же, помазанник Божий не мог совершить столь тяжкий грех и до революции это скрывали. Вот в школьных учебниках и продолжают по старинке писать «умер». Это произошло после разгрома русской армии под Евпаторией, и Герцен не без ехидства заметил, что царь умер не от простуды, а от «евпатории в лёгких».

— Если бы я был писателем, то непременно написал бы книгу о Кибальчиче. Он сыграл огромную роль в освоении космоса: именно ему принадлежит проект первой космической ракеты. Этот проект он разработал в тюрьме, в ожидании смертной казни за участие в убийстве Александра II. Каким мужеством надо обладать, чтобы заниматься наукой и сделать открытие накануне казни! Уму непостижимо, как могло случиться, что Кибальчич-революционер затмил Кибальчича-учёного!

О Николае Огарёве говорил с не меньшим восхищением:

— Прекрасный поэт, и так основательно забыт! Ну разумеется, эмиграция и то, что самое имя его находилось под запретом — это сыграло решающую роль. Но потом же все эти запреты были сняты, да видно, время упущено. А жаль.

Дау считал, что Кибальчича и Огарёва доконала наша бездушная пропаганда. Она настолько бездарна, что у нормального человека не может не вызвать протеста, иными словами, ничто не может принести памяти о том или ином деятеле такого вреда, как усилия властей прославить его. Это конец. После этого его репутацию спасти почти невозможно. И наоборот, лица, подвергающиеся гонениям, обретают ореол мученика и симпатии населения. Что само по себе является доказательством неискоренимой неприязни наших сограждан к власть имущим.

Что же касается Кибальчича и Огарёва, то в конце концов о них будут написаны правдивые книги, иначе и быть не может.

Кора была настоящая красавица. Помню, я как-то возвращалась из школы, это было ещё в Харькове, и вдруг заметила, что все на кого-то оглядываются. Это шла Кора. Она была средней дочерью: Вера на полтора года старше, Надя на пять лет моложе. Кора считала, что её никто не любит: отец души не чаял в старшей, мать обожала младшую, а на неё, как на Золушку, взвалили всю домашнюю работу. Вероятно, родителям следовало бы скрывать от детей, что они кого-то любят, а кого-то нет, ибо эта вопиющая несправедливость может сделать ребёнка несчастным. Кора выросла с этим комплексом, и Дау довольно быстро догадался, что жена ему досталась, как он говорил, страдалица.

— Я и сама не рада, что работаю, как проклятая. У меня — состояние, а я живу как нищенка, а у тебя ничего нет, а ты живешь как принцесса, — услышала я однажды горестное признание.

Я очень любила бабушку, но мне захотелось во всём этом разобраться, и я рассказала ей о жалобах Коры. Бабушка возразила:

— А того не помнит, что когда в Георгиевске вошли в моду балетки, я только ей их купила. Правда, она три дня не пила, не ела, настаивая на покупке; мне это было очень трудно, на эти деньги можно было полмесяца кормить семью.

— Курс долла´ра упал, — огорчилась Кора, просматривая газету.

— Не долла´ра, а до´ллара. Ты неправильно произносишь.

— Зато они у меня есть.

Его очень любили в нашей семье, он это чувствовал и относился тепло, по-родственному и к обеим свояченицам, и к тёще, и ко мне. У меня ностальгия по этим большим семьям, где все любят друг друга, и никаких тайн, и есть старший человек в доме, авторитет которого беспрекословен. У нас бабушку обожали. Я не встречала людей с таким чувством юмора и находчивостью, как у неё. Думаю, в ней погибла талантливая актриса: когда она была в ударе, дочери хохотали до слёз. К тому же она обладала способностью как-то ненавязчиво всем помогать и была фантастически работоспособна. Но главное, пожалуй, — лёгкая обстановка вокруг этой женщины, она излучала какое-то радостное спокойствие. Лев Давидович и Татьяна Ивановна были в большой дружбе — я не раз видела их о чём-то беседующими.

Дау считал ревность постыдным чувством и постоянно об этом упоминал. Но всё же, когда один из его знакомых сообщил, что с ним хочет поговорить профессор из соседнего института, этот знакомый посоветовал Дау не представлять профессора Коре, ибо он считался одним из самых красивых мужчин в академическом мире и пользовался большим успехом у женщин. Одного этого было достаточно, чтобы Дау захотел показать его жене. Несколько дней спустя он сказал Коре:

— Тут есть один чемпион красоты, так я его пригласил.

— Меня это не интересует.

— Но ты всё-таки никуда не уходи, он должен прийти с минуты на минуту.

— Так что ж ты мне раньше не сказал, — ахнула Кора и побежала переодеваться.

Визит красавца-мужчины в квартиру номер два не остался незамеченным. Один из самых первых учеников Дау, Александр Компанеец, сочинил по этому поводу стишки, и они моментально облетели два института. Много лет спустя незадачливый поэт рассказал, что когда Дау попросил его остаться после семинара, он не придал этому значения, но как только они остались одни, он понял, что учитель разъярён. «Это было ужасно. Мне казалось, он вот-вот бросится на меня с кулаками. Он выставил меня ничтожеством и негодяем. Но я не сразу понял, что его так взбесило», — вспоминал поэт. Оказалось, Дау разлютовался потому, что какие-то дурацкие стишки могли оттолкнуть друг от друга людей, которые, по-видимому, понравились друг другу.

Дау метался по кабинету и отчитывал Компанейца:

— Какая наглость — вмешиваться в чужие судьбы! Какая подлость — высмеивать высокие чувства! Как у вас хватило бесстыдства после всего этого показаться мне на глаза! И стихи — мерзопакостные! В жизни не слыхал большей дряни!

А вот это уже несправедливо. Стихи неплохие, и кстати, они очень понравились Коре. От неё я их и получила:

Увы, прозрачной молвы укоры Попали в цель: Вчера я видел, как был у Коры Эмануэль. Неплотно были закрыты шторы, Зияла щель. И в глубине манила взоры Ее постель. К чему сомненья, к чему все споры И канитель? Я сам увидел, как был у Коры Эмануэль.

Весть о том, за что Дау устроил взбучку поэту, через день стала известна всему институту. Надо, однако, сказать, что это был единственный мужчина, о котором так много говорили в связи с Корой. И никаких стишков подобного рода она больше не удостаивалась…

Но, конечно, она набралась суждений у своего мужа и часто говорила его словами. Так, однажды она пожаловалась сестре:

— Ты представляешь, какое безобразие. Девчонка назначила Дауньке свидание, а сама не пришла. Он два часа простоял на морозе, чуть воспаление лёгких не схватил!

В самом начале знакомства со своим будущим мужем Кора дала ему слово, что никогда не будет ревновать. Поклялась ему в этом. Но она так и не избавилась от ревности. Порой даже пыталась повлиять на мужа.

— Чудесный человек, — сказала она об одном из друзей Дау. — Он ни разу в жизни не изменял жене.

— Ну, это зря! Если мужчина такой лодырь, от него мало толку.

— Вот ты всегда на стороне Дау, — сказала как-то Кора своей старшей сестре. — А он знаешь что придумал? — штраф за недовольное выражение лица.

— Как это?

— А вот так. Если у жены лицо, как у медведя, её надо штрафовать. На сто рублей. Это, по-твоему, справедливо?

— По крайней мере не будешь ходить с унылым выражением лица.

— И ещё анекдот рассказал. Один спрашивает у приятеля: «Зачем ты научил свою жену играть в карты?» — «А это очень удобно. Вчера я отыграл у неё половину своей зарплаты».

Однажды Кора обратила внимание мужа на деликатную деталь во взаимоотношениях супружеской пары, описанную Мопассаном. Узнав о том, что муж тратил огромные деньги на какую-то куртизанку, жена не стала устраивать сцен ревности, но, когда он воспылал к ней нежностью, сказала, что она, мол, не хуже той женщины, так что пусть раскошеливается. Дау очень удивился:

— Коруша, это несправедливо. Тот француз вряд ли отдавал жене три четверти своих доходов.

У Дау был искренний, непоказной интерес к людям. Его интересовали и причины семейных неурядиц, и вообще всё, что способствует или, наоборот, мешает счастью. Узнав от Коры, что у свояченицы большие проблемы с семейной бухгалтерией, потому что её муж каждый раз со скандалами даёт деньги, Дау, выбрав удобный момент, сказал:

— Верочка, попробуйте другую тактику. Не берите у него ничего. А когда он предложит эту смехотворную сумму, скажите, что вы достаточно зарабатываете и в состоянии взять его на свое иждивение.

Результат превзошёл все ожидания! Всё вошло в норму и навсегда.

Лев Давидович скрупулезно, честно отдавал жене 75 % всех своих доходов. Это были внушительные суммы. Но её, естественно, интересовали те 25 %, которые он оставлял себе. Как-то во время обеда, в самом конце трапезы, чтобы не дай Бог, он не ушёл, не доевши, Кора завела разговор о каких-то предстоящих тратах. Дау просматривал газеты, не очень вникая в смысл её слов. Не отрываясь от чтения, он сказал:

— Если в нашей семье есть жид, то это, конечно, ты.

Слава Богу, его украинка-жена обладала чувством юмора. Она так и покатилась со смеху.

Моя бабушка часто повторяла:

— Я не знаю человека лучше Дау.

Но когда тёща в очень ненавязчивой форме, полушутя, вздумала ему пожаловаться на Кору, он ответил:

— К сожалению, ничем не могу вам помочь. Ваше воспитание.

Точно так же пресекались всякие попытки неуважительно отозваться о его дражайшей половине со стороны его матери или сестры. Он очень серьёзно относился к браку, любые недружелюбные высказывания по этому поводу слушать не желал, считая, что в противном случае «звери-курицы» заклюют.

Таким образом, вокруг него никогда не было никаких конфликтов, которые иногда отравляют людям жизнь. Словом, во всем был порядок. К счастью, окружающие его люди знали ему цену. Быть может, это покажется чем-то нескромным, но я всё же скажу, что сколько я себя помню, Кора всегда повторяла, что Дау — гений.

Как-то я после лекций поехала на Воробьёвское шоссе, к тётке. Дау отобедал и просматривал газеты.

— Час от часу не легче, — сказал он. — Слыхала? Тёплый переулок переименовали! В улицу Тимура Фрунзе.

В другой раз его внимание привлекла улица Вешних вод.

— Одна такая улица ещё ничего, но ретивые чиновники могут такого нагородить, что страшно будет взглянуть на карту города. Улицы надо называть просто, не мудрствуя лукаво. Первая московская улица называлась Высокая, просто, понятно и русскому уху привычно.

— Дау, ты никогда не догадаешься, какого сорта это яблоко, — сказала Кора, придя с рынка.

— Новый сорт?

— Совершенно новый! — она выдержала паузу. — «Слава победителю!».

— Какая гадость! Я его в рот не возьму! Какое мерзкое название! Совершенно подхалимское.

Он ещё долго не мог успокоиться.

— Как ты могла это купить?

— Попробовала — вкусные, я и купила.

— Не надо было и пробовать.

Однажды Кора начала что-то рассказывать, потом передумала, на ходу решила переменить тему, запнулась, начала снова.

— Короче, пожалуйста, — попросил Дау.

— Короче нельзя.

— Тогда не надо совсем.

23 сентября 1937 года в застенках НКВД был расстрелян мой отец, Яков Иванович Бессараб, тридцати семи лет от роду. Отца я любила без памяти, и, если бы не Дау, не моя семья, я не пережила бы этой трагедии. Фактически я с тех пор жила в семье тётки, после школы ехала к ней, к счастью это было близко.

Будучи студенткой, я бывала там реже, раза два в неделю. Однажды тетушка сказала мужу:

— Дау, у тебя столько холостых учеников, а племянница не замужем.

— Я могу познакомить с красивым молодым человеком, который отдыхал вместе со мной минувшим летом в Гаспре. Вот я и приглашу его в гости.

Он тут же написал открытку, и недели через две знакомство состоялось. Виктор не мог не понравиться: он и внешне был хорош, и к тому же был скромен и застенчив. Через полтора месяца он сделал мне предложение, мы с ним подали заявление в ЗАГС.

Помню, я сидела у тётки на кухне и, обливаясь слезами, рассказывала ей об этом. Вдруг вошёл Дау. Узнав, в чём дело, он воскликнул:

— Что творится! Боже мой, Боже мой, что творится! Девушки плачут, что надо идти замуж!

Прошло полгода, на той же кухне Дау как-то спросил у меня:

— Ну, как тебе нравится быть замужней дамой?

При этом он странно улыбался, эта улыбка смутила меня, и я не знала, что ответить.

— Я спрошу иначе. Что тебе больше нравится: твой муж или любимые конфеты «Мишки»?

— «Мишки», — сдуру брякнула я.

Что тут началось! Дау вскочил, и, размахивая руками, воскликнул:

— Какой ужас! За кого я её выдал замуж! Впрочем я давно догадался, что красивые мужчины — плохие любовники. Они полагают, что женщина будет вполне удовлетворена, созерцая их красоту.

Кора ехидно заметила, что Дау проявляет слишком большой интерес к семейной жизни племянницы.

— Но меня это волнует, — пояснил Дау.

— Успокойся. Она ещё не вошла во вкус.

К сожалению, моя семейная жизнь не заладилась. Вероятно, оттого, что мы с Виктором жили в разных городах: я у мамы, он — в Алупке, ибо был начальником Крымской экспедиции ФИАНа. Ну какая же это семья! Для меня главное было — моё дитя. Я бросила институт: просто перестала туда ходить, даже отпуск не оформила. В нашей семье ребёнок всегда был центром мироздания, какая уж там учёба, иногородний муж, подруги! О муже я и думать забыла.

Мне всегда казалось, что никто не мог разобраться во всём, что происходит в жизни, лучше Дау. И, хотя я уже решила развестись, для меня очень важно было узнать его мнение.

— Я хочу развестись с Виктором, — начала я.

— Почему? В чём причина? — спросил Дау.

— Причина в том, что она дура, — не выдержала Кора. — Умные женщины мужей-профессоров не бросают.

— Коруша, не мешай. Так в чём причина?

— Причины никакой нет. Просто я его разлюбила.

— Ничего себе — нет причины! Да важнее этого ничего не может быть! — возмутился Дау.

— Но мама против. Она говорит, что в тот день, когда я с ним разведусь, она выбросится из окна.

— А ты и поверила! В жизни она этого не сделает. Она же не сумасшедшая. Это педагогика чистейшей воды.

Я шла домой спокойная, счастливая. Я снова поступлю в институт, закончу его. Буду работать, воспитывать дочку. А мама поймёт, она такая добрая.

— Коруша, у меня билеты в театр: англичане привезли «Гамлета». Но пьеса скучная. Ты пойдёшь?

— Нет. Возьми Майку, она будет счастлива.

Так я попала на гениального Пола Сколфилда, это было незабываемо. Когда он заговорил, меня охватил священный трепет, описать это невозможно. Дау тоже был потрясен:

— Я не ожидал увидеть ничего подобного. Я впервые понял, какую простую вещь написал Шекспир, — сказал он в антракте.

На следующее утро выяснилось, что один из учеников Дау, Иосиф Шапиро, тоже видел этот спектакль. Он записал свой разговор с Дау. Говоря о Клавдии, роль которого режиссёр Питер Брук дал актёру, менее всего походившему на злодея, Дау воскликнул:

— Нельзя, чтобы злодей был так обаятелен.

— Но Дау, если бы в жизни этого не было, мир не знал бы коварства, — возразил Шапиро.

— Да, да. Но всё-таки, когда это в театре, должно быть как-то не так. Что она влюбилась, это правильно. Но она влюбилась в ничтожество. А тут не так. Брук переборщил. Идея хорошая, но переборщил. Получается что-то вроде оправдания подлеца в глазах зрителя.

Иосиф Шапиро предложил следующее объяснение:

— Это получается потому, что Пол Сколфилд не доигрывает в кульминационных сценах. По дарованию он не трагик.

— Вы так думаете?! Вот как! Мне это и в голову не приходило. Я только чувствую, что-то не так.

Честно говоря, я ничего подобного не ощущала. И никаких изъянов в исполнении Пола Сколфилда не заметила. Это был идеальный Гамлет.

Также благодаря Дау я посещала художественные выставки.

Я никогда не говорила с Дау так много, как в то лето, когда он несколько месяцев безвыездно жил на даче после автомобильной катастрофы. И разговоры эти были самые задушевные. Однажды он сказал, что в ближайшее время придётся серьёзно поговорить с Гариком.

— И о чём?

— Это будет мужской разговор. Есть вещи, которые отец должен объяснить сыну с глазу на глаз. Простые вещи, суть жизни. Что нельзя жениться, не проверив своих чувств. Это все равно, что покупать кота в мешке. Очень часто, влюбившись, мужчина не хочет считаться с тем, что женщина к нему равнодушна. Он идёт на всё, лишь бы она ему принадлежала. Результат, как правило, плачевен. Внешне все может выглядеть вполне благопристойно, но, увы, счастья такие браки не приносят никому. Фактически, настойчивый субъект покупает особу женитьбой, и всё. К сожалению, вот это: «Я добьюсь, что она будет моей!» — получило очень большое распространение. А жаль. Молодому человеку полезно знать, что у женщин свои заскоки. Иногда они, не любя человека, ставят перед собой цель — женить его на себе. В ход идут все средства, и чаще всего это заканчивается законным браком. Но без любви это — одни неприятности. Ну, и главное: если ничего хорошего в семейной жизни нет, надо проявить твёрдость и уйти. Но после этого уже не возвращаться, а то и такое бывает.

Гарик так рано женился, что отец не успел всё это ему рассказать. Впрочем, Дау вообще избегал нравоучительных бесед, а если что и говорил, то в очень лёгкой форме, в виде шутки, анекдота, пословицы, чтобы это не было похоже на нотацию. «Мой сын никогда не скажет, что я зануда», — пояснял Дау.

Главное — радоваться жизни

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

Николай Гумилёв. «Рыцарь счастья»

— Дау, ты играешь с Гариком, как с котёнком. Мог бы задавать ему какие-нибудь задачки, — посоветовала мужу Кора.

— Ничего подобного я делать не собираюсь.

— Но ведь его надо чему-то научить. Это главное.

— Главное — научить его радоваться жизни. Пойдёт в школу, и там ему будут задавать задачки.

— И английский ему тоже не нужен? — съехидничала Кора.

— Очень нужен! — Ну так учи его.

— Ни за что! Детство должно быть радостное. А если не давать ребенку покоя и с утра до ночи что-то ему вдалбливать, он на всю жизнь останется унылым и безрадостным.

— Но ведь тебя родители учили немецкому и французскому, ритмике и рисованию, — не сдавалась Кора.

— Если бы мой отец меньше в меня въедался, у нас были бы более дружеские отношения. Именно потому, что меня так мучили в детстве, я предоставлю своему сыну полную свободу. Немного подрастёт, проявятся его наклонности. Очень важно, чтобы они не были навязаны родительским мнением. Свою профессию, свою специальность человек должен любить. Без этого он никогда не будет счастлив, не будет с наслаждением трудиться. В противном случае его ждет жалкая участь.

— Надо каждый день строить и созидать свою жизнь. За вас этого никто не сделает. И надо постоянно стремиться к счастью, это обязанность человека, его долг. Более того, каждый должен научиться радоваться жизни. А наша система воспитания такова, что нормой считается не жизнерадостное настроение, а сосредоточенно-унылое. Дело доходит до анекдота: гарантией благонадёжности советского человека является выражение лица угрюмое, как у медведя, и одежда самых мрачных тонов. Это называется — делать умный вид. Модель руководителя, именно в том смысле, что он только и умеет, что водить руками.

Вероятно, Лев Давидович упомянул об одежде потому, что однажды на международной конференции в Киеве, где доклад Ландау, к слову сказать, был сенсацией, к нему подошёл некто в штатском и спросил, нет ли у академика более приличного костюма.

— Эти вопросы я обсуждаю со своей женой, — ответил Дау. Во всяком случае, переодеваться он не побежал. Эти деятели из компетентных органов часто отмечали, что Ландау одет несолидно. Ещё в Харькове, когда Ландау организовал Международную конференцию по теоретической физике, произошёл забавный случай. Встречали Нильса Бора, на перроне собралось несколько университетских профессоров и кое-кто из администрации.

Был среди встречавших и Дау, как всегда в свои холостяцкие годы он был в мятых белых брюках, без галстука. Этого мало. В довершение несолидности молодой человек грыз большое зелёное яблоко. Всё это очень не понравилось милиционеру.

— Пройдёмте, пройдёмте, гражданин, — говорил он, оттесняя Дау из первых рядов встречающей публики.

Каково же было всеобщее удивление, когда Бор, выйдя из вагона отыскал в толпе Дау и именно ему первому пожал руку.

В нём было столько огня, страсти, задора, он был так приветлив и жизнерадостен! Человеку непосвящённому могло показаться, что перед ним — беззаботнейшее существо на свете. Но это, конечно, было не так. Он обладал колоссальной энергией и овладел искусством полностью отключаться от работы. Это было совершенно необходимо при той фантастической нагрузке, которую он на себя взял.

Чтобы отдохнуть, расслабиться, Дау нужны были любимые стихи и десятки любимых шуток. Порой казалось, он помнит все остроумные фразы, произнесённые знаменитыми деятелями от древности до наших дней, и лихо, по-мальчишески шпарит ими при каждом удобном случае. И, что немаловажно, он присвоил все эти прекрасные фразы подобно тому, как Жуковский (которого он очень любил) говорил о своих переводах: «У меня всё — чужое, и всё, однако же, моё».

Когда я была школьницей, Дау особенно часто обрушивал на меня шквал любимых изречений. Некоторые я тут же записывала:

«Я люблю людей, кроме пресыщенных жизнью ничтожеств»

(Джон Рид).

«Я всегда уважал красоту, и считал её талантом, силой»

(Герцен).

«Любовь — поэзия и солнце жизни»

(Белинский).

Однако заканчивалось всё стихами. Некоторые я тоже записывала:

Где бы ни шла моя жизнь, — о, быть мне всегда в равновесии, готовым ко всяким случайностям, Готовым встретить лицом к лицу ночь, ураганы, голод, насмешки, удары, несчастья, Как встречают их деревья и животные. Уолт Уитмен

Однажды Гарик не приготовил урока и получил двойку. Кора набросилась на сына.

— Не надо его ругать, — спокойно сказал Дау. — Откуда ты знаешь, может быть он решил не работать, а быть профессиональным паразитом.

Кора рассказывала, что Гарик страшно покраснел и вышел из комнаты. После этого не было случая, чтобы он пошёл в школу с невыученными уроками. Учился он хорошо, но отличником не был. И это понятно, ведь его отец утверждал, что есть предметы, по которым стыдно иметь оценку выше тройки.

Дау никогда не наказывал сына. Желая удостовериться в этом, я спросила у Игоря, когда он стал взрослым:

— Тебя отец когда-нибудь наказывал?

— Что ты имеешь в виду? — не понял он.

Не наказывал, не принуждал, предоставлял полную свободу. Вместе с тем мальчик рос в обстановке труда: с утра до вечера работал отец, не покладая рук трудилась мать. А в адрес тех, кто отлынивал от дел, раздавались реплики, от которых становилось не по себе:

— Это лодырь, поэтому он выбрал себе вшивое занятие. Вошь — паразит, и он паразит. Вроде вши.

Или:

— Что о нём говорить, перестал работать и впал в ничтожество.

Было столько презрения в его голосе, что у меня на всю жизнь врезалось в память, как что-то самое страшное — перестать работать и впасть в ничтожество.

— Какой бы ты хотела быть? — спросил он меня однажды.

— Добродетельной, — после некоторого раздумья ответила я.

— Что?! Добродетельной? Какой ужас!

— Дау, успокойся, — вмешалась Кора. — Она просто не знает, что это значит.

Известна любовь Ландау к ясному, чистому, изящному стилю. Он ненавидел нарочитое усложнение вопроса для пущей важности, наукообразие. Стремление к благородной простоте отразилось во всех его работах. А на досуге он любил придумывать всевозможные классификации, начиная от шуточной классификации зануд до классификации учёных. С занудами он попытался разобраться ещё в Ленинграде.

I класс. Гнусы (скандалисты, драчуны, грубияны).

II класс. Моралинники (выделяют продукт морали — моралин).

III класс. Постники (отличаются недовольным, постным выражением лица).

IV класс. Обидчивые (всегда на кого-нибудь в обиде).

Он придумал классификацию женщин:

I класс. К нему принадлежала немецкая кинозвезда Анни Ондра, сероглазая блондинка типа Мерилин Монро. Посмотришь, невозможно оторваться.

II класс. Хорошенькие блондинки со слегка вздёрнутым носом.

III класс. Ничего особенного. Не то чтобы страшные, но можно и не смотреть.

IV класс. Лучше не смотреть. Не опасна для людей, но пугает лошадей.

V класс. Интересные. Смотреть не хочется. Выговор родителям.

Классификация мужчин: душисты, те, кого интересует только душа избранницы. Красивисты, которых больше волнует её внешность. Они подразделяются на фигуристов и мордистов. Себя Дау называл красивистом-мордистом.

Особо выделялись подкаблучники, мужчины безвольные, слабые, которыми жены помыкали, как хотели. Из боязни стать подкаблучником Дау в юности решил, что никогда не женится. Но жизнь внесла свои коррективы. В двадцать шесть лет он встретил женщину, которая стала его женой.

«Присутственные места» были разделены: по пяти классам, в порядке убывания качества:

1. Учреждение.

2. Заведение.

3. Лавочка.

4. Кабак.

5. Бардак.

Будучи патриотом своего института, он причислил Институт физических проблем, где проработал четверть века, к высшему разряду. Когда по требованию всемогущего Берии Пётр Леонидович Капица был отстранён от должности и директором стал академик Александров, начавший какие-то реорганизации, Дау всё время жаловался друзьям, что работать стало невозможно, придётся уходить из института: это не институт, а бардак. По возвращении Капицы он заявил: «В Капичнике идеальные условия для работы».

«Науки бывают естественные, неестественные и противоестественные», — заявил он однажды, чтобы повеселить студентов.

Большой любитель поговорить, Дау считал, что великолепный трёп — это искусство. Была классификация разговоров:

I класс — беседы. Они вызывают прилив мыслей, придают ценность общению людей. Это — творчество.

II класс — «пластинки», то есть разговоры, не требующие души. Их можно прокручивать сколько угодно раз. Для них хороши вечные темы — о любви, ревности, жадности, лени, о взаимоотношениях супругов, «Кто ваш любимый артист?» и тому подобное. Дау очень любил «разговоры-пластинки»: они удобны на отдыхе, в поезде, при знакомстве с девушками.

III класс — шум. Полное отсутствие живой мысли, искренности, а подчас и смысла. Дау уходил от таких разговоров. Они его раздражали.

Разумеется, порой Дау ошибался. Для полноты картины надо рассказать и о его чудачествах, тем более он так любил их афишировать. Для начала — рассказ о том, как он пытался заниматься философией.

«Когда мне было лет двенадцать, я взял том Канта. Читал очень внимательно и пришёл к выводу, что всё это — чушь собачья». С тех пор прошло много лет, но мнения своего он не изменил.

Музыковедение, искусствоведение, театроведение и литературоведение Дау считал лженауками и называл «обманом трудящихся». Причём переубедить его было невозможно.

Что же касается научного коммунизма и тому подобных дисциплин, то они приводили Дау в ярость. Он в них видел особый вред и с величайшим презрением относился к людям, избравшим их своей специальностью.

А ещё этот enfante terrible постоянно твердил, что опера противоестественна, что люди в реальной жизни общаются посредством живой речи, а не пения. Он так же не понимал балета. И всё же у Дау была любимая певица — Надежда Андреевна Обухова. Кора говорила, что он всегда задерживался у радиоприёмника, услышав её голос, мог прослушать весь концерт до конца и уверял, что это единственная певица, которую можно слушать. Остальные же его раздражали.

Вот чего у Дау не было, так это снобизма. Один из его друзей как-то сказал: «Он был простой человек и любил простые искренние стихи». И уж конечно не стеснялся признаться, что ему нравятся стихотворения поэта, которого снобы ни в грош не ставили. Речь идёт о Константине Симонове. Я очень хорошо помню, как дала Дау почитать маленькую синюю книжку стихотворений Симонова. Кора потом сказала: «Ты должна её подарить Дау, он с ней не расстаётся. Ведь он тебе столько книг подарил». Я охотно отдала её Дау, если не ошибаюсь, он её знал наизусть, во всяком случае, декламировал постоянно.

Дау восторженно встретил появление молодых поэтов — Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, ему был по душе их громкий успех и смелость.

— Только бы не потускнели, — говорил он.

Когда Дау и Кора отдыхали в Коктебеле, вокруг него постоянно собирались небольшие группы пишущей братии. Там, где то и дело раздавались взрывы хохота, обычно и находился Дау. При его любви к общению, к стремительным репликам он быстро завоевал популярность среди писателей. Был мил и приветлив, и только иногда, если кто-то очень уж умничал и употреблял в разговоре учёные слова, Дау слегка царапался.

Как-то на пляже молодой искусствовед начал излагать свои теории:

— Каждый элемент человеческого лица несёт на себе определённую нагрузку, что-то выражает. Как часто прелестные девушки к пятидесяти годам превращаются в форменных крокодилов. Мещанская сущность доминирует, поглощает всё, что было хорошего. И только очень немногим удаётся сохранить душу, чистоту помыслов.

— Вы — душист, а я — красивист-мордист. Что же касается девушек, то к пятидесяти годам они просто стареют, — ответил Дау с ясной, обезоруживающей улыбкой.

А начинающему поэту академик посоветовал:

— Ваши стихи о дружбе напомнили мне слова Герцена, когда у него спросили, верит ли он в возможность дружбы между мужчиной и женщиной, Герцен ответил: «Да, но от этого рождаются дети». Не бойтесь любви, это святое чувство. Бояться надо отсутствия любви и плохих стихов о любви.

Одна молодая особа как-то пожаловалась на своего любовника: жениться не собирается, так как не может развестись с больной женой, он, видите ли, заместитель министра, и ему такие вещи непозволительны. Страшно занят, не приходит месяцами, потом вдруг является среди ночи, — она и встретиться ни с кем другим не может. И вообще всё это ей до смерти надоело. У него же ключи.

— Принуждать себя — преступление. Поставьте новый замок на дверь, и все ваши проблемы будут решены.

— Не все. Он ещё мою сестру должен устроить на работу.

— А, ну тогда другое дело. Но только не называйте это любовью. Это — бизнес, деловые отношения.

Она страшно обиделась…

Другая дама тоже обиделась на Дау. Она завела с ним разговор, что у неё с мужем чисто дружеские отношения, ничего больше. Дау никак не отреагировал на это, тогда она, чтобы выйти из неловкого положения, добавила, что имеет поклонника с громким именем и знакомого юношу, который любит её со всем пылом двадцати лет.

— Для полного комплекта не хватает только исповедника, — кокетливо взглянув на академика, закончила она.

— Жалкая роль, — возразил Дау.

— Да что вы! — ахнула дама. — Я так хорошо всё придумала.

— Но это не вы придумали. У Островского есть купчиха, которая любила мужа для денег, дворника для удовольствия и офицера для чувств.

Наисерьёзнейшие вещи Дау умел высказывать в форме шутки, достигая тем самым наибольшего эффекта. И он никогда не был нудным, наоборот, говорил, что у него, как у Хлестакова, «лёгкость в мыслях необыкновенная».

Как-то один из его многочисленных корреспондентов пожаловался, что ему не даётся английский язык. «Но английский необходим. Выучить его нетрудно, так как английским языком неплохо владеют даже очень тупые англичане», — ответил Дау.

Сам он научился говорить и читать по-английски за полтора месяца, когда его по путевке Наркомпроса послали на несколько лет за границу.

Но произношение у Дау было ужасное, хотя он мог говорить с иностранцами, и те его прекрасно понимали.

Дау любил раскладывать пасьянс. При этом приговаривал:

— Это вам не физикой заниматься. Здесь думать надо.

— Женщины достойны преклонения. За многое, но в особенности за их долготерпение. Я убеждён, что если бы мужчинам пришлось рожать, человечество быстро бы вымерло, — говорил Дау. — Если бы у меня было столько забот, сколько у женщины, я бы не мог стать физиком.

Однако при всём своём уважении к прекрасному полу Дау всё же считал, что физиком-теоретиком женщина стать не может. Как-то один из его учеников, Алексей Абрикосов, попытался устроить в аспирантуру свою дипломницу и обратился к Дау.

— Она ваша любовница? — осведомился патрон.

— Нет.

— Но может быть, вы надеетесь, что она станет ею?

— Дау, ну что такое вы говорите! — возмутился Алёша.

— В таком случае, я вас выручу. Я не возьму её в аспирантуру. Так ей и передайте.

Однажды на даче Дау разговорился с молодым человеком, Андреем Скрябиным, и тот пожаловался на странное поведение своей девушки. Дау ответил:

— Бойтесь странностей. Всё хорошее просто и понятно, а где странности, там всегда какая-нибудь муть. И вообще приучите себя к тому, чтобы у вас во всем была ясность.

После окончания института мне посчастливилось участвовать в работе целой группы молодых переводчиков, которых собрал вокруг себя Корней Иванович Чуковский, когда «Детгиз» задумал издать «Записки о Шерлоке Холмсе» под его редакцией. Обстановка в нашем маленьком литературном братстве была чудо как хороша. Поработав, шли на прогулку по переделкинским улочкам, потом застолье: Корней Иванович правил бал. На людях он всегда был в ударе, развлекал всю компанию. Ну и мы в меру сил поддерживали разговор. Естественно, я чаще всего говорила о Дау. Но имени его мне как-то не довелось назвать: разговоры были домашние, о дяде. Однажды Чуковский не выдержал:

— Майя, вы так носитесь со своим дядей, что можно подумать, это Ландау.

— Корней Иванович, но я и в самом деле говорю о Ландау.

Разговор происходил за обедом. Чуковский так и остался с раскрытым ртом.

— Как — Ландау?

— Моя мама и жена Ландау — родные сестры.

— Так почему же вы раньше об этом ничего не говорили?

— Но вы же не спрашивали!

Чуковский долго не мог успокоиться:

— Меня ещё никто так не сажал в калошу.

Формула счастья

Человек должен активно стремиться к счастью, любить жизнь и всегда наслаждаться ею.

Лев Ландау

Лев Ландау вывел формулу счастья, гениально простую формулу. Для счастья необходимы: работа, любовь, общение с людьми.

Работа. Надо подчеркнуть, что автор формулы счастья поставил работу на первое место. Труд — главное в жизни человека, это настолько очевидно, что не требует доказательств.

Любовь. «Любовь — поэзия и солнце жизни!» — эти слова Белинского приводили Дау в восторг. Его идеал мужчины восходил к отважному рыцарю, покорителю дамских сердец, который треть жизни отдаёт любовным похождениям. Дау и сам понимал, что это книжный образ, но это была его слабость. Надо, однако, отметить, что к любви он относился очень серьёзно.

Общение с людьми. Вот это удалось Льву Ландау в полной мере. Он не мог жить без постоянного общения с коллегами, со студентами и друзьями. Знакомых у него было великое множество, кроме того, общение включало и семинар, и беседы с учениками, и письма многочисленным корреспондентам.

«Праздник Архимеда» в МГУ. Май 1960 г.
Н. Бор и его жена Маргарет в гостях у Ландау и Коры. Начало мая 1961 г.
«Фауст» на Блегдамсвей.
 Дружеский шарж Георгия Гамова на Дау и Бора, спорящих по поводу совместной работы Ландау и Пайерлса 1930 года. (Из книги Г. Гамова «Тридцать лет, которые потрясли физику».)
Бор: «Погодите, Ландау, дайте мне хоть слово сказать…»
Нильс Бор и Лев Ландау. Май 1961 г.

Кроме формулы счастья, существовали ещё и обязательные правила. Например, каждый должен стремиться сделать счастливыми своих близких. Своей жене Дау говорил: «Моя первейшая обязанность — сделать тебя счастливой. Муж не может быть счастлив, если у него несчастная жена. Роль неудачника, страдальца и вообще никакая унылость меня не устраивают. У меня другие планы».

Однажды Кора рассказала о своей институтской подруге, которая всю жизнь была влюблена в мужчину, совершенно к ней равнодушного, и страшно страдала.

— Такая милая женщина и такая несчастная! — сокрушалась Кора.

— Стыдно быть несчастной, — возразил Дау. Сказал, как припечатал.

— Но ведь это не зависит от человека.

— Именно от каждого человека и зависит его счастье. За редкими исключениями.

Дау постоянно держал над собой контроль. Однако привычка — вторая натура, и быстрая речь, стремительная походка стали ему присущи так же, как остроумие, приветливость, весёлость.

— Я не потускнел? — спросил он как-то у старой знакомой.

— О, нет! Нисколько! — смеясь ответила она. — Это вообще невозможно!

— Как странно: женщины обычно так следят за своими туалетами, чтобы всё было по моде и так мало внимания уделяют выражению лица, что гораздо важнее всех нарядов. Лицо человека порой бывает, как у медведя, я на такие лица стараюсь не смотреть.

— Истребление зануд — долг каждого порядочного человека. Если зануда не разъярён — это позор для окружающих.

Вероятно, Дау и в самом деле считал, что счастливейшие из мужчин тридцать процентов своего времени отдают любви.

Он с повышенным интересом относился к донжуанам, любил с ними поговорить, и у окружающих складывалось впечатление, что он хочет выведать секрет их успеха. Это свидетельствует лишь о том, что Дау был очень наивен. Ну, а что касается тридцати процентов времени на любовь — это, увы. осталось несбыточной мечтой.

Вот общение с людьми занимало у него больше времени, чем это предусмотрено в его формуле. Этот пункт выполнен и перевыполнен. У Ландау было много друзей и знакомых, двери его дома под вечер не закрывалась, уходили одни, приходили другие. Звучали шутки, смех, было весело, шумно. Его жизнь протекала бурно, никакой академической отрешённости от мира сего, никакой замкнутости, — разумеется не считая первой половины дня, когда он работал.

В юности, думая о своей будущей жизни, Дау хотел так её построить, чтобы ничто не мешало занятиям физикой. Именно физика была главным делом его жизни. Ей было подчинено всё. Ради физики выстраивались планы, ради неё он наложил запрет на «жалкие развлечения», то есть курение и алкоголь. Ради физики он чуть было не лишил себя любви, но тут, к счастью, взяли верх могучие природные инстинкты. И, если сам он утверждал, что наука и любовь равны, значит, так оно и было. Только на первом месте всё-таки оставалась физика, владычица его души.

И всё же в стремлении Ландау вывести формулу счастья и построить теорию, как надо жить, есть что-то мальчишеское. Взрослые люди не забивают головы такими вещами. И это очень жаль. Если бы все думали об этом столь же серьёзно, как академик Ландау, жизнь стала бы намного легче. Дау всегда поражался, как наплевательски люди относятся к собственной судьбе…

— Лучше притворяться счастливым, чем искренне считать себя несчастным.

Дау постоянно твердил, что человек обязан стремиться к счастью, что у него должна быть установка на счастье и что ни при каких условиях нельзя сдаваться.

Ну, а о том, что уныние — непростительный грех, говорилось чуть ли не каждый день. Он считал, что унылый человек — потерянный человек, и Дау, как прирождённый учитель, не мог с этим смириться. Уныние засасывает, как болото, и вместо того чтобы разобраться в обстоятельствах своей жизни, некоторые не желают о них думать и предаются унынию.

— Многие гонят от себя неприятные мысли. Они даже обдумать ничего толком не могут. Умение разобраться в обстоятельствах своей жизни дано не каждому. Здесь главное — выработать привычку анализировать события, докапываться до первопричины того, что мешает тебе стать счастливым и наслаждаться жизнью. Тому, кто научится это делать, легче принимать решения, легче жить.

Его возмущало, что нормальным считается наплевательское отношение к своей судьбе, этакая бравада: «а, плевать!».

— Люди упрямо не желают понять, что счастье — внутри нас. Все любят всё усложнять, а я, наоборот, всегда стремлюсь к простоте. Нельзя путать понятия «сложно» и «трудно». Надо научиться мыслить, более того, властвовать над своими мыслями. Тогда не будет пустых страхов и тревог.

Уже одно то, как он выходил на сцену Политехнического музея, говорило о многом. Его походка, голос, манеры выражали уверенность в себе и внутреннюю силу.

Публичные выступления Ландау — фейерверк острот, шуток и блестяще сформулированных положений. Вряд ли его ораторское искусство было врождённым даром. Вероятно, он выработал это, как волю, раскованность и многое другое.

Мне посчастливилось присутствовать на выступлении Льва Давидовича в Центральном доме литераторов. Писатели были потрясены, услышав, что наука уже обогнала фантазию:

— Сейчас человек может работать сознанием там, где его воображение бессильно.

Выступление прерывалось аплодисментами: это была прекрасная аудитория, сумевшая оценить каждую реплику.

— Не надо относиться слишком трагически к изданию нелепой книги. Она ведь никому не причинила вреда. И вообще лучше напечатать десять неполноценных книг, чем не напечатать одной хорошей.

Столь же успешным было выступление Дау перед актерами, когда Юрий Алексеевич Завадский готовил спектакль об учёных и пригласил его на встречу с коллективом театра. Монолог Ландау был прекрасен:

«Никто не предлагает изучать физику по романам. Но писатель обязан достоверно изображать научный процесс и самих учёных. Среди научных работников много весёлых, общительных людей, не надо изображать их угрюмыми бородатыми старцами, проводящими большую часть жизни у книжных полок, на верхней ступеньке стремянки с тяжёлым фолиантом в руках. Жаль смотреть на беднягу, особенно если он вознамерился узнать что-то новое из этой старинной книги. Новое содержится лишь в научных журналах. Я забыл упомянуть ещё одну черту допотопного профессора: он обязательно говорит «батенька» своим молодым ассистентам. Писатели и режиссеры пока ещё плохо знают мир людей науки, писатели и режиссёры, по-видимому, считают, что расцвет научной деятельности наступает после восьмидесяти лет и сама эта деятельность превращает тех, кто ею занимается, в нечто «не от мира сего». Самое ужасное, что стараниями театра и кино этот образ вошёл в сознание целого поколения. Между тем настоящие деятели науки влюблены в науку, поэтому они никогда не говорят о ней в высокопарных выражениях, как это часто бывает на сцене. Говорить о науке торжественно — абсолютно неприлично. В жизни это выглядело бы дико. В жизни ничего подобного не случается».

Когда же у Льва Давидовича спрашивали о его работе, он отвечал предельно просто и понятно:

«Я — физик-теоретик. По-настоящему меня интересуют только неразгаданные явления. В этом и состоит моя работа».

Дау умел расслабляться после многочасовой работы, отключался от серьёзных мыслей и переходил к стихам, частушкам, дурачился. Он всячески подчеркивал свою независимость, в особенности в молодые годы. Когда в Харькове, в УФТИ, ввели пропуска, он возмутился и в знак протеста наклеил на своем пропуске вместо фотографии вырезанное из журнала изображение обезьянки. И потом ещё удивлялся, что его с таким пропуском не пустили в здание института.

Он никогда не принуждал себя сидеть на нудных собраниях, считая это верхом неприличия. Вообще всяческие «так принято» отвергались с ходу. «Всё, что нудно, — очень вредно», — говорил Дау. Если, скажем, ему не нравился фильм или спектакль, его нельзя было удержать в зале никакими силами, он вставал и уходил.

Какой ажиотаж вызвал приезд в институт Евгения Евтушенко!

— У него есть очень хорошие стихи, читает он их бесподобно, ну, а гражданское мужество Евтушенко вызывает глубочайшее уважение, — сказал Дау после выступления поэта.

И добавил:

— Мы все должны снять шляпы перед этим поэтом!

Дау потирал руки от удовольствия и повторял, что России всегда везло на поэтов, что у нас они никогда не переведутся.

Его поражала способность поэтов находить особые черты характера, подмечать самую суть явления. Как-то речь зашла об ожидании больших перемен в недалёком будущем, на что Дау возразил:

— Обо всём этом Огарёв написал ещё в прошлом веке:

Кругом осталось всё, как было, Всё так же пошло, так же гнило, Всё так же канцелярский ход Вертел уродливой машины Самодержавные пружины; Карал за мысль, душил народ.

Можно добавить, что слова эти оказались действительно пророческими на все времена.

Мне бы хотелось упомянуть о том, что интерес Дау к литературе не ограничивался одной поэзией. Однажды он наткнулся на дивную строчку у Оскара Уайльда: «В России всё возможно, кроме реформ».

— Нет, но откуда он это узнал? Ведь как в воду глядел! — хохотал Дау.

Читал он из английских классиков чаще всего именно Уайльда, что только подтверждает его любовь к поэзии: проза Уайльда мелодична, её так и хочется читать вслух. Что он и делал.

Он был внимателен и заботлив со своей матерью и часто приезжал к ней в Ленинград. Однажды он спросил у матери:

— Мама, ты счастлива с отцом?

— Как тебе сказать… Мы прожили жизнь тихо, мирно.

— Это я знаю. Я не о том. А любовь, такая чтобы сметала все преграды?

— У тебя книжные понятия о жизни.

— Да, может быть, но… — он смущённо умолк.

Любовь Вениаминовна посмотрела на сына очень внимательно:

— Что ты ещё придумал?

— Да ничего…

— Нет уж, говори, если начал.

— Я подумал, может быть, я дитя тайной любви? Мои чувства к тебе от этого никак не изменились бы.

— Ничего похожего! Ты сын своего отца. И вообще, должна тебе сказать, что муж, дети, работа — это полная жизнь, поверь мне.

— А страсть? Настоящая, сильная страсть?

— Нет, Лев. Такой страсти не было.

— Ни разу в жизни?

— Ни разу в жизни.

— Почему?

— Наверно, не представилось случая.

— Так надо было искать!

Этот разговор Любовь Вениаминовна запомнила слово в слово и впоследствии пересказала его моей маме, с которой была в большой дружбе.

Дау был гостеприимен и, когда к Коре приходили знакомые, чаще всего принимал участие в разговоре. Поговорив с кориной портнихой, он к удивлению своему обнаружил, что она убеждена, будто иностранцев возят в автобусах по городу, чтобы показывать их москвичам.

Её огорчало, что к ним в Бутырки их никогда не привозят.

— Нет, Муся, их катают в автобусах, чтобы они увидели город, а у вас в Бутырках кроме тюрьмы смотреть нечего.

Однажды в институт приехал писатель Леонид Леонов и попросил, чтобы его проводили в кабинет академика Ландау. Они довольно долго беседовали с глазу на глаз. Ландау вежливо проводил гостя и его обступили сгоравшие от любопытства сотрудники.

— Зачем он приезжал?

— Он хотел узнать, где находится граница между веществом и антивеществом. По его мнению, такая граница существует.

— Что вы ему ответили?

— Я ответил уклончиво.

Много лет у Дау работал шофер Валентин Романович Воробьёв, потом его куда-то перевели, но он часто приезжал в институт, чтобы перекинуться несколькими словами с Львом Давидовичем. Я как-то встретила его на улице, он стал расспрашивать о Дау и под конец сказал:

«Ко мне никто так хорошо не относился, как Лев Давидович. С ним обо всём можно было посоветоваться и просто поговорить. Лёгкий у него характер, таких людей мало».

Однажды я спросила у Дау, как бы он оценил знания красавицы, если бы она пришла к нему на экзамен. Он задумался.

— Красавицы встречаются так редко, что по справедливости я бы конечно повысил ей оценку. Пусть приходит.

— Хороша справедливость! — вставила Кора.

До чего же надо было любить физику, чтобы сказать:

— Эта теория так красива, что не может быть неверной. По какой-то причине это всё-таки правильно.

А иногда раздавалось и такое:

— Разве это физика? Это какие-то стихи по поводу теоретической физики!

Или так, вовсе капризно:

— В принципе, это не невозможно. Но такой скособоченный мир был бы мне настолько противен, что думать об этом не хочу.

Он был начинен какими-то смешинками, стихами, рифмованными строчками, которые и стихами не назовёшь. Например, стоило мне заикнуться, что я еду в Анапу, как он ответствовал:

— Надену я чёрную шляпу, поеду я в город Анапу, там буду лежать на песке, в своей непонятной тоске. В тебе, о морская пучина, погибнет роскошный мужчина, который лежал на песке в своей непонятной тоске.

— Частушки не могут быть «неприличными». Это же фольклор.

И далее следовало что-нибудь на грани приличия:

В нашем саде, в самом заде, вся трава примятая. Не подумайте плохого, всё любовь проклятая!

Однажды Дау сказал жене:

— Вера окончательно испортила Майку своим воспитанием. Она ей внушила, что любовь — это смертный грех и вообще лучше без всего этого. Ни к чему хорошему это не приведёт.

Увы, он оказался прав.

У него с моей мамой были бесконечные споры. Мама работала в Институте психологии, она занималась детской психологией. Одного этого, по мнению Дау, было достаточно для постоянных проблем с собственным ребёнком. Но все это говорилось только шутки ради, на самом деле Дау замечательно относился к обеим своим свояченицам, а те его боготворили.

Как-то речь зашла об одном отце семейства, который завёл роман с молодой женщиной. Та родила сына, и он разрывался между двумя семьями, где всё время происходили скандалы.

— Балаган, — махнул рукой Дау. — Такие мужчины меня всегда удивляли.

Другой его знакомый что ни год уходил от жены, но, прожив у мамы некоторое время, возвращался к законной супруге.

— Это гусь, каких поискать! Неужели непонятно, что причины, заставляющие его бежать из дома, остаются неизменными?

Льва Давидовича привёл в восторг ответ семидесятипятилетнего Бернарда Шоу, который на вопрос корреспондента «Как бы вы хотели умереть?» ответил: «От руки ревнивого мужа!».

Остров Свободы

Благодаря Ландау физика в Советском Союзе в пятидесятые годы стала Островом Свободы.

Из передачи радиостанции Би-Би-Си

Влияние Ландау на современников было огромно, и впервые разобраться в его причинах сумела радиостанция Би-Би-Си в передаче, посвящённой основателю советской теоретической физики. В ней были расставлены все точки над i. «Ландау создал новую философию жизни, он создал совершенно новый тип учёного. Физика стала романтической страной, обителью свободы. Пошли слухи, что где-то можно рассуждать свободно, что где-то не поставлены рогатки на пути мысли, и это очень волновало людей в те времена. Эту атмосферу создал Ландау».

Лев Ландау сделал науку орудием противостояния властям, и власти были бессильны с ним бороться: он был властителем дум молодёжи, каждое его слово становилось крылатым.

К нему устремились сильные, талантливые молодые люди, которые просто задыхались в атмосфере официальной лжи и фальши. Это была необъявленная война, и Ландау вышел из неё победителем. Ну конечно же, он знал, что ведёт опасную игру, но не мог иначе.

Если вспомнить, что Дау всегда повторял «Каждый должен сам выбирать, как жить», — станет ясно, что он выбрал борьбу. Вся его жизнь — непрерывный бой, и это была его стихия, ему ничего больше и не надо было, кроме как заниматься физикой и сражаться со своими врагами. На первом месте оставалась, конечно, физика. Так было всегда, без этого не было бы девяносто восьми работ, составляющих его двухтомник.

Где-то наверху, в кабинетах больших начальников, было положено сочинять так называемые «коллективные письма», отличавшиеся суконным языком, которые в те времена приносили на подпись разным знаменитостям. Их, разумеется, подписывали, но случалось, правда, чрезвычайно редко, что отказывались подписать. Так, например, Пётр Леонидович Капица однажды, не читая, отодвинул такую бумагу со словами: «Я чужих писем не подписываю». Так же поступал и Ландау. Однако это были исключения.

Академику Виталию Лазаревичу Гинзбургу довелось обсуждать с Ландау письмо совсем иного рода. В начале 50-х годов было решено начать выдвижение советских учёных на Нобелевские премии, и Курчатов поручил Виталию Лазаревичу подготовить представление на И. Е. Тамма, И. М. Франка и П. А. Черенкова; на П. Л. Капицу и Л. Д. Ландау тоже готовилось соответствующее постановление. Необходимые приготовления были закончены, когда стало известно, что наверху, вероятно в Отделе науки ЦК КПСС, решили оставить только двух претендентов — Капицу и Черенкова. Это возмутило физиков, тех, которым было поручено составить необходимые бумаги, и они решили послать письмо в Нобелевский комитет. Такое письмо могло возыметь действие лишь в том случае, если бы его подписали признанные авторитеты. Вначале Гинзбург обратился к одному знаменитому физику. Тот поддержал его и сказал, что полностью с ним согласен, но если высказано мнение, что Тамма и Франка выдвигать на премии не следует, значит, для этого есть основания. Словом, знаменитость письмо не подписала.

После этого Гинзбург отправился к Ландау.

«Вообще-то я не очень ценю эффект Вавилова — Черенкова, — начал Лев Давидович. — Но письмо подпишу. По-моему, это справедливо. Вот только вместо «нужно присудить» я бы сказал «если присуждать» (if awarded), то всем троим — Тамму, Франку и Черенкову.

Помимо Ландау, поведение которого в этом деле я считаю безукоризненным, письмо подписали Н. Н. Андреев и А. И. Алиханов. Вскоре Нобелевская премия по физике за 1958 год была присуждена всем троим, но какую здесь роль сыграло упомянутое выше письмо, я не знаю», — скромно констатирует Виталий Лазаревич Гинзбург.

Это как нельзя лучше характеризует Дау. У него был прекрасный предлог отказаться подписать ходатайство, и Виталий Гинзбург и многие другие физики знали, что Дау недооценивал эффект Вавилова — Черенкова, по его мнению, эта работа, если и могла претендовать на премию, то где-то в конце списка достойных открытий. Не было в ней того блеска, красоты, изящества, которые приводили Дау в восхищение, когда речь шла о великих открытиях.

В данном случае восторжествовала справедливость, и это главное. И это не единичный случай. Так было всегда. Вот почему, читая воспоминания о Дау, то и дело наталкиваешься на восторженные слова, что он был предельно честен и требовал от своих сотрудников такой же честности в науке. «Учил, как он говорил, не быть ворюгами, — вспоминает Карен Тер-Мартиросян. — Наука была главным содержанием его жизни, и всё, что мешало ей, он отбрасывал сходу».

Мне часто приходилось слышать о цельности характера Ландау, какой-то редкостной положительности, преданности делу своей жизни — физике.

Экспериментатор Ольга Николаевна Трапезникова с благодарностью вспоминает: «Все экспериментаторы могли всегда обращаться к Дау. С ним можно было говорить по любому вопросу — он всё понимал и мог посоветовать, как никто другой. Его можно было решительно обо всём спрашивать — о любых результатах эксперимента, что может получиться и почему. Мы к нему непрерывно обращались. Больше такого теоретика я не встречала».

Но когда кто-то из журналистов попросил его рассказать, бывал ли он в лаборатории Капицы, Дау ответил:

— Зачем? Да я бы там все приборы переломал!

К приборам у него было отношение особое.

— Какой красивый прибор! — воскликнул Дау, увидя на столе у Николая Алексеевского ярко-красный? — гальванометр.

Дау ничего не смыслил в машинах и не переставал удивляться, когда его подрастающий сын чинил велосипед или будильник.

— В кого он пошёл? — недоумевал отец.

— Ты забываешь, что мой отец был талантливым механиком, — ответила Кора. — Вот увидишь, Гарик будет экспериментатором.

Она не ошиблась.

Гарику было года четыре, когда ему подарили электрическую железную дорогу. Дау страшно любил игрушки и при виде всех этих вагончиков, паровозов, семафоров пришёл в ажиотаж, суетился, пытался что-то подсоединить, но всё невпопад, словом всем мешал, но вдруг правильно подключил платформу и радостно засмеялся.

— Вот и папа на что-то пригодился, — заметил ребёнок.

Все так и грохнули со смеху.

Ну конечно же, он порой ошибался, как все люди на свете, однако это случалось редко. Дау не считал себя особенно сведущим во всём, что связано с «присутственными местами», всеми учреждениями, ведающими вопросами повседневной жизни. Он не умел доставать билеты в театр, на самолёт, на выставки живописи, которые старался не пропускать. Этим занимался один из его ближайших друзей.

С другим знакомым он любил советоваться по более важным вопросам, например как избавиться от спецзаданий, связанных с расчётами секретных вооружений. А если тот отсутствовал и Дау пытался что-либо предпринять сам, у него ничего не получалось. Дочь его друга, Наташа Шальникова, рассказывала, что однажды Дау попросил её напечатать на машинке заявление, в котором он просил убрать телохранителей, причём в качестве аргумента он утверждал, что не может работать, зная, что кто-то сидит в соседней комнате и ждёт, когда он кончит. К счастью, пришёл отец Наташи и переделал документ, назвав то, что сочинил Дау, жалобой турка.

— В присутственных местах я сразу скисаю, — говорил Дау. Бюрократическую систему называл удушающей и цитировал ленинские строчки о бюрократии: если нас что-нибудь погубит, так именно это. На вопрос, можно ли от этой системы избавиться, отвечал, что труднее задачи не сыскать, найдётся ли второй Пётр Великий, которому это будет под силу, он не знает, и вообще гаданье на кофейной гуще — вещь неубедительная.

И всё же Дау страшно любил все эти разговоры: как будут развиваться события? Сохранится ли диктатура бюрократии? Артемий Исаакович Алиханьян рассказывал, что после смерти Сталина они с Дау часа два ходили по бульвару на Воробьёвском шоссе, строя догадки, что произойдёт в ближайшем будущем, удивлялись тому, что многие люди были в страхе и растерянности, и сожалели о сотнях людей, погибших в давке, на похоронах, всё было очень плохо организовано. В наиболее узком месте поставили грузовики, они должны были сдерживать бесконечный людской поток. Но огромные толпы напирали, не видя этой преграды, многие падали, им невозможно было подняться, их затаптывали. Многих толпа задавила, прижав к грузовикам.

— Величайшее несчастье для России, что этот человек дорвался до власти, — говорил Дау. — Ни один тиран во все времена не уничтожил столько людей, как Сталин. Но этого оказалось мало, ему и после смерти удалось отправить на тот свет сотни человек.

А после XX съезда партии, на котором прозвучали слова Хрущёва о преступлениях Сталина, Дау часто повторял, что ему бы очень хотелось пожать руку Никиты Сергеевича и поблагодарить его за доклад на XX съезде.

В этот период Дау был страшно возбуждён. Он вообще принадлежал к числу людей, обычное настроение которых хорошее, приподнятое. Один знакомый как-то сказал ему: «Мне понятно, почему вы не берёте в рот спиртного. Вы и без этого находитесь в возбужденном состоянии. Людям приходится выпить хотя бы бокал вина, чтобы обрести настроение, в котором вы пребываете постоянно». Вероятно, Дау с ним был согласен, иначе он бы не стал пересказывать этого разговора. Так вот, в марте 1953 года приподнятость в настроении Дау достигла предела. Вспоминая это время в разговоре с Александром Дорожинским, который приехал из Америки собирать материал для книги о Ландау уже после автомобильной катастрофы и проник в академическую больницу, как он сам выразился: «Pravda in hand», — Дау сказал:

— Когда умер Сталин, я танцевал от радости!

Действительно, по словам Коры, он смеялся громко и заразительно, передавая ей эту весть. А потом продекламировал:

Россия тягостно молчала, Как изумлённое дитя, Когда, неистово гнетя, Одна рука её сжимала.

И уточнял для несведущих: Огарёв.

Фактически Ландау создал сначала в Харькове, потом в Москве своего рода научные центры, но эти научные центры были одновременно островками свободы, особенно в Москве, ибо гнёт всё усиливался, нечем было дышать, нужна была какая-то отдушина. Семинар! Где могут выставить как посмешище любого маститого за неблаговидный поступок, где говорят то, что думают, и где все понимают, что находятся на переднем крае науки.

Основное общение происходило, конечно, на семинаре. Однако и комната теоретиков и кабинет Ландау были продолжением семинара. Невозможно сосчитать, сколько народу взбегало по лестнице в квартире Ландау на второй этаж, в его комнату, во второй половине дня.

Они со временем становились похожи друг на друга, эти теоретики, участники его семинара. Во всяком случае среди них не было зануд, которые растягивают слова, экают и мямлят. Такого и слушать не стали бы. Здесь говорили чётко, быстро, толково и по сути дела.

Они составляли сообщество, братство, это налагало особую ответственность. Дау любил своих учеников. Они были ему очень дороги, и он, будучи прирождённым учителем, не только обучал, но и воспитывал их. И всё это в такой деликатной, ненавязчивой манере.

И в то же время этот человек был грозой приспособленцев в науке, и именно его как огня боялись обладатели чинов и званий, когда им хотелось опубликовать очередную халтуру. Ландау стал синонимом абсолютной честности в науке, он ввёл в своем кругу особый стиль отношений. Он был постоянно на виду, постоянно окружён людьми, был в гуще событий. Он задавал ритм жизни этому физическому братству.

Во всём, что он делал, было много бравады. Он и сам говорил, что дразнит гусей и что это занятие приятное, но небезопасное.

Свобода была нужна прежде всего для творчества во всём его многообразии. Сюда входило и написание книг, того знаменитого «Курса теоретической физики» Ландау и Лифшица, который ныне принят во всем мире как основное пособие по этой науке. Злые языки пустили фразу, что в этих книгах нет ни одной мысли Евгения Михайловича Лифшица и ни одного слова, написанного рукой Льва Давидовича Ландау. Это шутка, но в каждой шутке есть доля правды: на вечере в Политехническом музее, посвящённом творчеству Ландау, был задан вопрос, как работали соавторы. Евгений Михайлович Лифшиц поднял над головой самописку: «Ручка была моя!». Это правда. Но правда и то, что Дау обговаривал с ним каждый параграф и, когда Лифшиц приносил написанное, Дау правил страницу и соавтору приходилось переписывать её снова.

Ландау задумал этот курс ещё в Ленинграде и соавтором он выбрал Матвея Бронштейна, но тот погиб в застенках НКВД. Второму соавтору тоже не повезло. Это был Леонид Пятигорский, которого НКВД, на этот раз московское, представило Льву Давидовичу как автора доноса: когда Ландау арестовали, следователь показал ему донос, якобы написанный Пятигорским. Поскольку имя «врага народа» не могло появиться на обложке книги, Леонид Пятигорский автоматически становился автором «Механики», которая уже находилась в издательстве. Единственным автором, без Ландау. Арестованный поверил следователю — провокация удалась. Но книги издавались крайне медленно и Дау освободили до выхода злополучного произведения, так что имя его осталось, как и было задумано — на первом месте. [Чуть подробнее об этом можно прочитать в мемуарах Е. Л. Фейнберга «Эпоха и личность. Физики» (М., Физматлит, 2003).

Однако я не рассказал ещё одной психологически ужасной истории, связанной с его арестом. Дело в том, что в «первом призыве» учеников Дау в Харькове был один не упомянутый выше физик — Л. М. Пятигорский. Ещё в Харькове Дау задумал свой знаменитый курс теоретической физики, осуществлённый затем совместно с Е. М. Лифшицем. Первый «том» (ещё тоненькая книга), «Механика», был выпущен в Харькове. Его авторами на обложке значатся Ландау и Пятигорский. Но когда Ландау был арестован, то его ученики решили по некоторым весьма косвенным признакам, что его «посадил» единственный среди них партиец — Пятигорский. Это с уверенностью повторялось и потом. Даже я, ещё далёкий тогда от Ландау, был об этом осведомлён. Пятигорский оставался в Харькове и фактически подвергся остракизму (хотя это ему впрямую не говорилось — ведь оправданиям всё равно не поверили бы).

Шли годы и десятилетия. Умер Ландау, умерли все его ближайшие ученики и сотрудники (кроме А. И. Ахиезера) — Померанчук, братья Лифшицы, Мигдал, Берестецкий, Компанеец — все ушли из жизни, убеждённые, что Пятигорский предатель. Если знал я, то значит знали и многие другие.

Но вот наступили горбачёвские времена. Родственница Ландау Майя Бессараб выпустила новое (4-е) издание написанной ею книжки о Ландау. Она поместила в ней новый текст: теперь, мол, можно рассказать, что Ландау был арестован по доносу Пятигорского. А Пятигорский был жив! Он подал в суд, обвиняя Бессараб в клевете. Суд запросил КГБ и получил ответ, что Пятигорский не имел к этому делу никакого отношения. Суд обязал Бессараб принести извинения Пятигорскому в печати, что и было сделано. Слабое удовлетворение для него. Ведь 50 лет невинный человек жил с печатью предателя, предавшего своего учителя. С уверенностью в его предательстве ушли в могилу и его бывшие друзья, тоже ученики Ландау, и сам Дау, и многие, многие другие. Через пару лет после оправдания умер и он сам. Такой вот «мелкий штрих» эпохи. — E.G.A.]

Курс теоретической физики Ландау и Лифшица состоит из десяти томов:

Механика, 1958, 1965).

Теория поля (1941, 1948, 1960, 1967).

Квантовая механика (нерелятивистская теория) (1948, 1963).

Квантовая электродинамика (1971).

Статистическая физика, ч. I (1938, 1940, 1951, 1964).

Гидродинамика (1944, 1954).

Теория упругости (1965).

Электродинамика сплошных сред (1959).

Статистическая физика, ч. II (теория конденсированного состояния) (1978).

Физическая кинетика (1979).

Курс теоретической физики полностью переведён на английский, немецкий, французский, итальянский, японский и венгерский. Это настольная книга физика-теоретика. Лев Давидович не успел написать последние тома, они были написаны его учениками: Львом Петровичем Питаевским и Евгением Михайловичем Лифшицем. По иронии судьбы Дау не суждено было написать «Физическую кинетику», — это была любимейшая область теоретической физики автора Курса. Но его ученики всё же оказались достойными продолжателями начатого Учителем дела. И Курс остаётся и учебником, и энциклопедией, и справочником специалистов.

Мне кажется несправедливым недооценка Евгения Михайловича как соавтора. Я далека от мысли приравнивать его к Ландау: тот был гений, и, разумеется, затмевал Лифшица. Но работали они поровну. И все 5300 страниц Курса написаны рукой Лифшица, правда почти под диктовку.

Однажды я стала свидетельницей того, как происходило совместное написание знаменитого Курса. Мы с Корой сидели на кухне, когда из комнаты Дау послышались крики, затем кто-то сбежал с лестницы, повторяя: «Ничего я не стану переделывать! Ноги моей здесь больше не будет!». Он громко хлопнул дверью.

— Пойди закрой, — сказала я Коре.

— Да он сейчас вернётся. Это Женька. Так всегда, я привыкла.

А с непривычки всё выглядело дико. И эти визгливые выкрики, и хлопанье дверью. Каторжная работа — писать с маэстро.

Минут через двадцать, действительно, входная дверь скрипнула, и Лифшиц тихо поднялся в кабинет патрона. Работа продолжалась…

«Я готов стать на колени…»

… Наша система совершенно определенно есть фашистская система… Пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведёт к чему-то приличному, никогда нельзя, вообще это смешно.

Лев Ландау. Из записи подслушивающих устройств

Дау и не догадывался, что вся его квартира была нашпигована подслушивающими устройствами. Но вот когда в Москву приехал Нильс Бор, он не стал беседовать со своим любимым учеником в его кабинете, и они очень удобно расположились неподалеку от дома, под ясенем. Гарик их фотографировал, надо полагать, этот разговор никто не подслушивал.

Это так похоже на Дау, он был страшно беспечен. Вторая половина дня проходила в постоянном общении с коллегами, учениками, знакомыми. Дау невозможно представить без этого, он признавался: «Я поболтать очень люблю».

Ему была нужна аудитория: у него и мысли не могло появиться, что кто-то из тех, с кем он беседовал, сообщает на Лубянку содержание всех разговоров.

А речи он вёл очень смелые, слишком смелые по тем временам. Нельзя забывать, что Дау всегда интересовался политикой, в общем, всё происходящее в нашей стране и за рубежом тут же им оценивалось, и почти всегда весьма сурово.

Беспристрастные машинные записи прокомментированы сотрудниками компетентных органов, эти комментарии чудовищны:

«Ландау группирует вокруг себя ряд физиков-теоретиков из числа антисоветски, националистически настроенных учёных еврейской национальности. К этой группе относятся ученики так называемой новой школы Ландау: Лифшиц Е. М., Мейман Н. С. и др. Ландау организовал и возглавляет семинар физиков-теоретиков при Институте физических проблем, который посещают, главным образом, лица еврейской национальности, тесно связанные с Ландау. Было время (1951–1952 гг.), когда на этот семинар научные работники не из его окружения просто не допускались.

В июле-сентябре 1953 г., по донесениям агентуры, Ландау допускал клеветнические высказывания в адрес руководства партии и правительства по поводу разоблачения вражеской деятельности Берия. Впоследствии Ландау в беседе с другим агентом сказал, что его мнение по этому вопросу было неправильным. Оценки нашей внутренней политики по этому вопросу он не давал.

Однако не все из его окружения придерживаются такой точки зрения. Ландау известны не только отдельные лица, высказывающие ему националистические настроения, но и, видимо, группа лиц. Об этом свидетельствует его разговор 3 ноября 1956 г. с профессором Мейманом Н. С., когда в ответ на националистические высказывания последнего Ландау ему заявил: «Ты выступаешь в защиту империализма. Ты попал в ужасную компанию, в ужасную компанию попал. Ты до такой степени ослеп от национализма, что не понимаешь таких вещей. Ты находишься в компании непорядочных людей, как тебя это не ужасает?».

Тем не менее сам Ландау продолжает систематически встречаться с Мейманом и делится с ним своими «антисоветскими настроениями».

В 1948 году один из агентов по поводу разговора с Ландау сообщил следующее: «Ландау считает, что США самая благоприятная страна. Как-то он прочёл, что какой-то американский учёный, по национальности, кажется, чех, высказал желание уехать в СССР. «Ну и дурак», — сказал Ландау.

И ещё: «Патриотическая линия принесёт нашей науке вред. Мы ещё более отговариваемся от учёных Запада и отрываемся от передовых учёных и техников».

«Подлость — преимущество не только учёных, литераторов, корреспондентов газет и журналов. Это проститутки и ничтожества. Им платят, и они поэтому делают, что прикажут свыше».

Через агентуру и технику установлено, что Ландау считает себя «свободомыслящим» человеком, имеющим свои взгляды на вопросы внешней и внутренней политики нашего правительства. Так, например, 1 декабря 1956 года, сравнивая себя с другими учёными, Ландау заявил: «Я — свободомыслящий человек, а они — жалкие холуи. Я прежде всего чувствую свое превосходство».

Через некоторое время Ландау высказался по этому вопросу так: «Идея, которая лежит в основе компартии, — иезуитская идея. Это идея послушания начальству. Типичная, как и вся история иезуитского ордена».

Отрицая наличие у нас социалистической системы, он говорил: «Наша система — это диктатура класса чиновников, класса бюрократов. Я отвергаю, что наша система является социалистической, потому что средства производства принадлежат никак не народу, а бюрократии». В разговоре об этом он достал и читал с драматической дрожью в голосе текст выступления писателя Паустовского на собрании писателей, посвящённом обсуждению романа Дудинцева. Ландау восхищался силой и храбростью выступления и сказал: «Мы с вами трусливы, и не нашли бы в себе духа влепить дроздовым такую звонкую пощечину». Шёл 1956 год.

В разговоре с одной из приближённых к нему женщин Ландау заявил: «Наши есть фашисты с головы до ног. Они могут быть более либеральными, менее либеральными, но у них фашистские идеи. Но я считаю, чудесно, что вот этот иезуитский миф гибнет». И далее:

Женщина: Я не вижу пути свержения власти.

Ландау: Очень трудно дать пример. Я считаю, что сейчас у нас, по-видимому, нет подходящих генералов совершить военный переворот. Это очень лёгкое дело. Сравнительно лёгкое.

Женщина: Но будет ли это хорошо?

Ландау: По-видимому, да.

«Ландау подавляющее время находится дома, регулярно слушает передачи заграничного радио и, принимая у себя многочисленных посетителей, передаёт их антисоветское содержание. Основная масса разговоров его сводится к пересказам антисоветских передач и циничному обсуждению интимных подробностей отношений с различными женщинами. Так, 11 ноября 1956 года Ландау посетила неизвестная, и на вопрос о зверствах мятежников в Венгрии Ландау ей сказал:

«Ещё не было случая в революции, чтобы революционеры творили зверства. Кого убивали, так это эмгэбешников, они даже в плен сдавались, чтобы сохранить себе жизнь. У нас писали, что вытащили из дома какого-то раненого офицера и убили. Оказывается, что дело было так: в одном доме засели четыре эмгэбешника и стали стрелять из автомата по выступавшим. Убили шестьдесят человек. Вот до них и добрались. Потом на какой-то площади наши танки обстреляли толпу, убили шестьсот человек…

Революция — это благородное дело, масса детишек борется на баррикадах, от тринадцати до шестнадцати лет. Студенты выступают. Венгерский героизм заслуживает преклонения. Настоящие потомки великих революционеров всех времён. То, что они сейчас проявили, заслуживает позаимствования. Вот перед Венгрией я готов встать на колени».

Говоря о политике Советского правительства в этом вопросе, он заявляет: «Наши решили забрызгать себя кровью. У нас это преступники, управляющие страной. Кадар — некий соцпредатель. Он вообще как марионетка сейчас. Наши поручили, и он сидит».

На вопрос: «Значит, эта вся идея порочна?» ответил: «Конечно».

4 декабря 1956 года появилась следующая запись: «Успех демократии будет одержан лишь тогда, когда класс бюрократии будет низвергнут. Если наша система мирным путём не может рухнуть, то третья мировая война неизбежна, со всеми ужасами, которые предстоят. Так что вопрос о мирной ликвидации нашей системы по существу есть вопрос судьбы человечества. Создавшееся положение долго продолжаться не может. Я считаю так: если наша система ликвидируется без войны, — неважно, эволюцией или революцией, это безразлично, — то войны вообще не будет. Без фашизма нет войны».

Ну, конечно же, его волновало положение учёных, отношение к науке. «Науку у нас не понимают и не любят, что впрочем и неудивительно, так как ею руководят слесари, плотники, столяры. Нет простора индивидуальности. Направления в работе диктуются сверху. «…· У нас наука окончательно проституирована и в гораздо большей степени, чем за границей. Там всё-таки есть какая-то свобода у учёных».

Когда Льва Ландау привлекли к выполнению спецзаданий правительства, он воспринял это как величайшее несчастье: невозможно было продолжать заниматься теоретической физикой, когда ему насильно навязывали какие-то разработки, не имевшие никакого отношения к тому, над чем он хотел работать. Подслушивающие устройства сохранили его оценку всего происходящего:

«Если бы не пятый пункт, то есть национальность, я не занимался бы спецработой, а только физикой, наукой, от которой я сейчас отстаю. Спецработа, которую я веду, даёт мне в руки какую-то силу… Я низведён до уровня «учёного раба», и это всё определяет».

У нас много писали о трагедии Эйнштейна, который понимал, к чему может привести создание атомной бомбы. Те же опасения мучили и Ландау, но его положение было тяжелее: «учёным рабом» Эйнштейн всё же не был и спецзаданий не выполнял. Ландау знал, что учёным трудно противостоять властям, когда правительства вовлечены в гонку вооружений. Ландау предупреждал: «Разумный человек должен стараться держаться как можно дальше от практической деятельности такого рода. Надо употребить все силы, чтобы не войти в гущу атомных дел. В то же время всякий отказ и самоотстранение от таких дел должно делаться осторожно. Целью умного человека, желающего, елико возможно, счастливо прожить свою жизнь, является максимальное самоотстранение от задач, которые ставит перед собой государство, которое построено на угнетении». Это из записи подслушивающих устройств.

Можно себе представить, как обрадовался Ландау, когда его освободили от секретных работ. Больше он к ним не возвращался. По этому вопросу один из агентов 9 апреля 1955 года сообщал:

«В конце марта Ландау был вызван вместе с Гинзбургом к Завенягину по поводу спецдеятельности. В разговоре с источником Ландау высказался очень резко по адресу Зельдовича, «от которого идут всякие пакости». Ландау сказал источнику, что он ни за что не согласится опять заниматься спецделами и что ему неприятно вести об этом разговор. По дороге в министерство Ландау предупредил Гинзбурга, чтобы он не вздумал заявить о том, что Ландау ему нужен для предстоящей работы. Ландау рассказал источнику после, что министр принял его весьма вежливо и любезно и держался очень хорошо. Ландау быстро убедил присутствующих, что ему не следует заниматься спецработой, но как он сам выразился, не мог отказаться от предложения изредка разговаривать по этим вопросам. «На самом же деле, конечно, никаких разговоров не будет», — сказал Ландау.

Жуткая картина. Всё, что говорил Дау, через день-два становилось известно на Лубянке. Он был у них под колпаком и даже не знал об этом. Ну, а если ему доводилось поговорить с зарубежными коллегами, эти разговоры фиксировались и техникой, и сексотами. В досье Ландау значится:

«В мае месяце с. г. на конференцию по физике частиц высоких энергий приезжал американский физик Вайскопф, который специально обсуждал с окружением Ландау меры, которые следовало бы предпринять за границей, чтобы Ландау мог поехать в Америку.

В одну из личных встреч с Вайскопфом Ландау, не будучи никем на это уполномочен, передал Вайскопфу список советских учёных, которых, по его мнению, следует приглашать в Америку. В этот список он включил себя, Лифшица Е. М., Тамма И. Е., Гинзбурга В. Л. и других, непосредственно участвовавших в секретных работах по линии Министерства среднего машиностроения.

При этом Ландау, давая на них характеристики и рассказывая, кто чем занимается, заявил Вайскопфу, что Тамм И. Е. занимался расчётами по атомной и водородной бомбе, принимал участие в этих работах и он, но в меньшей степени.

Намерение Ландау выехать за границу, по данным агентуры и оперативной техники, усиленно подогревается его окружением, в частности профессором Лифшицем Е. М. Так, 30 сентября 1956 г. между Ландау и Лифшицем состоялся разговор о поездке за границу (записан по техническим причинам неполностью), во время которого Лифшиц уговаривал Ландау написать письмо тов. Хрущёву, заявляя: «И тем не менее я считаю, что нам там жилось бы лучше … Но в материальном отношении также лучше будет …».

7 октября 1956 г. Лифшиц Ландау заявил: «Вот не пускают тебя и меня, по-видимому, потому, что боятся, что останутся. Я не думаю, чтобы в отношении меня такое было. Они считают, что я плохой физик. Я, между прочим, думаю, честно говоря, что, если бы я уехал и остался, были бы рады, что вот можно было бы какой шум поднять из этого. С одной стороны — не жалко, а с другой — какой шум!».

В досье имеется донесение некого лица из ближайшего окружения Ландау. Это лицо написало о Дау заведомую ложь, вероятно оно просто сгорало от зависти. Я слышала эти самые слова и сразу догадалась, кому они принадлежат. Дау и в самом деле считал его своим другом. «Друг» доносил следующее о Ландау: «Он, безусловно, не привязан к семье, а привязанность к сыну не производит впечатления глубокой привязанности отца. Он мало с ним общается и больше думает о своих любовницах, чем о сыне».

Столь же ошибочны и заключения сотрудников КГБ, которые подготовили данное досье по просьбе Отдела науки ЦК КПСС. Их ввела в заблуждение фраза Льва Давидовича о том, что надо стремиться держаться подальше от военных разработок правительства государства, основанного на насилии. Они это поняли по-своему: «Ландау стремится сделать как можно меньше». Это абсолютно неверно и свидетельствует только о том, как плохо эти сотрудники разбирались в людях, ибо трудно найти деятелей науки, которым бы удалось так же много сделать в своей отрасли знаний, как Ландау.

Если же забыть о злобных «друзьях», о том, каким образом получены записи подлинных высказываний великого физика, открывается его чистая, полная радости душа и любовь к делу своей жизни, к физике. Хотя забывать ни о чём нельзя…

Когда Ландау завершил спецзадания, это освободило его от телохранителя. Кроме того, он был удостоен звания Героя Социалистического труда, это было в 1954 году.

Дау весь отдался науке, работал очень много, и вид у него был совершенно счастливый. Часто вспоминал известный анекдот про козу, добавляя при этом, что это про него и его телохранителя: «Один бедный еврей жил в такой нужде, что не выдержал и пошел посоветоваться к раввину: нет сил терпеть. «Купи козу», — посоветовал раввин. Когда в тесной лачуге появилось животное, там уже невозможно было жить, и бедолага бросился к рабби: «Это невозможно вынести!», — возопил он. «Так продай козу!», — последовал ответ».

Он любил анекдоты не меньше стихов и постоянно их рассказывал. Запись в моём дневнике: «Сегодня Дау рассказал анекдот: Посадили двух евреев. Сидят они, сидят, потом один говорит: «И зачем они понаставили на окна решётки? Ну кто сюда полезет?».

— Замечательный анекдот! — воскликнул Дау. — В двух словах — вся наша действительность: мы так привыкли жить в неволе, что больше не замечаем тюремных стен.

— На твоём месте я бы остерегалась рассказывать то, за что можно угодить за решётку, — проворчала Кора.

— Анекдоты полезны, потому что полезно смеяться, — возразил Дау. — А за унылые речи, так же как и за унылое выражение лица, я ещё могу тебя оштрафовать.

Удивлению Дау не было границ, когда он узнал, что один академик очень огорчился, когда его лишили телохранителя. Оказывается, сей учёный муж был не дурак выпить и всегда приглашал парня к столу: одному пить скучно. А теперь его лишили хорошего компаньона и некого было послать за водкой.

— Каждому своё, — прокомментировал это сообщение Дау.

Катастрофа

Полученные пациентом травмы несовместимы с жизнью.

Запись в истории болезни Ландау

В воскресенье, 7 января 1962 года была страшная гололедица. Накануне шёл дождь, к утру подморозило, и весь город превратился в сплошной каток.

Часов около десяти утра к двери Ландау подъехала «Волга», за рулем физик — Владимир Судаков, с ним его жена Вера. Дау собрался в Дубну, ему надо было встретиться с друзьями. Но главная причина поездки заключалась в том, что ему хотелось поговорить с Семёном Герштейном, от которого ушла жена и который очень тяжело переживал всё это. Я пришла минут через десять после того, как Дау уехал, и сказала Коре, что еле добралась до их дома: всё покрыто льдом. Дау мог этого не заметить, но вот почему водитель не отменил поездку — непонятно.

На Дмитровском шоссе машина Судакова начала обгонять стоявший на остановке автобус. Навстречу шёл грузовик. Судаков испугался и резко затормозил. Машину крутануло, потеряв управление, она завертелась на льду, как хоккейная шайба. Грузовик ударил намертво, коротким, страшной силы ударом, и весь этот удар пришёлся на Дау, прижатого силой инерции к стеклу.

«Когда кончилось это безумное скольжение, — рассказывала впоследствии Вера Судакова, — я подумала: слава Богу, обошлось, и в эту секунду на меня упал Дау».

Начало Дмитровского шоссе. Столкнувшиеся машины. Из виска и уха мертвенно-бледного пассажира «Волги» сочится кровь. Скорая прибыла к месту аварии через несколько минут. Врач с ужасом увидел, что человек из толпы прикладывает к голове раненого снег.

В 11.10 пострадавший доставлен в 50-ю больницу Тимирязевского района Москвы. Он был без признаков жизни. Первая запись в истории болезни: «Множественные ушибы мозга, ушибленно-рваная рана в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено лёгкое, сломано семь рёбер, перелом таза. Шок».

Первый консилиум состоялся в четыре часа дня, собрались светила столичной медицины. Они сделали всё, что могли. Но для того чтобы вытащить больного с того света, нужен был врач, наделённый особым талантом, врач милостью Божьей. Именно таким и был нейрохирург Сергей Николаевич Фёдоров. Первые дни он вообще не отходил от Ландау ни днём ни ночью, и в том, что раненый не умер в эти часы, заслуга Сергея Николаевича.

«Такие больные только с переломами рёбер погибают в 90 % случаев от того, что им невыносимо больно дышать, они не могут дышать», — сказал Фёдоров.

Начались осложнения, одно другого страшнее. На третьи сутки — перебои сердца. Затем — травматический парез (неполный паралич) кишечника и анурия. А в пять утра 12 января — остановка дыхания. Вечером Николай Евгеньевич Алексеевский рассказал мне, как физики где-то нашли дыхательную машину, на плечах вынесли её на улицу, остановили какую-то трёхтонку и привезли в 50-ю больницу. Больной снова был спасён. Смерть отступила. Но в день рождения Дау, 22 января, начался отёк мозга. Лекарство нашли в Англии. Капица дал телеграмму своему старому приятелю по Кембриджу, Патрику Блеккету, которого не оказалось в Лондоне, но содержание телеграммы было таково, что её передали другому физику, Джону Дугласу Кокрофту. Сэр Кокрофт раздобыл необходимое лекарство, но он опаздывал к вылету рейсового самолёта Лондон — Москва. Тогда сэр Кокрофт позвонил начальнику аэропорта Хитроу, объяснил ситуацию, и рейсовый самолет «British Airways» задержали на два часа.

Сэр Кокрофт вручил лётчику пакет с лаконичной надписью — «Для Ландау», и через несколько минут самолёт взмыл вверх. В Шереметьево его уже ждал дежурный физик.

Совсем немного времени прошло с тех пор, как дружеские руки на английской земле вручили лётчику заветную посылку. Можно сказать с полной ответственностью — быстрее действовать было нельзя.

Дежурный физик, получив лекарство, гнал свою машину что было мочи, запыхавшись влетел в вестибюль — и вот драгоценная ампула в руках хирурга. Сергей Николаевич сказал только два слова:

— Молодцы англичане!

Кризис миновал, это лекарство действительно пришло вовремя: опоздай оно на час-другой, было бы поздно.

В каком напряжении находились и врачи, и физики, когда разыгрывались все эти события!

В эти первые после аварии дни я жила у Коры: нельзя было оставить её и Гарика. Беспрерывно звонил телефон, чаще всего это были иностранные корреспонденты, которым очень трудно было раздобыть какую-нибудь информацию, потому что наша пресса никаких сообщений об аварии не давала. Я и сейчас не могу понять, почему был наложен строжайший запрет на публикацию каких бы то ни было сообщений о Ландау. Когда я принесла в «Огонёк» заметку о героических усилиях врачей, спасавших Дау, завредакцией ходил с нею по всем кабинетам, а потом огорчённо сказал: «О Ландау запрещено давать сообщения. Чёрт знает что!». Я зашла со своей заметкой к ответственному секретарю редакции, Генриху Боровику, но и он был бессилен против цензуры.

Неудивительно, что иностранные корреспонденты с утра до ночи звонили на квартиру Ландау, хуже всего было, когда они звонили среди ночи. В конце концов я стала ставить телефонный аппарат в стенной шкаф, там он по крайней мере не будил Гарика и Кору.

Жуткое это было время: смерть всё ещё стояла у постели Дау…

С того часа, когда по Москве разнеслась весть об аварии, физики начали собираться в 50-й больнице. Выходивших из отделения врачей встречали настороженными взглядами: «Жив?». Страх, что вот-вот случится то, о чём они боялись говорить, держал их в больнице. Наступила ночь. Никто не уходил. Пришлось дать им комнату рядом с кабинетом главного врача. Так возник знаменитый Физический штаб. В книге дежурств штаба 87 фамилий! Ученики Дау и ученики его учеников превратились в шофёров, диспетчеров, переводчиков, курьеров. Они работали безупречно, избавив врачей от организационных дел. Штаб имел свой телефон и работал круглосуточно.

«Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение. Я впервые в жизни увидел такое огромное количество людей, движимых единым порывом, готовых на всё ради спасения своего коллеги», — сказал профессор Валентин Александрович Поляков, один из главных участников этой героической эпопеи — спасения Льва Ландау в первые дни после аварии.

Медики тоже проявили героизм, не дав ему умереть, они тоже сделали всё, что могли, вызвав всеобщее восхищение. Это был подвиг.

Кора впервые приехала в 50-ю больницу 22 февраля, я тоже в этот день увидела его впервые после аварии. 195 палата залита солнцем. Медсёстры в невероятном возбуждении:

— Он смотрит!

Это было страшно. Голова бритая, тёмно-жёлтая, цвета глины, и очень маленькая, высохшая. Он весь опутан какими-то трубками, проводами, рот полураскрыт и часто-часто глотает слюну.

Но когда мы подошли и Кора с ним заговорила, в глазах его что-то мелькнуло, какие-то проблески мысли.

— Это Майка. Ты её узнаешь?

Он кивнул.

— А меня узнаёшь?

Снова кивнул.

Что тут началось! Медсёстры бросились обнимать Кору, она плакала, поднялся шум, влетел врач.

— Сергей Николаевич, он пришёл в себя. Он кивает!

Дау был без сознания полтора месяца! Потом так быстро пошло выздоровление, мне каждый раз приходилось записывать что-то новое. Первое слово — «Спасибо!» — 8 апреля. Говорить начал 14 апреля. 3 мая: «У меня есть сын. Гарик. Пусть он придёт».

К этому времени его перевели в Институт нейрохирургии. И тут едва живого пациента заразили инфекционной желтухой. И это сразу остановило его стремительное выздоровление. Больного словно зациклило. Тогда многие говорили: не будь этой желтухи, он бы полностью выздоровел. Так это или нет — я не берусь судить. Но в том, что это тяжелейшее инфекционное заболевание остановило процесс выздоровления, не сомневаюсь. Это происходило у меня на глазах.

Потом были другие больницы, другие врачи. Хуже всего, что он был слишком знаменит. Говорят же, что генерала надо лечить, как солдата, чтобы он выздоровел. Дау лечили не как солдата…

Он жаловался на боли в животе: при каждом вдохе. А медицинские светила объясняли ему, как малому дитяте, что это ему кажется, будто у него болит живот, а на самом деле он не болит.

— Неужели вы не слышали, что иногда у человека болит нога, которая давно ампутирована? — удивлялся врач.

— Слыхал, — устало отвечал больной. — Это так называемые фантомные боли. Но у меня боль возникает при вдохе. Уверяю вас, это совсем другое.

— Вас осматривали ведущие специалисты, и они поставили диагноз.

Дау ни разу не поднял скандала, понимая, что это ничего не даст. И он вообще не был скандалистом. Но как это ни ужасно, в этом споре прав оказался он. И только за неделю до смерти доктор Симонян рассёк тяжи, которые образовались в брюшной полости при травме и все эти годы, целых шесть лет, доставляли больному такие мучения. «Я бы давно сделал ему эту операцию, но разве наши медакадемики разрешили бы мне прикоснуться к генеральскому животу!» Ну, и чтобы больше не возвращаться к этой теме, скажу ещё, что когда Ландау не стало, ещё один ведущий специалист, на этот раз светило-паталогоанатом, производивший вскрытие, печально сказал коллегам:

— Травма головы повела медиков по ложному пути.

Ландау был так мил и приветлив со своими медсёстрами и сиделкой, что они искренне привязались к нему. Он радостно встречал посетителей, подолгу говорил с ними.

И он ещё находился в больнице, когда из Стокгольма пришла телеграмма:

Москва, Академия наук, профессору Льву Ландау.

1 ноября 1962 года

Королевская академия наук Швеции сегодня решила присудить Вам Нобелевскую премию по физике за пионерские работы в области теории конденсированных сред, в особенности жидкого гелия. Подробности письмом.

Эрик Рудбер, постоянный секретарь

В той же больнице 10 декабря Льву Ландау была вручена медаль лауреата Нобелевской премии, диплом и чек. Впервые в истории Нобелевских премий эта высочайшая награда вручалась в больнице. Ландау хромал и двигался очень медленно, но шёл сам, опираясь на палку.

Посол Швеции в СССР Рольф Сульман поздравил Ландау с премией, и добавил:

— Нобелевский комитет очень сожалеет, что вы, господин Ландау, не смогли приехать в Стокгольм и получить эту награду лично из рук короля. Ради этого случая допускается отступление от существующих правил.

Ландау отвечал по-английски:

— Благодарю вас, господин посол. Прошу передать мою глубочайшую благодарность Нобелевскому комитету, а также наилучшие пожелания Его Величеству, королю Швеции. Надеюсь посетить вашу замечательную столицу, как только выздоровлю.

Его поздравили и президент Академии наук Келдыш, и Капица, и Тамм, и Арцимович, и Семёнов, и многие-многие другие. Дау был весел, оживлён, он острил, смеялся, и только вернувшись в свою палату, в изнеможении опустился в кресло, не в силах шелохнуться.

В научных кругах ходили слухи, что эта премия всё-таки запоздала, и Дау не насладится ею в полной мере. Американский журнал «Life» опубликовал большую статью под сенсационным заголовком — «Нобелевская премия после смерти», тогда как её дают лишь при жизни.

Л. Д. Ландау и его жена во время вручения Нобелевской премии.

Физики в один голос утверждают, что у Ландау имеется не менее семи работ, каждая из которых, могла быть удостоена этой самой высокой награды.

Летом я находилась возле Дау безотлучно.

Однажды приехали трое журналистов из «Комсомольской правды» — Владимир Губарев, Ярослав Голованов и Леонид Репин. Дау принял их очень приветливо, и к концу визита они записали всё, что нужно, а Дау узнал, что они уже начали работать над книгами, хотя времени свободного почти нет. Я только несколько лет спустя осознала, какое огромное значение имел для меня визит этих ребят к Дау. Прислушавшись к их разговорам, я поняла, что если и дальше буду предаваться мечтам о книгах, дело так и не сдвинется с мёртвой точки. Вот передо мной люди, которым писать книги труднее, чем мне, ибо они должны ещё и на службу ходить. Такие мысли, раз возникнув, вас уже не оставят.

Меня ещё мучили сомнения: справлюсь ли я, но тут на память пришли слова Дау о том, что он не очень верит в существование талантливых рукописей, которые остаются неизданными.

— Чушь. Талантливые рукописи рано или поздно издаются. А разговоры о невозможности напечататься — прибежище для лодырей. Им лишь бы не работать. А если ужас какие трудности, то лучше и не начинать, — заявил он в интервью одной самоуверенной молодой особе.

Словом, в тот день, когда я познакомилась с тремя журналистами из «Комсомолки», я решила, что пора садиться за работу, за книгу. Темы мелькали давно, да только я их всё откладывала, считая слишком трудными. Темы, к слову сказать, были каким-то образом связаны с Дау. Он однажды сказал: «О Дале нет ни одной книги; что из того, будто он не хотел, чтобы о нём писали, это когда было. О Жуковском — тоже ничего не разыщешь почитать».

Для начала я выбрала Владимира Даля. И тут же сообщила Дау:

— А я тоже собираюсь написать книгу, как и эти журналисты.

Дау бросил на меня насмешливый взгляд и промолчал. Уже из упрямства и от обиды я продолжала:

— О Владимире Ивановиче Дале.

Дау молчал.

— Я уже и подзаголовок придумала: «Книга о доблестном гражданине России и великом борце за русский язык».

— И это вся книга? — ехидно спросил он.

Он меня просто убил этой репликой. Конечно, хвастунишку надо поставить на место. Но мне так нужно было его одобрение! Хотя в своём обычном благодушном настроении так естественно и не думать ни о какой борьбе. А меня его слова подхлестнули. Откуда-то взялась первая фраза: «Датчанин Иоганн Даль преуспел в науках», и далее всё пошло как по плану. Книгу я писала несколько лет, порой было невыносимо трудно, эти муки знакомы каждому пишущему человеку, не о них речь. Я не могла бросить начатое.

Самое удивительное, что я не сомневалась в том, что мне удастся опубликовать своё произведение.

Так или иначе, он меня подтолкнул к этой работе, так же как за несколько лет до описываемых событий мною была переведена очень нелёгкая пьеса, главным образом, потому, что не раз и не два раздавалась ещё одна убийственная реплика:

— Где уж такому лодырю, как ты, перевести пьесу!

Во всяком случае, если бы мне стали без конца твердить, что надо доводить до конца каждое начатое дело, я бы уж точно бросила.

— Иногда мне страшно взглянуть в зеркало, а вдруг там какая-то ослиная рожа с ушами, — с несвойственной ему покорной улыбкой сказал однажды Дау.

Он по-прежнему произносил немало фраз, которые хотелось сразу же записать, что я и делала, если находилась рядом.

— Я потерял год, но за это время я узнал, что люди гораздо лучше, чем я полагал.

— Кажется, я своей болезнью поставил какой-то идиотский рекорд.

День рождения Л. Д. Ландау.
И. К. Кикоин, Л. Д. Ландау, М. Я. Бессараб, К. Т. Ландау. 22 января 1968 г.

Приезжали знакомые, рассказывали новости. Реплики Дау были, как всегда, метки. Скажем, речь зашла об известном ловеласе, жена которого перестала, наконец, соблюдать супружескую верность.

— Так обычно и случается, — замечает Дау. — Как в том анекдоте: «Мой муж так мне изменяет, так изменяет, что я не знаю, от кого у меня дети».

Дау всей душой привязался к своей сиделке, Тане Близнец. Он знал, что она живет одна, и это его очень тревожило. Дау постоянно объяснял Тане, что она должна искать мужа, активно этим заниматься. Он объяснял, что люди совершают ошибку, думая, что их жизнь устроится сама собой. Так не бывает. Убедил. Таня вышла замуж, у неё дочь, сейчас она уже бабушка.

Дау проболел шесть лет. Физикой не занимался, называл себя вечным инвалидом. Он устал болеть. После попытки лечения яблочной диетой, которую Кора предприняла по совету одного из самых знаменитых терапевтов, профессора Вотчала, у больного начались невыносимые боли, живот вздулся, его немедленно отправили в больницу, на операционный стол. Вот тогда и рассекли тяжи, мешавшие ему дышать, удалили аппендикс. Но этого потрясения ослабленный организм перенести уже не смог.

1 апреля 1968 года Лев Давидович Ландау умер в академической больнице. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, на могиле его стоит прекрасное надгробие работы Эрнеста Неизвестного. Рядом покоится прах его жены, пережившей Дау на шестнадцать лет.

Бессмертие

Вы как будто с другой планеты Прилетевший крылатый дух… Все приметы и все предметы Осветились лучом вокруг. Вы же сами того сиянья Луч, подобный вселенской стреле, Сотни лет пролетев расстоянья Очутились опять на земле. Николай Асеев. «Льву Ландау»

Дау умел просто и доходчиво объяснить молодым, что главное, а что не имеет большого значения, как важно ясно видеть цель, не отклоняться от неё и не давать себе поблажек. Надо сказать, что все эти беседы были не нудными нотациями, а ответами на вопросы, причём, если субъект средних лет задавал такой вопрос, Дау вежливо уклонялся от ответа. С умудрёнными опытом мужами были другие разговоры, не менее интересные. Но то ли дело — молодая аудитория, перед ними Дау открывал душу, им излагал свою любимую теорию — как надо жить:

— Каждый имеет достаточно сил, чтобы достойно прожить жизнь. А все эти разговоры о том, какое сейчас трудное время, это хитроумный способ оправдать своё бездействие, лень и разные унылости. Работать надо, а там, глядишь, и времена изменятся.

Самое поразительное, что эти слова не только не утратили значения, но стали ещё более актуальными в наши дни. Дау никогда не забывал, как трудно ему было выйти из состояния унылости и апатии в переходном возрасте, оттого так много времени уделял воспитанию молодежи.

Многие из его бывших учеников впоследствии написали воспоминания об учителе, где в каждой строчке — преклонение перед гением. В 1988 году, к восьмидесятилетию со дня рождения Ландау, издательство «Наука» выпустило книгу воспоминаний о нём. Самое поразительное, что все без исключения авторы, обладающие разными стилями, находят необыкновенные, изумительные слова, едва они приступают к описанию своих встреч с Львом Давидовичем или каких-то эпизодов из его жизни. К счастью, эти воспоминания, по-видимому, не подвергались беспардонной редактуре, как это часто случается с подобными изданиями, в результате чего книга превращается в сплошную серость. А в «Воспоминаниях о Ландау» что ни статья — откровение. И, повторяю, они прекрасно написаны, по ним действительно можно составить впечатление об этом необыкновенном человеке. Вот несколько примеров. Свои заметки академик Лев Петрович Горьков начинает словами:

«Дау был очень тощ. Он влетал к нам в комнату, складывался в кресле, скрутив ноги винтом, потирая руки характерным угловатом жестом — широко растопырив локти, и начинал какой-либо оживлённый разговор. Эти моменты мы очень любили (мы — это трое: И. Е. Дзялошинский, Л. П. Питаевский и я, в то время самые молодые сотрудники теоретического отдела института Физических проблем). «…· Дау часто говорил, что 90 % работ, публикуемых в том же «Physical Review», относится к разряду «тихой патологии», соответственно их авторы классифицировались как «патологи». Это был вполне мирный рабочий термин, так как под определением подразумевалось только, что автор чужих результатов не присваивает, своих не имеет, но лженаукой не занимается, а тихо и ненужно ковыряется в своей области. Был, правда, ещё «бред» или «бредятина». Но что вызывало у Дау раздражение — это псевдоучёные труды, когда пустая суть дела пряталась за ненужной математикой, тяжеловесными фразами. И уж прямую ненависть вызывали агрессивная претензия на научные результаты, самореклама («эксгибиционизм!» — кричал он) и, конечно, научный обман. В этих случаях речь Дау длилась долго и всегда кончалась примитивной просьбой к нам «не позорить его седин!».

Честно говоря, я до сих пор не понимаю причин его интереса к нам, разумеется не только к нам троим. Скорее всего, это было выражение жизнелюбия Дау. Кроме того, он был великий классификатор и коллекционер характеров. Разговаривать с людьми и отмечать их слабости, сложности, сильные стороны — это занятие было для него такой же насущной потребностью, как и наука. «…· В большинстве случаев Дау всем благородно позволял себя теребить, хотя и был всегда настороже. Когда же ему надоедало, он вставал, говорил: «С ума сошёл, домой пошёл!» — и уходил.

Сказанное подтверждается членом-корреспондентом АН Евгением Львовичем Фейнбергом в его воспоминаниях о том, как для неформального разговора о физике в 1940–1941 годах собиралась группа Ландау и группа Тамма: «Я уже хорошо понимал, что такое Ландау как физик. Но прошло ещё много лет, прежде чем я стал способен обсуждать с ним физику наедине, говорить о своей работе без паники, хотя всегда с тревогой, и отстаивать свою точку зрения. В то время у нас, да и за рубежом, появлялось немало статей по теоретической физике, которые не содержали никаких новых результатов. Дау не переносил этого, потому что он был человеком дела. Пусть результат будет небольшим, но он должен быть новым и надёжным. Здесь играло роль и то, что, по-моему, Дау считал себя лично ответственным за состояние теоретической физики в нашей стране».

Ландау и в самом деле так считал. Иначе и быть не могло, потому что именно он являлся создателем советской теоретической физики. Надо ещё раз повторить, что Ландау уделял очень много времени начинающим научным работникам. Член-корреспондент Академии наук Иосиф Соломонович Шапиро на всю жизнь запомнил свой первый телефонный разговор с ним: «Л. Д. был исключительно доступен для контактов. Создавалось впечатление, что он никогда не был занят. Когда я в первый раз позвонил ему, то ожидал стандартного ответа: «Ох-ох, эта неделя у меня очень загружена, попробуйте позвонить после 15-го». Вместо этого я услышал: «А, очень хорошо. Вы сейчас могли бы приехать? Где вы находитесь?» Неподдельный интерес к содержательным физическим результатам, высокая компетентность, способность быстро схватывать суть дела и готовность к конкретному, конструктивному обсуждению — вот что притягивало физиков к Ландау, несмотря на свойственную ему категоричность суждений, высказываемых в резкой, подчас бестактной форме. Но было из-за чего выслушивать не очень-то приятные реплики вроде: «Не выйдет, товарищ Шапиро!» или: «У вас в голове полный кабак!», а то и ещё чего посильнее».

Физики, близко знавшие Ландау, испытывали к нему любовь и восхищение. Но среди учёной братии встречались и такие, которые ненавидели Дау лютой ненавистью. Однажды я сняла дачу у милой интеллигентной старушки. Она была вдова профессора и держалась с достоинством. Заметив в книжном шкафу тома Курса теоретической физики, я ей сказала, что автор этих книг — мой близкий родственник.

— Бандит Ландау ваш родственник?! Это злой гений нашей семьи! Он занял место, которое по праву должен был занять мой муж, русский профессор С. Нам с вами больше не о чем разговаривать!

Её словно подменили. Это была фурия с визгливым, верещащим голосом. Чтобы не проходить мимо этого чудовища, мы с внуком лазили через окошко, а через неделю сбежали оттуда совсем.

Правда, мне ни разу в жизни больше не приходилось встречать подобного отношения к Дау.

Послесловие

Между нами жило чудо, и мы это знали.

Академик М. Миронов. Надгробное слово

Невозможно было свыкнуться с мыслью, что Дау умер. И тогда в голову пришла спасительная мысль: я стала записывать любимые словечки Дау: порой они были до того смешные, что нельзя было не засмеяться, словно он снова был рядом. Вот с тех пор каждый раз, когда что-то не получается, когда все плохо, надо полистать эти записи, вызвать в памяти Дау — всё дурное мигом улетучится.

Ну, конечно же, они не уходят в небытие, лучшие представители рода человеческого. Да, библейские истины неоспоримы, и никто не повинен в том, что несть пророка в отечестве своём, тут ничего не поделаешь. Но проходит время, а имя Льва Ландау по-прежнему у всех на слуху, иначе и быть не может. Ведь это благодаря ему в середине пятидесятых годов физика стала престижнейшей из профессий: все стали говорить о физиках и лириках. Лев Ландау был одним из властителей дум.

Так и вижу перед собой его лицо: добрые глаза и улыбку, он продолжал улыбаться, говоря о чём-нибудь, улыбка не сходила с его уст. Да, он был счастлив и очень хотел, чтобы на свете было больше счастливых людей. Повторяю, потому что это так важно, его основные выводы: надо активно стремиться к счастью. Любить жизнь и всегда наслаждаться ею. Не предаваться унынию, уметь точно и ясно разбираться в обстоятельствах собственной судьбы. Для счастья надо треть времени отдавать работе, треть — любви, а всё оставшееся время — общению с людьми. И главное — научиться радоваться жизни. Без этого всё будет скучно и серо…

Хочется закончить фразой Козьмы Пруткова, которую часто повторял Лев Давидович: «Хочешь быть счастливым, будь им». Это совсем нетрудно, надо только следовать формуле счастья Ландау.

«Десять заповедей» Ландау

1. В 1927 году Ландау ввёл понятие матрицы плотности. Это понятие употребляется в квантовой механике и статистической физике.

2. Если металл поместить в магнитное поле, то движение электронов в металле меняется таким образом, чтобы в какой-то мере компенсировать это поле. Возникает магнитный момент, направленный против внешнего магнитного поля. В 1930 году Ландау создал квантовую теорию диамагнетизма электронов. Теперь это явление во всём мире называют «диамагнетизмом Ландау», а квантовые уровни, соответствующие движению электрона в магнитном поле, называются «уровнями Ландау».

3. В 1936–1937 годах Ландау опубликовал две работы о так называемых фазовых переходах второго рода, т. е. таких переходах, при которых состояние тела меняется непрерывно, а симметрия — скачкообразно. В отличие от обычных фазовых переходов (например, лёд — вода — пар), при фазовых переходах второго рода не меняется плотность тела и не происходит выделения или поглощения теплоты.

4. В 1935 году Л. Д. Ландау и Е. М. Лифшиц рассчитали доменную структуру ферромагнетика. Они доказали, что границы между отдельными доменами (областями) ферромагнетика — это узкие слои, в которых направление намагниченности непрерывно и постепенно меняется.

5. В конце тридцатых годов Ландау создал теорию промежуточного состояния сверхпроводников. Он показал, что если сверхпроводник помещён в магнитное поле, то под действием этого поля образуется промежуточное состояние, при котором в сверхпроводнике возникают чередующиеся между собой сверхпроводящие и нормальные слои. Ландау построил теорию этого промежуточного состояния. Данная формула выражает толщину сверхпроводящих и нормальных слоев.

6. Данная формула относится к ядерной физике, она выражает статистическую теорию ядер.

7. В 1941 году Ландау теоретически обосновал сверхтекучесть гелия. Теория Ландау положила начало новому разделу науки — физике квантовых жидкостей. При охлаждении гелия до температур, близких к абсолютному нулю, жидкий газ не только не становится твёрдым, но, наоборот, теряет вязкость, переходя в состояние сверхтекучести. Применив к гелию II квантовую механику, Ландау блестяще объяснил парадоксальное поведение этой жидкости.

8. Л. Д. Ландау, А. А. Абрикосов и И. М. Халатников в 1954 году опубликовали фундаментальный труд по квантовой электродинамике.

9. В 1956 году Ландау занимался теорией Ферми-жидкости. Теперь она нашла широкое применение.

10. В 1957 году Л. Д. Ландау предложил принцип комбинированной чётности, согласно которому все физические системы будут эквивалентными, если при замене «правой» системы координат «левой» все частицы заменить античастицами.

Доклад академика Л. Д. Ландау на международной конференции по физике высоких энергий в 1959 году в Киеве

Хорошо известно, что теоретическая физика в настоящее время почти беспомощна в проблеме сильных взаимодействий. По этой причине любые замечания здесь неизбежно носят характер предсказаний, и их авторы легко могут оказаться в положении охотничьей собаки, лающей под пустым деревом.

Долгое время считалось, что основная трудность теории заключается в существовании бесконечностей, которые можно устранить, лишь использовав теорию возмущений. Привычка применять аппарат перенормировок, который позволил добиться замечательных успехов в теории возмущений, зашла настолько далеко, что само понятие перенормировки стало окружаться неким мистическим ореолом. Ситуация, однако, проясняется, если, воспользовавшись обычным для теоретической физики приёмом, рассматривать точечное взаимодействие как предел некоего «размазанного» взаимодействия. Такой подход, хотя и предполагает слабость взаимодействия, существенно выходит за рамки теории возмущений и позволяет найти асимптотические выражения для основных физических величин в функции от энергии. Эти выражения показывают, что эффективное взаимодействие всегда ослабляется при уменьшении энергии, и физическое взаимодействие при конечных энергиях, таким образом, всегда меньше взаимодействия при энергиях порядка энергии обрезания; последнее определяется значением голой постоянной связи, входящей в гамильтониан.

Поскольку величина перенормировки становится сколь угодно большой с ростом значения энергии обрезания, то даже бесконечно слабое взаимодействие требует большой величины голой постоянной связи. Поэтому возникло предположение, что основная проблема заключается в создании теории очень сильных взаимодействий.

Дальнейшие исследования показали, однако, что дело обстоит далеко не так просто. Померанчук в ряде работ показал, что при увеличении энергии обрезания физическое взаимодействие стремится к нулю независимо от величины голой постоянной связи. Почти одновременно к тому же результату пришли Паули и Челлен в так называемой модели Ли.

Корректность «нулификации» часто ставилась под вопрос. Модель Ли является весьма специальной и заметно отличается во многих отношениях от физических взаимодействий, поэтому строгость доказательств Померанчука подвергалась сомнению. На мой взгляд, эти сомнения неосновательны. Челлен, например, несколько раз ссылался на использование необычных свойств рядов, подлежащих суммированию, но ни разу не подтвердил свою точку зрения. Ныне «нулификация» молчаливо признаётся даже теми физиками, которые вслух оспаривают её. Это ясно, поскольку почти полностью исчезли работы по мезонной теории, и особенно очевидно из замечания Дайсона о том, что корректная теория будет построена в следующем столетии, — пессимизм, который был бы непонятен, если считать, что существующая мезонная теория ведёт к конечным результатам, которые мы пока не в состоянии извлечь из неё. Поэтому мне представляются несвоевременными попытки улучшить доказательства Померанчука. Ввиду краткости жизни мы не можем позволить себе роскошь тратить время на задачи, которые не ведут к новым результатам.

Обращение в нуль точечных взаимодействий в существующей теории приводит к мысли о необходимости использования «размазанных», нелокальных взаимодействий. К несчастью, нелокальный характер взаимодействия делает вполне бесполезным аппарат существующей теории. Нежелательность этого обстоятельства является, конечно, плохим доводом против нелокальности теории, однако существуют и более основательные возражения. Все результаты, полученные в квантовой теории поля, без использования конкретных предположений о виде гамильтониана, по-видимому, подтвердились на эксперименте. Речь идёт в первую очередь о дисперсионных соотношениях. Более того, число мезонов, образующихся в столкновениях при больших энергиях, находится в согласии с формулой Ферми, вывод которой основан на использовании представлений статистической термодинамики на расстояниях, гораздо меньших, чем любой возможный радиус взаимодействия.

Возможное существенное изменение существующей теории без отказа от локальности взаимодействия впервые предложил Гейзенберг. Помимо общей идеи, Гейзенберг добавляет ещё и ряд других предположений, которые мне представляются сомнительными. Я попытаюсь поэтому обрисовать ситуацию в той форме, которая кажется мне наиболее убедительной.

Почти тридцать лет назад Пайерлс и я указали, что, согласно релятивистской квантовой теории, нельзя измерить никакие величины, характеризующие взаимодействующие частицы, и единственными измеримыми величинами являются импульс и поляризация свободно движущихся частиц. Поэтому, если мы не хотим пользоваться ненаблюдаемыми величинами, мы должны вводить в теорию в качестве фундаментальных величин только амплитуды рассеяния.

Операторы, содержащие ненаблюдаемую информацию, должны исчезнуть из теории, и, поскольку гамильтониан можно построить только из операторов, мы с необходимостью приходим к выводу, что гамильтонов метод в квантовой механике изжил себя и должен быть похоронен, конечно со всеми почестями, которые он заслужил.

Основой для новой теории должна служить новая диаграммная техника, которая использует только диаграммы со «свободными» концами, т. е. амплитуды рассеяния и их аналитические продолжения. Физическую основу этого аппарата образуют соотношения унитарности и принцип локальности взаимодействия, который проявляется в аналитических свойствах фундаментальных величин теории, например в различного рода дисперсионных соотношениях.

Поскольку такая новая диаграммная теория ещё не построена, мы вынуждены находить аналитические свойства вершинных диаграмм исходя из гамильтонова формализма. Однако нужно быть очень наивным, чтобы пытаться придать «строгость» такому выводу; нельзя забывать, что мы получаем реально существующие уравнения из гамильтонианов, которые в действительности не существуют.

В результате такого подхода к теории, в частности, окончательно теряет смысл старая проблема элементарности частиц, так как её нельзя сформулировать, не вводя взаимодействий между частицами.

Мне кажется, что за последние годы теория заметно прогрессировала в указанном направлении, и недалеко то время, когда будут окончательно написаны уравнения новой теории.

Нужно, однако, иметь в виду, что в этом случае, в отличие от ситуации, существовавшей ранее в теоретической физике, написание уравнений ознаменует не конец, а начало создания теории. Уравнения теории будут представлять собой бесконечную систему интегральных уравнений, каждое из которых имеет вид бесконечного ряда, и будет очень трудно научиться работать с такими уравнениями.

Сейчас, конечно, невозможно предсказать, сколько констант в теории можно будет выбрать произвольно. Мы не можем даже исключить возможности того, что уравнения вообще не будут иметь решений, т. е. что в теории снова возникнет «нулификация». Это можно будет рассматривать как строгое доказательство нелокальности природы, но это может означать и то, что не существует теории одних только сильных взаимодействий, и в общую схему должны быть включены также слабые взаимодействия, и особенно электродинамика. Тогда инфракрасная «катастрофа» бесконечно усложнит ситуацию.

Но даже в лучшем случае нам предстоит тяжёлая борьба.

Краткая хронология жизни и деятельности Льва ДавидовичА Ландау (1908–1968)

22 января 1908 года

В городе Баку в семье Любови Вениаминовны и Давида Львовича Ландау родился сын Лев.

1916 год

Лев Ландау поступает в гимназию.

1920 год

Лев поступает в Бакинский экономический техникум и через два года заканчивает его.

1922 год

Ландау успешно сдаёт вступительные экзамены в Азербайджанский государственный университет.

1924 год

Лев Ландау переводится на физико-математический факультет Ленинградского государственного университета.

1926 год

Опубликована первая научная работа Ландау «К теории спектров двухатомных молекул». Лев Ландау поступает в сверхштатную аспирантуру Ленинградского физико-технического института. Принимает участие в работе V съезда русских физиков в Москве (15–20 декабря).

20 января 1927 года

Лев Ландау заканчивает университет и поступает в аспирантуру Ленинградского физико-технического института. В работе «Проблема торможения излучением» для описания состояния систем впервые вводит в квантовую механику новое важнейшее понятие — матрицу плотности.

1929 год

По путёвке Наркомпроса Ландау едет в полуторагодичную научную командировку за границу для продолжения образования (Берлин, Гёттинген, Лейпциг, Копенгаген, Кембридж, Цюрих). Он посещает семинары лучших физиков мира: Борна, Гейзенберга, Дирака, Паули, Бора, которого с этих пор считает своим учителем в физике.

1930 год

Публикация работы о диамагнетизме (впоследствии это явление получило название «диамагнетизма Ландау»).

март 1931 года

Ландау возвращается на Родину и продолжает работать в Ленинграде.

август 1932 года

Л. Д. Ландау переводится в Харьков заведующим теоретическим отделом Украинского физико-технического института (УФТИ).

1933 год

Не оставляя работы в УФТИ, Л. Д. Ландау становится заведующим кафедрой теоретической физики Харьковского механико-машиностроительного (ныне политехнического) института. Чтение курса лекций на физико-математическом факультете этого института.

1–22 мая 1934 года

Поездка на семинар к своему учителю Нильсу Бору в Копенгаген. Конференция по теоретической физике в Харькове. Всесоюзная аттестационная комиссия присваивает Ландау степень доктора физико-математических наук без защиты диссертации. Создание так называемого теоретического минимума — специально разработанной программы для выявления и обучения особо одарённых молодых физиков.

1935 год

Чтение курса физики в Харьковском государственном университете, заведование кафедрой общей физики ХГУ. Л. Д. Ландау присвоено звание профессора.

1936–1937 годы

Ландау создаёт теорию фазовых переходов второго рода и теорию промежуточного состояния сверхпроводников.

8 февраля 1937 года

Ландау подаёт заявление о приёме на работу в Институт физических проблем в Москве. Вскоре он становится заведующим теоретическим отделом этого института.

27 апреля 1938 года — 29 апреля 1939 года

Арест. Ландау в тюрьме.

1940–1941 годы

Создание теории сверхтекучести жидкого гелия.

1941 год

Создание теории квантовой жидкости.

30 ноября 1946 года

Ландау избран действительным членом Академии наук СССР. Ландау присуждена Государственная премия СССР.

1946 год

Создание теории колебаний электронной плазмы («затухание Ландау»).

1948 год

Издание «Курса лекций по общей физике» (Издательство МГУ).

1949 год

Л. Д. Ландау присуждена Государственная премия СССР.

1950 год

Построение теории сверхпроводимости (совместно с В. Л. Гинзбургом).

1951 год

Л. Д. Ландау избран членом Датской Королевской Академии наук.

1953 год

Л. Д. Ландау присуждена Государственная премия СССР.

4 января 1954 года

Л. Д. Ландау удостоен звания Героя Социалистического Труда.

1954 год

Л. Д. Ландау, А. А. Абрикосов, И. М. Халатников опубликовали фундаментальный труд «Основы электродинамики».

1955 год

Издание «Лекций по теории атомного ядра» (совместно с Я. А. Смородинским).

1956 год

Л. Д. Ландау избран членом Королевской Академии наук Нидерландов.

1957 год

Л. Д. Ландау создаёт теорию Ферми-жидкости.

1959 год

Л. Д. Ландау предлагает принцип комбинированной чётности.

1960 год

Л. Д. Ландау избран членом Британского физического общества. Л. Д. Ландау избран членом Лондонского Королевского общества (Академия наук Великобритании). Л. Д. Ландау избран членом Национальной академии наук США. Л. Д. Ландау избран членом Американской академии наук и искусств. Л. Д. Ландау присуждена премия Фрица Лондона. Л. Д. Ландау награжден медалью имени Макса Планка (ФРГ).

апрель 1962 года

Л. Д. Ландау удостоен Ленинской премии за цикл книг по теоретической физике (совместно с Е. М. Лифшицем).

ноябрь 1962 года

Л. Д. Ландау удостоен Нобелевской премии по физике за «пионерские работы в области теории конденсированных сред, в особенности жидкого гелия».

1963 год

Издание «Физики для всех» (совместно с А. И. Китайгородским).

1 апреля 1968 года

В 21 час 50 минут Лев Давидович Ландау умер.

источник: УФН, 1998, Т. 168, № 6, С. 701–702.

Список работ Л. Д. Ландау

(номер в списке трудов совпадает с номером статьи в «Собрании трудов» Л. Д. Ландау (М.: Наука, 1969)

К теории спектров двухатомных молекул // Zeitschr. Phys. 1926. Bd. 40. S. 621.

Проблема затухания в волновой механике // Zeitschr. Phys. 1927. Bd. 45. S. 430.

Квантовая электродинамика в конфигурационном пространстве // Zeitschr. Phys. 1930. Bd. 62. S. 188. (Совм. с Р. Пайерлсом.)

Диамагнетизм металлов // Zeitschr. Phys. 1930. Bd. 64. S. 629.

Распространение принципа неопределенности на релятивистскую квантовую теорию // Zeitschr. Phys. 1931. Bd. 69. S. 56. (Совм. с Р. Пайерлсом.)

К теории передачи энергии при столкновениях. I // Phys. Zeitschr. Sow. 1932. Bd. 1. S. 88.

К теории передачи энергии при столкновениях. II // Phys. Zeitschr. Sow. 1932. Bd. 2. S. 46.

К теории звезд // Phys. Zeitschr. Sow. 1932. Bd. 1. S. 285.

О движении электронов в кристаллической решетке// Phys. Zeitschr. Sow. 1933. Bd. 3. S. 664.

Второй закон термодинамики и Вселенная // Phys. Zeitschr. Sow. 1933. Bd. 4. S. 114. (Совм. с А. Бронштейном.)

Возможное объяснение зависимости восприимчивости от поля при низких температурах // Phys. Zeitschr. Sow. 1933. Bd. 4. S. 675.

Внутренняя температура звезд // Nature. 1933. V. 132. P. 567. (Совм. с Г. Гамовым.)

Структура несмещённой линии рассеяния // Phys. Zeitschr. Sow. 1934. Bd. 5. S. 172. (Совм. с Г. Плачеком.)

К теории торможения быстрых электронов излучением // Phys. Zeitschr. Sow. 1934. Bd. 5. S. 761; ЖЭТФ. 1935. Т. 5. С. 255.

Об образовании электронов и позитронов при столкновении двух частиц // Phys. Zeitschr. Sow. 1934. Bd. 6. S. 244. (Совм. с Е. М. Лифшицем.)

К теории аномалий теплоемкости // Phys. Zeitschr. Sow. 1935. Bd. 8. S. 113.

К теории дисперсии магнитной проницаемости ферромагнитных тел // Phys. Zeitschr. Sow. 1935. Bd. 8. S. 153. (Совм. с Е. М. Лифшицем.)

О релятивистских поправках к уравнению Шрёдингера в задаче многих тел // Phys. Zeitschr. Sow. 1935. Bd. 8. S. 487.

К теории коэффициента аккомодации // Phys. Zeitschr. Sow. 1935. Bd. 8. S. 489.

К теории фотоэлектродвижущей силы в полупроводниках // Phys. Zeitschr. Sow. 1936. Bd. 9. S. 477. (Совм. с Е. М. Лифшицем.)

К теории дисперсии звука // Phys. Zeitschr. Sow. 1936. Bd. 10. S. 34. (Совм. с Э. Теллером.)

К теории мономолекулярных реакций // Phys. Zeitschr. Sow. 1936. Bd. 10. S. 67.

Кинетическое уравнение в случае кулоновского взаимодействия // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 203; Phys. Zeitschr. Sow. 1936. Bd. 10. S. 154.

О свойствах металлов при очень низких температурах // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 379; Phys. Zeitschr. Sow. 1936. Bd. 10. S. 649. (Совм. с И. Я. Померанчуком.)

Рассеяние света на свете // Nature. 1936. V. 138. Р. 206. (Совм. с А. И. Ахиезером и И. Я. Померанчуком.)

Об источниках звездной энергии // ДАН СССР. 1937. Т. 17. С. 301; Nature. 1938. V. 141. Р. 333.

О поглощении звука в твердых телах // Phys. Zeitschr. Sow. 1937. Bd. 11. S. 18. (Совм. с Ю. Б. Румером.)

К теории фазовых переходов. I // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 19; Phys. Zeitschr. Sow. 1937. Bd. 7. S. 19.

К теории фазовых переходов. II // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 627; Phys. Zeitschr. Sow. 1937. Bd. 11. S. 545.

К теории сверхпроводимости // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 371; Phys. Zeitschr. Sow. 1937. Bd. 7. S. 371.

К статистической теории ядер // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 819; Phys. Zeitschr. Sow. 1937. Bd. 11. S. 556.

Рассеяние рентгеновых лучей кристаллами вблизи точки Кюри // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 1232; Phys. Zeitschr. Sow. 1937. Bd. 12. S. 123.

Рассеяние рентгеновых лучей кристаллами с переменной структурой // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 1227; Phys. Zeitschr. Sow. 1937. Bd. 12. S. 579.

Образование ливней тяжёлыми частицами // Nature. 1937. V. 140. P. 682. (Совм. с Ю. Б. Румером.)

Стабильность неона и углерода по отношению к? — распаду // Phys. Rev. 1937. V. 52. P. 1251.

Каскадная теория электронных ливней // Proc. Roy. Soc. 1938. V. А166. P. 213. (Совм. с Ю. Б. Румером.)

Об эффекте де Гааза — ван Альфена // Proc. Roy. Soc. 1939. V. А170. P. 363. Приложение к статье Д. Шенберга.

О поляризации электронов при рассеянии // ДАН СССР. 1940. Т. 26. С. 436; Phys. Rev. 1940. V. 57. P. 548.

О «радиусе» элементарных частиц // ЖЭТФ. 1940. Т. 10. С. 718; J. Phys. USSR. 1940. V. 2. P. 485.

О рассеянии мезотронов «ядерными силами» // ЖЭТФ. 1940. Т. 10. С. 721; J. Phys. USSR. 1940. V. 2. P. 483.

Угловое распределение частиц в ливнях// ЖЭТФ. 1940. Т. 10. С. 1007; J. Phys. USSR. 1940. V. 3. P. 237.

К теории вторичных ливней // ЖЭТФ. 1941. Т. 11. С. 32; J. Phys. USSR. 1941. V. 4. P. 375.

О рассеянии света мезотронами // ЖЭТФ. 1941. Т. 11. С. 35; J. Phys. USSR. 1941. V. 4. P. 455. (Совм. с Я. А. Смородинским.)

Теория сверхтекучести гелия II // ЖЭТФ. 1941. Т. 11. С. 592; J. Phys. USSR. 1941. V. 5. P. 71.

Теория устойчивости сильно заряженных лиофобных золей и слипания сильно заряженных частиц в растворах электролитов // ЖЭТФ. 1941. Т. 11. С. 802; ЖЭТФ. 1945. Т. 15. С. 663; Acta phys.-chim. USSR. 1941. V. 14. P. 633. (Совм. с Б. В. Дерягиным.)

Увлечение жидкости движущейся пластинкой // Acta phys.-chim. USSR. 1942. V. 17. P. 42. (Совм. с В. Г. Левичем.)

К теории промежуточного состояния сверхпроводников // ЖЭТФ. 1943. Т. 13. С. 377; J. Phys. USSR. 1943. V. 7. P. 99.

О соотношении между жидким и газообразным состоянием у металлов // Acta phys.-chim. USSR. 1943. V. 18. P. 194 (Совм. с Я. Б. Зельдовичем.)

Об одном новом точном решении уравнений Навье-Стокса // ДАН СССР. 1944. Т. 43. С. 299.

К проблеме турбулентности // ДАН СССР. 1944. Т. 44. С. 339.

К гидродинамике гелия II // ЖЭТФ. 1944. Т. 14. С. 112; J. Phys. USSR. 1944. V. 8. P. 1.

К теории медленного горения // ЖЭТФ. 1944. Т. 14. С. 240; Acta phys.-chim. USSR. 1944. V. 19. P. 77.

Рассеяние протонов протонами // ЖЭТФ. 1944. Т. 14. С. 269; J. Phys. USSR. 1944. V. 8. P. 154. (Совм. с Я. А. Смородинским.)

О потерях энергии быстрыми частицами на ионизацию // J. Phys. USSR. 1944. V. 8. P. 201.

Об изучении детонации конденсированных взрывчатых веществ // ДАН СССР. 1945. Т. 46. С. 399. (Совм. с К. П. Станюковичем.)

Определение скорости истечения продуктов детонации некоторых газовых смесей // ДАН СССР. 1945. Т. 47. С. 205. (Совм. с К. П. Станюковичем.)

Определение скорости истечения продуктов детонации конденсированных взрывчатых веществ // ДАН СССР. 1945. Т. 47. С. 273. (Совм. с К. П. Станюковичем.)

Об ударных волнах на далеких расстояниях от места их возникновения // Прикл. математика и механика. 1945. Т. 9. С. 286; J. Phys. USSR. 1945. V. 9. P. 496.

О колебаниях электронной плазмы // ЖЭТФ. 1946. Т. 16. С. 574; J. Phys. USSR. 1946. V. 10. P. 27.

О термодинамике фотолюминесценции // J. Phys. USSR. 1946. V. 10. P. 503.

К теории сверхтекучести гелия II // J. Phys. USSR. 1946. V. 11. P. 91.

О движении посторонних частиц в гелии II // ДАН СССР. 1948. Т. 59. С. 669. (Совм. с И. Я. Померанчуком.)

О моменте системы из двух фотонов // ДАН СССР. 1948. Т. 60. С. 207.

К теории сверхтекучести // ДАН СССР. 1948. Т. 61. С. 253; Phys. Rev. 1949. V. 75. P. 884.

Эффективная масса полярона // ЖЭТФ. 1948. Т. 18. С. 419. (Совм. с С. И. Пекаром.)

Расщепление дейтрона при столкновениях с тяжёлыми ядрами // ЖЭТФ. 1948. Т. 18. С. 750. (Совм. с Е. М. Лифшицем.)

Теория вязкости гелия II. 1. Столкновения элементарных возбуждений в гелии II // ЖЭТФ. 1949. Т. 19. С. 637. (Совм. с И. М. Халатниковым.)

Теория вязкости гелия II. 2. Вычисление коэффициента вязкости // ЖЭТФ. 1949. Т. 19. С. 709. (Совм. с И. М. Халатниковым.)

О взаимодействии между электроном и позитроном // ЖЭТФ. 1949. Т. 19. С. 673. (Совм. с В. Б. Берестецким.)

О равновесной форме кристаллов // Сборник, посвящённый 70-летию академика А. Ф. Иоффе. М.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 44.

К теории сверхпроводимости // ЖЭТФ. 1950. Т. 20. С. 1064. (Совм. с В. Л. Гинзбургом.)

О множественном образовании частиц при столкновениях быстрых частиц // Изв. АН СССР. Сер. физ. 1953. Т. 17. С. 54.

Пределы применимости теории тормозного излучения электронов и образования пар при больших энергиях // ДАН СССР. 1953. Т. 92. С. 535. (Совм. с И. Я. Померанчуком.)

Электронно-лавинные процессы при сверхвысоких энергиях // ДАН СССР. 1953. Т. 92. С. 735. (Совм. с И. Я. Померанчуком.)

Излучение? — квантов при столкновении быстрых? — мезонов с нуклонами // ЖЭТФ. 1953. Т. 24. С. 505. (Совм. с И. Я. Померанчуком.)

Об устранении бесконечностей в квантовой электродинамике // ДАН СССР. Т. 95. С. 497. (Совм. с А. А. Абрикосовым и И. М. Халатниковым.)

Асимптотическое выражение для гриновской функции электрона в квантовой электродинамике // ДАН СССР. 1954. Т. 95. С. 773. (Совм. с А. А. Абрикосовым и И. М. Халатниковым.)

Асимптотическое выражение для гриновской функции фотона в квантовой электродинамике // ДАН СССР. 1954. Т. 95. С. 1177. (Совм. с А. А. Абрикосовым и И. М. Халатниковым.)

Масса электрона в квантовой электродинамике // ДАН СССР. 1954. Т. 96. С. 261. (Совм. с А. А. Абрикосовым и И. М. Халатниковым.)

Об аномальном поглощении звука вблизи точек фазового перехода второго рода // ДАН СССР. 1954. Т. 96. С. 469. (Совм. с И. М. Халатниковым.)

Исследование особенностей течения при помощи уравнения Эйлера-Трикоми // ДАН СССР. 1954. Т. 96. С. 725. (Совм. с Е. М. Лифшицем.)

О квантовой теории поля // Niels Bohr and the Development of Physics. London: Pergamon Press, 1955; Нильс Бор и развитие физики. М.: Изд-во иностр. лит., 1955.

О точечном взаимодействии в квантовой электродинамике // ДАН СССР. 1955. Т. 102. С. 489. (Совм. с И. Я. Померанчуком.)

Градиентные преобразования функций Грина заряженных частиц // ЖЭТФ. 1955. Т. 29. С. 89. (Совм. с И. М. Халатниковым.)

Гидродинамическая теория множественного образования частиц // УФН. 1955. Т. 56. С. 309. (Совм. с С. З. Беленьким.)

О квантовой теории поля // Nuovo Cimento. Suppl. 1956. V. 3. P. 80. (Совм. с А. А. Абрикосовым и И. М. Халатниковым.)

Теория ферми-жидкости // ЖЭТФ. 1956. Т. 30. С. 1058.

Колебания ферми-жидкости // ЖЭТФ. 1957. Т. 32. С. 59.

О законах сохранения при слабых взаимодействиях // ЖЭТФ. 1957. Т. 32. С. 405.

Об одной возможности для поляризационных свойств нейтрино // ЖЭТФ. 1957. Т. 32. С. 407.

О гидродинамических флуктуациях // ЖЭТФ. 1957. Т. 32. С. 618. (Совм. с Е. М. Лифшицем.)

Свойства гриновской функции частиц в статистике // ЖЭТФ. 1958. Т. 34. С. 262.

К теории ферми-жидкости // ЖЭТФ. 1958. Т. 35. С. 97.

О возможности формулировки теории сильно взаимодействующих фермионов // Phys. Rev. 1958. V. 111. P. 321. (Совм. с А. А. Абрикосовым, А. Д. Галаниным, Л. П. Горьковым, И. Я. Померанчуком и К. А. Тер-Мартиросяном.)

Численные методы интегрирования уравнений в частных производных методом сеток // Тр. III Всесоюз. мат. съезда (Москва, июнь-июль 1956 г.). М.: Изд-во АН СССР, 1958. Т. 3. С. 92. (Совм. с Н. Н. Мейманом и И. М. Халатниковым.)

Об аналитических свойствах вершинных частей в квантовой теории поля // ЖЭТФ. 1959. Т. 37. С. 62.

Малые энергии связи в квантовой теории поля // ЖЭТФ. 1960. Т. 39. С. 1856.

О фундаментальных проблемах // Theoretical physics in the 20th century: A memorial volume to W. Pauli. N.Y.; L.: Interscience, 1960; Теоретическая физика 20 века. М.: Изд-во иностр. лит., 1962.

Список статей, не включённых в собрание трудов

К выводу уравнения Клейна-Фока // Zeitschr. Phys. 1926. Bd. 40. S. 161. (Совм. с Д. Иваненко.)

Замечания о квантовой статистике // Zeitschr. Phys. 1927. Bd. 42. S. 562. (Совм. с Д. Иваненко.)

Связь волновой механики с классической // Ж. Русского физ. — хим. Общества, часть физическая. 1927. Т. 59. С. 253. (Совм. с Д. Иваненко.)

К теории магнитного электрона // Zeitschr. Phys. 1928. Bd. 48. S. 340. (Совм. с Д. Иваненко.)

Мировые постоянные и предельный переход // Ж. Русского физ. — хим. Общества, часть физическая. 1928. Т. 60. С. 13. (Совм. с Г. Гамовым и Д. Иваненко.) Общее обсуждение вопроса о размерности мировых постоянных и выборе независимых единиц измерения.

О спиновых эффектах в задаче многих тел // Zeitschr. Phys. 1929. Bd. 30. S. 654.

Замечание о рассеянии жёстких? — лучей // Naturwissenschaften. 1930. Bd. 18. S. 1112.

О теории электрического пробоя А. Иоффе // Zeitschr. Phys. 1932. Bd. 78. S. 847. (Совм. с Л. В. Розенкевичем.)

К теории сверхпроводимости // Phys. Zeitschr. Sowjetunion. 1933. Bd. 4. S. 43.

Об отклонениях полупроводников от закона Ома в сильных электрических полях // ЖЭТФ. 1935. Т. 5. С. 276; Phys. Zeitschr. Sowjetunion. 1934. Т. 6. С. 163. (Совм. с А. С. Компанейцем.)

Теория фазовых переходов // Nature (London). 1936. V. 138. P. 840. Краткое сообщение о работах [28, 29].

Промежуточное состояние сверхпроводников // Nature (London) 1938. V. 141. P. 688. Краткое сообщение о работе [47].

Теория сверхтекучести гелия II // Phys. Rev. 1941. V. 60. P. 356. Краткое сообщение о работе [44].

Об устойчивости тангенциальных разрывов в сжимаемой жидкости // ДАН СССР. 1944. V. 44. P. 151.

К теории вязкости гелия II // Изв. АН СССР. Сер. физ. 1948. Т. 12. С. 216. (Совм. с И. М. Халатниковым.) Краткое сообщение о работах [67, 68].

Относительно критики В. Аллисом моей статьи о кулоновском взаимодействии в плазме // Phys. Rev. 1950. V. 77. P. 567. Показано, что возражения Аллиса против работы [23] были основаны на неправильном разложении интеграла столкновений.

О вращении жидкого гелия // ДАН СССР. 1955. Т. 100. С. 669. (Совм. с Е. М. Лифшицем.) Рассмотрена модель слоистой структуры вращающегося гелия II.

Книги Л. Д. Ландау

Задачи по теоретической физике: часть I, Механика (Совм. с Е. М. Лифшицем и Л. В. Розенкевичем) (Харьков: Гос. научн. — техн. изд. Украины, 1935).

Электропроводность металлов (Совм. с А. С. Компанейцем) (Харьков, 1935).

Теоретическая физика (Совм. с Е. М. Лифшицем)Механика (1940, 1958, 1965); Теория поля (1941, 1948, 1960, 1962, 1967); Квантовая механика (1948, 1963); Статистическая физика (1938, 1940, 1951, 1964); Механика сплошных сред (1944, 1954); Теория упругости (1965); Электродинамика сплошных сред (1959)

Курс лекций по общей физике (М.: Издание МГУ, 1948).

Лекции по теории атомного ядра (Совм. с Я. А. Смородинским) (М.: Гостехиздат, 1955).

Что такое теория относительности (Совм. с Ю. Б. Румером) (Изд-во «Советская Россия», 1959, 1963).

Физика для всех. Движение. Теплота (Совм. с А. И. Китайгородским) (М.: Физматгиз, 1963, 1965).

Курс общей физики. Механика и молекулярная физика (Совм. с А. И. Ахиезером и Е. М. Лифшицем) (М.: Наука, 1965).

Оглавление

  • Предисловие
  • Литературные предки
  • Призвание
  • Год в тюрьме
  • На нашей природной почве
  • Главное — радоваться жизни
  • Формула счастья
  • Остров Свободы
  • «Я готов стать на колени…»
  • Катастрофа
  • Бессмертие
  • Послесловие
  • «Десять заповедей» Ландау
  • Доклад академика Л. Д. Ландау на международной конференции по физике высоких энергий в 1959 году в Киеве
  • Краткая хронология жизни и деятельности Льва ДавидовичА Ландау (1908–1968)
  • Список работ Л. Д. Ландау
  • Список статей, не включённых в собрание трудов
  • Книги Л. Д. Ландау
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Так говорил Ландау», Майя Яковлевна Бессараб

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства