«Добывайки на реке»

Добывайки на реке (fb2) - Добывайки на реке [2018] [худ. В. Харченко] (пер. Галина Арсеньевна Островская) (Приключения маленьких человечков - 3) 9183K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мэри Нортон - Валерий Вячеславович Харченко (иллюстратор)

Мэри Нортон Добывайки на реке

Mary Norton Th e Borrowers Afl oat

The Borrowers Afl oat © Mary Norton 1959

This edition is published by arrangement with Aitken

Alexander Associates Ltd. And Van Lear Agency

© Харченко В.В., ИД «ШКОЛА», иллюстрации, 2016

© Г. Островская, перевод на русский язык, наследники, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Глава первая

В голосе мистера Зловрединга, поверенного в делах, звучало раздражение:

– И о чём же они разговаривают? – спросил он, словно наперёд зная, что речь идёт о пустяках.

– О добывайках, – сказала миссис Мей.

Они стояли под живой изгородью, среди мокрых кочанов древовидной капусты, качавшейся на ветру. День был промозглый, начинало темнеть, и лампа в окне домика у подножия холма светила особенно приветливо.

– Здесь можно разбить фруктовый сад, – добавила небрежно миссис Мей, словно желая переменить тему.

– В нашем с вами возрасте, – заметил мистер Зловрединг, всё ещё не отрывая глаз от освещённого окна внизу, – разумнее сажать цветы, чем плодовые деревья.

– Вы так думаете? – сказала миссис Мей и пониже опустила капюшон длинного широкого пальто, спасаясь от порывов ветра. – Но, видите ли, я завещаю этот дом ей.

– Кому – ей?

– Кейт, моей племяннице.

– Понятно, – сказал мистер Зловрединг и снова бросил взгляд на освещённое окно, возле которого, как он знал, сидела Кейт.

Странный ребёнок: смотрит сквозь тебя широко раскрытыми глазами, будто не видит, и часами разговаривает со старым мошенником Томом Доброу, который некогда служил здесь лесником. Поневоле придёшь в смущение. Что может быть общего, спросил он себя, между туповатым стариком и этой жадно слушающей его девочкой? Вот уже (он взглянул на часы) час с четвертью, как они сидят, пригнувшись друг к другу, у окна и говорят, говорят…

– О добывайках?.. – повторил мистер Зловрединг, точно это слово встревожило его. – Каких добывайках?

– Ну, это такая история, – небрежно сказала миссис Мей, осторожно пробираясь между набухшими от дождя кочанами к вымощенной кирпичом дорожке, – которую мы с братом рассказывали друг другу, когда жили здесь в детстве.

– В Фэрбанкс-Холле?

– Да, у двоюродной тёти Софи. Кейт очень нравится эта история.

– Но почему ей вздумалось рассказывать её Тому Доброу? – спросил мистер Зловрединг.

– Тому? Почему бы и нет? Хотя, по правде говоря, я думаю, дело обстоит как раз наоборот – это Том рассказывает её Кейт.

Следуя за миссис Мей по выщербленным кирпичам дорожки, мистер Зловрединг погрузился в молчание. Он знал эту семью почти всю свою жизнь, и чем дальше, тем чудаковатее все они ему казались.

– Но кто её выдумал? Вы?

– Куда мне! – Миссис Мей смущённо рассмеялась. – Скорее всего её придумал мой брат. Если это вообще выдумка…

Последние слова женщина произнесла еле слышно, и мистер Зловрединг за них ухватился.

– Я не вполне вас понимаю. Эта история, о которой вы говорите, она что – основана на реальных фактах?

Миссис Мей рассмеялась.

– О нет, факты эти никак не могут быть реальными. Никоим образом. – Она снова пустилась в путь, добавив через плечо: – Просто этот старик, Том Доброу, по-видимому, знал наших человечков.

– Каких человечков? Попрошаек?

– Не попрошаек – добываек.

– Понятно, – сказал мистер Зловрединг, хотя ничего ему понятно не было.

– Мы назвали их так. – Обернувшись, миссис Мей подождала, пока он с ней поравняется. – Вернее, они сами так себя называли, потому что у них не было ничего своего. Ничего. Даже имена они брали у людей: в семействе Курантов, например, были отец, мать и дочка, и звали их Под, Хомили и Арриэтта. По-моему, прелестные имена.

– О да, – довольно сухо отозвался мистер Зловрединг, а затем, вопреки своей воле, улыбнулся.

Ему вспомнилось, что она всегда любила, пусть и мягко, подтрунивать над людьми. Даже в юности, когда он находил её весьма привлекательной, это приводило его в замешательство.

– Вы совсем не изменились, – заметил мистер Зловрединг.

Миссис Мей сразу посерьёзнела.

– Но не станете же вы отрицать, что Фэрбанкс-Холл был не только старый, но и странный.

– Старый – да, но не более странный, чем… – Он взглянул вниз. – …чем, скажем, этот домик.

Миссис Мей рассмеялась.

– Тут Кейт согласилась бы с вами. Она считает этот домик таким же странным, каким мы считали Фэрбанкс-Холл, в точности таким же. Знаете, в Фэрбанксе у нас с братом с самого начала было чувство, будто в доме помимо людей живут ещё какие-то человеческие существа.

– Но, – раздражённо воскликнул мистер Зловрединг, – какая разница между человеческими существами и людьми? Это одно и то же.

– Ладно, просто другие существа. Пусть гораздо меньше людей, но внешне похожие на них, разве что головы побольше да кисти рук и ступни подлиннее. Очень маленькие и незаметные. Мы воображали, что живут они, как мыши, за стенными панелями, или за плинтусом, или под половицами… и полностью зависят от того, что им удаётся стащить в доме. Хотя воровством это тоже не назовёшь – они брали только то, без чего люди вполне могли обойтись.

– Что именно? – спросил мистер Зловрединг и, внезапно почувствовав себя неловко, обогнал миссис Мей, чтобы убрать с её пути побег куманики.

– О, самые разные вещи. Любые продукты, естественно, и разные другие мелкие предметы, которые можно было сдвинуть с места и которые могли им пригодиться, – спичечные коробки, огрызки карандашей, иголки, лоскутки… всё, из чего можно смастерить одежду, орудие труда или мебель. Нам было их жалко, потому что они ценили красоту и стремились сделать свои тёмные норки такими же уютными и удобными, как жилища людей. Брат старался помочь им. – Миссис Мей внезапно смутилась, тихонько рассмеялась и, запинаясь, точно сама не принимала всего этого всерьёз, закончила: – Во всяком случае, так он мне говорил.

– Понятно, – снова сказал мистер Зловрединг.

Они принялись обходить дом, стараясь не попасть под капли, падающие с крыши.

– А при чём тут Том Доброу? – заговорил он снова, когда миссис Мей задержалась у бочки для дождевой воды.

Она обернулась и посмотрела ему в лицо.

– Ну не удивительно ли это? В моём возрасте – чуть не в семьдесят лет – получить в наследство этот домик и застать здесь хозяином Тома.

– Он тут вовсе не хозяин… всего лишь временный жилец.

– Я хочу сказать, – пояснила миссис Мей, – вообще застать его здесь. В старые времена, когда они были мальчиками, Том и брат часто вместе ставили капканы на кроликов… Они много чего придумывали вместе, но всему этому пришёл конец… после скандала.

– О, – воскликнул мистер Зловрединг, – значит, был скандал?

Они стояли перед изъеденной непогодой входной дверью, и, заинтересовавшись, помимо своего желания поверенный снял руку со щеколды.

– Ещё какой! – воскликнула миссис Мей. – Я думала, вы слышали об этом. Даже полисмен был в него втянут… вы помните Эрни Ранэйкра? Вся деревня только об этом и говорила. Кухарка и садовник каким-то образом пронюхали о добывайках и решили выкурить их из дома, для чего пригласили местного крысолова и послали сюда за Томом и его хорьком. Он был тогда ещё мальчик, внук лесника, лишь ненамного старше нас с братом.

Миссис Мей повернулась к поверенному:

– Да не могли вы не слышать обо всём этом!

Мистер Зловрединг нахмурился. В памяти стали всплывать какие-то смутные слухи… какая-то глупая история, приключившаяся в Фэрбанксе: кухарка по имени Дайвер или Драйвер, пропажа каких-то вещей из горки в гостиной…

– Что-то связанное с золотыми часами с изумрудами, да?

– Да, потому-то они и послали за полисменом.

– Но, – мистер Зловрединг ещё сильнее нахмурился, – эта женщина, Дайвер или…

– Драйвер. Именно так её звали.

– И этот садовник… Вы хотите сказать, что они верили, будто эти человечки существуют на самом деле?

– По-видимому, так, – ответила миссис Мей, – иначе они не стали бы заваривать всю эту кашу.

– И что же произошло? Их поймали? Нет-нет, я не это имел в виду! Я имел в виду – чем они оказались? Верно, мышами?

– Меня в то время не было в Фэрбанксе, но, по словам брата, добывайки выбрались из дома в самый последний момент через решётку в подвальном окошечке… знаете, такие отверстия в кирпичной кладке, которые делают для вентиляции. Они пробежали через фруктовый сад, поднялись по склону холма и ушли в поля.

Миссис Мей оглянулась по сторонам: сумерки сгущались всё больше.

– Кто-нибудь их видел? – спросил мистер Зловрединг.

– Нет.

Поверенный кинул быстрый взгляд на окутанные туманом склоны – тонувшие в полумраке леса позади бледных полей казались совсем чёрными – и заключил:

– Белки, вот что это такое было скорее всего.

– Возможно, – не стала спорить миссис Мей и отошла от него к пристроенной к дому прачечной, туда, где утром рабочие отрыли водосточную трубу. – По-моему, эта труба достаточно широкая, чтобы использовать её в качестве канализационной.

– Широкая – да, – согласился мистер Зловрединг, глядя на глиняные секции трубы, – но санитарный инспектор ни за что этого не допустит: все сточные трубы в этих краях идут прямиком в реку. Нет, боюсь, вам придётся поставить очистной бак.

– Так для чего тогда была эта труба?

Мистер Зловрединг кивнул на прачечную.

– Для воды от стирки и, возможно, из судомойни. – И, взглянув на часы, предложил: – Подвезти вас? Уже довольно поздно.

– Вы очень любезны, – поблагодарила миссис Мей, в то время как они шли обратно к двери.

– Это просто неслыханно, – возвращаясь к их разговору, сказал мистер Зловрединг, опуская руку на щеколду.

– Согласна с вами.

– Я имею в виду – дойти до того, чтобы вызывать полисмена. Невероятно.

– Вы совершенно правы, – сказала миссис Мей и принялась вытирать обувь о кусок мешковины, лежавший возле ступенек.

Мистер Зловрединг взглянул на свои ботинки и последовал её примеру.

– Ваш брат, должно быть, умел убеждать слушателей.

– О да.

– И был большой выдумщик.

– Ещё какой! По его словам, существовала целая колония этих человечков. Он рассказывал мне и о родственниках тех, кто жил в Фэрбанксе, – которые, как думали, поселились в барсучьей норе… здесь неподалёку, на опушке леса. Дядя Хендрири и тётя Люпи… – Она искоса взглянула на мистера Зловрединга. – У них было четверо детей…

– По словам вашего брата, – скептически заметил мистер Зловрединг и снова протянул руку к щеколде.

– И по словам старого Тома, – засмеялась миссис Мей и понизила голос. – Старый Том клянётся, что всё это – истинная правда, но утверждает, что жили они вовсе не в барсучьей норе – даже если и жили, то совсем недолго, – а за стенкой возле очага, между кладкой и штукатуркой.

– Какого очага? – тревожно спросил мистер Зловрединг.

– Этого, – ответила миссис Мей шёпотом, распахивая дверь. – Здесь, в этом самом доме.

– Здесь, в этом самом доме… – изумлённо повторил поверенный и отступил в сторону, чтобы пропустить миссис Мей, а сам вытянул вперёд шею и заглянул в комнату, не переступая порога.

Тихая комната казалась пустой: жёлтый свет лампы лился на каменный пол, в очаге тлели угли. У окна лежала груда ореховых прутьев, очищенных от коры и расщеплённых, – заготовки для крыш; возле них стояло деревянное кресло. Вот всё, что они заметили. Неожиданно из тёмного угла у очага возникла Кейт.

– А, это вы… – Похоже, она собиралась сказать что-то ещё, но тут её взгляд, скользнув мимо миссис Мей, упал на мистера Зловрединга, всё ещё топтавшегося у порога. – Я проверила дымоход.

– Это я вижу – у тебя на лице сажа.

– Да? – равнодушно отозвалась Кейт, хотя глаза её блестели от возбуждения и, судя по всему, она не могла дождаться, когда мистер Зловрединг закроет дверь и уйдёт совсем.

Миссис Мей взглянула на пустое кресло, а затем – на дверь в прачечную.

– Где Том?

– Пошёл покормить свинью. – Кейт помолчала, потом, не удержавшись, выпалила: – Разве нам обязательно уже ехать? Тут через поле всего два шага, а мне ужасно нужно что-то вам показать…

Мистер Зловрединг взглянул на часы.

– Что ж, в таком случае…

– Да, пожалуйста, не ждите нас, – вырвалось у миссис Мей. – Как говорит Кейт, до Лейтон-Баззарда всего два шага…

– Я только хотел сказать, – бесстрастно добавил мистер Зловрединг уже с порога, застёгивая пальто, – что, поскольку дорога сюда такая узкая, а канавы полны воды, поеду вперёд и подожду вас у перекрёстка. Надеюсь, вы услышите гудок?

– Да-да, разумеется. Спасибо… Конечно, мы будем прислушиваться…

Когда дверь за поверенным закрылась, Кейт схватила миссис Мей за руку и нетерпеливо потащила к очагу.

– Мне столько надо рассказать вам. Столько, столько…

– Мы не были грубы с мистером Зловредингом? – встревожилась миссис Мей. – Мы не прогнали его?

– Что вы! Конечно, нет! Вы так красиво поблагодарили его. Но посмотрите сюда, пожалуйста.

Отпустив руку миссис Мей, Кейт кинулась вперёд и, пыхтя от напряжения, оттащила от стены дровяной ларь, стоявший рядом с очагом. Глазам открылось отверстие с остроугольным верхом в плинтусе под панелью.

– Вот где они жили!..

Миссис Мей помимо воли почувствовала странное волнение и, глядя вниз, на крысиную дыру, сказала неуверенно:

– Не следует быть легковерными, Кейт. Я хочу сказать, нельзя верить абсолютно всему, что мы слышим. Ты же знаешь, что говорят о старом Томе.

– Где, в деревне? Да знаю я, что они говорят: «Самый отъявленный лгун в пяти графствах», – но ведь говорить так стали из-за добываек. Понимаете, вначале он всем о них рассказывал, а не следовало. Он думал, людям будет интересно, но им вовсе не было интересно… ни капельки: они ему просто не верили. – Кейт опустилась на колени и, тяжело дыша, заглянула в дыру. – По-моему, был только один человек, кроме Тома, который верил в существование добываек.

– Ты имеешь в виду миссис Драйвер, кухарку из Фэрбанкса?

Кейт нахмурилась и, выпрямившись, села на пятки.

– Нет, вряд ли миссис Драйвер по-настоящему верила в них. Я знаю, что она их видела, но, думаю, не поверила своим глазам. Нет, я говорю о другом человеке – о цыгане по прозвищу Кривой Глаз. Он вытряхнул их из ботинка на пол своего фургона и увидел прямо у себя под носом. Какие уж тут сомнения? Он попробовал их схватить, говорит Том: хотел посадить наших добываек в клетку и показывать на ярмарке за деньги, но они ускользнули. Конечно, с помощью Спиллера.

– А кто такой Спиллер? – спросила миссис Мей, всё ещё заворожённо глядя на крысиную дыру.

– Вы не слышали о Спиллере? – удивилась Кейт.

– Нет.

– О! Спиллер – настоящее чудо!

– Не сомневаюсь. – Миссис Мей подтащила к себе стул с плетёным сиденьем и тяжело опустилась на него. – Но не забывай: вы с Томом разговариваете целыми днями, я же не совсем в курсе событий… Кем он считался, этот Спиллер? Добывайкой?

– Он им и был, но – как бы это сказать? – диким: жил где придётся, одевался в вонючие кротовые шкуры и, если честно, никогда не мылся…

– Он мне почему-то не кажется таким уж чудом.

– Ой, что вы! Он сбегал за Томом, и Том кинулся туда и спас их: схватил с пола прямо из-под носа у цыган и в собственном кармане принёс сюда – всех четверых: Спиллера, Пода, Хомили и Арриэтту. – Кейт притопнула ногой по тёплым каменным плитам пола. – На это самое место. Потом они, бедняжки, убежали за стену через эту крысиную дыру и забрались по крошечной лестнице наверх, туда, где жили их родичи…

Неожиданно Кейт вскочила на ноги и, вытянув руку вверх, постучала по штукатурке возле очага.

– Их дом, этих родичей, был где-то здесь. Довольно высоко. Они жили на двух этажах между стенкой прачечной и этой стенкой. Том говорит, они пользовались водой из трубы, что идёт от бака на крыше в прачечную, проделав в ней дырки с затычками. Арриэтте не нравилось там, наверху, и она каждый вечер спускалась потихоньку сюда и болтала с Томом. Но наша семья – Куранты – недолго тут оставалась. Понимаете, произошло кое-что ужасное…

– Рассказывай же, – поторопила миссис Мей.

– Нам не успеть: мистер Зловрединг вот-вот начнёт нервничать, – да и рассказывать про это должен старый Том, который, похоже, всё про них знает – даже то, что они говорили и делали, когда их никто не видел.

– Да, он прирождённый рассказчик, – рассмеялась миссис Мей. – И разбирается в людях. Когда приходится бороться за жизнь, люди ведут себя одинаково – конечно, согласно своему характеру и темпераменту – независимо от роста и общественного положения.

Миссис Мей наклонилась вперёд, словно собиралась получше рассмотреть плинтус, и добавила:

– Даже я могу представить себе, что чувствовала Хомили, лишённая домашнего крова и всего своего добра, оказавшись перед этой тёмной дырой… А наверху родственники, которые вовсе её не ждут и которых она не видела уже тысячу лет.

Но миссис Мей ошибалась, потому что не представляла, какую радость испытывают добывайки, оказавшись в надёжном убежище, где им ничто не грозит…

Глава вторая

Немного нервничая и слегка робея, один за другим они прошли через узкую и высокую дыру в деревянной стенной панели. Внутри было темновато, как в пещере. К их разочарованию, помещение оказалось нежилым, и в нём пахло пылью и мышами.

– Ах ты боже мой! – пробормотала Хомили. – Как же они здесь живут?

Неожиданно остановившись, она подобрала что-то с пола и возбуждённо прошептала:

– Ты только посмотри, что я нашла! Знаешь, что это такое?

– Да, – ответил Под, когда Хомили помахала у него перед носом чем-то белёсым, – это кусочек пера для чистки трубки. Положи его на место и идём: нас ждёт Спиллер.

– Это носик от нашего старого чайника из жёлудя – вот что это такое. Я бы его узнала из тысячи, и тебе меня не переубедить. Значит, они здесь… – удивлённо констатировала Хомили, шагая за Подом в густую тень, где их уже ждали Спиллер и Арриэтта.

– Мы поднимемся здесь, – сказал Спиллер, положив руку на приставную лестницу, возле которой стоял.

Хомили подняла глаза и посмотрела вверх, куда уходили перекладины, исчезая во мраке, и вздрогнула. Лестница была сделана из спичек, аккуратно склеенных и соединённых с половинками расщеплённой палки наподобие тех, что используют в качестве подпорок для растений в горшках.

– Нам лучше подниматься по одному, и я пойду первым, – решил Под.

Хомили со страхом смотрела мужу вслед, пока не услышала его голос сверху, откуда-то из темноты:

– Всё в порядке, поднимайтесь.

У Хомили дрожали колени, но она успешно добралась до едва освещённой площадки, похожей на парящую в воздухе сцену, и та еле слышно скрипнула и покачнулась под её весом. Внизу осталась чёрная пустота, впереди ждала открытая дверь.

– О господи! Только бы не сломать себе шею, – пробормотала Хомили и посоветовала Арриэтте, поднимавшейся следом за ней: – Не смотри вниз!

Арриэтта и не собиралась туда смотреть: всё её внимание занимал освещённый дверной проём, в котором двигались тени, откуда слышались негромкие голоса и чей-то звонкий смех.

– Идём, – позвал Спиллер, увлекая её к двери.

Арриэтта навсегда запомнила своё первое впечатление от этой комнаты наверху. Там было тепло, неожиданно чисто, мерцал огонёк свечи, пахло домашней едой, а ещё звучали голоса… много голосов.

Мало-помалу выйдя из оцепенения, она начала понимать, кто есть кто. Эта женщина, что сейчас обнимает её мать, вся такая кругленькая и сияющая, должно быть, тётя Люпи. Почему они так вцепились друг в друга, и плачут, и жмут друг другу руки? Их отношения никогда не отличались особенной теплотой, и все вокруг об этом знали. Хомили всегда считала Люпи высокомерной, потому что в старом доме та жила в гостиной и даже, как говорили, переодевалась к ужину. А Люпи, в свою очередь, относилась к Хомили пренебрежительно из-за её слишком уж простого быта под полом кухни и невыразительной, неухоженной внешности.

В комнате был и дядя Хендрири. Борода его заметно поредела, и он говорил отцу Арриэтты, что это никак не может быть она, а Под с гордостью возражал, что именно так и есть. Как звали трёх мальчиков – своих двоюродных братьев, выросших, но всё равно похожих друг на друга, – она не помнила.

И ещё там была женщина, худенькая, высокая, как будто из сказки, не старая и не молодая, которая держалась в тени и смущённо улыбалась.

Хомили, увидев её, всплеснула руками и воскликнула:

– Неужели это Эглтина? Не может быть!

Арриэтта смотрела во все глаза и сама себе не верила. Неужели это действительно Эглтина, её давно пропавшая двоюродная сестра, которая однажды сбежала из-под пола, и с тех пор её никто больше не видел? Для Арриэтты её история была чем-то вроде легенды, страшной сказки, которую она слышала с самого детства. И вот теперь Эглтина здесь, перед ней, живая и невредимая, если только всё это им не снилось.

В этой комнате, обставленной кукольной мебелью, совершенно разномастной и непропорциональной, было и правда что-то странно нереальное, так что всё происходящее вполне могло оказаться сном. Кресла, обитые репсом или бархатом, были либо слишком маленькие, чтобы в них сидеть, либо, наоборот, чересчур глубокие и высокие.

Вдоль стен выстроились шифоньеры, упиравшиеся в потолок, а столы оказались неудобно низкими. В игрушечном камине «пылали» раскрашенные угли из гипса, и каминный прибор составлял одно целое с решёткой. Два фальшивых окна прикрывали красные атласные шторы с пышными ламбрекенами, и в каждом был от руки нарисован вид: за одним окном – Швейцарские Альпы, за другим – Шервудский лес. («Это Эглтина нарисовала, – сообщила тетя Люпи бархатным светским голосом. – Как только у нас появятся ещё занавески, мы сделаем третье окно, с видом на озеро Комо с горы Сан-Примо».) В этой комнате было множество самых разных ламп, настольных и не только, все под абажурами с фестонами, кисточками или бахромой, но освещали комнату, с удивлением заметила Арриэтта, знакомые скромные маканые свечи, точно такие же, какие они делали дома.

Оттого, что все родственники выглядели очень опрятными и чистыми, Арриэтта засмущалась ещё больше. Бросив быстрый взгляд на отца и мать, она и вовсе расстроилась: они уже больше месяца не стирали одежду и несколько дней не умывались. У Пода были разорваны на колене брюки, а у Хомили сосульками висели волосы. Тётя Люпи, пухленькая и вежливая, принялась упрашивать Хомили снять верхнюю одежду таким голосом, каким, как представлялось Арриэтте, предлагают передать лакею боа из перьев, бальную накидку и сверкающие белизной лайковые перчатки.

Только Арриэтта переживала напрасно: Хомили, которая дома всегда боялась предстать перед посторонними в грязном фартуке, не растерялась. Вспомнив роль женщины-измученной-до-предела, она добавила к ней образ страдающей-но-не-будем-сейчас-об-этом и сопроводила всё это новой улыбкой, бледной, но отважной, и – с той же благой целью – вытащила из пыльных волос две последние шпильки.

– Люпи, бедняжка, сколько здесь мебели! Кто помогает тебе вытирать пыль? – картинно закатив глаза, произнесла Хомили и, чуть покачнувшись, рухнула на стул.

Все бросились к ней, как она и ожидала, принесли воды, помогли умыться и ополоснуть руки. Хендрири, глядя на неё полными слёз глазами, пробормотал:

– Бедняжка! Уму непостижимо, как столь хрупкое существо смогло столько вынести…

Потом, когда гости немного привели себя в порядок, все уселись ужинать. Ели в кухне, которая хоть и разочаровала Хомили, зато там горел настоящий огонь. Плитой служил большой чёрный дверной замок. Угли помешивали через замочную скважину, а дым, как объяснила Люпи, уходил через систему труб в дымоход коттеджа. Много места занимал длинный белый стол, роль которого выполнял наличник двери гостиной, покрытый белой эмалью и разрисованный незабудками, который крепко держался на четырёх огрызках карандашей, поставленных так, что грифели попадали в отверстия для шурупов и их кончики чуть возвышались над поверхностью. Один из карандашей оказался чернильным, и гостей предупредили, чтобы до него не дотрагивались, иначе испачкают руки.

На столе было множество разнообразных блюд, как настоящих, так и муляжей. Пироги, пудинги и консервированные фрукты Люпи приготовила сама, а гипсовую баранью ногу и блюдо с такими же пирожными позаимствовала в кукольном домике. Между тарелками нашли своё место два графина зелёного стекла, три настоящих широких стакана и чашки из желудей.

Разговоры, разговоры, разговоры… Арриэтта ошеломлённо слушала, пока наконец-то не поняла, почему их ждали. Похоже, Спиллер, обнаружив, что пещера опустела, обитатели ботинка исчезли, как и сам ботинок, собрал их пожитки, побежал к юному Тому и всё ему рассказал.

Люпи стало нехорошо, когда они упомянули имя мальчика, и ей пришлось выйти из-за стола. Она немного посидела в другой комнате на хрупком позолоченном стуле, поставленном в дверном проёме – «на сквозняке», как она сама сказала, – обмахивая своё круглое красное лицо пером жаворонка.

– Мама всегда так – стоит упомянуть человеков, – объяснил старший сын Люпи. – Бесполезно говорить, что он и мухи не обидит!

– Этого нельзя знать наверняка, – мрачно возразила Люпи со своего стула в дверном проёме. – Он уже почти взрослый, а они, говорят, именно в этот момент становятся опасными…

– Совершенно верно, – поддержал Люпи Под. – Я и сам им никогда не доверяю.

– О, как вы можете такое говорить! – воскликнула Арриэтта. – Вспомните, как Том буквально вырвал нас из лап смерти!

– Как это вырвал? – взвизгнула Люпи. – Ты хочешь сказать, что он брал вас руками?

– Разумеется, – пожала плечами Хомили и хохотнула, без остановки гоняя шарик малины по своей скользкой тарелке. – Ничего особенного.

– Даже представить страшно! – слабым голосом произнесла Люпи. – Надеюсь, вы меня извините, но мне надо пойти и прилечь… ненадолго.

Когда она подняла своё пышное тело с крошечного стульчика, тот покачнулся, и Хомили, которой сразу стало лучше, как только Люпи ушла, спросила совершенно нормальным голосом:

– Кто-то из большого дома в обычной белой наволочке принес её сюда.

– Из нашего дома? – уточнил Под.

– Судя по всему, – кивнул Хендрири, – вся эта мебель из того кукольного домика, который стоял в комнате для занятий, помнишь? На верхней полке шкафа с игрушками, справа от двери.

– Разумеется, помню: ведь кое-что из этой мебели принадлежит мне, – проворчала Хомили и, повернувшись к Арриэтте и понизив голос, добавила: – Жаль, что мы не сохранили ту опись, ту самую, которую ты составила на промокашке. Помнишь?

Арриэтта, уже догадавшись, что без ссор в будущем не обойдётся, кивнула и вдруг почувствовала страшную усталость. Разговоров оказалось слишком много, да и жарко было в переполненной комнате.

– И кто всё это принёс? – поинтересовался Под. – Кто-то из человеков?

– Наверняка, – подтвердил Хендрири. – Наволочка лежала на другой стороне насыпи. Это случилось вскоре после того, как нам пришлось уйти из барсучьей норы и устроиться в плите…

– А что это была за плита? Не та ли, что валялась возле табора?

– Она самая, – подтвердил Хендрири. – Мы прожили в ней целых два года.

– На мой взгляд, слишком близко к цыганам, – заметил Под, отрезал себе добрый кусок горячего варёного каштана и густо намазал его сливочным маслом.

– А что делать? Нравится тебе или нет, приходится селиться поближе к человекам, если ты добывайка, – объяснил Хендрири.

Под так удивился, что даже забыл про каштан, и воскликнул:

– Ты добывал в таборе? В твоём-то возрасте!

Хендрири еле заметно пожал плечами и скромно промолчал, а Хомили восхищённо выдохнула:

– Вот это да! Какой у меня брат! Ты представляешь, Под?

– А я вот о чём подумал, – поднял голову Под. – Как ты поступал с дымом?

– Не было никакого дыма, – объяснил Хендрири, – ведь плита-то газовая.

– Готовить на газе! – мечтательно воскликнула Хомили.

– Мы заимствовали его из трубы, которую проложила вдоль всей насыпи газовая компания. Печка была опрокинута, ты же помнишь. Мы прорыли туннель через дымоход и провели в нём полтора месяца, но дело того стоило: у нас было три горелки.

– А как же вы их зажигали, потом тушили? – в недоумении полюбопытствовал Под.

– Так мы их не тушили: один раз зажгли – и всё. Они и сейчас горят.

– Ты хочешь сказать, что до сих пор туда ходишь?

Хендрири сдержал зевок (они сытно поужинали, и в комнате было душновато) и покачал головой.

– Там живёт Спиллер.

– О! – воскликнула Хомили. – Так вот на чём он готовил еду! Мог бы и нам об этом сказать или хотя бы к себе пригласить…

– Спиллер не мог этого сделать, – сказал Хендрири. – Обжегшись на молоке, дуют на воду, как говорится.

– О чём это ты? – не поняла Хомили.

– После того как мы покинули барсучью нору… – начал было Хендрири, но осёкся: ему явно было немного стыдно. – В общем, в этой плите он жил сам. Спиллер пригласил нас перекусить и отдохнуть, а мы остались на пару лет…

– Но уже после того, как вы добрались до газа, – заметил Под.

– Верно, – подтвердил Хендрири. – Мы готовили еду, а Спиллер добывал.

– Ага! Спиллер добывал? Теперь понимаю. Нам с тобой придётся признать, что мы уже не так молоды, как когда-то.

– А где сейчас Спиллер? – вдруг спросила Арриэтта.

– О, он ушёл, – неопределённо сказал Хендрири, которому явно было не по себе, судя по тому, что хмурился и постукивал по столу оловянной ложкой.

(Одной из её полудюжины, сердито вспомнила Хомили, гадая, сколько их всего осталось.)

– Куда ушёл? – уточнила Арриэтта.

– Домой, я думаю, – ответил Хендрири.

– Но мы ведь его даже не поблагодарили! – воскликнула Арриэтта. – Спиллер спас нам жизнь!

Хендрири стряхнул мрачное настроение и неожиданно предложил Поду:

– Как насчёт черничной наливки? Люпи сама её делает. Это нас немного подбодрит…

– Нет, спасибо, – твёрдо отказалась Хомили, не дав Поду возможность ответить. – Из этого никогда ничего хорошего не выходило, как мы успели выяснить.

– Но что подумает Спиллер? – не унималась Арриэтта, и в глазах её опять появились слёзы. – Мы даже не сказали ему «спасибо».

– Спиллеру? – удивлённо посмотрел на неё Хендрири. – Он не ждёт благодарности. С ним всё в порядке.

– Почему он не остался на ужин?

– Да он никогда не остаётся, – объяснил Хендрири, – потому что не любит компанию. Еду он готовит себе сам.

– Где?

– В той самой плите.

– Но до неё так долго идти!

– Только не для Спиллера. К тому же часть пути он проплывёт на своей барке.

– Уже, наверное, стемнело, – вздохнула Арриэтта.

– Да не беспокойся ты за Спиллера, – сказал с улыбкой дядя, – ешь лучше свой пирог…

Арриэтта посмотрела на тарелку: розовую, целлулоидную, из чайного сервиза, хорошо ей знакомого, – и поняла, что есть ей совершенно не хочется.

– А когда Спиллер вернётся? – спросила она с тревогой.

– Он редко сюда приходит: два раза в год за новой одеждой или если юный Том позовёт.

Арриэтта задумалась, потом грустно произнесла:

– Должно быть, ему очень одиноко.

– Спиллеру? Нет, я бы не сказал. Среди добываек такие, как он, одиночки встречаются. – Хендрири задумчиво перевёл взгляд на свою дочь, сидевшую в одиночестве у огня. – Вот и Эглтина такая… Жаль, но с этим ничего не поделаешь. У таких добываек особое отношение к человекам: они, как говорится, едят у них с руки…

Когда вернулась отдохнувшая Люпи, беседа продолжилась, и никто не заметил, как Арриэтта выскользнула из-за стола и направилась в сторону соседней комнаты. До неё ещё долго доносились разговоры взрослых обо всём на свете: о том, как будут жить на новом месте; как обустроить квартиру из нескольких комнат наверху; об опасностях, которые могут подстерегать их на новом месте, и о правилах, соблюдая которые их можно избежать (лестницу обязательно надо втаскивать на ночь наверх, но прежде убедиться, что мужчины вернулись); мальчиков по одному можно отпускать со старшими учиться добывать, но женщины, как принято, должны оставаться дома. Она услышала также, как её матушка отказалась от предложения пользоваться кухней:

– Спасибо, Люпи. Ты очень добра, но нам лучше с самого начала жить так, как будет дальше, то есть отдельно, согласна?

«Опять всё сначала», – вздохнула Арриэтта, усаживаясь в жёсткое кресло в соседней комнате. Разница в том, что теперь они будут жить не под полом, а повыше, между дранкой и штукатуркой, пыльные проходы заменят лестницы, а платформа – колосниковую решётку. Во всяком случае, она очень на это надеялась.

Арриэтта оглядела заставленную мебелью комнату, и предметы из кукольного домика вдруг показались ей нелепыми: всё напоказ и ничего для удобства. Фальшивый уголь в камине потерял свой вид, краска стёрлась: похоже, Люпи слишком часто его чистила, – а нарисованные в окнах пейзажи по краям были захватаны пальцами.

Арриэтта вышла на тускло освещённую площадку, где тени и пыль непременно напомнили бы ей кулисы, если бы она знала, что это такое. Заметив, что лестница стоит на месте (значит, кто-то ушёл добывать), она едва не заплакала: бедный Спиллер… одиночка, как они его назвали. «Возможно, и я такая же», – с жалостью к себе подумала Арриэтта.

Как темно было в этом чужом доме – почти так же темно, как под полом кухни в Фэрбанксе, ведь освещали его лишь самодельные восковые свечи, наколотые на острия кнопок. («Сколько человечьих жилищ, – вдруг подумала Арриэтта, – сгорело из-за беспечности добываек, снующих взад и вперёд с горящими свечами в руках».) Как ни старалась Люпи навести чистоту, пахло сажей и из углов тянуло прогорклым сыром.

Братцы спали в кухне – ради тепла, объяснила Люпи; нарядной гостиной пользовались лишь по особым случаям. Снаружи от неё была неосвещённая площадка, с которой спускалась вниз шаткая лестница.

Две комнаты, которые им отвела Люпи, находились над площадкой, скрытые в полумраке. Лестницу к этим комнатам смастерить ещё не успели, и добраться до жёсткого настила, сделанного Хендрири из крышки обувной коробки, можно было, только цепляясь пальцами за дранку и вслепую нащупывая место для ноги.

– Ну, ты приведёшь тут всё в жилой вид, – сказала Люпи, поскольку знала, что у Пода золотые руки, – а мы одолжим вам кое-что из мебели.

– Для начала… – пробормотала Хомили в то первое утро, поднимаясь, шаг за шагом, вслед за Подом по дранкам, поскольку, в отличие от большинства добываек, боялась высоты и не увлекалась лазанием. – А потом что?

Взглянуть вниз было страшно. Она знала, что площадка там неустойчивая, а от неё отходит спичечная лестница, похожая на рыбью кость.

«Ладно, – пыталась она себя утешить, неуклюже нащупывая место, куда поставить ногу, – пусть подъём и крутой, зато вход отдельный…»

– Как тебе тут, Под? – спросила Хомили, просовывая наконец голову в круглый люк, прорезанный в полу (ну и странно же это выглядело – словно её голову отделили от плеч).

– Здесь сухо, – ответил Под уклончиво и топнул несколько раз по полу, точно желая проверить его крепость.

– Ой, не топай так сильно! – взмолилась Хомили, еле удержавшись на ногах. – Это всего лишь картон.

– Знаю, – сказал Под и добавил, когда Хомили добралась до него: – Но дарёному коню в зубы не смотрят…

– Дома под кухней, – сказала Хомили, осматриваясь, – мы по крайней мере были на твёрдой земле…

– Когда это было! Уже и в ботинке пожить пришлось, – напомнил Под, – и в пещере на берегу. И чуть с голоду не умерли. И чуть не замёрзли насмерть. И чуть не попали в руки к цыганам.

Хомили ещё раз огляделась по сторонам. Две комнаты? Назвать их так можно, лишь обладая богатым воображением. Кусок картона между двумя решётками дранки, разделённый книжным переплётом, где на тёмно-красном холсте тускло поблёскивало вытесненное золотом название: «Разведение свиней. Ежегодник». В этой стене Хендрири вырезал дверь. Потолков вообще не было, и откуда-то сверху падал слабый свет. Верно, через щель между половицами и стеной в спальне лесника, подумала Хомили.

– Кто там спит? – спросила она Пода. – Отец этого мальчика?

– Дед.

– Не удивлюсь, если он наставит мышеловок или ещё чего, чтобы нас поймать.

– Спору нет: когда имеешь дело с лесниками, надо сидеть тишком, – согласился Под. – Правда, он на целый день уходит из дому, и мальчик с ним…

Осмотревшись, Под добавил:

– Да, здесь сухо и тепло.

– Не очень-то, – возразила Хомили.

Шагнув в проём между комнатами, она увидела, что дверь держится на холстине переплёта, которую Хендрири оставил неразрезанной, и заметила:

– Скоро обтреплется, вот увидишь. И что тогда?

– Я могу прошить холст сапожными нитками. Пара пустяков. – Под прижал ладони к каменной кладке дальней стены и объяснил: – Дымоход. Тёплый, да?

– Да, – хмыкнула Хомили, – когда прижмёшься к нему.

– Что, если нам спать тут, рядом с трубой?

– На чём?

– Они вроде собирались одолжить нам кровати.

– Нет, лучше использовать дымоход для стряпни. – Хомили ощупала руками кладку и принялась выколупывать штукатурку из вертикальной трещины между камнями. – Тут можно добраться до жара.

– Но ведь мы будем питаться внизу все вместе, – напомнил Под. – Вроде так договорились… И готовить будем вместе.

– Вместе готовить, вместе добывать… но тебе добывать здесь будет нечего, – возразила Хомили.

– Чепуха, – сказал Под. – С чего ты взяла?

– А с того, что в таком небольшом доме, как этот, где живут всего двое человеков: старик и мальчик, – нет столько поживы, сколько в Фэрбанксе. Попомни мои слова. Я разговаривала с Люпи: Хендрири и двое старших парнишек вполне здесь управляются, – а ты станешь у них отбивать хлеб. Вряд ли это им придётся по вкусу.

– Так что же делать? – немного растерялся Под. Глаза у него округлились, стали пустыми.

Добывайка, лишённый возможности добывать, в особенности такой мастер своего дела, как Под!

– Займёшься мебелью скорее всего.

– Но они же сказали, что дадут нам её взаймы.

– Дадут взаймы! – прошипела Хомили. – Всё, что у них есть, было нашим!

– Полно тебе… – начал было Под, но Хомили, понизив голос до шёпота, продолжила:

– Всё, до последней вещи. И это красное бархатное кресло, и кухонный шкаф для посуды с нарисованными тарелками – всё, что мальчик принёс нам из кукольного домика…

– Но плита из замка их собственная, – вставил Под, – и стол из дверного наличника. И этот…

– …И гипсовая баранья нога была наша, – прервала его Хомили, – и блюдо с гипсовым тортом. И кровати наши были, и диван. И пальма в кадке…

– Послушай, Хомили, – взмолился Под, – мы уже обсуждали всё это, вспомни. Как говорится, что с воза упало, то пропало; что нашёл, то моё. Для них мы тогда всё равно что умерли… ну, вроде как сквозь землю провалились или в воду канули. Все эти вещи им принесли в простой белой наволочке и сложили у дверей. Понимаешь, что я хочу сказать? Вроде как мы их оставили им в наследство.

– Оставить что-нибудь Люпи? Да ни за что! – воскликнула Хомили.

– Право же, следует признать, что они были к нам добры.

– Да уж, – согласилась Хомили и грустно посмотрела вокруг.

Картонный пол был усеян кусками упавшей сверху штукатурки, и Хомили рассеянно принялась подталкивать их ногой туда, где между ровным краем картона и бугристой обмазкой стены имелись небольшие отверстия. Обломки с шумом обрушились вниз, в кухню Люпи, и Под воскликнул:

– Видишь, что ты наделала? Если нам дорога жизнь, не следует поднимать шум. Особенно такой. Для человеков, если где что шуршит или скребётся, – это мыши или белки. Сама знаешь не хуже меня.

– Прости… – сказала Хомили.

– Погоди-ка минутку.

Всё это время Под пристально смотрел на луч света, падавший сверху, и сейчас, не успела Хомили отозваться, быстро полез по дранке к щели, откуда он выбивался.

– Осторожней! – шепнула Хомили.

Ей показалось, что он тащит какой-то предмет: какой – было не видно, но, судя по пыхтению Пода, тяжёлый.

– Не волнуйся: там, наверху, сейчас никого нет. Принимай, – закончив спуск, сказал Под и передал жене старую костяную зубную щётку. – Первая добыча. Кто-то уронил её там, в спальне, и она застряла между полом и стеной. Залезть туда, в комнату, проще простого: то ли стена немного отошла, то ли половицы усохли, – а дальше щель ещё шире…

Сказано это было нарочито скромно, но Хомили видела, что он доволен.

– Принимай ещё, – добавил Под, передавая ей довольно большую раковину, которую вытащил из обмазки стены. – Ты подмети тут, а я снова поднимусь наверх. Самое время, пока никого нет.

– Только осторожней, Под… – с гордостью и беспокойством попросила Хомили.

Она не сводила с мужа глаз, пока он взбирался по дранке, и лишь после того, как исчез из виду, принялась подметать пол, используя раковину вместо совка. К тому времени, когда снизу поднялась Арриэтта, чтобы сообщить, что их ждут к столу, на полу лежала неплохая добыча: донышко фарфоровой мыльницы (таз для умывания), вязанная тамбуром жёлтая с красным салфетка под блюдо, из которой мог выйти коврик, светло-зелёный обмылок, длинная штопальная игла (чуть заржавевшая), три таблетки аспирина, пачка пёрышек для чистки трубок и длинный кусок просмолённой бечёвки.

– Я вроде бы нагулял аппетит, – сказал Под, очень довольный собой.

Глава третья

Они спустились по дранке на площадку и, держась подальше от её краёв, прошли в гостиную, а через неё – в кухню.

– Ну наконец-то! – воскликнула Люпи громким, сочным, «тётушкиным» голосом.

Рядом с ней – пухленькой, розовой от печного жара, в пунцовом шёлковом платье – Хомили казалась ещё более тощей и угловатой – форменная прищепка для белья.

– Мы уж собирались без вас начинать.

Кухня освещалась одной-единственной лампой, роль которой выполняла серебряная солонка с дырочками наверху, из которой торчал фитиль. Воздух был неподвижным, пламя горело ровно, но слабо, и фарфоровая столешница, белая как лёд, тонула в полумраке.

Эглтина у плиты разливала суп по жёлтым раковинам от улиток, вычищенным и отполированным, и Тиммис, младший мальчик, ещё нетвёрдо державшийся на ногах, разносил их. «Как они похожи друг на друга! – подумала Арриэтта. – Оба тихие, бледные и как будто насторожённые». Хендрири и два старших мальчика уже сидели за столом и жадно хлебали суп.

– Встаньте! – шутливо приказала Люпи. – Вы должны вставать, когда в комнату входит ваша тётя!

Мальчики неохотно поднялись и тут же плюхнулись обратно. «Ох уж эти Клавесины, – было написано у них на лицах, – со своими хорошими манерами». Братцы были слишком молоды, чтобы помнить благословенные дни в гостиной большого дома: ромовые бабы, китайский чай, музыка по вечерам, – и, неотёсанные, подозрительные, почти не раскрывали рта. «Мы не очень-то им нравимся», – подумала Арриэтта, занимая своё место за столом. Маленький Тиммис, прихватив раковину тряпкой, принёс ей суп. Тонкие стенки «тарелки» были так горячи, что Арриэтта с трудом удержала её в руках.

Еда была простая, но питательная: суп и варёные бобы с каплей мясного соуса – по одному бобу на каждого. Ничего похожего на роскошное угощение, поданное на ужин, когда Люпи выставила на стол все свои запасы. Казалось, они с Хендрири посовещались и решили спуститься на более низкую ступень. «Мы должны начать так, – наверное, сказала твёрдым, уверенным голосом Люпи, – как собираемся продолжать».

Однако Хендрири и старшим братцам подали омлет из яйца ласточки, приготовленный Люпи собственноручно на жестяной крышке. Приправленный тимьяном и диким чесноком, он издавал восхитительный запах.

– Они сегодня всё утро искали добычу, – объяснила это обстоятельство Люпи. – Выйти можно, только если открыта входная дверь, и бывает, что обратно не попасть. Однажды Хендрири пришлось три ночи провести в дровяном сарае.

Хомили посмотрела на мужа, который уже прикончил свой боб и теперь сидел, уставившись в одну точку, и заметила небрежно:

– Под тоже кое-что добыл сегодня утром. Правда, он ходил не столько далеко, сколько высоко, но от этого живот подводит не меньше.

– Добыл? – удивился дядя Хендрири, да так, что перестал жевать: его реденькая бородка больше не двигалась вверх-вниз.

– Так, кое-что, – скромно сказал Под.

– Но где? – спросил дядя Хендрири, не отрывая от него взгляда.

– В спальне старика. Она как раз над нами…

С минуту Хендрири молчал, затем проговорил, но таким тоном, точно собирался делать выговор:

– Что ж, прекрасно, Под. Но мы должны действовать по плану. В этом доме не так-то много добычи, и разбазаривать её нельзя. Мы не можем все кидаться на неё, как быки на ворота.

Он положил в рот кусок омлета и принялся медленно жевать: Арриэтта как заворожённая смотрела на его бороду и её тень на стене, – а проглотив, добавил:

– Я буду тебе весьма признателен, если на время перестанешь ходить за добычей. Мы знаем здешнюю территорию, так сказать, и работаем своими методами. Лучше мы пока что будем всё вам давать взаймы. А еды на всех хватит, если вам не нужны разносолы.

Наступило молчание. Арриэтта заметила, что старшие мальчики, проглотив омлет, уставились в тарелки. Люпи гремела посудой у плиты. Эглтина с преувеличенным вниманием рассматривала свои руки, а Тиммис переводил удивлённый взгляд с одного на другого, и его широко раскрытые глаза казались ещё больше на маленьком бледном личике.

– Как скажешь, – медленно произнёс Под.

Люпи поспешила обратно к столу и весело сказала, нарушая неловкое молчание:

– Хомили, если у тебя сегодня днём найдётся свободная минутка, не поможешь ли мне с шитьём? Я готовлю летнюю одежду для Спиллера. Буду тебе очень благодарна.

Хомили подумала о неуютных комнатах наверху: так не терпелось за них взяться, – но всё же, выдавив улыбку, сказала:

– Конечно.

– Я всегда заканчиваю шитьё к весне, – объяснила Люпи, – а завтра уже первое марта.

Она принялась убирать со стола, и все вскочили, чтобы помочь ей.

– Но где он сам-то, Спиллер? – поинтересовалась Хомили, пытаясь сложить раковины стопкой.

– Понятия не имею, – пожала плечами Люпи. – Отправился куда-то, какая-нибудь новая затея. Никому не известно, где он. И что делает, если уж о том зашла речь. Что касается меня, каждую осень я шью ему кротовую одежду, а белую лайковую – каждую весну, и он всегда за ней приходит.

Люпи вынула затычку из трубы (как они сами делали в старом доме, вспомнила Арриэтта) и набрала воды для мытья посуды.

– Какая ты добрая! – заметила Арриэтта, наблюдая, как Люпи полощет раковины в хрустальной солонке и ставит рядком сохнуть.

– Всего лишь по-человечески, – сказала Люпи.

– Как ты сказала? «По-человечески»? – воскликнула Хомили, удивлённая и напуганная столь необычным словом.

– В данном случае я имела в виду «отзывчиво, внимательно», – объяснила Люпи, вспомнив, что Хомили, бедняжка, не получила никакого образования, потому что детство её прошло под кухней. – Это не имеет никакого отношения к человекам. Какая тут связь?

– Вот и я спрашиваю себя о том же…

– К тому же Спиллер приносит нам за это разные вещи.

– Понятно, – немного успокоилась Хомили.

– Он охотится, а я копчу для него мясо – здесь, в дымоходе. Часть мы съедаем, часть он забирает. Что остаётся, я вялю и кладу в банки, а сверху заливаю маслом, – хранится в таком виде чуть не год. Он приносит птичьи яйца, и ягоды, и орехи… и рыбу с реки. Рыбу я тоже копчу или мариную. Кое-что засаливаю… А если нам нужна какая-то определённая вещь, надо только сказать Спиллеру – конечно, заранее, – и он добудет её у цыган. Старая плита, в которой он живёт, лежит рядом с выгоном, где они останавливаются. Дайте Спиллеру время, и он принесёт от цыган всё, что хотите. Вот как-то принёс целый рукав от парусинового плаща… очень нам пригодился: мы все в него залезли, когда летом сюда налетели пчёлы.

– Пчёлы? – рассеянно пробормотала Хомили.

– Разве я не говорила про пчёл на крыше? Их больше нет, улетели. Но благодаря им мы запаслись мёдом – на всю жизнь хватит – и прекрасным прочным воском для свечей…

Хомили ничего не ответила, пытаясь скрыть зависть: её ошеломило богатство Люпи, – но наконец, вытерев последнюю раковину, сказала:

– Куда их поставить?

– В плетёный футляр для гребёнки – положи на жестяную крышку и сбрось их туда. Они не разобьются.

– Должна признать, Люпи, ты стала, что называется, хорошей хозяйкой, – заметила Хомили, не скрывая своего удивления, и принялась бросать раковины одну за другой в футляр в форме рожка с петелькой сверху, чтобы вешать на стену, и с вылинявшим голубым бантом.

– Пожалуй, да, если учесть, что я выросла в гостиной и за всю жизнь палец о палец не ударила.

– Ну, росла ты, положим, не в гостиной… – съязвила Хомили.

– Ах, те дни, что жила в конюшне, совсем выветрились у меня из памяти, – беспечно отмахнулась Люпи. – Я была так молода, когда вышла в первый раз замуж, совсем дитя…

Неожиданно она повернулась к Арриэтте:

– А ты о чём мечтаешь, мисс Тихоня?

– Я думала о Спиллере.

– Ага! – воскликнула Люпи и опять рассмеялась. – Она думала о Спиллере. Нечего тебе тратить свои драгоценные мысли на этого оборвыша. Придёт время, и ты повстречаешь кучу воспитанных добываек. Может быть, даже познакомишься с таким, что вырос в библиотеке: говорят, они лучше всех – джентльмены все до одного, прекрасно образованные.

– Я вот о чём подумала… – ровным голосом сказала Арриэтта, стараясь не выйти из себя. – Спиллер в костюме из белой лайки выглядит, наверное, странно.

– Ну, белым-то он остаётся недолго, – захихикала Люпи, – уж ты мне поверь! Поначалу он белый, потому что я шью его из белой бальной перчатки: длинной, до самого плеча, – которую я захватила, когда мы покидали гостиную. Спиллер хочет только лайку и больше ничего… говорит, что она ноская. Конечно, она становится жёсткой, как только намокнет, но он снова её разнашивает. К тому времени его одежда уже всех цветов радуги.

«Всех цветов радуги? Нет, радуга тут ни при чём», – подумала Арриэтта и вспомнила одежду Спиллера. Это даже не цвета, а оттенки, причём такие, что делают его невидимым: мягкий желтовато-коричневый, палевый, тускло-зелёный, что-то вроде серого с красноватым отливом. Спиллер старался подладить свою одежду ко времени года и приводил её в такой вид, чтобы мог слиться с любым фоном: чтобы мог стоять рядом, чуть не дотрагиваясь до вас, а вы бы его не заметили. Спиллер обманывал не только цыган, но и животных: ястребов, горностаев и лис… Пусть он и не мылся, они не могли учуять его по запаху: от него пахло листьями, корой, травами и лютиками, влажной, тёплой от солнца землёй, сухим коровьим навозом и ранней утренней росой…

– Когда он придёт? – спросила Арриэтта, но тут же, не дожидаясь ответа, побежала к себе наверх, и уж там, скрючившись на полу возле мыльницы, дала волю слезам.

Разговор о Спиллере напомнил ей про жизнь на природе – про ту вольную жизнь, которой, верно, ей больше не видать. Их новое убежище между стенами может скоро превратиться в тюрьму…

Глава четвёртая

Мебель наверх заносил Хендрири со старшими мальчиками, а Под её лишь принимал. Таким образом, Люпи дала им только то, что хотела дать, а не то, что они выбрали бы сами. Однако Хомили не ворчала, потому что – хоть и медленно – наконец осознала, в каком они оказались положении, и попритихла.

Иногда они оставались после еды внизу: помогали по хозяйству или болтали с Люпи, – но время, которое они там проводили, зависело от настроения Люпи. Когда она начинала раздражённо винить их за какой-нибудь промах, виновата в котором была сама, они знали, что пора уходить. «Сегодня всё у нас наперекосяк», – говорили они, сидя без дела наверху на старых пробках от шампанского, которые Люпи раскопала где-то у себя и дала им в качестве стульев (их собственных пробках, надо заметить). Сидели они обычно во внутренней комнате возле дымохода, где было теплее. Здесь у Пода и Хомили стояла двуспальная кровать из кукольного домика; Арриэтта спала в первой комнате – той, где был люк, – на толстом куске войлока, добытом в старые дни из ящика с красками, и родители отдали ей почти всё постельное бельё.

– Не надо нам было сюда приходить, – посетовала как-то вечером Хомили, когда они, как обычно, сидели наверху.

– У нас не было выбора, – вздохнул Под.

– Давай уйдём, – добавила она, не спуская с него глаз.

Под оторвался от своего дела – прошивал подошву сапога – и спросил:

– Куда?

В последнее время Поду стало чем заняться: он отшлифовал ржавую иглу и занялся шитьём обуви. Хендрири принёс ему шкурку ласки, одну из тех, что лесник прибил для просушки под дверью пристройки, и теперь Под мастерил всем новую обувь. Люпи была так довольна, что даже командовать ими стала поменьше.

– Где Арриэтта? – внезапно спросила Хомили.

– Скорее всего внизу, – ответил Под.

– Что она там делает?

– Рассказывает Тиммису сказку на ночь.

– Это я и сама знаю. Но почему так долго? Я вчера уже почти заснула, когда услышала, как она поднимается…

– Они, верно, болтают, – предположил Под.

С минуту Хомили молчала, затем сказала:

– Мне как-то не по себе: опять мурашки…

Дело в том, что добывайки чувствуют неприятный озноб, когда неподалёку оказываются люди. У Хомили это всегда начиналось с колен.

Под взглянул наверх, на половицы над головой, откуда пробивался тусклый свет.

– Старик ложится спать, вот и всё.

– Нет, – сказала Хомили, вставая, и принялась ходить взад-вперёд. – К этому я привыкла: слышу каждый вечер. Пожалуй, загляну-ка я вниз.

– Зачем? – удивился Под.

– Посмотрю, там ли девочка.

– Уже поздно.

– Тем более.

– Да где ей ещё быть-то? – не мог взять в толк Под.

– Не знаю, но у меня мурашки. И за последнее время такое было со мной раза два-три.

Хомили уже привыкла к дранке и спускалась по ней проворней, чем раньше, даже в темноте, но в тот вечер кругом был сплошной мрак, поэтому, когда добралась до площадки, ей почудилось, что стоит на краю зияющей пропасти, откуда порывами налетает ветер. Нащупывая путь к дверям в гостиной, Хомили старалась держаться подальше от края.

В гостиной тоже было непривычно темно, как и в кухне, лишь тускло поблёскивала замочная скважина в печи да раздавалось сонное дыхание.

– Арриэтта, – позвала Хомили тихонько, чуть не шёпотом, не переступая порога.

Хендрири всхрапнул и, пробормотав что-то во сне, перевернулся на другой бок.

– Арриэтта…

– Кто там?.. – вдруг пронзительно закричала Люпи.

– Это я – Хомили…

– Что тебе нужно? Мы все спим. У Хендрири был тяжёлый день.

– Ничего, всё в порядке. Я искала Арриэтту…

– Арриэтта давным-давно поднялась наверх, – буркнула Люпи.

– О-о… – протянула Хомили. – Извини. Спасибо.

– И закрой за собой дверь на площадку! – приказным тоном сказала Люпи. – Ужасный сквозняк.

Пробираясь ощупью к выходу по заставленной вещами комнате, Хомили увидела впереди тусклый свет, который, казалось, отражался от площадки. «Неужели это сверху, – удивлённо подумала Хомили, – из второй комнаты, где сидит за работой Под? Однако раньше его не было…»

С опаской она ступила на площадку и тут же поняла, что слабый свет проникает не сверху, а откуда-то из глубины. Лестница была всё ещё на месте. Хомили заметила, что верхние перекладины дрожат, и после недолгого колебания собралась с духом и заглянула вниз. Её испуганные глаза встретились с такими же испуганными Арриэтты, взбиравшейся по лестнице и уже достигшей предпоследней ступеньки. Далеко внизу Хомили увидела островерхую дыру в плинтусе, откуда и лился яркий свет.

– Арриэтта? – изумлённо ахнула Хомили.

Девочка молча выбралась на площадку, приложила палец к губам и еле слышно шепнула:

– Мне нужно затащить сюда лестницу. Подвинься.

Словно в трансе Хомили, ловя ртом воздух, отступила на несколько шагов, чтобы не мешать. Арриэтта – ступенька за ступенькой – подтянула лестницу наверх, приставила к стене у себя над головой, затем, напрягшись всем телом, осторожно опустила и положила вдоль дранки.

В неярком свете, струившемся снизу, они могли теперь лучше видеть друг друга – объятое страхом лицо Хомили с разинутым ртом и серьёзное – Арриэтты, по-прежнему прижимавшей палец к губам.

Вот она снова подошла к краю площадки и негромко крикнула в пространство, наклонившись вниз:

– Всё в порядке!

Хомили услышала приглушённый стук, поскрипывание, удар дерева о дерево… и внизу стало темно.

– Он поставил дровяной ларь на место, – шепнула Арриэтта. – Не волнуйся и не расстраивайся! Я так и так хотела вам всё рассказать.

Подхватив дрожащую мать под локоть, девочка помогла ей забраться наверх, и Под, взглянув на них, удивлённо спросил:

– В чём дело?

Хомили молча рухнула на кровать, а Арриэтта сказала:

– Погоди, пока я подниму ей ноги.

Она осторожно уложила мать и укрыла до пояса сложенным вчетверо пожелтевшим от стирки шёлковым платком в чернильных пятнах, который Люпи дала им в качестве покрывала. Не открывая глаз, Хомили проговорила сквозь зубы:

– Она снова взялась за своё.

– За что? – не понял Под и, отложив сапог в сторону, поднялся.

– Разговаривала с человеком.

Под пересёк комнату и сел в изножье кровати. Хомили открыла наконец глаза, и оба родителя уставились на Арриэтту.

– С которым? – уточнил Под.

– С молодым Томом, ясное дело, – сказала Хомили. – Я поймала её с поличным. Вот где она проводила все вечера. Внизу думали, что она здесь, а мы думали, что она внизу.

– Но ты же знаешь, куда это нас приведёт, – встревожился Под. – С этого, дочка, начались все наши неприятности тогда, в Фэрбанксе…

– Разговаривать с человеками… – простонала Хомили, и её лицо исказилось мукой, но внезапно всё переменилось. Она приподнялась на локте и грозно взглянула на дочь: – Да, как ты посмела, гадкая легкомысленная девчонка?!

Арриэтта смотрела на родителей, не опуская глаз, не то что бы с вызовом, но и без раскаяния, – наконец спокойно возразила:

– Но ведь я говорила только с Томом. Не понимаю, из-за чего сыр-бор. Он же всё равно знает, что мы здесь: ведь сам сюда принёс! Ему ничего не стоило причинить нам вред, если бы захотел.

– Как бы он добрался до нас? – возразила Хомили.

– Сломал бы стенку – это всего лишь дранка и штукатурка.

– Не говори так, дочка! – содрогнулась от ужаса Хомили.

– Надо смотреть правде в глаза. Но это уже не важно: он уезжает.

– Уезжает? – переспросил Под. – Куда?

– Они оба уезжают, – сказала Арриэтта. – Его дедушка в какое-то место, которое называется «больница», а Том – в какой-то Лейтон-Баззард, где живёт его дядя, конюх. Кстати, что это такое?

Но мать и отец молчали, устремив друг на друга отсутствующие взгляды. Арриэтта не на шутку испугалась: казалось, они потеряли дар речи.

– Надо сказать об этом Хендрири, – проговорил наконец Под, – и побыстрей.

Хомили кивнула и с готовностью опустила ноги с кровати.

– Не стоит их сейчас будить, – остановил жену Под. – Завтра я первым делом спущусь к ним.

– О боже! – вздохнула Хомили: не успела прийти в себя после одного потрясения, как на неё обрушилось другое. – Как же все эти несчастные детки?..

– Да что с вами? – удивилась Арриэтта. – Что я такого сказала?

Ей вдруг стало страшно, глядя на испуганных отца и мать.

– Арриэтта, – с глубоким вздохом проговорил Под, оборачиваясь к ней, – всё, что мы рассказывали тебе про человеков, – правда, но одно мы упустили из виду, а возможно, упомянули об этом только вскользь: мы, добывайки, не можем без них существовать. Когда они запирают дом и уезжают – это конец.

– Ни пищи, ни тепла, ни одежды, ни воды… – запричитала Хомили.

– Голодная смерть, – закончил Под.

Глава пятая

На следующее утро, после того как семейству Хендрири сообщили новости, было созвано совещание. Встревоженные, удручённые, они входили один за другим в гостиную и усаживались за большим столом на указанные Люпи места. Арриэтта повторила свой рассказ, всё, о чём узнала, и Хендрири спросил:

– Ты уверена, что не ошиблась? Что всё именно так?

– Да. Молодой Том с дедом уезжает через три дня в двуколке; повезёт их серый пони по кличке Герцогиня, а править будет дядя Тома по имени Фред Терабоди, конюх, который живёт в Лейтон-Баззарде, а работает в гостинице «Лебедь»… («Что такое конюх?» – снова спросила себя Арриэтта.) И молодой Том очень встревожен, потому что потерял своего хорька, хотя у того на шее колокольчик и ошейник, где написано «Том». Хорёк два дня назад кинулся в кроличью нору и не вернулся, и Том боится, что ему придётся уезжать без хорька, но даже если тот найдётся, Том не уверен, что ему разрешат взять его с собой.

– Ну, это к делу не относится, – заметил дядя Хендрири, постукивая пальцами по столу.

Все явно переживали и в то же время держались на удивление спокойно.

Хендрири обвёл мрачным взором стол и принялся считать, поглаживая бороду:

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять.

– Под тоже может ходить за добычей, – сказала Хомили.

– И я, – вставила Арриэтта.

– И я, – неожиданно пропищал Тиммис.

Все, кроме Хендрири, обернулись к нему, а Люпи погладила сына по голове.

– За добычей? – усмехнулся Хендрири. – За какой? Нет, нам не добытчики нужны – было бы что добывать. Они не оставят нам ни крошки, этот мальчишка и его дед, уж я-то знаю. Нам придётся рассчитывать только на наши запасы.

– Пока их хватит, – хмуро проговорила Люпи.

– Пока их хватит, – повторил Хендрири, – таких, какие есть.

Глаза всех присутствующих обратились к нему, пока Люпи не уточнила:

– …А хватит ненадолго.

Взглянув на полки с продуктами, она быстро отвела глаза и неожиданно покраснела.

– Насчёт добычи… – заикаясь, проговорила Хомили. – Я имела в виду – выходить из дома… на огород… за бобами и горохом… и всё в таком роде.

– Это всё склюют птицы, – сказал Хендрири. – Стоит человекам запереть дом и уехать, птицы вмиг об этом узнают… И что ещё важнее, в окрестных лесах водится больше хищников и всяких вредных тварей, чем в других местах графства. Это ласки, лисы, горностаи, барсуки, сорокопуты, сороки, ястребы-перепелятники, пустельга воробьиная, вороны…

– Хватит, Хендрири, – попросил Под, – а то Хомили уже дурно…

– Ничего, ничего, – пробормотала та и попросила воды.

Отпив глоток из желудёвой чашки, Хомили подпёрла рукой голову и уставилась на стол, но Хендрири, увлёкшись, казалось, ничего не заметил и удовлетворённо закончил свой длинный перечень:

– …совы и канюки. Вы сами видели шкурки, прибитые над дверью пристройки, и птиц, наколотых на шипы боярышника. Этот куст называется «виселица лесника». Когда старик здоров и обходит лес, все эти твари сюда носа не кажут. И мальчик ему помогает. Но когда их тут не будет…

Хендрири поднял тощие руки и возвёл глаза к потолку.

Все молчали. Арриэтта взглянула украдкой на Тиммиса и увидела, что лицо его посерело.

– А когда они закроют ставни и запрут двери, – вдруг снова заговорил Хендрири, – как, вы полагаете, мы выберемся наружу?

Он торжествующе обвёл взглядом стол, словно привёл неоспоримый довод. Хомили, по-прежнему не поднимая глаз, ничего не ответила, уже сожалея о том, что вообще открыла рот.

– Ну, всегда можно найти выход из положения, – пробормотал Под.

– Например? – налетел на него Хендрири. – Какой? – И не успел Под ответить, как загремел: – В последний раз, когда человеки уезжали отсюда, на дом напали полевые мыши… повсюду кишели: здесь, внизу и наверху, поэтому теперь, когда уезжают, всё запирают крепко-накрепко, пауку внутрь не пролезть.

– И не вылезти наружу, – добавила Люпи.

– И не вылезти наружу, – согласился Хендрири и, словно устав от собственного красноречия, глотнул воды.

Несколько мгновений все молчали, затем Под, откашлявшись, сказал:

– Ну не навсегда же они уезжают.

Хендрири пожал плечами.

– Кто знает?

– Мне кажется, – сказал Под, – что без лесника здесь не обойтись. Скажем, этот уйдёт, так пришлют другого. Дом не будет пустовать долго: и стоит удобно, на самой опушке леса, и вода сюда проведена…

– Как знать, как знать… – с сомнением проговорил Хендрири.

– Ваша задача, как я понимаю, – продолжил Под, – продержаться здесь какое-то время.

– Именно, – подтвердил Хендрири.

– Но какое именно, вы не знаете – так?

– Так, – подтвердил Хендрири.

– И чем больше вы сможете растягивать запасы, – продолжил развивать свою мысль Под, – тем дольше сможете продержаться…

– Разумеется, – согласилась Люпи.

– И чем меньше у вас будет едоков, тем надольше вам хватит еды.

– Верно, – подтвердил Хендрири.

– Скажем, вас шестеро…

– Нас девять, – уточнил Хендрири, обводя взглядом стол.

– Мы не в счёт, потому что съезжаем с квартиры, – сказал Под и, обернувшись к Хомили, спокойно спросил: – Ты ведь согласна со мной, да?

Настала гробовая тишина. Хомили вытаращила на мужа глаза как на сумасшедшего, и ему пришлось в отчаянии пнуть её под столом ногой. Судорожно проглотив комок в горле, она тут же закивала и с трудом проговорила, хлопая ресницами:

– Согласна…

Поднялся страшный шум: вопросы, советы, доводы, возражения.

– Ты сам не знаешь, что говоришь, Под, – снова и снова повторял Хендрири, а Люпи так же безостановочно спрашивала:

– Съезжаете? Но куда?

Наконец Хендрири сказал, окинув взглядом всех сидевших за столом с таким видом, словно собирался сделать публичное заявление:

– Нечего спешить, Под. Конечно, тебе решать, но мы попали в беду все вместе и пока хватит наших запасов, таких, какие есть. Что наше – то ваше.

– Это очень великодушно с твоей стороны, – сказал Под.

– Вовсе нет, – возразил Хендрири. – Скорее справедливо.

– И по-человечески, – добавила Люпи (видно, ей очень нравилось это слово).

– Но, похоже, – продолжил Хендрири, так как Под ничего не ответил, – ты уже всё решил.

– Верно.

– В таком случае нам остаётся одно: объявить собрание закрытым и пожелать вам удачи и хорошей добычи.

Хомили пробормотала что-то в ответ, и в комнате повисло неловкое молчание – все отводили от них глаза.

– Пошли, старушка, – сказал наконец Под, обернувшись к Хомили, и помог встать с места, а потом повернулся к Люпи, которая снова покраснела до корней волос: – Ты нас извини, но нам надо кое-что обсудить.

Все поднялись, и Хендрири, проводив их до дверей, озабоченно спросил:

– Когда думаешь уходить, Под?

– Дня через два, когда там, внизу, путь будет свободен.

– Ни к чему спешить. И всё, что надо в дорогу, к твоим услугам…

– Спасибо.

– Ты только скажи…

– Хорошо, – пообещал Под.

На его губах мелькнула неловкая улыбка, и он вышел из комнаты.

Глава шестая

Хомили молча взобралась по дранке, прошла во внутреннюю комнату и села на кровать. Её била дрожь.

– Я не мог этого не сказать, – проговорил Под, – и, что ещё важней, мы должны это сделать.

Хомили молча кивнула.

– Ты же видишь, в каком мы положении?

Хомили снова кивнула.

– Можешь что-нибудь предложить? Какой-нибудь другой выход?

– Нет, нам надо уходить, – сказала наконец Хомили и добавила: – А главное, нам в любом случае пришлось бы уйти.

– С чего ты это взяла?

– Я не смогла бы дольше жить с Люпи, – заявила Хомили, – даже если бы она посулила мне гору золота, хотя это вряд ли. Я молчала ради Арриэтты: всё же ровесники ей для компании, думала, семейные связи, – поэтому даже о мебели не заикнулась…

– Да, это так, – подтвердил Под.

– Просто я очень испугалась, – сказала Хомили и вздрогнула, – когда Хендрири принялся говорить про диких зверей…

– И никак не мог остановиться, – подхватил Под.

– Лучше жить одним, – заключила Хомили.

– Верно, – согласился Под, – лучше…

Он обвёл глазами комнату, но вид у него был загнанный, на круглом плоском лице ясно читалась растерянность.

Вскоре поднялась вместе с Тиммисом наверх Арриэтта, и было видно, что, несмотря на тревогу, девочка на седьмом небе от счастья.

– О, вот и вы, – произнесла Хомили и, словно не узнавая, посмотрела на Тиммиса.

– Он ни за что не хотел там оставаться, – объяснила Арриэтта, покрепче ухватив мальчика за руку.

– Ладно, идите в твою комнату. И расскажи ему какую-нибудь историю…

– Хорошо. Сейчас. Только сперва я хочу спросить…

– Потом, – отмахнулся Под. – У нас ещё куча времени, так что поговорим обо всём позднее.

– Отец прав, – поддержала мужа Хомили. – Расскажи Тиммису что-нибудь.

– Только не про сов, – взмолился мальчик испуганно.

– Конечно, не про сов, – успокоила его Хомили. – Попроси Арриэтту рассказать тебе про кукольный дом или про это место… как оно называется?.. Где есть гипсовые добывайки…

Но Арриэтта, казалось, её не слышала.

– Вы правда думаете, что поступаете правильно? – вдруг вырвалось у неё.

Хомили и Под удивлённо уставились на дочь, встревоженные её тоном:

– Конечно, – сказал Под.

– О, слава богу… слава богу! – воскликнула Арриэтта, и глаза её вдруг наполнились слезами. – Снова жить под открытым небом… снова видеть солнце…

Подбежав к родителям, она обняла каждого, потом, сияя от радости, обернулась к Тиммису:

– Всё будет хорошо… Уверена, что будет. – Пошли, я знаю замечательную историю… лучше, чем про кукольный домик… о целом городке, где полным-полно домов, о Литл-Фордэме.

Литл-Фордэм – легендарное место, рассказы о котором, особенно в последние годы, передавались добывайками из уст в уста. Откуда они о нём узнали, никто не помнил: возможно, из разговоров, подслушанных в чьей-нибудь кухне, гостиной или детской, – но знали о нём добывайки все до одного. Литл-Фордэм был, как говорили, игрушечным городком, который занимал целых пол-акра в саду построившего его человека. Там было всё как в настоящем городке: церковь с органом, школа, несколько магазинов и – поскольку за садом протекала река – своя собственная гавань, пароходы и таможня. Всё было построено очень прочно и не боялось перемен погоды. Населяли Литл-Фордэм – во всяком случае, ходили такие слухи – гипсовые фигурки ростом с добываек, которые неподвижно, с деревянными лицами, стояли там и сям на улицах городка или ездили по кругу в поездах. Добывайки знали также, что с раннего утра до вечера по асфальтовым дорожкам, надёжно отгороженные цепями, по городку бродят толпы человеков, как знали и то, что человеки роняют на землю всякую всячину: куски вафельных стаканчиков от мороженого, крошки от бутербродов и булочек, орехи, недоеденные яблоки. («Конечно, нельзя питаться этим изо дня в день, – как считала Хомили, – такая еда быстро надоест…») Но больше всего добываек привлекали дома – множество пустых домов на все вкусы и любое количество обитателей: особняки, таунхаусы на две семьи, с отдельными входами, коттеджи, окружённые собственными садами или плотно примыкавшие один к другому. Все они были основательной постройки: с прочными крышами и крепкими фундаментами. И как бы ни были любопытны человеки, им не удастся без труда их открыть, как кукольный домик, и сунуть туда свой нос. Арриэтта слышала даже, что окна и двери этих домов просто нарисованы на стенках и вообще не открываются – в домах нет ни одного отверстия, – но этот недостаток легкоустраним.

– Конечно, никто не стал бы открывать парадные двери, – объясняла она Тиммису, в то время как они лежали, свернувшись клубочком, в её постели, – добывайки не так глупы: они прокопали бы туннель под полом. Никто из человеков и не догадался бы, что там кто-то живёт…

– Расскажи ещё про поезда, – попросил Тиммис.

И Арриэтта продолжала рассказывать. Объясняла, придумывала, жила вместе с мальчиком в ином, сказочном, мире. Погрузившись в эту жизнь, она забыла, в каком они сейчас бедственном положении, забыла о тревогах родителей и страхах дяди, забыла о пыльных мрачных комнатах между стенами, об опасностях, таящихся в лесах вокруг их дома, забыла даже, что уже давно ничего не ела.

Глава седьмая

Прошло уже два дня после совещания, и в комнате Арриэтты они собирали вещи в дорогу.

На полу лежала целая куча: что-то они отбрасывали в сторону, что-то откладывали, чтобы взять с собой. Они могли взять лишь то – и тут Под был непреклонен, – что Люпи называла «ручная кладь». Она дала им рукав брезентового плаща, и они аккуратно разрезали его на квадраты.

– Но куда мы пойдём? – спросила Хомили в двадцатый раз.

– Я думал, – сказал Под, – сперва попробуем пойти в пещеру на склоне.

– Вряд ли мне там очень понравится, – возразила Хомили, – особенно без ботинка.

– Но надо же нам где-то жить. И потом, скоро весна, станет тепло.

Хомили обернулась и взглянула на мужа.

– А ты знаешь дорогу?

– Нет, – сказал Под, продолжая сматывать в клубок просмолённую нитку. – Но это можно выяснить.

– Какая сегодня погода?

– Я попросил Арриэтту узнать.

Понимая, что другого выхода нет, они, хотя и не без страха, отправили Арриэтту вниз поговорить с молодым Томом.

– Попроси его оставить нам какую-нибудь лазейку, – подсказал дочери Под, – пусть самую крошечную, лишь бы выйти из дома. Если понадобится, мы распакуем вещи и протащим по одной. В самом крайнем случае я согласен даже на окно первого этажа, если снаружи будет на что прыгнуть. Но скорее всего они крепко-накрепко запрут окна и закроют ставни. И скажи, чтобы он отодвинул дровяной ларь от стены. Нам самим не справиться, даже если он будет пустой. В хорошеньком мы окажемся положении, да и семейство Хендрири тоже, если мальчишка укатит в Лейтон-Баззард и оставит нас взаперти. Скажи ему, что мы направляемся на это поле, Паркинс-Бек, но ни словечка о пещере на склоне… Пусть он напомнит, как туда пройти и не сбиться с пути… Последнее время здесь, в доме, довольно прохладно, а ведь уже март, так что спроси, не выпал ли снег. Если выпал, мы пропали: придётся ждать…

«Но разве мы можем ждать?» – спрашивал себя Под, повесив наконец моток просмолённых ниток на гвоздь в дранке и задумчиво взяв в руки шляпную булавку. Верно, в приступе великодушия Хендрири сказал: «Мы попали в беду все вместе… что наше – то ваше», – но потом, обсуждая с Хомили их решение уйти, Люпи заметила: «Не считай меня жестокой, но в такие времена каждый думает о своих. На моём месте ты сказала бы то же самое». Она, не скупясь, давала им разные вещи (Под прежде всего подумал о рукаве плаща): подарила Хомили напёрсток с колечком из рождественского пудинга, и та надела его на шею, – но полки в кладовой вдруг оказались пусты, все припасы были куда-то перепрятаны. Люпи выдала им пятнадцать сухих горошин, которых «надо надеяться, хватит». Они вымачивали их у себя наверху в мыльнице, а затем Хомили брала по три горошины вниз и варила на плите.

«Хватит, но на сколько? – спрашивал себя Под, счищая пятнышко ржавчины со шляпной булавки. – Как новенькая!» Попробовав пальцем остриё: чистая сталь, и длинная, длиннее, чем он сам, – он всё-таки решил, что придётся им уходить, как только путь будет свободен, и не важно, выпал снег или нет…

– Кто-то идёт! – воскликнула Хомили. – Должно быть, Арриэтта.

Они подошли к люку и помогли дочери взобраться на пол. От их внимания не укрылось, что глаза девочки сияют, а щёки горят огнём. В одной руке она держала длинный стальной гвоздь, а в другой – ломтик сыра.

– Это нам на сейчас, – еле переводя дух, сказала Арриэтта, – там, внизу, ещё целая куча всякой всячины. Том засунул всё через дыру за дровяным ларем. Ломоть чёрствого хлеба, сыр, шесть печёных каштанов и яйцо.

– Неужто куриное яйцо? – удивился Под.

– Да.

– О боже! – воскликнула Хомили. – Как нам закатить его сюда, наверх?

– И как сварить? – добавил Под.

Хомили тряхнула головой.

– Я сварю его вместе с горохом там, у Люпи. Это наше яйцо, никто и словечка не скажет.

– Оно уже сварено, – успокоила их Арриэтта, – вкрутую.

– Слава богу! – воскликнул Под. – Я возьму с собой вниз лезвие – мы можем занести его сюда по кусочкам. Так что ты узнала?

– Погода вовсе не плохая. Том говорит, когда выходит солнце, совсем тепло и пахнет весной.

– Ты мне прежде всего скажи, – прервал её Под, – как нам выбраться из дома?

– С этим тоже всё в порядке. В самом низу входной двери есть дыра, там, где дверь толкали ногами, – Том всегда так делает, когда у него полны руки сучьев, – её заколотили дощечкой, чтобы в дом не забрались полевые мыши, двумя гвоздями – по гвоздю с каждой стороны. Вот один. – Она подняла руку и показала гвоздь. – Все, что нам надо сделать, говорит Том, повернуть дощечку вверх на втором гвозде да закрепить чем-нибудь, и путь открыт – мы все сможем выйти наружу. А когда мы уйдём, дядя Хендрири и братцы снова её прибьют… если захотят.

– Прекрасно, – с довольным видом сказал Под. – Думаю, они захотят, из-за мышей. И когда, говорит Том, они уезжают?

– Как говорил и раньше – послезавтра. Но хорька он так и не нашёл.

– Прекрасно, – повторил Под (хорьки его не интересовали). – А теперь давайте быстренько нырнём вниз и поднимем сюда то, что оставил для нас Том, пока другие не увидели.

Хомили и Арриэтта спустились вместе с Подом, чтобы помочь, и вместе отнесли наверх хлеб, и сыр, и печёные каштаны, но яйцо решили не трогать.

– Куриное яйцо – это же куча еды, – сказал Под, – к тому же замечательно упакованной, если так можно выразиться. Мы возьмём его с собой, когда будем уходить отсюда, прямо в скорлупе.

Они закатили яйцо за стенную панель и спрятали в тёмном углу под стружками.

– Здесь оно нас и подождёт, – сказал Под.

Глава восьмая

В день отъезда человеков добывайки старались вести себя как можно тише: собравшись вокруг стола, с любопытством и волнением прислушивались к хлопанью дверей, глухим ударам, беготне вверх-вниз по лестнице. До них доносились голоса, которых они никогда раньше не слышали, звуки, которые не могли распознать. Они продолжали сидеть, притаившись, ещё долго после того, как захлопнулась входная дверь и наступила тишина.

– Кто знает, – шепнул Поду Хендрири, – вдруг они ещё за чем-нибудь вернутся.

Но постепенно безмолвие покинутого дома каким-то таинственным образом просочилось к ним сквозь штукатурку и дранку, и Под почувствовал, что дом действительно пуст.

– Думаю, всё в порядке, – наконец отважился он сказать. – Может, кто-нибудь из нас пойдёт на разведку?

– Я пойду, – вызвался Хендрири, поднимаясь на ноги. – Не трогайтесь с места, пока не подам сигнал: мне надо, чтоб было совершенно тихо.

И он ушёл. Все молча сидели вокруг стола. Хомили не сводила глаз с трёх небольших узлов, привязанных к шляпной булавке. Люпи одолжила Хомили свой кротовый жакет, который стал ей узок; на Арриэтте был шарф Эглтины – высокая стройная девушка сама накинула его сестре на шею и трижды обмотала, так ничего и не сказав. «Она хоть когда-нибудь говорит?» – спросила как-то Хомили у Люпи, воспользовавшись её хорошим настроением. «Почти никогда, – вздохнула та, – и не улыбается. Она такая с тех пор, как ещё девочкой убежала из дому несколько лет назад».

Но вот вернулся Хендрири и сказал, что путь свободен.

– Лучше зажгите свечи: сейчас больше времени, чем я думал.

Один за другим они спустились по спичечной лестнице, больше не опасаясь шуметь. Дровяной ларь был далеко отодвинут от стены, и они гуськом вышли в комнату, огромную, как собор, и тихую – лишь их голоса отражались от стен, – сами себе хозяева: ходи куда хочешь, делай что пожелаешь. Окно, как Под и предвидел, было закрыто ставнями, но через небольшое оконце, низко прорезанное в толстой стене, просачивались последние бледные лучи заходящего солнца.

Братцы и Арриэтта были вне себя: носились взад-вперёд между ножками стульев, обследовали пещеру под столом, где в свете свечей плясала паутина. А сколько было сделано открытий, сколько найдено сокровищ – под половиками, в щелях двери, между свободными камнями очага!.. Здесь булавка, там спичка, пуговица, старая запонка от воротничка, почерневшая монета, коралловая бусина, крючок без петельки, отломанный кончик грифеля от карандаша (Арриэтта бросилась к нему и тут же спрятала в карман: ей не разрешили взять с собой дневник: пришлось оставить его вместе с прочими «не самыми важными» вещами, – но кто знает…). Затем, поставив на пол свечи, они принялись взбираться кто куда – все, кроме Люпи, которая для этого слишком растолстела, и Пода с Хомили, стоявших у входных дверей. Хендрири решил залезть на висевшее на гвозде пальто, чтобы проверить карманы, но ему было далеко до Пода и он повис на рукаве, еле переводя дыхание и обливаясь потом, так что старшему сыну пришлось его вызволять.

– Надо было забираться по петлям, – шепнул Под Хомили. – За них можно цепляться ногами, а карман подтащить к себе за материю. Никогда не следует лезть прямо к карману…

– Хоть бы они угомонились, – шепнула в ответ Хомили, – пока мы не уйдём.

В обычное время она и сама получила бы удовольствие от игры «что нашёл, то моё», где любые средства хороши – что может быть лучше для добывайки, чем охота за добычей без помехи, – но сейчас всё омрачала мысль о ждавших их испытаниях, и паясничанье родичей казалось ей неуместным.

– Ну а теперь, – неожиданно сказал Хендрири, приводя в порядок платье и направляясь к ним, словно прочитал её мысли, – давайте испробуем лазейку.

Он позвал старших сыновей, и, поплевав на руки, они ухватились за дощечку, прикрывавшую дыру в двери.

– Раз, два, три, ух! – произнёс нараспев Хендрири.

Они изо всех сил толкнули дощечку вверх, и она медленно, со скрипом, повернулась на гвозде, открыв глазам похожее на арку отверстие.

Под взял свечу и, выглянув наружу, увидел траву и камни, а ещё, до того как ветер чуть не задул пламя, мелькнувшую перед глазами тень. Пришлось заслонить свечу ладонью.

– Быстрее, Под, – задыхаясь, произнёс Хендрири, – эта деревяшка тяжёлая…

Под опять посмотрел в дыру: ни травы, ни камней – струящийся мрак, еле слышное дыхание и неожиданно возникшие две огненные точки, как острия булавки, – немигающие, неподвижные, беспомощные.

– Бросайте, – еле слышно сказал Под, не разжимая губ. – Быстрее. Ты что, не слышишь колокольчик? – И замер на месте, вытянув руку со свечой перед собой.

Раздался глухой стук упавшей дощечки и одновременно с ним – визг Хомили.

– Ты тоже видела его? – спросил Под, оборачиваясь, и, поставив свечу на пол, всё ещё тяжело дыша, вытер лоб рукавом.

– Видела его? – выкрикнула Хомили. – Да ещё секунда – и он был бы тут, среди нас.

Тиммис заплакал, и Арриэтта подбежала к нему и обняла.

– Всё в порядке, он ушёл. Это был всего лишь хорёк, старый ручной хорёк. Пошли, я расскажу тебе сказку.

Она отвела малыша под грубо сколоченный деревянный стол, под которым ещё раньше заметила большую книгу. Арриэтта раскрыла её наподобие шалаша, и они оба забрались под его уютный кров.

– Что это было? – спросила Люпи, ничего не понимая.

– То самое, о чём сказала Арриэтта, – хорёк, – ответил Под, – хорёк Тома скорее всего. Если это так, он будет теперь день и ночь бродить вокруг дома, искать, как бы попасть внутрь, поэтому нечего и думать: надо уйти сегодня.

Люпи, стоявшая в очаге, где зола всё ещё не потеряла тепла, опустилась на пустой спичечный коробок, отчего тот угрожающе заскрипел, и махнула несколько раз рукой, чтобы рассеять поднявшееся облачко.

– Был бы тут, среди нас, – чуть слышно повторила Люпи, закрывая глаза, точно боялась увидеть это страшное зрелище.

– Ну что ж, Под, – проговорил, помолчав, Хендрири, – ничего не поделаешь.

– Что ты хочешь сказать?

– Этим путём вам не выйти. Хорёк будет кружить возле дома неделю за неделей.

– Да… – согласился Под и, помолчав, добавил: – Нам надо хорошенько всё обдумать.

Он тревожно посмотрел на закрытое ставнями окно: в меньшем окошечке стекло было вмуровано в стену, свет оно давало, но не открывалось. Нет, здесь не пройдёшь.

– Давайте взглянем на прачечную.

Дверь туда, к счастью, была закрыта неплотно, и Под протиснулся в щель. Хендрири и Хомили проскользнули следом, а немного погодя за ними вошла туда и Арриэтта. Ей не терпелось увидеть прачечную, как и все прочие уголки этого огромного жилья человеков, которое перешло теперь в их владение. В неровном свете свечи она заметила, что очаг здесь находится там же, где и за стеной очаг в комнате, а в нём – закопчённая кухонная плита; пол, как и там, выложен каменными плитами. В одном углу виднелся старый бельевой каток, в другом – медный котёл для кипячения. У стены под окном была каменная раковина. Окно плотно закрывали ставни. Дверь наружу, сейчас запертая на два засова, для крепости обита внизу листом оцинкованного железа.

– Нет, здесь ничего не выйдет, – сказал Хендрири.

– Да, – согласился Под.

Они вернулись в комнату. Люпи уже немного оправилась, слезла с коробка, который чуть не расплющила, привела свою одежду в порядок и даже кое-что набрала, перед тем как подняться наверх.

– Пожалуй, неплохо бы перекусить. Что-то я немного устала… этот хорёк и всё такое прочее, – глупо хихикнув при виде вошедших, сказала Люпи. – Пошли, детки, скоро полночь, завтра у нас будет целый день…

Хендрири взглянул на Пода.

– А вы как же?

Под промолчал, и тогда он обернулся к жене:

– У них тоже был трудный день… так что сегодня уйти не получится…

– Да? – смутилась Люпи и уставилась на Пода, сообразив, что её захватили врасплох.

– Кстати, что у нас на ужин? – спросил Хендрири.

– Шесть варёных каштанов… – нехотя произнесла Люпи и, помолчав, добавила: – И по копчёной рыбке тебе и старшим мальчикам.

– Может, откроем какую-нибудь банку? – предложил Хендрири после неловкой паузы.

Люпи не ответила, и пауза затянулась.

– Большое спасибо, – вмешалась Хомили, – это очень любезно с вашей стороны, но у нас самих есть три печёных каштана. И яйцо.

– Яйцо? – удивлённо повторила Люпи. – Какое яйцо?

– Куриное.

– Куриное яйцо? – в полном недоумении пробормотала Люпи, словно курица – это птеродактиль или какая-нибудь легендарная птица вроде феникса. – Где вы его взяли?

– О, теперь и не вспомню, – отмахнулась Хомили. – Оно у нас давно.

– И мы хотели бы побыть ещё немного здесь, внизу, – добавил Под, – если вы не возражаете.

– Нисколько, нисколько, – натянуто улыбнулась Люпи, всё ещё ломая себе голову, откуда у них взялось яйцо. – Пошли, Тиммис.

Прошло немало времени, пока они все наконец собрались. То и дело кто-нибудь из мальчиков возвращался за забытыми вещами, они окликали друг друга, смеялись, ссорились, болтали.

– По одному, – не переставала повторять Люпи, когда все сгрудились под лестницей, – по одному, мои ягнятки.

Но вот они поднялись наверх и с плошадки, откуда гулко доносился каждый звук, вошли во внутренние комнаты. Теперь до Арриэтты долетали лишь тихое журчание голосов, приглушённые раскаты смеха и еле слышное попискивание.

«Для человеков, верно, что мыши, что мы», – подумала Арриэтта, прислушиваясь, а когда всё успокоилось и наступила тишина, обернулась и посмотрела на родителей: слава богу, теперь они одни.

Глава девятая

Они сгрудились на неостывших камнях очага, рядом валялся в золе железный совок, всё ещё слишком горячий, чтобы на него сесть. Хомили затащила сюда мятый спичечный коробок – ей он вполне годился при её весе. Под и Арриэтта пристроились на небольшой обугленной головешке. Между ними в золе стояли три зажжённых свечи.

– Между молотом и наковальней – вот мы где, – с вымученной улыбкой процитировал Под изречение из календаря с пословицами и поговорками, где Арриэтта вела дневник.

Огромная комната была погружена во мрак, и когда замерли все звуки (семейство Хендрири, наверное, уселось ужинать), раздалось слабое звяканье колокольчика – казалось, совсем рядом, – потом царапанье и почти беззвучное сопение. Широко раскрыв глаза, добывайки дружно взглянули на входную дверь, но ничего не увидели – она тонула в темноте.

– Он ведь не сможет забраться сюда, да? – с дрожью в голосе шепнула Хомили.

– Исключено, – успокоил её Под. – Пусть себе царапается сколько влезет… нам ничто не грозит.

Но Арриэтта всё же окинула изучающим взглядом стенки дымохода: камни неровные, и, если не останется другого выхода, по ним будет нетрудно вскарабкаться наверх. Подняв голову, девочка вдруг высоко-высоко над собой увидела квадрат тёмно-синего неба, а на нём яркую звёздочку и, сама не зная почему, успокоилась.

– Насколько я понимаю, – начал Под, – мы не можем отсюда выйти, но и оставаться здесь тоже не можем.

– Именно так, – согласилась с ним Хомили.

– А что, если нам забраться по трубе – здесь, внутри, – на крышу? – предложила Арриэтта.

– А дальше что? – спросил Под.

– Не знаю.

– Там мы и останемся, – сказал Под.

– Да, останемся, – подтвердила Хомили жалобно, – даже если сможем туда забраться, в чём я сомневаюсь.

Несколько минут все молчали, затем Под хмуро произнёс:

– Что ж, ничего другого нам не остаётся…

– Кроме чего? – встревожилась Хомили, поднимая лицо, казавшееся сейчас, при освещении снизу, ещё более худым с темными пятнами копоти.

Арриэтта, догадываясь, что скажет отец, крепче обхватила колени руками и уставилась на совок, лежавший неподалёку от неё.

– Кроме того, чтоб смирить свою гордость, – закончил фразу Под.

– Что ты имеешь в виду? – еле слышно проговорила Хомили, хотя прекрасно всё поняла.

– Нам придётся пойти к Люпи и Хендрири и прямо, без обиняков, попросить разрешения остаться.

Хомили сжала худое лицо ладонями и молча посмотрела на мужа.

– Ради девочки… – мягко проговорил тот.

Печальные глаза повернулись, как на шарнирах, к Арриэтте и снова уставились на Пода.

– Несколько сухих горошин – вот всё, что мы у них попросим, – ещё мягче добавил Под. – Ну и несколько глотков воды…

Хомили продолжала молчать.

– А ещё скажем, что они могут оставить себе нашу мебель, – предложил Под.

Только тут Хомили вышла из оцепенения и хрипло возразила:

– Она так и так достанется им.

– Ну и что мы решим? – спросил, помолчав, Под, вглядываясь в лицо жены.

Хомили с загнанным видом огляделась по сторонам, посмотрела наверх, в дымоход, потом на золу у себя под ногами и, наконец, кивнула, уныло предложив:

– Пойдём тогда сразу и покончим с этим.

– Не возражаю.

Под поднялся на ноги и, протянув Хомили руку, ласково сказал:

– Двинули, старушка.

Хомили медленно встала, и Под, подхватив её под локоть, обернулся к Арриэтте.

– Есть два вида мужества, которые я знаю (а возможно, их и больше), но, сколько бы ни было, твоя мать обладает всеми. Запиши это в своём дневнике, дочка…

Только Арриэтта даже не обратила на него внимания: побелев как мел и уставившись в тёмный угол между дровяным ларём и дверью в прачечную в глубине комнаты, она шепнула:

– Там что-то двигается.

Под обернулся и, взглянув туда, куда были устремлены её глаза, резко спросил:

– Какое оно?

– Мохнатое…

Все замерли на месте, и тут вдруг Хомили с криком ринулась вперёд. С удивлением и страхом отец с дочерью смотрели, как она неуклюже слезает с очага и бежит, раскинув руки, к дровяному ларю. Казалось, она то ли смеётся, то ли плачет… дыхание с трудом вырывалось у неё из груди.

– Милый мальчик, – услышали они, – славный мальчик… благослови тебя Господь!

– Спиллер! – радостно завопила Арриэтта и, тоже спрыгнув на пол, вместе с Хомили вытащила его из темноты и потянула за собой на очаг.

Яркое пламя свечей осветило его кротовый костюм, сильно поношенный, кое-где порванный, с коротковатыми штанинами. Босые ноги мальчика лоснились от грязи. Казалось, он подрос и раздался в плечах, но волосы его были так же взлохмачены и торчали во все стороны, а заострённое лицо оставалось всё таким же загорелым до черноты. Никто не подумал спрашивать, откуда он взялся, – было достаточно того, что он здесь. Арриэтте казалось, что Спиллер всегда возникает из воздуха и так же быстро растворяется в нём.

– Ой, Спиллер! – всхлипнула Хомили (а ведь Арриэтта считала, что мать не очень-то его жалует). – В самый последний момент, самый последний-распоследний момент!

Она плюхнулась на конец головешки – отчего другой конец подпрыгнул, подняв тучу золы, – и разразилась счастливыми слезами.

– Приятно видеть тебя, Спиллер, – сказал Под, улыбаясь и осматривая его с головы до ног. – Пришёл за летним платьем?

Спиллер кивнул, в то время как его блестящие глаза обшаривали комнату. Ничто не ускользнуло от его внимания: ни узлы, притороченные к шляпной булавке, ни отодвинутый от стены дровяной ларь, ни отсутствие привычных вещей и перестановка мебели, свидетельствовавшие об отъезде хозяев, – но он промолчал. Сельские жители вроде Спиллера и Пода не торопятся с расспросами, даже если их что и удивляет: помнят о хороших манерах и ожидают подходящего момента для объяснений.

– Я случайно знаю, что оно не готово, – добавил Под. – Куртку-то она закончила, а вот штаны ещё не сшиты.

Спиллер снова кивнул и поискал глазами Арриэтту, которая, устыдившись своей радостной вспышки, сконфуженно спряталась за совок.

– Да, – наконец сказал Под, словно только сейчас осознал, насколько странно выглядит всё вокруг, – как видишь, мы попали в беду…

– Переезжаете? – небрежно спросил Спиллер.

– В некотором роде…

И в то время как Хомили вытирала передником глаза и подкалывала волосы, в нескольких неуклюжих фразах обрисовал их положение. Тот слушал, вскинув бровь, и рот его насмешливо кривился. Обычное выражение лица Спиллера, вспомнила Арриэтта, о чём бы ему ни рассказывали.

– Теперь тебе ясно, – закончил Под, пожимая плечами, – какие у нас тут дела?

Спиллер задумчиво кивнул.

– А хорёк этот, – добавил Под, – верно, сильно проголодался, бедняга. Охотиться с колокольчиком он не может: кролики за версту его услышат и бросятся врассыпную, только пятки засверкают, – но нас-то с нашими короткими ножками он сразу поймает – не важно, есть на нём колокольчик или нет… А ты как сумел сюда попасть?

– Как всегда.

– А как всегда?

Спиллер кивнул в сторону прачечной.

– Через водосток, как же ещё.

Глава десятая

Хомили, уставилась на него во все глаза: – Какой водосток?

– Тот, что идёт от пола, – сказал Спиллер таким тоном, словно это всем известно. – Который от раковины – не годится, у него двойной поворот, а на котле крышка.

– Я не видел на полу никаких отверстий… – начал было Под, но Спиллер объяснил:

– Оно под катком для белья.

– А что, ты всегда приходишь сюда по водостоку? – спросила Хомили.

– И ухожу, – сказал Спиллер.

– И весь путь под – как бы это выразиться? – крышей, – добавил Под, – где тебе ничто не грозит: ни плохая погода…

– Ни лесные твари, – продолжила Хомили.

– Верно, – согласился Спиллер, – через лес лучше не ходить. Как угодно, но только не через лес…

– А где он кончается, этот водосток? – спросил Под.

– Там, у чайника, – сказал Спиллер.

– Какого чайника?

– Его собственного чайника, – вставила Арриэтта нетерпеливо. – Того, что лежит на берегу реки…

– Верно, – сказал Спиллер.

Под задумался.

– А Хендрири и все остальные знают об этой трубе?

Спиллер покачал головой.

– Как-то не догадался сказать им.

Под помолчал немного, затем спросил:

– А кто-нибудь другой может воспользоваться этим ходом?

– Почему бы и нет? Вы сами-то куда направляетесь?

– Пока ещё не знаем.

Спиллер нахмурился и, почесав колено в том месте, где чёрная нашлёпка грязи успела высохнуть, спросил:

– Думали когда-нибудь о городке?

– Лейтон-Баззарде?

– Ещё чего! – воскликнул Спиллер презрительно. – О Литл-Фордэме.

Если бы Спиллер предложил им переселиться на Луну, их это поразило бы меньше. По лицу Хомили было ясно, что она не верит своим ушам и считает всё это полным бредом. Арриэтта застыла на месте – даже, казалось, дышать перестала. Под, тоже удивлённый, медленно произнёс:

– Так значит, он существует на самом деле?

– Конечно, существует, – вмешалась Хомили, – это всем известно. Но вот что не известно никому, так это – где. И я сомневаюсь, что даже Спиллер это знает.

– Почему же – знаю: в двух днях пути вниз по реке, – спокойно возразил тот, – при попутном ветре.

– О-о… – протянул Под.

– Ты хочешь сказать – туда надо плыть? – уточнила Хомили.

– У меня есть барка, – кивнул Спиллер.

– О господи… – пробормотала Хомили и опустилась на пол, словно из неё выпустили воздух.

– Большая? – спросил Под.

– Порядочная.

– Там будет место для пассажиров?

– Будет.

– О боже… – снова пробормотала Хомили.

– В чём дело, дорогая? – спросил Под.

– Даже представить не могу себя в барке, – простонала Хомили. – Я хочу сказать – на воде… никак не могу.

– Ну, на суше от барки мало проку, – заметил Под. – Не рискнёшь – не выиграешь, так уж оно ведётся на этом свете. Нам надо найти какое-нибудь пристанище.

– Неужели нет такого места, куда можно дойти пешком? – произнесла с запинкой Хомили.

– Например?

– Ну, – удручённо проговорила Хомили, кидая быстрый взгляд на Спиллера, – ну, скажем… чайник на берегу реки.

– Вряд ли это очень удобное жильё, – сказал Под.

– Всё удобнее, чем ботинок, – возразила Хомили.

– Послушай, – заявил Под с неожиданной твёрдостью, – да ты в чайнике и дня не проживёшь. Не пройдёт и недели, как ты примешься меня пилить, чтобы я переправил тебя в Литл-Фордэм. Тебе предоставляют возможность обрести хороший дом и начать новую жизнь. И везут тебя туда без билета, а ты сходишь с ума из-за капли чистой проточной воды. Вот если бы ты возражала против водостока…

Хомили обернулась к Спиллеру и с опаской спросила:

– Какая она на вид, эта барка? Понимаешь, если бы я могла её представить…

Спиллер задумался, потом сказал:

– Она деревянная.

– И?..

Спиллер сделал ещё одну попытку:

– Она похожа… да, можно сказать, что на ящик для ножей и всякого такого.

– Сильно похожа? – уточнил Под.

– Ну да, – кивнул Спиллер.

– Говоря точнее, – торжествующе произнесла Хомили, – эта барка и есть деревянный ящик.

– Верно, – согласился Спиллер.

– С плоским дном? – уточнил Под.

– С отделениями для ложек, вилок и ножей, да? – вставила Хомили.

– Верно, – сразу обоим ответил Спиллер.

– Просмолённая и провощённая на швах?

– Провощённая, – сказал Спиллер.

– Звучит неплохо. Ты как думаешь, Хомили? – Под видел, что жена с ним согласна, но ещё не готова признаться в этом, поэтому снова обратился к Спиллеру: – А что приводит её в движение?

Тот явно не понял, о чём идёт речь, и Под уточнил:

– Как она движется – под парусом?

Спиллер покачал головой:

– Когда я спускаюсь с грузом вниз по течению – гребу, а когда иду вверх с балластом – отталкиваюсь шестом.

– Понятно. – Слова Спиллера явно произвели на него впечатление. – Ты часто бываешь в Литл-Фордэме?

– Частенько.

– И что, ты действительно можешь нас туда переправить?

– Захвачу на обратном пути, – сказал Спиллер. – От чайника. Сойдёт? Мне надо подняться по реке за грузом.

– Каким грузом? – спросила Хомили.

– За баркой, – сказал Спиллер.

– Это я понимаю. Но что за груз?

– Послушай, – прервал жену Под, – это касается одного Спиллера. Плавает вверх-вниз по реке, торгует. Всем понемножку. Так ведь? Орехи, птичьи яйца, мясо, рыба… еда в основном – примерно то же, что он приносит Люпи.

– Зависит от того, в чём у них нехватка, – сказал Спиллер.

– У них? – воскликнула Хомили.

– Полно тебе! – принялся увещевать жену Под. – У Спиллера есть свои покупатели. Это вполне понятно. Мы же не единственные добывайки на свете, вовсе нет…

– Но ведь про этих, что в Литл-Фордэме, говорят, будто они из гипса, – заметила Хомили.

– Так оно и есть, – подтвердил Спиллер. – И раскрашены. Все на одну колодку… кроме одного.

– Один живой? – спросил Под.

– Ага.

– Вот уж это не по мне! – воскликнула Хомили. – Совсем не по мне: быть одним-единственным живым добывайкой среди кучи гипсовых кукол или как там их зовут… Это действовало бы мне на нервы.

– Они ему не мешают, – возразил Спиллер. – Во всяком случае, не так, говорит он, как мешали бы настоящие добывайки, будь их много.

– Очень мило с его стороны! – возмутилась Хомили. – Радушный же нас ждёт приём, когда мы явимся туда без приглашения.

– Там полно домов, – сказал Спиллер. – Никто вас не заставляет жить рядом с ним…

– И он там не хозяин, – напомнил ей Под.

– Это верно, – кивнула Хомили.

– Ну так как, Хомили? – спросил Под.

– Я согласна, если мы будем жить недалеко от магазинов.

– В этих магазинах ничего нет, кроме муляжа – бананов и других фруктов из гипса, – нетерпеливо объяснил Под. – По крайней мере, я так слышал.

– Пусть нет, – сказала Хомили, – но уж очень приятно упомянуть об этом в разговоре с Люпи…

– Вряд ли у тебя будет такая возможность. Люпи даже не узнает, что мы ушли, пока не встанет завтра утром и не расстроится, что придётся предложить нам завтрак. Нет, Хомили, нам надо забыть о торговых центрах и прочих глупостях; куда лучше спокойное местечко на берегу – ты же не хочешь с утра до ночи таскать в дом воду? А Спиллеру где ставить барку и разгружаться? Он же, наверно, станет регулярно приплывать к нам со всяким добром. Когда мы попадём туда, у нас будет достаточно времени, чтобы осмотреться и выбрать то, что нам по вкусу.

«Выбрать то, что нам по вкусу…» Внезапно Хомили ощутила магию этих слов: волнение, словно пузырьки в шампанском, вздымалось в ней всё выше и выше – и, наконец, радостно всплеснула руками. Вздрогнув от неожиданности, Под резко обернулся к ней.

– Ты только подумай: столько домов, и мы можем пожить в каждом, если захотим, – в каждом по очереди. Что нам помешает? – прошептала Хомили, и глаза её наполнились слезами.

– Здравый смысл, – ответил Под и улыбнулся Арриэтте. – А ты что скажешь, девчушка? Магазины или река?

Арриэтта откашлялась и хрипло проговорила:

– Река. Хотя бы для начала… Глаза её сияли, по лицу бегали тени в трепетном свете свечи.

Повисла тишина. Под взглянул на тюки, привязанные к шляпной булавке, затем наверх, на часы, и заметил:

– Скоро половина второго. Пора нам посмотреть на этот водосток. Ты как, Спиллер, сможешь уделить нам минутку – ввести нас, так сказать, в курс дела?

– О! – горестно воскликнула Хомили. – Я думала, он пойдёт вместе с нами.

– Но путь немалый, а Спиллер только что его проделал… Зачем ему сразу возвращаться?

– А что ему тут делать? Его летняя одежда ещё не готова. Ведь ты за ней пришёл, да, Спиллер?

– Не только, – ответил за Спиллера Под. – Думаю, он принёс ещё и кое-что из вещей.

– Не важно, – возразил Спиллер, – я могу свалить всё здесь.

– И пойдёшь с нами? – обрадовалась Хомили.

– Почему бы и нет?

Судя по всему, даже Под почувствовал облегчение.

– Это очень любезно с твоей стороны, Спиллер. Право, очень любезно. – Он обернулся к Арриэтте: – Ну-ка, дочка, возьми свечку и сходи за яйцом.

– О, не стоит с ним возиться, – сказала Хомили.

Под укоризненно взглянул на неё и повторил:

– Сходи за яйцом, Арриэтта. Закати его в прачечную, да будь поосторожней со свечой возле стружек. Хомили, возьми мою свечу, а я занесу багаж.

Глава одиннадцатая

Они прошли в прачечную через неплотно закрытую дверь, а когда очутились на каменных плитах пола, снова услышали хорька. Но теперь Хомили не боялась: подумаешь, хорёк, – у них появилась возможность уйти отсюда! Но когда они наконец собрались все вместе под бельевым катком и заглянули в водосточную трубу, едва обретённое мужество ей изменило.

Водосток казался глубоким и тёмным; труба, как колодец, уходила под пол. Квадратная решётка, обычно закрывавшая её, лежала наискосок рядом, и в зияющей глубине отражалось пламя их свечей. Оттуда тянуло сыростью, доносился кислый запах хозяйственного мыла, несвежих дезинфицирующих средств и спитого чая.

– Что там, на дне? – спросила Хомили, вглядываясь в глубину. – Вода?

– Слизь, – сказал Спиллер.

– Мыльный кисель, – быстро проговорил Под.

– И нам придётся по нему идти?

– Там неглубоко, – успокоил их Спиллер.

– Это ведь не канализационная труба, – как можно убедительнее сказал Под. – Но, хоть убей, не могу понять, как тебе удаётся сдвигать с места эту решётку.

И Спиллер, опустив в трубу свечу, ткнул пальцем вниз, откуда поднимался прислонённый к стенке и упёртый на дне колодца в камень небольшой медный прут вроде тех, на которые вешают шторы. Верхушка прута чуть-чуть выступала наружу. Когда решётка лежит на месте, объяснил Спиллер, то ничем не прикреплена. Навалившись снизу на прут всем телом, можно приподнять один угол – так прачка поднимает подпоркой верёвку с бельём. Затем надо поставить нижний конец прута на камень, и всё сооружение держится на месте само собой. Из трубы он вылезает на куске верёвки, пропущенной через дырочки решётки. Верёвка, как понял Под, была закреплена намертво. Двойную петлю между двумя отверстиями в тонкой железной решётке заметить сверху было невозможно, а сама верёвка, когда ею не пользовались, уходила вниз, в водосток.

Если Спиллеру надо было полностью отодвинуть решётку, как, например, сейчас, он, выбравшись в щель, сделанную при помощи медного прута, вытаскивал следом за собой верёвку, перекидывал через перекладину между ножками бельевого катка у себя над головой и принимался её тянуть и дёргать. Обычно, объяснил Спиллер, решётка легко соскальзывала с места, но иногда опускалась одной стороной вниз и застревала под углом. В таком случае он доставал небольшой, но тяжёлый болт, который хранился специально для этой цели, привязывал к свободному концу верёвки и садился на него верхом. Болт опускался под его тяжестью и приподнимал решётку.

– Прекрасно придумано! – по мере его рассказа то и дело повторял Под.

Со свечой в руке он зашёл под каток, потрогал мокрую верёвку, подёргал узлы и, наконец, словно хотел проверить, тяжёлая ли она, толкнул решётку, и та легко скользнула вперёд по стёртым каменным плитам.

– Толкать-то легче, чем поднимать.

Посмотрев наверх, Арриэтта увидела на потолке прачечной огромные тени, которые то возникали, приближаясь и удаляясь, то вновь исчезали в мерцающем свете свечей: колёса, ручки, валки, кружащиеся спицы… как будто огромный каток, под которым они стояли, вдруг каким-то чудом бесшумно заработал.

На полу возле водостока она увидела знакомый предмет – крышку алюминиевой мыльницы, той самой, в которой Спиллер обычно удил и в которой пустил её волчком вниз по реке. Сейчас она была чем-то нагружена и покрыта куском старой шкуры – возможно, крысиной, – обвязанной вместе с грузом верёвкой. Из дырки, просверленной в борту с одного конца, свисал другой кусок верёвки.

– Я тащу её сюда волоком, – объяснил Спиллер, заметив, куда смотрит Арриэтта.

– Как ты попадаешь сюда, наверх, теперь ясно, – сказала Хомили, уныло глядя на дно колодца. – Меня волнует другое: как попасть вниз.

– О, просто прыгнуть, – сказал Спиллер и, ухватив конец верёвки, потащил мыльницу к двери.

– Всё будет хорошо: мы спустим тебя на болте, – поспешил заверить жену Под и обернулся к Спиллеру: – Куда ты?

Не желая привлекать внимания к водостоку, Спиллер, по-видимому, решил разгрузиться в комнате. Теперь, когда человеки уехали, а дровяной ларь отодвинут от стены, нет нужды подниматься к Люпи: можно оставить всё, что принёс, у дыры в плинтусе.

Пока Спиллер распаковывал свой груз, Под коротко наметил план действий, то и дело повторяя: «Если, конечно, Спиллер не против».

Спиллер не возражал. Сначала они опустили на дно колодца пустую крышку от мыльницы, затем подкатили к краю водостока яйцо и кинули в неё. Словно огромный футбольный мяч, Под изо всех сил пнул его ногой, и оно полетело, вертясь волчком, а потом с треском грохнулось в крышку. Однако это никого не испугало, ведь оно было сварено вкрутую.

Вслед за яйцом верхом на болте отправилась вниз Хомили, не переставая ахать и охать. Одной рукой она цеплялась за верёвку, а в другой держала зажжённую свечу. Стоило ей перелезть с болта в мыльницу, как та быстро заскользила вперёд, и на один тревожный миг Хомили скрылась из виду, однако, перебирая руками верёвку, Спиллер подтащил мыльницу обратно, и все увидели, что Хомили благополучно сидит позади яйца, хотя и ворчит потихоньку, а в руке у неё всё ещё горящая свеча.

– В крышке хватит места для двоих, – заявил Спиллер, и Арриэтту осторожно, чтобы не погасла свеча, спустили на дно колодца таким же торжественным манером (а ей так хотелось самой прыгнуть вниз!).

Она села напротив матери по другую сторону качающегося яйца, а Под сказал:

– Вы обе – хранительницы огня. Ваше дело сидеть спокойно и светить туда, куда мы скажем… И держите яйцо!

В мыльнице послышалось шарканье, и она угрожающе закачалась: это Хомили, которая никогда не любила ездить, как сказали бы человеки, спиной к движению, встала, чтобы поменяться местами с Арриэттой.

– Крепче держи верёвку! – крикнула она Спиллеру, пока они совершали этот манёвр.

Наконец-то они уселись лицом к лицу, зажав яйцо коленями, со свечами в руках. Всё это время Арриэтте было необыкновенно весело.

– Я вас сейчас немного сдвину с места, – предупредил Спиллер и отпустил потихоньку несколько дюймов верёвки.

Мыльница заскользила под сводами туннеля, блестевшими от сырости в свете свечей, и тут же остановилась. Арриэтта протянула руку и коснулась пальцем блестящей поверхности: похоже, обожжённая глина.

– Ничего здесь не трогай, слышишь, – прошипела Хомили, и её передёрнуло от отвращения. – И не дыши… если сможешь.

Опустив свечу пониже, Арриэтта заметила на дне трубы рыбью кость, жестяную крышечку от пузырька и шпильку, о чём и сказала матери, но та снова судорожно дёрнулась:

– Даже не думай!

– Шпилька могла бы нам пригодиться, – возразила Арриэтта.

Хомили прикрыла глаза, борясь с собой, но наконец согласилась:

– Хорошо. Подними её быстренько и сразу брось на дно лодки, а руки вытри о мой фартук.

– Мы можем вымыть её в реке, – напомнила Арриэтта.

Хомили, стараясь не дышать, кивнула.

Поверх плеча матери Арриэтте был виден колодец водостока, куда сверху что-то спускалось. Это был их багаж, обёрнутый в брезент и надёжно привязанный к шляпной булавке. С лёгким плеском он упал на дно и закачался на жиже, а чуть погодя следом за узлами плюхнулся вниз сначала Под, а за ним Спиллер, и через несколько секунд оба погрузились по колено в мыльную слизь.

Спиллер снял медный прут с камня и поставил в незаметное местечко в шахте колодца. Прежде чем спуститься, они с Подом, должно быть, передвинули поудобней решётку: когда Спиллер ловко дёрнул верёвку, решётка тут же с глухим металлическим звуком, гулко разнёсшимся по всему туннелю, встала на место.

Хомили уставилась во тьму и горестно вздохнула, внезапно почувствовав себя в заточении, но тут к ним сзади подошёл Под и, положив руку на край мыльницы, бодро проговорил:

– Ну что, в путь!

Глава двенадцатая

Чтобы удобнее было везти мыльницу на буксире, Спиллер смотал почти всю верёвку, оставив лишь короткий кусок, хотя выражение «везти на буксире» здесь не совсем уместно, поскольку водосток шёл под уклон. Спиллер скорее служил якорем и использовал верёвку для того, чтобы тормозить.

– Двинулись! – скомандовал Под и слегка подтолкнул мыльницу.

Придерживаемые Спиллером, они заскользили вперёд по студенистой массе. Дрожащий свет свечей танцевал на сводчатом потолке и сочащихся влагой стенах. Месиво, по которому они двигались, было таким густым и мыльным, что казалось – Под не тащит за собой тюки, а лишь управляет их движением, или даже это они тащат его вперёд. «Эй, вы там! – кричал он тогда. – Тпру!»

Он был в прекрасном настроении с того самого момента, заметила Арриэтта, как спустился в водосток. У неё тоже было легко на душе: она двигалась навстречу рассвету с двумя самыми дорогими для неё существами и Спиллером в придачу. Водосток не пугал Арриэтту, потому что вёл на свободу, прочь от пыли и тусклого света свечей; её ждала впереди жизнь, где ночью с неба будет светить луна, а днём – солнце.

Только она обернулась, чтобы посмотреть вперёд, как слева от неё показалось большое круглое отверстие и струя промозглого воздуха чуть не загасила пламя свечи. Арриэтта быстро заслонила её ладошкой, Хомили свою – тоже.

– Здесь подходит труба от раковины, – сказал Спиллер, – и от котла из прачечной.

Им попалось по пути ещё не одно отверстие – другие трубы, которые уходили в темноту и поднимались наверх. Там, где они присоединялись к главному водостоку, высились груды самых разнообразных предметов, через которые им приходилось перетаскивать мыльницу. В таких случаях Хомили и Арриэтта выходили из лодки, чтобы её легче было тянуть. Спиллер знал все эти трубы по названиям домов, от которых они шли, знал, где именно находится каждый дом.

Только теперь Арриэтта поняла, насколько широко было поле его деятельности.

– Правда, не во все дома можно попасть, – объяснил ей Спиллер. – Я не против, когда у трубы двойной поворот, но при такой трубе в дырке для стока обычно бывает медная решётка или что-нибудь в этом роде. Один раз он сказал, кивнув на вход в круглую пещеру:

– Холмкрофт, там, наверху… ничего, кроме воды от ванны, последнее время.

И действительно, эта труба из блестящего фаянса кремового цвета – Арриэтта заглянула в неё, проплывая мимо, – была гораздо чище всех прочих: после того как они её миновали, запах спитого чая в воздухе стал куда слабее.

Время от времени они натыкались на торчащие веточки ясеня или остролиста, которые лодка обходила с трудом. Арриэтта заметила, что они находятся почти на равных расстояниях друг от друга.

– Хоть убей, не могу понять, как эти штуки попали в трубу, – раздражённо проговорила Хомили, когда им чуть ли не в пятый раз пришлось со свечами в руках вылезать из мыльницы и стоять по лодыжки в нанесённом сюда мусоре, дожидаясь, пока Под и Спиллер повернут её в сторону, чтобы осторожно провести мимо ветки.

– Я сам их сюда заколотил, – сказал Спиллер, придерживая лодку, чтобы им было удобней в неё залезать.

В этом месте водосток стал круче спускаться вниз. Когда Хомили села напротив Арриэтты, мыльница вдруг рванулась вперёд, увлекая за собой Спиллера: он скользил и чуть не падал, но ему каким-то чудом удавалось держаться на ногах. Внезапно они уткнулись в завал возле одного из «деревьев», поставленных Спиллером на дне трубы, и Арриэтта от неожиданности уронила свечу за борт.

– Так вот они для чего! – воскликнула Хомили, прикрывая чуть не погасшую свечу рукой, чтобы та разгорелась и Арриэтта могла зажечь от неё свою.

Но Спиллер ответил не сразу. Протолкнув лодку мимо преграды, он остановился, чтобы подождать Пода, и лишь тогда сказал:

– Может, и так.

Когда Под наконец их догнал, вид у него был ещё тот: куртка болталась на одном плече, запыхавшийся и вспотевший.

– Последний отрезок пути всегда кажется самым длинным.

– Может, поменяемся? – спросила Хомили. – Я выйду, а ты садись.

– Нет, мне лучше идти пешком, – отказался Под.

– Тогда давай мне сюда хотя бы куртку, – сказала Хомили.

Под отдал, и она аккуратно её сложила у себя на коленях и легонько погладила, словно куртка тоже устала.

И они снова пустились в путь по бесконечному коридору между уходившими в даль круглыми стенами трубы. Вскоре Арриэтта задремала, прижавшись к яйцу, голова её упала на колени и в последний миг, перед тем как погрузиться в сон, почувствовала, как мать забирает у неё свечу и укрывает её отцовской курткой.

Когда Арриэтта проснулась, вокруг ничего не изменилось: те же тени и блики, играющие на мокром потолке, узкое бледное лицо шагавшего рядом Спиллера, неуклюжая, еле видная фигура отца позади.

Заметив недоумение в её глазах, Хомили улыбнулась.

– Забыла, где ты?

Арриэтта кивнула и увидела, что мать держит в каждой руке по свече и они почти догорели.

– Верно, скоро утро?

– Вполне возможно… – сказала Хомили.

Стены скользили мимо, и ничто не нарушало их однообразия, кроме возникавших через равные промежутки утолщений там, где одно колено трубы соединялось с другим. Время от времени путешественники переговаривались, и голоса их гулко разносились по туннелю.

– Я не вижу больше боковых труб, – сказала Арриэтта немного погодя.

Спиллер покачал головой.

– Их больше нет. Холмкрофт – последний дом…

– Но это было сто лет назад… Мы, наверно, скоро будем на месте?

– Уже подходим.

Арриэтта задрожала и плотнее натянула на плечи отцовскую куртку: ей показалось, что воздух посвежел и, как ни странно, потерял всякий запах. Но, возможно, они просто привыкли. Было совершенно тихо, слышалось лишь слабое шуршание дна мыльницы по жиже да хлюпанье под ногами Спиллера и Пода, но слой жижи вроде бы стал тоньше: время от времени под днищем раздавался хруст, словно лодка шла по песку. Вдруг Спиллер остановился.

– Тихо.

Все застыли, но единственное, что до них доносилось, – это дыхание Пода да мелодичный перезвон капель где-то впереди.

– Пошли дальше, – неожиданно нарушила напряжённое молчание Хомили. – Свечей надолго не хватит.

– Тише! – снова сказал Спиллер.

И тут они услышали слабый монотонный гул, не более чем колебание воздуха.

– Что бы это могло быть? – спросила Хомили.

– Холмкрофт, что ж ещё. – Спиллер замер как вкопанный, подняв одну руку, внимательно прислушиваясь. – Но кому придёт в голову принимать ванну в такое время?

Под покачал головой:

– Похоже, уже утро – наверно, шестой час.

Гул приближался, делался всё громче и больше походил на грохот водопада.

– Берегись! – крикнул Спиллер.

Не выпуская верёвки из рук, он развернулся и побежал по туннелю, так что мыльница с шумом понеслась следом. Хомили и Арриэтту кидало из стороны в сторону, от стены к стене, и казалось, они вот-вот разобьются. И всё же, панически боясь оказаться в темноте, обе старались, чтобы не потухли свечи. Свободную руку Хомили протянула Поду, и тот успел ухватиться за неё в тот самый миг, когда сзади на него налетели связанные тюки и сбили с ног. Под упал на один из них, но руки Хомили не выпустил и стремительно заскользил вслед за остальными.

– Лезьте наверх! – крикнул Спиллер из темноты, и они увидели поблёскивающие прутья, крепко вколоченные в свод туннеля. – Бросайте пожитки! Быстрей!

Каждый из них схватился за прут и, подпрыгнув, плотно прижался к своду. Брошенные свечи, оплывая, лежали в лодке; рёв несущейся воды приближался. В неровном свете свечей они увидели первые перламутровые пузыри, а следом – надвигающуюся на них клокочущую серебряную стену. Один миг – и их захлестнула, не давая вздохнуть, душистая тьма.

Но прошли первые секунды, и объятая паникой Арриэтта заметила, что снова может дышать, а прутья держатся крепко. Её залил поток горячей ароматной воды, промочив насквозь платье; он то поднимался, то спадал, то танцевал у самых плеч, забрызгивая лицо и волосы, то кружил у талии и щекотал ноги.

– Держись! – что есть мочи заорал Под, перекрывая шум воды.

– Скоро утихнет! – крикнул Спиллер.

– Ты тут, Арриэтта? – задыхаясь, позвала Хомили.

Они все были здесь, никто не захлебнулся, и прямо у них на глазах уровень воды стал падать, скорость её замедлилась. Когда погасли слабые язычки пламени, темнота уже не была такой густой: казалось, от воды поднимается серебристая дымка. Поток бежал теперь далеко от них и, судя по ровному журчанию, был безобиден, как ручей.

Подождав ещё немного, они спустились вниз, погрузившись по лодыжки в тёплую воду. На фоне тёмных стен туннеля она казалась полупрозрачной.

– Вроде бы стало светлей, – удивлённо сказал Под.

Ему почудилось во мгле какое-то движение: это Спиллер бродил по воде в поисках вещей.

– Нашёл что-нибудь? – спросил Под.

– Ничего, – сказал Спиллер.

Их имущество исчезло: яйцо, крышка мыльницы и всё прочее унесла вода.

– Что же нам теперь делать? – приуныл Под.

– Подхватим всё позднее, – совершенно спокойно сказал Спиллер. – Ничего страшного. Зато тащить не надо.

Хомили потянула носом воздух и вдруг воскликнула, обращаясь к Арриэтте:

– Сандал! Любимое мыло твоего отца.

Арриэтта ничего не ответила: ухватившись рукой за прут, чтобы не сбил с ног тёплый поток, покрывавший лодыжки, смотрела прямо вперёд, в уходящую под уклон трубу. Там, во мраке, висела бусинка света. На секунду Арриэтта подумала, что каким-то таинственным образом уцелела одна свеча, но затем увидела, каким круглым и неподвижным было светлое пятно. А вместе с запахом сандалового дерева до неё донеслись другие запахи: мяты, травы, земли, – и словно сама себе не веря, девочка воскликнула:

– Утро! Мало того: уже виден конец водостока.

Глава тринадцатая

Постепенно вода от ванны остыла, и остаток пути добывайки мёрзли. Светлый кружок впереди становился всё больше и ярче: так сверкал, что слепил глаза.

«Взошло солнце», – решила Арриэтта, и думать так было приятно, потому что все промокли до нитки, а чтобы не мерзнуть, ускорили шаг. От бурного потока осталась тонкая струйка, труба сверкала чистотой.

Арриэтте казалось, что и она прошла своего рода очищение, словно с неё самой, не говоря уж об одежде, были смыты все следы старой жизни в пыли и мраке. Хомили, похоже, подумала о том же.

– Нет ничего лучше для стирки, чем сильная струя мыльной воды: ни тереть, ни выжимать не надо, – осталось лишь повесить сушить.

Наконец они вышли наружу. Арриэтта, опередив остальных, выбежала на полоску песка, которая спускалась вниз, к реке. Конец водостока прятался под крутым берегом, поросшим травой и камышами, и в этом укромном безветренном уголке под прямыми лучами солнца было тепло как летом.

– Как это необычно, – заметила Хомили, рассматривая исторгнутые из трубы остатки различных предметов. – Особенно в марте.

Свой багаж они нашли у самого выхода из водостока, там, где булавка застряла в песке. Крышка от мыльницы зацепилась боком за торчащий корень, а яйцо, как обнаружила Арриэтта, скатилось в реку и теперь лежало на дне, покрытое серебристой рябью, и казалось почему-то расплющенным. Когда они со Спиллером вытащили его на песок, то увидели, что причиной тому было преломление света в воде, а яйцо сохранило свою обычную форму, пострадала лишь скорлупа – вся была в трещинах. Арриэтта и Спиллер вкатили яйцо на берег, туда, где Под распаковывал намокшие сверху узлы: ему не терпелось узнать, помогли ли куски брезента, в которые он их завернул. Одну за другой он вынимал вещи, клал на тёплый песок и с торжеством приговаривал: «Сухие, как порох».

Хомили взяла из дома по смене белья для каждого. Тёплые фуфайки, хоть и чистые, были сильно поношенными и растянутыми: она сама их связала на штопальных иглах, когда они жили под кухней в Фэрбанксе. Как давно это было! Арриэтта и Хомили разделись, укрывшись в трубе, Спиллер, хоть ему и предложили взять что-нибудь из вещей Пода, не захотел переодеваться и ускользнул за поворот реки посмотреть, в порядке ли чайник.

Когда все переоделись и повесили мокрые вещи сушиться, Хомили сняла скорлупу с верхушки яйца, Под обтёр своё драгоценное лезвие бритвы, смазанное маслом, чтобы не заржавело, и отрезал каждому по ломтю. Все уселись на солнышке, любуясь рябью, и с аппетитом принялись за еду. Вскоре к ним присоединился Спиллер. Усевшись у самой воды, он задумчиво жевал, и под горячими солнечными лучами от его мокрой одежды шёл пар.

– Где именно стоит твой чайник? – спросил Под.

Спиллер кивнул куда-то в сторону:

– Там, за поворотом.

Под захватил с собой из дома напёрсток, и они набрали свежей воды, чтобы напиться, затем снова запаковали вещи и, оставив своё платье сушиться, пошли следом за Спиллером за излучину реки.

Перед ними возник ещё один песчаный пляж: более открытый, чем первый, – и чайник стоял у самого берега в дальнем конце, чуть наклонившийся в сторону – таким Спиллер его и нашёл, – застрявший среди веток и сучьев, принесённых течением. В этом месте река делала поворот, и всё, что по ней плыло, цеплялось за выступавший углом берег. Арриэтта заметила, что течение здесь быстрое, а дно круто уходит вниз.

Над водой свисали ветви куманики, которой порос весь берег возле чайника. Среди рыжевато-коричневых мёртвых листьев зеленели молоденькие листочки, а некоторые из старых побегов опускались прямо в воду, и в туннеле под ними Спиллер держал свою барку.

Арриэтте хотелось первым делом посмотреть на неё, но Под принялся обследовать со всех сторон чайник и с одного бока у самого дна увидел довольно большое круглое отверстие, проеденное ржавчиной.

– Вход? – спросил он у Спиллера, и тот кивнул.

Под посмотрел наверх и заметил, что крышка закрыта неплотно, а к шишечке в её середине привязана верёвка, перекинутая через поднятую ручку.

– Пошли внутрь, – пригласил Спиллер, – я вам всё покажу.

Они вдвоём зашли в чайник, а Арриэтта и Хомили остались греться на солнце, однако Спиллер вдруг снова появился у входа и сердито крикнул:

– Убирайся! Чтоб духу твоего здесь не было!

Тут же раздался шлепок – это он поддал босой ногой пятнистой жёлтой лягушке и та скатилась в воду. За ней последовали две мокрицы (когда они свернулись шариком, он поднял их с пола и выбросил наружу).

– Больше ничего нет, – заметил Спиллер, с улыбкой глядя на Хомили, и опять исчез.

Помолчав немного, Хомили шепнула Арриэтте:

– Не очень-то мне хочется спать там этой ночью.

– Мы можем устроить генеральную уборку, – шепнула в ответ Арриэтта. – Вспомни ботинок.

Хомили грустно кивнула.

– Когда, ты думаешь, он отвезёт нас в Литл-Фордэм?

– Как только сплавает за грузом. Ему нужна полная луна, – тихо сказала Арриэтта.

– Почему?

– Он плавает большей частью по ночам.

– А-а… – протянула Хомили, но по её растерянному лицу было видно, что она совсем сбита с толку.

Их внимание привлёк металлический звук, доносившийся с верхушки чайника, и, повернув головы, они увидели, что крышка поднимается и опускается, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Зависит от того, что вам надо… – послышался голос Спиллера.

– Ловко придумано, – раздался в ответ второй голос, и звучал он как из бочки.

– Совсем не похоже на Пода, – шепнула Хомили испуганно.

– Это потому, что он в чайнике, – объяснила Арриэтта.

– А-а… – снова протянула Хомили. – Лучше бы они вышли.

И не успела она закончить, как они действительно вышли, причём Под, остановившись на плоском камне, служившем Спиллеру порогом, выглядел на редкость довольным, когда спросил у Хомили:

– Видела?

Та кивнула.

– Ловко придумано, да?

Хомили опять кивнула.

– А теперь, – весело предложил Под, – мы взглянем на барку. Ты в каких туфлях?

Туфли были старые, сшитые Подом.

– А что, там очень грязно?

– Понятия не имею, но когда садишься на корабль, можно и поскользнуться. Лучше иди босиком, как Арриэтта…

Глава четырнадцатая

Хотя издали казалось, что барка стоит вплотную к берегу, между ней и песком оставалась полоска холодной как лёд воды, которую им пришлось перейти вброд. Забравшись на нос, Спиллер помог дамам подняться на борт. Неуклюжая (как подумала Арриэтта, залезая внутрь, под навес, сделанный из гетры) барка оказалась просторной и благодаря плоскому дну устойчивой. Это был, как и угадала Хомили, ящик для ножей, вилок и ложек: очень узкий и длинный, с отделениями разной величины.

– Это скорее баржа, – сказал Под, с интересом разглядывая всё вокруг.

Заметив посредине барки деревянную ручку, к которой была прибита гетра, он повернулся к Спиллеру.

– Не даёт гетре сползти, – объяснил тот, похлопав навес над головой, – если, скажем, захочешь поднять её с боков.

Трюмные отсеки (отделения ящика) были пусты за исключением самого узкого. В нём Под увидел вязальную спицу янтарного цвета длиной с барку, сложенное вчетверо обтрёпанное по краям красное одеяло, тонкий десертный нож из чернёного серебра и свою собственную половинку ножниц – одно лезвие с ручкой.

– Значит, они всё ещё у тебя?

– Частенько идут в ход, – сказал Спиллер и предупредил, когда Под взял ножницы в руки: – Осторожно, я их немного подточил.

– Не отказался бы получить их обратно, – проговорил Под с завистью, – если, скажем, ты когда-нибудь раздобудешь другие.

– Это не так-то легко, – сказал Спиллер и, словно желая сменить тему, тронул десертный нож. – Нашёл его здесь… застрял в щели сбоку… хорошее вышло весло.

– То, что надо, – согласился Под.

С сожалением положив ножницы на место, он заметил, что все щели, стыки и пазы тщательно зашпаклёваны.

– Где ты этот ящик-то нашёл?

– Лежал на дне, там, вверх по течению. Был полон ила, когда я его заметил. Пришлось попотеть, чтобы поднять. Неподалёку от выгона, где останавливаются цыгане, вот где он был. Скорее всего кто-то слямзил серебро, а ящик бросил в воду.

– Похоже, что так. – Под опять взглянул на лезвие ножниц. – Значит, ты его наточил?

– Верно, – сказал Спиллер и, наклонившись, поднял с пола красное одеяло. – Возьмите, не то ночью замёрзнете.

– А как же ты? – спросил Под.

– Обо мне не беспокойтесь, берите.

– Ой, то самое одеяло, что было у нас в ботинке! – воскликнула Хомили, но тут же покраснела. – Если я не ошибаюсь…

– То самое, – подтвердил Спиллер, – берите.

– Что ж, спасибо.

Под перекинул одеяло через плечо и снова осмотрелся. Похоже, что гетра служила и для защиты от дождя и солнца, и для маскировки.

– Ты немало тут потрудился. Я хочу сказать – в такой барке и жить можно… хоть в ветер, хоть в дождь.

– Верно, – согласился Спиллер и принялся вытаскивать из-под гетры вязальную спицу с шишечкой на тупом конце. – Не хочу вас торопить, но…

Хомили обомлела и, запинаясь, спросила:

– Как, ты уже отправляешься?

– Чем скорее он уедет, тем скорее вернётся, – резонно заметил Под. – Пошли, Хомили. Все на берег!

– Но когда же он вернётся?

– Как ты думаешь, Спиллер, сколько тебе надо? Приблизительно хотя бы. Два дня? Три? Четыре? Неделю? – спросил Под.

– Может, меньше, а может, и больше: зависит от погоды. Ночи четыре, если будет луна.

– А вдруг мы все будем тогда спать? – забеспокоилась Хомили.

– Какое это имеет значение? Спиллер постучит.

Под крепко взял её под руку.

– А теперь пошли. Все на берег… и ты тоже, Арриэтта.

В то время как Под помогал Хомили спускаться в воду, Арриэтта прыгнула с борта на берег и заметила, что сырой песок испещрён чьими-то крошечными следами.

Взяв друг друга под руки, они отступили на несколько шагов, чтобы посмотреть, как будет отчаливать Спиллер. Он поднял якорь и, помогая себе веслом, вывел барку кормой вперёд из-под ветвей куманики. Выскользнув на открытое место, она вдруг слилась с ландшафтом и стала невидимой: её можно было принять за колечко коры или кусок дерева.

Лишь когда Спиллер отложил весло и начал отталкиваться от дна спицей, они смогли его разглядеть. Добывайки наблюдали из-за ветвей куманики, как медленно, старательно налегая всем телом на шест, он ведёт своё судёнышко вверх по течению.

Когда Спиллер поравнялся с ними, все выбежали из-под кустов, чтобы было лучше видно, с туфлями в руках пересекли полоску песка, где стоял чайник, и бросились за поворот, на отмель у водостока. Здесь, в самом её конце, у корней дерева, уходивших глубоко в воду, они помахали ему на прощание.

– Ах, лучше бы он не уплывал! – горестно вздохнула Хомили, когда они брели по песку обратно ко входу в трубу, где сушилась на солнце их одежда.

Как только добывайки подошли поближе, с верхушки яйца поднялось переливчатое облако, похожее на стаю птиц.

– Навозные мухи! – закричала Хомили, устремляясь им навстречу, но тут же, успокоившись, замедлила шаг: это оказались чистые, словно отполированные, речные мушки в синюю с золотом полоску.

Яйцо выглядело нетронутым, но Хомили обдула его со всех сторон и обмахнула своим передником, пояснив:

– Мало ли что.

Под, поковырявшись в куче всякой всячины, вынесенной водой из трубы, вытащил круглую пробку и, когда Хомили на неё села, задумчиво пробормотал:

– Да, так мы и сделаем.

– Как это – так? – лениво поинтересовалась Арриэтта.

Из ямки, где лежала пробка, выбежал жук, и, наклонившись, девочка ухватила его за панцирь. Ей нравились жуки за блестящую плотную броню и механические сочленения, но больше всего она любила их поддразнивать: например хватать за жёсткий край надкрылья, в то время как они норовили удрать.

– Когда-нибудь один из них тебя укусит… – пригрозила ей Хомили, складывая одежду: даже высохнув, та всё ещё чуть-чуть пахла сандалом. – Или ужалит, или ущипнёт, или что там они ещё делают… И поделом.

Арриэтта выпустила жука и, глядя, как покрытые шипами ноги поспешно бегут вверх по склону, а из-под них сыплются песчинки, сказала:

– Вообще-то они не сердятся.

– Вы только взгляните! Шпилька! – воскликнул Под.

Это была та самая шпилька, которую Арриэтта нашла в трубе, только теперь, после мытья, она стала блестящей.

– А знаете, что мы сделаем? То есть пока мы здесь?

– Что? – спросила Хомили.

– Станем приходить сюда каждое утро и смотреть, что вынесла из трубы вода! – объявил Под.

Хомили возразила, заканчивая складывать бельё:

– Вряд ли мы тут что-нибудь найдём.

– А как насчёт золотого кольца? Не одно золотое кольцо – во всяком случае, так говорят – было утеряно в водостоке… Да и от английской булавки ты тоже не откажешься.

– Лучше уж булавка, чем кольцо, – сказала Хомили, – при нашем-то образе жизни.

Они отнесли узлы за излучину и сложили у чайника. Хомили забралась на гладкий камень у входа и заглянула через дыру внутрь. Сверху, через приоткрытую крышку, лился холодный свет, пахло ржавчиной, и было очень неуютно.

– Что нам нужно успеть до захода солнца, – сказал Под, – так это раздобыть хорошей, сухой травы, чтобы застелить дно. Одеяло у нас есть…

Он посмотрел по сторонам – как бы им забраться на склон? – и увидел неподалёку идеальное место, словно созданное для добываек: с кромки крутого берега позади них свисал пучок спутанных корней. В былые времена, выйдя из берегов, река вымыла между ними землю, и теперь они спускались вниз кистями и гроздьями, пружинистые, но надёжные. Под и Арриэтта ловко вскарабкались по ним наверх, словно там были кольца для рук, упоры для ног, качели, лестницы, канаты… как в настоящем гимнастическом зале, только для добываек. Жаль, что до верхнего края они добрались слишком скоро.

Здесь, среди бледно-зелёных копий свежей весенней травы, попадались пучки тонких, как волосы, прошлогодних травинок, выгоревших до светло-жёлтого цвета. Под косил их лезвием бритвы, Арриэтта связывала копёшки и бросала вниз, а Хомили собирала и относила к чайнику.

Когда дно наконец было устлано толстым слоем сухой травы, Под и Арриэтта слезли со склона… Солнце садилось, воздух посвежел, а в чайнике теперь пахло сеном.

– Что нам всем не повредило бы, – заметила Хомили, – так это чашечка горячего чая перед сном…

Но поскольку вскипятить воду было невозможно, пришлось довольствоваться яйцом. Осталось ещё больше половины, и каждый получил по толстому ломтю, украшенному листом щавеля.

Под размотал просмолённую верёвку, завязал один конец узлом, а второй продел через середину пробки и туго затянул.

– Для чего это? – спросила Хомили, возвращаясь с реки, куда относила скорлупки, и вытирая руки передником (слава богу, сегодня не надо было мыть посуду).

– А ты не догадываешься?

Теперь, отдуваясь, Под обрезал пробку со всех сторон и принялся скашивать края.

– Чтобы заткнуть дыру?

– Именно. Когда заберёмся внутрь, засунем её туда вроде затычки и закроемся наглухо.

Арриэтта снова вскарабкалась по корням наверх, и родители увидели, как там, на гребне склона, на более открытом месте, ветер развевает ей волосы. Вокруг неё на фоне темнеющего неба колыхались высокие травинки.

– Ей нравится жить на природе, – нежно заметила Хомили.

– А тебе? – спросил Под.

– Ну… – ответила, помолчав, Хомили, – насекомые не в моём вкусе, я их никогда не любила, да и суровая жизнь тоже не по мне. Но сегодня у меня вроде бы хорошо на душе.

– Вот это разумные слова, – продолжая орудовать лезвием бритвы, похвалил жену Под.

– Вполне возможно, – добавила Хомили, – я так себя чувствую именно благодаря этой пробке.

Где-то далеко заухала сова – глухой звук плавно и мелодично долетал к ним из полутьмы, – и глаза Хомили расширились от страха.

– Арриэтта! – в тот же миг разнёсся по округе её пронзительный крик. – Быстро спускайся!

В чайнике было уютно, а с закрытым входом и опущенной крышкой к тому же вполне безопасно. Опустить крышку мужа уговорила Хомили, объяснив:

– Смотреть нам ночью не на что, а воздуха сюда попадёт достаточно и через носик.

Когда они проснулись на следующее утро, солнце уже поднялось, и стенки чайника сильно нагрелись. Но какая радость – поднять крышку, подтягивая постепенно верёвку, и увидеть безоблачное небо! Под выбил ногой пробку, они выбрались через дыру наружу, и перед ними снова возник берег…

Завтракали они на воздухе. Яйцо понемногу уменьшалось, но оставалось ещё две трети.

– А солнечный свет – та же еда, – заметил Под.

После завтрака, взяв шляпную булавку, Под отправился к трубе посмотреть, что вынесла вода, Хомили вывесила проветрить красное одеяло, затем занялась в чайнике уборкой, а Арриэтта снова залезла по корням наверх, намереваясь обследовать склон.

– Не уходи далеко, – предупредил Под, – и время от времени подавай голос. Нам не нужны сейчас никакие происшествия… по крайней мере до возвращения Спиллера.

– И после его возвращения – тоже, – ввернула Хомили.

Сегодня она выглядела непривычно спокойной и умиротворённой; делать ей было больше нечего: никакой тебе готовки, никаких перестановок или усовершенствований – только сиди и жди.

«Можно в кои-то веки понежиться», – подумала Хомили и устроилась поудобнее на красном одеяле под горячими лучами солнца. Под и Арриэтта решили, что она задремала, но это было не так, Хомили мечтала: рисовала себе их будущий дом, с окнами и парадной дверью – настоящий семейный очаг. Иногда он виделся ей маленьким и уютным, иногда – в четыре этажа высотой, и тогда она спрашивала себя: «А не поселиться ли нам в особняке?»

По какой-то непонятной причине эта мысль напомнила ей о Люпи: «Интересно, что она подумала, спустившись вниз из этих своих тёмных комнатёнок: что мы растворились в воздухе, провалились сквозь землю?.. Ведь именно так это для них и выглядело». Хомили представила удивлённое лицо Люпи, громкие возгласы, предположения… и, улыбнувшись самой себе, прикрыла глаза. «Они в жизни не догадаются, что мы ушли по водостоку. А уж мысль о Литл-Фордэме им и в голову не придёт: для этого у них слишком бедная фантазия».

Миновали два безмятежных солнечных дня, а на третий день пошёл дождь. Уже с утра начали сгущаться тучи, и к полудню лило как из ведра. Сперва Арриэтта, намереваясь переждать непогоду на воздухе, укрылась среди корней под нависающей кромкой берега, но вскоре дождь усилился, ветер кидал ей брызги в лицо, а сверху на неё текли целые потоки. Корни сделались скользкими и грязными. Все трое кинулись бежать к водостоку.

– Во всяком случае, – заметила Хомили, когда они уселись, скорчившись, в начале трубы, – отсюда нам всё видно, не то что в чайнике.

Однако вскоре Под услышал далеко в трубе нарастающий шум и воскликнул:

– Холмкрофт! Бежим скорее!

Но Хомили, глядя на серую пелену дождя, не двинулась с места, заявив, что если уж им суждено промокнуть до нитки, то горячая вода приятней холодной.

Глава пятнадцатая

Они всё же покинули трубу и правильно сделали: река поднялась почти до самого обрыва, который им надо было обогнуть, чтобы добраться до чайника. Песчаную кромку берега уже залило, и им пришлось разуться и идти босиком. Вода была мутная и коричневая от ила. Мелкую зыбь сменили упругие, стремительные волны, и когда бежали к чайнику, добывайки увидели, что поток несёт огромные ветви, которые то скрываются в глубине, то вновь взлетают на гребнях волн.

– Спиллер не сможет плыть по такой воде… – простонала Хомили, в то время как, добравшись до чайника, они переодевались в сухую одежду.

Голос её, хоть она и кричала во всё горло, был едва слышен из-за грохота дождя, барабанившего по крышке. Снизу, так близко, словно это было в подвале их дома, доносился рёв разлившейся реки, но чайник, стоявший на каменном фундаменте и накрепко застрявший в откосе берега, казался несокрушимым. Носик у него был направлен в подветренную сторону, а крышка не пропускала внутрь ни капли.

– Двойной ободок, – объяснил Под. – Эти старомодные чайники сделаны как надо…

Рассчитывая на то, что скоро появится Спиллер, они съели остаток яйца, но всё равно ощущали голод, поэтому, когда через входную дыру увидели, как поток пронёс мимо них полбуханки хлеба, горестно вздохнули.

Наконец совсем стемнело; они закрыли вход пробкой и приготовились ложиться.

– Во всяком случае, – сказал Под, – здесь сухо и тепло. И конечно же, скоро прояснится…

Но на следующий день по-прежнему шёл дождь. И на следующий…

– Он не сможет вернуться в такую погоду, – то и дело вздыхала Хомили.

– Для Спиллера нет ничего невозможного, – пытался успокоить её Под. – Этот ящик вполне надёжное судно, и навес у него крепкий. Течение здесь, под куманикой, идёт у самого берега. Вот почему он выбрал этот уголок. Помяни мои слова, Хомили: он может появиться в любой момент. Спиллер не из тех, кого испугает капля-другая воды.

Разговор этот был в их «банановый» день. Под отправился на разведку по скользкой корке грязи под куманикой. Увлекая за собой свисающие ветки, вода ровным и сильным потоком текла через укрытие, где Спиллер держал свою барку, и там, в ветвях, застряла полупустая размокшая пачка сигарет, мокрый лоскут и перезревший банан.

Когда Под принялся через входную дыру протискивать его дюйм за дюймом в чайник, Хомили отчаянно завизжала, потому что не поняла сперва, что это такое, а когда узнала банан, принялась то смеяться, то плакать.

– Успокойся наконец, – печально глядя на неё, сказал Под, втолкнув наконец весь банан внутрь. – Возьми себя в руки.

Что она и сделала… почти что сразу.

– Ты должен был нас предупредить, – всё ещё тихонько всхлипывая и вытирая фартуком глаза, сказала она с упрёком.

– Я вас звал, но дождь так грохочет…

Они досыта наелись бананом – всё равно он перезрел и долго хранить его было нельзя. Под нарезал его поперёк вместе со шкуркой – так удобней держать, – и все ели молча. Дождь так барабанил по крышке, что всё равно друг друга было не слышно.

– Льёт ещё сильней, – едва ли не выкрикнул Под.

Хомили наклонилась к нему и спросила, стараясь говорить как можно громче:

– Ты не думаешь, что с ним случилась беда?

Под покачал головой.

– Он вернётся, когда перестанет лить. Надо просто запастись терпением.

– Чем запастись? – выкрикнула Хомили, перекрывая шум ливня.

– Терпением, – повторил Под.

– Я тебя не слышу…

– Терпением! – во всё горло заорал Под.

Дождь стал попадать в носик чайника, и пришлось пожертвовать одеялом, запихнув его в носик, так что в чайнике вскоре стало очень душно.

– А что, если он и через месяц не перестанет? – проворчала Хомили.

– Что? – переспросил Под.

– И через месяц.

– Что – через месяц?

– Дождь не перестанет! – разозлилась Хомили.

Разговаривать было невозможно, и они замолчали: что зря нервировать друг друга. Все трое зарылись в сухую траву и попытались уснуть. Так как голод их не донимал, а в чайнике было тепло и душно, они вскоре задремали. Арриэтте снилось, будто она вышла в море на барке Спиллера. Её слегка покачивало, и ей это нравилось, но затем барка стала вращаться, всё быстрей и быстрей, пока не превратилась в колесо, которое тоже вертелось… вертелось…

Арриэтта ухватилась за спицы, но они обернулись соломинами и сломались в руках; потом ухватилась за обод, но он с разгона отбросил её; потом услышала, как чей-то голос вновь и вновь повторяет: «Проснись, дочка, проснись…»

Арриэтта открыла глаза. Голова у неё кружилась, и в мерцании полусвета кружилось и всё вокруг. Утро, догадалась девочка, и кто-то вытащил из носика одеяло. У себя за спиной она разглядела отца, но вид у него был странный: казалось, каким-то необъяснимым образом он приклеился к стенке чайника. Напротив, раскинув руки в стороны, словно фея с поднятыми крыльями, мать так же плотно прижималась к стенке. Сама Арриэтта, когда попыталась подняться с пола, почувствовала, что её крепко держит какая-то таинственная сила.

– Мы на плаву, – крикнул Под, – и нас вертит!

И тут Арриэтта заметила, что их не только вращает, но и раскачивает из стороны в сторону.

– Мы дрейфуем, плывём по воле волн, – пояснил Под. – Нас несёт вниз по течению.

– О господи! – простонала Хомили, поднимая глаза (это было единственное движение, которое ей оказалось доступным, поскольку она приклеилась к чайнику, как муха к липкой бумаге).

И тут вдруг как по волшебству скорость чайника снизилась, кружение замедлилось, и на глазах Арриэтты мать медленно соскользнула вниз и плюхнулась на пропитанную водой траву.

– О господи! – опять произнесла Хомили, и Арриэтта отметила, что без труда слышит её: дождь наконец затих.

– Хочу поднять крышку, – сказал Под и, когда чайник перестал вращаться, упал сперва на колени, потом медленно поднялся, держась за стенку, так как их всё ещё качало. – Помоги мне, Арриэтта.

Они вместе уцепились за верёвку. Через вход, несмотря на пробку, просочилась вода, и по дну плавала мокрая трава. Ноги у них скользили, но постепенно, рывок за рывком, крышку они подняли и увидели над головой круг ярко-голубого неба.

– О господи! – запричитала опять Хомили, – боже мой!

Она всё же сумела взять себя в руки и помогла собрать в кучу узлы.

– Нам надо подняться, так сказать, на палубу, – решил Под. – Здесь, внутри, мы пропадём.

Выкарабкаться наружу оказалось нелегко. Всё было пущено в ход: верёвка от крышки, шпилька, остатки банана, узлы, – и наконец, сами не зная как, они выбрались на верх круто накренившегося чайника – навстречу жаркому солнцу и безоблачному небу. Сев на край отверстия и свесив ноги внутрь, Хомили изо всех сил уцепилась за ручку чайника. Арриэтта пристроилась рядом, держась за ободок. Чтобы чайник не затонул, Под перерезал верёвку и столкнул крышку за борт, и теперь они с грустью смотрели, как она удаляется от них.

– Зря пропадёт… – посетовала Хомили.

Глава шестнадцатая

Чайник неспешно плыл вниз по течению, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Солнце стояло высоко в сияющем голубизной небе – было явно больше времени, чем они думали. Вода после прошедшей бури, жёлтая и мутная, кое-где заливала берега. Справа простирались бескрайние поля, слева склон порос ивняком и возвышавшейся над ним лещиной. На фоне неба трепетали серёжки ольхи, ровными рядами шли в воду полчища камыша.

– С минуты на минуту мы уткнёмся в берег, – с надеждой сказал Под, глядя вниз. – Либо одним боком, либо другим. Чайник не может до бесконечности плыть по течению.

– Надеюсь, что ты прав, – выдохнула Хомили, немного расслабившись и, вопреки собственному желанию, с любопытством озираясь вокруг.

Вдруг совсем рядом раздался велосипедный звонок, а через несколько секунд над кустами проплыл шлем полисмена.

– О боже! – шепнула Хомили. – Значит, там дорога…

– Спокойно, – сказал Под, но, бросив на него быстрый взгляд, Арриэтта увидела, что он тоже встревожен.

– А если бы он посмотрел в нашу сторону? – прошептала Хомили.

– Всё в порядке, он укатил, а «если бы да кабы» не считается.

– А как быть со Спиллером? – не унималась Хомили.

– А что со Спиллером?

– Ну он же теперь не найдёт нас.

– Почему не найдёт? Обязательно найдёт, – постарался успокоить жену Под. – Увидит, что чайник исчез, и поймёт, что его унесло. Насчёт Спиллера можешь не волноваться. Нам надо запастись терпением и спокойно дождаться, когда окажемся на суше.

– А если чайник не остановится и нас пронесёт мимо Литл-Фордэма?

– Спиллер нас обязательно разыщет.

– А если чайник остановится среди всех этих человеков?

– Каких? – спросил Под устало. – Из гипса?

– Нет, среди человеков, которые ходят там стадами по дорожкам.

– Право, Хомили, хватит. Что толку терзаться раньше времени…

– Раньше времени?! – аж взвилась Хомили. – А когда же, по-твоему, терзаться: когда попадём в беду, да?

Она посмотрела на дно чайника, на пропитанную водой траву.

– Ещё немного, и мы здесь просто утонем или чайник пойдёт ко дну.

– Нет, пробка разбухла и ещё плотнее закрывает дыру, – едва сдерживаясь, сказал Под. – Всё, что тебе следует делать, это сидеть и крепко держаться, а когда подойдём к суше – быть готовой спрыгнуть на берег.

Пока они так переговаривались, Под не переставал ладить «кошку» из шляпной булавки, а теперь обвязывал куском верёвки её головку. Арриэтта всё это время лежала плашмя на чайнике и смотрела в воду, совершенно счастливая: потрескавшаяся эмаль нагрелась от солнца, и ей было тепло и спокойно. Обхватив ручку чайника, она чувствовала себя в полной безопасности. Один раз она даже различила в воде неясные очертания огромной рыбы, которая шевелила еле заметными плавниками, развернувшись против течения.

Иногда им попадались небольшие заросли водорослей, где шныряли тёмные рыбёшки, а один раз мимо чайника, чуть не перед носом у Арриэтты, быстро проплыла водяная крыса, и девочка закричала от восторга, словно увидела кита. Даже Хомили едва не свернула шею, глядя на крысу и восхищаясь пузырьками воздуха, которые, точно лунные камушки, поблёскивали на её влажной шкурке. Добывайки, все трое, даже вскочили на ноги, чтобы разглядеть, как крыса выбирается на берег и поспешно отряхивается, подняв облако брызг, прежде чем скрыться в траве.

– Чудеса да и только, – сказала Хомили и добавила задумчиво: – Явление природы.

И в этот момент, подняв глаза, она увидела корову. Та стояла неподвижно, отбрасывая огромную тень, в вонючей грязи и не издавала ни звука. Хомили оцепенела от ужаса, и даже Арриэтта была рада, что их разделяет полоска воды, а чайник уносит всё дальше. Корова её не пугала: чего бояться, если они хоть и видят её, но всё же издалека, – но тут чайник неожиданно попал в водоворот и их бросило чуть не к самому берегу.

– Не бойся! – крикнул Под, увидев, что Арриэтта отпрянула назад. – Она тебя не тронет…

– О господи! – прошептала Хомили и шевельнулась, словно намереваясь спрятаться внутрь.

Чайник накренился.

– Осторожно! – испуганно закричал Под. – Не раскачивай его!

Чайник быстро скользил по направлению к берегу.

– Приготовься!.. – крикнул Под, откинувшись всем телом в сторону и уцепившись за ручку, в то время как чайник, резко свернув, стал приближаться к кромке грязи. – Держись!

Чайник мчался прямо на корову, и она чуть попятилась, помотала из стороны в сторону головой, словно в замешательстве, и затем, с шумом втянув носом воздух, неуклюже отступила ещё.

Подгоняемый потоком чайник несколько раз ударился об истоптанный коровами берег и закачался на волнах, ходя ходуном. Ухватившись одной рукой за ободок и свесившись наружу, Под оттолкнулся шляпной булавкой от камня; чайник подпрыгнул, отскочил от берега и поплыл по течению.

– Слава тебе господи! – воскликнула Хомили. – Слава тебе господи… слава тебе господи… О боже, боже мой!

Она сидела белая как мел, вцепившись в ручку чайника, и дрожала всем телом.

– Ничего бы она тебе не сделала, – сказал Под, в то время как они выплывали на середину реки, – корова-то. Нипочём бы не сделала.

– Могла на нас наступить, – пытаясь отдышаться, проговорила Хомили.

– Нет, когда бы увидела нас, не наступила бы.

– Так она же нас видела! – воскликнула Арриэтта, глядя назад. – Она и сейчас на нас смотрит…

У них отлегло от сердца, и, позабыв обо всём вокруг, они во все глаза уставились на корову. К тому, что затем произошло, не был готов никто.

Вдруг раздался глухой удар, и, потеряв равновесие, Хомили с криком полетела на устланное травой дно чайника; Под схватился за ручку, а Арриэтта вцепилась в отца.

Помогая дочери подняться, Под повернул голову и увидел, что они врезались в похожее на гнездо скопление веток и сучьев на самой середине реки. Чайник дребезжал, ударяясь о преграду, и лёгкая рябь разбивалась, как настоящие волны, об облепленную водорослями шаткую массу.

– Вот теперь мы застряли, – сказал Под, – что и говорить. Ни туда ни сюда.

– Под, вытащи меня наверх… скорей, – послышался снизу голос Хомили.

Вдвоём с Арриэттой они помогли ей вылезти наружу и показали, что случилось. Вглядываясь в глубину пёстрого вороха, Под разглядел обломок столба от ворот и клубок ржавой проволоки, в которой запутался всякий хлам, принесённый течением, – нечто вроде островка, все части которого намертво переплелись между собой.

Что толку отталкиваться шляпной булавкой? Их прибило к «острову» вплотную, и с каждым новым ударом чайник заклинивало всё сильней.

– Могло быть и хуже, – заметила на удивление спокойно Хомили, когда наконец отдышалась.

Окинув оценивающим взглядом похожее на гнездо сооружение, некоторые прутья которого, выступающие из воды, уже высохли на солнце, она решила, что всё вместе это походило на сушу.

– Я хочу сказать, – объяснила Хомили, – здесь и ноги размять есть где. По правде говоря, мне тут, пожалуй, нравится больше, чем в чайнике… Лучше, чем плыть без конца до тех пор, пока не очутишься в Индийском океане. И Спиллеру нетрудно будет нас тут найти… прямо посредине реки.

– В этом что-то есть, – согласился Под.

Окинув взглядом берега, он заметил, что река здесь расширяется. На левом берегу, среди низкорослого ивняка, за которым скрывался бечевник, склоняла над водой ветви высокая берёза; справа к воде сбегали по склону луга, и возле истоптанного коровами выгона росла купа крепких ясеней. Два самых высоких дерева – берёза и ясень – стояли, как стражи, на обоих берегах реки. Да, Спиллер должен хорошо знать это место: ему, возможно, даже есть название. С двух сторон от «острова» река казалась тёмной и глубокой – вымытые течением заводи… «Да, сюда, – решил Под, и его пробрала дрожь, – наверное, летом человеки приходят купаться». А затем, всмотревшись в даль, он заметил мост.

Глава семнадцатая

Мост был небольшой, деревянный, поросший мхом, с одним поручнем, но для добываек в их положении даже самый скромный мостик представлял опасность: это дорога для человеков, и с него далеко в обе стороны видна река.

Как ни странно, когда Под показал его Хомили, та не встревожилась, а, прикрыв глаза от солнца, некоторое время всматривалась в него, потом наконец сказала:

– Никто из человеков не разберёт, что тут, на этих ветках, такое, – слишком далеко…

– Могут и заметить, – возразил Под, – если мы будем двигаться. Застанут врасплох…

– Не застанут. Мы заметим их первыми. Пошли, Под, надо разгрузить чайник и положить вещи на просушку.

Они спустились вниз и, переложив всё к одному боку, сумели накренить чайник. Когда наклон оказался достаточным, Под взял верёвку и привязал ручку к проволоке под водой. Теперь чайник не мог сдвинуться с места, и им было легко залезать в него через верхнее отверстие.

Скоро все их пожитки уже лежали и сушились на солнце, а сами добывайки, усевшись рядком на обсохшей ветке ольхи, с аппетитом доедали остатки банана.

– Могло быть во много раз хуже, – проговорила Хомили с набитым ртом, озираясь по сторонам, радуясь тишине и неподвижности, хотя внизу, между переплетёнными ветками, поблёскивала тёмная вода, но она казалась такой спокойной, до неё было так далеко, что о ней можно было забыть.

Поев, Арриэтта спустилась к самой кромке «острова», туда, где играла мелкая рябь, и, сняв чулки и туфли, свесила вниз ноги.

Ей казалось, что вокруг звучат приглушённые голоса, без умолку, без остановки слышится несвязный лепет, рокот, ропот, журчание, бормотание – невнятный, таинственный говор реки…

Вскоре Арриэтта перестала прислушиваться, как, бывало, её внимание отвлекалось, когда мать без конца рассказывала ей одно и то же, однако шум реки по-прежнему звучал у неё в ушах и заглушал, как ей подумалось, все остальные звуки. Под его покровом на «остров» может незаметно влезть кто угодно и неожиданно на них напасть.

И тут до её сознания дошло, что попасть к ним можно только по воде. В тот же миг на веточку рядом с ней опустилась синица и, склонив голову, уставилась на кусочек кожуры, оставшийся от ломтя банана, съеденного Арриэттой на завтрак. Девочка подняла её, кинула в синицу – та тут же улетела – и вновь забралась наверх.

Время от времени она слезала с верхних сухих веток на мокрые, пониже. В причудливых пустотах между ними, то освещённых солнцем, то тонувших в тени, было за что ухватиться руками и куда поставить ногу. Над ней на фоне ясного неба перекрещивались сучья и ветки.

Один раз Арриэтта спустилась внутрь, к тёмной воде, и, пренебрегая опасностью, склонилась над ней, вглядываясь в своё отражение, которое смотрело на неё из глубины. Тут же нашла улитку, прилепившуюся к листу, потом, опустив ногу в воду, распугала головастиков – многочисленное лягушачье потомство, – попыталась вытащить водоросль, но скользкий стебель не поддался её усилиям – слегка растянувшись, как кусок эластичной резины, неожиданно вырвался из рук.

– Ты где, Арриэтта? – позвала сверху Хомили. – Вылезай оттуда, там сыро…

Дочь не отзывалась, будто не слышала. Ей посчастливилось найти куриное перо, пучок овечьей шерсти и половинку шарика для пинг-понга, всё ещё пахнувшую целлулоидом. Наконец Арриэтта вышла наружу, чтобы похвастаться своей добычей. Родители не поверили своим глазам. Хомили тут же сделала из овечьей шерсти подушку, засунула в половинку шарика и, усевшись на неё, слегка покачиваясь, сказала:

– Очень удобно.

Один раз на мосту они видели человеков – двух деревенских мальчишек лет девяти-десяти, которые дурачились, хохотали, лазали по перилам и бросали в реку камни. Когда мальчики накидали в воду веток и повисли на перилах, чтобы посмотреть, как они плывут, добывайки замерли, вперив взгляд в их спины.

– Хорошо, что мы с этой стороны моста, – пробормотал Под.

Солнце садилось, и река сверкала как жидкое золото, так что Арриэтта прищурилась – было больно глазам – и шепнула, не сводя взора с моста:

– Даже если они нас увидели, им сюда не добраться – тут для них слишком глубоко.

– Возможно, – согласился Под, – но пойдут разговоры…

Наконец мальчики ушли, однако добывайки по-прежнему не шевелились: вглядывались в кусты, стараясь расслышать сквозь шум реки, не доносятся ли с тропинки голоса человеков.

– Думаю, они пошли напрямик через поле, – сказал Под. – Ну-ка, Арриэтта, помоги мне управиться с брезентом.

До того как на мосту появились мальчишки, Под устраивал убежище на ночь в продолговатой выемке, где уложены были рядком четыре ветки, кусок плаща, их сухая одежда, комок овечьей шерсти вместо подушки, красное одеяло и, поверх всего, ещё один кусок брезента – прекрасная защита и от дождя, и от росы, и от чужих глаз на берегу, уютное тёплое гнёздышко.

Высокая вода начала спадать, и «остров», казалось, поднимался всё выше. Взору открылись невидимые раньше глубины, и внутри мотка ржавой проволоки они обнаружили разбухший от воды башмак.

– Нет, тут поживиться нечем, – сказал Под, поразмыслив. – Разве что шнурками…

Хомили тоже присоединилась к ним, и теперь с любопытством оглядывалась кругом. Ей пришлось призвать всю свою смелость, чтобы спуститься в такую глубь, где не знаешь, куда ступить. Одни ветки совсем сгнили, так что рассыпались от малейшего прикосновения, другие, те, что заклинило не так крепко, уходили из-под ног, и всё сооружение дрожало, то тут, то там что-то падало в воду. Всё это напоминало гигантскую гору бирюлек, когда игроки пытаются её разобрать. Хомили вдруг осознала, что их «остров» не разваливается окончательно на составные части лишь потому, что каждый листик, прутик, пучок водорослей переплетён с другими. И всё же по пути наверх она отщипнула молодой побег боярышника, на котором заметила почки, пояснив дочери:

– Будет нам на ужин нечто вроде салата. Не питаться же до скончания века только яйцом и бананом, хотя и того, кстати, уже почти нет.

Глава восемнадцатая

Ужинали они на той стороне «острова», что была против течения, и у самых их ног плескались мелкие волны. Вода больше не доставала до лежавшего на боку, крепко привязанного чайника; уровень реки быстро падал, поднятая со дна муть оседала.

Их ужин – последний кусочек липкого банана – никак не назовёшь сытным: добывайки по-прежнему испытывали голод, даже когда прикончили почки боярышника и запили их холодной водой, и мечтательно вспоминали о Спиллере и его барке, доверху гружённой добычей.

– А что, если мы его прозеваем? – забеспокоился Хомили. – Вдруг он проплывёт здесь ночью?

– Я сегодня вообще не буду ложиться, – сказал Под.

– О, Под, – воскликнула Хомили, – но тебе требуется восемь часов сна!

– Только не этой ночью и не завтрашней. Нам нельзя спать, пока стоит полная луна, – возразил Под.

– Но можно же дежурить по очереди, – предложила Хомили.

– Сегодня караулить буду я, – сказал Под, – а там посмотрим.

Вечер был сказочный: взошла луна, однако яркие краски дня, хоть и стали более приглушёнными, ещё не совсем погасли – всё вокруг, казалось, светится изнутри.

– Что это? – вдруг воскликнула Хомили, вглядываясь в воду. – Что-то розовое…

Под и Арриэтта посмотрели вниз. У самой поверхности воды что-то извивалось, двигаясь против течения.

– Червяк, – сказала Арриэтта.

Хомили задумчиво воззрилась вниз и, немного помедлив, сказала:

– Ты был прав, Под, я переменилась…

– В каком смысле?

– Глядя на этого червяка, я подумала… – Она умолкла на мгновение. – Ну, я подумала… пожалуй, я бы его съела… Конечно, если его отскрести и отмыть добела, чтобы он был чистый как стёклышко.

– Что, сырым? – воскликнул Под.

– Нет, естественно. Тушёным, с диким чесноком, – сердито ответила Хомили и снова посмотрела вниз: – За что он зацепился?

Под наклонился вперёд.

– Мне плохо видно…

Неожиданно на лице его отразился испуг, напряжённо-внимательный взгляд устремился по невидимой кривой к поросшему кустами берегу.

– В чём дело, Под? – разволновалась Хомили.

Он медленно поднял глаза – в них застыл ужас – и чуть слышно шепнул:

– Кто-то ловит рыбу.

– Где? – так же тихо спросила Хомили.

Под кивнул на ивняк.

– Там, под кустами…

Только тут, посмотрев наконец наверх, Хомили увидела леску. Арриэтта тоже. Тонкая, как волос, она спускалась прямо к ним, лишь местами проступая на фоне воды. Вот она пропала из виду, слившись с кустами, но добывайки представляли, куда она ведёт.

– Ничего не вижу, – шепнула Хомили.

– Само собой, нет, – оборвал её Под, – не забывай: у рыб есть глаза, как и у нас с тобой…

– Ну, не в точности как у нас с тобой, – запротестовала Хомили.

– Когда ловишь рыбу, – заметил Под, – нельзя показываться.

– В особенности если ты браконьер, – вставила Арриэтта и подумала: «Почему мы шепчемся? Река всё равно заглушает наши голоса».

– Правильно, девочка, – сказал Под, – в особенности если ты браконьер. А он и есть браконьер, по-моему.

– Что такое «браконьер»? – спросила Хомили.

Под поднял руку, призывая к тишине, и ответил:

– Это что-то вроде человека-добывайки.

– Человека-добывайки? – в недоумении повторила Хомили – одно противоречило другому.

– Тише, ради бога! – попросил Под.

– Он нас не услышит оттуда, с берега, – сказала Арриэтта и вдруг воскликнула: – Ой, смотрите: червяк исчез!

Червяк действительно исчез – вместе с леской.

– Погодите минутку, – сказал Под, – он сейчас снова её забросит. Увидите сами.

Всматриваясь в полумрак, они разглядели на воде леску, а чуть поглубже – розовое пятно: это несло мимо них червяка. В том же месте, что и раньше, у самых их ног, червяк остановился – леска удерживала его против течения. Внизу, у подножия «острова», вихрем мелькнула какая-то тень, поворот, рывок – и от червяка осталась одна четверть.

– Рыба? – шепнула Арриэтта.

Под кивнул.

Хомили наклонилась вперёд: происходящее захватило её целиком.

– Смотри, Арриэтта, теперь уже и крючок виден.

Но та не успела рассмотреть – крючок почти сразу исчез.

– Он почувствовал рывок, – объяснил Под, – и думает, что у него клюнуло.

– Но у него на самом деле клюнуло, – сказала Арриэтта.

– Да, клюнуло, но рыба-то ушла… Смотрите, снова закидывает…

Появился новый червяк, более тёмный.

Хомили передёрнуло.

– Вот этот мне совсем не нравится, как его ни приготовь.

– Успокойся, – сказал Под.

– Знаете, что можно было бы сделать, если бы у нас был огонь? – воскликнула Хомили. – Мы могли бы снять рыбу с крючка, сварить и съесть.

– В том случае, если бы рыба была на крючке, – заметил Под, глядя на кусты, и вдруг пригнулся, прыгнул в сторону, закрыв лицо руками, и заорал как безумный: – Берегись!

Но было поздно: крючок вместе с червяком вонзился в юбку Хомили. Под и Арриэтта кинулись к ней, схватили с обеих сторон, чтобы её не утащило, и, перекрывая её дикие вопли, которые разносились по всей реке, принялись кричать:

– Расстегни юбку! Скинь её! Быстрей!

Но Хомили не могла… или не желала. Возможно, причина крылась в том, что её нижняя юбка, короткая и красная, в прошлом принадлежала Арриэтте, и Хомили опасалась, что будет иметь не очень приличный вид, а возможно, просто потеряла голову от страха. Она вцепилась в Пода, а когда её вырвало из его рук, ухватилась за Арриэтту, и пока её тащило к воде, цеплялась за всё, что попадалось по пути.

Когда леска на миг ослабла, они вытащили Хомили из воды, и Арриэтта попыталась расстегнуть янтарную бусинку, служившую пуговицей для юбки. Тут леска снова натянулась. Крепко обхватив Хомили за плечи, Под уголком глаза увидел, что рыбак поднялся на ноги и подошёл к самой кромке берега – здесь ему было легче закидывать удочку. Резкий взмах, и Хомили, вопя во всё горло, взлетела вверх тормашками в воздух, а вместе с ней Под и Арриэтта, вцепившись в неё с двух сторон. Но тут янтарная пуговка отскочила, юбка вместе с червяком исчезла, а добывайки свалились в одну кучу обратно на «остров». Под их тяжестью ветки чуть прогнулись и, спружинив, вновь распрямились, смягчив удар от падения.

– Мы были на волосок от гибели, – сказал, тяжело дыша, Под, вытаскивая ногу, застрявшую между ветками.

Арриэтта, упав на спину, так и лежала, хотя не пострадала, лишь перепугалась. Хомили, обхватив себя за плечи, дрожала; на щеке у неё краснела царапина, из нижней юбки был вырван неровный клок.

– Как ты себя чувствуешь? Не ушиблась?

Хомили так энергично замотала головой, что узел волос на затылке медленно раскрутился и она машинально стала нащупывать шпильки, бледная, дрожащая, не отрывая взгляда от берега.

– А ветки выдержали, – сказал Под, рассматривая расцарапанную голень, и слегка покачал ногой. – Перелома нет, слава богу.

Хомили будто и не слышала: сидела и как зачарованная в упор смотрела на рыболова, – наконец мрачно сообщила:

– Это Кривой Глаз.

Под быстро обернулся и прищурился. Арриэтта встала, чтобы лучше видеть. Кривой Глаз, цыган… Да, его, похожего на гориллу, с насупленными бровями и седеющей кудрявой шевелюрой, трудно было не узнать.

– Мы пропали, – прошептала Хомили.

Несколько мгновений Под молчал, потом сказал:

– Сюда ему не добраться: мы на самой середине реки, а здесь глубоко.

– Он может дотянуться рукой с того мостика, – возразила Хомили.

– Сомневаюсь, что ему это удастся.

– Он про нас знает – видел сам, – сказала Хомили тем же бесцветным голосом и прерывисто выдохнула. – И, помяни моё слово, на сей раз не упустит.

Наступила тишина, лишь река что-то лепетала, и её говорливое журчание, непрерывное, ровное, вдруг показалось им враждебным и жестоким.

– Почему он не двигается? – спросила Арриэтта.

– Размышляет, – сказала Хомили.

Немного погодя Арриэтта снова робко спросила:

– О том, сколько будет брать за показ и всякое такое, когда посадит нас в клетку?

– Скорее о том, как поступить сейчас.

Несколько секунд все трое молча наблюдали за Кривым Глазом.

– Смотрите, он снимает с крючка мамину юбку, – сказала Арриэтта.

– И червяка тоже, – добавил Под и тут же, в то время как рука рыболова взлетела вверх, закричал: – Осторожней!

«Остров» внезапно дёрнулся и резко закачался из стороны в сторону.

– Он закидывает крючок сюда! – крикнул Под. – Хочет нас поймать! Лучше укрыться внутри.

– Нет, – возразила Хомили, когда их перестало качать, и посмотрела, как ветку, выдернутую крючком, сносит вниз течением. – Если ему удастся растащить по частям эту кучу, безопаснее быть наверху. Пойдёмте лучше в чайник…

Едва она успела договорить, как вновь заброшенный крючок впился в пробку, затыкавшую вход. Чайник, привязанный к веткам и прутьям, какое-то время не поддавался, но ветки стали уходить у добываек из-под ног и они в панике прижались друг к другу. Затем пробка вылетела и ускакала на конец танцующей лески. «Остров» снова качнуло. Расцепив руки и отпустив друг друга, они с ужасом услышали, как в чайник, булькая, льётся вода.

В четвёртый раз крючок попал в ту ветку, на которой они стояли. Было видно, что он крепко вонзился в дерево, а леска дрожит, натянутая как струна. Под подошёл поближе и, откинувшись назад всем телом, попытался ослабить её напряжение, но всё было напрасно – леска оставалась такой же тугой, а крючок так же прочно сидел в древесине.

– Разрежь леску, – раздался вдруг чей-то голос, перекрывая треск и скрежет. – Разрежь её…

– Так, дай мне лезвие бритвы, – еле переводя дух, сказал Под, и Арриэтта тут же кинулась за ним со всех ног.

Послышался звенящий звук, и рассечённая леска взлетела в воздух, а добывайки низко пригнулись.

– Ну почему я сам не подумал об этом первым делом? – воскликнул Под.

Он взглянул на берег. Кривой Глаз сматывал леску: лёгкая, без крючка, она летела, подгоняемая ветром.

– Он не очень-то доволен, – заметила Хомили.

– Да, – согласился Под, усаживаясь с ней рядом. – И неудивительно.

– Не думаю, чтобы у него был ещё один крючок, – добавила Хомили.

Наблюдая, как цыган разглядывает конец лески, они встретили его злобный взгляд, когда, сердито подняв голову, он пристально всматривался в их «остров».

– Очко в нашу пользу, – сказал Под, довольный.

Глава девятнадцатая

Добывайки устроились поудобнее на прутьях – ночь им предстояла бессонная. Хомили сунула руку за спину, туда, где лежали постельные принадлежности, вытащила красное одеяло и, укутывая колени, сказала:

– Глянь-ка, Под, он ещё что-то придумал. Интересно что?

Тем временем Кривой Глаз с удочкой в руках двинулся к кустам.

– Вряд ли он отступится, – покачала головой Хомили, когда Кривой Глаз исчез из виду.

– На это нечего и надеяться, – подтвердил её опасения Под. – Ведь он знает, что мы здесь, а значит, будет думать, как до нас добраться.

– Здесь ему нас не поймать, – сказала Хомили, – мы же на самой глубине. А скоро совсем стемнеет.

Как ни странно, она казалась спокойной.

– Пожалуй… Хотя взгляни: луна поднимается всё выше, – а утром мы ещё будем здесь. – Под взял в руки бритву. – Придётся избавиться от чайника: только лишний вес.

Он перерезал верёвку, и чайник медленно пошёл на дно. Печальное это было зрелище.

– Бедный Спиллер! – сказала Арриэтта. – По-моему, он любил этот чайник…

– Что ж, он сослужил и нам хорошую службу, – сказал Под.

– Давайте сделаем плот, – вдруг предложила Хомили.

Под окинул своим взглядом прутья и ветки, посмотрел на верёвку у себя в руках.

– Почему бы и нет? Но это займёт немало времени. А когда он торчит тут поблизости… – Под кивнул в сторону ивняка. – Нет, не стоит, здесь не опаснее, чем в любом другом месте.

– Здесь даже лучше, – добавила Арриэтта, – потому что нас легче увидеть.

Хомили обернулась и удивлённо посмотрела на дочь.

– Зачем нас кому-то видеть?

– Я имею в виду Спиллера, – пояснила та. – При такой луне и такой погоде он вполне может появиться этой ночью.

– Скорее всего так, – подтвердил Под.

– О боже, – вздохнула Хомили, плотнее укутываясь в одеяло, – что он может подумать? Я хочу сказать, когда увидит меня вот в этом…

– Прекрасная юбка, особенно цвет, – успокоил жену Под. – Очень бросается в глаза.

– Прекрасная? Её ещё Арриэтта носила, она короткая, да ещё эта дыра на боку, – посетовала Хомили.

– Но красной-то она осталась, – улыбнулся Под. – А это хороший ориентир. И я теперь жалею, что мы потопили чайник: Спиллер сразу бы его приметил, – но что горевать… Слезами горю не поможешь.

– Смотрите, – шепнула Арриэтта, указывая на берег.

Там стоял Кривой Глаз, и, казалось, совсем рядом. Спустившись вниз по реке по бечевнику, он снова вышел на берег у берёзы. В ярком свете луны добывайки ясно видели его горевший яростью единственный глаз, видели стыки на его удочке, прищепки для белья и моток верёвки в корзине, висевшей у него на сгибе локтя. Они были прямо у него под боком. Будь между ними суша, четыре шага – и они оказались бы в его руках.

– О боже, – ужаснулась Хомили, – что же теперь будет?

Прислонив удочку к стволу берёзы, Кривой Глаз поставил корзинку на землю, вынул оттуда две крупные рыбины, связанные вместе за жабры, затем тщательно завернул их в листья щавеля.

– Радужная форель, – сказала Арриэтта.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Хомили.

Арриэтта заморгала.

– Знаю, и всё.

– Том – вот от кого она это знает, – сказал Под. – Скорее всего так. Ведь его дед – лесник. И про браконьеров от него, да, Арриэтта?

Арриэтта не ответила, внимательно наблюдая, как Кривой Глаз прячет рыбу в корзину: старательно уложил её на самое дно под прищепки для белья, а сверху прикрыл двумя мотками верёвки, – потом рассмеялась:

– Будто они не переворошат всю его корзинку.

– Тише, – шикнула на дочь Хомили, не отрывая взора от Кривого Глаза, в то время как тот, глядя на них в упор, подошёл к самой воде. – Смеётся тот, кто смеётся последним…

На берегу Кривой Глаз уселся и, не выпуская добываек из виду, принялся расшнуровывать ботинки.

– Ах, Под, – вдруг воскликнула Хомили, – видишь его ботинки? Это ведь те самые, да? Подумать только: мы жили в одном из них! В котором, Под? В правом или в левом?

– В том, на котором заплата, – сказал Под, не спуская с Кривого Глаза настороженного взгляда. – Нет, ничего у него не выйдет. Сюда ему вброд не подойти.

– Нет, ты только посмотри: на нём ботинок, который чинил ты!

– Спокойно, Хомили, – взмолился Под.

Кривой Глаз уже разулся, и теперь закатывал штанины.

– Приготовьтесь к отходу.

– А я уже было полюбила этот ботинок! – еле слышно воскликнула Хомили, глядя на ботинки, аккуратно поставленные на траву, как зачарованная.

Уцепившись за наклонившуюся к воде ветку берёзы, Кривой Глаз ступил в воду, и та дошла ему всего до лодыжек.

– О господи, – шепнула Хомили, – здесь мелко. Лучше отойдём подальше…

– Погоди, – остановил жену Под.

Ещё шаг, и вода поднялась Кривому Глазу до колен, замочив подвёрнутые штанины, и он растерянно остановился, всё ещё держась за ветку.

– Спорю, что вода холоднющая, – шепнула Арриэтта.

Кривой Глаз прикинул расстояние до «острова», затем, обернувшись, посмотрел на берег. Перехватив рукой ветку, он шагнул вперёд и очутился в воде по самые бёдра. Добывайки видели, как он вздрогнул от холода и взглянул на ветку над головой, которая уже сильно опустилась: двигаться дальше было небезопасно. В следующий момент его свободная рука потянулась к ним, и сам он наклонился вперёд…

– О боже! – воскликнула в испуге Хомили, когда над ней нависло смуглое лицо.

Жадно вытянутые пальцы неотвратимо приближались: ещё немного, и…

– Не бойся, – сказал Под.

Казалось, цыган его услышал. Чёрный зрячий глаз удивлённо округлился, а кривой по-прежнему безучастно смотрел в сторону. Река тихо струилась вперёд, штаны Кривого Глаза намокали всё больше, и до добываек долетало его тяжёлое дыхание.

Под откашлялся и проговорил:

– Тебе сюда не добраться.

Цыган вытаращил зрячий глаз, челюсть у него отвисла, но сказать ничего не сказал, лишь дышать стал ещё громче и чаще озирался на берег. В конце концов он неуклюже попятился, цепляясь за ветку и нащупывая, куда поставить ногу на топком дне. Под его тяжестью ветка угрожающе затрещала, и, выйдя на мелководье, он тут же её отпустил и пошлёпал к берегу. Там, мокрый до пояса, он остановился, тяжело дыша и угрюмо глядя на добываек. Лицо его ничего не выражало. Но вот он сел на землю и, по-прежнему не сводя с них глаз, трясущимися руками свернул себе цигарку.

Глава двадцатая

Они сидели рядком на одной ветке лицом к верховью реки, а чтобы видеть Кривого Глаза, надо было слегка повернуться налево.

– Я же говорил, что у него ничего не выйдет. Ему до нас ещё шага два было, не меньше… – сказал Под и добавил, похлопав Хомили по руке: – Нам всего-то и надо – продержаться до полной темноты. А там Спиллер объявится и нас заберёт.

– Посмотри на него, – шепнула Хомили, – он всё ещё размышляет.

– Пусть, – сказал Под.

– А вдруг Спиллер приплывёт прямо сейчас? – предположила Арриэтта, с надеждой обшаривая глазами водную гладь.

– Сейчас у него ничего не получится, – возразил Под. – Даже если он и приплывёт, то, увидев, что с нами всё в порядке, спрячется где-нибудь поблизости до темноты, а потом подведёт барку с той, противоположной, стороны и возьмёт всех нас на борт. Уверен: именно так он и поступит.

– Какая темнота при полнолунии? – усомнилась Арриэтта.

– Полнолуние или нет, Кривой Глаз не будет сидеть здесь всю ночь, да и проголодается. А кроме того, он думает, что мы, так сказать, связаны по рукам и ногам и вполне можно оставить нас тут до утра. Ну а когда рассветёт, снова заявится сюда в полном снаряжении.

– А что это за снаряжение? – встревожилась Хомили.

– Я надеюсь, – сказал Под, – что утром нас здесь уже не будет и нам не придётся его увидеть.

– Откуда ему известно, что мы не умеем плавать? – спросила Арриэтта.

– Оттуда же, откуда нам известно это про него. Если бы умел, приплыл бы сюда.

– Ой, смотрите! – воскликнула Арриэтта. – Он снова поднялся… достаёт что-то из корзинки!

Они напряжённо смотрели, как Кривой Глаз, не выпуская изо рта цигарки, принялся нащупывать что-то среди прищепок.

– О боже! – судорожно вздохнула Хомили. – Видите, что он делает? Вытащил моток верёвки. Сдаётся мне, это и есть снаряжение.

– Сиди спокойно и ничего не упускай из виду, – сказал Под.

Кривой Глаз осторожно отмотал часть верёвки, затем, взяв в руку конец, стал всматриваться в ствол дерева.

– Я знаю, что он собирается делать, – прошептала Хомили.

– Спокойно… мы все знаем. – Под прищурился, пристально глядя, как Кривой Глаз привязывает верёвку к одной из верхних ветвей. – Но я не совсем понимаю, что это ему даст…

Спустившись с узловатого корня на землю, Кривой Глаз изо всех сил дёрнул верёвку, проверяя, крепкий ли узел, затем, повернувшись к ним лицом, посмотрел на другой берег. Добывайки тоже обернулись.

– Он хочет перебросить верёвку на ту сторону, – выдохнула Хомили и инстинктивно пригнулась, когда моток, пролетев у них над головой, упал на противоположном берегу.

Свободная часть верёвки, чуть не задев их «остров», протянулась по воде.

– Хорошо бы нам её подцепить… – начала было Хомили, но верёвку отнесло течением прочь. Сам клубок, видно, зацепился за колючки куманики, заросли которой тянулись по всему берегу.

Кривой Глаз куда-то исчез, а когда они снова его увидели, он был уже в конце бечевника, почти у самого моста.

– Не представляю, что он задумал, – сказала Хомили, в то время как Кривой Глаз, по-прежнему босой, бежал по мосту. – Зачем ему было бросать туда верёвку? Он что, собрался ходить по канату?

– Да нет, скорее наоборот: под канатом, – медленно проговорил Под. – Он ладит что-то вроде моста над головой, когда двигаешься вперёд, перебирая руками. Я сам так один раз перелезал с кресла на столик.

– Но для этого нужны обе руки! – возразила Хомили. – Я хочу сказать, ему трудно будет схватить нас по пути. Разве что ногой.

– Да ему вовсе ни к чему переправляться на другую сторону, – пояснил Под. – Всё, что ему надо, – это держаться за что-то длиннее и прочнее берёзового сука, чтобы было легче сюда подойти и безопаснее нагнуться… ведь он был очень близко к нам в прошлый раз. Помнишь?

– Да… – сказала Хомили, с тревогой наблюдая, как Кривой Глаз с трудом пробирается по левому берегу к ясеню, и злорадно добавила, помолчав: – На этом поле одна стерня.

Верёвка взлетела в воздух, окропив их брызгами, когда Кривой Глаз подтащил её и привязал к дереву, – туго натянутая и на вид очень крепкая, роняя редкие капли, она дрожала у них над головой.

– Выдержит двоих таких, как он, – заметил Под.

– О господи! – ужаснулась Хомили, не сводя взгляда с ясеня: конец верёвки свисал вдоль ствола до земли, всё ещё слегка покачиваясь. – Знает, как завязать узел…

– Да, – кивнул Под с ещё более мрачным видом. – В два счёта его не развяжешь.

Обратно Кривой Глаз шёл вразвалку, а на мосту даже остановился и посмотрел на реку, словно хотел полюбоваться своей работой не спеша, совершенно уверенный в успехе.

– Ему видно нас оттуда? – спросила Хомили, прищурившись.

– Сомневаюсь, – сказал Под, – разве что твою юбку заметит…

– Впрочем, это уже не важно, – вздохнула Хомили.

– Да, теперь не важно, – согласился Под и добавил: – Пошли.

Кривой Глаз тем временем спустился с моста и двинулся в их сторону по бечевнику за кустами.

– Я думаю, нам лучше перейти на тот край «острова» и порознь сесть верхом на хороший, крепкий прутик, такой, чтобы можно было на нём удержаться. Не важно, получится у него что-нибудь или нет, мы, все трое, должны не терять головы и положиться на счастливый случай. Ничего другого нам не остаётся.

Каждый из них выбрал себе прутик – крепкий и лёгкий, чтобы держался на плаву, с отростками, за которые можно было уцепиться. Под помог Хомили взобраться, но она так отчаянно дрожала, что с трудом удерживала равновесие.

– О, Под, я сама не своя, сидя тут одна-одинёшенька. Лучше бы мы сели все вместе.

– Мы будем рядом, – попытался успокоить её Под. – А Кривой Глаз, может, и не сумеет подобраться к нам ближе. Ты, главное, ухватись покрепче и, что бы ни случилось, не разжимай рук, даже если попадёшь в воду.

Арриэтта сидела на своём прутике как на велосипеде: там имелись две выемки для ног и сучки, чтобы взяться руками. Как ни удивительно, она совсем не волновалась: если её прут и оторвётся от «острова», она всё равно не утонет – будет держаться руками и бить ногами как вёслами.

– Ты же видела, – объяснила она матери, – как плавают водяные жуки…

Но Хомили, куда больше, чем Под или Арриэтта, похожая на водяного жука, была безутешна.

Под уселся на узловатую ветку бузины и сказал, кивая на ясень:

– И двигайся к тому берегу, если вообще сможешь куда-нибудь двигаться. Видишь конец верёвки, который там болтается? Можно за него ухватиться. Или за куманику, там, где её плети спускаются в воду… Зависит от того, где окажешься…

Они были так высоко, что Хомили могла со своего «насеста» позади прутьев и веток наблюдать за Кривым Глазом.

– Двинулся. – Её глухой, ничего не выражающий голос звучал спокойно, но это было спокойствие отчаяния.

На этот раз Кривой Глаз обеими руками взялся за верёвку и гораздо увереннее спустился с берега вниз. Два осторожных шага – и он уже стоял по бёдра в воде, но тут почему-то приостановился.

– Ещё один шаг, и всё, – обречённо проговорил Под.

Кривой Глаз убрал правую руку с верёвки и, наклонившись вперёд, протянул к ним. Пальцы его слегка шевелились – он старался рассчитать расстояние. Натянутая прежде верёвка под его тяжестью провисла, зашелестела листьями берёза.

Кривой Глаз снова оглянулся назад: как и в первый раз, дерево казалось гибким и крепким, и это, видимо, ободрило его, но с того места, где они находились, добывайки не могли рассмотреть выражение его лица, так как уже темнело. Где-то во мгле печально замычала корова, затем послышался велосипедный звонок. Ах, если бы наконец приплыл Спиллер…

Скользнув вперёд пальцами по верёвке, Кривой Глаз сомкнул их крепкой хваткой и, стараясь не потерять равновесие, сделал ещё один шаг. По-видимому, там было глубоко, но он подошёл так близко, что ветки наполовину скрывали его. Добывайки больше не видели протянутых к ним пальцев, хотя слышали треск сучьев и ощущали, как движется «остров», который Кривой Глаз тащил к себе.

– Ах, Под! – воскликнула Хомили, чувствуя безжалостную силу невидимой руки и слыша под собой скрип и скрежет. – Ты был так добр ко мне! Всю жизнь. А я никогда тебе не говорила, ни одного раза, какой ты хороший муж и…

Она замолчала, не закончив фразу, и в ужасе вцепилась в свой прутик: «остров» резко накренился, раздался глухой хруст, две крайние ветки медленно сдвинулись с места и, качаясь, поплыли вниз по реке.

– У тебя всё в порядке, Хомили? – позвал её Под.

– Пока что да, – ответила она, судорожно глотая воздух.

А дальше всё произошло одним махом. Хомили увидела, как, наклонившись вперёд, чтобы схватить их «остров», Кривой Глаз – ну и удивлённый же у него был вид! – рухнул лицом в воду. Раздался оглушительный плеск, и добывайки погрузились вместе с ним, хоть и Хомили почудилось, что не они идут вниз, а, напротив, вода поднимается им навстречу. Она открыла было рот, чтобы закричать, но вовремя закрыла. Мимо неё неслись пузырьки воздуха, цеплялись за тело усики водорослей. Холодная как лёд вода была полна шума и движения. Не успела Хомили выпустить свой сучок, чтобы он, как ей подумалось, не утянул её на дно, как «остров» обрёл свободу и устремился вверх. Кашляя и хватая ртом воздух, Хомили всплыла на поверхность и, когда снова увидела деревья, восходящую луну и глубокое вечернее небо, громко позвала Пода.

– Я здесь, – раздался сдавленный голос где-то позади, следом за ним – кашель. – И Арриэтта тоже. Держись крепче, как я тебя учил. Мы на плаву…

Удерживаемый одним концом проволоки, «остров» медленно вращался вокруг своей оси, двигаясь по кривой к берегу, прямо к ясеню. Хомили догадалась, что, падая, Кривой Глаз столкнул с места всё сооружение.

Они остановились почти у самого берега. Хомили увидела плети куманики и ствол ясеня со свисающей верёвкой. Под и Арриэтта уже спустились на ближний к берегу край «острова», и теперь, повернувшись к ней спиной, что-то внимательно там рассматривали. Когда, скользя и оступаясь на мокрых ветках, пробиралась к ним, Хомили услышала, как, схватив отца за руку, Арриэтта взволнованно повторяла:

– Это она, это она…

Хомили подошла поближе, и Под обернулся, чтобы помочь ей перебраться через завал. Вид у него был озадаченный: казалось, он о чём-то напряжённо думает. Со спины у него, как скользкий хвост, свисал длинный кусок водоросли.

– Что с тобой, Под? У тебя всё в порядке?

В тот же миг позади них раздались вопли ужаса – это Кривой Глаз, вынырнув из глубины, пытался нащупать ногой дно. Напуганная, Хомили схватила мужа за локоть.

– Не бойся, ему не до нас. Во всяком случае, сегодня…

– Что случилось, Под? Верёвка лопнула или что? А может, сломалось дерево?

– По-видимому, верёвка, но я не пойму как. Арриэтта говорит, – кивнул он на берег, – там стоит барка Спиллера.

– Где?

– Там, под куманикой.

Хомили, уцепившись за Пода, чтобы не упасть, вытянула вперёд шею. Берег был совсем рядом – не более чем в одном человечьем шаге.

– Это она. Я знаю, что она, – снова закричала Арриэтта, – вот та штука, похожая на бревно!

– Ну да, – сказал Под, – потому что это и есть бревно.

– Спиллер! – громко позвала Хомили, ещё внимательнее всматриваясь в заросли куманики.

– Пустое дело, – вздохнул Под. – Мы уже звали. Будь там его барка, давно бы ответил.

На всякий случай он снова окликнул Спиллера, но ответа не было.

– А это что? – вдруг воскликнул Под, оборачиваясь. На противоположном берегу, где-то возле бечевника, мелькнул огонёк. – Похоже, кто-то едет.

Хомили услышала шорох велосипедных шин, затем скрип тормозов. Велосипед остановился. Кривой Глаз перестал ругаться и отфыркиваться и замер, хотя всё ещё был в воде. Тишину нарушал лишь плеск волны. Только было Хомили собралась что-то сказать, как Под предостерегающе схватил её за руку.

Человек на противоположном берегу продирался сквозь кусты. Снова вспыхнул огонёк, описал круг, и был он таким ярким, что слепило глаза и полумрак стал мраком.

– Хелло… хелло… – раздался голос.

Это был молодой голос, строгий и вместе с тем весёлый, и Хомили он показался знакомым, хотя чей – она пока сказать не могла. Вдруг ей почему-то вспомнился последний день в Фэрбанксе под полом кухни: вспомнилось, что творилось наверху и что им пришлось пережить. Ну конечно же! Это голос старинного врага миссис Драйвер, полисмена Эрни Ранэйкра.

Она обернулась к Поду и хотела было поделиться с ним своей догадкой, но он опять прошептал:

– Ш-ш-ш.

Круг света от фонарика задрожал на воде. Под знал: если не шевелиться, разглядеть их среди веток непросто. Вдруг Хомили громко перевела дыхание и воскликнула:

– Ой, Под!

– Тише! – настойчиво повторил тот, крепко ухватив её за локоть.

– Наши ножницы… – сказала Хомили, понизив голос до еле слышного шёпота. – Погляди же, Под. На ясене, посередине ствола…

Да, это действительно его собственное лезвие от ножниц каким-то таинственным образом держалось на свободном конце верёвки, которую оставил болтаться Кривой Глаз, поблёскивая на фоне коры.

– Значит, это всё-таки барка Спиллера, – взволнованно шепнула Арриэтта.

– Не шевелитесь, – взмолился Под, почти не разжимая губ, – пока он не перестанет сюда светить.

Но, видимо, Эрни Ранэйкр, стоявший на другом берегу, ничего, кроме Кривого Глаза, не замечал.

– Эй! – услышали они его напористый голос, типичный для полисмена. – Что тут происходит?

Луч света скользнул в сторону и остановился на цыгане.

Под облегчённо вздохнул:

– Так-то лучше.

– Где же Спиллер? – не могла успокоиться Хомили, стуча зубами от холода. – Может, с ним что-то случилось?

– Но он же был на ясене! – горячо воскликнула Арриэтта. – Когда спускался по коре на землю, лезвие висело у него на плече.

– Ты что, видела его?

– Нет. Спиллера увидеть нельзя, если он сам этого не захочет.

– Он вроде бы слился с корой, – объяснил Под.

– Но если вы его не видели, – помолчав, сказала Хомили, – как можно уверять, что он там был?

– А мы и не уверяем, – пожал плечами Под.

Хомили ещё больше встревожилась:

– Вы думаете, это Спиллер разрезал верёвку?

– Похоже на то, – сказал Под. – Влез по свободному концу на дерево – ведь он спускался донизу, – как, помнишь, я лазал дома по тесьме…

Хомили уставилась на куманику.

– Но если там, под кустами, и правда стоит его барка – в чём я сомневаюсь, – почему он не придёт и не заберёт нас?

– Я уже говорил: дожидается темноты, – устало произнёс Под. – Подумай сама. Спиллеру нужна эта река… чтобы иметь средства к жизни. Верно, он мог вызволить нас. Ну а вдруг бы Кривой Глаз его заметил? С той минуты цыгане не выпускали бы его из виду. Понимаешь, что я хочу сказать? Глаз бы не спускали с реки. Порой ты такое городишь, словно и не добывайка вовсе. И ты, и Арриэтта словно понятия не имеете, как важно оставаться незаметными. Вы ведёте себя прямо как человеки.

– Право, Под, – запротестовала Хомили, – совсем ни к чему браниться.

– Но я и правда так думаю! К тому же Спиллер знал, что с нами всё в порядке – раз мы отрезали крючок, – и можно подождать до темноты.

Они замолчали, прислушиваясь к плеску воды у другого берега.

Привлечённая знакомыми звуками, Хомили отошла от Пода разузнать, что там происходит.

– Ну-ка вылезай, – раздался голос Эрни Ранэйкра. – Ставь ногу на этот корень. Так. А теперь давай-ка мне руку. Рановато ещё для купания, я бы сказал. Я бы лично в воду не полез. Скорей уж попробовал бы поудить… конечно, если бы мне было наплевать на запрещение… Ну, что там, давай шевелись. – Послышалось сопение, точно он тащил какую-то тяжесть. – Раз, два, три – хоп! Вот мы и здесь. Ну-ка взглянем, что в этой корзинке…

Чтобы лучше было видно, Хомили влезла на ветку, но тут же почувствовала у себя на плече ладонь Пода и воскликнула, хватая его за пальцы:

– Смотри! Он сейчас найдёт эту рыбу – его добычу. Зеркальную форель, или как там она называется…

– Пошли, – шепнул Под.

– Одну минутку…

– Но нас ждёт Спиллер, – настойчиво сказал Под. – Говорит, что лучше отчалить сейчас, пока они занимаются корзинкой… и что от света фонарика на берегу река кажется темней.

Хомили медленно обернулась. Рядом, рукой подать, колыхалась на волнах барка Спиллера, а сам он вместе с Арриэттой стоял на корме. В лунном свете их лица казались очень бледными на тёмном фоне листвы. Всё было тихо, лишь журчала река.

Словно во сне Хомили начала спускаться, но оступилась и чуть не свалилась на Пода.

Бережно поддерживая, Под довёл жену до воды и, помогая подняться на борт, сказал:

– Вы с Арриэттой лучше идите под навес. Тесновато сейчас из-за груза, но тут уж ничего не попишешь…

Хомили, столкнувшись со Спиллером на корме, чуть задержалась, чтобы поблагодарить и пожать ему руку, но так и не решилась. У него вдруг сделался отчуждённый вид – перед ней был не мальчик, капитан. Она просто стояла и смотрела на него, пока, насупившись от смущения, он не отвернулся.

– Пошли, Арриэтта, – хрипло сказала тогда Хомили, и они покорно скользнули под гетру.

Глава двадцать первая

Забравшись на груз, выпиравший там и сям буграми, Арриэтта и Хомили прижались друг к другу, чтобы согреться. Когда Под опустил край гетры и Спиллер оттолкнулся от берега веслом, Хомили вскрикнула, но Арриэтта её успокоила:

– Всё в порядке, мы уже плывём, так что больше качать не будет.

Барка плавно скользила по волнам, искусно меняя курс при каждом повороте. На корме, за аркой, образованной задним концом гетры, словно в рамке виднелись Под и Спиллер. «О чём, интересно, они разговаривают?» – подумала Арриэтта. Как бы ей хотелось послушать!

– Под простудится до смерти, – простонала Хомили, – и мы тоже.

Луна становилась всё ярче, фигуры на корме покрылись серебром. Ничто не шевелилось, кроме весла в руке Спиллера: ловко, даже небрежно, он вёл барку вниз по течению. Разговора почти не было слышно. Один раз до них донёсся смех Пода, другой раз – возглас: «Провалиться мне на этом месте!»

– Не будет у нас никакой мебели и вообще ничего другого не будет! – сказала вдруг Хомили. – Только одежда, что сейчас на нас, если это можно назвать одеждой. Четыре стены – вот всё, что у нас будет, четыре стены…

– И окна, – сказала Арриэтта и мягко добавила: – И крыша над головой.

Хомили громко чихнула, потом фыркнула, нашаривая платок:

– Да, если выживем.

– Возьми мой. – Арриэтта протянула матери промокший комок. – Твой улетел вместе с юбкой.

Хомили высморкалась и подколола сырые волосы. Затем, ещё тесней приникнув друг к другу и глядя на силуэты на корме, они снова замолчали.

– К тому же твой отец потерял ножовку, – сказала она наконец.

– А вот и папа, – заметила Арриэтта, когда фигура отца заслонила выход на корму, и, схватив руку матери, воскликнула: – Всё будет хорошо, я знаю! Посмотри, он улыбается…

Под залез на груз, на четвереньках подполз к ним и, слегка понизив голос, сообщил:

– Подумал: стоит тебе сказать. Спиллер говорит, у него в трюме столько всякого добра, что нам вполне хватит на обзаведение.

– Какого добра? – уточнила Хомили.

– Продукты в основном. Ещё кое-какие инструменты и прочее, чтобы возместить нам ножницы.

– Одежда – вот чего нам не хватает.

– Спиллер говорит, в Литл-Фордэме полно всякой одежды: перчатки, носовые платки, шарфы, вязаные вещи, – бери что хочешь. Дня не проходит, чтобы кто-нибудь что-нибудь не потерял.

Хомили помолчала, потом наконец сказала:

– Под, я ведь его так и не поблагодарила.

– Ничего страшного: он этого не любит.

– Но должны же мы что-то для него сделать.

– Я уже об этом подумал. Как только устроимся, так сказать, под своей крышей, мы сможем много чего для него добывать. Скажем, каждый вечер станем обходить все улицы после закрытия. Понимаешь, о чём я толкую?

– Не уверена…

Ей трудно было себе даже представить Литл-Фордэм.

– Пустите-ка меня, – сказал Под, протискиваясь мимо них. – Спиллер говорит, там, на носу, у него лежит куча овечьей шерсти. Раздевайтесь да залезайте в неё. Можете поспать: всё равно доберёмся до места только к рассвету…

– А ты как же? – спросила Хомили.

– Со мной всё в порядке, – сказал Под из темноты. – Спиллер даст мне на время свой костюм. А-а, вот она, шерсть, держите.

– Костюм? Какой костюм? – удивлённо переспросила Хомили и принялась механически складывать овечью шерсть в кучу.

Пахла шерсть не очень-то приятно, зато её было много.

– Его летнюю одежду, – смутился Под.

– Значит, Люпи дошила её?

– Да, он за ней вернулся.

– Ах вот оно что! – воскликнула Хомили. – А про нас он им что-нибудь рассказывал?

– Ни слова. Ты же знаешь Спиллера. Зато Люпи очень переживала: говорила, что ты, мол, была её лучшей подругой, чуть ли не сестрой. Похоже, она надела траур.

– Траур? По ком?

– По нас, я думаю, – рассмеялся Под и принялся расстёгивать жилет.

Некоторое время Хомили молчала, затем тоже улыбнулась – по-видимому, мысль о Люпи в трауре польстила ей – и, внезапно оживившись, принялась расстёгивать блузку.

Арриэтта, уже раздевшись и закутавшись в овечью шерсть, сонно спросила:

– Когда Спиллер нас увидел?

– Когда мы были на крючке, в воздухе.

– Понятно… – пробормотала Арриэтта, пытаясь справиться с дремотой. – Вот почему мы его не заметили.

– И Кривой Глаз тоже. Под шумок Спиллер, не мешкая, подвёл барку как можно ближе и загнал под куманику.

– Странно, что он нас не позвал.

– Он звал, – сказал Под, – но мы не слышали: река шумела…

– Потише, – шепнула Хомили. – Девочка засыпает.

– Да, – продолжил Под, понизив голос, – хотя один раз я его всё же услышал.

– Это когда же? – удивилась Хомили. – Я ничего не слыхала.

– Когда Кривой Глаз в четвёртый раз закинул удочку и крючок вонзился в нашу ветку – ту, на которой мы стояли. Помнишь? И я старался выдернуть его. Спиллер заорал тогда во всё горло: «Перережь леску!» А я подумал, что это ты кричишь…

В полумраке послышался какой-то шорох.

– Но это был Спиллер, – закончил Под.

– Ну и ну… – пробубнила Хомили из вороха овечьей шерсти: скромность не позволяла ей раздеваться у всех на глазах. Наконец вынырнула голова и одна тощая рука со скатанной в узел одеждой. – Как ты думаешь, это можно где-нибудь развесить на просушку?

– Оставь здесь. – Под тем временем, кряхтя, пытался влезть в костюм Спиллера. – И Арриэттино тоже. Я спрошу у него… Полагаю, что-нибудь придумаем. По-моему, в нашей теперешней жизни, что бы ни случилось, всегда найдётся выход из положения. Так было, и скорей всего так будет. Вот что я думаю. Может, мы нанижем одежду на спицу и выставим наружу, чтобы продуло ветром?..

Хомили молча смотрела, как он, натянув на живот куртку и подтянув штаны, начал собирать вещи, потом кивнула:

– Может быть…

– Скажем, закрепим остриё и поднимем спицу шишечкой вверх…

– Я имела в виду, – мягко прервала его Хомили, – то, что ты сказал раньше: что всегда есть выход из положения. Беда лишь в том, как мне кажется, что не всегда можешь его найти.

– Да, в том-то и дело, – согласился Под.

– Понимаешь, о чём я?

– Да… – Под помолчал, обдумывая её слова, а немного погодя повернулся, намереваясь уйти, но Хомили, приподнявшись на локте, окликнула его:

– Минутку, Под, дай на тебя посмотреть. Нет, подойди поближе. Повернись немного… Так, да. Хоть бы тут было посветлее…

Из своего шерстяного гнезда Хомили окинула мужа необычайно ласковым взглядом и наконец заключила:

– Да, белое вроде бы тебе к лицу.

Эпилог

В большой кухне Фэрбанкс-Холла садовник Крампфирл, ковыряя в зубах заострённой спичкой, отодвинул стул от стола, уставился на угли в плите и пробормотал:

– Странно…

Миссис Драйвер, кухарка, убиравшая со стола, перестала складывать стопкой тарелки и подозрительно скосила на него глаза.

– Что именно?

– То, что я видел.

– Где, на рынке?

– Нет, сегодня вечером по пути домой…

Крампфирл замолчал и снова уставился в огонь.

– Вы помните ту историю – это было в марте прошлого года, если не ошибаюсь, – когда мы взламывали здесь пол?

Смуглое лицо кухарки потемнело ещё больше. Сжав губы, она с грохотом поставила на стол тарелки и принялась сердито бросать ложки в лохань.

– Ну и что?

– Вы сказали, там, под полом, было гнездо. Разодетые мыши, сказали вы.

– Никогда я не…

– Спросите Эрни Ранэйкра, он был здесь – хохотал до упаду… Разряженные мыши, сказали вы. Ваши собственные слова. Видела, мол, как они бегают…

– Клянусь, я никогда не…

Крампфирл задумчиво посмотрел на миссис Драйвер.

– Вы, конечно, можете это отрицать, но я и сам еле удержался от смеха… я хочу сказать, когда вы забрались на стул и…

– Хватит!

Миссис Драйвер подтянула к себе табурет, тяжело опустилась на него и, наклонившись вперёд и опершись локтями о колени, в упор уставилась на Крампфирла.

– Предположим, я действительно видела их, – что тогда? Что тут смешного? Беготня, писк, визг… – Она перевела дыхание и заговорила громче: – Мало того… Я вам вот что сейчас скажу, Крампфирл. Они были больше похожи на людей, чем на мышей. У одной даже были на голове…

Крампфирл не сводил с неё глаз.

– Продолжайте. «Даже были» что?

– Папильотки…

Миссис Драйвер сердито нахмурилась, словно хотела сказать: «Только попробуй засмеяться!» – но Крампфирл и не собирался. Медленно кивнув, он сломал спичку пополам, кинул в огонь и сказал, поднимаясь с места:

– И всё же, если бы там что-то было, мы бы, надо думать, это нашли. Ведь и пол подымали, и дыру под часами законопатили.

Он громко зевнул и потянулся.

– Что ж, пойду. Спасибо за пирог.

Миссис Драйвер не шевельнулась, будто и не слышала его.

– Они и сейчас могут быть здесь. Откуда мы знаем? Половина комнат в доме закрыты.

– Нет, вряд ли: мы ведь столько сторожили тогда, да и следы какие-нибудь они оставили бы. Нет, не думаю. Мне кажется, они убежали – если, конечно, было кому убегать.

– Ещё как было! Но что толку об этом говорить, когда этот Эрни Ранэйкр поднял меня на смех. Лучше вот что скажите… – Она окинула садовника проницательным взглядом. – Вы-то почему вдруг так изменились?

– Не могу сказать, что я изменился. Просто стал обо всём этом думать. Помните шарф, который вы тогда вязали? Серый такой. Вы не запамятовали, какого цвета были спицы?

– Спицы?.. Вроде бы коралловые… Такие розовые…

– Коралловые? Вы уверены?

– Сейчас покажу. Они у меня здесь.

Миссис Драйвер подошла к шкафу, выдвинула ящик и вынула пучок спиц, перевязанных шерстинкой.

– Вот они, эти две спицы. Скорее розовые, чем коралловые. Почему вы спрашиваете?

Крампфирл взял в руки связку, с любопытством повертел в руках и заметил:

– Почему-то казалось, что они жёлтые…

– Верно. Подумать только, что вы запомнили. Начала я вязать и правда жёлтыми, но потом одну потеряла: в тот день ко мне приехала в гости племянница, и мы пили чай в саду.

Повертев связку, Крампфирл вытащил одну спицу: полупрозрачную, янтарного цвета – и задумчиво измерил её пальцами.

– Вторая такая же, да?

– Верно. А что, вы её нашли?

Крампфирл покачал головой.

– Не совсем так.

Он крутил спицу в пальцах и думал: такой же толщины, как та, другая, и если взять в расчёт, что та была видна не целиком, той же длины. Освещённая луной, она казалась на фоне тёмной воды хрупкой, как стекло. Мачта? Не веря своим глазам, он низко свесился через перила моста, стараясь получше всё разглядеть. На корме, облитое с обеих сторон серебром, словно рыба, мелькало весло. Когда судёнышко подплыло поближе, он рассмотрел, что весло – это десертный нож, заметил странную форму навеса и неглубокую, как у баржи, осадку корпуса.

Сигнальные флаги, спускавшиеся с топа мачты, были скорее похожи на одежду, которую вывесили на просушку, – крошечные штаны, трусики и кальсоны; венчала всё это красная фланелевая юбка, хлопавшая на ветру. Детская игрушка, подумал было Крампфирл, брошенная и забытая, оставленная на волю волн… и тут, когда судёнышко подошло к тени от моста, различил в свете луны лицо, смотревшее с кормы вверх, – бледное, как яичная скорлупа, с расплывчатыми чертами.

Взмах весла, блеснувшего, как рыбий хвост, разбил поверхность воды на блёстки, и посудинка исчезла под мостом.

Нет, решил Крампфирл, продолжая вертеть в руках спицу, он не станет рассказывать миссис Драйвер ни это, ни то, как судёнышко выплыло из-под моста и двинулось вниз по течению. Чёрный силуэт чётко выделялся на сверкающей воде, и так же чётко была очерчена летевшая по ветру одежда… Не расскажет он и про то, как, всё уменьшаясь, оно наконец скрылось в тени дерева, наброшенной, точно шаль, на залитую лунным светом реку, и больше он его не видел.

Крампфирл вздохнул и, положив спицу вместе с остальными, тихонько задвинул ящик. Нет, он ни о чём не расскажет миссис Драйвер, во всяком случае сегодня. Когда-нибудь потом – возможно. Сегодня – нет.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвёртая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg