«Малыш Николя на переменках»

Малыш Николя на переменках (fb2) - Малыш Николя на переменках (пер. Ирина Л. Прессман) (Малыш Николя) 3010K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рене Госинни - Жан Жак Семпе

Рене Госинни Малыш Николя на переменках

© 1961, by Éditions Denoël New edition © 2002

© Прессман И. Л., перевод на русский язык, 2015

© Оформление, издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2015 Machaon®

Альцеста выгнали

У нас в школе случилась ужасная вещь: Альцеста выгнали!

Всё произошло утром на второй перемене.

Мы все играли в вышибалы. Вы, конечно, знаете, как в это играют: тот, у кого мяч, – охотник, он старается попасть мячом в кого-нибудь из ребят, и потом тот, в кого попали, плачет, и тогда уже его очередь становиться охотником. Это очень здорово. Не играли только Жоффруа, потому что его вообще не было, Аньян, который на перемене всё время повторяет уроки, и Альцест, который ел последний утренний бутерброд с джемом. Альцест всегда оставляет самый большой бутерброд на вторую перемену, потому что она немножко длиннее, чем остальные.

Охотником был Эд, что случается нечасто: он очень сильный, и мы обычно стараемся его не салить, потому что потом, когда охотником становится он, то салит ужасно больно. И тут как раз Эд прицелился в Клотера, тот бросился на землю и закрыл голову руками, мяч пролетел над ним и – бац! – угодил в спину Альцесту, и Альцест уронил свой бутерброд, который упал джемом вниз.

Альцесту это не понравилось, он сделался весь красный и поднял крик. Тогда Бульон – наш воспитатель – прибежал посмотреть, что происходит. Но бутерброда он как раз и не заметил, поэтому наступил на него, поскользнулся и чуть не упал. Бульон очень удивился, когда увидел, что все ботинки у него в джеме. Дальше всё было просто ужасно, потому что Альцест замахал руками и заорал:

– Эй, вы что, совсем обалдели?! Не можете смотреть под ноги? Что за дела, ничего себе, это вам не шутки!

Альцест жутко разозлился. Надо сказать, с его едой вообще лучше быть поосторожней, особенно когда речь идёт о бутерброде на второй перемене. Но и Бульон тоже разозлился не на шутку.

– Посмотри-ка мне в глаза, – приказал он Альцесту. – Что ты сказал?

– Я сказал, чёрт возьми, что вы не имеете никакого права наступать на мои бутерброды! – крикнул Альцест.

Тогда Бульон взял Альцеста за руку и увёл с собой. Ботинки у него чмокали при каждом шаге, потому что были все в джеме.

Потом мсье Мушабьер дал звонок, и перемена закончилась. Мсье Мушабьер – это наш новый воспитатель, которому мы пока не успели придумать смешное прозвище.

Мы уже вошли в класс, а Альцеста всё ещё не было. Учительница очень удивилась.

– А где же Альцест? – спросила она нас.

Мы только собрались ей ответить, когда дверь класса открылась и вошёл директор, а за ним – Альцест и Бульон.

– Все встали! – сказала учительница.

– Садитесь! – велел директор.

Вид у него был очень недовольный, у Бульона тоже не лучше, а Альцест всхлипывал, и всё его толстое лицо было в слезах.

– Дети, – сказал директор, – ваш товарищ был возмутительно груб с Буль… с мсье Дюбоном. Неуважение, проявленное им по отношению к взрослому человеку, которого обязан слушаться, непростительно. За это ваш товарищ будет исключён[1] из школы. Он совершенно не подумал – да-да, конечно, не подумал, – какое страшное огорчение причинит такой поступок его родителям. Если он и в дальнейшем не исправится, то всё это когда-нибудь закончится для него каторгой – такова неизбежная участь всех неучей. Пусть случившееся послужит уроком всем вам!

И директор велел Альцесту собирать вещи. Альцест, рыдая, собрался и ушёл с директором и Бульоном.

Мы все очень расстроились. И учительница тоже.

– Я попробую это уладить, – пообещала она.

У нас всё-таки классная учительница!

Когда мы вышли из школы, Альцест ждал нас на углу улицы и ел булочку с шоколадом. Мы подошли к нему и увидели, что ему совсем грустно.

– Ты ещё не был дома? – спросил я.

– Да нет, – тяжело вздохнул Альцест, – но придётся всё-таки идти, уже пора обедать. Когда я всё расскажу папе и маме, могу поспорить, что они оставят меня без десерта. Ох, ну и денёк, надо же…

И Альцест ушёл, волоча ноги и продолжая потихоньку жевать. Нам даже показалось, что он ест почти через силу. Бедный Альцест, мы очень за него переживали.

После обеда в школу пришла мама Альцеста. Она вела его за руку, и вид у неё был не очень-то довольный. Они зашли к директору, и Бульон тоже отправился туда.

Через некоторое время к нам в класс опять пришёл директор вместе с Альцестом, улыбающимся во весь рот.

– Все встали! – сказала учительница.

– Садитесь! – сказал директор.

Потом он нам объяснил, что решил дать Альцесту ещё один шанс. Он сказал, что делает это только ради родителей нашего товарища, которым тяжело видеть, что их ребёнок рискует остаться неучем и докатиться до каторги.

– Ваш товарищ принёс свои извинения мсье Дюбону, который был так добр, что принял их, – сказал директор. – Я надеюсь, что ваш товарищ будет признателен за оказанное ему снисхождение, полученный им урок будет усвоен и послужит предупреждением, а своим дальнейшим поведением он искупит вину за тяжкий проступок, совершённый сегодня. Не так ли?

– Ну… да, – пробормотал Альцест.

Директор посмотрел на него, открыл рот, будто хотел что-то сказать, потом тяжело вздохнул и ушёл.

Мы были ужасно рады, и все сразу хором заговорили, но учительница постучала линейкой по столу и прикрикнула:

– Сядьте все на свои места! И ты, Альцест, иди на место и постарайся вести себя хорошо. Клотер, к доске.

Когда прозвенел звонок на перемену, мы все вышли, кроме Клотера, который был наказан, – так всегда бывает, когда его вызывают к доске. Во дворе, пока Альцест ел свой бутерброд с сыром, мы его расспрашивали, как там всё было в кабинете у директора, и тут опять пришёл Бульон.

– Ну-ну, – сказал он, – оставьте вашего товарища в покое. Утренняя проблема исчерпана, бегите лучше играть! Давайте-ка!

И он взял за руку Мексана, а Мексан толкнул Альцеста, и его бутерброд с сыром упал на землю.

Тогда Альцест посмотрел на Бульона, сделался весь красный и начал размахивать руками и кричать:

– Чёрт возьми! Это просто невероятно! Вы снова за своё! Нет, кроме шуток, вы просто неисправимы!

Нос дядюшки Эжена

Сегодня после обеда меня провожал в школу папа. Я люблю, когда меня провожает папа, потому что он часто даёт мне деньги на всякую всячину. И на этот раз тоже так случилось. Мы проходили мимо магазина игрушек, и я увидел в витрине картонный нос, который надевают, чтобы посмешить друзей.

– Папа, – попросил я, – купи мне нос!

Папа сказал, что нет, что нос мне совершенно не нужен, но тут я ему показал один, большой и совершенно красный, и сказал:

– Ну, папа, купи мне вот этот, он совсем как у нашего дяди Эжена!

Дядя Эжен – папин брат; он толстый, любит рассказывать анекдоты и всё время смеётся. Мы не часто с ним видимся, потому что он ездит в разные далёкие поездки и что-то там продаёт – в Лионе, Клермон-Ферране и Сент-Этьене.

– В самом деле, – рассмеялся папа, – это просто уменьшенная копия носа Эжена. В следующий раз, когда к нам приедет твой дядя, я его надену.

Мы вошли в магазин, купили нос, и я надел его на себя – он крепится на резинке. А потом нос примерил папа, а потом продавщица, и мы смотрелись в зеркало и ужасно хохотали. Как хотите, но папа у меня потрясающий!

Папа довёл меня до школы и сказал:

– Пожалуйста, веди себя хорошо и постарайся, чтобы у тебя не было неприятностей с носом дяди Эжена.

Я пообещал и пошёл в школу.

Во дворе я встретил своих друзей и надел нос, чтобы они тоже на него посмотрели, и мы все здорово повеселились.

– Он похож на нос моей тёти Клер, – сказал Мексан.

– Нет, – возразил я, – это нос моего дяди Эжена, который всё время путешествует.

– Одолжишь мне нос? – спросил Эд.

– Нет, – ответил я. – Хочешь иметь такой нос – попроси своего папу, чтобы он тебе купил!

– Если не одолжишь, я по нему как дам! – сказал мне Эд, а он очень сильный, и тут – бац! – врезал прямо по носу дядюшки Эжена.

Мне не было больно, но я испугался, что нос дяди Эжена сломался. Я убрал его в карман и двинул Эду как следует ногой. Мы с ним дрались, а все ребята стояли вокруг и смотрели, когда прибежал Бульон. Бульон – это наш воспитатель, я вам как-нибудь расскажу, почему мы его так зовём.

– Так, – спросил Бульон, – что здесь происходит?

– Это Эд, – сказал я, – он меня ударил кулаком по носу и сломал его!

Бульон испуганно на меня посмотрел, даже наклонился к самому лицу и пробормотал:

– Ну-ка давай посмотрим…

Тогда я достал из кармана нос дяди Эжена и показал ему. Не знаю почему, но когда Бульон его увидел, то совершенно вышел из себя.

– Посмотри-ка мне в глаза, – сказал он, выпрямляясь. – Я, дружок, не терплю, когда надо мной пытаются подшутить. В четверг явишься в школу[2], ясно?

Я заплакал, а Жоффруа вдруг сказал:

– Нет, мсье, он не виноват!

Бульон посмотрел на Жоффруа, улыбнулся и положил ему руку на плечо:

– Похвально с твоей стороны, малыш, признаться в своём проступке, чтобы выручить товарища.

– Ну да, – продолжил Жоффруа, – виноват не он, а Эд.

Бульон покраснел, несколько раз открыл рот, собираясь что-то сказать, а потом велел остаться после уроков Эду, Жоффруа и ещё Клотеру, потому что тот смеялся. После этого он пошёл давать звонок.

В классе учительница начала рассказывать нам всякие истории про Францию, когда в ней было полно галлов[3]. Альцест, который сидит рядом со мной, спросил, действительно ли нос дяди Эжена сломался. Я ему ответил, что нет, что он только немного сплющился на конце, и потом я достал его из кармана, чтобы посмотреть, можно ли починить. Когда я надавил пальцем изнутри, нос снова принял прежнюю форму, и это было здорово.

– Надень его, посмотрим, – сказал мне Альцест.

Я нагнулся под парту и надел нос, а Альцест посмотрел и сказал:

– Нормально, он в порядке.

– Николя! Повтори, что я только что сказала! – вдруг закричала учительница так громко, что я очень испугался.

Я сразу встал, и мне ужасно хотелось заплакать, потому что я не знал, что отвечать, а учительница не любит, когда мы её не слушаем. Она посмотрела на меня, и глаза у неё округлились, как недавно у Бульона.

– Что… что это у вас на лице? – спросила меня учительница.

– Это нос, который мне купил папа! – объяснил я сквозь слёзы.

Учительница рассердилась и стала кричать, что она не любит, когда валяют дурака, и что, если я буду продолжать в том же духе, меня выгонят из школы, я останусь неучем и буду позором для своих родителей. А потом она сказала:

– Дайте мне сюда этот нос!

Продолжая плакать, я подошёл к учительнице и положил нос ей на стол. Она заявила, что нос конфискован, и велела мне проспрягать глагол в предложении «Я не должен приносить на урок истории картонные носы, которые использую, чтобы валять дурака и отвлекать своих товарищей».

Когда я вернулся домой, мама посмотрела на меня и с тревогой спросила:

– Что с тобой, Николя? Ты такой бледненький!

Тогда я заплакал и объяснил ей, что Бульон в наказание велел мне прийти в школу в четверг – из-за того, что я достал из кармана нос дяди Эжена, но во всём виноват Эд, потому что это он расплющил кончик носа дяди Эжена, и что на уроке учительница тоже велела мне проспрягать кучу всего из-за носа дяди Эжена, который она у меня отобрала. Мама смотрела на меня с большим удивлением, а потом положила ладонь мне на лоб и сказала, что мне лучше прилечь и немного отдохнуть.

Когда папа пришёл с работы, мама ему сказала:

– Едва тебя дождалась! Я очень беспокоюсь! Малыш вернулся из школы в ужасно взвинченном состоянии. Мне кажется, надо вызвать доктора.

– Ну конечно! – ответил папа. – Я был уверен, что этим кончится, хоть я его и предупреждал! Могу поспорить, что наш маленький балбес Николя нажил неприятности из-за носа Эжена!

Вот тут мы все очень испугались, потому что маме сделалось плохо и пришлось вызвать доктора.

Часы

Вчера вечером, когда я вернулся из школы, пришёл почтальон и принёс для меня посылку. Это был подарок от бабули. Классный подарок, вы ни за что не догадаетесь какой! Часы на браслете! Моя бабуля и мои часы просто потрясающие, вот уж все ребята обалдеют! Папы не было дома, потому что у него вечером был деловой ужин, а мама меня тут же научила, как надо заводить часы, и надела их мне на руку. К счастью, я хорошо умею определять время, не как в прошлом году, когда я был ещё маленький, а то мне пришлось бы без конца спрашивать у людей, который час на моих часах, а это было бы сложно. Особенно здорово в моих часах, что у них есть большая стрелка, которая крутится быстрее, чем две другие, по которым вообще не заметно, что они двигаются, разве только если очень внимательно и долго на них смотреть.

Я спросил у мамы, для чего нужна большая стрелка, и она мне сказала, что это очень удобно, когда надо определить, готовы ли яйца всмятку.

Жаль, что в 7 часов 32 минуты, когда мы с мамой сели ужинать, у нас не было яиц всмятку. Я ел и всё смотрел на часы, и мама сказала, чтобы я поторапливался, потому что суп остынет, и тогда я доел суп за два оборота большой стрелки и ещё чуть-чуть. В 7 часов 51 минуту мама принесла кусок замечательного пирога, который оставался от обеда, а в 7 часов 58 минут мы встали из-за стола. Мама разрешила мне немножко поиграть, и я приложил ухо к часам, чтобы послушать, как они тикают, а потом, в 8 часов 15 минут, мама велела мне идти ложиться спать. Я был очень рад, совсем как в тот раз, когда мне подарили ручку, которая повсюду ставила кляксы. Я хотел, чтобы, когда я буду спать, часы оставались у меня на руке, но мама сказала, что это вредно для часов. Тогда я положил их на ночной столик – так, чтобы мне их было хорошо видно, если повернуться на бок, и мама погасила свет в 8 часов 38 минут.

И тут началось самое замечательное! Потому что цифры и стрелки на моих часах, представляете, оказывается, блестят в темноте! Даже если бы я захотел сварить яйца всмятку, мне бы не пришлось зажигать свет. Спать мне совсем не хотелось, я только смотрел на свои часы и наконец услышал, как открывается входная дверь: это вернулся папа. Я очень обрадовался, что смогу показать ему бабулин подарок. Я встал, надел на руку часы и вышел из комнаты.

Я увидел папу, который на цыпочках поднимался по лестнице, и закричал:

– Папа! Посмотри, какие замечательные часы мне подарила бабуля!

Папа очень удивился и от неожиданности чуть не упал.

– Тише, Николя, тише! – зашикал он на меня. – Ты разбудишь маму!

Но тут зажёгся свет, и мы увидели маму, которая выходила из своей спальни.

– Мама уже проснулась, – сказала мама папе с недовольным видом, а потом спросила, подходящее ли это время, чтобы возвращаться с делового ужина.

– А что, – пожал плечами папа, – сейчас не так уж поздно.

– Сейчас одиннадцать часов пятьдесят восемь минут, – сообщил я с гордостью, потому что лично я очень люблю помогать маме с папой.

– У твоей матери всегда возникают весьма удачные идеи относительно подарков, – сказал папа маме.

– Самый подходящий момент, чтобы поговорить о моей матери, особенно в присутствии ребёнка, – ответила мама, которая, кажется, была не очень настроена шутить, а потом она велела мне: – Иди спать, мой милый, и спи крепко-крепко.

Я вернулся в свою комнату и слышал, как мама и папа ещё немного поговорили, и в 12 часов 14 минут я уснул.

Я проснулся в 5 часов 7 минут. Начинало светать, а жаль, потому что при свете стрелки на моих часах уже блестели не так ярко. Я не торопился вставать, так как в этот день в школе не было занятий, но вспомнил, что мог бы помочь папе, который всё время жалуется, что его начальник всё время жалуется, что он всегда опаздывает на работу. Я немного подождал, а в 5 часов 12 минут пошёл в комнату к маме с папой и крикнул:

– Папа! Уже светло! Ты опоздаешь на работу!

Папа очень удивился, но это было не так опасно, как на лестнице, потому что он лежал в кровати и упасть не мог. Но у него сделалось такое странное лицо, как будто он всё-таки упал. Мама тоже быстро проснулась.

– Что случилось? Что случилось? – повторяла она.

– Это часы, – объяснил ей папа. – Кажется, уже рассвело.

– Да, – сказал я, – уже пять часов пятнадцать минут, и дело идёт к шестнадцати.

– Отлично, – похвалила меня мама. – Теперь ты можешь снова лечь, потому что мы уже проснулись.

Я пошёл назад в кровать, но мне пришлось возвращаться ещё три раза – в 5 часов 47 минут, в 6 часов 18 минут и в 7 часов 02 минуты, чтобы папа и мама наконец встали.

Мы сидели за завтраком, когда папа крикнул маме:

– Поторопись с кофе, дорогая, я могу опоздать, я жду уже пять минут!

– Восемь, – поправил я.

Тут пришла мама и посмотрела на меня как-то странно. Когда она наливала кофе в чашки, то немного разлила на клеёнку, потому что у неё дрожала рука. Ох, не хотелось бы мне, чтобы мама совсем разболелась.

– Я рано вернусь обедать, – сказал папа, – и как только войду, сразу отмечусь.

Я спросил у мамы, что значит «отмечаться», но мама сказала, чтобы я не обращал внимания и шёл лучше играть на улицу.

В первый раз в жизни мне было жалко, что не надо идти в школу, потому что там я мог бы показать свои часы ребятам. Только Жоффруа однажды приходил в школу с часами. Это были часы его папы, такие огромные, с крышкой и цепочкой. У папы Жоффруа отличные часы, но, кажется, Жоффруа взял их без разрешения, поэтому у него была потом куча неприятностей, и с тех пор эти часы мы больше никогда не видели. Жоффруа сказал, что ему так влетело, что после этого мы могли бы и его самого больше никогда не увидеть.

Я пошёл к Альцесту, это мой друг, который живёт недалеко от нас, он толстый и очень много ест. Я знаю, что он встаёт рано, потому что на завтрак у него уходит много времени.

– Альцест! – крикнул я, подойдя к его дому. – Альцест! Выходи и посмотри, что у меня есть!

Альцест вышел, держа один круассан в руке, а другой во рту.

– У меня есть часы! – сказал я Альцесту, поднося руку к кончику того круассана, который торчал у него изо рта.

Альцест немного скосил глаз, проглотил и сказал:

– Какие классные!

– Они хорошо ходят, у них есть стрелка для яиц всмятку, и они блестят по ночам, – объяснил я ему.

– А изнутри они какие? – спросил меня Альцест.

Посмотреть внутри я ещё не догадался.

– Постой, – сказал Альцест и побежал обратно в дом. Назад он вышел ещё с одним круассаном и перочинным ножиком. – Дай-ка сюда свои часы, я их открою перочинным ножом. Я умею, я уже видел, как открывали папины часы.

Я отдал часы Альцесту, который начал что-то с ними делать своим ножом. Я испугался, как бы он их не поломал, и сказал ему:

– Отдай мне мои часы.

Но Альцест не захотел мне их отдавать, а всё старался их открыть, высунув от усердия язык. Тогда я попытался отнять у него часы силой, нож скользнул Альцесту по пальцу, Альцест закричал, и часы открылись и упали на землю в 9 часов 10 минут.

На них по-прежнему было 9 часов 10 минут, когда я, плача, прибежал домой. Часы больше не шли. Мама обняла меня и сказала, что придёт папа и во всём разберётся.

Когда папа пришёл обедать, мама дала ему мои часы. Папа покрутил колёсико, посмотрел на маму, на часы и на меня, а потом сказал:

– Послушай, Николя, эти часы уже нельзя починить. Но это не значит, что ты не сможешь с ними играть. Даже наоборот: им уже больше ничего не грозит, а смотреться у тебя на руке они будут по-прежнему отлично.

Сам папа выглядел таким довольным и мама выглядела такой довольной, что мне тоже стало хорошо.

На моих часах теперь всегда ровно четыре. Это хорошее время, время, когда пора съесть булочку с шоколадом, и цифры по-прежнему блестят по ночам.

Какой, в самом деле, замечательный подарок сделала мне бабуля!

Мы делаем газету

На перемене Мексан показал нам подарок, который сделала ему крёстная. Это был типографский набор. В коробке лежали разные резиновые буквы, их вставляют в специальный зажим, и можно составлять любые слова, какие захочешь. Потом нажимаешь на подушечку, на которую налиты чернила, такую же, как на почте, а потом жмёшь на бумагу, и получаются слова, написанные печатными буквами, как в газете, которую читает папа и всегда кричит, когда мама у него вырывает страницы с платьями, рекламой и где написано, как готовить еду. В общем, типография у Мексана была классная!

Мексан показал нам, что́ уже успел с ней сделать. Он вынул из кармана три листочка бумаги, на которых в разные стороны много-много раз было написано «Мексан».

– Так гораздо лучше, чем писать ручкой, – заявил Мексан, и он был прав.

– Эй, парни, – сказал Руфюс, – а не выпустить ли нам газету?

Вот это была действительно потрясающая идея, и мы все согласились, даже Аньян, любимчик учительницы, который обычно не играет с нами на перемене, потому что всё время повторяет уроки. Он ненормальный, этот Аньян.

– А назовём-то мы её как, нашу газету? – спросил я.

Тут мы не смогли договориться. Кто-то хотел назвать её «Потрясающий», кто-то – «Победитель», а другие предлагали названия «Великолепный» или «Бесстрашный». Мексан хотел, чтобы газета называлась «Мексан», и он очень рассердился, когда Альцест сказал, что это идиотское название и что он бы предпочёл, чтобы газета называлась «Деликатес», как колбасный магазин рядом с его домом. Тогда мы решили, что название подберём потом.

– А что мы будем печатать в нашей газете? – спросил Клотер.

– Как это что? То же, что в настоящих газетах, – сказал Жоффруа. – Разные там новости, фотографии, рисунки, и всякие истории про воров и убийства, и ещё биржевые котировки.

Но мы не знали, что такое биржевые котировки. Тогда Жоффруа нам объяснил, что это куча всяких цифр, которые печатаются мелким шрифтом и которые его папу в газете интересуют больше всего. Но верить Жоффруа на слово нельзя: он ужасный врун и болтает что попало.

– Насчёт фотографий, – предупредил Мексан, – учтите: я их не смогу напечатать, в моей типографии только буквы.

– Но мы же можем сами сделать рисунки, – сказал я. – Я, например, могу нарисовать замок и разных людей, которые на него нападают, и дирижабли с самолётами, которые бросают бомбы.

– А я умею рисовать карту Франции со всеми департаментами, – сказал Аньян.

– А я недавно нарисовал свою маму, как она накручивает волосы на бигуди, – сказал Клотер, – но мама потом порвала рисунок. Хотя папа успел на него посмотреть, и ему очень понравилось.

– Всё это прекрасно, – вмешался Мексан, – но если вы собираетесь совать повсюду свои паршивые рисунки, в газете не останется места для самого интересного.

Я спросил у Мексана, не хочет ли он получить по шее, но Жоаким сказал, что Мексан прав: он вот недавно написал сочинение про весну и получил за него 12[4], теперь было бы здорово его напечатать, он там рассказывает о цветочках и птичках, которые поют «чик-чирик».

– Ты что, думаешь, мы станем зря тратить наши буквы, чтобы печатать твои «чик-чирики»? – расхохотался Руфюс, и они подрались.

– А я, – сказал Аньян, – напечатал бы там задачки, и мы бы попросили читателей присылать нам решения. И ставили бы им отметки.

Тут мы все расхохотались, а Аньян заревел и сказал, что мы злые, что все над ним смеются, и он пожалуется учительнице, и всех нас накажут, и что он вообще больше ничего не будет говорить, и так нам и надо.

Из-за того что Жоаким и Руфюс дрались, а Аньян плакал, разговаривать было трудно. Всё-таки непростое это дело, выпускать газету вместе с друзьями!

– А когда мы её уже напечатаем, что с ней будем делать дальше? – спросил Эд.

– Что за вопрос! – воскликнул Мексан. – Продавать будем! Газеты для того и делаются: их продают, становятся богатыми, а потом можно купить себе кучу всяких вещей.

– А кому мы её будем продавать? – спросил я.

– Ну, – сказал Альцест, – разным людям на улице. Будем бегать и кричать: «Специальный выпуск! Специальный выпуск!» – и все будут давать нам деньги.

– Но у нас будет только одна газета, – возразил Клотер, – и много денег мы не получим.

– Ну, – чуть подумав, сказал Альцест, – тогда я её продам за очень дорого.

– Почему это ты? Это я её продам! – заявил Клотер. – И вообще у тебя пальцы вечно жирные, только заляпаешь всю газету, и покупать её у тебя никто не захочет.

– Сейчас увидишь, какие у меня жирные пальцы, – сказал Альцест и заехал Клотеру по физиономии.

Меня это очень удивило, потому что обычно Альцест не любит драться на перемене, это мешает ему есть. Но тут Клотер очень разозлился, и Руфюсу с Жоакимом пришлось немножко подвинуться, чтобы Альцесту и Клотеру тоже хватило места, где драться. Но, между прочим, это чистая правда, что у Альцеста руки жирные. Когда с ним здороваешься, они у него всегда скользкие.

– Ну ладно, решено, – опять вмешался Мексан, – директором газеты буду я.

– Это почему же, скажите, пожалуйста? – спросил Эд.

– Потому что типография моя, вот почему! – сказал Мексан.

– Минуту! – закричал Руфюс, который как раз подошёл к нам. – Это я первый придумал делать газету, и директором буду я!

– Ничего себе! – возмутился Жоаким. – Ты что, вот так прямо меня и бросаешь? Мы же дрались! Какой ты после этого товарищ!

– Ты уже получил, что тебе положено, – сказал Руфюс, у которого из носа капала кровь.

– Не смеши меня, – сказал Жоаким, который был весь исцарапан, и они снова начали драться рядом с Альцестом и Клотером.

– Только попробуй ещё раз сказать, что я весь жирный! – кричал Альцест.

– Ты весь жирный! Жирный! Жирный! – кричал Клотер.

– Если не хочешь получить в нос, – сказал Эд Мексану, – признай, что директором должен быть я.

– Думаешь, напугал? – спросил Мексан.

Лично мне так и показалось, потому что Мексан немножко попятился, и тогда Эд его толкнул, и типография со всеми буквами упала на землю. Мексан сделался весь красный и бросился на Эда. Я попробовал подобрать буквы, но Мексан наступил мне на руку, и, когда Эд немножко подвинулся, я дал Мексану оплеуху, а потом Бульон прибежал нас разнимать.

И дальше было совсем не смешно, потому что он отобрал у нас типографию, назвал хулиганами, оставил всех после уроков и пошёл давать звонок, а ещё понёс в медпункт Аньяна, которому было плохо. В общем, у Бульона оказалась куча работы!

Но газету мы выпускать не будем. Бульон не хочет возвращать нам типографию раньше летних каникул. Ну и ладно! Всё равно там не о чем было бы рассказывать.

У нас ведь никогда ничего особенного не происходит.

Розовая ваза из гостиной

Я играл дома в мяч и вдруг – бац! – разбил в гостиной розовую вазу.

Прибежала мама, и я заплакал.

– Николя! – раздражённо сказала мне мама. – Тебе известно, что играть в доме в мяч запрещено! Посмотри, что ты натворил: разбил в гостиной розовую вазу! А твой папа очень любил эту вазу. Когда он придёт, сам ему расскажешь, что ты наделал, и он тебя накажет, и это послужит тебе хорошим уроком!

Мама подобрала осколки вазы, которые валялись на ковре, и пошла на кухню. Я продолжал плакать, потому что с папой из-за этой вазы могли выйти неприятности.

Папа вернулся с работы, сел в кресло, открыл газету и начал читать. Мама позвала меня на кухню и спросила:

– Ну что? Ты сказал папе, что натворил?

– Я не хочу ему говорить, – объяснил я и снова заплакал.

– Николя! Ты знаешь, что я не люблю такие вещи, – сказала мама. – В жизни нужно быть мужественным. Ты уже большой мальчик, и ты сейчас же пойдёшь в гостиную и во всём признаешься папе!

Каждый раз, когда мне говорят, что я уже большой мальчик, у меня совершенно точно бывают неприятности, правда! Но мама явно не шутила, и я отправился в гостиную.

– Папа… – начал я.

– Гм? – ответил папа, не отрываясь от газеты.

– Я разбил розовую вазу в гостиной, – быстро произнёс я, а в горле у меня стоял огромный ком.

– Гм? – сказал папа. – Очень хорошо, дорогой, иди поиграй.

Я был ужасно доволен и вернулся в кухню. Мама спросила:

– Ты поговорил с папой?

– Да, мама, – ответил я.

– Что он тебе сказал?

– Он сказал, что это очень хорошо и чтобы я пошёл поиграть.

Маме это совершенно не понравилось.

– Ну ничего себе! – сказала она и направилась в гостиную.

– Значит, – возмутилась мама, – вот как мы занимаемся воспитанием ребёнка?

Папа поднял голову от своей газеты и, кажется, очень удивился.

– Что ты сказала? – спросил он.

– Ах, только не это, прошу тебя, не строй из себя невинность, – поморщилась мама. – Разумеется, ты предпочитаешь спокойненько почитывать свою газету, а я в это время должна заниматься дисциплиной!

– Я и в самом деле, – сказал папа, – хотел бы спокойно почитать газету, но, кажется, в этом доме это совершенно невозможно!

– Да, конечно! Мсье любит, чтобы ему было удобно! У него тапочки, у него газета, а вся грязная работа достаётся мне! – закричала мама. – А потом он ещё удивляется, что его сын совершенно отбился от рук!

– Но в конце концов, – закричал и папа, – чего ты от меня хочешь?! Чтобы я, как только войду в дом, прямо с порога бросался его лупить?

– Ты не желаешь ни за что отвечать! – продолжала мама. – Твоя собственная семья тебя совершенно не интересует!

– Ничего себе! – крикнул папа. – Я работаю как каторжный, вынужден терпеть дурное настроение шефа, жертвую многими своими удовольствиями, только чтобы вы с Николя ни в чём не нуждались…

– Я тебя просила не говорить о деньгах в присутствии ребёнка!

– С ума можно сойти в этом доме! – ещё громче закричал папа. – Нет, так дальше продолжаться не может! О-ля-ля! Нет, не может!

– Моя мать меня предупреждала, – сказала мама, – мне следовало её послушать!

– О! Твоя мать! Удивительно, как это она до сих пор не прибежала и не вмешалась в разговор! – ответил ей папа.

– Оставь в покое мою мать! – так же громко потребовала мама. – Я запрещаю тебе вообще говорить о моей матери!

– Но это не я начал… – развёл руками папа, и в этот момент позвонили в дверь.

Это пришёл наш сосед мсье Бледур.

– Я зашёл узнать, не хочешь ли ты сыграть партию в шашки, – сказал он папе.

– Вы как нельзя кстати, мсье Бледур, – обрадовалась мама. – Рассудите нас! Как вы считаете, должен отец принимать активное участие в воспитании своего сына или нет?

– Что он в этом понимает? У него нет детей! – отмахнулся папа.

– Это дела не меняет, – сказала мама. – У зубных врачей никогда не болят зубы, что не мешает им быть зубными врачами!

– А с чего это ты взяла, что у зубных врачей никогда не болят зубы? Да это просто смешно! – И папа расхохотался.

– Вы видите, вы видите, мсье Бледур? Он надо мной просто издевается! – закричала мама. – Вместо того чтобы заниматься сыном, он острит! Что вы обо всём этом думаете, мсье Бледур?

– Что ж, – сказал мсье Бледур, – с шашками сегодня явно ничего не выйдет. Я пошёл.

– О нет! – задержала его мама. – Раз вы решили поучаствовать в дискуссии, уж оставайтесь до конца!

– Об этом не может быть и речи! – возмутился папа. – Этого глупца никто сюда не звал, и делать ему здесь нечего. Пусть убирается к себе!

– Послушайте… – начал мсье Бледур.

– О, мужчины все одинаковы! – воскликнула мама. – Вы все заодно! И между прочим, с вашей стороны, было бы приличней вернуться к себе, а не подслушивать под дверью у соседей!

– Ну ладно, в шашки сыграем в другой раз, – сказал мсье Бледур. – Желаю всем приятного вечера. До свидания, Николя!

И мсье Бледур ушёл.

Я не люблю, когда мама с папой ссорятся, зато мне очень нравится, когда они мирятся. И на этот раз мне не пришлось долго ждать. Мама заплакала, у папы сделался очень несчастный вид, и он стал говорить: «Ну же, ну что ты…» – а потом он поцеловал маму и сказал, что он ужасный грубиян, а мама сказала, что она была не права, а папа сказал, что нет, это он был не прав, и они засмеялись, поцеловались, потом поцеловали меня и сказали, что всё это была просто шутка, а мама сказала, что она пойдёт жарить картошку.

Ужин прошёл замечательно, все всё время улыбались, а потом папа сказал:

– Знаешь, дорогая, мне кажется, мы были немного несправедливы к бедняге Бледуру. Я ему, пожалуй, позвоню, скажу, чтобы зашёл к нам выпить чашечку кофе и сыграть партию в шашки.

Когда мсье Бледур пришёл, он сначала как будто чего-то немного опасался.

– По крайней мере, вы не собираетесь опять ссориться? – спросил он, а папа и мама засмеялись, взяли его под руки и повели в гостиную.

Папа поставил шашечную доску на журнальный столик, мама принесла кофе, а мне достался кусочек сахара.

Потом папа поднял голову, очень удивился и спросил:

– Эй, а куда это подевалась розовая ваза из гостиной?

Как мы подрались на перемене

– Ты врун, – сказал я Жоффруа.

– Ну-ка повтори, что ты сказал, – потребовал Жоффруа.

– Ты врун, – повторил я ему.

– Ах так? – спросил он.

– Да, так, – ответил я, и в это время прозвенел звонок с перемены.

– Хорошо, – сказал Жоффруа, когда мы строились, – на следующей перемене будем драться.

– Согласен, – сказал я ему, потому что лично мне такие вещи дважды повторять не надо, вот так, я серьёзно говорю.

– Тишина! – крикнул наш воспитатель Бульон, а с ним шутки плохи.

Потом у нас был урок географии. Альцест, который сидит вместе со мной, сказал, что на перемене подержит мою куртку, пока я буду драться с Жоффруа, и посоветовал бить в подбородок, как делают боксёры по телевизору.

– Нет, – возразил Эд, который сидит за нами, – надо бить в нос. Бац! – стукнул раз – и победил.

– Ты болтаешь неизвестно что, – сказал Руфюс, который сидит рядом с Эдом, – на Жоффруа лучше всего действуют оплеухи.

– Ты, дурак, много видел боксёров, которые дают друг другу оплеухи? – спросил Мексан, который сидит недалеко от нас и который послал записку Жоакиму, который тоже хотел знать, что у нас происходит, но со своего места ему не было слышно.

Неприятно только, что записка попала к Аньяну. Он поднял руку и сказал:

– Мадемуазель, я получил записку!

Учительница сделала большие глаза и велела Аньяну принести записку ей, и Аньян отправился к её столу, ужасно гордый собой. Учительница прочитала записку и сказала:

– Здесь написано, что двое из вас собираются на перемене подраться. Не знаю, о ком идёт речь, и знать не хочу. Но предупреждаю, что после этой перемены я обо всём расспрошу вашего воспитателя мсье Дюбона и виновные будут строго наказаны. Альцест, к доске.

Альцест пошёл к доске рассказывать о реках, но вышло у него не очень хорошо, потому что он знал только про две – про Сену, у которой много излучин, и про Нив, потому что туда он прошлым летом ездил на каникулы.

Все ребята с нетерпением ждали перемены и обсуждали, что будет. Учительнице даже пришлось постучать линейкой по столу, а Клотер, который в это время спал, решил, что это стучат ему, и сразу пошёл в угол.

Я расстроился, потому что, если учительница оставит меня после уроков, дома могут быть неприятности и шоколадного крема сегодня вечером мне не видать. И потом, кто знает? Может, учительнице захочется выгнать меня из школы, и это будет вообще ужасно: мама начнёт переживать, папа скажет, что в моём возрасте он всегда служил примером своим маленьким товарищам, что он, видимо, напрасно из кожи вон лезет, чтобы дать мне приличное образование, что ничего хорошего в будущем меня не ждёт и что в кино я теперь попаду очень нескоро. В горле у меня стоял огромный ком, и в это время прозвенел звонок на перемену. Я посмотрел на Жоффруа и увидел, что он тоже, кажется, не слишком торопится бежать во двор.

Но внизу нас ждали все ребята, и Мексан сказал:

– Пошли подальше в глубь двора, там нам будет спокойнее.

Мы с Жоффруа двинулись вслед за остальными, а потом Клотер сказал Аньяну:

– Ну нет! Обойдёмся без тебя! Это ты настучал!

– А я хочу посмотреть! – захныкал Аньян и ещё добавил, что, если ему не дадут посмотреть, он сейчас же пойдёт и предупредит Бульона, и тогда уж никто не сможет подраться, и так нам и надо.

– Плевать! – махнул рукой Руфюс. – Пускай смотрит. Николя и Жоффруа всё равно накажут, а настучит Аньян учительнице до или после, это дела не меняет.

– Накажут, накажут, – проворчал Жоффруа. – Накажут, если мы подерёмся. В последний раз тебя спрашиваю, Николя: берёшь свои слова назад?

– Ещё чего, ничего он не берёт! – крикнул Альцест.

– Вот-вот! – поддакнул Мексан.

– Ладно, давайте уже, – сказал Эд. – Я буду судьёй.

– Судьёй? – удивился Руфюс. – Смешно тебя слушать! С какой стати ты, а не кто-нибудь другой?

– Поторопитесь, – сказал Жоаким, – пока мы тут ругаемся, перемена кончится.

– Извини, – произнёс Жоффруа, – судья – это очень важно; лично я не буду драться, если у меня не будет хорошего судьи.

– Вот именно, – поддержал я, – Жоффруа совершенно прав.

– Ладно, ладно, – сказал Руфюс, – я буду судьёй.

Но Эду это не понравилось, и он сказал Руфюсу, что тот ничего не понимает в боксе, раз он думает, что боксёры дают друг другу оплеухи.

– Когда я даю кому-то оплеуху, это ничем не хуже, чем когда ты даёшь кому-то в нос, – выпалил Руфюс и – бац! – как даст Эду по физиономии.

Эд ужасно разозлился, я таким его просто никогда не видел. Они начали драться с Руфюсом, Эд хотел попасть ему кулаком по носу, но Руфюс всё увёртывался, и от этого Эд злился ещё больше, а потом он крикнул, что Руфюс плохой товарищ.

– Прекратите! Прекратите! – орал Альцест. – Перемена скоро кончится!

– А ты, толстяк, уже всех достал! – сказал Мексан.

Тогда Альцест попросил меня подержать его круассан и начал драться с Мексаном. Я очень удивился, потому что обычно Альцест не любит драться, особенно когда ест круассаны. Но дело в том, что его мама недавно начала давать ему лекарство, чтобы он похудел, и с тех пор ему не нравится, когда его называют толстяком. Я был так занят наблюдением за Альцестом и Мексаном, что не увидел, почему Жоаким двинул ногой Клотера, но, кажется, это из-за того, что Клотер выиграл вчера у Жоакима кучу шариков.

В общем, все ребята здорово дрались, и это было классно. Я начал откусывать от круассана Альцеста и дал кусочек Жоффруа. Потом прибежал Бульон, всех разнял и сказал, что это позор и что он нам всем ещё покажет, и пошёл давать звонок.

– Ну вот, – расстроился Альцест, – что я вам говорил? Проваляли дурака, и Жоффруа с Николя не хватило времени подраться.

Когда Бульон рассказал учительнице, что произошло, она ужасно рассердилась и оставила после уроков весь класс, кроме Аньяна, Жоффруа и меня, и ещё она сказала, что все остальные, которых не назовёшь иначе как маленькими дикарями, должны брать с нас пример.

– Тебе повезло, что дали звонок, – сказал Жоффруа, – потому что мне очень хотелось врезать тебе как следует.

– Не смеши меня, грязный врун, – ответил я ему.

– Повтори, что ты сказал!

– Грязный врун!

– Так, – сказал Жоффруа, – на следующей перемене мы дерёмся.

– Согласен, – ответил я.

Потому что, знаете ли, мне такие вещи дважды повторять не надо. Вот так, я серьёзно говорю!

Кинг

Вместе с Альцестом, Эдом, Руфюсом, Клотером и другими ребятами мы решили пойти на рыбалку.

В одном сквере, куда мы часто ходим играть, есть замечательный пруд. А в этом пруду водятся головастики. Головастики – это такие маленькие зверушки, которые потом вырастают и становятся лягушками, нам в школе об этом рассказывали. Только Клотер этого не знал, потому что он в классе часто не слушает, но мы всё ему объяснили.

Дома я взял пустую банку из-под варенья и пошёл в сквер, стараясь не попадаться на глаза сторожу. У сторожа в сквере огромные усы, тросточка и свисток – такой же, как у папы Руфюса, который служит в полиции, и этот сторож нас часто ругает, потому что в сквере слишком много вещей запрещается делать: нельзя ходить по траве, влезать на деревья, рвать цветы, кататься на велосипеде, играть в футбол, бросать на землю бумажки и драться. Но нам там всё-таки бывает здорово весело!

Эд, Руфюс и Клотер уже были на берегу пруда со своими банками. Альцест появился последним; он нам объяснил, что не нашёл пустой банки, поэтому ему пришлось опустошить одну полную. Всё лицо у него было в варенье, и выглядел он ужасно довольным.

Сторожа нигде не было видно, поэтому мы тут же начали рыбалку.

Ловить головастиков очень трудно! Надо лечь плашмя на живот на берегу пруда, опустить банку в воду и попытаться поймать головастиков, которые всё время двигаются и ужасно не хотят попадаться. Первым поймать головастика получилось у Клотера, и он был страшно горд собой, потому что не привык быть первым ни в чём. Но в конце концов мы все поймали по головастику. Хотя нет, Альцест ничего не поймал, зато в банке у Руфюса, который у нас классный рыбак, их оказалось целых два, и он отдал Альцесту того, что поменьше.

– А что мы будем делать с нашими головастиками? – спросил Клотер.

– Ну, – сказал Руфюс, – отнесём их домой, подождём, пока они вырастут и станут лягушками, и устроим им скачки. Вот будет здорово!

– И вообще, – добавил Эд, – лягушки – это очень удобно, они влезают на лесенку и говорят вам, какая на скачках будет погода![5]

– А ещё, – сказал Альцест, – лягушачьи лапки с чесноком – это очень, очень вкусно!

И Альцест посмотрел на своего головастика и облизнулся.

А потом мы убежали, потому что пришёл сторож. Пока мы шли, я всё смотрел на своего головастика в банке. Он был замечательный, всё время двигался, и я был уверен, что из него вырастет классная лягушка, которая выиграет все скачки. Я решил, что назову его Кингом; так звали белого коня, которого я видел в прошлый четверг в фильме про ковбоев. Этот конь был очень быстрым: стоило хозяину свистнуть, как он тут же скакал к нему. А своего головастика я научу делать всякие фокусы, и, когда он станет лягушкой, он будет скакать ко мне, как только я свистну.

Когда я пришёл домой и мама меня увидела, она стала кричать:

– Посмотри, в каком виде ты явился! Весь в грязи и мокрый как мышь! Где ты так вывозился?

Правда, я был не очень чистый, но это в основном из-за того, что я забыл закатать рукава рубашки, когда опускал руки в пруд.

– А что это за банка? – спросила мама. – Что у тебя в банке?

– Это Кинг, – объяснил я маме и показал головастика. – Он станет лягушкой, будет скакать ко мне, когда я свистну, будет предсказывать нам погоду и выиграет все скачки!

Но мама сморщила нос.

– Какой ужас! – закричала она. – Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не таскал в дом всякую гадость!

– Это не гадость, – ответил я, – он совершенно чистый, он всё время сидит в воде, и я научу его делать всякие фокусы!

– А, вот идёт твой отец, посмотрим, что он на это скажет!

Когда папа увидел банку, он сказал: «Смотри-ка! Это головастик!» – и сел в кресло почитать газету.

Мама ужасно рассердилась:

– Это всё, что ты можешь сказать? Я не желаю, чтобы твой сын таскал в дом всяких грязных животных!

– Да ладно! – успокоил её папа. – Головастик – это не так страшно…

– Ах так? Прекрасно, – воскликнула мама, – прекрасно! Раз моё мнение не в счёт, я больше не скажу ни слова. Но я вас предупреждаю: или головастик – или я!

И мама ушла на кухню.

Папа тяжело вздохнул и сложил свою газету.

– Мне кажется, у нас нет выбора, Николя, – сказал он мне. – Придётся избавиться от этой зверушки.

Я заплакал и сказал, что не хочу, чтобы Кингу причиняли зло и что мы с ним уже подружились. Папа обнял меня:

– Послушай, малыш. Ты же знаешь, что у этого маленького головастика есть мама-лягушка. И маме-лягушке, должно быть, ужасно грустно, что она потеряла своего сына. Твоя мама тоже не обрадовалась бы, если бы тебя унесли куда-нибудь в банке. И у лягушек всё точно так же. Знаешь, что мы сделаем? Мы сейчас пойдём и отнесём головастика туда, где ты его взял, а потом по воскресеньям ты сможешь его навещать. А по дороге домой я тебе куплю шоколадку.

Я немного подумал и сказал, что ладно, я согласен.

Тогда мы с папой пошли на кухню, и папа засмеялся и сказал маме, что мы решили оставить её и унести головастика.

Мама тоже засмеялась, поцеловала меня и пообещала вечером испечь сладкий пирог. И я успокоился.

Когда мы пришли в сквер, я отвёл папу, который нёс банку, к берегу пруда.

– Это здесь, – сказал я.

Потом я попрощался с Кингом, и папа вылил в пруд всё, что было в банке.

Когда мы повернулись, чтобы идти обратно домой, то увидели сторожа сквера, который вышел из-за дерева. Глаза у него были совершенно круглые.

– Не знаю, это вы все ненормальные или я сам схожу с ума, – сказал сторож папе, – но вы уже седьмой, включая даже одного полицейского, кто приходит сегодня выливать что-то из банки в пруд именно в этом месте.

Фотоаппарат

Я как раз собирался уходить в школу, когда почтальон принёс для меня посылку. Это был подарок от бабули – фотоаппарат! Моя бабуля – самая замечательная в мире!

– Странные идеи бывают у твоей матери, – сказал папа маме. – Такие подарки не делают ребёнку.

Мама рассердилась и сказала, что папе не нравится всё, что делает её мама (то есть моя бабуля), и что это не слишком разумно – говорить подобные вещи в присутствии ребёнка, и что это замечательный подарок, а я спросил, можно ли мне взять фотоаппарат с собой в школу, и мама сказала, что да, но надо вести себя хорошо, чтобы его не отобрали.

Папа пожал плечами, а потом мы с ним вместе прочитали инструкцию, и он мне объяснил, как и что делать. Это оказалось совсем легко.

В классе я показал свой фотоаппарат Альцесту и предложил на перемене сделать кучу фотографий. Тогда Альцест обернулся и рассказал обо всём Эду и Руфюсу, которые сидят позади нас. Они предупредили Жоффруа, который послал записку Мексану, который передал её Жоакиму, который разбудил Клотера, и тогда учительница произнесла:

– Николя, повторите-ка, что я сейчас сказала.

Я встал и заплакал: я не знал, что сказала учительница, потому что, пока она говорила, я смотрел на Альцеста через маленькое окошечко в фотоаппарате.

– Что это вы там прячете под партой? – спросила учительница.

Когда учительница говорит нам «вы», это значит, что она недовольна. Я продолжал плакать, учительница подошла ко мне, увидела фотоаппарат, забрала его и сказала, что поставит мне ноль.

– Ну вот, готово дело, – сказал Альцест, и учительница ему тоже поставила ноль и велела прекратить есть в классе, а мне стало смешно, потому что это правда, что Альцест всё время ест.

– Я могу повторить, что вы сейчас сказали, мадемуазель, – предложил Аньян, и урок продолжился.

Когда прозвенел звонок на перемену и все вышли из класса, учительница задержала меня и сказала:

– Знаешь, Николя, я не хочу тебя огорчать, я ведь понимаю, что это замечательный подарок. Если ты пообещаешь вести себя прилично, больше не играть с фотоаппаратом в классе и хорошо работать, я его тебе верну и зачеркну ноль, который ты получил.

Я честно-честно пообещал, и она отдала мне фотоаппарат и сказала, чтобы я бежал к своим друзьям во двор. Знаете, у нас всё-таки классная учительница, просто классная!

Когда я спустился во двор, меня окружили ребята.

– Мы уже и не надеялись тебя увидеть, – сказал Альцест, который как раз жевал булочку с маслом.

– И к тому же она тебе вернула фотоаппарат! – обрадовался Жоаким.

– Да, – кивнул я, – сейчас будем фотографироваться, встаньте-ка все вместе!

И все ребята собрались, даже Аньян пришёл.

Проблема была одна: в инструкции написано, что мне надо отойти от них на четыре шага, а у меня пока ещё слишком короткие ноги. Поэтому шаги вместо меня отмерял Мексан, у которого ноги очень длинные и с огромными грязными коленками, а потом он пошёл и встал рядом со всеми остальными. Я посмотрел в маленькое окошко, чтобы проверить, все ли помещаются, но голову Эда я не увидел, потому что он слишком большого роста, а половинка от Аньяна выступала за правый край, да ещё у Альцеста половину лица закрывал бутерброд, но он всё равно никак не хотел его отложить. Все они улыбнулись, и тогда я – щёлк! – их сфотографировал. Классный получится снимок!

– Неплохой у тебя аппарат, – сказал Эд.

– Да ну! – скорчил гримасу Жоффруа. – У меня дома есть гораздо лучше, мне папа купил, со вспышкой!

Тут все засмеялись, потому что действительно, Жоффруа вечно болтает что попало.

– И что же это такое – вспышка? – спросил я.

– Ну, это такая лампа, которая делает «пуф!», как во время салюта, и тогда можно снимать ночью, – объяснил Жоффруа.

– Ты просто врун, вот ты кто! – сказал я Жоффруа.

– Если хочешь, Николя, – предложил Альцест, – я могу подержать фотоаппарат.

И я отдал ему фотоаппарат, но попросил быть поосторожней: у него все пальцы были в масле, и я боялся, что он у него выскользнет. Мы начали драться, и тогда прибежал Бульон, наш воспитатель, и нас разнял.

– Что тут у вас ещё случилось? – недовольно спросил он.

– Николя, – объяснил ему Альцест, – дерётся с Жоффруа, потому что его фотоаппаратом ночью нельзя делать салют.

– Не говори с набитым ртом, – сказал Бульон. – Что это ещё за истории с фотоаппаратом?

Тогда Альцест отдал ему фотоаппарат, а Бульон заявил, что очень хотел бы его конфисковать.

– О! Нет, мсье, о нет! – закричал я.

– Хорошо, – строго сказал Бульон, – я его оставлю, но – посмотри мне в глаза! – ты должен вести себя хорошо и больше не драться, ясно?

Я сказал, что всё понял, а потом спросил, можно ли его сфотографировать.

Бульон, кажется, ужасно удивился.

– Ты хочешь меня сфотографировать? – спросил он.

– Да, да, мсье! – ответил я.

Тогда Бульон улыбнулся, а когда он улыбается, он очень симпатичный.

– Ну-ну, – сказал он, – ну-ну, хорошо, только побыстрее, потому что мне уже пора давать звонок с перемены.

Потом Бульон застыл посреди двора, одну руку положил в карман, а вторую себе на живот, выставил вперёд одну ногу и стал смотреть прямо перед собой. Мексан отсчитал мне четыре шага, и я посмотрел на Бульона в маленькое окошко: он был ужасно смешной. Щёлк! Я и его сфотографировал, и он пошёл давать звонок.

Вечером, дома, когда папа вернулся с работы, я ему сказал, что хочу сфотографировать его вместе с мамой.

– Послушай, Николя, – сказал мне папа, – я устал, убери свой аппарат и дай мне почитать газету.

– Это нехорошо с твоей стороны, – рассердилась на него мама. – Почему ты отказываешь малышу? Для него эти фотографии станут замечательным воспоминанием.

Папа тяжело вздохнул, встал рядом с мамой, и я отщёлкал шесть последних кадров на плёнке. Мама меня поцеловала и сказала, что я её личный маленький фотограф.

На следующий день папа взял с собой мою плёнку, он сказал, что её надо проявить. Пришлось ждать несколько дней, чтобы увидеть готовые фотографии, и я никак не мог дождаться. И вот вчера вечером папа принёс их домой.

– Неплохо получилось, – одобрил папа, – особенно те, на которых твои школьные приятели и этот усатый… А те, что ты снимал дома, немножко темноваты, зато они самые смешные!

Мама тоже пришла посмотреть, папа показал ей фотографии и засмеялся:

– Надо же, по-моему, сынок тебя не балует!

Мама покраснела, быстро забрала фотографии и сказала, что пора садиться за стол.

Не понимаю только, почему мама совершенно изменила своё мнение. Она сказала, что папа был прав, что фотоаппарат – это не игрушка, и маленьким мальчикам не следует делать такие подарки.

И убрала мой фотоаппарат на шкаф, на самый верх.

Футбол

Мы с ребятами – Эдом, Жоффруа, Альцестом, Аньяном, Руфюсом, Клотером, Мексаном и Жоакимом – были на пустыре. Не знаю, рассказывал ли я вам уже о своих друзьях, но я точно помню, что о пустыре я уже говорил. Классное место: там есть консервные банки, камни, кошки, всякие деревяшки и машина. Это машина без колёс, но мы здорово проводим в ней время: можно делать «врум-врум-врум» и играть в автобус и в самолёт. Короче, отличная вещь!

Но на этот раз мы собрались не для того, чтобы играть в машине. Мы пришли играть в футбол. У Альцеста есть мяч, и он всегда его приносит, но при условии, что сам будет вратарём, потому что не любит бегать. Жоффруа, у которого очень богатый папа, разоделся как настоящий футболист: сине-бело-красная футболка, белые трусы с красной полоской, толстые носки, наколенники и обалденные бутсы с шипами. Но вообще-то его наколенники гораздо больше пригодились бы другим, потому что Жоффруа, как говорит тот мсье по радио, – жёсткий игрок. Особенно с такими бутсами.

Мы быстро составили команду. Альцеста назначили вратарём, а защитниками – Эда и Аньяна. Мимо Эда просто никто не проскочит, потому что он очень сильный и его все боятся; он тоже ужасно жёсткий игрок! А Аньяна мы туда поставили, чтобы он не мешал, а ещё потому, что его нельзя ни толкать, ни бить: он носит очки и вообще плакса. В полузащите были Руфюс, Клотер и Жоаким. Они должны подавать мячи нам, нападающим. А нападающих было всего трое, потому что у нас недостаточно народу, зато все мы классные игроки: это Мексан, у которого очень большие ноги с громадными грязными коленками и который очень быстро бегает, я (у меня потрясающий удар – бац! – и готово!) и ещё Жоффруа со своими бутсами.

Мы все ужасно радовались, что так здорово организовали команду.

– Ну что, начнём? Начнём? – крикнул Мексан.

– Пас! Пас! – заорал Жоаким.

Всем было весело, а потом Жоффруа сказал:

– Эй, парни! А против кого мы играем? Нам же нужна команда-противник.

Действительно, Жоффруа был прав: бесполезно пасовать, если нет ворот, в которые надо забить мяч, и так играть совершенно не интересно. Я предложил разделиться на две команды, но Клотер сказал:

– Разбить команду? Ни за что!

И потом оказалось, что никто не хочет быть противником – когда мы играем в ковбоев, тоже всегда так бывает.

Тут появились те типы из другой школы. Мы их не любим, они все тупицы. Но они часто приходят на пустырь, и тогда мы дерёмся, потому что считаем, что это наш пустырь, а они говорят, что их, вот и выходят проблемы. Правда, на этот раз мы были почти рады их видеть.

– Эй, парни, – спросил я, – хотите сыграть с нами в футбол? У нас есть мяч.

– Играть с вами? Ну, вы нас и насмешили! – захохотал один тощий с красными волосами, такими же, как у тёти Клариссы, но у неё они стали красными месяц назад, и мама мне объяснила, что это такая специальная краска, которой тётю красят в парикмахерской.

– Что это тебя так развеселило, придурок? – спросил Руфюс.

– Да та оплеуха, которую ты сейчас у меня получишь, – ответил красноволосый.

– И вообще, – сказал другой, долговязый и зубастый, – валите отсюда, это наш пустырь!

Аньян хотел уйти, но мы все были против.

– Нет уж, мсье, – заявил Клотер, – это наш пустырь, а вы просто боитесь играть с нами в футбол. Потому что у нас классная команда!

– Убогая у вас команда! – бросил длинный зубастый, и они захохотали, и я тоже, потому что у него смешно получилось, и тут Эд стукнул по носу самого мелкого из них, который вообще молчал и ничего не говорил. Но из-за того, что коротышка оказался братом долговязого с зубами, началась ссора.

– Только попробуй ещё раз, – пригрозил зубастый Эду.

– Ты что, совсем рехнулся? – завопил коротышка, держась за нос, и в это время Жоффруа лягнул тощего, у которого волосы как у тёти Клариссы.

Мы все начали драться, кроме Аньяна, который плакал и кричал:

– Мои очки! У меня очки!

Это было здорово, но потом появился мой папа.

– От самого дома слышно, как вы тут орёте, банда юных дикарей! – воскликнул он. – Николя, ты вообще-то представляешь, который сейчас час?

И после этого папа схватил за шиворот того толстого гада, с которым дрался я.

– Отпустите меня! – закричал толстый. – А не то я позову своего папу, он фининспектор, и он вам назначит кучу налогов!

Папа его отпустил и сказал:

– Прекратите, довольно! Уже поздно, ваши родители, должно быть, беспокоятся. И вообще, с чего это вы устроили драку? Вы что, не можете играть нормально?

– Мы дерёмся, – объяснил я, – потому что они боятся играть с нами в футбол!

– Мы боимся?! Мы боимся?! Мы боимся?! – кричал зубастый.

– Так, – сказал папа, – если вы не боитесь, так чего же не играете?

– Потому что они ничтожества, вот почему, – ответил толстый.

– Ничтожества? – повторил я. – Это ты про команду с такими нападающими, как мы – Мексан, я и Жоффруа? Смешно слушать!

– Жоффруа? – сказал папа. – Мне кажется, было бы лучше поставить его в защиту, не уверен, что он достаточно быстро бегает.

– Минуту, – вмешался Жоффруа, – у меня бутсы и самый лучший костюм…

– А кто вратарь? – спросил папа.

Тут мы ему объяснили, как мы составили команду, и папа сказал, что, в общем, всё неплохо, но нам надо бы потренироваться, и в этом он может нам помочь, потому что чуть было не вошёл в Международную лигу, когда играл полусредним нападающим в команде прихода Шантеклер. И вошёл бы, если бы не женился.

Этого я про него ещё не знал; с ума сойти, какой у меня папа.

– Ну что, – сказал папа тем, из другой школы, – вы согласны сыграть против моей команды в будущее воскресенье? Судьёй буду я.

– Куда им, они не согласны, потому что струсили! – крикнул Мексан.

– Нет, мсье, мы не струсили, – ответил тот, у которого были красные волосы, – и мы согласны насчёт воскресенья. В три часа… И тогда уж мы вам покажем!

И они ушли. Папа остался с нами и начал нас тренировать. Он взял мяч и забил гол Альцесту. Потом он встал в ворота на место Альцеста, и тогда Альцест забил гол ему. Потом папа показал нам, как надо пасовать. Он ударил по мячу и крикнул:

– Пас тебе, Клотер!

Но мяч попал в Аньяна, который уронил свои очки и разревелся. Потом пришла мама.

– В чём дело? – спросила она папу. – Что ты тут делаешь? Я тебя послала за ребёнком, ты куда-то пропал, а ужин стынет!

Тут папа весь покраснел, взял меня за руку и сказал:

– Ладно, Николя, пошли!

А все ребята закричали:

– До воскресенья! Ура папе Николя!

За столом мама всё время смеялась, а когда попросила папу передать соль, сказала:

– Пас, Копа![6]

Мамы ничего не понимают в спорте, но это не важно: в следующее воскресенье всё пройдёт здорово!

Первый тайм

1. Вчера вечером на поле пустыря состоялся товарищеский матч по футболу между командой другой школы и командой под руководством папы Николя. Последняя выступила в следующем составе: голкипер – Альцест; защитники – Эд и Клотер; полузащитники – Жоаким, Руфюс, Аньян; правый полусредний нападающий – Николя; центральный нападающий – Жоффруа; левый крайний нападающий – Мексан. Судья – папа Николя.

2. Отсутствовали правый крайний и левый полусредний нападающие. Малочисленность команды заставила папу Николя предложить тактику (разработанную на заключительной тренировке), которая состояла в игре на контратаке. Николя, чей наступательный темперамент можно сравнить с манерой игры Фонтена, и Мексан, чья утончённость и тактический талант позволяют сравнить его с Пиантони, передавали мяч Жоффруа, чьи достоинства не поддаются никаким сравнениям, но который отличается чрезвычайно существенным для любого центрального нападающего преимуществом, а именно – обладает полным футбольным снаряжением.

3. Матч начался примерно в 15 часов 40 минут. На первой минуте в результате потасовки перед воротами левый крайний сделал столь мощный удар по мячу, что Альцест был вынужден пойти на горизонтальный бросок, чтобы уклониться от этого мяча, летевшего прямо в него. Однако гол не был засчитан, так как судья вспомнил, что капитаны перед началом игры не обменялись рукопожатием.

4. На пятой минуте, когда игра шла в центре поля, собака проглотила полдник Альцеста, и это несмотря на то, что тот был завёрнут в три слоя бумаги и трижды обвязан верёвочкой (не Альцест, а полдник). Это происшествие сильно подорвало боевой дух вратаря (а каждому известно, как важен боевой дух для вратаря), в результате чего на седьмой минуте он пропустил первый гол…

5. …а второй – на восьмой минуте… На девятой минуте капитан команды Эд посоветовал Альцесту перейти на левый край, уступив своё место в воротах Мексану. (На наш взгляд, решение ошибочное, так как по своему темпераменту Альцест является скорее полузащитником, чем нападающим.)

6. На четырнадцатой минуте начался сильный дождь, и большинство игроков бросились в укрытие. На поле остался только Николя, продолжавший сражаться с одним из игроков команды противника. При этом изменений в счёте не произошло.

7. На двадцатой минуте Жоффруа, занимавший позицию правого среднего или левого полусреднего (это не имеет значения), нанёс сокрушительный удар по мячу.

8. На той же двадцатой минуте мимо поля проезжал мсье Шапо, направлявшийся с визитом к своей бабушке, заболевшей гриппом.

9. Удар лишил его равновесия, в результате чего он въехал на территорию участка, принадлежащего семье Шадфо, с которой семья Шапо была в ссоре в течение последних двадцати лет.

10. Мсье Шапо вновь проник на футбольное поле по тропинке, известной, вероятно, ему одному, и завладел мячом именно в тот момент, когда должно было быть произведено вбрасывание.

11. Замешательство продолжалось пять минут, после чего на двадцать пятой минуте игра возобновилась и матч продолжился. Вместо мяча была использована консервная банка. На двадцать шестой, двадцать седьмой и двадцать восьмой минутах мяч вёл Альцест и последовательно забил три гола (отнять у Альцеста консервную банку из-под зелёного горошка высшего качества, даже пустую, практически невозможно). Команда Николя вышла вперёд, ведя со счётом 3: 2.

12. На тридцатой минуте мсье Шапо принёс мяч обратно. (Его бабушка чувствовала себя лучше, поэтому он был в прекрасном настроении.) Консервная банка была отброшена за ненадобностью.

13. На тридцать первой минуте Николя прорвал оборону противника и передал мяч Руфюсу, занимавшему позицию левого полусреднего (однако, ввиду того что левого полусреднего не было, его позицию можно также назвать и позицией центрального нападающего). Руфюс в свою очередь передал мяч Клотеру, который ударом левой поставил в невыгодное положение всех присутствующих, включая судью, которому мяч попал прямо под дых. Несколько приглушённым голосом судья разъяснил капитанам команд, что в связи с ухудшением погоды, угрозой ливня и некоторым похолоданием он вынужден предложить перенести второй тайм на следующую неделю.

Второй тайм

1. Всю следующую неделю обмен телефонными звонками между папой Николя и другими отцами привёл к тому, что состав команды существенно изменился. Эд перешёл на позицию левого полусреднего, а Жоффруа – в защиту. Результатом совещания, проведённого отцами, стала разработка новой тактической линии. Основа изменений состояла в том, чтобы забить гол на первых минутах, далее играть в обороне, после чего воспользоваться контратакой и провести в ворота соперника второй мяч. Если бы дети буквально следовали данным инструкциям, они бы выиграли со счётом 5: 2, так как после первого тайма вели 3: 2. Отцы (Николя, его друзей и тех, из другой школы) присутствовали в полном составе, когда в 16 часов 03 минуты в атмосфере накала страстей игра наконец началась.

2. На поле раздавались только голоса отцов. Игроков это нервировало. В течение первых минут игры не произошло ничего существенного, если не считать удара, нанесённого Руфюсом по спине отца Мексана, и оплеухи, полученной Клотером от своего отца в связи с пропущенным им мячом. Жоаким, являвшийся в этот момент капитаном команды (было решено, что все игроки будут капитанами по очереди, по пять минут каждый), обратился к судье с требованием освободить поле от посторонних. Клотер добавил к этому, что полученная оплеуха настолько потрясла его, что продолжать игру он не в состоянии. Его отец заявил, что готов занять место сына. Игроки команды-противника выразили протест и заявили, что в таком случае также выведут на поле своих отцов.

3. Трепет удовольствия охватил ряды отцов, скинувших свои пальто, пиджаки, шарфы и шляпы. Они устремились на поле, попросив детей быть поосторожней и не подходить слишком близко и пообещав показать им, как следует обращаться с мячом.

4. С первых минут матча, в котором сошлись в борьбе отцы друзей Николя и их соперников из другой школы, сыновья полностью осознали, каким образом следует обращаться с мячом, и…

5. …единодушно приняли решение всем отправиться к Клотеру смотреть по телевизору воскресную спортивную передачу.

6. Матч продолжался. Он может быть охарактеризован общим стремлением игроков наносить по мячу мощные удары, способные привести к изменению счёта, если бы не встречный ветер, дувший во всех направлениях, который препятствовал осуществлению этого намерения. На шестнадцатой минуте отец из другой школы мощным ударом направил мяч отцу, представлявшему, как он надеялся, также другую школу, но который на самом деле оказался отцом Жоффруа. Последний нанёс по мячу ещё более мощный удар. Мяч приземлился посреди нескольких ящиков, консервных банок и прочего металлолома, после чего послышался звук, напоминающий свист воздушного шара, из которого выходит воздух. Однако мяч продолжал подпрыгивать благодаря наличию прошившей его насквозь пружины. После дискуссии, продлившейся не более трёх секунд, было решено продолжить игру, заменив мяч – почему бы и нет? – на консервную банку.

7. На тридцать шестой минуте отец Руфюса, игравший в защите, поймал консервную банку, которая, вращаясь, подлетела к его верхней губе. Поскольку он поймал её рукой, судья (это был брат одного из отцов из другой школы, так как отец Николя занял место полусреднего) назначил пенальти. Несмотря на протесты некоторых игроков, среди которых был отец Николя и отцы всех его друзей, штрафной был пробит, и отец Клотера, игравший за вратаря, не смог остановить летевшую в него банку, несмотря на отчаянные усилия. Таким образом, отцы из другой школы сравняли счёт – 3: 3.

8. До конца игры оставалось несколько минут. Отцы беспокоились, думая о том, какова будет реакция сыновей в случае их поражения. Игра, и прежде шедшая не блестяще, была окончательно испорчена. Отцы из другой школы играли в обороне. Некоторые даже вставали обеими ногами на банку, не позволяя никому другому завладеть ею. Внезапно отец Руфюса, вне футбольного поля являющийся служащим полиции, сумел прорваться и обыграть двух отцов команды-противника. Выйдя один на один с вратарём, он резким ударом послал консервную банку в сетку ворот. Таким образом, отцы Николя и его друзей одержали победу в этом матче со счётом 4: 3.

9. На фотографии команда-победитель: стоят слева направо – отцы Мексана, Руфюса (герой матча), Эда (ранен в левый глаз), Жоффруа, Альцеста; сидят – отцы Жоакима, Клотера, Николя (ранен в левый глаз при столкновении с отцом Эда) и Аньяна.

Музей изобразительных искусств

Сегодня у меня отличное настроение, потому что учительница ведёт всех нас в музей смотреть картины. Это всегда весело, когда мы вот так идём куда-нибудь все вместе. Жаль, что учительница не хочет этого делать почаще, хотя она очень хорошая.

От школы до музея нас должен был довезти автобус. Из-за того что автобус не мог остановиться прямо перед школой, пришлось переходить улицу. Тогда учительница нам сказала:

– Постройтесь парами и возьмитесь за руки. И, пожалуйста, будьте осторожны!

Это мне понравилось уже меньше, потому что я стоял в паре с Альцестом. Хоть он и мой друг, но давать ему руку не слишком приятно. Я очень люблю Альцеста, но руки у него всегда или жирные, или липкие, это зависит от того, что он сейчас ест. Но сегодня мне повезло: у него были сухие руки.

– Что ты ешь, Альцест? – спросил я у него.

– Печенье, – ответил он, и в лицо мне полетело полно крошек.

Впереди, рядом с учительницей, стоял Аньян.

– Марш! – крикнул Аньян, и мы пошли через улицу, а полицейский, чтобы пропустить нас, остановил все машины.

Вдруг Альцест выпустил мою руку и сказал, что он сейчас вернётся, только сбегает за карамельками, которые забыл в классе. Альцест пошёл обратно, прямо между рядами, и от этого возник небольшой беспорядок.

– Куда ты, Альцест? – закричала учительница. – Немедленно вернись!

– Действительно, Альцест, куда это ты? – повторил Аньян. – Немедленно вернись!

Эду не понравилось, что сказал Аньян.

– Что ты лезешь не в своё дело, ты, любимчик? Сейчас как дам кулаком в нос! – пригрозил Эд и пошёл прямо на Аньяна.

Аньян спрятался за учительницу и заорал, что его нельзя бить, что у него очки. Тогда Эд, который стоял в последнем ряду, потому что он очень большой, всех растолкал, он хотел обязательно добраться до Аньяна, снять с него очки и дать ему в нос.

– Эд, вернись на своё место! – закричала учительница.

– Вот именно, Эд, – снова повторил Аньян, – вернись на своё место!

– Я не хотел бы вам мешать, – сказал полицейский, – но я уже довольно давно перекрыл движение, и, если вы хотите проводить урок посреди улицы, вам следует меня предупредить, тогда машины я буду пропускать через вашу школу!

Мы бы с удовольствием посмотрели, как бы это у него вышло, но учительница сделалась вся красная, и, по тому, каким тоном она велела нам садиться в автобус, мы поняли, что сейчас с ней шутки плохи, и быстро послушались.

Автобус тронулся, полицейский сделал знак машинам, что они могут проезжать, но тут заскрежетали тормоза и раздались крики. Это всё из-за Альцеста, который перебегал улицу, держа в руках пакет со своей карамелью.

Наконец Альцест влез в автобус, и мы поехали. Прежде чем автобус завернул за угол, я успел увидеть, как полицейский, стоя посреди остановленных автомобилей, зачем-то бросил на землю свою белую палку.

Построившись парами, мы послушно зашли в музей, потому что очень любим нашу учительницу и потому что заметили, что она немножко нервничает, совсем как моя мама, когда папа роняет пепел от сигареты прямо на ковёр. Мы прошли в большой зал, и там по стенам было развешено ужасно много картин.

– Вы увидите здесь картины, созданные великими мастерами фламандской школы, – объяснила учительница.

Но скоро ей пришлось прерваться, потому что прибежал охранник и раскричался из-за того, что Альцест трогал пальцем картину, чтобы проверить, свежая ли на ней краска. Охранник сказал, что ничего трогать нельзя, и они с Альцестом заспорили, потому что Альцест говорил, что трогать можно, потому что краска сухая и никто не испачкается. Учительница велела Альцесту вести себя поспокойнее и обещала охраннику, что будет следить за нами как следует. И охранник ушёл, качая головой.

Пока учительница объясняла дальше, мы немножко покатались по полу. Это было здорово, потому что весь пол был из плитки, а она отлично скользит. Мы все играли, кроме учительницы, которая стояла к нам спиной и рассказывала про картину, и Аньяна, который стоял рядом с ней и записывал. Альцест тоже не играл. Он остановился перед небольшой картиной, на которой были нарисованы бифштексы, рыба и фрукты. Альцест стоял перед картиной и облизывался.

Нам всем было очень весело. Классно катался Эд, он мог проехать почти через весь зал. Накатавшись, мы решили сыграть в чехарду, но тут нам пришлось прерваться, потому что Аньян обернулся и сказал:

– Посмотрите, мадемуазель, они играют!

Эд очень рассердился и направился к Аньяну, который как раз снял очки, чтобы их протереть, и не заметил, как Эд к нему подошёл. Аньяну просто не повезло: если бы он не снял очки, то и по носу бы не получил.

Опять пришёл охранник и спросил у учительницы, не находит ли она, что нам пора домой. И учительница сказала, что да, что с неё тоже хватит.

Мы уже выходили из музея, когда Альцест подошёл к охраннику. Под мышкой у него была та картина, которая ему так понравилась, с рыбой, бифштексами и фруктами, и он сказал, что хотел бы её купить. Альцеста интересовало, сколько охранник хочет за эту картину.

Когда мы вышли из музея, Жоффруа сказал учительнице, что если она любит живопись, то может зайти к нему домой, потому что у его папы с мамой отличная коллекция, о которой все говорят. Но учительница провела рукой по лицу и сказала, что больше никогда в жизни не захочет смотреть ни на одну картину и даже слышать о них больше не желает.

И тогда я понял, почему учительница выглядела такой недовольной весь этот день, когда мы с классом ходили в музей. Просто она совсем не любит живопись.

Торжественное шествие

В квартале, где находится наша школа, собираются открыть новый памятник, и мы будем участвовать в торжественном шествии.

Нам сказал об этом директор, когда утром пришёл к нам в класс; мы все встали, кроме Клотера, который в это время спал, и его за это наказали. Клотер ужасно удивился, когда его разбудили, чтобы сказать, что в четверг он должен будет прийти в школу. Он начал плакать, поднялся шум, и лично я считаю, что было бы гораздо лучше, если бы его оставили спать дальше.

– Дети, – сказал директор, – на эту церемонию придут представители правительства, рота пехоты будет нести почётный караул, а ученикам нашей школы выпала честь участвовать в торжественном шествии у памятника и возложить венок. Я на вас полагаюсь и надеюсь, что вы будете вести себя как настоящие маленькие мужчины.

Потом директор объяснил нам, что у старших будет репетиция шествия прямо сейчас, а у нас – сразу за ними, ближе к обеду. У нас ближе к обеду урок грамматики, поэтому мы подумали, что участвовать в шествии – это отличная мысль, и были ужасно довольны. Все сразу заговорили, как только директор ушёл, но учительница постучала линейкой по столу, и потом у нас была арифметика.

Когда наступило время урока грамматики, учительница велела нам спуститься во двор, где нас ждали директор и Бульон. Бульон – это наш воспитатель, мы его так называем, потому что он всё время повторяет: «Посмотрите мне в глаза» – а в бульоне есть глазки, но мне кажется, я вам это уже однажды объяснял.

– А! – сказал директор. – Вот и ваши подопечные, мсье Дюбон. Я надеюсь, что с ними вы добьётесь таких же успехов, как только что со старшими.

Мсье Дюбон – наш директор так зовёт Бульона – засмеялся и сказал, что служил унтер-офицером и что он научит нас соблюдать дисциплину и маршировать в ногу.

– Когда я с ними закончу, вы их не узнаете, господин директор, – пообещал Бульон.

– Хотелось бы, чтобы так оно и было, – ответил директор, тяжело вздохнул и ушёл.

– Хорошо, – сказал Бульон. – Итак, чтобы построиться для парада, требуется направляющий. Направляющий стоит по стойке «смирно», а все остальные на него равняются. Обычно для этого выбирают самого высокого. Ясно?

Потом он посмотрел на нас и указал пальцем на Мексана:

– Вот вы и будете направляющим.

Но тут вмешался Эд:

– Да нет, он вовсе не самый большой. Это только кажется, потому что у него такие обалденные ноги, но на самом деле я больше.

– Ты что, смеёшься?! – воскликнул Мексан. – Мало того, что я тебя больше, но к тому же моя тётя Альберта, которая вчера приходила к нам в гости, сказала, что я ещё вырос. Я всё время расту.

– Спорим? – спросил Эд.

Мексан был согласен. Они встали спиной друг к другу, но мы так и не узнали, кто победил, потому что Бульон раскричался и велел всем построиться по трое, всё равно как, и на это ушло довольно много времени. После того как мы построились, Бульон встал перед нами, прищурил один глаз, а потом сказал, показывая рукой:

– Вот ты! Чуть левее! Николя, правее, ты тоже выступаешь за левый край. А вот ты выступаешь за правый!

Смешнее всего было с Альцестом, потому что он очень толстый и выступал сразу с обеих сторон. Когда Бульон закончил, вид у него был довольный, он потёр руки и, повернувшись к нам спиной, крикнул:

– Взвод! По моей команде…

– Мсье, а что такое венок? – вдруг спросил Руфюс. – Директор сказал, что мы будем его возлагать к памятнику.

– Это такой букет, – сказал Аньян.

Он просто ненормальный, этот Аньян, ему кажется, что раз он первый ученик в классе и любимчик учительницы, то может болтать всё что попало.

– Разговорчики в строю! – крикнул Бульон. – Взвод, по моей команде, вперёд…

– Мсье! – закричал Мексан. – Эд встаёт на цыпочки, чтобы казаться выше меня! Он жульничает!

– Подлый стукач, – сказал Эд и стукнул Мексана по носу, а Мексан двинул ему ногой, и мы все их окружили, чтобы посмотреть, потому что, когда Эд с Мексаном дерутся на перемене, это здорово, они у нас в классе самые сильные.

Но тут с криком прибежал Бульон, разнял Эда и Мексана и велел обоим прийти в школу в четверг.

– Ну вот вам и букет! – проворчал Мексан.

– Настоящий венок, как сказал бы Аньян, – захохотал Клотер, и Бульон ему тоже велел прийти в школу в четверг. Конечно, Бульон же не знал, что в этот четверг Клотер уже занят.

Бульон провёл рукой по лицу, потом снова нас построил, но надо сказать, что это было нелегко, потому что мы всё время двигаемся. Потом Бульон бросил на нас долгий-долгий взгляд, и мы сразу поняли, что сейчас не подходящий момент, чтобы валять дурака. После этого он сделал шаг назад и наступил на Жоакима, который подошёл к нему сзади.

– Осторожнее! – сказал ему Жоаким.

Бульон весь покраснел и закричал:

– Откуда ты здесь взялся?!

– Ходил выпить стакан воды, пока Мексан с Эдом дрались. Я думал, что это продлится подольше, – объяснил Жоаким, и Бульон ему тоже велел прийти в школу в четверг, а потом приказал встать в строй.

– Посмотрите-ка мне в глаза! – строго сказал Бульон. – Первый, кто шевельнётся или скажет хоть слово, будет исключён из школы! Ясно? – Потом Бульон обернулся, поднял руку и крикнул: – Взвод, по моей команде! Вперёд… Марш!

И Бульон сделал несколько шагов, очень твёрдых, а потом посмотрел назад, и, когда он увидел, что мы все стоим на месте, я подумал, что он совершенно сошёл с ума, как наш сосед мсье Бледур, когда в прошлое воскресенье папа полил его через забор из шланга.

– Почему вы не послушались? – спросил Бульон.

– Ну как же, – сказал Жоффруа, – вы же сказали, чтобы мы не шевелились.

Тут с Бульоном началось что-то ужасное.

– Вы у меня узнаете, почём фунт лиха! Я вас посажу под арест на неделю! И на четыре дня в карцер! Будущие каторжники! Головорезы! – кричал он, и многие из нас заплакали, но тут прибежал директор.

– Мсье Дюбон, – сказал директор, – вас слышно даже из моего кабинета. Вы полагаете, что именно так следует разговаривать с маленькими детьми? Здесь ведь не армия.

– Армия? – закричал Бульон. – Я был старшим сержантом в пехоте, так вот, ангелами, просто ангелами были мои солдаты по сравнению с этой бандой!

И Бульон ушёл, размахивая руками, а за ним шёл директор и повторял:

– Ну же, Дюбон, дружище, ну же, успокойтесь!

Открытие памятника прошло замечательно, но директор передумал, и мы не принимали участия в шествии, а только сидели на скамейках позади солдат.

Жаль, что там не было Бульона. Кажется, он поехал отдохнуть недели на две к родственникам в Ардеш.

Бойскауты

Мы с друзьями собрали деньги, чтобы купить подарок учительнице, потому что завтра у неё именины. Сначала мы подсчитали, сколько у нас денег. Считал Аньян, который у нас первый по арифметике. Мы были довольны, потому что Жоффруа принёс большую бумажку в 5000 старых франков, ему её дал его папа; его папа очень богатый и даёт Жоффруа всё, что тому хочется.

– У нас всего пять тысяч двести семь франков, – сказал нам Аньян. – На такую сумму мы сможем купить хороший подарок.

Проблема была в том, что мы не знали, что именно купить.

– Хорошо бы подарить ей коробку конфет или целую кучу булочек с шоколадом, – сказал мой толстый друг Альцест.

Но мы с ним были не согласны, потому что если купить что-то вкусное, то нам всем захочется попробовать и учительнице просто ничего не достанется.

– Мой папа купил моей маме шубу, и мама была ужасно довольна, – сказал Жоффруа.

Это была неплохая идея, но Жоффруа сказал, что шуба, наверное, стоила больше чем 5207 франков, потому что его мама была действительно очень-очень довольна.

– А не купить ли ей книгу? – спросил Аньян.

Тут мы все просто расхохотались; он ненормальный, этот Аньян!

– А может, ручку? – предложил Эд, но на этот раз рассердился Клотер.

Клотер у нас в классе самый отстающий, и он сказал, что ему будет неприятно, если учительница начнёт ставить ему плохие отметки ручкой, за которую он сам же и заплатил.

– Рядом с моим домом, – сказал Руфюс, – есть магазин, в котором продают разные подарки. У них есть классные вещи, и там-то уж мы точно найдём что-нибудь подходящее.

Это была действительно отличная идея, и мы решили, что пойдём в магазин все вместе после уроков.

Когда мы подошли к магазину, то сначала стали рассматривать витрину, и это было здорово. В ней стояло полно потрясающих подарков: маленькие статуэтки, стеклянные изогнутые салатницы, графины, как тот, что есть у нас дома и которым никогда не пользуются, и ещё куча вилок и ножей и даже настенные часы.

Самыми красивыми были статуэтки. Там был один дяденька в трусах, который пытался остановить сердитых лошадей; ещё один был с какой-то тётей и стрелял из лука, но у лука не было тетивы, но всё было так здорово сделано, что можно было подумать, что она там была. Эта статуэтка отлично подходила к другой – льву со стрелой в спине, и этот лев волочил заднюю лапу. Ещё было два чёрных тигра, которые шли огромными шагами, и бойскауты, и маленькие собачки, и слоны. А ещё в магазине был мсье, который смотрел на нас немножко насторожённо.

Когда мы вошли в магазин, этот мсье подошёл к нам и замахал руками:

– Ну-ка, ну-ка ступайте на улицу. Здесь не место для игр.

– Мы не играть сюда пришли, – сказал Альцест, – а за подарком.

– За подарком для нашей учительницы, – добавил я.

– У нас есть деньги, – сказал Клотер.

И Аньян достал из кармана наши 5207 франков и выложил их перед носом у этого мсье, который сказал:

– Хорошо, ладно, но чтоб ничего не трогали!

– Это сколько стоит? – спросил Клотер, взяв в руки двух лошадей, стоявших на прилавке.

– Осторожно! Оставь, это очень хрупкая вещь! – закричал мсье, который не зря беспокоился, потому что Клотер ужасно неловкий и всё ломает.

Клотер обиделся и поставил статуэтку на место, а у мсье как раз хватило времени подхватить слона, которого Клотер задел локтем.

Мы рассматривали всё вокруг, а мсье бегал по магазину и кричал:

– Нет, нет, не трогайте! Это хрупкая вещь!

Лично мне было жаль мсье. Наверное, это очень вредно для нервов – работать в магазине, в котором абсолютно все вещи такие хрупкие. Потом он попросил нас всех встать посреди магазина, держа руки за спиной, и сказать ему, что мы хотели бы купить.

– Какую классную вещь мы можем купить за 5207 франков? – спросил Жоаким.

Мсье огляделся, а потом достал из витрины двух раскрашенных бойскаутов, которые были совсем как настоящие. Я никогда не видел такой красоты, даже в тире на ярмарке.

– Вот это вы можете получить за 5000 франков, – сказал мсье.

– Это меньше той суммы, которую мы собирались потратить, – заметил Аньян.

– А мне, – заявил Клотер, – больше нравятся лошади.

И Клотер собрался опять взять с прилавка лошадей, но мсье успел схватить их первым и держал в руках.

– Ладно, – сказал мсье. – Берёте бойскаутов или нет?

Похоже, он не шутил, и мы ответили, что ладно, мы согласны. Аньян отдал ему 5000 франков, и мы вышли с бойскаутами на улицу.

На улице мы поспорили, у кого подарок останется до завтрашнего дня, когда мы отдадим его учительнице.

– У меня, – сказал Жоффруа, – это я дал больше всех денег.

– А я первый ученик в классе, – возразил Аньян. – Я сам буду вручать учительнице подарок.

– Ты всего-навсего любимчик, – хмыкнул Руфюс.

Аньян заплакал и сказал, что он очень несчастный, но не стал кататься по земле, как он обычно это делает, потому что в руках у него были бойскауты и он не хотел их разбить.

Пока Руфюс, Эд, Жоффруа и Жоаким дрались, я придумал, что мы могли бы сыграть в «орёл или решку», чтобы решить, кто будет дарить подарок. На это ушло немало времени, потому что сначала мы уронили две монетки в канализационную решётку, а потом выиграл Клотер. Мы очень огорчились, потому что боялись, что из-за Клотера, который всё ломает, наша учительница так и не получит подарка. Но тем не менее обоих бойскаутов отдали Клотеру, и Эд ему сказал, что если он их всё-таки сломает, то как следует получит от него по носу. Клотер обещал, что будет осторожен, и пошёл домой, унося наш подарок; он шёл совсем медленно, высунув язык. А мы на оставшиеся 205 франков накупили полно булочек с шоколадом, а вечером нам не хотелось ужинать, и наши папы и мамы решили, что мы все заболели.

На следующий день мы очень беспокоились, когда шли в школу, и обрадовались, увидев Клотера, который нёс в руках бойскаутов.

– Я всю ночь не спал, – сказал Клотер, – боялся, как бы статуэтка не упала с ночного столика.

В классе я всё время смотрел на Клотера, который следил за подарком, который поставил под парту. Я очень завидовал Клотеру, потому что, когда он подарит подарок учительнице, она будет рада и поцелует его, а Клотер станет весь красный, потому что наша учительница ужасно красивая, когда она радуется, почти такая же красивая, как моя мама.

– Что ты там прячешь под столом, Клотер? – спросила учительница. Она подошла к парте, за которой сидел Клотер, и, кажется, сильно рассердилась. – Ну-ка давай это сюда!

Клотер отдал ей подарок, учительница посмотрела на него и сказала:

– Сколько раз нужно повторять, чтобы вы не приносили в школу всякое безобразие! Я конфискую это до конца урока, а ты будешь наказан!

А потом, когда мы решили получить обратно свои деньги, из этого ничего не вышло, потому что перед самым магазином Клотер уронил бойскаутов и они разбились.

Рука Клотера

Дома Клотер наступил на свой красный грузовик, упал и сломал руку. Мы очень огорчились, потому что Клотер – наш друг, а ещё потому, что я, например, отлично помню его грузовик: он был замечательный, с зажигающимися фарами, и я думаю, что, после того как Клотер на него наступил, его уже не починишь.

Мы решили пойти навестить Клотера, но его мама нас не впустила. Мы ей объяснили, что мы все друзья Клотера и хорошо его знаем, но его мама сказала, что ему нужен покой и что она нас тоже хорошо знает.

Поэтому мы были ужасно рады, когда сегодня Клотер пришёл в школу. Рука у него висела на чём-то, похожем на полотенце, которое было закручено вокруг шеи, как в фильмах с раненым героем, потому что в фильмах герой всегда оказывается ранен в руку или в плечо, и актёры, которые играют героев в кино, уже должны были бы это заметить и вести себя осторожнее. Урок начался полчаса назад, поэтому Клотер извинился перед учительницей, но, вместо того чтобы его отругать, учительница ласково сказала:

– Я очень рада снова тебя видеть, Клотер. Ты поступил мужественно, придя в школу с рукой в гипсе. Я надеюсь, что тебе уже не больно.

У Клотера чуть глаза на лоб не полезли: он у нас в классе самый отстающий и не привык, чтобы учительница с ним так разговаривала, особенно когда он опаздывает. Клотер так и замер на месте, разинув рот, а учительница сказала:

– Садись на своё место, малыш.

Когда Клотер сел, мы стали задавать ему кучу вопросов: спросили, было ли ему больно, что это за твёрдая штуковина у него обмотана вокруг руки, а ещё сказали, что тоже ужасно рады снова его видеть. Но тут учительница закричала, что мы должны оставить своего товарища в покое и что она не хочет, чтобы под этим предлогом мы отвлекались от занятий.

– Ну конечно, – буркнул Жоффруа, – если теперь уж и с товарищами нельзя поговорить… – И учительница поставила его в угол, а Клотер засмеялся.

– Сейчас мы будем писать диктант, – объявила учительница.

Мы достали свои тетради, и Клотер тоже попытался одной рукой достать свою из ранца.

– Я тебе помогу, – сказал Жоаким, который сидел рядом с ним.

– Тебя никто не просит, – ответил Клотер.

Учительница посмотрела в его сторону и сказала:

– Нет-нет, малыш, конечно, не надо, отдыхай.

Клотер перестал копаться в ранце и сделал грустное лицо, как будто очень страдал из-за того, что не будет писать диктант.

Диктант был ужасный, там было полно трудных слов, например «хризантема», где мы все сделали ошибки, и «двусемядольное», и единственный, кто всё правильно написал, был Аньян. Каждый раз, когда попадалось трудное слово, я смотрел на Клотера, который сидел и радовался.

Потом прозвенел звонок на перемену. Первым, кто вскочил, был Клотер.

– Может быть, тебе с твоей рукой было бы лучше не выходить во двор, – сказала учительница.

У Клотера сделалось такое же лицо, как тогда, с диктантом, только ещё более огорчённое.

– Доктор сказал, что я должен дышать свежим воздухом, – произнёс Клотер, – иначе могут быть ужасные осложнения.

Учительница сказала, что ладно, но надо быть очень осторожным. И потом она первым пропустила Клотера вперёд, чтобы мы не могли толкнуть его на лестнице. Прежде чем выпустить нас во двор, учительница дала нам полно всяких указаний: она сказала, что мы должны быть осторожны и не затевать грубых игр и что мы должны беречь Клотера, чтобы не сделать ему больно. Из-за этого у нас пропала бо́льшая часть перемены.

Когда мы наконец вышли во двор, то пошли искать Клотера. Он играл в чехарду с учениками из другого класса, а они все дураки, и мы их не любим.

Мы окружили Клотера и стали его расспрашивать. Клотер был ужасно горд, что мы все так им интересуемся. Мы спросили, не сломался ли его красный грузовик. Он сказал, что да, сломался, но ему подарили полно всяких подарков, чтобы его утешить, когда он болел: парусный корабль, шашки, две машины, поезд и кучу книг, которые он собирается обменять на другие игрушки. И ещё сказал, что все с ним обращались очень ласково: доктор каждый раз приносил ему конфеты, а мама и папа перенесли телевизор к нему в комнату и готовили для него много разных вкусных вещей.

Когда начинают говорить о еде, у Альцеста разыгрывается аппетит. Он достал из кармана большой кусок шоколада и откусил.

– Дашь мне кусочек? – спросил Клотер.

– Нет, – ответил Альцест.

– А моя рука? – спросил Клотер.

– А плевать, – ответил Альцест.

Это Клотеру совершенно не понравилось, и он начал кричать, что тут пользуются тем, что у него сломана рука и он не может драться, как все. Клотер так раскричался, что прибежал воспитатель.

– Что здесь происходит? – спросил воспитатель.

– Он пользуется тем, что у меня сломана рука, – сказал Клотер, показывая пальцем на Альцеста.

Альцест ужасно рассердился и попытался что-то объяснить, но рот у него был набит, шоколад полетел в разные стороны, и из его слов никто ничего не понял.

– Вам не стыдно? – спросил Альцеста воспитатель. – Вы обижаете раненого товарища. В угол!

– Вот так! – показал язык Клотер.

– Это что же, – возмутился Альцест, – он будет валять дурака и ломать себе при этом руки, а я его должен за это кормить?!

– Действительно, – сказал Жоффруа, – ему только слово скажешь – и тут же в угол. Он нам уже надоел со своей рукой!

Воспитатель грустно на нас посмотрел, а потом заговорил с нами нежно-нежно, как папа, когда он объясняет маме, что собирается пойти на встречу со своими однополчанами.

– У вас нет сердца, – сказал нам воспитатель. – Я понимаю, что вы ещё очень юные, и всё же такое отношение меня ужасно огорчает. – Тут он замолчал, а потом как закричит: – В угол! Все!

И пришлось нам всем идти в угол, даже Аньяну. Он туда попал в первый раз и совершенно не знал, как это делается, но мы ему показали. Мы все стояли в углу, кроме Клотера, конечно. Воспитатель погладил его по голове и спросил, не болит ли у него рука, и Клотер сказал, что да, довольно сильно, а потом воспитатель пошёл заниматься одним из старших, который лупил другого старшего кем-то из младших. Клотер одну минуту весело на нас смотрел, а потом опять пошёл играть в чехарду.

Когда я пришёл домой, настроение у меня было плохое. Папа уже вернулся и спросил, что со мной такое. И тогда я закричал:

– Это нечестно! Почему и я не могу хоть раз сломать руку?

Папа посмотрел на меня с удивлением, а я повернулся и, очень сердитый, пошёл в свою комнату.

Тестирование

Сегодня утром мы не идём в школу, но ничего хорошего в этом нет, потому что вместо школы надо идти на осмотр в диспансер, чтобы там проверили, нет ли среди нас больных или сумасшедших. В классе каждому из нас выдали бумагу, которую мы должны отнести нашим папам и мамам, и там объясняется, что нам надо прийти в диспансер со справкой о прививках, со своей мамой и школьным дневником. Учительница сказала, что там нас будут тестировать. Тест – это когда вас заставляют рисовать такие маленькие картинки, чтобы проверить, не сошли ли вы с ума.

Когда мы с мамой пришли в диспансер, Руфюс, Жоффруа, Эд и Альцест уже были там, и настроение у них было совсем не радостное. Надо сказать, что те места, где есть доктора, лично меня всегда пугают. Там все кругом белое и пахнет лекарствами. Мои друзья сидели со своими мамами – все, кроме Жоффруа, у которого очень богатый папа и который пришёл с Альбером, папиным шофёром. Потом подошли Клотер, Мексан, Жоаким и Аньян, тоже с мамами, и от Аньянова плача поднялся ужасный шум.

Тут пришла очень симпатичная тётя, вся в белом, подозвала наших мам и собрала у них справки о прививках, а потом сказала, что доктор скоро нас примет и нам не придётся долго ждать. Но мы вообще-то совсем не торопились к доктору. Мамы начали разговаривать между собой, гладить нас по голове и говорить, что мы ужасно милые. А шофёр Жоффруа ушёл начищать свою большую чёрную машину.

– Что касается моего, – говорила мама Руфюса, – мне всякий раз страшных усилий стоит заставить его покушать; он очень нервный.

– Не то что мой, – сказала мама Альцеста, – мой нервничает, только если не покушает.

– А я, – сказала мама Клотера, – считаю, что их слишком перегружают в школе. Это просто безумие; мой совершенно не в состоянии это выдержать. В наше время…

– О! Ну не знаю, моя дорогая, – сказала мама Аньяна, – моему всё даётся очень легко, но это, конечно, зависит от ребёнка. Аньян, если ты не прекратишь плакать, я тебя отшлёпаю прямо при всех!

– Может быть, ему всё действительно легко даётся, моя дорогая, – ответила мама Клотера, – но, как мне кажется, у вашего бедного малыша не всё в порядке с нервами, а?

Маме Аньяна не понравилось то, что ей сказала мама Клотера, но, прежде чем она успела ответить, опять пришла та тётенька в белом и сказала, что сейчас мы начнём и чтобы нас раздели. Тут Аньяну стало совсем плохо. Мама Аньяна закричала, мама Клотера засмеялась, и пришёл доктор.

– Что тут происходит? – спросил доктор. – Каждый раз, когда у меня утром эти школьные осмотры, это что-то ужасное! Спокойно, дети, а то я пожалуюсь вашим учителям и вас накажут. Раздевайтесь, и быстро!

Мы разделись, и это было чудно, что мы стояли тут голые у всех на виду. Каждая из мам разглядывала ребят, которые были с другими мамами, и у всех мам были такие лица, как у моей мамы, когда она покупает рыбу и говорит продавцу, что она у него несвежая.

– Хорошо, дети, – сказала тётенька в белом, – пойдёмте в соседнюю комнату, доктор сейчас вас осмотрит.

– Я не хочу без мамы! – закричал Аньян, на котором из одежды были только очки.

– Ладно, – кивнула тётенька в белом. – Мадам, вы можете зайти вместе с ним, но постарайтесь его успокоить.

– Ах! Извините, – сказала мама Клотера. – Если эта дама может зайти вместе со своим сыном, я не понимаю, почему бы и мне не зайти вместе с моим!

– А я хочу, чтобы Альбер тоже пришёл! – закричал Жоффруа.

– Да ты просто кретин! – сказал Эд.

– Ну-ка повтори, – сказал Жоффруа, и тут Эд стукнул его по носу.

– Альбер! – закричал Жоффруа, и шофёр прибежал одновременно с доктором.

– Это невероятно! – воскликнул доктор. – Пять минут назад плохо было одному, теперь у другого кровь идёт из носа. Не диспансер, а поле битвы!

– Угу, – сказал Альбер, – я отвечаю за этого парня, так же как и за машину. Мне бы хотелось вернуть их обоих шефу без повреждений. Ясно?

Доктор посмотрел на Альбера, открыл рот, но тут же его закрыл и впустил нас в свой кабинет вместе с мамой Аньяна.

Доктор начал с того, что всех нас взвесил.

– Давайте, – сказал доктор. – Сначала ты. – И он показал на Альцеста, который попросил, чтобы ему дали доесть булочку с шоколадом, потому что у него больше не было карманов, куда можно было бы её положить.

Доктор вздохнул, велел мне встать на весы и стал ругать Жоакима, который поставил туда ещё и свою ногу, чтобы я казался тяжелее. Аньян не хотел взвешиваться, но его мама пообещала ему полно всяких подарков, и тогда Аньян пошёл, но весь ужасно дрожал, а когда его взвесили, он, рыдая, бросился в объятия своей мамы. Руфюс и Клотер хотели взвеситься вместе, чтобы было посмешнее, и, пока доктор их ругал, Жоффруа двинул ногой Эду, чтобы отомстить за тот удар по носу.

Доктор рассердился и сказал, что ему это надоело, что если мы будем продолжать валять дурака, то он всем поставит клизму и что ему следовало стать адвокатом, как советовал его отец. Потом доктор заставил нас высунуть язык, послушал нам грудь своей трубкой, попросил покашлять и отругал Альцеста за крошки.

И после этого доктор усадил нас за стол, дал нам бумагу и карандаши и сказал:

– Дети, можете рисовать всё, что придёт вам в голову, но я вас предупреждаю: первому же, кто начнёт безобразничать, я всыплю так, что он этого долго не забудет!

– Только попробуйте, и я позову Альбера! – закричал Жоффруа.

– Рисуй! – закричал доктор.

Мы принялись за работу. Лично я нарисовал шоколадное пирожное, а Альцест – рагу по-тулузски. Это он сам мне сказал, потому что с первого взгляда можно было и не догадаться. Аньян нарисовал карту Франции со всеми департаментами и их главными городами. Эд и Мексан нарисовали ковбоев на лошадях. Жоффруа нарисовал за́мок и кучу автомобилей вокруг него и написал: «Мой дом». Клотер ничего не нарисовал, потому что сказал, что его не предупредили и он не подготовился. Ну а Руфюс нарисовал совершенно голого Аньяна и написал: «Аньян – любимчик». Аньян это увидел и начал плакать, а Эд закричал:

– Мсье! Мексан списывает!

Это было здорово, мы все разговаривали и смеялись, Аньян плакал, Эд и Мексан дрались, а потом пришли мамы и Альбер.

Когда мы уходили, доктор молча сидел в самом конце стола и тяжело дышал. Тётенька в белом принесла ему стакан воды и какие-то таблетки, а доктор всё рисовал револьверы.

Он просто сумасшедший, этот доктор!

Раздача призов

Директор сказал, что провожает нас с огромным волнением и уверен, что мы разделяем его волнение, и что он желает нам очень хорошо провести каникулы, потому что в начале нового учебного года будет не до шуток, надо будет приниматься за работу, и на этом раздача призов закончилась.

Это была потрясающая раздача призов. Мы все пришли утром в школу со своими папами и мамами, которые разодели нас, как клоунов. На нас были синие костюмы, белые рубашки из блестящей материи, такой же, как на папином красно-зелёном галстуке, который мама купила папе и который папа никогда не надевает, чтобы не испачкать.

Аньян – он просто ненормальный. На нём были белые перчатки, и нас всех это ужасно развеселило, кроме Руфюса, который сказал, что его папа – он полицейский – тоже часто носит белые перчатки и в этом нет ничего смешного. Ещё у нас были склеенные волосы (у меня обычно торчат вихры), чистые уши и подстриженные ногти. Короче, все выглядели классно.

Этой раздачи призов мы ждали с нетерпением – все ребята, и я тоже. Не из-за призов – на этот счёт у нас даже были кое-какие опасения, – а в основном потому, что после раздачи призов не надо будет ходить в школу и начнутся каникулы. Вот уже много-много дней я дома спрашиваю у папы, скоро ли будут каникулы и должен ли я до последнего дня ходить в школу, потому что кое-кто из ребят уже уехал, и это несправедливо, и вообще, всё равно в школе уже никто ничего не делает, а я устал, и я плакал, а папа говорил, чтобы я замолчал и что я его сведу с ума.

Но призов хватило на всех. Аньян, первый ученик в классе, получил приз по арифметике, по истории, по географии, по грамматике, по орфографии, по природоведению и за поведение. Он ненормальный, этот Аньян. Эд, который очень сильный и любит бить всех ребят кулаком по носу, получил приз по физкультуре. Альцест получил приз за посещаемость. Это значит, что он никогда не пропускает школу, и он действительно честно заслужил этот приз, потому что его мама не хочет, чтобы он всё время торчал у неё на кухне, а если уж его не пускают на кухню, то Альцест предпочитает пойти в школу. Жоффруа получил приз за прекрасный внешний вид, потому что он всегда хорошо одет, потому что папа покупает ему всё, что ему захочется. Он много раз приходил в школу в костюмах ковбоя, марсианина или мушкетёра, и это было действительно здорово. Руфюс получил приз по рисованию, потому что у него есть большущая коробка цветных карандашей, которую ему подарили на день рождения. Клотер, самый отстающий в нашем классе, получил приз как лучший товарищ, а мне дали приз за красноречие. Мой папа был очень доволен, но мне показалось, что он немного огорчился, когда учительница объяснила ему, что награду мне вручают не столько за качество, сколько за количество. Надо будет спросить у папы, что это значит.

Учительница тоже получила призы. Мы все принесли ей подарки, которые купили наши папы и мамы. Нашей учительнице подарили четырнадцать ручек и восемь пудрениц. Она была ужасно рада и сказала, что столько у неё за все годы ни разу не было. Потом учительница нас поцеловала и напомнила, что мы должны сделать задание, которое она нам дала на каникулы, вести себя хорошо, слушаться своих пап и мам, отдыхать и посылать ей открытки, и мы ушли.

Мы все вышли из школы на тротуар, и папы и мамы начали разговаривать между собой. Они говорили много всяких вещей, например: «Ваш хорошо занимался» и «Мой много болел», а ещё «Наш ленится, а жаль, потому что у него большие способности», и потом «Лично я, когда мне было столько лет, сколько этому юному балбесу, всегда был первым учеником, но в наши дни дети больше не желают интересоваться учёбой, и это всё из-за телевизора». Потом они нас гладили по голове, трепали за волосы и вытирали руки, потому что там везде был бриллиантин.

Все смотрели на Аньяна, который нёс в руках кучу книг-призов, а на голове – лавровый венок. Между прочим, директор велел ему не почивать на нём – наверное, потому что этим венком хотят воспользоваться ещё раз на будущий год и нельзя, чтобы он помялся; меня ведь мама тоже просит не наступать на бегонии у нас в саду.

Папа Жоффруа угощал толстыми сигарами всех других пап, которые откладывали их на потом, а мамы всё смеялись и рассказывали про разные наши шалости, которые случались в течение года, и нас это удивило, потому что тогда, когда это происходило на самом деле, они совсем не смеялись, а некоторым из нас даже здорово за это попадало.

Мы с друзьями обсуждали важные вещи, которыми будем заниматься во время каникул, но всё испортил Клотер, когда заявил, что будет спасать утопающих, как и в прошлом году. Но я ему сказал, что он всё врёт, потому что я видел Клотера в бассейне: он не умеет плавать, а ведь трудно кого-то спасать, когда сам еле держишься на воде. Тогда Клотер стукнул меня по голове книжкой, которую получил как лучший товарищ. Это ужасно рассмешило Руфюса, и я дал ему оплеуху, он заплакал и несколько раз двинул ногой Эда. Мы начали толкать друг друга, и всем было весело, но тут прибежали папы и мамы, стали выхватывать нас за руки из куча-мала и тянуть к себе и сказали, что мы неисправимы и что это позор. Потом все папы и мамы разобрали ребят, каждый своего, и все разошлись.

По дороге домой я всё думал, что здорово, что учебный год закончился, что больше не будет уроков, домашних заданий, наказаний, переменок и что я не увижу своих друзей много-много месяцев, что мы больше не будем вместе баловаться и я буду чувствовать себя ужасно одиноко.

– Эй, Николя, – подмигнул мне папа, – что же ты молчишь? Ведь вот они наконец и наступили, эти самые каникулы!

И тогда я заплакал, а папа сказал, что я сведу его с ума.

Примечания

1

Временное исключение из школы на один или несколько дней – одна из самых строгих мер наказания во французской школе.

(обратно)

2

Раньше по четвергам во Франции в начальной школе не было занятий. Вызвать ученика в школу в свободный день или оставить его в классе после уроков для выполнения дополнительного задания – это серьёзное наказание.

(обратно)

3

В древности на территории современной Франции жили племена галлов.

(обратно)

4

Во французской школе чаще всего используется 20-балльная система оценок.

(обратно)

5

Во Франции лягушку традиционно использовали как живой барометр. В сухую погоду лягушка, которой необходимо постоянно увлажнять свою кожу, сидит в воде, а когда собирается дождь и влажность воздуха повышается, она выбирается наружу. В зависимости от ожидаемой погоды сидящая в банке с водой лягушка либо карабкается вверх по подставленной туда лесенке, либо остаётся на дне банки.

(обратно)

6

Копа, Фонтен, Пиантони – известные в 60-е годы французские футболисты, члены сборной команды Франции.

(обратно)

Оглавление

Альцеста выгнали

Нос дядюшки Эжена

Часы

Мы делаем газету

Розовая ваза из гостиной

Как мы подрались на перемене

Кинг

Фотоаппарат

Футбол

Первый тайм

Второй тайм

Музей изобразительных искусств

Торжественное шествие

Бойскауты

Рука Клотера

Тестирование

Раздача призов Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg