«Смертельный туман»

Смертельный туман (fb2) - Смертельный туман [litres] (пер. Мария Васильевна Семенова) (Трилогия картографов - 3) 2429K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - С. И. Гроув

С. И. Гроув Смертельный туман

Посвящается Роуэн

S. E. Grove

THE CRIMSON SKEW

Copyright © 2016 by S. E. Grove

Maps by Dave A. Stevenson

All rights reserved

© М. Семёнова, перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

* * *

В то время трое детей сопровождали меня пешими, один ехал на лошади, и еще одного я несла за спиной.

Кукуруза в тот год уродилась знатно. Мы уже убрали часть урожая и заложили храниться на зиму.

Через день или два после стычки у озера Конниссиус на реку Дженисси прибыл во главе армии Салливан, и его солдаты дотла уничтожили все съестное, на что только смогли наложить руки. Вот и наш урожай они частью сожгли, частью побросали в реку. Осталась после них лишь голая земля и на ней – ободранные остовы деревянных домов. Индейцы, впрочем, скрылись, их так и не схватили.

Армия несколько раз переправлялась с одного берега на другой, завершая свою разрушительную работу, после чего маршем двинулась на восток. Наши индейцы видели, как они уходили, однако заподозрили, что Салливан собирался внезапно вернуться и захватить нас врасплох. Поэтому было решено: основная часть племени останется и продолжит охотиться неподалеку от нашего укрытия. Пусть Салливан уберется подальше, чтобы не смог застигнуть нас и напасть!

Все с этим согласились, и мы продолжали охотиться, пока индейцы не сочли, что мы можем безбоязненно вернуться на свои земли. Так мы и поступили. Представьте чувство, охватившее нас, когда оказалось, что нигде невозможно отыскать ни кусочка съестного! Ни горстки еды, чтобы хоть одному ребенку на день отсрочить голодную смерть!

К тому времени уже наступили холода, начались осенние непогоды. А у нас – ни крова над головой, ни пропитания. Вот я и решила без промедления забрать детей и попытаться выжить в одиночку.

Дегевэрнис (Мэри Джемисон из народа сенека), 1779

* * *

Как вы понимаете, мы видели своей главнейшей задачей предотвращение распространения Передовой эпохи, равно как и спасение собственных жизней, – увы, тот раз я не смог по своему обыкновению дать волю научному любопытству. Итак, что нам удалось выяснить?

Мы знали, что Бланка, лакрима, державшая меня в плену, в своей деятельности опиралась на нигилизмийских неофитов. Нам было известно, что Бланка вторгалась в их разум, стирая многие воспоминания устройством в виде песочных часов: я своими глазами видел эту жуткую процедуру. Несчастные, которых сама она называла големами, в дальнейшем хранили ей абсолютную верность; подозреваю, в первую очередь оттого, что ее всемирные планы, казалось, сулили им возможность вернуться в Истинную эпоху. Как и Бланка, они полагали, что последствия Великого Разделения могли быть некоторым образом обращены вспять.

Однако число возникших вопросов превысило и до сих пор превышает количество ответов. Как она находила и вербовала големов? Из каких эпох они происходили? И самое главное – что они будут делать теперь, когда Бланки не стало? Уйдут в тень, исчезнут из вида? Вновь заявят о себе, преследуя новую цель – более грандиозную. А может быть, и более ужасную?

Из личных докладов Шадрака Элли премьер-министру Сирилу Блаю

Пролог

23 июля 1892 года

Дорогой Шадрак!

Погода на Территориях стоит по-прежнему отвратительная. Над головой неподвижно висят низкие тяжелые облака: кажется, они здесь навсегда. Я уже и не помню, когда мы последний раз видели солнце.

Между тем положение дел определенно меняется к худшему. Сегодня произошло нечто новое и необъяснимое. Не знаю, удастся ли достоверно описать? Позволь, я расскажу тебе, что случилось.

Посреди ночи меня разбудила возня у моей двери. За нею я увидел Эстер – свою знакомую из городка Грушевый. И выражение у нее на лице было такое, какое я видел только однажды – у человека, сумевшего удрать от лесного пожара. Горе, смятение, невозможность поверить в случившееся мешались в ее взгляде. Она как будто не знала, на каком свете находится – среди мертвых или с живыми.

«Каспер? – прошептала она. – Это ты?»

Я подтвердил, что это и впрямь я. Она принялась рассказывать, но так непонятно, что мне несколько раз пришлось просить ее повторить. Но даже и разобрав наконец сказанное, я так и не сумел уловить его смысла.

Эстер поведала мне, что все началось вечером, незадолго до заката: было еще достаточно светло, чтобы разглядеть происходящее. Она постирала одежду детей и развешивала ее на веревке, когда через каменную садовую стену засочился красноватый пар. Пока женщина гадала, что это такое, странное явление достигло ее и стало подниматься, поглотив бельевую веревку, скрыв от взгляда самый дом. Некоторое время Эстер просто стояла, борясь с нарастающим беспокойством. Пар вначале источал приятный запах, сладкий, цветочный. Потом запах изменился, стал неприятным. Теперь он отдавал тухлым мясом.

Эстер услышала в отдалении пронзительный крик и перепугалась до смерти. Разгоняя руками туман, она бросилась к дому. Все тот же пар заполнял каждую комнату и все коридоры. Эстер почти ощупью пробиралась внутри дома, панически окликая детей. Потом она увидела незваных гостей. Это были три гигантские крысы, каждая ростом со взрослого мужчину, с желтыми зубами, с черными безжалостными глазами. Эстер вооружилась кухонным ножом и погналась за крысами по дому; о том, что они могли сотворить или уже сотворили с ее детьми, она даже думать боялась.

Наконец крысы затворились в буфетной и зашипели на нее через дверь.

Эстер же нигде не находила детей.

Она все отчаяннее звала их, затем, спотыкаясь, выбралась наружу. И поняла, что ее крикам вторил целый хор – со всех сторон, из каждого дома Грушевого. Паника охватила весь городок. Неясное сомнение шевельнулось в сознании Эстер, но его природу она понять не могла. Ясно было одно: что-то в мире неправильно!

Это все туман, наконец сообразила Эстер. Я спятила. Это оттого, что появился туман!

Она двинулась вперед по дороге, между тем как слева и справа доносились ужасные звуки. К тому времени, когда она выбралась из Грушевого, уже пала темнота. Тем не менее она поняла, что странный туман остался позади, ибо сознание начало проясняться. Оглянувшись на городок, она не увидела ни огонька в ночной темноте, лишь доносились непрестанные крики и вопли. Побуждение вернуться и продолжить поиски детей боролось с намерением искать внешней помощи. Все еще не придя в себя после случившегося, Эстер кое-как добралась сюда и разбудила меня, невзирая на глухой час.

Я немедленно собрал всех на совет, и уже через час мы ехали по дороге, что вела в Грушевый. Мы прибыли туда с первыми проблесками рассвета, столь же промозглого и сырого, как и все предыдущие. Красно-малиновый туман успел рассеяться, но отметины оставил, да какие!

Все кругом покрывала тончайшая пленка чисто-алого цвета. И каменную стену, окружавшую Грушевый, и каждый лист каждого дерева, и все крыши, и улочки. Медленно въезжая в притихший городок, мы увидели и другие последствия странного явления: пострадавших. Человеческие, не побоюсь этого слова, развалины.

Первым нам встретился мужчина, он сидел на крыльце дома, держа в руках шнурованный женский ботинок. Мы окликнули его. Но он не обратил на нас никакого внимания. Я приблизился, спросил, не ранен ли он. В конце концов он поднял глаза, показал ботинок и произнес: «Волки не носят обуви…» Казалось, это заявление потрясло его самого. Больше мы ничего не добились от этого человека.

Некоторые дома и амбары оказались сожжены самими жителями. От них шел чудовищный запах. Многие другие дома стояли в целости, со зловеще приоткрытыми дверями. Сквозь щели я заметил переломанную мебель, порванные шторы, разбитые окна…

Дальше, Шадрак, я описывать не буду: картина открывалась слишком ужасная. Полагаю, те несколько ночных часов унесли жизни половины обитателей Грушевого.

Мы вернулись к дому Эстер. Конечно, бедная женщина была глубоко потрясена. Она дрожала, идя рядом со мной, и заговорила только у самого дома.

«Не пойму я кое-чего…» – сказала она.

Я ответил:

«Я тоже очень многого не понимаю».

«Каким образом, – пропустив мои слова мимо ушей, продолжала Эстер, – крысы сумели забаррикадироваться в буфетной?..»

Признаться, до меня не сразу дошло, о чем вообще она говорит. На фоне общей катастрофы вопрос казался мелким и глупым… Без сомнения, правда приоткрылась Эстер задолго до того, как я что-либо заподозрил. Но затем, когда мы подошли к дому, я понял. Охваченная внезапным сомнением, Эстер бросилась внутрь, поспешила к двери буфетной и требовательно застучала.

«Откройте! – всхлипывала она. – Умоляю, откройте!»

Внутри началась возня, от двери один за другим отодвигали тяжелые предметы. Наконец она приоткрылась… Сквозь щелку на нас круглыми от страха глазами смотрели трое ребятишек Эстер.

Так вот что случилось, Шадрак! Произошло искажение, излом восприятия: видимая реальность приобретает ужасающие черты. Выжившие и сумевшие прийти в себя люди рассказали нам о своих видениях – очень различных, но неизменно пугающих. На самом деле не было никаких чудищ, вторгшихся в дома. Это туман сделал так, что жители Грушевого ополчились одни на других.

Если его вызвала деятельность человека, перед нами акт доселе невиданной жестокости. Если причина природная, ее стоит бояться нисколько не меньше. Я спрашиваю тебя: что это такое? Винить ли погоду, так долго нам досаждающую, или здесь нет никакой связи? Единичен ли инцидент в Грушевом, или подобное еще где-то случалось? Пожалуйста, поделись со мной, если тебе что-то известно.

(Это письмо, согласно твоей просьбе, будет передано Энтвислу. Жду указаний, как в этом плане поступать в будущем.)

Твой Каспер Беринг

Часть I Облака

1 Испаньола

2 августа 1892 года, 7 часов 20 минут

Хотя закон Объединенных Индий и различает купцов и пиратов, защищая привилегии первых и преследуя – по возможности – вторых, на практике отличить их почти невозможно. Те и другие обладают в Индиях собственностью, зачастую роскошной. Те и другие оказывают заметное влияние на правительство Индий. Те и другие находят удовольствие в мореплавании и торговле с другими эпохами. Постороннему наблюдателю действительно трудно различить, где кончается купечество и начинается пиратство.

Шадрак Элли. История Нового мира

Софию разбудило пение. Тихий, приятный женский голос выводил неторопливую мелодию; песня рассказывала о русалках, звездном серебре и лунных бликах на морских волнах. Мгновением позже София вспомнила, где находится: на острове Испаньола, в поместье Каликсты и Бартона Моррисов.

София удовлетворенно вздохнула и вытянулась на мягких простынях. Она еще полежала, не открывая глаз, слушая пение Каликсты: та одевалась, расчесывала волосы. Песню неожиданно прервал испуганный вскрик и удар, словно бы сапогом по сундуку.

– Где мои черепаховые гребни?.. – скорбно взывала Каликста.

София открыла глаза и улыбнулась. В затененную комнату пробивались тонкие лучики света. Жалобы в соседней комнате сменились яростными проклятиями. София наконец слезла с кровати и распахнула высокие деревянные ставни. Открылся вид на маленький балкон. Солнце в Испаньоле было просто безумное. София прикрывала глаза ладонью, пока они не привыкли к слепящим лучам. От зрелища раскинувшихся земель имения и сверкающего океана за ними привычно перехватило дух. Мраморные ступени спускались к длинной лужайке, обрамленной бугенвиллеями, стрелициями и жасмином. Прямая дорожка, вымощенная белым камнем, вела через лужайку к берегу. Там, у частной пристани, на искрящихся волнах безмятежно покачивался «Лебедь».

– София! – окликнула Каликста.

София неохотно вернулась в комнату. Каликста держала нечто похожее на развевающуюся занавеску цвета лилово-розовой фуксии.

– Смотри, какую прелесть я нашла! – с торжеством проговорила она. – Как раз тебе подойдет!

– А что это? – неуверенно спросила София.

– Самый лучший шелк из Нового Орлеана, – сообщила Каликста. – Примерь!

– Сейчас?..

– Полдень скоро, лентяйка! Надо кучу планов составить, с людьми встретиться. Я настаиваю, чтобы ты оделась как следует!

– Ну ладно, – уступила София.

«Ясное дело, Каликста уже все распланировала, – сказала она себе. – И всех по местам в этих своих планах расставила…»

По пути из Севильи через Атлантику она успела убедиться, что с пиратской капитаншей лучше не спорить.

Скинув ночную рубашку, она позволила Каликсте облачить себя в шелковое платье, в самом деле оказавшееся очень красивым. София придирчиво изучила свое отражение в высоком зеркале возле кровати.

– Я выгляжу, – сказала она, – маленькой девочкой в роли Каликсты Моррис, знаменитой пиратки. Дышать невозможно! – София потянулась к бретельке. – Сниму я его.

– Ни в коем случае, – рассмеялась Каликста. – Сейчас причешем тебя, подберем чулки, ботинки… чуть-чуть пудры, апельсинной воды… и все!

Она быстро чмокнула Софию в щеку.

– Кстати, ты уже совсем не маленькая девочка, радость моя… – Повернулась к двери. – Что тебе, Милли?

На пороге стояла горничная в черно-белом форменном платье.

– Вам завтрак здесь накрыть или внизу, госпожа капитан?

– А остальные уже проснулись?

– Все внизу, госпожа капитан. Кроме вашего брата.

– Лежебока, – пробормотала Каликста. – Спасибо, Милли, мы скоро спустимся.

Девушка коротко поклонилась и вышла.

– Я только вещички возьму. – София потянулась за сумкой.

Каликста придержала ее за руку.

– Здесь безопасно, София, – сказала она. – Наш дом – твой дом, тебе совершенно нечего опасаться. Нам не придется удирать безо всякого предупреждения. Можешь спокойно оставить вещи здесь, в спальне!

София благодарно сжала руку Каликсты:

– Я знаю. Спасибо тебе. Я только часы вытащу…

Шторы камчатного полотна, зеркала в позолоченных рамах, изящная мебель с голубой и кремовой обивкой… ненавязчиво-роскошная обстановка несла отпечаток вкусов Каликсты. Рюкзачок Софии, ее сумка, книги, одежда – все такое серенькое, изрядно потасканное после двух плаваний через Атлантику и трудное путешествие в глубинку Папских государств – выглядели грязной кучкой, совершенно неуместной посреди шикарных хором.

– Готово! – сказала она, убирая жизнечасы в потайной кармашек розового платья.

– Тогда – вниз, – велела Каликста.

Фуксия, говорите? Пиратка сама нарядилась на загляденье – облачилась в платье из лимонного шелка, с золотой отделкой. А как величественно она плыла вниз по мраморным ступеням, небрежно скользя рукой вдоль полированных перил!..

Их товарищи по путешествию уже расселись в удобной комнате для завтрака. На белом диване у окна бок о бок сидели Эррол Форсайт, сокольничий из Потаенной империи, и Златопрут, Вещая с окраин Доисторических Снегов. Они зачарованно смотрели наружу, на блистающий океан. Софии подумалось, что эти двое так же скверно соответствовали раззолоченному интерьеру, как сама она – платью цвета розовой фуксии. Сравнение ее позабавило. Златопрут сидела, словно аршин проглотив, бледно-зеленые руки сложены на коленях, длинные волосы растрепались на ветру. Она выглядела травяной кочкой на изысканном фарфоровом блюде. Эррол, чья одежда износилась еще хуже, чем у Софии, задумчиво потирал щетину на подбородке, глядя в окно. Сенека, сокол Эррола, моргал, нахохлившись у стрелка на плече. Вид у птицы был несчастный и недовольный.

Кажется, в своей тарелке чувствовал себя только Ричард Рен, капитан из Австралии. Он стоял у окна, по-морскому широко расставив ноги, и любовался видом, безмятежно жуя поджаренный хлеб.

– Смею полагать, все хорошо почивали? – осведомилась Каликста, скользя к столу, где ждали фрукты, свежие булочки, масло, джем, кофе и сахар.

– Даже не помню, когда последний раз спал с такими удобствами, – салютуя куском тоста, воскликнул Рен. – Этот успокаивающий ропот прибоя, мягчайшие подушки… а перины и вовсе не с чем сравнить. Каликста, я всерьез опасаюсь – как только наше приключение счастливо завершится, ты обнаружишь меня у своего порога. Я буду незваным, но очень настойчивым гостем!

– Милости прошу, – польщенная, заулыбалась Каликста.

– Спасибо тебе за гостеприимство, – вставая с диванчика, проговорила Златопрут. – Какое счастье – наконец-то оказаться на твердой земле, притом в дружественных владениях! Вы с братом предоставили нам такой безопасный кров, о котором мы давно уже и не мечтали…

Помнится, увидев «Лебедя» в севильском порту, София забеспокоилась: как у Златопрут с Эрролом сложится знакомство с ее друзьями-пиратами? Каликста и Барр – шумные, общительные, веселые. Эррол и Златопрут, напротив, тихие и серьезные. К некоторому удивлению девочки, через несколько часов все четверо выглядели давними приятелями. Видимо, они изначально показались друг дружке не чужими из-за дружбы с Софией, а в ходе общения каждая пара почувствовала в другой наиболее ценимое качество: верность. После этого Златопрут с Эрролом с легким сердцем забавлялись некоторой, с их точки зрения, развязностью пиратов. А те – перестали обращать внимание на «неисправимую угрюмость северян».

Наблюдая за столь неожиданной дружбой, только крепнувшей по ходу месячного плавания, негласная душа пиратской команды, Бабуля Перл, стала любовно именовать приятелей «четверкой ветров». Если она не ошибалась, среди этих ветров капитан Рен был вроде океанского течения. Его дружелюбный характер, полный тепла, позволял легко примениться к любым обстоятельствам. Он умел бывать то шумным и хулиганистым, то серьезным и молчаливым.

– Согласен, – говорил между тем Эррол. – Еще денек, и мы с благодарностью откланяемся…

– Ну уж нет! Меньше чем на неделю не соглашусь! – восстала Каликста.

Два южных ветра очевидно обладали большей энергией и волей, ласково, но неуклонно пересиливая два других.

– Счастье же, – продолжала Каликста, щедрой рукой накладывая себе сахар в кофе, – предоставить вам безопасный приют, ведь по нынешним временам это такая редкость!

Накануне вечером, явившись домой, путешественники обнаружили в доме здоровенную пачку скопившихся за месяц газет. Невзирая на усталость, мореплаватели тут же бросились их читать, по ходу дела обмениваясь впечатлениями. Милли с другими слугами только поспевали отвечать на вопросы, сыпавшиеся градом. Сколько всего успело произойти! Объединенные Индии объявили эмбарго. Новый Акан с Индейскими территориями вышли из союза. С министра Шадрака Элли, обвиненного в убийстве премьера Блая, сняли все обвинения. Новый премьер-министр, Гордон Бродгёрдл, объявил войну…

– И что пишут утренние газеты? – спросила Каликста.

Рен ответил:

– Похоже, Новому Западу здорово осложняет жизнь какая-то штука, именуемая «наковальней».

– «Наковальня»? Таверну с таким названием я бы, пожалуй, обошла стороной, – выбирая ломтик ананаса, весело отозвалась Каликста.

Рен криво улыбнулся:

– Вообще-то, речь идет о тучах в форме наковальни. Когда они появляются – жди бури!

Вчера вечером София забрала пачку газет с собой наверх и на сон грядущий внимательно их изучила. Новости были в основном политические, но растущая значимость чего-то под названием «наковальня» невольно привлекала внимание.

– Они этим словом что попало обозначают, – подала она голос. – Все природные возмущения, случившиеся за месяц. Карстовые провалы, бури, наводнения, даже подземные толчки!

– «В Чарльстоне произошел уже второй по счету провал, – вслух прочел Рен заголовок первой попавшейся газеты. – Карстовая воронка поглотила перекресток Биллингс на западе города, а к вечеру заметили вредоносные испарения из провала. – Он сделал паузу. – На внешнем побережье Верхнего Массачусетса облака-„наковальни“ перекрыли свет маяка, что привело к двум кораблекрушениям…» – Капитан покачал головой. – Поистине, странная погода стоит нынче на Новом Западе!

– Все это очень тревожно, – заметила Златопрут. Зеленоватый лоб прорезали морщины. – Подобное сочетание необычных явлений простой случайностью не объяснишь!

– Да уж, – пробормотала Каликста. – Плохая погода не может не раздражать. – И спросила со значением: – А важное что-нибудь пишут?

Рен вновь уставился в газету:

– Стычки на Индейских территориях… впрочем, описанные исключительно общими фразами.

– Весьма сомневаюсь, можно ли верить таким сообщениям, – заметила Златопрут.

– Именно, – согласилась Каликста. – Поневоле задумаешься о надежности источников сведений. А вот Бродгёрдл уж точно всяко-разно старается определить, что нам следует знать, а что – нет!.. Так, а где мой никчемный братец болтается? – благодушно спросила она, примериваясь к ломтику медового бисквита. – Планы обсудить надо!

– Здесь я, здесь, – прозвучал сонный голос с порога. Красавец Барр нетвердым шагом вступил в комнату, потирая физиономию со следами подушки. – Если слухи правдивы, где-то в этом густонаселенном доме можно раздобыть чашечку горячего кофе… Верно это или врут, как обычно?

– Бедненький, – посочувствовала Каликста. – Ты, должно быть, ждал, что кофе волшебным образом появится на столике у кровати?

– Не без того, – проворчал Барр, наполняя из кофейника фарфоровую чашку. – Другое дело, ты славно выдрессировала здешних работников, заставив их думать, что это – их собственный дом, ну а мыслителями они оказались на диво своеобычными… так что кого, собственно, интересуют мои хилые ожидания?

– Хлебни кофейку, братец, глядишь, полегчает. – Каликста пододвинула ему блюдо. – Вот, кекс возьми. Нам нужно как-то связаться с Шадраком, а заодно сообразить, где на побережье Нового Запада лучше высадиться. Порты-то для нас все закрыты!

– В Новом Орлеане, без сомнения, – подсаживаясь к ней, сказал Рен.

– Если «Лебедь» доставит нас в Новый Орлеан, мы с Эрролом оттуда проводим Софию на север через Индейские территории, – предложила Златопрут.

– Это ж какой крюк для вас, – смутилась София.

Помощь была бы ей очень кстати, но девочка понимала, чего стоил Эрролу каждый лишний день, отделявший его от поисков брата. И не только ему. София вполне отдавала себе отчет в том, что все эти люди собрались здесь из-за нее. Рисковали, терпели всяческие неудобства, лишь бы ей помочь.

– Куда ты, Репеек, туда и мы, – заверил ее Эррол. – Мы ведь обещали благополучно доставить тебя в Бостон и с дядей воссоединить?

Барр угрюмо заметил:

– В Бостоне не будет ни благополучия, ни безопасности, пока там Бродгёрдл.

– Авзентинийская карта говорит, мы пойдем разными путями. – София тщательно подбирала слова, ведь речь шла о том, что ее больше всего беспокоило. – Да, я знаю, мы это уже обсуждали…

Каликста ласково похлопала ее по руке:

– Ты, милая, слишком доверяешь пророческой силе всяких головоломок…

– Когда оглядываешься назад, становится ясно, что авзентинийские карты часто оказываются правдивы, – сказал Эррол. – Но я не вижу, с чего бы нам разлучаться из-за того, что они так предсказали!

– Он прав, Софочка, – согласилась Златопрут.

– Все-таки эти карты – не просто головоломки, – упрямо продолжала София. Они много раз заговаривали о картах, плывя через океан. – Пока сбывается все, что ими предсказано. И я ведь не настаиваю, чтобы мы расставались нарочно! Просто карта нам подсказывает, чего можно ждать. Значит, строя планы, нужно с нею считаться!

Барр вдруг стряхнул остатки сонливости.

– Кстати, о пророческой силе, – сказал он. – Вот как мы отправим весточку Шадраку. Максин!

– Максин – это кто? – хором спросили София и Рен.

– О да, – пробормотала Каликста. – Максин. Отличная мысль!

Барр с довольным видом откинулся в кресле.

– Еще бы! Несколько удивляет лишь твое одобрение… – И повернулся к Софии. – Максин Биссэ живет в Новом Орлеане. Мы много лет с ней знакомы и полностью доверяем ей. Промышляет она, вообще-то, гаданием, отчего моя сестрица слегка воротит нос, но вот что касается переписки, равных ей…

С другого конца особняка долетел крик. Сидевшие за накрытым столом враз замолчали, замерли и прислушались. Скоро раздался заполошный топот бегущих ног и послышался голос Милли, взывавшей:

– Госпожа капитанша! Госпожа капитанша!..

Каликста вскочила. В комнату, задыхаясь, ворвалась Милли.

– Что стряслось?

– Томá видел всадников, – вне себя от волнения ответила Милли. – Скачут по дороге сюда!

– И что с того?

– Он пошел ворота чинить… И вот это принес! – Служанка протянула Каликсте длинный, узкий бумажный лист, зримо потрепанный непогодой. – Последние две недели их повсюду развешивали. Мы им и значения не придавали, а надо было!

Все собрались вокруг Каликсты, которая уже ругалась вполголоса.

Посередине листка красовался рисованный портрет Ричарда Рена. Вполне узнаваемый. По сторонам располагался текст:

Награда: 2000 сребреников

тому, кто схватит и предаст

в руки властей Тортуги

объявленного вне закона

Ричарда Рена.

– Почему вчера мне не сказали? – требовательно осведомилась Каликста.

– Простите, госпожа капитан, – заломила руки Милли. – Мы как-то не подумали. Я только слышала, как вы Ричардом его называли, а одно с другим не связала…

– Сколько там всадников?

– Тома говорит, три десятка, не меньше…

– Многовато, – негромко оценила Каликста.

– Это Лига. – Осознав, что австралийские силы правопорядка, от которых он скрывался, в действительности висели у него на хвосте, Рен покрылся пепельной бледностью. – Видно, по всей Атлантике меня ищут: откуда бы им знать, что я здесь? – Путешественники молча смотрели на него, и он заключил: – Наверно, для всех будет лучше, если я сдамся…

– Ни в коем случае! – рявкнула Каликста.

– Две тысячи сребреников – немалое искушение, – задумчиво проговорил Барр. – Как славно они будут звенеть в резном сундучке, сработанном нарочно для хранения серебра. Мы бы его потряхивали время от времени, с любовью вспоминая…

Каликста закатила глаза:

– Барр! Что ты несешь!

– Да шучу я, шучу, – улыбнулся брат. – Конечно, что касается выдачи, это полная ерунда. – Он ткнул пальцем за окно. – Вон они, на холм поднялись. Еще минута-другая, и будут здесь. Прислуга не слабо натаскана владеть кинжалом и саблей, но острые вопросы лучше все-таки решать за порогом, правда, сестренка? А то еще мебель ценную, не дай бог, попортим…

Каликста тепло улыбнулась ему:

– Иногда ты высказываешь здравые мысли, братишка. – И подбоченилась: – Ну что… значит, на «Лебедь»!

– На «Лебедь», – согласился Барр. – Друзья! Три минуты на сборы!

Еще мгновение они стояли неподвижно. Потом дружно бросились вон из комнаты.

2 Парфюмерный магазин Пулио

2 августа 1892 года, 8 часов 11 минут

Когда восстал Новый Акан, город Новый Орлеан разделился надвое. Зачинщики мятежа встречались здесь и набирали сторонников, но их противники составляли могущественное большинство. Достойно удивления, что во время самого бунта город не пострадал еще больше. В основном Новый Орлеан спасся по двум причинам. Во-первых, главной целью восставших были плантации и загородные усадьбы. Во-вторых, при малейших признаках насильственных действий противники мятежа постарались как можно скорей убраться из города. Таким образом Новый Орлеан попал в руки бунтовщиков и по ходу переворота стал фундаментом независимости Нового Акана.

Шадрак Элли. История Нового Запада

София вслух считала секунды. Какое счастье, что ее ветхое барахло, брошенное накануне у изножья кровати, так и лежало все вместе! Некогда было стаскивать нарядное платье: София живо натянула ботинки, побросала одежду в рюкзачок, книги – в сумку и взвалила то и другое на плечи. После чего пулей вылетела из уютной маленькой спальни. Скатилась вниз по ступенькам в комнату, где недавно завтракали.

Барр чудесным образом успел сменить шелковый утренний халат на штаны, белую блузу, сапоги и перевязь с саблей, которую обычно носил. Рен прибежал с рюкзаком, Златопрут – почти с пустыми руками. Эррол сразу отобрал у Софии рюкзачок:

– Дай-ка мне, Репеек…

– Каликста! – заорал Барр.

– Иду, иду, – послышался безмятежный ответ.

– Пытается упаковать все свое барахло, – проворчал Барр, затем поднял голову и закричал: – Радость моя! Может, все-таки бросишь тряпье? В Новом Орлеане новое купишь…

Наверху прекратился скрип лихорадочно выдвигаемых ящиков. Каликста возникла наверху лестницы: все в том же лимонно-золотом платье, перетянутом драгоценным поясом с сабельными ножнами.

– Хороший совет, – проговорила она.

– Рад, что оценила, – кивнул Барр. – Итак, коль скоро нашу парадную дверь, к которой я, признаться, весьма привязан, вот-вот разнесут в щепы, отважусь ли настаивать на немедленном отбытии?

Каликста проворно сбежала вниз. Барр повел друзей в тылы дома. Сенека ехал на хозяйском плече, вцепившись в толстую ткань. Стеклянные двери стояли настежь распахнутыми. Пятеро живо одолели мраморные ступени и побежали по белой дорожке через лужайку.

– Милли уже предупредила команду, – на бегу сказала брату Каликста. – Прямо сейчас якорь поднимают!

София не оглядывалась на всадников, подъехавших к особняку, но услышала крики и поняла – их заметили. Лужайка содрогнулась от конского топота. Длинное и тесное платье отчаянно мешало бежать, София чувствовала, как при попытке прибавить шагу оно трещало по швам. Пираты, Рен, Златопрут уже выскочили на причал.

– Быстрей, быстрей!.. – кричали матросы.

Напрягая все силы, девочка взбежала по трапу. Эррол одним прыжком взвился следом за ней. Трап мигом втащили на борт. Корабль качнулся, паруса поймали ветер… Всадники достигли причала, им пришлось резко осаживать лошадей, поднимая их на дыбы на самом краю. Многие выхватили пистолеты, но дула смотрели вверх.

– Почему не стреляют? – силясь перевести дух, спросила София.

– Такими пукалками «Лебедя» не потопишь, – отозвался Эррол. Сам он дышал лишь чуточку легче. – А у нас пушки на борту, и они это знают.

Сенека, круживший наверху, пронзительно крикнул и спланировал Эрролу на плечо.

София со стоном осела на палубу.

– Только я порадовалась, что укачивать перестало… И вот опять!

– Что поделаешь, Репеек… – Эррол легонько стиснул ее плечо. – Думай о том, что плавание продлится недолго. А потом – твердая земля! Насовсем! Может, попробуешь счет времени потерять? И не заметишь, как доберемся.

Они знали, что Ричард Рен – беглец. Только не подозревали, на какие меры способна пойти Лига Энкефалонских эпох, чтобы до него добраться. Он ведь некогда был ключевым сотрудником этой Лиги и свято верил в необходимость защиты ранних эпох от разрушительного влияния познаний будущего.

Теперь ему приходилось скрываться от организации, которой прежде служил.

В первый же вечер долгого плавания через океан Рен рассказал товарищам, как «дошел до жизни такой». Они собрались в каюте Каликсты. Барр лениво забавлялся с колодой карт, Каликста чистила пистолет. Эррол зашивал порванный плащ, Златопрут и София молча слушали. Рассказ так заворожил девочку, что отступила даже морская болезнь.

– Как ты уже знаешь из дневника своей мамы, – начал Рен, имея в виду страницы, скопированные им для Софии, – Минну и Бронсона я встретил в феврале тысяча восемьсот восемьдесят первого года. Благополучно оставив их в Севилье, я вернулся на «Гнездышке» в Австралию. Вскоре после прибытия меня и всю команду арестовали. – Он криво улыбнулся. – Обвинений насчиталось великое множество. Все вертелось вокруг того, как я многократно нарушил закон, выручая твоих родителей. И хуже всего было то, что я подарил им часы. Меня без долгих проволочек приговорили к длительному тюремному заключению. Если конкретно – к десяти годам. Хорошо хоть почти никого из экипажа не привлекли…

– Откуда же они узнали, что произошло в море? – удивилась София. – Как такое возможно?

– У Лиги свои способы узнавать очень многое, – отмахнулся Рен. – Порой они кажутся всеведущими…

– Доносчик? – спросила Каликста.

Пистолет лежал разобранный на чистой тряпице. Начищая рукоять, пиратка бросила на Рена проницательный взгляд.

– Моя команда вне подозрений, – заверил капитан. – Долго объяснять… Сведения собираются способами, которые вам трудно даже вообразить. Лучше я расскажу, что меня, собственно, возмущает. – И он принялся загибать пальцы. – У каждой эпохи есть свое главенствующее учение. В покинутых нами Папских государствах это религия. Она организует и направляет все формы познания. На Новом Западе, где так высоко ценят картографическое мастерство твоего дяди, София, это наука. Прежде Великого Разделения в Австралии также царствовала наука. Но мы воссоединились с эпохами будущего, и они сильно повлияли на нас. А в грядущих эпохах всем правят искусства. Они называются «арсы».

Слушатели ждали. В руках Барра шелестели, поскрипывали карты – он перебрасывал их из ладони в ладонь. В его голосе прозвучало недоумение:

– Это что, типа как картины рисовать? Музыку сочинять?

– Верно, это формы искусства. – Рен жестом обвел каюту, увешанную картинами из жизни Испаньолы, приобретенными и бережно сохраняемыми хозяйкой.

У двери висело полотно, изображавшее девушку, рубящую кокос. Стену над стойкой со свернутыми картами занимала сцена морской битвы. Напротив пламенел штормовой закат. Яркие краски замечательно оживляли темные деревянные стены.

– В них куда больше могущества, чем обычно кажется людям, – продолжал Рен. – Каждый холст оказывает воздействие, на первых порах, возможно, неосознаваемое. Думаете, почему Каликста вообще на них внимание обратила? Каждое по-своему влияет на душу…

Каликста подняла взгляд от работы:

– Еще бы!

Рен кивнул:

– Рад, что ты согласна со мной. Однако следует знать, что в основе всего лежит энергия арсов – интуиция, интерпретация, сила воображения. «Три глаза», как еще говорят. Эта энергия может направляться в живопись, музыку, театр, скульптуру, как водится в ваших эпохах, но может излиться и в чтение, понимание, формирование мира как такового. Людских умов, городов, обществ, лика земли…

– Не могу в толк взять, – без обиняков признался Эррол.

Плащ лежал у него на коленях, про штопку он успел позабыть.

– Верно, – сказал Рен. – Пока лично не увидишь, на что способны арсы, это почти посрамляет воображение. Точно так же, как мир, видимый в микроскоп, невозможно представить, пока сам не…

– Что такое микроскоп? – спросил Эррол.

Рен улыбнулся:

– Я слишком сложно объясняю. Эррол… вот каким образом ты втолковал бы сущность Истинного Креста человеку, который никогда о нем даже не слышал? София, как ты рассказала бы о достижениях современной тебе медицины? Таковы арсы: это система смыслов, и за ней такая бездна столетий, что и к начаткам-то понимания подобраться непросто. А если погрузиться в нее полностью, очень трудно объяснить несведущим систему посылок, которые начинают казаться самоочевидными. Ты их понимаешь, но каким образом – не истолковать.

– И вот этот секрет Лига так ревностно охраняет? – спросила София. – Существование арсов?

Она и сама не полностью поняла объяснения Рена, но мысль, что арсов невозможно постичь, пока не пощупаешь, казалась толковой. Таковы были карты памяти, хорошо ей знакомые. Пока не нырнешь в чужие воспоминания – не вообразишь, как вообще возможно подобное. Наверное, в этом же духе работали арсы. Обретал жизнь целый мир… Мир, который описать невозможно, можно лишь почувствовать… пережить.

– Нет, нет, – покачал головой Рен. – Это я вам другой раз расскажу. Сейчас я об арсах только упоминаю, чтобы вы поняли, в чем меня обвиняли и за что я получил приговор. Пока я плавал в океане, они ничего не знали, но как только сошел на берег и оказался у них… все тотчас открылось. Я даже не знал, София, что твои родители пытались позвать меня с помощью часов, ведь в то время я уже отбывал срок. Узнал об этом лишь недавно, несколько месяцев назад, когда меня выпустили, но, конечно, было поздно. Тем не менее меня замучила совесть, ведь я дал им обещание и не смог исполнить его. Я связался с Кассией, известной на Новом Западе как Угрызение, и мы разработали план. Изначально он вовсе не затрагивал тебя, Златопрут, но нам стало известно, что случилось с тобой, и Кассии пришлось импровизировать…

– Они вас уже наказали за то, что вы помогли моим родителям, – сказала София. – Значит, и мне помочь не позволят.

Рен посмотрел на свои руки:

– Ты совершенно права, девочка. В Австралию мне уже не вернуться. Я уехал оттуда, зная, что обрекаю себя скрываться до конца своих дней.

София смотрела на него во все глаза, потрясенная тем, скольким этот почти незнакомый человек жертвовал ради нее и ее родителей. Потом подумала о цветных булавках, испещривших карту в подвальной комнате дома: ими Шадрак отмечал места, где вроде бы видели Минну с Бронсоном после их исчезновения. «Только подумать, – сообразила она, – за каждой булавкой стоит человек вроде Ричарда Рена. Человек, который, может быть, мельком видел маму и папу… И решился помочь им, не задумываясь о цене!»

– Значит, Лига вышлет погоню? – спросила Каликста.

– Возможно. Впрочем, подозреваю, у них полон рот хлопот поважнее. Я – лишь маленькая рыбка в их океане. Скорее всего, они забросят довольно редкую сеть, надеясь, что однажды она подцепит меня. А я сделал все от меня зависящее, чтобы этого не произошло…

…И теперь вот казалось, что Рен весьма заблуждался. «А может, – размышляла София, – две тысячи сребреников и есть та самая сеть, заброшенная Лигой? Объявили награду и ждут себе, чтобы пираты, контрабандисты и купцы Индий сделали за них всю работу…»

Увы, совсем забыть про Ричарда Рена Лига покамест была не готова.

Во время четырехдневного плавания до Нового Орлеана Рен серьезно занялся изменением внешности. Объявление о награде рисовало его длинноволосым и бородатым; он наголо выбрил голову. После чего Каликста разрисовала его руки и лицо несмываемыми чернилами, украсив их замысловатыми завитками и фигурными линиями якобы татуировок, характерных для жителей Индий.

«Лебедь» вошел в гавань около полудня. Его команда и пассажиры впервые увидели такое причудливое явление погоды, досаждавшее Новому Орлеану уже несколько недель. По всему горизонту грудами хлопковой ваты залегли желтоватые облака.

– В жизни своей не видала таких туч, – пробормотала Златопрут.

– Откуда эта желтизна? – спросила София.

Златопрут покачала головой:

– Понятия не имею. Пыль, может быть?.. – И нахмурилась. – Уж слишком они неподвижные…

Облака низко, давяще висели над портом. Душного, затхлого воздуха не мог разогнать даже бриз с океана.

Мерзкой погоде не удалось погасить лишь энтузиазм Каликсты. Едва бросили якорь, она оставила «Лебедя» на попечение немногочисленной команды, сама же, сойдя на причал, наняла два экипажа.

– Прежде чем отправляться к Максин, – объявила она, – мне кое-что в магазинах надо купить!

Барр застонал.

– Твоя идея была! – возмутилась Каликста.

– Я же это сказал, чтобы поторопить тебя с бегством…

– Слово не воробей, – проговорила Каликста. – Совет был дельный, и я намерена им воспользоваться. София поедет со мной!

– Да не нужно мне ничего… – София при первой возможности переоделась в поношенное дорожное платье. И ей вовсе не улыбалось вновь оказаться закупоренной в замысловатый шелковый кокон, пусть он и отвечал последнему писку моды.

Каликста со значением посмотрела на ее обувь:

– А как насчет новых ботинок?

София тоже опустила глаза. Один шнурок успел порваться в нескольких местах, там красовались узлы. Каблуки давно превратились в сношенные полумесяцы.

– Ну, – смирилась она, – новые ботинки, наверно, не помешают. Нам на север еще ехать и ехать…

– Вот и отлично! – Каликста бодро впихнула Софию в ожидающий экипаж, весело помахала остальным: – Часа через два встретимся у Максин! – И поправилась: – Может, чуточку позже.

Барр закатил глаза:

– Сестренка, ты уж постарайся хоть до ночи управиться…

Каликста устроилась на сиденье, легонько стукнула в крышу:

– Кучер! В обувной Генри на рю Рояль, пожалуйста!

Карета дернулась и покатила вперед. Каликста сжала коленку Софии:

– Ты небось вспоминаешь, как мы прошлый раз тут веселились. И Тео с нами…

София кивнула:

– Да. Кажется, это так давно было…

Она смотрела в окошко на удаляющуюся гавань, припоминая, как «выпала» из времени, пока разыскивала пиратский корабль: внезапное появление Барра, отчаянную гонку к трапу, големов-преследователей… и Тео, целящегося в бочку с патокой. Это воспоминание вызвало у нее улыбку.

– Скоро ты вернешься в Бостон, радость моя, – сказала Каликста. – И Тео обзавидуется, когда узнает о твоих похождениях!

Улыбка Софии окрасилась тоской.

– Надо думать… Особенно если услышит, сколько времени я провела с тобой и с Барром.

Каликста рассмеялась:

– Он, бедняжка, небось позеленел там от скуки… Так вот, – она напустила на себя деловой вид, – помимо твоих дорожных ботинок, нам обеим не помешают новые шляпки, нижние юбки, как минимум по парочке платьев, домашние тапочки, чулочки, бельишко, я не говорю уже о щетках для волос, шпильках, мыле… что еще я забыла?

– Да хватит, по-моему.

– Ах! – вырвалось у Каликсты. – Кучер, стой! – И стукнула в крышу. – Ну конечно! Духи!

И, не успела карета остановиться, пиратка потащила Софию наружу.

– В принципе, я не думаю… – начала девочка.

– Когда речь идет о покупках, со мной не спорят. Это весьма неблагоразумно. – Каликста глянула вверх, где сидел кучер. – Ждать здесь!

Они были вблизи городского центра; вдаль тянулась длинная улица, состоявшая из сплошных магазинов. Напротив шла торговля дамскими шляпками. Две дамы под зонтиками от солнца любовались витриной. Рядом девушка в белом переднике намывала ступени лавочки при пекарне. София прочла вывеску над дверью, к которой вела ее Каликста: «ДИВНЫЕ АРОМАТЫ ВИНСЕНТА ПУЛИО».

Внутри воздух был напоен запахами флердоранжа и миндаля, мускуса и корицы, гардении и розовых лепестков. Каликста сразу направилась к стойке, София огляделась. Всюду этакими островками виднелись маленькие столики, заставленные стеклянными пузырьками. На стенных полках теснились тяжелые горшочки с этикетками: «Магнолия», «Жимолость», «Цветочный луг». За стеклянным прилавком стоял солидного вида мужчина с тщательно ухоженными усами. Он вытирал белой тряпочкой замысловатые пульверизаторы, украшавшие выставку.

– Винсент! – приветствовала его Каликста.

– А? – Толстяк вздрогнул, вскинул глаза, обрадовался: – Капитан Моррис!

Бросил взгляд на входную дверь, потом в глубину магазина, где еще один покупатель один за другим пробовал ароматы.

Каликста подозрительно прищурилась:

– Ты, никак, разочарован моим появлением, Винсент? В чем дело?

– Я? – Винсент заметно нервничал. – Нет, ничего… Совсем ничего!

Каликста рассмеялась:

– Я семь лет тебя знаю, Винсент. Что стряслось?

– Каликста Клеопатра Моррис, – прозвучал негромкий голос из глубины магазина.

София оглянулась. Покупатель, изучавший пузырьки, успел встать лицом к Каликсте, вытащив саблю из ножен. У него были длинные курчавые волосы, связанные потрепанным кожаным шнурком в хвост на затылке. На ногах – черные начищенные сапоги. Незнакомец подобрался, как хищник перед прыжком. И прошипел:

– Я не собираюсь называть тебя капитаном, Каликста. Этого звания ты не заслуживаешь!

– О’Мэлли, – произнесла Каликста невозмутимо. – Что ж, я тоже бесконечно рада видеть тебя. Что за муха тебя укусила, что ты с саблей наголо меня приветствуешь? Это, знаешь ли, неприлично. Даже будь сейчас один из тех редких дней, когда ты трезвый…

О’Мэлли сделал шаг вперед и ответил ровным голосом:

– Ты отлично знаешь причину.

Каликста медленно стянула кружевные перчатки и сунула их за корсаж платья, не сводя с О’Мэлли взгляда, полного презрения.

– Право же, я в растерянности. При нашей последней встрече мы мирно ужинали на борту «Лебедя», попивая лучший ром из запасов Барра… Если с тех пор что-то произошло, а меня девичья память подводит, сделай милость, напомни!

– Дело не в тебе и не во мне, – ответил О’Мэлли. Его губы кривились так, словно в рот попало что-то несвежее. – Все из-за того, что ты сотворила с «Эвридикой». Я вчера только узнал, но весь Новый Орлеан ужасается твоему преступлению! За подобную жестокость нужно ответить!

Каликста опустила руку на рукоять сабли. На ее лице не осталось и тени веселья.

– Восхищена твоим праведным гневом, О’Мэлли, но, может быть, просветишь меня о причине? «Эвридику» я года три не видела. Так какое злодеяние мне приписывают?

– Самое мерзкое! – ответил О’Мэлли, поднимая оружие. – Никогда не думал, что ты способна на подобное! Ты захватываешь корабль, они сдаются… после чего топишь всю команду – и теперь утверждаешь, будто ни о чем слыхом не слыхивала? Тебе не место у штурвала корабля! И я рад, что именно благодаря мне ты никогда больше в море не выйдешь!

Каликста мгновенно выхватила саблю, принуждая О’Мэлли держаться на расстоянии. Ее глаза стали двумя щелками, полными гнева.

– Ты не сказал ни единого слова правды! Я с удовольствием постою за свою честь и за честь «Лебедя», но давай сделаем это на улице. Твои неловкие удары Винсенту все склянки перебьют, а у меня лишних денег нет ему убытки оплачивать. Мне еще на твои похороны раскошеливаться предстоит…

– Согласен, – улыбнулся О’Мэлли. – Полагаю, на улице многие с удовольствием увидят, как справедливость постигнет ту, кого некогда величали капитаном Моррис…

Мелькнуло перед глазами – клинки сверкнули, лязгнули один о другой. София невольно ахнула.

– София, – спокойно проговорила Каликста, не отрывая глаз от противника и делая шаг к выходу.

– Что?

– Помнишь имя человека, которого мы ехали повидать?

– Да. Помню.

– Я хочу, чтобы ты вернулась в коляску и попросила кучера тебя туда отвезти. Адрес он знает.

София набрала полную грудь воздуха, призывая всю решимость:

– Нет.

Каликста нахмурилась:

– Делай, как я велю!

– Я тебя здесь не оставлю, – сказала София.

Она смотрела сквозь витрину наружу. С улицы уже заглядывали зеваки, собравшиеся поглазеть на дуэль. Слышался топот ног – собиралась толпа.

– Люди подходят. Если он говорит правду, я не могу оставить тебя!

Каликста по-прежнему пристально смотрела на О’Мэлли.

– Зря ты мне перечишь, София…

– Мне очень жаль. Но я никуда не пойду.

Сабля Каликсты метнулась вперед. Рубашка О’Мэлли повисла двумя лоскутами. Винсент за стойкой вскрикнул и спрятался и больше не показывался. О’Мэлли сделал выпад, его сабля зло свистнула в воздухе. Ближайший столик со звоном и треском обрушился на пол. Каликста подбросила саблю, всадив ее в потолок, и бросилась вперед, ударив О’Мэлли плечом в живот. Это застало его врасплох. Так и не выпустив саблю, он рухнул навзничь и барахтался, пытаясь подняться, но Каликста уже выхватила из поясных ножен короткий кинжал.

– Сожалею, Финн, – сказала она.

Лезвие скользнуло по сухожилиям над пятками О’Мэлли, по одной ноге и другой. Он ахнул от боли.

– Заживет, – вставая, проговорила Каликста. – Пару недель ходить не сможешь, и все.

Она тряхнула головой, глядя на него сверху вниз.

– Жалко мне, что ты склонен верить каждому дурацкому слуху. Я думала, ты лучше знаешь меня.

Выдернула саблю, застрявшую в потолке, убрала в ножны и взяла Софию за руку:

– Идем, радость ты моя непослушная…

Толпа на улице существенно разрослась. При виде Каликсты, стремительно вышедшей из магазина, люди раздались в стороны.

– В карету, – коротко приказала Софии пиратка. Потом велела кучеру: – Езжай! Завернем за угол, скажу адрес. Убедись, что за нами нет хвоста, и я заплачу вдвойне!

3 Маска

2 августа 1892 года, 17 часов 00 минут

Индейские территории происходят из той же эпохи, что и весь Новый Запад. Имеется в виду, что Великое Разделение не проложило между ними границы. Тем не менее политический рубеж место имеет. Он также является и границей исследованного; историки Нового Запада знакомы с народами Территорий далеко не так подробно, как следовало бы. Нам известны лишь два последних столетия их истории, поскольку мы были частью ее. Но что мы знаем о более отдаленном прошлом? О происхождении этих племен? Очень немногое…

Шадрак Элли. История Нового мира

В той части Пенсильвании, где стоял отряд Тео, дорог почти не было, только заросшие оленьи тропы да колючее мелколесье без конца и без края. Тео и другие члены рабочей команды получили задание превратить эти малозаметные тропы в широкие, надежные дороги, по которым могли бы беспрепятственно перемещаться войска.

Тогда-то и началась бесконечная сырость. Повисли желтоватые облака, воздух сделался тяжелым, малейшее движение превращалось в тяжкий труд. Зато благоденствовала растительность. До такой степени, что сорняки, срезанные накануне, вырастали заново назавтра. Работа была совершенно изматывающая, и сознание цели, которой должны послужить дороги, ничуть не способствовало энтузиазму. Люди расчищали путь армии Нового Запада: та маршировала на запад, чтобы прижать мятежные Территории к ногтю.

Редкие свободные мгновения, выпадавшие Тео, приходилось тратить на бытовые дела, при обычных обстоятельствах едва замечаемые: пообедать, помыться, постирушку устроить… Временами он уставал так, что даже есть не хотелось. Тео насильно запихивал в себя еду, зная: если этого не сделать, мышцы в дальнейшем скрутит невыносимая судорога. Ему удавалось справляться с непосильным трудом, останавливая мысли, отодвигая почти все чувства…

По крайней мере, так было до последних нескольких дней. Тео получил очередное письмо от Шадрака, полное ободряющих слов и новостей бостонской жизни. О своей работе в министерстве Шадрак писал очень мало, а Гордона Бродгёрдла не упоминал вовсе. Имя нынешнего премьера для них обоих служило чем-то вроде рвотного средства. Он подставил Шадрака под убийство, развязал войну в западных землях – и отправил Тео, все знавшего о неблаговидном прошлом премьера, в самое пекло этой войны. Так что, даже не упоминаемый, Бродгёрдл присутствовал в каждом письме Шадрака и Тео – эдакой огромной и мерзкой лакуной.

Еще Шадрак писал, что о местонахождении Софии по-прежнему ничего не известно. Тем не менее он не сомневался, что племянница вернется домой, надеялся, что война скоро закончится и все они воссоединятся под родным кровом.

Читая письмо, Тео почувствовал глубоко в душе тупую боль. Его тело не желало больше двигаться, каждая мышца сопротивлялась приказам рассудка. Повседневный труд, тяжкий, но все же терпимый – даже самые простые дела вроде чистки башмаков, – вдруг сделался отвратительным, невозможным. Он не хотел больше торчать здесь, в этой глуши, среди прежних сокамерников, на расчистке троп, по которым на запад очень скоро промаршируют тысячи солдатских ботинок. С самого начала все было бессмысленно, но сейчас неправильность происходившего просто кричала.

«Что я здесь делаю?» – спрашивал себя Тео.

Он-то надеялся, что в письме Шадрака найдутся глубоко законспирированные намеки на то, как бы поскорее закончить войну. Шадрак ведь как-никак военный картолог, в правительстве Бродгёрдла ему дана некоторая власть. С другой стороны, Тео не оставлял надежды, что Шадрак умудрится некоторым образом вызволить его с подневольных работ. И теплилась вероятность, что придут хоть какие-то новости о Софии. Вот бы знать, что она счастливо вернулась в Бостон! Тогда ему все опасности стали бы нипочем.

Но Шадрак не написал ни о чем действительно важном.

Всего через несколько дней отряд Тео должен выйти на границы Индейских территорий. Очень скоро они пересекут эту границу… и, очень вероятно, ввяжутся в бой.

Вот так Тео сидел при свече на своей койке, обдумывая, что бы написать Шадраку в ответ, когда вернулся его сосед по палатке. Мужчина, всеми называемый Казановой, вошел в круг света и завалился на свою постель. Он сразу же уловил настроение Тео и поэтому тихо лежал на койке, ожидая, чтобы юноша заговорил первым.

Как и все прочие в отряде, он раньше отбывал заключение в бостонской тюрьме. Собственно, Тео и познакомился с ним в свой первый день за решеткой. Добровольцы и рекруты, составлявшие отдельный батальон, называли подневольных работников арестантами: знаем, мол, откуда вас привезли!

По сути, пребывание в тюрьме в какой-то мере подготовило Тео с товарищами к войне. Добровольцы были неопытными юнцами, вчерашними детьми. Арестанты же – мужчинами разных возрастов, познавшими злую долю и научившимися подчиняться чужой воле. Ни то ни другое им, конечно, не нравилось, но жизненный опыт привил терпение и осторожность, в тягостях солдатчины весьма полезные.

Казанова представлял собой особый случай. Рослый, широкоплечий, с мощной шеей, он походил на боксера. Когда-то он был красавцем-мужчиной. Потом произошло несчастье, о котором он никогда не рассказывал, но после которого он получил ожоги половины головы и лица. Тео видел, как товарищ умывался: шрам тянулся вниз на спину и грудь, уродливый, узловатый. Тео сам носил рубцы от бесчисленных порезов на правой кисти, где кости были железными, но это – другое. Давний случай, изуродовавший Казанову, оставил его таким страхолюдом, что приобрести пугающую репутацию не составило ему никакого труда. Другое дело, что характеру Казановы она совершенно не соответствовала. Он был созерцательно-спокойным, доброжелательным – и относился к Тео как младшему брату.

Каждый день, если не чаще, Тео или кто-то другой подкусывали Казанову, принимаясь расспрашивать его о шраме. Он неизменно отмахивался, так что разгоревшаяся фантазия побуждала их изобретать все более странные обстоятельства. Фигурировали то любимая книга и загоревшаяся палатка, то курица на крыше и чайник, то слепая старушка, дудочка и коробок спичек. Казанова от души хохотал над каждым вымыслом – и молчал.

Спокойный нрав и предпочтение шумным компаниям общество книг Казанова объяснял своей невиданной трусостью. Иные солдаты обращались с оружием преувеличенно нежно, точно фамильное достояние обихаживали. Казанова едва мог заставить себя прикоснуться к сабле и ружью, которые ему выдали, – закидывал их на ночь под койку, словно швабры. Если кто-либо хвастался победой в поножовщине, он досадливо хмурился. А когда после целого дня муштры кто-нибудь пускал в ход кулаки из-за надуманной обиды, закатывал глаза и отворачивался. Сам он предпочитал поваляться с книжкой в палатке. Впрочем, Тео заметил, что, сколько бы Казанова ни афишировал свою якобы трусость, задирать или оскорблять его никто не решался, а на драку провоцировать – и подавно. Тео решил про себя, что этого миролюбивого человека надежно защищало крепкое сложение и жуткий шрам.

И вот теперь Казанова молча ждал, чтобы Тео начал разговор. Лежал, закинув руки под влажный затылок, – он только что полоскался в ближнем ручье, смывая августовскую пыль. Рассматривал желтую парусину палаточного потолка.

– Каз, – вздохнул наконец Тео. – Ну не знаю я, что бы такое Шадраку написать!

Казанова продолжал смотреть в потолок.

– Что так?

– От Софии никакой весточки. И о войне. И вообще… Ну, ты представляешь. И что я должен ему сказать?

Казанова повернул к нему голову. Половина лица – красивая, улыбающаяся. Другая половина – неровная, узловатая.

– А ты не пиши ни о чем важном. Пиши о всяких пустяках. Он и разницы не поймет.

– О чем, например?

– Да хоть о том, как Лампс вчера завалился. Решил в одиночку тот сук с дороги стащить. Раз-два! – и сидит по пояс в грязи.

Тео хихикнул.

– Напиши про то, как Лампс битый час из одежды грязь выполаскивал, стоя в реке голышом. Если кишка не тонка, опиши, как он выглядел без штанов…

Тео расхохотался.

– Еще можешь написать Шадраку, как ты по ним с Софией скучаешь, – успешно рассмешив Тео, мягко добавил Казанова. – И о том, как сильно тебе хочется, чтобы война поскорей кончилась.

Тео глубоко вздохнул и кивнул:

– Все правильно. Так и сделаю. – Провел пятерней по пыльным волосам, устало отложил перо и бумагу. – Завтра утречком напишу…

Казанова некоторое время молча смотрел на молодого человека.

– Я сегодня видел кое-что интересное…

Тео вскинул глаза, услышав, как изменился тон голоса.

– Я про фургон с припасами, что прибыл вчера, – продолжал Казанова. – Я сумел в него заглянуть.

Тео ждал продолжения.

– Вообще-то, я хотел оценить количество продовольствия, думал, может, догадаюсь, куда нас отправят, – прикину продолжительность марша и все такое. Но в фургоне не еда оказалась. Там ящики, а в них защитный доспех.

– Доспех? – с любопытством переспросил Тео.

– Стеклянные щитки для глаз, вделанные в кожаные маски.

– Вроде мотоциклетных очков?

– Сам посмотри. – Казанова приподнялся, запустил руку под койку и вытащил спутанный клубок кожаных ремешков с пряжками.

– Начинаю догадываться, как ты угодил в тюрьму, Каз, – дружески прокомментировал Тео.

Казанова натянул кожаный колпак на голову, повернулся к Тео.

– Как сидит? – глухо прозвучал его голос.

Тео нахмурился:

– Трудно сказать. Похож ты, если что, на муху-переростка…

Зеленоватые линзы, выпуклые, продолговатые, были установлены под углом. Это придавало маске печальное выражение. Посередине проходил шов, рот и нос прикрывала грушевидная вставка жесткой ткани. На шее болтались пряжка и ремешок.

– Видишь что-нибудь? – спросил Тео.

– Вижу, но искаженно. – Казанова взял рукой одну выпуклую линзу, с некоторым усилием откинул ее кверху. – Петли туговаты… – Карие глаза моргали в прорезях маски, выражения нельзя было разобрать. – Тут в ткани что-то… древесным углем пахнет.

Тео скривился:

– Снял бы ты ее лучше…

Казанова так и поступил и сказал:

– Надеюсь, Меррет не собирается нас заставлять их носить? В ней жарко, как в печке!

– Да зачем бы их надевать? Это похоже на средство защиты, но от чего?

Казанова сунул маску обратно под койку и со вздохом откинулся на постель:

– Скоро узнаем… Еще три дня, и Меррет на Индейские территории нас загонит.

Последовало молчание. Казанова опять взялся рассматривать низкий полотняный потолок. Пламя свечи трепетало, по стенам двигались тени. Тео тоже растянулся на койке и потянулся задуть фитилек. Против обыкновенного, сразу уснуть ему не удалось. Мысли путались, бродя словно по лабиринту.

4 Пять писем

2 августа 1892 года, 8 часов 31 минута

Новостные издания, письма, иной раз даже картины: все эти вещи, которые мы называем «дрек», могут происходить из прошлого или из будущего, но это прошлое и будущее в любом случае потеряно для нас из-за Великого Разделения. Иногда найденные обрывки даруют удивительные откровения. Например, толика дрека из 1832 года послужила предупреждением: заставила Новый Запад задуматься, какие условия могут послужить основанием для войны. Десятилетиями затем призрак войны грозовой тучей нависал над Западным полушарием, но опасность неизменно удавалось отвести. Войны, предшествовавшие Разделению, уже пролили вполне достаточно крови, а мятеж в Новом Акане наглядно показал, какое это несчастье, когда внутри эпохи происходит усобица.

Шадрак Элли. История Нового Запада

Премьер-министр Гордон Бродгёрдл определенно потратил на свою военную комнату существенные средства и немало личной энергии. Роскошная, исключительно удобная, она как бы демонстрировала, что война – дело очень дорогостоящее, даже шикарное, наслаждаться которым можно поистине лишь из безопасности уютного и комфортабельного кабинета.

Как же Шадрак его ненавидел!

Буквально все здесь вызывало у него тошноту. Окна комнаты, широкие, в коричневато-желтых бархатных шторах, выходили на общественные сады. Обои в тонкую полоску, темно-синие с белым, были украшены портретами политиков, работавших до Разделения. Всякий раз, когда Шадрак сюда входил, на него нападало легкое головокружение. Массивные кресла, обтянутые кожей в цвет штор, выстроились кругом овального полированного стола. Во влажном воздухе, доступ которому не могли перекрыть даже деньги Бродгёрдла, все казалось чуточку отсыревшим. Едва ступив на порог, Шадрак с омерзением уловил запах плесени. Вероятно, душок дал ковер, слишком толстый, темно-синий, в тон полоскам обоев, предназначенный скрадывать тяжелую поступь Бродгёрдла…

И эта поступь не замедлила раздаться: премьер явился в кабинет, как обычно, ровно в восемь тридцать утра, чтобы провести заседание правительства военного времени. Бродгёрдл наслаждался этими встречами не менее, чем роскошью комнаты.

– Доброе утро, джентльмены! – сияя, приветствовал он собравшихся.

После чего уселся бок о бок с Рупертом Миддлсом, недавно назначенным госминистром и главным архитектором «Патриотического плана» – парламентского билля, закрывшего границы для иностранцев. Миддлс – обладатель слишком пышных усов и толстых пальцев – сидел напротив Сальваторе Пьедмонта, министра обороны.

– Доброе утро, господин премьер, – пофыркивая от усердия, отозвался Пьедмонт. – Отличный денек, чтобы планировать военные действия!

Шадрак застонал про себя. Каждый день одни и те же слова!

Сальваторе Пьедмонт был военным, видавшим гораздо лучшие времена. В первые годы после Разделения его отец носил звание генерала. Как раз в те дни восстания черных рабов на юге привели к образованию Нового Акана. От отца Пьедмонт унаследовал нелюбовь ко всякого рода мятежам и незыблемую уверенность, что вооруженным силам Нового Запада по зубам любая проблема, малая и великая. Годы шли; потомственному военному довелось увидеть, как постепенно паршивела его любимая армия, ведь Новый Запад очень долго жил в мире с соседями. И вот теперь, разменяв восьмой десяток, старый вояка познал счастье: армия вновь оказалась в центре внимания. Бродгёрдл, со своей стороны, похоже, плевал на то, что во главе действующих войск оказался переживший свои дни старикашка. Может, ему было так даже проще.

– Доброе утро, – повторил за ним Миддлс и выпрямился в кресле.

Он еще не отошел от острого осознания собственной важности, сопутствовавшего назначению его госминистром. В присутствии Бродгёрдла он неизменно натягивал маску суровой серьезности, подобавшую, как он думал, столь ответственному посту.

– Доброе утро, – устало пробормотал Шадрак.

Бродгёрдл по-змеиному зубасто улыбнулся в ответ, радуясь зрелищу поникшего, павшего духом Шадрака. Он сказал:

– Сегодня нам нужно очень многое обсудить. Прибыли донесения от Григгса и Джуна.

– И что пишет Джун? – с предвкушением пророкотал Пьедмонт. – Я знаю Эрика Джуна. Отличный солдат!

Шадрак подавил желание закатить глаза.

– И он и Григгс докладывают о существенных препятствиях, мешающих их продвижению, – сказал Бродгёрдл.

– Что?.. – вырвалось у Пьедмонта.

Миддлс обеспокоенно сдвинул брови:

– Никак новые карстовые провалы?

– Совершенно верно, джентльмены. Провалы. – Бродгёрдл откинулся в кресле и обвел взглядом министров, словно требуя объяснений.

Первую карстовую воронку заметили в начале июня. В течение всего одной ночи целый квартал на западе Бостона поглотила зияющая дыра. Тьма внизу выглядела бездонной. Выживших не нашли.

Второй провал случился двумя днями позже, на сей раз в юго-западной части города. Здесь жертв оказалось меньше, поскольку застройка была не такой плотной, но страху воронка нагнала много. На сегодня в пределах одного дня пути от столицы насчитывалось семь воронок. И возникали новые, причем именно там, куда собирались идти маршем войска Нового Запада.

Шадрак успел наслушаться скороспелых теорий. Говорилось о скверном дорожном строительстве, плохом дренаже, беспримерной вулканической активности. Велись и более серьезные научные споры, вот только убедительных объяснений происходившего по-прежнему не наблюдалось.

– У нас проблема, с которой приходится считаться, – сказал Бродгёрдл, со значением поглядывая на Шадрака, словно он был причиной всему. – Войска следуют картам, составленным военным картологом… который определенно не ведет учета провалам.

– Что сказать, – сухо ответил Шадрак. – Воронки не всегда возникают по моему предначертанию.

Бродгёрдл поднял бровь. Сарказм Шадрака был ему как с гуся вода.

– Каждому маршруту, намеченному для войск, должны соответствовать запасные пути.

Шадрак хотел возразить, что это привело бы к неизбежной путанице и логистическому кошмару, но его прервали.

– Простите, господин премьер, – прозвучал женский голос.

У локтя Бродгёрдла материализовалась его новая помощница, Кассандра Пирс, и подала шефу листок бумаги:

– Мне подумалось, вы захотите это увидеть до публикации в вечернем выпуске «Бостон Пост». Пресса, как я понимаю, это уже получила…

Бродгёрдл молча читал, а Шадрак наблюдал, как на его лице поочередно отражались удивление, гнев, осознанная попытка изобразить невозмутимость… и, наконец, четкое пренебрежение. Он спокойно спросил:

– Кто написал это?

– Редакционная передовица, – ответила Пирс.

– Можно взглянуть? – подал голос Шадрак.

Бродгёрдл, хмыкнув, передал ему листок:

– Как-то я не удивлен, что никто конкретно не захотел свою подпись поставить…

Шадрак бегло просмотрел начало статьи.

Редакция убедительно призывает премьер-министра и парламент пересмотреть необходимость дорогостоящей и бесплодной войны с сопредельными странами. Во главе угла, как известно, пограничная политика парламента, побудившая Новый Акан и Индейские территории выйти из федерации, а Объединенные Индии – установить эмбарго. В результате Новый Запад, бывший прежде средоточием торговли Западного полушария, оказался в изоляции, растерял союзников и друзей.

Кому же выгодна подобная политика? Что вообще мы выиграем, раздвинув границы к западу? Неужели кусок, который, возможно, мы отхватим от Пустошей, действительно стоит многих тысяч долларов, которые еженедельно приносила торговля с Объединенными Индиями? Неужели он ценней мира с Индейскими территориями? Ценней новоорлеанского порта?

Нам кажется – нет…

Шадрак еле удержался, чтобы не сопроводить согласным кивком каждую фразу. «Наконец! – думалось ему. – Наконец кто-то написал разумное слово! Может, и читающая публика в чувство придет…»

– Возмутительно! – дрожащим голосом объявил Пьедмонт.

Шадрак оторвался от статьи и обнаружил, что весь кабинет министров столпился позади его кресла, читая через плечо.

– Что мы выигрываем? – продолжал Пьедмонт. – Абсурдный вопрос! Чего еще ждать от штафирок!

– Заметим, авторы даже не упомянули, как эта самая пограничная политика много месяцев их защищала, – фыркнул Миддлс. И покачал головой. – Вот вам, господа, лишнее подтверждение, как нам следует дорожить нашей системой покупки парламентских мест. Только представить, что такая вот чернь получила бы право голоса!

– Как бы то ни было, многие среди вышеупомянутой черни умеют читать и делают это исправно, – заметил Бродгёрдл. – И коль скоро эта статейка выйдет уже неминуемо, думаю, нам следует ответить без промедления.

Его голос звучал спокойно. Он, несомненно, уже придумал, как разобраться с проблемой.

– Ответ? – воскликнул Пьедмонт. – С какой стати подобное заслуживает ответа?

– А я думаю, заслуживает. И кто сделает это лучше, чем наш министр по связям с сопредельными эпохами?

Шадрак окончательно оторвался от статьи.

– Я… – начал он. – Полагаю, я не лучшая кандидатура…

На лице Бродгёрдла зародилась улыбка, живо напомнившая Шадраку оскал: вот-вот цапнет! Сразу вспомнилось все, что предпринял этот человек, загоняя картографа в нынешний угол. Бродгёрдл ведь разнюхал, что в доме Шадрака укрывались сразу два иностранца, обладатели поддельных документов – Теодор Константин Теккари и миссис Сизаль Клэй, – и пригрозил депортировать обоих. Дознался он и о проникновении Софии под фальшивым предлогом в нигилизмийский архив и посулил известить архивистов, чтобы они могли подать в суд за обман. Таким образом, все Шадраковы домочадцы оказались в полной власти безжалостного премьера. Стоит ослушаться Бродгёрдла – и всем придется несладко.

Чувство безвыходности стало привычным, но от этого справляться с ним было нисколько не легче. Выбора не оставалось – приходилось работать военным картологом, трудиться ради войны, которую ненавидел. Хочешь не хочешь – поддерживай политику, которую считаешь дискриминационной, незаконной и опрометчивой. Деваться некуда – садись писать язвительный ответ на передовицу, в которой, если по совести, готов подписаться под каждым словом…

3 августа 1892 года, 16 часов 40 минут

– Перечитай последнюю часть, Шадрак, – хмуро попросил Майлз. – С момента прибытия в Грушевый!

Шадрак посмотрел на остальных, собравшихся за его кухонным столом. Люди кивали. Кухня дома тридцать четыре по улице Ист-Эндинг, с ее кипами разрозненных карт, разномастной посудой и душистыми персиковыми пирогами, во всем отличалась от помпезной военной комнаты Бродгёрдла. И заговорщики, что дважды в неделю встречались за этим столом, ничуть не напоминали членов военного правительства. Разве что – решительностью в достижении цели.

Майлз Каунтримен, путешественник и авантюрист, был стариннейшим на всем Новом Западе другом Шадрака. А еще – величайшим во всем Бостоне спорщиком. Он восставал против Шадрака буквально во всем, от политики и карстовых воронок до размеров приличной порции еды.

Миссис Сизаль Клэй, экономка, обитавшая наверху, была вдовой родом из Нохтланда, столицы Пустошей. Со дня своего появления в этом доме она ни единым словом не возразила Шадраку. И не выезжала почти никуда.

Другие двое различались еще радикальнее. Так, что по сравнению с ними Майлз и миссис Клэй казались горошинами-близнецами в стручке.

Нетти Грей, дочка полицейского инспектора Роско Грея, была сама респектабельность. Уинстон Пендл, для друзей просто Винни, родился у беспутной матери, сданной впоследствии в «институт». Правду сказать, сейчас он выглядел куда опрятней обыкновенного: как-никак жил не на улице, а у Майлза. Но куда было чистому костюмчику против необузданного природного вольнолюбия! Нетти сидела чинно и прямо, Винни – как на насесте. Ерошил вихры, слушая новости, принесенные Шадраком. Голова постепенно возвращалась к естественному состоянию «вороньего гнезда» – видимо, для вящего контраста с безупречно уложенными косами Нетти. Девочка хранила сосредоточенное спокойствие. Мальчишка догрызал карандаш.

Вот такие заговорщики. Все – разных возрастов, биографий, личных намерений. Объединяла их, пожалуй, только верная любовь к обитателям дома тридцать четыре, как присутствующим, так и отсутствующим. И конечно, острая нелюбовь к премьеру Гордону Бродгёрдлу.

В день, когда Тео выслушал приговор и отправился на войну, он взял с Винни обещание присмотреть за Бостоном, пока сам будет в отлучке. Винни отнесся к данному слову очень серьезно. Назавтра же вошел к Шадраку с деловым предложением. Им пятерым следовало сообща поработать над привлечением Гордона Бродгёрдла к ответственности по закону. Надо, чтобы он заплатил за убийство Сирила Блая. Надо разыскать и спасти Вещих, которых он похитил и удерживает против их воли. Арестовать злодея – тут и завершится бессмысленная Западная война!

Шадрак с ним согласился. Отчасти потому, что ярость в мальчишеских глазах свидетельствовала – этот шкет пойдет за Бродгёрдлом и с Шадраком, и без него. Пожалуй, вместе у них шансов побольше.

Только покамест прогресс был такой, что впору мужество утратить. В «деле о привлечении Бродгёрдла за убийство Блая» не возникало новых зацепок. И ничто, кроме деревянной карты, найденной Тео, не указывало на возможное местонахождение Вещих. Пятерке конспираторов не удавалось разузнать ничего внятного о прошлом Уилки Грэйвза, или Уилки Могилы, как прежде звался человек, ворвавшийся на политическую арену Бостона под именем Гордон Бродгёрдл.

В общем, никаких плодов заговор пока не приносил. А война, устроенная Бродгёрдлом, продолжалась вовсю.

Третьего августа всем стало казаться, что события приобретают еще более скверный оборот. Утром прибыл друг Шадрака, Пип Энтвисл, с почтой из Индейских территорий. Привез письмо от Каспера Беринга и еще четыре конверта. Пришлось заговорщикам молча выслушивать истории – одну страшнее другой. Появление малинового тумана неизменно оканчивалось катастрофой. Что порождало его – пока оставалось загадкой.

Кончив читать, Шадрак встал и в полном отчаянии уткнулся лбом в кухонный буфет.

Некоторое время все молчали.

– Сперва запах цветочный, потом – тухлого мяса. Что же он такое, этот чертов туман? – вопросил наконец Майлз, грохнув по столу кулаком.

Пустые тарелки с ложками и блюдо пирога с персиками встревоженно зазвенели.

Шадрак с усилием выпрямился:

– Понятия не имею, Майлз. Я ни о чем подобном раньше не слышал. Я доложил Бродгёрдлу о происшествии…

– Бродгёрдлу? – вспылил Майлз. – Зачем сообщать негодяю?

– Сам подумай, дружище. Подумай о наших солдатах, которых гонят в глубину Территорий. – Старый авантюрист нахмурился, Шадрак же продолжал: – Какая разница, нравится тебе мое решение или нет… Бродгёрдл и без меня уже все знал. Он, может, и негодяй, каких поискать, но в компетентности ему не откажешь!

– Вот бы он вправду был дураком, – проворчал Майлз. – И что он намерен предпринимать?

– Высылает войскам защитную амуницию.

– О да! Теперь нам не о чем беспокоиться!

Повествование о детях, запершихся в кладовке, между тем довело миссис Клэй до слез. Перед ней стояла недопитая чашка, пирог на блюдечке так и остался нетронутым.

– Да помогут нам Судьбы, – проговорила она. – Наверное, это тлетворными воздухами повеяло. Вроде ведьминых шквалов, что встречаются в Пустошах гораздо чаще, чем здесь… – И разволновалась: – Может быть, они к востоку смещаются?

– А по мне, это нечто рукотворное, – возразил Майлз, – очень уж подозрительно, что все четыре случая произошли в городках, причем городки-то все, как один, – на Территориях!

– Что, если это проявляется новая эпоха? – еще больше всполошилась миссис Клэй. – Вроде Передовой, она же ледниковая, которая двигалась с юга? Она-то, наверное, испускает туман. Помните ядовитую почву Передовой? А в этой, похоже, воздух отравлен…

– Чушь! Почему тогда явление происходит исключительно на рассвете и очень локально?

Миссис Клэй призадумалась.

– Ой, – воскликнула она затем. – А что, если туман – это некое существо? Чудовище из чужой эпохи? С ядовитым дыханием?..

Винни воздел изгрызенный карандаш, призывая к вниманию.

– Что будем предпринимать по поводу Тео? – задал он новую тему.

– Вот именно, – бросив на него быстрый взгляд, поддержала Нетти. – Нужно его предупредить!

– У нас всего несколько дней, – ответил Шадрак. – Потом Тео окажется на Индейских территориях. Из сказанного Бродгёрдлом я заключаю, что к моменту пересечения границ большую часть войск экипируют защитой…

– Этого недостаточно, – сказала Нетти.

– Нет у меня доверия ничему, что Бродди может послать им, – одновременно проговорил Винни.

– Нельзя на это уповать, – согласился Шадрак. – Надо сделать что-то еще. Я могу предупредить его в письме, но, не зная, кто или что производит туман, никакого совета по избежанию последствий дать не смогу. Зато у меня есть идея, как уменьшить вероятность встречи его отряда с туманом!

Он живо развернул на столе карту, во всех подробностях представлявшую запад Пенсильвании и Нижний Нью-Йорк.

– Все случаи, о которых на сегодняшний день известно, произошли в средней величины городках. Возможно, я ошибаюсь, но уединенные места выглядят более безопасными. Копию этой карты я как раз сегодня отослал в подразделение Тео. Здесь можно видеть, – он указал пальцем на обозначение рощи, – что, согласно моим указаниям, простейший путь ведет сквозь редколесье. А вот чего, – с улыбкой продолжил Шадрак, – карта не показывает, так это глубокого оврага, в который неминуемо заведет дорога. Потребуется несколько дней, чтобы из него выбраться.

– Значит, – усомнился Винни, – решение в том, чтобы Тео в овраге застрял?

Похоже, других идей у Шадрака не было.

– По крайней мере, так Тео не попадет в окрестные городки, где может появиться туман… – пробормотал он.

– План неплохой, – попыталась поддержать его Нетти.

– Но дающий лишь кратковременную отсрочку, – сознался Шадрак, тяжело усаживаясь на место. – Лучше, конечно, было бы вернуть Тео домой. Вычислить источник тумана. Войну прекратить…

Он обхватил голову руками.

– Надо бы присмотреться к чертовому туману, – сказал Майлз. Отодвинул стул, встал. – Требуется ученый, способный его исследовать!

Шадрак поднял голову, устало глянул на друга:

– Ученый? Ты что предлагаешь?

– Я думаю, тебе следует послать лучшего из исследователей, которых ты знаешь, и с ним лучших естествоиспытателей – пусть разбираются, что там творится. Иными словами, – добавил он со свирепой улыбкой, – я еду на запад. А ты давай пиши Метлям! Верессе и Мартину!

– Именно так! – воскликнула миссис Клэй.

При упоминании о славной даме-картологе из Нохтланда и ее отце, ботанике, у экономки загорелись глаза.

– Они нам всенепременно помогут!

Некоторое время Шадрак молча раздумывал. Потом в его глазах затеплилась некоторая надежда. Самому ему прибегнуть к познаниям Метлей в голову не пришло.

– Мартин… Вересса… и почему я сам не додумался?

– Потому что твой разум и без того трудится на пределе возможного, а его возможности не безграничны. Вдобавок ты склонен легко забывать о друзьях. Уж мне ли не знать. – В голосе Майлза звучало скорее удовольствие, нежели обида.

Поникшие плечи Шадрака заново расправились.

– А ведь может сработать. Если ты не против…

– Пусть только попробует не сработать. Я лично знаю всех, кто тебе пишет. Знаю, как их отыскать. Мартин обо всех странных субстанциях успел забыть больше, чем мы все когда-либо сможем о них узнать. А Вересса сумеет удержать папеньку от очередного головотяпского эксперимента…

Шадрак наконец улыбнулся, хотя и криво:

– Учтем, что с тобой она в этом плане вряд ли совладает.

Майлз просиял: у них наконец-то появился план.

– Все к лучшему! Я буду готов к выезду через час. Сообщи им, чтобы ждали меня у городка Грушевый!

5 Голубятня Максин

6 августа 1892 года, 12 часов 09 минут

Знак железа, как и Знак лозы, на Новом Западе наблюдается редко. Зато в Пустошах оба – самое обычное дело. Но даже там не до конца понимают их природу. Откуда они берутся, что означают? На что способны? К этому следует добавить вопрос о распространенности Знаков в живой природе. Например, почти не изучены проявления Знаков среди животных. Скольким видам присущи Знаки? Почему у одних зверей они встречаются, у других – нет? И может ли изучение животных обладателей Знаков помочь нам уразуметь их предназначение?

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

София с Каликстой прибыли к порогу Максин Биссэ, отстав от Барра, Эррола и Златопрут всего на минуты.

– Я так и знала, что вы не задержитесь, – сказала хозяйка. – Входите, нечего на улице отсвечивать!

– Мне в гавань ехать надо, команду предупредить, – ответила Каликста.

Максин мотнула головой:

– Поздно. Мой верховой только что вернулся. «Лебедя» уже заметили, им пришлось срочно поднимать якорь и убираться, пока в клочья не разорвали. В общем, твой корабль давно отчалил.

Каликста взирала на нее с нескрываемым ужасом.

– Да входи уже, дитя! – сказала Максин. – Не место здесь для таких разговоров.

Каликста, в кои веки притихшая, расплатилась с кучером и вслед за Софией вошла в дом.

– А ты, наверно, София, – сказала Максин, беря руку девочки и тепло ее пожимая.

– София Тимс. Рада знакомству…

– Взаимно, – улыбнулась гадалка. – Пусть нынешние обстоятельства не тревожат тебя. Надеюсь, здесь ты почувствуешь себя как дома. Рада встрече!

Ей было лет пятьдесят. Волнистые волосы, тронутые серебром, сплошь унизанные бусами, уложены кругом лица замысловатой мягкой копной. Цвет лица у нее был примерно как у Софии, она часто и легко улыбалась, а руки выглядели крепкими, словно после долгих лет трудов у плиты или за стиркой. Глаза мерцали добротой, умом и еще чем-то неуловимым. Была ли это ностальгия под маской жизнерадостности? Любопытство к темным уголкам души человеческой?..

Софии Максин сразу понравилась.

– Спасибо, – сказала она. – А что вообще происходит?

– Всему свое время, – таинственно пообещала Максин, ведя ее по коридору и оглядываясь на Каликсту, шагавшую следом. – Вкратце дело обстоит вот как. Кто-то распустил грязный слушок насчет Моррисов. Ложь должна побудить их к необдуманным поступкам, и отмахнуться от нее трудно…

София с нею мысленно согласилась. За клеветой стоял очень точный расчет. Оговор марал пиратскую честь брата и сестры. И поди опровергни, продолжая скрываться.

– Какой-то тип по имени Финн О’Мэлли только что напал на Каликсту в магазине, – сказала она, поскольку сама пиратка продолжала молчать.

– Чему удивляться, – рассудительно отозвалась Максин. – Опасность нешуточная! Здесь вам ничто не грозит, но дальнейшие шаги нужно очень тщательно обдумать.

Они шли галереей, обрамлявшей внутренний дворик, засаженный буйно разросшимися цветами. На краю каменного фонтана сидели ярко оперенные птицы. Во дворик открывались затемненные комнаты с запертыми ставнями, из них веяло прохладой и влагой.

– Мы собрались в столовой, – объяснила Максин. – Там самый большой стол. А еще потому, что Барр сам не свой до булочек, которые моя кухарка печет… – И подмигнула Софии: – Скоро сама убедишься: это он неспроста!

Барр, Рен, Эррол и Златопрут действительно сидели в столовой. На длинном столе шеренгой выстроилось с полдюжины многоэтажных менажниц, полных миниатюрных кексов и булочек. С потолка свисал большой, тяжеловесный шандал, подвески посверкивали в солнечных лучах, временами забредавших снаружи. В целом столовая была царством потертого шика. Казалось, многими вещами здесь пользовались уже так давно, что с ними совершенно невозможно расстаться. Вдоль стены стоял набор стульев в отличном состоянии, но непосредственно у стола господствовали облезлые кресла с разномастной обивкой. Максин непринужденно устроилась в одном из них и пригласила гостей рассаживаться.

– Не стесняйтесь, друзья, не обижайте Селию! Советую немедленно приступать к выпечке, а кофе и чай сейчас подадут.

Барр очень серьезно спросил Каликсту:

– С тобой все в порядке?

Она обняла брата:

– Спасибо, я цела! Только за «Лебедя» беспокоюсь…

– У них есть приказ, если что, возвращаться на Испаньолу, – напомнил Барр. – С ними все будет хорошо.

– И с тобой, деточка! – Максин передала Софии на тарелке кусок кекса с розовой глазурью.

– Не таковы были наши планы, – подсаживаясь к Максин, сказала Каликста.

– А что вы планировали, если не секрет? Что вас всех сюда привело? Я провидела кое-что, но от подробностей не откажусь…

Каликста глянула на Софию.

– Они все пытаются мне помочь, – покаянно начала девушка. – Мне правда жаль, что я всех в хлопоты и неприятности втравила…

– Чепуха! – заявил Барр, становясь похожим на себя прежнего. – Рена жалеть вообще не за что, он сам себе неприятность. А мы с Каликстой просто обожаем влипать если не в одно, так в другое. То есть «обожаем» – не то слово, мы без неприятностей жить не можем, вот как! Кому кирпич на голову – беда, а мы в восторге, ведь это, по сути, замаскированное удовольствие, только кожура чуть потолще. Что касается Эррола и Златопрут… – Он чуть прервался, накладывая себе булочек и в то же время с сомнением поглядывая на оставшихся членов общества. – Да ладно, что о них рассуждать, эти двое вообще не понимают толку в веселье. Им что гладкий путь, что ухабы – без разницы!

София помимо воли улыбнулась, вгрызаясь в розовый кекс. Эррол и Златопрут, успевшие привыкнуть к юмору Барра, благополучно пропустили его слова мимо ушей.

– Трудности не страшны, Репеек, – только и сказал Эррол. – Кому, как не тебе, это знать.

– Знаю и благодарю, – ответила София. И вновь повернулась к Максин: – Видите, они, может, и забавляются, но на самом деле все вправду хотят мне помочь. Я разыскиваю родителей, пропавших без вести одиннадцать лет назад. Рен встретил их в море, когда они плыли в Севилью. Потом они бесследно пропали. Нам удалось выяснить, что, пребывая в Папских государствах, они… – София уставилась на свои руки, – претерпели трансформацию.

Максин пристально смотрела на девочку. Неуловимое свойство души, таившееся за добротой и умом, наконец проявилось.

– Что ты имеешь в виду?

– Они стали лакримами. – Стараясь не встречаться глазами с Максин, София сунула руку в карман юбки и вытащила свиток бумаги. – В Папских государствах мы посетили место под названием Авзентиния… там путникам дают карты дорог ко всем и всему, что они потеряли.

Взгляд Максин стал бритвенно-острым, София же продолжала:

– Мне подарили кисет с гранатами и карту, которая типа поможет родителей отыскать. И вот они… – девочка обвела жестом Эррола и Златопрут, Каликсту, Рена и Барра, – помогают мне пройти по карте.

Максин кивнула на свернутую бумагу:

– Это она и есть?

– Да.

– Посмотреть можно?

София протянула ей карту. Максин, с круглыми от волнения глазами, принялась читать вслух.

Затеряны, но не утрачены… отсутствуем, но не исчезли… незримы, но подаем голос… Разыщи нас, пока мы еще дышим.

Оставь мои последние слова в Замке Истины: они достигнут тебя иным путем. Когда вернешься в Город Лишений, тебя будет ждать человек, что следит за временем по двум часам, а сам следует третьим. Прими предложенное путешествие и не жалей о тех, кого покинула, ибо сокольничий и процветшая рука пребудут с тобой. Путь предстоит неблизкий, но они сопроводят тебя к тем, кто подгоняет время. Пара пистолетов и меч – вот надежные спутники…

Обрати взор в сторону Замерзшего Моря. В Городе Украденного Рассудка ты расстанешься с товарищами. Помни, что в твоей короткой жизни уже была встреча с Горем и ты в одиночку одолела его, но еще не встретила Страха. На Западе обитель его. Там след его на каждой тропе и тень на каждом пороге.

Там встретишь ты скитальца, в коем горечь и сладость, и вместе пойдете, и каждый новый шаг сплетет ваши судьбы. Этому спутнику верь, хоть и покажется он недостойным доверия. Дорога приведет тебя в Лес Затиший, где под звон безмолвного колокола прорастает спящее семя. Далее лишь твоя карта тебя поведет. Ищи ее в линиях, что нарисовала, ищи на путях, начертанных прошлым. Древний помнит больше других…

Перевернув лист, Максин провела пальцами по рисунку. Таинственные линии тянулись из Города Лишений к Замерзшему Морю, Городу Украденного Рассудка и Лесу Затиший.

– Что за красота, – вздохнула она.

– Красота-то красота, а поди по этой карте курс проложи, – добродушно отозвался Барр, закидывая в рот четыре булочки одну за другой.

– Это гадательная карта, – пропустив его слова мимо ушей, объявила Максин.

– Мы уже убедились, – вставила Златопрут, – что эту карту трудно читать, но она неизменно оказывается права. Описанное в начале большей частью уже сбылось. Процветшая рука – это я, Эррол – сокольничий. Каликста с Барром, вне сомнения, – это пара пистолетов и меч. И теперь мы направляемся вот сюда, к Замерзшему Морю, предполагая, что имеется в виду Жуткое море.

– Ух ты! – воскликнула Каликста и крепко сжала руку Софии. – Так вот почему ты нипочем не хотела бросить меня в заведении Винсента! Прости! Я совсем упустила из виду…

– «В Городе Украденного Рассудка ты расстанешься с товарищами», – озабоченно хмурясь, повторила София. – Да, видимо, этого не миновать. Но раз мы… предвидим, может, удастся не то чтобы избежать… просто сделать, чтобы без ужасов обошлось? Где он, этот Город Украденного Рассудка? Вот бы заранее вычислить! Чтобы «расставанием» оказалась просто потеря из виду, а не… что-нибудь совсем плохое…

Максин задумалась над ее словами.

– Стало быть, ты веришь, что предначертания карты можно исполнить разными способами, причем в твоей воле выбрать, как именно?

– Вот-вот, – кивнула София.

Как здорово, что Максин, в отличие от спутников, которых она в том же самом убеждала неделями, мгновенно все поняла!

– Совершенно потрясающее пророчество! – возвращая карту, сказала гадалка. – Должна земетить, я придерживаюсь такого же мнения: прорицания оставляют свободу маневра, не надо считать их жесткими указаниями. Одни и те же слова могут запросто облекаться в самые различные обстоятельства. Верно, Каликста и Барр говорили тебе, что я и сама помаленьку гадаю?

Каликста поставила чашку, ее лицо было сама учтивость.

– Конечно говорили, милая Максин, но здесь мы на самом деле ради голубей… – И торопливо продолжила: – Дядя Софии – не кто иной, как Шадрак Элли, знаменитый картолог. Он не получал вестей о племяннице с минуты ее отплытия в Папские государства. Вот бы ему сообщить, что София жива-здорова и едет на север!

– Конечно, – кивнула Максин. – Стало быть, пошлем в Бостон голубка.

– В идеале хорошо бы его попросить выслать ответ в какое-нибудь место по дороге на север. Докуда в том направлении работает твоя сеть?

– А докуда вам надо, – небрежно отмахнулась Максин. – Мои голуби и к Жуткому морю летают, и на западное побережье, и на юг, к новой границе Передовой эпохи…

– Быть может, – осторожно вмешалась Златопрут, – отважусь заметить, что направляемся мы в Соленый…

– Одна моя станция как раз там и находится, – отвечала Максин. – Так что все складывается. – Она обратилась к Софии: – Не хочешь голубков посмотреть?

София отодвинула опустевшее блюдце:

– С большим удовольствием! Я слышала, конечно, что голуби письма носят, но сама ни разу не видела!

– Как бы тебе не разочароваться, – улыбнулась Максин. – Почтовые голуби на вид – самые обыкновенные. Только выносливость у них превыше всяких похвал. Есть и еще отличие, на первый взгляд незаметное. Почтовые голуби – железные!

– Железные голуби? А как же они летают? – изумилась София.

Максин поднялась из-за стола:

– Я говорю о птицах, отмеченных Знаком железа.

– Ух ты, – восхитилась София.

– Пойдем со мной в голубятню. Заодно и письмо Шадраку отправим.

– Мне с вами можно? – спросила Златопрут.

А Сенека заплясал у Эррола на плече, переступая когтистыми лапами.

– Нет, дружок, – твердо сказал сокольничий. – Мы с тобой останемся здесь!

Максин повела их через кухню – длинное помещение с разделочными столами и несколькими печками. Кухарка с двумя помощниками наводила чистоту после утренней выпечки. Еще одна дверь вывела хозяйку с гостями во второй дворик и сад. Под желтоватым пологом низких туч гудели медлительные насекомые, туда-сюда порхала колибри. По сторонам садика густо разрослись душистые травы: лаванда, тимьян, мята, шалфей.

Каменная дорожка вела между зелеными кустами к узорной железной лесенке. Узкие ступени же вели в комнату с низким потолком, где пахло птичьими гнездами и ворковало, переговаривалось множество голубей. Длинное окно, не забранное ни стеклом, ни решеткой, выходило на дворик и на простиравшийся за ним Новый Орлеан. Голуби совершенно свободно влетали и вылетали, хлопали крыльями, устраиваясь на узких деревянных полках, выстланных соломой. Они бесстрастно взирали на Максин и вошедших с ней посетителей.

– Здесь у меня, – сказала хозяйка, – живут самые бывалые голуби Западного мира.

Златопрут опустилась на колени у полочки. Потянулась зеленоватыми пальцами к птицам. Голуби откликнулись жизнерадостным воркованием, тихонько двинулись навстречу.

– А ты, смотрю, с ними обращаться умеешь, – одобрительно проговорила Максин.

Златопрут подняла голову и просияла:

– Кажется, голуби здесь очень счастливы…

София с улыбкой отметила изумление Максин. В Каликсте и Барре жизненная сила и красота хлестали через край, наполняя все вокруг и завораживая присутствующих, где бы эти двое ни находились. На их фоне Эррол и Златопрут казались двумя серенькими воробышками, затесавшимися среди великолепных павлинов. Тем не менее северянам сопутствовало особенное сияние, и Максин только теперь начала его различать.

– Надеюсь, – ответила она с некоторым запозданием. – Мы стараемся о них заботиться как следует.

Открыв стенной шкафчик, она вытащила листочек тонкой бумаги, перо и небольшой кусок гудьировской резины.

– Что сообщим твоему дяде, София?

– А сколько у нас слов?

– Ты диктуй письмецо, а я сокращенно запишу.

– Укажите, пожалуйста, что я жива и в полной безопасности с Каликстой и Барром здесь, в Новом Орлеане. Дальше мы поедем на север, в Соленый. Рассчитываем быть там…

Она вопросительно посмотрела на Златопрут.

– Быстрей всего поездом, – ответила та. – Но в поезде Каликсту и Барра могут узнать. Так что посмотрим. Самый ближний срок – два дня, самый поздний – десять. Это если на поезд не попадем.

– Что касается Моррисов, у меня есть кое-что на уме, – с несколько самодовольным видом сказала Максин. – О них можете не волноваться. Шадрака о вашем примерном расписании я уведомлю.

Она быстро нацарапала послание на бумажке, ловко свернула, прокладывая резиной, перевязала ниткой рулончик.

– Ну что? – Максин повернулась к голубям. – Где наш Марсель? Это мой самый надежный курьер, ему и нынешняя гадкая погода нипочем! – Она кончиками пальцев поглаживала птиц, отстраняя одну за другой. – Марсель, маленький паршивец, куда ты запропастился? А-а, вот он где! – И она подхватила на ладонь сизого голубка, зажав пальцами его лапки. – Вот он, наш храбрец!

Максин чмокнула Марселя в макушку и засунула крохотный рулончик в гибкую трубку, прикрепленную к его лапке. Шепнула что-то голубю – и, подойдя к распахнутому окну, выпустила птицу на волю.

В желтоватых тучах, нависших над крышами города, зловеще зарокотал гром. Не испугавшись, Марсель быстро помчался на северо-восток. Он только держался пониже, чтобы избежать облаков.

Максин с гордостью смотрела ему вслед:

– Хорошо пошел!

– Он не пострадает от грозы? – озабоченно спросила София.

– Грозы, я так полагаю, не будет, – сказала Максин, указывая на барометр у окна. – Облака гремят и клубятся, давление скачет… а дождя – ни капли, и так неделями. Чудеса, да и только! Впрочем, до сих пор мои голуби никаких затруднений не испытывали. – Повернувшись, чтобы закрыть шкафчик с письменными принадлежностями, она добавила: – Знак железа, вот что их ведет. Обычному голубю можно сказать, куда лететь, и он даже поймет сказанное, но не будет знать, как добраться туда. А голуби, отмеченные Знаком, способны отыскать кого угодно и где угодно. В многолюдном городе, в толпе, на затерянном острове… Им разницы нет!

– Но каким образом? – удивилась София. – Как влияет Знак?

– Он ведет их подобно компасу, дитя.

– О, вот как, – начала догадываться София.

– А еще у нас есть станции, чтобы облегчить задачу голубям вроде Марселя. Скоро он доберется до станции в Гринсборо, где мой коллега Элмер передаст записку другому голубю и отправит в Бостон. По прибытии туда Перси, глава бостонской станции, примет письмо и доставит его Шадраку обычным посыльным. Все вместе займет сутки-полтора, не больше.

– Спасибо большое, Максин, – поблагодарила София.

– Сколько народу пользуется голубиной почтой, но твоя записка, быть может, единственная, что уйдет за линию фронта, – заметила Златопрут.

– Действительно, – глядя на город, отозвалась Максин. – Вся обычная почта нынче на приколе стоит. Двуногим курьерам слишком опасно ездить туда-сюда. Однако я уверена, что Марсель доберется благополучно. А теперь, – она направилась к лестнице, – вернемся в столовую и я вам расскажу, каким образом Барр с Каликстой смогут без помех выбраться из Нового Орлеана!

Ее глаза шаловливо поблескивали.

– Идея, право, великолепная. Уверена, она никому не понравится!

6 Сморчок и фиалки

6 августа 1892 года, 13 часов 07 минут

Кроме того, исследователи (Вересса Метль, например) предлагают рассматривать степень проявления различных Знаков как подобие спектра. Мои личные наблюдения за элодейцами, известными Новому Западу как Вещие, свидетельствуют, что Знак лозы присущ им в большей степени, чем населению юга Пустошей. Возможно ли, что спектр (по терминологии Метль) зависит от географии происхождения? Следует ли предположить, что и Знаку железа присущ своего рода спектр? Быть может, есть места, где люди и животные в большей степени им отмечены?

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

– Налетчики?! – с негодованием вскричала Каликста. – Да ты хоть видела, во что одеваются эти типы? Они же вечно в лохмотьях! А таких слов, как «чисто вымытая голова», ни разу в жизни не слышали! И кто хоть раз видел налетчика, обладавшего элементарными познаниями в обувной моде?!

– Я знала, что ты не одобришь, – не без удовольствия констатировала Максин. – Переодевание в налетчиков – идеальный план как раз потому, что ты скорее дашь застукать себя мертвой, чем в обносках, и всем это отлично известно. Вот что я называю правильной маскировкой!

Каликста скорчила гримасу. Барр, Рен, Эррол и Златопрут с гораздо меньшим неприятием отнеслись к предложению.

– Эти самые налетчики, – проговорил Эррол. – Я так понимаю, им свойственны части тела, состоящие из железа?

Златопрут объяснила:

– В Пустошах о таких, как я, например, принято говорить, что мы отмечены Знаком лозы. Это оттого, что я некоторым образом напоминаю растение. У других людей вместо растительной составляющей – металлическая. Всего чаще – железо. Многие из них становятся налетчиками.

– Не все, – вмешалась София. – Мой друг Тео никакой не налетчик, хотя у него в правой руке есть железные кости. А твоя идея мне нравится! – сказала она Максин.

– Рена с его татуировками точно никто не узнает, – заметила Каликста. – Может, нам всем подобным образом замаскироваться?

– Кучка густо татуированных контрабандистов из Индий на поезде, идущем в Территории? – скривилась гадалка. – Вот уж кому обеспечено повышенное внимание. А налетчиков там столько, что в вашу сторону вообще никто не посмотрит.

– Вы с Барром и тут можете остаться, – предложила София. – Я знаю, «Лебедь» ушел в океан, но на север вам тащиться не обязательно. Это и в первоначальный план не входило…

– Едем на север. И без разговоров, – пробурчала Каликста. – Вы, значит, отправитесь веселиться в зону боев, а я дома сиди, точно птаха в голубятне Максин? Щас!

– Есть и еще соображения, – заговорил Рен. – Лига запросто могла расставить нам и другие ловушки. Я, например, не предвидел, что за меня награду объявят, и подавно – что о вас с Барром распустят гнусные слухи. Боюсь, Лига куда больше заинтересована в моей поимке, чем я полагал… Как бы не оказалось, что они еще не одну волчью яму нам заготовили!

Барр захлопал в ладоши:

– Итак, решено! Путешествуем на север под маской налетчиков. Максин, у тебя найдется, во что нас переодеть?

Она улыбнулась еще самодовольнее прежнего:

– Все подберем, что может понадобиться. Даже тележку!

Преображение началось в длинной комнате на первом этаже. Там посередине стояли столы, заваленные коробками, джутовыми мешками и сеном, по стенам тянулись полки и виднелись платяные шкафы. Каких только диковин здесь не было! Гипсовая статуя крылатого коня, деревянная голова великана, бородатая, кривящаяся в жестокой ухмылке; чучело бобра со стеклянными бусинами глаз…

София содрогнулась.

– У Максин не дом, а пещера сокровищ контрабандиста, – ободряюще улыбнулся Барр. – Она такие дела проворачивала, что тайный вывоз парочки пиратов из Нового Орлеана на этом фоне – детский лепет, и только!

– Комплимент принимается, – отозвалась Максин. – Впрочем, мои жалкие свершения меркнут перед подвигами прабабушки. Она из Нового Орлеана тайно вывозила беглых рабов, а это вам не хухры-мухры.

У Софии округлились глаза.

– В самом деле?..

– Общим счетом двести семьдесят три человека. Задолго до восстания и провозглашения Нового Анака она помогла выбраться кому на север, кому на запад и обрести свободу. Так что я – наследственная контрабандистка, чем и горжусь!

Барр помог хозяйке вытащить из шкафа несколько сундучков. Выставленные на стол, они красноречиво звякали.

– Ах да, колокольчики, – пожаловалась Каликста. – Я и забыла: им мало ходить немытыми и одетыми не по моде, они находят нужным еще и звенеть, как ожившие тамбурины!

– Хватит жаловаться, – попенял ей Барр. – Жалобы, недостойные пиратки, которая почти на пустом месте сколотила изрядное состояние и посетила с полдюжины эпох, по ходу жизнерадостно разбивая сердца в каждом порту – только звон стеклянный стоял! Уж я-то знаю: мне осколки собирать приходилось, а они временами ой какие острые были, – добавил он злопамятно. – Короче, я бросаю тебе вызов! Можно ли, например, быть симпатичным налетчиком? Я утверждаю: нельзя. Даже ты, говорю, сестрица дражайшая, урода-налетчика в привлекательное создание не превратишь!

Глаза Каликсты грозно сузились.

– Отлично! Вызов принят, братишка. Утверждаю, что стану самой неотразимой налетчицей из всех, кто однажды лязгал поношенными сапогами в пыли Территорий!

– Браво! – обрадовался Барр. – Вот это храбрость, я понимаю!

Рен с Эрролом обменялись мимолетными улыбками.

София заглянула в деревянную шкатулку, выложенную изнутри бархатом:

– Ой, тут даже серебряные зубы есть!

– Несколько наборов, дитя, – сказала Максин. – Такие костюмчики подберем, что вы просто исчезнете.

Весь остаток дня они посвятили переодеванию, а вечером снова отдали должное несравненной готовке Селии. София даже подзабыла, что за стенами гадалкиного дома расстилался чужой, недружелюбный город… где во всеоружии поджидала их Лига.

Вспомнить об этом пришлось на ночь глядя, когда путешественники уже собирались спать. Максин, поблескивая глазами, отозвала Софию в сторонку:

– Хочешь, деточка, я о твоем будущем погадаю?

Барр вмешался прежде, чем София успела ответить:

– Ну тебя, ты же ее до смерти перепугаешь!

– Чушь, – возразила Каликста. – Софию напугать труднее, чем большинство пиратов у нас в Индиях.

– Ты, верно, забыла, как Максин впервые гадала тебе. Ты так побелела, я думал, в обморок хлопнешься. Все солнце Испаньолы не…

– Хватит чепуху пороть! – возмутилась Каликста. – Я? В обморок? Из-за паршивого прорицания?.. Вдобавок Софии к туманным пророчествам не привыкать, спасибо так называемым авзентинийским картам с их знаменитой галиматьей…

Златопрут и Эррол со значением смотрели на девочку. Она еле заметно улыбнулась в ответ. Если не придерживать двоих пиратов за фалды, они кого угодно насмерть заспорят.

– А я не возражаю, чтобы мне Максин погадала, – сказала София. – Я, правда, в Судьбы не верю…

– Судьбы тут ни при чем, – заверила хозяйка. – Эта сила куда старше, сама убедишься.

– Я не засну, София, – шепнула Златопрут. – Вернешься, можем поговорить.

София благодарно кивнула. Максин повела ее прочь из гостиной, в заднюю часть дома, в комнату рядом с кухней. Здесь девочка еще не бывала. Хозяйка принялась зажигать свечи, разгоняя темноту, и комната стала постепенно проявляться. Середину помещения занимал круглый стол со столешницей чисто-белого мрамора. Его окружали высокие свечи, оставляя лишь узкий проход наружу. Все окна плотно закрывали темные шторы. В углу виднелся изящный шкаф светлого дерева, украшенный завитками резьбы.

– Подожди здесь минутку, София, – сказала Максин, исчезая за другой дверью в направлении кухни.

Стоя возле стола, София прислушивалась к звукам домашней жизни. Как же она успела отвыкнуть от уединения и тишины! Где-то в дальнем конце коридора еще продолжалась перебранка Барра с Каликстой. В кухне тихо возилась Максин, выдвигала какие-то ящички. На заднем плане слышалось воркование голубей… И на все накладывался отдаленный шум города. Голоса, выкрики. Цокот копыт по мостовой, приглушенный смех. И еще что-то. Едва слышный ропот или гром: то ли ветер, то ли океанский прибой…

София закрыла глаза и немедленно потеряла счет времени. Вот же странный звук: к чему его отнести? «Да это же облака», – сообразила она наконец. Желтые облака, что висели над городом, отказываясь проливаться дождем. Даже в доме Максин с его толстыми стенами чувствовалась сырость, а воздух был спертый, тяжелый… зловещий. С чего бы?..

София стояла с закрытыми глазами и задавалась этим вопросом, прислушиваясь к далекому рокоту, словно надеясь угадать в нем слова.

Мысли разогнал звук совсем рядом. София удивленно открыла глаза: оказывается, Максин вернулась. Глаза девочки успели освоиться в темноте, теперь она различала больше подробностей. Стены покрывал темный рисунок. Линии и спирали то образовывали подобие лиц, то переливались во что-то иное. «Татуированная комната, – подумалось Софии. – Как руки Рена!»

Максин держала серебряный кувшин и большое плоское блюдо. На голове у нее была темная вуаль: очень длинная, оставлявшая на виду одни только руки. Поставив кувшин на стол, она жестом указала на шкаф в углу. Открыла дверцы, являя темную внутренность, сплошь заставленную разными предметами. София подошла к шкафу, вгляделась в его глубины.

– Выбери все, что нравится, – прозвучал голос Максин, чуть приглушенный вуалью.

Гадалка ждала, держа блюдо перед собой.

Внутри шкафа было четыре полки. Все – загроможденные донельзя. София хотела пожаловаться на темноту, потом решила, что так и задумано. Ее внимание привлекло что-то круглое на средней полке, отливающее лунным блеском, и она вытащила вещицу. Это оказался деревянный кружок, выглядевший поперечным срезом ствола. София положила его на блюдо. На нижней полке что-то мерцало, отражая пламя свечи. София протянула руку: серебряная цепочка.

Глаза окончательно адаптировались, содержимое шкафа стало видно отчетливей. Казалось, здесь сущая свалка. Такого хлама можно набрать на заброшенном чердаке, на месте кораблекрушения, на дне старого сундука. Все же некоторые вещицы странным образом будили любопытство. София одну за другой выкладывала их на блюдо. Осколок стекла, лошадиная подкова, кусочек чего-то коричневого, не разберешь, дерево или янтарь, белая раковина, бархатная ленточка, старый ключ. Фарфоровая кукольная рука…

Даже не взглянув на Софию, Максин вернулась к столу. Медленно разложила отобранное в кружок на белой столешнице. Вернувшись к Софии, отставила блюдо, сунула руку под вуаль, вытащила серебристые ножницы. Девочка даже вздрогнула, когда безликая из-за вуали фигура к ней потянулась. По-прежнему молча Максин срезала у Софии прядку волос и бросила в серебряный кувшин.

– Сморчок – честность, фиалки – зоркость… правда в волосках, плата кровью! – Максин быстро уколола концом ножниц указательный палец, выпустила в кувшин медленную каплю. Убрала ножницы, подняла кувшин высоко над головой и взболтала. Опускала же руки с заметным усилием, словно ей сопротивлялась невидимая, но крепкая хватка. Кувшин дернулся, высвобождаясь, и Максин выдохнула.

После чего гадалка опорожнила кувшин на стол.

София ахнула. Жидкость внутри стала вязкой и темной, почти черной на белом. А вместо того чтобы собраться лужицей посередине, живо растеклась, остановившись лишь у края стола. Ее поверхность вздулась, напомнив ствол дерева, мигом раскинулись ветки, стали разделяться на тонкие прутья… Из кувшина вытекло гораздо больше, чем могло в него поместиться. Когда наконец упала последняя капля, на столешнице остался темный силуэт дерева, ветви тянулись к предметам, разложенным Максин. Казалось, чудесное дерево обзавелось весьма неожиданными плодами.

– Все правильно, – шепнула Максин, обходя стол, любуясь каждой веточкой черного дерева. – Да, да… вижу! – продолжала она, отслеживая каждый прутик ногтем, как бы вчитываясь в текст, разложенный на столе. – Кто бы мог подумать… – Она не договорила. – Потрясающе! Не то чтобы совсем невероятно, но до чего странно!..

И она снова заходила кругами, неразборчиво бормоча, пока не вернулась к Софии и к корням дерева.

Не поднимая вуали, гадалка вскинула голову и наконец-то встретилась глазами с Софией.

– Твоя судьба истолкована, – тихо проговорила она. – И не одна: судеб несколько. Вещицы по краю обозначают жизнь, которую ты можешь прожить. Некоторые не несут никакого значения, зато другие – жизненно важны. Как дерево предрекает многовариантность судьбы, так и вещицы принадлежат нескольким разным жизням…

София молча внимала.

– Ствол дерева – то, чего избежать никак не удастся, – продолжала Максин. – Ветви – то, в чем нельзя быть уверенным. Можно выбрать одну, а можно – другую… – Она указала пальцем. – Вообще путей такое количество, что ты могла бы потратить весь жизненный срок лишь на то, чтобы в них разобраться. Я тебе опишу только самые опасные, самые вероятные, самые важные.

София ничего не ответила, но в душе у нее все сжалось. Судьбы давно уже стали для нее пустым звуком, она больше не верила, что миром управляет некая запредельная сила. Тем не менее следила за манипуляциями Максин с ужасом и надеждой. Так, словно все это могло действительно определить ее участь.

– Вот, например, путь, который ты можешь выбрать. – Гадалка указывала на нижний сук дерева, что оканчивался подковой. – Он опасен. Ты станешь мстить за друга, которого полюбила. Месть уведет тебя во тьму, в мир страшных деяний. Под конец ты и сама начнешь их совершать…

Она заглянула девочке в лицо: поняла ли? София безмолвно кивнула.

– Этот путь менее вероятен, но тебе он покажется привлекательным. – Палец Максин проследил ветку повыше, что вела к кусочку битого стекла. – Это – путь познания. Он сделает тебя величайшим в мире картологом, наследницей дядиной славы и его титулов. Однако и этот путь опасен. Данная форма знаний, безгрешная сама по себе, привлекает внимание тех, кто горазд использовать ее не во благо. Твоим уделом станут бегство и ссылка, а знание превратится в тяжкую ношу…

И вновь она глянула на Софию, и вновь девочка кивнула в ответ. Камень на сердце становился все тяжелее. Неужели ее ничего хорошего в жизни не ждало?

– Вот еще путь. – Максин указала на ветвь, тянувшуюся к бархатной ленточке. – Он надежней. Это путь благоденствия. Премудростей здесь поменьше, но есть счастье. Картология отступит на второй план, жизненным якорем станет материальная сторона мира. Исследования и выгоды. Приключения и сокровища. Уйма удовольствия, смешные опасности… все бы хорошо, но сквозит некое недовольство, неудовлетворенность… Повторюсь: здесь тебя ждут достаток и счастье, но всего, что могла бы, ты не совершишь.

София напряженно ждала.

– И вот, наконец, еще один путь, – сказала Максин. Толстая ветвь завершалась деревянным кружком и бурым комочком. – Сама не очень понимаю, что в нем к чему: он частично скрыт от меня. Выглядит опасным, но что там за опасности – сказать не могу. И – да, он принесет удовлетворение, но какого рода, не знаю. Я вижу этот путь лишь в общих чертах. Потери будут сменяться ослепительными открытиями, горе – взлетами радости, недоумение – железной уверенностью. Путь этот сложен…

– Как же я пойму? – наконец спросила София. – Как же я пойму, на какой путь вступила? И есть ли у меня выбор?

– Выбор есть всегда. – Максин обвела рукой стол. – А пути все берут начало здесь и сейчас. Какой ты хотела бы выбрать? Я тебе подскажу, как найти его.

«Значит, месть, познание, благоденствие, неопределенность…» Даже столь краткое описание позволяло понять, что каждый путь, кроме самого первого, сулил свои выгоды. Знание – штука важная и хорошая, но что толку с него, если придется всю жизнь бегать от тех, кто желал бы им завладеть? Благоденствие тоже выглядело заманчиво. София уже насмотрелась на тех, кто избрал его для себя. Майлз, Каликста, Барр… Все они шли по жизни достаточно беззаботно. Иногда Софии тоже хотелось так жить, но… чего-то все же недоставало…

– Я бы последний путь выбрала, – сказала она вслух. – Там, конечно, сплошной туман, но… по мне, сойдет. Понимаете, я привыкла к потерям и к тому, что в итоге обязательно что-нибудь обретаю. Мне это подходит.

Максин кивнула ей. Чуть ли не поклонилась. Выпрямившись, взяла со стола деревянный кружок и бурый комочек.

– Тогда слушай, как ступить на этот путь. Ты должна запомнить три критические точки, три важных связующих звена. Одна уже совсем близко, две другие пока что за горизонтом. Итак, ты готова слушать?

София сглотнула:

– Готова.

– Вот первая. Когда увидишь рыцаря и дракона, думай лишь о собственной безопасности. Инстинкт побудит тебя остаться на месте, но ты должна будешь бежать!

– Увижу рыцаря и дракона?..

– Да, так мне открылось. Следует понимать, что это суть символы.

– Как же я их узнаю?

Максин улыбнулась ей сквозь вуаль:

– Узнаешь. Слушай дальше. Вторая точка – тебе предстоит узнать нечто, ставящее под сомнение честность любимого тобой человека. Когда это произойдет, сумей отбросить здравый смысл, вынося окончательное суждение.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что порой следует прислушиваться не только к доводам разума. Восприятие, основанное на чувстве, на интуиции, тоже иногда помогает.

– Ясно…

– И третье. Кое-что начнет менять самую землю у тебя под ногами. Что было естественно прежде, станет неестественным. Пыль обратится в воду. Страх охватит тебя. Сумей его побороть: знания, накопленные тобой, принесут ответ.

– Значит, для начала мне нужно отбросить инстинкт, потом разум и, наконец, чувства, – огорчилась София. – Что же останется?

Максин говорила ровным, ободряющим тоном.

– Их не нужно отбрасывать, просто каждый раз следует правильно выбрать, какой части восприятия доверять. В первом случае ты отодвинешь инстинкт и разумно выберешь самосохранение. Во втором – отрешишься от разума и выберешь дружество. В третьем – отставишь внешние чувства и найдешь опору в знаниях. Все нужное у тебя есть: инстинкт, разум, чувство и знания. Мое гадание лишь подсказывает, когда чем следует руководствоваться.

София медленно кивнула:

– Понятно…

– Возьми. – Максин протянула ей древесный срез и комочек. – Это ключи от пути, избранного тобой. Средство сделать первый шаг.

София взяла оба предмета и стала недоуменно разглядывать их в полутьме. Максин улыбнулась:

– А теперь помоги мне свечки задуть. Гадание завершилось.

София вернулась в отведенную ей комнату совершенно сбитой с толку. Она-то приняла предложение Максин больше ради забавы. Думала, ее ждет что-то вроде ярмарочного гадания на картах. Однако Максин оказалась настолько серьезна… так уверена в своем прорицании…

София была просто потрясена.

В маленькой спальне горели светильники. Темно-фиолетовые шторы были плотно задернуты, постельное белье опять же с фиолетовой отделкой манило прилечь. София положила подарки Максин на тонконогий столик возле кровати и уставилась на них в мерцающем свете.

В дверь негромко постучали.

– Входите, кто там, – отозвалась София.

Она ждала Златопрут и с предвкушением повернулась навстречу.

Вещая тихо вошла и прикрыла за собой дверь.

– Ты выглядишь расстроенной, – сказала она, подходя к Софии.

На ней была расшитая ночная рубашка, ниспадавшая на зеленоватые босые ступни. Наверняка позаимствованная из гардероба Максин.

– Я же не знала, что гадание окажется… таким настоящим, – сказала София.

– Полагаю, оно сходно с авзентинийскими картами, – проговорила Златопрут. – Вроде бы все правильно, но поди разберись!

– Именно, – согласилась София.

– Так всегда, когда пытаются заглянуть в будущее. Предсказания кажутся правдивыми, ибо глаголют о вполне вероятном, и в то же время туманны, поскольку достоверно знать будущее не дано никому. Это что за вещицы?

– Максин подарила. Сказала, это символы пути, который я для себя избрала. Знать бы еще, что они означают?

Златопрут взяла одну вещь за другой, повертела, вернула на столик.

– Одно – часть дерева, другое – элан.

– Элан? Что это такое?

– Иногда это слово переводится как «порыв, напор». Иногда так называют болотного лося. Оба предмета хранят в себе воспоминания…

София вздрогнула:

– Воспоминания? Ты о чем?

– Каждое древесное кольцо соответствует году. Самый последний – вот здесь, непосредственно под корой. Деревья многое помнят… А это, – она взяла бурый комок, – часть рога элана. Самцы их каждый год сбрасывают.

– Лосиный рог, – удивилась София. – В нем-то память откуда?

– Карты памяти, в которых ты научена разбираться, изготовлены людьми, использующими предметы. Эти – не так сложны и воспринимаются скорее интуитивно. Вот карта, которую сделало дерево. Другую создал лось.

София переваривала услышанное.

– И ты умеешь читать их, потому что умела разговаривать с их создателями при жизни…

– Лось, судя по всему, до сих пор жив-здоров, – поправила Златопрут. – Рог свежий, сброшен если не в этом году, так в прошлом. Однако ты права: я умею с ними общаться, значит дотянусь и к воспоминаниям о прошлом. Тебе, София, это тоже в какой-то мере под силу. Можно сейчас и попробовать…

– Попробовать что?

– Прикоснуться к элодейскому восприятию мира.

– Но я же не элодейка, не Вещая! Я не смогу того, что дано тебе.

Златопрут улыбнулась. Положила рог, зелеными руками взяла руки Софии:

– Помнишь, что я говорила тебе в Папских государствах? О том, что тучегонители вчитываются глубже, чем мы, и лечат искусней…

– Помню, конечно.

– А знаешь, что меня поражает? Качество, делающее тучегонителей такими особенными, выделяет и тебя среди остальных. Для них время – что мимолетная тучка, поэтому их и стали так называть. Это лишь иное описание того, что делаешь ты: выпадаешь из времени.

София даже дышать перестала.

– В самом деле?..

– Да. Ты и вправду не элодейка, но, я думаю, кровное происхождение тут ни при чем. Такая форма познания не заказана никому. Полагаю, ее можно преподать, ей можно обучиться. Наверное, проще всего начать с чего-нибудь простого, вроде кости или коры. Да и навык чтения карт у тебя есть…

У Софии горло перехватило от внезапного волнения и восторга.

– Если ты правда считаешь это возможным… Конечно, я очень хочу научиться! С чего мне начать?

Златопрут сжала ее руки:

– Начнем мы завтра. До тех пор, если хочешь, повозись сама с этими сгустками памяти. Устреми на них все свои чувства и посмотри, что получится. Завтра расскажешь!

София согласно кивнула.

Златопрут присмотрелась к ее лицу:

– Похоже, ты беспокоишься о своем будущем?

– Еще как! – София тоже всмотрелась в доброе лицо Златопрут, такое близкое и знакомое. Поддавшись внезапному порыву, она крепко обняла подругу за шею. – Спасибо тебе!

Знала ли Златопрут, что сумела не только унять снедавшее Софию волнение? На самом деле она подарила девочке то, в чем та отчаянно нуждалась: возможность учиться, возможность через посредство карт постигать этот мир.

7 Урок

4 августа 1892 года, 5 часов 15 минут

По сути, нам известно о собственно Территориях – я имею в виду ландшафты и работу стихий – едва ли не меньше, чем об их обитателях. Картологи десятилетиями пренебрегали изучением Территорий, ныне же бесконечные конфликты заставляют скептически оценивать возможность широкого научного обследования. Карты, включенные в настоящую работу (см. с. 57–62), составлены по сообщениям исследователей с Нового Запада (в том числе автора этих строк) и наблюдениям местных. И если сравнивать два этих источника, становится ясно: знания местных жителей простираются куда шире и глубже, чем способен уловить чужестранец.

Шадрак Элли. История Нового Запада

Майор Меррет был потомственным военным. Он учился в Виргинской академии, которую прежде посещал и его отец. Его дедушка сражался против повстанцев, в итоге отвоевавших Новому Акану независимость. Прошло девяносто лет, настала очередь внука драться с Новым Аканом, притом в условиях гораздо более опасных. Государство бывших рабов выступало в союзе с обширными Индейскими территориями – страной, чье могущество и возможности никто не брался даже оценивать.

Майор Меррет не был склонен преувеличивать силу противника. Просто потому, что народы, обитавшие вне границ Нового Запада, он по преимуществу презирал. Если уж на то пошло, настоящие люди, достойные уважения, обитали исключительно в Южной Виргинии, на его, майора Меррета, родине. Впрочем, он был человеком осмотрительным. Мало ли что про себя он считал Индейские территории пыльным пустырем, Новый Акан – пустырем мокрым, а население обеих стран – бандой оборвышей и мерзавцев! Вслух он преподносил неприятельские страны вполне профессионально, то есть как могучих и опасных врагов.

Как же его бесило, что в столкновении с ними у него самого под командованием оказалась банда оборвышей и мерзавцев! Часть вообще составляли арестанты – бывшие заключенные, не знавшие правильного обращения с оружием, чей боевой опыт исчерпывался схватками, обусловленными жадностью, или хулиганскими побуждениями, или неуклюжей самообороной. Меррет всерьез задавался мыслью, чем же он до такой степени прогневал начальство? Поставить его над тунеядцами и откровенными негодяями! Непостижимо!..

Майор Меррет даже не скрывал своего презрения к подчиненным. Напротив, день ото дня оно становилось лишь заметнее. И в итоге утром четвертого августа, когда его воинство оказалось на пороге Индейских территорий, то есть в двух шагах от неприятеля, майорское презрение обрушилось на отряд, как пылающие стены дома, исподволь подточенного огнем.

Стало ясно: сколько майор Меррет ни приучал солдат к дисциплине, арестанты по природной тупости ничего так и не усвоили. Это он со всей военной прямотой им и вывалил. Они стояли неровными рядами, неопрятные и растрепанные. Вереница дней в постоянной сырости как будто вымыла из них те крохи дисциплины, что он сумел им внушить. Тяжелые желтые облака, недвижно висевшие над головами, делали воздух тлетворным. Где-то ворочался гром, но дождя не приносил, лишь еще худшую духоту. Войско больше не могло ее выносить. Люди не находили отдыха даже во сне, только накануне вечером вспыхнуло несколько драк. И вот теперь вместо внимательных, послушных солдатских лиц Меррет видел перед собой плохо выбритые, серые от недосыпа, злобные рожи.

Зрелище наполнило его душу яростью и отчаянием.

Голос майора звучал сдержанно, но все равно разносился по рядам.

– Я потратил не одну неделю, пытаясь загнать под ваши толстые черепа простейшую мысль: еще несколько дней, и вы будете сражаться с людьми, добровольно пожелавшими драться в этой войне! Будучи по своей тупости неспособны этого осознать, вы предпочитаете драться между собой. Вместо того чтобы готовиться к грядущим боям!

Он посмотрел на двоих драчунов, выведенных из строя. Эта парочка особенно его возмутила. За что теперь и торчала у всего отряда на обозрении. Один, звали его Мак-Вильямс, стоял со скучающим видом, уперев мясистые ручищи в бока. С костяшек еще не сошла краснота на месте соударения с физиономией оппонента. Второй, Коллинз, смотрел заплывшими, подбитыми глазами в землю и трясся всем телом: вот-вот свалится вовсе. Смерив их оценивающим взглядом, Меррет надумал сделать обоих наглядным примером. Задира и слабак! Пригодится тот и другой.

– Если бы все зависело от меня, – рычал майор, – я бы с радостью отправил вас через границу на гибель – заслужили! К сожалению, мне задача поставлена, работу надо работать, а вы – негодные орудия, которые мне выдали! – И резко повернулся к дрожащему Коллинзу: – Никак боишься того, что ждет тебя на Территориях? А, Коллинз?

Солдат дернулся всем телом. Со страхом покосился на Меррета. Какого ответа ждал от него майор?

– Отвечай, Коллинз! – рявкнул Меррет.

Тот кое-как выпрямился и сжал зубы, пытаясь изобразить стоицизм. Сделав усилие, он даже перестал трястись. Сжал тонкие пальцы в кулаки, сдвинул худые коленки. В родной Филадельфии Коллинз работал печатником; его бросили в тюрягу за то, что опубликовал ядовитую карикатуру на Гордона Бродгёрдла. До того как угодить в переплет, в его жизни самым близким соприкосновением с насилием был приятельский спор с братом, касавшийся стоимости нового печатного станка. На Западной войне Коллинзу было определенно не место, и он прекрасно это понимал.

– Никак нет, сэр, – выдал он заведомую ложь. – Не боюсь.

– А Мак-Вильямса боишься?

Коллинз сглотнул. Он вконец сбился с толку.

– Пытаюсь не бояться, сэр…

– А меня? Меня боишься?

Коллинз набрал побольше воздуху в грудь. Он-то начал уже думать, будто некоторым чудом дает правильные ответы. Теперь, однако, было похоже, что его вели в западню, и он не знал, как спастись, потому что ловушка оставалась неочевидной. Врать он уже пытался; видимо, пора попробовать правду.

– Да, сэр, – сказал он.

И… распростерся носом вниз, даже не поняв, что и каким образом произошло. Мокрая земля оказалась вдруг у самого его лица, а сверху, удерживая, навалилась некая тяжесть.

Пряча удовлетворение, майор Меррет оглядел изумленных солдат. Несколько удивился даже Мак-Вильямс. Наступив башмаком на спину Коллинзу, майор придавил его еще крепче.

– Ты еще не начинал бояться как следует, Коллинз, – сказал он, подпуская в голос металла. – Дай я тебе кое-что объясню. Возможно, тебя индейцы убьют. А может, Мак-Вильямс весь последующий месяц будет каждый день ставить тебе фонарь. Но никто из них не достигнет того, что могу сделать я! Им не по силам лишить тебя самоуважения, заставить жалеть, что ты не сдох в филадельфийской кутузке…

Коллинз закашлялся. Попытался приподнять голову, но майорский башмак не позволил.

Меррет ждал, давая подразделению как следует переварить унижение Коллинза. Он заметил, как скучающее выражение Мак-Вильямса сменилось самодовольным.

– Твои обидчики не смогут заставить тебя грызть землю, а я могу, – проговорил наконец Меррет.

Хлюпик у него под ногами был жалок. Форма разорвана – скорее всего, в драке с Мак-Вильямсом. Кожа на руках сморщилась, еще чуть – и выглянут кости. Меррет содрогнулся от отвращения. Проговорил раздельно и четно:

– Ешь землю, солдат!

Среди солдат поднялся легкий ропот, но майор демонстративно не обратил внимания.

– Я сказал, Коллинз, ешь землю!

Еще налег башмаком, стал ждать.

Медленно, нерешительно Коллинз приник лицом к земле. Давящая тяжесть чуть отпустила. Приоткрыв рот, он соскреб зубами немного земли. Майор вновь надавил…

– Я что сказал? Ешь! Глотай!

Меррет вновь покосился на Мак-Вильямса. Самодовольство на его роже уступило место легкому беспокойству. Меррет чувствовал, как под ногой двигались ребра Коллинза.

– Еще! – велел он и приподнял башмак, давая Коллинзу возможность вновь повернуть голову к земле.

Тео стоял во втором ряду, наблюдая, как майор преподносил урок дисциплины. Его подташнивало, словно самому приходилось глотать грязь. Казанова рядом с ним ощутимо излучал ярость. Да не он один – все. Тео чувствовал и кое-что еще: к ярости примешивался страх. Казалось, они сидели в темной пещере, пронизанной запахом сырости. И вот из глубины начала истекать вонь гнилья, смешалась с влагой и затхлостью, пока наконец дух плесени не пропитал все и вся. Тео не взялся бы сказать, как обстояло дело со страхом у него самого: зарождался он внутри или впитывался из воздуха. Он молча наблюдал, как Меррет заставлял Коллинза вновь и вновь глотать землю. К середине этого урока страха Тео испытал необычное чувство. Ему захотелось выручить Коллинза, даже не задумываясь о цене. В темной, душной пещере как будто вспыхнул очистительный огонь.

– Ну-с, Мак-Вильямс? – при всеобщем молчании осведомился Меррет.

Теперь Мак-Вильямс смотрел на него с открытой ненавистью. Скука, самодовольство и сменившее их беспокойство выкристаллизовались во что-то новое.

– Собираешься что-нибудь предпринять? – издевательским тоном продолжал майор. – Никак у тебя хватает благородства и здравого смысла заступиться за сослуживца, которого землю есть заставляют? Ты ведь следующий раз можешь оказаться на его месте! Ну?

Он смотрел на Мак-Вильямса, презрительно улыбаясь. Потом убрал ногу со спины Коллинза, отступил.

Коллинз закашлялся. В следующую секунду его начало рвать. Мак-Вильямс наградил майора последним презрительным взглядом, присел на корточки, бережно помог Коллинзу подняться хотя бы на колени. Даже гладил его по спине, пока Коллинза выворачивало наизнанку.

Огонь в душевной пещере Тео успел угаснуть. Его сменило холодное отвращение: Меррет ловко манипулировал и Мак-Вильямсом, и всем подразделением. Намеренно заставил их испытать сперва гнев, потом страх и, наконец, желание защитить Коллинза.

Что ж, урок Меррету удался. Впредь они не будут драться между собой. Теперь у них есть общий враг…

Когда майор распустил подразделение, приказав разбивать лагерь, солдаты со всех ног кинулись прочь. Один Тео остался на месте. Тучи над головой снова зарокотали. Тео форменным рукавом утер со лба пот.

– Эй, – Казанова взял его за плечо. – Пошли. – Тео не отозвался, и он продолжил: – Знаю, Меррет, конечно, скотина… Но что мы можем сделать?

Тео моргнул, повернулся к другу:

– Меррет не скотина. Он клоун. Надо, чтобы ребята поняли это!

Казанова покачал головой:

– Что ты имеешь в виду?

– Над клоунами положено смеяться, так ведь? Если сумеем посмеяться над ним, мы больше не будем бояться!

Казанова прищурил глаз, не затронутый ожогом:

– Не знаю, что у тебя на уме, Тео, но лучше не делай этого.

И с обеспокоенным видом повел Тео в палатку.

8 Кора и кость

6 августа 1892 года, 19 часов 36 минут

Я прихожу к выводу, что граница между созерцанием настоящего и предсказанием будущего весьма условна. Кажется, это совсем разные понятия, но, допустим, одно просвечивает сквозь другое? Мне доводилось наблюдать столь совершенное, столь всеобъемлющее восприятие мира, что вероятное будущее переходит из ведомства догадок и воображения в разряд закономерных следствий настоящего.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

По уму, следовало бы выспаться: они собирались покинуть дом Максин еще до рассвета. Однако слова Златопрут – о том, что она, София, может оказаться сродни Вещим, – отогнали прочь всякий сон. Устроившись на краю постели, девочка изучала два подарка гадалки. «Чуточку повожусь с ними – и лягу!»

Гладкому древесному спилу чуть-чуть не хватало до идеального круга. Срезали его настолько гладко, что было хорошо видно каждое кольцо по отдельности, все оттенки коричневого, от светлых до темных. София водила по ним пальцем, раздумывая, удастся ли посредством осязания прикоснуться к воспоминаниям дерева. Увы, никакого отклика уловить не удалось.

Она стала рассматривать внешний край спила. Вот защитная броня дерева, тонкий, крупитчатый слой… «Я ведь даже не знаю, что это за дерево», – подумалось ей. София вытащила из сумки карандаши, открыла альбом на чистой странице. Тщательно зарисовала гадальное дерево Максин, отметив пути будущего, которые решила не избирать. Зафиксировала советы гадалки, касавшиеся трех перекрестков судьбы. Потом зарисовала обе доставшиеся вещицы и составила список вопросов. Выглядел он так.

Вопросы по карте Максин:

1. Что это за дерево?

2. Каким инструментом его срезали?

3. Кто его срезал?

4. Влияет ли на карту инструмент дровосека и его личность?

5. Когда образовалась карта: в миг спиливания, либо позже, либо при жизни дерева?

София задумчиво постучала карандашом по подбородку и приписала:

6. Свойственно ли этим картам спать и пробуждаться, как другим картам памяти?

7. Если свойственно, чем пробуждается древесная карта?

Она вновь стала разглядывать спил, прикидывая про себя разные варианты. Вода? Солнечный свет? Земля?

София окунула палец в стакан с водой, стоявший на столике. Уронила на деревяшку несколько капель. Ничего не произошло.

– Солнце и землю до завтра все равно не попробовать, – вполголоса пробормотала девочка.

Перевернула еще страницу в альбоме и написала:

Наблюдения по поводу дерева и рога.

Дерево: гладкое на ощупь (кроме коры).

Поднесла спил к носу, понюхала. Альбом украсился строчкой: «По запаху напоминает сосну».

Тут ее осенило, что она еще не пересчитала древесные кольца. Ведя пальцем от края к середине, София насчитала сорок три слоя. «43 кольца. В этом возрасте дерево спилили».

Далее, хоть это и выглядело глупо, София поднесла древесный кружок к уху. «Никаких звуков не издает».

Подумала немного – и лизнула спил. «Вкус древесный, как и следовало ожидать».

София еще некоторое время раздумывала над деревяшкой, но ничего внятного и достойного записи больше в голову не пришло. Вздохнув, девочка отложила спил и взялась за кусочек рога.

«Лосиный рог, – записала она. – На ощупь гладкий, за исключением места излома: там выглядит словно сломанная кость. Цвет темно-коричневый, почти как у старого дерева».

Испытав рог прочими органами чувств, София добавила: «Вкуса не ощущается, звуков не издает, пахнет старым пальто».

Составила список вопросов.

1. Почему этот кусок отломился от рога?

2. Он сломался до или после того, как лось сбросил рога на зиму?

3. Каким образом воспоминания записываются в рога?

4. Если это тоже спящая карта, как ее пробудить?

Чувствуя, что иссякла, София уставилась в пространство. Живого лося она никогда не видела, но попыталась хотя бы чисто умозрительно представить его повседневную жизнь в лесных дебрях. Должно быть, он занимался тем, что пасся и ходил на водопой. Вероятно, одолевал немалые расстояния. Были рядом с ним другие лоси? А люди? Или он в одиночестве свои дни проводил? Воображение уже рисовало зеленые холмы, прохладу соснового бора, теплые пруды с грязью на дне…

Голова приникла к подушке, взгляд устремился в потолок. София представила тропку, неторопливо вьющуюся через поле. На другом конце виднелся лес. Над высокой травой с гудением вились насекомые, за ними стремительно пикировали птицы…

Ветерок вдруг всколыхнул темные шторы, в комнату ворвался сырой воздух. В тучах над городом глухо зарокотало. Кусочек рога так и лежал у девочки на ладони. Пальцы непроизвольно сжались, дыхание стало медленным и равномерным. Вскоре София заснула и увидела сон.

Шел дождь… Она устало тащилась по тропе через лес, глядя на мир с высоты изрядного роста. Кругом росли ели, ивы, осины. Во сне София хорошо знала их, каждое дерево было ей другом. Их ветви гладили ей бока, влага с листьев приятно холодила кожу. Впереди показалась прогалина. Усталость сменилась облегчением: дом рядом. Когда они добрались – София некоторым образом знала, что была не одна, – дождь прекратился, сменившись клубами густого тумана. Из мглы выплыл дом с низко нахлобученной крышей и бревенчатой односкатной пристройкой. Короткая труба изливала дождевую воду в каменную чашу у входа.

– Вот мы и пришли, Нош, – сказал тихий голос над ухом.

Потом сон сменился.

София стояла на вершине холма. Рядом с ней вдаль вглядывался юноша. Внизу простиралась долина, там виднелась уединенная роща. Деревья в ней поражали неизъяснимой, удивительной красотой. «Не для еды они», – с некоторым сожалением подумалось Софии. Ее очень тянуло попробовать их на вкус, но некая могущественная сила, умевшая обратиться непосредственно к сердцу, требовала воздержаться.

Юноша, стоявший рядом, обратил к ней лицо:

– Как думаешь, Нош?

Он выглядел озадаченным. Он был из Вещих: коротко остриженные волосы, кожа на лице отливала зеленью вдоль края волос. Глаза под черными бровями были темными, задумчивыми. Он спрашивал ее мнения, ей же хотелось лишь любить его, защищать.

– Что мешает нам подойти ближе? – сказал он словно бы в ответ на ее мысли. Положил руку ей на плечо, стал безотчетно гладить пальцами шею.

Пока они стояли там, глядя вдаль, на вершине холма за долиной возникла некая фигура. Юноша заметил ее и напрягся, всматриваясь с интересом. Незнакомец начал спускаться по склону, постепенно приблизился, долетел ослабленный расстоянием крик…

– Скорбящий, – ахнул юноша.

Внимание Софии привлекло движение слева. Между холмами на юге появился кто-то еще. Это существо двигалось проворно, словно его тянули вперед на веревочке. Его крики были всхлипами, долетавшими по ветру. София фыркнула, стараясь предупредить юношу.

– Правильно, – отозвался тот. – Двое скорбящих!

Фигуры встретились на краю рощи, слились, исчезли под деревьями… Неожиданно стало тихо.

И вновь все поменялось. Теперь София изо всех сил бежала сквозь темноту. Она обоняла запах огня, сердце бешено колотилось. Те же деревья, что прежде ласково гладили ей бока, теперь царапали, обдирали. Ужас рвался вон из груди, словно живое существо, мчавшееся быстрее ее самой: прочь, прочь!

– Спаслись… спаслись, – долетел чей-то голос.

Слова! Что они могли значить, какая цена им была, когда она пыталась догнать собственный ужас? Пыталась и не могла: он летел впереди неуловимым злым духом…

…София вздрогнула и проснулась. Сердце бешено колотилось. Обломок рога выкатился из ладони. Девочка прижала руки к груди, хватая ртом воздух и слегка удивляясь: дымом не пахло. Сновидения казались настолько реальными, что ей даже не сразу удалось вспомнить, кто она и где находится. «Нет никакого пожара, – говорила она себе. – Нигде ничего не горит, я в безопасности…»

Лампа у кровати еще светила. София перекатилась лицом к столику, посмотрела на часы. Почти три ночи. Скоро вставать, чтобы поспеть на поезд… Девочка со вздохом откинулась на подушку.

Вспомнив про кусочек рога, она не без труда нашла его в смятых простынях, взяла и стала рассматривать. «Это твоя память была или мой собственный сон?..» – безмолвно спрашивала она обломок.

Наконец, положив его на столик, она закрыла глаза. Надо подремать, пока Максин в дверь не постучала…

9 Голос Рена

7 августа 1892 года, 3 часа 51 минута

Главнейшим препятствием в большинстве случаев является время. Попробуйте вообразить обстоятельства, в которых оно ничему не мешало бы! Представьте улитку, медленно ползущую по садовой дорожке. Глядя, как она подбирается к капустному листу, вы не сомневаетесь в том, что будет дальше, ибо это очевидно. Очевидна и участь улитки: сюда уже подходит садовник с ведерком соли. В чем же различие, когда дело касается нас? Возможно ли, что самые потрясающие провидения будущего на деле суть вполне обыденные наблюдения настоящего, предпринятые неторопливо и мудро?

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

В предрассветных потемках Максин упаковала шестерых путешественников, облаченных как надо, в одну большую карету. Они собирались сесть на утренний поезд, шедший в город Соленый. Состав отбывал с вокзала Нового Орлеана в четыре часа двенадцать минут.

На прощание Максин пожелала им доброго пути и перед посадкой в экипаж каждого обняла.

– Вид у тебя, дитя, – не придраться, – сказала она Софии.

Та криво улыбнулась:

– Это пока темно…

– И звук подходящий, – возразила Максин, кивая на крохотные колокольчики на плаще девочки.

Они непрестанно звенели, пока София втискивалась между Эрролом и Златопрут. Каликста, Рен и Барр разместились напротив.

– Берегите себя, – тихо проговорила гадалка и закрыла за ними дверцу.

Каликста стукнула в крышу. Лошади взяли с места, колеса застучали по мостовой…

Внутри была кромешная темень, но София успела рассмотреть своих спутников при теплом свете на кухне Максин. Как ни странно, из них таки получились вполне убедительные налетчики. Лохмотья, обшитые латунными колокольчиками, до неузнаваемости изменили их внешность. Со лба Златопрут густо свисали серебряные цепочки, скрывавшие половину лица: только глаза блестели. Руки прятались в кожаных перчатках, усеянных мелкими стальными шипами. В волосах переливалось множество колокольчиков с ноготок величиной. Эррол вставил в рот металлические зубы и долго смеялся, глядя на свое отражение в зеркале. После чего кое-как прошамкал:

– Бум набеяться, фо ошобо гово’ить не прибепся…

– Говорить буду я, – заверила Каликста.

Одета она была примерно так же, как Златопрут, только на голове сидела корона с длинными и острыми лепестками: то ли украшение, то ли оружие. На шее – ожерелье из длинных цилиндрических колокольцев, звякавших на каждом шагу. Обуви на свой вкус у Максин она не нашла, соорудила сама.

– Ну что? Я выиграла? – в восторге спросила она брата, красуясь высокими кожаными сапогами со стальными мысками.

Барр и Рен экипировались почти одинаково – в потертые почти до дыр плащи поверх толстых клепаных безрукавок и штаны с вереницами колокольчиков по внешнему шву.

София держала свой плащ, расшитый множеством колокольчиков, сложенным на коленях. Одежду она оставила свою собственную, благо та выглядела идеально потрепанной, добавив лишь перчатки, плащ и крепкие шипованные ботинки. И маску чуть попроще, чем у Златопрут. На лицо спускались три тонкие серебряные цепочки, прихваченные на лбу серебряной же бусиной. Цепочки щекотали кожу, ощущение, как ни странно, было приятным; тонкие, словно ниточки, они казались какой-никакой, а защитой. «Вот почему налетчики цепляют на себя столько металла», – раздумывала она, глядя в окошко на темные улицы Нового Орлеана.

Железнодорожный вокзал был не так далеко от дома Максин. Несколько минут они ехали в молчании, потом карета остановилась.

– Это ведь не станция, – пробормотала Каликста. И высунулась в окошко: – Эй, кучер!

Ответа не последовало. Пока пиратка искала дверную ручку, из темноты раздался незнакомый голос:

– Ричард Рен! Это Брюс Дэвис, агент номер шесть-один-один. Прошу вас в одиночку покинуть экипаж. У меня приказ немедленно вернуть вас в Сидней.

Шестеро, сидевшие внутри, замерли.

Каликста наклонилась к открытому окошку.

– Никакого Ричарда Рена здесь нет, – сказала она. – Мы налетчики с Медной горы, держим путь на север, в Соленый. Ошибочка вышла!

Голос сухо ответил:

– Ошибочки у нас редко случаются, капитан Моррис. Я не только знаю по именам всех, кто здесь находится, но и все ваши перемещения за последние двадцать часов. У нас были свои причины не трогать вас непосредственно в доме госпожи Биссэ, но мы уже тогда были готовы встретиться с вами. – Он прокашлялся и снова окликнул: – Агент Рен?

Прошло еще несколько мгновений. Рен нагнулся к окошку:

– Агент Дэвис, я выйду из экипажа и поеду с вами в Сидней при одном условии…

– Не вам выдвигать условия, Рен, – после паузы донеслось снаружи. – Со мной еще четыре агента.

Рен заколебался…

– Подумаешь, четыре агента! – яростно зашипела Каликста. – Еще не хватало – сдаваться! Давайте их уконтрапупим по-быстрому – и на поезд!

– Ты не понимаешь, – сказал Рен. – Если я не сдамся, нас почти наверняка убьют. – И снова обернулся к окну: – Агент Дэвис! Если мы со спутниками надумаем сопротивляться, моя поимка вам недешево обойдется. Я готов сдаться в обмен на обещание, что мои товарищи смогут продолжить путь невозбранно, а Лига навсегда забудет об их существовании!

– Послушайте, агент, – раздалось в ответ. – Вы не хуже нас знаете протокол. – Снаружи вновь помолчали. – Самое большее, что я могу обещать, – не арестовывать их в сию минуту. Что касается будущего, никакого слова дать не могу.

Снова воцарилось молчание. Пользуясь секундой затишья, Барр подался вперед, обращаясь к сестре:

– Помнишь, как мы пытались схватить Феликса и в Гавану доставить? – И ностальгически вздохнул: – Что за денек был…

Каликста хихикнула. Столь неожиданное воспоминание вовсе не показалось ей неуместным.

– Такое не забывается, – сказала она. – Мы же тогда Персика встретили.

– Вот что я называю хорошо разыгранной картой.

– И то сказать! Легкий недокомплект, но зато как разыграно…

– Послушайте, – резко проговорил Рен. – Я тут, вообще-то, сообразить пытаюсь, как мне быть!

– Рен! – окликнули с улицы.

Он передвинулся на край сиденья и тяжело проговорил:

– Что ж, коли так…

Но не успел он сдвинуться с места, как Барр, сидевший у дверцы, рывком распахнул ее и одним прыжком выскочил вон. Дверца с треском захлопнулась.

– Гони!.. – заорал он кучеру. Коляска тотчас покатилась вперед.

Рен промедлил всего мгновение.

– Эй, – вскрикнул он затем, приподнимаясь на сиденье.

Каликста рукой в перчатке закрыла ему рот и заставила сесть.

– Нет уж, – сказала она. – Никуда ты не пойдешь.

Сквозь перчатку звучали невнятные жалобы, Рен пытался оттолкнуть капитаншу. Сенека у Эррола на плече бил крыльями и возмущенно кричал. Каликста крепко тряхнула австралийца:

– Хватит кулаками после драки махать!

– Я не хочу, чтобы он… – Рен вновь рванулся к дверце.

Широкие крылья Сенеки обметали потолок. Каликста быстрым движением, которое София едва заметила, выхватила пистолет – и хорошенько приложила Рена по голове. Сенека с пронзительным криком перескочил на плечо Златопрут.

Рен обмяк на сиденье.

– Что ты сделала? – обратился Эррол к Каликсте.

Невзирая на рывки и покачивания кареты, сокольничий быстро пересел, подхватив безвольного Рена.

– Всего лишь от смерти его спасла, – сказала пиратка.

– Путем отправки в нокаут?

– Именно.

– А Барр не на верную смерть, часом, отправился?

Эррол, не такой долговязый, как австралиец, кое-как посадил Рена прямо, уложил его голову себе на плечо.

Златопрут держала Сенеку на руке и что-то нашептывала ему на неведомом языке, успокаивая птицу.

– Барр отлично знает, что делает, – самодовольно проговорила Каликста.

Никто ей не ответил.

София плохо видела спутников, лишь чувствовала, как Эррол и Златопрут обменивались мыслями, спрашивая один другого: как быть?

– Ты уверена, что правильно поступила, Каликста? – спросила наконец Вещая. – Нам очень немногое известно о Лиге и о том, как она действует. Может, следовало бы вернуться?

– И подставить Софию? – насмешливо спросила Каликста.

– Да, – отойдя от потрясения, произнесла девочка. – Давайте вернемся… Барру поможем…

– Нет, – хором заявили Эррол и Златопрут.

Лица Каликсты не было видно, но в голосе прозвучала улыбка.

– Поверьте уж мне, – сказала пиратка. – Барр справится, не впервой. А вот помогать мне затаскивать Рена в поезд вам точно придется!

Эррол не ответил.

– План Барра не сработает, если мы его в карете оставим, – заметила Каликста.

– Ладно, – неохотно согласился стрелок. – Впрочем, я по-прежнему не согласен.

– Я и сама бы на такое не пошла, будь у меня выбор, – призналась Каликста, между тем как экипаж замедлял ход. – Но о том, чтобы выдать Рена, речи идти не могло, а значит…

Карета осветилась вокзальными огнями. Каликста улыбалась так жизнерадостно, словно вовсе не ее любимый брат только что выпрыгнул в темноту, к незнакомцам, враждебным и способным одни Судьбы знают на что.

– Поезд скоро отправится, – сказала она. – Не будем терять времени. Все за мной!

10 Преступление и наказание

7 августа 1892 года, 10 часов 19 минут

Штаты Нового Запада соединяют с Индейскими территориями в основном дорожки, а не дороги. Гонцы и мелкие торговцы довольствуются пешеходными тропами. Широких дорог, изначально почтовых, подходящих для конного фургона, очень немного. Одна ведет на запад из Пенсильвании, две – из Виргинии, по одной – из Южной и Северной Каролины и еще две – из Джорджии. В основном эти дороги приятны и безопасны, путешественника, выбирающего их, вряд ли постигнут особые неожиданности. Через каждые несколько миль здесь можно встретить гостиницы, наследие почтовой службы прошлых лет. Они предоставляют кров и еду…

Шадрак Элли. История Нового Запада

Седьмого августа подразделение майора Меррета вступило на Индейские территории. Трудно было сказать, где кончалась Пенсильвания и начинались собственно Территории. Леса и холмы по сторонам тянулись все те же, а фермы и так давным-давно не встречались. Скалистые холмы, очень часто безлесные, позволяли перемещаться довольно легко; дорожной команде, в которой состоял Тео, работы доставалось немного.

Из-за постоянной сырости любая ноша казалась тяжелее обычного. Парусиновые палатки провоняли плесенью, прорезиненные мешки стали скользкими и липкими.

В десять часов отряд с большим облегчением устроил привал для еды.

Майор Меррет неизменно трапезничал в палатке. Даже на самых кратких привалах. В шатре, натянутом на пять шестов, ставили небольшой обеденный стол, служивший также и письменным. Посреди рассевшегося отряда единственная палатка выглядела пауком в центре паутины. Пока солдаты пользовались возможностью вытянуть усталые ноги, а то и прикорнуть на вещмешках, повар закидывал в котел лук и бобы.

У майора повар был свой. Он ехал в фургоне с припасами, охранял продукты, привезенные в упаковках непосредственно из Виргинии. К счастью для служивых, майорский повар, рядовой Беттс, оказался человеком выдающейся продажности. За должную плату он изыскивал остроумный способ откроить кусочек деликатесного окорока или вязочку колбасы. Надо сказать, майора он ненавидел столь же трепетно, как и весь прочий отряд. Однако полностью сознавал выгоды своего положения, а посему и маскировал острую нелюбовь за показным раболепием. Как следствие, майор Беттсу доверял. Можно сказать, повар ему даже нравился – насколько вообще Меррет был способен на подобное чувство.

Понятно теперь общее изумление отряда, когда в разгар набивания голодных желудков бобами с луком глазам солдат предстала феерическая картина. Майор Меррет в ярости вылетел из палатки, немедленно требуя к себе Беттса.

– Где он? – кричал майор. – Где эта сволочь?

Солдаты молчали. Руки с ложками застыли в воздухе, люди пристально смотрели на командира. Никто не двигался с места. От майора натурально сыпались искры. Салфетку, заправленную за ворот, подхватил неожиданный ветерок, накрыл майору лицо. Меррет зло сорвал салфетку.

– Кажется, сэр, он за водой для мытья пошел, – проговорил наконец один солдат.

– Немедленно найти! Подать сюда! – выкрикнул майор. Повернулся на каблуке и ушел обратно в палатку, так рванув входной клапан, что зашатались все колья.

Солдаты вновь взялись за еду. Откуда-то сперва медленно, а потом со скоростью лавины начал распространяться слушок о причине, вызвавшей начальственный гнев. Кто-то всхлипнул, пряча смешок, однако он прозвучал снова. Еще, еще! По лагерю покатилась волна громового хохота.

Тео и Казанова сидели бок о бок, уплетая обед. Слух, передаваемый из уст в уста, их еще не достиг, но общее веселье заставило Тео загодя улыбнуться.

И наконец прозвучало долгожданное слово. Солдат рядом с Казановой наклонился к нему и хихикнул:

– Парни, вы не поверите!.. Кто-то напихал в майорский котелок грязи! Их превосходительство, стало быть, давай жевать, а там…

Тео расплылся до ушей. Казанова покосился на него, охваченный внезапным беспокойством, и нахмурясь спросил:

– «Кто-то»? Ты хочешь сказать, это не Беттс?

Солдат замотал головой:

– Беттс отпирается. Говорит, он всего на минуточку от костра отошел. Кто угодно подсуетиться мог!

Только он договорил, из палатки снова вышел майор и велел строиться. Зазвенели миски и ложки, упали наземь вещмешки. Солдаты торопливо строились в ряд. Несколько секунд – и они уже стояли перед командиром, готовые к «уроку дисциплины» вроде того, который поимели третьего дня. С одним важным отличием. По шеренгам летал неуловимый и неудержимый смешок.

Не очень веселый, конечно. Однако в нем слышалось торжество. Не восторг – мстительное ликование. Смех только усилился при виде майора. Тот расхаживал взад и вперед, красный, почти не владеющий собой. Каждый солдат зримо представлял себе миг, когда майор зачерпнул, стал жевать… изумился странной текстуре… и вдруг понял: его накормили землей!

– Хочу, чтобы вы все знали, – начал он без предисловий, – какая участь постигнет это подразделение, если никто не решится ответить за то, что случилось!

Беттс стоял у входа в палатку, растерянный, потрясенный, несчастный. Майор помолчал, выдавая паузу из тех, что неизменно и так здорово нагоняли страху во время предыдущих «уроков»…

Увы! На сей раз величественную паузу быстро пресекли. Всего через несколько мгновений после того, как прозвучала угроза, из второго ряда отозвался голос:

– Я отвечу.

Майор рывком повернулся в сторону говорившего.

– Я отвечу, – повторил голос.

– Назовись! – рявкнул майор. – Выйти из строя!

Тео выбрался из второго ряда, вышел вперед и встал перед строем.

– Теодор Константин Теккари, – назвался он, принципиально отказавшись произносить звание.

Стоял же он по стойке «смирно», однако умудрился как-то сохранить беззаботный и нахальный вид. Тео смотрел прямо перед собой, как если бы майор вовсе не существовал, а на лице по-прежнему скользила тень улыбки.

Меррет свирепо уставился на него.

– Рядовой Мак-Вильямс! – сказал он, поворачиваясь к здоровяку, тому самому, чье поведение стало темой прошлого «урока».

– Так точно, сэр! – солдат выступил вперед.

– Принесите запасную сбрую из фургона!

Мак-Вильямс помедлил:

– Сбрую для мула, сэр?

– Да.

Тео спокойно стоял, ожидая возвращения Мак-Вильямса. Майор молчал. В воздухе витало напряженное ожидание: что-то будет! Мак-Вильямс обернулся настолько быстро, насколько позволял ему избыточный вес. В руках он нес тяжелый деревянный хомут: его надевали на второго мула, когда дорога требовала закладывать фургон парой.

– Наденьте хомут на рядового Теккари! – распорядился майор.

Мак-Вильямс снова замешкался:

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Наденьте хомут ему на шею.

Тео, ни к чему еще не принуждаемый, повернулся к здоровяку.

– Я не мул, лягаться не буду, – проговорил он с улыбкой. – Честное слово!

Над солдатскими рядами снова залетал неловкий смешок.

– Молчать! – приказал майор. – Мак-Вильямс, поторопитесь!

Делать нечего, здоровяк подошел к Тео и опасливо возложил ему на шею хомут.

– Мне жаль, – шепнул он украдкой.

Тео повернул голову, насколько это было возможно:

– Да ладно, не парься. Лишь бы мне, как мулу, тебя туда-сюда таскать не пришлось!

Мак-Вильямс удивленно посмотрел на юношу, потом неуверенно улыбнулся. Приказ он исполнил и отступил на шаг. Тео никак не удавалось поднять голову и посмотреть на отряд. Ясно было – через несколько минут вес хомута станет нестерпимым. Вот теперь пауза длилась и длилась, нарушаемая лишь шагами майора: Меррет расхаживал туда и сюда. Тео увидел себя глазами товарищей: пристыженного, замершего словно в покаянном поклоне. Они не могли разглядеть его лица, значит не видели, что на нем не было ни тени стыда. На самом деле Тео радовался. Он ведь сумел сполна отплатить Меррету, да еще спровоцировал его на такую вот месть. Вынудил показать себя мелким и мстительным человеком.

Поглядывая краем глаза, Тео дождался, пока майор повернется к нему спиной. Тогда юноша переступил с ноги на ногу, слегка подпрыгнул, взбрыкнул, выдав веселое плясовое коленце. В строю негромко хихикнули, голос показался знакомым. Казанова, вероятно, был вне себя от гнева, но все же он понимал, что на уме у приятеля. Рядом с Казановой послышались еще сдавленные смешки. Майор застыл на месте, потом повернулся. Тео понял – его план удается. Он собирался показать отряду, что Меррета вполне можно поднять на смех. И теперь они увидели как.

– Довольно! – громыхнул голос майора.

Но прозвучало это куда менее грозно, чем обычно. Настоящей ярости не было, скорей ее имитация. Меррет продолжил:

– Идем маршем на запад! С нынешнего утра мы находимся на вражеской территории и должны быть готовы к нападению в любой момент! Всем носить предписанные головные уборы! А ты, Теккари, – добавил он, поворачиваясь к Тео, – пойдешь с мулами.

10 часов 40 минут

Казанова смотрел, как Тео приковывали цепью к фургону. Остальной отряд сворачивал лагерь. Майор Меррет направлялся к своей палатке, и Казанова, поразмыслив, двинулся следом. Туда, внутрь, он никогда еще не входил. Дождавшись позволения, шагнул под матерчатый кров и невольно поразился удобству. Лежанка была оснащена прямо-таки настоящим матрасом и простынями, грубый парусиновый пол покрывал мохнатый ковер. Майор сидел у столика, писал последнее донесение, чтобы отправить его прежде, чем подразделение отправится в глубину Территорий.

– В чем дело, рядовой Лэйксайд? – спросил он, не отрывая глаз от бумаги.

– Просьба есть, господин майор, – сказал Казанова.

Он знал, что Меррет лучше всего реагировал на смирение, граничившее с уничижением. Поэтому Казанова стоял, скромно опустив взгляд и держа руки за спиной.

Майор наконец поднял глаза:

– А я думал, в этом подразделении не принято просить поблажек у вышестоящих.

– Так точно, сэр. Это я понимаю.

Майор помолчал.

– И в чем дело?

– Я прошу позволения поговорить с вами о Теодоре… о рядовом Теккари. – Казанова сделал паузу, но Меррет молчал. – Он еще ребенок, сэр, – продолжал Казанова. – Парню всего шестнадцать. Он, конечно, упрямец и нахал, каких мало, но… где же ему силенок взять? – Казанова вновь помолчал. – Спору нет, наказание, которое вы назначили, сэр, должно быть исполнено. Просто… очень вас прошу: накажите меня вместо него.

Майор по-прежнему не отвечал. Казанова отважился посмотреть на него и перехватил взгляд, полный неудовольствия и любопытства. Наконец Меррет повернулся к столу, свернул донесение, запечатал его и поднялся. Прошел мимо Казановы к выходу из палатки.

– Отправить, прежде чем снимемся, – велел он торчавшему снаружи часовому.

Затем вернулся и встал к Казанове лицом. Сложил на груди руки, начал разглядывать покрытого шрамами здоровяка. Потом улыбнулся и заговорил – словно битое стекло посыпалось:

– Вы ведь с ним оба индейцы?

Казанова старательно не поднимал глаз.

– Так точно, я индеец. Родился недалеко от города Шести наций. А Тео – с юго-запада Пустошей.

Меррет вздохнул.

– Вот же сборная солянка досталась, – пробормотал он с оттенком отвращения, больше констатируя безрадостный факт. Потом вновь обратился к Казанове: – В подразделении поговаривают, будто ты редкостный трус, рядовой. Это правда?

Казанова рассматривал начищенные ботинки майора.

– Так точно, сэр. Правда святая.

– Значит, мне ждать, что в первом же бою ты спрячешься за ближайшее дерево и будешь за ним от страха трястись?

Казанова не поднимал глаз.

– В бою я до сих пор не бывал, сэр. Вот резню повидать довелось, да в ней героями называть некого. – Он помедлил. – Насилие поди придержи или направь, а оно кого угодно трусом оставит.

– Ты, рядовой, на что намекаешь? Хочешь сказать, я своим отрядом командовать не способен?

– Даже самый блистательный командир не может направлять действия каждого. Насилие обладает собственной волей… Ему, пожалуй, не указ даже Судьбы. – Казанова перевел дух. Кажется, он рановато оставил смиренно-униженный тон: у майора был нюх на малейшую провокацию. – Так вы примете во внимание мою просьбу касаемо рядового Теккари, сэр?

Майор Меррет уставился на Казанову с таким отвращением, словно тот был крысой, обнаруженной в постельном белье.

– Нет, рядовой Лэйксайд, – сказал он. – Нести хомут вместо рядового Теккари я вам не позволю. Но коли ты, солдат, так рвешься тащить добавочный груз, – понесешь на марше еще и вещмешок Теккари. – Отвернулся, бросил через плечо: – Можете идти, рядовой.

Часть II Туман

11 Слух Сенеки

7 августа 1892 года, 4 часа 48 минут

Новый Запад разговаривает, смеется и плачет не так, как вы или я, но, может быть, не повредит взглянуть на наш мир с точки зрения другой эпохи? Вдруг мы кое-что новое узнаем о себе самих (как и о нашей эпохе), взглянув с нового ракурса? Не хочется в сотый раз повторять старый тезис о нашей ничтожности перед величием природы, тем более что я вовсе не воспринимаю нас как ничтожных. Совсем даже напротив: если попробовать взглянуть с другой точки зрения, быть может, как раз осознание нашей значимости покажется жизненно важным, ведь наши чувства и деяния прямо влияют на эпоху, в которой мы живем.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

София слышала, как в соседнем купе спорили Каликста и Рен. Австралиец, никогда прежде не терявший в их присутствии самообладания, орал во всю силу легких.

– Думаешь, они отступятся, обнаружив, что взяли не того человека? Ха! Да они будут гнаться за нами всю дорогу на север! Ты подумала о том, какой опасности всех подвергаешь?

Каликсте его яростные доводы были как об стенку горох.

– Недооцениваешь ты Барра, – в сотый раз за последние пятнадцать минут повторила она. – Успокойся уже наконец. Моррисы своих не бросают! А ты нам свой в доску. Да и Барра с кашей не съешь.

– Ты сама себя слышишь? – бушевал Рен. – Свой в доску? Я что, из милости с вами на «Лебеде» плавал? Пассажиром? Нет! Я решения принимал, за которые мне и отвечать, не другому кому! Вы двое слишком привыкли все делать непременно по-своему! А мы – я, Златопрут, Эррол, не говоря уже о Софии, – мы вам потакали, потому что ваше верховодство выглядело безобидно и даже забавно. Но сегодня вы зашли слишком далеко!

– Никто из нашей команды не плавает дармоедом. Разве что, – поправилась Каликста, – ты нас с Барром держишь за иждивенцев. Типа сиротки и все такое. Но и мы милости не просим…

– Ты с больной головы на здоровую не перекладывай! Ты не смеешь такого рода решения за других принимать! Права не имеешь, и все! Вот будет станция – я сойду и вернусь в Новый Орлеан!

– И пустишь прахом все, что Барр на этот момент для тебя сделал.

Повисло молчание. Энергия Рена, судя по всему, была не беспредельна.

– Я бы уж придумал, как выкрутиться, – простонал он, кажется, морщась от боли. – Особенно если бы ты мне череп не проломила…

– Вот уж в чем я решительно не виновата! – весело заявила Каликста.

Рен ответил не сразу. Его бессилие и отчаяние ощущались даже сквозь стенку.

– Хватит с меня этого разговора, – сказал он наконец.

София услышала, как открылась дверь купе.

– Далеко-то не уходи, – окликнула вслед Каликста.

Шаги Рена отдалились по коридору.

– Эррола поищу, – бросил Рен. – Хочется с кем-то поговорить, у кого хоть капля здравого смысла осталась! И не вздумай опять меня вырубить!

София сидела на краешке вагонной полки, напряженно стиснув руки. В поисках опоры девочка вглядывалась в лицо Златопрут. Однако Вещая смотрела в окно, и выглядела она задумчивой и далекой.

– Как-то оно неправильно, – сказала София.

– Неправильно, – продолжая созерцать пейзаж за окном, откликнулась Златопрут.

– Ты о чем? – спросила София, сообразив, что Вещая говорила о чем-то совершенно ином.

Она тоже посмотрела в окно. Над вершинами деревьев висели сырые желтые облака.

– Ты про тучи?

Вместо ответа Вещая распахнула окно и высунулась наружу. Поезд между тем замедлил ход – ждали дождя. Златопрут подставила лицо ветру, глядя вдаль и прислушиваясь.

Она убрала голову из окна, как раз когда на пороге купе возникли Эррол и Рен.

– Златопрут! – сразу начал австралиец. – Я тут с Эрролом посоветовался, и он согласился со мной, что…

– Он не говорит, Ричард, – взволнованная, ответила Вещая.

Рен запнулся и смолк, побледнев от потрясения.

– Ты о чем? – спросил он еле слышно.

– Я ничего не слышу. Пусто, – ответила она и трудно сглотнула. – Так было и в Новом Орлеане, но я все списала на шумы города…

Рен как подкошенный рухнул на сиденье рядом с Софией.

– А для простых людей объяснить? – сказал Эррол, закрывая дверь купе.

– Конечно. – Златопрут взяла его за руку, и почему-то это простое движение больше всего напугало Софию. Она привыкла к их знакам взаимной приязни, но теперь Златопрут впервые потянулась к Эрролу за утешением и поддержкой, и ее рука зримо дрожала. – Я рассказала Эрролу и Софии о древних, – пояснила она Рену. – Это было необходимо, чтобы пройти по авзентинийской карте Софии.

Он кивнул, не в силах отойти от потрясения.

– Как вы уже знаете, – обратилась Златопрут к Софии и Эрролу, – мы с Ричардом познакомились много лет назад, когда он путешествовал близ Жуткого моря…

– Вы упоминали, что были там с экспедицией, – сказала Рену София.

– Да, – подтвердила за австралийца Златопрут. – Целью экспедиции было уговорить нас, элодейцев, примкнуть к Лиге Энкефалонских эпох.

Брови Эррола поползли вверх.

– Значит, элодейцы из будущего?

– О нашем происхождении спорят, – сказала Златопрут. – Так или иначе, датирование эпохи еще не обеспечивает членства в Лиге. В тех же Пустошах немало анклавов будущего, и Лига нимало ими не интересуется. Мы привлекли ее внимание, ибо обладаем теми самыми знаниями, которые Лига взялась ограждать от посторонних умов.

Сердце Софии забилось чаще. Вот оно! Сейчас наконец-то выплывет столь тщательно хранимый Лигой секрет. Рен обычно избегал разговоров о нем, но теперь, кажется, время настало.

– Так в чем же дело? – прошептала она.

– В тех, кого Златопрут называет древними, а мы – климами, – хрипло проговорил Рен. – В Энкефалонских эпохах… – Он опять помолчал, разглядывая свои руки. Посмотрел на Златопрут: – Ну не знаю я, как объяснить!

– Дай я попробую, – тихо проговорила она. – Жителям Энкефалонских эпох известно то же, что и нам, элодейцам: эпохи разумны.

– Да, ты рассказывала, – с энтузиазмом подхватила София. – И еще про то, что люди вроде Вещих временами даже побуждают их кое-что делать. Всякие там смерчи, шквалы…

– Это одно из следствий, – кивнула Златопрут. – Однако все гораздо сложней. Элодейцам это знание дано на уровне интуиции. А вот в Энкефалонских эпохах возможность общения и прямого воздействия на древних рассматривается как способ защиты.

– Защиты? – спросил Эррол. – От чего?

– От их влияния на нас.

У Софии перехватило дыхание.

– Так они вли… но каким образом?

– Ни в коем случае не из дурных побуждений, – отрезала Златопрут, словно отметая частое и несправедливое обвинение. – Древним не свойственна злоба, они не стремятся властвовать. Это не в их природе. И они не управляют нашими действиями напрямую. Они лишь побуждают, подсказывают. Вы оба наверняка с этим сталкивались, это каждый день происходит. Вы просто не чувствуете истинную природу воздействия.

Она подалась вперед, все еще держа Эррола за руку, лицо вспыхнуло страстью.

– Представьте: вы подходите к краю леса – и вдруг вас охватывает дурное предчувствие, но вы не понимаете почему и откуда. Или вам попадается развилка дороги – и вас необъяснимо тянет в одну сторону. Или, скажем, вы уже сбиваетесь с ног, но чувствуете, что вам жизненно необходимо взойти вон на тот холм…

– Это только в дикой природе работает? – уточнил Эррол.

Златопрут покачала головой:

– Точно то же происходит и в деревнях, даже в городах. Правда, чем больше народу кругом, тем слабее воспринимаются голоса древних. В крупных городах их порой вообще невозможно расслышать. Однако каждому случалось идти мимо какого-нибудь дома и вдруг думать: «Нет уж, внутрь я ни за что не пойду!» Вот такой интуитивный ужас или восторг, наитие при выборе дороги или пути, уверенность, с которой мы порой куда-то стремимся, и есть воздействие древних.

– Такое мне испытывать доводилось, – согласился Эррол.

– И мне, – сказала София. – А я думала, это… инстинкт!

– В некотором смысле так и есть, – ответила Златопрут. – Древние никогда не насилуют нашу природу и личную волю.

– Тем не менее, – с горестным видом подхватил Рен, – в Энкефалонских эпохах этого воздействия стали бояться. И арсы – искусства – явились как бы ответом. Средством, позволяющим удержать климов от воздействия на наши поступки… и формировать их самих. Право, такого не должно было произойти. Просто страшно так жить!

София далеко не все поняла.

– Почему? – спросила она. – Как это выглядит?

Рен покачал головой.

– Как тебе объяснить, – проговорил он безнадежно. – Представь хотя бы вот это: жители иных мест никогда не смогут достигнуть Энкефалонских эпох, потому что те неусыпно контролируют своих климов. Любой приблизившийся корабль отбросит штормом. Сухопутную экспедицию накроет снежный буран. А в самих Энкефалонских эпохах климами как только не манипулируют. Далеко не только ради защиты. Удовлетворяются все мыслимые человеческие желания, и добрые, и дурные…

София попробовала вообразить мир, до такой степени подмятый деятельностью человека.

– И если бы тем дело кончалось, – сказала Златопрут. – Совсем недавно, когда мы плыли на Испаньолу, Рен мне рассказал… – Она тяжело вздохнула. – Оказывается, тайны Лиги еще бездонней, чем мне прежде казалось!

– В первые годы после Разделения, – взял слово Рен, по-прежнему бледный, – жаждавшие власти над климами с радостью потянулись к до-энкефалонским эпохам, чьи жители были еще чужды их познаний. Это продолжалось…

Он посмотрел на Златопрут.

– Пока один из древних не перестал говорить.

– Он вообще прекратил как-либо себя проявлять, – сказал Рен. – Нет, он никуда не исчез… но осталось лишь тело, лишенное души. Безжизненный труп!

– Так климы могут… умирать? – ахнула София.

– Возможно. До конца это не выяснено. При всех своих продвинутых искусствах, жители Энкефалонских эпох так и не поняли, что же произошло. Они могли лишь наблюдать за случившимся. Так вот, какого рода энергия ни одушевляла клим, ее там не осталось. Не удавалось уловить никаких признаков разума. Соответственно, все, что там было живого, зачахло и умерло. Тогда-то и создали Лигу, – довершил он свой рассказ. – Ее вызвало к жизни осознание: пока человечество не обладает всей полнотой необходимых познаний, древним может быть нанесен непоправимый ущерб.

– Но тогда, – София припомнила, с чего начался разговор, – здесь-то что происходит?

Златопрут и Рен переглянулись.

– Не знаю, – сказала наконец Вещая. – Когда в самом сердце Папских государств я столкнулась с Темной эпохой, меня привел в полное недоумение клим, по всей видимости не наделенный сознанием. Тогда я не знала того, что мне известно теперь. Кроме этого, здесь совсем иная картина. Я никогда…

– Просто расскажи, что ты почувствовала, – подсказал Эррол.

– Я пыталась уловить голос древнего с минуты прибытия в гавань, но так ничего и не услышала. Я сначала решила, что это из-за Нового Орлеана с его скýченным населением. Такой человеческий муравейник!.. Но теперь, вдали от города, должна же я была хоть что-то услышать? Увы, и здесь лишь тишина…

София попробовала представить, чтó из этого могло вытекать. Голова немедленно пошла крýгом.

– Такое на Новом Западе случалось когда-нибудь? – спросила она.

Златопрут покачала головой:

– Ни единого раза. И ведь этого древнего я очень хорошо знаю – это мой дом! Я с рождения привыкла с ним говорить! Никогда прежде я не сталкивалась с молчанием…

Она отвернулась, пряча лицо. Уставилась в окно.

Все невольно проследили направление ее взгляда. Довольно-таки однообразный пейзаж Нового Акана казался сплющенным под тяжестью неизменных облаков-наковален. Внутри них неторопливо перемещалось пятно темноты, будто в облачной толще огромная змея прокладывала себе путь.

Эррол нарушил молчание:

– А Сенека что говорит?

Златопрут резко выпрямилась, глаза вспыхнули надеждой:

– Как же я не додумалась его спросить!

Эррол, не мудрствуя лукаво, принес сокола, оставленного дремать под клобучком в соседнем купе. Сенека с несчастным видом обвел взглядом троих путешественников, однако без возражений пересел на руку Вещей.

Златопрут что-то тихо шепнула ему. Сенека не издал ни звука, лишь повел головой вперед и назад, словно обдумывая вопрос. Эррол, Рен и София замерли в ожидании.

Наконец лицо Златопрут прояснилось.

– Сенека слышит его, – сказала она.

Рен выдохнул с немыслимым облегчением:

– Что же он говорит?

– Ничего. Он не подает голоса, но Сенека чувствует что-то. Словно судорогу страха в груди… Это намеренное молчание!

– Думается мне, оно не к добру, – пробормотал Эррол.

– Можно было ждать худшего, – отозвался Рен.

– Скажем так: все очень тревожно. – Златопрут гладила перья Сенеки. – Представить не могу, чтó способно вызвать такой испуг, что древний даже отказывается говорить? Но соглашусь с Реном: лучше уж молчание, чем гибель сознания!

– Этот страх относится к чему-то определенному? – спросила София.

– Он приурочен к какому-то месту. Где именно, Сенека не может сказать. Где-то далеко на севере…

– Это начинает менять дело, – нахмурился Рен. – Я уже собрался вернуться в Новый Орлеан, но теперь сомневаюсь…

– Что ты заподозрил? – спросил Эррол.

Рен и Златопрут обменялись взглядами.

– Нельзя исключать возможности, что произошло вмешательство извне, – проговорил Рен. – Похоже, к делу приложил руку кто-то из Энкефалонских эпох.

– Предположение разумное, – задумчиво сказала Златопрут. – Странная погода… молчание… и направленный страх!

– Как мог кто-то устроить подобное? – спросила София.

– Лига, – тихо проговорил Рен, – занимается в основном тем, что защищает до-энкефалонские эпохи от попыток воздействия, о которых я вам рассказывал. Она пытается защитить не только людей, но и климы. Быть может, здесь, на Новом Западе, ее постигла неудача…

12 Сказка про Древоеда

7 августа 1892 года, 17 часов 20 минут

Изучив устную традицию элодейцев (Вещих) и предания племени эри (с которым часто путают элодейцев), считаю себя вправе уверенно заявить: два народа между собою не связаны. Во всяком случае, несколько последних столетий они живут каждый сам по себе. Эри представляют собой племя, населявшее северное приозерье задолго до Разделения. Элодейцы (Вещие) происходят из отдаленного будущего. Они вовсе не предпринимали путешествия на восток в поисках эри, как кое-кто думает, ибо на то не было никакой особой причины. Скорее всего, их вынудила сняться с места природная катастрофа, вскоре после Разделения поразившая их родину.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Размышления и пересуды помогли скоротать долгий день, но ничего нового разузнать больше не удалось. Поезд мчался Индейскими территориями на север, а путешественникам оставалось лишь строить умозрительные предположения и с очень дурным предчувствием следить за темнеющими облаками. На остановках слышалось ворчание грома и долетал едва уловимый запах серы.

На закате Рен с Эрролом ушли в другое купе, оставив Златопрут и Софию наедине. Каликста из своего купе показывалась редко. Дулась на всех, беспокоилась, обдумывала дальнейшие планы? Можно было только гадать…

Когда воцарилась темнота, едва разгоняемая прикрученным фитильком лампы, София задала вопрос, мучивший ее с самого утра.

– Все же не пойму я, каким образом люди Энкефалонских эпох на климы влияют, – сказала она. – Даже отдаленно вообразить не могу! Хоть примерно как это происходит?

Златопрут откинулась на спинку сиденья:

– Я никогда не бывала в Энкефалонских эпохах. Даже видеть не хочу подобное место.

– Но ты же имеешь представление, как там живется?

– Имею, – сказала Златопрут. – Мы, элодейцы, вполне отдаем себе отчет об опасности. Мир может страшно исказиться, если надругаться над интуицией… Да, нам знакомы искусства, или арсы, о которых говорил Рен. Но мы не помешались на них, в отличие от энкефалонцев. – Ее лицо на миг омрачилось выражением горя и вины. – Мне известен лишь один случай, когда некоторые из нас попытались… Кончилось это плохо. Виновных изгнали; теперь они живут в таком месте, где не смогут никому навредить.

– Но о каком вреде речь? Рен говорил лишь о том, чтобы не подпускать чужаков…

Златопрут расшнуровала кованые ботинки и с видимым облегчением вытянула ноги.

– Я расскажу тебе одну историю; поколения элодейцев передают ее детям. Она как раз об опасности, которую несут в себе арсы.

София свернулась клубочком на своей полке и приготовилась слушать. Златопрут рассеянно перебирала колокольчики на юбке.

– Начинается эта история на далеком Западе, откуда мы родом. И рассказывает об одном мудреце… О, это был великий мудрец, почитаемый и любимый в народе. Он многих исцелил, слыл знатоком природных стихий, а временами даже провидел будущие события. Так вот, однажды некий человек работал в поле, строил каменную стену, отгораживая ферму от великих Красных лесов. Надо тебе знать, София, что такое эти Красные леса! Там растут такие деревья, что и двадцать человек, взявшись за руки, не смогут их обхватить…

София попробовала представить. Не получилось.

– Они всамделишные? – спросила она.

– Еще какие всамделишные. Я сама видела их, когда посещала Западное побережье. Я стояла возле корней, задрав голову, и не могла рассмотреть вершины, ибо ветви терялись в проплывающих облаках.

– С ума сойти, – выдохнула София.

– Чудесно каждое дерево, что же говорить о лесах? Широкие поляны подобны торжественным залам, на тропинках – мягкими коврами палая хвоя… Бескрайние леса полны всевозможного зверья – ну и наняли каменщика, чтобы выстроить стену, защитить пастбища. Так вот, выйдя в поле тем утром, он увидел, что весь участок ближнего леса исчез. Потрясенный каменщик рассматривал изменившуюся местность. Приглядевшись, он увидел пни, оставшиеся от множества красных деревьев, и срезаны они были далеко не чисто, что-то искалечило, переломало стволы. Каменщик сразу понял, что вовсе не лесорубы здесь потрудились.

Он побежал к фермеру и рассказал о случившемся. Слухи стали распространяться. На другое утро исчезла еще часть леса, потом и еще. Можешь представить, как перепугался народ! Люди тотчас разыскали своего мудреца и привели на бедовник. Он долго рассматривал уничтоженный лес, хмурясь все круче. Бродил между растерзанными стволами, приглядываясь к останкам деревьев. Старик уже видел, что случившееся лежало за пределами его познаний; он не мог понять, что же погубило деревья. Но он сказал себе: мудрецу негоже сознаваться в незнании, особенно когда народ ждет ответа. Он слишком привык ко всеобщему обожанию и не хотел лишаться его, разочаровывая народ. И тогда старик решил придумать ответ.

Он сказал людям: я понял, что уничтожило лес. Здесь побывал опасный демон по имени Древоед! Этот демон появляется раз в несколько веков, но уж когда приходит, бороться с ним невозможно. Он будет терзать лес, пока не насытится. А потом уберется в свою пещеру и заснет еще на несколько сотен лет.

Люди, конечно, до смерти испугались и повели себя именно так, как чаял мудрец. По ночам они запирались в домах, не смея высунуть носа из страха напороться на демона. И каждое утро, в полном согласии с предсказаниями мудреца, вновь исчезали деревья. Древоед никак не мог утолить голод.

Так все бы и продолжалось, но в деревне жила одна девочка. Не старше тебя, по имени Шмель. Как и все, она поверила словам старика – а кто бы в них усомнился? – но все равно задумалась, нет ли способа отвадить демона от ее любимых лесов. Ждать сложа руки, пока Древоед не насытится? Еще чего! И девчушка засыпала мудрого старца вопросами. Как выглядит демон? Почему он питается деревьями? Какие породы выбирает? Может, ему другую пищу подсунуть, чтобы отвязался?.. Мудрец пространно отвечал на каждый вопрос. Постепенно демон стал каменным великаном, поглощавшим лишь красные деревья, ибо только они его насыщали. И были у него глаза, отливавшие расплавленным золотом, а на голове – рога: ими-то он деревья и раздирал. «Мы с тобой бессильны против него, – внушал он девочке. – Уж мне-то поверь!»

Шмель задавала все новые вопросы, и сердце старика сжимало чувство вины, ведь однажды произнесенную ложь вернуть невозможно. Он обманывал и Шмель, и других жителей деревни. Но что, если неведомая сила, губившая лес, не удовлетворится им и решит покончить с деревней? В тревоге мудрец не находил себе места… и продолжал лгать.

А потом его худшие страхи обрели плоть, но вовсе не так, как он предрекал. Однажды в глухой час деревенские разбудили его, отчаянно молотя в дверь. Оказывается, Шмель среди ночи отправилась сразиться с Древоедом – тут-то демон ее и схватил! В ужасе и отчаянии мудрец побежал вместе с односельчанами за околицу… Но каким же образом Древоед мог схватить девочку, думал он на бегу, если демон вовсе не существовал?

Примчавшись на край леса, старец в ужасе обозрел открывшийся вид. Перед ним стоял Древоед. Ростом с гору и темный, как дым. Над вершинами Красного леса возвышалась рогатая голова, в пасти торчали длинные зубы. Демон вновь и вновь нагибался, крушил рогами деревья и принимался их жевать.

В когтистой каменной лапе он держал Шмель.

Когда подбежал мудрец, Древоед оторвался от еды. Потом присел на корточки, повалив своей тушей немало деревьев. Деревенские попятились, когда над ними склонилась огромная рогатая голова… Лишь мудрец остался на месте, не столько по великому мужеству, сколько от потрясения. Древоед смотрел на него огненно-золотыми глазами.

«Что тебе нужно от нас? – наконец сумел выговорить старик. – Ешь сколько угодно деревьев, только отпусти Шмель!»

Демон ответил голосом, напоминавшим океанский прибой: «Это ты скажи, мудрец, что мне нужно. Это ты меня создал».

Старец похолодел. Поверить невозможно! – однако в словах Древоеда звучала великая правда. Он создал его. Вообразил, описал… вдохнул жизнь.

Мудрец смотрел в глаза демона, и в его душе страх мешался с благоговением. На миг он даже задумался о собственном могуществе, способном, оказывается, изменять мир. Будущее, в котором он лепил действительность по своему произволу, засверкало ярче золотых глаз демона… Но затем старец вспомнил о Шмель – и понял: за все надо платить. В том числе и за переделку действительности. У него за спиной стояли люди, которые по-прежнему любили его, доверяли ему. И им было вовсе не безразлично, во что он мог превратить мир.

«Тебе нужен свой собственный лес, Древоед, – сказал наконец старец. – Ты отдашь нам Шмель, а сам отправишься в океан и там присядешь на дно, станешь островом. Красный лес, что ты съел, прорастет на скалах твоих плеч и до конца времен будет нашептывать тебе в уши. Вот чего, Древоед, ты желаешь!»

Еще мгновение демон молча взирал на него. Потом иззубренный рот изверг ураган: это был вздох. Каменная лапа протянулась вперед и поставила Шмель наземь. Демон встал, уйдя головой в безоблачное небо, и зашагал к океану…

…София слушала не перебивая. Пыталась вообразить великана, шагающего за горизонт. Темный силуэт на фоне звездного неба…

– Ну и храбрая же эта Шмель, – сказала она наконец.

– Шмель олицетворяет поиски истины, а мудрец – дух изобретательства, – ответила Златопрут. – Эта сказка преподает еще много уроков. Меня в ней всегда поражало могущество обоих: воображения и поиска правды. И ведь каждый в своем праве!

– Но отчего, – задалась вопросом София, – гибли деревья, прежде чем дед выдумал Древоеда? Их же что-то все же валило?

Златопрут улыбнулась:

– А сама как полагаешь?

– Я думаю, – сказала София, – тот старик успел навоображать себе что-то вроде Древоеда, еще не начав говорить. Вот чудовище к нему и явилось.

– Серьезный урок, правда?

– А демоны, как Древоед… они правда существуют? Это энкефалонцы их создают?

– Сказка лишь показывает мощь воображения, а уж во зло или во благо ее применить… Не берусь сказать, живут ли на самом деле существа вроде Древоеда. Однако ты слышала, что сказал Рен. Всякое намерение найдет вещественное выражение.

София поджала ноги, обхватила руками колени.

– Мне такие ужасы временами в голову лезут, – тихо проговорила она. – Хорошо, что могущества не досталось их воплотить!

– Думаю, свои истинные способности ты еще как следует не осознала. Когда поближе познакомишься с обыкновениями элодейцев, увидишь, в каком направлении подсознательно двигалась.

До сих пор у Софии не было возможности поведать Златопрут о том, что случилось после их вчерашнего разговора о подарках Максин. Кажется, настала подходящая минута!

– Прошлой ночью, – стала она рассказывать под стук колес поезда, мчавшегося сквозь ночь, – я долго рассматривала рог и тот спил, как ты и говорила. Потом записала возникшие вопросы и свои наблюдения… и наконец уснула с рогом в кулаке. Такие сны яркие снились, как воспоминания! Может, это воспоминания и были?

У Златопрут заблестели глаза.

– Что же тебе приснилось?

– Я будто бы шла через лес к домику в чаще… И вроде знакомый паренек мне в ухо шептал, мол, пришли! А потом другой сон, мы с ним смотрим в долину, там рощица. И третий – мы с ним от лесного пожара удираем. Я так боялась огня, что страх будто впереди меня по лесу бежал!

Златопрут кивнула:

– Животные видят страх как отдельное существо или сущность. Нам этого не дано. Так что ты вправду видела воспоминания.

София в восторге заулыбалась:

– Значит, эти карты во сне надо читать?

– Для начала. Видишь ли, спящий разум наиболее восприимчив к такого рода воспоминаниям. Как выглядела хижина?

– Та, в лесу?

– Да, которую назвал домом твой спутник.

– Она была… обвалованная, вроде так это называется. В смысле, как бы задвинута в земляной холмик. Там были два окна и дверь с аркой. А рядом с домом – крытый дворик или навес. Еще дровник и бочка для дождевой воды.

Златопрут улыбнулась:

– Похоже, ты встретила Горькослада!

– Так звали лося? – удивилась София.

– Нет, паренька. Теперь он уже взрослый и живет как раз в таком домике. Правду сказать, в тот угол леса я года два уже не забредала, но, похоже, там мало что изменилось.

– Он элодеец?

– Он элодеец. И то, что вещица, переданная Максин, имеет к нему отношение, неспроста!

– Почему?

Златопрут вздохнула:

– Он – четвертый тучегонитель. Единственный из четырех Вещих-целителей, кто не пропал в Бостоне. Это его семью я пыталась разыскать в начале этого года.

18 часов 30 минут

Златопрут умолкла. София поняла: зеленокожая раздумывала о неудачной попытке спасти в Бостоне сгинувших Вещих. Провал тяготил ее совесть, и, конечно, по возвращении на Новый Запад ей не терпелось разузнать о судьбе пропавших друзей. У Софии у самой было нелегко на душе. Она понимала, что ее собственные поиски сильно отвлекают и задерживают Златопрут.

Что поделаешь, следовало готовиться ко сну.

Избавившись от остатков «маскарадного» костюма, девочка осталась в хлопчатой сорочке. Распустила косички, спрятала кожаные ремешки в карман рубашки. Убрала одежду в ящик под полкой. Положила древесный срез возле подушки, ощупала твердую поверхность… постучала пальцами по сосновому спилу. Кругляшок внезапно показался ей циферблатом. «Часы прошлого, переставшие показывать время», – подумалось ей. День нынче выдался долгий, полный событий и переживаний… София очень скоро уснула.

…Сон, посетивший ее, даже не с чем было сравнить. Стояла глухая зима, валил густой снег. Повсюду росли другие деревья, она чувствовала их присутствие. Они неподвижно высились под снегопадом, лишь мысли текли в промерзших ветвях, перетекая то в почву, то в сырой воздух. София слышала их все – и не только. Отовсюду наплывали то проворные, то ленивые, то довольные, то голодные помыслы иных живых созданий. Они наполняли ее разум, и внешняя тишина оборачивалась гулом множества голосов.

Так продолжалось много часов. Особых событий не происходило, только снег все падал и падал. Он собирался на ветвях у Софии, напоминая тяжелое, уютное одеяло. Скудный солнечный свет постепенно меркнул: день клонился к вечеру. Так же медленно, но верно подкрадывался холод. Кругом по-прежнему не наблюдалось никакого движения, лишь невидимые жители леса что-то высматривали, голодали, бодрствовали и спали.

Сон вдруг прервался, все сменилось. Теперь был разгар лета. Лес изменился до неузнаваемости, и не только поэтому. Куда делось древесное окружение? Теперь София стояла на краю поля. Деревьев, росших перед ней, больше не было, их отсутствие она ощущала без горя, но оно жило в ее мыслях постоянно и неотступно. Теперь на их месте покачивались высокие цветущие травы, а чуть поодаль виднелся домик, сложенный из тех самых деревьев. За ним стояли другие дома. Над скоплением крыш высилась колокольня.

В воздухе роями носились насекомые, гудели пчелы. София ощущала кругом знакомое биение жизни. Пчелы, мухи, деревья, травы, кивающие головками цветы… Однако теперь надо всем этим господствовало нечто другое. Как звук трубы, прорезающий согласие оркестра. По траве бежали две девочки, гнались друг за дружкой, в теплом летнем воздухе звенел смех. Вот одна подскочила к Софии, тронула ствол – и вдруг обняла, продолжая смеяться. Какие мягкие ручонки, хрупкие пальчики… София почувствовала укол щемящей нежности к беззащитному дитяти.

«Я первая!» – крикнула девочка.

Спящая София повернулась на полке, пальцы съехали с древесного среза. На том и кончилось сновидение.

13 Голубиная почта

8 августа 1892 года, 18 часов 00 минут

В некоторых гостиницах, в конюшне или где-нибудь в запертой комнате, еще можно найти брошенные кожаные чемоданы: раньше в них почтовыми дорогами перевозилась корреспонденция. Теперь всадники поспевают вперед таких чемоданов, перевозимых в фургонах. Курьеры скачут налегке, довольствуясь седельными сумками; их непрекращающийся поток говорит в пользу доставок малыми порциями. Почта развозится четырежды в день в пределах Бостона и два раза в день – в его окрестностях. Мимо каждой вышеописанной гостиницы, стоящей на почтовых дорогах, не реже трех раз на дню проезжает курьер. Они отправляются из Бостона затемно, около полудня и ближе к вечеру.

Шадрак Элли. История Нового Запада

Сырым летним вечером, при ярком свете трех керосиновых ламп, Шадрак совершал государственную измену.

Он создавал сразу две карты, выглядевшие на первый взгляд одинаково. Обе отображали маршрут, разработанный для ново-западных войск, шагавших через Кентукки. Одна направляла воинство тропой, спускавшейся в неглубокую долину. Вторая показывала сходное начало пути, но предлагала разбить лагерь не в долине, а на речном берегу. Имелось и еще одно важное различие, заметное лишь очень внимательному глазу. Карта, направлявшая в долину, отмечалась значком: три горы над узкой линейкой. На другой такого значка не было.

Вот такими намеренными неточностями, а также «утечками», доставлявшими иные карты в руки неприятелю, Шадрак сбивал с толку Фена Карвера, главного полководца Индейских территорий. Зачем? А чтобы крови пролилось как можно меньше.

Иногда за день Шадрак успевал нарисовать всего десяток карт, при удаче – более двадцати. Вот перо утратило четкость, и Шадрак сделал передышку. Отложил работу, откинулся в кресле. Усталость, копившаяся много недель, навалилась скопом. Он потер пальцами виски, опустил веки…

Стало очень тихо, и Шадрак услышал звук, который сперва не смог истолковать. Прислушавшись, он наконец понял. Шел снег.

«Снег, – с надеждой сказал он себе. – Если повалит как следует, с утра поработаю на дому! – И тут его словно ударило, он осознал то, о чем из-за усталости сперва не подумал. – Какой снег, только август начался!»

Шадрак пробежал по затихшему дому, открыл парадную дверь. Вечернее небо было еще светлым, оно отливало желтизной, как в снегопад и бывает. Пушистые белые хлопья падали по всей улице, укрывая крыши и покрытые листьями ветви.

«Снег, – мысленно повторил потрясенный Шадрак. – Вправду снег! В августе. И ведь даже не холодно…» Кирпичной подъездной дорожки дома номер тридцать четыре уже не было видно. Шадрак вытянул руку, подставил садившимся снежинкам ладонь…

И ахнул.

«Да это же не снег! Это… пепел! Пепел!!!»

Первым делом Шадрак подумал о пожаре. Где-то произошел колоссальный пожар: чтобы выпало столько пепла, очень много всего должно было сгореть. Тем не менее гарью вовсе не пахло. Шадрак в недоумении поднял глаза… и увидел, как ненадолго разорвались толстые тучи над головой. Проглянула растущая луна, а снегопад временно затих.

– Поверить не могу, – пробормотал картолог. – Правда из облаков сыплется…

Дыру в облаках затянуло, луна спряталась, пепел полетел снова.

В тишине прошуршали шаги. По улице приближался гонец. Он разбрасывал ногами пепел с таким видом, словно это было не зловещее чудо, а самое обычное неудобство. Заметив Шадрака, стоявшего в дверях, он приветствовал его, приподняв шляпу, и свернул на дорожку к дому тридцать четыре.

– Вечер добрый!

– Может, и добрый, но больно уж странный, – ответил Шадрак.

– По всему городу валит, – невозмутимо заметил юноша-гонец, оглядываясь на улицу. – На общественных лугах не меньше дюйма уже!

– А что в городе говорят?

– Да ничего не говорят, – ответил курьер, по-прежнему не проявляя ни малейшего беспокойства. – То есть кривотолков хватает, но ничего вменяемого я не слышал. Один тип, например, болтал, будто это вулкан…

– В нашей эпохе ни одного вулкана не наблюдается, – возразил Шадрак.

Юноша пожал плечами:

– Я же говорю, болтовни много, толку мало, – и показал бумажный листок: – У меня послание для Шадрака Элли!

– Послание, – повторил картолог, возвращаясь мыслями к настоящему. – Шадрак Элли – это я.

Курьер отдал ему письмо и вновь нахлобучил шляпу:

– Мне велено дождаться ответа.

Шадрак развернул листок и увидел четыре строчки синими чернилами:

Благополучно нахожусь с Каликстой и Барром в Новом Орлеане.

Направляюсь на север, в Соленый.

Прибуду между девятым и девятнадцатым.

Люблю, целую, София.

Шадрак вглядывался в крохотный листок, совершенно забыв про падающий пепел.

– Как это доставили? – спросил он гонца.

– Голубиной почтой, сэр. Ново-Орлеанская железная голубиная почта Максин, через Гринсборо.

– Железная?..

– Там все голуби, сэр, со Знаком железа. Чтобы лучше место назначения находить.

– Железные голуби! – покачал головой Шадрак. – Невероятно!

Он еще раз просмотрел записку.

– Так она едет через Территории, – пробормотал он оторопело. И повернулся к курьеру: – Я могу отправить ответ в Соленый?

– Проще простого, сэр. В Соленом есть станция, так что отправляйте, пожалуйста. Там и комнаты, и все дела. Отличная станция, Пруденс Зелц руководит. Хотя бостонская все равно лучше!

– Входите, – сказал Шадрак, открывая дверь. – Сейчас ответ напишу. Как скоро письмо прибудет в Соленый? – спросил он, торопясь коридором в сторону кабинета.

– Если птичка вылетит в течение часа, под утро будет в Соленом, – заверил курьер. – Семьсот тридцать четыре мили дистанция.

– И даже в такую погоду? – Шадрак схватил со стола перо и бумагу.

– Похлеще видали, – отмахнулся курьер.

Шадрак попробовал представить погоду хуже необъяснимого пепельного «снегопада».

– По длине письма ограничения есть?

– Вы же всяко не роман напишете, сэр, – улыбнулся юнец.

Шадрак быстро начал писать.

Рад, что ты в безопасности. В Соленом на голубиной станции дождись Майлза. Он прибудет через…

Картолог взглянул на курьера.

– А в Грушевый письмо послать можно?

– Ближайшая к нему станция – в Чарльстоне, Виргиния… Я бы предложил не пользоваться ею, а послать напрямую. Это чуть дороже, зато голубь прямо в руки получателю письмишко доставит.

– И скоро ли прибудет записка?

– Да так же примерно, завтра к утру, хотя и с некоторой поправкой, ведь ваш получатель, поди, не ждет голубя. Пока разберутся, в чем дело… Так что если повезет – завтра вечером.

– Все равно гораздо быстрей, чем я бы управился, – заметил Шадрак. – А пару записок в Грушевый послать можно?

– Несомненно, сэр.

Шадрак быстро прикинул, как долго Майлз будет добираться в Соленый из Грушевого, и дописал: «…через три дня». После чего снова задумался.

Если Майлз не прибудет, найди кого-нибудь из наших тамошних друзей. В Соленом это Каспер Беринг и Адлер Фокс, в Оукринге – Сара Дымка Лонгфелло, в Эхо-Фоллс – Муир Пёрлинг, а в местечке Ист-Бойден – Таппенс Сильвер.

Он вновь помедлил, раздумывая, как бы предупредить Софию об опасностях, связанных с малиновым туманом. Тревожно вздохнул – и завершил письмо:

Если увидишь нечто вроде красного тумана, прячься в одиночку, чего бы это ни стоило. Туман смертельно опасен!

С любовью, Шадрак.

Взял другой листок и написал Майлзу:

София едет из Нового Орлеана в Соленый, будет между 9-м и 19-м. Встречай ее у станции голубиной почты, где начальницей Пруденс Зелц. Я очень беспокоюсь о безопасности Софии…

Перечитав послания, он вручил их юноше:

– Как далеко раскинута ваша сеть?

Тот гордо ответил:

– По всему Новому Западу и Территориям!

– Как вышло, что я не знал о ней?

– А вы и не могли, сэр, – преспокойно ответил юнец. – Ее контрабандисты устроили.

– В любом случае примите мою благодарность.

– Рад служить, сэр!

Шадрак поневоле задумался, что для контрабандистской придумки голубиная сеть была на удивление профессионально устроена, а люди в ней работали порядочные и любезные. Расплатившись за исходящие письма, он проводил курьера до двери. Небо успело проясниться, зато под ногами лежал почти дюймовый слой серовато-белого пепла. Люди начали выходить из домов, дальше по улице двое мальчишек затеяли игру: подхватывали «снег» и горстями бросали друг в дружку.

Отодвинув мысли о необъяснимом природном явлении, Шадрак заставил себя вернуться к прерванному занятию. Прошелся по вытертому ковру и заново вспомнил, насколько действенно и жестоко Бродгёрдл привязал его к Бостону. Именно теперь, когда место ему было на Индейских территориях, там, где западнее Пенсильвании двигались навстречу друг дружке Тео, Майлз и София. Им всем грозила опасность, а он, без преувеличения, сидел на цепи. И ничего поделать не мог!

Впрочем… если хорошенько подумать…

Шадрак взял в руки деревянную линейку, запечатлевшую воспоминания Вещих, заключенных где-то в лишенном окон подвале. «Вот бы доказать преступление Бродгёрдла! Тогда я прекратил бы войну. Я должен разыскать пленных тучегонителей…»

Он обращался к линейке бессчетное число раз. По сути, он так часто прочитывал эту карту, что предугадывал события на память. Погружаясь в воспоминания перепуганных Вещих, он более не испытывал страха. Предчувствовал безразличие голема, ужас связанной девушки, изнеможение, отчаяние и горе составителя карты… Удастся ли разглядеть нечто новое в том, что успел вдоль и поперек изучить?..

Никто не знал лучше Шадрака, насколько богаты и переменчивы воспоминания. Даже запечатленные, они способны раскрываться новыми гранями.

Его разум вновь погрузился в воспоминания тучегонителя. Девушка и старик, обмякшие на стульях… Девушка шарахается от огня; на высшей точке ужаса ее руки расцветают багряными лепестками… Гробы, орудия землекопа… полный страха взгляд старика. А вот и мгновение, которого он ждал с неизменным волнением. Взгляд старика, словно ветер через всю комнату, полный горя, отчаяния и любви… Шадрак неизменно содрогался, отшатывался, встречая его. Уж не мешало ли это полноценному восприятию воспоминаний?

Нынешним вечером, усталый от работы и всех потрясений, он не успел морально подготовиться к моменту катарсиса – и получил, что называется, полный заряд. Мука беспомощности… и внезапная мысль впервые вспыхнула в сознании: «Отец!..»

Шадрак вздрогнул и принудил себя задержаться в этом мгновении. Страх, отчаяние, беззаветная любовь…

И вот тогда он почувствовал это. Запах! Его удалось ощутить крайне мимолетно: густой, сладкий, похожий на цветочный аромат. А за ним наплыл другой – тошнотворный, как от тухлого мяса. Потом все рассеялось.

14 Хомут

7 августа 1892 года, 12 часов 34 минуты

Шесть наций, шесть народов племени ирокезов умножились после Разделения, расселившись на юг и на запад до соприкосновения с племенами майами и шайенов. В начале девятнадцатого века правительство Нового Запада было слишком занято восстанием Нового Акана на юге, крахом трансатлантических сообщений с Европой и установлением новых связей с Объединенными Индиями. Между тем Шесть наций накапливали богатство и силу, образовав тесно спаянное племенное сообщество, населившее пограничье Нового Запада и Индейских территорий. Надо сказать, Шесть наций во многих отношениях вели себя так, будто границы вовсе не существовало.

Шадрак Элли. История Нового Запада

К концу первого часа Казанова уверился: остаток своих дней Тео проведет с шеей, согнутой под прямым углом к позвоночнику. Еще через час он увидел, что Тео стал спотыкаться.

Когда майор выехал в голову колонны, Казанова улучил минутку, покинул строй и подобрался к приятелю.

– Дай-ка помогу, – сказал он голосом, приглушенным кожаной маской, и поднял хомут.

– Уф-ф… благодарствую, Каз, – отозвался Тео.

Голову повернуть он не мог, но улыбку выдавил. Лицо покрывал слой пота и пыли.

– А мне еще повезло, – проговорил он, стараясь отдышаться. – В этих шлемах, наверно, вовсе убийство…

– Не болтай, дыши лучше, – покачал головой Казанова.

Однако Тео не сильно ошибся. Даже при откинутых линзах шлем был сущей парилкой. Казанова потел так, что кожа успела промокнуть насквозь. Тем не менее в шлемах шагало все подразделение. Солдаты казались роем пучеглазых мух, ползущих вдоль дороги. Даже майор ехал в маске, и Казанова невольно разволновался за друга. Приглядевшись, он увидел: шея Тео сильно кровоточила. Хомут стер кожу.

– Слышь… – хрипло прошептал Тео.

– Что?

– Слышь, сделал бы ты еще пустячок…

Казанова продолжал поддерживать хомут, не давая ему касаться шеи Тео.

– Давай выкладывай. Чем тебе помочь?

Тео, как мог, вывернул голову:

– Расскажешь, как ты шрамами обзавелся?

– Тео! – рассердился Казанова. – Шел бы ты знаешь куда? Не смешно!

Тео рассмеялся:

– А по мне – еще как…

Казанова тряхнул головой, гнев мешался с облегчением. Если Тео еще способен шутить, значит не все потеряно.

– Я кому советовал дышать и языком не болтать!

В надежде на помощь он оглянулся на отряд. Солдаты в масках выглядели почти неразличимыми. Казанова поднял руку: вдруг увидит кто-то из друзей по рабочей команде. Один крупный мужчина тут же покинул свое место в строю и присоединился к ним, чтобы подхватить хомут с другой стороны. Казанова слегка удивился, узнав Мак-Вильямса.

– Коллинз свистнет, если майор поскачет обратно, – сказал здоровяк.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Казанова.

Мак-Вильямс кивнул.

Теперь, когда сразу двое поддерживали хомут, Тео мог идти свободно и прямо. У него вырвался вздох облегчения.

Казанова снял с бедра фляжку и дал другу. Тео поднес ее к губам поверх хомута, сделал большой глоток и протянул обратно:

– Спасибо…

– Я тебе на шею тряпочку подложу, – сказал Казанова, вытаскивая носовой платок. – А то Меррет нагрянет, придется срочно бросать.

Ткань немедленно прилипла к окровавленной коже, и Казанова сморщился под маской. И как только Тео надеялся пережить этот день?.. Мальчишка завоевал крохотную победу, выставив майора на посмешище и обратив в шутку неизбежное наказание… которое далеко еще не закончено. Более того, оно по-настоящему начнется только тогда, когда Тео свалится от усталости и цепь, приделанная к фургону, потащит его по земле.

Оставалось надеяться лишь на то, что майор еще долго проторчит впереди и они с Мак-Вильямсом смогут нести хомут…

Удача не оставляла их целый час. Отряд спускался с холмов, покидая Пенсильванию, местность делалась плоской. Они шли широкой дорогой, наверное, это был один из большаков, тянувшихся с востока на запад. Деревья по сторонам худо-бедно заслоняли от летнего солнца. Казанова далеко не впервые задавался вопросом, какого рода опасность вызвала необходимость в удушливых шлемах. Пот заливал глаза, кожа шуршала по раковинам ушей, мешая слышать. Какова должна быть угроза, чтобы маяться в этакой защите?

Казанова шагал вперед, лямки двух вещмешков на каждом шагу врезались в плечи. Потом издалека раздалась негромкая трель, что-то вроде голубиного воркования поутру. Казанова не обратил внимания, но трель прозвучала вновь, громче, настырнее.

– Коллинз знак подает, – быстро проговорил Мак-Вильямс. – Ноги делать пора.

– Я останусь, – сказал Казанова. – Плевать я хотел на Меррета.

– Он сам на тебя плюнет. Прикажет парню в отместку еще день в хомуте топать! – предупредил Мак-Вильямс и испарился.

Ругаясь про себя на все корки, Казанова как можно осторожнее опустил хомут:

– Прости, дружище. Больно?

– Щекотно, – сказал Тео.

И ахнул, заново ощутив намятой шеей полный вес хомута.

– Прости, – повторил Казанова, видя, что от его платочка вряд ли будет толк.

– Вали уже, – прошептал Тео.

Казанова скрылся среди солдат, успев заметить сквозь глазницы шлема, что сделал это весьма вовремя. Меррет ехал обратно вдоль колонны.

Казанове подумалось, что шлемы давали по крайней мере одно преимущество. Солдаты были в них едва узнаваемы; вряд ли майор определит, что кто-то оказался не на своем месте. И действительно, Меррет проехал мимо. Топот копыт отдалился к хвосту колонны и постепенно затих.

К сожалению, облегчение Казановы длилось недолго. Тео споткнулся, не заметив торчащего камня, и опасно шатнулся вперед, увлекаемый тяжестью хомута. Он выбросил руку, хватаясь за корму фургона, вот только ноги малость отстали. Казанова в тревоге ждал, чем кончится дело. Неужели сейчас у Тео подогнутся колени и…

В это время Казанова заметил, как слева между деревьями метнулось что-то коричневое.

Его первая мысль была об олене. Он уже хотел броситься на выручку Тео, плевав на последствия, но перед лицом пронеслась длинная стрела и воткнулась в корпус фургона. В ужасе завизжал мул. Пронзительному крику животного ответил человеческий голос: сосед Казановы упал и скорчился на земле, у него из руки торчало оперение стрелы. Все произошло в долю секунды.

Мир изменился. Словно сгустившись из воздуха, по краю дороги выросли люди в высоких сапогах из шкуры оленя, с руками, обнаженными до самых плеч. Они целились в колонну из луков. Их рты и носы покрывали платки – серые, бурые, тускло-зеленые. Они стояли всего в нескольких футах – не промахнешься. Нападающие держались плечом к плечу, их руки работали, как у гребцов. Выхватывали стрелы, оттягивали тетивы, спускали…

Мулы, запряженные в фургон, прижали уши и понесли. Казанова не мог оторвать глаз от цепи, что тянулась от хомута у Тео на шее. Сейчас она натянется и…

Тео пытался что-то сделать, но опоздал. Цепь рванула, деревянный ошейник сбил его с ног. Мулы помчались вперед. В туче пыли Тео потащило вперед по дороге…

15 Трусость

7 августа 1892 года, 12 часов 46 минут

Представители Шести наций достаточно часто селятся и на Новом Западе. Некоторые путешествуют туда-сюда как торговцы, другие ищут выгод в городах восточного побережья. Впрочем, большинство весьма неплохо чувствует себя в местах исконного расселения. Город Соленый, что к западу от Пенсильвании, предоставляет все мыслимые городские блага, за исключением разве что морского порта. И, если говорить о миграции между Новым Западом и Шестью нациями, то происходит она скорее от первого ко вторым.

Шадрак Элли. История Нового Запада

Стрелы свистели в воздухе, поражая застигнутое врасплох подразделение. Где-то вдалеке выкрикивал приказы майор Меррет.

– Тео!.. – заорал Казанова, перекрывая стук втыкающихся стрел и стоны раненых.

Ясно было одно: если он в несколько секунд не доберется до Тео, мальчишку раздавит колесами. Казанова бросил мешки, лишаясь последней защиты от стрел, и помчался бегом.

Пригнувшись, прыгая через убитых, он несся вслед за фургоном.

Между тем майорская муштра не пропала втуне: Казанова заметил, что отряд отбивался куда организованней, чем приходилось надеяться. Солдаты развернулись в сторону обочин и яростно отстреливались. Казанова бежал между стреляющими, фургон катил напролом. Отряд нарушил субординацию лишь в одном: почти все сбросили ненавистные шлемы, в которых ничего толком не видно и не слышно. Казанова не стал тратить время на то, чтобы избавиться от своего. Тео болтался возле фургона, как воздушный змей, утративший опору на ветер.

– Тпру! – кричал Казанова. – Тпру!..

Бесполезно: мулы его не слышали. А если и слышали – с перепугу не обращали внимания. Казанова несся во все лопатки, пригибаясь от стрел.

Наконец мулы замедлили бег. Что-то им то ли помешало, то ли преградило путь. Казанова наконец добрался до Тео, проскочил мимо и выбросил руку, пытаясь схватить под уздцы ближайшего мула. Промахнулся, попробовал снова. Яростный рывок… мулы остановились. Не насовсем – чуть отвернись, и понесут снова. Казанова бросился к Тео и быстро открепил цепь от хомута. Подхватил Тео и, пустив в ход всю свою силу, забросил его в крытый кузов.

Тео не шевелился, в плече торчала стрела.

– Нет, нет, нет, – забормотал Казанова. Схватил руку юноши и ощутил слабый пульс. – Открывай глаза, малыш!

Рассупонив хомут, он снял его и отбросил прочь. Мулы шарахнулись и понесли снова. Казанова распластался на дне фургона.

Что делать дальше? Никаких идей не являлось. Казанова понимал только, что ему не спасти Тео, пока они остаются с отрядом. Здесь их убьют, в лучшем случае – возьмут в плен. Перебравшись к передку фургона, он вылез на козлы. Нашаривая вожжи, Казанова оглянулся и увидел, что они вроде бы покинули поле боя.

Только тогда он сорвал с головы шлем и бросил в фургон.

Погоняя мулов так быстро, как только отваживался, Казанова проехал еще миль десять к северу, потом свернул прочь с дороги и привязал еще перепуганных мулов к дереву. Беглый осмотр показал, что один был серьезно ранен. Паника дала ему силы на бегство, но крови животное потеряло изрядно. Казанова покачал головой и поспешил обратно к фургону. Первым долгом надо позаботиться о Тео. Мул подождет!

Тео по-прежнему не открывал глаз. Может, это и к лучшему, учитывая, что собирался предпринять Казанова. Он распорол рубашку Тео по шву, обнажая левую руку со стрелой, торчавшей чуть ниже плеча. Нужно было вытащить наконечник, как можно меньше загрязнив рану.

Фургон, вывезший их обоих из боя, оказался хранилищем личных припасов майора, то бишь деликатесных харчей и белья. Раскупорив бочонок с водой, Казанова намочил чистую салфетку и протер руки. Пальцами растянул рану, приготовился вытаскивать стрелу… К его удивлению, древко вышло очень легко. Слишком легко. Казанова выругался, поняв: наконечник остался в теле.

– Что же они по твоей железной руке промазали, Тео, – вслух посетовал Казанова.

Затем бросил стрелу, осторожно запустил пальцы в рану… Нащупал наконечник, но не смог зацепить.

– Пинцет нужен. Щипчики…

Увы, не нашлось ни того ни другого. Зато попались две серебряные вилки. Сложив их в импровизированные щипцы, Казанова после нескольких минут мучительного труда все же вытащил наконечник. Ополоснул его водой, тщательно рассмотрел… Подтверждались худшие предположения. Наконечник был каменный – и порядком обколотый. Значит, осколки по-прежнему сидели у Тео в плече. Казанове смертельно захотелось швырнуть проклятый наконечник в грязь, но он сдержался. Лучше сохранить его, чтобы знать, с какими осколками придется дело иметь.

А еще срочно нужен был врач. Настоящий, в отличие от него.

Казанова снова обыскал фургон, нашел бутылку крепкого алкоголя и опять же чистой салфеткой обработал рану. Парнишка все не приходил в себя, и это здорово беспокоило.

– Держись, Тео, – пробормотал Казанова, кутая друга в изысканные майорские одеяла. – Нам предстоит долгий путь, так что ты уж смотри не помри мне, пока добираемся… Слышишь? С тобой разговариваю!

Тео не ответил. Его лицо казалось таким безмятежным…

16 Станция в Соленом

9 августа 1892 года, 4 часа 11 минут

Соленый – отличный пример. По одному только числу и характеру возникших там учреждений становится ясно, что Новый Запад пребывает в прискорбном неведении о жизни вне своих границ. Только представьте: до нынешнего года наши карты Соленого даже не показывали железной дороги, построенной лет восемь назад и тянущейся из Соленого на запад, в самые Пустоши. Железная дорога нам была известна только одна: южная. Как могло такое случиться? Право, мы из рук вон скверно следим за достижениями ближайших соседей!

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Пассажиры поезда, шедшего в Соленый, тоже наблюдали пеплопад. Весь второй день их путешествия до самого вечера за окнами падали хлопья. Сперва редкие – словно лепестки неурочно зацветших яблонь. Потом гуще, так, что за мчащимся поездом понеслись метельные вихри. Плоские равнины по сторонам дороги превратились в сероватое море до самого горизонта. И даже на закате небо осталось светлым, желтоватым, цвета отболевшего синяка.

В вагоне-ресторане было тихо, пассажиры переговаривались приглушенными голосами. Общий вердикт гласил, что низвержение пепла – определенно не к добру. Златопрут обеспокоенно следила за рваными облаками. Эррол, Рен и София хранили сосредоточенное молчание.

– Это индейцы наказание насылают! – визгливо провозгласил женский голос, принадлежал он молодой особе в блузе с высоким воротничком на пуговицах, нервные руки не лежали на месте. – Они наслали бурю пепла, чтобы смести нас с земли!

– Не глупите, милочка. – Другая женщина сурово глядела на нее сквозь очки. – У индейцев нет такого могущества. И потом, каким образом эта буря должна нас смести?

– Наверное, большой пожар где-то случился, – произнес средних лет мужчина. – Думаю, прерии на западе занялись, а пепел перенесло ветром.

– Тогда как вы объясните факт, что при прояснениях пепел прекращается? – спросила дама в очках.

Мужчина парировал:

– А вы сами что предлагаете?

– У меня нет внятного объяснения, – не смутилась она. – Давайте не будем обманываться: природа явления непонятна!

Опять воцарилось молчание. Златопрут наконец отвернулась от окна.

– Что такое? – вполголоса спросил Эррол.

– Я не могу слышать клим, – ответила она. – Зато слышу деревья…

– И что они говорят? – подался вперед Рен.

– Пепел их не слишком волнует. А вот люди – еще как…

– Люди? – удивилась София.

Златопрут вновь уставилась в темноту за окном.

– Тысячи ног попирают землю, маршируя на запад… Люди жгут поля, вырубают деревья, чтобы расчистить дороги…

– Так это пепел от сожженных полей? – спросила София.

– Может быть. Точно сказать не могу. Огонь чернит землю, дым коптит небо… Люди бегут прочь, словно муравьи из раскиданного муравейника.

– Армия Нового Запада, – сказал Рен.

– Обе воюющие стороны, – поправила Златопрут. – Шайены, майами и чероки на юге. На севере – все Шесть наций. Сколько спешащих ног! И все следы полны яда…

У Софии округлились глаза.

– Что это значит?

– Не знаю, – ответила Вещая.

Она глубоко вздохнула, приникла лбом к стеклу. Эррол дружески положил руку ей на плечо.

От Софии не укрылась мýка на лице Златопрут, обычно такой собранной и спокойной. Что до Эррола, даже в развороте его плеч ощущалась тревога. Зря ли он подался к Вещей, словно собираясь собой ее закрывать! Вот только от беды, грозившей климу, не было никакой обороны. Неведомая гибель грозила всем и всему. София неслышно вздохнула и поднялась. Ей хотелось очень многое обдумать наедине.

Вернувшись в купе, где они ехали со Златопрут, она уселась на полку. Вытащила альбом, принялась, по обыкновению, зарисовывать основные события последних двадцати часов. Тщательно изобразила падающий пепел, перипетии сказки про Древоеда… Фиксируя на бумаге вчерашнее сновидение, она раздумывала над словами Златопрут о деревьях. О топоте ног и о следах, полных отравы.

«Раз уж деревьям свойственно запоминать, – думала девочка, рисуя насекомых и с ювелирной точностью воспроизводя сон, – значит они, без сомнения, чувствуют все происходящее сегодня. И не просто наблюдают – оценивают и толкуют. Может, они даже не чужды приязни и неприязни… – Она оторвалась от рисунка, пораженная неожиданной мыслью. – А вдруг им присущи самые настоящие чувства? Вдруг они любят и ненавидят, как мы? Осуждают одни дела и восхваляют другие? И у них есть мечты и желания, воздействующие на мир? И каким образом, интересно, они проявляются?..»

София даже тряхнула головой. Сколько вопросов, поди разберись!

Златопрут еще не вернулась, а час был поздний. Отложив карандаши и блокнот, София приготовилась ко сну. Устроила на ладони отломок рога, тщательно, чтобы не сразу выпал во сне. Откинулась на подушку, подоткнула одеяло и приготовилась спать.

Поезд уютно постукивал колесами, полка едва заметно покачивалась. Так можно и забыть, что по обе стороны рельсов расстилались бескрайные пепельные поля…

В эту ночь София увидела всего один сон, короткий, больше смахивающий на кошмар. Он начался и кончился на краю сожженного леса. Юноша сидел на земле и плакал, закрыв руками лицо. София наклонила к нему голову, ощущая пронзительную жалость, попыталась утешить. Она тыкалась носом, мысленно посылая ему поток добра и любви… не помогло. Он плакал так, словно собирался здесь и сейчас умереть от разрыва сердца.

Вынырнув из кошмара, София попыталась снова уснуть, но не смогла.

Поезд прибыл по расписанию; путешествие из Нового Орлеана заняло почти сорок часов. В неверном предутреннем свете близ железнодорожных путей виднелась зелень: пепельная метель до Соленого не добралась. Деревья спокойно покачивались, не излучая тревоги. Поезд замедлил ход, втягиваясь на станцию.

Если бы София этой ночью не углубилась в роговую карту, она бы вряд ли сообразила, что станция ей не вполне чужая. Разве что при виде названия компании, выстроившей вокзал, – «Бланк ж/д» – в памяти что-то бы зашевелилось. Но в ушах еще отдавался плач паренька из сновидения, и при виде станционного здания София вдруг поняла, что по этой самой дороге прошлым летом ехал Шадрак. А спроектировала и выстроила ее Бланка. Все вместе вызывало довольно странное ощущение чего-то знакомого с плохим предчувствием пополам.

Станция была великолепна. Белый мрамор, сводчатые потолки, блестящие сталью… Множество путей, грузовые вагоны, пассажирские, всюду деловая суета. Над каждой парой рельсов – наклоненные песочные часы, изваянные из мрамора.

София собрала вещи, расправила цепочки лицевой маски. Все сидели одетые строго по форме налетчиков. Насущные переживания – молчание клима, пепел с небес – возобладали над возможностью преследования со стороны Лиги. Рен даже помирился с Каликстой. Но, покидая вагон, австралиец все равно счел нужным предупредить товарищей о возможной засаде.

– Если кто к нам подойдет, – сказал он, со значением поглядывая на пиратку, – предоставьте мне вести разговор!

– Мне-то что, болтай на здоровье, – отозвалась она с коварной улыбкой. – А я займусь всем остальным!

Рен замотал головой, но на подначку не повелся. Вместо этого он возглавил их короткую процессию и первым ступил на перрон. София и остальные последовали за ним.

Точно так же, как снаружи станции не было пепла, так и внутри не наблюдалось никаких признаков того, что Индейские территории пребывали в состоянии войны. Мужчины и женщины всех возрастов сновали по главному залу. Правда, семей было меньше, чем ожидала София…

В мирное время дорога продолжалась бы в пределы Нового Запада через Верхний Нью-Йорк, но теперь поезда останавливались у границы и шли обратно, возвращаясь в Новый Орлеан. Соленый – одна из последних станций на этом пути. Билетные кассы работали вовсю, в ларьках продавали еду, товары в дорогу…

– Надо завтрак прикупить, – воскликнула Каликста. – У них тут сэндвичи! С беконом!

– Каликста, – железным тоном сказал Рен. – Мы идем на голубиную станцию, как договаривались.

– Ну ладно, – чуть поколебавшись, надула губы пиратка. – Но вы еще пожалеете, что от этих сэндвичей отказались!

Рен сухо отозвался:

– Переживем.

От самой станции и от множества народа у Софии голова пошла кругом. В центре зала высилась статуя женщины под вуалью, в поднятой руке она держала факел. У подножия суетились пассажиры и мелкие торговцы. Колоссальную голову изваяния обрамляло созвездие движущихся шаров; София с некоторым запозданием поняла, что все это – сферические часы. Спущенные на тонких поводках со стропил, они мерцали, вращались, ходили вверх-вниз…

И нигде – ни единой живой души с Нового Запада. Зато хватало налетчиков из Пустошей, сплошь увешанных серебряными колокольцами вроде тех, которыми оснастились София и ее друзья. Впрочем, если судить по одежде – бурой или черной замше, бисерному шитью, длинным плащам вроде тех, что предпочитала Златопрут, и шнурованным сапогам до колен, – большинство были жителями Территорий.

Рен вел спутников к распашным дверям. За ними, на расстоянии нескольких шагов, встречал летнее утро город Соленый. Вот зазвонил колокол, знаменуя отбытие поезда… и по залу раскатился топот бегущих ног. София не стала оборачиваться: небось, отставшие пассажиры пытались вскочить на подножку. Но тут вокзальный шум прорезал резкий голос:

– Ричард Рен!

София замерла. Каликста, Златопрут, Эррол и Рен обернулись.

У подножия статуи выстроились агенты Энкефалонской Лиги, не менее дюжины, все в длинных плащах особого дымчато-серого колера, с пятнами сажи, словно каждого протащили сквозь нечищеный дымоход. И мужчины, и женщины ростом не уступали Рену. А самым первым стоял крайне удрученный Бартон Моррис со связанными впереди руками.

Дама-агент, что держала за плечо Барра, вновь окликнула беглеца:

– Ричард Рен! Выйдите вперед, и тогда Моррис не пострадает!

– Не двигайся, Ричард, – ледяным тоном проговорила Каликста. – Дай я разберусь!

Люди на станции заволновались. Они старались обойти агентов сторонкой, с любопытством, а то и сочувственно поглядывая на связанные руки Барра. Некоторые останавливались поглазеть. Один, по виду налетчик, оценил ситуацию и потянулся за пистолетом.

– Не нужна подмога, друзья? – обратился он к Рену и Каликсте.

После чего с вызовом улыбнулся агентам.

Вопрос не прозвучал втуне. Со всех концов зала, как железные опилки к магниту, подтягивались налетчики. Очень скоро рядом с Софией и ее друзьями стояла добрая дюжина решительных людей с оружием наголо. Металлические побрякушки предвкушающе лязгали и звенели.

Агентша посуровела.

– Не в ваших интересах все осложнять, Рен, – сказала она.

Рен покачал головой и возразил:

– Я тут ни при чем!

– Очень даже при чем, – ответил агентша.

Повисла угрожающая тишина. София физически чувствовала, как таяла решимость Рена. Сейчас он шагнет вперед и сдастся Лиге. После чего они никогда больше его не увидят. Эта мысль внушала панический ужас. Что с ним сделают в Лиге? Обвинят в чем-нибудь еще ужаснее прежнего? Удастся ли ему остаться в живых?..

Тишина распространилась на весь зал – далеко за пределы противостояния. «А ведь тут еще что-то творится», – сообразила София. Стало так страшно, что воздух в легкие перестал проходить.

Она почему-то перестала ясно видеть даже статую, хотя та стояла едва ли в десяти футах. Что-то застило зрение – то ли облако, то ли дымка… какой-то красноватый туман. Он вился у подножия изваяния, заволакивая и его, и агентов, как будто исчезавших один за другим. София в недоумении разглядывала туман. Откуда он взялся? Вдруг с витавшим на станции копченым запахом сэндвичей с беконом самым неподходящим образом смешался другой. Роскошный, сладкий, цветочный… отчетливо сдобренный гнильцой, словно цветы увядали и разлагались.

– Держись за мою руку, София, – сказал Эррол и тут же крепко схватил девочку за руку, притягивая к себе.

Рядом кто-то отчаянно закричал. София вскинула голову, ища Рена, стоявшего непосредственно слева, и не нашла австралийца. «Я что, опять из времени выпала?» – в смятении гадала она. Мысли и те двигались как-то замедленно. Вопль до смерти ее напугал, но ему на смену тотчас явились иные страхи.

Стоило бросить взгляд на пол – и она убедилась, что в густом тумане не видит даже собственных ног. Казалось, воздух невероятно уплотнился, грозя пригвоздить Софию к земле. Вокруг что-то происходило, но что именно, она не могла рассмотреть. Первый крик сменился какофонией воплей, отдававшихся в стенах. Как долго это тянулось? Она не взялась бы сказать.

Эррол выронил ее руку. Девочка удивленно повернулась к нему, но не увидела сокольничего. Он шагнул в сторону и исчез. Только звякнул меч, вытащенный из ножен.

– Эррол? – София двинулась за ним, протянув вперед руки. – Эррол!..

Меч свистнул, рассекая воздух. София в ужасе повалилась наземь, закрыла голову руками:

– Эррол, ты что творишь?..

Воздух над головой пришел в движение. Девочка подняла глаза, надеясь, что это Эррол тянется к ней, но вместо знакомой руки увидела громадные когти, венчавшие лапу, обтянутую переливчато-зеленой кожей. Когти шарили в сгустившемся воздухе, норовили схватить… София ахнула и попыталась сообразить, где что находится. Кажется, вон в той стороне открытые двери… Едва двинувшись с места, она снова запнулась. Что-то пронеслось над головой. Мелькнуло, рассекая туман, чудовищное крыло, покрытое алыми и оранжевыми чешуями. София ползла на четвереньках вперед. Неожиданно перед ней оказалась морда страшилища: вытянутая, синекожая, с золотыми глазами и страшенными челюстями.

Оскалив клыки размером с ножи, дракон сказал:

– София!..

Кое-как удержавшись, чтобы не заорать в голос, девочка вскочила и незряче устремилась в туман. В голове метались бессмысленные обрывки мыслей. Вспомнилась история Древоеда, монстра, созданного воображением. «Но с чего бы мне дракона воображать? – задалась она вопросом. – Я и не воображала! Честное слово!» Очень хотелось позвать Эррола, но боязнь привлечь внимание дракона возобладала. Вот прозвенел меч Эррола, ударившись в камень… В каменный пол станции?

София поспешила на звук, выставив руки перед собой. Меч звякнул снова, уже ближе, послышалось натужное пыхтение. Добралась! София вслепую сделала последний рывок… и увидела, что нашла вовсе не Эррола. Перед нею стоял великан, сплошь выкованный из железа. Он наклонился к ней, и в тумане обрисовалась голова в шлеме с опущенным забралом. Железный великан воздел меч – меч Эррола! – высоко в малиновый туман, готовя удар.

София замерла, завороженно следя…

Потом кинулась прочь.

Пока она ковыляла туда, где предположительно находилась дверь, в уши заново ворвался неистовый гвалт, царивший кругом. Рев, лязг, вопли, невнятные жалобы… гулкий, порождающий эхо грохот пистолетных выстрелов. София всхлипнула и понеслась со всех ног. Запнулась о что-то, а может, и о кого-то – и растянулась плашмя.

17 Око Ноша

9 августа 1892 года, 4 часа 22 минуты

Вещие заслужили репутацию целителей, и вполне справедливо, ибо часть их умений относится к области врачевания. Мне, однако, довелось обнаружить, что их таланты принадлежат не только и не столько целительству. Быть может, правильнее всего назвать способности Вещих «несравненным талантом к восприятию». В самом деле, им внятно очень многое из того, что сокрыто от прочих. Надо принять во внимание и то, каким образом многие их обычаи поддерживают и развивают эту способность. Вещие почти всегда живут в одиночку – элодейцы стараются избегать больших городов, – предпочитая общество животных. Думается, мы все могли бы развить у себя талант к восприятию, поселившись в лесу, например, с семейством енотов!

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

София лежала на полу, придавленная жуткими звуками, разносившимися по вокзалу. Теперь, когда она в полной мере их слышала, они накрыли ее волной, смыв все прочие мысли. София лишь очень смутно отдавала себе отчет, что где-то там, в суматохе, затерялись Златопрут, Эррол, пираты и Рен. Беспокойство за них сводило с ума, но что она могла сделать? Ее друзья оставались недосягаемыми в тумане, где бушевали железный рыцарь и не менее ужасный дракон…

Постепенно разрозненные мысли Софии сконцентрировались на этих двух существах. Откуда-то из немыслимого далека выплыли значащие слова: «Когда увидишь рыцаря и дракона, думай лишь о собственной безопасности. Инстинкт побудит тебя остаться на месте, но ты должна будешь бежать!»

Кто, когда это сказал?.. Авзентинийская карта советовала?.. Нет, вроде бы не она. София напрягла память…

«Максин! – Имя показалось глотком чистого воздуха. – Максин мне сказала! Всего несколько дней назад…»

София уцепилась за эту мысль, показавшуюся ей единственной надежной опорой. Больше ничему вокруг нельзя было доверять, даже собственным чувствам.

Безопасность!..

София открыла глаза. Она лежала, скорчившись на мраморном полу, прижимала к себе сумку. Красноватый туман постепенно оседал, оставляя на руках и одежде Софии пленочку слизи. Всюду звучали голоса, полные ужаса и отчаяния.

Сделав усилие, София привстала на четвереньки. Кажется, впереди было всего тише. Девочка осторожно поползла прочь от криков и грохота, в сторону тишины. Руки вслепую касались каменных плит, колени скользили. София как могла прятала голову, благо кругом все равно ничего не видно. Звуковой кошмар позади вроде бы чуть-чуть отдалился…

Потом впереди тоже раздался звук. Шаги, негромкий смешок. София медленно подняла взгляд, заранее боясь того, что ей предстояло увидеть. Сначала перед ней ничего не было, лишь все тот же красный туман. Однако потом мгла расступилась, открыв белую фигуру. Рослую, царственную, в белом платье до пят и в длинной вуали, скрывающей черты лица. На руках незнакомки были перчатки, изящные пальцы раздвигали туман, как люди отстраняют ветви кустов. Она слегка кивнула… Движение показалось Софии жутко знакомым. Когда незнакомка потянулась к вуали, туман снова сомкнулся, но девочке хватило даже мимолетного взгляда. «Бланка! – с ужасом осознала София. – Так она выжила! Она здесь! Она здесь!..»

София судорожно поползла прочь двигаясь как прежде, вслепую, слыша за спиной шаги, неторопливые, размеренные, полные уверенности. «Надо спрятаться от нее. Надо спрятаться от нее. Надо спрятаться от нее…» Эта мысль гнала Софию сквозь красный туман, вперед, в неизвестность, все так же на четвереньках. Внезапно ее рука натолкнулась на нечто твердое, смутно напоминающее резину. София в ужасе отдернула пальцы. «Что там? Что?.. Рука, нога?..» Она уставилась на находку, медленно понимая, что перед ней. «Картофелина, – повторила она про себя, словно пытаясь убедиться в реальности предмета. – Всего лишь картофелина!» На всякий случай она вновь потрогала клубень. То же самое. Туман, клубясь, расступился. Взгляду предстала опрокинутая тележка зеленщика. С нее-то и свалился ящик с картошкой, выпростав на пол бóльшую часть содержимого.

«Безопасность, – сказала она себе. – Думать о безопасности». Достигнув тележки, она вытряхнула из ящика остатки картошки и спряталась под ним, благо размер позволял. Сжалась в комок. Стала ждать…

Шагов Бланки больше не слышалось. София с беспокойством приникла к щели, пытаясь высмотреть старую врагиню. Нигде ничего – туман оставался непроницаем. У нее не осталось никакого представления о времени. Казалось, она много-много часов слышала звуки разгрома. Топот, крики, плач, резкий стук дерева… В какое-то мгновение мимо ее тихого уголка, держа курс на ближнюю платформу, пробежал незнакомец. Глядя ему в спину сквозь щель, София слегка удивилась, как долго он оставался видимым, и поняла: туман стал редеть.

Теперь удавалось разглядеть происходившее футов на двадцать, но лучше бы не удавалось! Картина открылась жуткая. На полу валялись человеческие тела. София увидела мужчину: он стоял зажмурившись и трясся всем телом, словно для защиты держа перед собой стул. Держал он его одной рукой, вторая свисала вдоль тела, окровавленная и бесполезная. И все вокруг покрывал багровый осадок. Даже раскиданные картофелины были забрызганы малиновым.

Пока потрясенное зрение вбирало открывшуюся картину, бесконечно возвращаясь к самым жутким деталям, часть разума перебирала недавние видения: Бланка, рыцарь, дракон… «Откуда все же здесь Бланка? – размышляла София. – Как такое возможно? Как могла она выжить в Нохтланде? Как умудрилась разузнать, что мы окажемся здесь, причем именно сейчас?..» Перед мысленным взором возникло покрытое шрамами лицо лакримы в обрамлении багрового тумана. Потом явился дракон, повернул голову, раздул ноздри, выпустил громадные когти. Развернул могучие крылья с отчетливыми нитями синих вен, длинный хвост с силой падающей башни хлестнул воздух… В луче света, пронизавшем туман, сверкнул рыцарский меч, загремели латы, клинок понесся вниз, к ней…

София с удивлением осознала, что вспоминает гораздо больше, чем видела в действительности. Это было подозрительно и запутывало еще сильнее. «Я что, половину увиденного успела забыть? Опять из времени выпала? А если не видела, откуда эти картины? Неужели я их вообразила?..»

Не удавалось не только сообразить, что к чему, – даже привести мысли в порядок. Все казалось бессмысленным. Теперь, когда картофельный ящик дарил хотя бы иллюзию безопасности, мысли понеслись кувырком, словно стая птиц взаперти.

Прошло еще время. На станции воцарялось спокойствие. Туман медленно исчезал. Вновь можно было рассмотреть огромную статую женщины под вуалью, только белый мрамор стал красным. Хорошо хоть изваяние оставалось твердым и неподвижным – изваяние, не человек! Теперь, когда воздух очистился, глазам предстал весь зал целиком. Обрывки увиденного складывались в цельную картину. Мало-помалу София прекратила перебирать как заведенная дракона, рыцаря, Бланку и снова дракона. Кажется, пришло время задуматься, что же она в действительности видела!

Вскоре пришло нежданное озарение: «Драконы же не существуют!» Мысль удивила ее и принесла облегчение. Теперь у нее была опора, стало возможно двигаться дальше. «Следовательно, и на станции дракон появиться не мог, – сделала она робкий вывод. – Ведь так? Но тогда что же я видела? И кто был рыцарь, что размахивал мечом Эррола? А Бланка… Возможно ли, что, насмотревшись на статую Бланки, я ее живую вообразила?»

Пока разум силился выпутаться из чащи вопросов, возник еще один – и главнейший.

«Что с моими друзьями?»

Рывком вернувшись к настоящему, София наконец поняла, насколько сильно была одурманена. Сидя в картофельном ящике, о спутниках она даже не вспомнила.

Она едва не сбросила ящик, чтобы немедленно устремиться на поиски, когда под сводами станции отдался неожиданный звук. Тяжелые шаги больше напоминали лошадиный топот, ничего общего с легкой походкой Бланки. София приникла к щелке, но ничего не увидела. Звук близился сбоку. Девочка замерла, ожидая, пока неведомый пришелец минует ее…

И вдруг перед ее лицом возникла широченная, покрытая шерстью бурая морда, сквозь щель заглядывал большой карий глаз. София отшатнулась, шевельнув ящик. Ящик тут же взлетел в воздух, оставив ее без защиты. Девочка скорчилась, закрывая руками голову, ожидая удара…

Его не последовало.

– Мы тебя не обидим, – после короткого молчания сказал человеческий голос. – Прости, если Нош тебя напугал. Только он сообразил, где тебя искать. Без него я бы нипочем тебя не нашел!

София медленно убрала руки от лица, подняла голову. Над ней стоял юноша, которого она видела в воспоминаниях роговой карты. За ним, озабоченный и слегка виноватый, просматривался его спутник. Огромный болотный лось с бурой шерстью и развесистыми рогами.

– Нош, – прошептала София. – Горькослад!

Брови парня поползли вверх.

– Ты знаешь мое имя? – Он протянул руку, такую же зеленоватую, как у Златопрут. – Давай-ка убираться отсюда. В больших городах вроде здешнего после прохождения тумана иногда начинается мародерство. Иной раз хуже самого тумана!

София ошарашенно моргала. Она понимала, что голова не успела толком проясниться, а потому мыслям не было особой веры. Ясно лишь одно: юноша и лось предлагали ей помощь.

– Но мои друзья… – слабым голосом выдавила она.

– Я знаю. – Горькослад оглянулся через плечо. – Нам придется двигаться без них. Их здесь все равно уже нет.

С улицы прозвучал свист, высокий, пронзительный. Горькослад схватил Софию за руку.

– Мародеры, легки на помине… Сейчас еще набегут. Поторопимся!

Стоя у бока Ноша, он подставил Софии сложенные чашечкой ладони:

– Полезай!

Она оперлась на них своим ботинком налетчика и мигом оказалась на лосиной спине. Горькослад без промедления последовал за ней.

– Уноси нас, Нош, – сказал он, хлопая рогатого скакуна по шее. – Чем быстрее мы выберемся из Соленого, тем лучше!

18 Глухомань

9 августа 1892 года, 16 часов 43 минуты

У налетчиков Пустошей нет официальной столицы, постоянного центра. У них даже городов нет. Большей частью они сбиваются в группы, основанные не на дружбе или родстве: они-то и образуют поселения, разбросанные по срединной части Пустошей. В поселении или форте (это слово они сами предпочитают) всегда находится с полдюжины налетчиков, остальные пребывают на выезде, оправдывая свое название. Действуют они обычно в двух, самое большее в трех днях пути от своего форта. Есть, однако, гораздо более амбициозные группы, что в поисках крупной добычи предпочитают дальние рейды.

Шадрак Элли. История Нового мира

Казанова как мог отгонял сон. Он уже третий день был в пути и провел все три ночи без сна. Вчера он до рассвета гнал мулов вперед, по густо запорошенной пеплом, жутковато теплой земле. Приглядываясь к странному «снегу», Казанова задумывался больше о том, затруднит он ему путь или облегчит. Утром он оставил последнего мула, изнемогавшего от работы и страха, на ферме к северу от Форт-Питта. Этого мула и половину содержимого фургона удалось обменять на упряжную лошадь. По счастью, Казанова двигался на северо-восток, избегая тем самым встреч с ново-западными войсками. Он неспроста решил добираться до штата Нью-Йорк, что называется, задворками, пересекая северо-западный угол Пенсильвании. Другое дело, быстро продвигаться не удавалось – дорога была узкая и неудобная. Хорошо хоть лошадь оказалась выносливой и нуждалась в меньшем отдыхе, чем опасался Казанова. Тем не менее лишнего времени у путников в запасе все равно не было.

Тео зашевелился накануне, во второй половине дня, потревоженный грохотом ружья Казановы: тому пришлось пристрелить раненого мула. Услышав беспокойный стон юноши, Казанова поспешил заглянуть в задок фургона…

С тех пор хвастаться было особо нечем. У Тео началась лихорадка. Иногда он пил воду, но чаще отказывался. Отталкивал кружку, даже пытался бить Казанову здоровой рукой, словно тот ему подсовывал яд.

Казанова говорил с ним, окликал. Делал все, чтобы парень пришел в себя.

– Тео! Слышь, Тео! – повторял он уже без особой надежды. – Ну давай, давай, очнись! Хоть на секундочку! – Никакого ответа. – Тео, ну пожалуйста. Водички глотни…

Ему пришлось пережить мгновение ужаса – показалось, что у юноши пропал пульс, – но затем ресницы Тео затрепетали.

– Вот что: давай договоримся, – твердил Казанова. – Ты открываешь глаза, пьешь водичку, а я тебе рассказываю, как шрам получил. Хорошо?

Голова Тео вяло перекатилась набок.

Казанова судорожно вздохнул и занялся раной Тео. Вид был скверный: плечо распухло и воспалилось. То ли наконечник чем-то смазали перед боем, то ли засевшие кусочки кремня мешали заживлению… Казанова понял – в рану проникла зараза.

Пришлось Казанове удвоить усилия по спасению друга. А так как весь день и весь вечер он продолжал еще и править фургоном, под конец у него от усталости начали путаться мысли. Теперь он ни в чем не был уверен, его, точно призраки, одолевали сомнения. Может, надо было задержаться в Форт-Питте, поискать доктора? «Нет, – сказал он себе. – С минуты, как фургон укатил с поля боя… опять нет! С минуты, когда я его с поля боя погнал, мы дезертирами стали…» А значит, на доброе отношение со стороны форт-питтского офицерства полагаться нельзя. Скорей уж на них с Тео всей мощью обрушился бы закон военного времени, поскольку в довершение своих бед они являлись солдатами-заключенными. То есть бедный мальчонка получил бы не медицинскую помощь, а веревку с петлей.

И Казанова гнал почти без остановок, хотя ехать оставалось добрых полтора дня.

Солнце еще не зашло, но на узкой лесной дороге уже сгущались сумерки. Подбородок Казановы неудержимо тыкался в грудь, вожжи в руках постепенно обмякли, глаза закрылись… Прежде чем он окончательно задремал, лошадь неожиданно остановилась, и толчок заставил его вскинуться.

Навстречу ему по дороге двигались люди с факелами, и они были уже совсем рядом, футах, наверное, в двадцати. Казанова насчитал не менее шести человек, все длинноволосые, в тяжелых башмаках. Если бы не усыпляющее покачивание фургона и ритмичный стук копыт, Казанова наверняка бы услышал их колокольчики, сплошь унизавшие волосы и одежду.

Налетчики!

Казанова сидел неподвижно, подобрав вожжи. Деваться было некуда. На узкой дороге не развернешься, по обе стороны – чаща, не оставляющая для бегства ни малейшей возможности.

«Значит, – решил Казанова, – попробуем договориться…»

– Доброго вечера, джентльмены, – как ни в чем не бывало приветствовал он незнакомцев.

От него не укрылось, что у двоих болтались на шее защитные очки: наверное, неспроста. Казанова ждал.

Один из тех двоих подошел к фургону, вроде бы добродушно похлопал лошадь по крупу. Потом широко улыбнулся Казанове. В свете факела сверкнули металлические зубы.

– И тебе доброго, дружище. Ну-ка, что у нас тут?

– Могу задать тот же вопрос, – сказал Казанова. – Вы ведь, парни, забрались куда восточней обыкновенного, или я ошибаюсь?

Улыбка налетчика стала еще шире.

– Именно так, приятель. Война же идет! Прикинь, какие возможности для охоты!

– Наверно. Местами…

Другой налетчик, менее улыбчивый, присмотрелся к Казанове.

– Все Судьбы мне в задницу, парень, ну ты и урод!

Казанова молча смотрел на него. Молчание затягивалось, колокольчики налетчиков постепенно смолкали – люди стояли неподвижно. Казанова выжидал. Он отлично знал, как выглядит его расписная физиономия при факельном свете.

– Спорил котелок с чайником, кто черней, – сказал он затем.

Еще мгновение тишины – и налетчики разразились хохотом. Казанова беззлобно тряхнул головой и взялся за вожжи.

– Что ж, мои друзья-красавчики, я знаю, зачем вы сюда вышли. Опять же вас шестеро, а я один. Но вот чего вы точно не знаете, – добавил он, и смех налетчиков стал стихать, – это каких дел может наворочать всего один человек. Думаете, я вам просто так рожу свою демонстрирую? Это чтобы вы меня получше запомнили. Честно, позаботились бы вы о том, чтобы сохранить свою красоту. Берите на здоровье все, что приглянется… только мальчонке немного воды и пищи оставьте.

Налетчики опасливо поглядывали на Казанову. Видно было, как они раздумывали, не стоило ли оскорбиться. Казанова поднял руки в насмешливом жесте сдачи.

– Ваша взяла! Не то чтобы совсем уж в честном бою, но суть не меняется… Понимаете, я всего-то хочу доставить больного пацанчика, лежащего у меня в фургоне, в безопасное место. Для этого мне нужен запас воды и еды на один день и одну ночь. Если вы мне это оставите, буду премного вам благодарен. В качестве ответного жеста рад буду поведать, что мне известно о ближайших войсках, и еще защитные очки подарю. Как по мне, очень даже могут понадобиться…

Тот из банды, что заговорил первым, смотрел на Казанову прищурясь. Затем повернулся к товарищу и коротко приказал:

– Проверь-ка, что в фургоне.

Мужчина ушел, звеня, словно кошелек монет, катящийся по ступеням. Казанова ждал. Молчание длилось; налетчик заглянул в кузов фургона и все с тем же нестройным звоном вернулся.

– Точняк, – буркнул он. – Полно добра. И парнишка пластом лежит.

И негромко добавил что-то, обращаясь к главарю. Казанова разобрал только одно слово: «…повезет».

– Добро, – проворчал вожак. – Так и сделаем. Оставьте им харчей на два дня, остальное забрать! – И повернулся к Казанове: – Заодно порядок там у тебя наведем.

– Душевно благодарю, – кивнул Казанова.

Налетчики живо опустошили фургон. Забрали постельное белье майора, вино, дорогостоящие консервы. Казанова не без сожаления провожал глазами маринованные овощи, мешочки тонкой муки, кофе, шоколад из Индий, баночки фруктового варенья… Как и обещал, он рассказал главарю все, что знал о перемещении войск, а также о том, что случилось с его собственным подразделением под командованием майора Меррета.

Налетчик слушал не перебивая. Когда Казанова дошел до лучников по сторонам дороги, он с серьезным видом кивнул.

– У них маски рты прикрывали, – сказал Казанова. – Не глаза.

– В самом деле? – оживился главарь. – Похоже, им известно больше, чем нам! – И сухо добавил: – Сам-то я на эти красные тучи посмотреть еще не сподобился…

– Красные тучи? – переспросил Казанова. – Так вы из-за них очки носите?

Вожак коротко кивнул:

– Похоже, ты их тоже пока не видел?

– Нет.

– В этих красных облаках люди разум теряют. Говорят, своя же кровная родня начинает всякими чудищами казаться… Трудно судить, что тут правда, я-то из вторых рук только слышал, но третьего дня один мужик с юга рассказывал: видел-де парня, который собственную сестру киркой ухайдакал. За медведицу принял…

– Жуть какая, – передернуло Казанову. – Неужто правда?

– Может, правда, а может, и врут…

Налетчик отвернулся и пошел прочь. Казанова услышал, как он карабкался внутрь фургона. Проведя там некоторое время, главарь вылез наружу и отошел в лес, где, по-видимому, привязал коня. Вернувшись с небольшим кисетом, он бросил его Казанове. Тот поймал. Мешочек был нетяжелый, под матерчатой оболочкой угадывалось что-то вроде растрепанных веревочных обрывков.

– Это что такое? – спросил Казанова.

– Вяленая говядина, – ответил налетчик. И метнул на здоровяка острый взгляд. – Парню требуется еда, в которой много железа.

Казанова моргнул от неожиданности:

– В самом деле?

– На нем Знак железа, – сказал главарь. – Иначе не выживет.

Казанова посмотрел на кисет, потом снова на главаря, чьи блестящие металлические зубы определенно производили куда менее гнетущее впечатление, чем вначале.

– Спасибо, – сказал он. – А можно твое имя спросить? Очнется парнишка, захочет узнать, кто его выручил.

– Можешь сказать Счастливчику Тео: проезжал, мол, Тощий Джим со своими. Пусть в памяти покопается, авось вспомнит.

Казанова от изумления не нашел слов для ответа, мог только смотреть, как Тощий Джим со спутниками убираются с дороги. Вот они увели тяжело нагруженных лошадей в чащу, мерцающие факелы пропали из глаз…

Тогда Казанова вскочил на ноги, ощущая небывалый прилив сил. Привязав вожжи, он поспешил к задку фургона, где налетчики, как и обещали, оставили более чем достаточный запас еды и воды. На бочонке стоял зажженный светильник. Налетчики даже не разорили постель Тео, не позарились на майорские пуховики. У Казановы вырвался вздох облегчения. Легко отделались!.. Припав на колени, он с неохотой потревожил больного:

– Тео! Тео, очнись!

Юноша открыл глаза. Он смотрел на Казанову, не узнавая его.

– Надо тебе поесть и попить, – сказал тот, кладя голову больного себе на плечо.

Тео не отреагировал, даже когда Казанова ненароком задел его раненое плечо. Очень скверный знак! И этот невидящий взгляд, устремленный прямо перед собой… Казанова поднес к губам парня фляжку. Тео подавился, закашлялся, проглотил. Казанова дал ему самый маленький кусочек говядины из мешочка.

– На, Тео, пожуй, – попросил он негромко. – Тощий Джим сказал, тебе не поправиться без железа. Так что жуй давай и выздоравливай скорее, понятно?

Тео послушно принялся жевать, потом сглотнул. Но глаза остались все такими же стеклянными. Когда Казанова уложил его на тюфяк, он опустил ресницы, так и не издав ни звука.

19 Три намека

9 августа 1892 года, 11 часов 14 минут

Чиновникам, работающим в правительственных структурах, не так-то легко пробиться наверх. Места в парламенте неизменно приобретаются сторонними людьми: промышленными магнатами, потомственными политиками. Естественно, люди, обладающие достаточными средствами для подобного рода покупок, не станут начинать с низовых позиций вроде секретаря, табельщика или курьера. Таким образом, работники правительственных систем чувствуют над собой потолок. Они, конечно, могут прогрессировать, переходя в более престижный офис, могут даже сделать вполне респектабельную карьеру в высших сферах столицы… но до самого законодательного органа им никогда не добраться.

Шадрак Элли. История Нового Запада

Необыкновенные события редко остаются таковыми. Даже если они продолжаются, не будучи объяснены, их странность постепенно перестает удивлять. Так произошло и с карстовыми воронками. Поначалу их описывали в самых тревожных тонах. Говорилось в основном о локальных извержениях под землей. Горожанам, наделенным буйной фантазией, виделись полчища гигантских червей. Постепенно тревога утратила остроту. Спустя некоторое время провалы уже привлекали внимание не больше, чем обычная для Бостона плохая погода. Люди спокойно занимались своими делами, разве что по возможности старались обходить стороной большие дыры в земле.

То же самое случилось и с пеплопадом. Дюймовый слой «теплого снега» первым же росистым утром обратился в вязкую жижу. Там, где не потрудились подмести улицы и тротуары, под лучами солнца запеклась тоненькая цементная корка. Она уродовала город, превращая его в серую облезлую мумию. Утренние газеты взвинченными голосами кричали о тлетворных проявлениях «Наковальни»… большей частью, однако, Новый Запад воспринял пепел просто как новый вид осадков.

Шадрак поглядывал кругом, шагая к зданию Палаты представителей. Зрелище было отчасти забавное. Кое-где рабочие пытались счистить корку с оконных стекол. Дети бросали в реку куски застывшего пепла. Небесное явление, причина которого оставалась неясной, никого особо не беспокоило. Примечательное исключение составлял предсказатель-нигилизмиец – самозваный уличный пророк, торчавший обычно на краю общественных лужаек; здесь он жег всех прохожих глаголами об ужасах Эпохи заблуждений. Сегодня вокруг него даже собралась небольшая толпа, в которую пророк и метал обвинения: его слушатели в своем невежестве вели эпоху к неотвратимому апокалипсису.

– Отныне огненный дождь с небес – не просто фигура речи! – кричал он, взволнованно тряся бородой. – Сера и огонь, которых так боялась Истинная эпоха, нас вправду постигли! – Голос нигилизмийца сорвался на визг. – Истинно говорю вам: век правды проникает в нынешний изолгавшийся век, чтобы уничтожить его!

– Вот только огня мы что-то не видели, – ответил с тротуара мужской скептический голос.

– И серы, – поддержал кто-то из женщин.

Шадрак полюбовался озадаченным выражением на лице нигилизмийца, хмыкнул, двинулся дальше. Поднялся по ступеням правительственного здания…

С утра он успел написать несколько писем корреспондентам в разных концах страны, запрашивая все возможные сведения о странных явлениях погоды, и собирался посвятить ближайшее время расследованию вопроса. Войдя в офис, однако, он увидел коротко стриженную молодую брюнетку в нарядном костюме, стоявшую у запертой двери его кабинета, и узнал помощницу премьера.

– Министр Элли, – сказала она с дежурной улыбкой. – Необычная погода, верно?

– Здравствуйте, Кассандра, – отозвался Шадрак. – Необычная, это мягко сказано… Соображения есть?

Он повернул ключ и пригласил женщину внутрь.

– Есть некоторые, – немного шаловливо отозвалась она. – Правда, я бы улики кое-какие собрала, прежде чем вслух их оглашать.

– Мудрое решение, – улыбнулся в ответ Шадрак. – Моя экономка, например, предположила, что это Судьбы почистили у себя дымоход.

Кассандра рассмеялась. Шадрак покачал головой:

– Вообще-то, я не уверен, что она шутила…

– Раз нет однозначного объяснения, всякая теория заслуживает проверки, – сказала Кассандра.

Гамалиель Шор наверняка горько скорбел о том, что Кассандра Пирс ушла из его штата, а премьер-министр гордился и радовался, что сумел ее переманить. Обе партии считали ее лучшей секретаршей во всей Палате. Она была не болтлива, пунктуальна, неутомима – и невероятно находчива. Более того, ей было свойственно дружелюбие без навязчивости, профессионализм без холодности, информированность без наушничества. И она совершенно не походила на некую нигилизмийку по имени Угрызение, якобы отбывшую с миссионерами в иную эпоху. Теперь она выглядела совсем по-другому, ярче, светлей. Те немногие бостонцы, которых дела заводили в нигилизмийский архив, вряд ли сообразили бы, что Угрызение и Кассандра Пирс – одно и то же лицо.

Не приходило это в голову и Шадраку, в том архиве никогда не бывавшему. Он давно решил про себя: всякий, кто добровольно поступал на службу к Бродгёрдлу, либо жестоко заблуждался, либо страдал опасной формой слабоумия, – и оттого обращал на новую помощницу премьера, с которой сталкивался время от времени, очень мало внимания. Да только Кассандру это не устроило. Сам Шадрак, предпочитая трудиться в одиночку, секретарем так и не обзавелся, а потому вынужден был отваживать ее самолично. В свою очередь, Кассандра проявила настойчивость. Она то и дело появлялась в офисе у Шадрака. Сперва с записками от Бродгёрдла, которые вполне мог бы доставить мальчишка-посыльный, с бумагами на подпись – далеко не самыми срочными… а последнее время – с вопросами, против всякого ожидания пробудившими интерес Шадрака.

Обычно она расспрашивала о картах. Появились ли карты, отражающие границы державы принцессы Юсты в Западных Пустошах? Как далеко в том направлении простиралась ее власть? Насколько точно карты Индейских территорий показывают расположение самых западных городов, не являются ли эти точки лишь приблизительными? Отражают ли карты Территорий и Пустошей всех тех мигрантов, что каждый год перемещаются между югом и севером?

То есть с некоторых пор Шадрак больше не вздрагивал, заметив Кассандру возле своей двери. Однако нынешним утром все было не как всегда.

– Можно, я дверь прикрою? – спросила Кассандра, едва Шадрак уселся за стол.

– Конечно, – ответил он с некоторым удивлением.

Присев напротив, Кассандра показала Шадраку пачку бумаг:

– Я тут подумала, вдруг вы мне вот с этим поможете?

– Рад буду попробовать…

– Понимаете, – сказала она, – я открыла секрет, как стать успешной секретаршей. Нужно уметь предугадывать нужды премьера прежде, чем он сам их поймет!

– Достойно восхищения, – ответил Шадрак. – Правда, мне подобная цель кажется недостижимой.

Кассандра улыбнулась:

– Обычно хватает обычной прозорливости.

– Что ж… вам видней.

– В данном случае, – сказала брюнетка, – речь идет об атаках ужасного тумана, то тут, то там поражающих Индейские территории.

– Туман… атаки… – эхом отозвался Шадрак. – Вот как, значит, теперь это описывают?

Кассандра моргнула:

– Я выразилась неточно?

– Ни в коем случае. – Он помедлил. – Просто слово «атака» наводит на мысль о намеренном и сознательном нападении. Боюсь, наш уровень осведомленности для таких выводов еще недостаточен.

Кассандра пожевала губами:

– Вероятно, вы правы. Премьер-министр, к примеру, не склонен называть случаи с туманом атаками. Мне же трудно удержаться и не высказать свою точку зрения. – Она простовато улыбнулась. – Наверное, это мое личное свойство: видеть злонамеренных людей и поступки там, где ими и не пахнет. Нечем хвастаться!

– Что ж, – уступил Шадрак. – Впоследствии может оказаться, что туман и впрямь атаковал. Откуда нам знать…

– Именно, – продолжала Кассандра. – Потому-то я и почитаю за благо подготовиться к худшему!

Пачка бумаг легла на краешек стола. Шадрак сразу увидел, что верхний лист содержал список адресов.

– Это места, где вы советовали бы готовиться к так называемым атакам?

Кассандра кивнула.

– Ну… – Шадрак откинулся в кресле. – Должен сознаться, подобное мне и в голову не приходило. Вероятность кажется весьма небольшой. До сих пор все случаи ограничивались Индейскими территориями…

– И тем не менее, – подняла пальчик Кассандра. – Толковой секретарше свойственно предвосхищать события…

Шадрак чуть улыбнулся:

– Верно. Вынужден согласиться. И как вы предлагаете готовиться к возможным… атакам?

– Моей первой заботой была безопасность имущества и всех владений премьера. – Кассандра подвинула верхний лист через стол. – Не помешают и другие меры предосторожности, но, как вы понимаете, в первую очередь…

Не проронив ни звука, Шадрак взял бумагу и честно попытался натянуть на лицо маску рутинной озабоченности. Он поверить не мог, что Кассандра вправду из рук в руки передала ему список, за которым он безуспешно охотился месяцами: Бродгёрдл ни о чем так не заботился, как о конфиденциальности частной жизни. На листе вправду были перечислены все имения Бродгёрдла – и среди прочих наверняка то, где удерживали похищенных Вещих.

– Хм-м… – Он стремительно просмотрел список. – Немало усилий потребуется…

Адресов было пять. Первым числился особняк на Маячном холме, известный всему Бостону. Вторым – местечко в Западном Кембридже. Еще – два склада возле воды. И последним пунктом – ферма в Лексингтоне.

Он спросил:

– Как же вы намерены обезопасить владения?

– Я тоже задавалась этим вопросом. Не установив природы тумана, мы не можем осуществить правильной подготовки.

– Полностью согласен, – на автомате ответил Шадрак.

Он был занят тем, что намертво запоминал адреса. Высекал их мысленно на граните.

– Наверное, посоветуете с ботаником проконсультироваться? – самодовольно защебетала Кассандра.

Шадрак вдруг ощутил холодок странной догадки. Бережно отложив листок, он сцепил руки и в упор посмотрел на помощницу Бродгёрдла. Откуда эта уверенность, что Кассандра Пирс знает гораздо больше, чем говорит? Выражение лица у нее сейчас было самое обычное: жизнерадостная, довольная собой женщина. Но взгляд… страшно серьезный, глубокий, полный скрытого смысла.

– Ботаника? Почему? – тихо спросил Шадрак. – Вам не химика разве надо искать, если вы считаете появления тумана намеренными атаками?

– Видите ли, – прежним легкомысленным тоном отвечала Кассандра, – все свидетели атак говорят в один голос: сначала пахло цветами.

– Мало ли что может пахнуть цветами…

Кассандра нахмурила брови:

– Так вам кажется, что консультация у ботаника – не лучшая мысль?

– Я этого не говорил. Я лишь пытался выяснить, на чем основано ваше решение.

Девушка вздохнула:

– На самом деле для очистки совести я собиралась посоветоваться и с химиками. Вы правы, природа испарений на данный момент нам неизвестна. Тем не менее, – она пододвинула Шадраку второй лист, – вот бостонские ботаники, чей опыт выглядит достаточным для изучения проблемы.

Шадрак пробежал глазами список имен. Знакомых не увидел.

– Как же вы оценивали их опыт?

– Я ознакомилась с их научными интересами. Я, конечно, в ботанике не эксперт, но область эта достаточно узкая: в Бостоне всего трое ученых, достаточно регулярно публикующих результаты исследований. Все они здесь перечислены. – Кассандра наклонилась вперед. – Вот мы и подошли к тому, зачем мне понадобилась ваша помощь. Видите, эту фамилию я кружком обвела? Местонахождение двоих других известно, а этого человека нигде нет! Между тем он в университете преподает! Вы ведь тоже должность там занимаете, если не ошибаюсь?

Шадрак смотрел на фамилию в кружочке. Джерард Соренсен.

– Верно, – проговорил он медленно.

– Я и подумала, что вы, с вашими-то связями в универе, должно быть, сумеете его разыскать?

Шадрак перевел взгляд на Кассандру и понял, насколько ошибся. Он-то успел решить, что она – доверенное лицо Бродгёрдла и ее странная информированность – от него…

Нет! Никакое она не доверенное лицо. Она под Бродгёрдла копала!

А вот разговор вела точно так, как требовала личина секретарши: весело, хлопотливо, поверхностно. Тем не менее Шадрак начал улавливать скрытые смыслы. Заглянув ей глубже в глаза, он прочел истинное послание: «Этот человек знает, что такое малиновый туман! Вот вам его имя! Немедленно найдите его!»

Оставалось только гадать, каким образом Кассандра это выяснила, почему решила выдать тайны Бродгёрдла. Возможно, она с самого начала собиралась так поступить. Она ведь в офисе премьера относительный новичок. Но вне зависимости от причины, побудившей Кассандру обманывать работодателя, ясно было одно: девушка пыталась помочь Шадраку. Она на его стороне. Она уже сделала ему несколько ценных намеков, и он не мог от них отмахнуться. Женщина, сидевшая по ту сторону стола, вдруг показалась ему слабо похожей на ту, что когда-то впервые постучалась к нему в кабинет. Хотя вроде бы что изменилось?

– Думается, я легко найду его в университете, – сказал Шадрак. – По-вашему, мне стоило бы переговорить с ним?

Лицо Кассандры озарилось.

– Это было бы просто здорово!

– В таком случае рад буду помочь.

– Спасибо! Спасибо большое!

– Нет, Кассандрочка, – сказал Шадрак, возвращая бумаги. – Это вам спасибо огромное…

10 августа 1892 года, 16 часов 10 минут

Со времени отъезда Майлза на Индейские территории число заговорщиков сократилось до четырех. Они продолжали встречаться, поскольку события определенно сгущались. Десятого августа Винни и Нетти сообща уплетали пирог с ежевикой, испеченный миссис Клэй, и поджидали Шадрака. Идеи по поводу зацепок Кассандры – их юным заговорщикам сообщила экономка – сыпались градом.

– Верно, она ненавидит Бродди не меньше нашего, – с торжеством заявил Винни.

– А может, дело вовсе не в ненависти, – задумчиво проговорила Нетти, поддевая вилкой еще кусок пирога. – У нее запросто может быть свой собственный долгоиграющий план, в котором задействован и туман…

– Хотела бы заметить, – промокнула глаза миссис Клэй, – что в отношении природы тумана я могу ошибаться, но ни в коем случае не насчет опасностей, которые он несет! Думается, все гораздо хуже, чем мы думаем…

– Думать не вредно, но реальных сведений у нас как не было, так и нет, – сказала Нетти. – Вот бы этого Соренсена скорее найти, хотя и тогда… Он тоже может не знать ничего.

Щелкнул замок, боковая дверь распахнулась.

– Друзья мои, у меня есть хорошие новости и плохие! – объявил Шадрак.

Вместе с ним с улицы ворвался запах мокрой золы.

– А у нас – пирог с ежевикой! – Винни воздел вилку с надетым куском.

Шадрак улыбнулся. Сел к столу, с удовольствием придвинул тарелку, тотчас поданную миссис Клэй.

– Хорошие новости, – сообщил он, жуя, – что кабинет Соренсена в универе я обнаружил. Он в самом деле работает на ботанической кафедре. Уже почти тридцать лет.

– Старенький, наверно, – сказала Нетти.

– Более или менее. Плохая новость, – Шадрак проглотил кусок, – состоит в том, что Соренсен уже несколько месяцев на работе не появлялся. Пропал без вести!

– Без вести? – хором откликнулись заговорщики.

– Да. Притом что Соренсен несколько лет назад похоронил жену, но, по словам ассистента кафедры, в Бостоне у него двое взрослых детей и несколько внуков. Так что причин оставаться в городе у него существенно больше, чем поводов бесследно растворяться, к тому же никого не предупредив.

– Бродгёрдл, – мрачно констатировала Нетти.

– Вполне возможно. Так что наши ответы, увы, не столь близки, как я начал надеяться. Но, – Шадрак откусил еще пирога, – благодаря Кассандре у нас есть и другая зацепка, могущая привести к похищенным Вещим. Адреса! Склады и ферма в Лексингтоне кажутся мне наиболее подозрительными. Думаю, там и следует начать поиски!

– Чур я еду, – быстро произнес Винни.

– Чур не считается, – столь же проворно парировал Шадрак. – Это была бы весьма опасная глупость.

– Почему бы этой Кассандре самой все не сделать? – спросила Нетти. – Не хочу выглядеть неблагодарной, конечно. Просто пытаюсь понять, ее-то роль во всей этой истории какова…

– Вопрос не праздный, – согласился Шадрак. – Я и сам об этом задумывался. Она ведет какую-то свою игру, и я не стану притворяться, будто до конца ее понимаю. Думаю, дело обстоит так: она работает против Бродгёрдла, но полагает, что отработать все зацепки самой, сохраняя при этом должность его секретарши, значило бы поставить себя под удар…

– Стало быть, – сказала Нетти, – она просит нас помочь.

– Да. В некотором смысле мы помогаем ей не меньше, чем она нам. Своего рода разделение труда, можно сказать… Она работает внутри, разнюхивает, а мы – действуем, прорабатываем следы.

– Опасно это… – жалобно протянула миссис Клэй.

– Однако придется, – настойчиво повторил Винни.

– Мы уже действуем, – подхватил Шадрак. – Винни с коллегами по правительственному зданию трудятся без устали. – Винни важно кивнул. – Нетти тактично наблюдает за тем, как у инспектора Грея продвигается расследование…

– Да никак оно не двигается, – нахмурился Винни.

– Не только его в том вина, – сказал Шадрак и обратился к Нетти: – Как думаешь, не стоит ли сообщить твоему папе о последних вскрывшихся обстоятельствах? Бродгёрдла задержат, дело станет официальным, инспектор Грей произведет дополнительное расследование…

Нетти покачала головой:

– Мистер Элли, папа убежден, что, арестовав мистера Пила, они взяли нужного человека. Он думает, Бродгёрдл ни в чем не виновен. И полученные от Кассандры намеки его не переубедят. Сами подумайте, мы ведь даже не можем сказать ему, откуда сведения! А что будет с Кассандрой, если мы дадим ему адреса, он все там обыщет и ничего не найдет?

Шадрак заколебался.

– Надо ехать нам с Нетти, – повторил Винни. – Бродгёрдл нас не знает, рожи у нас вроде не уголовные…

Он попробовал скроить «приличную» мину. Вид получился на удивление глупый. Нетти улыбнулась.

– Я согласна с Винни, – сказала она. – Хотя бы в качестве первого шага. Если хоть что-нибудь обнаружим, я первая на папу насяду.

Шадрак все пребывал в нерешительности.

– Верно. Я согласен, что без надежных улик к инспектору лучше не соваться. Но какой смысл отправлять вас одних на разведку? Уж если ехать, так вместе!

– Охренительно, – просиял Винни. – С какого места начнем?

– Думается, со складов. Отправимся завтра после обеда, когда я из министерства вернусь.

Глядя на две довольные рожицы, Шадрак преисполнился острого чувства вины. Пришлось напомнить себе, что затеянный им многоступенчатый обман – в их же интересах. Бродгёрдл слишком опасен, чтобы двоим подросткам с ним тягаться. Последующие шаги он предпримет один.

20 Горькослад

9 августа 1892 года, 5 часов 31 минута

Вопреки популярному заблуждению, элодейцы (Вещие) достаточно часто собираются вместе. Но тому, кто хотел бы наблюдать их общий сбор, следует знать: где и когда он состоится, предсказать почти невозможно. Как мне сказали, несколько раз в году всех элодейцев, обитающих в пределах десяти дней пути от Жуткого моря, посещает гонец. Тогда они сходятся вместе и обсуждают вопрос, по поводу которого собрались. Насколько мне известно, собрания эти очень своеобычные, совершенно несхожие с бытующими у иных народов. Никаких празднований, песнопений, ритуальных мероприятий. Обсуждения длятся несколько дней, причем не в общем кругу, а отдельными группами. В некоторую минуту вопрос признается решаемым либо нерешаемым – и каждый уходит своей дорогой.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Сидя впереди Горькослада на спине Ноша София внимательно рассматривала Соленый. Грунтовые улицы, убитые колесами и ногами, по сторонам домов с бревенчатыми каркасами… Строения напоминали составленные коробки: внизу поменьше, сверху побольше. Между домами – узкие переулки. Заглянув в такой проход по левую руку, София заметила стремительно исчезающий круп напуганной лошади, пустое седло и что-то вроде синего волочащегося одеяла. Сквозь узкие окошки на улицу выплывал дым. В одно окно на улицу высунулась женщина.

– Айвен! Айвен!.. – пронзительно закричала она. Потом вдруг завалилась внутрь комнаты и больше не появлялась.

Чувствовалось: малиновый туман везде похозяйничал, и весьма неплохо. София прежде не бывала в Соленом и не знала, с чем сравнивать. Однако город выглядел как после штурма. За дверными проемами виднелся огонь, строения обугливались на глазах, поодаль дым уже заволакивал горизонт. Привокзальная улица была почти безлюдна. Один-единственный мужчина сидел на земле и плакал, уткнувшись в ладони лицом. София содрогнулась.

– Самое страшное, что туман появляется на рассвете, – проговорил Горькослад. – Люди еще дома. Целые семьи друг на дружку набрасываются…

Жуть! Кромешная, непостижимая. Бессмысленная.

– Значит, туман – отрава, – отозвалась София.

Горькослад некоторое время молчал. Нош обошел перевернутую тележку и проворно затрусил боковой улицей.

– Да, это своего рода отрава. В малых дозах она может отвлечь, сбить с толку, но здесь… Здесь почти смертельная концентрация.

Красная пленка, повсеместно осевшая на Соленый, делала зрелище запредельным. Тонкий осадок покрывал каждое здание, улицу, каждое тело, валявшееся на земле. В отличие от Бостона, уличных часов в Соленом не было. Вместо них на каждом углу торчком стояли здоровенные бревна, украшенные резными рельефами: то небрежное, то любовное, то искусное, то неумелое дело рук приезжих и местных. Служили бревна вовсе не для того, чтобы отмечать время. Они стояли точно странные узорчатые часовые, бесстрастно наблюдавшие за городом. Теперь и эти рельефы, похожие на старинные письмена, припудрило красным. Здесь и там София замечала в красноватой пыли отпечатки ног, тянувшиеся вдоль пустых улиц.

– Малые дозы?.. – запоздало спросила она.

– Да. Источник тумана – цветок.

Поверить было трудно.

– Так это все цветок сделал?..

– Нет, – решительно ответил Горькослад. – Не цветок. Люди!

София опять ничего не поняла, но решила отложить расспросы во имя более актуальной заботы:

– Куда мы едем?

– Вон из города. Там безопасно.

– А как мои друзья поймут, куда я делась?

Горькослад задумался.

– Надеюсь, как-нибудь разберутся. Лично я верю Ношу. Это он подсказал мне, где тебя искать. Я его послушал. Думаю, Златопрут сумеет помочь остальным.

«А ведь я ему не говорила про Златопрут», – сообразила София.

– Откуда ты знаешь, что она с нами была? – спросила девочка, по возможности оглядываясь на спутника через плечо.

– Это не я знал, а Нош, – сказал Горькослад. Его губы сжались в одну линию. – Настали такие времена, что только Нош хоть что-нибудь знает. Древний больше не хочет со мной говорить… – И нахмурился: – Что такое, Нош?

Он смотрел через голову Софии на утоптанную землю впереди. Здесь отпечатков было столько, что успела истереться красная пленка. Смешавшись с землей, она обратилась в грязь.

– Что ж, – сказал Горькослад, отвечая на неслышное сообщение громоздкого скакуна. – Делай, что можешь…

– Что такое? – переспросила София.

Прежде чем он успел ответить, слева из проулка раздались ухающие крики. Повернувшись, София увидела спешившую к ним группку молодых людей – и невольно отшатнулась. Перед глазами успели мелькнуть охранники нохтландского дворца с обсидиановыми копьями. Их сменили капюшоны и длинноклювые маски: равнинами Папских государств скакала орденская стража Золотого Креста. София крепко зажмурилась, стиснула зубы. Кажется, она начинала понимать, как действовал на человека красный туман. Он смешивал видимое с воображаемым и то и другое – с картинами воспоминаний.

Понимания оказалось мало. Надо было еще успокоить сердце, готовое выскочить из груди.

«Это не нохтландская стража, – как можно тверже сказала она себе. – И не клирики Золотого Креста. Им неоткуда здесь взяться!»

Вопли, впрочем, не утихали. София открыла глаза, оглянулась. Люди вышли из переулка и следовали за ними по улице. Теперь она их разглядела как следует. Семеро, все босоногие, кроме одного. По возрасту – почти ребятня. Тем не менее шестеро несли тяжелые палки, один размахивал топором.

– Мародеры, – сказал Горькослад на ухо Софии.

Они уже тащили награбленное. Один успел облачиться в шелковый цилиндр с бархатным плащом, а в руке держал трость, отделанную серебром. У другого на шее болтался набор сверкающих бус. Еще один нес на плече красивое дорогое седло, мешавшее ему поспевать за подельниками.

– Эй! – крикнул вслед один юнец.

Нош прибавил шагу. София услышала, как сзади проворно застучали по земле пятки.

– Эй вы там!

Теперь за ними мчалась погоня. Крик вожака подхватила вся шайка. Вопли, топот…

«Что им нужно от нас?» – в ужасе соображала София.

– Нет у нас ничего! – крикнула она через плечо.

– Так они и послушали, – мрачно проговорил Горькослад. – Им бы догнать, разбираться будут потом.

София пригнулась к шее Ноша: лось прибавлял ходу.

Горькослад с напряжением выдохнул. София опустила глаза и увидела его руку. Он держал ее кверху ладонью, словно ловя капли дождя. Неожиданно в воздухе над рукой возникло тонкое зеленое щупальце. София ахнуть не успела – Горькослад развернул ладонь, обратив ее к веренице домов, и сбросил растеньице.

– Далеко еще, Нош? – послышался его голос сквозь топот лосиных копыт и крики преследователей.

На углу улицы показалось каменное здание, украшенное деревянными орлами, прикрепленными к балке над дверью. Орлы раскрывали крылья, испещренные красным, деревянные клювы распахивались в немом крике победы.

Нош завернул за угол, и у Софии округлились глаза. Дома по обе стороны улицы успели оплести толстые, оперенные листьями ло́зы, под которыми едва угадывались строения. Лозы разрастались на глазах, сплетаясь, как змеи, они проникали в переулки, заползали в дымовые трубы… Вновь зашевелились непрошеные воспоминания: София стояла глубоко в нохтландских недрах, наблюдая, как из земли прорастают светящиеся деревья. Те же гибкие движения, то же на диво безмолвное появление ростков и листьев… Вспомнились ветви, тянувшиеся перед ней в темноту, чтобы осветить путь к невидимому отверстию наверху… И опять – жуткое чувство погони, подбирающейся сзади, а ноги никак не хотят бежать достаточно быстро, и путь предстоит слишком долгий, и чем закончится – поди разбери…

София крепко зажмурилась, перевела дух, открыла глаза. Впереди виднелся проход, обрамленный сплошной зеленью. А еще, не в пример остальному городу, здесь отсутствовала красная пленка. Вернее, осталась она только на дороге под ногами Ноша. Все прочее заполонила растительность.

Лось еще раз повернул за угол, и София увидела, что они достигли окраины города. Впереди виднелось одинокое здание, не затронутое зеленой порослью. Рядом, припорошенный красным, высился резной столб, отмечавший въезд в Соленый. На нем в нерешительности трепыхался синий флаг. Нош галопом промчался мимо него, устремляясь по грунтовой дороге прочь, туда, где высились поросшие лесом холмы. Постепенно он умерил прыть. София чувствовала, как большие легкие лося втягивали воздух и опадали. Мародеров больше не было слышно.

– Они отстали? – спросила девочка.

Обращалась она к Горькосладу, но ответил ей лось. Он остановился и повернулся. София увидела, что дорога, по которой они выехали из города, исчезла. Всё скрыли заросли. На месте въезда в Соленый высилась сплошная лиственная стена, как если бы селение забросили и оставили зарастать много веков назад. Виднелся лишь вьющийся флаг. И больше – никакого движения.

– Отстали, – сказал Горькослад. – Но нам все равно задерживаться нельзя.

Часть III Дождь

21 Длинный дом

10 августа 1892 года, 12 часов 00 минут

Между Соленым и городом Шести наций расположено немало жилищ, выстроенных в стиле, принятом до Разделения. Это длинные бревенчатые дома, служащие одновременно нескольким целям. С тех пор чаще стали встречаться обвалованные дома, – возможно, сказывается влияние Вещих. О происхождении других обычаев, бытующих в регионе, трудно сказать что-то определенное. Например, совершенно неясно, откуда взялись берестяные ветряные вертушки, во множестве украшающие каждую крышу. Никакого практического смысла в них нет. Легкие, точно бумага, эти вертушки, называемые также крыльчатками, наводят на мысли о ветряных мельницах, но жерновов при них нет. Напрашивается вывод, что местным жителям просто нравится на них смотреть.

Шадрак Элли. История Нового Запада

Тео мучил кошмар: его привязали к рельсам на железной дороге. Так, что пошевелиться не мог. Приближался поезд, и он необъяснимым образом слышал разговоры пассажиров внутри. Люди безмятежно беседовали, довольные жизнью… Тео начал приходить в себя. Открыв глаза, он увидел над собой шпалы… и постепенно понял, что глядит в потолок, состоящий из темных балок и белой штукатурки. Повернув голову, Тео увидел пучки сухих трав, подвешенные к одной балке. Вдоль стены – деревянные полки, заставленные бесчисленными баночками и бутылочками, посередине – камин. С другой стороны комнаты сквозь два створчатых окна вливался солнечный свет. Между окнами виднелась зеленая дверь. Приоткрытая. Тео рассмотрел снаружи траву и цветы.

– Очнулся, – произнес женский голос.

Тео попробовал приподняться. Левую руку, от плеча до пальцев, ножом полоснула боль.

– Тихо, парень! Куда заспешил!

В поле зрения появилось лицо Казановы. Рядом с ним Тео увидел женщину лет пятидесяти. Темные с проседью волосы женщины были заплетены в длинную косу. Откинув ее за плечо, она с сосредоточенным видом склонилась над Тео. Он поднял правую руку, думая ее отстранить, но Казанова мягко перехватил кисть:

– Да не бойся ты. Это Дымка! Без нее ты бы вряд ли очухался. Она такая лекарка! Просто зашибись!

– Надо бы плечо твое посмотреть, Тео, – сказала она.

Юноша открыл рот, но лишь кое-как сумел прокаркать ответ. Пришлось кивнуть для убедительности. Дымка приподняла тряпицу, покрывавшую плечо.

– Заражение пошло на убыль, – уверенно проговорила она. – Думается, худшее позади! – И оценивающе поглядела на Тео: – Если можешь сесть, мы бы тебя покормили немножко. Небось сразу сил прибавится.

Тео сглотнул и с трудом, но внятно выговорил:

– Да… пожалуйста.

Улыбка совершенно переменила лицо Дымки. Темные глаза засияли, проложив лучики морщинок до самых висков.

– Вот и славно, – с одобрением сказала она. – Посади его, Грант.

Одна рука Казановы проникла под затылок Тео, другая – под спину. Тео попробовал сдвинуться самостоятельно. Плечо отозвалось болью. Пришлось изрядно поскрипеть зубами, но наконец Казанова устроил его на подушках, приваленных к деревянной спинке кровати.

– Удобно?

– Удобно, – выдохнул Тео.

Оказавшись в более-менее вертикальном положении, он смог как следует разглядеть комнату. Дымка стояла у дровяной плиты. Тео увидел большой стол, заваленный травами, мисками, банками и ножами. Темноватый коридор вел в другую часть дома. Кровать, на которой лежал Тео, похоже, временно вытащили в кухню, служившую одновременно и мастерской.

Казанова, довольный, сел рядом с Тео на стул. Юноша хотел расспросить обо всем сразу, но не знал, с чего начать.

– Где мы? – прохрипел он наконец.

– Это Дымкина хижина. Мы на юго-востоке штата Нью-Йорк.

– Как мы сюда попали?

Бровь Казановы, не тронутая шрамом, поползла вверх.

– Ты совсем не помнишь нашей поездки?

Тео покачал головой:

– Я помню… – Он вздрогнул. – Только засаду.

Подошла Дымка. Она держала деревянное блюдо и на нем – чашку воды, миску дымящегося супа из грибов с зеленым луком и плошку лесных ягод.

– Ешь медленно, – посоветовала она. – Следи, все ли в порядке будет с желудком. Ты же несколько дней не ел почти ничего.

Она поставила стул по другую сторону кровати, возле окна, придвинула к себе связку холщовых мешочков, сшитых вручную, и принялась набивать их высушенными травами с подноса.

Тео здоровой рукой взял ложку, отхлебнул. У него вырвался вздох: кажется, он в жизни своей ничего вкуснее не пробовал! Зеленый лук источал запах травы, грибы – аромат земли.

– Спасибо вам, – поблагодарил он Дымку. – Язык проглотить!

Женщина улыбнулась в ответ:

– Понравилось? Ну и хорошо.

Тео съел еще ложку и обратился к Казанове:

– Можешь рассказать, что с нами случилось?

– А ты-то помнишь, как тебе плечо распахало?

– Я только помню, как из-за деревьев выскочили стрелки, потом в одного мула угодила стрела. Я и побежал, чтобы фургон меня не снес…

– Примерно так все и было, – сказал Казанова. – Появились лучники, наши все бросились кто куда. Как ранило мула, я не заметил, но второй, должно быть, понес, и тебя потащило. Куда тебе в хомуте было за ними угнаться! – Он покачал головой. – Спасибо и на том, что хомут в какой-то мере тебя защитил, пока ты по земле ехал. Ну вы и неслись, еле догнал! И хомут еле снял…

Он взглянул на Тео, поморщился.

– Пока я тебя освобождал и в кузов закидывал, мулы успели довольно далеко убежать… Я ведь подумывал вернуться к отряду, Тео, правда! – Он вновь покачал головой. – Да только осталось ли там к кому возвращаться? А вот твоя рана показалась мне скверной. Я ее вычистил и перевязал лучшей простыней Меррета, но грязи в нее успело набиться более чем достаточно… Потом ты вроде стал глаза открывать, но явно был не в себе. Я и подумал, а не было ли какого яда на наконечниках? Тем более они сделаны так, чтобы раскалываться уже в теле: скорее всего, я не все вытащил… Вот я и решил – надо гнать скорее вперед и показать тебя Дымке. По счастью, мы были чуть западнее границы, я и давай править на северо-восток. Сперва в Пенсильванию, потом в Нью-Йорк… Как раз вчера на рассвете и прибыли. Так что ты больше суток в лихорадке валялся. Дымка живо вскрыла рану и вычистила осколки. Все заштопала, чтобы ты быстрей поправлялся!

Тео дослушал и констатировал:

– Значит, мы теперь дезертиры.

Казанова опустил глаза:

– Боюсь, именно так. Ты уж меня прости.

Тео попробовал улыбнуться:

– За что прощать? За то, что жизнь мою спас?

А у самого кровь в висках застучала. Да, Казанова отвез его в надежное место, но как расплачиваться придется? Не окажется ли, что отныне в Бостон и носу показать не придется?

– Он устал, Грант, – заметила Дымка.

– Да в порядке я, – ответил Тео. Он смотрел на зеленую травку за дверью. – Как называется это место?

– Оукринг, – сказала Дымка, проследив его взгляд. – Мы в штате Нью-Йорк, у южных берегов Жуткого моря.

Тео повернулся к Казанове:

– Это что, твоя родина?

Казанова покачал головой:

– Нет. Я здесь жил некоторое время, прежде чем перебраться на восток, – и переглянулся с хозяйкой. – Дымка обо мне разок позаботилась… Вы́ходила, примерно как тебя сейчас.

– Ясно, – сказал Тео. – Разбирается в ожогах.

– Именно, – не отрываясь от своего занятия, кивнула Дымка. – Другое дело, если Грант не хочет рассказывать, негоже и мне.

– А если он вам особое разрешение даст?

Казанова коротко вздохнул:

– Так уж вышло, парень: пока ты валялся без памяти, я одно обещание дал…

Тео смотрел на друга с надеждой.

– Я поклялся, – продолжал Казанова, – что, если ты поправишься, всю историю тебе расскажу.

– Наконец-то!

– Ты сперва немножко окрепни. Рассказ мой такой, что настроение вряд ли поднимет… Теперь тебе есть и спать надо, а не сказки страшные слушать!

Глаза у Тео стали слипаться.

– А я люблю страшные сказки… – пробормотал он.

– Это я уже понял, – хмыкнул Казанова.

– Вот проснусь – и ты мне все расскажешь. Договорились? Вот проснусь…

Проснулся он вечером, когда летний закат населил кухню пурпурными тенями. Казанова и Дымка сидели снаружи, за дверью. Тео слышал их тихие голоса, потрескивание огня. Еще некоторое время он неподвижно лежал в густеющих сумерках, наблюдая за собственным пробуждением. Боль в плече не стала ни сильней, ни слабей, но прежнее ощущение слабости и сонного безволия исчезло. Тео вдохнул запах трав, сушившихся над ним на стропилах. В животе заворчало.

Осторожно откинув одеяло здоровой рукой, Тео медленно повернулся в постели, спустил ноги. Земляной пол был плотным, приятным. Тео посидел немного и встал. При попытке сделать шаг комната опасно накренилась. Тео поспешно ухватился рукой за спинку кровати.

– Ты что творишь? – В дверях возник Казанова. – А не рано тебе еще вставать?

– Самое впору…

– Тогда хоть топай помедленней! – взмолился Казанова, конвоируя его к двери.

Вечер стоял теплый, Дымка развела костерок в небольшой яме, выложенной кирпичами. Она сидела на деревянной скамеечке. Казанова усадил Тео рядом с хозяйкой. Юноша с удовольствием вздохнул, вытягивая босые ноги к огню.

– У нас тут кукурузные лепешки с бобами, Тео. – Дымка протянула тарелку. – Как думаешь, твоему желудку такое по силам?

– Еще как по силам, – весело подтвердил Тео. – Спасибо огромное!

Он принялся за еду, а хозяйка сказала:

– Грант утверждает, будто Шадрак Элли тебе не чужой…

– Вы тоже его знаете? – с набитым ртом спросил Тео.

Женщина кивнула:

– Шадрака очень многие знают. Я, может быть, чуть лучше иных. Мы с ним переписывались во время войны. Есть, понимаешь ли, один торговец, Энтвисл, он и сюда заезжает время от времени. Соберет новости – и в Бостон. А на обратном пути приносит весточку от Шадрака. Может, и тебе Шадраку с ним письмишко послать?

– Точно! Спасибо, я тоже его встречал! А когда он снова появится?

– Со дня на день ждем. – Дымка с удовольствием наблюдала за тем, как с тарелки Тео исчезает еда. – А ты определенно на поправку идешь!

– Чему удивляться, – с улыбкой проговорил Казанова. Он сидел поблизости на пеньке, покрытая шрамами половина лица скрывалась в тени. – Он ведь в руках Сары Дымки Лонгфелло, самой искусной целительницы Нового Запада и Территорий…

Дымка рассмеялась.

– Грант любит мои таланты преувеличивать, – сказала она Тео.

– Ничего я не преувеличиваю, – твердо возразил Казанова.

– Коли уж заговорили об излечении и талантах, кое-кто тут обещал кое-что рассказать, – напомнил ему Тео.

– Не поплохело бы тебе заново от такого рассказа…

– Да ладно тебе, – дожевывая кукурузную лепешку, сказал Тео. – Я, значит, под стрелы подставляюсь, только чтобы твою историю послушать, а ты теперь на попятный?

Казанова невесело улыбнулся и некоторое время молчал.

– Правда в том, – начал он затем, глядя в огонь, – что обычно я о той поре стараюсь вовсе не думать, вот только последнее время то и дело напоминают…

– Из-за войны? – спросила Дымка.

– Из-за нее, проклятой. И пепел еще…

Казанова наклонился вперед, поставил локти на колени. В руке он держал кружку, поданную Дымкой, и медленно, словно изучая, взбалтывал ее содержимое.

– Сейчас ты узнаешь, почему все называют меня трусом, – сказал он Тео.

– Я это слышал всего один раз, – признался юноша. – В дальнейшем никто при мне такого не говорил.

– Спасибо, конечно, но не было никакой нужды меня защищать. Без сомнения, я форменный трус. И был им всегда.

Тео ждал, чтобы Дымка опровергла его слова, но та лишь напряженно смотрела на Казанову, словно готовясь к чему-то очень болезненному.

– Я родился к западу от этих мест, – начал свой рассказ Казанова. – В пограничной деревне. Когда мне было семь лет, моих родителей и брата убили переселенцы с Нового Запада. Я выжил только потому, что меня сочли мертвым. Спасла кровь младшего братишки, залившая мне все плечи и голову… Стервятники, называвшие себя переселенцами, не заметили, что я еще дышу. Подумаешь, двое мальчишек, валяющиеся в крови на земле…

Тео смотрел на Казанову во все глаза. Аппетит у него как-то сразу пропал.

– Нас, немногих выживших, подобрали жители соседней деревни. Среди них я и вырос. Это была воинственная деревня. Десятилетиями, а то и веками они питали ненависть к одному прибрежному племени. Случалось так, что схватки между деревнями происходили каждые несколько месяцев. Потом все затихало, иной раз на годы. Если везло, даже лет на десять. Пока я взрослел, стоял один из таких периодов мира. Деревня процветала. Возмужав, я взял жену, родилась дочь… Я всегда был чужаком, приемышем, но с годами все сильней чувствовал – мое место именно там, среди этих людей…

А потом перемирие кончилось. Что послужило поводом, осталось неизвестным, просто опять начались стычки. Я отказался участвовать. Люди ушам не поверили. Не говоря уже о взрослых мужчинах, даже мальчишки желали доказать свою доблесть и верность деревне! Вот тогда меня трусом и объявили.

Казанова выплеснул кружку в огонь, пламя сердито зашипело.

– Конечно, – продолжал он, – люди были правы. Да только я видел смерть своей семьи от рук поселенцев, а против того племени, с которым мы воевали, никакого зла не держал. Когда я пытался представить себя в военном походе, неизменно рисовалась картина того, чем все завершится. Вот он я, как стервятник, стою над телами каких-нибудь окровавленных ребятишек… Нет уж! Я предпочел репутацию труса.

Потом наш военный вождь – его называли Четырехпалым из-за того, что в детстве ему откусила палец собака, – сказал: раз я не сражаюсь, меня надо изгнать вместе с семьей. Живите, дескать, сами по себе и не надейтесь, будто голодной зимой вам кто-то поможет! – Казанова медленно покачал головой. – Я должен был сказать: хорошо, изгоняйте. Я не сказал…

Мою жену звали Тализа. Она была из деревенских. Вся ее семья там жила. Я не мог просить ее уйти от них навсегда, скитаться со мною и четырехлетней Оссой в поисках нового дома. Куда нам идти, как пищу добыть?.. Податься к переселенцам с востока мы не могли, те нас сразу убили бы. Нас не приняли бы и племена, жившие у Жуткого моря. Причина моего изгнания стала бы известна: кому нужен трус, да еще и с семейством?

И я пошел на войну. Помню, стояла ясная, безлунная апрельская ночь. Мы, сорок шесть воинов, подобрались к деревне тише весеннего снегопада. Четырехпалый подал сигнал, и мы засыпали деревню стрелами. В качестве, так сказать, первого предупреждения. Их мужчины выбежали нам навстречу… Поле боя я видел плохо. У меня перед глазами плавал красный туман, я думал, это кровь. Но я ошибался. Это было воспоминание.

Случилось так, что вместо настоящего я увидел прошлое. Пятнадцати лет словно не бывало! Я снова услышал, как содрогалась земля под копытами лошадей. Мы были около дома. Я видел, как неуверенно попятился братишка, я бросился к нему, но опоздал. Пронесся всадник, и сломанное тело братика полетело прямо ко мне, точно сбитая птица… Мы с ним упали, и я застыл…

Тщетно я силился найти опору в настоящем, в темной апрельской ночи, где кипело сражение. Хуже: я вдруг услышал, как меня зовет моя дочь, Осса. Ее голос звучал так ясно, словно она стояла рядом со мной.

Видения прошлого наконец расступились, я понял, где нахожусь. Но крик Оссы повторился, в нем звучала боль. Умом я понимал, что нас разделяло не меньше трех миль, но крик был настолько реальным!.. Я кинулся с поля боя прочь, я мчался во все лопатки, уж поверь мне… – Казанова сделал паузу. – Я все силы до капли вложил в ту гонку… и все равно опоздал. Дым пожара я унюхал за полмили. К тому времени крики дочери смолкли, я их больше не слышал.

Влетев в деревню, я увидел наш длинный дом совершенно обугленным. Дверь заложили извне. Я сразу растворил ее, и те, кто был еще жив, кинулись вон. Я же бросился внутрь и стал выносить тех, кто успел надышаться дыма и лежал на полу. Я все не находил Тализу и Оссу. А потом… Я увидел их в дальнем конце дома, отрезанных огнем от выхода. Моя жена держала дочь на руках, крепко обняв, словно это могло ее защитить…

Я подхватил обеих, вынес наружу, сбил пламя… Это не помогло – жизнь уже покинула их. Даже в смерти они так крепко держались одна за другую, что я не смог их разделить. Так, вместе, мы их и похоронили…

Казанова повернул к Тео изуродованное лицо и угрюмо усмехнулся, натянув шрам.

– Потом меня провозгласили трусом, ведь я из боя удрал.

– Ты больше тридцати человек из того дома спас, Грант, – тихо напомнила Дымка.

– И что с того? – Казанова опять уставился в пламя. – Мы с тобой считаем жизни не так, как свойственно воинам. У них свой метод подсчета, и мне его не понять. Для них потеря некоторого числа людей – лишь еще более веский повод опять устроить войну. А потом опять.

В дальнейшем выяснилось, что длинный дом подожгли поселенцы, стакнувшиеся с нашими врагами. Они подкараулили нас, воспользовались нашим отсутствием. Пока взрослые мужчины были в походе, женщин, стариков и детей оказалось так легко согнать вместе, запереть в доме, поджечь… Раз плюнуть!

Казанова поднял камешек, закинул в огонь.

– После этого я был только счастлив с ними расстаться. Обрадовался изгнанию. Мне стало все равно, куда идти, но я вспомнил про Оукринг. Здесь всем рады, отсюда не гонят даже самых отверженных. Вот я сюда и пришел…

– Грант забыл упомянуть, что у него самого обгорело полтела, – заметила Дымка. – До сих пор удивляюсь, как он вообще умудрился добраться сюда. Долго же, помню, он выздоравливал! Много месяцев…

– В любом другом месте я бы попросту помер, – с некоторой торжественностью сказал Казанова. – В то время я смерти только обрадовался бы. Думаю даже, я слишком искусную лекарку себе нашел…

– Мне так жаль… – наконец проговорил Тео.

Ему стало ужасно стыдно за то, что он без конца подначивал Казанову и наконец выудил у него рассказ о подобном горе.

– Могу представить, до какой степени тебе ненавистна война…

– Она бессмысленна, – ответил Казанова. – Всего лишь тупое, безмозглое разрушение.

Тео пробрало холодом, он содрогнулся и понял: Казанова с самого начала планировал побег из подразделения майора Меррета. Вопрос был только – когда…

22 Дурман

9 августа 1892 года, 6 часов 11 минут

Некоторые элодейцы (Вещие) называют это чтением по облакам. Насколько я могу судить, это скорее искусство, чем наука. Если наблюдать в течение какого-то времени за скопищем облаков – бывает достаточно считаных секунд, но несколько минут более информативны, – можно по форме облаков, их узорам и тонким следам составить представление о том, где они побывали.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Покуда путешественница из Бостона и элодеец с берегов Жуткого моря удалялись от Соленого на северо-запад, тысячи людей южнее и западнее продолжали медленно перетекать на запад, в сторону Индейских территорий.

В некоторых местах этот прилив встречал врагов с Территорий. Тогда на обочинах оставался, так сказать, человеческий мусор. Тела, скорчившиеся под деревьями, притопленные в ручьях, уцепившиеся за валуны, не сумевшие защитить… Впрочем, большей частью наступление было медленным и неудержимым. Мерный топот солдатских башмаков на севере Кентукки отмечал продвижение ново-западного генерала Григгса; ему вторило эхо на северо-западе, где выдвигались из Виргинии войска генерала Джуна. Западнее стремились на юг, к стыку Нового Запада и Территорий, ручейки помельче. День и ночь между ними туда и сюда то бегом, то верхом сновали гонцы.

Вперед, вперед – к одной цели, к одному и тому же месту.

Будь у Софии возможность взглянуть на карту, она поняла бы, что и сама двигалась туда же. Нош мерным шагом нес ее в ту же самую точку. Но карты под руками не было, лишь природа кругом дышала напряженным ожиданием грядущего. Деревья прислушивались к отдаленному гулу шагов, ветра несли запахи людского множества…

Обычное человеческое восприятие не уловило бы этого ожидания, лишь обычную тишину.

Но даже и найдись нужная карта, Софии все равно недосуг было бы ею заняться. Нош монотонно шагал, Горькослад временами произносил несколько слов, составлявших его половину труднопостижимого диалога с лосем. София едва замечала тропу впереди. Девочка то и дело вздрагивала, чувствуя, что время очередной раз замедляется. Обычно, пользуясь этим, она пыталась осмыслить, что творится вокруг и какое все это имеет к ней отношение. В этот раз не получалось. Наплыв красного тумана, чудовищные видения на станции, ужас, пережитый, пока она пряталась и ждала, даже появление Горькослада и Ноша – как это уложить в картину привычного мироздания? София не могла даже сформулировать вопросы, которые следовало бы задать. В голове мелькали обломки мозаики, разрозненные и никак между собою не связанные.

Потом наконец забрезжило нечто осмысленное. Авзентинийская карта! Слова, давно впечатавшиеся в память! Почему она вспомнила о них только теперь?

В Городе Украденного Рассудка ты расстанешься с товарищами. Помни, что в твоей короткой жизни уже была встреча с Горем и ты в одиночку одолела его, но еще не встретила Страха. На Западе обитель его. Там след его на каждой тропе и тень на каждом пороге.

Там встретишь ты скитальца, в коем горечь и сладость, и вместе пойдете, и каждый новый шаг сплетет ваши судьбы…

– Вот все и случилось, – вслух проговорила она голосом, осевшим от изумления. – Все, как и обещала мне карта!

– Что случилось? Какая карта? – спросил сзади Горькослад.

– У меня карта есть, где все предсказано, – сказала София, – ну, что я со спутниками расстанусь. Я думала, как-нибудь получится этого избежать. Не вышло…

– От малинового тумана, коли уж он появился, не убежишь. В нем и выжить-то весьма непросто…

– Что же он все-таки представляет собой? – София выворачивала шею, пытаясь разглядеть лицо спутника. – Ты про цветок говорил… как такое возможно?

Горькослад медленно вздохнул:

– Остановимся ненадолго, а, Нош?

Лось послушно замедлил шаг. Сошел с тропы и плавно опустился наземь в тени яблонь. Как только Горькослад и София слезли с его спины, довольный Нош принялся подбирать падалицу. Горькослад сел рядом, прислонился к его боку.

София устроилась возле ствола ближайшего дерева. Вдохнула полной грудью. Пахло яблоками, травой, сыростью земли. В мыслях наконец наступила некоторая ясность. Соленый еще не вполне скрылся из виду, но кругом царил такой мир и покой, словно малинового тумана вовсе не существовало. Дорога тянулась на северо-восток, по сторонам расстилались кукурузные поля, луга клевера…

– Что тебе рассказывала обо мне Златопрут? – спросил Вещий.

София раскрыла сумку, вытащила древесный кружок и отломок рога.

– Мне досталось вот это, – сказала она. – Рог хранит воспоминания о тебе.

Нош повернул голову. Горькослад взял обе вещицы, с интересом рассмотрел.

– Ясно. Ты умеешь их читать?

– Разве что немножко. Златопрут учила меня. Когда я ей пересказала увиденное – про лося и твой домик в лесу, – она сразу поняла, что речь идет о тебе. А потом – что это твою семью она пыталась разыскать в Бостоне.

– И не нашла, – сказал Горькослад. – Я слишком поздно об этом узнал. А вот о том, что с ней позже случилось, мне совсем ничего не известно.

– У нее даже шанса не было кого-то найти. Только прибыла, тут-то на нее и напали. Потом она несколько месяцев проспала. А после того… – София перевела дух. – Долгая история. Так вышло, что мы съездили за океан и только несколько дней назад на Новый Запад вернулись.

Горькослад кивнул, как будто удивляться здесь вовсе нечему.

– Поиски, – сказал он, – были очень долгими и бесплодными. Никто ничего так и не выяснил. Хотя раз или два мне казалось, что я уже близко… – Он откинул голову на теплый мохнатый бок. – Моя сестра Дурман, моя мать Соландра и дедушка Чилига пропали без вести на востоке, куда уехали минувшей зимой. Это очень странно, ведь обычно мы легко обмениваемся новостями даже на больших расстояниях…

София кивнула:

– Златопрут мне рассказывала о климах.

Теперь Горькослад удивился:

– Ага. – Вещий пристально взглянул на Софию. – А говорила она, что наш с некоторых пор замолчал?

– Да, она это заметила, как только мы выехали из Нового Орлеана. А что означает его молчание?

– Это длится уже не первый день, а что значит – не ведаю. Я могу только подозревать. Клим утратил равновесие, и последний месяц был самым тяжелым. Эти мусорные облака…

– Мусорные облака?

– Да, желтые, из которых сыплется пепел и всякая дрянь.

София кивнула:

– Мы их видели. На Новом Западе они повсюду. Люди называют их наковальней. Потом, пока мы ехали на поезде в Соленый, начал падать пепел. Мусора, правда, не было.

Горькослад наклонился вперед, обхватив согнутые колени. София отметила про себя, что штаны на коленях давно порвались, да и башмаки носили следы неоднократной починки. Черные волосы Вещего были острижены так коротко, что над правым ухом виднелась родинка в виде вопросительного знака. Зеленые пальцы правой руки вдавились в ладонь левой.

– Ты видела дар Златопрут?

– Ты о цветах, что вырастают у нее на ладонях?

Горькослад улыбнулся: неуклюжее описание его позабавило.

– Да, о них. Мой дар – лоза… ты его наблюдала в Соленом. А моей сестре Дурман дарованы красные цветы граммофончиками. У основания цветки бледные, почти белые, выше лепестки темнеют и по концам становятся ярко-малиновыми. Красота редкостная… – Горькослад еще крепче сжал руки. – И такая же редкостная отрава. Если проглотишь, можно погибнуть, запах же влияет на разум. Человек начинает бредить и уже не может отличить фантазии от реальности.

София затаила дыхание.

– Так малиновый туман…

Горькослад нахмурился, глядя на свои сцепленные руки.

– Дело в том, что моя сестра очень рано – едва ходить научившись – усвоила, как не допустить, чтобы ее цветы причиняли вред людям. То, что именно она – причина тумана, для меня очевидно. Но я знаю и то, что сестра пошла бы на подобное только при оттаянном принуждении.

Он говорил совершенно обычным тоном, но София с изумлением увидела у него на глазах слезы. Горькослад тихо добавил:

– Меня ужас берет, как подумаю, что с нею делали, чтобы поторопить ее руку… Она с ума должна была сходить от ужаса!

– Мы с Ношем продвигались вслед за туманом, – продолжал Вещий. – Он постоянно появлялся весь прошлый месяц, пока клим был выведен из равновесия. К сожалению, мы почти всегда опаздывали. Иногда, как сегодня, нам удавалось поспеть к началу тумана, и тогда я пытался найти ее. Соленый – город не маленький, я знал, что сестру, скорее всего, не найду. К тому же Ношу втемяшилось непременно заняться тобой.

Горькослад вытянул руку, рассеянно погладил громадную голову спутника. С сожалением добавил:

– Нош, как обычно, знал лучше.

София внимательно наблюдала за Вещим. Туман породил немало боли и ужаса, но на долю Горькослада пришлась мýка особого рода. Девочка припомнила, как в Папских государствах Златопрут ей рассказывала о способностях элодейцев и о том, как некоторые были вовсе не прочь прибрать к рукам их могущество и употребить во зло.

«Так вот о чем она говорила…» – с ужасом подумала София.

– Туман страшно поражает людей, но растительную жизнь лишь питает, – продолжал Горькослад. – Помнишь, как быстро разрастались горько-сладкие плети паслена?

София задумалась.

– Если туман так способствовал росту твоего паслена, повлияет ли он сходным образом на цветы Златопрут?

– Почти наверняка. Златопрут подвержена воздействию тумана, но должен многократно усилиться и ее дар.

Согласно авзентинийской карте, Софии следовало держать путь дальше вместе с Горькосладом. Однако теперь, когда голова у нее полностью прояснилась и она узнала, что туман происходил от рук насмерть перепуганной девушки, ей очень хотелось вернуться в Соленый.

– Ты подумываешь, не вернуться ли в город и не поискать ли Златопрут, – наблюдая за ее лицом, сказал Горькослад.

– Верно, – удивилась София.

– Мысли читать я не умею, – улыбнулся Горькослад. – Я не виноват, что они так отчетливо у тебя на лице проступают!

– Да? Правильно… Мне как-то не по душе уезжать, не выяснив, что с моими друзьями произошло.

Вещий нахмурился:

– Древний больше не говорит со мной, однако Нош по-прежнему слышит его мысли, – примерно так же, как я читаю твои. И сейчас он заверяет меня, что Златопрут и остальным ничто не грозит.

– Значит, нам тем более следует вернуться и поискать их, – сказала София.

Поднявшись на ноги, она вышла из-под яблони. Вдали по-прежнему виднелся Соленый: темное скопище домиков на равнине. Небо хмурилось, но не так давяще, как все прежние дни. В нем плыли самые обычные белые облака, рваные, медлительные. София смотрела на город, гадая, что сейчас происходило на железнодорожном вокзале. Успели агенты Лиги сбежать? Может, они захватили ее друзей и увели их с собой? А может, все потерялись и никак не могут один другого найти?..

Когда в небе появилась темная точка, София едва не запаниковала: «Дракон!..» Пришлось хорошенько тряхнуть головой, гоня зловредную мысль. «Нет на свете драконов!..»

Точка между тем росла – и мчалась прямиком к Софии. Девочка внимательно следила за ее приближением. Вот она обрела крылья и наконец спикировала.

– Сенека!.. – закричала София.

Сокол заверещал, заложил круг у нее над головой и что-то бросил из клюва. Повернулся и улетел туда, откуда явился. К ногам Софии упал побег золотарника – растения Златопрут. Она быстро подняла его.

– Это от Златопрут! – сказала она подошедшему Горькосладу. – Понимаешь, карта предрекала нам разлучиться, вот мы и договорились: она весточку мне пришлет в знак того, что с ней все в порядке!

Горькослад посмотрел вверх, туда, где стремительно исчезал из виду Сенека.

– Рад, что она сумела передать тебе весточку. Значит, все обстоит так, как говорит Нош.

– Все равно как-то неправильно…

София посмотрела на стебелек, вытащила из сумки альбом, бережно вложила золотарник между листами.

– Что может быть правильного там, где туман побывал?

– Уехать без них…

Горькослад с сочувствием смотрел на нее:

– Нам надо продолжать путь.

София вздохнула.

– «В Лес Затиший, где под звон безмолвного колокола прорастает спящее семя», – процитировала она. – Так моя карта предсказывала.

Брови Горькослада поползли вверх: он понял.

– Все ясно…

– В самом деле?

Нош вскинул голову, нетерпеливо хрюкнул.

– Да, Нош, именно так ты и говорил, но, прости, временами ты выражаешься довольно расплывчато, – ответил Вещий.

Затем подставил руки и помог Софии вскарабкаться на лосиный хребет.

– Так ты понял, где это место?

Горькослад занял место у нее за спиной. Нош привстал сперва на колени, потом – во весь рост.

– Да, понял. Нам нужно в Оукринг, что у берегов Жуткого моря.

– Это далеко?

– Дня четыре ехать. Если погода не слишком помешает…

Нош снова хрюкнул, возвращаясь на дорогу.

– Прости, прости, – усмехнулся Горькослад. – Никто и не думал сомневаться в твоем проворстве. Ты прав: три дня!

23 Разгон облаков

9 августа 1892 года, час неизвестен

В Индейских территориях прибор называется «зерцалом погоды», в Новом Акане – «зерцалом бурь». При всем сходстве задач они разительно отличаются от погодных барометров, используемых в Бостоне. «Зерцало бурь» представляет собой что-то вроде округлого горшочка с длинным изогнутым отростком. «Зерцало погоды» – стеклянная слезка, имеющая свойство проясняться, туманиться и становиться матовой в зависимости от изменений погоды. Мне даже случилось видеть, как в преддверии ливня в одной из них появились выпоты влаги.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Миновав сельские угодья, окружавшие Соленый, дорога углубилась в холмы. Поля, засаженные клевером, кукурузой, пшеницей, овсом, уступили место некошеным цветущим лугам и перелескам. Над головами понемногу собирались белые облака. Нош двигался ровным шагом, чуть кивая увенчанной рогами головой. За все долгое утро они не встретили на дороге ни единой живой души.

София не могла отделаться от беспокойства за Златопрут и других своих спутников. «Златопрут прислала мне знак, – твердила она себе. – С ними все хорошо. Небось сумеют о себе позаботиться. Что за глупость думать, будто они без моей помощи пропадут!»

Совсем покончить с сомнениями не удалось. Оставалось довериться авзентинийской карте и водительству Максин. Как-никак пророческая карта благополучно провела ее через океан, указала, как спасти саму Авзентинию. Уж верно, и сейчас направит куда следует?..

Между тем путешествовать с Ношем и Горькосладом оказалось попросту здорово, хотя почти никаких вещей они с собой не везли. Нош отлично знал дорогу, Горькослад с неослабным вниманием следил за всем, что их окружало. Он по-прежнему утверждал, будто неспособен считывать мысли, но Софии упорно казалось, что именно этим он все время и занимался, временами угадывая ее помыслы прежде ее самой. Он протягивал флягу еще до того, как она почувствовала жажду. Просил Ноша остановиться, и тогда только она понимала, что успела устать.

– Это верный путь, – сказал он, когда тропа превратилась в темноватый тоннель, перекрытый густыми ветвями. – Я много раз здесь проезжал.

– Спасибо, что предупредил, – отозвалась София.

«Наверно, почувствовал, что мне стало не по себе. Откуда еще он мог знать, что я усомнилась, туда ли мы едем?» Уж верно, тут не обошлось без его особых способностей: зря ли он мысленно беседовал с Ношем, прислушивался к голосу клима… А может, Горькослад инстинктивно улавливал малейшие знаки от всего живого, что его окружало?.. «Должно быть, это связано с существами, не ведающими времени», – сказала она себе.

– Златопрут называла тебя тучегонителем, – проговорила она вслух, оглядываясь через плечо.

– Верно. У нас вся семья такая.

– И это значит, что у вас чувства времени нет, – сказала София.

Горькослад слегка улыбнулся:

– Конкретно такое определение у нас не в ходу, но, полагаю, и так можно сказать. Мы же говорим: «Разгонять облака времени». Вот почему в среде элодейцев мы известны как тучегонители. А сам я вижу дело так: я могу изгибать нечто такое, что для прочих людей является жестким и неподатливым. Представь, каково бы пришлось людям, утратившим способность сгибать колени. Не очень-то побегаешь, правда? А мы, тучегонители, умеем «сгибать» время. Так гораздо проще сквозь него плыть.

Глядя вперед, София улыбнулась сравнению:

– Значит, быть тучегонителем – все равно что парой лишних коленок обзавестись?

– Почему нет, – рассмеялся Вещий.

– Верно. Я на это никогда в таком ключе не смотрела. – София помедлила. – Понимаешь… у меня тоже это есть. Свойство, которое я с детства привыкла называть «сломанными часиками». Последнее время я стала иначе к нему относиться. Златопрут сказала, что такое качество роднит меня с вами – тучегонителями.

– Очень может быть, – задумчиво проговорил Горькослад. – Я это заметил в тот же миг, как мы тебя на вокзале нашли.

Он снова предвосхитил ее вопрос.

– Но каким образом?..

– Трудно объяснить. Я как заглянул тебе в глаза, так и увидел, что ты разом просматриваешь множество разных вариантов, разных возможностей. Ты, несомненно, растягивала время. Туман крайне затрудняет приведение мыслей в порядок, но если уж ты сумела сделать это, даже как следует надышавшись, – похоже, ты впрямь способна «разгонять облака»…

София поразмыслила над услышанным:

– Значит, вот каким образом ты умудряешься все замечать? Тоже время растягиваешь?

Горькослад не ответил. Краем глаза София рассмотрела его лицо: он тоже задумался.

– В каком-то смысле да, – проговорил он медленно. – Но не только, вернее, не столько. – Он негромко рассмеялся. – Забавно: я никогда не пытался истолковать это словами, поскольку мы все просто знаем. Но дай-ка попытаюсь!..

София ждала, и он заговорил снова:

– Растяжение времени – лишь первый шаг. Он как бы дает тебе пространство для маневра. Следующий шаг – умение особым образом использовать дарованное пространство.

Нош остановился. Путники добрались до неглубокого ручья, журчавшего среди замшелых камней.

– Нош хочет, чтобы мы починили переправу, – сказал Горькослад, соскакивая на землю.

Он протянул руку Софии, но она по его примеру перекинула ногу и сама съехала с лосиной спины.

– Нужно положить на место вон те бревна. – Горькослад указал на несколько березовых жердей, уложенных прошлым путешественником и съехавших в воду.

Ступив в ручей, Вещий стал вытаскивать жердь. София принялась помогать.

– Представь, что тебе отведен час на то, чтобы к кому-нибудь присмотреться, – не прекращая работы, продолжал Горькослад. – Все, что от тебя требуется, – наблюдать за людьми и делать выводы о том, чем они заняты. Ты успеешь немало узнать, верно? Даже если ты и не самый наблюдательный из людей!

– Верно подмечено…

– А если тебе дадут год на то, чтобы слушать деревья, ветер и дождь? Их голоса, сплетения звуков… Тоже небось массу всего выяснишь о том, как они живут!

– Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду!

София положила последнюю жердь вплотную к остальным и выпрямилась, вытирая ладони о потасканную дорожную юбку.

– Примерно таким образом тучегонитель, – сказал Горькослад, быстро ополаскивая лицо водой из ручья, – и создает пространство, о котором я говорил. Создаешь час – и употребляешь его на то, чтобы за кем-нибудь подробно понаблюдать. Сколько всего узнать можно! Или создаешь целый год – и вникаешь в жизнь деревьев и ветра. А с точки зрения обычного человека проходят мгновения. Вот людям и кажется, что мы некоторым чудесным образом все видим, все знаем, хотя на самом деле секрет лишь в особом обращении со временем. В том, чтобы нужным образом его растянуть и, войдя внутрь замершего мгновения, сделать необходимые наблюдения.

Горькослад сплел пальцы, подсаживая Софию обратно на спину рогатого скакуна.

– Готов мостик, Нош, – сказал он, устраиваясь у девочки за спиной.

Лось благодарно хрюкнул и вошел в прохладную воду, с удовольствием поглядывая на обновленную переправу.

– У него невероятная склонность заботиться о других, – пробормотал Горькослад, обращаясь к Софии. – Я столько мостиков за последний месяц поправил, что уже и не сосчитать!

Она с улыбкой похлопала Ноша по шее:

– Какой же ты добрый…

– Это не он добрый, а я! – возразил Горькослад. – Нош небось ни разу мне не помог!

Лось повернул громадную голову и холодно уставился на юношу. София рассмеялась.

– Вообще-то, я думал, ты уже знаешь, как это делается, – продолжал Вещий. – Раз уж смогла прочесть карты, которые мне показывала…

София в смущении покачала головой:

– Я… это само как-то случилось. Я просто заснула, держа рог в кулаке, и увидела воспоминания во сне. Никакого умения не понадобилось.

– Ага, теперь ясно, – сказал Горькослад. – И нечего тут стесняться, – добавил он, заметив реакцию Софии, хотя она смотрела в другую сторону. – Я тебя научу, как делать то же самое наяву.

– Я видела кое-что в одном воспоминании Ноша, – помедлив, проговорила София. – Долину, группу деревьев… Туда входили два человека. Ты называл их скорбящими…

Горькослад вновь помолчал.

– Да ты зришь в корень, – очень серьезно ответил он наконец. – Когда остановимся на ночлег, дашь мне на эти карты взглянуть? Хочу понять, что в них еще есть.

– Конечно!

В ветвях над головами печально прокричал лесной голубь. Захлопал крыльями, улетел. Лес стоял тихий и неподвижный, воздух отдавал сыростью.

– Роща, о которой ты говоришь, – вместилище тайны. Эту тайну я не могу разгадать вот уже два года, – вздохнул Горькослад. – Растет она в Черепашьей долине, известной мне с самого детства… правда, рощи тогда там не было. Я ее впервые обнаружил в мае девяностого года, она была совсем маленькая: всего дюжина гигантских деревьев. Мне сразу показалось, что они не на месте стояли. Я таких никогда не видал, только слышал элодейские рассказы о подобных лесах у Тихого океана. Не знаю, много ли ты во сне видела, но мы с Ношем не раз туда возвращались… Последнее время, правда, реже, потому что я занялся поисками Дурман, но прежде то и дело заглядывал. Так вот, мы почти неизменно наблюдали, как туда входили скорбящие. Там они замолкали – и более не показывались. Я тоже хотел проникнуть туда… представь – не смог! Древний просто отталкивал нас, а с ним не поспоришь. Так мы и не продвинулись дальше одного места на склоне, с которого и до сих пор наблюдаем.

В той роще что-то очень странное происходит, а что – понять не могу. Нынешним летом, с тех пор как древний перестал со мной говорить, я только в Черепашьей его присутствие ощущаю… А еще тот лесок превеликий страх окружает!

У Софии заколотилось сердце.

– Да! Златопрут узнала от Сенеки… это сокол, который путешествует с нами… Она узнала, что клим чего-то очень боится. И будто бы этот страх связан с каким-то местом на севере!

– Так и есть. Знать бы еще, чего именно он боится. И почему? – Вещий сокрушенно вздохнул. – Не понимаю…

– Те скорбящие, – спросила София. – Они… это лакримы? Люди без лиц?

– Да. Мы привыкли называть их скорбящими, но слово «лакримы» тоже к ним применяют.

София задохнулась. Сердце понеслось вскачь, она с силой вцепилась в жесткую шерстку Ноша. Девочка задумалась о долгом поиске, начавшемся в Бостоне. О путешествии в Папские государства, о проникновении в Темную эпоху и потом в Авзентинию, о возвращении с авзентинийской картой в руках… И все ради того, чтобы отыскать единственных на всем свете людей: Минну и Бронсона Тимс, ее родителей, пропавших давным-давно… и превращенных в лакрим. В скорбящих.

– Что такое? – негромко спросил Горькослад.

– Златопрут однажды обмолвилась, будто тучегонители способны исцелять лакрим… Она вроде даже видела, как происходит восстановление. Это действительно так?

– Да. Если, конечно, они еще сохраняют плоть и кровь, не став окончательно призраками. Ты, может быть, слышала, что странствия лишают их вещественности? Скорбящие как бы растворяются в потоке воспоминаний, что обрушивается на них в миг разделения эпох. Так вот, пока они сохраняют телесность, тучегонитель может вмешаться в эти воспоминания, растянуть время и просмотреть их все по очереди, пока не найдет собственные воспоминания скорбящих. Когда он извлекает их из общего половодья, скорбящий обретает индивидуальность. Это как смотреть на поле цветущей горчицы: все вместе – сплошной желтый разлив, а сорви один цветок – и он превращается в отдельное существо со стеблем и лепестками… Так что – да. То, о чем ты говоришь, вполне возможно.

– А мы в эту рощу заглянем? – трепетно спросила София.

– Нам как раз по пути: она недалеко от Оукринга. Боюсь только, там все как всегда и приблизиться мы не сможем. – Рука Горькослада успокаивающе легла ей на плечо. – Тебя потрясло что-то… Не расскажешь?

– На самом деле это главнейшая причина, почему я вообще здесь, – еле слышным голосом ответила София. – Ты вот ищешь сестру, а я – родителей. Я еще маленькая была, когда их в лакрим превратили. И у меня есть основания полагать, что они направились как раз к Жуткому морю. Думается, то место… роща в долине… Может статься, именно там я наконец их и найду.

Пепел посыпался после полудня. Небо окончательно затянуло, чуть позже надвинулись знакомые желтые облака. София встревоженно наблюдала, как они делались все плотнее и ниже, пока не повисли над самыми макушками деревьев.

– Видишь? – неизвестно зачем указал на них Горькослад. – Мусорные облака!

София не ответила. Скоро полетели первые хлопья, легкие, сероватые. Они разваливались на ладони, вправду напоминая тающий снег.

– Теплые… – сказала она.

– Именно, – отозвался Горькослад. – А запах заметила?

София понюхала свою ладонь:

– Пахнет как зола от костра.

– Должно быть, облака несут сюда пепел от далеких пожаров. Но зачем – даже отдаленно не представляю…

Нош продолжал неутомимо шагать. Пепел припудрил его рога, а скоро и тропинку и деревья по сторонам усыпала сероватая пыль. Лось издал хриплый звук, в котором София не сразу распознала кашель, и затряс рогатой головой.

– Впереди вода, – утешил его Горькослад.

Казалось, с каждым шагом засыпаемый пеплом лес становился все безмолвней и неподвижней. Даже в ручье, к которому Нош склонился промочить горло, по поверхности воды тянулись серые струйки. Нош негромко, встревоженно поревел. Вещий невесело рассмеялся в ответ.

– Что он говорит? – спросила София, когда двинулись дальше.

– Говорит, соскучился по зиме – и древний милостиво ниспослал летнего снега! – Горькослад покачал головой. – Боюсь, не могу с ним согласиться…

24 Сто ящиков

10 августа 1892 года, 8 часов 41 минута

Ко времени Великого Разделения уже начали появляться отдельные промышленные районы – в Лоуэлле, в самом Бостоне, в штате Род-Айленд. Со дня Разделения они разрослись. Так, в окрестностях Бостона выделились территории, где занимаются исключительно производством красок, текстиля, резиновых изделий, сапог и тому подобного. Поскольку гавань позволяла с легкостью избавляться от отходов, фабрики стали расти непосредственно на причалах, настолько активно занимая все площади, что скоро для другой деловой активности места совсем не осталось.

Шадрак Элли. История Нового Запада

Склады располагались у воды один подле другого. Дверь одного была приоткрыта, и это вселило в Шадрака некоторую надежду. Если где-то открыта дверь, значит не очень тщательно прячутся, то бишь и опасности меньше. Стены у складов были кирпичные, в четыре этажа высотой, окна заросли пылью. Ни вывески, ни даже таблички, обозначающей назначение и принадлежность. Когда наружу вышел мужчина в клетчатой жилетке и стал набивать трубку, Шадрак понял – пришло время действовать.

Не скрываясь, он подошел к человеку и приветственно поднял руку. К его удивлению, мужчина Шадрака узнал.

– Министр Элли, – сказал он дружелюбно. Под широкополой шляпой виднелись пышные усы и землистые щеки.

Шадрак честно порылся в памяти, но лица не вспомнил.

– Утро доброе! Как поживаете? – спросил он нейтрально.

– Спасибо, мистер Элли, все в полном порядке. Всегда рад видеть министра сношений с сопредельными эпохами… – И поправился: – Ох, простите! Военного картолога! Вы, сэр, меня, конечно, не знаете, зато я вас знаю. Позвольте представиться: Бен Фергюсон, к вашим услугам. Мы все здесь так гордимся, что у вас служим!

Ничего не понимая, Шадрак пожал протянутую руку.

При приближении Шадрака Бен спрятал так и не раскуренную трубку в карман. Широко улыбаясь, он пригласил министра внутрь склада. Зубы у него были ужасно прокуренные.

– Хотите посмотреть, мистер Элли, как работа идет?

– Пожалуйста, Бен, зовите меня просто Шадраком. Что касается работы, я как раз для этого прибыл, – совершенно сбитый с толку неожиданным приемом, ответил министр.

– Замечательно! – с искренним воодушевлением сказал Бен. – Входите же! Все наши будут в восторге!

По-прежнему недоумевая, Шадрак проследовал за Беном в обширную комнату, простиравшуюся во всю длину здания. Здесь от стены до стены аккуратными рядами громоздились один на другой деревянные ящики.

– Наш склад, – сказал Бен, широким жестом обводя помещение. – Все упаковано, хоть сейчас отправляй. А вот тут, сэр, на гвоздике у двери, – инвентарная ведомость: каждый ящик учтен. Все сто штук только вывоза ждут! Позвольте вас порадовать: ничегошеньки не пропало!

– Весьма впечатляет, – ощущая смутное беспокойство, ответил Шадрак.

– А здесь, господин министр, у нас проход в соседнее здание, – ныряя в «тоннель» между ящиками, продолжал рассказывать Бен.

В дальнем конце прохода виднелась открытая дверь в переулок. Вслед за Беном Шадрак пересек его и оказался во втором складе. Здесь суеты было побольше. Вдоль помещения тянулись бесконечные столы, вдоль них, сидя на длинных скамьях, склонялись над работой мужчины и женщины. Шадрак пригляделся: они шили. На столе у главного входа четыре женщины самым пристальным образом проверяли нечто, сперва показавшееся Шадраку кожаными сумками. «Фляги, что ли?..» – гадал про себя картолог.

– Мы знаем, насколько важно качество изготовления, – сказал Бен. – Позвольте заверить вас, мистер Элли, стандарты здесь у нас высочайшие! Повторюсь, но скажу: высочайшие! Право, ново-западным войскам на нас жаловаться не придется!

– Рад слышать, – сказал Шадрак, мысленно же сделал пометку: «Военное оборудование. Конечно! Они шьют маски, заказанные Бродгёрдлом…»

– Здесь мы проверяем готовые изделия. – Бен подвел министра к столу, где трудились четыре женщины. – Не желаете ли примерить?

– Почему бы и нет!

Бен зубасто заулыбался.

– Это министр Шадрак Элли! – объявил он работницам.

Те дружно встали пожать руку Шадраку, польщенные и отчасти смущенные таким высоким посещением.

– Господин Элли желает лично примерить маску!

– Возьмите вот эту, сэр, – сказала одна женщина, подавая ему кожаный шлем. – Я только что осмотрела – никаких нареканий!

– Благодарю вас.

Шадрак взял маску в руки. Она была из неокрашенной кожи, с застежкой на шее. Шадрак натянул шлем, довольно неуклюже просунув голову в нижнее отверстие. Так или иначе, шлем достаточно удобно облег его голову. Теперь Шадрак смотрел на Бена сквозь зеленые линзы. Тканевая вставка напротив носа и рта заставляла вдыхаемый воздух отдавать накрахмаленным хлопком и древесным углем. Бен и четверка работниц ждали вердикта.

– Вполне эффективно, – сказал Шадрак, надеясь, что достаточно убедительно изобразил энтузиазм.

«И жарко до невозможности», – добавил он про себя, стаскивая маску, чтобы возвратить ее Бену.

– Очень рад слышать это, мистер Элли, – просиял тот, и за ним – работницы. – Очень рад! – повторил он. – Какое счастье, что все эти месяцы мы трудились не зря!

В раздерганных мыслях Шадрака что-то встало на место, нарыв смутного беспокойства налился и прорвался, обратившись форменной паникой.

– Месяцы? – непроизвольно вырвалось у него. Прикусить язык он попросту не успел.

– А то как же, сэр! Мы ведь в марте приступили. Так, девочки? – Бен обернулся за подтверждением к женщинам.

– Точно так, в марте, – откликнулись те.

– В полном соответствии с вашим распоряжением, сэр, – добавил Бен, заглядывая Шадраку в глаза. – Приказ непосредственно из вашего офиса поступил!

Шадрак смотрел в их озабоченные лица, продолжая стремительно соображать. «Из моего офиса? В марте? Значит, вот когда Бродгёрдл все это затеял? Но тогда получается, что он заказал маски еще прежде, чем премьером стать. До войны! До того, как убили Блая! Вообще до всех дел!..»

Объяснение могло быть только одно. Бродгёрдл все спланировал заблаговременно. Не только убийство и последующую войну, но и малиновый туман, равно как и средство для защиты войск. «Все готовилось месяцами», – с ужасом сказал он себе.

Шадрак слишком поздно понял допущенную ошибку. Ему не стоило притворяться, будто он в курсе происходящего на складах. Теперь Бен и все остальные сочтут, что распоряжение о производстве масок действительно исходило от него. А ведь тот, кто приказал их делать, ответственен и за начало войны. То есть, сам того не желая, он всем показал – это я, Шадрак Элли, с самого начала у кормила стоял!

«А ведь именно этого и добивался Бродгёрдл, – потрясенно осознал Шадрак. – Вот почему я до сих пор министр сношений с внешними эпохами. Это на меня собираются свалить всю ответственность…»

25 Лишайник и его карьер

9–11 августа 1892 года

Самая любопытная черта жилища элодейцев (Вещих) – в том, что все внутри кажется не рукотворным, но обретенным. Конечно, кое-что изготовлено, однако стул оказывается обломком упавшего дерева, а занавеска – разорванным парусом. Впечатление это производит очень своеобразное. Кажется, смерч занес в комнату уйму всяческой мелочи, после чего терпеливые руки привели все в порядок, найдя каждому предмету свое место и наилучшее применение.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Нош знал местность до последнего дюйма. Он знал места для стоянок, для ночевок и перекусов. София поняла, отчего Вещих так трудно было найти. Они очень успешно прятались на самом виду.

В первую ночь путники остановились у Вещей по имени Люпин. Ее обиталище больше напоминало нору, врезанную в крутой склон холма. Люпин не стала расспрашивать о путешествии – Нош и без них ей все рассказал, – зато сообщила последние слухи, касавшиеся войны. Показала ульи, едва не уничтоженные выпадением пепла, и снабдила припасами на два дня пути: пирогом со смородиной, яблочным хлебом, твердым сыром и медом.

Вторую ночь они провели у элодейца по имени Хвоя. Его дом на дереве выходил на прогалину, обрамленную громадными соснами: по словам Хвои, они напоминали его предкам Красные леса, оставшиеся на западном побережье. Когда они покончили с едой, пошел дождь; все трое с большим облегчением следили за тем, как с деревьев смывало серый покров. София нарадоваться не могла крыше над головой, обросшей мхом и впитывавшей дождь, точно губка. Правда, воздух сделался не по-летнему холоден, но Хвоя разжег дровяную печку, и троица молча сидела возле огня, слушая, как в ветвях деревьев шумят ветер и дождь.

Третья ночь застала их у Лишайника, сделавшего своим домом отработанную каменоломню. Прибыли они к нему довольно поздно: солнце уже садилось, София клевала носом, норовя поникнуть прямо на шею лосю. Нош миновал узкий проход меж двух валунов, и на пути неожиданно выросла фигура в надвинутом капюшоне. София вздрогнула и проснулась.

– Нош, – приветливо окликнул мужской голос. – Горькослад!

Человек протянул руку и погладил нос лося.

– Здравствуй, Лишайник, – отозвался Вещий. – Знакомься, это София. Спасибо, что встретил!

– Не за что, – сказал Лишайник. – По этой тропинке нелегко пройти в темноте.

И он молча повел их краем карьера, пока они не достигли темного устья тоннеля. Лишайник зажег факел, освещая чисто вырубленные стены и потолок.

– Нош может отдохнуть здесь, – сказал он, хлопая лося по шее, и снял Софию с его спины. Она успела заглянуть под капюшон, заметив спокойное лицо и длинные черные волосы.

София с Горькосладом последовали за хозяином коротким подземным коридором к винтовой лестнице, уводившей наверх. Там стоял каменный дом с широкими окнами, выходившими на карьер. София поглядела сквозь стекло и ахнула:

– Да он водой залит!

Темный пруд был едва виден в слабом свете луны.

Лишайник сбросил капюшон и присоединился к ней у окна.

– Верно, его наполнила дождевая вода. Сейчас, правда, она странного цвета: это все из-за пепла. – Он пригласил девочку в комнату: – Будь как дома, пожалуйста.

Вокруг шерстяного ковра лежали разномастные сиденья. София устроилась в одном, похожем на заваленное подушками гнездо. Ноги болели после долгой езды; хотелось свернуться клубочком и проснуться через неделю. В дальнем конце комнаты у глухой стены стоял длинный рабочий стол со всеми приметами прерванного процесса готовки. Лишайник продолжил брошенное занятие: стал резать овощи и опускать их в чугунок.

– Не удалось пока? – спросил он Горькослада.

София уже худо-бедно привыкла к элодейской манере общения, к тому, что беседовали они большей частью без слов.

– Не удалось, – ответил Горькослад. Он сидел на полу, опираясь спиной на увесистую подушку.

– Нош, кажется, не теряет надежды…

– Нош у нас оптимист, – сухо проговорил Горькослад. – У него свои резоны, мне лично неведомые.

Лишайник хмыкнул. Наполнив чугунок, он плотно закрыл его, отнес на печку и устроился с гостями на ковре.

– А ты, София? – блеснул глазами Лишайник. – У тебя ведь свой поиск?

Его лицо было трачено возрастом, но выражение казалось юношеским, даже хулиганистым, да и двигался он ловко не по годам. София обратила внимание на его руки, покрытые мозолями от тяжелой работы. Похоже, эти-то руки и вырубили каждый камень для стен!

– Да, – сказала она. – Я тоже ищу. Уже некоторое время…

– И теперь дорога ведет тебя в Оукринг.

– Ведет нас чутье Ноша, – устало закрывая глаза, сказал Горькослад. – Почему его так тянет в Оукринг – понятия не имею!

Лишайник улыбнулся:

– Подозреваю, Нош, как обычно, знает лучше… – Поднявшись, он заглянул в чугунок, откуда уже распространялись запахи тушеных овощей, потом спросил Софию: – Горькослад тебе рассказывал, как появился Оукринг?

Она покачала головой:

– Я даже толком не знаю, что это за место. Точку видела на своей карте, и все.

– Вот как, – обрадовался Лишайник. – Ну так я тебе расскажу.

– София любит истории, – не открывая глаз, вставил Горькослад.

Хотя теперь София более-менее понимала, каким образом Горькослад и прочие Вещие так хорошо узнавали людей, подобные замечания все равно выбивали почву из-под ног. Например, сегодня утром они ехали перелеском, и Горькослад указал ей на камень, отмеченный мхом и работой воды. «Карту напоминает, верно?» – высказал он ее собственную мысль…

– Верно, – согласилась она с хозяином дома. – Люблю.

– И я люблю, – улыбнулся Лишайник. – Я расскажу тебе очень славную сказку. Она о двоих людях, что полюбили много десятилетий назад. Женщина, ее звали Орли, была отмечена Знаком лозы, а мужчина по имени Баэр нес Знак железа. Когда молодые люди потянулись друг к другу, обе семьи пришли в ужас и запретили детям встречаться. Те решили сбежать. Однако в первый же день странствия их остановила на дороге старуха, назвавшаяся гадалкой. Она предупредила их: мол, вздумаете продолжать в том же духе – доищетесь погибели. Орли и Баэр попросили совета, ведь им совсем не хотелось возвращаться домой, к семьям, которые тотчас их разлучат.

«Беда в том, – сказала старуха, – что у одного из вас есть корни, а другой их лишен. Если не посчитаетесь с этим различием, никогда не обретете покоя. Наделенные Знаком лозы стоят на корнях. Они черпают из земли великую силу, но корни очень трудно исторгнуть, и в этом их великая слабость. Несущие Знак железа не имеют корней. Им дает силу железо в костях, ведущее их подобно компасу; слабость же в том, что долго оставаться на одном месте им нелегко. Если продолжите путешествовать вместе, Орли будет стремиться осесть на земле, каким бы опасным и неприветливым ни оказалось подвернувшееся место. Баэра же будет непрестанно тянуть в дорогу – даже из самого расчудесного дома…»

«И что же нам делать?» – спросила Орли.

«Вам нужно расстаться. И каждому своим путем идти к тому, что предначертано».

Орли и Баэр посмотрели друг на дружку, ошеломленные и напуганные. Однако старуха так точно описала обоих, что оставалось лишь покориться.

«Возьми колокольчик, – сказала гадалка Орли. – А ты – желудь! – велела она Баэру. – Если колокольчик зазвонит у тебя в руке, Орли, значит ты пришла куда надо. А ты, Баэр, поймешь, что пришел, когда прорастет желудь…»

И двое влюбленных отправились дальше разными путями. Баэр страшно тосковал по Орли, но странствие так радовало его, что он почти и забыл про желудь в кармане. Путешествуя по зову железных костей, он рассказывал свою историю каждому встречному и поперечному.

«Однажды мы с Орли обретем дом, – говорил он. – Там мы будем принимать всех изгнанников, всех отверженных!»

Он так искренне и тепло рисовал картину будущего, что постепенно за ним начали следовать самые разные люди.

Орли тоже очень страдала, ибо ей совсем не улыбалось скитаться. Однако гадалкин колокольчик вел ее все дальше. Иногда девушка пыталась звонить в него… и каждый раз звон слышался не в руке, а где-то впереди: то из-за холма, то из-за рощи. Она тоже встречала людей и тоже рассказывала им, куда держит путь. И тоже в ярких красках описывала место, куда они однажды придут и станут жить в безопасности и довольстве, на прочных корнях. Многих трогали ее речи, многие устремлялись за ней. В общем, на семнадцатом месяце путешествия она уже возглавляла группу почти в тридцать человек.

Стояло лето. Орли забралась довольно далеко на север, почти к самому Жуткому морю. Здесь, на краю леса, она увидела раскидистый дуб. Под деревом трудились незнакомые люди. Убирали мелкую поросль, таскали камни для строительства стен. Орли вытащила колокольчик… и на этот раз он зазвонил в руке, чисто и звонко, обозначая конец странствий. Тут вперед вышел один из строителей, трудившихся возле дуба. Это был Баэр. Оказывается, дуб вымахал из чудесного желудя, который он с собою носил, а колокольчик подтвердил, что теперь они дома.

– Вот так и основали Оукринг, или, по-другому, Дубовый Круг, – вставая, сказал Лишайник. – С тех пор он остается прибежищем для отверженных: туда идут все, кто в других местах не прижился. А еще это место, где мирятся непримиримые. Люди, отмеченные Знаком лозы, спокойно соседствуют с носителями Знака железа. Известно ли тебе, например, что человек, добившийся мира после новоаканского восстания, был уроженцем Оукринга?

– Правда? – воскликнула София. – Нет, я не знала!

– Люди не зря называют это место родиной миротворцев… – Лишайник разложил тушеные овощи по деревянным мискам, подал гостям.

– Спасибо, – поблагодарила София.

Из миски пахло сладкой кукурузой и тыквой.

Горькослад оживился, благодарно взял миску:

– Спасибо, Лишайник!

– Там даже некоторые элодейцы живут, – сказал хозяин. Убедившись, что гости с аппетитом жуют, он и сам взялся за ложку. – Мы обычно избегаем таких людных мест, уж очень там шумно. Но даже и среди нас бывают отверженные…

Горькослад поднял брови:

– Даже среди элодейцев?.. Я бы выразился иначе: мы все в общем изгои. А кое-кто из нас…

И он со значением посмотрел на Лишайника.

Тот кивнул.

От Софии не укрылся их молчаливый обмен взглядами.

– Что? Кое-кто из вас – что?

– Некоторые из отверженных, скажем так, уж очень за рамками общепринятого. Даже для Оукринга.

– Что это значит? – добивалась София.

Горькослад и Лишайник уткнулись в миски и некоторое время не отвечали. Наконец Горькослад поднял голову:

– Об этом предпочитают не упоминать… Однако сколько-то лет назад в Оукринге искали убежища три сестры-элодейки. Мы их изгнали… – Он тряхнул головой. – Лучше ты рассказывай, Лишайник. Я ведь тогда еще не родился.

Лишайник заметно помрачнел:

– Боюсь, я могу поведать немногое… Об остальном спрашивай жителей Оукринга. Тех сестер отлучили за намерение использовать свои таланты в разрушительных целях. При этом ты должна понимать: изгнать элодейца вовсе не значит согнать его с места, мы ведь живем все врозь.

– Как же тогда происходит изгнание?

– Их лишают права называть себя элодейцами.

София даже ложку опустила:

– Ужас какой!

– Да, – горестно подтвердил Лишайник. – Такое решение далось нам нелегко… Сестры укрылись в Оукринге, но спустя непродолжительное время, и к нашему полному изумлению, их выгнали и оттуда. Случай с этими сестрами был единственным за всю историю Оукринга.

– Представить даже боюсь, что они натворили, – пробормотала София.

Лишайник не ответил. Он молча ел, пока дочиста не выскреб дно миски.

– Они бежали к Жуткому морю, – сказал он наконец. – Насколько мне известно, там до сих пор и живут.

В каменном доме Лишайника имелось несколько комнат. Хозяин отвел Софию в спаленку с квадратным окном, выходившим на карьер. За стеклом была сплошная чернота. Лишайник открыл окно, предупредив, что ночь ожидается теплая. Комнату наполнил запах сосновой хвои и влажной земли. Вручив Софии дополнительную подушку и одеяло, Лишайник пожелал ей спокойной ночи и вышел. София устало разулась и стала готовиться ко сну. Комнатный умывальник помог смыть усталость дальней дороги.

«Итак, завтра – Оукринг, – сказала себе девочка. – А еще мы увидим рощу, где прячутся лакримы…»

От волнения ее прохватило дрожью. Что принесет завтрашний день?.. София встряхнула одеяло, источавшее еле заметный запах дыма, и забралась в постель. Опуская голову на подушку, она вдруг вспомнила слова авзентинийской карты: «Дорога приведет тебя в Лес Затишья, где под звон безмолвного колокола прорастает спящее семя. Далее лишь твоя карта тебя поведет…»

26 Роща скорбящих

12 августа 1892 года, 8 часов 12 минут

А еще там есть виды, которых в других местах я не встречала, и говорю я не о Красных лесах. Там есть ползущие лозы с серовато-белыми цветками о четырех лепестках. Листья у них в форме сердечка, остроконечные. Цветы открываются по ночам; из-под белых внешних лепестков появляются внутренние, пурпурные. Аромат напоминает запах жимолости, только сильнее. Он влечет к цветку ночных пчел – так я назвала насекомых, которых тоже не встречала больше нигде. Эти пчелы сходны с обычными во всем, кроме цвета: они черные с белыми крапинками на спинке. Производят ли они мед, и если да, то каков он на вкус, доселе нам неизвестно.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

День занялся очень пасмурным. Спасибо хоть на том, что темно-серые облака были обычными, без желтизны. Лишайник предрек, что дождь сместится на восток, следом за путниками, и накроет их во второй половине дня. Горькослад ответил, что при некотором везении к тому времени они уже достигнут Оукринга.

– Черепашья долина… – напомнила Вещему София.

Он кивнул:

– Не волнуйся. Она как раз по пути.

Лишайник снабдил их в дорогу яблоками, грецкими орехами, сэндвичами из темного хлеба с ежевичным вареньем. Он проводил гостей до леса по узкой тропе вдоль карьера и простился с ними возле валунов, где встретились накануне. Помахал вслед…

Нош определенно не хотел мокнуть под ливнем, предпочитая сухой навес и подстилку. Он быстро продвигался вперед. Софию снедало невероятное волнение. Она чувствовала, что Горькослад порывался нарушить ход ее мыслей, но сдерживался, и была благодарна ему за это. В голове и так царил сплошной беспорядок.

Чтобы успокоиться и отвлечься, девочка решила испробовать подход к чтению карт, которому только-только начал учить ее Горькослад. Для этого она вызвала состояние, напоминавшее балансирование между явью и сном, но вместо того, чтобы окончательно задремать, попробовала впасть в «отрешение». Это значило, что внешние чувства как бы засыпали, переставая работать, и на смену им являлось чистое восприятие. Что и каким образом тут работало, София покамест не разобралась, да и впасть в «отрешение» до сих пор не получалось, но София не оставляла попыток.

«Прекращай видеть, начинай воспринимать», – не особенно внятно объяснял Горькослад. И как прикажете следовать такому совету?

В воздухе мельчайшими капельками витала сырость. София всем существом чувствовала, как над головой собираются тучи. С каждым шагом Ноша ощущение усиливалось. София глубоко вдохнула и выдохнула.

– Используй сновидческое око, а не внешние глаза, – шепнул Горькослад.

– Пытаюсь, – ответила София.

– Нужного состояния трудно достичь, когда ты так напряжена.

София покосилась через плечо.

– Ладно, – сжалился Горькослад. – Я хотел сказать, мы почти прибыли. – И серьезно добавил: – Только прошу тебя: особо ни на что не надейся.

– Я знаю…

Оставив попытки открыть сновидческий глаз, девочка взялась пристально озираться кругом. Каменистая, лишенная растительности тропа поднималась по склону. Там и сям между стволами кленов – дикие цветы. С самого утра Нош упорно одолевал уклон, лес постепенно редел. Наконец лось покинул тропу и пошел напрямик, по-прежнему вверх.

Долина распахнулась впереди без предупреждения. Внизу виднелись холмы, покрытые темной зеленью. Плоская возвышенность, давшая название долине, располагалась севернее. Холмик действительно напоминал ползущую черепаху с четырьмя лапами и головой. На дне долины громоздились скалы и вилась река, серая, скучная, как и небо над ней.

– Вот эта роща, – вытянул руку Горькослад.

Но София и сама ее почувствовала. В излучине реки стояли деревья, на удивление рослые, со стволами в темно-красной коре. Они выглядели совершенно не на месте в этой долине, их словно выдернули где-то в другом месте и воткнули здесь, совершенно не разобравшись.

«Красный лес Древоеда!» – сообразила София.

Чем дольше она разглядывала рощу, тем более захлестывали ее чувства, причем не собственные, это она знала точно. Это проявлял себя клим, то бишь древний. Ощущение намерения, угадывавшегося за вихрем эмоций, было невероятно знакомым. «И как же я раньше не догадалась, откуда оно? – невольно удивилась София. – Вот он, первоисточник всего напряжения и ободрения, водительство, шепот на ухо, который я слышала от рождения!»

Вот, оказывается, что влияло на сотни повседневных решений, лишь на первый взгляд казавшихся ее собственными. Ни на чем вроде бы не основанная подозрительность в отношении незнакомца. Лютое нежелание следовать очевидному выбору. Жгучая тяга подробнее исследовать место, где «точно» ничего нет… Что, как не этот внутренний голос, порождавший нетерпеливое возбуждение, направляло ее несколько месяцев назад, когда она искала нигилизмийский корабль под названием «Истина»?

С нею говорил древний. Говорил беспрестанно.

В этот миг София поняла, что имел в виду Горькослад, рассуждавший о «восприятии вместо ви́дения». Знать, даже не задаваясь вопросом, откуда берется знание. Руководствоваться интуитивным ощущением правильности. Перескакивать медлительные этапы созерцания, взвешивания, суждения…

И она осознала лежавшее перед нею так ясно, словно сам древний на ухо нашептал: роща эта – сокровенна. Она слишком драгоценна, хрупка, слишком опасна. Нельзя подходить ближе!

Так вот почему замолчал древний. Все на расстоянии множества миль погрузилось в безмолвие ради того, чтобы сберечь это место. Древний страшился не рощицы, он боялся за нее. Ее следовало любой ценой уберечь.

– Горькослад… – шепнула София.

Оказывается, она стояла с ним рядом, хотя не помнила, как спешилась.

– Что такое?

– Древний оберегает это место, – сказала она.

Горькослад посмотрел на рощу. Небо расколол внезапный удар грома и молнии, по долине прокатилось гулкое эхо. Несколькими мгновениями позже последовал новый удар, отдаленней и глуше.

– Да, – сказал Вещий. – Ты права. И чувство это обострилось. Что-то меняется… Знать бы, что случилось.

– Здесь этим даже воздух наполнен, – по-прежнему шепотом отозвалась София.

Горькослад покосился на нее:

– Верно. Должно быть, древний устремил сюда все свое внимание, поэтому его присутствие так мощно здесь ощущается. Разве ты его никогда прежде не испытывала?

София покачала головой. Темное небо полосовали яркие стрелы молний.

«Спеши, спеши, спеши! – как бы подсказывали они. – Еще не пришло время!»

Роща стояла непроницаемо-темная. Близящаяся буря еще не коснулась ее. Громадные деревья издали казались былинками, ничтожной порослью на пространстве долины.

На вершине холма дождь пошел раньше, чем внизу. По земле застучали тяжелые холодные капли, замолотили по листьям над головой… и дождь хлынул с глухим ревом, мгновенно перекрыв вид на долину. Тем не менее мысленным оком София с прежней четкостью видела и сокровенную рощу, и великую долину, чье лоно приютило двух скорбящих лакрим… место до того жизненно важное, столь ревностно хранимое, что сердце древнего полнилось страхом за него.

– Теперь нам надо идти. – Софии пришлось повысить голос, чтобы перекрыть шум дождя.

– Ты правда так думаешь? – удивился Горькослад.

– Клим не хочет, чтобы мы приближались. Позже – может быть, но не сейчас.

И она повернулась к Вещему, сияя от восторга. Теперь она точно знала, что делать. Она даже не сразу почувствовала леденящие струи дождя. К дождю примешался град. София запрокинула голову, закрыла глаза…

Повернувшись к Горькосладу, она увидела: Вещий рассматривал свою раскрытую ладонь.

Сперва она даже не поняла, что именно предстало ее взгляду. Горькослад держал горсть черных градин. И потеки влаги у него на лице были черными, как смытая боевая раскраска.

– Что это? – испуганно спросила София.

Посмотрев на деревья кругом, они заметили такие же потеки на зеленой листве. Тропа, по которой они пришли, успела превратиться в ручей. Черный поток, убегающий в темноту.

– Гарь, – сказал Горькослад. – Дождь из сажи…

27 Оукринг

12 августа 1892 года, 14 часов 22 минуты

Нет двух одинаковых повествовательных традиций, но, по моим наблюдениям, некоторые обнаруживают примечательное сходство. К примеру, сказания элодейцев (Вещих) обычно оканчиваются моралью, но так называемая мораль загадочна и допускает множество толкований. Сказания Сокровенной империи вполне фантастичны: прибегая к откровенному вымыслу, тамошний народ пытается объяснить необъяснимое в обыденной жизни. Истории, звучащие у берегов Жуткого моря, окрашены светом и тьмой. В них есть чудесные комические персонажи, не унывающие ни при каких обстоятельствах. Темную сторону составляют персонажи трагические, которым, чем бы они ни занимались, всегда сопутствует горе.

София Тимс. Рожденные Разделением: байки путешественников

Как только Тео начал худо-бедно вставать и ходить, его кровать переехала из кухни в отдельную комнату. Днем он большей частью лежал, глядя в потолок и пытаясь не обращать внимания на мучительную пульсацию в левом плече. Угольный град, барабанивший в стекла, заставил его подняться и подойти к окошку. Тео молча смотрел, как никли снаружи цветы и трава, пока их окончательно не смяло и не прибило к земле.

Шел уже пятнадцатый час дня, когда он увидел Дымку, шагавшую вверх через поле. Она шла, завернувшись в тонкий прорезиненный брезент, отчего казалось, будто по склону плыла бесформенная тень. Тео покинул комнату и присоединился к Казанове, ждавшему у входной двери.

Сбросив дождевик, Дымка повесила его на деревянный гвоздь.

– Кто бы знал, что здесь такое творится, – проговорила она.

Черные градины скатывались с ее одежды, стуча по полу, точно камешки.

– Как думаешь, большую территорию захватило? – спросил Казанова.

Женщина кивнула:

– Сам понимаешь, народ на улицу не высовывается. Но после полудня прибыли двое странников, они говорят, что видели у края Черепашьей долины, как начал сыпаться град. Это мили три отсюда на юго-запад. – Подойдя к очагу, она стала разводить огонь. – Если это безобразие когда-нибудь прекратится, можно сходить на круг. Туда и эти приезжие наверняка подойдут, там все подробности и услышим. Правда, Энтвисл до сих пор не показывается, хотя ему уже пора бы прибыть… Не иначе непогода задерживает!

– Круг? – спросил Тео. – Что это?

– Под великим дубом у нас выстроены каменные сиденья ярусами, наподобие маленького театра. Когда появляются люди со стороны, мы собираемся там на закате дня и слушаем их рассказы. Ты же представляешь, каково поддерживать связи с миром, живя в глуши вроде нашей! – И улыбнулась: – Это тебе не Бостон.

Выложив поленья костром, Дымка подожгла их и не поднималась с колен, пока дрова не занялись уверенно.

– Девочка незнакомая, – продолжала она, – а вот Горькослад нередко нас посещает. Он единственный тучегонитель, оставшийся в здешних местах после того, как бесследно пропали трое других.

Тео словно в ребра толкнули.

– Тучегонитель? – повторил он.

Двое собеседников сразу заметили, как изменился его тон.

– Да.

– Мне нужно непременно поговорить с ним, – сказал Тео.

Сердце заколотилось, и закружилась голова.

– Тише ты! Разволновался, понимаешь… – Казанова подхватил его под руку. – Присядь-ка лучше к огню!

Он заботливо усадил юношу в кресло, пристально заглядывая в лицо.

– Я бы рассказал ему кое-что о других тучегонителях, – выдохнул Тео. На него напала слабость, он чувствовал себя как после долгого бега.

– Он наверняка с интересом выслушает тебя, – сказала Дымка, вид Тео и ей внушил беспокойство. – Вот придем на круг, там с ним и увидишься.

Тео кивнул, стараясь успокоить дыхание. Казанова переглянулся с хозяйкой и предложил:

– Может, нам сюда позвать этого Горькослада?

– А это мысль! – согласилась Дымка. – Кончится град, я за ним и схожу. А пока, Тео, лучше бы тебе отдохнуть! И не волнуйся о нем: в такое ненастье он никуда не уедет.

– Ладно, – сказал Тео. – Спасибо…

Он сидел у огня, чувствуя, как замедляется неистовое биение сердца. Казанова взялся помогать Дымке с готовкой. Они негромко разговаривали, упоминая жителей Оукринга, с которыми Тео еще не успел познакомиться. Юноша вслушивался в равномерный стук градин по крыше и смотрел в огонь, надеясь успокоиться. К сожалению, созерцание огня с некоторых пор перестало навевать безмятежность. В ушах отдавался страшный рассказ Казановы, а перед глазами стояли картины, навеянные деревянной картой-линейкой: девушка, привязанная к стулу, и огонь, готовый перекинуться на ее уже опаленную юбку…

16 часов 06 минут

К шестнадцати часам град наконец прекратился, сменившись моросящим дождиком – вполне обыкновенным и чистым. Дымка снарядилась наружу.

– Сейчас Горькослада приведу, – сказала она.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил Тео.

Он так и не покидал кресла: себе дороже. Только смотрел за дверь, где закат окрашивал дождевые тучи огненным пурпуром. Теперь ему казалось, будто его бостонские открытия состоялись годы назад. Мысль о Нетти и Винни вызвала улыбку, но помнились ему эти двое нечетко, издалека. Померк даже Бродгёрдл – человек, которого он некогда знавал под именем Уилки Могилы. Прежняя ярость при мысли, что Грэйвз может уйти безнаказанным, сменилась глухим недовольством. Зато воспоминания деревянной карты были яркими и четкими, как никогда. По свойству карт, не иначе…

Услышав голос Дымки, возвращавшейся через поле, Тео понял, что миновал почти час. Казанова поднялся:

– Встать хочешь?

– Да. – Тео встал, обойдясь без помощи, но далеко от кресла не пошел – вдруг опять закружится голова.

Дымка вернулась не с одним путешественником, а с двумя. Рядом с ней, занятый разговором, шел рослый молодой человек, примерно ровесник Тео. У него было спокойное лицо и прямой взгляд… Парень казался гораздо мудрей, чем предполагал его возраст. По другую руку хозяйки шла загорелая девушка с волосами, заплетенными в косы, и в плаще налетчика, расшитом множеством колокольчиков. Она улыбалась каким-то словам Дымки, смех плескался в глазах…

– София, – выдохнул Тео. – Быть не может…

Все остановились. София на мгновение застыла, в упор глядя на Тео. В следующий миг она сорвалась с места, пересекла комнату и заключила его в объятия. Тео крепко ухватился за нее, уверенный: едва она разожмет руки, тут он и растянется. При виде такого знакомого и родного лица вся его бостонская жизнь, только что казавшаяся чужой и далекой, вмиг ожила. Он с некоторым изумлением почувствовал, как по щекам побежали слезы.

– Ух ты, – выговорил он наконец.

София отстранилась. Лицо у нее тоже было мокрое.

– Тео! Тео! Что с тобой сделали? Ну и видок…

Он хрипло засмеялся и осел в кресло, продолжая крепко сжимать руку Софии.

– Много всего сделали… и я дров наломал… Ты и представить не можешь!

Софии и Тео понадобилось немало времени, чтобы посвятить друг дружку в события минувших двух месяцев. Сколько всего нужно было вспомнить, сколько объяснить новым друзьям! То рвано и невнятно, то вдумчиво и неторопливо они пересказывали события, имевшие место начиная с того судьбоносного июньского дня, когда им не удалось встретиться в бостонском порту. Тео для начала поведал, почему не явился. Потом рассказал, как нашли тело премьер-министра Блая, как отправили в тюрьму Шадрака и Майлза, как с помощью големов творил свои черные делишки Бродгёрдл, ранее известный как Уилки Могила… всю долгую цепь событий, приведшую к аресту и заключению, тогда как Майлза и Шадрака в итоге выпустили на свободу. О своей жизни в армии, о майоре Меррете и Казанове, о том, как в конце концов они с Казом оказались здесь, в Оукринге, в безопасном доме Дымки.

София описала свое плавание с нигилизмийцами, встречу с Эрролом Форсайтом, потом – со Златопрут. Ей пришлось ответить на множество вопросов, касавшихся заразы, Темной эпохи и Авзентинии, показать авзентинийскую карту и мешочек с гранатами, пояснить значимость встречи с Ричардом Реном и обнаружения маминого дневника. В завершение София поведала, как они все, в том числе Каликста и Барр, снова оказались в пределах Нового Запада.

Тео, Казанова и Дымка слушали завороженно. София рассказывала о пленении Барра, об откровениях Златопрут в поезде, о малиновом тумане, поразившем Соленый… о прибытии Горькослада и Ноша. И напоследок – о том, что ей довелось увидеть в тот самый день в Черепашьей долине. О таинственной заповедной роще, быть может хранившей тайну исчезновения ее родителей.

Тео не верил, что лишь чистая случайность свела их вместе в одной точке – в безопасном домике Дымки, в крохотном городке близ Жуткого моря, притом что раньше об этом местечке не слыхивали ни он, ни она.

– Никаких случайностей, – сказал Горькослад. – Я уверен, всех нас привел сюда древний. Всегда так: если начинаются необъяснимые совпадения, зри в корень! Задумайтесь: Сара знает Шадрака, дядю Софии, знает Казанову, знает меня. Древний привел каждого из вас к людям, сумевшим найти сюда путь.

– Но какая ему с того выгода? – недоумевал Тео. – Древнему?

Горькослад улыбнулся:

– Все мы – частицы сложной головоломки. Как знать! Быть может, при всем нашем ничтожестве, древнему необходимо то, что мы творим…

Тео задумчиво посмотрел на него. Беспросветно серьезный тучегонитель тем не менее все больше нравился ему.

– У меня, – сказал он, – есть для тебя кусочек головоломки. Это причина, побудившая Дымку тебя сюда привести.

– Да, – кивнул Горькослад. – Она говорила, ты хотел что-то мне сообщить…

– Речь идет о других тучегонителях, – произнес Тео, и Вещий немедленно подобрался. – Я искал улики, чтобы уличить Бродгёрдла в убийстве Блая, и мне попалась деревянная линейка. Она валялась в вещах Блая, а стала вещдоком. Он упоминал в одном письме, что линейку ему сами тучегонители дали. Я гляжу – а это карта памяти, самая настоящая! Там девушка была и еще старик, только воспоминания кому-то третьему принадлежали.

– Моей матери, – напряженно проговорил Горькослад. – Наверняка. Ты видел моих дедушку и сестру. Что было в карте?

Тео помедлил…

Горькослад наклонился к нему:

– Они живы хоть? Дед и сестра?

– Да. В тех воспоминаниях они были живы. Их держали в плену, запертыми вроде как в подвале без окон. В одном отрывке твоей сестре… ну… грозили огнем. Пугали ее. Когда подносили огонь, у нее на руках цветы расцветали. А в самом последнем воспоминании големы ящики сколачивали. Наверное, пленникам на зимнюю спячку…

Горькослад смотрел на свои руки, его лицо стало маской горя и беспокойства.

– Этим все объясняется, – сказал он, поднимая глаза.

– Объясняется что? – тихо спросила София.

– Мать и дедушка в зимней спячке… – Он сглотнул. – Спячка дарует отдых и обновление. Но, затянувшись, она ведет к смерти.

София ахнула.

– Ни одно растение не может постоянно жить под землей, – продолжал Горькослад. – Этот тип, Бродгёрдл, их в заложниках держит. Я знал: сестру толкнуть на такое могло только нечто ужасное…

28 Письмоносец Пип

13 августа 1892 года, 7 часов 23 минуты

Сказаниям Пустошей трудно дать общую характеристику (что, видимо, закономерно). Некоторые из них зловещи, другие смешны, третьи лишь пересказывают события прошлого, не делая вывода и не давая оценок. Например, я не включила сюда историю о старухе, которая сменяла пенни на пирог, пирог – на окорок, окорок – на седло, седло – на повозку, повозку – на лошадь и наконец лошадь – на домик. Пожалуй, эта сказка повествует лишь о замечательном таланте к коммерции, проявленном старухой. Больше никакого смысла я в ней не нахожу!

София Тимс. Рожденные Разделением: байки путешественников

Тео сидел совершенно изможденный. Дымка все пыталась выдворить его в комнату отдыхать, но он как пришитый сидел подле Софии и не хотел уходить. Даже когда все прочие уже отправились спать, София и Тео, зарывшись в одеяла перед гаснущим камином, нипочем не желали расстаться. Им столь о многом нужно было поговорить…

Когда минула полночь, Тео так и задремал, уронив голову Софии на плечо. Спустя время она потихоньку высвободилась, бережно уложив его на свернутые одеяла. Попробовала уснуть, но мысли в голове продолжали нескончаемый бег. София пыталась осмыслить все, что случилось в Бостоне в ее отсутствие. Убийство Блая, арест Шадрака и в особенности – долгое противостояние Тео Гордону Бродгёрдлу. Что такого было в Бродгёрдле, если у Тео из-за него душа не на месте? Иначе не скажешь, София видела это в его взгляде. Вслух он только говорил, что знал-де некогда редкостного мерзавца, Уилки Могилу из Пустошей, не имевшего ни малейшего права становиться бостонским премьером. София нутром чувствовала: здесь крылось то-то еще… а Тео не объяснял ничего. У него опять завелись секреты, и это скверно.

«Останемся с глазу на глаз – заставлю всю правду выложить», – решила она, накрывая ладонью здоровое плечо друга, стремясь то ли приласкать, то ли успокоить и защитить. Она чувствовала, как дыхание поднимало и опускало его грудь. Было здорово сознавать: вот он спит здесь, живой… и скоро станет здоровым. Шел уже второй час ночи, когда наконец она сумела заснуть. Спала девочка очень крепко. Казалось, едва прикрыла глаза – и вот уже Дымка выкладывает дрова, собираясь разжигать огонь. София глубже зарылась в одеяла, жмуря против света глаза. Спустя время ее слуха достигли голоса: возле двери во двор разговаривали Дымка, Казанова и Горькослад. Слышался еще четвертый голос, она его не узнавала. И вдруг этот незнакомый голос четко выговорил:

– Шадрак Элли.

София мигом распахнула глаза. Тео рядом с ней не было. Сев, девочка быстро заплела косу. Подобралась к двери, выглянула… Казанова, Дымка и Горькослад сидели у костра с незнакомцем. У того была щербатая улыбка, нос картошкой, седая, ровно подстриженная борода. И совсем лысая голова. Незнакомец обмахивался парусиновой шляпой.

– Доброе утречко! – весело приветствовал он Софию. – Ты, верно, та самая София Тимс! Наслышан, наслышан! Да не от сплетников каких бестолковых, а от самого Майлза Каунтримена, моего бостонского друга и единомышленника!

Улыбнувшись столь неожиданному приветствию, София протянула руку:

– Рада познакомиться…

Бородач подмигнул:

– Позволь представиться! – Он встал и слегка поклонился. – Пип Энтвисл к вашим услугам, леди. Купец, путешественник, поставщик редкостей и диковин!

– И вы тоже знаете моего дядю, Шадрака Элли? Я слышала, вы только что его имя произнесли.

– Еще как знаю, – ответствовал Пип. – Без сомнения, лучший картолог Нового Запада – и, смею добавить, утонченного вкуса человек. У нас с ним общая слабость к монеткам в один пенни.

– Пенни? – удивилась София. – Не припомню, чтобы дядя упоминал…

– Пенни, – подтвердил Пип. – Показать?

София озадаченно покосилась на Дымку. Женщина улыбнулась, предвкушая забаву, и едва заметно кивнула Софии.

– Почему бы и нет, – проговорила та.

Пип выудил из кармана монетку и показал, но в руки не дал.

– Известно ли вам, что первые медные пенни отчеканили в тысяча семьсот девяносто третьем году, еще до Разделения? – (София покачала головой.) – Их не назовешь шедевральными, – продолжал Пип. – Я имею в виду исполнение, а вовсе не замысел. Идея-то всем полюбилась. После Разделения на Новом Западе стали выпускать то, что известно как часовой пенни! – И он показал всем знакомый медный кругляк размером с каштан. – Так вот, особый пенни, которым так интересуемся мы с твоим дядей, немножечко отличается от прочих. Как думаешь, чем?

Он отдал монетку Софии. Девочка стала ее рассматривать, недоумевая про себя, с какой стати вообще весь этот разговор о пенни. На медяке с одной стороны красовался двадцатичасовой циферблат ново-западных часов, с другой – карта штатов.

– Тут что-то… где Верхний Массачусетс, – заметив какое-то включение, сказала София.

– Не в бровь, а в глаз! – возликовал Пип и даже ткнул пальцем в собственную физиономию. – Ювелир с лупой сказал бы, что там засел розовый кварц. Добываемый, кстати, именно в тех местах. Вот нам и думается, что его вполне закономерно в тот регион поместили!

– Почему именно розовый кварц? – спросила София, поняв, что дальнейших объяснений не дождется.

Пип, сияя, подмигнул ей:

– Потому что драгоценные камешки – самая липкая штука на свете, вот почему!

София окончательно перестала что-либо понимать.

– Липкая?..

– Воспоминания к ним липнут, вот я о чем. Они, камушки, только тронь – мигом воспоминания вбирают! Что за дивное свойство!

– Ух ты! – вырвалось у Софии, озаренной неожиданным пониманием. Перевернув монетку, она вновь пригляделась к Верхнему Массачусетсу. – Тут карта памяти!

Пип рассмеялся, ликуя:

– Именно! В общей сложности мы с Шадраком триста штук таких сделали. Я ввел пенни в обращение. С тех пор всякий, кто их трогал, оставлял в розовом кварце немножко воспоминаний. Монеткам ведь свойственно из рук в руки ходить… Так что иногда, со временем, они ко мне возвращаются, и я несу их Шадраку. Какие кладези информации!.. Мы смогли догадаться очень о многом, происходившем здесь и на Территориях, самолично в тех местах даже и не бывая!

– Как же вы их читаете?

– А просто помещаешь большой палец на кварц, указательный на карту, а пальцы другой руки ставишь по краю. Это, как ты понимаешь, чтобы карта пореже считывалась случайно!

Следуя указаниям Пипа, София взяла монетку в обе руки. В голове тут же вспыхнули короткие, но яркие картины. Вот Пип, смеясь, машет кому-то на прощание у порога таверны… Вот неопрятная кухня, полная битой посуды… Деревенская ярмарка: призовые коровы с голубыми ленточками и пироги, выставленные на длинный стол, застланный клетчатой скатертью… Мастерская по ремонту часов и ее хозяин, с лупой в глазу согнувшийся над работой; он рассматривает крохотный механизм часов «с музыкой». И снова Пип, в руке у него сложное приспособление, напоминающее телескоп…

– Чудо какое, – сказала София, возвращая монетку.

– Самоличная придумка твоего дяди Шадрака, – принимая денежку на ладонь, сказал Пип. – Изобретатель, каких мало, вот что я вам скажу! Таких, как он, раз-два и обчелся!

– Мы почему твоего дядю вспомнили, Софочка, – вставила Дымка. – Пип новую карту мне принес.

София вскинула брови. На коленях женщины вправду лежала развернутая карта. Ее с двух сторон изучали Казанова и Горькослад.

– Что за карта? – спросила девочка.

– Шадрак пересылает нам карты продвижения войск. Он делает что может, лишь бы удалось избежать кровопролития, – улыбнулась Дымка. – Гордись им, София! Времени прошло всего ничего, а сколько он сделал!

София присела рядом с Горькосладом. Дымка передала ей карту.

– Пересылает вам?.. – переспросила София.

Пип важно приосанился:

– Я вожу в Бостон всякую мелочевку. С незапамятной поры этим занимаюсь, а последнее время всенепременно заскакиваю к Шадраку домой. Мало ли, вдруг у него карты какие занятные есть на продажу! Ну и плачу за них такими особыми медяками…

Он подмигнул и вновь коснулся лица: не в бровь, мол, а в глаз.

– Ясно, – обрадовалась София.

– Карты у него обычно находятся, и кто бы этому удивлялся? Я себе и двигаю дальше обычным маршрутом в пограничье Нового Запада и Территорий, заглядываю к полудюжине знакомцев… А поскольку торговец я выдающийся, обычно мне удается и карту-другую с рук сбыть, ты же понимаешь. Бывает, суют мне какие-никакие записочки, я их в карман – и в Бостон отношу на обратном пути. Работает как часы! – похвастался он, весьма довольный собой.

– Шадрак нам каждую неделю последние сводки сообщает, – более по-деловому пояснила Дымка. – И мы его в курсе держим обо всем, что тут происходит. Вот эта карта показывает перемещения войск с начала войны и места, куда они, по его сведениям, направляются.

София присмотрелась. За много месяцев это была первая карта дядиной работы, которую она держала в руках. Такой знакомый почерк, больно смотреть! Видно, что Шадрак страшно спешил, но, как обычно, точность оставалась непогрешимой. Стрелы, сопровождаемые календарными датами, показывали продвижение армии начиная с июля. Девочка разыскала Оукринг, расположенный чуть южнее Жуткого моря. К юго-западу оттуда виднелось что-то вроде облака с пометкой: «Около 20 августа». Все стрелы указывали именно туда.

– Отряды должны встретиться здесь? – нахмурилась София.

– Мы как раз обсуждали это, когда ты вышла, – сказала Дымка. – Похоже, Бродгёрдл нацеливается на полномасштабное столкновение. Хочет все ново-западные войска в конце месяца там собрать. Во главе армий стоит генерал Григгс, и это почти наверняка значит, что Фен Карвер все войска Территорий туда поведет.

– Недалеко отсюда, – пробормотала София. – Это уже в Территориях?

– В этом вся штука, – угрюмо ответил Горькослад. – Никакие там не Территории. Это Черепашья долина.

У Софии округлились глаза.

– Нет!..

– Боюсь, именно так дело и обстоит.

– Но роща!.. Нельзя допустить, чтобы они… Надо остановить их!

– Знаю, – согласился Вещий. – Боюсь, против такой массы народу даже влияния древнего окажется недостаточно. Рощу сметут… И это еще не все. Пип, в твоем бездонном рюкзаке не найдется ручки или карандаша?

Энтвисл, в некотором недоумении слушавший их разговор, сунул руку в жилетный карман и вытащил «вечную» ручку, синюю, с серебряным перышком.

– Держи. Сделана в Чарльстоне. Качество безупречное! Никогда не течет!

Горькослад молча взял ручку и стал рисовать на карте небольшие крестики, также помеченные датами.

– Вот, – сказал он, показывая результат. – Все так и есть!

– Ты о чем? – спросила София.

Он протянул ей карту.

– Крестики – места, где побывала Дурман. Я раньше не понимал, потому что не знал, как движется армия, но посмотри-ка, что получается! Малиновый туман всюду предшествует войскам Нового Запада. Они засылают вперед Дурман и движутся за нею с оружием и огнем. Убивают немногочисленных выживших.

София ахнула. Пип протяжно свистнул. Казанова мрачно покачал головой и сказал:

– К сожалению, почему-то меня это совершенно не удивляет…

– Вот почему война так быстро развертывается, – сказала Дымка.

– Вне сомнения, – удрученно согласился Горькослад. – Сестру используют как оружие. Расчищают дорогу войскам.

Теперь София смотрела на карту с ужасом и отвращением.

– Но зачем они полностью уничтожают селения? Не просто напускают ядовитый туман, но еще и… выживших добивают? Всё жгут? Для чего?..

– Жгут – чтобы урожай уничтожить, – сказал Казанова. – Хотят сломить боевой дух.

– Поверить не могу, что Бродгёрдл такое устроил! – вырвалось у нее.

– Он еще и не на такое способен, – прозвучало с порога.

Все обернулись. В дверях стоял Тео, всклокоченный, но по сравнению со вчерашним вечером достаточно бодрый.

– Кого я вижу! – вскричал Пип, снова вскакивая на ноги. – Теодор Константин Теккари собственной прекрасной персоной! До чего же я рад тебя видеть! Еще бы повязок поменьше…

– Сам-то как, Пип? – приветствовал его Тео. И обнял старшего приятеля здоровой рукой.

– Да что мне сделается? А вот ты при нашей прошлой встрече выглядел существенно лучше, – заметил Пип с неодобрением.

– Мы с Майлзом останавливались у Пипа зимой, когда путешествовали на Запад, – объяснил Тео Софии. И повернулся к Энтвислу. – С тех пор столько всего произошло…

– Да знаю я, знаю, – погладил бороду Пип. – Садись уже, в ногах правды нет, особенно в твоих! Да, Бродгёрдл весь Новый Запад на уши поставил, но с тобой, знаю, он сущим дьяволом был…

– А что он успел натворить? – спросил Тео.

София развернула перед ним карту:

– Он хочет, чтобы армия Нового Запада заняла позицию для сражения в Черепашьей долине. Как раз там, где роща! А Горькослад говорит, войска движутся вслед за малиновым туманом…

Тео молча изучил карту.

– Какие еще доказательства нужны, что Грэйвз – чудовище?..

Пип поднял брови:

– Грэйвз?

– Я с ним еще в Пустошах познакомился, – пояснил Тео. – Он даже не с Нового Запада. В те времена его звали Уилки Грэйвз…

Глаза Пипа вспыхнули.

– Ох-хо-хо! – Торговец хлопнул себя по колену. – Уилки Грэйвз! Уилки Грэйвз!..

– Ты тоже знаешь его?

– Пип всех знает, – задумчиво глядя на гостя, вставила Дымка.

– Еще как знаю! – объявил Пип. – И, правду вам сказать, тоже не удивляюсь, что он-то и есть главный вдохновитель этой поганой войны! Еще бы! Прошлое у мужика – закачаешься! Ты вот знал, что он был работорговцем?

София прикусила губу:

– Работорговцем?

– Знал, – мрачно подтвердил Тео.

– Так я с ним познакомился еще до того, и, скажу тебе, описать его тогдашние похождения никаких красок не хватит. И надо же – теперь стоит во главе правительства и армии на войну шлет!.. Ну, дела!.. – Пип тряхнул головой и встал. – Друзья мои, я знаю, вам много всего нужно обсудить и еще больше сделать… Но и мне свою работу нельзя забывать, а уж когда я такое узнал, у меня словно крылья выросли…

Он со значением глянул на Тео.

– Я, может, теперь дольше обычного не появлюсь, – добавил он Дымке. – Но я найду способ тебе весточку передать. Надеюсь, еще прежде двадцатого августа, нашего расчетного дня.

Друзья встали, чтобы с ним попрощаться. Энтвисл всем пожал руки, натянул парусиновую шляпу и вскинул на спину стоявший рядом с ним кожаный заплечный мешок. Помахал рукой – и зашагал под гору в направлении Оукринга, только грязь хлюпала под ногами.

София проводила Пипа глазами, но, стоило ему скрыться, снова обратилась к карте.

– И что будем делать? – спросила она, глядя по очереди на Горькослада, Казанову, Дымку и Тео. – Нужно как-то не позволить им в Черепаховую долину войти!

По крайней мере, никто не начал доказывать, что это невозможно или не нужно. Судя по лицам, все самым серьезным образом обдумывали вопрос.

– Отвлечь внимание? – предположил Тео.

– Как отвлечь? – спросил Казанова. – Нужно что-то не среднее замутить…

– Шквал наслать. Колдовской вихрь! С долину величиной!

– Древний меня нынче даже не слушает, – покачал головой Горькослад. – Какое там его убедить вихрь наслать…

– Может, удалось бы их в неверном направлении увести, – робко высказалась София.

Пока она говорила, явился Нош, коснулся носом плеча Горькослада, шумно выдохнул.

– Идея неплоха, Нош, только воплотить не удастся, – сказал Вещий.

– А что он предложил? – спросила София.

– Он предложил показать им долину с точки зрения древнего, тогда, мол, они не тронут ее. – Горькослад почесал лосю под подбородком. – Идеалист ты у меня.

– Погоди, – нахмурилась София. – А ведь что-то в этом есть… – Как следует обдумав идею Ноша, она высказалась вслух: – Если прямо так все понимать, верно, не очень жизненно выглядит. Но если бы они вправду увидели… реально увидели клим, каков он есть… – София снова задумалась, нащупывая необходимые слова. – «Древний помнит больше других». Так говорит моя авзентинийская карта. Вот я и думаю… Когда я вышла на край Авзентинии, то увидела прошлое клима. Его воспоминания о том, как он создавался. Я чуть не… – Она мотнула головой. – Они меня волной накрыли! Вот бы удалось сделать так, чтобы все их увидели? Да! – В голове наконец оформлялось нечто внятное. – Через карту памяти! Которая воспоминания клима покажет! Это же должно им мозги на место поставить? Когда они такое увидят, от чего не отмахнешься?..

И она оглядела лица друзей.

– А ведь могло бы сработать, – проговорила Дымка медлительно. – Я видела не так много элодейских карт, но думается мне, что сила в них невероятная… Напитать их воспоминаниями клима – и дать кому-то, кто нужное положение занимает! Генералу Григгсу, генералу Джуну… Глядишь, произведет нужное впечатление, они и остановятся. Хотя бы один…

– Но как такую карту сделать? – спросил Казанова.

Необходимость отвечать не слишком понравилась Дымке.

– Я знаю лишь одного человека, кому это удалось… кто смог сделать карту памяти с воспоминаниями древнего.

И она многозначительно посмотрела на Горькослада.

Он тоже повернулся к ней:

– Слишком опасно это, Сара…

– Уж когда в сомнительное предприятие пускаться, как не сейчас, – сказала она.

– Нам с тобой все равно туда нельзя. Придется им троим управляться, а они слишком плохо подготовлены к тому, чтобы с нею дело иметь… – Горькослад сжал губы в одну черту. – Но может, ты и права. Может, сейчас самое время для подобных безумств…

– Вы о ком, вообще, говорите? – спросил Тео.

Горькослад посмотрел на Дымку:

– Скажи им.

– Ее зовут Бораго, – произнесла Дымка торжественно. – Она живет на севере, в Жутком море, в собственной эпохе, которую сама себе создала. С ней там всего двое живут, ее сестры, Шалфей и Ясень. Те самые, что были изгнаны сперва элодейцами, а потом и нами, жителями Оукринга.

29 Изгои

13 августа 1892 года, 7 часов 57 минут

Я также отметила интересные закономерности в том, как разные традиции представляют зло и добро. Кое-где, а именно в Сокровенной империи и Папских государствах, зло – внешняя сила, притом в чистом виде: нынешнее зло изначально было таковым и пребудет всегда. Добро же – вечно в опасности, каждодневно под угрозой растления со стороны зла. Напротив, элодейцы (Вещие) почти всегда описывают зло как внутреннее побуждение, вполне способное сосуществовать с добром. Таким образом, человек оказывается не стопроцентно злым или добрым, в нем или в ней могут сочетаться оба начала. И дело не в том, что баланс может измениться в течение жизни: зло отвергается, добро берет верх… То и другое уживается в одной душе в одно и то же время.

София Тимс. Рожденные Разделением: байки путешественников

– Что это значит? – София не верила ушам. – Эпоху? Сама себе?..

Нош отвернулся, словно избегая ее вопроса, по шкуре лося пробежала дрожь. Горькослад и Дымка рассматривали остывшее кострище.

– Помнишь, ты говорила: Златопрут рассказывала тебе об одной элодейке, пытавшейся практиковать арсы? – спросил Горькослад.

– Да, но она не сказала, как было дело и чем кончилось, – возразила София.

Дымка прокашлялась.

– Ладно, будем говорить начистоту! – сказала она. – Никто из нас там не бывал, так что мы все из вторых рук узнаём… Вот что нам известно. Бораго и Ясень с Шалфей были… ну… короче, они тучегонители, как Горькослад. Талантливые до невозможности. Настолько, что даже другим элодейцам их подвиги порой казались сущей магией.

– Сам я их не запомнил, – подхватил Горькослад, – но мать столько рассказывала! И такое! – Он улыбнулся. – Вот один пример. Мать говорила, однажды сестры помогли вывести из леса двоих заплутавших детей, послав им целое облако светлячков.

– Не все их дела внушали подобное умиление, – продолжала Дымка. – Особенно это касается Бораго, самой талантливой из троих. С возрастом она стала мстительной. Ее страшно бесило то, как жители Территорий обращались с древним. Однажды, придя в ярость, она наслала колдовской вихрь, погубивший более дюжины поселенцев. За это элодейцы изгнали ее, и она явилась сюда. Некоторое время мы ее терпели… Кое-кто называл ее убийцей и даже в лицо смотреть не хотел, но зря ли мы гордимся тем, что всех отверженных принимаем? Поэтому большинство все же мирилось с присутствием сестер. Однако потом Бораго рассказала о своих планах на Оукринг! – Дымка покачала головой. – Она решила, что разговаривать с древним и временами влиять на его действия – недостаточно. Бораго хотела большего. Она хотела сама уподобиться древнему.

София слушала, забывая дышать.

– И как бы это выглядело? – с сомнением спросил Тео.

– Этого мы так и не узнали, ибо тут же наложили запрет. Бораго вознамерилась присвоить Оукринг и всю землю кругом. Мы подобного не потерпели и выставили ее. Вместе с сестрами она ушла на север, к Жуткому морю, чтобы там попытаться создать и населить свою собственную эпоху.

– До нас только слухи доходят, – сказал Горькослад, – что в тех местах каждое дерево, камень и стебелек травы – живое отражение ее сознания. Даже животный мир… в котором есть и существа, напрямую созданные Бораго. Наверняка трудно сказать, ибо там побывали очень немногие… Ясень и Шалфей, говорят, выбиваются из сил, придерживая сестру.

Образ, нарисованный Дымкой и Горькосладом, вышел страшноватый, но София могла вообразить что и похуже. Она задумалась об иных способах остановить армии Нового Запада, но все они казались еще более странными и опасными. Окружить рощу людской стеной, чтобы защитить ее? Завести армию в другие места? Воздействовать на высшее офицерство силой собственной убежденности?.. Нет уж. Посещение Жуткого моря выглядело самым разумным.

– Звучит дико, но не слишком опасно, – сказал Казанова, подтверждая мысли Софии. – Я еду!

– Почему бы и нет, – поддержал Тео. – У нее распря с Вещими и жителями Оукринга, верно? Мы трое не при делах – как раз подойдем.

– Ты, Тео, для путешествий еще не годишься, – возразил Казанова.

– Может, и так, – сказал Горькослад, – но без Тео, похоже, вам их не найти. Дело в том, что берега Жуткого моря очень нелегко отыскать. Знаете его другое название? Море Вещих. Так вот, никто из вас Вещим не является, а карт у нас нет.

– Это почему без меня не найти? – спросил Тео. – Что я за особенный?

Горькослад с Дымкой переглянулись.

– У тебя ведь Знак железа, верно? – спросил Горькослад.

Тео показал руку:

– Верно.

– А как ты думаешь, зачем он тебе?

– Зачем?.. – удивленно повторил Тео.

Нош снова вздохнул. Прозвучало невероятно похоже на смех.

– Ну тебя, Нош. Недобрый ты, – попенял Горькослад, но сам спрятал улыбку. – В Пустошах далеко не все знают, каков смысл этого Знака…

Тео спросил возмущенно:

– Что сказал Нош?

Горькослад помедлил.

– Нош находит забавным, что ты не умеешь пользоваться Знаком, – объяснил он, явно «отредактировав» замечание лося.

– Твой Знак вроде компаса, Тео, – сказала Дымка, трогая его покрытую шрамами руку. – У нас в Оукринге люди со Знаком железа пользуются им, чтобы дорогу отыскивать. Вот в чем его смысл.

Тео сперва не хотел верить, потом разозлился, однако спустя некоторое время пришел в восторг. Досадуя, что прожил почти семнадцать лет, даже не догадываясь о могуществе своего Знака, он решил больше не терять времени. Куда только подевались слабость и вялость, вызванные трудным выздоровлением! Он твердил о том, как опасно тратить время впустую, пока Дымка не взяла его на прогулку по Оукрингу.

В точности как и рассказывал им Лишайник, здесь обитали люди обоих Знаков: и лозы, и железа. Сара Дымка Лонгфелло, будучи городской лекаркой, знала всех. Она и решила, что им следовало посоветоваться с человеком по имени Эверетт, прославленным следопытом. Пусть научит Тео пользоваться рукой!

Тео едва мог сдержать нетерпение. Когда с Дымкой и Казановой они отправились в городок, юноша, казалось, успел начисто позабыть про раненое плечо.

Горькослад и София остались у домика.

– Нам с тобой своя работа предстоит, – сказал Горькослад, садясь вместе с девочкой за кухонный стол. – Тот древесный спил у тебя с собой?

София вынула его из сумки, положила на стол:

– Вот он.

– Тебе удавалось прочесть его наяву?

– Нет пока.

– Попробуй еще. Откроешь для себя новое направление! – И коснулся деревянного кружка. – Вчера вечером я его просмотрел… Увидел кое-что интересное. Это дерево всех трех сестер помнило!

У Софии округлились глаза.

– Правда, что ли?

– Так воспользуйся преимуществом, взгляни на них прежде, чем к Жуткому морю идти.

София задумалась.

– А ты чем займешься, пока мы ходить будем? Здесь останешься, с Дымкой?

Вещий покачал головой:

– Благодаря карте твоего дяди я вроде бы вычислил, где следующий раз появится Дурман… И хочу заблаговременно приехать туда. – Он поднялся. – Я уеду сегодня, попозже. Мне нужно с Ношем все обсудить… А тебе – удачи в чтении карты! – И Горькослад улыбнулся. – Я еще зайду попрощаться.

Оставшись одна, София занялась сосновым кружком, лежавшим перед ней на столе. Много раз она пыталась прочесть его бодрствуя, но карта молчала. «Может, хоть сейчас что-то изменится, – гоня чувство безнадежности, сказала себе девочка. – Теперь, когда я увидела рощу и поняла, что это значит: не видеть – воспринимать…»

Кончиками пальцев она тронула поверхность спила. Закрыла глаза, сосредоточилась на строении сосны… Ничего нового не произошло. София попыталась выпасть из времени, чтобы мгновение растянулось, заключило ее в свой кокон. Ее рука потяжелела, потом, напротив, утратила вес. Срез дерева был гладким и чуть тепловатым, но не потому, что нагрелся, дело в другом…

София не стала углубляться в наблюдения, вдруг поняв: произошло нечто важное. Тепло не было теплом – а дерево перестало быть деревом. Пальцы как будто более не касались твердой поверхности. София не понимала, каким образом (и крепко-накрепко воспрещала себе задаваться этим вопросом), но ее пальцы касались непосредственно воспоминаний. Она чувствовала их кожей, невесомые, как тонкие волоконца. Они-то, воспоминания, и производили тепло.

Память дерева раскинулась перед ней. Она наблюдала события в точности как на рукотворной карте памяти. Снегопады, весенние рассветы, летние грозы, осенние вечера… и опять снегопады. Люди появлялись и исчезали. Девочка влезала на дерево и смеялась, устроившись на ветвях. На обнаженные корни присаживался отдохнуть старик, он очень устал, и ноги у него болели… Вороватый парнишка рыл и рыл землю, сбрасывал в яму мешок, закидывал землей… Выл ветер. Росла и убывала луна.

Потом возникли три женщины средних лет. Они рядком сидели на земле, глядя на городок; это был другой поселок, не Оукринг. София видела только их спины. По горизонту стелились яркие краски заката, в воздухе пахло клевером. Одна женщина накрыла рукой светлячка, и София тотчас вспомнила: «Три сестры!»

«Не бери в голову, Бораго», – сказала другая женщина той, что держала светлячка.

«А почему нет? – легко ответила та. Негромкий голос был богат оттенками, мелодичен, приятен. – Это же так и есть. Мы видим, как обретают плоть мысли. Можем призвать ветер или дождь. И древние нас любят… Под нашим водительством они придают облик будущему. И уже не скажешь, будто мы уподобились Судьбам, сестрицы. Мы и есть три Судьбы!»

30 Четыре заложника

10 августа 1892 года, 9 часов 50 минут

С изучением флоры и фауны дело обстоит так же, как и с изучением почвы. То и другое значительно продвинулось после Разделения, но это великое событие существенно изменило характер изысканий. Прежним допущениям не стало веры. И дело даже не в том, что распространились новые виды, возникла новая суша. Как показывает опыт землепроходцев, утратили основательность даже категории, считавшиеся прежде незыблемыми. Новаторская работа Джеймса Хаттона в области геологии, вышедшая как раз перед Разделением, ныне вызывает массу вопросов либо – самое мягкое, как, например, у геологов Нохтланда, – считается простым случаем гораздо более общей теории. Точно так же и прекрасные работы Карла Линнея, немало повлиявшие на развитие науки, все меньше подходят для описания нашего Нового мира.

Шадрак Элли. История Нового мира

Шадрак не стал ждать, пока в голове уляжется все значение сделанного им открытия. Не стал тратить время и на то, чтобы обсудить его с остальными заговорщиками. Покинув склад сразу, как только подвернулась возможность исчезнуть под благовидным предлогом, он вернулся на трамвае в город, тут же нанял экипаж и приказал доставить себя в Лексингтон. Поездка заняла добрый час; когда министр оказался в центре городка, близился полдень. Здесь Шадрак оплатил кучеру задержку, купил ему обед и попросил дождаться своего возвращения.

– Если к тринадцати часам меня не будет, пожалуйста, отправляйтесь по этому адресу, – сказал он, надписывая на бумажке: «Ист-Эндиг, 34, миссис Клэй». – Это моя экономка. Скажете ей, куда меня отвезли, об остальном она сама позаботится.

Шагая по лексингтонским полям, Шадрак радовался хотя бы тому, что погода стояла безоблачная, а у него хватило предусмотрительности обуться в грубые башмаки. Его целью была ферма, означенная в списке имений Бродгёрдла. На ходу Шадрак размышлял о возможных последствиях своих находок на складе. Ловкач-премьер позаботился о том, чтобы никто не смог его обвинить в заблаговременной подготовке войны. Вина, в случае чего, падет на Шадрака. «Знать бы, во что еще меня впутали?» Раз уж Бродгёрдл оказался способен к столь долгосрочному и осмотрительному планированию, какие еще тайные дела могут выплыть наружу? И какое место в этих планах отведено пропавшим без вести Вещим?..

Ферма показалась впереди примерно в десять тридцать. Шадрак приблизился осторожно… Он даже не знал, что предпримет, если навстречу выбегут големы с абордажными крючьями наперевес. К фермерскому дому на небольшом взгорке вела длинная дорожка, обсаженная дубами. Поля по сторонам выглядели заброшенными. Казалось, их много лет не косили, растения покрывал слой выпавшего пепла. Однако забор, окружавший участок, оказался в неплохом состоянии, запор на воротах – хорошо смазан. Шадрак отодвинул засов и оказался внутри.

Дом встретил Шадрака тишиной. Окна стояли большей частью открытыми, в одной комнате трепетали бледно-желтые занавески. Поглубже вздохнув, Шадрак подошел к выкрашенной синей краской двери и постучал. Почти сразу внутри негромко зашуршало. Прошла минута, другая… Шадрак огляделся и заметил: хоть поля и выглядели одичалыми, сады вблизи дома были отменно ухожены. На кусте голубики у двери уже зрели ягоды, узловатая яблоня опрятно подрезана. В палисадничке разрослись душистые травы: вербена, мята, лаванда. Шадрак постучал снова. Потом дотянулся до ближайшего окна, где в подвесном ящике цвел ползучий тимьян:

– Есть кто? Я Шадрак Элли! Есть кто-нибудь дома?

Шорох повторился. На сей раз Шадрак различил шаги. Щелкнул засов, синяя дверь медленно приоткрылась. Перед Шадраком стоял старик: редкие клочки седых волос, острая бородка. Глубокие морщины на лбу казались проложенными острым резцом непреходящей заботы.

– Шадрак Элли? – прошептал старец. – Картолог?..

– Да, я Шадрак. А вы, случайно, не Джерард Соренсен, доктор ботанических наук?

В глазах человека мелькнул страх, но он кивнул.

– Я вам ничего плохого не сделаю, – заверил Шадрак. – Дело в том, что я вас ищу. Разрешите войти?

Соренсен заколебался.

– Думаю, не стоит, – проговорил он еле слышно.

– Доктор Соренсен, я хочу вам помочь. Вы можете рассказать, что с вами произошло?

Старик ответил по-прежнему очень тихо, умоляющим тоном:

– Вы позаботитесь, чтобы с моей семьей ничего не случилось?

Шадрак сглотнул.

– Вашим родным разве что-то грозит?

– Я нахожусь здесь против своей воли, мистер Элли, – чуть более твердым голосом произнес Соренсен. – Не будь под угрозой мои дети и внуки, я бы ни за что сюда не поехал. Если из-за нашего разговора они подвергнутся еще большей опасности, значит все мои усилия пропадут втуне…

– Доктор Соренсен, – сказал Шадрак. – Я только начал распутывать клубок, частью которого является и ваше вынужденное затворничество. Я знаю, что за всем этим стоит Гордон Бродгёрдл, и отдаю себе отчет в том, что, если мы не остановим его, будет поломано и загублено множество жизней. Если вы хоть немного поможете мне прояснить ситуацию, рассказав, что произошло лично с вами, я приложу все силы к тому, чтобы с вашей семьей ничего не случилось.

Соренсен пребывал в нерешительности. Наконец он едва слышно вздохнул и открыл дверь.

– Счастье, – сказал он, – что сегодня среда. Входите, может быть, удастся поговорить откровенно…

Войдя на кухню фермерского дома, Шадрак огляделся – и как будто бы перенесся в нохтландскую лабораторию Мартина Метля. Образцы почв были повсюду. На рабочем столе громоздились пустые горшки, рядом виднелась лейка и лежали брошенные в спешке перчатки. И все было уставлено растениями, даже пол. Шадрак узнал папирус, апельсиновые деревья в кадках, карликовую иву, папоротники такого множества видов, какого он отроду в одном месте не видел. И присесть некуда.

– Я буду говорить быстро и коротко, – предупредил Соренсен. – А потом вы сразу уйдете.

– О большем я и не смею просить, – сказал Шадрак. – Спасибо вам.

– Все началось в конце минувшей зимы… Ко мне обратился этот самый Гордон Бродгёрдл. Пообещал достойно вознаградить за исследование редкого растения, доставленного с берегов Жуткого моря. Видите ли, тамошние растения как раз составляют предмет моего научного интереса, поэтому я ответил согласием. Он пригласил меня сюда, в этот дом. И вот здесь я с ужасом обнаружил… – Соренсен рассеянно тронул апельсиновое деревце. – Оказалось, что «образцы» не растения, а люди.

Шадрак кивнул. Все вставало на место.

– Их было трое, – сказал он ботанику. – Старик, женщина и девушка. Трое тучегонителей Вещих.

– Как? – изумился Соренсен. – Как вы догадались?

– Женщина умудрилась передать весточку из заточения…

– Ясно, – с видимым облегчением кивнул Соренсен. – Рад слышать… К сожалению, этого оказалось недостаточно. Наибольший интерес для Бродгёрдла представляла девушка, поскольку на ее руках распускаются цветки дурмана… знаете, наверное? Те, ядовитые. Как только цветки отделяются от ладоней, их испарения чудовищно помрачают рассудок. Они смертельно опасны!

– Малиновый туман, – покачал головой Шадрак. – Теперь я понимаю…

– А я вот не понял, – сказал Соренсен. – Пока не сделалось слишком поздно. Я потребовал освободить Вещих и отказался участвовать в дальнейших планах Бродгёрдла. Он ответил, что пошлет своих громил за моими родными… – Ботаник прикрыл глаза дрожащей рукой. – С того дня я ни в чем не противоречил ему. Я подтвердил свойства цветка, после чего Бродгёрдл велел мне погрузить двух других Вещих в зимнюю спячку. На самом деле я знаю о Вещих очень немногое, а о подобной спячке только в литературе читал… Бродгёрдл посулил в случае моего отказа просто убить их. Так что я сделал для них все, что сумел… Девушку увезли, боюсь даже думать, для каких целей. Двоих других оставили здесь.

– Они еще в доме? – оживился Шадрак.

Вместо ответа Соренсен повернулся и вышел из комнаты, предоставляя Шадраку следовать за собой. В соседнем помещении доступ солнечному свету перекрывали темные шторы. Шадраку пришлось ждать, пока привыкнут глаза. Тогда он рассмотрел, что комната была почти пуста, если не считать дровницы с поленьями у камина и двух длинных ящиков, смахивавших на гробы с закрытыми крышками. Соренсен, шаркая ногами, подошел к «гробам» и открыл оба, поставив крышки за ящики.

– Сами смотрите, – сказал он Шадраку.

Министр подошел, охваченный крайне нехорошим предчувствием. В комнате было все же слишком темно, но Соренсен, словно уловив его мысли, взял с каминной полки свечу. Чиркнул спичкой, поджигая фитиль, и со свечой в руках опустился на колени возле ближнего ящика.

Шадрак вгляделся – и понял, что ботаник говорил правду. Ящик был заполнен землей. Примерно посередине поверхность нарушали кисти двух белых рук, уложенные одна на другую. Меж безвольных пальцев пробивались три белых цветочка – нежные граммофончики на темном вьющемся стебле. А в головной части ящика на фоне земли выделялось бледное женское лицо. Восковые черты хранили безмятежное выражение, глаза закрыты…

Часть IV Буря

31 Полуправда

11 августа 1892 года, 12 часов 22 минуты

В общем и целом нужно сказать, что другие эпохи больше ценят свои сады. К примеру, Нохтланд, столица Пустошей, заслуживает прозвища Город-сад. И даже Папские государства, опустошенные эпидемией, успешней заботятся о поливных садах своих городов. Путешественники, посещающие Новый Запад, отмечают прелесть сельских пейзажей, но города буквально душат убогой архитектурой и сплошными мостовыми почти без вкраплений зелени. В Бостоне есть общественный городской сад, но в остальном главнейшими парками являются кладбища. Как заметил один прославленный посетитель: «Быть может, стоило бы разбивать побольше садов для живых, а не для мертвых?»

Шадрак Элли. История Нового мира

Шадрак примчался в офис инспектора Грея, не чуя под собой ног. Принудил инспектора с двадцатью полисменами последовать за ним в Лексингтон. Добился, чтобы Грей гарантировал полицейскую защиту доктору Соренсену и его близким. Убедил Соренсена пробудить двоих тучегонителей. Взял на себя заботу о Вещих, поместив их в «Конкорд» – приходить в себя от слишком долгой спячки под присмотром надежного друга… После чего вернулся домой – и сил едва хватило поведать друзьям-заговорщикам о событиях дня.

Винни и Нетти сперва страшно обозлились. Однако простили его, когда он обрисовал дальнейшие планы.

Итак, все от него зависевшее он сделал. Теперь оставалось ждать.

Он ожидал, что тем же вечером к нему нагрянет Бродгёрдл. Однако столкнуться им пришлось лишь назавтра, под конец рабочего дня. Все утро Шадрак работал с документами, теперь же стоял у окна, глядя на общественный сад и припоминая, как ребенком по выходным гулял там с родителями. В то время розовые кусты казались ему высокими, словно деревья. Мимо ходили люди, занятые негромкой беседой… Бостон ему тогда казался сокровищницей; она мерцала дивным светом, сулила удивительные открытия…

Бродгёрдл вломился без стука. Просто распахнул дверь и захлопнул ее, войдя в кабинет. Шадрак бросил последний взгляд на садовую зелень и повернулся к премьеру, гадая, что его ждет. Он видел, каким усилием тот сдерживал ярость. То, что премьер явился к нему, пылая злобой, вместо того чтобы выждать и остыть, показалось картологу весьма примечательным.

– Вам это дорого обойдется, – несколько придушенным голосом проговорил наконец Бродгёрдл.

Шадрак помедлил, напоминая себе, что далее сердить этого человека не только бессмысленно, но и опасно.

– Я сделал лишь то, что мне представлялось необходимым, – сказал он. – Я решил, что тучегонители и доктор Соренсен по вашей милости уже достаточно настрадались.

Бродгёрдл фыркнул:

– Вы, похоже, себя гражданином мира считаете. Карты, друзья-путешественники… Однако мозги у вас такие же куриные, как и у всех бостонских провинциалов. Леса за деревьями не видите!

– Какого же леса я не заметил?

– Цели! Цели всего, что делается! – Бродгёрдл обвел рукой кабинет, в том числе окно, за которым раскинулся Бостон. – Вы не понимаете предназначения нашей эпохи и нашего жития в ней. Даже самого Разделения!

Шадрак терпеливо сцепил перед собой руки.

– То есть вы рассматриваете свои планы как часть чего-то большего.

– Так и есть! – Бродгёрдл оперся кулаками о Шадраков стол, наклонился вперед. – И дело даже не в исполнении великой задачи нашей эпохи, состоящей в продвижении на Запад. Вопрос в том, кто выиграет, а кто проиграет! Кто восторжествует, а кого истребят. Вам, может быть, хочется, чтобы этим полушарием завладели налетчики? Или вовсе индейцы?

Шадрак поднял брови:

– А я и понятия не имел, что они спят и видят, как полушарием завладеть…

– Что взять с идиота, – отмахнулся Бродгёрдл. – Вам же известно, что все судьбы висят на волоске. Мы можем катиться по накатанной дорожке ко все большему разобщению и распаду, но можем и последовать по пути, предначертанному нам Истинной эпохой, и это – Единство! Спаянность! Прогресс!

– Я в курсе, что наша эпоха может избрать один из нескольких путей развития, – ровным голосом ответил Шадрак. – Однако я смотрю на вещи иначе, чем вы.

Накал Бродгёрдла достиг пика и пошел на спад. Он отступил от стола и заговорил совсем другим тоном. Холодно, почти безразлично, словно оставив попытки переубедить беспросветного глупца.

– Эпоха заблуждений трагически оправдывает свое название. Мы летим под откос, но никто не желает этого видеть. Но все же… все же… Это наша эпоха. И другой у нас нет. Мы либо спасем ее, либо утратим. Неужели даже это вам непонятно? – И мрачно улыбнулся. – Иное решение невозможно. Я с прискорбием вижу, что вы и не пытаетесь хотя бы приблизиться к пониманию!

В рассуждениях Бродгёрдла звучала нигилизмийская логика. Шадрак изначально подозревал, но теперь вполне убедился, что спорить с ним, приводить доводы было бесполезно.

– Что ж, – сказал он. – Похоже, вы правы – я не вижу леса. Хотя, наверно, правильнее сказать иначе: лес я вижу, но другой.

– И эта неспособность, как я уже говорил, вам дорого обойдется, – ледяным тоном заявил Бродгёрдл. – Я вас предупредил, а я слово держу. И пустыми угрозами не разбрасываюсь. Сизаль Клэй и Теодор, если он выживет на войне, будут депортированы. Вашу племянницу Софию по возвращении в Бостон арестуют за подлог. Знаете, я слышал, что тюрьмы для малолеток ничуть не лучше взрослых… недостаток финансирования, не иначе… Взрослые тюрьмы я, кстати, не просто так помянул. Без сомнения, вы окажетесь в одной из них, – добавил он с торжеством. – За что? А за то, что под носом у Блая планировали войну! Тому свидетельством склад у воды, набитый уликами!

Крупные белые зубы сверкнули в улыбке.

– Я это знаю, – спокойно ответил Шадрак.

Надо отдать должное Бродгёрдлу, он ничуть не показал удивления.

– Коли так, значит у вас даже куриных мозгов нет.

Шадрак отвернулся к окну:

– Слышал я, что в Истинной эпохе Бостон не является столицей страны.

Бродгёрдлу понадобилось мгновение.

– Это так, – сказал он затем.

– Воображаю тот мир, – тихо проговорил Шадрак, – в котором Бостон – всего лишь окраинный город. Как же я люблю его! С его кривыми улицами, невозможно холодными зимами и безумной жарой летом… Лоб у него кирпичный, зато в сердце – зеленая травка… И как все переменилось! После закрытия границ город стал бледным призраком себя прежнего. Мне кажется, он, по сути, исчез… Я еще живу в нем, но уже тоскую о нем!

Он повернулся к Бродгёрдлу:

– Полагаю, это облегчит расставание. Меня ждет не ссылка – лишь странствие в поисках города, похожего на прежний Бостон… – Шадрак грустно улыбнулся. – Может, в Нохтланд податься? Или в какой-нибудь отдаленный городок на тихоокеанском побережье. Я их никогда еще не видал…

Шадрак вложил столько энергии в планирование этого путешествия, что конечный пункт уже казался не столь значительным. Картолог не позволял себе представить, как однажды, когда настанут лучшие времена, они наконец соберутся все вместе: миссис Клэй, Тео, София и он сам. Сколько всего нужно еще утрясти, сколько всего может пойти не так, прежде чем наступит завтрашний день и он в последний раз закроет за собой дверь дома тридцать четыре по улице Ист-Эндинг…

Тяжелый взгляд Бродгёрдла был полон презрения.

– Стало быть, ради безопасности вы готовы поступиться принципами? Узко же вы мыслите, Шадрак!

Картолог по-прежнему улыбался.

– Мною движут именно принципы, Гордон. Если бы я в первую очередь беспокоился о своей безопасности, бросил бы Вещих там же, где нашел: в гробах, набитых землей. Но я не сделал так и рад этому. Когда однажды, где-нибудь подальше отсюда, я снова окажусь в семейном кругу, мне не хочется мучиться совестью, рассказывая о совершенных поступках.

32 Дымные карты

14 августа 1892 года, 6 часов 22 минуты

Глава, написанная Сарой Смоук (Дымкой) Лонгфелло, рассказывает о происхождении дымных карт, поистине стоящих рассмотрения. О них зачастую судят крайне неправильно. Многим кажется, будто «дымные карты» суть следы задымления, оставшиеся на бумаге; их путают с соответствующей техникой рисования. Картины, пожалуй, получаются интересные, но хранилищем информации они сами по себе не являются. Пожалуй, более интересную карту удалось бы получить, рисуя дымом по ткани – обычному носителю для погодных карт.

София Тимс. Рожденные Разделением: байки путешественников

Нош с Горькосладом отбыли под вечер тринадцатого: их ждали поиски Дурман. Софии оказалось неожиданно трудно распроститься с молодым Вещим. С того мгновения, когда доброжелательная морда Ноша возникла перед ее глазами на станции Соленого, юноша и лось дарили ей основательно подзабытое чувство защищенности и заботы. За свою недолгую жизнь она странствовала лишь с двоими Вещими, но оба оказались наделены особым внутренним спокойствием, невероятно помогавшим в тягостные минуты. Сейчас же Софию одолевали неуверенность и беспокойство, мир вдруг стал опасным и неуютным.

«Сперва Златопрут, теперь Горькослад, – думалось ей. – Полтора месяца со мной рядом был кто-то из Вещих…»

Она стояла у дверей Дымкиного жилища, глядя, как удалялись тучегонитель и лось.

«Надо снова привыкать обходиться без них. Увидимся ли еще?..»

Тео быстро шел на поправку. Он с огромным энтузиазмом учился железному искусству – так Эверетт именовал науку владения Знаком, – и энергии у парня было хоть отбавляй. Тем не менее Дымка настояла на том, чтобы ее пациент еще по крайней мере одну ночь провел под кровом, в безопасности и покое.

– Мне интересно, – сказала она, – когда тебе уже надоест нам об этом рассказывать!

Дело было после ужина, они стояли на кухне.

– Ты вроде как слушаешь, – сказал Тео, показывая испещренную шрамами правую руку. – Но только – костями!

– Плохо представляю себе, – сказала София.

– Оно и правда непросто, – согласился Тео, ни дать ни взять чуточку смущенный величием собственного таланта. – Я поначалу все в толк взять не мог, что Эверетт имеет в виду. А он говорит – перестань, мол, наконец думать! Сосредоточься на том, что твоя рука хочет тебе сказать!

София невольно усмотрела сходство со своим собственным обучением у Горькослада. Ей тоже пришлось учиться наблюдать и истолковывать, не задумываясь, как это происходит.

– Например, сейчас ты что ищешь? Свои сапоги? – поддразнила она. – По-моему, я видела их под кроватью…

Тео добродушно рассмеялся.

– Я пытался почувствовать Жуткое море. Я примерно представляю, в какой оно стороне, благо знаю, где север. Я прикидывал, удастся ли уловить нужное направление.

– И как? – с интересом спросил Казанова. – Уловил?

– Ну… есть немножко. Мне типа хочется двигаться во-он туда. – Тео показал, куда именно. – А с какой стати, объяснить не могу!

– А в кровать твоя рука, случаем, тебя не зовет? – спросила Дымка. – Вот где тебе сейчас точно следует быть!

Тео покаянно рассмеялся, и все разошлись до утра.

Утром четырнадцатого Софию разбудила тихая возня в кухне: Дымка готовилась к отправлению. Она упаковывала еду, раскладывая припасы аккуратными кучками.

– Хлеб, вяленое мясо и фрукты, – сказала она, заметив Софию. – Воду в дороге найдете. У Казановы рюкзак есть, ты можешь взять один из моих…

София протерла глаза, разгоняя остатки сна:

– Спасибо вам, Дымка.

– Я тебе еще одежонку кое-какую подобрала: не все же налетчиком одеваться? Звенишь так, что слышно за милю! – Добрая женщина показала Софии пару кожаных штанов, такие же башмаки, длинные шерстяные носки, льняную рубашку, шерстяной плащ. – В штанах всяко странствовать удобней. Я ненамного выше тебя, так что, пожалуй, впору придутся…

– Здо́рово! Спасибо еще раз, Дымка!

София быстро переоделась. Одежда была ей немного великовата, но, как говорится, велика – не мала! Главное, башмаки оказались точно впору. София оглядывала их с восхищением. Какие теплые, удобные, легкие!

– Погоды там холодней здешних. Из-за льда.

София бережно свернула плащ и пристегнула к заимствованному рюкзаку.

– Далеко ли нам идти до жилища сестер?

– Этого не предугадаешь. – Дымка перевязала очередной сверток. – Скажу тебе так: когда съедите половину припасов, хочешь не хочешь, придется разворачиваться и двигать обратно, где бы вы на тот момент ни находились. Там вы пропитания не найдете!

– Но ведь они трое что-то едят?

Дымка покачала головой и ответила непонятно:

– То, чем они питаются, я есть бы не стала.

На кухню вышли Казанова и Тео. Казанова нес большой рюкзак, выглядевший до отказа набитым. Тем не менее он поставил его на стол, открыл и стал преспокойно убирать внутрь всю еду, заготовленную хозяйкой.

– Шерстяные одеяла и прорезиненный брезент для льдов, – сказала Дымка, вручая их Казанове. – Тео, а это тебе! – Она держала мягкий сверток. – Здесь чистые бинты и пузырек лекарства. Если плечо разболится, отпивай понемножку, это уймет боль. И еще обзаведись посохом, иначе с рукой на перевязи много не прошагаешь… Еды я вам положила дня на четыре, не больше. Если не вернетесь к восемнадцатому, придется нам вас разыскивать, и чем это кончится, гадать я лучше не буду. Так что через два дня всяко-разно поворачивайте назад! – сказала она и добавила: – Если задержитесь, рощу по-любому будет поздно спасать. Да, и вот еще что…

Она показала им три короткие свечки.

– А-а, – улыбнулся Казанова и большой ладонью принял все три, чтобы раздать по одной Софии и Тео. – Держите их при себе и ни в коем случае не теряйте!

– Свечи у нас, вообще-то, есть, – сказал Тео.

– Но не такие. Не Дымкины.

– Это дымные карты, – несколько извиняющимся тоном проговорила хозяйка. – Уж вы простите меня, вечно я беспокоюсь… Я лишь хочу, чтобы вы всенепременно назад дорогу нашли, если что не так пойдет… Свечку зажжете – дым и поведет вас сюда, ко мне.

– Ух ты! – воскликнула София. – Здорово! Спасибо вам! Дымная карта, – пробормотала она.

Свечка выглядела совершенно обычной. Приятно пахла воском… София убрала ее в сумку, а сумку – в рюкзак, между двумя одеялами.

– Сумку-то обязательно с собой тащить? – спросил Казанова. – Столько бумаги! Она у тебя как кирпичами набитая!

– Там мои карты, – ответила девочка. – И альбом. А еще гранаты, которые мне в Авзентинии дали. Они при мне должны быть.

– София без этой сумки ни шагу, – улыбнулся Тео. – Куда она, туда с ней и сумка.

София покраснела.

– Ладно, – сказал Казанова. – Коли так, отправляемся! Дымка, – он заключил хозяйку в объятия, – не знаю даже, как тебя благодарить! Обещаю, мы вернемся восемнадцатого или раньше. Я уж за ребятами присмотрю…

– Кто бы сомневался, Грант! – Женщина в свою очередь обняла Софию и Тео. – Да, еще кое-что, – сказала она уже на пороге. – Жуткое море не случайно так называется… Не смущайтесь ничем, что можете увидеть там или услышать. Необитаемая эпоха не причинит вам вреда… По крайней мере, пока не доберетесь до царства сестер!

Трое зашагали прочь по тропе, и Дымка крикнула вслед:

– И смотрите там, берегите себя!..

9 часов 40 минут

Трое держали путь на север, удаляясь от Оукринга. В начале путешествия указующая рука Тео была им без надобности, поскольку путь к Жуткому морю Казанова хорошо знал. Элодейцы время от времени путешествовали в ту сторону, чтобы проводить время в ледяных пещерах; их следы несколько заросли, но неплохо просматривались.

Шагая по тропе, София нарадоваться не могла счастливому случаю, что свел Тео в бостонской тюрьме с Казановой. Живя в доме лекарки, девочка насмотрелась на то, с какой нежностью и заботой здоровяк ухаживал за ее другом. Теперь она видела, что и в дороге он был спутником очень заботливым. Казанова самым серьезным образом воспринял обещание, данное Дымке. Приподнимал висячие ветви, чтобы им было легче идти. Предупреждал о шатких камнях на тропе. И кажется, знал названия каждой былинки, значение всего, что им попадалось.

– Совиные погадки, – сказал он, поднимая колючий комок, состоявший, казалось, из слипшегося пуха пополам с мелкими косточками. – Совы не умеют жевать. Свою добычу они заглатывают целиком, потом отрыгивают остатки. Вот тут, – он растрепал комок, – останки небольшой мыши…

– Неопрятно как-то, – заметил Тео.

– А ты сам попробуй мышь целиком проглотить, – посоветовал Казанова.

Местность кругом была ровная, лес разреженный. Деревья клонились к земле, листву побил угольный град. Тропу сплошь покрывали сбитые ветки и рваные листья.

Пока шли, София время от времени поглядывала на небо. С тех пор как Сенека доставил ей веточку, посланную Златопрут, девочка больше не видела сокола, но помимо воли ждала его появления. Где бы ни мелькнуло птичье крыло – она тотчас оглядывалась.

– Это болотный лунь, – заметив, как она повернула голову за пронесшимся силуэтом, сказал Казанова.

– Очень красивый, – кивнула София.

– А еще в здешних местах очень много сапсанов…

– Казанова, – сказала она. – Как же Тео повезло тебя в камере встретить!

Он улыбнулся:

– Счастливчик Тео, что с него взять.

Тео резко остановился:

– Ты почему меня так назвал?

Казанова ладонью стукнул себя по лбу:

– Как же я мог забыть? Столько всего произошло, совсем из головы вылетело… Пока ты валялся в лихорадке, по дороге в Оукринг нас остановили налетчики. Представь, твоими знакомцами оказались. Даже вяленого мяса мне дали, дескать, тебе для поправки нужно железо. Так вот, один из них, Тощий Джим, тебя Счастливчиком и назвал.

Напряженное лицо Тео смягчилось улыбкой.

– Тощий Джим, – повторил он. – Ну, ну…

И, продолжая улыбаться, вновь зашагал.

– Кто он такой? – спросил Казанова.

– Налетчик знакомый. – Тео засмеялся и ткнул посохом в дерево. – Прежде чем заняться налетами, он сделал себе имя как метатель ножей. И он – один из немногих, кто полагает, что в грабеже есть какие-то правила. На моей памяти он ни разу не обирал женщин, стариков и тех, у кого дети были.

– Наверно, это ему здорово руки связывало, – заметила София.

– Еще как! Я же и не называл его успешным налетчиком. Другое дело, несколько раз и ему неплохой куш перепадал… Однажды он обнес владельца ранчо в Южных Пустошах, столько денег огреб – два года жить можно! Конечно, он все спустил месяцев за шесть, но зато как шиковал! Тощий Джим! Грабитель-джентльмен…

– Совсем как пираты, – сказала София.

– Или – как наш Казанова, – сказал Тео.

София с любопытством уставилась на здоровяка:

– Тео правду говорит?

Казанова покачал головой, лицо перекосила улыбка.

– Я, вообще-то, не рассказывал Тео, за что меня в тюрьму упекли. Это он так, наугад брякнул! – И он нагнулся, пролезая под поваленным деревом, перегородившим тропу. – Вдруг я туда угодил за хищение и растрату? Или вовсе за убийство?

Он оглянулся на спутников, приняв угрожающий вид.

– Ага. Щас! – засмеялся Тео. – Так и поверили!

– Или за государственную измену, – оставив веселье, сказал Казанова.

– За измену? – переспросила София.

– Ясно, за нее самую, – нахмурился Тео. – С таким премьером, как Бродгёрдл, не так чихнешь – и ты уже родину врагам продал. Он всех гребет в тюрьму, чтобы пушечного мяса было побольше!

Казанова указал вперед:

– Там прогалина, остановимся передохнуть…

Тео и София ждали, не скажет ли он чего-нибудь еще. И дождались.

– Меня арестовали за то, что я протестовал против закрытия границ и политики Нового Запада в отношении Индейских территорий. Я был в толпе, собравшейся на ступенях Палаты представителей. Нас всех полиция задержала. Сперва казалось – подержат да выпустят… Но мне не удалось найти адвоката, а время шло… И вот тут Бродгёрдл, тогда еще не премьер, просто парламентарий, протащил закон, согласно которому определенные формы протеста приравнивались к измене. Причем закон применялся и к тем, кого уже арестовали по менее серьезному обвинению. Так я и стал государственным преступником. – Казанова приподнял очередной сук, пропуская Софию и Тео, и спокойно докончил: – Если бы не армейская служба, меня бы точно повесили.

Во второй половине дня путники достигли пределов территории, на которой Казанова хорошо ориентировался и мог служить проводником. Они остановились на поляне, где у старого кострища догнивала небольшая хижина.

– Тут ночуют путники, направляющиеся на запад или восток. Севернее этого места я не бывал.

Тео воздел правую руку:

– Время использовать железное искусство! Ну-ка, посторонитесь…

– Ваш выход, маэстро, – насмешливо поклонился Казанова. – Только посох в другой руке держи, хорошо?

Тео хмуро посмотрел на товарища. Закрыл глаза, протянул покрытую шрамами руку ладонью вниз, словно ловя некие токи…

София смотрела на него с ожиданием и любопытством. Время шло. Она потихоньку вытащила из кармана часы. Потом переглянулась с Казановой.

– Оно меня натурально притягивает… – не открывая глаз, сказал наконец Тео.

– Что тебя притягивает? – спросила София.

– Не знаю. Просто тянет, и все. Не очень сильно, не сказать, чтобы неодолимо, но как внимание обратишь – очень даже заметно.

– И в какую сторону?

Тео открыл глаза.

– Похоже, делать я это могу исключительно зажмурившись. Мне что, так с закрытыми глазами и топать?

Двое спутников смотрели на него, не зная, как быть.

– Может, тебе останавливаться через каждые несколько шагов? – предложила София.

Тео нахмурился, закрыл глаза и снова вытянул руку. Нерешительно шагнул, открыл глаза. Еще несколько шагов – и он оказался у края поляны, потом уткнулся в валун. Тео залез на него не без труда, опираясь на посох. София и Казанова, переглядываясь, последовали за ним.

– Вон туда надо идти! – сказал Тео, когда все собрались вместе. – Где деревья желтее!

– Не вижу, – созналась София.

– И я не вижу, – сказал Казанова. – Но раз ты говоришь, значит туда нам и надо. Пошли проведу.

Он помог Тео спуститься с валуна и повел спутников между деревьями. В какой-то момент Тео остановил его, взяв за плечо, указал вправо. В другой раз он придержал Казанову у начала тропы, вившейся вверх по склону.

– Там тупик… Лучше нам держаться западнее сосняка.

Казанова посмотрел на него, впечатленный:

– Да ты у нас прямо эксперт…

Тео заулыбался, но София видела, как он устал. Его наверняка беспокоила рана. После той поляны он еле шел, причем старался не подавать виду, но получалось не очень. Несколько раз он спотыкался – и не падал лишь благодаря быстрой реакции Казановы. София уже решила потребовать привала, ссылаясь на собственную усталость, чтобы пощадить его гордость… Однако тут ее прохватило дрожью: словно сквозняк в теплой комнате, по лесу пролетел ледяной ветер.

– Чувствуете? – спросила она.

– Это дыхание ледников, – кивнул Казанова. – Приближаемся!

Вскоре после того, как сравнялось тринадцать часов, путники вышли из лесу и оказались на побережье Жуткого моря.

И сразу увидели ледник. Холодный воздух стекал с него зримыми волнами, поверхность сверкала на послеполуденном солнце. Само море казалось листом серебра, ограниченным по обе стороны горами. Трое путников стояли на галечном берегу, рассеченном руслами множества ручьев: одни вились тонкими ленточками, другие были шире и глубже.

– Ты нашел путь, Тео, – сказал Казанова, кладя руку ему на здоровое плечо. – Молодец. Вот оно, Жуткое море!

– Выглядит не особенно жутким…

– Рад, что ты так думаешь, – сухо проговорил Казанова. – Я вот не очень готов карабкаться через льды!

Тео покачал головой. Вытянул расслабленную правую руку, повернул ладонь книзу, потом указал:

– Нам вон туда. Только не через льды, а под ними. Там вход в пещеры…

Едва он договорил, в том направлении что-то начало двигаться. Трое молча смотрели. Нечто двигалось мягко и легко, словно несомый ветром листок. София вдруг поняла, что предмет скользил по поверхности ручья, исчезавшего в пройденном ими лесу.

– Оно на воде, – сказала девочка.

– Тот ручей течет из пещеры, – сказал Тео.

Казанова вгляделся.

– Не в ту сторону движется, – заметил он. – Прочь от моря!

Предмет приближался, бурый с белым, как пестрое соколиное перо, как древесина березы.

– Да это же каноэ!

– Пустое, – удивилась София, когда удалось рассмотреть все подробности.

Каноэ легко скользило в мелком ручье. Вот до него осталось сто футов, потом пятьдесят, потом всего десять… Подплыв вплотную, оно остановилось. Вода продолжала течь, но каноэ стояло, словно уткнувшись в невидимое препятствие.

– Похоже, это для нас, – сказал Казанова. – Надо садиться…

33 Без весел

14 августа 1892 года, 14 часов 00 минут

История самой первой экспедиции в Доисторические Снега всем известна. Трапперы и торговцы доносили до Бостона слухи о бесконечных пространствах, покрытых льдом. Еще рассказывалось о громадных пещерах, столь обширных, что кое-кто видел в них вмерзшие корабли. Так вот, экспедиция 1808 года ни пещер, ни кораблей не нашла. Зато столкнулась с обморожениями и с опасностью лавин, был даже случай снежной слепоты из-за яркого блеска. Выжившие участники экспедиции скоро перестали считаться надежными источниками сведений об их же собственном путешествии. Они рассказывали о мохнатых чудовищах, о странных звуках, об удивительном эхо, искажавшем слова… В итоге слушатели сочли, что исследователей поразила не только снежная слепота, но и некая доля безумия…

Шадрак Элли. История Нового мира

– А это точно хорошая идея? – спросила София.

Каноэ терпеливо ждало, неподвижное в бегущей воде, словно удерживаемое незримой рукой.

– Не знаю. – Казанова смотрел на Жуткое море, словно искал там разрешения своим сомнениям.

– А по мне, надо попробовать, – сказал Тео.

София пристально взглянула на друга. Тео обеими руками опирался на посох, лицо выглядело осунувшимся. «Да он совсем выдохся», – сообразила девочка. Казанова, похоже, пришел к такому же выводу.

– Весел нет. Это проблема, – сказал он, рассматривая каноэ. – Ручей бежит на юг, нам придется грести против течения…

– Смотрите-ка! – воскликнула София, присаживаясь на корточки рядом с лодкой.

Внутри лежал букетик синих цветов. Цветы напоминали пятипалые звезды, расположенные одна над другой, синие лепестки перемежались узкими темно-зелеными листьями. Букетик был перевязан белым шнурком.

– Лапчатка, – сказал Казанова.

Шнурок что-то смутно пробудил в памяти Софии. Сосредоточившись, она поняла: он похож на те, которыми перевязывались авзентинийские карты. Страхи начали отступать. Кто-то же положил в лодку эти цветы! Кто-то послал им каноэ! Неужели такой благородный жест мог означать зло?..

– Никогда прежде не видела лапчатку, – София потянулась к букетику. – Какая красота…

Прижав цветы к лицу, она уловила слабый запах меда.

– Здесь она редкость, растет большей частью в садах, – пояснил Казанова. – Дымка ее тоже выращивает, она лекарственная. Кстати, лапчатка – другое название огуречника, он же бурачник или бораго.

София крепче сжала букет:

– Значит, это она каноэ прислала. Бораго!

– Похоже на то…

Тео стоял молча и неподвижно. Он в самом деле вымотался до того, что не хотел даже цветы обсуждать. Похоже, использование Знака железа очень много сил отнимало.

София снова посмотрела на цветы в руке, на ожидающее каноэ…

– Думаю, надо в него сесть, – сказала она. – Может, присланная лодка что-то значит, только мы не понимаем, что именно? Может, она и не по доброте душевной так поступает… Но ведь нам все равно на север надо, в ее царство, верно? Так почему не воспользоваться?

Казанова кивнул:

– Доводы веские… – и огляделся. – Сейчас весла сделаю. Вы подождите немного.

– Каноэ выглядит дружелюбным, – сказал Тео. – Чем весла вытесывать, я вас лучше в нем подожду.

Казанова спустил наземь рюкзак и пригляделся к ближним деревьям.

– Эх! Все вещи сложил, а топор-то дома оставил…

– Я могу чем-то помочь? – София тоже начала снимать рюкзак.

– Эй! – окликнул Тео.

София и Казанова оглянулись. Каноэ, с сидящим в нем Тео, потихоньку уплывало на север, туда, откуда прибыло.

– Оно само движется! – крикнул Тео. – Я не гребу!

Казанова подхватил свой мешок. София вскинула на спину рюкзачок. Они бросились за каноэ, успевшим уйти на несколько футов, и побросали в него вещи.

– Лезь на нос, – распорядился Казанова. Он шел рядом с лодкой, дожидаясь, пока София устроится, потом забрался через борт сам. – Я хоть править попробую…

Положив рюкзак перед Тео, София неуклюже перебралась на нос качающейся лодочки и устроилась на передней банке. Казанова сел на корме и сказал:

– Дай посох, Тео.

Но еще прежде, чем он спустил палку за борт, суденышко стало набирать ход, быстро продвигаясь вперед.

– Каким образом оно движется?.. – недоумевал Тео.

Казанова смотрел за борт, в мелкую воду.

– Каноэ ни при чем… это сам ручей! Течение изменилось!

– Что?.. – София тоже наклонилась к воде и увидела, что Казанова прав. Ручей бежал в обратную сторону, затягивая их в пещеру. – Как такое возможно? – выдохнула София.

– Дымка ведь предупреждала, – ответил Тео расслабленно. Проблема его больше не беспокоила. – Она говорила, что Жуткое море… типа жутковатое. Да что вы дергаетесь? Везет нас каноэ на север, и пусть себе везет…

София не выдержала, рассмеялась. Однако потом вновь с беспокойством присмотрелась к нему:

– Ты в порядке?

– В полном. Просто рад немножко посидеть наконец.

– Поешь, – сказал Казанова, протягивая ему один из Дымкиных свертков. – Еще неизвестно, долго ли эта нежданная помощь продлится. Лучше впустую времени не терять!

Глядя вперед, София следила за тем, как приближалось устье пещеры, и ощущала трепет предвкушения. Букетик синих цветов по-прежнему был у нее в руке, она словно держалась за него, а не просто держала. «Надеюсь, здешние воды на нашей стороне», – сказала она себе.

Внутри пещеры стало темно. Едва проникнув под скальные своды, каноэ резко свернуло за угол – вправо, в сторону ледника. Тотчас воцарился полный мрак. О том, что они по-прежнему двигались, Софии удавалось судить только по негромкому плеску под днищем. Затем над головой и по сторонам возникли нити и полоски неяркого света.

– Это что такое? – прошептала София в темноту.

– Не знаю, – так же негромко ответил Казанова. – Может, слюдяные жилы?

Похоже, глаза Софии приспосабливались к темноте: постепенно стали видны скальные стены. Оказалось, однако, все дело было в источнике света, расположенном впереди. Тоннель свернул влево, и камень по сторонам уступил место льду. Наружный солнечный свет проникал в пещеру неярким синеватым сиянием. Стены и потолок выглядели изрытыми, словно по ним прошлась гигантская ложка. Здесь поток был широким и глубоким, дно разглядеть больше не удавалось. Каноэ безмятежно плыло вперед, таинственные воды со сверхъестественной легкостью несли его сквозь ледяную пещеру.

– Какое великолепие, – обратилась София к Тео и Казанове.

Те и сами с восхищением оглядывались вокруг. Кто бы мог предположить, что необъятный ледник, увиденный ими с берега, внутри окажется полым?

По мере плавания потолок поднимался все выше, тоннель превращался в обширную пещеру. София даже вспомнила свое былое приключение, когда они пробирались лабиринтами затерянной эпохи под Нохтландом. Синий лед, волны стылого воздуха, эхо, блуждающее под сводами, напоминали монументальную пирамиду Передовой эпохи, куда она попала, выбравшись из подземных проходов…

Сидя в каноэ, плывшем среди невероятного льда, София почти не чувствовала холода. Она снова отрешилась от времени. Еще бы элодейцам не посещать такие пещеры с их величественной красотой! Здесь царил настолько совершенный покой, что хотелось ступить из лодки прямо на воду, раствориться в неподвижности и тишине…

Хотя… что касается тишины… София прислушалась и поняла, что слышит не только легкое журчание и плеск воды, обтекающей каноэ. К нему примешивался отзвук неясного шепота. Девочка склонила голову набок, пытаясь отличить его от голосов потока. Да! Теперь, вслушавшись, она могла его вычленить. Некий шелест, словно бы в огромной пещере приглушенно переговаривались люди…

– Вы это слышите? – повернулась она к Тео и Казанове.

Тео, оказывается, успел задремать. Обнял рюкзачок Софии, опустил голову на свернутое одеяло – и сладко спал.

– Слышу, – сказал Казанова. – Ты шепот имеешь в виду?

София кивнула:

– Откуда он?

– Не знаю. Голоса вроде человеческие, только слов не разобрать… – Он сунул руку в свой рюкзак, вытащил что-то, завернутое в салфетку. – Постарайся не вникать, – посоветовал он девочке. – И вот что, София… Не забывай, что Дымка сказала. Тебе тоже надо поесть, а то с полудня голодная!

София взяла протянутый сверток, развернула на коленях салфетку. Неторопливо жуя вяленое мясо и фрукты, она пыталась рассмотреть, нет ли где проходов в другие подледные залы.

– Смотри, – сказала она Казанове, указывая вправо. – Отверстие!

– Вижу…

Дальнейшие наблюдения показали, что из главной пещеры в разные стороны вело множество тоннелей. Похоже, здесь была целая сеть ледяных тоннелей и водных путей, но путеводное течение несло лодочку мимо. «Быть может, в тех коридорах есть люди», – думала София. Поди разбери, как распространялся звук в месте столь необычном. Мысль неожиданно обеспокоила ее. Элодейцы жили уединенно, так же и путешествовали. Кому бы еще бродить в ледяных тоннелях Жуткого моря?..

Разделавшись с едой, София вытряхнула салфетку, сложила и убрала в рюкзак Казановы. После чего посвятила все свое внимание продвижению лодки. «Вот бы карту набросать! О чем я думаю?» – спохватилась она и запустила руку в сумку, ища блокнот. Взяв карандаш, она быстро восстановила в памяти пройденный маршрут, перенесла на бумагу, постаравшись как можно точнее запечатлеть извилистый путь каноэ под ледником. Отметила полукругами тоннели, уводившие вправо и влево…

Они почти добрались до противоположного конца пещеры, когда каноэ завернуло влево, к ледяной арке в стене. София тотчас отметила это в карте, потом стала смотреть, куда же их везут.

Каноэ втянулось в узкий проход с низкими сводами. Коридор казался меньше других, попадавшихся по сторонам. Он был таким узким, что лодка едва не царапала бортами стены. Постепенно опускался и потолок. София вновь забеспокоилась, поняв, что здесь Казанова не смог бы выпрямиться, надумай он встать. Что, если незримая рука, направлявшая их плавание, была не столь уж и доброй?..

Потолок все опускался. Беспокойство Софии перерастало в панику.

– Казанова! А что, если потолок совсем в воду уйдет? Мы же тут замерзнем! Не выберемся!.. Или как?..

– Не знаю, – ответил он мрачно. Ему пришлось почти лечь, чтобы посмотреть вверх. – Зря, пожалуй, я весло не вытесал… – Взяв палку Тео, он на пробу ткнул концом в потолок. – Если станет совсем худо, лодку я удержу. Так что под воду нас не затащит!

Нельзя сказать, чтобы София сразу почувствовала себя лучше. Она вновь уставилась вперед, очень надеясь, что потолок начнет подниматься, но этого не происходило. Наоборот, он вроде бы еще прижался к воде. София была вынуждена пригнуться и отчаянно позвала:

– Казанова!..

– Что такое?.. – пробурчал Тео, открывая глаза.

– Лежи, не вставай! – сказал Казанова. Съехав с банки на дно, он держал посох наготове, собираясь упереться им в лед.

– Погоди! – воскликнула София. – Погоди, не упирайся! Там свет впереди… дневной свет!

Скоро и ей пришлось съежиться на дне. Узкая кишка тянулась еще десять, двадцать, тридцать футов… потом каноэ опять резко свернуло. Не снижая скорости, пронеслось под невысокой аркой и выскочило на открытый воздух, оставив за кормой ледяные тоннели.

– Благодарение Судьбам, – возвращаясь на банку, пробормотал Казанова.

София вздохнула – глубоко, с большим облегчением.

Каноэ вынесло их на ту сторону ледника. Здесь расстилался каменистый пейзаж, казавшийся беспредельным. Воздух был чище и прозрачней того, к которому успела привыкнуть София: в синем небе – ни облачка. Позади них ледник, разлегшийся между горами, казался пробкой, перекрывшей воронку. Он служил барьером, отгородившим их от мира верхней части штата Нью-Йорк. Впереди громоздились гранитные скалы самых неожиданных форм. Скошенные курганы, высокие конусы, выпуклые бугры, похожие на огромные лица, – путники будто забрались в мастерскую невероятного скульптора. А каноэ, словно собравшись с силами, заспешило вперед по узкому руслу, проложенному среди камней.

Солнце висело низко над горизонтом. София прикинула, что до темноты оставалось не более часа. Она сверилась с карманными часами. Оказывается, они провели под ледником не менее двух часов.

– Мы еще в Жутком море? – спросил Тео.

– Я знаю не больше твоего, – ответил Казанова. – Что твоя рука говорит?

София обернулась. Тео сидел с вытянутой рукой, сосредотачивался.

Пейзаж разворачивался, уходя за корму. Спустя несколько минут Тео подал голос:

– Мы на верном пути. Но вот Жуткое ли это море – ни малейшего понятия не имею.

– За нами наблюдают, – вдруг сказал Казанова.

София завертела головой:

– Кто? Где?..

Казанова указал на запад, где в отдалении виднелся утесистый кряж. И точно, наверху кто-то стоял, кто именно, против солнца разглядеть было трудно.

– Оно появилось сразу, как только мы выскочили из ледника, – сказал Казанова. – И держится впереди, словно знает, куда мы направляемся.

– Нечему удивляться, – зевнул Тео. – Даже каноэ знает, куда мы направляемся. Похоже, одни мы не в курсе!

Присмотревшись к фигуре, София убедилась в правоте Казановы. Существо сохраняло дистанцию, неизменно держась западнее и чуть впереди. София тряхнула головой и снова обратилась к альбому, чтобы продолжить составление карты.

– Может, это кто-то из сестер, – предположила она, набрасывая извивы каменного русла.

– Не исключено, – сказал Казанова. – Правда, ловкость для восьмидесятилетней старушки поразительная…

– Им, значит, по восемьдесят теперь?

– Около того. Это если судить со слов Горькослада о том, как долго его мать и дед были с ними знакомы.

Солнце опускалось за горизонт. Всюду кругом камни купались в оранжевом свете. Высокие скалы, врезавшиеся в меркнущее небо, переливались пурпуром и багрянцем.

– Смотрите! – сказала София, указывая вперед.

В воздухе над потоком появилось облако светлячков. То вспыхивая, то угасая, летучие огоньки приблизились к каноэ и заплясали над ним.

Казанова опасливо покосился на них:

– Тоже небось сестрички наслали…

София в светляках никакого дурного предзнаменования не усмотрела. Девочка улыбнулась: живые звездочки как бы приветствовали их, вели за собой.

– Прямо почетный эскорт, – сказала она. – Вот это гостеприимство!

Солнце клонилось все ниже, небо над головами превратилось в купол цвета гаснущего индиго. Каноэ замедлило ход. Скалы кончились, сменившись плоским, как стол, каменным берегом – что на западе, что на востоке. Поток неожиданно разлился озером, довольно широким, в каменных берегах. Лодка, сопровождаемая светляками, двигалась к острову посередине. Крутой, поросший густым лесом, он вздымался из воды подобно огромному рогу. На самом верху виднелось здание, по виду – высеченное непосредственно из скалы. В окнах горели огни. Янтарный мерцающий свет, происходивший то ли от свеч, то ли от светляков…

34 Остров

Август 1892 года, день и час неизвестны

Элодейцы придают особое значение светлячкам. Они еще называют их «летучими молниями», восхищаясь мерцающими следами, которые оставляет в воздухе их полет. Элодейцы полагают, что следы возникают не случайно, но по осознанному произволу, а мерцание света есть способ общения. В том, что это именно общение, мне лично убедиться не довелось, но такой возможности исключить я не могу.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Каноэ медленно двигалось по озеру, пока не ткнулось в скалу. Казанова первым выпрыгнул на сушу и вытащил лодку, царапая берестяной корпус о камни, затем помог Тео вылезти через борт. София вскинула на плечи рюкзак.

Светящийся рой ждал их у начала тропинки, круто устремлявшейся вверх. Стоило присмотреться – и у Софии округлились глаза.

– Гляньте, – прошептала она.

Тео с Казановой повернулись. Светляки вдруг зажглись все разом. Их огоньки были теперь не каждый сам по себе – они образовали в воздухе буквы!

– «ВВЕРХ!» – вслух прочла София.

– Будем надеяться, они не только грамотны, но и честны, – сказал Казанова. – Влезешь на эту крутизну, Тео? Как ты?

Тео решительно утвердил на земле посох:

– Сдюжу…

И они последовали за подмигивающими светляками. По обе стороны тропы густо росли ясени. Воздух дышал ароматами шалфея и бораго, сладкими и землистыми…

Поднимаясь, дорожка дважды обежала весь остров. Потом светляки унеслись за угол, и София увидела впереди каменную арку. За ней обнаружился квадратный внутренний двор. Тео остановился и тяжело навалился на посох, силясь восстановить дыхание.

Гранитный замок нависал над ними угрюмой громадой. Настоящая крепость: высокие, прочные стены, окна-бойницы… По сторонам тяжелой деревянной двери горели факелы. Дверь была открыта.

И на пороге кто-то их ждал…

По двору разнесся долгий смех, окончившийся кудахтаньем:

– Я была права! Я была права!

Трое путников напряженно следили за приближавшейся фигурой.

– Я говорила Ясень с Шалфей, что вам нипочем не добраться сюда, если придется идти. И оказалась права! Вы бы сейчас барахтались в стылых водах под ледником либо вовсе заплутали бы в тоннелях…

Голос был старческий, но удивительно звучный и сильный, впрочем, как и походка его обладательницы. Она стояла перед гостями в свете мерцающих факелов. Улыбка казалась непритворной, однако в глазах мелькало что-то недоброе, острое.

Казанова заговорил первым:

– Верно, каноэ здорово облегчило нам путь… Значит, это вы прислали его?

– Конечно мы, – неожиданно серьезно ответила женщина. – Кто же еще?

– Спасибо, – поблагодарил Тео. – Вы правы: я точно бы не добрался!

Женщина вновь улыбнулась, глаза заблестели:

– Что ж, входите, входите! Я знаю, зачем вы пришли, так что давайте приступим. И так уйму времени потеряли… – Она повернулась к двери и поманила за собою гостей. – Я – Бораго, если вы до сих пор не поняли…

Переглянувшись, путники последовали за Бораго в темноватую прихожую замка. Отсюда вверх уводила винтовая лестница.

– Ничего не поделаешь, снова ступеньки, – сказала Бораго. – Пятьдесят три штуки, – добавила она жизнерадостно. – Потом ты отдохнешь, Счастливчик Тео. Ты, София, сможешь расспросить меня о древнем. А тебе, Грант, Шалфей даст припарку от недомогания, которое ты усердно скрываешь!

София и Тео разом уставились на Казанову.

– Чепуха, – буркнул он.

Друзья продолжали смотреть на него, и он нехотя пояснил:

– Ну… ядовитого растения коснулся.

– Это пока – чепуха, – сказала Бораго, поднимаясь по лестнице. – Если не лечить, станет хуже. Останется шрам, который, без сомнения, украсит твою и без того впечатляющую коллекцию… – Ее голос глуховато доносился из лестничного колодца. – Этот ненормальный отвел растение с тропы, чтобы никто из вас его не задел!

– Каз, – упрекнул Тео.

– Идемте, – поторопила София. – Чем скорее Шалфей им займется, тем лучше!

Одолев узкую лестницу, они оказались в каменном чертоге с опорными колоннами и высокими сводами. В огромном камине ревело пламя, лишенные окон стены сплошь скрывали шпалеры. Обе представляли собой карты, тканые карты, в мельчайших подробностях показывавшие Жуткое море и местность к югу от него. У огня стоял длинный деревянный стол. За ним гостей ждали еще две женщины, тоже очень немолодые.

– Добрый вечер, – вставая, сказала одна. У нее были короткие, неровно остриженные седые волосы, торчавшие пучками в разные стороны. Широкая улыбка излучала неожиданное тепло. – Я – Шалфей. Вы уж не сердитесь на Бораго за ее своеобычное гостеприимство. Она настояла на том, чтобы встретить вас в одиночку.

– Это потому, что они хотели повидать в первую очередь меня, – заметила Бораго.

– Верно, Бораго, но мы все очень им рады. Кстати, они вряд ли попали бы сюда без каноэ Ясень, как ты сама же заметила.

Третья женщина, Ясень, кивнула с робкой улыбкой.

– Я рада, что Бирке вас благополучно доставила, – еле слышно проговорила она.

Теперь, в свете огня, стало заметно явственное сходство сестер. У всех были довольно резкие лица, остроносые, большеротые. И все три держались, как подобало бы женщинам вдвое моложе. Не в пример коротким вихрам Шалфей, Ясень носила седую косу до пояса, у Бораго же на голове было сущее воронье гнездо, сплошь в шпильках и синих цветах. Все сестры оделись в простые длинные платья, перехваченные поясами. София заметила в углу ткацкий станок и тотчас заподозрила, что одежду себе они ткали сами. А может, даже и шпалеры сами сработали.

– Садитесь, пожалуйста, – сказала Шалфей.

Тео тут же опустился в деревянное кресло. Шалфей взяла со стола небольшую корзинку, наполненную чем-то вроде мха, повернулась к Казанове:

– Я посмотрю твою руку, Грант?

– Спасибо, – отозвался Казанова.

Он снял рюкзак и подошел к столу, заворачивая рукав. Предплечье покраснело, сплошь покрылось волдырями. София вздрогнула.

– Лучше сними рубашку, мы ее выстираем, – сказала Шалфей. – Яд наверняка в ткань впитался.

Казанова чуть помедлил – и стащил хлопчатую рубашку. София сразу поняла: дело было не в том, что он стеснялся оголить торс. Он не хотел показывать шрамы. Они покрывали бóльшую часть груди и почти всю спину. София удержалась, чтобы не ахнуть, и отвела взгляд.

Ее нескрываемый испуг вызвал усмешку Бораго.

– Вот именно, – сказала старуха. – Цена войны у Гранта на коже расписана. Всем бы им так!

– Бораго, – с упреком проговорила Ясень.

– А что такого? – нахмурилась Бораго. – Каждому бы такое свидетельство идиотизма войны, небось задумались бы о том, что творят!

– Вполне согласен, – негромко проговорил Казанова, подставляя руку Шалфей и ее зеленой припарке.

– Знаю, – сказала Бораго. – Поэтому и даю языку волю. Моим сестрицам свойственно полагать, будто там, где речь идет о войне, уместно миндальничать! – Она презрительно фыркнула. – Что за бред!.. Деликатностью тут ничего не добьешься. – И повернулась к Софии: – Ты пришла, чтобы остановить войну, и я намерена помочь тебе. Да, я понимаю, что ты, скорей всего, голодна, да и Ясень обещала пирушку закатить, но, думается, нам с тобой лучше начать. Времени осталось очень немного.

– То есть дело предстоит долгое? – озабоченно спросила София.

Бораго вновь испустила несколько визгливый смешок.

– Похоже, – сказала она, – ты все еще полагаешь, будто покинула Оукринг лишь сегодняшним утром?

София содрогнулась от ужаса: «Неужели я так надолго выпала из времени?» Она посмотрела на Тео и Казанову. У обоих был такой же озадаченный вид.

– Да, – проговорила она неуверенно. – Мы вышли оттуда сегодня.

Бораго хихикнула. Ее смех сбивал с толку сильнее всего.

– Сегодня уже девятнадцатое! – объявила Вещая. – Вы покинули Оукринг пять дней тому назад.

– Как! – ахнула София. – Да как такое возможно?

– Что-то ты путаешь, – одновременно с ней сказал Казанова.

– Ничего я не путаю. Вам понадобилось пять дней на то, чтобы добраться сюда. – Бораго выглядела очень довольной, словно наслаждалась впечатлением от удачного фокуса.

– Все дело в леднике, – по обыкновению, негромко произнесла Ясень. – Вы правы в том, что расстояние соответствует однодневному путешествию, но ледник… он необычен. Время там, внутри, течет не по правилам. Оно непредсказуемо и непослушно. Бывало, путешественники годами блуждали в тоннелях, сами не понимая того.

София чуть не запаниковала, сообразив, что день условленной встречи, день, когда армии спустятся в Черепашью долину, – этот день наступит через считаные часы. То есть время, которое она думала посвятить составлению карты памяти клима, уже вышло.

– Тогда нам нужно немедленно спешить назад, – вырвалось у нее.

– А почему, по-твоему, я сказала, что времени осталось немного? – раздраженно вопросила Бораго.

София в отчаянии тряхнула головой:

– Не знаю. Я уже ничего не понимаю…

– Бораго зря вас переполошила, – сказала Шалфей и наградила сестру осуждающим взглядом. – Времени по-прежнему более чем достаточно. Вот так. – Она посмотрела на руку Казановы, украсившуюся чистой повязкой. – Два дня не трогать, и воспаление постепенно пройдет. А теперь, – Шалфей спрятала лекарства в корзинку, – ты, Тео, оставайся отдыхать у огня, мы с Ясень довершим готовку, а ты, София, иди с Бораго, займитесь картой. Потом мы все обязательно перекусим. Сейчас вам продолжает казаться, будто минул всего день, но ваши тела скоро сообразят, насколько вымотались и проголодались.

Эти слова немного, но успокоили девочку. Она посмотрела на спутников и убедилась, что Тео с Казановой тоже готовы последовать доброму совету.

– Спасибо, – поблагодарил Казанова. – Вас, кажется, никакие обстоятельства врасплох не застанут.

– Во многой мудрости не только многая скорбь, – улыбнулась Шалфей. – Есть и свои преимущества.

– Кончили обмениваться любезностями? Тогда пошли! – Бораго бесцеремонно потащила Софию к двери в дальнем конце комнаты. – Идем в мастерскую!

Мастерская Бораго помещалась в башенке. Весь круг стен покрывали ясеневые полки, заставленные книгами. Сквозь узкие окна виднелось звездное небо.

Беспорядок в комнате был полнейший. Круглый стол посередине являлся своего рода островком, где теснились всевозможные приборы и инструменты. София заметила щипцы и молоток, мехи и шило, ножницы и рисовальные кисти… Бардак живо напомнил девочке рабочее место Шадрака, ибо тоже порождался деятельным энтузиазмом, а отнюдь не неряшливостью.

– Свою часть карты я уже сделала, – лавируя между стопками книг, пустой клеткой и чем-то вроде осиного гнезда, объявила Бораго.

– Вы и это наперед знали? – робко спросила София, пока хозяйка мастерской рылась в своих залежах.

– Знала что?

– Что мы к вам приедем. Что нам карта понадобится…

Бораго даже остановилась, глядя на нее с таким видом, будто не понимала, как люди умудряются о подобных глупостях спрашивать.

– Почему наперед? Мы все от древнего узнаем. От того, которого вы повадились Новым Западом называть.

– Но мои друзья, Златопрут и Горькослад, тоже умеют древнего слушать… Однако им далеко не всегда известно, что где происходит!

– Мы тоже не все про все знаем, – нахмурилась Бораго.

– Но…

Бораго подбоченилась и раздраженно зашипела сквозь зубы:

– Ты когда с Железным Тео беседуешь, разве все его знания перенимаешь?

– Железный Тео? – окончательно сбитая с толку, переспросила София.

Бораго лишь отмахнулась:

– Это у нас шутка такая. Естественно, я твоего Теодора имею в виду! Так ты все перенимаешь, что известно ему?

– Нет, конечно!

– Тем не менее ты же можешь вопросы ему задавать обо всем, что он знает, а ты – нет? Например, откуда у Казановы рубцы, чем Тео майору Меррету насолил или как он с Уилки Могилой познакомился?

София часто заморгала.

– Да, – сказала она затем. – Я могу спрашивать его и делаю это. Чаще всего он мне отвечает, хотя и не всегда.

– Отлично! – воскликнула Бораго. – Вот и мы древнего спрашиваем, и зачастую он нам отвечает, но не всегда.

Она отвернулась, словно закрыв тему, и возобновила поиски.

– Куда ж ты завалился? – бормотала Бораго, разгребая лежавшее на столе. – Ага! – И с торжеством подняла длинный цилиндр. – Нашелся! – Она протянула находку Софии, добавив с подначкой: – Посмотрим, сообразишь ли ты, что это такое!

София взяла цилиндр в руки. Он представлял собой металлическую трубку, обшитую кожей. На одном конце виднелась съемная стеклянная крышечка, на другой – окуляр.

– Подзорная труба? – предположила София.

Бораго потерла руки и усмехнулась:

– Первая попытка мимо!

София сняла крышечку. Оказывается, внутри лежал свиток бумаги. Девочка осторожно вытащила его. Это была довольно грубая карта, озаглавленная «Каменный век». Изображала она дорогу вдоль реки, тянувшуюся от схематичной горки, подписанной «Ледник». Дорога тянулась на север, оканчиваясь у грушевидного озера с надписью «Ров». Посередине виднелся островок. Это был «Дом».

Окончательно перестав что-либо понимать, София свернула карту, убрала ее в цилиндр, закрыла крышечку. Приложила окуляр к глазу…

Сперва она не увидела совсем ничего. Потом цилиндр словно ожил у нее в руке, внутри трубы пробежал свет, вызвав к жизни созвездие форм. Перед девочкой возник путь к острову, отображенный картой: странные скалы, узкое русло, проточенное в камнях, недвижный пруд, вздымающийся остров. Она чуть повернула цилиндр, свет в трубке мигнул, угол зрения изменился… София затаила дыхание…

– Не знаю, что это такое, но красота поразительная, – сказала она, опуская цилиндр. – Это устройство для прочтения карт? Оно показывает вживую то, что на карте обозначено?

Как ни странно, простая похвала смутила Бораго. Вещая взяла свое творение, любовно оглядела.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила она. – Сама я называю его зеркалоскопом. Там внутри зеркала́. В сочетании со светом они отражают содержимое карты.

Увиденное стояло у Софии перед глазами.

– В него любую карту положить можно?

– Конечно. Для того он и делался.

Порывшись в сумке, София вытащила потертую походную карту Верхнего Нью-Йорка. Аккуратно свернув лист, она заправила его в зеркалоскоп. Надела крышечку…

Ей предстали падающие листья, лесная тропа, мостик через бурный ручей, скопище домиков в вечерней долине, заснеженный горный перевал… С каждым новым поворотом зеркалоскопа возникала новая картина. Они не являлись воспоминаниями, поскольку карта была самая обычная, никто не вкладывал в нее звуков, запахов, чувств. Прибор лишь показывал, какими увидит путешественник все пути и дороги, означенные на бумаге.

– Чудеса, да и только! – восхитилась София, опуская зеркалоскоп. Потом спросила: – Но как использовать его для создания карты памяти клима?

– Не знаю, – пожала плечами Бораго. – Это уже твоя забота.

Вот тут София испугалась по-настоящему:

– Что вы имеете в виду?..

– То, что сказала. Мой прибор способен прочесть любую карту, но саму ее изволь сделать сама.

– «Далее лишь твоя карта тебя поведет», – пробормотала София.

Ей казалось, что она падает, не находя опоры.

Бораго тоже впервые за все время запнулась.

– Я думала, у тебя уже есть карта, чтобы заправить в прибор…

– У меня ее нет! И я даже понятия не имею, как она должна выглядеть!

Старая женщина ответила не сразу. София успела испугаться, не последует ли внезапная вспышка гнева. Но нет – Бораго неожиданно рассмеялась.

– Так-так, – с широкой улыбкой проговорила она. – Но ведь до завтра ты найдешь ответ, правда?

35 Путешествие Бирке

19 августа 1892 года, 18 часов 01 минута

Большинство героев сказаний, бытующих у элодейцев (Вещих), названы по животным или растениям, предположительно отражающим черты характера данного персонажа. Иногда, впрочем, соответствие с данным растением или животным просто поражает. Так, однажды мне рассказали историю о человеке по имени Шиповник; персонаж описывался как хитрый и неутомимый воин, – кто бы мог подумать, верно? Элодейцы объяснили причину. По их мнению, дикий шиповник – сущее олицетворение жизненной стойкости и упорства, да и его бесчисленные мелкие шипы – чем не броня?

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Угощение, приготовленное Шалфей и Ясень, ждало их на столе. София вспомнила предупреждение Дымки и, глядя на еду, задумалась о ее происхождении. Кукурузная каша с грибами, хлеб и масло, летние яблоки, запеченные с медом… Как бы то ни было, в полном соответствии с предсказанием Шалфей голод София ощущала зверский. Казанова уже наполнил тарелку, кажется, он полностью доверился гостеприимству сестер. София решила последовать его примеру, отодвинула все сомнения и благодарно села за стол.

– София не знает, что положить в зеркалоскоп, – потянувшись за хлебом, во всеуслышание объявила Бораго.

– Что это значит? – с набитым ртом спросил Тео.

София показала ему зеркалоскоп, объяснила назначение прибора.

– Похоже, я должна создать карту клима, но понятия не имею, как к этому подступиться, – расстроенно сказала она. – Шадрак так и не успел меня научить. Я вроде выучилась карты памяти читать, но делать их…

– Значит, самой учиться придется, – отрезала Бораго.

София покосилась на нее:

– Да, Бораго. Это я уже поняла.

– Почему бы, однако, нам ей не помочь, – тихо предложила Ясень. – В конце концов, мы трое больше других общаемся с древними. Мы неплохо изучили их мысли…

– Мы уже помогли, чем могли, – сказала Бораго. – Сама по себе София никогда не додумалась бы собрать зеркалоскоп! Так ведь?

– Так, – подтвердила девочка. – Без подсказки я и не догадалась бы, что это такое.

– Знать мысли древних вовсе не то же самое, что воспоминания в карту вносить, – задумалась Шалфей. – Уверена, София найдет способ.

И она передала корзинку с хлебом Тео, успевшему опустошить тарелку.

– Но ведь времени совсем нет! – Софии кусок не лез в рот, она едва могла глотать, хотя еда была восхитительная.

– Вот как мы поступим, – отодвигая стул, сказала Шалфей. – София! – Вещая подошла к шпалере по левую сторону от камина. – Эта карта показывает наше местоположение: мы здесь.

Шалфей взяла кочергу и указала на серый кружок в голубой слезке озера. Из озера тянулись синие ниточки во всех направлениях, в том числе к югу.

– Это потоки, пересекающие Каменный век, – сказала Вещая, прослеживая узкие вьющиеся ленточки. – Здесь, на юго-востоке, ледник. Бирке провезет вас западнее, чтобы совсем его избежать. – Кочерга указала на речку, бежавшую серыми пространствами Каменного века к зеленым землям южнее. – Смотрите, как далеко протекает эта река! Через весь Верхний Нью-Йорк – прямо сюда!

И она ткнула в зеленый силуэт, показавшийся Софии смутно знакомым.

– Черепашья долина! – вырвалось у нее.

– Именно.

– И Бирке может доставить нас туда? – удивилась девочка.

– Она хочет сказать: неужели наше колдовство дотягивается даже туда! – хмыкнула Бораго из-за стола.

– Я… – смутилась София. – Я не собиралась говорить про колдовство. Я просто не пойму, где ваше царство кончается.

– «Царство» – громко сказано, – улыбнулась Шалфей. – Не знаю, чего ты наслушалась в Оукринге. Впрочем, подозреваю, там рассказывают о некоторых событиях совсем иначе, чем они помнятся нам.

– Они говорят, вы засели здесь после того, как вас отовсюду выгнали, – без лишней дипломатии заявил Тео. – Выгнали за то, что вы попытались переделать весь Новый Запад.

– И еще говорят, – добавила София, – что вы тут создали собственную эпоху…

Сестры переглянулись… София сразу увидела за короткими взглядами долгие годы разногласий и споров.

– В некотором смысле так и есть, – сказала Шалфей.

Бораго нахмурилась и уставилась в стол, словно ей вдруг сделалось неудобно.

– Каменному веку потребовался не один год, чтобы стать таким, каким вы его видите, – мягко добавила Шалфей.

– Сперва была сущая беда, – не поднимая глаз, проговорила Бораго. – Верней, много разных бед, одна за другой.

София молчала, ожидая подробностей.

– Правильнее будет сказать, что наше изгнанничество добровольно, – подхватила разговор Ясень и с нежностью накрыла руку Бораго своей. – Чем меньше народу добирается сюда, тем лучше… Вы трое – наши первые гости более чем за два года.

– Мы, вообще-то, видели кое-кого, – заметил Казанова. – Пока мы пересекали то, что вы называете Каменным веком, кто-то все время бежал перед каноэ…

– Похоже, кто-то из древесных детей Ясеня все же выбрался, – хихикнула Бораго, пожимая руку сестры. – Как ни пыталась Шалфей соблюсти благопристойность, правда выплывает наружу!

Она проказливо улыбалась.

– Вы о чем? – спросила София.

– Мы не хотели излишне пугать вас по пути, – объяснила Шалфей. – Скажем так: вы видите лишь одну сторону нашего мира, но отнюдь не все.

– Мои древесные дети вовсе не страшны, – прошептала Ясень.

– Для тебя, дорогая моя, – отставила тарелку Бораго. – У большинства людей душа в пятки уходит при виде живых охапок корней, особенно когда они еще вот этак веревочкой перевязаны… И голоса у них странные: будто половицы скрипят! – Бораго вздохнула. – Что ж, готова признать: иные мои эксперименты еще похуже кончались.

– Значит, жители Территорий все не так поняли? – удивилась София. – Даже Вещие…

– Где ж им было понять, – нахмурилась Бораго. – Невежественный народ! Их познания о жизни нашей эпохи даже этой чашки-то не наполнят! – с горечью проговорила она, показывая полупустую чашку.

Последовало длительное молчание. Шалфей и Ясень выжидающе смотрели на сестру.

Наконец, когда стало ясно, что Бораго ничего больше не скажет, заговорила Шалфей.

– Сестра умолчала кое о чем, – мягко проговорила она. – На первых порах мы тоже были невеждами. Мы разделяли воззрения наших соплеменников, элодейцев… а они оказались ошибочными.

– Какие воззрения? – с пробудившимся любопытством спросила София.

– Для простоты понимания давай представим комнату, – сказала Шалфей, жестом обводя помещение. – Если какой-нибудь житель твоего города захочет уловить связь между каким-то народом и его эпохой, скорее всего, он представит себе человека в комнате. Так вот, Вещим известно, что «комната» обладает разумом. Для них она живет, бодрствует и слышит все, что ты в ней делаешь: смеешься, кричишь или еще что.

София кивнула:

– Да. Примерно так Златопрут мне и объясняла.

– Поэтому мы и надеялись себе эпоху создать, – тихо вставила Ясень. – Житель ведь может сменить комнату или выстроить новую, еще красивей и лучше…

– В том-то и состояла ошибка, – продолжала Шалфей. – В дальнейшем мы убедились, что эпоху в виде комнаты нельзя себе представлять. Правильнее будет сравнивать ее с другим человеком в комнате.

Сделав паузу, она посмотрела на слушателей – все ли понятно.

София, Тео и Казанова молча смотрели на рассказчицу, не зная, что и сказать.

– Не понимаю, – сознался наконец Тео.

Бораго негромко, с горечью рассмеялась.

– Вообразите, как это раздражает – находиться в комнате с кем-то, кто на тебя не изволит внимание обратить! Ты им что-то говоришь, а они не слышат. Ты пытаешься им объяснить, чтобы не разводили посреди пола костер, а они все равно его зажигают. Ты затаптываешь огонь, а они смотрят в растерянности: что это такое с нашим костром, почему не горит?.. А то еще, – возбужденно продолжала она, – принимаются как попало размахивать топором, круша мебель и вещи, после чего и по тебе попадают! Тут не то что раздражишься, – закончила она гневно, – в ярость придешь!

– Вы хотите сказать, – медленно проговорил Казанова, – что все наши действия имеют последствия для клима? Огорчают его?..

– И то, что творится с вашей эпохой, суть последствия, – сказала Шалфей.

– Пепельный дождь… – пробормотала София. До нее начало доходить. – Угольный град…

Бораго вскочила на ноги.

– И это только начало! – выкрикнула она. – Ваша война выводит из равновесия каждую эпоху, с которой соприкасается! – Бораго подбежала к карте-шпалере. – Карстовые провалы, колдовские вихри… а что дальше? – Она ткнула в карту метлой. – Вот здесь в земле залегла трещина длиной в милю! И ни у кого даже не екнуло, с какой стати она возникла!

– Значит, все из-за войны? – недоуменно спросил Тео.

Бораго яростно уставилась на юношу:

– Поди постреляй из пистолета в запертой комнате, – думаешь, последствий не будет? Обязательно в кого-нибудь попадешь! И что, он на тебя не рассердится?

Три сестры проводили гостей до самого берега, где под звездным небом дожидалось каноэ.

– Поспите в дороге, сколько получится, – напутствовала Шалфей. – Уж поверьте, Бирке вас благополучно доставит.

– А ты, София, надеюсь, отыщешь решение, – неожиданно серьезным тоном проговорила Бораго. – Мы во всех смыслах ушли из вашей эпохи, но какой-то частью души я скорблю о разрушениях, которые в ней наблюдала, – как о прошлых, так и о будущих.

– А я не надеюсь, я уверена, – сказала Ясень. – Это тебе, София. – И она вручила девочке свиток. – Сюда ты сможешь перенести карту пути через ледник и Каменный век. Этот материал лучше сохранит воспоминания.

София поняла, что держит в руках бересту.

– Ой! Спасибо огромное!

Зеркалоскоп она убрала в сумку, чтобы все время был под рукой. Вот такие сестры; соплеменники изгнали их, потому что боялись и ненавидели, а они проявили совершенно неожиданное гостеприимство… Пока прощались, в голове у Софии продолжала крутиться загадка изготовления карты памяти клима. Отрешиться от нее не удавалось с того самого мгновения, когда они с Бораго покинули башенку-мастерскую.

Девочка рассчитывала как следует поразмыслить в дороге.

Казанова столкнул лодку с берега, запрыгнул внутрь на разгоне и, как прежде, устроился на корме. Тео уже свернулся в средней части каноэ. София уселась головой к носовой части, ногами к Тео. Глядя на север, она видела силуэт Казановы, а за ним – громадную тень острова-замка. Теперь наверху горел всего один огонек, бледно-желтый и немигающий. Когда каноэ побежало вперед, София обратила взгляд к небу, полному звезд. Луны не было. Неподвижность созвездий скрадывала движение лодки.

Тем временем песенка воды, рассекаемой каноэ, изменилась: Бирке покинула озеро и двинулась по речке, бежавшей на юго-запад. Вода журчала спокойно и ровно, очень негромко. София попыталась вообразить, как три сестры сидели сейчас у очага, обсуждая гостей, посетивших их уединенное царство…

Так, сама того не желая, София и уплыла в сон. Сны, посетившие ее, были странными и удивительно яркими. Она слышала тонкий смех, похожий на чириканье птицы. Далее возник лес; между стволами носились дети, игравшие в догонялки. Это их смех, веселый и почти хмельной, она слышала. Один мальчик подбежал к Софии и обнял ее. Только тогда София рассмотрела, что перед ней совсем не ребенок, детскими казались только движения. Все тело было сплетением древесных корней, одежду составляла тонкая нитяная паутина. Глаза существа подобны коричневым орехам, смеющийся рот лишен зубов, на месте рта трепетал зеленый листок. Древесное дитя уткнулось лицом Софии в бок и закричало: «Кто не спрятался, я не виноват!»

Сон сменился. Теперь София смотрела на плоское каменное плато. Там стоял изваянный из камня гигант. Запрокинув голову, он воздевал к небесам руки. Казалось, он взывал к облакам – но вместо этого вдруг нырнул вперед, с силой врезался головой в землю, словно пытаясь вдребезги расшибиться. Земля содрогнулась. Великан поднял голову и вновь ударился ею о скалы, а потом еще и еще, пока огромный лоб не раскололся и камни не посыпались наземь, как осколки разбитого сосуда. Лишь тогда София услышала голос, горестно взывавший к каменному исполину: «Нет, Рори, нет! Как ты мог? Как ты мог?..» Слова сменились плачем, а София исполнилась мучительной жалости к обоим, к гиганту и к женщине, что увещевала его и плакала по нему.

В последнем сновидении бушевал шторм. Такой, что под ногами у Софии гудела земля. Небо изливалось дождем, облака придавливали к земле. Она видела их совсем рядом: страшные черные тучи, полные ярости, молнии были судорожными вспышками злобы. Софию отталкивало назад, все дальше и дальше. Тучи пытались втиснуть ее в землю, съесть живьем, начисто уничтожить. Рот заливала вода, она не могла дышать. Весь воздух подевался куда-то, даже молнии она теперь видела из-под воды, и эти молнии безжалостно целились в нее, чтобы стереть, истребить насовсем…

София вздрогнула и проснулась, сев так резко, что закачалось каноэ. Перво-наперво она увидела над собой покрытое шрамами лицо Казановы. Потом сообразила, что видит его благодаря свету в небе: действительно, занимался рассвет. Клубившиеся облака заставили вспомнить недавний сон, девочке даже показалось, что сейчас все начнется по новой. Облака ринутся вниз, чтобы окружить и удавить ее. Она трудно и неровно дышала, сердце колотилось. Она тряхнула головой, пытаясь отделаться от кошмара.

– Страшный сон? – негромко спросил Казанова. – У меня тоже случаются. – Он кивнул, указывая вперед. – Не расстраивайся. Это всего лишь сны, а в реальном мире все не так уж плохо. Мы немалый путь одолели!

Их в самом деле окружал густой лес. Речка быстро бежала вперед, журча по замшелым камням, минуя сосны и клены. Воздух был влажен: похоже, близился дождь. Как обычно перед бурей, тревожно кричали птицы. Прислушавшись, София поняла, что слышит птичьи голоса впервые с тех пор, как они подошли к леднику.

А опустив глаза, заметила, что все еще сжимает рулончик бересты, подаренный Ясень. Мысли мало-помалу приходили в порядок. Она вновь посмотрела на проплывавшие мимо деревья. «Сны, – подумалось ей. – Сны, которые на самом деле воспоминания. Как в том деревянном кружочке и отломке рога. Я вспоминала то, что видела эта береста…»

Проснулся Тео. Сонно оглядевшись, он поправил косынку, где покоилась раненая рука. Слегка вздрогнул.

– Что? – спросил он, отвечая на взгляд Софии.

– Думаю вот, – сказала она. – Про карты памяти. О том, что их творит. Не кто, а именно что. Как они получаются? Особенно те, которые не принадлежат людям? Их творит личность или они слагаются из самой памяти? Может, воспоминания накапливаются в веществе, из которого затем делают карту?

Тео потер рукой лицо:

– И что из этого?

София вдруг широко раскрыла глаза.

– Липкие! – выдохнула она, вся во власти внезапного озарения. – Казанова! Он сказал, что они – самые липкие!

Казанова кивнул, а потом, подмигнув, нацелился пальцем себе не в бровь, а в глаз, как поступал Пип Энтвисл.

– Сказал. Точно сказал.

– Вы это о ком? – спросил Тео.

– Драгоценные камни – липкие, – торопливо принялась объяснять девочка. – В смысле, собирают воспоминания, как ничто другое…

Она вдруг поняла, что сотворение карт, великое сотворение, которое всегда так ее восхищало, имело гораздо большее отношение к вдохновению, наитию, чем к умению. Спрашивается, что подвигло Шадрака сделать карты из монеток в один пенни? Долгие годы, проведенные за разработкой карт, отражавших скрытое прошлое? Или мгновенное озарение, когда продавец неведомого магазина отсчитал ему сдачу, выдав пригоршню мелочи? А может, случайно замеченный нищий, просивший подаяния на углу? Или просто позвякивание металла у Шадрака в кармане, неуловимая мелодия монеток, рассказывавших, какая где побывала?

«Видно, с этого и начинается великое творение карт, – подумала София. – С умения подмечать такие мгновения и по-настоящему к ним прислушиваться…»

– Может, мне и не нужно карту памяти рисовать, – сказала она. – Может, она уже создана!

Запустив руку в сумку, она принялась рыться в содержимом и наконец вытащила, помимо зеркалоскопа, кожаный кисетик с голубыми завязками.

– Гранаты! – воскликнула она с торжеством. – Все воспоминания – в гранатах!

– Но их тебе вроде в Авзентинии дали, – усомнился Тео.

– Верно. Но я знаю – понятия не имею откуда, просто знаю, и все! – что, когда мы заправим их в зеркалоскоп, они окажутся вовсе не авзентинийскими. Они здешние! И в них – память древнего, который живет и дышит повсюду вокруг!

Раскупоривая прибор, София подумала о последних днях своего пребывания в Авзентинии. О том, как Альба вручила ей этот самый кисет, показавшийся тогда гораздо менее важным, чем карта, к которой он прилагался. София привыкла считать гранаты скорее материальной ценностью. Красивыми красными камешками, которые можно продать и получить что-то взамен. Как же она ошибалась! Гранаты предназначались не для продажи. Эти камни воистину драгоценны; вначале она неправильно истолковала их ценность, но именно ошибка позволила ей в итоге увязать гранаты с однопенсовиками и совершить настоящий прорыв…

София осторожно высыпала гранаты в отверстие зеркалоскопа. Закрыла крышечку. Чуть помедлила, глядя на прибор…

– Ну? Чего ждешь? – поторопил ее Тео. – Пробуй давай!

– А если не сработает?..

Он ухмыльнулся:

– Тогда ты придумаешь что-нибудь другое. Пробуй!

София поглубже вздохнула – и приникла глазом к окуляру, подставив зеркалоскоп разгорающемуся рассвету. Все поле зрения затопил малиновый фон. На мгновение взгляду предстала дивная малиново-белая мозаика, потом все исчезло. Разум наполнился воспоминаниями древнего. София ждала чего-то подобного ее соприкосновению с Авзентинией, погружения в невероятные пейзажи былого… Здесь картина открылась совершенно иная. Воспоминания, заключенные в гранатах, оказались недавними, вполне узнаваемыми, едва ли не знакомыми. Все они были вариациями одного и того же кошмара, повторяя его с жутким и изобретательным разнообразием. Всюду присутствовали люди. Древний чувствовал то же, что и они. Только сейчас София как следует поняла, что древний не только видел и вслушивался, но и чувствовал вместе с людьми. Болезненные удары сердца отдавались в самом существе древнего, словно крики в пещере, разносящиеся эхом по дальним углам. Оттого что он присутствовал сразу повсюду, горе и радость лишь усиливались тысячекратно. Оставалось непонятно не то, как древний успевал все сразу усвоить, – хотелось спросить, каким образом он умудрялся отодвинуть от себя хотя бы самую малость. Отраженные страдания врача, вынужденного перевязывать рану за раной. Слепящее горе матери на похоронах сына. Пугающую неизвестность: отец ушел воевать, вернется ли? Ожидание голода, грядущего вслед за истребительным пожаром. Чувство тщеты при звуке боевых кличей. Пустота в груди при виде разоренного города. Отчаянное желание поквитаться с жизнью, покинуть мир, загубивший все, что было любимо.

Сколько всего! Сколько горя и безнадежности…

София уронила зеркалоскоп на колени. Руки у нее дрожали. Она не знала, долго ли смотрела в прибор. Каждое мгновение было целой жизнью, состоявшей из боли.

– Не сработало? – спросил Тео. Потом заметил выражение ее лица. – Что там? Что случилось?

София не могла говорить. Она крепко зажмурилась, пытаясь забыть только что увиденное. Это оказалось невозможно. Перед глазами плыла кровавая краснота, слух полнился криками, в груди будто что-то разорвалось, и рана одновременно казалась болезненно свежей и мучительно старой. Софии стало трудно дышать.

Когда она открыла глаза, Тео и Казанова смотрели на нее, недоумевающие и обеспокоенные.

– Древний помнит вóйны, – неверным голосом выговорила она. – Все сразу, прошлые и будущие. Они никогда не кончаются!

36 Семеро свидетелей

17 августа 1892 года, 10 часов 11 минут

В особых случаях уроженцам других эпох может быть предоставлен особый индосамент: кратковременное разрешение на пересечение границы Нового Запада и въезд в страну. Для этого приглашающая сторона должна обратиться непосредственно к министру сношений с сопредельными эпохами, который и предоставит индосамент, рассматривая каждый случай по отдельности. Он же обосновывает свои решения в конце каждой парламентской сессии. Следует отметить, что разрешение не может быть выдано в коммерческих целях, но лишь в исключительных обстоятельствах, имеющих дипломатическое значение: например, при визите иностранного правительственного чиновника с целью заключения договора.

Парламентский декрет от 14 июня 1891 года

Шадрак постучал в дверь внутреннего кабинета Бродгёрдла, непосредственно примыкавшего к военной комнате.

– Входите, Кассандра! – послышался ответ. – Не заперто, как и всегда!

Последние слова прозвучали отчасти недовольно.

Шадрак открыл дверь и подождал, чтобы сидевший за столом оторвал взгляд от аккуратной стопки бумаг.

– Что еще? – не поднимая головы, спросил премьер.

– Здесь кое-кто видеть вас хочет, – сказал Шадрак.

Звук его голоса заставил Бродгёрдла наконец посмотреть на дверь. Премьер не сумел скрыть удивление.

– Что вы здесь делаете? – спросил он с едкой полуулыбкой. – Я думал, вы уже к Нохтланду подъезжаете!

– По зрелом размышлении я обнаружил, что полезней будет остаться.

– Великолепно! – Бродгёрдл потер руки, улыбка стала шире. – От хорошей драки я никогда не отказывался.

– Наслышан, – сказал Шадрак.

Затем повернулся и покинул кабинет, направляясь в военную комнату.

– О чем это вы? – окликнул сзади Бродгёрдл.

– Идемте со мной, сами увидите.

Шадрак миновал коридор, и Бродгёрдл, чуть отстав, вошел за ним в военную комнату. Там, держа в руках листок бумаги, стоял Роско Грей, инспектор полиции. Его сопровождали два офицера. Инспектор кивнул, и офицеры молча встали по сторонам Бродгёрдла.

– Это еще что? – спросил тот, презрительно улыбаясь.

– Премьер-министр Гордон Бродгёрдл, – зачитал с принесенного листка инспектор Грей, – у меня приказ от парламентских судей препроводить вас на парламентские слушания, имеющие состояться сейчас в главном зале Палаты представителей. Ввиду вашего особого положения и полномочий как премьер-министра не может быть речи об обычном аресте и судебной процедуре. Парламентские судьи просят вас немедленно ответить на выдвинутые против вас обвинения.

Бродгёрдл сдвинул брови, насмешливо-презрительное выражение лица сменилось враждебностью.

– Какие еще обвинения?

– Разрешите продолжить, – глядя в бумажку, сказал Грей. – Мои офицеры препроводят вас на слушания, где законный представитель, назначенный парламентом, проинформирует вас касательно обвинений. Судьями мне также велено изустно добавить, что данные слушания должны пройти скорейшим и благоразумнейшим образом, дабы государственные дела испытали наименьшее возмущение. – Он наконец оторвал взгляд от листка. – Прошу вас следовать за мной.

Какое-то мгновение Бродгёрдл стоял на месте, внешне бесстрастно глядя на Грея. Шадрак даже ждал, что премьер разразится яростью, если не хуже. Однако потом готовность к противостоянию на его лице сменилась осознанием открывшихся перспектив, и Шадрак вновь увидел надменную улыбку, столь характерную для премьера.

– Разумеется, инспектор, – сказал Бродгёрдл. В богатом раскатистом голосе угадывалась насмешка. – Конечно, давайте решим дело по возможности быстро и безболезненно, чтобы я мог скорее вернуться к делам управления нацией!

Инспектор Грей невозмутимо кивнул офицерам, и Бродгёрдла вывели из военной комнаты. Шадрак двинулся следом, успокаивающе кивая служащим: те высовывались изо всех офисов, заглядывали в коридор.

– Возвращайтесь к работе, пожалуйста, – повторял он. – Премьер-министр помогает полиции, прибывшей с официальным запросом.

Проделав по зданию извилистый путь, они наконец прибыли в главный зал, где уже собралась Палата. Заранее оповещенные парламентарии, все девяносто, сидели на своих местах. Девять избранных судей, вызванных парламентом из различных районов Нового Запада, восседали на возвышенной скамье напротив. У стола левее помоста занял место средних лет мужчина в черном костюме и мантии адвоката с правом выступать в высших судах. Справа за таким же столом сидел пожилой человек, одетый так же. Его сопровождало еще семеро человек.

Эти семеро производили довольно странное впечатление. Даже Шадраку, знавшему всех по именам, общество казалось очень уж пестрым. Пип Энтвисл с его квадратной седой бородой и носом картошкой. Джерард Соренсен, по обыкновению всклокоченный, не поднимающий глаз. Вещая по имени Соландра, сложив перед собой зеленые руки, взирала на Бродгёрдла с нескрываемым презрением. Ее отец Чилига, чье зеленое лицо потемнело при виде премьера. Сьюзан Эби, худенькая, с черными волосами, заплетенными в две косы на висках. Виктор Манс, рослый, усталый, нервно вертящий в руках потрепанную шляпу. И Ханна Сэлвидж, немолодая, в цветочном платье с рукавами-фонариками, мрачно взирающая на Бродгёрдла сквозь очки.

Как не к месту все они были здесь, в парламентском зале…

По сути, лучше всех в строгой и молчаливой Палате чувствовала себя Кассандра Пирс. Она сидела отдельно ото всех, там, где обычно рассаживались посетители. Сегодня зрительскую аудиторию составляли всего два человека: она да Шадрак.

Странные слушания начались с того, что Бродгёрдла вывели вперед.

– Господин премьер, – вставая на ноги, начала одна судья, женщина. Круглое лицо, обращенное к Бродгёрдлу, было совершенно бесстрастно. – Вашим советником назначен мистер Эпплби. Он будет объяснять вам пункты обвинения и обсуждать рекомендуемые ответы. С этой минуты не будет никаких перерывов, и никто не покинет этого помещения, пока слушания не завершатся. Вы можете посовещаться.

Она села. Сели и парламентарии, и государственный адвокат, также слушавший стоя. Пока они шуршали, устраиваясь на местах, Бродгёрдл с Эпплби успели о чем-то посовещаться. Сидя рядом с Кассандрой, Шадрак не слышал, о чем именно они говорили; тем не менее характер беседы можно было отследить по тому, как менялось выражение лица Бродгёрдла: Эпплби перечислял ему пункты обвинения, рекомендовал стратегию защиты. Бродгёрдл слушал молча. Без сомнения, при виде именно этих свидетелей он в основном понял, в чем его обвиняют. Эпплби стал его о чем-то спрашивать, Бродгёрдл высокомерно отмахнулся. Эпплби принялся серьезно что-то доказывать, наклоняясь к премьеру, указывая на судей. Еще чуть-чуть помолчав, Бродгёрдл изволил кивнуть.

Эпплби с видимым облегчением поднялся на ноги:

– Ваша честь, мы готовы.

– Благодарю, – сказала судья. Взяла верхний лист из лежавшей перед ней стопки и прочла вслух: – Премьер-министр Гордон Бродгёрдл, мы собрались здесь, чтобы обсудить возможно криминальный характер некоторых предпринятых вами действий как до, так и после назначения на пост премьер-министра Нового Запада. Если преступный характер ваших действий будет установлен, вам будет предложено немедленно оставить свой пост. После этого вы будете официально арестованы и обвинены и уже как частное лицо предстанете перед судом. Позвольте мне повторить, – сказала она, откладывая бумагу, – здесь не суд, призванный установить вашу виновность или невиновность. Это всего лишь слушания, должные установить вероятность преступной деятельности. По их результатам вам могут быть, а могут и не быть предъявлены обвинения. Вам это понятно, советник?

– Понятно, – ответил Эпплби.

Судья кивнула и вернулась к бумагам.

– Итак, нам предстоит рассмотреть следующие вопросы. Пребывали или нет вы на Новом Западе после закрытия границ, не имея должных документов? Предъявляли или нет вы подложные резюме, начиная здесь политическую карьеру? Участвовали или нет вы в незаконной торговле людьми, запрещенной по ходу переговоров с Новым Аканом в тысяча восемьсот десятом году? Удерживали или нет вы насильственно четырех людей в течение зимы и весны тысяча восемьсот девяносто второго года, вынуждая их к пребыванию против воли на территории вашей собственности в Лексингтоне, штат Массачусетс? – Судья отвернулась от Бродгёрдла к столу, за которым сидело пестрое общество. – Готов ли государственный адвокат предоставить свидетелей?

Пожилой мужчина поднялся из-за стола:

– Готов, ваша честь.

– Спасибо, мистер Фентон. Можете приступать.

Мистер Фентон был из тех людей, на которых не останавливается взгляд, – со всех сторон незаметный. Костюм под мантией самый обыкновенный. Черты мясистого лица, обрамленного аккуратно подстриженными волосами и такой же седой бородкой, не привлекали внимания. Способности этого человека выдавали только глаза. Выходя к возвышению, он бросил быстрый взгляд на Шадрака, и взгляд этот стоил целого разговора.

Он сказал:

– Я хотел бы заслушать показания Филиппа Энтвисла, также известного как Пип.

Пип встал.

– Здесь нет специального кресла для свидетеля, мистер Энтвисл, так что оставайтесь на месте.

Пип кивнул.

– Узнаете ли вы человека, сидящего рядом с моим коллегой, мистером Эпплби?

– Еще как узнаю. Это Гордон Бродгёрдл, нынешний премьер-министр Нового Запада.

– Знакомы ли вы с ним лично?

– Да, знаком, но не как с Гордоном Бродгёрдлом.

По рядам парламентариев пролетел легкий ропот удивления.

– Много лет назад я знал его как Уилки Грэйвза по прозвищу Уилки Могила. А еще раньше прозвище у него было Терьер.

Многоголосый ропот усилился.

– Господа! – окликнула судья. – Прошу тишины!

– Спасибо, мистер Энтвисл. Пожалуйста, объясните своими словами, как вы познакомились с этим человеком?

– Объясню, мистер Фентон, хоть, сознаюсь, и нелегко мне припоминать те времена… Впервые я встретил Терьера, когда сам еще совсем молодым парнем был… и, если честно, хвастаться мне тогда было нечем. Я был молод и глуп, меня влекли азартные игры. Я делал ставки буквально на что попало, даже на то, пойдет ли к вечеру дождь. Скачки и собачьи бега пьянили меня, точно вино. Вернее, как скверное пойло с таким же скверным похмельем!

Это я вам рассказываю не затем, чтобы оправдаться, вы не подумайте. Просто объясняю, каким ветром меня занесло в пыльный городишко в сердце Пустошей: я прослышал, там шла большая игра, о которой с вожделением рассказывали мои друзья, столь же беспутные, как и я сам. Явившись туда, я обнаружил: все обстояло так, как они говорили. Один тип по имени Херрик устраивал собачьи бои…

Пип помолчал. С ним примолкли и члены парламента, ожидая, чем кончится странный рассказ.

– Я задержался на тех боях дольше, чем следовало бы. В городке, рядом с которым все это творилось, было полно злачных мест. Довольно, чтобы провести день на боях, вечер – в таверне, а ночь – под звездами… – Он покачал головой. – Думая об этом теперь, я сам поражаюсь, как здоровья хватало… – Пип вздохнул. – Что за толпы собирались на собачьих боях! А что в рингах[1] творилось! Жуткое зрелище, по совести говоря. Кровавое развлечение! И как я мог смотреть? Сам не представляю теперь. Псы друг друга в клочья рвали, и я взахлеб на это пялился, чего теперь стыжусь. Люди приводили своих собак, и каждый раз казалось, что они вот-вот выиграют всем на удивление, но у Херрика такие твари в клетках сидели! Они всегда побеждали, но ты все равно возвращался – ждал, чтобы кто-то их однажды побил, хоть и чувствовал печенкой: этого не случится. А потом появился тот тип в шейном платке…

Пип посмотрел на Бродгёрдла, и нечто неожиданное, подозрительно сходное с сочувствием, окрасило его взгляд.

– Имени его я так и не узнал. Он носил на шее красный платок, а башмаки – такие драные, что ни в том ни в другом не было язычков. Сразу видно: парню не везет, причем давно. И к рингам, где заправлял Херрик, явился от безнадеги. Он предложил кое-что совершенно безумное, но, против ожидания, Херрик согласился. Человек в платке предложил выставить в ринг не собаку, а своего сына.

Вновь последовала тишина, и вновь парламентарии стали тихо переговариваться, только теперь голоса звучали ужасом и возмущением.

– Знаю, все это выглядит крайне предосудительно, – с несчастным видом подтвердил Пип. – Теперь вы представляете, что мы были за люди, если как ни в чем не бывало стояли вокруг и не остановили это жуткое дельце, а еще и предвкушали, чем оно завершится. Ставки делали… – Он покачал головой, исполнившись отвращения к себе тогдашнему. – Мальчонке было лет восемь или девять, не больше. Толпа собралась страшная! Люди собирались за много миль, всем хотелось посмотреть, как парнишка будет биться с собаками. Одежда на нем была самая обычная, а всей защиты – боксерские перчатки да кожаный шлем. – Голос Пипа дрогнул. – Как же он был напуган…

– Погромче, пожалуйста, мистер Энтвисл.

– Весь дрожа, он вышел на ринг, – чуть повысив голос, продолжал Пип. – А мы, мерзавцы, так ничего и не предприняли. Орали, подбадривали… болели за него. Великое утешение, правда? – Он перевел дух. – Ну, подробности той схватки я не буду вам пересказывать. Упомяну только одну: когда пес первый раз цапнул мальца за ногу, тот бросился в угол и стал молить отца вытащить его. Он отчаянно плакал, пытался вылезти из ринга, а папаша заталкивал его обратно. Очень хорошо помню, что он сказал мальчонке: «А ну полезай туда, Терьер! Полезай! Ты что, не лучше собаки?» Может, хотел добавить сыну храбрости, но звучало как оскорбление. Не знаю… Я тогда орал и вопил с остальными, а задумался только потом. Можно даже сказать, те жестокие слова, сказанные Терьеру, покончили с моим увлечением играми. С тех пор, стоя где-нибудь на бегах или бросая карты, я всякий раз слышал их: «Ты что, не лучше собаки?» И в итоге я сказал себе, – Пип тряхнул головой, – нет!

Он вновь перевел дух.

– Тот первый бой Терьер выиграл. Думается, принес папаше сколько-то денег. Я посмотрел еще несколько боев, вот тогда, как я уже сказал, во мне что-то словно перевернулось. Рад был бы сказать, что испытал праведное возмущение или иное благородное движение души, но врать не буду… Я скорей заскучал. Право, будь я тогда хорошим человеком, вернулся бы на бои, вытащил Терьера из ринга и нашел бы ему жилье поприличней. Так нет же, я просто покинул тот клоповник и отправился в другие места. Правда, слова отца Терьера остались со мной, так что со временем я отошел от прежних излишеств…

Лет десять, наверное, я его не встречал. А когда наконец свиделись, просто чудо, что я его узнал, уж больно здорово пацан изменился. Мужчиной стал. Ну и, конечно, в собачьем ринге больше не выступал. И затравленным щенком не выглядел, важный стал, даже чванливый… Спросите, как я его узнал? – Пип ткнул пальцем в бровь, потом в глаз. – А он на морду стал в точности как папаша. Моложе, конечно, и не такой непролазно бедный, как тот, в красном платке, а так – один к одному. Не спутаешь!

Я с ним столкнулся в гостинице на юге Пустошей. Я тогда уже приторговывал, хоть и продавал в основном всякий дрек бесполезный. Терьер сидел в кабинке один, я и подошел к нему. Может, извиниться хотел за то, что не вступился, когда его выкинули в ринг… Может, хотел всучить какой-нибудь дрек… Почем теперь знать. Не буду хвастаться: даже тогда, уже перестав быть игроком, я не всегда руководствовался лишь добрыми побуждениями.

Так вот, я подошел к нему и сказал: «Ты кажешься мне знакомым. Не ты ли прославленный боец по прозвищу Терьер?» Сказал я это, как вы понимаете, с самым восхищенным видом. Парень посмотрел на меня вроде как с подозрением, но после заулыбался. «Да уж, – говорит. – Давненько меня никто этим именем не называл!»

Повторюсь, но скажу: он очень переменился. Голос у него стал очень мощный и гулкий: сразу видно, привык человек настаивать на своем. Мы с ним выпили, закусили, возобновили знакомство. Терьер мне сказал, что по-настоящему его зовут Уилки Грэйвз. Папаша же помер несколько лет назад, я и спрашивать не стал отчего. И до самого конца разговора так и не всплыло, чем он теперь на жизнь зарабатывает. Я не решился спросить – мало ли, думаю, вдруг он до сих пор связан с боями и азартной игрой, а я ни в то ни в другое больше ввязываться не хотел. Вместо этого мы с ним заговорили про дрек. Я показал Уилки книги, буклеты и всякую мелочевку, что у меня была при себе. Он очень заинтересовался, рассказал про другие предметы дрека, которые повидал. Помнится, купил у меня страницу старой газеты… Хоть что-то я в тот день продал, и то хлеба кусок!

Потом мы оба ушли каждый к себе, и лишь на следующий день я увидел, как он перед гостиницей готовил в путь свой фургон. Тогда и выяснилось, чем он занимается. – Пип посмотрел на Бродгёрдла, который всю его речь так и просидел с выражением презрительного безразличия на лице. – Уилки держал в руках ящик с едой. В нем были бутылки с водой, куски хлеба, пригоршня яблок. Пока мы с ним болтали, он открыл запертую дверцу фургона и поставил ящик внутрь, на пол. Там сидели три женщины и двое мужчин – все закованные в цепи. Грэйвз увидел, как у меня рожа вытянулась, глядит этак насмешливо, а у меня язык парализовало. Наконец спрашиваю с надеждой: «Так ты преступников подрядился возить?..»

«Преступников? – криво улыбается Уилки. – Нет, Пип, я не шериф». Мой ужас, конечно, от него не укрылся. Смотрит он на меня, а потом как захохочет, смех был громким и глубоким, будто шел из бочки! «Значит, ты смотрел, как мальчишку собаки рвут, и в ус себе не дул, а теперь при виде нескольких рабов на цепи чистоплюйство нападает? Право же, странное у тебя понятие о правильном и неправильном, Энтвисл…»

Ропот на скамьях парламентариев сделался громче, в голосах звучали гнев, ужас, неверие. Пип слушал, грустно качая головой.

– Что я мог сказать ему? – продолжал он. – Уилки был прав от первого до последнего слова. Вот я и стоял молча. Грэйвз жизнерадостно помахал мне на прощание, запер фургон, взобрался на передок и покатил вон из города…

Мистер Фентон поблагодарил Пипа за показания. Пока ждали вызова следующего свидетеля, гул голосов в рядах парламентариев стал слышней прежнего. Шадрак улыбнулся, уловив несколько фраз: «…возмутительно, попросту возмутительно…», «Безрассудство…», «…ничего более отвратительного…».

Шадрак покосился на Кассандру. Та едва заметно кивнула.

– Очень впечатляющие показания, – сказала она.

Судьям пришлось успокаивать присутствующих, прежде чем мистер Фентон смог пригласить следующего свидетеля.

– Мисс Сьюзан Эби, ваша честь, – представил он хрупкую женщину с косами.

Услышав свое имя, та молча поднялась.

Она нервничала. Руки сжимали желтый носовой платочек, так скручивая его, словно пытались выжать из линялой ткани последние капельки влаги.

– Пожалуйста, не торопитесь, мисс Эби, – ободряюще проговорил мистер Фентон. – Я вполне понимаю, с какими трудностями вы сталкиваетесь, решившись присутствовать здесь сегодня. Судьи и я – мы все благодарим вас за ваши показания.

Маленькая женщина медленно подняла взгляд, посмотрела Фентону в лицо. В дальнейшем она так и смотрела на него до самого конца выступления, словно боялась, что, отведя взгляд, увидит нечто невыносимое.

– Пожалуйста, назовите человека, сидящего рядом с мистером Эпплби.

– Его зовут Уилки Грэйвз, – тихо проговорила мисс Эби.

– Благодарю вас. Пожалуйста, мисс Эби, расскажите, как вы с ним познакомились.

Несколько долгих секунд она молча страдала, глядя в глаза Фентону. Он слегка улыбнулся. Сьюзан Эби глубоко вздохнула и начала:

– Я встретила его пятнадцать лет назад. Мне тогда одиннадцать стукнуло… Мои мать с отцом умерли, и мы с сестрой нашли пристанище у соседа, который содержал что-то вроде детского дома. Только за наш постой платить было некому, а отрабатывать свое содержание мы за малостью лет еще не могли. Через три месяца и четыре дня после того, как мы оказались в приюте, нас забрал Грэйвз. Того, что он нас купил, я в то время не знала. Мы с Кэрол думали, он нас удочерил… – Сьюзан говорила так быстро, как только могла, ей пришлось немного отдышаться. – Свою ошибку мы поняли, когда Кэрол продали фермеру близ Грязевых Полей, а меня – на фабрику примерно в шести часах пути. На целых семь лет после этого я потеряла из виду сестру… Потом мне удалось сбежать и найти ее; так, благодарение Судьбам, мы воссоединились.

– Вы совершенно уверены, что вас и Кэрол именно продали? – как можно деликатнее спросил мистер Фентон.

– Да, – ответила Сьюзан, сумев придать голосу даже некоторую твердость. – Оба раза я видела, как из рук в руки перешли деньги.

– Когда-либо после этого вы встречали Грэйвза?

– Нет. Разыскав друг друга, мы с Кэрол перебрались в Новый Акан. Там нет работорговли, там мы до сих пор вели самостоятельную жизнь. И Грэйвза, благодарение Судьбам, я до нынешнего дня ни разу не видела.

– Огромное вам спасибо, мисс Эби.

Шадрак с некоторым любопытством наблюдал, как Бродгёрдл, не меняясь в лице, все время пристально созерцал балкон. Казалось, свидетели с их показаниями его нимало не интересовали. Зато парламентарии с каждым новым выступлением оживлялись все больше. Они более даже не пытались скрывать отвращение и гнев. Быстрый обмен мнениями, последовавший за рассказом мисс Эби, звучал весьма недвусмысленно.

– Я вот спрашиваю себя, – шепнул Кассандре Шадрак, – как толковать поведение премьера, как уверенность или капитуляцию?

Она улыбнулась:

– Естественно, это уверенность. Хотя лишь он один знает, на чем основанная…

– Следующим я хотел бы вызвать Виктора Манса, – объявил мистер Фентон, когда судьи вновь призвали присутствующих к тишине.

Неуклюже поднявшись, Виктор Манс бережно положил шляпу на стол. Отвечая на все те же вопросы мистера Фентона, он, медлительно подбирая слова, поведал, что тоже знает человека рядом с мистером Эпплби как Уилки Грэйвза, и с кривой улыбкой добавил:

– Мы, кто лучше знал, его еще Уилки Могилой прозвали. Такая у него была репутация – загонять тех, кого продавал, в могилу до срока. Он меня самого три раза покупал и продавал трижды, – продолжал Манс угрюмо, – поскольку через меня у покупателей вечно неприятности начинались. Полагаю, я и самому Грэйвзу жизнь не украсил, – добавил он с удовлетворением. – Из-за меня им покупатели были недовольны.

И Манс назвал Фентону имена своих владельцев и названия мест, где его продавали. Его последний хозяин, сказал он напоследок, умер, оставив свободными и его, и других невольников.

– Благодарю вас, мистер Манс. Позвольте пригласить миссис Ханну Сэлвидж.

Пожилая дама в очках и с рукавами-фонариками даже не стала ждать адвокатских вопросов.

– Он, он это, Уилки Грэйвз, дело ясное! – сказала она, наставив указующий палец на внешне безразличного Бродгёрдла. – Уилки Могила, как Вик говорил. Мы все так его звали. И репутация была у него ого-го, я вам доложу! Мы даже шутить пытались, гадая, сколько дней продержимся у него, не померев. Жизнь у Грэйвза между куплей и продажей – это же смертельный номер был, я вам доложу! Он о «товаре» своем совсем почти не заботился! – издевательски фыркнула женщина. – Дохлого раба, вообще-то, продать непросто, но Могила про это вовсе даже не думал. Последними объедками в дороге кормил!

Я у Грэйвза восемнадцать дней провела. И под конец молилась, чтобы скорее на невольничий рынок попасть, вот что я вам доложу! Каким бы ни оказался новый хозяин, а хуже Грэйвза не будет!.. А еще у Могилы один мальчик работал, вовсе молоденький. Вряд ли добровольно к нему пошел, я так полагаю. Судьбы благие, ну такой тощенький!.. Я ему все нашептывала, чтобы сбежал, он же не на цепи сидел, как мы, горемычные. А он моих уговоров не слушал, только знай с таким ужасом смотрел, будто я ему со скалы вниз головой прыгнуть советовала. Вот он какой был, Уилки Могила, кого угодно мог заставить бояться. И чем больше ты с ним проводил времени, тем сильнее трусил перед ним, вот что я вам доложу!

Свое выступление Ханна Сэлвидж закончила четким и энергичным перечислением фактов: где и когда Уилки Грэйвз курсировал в качестве работорговца. Далее мистер Фентон обратился к доктору Соренсену и двоим Вещим.

Начал он с Соландры. Та стояла с царственным видом, прямо и спокойно глядя на премьер-министра. Сразу стало понятно, что очень многие парламентарии никогда не видели Вещих с их отчетливо зеленым оттенком кожи. Соландра терпеливо дождалась, пока стихнет шепот, и заговорила:

– Мое имя Соландра, я из народа элодейцев, что живет к югу от Жуткого моря. Насколько мне известно, вы, жители Нового Запада, зовете нас Вещими. С Гордоном Бродгёрдлом я прежде была незнакома и впервые увидела его лишь в минувшем году, когда мы прибыли в Бостон, откликнувшись на адресованное нам письмо Шадрака Элли, картолога. – Женщина кивнула Шадраку, он ответил короткой виноватой улыбкой.

Он слишком хорошо помнил, что именно его просьба о помощи ввергла Вещих в тот долгий кошмар, который им пришлось пережить.

Сложив на груди зеленые руки, Соландра с полным самообладанием повернулась к парламентским судьям:

– Переговорить с Шадраком тогда нам так и не довелось, ибо нас сразу взяли в плен семь человек. Я не знала, кто это такие, но они называли один другого големами. У них были некоторые сходные черты, в том числе шрамы на лицах, довольно странные предпочтения в оружии и нерассуждающая преданность Гордону Бродгёрдлу. Этот последний, как мы вскорости убедились, за нашим похищением и стоял. Выяснилась и причина нашей неволи. Оказывается, Бродгёрдл был наслышан о наших элодейских дарах – и решил добиться использования их к своей выгоде и ради войны с народами Запада.

– Напомните нам, пожалуйста, когда происходило упомянутое вами планирование войны? – подсказал мистер Фентон.

– Это было поздней осенью тысяча восемьсот девяносто первого года.

Ропот среди парламентариев подтвердил всеобщее удивление.

– Задолго до того, как Бродгёрдл стал премьером, – пояснил мистер Фентон, на случай если у кого-нибудь остались сомнения. – Что же это за дары, о которых вы говорите?

Соландра расплела руки и протянула их перед собой ладонями вверх. Испустила долгий-долгий вздох… и на руках появились скопления белых цветов.

Члены парламента зашевелились, заговорили все разом. В голосах звучало изумление, а кое у кого и явственная опаска.

– Прошу вас, господа, – воззвал к ним мистер Фентон. – Позволим свидетельнице продолжить объяснения.

– Объяснять почти нечего, – улыбнулась Соландра. – Сходный дар есть у каждого элодейца. Насколько мне известно, в Пустошах принято считать, что люди вроде нас отмечены Знаком лозы. Если так, то в нас этот Знак необычайно силен. Элодейцы различаются одаренностью, хотя у многих это семейное. Моя дочь… – Ее голос прервался, владевшие ею чувства в самый первый раз вырвались на поверхность. Сглотнув, Соландра решительно продолжала: – Моя дочь – носительница самого опасного дара. Цветы, которые она порождает, напоены ядом. С помощью этого-то яда Гордон Бродгёрдл свою войну сейчас и ведет.

11 часов 01 минута

Стоя по ту сторону закрытых дверей Палаты, инспектор Грей с тревогой слушал приближавшийся топот.

– Инспектор Грей, – бросился к нему подбежавший офицер.

– Что такое, Айвз?

– Двадцать человек! На ступеньках здания!..

– Чего они хотят?

– Лучше идите и сами взгляните, инспектор!

Роско Грей постарался идти мерным шагом, следуя за Айвзом коридорами до самого входа в правительственное здание. Здесь и ждали те двадцать, о которых говорил Айвз. Все – со шрамами на лицах: от углов рта по щекам до ушей тянулись длинные, неровные линии. Все – вооруженные: при пистолетах и зубастых абордажных крюках на веревках.

– Как они поняли, куда надо идти? – тихо обратился к Айвзу инспектор.

– Не можем знать, сэр. Наверно, им сообщил кто-то из здания, кто видел, как мы уводили премьера.

Грей коротко кивнул, запоздало коря себя, что не предпринял бóльших мер предосторожности.

Ближайший шрамолицый шагнул вперед, придерживая у пояса крюк.

– Мы пришли за премьер-министром, – сказал он безо всякого выражения.

– Что у вас за дело к нему? – спросил Грей невозмутимо.

– Наше дело вас не касается, – сказал человек. – Мы пришли, чтобы его забрать, и без него не уйдем. И это не просьба.

37 Железная клетка

20 августа 1892 года, 5 часов 32 минуты

Когда в сказаниях элодейцев (Вещих) заходит речь о колдовском вихре, обычно описывается существо по имени Ординг, что-то вроде гигантской сороки. Ординг собирает побрякушки, представляющие интерес лишь для него, и устраивает из них клад. А колдовской вихрь возникает, когда Ординг подбирает свои ценности по всему миру. Носится и дует, ища диковины малые и великие.

София Тимс. Рожденные Разделением: байки путешественников

Пассажиры Бирке не произносили ни слова, между тем как каноэ несло их через лесные пространства Нового Запада. Все по очереди заглянули в зеркалоскоп. Каждого хватило лишь на несколько мгновений, но видения успели потрясти и намертво впечататься в память.

Небо над головами все сильнее мрачнело. Звука рассекаемой воды больше не слышалось, казалось, волны плескали на борта совершенно бесшумно. Даже птицы замолкли. А потом где-то далеко зазвучал тонкий плачущий голос. Сперва София не поняла, что он мог означать. Потом сообразила: начинался колдовской вихрь.

Ветви деревьев закачались и засвистели: ветер усиливался. София почувствовала, как желудок свело от страха. Пугало все: и увиденное в зеркалоскопе, и возможное значение собиравшейся бури, и, главное, перспектива опоздать. Что, если по прибытии к роще они вживую увидят ужасы вроде тех, на которые мы насмотрелись через прибор?..

От страха и волнения мысли беспорядочно носились по кругу, пока наконец не собрались воедино. Воспоминания из березовой коры, видения, сохраненные гранатами, звуки и зрелища из прибрежных лесов и картины загубленной рощи, нарисованные воображением. София сидела зажмурившись и не могла заставить себя поднять веки. Ветер выл все пронзительней, в его завываниях девочке мерещились голоса. Кто плакал там, вдалеке? Люди или нет? Где и что там творилось?..

Бирке спрыгнула с небольшого водопада, пассажиров обдало ледяными брызгами. Все трое ахнули, София непроизвольно открыла глаза. В это время темные тучи вспорола вспышка молнии. Обрушился раскат грома, похоронивший даже плач ветра. Тяжелыми полотнищами повис дождь. Каноэ продолжало мчаться вперед, капли так и хлестали.

– Держите! – крикнул Казанова, вытаскивая прорезиненные дождевики, которыми снабдила их Дымка. – Лягте на дно и укройтесь!

Вновь раскатился гром. София и Тео прижались друг к другу, укрываясь плащами и тщетно силясь что-либо разглядеть в сплошной стене ливня. Теперь они даже не видели, куда, собственно, движутся. Однако Бирке неслась вперед с прежней уверенностью, одолевая бурные воды, огибая валуны, неожиданно выраставшие из серой пелены непогоды. Завывание колдовского вихря вроде бы отдалилось, сменившись другим непостоянным звуком, похожим на свист.

– Слышишь это? – приблизив губы к уху Тео, громко спросила София.

Он кивнул:

– Это люди Фена Карвера. Это их клич.

София мотнула под плащом головой, дескать, не понимаю!

– Так они свистят перед атакой, – сказал Тео.

София вновь прислушалась, наконец улавливая разницу между гулом вихря и пронзительным боевым кличем. Свист то затихал, то вновь начинал звучать, производя вполне потустороннее впечатление.

Дождь все не прекращался, путешественники мчались вперед, по сути вслепую. Наконец лес расступился, и в миг, когда сплошная стена воды сменилась обычным ливнем, сделалась видна Черепашья долина. София и Тео сбросили непромоканец. Первое, что оба увидели, – роща стояла нетронутая, лишь гнулись на ветру величественные деревья. Но позади нее, по берегам реки, склоны долины уродовали два больших пятна. С востока надвигалась бурая масса войск Фена Карвера, местами расцвеченная голубым, зеленым и желтым. Западнее ало-белым прямоугольником двигались войска Нового Запада. Вновь полыхнула молния. София увидела реку, разделявшую армии, – длинную, беспокойную серую змею.

Девочка улавливала страх древнего, сосредоточенный у рощи, столь же ясно, как и прежде, когда они с Горькосладом стояли на гребне холма. Только намерения клима обострились, в грохоте грома и завывании ветра чувствовалось отчаяние, впрочем еще не дошедшее до обреченности. В гудении вихря, качавшегося на западных холмах, слышалась решимость в любое мгновение обрушиться на склон впереди и смести все, что попадется. София опасливо присмотрелась к смерчу и при свете очередной молнии поняла: он необычный. Столь громадный, что вершина упиралась в самые тучи, он еще и сам в себе нес молнии! То есть все шло в точности так, как предрекала Бораго: «Поди постреляй из пистолета в запертой комнате, – думаешь, последствий не будет? Обязательно в кого-нибудь попадешь! И что, он на тебя не рассердится?..»

София с ужасающей ясностью поняла, чтó сейчас случится. Как только войска сойдутся и вступят в бой, колдовской вихрь обрушится на них, чтобы отстоять рощу. Людей просто сметет, уничтожит. Они все погибнут.

София даже привстала в каноэ, так что суденышко опасно закачалось. «Почему же они этого сами не видят? – спрашивала она себя. – Как они не понимают, что с ними произойдет?..»

Свист воинства Фена Карвера и вой вихря прервал новый раскат грома. Когда он затих, стало слышно, что свист прекратился.

– Мы опоздали? – закричала София.

– Они в переговоры вступили, – сказал Казанова. – Смотри!

На полпути между двумя армиями, на западном берегу реки, виднелась небольшая группа всадников.

– Какие переговоры? О сдаче?..

– Обсуждают условия битвы, – сказал Казанова и указал на восток, потом на запад. – Фен Карвер занял оборонительную позицию. Он с радостью уведет войско прочь, если будет такая возможность. Это генерал Григгс нападать собирается. Карвер, я так думаю, хочет выговорить безопасность тем, кто останется жив. Так что время у нас есть, – сделал он вывод. – Хотя и немного!

Будто услышав эти слова, Бирке наддала ходу, лихо прыгая по перекатам. Вода хлестала через борта. София пристально вглядывалась в представителей обеих армий, до боли сжимая пальцами лодочный борт…

Наконец Бирке достигла дна долины. Пока она петляла извивами реки, София успела потерять из виду парламентеров, но за очередным поворотом они показались вновь.

А впереди, на правом берегу, была роща. Отсюда она выглядела гораздо больше, чем издали. Красные стволы уходили в вышину, длинные ветви метались на ветру, словно воздетые в отчаянии руки. София вновь вспомнила Древоеда. На миг даже показалось, будто чудовище стояло на краю рощи, предвкушая разрушение, которое сейчас учинит. Только его челюсти и рога больше не были каменными – теперь они состояли из людей, а в золотых глазах бушевало пламя пожаров. Призрак заколебался и рассеялся в штормовых облаках…

Бирке продолжала движение. Роща осталась позади, сделалось видно поле предполагаемой битвы. Огромные валуны образовывали естественный мост через реку, вода бешено неслась под его неровными арками. Поток, вздувшийся от дождя, на глазах разливался, подтапливая берега.

Туда каноэ, впрочем, не добралось. Воды, покорные трем сестрам, плавно подвели Бирке к западному берегу. Тео и София выбрались на топкую землю. Казанова оттащил лодочку подальше от реки, на прочные камни.

Сперва София устремилась вперед с зеркалоскопом наперевес, но потом умерила шаг и оглянулась. Всего в нескольких сотнях футов по обе стороны долины в ожидании замерли войска. Первые ряды стояли неподвижно, ливень не давал различить лица солдат… Но куда подевались парламентеры? Ни людей, ни лошадей, которых она видела сверху. На их месте виднелось что-то другое. Большое, прямоугольное, величиной примерно в человеческий рост.

Щурясь, девочка двинулась в ту сторону. «Что там такое? Домик? Повозка?..» Она подошла ближе…

Казанова схватил ее за руку:

– София! Стой!

– Что это? – спросила она, приглядываясь к странному ящику.

– Не знаю, – нахмурился он. – Дай лучше я первым пойду.

Тео присоединился к товарищам.

– Я знаю, что это, – сказал он с легким удивлением. – Оно не опасно.

Чуть помедлив, Казанова пошел вперед, Тео и София – за ним. Лишь подобравшись вплотную, София поняла, чтó перед нею. Она увидела железную клетку с двумя длинными, как у паланкина, ручками для переноски. Сейчас клетка стояла на берегу возле реки.

И она не пустовала. Подойдя, София увидела внутри девочку. Лет десяти или одиннадцати, не больше. Длинные черные волосы растрепались, девочка плакала. За ревом бури не слышались всхлипы, только видно было, как содрогалась согнутая спина. Девочка хваталась за железные прутья и медленно, словно утратив последние силы, клонилась вперед. Мокрые юбки стелились по полу клетки…

Их края висели обгорелыми клочьями.

Подоспевший Казанова уже сражался с замком. Понаблюдав за его тщетными усилиями, Тео шепнул на ухо Софии:

– Она тоже тучегонитель. Я ее в карте памяти видел!

И София наконец все поняла. Перед нею была Дурман, сестра Горькослада, которую тот так долго и отчаянно разыскивал. «Да она же совсем дитя», – с ужасом осознала София. Кто бы мог подумать, что это маленькое, измученное создание и есть причина катастроф, загубивших столько людей!

– Дурман! – окликнула она сквозь рев бури, касаясь детских пальчиков, сжимавших ржавые прутья.

Всхлипывание прекратилось. Девочка подняла голову. Лицо, зеленоватое вдоль края волос, было грязным и очень бледным. Впалые щеки, костлявые пальцы… Ее, похоже, еще и голодом морили. На искусанных губах – полоски шрамов и свежая кровь. Глаза отчаянные, одичалые. Девочка не знала, на кого смотреть: на Софию, на Тео или на Казанову.

София наклонилась поближе, чтобы не приходилось кричать. Накрыла руку девочки своей.

– Дурман! – повторила она. – Я друг твоего брата! Горькослад повсюду ищет тебя! Он так обрадуется, узнав, что мы тебя отыскали!

Глаза девочки вновь наполнились слезами, она отняла руку:

– И вовсе не обрадуется… я такого натворила!

Дрожащий голос звучал совсем не по-детски. Софии показалось, что перед ней – взрослая женщина, сожалеющая о долгих десятилетиях скверно прожитой жизни. Женщина, в полной мере изведавшая усталость и горечь. Уронив голову, Дурман закрыла руками лицо и вновь зарыдала.

– Я такого натворила!.. – повторила она.

София дотянулась к ней через прутья, поймала ярко-зеленые руки, маленькие и очень холодные, заставила оторвать их от лица.

– У тебя выбора не было, – сказала София.

– Был у меня выбор, – мучительно всхлипнула девочка. – Всякий раз есть! И каждый раз я по выбору пускаю в ход свой дар! Предпочитаю маму с дедушкой всем другим людям… Нет мне прощения, – прошептала она. – Я просто их слишком сильно люблю, – добавила она еле слышно.

София сжимала руки девочки, у нее самой текли по щекам слезы. В это время со стороны ново-западных войск приглушенно прозвучала сигнальная труба. Дурман вздрогнула. Вскочила на ноги посреди клетки, вытянула напряженные руки.

– Это мне сигнал, – дрожащим голосом проговорила она. – Пора начинать. Бегите, бегите прочь как можно быстрей! Туман очень быстро распространяется…

София посмотрела на мокрого и усталого Тео, на потрясенного, растерянного Казанову, успевшего отступить от замка. Видно было, как он прикидывал про себя вес паланкина, раздумывая, получится ли его унести, если он возьмется за передок, а Тео с Софией встанут сзади вдвоем. У Софии мелькала такая же мысль, но раненая рука Тео вынуждала от нее отказаться. Со значением поглядев на Казанову, София сказала:

– Вы идите. Я останусь с Дурман.

– Уходите все! – настаивала юная узница. Труба вновь прокричала, дитя в клетке подпрыгнуло. – Пожалуйста, пожалуйста, уходите!

Тео и Казанова не двинулись с места. София вслушивалась и всматривалась в окружающее и понимала, каким образом развернутся события. Вот отступил даже рев бури, она почувствовала, как замедлилось время… Ново-западные войска стали отдаленным, расплывчатым красно-белым пятном. За ними покачивался в ожидании колдовской смерч, яростный и несытый. Казанова ладонью прикрывал глаза от дождя, вода сбегала с повязки у него на руке. Руки дрожали, София поняла, что он снова перетрудился. Может, попробовал в одиночку клетку поднять?.. Нет, наверное, он потратил силы еще раньше, когда управлял лодкой. Сапоги Тео тонули в грязи, он яростно хмурился, глядя на Софию, на лице мешались раздражение и душевные терзания. Он не хотел оставлять подругу рядом с Дурман. Не хотел повторять то, что сделал в прошлом году за стенами Нохтланда, когда бросил ее одну под дождем. Если только он сможет, он никогда больше не бросит ее…

Именно в этот миг она поняла: Тео стал другим. Он больше не заботился исключительно о собственной шкуре. Больше не считал, что ему очень повезло, если удавалось ускользнуть незамеченным. Теперь он был привязан к людям, к местам, и ему это нравилось. Он привязался к ней – к Софии. И это столь ясно читалось в каждой черточке его нахмуренного, злого, любящего лица, что София поневоле спросила себя: как она могла раньше этого не замечать?

«Да я же время разгоняю, – сообразила она. – Как тучегонители. Создаю себе пространство, чтобы все обозреть. Именно это описывал мне Горькослад, только было очень трудно вообразить, что имелось в виду…»

Перед ней развернулась цепочка событий. Сейчас перепуганный ребенок расправит ладони и на них расцветут малиновые цветы, порожденные элодейским даром Дурман. Их запах, разносимый мощью ветров, наполнит долину… И напряженное ожидание войск сменится хаосом, всеобщим смятением и резней под покровом малинового тумана. А с вершины гряды ударит колдовской вихрь и смешает с землей всех, кто останется. После него уцелеет разве что железная клетка, да и та смятая, сплющенная.

И София не находила иного способа, кроме убеждения, чтобы все это предотвратить. Нужно уговорить Дурман подождать. Нужно отговорить командиров от атаки. Нужно уговорить обе армии подождать.

Благодаря своему дару София умела произвольно растягивать время.

Вот только растягивать было уже нечего…

Вселенную разорвал грохочущий удар, София почувствовала, как под ногами содрогнулась земля, словно где-то рядом проскакал табун лошадей. Созданный ею пузырь времени схлопнулся, мгновения побежали как обычно. Она в отчаянии оглядела склоны долины: не вихрь ли ударил? Может, войска в атаку пошли?

– Дур-ма-а-ан! – донеслось издали.

София повернулась. Вдоль берега к ним спешило темное пятнышко. Однако голос она узнала. Она никогда прежде не слышала, как кричит Горькослад, но спутать было нельзя. Темное пятнышко превратилось в скачущего лося. Опустив рогатую голову, он перебирал ногами с немыслимой быстротой.

– Дур-ма-а-ан!

– Это Горькослад! – закричала София, вновь дотягиваясь сквозь прутья и хватая девочку за руки. – Он здесь! Он тебя отыскал!

Дурман таращила глаза, ничего не в силах понять. Нош мчался пулей. Труба вновь подала сигнал, но пленница пропустила его мимо ушей.

Краем глаза София заметила, как беспокойно переминались передовые ряды ново-западных войск. Можно было вообразить, как воспринимал происходившее генерал Григгс! Он уже трижды приказал Дурман выпустить смертоносный туман, но оный все не появлялся. Сперва помешала какая-то троица, выскочившая из каноэ. Теперь примчался юнец, окликающий девчонку по имени… Генерал медлил только потому, что ждал – вот-вот расплывется долгожданное облако.

Насколько хватит генеральского терпения? Скачи, Нош, скачи быстрей!

Лось стремительно приближался. Пятьдесят футов, тридцать, двадцать… Наконец Горькослад скатился с его спины и кинулся к ним, мокрый, с осунувшимся и горящим лицом. Он сразу бросился на решетку и обнял сестру. Дурман что было сил вцепилась в него.

– Сестренка, – бормотал Горькослад, гладя ее по голове.

Дурман с усилием отстранилась, на лице читалось горе.

– Тебе уходить надо, – сказала она и попробовала его оттолкнуть.

Горькослад не двинулся с места.

– Никуда я не пойду.

– Но мама… дедушка… – вновь расплакалась девочка. – Если я не…

– Они поймут, – подбодрил ее Горькослад.

– Они умрут! Они в зимней спячке – и их никогда не разбудят, если я не буду делать всего, что мне те дядьки прикажут!..

Пока брат и сестра разговаривали, София вдруг ощутила трепет беспокойства. Вероятно, прежде она от него отмахнулась бы, посчитав следствием собственной беспочвенной тревожности. А если бы и прислушалась, то приписала бы необъяснимому, таинственному инстинкту. Теперь она знала, что оба предположения неверны: тревогу насылал древний. Она подняла взгляд.

Нет, войска Нового Запада не шли в атаку на них, как она успела решить. Дело было в самой реке: вода бушевала и поднималась, берег рушился. Вот под напором мутной стремнины обвалился еще кусок дерна… София в ужасе посмотрела под ноги: в траве пролегли трещины.

– Нужно двигаться! – прокричала она, хватаясь за шест паланкина. Все оглянулись, и она пояснила: – Берег подмыло!

Горькослад первым понял, что происходит. Он схватил соседний шест, попытался оторвать от земли.

Казанова шагнул вперед и, отпихнув Тео, попробовал поднять весь задок паланкина. Держась за шест, София чувствовала усилие друга… однако клетка не двигалась.

– Она слишком тяжелая! – крикнула Дурман. – Ее восемь человек носят, вы не справитесь!

София в отчаянии посмотрела на Горькослада. Судя по выражению лица, перед его мысленным взором проносились те же безрадостные картины. Бешеное течение, обвал берега, грязь, тяжелая клетка… Сейчас земля уплывет у них из-под ног и передвижная тюрьма Дурман канет в воду. Девочка, запертая внутри, неминуемо погибнет.

Рассудок Софии стремительно перебирал и отметал варианты спасения… все, кроме одного, да и тот казался сомнительным.

– Беги! – крикнула она Казанове, отталкивая его от клетки. – Беги к Фену Карверу! Скажи ему, что Григгс хочет о перемирии договориться!

Казанова даже не смутился наглой ложью. Не спросил, каким образом она думала превратить ее в правду. Ни слова не сказав, он помчался по валунам, слагавшимся в естественный мост, на западный берег.

София повернулась к Горькосладу и Тео.

– Не дайте ей погибнуть, – сказала она.

И помчалась вверх по склону, туда, где неподвижно стояли солдаты. Они казались Софии рядами черных зубов, готовых растерзать всю долину…

38 Терьер

17 августа 1892 года, 10 часов 56 минут

В дополнение к вышеозначенным мерам, должным прекратить торговлю людьми, настоящим документом Новый Запад постановляет: любой человек данной эпохи, изобличенный в торговле людьми после заключения данного договора, даже в том случае, если означенная торговля будет происходить за пределами национальных границ, должен быть осужден за его (ее) преступления. Наказание в этом случае ничем не должно отличаться от назначаемого за работорговлю в пределах Нового Запада, как указано выше.

Ново-Орлеанский договор 1810 года

После того как дали показания Соренсен и элодейцы, мистер Фентон подвел итог рассказам всех семи свидетелей, объяснив судьям, какие улики преступлений в них содержались.

Гордон Бродгёрдл, сказал он, являлся не кем иным, как Уилки Грэйвзом, известным работорговцем по прозвищу Уилки Могила. Перебравшись на Новый Запад, Грэйвз затеял политическую карьеру, для чего присвоил чужую личность и нанял вооруженную банду для нейтрализации всех, кто мог встать у него на пути. Скорее всего (хотя изобличающих улик на сей счет еще не было), он много месяцев вынашивал план по убийству премьер-министра Блая – и все с целью развязывания войны, которую и начал летом тысяча восемьсот девяносто второго года. А вот что можно считать неопровержимо доказанным, утверждал Фентон, так это факт насилия в отношении доктора Соренсена и троих Вещих, испытавших во имя этих планов жестокое и предосудительное обращение.

Судьи самым серьезным образом выслушали его речь.

– Можете садиться, мистер Фентон, – бесстрастно сказала главная судья.

Семеро свидетелей беспокойно заерзали, переключив внимание на представителя защиты.

– Мистер Эпплби, – сказала судья. – Прошу вас предъявить ваши свидетельства.

– Всенепременно, ваша честь, – вставая, сказал мистер Эпплби. – Я посоветовал премьер-министру говорить правду и прошу вас принять это во внимание прежде, чем предпринимать последующие шаги.

И он кивнул Бродгёрдлу.

Тот поднялся и, приняв уверенный вид, обыкновенно кутавший его, точно королевская мантия, даже не остался за столом – прошагал к помосту. Шадрак против собственной воли наблюдал за ним с восхищением. По виду Бродгёрдла невозможно было заподозрить, что этот человек стал мишенью убийственных обвинений, что ему предстояло вот-вот лишиться не только высокого поста, но и свободы. Он выглядел совершенно тем же самоуверенным политиком, что и всегда, и словно собирался произнести речь по случаю, заранее уверенный: слушатели будут аплодировать стоя.

– Ваша честь! Уважаемые члены парламента, – начал он с легкой улыбкой. – Я намерен последовать мудрому совету мистера Эпплби и поведать вам всю правду о моем прошлом, тем самым заполнив существенные пробелы, оставленные рассказами этих… э-э-э… весьма необычных свидетелей.

Он одарил их косым взглядом.

– Факты, этим семерым неизвестные, могли бы наполнить зал куда как побольше… Воистину, ваша честь, – он негромко рассмеялся, покачав головой, – того, что осталось им неизвестно, хватило бы на целую эпоху. Ибо, уважаемые господа судьи и члены парламента, вы совершенно правы – я не являюсь уроженцем Нового Запада. Не являюсь я и гражданином Пустошей. Я вообще не принадлежу к здешней эпохе.

Среди слушателей послышались возгласы нескрываемого удивления.

Шадрак нахмурился. Он-то ждал от Бродгёрдла искусно составленной речи, но подобного не предусмотрел. Краем глаза он заметил, что и Кассандра смотрела на Бродгёрдла с озабоченностью на лице.

– Я, – дождавшись, пока общее волнение достигнет апогея, произнес Бродгёрдл, – из Истинной эпохи.

Ропот парламентариев тут же изменился, став недоверчивым, даже насмешливым.

– Мой отец был преступником, – перекрыл шепотки голос Бродгёрдла. Тотчас настала тишина. – Он происходил из другой части нынешней Эпохи заблуждений – из Австралии. Как верно подметил присутствующий здесь Пип Энтвисл, он был отчаянным человеком, склонным к жестким и, скажем так, необычным поступкам. Таким поступком и стало бегство из его родной Австралии, где ему грозил тюремный срок за совершенное преступление. Он переехал в здешнее полушарие, высадился на западном побережье Пустошей и встретил мою мать. Моя мать умерла родами.

Он на секундочку прикрыл ладонью глаза. Шадрак тотчас почувствовал всю фальшь изображаемой скорби, но почувствовали ли судьи?

– Итак, мой отец, отягощенный преступным прошлым и ребенком без матери, двинулся в центральную часть Пустошей. Можете вообразить, что за жизнь у меня была, – негромко, с надрывом в голосе продолжал Бродгёрдл. – С таким-то отцом мне жилось очень непросто. Все только ухудшило одно открытие, которое я сделал лет в пятнадцать. Учтя все обстоятельства, вы понимаете, что отец привез из Австралии очень немногое. Тем не менее у него был при себе небольшой бумажник, где хранились все документы, в том числе удостоверение личности. Однажды, когда отец заболел, мне представился случай заглянуть в тот бумажник. И в нем я обнаружил удивительный предмет дрека – документ, где описывался я и даже назывался по имени! Если верить ему, я жил в Австралии, был взрослым человеком и важной персоной, пользовался властью и влиянием. Я сразу понял значение того факта, что мой отец сберег этот дрек. Его переезд из Австралии был актом не просто отчаяния, но и полнейшего эгоизма! Он отнял у меня будущее, которое мне по праву принадлежало!

В тот же день я покинул отца – и с тех пор ничего о нем не слыхал. Не буду подробно рассказывать о своей жизни в последующие годы, о том, как я безуспешно пытался вернуть судьбу, отнятую у меня отцом. А затем моя жизнь вновь сделала крутой поворот – благодаря Пипу Энтвислу. – Он бросил на Пипа взгляд, казалось, полный искреннего тепла. – Да, именно так. Ты не знал этого, Пип, но дрек, что ты мне продал, – газетный лист – заставил меня полностью сменить курс. Ибо там меня упоминали как великого политика и лидера великой войны, как человека, объединившего Западный континент!

– Но… – нарушая протокол, подал голос Пип. – Ни о каком Уилки Грэйвзе там не упоминалось!

– А Уилки Грэйвз не мое настоящее имя, – с лучезарной улыбкой сообщил Бродгёрдл. – Я сразу понял, что означала попавшая мне в руки газета! Уже два дрековых документа свидетельствовали о моем великом будущем! Стало ясно – я рожден для вершин, в какой бы эпохе мне ни довелось жить. В тот же год я присоединился к секте нигилизмийцев. Я понял: среди всех подверженных заблуждениям жителей нашего мира лишь они, и только они, намерены восстановить Истинную эпоху, нами утраченную. Под их водительством я стал постигать настоящую природу нашего мира. Я понял: есть конкретные люди и конкретные пути, способные проницать даже разделения, случившиеся девяносто три года назад. И одним из таких людей был я.

Словно оставляя позади свое прошлое и все необходимые объяснения, Бродгёрдл возвысил голос:

– Я пытался привести нашу Эпоху заблуждений ближе к ее предначертанному пути, к Истинной эпохе, безвозвратно нами утраченной. Мы непременно должны, – он пристукнул по возвышению кулаком, – исправить ошибки нашей несчастной эпохи. Мы должны сделать все, что в наших силах, дабы воспроизвести события, имевшие место в Истинной эпохе. Полностью ее, конечно, не восстановить, это я вполне понимаю.

Он с упреком оглядел лица судей и парламентариев.

– Но сидеть сложа руки и лишь смотреть, как Истина ускользает все дальше? Непростительно! Так вот, все мои деяния, – подытожил он с величайшим чувством собственной правоты, – были усилием наставить нас на верный путь. Усилием восстановить мир, который мы потеряли. Спасти то немногое, что еще можно спасти!

11 часов 04 минуты

Оглядевшись по сторонам, инспектор Грей сразу понял: численный перевес не на его стороне. У него было только восемь офицеров, да и среди тех половина перепугалась насмерть. Грей вновь повернулся к располосованной физиономии наглеца и задумался, не лучше ли соврать о том, где находится Бродгёрдл? В принципе, Грей не лгал никогда, но теперь рассудил, что жизнь своим офицерам можно сохранить лишь так.

– Премьер-министра в здании нет, – твердо заявил Грей.

Стоявший перед ним человек медленно снял с пояса абордажную кошку и ненавязчиво взял в руку. Другие последовали его примеру.

– Тогда скажите нам, где он находится.

– Его местонахождение мне неизвестно. Мы собирались отвести господина премьера в зал заседаний, но он бежал из здания и исчез.

Человек со шрамами нахмурился… Крюк завертелся в воздухе, точно лассо.

– Вы лжете, – сказал он.

Офицеры схватились за пистолеты. Девятнадцать нападающих завертели крюками. Стоя с опущенными руками, Грей судорожно соображал, как избежать столкновения. Идей не было. Когда ближайший к нему нападающий занес крюк над головой, собираясь метнуть, с колоннады за спиной раздался пронзительный и воинственный вопль. Первому голосу ответил целый хор боевых кличей. Мимо изумленного Грея пронесся камень размером с кулак и крепко треснул шрамолицего в ухо.

Оглушенный, тот качнулся назад. Следом взвился рой камешков помельче и градом обрушился на владельцев крюков. Ничего не понимая, Грей обернулся к галерее Палаты.

Инспектор был человек крепкий, но и он едва не лишился чувств при виде собственной дочери, широко улыбавшейся на галерее. Весело помахав рукой отцу, она запустила очередной камень. Грей смотрел на нее, приоткрыв от ужаса рот. Нетти возглавляла отряд в двадцать пять, а то и в тридцать беспризорников. Все они с энтузиазмом закидывали камнями людей на ступенях. Камни были невелики, но многие попадали в цель, и, пока длился обстрел, никакой возможности метать крючья нападающим не предоставлялось.

Инстинкт взволнованного отца требовал броситься на колоннаду и немедленно тащить Нетти домой. Инспектор в душе Грея осознавал, что он и его люди получили ту самую помощь, на которую уже и не надеялись. Его сомнения длились несколько мгновений: он увидел, как несколько нападавших бежали с лестницы прочь, а двое скорчились на ступенях, прикрывая головы руками. Тогда Грей понял: другой возможности не представится, и инспектор возобладал над отцом.

– Всех в наручники! – закричал он своим. – До конца часа все они должны быть в участке!

39 Красные гранаты

20 августа 1892 года, 7 часов 41 минута

Напротив, оукрингский вариант истории о происхождении колдовских вихрей описывает человека, который потерял все. Дом, семью, все средства к существованию погубила страшная буря. Его товарищи по несчастью сидели раздавленные и сломленные – так и сидели, пока в камень не превратились. Но этот человек предавался горю и гневу, пока его страшные рыдания не сделались шквалами, а слезы – бурным дождем. Задумаемся, каково это: представлять колдовской вихрь одушевленной потерей, вечно пытающейся вырвать у мира то, чего никогда не вернуть!

София Тимс. Рожденные Разделением: байки путешественников

София успела пробежать всего несколько футов, когда за спиной послышалось фырканье. Она повернулась… Дорогу ей перегородил Нош, припал на колени и подставил ей спину.

– Спасибо, – поблагодарила она.

Хрюкнув в ответ, он поднялся, оскорбленный тем, что она куда-то ринулась без него.

– Ты прав, я недодумала, – гладя его по шее, сказала София. – Твои ноги небось покрепче моих!

Нош галопом устремился вверх, по грязной траве, к центральной линии сил Нового Запада. Подъезжая к боевым порядкам, София увидела троих всадников, стоявших впереди. Она сглотнула, пытаясь справиться с волнением. Нош замедлил шаг и остановился футах в десяти. Всадники не двинулись навстречу. Они вообще не двигались.

Двое были облачены в лупоглазые маски. Третий, в шляпе, с маской в руке, определенно и был генералом Григгсом. Форма на нем вымокла, отяжелела, обвисла, но он прямо сидел в седле, бесстрастно созерцая Софию. Взгляд был строгим без холодности. Лицо, осанка, суровый вид свидетельствовали, что Григгс руководствовался скорее долгом и принципом, нежели кровожадной жестокостью или амбициями. Дышал он медленно, костяшки побелели, – похоже, устал.

– Девчонка Вещая сидит в клетке не без причины, – сказал он Софии.

– Она утонет сейчас, – ответила та. И четко добавила: – Я здесь, чтобы говорить от имени Фена Карвера и войск Индейских территорий!

Григгс не ответил. Наклонившись к солдату по правую руку от него, он что-то спросил. Тот стащил маску, открыв круглое лицо и рыжую бороду. Потом извлек из внутреннего кармана подзорную трубу, протер ее платочком и приложил к глазу. Вскоре он спрятал трубу и ответил что-то командующему.

Григгс поудобней устроился в седле.

– Что ж, спуститесь и оттащите ее на двадцать пять футов.

Бородатый солдат ответил: «Есть» – и махнул стоявшим позади бойцам. Семеро тяжелым размеренным шагом последовали за ним вниз по склону. София ощутила облегчение, как глоток сухого воздуха. Значит, Дурман еще сколько-то продержится. «Теперь – следующий шаг», – сказала она себе.

– Не объяснишь, что происходит? – спросил генерал. – С Карвером я уже обо всем условился. Своей беготней вокруг девчонки ты нарушила все условия. Быть может, Карвер хочет, чтобы и я, со своей стороны, их нарушил?

С его седых бровей, как с карнизов, сбегала вода, усы напоминали мокрую тряпку на швабре.

– Да, – сказала София. – Он ждал, чтобы приехали мы и привезли вот это. – Она показала зеркалоскоп. – К сожалению, на ваши изначальные переговоры мы опоздали.

Григгс взял прибор, белые усы шевельнулись в кривой усмешке.

– Что это? Волшебное оружие индейцев?

– Нет, – сказала София. – Не волшебное. Это подзорная труба. Карвер уверен: стоит вам взглянуть на его войска в эту трубу, и вам захочется еще раз обсудить условия битвы…

Она очень боялась, что голос прозвучит умоляюще, но этого не случилось. София говорила на удивление уверенно. Собственно, она так себя и чувствовала.

Генерал Григгс молча посмотрел на нее. Подумал. Потом послал коня вперед и протянул руку. Без любопытства, неторопливо, как человек, который завершит начатое, невзирая на уйму мелких препятствий у себя на пути. Взяв зеркалоскоп, он отъехал на несколько шагов назад. Быстро осмотрел прибор, повернув его туда-сюда в руке…

София успела испугаться, как бы он не отказался в него заглянуть. Но генерал все-таки поднес его к правому глазу. Слегка повернул…

София затаила дыхание. Дождь барабанил по генеральской шляпе. Позади, безликие, неразличимые под темными капюшонами, стояли солдаты. На заднем плане ревел смерч, по склону хлестал ливень. Софии на миг показалось, будто они вдвоем с Григгсом плыли в крохотной лодочке, а вокруг бушевал океан.

Григгс не изменился в лице, он застыл, сидя в седле под дождем. В одной руке – маска, в другой – зеркалоскоп. Эффект прибора между тем все-таки проявился, но сказался не на всаднике, а на коне. Почувствовав незримые эмоции седока, конь, охваченный внезапным испугом, вскинул голову, его глаза расширились, сквозь шкуру выступили напряженные мышцы. Последовала долгая пауза. София успела представить, как конь взбрыкнет, сбросит в грязь и Григгса, и зеркалоскоп…

Нош шагнул вперед, носом ткнул перепуганного коня в шею. Тот вздрогнул, повернулся, уставился на лося. Нош отвлекал его несколько мгновений, после чего Григгс отнял от глаза зеркалоскоп. София всматривалась в его невыразительное лицо, дожидаясь хоть малейшего знака: как он поступит?

– Как эта штука работает? – спросил генерал.

София посмотрела на него, подбирая слова, и наконец сказала:

– Это изобретение Вещих.

– Но как оно работает? – настойчиво повторил генерал.

Он даже снял шляпу, посмотрел на Софию голубыми глазами. Когда она не ответила, он повесил маску на луку седла и обеими руками взял зеркалоскоп. Он держал его бережно и благоговейно, как святыню.

– Я увидел отца, – сказал он. – И брата. Я увидел такое, чему, как мне казалось, не было свидетелей, кроме меня самого. Но как такое возможно? Как это работает?

Голоса он не повышал, но говорил все быстрее, держа перед собой зеркалоскоп.

– Как это работает, мне неизвестно, – призналась София. – Но коли вы видели то, что помните сами, значит, вы согласитесь, что прибор показывает подлинные воспоминания.

– Получается, кто-то видел все то же, что и я, – глядя куда-то мимо Софии, произнес Григгс.

Он говорил медленно, взвешивая слова, словно силясь докопаться до истины.

– И не только видел, но и чувствовал… Ибо я помню, что ничего не почувствовал, когда понял, что лошади утонули… однако тот, чей глаз это запомнил, – он указал на зеркалоскоп, – ощутил горе. А я – нет. Я уже много лет назад отвык горевать…

Замолчав на середине фразы, он вновь поднес к глазу прибор.

В этот раз он основательно обозрел гранатовую карту Нового Запада. Минута шла за минутой, София смотрела на него в некотором изумлении, не понимая, каким образом он мог так долго выдерживать подобный кошмар. Когда Григгс снова опустил зеркалоскоп, она убедилась, что созерцание далось ему нелегко. Рука генерала слегка дрожала. Обернувшись, он посмотрел на склон, на выстроенные войска.

– Как будто я нуждался в напоминании, – неверным голосом проговорил он. Его плечи обмякли. – Есть здесь хоть кто-нибудь, кто не устал от войны? – спросил он, как будто обращаясь не к Софии, не к войскам, а к себе самому. – Кому не хочется вернуться домой? В дом, которого не коснулось ничто из того, чего мы насмотрелись? В дом своей юности, которого больше нет… туда невозможно вернуться, в детство, когда мир еще не заливали потоки крови… А кое для кого и детство не послужит убежищем. Все, что они помнят с ранних лет, – это боль. Дети ведь тоже гибнут. Дети видят, чем мы занимаемся. И сами сражаются…

Он сжал в руке зеркалоскоп.

София пристально наблюдала за его лицом. Сама она лишь кратенько заглянула в зеркалоскоп, хранивший память Нового Запада, но насмотрелась более чем достаточно. Она только не знала, увидел ли Григгс то же, что и она, или другое. Однако вполне поняла, что имел в виду генерал. Ее главным звуковым впечатлением от просмотра зеркалоскопа был горестный детский плач. Тонкий, отчаянный, полный смертного ужаса. Он и теперь звенел у нее в ушах. Наяву она такого, по счастью, не слышала, но он напомнил ей плач лакримы – бесконечный прилив неутолимого горя, звук, чье эхо преследовало ее с той самой поры, как она выяснила, во что превратились родители.

Григгс выпрямился в седле, глубоко вздохнул и нарушил молчание.

– То, что ты мне показала, весьма убедительно, – сказал он. – Однако цели моего пребывания здесь останутся неизменными. У меня нет выбора. Я подчиняюсь премьер-министру Нового Запада и выполняю приказы. Карверу известно, что моей личной инициативы здесь нет.

– Но вы сказали…

– Я знаю, что я сказал. Но посмотри кругом! – Он широким жестом обвел долину. – Все это случилось не по моей воле. Не я это задумал. И я не в силах это остановить.

– Вы можете это остановить! – не сдавалась София.

– Дитя, здесь, на поле боя, тебе очень скоро будет преподан урок величайшего смирения. Всем нам нравится думать, будто один человек способен изменить мир. Бывают, однако, времена, когда один человек значит очень немного. Бывают времена, когда он или она вовсе ничего не значит.

И Григгс, твердея лицом, протянул ей зеркалоскоп.

«Не сработало! – с ужасом осознала София. – Он все видел, но все равно хочет атаковать!»

Пока она, держа в руке зеркалоскоп, подыскивала слова, вернулись люди, посланные Григгсом вниз. Солдаты встали на свои места, словно растворившись в строю. Рыжебородый офицер остановился подле Григгса.

– Девчонка на позиции, – доложил он. – Карвер явился на этот берег реки.

Григгс слегка покачал головой. Подобрал повод и сказал Софии:

– Скажи Карверу, что я готов уважить первоначальные договоренности. У вас с ним есть десять минут, чтобы убраться за реку. Скажи ему, что ослушаться приказа я не могу.

– А смерч? – спросила София. – Поглядите же на него! – Она указала на вершину гряды, где ждала своего часа клубящаяся стена ветра. – Он же готов обрушиться в любое мгновение! Колдовской вихрь разнесет долину и всех, кто в ней находится…

– Он пройдет и минует, – сказал Григгс. – Погода для меня не препятствие.

София не знала, что делать. Она была так уверена, что уж зеркалоскоп-то вынудит генерала передумать. Григгс был действительно потрясен, однако решений менять не собирался. Прибор и все в нем увиденное его разве что задержали.

«Подожди, – вдруг раздалось глубоко в душе у Софии. И это не был ее собственный пресловутый внутренний голос. Она слышала то, что прежде считала инстинктом, но теперь начинала воспринимать как древнего. Клима. Новый Запад. Голос повторил: – Подожди!»

– Подождите! – вслух выкрикнула София.

Григгс помедлил. София в отчаянии смотрела на генерала, надеясь, что древний даст ей подсказку, как себя дальше вести.

И тогда она их увидела. Ныряя и выправляясь, чуть не падая наземь, сквозь бешеный дождь неслась стая голубей. Держась чуть повыше, мчались более крупные птицы – соколы и во́роны. Их мощные крылья служили своего рода пологом, хоть как-то прикрывавшим голубей.

– Смотрите! – закричала София. – Железные голуби!

Григгс с офицерами вскинули головы. Голуби пошли на снижение и опустились с писком. Соколы, покружившись, снова унеслись ввысь, вороны уселись на землю. Что до голубей, они облюбовали в качестве насеста раскидистые рога Ноша. Не менее дюжины птиц отряхивались, ворковали, охорашивали перья.

– Марсель! – воскликнула София, узнав голубка, некогда отправленного из новоорлеанского дома Максин с запиской к Шадраку.

Мокрыми, дрожащими, неловкими пальцами открыла она крохотный контейнер на лапке Марселя… Прикрыв рукой от дождя, прочла написанное на листке. Потянулась к другому голубю и к третьему, ознакомилась с их письмами. Во всех были одни и те же слова.

Лишь тогда она дрожащими руками протянула послания генералу Григгсу. Он молча прочел несколько штук. Вислые усы дернулись. Коротко выдохнув, он сунул записки во внутренний карман, чтобы не размокли вконец.

– Карвер еще внизу? – спросил он офицера.

Рыжебородый проверил с помощью подзорной трубы:

– Да, он там.

– Присмотрите, чтобы войска остались на месте. Я очень скоро вернусь. Ты со мной. – Это уже относилось к Софии.

Григгс направил коня вниз по склону, София верхом на Ноше последовала за ним. Они быстро достигли клетки Дурман, за прутья которой решительно держался Горькослад. Рядом стояли Тео и Казанова, на лицах мешались ожидание и надежда. Здесь же был и Фен Карвер, без шапки, в насквозь мокрой куртке из оленьей кожи и со старым ружьем на плече. Нижнюю часть лица прикрывал шейный платок, который он стащил при приближении Григгса и Софии. Карвер хмурился, но в глазах под насупленными бровями светилась хрупкая надежда.

– Итак? – спросил он, когда Григгс остановил коня и спешился.

Генерал снял шляпу. Сунул руку в карман и передал Фену Карверу только что полученное послание.

– Премьер-министр Гордон Бродгёрдл смещен с должности, – объявил он. – Парламент внеочередным голосованием решил прекратить агрессию против Индейских территорий и Нового Акана. – Помолчал и добавил: – Приказ, полученный мною от министра сношений с сопредельными эпохами, обязывает меня вернуться в Бостон.

Повисла пауза. Потом Тео, а за ним и Казанова восторженно завопили. Карвер, с серьезным видом изучавший письмо, вернул его Григгсу и слегка поклонился. Снял с шеи белый шарф, привязал на ружейный ствол… Вскинул ружье над головой, стал размахивать. С той стороны долины донеслись приветственные крики, приглушенные бурей.

Григгс подошел к клетке Дурман. Вытащил из кармана ключ, отворил дверцу.

– Не буду оскорблять тебя, подавая руку, – сказал он, – после всего, чего ты насмотрелась, после всего, что я сделал. Ты имеешь полное право ее не принять.

Дурман смотрела на него, не в силах поверить:

– Я могу идти?

– Ты совершенно свободна, – сказал Григгс, отступая от клетки. – Я исполнял приказ, но в том, чтобы использовать тебя как оружие, не было достоинства.

Он коротко кивнул ей и поехал наверх, туда, где ждали распоряжений войска Нового Запада.

Дурман все равно не сходила с места, пока в клетку не сунулся Горькослад и не вытащил ее наружу. Она вышла на дрожащих ногах и сразу же попала в объятия брата.

– Все кончилось, сестренка, – прижав ее к себе, повторял Горькослад. – Все позади.

40 Красные леса

20 августа 1892 года, 7 часов 02 минуты

Следует хорошо уяснить, что в некоторых местах время способно течь очень по-разному. Какое свойство местности управляет текстурой самого времени в его пределах? Хотелось бы увидеть развернутое исследование о том, как течет время в разных местах. Подобное исследование завершилось в прошлом году в Бостоне. (Для тех, кто не ознакомился с этой работой, сообщаем: большинство жителей Бостона отмечали ощутимое замедление времени между десятью часами и десятью семнадцатью.) Идет ли речь о некоем свойстве эпохи или, скорее, об образе жизни, приводящем к сходному ощущению времени? Это нам еще предстоит установить.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Дождь внезапно перестал, в долине воцарилась тишина. Единственный звук шел от реки – та продолжала реветь, неся к югу вздувшиеся от дождя воды. Фен Карвер стоял на подтопленном берегу, задумчиво глядя на стремнину. Его ждали войска. Теперь, когда расступились тучи, стало видно, что их составляли группы воинов, собравшиеся со всех Территорий.

София посмотрела на гребень холма. Колдовского вихря больше не было видно. Может, унесся куда-то, может, попросту рассосался. На земле остался только ожог, оставленный внутренней молнией смерча. Войска Нового Запада уже уходили, маршируя по дороге прочь из долины. Тео и Казанова наблюдали за их отбытием. Тео тяжело опирался на руку друга – теперь, когда все отгремело, силы совсем оставили его.

Воздух становился теплее, над землей заклубился серый туман. Скоро он покрыл долину сплошным одеялом, пряча клетку Дурман и грязную истоптанную землю.

София всем существом ощущала перемену, происходившую вокруг. Словно бы кто-то огромный глубоко, с облегчением выдохнул. Древний знал: опасность миновала. Черепашья долина спасена. В нее вернулись мир и покой.

Казанова, София и Тео держались немного поодаль, наблюдая за воссоединением Горькослада и Дурман. Девочка прижималась к плечу брата, тот обнимал ее и что-то нашептывал вполголоса. Рассказывал сестре, как они сейчас покинут долину и поедут пожить у Дымки. Как напишут в Бостон, чтобы узнать о судьбе деда и матери…

София смотрела на них, испытывая странную смесь радости и печали. С одной стороны, она остро чувствовала то же облегчение, что отражалось на их лицах. С другой – их воссоединение болезненно напоминало о том, с чем неминуемо придется иметь дело ей самой. Когда все кончится, она войдет в рощу, и там либо окажутся, либо не окажутся Минна и Бронсон. Все знаки вели Софию именно туда; более идти было некуда.

«Если я и там их не найду, – думалось девочке, – то и нигде больше не найду!»

Отвернувшись от Горькослада с Дурман, она посмотрела на зеркалоскоп, который все еще держала в руке. Осторожно спрятала прибор в сумку…

– Зеркалоскоп заставил его помедлить, – сказала она Тео и Казанове. – Но без депеши из Бостона этого бы не хватило.

– Верно, – сказал Казанова. – Но если Григгс хоть сколько-нибудь похож на меня, впечатления от военных видений задержатся у него надолго. Может, навсегда. И уж точно повлияют на то, как он станет думать и действовать дальше! – Казанова указал вверх, туда, где двигались вдаль войска Нового Запада. – То, что мы видели сегодня, лишь первый шаг. Однако от тех картин так просто не отделаешься. Они будут действовать еще долго…

Тео взял руку Софии, сжал ее. Криво улыбнулся:

– Бораго небось очень впечатлится. И Шадрак, когда мы ему расскажем.

София улыбнулась в ответ.

– Наверно, – сказала она. – На самом деле это ведь Шадрак войну остановил. – Вынув из кармана мятую записку, она показала синий штемпель – официальную печать министерства сношений с сопредельными эпохами. – И двенадцать голубей отправил! Чтобы новости точно дошли!

– Идемте, – сказал Горькослад, подходя к ним в обнимку с сестрой. Сзади тяжело переступал Нош, голуби так и сидели у него на рогах. – Мы готовы войти в рощу. И тебе надо идти первой, София.

Тут она поняла, что, сама того не замечая, держалась спиной к роще красных деревьев. Глубоко вздохнув, София повернулась к ней лицом.

– Что ж, – решительно сказала она. – Если вы готовы, то и я тоже.

Они пошли вперед, постепенно прекращая все разговоры. По мере приближения София старательно отрешилась от того, что могло ждать ее в роще, предпочтя наблюдать за тем, что ее окружало.

Таких древесных стволов она еще не видала. Они казались выше окрестных холмов и очень напоминали красные деревья, о которых рассказывала Златопрут. Кора была цвета старинного кирпича. Стоя у входа в рощу, София задрала голову, но не смогла рассмотреть вершин, растворявшихся в солнечном свете. Между пологими кочками, заросшими клевером, вилась земляная тропинка, основания стволов тонули в густом папоротнике. Яркая зелень клевера, темный багрянец стволов, яркая синева утреннего неба… Роща сияла, переливаясь бриллиантами влаги.

Тео чуть подтолкнул Софию вперед, и она ступила на тропку. София медленно шла, завороженная тишиной в роще. Молчание казалось намеренным, словно за людьми, затаив дыхание, следила сама роща. Следуя извилистому пути, они обошли дерево столь громадное, что и десять человек, взявшись за руки, не сумели бы его обхватить.

– Вы видели когда-нибудь такие большие деревья? – шепнула София через плечо.

Тео покачал головой.

– Никогда, – сказал Горькослад.

Казанова и Дурман в молчаливом изумлении созерцали гигантские стволы. Нош, вполне счастливый, следовал за друзьями, время от времени опуская морду к траве.

Тропинка повернула очередной раз и вывела их на поляну. Здесь ковром лежала опавшая хвоя красных деревьев. На дальней стороне прогалины росли два дерева. Их стволы встречались в нескольких футах над землей, сливались, становились одним, стремившимся к небу. Внизу получалось естественное убежище, тенистое и прохладное, – настоящая комната, созданная деревьями. София сразу направилась в ту сторону, с удовольствием вошла и заулыбалась. Здесь, внутри, было так хорошо и покойно, что она по-настоящему почувствовала себя дома.

А потом… застыла. Внутри, между стволами, на цепочке висели часы. Растущие деревья поглотили часть звеньев, но циферблат был хорошо виден, и София тотчас узнала его. Она видела его прежде – в карте памяти, вышитой бисером. Видела глазами утратившего веру шерифа. Двое приговоренных обмотали этой цепочкой свои запястья, чтобы ничто не смогло разделить их руки. Это были те самые часы, которые Ричард Рен подарил Минне и Бронсону Тимс.

В горле застрял плач. София потянулась к часам, хотела взять их, но они висели слишком высоко. Руки девочки коснулись лишь красных стволов по обеим сторонам.

Роща вдруг исчезла, зато потоком хлынули воспоминания. София никогда еще не сталкивалась с такими яркими и живыми воспоминаниями. Некоторая часть разума удивлялась их жизненности, но другая часть помедлила и поняла, чтó подспудно трудилось у нее в уме уже некоторое время. Кружок древесного спила, лосиный рог, свиток бересты и, наконец, гранаты – все они подсказывали Софии: любой подобный обломок мог оказаться хранилищем памяти. И теперь это оказалось истинной правдой.

Воспоминания приходили разрозненными вспышками. Лишенные смысла вспышки света, лица, тьма, стоны, треск, пронзительная тишина… София не сразу поняла, что причиной хаоса были ее же беспорядочные касания. Она лихорадочно скакала сквозь воспоминания, просматривала их слишком быстро, что-то искала, а что именно – не знала сама. Глубоко вздохнув, София успокоила свои ладони. Замедлилось и мелькание воспоминаний. Теперь девочка еще яснее видела их. Долгие годы, проведенные в обличье лакрим, – и предшествующие, прожитые в качестве людей мыслящих, любящих. Ощущение порядка, непрерывности времени еще не пришло, но София пристально вглядывалась в воспоминания, сдерживаясь достаточно, чтобы различать осмысленные движения.

Юная Минна помнила, как ребенком строила замок из веточек, терпеливо разбирая его и возводя вновь, пока не получила дивное здание, больше напоминавшее дикобраза. Бронсон, чуть постарше, припоминал встречу с Шадраком, юношей с всклокоченной шевелюрой и руками, сплошь перемазанными в чернилах. Взрослая Минна пекла пирог из костяники; она сидела на крыльце, закинув ноги на перила, а в открытую дверь наплывал запах выпечки. Бронсон ребенком сидел в школьном классе, глядя в окно, и мечтал, как станет исследователем. Минна помнила, как крепко сжимала руку Шадрака, а доктор осматривал болезненную рану у нее на колене. Бронсон припоминал, как Минна кидалась снежками в общественном саду. Она смеялась, ее волосы растрепались, щеки порозовели от холода… Его разом пронзило ужасом и восторгом – он полюбил эту девушку с первого взгляда. Минна вспомнила, как уснула, положив голову Бронсону на плечо. Они с ним хотели просидеть до утра, чтобы вместе полюбоваться рассветом, но она так устала, а рядом с Бронсоном было так спокойно, что глаза у нее просто закрылись. Бронсон вспомнил, как держал на руках улыбающуюся Софию, у которой только-только пробились два первых зуба. Он наклонился к ней, чтобы ткнуться носом в ее носик, и дыхание перехватило от радости и восторга. Минна вспомнила, как София спала у нее на руках…

У Софии, стоявшей меж красными деревьями и державшей руки на стволах, закружилась голова – не только от вида собственного детского личика, но и от невероятного счастья, которое испытывали Минна и Бронсон. Она даже не сразу сдвинулась дальше, но воспоминания резко сместились и приобрели внятный порядок.

С ужасающей ясностью пронеслись воспоминания о событиях, описанных Минной в ее дневнике. Разговоры с капитаном Гиббонсом, долгие вечера на палубе корабля, легкое покачивание каюты, внезапный шторм, что налетел и пронесся, как вздувшийся и лопнувший пузырь… Возникло знакомое лицо Рена, сердце облегченно заколотилось: Минна обнимала Бронсона, стоя на борту «Гнездышка». Присутствие Рена красной нитью пронизывало дальнейшие воспоминания. Потом он исчез, зато возникла Севилья, несчастный город, пораженный болезнью. Доброта хозяина гостиницы, ужас от пришествия заразы в Муртию, медленное отчаяние тюрьмы… и наконец – последние мгновения перед мостом. Теперь София все наблюдала не с точки зрения шерифа, не желавшего этой казни, но глазами самих Минны и Бронсона. Каждый старался успокоить другого – и обоих снедал страх. Он был ощутим и материален, точно часовая цепочка, соединившая их запястья. Софию изумила природа этого страха. Они боялись не того, что ждало их за мостом. Страх сосредоточился по ту сторону океана. Это улыбающееся личико не должно было затеряться ни при каких обстоятельствах… помнить его, помнить любой ценой…

Это было ее собственное, Софии, лицо.

Минна и Бронсон пересекли мост, и сквозь них прошел пронзительный свет движущихся эпох. Мир расплылся, но помутнело не зрение – все размыло беспредельное горе. Все то, что нетронутый рассудок воспринял бы как холмы и тропинки, стало плоским холстом. Он был видим, но утратил всякое значение. Даже когда холст менялся, отражая городки и большие города по мере их странствия сквозь эпохи, все выглядело бессмысленным. Внятным оставалось лишь отчаяние, заполнявшее уголки разума жуткими шепотами на неведомом языке. Слова, произносимые оказавшимися рядом людьми, восклицания ужаса, ледяные пейзажи, холмы, пустыни – все сохранилось, но сделалось непонятным. Невыносимое горе стало забралом, опустившимся на рассудок Минны и Бронсона. Даже рассветы и закаты сделались непонятны: всего лишь предсказуемый цикл, бессмысленный в своих повторениях. С тяжелыми сердцами шли они к единственному месту ясности. Только оно имело значение, покамест неизвестное, но явственное. Неведомое место обещало им окончание горя, оно манило их, как повисшая над горизонтом звезда.

И они шли за этой звездой.

Тропы через пустыню нагревались и остывали день ото дня. Падал дождь, прояснялось небо. Мимо проносились конные торговцы, они бежали прочь, словно встретив зачумленных. Пустыню сменили горы, и странные животные стали их спутниками. Рослые, молчаливые, одетые серо-белым мехом, они излучали доброту и упорство, проникавшие даже сквозь сплошную пелену горя. Сперва эти создания просто шли рядом. Потом подняли Минну и Бронсона и понесли на руках. Супругов передавали от одной стаи к другой, существа переговаривались без слов, топая ногами по земле. Их доброта медленно оказывала свое воздействие, просачиваясь даже в одурманенные рассудки Минны и Бронсона: тепло… убежище… меховые одежды и обувь, негромкое гудение ночных голосов, помогавшее хоть как-то уснуть…

Так проходили годы. Горы сменились холмистыми предгорьями, равнины – безбрежными льдами. У границы льдов добрые существа неохотно покинули подопечных.

Минна и Бронсон долго еще чувствовали вибрации, распространявшиеся в земле: это подавали весть их друзья. Смысл посланий был темен, но само присутствие существ вдалеке помогало усталым путникам продержаться еще немного. Потом все затихло, а мир сделался зеленым тоннелем. Они наконец ощутили близость места, куда стремились. Оттуда шел звук. Негромкий и непрестанный зов, твердивший их имена.

– София, – сказал кто-то.

Она воспротивилась. Она не хотела, чтобы ее отрывали от воспоминаний. Она жаждала пересмотреть их все до единого. А потом снова…

– Ты их увидишь, – пообещал другой голос. – Еще будет время.

София смутилась. Она ведь ничего не говорила… или? Она поняла, что ее глаза были плотно зажмурены. Поколебалась – и решила открыть их. Она стояла, привалившись спиной к стене убежища. Руки прижимались к узловатым древесным стволам.

А перед нею стояли Минна и Бронсон.

София потеряла дар речи.

– Это вы? Это на самом деле вы?.. – наконец прошептала она.

Минна улыбнулась, сияющими глазами вглядываясь в ее лицо. Потянулась к дочери, спохватилась, медленно отвела руку. Тогда София увидела, что сквозь фигуры родителей виднелись кирпично-красные стволы. Минна и Бронсон таяли перед глазами.

– Это вправду мы, – тихо сказала Минна.

– Мы ждали, сколько могли, – проговорил Бронсон. Его голос прервался. – Этого достаточно.

София не могла на них насмотреться. Это не игра воображения. Такого не придумаешь: лица родителей были изборождены временем и долгими лишениями. Волосы Минны подернула седина. Борода Бронсона побелела у рта, по шее пролег длинный шрам. На обоих была странная одежда из мягкой кожи, облегавшей тела. Она казалась порождением иного мира. Софию вдруг посетило чувство предательства. «Они изменились, – подумалось ей. – Изменились без меня!»

– Как? – спросила она. – Как возможно, что вы здесь?

– Мы пришли сюда, – сказал Бронсон. – Пропутешествовали из Папских государств. Через Срединные пути и России, потом перешейком суши – в Доисторические Снега. И наконец попали на Новый Запад. В эту долину.

– Ты видела отрывки нашего путешествия, – добавила Минна. – Это было темное время, и наши воспоминания о нем ненамного ясней, чем то, что видела ты.

– Но почему именно здесь? – спросила София, не в силах заставить себя задать самый главный вопрос.

– Нас звали сюда, – сказал Бронсон.

– Наши сердца вели нас в Бостон, – призналась Минна. – Думаю, все эти годы каждый наш шаг был направлен туда. В Бостон, к тебе. Но потом зазвучал зов…

– Здесь нам обещали целостность. Окончание той, с позволения сказать, жизни, в которой мы пытались лишь выжить.

– Но кто вас позвал? – спросила София и тут же догадалась: – Древний!

– Да, – сказала Минна. – Мы пришли сюда, в рощу, потому что нас звали. – Она указала на два сросшихся дерева. – Эта роща, место, где ты стоишь… Здесь зарождается новый мир. – Она ласково улыбнулась. – И творим его мы. Не только мы – все, кто оказался изглажен.

Изглаженные…

– Значит, древний исцеляет лакрим? – выдохнула София.

– Он делает намного больше, – сказала ее мать. – Да, он исцеляет лакрим. Но, делая это, он дает ответ горю, тяготящему и терзающему лакрим. Ответ войне вроде той, что едва не уничтожила долину.

– Эта роща, – с сияющими глазами проговорил Бронсон, – есть ответ даже самому Разделению.

– Разделению?.. – не в силах уразуметь, спросила София.

– Это был великий конфликт, вспыхнувший, когда климы столкнулись с вероятностью вымирания. Возможно, сами они понимают, что происходит, но нам этого пока не дано. Причина скрыта от нас. Древние, как ты их называешь, не смогли прийти к единому мнению, как им избежать гибели. Результатом расхождения во мнениях и стало Разделение. Вместо одного решения – много различных. Разделение и породило мир, где древние живут в разных временах, в различных эпохах. Есть, однако, надежда, что несогласию приходит конец. Мы полагаем, что это место предотвратит любые Разделения в будущем.

– Каким образом? – по-прежнему недоумевала София.

– Здесь спрятанное выводится на поверхность. Здесь прошлое будет всегда видимо настоящему. С тем переизбытком воспоминаний, которым наделены мы, изглаженные, возможно создать место, целиком сотканное из воспоминаний. Сейчас это всего лишь роща, но целые эпохи постепенно изменят свою природу: воспоминания составят самое их существо.

– Что ты имеешь в виду? Как это – самое существо?

– А вот что, – ответил Бронсон. – Каждая травинка, каждый камень, каждая капелька воды будут хранить память о том, частью чего они когда-то являлись.

Собственно, об этом же размышляла София, разглядывая кружок древесного спила, кусок рога, свиток бересты. Здесь, в роще, древний претворил память таким образом, что ее мог узреть каждый. Для этого не требовалось быть экспертом-картологом, не требовалось особых свойств восприятия или замысловатых приборов. По воле древнего воспоминания доступны посредством простого прикосновения, даже совершенно бездумного.

– Каждый сможет узнать, из чего соткано прошлое, – пробормотала София, начиная понимать.

Ее мать кивнула:

– В этом мире очень многие подвержены заблуждениям, но, как и древний, мы надеемся, что познание прошлого выведет людей на правильный путь.

– Но чтобы положить начало такому месту, – продолжал Бронсон, – сама роща должна была вырасти из воспоминаний. Память – вот что такое лакримы. Вот что мы такое.

– Так эти два дерева… – начала София.

– Мы двое в этой роще присутствуем повсюду, но большей частью – да, мы здесь. Когда мы пришли в долину, нам очень хотелось создать место, которое ты однажды найдешь. И вот оно перед тобой!

– Мы знали, что ты придешь, – прошептала Минна.

– Но я вижу вас! Ваши лица! – проговорила София и услышала отчаяние в собственном голосе. – Разве вы не можете отсюда уйти?

Минна и Бронсон впервые оторвали взгляды от ее лица и посмотрели один на другого.

– Нет. Мы не можем. По правде говоря, мы не совсем здесь, – с грустной улыбкой ответил отец. – Все, чем мы являлись, пошло на создание этого места. Но это и правильно, – добавил он мягко. – Все так, как и должно быть.

У Софии все расплылось перед глазами от слез.

– Но я вас только нашла, – прошептала она.

– Мы на такое едва смели надеяться, – с нежностью ответила мать. – Уж лучше короткая встреча, чем совсем никакой, правда?

София не могла говорить, лишь молча кивнула.

Когда ей удалось проморгаться, она увидела, что Минна и Бронсон стояли подле нее на коленях, их бесплотные фигуры плавали совсем рядом, но не касались ее.

– Расскажи нам о той прекрасной девушке, которой ты стала, милая, – попросила Минна. – Наши воспоминания все здесь, – она указала на деревья, – а у нас есть только ты. Расскажи нам! – Она попробовала улыбнуться. – Расскажи обо всем!

Сперва Софии оказалось очень трудно рассказывать родителям о своем прошлом, ведь в их присутствии хотелось думать сразу о многом. Она не представляла, с чего бы начать. Но мать принялась ласково расспрашивать ее, и вскоре она уже рассказывала обо всем, что произошло за пределами рощи. О том, как они нашли Дурман, о двух армиях… и вот она уже описывала царство трех сестер и долгое путешествие, приведшее к берегам Жуткого моря. Она говорила о чудесах Авзентинии и об ужасе от соприкосновения с памятью клима. О плавании через Атлантику с нигилизмийцами и предшествующей поездке в Нохтланд. И конечно, о Бланке с ее душераздирающим плачем. О людях, встреченных в путешествиях, о горестях и разочарованиях, пережитых вместе с Шадраком, обо всех переменах… обо всех кусочках мозаики, наконец-то обретавших свое должное место.

Все, что прежде казалось невозможным, стало теперь простым. Рассказывая о себе, София вспоминала малое и великое. То, как она росла у Шадрака, ее школьные дни, любимые книги и любимые уголки, ее беспокойство из-за потери счета времени, об альбомах и записных книжках, где она отмечала прожитые дни. Минна и Бронсон поражались, восклицали, расспрашивали… Мать со смехом поведала, как сама теряла счет времени, а отец – о собственных рисовальных альбомах. И София поразилась внезапному открытию – все то, что прежде заставляло ее чувствовать себя «странной» и одинокой, теперь даровало чувство сопричастности, надежные корни. К ее удивлению, в иные мгновения она даже смеялась вместе с родителями, заглядывая в ту жизнь, которую могла вместе с ними прожить.

София даже изумилась, когда свет вокруг начал меркнуть; близилась ночь. Она целый день провела меж двух красных деревьев, со своими родителями.

– Я не хочу уходить, – сказала она, выглядывая на залитую сумерками поляну.

– Ты можешь остаться, – сказала Минна.

– А вы-то останетесь?..

– Мы будем с тобой, сколько сможем, – тихо ответил Бронсон.

София присмотрелась… Их черты были едва различимы. Она не могла понять, в чем дело, в меркнущем свете – или они истаивали, постепенно сливаясь с рощей. Она вдруг поняла, насколько устала: глаза так и норовили закрыться.

– Как оно прекрасно – это место, вызванное вами к жизни, – сказала София родителям. – Оно все изменит. Я нигде ничего подобного не видела!

– Мы с твоим отцом вызвали к жизни кое-что еще более замечательное и прекрасное, – наклоняясь к ней, шепнула Минна.

Сама того не желая, София прикрыла глаза… Ей послышалась мелодия без слов, она казалась знакомой, но каким образом, откуда – вспомнить не удавалось. Мелодия что-то очень смутно напоминала, некую пору и чувство, забытое на многие годы… Она лишь порождала чувство беспредельной уверенности и спокойствия: здесь ее любили и знали, ее окружало тепло… все было так, как и следует быть.

41 Воссоединение

21 августа 1892 года, 5 часов 20 минут

Теперь до самого Нового Орлеана и Чарльстона можно встретить указатели, гласящие: «КРАСНАЯ РОЩА» – и число миль, которое необходимо пройти дорогами Нового Запада, чтобы добраться туда. Для многих эта роща – цель по-прежнему удаленная, тем не менее она в самом буквальном смысле становится ближе. Другие путешественники передают мне – да я и сама видела, – что число красных деревьев возрастает. Они распространяются в разные стороны от Черепашьей долины, и дороги служат им проводниками. В этой книге, читатель, вы найдете карту Красной рощи по состоянию на лето 1892 года.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

Когда София проснулась, Минны и Бронсона рядом с ней уже не было. И от этого сперва стало очень больно, хотелось снова заснуть, отменяя бесповоротное расставание. Потом она с удивлением поняла, что чувство защищенности и любви, с которым она заснула, осталось с ней. Да, Минна и Бронсон ушли, но в сердце Софии пребывал величайший покой – самая суть рощи.

Робея, она выбралась из убежища между стволами. Снаружи, устроившись в папоротниках, спал Тео. София улыбнулась. Она не стала будить его – просто села рядом и стала ждать. Сквозь кроны деревьев сочился утренний свет. Солнце на востоке выбралось из-за холмов, лучи коснулись поляны, подарив красным стволам оранжевое свечение. Роща уже проснулась, София чувствовала ее созерцательность и уверенное стремление. Девочка сосредоточила на ней все свои чувства, благоговея и гордясь, что сумела добраться до такого дивного места.

Тео проснулся и рывком сел. Потом застонал, выпростал раненую руку из косынки, осторожно почесал плечо. Вгляделся в лицо Софии, заботливо спросил:

– С тобой все в порядке?

Она улыбнулась:

– Лучше не бывает.

– Они ушли?

София кивнула и посмотрела на два дерева:

– Да… Хотя и не совсем. Их воспоминания здесь. И останутся здесь навсегда. Во всяком случае, так я смогу проводить с ними побольше времени… – Она повернулась к Тео: – Спасибо, что дождался меня.

Тео вытащил из-под себя Дымкин пакет с едой и развернул. Сплющенный ломтик хлеба, яблоко всмятку, раскрошенные орехи.

– Я тебе деликатесы припас, – гордо объявил Тео.

– Спасибо, – рассмеялась София и взяла угощение: желудок урчал, требуя пищи. Жадно откусив, София спросила: – А где все?

– Вчера они заночевали возле реки. – Тео улыбнулся. – Мы тут не одни.

– Не одни?

– Поешь, тогда к ним и выйдем.

София нахмурилась:

– Могу и на ходу доесть!

Тео вернул руку в косынку, поднялся на ноги, подобрал посох. София, дожевывая хлеб, пошла за ним по тропе. Роскошные папоротники стояли недвижно, клевер покрывала роса. София новыми глазами смотрела на кроны и жилистые стволы, видя в них вместилища памяти множества людей, подобных своим родителям. Воистину, они создали совершенное место!

Когда наконец деревья расступились и показалась долина, София увидела на берегу потрясающий корабль. Он был выстроен в корнях живого дерева, паруса из листьев туго надувал ветер. Здесь, вдали от Нохтланда, он выглядел чужеродным: это была болдевела. Рядом с ее трапом пощипывал травку довольный жизнью Нош. Чуть поодаль гуляли голуби; кажется, они опасались более крупной птицы, сидевшей у лося на рогах. София прищурилась.

«Это точно не голубь… Да это же сокол! Сенека!..»

Поблизости, занятые негромким разговором, сидели Златопрут, Эррол, Горькослад и Дурман.

София со всех ног бросилась к друзьям:

– Златопрут! Эррол!..

Они поспешили навстречу и так крепко обняли ее вдвоем, что София не могла вздохнуть. Отстранившись, она радостно рассмеялась:

– Как здорово, что с вами все хорошо!

И лишь тогда заметила повязку у Эррола на плече.

– Теперь – да, все хорошо, – заверила Златопрут и взяла Софию за руку. – Трудностей было немало, но они в прошлом. Горькослад нам столько рассказал обо всем, что вам пришлось преодолеть!

– Ты нашла их, София? – спросил Эррол о главном.

– Да. Я сумела даже пообщаться с ними, прежде чем им пришлось уйти.

– Мы как раз говорили об этой роще и о том, как ее создали, – с восхищенным изумлением сказала Златопрут. – Хотя я и знаю, что их потери это не возместит, все равно… быть частью подобного места…

София кивнула:

– Я знаю.

К ним присоединились Дурман, Горькослад и Тео. Тео зевнул.

– Откуда берутся в роще все эти воспоминания? В деревьях, даже в папоротниках! Я до сих пор не пойму, что собой представляет эта роща…

– Это живая карта памяти, – сказала София.

– Но карт памяти и так на свете полно…

– Да. Но большинству людей трудно их читать, а иногда и попросту невозможно, – сказала Златопрут. – А эти всем и каждому открыты для постижения. Любой человек может их пережить.

– Разница примерно как между личным разговором с человеком – и чтением про него, – подхватила София. – Одно дело – черные буковки на странице, другое – когда вживую разговаривать начинаешь… Вот они перед тобой, люди, настоящие и живые! Так и с рощей, только тут речь о воспоминаниях.

– Теперь все изменится, – очень серьезно проговорила Златопрут. – Помнишь же мощь гранатовой карты, которую ты сюда привезла? Теперь так станет повсеместно и во всем. Когда прошлое столь зримо, столь живо, мы не сможем не советоваться с ним, совершая поступки. Отныне мы будем жить осознанно и прозорливо…

Звук, раздавшийся с болдевелы, привлек внимание Софии.

– Как сюда болдевела попала? – спросила она. – И что произошло с Каликстой и Барром?

Эррол криво улыбнулся:

– О, с ними все хорошо. Если честно, я бы посоветовал тебе переговорить с остальными прежде, чем проснутся пираты. Иначе ни словечка вставить не сможешь!

– С остальными? – удивилась София.

Словно в ответ, у фальшборта древесного корабля появилась фигура.

– Привет! – размахивая тростью, крикнул старик.

– Мартин? – вскричала София и шагнула вперед.

– И Вересса с ним, – сказал Тео. – Ах да, и еще Майлз.

– И Рен, – добавил Эррол.

София недоуменно покачала головой, торопясь встретить Мартина возле трапа.

– Милая Софочка, – тепло обнимая ее, сказал старый ученый. – Как я рад новой встрече с тобой! Как я рад, что ты жива и здорова! Вижу, ты повзрослела, набралась мудрости…

Она улыбнулась, снизу вверх разглядывая ясные глаза и морщинистые щеки ученого. Это была встреча близких людей.

– Мартин! – повторила она. – Поверить не могу, что вы правда здесь!

Мартин Метль счастливо рассмеялся:

– И я не могу! Я здесь, с тобой! У подножия величайшего в мире ботанического чуда! – И он с торжеством воздел трость. – Сколько всего упущенного надо нагнать!

Этим они и занялись – стали наверстывать упущенное. Все товарищи Софии по путешествиям – за исключением Казановы, отбывшего накануне, чтобы уверить Дымку в счастливом завершении поездки к Жуткому морю, – наконец собрались вместе. По ходу этого счастливого дня София все не могла прийти в себя от изумления: неужели ее дорогие друзья действительно собрались в одном месте? Майлз и Тео, Каликста и Барр, Мартин и Вересса, Златопрут и Эррол, Горькослад и Дурман… и, конечно, Ричард Рен, ставший куда более похожим на себя прежнего, ведь татуировки Индий постепенно выцвели на его коже.

Глубоко растроганная, София следила, как уроженцы разных стран и эпох, иные из которых прежде между собой не встречались, общались и начинали дружить так, словно всю жизнь знали друг друга. С точки зрения девочки, не хватало лишь одного человека – Шадрака. Глядя на собравшихся друзей, она старалась запечатлеть в памяти эти мгновения, чтобы удалось зарисовать в альбоме и по возвращении домой рассказать дяде. Они толпились на палубе болдевелы: Майлз стоял возле мачты и бурно жестикулировал, споря с Тео, причем тот откровенно радовался спору. Каликста в льняных юбках уплетала голубику, задрав ноги на стул. Барр дремал, прикрыв шляпой лицо. Мартин, в засученных штанах, беседовал со Златопрут; Вещая с нескрываемым интересом изучала его ноги, серебряную и деревянную. Вересса, облокотившись шипастыми руками о перила, описывала Эрролу их путешествие из Нохтланда. Ричард Рен развлекал Дурман фигурками из бумаги. Сама София и Горькослад наблюдали, как австралийский капитан складывал и раскладывал, подрезал и кроил, пока у него на ладони не возникла миниатюрная мышь. Дурман в восторге смеялась, с лица Рена не сходила довольная улыбка. София думала о том, что, невзирая на разницу в происхождении, различное платье и временами несовместимое чувство юмора, у всех этих людей было очень много общего. Они руководствовались принципами. Они были мужественны. И они помогали сотоварищам-путешественникам.

«С такими друзьями за спиной, – размышляла София, – еще бы я все не преодолела…»

Когда наконец проснулся Барр, Златопрут и Эррол стали рассказывать, что с ними случилось на вокзале Соленого. Их перебила Каликста, полагавшая, что они все переврали.

– Я увидела гигантского тролля, вышедшего из тумана! – сказала она. – И он размахивал мечом Эррола!

Эррол закатил глаза и фыркнул:

– Тролль!..

– Естественно, я и выстрелила в него, – продолжала пиратка.

– Как же славно, что ты оказалась паршивым стрелком! Иначе сейчас все выпивали бы на моих похоронах в Соленом…

– Я тебя всего лишь обездвижить пыталась, – отпиралась Каликста. – Лучше за своей меткостью последи!

И она показала перевязанную ногу. Пиратка была в своем репертуаре. Сумела же подобрать наряд, благодаря которому повязки выглядели украшением.

София уже успела прийти к заключению: рыцарем, которого она видела в тумане, был Эррол, а драконом – Каликста. Но говорить об этом пиратской капитанше определенно не стоило. София подалась вперед:

– А что случилось потом?

– Потом, – мрачно сказал Эррол, – каждый из нас дрался за свою жизнь.

– А когда туман рассеялся, все энкефалонские агенты подевались куда-то, – вставил Рен.

– Подевались или умерли? – спросил Тео.

– Еще как умерли, – прямо заявил Барр. Потом слегка капризно добавил: – Хоть бы кто вспомнил, как я умудрился выскользнуть у них и даже ранен не был – это со связанными руками! Как по мне, это заслуживает похвалы!

– Ты молодец, братец, – сухо заметила Каликста. – Все тебя хвалят. Надо учредить особый приз для храбреца, который невредимым выскальзывает из тумана, да еще столь удивительным способом. Без сомнения, такой приз достанется тебе. Ну как? Доволен?

– А что, – под всеобщий смех прокомментировал Рен. – Если бы не туман, я сейчас плыл бы в Австралию на корабле. С веселенькой перспективой пожизненного заключения!

– Видишь? – сказала Каликста, с лучезарной улыбкой похлопывая по колену Дурман. – Твой туман сослужил нам добрую службу!

Девочка возмутилась:

– Но он столько жизней порушил… людей погубил…

– Этого и добивался Бродгёрдл, – ни к кому конкретно не адресуясь, зарычал Майлз. – Как только он с тобой познакомился, сразу же понял: посредством тебя он загубит множество жизней, и все ради своих бредней об экспансии на запад! Вот чего он хотел! У тебя никакой возможности не было противостоять ему, деточка.

Дурман задумалась, помолчала.

– Он и маму с дедушкой облапошить сумел, – мягко напомнил Горькослад.

– Уже не говоря обо мне, – добавила Златопрут.

– И обо мне, – тихо пробормотал Тео.

– Тем не менее в конце концов мы его победили! – воскликнул Майлз и стукнул кулаком по мачте.

– Но вы уже знали про Дурман, когда из Бостона уезжали? – спросила София.

Майлз покачал головой:

– Ни в коей мере. Мы знали только о существовании тумана и о том, что Бродгёрдл изо всех сил рвется на Запад. И все. О том, что представляет собой туман, мы никакого понятия не имели. Шадрак написал Мартину и Верессе, настоятельно приглашая их принять участие в расследовании, я же устремился на Запад, чтобы соединиться с ними. Мы едва успели встретиться на Индейских территориях, когда Шадрак прислал с железным голубем извещение, что вы здесь, на Новом Западе, и отправились в Соленый…

– Однако опоздали туда, – в самый первый раз подала голос Вересса. – Мы увидели не только разрушения, оставленные туманом, но и вторую волну уничтожения, причиненную войсками Нового Запада… Они чуть не весь город сожгли!

– А вы где в это время были? – София повернулась к Златопрут, Эрролу и пиратам.

– Мы, – угрюмо сказал Барр, – раны залечивали. Вернее сказать, я ухаживал за Каликстой, а Златопрут – за Эрролом. Сами думайте, кому повезло и насколько! От Эррола никто ни слова жалобы не услышал, тогда как Каликста… – И он сделал цветистый жест рукой, мол, слов для перечисления жалоб Каликсты у него не хватало.

– Понятия не имею, что он несет, – возмутилась пиратка. – Уж я-то как никто умею терпеть боль. Я даже не дрогнула, когда ты раны мне зашивал!

– Ну да, конечно. Не дрогнула. Только знай вопила – и стежки кривые, и шрам останется такой, что перед людьми не похвастаешь, и новенькие наряды налетчицы все кровью замараны… И так далее, и тому подобное!

– А что? Все как есть правда святая! – воскликнула Каликста.

Все засмеялись, улыбнулась даже Дурман.

– Мы встали лагерем за пределами Соленого, – сказал Эррол. – Мы видели стену зеленой растительности, и Златопрут объяснила нам: это значило, что ты, София, в безопасности. Что потом и подтвердил слетавший на разведку Сенека.

София вспомнила веточку золотарника, засушенную в альбоме.

– Мы не надеялись догнать вас, потому что некоторые были ранены, – продолжал Эррол. – Прошло несколько дней, появились войска… Мы избежали встречи с ними только благодаря Сенеке: он нас предупредил.

– А потом прибыли мы! – распахнул руки Майлз.

Рассказ подхватила Каликста:

– Майлз, Вересса и Мартин приехали на болдевеле. И как раз вовремя: у меня чистое белье кончилось…

– Как бы Шадраку сообщить, что у нас все хорошо? – спросила София.

– Железного голубя пошлем, – пообещал Майлз. – Он узнает. – Исследователь улыбнулся Софии и притянул ее к себе, заключив в грубоватые объятия. – Конечно, Шадрак еще больше обрадуется, когда лично увидит тебя, маленькая путешественница!

София с трудом высвободилась, смеясь.

– А уж я-то как буду рада его повидать, – сказала она.

42 Условия

23 августа 1892 года

Все другие политические решения, принятые за время премьерства Гордона Бродгёрдла, будут пересмотрены комитетом. Парламентские судьи признаю́т большой вклад Кассандры Пирс в дело привлечения премьер-министра к ответственности и назначают ее официальным распорядителем комитета по пересмотру. Доскональное знание мисс Пирс всех официальных дел премьер-министра, равно как и ее понимание процессов претворения их в жизнь, окажет неоценимую услугу деятельности комитета.

Из определения, вынесенного парламентскими судьями Нового Запада 18 августа 1892 года

Они оставались на месте еще целый день, большую часть которого София провела в роще, наедине с воспоминаниями Минны и Бронсона. Как ни хотелось ей здесь задержаться – среди друзей, в незримом присутствии родителей, – еще с большей силой ее тянуло в Бостон, к Шадраку.

И двадцать третьего августа болдевела, несколько перегруженная пассажирами, покатила в направлении Оукринга. София стояла у фальшборта, глядя, как мимо проплывают холмы, как они постепенно скрываются за кормой. Даже когда Черепашья долина давно пропала вдали, навеянное рощей спокойствие пребывало в душе. София спросила себя, не станет ли этот покой, эта частица Красных лесов, постоянным спутником ее жизни?

Горькослад и Дурман ехали на спине Ноша, иногда срезая путь через чащу разными лесными тропинками. Не доезжая мили две до Оукринга, они задержались у знакомого Вещего. Вечером того же дня болдевела достигла Оукринга и бросила якорь на окраине городка.

Пока Златопрут, сопровождаемая Эрролом, искала элодейских друзей, пираты и Рен поспешили в таверну. Вересса и Мартин остались у болдевелы, а София, Тео и Майлз отправились через поля к домику Дымки. Хозяйка ждала их на пороге. Шагнув навстречу, она широко улыбнулась и обняла разом Тео и Софию.

– Как же я рада вашему благополучному возвращению! – сказала она.

– Мы очень переживали, что не смогли раньше приехать, – ответила София. – Надеюсь, ты не посылала людей разыскивать нас?!

– Так уж вышло, что не отправила, – улыбнулась женщина, – поскольку аккурат восемнадцатого меня посетили удивительно общительные светлячки и по буквам написали мне слово «живы». Я и догадалась, откуда они прибыли.

София мысленно поблагодарила догадливых сестер.

– Это они здорово придумали…

Дымка обратилась к Тео:

– Как рука?

– Лучше новой! – улыбнулся юноша. – Куда она денется, заживает. Я почти всю поездку проспал.

– И хорошо, – рассмеялась Дымка. – Проспал, и отлично. Майлз! – Ее протянутая рука потонула в ладони путешественника. – Рада снова видеть тебя!

Майлз заключил лекарку в медвежьи объятия.

– Спасибо, что нашего Тео спасла, – хрипло поблагодарил он. – Казанова рассказывал, в каком состоянии его сюда привез… Ты парня с того света вытащила!

– Да ладно, хорошо, если слегка подтолкнула, – высвободившись, отмахнулась Дымка. – Это Казанова его из боя вытащил и доставил ко мне.

И она посмотрела через плечо на Казанову, стоявшего у косяка.

– Ну вас, – нахмурился Майлз. – Я уже пытался благодарить его, а он говорит, это все ты. Так и кажется, что ни один из вас не хочет ни за что отвечать!

Казанова тоже заулыбался и пригласил путников в дом.

– А кому охота отвечать за спасение такого паршивца, – сказал он, обнимая Тео за плечи.

– Это еще кто кого спас, – глядя на здоровяка снизу вверх, сказал юноша. – Как по мне, это я тебя из отряда Меррета вытащил. Нужен же тебе был хороший предлог?

– Кстати, о предлогах, – опуская руку, сказал Казанова. И посмотрел на Дымку. – Ну что? Скажем им?

София уже сидела на скамейке у нерастопленного камина. Тео подсел к ней. Майлз продолжил стоять, он выглядел слишком взволнованным.

– О чем?

– Дело очень официальное, – с улыбкой ответила Дымка. – У нас в стране новый премьер-министр!

– Кто? – воскликнул Майлз.

– Парламент провел досрочные выборы, – объяснила лекарка. – Из Западной партии Бродгёрдла разбежалось столько народу, что партия Новых Штатов завоевала большинство. Она и назначила Гамалиеля Шора временным премьером. Официальные выборы еще впереди, но, похоже, Шор останется в кресле.

– Наконец-то! – закричал Майлз и театрально воздел руки к потолку. – В Палате представителей здравый человек появился!

– Да, – подтвердила Дымка. – И его первым распоряжением было продлить экстренное распоряжение парламента и официально прекратить войну. Вторым приказом стало полное прощение всем дезертирам.

Тео ахнул. София обняла его и крепко стиснула.

– Ой, – вырвалось у него.

– Прости. – София тем не менее улыбалась. – Какое облегчение!

– А уж у меня-то камень с души…

– И это еще не все, – сказал Казанова. – Войну окончили, договорившись, что и Новый Акан, и Индейские территории останутся в составе Нового Запада. А третьим актом премьер отменил закрытие границ!

Все ошеломленно молчали.

– Я уже люблю этого человека, – объявил Майлз.

– Мы все можем вернуться в Бостон! – воскликнула София.

– Въехать и выехать. Въехать и опять выехать. И опять выехать! – счастливо вздохнул Майлз. – Эпоха открытий продолжается!

На второй вечер в Оукринге София и Тео собрали друзей в круглом амфитеатре у громадного дуба. Добрые новости из парламента, вновь сделавшего Новый Запад мирной страной с открытыми границами, радовали всех. Верессе и Мартину не терпелось навестить Шадрака и повидать наконец город, где они еще не бывали. Пираты планировали выйти на связь с «Лебедем», отправив из бостонской гавани пакетбот. Однако открытие границ предоставляло больше возможностей, и не все дороги вели в Бостон.

Казанова уже поделился новостями с Тео и теперь объявил о своем решении остальной группе.

– Я надумал остаться здесь, с Дымкой, – сказал он, с улыбкой поглядывая на женщину. Потом указал на гигантский дуб над головой, на желтые огоньки ближнего городка. – Оукрингу о лучшей лекарке нечего и мечтать, но, если я у нее подучусь, может, и сам окажусь кому-то полезным…

Послышались голоса одобрения.

– Может, я бы иногда тебе ногу показывала, – сказала Каликста. – Медик, занимавшийся ею, совсем мышей не ловил. Уж лучше довериться твоим опытным рукам!

И пиратка лучезарно улыбнулась ему.

Казанова покраснел.

– Бесстыдство и наглость! – качая головой, возмутился Барр. – Да если бы не я, ты сейчас на деревяшке бы прыгала. Это не в твой огород камешек, Мартин, – добавил он, обращаясь к седобородому ботанику.

– Я все правильно понял, мальчик мой, – ответил тот. – Я знаю, как вы, пираты, к деревянным ногам относитесь.

Дымка ответила на улыбку Казановы, довольная его планом, но София озабоченно посмотрела на Тео, сидевшего рядом с нею на скамье из половинки бревна. Она-то знала, насколько друг привык надеяться на Каза.

– Значит, будем почаще к вам в Оукринг заезжать, – сказала София, обращаясь к Дымке и Казанове.

– Непременно! – воскликнул Майлз. – Как минимум раз в сезон!

– Горькослад, Дурман, – сказала Златопрут, – вы куда теперь? Поедете в Бостон на встречу с мамой и дедушкой?

Горькослад покачал головой:

– Мы уже отправили им весточку с голубями. Мы подождем их здесь, близ Оукринга.

– На Бостон я уже насмотрелась и больше не хочу туда, – тихо проговорила Дурман. – Хоть и видела на самом деле немного…

София с сочувствием глядела на Дурман. Наедине Горькослад заверил ее, что со временем Дурман исцелится. С нею как-никак будут трое тучегонителей; Горькослад нимало не сомневался, что однажды его сестра станет прежней. София была не так в этом уверена. Она видела гранатовую карту; скорее всего, Дурман тоже немало чего насмотрелась.

– Как только мама с дедушкой к нам присоединятся, – сказал друзьям Горькослад, – мы собираемся провести некоторое время в кругу семьи. Хотим друг с другом побыть…

– Конечно, – сказала Златопрут. – Жаль, нас с Эрролом не будет поблизости, но вы всегда можете выйти на нас через древнего.

Эррол накрыл своей рукой зеленую руку Златопрут:

– Моя фэйри была столь добра, что согласилась странствовать со мной по моим дурацким делам.

И он улыбнулся Вещей.

– Ты хочешь последовать авзентинийской карте и найти брата! – воскликнула София.

– Мы хотим, – сказал Эррол. – Два дня назад я прочитал свою карту и убедился, что немало описанного в ней уже произошло. Так что охота продолжается!

Сенека торжествующим криком подтвердил его слова.

София наклонилась вперед:

– А дальше там что сказано?

Эррол наморщил лоб.

– А дальше нам нужно разрешить загадку. Карта говорит о четырех островах, которые складываются в «д-о-м-а»…

– О! – воскликнул Барр, иронически изобразив откровение. – Ну конечно! Это же очевидно!

– Имеется в виду простое сложение букв в слова или магическое заклинание? – спросила Дымка.

Эррол покачал головой:

– Без понятия.

– Названия каких островов начинаются на эти буквы? – загорелся новой проблемой австралиец.

– А может, форма самих островов должна эти буквы напоминать, – предположила Вересса.

Пока путешественники обсуждали самые разные возможности толкования карты, София пыталась представить себе, каково это – пойти разными путями с Эрролом и Златопрут. О том, чтобы странствовать без них, больно было даже думать. Но кому, как не ей, было понимать острую необходимость поиска пропавшего родича!

Собирался распроститься со всеми и Рен. Лига, скорее всего, сделает вывод, что агент Ричард Рен оказался среди жертв Соленого, и австралиец собирался предпринять все возможное для поддержания иллюзии. Златопрут уже пообещала ему безопасное убежище у одного затворника-Вещего: там его никто не найдет, а со временем австралийцы про него позабудут.

Трудно было смириться с мыслью о расставании. Когда на следующий день пришло время прощаться, Софии оказалось всего труднее сказать «до свидания» Златопрут. Вещая, однако, уверенно пообещала, что с новой пограничной политикой видеться станет значительно проще. Путешествовать будет легче, люди начнут ездить так же часто, как в прошлом.

– Надеюсь, наши поиски брата Эррола в самом скором времени завершатся, и тогда мы сразу приедем к тебе в Бостон, – пообещала она.

София стояла у трапа болдевелы. Тео, Майлз, пираты и Метли уже поднялись на борт. Прежде чем окончательно распрощаться, София вслух высказала желание:

– А если нам договориться о встрече в определенном месте в определенное время?

– Есть идея! – крикнул с палубы Майлз. – Раз в год, каждый год, в Оукринге. В Дымкином доме!

– Придется новые комнаты пристраивать, – улыбнулась лекарка.

– В этот день и будем встречаться, – обводя друзей взглядом, предложил Казанова. – Двадцать пятого августа. Будем праздновать обретение дружбы и мира!

– Мира – да, – перегнулся с палубы Барр. – Но не душевного спокойствия, если речь идет о Каликсте!

Сестра наградила его легким подзатыльником.

– Отличное предложение, – сказала она. – Мы точно приедем!

– И мы, – крепко держа руку Эррола, сказала Златопрут.

Тот кивнул, а Сенека одобрительно захлопал крыльями.

– И я, – подтвердил Рен.

– Мы тоже приедем, – пообещал Горькослад.

Нош, стоя рядом с ним, возмущенно фыркнул. Юноша добавил:

– Нас Нош привезет.

София поняла, что уже с нетерпением ждет следующего года, а с ним и новой встречи друзей. Это помогло ей спокойнее наблюдать, как исчезают вдали их фигурки, их машущие руки, между тем как болдевела катилась под парусом на восток.

Эпилог Новые карты

18 января 1893 года, 14 часов 11 минут

Некоторые истории, вошедшие в эту книгу, происходят от путешественников, с которыми я встречалась в Бостоне, другие рассказали путники, с которыми я пересекалась по ходу собственных путешествий. Общее в них то, как они проливают свет на эпоху своего происхождения, описывая способ мышления, или обычай, или объясняя начало каких-либо вещей. Верно, эти истории демонстрируют различие между эпохами, но они также показывают, что в каждой эпохе устная традиция очень важна для понимания, истолкования и оценки окружающего нас мира.

София Тимс. Рожденные Разделением: байки путешественников

– Да, да, да! – воскликнул Шадрак, заглядывая Софии через плечо. – Вот именно! Ты сделала это!

– Сработало, – просияла София.

– Еще бы не сработало, – с любовью похвалил дядя. – Ты два месяца усердно практиковалась!

Майлз, сидя в кресле у стены подвальной картологической комнаты, поднял чайную чашку, словно провозглашая тост за успех.

– Молодец, София!

Впрочем, глаз от книги, которую читал, он не поднял.

– Хоть бы притворился, что впечатлен, – сухо проговорил Шадрак.

– А вы бы хоть прилагали к картам памяти карты для исследований. Знаете же, что я обо всем этом думаю!

И Майлз, послюнив палец, перевернул страницу.

– А я действительно впечатлен, – сказал Тео, сидевший напротив Майлза, и встал с кресла. – Можно, я ее прочту?

– Да я только начала, – потрясенно проговорила София. – Там еще конца и близко не видно!

– Но основание положено, Софочка, и отличнейшее, – с гордостью ответил Шадрак. – Твоя память наделена кристальной ясностью!

– А у Тео, – задумалась София, – не очень.

– Я ранен был. И вообще половину проспал, – возразил Тео.

– Дело лучше пойдет, когда приедет Казанова и мы добавим его воспоминания, – ответила София дипломатично.

Ее карта путешествия в Каменный век, в царство трех сестер, продвигалась очень неплохо. Шадрак сказал правду: она несколько месяцев оттачивала техники, которые дядя преподал ей еще осенью. Сам он постепенно оставил свой министерский пост и возобновил работу в университете, что позволило ему посвящать куда больше времени составлению карт и преподаванию картологии. И София в полной мере воспользовалась представившейся возможностью. Каждый день, возвращаясь из школы, она читала рукописи, оставленные ей Шадраком, делала предписанные упражнения. Каждый вечер перед сном она практиковала чтение карт, почерпнутое у Златопрут и Горькослада. Изучала все, что предоставлял окружающий мир: листья и камни, кору и землю.

Это составило привычный распорядок Софии, но в нем не было однообразия. Чтение карт каждый день даровало новые открытия. И наконец в январе она приступила к созданию собственной карты.

Процесс доставил ей массу удовольствия. Это был акт воспоминания, София вызывала в памяти все, что видела, слышала, перечувствовала. Составляя карту, она как будто заново переживала прошлое. И в то же самое время это был акт творчества; она сама чувствовала, как наполняет значением, придает полноту каждому зрелищу, звуку, эмоции. Как же она все это любила!

– Что ж, Шадрак, – Майлз наконец допил чай и с видом некоторого нетерпения отложил книгу, – я сюда пришел, поскольку ты сказал мне, что нашел какую-то карту, а вовсе не ради того, чтобы за упражнениями Софии наблюдать!

– Ладно, ладно, мой неучтивый друг… – Шадрак обошел стол, открыл жестяную коробку и вытащил сложенный лист старой бумаги. – Вот, на рынке дрека купил.

– Ага! – воскликнул Майлз, его взгляд сделался пристальным. Он с готовностью взял сложенный лист. – Что показывает эта карта?

– Город. Город на острове, далеко на западе Пустошей.

– Не тот, откуда Вещие происходят? – спросила София.

– Нет, он южнее.

Майлз расстелил карту на столе, и все четверо склонились над ней, собравшись кругом. Карта была составлена одаренной, но неопытной рукой. Улицы выглядели слишком узкими, тесными, сеть точек на плане города напоминала созвездие. София указала на них:

– Что это такое?

– Легенда, как видите, оторвана, – сказал Шадрак. – Это может оказаться чем угодно. Точки снабжены номерами, значит можно предположить, что они обозначают нечто однородное.

– Или это последовательные пункты, своего рода шаги, – предположила София.

– А вот что мое внимание привлекло. – Шадрак указал на пометку в углу, рядом с изображением компаса.

Тео прочел вслух:

– «Тысяча восемьсот сорок второй год. Как считается, утрачено в тысяча семьсот девяносто девятом».

– Значит, карту нарисовали в сорок втором? – предположила София.

– И что было утрачено? – задумался Шадрак. – Карта или сам город?

– А я узнаю эту форму! – воскликнул Майлз, обводя пальцем остров. – Сам я там не бывал, но говорят, будто остров необитаем…

– Вот именно, – с торжеством подтвердил Шадрак.

– Значит, это может оказаться неправдой? – спросила София.

Шадрак ответить не успел – Майлз стукнул кулаком по столу.

– Фантастика! – вскричал он. – Я уже начинаю планировать экспедицию!

– Я примерно этого и ждал, – спокойно кивнул Шадрак. – Я бы, правда, предложил подождать лета, ну, хоть разгара весны. В нынешнюю погоду от путешествия через весь континент удовольствие, мягко говоря, небольшое…

– Чепуха, старик! – воскликнул Майлз. – Подумаешь, снег!

– А учебный год как же? София не захочет пропускать школу, Винни и рад бы, да кто ж ему позволит, а Нетти прежде лета папа нипочем не отпустит…

София схватила дядю за руку:

– Так мы все вместе поедем?

– Конечно, – улыбнулся Шадрак.

– Да, да, да!.. – едва не плясала София.

Тео рассмеялся:

– Впереди целая зима ожидания! Переживем ли?

– Может, ей учебники с собой взять? – нетерпеливо спросил Майлз.

Шадрак вздохнул:

– Ты понятия не имеешь, Майлз, что такое образование и ученость. Сколь огорчительно! Сам не пойму, и как это наша дружба до сегодняшнего дня дожила…

– Я просто отметаю все, что меня в тебе раздражает.

София и Тео, переглянувшись, понимающе улыбнулись друг дружке. Сейчас двое старинных друзей со вкусом затеют традиционную эпическую свару. Тихо выбравшись из-за стола, они поднялись по лестнице на первый этаж. В кабинете сидела миссис Клэй, писала письма. Она приветствовала друзей коротким взмахом пера. Они поднялись по другой лестнице и скоро оказались в комнате Софии, у окна, выходившего на крыши улицы Ист-Эндинг.

– Съедим секретную шоколадку? – спросила София.

– Хорошо бы!

Она открыла шкаф и вытащила коробку, присланную Мазапаном, их нохтландским другом, и доставленную пиратами. Извлекла две шоколадные ложки, одну вручила Тео.

Устроившись в молчаливом согласии у окна, они смотрели на Бостон и ели шоколадные ложки. Им было хорошо друг с другом молчать. Снег, весь день таившийся в облаках, начал падать, наполняя воздух белой пылью и пьянящим запахом приключений.

Примечания

1

Ринг для собачьих боев представляет собой деревянную выгородку высотой примерно в половину человеческого роста, отсюда – «в рингах».

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть I Облака

  1 Испаньола

    2 августа 1892 года, 7 часов 20 минут

  2 Парфюмерный магазин Пулио

    2 августа 1892 года, 8 часов 11 минут

  3 Маска

    2 августа 1892 года, 17 часов 00 минут

  4 Пять писем

    2 августа 1892 года, 8 часов 31 минута

    3 августа 1892 года, 16 часов 40 минут

  5 Голубятня Максин

    6 августа 1892 года, 12 часов 09 минут

  6 Сморчок и фиалки

    6 августа 1892 года, 13 часов 07 минут

  7 Урок

    4 августа 1892 года, 5 часов 15 минут

  8 Кора и кость

    6 августа 1892 года, 19 часов 36 минут

  9 Голос Рена

    7 августа 1892 года, 3 часа 51 минута

  10 Преступление и наказание

    7 августа 1892 года, 10 часов 19 минут

    10 часов 40 минут

Часть II Туман

  11 Слух Сенеки

    7 августа 1892 года, 4 часа 48 минут

  12 Сказка про Древоеда

    7 августа 1892 года, 17 часов 20 минут

    18 часов 30 минут

  13 Голубиная почта

    8 августа 1892 года, 18 часов 00 минут

  14 Хомут

    7 августа 1892 года, 12 часов 34 минуты

  15 Трусость

    7 августа 1892 года, 12 часов 46 минут

  16 Станция в Соленом

    9 августа 1892 года, 4 часа 11 минут

  17 Око Ноша

    9 августа 1892 года, 4 часа 22 минуты

  18 Глухомань

    9 августа 1892 года, 16 часов 43 минуты

  19 Три намека

    9 августа 1892 года, 11 часов 14 минут

    10 августа 1892 года, 16 часов 10 минут

  20 Горькослад

    9 августа 1892 года, 5 часов 31 минута

Часть III Дождь

  21 Длинный дом

    10 августа 1892 года, 12 часов 00 минут

  22 Дурман

    9 августа 1892 года, 6 часов 11 минут

  23 Разгон облаков

    9 августа 1892 года, час неизвестен

  24 Сто ящиков

    10 августа 1892 года, 8 часов 41 минута

  25 Лишайник и его карьер

    9–11 августа 1892 года

  26 Роща скорбящих

    12 августа 1892 года, 8 часов 12 минут

  27 Оукринг

    12 августа 1892 года, 14 часов 22 минуты

    16 часов 06 минут

  28 Письмоносец Пип

    13 августа 1892 года, 7 часов 23 минуты

  29 Изгои

    13 августа 1892 года, 7 часов 57 минут

  30 Четыре заложника

    10 августа 1892 года, 9 часов 50 минут

Часть IV Буря

  31 Полуправда

    11 августа 1892 года, 12 часов 22 минуты

  32 Дымные карты

    14 августа 1892 года, 6 часов 22 минуты

    9 часов 40 минут

  33 Без весел

    14 августа 1892 года, 14 часов 00 минут

  34 Остров

    Август 1892 года, день и час неизвестны

  35 Путешествие Бирке

    19 августа 1892 года, 18 часов 01 минута

  36 Семеро свидетелей

    17 августа 1892 года, 10 часов 11 минут

    11 часов 01 минута

  37 Железная клетка

    20 августа 1892 года, 5 часов 32 минуты

  38 Терьер

    17 августа 1892 года, 10 часов 56 минут

    11 часов 04 минуты

  39 Красные гранаты

    20 августа 1892 года, 7 часов 41 минута

  40 Красные леса

    20 августа 1892 года, 7 часов 02 минуты

  41 Воссоединение

    21 августа 1892 года, 5 часов 20 минут

  42 Условия

    23 августа 1892 года

Эпилог Новые карты

  18 января 1893 года, 14 часов 11 минут Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg