«Родной кров»

Когда я впервые встретился с ним, у него уже серебрились волосы. Он перевалил за пятьдесят, ссутулился, но его глаза, эти умные и проницательные глаза, свидетельствовали о жизнелюбии, энергии, подвижности. Это был видный писатель, мудрый советник, обаятельный человек, любимец детей и взрослых. Ран Босилек[1]. Мое знакомство с ним охватывает последние два десятилетия его жизни, но в сущности, подобно тысячам моих сверстников, я знал его гораздо раньше: по стихам, сказкам, мальчишеским историям, на которых воспитывались в детстве несколько поколений болгар.

В его обществе всегда было хорошо. И весело. Он умел слушать, как-то незаметно укорачивал дистанцию между собой и своими собеседниками, быстро завоевывал их симпатии. С молодыми — молодой, с мудрыми — мудрый, он всегда находил дорогу к сердцам людей, не подчеркивая при этом своего превосходства и ни на йоту не теряя собственного достоинства. Я не слышал, чтоб он когда-либо повысил тон, не видел, чтоб он выступал в роли ментора. Но в то же время он обо всем имел свое мнение, которое неуклонно отстаивал. К компромиссам он был склонен, лишь когда кого-нибудь хвалил, но ко лжи и притворству, к пошлости и бездарности всегда оставался неумолимым. В таких случаях обычно прибегал к испытанному оружию насмешки, иронии, которым владел в совершенстве. У него, взыскательного и внушающего уважение к себе, но ни в коем случае не грубого и жестокосердного, имелась своя философия по отношению к нашим житейским делам, свой ключ к истине и добру: у каждого и во всем он первым делом выискивал крупицу положительного. Он умел ободрить и приласкать, как немногие. Тут он был в своей стихии. Присядет рядом с тобой, по-отцовски положит руку тебе на плечо, взглянет на тебя своими добрыми глазами, и перед тем как заговорит, лицо его озарится светлой улыбкой. О, эта ранбосилевская улыбка — широкая, сердечная, неотразимая, отражающая все благородство его характера!