«Лейла, Кайла, Кейла и Келайла [СИ]»

Лейла, Кайла, Кейла и Келайла [СИ] (fb2) - Лейла, Кайла, Кейла и Келайла [СИ] 542K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Блонди

Блонди Елена ЛЕЙЛА, КАЙЛА, КЕЙЛА И КЕЛАЙЛА

Глава 1

Случилось эта история давным-давно, в те времена, когда солнце и луна светили одновременно, не разбирая, кому день, кому ночь, а вместо них думали про то люди, живущие под вечно синим небом в доброй стране, полной садов, птиц и пшеничных полей.

За двумя такими полями, между которых вилась белая широкая дорога, возле большого озера, на берегах которого разбиты были прекрасные сады, в маленькой деревне, спрятанной под ветвями абрикосов, миндаля, яблонь, груш и вишневых деревьев, жила дружная семья. Отец ухаживал за маленьким, но очень красивым садом, а мать ухаживала за дочками, которых в семье было четыре. Девочки рождались одна за другой и получили от счастливых родителей красивые нежные имена.

Лейлой назвали старшую, любуясь синими глазами на светлом личике.

Кайлой назвали вторую, удивляясь ярким, как цветок розы, пухлым губам.

Кейла — так звалась третья дочка, темные волосы ее блестели, как драгоценные нити.

И родители были счастливы, думая — вот растут у нас три красавицы, лучшее украшение маленького сада. Лейла, Кайла и Кейла. Как музыка, звучали три имени.

А через два года совсем неожиданно появилась в семье еще одна дочка. Мать прижала спеленутую девочку к груди, покачивая. Переглянулись они с отцом, не зная, чем и полюбоваться — ничего заметного и прекрасного не было в крошечном спящем личике и сжатых кулачках.

— Наверное, у тебя будет доброе сердце, — нежно сказала мать спящей дочке.

— А имя тебе… — задумался отец, опираясь на мотыгу (он как раз собирался в сад, посадить несколько кустов роз), — ну, пусть будет — Келайла.

И если ты думаешь, что старшие девочки выросли злыми и балованными, и только Келайла оказалась доброй дочкой с прекрасным сердцем, нет-нет, ты ошибаешься.

Все девочки радовали родителей и соседей. Помогали матери по хозяйству, любили вместе с отцом работать в саду. И росли, распускаясь красотой, как розы среди глянцевых листьев.

Лейла, с глазами синими, как небесная бирюза, лучше всех рисовала узоры для покрывал.

Кейла, чей рот был похож на выточенную из драгоценного лала розу, лучше всех пела песни — веселые и печальные.

Кайла, чьи волосы дивным плащом спускались до самой земли, похожим на черные нити агата, лучше всех ткала прекрасные ткани.

А Келайла пела веселые песенки, мыла посуду, помогала маме готовить еду, ухаживала за розовыми кустами, и любила маленьких птичек и веселых котят.

Девочки никогда не ссорились, жили дружно, и радостно праздновали дни рождения, до тех пор, пока не исполнилось Лейле шестнадцать лет, а младшей — Келайле — двенадцать.

В то лето вся страна садов гудела слухами, как пчелами в цветущих ветках деревьев. Говорят, говорили друг другу торговцы на рынке, король решил, пора его сыну жениться. А еще говорят, добавляли, перебивая друг друга, что королю надоели придворные дамы с их чванными дочками-белоручками, и решил он своим королевским приказом, отправить сына в путешествие по всей стране, чтобы юноша, которого звали Эли-Манита-Амиру, посмотрел на свой народ и на дочерей всех горожан и селян, и выбрал бы себе жену не из королевской свиты, а из простого народа.

Еще говорят, говорили люди секретным шепотом, склоняя друг к другу лица, чтоб лучше услышать: мальчик жениться не захотел, но не смеет нарушить отцовский приказ. Так что, принца Эли-Манита-Амиру увидит каждый большой город и маленький городишко, каждый богатый поселок и захудалая деревенька, и кто знает, может быть мудрость короля пересилит строптивость мальчишки: где-то на площади или в поле, или посреди сада, или у городского фонтана, увидит он ту, которая заберет его сердце. А он заберет ее во дворец, чтобы сделать своей женой — будущей королевой.

Вот такое испытание для всех девушек страны садов. Вмиг раскупили они у торговцев все зеркала — большие и маленькие, все гребни для волос, сережки в маленькие ушки, ожерелья для нежных шеек, браслеты для тонких ручек. Не раз и не два отправлялись торговцы в дальние страны, чтобы привезти новые запасы притираний для нежности кожи, масел для красоты волос, зелий для мягкости рук, и продавали все сходу, как только выкладывали на прилавки.

А мать с тревогой смотрела, как вдруг у ее дочерей стал портиться характер. Вернее, три характера сразу.

— Что ты все хвалишь мои глаза, — сердилась Лейла, вертясь перед большим зеркалом, — вот если бы мне такие красивые губы, как у Кайлы, и волосы, как у Кейлы… Может, тогда принц и посмотрел бы на меня!

— Почему это на тебя? — отпихивала ее от зеркала Кайла, и алые губы дрожали в обиде, — а я? Я тоже хочу, чтоб волосы до пяток, а что у меня — самые обычные, и цвет непонятно какой!

— А мне что? — плакала Кейла, сидя в углу и отказываясь подойти к зеркалу, — закутаться в них, как в плащ, чтоб принц не увидел, кроме богатых агатовых волос, нет у меня ничего красивого?

— Что за несчастье, — втроем повторяли они, сердясь на себя и родителей.

А те взглядывали на Келайлу, если успевали увидеть ее, постоянно занятую, и потом переглядывались, с одной на двоих мыслью. Они так любили друг друга, что часто и думали вместе. Как же славно, думали мать и отец, что младшая Келайла еще мала, чтобы влюбляться в принца, а еще — нет у нее ни прекрасных глаз, ни дивных алых губ, за которыми ровный жемчуг зубов, ни роскошных волос. Не о чем ей печалиться. А сердце у нашей девочки и так золотое.

Насчет сердца Келайлы — это не только их родительская любовь говорила. Все в деревне любили маленькую Келайлу, и все повторяли, благодаря ее за помощь и улыбки — золотое сердечко у нашей Келайлы, пусть хранят ее солнце и луна, не сходящие с небосвода.

И вот настал тот самый день. Такой летний, прекрасный, полный птичьего пения и ленивого лая дворовых собак, дальнего мычания сытых коров и пения задиристых петухов. Настал и вдруг наполнился новыми звуками. Гремели копыта коней, дудели парадные трубы, перекликались строгие голоса воинов, что скакали обок прекрасного белого коня, на котором ехал, со скукой глядя по сторонам, молодой принц, и яркий плащ развевался, хлопая его по локтям.

Белая дорога посреди пшеничных полей взвивалась клубами пыли, качались колосья, порскали в стороны птички и разбегались полевые мышки. А потом процессия углубилась в тень пышных плодовых деревьев, кони сбавили шаг, и впереди засверкала гладь озера, на берегу которого рассыпались красные крыши над белеными стенками и веселыми крылечками.

И почти на каждом крылечке сидели и стояли девушки, сверкали серьгами и браслетами, блестели уложенными волосами, сияли глазами и улыбками. И три красавицы-сестры стояли рядышком, высматривая в толпе всадников одного — самого главного, молодого и прекрасного. Синие глаза Лейлы казались еще синее от блеска озерной воды, полной солнечного света. Алые губы Кайлы были ярче розы, приколотой к плечу нарядного платья. А дивные агатовые волосы Кейлы, сплетенные в сложные косы, толстыми змеями спускались на ступени крыльца.

Принц, чье имя они учили ночами и выучили наизусть, что не так просто для деревенских девушек, поди не запутайся — Эли-Манита-Амиру — ехал без остановок, но не пропускал ни одного крылечка, обязательно отдавал легкий поклон каждой семье (ведь на это счет в королевском приказе было отдельное распоряжение), и — ехал себе дальше, оставляя за спиной расстроенных девушек. Был, как и грезилось им по ночам, совершенно прекрасен, даже обидно, что юноше в полной мере отпущено то, чего каждая девушка пожелала бы для себя. Нежное лицо, темные блестящие кудри, брови вразлет над зелеными глазами в черных ресницах, красивый рот и точеный подбородок. Правда, еще у принца были маленькие усы, без них девушки, конечно, в мечтах обошлись. Но все равно! Эли-Манита-Амиру был совершенно прекрасен, снова и снова повторяли про себя сестры, скромно взглядывая на всадника из-под опущенных ресниц. И вдруг, ахнув, все трое затрепетали. Принц натянул поводья, белый конь встал прямо напротив крыльца. Зеленые глаза посмотрели в синие глаза Лейлы, потом — на алые губы Кайлы, опустились долу, разглядывая агатовые косы Кайлы…

Откидывая плащ, принц вытащил из седельной сумки что-то. Что-то не очень понятное, потому что ноги сестер подкашивались и головы кружились — от волнения. Что там? Подарок? Кольцо?

— Ай! — вскрикнул принц, хватаясь за лоб свободной рукой.

Толпа ахнула, и замолчала. Воины подняли коней на дыбы, грозно крича и направляя во все стороны боевые луки с натянутыми тетивами.

Но принц рассмеялся, потирая лоб с красной отметиной, махнул рукой, суя в сумку то, что совсем было достал. И крикнул грозной свите:

— Все хорошо. Поехали!

Прошло два мига, а может быть, семь мгновений, кто же их считал, в таком волнении, и вернулись все звуки, что испугались чужих. Заорал петух, залаяли ленивые собачки, мяукнула кошка, собирая котят. И только вдалеке, уже за пределами деревни еле слышно удалялся топот. Принц проехал маленькую деревню и отправился дальше, ведь впереди еще поселки, хутора, деревни, городишки и даже три вполне больших города, размерами чуть меньше столицы.

Солнце и луна, сойдясь почти вплотную, смотрели с ясного неба, как замерли на крыльце три нарядные фигуры. А потом три головы повернулись, сверкающие глаза вперились в чердачное окошко, где сидела, пожав под юбку босые ноги, маленькая Келайла.

— Ты! — закричала Лейла, сверкая глазами, — ты кинула в принца камень!

— Ты! — перебила ее Кайла, и алые губы сжались в тонкую нитку, теряя цвет, — завидуешь, да?

— Ты, — подхватила Кейла, дергая заплетенные косы, чтоб сестры не наступили на них в суете, — ты нарочно сделала это, чтоб принц уехал, и не вернулся.

— И вовсе не камень, — возразила сверху Келайла, — просто сливовая косточка. Потому что — заслужил. Я…

Но сестры закричали еще громче, сжимая кулаки, а рядом с ними стояла мать и смотрела на Келайлу с упреком, а внизу у крыльца стоял отец и вообще не смотрел на дочь, отвернулся, сердясь.

— Он… — еще раз попыталась Келайла.

— Не сестра ты мне больше, — крикнула ей Лейла.

— И мне не сестра, — поддержала ее Кайла.

— Знать тебя не хочу и никогда не скажу тебе ни единого слова, — топнула ногой Кейла, наступая таки на свою косу.

— Нехорошо завидовать сестрам, Келайла, — вздохнула мать, уходя следом за дочерями в дом.

А отец так и не повернулся. Сплюнул в розовый куст и ушел, горбя спину.

Келайла заплакала, и не стала спускаться с чердака, надеясь, что к ужину ее позовут, но никто не пришел и не крикнул. Так что, она осталась там спать, с лицом, полосатым от высохших слез. Легла калачиком, прижимая к себе серую кошку, а та замурлыкала, рассказывая ей свои кошачьи утешалочки.

Поэтому только Келайла и видела, что же случилось дальше, светлой ночью, когда солнце не ушло, но задремало, торча над горизонтом, пока луна ярко светила, разгуливая по небесной синеве.

Она совсем замерзла под утро и, зевая, поднялась, в надежде найти в сундуках что-нибудь из старой одежды. Выглянула в то самое окошко, услышав снизу тихие голоса. И застыла, разглядывая высокую фигуру в черном плаще. А рядом — сестра ее Кейла, слушает и кивает, держа на руке свои волосы, чтоб не запутались в ветках розовых кустов.

— Самая красивая, — шипел вкрадчивый голос, а черная фигура делала маленькие шажки, подталкивая Кейлу к дорожке, что вилась среди розовых кустов, — прекраснее лалов и яхонтов, — уговаривал, двигаясь следом и только быстро оглядывался на оставленное крылечко, откуда спустилась к нему девушка, — твои сестры ждут тебя, милая…

Заскрипела калитка, выпустив двоих в светлый сумрак ночи без темноты, в которой на небесах дремали, укрытые прозрачными облачками луна и солнце.

Хмурясь, Келайла спустилась с чердака, оставив серую кошку рядом с ее котятами. Босиком пробежала к закрытой калитке. Выглянула, но там — лишь предутренняя пустота, широкая улица, спящие окна под красными крышами. Сердце девочки застучало сильнее, когда она, шлепая босыми ногами, взлетела на крыльцо, открыла дверь и кинулась в спальню, где стояли у стен и окошек четыре кровати, застланные вытканными Кейлой покрывалами. Пустые кровати. Валялись на столиках ожерелья и браслеты, и три зеркальца, в которые смотрелись старшие сестры, щерились на испуганную Келайлу острыми осколками.

— Мама! — закричала она, не сводя глаз с разбитого зеркала Лейлы, — мама! Что случилось?

— Отец, — крикнула она тишине, выбегая из спальни, — куда ушли мои сестры, отец?

Но тишина стала еще гуще, кажется, можно было черпать ее ложкой, как плотный кисель. Или же — задохнуться, вдыхая с ночным воздухом.

Медленно шла Келайла по коридору, пугаясь странной тишины. И так же испуганно встала посреди родительской спальни. Там, где всегда спали родители, они спали и сейчас. Крик дочери не разбудил их. Отец сидел, привалившись к стене, держал на коленях чашку с недопитым чаем. А мать склонилась над столом, опустив голову. Рядом стояла такая же чашка.

Заплакав, Келайла потрогала отцовскую руку. Теплая, но такая — неживая совсем. И глаза матери были закрыты, тихое дыхание шевелило прядку волос. Девочка взяла со стола чашку, забрала из рук отца другую. Уйдя на крыльцо, плеснула недопитый чай на грядку с ромашками, страшась увидеть, как пожухнут яркие лепестки. Но ничего не случилось. Цветки застыли, и те, которые она пошевелила рукой, так и остались склоненными, не выпрямляясь.

Он сделал так, что они заснули, догадалась Келайла, возвращаясь в дом, такой пустой и от этого почти страшный. Черный человек в плаще, который забрал моих сестер, сманил их сладкими обещаниями. Наверное, если бы я ужинала вместе со всеми, я тоже спала бы сейчас. Ведь я слишком маленькая, чтобы уйти, надеясь на любовь принца. Так все думают.

Нет, подумала она дальше, хмуря брови, а руки ловко вымыли одну чашку, и теперь держали вторую. Я уже выросла. И принц правда, очень красивый, просто дурак, как и все мальчишки. Никто не видел, что он вытаскивал из-под плаща. А я видела! И правильно запустила косточкой в гладкий лоб.

Но тут она вспомнила, как сердились на нее сестры и снова заплакала, с чашкой в руках. Если бы она не вмешалась, кто знает, вдруг бы Эли-Манита-Амиру выбрал одну из трех, женился, и тогда злой в черном плаще не увел бы глупых доверчивых ее сестричек!

— Что сделано, то сделано, — пропищал из окна маленький резкий голосок, — я благодарю тебя, Золотое сердце, за спасение моего гнезда.

На подоконнике кланялась, дергая хвостиком, птичка-заряница, пылали красные перышки на шелковой грудке, сияли желтые перья в острых крылышках.

А Келайла была так опечалена, что даже не удивилась тому, вот птичка говорит с ней человеческим языком. А может, не удивилась, потому что всегда говорила сама — с птицами под крышей и котами на чердаке, с уточками в озере и кузнечиками в колосьях пшеницы. Потому она просто спросила заряничку, шмыгая носом, таким же красным от слез, как перья на птичьей грудке:

— Но что же мне делать дальше? Я бы побежала искать сестер, но как бросить маму и папу? Они спят.

— Верно, Золотое сердце, — поклонилась ей заряничка, дергая хвостиком, — и пусть спят. Беги, ищи своих глупых красавиц, а мы присмотрим за домом. Я буду следить, чтобы никто не вошел, серая кошка прогонит мышей, чтоб не сгрызли припасы, лохматый пес защитит дом от чужих. Мы все любим тебя, Келайла, и хотим, чтоб ты улыбалась, а не плакала. И снова — спасибо тебе, за то…

— Да, да, пожалуйста, — вскочила девочка, по-прежнему с чашкой в руках, — я поняла, и все так сделали бы.

— Нет, не все, — возразила заряничка, — я только маленькая птица, а он — прекрасный принц. Но ты…

— Потом скажешь, а я вымою чашку и побегу! Вот только, куда?

Снизу раздался шипящий голос, и Келайла умолкла, с чашкой в руках.

— Осставь чашшку, как есссть, — посоветовал ей старый уж, такой старый, что рисунок на его спинке давно почернел, а узкая голова покрылась зеленым мхом, — воззьми сс ссобой, в сстарый лесс. Гадюка Ссейшша сскажет, чье это зелье.

— Гадюка? — Келайла, конечно, испугалась, а кто бы не испугался — про гадюку Сейшу рассказывали в деревне страшные вещи, и именно из-за нее никто не ходил в Старый лес, хотя там вырастали грибы размером с пастушью шляпу и вился по кривым деревьям дикий виноград с вкуснейшими черными ягодами.

— Ссейша тоже пьет молоко, — сказал старый уж, проползая рядом с босыми ногами девочки, — такое, какое ты льешь мне в блюдце. Пуссть тебе повезет, Золотое ссердце…

Кто бы подумал, думала Келайла, наполняя молоком зеленую бутылочку, ужасная злая гадюка Сейша — пьет молоко! Вернее, не пьет, потому что никто, наверняка, ни разу не угостил страшную хозяйку Старого леса.

Пока она собиралась, уж и заряничка давали ей советы, и от каждого совета Келайле хотелось убежать в спальню, лечь на постель и укрыться с головой. Заснуть и проснуться, а все снова дома, не спят, и пусть даже сестры ругают ее, мама сердится, а отец в сердцах плюет на грядки.

— Не ссмотри в глаззза Ссейшше, — говорил уж, тыкаясь мордой в свежее молоко, налитое в блюдце, — сстанешшь змеей. Или — камнем.

— Не забудь положить Лохмачу побольше каши, — озабоченно чирикала заряничка, прыгая со стола на полку, с полки на край остывшей плиты, — ему нужны силы — стеречь дом от воров, пока ты будешь ходить в дальних краях.

Дальних краях? Келайла пролила на стол молоко. Вытерла тряпочкой, комкая ее в дрожащих руках. Дальние края! Ей идти туда, куда прошипит гадюка Сейша. И никак по-другому. Она даже на базар бегала только в деревне, а за околицу сама — ни-ни, и всего лишь разок побывала в большом поселке — с мамой, отцом и сестрами, сидя в повозке, украшенной лентами.

Но уже собрана была дорожная сумка, лежали в ней пироги, сухарики, вяленое мясо, бутылочка с молоком для Сейши, и целых две медных монетки — все сокровища Келайлы. Было бы три, но она тайком купила себе маленькие сережки, похожие на ягодки ежевики, вдела в уши, посмотрела на себя в крошечное зеркальце. И сняла, спрятала, чтоб сестры не подняли на смех.

— Его тоже возьми, — промурлыкала с порога Серая кошка, и Келайла снова не удивилась — ведь они с Серой кошкой дружили и давно уже читали мысли друг друга.

Так что, она кивнула и сунула зеркальце в сумку, на самое дно. Туда же положила и узелок с сережками.

Потом вернулась в спальню родителей, поцеловала отца в теплую щеку, маму погладила по волосам. На цыпочках вышла на крыльцо. Пора было торопиться, пока все еще спят и не будут спрашивать у Келайлы, куда она собралась одна-одинешенька.

Прощаясь, она погладила Серую кошку, тронула пальцем головку зарянички, толкнула под крыльцо еще одно блюдечко для старого ужа, потрепала по косматой башке Лохмача, который подметал хвостом плиточную дорожку. А с коровой Майкой и тремя козочками она попрощалась раньше, когда забирала из сараюшки молоко.

— Ты не волнуйся, — промурлыкала Серая, толкая лапой непослушного котенка, — пусть твое сердце не болит за дом и родителей, мы управимся по хозяйству, и никто не узнает, что вас нет, а в дом пришел ядовитый сон.

— Как это? — удивилась Келайла, ведь ее сердце уже болело за спящих и волновалось за беззащитный дом.

Кошка встала на задние лапы, поправила мамиными руками мамины волосы, улыбаясь девочке маминой улыбкой. Рядом поднялся Лохмач, лайнул, закашлял отцовским кашлем, сунул отцовскую руку в карман отцовских штанов.

А из раскрытого окна, на подоконнике которого прыгали подросшие птенцы зарянички, рассыпался звонкий девичий смех.

— Мама! — сказала Келайла, — ой, Лейла, Кайла, Кейла! Отец!

И прикусила губу, увидев снова — Серую кошку, лохматого пса, прыгающих ярких птичек.

— Это твое волшебство, маленькая Келайла, — ласково сказала ей кошка, — твоя доброта. Беги, и береги ножки, не забывай отдыхать, а еще — не растеряй своей доброты.

— И никому не дай забрать твое золотое сердце, — пролаял Лохмач, а птицы согласно зачирикали и зашипел невидимый под крыльцом уж.

Последний раз глянула девочка на дом, розовые кусты, деревья в густой листве. Поправила на плече сумку, топнула ногой в удобном мягком сапожке. И ушла, прикрывая за собой скрипнувшую калитку.

Глава 2

В старый лес не было тропинок. Он вырастал густой чащей, черной даже в ярком свете неспящего солнца, а сейчас, когда солнышко дремало, накрытое мягким облачком, казался еще чернее и страшнее. Становясь перед огромными соснами, Келайла вздохнула, закрывая глаза. Открыла их, прогоняя страшные сказки, знакомые с самого детства.

В Старом лесу не светит солнце, говорила мама, когда девочки укладывались и просили рассказать что-то страшное, совсем-совсем страшное, от чего можно взвизгнуть, прячась под уютное одеяло, а потом завыть, пугая сестер. Ветки деревьев там скрывает бородатый мох, спускаясь до самой земли, а сосны такие высокие, что заслоняют синее небо. Потому в Старом лесу живет настоящая темнота. А в настоящей темноте прячется злая гадюка Сейша. Голова у нее большая, как тыква, тулово толстое, как бревно, и длинное, как бесконечная река. Проведешь рукой в темноте, стараясь опереться о поваленный ствол, и угодишь пальцами в тугие холодные кольца. Сожмутся кольца, и тогда в испуганные глаза войдет настоящая темнота Старого леса. — Останется там навсегда. И даже если Сейша отпустит пленника, горя ему не миновать, уходя, унесет он в глазах темноту и никогда больше не увидит ласкового света солнца и мягкого сияния луны.

А еще, говорила мама, Сейша загадывает пленникам леса загадки. И любой ответ объявляет неверным, чтобы подольше помучить страдальца. Но есть самые верные ответы, продолжала мама, гладя девочек по волосам и легонько целуя в теплые щеки, и, если найдешь такой ответ, Сейша не сумеет напустить темноту, зашипит в ярости, скрываясь под вздыбленные корни, где пахнет землей и ползают слепые сороконожки. Потому, продолжала строго (но глаза ее смеялись, Келайла видела), вы должны хорошо учиться и много знать, и не дразнить учителя в школе, ведь он хочет вам только хорошего. Как и мы, ваши родители.

Так что, насчет загадок Келайла не очень верила маме, думая, это она специально добавила, чтоб не ленились учиться счету и письму.

Но что толку стоять и перебирать воспоминания. Келайла оглянулась на яркое уже солнышко, которое скидывало облако, как поутру сестры скидывали свои одеяла, потягиваясь и встречая новый день. Вздохнула и отвела ветки, поросшие диким мхом.

За соснами такая стояла темнота, что казалось Келайле, ее глаза остались там, где сверкает синяя вода и зеленеют вишневые деревья с красными точками ягод. Она протянула руки и пошла медленно, нащупывая ногами корни, что кольцами торчали из влажной земли, покрытой упавшими иголками. Иногда вздрагивала, пугаясь касаний — это мох трогал щеки и волосы.

Лес молчал, чутко слушая медленные шаги. Сто раз шагнула Келайла, а может быть, двести и еще пятьдесят. Но под руками только кололись ветки, хлестали стебли крапивы, ноги скользили по круглым корням. Наконец, устав идти и бояться, она остановилась, глядя в настоящую темноту широко раскрытыми глазами. И закричала громким голосом, в котором звенели слезы:

— Где ты, госпожа Сейша, сильная хозяйка Старого леса? Мне нужна твоя помощь!

— Помощщь, — прошелестело эхо над ее головой, упало, проползая рядом с краем юбки, коснулось руки холодной неживой кожей, — помощщь? А почему я должна помогать тебе, маленькая нахалка?

Келайла застыла с раскрытым ртом. Какое же это эхо. Сама Сейша вертела вокруг нее медленные кольца, от которых темнота стала совсем ледяной. Вот что-то коснулось теплой щеки, и еще раз. В лицо ударил запах влажной земли.

Нельзя смотреть в глаза Сейше, вспомнила девочка и зажмурилась, изо всех сил. Вытянулась в струнку, стараясь не касаться обвивших ее плотных колец. Одной рукой сжала ремень сумки.

— У меня есть молоко. Для тебя.

— Вкуссное молоко… Я пила его дважды. Еще змеенышшем. Ты хочешь купить мою помощь за свой подарок?

Сейша умолкла, ожидая ответа. Келайла совсем уже хотела кивнуть, но вдруг вспомнила свои мысли. И удивление рассказу старого ужа.

— Нет. Я не знала, что ты его любишь. Если бы уж, который живет под крыльцом, рассказал мне раньше, я принесла бы тебе молока просто так. В подарок.

— Не врешшь?

Келайла осторожно пожала плечами. И призналась честно:

— Только я оставила бы молоко на опушке. Я боюсь тебя, госпожа Сейша, и Старого леса тоже боюсь. Наверное, ты мне не веришь, да?

— Глаза… исстину сскажут твои глаза, девочка. Открой их и поссмотри на госпожу Сейшу.

— Я… я не могу.

— Боишшься…

Кольца легли плотнее, прижимая локти Келайлы к бокам. Она с трудом сдерживалась, чтоб не заплакать. Так темно, так страшно, и через закрытые веки мелькают холодные искры. Это Сейша, догадалась она, смотрит, освещая взглядом темноту леса.

— Я не могу. Потому что мне нужно найти сестер. Для этого нужен ясный взгляд, ведь мне идти далеко, в те места, которых я никогда не видела. Как я найду их, если ты ослепишь меня, госпожа Сейша? Или — превратишь в камень!

— Вот что рассказывают обо мне глупые люди, сссс, — тихо засмеялась гадюка, а кольца сжимались теснее, тяжелая голова легла на плечо, заскользила, повертываясь мордой к лицу Келайлы, — хорошшо, и они не ссолгали. Но что же нам делать, глупая девчонка? Я хочу молока, сспасибо тебе за него. Но мой ссовет поможет, только если ты будешь ссмотреть мне в глаза. И никак иначе. Ессть мысли?

Нет, хотела сказать Келайла, но вдруг вспомнила Серую кошку. Пошевелила плечами, пытаясь высвободить руку из тесных колец. Там, в сумке, лежит маленькое круглое зеркальце. Вдруг оно поможет!

Сейша ослабила хватку.

— Не ссмей обмануть, — предупредила, стоя вокруг невидимыми кольцами, — ессли достанешь нож…

— Молоко, — возразила Келайла, — а еще там чашка. И блюдечко, чтоб налить.

Она опустилась на коленки, наощупь вытаскивая из сумки вещи. Устроила на земле блюдце, открыла зеленую бутылочку. Осторожно налила молока. И вытащила из сумки зеркальце. Услышав движение, медленно повела рукой в темноте, кладя ладошку на большую голову, которая припала к блюдцу. Отвернулась, так чтобы видеть только отражение темноты в круглом зеркальном стекле. Открыла глаза и ахнула, зачарованная.

В зеркальце отражался прекрасный мир, полный светляков и порхающих искр. Деревья с ровными стволами свешивали густые ветви, и те сверкали росой, шевелились от множества сияющих крылышек — тысячи бабочек сидели среди иголок и листьев. А у самой земли, закрывая блюдечко, чернела треугольная голова Сейши. Нет, не чернела, поняла Келайла. Сверкающие узоры покрывали черную бархатную шкуру, складывались в завитки и окружности, бежали по ним яркие искорки, собираясь на макушке алмазной короной.

— Какая ты красивая!

Сейша подняла от блюдца морду, испачканную белыми разводами. И Келайла засмеялась.

— Ой. Прости. Ты замурзалась молоком, как я, когда пью спросонья.

Она протянула руку назад, нащупывая отражение, пальцами стерла следы молока. Затаила дыхание — рука прошла через алмазный венец, будто он соткан из света. А Сейша, выпрямляясь, обратила в зеркало сверкающие глаза, похожие на огромные драгоценные камни.

— А ты умна, госстья Ссстарого леса.

— Нет. Это кошка научила меня. Взять зеркало. Вот, оно пригодилось. Тебе видны мои глаза, госпожа Сейша?

Сверкающие каменья приблизились к самому стеклу, всматриваясь. Черные зрачки сузились копьями.

— Не ссолгала. Сскажи, что сслучилось.

Сидя на корточках, Келайла рассказала гадюке все, с самого начала, глядя в отраженные сверкающие глаза. Выслушав, та отвернулась, и в зеркале остался только блистающий лес и скрученные спиралью большие кольца, покрытые искрами. Девочка поставила на землю чашку, которую не успела вымыть. Искры на чешуе побежали быстрее, складываясь в тревожные узоры. Змея подняла голову, глядя в глубину своего прекрасного леса.

— Ессть разная темнота, храбрая Келайла. И самая сстрашная та, что притворяется ссветом. Мало кто может различить. Потому люди боятся не того, чего сследует бояться. И идут за блесском, полагая, что идут в ссвет. Я знаю, кто увел твоих ссестер, но путь туда далек и опассен. Ссправишься?

— Я… да. Я справлюсь. Наверное.

— Я помогу тебе. Но не проклинай Сейшу за ее помощь, ссмелая девочка. Ты веришшь Сейше?

Медленно-медленно змея встала на кольцах, и Келайла поднялась, держа в руке зеркальце.

— Да. Я верю тебе.

И тут быстрый хвост выбил из рук Келайлы зеркало. А голова змеи стремительно повернулась, ослепляя испуганные глаза невыносимым блеском граненых зрачков. Девочка вскрикнула, заслоняя лицо руками. По щекам побежали горячие слезы. А в уши вползал мерный шепот-шипение, повторяя все дважды, чтобы память преодолела испуг.

— В давние времена жили в Королевстве Камней два брата. Великие мастера. Сенур ковал из золота цветы и растения, такие тонкие, что они шевелились от малого ветерка, и такие живые, что на стеблях распускались листья. Сенур был добр и любил все, что видел. А брат его Асур завидовал мастерству первого ювелира страны. Он тоже умел делать прекрасные вещи, но темнота в его душе мертвила любое изделие. Прекрасные, но — неживые. А потом Сенур пропал. Пропал добрый веселый мастер, который восхищался красотой цветов, листьев и птиц. Ты сслышишь меня? Запоминаешшь?

— Я… мне больно, Сейша. Мои глаза…

— Я сспросила другое.

— Да. Я слышу…

— И Асур стал первым мастером, лучшим в деле огранки камней и ковке драгоценных металлов. Случилось и еще кое-что. Вещи, которые делал королевский ювелир, иногда оживали. Птицы махали крыльями, цветы распускали бутоны, ящерки пытались убежать из петель ожерелья. А через несколько дней умолкали навечно. Будто пытались что-то ссказать. Понимаешшь? И кто-то не давал им вымолвить нужные сслова. Ты вссе усслышшала?

— Да…

— Мне пора отдохнуть. Через три дня и еще тридцать ты доберешься до Королевства Камней. Иди во дворец, там и найдешь мастера Асура, великого знатока звонких металлов, драгоценных каменьев. И — ядов. Это его сслед учуяла я в твоей чашшке.

Келайла моргала, пытаясь увидеть хоть что-то. Но ничего, ни темных стволов, ни бородатого мха. Ни черных колец змеиного тела. А голос звучал все тише, и шорохи удалялись, шелестя палой листвой.

— Не бойсся темноты, детка Келайла. Ессли ты веришь, свет никогда не осставит тебя.

Но темнота встала вокруг Келайлы, как толстое черное покрывало. Только звуки были вокруг. И запахи. Оглядываясь, она вытерла слезы. И медленно пошла обратно, уговаривая себя, что ничего, это просто лес, а как только она выйдет на опушку, то солнышко встретит ее, сияя на синем небе рядом с бледной луной.

Глава 3

Сто шагов сделала Келайла, выбираясь из леса, и еще двести, а может быть, триста, но не увидела света солнца и сияния луны. Совсем усталая, встала, поднимая заплаканное лицо и слушая звуки вокруг. Вдалеке лаяли собаки, мычали коровы, звеня колокольчиками. Скрипела колесами телега — ближе и ближе, и кто-то напевал густым голосом, заглушая мерный топот больших копыт.

Келайла шагнула, протягивая руки к пению. И упала, натыкаясь рукой на теплую морду, вскрикнула, защищая другой рукой ушибленный бок.

— Эй! — закричал тот, кто недавно пел, — куда идешь, слепая, что ли?

Слепая…

Келайла свернулась калачиком, закрывая глаза. Слепая. Коварная Сейша лишила ее зрения, обманом отблагодарив за принесенное молоко.

— Ну-ка… — сильные руки подняли ее, встряхнули, ставя на ноги.

Повеяло запахом табака и свежего пива.

— Что ты делаешь тут, бедная девочка? Одна, на торговом тракте. И — совсем ничего не видишь? Куда же ты идешь?

— Я… я сирота. Потеряла родителей. Я иду в Королевство Камней, — у нее прерывался голос, но сильные руки так бережно поддерживали ее за плечи. И фыркал рядом большой мул, звякая упряжью. А чуть дальше шелестело, цвинькало, перекликалось.

— Тебе повезло, малышка. Ну-ка, полезай в повозку. Я везу в Королевство Камней две сотни птиц, певчих. Не опрокинь клетки, садись сюда. Если поможешь мне ухаживать за ними, доберемся вместе. Знаешь ли ты чудесные сказки, бродяжка? Или волшебные песни? И как тебя зовут?

— Родители дали мне имя Келайла. Нет, добрый возница, я знаю только самые простые сказки, те, что рассказывала мне мама. О бабочках и быстрой реке, о черепахах под озерными камнями. О хитрой корове. И песенки о котятах и мышках.

Повозка тронулась, мерно качаясь. Келайла ухватилась рукой за деревянный борт, садясь удобнее и плечом касаясь легких клеток.

— Хм. Сойдет. Будешь следить, чтоб я не заснул в дороге. А на привале поможешь мне накормить птиц, сготовить еду и вымыть посуду. Справишься?

— Да, — она кивнула, поворачивая лицо на голос.

— А зовут меня Гейто. Я уже старик, и лицо у меня коричневое, как подгоревший пирог моей женки. Только щетина растет белая, как старый снег.

Гейто расхохотался, дергая поводья, чтобы мул прибавил шагу.

— Хорошо, ты не видишь моей страшной рожи. Женка плюется, и сует мне в лицо свое зеркало, когда начинает жалеть себя, кричит, что зря согласилась выйти замуж за такое чудовище. Ну, увидишь сама, и послушаешь ее крики. Мой дом как раз на окраине королевства. Такая стала противная баба, ой-ей. Так что, теперь дом старого Гейто — его повозка, а друзья его — певчие птички.

— Они же в клетках, — проговорила Келайла, не удержавшись, хотя боялась, вдруг старый болтун обидится на упрек и высадит ее посреди дороги.

— Думаешь, Гейто обидит своих чирикалок? — по голосу было слышно, он немного обиделся сам, но тут же засмеялся, довольный, что может ее успокоить, — не-ет, никогда. Мы отвезем их прямо в дворцовый сад, там ждут их новые деревья, где птицы совьют себе новые гнезда. Станут петь по вечерам, услаждая слух короля и его королевы. Хотел бы я побывать в том саду. Рассказывают, нет ничего прекраснее под солнцем и под луной. Но дальше внешней ограды королевских владений меня не пускают. Для них я бедняк и старик. То ли дело — мои птицы. Они видом прекрасны и дивно поют. Жаль, ты не видишь, как блестят их перышки.

— Зато я слышу их песни, — в первый раз засмеялась Келайла, трогая легкую клетку, в которой звонко распевала птица.

Гейто болтал, повозка скрипела, птицы пели на разные голоса. По тракту скакали всадники, обгоняя медленную повозку, иногда окликали старого возчика, и он кричал кому-то, шутил и смеялся.

А Келайла, покачиваясь, смотрела перед собой раскрытыми глазами, которые видели только цветные пятна — светлое впереди, где сидел Гейто, маленькие и яркие — в птичьих клетках. И думала о безжалостной помощи мудрой Сейши. Та лишила ее зрения, но оставила возможность различать темноту и свет. Еще — дала возможность добраться в королевство, избавив от опасностей одинокого пешего пути. Гейто… Келайла всмотрелась в светлое размытое пятно, распевающее густым басом дорожную песенку. Нет, Гейто ее не обидит. А что будет дальше, оно будет потом, через три дня и еще тридцать, когда они доберутся к внешней ограде дворца.

— Хорошая ваша Страна садов, — говорил Гейто, когда ему надоедали песни, — чудные растут деревья, много на них плодов, и люди хорошие, варят вкусное пиво. Если бы не упрямство Нариши, чтоб побились у нее все зеркала и протухли все бабские снадобья, я и сам поселился бы тут, вырастил сад. Ковырялся бы в огороде. Наверное.

— Нет, — покачала головой Келайла, рассматривая, как мерцают на светлом темные пятнышки, — ты не хочешь так жить, Гейто. Прости. Твое счастье — эта дорога.

— Да? — удивился старик, натягивая поводья и поворачивая мула к обочине, — а ведь да. Откуда поняла, маленькая такая, а поняла верно. Я старый дурак, увижу что славное, начинаю мечтать, но отбери у меня повозку и тракт, наверное, сразу и помру. На грядках. Или вот в мастерской, где гранят каменья. Нариша проела мне голову. Все жалеет, что я отказался торчать на одном месте, сидеть день-деньской в душном бараке, где еще сто резчиков глотают пыль, и глохнут от визга точилок. И знаешь, Келайла — зоркий глазок, главного она и не поняла за тридцать лет нашей с ней жизни.

Он спрыгнул и взяв руку девочки, помог ей спуститься.

— Ежели б не пилила меня, пытаясь сточить, как тот камень, я б чаще был дома. Вдруг была бы у нас вовсе другая жизнь. Эх…

Келайла открыла было рот, сказать, нет, Гейто, не была бы. Но испугалась, что расстроит старика, а еще испугалась новых своих знаний. Так странно — когда глаза ее видели каждую черточку на лицах людей, каждый изгиб на древесном стволе, каждую ягодку в гуще лесной ежевики — не было за этими картинами ничего, кроме увиденного. А теперь, когда место их заняли цветные пятна, светлые и темные, и перемешанные, всего-то прошел день, а она четко видит, нет, знает, что стоит за словами и переменами света и цвета. Может быть, Сейша сделала самое верное, дала ей самое нужное там, где не защищала девочку забота родителей, не охраняли ее стены родного дома. Наверное, так. Ведь хозяйка Старого леса жила на свете в сто раз дольше, чем маленькая Келайла.

Но думать обо всем она устала. И была голодна. Так что, отбросила мысли, помогая Гейто накормить птиц, почистить клетки, а после — занялась костерком и приготовлением каши. Несмотря на усталость и голод, ей очень понравилось, что старик сперва позаботился о своих пленницах.

— А как же, — удивился Гейто, усаживаясь на покрывало, постеленное в траве и беря на колени миску с горячей кашей, — я им сейчас главная защита, без меня пропадут.

Келайла понимала, что с самого начала лучше бы птичек не ловить, пусть поют там, где родились. Но раз так сложилось, пусть лучше ловит их старый Гейто и окружает заботой.

* * *

Плавно текли дни, отсчитывая себя скрипом повозки и пением птиц. Становились после дней тихие ночи, полные запахов ужина, свежей травы и нескончаемого звона сверчков. Так плавно, что Келайла теряла им счет, и ей помогал старый Гейто, который, кашляя по утрам, потягивался, тушил окурок, взбираясь на передок повозки. И объявлял громко:

— Десятый день начинаем мы вместе. Птичий пастух Гейто, ленивый мул Костран, две сотни певуний и Келайла — зоркий глазок.

Смеялся, встряхивая поводья. Келайла не обижалась на прозвище, понимая, старик и не думал ее дразнить. Уже несколько раз, когда садился играть в карты в придорожных харчевнях, Келайла, разглядывая размытые пятна игроков, шептала старику на ухо, кого из хитрецов нужно опасаться. И довольный Гейто прятал в кошель выигранные деньги, откладывая в отдельный мешочек долю Келайлы.

— С тобой, милая, мне везет так везет. Никто теперь не надует старого дурака Гейто. А как приедем к Нарише, куплю тебе новое платье и красные башмачки с подковками. А еще — бусы. Не хочешь остаться жить в моем доме, а? Я бы лучше брал тебя и дальше в свои путешествия, но разве дело для девушки трястись по тракту, где много всяких людей, и плохих тут хватает. А ты помогала бы Нарише по хозяйству, вон как ловко управляются твои маленькие ручки.

Келайла качала головой, придерживая увязанные клетки. Она сразу сказала Гейто, что нужно ей именно во дворец, но зачем, пусть простит ее старый, она не может сказать. И он, хмыкнув, пообещал доставить прямо к воротам, куда привезет своих птиц, и там уж они попрощаются.

— Знал бы, как помочь тебе пройти во владения Эрриса нашего короля, помог бы. Но извини, ни разу даже и не видел, что там, за коваными воротами. А вот славно выйдет, ежели проберешься, и после расскажешь старому Гейто, как оно там. Хотя, ты же не видишь глазами, милая. Только сердцем. А оно у тебя — золотое. Ты это знай.

Так прошли еще три дня, за ними еще два. И к ночи пятого, что следовал за первым десятком, Гейто подъехал к своему дому. Спрыгнул, кряхтя, бросил поводья на повозку. Постучал кулаком в высокие деревянные ворота.

— Нариша! Открывай, женка, твой старый муж на пороге. А если кого привечаешь там, поишь моим вином, кормишь моей едой, гони быстро, чтоб не получил кнутом по спине!

И засмеялся, пряча волнение.

Келайла сидела, пристально глядя, как заскрипели ворота, выпуская наружу размытое пятно. Темное, почти черное. Ударил в уши пронзительный женский голос.

— Старый ты дурень, Гейто. Позоришь перед соседями верную жену. Я уж ночи не сплю, дни не присяду, все выглядываю, не едет ли Костран, не везет ли моего муженька. А это еще кто у тебя?

Она врет, хотела крикнуть Келайла. Бедный мой Гейто, твоя жена чернее прощелыг, что мечтали обчистить тебе карманы. И что это за темный силуэт выскочил с заднего крыльца и крадется к задней калитке, пока Нариша рассказывает о своей печальной женской доле?

Но голос Гейто был таким радостным, а еще — немного испуганным, словно старик боялся — не пустит его жена в собственный дом, что Келайла конечно же, промолчала.

— Помощница, — поспешно ответил старик жене, помогая Келайле спрыгнуть с повозки, — хорошая девочка, ей надо во дворец, у нее там… тетка посудомойкой. Девочка сирота, вот попросилась… я и довез.

В молчании колыхалось перед Келайлой темное пятно, бежали по краям его колючие искры.

— Куда она смотрит? У нее что — больные глаза?

— Я ничего не вижу, госпожа Нариша.

— Ну и зря, — огрызнулась хозяйка, отворачиваясь и уходя к дому, — а то увидела бы, какую красавицу измучил своей старостью твой новый дружок. Гейто, она что умеет-то? Или только ехала без платы, ела твою еду и пила твое пиво?

— Все умеет, моя красавица: и сготовить, и с птичками. Да как отдохнет, я попрошу ее сварить тебе гуляш с травками, уж такая мастерица вкусно готовить!

— А то она мало отдыхала, сидя павой, пока ты правил да ехал! Пусть платит за ночлег работой или ночует на улице. На старости лет будешь всех бродяг собирать и тащить в дом. А вдруг ночью нас обворует?

Келайла стояла рядом с Костраном, гладя теплую морду, а по щекам ее текли горячие слезы. Никто еще не обижал ее так сильно. В родной деревне все любили Келайлу, привечали улыбками. Дома отец смеялся ее песенкам, а мама целовала на ночь, гладя по волосам. Сестры, они, конечно, ссорились с ней, и друг с другом тоже, но быстро мирились и прибегали вечером посидеть под одним одеялом, обнимая за плечи и рассказывая девичьи секретики. Даже когда рассердились из-за принца, Келайла не так уж и обиделась, ведь она первая начала, щелкнув мальчишку сливовой косточкой. А сейчас…

— Что стоишь? — снова ударил в уши сердитый голос, — пойдем, покажу, где кухня. Хоть и слепая, как землеройка, а посуду вымыть сумеешь? Потом сготовишь нам свой гуляш. Да поторопись, завтра в честь приезда Гейто я собираю гостей!

Почти всю ночь Келайла провела в большой кухне, совсем одна, удивляясь тому, сколько немытой посуды скопила нарядная злая Нариша. Потом села чистить картошку, тупым ножом, который сунула ей хозяйка, придя проверить, как управляется неожиданная помощница.

— Смотри у меня, — предупредила, овевая девочку сладким запахом благовоний, — ложки все посчитаю, и вилки. Знаю я вас, бродяжек с тракта.

Гейто пришел, когда картошка и мясо уже булькали в большом котле посреди раскаленной плиты, а Келайла сидела рядом, осторожно подсовывая в печку хворост и тонкие поленца. От старика пахло вином и женскими духами.

— Прости, девочка, закрутился. И Нарише нужно было рассказать, как она тут, без меня. Сейчас прилегла, устала очень. Ты поела? Ну-ка, садись за стол, перекуси, а я послежу за печкой.

Келайла села за деревянный стол, придвинула к себе миску с остывшей кашей. Ела и слушала молча.

— Я ведь раньше моряком был. Молодой, жадный до всяких приключений. А стукнуло сорок, я и понял — устал качаться в гамаке, которых в нашем кубрике еще сто висят, и храпят в них такие же парни. Захотел спокойной жизни, и чтоб жена — своя, единственная. Решил вернуться сюда, а по дороге, когда ехал и шел пешком, то остановился в маленьком городе. Эх, я был — герой тогда. Плечи широкие, глаза — что морская вода на закате. Сундук вез с диковинами, а еще — ожерелье из красных кораллов, думал, как найду свое счастье, сам на нежную шейку и надену…Там в кабаке и приметила меня хозяйская дочка. Подавала мне ужин, после рядом присела, ручкой на стол оперлась, подбородок эдак сверху устроила. И такие глаза, слушает, вроде я ей главное счастье в жизни. В общем, как опустели мои миски, я пару кубков выпил, а очнулся — уже везу домой молодую жену, на шейке — коралловое ожерелье. Думал, куплю маленький домик, чтоб нас двое и может, детишки. Но Нариша сказала, в маленьком какая жизнь, так что все свои денежки я и потратил, на этот домину. Тогда вот все и началось. «Как кончились? Совсем кончились?»…

Он вполголоса передразнил голос жены. Вздохнул, поднялся, и сел напротив Келайлы.

— И все равно ее люблю. Любил — точно. Только нет нам теперь жизни вместе, ежели остаюсь дома надолго — сердце болит, ровно в нем дырки прогрызают жуки. Да и работать надо. А детишки… Видишь, нет у нас детишек. Наверное, я виноват, я же старик и всегда был. Когда ожерелье надел на ее шею, ей только семнадцать стукнуло, а мне уж за сорок перевалило. Хочешь совет от старого дурака, девочка? Как надумаешь замуж, не смотри в сундуки, не смотри на одежу. Да вот же — на лицо и то не смотри, и на то, широки ли плечи. Смотри, как сейчас смотришь, через все — сразу в сердце. Может быть, тогда и будет тебе счастье?

— Не знаю, — ответила ему Келайла, беря стакан с водой, а сама вспомнила — зеленые глаза и брови вразлет, гладкий лоб с красной отметиной.

И засмеялась печально:

— Да кому я нужна, слепая. Как… как землеройка.

Глава 4

Ни на следующий день, ни еще через день не выбралась Келайла из большого дома, уставленного вычурной мебелью, чтобы отправиться дальше с Гейто и его птицами.

Гости, званые Наришей, гуляли, ели и пили, а Келайла мыла посуду, носила в большую залу с огромным столом миски и блюда, тарелки и кубки. Уносила грязное в кухню, снова мыла посуду. После готовила новую еду, удивляясь, а кто же варил и жарил Нарише, когда ее — послушной Келайлы, не было в доме. Когда, наконец, веселье стихло, ей пришлось убираться в захламленных комнатах, наощупь вытирая пыль с полок, уставленных безделушками. И всякий раз она вздрагивала, комкая пыльную тряпку, когда за спиной раздавался пронзительный голос Нариши. Та подкрадывалась незаметно, фыркала, проводя пальцем по скатертям и столешницам, хватала за руку, ведя в другие комнаты и показывая, что еще сделать. А Гейто, которому жена без меры наливала крепкого вина, лежал, охая и держась за голову. Иногда вставал, пробираясь на кухню, тихо, чтоб не заметила суровая Нариша. Винился перед девочкой.

— Ты уж прости, Зоркий глазок, пока не уехал, нужно помочь по дому, починить что, мебель переставить. Сходить с Наришей по лавкам, у нее снова одежда старая. Так говорит. Еще денек, ну ладно, два или три. А как поедем…

Дальше он говорил совсем тихо, на ухо девочке, оглядываясь, чтоб не подслушала жена:

— Как поедем, я остановлюсь у лавки друга своего, Мелени, справим тебе нарядное платье и башмачки. Как обещал!

Келайла кивала. Улыбалась старику, жалея его. И уходила в большой сарай, накормить птичек и почистить клетки.

Но в тот день, когда, наконец, они собрались ехать, Нариша выскочила из дома, упирая руки в бока. Звеня браслетами и ожерельями, подняла над головой ту самую чашку, что лежала в сумке Келайлы, давно вымытая родниковой водой.

— Я с ней — как с дочкой родной! А она чашки из дома крадет! Говорила я тебе, Гейто, сгубит тебя глупая доброта, дурной ты был, дураком и помрешь. Вот, думала я не увижу, спрятала в сумку, на самое дно!

— Это моя чашка, — дрожащим голосом сказала Келайла, она стояла у повозки, поправляя упряжь на боках Кострана, — память. Из дома.

— Твоя? Ха-ха-ха! Да ты не знаешь, что на ней и нарисовано. А я все свои чашечки и тарелки — наперечет.

— Фиалки, — возразила ей девочка, подходя и протягивая руку к черному пятну, — отдай мне мою сумку, госпожа Нариша. Синие фиалки веночком.

— А вот и врешь, хитрая слепуха! Красные розы на чашке. За воровство и за ложь забираю я все твои вещи. Все равно взять с тебя больше нечего. А, нет! Пожалуй, езжай, Гейто, один. А девчонка останется, отработает. Такая ценная чашка стоит месяца работы по дому.

Фыркал мул, перебирая копытами, пели в клетках птицы, им отвечали сверху, с деревьев другие — каких никто не ловил, песенки у них были простые совсем, чик да чирик, но Келайла позавидовала их неяркому счастью. Живут на воле, летят, куда хочется.

— Что молчишь, Гейто? Глаза стыдоба разъела? Привел в правильный дом бродяжку. Иди сюда, землеройка, вот в углу ведро и тряпка, начинай работать.

Гейто кашлянул, ворочаясь на передке повозки. Он уже совсем собрался, ждал только, когда Келайла заберет свою сумку. Нахмурил седые брови, повертываясь к жене. Но девочка не дала ему слова сказать.

— Добрый Гейто. Не нужны мне башмачки и новое платье. Отдай госпоже Нарише мой кошелек. За чашку. И сумку.

— Да как же… — старик вытащил маленький кошелек, в котором звякали мелкие денежки, — э-э-э, нехорошо, жена, совсем нехорошо. И знаешь, что скажу? Было бы куда, уехал бы я насовсем. Чтоб не видеть ни тебя, ни этого дома.

— Тоже в бродяги собрался? Совсем ум потерял? Ты на кого родную жену меняешь? На бродяжку-воровку, да?

Но Гейто вырвал у нее из рук сумку, сунул туда чашку с фиалками. И кинул к ногам Нариши кошелек.

— Нет, жена. Меняю я черную ложь на светлую правду. Вот так. И пусть теперь кто хочет, везет тебе деньги, дом держать и еду покупать.

— Вор! — крикнула Нариша, задыхаясь от злости, — все деньги, что заплатит тебе король Эррис — мои! А не привезешь вырученное за птиц, пойду к судье, скажу, как ты меня бил, в черном теле держал, воды и еды не давал, все ждал, когда помру я бедная! И Кострана отдашь, это мой мул, ты мне его покупал!

— Тьфу ты, — Гейто снова уселся, тряхнул кожаными поводьями, — вот кто настоящий слепой, а? Столько лет жил, а твою черную душу не видел. Привезу я тебе деньги. И прощай, жена.

Снова скрипела повозка колесами, топал по укатанной дороге спокойный Костран, покачивались одна на другой птичьи клетки. Только не шутил Гейто, рассказывая дорожные небылицы. И не слышно было веселых песенок Келайлы. Молча проехал старик мимо нарядной лавки веселого Мелени, отворачиваясь от платьев за вымытыми стеклами.

И стало вокруг тихо, только ветер посвистывал да сонно чирикали в клетках птицы.

— Прости меня, Гейто, — нарушила тишину Келайла, — не надо было тебе меня привозить. К госпоже Нарише.

— Ага. Так бы и помер, рядом с чернющей ведьмой. Да пусть мне недолго осталось, зато на свету поживу, не стыдясь за чужую злобу.

Но вздохнул, конечно, и потер корявой лапой щетинистый подбородок.

— Так тихо, — сказала Келайла, — и листья не шумят. Расскажи мне, Гейто, что тут? Я смотрю, но вижу только далекое зарево, странное такое — то свет в нем, а то темнота.

— А, — ответил старик, довольный, что может Наришу из головы выбросить, и спутницу порадовать новыми байками, — то все не просто так. Не зря же оно — Королевство Камней или, как в картах рисуют красивыми буквами — страна Эриссия.

И повел неспешный рассказ, будто словами рисовал для Келайлы — что рядом и что подальше, и почему, и откуда взялось…

— Сказывают, тысячу лет назад солнце было совсем злое, палило жарой, так что камни трескались и в трещины уходила вода. Месяц же, который всегда в небе рядом, утишал белую ярость своего друга, песни пел и выдумывал сказки. Потому солнцу не удалось за сотни лет сделать из Эриссии пустыню, но и месяцу не удалось совсем укротить солнечную ярость. Потому сделалась страна такой, какой и увидели ее первые люди, что пришли из других мест. Равнины, покрытые паленым камнем, таким твердым, что кони разбивали о камень копыта. А между равнин — высокие скалы, прорезанные ущельями. Слышишь звон? Это трескаются каменные пустоши от внутреннего жара. А дальше — еле слышно, еще звон и шорох, уже другой? Это звенят могучей водой тайные водопады в ущельях, и шелестят вокруг них густые деревья. Вот почему ты не видишь сердечком ничего вокруг. Все живое ушло в ущелья, бегают там белки и кролики, люди строят дома на выступах скал. И чем глубже в сердце страны мы поедем, тем огромнее пустоши и тем глубже и больше ущелья. Такая вот наша Эриссия. И такой я ее и люблю. Но видишь, Нариша пришла сюда из других мест, потому и дом наш (тут Гейто кашлянул, помолчал, но стал рассказывать дальше), да… дом наш — он стоит у самой границы, где рядом луга и рощи, почти, как у вас.

— А месяц и солнце? — спросила Келайла, очарованная мысленными картинками, — они так и спорят, гуляя по небесам?

— А тебе бы сказки, — засмеялся Гейто, — ну-ка, надень шляпу, скоро начнется пекло, голову надо беречь. Нет, милая. Случилась однажды история, которая их помирила. Одним утром солнце распалилось так, что месяц испугался, выжжет оно всю землю до самого края. Шагнул ближе, чтоб заслонить землю от злых лучей. Рассердилось солнце еще сильнее, толкнуло бледного друга и тот свалился, канул в самое глубокое ущелье. Пропал. Вот тогда призадумалось солнце, даже остыло немного. Скучно стало ему без спокойной прохлады. Наклонило лицо и тоже не удержалось в небе. Упало следом, набивая на круглых боках шишки. И пришлось ему катиться по склонам, до самого дна. А месяц лежал там, расшибся так, что стал круглым, как лепешка. Охая, подняло его солнце и зашвырнуло обратно в небо. Но сил не осталось и дальше сидело оно внизу, волнуясь, а как же теперь. И вдруг без него все обойдутся? Посмотрело вверх, а там — посреди неба висит бывший месяц, что стал круглой луной. Покачивает крутые бока, оглаживая их руками лучей. И смеется, радуясь. Зачем теперь солнце, закричала с неба луна, смотрите-ка, люди и звери, я стала такой, как солнце, и буду светить вам мягко и бережно.

Совсем опечалилось солнце, скорчилось на твердой земле, даже пыталось заплакать, но откуда взять слезы такому горячему.

А луна пошла по небу, разбрасывая лучи. Туда-сюда и снова обратно. Но время шло и стало ей скучно без яркого солнца, а еще — жалко друга, лежит где-то там, под навесами каменными, даже и света его не видать из-под земли. Жалко, хоть и сгубило дружбу своим горячим нравом. И так сильно задумалась луна, что стала худеть, превращаясь обратно в месяц. А тут еще люди. Стали кидать в небо камушки, кричать и ругаться. Эй, кричали они, куда девалось яркое солнце? Посмотри, бледная, не видишь, вянут цветы и тоскуют зверята, не хватает им солнечного света. Скоро на нашей земле останутся лишь пустые печальные камни, а ей и так нелегко живется!

Ага, сказал тогда месяц, обрадованный, что можно попробовать все вернуть. Ну что ж… Набрал силы и толщины, подкатился к глубокой расщелине, но прыгать в нее не стал. Опустил к земле лучи и зашептал примирительные слова, выращивая их длинными и сильными, как тугие веревки.

На лунных лучах и вытащил в небо ослабевшее солнце, распутал серебристые канаты, свернул, укладывая на светлых боках. А солнце с тех пор опасалось показывать нрав в полную силу, тем более, друг ее месяц напоминал без конца — вот как оно было, солнце, я стал плоским и круглым от твоего гнева, потом стал узким и острым — печалясь за тебя, и снова круглым — чтоб хватило сил тебя выручить.

Старик поднял руку с зажатым поводом.

— Так с тех пор и ходят снова вместе, да по-другому. Стали умнее и осторожнее. А из-за той старой их ссоры случилось еще дело важное. Пока лежало солнце под дикими камнями, то прокалило их снизу, из глубины. И запеклись камни в дивные самоцветы, а те поползли жилами по всем ущельям и скалам. Вот почему в Эриссии стоит ударить кайлом в любую скалу и, рано или поздно, найдется там ниша с красными лалами и солнечными яхонтами, или блеснут в ней кристаллы горного хрусталя, а то и россыпи золота. Вот почему славится наша страна рудниками и резчиками, а самые мастера у нас — ювелиры. А самый большой мастер — мастер Асур, что живет при королевском дворце. Ты чего дрожишь. Неужто замерзла?

— Нет, Гейто, — Келайла поглубже нахлобучила старую шляпу и отвернулась, прячась за клетки, — я посплю. Что-то устала.

Закрыла глаза, укрываясь старой рубашкой. Показалось ей или нет — когда хвалил Гейто великого мастера Асура, по светлому его силуэту пробежали темные искры? Будто знал что-то, да не хотел верить. Как вот с женой своей — злой госпожой Наришей.

А Гейто ехал, не торопя Кострана, и раздумывал о многих вещах.

Экая попалась ему на пути девочка — взяла и всю жизнь повернула. И хорошо это, хотя и грустно, не понять, что после делать, когда птиц отдаст, да привезет деньги Нарише. Можно, конечно, и остаться, но…

Тут Гейто посмотрел на подол старенькой юбки, что из-за клеток виднелась, вспомнил нарядные платья в лавке Мелени, и разозлился.

Нет. Не будет он оставаться. А что будет? Да пусть идет жизнь, как шаги его мула, один шаг, за ним — другой. Сейчас важнее не его горести-печали, а придумать, как маленькой Келайле попасть за дворцовую ограду. Стены там высоки, стража сурова. За внешними воротами — трое внутренних. Да и ясно почему — нигде нет столько красивых вещей, сработанных дивными мастерами из чудесных каменьев. Со всех окрестных королевств едут к славному Эррису гости — посмотреть и поахать, снова и снова. А малышка в своих истертых вещичках — ровно нищенка, такую даже к работе не пустят, сколь ни проси. Да и глаза слепые.

Поворачивая за висячую скалу, тень которой укрывала маленькую рощицу, думал Гейто дальше.

Но ведь не просто слепые. Видит она ими, что другим не видать. Доброе отличает от злого. А еще… еще живое видит, птичек вот, ящерок в траве, сокола в жарком небе. И не только то видит, что бегает да прыгает. А то не сумела бы в доме с посудой управиться да еду приготовить. Вещи Келайла видит тоже, но только те, что с любовью сделаны, пусть то даже вязанка дров или кувшин из глины. Так объяснила, когда спросил, дивясь ее ловким ручкам. От них тепло живое идет, прямо к моему лицу, так сказала. Потому и увидела в пустыне тайное зарево, понял Гейто, в котором все перемешано — темное на светлом, и наоборот. Это же драгоценные россыпи в глубине скал! Лежат тайно, ждут своих мастеров. И если возьмет настоящий мастер в руки грубую каменюку, то выйдет из нее — прекрасная вещь, живая, как мои птички. А если достанется камень холодной душе, то отдаст ей и свою каменную душу, что ждет теплого дыхания человека. Вот так-то. Наверное, так.

Так думал Гейто, выезжая из редкой тени снова на яркое солнце. Может быть, это умение и поможет девочке во дворец попасть, а?

И поехал дальше, обдумывая, как все провернуть.

Глава 5

К воротам дворцового сада подъехал Гейто как раз через тридцать дней и еще три дня с того, как вышла из Старого леса Келайла. Посчитав дни, девочка не сильно и удивилась, а только обрадовалась мудрости госпожи Сейши. Даже то, что задержалась она в доме Нариши, посчитано было древней змеей, а значит, думала Келайла, все идет правильно. Только вот — что делать дальше?

— Не печалься, — вполголоса сказал Гейто, слезая с повозки, — долго мы ехали, кой-что я и придумал, сейчас распряжем Кострана, поедим на травке в тени высокой стены, я тебе все обскажу.

И пока они разводили костер, а потом ели вкусный гуляш, приготовленный Келайлой, Гейто шепотом говорил, а девочка удивлялась, замирая с миской на коленях. Хмурила брови, не веря, получится ли, кусала губы, пугаясь задуманного. А потом вспоминала синие, как бирюза, глаза Лейлы, алые, как драгоценные лалы, губы Кайлы, агатовые нити волос в косах Кейлы. И вздыхала, понимая — сестер надо найти. И выручить.

— Хорошо, Гейто, — сказала, забирая его миску, чтобы пойти к роднику, что сочился в кустах, сверкая солнечными искорками, — я попробую. И очень сильно постараюсь.

И они легли спать, у колес повозки, в ста шагах от первых ворот, укрытые густым кустарником. Келайла лежала без сна, слушая, как топочут кони, кричат стражники, громыхая железом. И ночью к ограде дворца прибывали гости, как и рассказывал Гейто. Скрипели огромные ворота, открываясь, а после захлопываясь.

— Не спишь? — спросил старик, ворочаясь под старым одеялом.

— Тут всегда так шумно, Гейто?

— Сказали мне в харчевне, где перекинулся в карты, что праздник будет у короля Эрриса, в честь найденной дочери, которая пропала пятнадцать лет назад. Больше детишек не дала судьба нашим королям, думали, так и помрут, без наследников. А вон как повернулось — нашлась дочка, да говорят — дивная красавица выросла. Глаза — синее яркого неба, губы — цветут алыми розами, волосы — дивные, черные с голубой нитью, лежат на плечах, что твое покрывало, до самой земли. Так что, пока мы с тобой птичек везли, во дворец собираются женихи, посмотреть на прекрасную невесту. Что такое?

Келайла села, сжимая кулаки и глядя в темноту перед собой. Глухая стена не открывала ничего незрячим глазам — ни светлых искр, ни темных пятен. Как сказал Гейто? Синие глаза, алые губы… Дивные косы. Нет, не может такого быть! Или может? Как же узнает она сестер, когда придет во дворец? Как же посмотрит на принцессу? И не нужна бы ей красавица-королевишна, но — синие глаза, алые губы…

— Спи, Зоркий глазок. Завтра много нам с тобой потрудиться.

Наутро Гейто к воротам не пошел. Оставил повозку у стены, посулив мальчишке в пестрой рубахе пару монеток — чтоб стерег клетки. Взял сумку, кошель на поясе спрятал. И повел Келайлу на большой базар, куда стекались со всей страны умельцы и огородники, мастера и охотники.

Келайла шла, крепко держась за руку Гейто, смотрела по сторонам раскрытыми незрячими глазами, а в уши толкался и звенел шум. Голоса, крики, смех, звон посуды, бряканье доспехов, мычание коров и лошадиное ржание.

— Много надобно королю, — говорил Гейто, оберегая девочку от прохожих и таща ее дальше и дальше, в самую глубину шума, — пшеница, картошка, овощи всякие с дальних окраин, какие тут на королевских полях не растут, а еще везут мастера свои вещи, каждый надеется, вдруг не просто кто купит, а вдруг заметят его умение королевские гончары и ювелиры, призовут во дворец, делать прекрасное для самого короля. Я уж сколько раз тут гулял-смотрел. Дивные бывают тут штуки. Эх, жаль, не увидишь.

Еще вечером у костра рассказал Гейто, что кроме обычных покупателей да тех, кто во дворец закупает всякие диковины и пряности, ходят среди толпы посланцы самого Асура, ищут учеников для королевской ювелирни. Увидят красивый кубок или затейливые часы с бронзовыми стрелками, повертят, цену спрашивая. А после с мастером о работе толкуют. Кому повезет, рассказывал Гейто, тот уходит за ворота, бывает на год, а то и на пять лет. А некоторые — так и всю жизнь при дворце живут, домой только денежку отсылают.

— Очень любит Эррис король наш красивые вещи. Да чтоб ни у кого таких не было. Тем и славна наша Эриссия, и потому едут сюда чужестранцы, увозят домой диковины, сработанные в королевских мастерских. Но самые лучшие король оставляет себе. Сказывают, сто больших залов в огромном дворце отданы под такие вещи. И ходить там можно не день и не два. Все, пришли. Ты посиди тут, на лавке, а я пройдусь. Недалеко.

Усадил он Келайлу на деревянную скамеечку с краю большого стола, за которым ели и пили торговые люди. И пошел в толпу, высматривая посланцев королевского мастера Асура. Вскоре и вернулся, дивясь тому, что Келайла, услышав его шаги и голос, скорчила рожицу, пытаясь от смеха удержаться. Ну так Гейто не мог видеть того, что было в голове у Келайлы. Не нарядный молодец краснощекий, с рыжими завитыми усами увиделся ей, а полосатое облачко, прыгающее туда-сюда, и как прыгнет, так и полоски на нем путаются, перемешиваясь. Только сбоку у облачка, видно, чтоб совсем не улетело, — прилеплено яркое пятно больше его размерами, а от пятна во все стороны цветные паутинки.

— Вот, — сказал Гейто, кланяясь и вежливо подталкивая посланца поближе к столу, — вот она сидит. Весь западный край Эриссии дивится ее чарам, и даже звали ее в Страну Садов, служить тамошнему королю. Но она, вишь, решила дома остаться, ибо самая великая честь — отдать свои умения королю нашему Эррису.

— А что ж грязная такая? И одежа — рванье? — посланец подкрутил ус, с усмешкой оглядывая старую юбку и линялую кофточку под длинной стариковой рубашкой.

— Так разбойники, — уверил его Гейто, — все и унесли, как только вот жива осталась.

— Гм… — молодец снова усмехнулся, ставя на землю большой мешок, и тот зазвякал, загремел звонко, — и что мне тогда с нее, а? Ежели при ней ни чаш, ни кубков, ни резных камней для ожерелий. Да еще смотрит незнамо куда. Ты чего захотел, старик? Над посланцем великого мастера Асура посмеяться?

— Выслушай, — Гейто поклонился, прижимая руку к сердцу, — а потом уж ругай меня, хороший человек. Я тебя секретно позвал, чтоб никто не слыхал и не видел. Потому что девочка эта — великая будет для мастера ценность. Хотя и слепа.

— Слепа??? — щеки у молодца покраснели вдвое.

— Да я покажу сейчас. Вот мешок. Так?

Посланец тут же заступил мешок, хватая его за веревочную петлю. Гейто засмеялся, махая рукой.

— А ты его хоть землей присыпь. То неважно. Слушай, что слепая Келайла про твои вещи знает. Ну, Зоркий глазок, расскажешь красивому молодятку, что ему руки тяжелит?

Келайла встала у края стола, глядя через оттопыренный локоть посланца в сторону мешка.

— Золото. Миски. И чашечки. Хорошие вещи, добрые. Сделаны там, — и она показала рукой на запад, — там, совсем далеко, где плоские горы.

— Ардамей? — посланец насторожился, внимательно слушая.

— Да. Такое имя у гор, да, Гейто? Ты рассказывал.

— Верно, девочка, — старик гордо оглядел торговцев, что подходили ближе.

— В третьей горе если отсюда счет вести, там его много. Только глубоко очень. Но сбоку там, где вода, кажется вода, сверху течет… Там пройти можно. Вниз.

— Откуда знаешь? Была там? — круглые глаза молодца впились в сосредоточенное лицо Келайлы.

Та покачала головой.

— Нет. Я вижу.

— Как видишь? Чем видишь? — он помахал рукой перед ее лицом, — не моргнешь даже, и что? Видишь через полстраны? А?

— Оно светит, — тихо сказала Келайла, — а еще в суме твоей камни горячие, наверное, очень красивые…

И она показала руками на своей шее, будто трогала ожерелье.

— Хм, — посланец довольно побрякал мешком, — угадала, так. То дивные заморские анберы, каких нет ни у кого в здешних местах. Что?

Келайла улыбнулась, указывая рукой в другую сторону:

— Я не знаю, что в той стороне, добрый господин, но светят такие камни оттуда, и идти до них, если пешком, то к вечеру и дойдешь.

— Быть не может! А сказал — заморские! И много их там?

Келайла закрыла глаза и увидела длинную полосу горячих искорок, волной пересекающую темноту.

— Очень много. Где была старая вода. Очень давно.

Молодец огляделся. Вокруг собирался народ, торговцы подходили все ближе, слушали, рассматривая старика и девочку. Хватая мешок, он крепко взял Келайлу за плечо.

— Со мной пойдешь.

Так, не успев особо и оглянуться, испугаться и даже толком попрощаться с Гейто, оказалась Келайла за коваными воротами, на бескрайней зеленой траве в тени ажурных рощиц. И белая ухоженная дорога, не та, по которой телеги с продуктами и уголь для печей, а та — на которой нарядные экипажи и всадники, вела от высоких ворот в прекрасную даль, которая прятала королевский дворец.

Посланец усадил девочку в легкую повозку, сел впереди, хватая вожжи и крикнул важным голосом, отправляя вперед послушного коника.

Затопотали копыта, закачалась лодочкой легкая повозка. Оглядываясь, молодец говорил, вроде Келайле, а вроде и сам с собой, фыркая и ругаясь.

— Ах, бесов мошенник, подсунул мне анберы, ожерелье и три браслета, задорого, клялся, что дед его привез издаля в незапамятное время. Клялся, что таких анберов на свете и нет больше. А ты говоришь, лежат, разбросаны, ходи собирай?

Келайла кивала, видя перед глазами ленту искрящихся солнцем неровных кусочков.

— А чего ж другие не собирают? Если открыто лежит? Или соврала мне? Смотри, если обманом решила во дворец пробраться… Хотя, тебе-то зачем во дворец. Диковин не увидишь, разве что красотой померяться с прекрасной дочерью Эрриса короля нашего.

И посланец захохотал, пугая смирного коника. Потом спохватился, утешая приунывшую девочку:

— Не реви. Язык мой удержу не знает. Мал был, мамка мне сказывала, ты, Явор, из-за своего балабольства так пострадаешь, что и повесят тебя за длинный язык на прочную ветку. Но ошиблась матушка. За то, что могу хорошо баять, выпала мне важная работа. А кто еще уговорит мастера цену скинуть? Кто вызнает, откуда привезены славные вещи?

Но тут же вспомнил о своем промахе и замолчал. Но долго не выдержал, снова стал собой похваляться. Подъезжая к воротам, кричал грозно:

— Открывайте, стражи, посланцу самого мастера Асура — ювелира Эрриса короля нашего! А помедлите, велит великий мастер прислать вам гостинец — десяток плетей на ленивые спины.

И раскрывал подорожные документы, украшенные большой круглой печатью. У последних ворот свернул в сторону, проехал недолго, спрыгнул у маленького домишки в два окна и с узенькой дверцей.

— Сиди. Я к другу зайду. По важному делу.

Келайла кивнула и осталась сидеть. Печально думала о старике Гейто, который вернулся к своим птичьи клеткам. А еще, хоть и волновалась сильно о главном, все равно печалилась о девичьем — обидно ехать к самому дворцу в истрепанной юбке, старой кофтейке, и поверх кинута дырявая рубашка, подаренная ей Гейто. Мало того, думала Келайла, что ни прекрасных глаз, ни ярких губ, ни дивных волос. Так еще и замарашка с большой дороги, не успела лица помыть, и не во что переодеться.

— Эта вот? — раздался у повозки скрипучий голос, — экая замарашка с большой дороги…

— Она, мать Целеста. Ты не смотри, что видом убогая, есть у нее умения тайные. Если все получится, как я думаю, то одарит меня мастер Асур немалой деньгой. И тебя не забуду, старуха.

— Уж он одарит, — разозлился голос, а ногу Келайлы схватила жесткая рука, — слезай с возка. Умоешься, да расчешешься. И платье я тебе дам, что от дочки осталось. Еще посмотреть надо, может подол подобрать. А времени совсем ничего, солнце вон уже за лесок упало.

В доме пахло ванильным печеньем, чирикала в углу малая птичка, тикали в другом углу серьезные часы, вздыхая и скрипя цепочкой. Старуха усадила гостью за стол, сунула в одну руку кружку с молоком, в другую — пахучую сладкую лепешку.

— Поешь. А я воды нагрею. Хорошие у тебя глазки, девонька, только глядят поверх всего. Жалко, Явора нашего не видишь, вот уж отпустил себе усы для красы, небось, жениться собрался.

Старуха гремела у печи, смеялась и болтала, так же, как давеча болтал молодец Явор. А Келайла молча ела вкусную лепешку и запивала молоком. И уходить из маленького домика ей ужасно не хотелось. Может быть, он совсем старый и кривой, думала она, трогая неровное дерево стола и хлебая из бугристой самодельной кружки, но я вижу сплошное солнце, словно выточили его из прекрасного анбера, посадив внутри, как теплое сердце — прекрасный яркий цветок — старую ворчливую Целесту. Вот у кого ни пятен, ни полосок. Один только свет.

— Спасибо, — сказала, ставя пустую кружку. И добавила, — ты очень красивая, мать Целеста.

— Какая я тебе мать, — вроде бы рассердилась хозяйка, — тебе, котенок, я бабушка. И нашла красоту, эх, не видят твои глаза, как время перекосило мне спину, выгнуло нос крючком, скривило плечи. Была когда-то Целеста самой прекрасной девой на юге Эриссии, но давно это было. Очень давно.

— Нет. Ты и сейчас такая, — Келайла прижала к груди руку, — вот тут. Где сердце.

— Ну, хорошо. Видно, вместо глаз смотришь ты своим сердцем, маленькая. И оно у тебя, не иначе, отлито из чистого золота.

Она помогла девочке умыться, расчесала непослушные спутанные волосы. И проворно надела на нее платье, пахнущее лесными цветами и мелом для стирки. Ахнула, поворачивая Келайлу.

— Вроде на тебя шито. Это ведь я шила когда-то, для дочери своей. Два разочка она его и надевала. Потом замуж ушла, сейчас знатная дама, дом большой, муж старый, детей полный двор. А еще — лошади, собаки, слуги. Вот только сердце у нее не такое чистое.

— Она тебя бросила? Одну жить?

— Стой смирно, я заплету косы. Нет, любопытная. Я сама не захотела к ним ехать. Явор? Ты мне-то лепешек оставь. А то в штаны не поместишься. Я ведь тут при работе, детка. Смотритель лесных цветов. Эррис король наш, получше других королей будет. Понимает, что парки — это красиво и богато, но чище всего воздух — в живых рощах и перелесках. Так что, вокруг дворца, среди парков и садов, оставлен в давние времена — лес. В лесу этом расцветают цветы. Анемоны, подснежники, ландыши, колокольчики. Вот я и хожу, слежу, чтоб тля их не ела, лошади не топтали. Пока глаза смотрят, да уши слышат, буду ходить, а как соберусь помирать, то пусть положат меня под тот холм, что по весне зарастает желтым крестовником. Самый солнечный весенний цветок.

Старуха поправила на девочке платье, уложила по плечам тугие русые косички. И перед тем, как отпустить с Явором, который топтался у входа, дожевывая лепешку, зашептала ей в ухо:

— Будь осторожна с мастером Асуром, девочка. Ежели что случится, Явор тебя не выручит, парень он добрый, в торговле сметливый, но в жизни — дурак дураком. Он и ко мне-то шастает, чтоб советов послушать. Я же ему троюродная бабка, а больше никакой родни у лопуха нету. Ну, то не важно сейчас. Были бы у тебя глаза, сказала бы — следи за мастером Асуром в оба. А так, что сказать? Слушай и сердцем решай, учуешь беду, беги прямо сюда, не оставайся в мастерских короля. И вот, на тебе.

В ладонь Келайлы ткнулся тоненький стебелек с нежным бутоном.

— Где поселят, поставь в чистую воду. Как надо будет, дунь на бутон, прошепчи мое имя. Он тебя и утешит, и успокоит, а ежели совсем станет невмоготу — сюда перенесет. Это ночной колокольчик-дрема.

— Спасибо тебе, бабушка Целеста.

Глава 6

За последними воротами Явор стал серьезным и важным. Вполголоса наставлял спутницу:

— Коли спросит что мастер Асур, отвечай сходу, со словами не медли. И как скажешь, отдай поклон, с рукою у сердца. Знатный он человек, сам Эррис король наш каждый день призывает к себе, смотрит новые диковины, советуется, куда послать горных работников, где зачинать копи и выработки.

— Он добрый? — спросила Келайла.

От простого вопроса Явор замолчал, кашлянув, а потом ответил сердито:

— А оно тебе важно? В твоих слепых глазах есть польза для мастера Асура, а значит, и для самого короля. Ежели постараешься, все будут к тебе добры.

Потом Явор долго вел девочку коридорами и переходами, а она крепко держала его за руку, с испугом вглядываясь в темные туннели и лабиринты. Казалось ей — свет остался снаружи, а сюда его не пустили.

Скрипнула дверь, Явор толкнул ее внутрь, ступил сам, прикрывая двери плотнее.

— Счастья тебе и радостей в этот день и во все дни, что придут, великий мастер камней и металлов. Я принес с ярмарки мешок новых вещей. А еще привел вот…

Келайла вздрогнула, не услышав шагов. Низкий вкрадчивый голос раздался над самым ухом.

— Все положи на большой стол, и лампы зажги поярче. Что расскажешь о гостье? Или сама скажет? Как зовут?

— Келайла, великий мастер камней. Я умею видеть далекие металлы и камни, пока они спят в земле или в скалах. А еще знаю, откуда приходят красивые вещи.

— Хм… — холодная рука тронула ее щеку, коснулась ресниц.

— А меня ты видишь, маленькая Келайла?

Девочке стало страшно. Если бы мастер Асур был полон зла, она увидела бы его черным пятном. Но перед раскрытыми глазами стояла густая тьма, без очертаний. Как так, думала Келайла, почему его не видно совсем? Она повернула лицо: поодаль плавало полосатое облачко — Явор, вот только полоски света на нем уже умирали, а темные становились жирными, как широкие ленты. Может быть, место такое? Нет в нем света, а значит, нельзя разобрать, где в темноте темный человек и где то, что его окружает.

— Не вижу, великий мастер. Я слепая.

— И давно? Так родилась или ослепла потом?

— Упала. Я упала с высокого дерева.

— Бедняжка, — холодная рука снова коснулась лица и Келайле показалось — ее кожа заледенела.

— Торговец продал мне анберы, — сказал Явор, закончив выкладывать из мешка свои находки, — клялся, привезены с дальних стран. А она увидела, что в дне пути лежит древнее море, нынче засыпано бесплодным песком. Ежели копнуть, лежат анберы лентами. И не знает никто, кроме того торговца. А он обещал привезти еще. Продает дорого.

— Так ты, дружок, потратил мои деньги на камушки, которые можно взять просто так? — голос стал таким же холодным, как ледяная рука.

— Я… я верну тебе плату за камни, великий Асур. И я же нашел девочку! А то мы и не знали бы. Про самородные анберы, что лежат и ждут нас.

— Меня, — поправил Асур, — меня ждут. Деньги отдашь. И штраф отработаешь. Иди, начинай. Встанешь у резчиков на точиле, на десять дней.

— Великий мастер…

Но Асур молчал. И, вздохнув, Явор исчез, унося в темноту еле видные светлые полоски. Теперь светили Келайле только камни и золото, разложенные на столе. И заметила она — свет их мерцал, как угасающий огонек костра без хвороста.

— Теперь и поговорим, — мягко сказал Асур, — пойдем, сядешь у стола, расскажешь мне все, что знаешь о новых вещах.

Он усадил Келайлу на мягкий стул, сам встал за спиной — она слышала его ровное дыхание.

— Начинай.

Келайла выпрямилась и, показывая рукой, стала говорить о том, откуда пришли золото и серебро, и какие сделались из них вещи. Потом рассказала про анберы. Замолчала, ожидая, что ответит мастер. Он тоже молчал, а она испуганно думала, ну вот, вокруг темнота, и даже если она выберется, то как искать сестер? Что скажет Асур, если она спросит его прямо? Ведь это его голос она слышала с чердака, когда человек в черном плаще уводил третью сестру. Но он такой темный. Вдруг она спросит, и он навредит Лейле, Кайле и Кейле? И даже Явор исчез и не поможет ей.

— Завтра, — сказал Асур, беря ее руку и поднимая со стула, — завтра я велю работникам ехать туда, куда ты сказала. Пусть проверят. И если правда — я выдам тебе награду. Если же нет…

— Это правда!

— Вот и узнаем. Пойдем, я отведу тебя туда, где ты переночуешь.

Она снова шла через темноту, а рука замерзала, крепко взятая холодными пальцами. И через долгое время лестниц, поворотов и переходов, открылась дверь, и Асур поставил ее рядом с собой.

— Ну? Ты видишь?

— Я буду тут спать? — Келайла протянула в темноту руку, чтобы нащупать мебель или стену.

— Совсем не видишь? — Асур сунул ей что-то, — и не видишь вот это?

Озябшими пальцами девочка тронула вычурную вазу с витыми ручками. Наощупь нашла на боках вазы кованых птиц с простертыми крыльями. Покачала головой, отдавая вещицу обратно.

— А это? Или — вот это?

В ее руки ложилась одна вещь за другой, и всякий раз она качала головой, молча, боясь, что голос задрожит. Великий мастер Асур привел ее в место, где хранилось множество дивно сработанных вещей — вазы, ожерелья, диадемы, тяжелые обложки книг, украшенные драгоценными камнями. И все эти вещи тонули в темноте, ни искорки от них, ни лучика света.

— Разве не чувствуешь, какая работа! Вот подсвечник, выкован цветком лилии. Три листа, стебель, роскошный венчик из хрусталя! Равного нет ему! Ни трещинки, ни вмятины, ни единого лишнего выступа! Очень жаль, что ты слепа, как летучая мышь. Хотя… Чего я жду от убогонькой странницы, которая упала с дерева и отшибла последний умишко. Да будь у тебя сотня глаз, разве смогли бы они оценить мастерство Асура! Лишь Эррис король наш понимает мое искусство. И знатные его гости.

— Я вижу! — Келайла вернула ему мертвую лилию, что колола ей пальцы острыми лепестками. Шагнула вперед, протягивая руку, — там, дальше! Я вижу прекрасную вещь!

Она потянулась, очень осторожно, чтобы не уронить невидимых изящных безделок. Взяла в руки маленькую прозрачную шкатулку, выточенную из мерцающего камня, такого теплого и живого под пальцами, что лицо само улыбалось. И повернулась к мастеру, протягивая ему живую вещь.

— Она чудесная! Я ее вижу.

Асур вывернул шкатулку из ее рук и, размахнувшись, швырнул. Брызнули, зазвенев, тонкие осколки. Келайла ахнула, сжав порезанную руку, с которой медленно капала кровь.

— Пошли, бродяжка. Благодари судьбу, что ты слепа. Иначе мне пришлось бы убить тебя, чтоб никому не показывала дорогу в тайную мастерскую великого Асура.

Молча провел он ее новыми коридорами, другими лестницами и переходами. И когда Келайла совсем устала и готова была расплакаться, свет наконец, появился снова, но тут же исчез, прихлопнутый маленькой дверкой.

— Спать будешь тут.

— Спасибо, — прошептала Келайла, но в темноте уже никого не было, дверка захлопнулась, загремел снаружи замок.

Наощупь она нашла узкий сундук, покрытый рваной вонючей овчиной, рядом — шаткий столик, совсем крошечный. Села, медленно снимая с плеча сумку. Рука сильно болела, она сжала кулак, другой рукой вынимая из сумки платок, чтобы перевязать ссадину. И ахнула, приближая ладошку к глазам. Маленький осколок шкатулки, который порезал кожу, застрял в рукаве платья, сиял клинышком, освещая растопыренные пальцы и угол стола. И, будто прибавляя девочке сил и проясняя зрение, показал в темноте, которая становилась полумраком — видишь, смотри! Вот столик, его когда-то сколотили из сосновых дощечек, поставив на длинные чурбачки. А вот круглое окошко, закрытое ставенкой. Стена, кто-то белил ее давным-давно, и она все еще пахнет мелом, как платье, которое выстирала и сложила в сундук бабушка Целеста.

Келайла вытащила из рукава осколок, подняла его над головой, осматриваясь. Он, как маленькая свеча, размером поменьше ее мизинца, послушно светил, показывая ей — уже привыкшей к тому, что слепа — предметы, стены, неровный пол.

— Если ты такой маленький и такой волшебный, какой же была та шкатулка? И кто делал ее с такой любовью? Что хотел в ней сохранить? — Келайла бережно положила осколок, прикрыла краешком платка. Исчезло все, на что он светил, но сам мягкий огонек остался. Словно шептал ей что-то, чего она не могла понять. А еще — ужасно устала…

Вдруг мастер Асур увидит осколок и заберет? Девочка туго замотала его в платок и сунула на самое дно сумки. Легла на вытертую овчину, закрывая снова ослепшие глаза. Ей уже не было страшно. Завтра, решила, засыпая. Будет день, будет мне пища, не зря в коридоре за поворотом мерцал свет и пахло горячей едой. Наверное, там кухня. А маленький волшебный осколок вдруг поможет ей найти пропавших сестер?

* * *

Весь следующий день и еще два дня Келайле пришлось провести в каморке, запертой на замок. Видно, Асур отправил людей на поиски анберов, поняла девочка, и теперь ждет, когда они вернутся с добычей и рассказами.

Сидеть под замком было скучно, но она понимала, нужно дождаться. Поесть ей принесли, просовывая миску с кашей и кусок хлеба в окошко на запертой двери, а на столе она обнаружила кувшин с водой. В крошечной кладовке обнаружилось ведерко с крышкой.

Все свободное от сна и еды время она скоротала, разглядывая при свете осколка свою темницу. Хотела даже открыть окошко и посветить клинышком наружу, но испугалась, что там вдруг белый день, и ее увидят, отберут волшебный осколок, которому дала имя — Светлячок.

Насмотревшись, прятала в платок и шепотом пела ему песенки, рассказывала сказки, те самые — про котят и рыбок. И так заскучала по маме и отцу, что несколько раз плакала, хотя уговаривала себя быть сильной и смелой.

На четвертый день замок загремел, распахнулась дверца.

— Пойдем, — сказал знакомый голос.

Снова шли молча, снова мерзли пальцы Келайлы, схваченные ледяной рукой. Она шла и боялась, что работники ничего не нашли, и ее накажут, как наказали Явора, или еще хуже — выгонят из дворца, выставят за кованые ворота.

— Ну? — сказал Асур, отпуская ее руку, — говори, что видишь?

Келайла прошла вперед, указывая на яркие пятна и светлые искры.

— Вот анберы. И это. И вот еще — мелкие, но совсем живые.

— Хорошо. Заберите ее.

Кто-то схватил за плечо. И потащил обратно, теми же лестницами и переходами. Втолкнул снова в крошечную темницу. Громыхнул снаружи замок.

— Эй! — закричала Келайла, толкая дверь, — эй! Я же сделала, что обещала! Выпустите меня. Ты обещал мне награду, великий мастер Асур! Так нельзя. Нельзя обманывать!

Но к мастеру она попала только на следующий день.

— Вот самородки, — сказал низкий голос, гремя яркой горкой на столе, — серебро, разное. Будешь говорить, откуда взято, про каждый в отдельности. Потом скажешь про новые вещи. Поняла? Есть ли такие, что сделаны из таких самородков.

— Ты обещал мне награду, великий мастер Асур!

Мастер засмеялся.

— Награда тебе — жизнь. И еда. Я могу бросить тебя сторожевым псам, за то, что пыталась залезть в кладовые при мастерских! Они отгрызут тебе нос и уши. Потом убьют. Давай, начинай.

— Нет, — сказала Келайла, — сперва поклянись, что я получу то, чего попрошу. И тогда я буду рассказывать о золоте и серебре, о каменьях. Все, что тебе нужно узнать. Все, что захочешь.

— А чего же ты хочешь, слепая бродяжка? — голос мастера казался шипением змеи.

Нет, подумала, Келайла, змея — это мудрая Сейша, ее голос мерцает бликами невидимой тайной короны. А голос мастера — будто пришел из совсем темных мест.

— Я… Мне нужно увидеть принцессу, дочь Эрриса короля нашего, которая, сказывают, потерялась и снова нашлась.

— И все? — удивился мастер Асур, — такое твое желание в обмен на помощь мне? Но как ты собралась рассмотреть красавицу Эрлу, потерянную и найденную дочь Эрриса короля нашего и Ариссы королевы — жены его? Даже если я приведу тебя в тронный зал, где сидят они, принимая гостей, что увидишь ты, слепая? Пряжки, ожерелья, браслеты и золотые цепи женихов? Как разглядишь прекрасное лицо, дивные волосы?

— Я не знаю. Но если ты проведешь меня туда, где принцесса будет совсем рядом, я обещаю тебе помогать.

Асур задумался. Келайле было слышно его ровное дыхание, похожее на работу машины. И постукивание пальцев.

— Хорошо, — сказал, надумав что-то, — я приведу тебя к принцессе Эрле. И сам посмотрю, что из этого выйдет. Через тридцать дней.

— Тридцать? Так долго?

— Через тридцать дней будет большой бал, все женихи, что приехали просить руки принцессы Эрлы, соберутся в главном зале у подножия королевского трона. А перед этим мне дозволено будет принести Эрле драгоценные уборы, в которых ее красота засияет, как солнце. Я возьму тебя с собой, когда принцесса будет примерять украшения.

— Да. Спасибо тебе, великий мастер Асур.

— Теперь за работу.

Дни потекли, полные бесконечного труда. Асур никому не позволял подходить к девочке и потому все ее дни полнились мраком, который рассеивали только самородки, грубые камни, таящие внутри красоту, куски руды из самых разных мест.

Асур сам приводил ее в тайные мастерские, запирал толстые двери, чтобы никто не подслушал. И записывал все, что рассказывали Келайле камни и металлы: где они лежали, как туда пробраться, и что лучше сделать из неровных самородков и грубых камней, чтобы освободить их спящую красоту.

Поздно вечером, когда девочка совсем уставала, он сам отводил ее в каморку, которую прибирал кто-то невидимый, пока она пустовала. И запирал, унося ключ. Перед тем, как лечь спать, Келайла наощупь вынимала из стены рядом с сундуком-постелью шаткий камень, вытаскивала замотанный в тряпку Светлячок. Баюкая в руках, осматривалась, приближала лицо к мягкому свету. Кто же ты, думала, касаясь щекой теплого мерцания, и кто создал дивную шкатулку, вложив в работу свое теплое сердце? И почему Асур так разозлился, что убил драгоценную вещь — настоящую, живую?

Потом она прятала Светлячка, пожелав ему покойной ночи. Гладила пальцем тонкий стебелек Дремы, который стоял в чашечке для питья, тоже спрятанной в маленькой нише. Засыпала, и была во снах снова дома, с мамой и отцом, сестры смеялись и пели, кружась в танце и поддразнивая младшую сестричку Келайлу. Как же я соскучилась по вам, думала она во сне.

Через несколько дней Асур снова повел ее в ту самую кладовую, где разбил шкатулку. Снова запер двери изнутри, оставляя их теперь уже совсем в кромешной темноте.

— Ну? Ты что-то видишь, Келайла?

Она молчала, напрасно стараясь разглядеть хоть искорку, хоть лучик.

Асур ткнул в ее ладонь круглый камушек.

— Знаешь, что это? А это? И вот еще это?

— Я ничего не вижу, великий мастер камней и металлов. Прости.

Ей показалось, что из горла Асура вырвалось яростное рычание. Но он остановил свой гнев, отобрал горсть камушков, таких гладеньких, что они сами норовили выскользнуть в темноту.

— Дурацкая твоя слепота! Ты сама показала мне, где найти драгоценные анберы! Сама видела их на столе, когда копщики добыли и принесли их. Я ночами без сна оглаживал и шлифовал каждый камень и теперь они похожи на яркие слезы богини. А ты — не видишь! Или просто хочешь меня позлить?

Келайла протянула руку.

— Они? Это — они? Те самые? Что ты сделал с живыми камнями, великий мастер? Они молчат. И перестали светить.

— Ты хочешь сказать, я убил их? — рычание клокотало над самой головой девочки.

Нельзя спорить, испуганно думала Келайла, мне нужно увидеть принцессу — синие глаза, алые губы. Найти сестер.

— Не знаю, великий мастер. Ты сам сказал, я просто слепа, как летучая мышь.

Она улыбнулась, с печалью вспоминая:

— Одна добрая женщина говорила, я слепая, как землеройка.

— Так и есть. Ты умеешь видеть только то, что валяется в грязи. А когда камни проходят прикосновение моего умелого резца, они становятся так прекрасны, что ослепляют тебя совершенно. Конечно. Так и есть. Да. Именно так!

Келайла молчала, пока он успокаивал сам себя. Она-то уже понимала, в чем дело. Не в том, что ограненные мастером камни слишком прекрасны для ее слепоты. А в том, что его безжалостный резец забирал у них жизнь, делал совсем мертвыми. И, наверное, сам Асур понимает это, потому и злится. Сильные, смеясь, говорил сестрам отец, они добры, а злятся те, кто ненавидит свою слабость. Да, за долгие одинокие ночи в тесной каморке, и дни, в которые не с кем было перекинуться словами, кроме требовательного Асура, Келайла успела подумать о многом и стала серьезнее и умнее, чем прежняя девчонка в старой юбке, что пулялась с чердака сливовыми косточками. Этими одинокими ночами ей иногда становилось так плохо, что она вытаскивала чашечку с тонким стебельком, держащим пушистый бутон и думала, одно лишь словечко, одно мое сильное желание, и я могу оказаться в прекрасном старом домишке Целесты. Но — сестры!..

Глава 7

А дни шли и шли, и наконец, настал день, когда Асур должен поднести принцессе прекрасные украшения для праздничного бала.

Утром он открыл каморку, и сидящая на постели Келайла зажмурилась. Но тут же открыла глаза, чтобы мастер не заметил, что она — видит.

— Приведи ее в порядок, Марта, — приказал большому светлому пятну с рыхлыми краями, — и платье какое дай, поновее. Потом приведешь обратно, ко мне.

— Пойдем, деточка, — сильная рука обняла Келайлу за плечи, пока шаги Асура удалялись по коридору. От руки и хриплого голоса пахло ванилью и мускатным орехом, а еще — теплым молоком.

— Ушел. Экая ты замарашка. Подол помят и волосы нечесаны. Им бы, мужчинам, с ружьями возиться и с собаками, да с лошадями. Вот им они и ленты в гривы вплетут. А девчонку держать в красоте и порядке — пф. Того не умеют. Даже вот великий мастер красот, и он позвал старую Марту. Бедная девочка. Сказывал, ты слепая, да?

Келайла шла, жмурясь от вспышек света и шумных голосов, что выпрыгивали на нее из распахнутых дверей и из-за поворотов.

— Там вон кухня, туда сейчас соваться не след. Тыща гостей будет на завтрашнем пиру, и ажно пятьдесят знатных принцев неделями киснут у дверей дворца, дожидаясь, когда ж дадут им увидеть прекрасную Эрлу — потерянную и найденную. Они и так едят без перерыва, а завтра будет такой пир. Такой пир! А там вот — прачечная. Жалко не видишь, какой свет стоит от белоснежных скатертей и салфеток. Ровно зима настала вперед лета. Не споткнись, тут порожек. Заходи.

Келайла услышала, как хлопнула дверь и шум притих. В комнате было тепло, маячили у большого окна зыбкие очертания — стол, табуретки, кажется, ваза с цветочками. Ровные пятна у стены, наверное, сложенное белье, догадалась она, пока Марта, хрипло гудя всякую ерунду, плескала поодаль теплой водой.

— Снимай свое мятое-перемятое. Откуда платье такое смешное взяла? Из чьего сундука вытащила?

— Это бабушка Целеста мне подарила. От ее дочки, — Келайла встала босыми ногами в теплую воду — даже дух захватило, как хорошо.

— Жива еще старая ведьма? — удивилась Марта, намыливая руки и спину девочки мочалкой, — да что я, конечно, жива, если цветут в перелесках дикие лесные цветы. У нас, знаешь, говорят — как помрет ведьма Целеста, все лесные цветы уйдут следом за ней. И перестанут петь лесные птицы.

Келайла подумала о Гейто. Как он там? Наверное, уже давно продал своих птичек, увез деньги Нарише. Может, и остался с ней, ведь всю жизнь прожили.

— Зато у вас много птиц в парках. Мне сказывали, они прекрасные и чудесно поют.

— Каких птиц? — удивилась Марта, выливая на нее ковш горячей воды, — не крутись, а то пол заставлю вытирать, — ты про механических? Ну поют, да, пока пружинка скручена, да все одно и то же. Я тебе так скажу — никакая железная птица не перепоет маленького зяблика или синичку. А уж соловьи!..

— Я про живых птиц торговца Гейто. Он возит птичек в королевские парки. Каждый год. Много лет.

— Не знаю, про что ты, милая. Только никаких живых птиц нет в парках Эрриса короля нашего. А золотые — как снашиваются внутри пружинки да рычажки, их всех собирают в мешок, да и в печку. Чтоб переплавить на другое.

— Как в печку?

Но тут Марта набросила на голову девочки мягкое покрывало.

— Стой, я вытру волосы. Пойдем к окну, выберу тебе платье и башмаки. Чего заволновалась так? Золото и есть золото, и серебро, и всякая бронза. Это ж не живых пташек в печь кидают. Хотя, знаешь, дитё, иногда и живое бывает похуже мертвого.

Сильные руки приблизили замотанную в покрывало Келайлу, голос захрипел в самое ухо:

— Взять вот принцессу нашу Эрлу — потерянную и найденную. Я при дворце уже тридцать лет и три года с половиной, была девчонкой при кухне, сейчас вот пятая прачка королевских скатертей, и из ума не выжила пока что. Но все, кто тут служит, скажут тебе — не было пятнадцать лет тому у королевской четы никакой дочки! Откуда взялась Эрла принцесса наша — неведомо. Но если Эррис король наш сказал — дочь, значит — так и есть. У меня самой четверо, правда, сыны одни, хлопот — как с армией тараканов. Но я короля понимаю. И королеву. Сколько ж слез выплакала она бедняжка, прося у богов себе деточку. И раз случилась им прекрасная Эрла, то и должно же быть хорошо? Так?

— Да, — кивнула Келайла, а по спине, согретой горячей водой, бежали холодные мурашки.

— Вот только видом она какая-то совсем неживая. Как те птицы с пружинками внутри. Я ее разок всего и видела, издаля, когда шторы в залах снимали, я их держала — в стирку унести. А тут и прошла мимо прекрасная Эрла. Ровно сквозняком по спине обдуло от ее взгляда. Но я-то что. Поклонилась и дальше стою, полные руки пыльного тряпья. А тут следом за ней слуги. И королева, за руку ее берет, и говорит что-то, как вот голубка воркует. А та — молчки. Кивнула, и дальше идет, плавно, как завели ее пружиной. Но красива, ох, красива-а-а.

— Какая она, госпожа Марта?

— Какая я тебе госпожа. Тетя Марта и ладно. Повернись, надо волосы расчесать, как след. А даже не знаю, как и обсказать тебе, деточка, с чего начать. Стройна принцесса, как деревце, походка плавная, ровно по льду скользит. Глазищи синие, как вот бывает небесная бирюза, цвета морозного неба, без темноты. Знаешь ли, или не видела никогда?

— Видела, тетя Марта. Раньше видела.

— Моя ты бедная крошка. Так вот. Смотришь на глаза ее и думаешь, почему я не принц, самый главнеющий, чтоб всю жизнь в глаза такие смотреть. А дальше глянешь — рот у нее — драгоценнее рубина и лалов. Уж такой цвет, такой цвет. Ровно утреннее солнце легло на прозрачный лед. И зубки — чистый жемчуг. Смотришь и думаешь — ничего нет прекраснее, чем губы принцессы Эрлы. Но как встряхнет головкой, и потекут волосы густой волной, то хоть не гляди — впору ослепнуть. Что ты шепчешь там?

— Черные волосы, тетя Марта?

— И не черные, и не русые. А вот ровно расплел кто драгоценный агат, вытянул из него блестящие нити — черные и голубоватые, и вышло — как зимний дождик, что по ночному льду падает с лунным светом. Нет больше такой красы, — решительно кивнула сама себе Марта, расчесывая влажные волосы Келайлы, — а ты что хлюпаешь? Плачешь, что ли? Завидки берут? Ну, ты девочка милая, жалко, что в зеркало на себя не посмотришь. Личико круглое, тут вот веснушечки возле носа. Нос… ну, нормальный такой носик. Да все у тебя хорошо, а еще расти будешь, может выправишься. Завидовать нехорошо, деточка. Да и нечему.

Я не завидую, хотела сказать ей Келайла, но побоялась, что Марта не доскажет, и промолчала, шмыгнув носом.

— Нечему, да. Потому что холодом тянет от нашей прекрасной Эрлы. И думаю я, как же жить с ней будет жених-то? Рядом спать, вместе есть, детишков растить. Одной красой жизни не насытишь. Жизнь — она радости хочет, тепла и солнышка. Успокоилась?

Умытую и принаряженную Келайлу, с волосами, заплетенными в косы с лентами, Марта усадила за стол, поставила миску с пирожками, налила слабенького земляничного вина в кружку. Но та не могла есть, с трудом сжевала кусочек пирожка, отхлебнула из кружки. И пошла, держась за теплую руку, обратно в каморку, где ждал ее Асур, позвякивая ключами.

— В покоях молчи, — предупредил, ведя ее бесконечными коридорами и лестницами, — не вздумай с принцессой болтать, а то сделаю, что обещал — брошу собакам.

Ага, подумала Келайла, и останешься без моих подсказок, где золото рыть и камни добывать. Но кивнула молча, а сердце колотилось так, что не слышала и собственных шагов.

Но, когда пришли они в покои принцессы Эрлы, то умерла в сердце Келайлы всякая надежда. Напрасно старалась она разглядеть хоть что-то в зыбком сумраке с темными пятнами украшений мастера Асура.

— Как ты прекрасна, моя драгоценная принцесса, — голос мастера полнился медом и сахаром, — как счастлив я, что драгоценные вещи мои послужат оправой твоей красоте.

И замолчал, ожидая похвалы. Но принцесса молчала. Наверное, сидит перед зеркалом, смотрит, догадалась Келайла, еле различая двойные ряды и петли темных пятен и завитков.

— Кто это с тобой, мастер? Зачем привел?

Напрасно Келайла вслушивалась в ленивый тягучий голос — совсем чужой. Ни звонкости Лейлы, ни скороговорки Кайлы, не певучести Кейлы не было в равнодушных словах.

— Девчонка, несла шкатулки. Прислуживает в мастерских.

Сердце Келайлы снова забилось отчаянно. Спроси же меня, взмолилась она, спроси сама, чтоб я могла ответить. Но принцесса молчала, наверное, уже и забыла о маленькой девочке в скромном платье, с веснушками возле носа и с русыми косичками по плечам.

— Я — Келайла, — звонко сказала девочка. И повторила в ответ на молчание, — Келайла!

Но имя ни о чем не сказало принцессе. Она поднялась, звякнули цепочки, зашелестели, тихо звеня, ограненные камни в богатом ожерелье.

— Я довольна, мастер. Красивые вещи. Скажу отцу, пусть одарит тебя деревней и стадом коров. Девочку отведи на кухню, пусть накормят. Все-таки праздник.

Она вздохнула со скукой. Прошелестела платьем, зазвенел колокольчик, призывая служанок. Кланяясь, Асур больно схватил руку Келайлы, потащил к выходу, дергая и выворачивая.

Таща за собой по лестнице, сказал вполголоса:

— За то, что ослушалась и обманула меня, сидеть тебе завтра под замком, без еды и воды. И будешь сидеть, пока не упадешь на колени, умолять, чтоб я разрешил тебе работать на меня дальше. А если не попросишь, сдохнешь с голоду за толстыми стенами. Все равно никому не нужна, никто не придет тебя спасать, слепая бродяга! Плачешь? Вот и правильно. Реви, если такая дура.

* * *

И снова осталась Келайла одна, в темной каморке, с камнем, прячущим два ее сокровища. Села на постель и хотела заплакать, но сдержалась, потому что знала, если заплачет, то вытащит чашечку с Дремой, коснется губами пушистого колокольчика. И вдруг унесет ее волшебный цветок далеко от дворца, от сестер, которых так и не нашла. Что тогда? Возвращаться домой, будить спящих родителей, говорить им — вот вам, мама и папа, вместо четырех любимых дочерей одна, да и та — слепая…

Шмыгая, сидела Келайла и думала, как же ей быть. Потом встала, вытащила из тайника сверточек с осколком-Светлячком, хотела развернуть, пусть хоть он утешит, согреет пальцы, покажет то, что уже знала наизусть и наощупь: столик и табуретку, дверку в кладовку, кувшин на столе. Окошко с прочной решеткой.

Жаль, что не было возможности вытащить Светлячка в покоях принцессы, тогда бы Келайла все увидела своими глазами. Но прятать в кармане платья волшебный осколочек она побоялась и правильно — Марта забрала его в стирку. И доставать при злом Асуре Светлячка было нельзя, ведь тот разбил прекрасную шкатулку, не пожалел живой красоты. И что бы осталось тогда у бедной Келайлы, подними она в покоях принцессы руку со Светлячком? Слепые глаза и плен в темнице. Ведь может быть, Эрла сама по себе, а сестер надо искать не в принцессиных покоях.

Подумав все это, Келайла даже теперь побоялась разворачивать тряпицу с сокровищем. Пошла к окошку наощупь. Открыла деревянную ставню и встала на цыпочки, вслушиваясь в птичье пение. Правду сказала ей прачка Марта: чирикали за окном птички, переливая одни и те же механические песенки, вели из начала к концу и тут же начинали снова. Вроде бы и живые так поют, каждая только свою: сложную, как соловей, или нехитрую, как вот синичка. Но не отзывается сердце на ровные нотки, что выпевает свернутая в металлической грудке пружина.

Зато отозвалось сердце Келайлы на воспоминание о том, как ехала в повозке Гейто, и каждое утро меняла живым птицам воду, сыпала корм, чистила клетки, разговаривая с соловьями и зябликами. Застучало от горячей жалости. Бедные вы мои птички, что же с вами сделали тут, во дворце, превратили живое в мертвое золото и серебро, разве так можно?

Стукнуло сердце раз и другой, и сверток, что держала она у сердца, прижимая рукой, вдруг шевельнулся. Затаив дыхание, Келайла распутала тряпицу, немножко, с краешка. И Светлячок бросил мерцающие блики на толстые прутья решетки.

— Ты хочешь мне что-то сказать?

Но Светлячок только мерцал, освещая ее лицо и указывая тонким лучиком на раскрытое окошко, откуда неслась, повторяясь, механическая песенка. А я ведь ее знаю! — вспомнила Келайла, из этих ноток была собрана песня серого соловейка, любимая моя песенка, и Гейто любил ее слушать.

— Ты хочешь посмотреть в окошко?

Она замерла в нерешительности. Боялась, вдруг снаружи увидит кто ее сокровище. Прибегут отобрать, расскажут Асуру. Но что она думает только о себе! Там, в парке, жалуется механической песней соловушка, плачет о своей отобранной жизни.

Келайла распутала сверточек, залезла коленками на стол. Прижалась к решетке, просовывая наружу руку со Светлячком. А тот пыхнул ярко, как солнышко. И прутья раздались, словно не из черного железа ковали их, а из мягких веревок.

Совсем недолго думала Келайла. Вернулась в каморку только, чтобы забрать свою сумку, да спрятать в нее стебелек Дремы. Снова залезла на стол и протиснулась через прутья, держа в руке Светлячка, который послушно показывал ей неровную стенку с выступами старых камней. И тысячу прекрасных деревьев, осыпанных листьями и цветами. А внизу, прямо под стеной начиналась тропинка, и вела она в чащу, откуда звала Келайлу размеренная песенка золотой птицы.

Девочка очень осторожно спустилась, замирая от страха. Если мастер Асур узнает, что убежала, точно бросит ее сторожевым псам. А Светлячок мерцает так ярко, что стволы деревьев отбросили причудливые тени, будто не яркий день вокруг, а облачная темная ночь, и в ней — сильный фонарь.

Оглядываясь, Келайла шла по тропинке, голосок птицы звучал ближе и ближе. И наконец, поднимая руку, она остановилась под толстым дубом, увидела в свете осколка прекрасную птицу на узловатой ветке.

— Какой ты красивый, — прошептала, трогая пальцем холодные золотые перья, — ведь это ты, серый соловейко? Помнишь, я давала тебе зернышек.

Но птичка закончила песенку и начала ее снова. Келайла провела пальцем по спинке, хвостику, нащупала лапку. А на ней — петельку из серебра, которой прикована была птичка к ветке, чтобы сидеть там, пока не кончится у пружинки завод, а как сносится та пружинка — унесут неживую птицу в плавильную печь, вспомнила она слова Марты.

— Ну уж нет! — поднимаясь на цыпочки, разогнула тугую петлю, сняла птицу с ветки.

Села под деревом, баюкая соловья у сердца. Спросила у Светлячка:

— А теперь что? Ведь все равно он как будто умер. Неужто умер взаправду?

Но Светлячок молчал. А издалека, услышала девочка со страхом, залаяли злые псы, смешиваясь с сердитыми криками. Она быстро замотала Светлячка в тряпку, сунула в сумку на самое донышко. Асур узнал, что она убежала! Сердце Келайлы забилось быстро-быстро, разрываясь от страха за себя и от жалости к соловью. Она еще крепче прижала к груди золотую птичку. И вдруг соловей шевельнулся, поднимая живую головку. Затрепыхался, тюкая пальцы острым клювиком.

— Ты стал живой? — ахнула Келайла, вскочила, уже не заботясь, что ее увидят.

Подняла руки, отпуская серую птицу со взъерошенными перьями.

— Лети! Улетай, соловейко, и не попадай в руки мастеру и его подмастерьям. Скажи доброму Гейто…

Вот тут ее и схватили.

— Ах ты, воровка! — заревел злой голос, и жесткие руки схватили ее плечи, дергая к себе сумку, — ты украла с ветки лучшего золотого соловья! Куда дела птицу? Видал, осталась одна петля, верно, в сумку запихала.

Келайла изо всех сил держала сумку. Сейчас стражник залезет в нее, увидит ее сокровища… Отберет!

Но тот был, конечно, сильнее. В темноте, которая окружала Келайлу, она слышала, как сильные руки вытряхивают из сумки ее нехитрые вещи. Звякнуло треснутое зеркальце, в которое она смотрела на Сейшу, зазвенел осколочек, и замолчал, падая в траву. В его свете увидела она две свирепые рожи, а еще — трепетание серых крылышек над головой, а еще — фигуру в черном плаще, что стояла поодаль. Все кончилось, поняла Келайла, мастер Асур все видел.

Но вдруг Асур прикрикнул на стражников, и те, ворча, отступили, отпуская Келайлу. Подошел, наклоняя к ней белое лицо с черными блестящими глазами. Протянул руку, касаясь заплетенных Мартой косичек.

— Такое, значит, у тебя сердце… Пойдем, у меня есть к тебе разговор.

— А моя сумка? — Келайла боялась смотреть в белое, как мрамор, лицо, а еще больше боялась глянуть в траву, где, прикрывшись листком, тихо лежал Светлячок. Прятался, пригасив мерцание.

— Соберите ее пустяки, — приказал Асур, — и дайте мне.

Так и пошли они обратно. Мастер крепко держал ее руку своей — ледяной, а в другой нес сумку, в которую стражники запихали вещички. Только Светлячок остался лежать в траве, уж очень правильно спрятался.

Потому Келайла не видела, куда привел ее Асур, но она и так знала это. По количеству шагов, по лестницам и поворотам, по тому, что свет снова остался далеко позади, а вокруг воцарилась холодная темнота. По звуку засова, который загремел, запирая двоих в самой тайной кладовой мастера Асура.

— Садись, — сказал он вкрадчивым голосом, от которого у Келайлы замерзли уши, — давно я ждал, когда же попадется мне золотое сердце, и не думал, что подарено оно всего лишь маленькой девочке.

— Неправда, — возразила Келайла, — оно самое обычное. Живое.

— Молчи. Ты еще мала, чтобы понимать истину. Есть золото, какое добывают в горах, плавят в печах, куют и шлифуют. Оно сверкает и искрится. А есть — золото человеческих душ. Тупые стражи искали у тебя в сумке украденную птицу. Но я был там. И видел, что сумела сделать ты, отдав соловью кусочек своего сердца.

— Я… я просто пожалела его. Пожалуйста, не ловите больше серого соловейку, пусть летит, куда ему хочется! — взмолилась Келайла, вспоминая злые рожи стражников.

— Хорошо, золотое сердце. Я прикажу не ставить ловушек, пусть летит.

— Спасибо, великий мастер камней.

Асур помолчал и Келайла поежилась. Странная доброта злого человека пугала ее.

— Скажи. Зачем ты хотела увидеть принцессу Эрлу? Вернее, ты же не могла видеть ее, ты хотела с ней говорить? О чем?

— Нет. Я хотела… я думала… Я слышала, что принцесса Эрла так прекрасна, что красота ее творит чудеса. Вот! Я думала, вдруг увижу ее, потому что красота принцессы сверкает ярче золота и драгоценных камней. Думала, вдруг увижу ее, и моя слепота пройдет.

Келайла придумывала на ходу, и еще успевала подумать, наверное, ты, великий мастер, никогда не играл с детьми, и не знаешь, что можно выдумать, чтобы выкрутиться, если мама смотрит строго, а отец может и наказать за шалости и проступки.

— Хм. Но видишь, не помогла тебе твоя надежда. Наверное, ты сильно расстроилась?

Келайла кивнула. Тут уж она не врала, ничуточки. Ужасно, что она не смогла увидеть синих глаз, алых губ и дивных агатовых волос. Если бы увидеть, своими глазами! Конечно, совсем непонятно, что делать дальше, если принцесса окажется похожей на пропаших сестер, но она хотя бы увидит, так это или нет. А то вдруг Эрла сама по себе, и сестры томятся где-то под стражей. Или еще что похуже, думала Келайла, вспоминая неживые твердые перышки золотого соловья.

— Хочешь увидеть принцессу? Своими глазами?

— Что?

— Я великий мастер Асур, — напомнил он растерянной девочке, — завтра — пир женихов, потом будет бал, а после прекрасная Эрла уедет с избранником. Я могу вернуть тебе зрение, глупая маленькая девчонка. И ты увидишь ее сама, своими глазами.

— Навсегда вернешь? Или только разочек посмотреть?

— Не такая уж ты и глупая, — усмехнулся Асур, — значит, понимаешь, что я предлагаю обмен. Да, Келайла, я могу вернуть тебе зрение навсегда. А ты взамен отдашь мне свое золотое сердце. Не бойся, я ничего с ним не сделаю. Сердце мне нужно для доброго дела. Видишь ли, прекрасная Эрла носит в груди сердце, которое я выковал из золота. Я работал над ним долгие годы. И оно вышло прекрасным, сверкающим и дивным. Но когда появилась…э-э-э… нашлась принцесса, оказалось…

— Оно мертвое, да? Как все твои вещи. Потому Эрла такая? А если я не соглашусь, отдать его навсегда?

— Тогда…поделись с Эрлой только частичкой сердца, как ты поделилась сегодня с золотой птицей. И ты увидишь ее на балу, а потом ослепнешь снова. Поделись, и прекрасная Эрла выберет себе возлюбленного. А потом. Ну что ж, потом они сами разберутся, после свадьбы. Тебе выбирать, Келайла.

— Значит, если я отдам его насовсем, я буду видеть все вокруг, но без сердца?

Асур пожал плечами, укутанными черным плащом, усмехнулся в раскрытые глаза девочки, которая не видела его.

— Многие живут так. И ничего. Может быть, кто-то полюбит тебя. И поделится своим сердцем. Хотя… — тут он высокомерно оглядел девочку, морща нос. Келайла поняла, о чем думает мастер и вспыхнула от горестного возмущения. Он думает — кто же полюбит такую — с веснушками на носу, с короткими русыми косичками.

— А может, тебе понравится жить так, — утешил ее Асур, — спокойно, без страданий.

— Я хочу посмотреть на принцессу, — перебила его Келайла, — один раз, а потом скажу, согласна ли я отдать сердце совсем.

— Разумно, — похвалил ее Асур, усмехаясь. И этой усмешки девочка тоже не увидела.

— Завтра, — сказал он, отпирая двери, — завтра перед балом я принесу тебе специальное зелье, напиток, и твои глаза станут зоркими и ясными. Ненадолго. Пойдем.

Он снова увел ее в каморку. Постоял, держа в руках ключ от крепкого замка. Посмотрел на решетки, снова ровные. И как выбралась, хитрая мышь? Конечно, можно заковать странную девчонку в цепи, или просто взять обещание, что она не убежит. Но Асур знал, она и так не убежит. Потому что хочет снова увидеть мир вокруг.

Глава 8

С самого утра на следующий день было во дворце ужасно шумно. Келайла сидела взаперти и волновалась, слушая. Крики из кухни, шум шагов и тележек в коридорах. Совсем издалека — обрывки музыки. А вдруг Асур забыл про нее? Или обманул? И как он собирается забрать живое сердце Келайлы? Неужто разрежет ей грудь и вытащит? Но ведь тогда оно сразу умрет. Нет, он ведь волшебник, напомнила она себе, жалко, что злой, вот был бы добрым, все было бы по-другому…

А потом загремел засов, впуская знакомые шаги. В руки девочке ткнулся чеканный кубок, обжигая кожу горячими боками.

— Выпей. И посмотри на себя в зеркало, серая бродяжка. Я бы велел Марте дать тебе платье понаряднее, и может быть, яркие ленты в косы, но лентами красоты не прибавишь.

Асур засмеялся. Келайла медленно, маленькими глотками выпила горячее питье. Такое противное. И на вид — бурда. На вид?

Она заморгала, осматриваясь и щуря отвыкшие от света глаза. Великий мастер камней нарядился в новый плащ, цветной, как павлинье перо. При каждом движении узоры на ткани переливались, сверкая красками. А еще у него было очень красивое лицо, но белое, неживое, глаза, как два блестящих черных камушка, и черные длинные волосы, расчесанные и убранные под ажурный серебряный обруч.

Келайла перевела взгляд на столик, который видела лишь в мерцающих бликах Светлячка — деревянный, неуклюжий. Взяла на колени старую сумку, потертую, с царапинами на кожаном мягком боку. Встав с табурета, повернулась к зеркалу, которое Асур поставил на лавку. Заново привыкая, смотрела на себя. И почти не узнавала. Казалось, не тринадцатый год девочке, отраженной в тусклом стекле, а старше она, чем старшая сестричка Лейла — серьезный взгляд, бледные щеки, сурово сжатые губы.

— За тобой придет Марта. Будешь помогать ей уносить в кухню посуду. В зал вам заходить запрещено, но когда Эррис король наш с Ариссой королевой нашей и с прекрасной принцессой Эрлой проследуют к пиршественному столу, то пройдут мимо вас, и ты сможешь увидеть принцессу. Помни, напиток действует, пока принцесса Эрла находится в большом зале. Как только она станцует с избранником танец невесты, ты снова ослепнешь. Если, конечно, не решишь отдать доброй Эрле свое золотое сердце.

— А если решу? Отдать?

— Подойдешь к начальнику стражи. Он позовет меня. А я сделаю все, что нужно.

Мастер Асур поправил свой павлиний плащ и ушел, даже не закрыв за собой двери. А Келайла поправила на плече сумку и села ждать. Марта прибежала вскоре, запыхавшись, вытирала руки о передник, потом сняла его, кидая на сундук. И ахнула, заглядывая в глаза девочке:

— Да ты, никак, видишь? Это волшебство великого мастера Асура, да, малышка? Ох, смотри, будь внимательна и осторожна.

Она наклонилась к уху Келайлы, беря ее за руку:

— В людях многое говорят о великом мастере, но все шепотом, с оглядкой. Что говорят? Ну… тебе я про то не скажу, ты с ним сама каждый день встречаешься. Вдруг твое слово вылетит, там, где не надо, и мастер накажет бедную Марту. Как вот…

— Что?

— Ничего. Пойдем.

У самых дверей, не тех, что были широко распахнуты для гостей, а сбоку, откуда виден был длинный стол, крытый белоснежными скатертями, встали они у стены, в толпе нарядно одетых слуг. Марта по-прежнему держала горячую руку Келайлы.

— Эррис король наш — добр и внимателен. Захотел перед пиром пройти этим коридором, давая нам, простым людям, свое королевское благословение. Смотри же, молчи, кланяйся, улыбайся и помаши рукой, когда королевская чета будет здороваться. Да поклонись прекрасной принцессе Эрле, когда она пойдет следом, а вокруг — стражники и ее личные слуги.

Так и случилось, не успела Келайла кивнуть Марте. Зашевелились вокруг, толкаясь, пошел от одного к другому радостный шепот:

— Идут! Идут наши благодетели, Эррис король наш, пусть солнце и луна всегда светят ему и великой Ариссе королеве нашей. И пусть счастлива будет прекрасная дочь их Эрла.

Люди стояли вдоль стен, кланялись, прижимая руки к сердцу. И Келайла, помня наказы Марты, поклонилась, увидев высокую корону в драгоценных камнях, и еще одну — диадемой на пышной прическе. Но не стала разглядывать королевскую пару: следом, придерживая над искристыми туфельками десять прозрачных юбок, медленно шла, как плыла лебедем, прекрасная Эрла. Смотрела перед собой, не глядя на радостные лица, и синие глаза сияли на прекрасном лице, как морозное небо. Алели на белой коже яркие губы, как… как роза? Не-ет, скорее, как выточенный искусным резцом бутон, из драгоценного камня — яркий, но неживой. И ложилась на плечи дивная волна темных волос. Словно самый умелый мастер расплел своими инструментами прекрасный агат, слоеный черными и голубыми прожилками, расчесал каменные нити, превращая их в длинные густые пряди.

— Лейла? — шепотом сказала девочка, пытаясь заглянуть в синие глаза, — Кайла? — позвала, надеясь, что алые губы приоткроются, чтобы заговорить с ней, — Кейла! Это же я! Посмотри на меня!

Марта дернула ее, пихая к стене.

— С ума сошла? Молчи, глупая. А то принцесса велит отдать тебя в переделку. Будешь, как деревья и птицы в дворцовом парке.

— Деревья? — Келайла не слушала, повторила просто так, поднимаясь на цыпочки и глядя в стройную спину, а через полминутки, грохоча сапогами и доспехами, все закрыли стражи, сдвигая широкие спины.

— Пойдем. Наше место вон там, у занавеса. Когда слуги понесут от стола подносы, их нужно забрать и быстренько тащить в кухню. А ты чего с сумкой, еще вдруг уронишь, поднос-то.

— Не уроню, тетя Марта.

Люди уже расходились по местам, в большом зале играла приятная музыка, там рассаживались гости, улыбаясь, кивая и сверкая драгоценностями. А Келайла, кусая губы, встала рядом с Мартой, ожидая, когда прибегут первые слуги, принесут посуду после закусок. В голове ее кружился вихрь, и тяжко было все удержать на местах, понять, что к чему. Главное она уже поняла — не придется ей искать во дворце плененных сестер. Мастер Асур сотворил свое волшебство, из трех девушек создал одну, и в ней собрал все самое прекрасное, чем гордились сестры. Каждая из них получила, чего хотела. Но вместо троих счастливиц сделалась одна, прекрасная, но с холодным в груди сердцем, выкованным из золота.

Что же делать? Келайла отдала бы свое сердце, не задумываясь, но она пришла вернуть сестер. Если она пойдет к троим, и станет четвертой, как же мама и папа, которые спят и ждут возвращения? Получается, никто из сестер не вернется в дом под вишневыми деревьями? Не ляжет вечером спать в спальне окнами в сад, не приготовит утром завтрак, днем — не поможет родителям по хозяйству. Или же, получив сердце, Эрла вспомнит настоящих родителей и убежит от королевской жизни? Но тогда Эррис и Арисса будут страдать, ведь они так радуются… И что там Марта говорила о переделке и о деревьях? Келайла держала в руках золотого соловейку, а что еще?

И вдруг догадалась, прижимаясь к стене за бархатным занавесом. Эта серебряная петелька. Она росла прямо из толстой ветки, как маленькая веточка дерева. Оно тоже неживое? Но под ногами была живая трава, настоящая, куда укатился Светлячок.

Это ее беспокоило, но думать было некогда. Важнее придумать, как быть с принцессой. И с ее сердцем.

Келайла пробралась за шторой к самой двери и высунула голову, жадно разглядывая возвышение, на котором стоял королевский трон, а по бокам сидели королева и принцесса. Эрла была такая прекрасная. И такая равнодушная… Белело нежное лицо, сверкали на волосах и шее драгоценные камни. А ниже, за столом, поднимались, держа в руках бокалы и кубки, гости, возглашая тосты за здоровье королевской четы и за счастье принцессы. Сверкнул переливами цветной плащ. Асур нашел глазами взволнованную Келайлу, нахмурился. Но потом еле заметно кивнул ей, и покачал головой, словно жалея Эрлу.

И девочке на самом деле вдруг стало ужасно жалко принцессу. Сидит там, среди яств и сокровищ, такая красивая, рядом любящие родители, за столом — женихи, ловят ее взгляд, надеются на ласковый прием и улыбку. А ей ничего не в радость. Просто вот — совсем ничего и никак.

Келайла не увидела, как ухмыльнулся мастер Асур, пряча руки в широких рукавах. Встал, обходя гостей и направляясь к боковой двери. Стуча сердцем, она смотрела, как, подхваченная волной ее горячей жалости, Эрла вдруг словно проснулась. Синие глаза потеплели, как весеннее небо, губы сложились в улыбку, стали точь-в-точь как живой розовый бутон, а волосы засветились, переливаясь, так и хотелось взять в руки тяжелую прядь, прикладывая к щеке. Принцесса засмеялась. И все вокруг засмеялись тоже, очарованные теплом и нежной радостью ее смеха. Только Келайла качнулась, прислоняясь к стене. В груди немножко ныло, но она готова была потерпеть, если такова плата за капельку жизни в золотом сердце Эрлы.

— Ну, — сказал мастер Асур, внезапно появляясь рядом с ней и отводя подальше от суеты и толкотни, — видела, что может сотворить твое сердце с принцессой? И это лишь малая капля, ты дала ей меньше, чем серому соловью. Сейчас Эрла выберет себе юношу для главного танца. Они скрепят обещание кольцами. А утром он увезет ее. Хочешь ли ты сделать Эрлу счастливой? По-настоящему счастливой?

— Что ты сделал с моими сестрами, мастер Асур? И зачем?

Асур надменно пожал плечами, заслоняя растерянную Келайлу от снующих с подносами слуг.

— Вот оно что. Это были твои сестры? Вряд ли они захотят вернуться. Они сами захотели. Все трое. Согласились еще до того, как я договорил предложение. Однако, жадные у тебя сестрички. А ты где была, когда троица рвалась из дома, в надежде получить принца? Проспала? Хотя, не думаю, что они взяли бы тебя с собой. Они глупы. Кичились красотой и хотели обойтись без сердца.

Он засмеялся поспешно, но Келайла все равно поняла, думая сердито — ты тоже оказался дураком, великий мастер, если решил, что твоя железяка заменит сердце.

— Смотри. Принцесса выбрала. Сейчас начнется танец.

Келайла снова заглянула в двери. Там, в огромном пустом пространстве, окруженном нарядной почтительной толпой, Эрла стояла, подав руку юноше, а он подавал ей свою, поднимаясь с колена. Музыка заиграла, все захлопали, юноша повернулся, улыбаясь толпе. Красивое лицо с маленькими усами, темные кудри, широкие плечи. И (тут Келайла ахнула еле слышно) — на гладком лбу красная метинка над бровью.

— Подаришь ли ты счастье принцессе? — вкрадчиво прошептал Асур, вкладывая в руку Келайлы маленький пузырек темного стекла, — ведь она тоже твоя сестра. Одна вместо троих.

Если я откажусь, подумала Келайла, сжимая в руке пузырек, Эрла превратится в равнодушную неживую игрушку. И целую жизнь проведет с ней не какой-то чужой принц. А Эли-Манита-Амиру, в которого она запустила косточкой с чердака. И который до сих пор волшебным образом носит на лбу ее метку. Ее — Келайлы. А еще он ей снился… Хотя она понимала, никогда Эли не посмотрит на маленькую девчонку в старой юбке, девчонку с обычным лицом, конопатым носом, русыми косичками. Всю жизнь зеленоглазый Эли, который в ответ на ее хулиганство только рассмеялся, будет мучиться с безжизненной Эрлой, даря ей свою любовь.

— Я согласна, — и Келайла опрокинула в рот пузырек, зажмуривая глаза.

Внутри все ахнуло, переворачиваясь, заныло в груди, потом выстрелило острой болью. В раскрытые глаза глянули разом жаркое солнце и бледная луна, завертелись, расплескивая острые лучи. Мешали смотреть.

Келайла шла рядом с мастером Асуром, который бережно вел ее под руку, уводя дальше и дальше от шумного зала, полного веселых людей, а в самом центре танцевала прекрасная Эрла, смеясь своему избраннику. И Эли-Манита-Амиру кружил ее, поддерживая за тонкую талию, туго схваченную драгоценным корсажем. Гости кричали здравицы, улыбался, покачивая головой в такт музыке, король Эррис, а королева Арисса промакивала мокрые глаза кружевным платочком.

Шаг за шагом уходила Келайла, с трудом переставляя ноги, которые стали вдруг непослушными, сгибались резко, как на шарнирах. И как через вату, слышала рядом негромкий смех Асура. Перед глазами плыли сначала суетливые слуги, потом стены длинных коридоров, двери, запертые на тяжелые замки. Становилось темно, только тусклые фонарики на сырых стенах отмечали их путь, по лестницам, все ниже и ниже.

И наконец, скрипя, распахнулась тяжелая дверь, разом засияли лампы, свечи и факелы на стенах. Таким безжалостно ярким был свет, что видящие глаза Келайлы снова почти ослепли — от слез. Асур подвел ее к возвышению, помог подняться и усадил, сам укладывая ее маленькие руки на неживые колени. Встал напротив, все еще смеясь.

— Ты меня видишь, маленькая Келайла? Ответь.

Она хотела сказать, хоть что-то, но губы не слушались, щеки словно заледенели, руки лежали неподвижно и ничего не чувствовали.

— Видишь. Как я и обещал. Вот только, кроме зрения, не осталось в тебе ничего. Хотя, нет.

Он подкатил высокое овальное зеркало, наклонил его под нужным углом. Оттуда, из сумрачной глубины смотрела на Келайлу статуя, выточенная из светлого камня. Искуснейше сделанная, со всеми мельчайшими деталями. Девочка, сидит, сложив на коленах руки. На неподвижном лице — большие живые глаза. Резные косички с лентами из анберовых лепестков. Складки юбки из разноцветной яшмы.

— Теперь ты такая — навечно, глупая Келайла. А чтоб наказать тебя за твою гадкую слепоту, которая не давала увидеть, как я умею гранить камни, ковать прекрасные кольца и ожерелья, я оставлю тут свет, много света. Будешь сидеть и смотреть на вещи, которые держала в руках, рассказывая мне, что они полны темноты. Теперь ты никому не нужна. Ничего не было в тебе, кроме живого горячего сердца, а теперь нет и его.

Уходя, Асур повернулся и сказал еще:

— Ты еще можешь увидеть луну и солнце, милая. Если кто из гостей вдруг решит купить для украшения дома статуэтку обычной девчонки. Но особенно не надейся, гости Эрриса короля нашего выбирают статуи героев и красавиц, и у меня их полным-полно.

Хлопнула дверь, загремел ключ в большом замке. И Келайла осталась сидеть, глядя на бесчисленные сокровища, сверкающие в ярком свете.

Глава 9

Время шло и шло, а Келайле нечем было отмерить его, даже стуком сердца, которое теперь билось в груди прекрасной принцессы Эрлы. Каменная девочка сидела, сложив на коленях каменные руки, и смотрела перед собой, на груды прекрасных вещей, разложенных по столам, лежащих в открытых сундуках, на дивные статуи, такие же неживые.

Она не умерла совсем, в голове медленно кружились мысли, тяжелые, будто они тоже постепенно каменели. И совсем равнодушной, бессердечной, она не сделалась тоже. Ведь кроме золотого сердечка была у нее и верная, преданная душа. Но что толку от любых мыслей, если сидишь камнем взаперти, не имея возможности даже подняться, пройти мимо сокровищ, попробовать открыть дверь.

Помнит ли Эрла, что она ненастоящая? — думала Келайла. Понимает ли, что сердце дано ей не просто так, а пришло от живой девочки, любящей трех своих сестер? И если помнит, может быть, она придет и освободит ее?

Но Эрла не помнила. Слишком хитер был мастер Асур, и понимая, что сердце заставит принцессу кинуться на помощь Келайле, оставил его без воспоминаний.

Потому утром, после великого пира, когда усталые гости еще спали, видя во снах вкуснейшие блюда и веселые танцы, Эрла собиралась уезжать. Расхаживая по своим покоям, пела, как летняя птичка, собирая ожерелья и браслеты, цепочки и диадемы, складывала на столик у зеркала, чтобы служанки не позабыли сложить их в дорожные сундуки.

А потом, утомившись, присела, рассматривая себя в глубоком стекле. Ей нравилось отражение. И сегодня казалось, стала она еще красивее, чем была раньше. Синевой лесных цветов сияли глаза, розой цвели губы, весенним дождем лились по плечам прекрасные волосы. И на мгновение показалось принцессе, что из синих глаз смотрит на нее кто-то другой. Другая. Пытается что-то сказать, но не может.

Эрла подождала, улыбаясь, но зеркало молчало. Тонкие брови принцессы нахмурились. Что-то во всем этом было не так. Еще вчера ее совсем не волновало, что память ничего не подсказывает о прошлом. Казалось, она родилась совсем недавно, уже взрослой, и не было детства, нянек, любимого пони и всяких игрушек. Я твой отец, говорил ей Эррис король, и она верила, потому что разве плохо узнать, что ты — дочь короля. Я твоя мама, кивала, обнимая, Арисса королева, и Эрла кивала в ответ, потому что — кому еще такое счастье — родиться принцессой у любящей матери-королевы. И, когда на пиру Эррис король склонился к ее уху, прошептал, показывая на зеленоглазого Эли, который скучал в углу зала, за спинами всех женихов:

— Посмотри на него, дочка, вот замечательный муж для тебя, красив и богат, а еще — самый близкий нам сосед, ты будешь жить совсем неподалеку…

А королева мать кивнула, шепча в другое ухо:

— У вас родятся прекрасные дети, и я смогу вволю понянчиться с внуками…

Когда Эрла услышала их слова, она, конечно, кивнула, соглашаясь.

В ту минуту ей совершенно не было разницы — этот принц или какой другой, главное, пусть его красота будет достойной ее. Но принц смотрел равнодушно, как будто ему приказали явиться, как будто исполнял этот приказ. Не знала принцесса Эрла, что так и было. Ведь после того, как принц Эли-Манита-Амиру объехал все города, деревни и поселки Страны Садов, он так и не выбрал себе невесты. И тогда старый король рассердился и отправил сына в соседнее королевство, просить руки потерянной и найденной принцессы.

Постою тут, в углу, думал принц, переминаясь с ноги на ногу, а потом вернусь домой, скажу, что принцесса выбрала другого.

И в тот момент, когда сердце Келайлы забилось в груди Эрлы, он поднял голову, скучая, и посмотрел. А принцесса посмотрела на него, новым взглядом, таким живым, таким теплым. И очень знакомым. Принцу Эли показалось, он уже видел эти глаза. Нет, не глаза. Кто-то смотрел на него так же. Кто-то совсем не отсюда. И так же испуганно улыбался, словно желая, но боясь заговорить.

И весь танец, и все время, которое дальше на пиру принц и принцесса провели вместе, он мучился этим воспоминанием, иногда поднимая руку и касаясь маленькой красной метины у себя на лбу. Красота Эрлы не давала ему толком припомнить, как именно он получил свою метку. А еще принцесса была так мила, так нежна и главное — так сердечна. Спрашивала его о родителях, о жизни в Стране Садов, о том, во что играл в детстве. Так что, к полуночи принц решил, наверное, я нашел свое счастье: сердце, которое отзывается на биение моего сердца.

Принцесса Эрла не знала всего, а понимала только — при взгляде на принца Эли ее сердце начинает быстро стучать и в груди становится тепло и сладко. Наверное, это и есть любовь, подумала Эрла, вскакивая и уходя к большим шкафам, в которых висели ее замечательные платья — шелковые, бархатные, отделанные бисером, жемчугом и яркими гранеными камушками.

А в покоях короля Эрриса шел очень важный и очень секретный разговор. Сам король сидел в удобном кресле, сняв узкие парадные туфли и устроив ноги на маленькой скамеечке — перетанцевал с фрейлинами, усталые ноги гудели. У окна королева Арисса комкала в руках платочек. И посреди комнаты стоял, выпрямившись после вежливого поклона, великий мастер камней Асур в переливчатом плаще, держа в руках шляпу с богатым пером павлина.

— Я сделал все, как мы уговорились, Эррис король мой. Настало время и тебе выполнить свое обещание.

Королева опустила платочек, собираясь что-то сказать. Но король поднял руку, и она промолчала.

— Я верен своему слову, мастер. Но ты слишком торопишь меня. Разве мало тебе огромного дворцового парка, с его птицами, оленями, бабочками? К чему навевать волшебство на все деревья, леса и сады нашей страны? Нет-нет, я не отказываюсь, ты подарил нам прекрасную дочь, она влюблена, выйдет замуж. И у нас появятся внуки-наследники. Я обещал тебе, что позволю подвергнуть переделке все дикие леса, что остались в пределах дворцовой ограды, а ведь это огромная территория. Но ты хочешь начать сейчас, так? А еще хочешь, чтобы переделались все леса королевства? О последнем мы не договаривались…

— Разве это плохо, мой король? — вкрадчиво зашелестел Асур, — ты любишь гулять по парку, восхищаешься изумрудной листвой, золотым оперением птиц, драгоценным стеклом крыльев бабочек и стрекоз. Представь, сколько золота и каменьев получишь ты вместо дурацких живых деревьев и трав! Они не нужны. От них только грязь и хлопоты. То река подмоет корни и дерево упадет, то птицы нагадят на королевскую голову, извини меня, мой король. То бестолковые мыши сожрут урожай.

— Урожай! — поднял палец король, — а если все колосья станут золотом и бронзой, что же мы будем есть?

— За мешки золота вместо зерна ты купишь столько хлеба в соседней стране, что хватит накормить всех! Ты станешь невероятно богатым, Эррис король мой! А в мире нет ничего важнее и могущественнее денег!

Асур подбоченился, выпячивая грудь.

— И не забывай, Эррис король мой, ни у кого нет такого великого мастера, с такими волшебными умениями. Но ведь я могу уйти… Любой король любого окрестного или дальнего королевства примет меня. И станет безмерно богат. А ты останешься со своими корявыми деревьями, зверями, которые живут, чтобы потом умереть, колосьями, что могут сгореть в пожарах. Только золото вечно. И драгоценные камни.

Король снова поднял руку, останавливая угрожающую речь.

— Хорошо. Ты прав. Я не могу остаться без твоего волшебства, мастер Асур. Как только принцесса Эрла покинет пределы дворцового парка, ты сможешь начать свое великое дело. А сейчас иди, я очень устал. И королева тоже.

Асур поклонился и вышел. Плащ летел вслед быстрым шагам, алые губы кривила ухмылка. Все шло, как он задумал, а бедный глупый король не догадывается, что стоит Асуру взяться за дело, то вскоре в тайной кладовой появятся еще две каменные фигуры. С драгоценными коронами на каменных головах. А их место на королевском троне займут механические копии королевской четы. Сработанные так искусно, что никто не заметит подделки. Вот только оставлять им живые сердца Асур не станет. И пусть, сидя на троне, новый Эррис отдает приказания, помахивая своей механической рукой. Только Асур будет знать, кто на самом деле владеет Страной Камней и Металлов.

* * *

Ни король, ни королева, ни коварный Асур не видели, как спорхнул с драгоценной ветки, что качалась у самого окна, маленький серый соловей. Разве разглядишь в утреннем сонном сумраке, когда солнце дремлет рядом с луной, укрываясь тонкими облачками, скромную серую птичку с тихими крылышками.

Испуганный тем, что он услышал, соловей подлетел к окошку в покоях принцессы, сел на подоконник и запел, пытаясь песней рассказать, какая опасность грядет. Но Эрла не понимала слов песенки. Она просто кружилась, прижав к себе красивое платье и любуясь собой в зеркало. Мечтала о том, как ярким поздним утром они с принцем Эли сядут в богато украшенную карету. И поедут через сверкание парка к первым воротам, минуют вторые, за ними третьи. А за четвертыми раскинется перед ними прекрасная страна, и за ее границами — другая. В которой ласковые сады прячут под тяжелыми ветвями домики, крытые красной черепицей. Когда-нибудь, мурлыкала Эрла, бросая бархатное платье и подхватывая шелковое, я буду там королевой, а принц Эли — моим королем.

Ей казалось, песенка за окном вторит ее мечтам. И она запела громче, но соловей засвистел, защелкал, так что принцесса перестала слышать свои мечты. Она бросила на постель шелковое платье и подошла к окну.

— Где же эта птица? Кажется, она испортилась, забыла свою песню. Нужно сказать мастеру Асуру, пусть заберет ее в починку.

Она высунулась, высматривая на ветках блеск золота или серебра. И отмахнулась от серой тени, что суматошно трепыхала крылышками среди чеканных листьев. А потом вскрикнула:

— Ай! — и схватилась за лоб, на котором больно наливалась красная метинка.

Под окном, задрав голову, стоял принц Эли, смотрел виновато.

— Прости. Я не хотел. Нет, я хотел, просто, я не знаю…

— Ты с ума сошел? Мне сегодня днем ехать перед подданными, а ты расцарапал мне лоб! Как это — хотел, не хотел?

Эли развел руками. Потом коснулся своего лба, потер свою метку. Он и правда не мог объяснить, зачем запустил в лоб Эрле сорванный с дерева маленький орешек. И теперь раскаивался, потому что орешек оказался из серебра, крошечный, но увесистый.

— Ты мог выбить мне глаз, — сердилась Эрла, свешиваясь из окна, — а говорил, что любишь меня! Да замолчи уже!

— Я? — совсем расстроился принц.

— Нет. Я ищу глупую птицу. Она сломалась. Слышишь, как по-дурацки поет, все время что-то новое?

Эли засмеялся.

— Птицы не ломаются, милая Эрла. И разве плохо поет этот соловей? Вон он, я его вижу.

Эрла вывернула голову, пытаясь разглядеть ветки вокруг окна.

— Спускайся, — позвал принц Эли, — я поищу лист подорожника и приложу к твоему синяку. Он быстро пройдет. И покажу соловья, он тут, рядом.

Эрла посмотрела на огромные часы, которые важно тикали, отмеряя утреннее время. Даже до завтрака его оставалось полно. Она была обижена на принца за его глупую выходку, но что-то внутри (сердце?) тянуло ее к нему. Потому девушка накинула плащ, отделанный мелкими золотыми бусинами по краю. И, уйдя из покоев, пробежала по сонным лестницам, открыла двери, ведущие в сад.

Принц Эли улыбался, и она, хотя и сердилась, не выдержала, улыбнулась ему в ответ.

— Пойдем, — сказал, беря ее за руку, — я там видел подорожник, под ивами, вылечу твой ушиб, прости за него.

— Ты обещал показать птицу, — Эрла вертела головой, прислушиваясь к взволнованной песенке, — и не надо мне подорожника, мастер Асур научил меня лечить всякое, если оно небольшое.

— У тебя холодные руки, ты замерзла? — удивился Эли и вспомнил, вчера, когда танцевали, они тоже были такими, но в суете праздника он внимания не обратил, — как это, научил лечить? А птица, да вот же она! Это соловей.

Эрла недоверчиво посмотрела в густую крону.

— Соловьи не такие. Они сверкают и кланяются, когда поют. И песенка у них другая. Красивая и короткая.

Эли отпустил ее руку и встал на коленки, раздвигая густую траву. Потянул широкий лист. Сорвав, поднялся и, отводя ветку, зашипел сквозь зубы.

— Порезался. Знаешь, серебряные деревья — это красиво, но листья у них острые. Видишь, кровь.

— Кровь? — Эрла коснулась пальцем алой капли на царапине, — я вылечу, подожди.

Вытащила из кармашка коробку, из нее — маленький платок, смоченный чем-то жирным, с едким запахом. Прикладывая к руке принца, объяснила немного свысока:

— Нужно просто заполировать. И царапины не будет. А если она глубокая, я отведу тебя к мастеру Асуру, он починит.

— Ой! — Эли отдернул руку, тряся ей в воздухе, — это что? Масло для железа? Печет.

— Для золота, — удивилась Эрла, — а еще для всех драгоценных камней. Мастер Асур всегда говорит, что моя чудесная мраморная кожа будет от него сиять, как утренний свет. Смотри…

Она несколько раз провела платочком по своему лбу, и красная метинка исчезла без следа. Эли нахмурился, прикладывая к своей ранке лист подорожника. Что-то во всем этом было не так. Он бы заметил, если бы прекрасная Эрла была такой же механической куклой, как все бабочки, птицы и олени в диковинном парке Эрриса короля. Но она была живая. Ну, почти. И ему вдруг стало жалко, что ссадина на мраморном лбу исчезла.

Эрла потянулась платочком к его лбу:

— Давай я вылечу твою метку. А то некрасиво.

— Не трогай. Она мне нравится. Ну вот, а мне подорожник помог, — он отбросил листок в траву, показывая Эрле царапину, которая уже подсыхала, — хорошая трава подорожник, живая для живого, так всегда говорила мама.

Эрла пожала плечами.

— Какая разница? Живое иногда и похуже, чем неживое. Корни у твоей травы все в грязи.

— А серебряные листья режут руки, — возразил Эли.

— Живые звери могут укусить. Или боднуть рогами!

— А бронзовые не прыгают так смешно и неожиданно. А еще не едят с руки хлеб.

— Живые цветы вянут, становятся некрасивыми!

— А драгоценные не имеют чудесного запаха!

— Живые птицы поют, когда вздумается, — Эрла топнула туфелькой, — а не когда захочу я! И они бывают такие некрасивые…

— Зато в их песенках есть душа! Разве ты не понимаешь?

Они встали напротив друг друга, сердясь. Но тут снова над головами защелкал соловей, ужасно громко. Слетел под толстый серебряный ствол, пропал в густой траве, оставляя на зеленых листьях алые капельки.

— Я же говорю, живое все пачкает! — Эрла сморщила носик, отступая, — если бы он был правильным, мастер Асур починил бы его! А так… И свалился он в грязную траву, мокрую. Фу.

Эли нагнулся, бережно раздвигая густые стебли. Одной рукой поднял маленькую серую птичку, а другой, отведя круглый лист подорожника, подхватил с земли испачканный осколок прозрачного камня.

— Может, я сумею его вылечить. Смотри, что я нашел!

Эрла покачнулась, взмахивая руками. Синие глаза закрылись, сомкнулись губы, потускнели дивные волосы.

И в это же время, глубоко под ними, под толстым слоем земли, под тайниками в несколько этажей, с лестницами и переходами, в секретной кладовой мастер Асура открыла синие глаза каменная девушка, сидящая у стены. Вздохнула другая, приоткрывая алые губы. А по плечам третьей заструились, переливаясь, дивные темные волосы.

У Эли было всего две руки, поэтому он бросил осколок и прижал к груди Эрлу, не давая ей упасть. В другой руке держал раненого соловья.

И как только осколочек спрятался в траве, живые краски вернулись на лицо Эрлы, снова открылись синие глаза.

— Что с тобой? — Эли осторожно поставил девушку на ноги, придержал за локоть, — ты чуть не упала!

— Видишь, — прошептала Эрла, — живое такое непрочное. Цветы, птицы, листья. В парке осталась живой только трава, и она уже превращается. Вот и я… Мастер Асур сказал, как только все травы, цветы и деревья, все звери в королевстве превратятся, я стану вечной и никогда не умру! Не постарею. Всегда буду такой, какая сейчас.

Принц Эли растерялся. Ему, конечно, нравились глаза и косы Эрлы, и ее тонкая талия, и звонкий смех. Но она говорила такие вещи. Как это — все превратится? И как же это — жить вечно?

— А я? — спросил он, — ты не постареешь, а я? А наши дети? Ты согласна жить и смотреть, как мы превращаемся в стариков?

Эрла улыбнулась. Она знала, что такого не будет. Но это был великий секрет мастера Асура. И он, прикладывая палец к губам, сказал ей когда-то: никому нельзя говорить, а особенно — тому, кто станет твоим королем. Это будет прекрасный сюрприз для него!

И теперь, пока Эли спрашивал, она лишь качала головой, загадочно улыбаясь. Поправила свои чудесные волосы и, отряхнув юбку, повернулась, посмотреть на дворцовые окна.

— Пора возвращаться. Мне еще проследить, чтоб служанки верно сложили в сундуки мои платья и украшения. А их три раза по десять. Сундуков, а не платьев.

Она засмеялась и побежала обратно, подхватывая подол, чтобы не намочить его каплями росы и не выпачкать мокрой землей, которая еще осталась там, где росла живая трава. Ненадолго, успокоила себя Эрла. Чудесная будет травка из нефритовых кристаллов и изумрудных пластинок!

Глава 10

Принц Эли не пошел во дворец, остался в парке. Не так долго гуляли они вдвоем, еще не звучал гонг, призывающий к завтраку. Но показалось ему, за время короткой прогулки многое изменилось. Он думал и мысли были невеселы. Но, кроме мыслей, было еще и сердце, и его тянуло к принцессе, точно так же, как ее сердце тянулось к принцу Эли.

Мама всегда говорила, любят не головой, вспомнил Эли, любят — сердцем. Значит ли это, что я должен отбросить сомнения, не размышлять о словах принцессы? Но она болтала такие вещи, которые могут напугать обычного человека. Сама — не боялась. Да и как ей бояться, принц уже понял — она совсем необычная девушка.

Он покачал в ладони соловья, разглядывая раненое крылышко. Бедная птица, не выжить ей там, где звонко поют механические птицы — их не поранят острые листья парковых деревьев.

— Ничего, — сказал Эли соловейку, — где тут мой лист подорожника? Помог мне, поможет и тебе.

И нагнулся, раздвигая густую траву. Поднял круглый листок, а вместе с ним — выброшенный осколочек.

— Какой ты, — улыбнулся Эли, — сам в руку прыгаешь. Зачем обидел принцессу?

Но осколок был таким красивым, в прозрачной сахарной глубине мерцали мягкие искорки света, а еще — грел руку, словно живой. Эли стоял, раздумывая, не положить ли его обратно. Ведь не вещица, не цветок, всего лишь обломок, да еще с каким-то непонятным ему волшебством. Может, в нем чары мастера Асура? А мастер принцу Эли совсем не понравился. Один его попугайный плащ чего стоит! И злые холодные глаза на красивом, будто нарисованном лице.

Он совсем было собрался положить находку в траву, но осколок вспыхнул мягким светом, а раненый соловейко вспорхнул на плечо и запел прямо в ухо принцу, и в песенке его вдруг послышались ему человеческие слова.

— Иди, иди, — пел соловейко, а ранка на крылышке затягивалась на глазах и зарастала новыми перышками, — найди-найди! Гейто-Гейто! Гейто-Целеста! Найди-найди, торопись, скорее! Иди-иди, найди-найди!

Открыв рот, принц Эли смотрел, как сорвался с его плеча серый соловей, затрепыхал крыльями, показывая дорогу. И вела она сперва по тропинке, потом по дорожке, на опушку, а позади заливались, повторяя свои неживые песенки, утренние дворцовые птицы — они завелись разом, когда наступило нужное время, чтоб все во дворце проснулись, умылись и приоделись к позднему завтраку, и никак не раньше. Опушка выходила на широкую дорогу, засыпанную хрустящей щебенкой, и далеко белела первая дворцовая стена. С первыми в ней воротами.

— Иди-иди, — напевал соловейко, кружась над головой принца, — скорей-скорей!

— Я не могу! Куда ты меня зовешь? К воротам? Даже на коне я буду скакать туда час, или больше. А пешком дойду к обеду, а нам с принцессой ехать…

— Нельзя-нельзя! — пел соловей, а крылья трепетали, как будто он всплескивал руками, обижаясь на непонятливость принца.

Тот подумал еще. Надо было сбегать обратно, предупредить принцессу, что он опоздает к завтраку. Но вдруг она скажет мастеру Асуру? И вообще — обидится. А время идет. Соловей торопит, выпевая свои «скорей-скорей». Наверное, его научил говорить этот самый волшебный осколок.

— Ладно, — сказал принц, вытаскивая из кармана любимый блокнот, куда записывал умные мысли (вся первая страничка была исписана — целых три мысли за полгода), — но учти, я помогал тебе, будет нехорошо, если в благодарность ты меня обманешь. Или посмеешься. Что я болтаю? Маленькая птичка посмеется над принцем, сыном великого короля!

Огрызком карандаша Эли написал на второй страничке несколько слов. И прицепил страницу на длинную ветку бронзового дуба, торчащую до середины опушки. Любой, кто станет искать его или просто пройдет мимо, увидит белый листок на темных ветвях.

«Не сердись, милая Эрла, мне нужно сделать одно важное дело, я скоро вернусь. Принц Эли (и роспись с целой кучей завитушек)».

— Побежали! — принц сунул в карман осколочек, поправил на поясе фамильный кинжал и кинулся по широкой дороге изо всех сил, пытаясь обогнать серую птицу, что вилась и порхала перед его лицом.

Бегать принц любил, и на широкой дороге ему стало весело. Веселей, чем на пиру, полном напыщенных гостей и придворных, так что он почти и забыл, что бежит не просто так, а по делу.

Соловейко ждал его, усевшись на кованые ворота. Принц отдышался, напустил на себя важность, и махнув рукой стражникам (те поклонились при виде расшитого камзола и бархатных красных штанов), степенно прошел в раскрытые створки. Оглянулся, готовясь бежать дальше. Но соловей на лету свернул вдоль стены, и принц пошел следом, к маленькому домику, что стоял посреди самого обычного огорода. Встал у калитки, раздумывая, как быть — среди грядок виднелась сгорбленная спину, мерно поднималась и опускаясь тяпка, сверкая на солнце лезвием.

— Эй! — негромко позвал Эли.

А соловейко покружил и сел на плечо старухи, замотанной серой шалью. Та выпрямилась, замерла, слушая птицу. И подойдя, распахнула калитку.

— Входи, утренний гость. Нечасто приходят к старой Целесте такие… — она оглядела цветной наряд принца маленькими цепкими глазами, — такие павлины.

— Я не павлин, — обиделся Эли, — я принц, и зовут меня Эли-Манита-Амиру, сын короля прекрасной Страны Садов, который носит имя Амир, которая на картах носит имя Манесто.

— Совсем меня запутал, — Целеста прислонила к забору тяпку, пропуская принца к дорожке, ведущей среди грядок к низенькому крыльцу.

Тот шел, осматриваясь. И вдруг сказал, останавливаясь возле куста шиповника:

— Чтобы тля не ела этих чудесных цветов, нужно сделать табачный настой, обрызгивать куст на ночь и утром. А если зимой правильно обрезать лишние веточки, твой шиповник, уважаемая хозяйка, распустится розами.

— Смотри-ка! А я думала, ты только плясать с фрейлинами хорош, да носиться по полям на коне, пугая бедных маленьких зверушек.

— Я сын короля Страны Садов. Прекрасные цветы и плодовые деревья — главные наши сокровища, — с гордостью ответил принц.

Целеста улыбнулась, споласкивая руки в бочке с дождевой водой. Внезапный гость понравился ей. Не только красив, думала старуха, усаживая юношу за стол и наливая в кружку молока, но и знает о важности самого важного. Такого и угостить не печаль, думала дальше, отрезая кусок домашнего пирога с ягодами, и выслушать — не потраченное время. И что там чирикал серый соловейко, тыкаясь ей в щеку, маленький и очень взволнованный?

— Ешь, пей и рассказывай, уважаемый гость. А я немного отдохну. В огороде мне помогает парнишка один, но что-то давно не приходит. Я уж за него беспокоюсь. Явором зовут, не слыхал ли?

— Нет, — принц откусил пирога, и сразу откусил еще, очень вкусный пирог с желтой черешней, а он с вечера ничего не ел.

Когда на тарелке остались одни крошки, принц поблагодарил старую Целесту, кивнул серой птичке, которая спокойно сидела на спинке старухиного стула. И стал рассказывать всю историю целиком, чтобы не пропустить чего важного, а то ведь непонятно, что знает хозяйка, а чего нет.

Целеста кивала, слушая. Иногда пристально смотрела в зеленые глаза, иногда опускала голову, думая. После того, как принц пересказал все, указывая пальцем на смирного соловейку, кивнула и снова молчала, положив на стол старые руки с узловатыми пальцами.

— Птичек этих, — сказала, наконец, — везет ко дворцу Эрриса короля нашего один торговец, и родом он, как и птички его — из вашей Страны Садов. Не знаю, хороший ли он человек, не видела я его никогда, но сержусь, что привозит живых птиц на потеху богачам. Сердилась, вернее. Пока не приехала с ним девочка — золотое сердце. Келайла зовут. Не слыхал?

— Нет, — покачал головой принц, — во дворце осталась моя невеста, принцесса Эрла, а про эту девочку ничего не знаю.

— Да уж куда ей, бедной бедняжке. Такая была истрепанная, что я отдала ей платье. И башмачки. Что остались от дочки. Разве же такой расписной принц посмотрит на бедную девочку, ежели рядом — шелка и бархаты, короны да ожерелья. А между прочим, насчет камней и золота она великий знаток. То мне Явор шепнул потихоньку. Но вот печаль-то: шепнул на ухо, и я никому. А парень-то и пропал!

Целеста поднялась, качая головой.

— Так что, извини, принц, не знаю я больше ничего. Только вот, что птица не из наших лесов, а где искать того торговца — тоже не знаю.

Но принц Эли остался сидеть, хотя это было невежливо. Вцепился руками в край стола, нахмурил брови.

— Соловей пел мне «Гейто-Целеста, Гейто-Целеста»! Свое имя ты мне сказала, уважаемая хозяйка…

— Хватит величать, — перебила его та, — зови уже бабушкой.

— Хорошо, бабушка Целеста. А кто же тогда Гейто?

— Почем я знаю. Мне работать пора. Вставай, поздним утром да после завтрака рассиживаются только лентяи.

Эли неохотно встал. Выше вместе с Целестой, и обогнав ее, схватился за рукоять тяпки.

— Я помогу. Я не лентяй! А ты подумай, бабушка Целеста, что же мне делать?

— Возвращайся во дворец, — посоветовала Целеста, пока он махал тяпкой, сняв узкий камзол и повесив его на куст бирючины, — жениться ж надумал. И правильно. Увези принцессу из этого дворца. Парень ты, вижу, неплохой, и не дурак. Глядишь, за таким мужем и она станет хорошим человеком.

Эли опустил тяпку. Пока он бежал к воротам, пока ел пирог с молоком, конечно, он опоздал и на завтрак, а поработав в огороде — еще и на обед, и повозки там стоят, полные сундуков, ждут, когда он объявится. И тут он вспомнил, что говорил-то о себе, да о принцессе, немножко о короле и еще — о том, как вел его соловейко. И что пел ему. Не сказал того, что ему показалось, не относится к делу.

— Принцесса Эрла поведала мне, бабушка, что скоро не будет в королевских парках живой травы. А все остальное там уже мертвое — сплошь золото, серебро, бронза и драгоценные каменья. Трава еще живая. Но и то не везде.

И, как только сказал, то взвился над головами соловейко, запел, повторяя те же слова. Скорее-скорее, чирикал взволнованно, Гейто-Гейто, найти-найти!

Целеста бросила охапку сорняков, которую собирала — унести к забору.

— Что ж самого главного не сказал, пустая голова! Вот о чем поет твоя птица, и вот чье имя к моему ладит! А и видать не плохой тот купец, если птичка твоя, ожив среди мертвых деревьев, снова к нему просится. Пойдем скорее!

— А в чем дело-то, бабушка? — Эли бежал следом с тяпкой наперевес, забыв в огороде снятый камзол.

— В том, что ежели мастер Асур начал свои переделки, то уж не остановится. И что-то про его злые дела знает твой соловейко, только сказать так, чтоб мы поняли, не умеет. Зовет нас к своему Гейто, уж он и перескажет.

— Как же мы его найдем, если ты не знаешь, и я не знаю!

— Явора надо искать, — сказала Целеста, топая по ступенькам в домик, — только он и знает, каков с виду этот Гейто. Да еще маленькая Келайла — золотое сердечко. Эх, жаль, что не видел ты ее во дворце, она бы и соловейка выслушала. Нам пересказала.

— Она понимает птичий язык? — удивился принц.

— Она понимает их птичию душу, — ответила Целеста, возвращаясь на крыльцо с длинной костяной дудкой, кривой, как ее старые пальцы, — уши заткни, дудеть буду. И уйди с дороги, а то вдруг затопчет!

Эли послушно заткнул уши пальцами и шагнул в сторонку за куст шиповника. Охнув, присел, тряся головой (уши он заткнул только для виду) — Целеста дунула, и дудка заревела, как матерый олень по весне. Оглохший Эли и не услышал, как затопотали шаги, только ветер пронесся, вздымая листья на ветках шиповника. И старый олень с белой мордой, качая на голове единственный рог, замер у крыльца, топая задней ногой.

Целеста погладила седую оленью морду, вытащила из кармана тоненькое колечко с желтым, как солнечная искорка, камушком. Вздохнула, улыбнувшись.

— Тому лет пятнадцать назад Явор совсем мальчишкой был. Сирота он. Хотел сделать мне подарок на именины, за то, видать, что привечала, не жалела парню кружки молока да куска пирога. Вот, заработал малую денежку, купил это колечко, а хотел купить мне богатый платок с кистями, чтоб ходила я на базар степенной красавой. Но за платок просили в десять раз больше. Помню, сильно переживал, что за всякую работку брался, а денег дали всего-ничего. Для меня это колечко — подороже лалов и диамантов. Возьми. Пока оно у тебя, приведет олень Оллис к Явору. Я б, может и сама собралась, в скором времени, так загадывала, если не вернется Явор, да мне на спине оленьей не усидеть, а рядом бежать — не угонюсь. Держи. Да не потеряй!

Эли сжал в кулаке колечко, простое совсем — медный ободок, махонький камушек, наверное, обычное стеклышко. Колечко тепло шевельнулось в руке, словно просыпаясь.

— Не потеряю, бабушка Целеста.

— Не загадывай, — проворчала старуха, пока он осторожно громоздился на широкую оленью спину.

И вздохнула, подавая камзол:

— Думаю, колечко и виновато, что пошел Явор по торговой и ювелирной части. Сказал мне тогда, не хочу в бедности жить, вырасту — разбогатею и тебя, мать Целеста, заберу из кривого домишка, поселю в удобных палатах. Да не всякая мечта человека поднимает. В детстве-то он был совсем золотая душа, а как завел шашни с деньгой, стала душа со ржавчинкой. Но я все равно дурака люблю и за него волнуюсь.

* * *

Эли не очень волновался за незнакомого Явора, но, летя на спине оленя Оллиса обратно ко дворцу, успел подивиться тому, как быстро входят в его жизнь совсем незнакомые люди. Далеко позади, уже за стеной, стихало дудение старой Целесты (он понял — дудка-то сделана из второго рога лесного оленя!), а он летел, вцепившись руками в косматую шерсть и думал. О мальчишке Яворе, который брался за грязную работу, чтоб суметь сделать подарок — от самого чистого сердца той, что заменила ему мать. О торговце Гейто, к которому стремился улететь серый соловейко, и летит теперь рядом, трепеща крылышками — обратно в сверкающий неживой парк. А еще — о девочке Келайле, совсем незнакомой, у которой, по словам старухи — чистая душа и по-настоящему золотое сердце. Как она упрекнула принца — за шелками и бархатами принцессы ты ее и не замечал! Но у принцессы Эрлы тоже хорошее сердце, возражал Эли, трясясь на могучей спине и влетая на площадь перед дворцовой лестницей, где толпились груженые сундуками повозки и скучали возничие на передках богатых карет. Не зря мое сердце тянется к ее сердцу!

Олень не остановился, пронесся мимо ошарашенных гостей, что прогуливались по площади в ожидании отъезда принцессы, и побежал дальше, углубляясь в парк — по боковой аллее, которая вела тоже ко дворцу, только с его обратной стороны.

— Где твой друг? — проговорил Эли, нагибаясь к шее оленя и держа в руке медное колечко, — ищи его, Оллис!

Олень покивал в ответ и резко остановился у неприметной дверки, закрытой вьющимся виноградом с листьями из темно-зеленого нефрита. Эли спрыгнул и прислушался. Там, на площади, люди шумели, пересказывая друг другу, как пролетел мимо неспокойный принц: мало того, что опоздал к завтраку, мало того, что садовник прибежал, неся начерканную им записку для сердитой Эрлы. Так еще и вернулся — на олене! Будто не принц, а бродячий циркач. И не спешился, торопясь просить прощения. А мелькнул, только и видели гости белый олений круп с рыжим флажком-хвостиком, да камзол, наброшенный на плечи принца.

Скоро сюда прибегут любопытные, понял Эли, слезая с Оллиса, начнут рассказывать, как обижается прекрасная Эрла и как сердятся ее родители.

— Сюда? — спросил шепотом. И когда Оллис кивнул, махнув здоровенным рогом, Эли похлопал его по шее, — спасибо, друг. Беги, спрячься в деревьях. Да осторожнее! У них острые листья!

Дверка была такой неприметной, что закрывать ее видно не побеспокоились, да и кто полез бы сюда, понимал принц, аккуратно отводя непослушные плети, накрест захлестывающие темное дерево двери. И вот чудо — там, где проводил он рукой с медным колечком, виноград становился послушным, плети мягчали, и листья не резали рук.

Эли надел свой камзол, чтобы не бросать его снаружи. И щурясь, ступил в полумрак, ожидая страшных вещей, что окажутся в таинственном подземелье дворца.

Но внизу, под узкой лесенкой, светили лампы на стенах. Слышался деловитый шум, кто-то распевал песенку, а кто-то пробежал мимо, сверкая белой поварской шапочкой над серебристым кругом подноса.

Эли спускался, оглядываясь. Это что, дворцовая кухня? А как же лабиринты, где, может быть, пропал незадачливый Явор?

Он спрятался в закутке, прислушиваясь к разноголосому шуму из распахнутых дверей. Оттуда шипело, гремело, скворчало. А еще пахло жареным мясом и горячим компотом.

— Тонико! — грянул из кухни сердитый бас и на пороге появился огромный, как белый медведь, старик в поварском колпаке, — где носят феи этого мальчишку? То-ни-ко! Ежели каша остынет, сам пойдешь получать пинков от славного мастера Асура! Его подмастерья и так возятся дни напролет с камнями, а я отдам на обед парням закаменевшую кашу?

Колечко завертелось в потном кулаке Эли, толкая сжатые пальцы. Он быстро огляделся. Скинул с плеч яркий камзол, оставаясь в белой рубашке. Дернул с крючка мятый фартук, подпоясал его, закрывая красные бархатные штаны — уже изрядно вымазанные землей и покрытые седой оленьей шерстью. Хлопнув ладонью по мешку с мукой, что притулился в углу, провел по лицу, пригладил волосы — и не узнать теперь лощеного принца в припорошенном мукой поваренке.

— Живот. Живот у него прихватило, — сказал повару, выскакивая из-за угла и кланяясь низко, чтоб тот не рассматривал его лица, — я возьму. Кашу.

— На столе, как всегда! — рыкнул повар и скрылся в белом пару, прячущем огромную плиту.

У стены на длинном столе стоял только один горшок, зато — огромный. Эли примерился к теплому боку. Но одной рукой не унести, и он быстро надел колечко на палец, снова удивляясь тому, какое оно теплое — совсем живое. И тянет руку, словно командует этим пальцем — этот горшок бери, туда его неси.

Эли прижал к животу тяжелый горшок, да в него, наверное, ведро каши поместилось! И пошел туда, куда вело его медное колечко Явора.

Сначала он приободрился, довольный тем, как схитрил с одеждой. Но коридоры тянулись и тянулись, повороты уводили все дальше, лестницы опускали его все ниже. Каша из почти горячей сделалась теплой, а сам горшок, кажется, потяжелел втрое. Ноги подкашивались, ужасно хотелось поставить горшок и присесть, прислониться к стене, может даже поспать. Но стены были сырыми, ползали по ним многоножки, спускались, качаясь перед лицом, паучки на нитках паутины. А еще — где-то там трудятся подмастерья Асура, голодные, небось.

Принц Эли не знал, что давно переступил запретную черту, куда поваренок Тонико ни разу не заходил. Он просто оставлял горшок на пороге первой лестницы, которая вела в нижние уровни дворца, а один из рабочих приходил забрать еду. Но ведь старая Целеста велела колечку отыскать хозяина, так что, все было правильно. И когда Эли останавливался на перепутье, палец с колечком указывал ему, какой сумрачный коридор выбрать, по какой лестнице спускаться.

Наконец снизу послышался шум. И это был не такой веселый шум доброй работы, каким встретила его кухня. Унылое жужжание, монотонный вой и печальная песня с невнятными словами. Эли поставил горшок на пол и подкрался, заглянул в узкое окошко на тяжелой черной двери. Через частые прутья решетки увидел огромный зал, полный столов, за столами горбились фигуры, а у стены стояли станки — точильные и шлифовальные, визжали и гудели, испуская искры. Колечко завертелось на пальце и Эли сжал руку в кулак, боясь его потерять. Один из мастеров встал, с трудом расправляя плечи. Побрел к двери, сперва посмотрев на большие часы, что висели под потолком. Эли едва успел отскочить, прячась за угол и ругая себя за глупость — чем глазеть, нужно бы придумать слова, с которыми обратиться к ювелиру. Чтобы тот пустил его внутрь.

Но мастер поднял горшок и вернулся внутрь, даже не удивляясь, что тот стоит сам по себе и что идти по лестницам за ним не пришлось. Гудение и жужжание стихало, люди оставляли работу, подходили, рассаживаясь за пыльным столом, подвигали к себе миски. Никто не шутил, не перебрасывался словами с соседом. Медленно ели, устало зачерпывая кашу.

Который же из них Явор? — думал принц, снова точась у двери и осторожно заглядывая через решетку. И как заговорить с ним?

Ему мешал монотонный низкий звук, он один остался, когда все мастера сели обедать. У станка, что притулился в темном углу, по-прежнему трудился какой-то человек, даже головы не поднял. Брал со стола бруски и подносил их к шлифовальному кругу, нажимал на педаль, приводя круг в движение. Станок визжал, разбрасывая искры.

— Явор, — крикнул от стола худой человек с перевязанным глазом, — иди хоть чаю попей! Свалишься и умрешь, рядом с этими болванками!

Но Явор у станка покачал головой, продолжая работать.

— Торопится, — заступился за него еще один мастер — большеголовый, с круглым бледным лицом, — если сегодня не закончит вон тот большой мешок, великий мастер Асур отправит его в нижнее подземелье, в плавильню.

— Как можно его закончить? — рассердился худой, — там слитков на три дня работы. И каждый день, ежели не сделал вчерашнего, мастер Асур прибавляет ему заданий! Видно, не хочет выпускать парня на свет.

Явор поднял голову, не переставая жать на педаль. На измазанном каменной пылью лице блестели мокрые дорожки — то ли слезы, то ли пот.

— Я закончу! Я уже быстро умею!

И тут брусок выпал из пальцев, визгнул, отскакивая от крутящегося круга. И ударив Явора по уху, улетел, кувыркаясь.

— Эх! — одноглазый подбежал, склонился, приподнимая голову Явора, — ну, хоть живой! И не в глаз. Куда его теперь? Отнести на койку?

— Нельзя, — испугался бледный толстяк, отталкивая других, — вон в углу положи на лавку, ежли понесем в спальню, не сделаем работу. Будем тогда все, как он. Давайте, ребята, посидели и хватит, пора за дело.

Эли совсем немножко подумал. Надо сказать, что умел он не только махать тяпкой и говорить вежливые слова, умел еще и думать быстро. Хотя и не всегда правильно. Сейчас он сорвал с себя белый фартук, скомкал, вытирая лицо от мучной пыли. Быстро навертел фартук на голову, закрывая себе волосы. И важно ступил в мастерскую, расправив плечи.

— Так-так! Этот, значит, поранился? Ну-ка, дайте помощнику королевского лекаря осмотреть больного!

Наклоняясь над Явором, потрогал холодный лоб, хлопнул по щеке, по другой. Вставая, приказал:

— Поднимите. Велел бы я отнести его в спальню, но вижу, много у вас работы. Сам справлюсь.

Обхватил Явора за талию и приподнял, в мыслях ругая парня за то, что такой тяжелый (наверное, это пироги бабушки Целесты, мог бы и поменьше есть). Повел к выходу, следя, как тот медленно переставляет ноги.

— Не миновать теперь парню плавильни, — вздохнул один из мастеров, усаживаясь за свой стол и беря в руки незаконченный прекрасный браслет.

— А ты как узнал-то? — спохватился одноглазый, провожая к выходу принца и Явора, — он ведь только что вот!..

— Я пришел за ним по приказу самого принца Эли, — важно ответил принц Эли, стараясь не пыхтеть под тяжестью Явора, — а для чего велел принц доставить к себе торговца Явора, мне неведомо.

Глава 11

Теперь уже не горшок с кашей тащил Эли, а вел спотыкающегося Явора, и не вниз спускался, а брел наверх, пересчитывая крутые ступеньки. На ходу пытался парня расспросить, но тот лишь охал, да причитал о несделанной работе, пока принц не рассердился на его жалобы.

— Извини, достопочтенный Явор, но стонами дела не сдвинешь. Как ты будешь работать, если на лбу у тебя шишка, ухо распухло, а глаз закрыт? И не волнуйся, я… то есть, принц Эли, жених прекрасной принцессы Эрлы, похлопочет за тебя перед мастером Асуром. Может, и освободит он тебя от непомерных заданий.

— Освободит, ага, — отозвался Явор, спотыкаясь на ступенях, — заодно и на базар не отпустит, не получу, значит, денег, за новые свои находки.

— Не все деньгами меряется, — поучительно ответил принц.

Но Явор рассердился, цепляясь за его плечо:

— Тебе легко говорить, ты служишь богатому, спишь в тепле, да вкусно ешь. А мне кто поможет, сироте? Даже мастер Асур вместо благодарности, за то, что привел я к нему золотую девчонку Келайлу, что чудесно находит в земле самоцветы, а в скалах новые руды, видишь, как наградил. Наказанием вместо платы!

Эли кивал, слушая и складывая слова. Понял, что лучше дать парню жаловаться дальше, так больше узнает. Но Явор охнул и замолчал, еле переставляя ноги. А Эли задумался, куда же его отвести. Нужно спокойное место, чтоб отдохнул, да поел-попил. И рассказал, наконец, все, что знает о торговце птицами, и о девочке, о которой принц уже наслышался от Целесты.

Увести его в свои покои? Но там наверняка хлопочут служанки, убирая постель и посуду, и все сундуки уже сложены.

Эли вытащил Явора на свет, преодолев последнюю лесенку. И повел вдоль самой стены, задирая голову к окнам. Встал под раскрытым окном спальни принцессы Эрлы. И пошарив в кармане измятых бархатных штанов, вытащил — рогатку. Обыкновенную, какие ладят себе мальчишки, с резиновой жилкой и кожаной заплаткой для камушка. Потянулся, сковыривая с ветки лещины серебряный орешек, пульнул, целя в открытое окно. Внутри зазвенело, ойкнул сердитый девичий голос. Принцесса показалась над подоконником, дивные волосы свесились вниз, сверкая черными и голубыми нитями.

— Ах, вот ты где! Не хочу с тобой разговаривать. Уходи!

— Прости меня, милая Эрла. Нужно помочь бедняге Явору. Я расскажу тебе про все мои приключения. И ты поймешь, я не мог остаться. Открой двери, дай нам войти.

Эрла осмотрела стонущего Явора, покусала алую губку. Снова рассердилась на принца Эли. Что может быть важнее торжественных проводов из родительского дворца! Так ему и сказала, собираясь закрыть окно.

— Все хихикают над тем, как ты обманул бедную Эрлу, пообещал забрать, и пропал. А теперь будут смеяться в голос, увидев, какой ты вернулся. Да еще притащил с собой грязного бродягу. Уходи!

Окно захлопнулось.

— Дела… — только и смог сказать Эли, завертел головой, придумывая, куда повести бедолагу, и печалясь тому, что Эрла оказалась такой бессердечной.

А принцесса стояла за цветными стеклами, стискивая маленькие кулачки. Она не хотела мириться с принцем, уж очень он оказался не таким, как ей мечталось. Совсем не важный, не похож на благородного знатного господина, скорее смахивает на обычного мальчишку, да еще эта ссадина на лбу, ну, точно вот выбрался из драки. Но сердце ее не хотело прислушиваться к этим мыслям. Стучало и тянуло, напоминая — даже если сердишься на принца, как можешь ты бросить в беде человека, прекрасная Эрла? Он ранен, охает, еле держится на ногах. Да и сам Эли, смотри, устал и растрепался, не потому что хулиганил, хотя и швыряется серебряными орехами, а — помогал бедняге.

И она снова распахнула окно.

— Ладно, принц. Веди ко мне своего несчастного. Я открою двери опочивальни, а слугам скажу, что прилегла отдохнуть. Только быстрее и чтоб никто вас не видел!

Вот, думал обрадованный принц, таща Явора в боковую дверь и толкая по боковой лестнице, я так и знал, что у Эрлы — золотое сердце!

Вместе они уложили страдальца на мягкое покрывало, принцесса заперла двери и принесла платок, пахнущий цветочными духами, склонилась, вытирая капли крови на распухшем ухе. Потом обернулась к принцу:

— Что смотришь, подай кувшин, там, на столике.

— Смотрю, какая ты красивая, милая Эрла.

Эли принес кувшин, налил из него в кубок свежей воды.

— Тебе нравятся мои глаза, да? И прекрасные волосы! А еще…

— Мне нравится твое сердце, Эрла. Это самое прекрасное, что в тебе есть.

Явор уселся на постели, прижимая к уху платок. А Эрла выпрямилась, опуская руки и хмуря тонкие брови. Странный какой принц. Все без конца расхваливают ее глаза и губы, ее прекрасные волосы и стройную фигуру, плавную походку, белые ручки. А он восхищается тем, чего вовсе не видно.

Но принц уже не смотрел на Эрлу, усаживаясь на край постели и стаскивая с пальца медное колечко с желтым камушком.

— Явор, это мне дала бабушка Целеста, когда просила тебя отыскать. Возьми. И скажи нам, кто такой торговец птицами Гейто, откуда приехал, и где его найти? Нам очень нужно знать!

— Нам? — удивилась принцесса, отходя от постели, обиженная тем, что Эли перестал говорить о ее красоте и занялся другими делами, — а я тут причем? И как ты мог надеть на свой царственный палец эту дешевую ерунду! Фу. Оно такое некрасивое!

— Не обращай внимания, — сказал Эли обиженному Явору, — красивое, конечно, красивое! Скажи, скорее, про Гейто. А еще — про Келайлу, ту девочку…

— Не обращать? — еще пуще рассердилась принцесса, — красивое? И какая-такая девочка? Ты мой жених, пока я не передумала! А я передумаю, вот прямо сейчас!

Принц Эли выпрямился, сжимая кулаки. Он ничего не понимал. Ведь только что, когда Явору было совсем плохо, принцесса его пожалела и повела себя как хороший человек с добрым сердцем. Но вот парень немного успокоился, и сел, сам держит платок, а она вдруг стала цепляться к мелким словам и говорить глупости!

Принцесса Эрла надула губу, увидев, какое лицо стало у ее жениха.

— Вот возьму и позову стражу!

— Знаешь, что, — ответил Эли принцессе, — да хоть сто раз передумывай, только дай мне несколько минут. Пусть уважаемый Явор ответит на мои вопросы. И мы с ним уйдем.

— Вопросы про эту девочку, да? А-ха-ха, смешное какое имя — Ке-лай-ла-а-а. совсем не королевское. Нет, милый принц. Если ты такой, я возвращаю тебе свое обещание! Можешь размахивать медным кольцом и бегать за своей Келайлой. Все у тебя не так, как должно быть у настоящего принца. Все у тебя важнее меня! И соловей твой — серый, как старая тряпка. И друг у тебя — рыжий замарашка. И даже кольцо — медное, с дешевой стекляшкой вместо камня.

— Ничего я ей не скажу, — набычился Явор, бросая на постель принцессин платочек, — и платка мне ее не надо.

— Стража! — закричала принцесса, кидаясь к двери.

— Дела… — подумал принц Эли и очень вовремя вспомнил, что в кармане у него лежит волшебный осколочек.

Вытащил, протягивая руку к принцессе, осколок вспыхнул мягким светом. И Эрла застыла, с открытым ртом и откинутыми назад волосами.

— Уважаемый Явор…

Но тот, перепугавшись волшебству, сам заговорил, путая слова и сдвигаясь к самому окну, где сидел на ветке серый соловейко, трепыхая нетерпеливыми крылышками.

— На базаре! Я встретил их на базаре. Гейто привез своих птичек, его там многие знают, а девочку привел ко мне. Слухами о Яворе полнится страна, да! Привел, значит, потому что девчонка разумеет о камнях и драгоценных рудах, и я согласился вести ее во дворец. Показать великому мастеру Асуру. Я думал, мастер Асур отсыплет мне денег, за девочку! Но он бросил меня в подземелье, на черную и грязную работу. Ты не заколдуешь меня, могучий принц-волшебник? Пожалуйста, не надо! Я не хочу стоять тут, в покоях принцессы, камнем, когда набежит стража. Я хочу домой и своих денег!

— Где теперь этот Гейто? — расспрашивал принц, беспокоясь, не слишком ли долго стоит, закаменев, принцесса. Хоть и вредной от своей глупости она только что была, но он не хотел навредить девушке.

— Далеко, могучий принц. Собрался он, как только я. Как только мы… Да уехал назад, на самую границу, сказывал, дом у него там. Жена.

— Знаешь где?

Явор затряс головой, придерживая ухо.

— Нету дома. И жены нету.

— Ты же сказал!..

— Не ругай бедного Явора, могучий принц-волше…

— Не буду!

— Сказывал, поедет, отдаст денег жене, да улетит, куда глаза смотрят. Сказал, пока Келайла прощалась с птичками, я сам теперь — вольный, как мои птицы, даже лучше, потому что не в клетке и могу жить, как захочу.

— А Келайла? — продолжал спрашивать принц. И соловейко за окном вдруг запел звонко, заголосил, повторяя свои трели.

— Лейла-Кайла-Кейла-Келайла! — пела серая птичка, прыгая по длинной серебряной ветке, — Лейла-Кайла-Кейла-Келайла! Келайла-Келайла!

— Она, значит, прощалась с птицами? Говорила с ними?

— Да, принц! Уж так прощалась, все клетки обошла, каждую погладила, птичку, не клетку, в головушки целовала. Шептала там что-то, да я не слушал, мне баял свои надежды старик Гейто.

— И где она сейчас? Быстро говори, Явор, а не то заколдую и тебя!

— Я не знаю! Меня сразу и увели. А она осталась с мастером Асуром. (- чтоб его, — прошептал Явор, но тут же испугался, вдруг кто услышит). В нижних его покоях, куда никому нет ходу, кроме самого Асура да наилучших торговцев камнями. Я вот там был! Только это было давно, могучий принц. Я уж не посчитаю, сколько дней, могу сказать в мешках.

— Чего? — удивился Эли.

Явор растопырил пальцы, измазанные каменной пылью.

— Велено мне было шлифовать слитки по три мешка в день, а я успевал только два с половиной, а половина третьего на другой день уходила, а успел я сделать сто целых мешков, да еще сто половинок, и ежели…

— Хватит, — махнул рукой Эли, — потом посчитаешь. Покажешь мне дорогу в нижние покои, понял?

— Нет, — мрачно отказался Явор, протискиваясь мимо раскрытого шкафа к самому окну, — я разве дурак? Да если мастер Асур увидит меня внизу, где нижние покои, а дальше-то у него там еще кладовые… секретные… Он превратит меня в мертвый камень. Как вот ты сейчас принцессу. Не знаешь, куда от вас и деться, от всяких волшебников. А тех, кого превращает мастер, он прячет так глубоко, что и не сыщешь, нет, я туда не пойду.

Он уже сел на подоконник, следя, как принц держит на ладони осколочек. Явор и сиганул бы вниз, цепляясь за плети винограда, но боялся — вдруг волшебства в ломаном камушке хватит и на двоих. А падать камнем на твердую землю ему не хотелось.

— Прошу тебя, принц! Не заставляй бедного Явора!

— Ладно. Не бойся. Я пойду туда сам. Расскажешь, как идти. А еще — как она выглядит, эта Келайла?

Явор перевел дух, удобнее усаживаясь на подоконнике. И пожал плечами.

— Никак не выглядит. Просто девочка. Невысокая. Лицо круглое. На носу веснушки. Косицы ей плела мать Целеста. Жалела, что та себя не увидит. Я сказал, что девочка — слепая? А, не сказал… Она слепая, могучий принц. Ее глаза видят лишь золото и каменья. Вот и все, что я знаю, теперь отпусти меня, а?

— Не прыгай в окно, — кивнул принц, — пойдем, я выведу тебя в парк, если ты уже оклемался. И знаешь что? Бери оленя Оллиса, поезжай на нем в домик к бабушке Целесте. Поможешь ей в огороде, а то от своей жадности к деньгам растеряешь всех хороших друзей, будешь век торчать в мастерских, глотать каменную пыль. Колечко не потеряй, я обещал Целесте, что оно к ней вернется.

Он проводил Явора к лестнице, вернулся к окну, свистнув громко. Проследил, как парень, вздыхая, взбирается на широкую оленью спину. И когда тот поднял руку, сверкнув желтым камушком в медном колечке, принц помахал Оллису, чтоб тот не медлил.

Повернулся к принцессе, пряча поглубже в карман волшебный осколочек.

— Стража! — снова закричала принцесса, опять кидаясь к двери, — скорее, сюда!

Принц Эли вздохнул, усаживаясь в парчовое кресло и беря со стола золотой кубок с чистой водой. Ну какая, однако, вредная девчонка, эта принцесса Эрла, уже голова от нее болит.

* * *

Но бывает так, что пока совершаются одни дела в одном месте, в других местах совершаются дела другие. И все связано между собой.

Принц не знал, и принцесса Эрла не знала, что, когда протянул он руку с волшебным осколком, останавливая принцессины капризы, глубоко под ними, ниже десяти поворотов и пятнадцати лестниц, в тайной кладовой, что спрятана за тайной мастерской коварного Асура, да-да, именно там, где сидела, послушно сложив на коленках руки, Келайла, лишенная своего сердца, у стены зашевелились несколько фигур. И не три, как в прежний раз, когда осколочек заставил Эрлу замереть, а — четыре.

Распахнула глаза Лейла, оглядываясь вокруг и удивляясь. Приоткрыла губы Кайла, рассматривая сундуки и длинные столы с горами сокровищ. Встряхнула волосами Кейла, протягивая руку к раскрытому сундуку, полному самоцветных ожерелий и брошек.

— Не трогай, — раздался в сверкании камней тихий голос.

Кейла отдернула руку, как от огня. Лейла повернулась на голос. Кайла попыталась сойти с возвышения, на котором сидела.

И только Келайла осталась неподвижной, не убирая руки с колен. Глаза ее смотрели перед собой, туда, где за столами и сундуками, почти скрытая загроможденными полками, высилась мужская фигура. Нет, статуя. Высокий и стройный, с опущенными руками, широкоплечий, сверкал мраморными скулами, блестел каменным лбом под резными каменными кудрями. Красивое лицо было почти неподвижным, только чуть трепетали ресницы и шевелились каменные губы, когда снова произнес слова:

— Не касайся злых вещей мастера Асура, мастерица тканей. Растеряешь добрые умения.

В наступившей тишине Лейла увидела статую и ее глаза стали еще больше.

— Не поворачивайся, рисовальщица узоров. Неровен час, узнает мастер Асур, что ты увидела меня.

— Кто ты? — прошептала Кайла губами, к которым никак не возвращался алый блеск.

— Говори тише, милая певунья. А то мастер Асур навсегда лишит тебя голоса. Как лишил меня возможности создавать добрые вещи.

Я не только мастерица тканей, хотела заспорить оживающая Кейла, разве ты не видишь, каменный призрак, какие дивные у меня волосы.

Но зеркало вдруг засветилось на стене, показывая Кейле — нет у нее теперь прекрасных агатовых волос, а те что заменили их, они, конечно, не совсем уж плохие, но — самые обычные.

— Ах, — прошептала и Лейла, силясь разглядеть в зеркале, как сияют синевой ее темно-голубые глаза, но отражение печально смотрело на нее самыми обычными — голубовато-серыми, каких множество.

И Кайла попыталась поднять руку и не смогла, а так хотела провести пальцем по своим губам, вдруг отражение обманывает ее — это не она там видна, обычная девушка с обычным неярким ртом, совсем бы обычная, только почти неживая, не шевелятся каменные руки и мраморные плечи.

— Вас еще можно спасти, — шептал каменный призрак, — если чье-то горячее сердце захочет этого больше жизни. Но где такое взять…

В подземной кладовой встала тяжелая тишина. Словно говорящие умолкли, пытаясь услышать биение горячего сердца. Но не слышали.

— Есть такое сердце, — прошептала Лейла, опуская глаза.

— Золотое сердечко у нашей сестренки Келайлы, — согласилась с ней Кайла, и губы ее задрожали.

— Только где она сейчас, осталась далеко-далеко, — Кейла заплакала бы, так вдруг заскучала по доброй младшей сестре, которая всегда выслушивала ее жалобы и умела утешить, но камень, сковавший лицо, не становился слезами.

— Я здесь, — хотела ответить им Келайла, — здесь, рядом!

Но каменные губы не шевелились, только глаза смотрели на печальных сестер.

— Мы все потеряли, — снова сказала Лейла и тихий голос затрепетал, как крылышки бабочки, уносясь к светлому потолку, — нет у меня прекрасных синих глаз.

— А у меня — дивных алых губ…

— Мастер Асур отобрал мои чудесные волосы!..

— Он обманул нас!

— Обманул!

— Выманил лучшее!

— Нет! — голос каменного призрака был тихим, как шепот, но слова его казались громкими, как весенняя гроза, — глупые вы девчонки, разве главное у вас — внешняя красота? Хоть я и стал камнем, но брат мой Асур не сумел отобрать мою живую душу, мой острый глаз и мое сердце. Только сковал меня, чтоб я не смог выйти на свет. Зато я все еще умею видеть то, что находится внутри, самую сердцевину.

Три девушки молчали, каждая на своем месте, во все глаза глядя на каменного собеседника. Он — брат мастера Асура? И не успели ахнуть, спросить, удивиться — ведь каменные, они медленно соображали и не могли болтать, как раньше — быстрыми сороками, как тот снова заговорил.

— Ты, что оплакиваешь красоту своих глаз, как тебя зовут?

— Лейла.

— Я знаю, что ты умеешь, Лейла. Скажи, давно ли ты дарила своей сестре подарки? От чистого сердца, из самой души?

— Я… я нарисовала Келайле кота. Когда ей исполнилось десять лет. Такого, какого она хотела.

Каменные губы мастера улыбнулись, голова еле заметно качнулась, кивая.

— А потом я забыла, — печально продолжила Лейла, — я стала помнить только о себе, забыла, как здорово радовать сестру.

— А ты, девочка с хрустальным голосом?

— Меня зовут Кайла. Я подарила Келайле песенку, когда она плакала. Только это было совсем давно, она маленькая была.

— А я выткала ей красивый поясок для нового платья. Меня зовут Кейла, каменный мастер. Но даже платье то давно выгорело на солнце и истрепалось. А потом я думала только о себе, и забыла… Мы плохие сестры, да, мастер?

— Нет, мои милые. Вы просто еще не все понимаете. Вашей сестре не нужно понимать, за нее думает ее золотое сердце. И ваши подарки, хоть сделанные давно, сложены в самую его глубину, они там. И если вы вспомните их, как следует, сердце Келайлы отзовется.

Нет, хотела крикнуть Келайла, я ведь тут! Неужели вы совсем не видите меня?

Но от сестер ее заслоняли полки и сундуки, сверкание камней и блеск драгоценных металлов. А мастер не мог вертеть каменной головой, потому не видел, как пристально смотрела на него из темного угла каменная девочка, такая — маленькая и незаметная.

— Я скажу вам, что нужно сделать, — прошептал каменный мастер, и шепот его был еле слышным, а глаза закрывались, не в силах удержать тяжесть каменных век с каменными ресницами.

— Что?

— Скажи нам!

— Мы слушаем тебя!

Он же устал, хотела крикнуть Келайла, смотрите, он еле шепчет, дайте ему отдохнуть! Но ее губы не могли шевелиться.

— Вам надо… — и замолчал.

Тут раскрытые глаза Лейлы закрылись, губы Кайлы замерли, а волосы Кейлы закаменели.

Никто в тайной кладовой не знал, что это принц Эли там, наверху, спрятал в карман волшебный осколок, остановив его колдовство, и вместо трех сестер ожила теперь принцесса Эрла. Ожила и закричала сердито:

— Стража! Скорее сюда!

Глава 12

Эли не успел допить воду из кубка, как, и правда, набежали стражники и, связав ему руки, уволокли в тесную каморку без окон, заперли большой замок на толстой двери.

— Дела, — снова сказал принц, поняв, что сильно сглупил и как теперь ему разыскивать Келайлу — даже окошка нет, чтоб узнать, где серый соловейко: вдруг получится послать его на розыски девочки или Гейто.

А принцесса Эрла, оставшись одна, вдруг расплакалась. Ничегошеньки о себе она не понимала. Принц страшно ее рассердил, и правильно она сделала, что показала бессовестному мальчишке свою власть. Но одновременно было его ужасно жалко, да и пора бы ехать, а значит, нужно с ним помириться. А как помиришься, если стражники уволокли, а после исчезли сами.

Хлюпнув носом, она вытерла прекрасные синие глаза, покусала алые губы, чтоб стали ярче, заплела дивные волосы в толстую косу. И вышла, надеясь разыскать стражников и узнать, куда они утащили ее принца. Но никого не нашла, встречные придворные только низко кланялись, а к слугам и поварам Эрла не решалась обратиться, уж больно те были заняты и бегали совсем вдалеке.

Так что, она вспомнила о родителях и поспешила в отцовские покои, улыбаясь. Ее отец — король, сейчас он прикажет освободить принца и все снова станет хорошо.

Но в богатых покоях отца стоял, склонившись в поклоне, мастер Асур, и все они — король, королева и ювелир, обернулись, когда Эрла вошла и сделала реверанс.

Не успела она рассказать королю Эррису о принце, как тот прервал ее, хмурясь.

— Этот мальчишка оскорбил наши королевские величества! Мне пришлось краснеть от стыда, когда лесничий принес записку и прочитал ее громко, вслух, так что все услышали, принц Эли-Манита-Амиру пренебрег помолвкой ради каких-то своих дел. Наверняка, пустяковых. Поэтому, ты совершенно права, милая Эрла, пусть посидит под замком, а чтоб никто не удивлялся, что принц взят под стражу, мы созовем суд и все сделаем по закону. Да, он принц, но никто не смеет обижать принцессу! Особенно ее будущий муж.

Эрла вздохнула. За всеми этими происшествиями она совершенно забыла, что собиралась замуж. И вдруг задумалась, а точно ли ей хочется — замуж. Нет-нет, сердцем она понимала, что принц Эли — чудесный юноша. Наверное. Но ее голова была полна обиды, а память без конца перебирала часы ожидания и смешки фрейлин, когда лесничий по складам читал записку для «милой Эрлы». И вообще как-то все идет враздрызг и вразнос. Кажется, ее голова не дружит с ее же сердцем.

— Но, Эррис, король мой, — вкрадчиво возразил мастер Асур, — ты дал мне слово, что как только принцесса покинет пределы дворцовой ограды…

— Дал, — сердито ответил король Эррис, — не отказываюсь.

А королева тихонько вздохнула. Она уже пыталась с глазу на глаз поговорить с королем о его опрометчивом обещании, данном мастеру.

— Мы подождем, — продолжал Эррис, — когда принц отбудет свое наказание взаперти. Постой? Это еще кто?

Асур вздрогнул, глядя по сторонам и не понимая, что увидел король. Королева прищурилась, следя глазами за плавной тенью, которая перекрывала рисунок на расписном полу.

А Эрла пискнула, отпрыгивая в сторону — что-то большое и пушистое прошлось по ее туфельке, колыхая подол нарядного шелкового платья. Что-то, сначала прозрачное, а потом уже просто толстое, и с виду мягкое, как ее любимая бархатная подушечка. Только серое в полосочку.

— О солнце и луна, — воскликнула королева, — да это же кот! Настоящий! Эррис, король мой, помнишь, у нас был такой, когда мы только поженились? Его звали Сайка и потом он убежал, а я так плакала…

Шурша платьем, королева подошла и подняла с пола огромного серого кота с длинными усами и острыми ушками. Прижала к себе, гладя большую голову. Кот замурлыкал басом, и свесил пушистый хвост.

— Он пришел с тобой, — королева подала кота Эрле, и та растерянно подхватила тяжелую мягкую тушку, прижала к себе, боясь уронить.

— Кто тебе его подарил, милая Эрла? И как зовут котика?

— Я… я не знаю. Он просто…

— Он просто грязное животное, — проскрипел Асур, — наверняка у него блохи. А еще — лишай. Это такая болезнь, досточтимая принцесса. Отдай его мне, и к вечеру у тебя в комнате будет сидеть прекрасная статуэтка из расписного опала, с изумрудными глазами и когтями из платины. Ты знаешь, что у котов есть когти? Острые, как ножи!

Кот махнул лапой, распуская веер когтей, и зашипел на мастера Асура.

— Ой, — сказала Эрла.

Когти тут же спрятались, кот снова замурлыкал, обнюхивая лицо Эрлы. Она засмеялась от щекотки.

— Нет, — сказала, — сердце говорит, это мой котик. А зовут его, зовут… Котик. Просто так. Смотрите, какой красивый у него бантик на шее. А еще он все время поет! Прошу меня простить, мама и папа, и ты, мастер. Я, пожалуй, вернусь к себе. Мы с Котиком вернемся. Ему нужно устроить постель и подарить мисочку для еды. Нет, лучше пять мисочек, а еще лучше — десять. И теплое покрывальце с мягкой подушкой.

Асур еще рассказывал вдогонку, как вредно принцессам общаться с живыми котами, но Эрла не слышала. Прижимая к себе толстого кота, торопилась обратно, в свои покои, окликая по пути слуг и кухонных подмастерьев.

Так, целой процессией они и вернулись в принцессину спальню, неся бархатные подушечки, мисочки, полные вкусной еды, вышитые покрывальца, яркие мячики и прочие очень нужные котикам вещи.

Кланяясь, все ушли, а Эрла осталась радоваться, как вкусно кушает котик, нет — Котик, и как улегшись на бархатную подушку, вылизывает лапку, чтоб умыть серую мордочку с белыми усами.

— Сейчас ты ложись спать, Котик, — сказала Эрла, — а я постараюсь выручить принца Эли. И скажу ему, что не нужно сегодня ехать, ведь тебе надо отдохнуть!

Но Котик не стал укладываться на отдых. Соскочил с подушки, задрал трубой полосатый хвостище и пошел к дверям, оглядываясь и мурлыча все громче.

— Какая красивая у тебя песенка! — восхитилась Эрла, — кажется, я даже различаю в ней слова. Ну, почти. Куда ты меня ведешь?

Солнечный луч протянулся от самого окна, упал на цветную ленту, завязанную на кошачьей шее, и та заблестела яркими узорами.

Надо же, размышляла Эрла, торопясь за своим Котиком по коридорам, лестницам и лабиринтам, не замечая, что они спускаются все ниже и ниже, надо же — он совсем живой, и все равно очень красивый, а его лента — она не вышита драгоценными нитками — золотыми и серебряными, но сверкает, как солнечный лучик. И песенка…

Ленточка сверкала так ярко, что принцесса не видела, как темнота обступила ее со всех сторон. И огляделась лишь, когда Котик остановился у высоких тяжелых дверей, обернулся, прекратил свою мурлычущую песенку и громко мяукнул.

— Ты разговариваешь, — засмеялась Эрла, — я поняла. Ты хочешь, чтоб я открыла тебе двери! Конечно, мой дорогой!

Двери распахнулись. Хлынул в темный коридор свет, запрыгал, отражаясь от тысяч камней, граней, золотых цепей и серебряных украшений.

— Ой, — снова сказала Эрла, на этот раз шепотом.

Встала на пороге, не решаясь войти. Светло, ярко и очень красиво. Но почему-то печально и страшновато. Как будто в этом ярком свете и сверкании бликов прячется опасность. Но изнутри снова мяукнул Котик и Эрла, конечно, вошла, волнуясь, что он тут заблудится.

Медленно шла на кошачий голос, разглядывая по пути сундуки и ящики, полки и длинные столы, заваленные драгоценностями. Все было отменно красиво сработано, но было оно — такое, совсем неживое, и сверкание граней кололо глаза. Может быть, еще полчаса назад Эрла не так смотрела бы на прекрасные вещи, но теперь у нее был Котик, совсем живой, казалось — явился из глубины ее собственного сердца. И теперь она лучше понимала слова принца Эли: о сером живом соловейке, и о доброй живой траве. Тут, в тайной кладовой, которая находилась так глубоко и так секретно была спрятана, что мастер Асур даже не всегда запирал двери на тяжелые замки, — нет ничего живого, кроме Котика. Так подумала Эрла.

— Нет, — прошептала она, останавливаясь перед статуей, — вот ты как будто живой. И такой красивый!.. Жалко, что ты не живой на самом деле. Котик, подожди. Я хочу рассмотреть получше. Если тебя выточил из камня мастер Асур, — обратилась она к высокому мужчине с мраморным лицом и широкими каменными плечами, — то он самый настоящий волшебник. Это так говорят, если мастер достиг совершенства в своем мастерстве, — на всякий случай объяснила она статуе и, вздохнув, поспешила дальше.

За сундуком мелькнул полосатый хвост. А Эрла, все еще вздыхая, пыталась разобраться в себе. Статуя показалась ей прекрасной. Но почему же сердце ноет и тянется туда, к принцу Эли? Ведь ее глаза хотят смотреть на мраморного юношу. И где же Котик? Куда он убежал?

Но Котик нашелся. В уголке за сундуками терся лбом о складки каменной юбки, мурлыкал так громко, словно хотел разбудить каменную девочку, что сидела, послушно сложив на каменных коленях маленькие руки. И Эрла, удивленная и немного сердитая (она уже совсем привыкла к тому, что Котик — только ее котик и больше ничей), встала напротив, оглядывая сидящую статую, чуть меньше размерами, чем она сама. Подхватывая на руки Котика, сказала:

— А ты вот, совсем даже не красавица. Даже удивительно, зачем выточил тебя из дорогого мрамора и расписной яшмы мастер Асур.

Но Котик вырвался, прыгая на каменные колени. Замурлыкал очень громко.

— Пусть светит тебе яркое солнышко, сестренка Келайла, — слышала Эрла в кошачьей песенке, — и пусть голубит тебя луна. Я очень люблю тебя, сестренка Келайла, и Лейла и Кейла любят тебя!

У Эрлы застучало сердце, громче и громче, заколотилось, словно хотело вырваться. Она ахнула, прижимая к груди обе руки. И застыла, в то время, как Келайла моргнула, подняла руку, кладя ее на спину большого кота. Разомкнулись каменные губы, становясь живыми.

— Ты мой Котик. Я так скучала по тебе!

Кот топтался мягкими лапами, бодал маленькую руку теплой пушистой башкой. Спрыгнул, давай Келайле встать. И она поднялась, поправляя складки юбки, потянулась, засмеявшись, — как здорово снова сделаться совсем живой!

Обходя застывшую Эрлу, побежала к стене, где стояли неподвижно ее сестры. Касаясь рукой каждой, улыбалась:

— Здравствуй, сестра моя Лейла! Как я рада тебе, сестра моя Кайла! Улыбнись мне, сестренка Кейла!

Сестры зашевелились, оглядываясь и обступая Келайлу, обнимали ее, тормоша.

— Ты волшебница? — воскликнула Лейла, — если сумела оживить нас.

— Как скучно было стоять тут, без конца глядя на неживые вещи, — пожаловалась Кайла.

— Мы рады тебе, маленькая Келайла, — подхватила Кейла.

— Я не волшебница, — ответила Келайла, — это ваша любовь вернулась к вам, любовь, которую я хранила в своем сердце, ваши самые драгоценные подарки мне — Котик, лента-поясок, песенка…

— А теперь, скорее, верни нам то, что отобрал мастер Асур, и давай отправимся домой! — попросила Кейла, трогая свои волосы.

Все замолчали, повернулись — посмотреть на замершую у каменного сиденья Эрлу. Та стояла, распахнув синие глаза, приоткрыв алые губы, и дивные волосы струились по плечам, падая почти к подолу нарядного платья.

— Я… — Келайла подошла ближе к Эрле, — я получила обратно свое сердце, хотя отдала его сама. Теперь вы получите обратно свою красоту. Хотя сами отказались от нее, отдав коварному Асуру. Что же останется бедной Эрле?

— Ничего, — согласилась Лейла, — но ведь она все равно не настоящая!

— Он собрал ее из нас четверых! — поддержала ее Кайла, — без нас она просто кукла. И — самая обычная девушка. Сделанная из драгоценных камней и мрамора, украшенная золотыми браслетами и серебряными цепочками.

— Да, — медленно покачала головой Келайла, — но она тоже радовалась и печалилась, заботилась о котике, спорила с принцем Эли.

— Это были мы, а не она! — топнула ногой Кейла.

— Но король Эррис и королева Ариссия! Они любят ее, а не нас! Они так мечтали о дочери, и получили ее. А теперь мы отнимем у них любовь? Получится, будто она умерла…

В тишине было слышно, как громко мурлычет Котик, ходя под ногами. И на минуту он останавливался у ног Келайлы, а потом отходил — потереться о каменную юбку Эрлы. Пел ей песенку, подаренную одной сестрой — другой своей сестре. И на его шее переливалась лента-подарок.

— Как все запуталось, — вздохнула Лейла.

— Что же нам делать? — спросила Кайла.

А Кейла молчала, теребя русую прядку волос — таких обыкновенных.

Потом она взяла за руку младшую сестру и увела в сторону, сворачивая за высокие полки. Поднимая головы, они вдвоем посмотрели в прекрасное лицо каменного мастера.

— Мастер Сенур, — сказала Кейла, — ты дал нам прекрасный совет и вот — мы живы и дышим, разговариваем. Помоги нам еще! Что нам делать, как быть?

Но мастер молчал, потому что там, наверху, спал спрятанный в кармане принца Эли осколок разбитой шкатулки, последнего изделия доброго мастера, который так любил все живое, что умел оживлять драгоценные камни и золото своим мастерством. Нет, шкатулка была не последним его творением, но никто, кроме двух братьев, не знал, что он создал еще, перед тем, как Асур заколдовал доброго брата.

— Мы должны решить сами, — вздохнула Келайла.

— Тогда я оставляю Эрле свои прекрасные волосы, — вдруг сказала Кейла. И заплакала, так было ей жаль дивных агатовых волос.

Заплакала и Лейла, но тут же кивнула, прошептав:

— Пусть глаза Эрлы остаются такими же синими, как были мои.

— Ну что же, — Кайла улыбнулась, очень храбро, хотя губы ее дрожали, — так и быть, я проживу без своих прекрасных губ, которые юноши называли бутоном розы.

Келайла молчала. Неужели ей снова — окаменеть у стены, складывая на коленях неподвижные руки? Она так долго добиралась в Королевство Камней, так много всего пережила. И у нее получилось! Она выручила сестер, и хоть сейчас они могут выбежать из кладовой, тихонько выбраться из дворца. А там она прошепчет одно словечко спящему цветку Дремы и, может быть, сестры окажутся в маленьком домике бабушки Целесты.

А ведь еще принц Эли, спохватилась она, чувствуя, как текут по щекам теплые слезы. Он любит прекрасную Эрлу, и никогда не посмотрит на маленькую Келайлу, самую обычную с виду. Если они убегут, принцу останется неживая девушка, и без живого сердца зачем ей глаза, губы, волосы дивной красы? Поставить мраморную фигуру в парке посреди красивой площади, чтоб ахали гуляющие там гости?

— Я… — начала Келайла, уже поворачиваясь к стене, чтоб снова занять свое каменное сиденье, — я тоже…

Но тут в коридоре раздался громкий топот, залязгали алебарды и мечи, и в кладовую ворвался Асур, размахивая руками.

— Взять их! Эррис, король мой! Эти поганые девчонки пробрались во дворец, чтобы похитить дочь твою — прекрасную Эрлу! И навредить ей! А еще — помешать ее свадьбе с досточтимым принцем Эли!

В одно мгновение стражники связали сестрам руки и вытолкали из кладовой. А король бросился к дочери, пытаясь обнять неподвижные плечи.

— Эрла, моя милая! Что с тобой? Мастер Асур! Она не говорит и руки ее холодны, как камень! Они ее заколдовали?

Асур запнулся посреди бранного слова. Подбежал, оглядывая принцессу. У него задрожали колени, он запахнулся плащом, чтоб король не увидел дрожи. Прогнал с бледного лица растерянность и страх. Осмотрев принцессу, важно кивнул:

— Да, Эррис, король мой. Это злое колдовство четырех сестер! Они усыпили принцессу и собирались отнять у нее сердце, а еще — ее красоту. Нужно перенести Эрлу в ее покои, а я пока приготовлю напиток, который поможет ей выздороветь.

— Может, сначала казнить поганок? — уточнил Эррис, топчась рядом с принцессой, — как же я зол, ведь все так прекрасно совершалось, и вдруг…

— Нет, — поспешил возразить Асур, — они мне нужны для допроса. Вдруг их колдовство сильнее, чем я полагаю.

Так Келайла, не успев оглянуться, снова оказалась в темнице коварного Асура. И снова одна — сестер злой мастер запер в другой каморке, рассудив, что лучшее они все равно оставили принцессе Эрле.

Расхаживая по своим богатым покоям, что располагались не в подвалах, а на верхнем этаже дворца, Асур злился на весь свет и на себя тоже. Он-то думал, что спохватился вовремя, почуял опасность, приведя стражу и короля в нижнюю кладовую, а оказалось — опоздал. Теперь Эрла снова стала тем, чем и была с самого начала, когда Асур задумал свой черный план сделаться королем вместо Эрриса — неживой куклой, сработанной из мрамора, яхонтов, золота и серебра. Как он мог так оплошать!

Меряя шагами блестящую цветную плитку, которой был выложен драгоценный пол, думал дальше — как заставить Келайлу снова отдать принцессе живое сердце? И как справиться с ним, с этим сердцем, ведь оно слишком живое, непослушное. Главная закавыка была в том, понимал мастер и кулаки его сжимались, что только такое живое сердце и может быть передано другому человеку, а обыкновенное — ленивое и скучное, нет.

— Эх ты, — сказал он себе и остановился у окна, оглядывая золотые и бронзовые макушки деревьев.

…Девчонка Келайла отдала свое сердце, потому что хотела выручить сестер, оживить их. Как отобрать сердце снова? Угрозами? Она не испугается их. Обманом? Он уже обманывал Келайлу, вряд ли она поверит ему снова…

Глупый и злой Асур не верил в доброту и потому не понял, что Келайла готова была отказаться от сердца снова. Чтоб не красть счастья принцессы Эрлы и принца Эли. Она ведь думала — они любят друг друга.

А что же в это время делал сам принц Эли? Сидел под стражей, тоже раздумывая, как ему быть. Зевал, потому что выдался очень длинный день, ведь он успел побывать далеко от дворца, поработать в огороде бабушки Целесты, вернулся, поругался с принцессой, попал в темницу…

— Эй, — закричал, вставая у двери и колотя кулаком в толстые доски, — я есть хочу!

И правда, пироги с черешней давно стали воспоминанием, а еще он надеялся, вдруг получится заколдовать стражников и вырваться на волю. Принц не знал, что осколок, прозванный Светлячком, действует только на сделанные вещи, возвращая им жизнь, которую изначально вкладывал в свое творение мастер Сенур. А если бы знал, то удивился тому, что Эрла оживает. Ведь мы до сих пор думали, что ее сделал злой мастер Асур, так? Чтобы, получив дочку, Эррис-король стал ему послушным слугой. Но на самом деле все было по-другому. И знали правду только два брата-мастера — Асур и Сенур. Даже королевская пара не помнила, как все произошло на самом деле, потому что Асур вовремя приготовил волшебный напиток, изменяющий память.

В замке загремел ключ, Эли нашарил в кармане осколок, сжал его в кулаке. Мрачный стражник внес в темницу поднос, на котором — миска с похлебкой и кувшин с водой.

Принц вытащил руку из кармана и помахал перед лицом стражника. Но тот даже внимания не обратил. Поставил поднос на кривой стол и вышел, снова запирая двери. Эли уселся, повесив голову. Положил осколочек на поднос рядом с краюхой хлеба и принялся хлебать невкусный суп.

Но Светлячок работал, хотя принц и не знал, кого коснулось маленькое волшебство. Далеко внизу, в подземной кладовой, зашевелился каменный Сенур, расправил плечи, оглядываясь. Он видел, как стражники увели сестер и унесли на руках застывшую Эрлу. И теперь заторопился, помня, как жизнь покинула его на полуслове. Сошел с невысокого пьедестала, осматриваясь и щурясь от острого блеска камней и золотых украшений.

— Котик? Ты не убежал?

Кот мяукнул еле слышно, возникая между сундуками. Сенур присел, поглаживая пушистую спинку и острые уши.

— Как все запуталось, Подарок сердца. Но пришла пора все расставить по своим местам. Слушай меня внимательно, Котик.

И он, торопясь, рассказал большому коту, что они сейчас будут делать. Кот слушал, дергая хвостом и мурлыча — тихонько, чтоб не перебивать шепот мастера. А потом потерся головой о теплую руку и побежал, мягко ставя неслышные лапы с убранными когтями. Вдоль стены, за сундуками и полками, обнюхивая все трещины и мышиные норки. Ведь толстые двери Асур запер на прочные замки, а окон в подвале не было.

Но все норки были малы даже для головы Котика, а в трещины не лезла мягкая лапка. Обежав кладовую, он снова сел у ног Сенура, дергая усами. Мастер Сенур не знал, сколько времени у него есть, но понимал — нужно что-то делать. И, подняв крышку одного из сундуков, занялся работой. Да так увлекся, вынимая и откладывая в сторону камушки и золотые витушки, что позабыл обо всем — о том, что спина и шея до сих пор болели, так много времени провел он камнем у дальней стены. О том, что в любое мгновение руки его снова закаменеют, и может быть, злой брат вернется и, увидев его над сундуком, прикажет работникам разбить ненужную статую. О том, что вдруг ничего не получится, после долгого стояния в неподвижности. Он просто работал, прикладывая камушки один к одному, свертывая витками драгоценную проволоку, выгибая кованые серебряные полоски. И сердце его пело, а руки стали теплыми и ловкими, так стосковался он по любимой работе.

— Вот, — сказал котику, ставя на длинный стол странного зверя, маленького, в половину толстого котиного тулова, но с длинной умной мордой, украшенной усами из серебряной проволоки. С шерсткой, вздыбленной из мелкой драгоценной каменной крошки. С острыми большими ушами и сверкающими глазами из черного амбера. С длинным хвостом, одетым бронзовыми чешуями. А еще были у зверя множество отлично заточенных зубов — их мастер собрал из алмазных осколков.

— Это наш новый помощник, — улыбнулся Сенур, — мы должны дать ему имя, чтоб он стал настоящим. И назовем его… назовем… Крыс-Прогрыз!

Котик недовольно муркнул и на всякий случай отошел подальше. Уж больно острыми выглядели алмазные зубы в длинной пасти нового зверя.

Крыс пошевелил усами, смешно сморщил нос и вдруг чихнул, разевая пасть. Клацнул зубами, высекая искры. И выпрямился на задних лапах, кладя переднюю, похожую на человеческий маленький кулачок, на пояс кафтанчика, украшенный мелкими жемчужинками.

— Добрый вечер, мастер глубоких нор и длинных туннелей, — поклонился зверьку Сенур, говоря с ним очень серьезно, — нам нужна твоя помощь, если ты готов поработать.

Крыс-Прогрыз снова щелкнул зубами, повел длинной мордочкой и спрыгнул, вперевалку прошагал мимо Котика, и обнюхав стену, постукал лапкой — в одном месте, в другом. А потом, так быстро, что и взглядом не уследишь, уткнулся мордой, защелкал алмазными зубами, и вот уже только хвост из бронзовых чешуек виднеется в глубокой норе, а потом мелькнул и даже хвоста нету.

Котик помахал Сенуру хвостом и лапой. И, пригнув большую башку, полез в нору, куда вполне помещался. Да, Крыс-Прогрыз — это вам не крошечная мышка. А мастер Сенур остался в подземелье, ждать. Ты скажешь, а почему Крыс-Прогрыз не сделал дыру в двери, ведь он мог запросто прогрызть ее вокруг замка и освободить пленного Сенура? Но мастер понимал — если теплое волшебство кончится, он замрет камнем где-то в переходе или на лестнице. А пришло время остановить мастер Асура, и пусть бы он не пострадал, печально думал Сенур, бродя в ожидании по большой кладовой. Ведь они были братьями, и предательство Асура жалило любящее сердце его брата, как злая оса.

Думая о брате, Сенур присел за стол, вороша каменные осколки и драгоценные проволочки. Руки привычно мелькали, прилаживаясь к металлу и камням, и пока мастер вспоминал, из-под его пальцев выпархивали, блистая тонкими крыльями, бабочки — легкие, как цветочные лепестки и такие же полупрозрачные. Летали под потолком, присаживаясь на краешки полок, такие — совершенно живые.

Глава 13

Узенький серп луны уплыл на край неба, затянутого легкими облачками, и не уходящее солнце задремало, укрывшись облаком потолще, чтоб дать всем, кто жил под светлыми небесами, время закрыть усталые глаза и спать до яркого утра. Они и спали.

Спал принц Эли, забыв на столе мерцающий осколок шкатулки. Спали сестры, на узких лежанках в тесной каморке, запертой на тяжелый замок. И Келайла спала, утомившись переживать за всех, за кого болело ее сердце.

Задремали в своих покоях печальные Эррис король и Ариссия королева, сидя рядом с ложем, на котором лежала, глядя в потолок неживыми глазами, их любимая дочка — принцесса Эрла.

Не спали только стражники, что несли караул у дверей темниц и охраняли дворец и бескрайний парк. Да еще старый садовник, ворочался в своем домике, смотрел через окно на тяжелые бронзовые ветви и вздыхал печально, гадая, что же будет с ним и его семьей, когда все деревья, все травы и цветы в них сделаются каменными и золотыми. Будут стоять неподвижно, выбросив в стороны острые кромки листвы и стеблей, и не нужна будет им людская забота. Ворочался садовник, жалел себя, а еще — жалел старый парк, которому столько лет помогал жить и расти.

И еще двое не спали светлой летней ночью. Сенур в кладовой оживлял умелыми руками драгоценных бабочек и жуков. А брат его Асур, спустившись из своих богатых покоев, вышел из дворца и направился в глубину парка. По тайной тропинке, которой никто не ходил, потому что она и видна была только ему — великому ювелиру Эрриса короля.

Деревья тут росли так густо, и так низко клонили ветви, что свет ушел, словно боясь уколоться об острые кончики листьев. И в самой тайной глубине Асур отпер ключиком ажурную золотую калитку, ступил внутрь и запер ее за собой. Шел, в темноте делая уверенные шаги, потому что знал все наизусть: где тропа бежит между кустов бирючины, сработанной из темного малахита, а где сворачивает под нефритовые ветви старых ив. И наконец, отшагав сто шагов и еще полста, вышел на совсем уже тайную маленькую поляну, над которой не было неба — только густая листва еле слышно звенела под ночным ветерком.

В самой середине поляны красовалась огромная ваза из черного полированного агата, еле заметно поблескивая круглыми краями. Асур подошел и, берясь руками за холодный камень, нагнулся, заглядывая в неподвижную воду, совершенно черную, но сверкающую медленными холодными искрами.

И как всегда, перед тем, как выслушать просьбу коварного мастера, вода посветлела, готовясь показать на поверхности то, о чем он хотел бы забыть. Но Асур терпеливо ждал, зная: когда по тихой поверхности проплывут картины прошлого, он скажет свою просьбу и она будет исполнена, как исполнялись до этого все его просьбы.

Светлый радостный сад показала ему волшебная вода в драгоценной черной чаше. И двух братьев, что выросли, соревнуясь, кто из них лучше владеет мастерством. И разницу между братьями вода показала тоже. Смеялся старший — Сенур, показывая брату прекрасную шкатулку из горного хрусталя, смеялся, призывая порадоваться умению. Хмурился младший — Асур, сжимая кулаки за спиной, потому что ни его механические птицы, ни драгоценные статуэтки зверей не получались такими радостными и живыми, как вещи мастера Сенура.

А потом вода показала — в очертаниях светлого дворца, полного красивых комнат и богатых покоев, две сумрачные фигуры. Печальная пара, тоскующая о том, что нет у них ни сына, ни дочери. И снова увидел Асур себя и старшего брата, они стояли перед королем. Мы поможем вам, Эррис король мой и Ариссия королева наша, вспомнил он слова брата. Мы сотворим вам девушку, дочку, принцессу. И станет она радовать ваши сердца своей любовью.

И свои мысли вспомнил Асур, склоняясь над чашей. Пока его брат обещал королю тепло и любовь, сам он подсчитывал, сколько заплатит королевская пара за такую работу. И чем заплатит.

Чаша показывала дальше. И Асур смотрел, как четыре руки двух мастеров вершат волшебство, создавая прекрасную девушку. И сердце Сенура пело в работе, а сердце Асура тяжело билось. Он знал, что оживить красавицу сможет не он, а брат. А еще…

Принцесса не стала большой красавицей, хотя Асур спорил, предлагая использовать драгоценные сапфиры, дивные алые лалы, переливчатый цветной опал и привезенные из-за моря самородки редчайшего агата.

Король и королева полюбят ее не за красоту, так сказал ему Сенур, а за то, что она — живая. Так она станет им настоящей дочерью.

И замолчал, касаясь чистой мраморной щеки будущей принцессы Эрлы.

Вот тогда Асур возненавидел брата по-настоящему. Сенур хотел, чтобы вся слава и честь достались ему, негодовал Асур, ворочаясь без сна ночами. Ведь он отказался от мастерства брата, и хочет заменить его своим мастерством. Живая! Не дивная красавица, сверкающая как драгоценность, а просто — живая девчонка! И как он смотрит на нее! Да он влюбился!

Ненависть и зависть рисовали перед Асуром будущее. Живая принцесса, в которой почти и нет его мастерства, но есть живое сердце, и любовь красавца Сенура. Конечно, она тоже полюбит, старший брат станет ее суженым. А после — королем?

Черная вода в черной чаше снова показывала мастеру Асуру его черные мысли, черную зависть, черную тоску. И черное решение, которое он принял в одну из светлых ночей. Тогда он встал, крадучись вышел в парк и ушел далеко, в самое его сердце, где, он знал, его брат готовит будущей принцессе прекрасную лужайку, полную цветов, окруженную радостными деревьями. И в самом центре — круглый фонтан, чашу из белого мрамора, где будет прозрачная вода — чтобы светлым зеркалом отражать смех принцессы. А еще — из чаши будут пить птицы.

Живых птиц Асур не любил.

Зависть его была черна, а ненависть настоялась долгими ночами, как болотная жижа. Теперь ему не надо было искать колдовства на стороне, вдруг понял Асур, склоняясь над светлой чашей. От его рук по мрамору побежали черные прожилки, сливаясь в черные пятна, а все злые мысли выплеснулись, затемняя прозрачную, как хрусталь, воду.

Увидев, как светлый мрамор превратился в черный агат, мастер рассмеялся, каркая, как старый ворон. И пожелал, чтоб его брат закаменел сразу же, как только оживит принцессу.

— А несравненно прекрасной ее я сделаю сам, — прошипел Асур, роняя слова черными каплями в черную воду, — я тоже мастер и я сумею!

Смешав с черной водой свои черные мысли, Асур зачерпнул из чаши и унес в свои покои полный кубок волшебного зелья. Он знал — пока его ненависть чиста, пока нет в нем ни капли жалости и любви, черная вода превратится в то, что ему нужно — зелье беспамятства, напиток тяжелого сна. А чаша будет исполнять все его желания.

Только одно пришлось терпеть мастеру Асуру с той поры. Перед каждым желанием чаша снова и снова показывала ему, как жили они раньше, когда еще любили друг друга. И как он задумал предательство и уничтожил своего брата.

Но Асур не колебался ни разу, понимая, что сам может разрушить свое волшебство. Потому брат остался стоять камнем в дальнем подвале (когда-нибудь я разобью его, знал Асур, но сначала я стану королем, а то вдруг мне еще пригодится мастерство брата), а королевская чета, испив волшебного зелья, вдруг вспомнила, что пятнадцать лет назад пропала у них любимая малышка Эрла, и вот вернулась, слава великому мастеру Асуру! Потому чаша показала ему прекрасные черты сестер, которые по глупости были готовы уйти из дома, и он отправился за ними, забрав самое красивое, что у них есть, чтобы отдать Эрле, не просто сотворив красоту из камня, а и оживить ее без помощи брата.

Только сердца не сумел дать принцессе Асур, но и это решилось, когда глупая маленькая Келайла сама пришла во дворец, сама нашла мастера и сама отдала золотое сердечко чужой девчонке, чтоб выручить сестер.

Напоследок чаша показала Асуру, как он избавился от всех вещей, сотворенных братом. Кольца и ожерелья, браслеты и статуэтки, медальоны и драгоценные пояса — все было разбито и переплавлено, и чем меньше оставалось живых вещей, тем больше живого вокруг превращалось в мертвое. Птицы — в механические игрушки, бабочки и цветы — в изысканные украшения.

Асур не знал, что осталась от всего одна шкатулка, выточенная из горного хрусталя, куда Сенур собирался положить колечко для Эрлы. И когда Келайла нашла ее, разбил, а осколки растолок в каменной ступке и выбросил в плавильную печь. Но один маленький осколочек — остался. Тот самый, который вернул Келайле зрение, и оживил его брата. Если бы он спросил, чаша, может и показала бы ему все это, но Асур пришел сюда с другими желаниями.

— Все? — проскрипел он, дождавшись, когда черная гладь перестанет показывать картинки и замрет в мертвой неподвижности, — а теперь слушай…

Глава 14

Наступило утро в стране Камней и драгоценных руд, и принесло с собой новые события.

Король поднял голову, прислушиваясь к шуму у парадного крыльца. Вздрогнула королева, кладя на стол рядом с ложем Эрлы смятый платочек, промокший от ночных материнских слез.

Гудели трубы, били барабаны, стукали о каменные ступени шесты герольдов. И вот, распахнулась дверь и маленький паж, кланяясь и заикаясь, проговорил, с надеждой глядя на короля и королеву:

— Там, там! Великий лекарь Руасса, что ехал мимо. Домой ехал. Но узнал о печали твоей, Эррис, король наш, и решил свернуть во дворец.

Король встал. Он как раз собирался послать гонцов во все края своего королевства, а еще — в соседние, вызвать всех лекарей и знахарей, вдруг кто из них поможет вернуть к жизни Эрлу. И как удачно, что великий Руасса ехал мимо!..

— А кто такой это Руасса? Я слышал о нем? — но спросив, король уже бежал по коридору, подхватив мантию, встретить знатного лекаря. Думал на бегу, наверное, из-за горестей вылетело из головы, конечно же, я слышал о лекаре, а как увижу, конечно, узнаю.

Следом спешила Ариссия, оставив с принцессой семерых служанок и настрого запретив отводить глаза от ее спящего лица.

Руасса уже поднимался по ступеням широкой лестницы, подметая ее белоснежным подолом длинного плаща. Кивал розовым лицом под наверченным белым тюрбаном, всплескивал розовыми руками, унизанными цветными перстнями. На верхней ступени склонился в поклоне:

— Печальная весть, Эррис король мой! Прими мои поклоны, Ариссия — королева! Я сразу же свернул во дворец, как только услышал…

Он подобрался поближе к руке Эрриса, взял ее в свои мягкие теплые руки, сжимая легонько, покачал, цокая языком.

Эррис дернулся, тряся рукой, с которой слетела капелька крови — острый край перстня уколол ему ладонь. Хотел попенять лекарю, но вдруг улыбнулся, прикрывая глаза. И верно, как он мог забыть? Ведь это сам Руасса! Великий волшебник добрых лекарств и лечебных трав! Сколько раз он приезжал во дворец, исцелял головную боль Ариссии королевы и лечил самого короля. Несчетно раз.

Эррис обнял лекаря за пухлые плечи и повел внутрь, приказывая по пути приготовить ему лучшие покои и принести лучшую еду. Но тот покачал тюрбаном.

— Нет времени отдыхать, Эррис король мой. Веди меня к бедной принцессе. Но сначала…

Он повернулся, кланяясь удивленной королеве, которая недоверчиво хмуря брови, смотрела на толстый живот и высокий тюрбан.

— Как поживает твоя голова, драгоценная королева? Все так же болит по утрам?

Ариссия ахнула, прижимая ко лбу руку — будто повинуясь словам лекаря, голова заболела, мешая думать. А тот вынул из складок плаща фигурный золотой флакончик, перевернул над пухлой ладонью. Вязкая капля из узкого горлышка упала, застыв маленькой розовой таблеточкой:

— Я привез твое лекарство, которое должен был отправить с гонцом через семь дней. Выпей сейчас и тебе станет легче.

Ариссия не очень хотела глотать таблетку, но звон в голове сделался нестерпимым, а голубые глазки Руассы так ласково смотрели, и улыбка — добрая-предобрая — кривила толстые губы. Она кивнула и проглотила крошечную сладкую таблеточку. Моргнула, удивляясь тому, что боль прекратилась мгновенно. И покраснела, стыдясь, что не узнала славного лекаря. Конечно, это ведь добрый Руасса навещал их, когда Эрла была совсем еще крошкой. И после не забывал приезжать, и всегда у него находились для тоскующих родителей и ласковые слова, и нужные лекарства.

В покоях Эрлы Руасса склонил над спящей свой высокий тюрбан, прислушался к дыханию, которого не было. И выпрямляясь, всплеснул пухлыми ручками.

— Ай-яй-яй, как плохо! Очень, очень плохо. Наверное, принцесса бегала по саду, ступала на живую траву?

Король пожал плечами, волнуясь:

— Она же девочка, уважаемый Руасса, разве уследишь. А это опасно?

— Очень, — страшным голосом ответил лекарь, — живая трава содержит множество ядов, а еще в ней ползают кусачие клопы. Один из них нажевался ядовитой травы и укусил милую Эрлу. Но хорошо, что я приехал так вовремя! Нужно немедленно собрать принцессу в дорогу, Ариссия, королева наша. Вели служанкам приготовить одежду прекрасной Эрлы, сундуки прекрасной Эрлы и повозку с шестью лошадьми для прекрасной Эрлы. Мы отправляемся в путь к целительному источнику, где она проведет трижды по три дня, вдыхая целебные испарения от его лечебных вод.

Королева взмахом руки отослала служанок. Сказала решительно:

— Я поеду с дочкой.

— Нет, Ариссия, королева моя, — испугался Руасса, — вы с Эррисом, королем нашим, должны, должны, э-э-э… Короче, источник не будет работать в полную силу, если такие великие двое да еще принцесса… Я сам отвезу, один.

— И без служанок? — ахнула королева, — без кучера и без лакеев?

— Никого, — непреклонно кивнул Руасса, но тут же добавил, — вот только… есть один человек. Он может и даже должен поехать. Принц Эли, будущий муж прекрасной Эрлы. Но я должен поговорить с ним, понять, точно ли он здоров, не повредит ли его общество несчастной больной девочке. Вы позовете принца?

Король и королева переглянулись. Принц все еще сидел взаперти, по приказу Эрриса короля. Ну что же, подумал король, пора прекратить наказание, тем более, у принца теперь есть важное дело — ехать и беречь принцессу.

— Нет, — передумал Руасса, — прошу тебя, Эррис король мой, вели отвести меня к принцу, я побеседую с ним наедине. И сразу поедем.

Королю было стыдно признаваться, что будущий муж принцессы сидит под замком, как обычный хулиган, но все так быстро закрутилось, и он даже не обратил внимания, что лекарь Руасса, выскочив из покоев принцессы, очень уверенно направился в сторону принцевой темницы, как будто знал, куда идти.

Когда в замке загремел ключ, Эли обернулся, вставая. Вид у него был ошеломленный. Только что в темнице произошло непонятное событие, которое не успело и закончиться — в свежей дыре, которая чернела в углу, мелькнул, пропадая, хвост из бронзовых чешуек.

Принц мирно спал, утомленный насыщенным днем, и разбудил его не шум перед дворцом, а хруст и скрежет в углу. Садясь на узкой постели, он увидел, как отвалился кусок штукатурки, и из стены показалась длинная морда, с пастью, полной сверкающих зубов. Большой крыс выскочил из дыры, встал, прижимая к груди маленький кулачок. Поклонился принцу. А следом выбрался полосатый котище, дернул усами, вспрыгнул на стол и аккуратно подхватил с подноса мерцающий в утреннем свете хрустальный осколок. Мягко спрыгнул на пол, метнулся к дыре и пропал, унося добычу.

— Руку протянешь, палец отгрызу, — хриплым голоском сказал принцу Крыс-Прогрыз, отряхивая драгоценный кафтанчик поверх сверкающей шерстки. И тоже исчез в дыре, волоча за собой чешуйчатый хвост.

А сразу за этим загремел замок, дверь распахнулась. Принц встал, закрывая рот.

Руасса вошел, и кланяясь королю, закрыл двери перед его носом. Покачал головой, осматривая лохматые волосы и удивленные зеленые глаза.

— Ты едешь со мной, уважаемый принц Эли. Сопровождать принцессу к месту лечения. Вот только эта рана на лбу. Ее нужно вылечить, прямо сейчас. Вот, возьми.

Снова опрокинулся над пухлой ладонью флакон, роняя вязкую каплю. Руасса протянул принцу таблетку. Но тот отступил, мотая головой.

— Чего вы пристали? Мне нравится эта метка, пусть будет. И вообще — шрамы украшают мужчин. А что с принцессой?

— Ее одолел зачарованный сон, насланный живой травой, — сообщил Руасса, протягивая таблетку, — а виноват, конечно, ты. Это ты таскал ее по парку, рассказывая небылицы. Теперь Эрла спит, и, если мы опоздаем, никогда не проснется. Выпей! Иначе Эррис король наш разгневается.

— Подумаешь, — рассердился Эли, — я и сам почти король. И, конечно, поеду, потому что мне жалко принцессу, а не из-за того, что я боюсь Эрриса.

— Конечно, не боишься, — вкрадчиво согласился Руасса, — но ты же хочешь, чтобы принцесса вылечилась? Тогда тебе надо выпить эту маленькую таблеточку. И мы сразу поедем.

— Давай, — вздохнул Эли.

Как любой мальчишка, лекарств он терпеть не мог. Так что, забрав таблетку, он сделал вид, что проглотил ее, а сам сжал в кулаке. Решил — успею выпить, сперва нужно узнать, что там к чему, с Эрлой.

— Вот и славно, — заулыбался Руасса, и зашептал, оглядываясь на дверь, — когда минуем последние ворота, свернем к твоему королевству, понял, принц? Отвезешь Эрлу туда, где будет сыграна ваша свадьба.

А как же лечение, хотел удивиться Эли, но вдруг обратил внимание, какая розовая кожа у лекаря, какие пухлые руки и круглый живот, как будто он не живой человек, а нарисованный. И под белоснежным плащом показалось ему — мелькнуло вдруг радужное павлинье перо. Интересно, подумал принц Эли, и не стал возражать, а молча кивнул.

Руасса потер пухлые ручки и открыл двери, кивком указывая принцу следовать за ним.

— Мы готовы, Эррис король наш! Выезжаем немедленно!

И не успели король с королевой опомниться, как богато украшенная повозка с принцессой и принцем уже выезжала из дворцового парка. А следом ехал в своей небольшой повозке, запряженной серыми лошадьми, лекарь Руасса, кивая высоким тюрбаном и взмахивая белым платочком в розовой толстой руке.

* * *

Королевский парк длился и длился, лужайки сменялись рощицами, на ветках мелодично пели послушные птицы, и лекарь Руасса покачивался, кивая в такт выученным одинаковым песенкам. А потом распахнулись ворота, повозки миновали высокую стену.

— Стой! — закричал из повозки принц Эли Руассе, который теперь ехал впереди, показывая дорогу, — подожди, уважаемый лекарь! Я хочу навестить моего друга. Вон в том маленьком домике, далеко у стены.

Руасса посмотрел в сторону, куда указывал принц. И нахмурился, подъезжая ближе. Перегнувшись, протянул на пухлой ладони еще одну розовую таблетку.

— Вижу, у тебя разболелась голова, мой принц. Пора принять лекарство. И разве ты хочешь навредить милой Эрле? Я вижу нищенскую хижину посреди грязного огорода, полного грязных овощей и колючих сорняков. Там обитают кусачие пчелы и осы с ядовитыми жалами. Там ползают отвратительные червяки и копошатся жуки с мерзкими лапками. Там…

— Никаких сорняков, — рассердился Эли, сжимая в кулаке вторую таблетку, — я помогал бабушке Целесте полоть, хорошо поработал, между прочим, совсем недавно.

— Они все равно вырастут, — возразил Руасса, скривив толстые губы, — потому что они — живые. Нам нужно поскорее увезти принцессу за четвертые ворота!

И он хлестнул лошадей, запряженных в повозку Эрлы, чтоб те не задерживались.

Интересно, снова подумал принц, тайком опуская таблетку в карман, почему это лекарь так торопится не доставить принцессу туда, где она вылечится, а поскорее вывезти за ограду огромного королевского парка?

Но лошади уже двинулись дальше, проезжая поля и лужайки, рощи и купы красивых кустарников. Тут — заметил принц — уже росли живые деревья вперемешку с каменными и металлическими. А травка весело зеленела на обочинах дороги. А еще заметил он, пристально всматриваясь в спину лекаря, его одежды стали терять белый цвет, мерцая радужными разводами, и из-под тюрбана чернели локоны длинных волос. Принц моргнул, и потряс головой, потому что снова все стало, как прежде — важный толстый человек в белых одеждах ехал на высоком сиденье, погоняя послушных лошадок. А в повозке принца тихо лежала Эрла, сияя нежным румянцем на мраморных щеках, дышала так тихо, будто и не дышала вовсе.

Ладно, подумал Эли, я тоже виноват в том, что она спит своим неживым сном. И если бы внезапные утренние гости не утащили хрустальный осколок, я бы его спрятал совсем далеко, может, закопал поглубже в землю, и вдруг Эрла проснулась бы. Но осколок пропал и теперь одна надежда на странного лекаря, вдруг он сумеет ее вылечить.

Время шло, дорога ложилась под копыта и стелилась под скрипящими колесами. Эли мурлыкал песенку, оглядываясь на спящую Эрлу, а впереди покачивалась спина Руассы, который, проезжая очередные ворота, показывал стражникам подорожные документы и ехал дальше, встряхивая поводья и казалось, все сильнее торопился.

И вот показались последние ворота. За ними кончались парковые деревья, растущие вперемешку с деревьями лесными — теми самыми, за которыми приглядывала бабушка Целеста, разговаривая в темных ельниках и светлых дубравах с дикими цветами и живыми птицами. И начиналась сама Страна Камней, с ее огромными каменистыми равнинами, прорезанными глубокими ущельями.

Руасса выехал за ворота, остановился, поджидая повозку принца. Тот встряхнул поводья, колеса заскрипели, пересекая невидимую границу между высокими каменными стенами.

Повозка принца выехала под яркое солнце, которое лениво готовилось скатиться к горизонту, давая луне побыть главной, пока оно дремлет над краешком плоской границы неба и земли.

И в тот же миг белые одежды лекаря расцветились яркими красками, словно его плащ был сшит из радужных перьев павлина, а тюрбан исчез, сменяясь драгоценным обручем поверх блестящих черных волос, обрамляющих бледное, холодное, как лед, красивое лицо.

Это же мастер Асур, ахнул принц, раскрывая рот от удивления. Но ничего сказать не успел, потому что фальшивый лекарь приказал ему, все еще притворяясь Руассой, а сам уже разворачивая повозку обратно:

— Твое дело, принц, довезти Эрлу в свое королевство в целости и сохранности. Езжай. И ждите меня там, а я завершу важные дела и вернусь, чтобы вылечить милую Эрлу, которая станет главной драгоценностью теперь уже вашего королевства.

Он засмеялся в сторону, потом важно кивнул принцу и снова въехал в ворота, крикнул лошадям, подгоняя. А принц остался снаружи, растерянно глядя, как высокие ворота закрываются, оставляя его с Эрлой снаружи.

Принц Эли не знал о том, что уговор Асура с королем Эррисом вступил в силу, как только принцесса покинула пределы дворцового парка. И что за воротами, которые закрылись у него перед носом, медленно и неумолимо все живое стало превращаться в искусно сделанные мертвые вещи: трава, бабочки и насекомые, маленькие водяные змейки в ручьях, лесные деревья в рощах и дубравах бабушки Целесты. Нежные лесные цветы и даже маленькое лесное зверье, что испокон веку жило под сенью старых сосен и вековых лип.

Но то, что увидел Эли, конечно, очень сильно обеспокоило его. Добрый лекарь Руасса с его розовыми ручками и белым тюрбаном превратился в холодного мастера Асура. Наверное, если бы я проглотил эти розовые таблетки, я бы и не узнал, что Асур меня обманывает, и не только меня, а всех вокруг, думал Эли, расхаживая вокруг повозки и сжимая кулаки. А еще думал — так что же мне теперь делать?

Он уже подбегал к воротам, стучал в них кулаками, кричал стражникам «Эй» и еще «Отворите немедленно принцу Эли-Манита-Амиру!». Но те лишь посмеялись из-за высоких створок.

— Дела, — высказался принц и плюхнулся в мягкую траву на обочине дороги.

Конечно, ему ужасно хотелось просто поехать домой. Ведь там отец, он намного умнее и старше, пусть бы решил все проблемы, которые наворотил его сын. Но Эли тут же рассердился на себя за трусость. Значит, размахивать осколком, командуя непослушной девчонкой — я могу, а исправить все, что натворил, так сразу, папа, помоги, сделай!

И принц решил немного посидеть и подумать, вдруг пока солнце в небе, а месяц дремлет, ему в голову придет светлая мысль. Или просто случится что-то новое.

А в это же время старая Целеста месила тесто для сладких пирогов. Подсыпала просеянную муку, добавляла пахучую ваниль и легкую, как пыльца, корицу, сыпала желтый имбирь, от которого щекотало в носу. Покручивая тесто длинной деревянной ложкой, мурлыкала песенку, чтобы мука хорошо разошлась, смешиваясь с простоквашей и медом.

Один раз, замолчав, прислушалась, беспокоясь. Как-то слишком тихо сделалось за окном, наверное, серый соловейко, что веселил ее славной песенкой, улетел в близкий лесок, поклевать там мелких жучков, подумала Целеста, и еще подумала — он скоро вернется.

Вымесив тесто руками, раскатала мягкий пласт на большом столе, жалея о том, что некого сегодня угощать, кроме угрюмого Явора, а тот совсем перестал радоваться вкусным целестиным пирогам, с тех пор, как обманул его злой мастер Асур. И, вырезав граненым стаканом кружочки, взяла миску и вышла из дома, чтобы нарвать с дерева свежей вишни. Может быть, ароматный вишневый пирог порадует олуха, который немножко и сам виноват в своих несчастьях, думала Целеста, спускаясь по щербатым ступенькам. А нечего было подсчитывать деньгу за чужие судьбы, так решила, немного сердито, но все равно жалея молодца — вон, даже усы не расчесывает, висят, как осенние ивовые листья.

Она пригнула ветку, усыпанную яркими вишнями. Тронула пальцем глянцевые шарики. И те, срываясь с веточек, покатились, щелкая по рукам, по плиткам дорожки, заскакали по ступеням, тарахтя камушками.

Целеста ахнула, роняя ненужную миску. Сжала в руке сорванный холодный шарик. Да это же алый шлифованный лал! Светится круглыми бочками, блестит на дремлющем солнце, ловит бочками белый свет яркой луны. Всем хорош, вот только в пироги его не положишь — ни вкуса, ни запаха, ни нежной вишневой мякоти.

— Асур. Видно, пришло твое время, а значит, уходит мое…

Целеста вернулась в дом, туже затянула на затылке хвостики цветного платка, надела поверх платья длинный кафтан с карманами. Сунула ноги в дорожные башмаки и взяла свою палку, с которой уходила в дальние перелески, здороваться с колокольчиками и чертополохом.

Дом запирать не стала. Пройдя по дорожке, стукнула палкой в стену открытого сеновала.

— Явор? Ты спишь, ленивый медведь? Просыпайся, проводи старуху.

С верхнего настила посыпались соломинки, зевая, весь в травяной трухе, Явор спрыгнул, топая босыми ногами по золотистой соломе. Удивился суровому лицу.

— Куда собралась, мать Целеста? С палкой и — одна? Ежели в дальний лес, я с тобой, а то вдруг набегут волки. Или появится хитрый лис. Или могучий барсук выберется из глубокой норы.

— Молчи уж. Оно бы и хорошо, если волки. Только боюсь я, нет больше в ограде парка ни волков, ни старого лиса. Помнишь, о чем пел маленький соловей и о чем говорил мальчишка принц? Мои вишни в саду стали камушками. А что будет дальше?

Она протянула Явору обточенный алый шарик, тот схватил, любуясь полупрозрачной красотой.

— Да это же лал! Цена ему будет не малая, давай соберем, мать Целеста, я отнесу во дворец. Нет, лучше продадим перекупщикам на королевском базаре. Только торговать иди ты, а то увидят меня люди Асура, заберут снова точить золотые бруски.

— Дурак ты был, Явор, неужто и дальше дураком останешься? — серые глаза Целесты смотрели из-под седых бровей с укором и жалостью, — ежели даже моя старая вишня родит теперь драгоценные камни, то что делается в садах и моих перелесках? Все умрет, парень, все станет неживым. Не выйти на порог — сорвать ягод и полакомиться. Только бегать с пазухой каменьев, продавать и потом искать, у кого купить еду. А звери? Птицы? Мои цветы?

Отворачиваясь, чтобы уйти, добавила еще:

— И люди ведь там, парень.

— А что тогда делать мне, мать Целеста? — крикнул в сгорбленную спину Явор, переминаясь босыми ногами и топыря руки.

— Стереги дом. Если вдруг явится кто, из нужных людей или правильного зверья, дуди в рог Оллиса, чтоб я услыхала. И покажешь, в какую сторону я ушла.

Она махнула рукой, показывая на темный ельник, чертивший горизонт зубчатыми макушками.

— Там буду. Может, сумею кого спасти, может, не совсем еще поздно.

Явор хотел было кинуться следом, но кто же тогда постережет дом? И кто встретит нужных гостей? Он понимал, Целеста ушла не просто так, ведь там, в лесных чащах и на берегах тайных ручьев была ее настоящая жизнь. Там росли ее нежные лесные цветы, скромные видом, с тонким ароматом. Там гудели дикие пчелы и летали над быстрой водой синие и красные стрекозы, дразня черепах и ужей. В этих лесах Целеста проводила больше времени, чем в своем старом домишке, и расхаживая под вишней, собирая в карманы одинаковые драгоценные шарики лалов, Явор вдруг понял — все, что живет там, оно ей, как дети, настоящие, и за них болит и ноет живое целестино сердце.

Но все же, обидно было оставаться торчать в старом домишке, если вокруг совершается зло, думал Явор, хотя, если совсем честно, все еще не видел особого зла в том, что вокруг скоро все станет драгоценным и золоченым. Всю свою недолгую жизнь провел он среди камней и украшений, и для него каменные россыпи были таким же живыми, как цветы для старой Целесты.

Глава 15

А тем временем во дворце, глубоко под королевскими покоями мастер Сенур вертел в руках хрустальный осколок, печально улыбаясь искрам, прыгающим по стенам. Рядом с ним на лавке сидел Котик, намывая толстые лапы и белые усы. А на столе выпрямился, заложив кулачки за богатый парчовый пояс, Крыс-Прогрыз. Щурил черные бусины глаз, следя за бликами света.

— Спасибо, друзья. Не думал я, что придется мне снова дышать, говорить, работать руками, слушать, как в груди стучит сердце. Не думал, что где-то осталась хоть часть моей души, вложенная в славную работу. Но вот, малый осколок, который кто-то сберег. Вы говорите — молодой принц Эли? Надо сказать ему спасибо.

— Далеко придется бежать, — ухмыльнулся Крыс-Прогрыз, расправляя обтянутые кафтанчиком плечи, — пока наш храбрый кот удирал по моей норе, я еще немного послушал.

— Но-но, — промурлыкал Котик, выставляя заднюю лапу, чтоб ее облизать, — я не удирал, а выполнял поручение мастера!

— Не ссорьтесь, — попросил Сенур, — я слушаю, уважаемый Крыс.

— Эли уехал. Вместе с девчонкой Эрлой. А увез их толстый и страшно хитрый лекарь. Нет, не страшно хитрый, а просто хитрый, потому что я — Крыс-Прогрыз, не боюсь никого, не страшусь ничего!

Котик очень громко фыркнул, но ничего не сказал — был занят другой лапой.

Улыбка Сенура померкла. Он бережно положил на стол осколок и задумался. Конечно, нужно вернуть Эрле жизнь. Но сейчас ближе находятся другие, кому тоже нужна его помощь. Четыре сестры, которых забрали под стражу, три красавицы и маленькая Келайла с горячим живым сердцем. Теперь осколок находится у Сенура, не даст закаменеть. И нужно попытаться выручить девушек.

Он встал, забирая со стола осколок, сунул его в карман на груди, как раз напротив своего сердца. Кивнул, слушая, как сердце мерно забилось, радуясь возвращенной жизни. И вместе с Котиком стал ждать, когда Крыс-Прогрыз одолеет тяжелую деревянную дверь, окованную железом, выгрызая ее вокруг железного засова.

Не так много прошло времени, Котик как раз успел вымыть четыре лапы, полосатую мордочку, белый живот и принялся за пушистый хвост, когда с грохотом вывалился из двери засов, выпуская пленника за пределы темницы.

Сенур шел по витым коридорам, всматриваясь и прислушиваясь. Все больше беспокоился, меряя шагами тесаные плиты сырого пола. Не слышно было из мастерских обычного рабочего шума, не доносились крики и звон кастрюль из огромной кухни.

Подойдя к распахнутым кухонным дверям, мастер осторожно заглянул внутрь, стоя сбоку, чтобы его не заметили. Но зря волновался. Над бескрайней плитой застыл ватным столбом пар, идущий от горячих кастрюль. А вокруг медленно передвигались молчаливые люди в белых одеждах — повара и поварята, так медленно, что на первый взгляд и не увидишь, как поднятая для шага нога опускается к полу, а рука протягивается к плите, держа поварешку. И с каждым вдохом все медленнее и плавнее становились не только человеческие движения, а все, что было вокруг. Тягуче выплывали на поверхность супа пузыри и застывали, словно это варится сахарный леденец. Зависал в воздухе просыпанный из дырявого мешка сахар — сверкающей хрустальной пыльцой. Толстый повар, что замахнулся длинной ложкой на присевшего поваренка, медленно опускал ее, словно под воду, а вот — словно окуная в густой кисель, и так и повисла ложка над сдвинутым на ухо белым колпачком мальчика.

— Плохо дело, — прошептал Сенур, касаясь пальцами живого осколка в нагрудном кармане. И оглянулся на своих спутников, боясь, вдруг и они застынут неживыми игрушечными статуэтками. Но Котик терся об его ногу, мурлыкал, как и положено толстому коту, а Крыс-Прогрыз, быстро поводя мордочкой, шевелил длинными усами, осматривая все вокруг.

Правильно, понял Сенур, на них не действует новое волшебство злого Асура, ведь Котик пришел из мечты пришлой девочки, а ловкого Крыса сделал сам Сенур, и сам же оживил, своим уважением и надеждой на его помощь.

— Надо идти к королю, — решил мастер, — и поскорее.

Никто не мешал им продвигаться наверх, в светлые королевские покои, люди, что встречались им по пути, двигались медленно, как будто засыпали на ходу, и не успевали даже повернуться вслед быстрым шагам. А из открытых в парк окон лились механические песенки механических птиц, которым было совершенно все равно, что творилось вокруг.

Широкими шагами Сенур взлетел по ступеням, толкнул изукрашенные двери тронного зала, прижимая к груди руку, чтобы сразу же поклониться.

— Здравствуй, король мой Эррис! Привет тебе, Ариссия, моя королева! Помните ли вы меня? Я мастер Сенур, что исчез, когда появилась у вас дочь, прекрасная Эрла…

И замолчал. Король сидел на троне, как подобает сидеть королю — держа в руках скипетр и державу, смотрел куда-то вдаль за плечо мастера (тот даже оглянулся на секунду, но никого не увидел), а рядом сидела на своем красиво украшенном троне добрая Ариссия королева, улыбалась неподвижной улыбкой, уставив невидящие глаза в лицо гостю.

Сенур медленно подошел, поклонился и выпрямился, думая, как теперь быть. Опоздал он со своими просьбами и с предупреждениями тоже. Знал бы раньше, но за время их коротких бесед ничего не сказала ему Келайла, да она и не знала всего, ведь не нашел ее серый соловейко, не успел, утащили стражники девочку в темницу. Теперь Сенур мог лишь догадываться, хотя совсем этого не хотел: это его младший брат натворил черных дел, и чтобы снять сонное заклятие с людей королевского дворца, нужно разыскать его и призвать к ответу. А еще — самому освободить девочек.

И Сенур со спутниками, снова поклонясь неподвижной королевской чете, кинулся обратно, считая ступени, кружа коридорами — искать темницу, где прятали пленниц. И надеясь, что тех тоже не тронуло волшебство его неразумного брата.

Оказалось, так и было. Медленные, как сонные рыбы, стражники у запертых дверей не успели и копий поднять, как Крыс-Прогрыз проделал вокруг замка дыру, засов упал, и девушки выскочили, обступили мастера, радуясь свободе. Вместе с ним побежали к двери напротив, и вызволили Келайлу, которой мастер поклонился, прижимая руку к груди. А та, поклонясь в ответ, протянула свою руку, коснулась кармана.

— Он там, у тебя? Мой Светлячок!

Сенур вытащил осколок, кладя его в протянутую ладонь. Келайла засмеялась, покачивая ладошку. Любуясь, быстро пересказала мастеру, откуда взялся Светлячок и почему получил имя. А мастер в ответ рассказал девушке о шкатулке.

— Я думал, Асур давно разбил ее. А он припрятал шкатулку в глубоком подвале. И только ты сумела ее увидеть, хотя тогда была слепа. Такие вот чудеса, добрая Келайла.

— Это твои чудеса, добрый мастер. Если бы шкатулка не светила мне в темноте, разве нашла бы я ее.

— Значит, мы делаем что-то вместе, — Сенур принял осколок, который вернула ему девочка и снова спрятал в карман, — знать бы теперь, что нам делать дальше. Ты не знаешь, Келайла?

Та покачала головой, посмотрела на сестер и те тоже пожали плечами, хмуря брови.

— А я хочу есть, — мурлыкнул Котик, прижимаясь к юбке Келайлы.

И все закивали, оказывается, проголодались все, кроме Крыса, который хоть и стал живым, но сделан был из драгоценных камней и голода не испытывал.

Целой небольшой толпой двинулись они наверх, к выходу из дворца. Заглянули по пути в большой обеденный зал, накрытый сейчас к ужину, и разбрелись вдоль длинного стола, трогая бесполезные яхонтовые ананасы, беря и ставя на место серебряные тарелки, полные яшмовой молодой картошки и бронзовых куриных ножек. Трясли перевернутые прозрачные кувшины, из которых не выливалось вино и компоты. И все — такое красивое, и так похоже на настоящее…

Мастер Сенур отошел от стола, взял в руки одну из шкатулок, что красовалась на резной полке вдоль стены. Позвал Крыса и вдвоем они делали что-то, вытаскивая, вертя и щелкая алмазными зубами — щелкал, конечно, Крыс, а мастер указывал ему, после забирал, проходя по цветным граням вытащенным из кармана резцом.

Потом повернулся к девочкам, держа в руках поднос, на котором горкой — мягкие пироги, парящие вкусными ароматами, несколько спелых яблок, кубок, в котором плескался фруктовый напиток.

— Я все сделал наоборот, — засмеялся общему удивлению Сенур, — были драгоценные украшения, а стали они вкусными пирожками. Пойдемте в парк, там больше света. И жизни.

Но, спускаясь по широким ступеням, прогнал с лица улыбку, глядя на неподвижные кроны деревьев и слушая мерные песни золотых птиц.

— Осторожно! — Лейла подхватила Котика, не давая ему сойти с плитчатой дорожки, — порежешь лапки, смотри, какие острые у травы стебли!

Все вокруг, от самой крошечной травинки до самого толстого дерева — было выковано из серебра и золота, выточено из ярчайших драгоценных камней, сверкало так, что на глаза навертывались слезы.

Девочки вернулись к лестнице, усаживаясь на нижнюю ступеньку, разобрали с подноса пирожки и яблоки, кусали, запивая из кубка и внимательно смотрели, как добрый мастер ходит вдоль тополей и старых лип, трогая листья и морща в раздумьях лоб.

— Все очень плохо, — сказал он, вернувшись и присаживаясь рядом с Келайлой, — что-то работает и сейчас, злое волшебство расходится кругами по воде, захватывает все больше живых вещей. Знать бы, что именно, куда нам двигаться, чтобы найти черную сердцевину.

— А ты не можешь превратить все обратно, добрый мастер? — спросила Кейла, вытирая руки платочком, — ты же такой сильный!

— Могу попытаться, вещь за вещью, шаг за шагом, но даже моих сил не хватит, если волшебство не остановится. Так и буду идти вслед за ним, совершая небольшие дела, пока не иссякнет моя сила.

Келайла опустила руку с недоеденным яблоком. Как быть? Похоже, во всем дворце, а может быть, во всем огромном королевском парке, по-настоящему живыми остались только они. Да еще, вспомнила она — бабушка Целеста, но и та говорила о себе — случись что с моими лесными цветами и зверюшками, я уйду следом за ними.

— Нет, — сказала вдруг, поднимаясь и запрокидывая голову к высоким кронам деревьев, — есть еще одна маленькая живая душа, вот только где ее искать? Тише, мне нужно послушать!

Все примолкли, и вдруг, посреди мерного пения послышалась живая взволнованная песенка. С неба, покрытого мягкой вечерней дымкой, спускалась, трепеща крыльями, серая точка, превращаясь в серое пятнышко, а то стало вдруг маленькой птицей, закружила птичка над головой Келайлы, садясь в протянутые ладошки.

— Келайла-Келайла! — пел серый соловейко, который давно кружил над острыми листьями, высматривая свою заботливую хозяйку.

— Соловейко! Как хорошо, что ты вернулся! Ты устал, хочешь кусочек пирожка?

— Времени нет, — пел соловейко, прыгая в ее ладонях, — нет-нет, времени нет! Слова для Келайлы!

Она поднесла ладошку ближе к щеке, слушая тихие трели, почти непонятные другим. И выслушав, ахнула, поворачиваясь к мастеру Сенуру.

— Клятва Эрриса короля вершит волшебство Асура! Принцесса Эрла покинула пределы королевского парка. И пока она находится за его стенами, злое волшебство не остановить. Вот что мне спел соловей. Мы должны вернуть Эрлу, пока не сделалось слишком поздно.

— Пока не слишком поздно, — эхом повторил Сенур, вскакивая, — скорее, мы должны догнать Эрлу и вернуть ее!

И все вместе они побежали по широкой дороге, уводящей от лестницы в парк, а оттуда через лужайки и купы красивых деревьев — к первым внутренним воротам.

Сенур хорошо понимал, какой силой обладает его злой брат, и еще лучше понимал — им не угнаться за повозкой принца Эли пешком, но что оставалось делать?

Солнце уже укладывалось в мягкий туман над самым горизонтом, делая свой свет тоже мягким рассеянным, но не забирая его совсем, ведь то были времена, когда и солнце, и луна оставались на небесах вместе, и сейчас узкий лунный серп сверкал в вышине, как начищенное серебро, охраняя сон своего дневного друга. Травы и кусты словно припорошила жемчужная дымка, и механические птицы разом умолкли, чтобы одновременно запеть утром. Кованые сверчки и кузнечики молчали, замерев среди каменной травы неживыми тельцами. Только быстрые шаги по плитам дороги, да тяжелое дыхание испуганных девушек, что торопились следом за длинноногим Сенуром. И тихие трели серого соловейки — он летел над головой Келайлы, повторяя ей то, что узнал во дворце.

— Слишком поздно! — шелестящим эхом вернулись слова, кидаясь из черной рощи, подступающей к самой дороге.

И навстречу путешественникам выступил сам мастер Асур, в черном плаще, закрывающем светлую дорогу, и в черной огромной шляпе, украшенной черными перьями, что свисали на бледное лицо.

Братья замерли посреди дороги, глядя друг на друга. Умолк серый соловейко, девушки столпились поодаль, рядом с ними стоял, вздыбив шерсть на спине, Котик, и Крыс-Прогрыз топорщил блестящие усы, сжав перед собой розовые кулачки и сверкая острыми зубами.

— Куда это вы собрались? — прошипел Асур, вынимая из ножен острейшую шпагу, по лезвию которой пробежал лунный луч и упал на плиты, рассеченный надвое.

— Дай нам пройти, брат Асур. Негоже тебе потакать своим капризам, изменяя судьбы людей и всех живых существ. Слишком далеко ты зашел!

— Негоже? — удивился Асур, мотнув головой, чтобы черное перо не скрывало блеска угольных глаз, — ты говоришь это мне? А чем ты был лучше, а? Точил каменья, оживляя их, ковал металлы, оживляя их тоже. Давал души и жизнь тому, что должно бы лежать мертвым. Значит, ты тоже поступал неверно?

— Я… Я не мог по-другому. Тебе ли не знать! Жизнь переполняла мое сердце и перетекала в мои руки, и разве это плохо — сделать мертвое живым на радость всем?

— А может, я тоже не могу по-другому! Драгоценность всего, что я вижу, переполняет мое сердце, перетекает в мои руки, — насмешливо отозвался Асур, кружа вокруг брата со шпагой в руке, — и разве это плохо — превратить невидную букашку в роскошное украшение, а гнилую корягу — в изысканный вечный кубок из золота? Чем их вечная жизнь хуже той, которая была? Букашка умрет, рассыплется прахом, а коряга — сгниет и обломки ее унесет вода.

— Посмотри на себя, брат, — печально попросил Сенур, — твое лицо будто лишено живой крови, да есть ли у тебя сердце? Кем ты стал?

— Посмотри на себя, брат, — эхом отозвался Асур, насмешливо оглядывая потертую одежду и худые щеки Сенура, — а мог бы вечно блистать мраморной красотой, подобно древним статуям, не старея и не изменяясь. Ты выбираешь жизнь? Что ж, она состарит тебя, и приведет к дряхлой смерти. А я, избавляясь от биения сердца и от движения крови по жилам, буду жить вечно! Жаль, ты не захотел поддержать меня. Жаль, не выбрал себе верной судьбы.

— Да ты и не предлагал, — усмехнулся Сенур, — изменил меня тайком, подсунув волшебное зелье.

— Да! Потому что я знал твой ответ! — закричал Асур, наступая, но все еще не направив шпагу в сердце брата, — ты все равно отказался бы!

— Нет, мой любимый брат, не поэтому. Ты просто не хотел ни с кем делить своей власти, своей новой силы. И боялся ее потерять. Так? Ты с самого начала замыслил остаться один, потому убрал меня со своего пути, чтобы я не помешал твоим планам.

Келайла опустила глаза, отвлекаясь от спора братьев. Котик толкал ее лапой. Она присела на корточки, прячась за спинами сестер.

— Что-то долго они беседуют, — промурлыкал кот, щекоча ей нос шерстяной мордочкой.

— Тише, — шепнула девочка, — Сенур не хочет биться, он безоружен и боится за нас.

— Полосатый прав, — вступил Крыс-Прогрыз, щуря в сторону братьев бусины умных глаз, — слишком много слов у нехорошего братца.

Келайла погладила Крыса по ушкам и выпрямилась, кусая губы. И верно, как много Асур болтает. Может быть, ему просто нужно потянуть время?

Мастер Сенур оглянулся на девушек, кивнул Келайле, словно услыхав ее мысли, а скорее всего, просто поняв сам хитрые планы Асура — ведь тот был его братом.

— Бегите к воротам. Я задержу его!

— Ты? — расхохотался Асур, рассекая шпагой лунный свет на аккуратные полоски, — худой и голодный, с ослабевшими мышцами, добряк, любящий меня до сих пор! Задержишь, ага! А девчонки — пусть бегут. Их короткие ножки не одолеют и мизерной части пути, когда я уже буду рядом с моей чашей…

И замолчал, поняв, что проговорился. Запрыгал вокруг Сенура черным вороном, рубя лунный воздух.

— Все равно, — крикнул Сенур, увертываясь от ударов, — бегите!

И сестры помчались во весь дух, подбирая цветные юбки и мелькая коленками.

— Он сказал, у нас короткие ножки? — мрачно проговорила Лейла, прибавляя скорости.

— Ух, — ответила ей Кайла, у которой не было больше слов, обгоняя сестру.

— А вот посмотрим! — и Кейла вырвалась вперед, мелькая локтями.

Глава 16

Жемчужный свет показывал, как бегут по широкой дороге девочки, подобрав руками длинные юбки. А еще показал, как отступает Сенур, увертываясь от сверкающих взмахов шпаги. И с каждым шагом углубляется в парк, сбивая босые ноги об острые краешки мертвой травы.

Лунный луч упал на серьезное лицо Келайлы, что стояла неподвижно, кусая губы, смотрела то на сестер, то на братьев, вспоминая незаконченную Асуром фразу. Он говорил — рядом с моей чашей? Сердце, что билось в груди, подсказывало ей — Сенуру грозит большая опасность. И разве могла она не послушаться сердца, которое было заново отдано ей, из-за которого спала сейчас далекая Эрла? Ведь Асур прав — дворец рядом, а принцесса очень далеко. Пока Келайла и сестры добегут, тут может случиться что-то совсем нехорошее, ведь Асур коварен и хитер, не зря болтал языком, множа пустые речи. И не зря сейчас он уводит брата в чащу неподвижных деревьев.

Келайле было очень страшно, и хотелось оказаться как можно дальше от темных суровых деревьев, окутанных лунной дымкой, будто они сгорели, покрываясь пеплом, только тронь — рассыплются в прах. Но Сенур идет против брата совсем один.

И она тихо пошла следом, прячась за толстыми стволами. Ее вел черный танец злого брата, блеск его острой шпаги и бесконечные слова, которыми тот закидывал Сенура, издеваясь и насмешничая. Тишина не мешала слышать и Келайла, идя следом, узнала о любви к принцессе и о соперничестве, о злобе, породившей черную зависть и о планах, которые Асур претворил в жизнь.

— Я сам достиг всего! Стал первым мастером королевства, и не просто рукодельником, на изделия которого дивятся знатные гости. Все важное Эррис решает только со мной! И только меня слушает Ариссия! А ты! Даже оставь я тебе жизнь, ты торчал бы в мастерской, ковыряясь в опилках и хламе, не ведая, чего можно достичь, если верно направить силу!

— Я мастер, брат Асур. Я не хочу быть советником королей…

— И мужем прекрасной Эрлы ты тоже не хочешь быть? Ха-ха-ха! Я видел, как ты смотрел на нее, как гладил каменные косы, шепча ласковые слова. Еще тогда ты решил обогнать меня, оставив в безвестности. А сам решил стать королем! Мужем прекрасной Эрлы!

— Я не мог знать всего. И того, что полюблю — тоже.

Келайла остановилась за деревом, а слова стихали вдалеке. Сенур любит Эрлу? Бедный мастер, она сама сидела камнем в подвале, мучаясь мыслями, что там происходит наверху, и она понимает, как тяжко было Сенуру гадать, вдруг его любимая уже обручилась, уже сыграна свадьба. Да он сейчас должен мчаться к Эрле, а он остался, чтобы спасти не только ее, но и все королевство, от своего неразумного брата.

Холодная лапка Крыса смешала ее мысли. Прогрыз толкал твердым кулачком ее коленку.

— Да, — прошептала Келайла, — иду, а то ведь упустим, заблудимся в парке.

Крыс фыркнул, и рядом с ним так же фыркнул Котик. С ними разве заблудишься, поняла Келайла и немножко повеселела.

Тропка становилась все уже, ветви деревьев клонились все ниже, держа раскидистыми лапами темноту, и Келайла вспомнила Дальний лес, в котором жила гадюка Сейша. Там тоже стояла темнота, но полная призрачного мерцания светляков, тонкого блеска узоров на шкуре Сейши и сверкающих лучей от ее тайной короны. А тут, под пологом неживого леса темнота была совершенно кромешной. И ни звука, все притаилось, или же спит мертвым каменным сном. Не слышно и братьев.

Келайла повела перед собой дрожащими руками, боясь ступить. Зажмурилась, пытаясь вернуть себе ту странную слепоту, которой наградила ее Сейша, но перед закрытыми глазами плавали только призраки ее рук, а впереди — темнота.

— Чего топчешься, — с досадой проворчал Крыс-Прогрыз, легонько хлестнув ее по щиколотке гибким хвостом, — иди, пока я свечу. Глазами.

Снизу согласно замурлыкал Котик, прижимаясь к ноге теплым бочком.

Келайла открыла глаза. Вперед указывали два ярких лучика. Это драгоценные камушки, из которых создал Сенур глазки Прогрыза, работали сейчас, как два сильных фонарика. Выхватывали из темноты листья, ветки с молчащими птицами, а еще — извилистую тропинку меж толстых стволов.

— Спасибо, — шепотом сказала девочка, быстро идя за поворот и дальше, где был еще один, и еще один.

Крыс и Котик бежали рядом, а Соловейко сидел на ее плече.

И за седьмым поворотом Келайла замерла, ступила за косматый куст, а Крыс сощурил яркие глаза, чтоб их не заметили. Но братья не смотрели по сторонам. Два черных силуэта видели широко раскрытые глаза девочки. Черных — на черном, да разве бывает так, успела удивиться она, но да, силуэты ясно виделись на фоне огромной чаши, блестящей полированным агатом. Темнела черная вода, покрываясь рябью в такт словам разговора.

— Что же ты сделал с моей светлой чашей, брат Асур? Тут сияло солнце, птицы пили воду, садясь на ее прозрачные края! А теперь…

— Я наполнил ее могуществом, брат Сенур. Пока волшебная вода черна, она исполняет мои желания. А ты? Хотел подарить свое творение капризной девчонке. Через неделю фонтан наскучил бы ей, а пение птиц надоело. И ты мог остаться и без нее, и без своей драгоценной поляны с чашей и птицами.

— Ну и что? Это был мой выбор. И принцесса Эрла тоже вольна выбирать. Пойми, я творил подарок, а за подарки не требуют платы.

— Кто это сказал? Кто говорит такие глупости?

— Мое сердце! — с вызовом ответил на издевательский смех Сенур.

— Вот почему я отказался от своего, — продолжил хохотать Асур, — и вот почему мне не нужна твоя Эрла, пусть ее забирает дурачок принц, пусть они там стучат сердцами. Пока я им это позволяю. Сердце не умеет думать, и слушаясь его, ты совершаешь глупости. Ты знал, что твоя Эрла полюбила принца Эли? Знал, вылезая из подземелья, что ничего не получишь, а? Ни принцессу, ни власть, ни милость королей! Оборванный нищий мужик, которого утром Эррис король мой и Ариссия королева прогонят из дворца, потому что я им так прикажу! С каждым мгновением власть моя становится все сильнее! И к утру король будет полностью мне подчиняться.

— Эрла любит принца? — голова Сенура поникла.

Келайла затаила дыхание. Ну да, они говорили Сенуру, что принц увозит Эрлу по повелению лекаря, и что лекарь обернулся Асуром, он знает. Но кажется, никто не сказал Сенуру, что его любимая уехала со своим будущим мужем…

— Эти девчонки, — фыркнул Асур, подступая ближе к брату, — плюнь на нее, не печалься. Хочешь, я вылечу тебя от печали навсегда? Не волнуйся, я не отправлю тебя снова в подземелье стоять там каменной статуей. Ты будешь жить. Как хочешь и где хочешь. Я даю тебе клятву! Один лишь глоток воды из моей черной чаши, и ты забудешь об Эрле, любовь перестанет терзать твое бедное сердце. Ты им дорожишь. Так пожалей его!

Темная рука протянулась, зачерпывая воды, поднялась, поднося горсть к губам Сенура.

— Только смочи губы, и тебе станет так легко. Так безразлично…

Асур почти мурлыкал, и у ноги Келайлы тихо заворчал обиженный Котик.

Девочка сжала кулаки. Почему Сенур не думает о прочих? Ведь если не прервать волшебство Асура, то скоро все королевство сделается механическим, и станет послушно исполнять волю Асура. Конечно, ужасно узнать о потере любимой, но кроме любви в этом мире есть еще множество прекрасных вещей. На миг она вспомнила зеленые глаза Эли, его улыбку и пламенеющую на белом лбу метку от сливовой косточки. Прикусила губу. Нет ничего важнее и сильнее любви! Нет. Но все же!..

— Нет, — медленно сказал Сенур, отводя руку брата от своего лица, — нет. Это мое сердце и моя боль. Я буду с ней жить. А ты должен вернуть Эрлу родителям и прекратить черное волшебство.

— Как бы не так! — завопил Асур и прыгнул, махнув рукой.

Сверкающие агатом капли веером разлетелись, падая на траву, листья, ветки. И на лицо Сенура, сбивая его с ног. Асур захохотал, волоча бессильное тело брата поближе к чаше. И не успела Келайла ахнуть, как он уже, черпая полными горстями, поливал того злой водой — волосы, скулы, равнодушные глаза, приоткрытый рот. Сенур глотнул. Улыбнулся, открывая глаза. Келайла вздрогнула от этой улыбки.

— Вот и славно, — проскрипел Асур, вытирая руки о край плаща, — я всегда знал, что ты слабак, старший братец. Поваляйся пока, не хочу я тебя тащить на себе обратно. А поутру, по приказу Эрриса послушного короля моего, тебя унесут в подземелье, но не в кладовую, я уже не такой дурак. Я сам замурую тебя в стену, покрою ее поверх гранитных кирпичей пластинами бронзы, а потом обрушу вход, чтобы никто не знал, где ты умрешь! Что-что?

Он приложил руку к уху и наклонился, притворяясь, что слушает.

— Клятва? Ты говоришь, я поклялся? А-ха-ха-ха, вот твоя глупость, показала себя! Так знай! Каждый мой плохой поступок делает злую воду сильнее! Я нарушил клятву? Прекрасно! А когда я убью тебя… и сотворю из короля куклу… и отправлюсь воевать Королевство Садов, где будет сидеть на троне еще одна послушная мне кукла — королева Эрла со своим дурачком Эли… — тогда злая вода станет непобедимой!

Келайла еле успела спрятаться в кустах, куда толкнул ее Котик, и шаги Асура прошуршали у самого ее уха.

* * *

Пока Келайла, склонясь над неподвижным телом Сенура, думала, что теперь делать, Асур спешил во дворец, поглядывая на жемчужное небо. Потирал руки, смеясь над доверчивым братом. Скоро, совсем скоро наступит утро, запоют неживые птицы, заведенные пружинками. И король Эррис станет такой же механической куклой. А заводить его будет великий мастер Асур, чтобы король раздавал приказы, нашептанные его злой мелкой душой.

Уже расходились тонкие облака, готовясь выпустить в небо просыпающееся солнышко.

— Никто не сможет мне помешать, — бормотал Асур, взбегая по ступеням.

Разлетались полы черного плаща, ерзали на шляпе черные перья.

— Эй, король! — крикнул Асур, вбегая в королевские покои, — бери перо и бумагу, пиши грамоту, о том, что я теперь главный королевский советник, и кто не исполнит моих приказов, того ждет смерть!

Но Эррис король не пошевелился, сердито глядя на Асура из-под нависших бровей. Так же сердито смотрела на гостя Ариссия королева, похлопывая по колену сложенным веером.

— Ты не слышишь, король-кукла? — Асур плюхнулся в кресло, хватая кубок, — ах, да, солнце еще не оторвало от горизонта ленивого бока. Ну недолго ждать.

— Я тебе не кукла, мошенник! — загремел королевский голос.

Асур, захлебнувшись вином, закашлялся, обрызгав рукава.

— Что такое?

Кидая кубок, вскочил, прислушиваясь к шуму за окнами. Подбежал, высовываясь в окно.

— Эй! — заорал снизу такой же сердитый голос, только звонкий, почти мальчишеский, — а ну, выходи!

Внизу, у ступеней, топтался старый олень Оллис, а на широкой его спине восседал принц Эли, придерживая рукой спящую принцессу без сердца.

— Как? — у Асура ослабели руки, он закрутил головой, опираясь на подоконник, — почему? Я же приказал! Нет, лекарь, великий Руасса, приказал тебе, негодный мальчишка…

— Ты обманщик! — голосил Эли, вертясь на олене, который крутился, топая широкими копытами, — эй, король, твой мастер надул тебя, как мальчишку! А ты поверил ему? Почему поверил, а? Сестры рассказали мне о коварном плане. Ты слушаешь?

Эли сунул в рот два пальца и свистнул так, что Ариссия уронила веер.

— Я слышу тебя, мальчик, — Эррис заворочался, пытаясь встать, — но меня не слушаются ноги. И руки не поднимаются. Хорошо, хоть работает голова.

— Прости, Эррис король мой, у тебя вместо головы, наверное, тыква! Хотя, если ты пекся о дочери, и твое сердце болело о ней, я могу это понять. Забирай свою ненаглядную Эрлу, сейчас я принесу ее обратно в покои.

Он спрыгнул с оленя, взял на руки девушку и потащил по ступеням.

Асур вздохнул, разводя руками.

— Все полагают себя умниками. Но никто так и не разбудил бедную девочку. Смотри, Эррис король мой, твой дурачок принц тащит Эрлу, будто она куль с мукой. А послушался бы меня, она бы уже пела и танцевала, как все девчонки. Ну? Что ты выберешь, Эррис? Я вылечу Эрлу или же уйду, а ты останешься плакать над ней!

— Ты насмехался надо мной, — сердито напомнил Эррис, ворочаясь в своем мягком кресле.

— Ошибся, — быстро ответил Асур, — устал, затемнились мозги. Столько хлопот, столько забот и все о твоем благе! Вели отвезти принцессу обратно, чтобы лечение заработало.

И тут в дверях появился Эли, держа на руках спящую принцессу. Ариссия заплакала, шевеля пальцами, а встать она тоже не могла. Асур быстро посмотрел в окно. Когда уже в него заглянет солнце? Он нашептал черной воде условие — даже если Эрла вернется, с наступлением дня король все равно будет исполнять его приказы. А с переделкой королевства можно и подождать, если все повернулось немного по-другому. Подумал так и мысленно похвалил себя. Как хорошо, что его холодный ум обдумал разные варианты и придумал запасной план!

— Эрла, девочка моя, — прошептал Эррис, пытаясь встать или хотя бы протянуть руки к дочери, — мастер Асур, вылечи мою дочь! Я согла…

— Подожди!

Из-за спины принца выступила Келайла, быстро пройдя вперед, опустилась в поклоне перед плачущим королем. Вытерла свои слезы рукой. И встала, поворачиваясь к принцу и Эрле.

— Я отдаю свое сердце снова. Пусть будут счастливы милая Эрла. И… ты, высокородный принц Эли. А я… А мне…

Она замолчала, шмыгая носом.

Эли высвободил одну руку, коснулся метки на лбу.

— Это же ты! Ты щелкнула меня по лбу? С чердака. Там, в маленькой деревне, я забыл название. Не реви, я не пойму, что говоришь!

— Я-а-а, — повинилась Келайла, размазывая по щекам слезы, — прости меня, принц. Но ты вытащил рогатку! И целился в птенца зарянички! Вот почему я… Я не хотела-а-а! А теперь мастер Сенур лежит там, где черная чаша, и мои сестры, где мои сестры? И Эрла осталась без сердца, а мне оно не нужно, без тебя, пусть забирает!

— Ничего не понимаю, — расстроился принц, удобнее перехватывая повисшую принцессу, — я сто раз потом жалел, что уехал. Спросить хотел. Тебя.

— Меня? — всхлипнула Келайла.

— Да положи уже мою девочку, — рассердилась со своего кресла Ариссия, — она тебе не мешок. С мукой!

— Да, — Эли обошел Асура и аккуратно уложил Эрлу на богатую кушетку, выпрямился, снова трогая метку на лбу.

Келайла теперь стояла совсем рядом, опустив голову и пылая щеками.

— Вот, — сказал принц, — я что хотел-то. У меня рогатка. Лучший оружейник делал. А ты мне чем в лоб заехала? Тоже из рогатки?

— Нет, — Келайла еще ниже опустила голову, но подняла руку, складывая пальцы, — я долго тренировалась. Если знать, как, то можно щелкануть пальцами посильнее рогатки.

— Ух ты, — Эли взял ее руку, — вот так?

— Что за детский сад, — спохватился, наконец, Асур, — ты собиралась вернуть свое сердце Эрле? Так давай! И пусть молодые едут, куда собирались. Жениться там. Свадьбу гулять.

— Стой, — закричал Эли, не отпуская руки Келайлы, — так это твое сердце билось у нее в груди? А я и думал, почему наши сердца бьются вместе! Думал поэтому, что я ее люблю. Ну… это. В общем…

Он отпустил руку девочки и отвернулся. Но она молчала и принц, который вообще-то был очень храбрым принцем и ничего не боялся, вспомнил об этом. И набрался храбрости, чтобы продолжить:

— А оказывается, я любил твое сердце. Потому что люблю я тебя. Маленькая Келайла.

Келайла подняла лицо. Заглянула в прекрасные зеленые глаза принца своими серыми. И заплакала. Вернее, заревела, размазывая слезы кулаками по мокрым щекам.

— А ты меня нет? — ошарашенно догадался принц, — тыща драконов, ну вот, я так и думал, потому и не стал возвращаться. Разве думаю, любит, если косточкой зафенделила и отвернулась. Ну и маленькая ты еще.

— Люблю! — закричала Келайла, отталкивая принца, — люблю больше жизни! Но как же теперь? Как ей теперь — без сердца? И без любимого? Он лежит там, отравленный, я пришла сказать. А мы тут. Счастливы-ы-ые такие…

И она побежала из комнаты, заливаясь слезами.

— Дела, — сказал Эли, быстро кланяясь королям, — я быстро, Эррис король мой. Я скоро вернусь. А вы пока старайтесь. Шевелите руками-ногами. И прикажите хитрого Асура арестовать!

Но Асура в покоях уже не было. Эррис разразился ругательствами, Ариссия подняла тонкие брови — она и не догадывалась, что ее высокородный муж знает столько низких слов.

— Келайла! — кричал принц, летя под черными ветками, которые вот-вот, совсем скоро заиграют сверкающим блеском, — подожди, Келайла!

И все дальше углублялся в парк, туда, где ветви сплетались, храня под густой листвой кромешную темноту. Только светлый подол мелькал за поворотами тропинки.

Девочка знала, что Асур вернется за братом, а еще — к своей чаше, полной темного волшебства. Не знала только, что она сможет сделать. Хорошо, что Эли вернул принцессу, и злые планы Асура насчет всего королевства пока не сработают. Но кроме деревьев и трав, кроме слуг во дворце Эрриса, кроме самого короля и его королевы был еще мастер Сенур, с его равнодушной улыбкой, такой пугающей. Как спасти его?

Глава 17

Добежав, она замерла на краю поляны. Асур был уже тут. Выпрямился над телом брата. Сверкнули в темноте оскаленные на бледном лице зубы. Сверкнул в опущенной руке острый клинок.

— Снова ты, неугомонная муха? Вот кого надо было в первую очередь замуровать в толстую стену! Кто бы подумал, что от маленькой девчонки — столько хлопот. Не подходи, а то я проткну тебя насквозь!

— Что ты хочешь сделать с ним? — дрожащим голосом спросила Келайла, — не убивай брата, Асур. Ты хотел унести его в подвал…

— Подслушивала? А я передумал! Слишком много возни мне с вами! Когда перестанет биться глупое сердце Сенура, я брошу его в чашу. И тогда наступит мое время! Время истинной темноты!

Белой молнией блеснул острый клинок, поднимаясь над лежащей фигурой. Келайла бросилась к Асуру, чтобы остановить его руку. Но не успела.

— Ай! — завопил Асур, тряся ушибленной рукой.

Клинок, отлетел, кувыркаясь, канул в черной воде, блеснул напоследок и утонул, смыкая над собой агатовую гладь. Сенур в этот же миг вскочил, хватая брата за плечи и заламывая тому руки. А принц Эли опустил свою верную рогатку, сработанную лучшим оружейником.

— Сенур! Я думала, ты потерял сознание!

Добрый мастер засмеялся, по-прежнему держа сильными руками брата, а тот извивался, пыхтя и ругаясь.

— Твои маленькие друзья не дали мне заснуть. Котик щекотал босые пятки, а Прогрыз даже укусил за палец.

— Я старался, — огрызнулся Крыс, — для твоей пользы, мастер.

— Спасибо тебе, Эли, — повернулась к принцу Келайла, — твоя рогатка сильнее злой шпаги!

— Ха-ха-ха! — Асур перестал дергаться, но продолжал хохотать, качая головой, — вы глупцы! Моя злая шпага напитает черную воду еще сильнее! Вот, началось!

Все они замолчали, потому что с чашей происходило что-то. Что-то совсем нехорошее, поняла Келайла, отступая к принцу, а тот обнял ее за плечи. Котик прижался к ноге, а Крыс встал рядом, выпятив грудь, но мордочка его сделалась очень серьезной.

Там, куда упала злая шпага Асура, вода забурлила, встала черным столбом, вытягиваясь все выше, протекла сквозь сплетенные ветки, и все текла и текла в невидимое отсюда небо, скручиваясь полированной бесконечной колонной. Вздыхала и хихикала, шлепала и повизгивала ехидными смешками. И в ответ на ее злорадные звуки со стороны дворца раздались испуганные крики.

— Смотрите! — кричал кто-то, может быть, проснувшийся с возвращением Эрлы поваренок или садовник, или королевский слуга, — смотрите, что делается с небом?

Асур снова захохотал, Сенур, рассердясь, толкнул его по дорожке, пошел быстро, выбираясь из темного закута на испуганные крики. Эли крепко схватил Келайлу за руку и тоже потащил на свет.

Вот только света больше не было. Когда они выскочили к широкой лестнице, моргая и осматриваясь, то смолк даже смех Асура. Вокруг клубилась чернота, заволакивала деревья, дорогу, дворцовые стены, не стало видно большой площади перед дворцом, и олень Оллис, топоча копытами затрубил протяжно, а издалека, в полном мраке еле слышно отозвался звук его рога.

— Что ты наделал? — закричал Сенур в бледное лицо брата, — ты выпустил на волю злую темноту, и теперь мы не увидим солнца! Сколько же злобы и зависти накопил ты, складывая свои черные мысли в светлый мрамор моей чаши!

Но Асур молчал, отворачивая от брата лицо. Он сам испугался того, что произошло.

Из окон дворца доносились испуганные крики, а на крыльцо вышли, цепляясь друг за друга, Эррис король и Ариссия королева.

— Я глупец, — тяжко вздыхая, проговорил Эррис, — моя жадность сгубила не только меня и нашу прекрасную дочь. Она погубила все королевство, а может быть, и весь мир?

А Келайла вспомнила о Светлячке. Подбежала к Сенуру, встала на цыпочки, суя руку ему в карман.

— Позволь, милый мастер. Если я увидела свет осколка даже в кромешном мраке, вдруг он поможет?

Размахнувшись, она бросила Светлячка в черное небо, покрытое клубами зловещего дыма. Осколок блеснул, поворачиваясь, улетая высоко-высоко. И вдруг замер над головами, разгораясь яркой звездочкой. Очень красивой, очень яркой. Но — одной. Света ее, конечно, не хватало, чтобы разогнать мрак. Келайла, кусая губы, снова подумала о своих сестричках. Бедные, где они там, остались за воротами, отпустив Оллиса, чтобы он вернул обратно принцессу.

Но снова заревел старый олень, прядая ушами и вертя единственным рогом. И вдруг отовсюду, из-за невидимых уже деревьев, из-за черных щеток перелесков, с черных полотен полей и холмов яркими огоньками полетели вверх разноцветные искорки. Алые, желтые, зеленые, белые и голубые. Рассыпались по черному небу, создавая на нем прекрасные узоры. Несколько красных шариков чиркнули по боку узкого месяца и тот засветился ярче, заливая все на земле лунным блеском.

— А я знаю, — засмеялся принц Эли, — красные огоньки — это лалы, которые успел собрать Явор с вишни бабушки Целесты, он хвастался ими, когда провожал нас с Оллисом. Значит, не пожадничал, кинул их в небо.

— Ой! — Келайла подняла руку, показывая на зеленые искры, — а это лесные светлячки, наверное, бабушка Целеста попросила их посветить.

— Вот подарки ночному небу от нас, — раздался рядом с ними низкий голос. Это вышли из мастерских работники, что трудились на Асура, шлифуя и граня драгоценные камни. И тоже стали швырять вверх желтые яхонты, зеленые изумруды, синие сапфиры и даже кованые из серебра и золота острые звездочки.

— Как красиво! Смотри, Эли, я вижу поясок моей сестры Кайлы, это ее любимый узор. Значит, мои сестренки живы-здоровы и тоже стараются разогнать темноту.

— Ура, — ответил ей принц, отстегивая с плеча драгоценную пряжку, которая, между прочим, стоила дороже десяти добрых коней, — держи подарок от меня, красивая ночь!

— Звезды, — сказал Сенур, смеясь, — пусть вокруг стоит темнота, но небо полно звезд и на нем светит месяц. А когда ему захочется спать, солнце обязательно выйдет. Ты слышишь меня, брат Асур? Люди поняли, иногда нужно отдать дорогое, чтобы вернуть свет и разогнать темноту. Эй?

Но Асур не слышал. Закрыл глаза, сунул пальцы в уши, сжал губы. Он так рассердился, что черное волшебство не сработало, побежденное теми, кого он считал слабыми и глупыми, то захотел не слышать, не видеть, не говорить. И закаменел сам, по своей воле, направив на себя самого последнее злое желание.

Цветной свет от цветных звезд падал на мраморное лицо, на выточенную из агата шляпу, и когда Сенур нечаянно тронул перо, убирая руки с плеч брата, оно рассыпалось с тихим звоном на каменные осколки.

— Ну и страшен же ты, каменный истукан, — проговорил Эррис король, который спустился со ступеней и, прихрамывая, обошел братьев, чтобы рассмотреть получше новую статую, — не надейся, что мы оставим тебя стоять перед дворцом, ты нам всех гостей распугаешь.

— Наша дочь, — печально сказала Ариссия, медленно подходя, и король бережно подхватил жену, еще слабую после волшебного сна, — она не проснулась. Что же делать, ты знаешь, мастер Сенур, который вернулся?

— Я, — звонко сказала Келайла, ступая вперед и выдергивая руку из руки принца, который пытался ее удержать, — мое сердце…

— Нет, — остановил ее Сенур, — не надо, добрая девушка. Давайте подождем утра. Оно уже скоро.

В небе переливались звезды, свет их становился легким, словно перышко на тихом ветерке. В парке цвикнула птичка, ей отозвалась другая. А узкий серп месяца, бледнея, медленно скатывался к горизонту.

Приветствуя первые солнечные лучи, снова рявкнул старый олень. Ариссия поморщилась, строго глядя на его седую морду. Но Оллис трубил не просто так. По широкой дороге, уже хорошо заметной в жемчужном предутреннем свете, скрипя и качаясь, ехали две повозки, набитые людьми.

— Лейла! — ахнула Келайла, кидаясь к карете, — Кайла! Сестра моя Кейла! И Явор с вами?

— Я накормил коней, — важно ответил Явор, вылезая из повозки и подавая руку каждой из сестер, — они отдохнули и видишь, привезли нас. Я налегке, — он засмеялся, хлопая себя по карманам, — все свои драгоценные лалы выбросил в небо. Те, что я складывал в карманы, не превратились обратно в вишни. Но я все равно вот…

А Келайла, расцеловав сестер, повернулась ко второй повозке. Приоткрыв рот, смотрела на запряженного вместе с лошадьми толстого мула, потом — на высокого старика, который спрыгнул, помогая слезть старой Целесте, и надо сказать, первый, еще робкий лучик солнца осветил ее радостное и совсем не старое лицо.

— Что, подружка, — усмехнулся старик, — твои глаза не узнали нас, так может, уши вспомнят мой голос?

— Гейто! И Костран! — Келайла крепко обняла старика, а тот гладил русые волосы, и глаза у него блестели.

— Я вернулся к воротам, а мне рассказали, что ты искала старого Гейто, тогда я отправился искать тебя сам. И в диком лесу, который спрятался среди ухоженных лужаек и рощиц, нашел вот, — он повернулся к Целесте, подмигнув ей, — нашел добрую волшебницу, которая спасала лесные цветы и беседовала с ежами. Ох и получил я от нее сердитых слов. Из-за моих птичек, которых, оказывается, тут превращали в механические игрушки.

Целеста, смеясь, покачала головой, рукой махнула, мол, не слушай, все кончилось хорошо.

— Когда подступила темнота, мы сразу поняли, что вам нужна помощь, — сказала Целеста, — и сразу же попросили всех маленьких тварей помогать, кто как может. Ты не видела, милая моя, как ярко светили в лесу светляки и гнилушки, как мерцала пыльца на крыльях бабочек, распускались ночные лилии и прозрачные колокольчики, каждый — с капелькой тайного света внутри лепестков.

— Спасибо вам. Бабушка Целеста, а можно теперь я не буду называть тебя бабушкой? — Келайла улыбнулась.

Свет разгорался, показывая помолодевшее лицо и тяжелые косы, что спускались к подолу расшитой юбки. Целеста кивнула, беря ее руку. Келайла потянула ее к ступеням:

— Ты можешь нам помочь, мать Целеста? Все было бы хорошо. Но Эрла. Она все еще спит. Потому что у нее нет сердца. Пойдем, ты посмотришь. Ты очень мудрая, вдруг ты сразу поймешь, что надо сделать!

— Никуда я не пойду, — отказалась Целеста, подталкивая Келайлу к сестрам, — я мудрая, да. Мне не нужно идти в королевские покои, чтоб смотреть, я и тут все увидела. Сердца, говоришь, нету? Вон ее сердце! А вы должны помочь. Все четверо.

Сенур опустил глаза, щеки его покраснели. Королева Ариссия выступила вперед, внимательно глядя на красные уши мастера. Она, конечно, вспомнила его, в тот самый миг, когда Асур закаменел в своем злобном упрямстве и последние крохи его волшебства рассеялись. Но помнила она и то, что девушку-дочь братья создавали вместе, и теперь размышляла, не зная, хватит ли одному из братьев сил и умения завершить начатое когда-то. А еще, понимала Ариссия, глядя на смущенное лицо, этот мужчина, у которого несмотря на красоту лица и стройность фигуры, такие грубые руки, привыкшие к постоянной тяжелой работе, похоже, не просто влюблен в свое творение. Он любит принцессу по-настоящему. Но ее прекрасная дочь спала. И с этим надо было разобраться в первую очередь.

— Обещай мне, добрый мастер Сенур, — звучным королевским голосом сказала Ариссия, — обещай мне, что если Эрла оживет, то она будет следовать велениям собственного сердца, а не твоим желаниям, как бы они не были сильны и прекрасны.

— Я клянусь тебе, моя королева, — Сенур склонился в поклоне.

— Идите же, — Ариссия подобрала пышные юбки, и первая стала подниматься по ступеням, — ты, мастер, и вы, девочки. Солнце скоро заглянет в окна покоев принцессы.

Солнце, и правда, светило все ярче, словно тоже оглядывалось в удивлении. Искало лучами своего брата, но тот бледнел, уходя в сон, и напоследок, зевнув во всю лунную серебряную глотку, промурлыкал, закрывая лунные глаза:

— А знаешь, мне понравилось царить в ночном небе. Давай-ка теперь поживем по-другому, ты будешь светить днем, а я править звездами ночью.

Солнце подумало. И кивнуло, разбрасывая по голубому небу сверкающие лучи. Почему бы и нет? Утром и вечером они будут встречаться, и, если брату хочется погулять в ночи, пусть. Тем более, ранним утром и солнышку видно, каким красивым стало новое небо со звездами. Пусть месяц лелеет их и холит, шлифуя звездную красоту нежными лучами.

Решив так, солнце вкусно зевнуло, тряхнуло пламенной головой и засветило в полную силу, слушая живой птичий хор, шелест ветерка в зеленых листьях и шорохи сочных трав. Самый яркий луч пробрался в покои, отразился от множества зеркал, касаясь прекрасного лица Эрлы, обрамленного облаком дивных волос.

* * *

Молча стоял мастер Сенур, глядя с высоты своего немаленького роста на спящую красавицу, у которой было все — дивные глаза, прикрытые длинными ресницами, мягко сложенные алые губы, похожие на цветок, агатовые волосы, волной спускающиеся к мраморному полу — только не было в ней жизни, чтобы раскрылись синие глаза, нежный румянец расцвел на бледных щеках, а улыбка показала жемчужный блеск ровных зубов.

Мастер знал, его сердца хватит на них обоих, но он только что дал королеве клятву, что позволит принцессе самой сделать свой выбор, а честно ли будет, если в ее груди забьется точно такое же сердце, как его — переполненное любовью…

За его спиной полукругом стояли сестры, каждая из них что-то отдала милой Эрле, и Келайла переминалась с ноги на ногу, приложив ладошку к груди, в которой билось ее доброе сердечко. Если не будет другого выхода, знала Келайла, я отдам его принцессе обратно. И слезы снова подступили к серым глазам, она нахмурилась, чтобы удержать их. Ведь тогда Эрла проснется с любовью к принцу Эли.

В тишине, которая на самом деле не была настоящей тишиной — ведь за окнами вовсю голосил птичий хор, шелестели живые листья, топали, перекликаясь, люди, радуясь возвращению жизни, раздался девичий голос.

— Прими от меня еще один подарок, милая Эрла, — сказала сестра Лейла певучим, немного печальным (ей все-таки было жалко своих сказочно-прекрасных синих глаз) голосом.

Она протянула руку, ухватив тонкий солнечный лучик, и тот послушно засветил на кончике указательного пальца. Лейла плавно провела рукой в сумрачном воздухе тихой спальни, он расцветился сложными узорами, которые сплетались в невесомое позолоченное кружево, легкой сетью парило оно над спокойным спящим лицом.

— И я дарю тебе эту песенку, — вторая сестра — Кайла — запела голосом нежным, как тонкий звон лесных колокольчиков, и от тихих переливов невесомое солнечное кружево закачалось, опускаясь на спящее лицо и мраморные плечи, — пусть она всегда будет с тобой, и голос твой всегда будет нежен и певуч…

— А я, — подхватила Кейла, становясь рядом с Келайлой и беря ту за теплую руку, — прямо сейчас делаю солнечное тканье настоящим, ведь я это умею, ткать покрывала по узорам сестры моей Лейлы под песни сестры моей Кайлы.

Солнечное кружево плавно опустилось на спящую девушку, расцвечивая кожу теплым щекотным рисунком, так что ресницы дрогнули, губы слегка приоткрылись, а кожа покрылась нежным румянцем.

— А я? — прошептала Келайла.

Сестры повернулись к ней, улыбаясь.

— Главное, ты здесь, маленькая Келайла, ты с нами. И всем тепло, когда ты рядом.

Эрла пошевелилась, поднимая руку и трогая пальцами кончик носа. Открыла глаза. Садясь, сморщила нос и звонко чихнула.

— Щекотно! Я проспала все утро?

Песенка все еще колыхалась в ярком уже, совсем дневном свете, но сестры молчали, отступая от богатого ложа, чтобы принцесса увидела Сенура. Покраснев, Эрла спустила ноги к полу, нашаривая свои сброшенные туфельки с лебяжьими перышками.

А потом подняла на взволнованного мастера глаза. И такая любовь переполняла их, плескаясь в невероятно прекрасной синеве, что все, наконец, вздохнули, заговорили шепотом и тихонько засмеялись, отступая к дверям и подталкивая друг друга, вышли наружу и, еще полминуточки поглядев, на цыпочках побежали к лестнице, торопясь рассказать королю и королеве о том, что их Эрла проснулась, что она — совсем настоящая, живая. И что не нужно сейчас кидаться к ней с родительскими поцелуями, пусть двое влюбленных чуточку побудут вместе. И еще обязательно рассказать Ариссии королеве, что мастер Сенур исполнил свое обещание.

Так они и поступили, заодно принюхиваясь к аппетитным запахам из тронного зала, где снова вовсю благоухали приготовленные поварами вкусные яства. Все изрядно проголодались, утомленные приключениями.

Ариссия всплеснула руками, смеясь от радости. Важно кивал, блестя мокрыми от тайных слез глазами, Эррис король. И конечно же, все — стражи, слуги, садовники, повара с поварятами, горничные и прачки, и даже один дворник с метлой — все громко кричали, славя принцессу и радуясь вместе с королевской четой.

Принц Эли в суматохе протолкался к Келайле, взял ее руку, вытаскивая из толпы. Засмеялся ее счастливым глазам и щекам, горящим румянцем.

— Какая ты красивая у меня. Научишь так же ловко пуляться косточками, маленькая Келайла?

— Чтобы ты щелкнул меня по лбу, и я тоже ходила дальше с царапиной? — поддразнила Келайла, — а что дашь взамен?

— Взамен, — важно ответил принц, — я буду ждать два года или три года, сколько там положено, пока ты не вырастешь по-настоящему, чтобы мы смогли по-настоящему пожениться.

— Скажите какой важный. Ладно, мой принц. Научу. Только обещай мне, что никогда не будешь пуляться косточками в птиц. Ой, меня зовет королева!

Они пробежали через толпу, и все расступалась, сверкая улыбками. Принц подтолкнул Келайлу к сестрам, которые стояли перед Эррисом, Ариссией и Эрлой. Эрла крепко держала руку мастера, не собираясь ее отпускать.

— Теперь, — важно возгласил Эррис король, — кроме любимой дочери я получил, нежданно и радостно, еще четырех ее названных сестер! И все, как на подбор — милые красавицы! Нам с королевой так повезло…

Все захлопали и закричали, соглашаясь. А Лейла ахнула, раскрывая синие глаза и глядя на улыбку Кайлы и блестящие тяжелые волосы Кейлы. То, что выманил когда-то обманом у сестер злой Асур, то, от чего они отказались потом сами, даря от всего сердца принцессе Эрле, оно вернулось, и вот чудо — Эрла не изменилась! Казалось, волшебное зеркало отразило красоту, перемешивая ее со счастливыми улыбками и радостными взглядами, и раздавало всем, кто смотрит в него, любуясь не собой, а другими. Так же сияли синие глаза Эрлы, так же улыбались ее алые губы, так же текли по плечам тяжелые волны блестящих волос.

— А ты у меня, — вдруг заорал принц Эли, — самая красивая все равно!

Келайла засмеялась, любуясь сестрами.

— Своим указом я повелеваю, — почти строго закончил Эррис, — жить вам хорошо и дружно, а когда пожелают ваши сердца, и пусть это случается часто, приезжайте в гости, мы с королевой всегда будем рады вам и вашим друзьям, мои девочки. Я бы пригласил вас жить с нами, но вы…

— Нет, — закричали сестры, — спасибо! Нет, мы хотим домой, мы скучаем по маме и отцу! И там наш сад, персики и абрикосы, а еще комната, и улочки с вишневыми деревами, и друзья… Кошка с котятами. Птицы…

Король кивал, пока они перечисляли, а королева смеялась, прижимая к себе дочку.

Потом был пир, тоже совсем настоящий, все вволю наелись вкусностей, запивая их фруктовыми напитками из прохладных хрустальных кувшинов. И отправились напоследок прогуляться по королевскому парку, пока слуги, по приказу Эрриса короля, нагружали повозки подарками.

Витая тропинка манила в глубину, под свешенные ветки с блестящими зелеными листьями, пели птицы, садясь на плечи, витали вокруг ароматы живых цветов: лилий, шиповника, жимолости и жасмина.

После семи поворотов, оставляя позади веселые крики и звонкие песни, тропа кончилась, выведя всех на тайную поляну: сестер, принцессу с мастером Сенуром, Целесту, которую бережно поддерживал под локоть бравый Гейто с расчесанной бородой, и Явора с пышными усами на довольном круглом лице. Пока все, ахая, любовались открывшейся картиной, на мягкую травку выскочил Котик, красуясь парадной лентой Придворного Кавалера, повязанной лично Эррисом королем, а за ним, важно вышагивая, прошел Крыс-Прогрыз, на кафтанчике которого сверкал орден Защитника Королевства, пожалованный лично Ариссией королевой. Парочка гордо прошествовала по траве к сверкающей чаше, полной прозрачной воды и солнечных зайчиков, Крыс нажал лапкой тайную кнопку, какую показал ему Сенур, и вода вскинулась, рассыпаясь драгоценными искрами. Будто в чашу бросили сто горстей алмазов, яхонтов, лалов и изумрудов. Звеня, капли падали вниз, сливаясь с зеркалом воды, и снова выпрыгивали, сверкая на солнце.

— Вот, — сказал Сенур, — я делал этот фонтан, чтоб ты сидела в тенечке, любовалась и слушала пение птиц. Делал и думал о тебе, моя Эрла.

— Я очень счастливая принцесса, — ответила ему Эрла, — если все дарят мне такие подарки. А я? Пока что я могу подарить вам только свою любовь. И — свое сердце. Тебе нравится такой подарок, мой мастер?

Тут они, забыв обо всех, наконец, поцеловались. И все, оглядываясь на чашу, снова ушли, чтобы не мешать влюбленным.

Тут бы и попрощаться, но Эррис и Ариссия ужасно не хотели так быстро отпускать сестричек, потому поступили по-королевски — сели в самую большую карету и отправились провожать девушек до самой крайней границы. Так что, через равнины, прорезанные глубокими ущельями с водопадами и горными лесами, не торопясь, двигалась по дорогам и трактам большая процессия. Тут была королевская карета, и еще одна, в которой ехали вдвоем мастер Сенур и принцесса. Была удобная повозка, нагруженная подарками, в ней ехали Лейла, Кайла и Кейла. Смирный мул Костран тащил новенькую повозку (тоже подарок щедрого Эрриса короля), в ней, среди горы клеток восседала Целеста в ярком платке, рядом — Гейто, красуясь новой рубахой, а правил повозкой Явор, выпячивал грудь, подмигивая деревенским красоткам, что махали ему и смеялись, алея щеками.

В отдельной карете покачивались на высоком сиденье принц Эли и Келайла, на коленях девочки дремал Котик, который еще не решил, поедет ли он жить в деревенский домик или вернется с принцессой Эрлой, она с поклоном попросила его остаться. А Крыс-Прогрыз лихо правил тройкой коней, как заправский возница, только очень маленький.

Обок кареты неторопливо бежал старый олень Оллис, иногда ревел, покачивая единственным рогом, и в ответ очень издалека доносился еле слышный рев — это садовник королевского парка и перелесков, полных диких цветов, отвечал ему, чтобы Оллис знал — в лесах и чащах все в порядке…

У самой границы, где пора было всем расставаться, из толпы выскочила грубо накрашенная женщина, таща за собой хмельного потрепанного мужчину.

— Ты, — закричала она Гейто, толкая спутника под самые копыта Кострана, — тоже мне, верный муж, бросил меня, сироту, а теперь вот и дом большой продан и деньги потрачены. И этот вот, оказался паршивым воришкой, последнее унес, а клялся Нарише, что будет любит ее вечно! Немедля возвращайся, глупый старик, твоя жена заждалась, сижу без денег, грызу одни сухари!

— Сухари — дело хорошее, — вдруг обиделся со своего места Прогрыз.

И все засмеялись.

Гейто нагнулся, сунул в протянутые руки жадной Нариши кошелек с монетами.

— Бери. Я себе еще заработаю. А больше и знать тебя не хочу, живи, как хочешь. У меня теперь новая жизнь. Буду ходить по лесам, помогать доброй Целесте защищать мелкое зверье, хранить цветы, травы и птиц.

— Ты меня променял на эту старуху? — Нариша плюнула в пыль, и собралась еще сказать много злых слов, но ее спутник кинулся, пытаясь отобрать кошелек, и ей стало не до Целесты.

— Отдай! Мое! — вопили двое, которых уже не было видно в клубах пыли — повозки поехали дальше.

— Не слушай, — виновато обратился к Целесте Гейто, — глупая она.

— Зато я умная, — засмеялась Целеста, — не слушаю.

Впереди уже белели пограничные столбы, а значит, пора было по-настоящему прощаться. И мы понимаем, что времени прощание заняло немало — пока все обнялись, пока шмыгали носами, вытирая с пыльных щек слезы, пока брали друг с друга клятвы не забывать и обменивались почтовыми голубями, что дремали в маленьких легких клеточках…

За всем этим наступила еще одна ночь, поэтому все решили еще немножко побыть вместе — хотя уже попрощались. Устроили привал, разведя яркие костры, и до самого утра сидели, пели песни, пили чай из прокопченных котелков, и так как королевские припасы кончились, а пирожные давно зачерствели, снова угощали короля и королеву ужином простых путников (да-да, и черные сухари были тоже, а еще — горячая похлебка и замечательный гуляш, который наколдовала Келайла).

Черное небо расцвечивали яркие звезды. Лежа у костра, Явор показывал на вишневые шарики лалов, пересчитывал, смеясь, выброшенные в небо желтые яхонты и зеленые изумруды. Сверху улыбалась, светя полным ликом, выросшая из узкого месяца круглая луна.

Сидя у ног старой Целесты, Келайла, зевая, бережно вытащила из сумки сверток, в котором пряталась легкая длинная коробочка. Открыла крышку, вынимая спящий бутон.

— Спасибо тебе за Дрему, мать Целеста, хотя так и не пришлось мне узнать, работает ли цветочное волшебство.

Целеста засмеялась, качая головой. Погладила цветок и, закрывая крышку, вернула Келайле:

— Подумай лучше, девочка. Да, ты ни разу не убежала от опасностей и трудных дел, но разве Дрема не помогала тебе?

— Да, — кивнула Келайла, — когда я говорила с ней, я как будто говорила с тобой. И на сердце становилось спокойнее.

— Оставь цветок у себя. Надежда на встречи нужна нам не только в трудные времена. Я ведь буду скучать. По всем вам.

— Значит… Значит, если мы захотим, увидеть вас, — Келайла прижала к груди сверток, — то нужно просто прошептать Дреме?

— Тсс, — Целеста прижала палец к губам, кивнула, улыбаясь.

ЭПИЛОГ

— Мама! — закричала Келайла, спрыгивая с повозки и таща за руку принца Эли, — папа! Мы вернулись, пора вам проснуться!

— Ранние пташки, — засмеялась мать девочек, вытирая руки полотенцем, — уже успели где-то набегаться поутру? А я напекла горячих оладьев. Зовите отца, он в сарае, починяет лестницу. Рано в этом году поспели абрикосы и вишни, пора собирать урожай.

— Ой, — сказала Лейла, — вы не поверите. Но мы расскажем. Как все было.

— Где мы были, — кивнула Кайла, вбегая в свою комнату и прыгая на заправленную постель, — как я соскучилась!

— И с кем познакомились! — добавила Кейла, помогая матери унести на стол тарелки с горячими оладьями и чашки с вареньем.

— Вы мои выдумщицы, — засмеялась мама, но замолчала, удивленно рассматривая принца, которого держала за руку Келайла.

Потом они долго сидели за столом, рассказывали, перебивая друг друга, ели оладьи, макая их в абрикосовое, вишневое, персиковое варенье и запивали свежим молоком. Мама ахала, а отец качал головой и хмурился, слушая про всякие опасности. И после улыбался, когда становилось ясно — все уже позади.

А на крыльце лежал очень лохматый пес Лохмач, сидела рядом с ним Серая кошка, мурлыча котятам, которые стали совсем большими. Пела на ветке, сверкая алой грудкой, птичка заряничка и вторили ей звонкими голосками выросшие птенцы.

Эли весь день помогал собирать абрикосы, ведь наутро он собирался уехать, и увезти Келайлу в гости — знакомить с родителями. К вечеру все решили, что он хороший принц, совсем настоящий — не боится тяжелой работы и много умеет, даже починять всякие вещи в хозяйстве, а еще — собирать в саду сухие ветки, чтоб к ночи развести веселый костер.

Когда снова все уселись, чтобы отдохнуть, напиться чаю и спеть протяжных вечерних песен, он очень устал, но увидев, что Келайла куда-то собирается, вскочил с бревна, чтобы пойти вместе с ней.

— Нет, — шепотом сказала ему девочка, прижимая к боку глиняный кувшин с молоком и держа в руке блюдце, — ты отдыхай, а мне надо навестить одну умную старую гадюку. Я пойду к ней одна, потому что мое путешествие началось с нее, и там же оно и закончится.

Звезды светили Келайле, когда она подходила к Старому лесу, и не исчезли, когда она вошла в его вечную темноту. Закрыла глаза, поводя рукой, чтобы в лицо не хлестнула ветка.

— Госпожа Сейша! Я принесла тебе молока! И мою благодарность.

— Вернулас-с-сь, маленькая Келайла?

— Да. Все вышло, как ты и сказала.

— Рас-скрой глаза. Не бойс-ся…

Келайла помнила, как впервые посмотрела прямо в глаза старой змеи и что из этого вышло. Но помнила и о том, чем все завершилось. Потому вздохнула и раскрыла глаза, веря госпоже Сейше.

Вокруг все было, как в отражении маленького зеркальца, только теперь девочка смотрела без страха, оглядывалась, замирая от восхищения. Искры и сверкание, медленно летящие светлячки, гроздья звезд над сосновыми макушками, край полной луны, уходящей в сон. И прямо перед ее глазами — спираль змеиного тулова, расписанного живыми сверкающими узорами, склоненная к ее лицу плоская голова в переливчатой короне. Глаза, как драгоценные камни.

— С-своими причудами вы вернули земле крас-соту ис-с-стинной ночи. Показали людям и зверям, что добрая темнота полна с-света. И теперь каждый может с-смотреть в глаза С-сейши. Ес-сли, конечно, не испугается ночью прийти в Старый лес. Прихватив с с-собой с-свежего молока. Ты с-смеешься?

— Я радуюсь. Если позволишь, я буду приходить к тебе в гости, госпожа моя Сейша.

— С-с-с молоком? С-снова смеешься?

— Я вижу, когда ты шутишь. Конечно. А можно я приведу к тебе принца Эли?

— Ес-сли он сам захочет. Но знай, маленькая Келайла, я не люблю, когда мой покой нарушают без толку. Поэтому Старый лес для всех, кроме вас, ос-станется черным и с-страшным. С виду. Но тебе я рада вс-сегда.

Еще долго они говорили, Келайла рассказывала и слушала, как смеется Сейша, касаясь молока черным раздвоенным языком. Еще слушала всякие умные и очень секретные советы, которые давала ей госпожа Сейша. И после, потягиваясь, встала, потопала затекшей ногой.

— Мне пора, госпожа.

Она поцеловала плоскую змеиную голову между сверкающих глаз и ушла в свет исчезающих утренних звезд, слыша за спиной тихое шипение мудрой Сейши:

— Будь с-счастлива, маленькая Келайла, ты зас-служила свое счастье.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg