«Неужели я умру?»

Неужели я умру? (fb2) - Неужели я умру? 681K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вероника Батхен

Неужели я умру? Анатолий Орлов

Благодарность от автора

Это повесть о вечном поиске человеком смысла жизни, о нелегкой дороге к самому себе, об актуальной во все времена проблеме взаимоотношений отцов и детей, о преданности и предательстве, о науке любить, бороться и прощать. Эта повесть — плод совместной работы с теми, кто поддержал мою книгу у истоков ее написания.

Я благодарен и признателен Ульяне Ситниковой, Анне Давановой, Константину Ананичу, Александру Волк, Оксане Костровой, Тимофею Яковенко, Виктору Игумнову, Екатерине Санниковой, Константину Смаглюку, Веронике Хусяиновой, Роману Драгалёву, Ивану Кострову, Артему Саркисову, Богдану Брусу, Юре Лошакову, Алине Мельник, Наталье Рыбальченко, Насте Макаренко.

Я благодарю за поддержу своих близких: жену Анастасию Орлову, брата Андрея Орлова, папу Анатолия Орлова, маму Татьяну Орлову.

Также благодарю: Александра Пустоветова, Михаила Кукота, Андрея Якушева, Петра Елизарова.

Благодарю Вас за искреннюю доброту!

Глава 1

Неужели я умру? Не могу поверить, что я следующий в этой, казалось бы, долгой очереди в местечко под названием смерть… Вскоре я открою эту тайную дверь и, наконец-таки, узнаю главный секрет, сокрытый от вдыхающих воздух людей. Я не считаю себя атеистом, но и не верю в то, что, если ты праведный при жизни и свято чтишь заповеди Божьи, тебе гарантированно забронируют номер в уютной гостинице рая. У меня было свое убеждение. Я не раз представлял, что, когда все кончится, я проснусь маленькой белой каплей в окружении миллиарда конкурентов. А затем раздастся выстрел и начнется самая беспощадная гонка, наградой за победу в которой станет жизнь. Я проведу в одиночестве ближайшие девять месяцев. Затем мне станет тесно, и я начну пробираться к свету в конце тоннеля, принося адские муки матери. И вот здравствуй, ослепительный мир! Раздастся звонкий крик, слезы радости и бурные овации. Ну а впереди несколько жизней, которые нужно будет пройти в разных обликах, начиная от лучезарного юнца и заканчивая дряхлым мешком с жалобами и набором болезней. Вот такой незамысловатый сценарий. Свет. Занавес. Аплодисменты.

Мне не страшно умирать. Такого спокойствия, как сейчас, я никогда не испытывал. Мне было даровано тридцать пять лет для знакомства с этим миром… Я не достоин продолжать путь. Ведь я не жил — я существовал. Что значит существовать? Сначала незаметно пролетает неделя, потом год, затем ты словно возвращаешься из комы, и к тебе приходит просветление. Ты испуганно подводишь итог — прошло десять лет. И за этот отрезок времени ты дышал, но был мертв. Ты кричал, но был нем. Ты не смеялся до слез и не плакал навзрыд. Ты мечтал, но не действовал. Ты спал с открытыми глазами в окружении сожалений о прошлом и в страхе перед неизвестностью будущего. Существование между жизнью и смертью.

Когда впервые доктор озвучил диагноз, я почувствовал слабость в ногах, легкую тошноту и увидел тысячи мерцающих точек перед глазами. Потом, на удивление онкологу, я принялся истерично смеяться. Вперемешку со слезами и тяжелым дыханием, я отчаянно приступил оправдываться:

— Я за свою жизнь выкурил одну сигарету в школьном подвале со старшеклассниками. Мне тогда, по-моему, было семь или восемь лет. Нас всех поймали с поличным. Донесли родителям, и мой отец вынес неопровержимый приговор: казнь, через удары ремнем по заднице. Отбило желание на всю жизнь. Курение — причина рака легких. Ирония, не правда ли? А быть может, та самая сигарета сыграла роковую роль?

— Шаду, я понимаю Ваше состояние. — Хладнокровно начал доктор. — Результаты анализов показали…

— Я вот что подумал, — не испытывая интереса к объяснениям доктора, перебил я. — Почему нас не предупреждают, что чрезмерное употребление еды закончится ожирением или, например, что напряженный восьмичасовой рабочий день приведёт к неудовлетворенности жены и помешает, соответственно, продолжить род человеческий?

— Я… я… не знаю, — разбито ответил врач. — Послушайте, метастазы распространились по всему организму. Но вероятность несколько продлить жизнь есть…

В этот момент в голосе доктора не было ни капли сочувствия или сострадания, лишь холодное, рациональное транслирование информации. Но я не осуждал его. За столь долгие годы работы на этом поприще у него выработался иммунитет к людям с «крохотной надеждой».

— Сколько мне осталось?

— При интенсивной химиотерапии максимум два месяца… — Доктор вынес бескомпромиссный вердикт.

Место для горечи я выбрал на крыше одной дряхлой многоэтажки, откуда открывался потрясающий вид на лабиринты города. Последний раз я забирался сюда очень давно, когда умер мой дедушка. Я проводил последние лучи солнца и стал всматриваться в тысячи разноцветных огоньков. Боже, как же город чудесно выглядел отсюда! Я так давно не замечал столь простой красоты. Я откинулся назад и стал пристально вглядываться в звезды. Миллиарды неизведанных миров… Воздух был наполнен дурманящей свежестью. Я жадно вбирал легкими кислород, наслаждаясь каждым вдохом. Медленно выдыхал. Все вокруг было объято магией. Время остановилось. Я никогда не испытывал ничего подобного. Ощущение прекрасного сжимало меня своими теплыми объятиями. Куда я смотрел раньше? Я спал наяву. Слезы размыли очертания звезд, и я почувствовал тяжелый ком в горле. Сердце стучалось в грудь, пытаясь выпрыгнуть наружу. Я начал свою исповедь.

Прости меня, жизнь! Ты всегда была добра и справедлива ко мне. Но твоя любовь была безответна. Ты открывала новые двери, давая очередной шанс, когда я не раз отворачивался. Ты шептала мне: «Получится», но я находил тысячи несуществующих причин, чтобы разубедить себя. Ты говорила мне: «Действуй», но я заботился о том, что подумают окружающие. Ты призывала меня проснуться, но я переставлял будильник еще на пять минут. И в один день, разбив себе сердце, ты решилась покинуть меня.

Спустя два месяца отчаянных попыток ухватиться за каждую минуту, я в одиночестве ждал свой поезд, который отвезет меня безвозвратно на конечную станцию. Боль с каждым днем становилась сильнее, и я представлял смерть как долгожданное избавление от страданий. Я принял решение не сообщать близким столь прискорбные новости, дабы в оставшиеся дни не видеть в отражении их лиц напоминание того, что моя участь неизбежна. И теперь вдобавок, обессиленный душевными терзаниями, я жалел о своем безрассудном решении, о своей упрямой гордыне. Впитывая через ноздри мерзкий запах больницы, я отхаркнул очередную порцию крови и, улыбаясь, закричал: «Прости меня, жизнь! Я это заслужил! Я ничего не сделал, чтобы полюбить тебя»… Я чувствовал, как медленно проваливаюсь в больничную кушетку. Сердце замедляло ритм и становилось тяжелее. Черный занавес заканчивал представление перед моими глазами. «Почему я не вижу лучшие кадры из жизни? Почему никто из моих умерших предков не зовет меня с собой? Почему мне не страшно умирать?!»

— Потому что глупо бояться смерти, не научившись жить… — внезапно остановил мои раздумья голос.

— Кто здесь? Я в предсмертном бреду? Или я уже умер? — торопливо спросил я.

— Ты еще жив, Шаду, — ответил, успокаивая меня, голос.

— Кто ты? Почему я тебя не вижу? Ты ангел?

— Ну, можно сказать и так. Меня зовут Вестос. Я всегда был рядом с тобой, хотя ты меня и не видел. А может быть, не хотел замечать и не пытался слушать.

— Я думаю, сейчас не самое лучшее время вызывать у меня чувство вины, — оскорбленно ответил я. — Если ты не обратил внимания, я вообще-то умираю…

— Я всегда любил тебя, Шаду. Непоколебимый романтик, мечтатель, искатель приключений — таким ты был. И вот в один день ты, как и многие люди, свернул с пути, потому что испугался найти свое счастье. Жизнь потеряла магию и прошла незаметно.

Сквозь слезы я принялся рычать на моего гостя:

— Что тебе нужно? Думаешь, я этого не понимаю?! К сожалению, живем только один раз, мой таинственный нравоучитель… Второго шанса не дано…

— Люди — самые противоречивые существа. Вы плачете в горести и в минуты счастья. Вы кричите в гневе и от прикосновения удачи. Вы скупы в похвале, но жаждете лести. Вы не верите в чудо, но вспоминаете Бога в минуты душевной слабости. Вы не пытаетесь понять, но стремитесь быть услышанными… Вы преследуете иллюзии, но не замечаете счастья рядом с собой. Судьба каждый день дает вам новый шанс, но вы безразлично проходите мимо, находя оправдания вашему бездействию.

— Тогда зачем мы появляемся на свет? Выходит, что мы слепо плывем по течению, не замечая истины, а Господь тихонечко посмеивается над нашими обреченными душами?

— Шаду, ты хочешь познать жизнь? — остановив мою истерию, спросил Вестос.

— Да… — с надеждой в голосе произнес я. — Всей душой и всем сердцем хочу…

— Ты заново проживешь последние десять лет. Каждый день, каждый вздох, каждый удар в груди… Ты получишь свой второй шанс, но от смерти ты не сможешь скрыться и встретишь ее в этот же день и в тот же час. А пока засыпай, Шаду…

Я почувствовал дуновение ветра и ощутил приятное тепло по всему телу. Внезапно ушла мучительная боль, я почувствовал невообразимую легкость. Мои глаза стали тяжелыми, и я уснул столь сладким сном, каким еще прежде не спал.

Глава 2

— Шаду, просыпайся, — сквозь сон я услышал теплый, хриплый голос.

«Невероятно, я все еще жив. В запасе есть еще один мучительный день», — подумал я.

— Шаадууу, просыпайся! Так всю жизнь проспишь!

«Боже мой… Я знаю этот голос! И если я не ошибаюсь, он принадлежит человеку, который умер очень давно. Как это возможно?».

— На том свете отоспишься, поднимайся! — настойчиво продолжал прогонять мой сон некто, скрывающийся за моими закрытыми глазами.

«Выходит, я тоже умер? И это тот самый загробный мир?» — продолжал размышлять я. Со всей силы сжал веки, испытывая самый жуткий страх в моей жизни, ущипнул себя за лицо и невольно, от боли, издал дешевое подобие щенячьего стона.

— Ну все, хватит, это уже не смешно. Тебе не говорили, что лучше не злить старых людей: они становятся очень опасными, могут защекотать до смерти, — раздалась наигранная угроза.

Я собрал все крошечные остатки смелости и с усилием слегка приоткрыл створки моего правого глаза. Сквозь слепивший меня утренний свет я смог определить, что лежу не на больничной кушетке. Тошнотворный запах лекарств развеялся, тело не перетягивали трубки, но самое главное — отсутствовало пиканье аппарата, монотонно сигнализировавшего о моем жизненном состоянии. Картинка настраивала резкость, и с каждым ее проявлением я с недоумением понимал, где нахожусь. Окинув взглядом границы помещения, я нашел источник голоса, пытавшийся меня разбудить. Он принадлежал худощавому старику, с пепельно-белыми волосами, лицо которого беспощадно изрезали морщины. Выцветшие голубые глаза, аккуратный прямой нос, плотная серая борода, необычайно белые, по всей видимости, вставные зубы. Детская улыбка, запечатленная на старом лице, радостно встречала мое пробуждение.

— Дедушка… Это правда, ты? Господи, дедушка! — внезапно я содрогнул своим криком утреннее спокойствие. — Любимый и самый дорогой мне деда!

Я вцепился в него с таким отчаянием, что, по всей видимости, сбил на мгновение его дыхание. Испуская из глаз ручьи слез, я прокричал:

— Я думал, что больше тебя никогда не увижу!

— Нет, ну я, конечно, старый, но, по-моему, еще рановато провожать меня на тот свет! — высмеивая меня, ответил старик.

Меня бы сочли сумасшедшим, если бы я попытался кому-нибудь объяснить происходящее. Я до последнего старался убедить себя в том, что это помутнение рассудка, но все попытки были безуспешны. Все было реально как никогда. Испытывая непонятный вихрь в голове, я нашел в себе силы подняться и окинуть взглядом границы комнаты. Я сделал самый глубокий вдох за всю свою жизнь и тихонько прошептал: «Этого не может быть…»

Невероятным образом я оказался в прошлом, а может быть, в параллельном мире или где-нибудь между раем и адом. Мне не хватало знаний и фантазии осознать происходящее. Мой приобретенный скептицизм отбрасывал все мистические доводы на задний план, но и толком не мог ничего объяснить с точки зрения здравого смысла. Тусклая гипотеза о бреде, спровоцированном действием препаратов, — это все, что пришло на ум. Когда-то я перестал верить в чудеса, удачу, магию. Чтение фантастики находил бесполезным занятием. Философов — бездельниками. Не читал Библии, не ходил в церковь, не молился ангелам. Убежденно поверил, что это все придумано для управления нами — идиотами. Но сейчас мой рациональный ум рушился под воздействием увиденного. Я ощущал тепло рук сидящего передо мной человека и без сомнения был уверен в его реальности.

Моего дедушку звали Бродо. Непоколебимый оптимист с девизом по жизни: смех — лучшее лекарство. Он мог достучаться даже до самого бессердечного плебея. Дедушка был тот человек, в котором пылала любовь к жизни, несмотря на все ужасы, которые ему довелось пережить. Его светлые глаза были свидетелями страшной войны (тогда он был мальчишкой), полной человеческой жестокости и кровопролития. Он видел, как голод уносил тысячи жизней. Как расстреливают ни в чем не повинных людей. Как оплакивают холодные юные тела солдат. Он рассказывал мне историю, как его мать пыталась спасти жизнь потерявшему ногу бойцу. Кровь била фонтаном, с каждой секундой унося шансы на спасение. Бродо плакал, но героически выполнял приказы матери: менял алую воду в тазу, подавал бинты и стаканы с водкой.

Затем он услышал слова от солдата, которые заставили его забыть о муках бедняги: «Мама, зачем ты меня родила?!» Затем солдат, цепляясь за каждый вдох, оставил жизнь, словно пожелтевший лист на умирающем дереве. В тот день Бродо дал себе обещание найти ответ на вопрос: зачем люди рождаются?

Бабушка умерла еще задолго до моего рождения, и о ней я узнавал только из немногословных рассказов дедушки. Все его попытки найти вторую половину не увенчались успехом, и он выбрал путь отшельника. Он говорил мне, что не смог полюбить никого так же сильно, как бабушку. Бродо часто показывал мне пожелтевшие, потрепанные фотографии, где они вместе застенчиво улыбаются, держась за руки. И лишь только не удержавшаяся слеза, упав на снимок, останавливала рассказ старика.

Я всегда ждал с нетерпением лета, чтобы поскорей купить билеты на поезд и отправиться в самое спокойное место на земле средь живописных гор и таинственного, необъятного леса. Забытое местечко под названием Чауда, где с нетерпением ждал меня Бродо. Поезд подъезжал к крохотной станции, и я с волнением всматривался в окно в предвкушении нашей встречи. И каждый раз, издалека махая рукой, меня встречал самый лучезарный человек на свете в сопровождении двух прыгающих от радости собачек.

Я доверял все самое сокровенное моему дедушке. Он был единственный человек, который мог выслушать и понять меня. Мы могли болтать с ним обо всем до бесконечности, сидя на деревянных порожках дома, рассматривая звезды, слушая затяжные песни жаб и вкушая пропитанный лесной свежестью воздух. Дедушка курил одну за другой папиросу, а я пил приторно сладкий чай. Он всегда будил меня с первыми лучами небесного светила, и мы отправлялись к лесной речке ловить самую вкусную в мире форель. Наши беседы дедушка превращал в расспросы обо мне. Бродо всегда интересовался, моими взглядами на жизнь, жадно вслушиваясь в каждое сказанное мной слово. Он говорил мне, что я всегда должен быть благодарен за каждую прожитую минуту, неважно горестную или радостную. Дедушка учил меня не отказываться от того, что приносит радость. Он говорил: «Все, что мыслимо, то осуществимо. И самое главное — жизнь дана один раз, и я должен прожить ее так, как хочу». В этих беседах я забывал о ловле рыбы и понимал, как бесценны минуты, проведенные вместе.

Лето пролетало столь незаметно, что я хотел обернуть время вспять. Мы прощались со слезами на глазах и обещали друг другу как можно чаще писать письма. Впереди нас ожидало десять месяцев разлуки.

Глава 3

Как же я скучал по этому времени. Сколько раз я видел сон, как возвращаюсь в этот дом. Неведомая магическая сила взывала к моей душе с мольбами вернуться хотя бы на миг. Но я понимал, что былого не вернуть и без Бродо здесь меня ждет лишь одиночество, скорбь и пустота. Но сейчас я проживал заново те моменты, которыми дорожил больше всего на свете. Каждая деталь этого места олицетворяла спокойствие, гармонию, теплоту. Этот дом был построен с необычайной любовью. Находясь здесь, я замечал, что все вокруг становилось ярче, красивее, таинственней. И меня невольно окутывали фантазии, мечтания, мысли о неизведанном — все то, что я утратил в последние годы… Чауда — пристанище моей души.

Не отрывая широко раскрытых глаз, я наблюдал, как дедушка без особой спешки собирал снасти для рыбалки. Горная прохлада пощипывала мою кожу, и я периодически постукивал зубами, видя, как утреннее солнце зажигает горные вершины.

— Шаду, ты сегодня как-то странно выглядишь? Плохо спал? — заботливо спросил дедушка.

— Спал как мертвый… — не подумав, ответил я.

— Нельзя такое говорить пожилым людям, засранец! — улыбаясь, отчитал меня Бродо.

— Извини, деда… Сегодня самое необычное утро в моей жизни…

— И что в нем особенного?

— Я вижу все вокруг иначе. Все кажется божественно красивым. Все будто бы пропитано жизненной силой.

— Открою тебе секрет, Шаду. В старости ты начнешь еще больше ценить великолепие простых вещей. Для меня каждое утро — это щедрый подарок свыше. Просыпаясь, я всегда повторяю одни и те же слова: «Я благодарен и счастлив за этот чудесный шанс побыть еще немного здесь».

— А кого ты благодаришь, дедушка?

— Думаю, я познакомлюсь с ним на том свете. Кто бы ни был этот чудак, я люблю его за все, что он сделал.

Бродо глубоко погрузился в свои мысли, уставившись в посветлевшие от солнца горы. В этот момент меня посетило какое-то новое, странное чувство. Столь тонкое, что за него было сложно зацепиться и понять. Что-то похожее на ностальгию, состояние, уже имевшее место в прошлом. Нечто противоречивое. Сердце беспощадно таранило стенки груди. Руки дрожали, но не от холода. Я хотел плакать и смеяться. Я будто бы смотрел кино из далекого прошлого, актером в котором был я, но кто были оператор и режиссер этой постановки? Затем из глубин сознания появилась паника. Я вскочил будто бы ужаленный роем пчел и рванул со всех ног в дом. Добежав до раковины, я издал рык и избавился от содержимого желудка, испытывая боль в горле, будто бы извергнул битое стекло. Дыхание не повиновалось. «Все хорошо, — повторил я, — все хорошо». Я привел себя в чувство, набрав в ладошки холодной воды. Затем поднял голову и увидел себя. В зеркале отражался юный, рослый, широкоплечий Шаду. Волосы непослушно вились вокруг головы, закрывая уши. В моих широких зеленых глазах был особый живой блеск. Лицом не владела усталость. Теперь я понимал, как сильно изменился за десять лет. Будто бы два разных человека. Я попытался изобразить кривое подобие улыбки и увидел две милые ямочки, которые придавали особенную обаятельность моей персоне. Я был парализован смотрящим на меня человеком. Будто бы спустя долгое время открыл запылившийся фотоальбом и сделал неопровержимое открытие — я повзрослел.

— Шаду! Шаду! — взволнованно раздался клич Бродо.

— Все хорошо, я в порядке, деда!

— Боже правый, ты напугал старика. Может, тебе лучше остаться дома? Тебе нужны силы, завтра путь неблизкий.

— Я уезжаю? Так быстро?

— Время летит незаметно, молодой человек, особенно в хорошей компании! — с улыбкой сказал дедушка.

Очередная волна слез вызвала у меня затруднение смотреть на происходящее. Бродо положил мне руку на плечо и начал сеанс призыва спокойствия:

— Тебя ждет дома много интересного. Ты даже не заметишь, как пролетит время. Впереди новый жизненный этап, новые знакомства, новые возможности. Отец всегда мечтал, чтобы ты стал юристом. Пойдем, нам нужен воздух….

В этот момент я почувствовал холодный укол прямо в сердце. Дедушка продолжал что-то говорить, но его слова растворялись, не коснувшись моих ушей. Обрывки прошлого сложились в единую картину. И внезапно я осознал жизненный этап, на который отправил меня Вестос. Завтра я сяду в поезд, который увезет меня в Хегри, а по прибытии мне сообщат, что Бродо уснул и больше не проснулся.

Тупик под названием «безысходность». Я был во власти этого душераздирающего чувства, с каждой минутой теряя веру и надежду. Словно я наблюдал за песочными часами, зная, что с последней упавшей песчинкой закончится время самого дорогого мне человека. Бродо, ты не заслуживаешь этой участи! Окруженный вопросами: что делать, как помочь, как объяснить происходящее, — я впадал в отчаяние. Все казалось безумием, вызывавшим непрекращающуюся дрожь и холод, скатывающийся по спине и ногам. Я был бессилен, пытаясь смотреть дедушке в глаза. Он как всегда чувствовал мое беспокойство. Старик обнял меня и, с трудом скрывая переживания, дал мне время побыть в одиночестве. «Что это: урок или наказание?» Для чего я здесь? Может быть, это ад? — в ужасе размышлял я. И вдруг врезавшийся мне в глаза яркий свет прервал буйство навязчивых мыслей, и я услышал проповедь Вестоса:

— Многие из вас тратят время на ненужных людей, которым жалко даже секунды в ответ. Вы пытаетесь понравиться тем, кто презирает вас. Безответная любовь вызывает у людей азарт. И снова противоречие. Где-то в тени, но всегда рядом ваши близкие, любящие и родные. Вы откладываете главные слова на завтра, думая, что еще будет время в этом бесконечном, увлекательном, полном надежд «завтра». Но время беспощадно, и в один день близкие уходят. Ну а вы, растратив постоянно занятую жизнь на вечную погоню за славой, утехами и признанием, испытываете чувство вины, потому что не выпустили на волю столь чудотворные и, как воздух, необходимые признания. Ибо осознание приходит в тяжелые минуты, Шаду.

— Я не могу просто смотреть и бездействовать!

— Смерть Бродо была предрешена задолго до его рождения. Открыв эту тайну, ты превратишь его последний день в пытку.

— Скажи, что мне делать? — с мольбами обратился я к Вестосу.

— Тебе выбирать, мой друг: отдать столь драгоценное время в руки отчаянию либо подарить чудесные минуты радости, которые ценит больше всего на свете твой дедушка.

— Кто ты, Вестос? Зачем ты отправил меня сюда? — тихим голосом спросил я.

Но мой гость исчез, оставив в тайне свою личность.

Глава 4

Как в старые добрые времена, под предлогом ловли форели, я и Бродо отправились беседовать о жизни к берегам бурной, кристально-чистой, приносящей умиротворение реки. Пробираясь все дальше в глубь леса, мы созерцали тишину, боясь развеять разговорами царившую идиллию. Поток мыслей остановился, и на смену ему пришли воспоминания из прошлого, вызвавшие у меня неоднозначные чувства грусти и радости. Затем я увидел размытые временем фрагменты из детства. Однажды, будучи озорным мальчишкой, я лихо вскарабкался на верхушку дерева, чтобы осмотреть окрестности моих владений. Потом, возомнив себя разбойником, я издал боевой клич и прыгнул на землю. Мой полет прервал выступавший из дерева сук, который приподнял меня за шкирку, словно провинившегося кота. Я почувствовал, как моя рубашонка превратилась в гильотину, с каждой секундой лишая меня шанса глотнуть порцию кислорода. Я пытался позвать на помощь, но безуспешно. Страх управлял моими движениями, превращая их в беспорядочный танец конечностей. В глазах потемнело. И вдруг я почувствовал, что нечто сильное поднимает меня вверх, давая воздуху наполнить грудь. Перепуганные детские глаза метались по сторонам в поисках объяснения. И я увидел обеспокоенное, но полное решимости лицо Бродо. Мой ангел-хранитель. Через годы дедушка признался, что, когда он увидел мое маленькое, с посиневшими губами, висящее на дереве тело, какая-то неведомая сила помогла ему убежать от страха и спасти меня. А затем, будто бы придя в себя, старик с ужасом осознал произошедшее. Боязнь за мою жизнь дед долгие годы помнил.

Добравшись до намеченной цели, я принялся пристально вглядываться в окружающую нас живописную красоту. Осень приближалась и покрывала деревья самоцветами, превращая горный пейзаж в фестиваль красок. Но больше всего меня восхищали остававшиеся неизменными величественные сосны. Аромат этих деревьев исцелял от беспокойства и тревоги. Здесь стирались следы цивилизации, и ты покорно признавал царствие природы, которая мудро правила этими местами. Слушаешь тишину, и время останавливается, и ты невольно сливаешься в одно целое с волшебством этих мест. Природа начинает говорить с тобой шелестом листьев, дуновением ветра, всплесками воды. Таинственная речка впитывает в себя все плохое и своим бурным течением уносит беды прочь.

«Я снова здесь…» — сдерживая слезы радости, подумал я.

Дедушка принялся заботливо раскладывать снасти, доверив мне только одну удочку, с которой я едва мог совладать. С улыбкой наблюдая за моей беспомощностью, он помог мне справиться с наживкой и закинуть снасть. После продолжительного молчания Бродо первым прервал безмолвие:

— Шаду, ты по-прежнему рисуешь? Я помню тот день, когда во всей Чауде отключили свет, а ты зажег свечу на кухне, накинул на себя, словно плащ, простыню и принялся писать мой портрет. Ты был такой важный.

— Дедушка, мне тогда было, наверное, лет пять, — почувствовав прилив хорошего настроения, звонко ответил я.

— Будучи студентом, ты мне писал о своей победе на городском конкурсе художников. А Хегри ведь не маленькая деревня.

— Да, деда, это так. Я всегда любил рисовать, несмотря на строгий запрет отца. Он всегда говорил мне: «Лучше бы ты занимался полезным делом. Жизнь тяжелая и подлая. Сейчас эпоха негодяев, и ты должен думать о своем будущем». Однажды, когда я получил плохую оценку по латыни, он разорвал мои наброски со всем накопленным творчеством и вышвырнул ошметки в окно. Я наблюдал, как ветер разносит в стороны кусочки моих чувств, хранившихся на бумаге долгие годы: городские пейзажи, портрет моей первой любви и моего лучшего друга, первое поздравление маме. Я тогда хотел выпрыгнуть вслед за ними, в надежде спасти хотя бы клочок…

Бродо как всегда внимательно поглощал каждое слово. Не отрывая глаз, он понимающе кивал и хлопал меня по плечу. Я перевел дух и продолжил:

— Неделю я провел в молчании, предпочитая до позднего часа засиживаться в одиночестве на крыше дома. Затем смирился. Ударился в изучение юриспруденции, игнорируя призывы души. Привычка стала второй натурой. Прошло больше года без творческих всплесков. И вот однажды меня попросили нарисовать карикатуры для местной студенческой газеты. Я подумал: это второй шанс, но все попытки свести краски в единое целое были провальными. Словно стучался в дверь, которая была безнадежно заперта… А потом появился страх, от которого я решил прятаться, — я глубоко вздохнул.

— Шаду, страх — это хорошее состояние, которым обладает каждый человек. Оно предупреждает нас об опасности. Дает нам силы для решительных действий. Как горькое лекарство: противно, но помогает. Я знаю кое-что гораздо хуже — сомнение. Это то, что размывает грань между мыслями и действием. Приносит душевные муки, превращая тебя в муху, которая бьется о стекло. Словно паразит, оно жадно жрет огромные куски времени, заставляя ненавидеть самого себя. Шаду, ты очень талантливый человек. Не отказывайся, люби и оберегай порывы своей души.

— Деда, ты очень мудрый. Я многим обязан тебе. Ты всегда учил меня видеть по-другому. Но разве у меня был выбор?

В тот же момент дедушка среагировал на поклевку и резко потянул удочку, достав из речного потока крохотную форель. Виновато он достал крючок из пасти рыбешки и уставился на меня:

— Вот, смотри, Шаду, сейчас в моих руках выбор. Скормить эту рыбу моим прожорливым собачкам, так и не дав ей познать свой путь, или же отпустить в вольное плавание, преподав ей самый большой урок?

Он заботливо опустил рыбешку в воду, и она молниеносно шмыгнула в бурный поток.

— Наверное, я был этой самой беспомощной рыбкой!

— Как ни странно, Шаду, но это тоже был твой выбор. Теперь настало время взять жизнь в свои руки. Человек движется до тех пор, пока не останавливается на распутье. Неизведанное пугает его, а бездействие уничтожает. Внутренний голос всегда подскажет направление — только нужно перестать с ним бороться.

— Скажи мне, деда, ты ведь всю жизнь искал ответ на вопрос: для чего мы рождаемся?

Глаза Бродо постепенно стали грустными, и он с каплей дрожи в голосе начал рассказ:

— Да, Шаду. Эта мысль долгие годы не оставляла меня в покое. Навязчивая идея превратилась в одержимость. Я объездил полмира, обращаясь к толкователям разных конфессий. Я повстречал известных ученых, писателей, философов, задавая всем один и тот же вопрос. Все утверждения были туманны. Кто-то говорил, что мы рождаемся грешными и должны нести тяжкое бремя жизни. Другие — что мы рождаемся для поиска Бога. Третьи — для того чтобы оставить след в истории. Многие рассказывали глупые вещи с умным видом. Чтобы не впасть в безумие, я должен был добраться до истины. Осознание пришло, когда твоя бабушка тяжело заболела. Я многого не сказал ей при жизни. И только в те тяжелые дни я осознал ценность каждой минуты. Я отвернулся от отчаяния и сделал все возможное, чтобы подарить моей любимой еще немножко счастливых мгновений. Когда она закрыла глаза, я окончательно понял: мы рождаемся, чтобы дарить любимым счастье и окружать заботой, словно живем последний день. Я был в вечном, слепом поиске истины, которая не может быть однозначной.

— И это все, деда? Это и есть тот самый ответ на терзавший тебя столь долгое время вопрос? Ради этого ты потратил столько лет?

— Я понимаю твое недоумение, Шаду. Ты, наверное, ожидал готовый рецепт или хотел услышать магические слова, которые откроют тебе суть бытия. Я долгое время не мог смириться, но у каждого свой ответ на вопрос, для чего он родился.

— Но как мне найти ответ на этот вопрос?

— Смысл кроится в том, чего желает твоя душа. Я знаю, что хочу быть с близкими всей душой…

День пролетел незаметно, постепенно уступая место вечеру. Мы говорили, не умолкая ни на секунду. Вернувшись домой, мы сели на порожки дома смотреть на бесконечные звезды. Как и всегда у наших ног храпели две собачки: Рыжик и Кнопка. Изредка они пробуждались, чтобы недолго полаять в ответ соседским собакам. Затем снова умолкали и засыпали под дедушкины истории. Старик закуривал, и запах табачного дыма был на удивление приятен. Бродо рассказывал мне про войну, местные байки и с особой лаской о детстве папы. Некоторые истории я слушал далеко не в первый раз и заведомо знал финал, но снова и снова переживал по-новому, с удивительной интригой в душе. Это ощущение присуще детям, которые обожают слушать одну и ту же сказку перед сном. Казалось, будто вся вселенная улыбается нам в ответ на наши счастливые лица. Бродо продолжительно зевнул, дав понять, что время набирать силы перед новым восходом солнца. Похлопал меня по плечу, медленно приподнялся и, покачиваясь в стороны, зашагал в дом. Я же просидел до самого рассвета, так и не решаясь сомкнуть глаза. Наступило утро… Ну почему, время, ты так несправедливо? Иногда ты мучительно долго тянешься, а порой беспощадно мчишься, не замечая призывов остановиться. Порой минуты бесконечны, порой годы мимолетны.

Дедушка помог мне собрать вещи, как следует накормил, и мы отправились на крохотную станцию. Кто-то свыше помогал мне справиться с нестерпимой болью, пронизывавшей каждый уголок моей души. Шагая вдоль улиц спящей деревушки, я понимал, что больше сюда никогда не вернусь.

— Шаду, я знаю, что отец хочет увидеть в тебе свою жизнь, о которой он так мечтал. Сделай свой выбор. Действие поможет справиться с сомнением. Я верю в тебя, мой самый лучший внучок.

— Ты самый дорогой мне человек. Я люблю тебя и благодарен за каждое сказанное тобой слово, за каждую минуту, проведенную с тобой!

Вдали раздался протяжный гул поезда, который предвещал разлуку с Бродо. Дедушка обнял меня, а затем протянул письмо с просьбой передать отцу лично в руки. Состав причалил к станции, и проводник поспешно вышел поприветствовать единственного пассажира.

— Шаду, до встречи. Я буду ждать с нетерпением следующего лета. Не забывай писать старику…

Это расставание, которое я когда-то поместил в архив ушедших лет, вернулось к жизни. Все, что я мог сделать, — это смириться и принять безнадежно-необратимую разлуку. Едва собравшись духом, я улыбнулся Бродо и сквозь слезы сказал:

— Спасибо тебе, деда…

Последнее объятие. Последний взгляд. Последняя улыбка.

Поезд тронулся, и, наверное, в последний раз мне на прощание махал рукой самый лучезарный человек на свете в сопровождении двух прыгающих от радости собачек.

Глава 5

Сидя в одиночестве в обшарпанном вагоне, я наблюдал, как капли дождя отчаянно пытались пробиться через стекло, безнадежно скатываясь вниз. Опустошенность. Не давая шанса побыть еще немного в сознании, настойчивая усталость закрыла мои глаза.

«Проснись, Шаду… ты умираешь… проснись…»

Я открываю глаза и нахожу себя на больничной кушетке, но это не больница. Осмотрев комнату, я осознаю, что я в доме дедушки. Зову Бродо, но мои слова немы. Я беззвучно кричу. Хочу встать на ноги, но они парализованы. Глаза наполняет ужас. Я чувствую, как рука неизвестного прижимает к подушке мое лицо. Оно — зло. Оно ненавидит меня. Больно дышать, словно в горле застрял острый неуклюжий камень. Паника управляет мной, словно животным. Изо всех сил я пытаюсь оттолкнуть моего врага, вступив в неравную борьбу. Оно швыряет меня на пол. Я слышу насмешливую речь: «Думал, сможешь уйти от меня, ничтожество?! Я всегда за твоей спиной, чувствую твое дрожащее дыхание. Ты решил взглянуть мне в лицо — так смотри же»! Я поднимаю голову вверх и вижу надо мной парящий силуэт женщины в белом одеянии. Она смотрит на меня презирающими бледными глазами. Затем становится ветром и вышибает со всей яростью дверь, оставив меня.

Изо всех сил я начинаю ползти, с надеждой покинуть этот ужас. Дом постепенно чернеет, а затем развеивается, как пепел. Чувствую силы в ногах. С трудом поднимаюсь. Слышны стоны, вопли и бранные речи. Затем все сливается в шум, напоминающий звук сломанного, шипящего радио. И вдруг вдали я замечаю человека, который машет мне рукой, подавая знак, чтобы я приблизился. Я осознаю, что это Бродо. Пытаюсь бежать, но это дается с особым трудом, словно я погряз в трясине. С каждым моим усилием приблизиться силуэт становится все дальше и дальше.

Я слышу призывающий голос: «Еще рано, остановись, Шаду. Открой глаза!».

Я проснулся, захлебываясь страхом. Сон ярче, чем действительность. В попытке привести себя в чувства, я ударил по лицу ладонью со всего размаха. Я ринулся к проводнику в поисках успокоительного средства. Мой кулак тарабанил в его дверь так, словно меня преследовали.

— Ну какого черта там случилось? — услышал я заплетающийся голос.

Мне открыл человек, скрывающийся не то в облаке сигаретного дыма, не то в клубах пыли:

— Что надо, уважаемый? — раздраженно спросил проводник.

— Мне плохо, у Вас есть что-нибудь успокоительное? Сердце сейчас выпрыгнет.

— Да у меня в аптечке только бинты и градусник! — оправдываясь, ответил хозяин. — Сядь! Будем лечить проверенным народным средством.

Проводник достал залапанный граненый стакан и бутылку неизвестной мутной жидкости. Наполнил до краев и протянул мне:

— Пей залпом! — приказал он.

Я опрокинул стакан и с трудом влил в себя обжигающую, горькую смесь.

— Теперь сигарету!

Я втянул в себя дым, моментально вызвав кашель. Мой лекарь рассмеялся, и поспешно наполнил второй стакан…

Глава 6

— Станция Хегри. Конечная! — звонким, скрипучим голосом объявил проводник.

Испытывая невыносимую головную боль, словно в мои виски забили гвозди, я спешно ринулся на выход. Похмелье управляло моим телом, вызывая причудливые движения ногами. Во рту царила засуха.

Город встречал меня далеко не теплыми объятиями. В надежде привести себя в чувства глотком свежего воздуха я вызвал лишь острый кашель. Складывалось впечатление, что я оказался у проснувшегося вулкана: в окружении дыма и едкого пепла. Хегри — каменный лабиринт, состоящий из серых, потрёпанных, стремящихся вверх коробок. Толпы безликой массы во власти безразличия населяли эту обитель. Большая удача, если удавалось разглядеть одинокую улыбку в бурно плывущем потоке людей с пустыми глазами. Хегри захлебывался от несмолкаемых заторов, прогоняющих тишину и спокойствие. Небо, изуродованное запутанными паутинами коммуникаций, хмуро смотрело на вечную спешку. Переулки кишели сбродом, который днем выползал попрошайничать, а ночью поджидал в своем вертепе неудачно свернувших горожан. Проводив солнце, город вспыхивал яркими огнями, призывающими тратить деньги, покупая «селедку по цене красной рыбы». Назойливые торгаши не давали прохода в надежде продать безделушки. Возле входа в метро поджидали женщины, потерявшие надежду на завтра, сдавая за гроши тело в аренду таким же безнадежным клиентам, стремящимся испытать лицемерную любовь.

Несмотря на это город привлекал с каждым годом все больше людей, принявших решение попытать удачу. Хегри безжалостно превращал отчаянных гостей в рабов, выжимая из них все силы до последний капли. Манипулятор. Под видом лживого изобилия разбил вдребезги сотни судеб. Обреченные подписывали контракт с дьяволом, который пропагандировал истребление души за небольшую стопку бумаг. Город отправил в изгнание творчество, искусство, заменив их учением о том, как продавать друг другу то, что не приносит радости. Власти города активно боролись с уличными музыкантами, которые пытались вернуть к жизни забытые добрые мелодии. Мой школьный преподаватель по истории рассказывал, что когда-то Хегри имел другой лик и с гордостью носил звание «культурной столицы». Огромный парк делил город на две части, служивший пристанищем для влюбленных парочек и одиноких зевак. Затем паразит под названием «коммерция» поглотил оазис, превратив его в муравейник из недвижимости.

Я медленно шел в сторону главного здания вокзала, зная, что в зале ожидания я наткнусь на убитые горем лица родителей. Мама не выдержит и закроет глаза ладонями, отец наберется мужества и сообщит мне трагические новости о смерти дедушки. Немая сцена. Игра без слов. Вера до последнего, что это вымысел. Парад слез…

Воспоминания из жизни «до второго шанса» не давали мне покоя. Мое прошлое можно было поделить на две серии: до двадцати пяти лет — бессознательное, беззаботное; после двадцати пяти — бессознательное, полное хлопот.

В первой главе я начинаю путь мальчишкой, не знающим препятствий. Окруженный миром фантазий, я мечтаю о покорении бесконечной вселенной и об экспедициях в неизведанные морские глубины. Затем я слышу: «нельзя», «не красиво», «не делай так». Я продолжаю бороться, будучи школьником. Тайком пишу стихи девочке из параллельного класса, играю в театре, рисую первые картины. Вновь слышу «не получится», «бесполезно», «не продолжай». Хочу посвятить себя творчеству, созданию шедевра, поиску прекрасного, но принимаю выбор, сделанный за меня. Годы в академии знакомят с замечательными людьми. Постепенно они растворяются во времени: сначала мы обещаем видеться каждые выходные, потом нас окутывает вихрь забот, и мы видимся раз в месяц. Затем появляются другие интересы, приоритеты. Раз в год из приличия мы поздравляем друг друга с днем рождения. Проходит еще время, и в суете мы забываем набрать номер телефона, чтобы произнести столь редкие, искренние, теплые слова. Мы были такие живые, такие рискованные и улыбчивые. Каждый теперь окружен своим миром.

Вторая серия начинается в тот момент, когда ты врезаешься в стену под названием «выбор». Ты осознаешь, что кончилось веселье. Становишься той самой маленькой рыбкой. Тебе говорят: «Ты готов открыть дверь, за которой тебя ждет реальный мир? Мир, полный дерьма, лицемерия и борьбы за существование?» Готовься взять свою ношу. Только стабильность — гарант выживания. Дом — работа — падение на диван от бессилия. Вечные долги, туманные карьерные продвижения, дряхлая, копеечная пенсия. И ты отвечаешь: «Хорошо, я согласен отдать полвека за шаблон. Нет смысла даже рисковать секундой во благо того, что я люблю».

Работа выбрала меня и завалила тоннами бумаг, полных жалоб, угроз и оскорблений. Заканчивается день и, упав в кровать, я думаю: когда же выходные? Проснувшись утром, собираюсь как на каторгу. Стандартный ритуал: кофе, чистка зубов, дорога к восьмичасовому вкалыванию. День издевательски тянется. Последние пятнадцать минут особенно долгие. Ровно в 18:00 синхронное, спешное покидание мест заключения. Замкнутый круг повторяется пять дней. Зато ты в курсе всех событий и сплетен, словно у стен есть уши. Тебя вдруг стала интересовать личная жизнь шефа и удачное карьерное продвижение длинноногой блондинки, которую он так часто подвозит домой. Ты с группой «детективов» проводишь расследование и находишь взаимосвязь между этими уликами. Дело закрыто. Зависть оправдана.

Здесь нет людей, есть только функции. Вот их краткий перечень: продажа ложной выгоды доверчивым и наивным, манипуляция ответственными сотрудниками посредством обещаний прикоснуться к карьерной лестнице, перекладывание своей ответственности на подчиненных или делегирование полномочий, уклонение от законов при помощи нахождения лазеек, которые заменяют слово «ложь» на «лояльность». Деструктивная секта, где каждый адепт готов был сделать все возможное для признания своей важности.

А потом на горизонте виднеется ненависть. В отражении появляется заклятый враг, который презирает твое малодушие. Ты хуже спишь по ночам из-за боязни упустить ту самую стабильность. Вот наступает долгожданный день, и в конверте тебе приносят заслуженную награду: цветные фантики, которых хватает на вызов утреннего похмелья и поддержания штанов до следующей встречи с чудотворными бумажками. Порой появляется ощущение, что твоими действиями кто-то управляет. Меня спрашивают: «Чем ты занимался на прошлой неделе в четверг?». Я, потупившись в никуда, делаю открытие: не помню. Бродо всегда говорил: «Человек спит не только ночью и не только с закрытыми глазами». Теперь я полностью впитал смысл этих слов… Последние годы своей жизни я примкнул к группе людей, которых объединяли мысли о том, что уже поздно что-либо менять, так называемые неудачники. Они обвиняют в своих бедах кого угодно, только не себя. Этакие жертвы, которых мало ценят и не поощряют за долгие годы бездействия. Окружены несправедливостью, наивно полагая, что в счастливом «другом месте» их бы почитали как святых. Всегда боялся сказать на смертном одре, что моя жизнь никчемная.… Вышло все иронично — нашим страхам свойственно сбываться. Трагичный конец.

Я остановился перед черствым зданием с огромными буквами «Вокзал». Нужно было перевести дух и набраться решительности перед встречей с близкими. Я задумался: почему Вестос из миллиона страдающих и безнадежных выбрал меня? Есть люди, которые больше заслуживают второй шанс. Судьба умереть или избежать смерти? Я до последнего надеялся услышать голос, который откроет мне истинный смысл моего, пожалуй, второго рождения. Но я оставался лишь в компании своих мыслей.

Войдя внутрь вокзала, я поспешил в направлении двух людей, лица которых с каждым моим шагом становились более тяжелыми, безжизненными, пустыми. Я приготовился еще раз услышать те слова, которые когда-то разбили часть моего юного сердца…

Я будто бы наблюдал все происходящее со стороны. Отец говорил медленным, непривычным, сочувствующим тоном, опустив глаза вниз. Он всегда был человеком крайне сдержанным, но сейчас позволил выпустить эмоции на поверхность. Папа взывал к моим сильным качествам, пытаясь сдержать вырывающиеся на волю отчаяние и скорбь. Затем он принялся рассуждать о закономерном жизненном этапе, который ждет всех нас в конце пути. В эти минуты я иначе воспринимал сказанные слова, замечая крохотные детали: частички дрожащих мелодий в голосе, сухость губ, влажный блеск глаз…

Мама все это время находилась за спиной отца. Такая ранимая и хрупкая, она была обессилена смертью Бродо. Я готов был отдать полжизни за ее спокойствие. Мне даже казалось, что я слышу, как тревожно бьется мамино сердце.

Я решил остановить боль близких, прижав их к себе со всей любовью, и почувствовал, как эмоции хлынули неконтролируемым потоком. Время остановилось. Многолюдный вокзал окружил замершую в объятьях семью. Жаль, что порой только горе так объединяет людей.

Глава 7

Моего отца звали Эстиго. Можно жить с человеком долгие годы и ничего о нем не знать — наверное, это тот самый случай. Некоторые призрачные воспоминания из детства переносили меня в то время, когда все казалось окруженным семейной гармонией. Я помню, как папа водил меня в кукольный театр, а после представления покупал огромное облако сахарный ваты. Затем сажал меня к себе на плечи, откуда был виден весь мир. Я чувствовал себя самым счастливым ребенком на свете. Вспоминаю, как он учил меня держать равновесие на велосипеде, ободрительно призывая подняться после падения. Я обожал, когда папа рассказывал мне одну и ту же историю перед сном о том, что мы не одиноки во вселенной и что далеко-далеко живет такой же, как я, человек, только возможно другого цвета и с большим количеством пальцев. Помню, как отец гордо вел меня за руку в мой первый школьный день, прогоняя мой страх перед неизведанным местом. Помню мой день рождения, когда Эстиго подарил мне радиоприемник, а мама испекла самый вкусный в мире вишневый пирог. В моей памяти запечатлелся и тот день, когда в драке мне разбили нос, и я, поверженный, приполз домой, полный отчаяния и позора. Отец тогда давал мне уроки самообороны и говорил, что я должен уметь постоять за себя и защитить слабых.

А еще мы любили выбираться за город к озеру. Папа готовил свое фирменное жаркое, запах которого сводил с ума. Мама не давала покоя фотоаппарату, пытаясь запечатлеть каждую секунду нашего совместного отдыха. Потом, набив животы долгожданным блюдом, мы обнимали друг друга, становясь одним целым, неделимым, и вдумчиво всматривались в свободно бегущие облака. Порой мне кажется, что эти воспоминания принадлежат другому человеку и они ошибочно попали в мою голову. Я многократно смотрел те самые снимки и видел, как на них застыли совершенно другие люди. Мы не жили в роскоши, но были полны счастья. Радовались мелочам. Поддерживали друг друга в минуты горести и радости. А потом что-то изменилось… Эстиго вкалывал на двух работах. Он в течение трех лет получал отказ на вакансию юриста в одной из ведущих компаний в Хегри, но настойчиво продолжал атаковать своим резюме неприступную крепость. Затем он отчаялся и сказал, что у него больше нет сил. Мама упрямо взывала его к настойчивости. В один прекрасный день, сам того не ожидая, папа получил долгожданное письмо с приглашением на собеседование. Ему не было равных, и все кандидаты были бессильны перед Эстиго.

Сбылась мечта отца, и мы закатили самый громкий праздник за историю нашей семьи. Мы переехали в новый дом, меня перевели в частную школу, и жизнь постепенно начала налаживаться. Но ценой такой жизни стала тускнеющая, а затем исчезающая гармония. Я практически не видел отца: он возвращался поздно и рано утром уже был на пути к работе. Наши совместные встречи прекратились. Мы стали мало разговаривать. Выходные посвящались дивану и телевизионному идиотизму. Эстиго был вымотан напряженной неделей, и на все мои призывы отправиться куда-нибудь всей семьей отвечал категоричным отказом.

Однажды ночью меня разбудила ссора. Отец кричал, что он делает все один, а мама занимается пустой болтовней. В его голосе было столько ненависти, что это спровоцировало несмолкаемый поток маминых слез. Затем частота ссор увеличилась. В конце концов, это превратилось в ежедневный ритуал. Мне тогда удалось слепить примерную картину происходящего на долгожданной работе. Как выяснилось, его начальник был редкостный мерзавец, который жил по следующему принципу: Если все плохо — виноват мой папа. Ну, а если все хорошо, то Эстиго остается в стороне. Звали этого господина мистер Руст. Отец тратил все свободное время на реализацию своих идей, которые впоследствии были украдены лживым и корыстным руководителем. Один раз, будучи в пьяном состоянии, мистер Руст позвонил в поздний час папе, приказав забрать его с друзьями из ресторана. Эстиго, набравшись смелости, ответил отказом. На что получил следующий ультиматум: «Если ты не появишься через пятнадцать минут, ублюдок, ты сильно пожалеешь». Папа проявил гордость, вежливо подтвердил отказ и положил трубку. Утром отца уволили…

Разбитый вдребезги, он впал в глубокую депрессию и провел четыре недели в Хегринском доме для душевнобольных. Жизнь перевернулась с ног на голову. Мама устроилась на каторжный труд на местный завод по производству ткани, папа — курьером в транспортную компанию.

Я потерял в лице Эстиго собеседника. Он отвергал все мои стремления и порывы. Оберегая меня от суровой реальности жизни, он судорожно следил за каждым моим шагом. Все попытки поговорить заканчивались фразой: «Нет времени на пустые разговоры». Отец кровью и потом зарабатывал деньги мне на учебу в Хегринской академии юриспруденции, не желая принимать мое сопротивление к будущей профессии.

Мне на всю жизнь запомнился разговор, который состоялся с Эстиго накануне моего поступления в академию:

— Пап, я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушал и попытался понять, — объятый страхом, неуверенно начал я. — Я долго размышлял и хотел сказать, что ценю все, что ты для меня делаешь. Но я хочу посвятить себя творчеству и поступить в академию искусств….

— Это бред, — резко перебил меня Эстиго… — Ты хоть знаешь, сколько своих сил я отдал, зарабатывая тебе на учебу? Это все размышления мальчишки, который не знает жизни.

В этот момент глаза отца были изрезаны красными линиями, голос звучал как рычание зверя. Каждая моя попытка вставить малейшее слово была безуспешной. Я чувствовал, как в ужасе трясется каждая моя клетка. Потом, будто бы оцепенев, я превратился в идиота, который даже не мог построить логического предложения. И мне оставалось только слушать яростный монолог:

— Если бы не я, ты был бы никто. Я всегда действовал, и благодаря этому ты вырос без нужды. Вот твоя благодарность? Кому нужно твое чертово искусство? Ты будешь в нищете, никому не нужный. Я всегда был один, не получая никакой поддержки. Я это заслужил? Что обо мне люди подумают? Взгляните, сын у Эстиго клоун! Тебе пора повзрослеть, Шаду. Ты похож на маму — полон иллюзий. Ты хоть представляешь, как жесток мир и сколько подлости у людей? А я знаю! С твоим творчеством тебя сожрут с потрохами. Выкинь из головы весь этот мусор! Разговор окончен.

Поражение нокаутом. Все, что я смог сделать, — это убежать в свою комнату, чтобы отдаться в руки страданиям. Я слышал, как отец еще долго метался из комнаты в комнату, обвиняя весь мир в происходящем. Что же с нами случилось? Как из такой замечательной семьи мы превратились в отдельные элементы с полным букетом опасений, переживаний и недоверия? Меня даже посещали мысли о влиянии черной магии, проклятиях и ином мистицизме. С тех пор нерешительность и тревога прочно завладели моим сознанием.

Глава 8

Прошел месяц моей новой жизни. Повторная боль, связанная с утратой близкого мне человека, постепенно угасала. На смену ей пришли размышления об абсурдности происходящего. Я пытался найти логический ответ, чтобы утихомирить непослушные мысли. Свойство человека — рационализировать все необъяснимое, неосязаемое, руководствоваться здравым смыслом. Наверное, поэтому многие идеи, замыслы и мечты закапываются на стадии фантазии. Я представляю, каким идиотом считают храбреца, который предложил что-то новое, неординарное, ломающее стереотипы. Его высмеивают, поливают грязью, призывают опомниться, но он, упрямо, совершая тысячи ошибок, продолжает бороться за воплощение задуманного. И в итоге, как же нелепо выглядят все те, кто, разинув рты, наблюдает, как простая беспочвенная идея материализовалась и стала объяснимым явлением, принося своему создателю счастье, славу и богатство. Многое на этой планете, что уже является обыденным и создано для комфорта и радости общества, обязано таким замечательным людям. Потрясающий момент в том, что они не волшебники и состоят из такой же крови и плоти, как мы. Одержимые своим призванием, они вдохнули жизнь в то, что считалось сверхъестественным. Человечество не может объяснить многого вокруг нас, мир полон тайн и загадок. Есть вещи, которые ставят в тупик науку. Люди редко задумываются об этом — просто плывут по течению.

Мой случай с возвращением на десять жизненных отрезков назад разбил все мои представления о мироздании. Я осознал, что стоит прекратить выдумывать миллионы бессмысленных предположений и попытаться написать с чистого листа новый захватывающий сценарий. Рискнуть и превратить его в шедевр, который послужит примером для многих искателей счастья.

Я сидел в своей комнате, поглощенный мыслями о предстоящем разговоре с Эстиго. Обдумывал каждую деталь, каждую щепотку появлявшихся противоречий. Меня вновь ждал разговор, который когда-то определил мою прошлую жизнь. Как бы было в случае иного решения, я не мог даже предположить. Другое противоположное направление, которое ничего не гарантировало. Неизведанные годы, набор новых проверок на прочность и терпение. И тут из глубин души появилось до боли знакомое чувство. Рад тебя снова видеть, Сомнение! В прошлый раз ты растоптало в пух и прах мою жизнь, похоронив все мои стремления, мечты, надежды. Ты вновь просишь впустить тебя, раздираешь меня изнутри, ищешь оправдания слабостям. Лишь действие отделяет меня от твоих оков, которые ты при первом удачном случае набросишь. Поработишь мое намерение идти вперед, бросишь яд в колодец жизненной силы, отправишь в изгнание внутренний голос. Как же много людей доверилось тебе… Ты помогло создать стены, отгородившие несчастных от радости. Научило их оправдывать свои слабости. Пригнало стадо блудниц: Зависть, Корысть, Лицемерие, Неуверенность, Алчность, Безделье, Враждебность — целую армию разрушения. Добро пожаловать на шабаш! Но я тебе вот что скажу. Каждый раз, когда предают, используют, лгут, человек укрепляет иммунитет под названием сила воли. Мы открываем дорогу к мудрости. Я готов еще раз встретиться с глазу на глаз, Сомнение, и сразиться за второй шанс…

Раздался стук в дверь, который привел в действие реактивный двигатель сердца. Страх пришел на помощь. Я закрыл глаза, сделал храбрый глоток кислорода и уверенно двинулся навстречу судьбоносному разговору. Отец был переполнен серьезностью. Его глазами правили властность и нерушимость. Он начал беседу твердым, аристократичным, полным надменности голосом:

— Шаду, ты уже взрослый парень, и тебе пора начать познавать суровость реальной жизни. Наш с тобой план сработал идеально. Твое резюме вызвало неподдельный интерес, и я договорился о твоей встрече с представителями юридической компании.

— У меня есть выбор?

— Решение принято, я уже согласовал детали с людьми, важными людьми, сынок. Твоя задача — показать себя с лучшей стороны.

— Ты хотел бы видеть меня счастливым, пап?

— Безусловно, Шаду! Я все для этого делал, долгие годы выстраивал тебе дорогу в эту компанию. Ты получишь возможности роста, стабильный заработок, не будешь испытывать нужды, как когда-то испытывал я.

— Помнишь те дни, когда мы проводили время всей семьей?

— Да, сынок, конечно помню… Какое это имеет отношение к нашему разговору?

— Я просто знаю, что меня ждет…

— И что же?

— Пустота…

Я почувствовал, как голос отца наполнился досадой, затем злобой, стал резче и острее:

— Что за вздор? Ты не знаешь, о чем говоришь! Ты когда-нибудь думал о том, что твоя семья будет есть завтра? Как найти деньги на учебу сына?

— Я благодарен тебе за многое, пап. Ты дал мне все необходимое. Но ты не можешь вечно опекать и принимать решения за меня…

— Ты просто боишься преодолевать жизнь! И убегаешь от действительности.

— Ты называешь это жизнью? — в этот момент белая пелена закрыла мои глаза и сквозь ненависть я закричал. — Я был мертв, хотя казался живым, отец! А мертвым не страшна смерть, они одиноко ждут своего конца, исполненные сожаления, пытаясь ухватиться за нищие, крохотные счастливые воспоминания. Я не познал пылкой любви, не рискнул ради мечты — спрятался в своей темной пещере, пустив все на самотек. Я был трус! Я оставлял мир трусом. Слепой, немой кусок дерьма, прибывавший в отчаянии…

На лице Эстиго был отражен шок, и он смотрел на меня как на сумасшедшего пациента.

— Шаду, наверное, я поторопился с разговором. Ты ведь даже не знаешь, чего хочешь. Я понимаю твои страхи…

— Страха нет! Я полон решимости, — я протянул письмо дедушки. — Я пойду своей дорогой, и ты не сможешь мне помешать.

Эстиго развернул записку, пробежался глазами по посланию. Затем недовольно скомкал прочитанное и швырнул на пол.

— Он не ты… — тихим голосом сказал отец. — Бродо всегда оказывал на тебя дурное влияние. Делай, что считаешь нужным, только на меня не рассчитывай.

Окончен бой. Отец и сын разошлись в разные стороны. Победа без боли — редкое явление. Как бы я хотел, чтобы ты услышал меня, пап! Надеюсь, со временем мы простим друг друга…

Глава 9

Я сидел в комнате, обдумывая состоявшийся разговор, как вдруг тихий, застенчивый голос попросил разрешения войти. Я одобрительно ответил и увидел, как в комнате появилась фигура, застенчивая, полная опасений и переживаний. Глаза, наполненные унынием, пронизывали меня. Мама. Ее лицо демонстрировало вековую усталость. Хрупкость, присущая ее натуре, олицетворяла беззащитность. Маму звали Найта. Она всегда была фигурой утонченной, обаятельной, полной заботы и ласки, любви и добра. Ее звонкий смех напоминал мне что-то весеннее, красочное. В больших голубых глазах можно было увидеть бесконечную радость. Лучезарная, радушная, отзывчивая, смелая…

Именно такой она запомнилась мне в детстве. Не знаю как, но в один день Найта исчезла, и на смену ей пришел угрюмый, исполненный чувством вины человек Подобно угасающему пламени, она остывала, превращая свою жизнь в пепел из прошлого, грез, безнадежности. Ее сознание заполнилось хламом в виде повышенной осторожности, доходящей до абсурда, замкнутостью, ведущей к необоснованным приступам депрессии, драматизмом, недоверием, осуждением и еще многими ингредиентами яда, медленно, но верно отравлявшего жизнь. Что-то заставило ее пожертвовать своей харизмой, принять серую сторону этого мира, перестать улыбаться сложностям. Люди меняются… Или мир становится порой другим. Как бы там ни было, многие черствеют, подбирают новую призму для обзора происходящего. Взрослеют…

Я приготовился к очередному тяжелому разговору.

— Шаду, сынок, — осторожно начала мама. — Ты же понимаешь, как сильно огорчен отец?

— Да, мам, но…

— Но не менее важны твои чувства. Делай, что ты считаешь нужным. Будь независимым. Что бы ни сказал отец, знай, он тебя любит, и я тебя очень люблю….

Она протянула маленький кулачок, а затем аккуратно передала мне содержимое. Это был медальон с фотографией нашей семьи. Мама и папа смеялись, держа за руки двухгодовалого меня. Этот крохотный снимок отражал те самые остатки радости, которые сохранились в моей памяти. Возможно, для мамы это было тоже последнее воспоминание тех самых счастливых дней.

— Я верю, что у нас все будет хорошо, сынок. И черные полосы сотрутся на нашем пути. Храни его, пожалуйста, в нем очень много любви. И помни, если что-то не получится, мы тебя всегда будем ждать.

Найта крепко обняла меня и поцеловала в щеку. Едва сдерживая слезы, одобрительно кивнула и покинула комнату.

Покидая дом, я видел, как отец, будто бы не замечая моего присутствия, с хмурым видом всматривается в утреннюю газету. Мама пыталась скрыть горе и, всем видом изображая состояние ложного спокойствия, натирала и без того блестящую посуду. Немая сцена, пропитанная напряжением, была разрушена скрипом двери, свидетельствовавшим о моем уходе.

Этот путь от комнаты раздора до выхода был самым длинным в моей жизни. Словно тысячи обеспокоенных голосов кричали в моей голове: «Остановись! Что ты делаешь? Ты эгоист!» Тонкая нить силы намерения заставляла ноги делать очередной тяжелый шаг вперед. Я осознал, что в прошлой жизни до второго шанса мне не хватило душевных сил покинуть дом. Я, как рыба, пойманная в сеть, ждал своей участи, не пытаясь даже колыхнуться. Ты понимаешь, что исход неизбежен и кому-то будет больно от твоего решения. Спокойствие и значимость родителей, стабильность и отказ от мечты вынудили принести в жертву собственное я. Лишь спустя время я увидел, что счастливее никто не стал. Вдобавок я только воспитал в себе ничтожность. Эта правда, которую мы боимся произносить вслух, как навязчивая муха, преследует нас до конца наших дней. Мы оправдываемся, что все сделали правильно, ищем одобрения у других, но мы- то знаем… В глубине души невозможно обмануть… Бродо говорил мне: полюби себя и окружи счастьем, тогда будешь любим и окутан добром. Но никогда не предавай своего сердца, не лишай языка внутренний голос.

Дедушка поведал мне, что когда-то он, одурманенный поисками истины, не видел успехов Эстиго и делал все возможное, чтобы сын выбрался из захолустья к огням большого города. Сулил гарант счастья и процветания в будущем. Когда бабушка умерла, Бродо осознал коварство навязчивых решений, жизнь перевернулась с ног на голову. Но уже было поздно. Семя глубоко укоренилось в голове Эстиго, и все попытки показать двуличность его стремлений увенчались ненавистью и презрением. Все, что досталось дедушке, — это долгое одиночество в ожидании приезда внука. Горькие уроки открыли дорогу к мудрости, но разрушили семейный круг. Все попытки примирения отторгали моего папу все дальше и дальше. Упрямство и гордость были наставниками Эстиго долгое время. Отторжение всех шагов к пониманию вызвало непреодолимое чувство вины у папы, после того как дедушки не стало. Повесть о неумении прощать.

Мы становимся на грабли наших отцов. Проносим сквозь время багаж ошибок, чтобы снова выплеснуть их на свое чадо. Та самая авторитарность, которую мы так ненавидели в детстве, укрылась в глубине нас. Отцы оказывают огромное влияние на своих сыновей. Но неумение слышать детский голос приводит к замкнутости и недоверию. Все, что нужно ребенку, — это понимающие глаза, готовые разобраться в сложном, постепенно открывающемся мире. Сын подает сигналы, чтобы привлечь внимание, и если ответа нет, он уходит в свой мир. Потерять эту тонкую нить связи крайне легко, а вот найти ее стоит огромных усилий. Отец — это проводник, который знает свои тропы. Кто-то шел темными, болотистыми, извилистыми дорожками сквозь тернистую чащу, а кто-то — вытоптанной дорогой средь душистых цветов и сочных лугов. Потом наступает миг, когда следопыт передает свои знания сыну на основе пройденного пути. Вот на этом моменте и формируется восприятие мира, а ведь неизведанных троп множество.

Глава 10

Я вышел на улицу с непоколебимой верой, что поступаю правильно. Мне нужен был рецепт, состоящий из желания и действий. Словно белый лист, я был готов почувствовать жизненные чернила и сотворить новое произведение. Я ощущал необыкновенную легкость и прилив сил. Мне хотелось беспричинно кричать, смеяться до слез, обнимать и целовать прохожих. У меня не было ни малейшего представления, что и как мне нужно делать, но я был далек от уныния. Состояние свободы опьяняло с ног до головы. Казалось, что серый город непривычно улыбался мне в ответ. Я просто шел вперед с уверенным видом мимо чахлых домов и презрительных взглядов прохожих, смотрел в небо, пел дурацкие песни. Затем решил перевести дух на дряхлой лавочке в старом сквере. Голуби окружили меня в надежде получить хотя бы крохи, но я лишь нелепо развел руками в стороны, испытывая даже некое чувство вины. Потом подложил ладони под затылок, прикрыл глаза и задумался. В голове был хоровод мыслей, который сливался в необъяснимый шум. Мне нужно было высказаться, расчистить поле для идей, найти понимающего слушателя.

И вдруг меня осенило. Лимерций! Мой старый друг Лимерций! Он ведь даже жил неподалеку от этого места. Я вскочил на ноги и попытался быстро сориентироваться в направлении его дома. Затем стремительно двинулся вперед, окрыленный посетившей меня мыслью. Лимерций — это человек, который мастерски срывал занятия в академии, вызывая шквал недовольства преподавателей. Благодаря ему я впервые познакомился с алкоголем, прогулял свое первое занятие, побывал на студенческой вечеринке, где мне неплохо настучали по голове за то, что я охмурял чью-то подружку. Он никогда не думал о последствиях, просто жил на всю катушку. Человек — веселье! Многие недолюбливали его и активно поливали за спиной грязью. А я считал, что он просто не прячется под масками. Несмотря на всю свою оторванность, он был крайне талантливым парнем. Лимерций был руководителем студенческого театра комедии и собирал огромные толпы людей на своих представлениях. Он был создан для сцены, обладал природной харизмой. Иногда в нем появлялась противоречивость и резкая переменчивость в настроении. Мне казалось, что именно в этом проявляется его творческая натура. Все мои лучшие студенческие моменты были связаны с ним.

Барабанной дробью я постучал в дверь, сгорая от нетерпения увидеть моего, пожалуй, единственного друга. С внезапным возгласом радости распахнул двери худощавый, светловолосый, яркий человек. Такой же, как и прежде, звонкий, энергичный Лимерций!

— Шаду, где ты пропадал так долго?! — издав пронзительный крик, вцепился в меня старый друг. — Где ты околачивался все лето?

А ведь на самом деле я не видел этого человека очень давно. Изобразив растерянный вид, я попытался вспомнить момент нашей последней встречи, но удалось лишь оживить некоторые фрагменты.

— Я рад тебя видеть, дружище! Столько событий произошло, я даже не знаю, с чего начать…

— Заходи, Шаду, я сейчас найду бутылочку чего-нибудь для лучших друзей.

Лимерций принялся копошиться в старом антикварном серванте, мелодично звеня бутылками с горячительным. Затем, будто бы наткнувшись на сокровище, радостно выкрикнул:

— Боже мой! Это тридцатидвухлетний бурбон моего папаши. Он позволяет выпить себе одну рюмку этого эликсира жизни на день своего рождения. Пожалуй, мы лишим старика этого удовольствия!

Типичный Лимерций. Девиз: живу одним днем.

С первой рюмки разговор пошел взахлеб. Мне казалось, что не хватит времени поведать все накопленное моему другу. Взаимопонимание крепчало по мере опустошения праздничного бурбона. Затем незаметно я ощутил себя в крепких объятиях напитка. Я очнулся в середине разговора, забыв начало нашей беседы. Громкий смех сменился слезами. Лимерций встал на шаткие ноги и, устремив взгляд в никуда, произнес тост:

— За твоего… замечательного дедушку! Я не был с ним лично знаком, но уверен, что он был потрясающий старик!

— За Бродо! — заплетаясь, произнес я.

Взмахнув руку вверх, мой друг влил последние граммы в себя и со всей силы швырнул рюмку в стену. Затем рухнул на диван, вставил в зубы сигарету, вальяжно прикурил и, втягивая горький дым, спросил:

— Что будешь делать, Шаду?

— Я буду жить… Придумаю себе цель и буду добиваться ее оставшиеся десять лет!

— Ты так говоришь, как будто знаешь день своей смерти! — раздался неуверенный смех.

— Я думаю, если бы люди знали точный день своей смерти, они жили бы иначе.

— Это точно! В яблочко, Шаду. Мы бы тогда не пичкали себя дерьмом, которое отравляет нас. Жили бы где-нибудь в лесу, подальше от чертовых заводов! Хотя представляется крайне скучно

— Есть яд страшнее, Лимерций! Яд, который медленно убивает душу, — бездействие. Когда человек занят поисками оправданий, вместо того чтобы преодолевать свои слабости. Постоянно в погоне за одобрениями окружающих: «Все нормально, ты просто оступился». По мне, звучит как клеймо, поставленное человеку, потерявшему надежду. Боль проходит, но напоминание остается!

— Щаду, ты просто гений. Ты что, провел все лето в библиотеке?

— Лимерций, мы творческие люди. Это наше призвание! Мы должны придумать что-нибудь! Живем один раз, второго шанса не дано…

— Я с тобой! К черту все замыслы папаши поместить меня в банк! Да там как в аквариуме! Нам нужно отметить это грандиозное событие! Я знаю отличное место, там все хегринские сливки собираются.

Следующий эпизод — и мы уже в переполненном заведении, где яркие огни вызывают боль в глазах. Шум захватывает голову, превращая меня в глухонемого. Я вижу, как Лимерций скачет в агонии на столе, разбивая вдребезги посуду ногами. Затем две женщины ласкают мою шею, оставляя следы от укусов. На моей рубашке рвут пуговицы. Вспышка — я на полу. Струя шампанского льется мне на лицо под бурные овации публики. Перед глазами калейдоскоп. Я не понимаю, что говорю и что мною движет. Время теряется. Давка в баре затрудняет дыхание. Мне нужен воздух. Чувствую подступающую к горлу рвоту. Пытаюсь уберечь людей от предстоящей беды, но не успеваю и поражаю впереди стоящую цель. Эта цель оказывается огромным амбалом с невинным лицом бульдога. Его рука сдавливает мое горло. Сцена на улице. Я вижу, как Лимерций, не успев даже объяснить ситуации, принимает тяжелый удар в лицо. Время замедляется. Кадр за кадром я наблюдаю свободное падение моего друга. Мои действия выглядят беспомощными и нелепыми. Я кричу что-то агрессивное в сторону обидчика, но тяжелый толчок в живот заставляет меня заткнуться. Я на земле — перед глазами звездное небо. Радуюсь этой красоте, но огромная подошва от ботинка прерывает представление. Темный занавес.

— Шаду, беги ко мне, мой мальчик!

Я вижу со стороны себя — мальчишку, который с распростертыми объятиями бежит к маме. За этим, улыбаясь, наблюдает мой отец. Ощущаю дуновение весеннего ветра и приближение яркого света.

— Время — самое неуловимое создание. Только в наших воспоминаниях мы можем заново прожить ушедшие моменты. Призвать чувства этих мгновений. Именно они греют нас, поддерживая внутреннее пламя. Зачем ты теряешь время, Шаду?

— Я не знаю, чего хочу, Вестос… Я боюсь ошибиться вновь…

— Бездействие оградит тебя от ошибок, но приведет в тупик. Только движение осветит путь в темноте.

— Я не хочу подвести тебя! Я не понимаю, каким должен быть следующий шаг.

— Ты просто должен проснуться, Шаду…

Капли дождя тарабанили по моему лицу, смывая запекшуюся кровь. Затем я услышал голос Лимерция, который призывал меня прийти в чувство.

— Шаду, ты не поверишь, мне даже что-то приснилось! — сквозь окровавленные зубы прохрипел мой друг.

Я хотел смеяться, но боль запрещала мне. Да, Лимерцию не так просто испортить настроение. Попытки повернуться на бок дались крайне сложно. И вдруг мой взгляд наткнулся на размокший обрывок газеты с объявлением: «ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК В МАСТЕРСКУЮ ИСКУССТВ МЕСЬЕ ДЕДАНЖА». Я всеми усилиями настроил резкость в глазах, прочитал адрес и тихо произнес:

— Пора проснуться…

Глава 11

Утро. Память вдребезги. Будто бы сон и явь смешались воедино. Пульсирующая боль по всему телу. Как мы добрались до квартиры Лимерция, оставалось загадкой. Я испытывал сжигающее изнутри чувство стыда. Непокорный тремор по всему телу сопровождался ритмичным постукиванием зубами то ли от холода, то ли от нервозности. Прошлый день был во власти бессознательного оборотня. Возможно, вчера мне привиделся Вестос. Проклятая жидкость, туманящая рассудок! Для чего ее вообще придумали! Чтобы быть храбрее? Может сексуальнее? Находчивей? А может просто трусливо уходить от действительности?

С трудом находя ориентиры в комнате, я, словно потерявший навигацию корабль, поплыл в поисках маяка. Внезапно я врезался коленом в угол дивана и опознал три обнаженных женских тела, между которыми, раскинувшись, храпел Лимерций. На мгновение я потерял ход мыслей и упрямо уставился в представшую перед моими глазами сцену.

«Было бы интересно после смерти попасть в архив своих забытых воспоминаний. Уверен, там нашлось бы что посмотреть… Порой бывает, когда на мгновение проявляется давно позабытое событие и тебя одолевает тонкое, слегка шокирующее чувство — фантомная ностальгия. Где хранится она и кто ее хранитель?» — провалившись в мир фантазий, размышлял я, как вдруг входная дверь нервно заскрипела.

Похмелье моментально обратилось в бегство. Резкий удар в сердце широко раскрыл глаза и вынудил думать в два раза быстрее. Интуиция сигнализировала опасность. Затем мои опасения подтвердили до боли знакомые голоса родителей Лимерция, выкрикивавшие его имя. Я находился в центре перевернутой вверх дном комнаты с группой нудистов без сознания. Отчаянными шлепками по лицу я с великим трудом заставил моего друга оставить сон:

— Лимерций, твои родители здесь! Твой отец разорвет нас на кусочки! Поднимайся! — торопливым, нервным шепотом произнес я.

— Ан-нн нет! Родители давно хотели, чтобы я познакомил их со своей девушкой! Тут целых три! Пусть выбирают, задают вопросы, собеседование, словом, проводят… — ответил мой едва трезвый друг.

Мои попытки скрыться с места происшествия провалились! Сзади послышалось протяжное женское «ах». Я медленно повернулся и наткнулся на две ошарашенные пары глаз, одна из которых стала наливаться кровью.

— Ах вы сволочи! Убирайтесь из моего дома, малолетние ублюдки! — свирепо гудел яростный голос главы семейства.

Нагие дамы, словно перепуганные птицы, вспорхнули и, уклоняясь от пощечин матери Лимерция, покинули гнездышко. Мой друг наблюдал за этим, словно за комедийным спектаклем, натянув на лицо расплывшуюся ухмылку. Очередь дошла и до меня. Будто провинившегося котенка, мою персону вышвырнули из дома прочь. Я шлепнулся прямиком в серую лужу, моментально впитав влагу каждой ниточкой своей одежды. Босиком под проливным столбом дождя я бросился в бега, куда глаза глядят. Когда дыхание начало причинять боль, я остановился и спрятался под навесом уродливого дома. Я заплакал, потом, сразу же осознав абсурдность этого действия, расхохотался, распугав всех спасшихся от дождя рядом со мной.

«Бурная ночь, грандиозное утро, — резюмировал я, — такое никогда не забудешь». И мне стало хорошо… Я перевел дух, собрался мыслями и вспомнил про объявление, которое обнаружил прошлой ночью. Нащупав его в заднем кармане, я развернул промокшую находку. Месье Деданж — звучит по-идиотски! Ну что же, это лучше, чем мерзнуть здесь.

Отыскать мастерскую не составило труда. Это оказалось наполовину заброшенное здание когда-то бесплатной хегринской библиотеки. Ее архитектура была действительно произведением искусства. Масштабные колоннады, строгие линии, запутанный античный орнамент, только вот время обшарпало стены и добавило серости. Все это величие окружали обезглавленные статуи неизвестных деятелей и укутанные в лохмотья бродяги, словно мухи, облепившие фасад здания. С каждым моим шагом погода нагоняла суровости, испуская молнии, разрезающие облака.

Парадные двери были заперты. Обойдя здание по кругу, я увидел винтовую лестницу, которую заботливо обвивал дикий виноград. Чувствуя стопами прохладу ржавых ступенек, я поднялся наверх.

Глава 12

Я осторожно постучал в покосившуюся металлическую дверь и обнаружил, что она не заперта. Может быть, здесь уже никто не живет? Ведь я даже не подумал, сколько лет объявлению. Все же, смирившись с мыслями, я неуверенно шагнул в неизвестное помещение.

Я оказался в самой что ни на есть мастерской. Пол был усеян разорванными клочками бумаги и холстами, видимо отвергнутыми хозяином. Весь этот бардак был приправлен каплями краски, кисточками, валиками, опустошенными банками. Тусклая лампочка лениво освещала помещение, периодически нервозно моргая. Воздух пронизывал запах старых пыльных книг. Усталые стены были изрезаны шрамами и молчаливо грустили по былым временам. Кто-то хаотично разбросал мольберты — и что самое странное, по высоте они были ровно по пояс, словно художник был либо ребенок, либо карлик. Складывалось впечатление, что комната дышит, наблюдает за мной. Пропитанная чувствами, переживаниями, болью, сумасшествием. Находясь в самом сердце живого организма, сопереживая с ним, я думал, как ему помочь, хотел пожалеть.

Я рискнул продвинуться дальше в исследовании таинственной обители. Войдя во второе помещение, я был поражен открывшейся моим глазам красоте. Возле стен аккуратно были расставлены готовые картины: завораживающие, необъяснимые, пугающие, эротичные, прибывшие прямиком из глубин подсознания. Портреты людей были настолько жизненны, что казалось, они вот-вот заговорят со мной. От зимних пейзажей веяло холодом, от городских зарисовок пахло дымом и асфальтом. Больше всего меня поразили картины с невообразимыми каракулями и ляпсусами: серые, трагичные, яркие, утренние, пьяные, болезненные. Как будто художник случайно опрокинул краски на холст. В углу стоял черный, до блеска наполированный рояль. Рядом с ним находился стул, на котором лежало три толстых книжки, в очередной раз наталкивая меня на мысли, что маэстро маленького роста и использует их, чтобы дотянуться до клавиш. Высокие стеллажи населяли тысячи книг, видимо, когда-то принадлежавших библиотеке. Напротив — остывал гордый камин. В комнате было свежо. Воздух пронизывал сладкий запах свечей. По центру комнаты стоял роскошный позолоченный мольберт с изображением очаровательной женщины. Она грустно улыбалась, отведя глаза в сторону. Портрет, полный материнской любви и ласки. Его простая красота восхищала меня.

В помещении постепенно стало светлеть. Я принялся искать источник этого явления. Поднял голову вверх и наткнулся на слепящий луч света, который проткнул хмурое небо. Это было поразительно: я увидел стеклянную крышу, которая служила окном в небо. Мои глаза наблюдали сцену перевоплощения природы. Огорченные облака разбегались в стороны, открывая занавес для яркого солнца. Буйство красок слилось в единый мост, соединяющий мир людей с вселенскими просторами. Впервые я стал свидетелем столь божественного чуда — рождения радуги.

— Это крыша — идея моей жены… — раздался голос неизвестного за моей спиной. — У нее был талант создавать чудо из простых вещей. Теперь все, что мне нужно для поиска музы, — это поднять голову вверх. Сквозь стекло наблюдать движение облаков и появление звезд, встречать рассвет и провожать день.

Я испуганно повернулся и увидел перед собой улыбчивого мужчину лет шестидесяти. Его седую голову покрывала несуразная серая шапочка. Бархатный коричневый халат, явно больше по размеру, с удлиненными рукавами, был одет поверх строгого костюма. Бабочка в горошек придавала дополнительную щепотку нелепости в образ незнакомца. Лицо было приятным. Большие карие глаза с аккуратными мешками под ними, ухоженная черная, с серебряными проблесками щетина, строгие губы. Он стоял так же, как и я, босиком. Его ноги были заляпаны по колено в краски, и он, словно ребенок, радостным видом пристально смотрел на меня.

Чуть успокоившись, я решил объяснить свое появление:

— Я по объявлению к мистеру Деданжу… — я достал из кармана развалившийся кусок бумаги.

— Месье Деданжу! Мне кажется, так звучит гораздо лучше! Я уже и не надеялся, что кто-то придёт. Этому объявлению несколько лет. Как тебя зовут, юноша?

— Меня зовут Шаду, — я протянул руку, но мисье лишь одобрительно кивнул мне в ответ. — Вы не боитесь оставлять двери открытыми?

— Нет, все, что здесь есть, уже давно не представляет для людей ценности. А ты, я вижу, тоже не из пугливых. Многие боятся этого места.

— Ночью я бы не рискнул здесь оказаться, Месье Деданж, — с улыбкой сказал я, избавившись наконец-таки от волнения.

— Ты весь мокрый, да еще и босиком, тебя ограбили?

— Нет, просто оказался не в то время, не в том месте…

— Прости мою назойливость, ты можешь разжечь камин и приготовить себе чай, юноша. Кухня внизу.

Мастерская месье Деданжа не прекращала меня удивлять. Спустившись по лестнице вниз, я оказался в просторном кабинете с широким письменным столом, усеянным газетами, конвертами и принадлежностями для письма. По центру стоял глобус, на котором красными флажками были отмечены страны. Видимо, это были страны, в которых когда-то побывал хозяин, либо которые собирается посетить в будущем. На стенах были развешаны фотографии разных людей: улыбчивых, грустных, нелепых, растерянных. Словно они и не догадывались, что их снимают. Необычны и столь притягательны были они. Затем я подошел к лакированной тумбочке и принялся усердно рассматривать коллекцию маленьких инструментов на ней. Тут можно было найти все что угодно: и блестящий саксофон, и грустную скрипку, и томный контрабас, и лучезарную арфу.

Я вошел в следующую дверь и оказался на крохотной кухоньке. Месье Деданж был явно не сторонник мытья посуды, оставляя за собой фарфоровые горы в раковине. Дождавшись свиста чайника, я наполнил две большие кружки чая и поднялся обратно наверх. Деданж пристально вглядывался в прозрачный потолок, наверное, радуясь хорошему настроению у погоды. Дрожащими от холода руками я развел пламя в камине. Горячий глоток сладкого чая согрел изнутри. Недолгую минуту безмолвия прервал мисье:

— Скажи мне, Шаду, тебе и вправду интересно предложение?

— Да, месье Деданж, мне нужна работа. Так сложилось, что мне теперь нужно как-то зарабатывать на жизнь.

— Мне нравится оптимизм в твоем голосе, юноша. Тебе есть, где жить?

— К сожалению, пришлось покинуть дом…

— Ты отчаянный парень, Шаду. Работы будет много, платить буду раз в две недели. Сумма небольшая, но на жизнь хватит. Кстати, жить можешь здесь.

— Вы ведь едва меня знаете, мисье Деданж. Почему вы доверяете мне?

— Я доверяю всему, что посылает мне Всевышний. Когда-то мы с женой остались ни с чем, пытаясь покорить этот город. Разочарованные, усталые, обездоленные, мы со слезами наблюдали, как за долги опустошают наш дом. С лицом, полным лживой уверенности, я безнадежно успокаивал любимую. Я сказал себе тогда: «Это конец». Случайность или нет, но вдруг к нам подошел мужчина, который, видимо, сочувствовал происходящему со стороны. Спокойным, едва ли не тоном проповедника, он обратился к нам. Я хмурым видом выслушал предложение незнакомца о работе и о том, что он сможет выделить нам уголок при библиотеке. Его блестящие глаза и цыганское морщинистое лицо лишь вызвали во мне опасение. Я недовольно спросил: «Почему же вы доверяете тем, кого совершенно не знаете?». Мужчина скромно улыбнулся и, подняв вверх плечи, ответил: «Вы действительно правы, я совершенно Вас не знаю, но мне знакомо чувство отчаяния, которое вы сейчас испытываете, — и вот ему я бы точно не стал доверять». Незнакомца звали Рами. Моя жена стала работать старшим библиотекарем, а я водителем у него. Эта мастерская — подарок этого замечательного человека. Благодаря ему я понял, что любая боль, несчастье или же отчаяние — лишь мимолетный кадр в долгой пленке под названием жизнь. Мы с Рами стали одной семьей. Он много раз со смехом вспоминал первый день нашего знакомства… Когда человек перестает верить в людскую доброту, он черствеет, Шаду. Недоверие сопровождает его, нашептывая всяческую ерунду про окружающих.

Очарованный историей, я с интересом спросил:

— Месье Деданж, а где сейчас Рами?

— Он давно уже умер, юноша. Каждый день благодарю его за появление на моем пути, ведь когда-то он вдохнул жизнь в почти мертвого меня.

Я испытывал симпатию к этому светлому старику. Как же мне хотелось поделиться с ним своей историей о перерождении и о прошлой жизни. Но здравый смысл останавливал меня. Воодушевленный, я поднялся, протянул руку и сказал:

— Я с радостью приму Ваше предложение!

Месье кивнул головой, опустил глаза и тихонько начал:

— Шаду, я бы непременно пожал твою руку, если бы имел такую возможность. Жизнь посчитала, что во мне есть кое-что лишнее.

На мгновение я потерял ход мыслей. Но затем все мои наблюдения слились в неопровержимое заключение: необычайно длинные рукава халата, мольберты по пояс, книги на рояле, ноги, измазанные в красках, — маэстро был безрукий.

Глава 13

Грустная улыбка на лице Деданжа явилась для меня сигналом, и я не осмелился просить его поведать, пожалуй, трагичную историю. Я не испытывал чувства жалости к его физической ограниченности, наоборот, был глубоко тронут внутренним оптимизмом этого яркого старика. Какой силой должен обладать человек, чтобы принять и полюбить свои слабости?

Мне вспомнилась одна история из прошлой жизни. Как-то раз, бездумно прогуливалась по запутанным улочкам города, я наткнулся на неумолкаемый звон колокольчика. Следуя за ним, я спустился в многолюдный подземный переход. В инвалидном кресле сидел парень, который был полностью парализован. Он мог лишь только поворачивать голову в стороны, встречая улыбкой прохожих. С ним рядом готовились к выступлению музыканты. Вдруг шумный рой людей принялся умолкать. Причиной этого послужило дивное мужское пение, трогавшее за самые тонкие нити души. Спешка сбавила темп, и толпа зевак окружила того самого парня, минуту назад казавшегося бедолагой. Он пел о том, как жизнь прекрасна. Сжав веки, через которые сочились слезы, он дарил людям всего себя. Музыканты плавно подхватывали ритм, превращая все происходящее в чудо. Я смотрел, чувствуя горький ком в горле. Кто-то удивленно заявил: «Смотрите, что инвалид вытворяет». Это фальшивое восхищение, которое возомнило, что имеет наглость классифицировать людей, низвергнулось из пасти человека с ограниченным интеллектом. Я же слушал пение героя с храбрым сердцем, для которого инвалидность была лишь физическим препятствием. Ведь свои «прошлые десять лет» я прожил как инвалид. Бог дал мне все, что нужно для счастья: сильные руки и ноги, светлую голову, возможность видеть. В ответ на бесценный подарок я неблагодарно злословил жизнь, обвиняя все и всех вокруг в своих бедах. Так легко поместить свою душу в мир барьеров, опустошить, парализовать ее. Для жалоб нужен только рот. Так зачем же нам руки, если не надо держаться за мечту? Зачем ноги, если лень идти вперед? Зачем нам глаза, если столь уж мир жесток?

Я был уверен, что некая чудотворная сила привела меня в мастерскую мисье. Я никогда не верил в случайности. Теперь же с радостью был готов принять испытания и уроки новой жизни, уготованные мне судьбой.

— Пойдем, Шаду, я покажу тебе твою комнату, — ободрившись, начал маэстро.

Мы спустились вниз. Он попросил меня достать ключи из письменного стола и указал на запертую дверь справа от кухни. Сгорая от нетерпения открыть неизведанную комнату, я спешно повернул ключ и оказался внутри маленькой, грустной комнатушки. Мои ожидания были растоптаны обычностью помещения. Кровать, шкаф, стол. Только лишь большое окно, смотревшее на фасад грязного здания, приветливо встречало меня.

— Пусть она будет отражением тебя, Шаду. Комната пуста и обессилена, но со временем ты полюбишь ее и сможешь превратить в произведение искусства.

И действительно, помещение напоминало мне мою жизнь. Как же долго я был заперт в себе, а ведь все, что нужно было сделать, это открыть окно в мир: добавить красок, свежести, вдохновения, знаний. Для существования многого не надо: кровать, шкаф, стол… А ведь подобно этой комнате можно наполнять свою жизнь частицами счастья и любви: повесить картины из ярких воспоминаний, нарисовать карту мечты, собрать здесь все дорогое и любимое. Такую жизнь будет жалко оставлять, такая жизнь будет примером, такую жизнь захочется заново пройти.

— Месье Деданж, все, что у меня есть сейчас, это благодарность. Я обещаю, что щедро заплачу Вам за ваше добро.

— Истинно ценное не измеряется деньгами, юноша. Будь спокоен. Молодому организму необходимо как следует отдохнуть. Завтра тебя ждет много работы.

Маэстро покинул комнату. Я медленно подошел к окну и взглянул на усеянное миллиардами светлячков небо. Я никогда не молился, да и не знал, кому адресовать свои просьбы и послания. Но сейчас душа наполняла меня словами, которые просились отправиться в путешествие по бесконечной вселенной. Закрыв глаза, я начал: «Я счастлив и благодарен за бесценный подарок, который ты даровал мне. Спасибо, что я проснулся сегодня утром, Мои глаза видят этот мир. Я жив и здоров. Спасибо за моих чудесных родителей, спасибо, что оберегаешь их. Спасибо за моего верного друга Лимерция. Я благодарен тебе за знакомство с месье Деданжем. Спасибо за каждую прожитую минуту: горестную и радостную. Ты даешь мне силы в трудные минуты, посылаешь мне испытания, чтобы научить ценить жизнь. Я люблю тебя и сделаю все, чтобы ты гордился мною».

Я почувствовал легкость, словно кто-то выслушал меня. Захотелось улыбнуться в ответ звездам. Сердце окутало теплом. Грустно было прощаться с этим удивительным днем, но и радостно было в ожидании нового. Шквал мыслей стих, и я спокойно уснул.

Я вижу властный океан. Солнце слепит глаза, а песок обжигает босые ноги. Не понимаю, где я, но мне здесь хорошо. Светлая девушка в легком белом платьице зовет меня с собой. Я бегу вслед за ее звонким смехом, но не могу разглядеть лица. Затем она, как перышко, взмывает в воздух и призывает меня делать то же самое. Я прихожу в восторг оттого, что мне удается взлететь. Я продолжаю преследовать незнакомку, пролетая над городом. Но затем тучи сгущаются, и я теряю из виду таинственную девушку. И вдруг я начинаю стремительно падать вниз. Страх сжимает меня целиком, и я осознаю, что все происходящее — сон. Я падаю на больничную кушетку. Впереди ко мне спиной стоит та самая девушка в белом платьице.

— Кто ты, что ты от меня хочешь? — дрожащим голосом спрашиваю я.

Незнакомка, с бледными белыми глазами, холодным голосом отвечает мне:

— Я та, с кем встречи тебе не избежать, ничтожество!

Попытка бежать не удается. Я с ужасом понимаю, что у меня нет ни рук, ни ног

Глава 14

Захлебываясь от страха, я открыл глаза и поблагодарил небеса за то, что все происходящее было сном. Солнце успокаивало первыми лучами, разгоняя все ночные кошмары и тревоги. Я окинул взглядом комнату, чтобы окончательно убедиться, что покинул мир грез. Поднявшись, первым делом я устремился к окну, чтобы поприветствовать новый день. Город просыпался, скидывая туман, словно одеяло, которое так заботливо укрывало городские улицы. Всеобъемлющую тишину по-хулигански пронизывали крики птиц. Одни за другими, подобно звездам на небе, зажигались окна домов. Мне всегда нравился Хегри одиноким, без людей. Он смотрел на меня грустными глазами, как будто брошенный ребенок. Столь невинный, недоверчивый, запуганный, мечтавший лишь о ласке и любви. С появлением первых людей город прятался, надевая маску безразличия. На столе я обнаружил аккуратно свернутую записку. Изящным почерком на ней было адресовано послание мне:

«Доброе утро, Шаду!

В первую очередь хочу поблагодарить тебя за твое согласие работать. Но больше всего спасибо, что в твоих глазах не было жалости к моей неполноценности. Вот список дел, которые необходимо сделать:

— убрать мастерскую

— помыть посуду и окна

— купить продукты

— купить масляные краски и набор кисточек (деньги ты найдешь в столе).

Одежду для тебя я сложил в шкафу. Надеюсь, тебе подойдет. Наверху ты найдешь картину с изображением мальчика, который горячо обнимает маму. Отнеси ее в хегринский приют и подари ее кому посчитаешь нужным.

Хороших приключений».

«Да, долгожданный посудомойщик наконец-таки появился», — с улыбкой подумал я.

Я ненавидел уборку, но в этот раз делал ее с особым энтузиазмом. Разгребая порванную бумагу в мастерской, я увлеченно старался сложить из обрывков некогда бывшие картины. Некоторые возрожденные мною работы поражали своей глубиной. Боль, отчаяние, безысходность были отражены столь безупречно, что я невольно подвергался влиянию этих чувств. Почему маэстро так жестоко прервал жизнь этих произведений? Я не осмелился избавиться от них и решил затаить шедевры у себя.

Эту часть мастерской я назвал «темницей месье Деданжа». Я представлял его мучеником, обессиленным узником этой непреодолимой тюрьмы. Маэстро предавался страданиям здесь, испытывая разрушающее чувство вины, лишившее его свободы. Он знал, что больше никому не нужен, и в ожидании судного часа отдавал все чувства краскам. Мисье выплескивал крики души на холст, швырял в гневе кисточки, злословил портреты, ненавидел эти дряхлые стены. Не с кем разделить отчаяние, некому принять боль.

Но тут, за дверью, был другой мир. Я назвал его «чистилищем месье Деданжа». Словно отпустив грехи и простив все зло, он впустил в душу самое светлое, прекрасное, святое. Каждый штрих был идеален, каждая деталь олицетворяла любовь. Здесь было безопасное убежище, пусть в одиночестве, но в союзе с добрыми намерениями. Да, я вне всяких сомнений был убежден в безграничной жизненной силе этих стен. Мир внутри Месье был поделен на рай и ад и воплотился в действительность, поделив эти комнаты.

Возле рояля покорно ждала своей участи картина с изображением мальчика. Я заботливо укутал ее в белую ткань и направился во владения города. Я был другой. Иначе смотрел, уверенней шел, замечал лица людей, улыбался, наплевав на то, что не встречаю взаимности. Мою маску безразличия украли. Наконец-таки я проснулся внутри сновидения, осознал себя. Скованность, присущая мне, исчезла, страхи развеялись. Я чувствовал движение каждой секунды, перетекающее из минут в поток, стремящийся вверх и превращающийся в фонтан из часов. Сердце, дыхание, тепло рук — я живой. Хотелось идти пешком, хотя заведомо знал, что приют находится на другом конце города. Я радовался усталости в ногах, и от этого лишь сильнее ускорял шаг, превращая его в бег. За эти несколько часов я узнал о городе больше, чем за всю свою «прошлую жизнь»: видел грозные скульптуры неизвестных мне людей, чувствовал сладкий запах булочной, слышал нелепое пение птиц в сквере. Заблудился, растворился в организме города. Я плыл в ожидании увидеть неизведанные горизонты, хотел стать первооткрывателем и назвать потайные уголки в честь себя.

Невольно я наткнулся на испорченное здание, обнесенное строгим, ржавым забором. Очередное потухшее произведение искусства. Архитектурное творение, которое теперь напоминало крепость для заключенных. С сожалением я осознал, что это был хегринский приют.

Мою персону встречали сотни детских обнадеженных глаз, которые пристально наблюдали за мной через оконные стекла. Меня вышла встречать пожилая женщина, которая с опаской наблюдала за моим приближением.

— Кто Вы и что Вам нужно, юноша? — без колебаний спросил комендант

— Здравствуйте, меня зовут Шаду. У меня есть подарок, который необходимо передать, — рваными предложениями ответил я.

— Для кого?

— Я не знаю, это сложно объяснить…

— Я зову охрану, — с холодной решительностью ответила женщина.

— Нет! Нет, постойте. Взгляните — это просто картина, я уверен, она будет радовать своего обладателя.

На мгновение женщина застыла, покоренная изображением. Ее уставшие глаза стали понимающими, легкая улыбка прорезалась через морщинистое лицо и уже совершенно другим, живым голосом она сказала:

— Да, конечно, проходите. Дети как раз сейчас играют в холле.

Коридор, по которому я двигался в заданном направлении, напоминал мне пребывание в больнице, нежели в приюте. Детский шум усиливался до тех пор, пока не превратился в гул. Я оказался в просторном помещении, где играли дети. Они радовались жизни, хотя были брошены или потеряли родителей. Я был тронут. Они приветливо улыбались мне, кто-то передразнивал, кто-то начинал петь мне песни, кто-то танцевал. Но в дальнем углу я заметил мальчика, который с серьезным видом разбирался в каком-то механизме. Я осторожно подошел к нему, словно боясь спугнуть, и спокойным голосом спросил:

— Привет! А что ты делаешь?

Мальчик посмотрел на меня строгим взглядом и без колебаний, неестественным для ребенка тоном ответил:

— Пытаюсь починить компас…

Мир, полный веры и надежды, отражался в голубых глазах этого обаятельного маленького человека. Словно глубины океана, они были столь же загадочны и прекрасны. Он хотел казаться старше своих лет, сморщив лоб и скомкав губы, которые якобы говорили за него: «Я сам о себе могу позаботиться». Пламенно-рыжие волосы придавали яркость мрачно — белой комнате. Как создатели такого шедевра могли отказаться от него? Храбрый, но беззащитный. Добрый, но недоверчивый.

С интересом я продолжил:

— Ну а когда починишь, отправишься на поиски сокровищ?

Изменившись в лице, он тихим голосом, чтобы никто не заподозрил, решил раскрыть свой тайный план:

— Для начала я убегу из приюта. Потом отправлюсь искать папу и маму, а компас укажет мне дорогу, как их найти… — малыш загрустил. — Только вот у меня никак не получается починить его, но я дал обещание, что не сдамся.

Мое сердце сжалось. Изо всех сил я хотел помочь этому отважному созданию. И вдруг мою голову посетила светлая мысль:

— Я знаю, кто может починить компас. У меня есть друг, который мастер на все руки, — я на мгновение сделал паузу, осознавая абсурдность этой фразы.

— Вы правда поможете мне? — избавившись от оков замкнутости, потянулся ко мне мальчик.

— Обещаю. Меня зовут Шаду, а как тебя?

— Ромаль. Я хочу быть твоим другом, Шаду!

— И я тоже хочу! И в честь нашей дружбы я дарю тебе эту картину.

Ромаль выплеснул восторженный крик, который заставил всех детей собраться вокруг. Он пылал от радости. Счастье окружает нас в близких нам людях, ценность которых познается в разлуке и утрате. Эти чудесные дети, алчущие родительской доброты и внимания, крепко верили в незыблемую мечту, что наступит такой день, когда они проснутся в собственной кроватке, окруженные прочными стенами семейных уз. Семья — это неприступная крепость.

Я подумал о родителях. В душе не осталось ни обиды, ни ненависти, порожденной в пылу эмоций. Хотелось увидеть маму и папу, забыв обо всем плохом. Но какое-то едкое чувство отягощало меня изнутри, мешало простить. Ах, да. Я сразу не признал тебя, Гордость. Ты очень дипломатична. Ты не плохая и не хорошая. Без тебя можно обойтись, но придется показывать всем свои слабости. Все, что остается, это терпеть твои капризы, набивать себе цену и играть твои высокомерные роли. Черстветь. Да с чего ты вообще решила, что ты вольна повелевать мною? Кто надоумил тебя, лицемерную, так бессовестно себя вести?

— Шаду, ты будешь ко мне приходить? — порвал нить моих мыслей светлый, потеплевший от радости мальчик.

— Даю честное слово друга, Ромаль!

Он без колебаний обнял меня, и казалось, что его маленькие руки способны охватить весь земной шар — столько доброты было в них.

Я уходил из приюта с победоносным чувством того, что совершил свой первый маленький подвиг. Я смог бескорыстно подарить частичку радости. Наверное, это и есть та самая частица Бога в нас, которая способна осчастливить. Меня охватило чувство окрыленности. Теперь я видел город, который застыл в предвкушении любви. Словно перед свиданием, он как следует привел себя в порядок, выпрямил осанку и стал как никогда привлекателен, всеми силами пытаясь понравиться. Солнце начинало свой путь ко сну, окрашивая небо в приятный лиловый цвет. Бушующая спешка растаяла, подарив столь необходимое спокойствие. В моей голове играла музыка, в воображении сияли мысли-картинки. Кто-то помогал мне собирать внутреннюю разбитость, наполняя опустошенность благодарностью.

Когда я добрался до мастерской месье Деданжа, на небе уже появился доблестный часовой, охраняющий миллиарды звезд. Я позволил себе еще немного насладиться мерцающим покровом таинственных светил. Переполненный впечатлениями, я спешил поделиться приключениями с маэстро. Когда я вошел, месье сидел в кресле, уставившись в ленивое пламя камина. Он встретил меня легкой улыбкой, уловив мое восторженное настроение:

— Я вижу, Шаду, день прошел на славу?

— Да, месье Деданж. Он был мимолетен, но столько впечатлений я за всю свою жизнь не испытывал! Все вокруг меня наполнилось яркими красками….

Вдруг я осознал, что забыл про некоторые поручения маэстро. Мне стало стыдно, и я покраснел.

— О нет, юноша, даже не вздумай переживать за те мелочи, о которых ты сейчас думаешь. Лучше поведай старику о своем путешествии.

Я рассказал о том, как прошел мой день, и в очередной раз поблагодарил месье за все. На что он ответил лишь скромным кивком. Затем я достал из кармана сломанный механизм детской надежды.

— Я пообещал моему новому другу, что найду способ починить этот компас. Вы сможете помочь мне?

— Это дело чести, Шаду. Я посмотрю, что можно сделать. Тебе пора отдыхать, юноша. Нужно набраться сил перед встречей с новым днем.

И действительно я почувствовал ватность в ногах и усталость в глазах. Затем пожелал доброй ночи и спустился к себе в комнату. Перед сном я внимательно разглядывал отверженные обрывки работ месье. Я видел в них свою прошлую скомканную жизнь. Все, чего я хотел, — это собрать воедино эти дребезги отчаяния. Сначала я рассортировал кусочки по цвету, а затем принялся склеивать таинственную мозаику. Приложив немного усилий, я увидел, что картинка стала проявляться. С каждым следующим шагом мне становилось страшнее до тех пор, пока я уже с трудом держался за сознание, узнав ее — женщину в белом. Ту, которая заставляет меня в приступе покидать сон, вскакивая от удушья в поисках оправдания нереальности происходящего. Стерву, озлобленную на людские вдохи и выдохи, которая останавливает сердца, не колеблясь ни перед младенцем, еще не понимающим, что живет, ни перед старцем, осознающим, что уже прожил…. Маэстро словно был наблюдателем моих кошмаров и запечатлел мучителя. Она ехидно улыбалась, испепеляя своим презирающим взглядом, который уничтожал остатки моего спокойствия.

— Она оскорблена. Ведь тебе удалось скрыться от ее объятий. С разбитым сердцем, облаченная в мантию ревности, она ждет возмездия.

— Мне страшно засыпать, Вестос…

— Ты сделал свой выбор, впустил в свое сердце жизнь и полюбил ее. А ведь мы боимся потерять любовь. И с каждым годом твой страх будет сильнее, Шаду. Все, что ты можешь, это принять его неизбежность и продолжать заботиться, понимать, оберегать самый бесценный дар. Жизнь — это проводник, ведущий к смерти.

— А смерть?

— Это тайна, которая предназначена только тебе. И я не в силах открывать завесу раньше срока.

— Спасибо, что в минуты душевной слабости ты со мной, Вестос…

Ответ не последовал. Мой гость исчез.

Глава 15

Как мне удалось уснуть, я не помню, но стоило это долгих усилий. За всю свою жизнь я не припомню, чтобы глаза так радовались началу нового дня, испуская кристальные капли. Моя «озлобленная гостья» не удосужилась навестить меня этой ночью. Утреннее чувство разбитости развеял компас на столе и записка от известного мне адресата:

«Доброе утро, Шаду.

Вчера я в очередной раз убедился в чистоте твоего сердца. Ты позволил себе увидеть жизнь глазами мальчика и понять его сложный, душевный мир. Шаду, ты протянул руку помощи, отвернувшись от безразличия и корысти. Я с радостью починил компас для юного искателя пути и настаиваю, чтобы ты в ближайшее время вернул его.

Хороших приключений.

Месье Деданж».

Не так давно я верил, что проявление бескорыстной доброты присуще только святым и что в наше время любая благосклонность скрывает за собой эгоистичную цель. Люди намеренно действуют доброжелательно, чтобы использовать. Эта парадигма была рождена умом неудачника, который лепил ком из грязи своего нищенского подсознания. Он всем своим видом отпугивал искренних людей и довольно реалистично играл жертву, окруженную лицемерами. Театр становился все больше. Роль оттачивалась до безупречности, пока не превратилась в жизненное кредо. Но сейчас колесо моего мировоззрения начинает вращаться. Оно шепчет мне: «Тебе не место среди лжецов. Долгие годы тебе навязывали несуществующие болезни. Добрых людей больше, а злые просто не сознают морали, они заблудились, посочувствуй им. Многие покинут этот мир в бессознательности поступков. Мы сами выбираем, на что смотреть: на блудниц, кровоточащих похотью, или на красавиц, окруженных лучезарной скромностью».

Послание маэстро воодушевило, но я все же испытывал сжигающее чувство вины перед ним. Хотелось от всего сердца порадовать старика. Я взлетел с кровати и принялся подготавливать план действий на день.

Первым делом я решил купить весь необходимый инструментарий для Деданжа. Мне стоило больших усилий отыскать чахлый, истерзанный временем магазинчик, величаво именующий себя багетной мастерской «Палитра чувств». В названии, вероятно, присутствовала определенная доля сарказма. В действительности это был угрюмый подвал, покрытый пустыней из опилок, в котором ютились перепуганные крысы. Запах сырости и ацетона вызывал помутнение в голове. Откровенный бардак правил на импровизированной витрине. Спиной ко мне, в клубах пыли, добросовестно работал, по-видимому, хозяин лавки.

— Здравствуйте! Простите, что отвлекаю Вас…

Но незнакомец даже не колыхнулся. Насвистывая незнакомый мне мотив, он с усердием продолжал трудиться.

— Я хотел бы поинтересоваться… — прибавив уверенности, упрямо продолжил я.

Мои слова резко прервали работу мастера. Он медленно повернулся и с хмурым видом обратился ко мне:

— Что тебе нужно, щенок?

Мгновенная растерянность от неожиданности вопроса ввела меня в ступор. Это был низкорослый старик, с лысиной, которую беспорядочно окружали седые кудри. Острый нос упирался в верхнюю губу, которая, должно быть, препятствовала его дальнейшему росту. Мелкие черные глазенки упрямо пялились в направлении меня, ненавидя мое появление. Его физиономия вызывала раздражение с первых же секунд.

— Ты что, язык проглотил? — кряхтящим голосом продолжил давить грубиян.

Я, стараясь держаться уверенней, принялся вежливо уходить от конфликта:

— Прошу прощения, что отвлекаю Вас. Мне просто нужно купить масляные краски и кисточки. Вот и все.

— В твоем возрасте нужно под юбки залазить, а не малевать всякую ерунду!

— Это не для меня…

— Что не для тебя? Лазить под юбки?

— Нет, нет. Я имею в виду краски и кисти. Меня попросил месье Деданж купить все это…

— Месье Деданж?! — прогремел протяжный шипящий смех. — Наконец скряга нашел себе юнца на побегушках! Надо было сразу сказать, что ты от него.

Он наклонился и принялся копошиться в бездонной горе хлама. Затем достал необходимое и аккуратно сложил в бумажный пакет.

— Передавай старику привет, а теперь проваливай!

Сквозь зубы я прошипел:

— И вам хорошего дня…

И как только я сделал шаг к выходу, чтобы поскорее покинуть занудного старика, ко мне неожиданно пришло решение повернуть ситуацию в свое русло. Прежний, я затаил бы презрение и послал бы все проклятия на голову обидчика. Но, возможно, он этого и ждал. Я посмотрел на хозяина другими глазами. И вот что увидел — одиночество. Он защищал свою слабость. Я был уверен, что ему, как воздух, было необходимо внимание. Я не стал долго раздумывать и поинтересовался:

— Это вы сделали эти чудесные рамки?

Растерянность выбрала новую жертву, и она, сбитая с толку, принялась выяснять причины внимания:

— Все до единой! Вот этими руками! Зачем ты интересуешься?

— Я хочу сделать подарок месье Деданжу и купить у Вас эту замечательную рамку!

— Для этого мне нужно увидеть картину, чтобы превратить это в одно целое.

— Хорошо, я вернусь к вам позже. Кстати, меня зовут Шаду? А вас?

— Меня — мистер Чегони. Возвращайся с картиной…

Я заметил, как старик почувствовал определенное чувство стыда за свое поведение. Он спешно повернулся ко мне и неряшливо продолжил свою работу.

И снова это чемпионское чувство, но не от того, что я застыдил хозяина лавки, а потому, что в очередной раз осилил себя. Вернувшись в мастерскую месье Деданжа, я без раздумий выбрал, пожалуй, самую ценную работу маэстро — портрет его жены. Мне придавало силу предвкушение увидеть счастливое лицо месье. Я со всех ног бежал к моему новому ворчливому знакомому.

— Вот она, мистер Чегони! — захлебываясь, я звонким криком поднял на уши серый подвал.

— Посмотрим, что можно придумать.

Ворчун долгое время рассматривал изображение, медленно почесывая подбородок. Затем глухо щелкнул пальцами и удалился в подсобное помещение. Как будто в ожидании вердикта, я испытывал волнение.

Чегони появился, держа в руках восхитительный багет, который сразу же покорил меня своей идеальностью. Узоры в виде лепестков были заботливо вырезаны. Казалось, что они дышат и спустя время, увидев солнце, разрастутся. Золотистый цвет ослеплял своей гладкостью. Мастер решился воссоединить одинокие сердца, которые были созданы друг для друга.

— Это не просто рейка. Это то, что превратит портрет в произведение искусства! — с неопровержимой гордостью заявил Чегони.

Вот он последний штрих, которого так не хватало месье Деданжу. Штрих, который подчеркивал всю глубину творения. Завороженный, я не мог оторвать глаз от шедевра, будоражившего самые отдаленные границы моего сознания. Портрет оживал, повествуя историю жизни персонажа.

Течение времени было остановлено.

— Мистер Чегони, вы очень талантливый человек! Я благодарен Вам за столь чудесное произведение.

Угрюмая маска подлеца была разрушена. Теперь я видел другого человека, который светился изнутри. По-видимому, по той же причине, что и я. Чегони смог подарить частичку радости. Даже грубый, презирающий людей подвальчик стал представляться мне улыбчивым, загадочным местом, где рождается творчество.

— Шаду, я настаиваю, чтобы ты взял этот багет безвозмездно! И не спорь! Передай мои лучшие пожелания Деданжу!

Я крепко пожал руку мастеру, по-идиотски улыбаясь во весь рот. Пожелал всего хорошего и уже со знакомым мне чувством окрыленности выпорхнул из багетной мастерской «Палитра чувств».

Я продолжал путешествие, размышляя о прошлом и настоящем. Для человека, пробужденного ото сна, в этой жизни не существует случайностей. Каждый день — это урок, каждый человек — учитель. Если ты доверяешь и благодаришь путеводную звезду за освещение троп, то она продолжает развеивать мрак. Она огорчается, когда тебя одолевают сомнение и недоверие. Она отворачивается, когда ты неблагодарно утрачиваешь веру.

На другом конце города меня с нетерпением ждал мальчик, который с первых же секунд стал для меня символом той самой непоколебимой веры. Дети мудрее нас, дети смелее. Они не просчитывают пути к отступлению в своей голове, бездействуя. Дети исследуют. Обжигаются, набивают шишки, получают ссадины, но продолжают непоколебимо плыть в неизвестном направлении, в надежде наткнуться на новые земли. Но многих из них поджидает ловушка под названием «взросление», в которую их загоняют такие же, когда-то бывшие дети. «Бывшие» кричат об ужасах, которые поджидают на жизненном пути. Предлагают спасение за самую малость — частичку души. Кем был придуман конвейер, который столь жестоко, под фанеру вытачивает людей? Как мы превращаемся, сами того не замечая, в столь малодушных, прямолинейных созданий, которые обитают между полным надежд детством и разбитой сожалениями старостью? Многие теряют бесценный компас, которому просто нужно терпеливо следовать.

Ко мне навстречу с распростертыми объятиями мчался Ромаль. Ни капли сомнения, ни единого шанса на поражение — вот что отражалось на его лице.

— Шаду, я с самого утра высматриваю тебя в окно. Даже на обед не пошел!

— Я бежал к тебе со всех ног, мой друг!

— У тебя получилось? Я уверен, что по-другому быть не может!

— Вот, — я протянул компас и с неестественной важностью сказал, — мастер все починил, и приказал мне как можно быстрее тебе его доставить.

Ромаль с серьезным видом принялся проверять механизм, чтобы убедиться в его исправности.

— Пойдем со мной, Шаду. Смотри, в этом направлении север. Я думаю, там мой папа, потому что там холодно, и только настоящий мужчина может покорять северные земли. А это — юг. И я точно знаю, что там мама. Она ждет папу, ведь на юге тепло и безопасно.

— А зачем твой папа отправился на север?

— Все просто, Шаду. Он отправился совершать подвиги для мамы. Сначала я найду папу, помогу ему, и мы вместе вернемся домой.

Я не в силах разбить этот великолепный мир фантазий. Я не могу открыть завесу правды этому чудесному мальчику. Это жестоко. Чему жизнь хочет научить Ромаля, ведь он так преданно доверяет ей? Я часто проходил мимо. Я был безразличен к людям. Но сейчас у нас было одно сердце на двоих.

Глава 16

Хегри, ты не виноват. Ты всего лишь отражение людей, которые превращают тебя в элизиум. Мертвецы с бьющимися сердцами изгнали чистые души в самые темные уголки твоей паутины. И я ходил, как они, с закрытыми глазами, рыская в поисках наживы. Наступал на головы и был опорой для чужих стоп. Проходил мимо задыхающихся и умирающих от жажды, оправдывая себя внушением: «Кто-нибудь другой…» Я неосознанно скармливал себя одичавшему зверю. Это и есть трусость. Обглоданная душа выбивалась на волю, но цепи, которые я выковал, были слишком прочны. Каждый день новой жизни дарил мне и радость, и боль. Нет, это не чувство вины, это стыд видеть себя прежнего сквозь время. Стены рушились внутри, принося страдание, но и очищали от въевшейся плесени мое сознание. Начать жить заново — это испытание, подвластное не каждому. Слишком тонкая нить, которая не прощает ошибок.

Я подготовил дом к приходу месье Деданжа и с небывалым волнением ожидал его. Когда скрипнула дверь, я, словно получив укол, вскочил с дивана и побежал за картиной. Нелепо пряча ее за спиной, я с особой осторожностью пошел навстречу маэстро. Его появление сопровождалось сверкающей улыбкой, и он явно догадывался, что его ждет сюрприз.

— Месье Деданж, — хрупким голосом начал я. — Я безмерно благодарен Вам за все, что Вы делаете для меня! Я считаю Вас самым талантливым в мире человеком.

Маэстро не скрывал смущения и по-детски отводил глаза в стороны. Он явно был из числа тех, кто привык одаривать похвалой, а не принимать ее. Я медленно представил картину в новом наряде. Глаза маэстро засверкали счастьем. Видимо, он даже не мог поверить, что это он создал столь очаровательное творение. Деданж как будто боялся приближаться к непривычному блеску, который освещал портрет.

— Боже мой, Шаду! Это просто чудо. Багет столь восхитителен!

— Это дело рук мистера Чегони.

— Никогда бы не подумал, что скряга способен на такое!

— Месье Деданж, ваши картины заслуживают знакомства с этим миром. Уверяю Вас, в них есть дыхание жизни. Дыхание, которое дарит веру и надежду!

— Мир изменился, юноша. У людей другие ценности.

— Мир остался прежним. Просто людям нужна любовь.

— Любовь — это обманчивое чувство, Шаду. Любить — значит смотреть на солнце закрытыми глазами. Сквозь веки солнечный свет греет тебя, ласкает. Но если ты сразу откроешь глаза — тебе станет больно. Ты сожжешь сетчатку, а может быть, даже ослепнешь.

— Тогда зачем нам глаза, если мы прячемся от солнца? Ведь в темноте мы тоже слепы.

— Может ты и прав, Шаду… Я старый, одинокий калека, мне не нужна жалость людей!

— Месье Деданж, вы не ничтожество, чтобы Вас жалеть! Вы стали символом безграничной силы для меня.

Маэстро был тронут. На моих глазах он стал выше, затем ярче. Уже другим уверенным тоном он прогремел:

— Возможно, юноша, жизнь отобрала мои руки, чтобы я их больше никогда не опускал. Ты простишь меня за мимолетную слабость!

— Мой дедушка говорил мне, что только сильные не боятся показывать свою слабость.

— Твой дедушка — очень мудрый человек!

— Мисье Деданж, хочу Вам признаться. Из обрывков, найденных в мастерской, я собрал портрет женщины в белом. Почему ее постигла участь быть отвергнутой?

Лицо маэстро потускнело, впустив в глаза холодный страх. Он понимал, что в один день мое любопытство пересилит сдержанность, и я попытаюсь исследовать таинственную жизнь художника. В его мире существовало две женщины. Одна приносила ему любовь, тепло и успокоение. Другая — ненавидела, проклинала, причиняя боль и страдание. И сейчас она смотрела на него с присущей ей презрительностью, как бы говоря ему: «Ты от меня никуда не денешься!» Месье Деданж, сдерживая дрожь в голосе, начал свой рассказ:

— Мы с женой любили друг друга. Делили радость и печаль на двоих. Я не переживал за завтрашний день, так как мы заботились о настоящем. Я доверял всему, что происходило с нами. Испытывал благодарность. Не боялся рисковать, ошибаться, терпеть неудачи. Трудные минуты воспринимались мной как временное испытание, и я непоколебимо верил, что это к лучшему. Всевышний протянул нам руки помощи, соединив наши линии с замечательными людьми. Жизнь налаживалась.

Месье остановился, тем самым подготавливая меня к нелегкому рассказу:

— Мы ехали в машине ночью и под несмолкаемые удары дождя по крыше, беседовали о ближайших планах на будущее. Затем она сделала паузу и в сопровождении глубокого дыхания решила открыться мне:

— Дорогой, вскоре ты познакомишься с новым человеком, который полюбит тебя так же сильно, как и я.

Я сделал глупое, недоумевающее лицо. Она, недолго наматывая веретено интриги, с кроткой улыбкой прошептала:

— Ты будешь папой…

Месье Деданж открывал для меня новую дверь, которая вела в комнату, где обитало страдание. Оно давно поселилось здесь, и как бы художник ни запирал его новыми замками, какие бы засовы ни создавал — они обреченно разбивались в клочья от ударов прошлого. С каждым шагом его рассказа становилось все страшнее идти дальше.

— Яркий свет разбивается на миллиарды частиц… Тонкая ткань реальности рвется и сквозь нее просачивается ослепительный луч. Я приближаюсь к нему. Обернувшись назад, вижу себя на операционном столе, облепленным суетливыми врачами, которые в отчаянии хватаются за тонкий волосок моего существования. Крепкое спокойствие. Легкость пронизывает тело, и я начинаю подниматься вверх, отдаляясь от больничных декораций. На горизонте открывается мост, ведущий в новый мир. Впервые я столь уверенно готов окунуться в суть мистических, религиозных событий. Не оборачиваясь, шаг за шагом, я осознаю, что покидаю пределы жизни под фанфары необъяснимого шума. Назад дороги нет. Земля под ногами мягкая, словно хлопок. Слышен детский смех и пение птиц. Краски ярче. Воздух обжигающе свеж. Откуда я знаю, куда идти? Впереди появляются фигуры двух пожилых людей. Я знаю их, хотя никогда прежде не видел. Они приветливо произносят слова на необычном языке, но я их понимаю. Это мои дедушка и бабушка. Они берут меня за руки и провожают до туннеля, который тянется от земли к облакам. Фигура женщины в белом машет мне издалека рукой. Дедушка говорит, что ее зовут Мортем и что дальше она будет сопровождать мой путь. Я крепко обнимаю стариков и собираюсь встретиться с незнакомкой. Но вдруг получаю удар в сердце, ноги подкашиваются. Второй удар — я падаю на землю. Третий удар — голос говорит мне: «Еще рано, тебя ждет жизнь после жизни». Незнакомка бросается ко мне на помощь. Но с каждым ее шагом меня одолевает неописуемый страх. Мортем в бешенстве выкрикивает мое имя. Ярость, которую она извергает, окрашивает небо в красный свет. Кровавые корни пронизывают пушистую траву. Огонь уничтожает живописный мир. Она хватает меня за глотку и шипящими словами вгрызается в ухо: «Тебе не убежать…» Картинка сужается, занавес задергивается, я проваливаюсь в мир людей.

Месье Деданж, остановился, чтобы перевести дух и пролить свет на очередную темную комнату своего прошлого. Я дрожал, опасаясь смотреть в глаза собеседнику. Выдержит ли сознание столь безжалостный страх? Разум кричал «хватит», сердце молило набраться сил.

— Я очнулся в окружении озадаченных врачей, которые непрерывно что-то черкали карандашом по бумаге. Безразличный, непоколебимый сигнал свидетельствовал о том, что мое сердце бьется. Затем перед глазами появился очкарик, принявшийся дразнить мои глаза фонариком. Он выплеснул череду тупых вопросов: как меня зовут, какой сейчас год и где я нахожусь. Я спросил, где моя жена, но врач лишь опустил голову. Я посчитал, что если добавлю слово «ублюдок», это вытянет из него ответ. Безуспешно. Поток ненависти хлестал из моих уст, обрушиваясь на ни в чем не повинных врачей. Желание задушить молчуна разбилось после осознания мысли, что моих рук нет. Я закричал нечеловеческим голосом. Мое буйство накрыли три персоны, вонзив в меня дозу убаюкивающего.

Месье Деданж изменил тон на безжизненно-холодный. Смотря в пол из уголков своих глаз, не моргая, еле дыша. Он был опустошен, но отважно продолжал свой рассказ.

— Авария. В нас врезался уснувший водитель. Машину выбило с моста прямиком в хегринское озеро. Любимая погибла от удара. Машину сжало так сильно, что железо безжалостно перекусило мои руки. Я пережил четыре минуты клинической смерти, а затем решил выйти в отпуск на два месяца пребывания в коме. Похороны жены состоялись без моего участия, а я лишь потом увидел безликую плиту с высеченным именем супруги, до последнего считая, что это иллюзия. Я превратился не в физически ограниченного, а в душевного калеку. Даже попытка суицида была обречена на провал. Полысевший сорокалетний импотент назначил мне курс реабилитации, чтобы хоть как-то заткнуть мое несмолкаемое нытье. Я считал дни безразличия…

— Как вам удалось преодолеть все это? — пребывая в глубоком шоке, спросил я.

— Со временем я рассказал историю путешествия в иной мир моему лечащему врачу. На что он, со свойственной ему идиотской улыбкой, принялся убеждать меня в абсурдности увиденного. Он назвал это «околосмертными переживаниями». Не что иное, как плод моего умирающего воображения. Он принялся оправдывать каждое мое слово научными постулатами, свойствами мозга и прочей скептической ерундой. Я был поражен, насколько уверенно врач говорил о том, чего не испытал на своей собственной шкуре. Я понимал, что схожу с ума. Ненавидел эту больницу, нянек, психотерапии, таких же обреченных, как и я, пациентов. Но больше всего я презирал себя.

И вот в очередной раз в моей жизни появился ангел-хранитель. Он был глух к моим мольбам оставить меня на попечение больницы. Настойчивым взглядом заставил меня собрать вещи и покинуть серые чертоги. Рами в очередной раз пришел ко мне в сложные минуты. Жизнь вернула меня к истокам беспомощности. Будто младенец, под его строгим присмотром, я учился есть ложкой, писать ручкой и умывать лицо с помощью своих ног. Мой друг не позволял мне проявлять слабость и с каждой моей неудачной попыткой вновь призывал меня пробовать. Никаких снисхождений, сочувствий, словно я такой, как и прежде.

Прошло полгода, а я все еще оставался неуклюжим младенцем. Рами запрещал мне скрываться от мира людей, и каждое утро мы прогуливались с ним по скверам города, посещали вместе могилу жены.

Однажды вечером, перебирая хлам в старом чулане, мы наткнулись на пыльную коробку, которую населяли пожелтевшие от времени кисточки. Рами собирался избавиться от залежавшихся бездельников, но я попросил не делать этого. Я всегда был далек от искусства, считая, что художники наделены талантом, дарованным им с детства. Просто в тот момент меня посетило желание творить, хотелось выплеснуть боль на бежевую ткань. Затем мысль преобразилась в намерение. Я не знал, возможно ли это для человека в моем положении. А потом просто сказал себе: «Черт с ним!» и посвятил дальнейшие три года царству мольбертов и кисточек. С первыми лучами солнца я начинал работать, а заканчивал, провожая сонное светило. Из детской мазни постепенно начали вырисовываться линии пейзажей, черты лиц. Я выкарабкивался из глубокой ямы, цепляясь за хрупкие корни надежды, а мой ангел-хранитель подталкивал меня.

И вот спустя три года я был способен делать многое, чего не мог в прошлой жизни. Мы с Рами устроили выставку моих картин, часть из которых продали. Вырученные деньги отправили в хегринский приют. Когда я закончил портрет жены, я почувствовал, как тяжелые оковы души были сброшены. Я отпустил мою любовь, зная, что наша встреча в один день состоится. Обряд очищения закончился.

Глава 17

Исповедь месье Деданжа переворачивала мой внутренний мир. Закрыв глаза, я прокручивал историю художника, безвозвратно прогоняя сон. Бессонница встретила вместе со мной первые лучи солнца, которые принялись гладить мое бледное лицо. Я понял, какие оковы имел в виду маэстро. Их тяжесть сопровождала меня долгие годы, звон заглушал внутренний голос. Крылья, стремившиеся вверх, атрофировались, и я забился в самый жуткий угол сотворенной мною темницы. Но ключ к спасению всегда был рядом, внутри меня. Просто тогда я ослеп от вечной темноты и нуждался в проводнике.

Тихонько поднимаясь по ступенькам, я услышал, как месье насвистывает знакомую мне мелодию. Дверь была приоткрыта, и в очередной раз мое любопытство подтолкнуло меня к наблюдению. Украдкой я приблизился к двери, чтобы убедить недоверчивую логику в способностях маэстро. Утренние лучи солнца окрашивали комнату в золотой цвет, все больше проникая сквозь кристальную крышу. Обессилевший камин готовился ко сну. Свечи испускали тонкую струю вьющегося дыма. Месье Деданж творил. В то, что я видел, было сложно поверить. Затаив дух, я наблюдал, как в одной ноге художник держал палитру, а другой плавно, даже артистично, наносил тонкие слои новорожденного произведения. Заботливо, искренне. Сотворить подобное даже руками было по силам не каждому. Он сопровождал свою работу тихими словами, возможно молитвой. И вдруг мне открылась целиком картина. Это оказался мой портрет. Каждая деталь была одухотворенной. Как будто в другом конце комнаты стоял мой брат-близнец.

— Ты теперь тоже часть моей души, Шаду! — неожиданно начал мисье, зная о моем присутствии. — Входи, не бойся. Я почти закончил, хотел сделать тебе небольшой подарок.

— Это невероятно! Как человек способен на такое?

— Способности человека бесконечны, ограничена лишь его воля, юноша. Мы сами придумываем невидимые стены и сами находим выходы.

— Вы помогли мне понять это. Человек рожден, чтобы создавать, и я хочу быть творцом своей жизни. Как и вы, я желаю выпускать крики души, делать этот мир капельку прекрасней.

— Это возможно, Шаду. Необходим ритуал очищения, который сделает твои помыслы чистыми и наполнит сердце любовью.

— Что это за ритуал?

— Тебе понадобится терпение. Для начала нужно немного подготовиться.

— Что я должен сделать, месье Деданж?

— А если же я не смогу простить в душе?

— Это в твоих силах, и я не вправе открыть тебе дорогу к осознанию. Ответ в тебе. Доверяй и действуй.

В этот момент я подумал о родителях. Не раз я хотел перебраться через высокую стену гордости и прогнать все обиды прочь, но затем пугался ее неприступности и отступал. Я пытался найти виновных в моем бездействии, безуспешности и серости. Причина таилась во мне. Это я впускал на порог неудачи и разочарования. Это я выбирал клан лицемеров и подлецов. Это я нажимал на кнопку повтора свое безжизненное существование. Я, только лишь я! Эстиго всегда желал мне только лучшего. Что он сделал мне? Ведь папа просто испытывал мою слабость, зная, что для достижения мечты в этой жизни нужны силы и упорство. И нет никакого рецепта. Удача, везение, счастье, успех — это лишь малая часть армии сильного духом человека. Сильный признает свою слабость. Сильный сделает первый шаг. Сильный посмотрит на мир глазами добродетели. Я — сильный.

— Шаду, все что нужно, — это повернуться к солнцу лицом, свернуть с пути, ведущего в пропасть. Время безвозвратно растворяется, не стоит тратить его на сомнения и обиды. Прощение дарит легкость душе и открывает новые горизонты к счастью.

— Вы правы, месье Деданж! Я сам в силах изменить мир вокруг себя.

— Хороших приключений, юноша!

Художник, со свойственной ему улыбкой, одобрительно кивнул и продолжил работу над портретом.

По пути к родительскому дому меня назойливо преследовало уже знакомое лицемерное чувство. Оно словно сидело на моем плече и настойчиво призывало остановиться. Но меня уже было трудно провести. Я не собирался надевать очередную повязку на глаза. Только намерение и действие. Я не подыскивал фраз для предстоящего разговора, не думал о последствиях. Среди шума ноющих чувств я доверял самому тихому и решительному, зная, что обо всем позаботится сердце.

И снова путь до двери. Каждый шаг становился тяжелее. Невидимая рука сомнения со всей силы пыталась развернуть меня назад. Бесполезно. Стук в дверь отразился эхом в сердце. В такие моменты время мучительно замедляется, заставляя сгорать от ожидания.

Меня встретили глаза. Строгие, но полные грусти. При виде нежданного гостя они растерянно забегали в стороны. Затем набрались мужества и удивленно вылупились, наполняясь решительностью. Общение без слов. Я просто смотрел в карие стекляшки, которые показывали мне прошлое и настоящее. В них было сожаление за непонимание и черствость. Они объясняли, что все это было рождено в пылу бессознательных эмоций. Они всегда желали мне только счастья и добра. Они любили меня.

Порой белая пелена закрывает наши глаза, а немного позднее мы пробуждаемся, с трудом веря, что именно мы совершили столь необдуманные поступки, произнесли вслух невообразимо разрушительные слова. Ценой этого становится потеря бесценного времени, которое разрезает стыд, а также и вина, и отчаяние. Человек обрастает сомнениями и гордостью, скрываясь за покровом самообмана. Отец и сын — одной крови и плоти. Близкие, но далекие, они когда-то потеряли нить понимания. В лабиринте жизни она единственная вела к выходу. Каждый начал кричать и указывать на свой поворот. Но компас был сломан, а карта размокла. Эгоизм победил, и каждый последовал своей дорогой, разрывая самые дорогие узы. К сожалению, лишь уткнувшись в тупик, мы осознаем свою глупость. Главное — найти силы вернуться назад. Как много могут сказать глаза людей, осознавших свои ошибки, в порожденной ими же самими бесконечной паузе. И вот наполняясь силами отпущения, через источник слез в устах одновременно раздались самые благородные слова в этом мире: «Прости меня!».

Лед трескался, выпуская на волю самые теплые чувства. Как тяжело произнести столь спасительные слова и как же легко становится, если сделать это. Это наш выбор: мыслить категориями или жить в едином порыве с душой. Я сделал свой выбор. Я осознал, что причиной сомнений были выдуманные мной сценарии, но ведь я и есть редактор. Последние дни своей жизни я отдал затворничеству, боясь признаться, что нуждаюсь в родительской любви.

Объятия, которые были забыты на долгие годы, возродились подобно пылающему фениксу. Когда мы покидаем мир детства, многие из нас стыдятся произносить слова любви родителям просто так, без повода. Второй шанс разбивал очередную маску моего скудного мировоззрения.

— Прости меня, сынок. Я был другом для чужих, когда ты нуждался в совете. Лицемерил ради блага, не сознавая, что приношу боль близким. Я порвал на клочки твое стремление к мечте, потеряв в очередной раз самообладание. Я раздирал раны прошлого, бессознательно демонстрируя тебе жестокую сторону жизни. Не раз я отталкивал тебя, когда ты приближался. А теперь понимаю: ты — самое дорогое, что у нас есть с мамой. Мы любим тебя больше всего на свете.

— Пап, прости и ты меня. Я знаю, что ты как любящий отец всегда оберегал меня и желал только лучшего. Зачем нам ворошить прошлое, если сейчас мы готовы вместе творить настоящее? Я нуждаюсь в твоих мудрых наставлениях, в твоем похлопывании по плечу с фразой: «Все получится!».

— Порой мне кажется, что это был не я… Ты прав, Шаду, пора начать жить заново.

Впервые за долгие годы папа сверкнул искренней улыбкой, переполненной счастьем и надеждой на лучшее.

— Я люблю тебя, пап!

Все это время со стороны, украдкой, наблюдала мама. Обнаружив ее присутствие, мы как настоящее мужчины собрали чувства в кулак и, вытянувшись стрункой, обратили наш взор в ее сторону. Опустошенность, обременявшая маму долгие годы, исчезла. Бледное лицо оживало румянцем, глаза сверкали, легкая улыбка трогала губы. Я чувствовал, как сердце мамы выпрыгивало нам навстречу, как она беспрепятственно впускала в себя энергию любви. Впервые за долгие годы она была по-настоящему счастлива. Я сделал шаг навстречу, и мама, ни секунды не колеблясь, впустила меня в свои мягкие, заботливые объятия. Исповедь и раскаяние без слов. Как же становилось легко… Вот он новый сюжет, когда день наполняется смыслом и не уходит бесполезно в бесконечность. Новые реплики, осознанные, осмысленные. Сюжет, которым управляет автор, где он и есть главный герой.

Я чувствовал присутствие Вестоса. Он был очарован происходящим и, отказавшись от нравоучений, наполнял стены родительского дома необычайным вселенским теплом, изгоняя обиды навсегда. Мой таинственный хранитель медленно приблизился ко мне и прошептал:

— Ты проснулся, Шаду. Ты живой, настало время нам снова быть вместе, как и прежде…

Я ощутил прикосновение Вестоса, которое, подобно ангельскому свету, принялось проникать в самые отдаленные уголки моей души. Он сжимал мое сердце рукой, когда я сомневался в себе. Он призывал меня действовать, когда лень опустошала. Именно он открывал мне глаза на жизнь, гневаясь, когда я разбивал ее. И это его слова помогали мне собирать по кусочку новую картину. Захлебываясь потоком эмоций, я осознавал, кто мой наставник. Он — это отражение меня, мой внутренний голос, он — моя совесть. Мы становились одним целым спустя долгие годы разлуки и непонимания. Теперь я мог слышать его напутствия, он занял почетное место советника в моей душе — мой внутренний Вестос.

Глава 18

За этот день я узнал о родителях больше, чем за прошлые скудные годы моего существования. Я занимал место внимательного слушателя. Мне хотелось, чтобы в сутках было сорок восемь часов. Отец, положив ладонь на колено мамы, с прищуренными от любви глазами, принялся рассказывать историю их первой встречи. Родители помолодели на тридцать лет прямо у меня на глазах. Машина времени перенесла меня в яркую юность мальчишки по имени Эстиго и очаровательной всезнайки Найты. Они были захвачены кадрами из воспоминаний и звонко смеялись, не отрывая глаз друг от друга, все больше и больше впуская воздух жизни. По-детски смущенные, по-настоящему счастливые, слегка наивные. И, наверное, впервые за долгие годы, теплые объятия соединили ослабшие узы влюбленных.

— Пожалуй, мне пора! — робко прервал гармонию вечера я

— Сынок, оставайся дома, нам о многом нужно еще поговорить, — уговаривая, обратилась ко мне мама.

— Обязательно, только завтра. Вам нужно побыть вдвоем сегодня. Я люблю вас и благодарен за то, что родился в столь чудесной семье. Я мечтал вновь увидеть искры в ваших глазах. Пожалуйста, не переживайте и доверяйте мне всем сердцем. Я очень вас люблю!

— И мы тебя любим, Шаду! Ты уже достаточно взрослый, сынок, — понимающе подхватил папа, — теперь мы можем только давать тебе советы и то, если ты сам захочешь этого.

— Твои советы и напутствия будут бесценны для меня. Без вас я не справлюсь.

Мы прощались так, как будто увидимся не скоро. Три любящих сердца бились в едином порыве, я чувствовал это. Нет ничего сильнее в этом мире, чем крепкая семья, и ничто не способно разбить ее стены, если каждый держится друг за друга. И лишь глупцы, полные тщеславия и жажды власти, засыхают в пустыне безразличия, подобно ручью, отделившемуся от бурной реки.

По пути к мастерской, которую я теперь считал своим вторым домом, я был поглощен обдумыванием всех событий. Да, я чувствовал, как становлюсь сильнее, как по-другому смотрю на вещи, но все же где-то внутри еще прятались крохотные остатки тревоги, которые исподтишка вгрызались в душу. Мои раздумья смело остановил мой внутренний Вестос. Я слышал его столь отчетливо и столь ясно:

— Шаду, я чувствую, как укоряешь ты себя за старые ошибки, не отпуская чувства вины. Все так же зол на себя. Ты в одном шаге от великодушия, но тяготят тебя пороки прошлого. Если нашел силы посмотреть в глаза гордыне и простить близких, то найди силы простить себя.

— Я всегда стремился слушать лесть, боясь правды. Пытался выглядеть превосходно в глазах окружающих. Я отказался от всего в пользу своей душевной ограниченности. Почему же именно я получил второй шанс?

— Я не в силах ответить на этот вопрос. Знай только, что ты этого достоин, и теперь имеют значение только твои поступки в настоящем. Если хочешь остановиться, вспомни, ради чего ты идешь. Жизнь доверяет тебе и любит тебя, ответь ей взаимностью. Осталось малое — разорвать тонкую нить несуществующей вины. Выбор у тебя в руках.

Я вспомнил тот день, когда посмотрел на себя в зеркало и увидел там ничтожество. Я возненавидел этого человека, но забыл, что он всего лишь отражение меня. Все хотят счастья, но лишь не идут ему навстречу, продолжая кормить себя обещаниями о начале новой жизни. Все хотят успеха и богатства, но зарываются в мусоре душевной нищеты, превращаясь от бездействия в недовольных нытиков. Все хотят быстрых и легких путей, захлебываясь сомнениями, рожденными в нетерпении.

Я остановился и запрокинул голову навстречу звездам. Раскрыв объятия вселенной, я закричал:

— Я прощаю себя за свою прошлую жизнь! Прощаю за слепоту и безответность к всеобъемлющей любви, за унижение себя и неверие в собственные силы. Прости меня за то, что сбился с курса к мечте и поплыл в гавань безразличия. Прости, что восхвалял лицемеров, чтобы добиться их благосклонности. Прости меня, Шаду, за мою трусость и нерешительность! Если можешь, прости за все годы бездействия и дай мне шанс полюбить себя!

Я упал на колени и зарыдал. Затем кивнул в ответ на свои собственные слова одобрительно, как бы сказав: «Я прощаю себя». Последний демон был изгнан навеки. Долгое время он был хозяином моих мыслей, мешая мне дышать полной грудью. Боль сменялась легкостью и внутренним теплом всепрощения. Решимость идти до конца наполняла мое сознание. Не самоуверенность, не звездная болезнь, а крепкая вера в себя и свои силы.

В чувства меня привел раздавшийся издалека, пронзительный женский крик. Сознание тревожно принялось работать в два раза быстрее. На улице уже было темно, и меня это натолкнуло на мысль об опасности. Крик о помощи раздался повторно, и я смог определить направление к его источнику. Поразительно для себя, но я без раздумий бросился навстречу, не думая о последствиях. С каждым моим шагом острый страх начинал пронизывать внутренности. Я услышал мужские голоса, которые выкрикивали оскорбления. Женский голос безнадежно молил обидчиков одуматься. Я подкрался незаметно и увидел, как на земле ворочалась девушка. Возле нее было двое бродяг. Один копошился в сумочке в поисках чего-нибудь ценного, другой суетливо поторапливал напарника. Я никогда не отличался особой храбростью, но что-то свыше подтолкнуло меня с криками броситься навстречу беде. Эффект внезапности привел в смятение обидчиков. Завязалась драка. В моем кулаке собралась вся ненависть, которая наполнилась чувством справедливости. Первый удар поразил цель, отобрав у обидчика сознание. Я почувствовал резкую боль в запястье. Второй мерзавец принялся душить меня сзади, но я смог вырваться и повалить его на землю. Борьба продолжилась. Мой соперник схватил кусок разбитой бутылки и направил его в сторону моей шеи. Острая боль в руке мешала мне сопротивляться, и я увидел, как ко мне приближается Мортем. Она хладнокровно наблюдала происходящее, с каждой минутой подкрадываясь все ближе и ближе. Я почувствовал, как стеклянное острие медленно принялось впиваться в мою кожу. Страх закрыл глаза и приготовил меня принять уготовленную участь. Как вдруг раздался звон бутылки, и пораженное тело обидчика обрушилось всем своим весом на меня. Моим спасителем оказалась хрупкая, истекающая кровью девушка. Она приблизилась и с трудом произнесла:

— Теперь мы квиты…

Затем обессиленно упала на холодную землю, издавая болезненные стоны. Казалось, что её тело теряет тепло жизни. Повернув ко мне бледное лицо, она тихо, словно в бреду, произнесла:

— Мне больно… значит, я жива… Я еще здесь?

— Все будет хорошо, ты выживешь…

Я поднял это хрупкое создание на руки и торопливо, чувствуя каждый удар пульса в голове, направился к дому месье Деданжа. Песок беспощадных часов торопливо падал вниз к смертельному исходу. Мортем всю дорогу преследовала нас. Смеясь взахлеб, она испытывала наслаждение от пламени разразившейся азартной игры, упиваясь допьяна моим страхом. Я молил время быть благосклонным. В моих руках угасала жизнь.

Я врезал в дверь ударом правой ноги и издал тревожный клич о помощи. Все происходило очень быстро. Мною управлял круговорот, попеременно меняя кадры перед глазами то с кровью, то с испуганными глазами, то с обеспокоенными портретами, которые были свидетелями происходящего. Месье Деданж призывал убрать эмоции из проблемы, превратив ее в ситуацию, требующую безотлагательных действий. Танец кровавых фонтанов был остановлен жгутами, изготовленными из первого, что попалось под руку. Под четкие указания храброго маэстро я продолжал борьбу за юную жизнь. Затем девушка раскрыла широко глаза и направила свой глубокий взгляд мне навстречу. В сердце кольнуло. За одну секунду я смог прочитать в них всю ее жизнь. Почувствовал каждую минуту горести и радости. Увидел безграничную веру в лучшее. Но вдруг очень нежно, со всей присущей этому человеку изящностью, веки укрыли уставшие глаза. Я сказал про себя: «Пожалуйста, не уходи!» и приготовился смириться с горечью потери прекрасной незнакомки. Слова месье Деданжа прозвучали спасительно:

— Шаду, все хорошо, она просто уснула после пережитого кошмара. Ты настоящий герой! — сдерживая волнение, обратился ко мне художник.

Я не смог выговорить ни единого словечка, позволив себе утонуть в пучине страха. Когда я окончательно осознал произошедшее, то даже не поверил, что это случилось именно со мной. Дрожь раскачивала в стороны равновесие, опуская туман на мои глаза.

— Отнеси ее в комнату, ей нужно как следует восстановить силы. Завтра мы позаботимся о ней, Шаду.

— Я не отойду ни на шаг от нее!

— Это благородно, юноша. Но от тебя будет куда больше пользы, если ты как следует отдохнешь. Не переживай за день завтрашний, о сегодняшнем ты уже позаботился.

— Месье Деданж, я смог простить в душе…

— Я верю тебе, но ты умудрился пройти сразу три испытания…

— Три?

— Ты победил свой страх, и я подозреваю, кое-что еще… — с особой загадочностью произнес маэстро.

— И что же это? — сгорая от нетерпения, спросил я.

— Не будем забегать вперед, чтобы не смешить господа. Все откроется со временем. Сейчас я вижу перед собой настоящего мужчину, который готов пожертвовать жизнью во спасение ближнего. Поверь старику, тебя ждет великое будущее и счастливая жизнь. А теперь позаботься о бедняжке.

Глава 19

Всю ночь, охваченный необъяснимой силой притяжения, я не сводил глаз с нашей гостьи. Она чужая, но стала мне не безразлична за щепотку минут, пережитых вместе. Кто она и что с ней случилось, не имело значения. Ни опасений, ни подозрений. Я доверял происходящему. Жизнь испытывала меня, подарив столь неожиданный поворот событий. Другой бы, я, наверное, подумал: «А может, она плохой человек?» А я, нынешний, ответил: «Не мне судить». Прежний — прошел бы мимо, сохранив свою облезлую шкурку. Нынешний — вот не прошел, хотя готов был задохнуться от страха. Нет, мне точно было не до сна. Я сгорал в предвкушении нового дня, чтобы еще раз заглянуть в те, полные божественной силы, глаза. Зачарованный, я боролся с нахлынувшим на меня чувством внутреннего тепла. Гадал, как мне вести себя, когда она проснется. Вспомнит ли она кошмар, канувший в безвозвратное прошлое? Что она скажет мне? Мальчишка! По-моему, это ты раскатывался от смеха, когда слушал историю про любовь с первого взгляда. А теперь сам попался в сети, запутавшись в разъяренном рое чувств. Видимо, поэтому готов оправдывать незнакомку и до последнего заботиться о ней, не смыкая глаз. Странное чувство, не правда ли? Когда мир ощущается чуточку иначе. Когда столь хрупкое создание за секунды может перевернуть грубый мир, полный противоречий. А вдруг для нее я останусь обычным человеком? Мне довелось пережить безответность, когда я готов был раздирать грудь руками. Мне всю жизнь то и дело внушали, что безразличие манит женщин, а стервозность — мужчин. Сейчас это звучало абсурдно, нелепо и смешно. Я чувствовал, как мой Вестос зажег лампу от искры незнакомки. Как впервые за долгие годы душа приоткрыла объятия для прекрасной половины. Мои размышления продолжились в царстве Морфея. Видимо, мне удалось остыть от накала страстей прошлой ночи и освежиться под покровом сновидений. Измученный, я расположился в крохотном кресле, не дождавшись пробуждения девушки.

Я нахожу себя в темноте, в неизвестном мне месте. Душно. Руками ощупываю тесные границы пространства. Вокруг слышен плач и скорбящие причитания. Кто-то с выражением читает посмертную эпитафию. Боже, меня хоронят заживо! Затем навзрыд раздается скорбная речь:

— Сегодня мы прощаемся с нашим дорогим Шаду. Он прожил короткую и ничтожную жизнь! Бедный наш мальчик. Мало того, что он трусом был при жизни, так еще и умудрился трусливо избежать смерти. Лжец, лицемер, бесславное создание. Подобно всем вам, неблагодарным тварям, Шаду способен осознать жизнь только со второго раза, утонув по уши в грязи первой неудачной попытки. Но это лишь самая малость его никчемности. В последний путь мы провожаем вора, который увел очередную жизнь из моих рук — душу, по праву принадлежащую мне. Горе всем нам! Горе! Шаду, нам будет не хватать тебя! Покойся с миром в этой проклятой земле.

Прощальные слова раздаются из уст униженной Мортем. Шум усиливается плачем в поддержу сказанных слов. Так больше не может продолжаться! И я обращаюсь к ней:

— За что ты ненавидишь меня? Наше свидание неизбежно, и я не в силах скрыться от роковой встречи. Жалких десять лет! Для тебя это щепотка в пустыне безмолвия.

Стоны умолкают, и я чувствую шорох шагов, которые не спеша приближаются:

— Каждая секунда, Шаду, проведенная тобой с этой потаскухой по имени «жизнь» убивает меня. Я покорно ждала тебя, а ты плюнул мне в лицо, жалкий прелюбодей!

— Я был готов впасть в твои объятия, но свершилось чудо, открывшее мои слипшиеся глаза. Жизнь — проводник, который ведет к тебе Мортем, ты — ее отражение, которое открывает царство зазеркалья. Но, не познав мира вдыхающих, не познаешь мира и остановленных сердец. Прости, но выбор был сделан за меня, а я лишь хочу достойно предстать пред тобой без сожалений и угрызений моего внутреннего наставника.

— Жизнь страшна, жизнь свирепа, а я ласково избавлю тебя от страданий. Открою горизонты неизведанного, где ты обретешь покой и умиротворение. Я готова простить, если ты прервешь свой путь.

— Ты можешь проклинать мой «второй шанс», но я сделаю все возможное, чтобы научиться дорожить каждым глотком воздуха, каждой секундой моего бесценного подарка. Можешь продолжать запугивать меня, Мортем, но с каждым твоим появлением я только сильнее буду благодарить новый рассвет, отражающийся в моих глазах.

Мортем впадает в бешенство и в неутолимой истерии колотит крышку деревянной тюрьмы.

— Будь ты проклят, червь! Малодушное насекомое! Я буду беспощадна, принося тебе небывалые муки и несмолкаемую боль в час нашей встречи!

Мне становится трудно дышать. Тесный гроб наполняет холодная земля. Я пытаюсь выбраться, но тело не подчиняется разуму. С ужасом сон выплевывает меня обратно в реальность.

Глава 20

Я бился в конвульсиях, вырываясь из плена, находящегося между сном и явью. Судорожно пытался избавиться от невидимой земли, жадно поедая воздух вокруг себя. Постановки с участием Мортем порабощали мое спокойствие, с каждым разом они становились все больнее и безжалостней. Эти недолгие часы, проведенные в потустороннем мире, оказались самыми страшными за всю историю моей жизни. Но вдруг раздались слова, которые принялись вытаскивать меня в мир благоразумия:

— Все хорошо, это все лишь страшный сон, — по-колыбельному ласково прошептала незнакомка.

— Это неизбежно, мне не скрыться, это неизбежно… — с безумием в глазах повторял я.

Моя ладонь оказалась в самых нежных руках на этом свете. Страх принялся развеиваться. Остатки ужаса были изгнаны чудодейственными заклинаниями, наполненными добротой.

— Тише, вот так, ты молодец, — завершила свой обряд успокоения таинственная гостья.

— Тебе нужен покой, ты еще слишком слаба… — с волнением произнес я.

— Я хотела посмотреть на моего героя и поблагодарить его за спасение.

Время остановилось. Передо мной, освещенная первыми лучами небесного светила, стояла она. Магический блеск глаз на снежном лице радостно приветствовал меня. Вселенная спрятала в нем все самое искреннее и милосердное. Нежный взгляд таил в себе загадку и смущение, живость и усталость, печаль и восторг. Всевышний был щедр, подарив ей столь идеальные черты. Светлые волосы были растрёпаны, и этот незамысловатый бардак был прекрасен. Губы были созданы для поцелуев. Она улыбалась глазами, и застенчивые морщинки подчеркивали ее доброту. Маленькая родинка одиноко грустила на правой щеке. Изящность незнакомки и в то же время ее хрупкость превращали меня в слабого мальчишку. Несмотря на измученный вид, она излучала силу притяжения, ослепляющую, подобно солнцу. Сердце попалось в капкан. «Я готов на все, лишь бы быть с тобой рядом. Просто чувствовать прикосновение твоих плеч, слушать твой спасительный голос, наблюдать, как ты, запрокидывая голову назад, звонко смеешься, как ты грустишь без причины. Я во власти чар, наполняюсь колкими чувствами. Секунды ты превращаешь в бесконечность. Ты нашла меня и призвала мою душу, которая вчера была готова умереть за тебя. Кто же ты?»

— Меня зовут Гелна, — раскрыла свою неизвестность она.

— Шаду, — скромно ответил я.

— Необычное имя, мне нравится.

Ее улыбка провоцировала меня делать то же самое. Я пытался сосредоточиться и подобрать слова, но это оказалась мучительно. Ей было забавно наблюдать за моей нелепостью. Переполненная благодарностью, она сказала:

— Спасибо тебе! Этот мир не без добрых людей. Ты всегда помогаешь незнакомцам?

— С недавних пор да. Я верю, что все встречи не случайны. Иногда можно пройти мимо своего счастья.

Эти слова окрасили лицо Гелны в цвета смущения. Я попытался поддержать разговор:

— Что ты делала так поздно в этих местах?

— Я обожаю трущобы старого города. Некогда культурные улицы превратились в увядшие кварталы, где нищета поработила весь шарм той эпохи процветания. Они уродливы и по-своему прекрасны. Я чувствую грусть этих мест. Наверное, это звучит по-идиотски, но здесь правит романтика, и это необъяснимым образом притягивает меня.

Казалось, что в каждое слово она вкладывает свою душу. Ее наивность, только сильнее очаровывала меня. С надеждой в лице она продолжила:

— Я мечтаю о том дне, когда здесь вновь заиграют разноцветные фонтаны, улицы наполнят музыканты, художники, фокусники. И до самого рассвета, очарованные лунным светом, будут бродить влюбленные парочки.

— Я разделяю твои мечты, но тебе следует быть аккуратней, Гелна.

Видимо, мои слова вызвали у нее определенное чувство вины, и, опустив глаза, она покорно кивнула в знак согласия со мной. Я понял, что нравоучение оказалось лишним. Неожиданно для меня Гелна сказала:

— Могу я тебя обнять?

Я явно не ожидал такого предложения и, нахмурив лоб с наигранной улыбкой, неуверенно ответил:

— Да…

Эти объятия были способны затянуть любую душевную рану, проникнуть в самые сокровенные уголки сознания, заставить простить любой порок. Растапливался лед, высвобождалось чувство непоколебимого доверия, которое уверенно сопровождала любовь. Это было мое первое знакомство с владыкой сердца. Я рад встретить тебя, Любовь. Мне о тебе много рассказывали. И сколько было рассказчиков, столько было и историй. Говорят, что ты бываешь капризна и приносишь бессонные ночи. Обманчива и лицемерна. Безжалостна, как кровожадный тиран. Ты бываешь безразличной, терзая сердце. Даруешь сумасшествие тем, кто не смирился с твоим отказом. Ты способна раздавить, испепелить, ввергнуть в бездну. Но истинная ты — это безграничный свет, божественная сила. Ты помогаешь сворачивать горы, наделяешь крыльями, очищаешь душу. Сколько подвигов было сделано ради тебя, сколько легенд сложено в твою честь! Познавшие тебя верят в бессмертие в ином мире. Ты есть частица Бога, ты — пламя дьявола. Так какая же ты явилась мне?

— Я готов вечность наблюдать за теплом, которое безвозмездно дарят друг другу люди, — вдруг с улыбкой произнес месье.

— Гелна, это Месье Деданж, хозяин дома, — с несвойственной для меня официальностью представил я маэстро, смутив его такой серьёзностью.

— Месье Деданж, я признательна Вам за помощь и гостеприимство.

— О нет, не стоит. Это самая малость из того, что я мог для вас сделать. Вы пережили кошмар. Для вас всегда открыты двери моего дома.

Маэстро вел себя галантно с присущими ему манерами высшего сословия. Гелна была поражена таким доверием, которое напрочь стирало ярлык незнакомки. Я понимал состояние её смятения и растерянности. Но месье обладал талантом развеивать сомнения.

— Чай остывает, пойдёмте наверх. Шаду покажет Вам дом.

Я ярко представил повелителя картин и его владения нашей гостье. Месье скромничал, но незаметно от всех получал несказанное удовольствие от искренних восторгов юной красавицы. С первого взгляда Гелна была околдована красочным вихрем, который был увековечен на безымянных холстах. Рассеянный свет, проникающий через стеклянную крышу, делал поистине лучезарной галерею мастера. «Так вот что значит нерукотворный шедевр!» — наверное, думала гостья, но не подавала даже малейшего вида, что заметила ограниченность Деданжа. Она звонко рассмеялась, увидев мой застывший портрет, и смех ее оказался заразителен. Не насмешка, а нечто добродушное, безобидное.

— Ваши картины восхитительны, месье Деданж! — обрушила свою похвалу Гелна. — Хочется говорить с ними, выслушать их невероятные истории. С кем-то заплакать и погрустить, с кем-то посмеяться и посплетничать. Они заслуживают знакомства с миром вне этих стен.

— Я не склонен к честолюбию, для меня достаточно Вашей похвалы.

— Вы очень скромны, но я уверена, что наступит день, когда миллионы желающих будут толпиться у Вашего дома, в надежде хоть краешком глаза увидеть столь превосходные творения.

Я наблюдал за самой прекрасной девушкой в моей жизни и думал: как же странно — можно знать человека десятки лет и быть для него чужим, а стоит пережить крошечные минуты, как ваши души сойдутся навеки. Кто создает эту неразрывную связь? Из уст Гелны звучала музыка, которая влюбляла в себя все вокруг. Она не подбирала слова, не пыталась понравиться — просто была собой. Можно быть чертовски красивой, но вызывать от надменности тошноту у окружающих. Гелна же излучала гармонию.

Я не помню, с чего завязался разговор, но мне казалось, что мы говорили обо всем. И это было так легко, непринужденно. Я был собой и не боялся сказать глупость или выглядеть идиотом. Сам был поражен тому, как мало о себе знаю и каким чутким могу быть. Незаметно для всех нас, солнце спешно принялось убегать за небосвод, окрасив закат в алые тона. Это явилось для Гелны сигналом к прощанию.

— Как бы ни было для меня грустно, но пора идти, — вежливо оповестила нас гостья.

— Вы можете остаться, для Вас здесь пожизненно забронирована комната, — отреагировал месье Деданж.

— Вы великодушный человек, но я вынуждена отказаться. Мои родители, наверное, сходят с ума.

— Я провожу тебя, и это не обсуждается, — уверенно поставил перед фактом я.

— Честно говоря, я на это рассчитывала, Шаду.

Гелна уверенно шагала вдоль улиц, лик которых ввергал многих в ужас. Она оставила прошлому осколки пережитого страха и, крепко схватившись за мою руку, уверенно тащила меня навстречу утопающему в сумерках городу. Лишь только бледность выдавала не покидающее её бессилие. Гелна впитывала в себя таинственную энергию вселенной и отражала это в своей беспричинной улыбке. Забавная. Она была не похожа на тех девушек, которых я встречал. Нет, она явно прибыла из другого мира, в котором можно громко смеяться и нести чушь, не боясь предвзятых суждений. Там, где можно дурачиться, не скрываясь под покровом угрюмого взрослого. Там, где учат радоваться мелочам и ценить секунды. Мир, в котором доверяют, любят и благодарят бесценную жизнь. Наверное, тот самый мир находился внутри нее, либо она просто сумасшедшая, в которую я беспамятно влюбился.

Глава 21

В момент я осознал, как незаметно стираются километры под нашими ногами. И только ноющая боль в ступнях напоминала мне о пройденном пути. Я с волнением отгонял мысли о том, когда Гелна, выдохнув, скажет: «Ну, вот и все, мы пришли», ознаменовав завершение проведенного вместе времени. Господи, прошу тебя, еще пару кварталов. Я с интересом продолжал свое интервью:

— У тебя есть любимое занятие, которому ты бы посвятила всю свою жизнь?

— Да, есть, Шаду, но оно немного покажется тебе странным.

— Уже заинтриговала…

— Мне нравится приходить в парк, подсаживаться к незнакомым людям и невзначай подслушивать их беседы. Не показывая вида, переживать вместе с ними, радоваться, сочувствовать, жаловаться на жизнь, словно я близкий человек. А затем, когда я остаюсь на скамейке в одиночестве, я приступаю додумывать продолжение истории с их участием в роли главных героев. Я начинаю наполнять сюжет захватывающими приключениями, яркими сценами любви, громкими победами. Я представляю счастливый конец, где мои актеры смогли все преодолеть и прожили незабываемую жизнь.

— И ты бы посвятила этому всю жизнь?

— Да, ну а если точнее, то я хочу писать о людях, чтобы мои книги позволили видеть самих себя со стороны. Сквозь метафору и сказочный сюжет помочь людям осознать, что обыденное существование возможно наполнить воздухом жизни и раскрасить в сочные тона, невзирая на препятствия, трудности и разочарования.

— Гелна, это не кажется мне странным. У тебя чудесная цель! Твоя вера в человеческое счастье меня воодушевляет.

— А чему бы ты посвятил себя, Шаду, помимо спасения незнакомок?

— Подобно твоим книгам, я в поисках истории, которая погрузит читателя в жизнь, не давая оторваться ни на секунду. Я видел себя со стороны — потрёпанная обложка, пожелтевшие страницы, бесцельный сюжет. Прозябание на полках среди миллионов таких же существ, покрытых пылью беспечности. Шли дни, годы, десятки лет — автор молчал. Его внутренний перфекционизм мешал действовать, вечно сравнивая себя с идеальным вымыслом. Погружаясь в сожаления, он говорил: «Поздно что-либо менять. Книга не продается, она не интересна». Но настал день, когда был дарован второй шанс — шанс понять ценность жизни. История началась с чистого листа. Написано мало страниц, но зато ослепительно-ярких. Они побуждают перечитывать себя, и делается это на одном дыхании. Впереди еще множество белых листов, требующих творческих чернил, и я верю, что моя повесть станет примером для подражания тем, кто заблудился в тумане существования.

— Я впечатлена…

Нависло молчание, вызванное глубиной нашей вдумчивости. Это безмолвие было странным, но в то же время приятным. Быть может, это был диалог душ, создавших с первых секунд неразрывную связь. Вместе с нами молчал сонный город, который украдкой подслушивал наши беседы. Его покой приготовились оберегать недремлющие звезды. Широколицая луна вежливо освещала очертания улиц. Вдруг я осознал наше местоположение и уверенно пришел к выводу, что мы рядом с хегринским детским домом. У меня сразу же возникло беспрекословное намерение навестить моего доброго друга Ромаля и пожелать ему спокойной ночи. Я незамедлительно озвучил это предложение Гелне, на что получил одобрительное согласие.

На мое удивление возле здания было людно. Царившая неразбериха вызвала у меня уже знакомое чувство опасности. Оно усилилось при виде хегринских стражей порядка, которые допрашивали пожилую комендантшу. Заметив мой облик, она направила на меня дрожащий указательный палец, спустив в мою сторону надоедливых ищеек. Меня схватили за руки и без церемоний озвучили:

— Вам придется пройти с нами!

— Что случилось? Я ничего не сделал… — обескураженный, принялся оправдываться я.

— Вам знаком мальчик по имени Ромаль?

— Да, я пришел навестить его.

— Три дня назад он пропал бесследно и, по словам коменданта приюта, Вы последний, кто его навещал. Вы являетесь подозреваемым в похищении, и мы будем вынуждены задержать Вас до выяснения обстоятельств.

Не успев осознать происшедшее, я оказался в безразличных стенах городской тюрьмы.

Глава 22

В холодном помещении, лежа на неуклюжей, твердой лавке, я смотрел сквозь решетку в темную даль, не в силах сомкнуть глаза перед нависшей усталостью. Навязчивая мысль светлого мальчика подкрепилась его ангельской верой и переросла в убежденность, заставив пуститься на поиски воображаемых родителей. Мысленно я превратился в Ромаля, который переживал на себе всю озлобленность города. Я сходил с ума, видя, как он боится темных закоулков, мерзнет под проливным дождем, засыпает с чувством голода. Чувство вины беспощадно терзало меня. Мой Вестос призывал меня сохранять самообладание, но давалось это мучительно. Я готов был перерыть каждый сантиметр этого города, опросить всех до единого, и я бы не остановился ни перед чем, чтобы найти беззащитного мальчика. Господи, прошу тебя, позаботься о нем.

Именно в эти минуты я осознал, что значит испытывать ответственность. А я и не знал, какое еще чувство может так обливать сердце кровью. Очередное знакомство в минуты отчаяния. Ответственность, ты сияешь доблестным светом, способна принести себя в жертву во спасение ближнего. Как материнская ладонь, ты до конца своих дней будешь укрывать цветок жизни от испепеляющего солнца и хладнокровного дождя. Да, ты порождаешь назойливые переживания, но с тобой человек непобедим и никогда не остановится перед трудностями. Если же ты покидаешь его, то он обречен на бессмысленное скитание, оставаясь безучастным к испытаниям судьбы. Я чувствую боль, но и наполняюсь твоей силой к действию. Ты сплетаешь неразрывные узы преданности, в которых запутывается страх, с каждой минутой задыхаясь в твоей паутине. Быть с тобой сложно, Ответственность, и многим проще жить без тебя. Но я испытываю гордость идти рядом с тобой. Спасибо, что помогаешь мне чувствовать себя по-настоящему живым.

Я заплакал от сковавшего меня бездействия. Запертый в тухлой камере, я был не в силах превозмочь нависшее отчаяние. Мой преданный внутренний Вестос обратился ко мне:

— Шаду, твои переживания о ближнем благородны. Это и есть зерно настоящей дружбы. Бескорыстное стремление помочь освещает тебе истинный смысл мудрости. Трудности не случайны. Именно они открывают занавес, за которым мы трусливо прячемся. Призывают нас быть сильнее.

— Да, Вестос, ты снова прав. Может быть, только проявление слабости дает нам почувствовать эту истинную силу.

— Может быть, почувствовать, а может, избежать. Но тебе не встать на этот путь в сопровождении отчаяния. Жизнь учит всех без исключения и просит лишь малость нашего доверия. Преодолевать без веры в лучшее невозможно.

С первыми солнечными лучами раздался лязг стальных дверей. Послышались торопливые шаги, которые нагло принялись нарушать тюремный покой, целенаправленно становясь все громче с приближением к моей темнице. Этим нарушителем оказалась Гелна. Ее появление придало мне новых сил. Поржавевшая решетка препятствовала пламенному желанию обнять моего посетителя. Поглаживая своей нежной ладонью по моей щеке, она принесла утешенье бушующей душе. Я прикрыл сонные глаза и ощутил внутренне тепло.

— Гелна, я…

— Не нужно ничего объяснять, — посетительница прервала мою попытку. — Я знаю, ты здесь ни при чём. Мы найдем мальчика любой ценой. Я ведь твоя должница.

— Я боюсь за него… Я должен скорее покинуть эти стены. Найди моего друга Лимерция, он непременно поможет.

— Мы с месье Деданжем сделаем все возможное, доверься мне. Я знаю, что сейчас испытывает мальчик. Ведь я, как никто другой, познала отсутствие родительской ласки. Также мечтала пуститься на поиски мамы и папы. Прости, что тогда обманула тебя, но мне пришлось сказать о родителях. Просто я не люблю вызывать жалость к себе…

— Гелна, возможно, это прозвучит странно, но когда я тебя увидел, то сразу понял…

— Посещение окончено! — раздался грозный возглас неизвестного в сопровождении томных надзирателей. — Проводите нашего гостя в мой кабинет.

Сдавив мои руки стальными близнецами, меня переместили в душное, прокуренное помещение, границы которого периодически освещал тусклый свет качающейся лампы. Напротив меня уселся прилизанный человек, выглядевший на редкость опрятной персоной для этого гнилого места. Он набросил на свой продолговатый нос наполированные до блеска очки и принялся внимательно изучать стопку бумаг, которые, очевидно, были связаны с пропавшим мальчиком. Исследование продолжалось долго. Этот тип вызывал лишь раздражение своей медлительностью. Затем, подняв брови и сочувственно покачав головой, он направил в мою сторону свои отягощенные мешками бледно-серые глаза. Продолжая молчать, он пристально осматривал мою физиономию. С каждой минутой сосуд моего терпения раздражительно наполнялся, до тех пор пока не переполнился и не выплеснул поток ненависти на неизвестного:

— Я ничего не сделал! Вы только теряете время, замкнув меня здесь…

— Разве я Вас в чем-нибудь обвиняю? — перебил меня голос, пронизанный холодом спокойствия.

Этот вопрос поставил меня в тупик и передал бразды правления собеседнику.

— Я здесь для того, чтобы разобраться в столь удручающей ситуации. Пострадало невинное дитя, и в наших с Вами силах помочь найти выход из положения.

Внутренний голос выдал сигнал недоверия этому фальшиво-сочувствующему человеку.

— Я знаю, где искать мальчика…

Неизвестный наклонился в мою сторону:

— Я рад, что мы заговорили на языке сотрудничества. Я весь во внимании.

— Когда я починил компас Ромаля, он сказал, что отправится на поиски родителей. Первым делом на север, потому что там его папа и….

Раздался безудержный смех, который даже не пытался скрывать собеседник. Я видел, как через его глаза сочились слезы, щеки обливались алым цветом. Его реакция объяснила все и вызвала во мне лишь внутренний гнев. Я настойчиво продолжил:

— Послушайте, это хотя бы малая зацепка…

— И Вы думаете, что я поверю в этот бред? Даже если хотя бы здесь присутствует капелька правды, то никто не будет принимать всерьёз лепет ничтожной сироты, которого за все скудное время его существования навестил лишь один посетитель — и это вы, наш горячо любимый гость. Вы принялись дарить ему подарки в виде трогательных картин и втерлись в его, несформированное доверие, подарив сказки с компасом. Затем он бесследно пропал. Вы единственный подозреваемый, и Вам грозит долгое тюремное заключение.

— Все не так, как бы странно это ни звучало. Прошло немного времени, нужно усилить поиски!

— Я думаю, вы знаете Хегри не хуже меня. Даже если допустить, что Вы говорите правду, шансы равны нулю!

Я не верил в происходящее. Все это казалось страшным сном. Презирающий голос следователя вновь сменился на понимающий:

— Я вижу, Вы хороший парень, Шаду. В наше время мало таких. И я всем сердцем Вам верю. Но все факты указывают на обратное. Просто скажите мне столь же откровенно: что вы сделали с мальчиком?

— Я бы никогда не причинил вреда Ромалю. И вместо того, чтобы чесать языком, я бы лучше отдал все силы на поиски мальчика.

— Думаешь, обществу есть дело до очередного ничтожества? Город переполнен убийцами, ворами и насильниками. И я уверен, что передо мной сейчас очередной преступник.

Я был поражен двуличию и лукавству этого человека. Ему было просто наплевать, и он даже не стеснялся своего безразличия. Я решительно ответил:

— В таком случае Вы напрасно тратите время, потому что Ваши заявления беспочвенны, а за мной правда.

— А теперь послушай внимательно меня. Этот документ — чистосердечное признание. Подпишешь его и получишь немного от того, что тебе грозит на самом деле.

— Немного, это сколько? — спросил дрожащим голосом я.

— Каких-то ничтожных десять лет…

Глава 23

Я чувствую боль от каждой минуты пребывания в этом хранилище содеянных грехов. Стены становятся темнее, теплое дыхание растворяется в выпускаемых клубах пара. Недобрые глаза за соседними решетками презрительно осматривают меня, выкрикивая оскорбления. Злорадство, презрение, ненависть. Каждый шорох вызывает прилив бушующих волн крови к сердцу и беспощадно не смыкает уставшие глаза. И если эта ночь способна превратить меня в безумца, то что же произойдет за годы пребывания здесь? Я думаю, узников этой серой твердыни со временем поглощает безвозвратность. А быть может, раскаяние, сожаление, опустошённость…

Постаревшая серая дверь издает хрип и открывает мне путь на свободу. Я с опасением приближаюсь к выходу. Тень мальчика проносится вдоль угрюмого коридора, оставляя за собой линию крови. Помещение сужается. Обветшалый потолок стремительно опускается вниз до тех пор, пока не вынуждает меня ползти на четвереньках. По пути я с ужасом обнаруживаю разбитый компас. Ромаль где-то рядом! Передвигаться становится невозможно. Стены сжимаются. Я словно муха, попавшая в кулак в ожидании кончины. Нет сил закричать. Холодный пол сменяется на рыхлую землю, и сквозь нее необъяснимая сила выдавливает меня в пустоту. Я стремительно падаю вниз. Мгновение, и мое тело, разрезая каменные плиты хегринской тюрьмы, попадает обратно в мою камеру на знакомую больничную кушетку. Пошевелиться невозможно. Суровый голос надзирателя оповещает меня о прибытии гостя. Мортем почтила меня своим визитом.

— Шаду, как же жизнь жестока с тобой! Она несправедливо подарила тебе прозябание остатка дней под каменным колпаком среди тех, кто ненавидит этот мир…

— Что тебе нужно, Мортем?

— Я хочу убедить тебя в том, что ты совершил непростительную ошибку, отвергнув мою руку сострадания. А теперь оглянись вокруг! Разве ты хотел этого?

— Еще ничего не потеряно!

— А как же бедный мальчик? Благодаря тебе он обречен на страдания и неминуемую гибель.

— Пока есть хотя бы малейшая надежда, я буду жить и верить, Мортем. Убирайся прочь!

— Ты жалок и заслуживаешь этой участи. Такой сценарий мне уже по душе: встретить тебя спустя десять лет гниения в этом месте.

— Ты осуждаешь меня? Ты сгораешь от нетерпения поработить мое живое существо, мой уникальный шанс! Мортем — ты эгоистичная стерва!

— Да, на свет ты появился уникальным созданием, Шаду. Я наблюдала твое рождение — невинный ребенок, который тянется к свету. Не знающий презрения, алчности, лицемерия. Ты не разделял мира на плохой и хороший. Но с годами юный ангел очерствел. Отказался от крыльев, глаз, чувств. А затем утонул в страхе перед временем, которое безжалостно покидало его жизненный сосуд. Рождаясь уникальными, люди умирают жалкими подобиями их предшественников в телах, исполненных сожалениями, во власти бессознательного бытия. И ты ничем не лучше тех уродливых существ. И сколько бы наш всесильный создатель ни давал тебе незаслуженных попыток пройти этот путь, ты совершишь одни и те же ошибки…

— Бездействие — это главная ошибка! Под маской великой добродетели, избавляющей от страданий, ты ненавидишь свою сестру — жизнь, но ведь вы одно целое!

— Ты слишком глуп, чтобы понять меня…

Оскорбленная, Мортем отворачивается в сторону приближающихся шагов неизвестного.

— Иди ко мне, мой мальчик, Мортем позаботится о тебе, не бойся…

Неуверенные шаги с ужасом показывают мне их обладателя. С распахнутыми объятиями навстречу смерти робко шагает Ромаль:

— Мама? Мама, это же ты? Я так долго искал тебя! — с улыбкой обращается он к презирающей жизнь.

— Обними меня, мой милый, и все будет хорошо…

Я кричу, но Ромаль не хочет слышать. С каждой секундой в руках Мортем он становится бледнее, увядая, как нераскрывшийся цветок. Во власти беспомощности под испуганные удары сердца я покинул кошмарный сон.

Глава 24

В каменном одиночестве у меня было достаточно времени на исследование своего внутреннего мира. Передо мной вновь открывались порталы в прошлое, и я путешествовал по своим воспоминаниям, испытывая совершенно новые впечатления, которые оставляли одновременно осадок и грусти, и радости. Порой я видел все настолько ясно, что готов был вплоть до песчинки описать наблюдаемый отрезок времени.

Однажды из далеких архивов памяти я прокрутил пленку с рыжей дверью от ворот дома Бродо. Та самая шаткая жестяная дверь долгие годы покорно служила дедушке дворецким, который оповещал на всю округу прибытие людей, а когда небесное полотно накидывало темные одеяния, то и охранником, отпугивающим недоброжелателей. А все потому, что каждый раз, когда открывалась дверь, издавался до мозга костей громогласный, плачущий навзрыд скрип. У Бродо долгое время не доходили руки, чтобы подлечить ржавую, а затем он и вовсе нашел ей полезное применение. Бродо мог даже определить, кто именно к нему наведался. В этом ему помогала самодельная металлическая ручка той же самой двери. Открыть ее стоило огромных усилий. Она подчинилась только членам нашей семьи, потому что только мы знали таинственный ритуал открытия, который родился в результате многолетних практик.

Внезапно я осознал, что эта необычайная ясность — результат наслоения новых воспоминаний на старые. Очевидно, мое подсознание до сих пор не верило, что совсем недавно отрезок прошлого был настоящим. Я был в доме Бродо, видел все это дважды, только под разным углом сознания. А что же тогда сейчас? Это настоящее, прошлое или совершенно новое измерение? Может быть, я мертв и Всевышний таким образом забавляется с моей душой?

Каждый день, беседуя с Вестосом, я погружался в новые глубины самопознания. Я снова и снова прокручивал свою прошлую жизнь, со стороны наблюдая себя, замкнутого цепями условностей и стандартов, — человека, остывшего духом. Но при этом я не испытывал угрызений моего внутреннего голоса. Вестос наставлял меня: «Если ты смирился и решил, что наступил конец, — это лишь заблуждение, знаменующее начало долгого пути. Путь, где в полной мере познается страх, беспомощность и слабость. Где беззащитный внутренний мир выворачивается наизнанку, и ты видишь отражение своего подсознания. Но только так, и никак иначе, познается надежда. Опасение сменяет доверие, вены наполняет решительность, душу обливает любовь, глаза излучают смелость. Ведь плохое создано, чтобы осознать хорошее: горе — для радости, поражение — для победы. Обойти тернистый путь возможно, да вот только вместе с трусостью, которая со временем превратит тебя в запуганное дитя. Выбор за тобой. Помни, что беда объединяет даже погасшие сердца, дает пощечину уставшему лицу. Кровь приливает к щекам и разжигает их красным цветом, призывая проснуться. Руки сжимаются, образуя непобедимую силу. Так рождается вера».

Каждое утро я начинал с благодарности за все хорошее, что есть в моей жизни. Я не позволял мыслям-стервятникам одолевать мое сознание. За этой каменной стеной объединились преданные люди, которые отчаянно продолжали поиски Ромаля. Папа, мама, месье Деданж, Лимерций, Гелна и даже мистер Чегони. За несколько дней доблестная гвардия сплотилась в единую семью и героически сражалась за веру вместе со мной. С первыми лучами их сопровождало солнце, благословляя их благородные намерения. Я же беспрестанно ждал своих посетителей и ясно представлял себе, как в один прекрасный день из их уст прольются долгожданные слова: «Мы нашли Ромаля».

Дни принялись безрезультатно разгоняться, но огонь надежды не угасал. Мои близкие помогали поддерживать его. Родительская забота, мудрость наставника, преданная дружба, любовь. Я был непобедим, несмотря на то что был заперт без вины. Меня часто избивали и унижали, вытягивая лживое признание, испытывая тем самым мою душу. Но я лишь только больше благодарил за столь бесценные тренировки силы воли.

Но однажды мои грезы разбила безжалостная мысль. Она поджидала меня в тени, чтобы неожиданно сокрушить мои мечты. Ни тюрьма, ни поиски Ромаля не обладали такой безнадежностью, как этот вердикт: мой путь равен десяти годам. И если раньше я был предан сам себе, то теперь моя линия жизни завязалась в узел с линией Гелны. Я не мог позволить причинить ей боль. Хотя никто из нас не говорил громких слов о любви, но каждый сознавал неразрывную связь между нами, которая с каждым днем становилось только крепче.

Каждый божий день я переступал через себя и клятвенно обещал, что буду холоден к ней, но безуспешно. Ее появление вызывало мятеж моих чувств, и они с неповиновением вырывались на волю, заставляя забыть об ограниченности моей жизни. Капризный ребенок внутри меня не мог отпустить Гелну. Он только сильнее принимался кричать, истощая душу пронзительными воплями. Каждый раз я пытался утихомирить его, но безрезультатно. Упрямое, эгоистичное существо, которое не интересуют ни причины, ни следствия.

Но, несмотря на мою вымышленную маску спокойствия, как будто бы ощущая мое внутреннее истязание по этому поводу, она тревожным голосом обратилась ко мне:

— Шаду, я знаю, как тебе сейчас тяжело. Но прошу тебя, не замыкайся в себе и не прячь от меня своих чувств. Я хочу помочь тебе, разделить с тобой твои страхи…

Я молчал, чувствуя, как горло наполняет горький вкус. Через маленькое оконце, служившее единственным каналом соприкосновения с внешним миром, просочился слегка оранжевый свет уходящего солнца, который заботливо приласкал мое лицо. Я поднялся и примкнул к окну, чтобы проводить взглядом утопающее в горизонте светило. Перед моими глазами открылось невообразимое: черствый индустриальный пейзаж был раскрашен теплыми тонами. Вдали виднелся хегринский порт, над которым кружили стаи прожорливых птиц, провожая тучные корабли в путь. Секунда созидания прекрасного наполнила меня откровением, и я тихим голосом ответил Гелне:

— Гелна, я боюсь умереть… Мне страшно подобно этому светилу уйти за горизонт, но только безвозвратно. Мне страшно оставить тебя и все то, что я нашел за щепотку новых дней второго шанса…

— Шаду, что ты такое говоришь? Я не понимаю…

— Впервые я ощущаю на себе жизнь так чутко. Мое сердце говорит со мной, и его устами я клянусь тебе, что полюбил тебя больше жизни! Я люблю тебя, я люблю Ромаля, моих родителей и месье Деданжа. Я люблю даже эту затхлую тюрьму, которая дарит мне осознание ценности свободы. Я пропитан эликсиром любви, и я хочу состариться с тобой и умереть в один день! Но десять лет — много ли это?

Мой голос дрожал, чувства вырывались наружу, заплетая от переизбытка слова. Она смотрела на меня, словно на безумца, недоумевая, но сочувствуя. Я метался, как одичалый, из стороны в сторону. Затем эмоции зашкалили, и я вовсе потерял смысл того, что говорю. Я приблизился к ней и обессиленно упал на колени. Бурю остановили горячие коралловые губы, которые прижались страстным поцелуем. Магия рассеивания вернула меня в реальность, утихомирив разрыв сердца. Шумный рой чувств исчез. Резкость сменилась плавностью движений. Неизмеримое Удовольствие ослепило, и не было такой силы на планете, которая была бы в силах разжать мои веки в это мгновение. Противоядие для души подействовало. Медленно открывая глаза, я пристально осматривал моего спасителя, моего ангела. Мною была открыта сокровенная тайна прекрасного. Весь мир замер во имя пламенного чувства любви. Гелна недолгое время говорила глазами, подтверждая слезами искренность. А затем, сделав едва слышный вдох, прошептала:

— Я люблю тебя…

Всего три слова хранили в себе трепетное послание — откровение души:

— Я полюбила тебя с первых минут, без причины, без раздумий — сердцем. Полюбила таким, какой ты есть, хоть и не знаю всего о тебе. И что бы ни случилось, клянусь, я буду с тобой рядом и в горести, и в радости. И меня не пугают ни смерть, ни разлука. Я просто люблю тебя!

Глава 25

Дни сомкнулись в недели и отправились безвозвратно в прошлое, оставляя за собой безрезультатные поиски Ромаля. Тайну пропажи мальчика ведал лишь отравленный тщеславием город, который был поднят на уши, благодаря маленькой, но сильной группе энтузиастов в лице близких мне людей. Но Хегри тщательно скрывал следы, не давая даже малейшей зацепки по исчезновению. Наверное, этот город отвык от проявлений такого великодушия и безразлично, как подобает заунылому скептику, следил за происходящим.

Каждый божий день начинался по одному и тому же сценарию. Я открывал глаза с надеждой, что все происходящее — это фантазии моего блуждающего за пределами сознания мозга. Затем начинались испытания силы моего духа: бесконечные допросы, которые внушали мне виновность и призывы покаяться, наигранные угрозы и бесчувственные запугивания, потерявшие свою силу после нескольких раз. Я жил лишь ожиданием вечера — ожиданием искреннего тепла. С началом захода солнца мое одиночество прерывали мои долгожданные посетители. В этом кругу не было места отчаянию. В их глазах горела непоколебимая вера в успех поиска Ромаля. Мое же лицо сжигал стыд неверия. Всеми усилиями я скрывал слабость, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Хождение на грани срыва, равновесие которого удерживали невидимые, но прочные узы любви.

Обычно, отпуская мои руки, последней меня покидала Гелна, но в этот раз отец попросил у нее разрешения нарушить ритуал. Она грустным, одобрительным кивком обозначила согласие и, поцеловав нас обоих в щеки, зашагала по холодному коридору.

— Шаду, сынок, я бросил работу, — неторопливо начал отец.

— Что случилось, пап?

— Нам нужно больше времени на поиски, а на моей проклятой работе с таким положением вещей, именуемым как «личные дела», никто не хотел мириться. Поэтому я просто плюнул на эту дыру и с чувством внутренней победы послал их к чертовой матери.

Мое лицо выразило непосильное удивление, которое остановило дыхание от неожиданности. Я смотрел сейчас на озорного мальчишку, в котором кипела жизнь, и этот героический сорванец был мой папа — Великий Эстиго.

— Я внезапно осознал, что попал в ловушку, которая долгие годы истощала мою жизнь, — продолжил папа. — Я просуществовал под покровом идиотизма, где тебя призывают быть никем, поощряя лишь твою вымотанность на благо бумажек. А ведь я когда-то ставил работу превыше всего, и она окончательно овладела мной, отбросив Вас на задний план моей жизни. Сколько же времени я продал этому дьяволу?

— Мне очень жаль, пап, что так вышло Я знаю, что все это ты делал ради нас…

— Нет, нет, нет! Здесь нет места для того, чтобы жалеть о чем-либо сынок. Я поступил впервые за долгие годы правильно, не прячась за своим тщедушием. Сейчас нет ничего важнее, чем ты и поиски бедного мальчика. И все мы это разделяем: и мама, и Гелна, и замечательный месье Деданж.

— Ты веришь, что его можно найти? — обнадеженно спросил я.

— Я уверен, сынок, и измученное сомнение даже не пытается проникнуть в мою голову.

Папа улыбался, держа меня за руку. И через его руки меня наполняла непоколебимая отцовская уверенность, наделявшая безмерной силой мою душу.

Затем папа, дождавшись моего воссоединения со спокойствием, продолжил:

— Шаду, я прошу твоего согласия стать твоим адвокатом. У меня не было толком никакой практики, но я чувствую, что мы добьемся твоего освобождения, сынок. Прошу, дай мне шанс.

Я видел, как отец пылал изнутри огнем справедливости. Когда-то он отказался от мечты перед лицом неудачи и на долгое время стал рабом обстоятельств, но сейчас Эстиго требовал реванша. Недолго думая, я ответил, вызвав очередной всплеск силы в глазах папы:

— Пап, я даже не могу представить, кто еще, как ни ты, сможет отстаивать меня перед лицом правосудия.

Уже уходя, отец внезапно, будто бы опомнился, повернулся ко мне и протянул сверток, аккуратно перевязанный архаичной веревочкой.

— Чуть было не забыл. Мисье Деданж просил предать тебе послание. И всё же он восхитительный человек, сынок. Напоминает мне Бродо…

«И мне…» — мысленно подумал я и аккуратно сжал в руках сверток.

Маэстро говорил мне, что только на бумаге можно излить глубину мысли, запечатлеть прикосновение души: «В минуты, когда тебе плохо, — молчаливо поделись чернилами с белоснежной гладью, в минуты радости — поблагодари за то, что лист понимающе выслушал тебя. И тогда ты почувствуешь просветление, единую симфонию тела и духа».

Я открыл очередное послание моего наставника и жадно углубился в него своими глазами:

«Здравствуй, искатель приключений!

Пришло время открыть тебе занавес нового испытания. Но сначала, позволь старику изложить уроки его собственной жизни. За мой короткий путь я не раз отворачивался от трех главных постулатов бытия: любви, доверия, благодарности. В минуты радости я забывал говорить спасибо, а в неудачах винил судьбу, жизнь, господа Бога. Я спрашивал небо: «За что? Разве я это заслужил?». Но ответ крылся во мне. Мать, воспитавшая сына, обязана отпустить в свободное плавание свое чадо. А плавание в океане жизни таит в себе много неизведанного. Странника поджидают опасности, предательство, ложь. Но только двигаясь вперед, преодолевая страх, можно открыть новые горизонты, только с верой удастся пережить шторм, только любовь поможет свершить подвиги и, лишь всматриваясь с надеждой в звезды, можно будет найти путь к счастью. Сила не дается легко, ибо в этом и есть сущность ее. Радость отворачивается от замкнувшихся в одиночестве, ибо, только разделив с другим, можно познать ее. Преодоление — это испытание, подвластное не каждому, таинственная отмычка двери к мудрости, ибо преодолевший трудности достоин открыть ее. Ты в двух шагах от ступеней восхождения к просвещению, не сворачивай с верного пути. Верь в лучшее и помни, что даже на солнце появляются темные пятна, но они не способны затмить его».

Глава 26

И вот, спустя год, пройдя через семь кругов ада хегринского суда, моему отцу победоносно удалось доказать мою невиновность ввиду недостатка существенных доказательств. Когда судья вынес вердикт в мою пользу, мои близкие, пылающие безмерным счастьем, издали крики. Мама и Гелна извергали радость непрекращающимся потоком слез. Лимерций, со всей свойственной ему мощью, вцепился в ворчливого Чегони, а папа, как подобает настоящему мужчине, держался достойно: чинно, благородно. Один лишь только месье Деданж, как будто предвидя финал тюремной истории, сохранял безмятежность и всем своим видом пытался сказать: «Ну, а я вам что говорил?!» Я не мог до конца поверить, что мое заточение теперь позади. Как страшный сон, теряющий силу в момент пробуждения, отправился в прошлое целый год моей жизни. Вместо того чтобы дать волю чувствам, я остановился на мысли, которая внесла неопровержимую ясность: Ромаль не был найден. Душа переболела, и внутренне я смирился, хотя часто, особенно перед сном, боль усиливалась в груди при мысли о нем. Нет, я всё же справился с отчаянием и не собирался опускать руки, так как поклялся самому себе, что весь остаток своей жизни я буду искать мальчишку. «Твоя совесть чиста», — твердил мне Вестос.

Покидая зал суда, я прошептал: «Ромаль, не бойся, я с тобой». Я вышел в сопровождении родных, которые на время стали для меня стеной, защищающей от нашествия обезумевших репортеров. Освещая наше продвижение десятками вспышек, они создавали давку, превращая выпускаемые из своих уст вопросы в непонятную кашу. История была предана огласке и разделила общественность на два фронта: сочувствующих, но бездействующих и правоверных, алчущих возмездия. Заголовки гремели: «Убийца остается безнаказанным!», «Судьба мальчика в руках беспомощной власти», «Похититель детей теперь среди нас». Как ни странно, но люди упивались сочащимся газетным смрадом и пристально следили за развязкой моего дела в ожидании демонстративного представления. Могу ли я судить их? Ведь они всего лишь невинные жертвы печатных издательств, участники прописанного заранее сценария, несчастные создания, существующие в суровой реальности.

На улице была крепкая зима, да такая, что, говорят, последний раз подобные холода были лет сорок тому назад. Плотным покровом улицы осыпал крупный снег, который подсвечивали огни сумеречного города. Я был очарован белой магией и жадно поглощал обжигающий холод, выдыхая остатки сырости тюрьмы. Морозный пейзаж заставлял меня забыть о назойливости любопытных газетчиков, замедляя время вокруг. Я поднял голову вверх и ощутил прикосновение умирающих снежинок, которые превращались в слезы на моих щеках. Мои руки обогревал хранитель моего сердца. Наверное, в этот момент Гелна не жалела ни капельки тепла для меня, я чувствовал это. И вот пробираясь, словно ледокол сквозь неприступный океан запорошенных снегом людей, мы смогли скрыться в недрах городской подземки.

Мое молчание было обусловлено накопившейся за долгие дни усталостью. Словно лежа в колыбельной, вагон метро убаюкивал меня своим монотонным качанием, принуждая насладиться сновидениями на время поездки. Не было сил даже думать о чем-либо, хотелось поскорей утонуть в в объятиях любимой. Поезд остановился, и безжизненный голос кондуктора объявил очередную станцию, вновь оторвав мою голову от плеча Гелны, служившего мне подушкой. Я приоткрыл слипшиеся глаза и взглянул на плакат, величаво возвышавшийся на фоне беготни. Очередная реклама безделушки. Мой взгляд невольно вцепился в лозунг: «Не упустите главное…» Пронеслась очередная бегущая толпа людей, которая напоминала мне бесконечные косяки испуганной рыбы. Все они выглядели одинаково серо, с повседневными, усталыми от забот лицами. Но вдруг среди этой армии недовольных близнецов блеснула апельсиновая голова, которая ловко прошмыгнула в самый эпицентр спешки. Меня укололо. Может быть, это плод моего уставшего воображения. Но фантазия поддалась сомнению, когда вновь из потока на секунду появилась фигурка маленького человека, в синем пальтишке с рыжей, как солнце на закате, головой. Резко вскочив, я прильнул к закрывшейся перед моим носом двери. Весь вагон зашуршал перешёптываниями. Медленно удаляясь от станции, я продолжал всматриваться в надежде увидеть ту самую фигурку. И вот снова она появилась и остановилась в самом центре платформы. Это он! Готов поклясться — это он! Я закричал:

— Ромаль! Остановите поезд, это Ромаль! Он там, на платформе!

Раздались крики возмущения пассажиров. Мои близкие попытались образумить меня, но бессмысленно.

— Я клянусь Вам, это был Ромаль. Я видел его собственными глазами…

Не было сил объяснять, и я уверенно дернул стоп-кран. Поезд взревел металлическим лязгом и остановился с пронзительным, ноющим скрипом, опрокинув часть пассажиров на пол. Я выскочил наружу и, задыхаясь, ринулся к станции вдоль рельсов подземки. Вскарабкавшись на платформу, я принялся расталкивать зевак в поисках моего маленького друга. Сквозь непрекращающийся рой людей смутно виднелась юная фигурка, которая стояла спиной и блестела тем самым «апельсиновым затылком». «Боже мой, как я ждал этой встречи!» — с этой мыслью я торопливо принялся пробираться через людские джунгли. Мое сердце замерло. Вот в двух шагах от меня стоит он: бедный, несчастный, уставший мальчик, обиженный проклятым городом, брошенный трусливыми ублюдками на произвол жизненной рулетки. Теперь все будет хорошо. Я медленно подошел и прикоснулся дрожащей рукой к плечу Ромаля. Дыхание отяготилось, а затем и вовсе замерло. Он медленно повернулся, меняя беззаботный взгляд на испуганный вид, исполненный недоверием, который обычно бывает, когда видишь незнакомца. Это был не Ромаль…

Не было даже малейшего сходства: рост был значительно выше, лицо на переходной стадии с противным пушком под носом, даже волосы выглядели сейчас больше каштановыми и волнистыми. Безумие накрыло мои глаза пеленой. Будто бы при виде оазиса в безграничной пустыне на мгновение я ощутил надежду, но, когда прикоснулся к ней, она рассеялась, как мираж. Я рухнул перед ним на колени и, закрыв глаза, зарыдал, всхлипывая:

— Ты не Ромаль, ты не Ромаль…

Глава 27

Улицы омывал весенний дождь, очищая их от остатков грязного снега. Предвестник новой жизни, капли которого, ударяясь о землю, призывали мир очнуться от затяжного, холодного сна. Затем, объединяясь в ручей, небесный поток уносил прочь весь хлам, который прятался, казалось, под надежным покровом льда. Темно-серые тучи недовольно хмурились и разряжали ударами ненависти небосвод, озаряя напуганный город. Вслед гремел пронзительный рык, который заставлял вздрагивать от внезапности. Подобно новорожденному, сквозь боль и страх, небо не прекращало рыдать. Человек и природа взаимосвязаны. Я наблюдал этот обряд, стоя у окна в мастерской месье Деданжа, и всем сердцем желал такой же спасительной стихии для моей души. Наверное, поэтому спустя два месяца затворничества в себе я согласился на встречу с маэстро в его обители. Все это недолгое время мой Вестос был безучастным наблюдателем моей борьбы с угрызениями. Он понимающе выслушивал мои исповеди, но всем своим небезразличным молчанием давал понять, что наступило время самостоятельно принимать решения. Первое шаткое решение я принял после очередного настойчивого приглашения Деданжа.

В этом месте всегда хотелось смотреть на вещи иначе. Наблюдая из недр мастерской все то, что казалось прежде обыденным, я чувствовал, что теперь все это становилось поистине одухотворенным. Ощущение мистицизма этих комнат вновь вернулось ко мне, принеся с собой легкое дуновение ностальгии. Я по-новому взглянул на хаотично расставленные картины, которые вызвали во мне противоречивые всплески эмоций. Подняв голову, я вновь изумился красоте кристального потолка, демонстрировавшего настроение неба. С улыбкой поприветствовал портрет жены месье Деданжа, и мое сердце защипало от чувства светлой памяти о женщине, знакомой мне лишь по рассказам. Затем я ощутил спокойствие и услышал шаги, которые явно ждали этого состояния.

— Шаду, мой мальчик! Как же я рад видеть тебя здесь! — с детской радостью вскрикнул месье Деданж. — Эти стены скучали по тебе.

— Простите меня, что так долго искал в себе силы навестить Вас…

— Тебе нужно было время для осмысления произошедшего. Не кори себя. Ты пережил много испытаний за столь короткий срок.

— Я потерял целый год, мисье., а ведь год из десяти не так уж мало… — произнес я с осознанным чувством абсурдности.

— Вовсе нет, юноша. Ты до конца не сознаёшь, сколько приобрел. Творческая личность испытания обращает в сюжеты. Ты полон красок…

— Я слаб…

— Ты нашел силы в себе простить, победил свой страх, полюбил всем сердцем, преодолел безнадежность. Пришло время последнего испытания — отпущение. Следуй за мной, Шаду.

Я молча спустился по винтовой лестнице и оказался у порога некогда моей комнатушки. Открыв дверь, я увидел позолоченный мольберт, на котором вальяжно раскинулось белоснежное полотно. Рядом лежали аккуратно сложенные кисточки и краски в ожидании распоряжений художника. Маэстро посмотрел на меня выцветшими от старости, но полными проницательности глазами и сказал:

— Отпусти боль, ей больше не место в твоей душе.

— Но в последний раз я рисовал, будучи еще ребенком…

Я не успел договорить, как оказался сам с собой наедине в тесной комнате. Помню лишь то, что дрожащей рукой поднял, казалось тогда мне, самую тяжелую на свете кисточку. Затем неуверенно утопил её в баночке свежей краски и без малейшего замысла, застенчиво прикоснулся к ничего не подозревающему полотну. Меня захлестнул вихрь, нескончаемый поток творческой мысли, который управлял моей рукой прямиком из вселенной. Я творил вне времени, весь в поту, захлебываясь от шквала чувств, задыхаясь от объятий музы. В миг я становился беззащитным мальчишкой, затем наполнялся храбростью и превращался в бесстрашного мужчину, а потом, чувствуя слабость в руках, молниеносно старел, испытывая тяжесть времени на плечах. Здесь и сейчас я заново проходил свой жизненный путь, проживая каждый миг от ненависти и отчаяния до всеобъемлющей любви и безграничной радости. С каждым ударом кисти боль покидала меня. Очнувшись на секунду, я осознал, что день сменила ночь. Ни капли усталости. Творческая одержимость и буйство красок продолжались. Солнечный луч ударил меня по глазам, ознаменовав рождение нового дня. Я был безжалостен к себе и не намеревался останавливаться. Через неведомое количество часов меня сбила с ног усталость. Коснувшись подбородком груди, я остался без сознания.

Вдруг я осознал себя во сне. Кромешная тьма. Я пытаюсь нащупать стены, но вокруг лишь неизведанный вакуум. Голос Вестоса повторяет: «Отпусти… отпусти… отпусти…» Я вижу тусклый свет впереди и уверенно шагаю ему навстречу. Голос месье Деданжа твердит: «Отпусти… отпусти… отпусти». Я продолжаю идти навстречу свету, который с каждым моим шагом становится чуточку ярче. Мне удается разглядеть в этой открывающейся тусклости дверь в ту самую комнатушку в доме месье Деданжа. Сквозь нее сочится свет. Вдруг меня подхватывает бурлящий поток красок, который уносит меня прочь от моей цели. Я захлебываюсь в ярком водовороте, но всё же с большим трудом мне удается выбраться. Все, что остается, — это бежать. За моей спиной нависает огромная волна красочной массы, которая набирает силу и превращается в смертоносный цунами. Бегу изо всех оставшихся сил. И вот я уже рядом, дрожащей рукой опускаю дверную ручку вниз, панически оглядываясь на безжалостную стихию. Меня ослепляет вырвавшийся на волю свет. Глаза режет яркость, но с каждой секундой становится легче и боль отступает.

Тишина… Мне страшно. Медленно, чувствуя неимоверную тяжесть век, я открываю взору таинственную комнату. Я вижу себя со стороны лежащим без сознания на заляпанном красками полу, всего взлохмаченного и высохшего. Комната вверх дном. Боже мой… Среди всего этого хаоса мой взгляд влюбляется в увиденное. Картина — неразборчивое творение, но я всё равно восхищен. Пытаюсь разглядеть, но свет меркнет, пока вновь не поглощается тьмой. Слышу голос Ромаля: «Прошу тебя, отпусти…»

Я очнулся от бесконечного забвения и первым делом со всей силы вдавил указательный палец себе в щеку. Почувствовал боль и сразу же понял, что вернулся в привычный мир. Сны становились с каждым разом более убедительными, и мне едва удавалось поверить в иллюзорность пережитого. Я был полон сил. Разбитость, ставшая обычностью моего состояния, исчезла. Сколько я проспал? Мне казалось, вечность. Я приподнял себя на локти и обомлел. Это, наверное, шутка. Неужели это создание принадлежало моим рукам? Я медленно поднялся на ноги и тихонько двинулся навстречу с произведением, передвигаясь крайне осторожно, будто бы боясь спугнуть беззащитное существо. Картина мне казалась самым хрупким творением за всю историю человеческого бытия. Она отражала в себе мой внутренний мир, но в то же время таила в себе определенную загадочность: мужчина, крепкого телосложения, с развивающимися на ветру темными волосами держит за руку рыжеволосого мальчугана, который разглядывает уходящие за горизонт корабли в бушующих водах бездонного океана. Их лица неразборчивы, но чувствуется надежда в их глазах. Я ощущаю осенний холод, запах водорослей и слегка соленый вкус морской воды. Как будто я стою у них за спиной, пытаюсь подслушать их разговор. Путь кораблей благословляет маяк, который грустит вместе с героями картины. Наверное, это Ромаль сжимает руку своего папы. Теперь они вместе прогуливаются вдоль берега океана, кидают камешки в пенные волны, передразнивают неуклюжих чаек. Мальчик задает тысячи вопросов, потому что нетерпеливо хочет узнать все об этом необъятном мире: почему дует ветер, куда уходят корабли, почему нельзя дышать под водой. Всезнающий отец пытается отвечать на бесконечные «почему», испытывая умиление и заботливые отцовские чувства. Дома Ромаля ждет мама, которая испекла его любимый яблочный пирог и заварила брусничный чай. По возвращении домой они еще долго буду сидеть у почерневшего камина, вслушиваясь в древесное потрескивание, и рассказывать друг другу разные байки, пока Ромаль с улыбкой на лице не уснет на коленях папы. Сквозь сон он почувствует прикосновение заботливых губ и, свернувшись в калачик, ощутит глубокое чувство родительской любви.

Искренние слезы радости прокатились по моим щекам. Может быть, история Ромаля всего лишь красивая, успокаивающая сказка, которая выплеснулась из глубин моей души. Может быть, все иначе и его больше… Я запрещаю даже малейшего писка этой мысли у себя в голове. Он, несомненно, жив! По-другому жизнь не поступает с отчаянными искателями счастья. Несмотря ни на что, я буду верить до последнего миллиметра своего пути, что однажды в мою дверь постучит маленькая ручонка столь близкого моему сердцу человека и бесстрашный Ромаль поведает мне свою необычайную историю.

Глава 28

— Уму непостижимо, что вы скрываете от мира эти шедевры. Это не иначе как трусость! — округлив свои лазурные глаза, в недоумении, спорила Гелна. — Все это оправдания, что мир будто бы изменился и люди вместе с ним. Просто ерунда! Свойство мира как раз — таки и заключается в постоянном процессе изменения. И, соответственно, человек, не испытывающий перемен, со временем черствеет, а потом и вовсе засыхает…

— Гелна, я понимаю благородность твоих помыслов, — спокойно парировал месье Деданж. — Но люди замкнуты, а ключи бесследно потеряны. Над ними властвует культ индивидуализма: эгоистичная самореализация, шаткая карьерная лестница, конкурентная грызня, да и вообще безразличие к окружающим. Они прозябают в царстве бессознательного, а там лишь пустота, которая заполняется средствами, вызывающими иллюзии.

Гелна твердым взглядом окинула всех присутствующих в мастерской маэстро и уверенным, поистине лидерским призывом произнесла:

— Ваше творчество вдохнет жизнь в опустошенные сердца!

Мне явился небожитель — ангел действия и намерения. Ее хрупкость исчезла и просторная мастерская месье казалась теперь крохотной каморкой пред величием Гелны. Нависло задумчивое молчание, которое решил прервать я:

— Гелна, ты права! — заявил я, поймав влюбленный взгляд возмутительницы сомнений. — Вы все: папа, мама, месье Деданж, мистер Чегони — свидетели того времени, когда Хегри гордо носил титул культурной столицы. Весь город стекался к этим улицам, чтобы познать прекрасный мир души…

— Это безвозвратно ушедшее время, сынок… — безнадежно оборвал меня папа.

Без каких — либо раздумий я принялся атаковать нависшее сомнение:

— Каждый из вас помог мне поверить в то, что безнадежность преодолима! Благодаря именно Вам я полюбил жизнь. Безвозвратно время или нет, решать только нам. И в обоих случаях мы будем правы. Ведь это наши мысли и наш осознанный выбор. Я знаю точно, что каждую минуту человеку дается шанс изменить ход своей жизни. И нужно быть готовым, что этот сценарий будет неоднократно переписываться, подвергаться безжалостной критике, окутываться противоречиями. Но итогом станет вдохновляющая история, которая послужит людям примером. Мисье Деданж, теперь, посмотрев назад, я уверенно могу сказать, что сам Всевышний привел меня за руку в эту некогда любимую всеми библиотеку. Испытания, которые посылала мне жизнь, открыли мне путь к осознанию смысла нашего пребывания в этом мире. Семья, любовь, дружба, вера, надежда, действие — это язык, на котором говорит счастье. Это то, ради чего можно умереть… Будь я один, мне бы ни за что не удалось выбраться из этого омута, но сейчас, в этой комнате, мы вместе, а значит, непобедимы…

Даже у хмурого, вечно молчаливого мистера Чегони, который всем видом демонстрировал безразличие к нашему разговору, выступили слезы, увлажнившие его пересохшие от черствости веки. Я бросил взгляд на новорожденную картину «отца и сына» и только сильнее наполнился верой в сказанное. Остатки своих сомнений не скрывал и месье Деданж, который прилип взглядом к видимой лишь ему точке на полу. В мастерской царило глубокое внутреннее размышление.

— Нам нужен конкретный план и деньги! — сделал коммерческий вывод Лимерций. — Если бы удалось выкупить вторую половину библиотеки, то на базе этого здания можно было бы организовать, например, школу искусств для начинающих талантов. Обучение сделать платным, привлечь партнеров — и все дела.

— Идея отличная, только как же быть с теми, кто не может позволить себе денег на обучение? — сбив ухмылку собеседника, спросил я.

— Ну… В конце концов, это жизнь, Шаду. Я вот мечтаю о роскошном особняке на острове, но, к сожалению, без денег это лишь грезы…

— Школа должна быть бесплатной, в первую очередь, рукой помощи для открытия таланта. А зарабатывать можно будет, организовывая выставки и с продаж картин, в случае согласия их авторов.

Лимерций одобрительно кивнул головой и, растирая пальцами подбородок, принялся мысленно прорабатывать план.

— Молодые люди, вы делите шкуру неубитого медведя! — попытался образумить нас отец. — Есть ряд юридических деталей, в которых я вам обещаю помочь, но сумма, чтобы выкупить всю библиотеку, наверняка будет заоблачной. Тут вам нужен заинтересованный партнер…

«Отголоски моей прошлой жизни — язык левых полушарий…» — огорченно подумал я.

— Мистер Руст! — выкрикнул Лимерций, безжалостно перебив Эстиго и спровоцировав у него прилив возмущения.

— Лимерций, этот человек — подлец! — глаза папы блеснули безжизненным стеклом. — Взяточник, высасывающий жизненные силы из своих подчиненных, выкручивающий их, как тряпки, наизнанку. Он даже не осознает, насколько аморальны его поступки. Мистер Руст готов растоптать любого на благо своей выгоды и при первом же запахе денег превращается в оборотня. Обладающий змеиной изворотливостью, он не раз оставался безнаказанным. Нет, Лимерций, этот человек уже давно предал свою душу, вместо этого он наполнил ту самую «пустоту» звоном монет. Плевать ему на ваши картины, юные таланты и в целом на искусство!

— А нам плевать на него! — расчетливо ответил Лимерций. — Взаимное использование это называется. Главное — продать выгоду. Об этом я позабочусь. Все, что нужно, — грамотное предложение, спокойствие внутри и уверенность в глазах.

Признаться, мне не нравилась расчетливость моего друга, звучала она довольно-таки безжизненно. Мой Вестос возмущался, вызывая душевное беспокойство. Но я понимал, что, к сожалению, этот город существует по определенным законам, которые невозможно было беспрепятственно обойти, по крайней мере, я не знал как. Моя доверчивость и открытость погубили бы меня на первых же подступах к неведомому механизму, так называемой взаимовыгодности. А вот Лимерцию это было под силу, он умел прятать душу от грязных лап, приспосабливаясь к условиям жестокой среды выживания и ловко маскируясь в ней. От природы он обладал смекалкой и здоровой хитростью, которые не раз вытаскивали его из передряг. Легко и непринужденно он порабощал доверие людей, обольщал своим лукавым обаянием, паразитировал за счёт любви. Словом, талантливый продавец воздуха. Сейчас в нем шипел азарт, который выпускал языки пламени. Его вторая, расчетливая, половина принимала вызов и рвалась в бой, источая агрессивный энтузиазм. Лимерций попросил лист бумаги и ручку. Затем удалился в одиночество для разработки своего гениального плана наступления.

Глава 29

Как и ожидал Лимерций, мистер Руст откликнулся только на третье письмо, в котором доминировали такие знаменитые корыстные слова, как выгода, деньги, покупатели, продажа, доля и т. д. Наш двуличный партнер отправил ответ с лаконичным содержанием шаблонных строк, очевидно написанных его помощником. Строки эти выражали интерес к нашему бизнес-проекту. В конце письма было назначено время встречи. Мистер Руст намеревался лично посетить мастерскую, чтобы оценить уровень инвестиций и в случае перспективности дела обговорить условия. Сообщение заканчивалось лицемерной благодарностью и корявой, дрожащей подписью. Папа не скрывал своего беспокойства. Он характеризовал эту затею не иначе как сделку с дьяволом, вызывая у Лимерция непроизвольную насмешку.

Подготовка к визиту шла полным ходом. Уборка проводилась уже в четвертый раз: каждый сантиметр начищался до безупречности, обрывки бумаги собирались в очередные снежные горы. Привычную обшарпанность стен сглаживал валик с краской. Окна были открыты нараспашку — выветривались пыльные клубы от библиотечного реквизита. Та самая комната, которую я окрестил «темницей месье Деданжа», теперь переродилась в красочный выставочный зал, где мы решили расположить пейзажи города. Месье Деданж радовался преображению помещения, хотя в его глазах виднелось еле уловимое послание: «Я буду скучать по былому творческому беспорядку и таким же, как и я, порабощенным тяжестью времени стенам».

В главном холе, который я называл «чистилищем Деданжа», все произведения были расставлены вдоль стен и помимо естественного солнечного света, пронизавшего стеклянную крышу, подсвечивались точечными лампами, придавая дополнительной яркости деталям. Здесь мы расположили портреты, за исключением двух работ: портрета супруги маэстро и моего новорожденного произведения «Отец и сын». Мы приняли совместное решение спрятать их подальше от недобрых глаз. Практически для каждой картины мистер Чегони выпилил багет и подставку. Облаченная в сверкающие рыцарские доспехи, боевая шеренга верхом на доблестных скакунах — вот, что теперь я видел перед своими глазами. Сами того не ожидая, мы были поражены лучезарностью мастерской. Суета прекратилась, сменившись томным ожиданием.

— Будет лучше, если мы с мамой уйдем, я могу все испортить, — торопливо произнес папа.

— Я понимаю… — не сумев скрыть разочарования, сказал я.

Присутствие родителей, несомненно, прибавило бы мне уверенности, но, зная, сколько яда мистер Руст впрыснул в жизнь папы, лучше было не пересекать их дороги.

— Главное, будь осторожен с этим человеком, не раскрывай душу.

— Хорошо, пап, не беспокойся…

Спустя час, точно в назначенный срок, раздался стук, который отразился вспышкой в моих глазах. Все резко зашевелились, настраиваясь на нелегкую встречу. Я торопливо ринулся к двери. За эти секунды я проиграл тысячи сценариев в голове: от крушения моих надежд до фурора в благородном начинании. Набрав полные легкие воздуха, я ощутил пульсацию взволнованного сердца. «Не знаю, прав я или ошибаюсь, Вестос, но прошу тебя, дай мне душевного спокойствия сейчас!» — с этой мыслью я открыл дверь самому влиятельному человеку в Хегри.

Мистер Руст уверенно шагнул в комнату, встречая ослепительной улыбкой всех присутствующих. За ним незаметной тенью прошмыгнул его помощник.

Силой сжимая распадавшиеся от неуверенности слова, я почтенно обратился к гостям:

— Спасибо за то, что Вы откликнулись на наше приглашение. Мистер Руст, меня зовут…

— Шаду, я так полагаю! О, я наслышан о Вас — пристально следил за вашим судебным процессом. Признаюсь Вам откровенно, я был на Вашей стороне с самого начала. Проклятые газетчики так и норовят раздуть очередную интригу, невзирая на чужое горе. Но Вы стойкий человек!

Чувствовалось, что передо мной личность властная, в которую невольно влюбляешься с первых произнесенных ею слов. Необъяснимым образом ты забываешь про все опасения и какое-либо недоверие, уверяя себя в отсутствии подлости этого человека. Мистер Руст искрил улыбкой, которая подтверждалась правдоподобностью образующихся в уголках глаз морщинок. Идеально гладкая борода на широком лице плавно переходила в два мостика на висках, соединяющих ее с ухоженной прической, разделенной на два берега белым пробором. Глаза были наполнены серьезностью. Под ними образовались мешки, присущие человеку с повышенной ответственностью, который просыпается гораздо раньше города. Идеально выглаженный костюм, до блеска начищенные ботинки, сверкающие золотом часы — все это вырисовывало портрет статусного человека, пользовавшегося авторитетом как среди окружающих, так и перед самим собой. Сильный мужчина, чего уж не скажешь о его помощнике, которого можно было описать просто: то самое среднестатистическое лицо, которое рисует твое воображение при утрированном представлении банкира, коммерсанта или управляющего торговой компании. Какой-то скользкий тип, с недоедающей, бледной худобой, нарушающий тишину непроизвольным, раздражительным фырканьем носа.

Мистер Руст пожимал руку каждого присутствующего обеими ладонями, повторяя вслух имя очередного нового знакомого. Единственную девушку он приветствовал поцелуем руки, вызывая при этом неловкое смущение Гелны. Дойдя до мистера Деданжа, он быстро сообразил, что к чему, и выразил свое уважение почтительным кивком. Затем Руст с непосильным интересом принялся знакомиться с выставкой. Не скрывая своего восторга, он пристально осматривал каждую картину, то сближаясь с ней, чуть ли не касаясь носом полотна, то отдаляясь, чтобы собрать детали воедино. Робким движением пальцев он повторял каждый изгиб багета, опасаясь надуманной хрупкости обрамления картины. Его помощник отчужденно вдавливал ручку в блокнот, фиксируя понятные лишь ему записи.

— Потрясающе! Я поражен! Я далеко не эксперт, но уверенно заявляю вам — рисовали поистине золотые руки! — восхищался во весь голос мистер Руст. — Кто автор этих произведений?

— Месье Деданж! — указал я на скромного маэстро, который отстраненно смотрел в окно, наблюдая за происходящим на улице.

Руст на секунду позволил удивлению отразиться на лице, но затем сразу же сменил свое выражение на привычное.

— Месье Деданж, Вы, безусловно, один из самых талантливейших художников, которых я когда-либо видел. Сколько чувств! Сколько жизни! Вы не представляете, как можете разбогатеть! — гремел наш гость.

— Благодарю Вас, но я уже богат. Для меня богатство исчисляется в других единицах, — невозмутимо ответил месье.

«Где-то я уже это слышал», — улыбнувшись про себя, подумал я.

— Мудро, очень мудро сказано! — понимающе подхватил Руст.

Череда восторженных возгласов продолжилась, когда мистер Руст соприкоснулся взглядом со стеклянной крышей второго помещения, и я вместе с ним заново пережил шквал захватывающих дух эмоций от красоты увиденного. Уверен, что никто из нас даже не ожидал такого развития встречи. Признаюсь: нашему гостю удалось быстро расположить доверие окружающих к себе. Лишь только месье Деданж выражал определенное безразличие.

— Ну что же, настало время выслушать ваши предложения, коллеги, — обозначил переход на деловой манер мистер Руст.

Здесь бразды уверенно подхватил Лимерций:

— Представьте себе школу искусств, которая соберет всех талантливых художников, скульпторов, быть может, даже изобретателей. Сколько внимания общественности сможет приковать их талант. Эпоха возрождения для Хегри! Мы будем организовывать выставки, привлекая различных партнеров и ценителей искусства. Устраивать аукционы и зарабатывать с продаж картин…

— С согласия их авторов, — уточнил я.

— Именно так! — подтвердил Лимерций.

— Я согласен с Вами, городу нужно предложение, которое сделает новым позабытое старое. Как правило, это работает — проверенная мной истина. Люди называют повторы истории не иначе как мода, — стараясь понравиться нам, произнес с улыбкой мистер Руст. — Как я вижу, школа должна быть бесплатной, но отбор будет проводиться справедливым и строгим образом. Ведь нам нужны надежные партнеры — энтузиасты, так сказать. Я думаю, среди моего круга найдутся заинтересованные инвесторы.

Я не верил своим ушам. Тысячи раз в своей голове я испытал страх и предчувствие поражения перед этой встречей. Но вот здесь, сейчас, все складывалось невообразимо легко. Общение с одним из самых влиятельных людей в Хегри происходило на одном уровне, будто бы он наш давний, близкий друг, знающий наизусть наш внутренний мир.

— Мистер Руст, вторая половина библиотеки…

— Будет принадлежать нам, не беспокойся, Шаду. Инвестиции я беру на себя, а ваше дело — творить, создавать и искать этих самых создателей. Я больше чем уверен, что проект окупит себя, поверьте моему чутью.

— А что насчет прибыли? — спросил Лимерций, не поддаваясь опьяняющему чувству успеха.

— Теперь мы партнеры, и все наши договоренности будут взаимовыгодными. Уверен, что каждый останется довольным в этом благородном деле. Все это законно отразим в контракте.

Фраза была довольно-таки размыта, но Лимерций не стал проявлять излишнюю навязчивость. Дело было непростое и требовало определенных этапов для продвижения к цели. И он, и я это понимали. На этой многообещающей ноте мистер Руст вновь обошел каждого присутствующего, совершая тот же обряд, что и вначале: пожимание рук обеими ладонями, произнесение имени вслух, поцелуй женской ручки и почтительный кивок невозмутимому месье Деданжу. Затем торопливо в компании своей услужливой тени удалился из мастерской.

Глава 30

Темные улицы Хегри вспыхивали от искр нашей с Гелной радости. Схватившись за руки, мы, словно дети, бежали в никуда, нарушая подозрительное для многих спокойствие громкими воплями и безудержным смехом. Каждый раз, достигнув начала новой улицы, мы сливались в единое существо и соединяли наши сердца страстными поцелуями. В ее объятиях я чувствовал бесконечность мира. Моя муза открывала мне двери к нескончаемым архивам творческого наития, и душа непрестанно черпала энергию вселенной. Достаточно было одного касания ее руки, и я готов был творить ночи напролет, всего одного поцелуя, чтобы вдохнуть жизнь в тысячи шедевров. Я нашел таинственный ключ к творческому бессмертию, благодаря которому многие творцы живы по сей день. И имя ему — искренняя любовь.

Гелна пришла в недоумение, когда я внезапно прервал вихрь наших чувств, оказавшись у подножия столь знакомой мне дряхлой многоэтажки. Да, это постаревшая высотка много раз служила мне местом для исповеди в тяжелые минуты прошлой жизни. Она была далека от безупречности, но за внешним уродством скрывался заботливый слушатель, который всегда готов был принять меня и в горести, и в радости.

— Зачем ты меня привел сюда, Шаду? Тут жутко, — настороженно, но сохраняя улыбку, обратилась ко мне Гелна.

— Иногда за невзрачной оболочкой скрывается богатый внутренний мир…

В этот момент я почему-то подумал о Деланже, и меня окатило обжигающее чувство стыда за всех, кто спорил с разумом, когда впервые столкнулся с фактом принадлежности картин человеку без рук. Наверное, каждый из нас испытал внутреннюю борьбу, с трудом находя объяснения тому, как может ограниченность создавать прекрасное.

— Закрой, пожалуйста, глаза…

Улыбнувшись, она сомкнула веки, за которыми пряталась вселенная. Наши руки соединились, и я, словно проводник в неизведанное, отправился знакомить Гелну с внутренним миром «дряхлой многоэтажки».

Ночь была особенно яркая на крыше этого здания. Внизу виднелись нескончаемые гирлянды сверкающих огней: греющие уютом окна домов, затор машин, сливающийся в лениво ползущего червя, блеск рекламных щитов, подмигивающий прохожим. Над нашими головами распростерлась нескончаемая плеяда звезд, где каждый огонек посылал сигнал своего присутствия во вселенной. Гелна была поражена красотой, пленившей своей притягательностью. Молча, еле дыша, мы наблюдали, как под строгим надзором небесных сторожил, перемешиваются сияющие краски города.

— Ты веришь, что мы одиноки во вселенной? — кротко, боясь прервать нависшую гармонию, спросила Гелна.

— Нет, конечно же, нет! Я уверен, что там, на другом конце звездного хранилища, на крыше похожего дома, за светом нашей звезды наблюдает такая же молодая парочка, сомневающаяся в одиночестве их мира среди бесконечных просторов вселенной. Они смотрят в надежде на то, что когда-нибудь встретят похожих на себя существ. Они чувствуют, что за ними наблюдают откуда-то издалека…

— И ты чувствуешь это, Шаду?

— Да, я чувствую это как никогда раньше…

Как же мне хотелось поведать ей историю моего перерождения: от больничной кушетки и встречи с Бродо до сегодняшнего мгновения в ожидании известного дня встречи с Мортем. Хотелось воодушевить ее откровением, что мир не такой прагматичный и бессмысленный. Мы не одиноки, и у каждого из нас есть свой Вестос, он сейчас с тобой, рядом с твоим сердцем, Гелна. Ты слышишь его кроткие советы и опасения, наставления и капризы. Ты слышишь его призывы любить жизнь! Гелна, любимая моя Гелна, возможно ты не поверишь в мою окутанную мистикой историю, но ведь ты наверняка разделяешь мое убеждение. Ты веришь в то, что наша временная остановка в этом мире несет в себе светлую миссию понять мироздание, найти связь с миром и осмыслить себя в нем. Я люблю тебя вселенской любовью, Гелна. Ведь именно ты открываешь сейчас бескрайние просторы счастья, которые таились за неприступной дверью моего существования. Ты делаешь меня на шаг ближе к Всевышнему, Вселенной, Любви всеобъемлющей…

— Я слышала, что мы видим свет некоторых звезд, которые давно погасли! — прервав мой внутренний монолог, произнесла она. — Это грустно и в то же время завораживает. Ощущать в настоящем свет, выпущенный прошлым…

— Я думаю, эти самые давно погасшие звезды показывают нам пример, как нужно жить, — улыбаясь, сказал я.

— Даже после смерти надо оставить свет, который будут видеть люди…

Я обнял ее, ощущая всем телом теплую дрожь от переполнявшего сердце чувства. Вмиг я увидел красочные отрывки из будущего. Передо мной она, Гелна — моя вторая половина: понимающая жена, заботливая мать, хранитель семейных ценностей. Внутри все переворачивалось. «Чего же ты медлишь? Вот этот самый час соединить крепкими узами ваши сердца». Но что-то тяготило меня, не давая действовать. Намерение раскрывало губы, но сомнение превращало в воздух выпускаемые слова. Душа боролась с разумом. В сознании нависла боязнь будущего: «Я не хочу причинить ей боль». Голос Вестоса, которого я так жаждал, вдруг с призывом произнес:

— Шаду, время жить здесь и сейчас, прошлого и будущего нет. В твоих руках истинное счастье. Не порождай сомнений, препятствующих на пути к нему. Выпусти свет души своей, дай жизни вдохнуть в вас бессмертную любовь. Ты искал смысл своего второго шанса, и сквозь испытания ты узрел его. Выбор в твоих руках…

Мои губы дрожали, сухость сковывала горло. Несмотря на это, внутренние силы наполняли меня. Я верил очередному наставлению своего внутреннего голоса. Живем один раз в неведении своего последнего часа, и это делает нас порой неблагодарными, как будто жизнь — наш должник. Страшно проживать «второй шанс», зная день своей смерти, но ты понимаешь, как же глупо бесцельно существовать, медлить в сомнениях, бояться рисковать. Повернувшись к ней лицом, я обнял ее талию. Она застенчиво улыбалась, всматриваясь в неподвижность моих глаз.

— Гелна, любимая моя. Когда-то, в тяжелое мгновение, я пришел на эту крышу и попросил у жизни прощения. Я корил себя за свое безразличие, бездействие, безответственность! Я исповедовался этим звездным небесам, сияющему городу, и прохладный ветер приносил мне успокоение. Я стал слышать свой внутренний голос, смотреть глазами добродетели на мир и благодаря тебе, чувствовать любовь…

Ее глаза наполнились слезами. Я продолжал:

— Я хочу быть с тобой до последнего своего вздоха, созидать вместе прекрасное и созерцать созданное! Будь хранителем моего сердца, а мне позволь быть твоей крепостью. И даже если мне суждено будет прожить не много, я клянусь подарить тебе всего себя! Всю свою жизнь мужчина ищет прекрасное, хрупкое создание, которое способно сделать его самым сильным. Так вот я нашел тебя и прошу тебя стать моей женой.

— Тогда в тюрьме… — тихонько начала она. — Я увидела твой страх перед будущим. Ты был вне себя, говорил несвязно, будто бы знал день своей смерти…

Я вздрогнул, но не подал вида. Гелна продолжала:

— Мы не знаем, когда судьба прервет нашу хрупкую линию. Ведь ты однажды не дал ей этого сделать со мной, в ту минуту, когда я уже смирилась с неизбежной гибелью. Я готова была променять годы на минуты наших встреч все в той же тюрьме — именно тогда я осознала ценность времени с любимым человеком. Осознание подобных минут и есть жизнь. Так вот что я тебе скажу, Шаду: лучше минута жизни, чем сто лет существования!

Ее глаза распахнулись и отразили в себе всю внутреннюю любовь, которая выплеснулась в словах:

— Я согласна…

Всю ночь мы провели на крыше в объятиях, наблюдая, как небосвод сменяет темные одеяния на хрустально-лазурные тона, принося утреннюю прохладу и новые надежды. Когда встречаешь рассвет, то наполняешься необъяснимым чувством уверенности. Это не просто суеверие. Ты как будто берешь нечто доброе за руку, и оно заботливо провожает тебя по безопасному пути до конца дня, даруя светлые мысли и мечты. Наблюдая за чудом, созданным Всевышним, я благодарил его за самую счастливую ночь в моей жизни.

Глава 31

Уединившись в своей комнатушке, я стоял перед зеркалом и шепотом повторял слова, которые предназначались для моих родителей. Возможно, они догадывались о том, что я задумал. Наверное, меня выдала радостная интрига в голосе, когда я решил собрать всех близких под предлогом праздничного ужина. Это очень волнительно и в то же время приятно — предвкушать момент открывания зрителям занавеса, за которым прячется твой вечный спутник. Благословение родителей, наверное, это некая приятная формальность, сопровождающаяся искренними слезами матери и переполняющей гордостью отца, которые дают согласие небесам поставить печать на разрешение соединить два сердца. Именно этот шаг знаменует для родителей новый этап жизни, вызывающий в хорошем смысле небольшую грусть и воспоминания о былой молодости.

Мистер Чегони явился с опозданием в непривычном для всех образе. Он был облачён в консервативный благородного тона костюм и как никогда опрятен с идеальной гладкостью щек, сменившей клочкообразную небритость. Приветливо улыбался, шутил, хрипло смеялся — просто радовался. Месье Деданж знал о нем немного больше всех остальных.

Маэстро рассказывал, что всю жизнь Чегони был одинок, и не было у него ничего, кроме его унылой багетной мастерской. Про его родителей ему не было известно, да и невозможно было выпросить у скряги хотя бы строчку откровения из его книги жизни. Ни друзей, ни знакомых, ни единомышленников, только редкие посетители багетной лавки «Палитра чувств» такие, как месье Деданж. Однажды маэстро всё же удалось разговорить Чегони, который раздражительно выплеснул: «Нет друзей — нет предательства, нет любви — нет измен! Да, я одинок и принимаю свое одиночество. Я немногословен, но наблюдателен. И вот что я вижу: дружба и любовь по-настоящему существуют только у детей. Все это затаптывается, когда мы становимся теми самыми «индивидуальностями». Мы бросаем пыль в глаза, окружая себя людьми, но остаемся по-прежнему одинокими». Деданж ничего не отвечал, порождать спор было бессмысленно. Ему было жаль мастера, ведь за этой оболочкой вызывающего антипатию старикана скрывалась разочарованная, обиженная душа. Все, что нужно было ей, — это подарить немного любви. И вот сейчас тот самый убежденный в безответности ворчун озарял радостью всех присутствующих.

Все были в сборе, кроме Лимерция. Вот уже несколько дней он пропадал в лабиринтах офиса мистера Руста, обсуждая условия нашего общего дела. Я был спокоен, доверив переговоры опытному и проницательному другу. А вот папа был чем-то по-прежнему обеспокоен. Его выдавали попеременно барабанившие по столу подушечки пальцев и отстраненный взгляд в сторону. Он несколько раз посмотрел на меня, пытаясь что-то сказать, но так и не решился. Я уловил это желание и подал ему сигнал поговорить наедине:

— Пап, что случилось? Ты сам не свой.

— Сынок, поверь мне, это не предубеждение. Мистер Руст не делает так, чтобы всем было хорошо. Только для себя, себя одного, понимаешь? Не стоит торопиться. Нужно все, как следует, взвесить. Начать с меньшего, возможно, потребуется больше времени…

— Пап, времени мало и больше нет, его никогда не будет… Ты же сам это знаешь.

— Сынок, здесь собрались все, кому ты небезразличен. Те, кто по-настоящему любит тебя. Прошу, не впускай гниль в этот круг, либо она разрушит все, что тебе дорого. Ты еще все поймешь…

Невольно я испытал чувство непосильного раздражения. Казалось, что мне в очередной раз внушают слабость.

— Папа, я знаю, что ты пытаешься уберечь меня от ошибок, совершенных когда-то тобой. Тебя окутал и тяготит страх прошлых неудач. И ты не хочешь, чтобы я их повторял. Но это забота излишняя. Ты не сможешь вечно меня оберегать, я должен сам пробовать, преодолевать! Только так я смогу отличать хорошее от плохого.

Мой тон наполнился едва сдерживаемой злостью. Отец наращивал громкость в голосе:

— Когда у тебя появятся дети, ты почувствуешь эту внутреннюю чесотку — предчувствие опасности для близких…

— Возможно, эта чесотка и порождает те самые опасности!

Наш разговор прервала открывшаяся дверь, за которой оказался Лимерций. Он был чем-то озабочен, его глаза требовали безотлагательного разговора:

— Шаду, есть новости! — спешно произнес Лимерций. Затем посмотрел на Эстиго и добавил. — Поговорим с глазу на глаз.

Мы спустились на улицу, оставив позади недоверчивый взгляд папы. Мой друг, ощущая надуманную слежку, начал торопливым шепотом:

— Шаду, друг мой! Все прошло успешно. В наших руках с тобой сейчас миллион, — в его глазах я приметил неподвижную одержимость. — На первый взгляд это может показаться идиотизмом, но ты сразу не горячись, ладно?

— Ты можешь говорить связно и поспокойнее?

— Мистер Руст готов выделить огромные деньги на это дело, хоть завтра. План следующий. Представь себе: школа искусств месье Деданжа! Звучит? Возрожденная эпоха, реинкарнация былых кварталов искусств, картины, возвратившие радость былых лет!

Меня завораживали могучие слова Лимерция. Он усиливал натиск:

— Выставки, аукционы, повсеместная слава и признание. Сначала Хегри, а затем, быть может, весь мир! Главное, это правильно продать, а? Человек без рук создает шедевры! Надежда безгранична! Или ограниченность не безнадежна. Щепотку рекламной компании, вызывающей жалость, и люди, умываясь собственными слезами сострадания, понесут деньги в наши карманы. А после того как твой уважаемый месье мазнет ногой пару картин в присутствии людей, мы просто будем собирать нескончаемые плоды богатства…

Я прервал этот алчный бред ударом в морду, которая опорожнялась бесстыдными предложениями. Фигура Лимерция рухнула навзничь, и на его лице отразился злобный оскал. Не скрывая гнева, окутавшего меня, я произнес:

— Если бы у месье Деданжа была хотя бы одна рука, она непременно отправилась бы прямиком в твою расчетливую рожу, идиот!

— Я же попросил, не горячись! — сплевывая алую кровь, ответил Лимерций. — Ну, подумаешь немного театра, все наше общество — сплошные лицемеры. Что плохого в том, что мы сыграем по их правилам?

— Это немыслимо… Я не верю, что это говоришь ты…

— Да успокойся же! Чего ты так привязался к этому калеке?

«Мистер Руст — дьявол-искуситель или я просто не знал своего друга? Вот теперь Ситуация открывает его истинное лицо», — я был безразличен к словам Лимерция, обдумывая это.

— Шаду! Тридцать процентов от прибыли наши с тобой! Это все отразится в контракте. И живи, как хочешь, воплощай деньги в мечту!

— Так вот цена нашей дружбы — «тридцать процентов»! «Предательство бывает разным», — говорил мне когда-то Бродо… — разочарованно произнес я.

Молча, игнорируя обезумевшие возгласы друга, я развернулся и медленно пошел обратно в дом.

Крики Лимерция гремели яростью на весь квартал, всполошив всех присутствующих в мастерской. Они торопливо выскочили наружу, чтобы засвидетельствовать происходящее.

— Он заберет все у вас! Несомненно, заберет! Ему это подвластно, подумай, пока не поздно! Слышишь меня?! Ты не думаешь о себе, подумай о других, чего ты их можешь лишить?

Я удалялся и лишь только наполнялся стыдом за колкие высказывания Лимерция перед лицом моих близких.

— Слышишь, Шаду! Заберет все картины! При желании даже сделает здесь бордель! Библиотека принадлежит городу, а значит, мистеру Русту! Ты кончишь свою жизнь нищим ничтожеством.

Я остановился, резко повернулся к нему, и чуть было не сказал все то, что о нем думал в том момент. Но затем, сдержав в себе неутолимый гнев, поднялся по лестнице в мастерскую, оставив моего друга наедине со своей ненавистью.

Глава 32

Когда принимаешь мысль о предательстве друга, то на мгновение часть твоей души тускнеет. Исполненный отчаянием, ты желаешь, чтобы жизнь преподала обидчику урок, принесла боль, испытав которую, он вспомнит и пожалеет о том дне, когда нанес удар тебе в спину. Измученный угрызениями совести, он пожалеет о случившемся. Ведь все, кто поступает плохо, заслуживают несчастной жизни. Я ловил себя на этой мысли, и мне становилось грустно. Зачем мне чужое испытание вины? Неужели, увидев это, я стану сильнее? Пожелав зла, я его сотворю, предам самого себя. Нет! Пусть все у него получится, пусть мораль его будет непоколебимой. Только прошу для него осознание ценностей — ведь я начинаю понимать, что имеет действительную цену за считанные минуты до смерти.

Вечер был испорчен нависшим смятением. Каждый присутствующий глубоко обдумывал произошедшее, до конца не веря в то, что человек, который так отчаянно тратил силы на благородные поиски Ромаля, теперь готов был с потрохами променять дружбу на «тридцать процентов». Я избегал взгляда папы, потому что в нем отражалось мое упрямство и гордыня, но в то же время не было ни малейшего осуждения и презрения. Скорее, я сам признавал свое нежелание прислушиваться к близким. Признавал свою покорность перед властью собственного эго — «я сам все знаю и умею». Месье Деданж сохранял уже привычное для меня безмятежное спокойствие, скрывающееся за беспечной улыбкой. Не в силах скрыть обжигающий лицо стыд, я обратился к маэстро:

— Месье Деданж, я так виноват перед Вами…

— Шаду, не продолжай. Случилось то, что должно было случиться. Именно так проверяется дружба. Я рад тому, что ты испытал предательство в самый неожиданный момент от самого неожиданного человека. Понимаю, что сейчас внутри все сжимается, но ты ведь наверняка в глубине души сомневался в нем? Задумывался хотя бы иногда, что ты значишь для него? Наверное, силой подавлял эти мысли?

— Да… Я думал, это все зависть, которая порождает сомнение… Признаюсь, что во многом хотел быть похожим на Лимерция.

— Нет, юноша, это не зависть. Настоящий друг никогда не покажет своего превосходства для утверждения своей важности. С ним ты всегда будешь самим собой, не стыдясь произносить глупости вслух, без упрямого выражения серьезности и страха быть навязчивым или занудным.

— Как с Вами сейчас, месье Деданж. Мне легко быть собой…

Эти слова были приятны маэстро и невольно отразились румянцем смущения на его бледных щеках. Он продолжил:

— А вот сомнение, это неспроста. Ты улавливал сигналы своего хранителя. Ты в силах превозмочь и это испытание. Перед моими глазами новый Шаду — гораздо сильнее, чем прежде, и ты еще на один шаг стал ближе к мудрости.

— Он угрожал. В гневе говорил, что мистер Руст заберет картины…

— И эти угрозы способны запугать лишь только того, кто боится потерять материальное. Лимерций угрожает в первую очередь себе самому. Бедный мальчик, мне искренне жаль его, ведь он рискует лишиться последних остатков своей духовности. Надеюсь, он опомнится, пока не поздно. Мы должны благодарить настоящее, даже если оно тяжелое, и с надеждой ждать завтра, невзирая на приключения, которые нас поджидают.

— Месье Деданж, прошу Вас, картины нужно спрятать, им нельзя попасть в грязные лапы…

— Мальчик мой, научись доверять происходящему, ибо все, что произошло с тобой, оказалось к лучшему, разве не так?

Затем, уловив мое согласие, он обратился ко всем присутствующим, пребывавшим в беспокойстве:

— Прошу Вас всех не падать духом и как следует отдохнуть, набраться сил перед новым днем. Завтра мы обсудим произошедшее в спокойной обстановке.

Маэстро был прав, но всё же из глубины моей души доносились те самые тревожные «сигналы хранителя», наделявшие меня не то даром прорицателя, не то просто беспокойством. Теперь я понимал: испытывая то же самое, папа пытался уберечь меня от грядущих бед. Наш Вестос всегда чувствует даже самые тонкие нити событий, скрывающиеся за неизвестностью. Всё же, вопреки словам мисье Деданжа, я решил тайком спрятать две картины, которые мы единогласно решили скрыть от глаз мистера Руста в прошлый раз. Именно эти два творения таили всю боль и в то же время исцеление для души: что-то невообразимо святое, открытое лишь для чистых сердец.

Все разошлись, кроме меня и Гелны. Я выразил желание провести ночь в доме месье, на что Деданж радушно согласился. Дождавшись полуночи, я тихонько спустился в свою комнатушку. Заботливо обернул каждую картину в белоснежную простыню и через окно спустил их в надежные руки моей соучастницы. Затем, старясь быть незамеченным, покинул дом. Я знал, что стоит мне только попасться на глаза Деданжа, как он в тот же миг без единого слова разоблачит мой замысел. Этот старик всегда догадывался, о чем я молчу.

Глава 33

Не успели мы пройти и квартала, как вдруг раздался хор сирен, который зажег беспокойные окна спящих домов, высунув наружу перепуганные, сонные лица их обитателей. Вместе с тем усилилось мое тревожное предчувствие. И не зря: обернувшись на звук, я увидел несколько сверкающих полицейских машин в темном конце улицы. Этот внезапно налетевший рой разноцветных маячков окружил всеми забытое здание библиотеки. Яркий свет прожектора врезался в окна, и монотонный голос объявил в громкоговоритель:

— Немедленно покиньте дом! Повторяю! Немедленно покинет дом!

Ответной реакции не последовало. Голос сменился на угрожающий:

— Последнее предупреждение: немедленно покиньте дом!

Я был ошеломлен, но продолжал трезво мыслить. Гелна застыла в ожидании приказаний, осознав происходящее.

— Спрячь картины на крыше дома, где я сделал тебе предложение! — торопливо произнес я.

Она беспрекословно кивнула.

— Потом беги к моим родителям и расскажи им все. Папа что-нибудь придумает… Прошу тебя, только быстрее!

Она поцеловала меня в губы и устремилась в темноту хегринских улиц. Я ринулся в направлении мастерской. Жажда власти Лимерция в совокупности с подлостью мистера Руста воплотились во внезапное наступление. Застать врасплох — это лучший прием подлости. Послышался звон стекла. Затем я увидел, как две серые фигуры принялись вышибать дверь. Все это разыгралось в показательное представление, собрав вокруг захваченных интригой зрителей. Действительно, ведь внутри их поджидал отъявленный и вооруженный до зубов преступник, державший весь Хегри в страхе. В тот момент, когда я приблизился к дому, две одинаковые фигуры силой вытаскивали наружу месье Деданжа. От удара в живот он опустился на землю. Двое быстро скрутили беспомощное тело маэстро. Он стонал, изо рта капала кровь. Я с ужасом смотрел на происходящую жестокость, недоумевая от несправедливости. Мне стало плохо: голова закружилась, свело живот, рвота подступила к глотке. Перед глазами кружил неразборчивый калейдоскоп. Незнание как поступить меня сковывало. Решение пришло само собой, когда месье проявил попытку сопротивления. Сотрудник правопорядка пришел в ярость и жестким ударом сбил с ног маэстро. Это подзадорило интерес толпы, и разъяренный полицейский демонстративно нанес еще один удар ногой по голове Деданжа. Затем еще один. И еще несколько раз. Череда ударов продолжилась с целью отнять сознание. Это было невыносимо. Я рваными движениями растолкал стадо людей и накрыл собой бесчувственное тело месье.

— Шаду… Не надо… — с трудом шевеля губами, произнес Деданж.

Я плакал. Сверху сыпались удары, которые причиняли невыносимую боль, отнимая с каждым разом больше воздуха. Но я готов был умереть, чем подобно собравшимся зевакам бездействовать с глупым лицом.

— Сержант! Прекратите это безумие! Прошу Вас, они получили сполна, — раздался до боли знакомый интеллигентный голос.

Удары беспрекословно остановились, и обидчик покорно отошел в сторону.

— Вот что я ценю в людях, Шаду! Дисциплина! Твой отец достиг бы самых высоких вершин, если бы не его гордость…

— Вы хотели сказать честь, мистер Руст, — откашливаясь, произнес я.

— Запомни, мальчик, в жизни действует только один принцип: если не можешь победить честно — просто победи. Ты, твой отец, месье Деданж — ничтожества! А справедливо это или нет, никого не волнует.

Перед глазами все расплывалось, но я смог разглядеть за спиной мистера Руста снежную фигуру Мортем, которая улыбалась, сверкая ненавистным взглядом. Моя боль приносила ей радость, но, несмотря на тяжесть моего испытания, назло ей я произнес:

— Спасибо вам, мистер Руст! Благодаря Вам теперь я точно знаю, как надо жить, и только сильнее полюбил жизнь. Но я готов в любой момент отдать ее за близких мне людей. Мне жаль Вас, правда, жаль. Ведь Вы одиноки и затягиваете других в свое одиночество.

Я кинул взгляд на избегавшего встречи с моими глазами Лимерция. Его сотрясал страх от произносимых мною слов.

— Да, мистер Руст. Вам все всегда сходило с рук, и Вы чувствуете безнаказанность. Власть вас ослепила. Я клянусь Вам, что не буду держать зла и прощаю Вас здесь и сейчас. Вы несчастны, вы никому не нужны, и, умирая, Вы не будете бояться встретить смерть. Вы осознаете, что нет ничего действительно ценного, что можно потерять при жизни. За секунды Вы все переосмыслите и сделаете неопровержимый вывод: я — существовал. А это хуже, чем смерть! Слышите ли Вы в моих словах ненависть, мистер Руст? Нет! Это сочувствие…

Даже ночь не смогла скрыть накрывшую лицо Руста бледность. Его как будто пошатнуло в стороны. Самоуверенная ухмылка с лица сбита. Затем он силой заставил вернуть себе маску властолюбия.

— Это все лирика ничтожного человека! Забирай своего калеку, и убирайтесь из этого города навсегда, либо я превращу вашу жизнь в существование!

Я поднял полуживое тело Деданжа и, разрезая волны обомлевших людей, принял отступление.

Глава 34

Долгое время я не мог избавиться от преследуемого меня чувства ненависти. Просыпаясь утром, я пытался отпустить, перевернуть страницу пережитого в тот вечер, боролся с призывами отмщения. Но это было невозможно, невыносимо, беспощадно. Каждую ночь меня посещал один и тот же сон. Роковой фрагмент повторялся до самого моего пробуждения: в окружении безликой толпы бездыханно истекает кровью мисье Деданж, и всем этим довольствуется презрительный взгляд Руста. Он повторяет одну и ту же фразу: «…я превращу Вашу жизнь в существование». Я пытаюсь ударить обидчика, но это получается издевательски слабо и лишь раззадоривает окружающих. Я кричу Лимерцию: «Сделай же хоть что-нибудь! Прошу тебя!» Он молчит, и нет на его лице ни сострадания, ни насмешки — безликая физиономия. И так каждый день. Что-то шепчет мне о мести. Убеждает меня, что это единственное избавление от разрушения души. Это не мой внутренний голос, наверное, как раз-таки Вестос сдерживает меня от возмездия.

Это превратилось в борьбу с навязчивыми мыслями, беспощадно атакующими сознание. Иногда они настолько завладевали мной, что я, сам того не замечая, терял ощущение реальности. Я молил Всевышнего наслать на меня забвение и больше никогда не вспоминать те самые минуты, которые оставили столь болезненное клеймо на душе. Но чем сильнее я сопротивлялся, тем хуже мне становилось.

Месье Деданж жил теперь у мамы с папой. Каких только усилий стоило папе убедить маэстро согласиться на это предложение. Когда я принес спрятанный портрет его супруги, Деданж на мгновение забыл о посетившем нас, как он любил говорить, приключении. Он плакал и смеялся, целовал изображение жены и заботливо обращался к ней: «Как я рад тебя видеть! Ну как ты? Я так волновался». Что-то в нем изменилось: он больше проводил времени в одиночестве, но на лице его не было и намека на уныние. Иногда я как будто слышал его мысли, разделял его тоску по мастерской, воспоминания о жене. По вечерам мисье часто беседовал со мной и говорил, что мне необходимо перестать бороться, принять происходящее и помнить, что жизнь справедлива.

— Когда ты борешься, ты не принимаешь изменения, Шаду. Я знаю, как трудно избавиться от истощающего чувства мести, как сложно не судить. Ты должен работать над собой, продолжать вести внутренний диалог. Этому было суждено сбыться, дабы вернуть твой взор к горизонту мудрости. Мы и есть творцы. Любовь, радость, милосердие, так же как и ненависть, гнев, зависть — дети своего творца. Так люби же своих детей!

— Разве возможно полюбить то, что разрушает? Как же избавиться, если не бороться?

— Признать, Шаду! Не прятаться, а сказать себе: «Да, все это есть. Я говорю всему происходящему: «Да» и продолжаю жить созидая».

— Месье Деданж, я обещаю Вам, что мы вернем мастерскую!

— И сделаем это все вместе! — раздался позади нас уверенный голос Гелны. — Ведь нам не впервой преодолевать препятствия. Правда, месье Деданж?

Он улыбнулся, опустил голову, а затем, бросив доверчивый взгляд, одобрительно кивнул.

Самая жестокая кара для наших врагов — это видеть нас счастливыми. И я решил просто жить и радоваться, несмотря ни на что. Да, именно это и есть тот самый способ стать счастливым — взять на себя ответственность за это решение, довериться происходящему, признать все трудности и действовать. Не взвешивать все за и против, не искать оправданий, не жить, боясь будущего. За эти два года жизнь отсекла все ненужное и предоставила скульптору неотесанную глыбу мрамора, из которой предстояло теперь создать шедевр. С ощущением неисчерпаемой благодарности я открыл новый этап своего пути.

Мистер Чегони с радостью согласился обустроить его подвальчик. И на месте некогда ветхого погреба «Палитра чувств» образовалась небольшая, но уютненькая студия искусств. Первые полгода дела шли неважно и вырученных средств с трудом хватало на содержание новой мастерской. Но с каждым днем во мне просыпалось все больше страсти к любимому делу. Работая без остановки дни, а порой и ночи напролет, я, уставший, но счастливый, разукрашенный с ног до головы во все цвета радуги, в объятиях Гелны возвращался домой. И только едва солнце касалось моих глаз, как я прямиком летел обратно навстречу нескончаемому творческому потоку.

Изменились и работы месье Деданжа. В них появилась неведомая мне ранее таинственная искра. Маэстро был волшебником, иначе я не мог объяснить соблазнительную силу его картин. Так же, как и не мог объяснить его загадочность. Условием его работы было написание двух произведений в месяц для хегринского приюта, на что я отреагировал безвозмездным согласием. Самоотверженно трудился и мистер Чегони. Порой опилки под его ногами напоминали засасывающие в бездну зыбучие пески. Удивительно то, что этот причудливый старик влюбился в одну из посетительниц — светскую даму, которая владела антикварной лавкой напротив. Спустя несколько дней, посреди работы, его будто бы что-то укололо и, засучив по локоть рукава, с застрявшими опилками во взъерошенной голове, он, будто одержимый, устремился в магазинчик напротив и сделал предложение руки и сердца обескураженной даме на глазах у всех посетителей. Как ни странно, она дала свое согласие! И как позднее выяснилось, они вот уже как двадцать лет были друг в друга влюблены, но боялись быть навязчивыми. Страх протяженностью в двадцать лет. Мистер Чегони так и не смог ответить, что же все-таки его подтолкнуло на столь отчаянный шаг. Главную управленческую роль взял на себя папа. Все, что касалось юридических и экономических аспектов, возлагалось на его плечи. И, признаюсь, справлялся он с этим блестяще. Мама освоила навыки флористики и декорирования помещений и нашла себе активное применение в организации свадебных торжеств и праздников. На эту идею ее натолкнул мистер Чегони, предложив потренироваться на его свадебном мероприятии. Он своими руками выпилил арку, которую доверил в заботливые женские руки, ведь только они способны так изящно украсить простые вещи. Спустя пару месяцев Найта с трудом справлялась с расписанными на год вперед заказами. Гелна занималась написанием книг, создав широкий круг единомышленников. Она выбиралась в парк и не навязчиво подслушивала истории людей, которые впоследствии становились героями ее романов.

В один прекрасный день произведения Гелны неожиданно для нее самой оказались на полках местных книжных магазинов. Ее стали приглашать на семинары, лекции, благотворительные мероприятия. О Гелне писали газеты: «Первый автор, который пишет о людях, зная людей».

Мы продолжали творить, и с каждым произведением количество поклонников росло. Бывали даже случаи, когда нам анонимно присылали благодарность с чеками на различные суммы денег. Подвальчик становился все краше и больше, пока в один день не стал частью выкупленного целиком, здания. Нам удалось привлечь пару уличных художников для совместной работы. И спустя еще год удалось накопить достаточно средств и организовать первую выставку-аукцион. Успех был ошеломительный. Нас засыпали предложениями. Газетчики, когда-то злословившие мою личность, теперь восхваляли возрождение творчества в Школе искусства имени Ромаля. Да, именно так мы все вместе решили назвать наше общее создание.

Глава 35

Во всей этой совместной суете, в преодолении единого пути я находил наслаждение и безмерную радость. Наш дом с каждым днем все больше окутывала гармония. Очередные приключения объединяли нас и открывали новые страницы жизни, влюбляя в каждую строчку новой главы. Я женился на Гелне, и через должное время у нас родился сын, которого мы назвали в честь дедушки — Бродо-младший. Наша семья стала больше и в разы счастливее. Во мне проснулось новое чувство необъяснимой привязанности и ответственности, которую можно познать, когда ты становишься папой. Удивительно, что то же самое мне сказал отец, который открыл новые эмоции, став дедушкой. Появление ребенка — это встреча с ангелом, которого ты оберегаешь до того момента, когда он станет хранителем для своих детей. Воспоминания из детства, которыми я так дорожил, вернулись в настоящее: семейные пикники, поездки на озеро, беседы обо всем. Я дал себе обещание, что мой сын будет самым счастливым в мире человеком. Я надеюсь, мне разрешат наблюдать украдкой с небес за его жизнью, а может, даже стать его Вестосом. С каждым днем, оглядываясь на произошедшее, я искренне благодарил за каждую линию событий и в один день пришел к ясной мысли, что совсем забыл о Лимерции, мистере Русте, тюрьме, Мортем, больничной кушетке. Как будто всего этого никогда не существовало. И только спустя два года до меня дошла весть о внезапной смерти мистера Руста от сердечного приступа. Случившийся накануне его смерти необъяснимый пожар унес с собой безвозвратно сотни картин. Что касается Лимерция, то это осталось за мантией неизвестности. Ходили разные слухи: будто бы он и устроил тот самый поджог. Другие говорили, что он отравил мистера Руста с целью присвоить его деньги и на следующий день необъяснимым образом пропал без вести. Третьи утверждали, что теперь Лимерций бродяжничает, застряв в хмельном слое мира. Предсказуемые, пусть и покрытые тайной пути к жажде власти. В тот момент мной овладела печаль, ведь несмотря ни на что, я продолжал любить своего друга. Удивляясь самому себе, я осознал, что о Лимерции сохранились только хорошие воспоминания. Как жаль, что мы бессильны изменить людей, заставить их опомниться. Быть может, мы еще встретимся, мой друг.

Мысль о том, чтобы выкупить библиотеку не покидала меня. Но средств на покупку и восстановление этого здания катастрофически не хватало. Большая доля библиотеки принадлежала партнерам мистера Руста, и после его смерти обессиленная постройка полноправно перешла в их владения. Месье Деданж с болью смотрел на удручающие последствия пожара. Дом был окрашен в обугленный красно-золотистый цвет. Стены были перекошены, будто пытались вырваться и убежать во время поджога. Стеклянная крыша закоптилась и теперь превращала лучи солнца в мрачные тени, создавая жуткое ощущение небытия. Боль этого здания пропитывала округу, придавая мрачность и скорбь улицам. После продолжительного молчания месье Деданж спросил у меня:

— Шаду, ты слышал миф о птице Феникс?

— Да, в детстве дедушка рассказывал мне о ней, но я плохо помню… — слегка стыдясь, ответил я.

— Предвидя смерть, Феникс сжигает себя в собственном гнезде и появляется снова из пепла…

— Символ возрождения и триумфа вечной жизни…

Мы оба улыбнулись, и в наших глазах сверкнула единая надежда, понятная без слов. Мы вернемся сюда, обязательно вернемся.

И вот однажды, сам того не ожидая, я получил письмо от некоторого господина, который владел судостроительной компанией в далекой северной стране. Его звали мистер Чоду. Мне довелось с ним познакомиться на одной из выставок. Он выражал сильное желание приобрести мою первую картину с изображением отца и сына. Тогда я отказал ему, объясняя, что для меня это больше, чем произведение, — это отражение моей души и память об одном очень близком человеке. Чоду был явно огорчен, но в то же время впечатлен моими словами. В письме аккуратным почерком было написано:

«Уважаемый мистер Шаду!

Прошу простить меня за мое невыносимое упрямство. Я признаюсь Вам, что никогда не был поклонником картин, да и искусства в целом до недавнего времени. Долгие годы я был одинокой копилкой для денег! Я продолжал бесцельно накапливать нескончаемое состояние, видя лишь в этом смысл. Мне тяжело это объяснить и, возможно, вы решите, что я сумасшедший, но вы как будто нарисовали отрезок моей жизни. В детстве мы часто гуляли с отцом вдоль берега океана, провожая корабли в неизведанные дали. Кидали камешки в пенные волны и передразнивали неуклюжих чаек. Мама ждала нас дома, приготовив яблочный пирог и заварив брусничный чай. Затем мы собирались у старого, почерневшего камина, и я, разинув рот, слушал байки родителей, до тех пор пока не засыпал на коленях у папы, испытывая глубокое чувство любви. Тогда наша семья была очень бедной, но, пожалуй, самой счастливой. И это единственные воспоминания о моих родителях, потому что я стал сиротой. На старости лет мое существование наполнилось смыслом, я усыновил мальчика — такого же, как и я, сироту, и хочу подарить ему Ваш шедевр, который станет символом крепкой семейной любви!

Если у меня есть хотя бы крошечный шанс приобрести эту картину, то прошу Вас подписать ее и указать, кому она посвящена, и я клянусь Вам, что буду беречь ее как самое святое создание в этом мире».

Я потерял дар речи после прочтения письма. Затем еще много раз перечитал содержимое. Не мог до конца поверить своим глазам, снова и снова щипая себя за щеку. Картина была реальным отражением жизни этого человека. Я уловил этот чувственный фрагмент, хранившийся во вселенской ленте воспоминаний. Внутри все трепетало от бесконечной искренности и чувственности этих строк. Я вспомнил о Ромале и, не раздумывая, подписал работу, как некий «Ш». На оборотной стороне полотна я запечатлел следующие строки: «Этот крик души я посвящаю Великому «Р», который стал для меня символом надежды в океане неизвестности». Прощаясь с картиной, как с живым человеком, я с грустью отдал ее в руки почтового отделения.

Через месяц я получил очередное письмо от того же самого адресата. В нем излагалась бесконечная благодарность за такой щедрый подарок. К письму прилагался чек с суммой, которую мне было даже тяжело представить. Внизу было написано: «На возвращение утраченных надежд!»

Эту щедрость не иначе как чудо я назвать не мог. Когда я поведал эту историю близким, то запечатлел продолжительную безмолвную картину с открытыми ртами и широкими неморгающими глазами. Мистер Чегони до последнего момента думал, что я его разыгрываю. В первую очередь мы вернули мастерскую во владения месье Деданжа, сделав ее главным корпусом Школы искусств имени Ромаля. Квартал, где была расположена бывшая библиотека, нарекли «Возрождение», установив фонтан с символом феникса. Теперь вместо бродяг, заселявших подворотни, здесь можно было увидеть, плескающихся под струями фонтанов детей, новоиспеченных учеников школы, рисующих городские этюды, выступления живых музыкантов, влюбленные парочки, наслаждающиеся поцелуями. Со всех концов страны мы приглашали талантливых энтузиастов. Днями и ночами они трудились над восстановлением каждого уголка, окрашивая все вокруг в краски радости. Затем к нам присоединились жители Хегри, казавшиеся мне теперь добродетелями. Шаг за шагом мы вернули этим улицам величественный вид, и этот район стал по праву носить титул «Достояние Хегри». Часть средств мы пожертвовали на реконструкцию городского приюта. Многих детей пригласили к себе на обучение. Впоследствии мы были поражены яркостью их талантов. Денег оставалось более чем достаточно, и мы единогласно решили открыть несколько бесплатных школ по всей стране. Я менялся, и вместе со мной менялся мир. Я полюбил жизнь, открыв нараспашку ей свое сердце. Оставшиеся годы были самыми ценными. Каждый день я проживал как последний: страстно любил, громко смеялся, не стеснялся людей, уверенно рисковал, плакал, провожая солнце, говорил синхронно с Вестосом. Я кружился в объятиях жизни, чувствовал на губах ее поцелуи. Благодарил. Доверял. Верил. В бурном жизненном потоке я написал сотни новых шедевров, объездил десятки стран, встретил множество замечательных людей. Мне удалось прожить тысячелетие в этом маленьком отрезке времени. Незаметно я приблизился к концу своего второго шанса…

Неужели я умру? Не могу поверить, что я следующий в этой, казалось бы, долгой очереди в местечко под названием смерть… Вестос, ответь мне, прошу тебя! Скажи мне, что тот день, когда Всевышний обернул время вспять, — лишь плод моего отчаяния, сумасшествия, больного воображения. Мне страшно, Вестос. Эти десять лет стоят вечности небытия. Боже мой, как же невыносимо осознавать безысходность! Этот второй шанс и награда, и кара в одном воплощении. Строгая, но поучительная история заблудившегося странника, получившего дар Богов и наказание в виде знания точного времени встречи с Мортем. Не мне судить людей, но мне их искренне жаль. Ах, если бы только Создатель дал мне силы донести до них эту историю, отвернуть от бездумного марша в пропасть существования, где каждый взращивает в себе старость, скрывается от себе подобных, избегает трудности, не прощает собственных ошибок. Они встречают смерть как избавление…

— Глупо бояться смерти, не научившись жить. Ты помнишь эти слова, Шаду? — Отозвался на мою исповедь мой хранитель. — Каждый человек — вольный художник, рисующий своими мыслями, взглядами, чувствами. На холсте отражается лишь только то, что он выбирает. Но хуже всего, когда он ждет, что кисти начнут рисовать без помощи его рук. Он смотрит на шедевры, унижая свои произведения, так и не попробовав свои силы. Прячет краски в глубинах души, закрыв их на засов своим неверием. Захлебываясь чувством вины, он гневит жизнь за то, что она несправедливо обделила его талантом творца — опустошается…

— Боязнь пустоты сильнее, чем страх перед смертью, когда ты теряешь настоящую жизнь. Теперь я все понял, Вестос. Тяжело покидать то, что по-настоящему любишь…

— Ты всегда будешь с теми, кого полюбил, Шаду. Ты будешь жить в своем искусстве, в каждой линии, созданной кистью в твоих руках. Ты будешь жить в доброте и любви, бескорыстно тобой подаренной. Ты оставишь светлую память, Шаду, и веру в чудотворность жизни. Живи! Живи до последнего вздоха, отведенного тебе. Живи, зная о безвозвратности этого мира!

Глава 36

Благодаря тебе я написала много книг с захватывающими сюжетами, где каждый персонаж влюбляет в себя читателя. Я с гордостью хочу признаться, что самый главный герой моего жизненного романа, который продолжает вдохновлять меня по сей день, — это ты, Шаду. Мой самый любимый, самый верный, самый храбрый! Именно благодаря тебе я сейчас жива и радуюсь каждому новому рассвету, воплощая наши общие мечты в действительность. Вижу твое присутствие в картинах, в сиянии возрожденных улиц и счастливых улыбках студентов Академии Искусств имени Ромаля. Ты автор этого великого романа, который открыл миру множество талантов. Они любят тебя и хранят светлую память о твоей искренности, доброжелательности, настойчивости. Для них ты стал примером для подражания. Подобно той самой угасшей звезде, после смерти ты оставил свет, который будет еще очень долго виден людям.

Твои родители приняли меня как родную дочь, и я с гордостью называю их мамой и папой. Мы одна большая, крепкая семья. У Бродо-младшего три дедушки: деда Эстиго, деда Деданж и деда Чегони. Он окружен настоящей любовью. Спасибо тебе, что подарил мне сына, глаза которого будут напоминать мне о тебе. Обещаю, что он будет всегда гордиться своим замечательным отцом и всегда о тебе помнить. Тебя больше нет с нами, но месье Деданж уверяет, что эти строки найдут тебя в ином мире, и я смогу отпустить груз потери. Мне тяжело, Шаду, и я плачу, изливая чернила души на белый лист. Но ты не переживай, мне действительно сейчас становится легче.

В тот день ты позвал меня на крышу нашей любимой, дряхлой многоэтажки и с необычайным спокойствием озвучил свой диагноз и точный остаток дней. Я вспоминаю тот холодный удар в сердце, который едва не отобрал у меня сознание. Ты знал день своей смерти. Тогда в тюрьме, одержимый порывом, ты пытался объяснить мне это. Моя душа верила тебе, но разум объяснял твое состояние как отчаяние. До последней минуты ты ни разу не уступил места горю. Ты внушал мне, что на это не осталось времени: «Лучше минута жизни, чем сто лет существования». Тебе даже удалось заставить меня забыть о скором расставании с тобой. Но однажды ночью я услышала, как ты шепчешь: «Неужели я умру, Вестос?». В тот момент я подумала, что не вынесу столь безжалостного испытания.

С каждым днем ты угасал, но в твоих глазах продолжала гореть страсть к жизни и любовь к людям. Ну а самое главное, мой герой, — это твоя непоколебимая вера. Я как никто другой убедилась в этом, когда однажды в нашу дверь постучал незнакомец. Им оказался высокий рыжеволосый юноша, который застенчиво попросил у меня встречи с тобой. Ты был уже очень слаб и с трудом воспринимал реальность. Я не хотела, чтобы тебя лишний раз беспокоили. Но парень был настойчив. Он проделал долгий путь из далекой северной страны и не намеревался отступать. Затем он показал мне твою картину отца и сына. Вмиг я узнала незнакомца, хотя никогда не встречала его в жизни. Он все-таки нашелся, Шаду. Ромаль — живой и полный сил. Когда он увидел обессиленного тебя, то припал к твоим рукам и горько заплакал, произнося вслух: «Спасибо…» Ты бредил и, возможно, даже не осознал чуда, которого так долго ждал.

Юноша поведал мне свою историю. Я уверена, ты бы удивился его приключениям. Когда он убежал из приюта, то долгое время скитался по городским трущобам, пока однажды не забрел на территорию хегринского морского порта. Он принял тогда решение отправиться на север на поиски отца, сверил направление с компасом и ловким образом прошмыгнул на борт первого причалившего к гавани судна. Невероятная случайность, но Ромаль оказался на трансконтинентальном лайнере, который отплывал в ту самую далекую северную страну. Первые несколько дней он прятался, пока голод не сделал его неосмотрительным. Он попался в руки бортинженера, который за уши притащил его к капитану и, как выяснилось, судостроительному магнату господину Чоду. Старик полюбил Ромаля и принял его как родного сына. Годы шли. Маленький Ромаль окреп и превратился в рослого юношу. Мистера Чоду он называл папой и любил его всем сердцем. Как-то раз он получил в подарок от него картину с изображением отца и сына. Как признался потом Ромаль, внутренний голос называл ему твое имя, Шаду, но разум находил это абсурдом. Спустя еще несколько лет, находясь на смертном одре, Чоду попросил Ромаля принести картину. Он сказал: «Найди автора этой картины и поблагодари его за столь воодушевляющее произведение …» С этими словами жизнь покинула его, не дав ему произнести имя художника. Со временем боль утраты отступила. Ромаль принял решение исполнить последнюю просьбу своего отца и любыми способами найти хозяина картины. Единственная зацепка, которую он смог найти, это подпись в виде буквы «Ш» и фразу на оборотной стороне полотна: «Этот крик души я посвящаю Великому «Р». Внутренний голос, который он когда-то предпочел не слушать, вновь напомнил ему имя Шаду. Ромаль решил действовать по велению сердца…

В тот самый роковой день все близкие собрались дома. Все понимали, что видят твои последние минуты и не могли скрыть страшного горя. Ты тяжело дышал и стонал. Но затем внезапно успокоился и принялся с кем-то говорить, называя собеседника Мортем. В бушующем пылу бреда твой взгляд вдруг сделался ясным, и ты, посмотрев на меня любящими глазами, сказал: «Прошу тебя, я хочу умереть в Чауде. Отвези меня туда — там место моей душе. Там ждет меня Бродо…» Ромаль поднял тебя на руки, но дыхание оставило твое измученное тело…

Спасибо тебе за жизнь, Шаду!

Хороших приключений, Любимый.

Твоя Гелна.

Владислав Голубев-Лужанский Записки Вестоса

Вы скупы, но вы жаждете лести, Радость с гневом меняются часто… И неважно, одни или вместе, Вам так трудно ценить свое счастье. День за днем вы от Жизни берете По кусочку от общего срока. Проглотив, просто дальше идете, Не распробовав вкуса нисколько. Так пройдут день, неделя и… годы. И в пустом повседневном забеге Вы навеки лишились свободы, Как лишились мечты о победе. Ощутив лишь дыхание Смерти, Вы поймете, что так и не жили. И нет шанса второго, поверьте — Вы единственный шанс  упустили. Владислав Голубев-Лужанский

Александр Волк История моя ни столь банальна…

История моя ни столь банальна и глупа, Мы все порою думаем о смерти. И был бы шанс, а может быть и два, Чтоб изменить всё, не попавши в её сети. Я жил лишь только для того, Чтоб ночью умереть? Лишь для того, Чьи мысли пали в омут? Лишь для того, Чтоб перестать смотреть? На что? На то, что, может быть, увидишь ты? Лишь для того? Иль есть иное объясненье? И для чего в столице Северной Разводятся мосты? И для чего на наших жизненных весах Страх, низость и презренье? Ни для чего… Лишь только, чтобы было. И только для того, чтоб радовало слух. Лишь потому, что все былое по реке уплыло… И жизнь — лишь сожженный в деревне пух. Я жил лишь только для того, Чтоб утром умереть? Лишь для того, Чтоб просто видеть? Лишь для того, Чтоб дальше жить хотеть? Или чтоб просто это ненавидеть? Ты отвези меня в Чауду, Поведай миру, Гелна, Ты историю мою. Ведь все мы верим… Верим в чудо И верить в него я не устаю. Александр Волк

Анастасия Батура Страницы жизни

В уме уже давно перевернулись мысли, За что  был мне дан шанс второй? Вернуться в мир обмана и уныний, И сделать свою жизнь совсем иной? Благодарю я жизнь с восходом солнца ежедневно, Ведь это же награда дается не всегда. Увижу в новом дне я счастья непременно, Сомнения не будет больше никогда. Ведь все, что нужно человеку для мечты — свершенья, Они рождаются в душе у каждого из нас, И разглядит тот нужный знак затменья, Лишь тот, кто по-настоящему богат… Богат любовью, дружбой, добротой, Он разукрасит Хегри в яркие цвета. И в цвете новой жизни будет верен, Что человеку каждому дарована мечта. А шанс второй даем себе мы сами, Рождая в сердце яркие огни, И наполняем души добротой морали, В те дни, когда страницы нашей жизни сочтены… Анастасия Батура

Анастасия Яикова Очнись! Приди в себя! Живи!

Не бегай в жизни ты от перемен, Иначе, будешь  в сердце с пустотой. В конце пути останешься ни с чем, Просмотришь жизни пленку, как чужой. Очнись! Приди в себя! Живи! Не трать зря то, что не купить потом, За время  многие могут убить, Расходуй же, его с умом. Рискуй! Без риска жизнь — пресна, Однообразна, тщетна, однородна. Вдохни всей грудью воздух ты сполна И мчи к мечте навстречу безвозвратно. Споткнулся — встань, устал — иди! Не слушай слабовольных фразы, Их много будет на твоем пути. Хозяин жизни — ты, бери все сразу! Анастасия Яикова

Оглавление

Благодарность от автора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Владислав Голубев-Лужанский Записки Вестоса

Александр Волк История моя ни столь банальна…

Анастасия Батура Страницы жизни

Анастасия Яикова Очнись! Приди в себя! Живи! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg